Повелитель желания [Николь Джордан] (fb2) читать онлайн

Николь Джордан Повелитель желания

Когда любовь свои шатры в груди твоей раскинет,

И боль жестокая терзает душу, сердце раня,

И нет спасения ни в чем, ни днем, ни ночью,

И муки нестерпимые жгут пламенем свирепым,

То все готов отдать несчастный узник страсти

За торжество любви, за рай земной, за счастье.

Фарид-ад-дин Аттар, XII век

Пролог

Кент, Англия, 1840 год

Костлявый берберский жеребец выглядел крайне странно и совершенно неуместно перед воротами фамильного поместья герцога Морланда. Величественное здание золотистого оттенка и великолепных пропорций было самим воплощением изящества и элегантности. Это впечатление еще больше усиливали безупречно подстриженные и ухоженные газоны и деревья, раскинувшиеся вокруг замка, — по-видимому, садовникам был дан строгий наказ не позволять ни одной травинке расти свободно.

Но какой же резкий контраст с этим царством порядка и благопристойности представлял свирепый бербер с жилистыми боками и чересчур длинной гривой. Он казался настоящим дикарем! Говоря по правде, он почти не походил на грациозных чистокровных лошадей, украшавших стойла знаменитых герцогских конюшен. Этому животному с первых месяцев было предопределено стойко выносить беспощадный климат Сахары, а хозяин упорно объезжал его, готовя к битвам и схваткам.

Хмурый, настороженный конюх в ливрее удерживал под уздцы громко фыркавшего, рывшего копытом землю жеребца.

Его хозяин, наконец сбежавший по широким каменным ступенькам герцогского замка, также разительно выделялся среди благородного окружения, несмотря на хорошо сшитый фрак и накрахмаленный черный шелковый галстук, несмотря даже на то, что мог по праву претендовать на благородное происхождение. Молодой джентльмен был внуком герцога, но бронзовая от загара кожа и ястребиный взгляд придавали ему безжалостный, беспощадный вид, которым никогда не мог обладать воспитанный, утонченный британский дворянин. Никто не смог бы заметить ничего утонченного и в его манере взлетать в седло боевого коня и пускать жеребца галопом так, словно хозяин был рожден в седле.

Конь, напрягшись всеми мышцами, закусил удила и полетел вперед в предвкушении близкой свободы. Однако Николас Стерлинг, мчась по усыпанной гравием аллее, обсаженной могучими дубами, то и дело натягивал поводья, стараясь удержать коня и свое нетерпение. Теперь он мог позволить себе этот последний жест покорности и повиновения, последний знак уважения к деду. Аудиенция у герцога закончилась успешно, и Николас наконец получил возможность вести ту жизнь, к которой влекла его горячая кровь. Десять лет. Десять долгих лет на этой чужой земле, больше похожих на годы заточения.

Но наконец он сбросит оковы цивилизованного английского воспитания, как, впрочем, и английское имя, данное ему при рождении.

Вкус свободы был так же сладок и упоителен, как запах осенних листьев в воздухе, ржаво-красных и желтых осенних листьев. Жеребец, казалось, почувствовал настроение хозяина и пошел вперед, гарцуя.

Они почти миновали старую дубовую рощу, когда над головой коня пролетел и упал на землю желудь. Жеребец даже не встрепенулся. Николас рассеянно похвалил животное, по-прежнему занятый мыслями о скором отъезде из Англии.

Но в следующую минуту снова услышал слабый свист, а потом тихий глухой стук. Шелковый цилиндр слетел с его головы и, описав круг, приземлился прямо на тропинку. Николас резко развернул жеребца и потянулся за кривым клинком, который всегда носил за поясом, обычай, усвоенный еще в юности, — прежде чем вспомнил, что нет причин хвататься за оружие в Англии, этой спокойной стране. Он отнюдь не ожидал, что в ветвях британского дуба может таиться опасность.

Или женщина. Именно она предстала его изумленному взору, когда Николас поднял глаза. Ее нелегко было заметить. Не швыряйся она желудями, он проехал бы мимо: черного платья почти не было видно в густой пятнистой тени. И даже поняв, что разоблачена, девушка вызывающе швырнула желудь в упавший цилиндр, промахнувшись на какой-то дюйм.

Гнедой жеребец, приняв вызов, рыл копытами землю и громко фыркал. Николас, успокаивая коня, положил на его шею затянутую в перчатку руку, хотя сам гневно сжал губы.

— Я посчитал, — тихо сказал он, — что первый желудь упал случайно. И даже второй, несмотря на сбитую шляпу. Но не третий. Желаете узнать, что будет, если швырнете четвертый?

Видя, что девушка не собирается отвечать, Николас зловеще сузил глаза. К этому времени он уже привык к полумраку и заметил, что нарушительницей спокойствия, устроившейся на толстой ветке, оказалась девчонка лет тринадцати с каштановыми локонами немного темнее его собственных, оттенка темного золота. Подол ее платья свисал всего в четырех дюймах от лица Николаса, позволяя ему разглядеть обшитые кружевом панталоны. Качество ткани безошибочно говорило если не о последней моде, то уж, во всяком случае, о достатке.

Но девушка, ничуть не смущенная пристальным суровым взглядом, вызывающе тряхнула головой, совсем как гнедой жеребец:

— Что мне до ваших угроз! Не боюсь я вас! Нисколечко!

Николас, не ожидавший такого ответа, едва не поперхнулся. Он не привык к неповиновению женщин, не говоря уж о какой-то девчонке! Продолжая разглядывать негодницу, Николас разрывался между желанием рассмеяться и хорошенько ее отшлепать. Правда, он еще ни разу в жизни не поднял руку на женщину, но отнюдь не намеревался ей это объяснять. Подавив неуместное веселье, он придал своему лицу свирепое выражение.

— Если попробуешь швырнуть еще один желудь, — предостерег он, — я задам тебе такую трепку, что долго сесть не сможешь.

Но неустрашимая девчонка лишь еще выше подняла подбородок:

— Сначала попробуйте меня поймать!

— Поймаю, не сомневайся! Если вынудишь меня карабкаться на дерево, тебе не поздоровится.

Он говорил спокойно, даже вежливо, однако в голосе проскальзывали зловещие нотки.

— Ну что, мне обезоружить тебя, или сдашься без борьбы?

Она, должно быть, уверовала в правдивость угроз незнакомца и после минутного колебания разжала кулачок. Желуди дождем посыпались на землю.

Николас считал, что его девчонка больше тронуть не осмелится, однако не мог допустить, чтобы она преследовала других ни в чем не повинных путников.

— Тебе следовало бы понимать, к чему приведут такие шутки, — уже мягче добавил он. — Будь мой конь не так хорошо объезжен, он мог понести и сломать ногу или сбросить меня.

— Я целилась не в лошадь, а в вашу шляпу. В жизни бы не ударила животное. Кроме того, он не из пугливых. Вы легко сдерживали жеребца, несмотря на то, что он выглядит настоящим дикарем.

— Смотрю, ты, кажется, неплохо разбираешься в лошадях! Заверяю, этот конь куда более ценен для меня, чем любое выхоленное создание в герцогских конюшнях!

— Вы не продадите его мне?

Внезапный, да еще с такой надеждой заданный вопрос поверг Николаса в безмолвное изумление.

— Я могу себе это позволить, — поспешно заверила она, видя, что незнакомец колеблется. — Мой отец был очень богат.

В голове Николаса теснились ответы. Сказать, что эта лошадь не продается. Объяснить, что такой жеребец не годится для юной леди. Но сильнее всего оказалось любопытство.

— Что вы будете делать с ним? — осведомился Николас.

— Мне понадобится лошадь, когда настанет пора бежать из дома.

Николас невольно поднял брови. Она снова говорила дерзко, вызывающе, во фразе и тоне было нечто знакомое. Он словно слышал собственные слова.

— И куда вы намереваетесь отправиться?

— В Индию, конечно.

Улыбка чуть тронула уголки его губ.

— Боюсь, на лошади туда не доскакать.

— Знаю! Но если я найду капитана, который согласится взять меня на корабль, нужно же на чем-то добраться до порта! И… видите ли, не могу же я украсть коня!

— А… нет… боюсь, не совсем понимаю почему.

— Я не воровка! — негодующе объявила девочка. — И чем скорее обнаружат пропажу лошади, тем раньше пустятся за мной в погоню. Ну, — требовательно спросила она, пока Николас молча осмысливал услышанное, — так вы продадите его или нет?

— Сожалею, но именно этот жеребец не продается, — покачал головой Николас, довольно успешно сдерживая смех. — И, кроме того, в любом случае, думаю, родители будут крайне встревожены вашим исчезновением.

Он ожидал разочарования, но, к его удивлению, девочка, шелестя юбками, спрыгнула с ветки на низкий каменный забор у самой аллеи и выпрямилась, пристально глядя на Николаса. Совсем еще ребенок, немного странный, но привлекательный, с серыми, словно грозовое небо, глазами, слишком огромными для узкого личика с ничем не выдающимися чертами. Глазами, казавшимися гневными… вызывающими… и измученными одновременно. Николас уловил блеск слезинок в этих печальных глазах, прежде чем мятежное выражение куда-то исчезло.

— Нет у меня родителей, — сдавленно выдохнула она и, спрыгнув с забора, помчалась по ухоженному газону к ивовым зарослям. Боль этого молодого неукрощенного создания так сильно отозвалась в сердце Николаса, что он, не задумываясь, последовал за ней. Натянув поводья, он заставил жеребца перескочить через забор и понесся по газону к ивовой рощице. Девочка лежала ничком на траве около маленького искусственного озера и плакала так, словно мир рушился. Неожиданно Николас почувствовал себя виноватым. Неужели он стал причиной ее слез?

Николас спешился, уселся рядом и стал ждать, не двигаясь, не прикасаясь к ней, а просто позволяя девочке чувствовать его близость, именно так, как поступил бы с норовистой лошадью. Она не давала понять, что сознает его присутствие, однако по тому, как напряглось худенькое тело, как тряслись плечи, Николас видел, что она ощущает взгляд незнакомца. Спустя немного времени рыдания затихли настолько, что она смогла говорить.

Она не захотела отвечать на его расспросы о том, что мучает ее, и лишь твердила: «Уходите».

— Но разве джентльмены оставляют в беде юных леди?

— Я… я вовсе н-не… не в б-беде!

— Тогда почему вы наполняете озеро слезами?

Девочка не ответила, только подтянула колени к подбородку и закрыла лицо руками, пытаясь хоть как-то отделаться от назойливого незнакомца.

— Скажите, что тревожит вас?

В ответ лишь молчание.

— Я могу быть очень терпеливым, — спокойно предупредил Николас, приготовившись к долгому ожиданию. — Почему у вас нет родителей?

— Они… они умерли, — жалобно шмыгнула носом девочка.

— Мне очень жаль. Это произошло недавно?

Чуть помедлив, девочка слегка кивнула.

— И вы очень по ним тоскуете?

На этот раз кивок был более энергичным, но она по-прежнему отвечала жестами.

— Почему бы вам не рассказать обо всем? — настаивал Николас. — Мне бы хотелось узнать, что произошло. Это был несчастный случай?

Потребовалось немало времени, терпения и слов сочувствия, чтобы узнать причину ее горя: родители девочки умерли в Индии от холеры спустя несколько недель после того, как она уехала в Англию учиться в пансионе. Именно поэтому она была в трауре. Именно поэтому так горько плакала.

Николас ничего не сказал бедняжке, хотя как никто другой был способен понять ее тоску, глубокую, почти безбрежную скорбь. Скорбь и жгучую ненависть. Николас знал, что это такое — внезапно остаться сиротой, когда детство кончается мгновенно, в одно бесчеловечно жестокое, мучительное утро.

— Мне следовало тоже умереть! — вскричала она приглушенно, не отнимая ладоней от лица. — Почему Господь пощадил меня?! На их месте должна была лежать я!

Ее отчаянная мольба затронула какие-то глубоко скрытые в душе Николаса струны. Он был способен понять и ее вину за то, что она осталась жить, за то, что обманула смерть, не пощадившую родителей. Николас видел, как его отца сразила пуля, выпущенная из французской винтовки, как мать изнасиловали и убили солдаты, которые были ничем не лучше злобных, трусливых и голодных шакалов.

— Ненавижу Англию! — с неожиданной страстью воскликнула девочка. — Ненавижу всё! Здесь так холодно и одиноко…

Холодно, мокро, одиноко и все чуждое, подумал Николас. Когда десять лет назад его, еще мальчика, против воли привезли жить сюда, к родственникам матери, он тоже никак не мог согреться. Англия была так непохожа на его родину — бескрайние пустыни и седые вершины гор Северной Африки. И сейчас, когда он смотрел на вздрагивающие плечи девочки, Николасу очень хотелось утешить ее. Он достал из кармана платок с монограммой и сунул ей в руку.

— Вы привыкнете к холоду, — пообещал Николас со спокойной уверенностью. — Вы пробыли здесь всего… сколько? Два дня?

Не обращая внимания на платок, девочка громко шмыгнула носом.

— Мне больше нравится жара.

И, подняв голову, уставилась на Николаса огромными серыми блестящими глазами.

— Я все равно убегу. Они меня здесь не удержат!

Заметив мятежное выражение на лице девочки, Николас был вновь потрясен страстной натурой этого еще совсем юного создания. Нет… она вовсе не ребенок. Скорее, девушка на пороге женственности, бутон, набирающий силу и начинающий разворачивать лепестки. Да, личико ее было бледным и маленьким, показавшимся, однако, Николасу пикантным и несколько своеобразным. Ни одной правильной черты, но именно это лицо невольно приковывало взгляды. Пройдет несколько лет, и незнакомка покорит не одно мужское сердце. Густые прямые брови придавала экзотический, почти знойный вид этим измученным, тревожным глазам, хотя маленький острый подбородок свидетельствовал об упрямстве и непокорной натуре. Горе тому, кто захочет покорить ее!

Николас ощущал странное родство с ней, этой молодой англичанкой, стремившейся вернуться в Индию, страну ее детства, понимал мучительную потребность сопротивляться жестким рамкам приличии, восставать даже против тех, кто желает добра.

Он знал: он сам был таким. Опершись на руки и откинувшись назад, Николас вспоминал полудикого мальчишку, который десять лет назад появился в поместье герцога. Он дважды убегал из дома деда, пока тот не согласился на его условия: внук пробудет в Англии ровно столько, сколько нужно, чтобы получить образование и достичь совершеннолетия. Если после этого он все же решит вернуться в Берберию, герцог оплатит проезд.

Но стоила ли того эта сделка? Десять лет, целых десять лет Николас рвался на родину, пока его дед отчаянно пытался сделать из «маленького араба-дикаря» истинно английского джентльмена.

Однако превращение, увенчавшееся успехом, было чрезвычайно болезненным. Николас был полукровкой, рожденным женщиной, взятой в плен берберским вождем после того, как корабль, на котором она находилась, был захвачен берберскими пиратами. Николас не мог и не желал отказаться от воинственной арабской крови, текущей в его жилах, хотя высокорожденный герцог предпочитал игнорировать происхождение внука. Одни считали Николаса опасным мятежником, другие — язычником. И хотя его родители были мужем и женой, отец мальчика исповедовал иную веру.

Николас в совершенстве овладел тонким искусством разыгрывать аристократа, показывая усталость, скучающий вид, цинизм, лицемерие или умение обольщать. Светское общество охотно принимало его, женщины боготворили, несмотря на смешанную кровь и сомнительное с точки зрения законности происхождение. Самые благородные дамы, объявлявшие, что шокированы его появлением в их кругу, наперебой старались заполучить его в постель, горя желанием убедиться, такой ли он опасный дикарь, как они представляли в собственном, довольно невежественном воображении.

Взгляд Николаса снова упал на девочку. Он уже покончил с этой страной; ее жизнь здесь только начинается. Ей придется нести бремя унылого, одинокого существования, совсем как ему в свое время.

Он испытующе разглядывал мокрое личико. Поток обильных слез уже иссякал, но девочка все еще горевала: дрожащая нижняя губка придавала ей вид беззащитный и настолько уязвимый, что у любого, даже самого равнодушного человека заныло бы от жалости сердце. Николасу страстно захотелось утешить ее.

— У тебя здесь живут родственники? — мягко осведомился он. — Надеюсь, у твоих родителей есть какая-то родня?

Глаза девочки затуманились, и она поспешно отвернулась.

— Два дяди… то есть трое… если считать того, что живет во Франции. Но я им не нужна и всегда буду для них бременем.

При упоминании о Франции Николас почувствовал, как судорожно сжались мышцы живота, однако заставил себя спокойно ответить:

— Тогда я посоветовал бы убедить их в обратном. Возможно, ты сумеешь стать незаменимой для родных и дашь им прекрасный повод любить и ценить тебя.

Девочка повернулась к нему с таким задумчивым видом, что Николас едва не улыбнулся.

— Вытри лицо, — негромко сказал он. — Твои щеки все в разводах от слез.

Она почти машинально послушалась и, сложив мокрый платок, протянула Николасу.

— Наверное, я должна вернуть вам это… большое спасибо.

На платке были вышиты инициалы его английского имени.

— Можете оставить себе, — покачал головой Николас. — Там, куда я еду, он мне не понадобится.

Незнакомка вопросительно посмотрела на него.

— А куда вы едете?

— Далеко. В другую страну.

Она поспешно встала на колени; лицо озарилось внезапной надеждой.

— Возьмите меня с собой! Пожалуйста. Пожалуйста! Я не стану вам обузой. Поверьте, если будет нужно, я могу стать настоящим образцом хороших манер и пристойного поведения. Честное слово! Прошу вас!

Умоляя первого встречного взять ее с собой в неизвестность, девочка, очевидно, совершенно не представляла всю степень неприличия подобной просьбы. Однако Николас не спешил открыть ей глаза. Отчаяние в ее голосе, в этих огромных серых глазах почему-то заставило его пожалеть о том, что приходится отказывать ей.

Николас медленно поднял руку и нежно, бережно вытер непослушную слезу, упрямо катившуюся по щеке.

— Боюсь, что не смогу этого сделать, — пробормотал он. В этот момент гнедой скакун, до сих пор послушно выжидавший, пока не придет пора отправиться в путь, поднял голову и начал принюхиваться. Обернувшись, Николас увидел маленького темнокожего человечка, появившегося из-за ивовых кустов. На нем была одежда уроженца Индии — полотняная длинная рубаха и шаровары; на голове красовался простой тюрбан.

Заметив его, девочка быстро села, расправляя помятые юбки и снова вытирая платком покрасневшие глаза.

Коротышка, бесшумно приблизившись, поклонился девочке так, что темный лоб едва не коснулся колен.

— Вы ужасно перепугали меня, мисси-саиб. Не стоило оставаться так долго в этом незнакомом месте. Эрвин-саиб скажет, что я не слежу за вами, а потом изобьет и вышвырнет на улицу, да защитит меня Аллах.

Николас ожидал, что девочка начнет оправдываться, но вместо этого она рассудительно, словно объясняя что-то ребенку, ответила:

— Дядя Оливер ни за что не побьет тебя, Чанд. Он никогда не винит тебя за мои проделки.

— Да, но вы опять прятались от меня, — покачал головой индиец и поднял глаза к небу. — Чем заслужил я подобную неблагодарность?

И тут девочка смущенно потупилась.

— Прости. Но тебе не стоило волноваться, Чанд. Со мной ничего не случилось. Этот джентльмен… — Она метнула быстрый, чуть застенчивый взгляд в сторону Николаса. — …был настолько добр, что одолжил мне носовой платок.

Слуга настороженно, словно готовый в любую минуту броситься на защиту подопечной, рассматривал Николаса и, должно быть, удовлетворившись увиденным, поклонился еще раз, прежде чем обратиться к девочке:

— Эрвин-саиб хочет поговорить с вами. Могу я передать ему, что вы идете?

— Да, Чанд, — вздохнула девочка, — скажи дяде, что я сейчас буду.

Слуга, казалось, не был доволен ответом подопечной, но все же, поклонившись, удалился, оставив Николаса наедине с девочкой.

— Мой дядя Оливер, — пояснила она, — решил нанести визит герцогу. Дядя Оливер привез меня в Англию, поскольку считал, что обязан приютить сироту. Однако будет счастлив избавиться от меня.

— В таком случае, вам нужно как можно скорее попытаться изменить его мнение, — мягко улыбнулся Николас. В ответ он получил улыбку, едва заметную, нерешительную, но тем не менее искреннюю.

— Спасибо за то, что не рассказали Чанду о… о желудях. Ему было бы стыдно за меня.

Девочка поколебалась, нервно комкая платок.

— Понимаете, я обязана ему жизнью. Давным-давно, в Индии, он оттащил меня от взбесившегося слона, иначе я была бы растоптана. Поэтому папа и нанял его следить за мной и удерживать от всяких проделок.

— Неужели это ему когда-нибудь удавалось?

Девочка, широко раскрыв глаза, уставилась на Николаса, прежде чем поняла, что над ней попросту подшучивают. На этот раз улыбка получилась немного шире и веселее.

— Да… иногда я бываю для него тяжким испытанием.

Этому Николас был вполне способен поверить.

— Только пообещайте, что больше не станете бросать желуди. Лошадь может сбросить всадника, а это очень опасно.

— Я… ну ладно, обещаю.

Николас поднялся, отряхивая желтовато-коричневые брюки. Глядя на девочку сверху вниз, он почему-то ощущал, как легко стало на сердце, — она больше не плакала, и печаль во взгляде растаяла.

Не говоря ни слова, Николас вскочил в седло, и, уже отъезжая, оглянулся. Девочка сидела, обняв руками колени, и глядела на озеро: скорее всего думала о будущем. Удовлетворенный, Николас обратился мыслями к собственному будущему, к боли и горечи, требовавших отмщения. Сегодня ему исполнился двадцать один год. Он праздновал не день рождения, а свободу: час назад герцог неохотно разрешил ему вернуться на родину, в страну, которую французы называют Алжиром.

Свобода! Свобода для него и для племени его отца. Николас вернется, чтобы осуществить две заветные цели, горевшие в сердце: изгнать французов с родной земли и отомстить человеку, зверски убившему его родителей.

Свобода! Как сладостно снова очутиться дома, нестись галопом по пустынным равнинам, утолять жажду у колодцев, искать защиты от жары в тени скалистых гор! Как счастлив был Николас, покидая эту холодную, сырую страну, с ее лицемерной ханжеской моралью и искаженным понятием о цивилизации!

Он оставил цилиндр на земле. Больше ему не понадобятся ни шляпа, ни английская одежда, ни другие вещи, ни имя Николас Стерлинг.

Отныне он снова будет носить благородное берберское имя, данное при рождении. Отныне его будут знать как Джафара эль-Салеха.

ЧАСТЬ 1

Страсть ее можно поистине назвать африканской; ее желания подобны буре в пустыне — пустыне, чьи иссушающие просторы отражаются в ее глазах, лазурных, полных любви, совсем как пустыня, с ее вечно голубым небом и холодными звездными ночами.

Оноре де Бальзак

Глава 1

Алжир, Северная Африка. 1847 год

Как долго пришлось ждать этого момента! Возможности наконец отомстить.

Джафар стоял на темной веранде и спокойно разглядывал в окна ярко освещенной комнаты человека, которого намеревался убить. Высокие арочные двери зала для приемов, хотя и распахнутые из-за жары, были занавешены легким шелком. Прозрачные занавеси словно невесомой дымкой окутывали собрание, чуть приглушая звуки веселого смеха и разговоров. Кроме того, они еще оказались и весьма полезны, поскольку позволяли Джафару разглядеть все, что происходит внутри, оставаясь при этом совершенно не замеченным как собравшимися здесь богатыми европейцами, так и хозяином дома полковником Эрве де Бурмоном.

Джафар осторожно, одним пальцем, раздвинул занавеси и с застывшим в холодной решимости лицом молча уставился на врага. Полковник был высоким темноволосым человеком лет тридцати пяти, с военной выправкой, поразительно красивым лицом и проницательными умными глазами. Джафар никогда не встречался с французом лицом к лицу, но фамилия Бурмон словно огненными буквами была высечена в его мозгу все эти семнадцать лет.

И вот теперь наконец время пришло. Последние несколько месяцев, с самого прибытия Бурмона в Алжир, Джафару становился известным каждый шаг полковника. Его шпионы никогда не ошибались и следовали за Бурмоном, как тени. Джафар знал до малейших деталей все привычки и поступки полковника. Что тот ест на завтрак. По каким узеньким извилистым улочкам Алжира Бурмон каждое утро отправляется в свою приемную. Каких лошадей предпочитает. Каких проституток посещает.

Полковнику нравились соблазнительные красотки с томными взглядами и пышными формами. Тем поразительнее казался его выбор невесты.

Глаза Джафара сузились при виде девушки, стоявшей рядом с полковником. Среднего роста, с тоненькой талией, которую мужчина мог бы обхватить ладонями. Настоящая леди и уж совершенно определенно — девственница.

Узнав о существовании Алисон Викери, Джафар мгновенно понял, что именно она станет его орудием мести. Мрачное возбуждение наполняло его, пока он внешне спокойно разглядывал будущую добычу. Скоро, очень скоро мисс Викери будет в его власти. Очень скоро. Ее невинность послужит лишним козырем, со злобным удовлетворением думал Джафар. Полковник пойдет на все, чтобы защитить ее, сохранить честь невесты.

Сегодняшнее событие лишь подтвердило слухи о близкой помолвке Бурмона. Прием устраивался в честь Алисон, и все это время полковник усердно ухаживал за девушкой, почти не отходя от нее.

Джафар хорошо понимал, почему Бурмон так увлечен невестой. Молодая дама, очевидно, богата — недаром на ней наряд из переливающегося светлого шелка, с широкой юбкой и облегающим корсажем, расшитым крохотными жемчужинками. На шее поблескивало ожерелье из крупного жемчуга, а густые каштановые волосы были уложены свободным узлом — довольно необычная прическа, если учесть теперешнюю моду на локоны. Но внимание Джафара привлекли отнюдь не драгоценности, не платье из Парижа и не оригинальная прическа. Внимание невольно притягивали ее живость и едва сдерживаемая энергия, ощущавшиеся даже на расстоянии. Она стояла среди этих людей, излучая жажду жизни и юную силу, свежая, словно оазис в пустыне. Ее грациозная фигурка была так же соблазнительна и манила, как вода изнывающего от жажды в пустыне путника.

Невольное восхищение сверкнуло в глазах Джафара при виде изящных изгибов плеч и упругих грудей безупречных очертаний. Декольте по европейским стандартам было скромным и открывало лишь самый верх белоснежных шелковистых полушарий, но эффект получался невероятно волнующим.

И Джафару неожиданно захотелось ощутить, каковы на вкус эти мягкие нежные холмики… наполнят ли они его ладонь.

Слабая улыбка показалась на его губах. Возможно, совсем недолго осталось ждать, когда он это узнает.

У Алисон больше не было сомнений — дядя Оноре попросту скрывается от нее. Она заподозрила неладное в тот момент, когда Оноре исчез, предоставив ей и Эрве приветствовать гостей. Но только сейчас, немного освободившись, девушка смогла оглядеть зал в поисках дяди. Нигде ни следа престарелого француза, постоянно хватавшегося за сердце.

— Ты не сможешь избежать неизбежного, дядюшка, — пробормотала Алисон себе под нос, разрываясь между желанием хихикнуть и раздражением. Она немедленно отыщет трусливого родственничка и заставит держать ответ! Он откладывал решение до последнего момента. Завтра будет слишком поздно.

Алисон раскрыла веер из расписного шелка и начала энергично им обмахиваться, рассматривая из-под его прикрытия собравшихся гостей. Она прибыла в Алжир неделю назад, но еще не осмотрела город, бывший так долго то убежищем пиратов, то твердыней турок. Страну же она совсем не успела увидеть и сгорала от нетерпения поскорее отправиться в путь. Но, конечно, дядя Оноре вряд ли разделяет ее желания. Он вообще не имеет представления о том, какая жажда приключений снедает ее. Подобные стремления совершенно чужды добродушному обывателю. Он никогда не поймет, что это светское общество — отнюдь не то, чего племянница хочет от жизни. Но ведь именно потому она приехала в Алжир.

По существующим традициям Алисон должна бы радоваться и чувствовать себя польщенной приемом, устроенным в ее честь. Сегодня вечером ее представили члену королевской семьи — блестящий шанс для дочери простого, хотя и богатого торговца. Но какое значение это имело для Алисон?

С трудом сохраняя на лице вежливую улыбку, она рассматривала богатых европейцев. Блеск… напыщенные лица… банальные фразы… Страшно подумать, как отчаянно она стремилась когда-то стать частью всего этого. Повсюду слышался смех… неискренний, деланный: вялое веселье скучающих жен и пронырливых политиков. Оркестр играл известные в Европе мелодии, а не странные экзотические ритмы Востока. Беседа велась на французском языке, и заключалась в бессмысленной болтовне и злобных сплетнях. Даже мебель была французской и низводила огромную комнату в мавританском стиле, с высокими арками и резными, тонкими, как кружево, панелями до уровня обычной европейской бальной залы. Только бирюзовая и серая керамическая плитка, выстилавшая пол, выглядела по-настоящему восточной. Алисон умирала от желания сбросить модные туфельки и почувствовать прохладу изразцов под затянутыми в шелковые чулочки ступнями. Но она обещала дяде вести себя как подобает приличной, воспитанной девушке. И сдержала слово. Она не сотворила ничего скандального, не устроила ни одной проделки за целый месяц.

Но теперь с нее довольно. Продолжая обмахиваться веером, Алисон обошла комнату, высматривая дядю, и наконец обнаружила его за раскидистой пальмой, ведущего светскую беседу с французской супружеской четой, обосновавшейся здесь, в новой колонии. Оноре, которому было уже почти шестьдесят, отличался солидной комплекцией, но был невысок: его макушка, увенчанная пучком редеющих серебряных волос, едва достигала уха племянницы.

Завидев девушку, Оноре виновато поежился. Так, значит, ее подозрения верны! Алисон наградила престарелого джентльмена осуждающим взглядом. По правде говоря, он был ее двоюродным дедушкой, поскольку приходился братом бабушке — француженке-эмигрантке, бежавшей от ужасов Французской революции. Из всех трех дядей он был самым любимым.

— Прошу простить меня, — вежливо обратилась Алисон к супружеской паре, — если я на несколько минут украду дядюшку.

И, взяв Оноре под руку, отвела в сторону.

— Так ты в самом деле скрывался от меня?

Бормоча нечто, что должно означать отрицание, Оноре попытался сменить тему.

— А почему ты в одиночестве? — осведомился он по-французски. — Минуту назад за тобой увивалась дюжина поклонников. Только не говори, что Эрве покинул тебя.

— Я только несколько минут, как одна, — ответила Алисон по-французски. Ее школьный французский значительно улучшился с годами, поскольку девочка проводила летние каникулы во Франции, и теперь уже бегло говорила на когда-то чужом языке.

— Принц хотел кое-что обсудить с Эрве, а его офицеры последовали за ним. Но я вовсе не об этом хотела поговорить. Ты обещал дать ответ сегодня, помнишь?

— Обещал.

Он мрачно нахмурил густые седые брови, безуспешно стараясь заставить племянницу отвести глаза. Но Алисон спокойно встретила его взгляд, пытаясь не расхохотаться. Дядюшка, словно школьник, стремился избежать головомойки.

— По-моему, тебе жарко, — заметил он, по-прежнему не давая ответа, и, поспешно взяв два стакана шампанского с подноса проходившего официанта, протянул один племяннице, а второй поднес к своим губам, сделал глоток и поморщился:

— Merde!^[1]

Алисон ожидала подобной реакции. Винодел высочайшей репутации, Оноре мог пить только первоклассные вина и не выносил подделок. Это шампанское было чуть горьковатым и к тому же выдохшимся.

— Потерпи, дядя, — утешила Алисон. — Еще несколько лет, и сможешь наслаждаться собственными винами.

Оноре намеревался приобрести земельный участок во французской колонии, построить на нем виноградники. Здесь было много дешевой земли, и теперь, когда война с арабами была почти закончена, он надеялся построить винодельню, чтобы продолжать традиции предков.

— Если я смогу до тех пор выжить на этом пойле, — пожаловался Оноре.

— Чем скорее начнешь, тем раньше добьешься своего.

— Надеюсь, завтра еще не поздно.

— Ах, да… завтра. Ну что же, обсудим нашу экспедицию?

Завтра они должны отправиться к плодородным прибрежным равнинам, где дядя собирается разводить виноградники. Оноре, как практичный делец, решил сначала осмотреть свои будущие угодья. Алисон будет сопровождать дядю лишь потому, что отказалась оставаться в городе. Но, помимо всего, она твердо решила заставить его отправиться еще дальше, на юг, в глубь провинции. Девушка все эти годы мечтала о подобной экспедиции. Однажды она видела работы художника Делакруа, совершившего путешествие по Алжиру, и с тех пор мечтала сама исследовать эту дикую прекрасную страну. Однако дяде Оноре была абсолютно чужда любовь к приключениям. В этом отношении они совершенно не понимали друг друга.

— Неужели ты совсем не хочешь ничего знать о той стране, где собираешься поселиться? — с любопытством спросила она. Но Оноре упрямо покачал головой.

— Нет. Абсолютно нет. Не могу понять, какое значение для винограда будет иметь, увижу я пустыню или нет. Скорее всего такое путешествие будет крайне вредным для моего здоровья и для твоего тоже, дорогая. Мне совершенно неинтересно, могут ли туземцы стоять на головах или танцевать голыми на верблюдах. Какое мне дело до их варварских обычаев?!

— Дядя, они вовсе не стоят на головах… — Раздражение Алисон едва не прорвалось наружу, но, пытаясь добиться своего, она умоляюще пробормотала:

— Ну же, дядя, согласись, я вела себя, как настоящий ангел. Пора отдать мне должное! И если я позволила Эрве ухаживать за мной, как ты хотел…

— Но ты не согласилась выйти за него замуж.

Настала очередь Алисон хмуриться.

— Об этом мы не договаривались.

— Неужели? Но как ты сможешь влюбиться в мужчину, если не видишь его целыми месяцами?

— Но мы уедем всего на несколько недель! Я уже говорила: путешествие не имеет никакого отношения к моему решению стать женой Эрве.

Оноре пристально посмотрел на племянницу.

— Если я откажусь, ты, несомненно, найдешь способ отправиться без меня.

— Не хотелось бы поступать против твоего желания, но в таком случае придется попытаться совершить это путешествие одной.

— Я не могу подвергать тебя такой опасности! — Его темные глаза лукаво блеснули. — Возможно, это даже хорошо, что я успел отдать нужные распоряжения.

Алисон ошеломленно уставилась на дядюшку и лишь через несколько мгновений, осознав правду, широко улыбнулась.

— Ты, дядя, настоящий мошенник! И с самого начала собирался ехать!

Оноре, явно довольный собой, хмыкнул:

— Только умоляю, не говори Эрве. Ему совсем не понравится, что я потакаю подобному недостатку в твоем характере.

— Нет, конечно, нет. Пусть он обвиняет меня в том, что я дурно на тебя влияю.

Предпочитая не заострять внимание на этом щекотливом предмете, Алисон позволила неукротимым мыслям улететь в завтрашний день.

— Нужно отправляться с самого утра, если сумеешь вынести суматоху сборов.

— Но я ведь обещал, не так ли?

— Да, — кивнула Алисон, — но я не была уверена в серьезности твоих намерений.

— Только для тебя, дорогая, я способен подняться в такую рань, чтобы отправиться в дикую глушь.

— Это вовсе не глушь, дядя. Алжирская равнина не так уж сильно отличается от сельской местности во Франции.

— Ну да, это ты так считаешь, — пробурчал Оноре, бросая на племянницу гневный взгляд из-под кустистых бровей. — Но не жди, что я стану гоняться за тиграми, слонами и прочим зверьем, как твой дядя Оливер.

Ворчливость Оноре никогда не раздражала племянницу. Она наклонилась и поцеловала его в щеку.

— Никаких тигров, обещаю.

— Избаловал я тебя на свою голову!

Не отрицая очевидного, Алисон заговорщически улыбнулась опекуну. В детстве родители мало ей уделяли внимания, но к услугам малышки была целая армия слуг, во всем ей потакавших. Позже, оставшись сиротой, она не страдала от недостатка любви со стороны родственников, особенно Оноре. Он заменил ей умершего от холеры отца, и девушка горячо его полюбила.

— Ты и в самом деле постоянно меня баловал, но только не говори, что тебе самому это не нравилось!

Оноре, нежно улыбнувшись, похлопал Алисон по руке.

— По-моему, его высочество был очарован тобой, — заметил он, удовлетворенно усмехаясь.

Алисон дипломатично воздержалась от ответа, хотя дядя был прав. Его королевское высочество не только пренебрег ее низким происхождением и тем обществом, в котором она до сих пор вращалась, но уделил ей внимание, удостоив беседой в течение целых десяти минут, а кроме того, соизволил узнать ее мнение об Алжире.

Алисон вполне сознавала, какой чести удостоилась. Он был сыном короля Франции, генерал-губернатором Алжира, а она всего-навсего простой английской мещаночкой, дочерью обыкновенного торговца, хотя достаточно умного и удачливого, чтобы сколотить состояние на службе у Ост-Индской компании. В этом , несомненно, и кроется секрет столь пристального внимания принца — он очень желал бы, чтобы Алисон вложила часть своего огромного богатства в алжирские земли.

Скептическая улыбка мелькнула в уголках ее губ. Поглядев на высокие двойные двери, занавешенные легким шелком, она сказала:

— Я, пожалуй, прогуляюсь во дворе, там немного прохладнее. Пойдешь со мной?

— Не сейчас, дорогая. Пожалуй, найду-ка я того месье, который рассказывал нам о своих виноградниках.

— Если Эрве спросит, скажи, что я сейчас вернусь.

Оноре позволил ей уйти, лишь прочитав наставление о том, что почетной гостье не к лицу уединяться надолго. Отдав бокал с шампанским официанту, девушка подобрала подол вечернего платья, воздушного шелкового шедевра лучшего парижского портного, и шагнула к узкой террасе.

Как почти все здания в Алжире, дом Эрве был выстроен вокруг внутреннего дворика. Длинная каменная лестница вела к зарослям пальм, олеандров и кустам гибиска, освещенным факелами, укрепленными на равном расстоянии один от другого. Внезапно в тени что-то шевельнулось. Алисон подумала, что это, должно быть, кто-то из гостей, но не уловив ни малейшего движения, решила, что ей показалось.

Вечер стоял теплый, хотя лето давно кончилось. После жары огромного зала здесь было так хорошо! Легкий ветерок овевал ее обнаженные плечи, воздух был полон ароматом цветов лимона, и жасмина, и той непередаваемой тайны, которая присутствует в африканских ночах. Алисон закрыла глаза, упиваясь ощущениями: запахами Востока, шепотом фонтанов, шелестом листьев высоких финиковых пальм. Как отличается все это… и одновременно какое сходство с Индией, где она выросла. Кроме того, разъезжать по незнакомой стране с дядей Оноре, это совсем не то, что с дядей Оливером!

Оноре был старше Оливера на двадцать лет. Степенный, уравновешенный французский мещанин, он предпочитал комфорт дома и очага скитаниям по земле в поисках новых впечатлений. Дядя Оливер в отличие от Оноре был заядлым путешественником, сжигаемым страстью к приключениям, холостяком, воображавшим себя великим исследователем. Вместе с ним Алисон за три года успела повидать почти весь свет. В семнадцать лет, окончив школу, она убедила Оливера позволить ей сопровождать его в путешествиях. Вместе с дядей она посетила царский двор в России, охотилась на тигров в Индии, побывала в безжалостных аравийских пустынях. Оливер обращался с ней скорее как с сыном. Алисон никогда не жаловалась. Они были поистине родственными душами, охотниками за приключениями. Девушка любила новые неизведанные места и экзотику так же сильно, как и Оливер.

Алжир. Волнение кипело в душе, перехлестываясь через край пузырьками шампанского в бокале. Завтра, завтра вместе с дядей Оноре она отправится на поиски новых приключений!

Алисон обернулась на звук тихих шагов и увидела Эрве де Бурмона, нахмуренно взиравшего на нее.

— Ваш дядя сказал, что я найду вас здесь, любовь моя, — произнес он по-французски.

Алисон приветливо улыбнулась:

— Мне стало слишком жарко, и я решила немного насладиться прохладой.

— Насколько я понял, вы убедили Оноре предпринять путешествие в глубь страны.

Неодобрение в голосе было безошибочным. Алисон ничего не ответила, не желая портить тихую радость минуты ненужными спорами, и задумчиво оглядела сад:

— У вас прекрасный дом, Эрве.

Но полковник не поддался на лесть.

— Этот дом будет и вашим, Алисон, когда мы поженимся, — пробормотал он, мрачно хмурясь, и резко добавил, не дав ей возможности ответить: — Я не хочу, чтобы вы отправлялись в эту поездку. Достаточно плохо уже то, что вы должны сопровождать дядю в его поездках по обширным владениям. Не стоит тащить старика по всей провинции.

— Эрве, вы говорите, как ревнивый муж!

— Думаю, что имею право подвергать сомнению ваши поступки.

— Подвергать сомнению… возможно, но не запрещать делать то, что я считаю нужным, — ответила она, пытаясь быть как можно спокойнее. Не стоит оскорбляться собственническим тоном Эрве: он просто чувствует ответственность за нее, тревожится за безопасность и стремится защитить. Он вовсе не желает держать Алисон под каблуком.

— Я не собираюсь ничего запрещать, coquine, но вы должны видеть всю опасность подобного путешествия.

Он говорил с фамильярностью давнего знакомого, ее, как всегда, «плутовкой», с тех пор, когда Алисон была еще совсем девчонкой. Они знали друг друга много лет, еще с тех первых каникул, которые она провела во Франции с дядей Оноре, хотя тогда, конечно, Эрве почти не обращал внимания на упрямого четырнадцатилетнего сорванца.

Алисон подняла на него глаза. Эрве был исключительно привлекательным мужчиной: высоким, атлетически сложенным, темноволосым, с красивыми усами. Когда он надевал синий армейский мундир, перед ним могли устоять лишь немногие женщины. Кроме того, он, несомненно, был галантным, красивым и лучшим из друзей, но слишком педантичным и основательным. Алисон надеялась, что ее чувства к нему изменятся здесь, где возможностей для рискованных приключений и мужественных подвигов было куда больше, чем во Франции. Полковник французской армии Эрве де Бурмон был недавно назначен в Алжир главой «Арабского Бюро» — французского учреждения по управлению делами туземцев.

Именно Эрве убедил Оноре расширить его владения в колониальной Африке, а Оноре, в свою очередь, настоял на приезде Алисон. Дядюшка очень хотел выдать племянницу замуж и как можно удачнее. Он совсем не одобрял ее скитаний с дядей Оливером по свету. И боялся опасности заражения, которой она подвергала себя, работая в лондонских больницах с другим дядей, который был врачом. За все эти годы Оноре так много дал девочке — дом, где можно было немного отдохнуть отудушливого одиночества пансионов, обращался с ней, как с любимой дочерью, воспитал в ней чувство собственного достоинства, стремление быть желанной и любимой, причем вовсе не за огромное состояние. С первого момента пребывания в Англии Алисон увидела, что окружающие либо преклонялись перед ее богатством, либо с высокомерием отталкивали за низкое происхождение.

Алисон обрела спасение в семье. Она послушалась совета незнакомца и попыталась заслужить любовь и внимание дядюшек. Алисон могла считать себя необыкновенной счастливицей, поскольку ей удалось и то и другое. Она заняла прочное место в сердцах троих мужчин и обрела наконец дом и семью. Алисон разделила с ними трудности и радость, мечту и надежду.

И вот теперь Оноре требовал подумать о замужестве с человеком, которым она восхищалась, которого уважала. Это была единственная просьба дяди за всю ее жизнь. Много раз она твердила Эрве, что еще не готова выйти замуж. В конце концов, ей только исполнилось двадцать. Он твердо был уверен, что Алисон еще подумает и согласится.

Правда, Алисон совсем не была в этом уверена. Она хотела испытывать к Эрве нечто большее, чем обычная дружба, потому что жестоко было бы подавать ему пустые надежды. Однако она обещала дяде не отказывать Эрве сразу и теперь радовалась, что завтра отправляется в путешествие и между ними проляжет немалое расстояние. Возможно, разлука позволит ей лучше разобраться в собственных чувствах и прийти к определенному решению относительно ее будущего с Эрве.

Эрве, очевидно, тоже думал о ее отъезде, потому что протестующе покачал головой:

— Я бы тоже поехал с вами, Алисон, если бы мог, но долг не позволяет мне покинуть город. Боюсь и думать о том, что случится, если я не смогу вас защитить.

— У вас нет причин тревожиться, Эрве. Уверена, что эскорт, который вы нам дали, сможет справиться со всеми трудностями.

— Но я лучше смогу позаботиться о вашей безопасности именно здесь!

— Мы и ваши люди будем вооружены. Вы ведь знаете, что я прекрасно стреляю.

— Однако я предпочел бы, чтобы вы остались в Алжире, — с упреком заметил полковник. — Признаюсь, не пойму, что заставляет вас так серьезно рисковать.

Алисон почувствовала прилив раздражения. По мнению Эрве, женщины просто не имеют права увлекаться путешествиями. Но она не может измениться просто потому, что у него столь отсталые представления о том, как должны вести себя женщины.

— Какой же это риск? Вы сами сказали, что война окончена.

— Не окончена, пока не сдастся Абдель Кадер. И даже после того некоторые его последователи, без сомнения, попытаются сами вести священную войну.

Ей не нужно было спрашивать, что имеет в виду Эрве. Задолго до приезда в Алжир Алисон слышала о религиозном вожде берберов Абдель Кадере. Пятнадцать лет назад он объединил берберов и арабов и призвал их на священную войну с Францией. Ослепительно красивый, обаятельный, овеянный романтичными рассказами шейх пользовался огромным успехом в парижских салонах. Но это было до того, как война превратилась в кровавую бойню.

Однако в жестокостях были повинны не только арабы. Со времени вторжения в 1830 году французы вели себя как бесчеловечные варвары, пытаясь покорить гордую нацию. Судя по тому, что узнала Алисон, даже отец Эрве мог считаться настоящим палачом. Он участвовал в интервенции пятнадцать лет назад и, по слухам, поощрял самые омерзительные действия своих подчиненных.

Но Эрве, к счастью, очень отличался от отца и многих соотечественников. Он сочувствовал арабам. Эрве прибыл в Алжир всего полгода назад, но гораздо лучше понимал, как следует вести себя французам в роли завоевателей. Именно по этой причине, как считала Алисон, он сможет с честью возглавить «Арабское Бюро».

Однако она по-прежнему считала, что Эрве чересчур обеспокоен ее путешествием. Только в прошлом году Абдель Кадера и его сторонников вытеснили в Марокко, и зверства с обеих сторон прекратились. Французских колонистов больше не убивали и не жгли в собственных домах, французская армия усмирила туземцев в северных провинциях, а Алжирская равнина под защитой армии вновь стала безопасной для европейцев. Некоторые поселенцы даже двинулись в глубь страны, чтобы покорить девственные просторы и освоить нетронутые земли.

Нет, если бы она считала, что риск слишком велик, она никогда бы не отправилась в путешествие. Алисон не боялась опасности, но ведь речь шла о благополучии дяди Оноре! Она и так чувствовала себя виноватой, только потому, что лишала дядю привычного комфорта на несколько недель, пока они будут добираться до Сахары. К счастью, жара не будет столь невыносимой, как летом, ведь сейчас октябрь.

Видя, что она не согласна с ним, Эрве раздраженно вздохнул:

— Алисон, послушайтесь же меня! На пути могут встретиться бесчисленные опасности: бандиты, работорговцы, голодные кочевники, арабы-фанатики, которые отказываются признать, что война окончена… даже дезертиры, сбежавшие из нашего Французского легиона.

— Но с нами будет Чанд.

— Это меня нисколько не утешает, — сухо объявил Эрве. — Очевидно, он предан вам, но вряд ли может считаться подходящим слугой для леди. Мне не нравится, что вы путешествуете без дуэньи и горничной.

Алисон послала жениху предостерегающий взгляд, не желая слушать ни малейшей критики в адрес верного индийца.

— Эрве, вам может быть неизвестно, но я обязана Чанду жизнью, причем не один раз.

Сообразив, что взяла слишком резкий тон, Алисон невольно смягчилась и одарила Эрве обезоруживающей улыбкой, надеясь, что логические рассуждения и обаяние помогут немного успокоить и развеселить его.

— Чанд не только слуга, но и мой друг. Думаю, ему можно доверить заботу обо мне. Кроме того, вы забываете, что я англичанка. Арабы не испытывают к ним такой ненависти, как к французам.

Но Эрве упрямо покачал головой.

— Арабы презирают всех неверных. И я не могу…

— Эрве, вы зря тревожитесь.

— Возможно, — с сожалением вздохнул он. — Но я не хочу, чтобы вы пострадали. И к тому же веду себя, как эгоист. Этот месяц без вас будет невыносимым.

Он потянулся к руке девушки и нежно прижал ее пальцы к губам.

— Неужели вы не понимаете, как я люблю вас, coquine?

— Эрве… — запротестовала было Алисон, но желание в его голосе взволновало ее, а объяснение в любви вывело из равновесия. Она почти ничего не боялась в жизни, но клятвы в любви обладали способностью лишать ее покоя, возвращая к тяжелым воспоминаниям, которые Алисон предпочла бы забыть. Горький опыт научил девушку остерегаться сладких слов авантюристов и охотников за приданым.

Конечно, Эрве не принадлежал к таким. Алисон была убеждена, что он искренне любит ее, но не могла понять, чем приглянулась ему. Алисон не была красавицей, а независимость и упрямство вряд ли принадлежали к тем чертам, которые мужчина искал в будущей невесте. По правде говоря, ее постоянно терзали сомнения в том, способна ли она стать Эрве хорошей женой.

Он по-прежнему влюбленно смотрел на нее. Влюбленно и со страстным желанием, заставлявшим девушку чувствовать себя ничтожной и недостойной такого пылкого обожания.

— Эрве… — запинаясь, начала Алисон. — Вы обещали дать мне время…

Эрве тихо вздохнул:

— Думаю, я попал в хорошую компанию. Оноре сказал, что вы отказали даже самому радже.

Обрадованная тем, что Эрве не собирается настаивать на немедленном ответе, Алисон улыбнулась:

— На самом деле все было не совсем так. Однажды раджа предложил купить меня в качестве третьей жены. Дядя Оливер хотел было поторговаться, но мне не захотелось быть на третьем месте.

Ответная улыбка Эрве согрела ее сердце:

— Нет, конечно. Вы, моя бессовестная плутовка, настаивали бы на первом. И, как обычно, добились бы своего. Без сомнения, как только мы поженимся, вы легко сумеете обвести меня вокруг пальца, совсем как ваших дядюшек. Алисон…

Понизив голос до нежного шепота, Эрве медленно привлек ее к себе.

— Поцелуете меня так, чтобы я смог вынести все эти ужасные недели в разлуке с вами?

Алисон не отважилась отказать такой отчаянной мольбе и молча кивнула, желая всем сердцем испытать к Эрве столь же ответную страсть. Видя, что девушка не сопротивляется, Эрве сжал ее в объятиях и наклонил голову, целуя нежно, но сдержанно, боясь оскорбить, как это и подобало истинному джентльмену, заботившемуся о чувствах невесты. Однако такая галантность, вместо того, чтобы польстить, неожиданно вызвала в Алисон смутное чувство раздражения. Ей почему-то захотелось, чтобы Эрве сжал ее в объятиях, подхватил на руки, зажег в ней ту страсть и желание, о которых бредят по ночам поэты. Но ничего подобного не случилось. Эрве был настоящим мужчиной, умел целоваться и наверняка знал, как увлечь женщину, но она с ним не чувствовала сердечного трепета, парения души, огня сладостного безумия. Вместо этого его ласки каким-то странным образом всегда заставляли чувствовать себя… немного разочарованной.

Совсем как сейчас. В его поцелуях, казалось, не хватало чего-то жизненно важного. Ее губы раскрылись в ожидании, и Алисон ощутила, как его язык проник в ее рот, но нежные ласки Эрве возбудили в ней лишь безымянную неудовлетворенную жажду, странную грусть, сожаление о том, что он не тот человек, которого она хотела бы видеть в этой роли. И о том, что она не та женщина, в которой он нуждался. Которую заслуживал.

Однако Эрве, по-видимому, удовлетворился ее откликом, потому что поднял голову, с мучительной мольбой глядя на нее.

— Возвращайся быстрее, любовь моя, — страстно прошептал он. — Не задерживайся слишком долго, чтобы мы могли пожениться, как только ты приедешь.

Алисон попыталась запротестовать, но Эрве, прижав палец к ее губам, заставил ее замолчать.

Наконец он разжал руки и отступил.

— Хотите остаться здесь? Мои гости скоро начнут о вас спрашивать.

— Еще минута, и я приду.

— Прекрасно, только не дольше, иначе можете простудиться.

Алисон не стала объяснять, что ей это не грозит, и вместо этого молча смотрела вслед Эрве. Повернувшись, она стала всматриваться в окутанный темнотой сад. Разговор с Эрве и его поцелуй лишь усилили ощущение нетерпеливого беспокойства. Снова занятая мыслями об утреннем путешествии, Алисон спустилась в сад и побрела по освещенной факелами аллее.

Однако, не успев сделать несколько шагов, она испуганно замерла: в тени большой пальмы стоял джентльмен в вечернем костюме, небрежно прислонясь плечом к стволу. Алисон схватилась за горло, едва успев подавить испуганный вскрик. Но незнакомец, не шевелясь, тихо сказал на прекрасном французском языке:

— Простите, мадемуазель, я, кажется, напугал вас.

Алисон, пытаясь успокоиться, старалась одновременно рассмотреть незваного гостя в полумраке. Его лицо было полускрыто пляшущими тенями, но мужчина не казался опасным: высокий, стройный, в превосходно сидевшем черном фраке.

— Неужели никто не удосужился объяснить вам, мадемуазель, — продолжал он небрежно, — что репутация юной дамы может быть навеки погублена, если кто-то увидит ее целующейся с офицером, да к тому же в укромном уголке?

Тон был достаточно шутливым, но в голосе звучали резкие, почти осуждающие нотки. Захваченная врасплох, Алисон ошеломленно захлопала глазами. Жгучий стыд охватил девушку при мысли о том, что кто-то видел сцену прощания с Эрве. Алисон покраснела до корней волос. Подумать только, какой-то неизвестный следил за ними…

— Неужели никто не позаботился объяснить вам, месье, — раздраженно отпарировала она, — что подслушивать чужие разговоры по меньшей мере невежливо? Вы должны были немедленно дать знать о своем присутствии.

— Но мне просто не дали такой возможности.

Ложь была настолько очевидной, что Алисон даже не позаботилась ответить. Стиснув висевший на запястье веер, она с треском развернула его и принялась раздраженно обмахиваться, давая понять незнакомцу, что подобное поведение, по ее мнению, просто неприлично.

— Насколько я поняла, это доставило вам большое удовольствие, — произнесла она, не давая себе труда скрыть издевку.

— О, несомненно! Все это было весьма занимательно.

Алисон мысленно возблагодарила темноту, скрывшую ее пылающие щеки. Донельзя раздраженная и выведенная из себя, но не желавшая позволить надоедливому наглецу и дальше дразнить ее, Алисон намеренно-вызывающе повернулась к нему спиной и направилась по другой дорожке.

— Не бойтесь, мадемуазель, — пробормотал он, — ваша репутация в совершенной безопасности. Я буду нем как рыба.

Тихая насмешка в его голосе окончательно вывела Алисон из себя. Она резко повернулась, оказавшись лицом к лицу с незнакомцем. Спрашивается, какое ему может быть дело до ее репутации или поведения! Говоря по чести, ей почти нечего терять! Какая там репутация!

Алисон слыла эксцентричной, необузданной особой, способной на все, а некоторые особо строгие законодательницы высшего общества считали ее легкомысленной девчонкой. Алисон следовало бы уже привыкнуть к подобным суждениям, однако на этот раз она была настолько взбешена, что решила защищаться.

— В определенных обстоятельствах, — начала она с преувеличенной вежливостью, — вероятно, можно извинить девушку. Например, когда она помолвлена. Если джентльмен, которого она целует, ее жених, не вижу ничего страшного в подобном проявлении взаимных чувств.

— Значит, полковник действительно ваш жених?

Алисон подумала, что это утверждение звучит немного странно в устах совершенно чужого человека. Еще более странным был слишком спокойный тон — в нем звучали одновременно удовлетворение и непонятная жестокость, заставившие Алисон невольно вздрогнуть.

Не в силах понять, почему этот элегантный незнакомец неожиданно показался ей таким опасным, девушка пристально поглядела на него.

— Никак не могу понять, почему наша помолвка должна каким-то образом касаться вас.

— Отец полковника — мой старый знакомый, поэтому я с давних пор знаю эту семью.

— Вы говорите неправду, иначе Эрве представил бы вас мне, когда съезжались гости.

— Я приехал слишком поздно.

— И сразу же спрятались в саду? — скептически осведомилась Алисон.

Незнакомец пожал плечами, небрежно, весьма красноречивым жестом, таким же надменным, как и низкий голос.

— Просто, как и вы, хотел ненадолго избавиться от жары. — Оттолкнувшись от дерева, он шагнул к Алисон. — Но, если говорить правду, мне не терпелось увидеть вас с той минуты, как стало известно, что полковник попросил руки прелестной наследницы огромного состояния.

Прелестной? Интересно, кто распускает подобные слухи? Скорее всего просто слуги сплетничают. Или офицеры. Богатство часто придает ореол красоты тем, кто им владеет. Но эти тревожные мысли тут же улетучились, как только незнакомец решительно шагнул ближе, словно намереваясь рассмотреть Алисон, убедиться в ее прославленной красоте или отсутствии таковой.

Алисон впервые стало не по себе. Не слишком умно с ее стороны оставаться в саду наедине с человеком, которого она видит впервые в жизни. Девушка в страхе оглянулась на дом, казавшийся теперь дальше, чем она предполагала, но все-таки не желая бежать, полная решимости не дать запугать себя этому высокомерному наглецу. Он, наконец, вышел на освещенное место, и Алисон заметила, что волосы под цилиндром отливают темным золотом. И тут отблеск пламени упал на загорелое лицо со скульптурно вылепленными чертами: угловатыми, чуть резкими. Какой гордый вид! Даже благородный. И… и беспощадный.

Алисон охватило смутное чувство тревоги — слишком редко приходилось ей встречаться со столь пронизывающим, почти ястребиным взором.

Он остановился прямо перед Алисон, критически ее рассматривая. Девушке пришлось запрокинуть голову, чтобы встретить его взгляд. Глаза… Никогда еще она не видела таких глаз, с тяжелыми веками, длинными ресницами… настоящие глаза хищника. Темные и одновременно тревожащие, золотистые, цвета бренди в свете пламени камина.

И тут неожиданно эти глаза сузились. Он смотрел на нее удивленно, чуточку настороженно, словно ожидал совсем не этого. Окончательно растерявшаяся Алисон нашла, однако, в себе силы спросить:

— Что-то не так?

Незнакомец, казалось, успел опомниться.

— Нет. Просто вы напоминаете мне девушку, которую я знал когда-то.

Он, как ни странно, тоже показался ей почему-то знакомым, правда, Алисон никак не могла вспомнить, где видела его. Не в Алжире, в этом она была уверена, — Алисон, конечно, не смогла бы забыть такого неотразимого мужчину. Он совсем не походил на ее знакомых французов — особенно с таким ростом и худым, почти аскетическим лицом. Собственно говоря, он производил впечатление дикаря: впалые щеки, узкий орлиный, истинно патрицианский нос, жесткие чувственные губы. Это все вместе с ястребиным взором придавало ему видимость жестокости, бесстрашной решимости. Алисон не могла отвести взгляда.

— Вам следовало бы прислушаться к советам полковника, — тихо сказал он.

— Что? — недоуменно переспросила Алисон, сбитая с толку быстрой сменой темы.

— Я говорю о вашем завтрашнем путешествии. Не мешало бы иметь хоть немного страха, если не благоразумия. Бурмон прав. Иностранцы не могут быть в безопасности в Алжире, пока существуют арабы, отказывающиеся забыть о священной войне.

Алисон, окончательно выйдя из себя не только при напоминании о том, что кто-то подслушал ее разговор с Эрве, но и от наглости совершенно чужого человека, посмевшего сомневаться в мудрости ее суждений, сумела, однако, холодно процедить:

— Если вы подслушали доводы Эрве, значит, знаете и мой ответ. Наш эскорт хорошо вооружен, а вождь арабов скрывается в Марокко.

— Да, но сторонники не предали его. Конечно, у эмира Абдель Кадера может не быть регулярной армии, но его последователи готовы в любую минуту и при малейшей возможности затеять беспорядки и поднять восстание.

Девушка невольно нахмурилась. Раньше она предполагала, что незнакомец — француз, поскольку говорил бегло и куда лучше ее самой, но после такого заявления оставалось гадать, уж не принадлежат ли его симпатии другой стороне. И снова что-то в его тоне поразило ее. Он говорил так, словно предостерегал. Или угрожал?

Подавив желание нервно облизать пересохшие губы, Алисон вызывающе подняла подбородок. Взгляды их встретились. Никто не хотел отвести глаза первым. Воздух неожиданно оказался заряжен поистине грозовым напряжением, причину которого Алисон не могла понять, как ни силилась. Почему при виде этого человека ей становится трудно дышать?

— Я не боюсь, — наконец выдавила она, злясь на себя за то, что так много позволяет этому человеку.

— Тогда вы либо очень храбры… либо очень глупы.

Алисон сцепила зубы, чтобы не ответить совершенно не подобающим леди эпитетом, но ее негодующее молчание и пылающие гневом глаза говорили сами за себя. Однако на незнакомца ее ярость не произвела ни малейшего впечатления.

— Похоже, — все так же небрежно заметил он, — что полковник слишком вам потакает.

Нет, это просто невыносимо! Что за наглец!

— Повторяю, — процедила Алисон, — не могу понять, каким образом это может касаться вас.

Но он молча продолжал рассматривать ее, задумчиво, почти оценивающе.

— Должен заметить, это был довольно холодный поцелуй! И, кажется, вы совсем не трепетали от страсти!

Девушка возмущенно охнула:

— Только не говорите, что считаете себя достаточно опытным и именно поэтому имеете право давать мне наставления в искусстве целоваться! Кажется, вы чересчур высокого мнения о себе!

— О нет, ma belle^[2]! Мне ни за что не хватило бы терпения!

Уголки его рта чуть приподнялись в слабой издевательской усмешке.

— Поверьте, если бы мне выпало счастье стать вашим наставником, я бы не удовлетворился столь пресным откликом!

Алисон действительно не могла поверить тому, что слышит, и внезапно ее захлестнуло непреодолимое, почти извращенное желание сбить с него эту надменную самоуверенность. Едва сдерживая ярость, она презрительно расхохоталась.

— Ну что же, в таком случае, если считаете, что можете превзойти полковника, готова дать вам возможность попытаться.

Ну вот, это должно поставить его на место. Ни один мужчина, у которого сохранилась хотя бы капля здравого смысла, не захочет навлечь на себя гнев Эрве, украв поцелуй у его невесты, пусть даже она и позволила подобную вольность. И осмелься незнакомец на такое, вряд ли он способен разжечь в ней ответный огонь. Хвастун несчастный!

По выражению лица было заметно, что вызов Алисон застал его врасплох.

— Похоже, месье, из нас двоих трус именно вы, — мило заметила она, всем своим видом выражая злорадство. — Но не бойтесь, со мной ваша репутация в полной безопасности!

Он снова посмотрел на нее, словно не доверял собственным ушам. Алисон рассмеялась, на этот раз с неподдельной радостью. Наконец-то ей удалось лишить его дара речи! Однако ее торжество оказалось недолговечным: губы незнакомца дрогнули в странной, загадочной улыбке.

— Должен признаться, я готов поддаться соблазну.

Голос его понизился до еле слышного шепота, и от этого низкого, бархатистого, чуть хрипловатого звука у Алисон снова перехватило дыхание и сильно забилось сердце. Одним прыжком он перекрыл расстояние между ними.

— Если бы я был вашим наставником, то сначала бы обнял вас… вот так.

И, верный своим словам, обвил рукой ее талию, привлек Алисон к себе. Водопад эмоций, нахлынувший на Алисон, перепугал ее почти так же сильно, как молниеносная скорость движений. Он оказался прав: этот поцелуй ничуть не походил на ласки Эрве, впрочем, как и ее отклик. Алисон была потрясена его дерзостью, раздражена наглостью, выведена из себя нежным нападением, возбуждена неожиданной упругостью мужского тела, казалось, состоявшего из одних мышц. Однако, к ее огорчению, часть души трепетала в восторге. Она всегда восхищалась людьми действия и смутно хотела, чтобы эти волнующие объятия не ослабевали. Интересно знать, что будет дальше! Какой-то упрямый внутренний голос назойливо вопрошал: каково это, почувствовать его жесткие губы на своих?

Но, к счастью, победил здравый смысл. Усилием воли Алисон подняла руки и яростно уперлась кулачками в его грудь. Но он и не думал отпускать ее. С необыкновенной легкостью незнакомец удерживал ее на месте, обняв одной рукой за талию, а другой едва прикасался к белоснежной, открытой его взору шее. Сердце Алисон колотилось так сильно, что стук, казалось, разносится по всему саду. И против воли, непонятно почему она поняла, что ждет, хочет и боится его поцелуя.

И тут его теплые сильные пальцы сомкнулись на хрупкой пульсирующей впадинке ее горла. Алисон окаменела. Неужели он собирается удушить ее? Она судорожно сжала веер, вздрогнув от страха.

— Вы сделаете ошибку, — пробормотал он почти неслышно, — если выйдете замуж за полковника, человека, в жилах которого течет отравленная кровь убийцы.

Изящный веер треснул под нажимом ее пальцев. Сама мягкость тона пугала ее. Убийца? О чем он говорит? Может, Алисон оказалась в лапах безумца?

Она лихорадочно пыталась оттолкнуть его. И, когда незнакомец внезапно разжал руки, пошатнулась и едва не упала. Однако девушке удалось удержаться на ногах, и она молча, тяжело дыша, уставилась на мужчину. Тот не двигался, не сводя с нее глаз: в полумраке его лицо казалось свирепой маской дикаря.

Медленно, сверхчеловеческим усилием Алисон заставила себя отступить. Всего три шага — и ей удалось избавиться от магнетического притяжения этого яростного взгляда.

Подхватив юбки, Алисон повернулась и бросилась бежать по дорожке к дому, пытаясь поскорее оказаться в безопасности и уюте. Оказавшись у двери, она украдкой оглянулась, желая узнать, успел ли незнакомец скрыться. Но он по-прежнему стоял на месте, наблюдая за ней, словно призрачная тень в душистой полутьме ночи.

Алисон, дрожа, проскользнула в зал. Подумать только, это она, которая ничего не боится, удрала, словно столкнулась с настоящим преступником!

Незнакомец, оставшись в саду, долго смотрел ей вслед, пытаясь разобраться в хаосе обуревавших его эмоций. Во-первых, неожиданное, но тем не менее сильное влечение к девушке. Он считал, что избавился от тяги ко всему европейскому: одежде, лошадям, женщинам. Вернувшись домой, в Берберию, и вновь приняв имя Джафар эль-Салех, он сбросил оковы европейской культуры, безжалостно уничтожая все следы старой жизни, расправляясь даже с желаниями, которые преследовали его во время ссылки в Англию, попытался очистить мысли, деяния и поступки и стать достойным звания вождя племени. Но эта решимость была поколеблена всего полчаса назад, пока он рассматривал Алисон Викери сквозь прозрачные занавески. И позже, когда она направилась к нему, сказочное зрелище заставило его затаить дыхание. Светлый шелк платья переливался с каждым ее шагом, а обнаженные плечи и шея поблескивали в лунном свете. Она была прирожденной соблазнительницей, неотразимой и ослепительной. Джафар ощутил, как в крови забушевало пламя.

Вторым неожиданным ощущением было удивление. Он был потрясен, узнав в этой уверенной в себе красавице ту девчонку-сорванца, которая когда-то швырялась в него желудями. Это была она. Несомненно, она. Он никогда бы не смог забыть эти огромные серые мятежные глаза. Сейчас в них не было боли, они излучали горделивый взгляд. А ее острый ум! Весьма необычное для женщины свойство. Как она со спокойной смелостью встречала его взгляд! Он сильно отличался от нерассуждающей покорности восточных женщин. Однако она по-прежнему сохранила и непокорство духа. Непокорство, такое интригующее и одновременно выводившее из себя. Одним ударом она ухитрилась пробудить в нем страсть и мужское самолюбие. Никогда еще женщины не обращались с ним так категорично и пренебрежительно, но сегодня она не только бросила вызов, свысока разрешив поцеловать себя, но еще и посмеялась над ним. Как он хотел поднять брошенную перчатку! Джафар должен был признаться себе, что с трудом поборол безумный порыв наклонить голову и медленно, бесконечно целовать эти мягкие зовущие губы, пока она не рассмеется.

Следующим в ряду нежелательных эмоций была неловкость. Его мучила мысль о том, что именно эта девушка оказалась невестой человека, которого Джафар намеревался убить. Еще больше его беспокоило то, что она станет орудием его мести. Джафар сделал все возможное, чтобы предупредить ее, но она и представить не желала, как велика ожидавшая ее опасность. Алисон намеревалась, несмотря на риск, отправиться в глубь страны.

Джафар потрясенно покачал головой. Да, юная леди не только мужественна, но и обладает сильной волей — это заметно в каждой линии ее упругого тела, в высоко поднятом надменном, хотя и поразительно изящном подбородке.

И, наконец, сожаление. Джафар сожалел о том, что приходится делать эту девушку участницей кровавой распри. Но всего этого недостаточно, чтобы отказаться от цели.

Джафар решительно стиснул челюсти. Нет, он не откажется от своих планов из-за Алисон. Слишком долго он ждал этой минуты.

Безжалостно подавив угрызения совести и сомнения, Джафар повернулся и исчез в ночном мраке.

Глава 2

Чанд заболел. На второе утро путешествия слугу Алисон Викери поразила таинственная болезнь, выражавшаяся в расстройстве желудка и небольшой лихорадке. Лейтенант, командовавший их эскортом, свалился от того же недуга. Причин никто не знал. Правда, можно было предположить, что они съели что-то несвежее, хотя никто больше не заболел: ни Алисон, ни Оноре, ни арабы-проводники, ни французские солдаты, сопровождающие их в пути.

Алисон хотела было немедленно вернуться, зная, что не получит никакого удовольствия от путешествия, пока Чанду нездоровится. Но на этот раз запротестовал дядя Оноре. Коль скоро они успели забраться так далеко, нужно осмотреть его будущие владения.

Было решено, что Чанд с лейтенантом останутся в лагере на попечении слуги-араба. Если они поправятся быстро, смогут догнать остальных, если же нет, вся компания повернет назад, и Алисон откажется от утомительного перехода через пустыню.

Девушке пришлось согласиться с новым планом, хотя она по-прежнему тревожилась за Чанда, который раньше никогда в жизни не болел. Его неожиданное недомогание наполнило ее каким-то смутным предчувствием, заставило вспомнить предостережение встреченного в саду Эрве дикаря. Девушке удалось подавить озноб, пробежавший по спине при одном воспоминании о неприятной сцене, но, прощаясь с верным слугой, она невольно задавалась вопросом: что еще может случиться неприятного во время путешествия?

Чанд, по всей вероятности, разделял ее беспокойство, потому что пожелтевшее от лихорадки лицо кривилось не столько от боли, сколько от горя.

— Аллах да простит меня, — выдохнул он. — Я подвел вас, мемсаиб.

— Господи, Чанд, не можешь же ты винить себя за то, что заболел!

— Вы побережете себя?

— Конечно, если обещаешь сделать то же самое.

Был уже почти полдень, когда они наконец отправились в путь. Алисон ехала рядом с дядей. С каждой минутой становилось все жарче, хотя всего лишь вчера утром, когда они спускались по крутым холмам, окружающим Алжир, было довольно холодно. Тогда они прошли удивительно большое расстояние, если учесть количество вьючных животных и коней, и успели спуститься с холмистого прибрежного района, где росли почти лишь одни вечнозеленые деревья, к широкой плодородной долине, заселенной французскими колонистами.

Алжирская равнина оказалась именно такой, как и ожидала Алисон, — миля за милей ухоженной земли, окаймленной горами. Здесь буйно росли дикий инжир и маслины, акр за акром тянулись посадки апельсиновых деревьев, поля ячменя, пшеницы и проса. При виде урожая, зреющего под африканским солнцем, Алисон немного приободрилась. Здесь виноградники дяди Оноре станут давать по два урожая в год!

Но сама она никогда не будет довольна жизнью в таком скучном месте. Ее взгляд невольно устремился на юг, где виднелись отроги горного хребта, известного под названием Телл-Атлас. Именно там она мечтала побывать, увидеть дикую красоту этой страны, пересечь безжизненную пустыню.

Сегодня на ней был подходящий для такой поездки наряд: строгий жакет из синей саржи, короткие синие панталоны и высокие ботинки на толстой подошве. Широкополая фетровая шляпа защищала лицо и глаза от палящих солнечных лучей. Ее мужской костюм был скорее данью необходимости, чем уступкой приличиям. В густых лесах и суровых горах длинные юбки амазонки станут досадной помехой.

Как и остальные, она ехала по-мужски, пожертвовав дамским седлом ради безопасности и удобства. Ее лошадь, серая арабская кобылка, была хотя и резвой, но восхитительно послушной.

Они проехали совсем немного, когда Алисон заметила на некотором расстоянии от дороги всадника, полускрытого ветвями тамаринда. Он был одет как араб, в черный бурнус и с тюрбаном на голове. Он неподвижно сидел на могучем черном жеребце, наблюдая за ними. Алисон невольно оглянулась несколько раз, проезжая мимо. Час спустя ее внимание снова привлек всадник. На этот раз он находился на вершине холма, четко выделяясь на фоне лазурного неба. И конь и человек были неподвижны и безмолвны, как сама пустыня.

При виде длинноствольного ружья, свисавшего с плеча незнакомца, в Алисон шевельнулась тревога. Но, конечно, это просто абсурдно — все арабы вооружены. Однако рука сама потянулась к двухзарядному пистолету в седельной сумке. И в следующее мгновение оказалось, что ее опасения были вполне обоснованны, поскольку всадник неожиданно снял с плеча ружье. Пальцы Алисон инстинктивно сжали перламутровую рукоятку оружия. Однако возможности применить его не представилось. Темный всадник, повернувшись, пустил коня в галоп и исчез за гребнем холма в вихре пыли и развевающихся черных одежд. Через секунду раздался выстрел.

Французские солдаты решительно потянулись к винтовкам, но араб проводник поспешил их успокоить:

— Он охотится на кабанов.

Французы понимающе закивали. Алисон тоже облегченно вздохнула, а престарелый дядюшка пробормотал проклятие в адрес глупых дикарей, которым больше нечего делать, кроме как пугать мирных граждан.

Уже во второй половине дня они оказались между двумя высокими холмами, покрытыми буйными зарослями дикого инжира. Алисон настолько погрузилась в мысли о Чандре и его странной внезапной болезни, что не сразу встрепенулась от громового раската выстрелов. В следующий момент орда арабов в черных бурнусах выскочила из-за укрытия деревьев и на полном скаку окружила их, размахивая саблями и мушкетами. Разразился неописуемый хаос. Нападение было столь внезапным, что у французских солдат хватило времени лишь взять Алисон и Оноре в защитное кольцо. Сама Алисон пыталась усмирить кобылку и одновременно умоляла дядю пригнуть голову, перекрикивая вопли и треск выстрелов.

Не прошло и нескольких минут, как все успокоилось. Когда пыльное облако улеглось, Алисон увидела, что на них направлено не менее трех дюжин мушкетов, и с облегчением заметила, что, кажется, никто не ранен. Лицо Оноре побагровело от гнева, а сама она тяжело дышала, но оба были невредимы. Уверившись в безопасности дяди, она пригляделась к нападающим.

На всех были черные бурнусы, головы и лица закутаны в длинные черные шарфы. В прорезях блестели глаза, почти так же ярко, как лезвия кривых сабель, заткнутых за пояса. Алисон ужасно обрадовалась, что находится под защитой французских солдат. Благодаря им она не боялась… пока.

Но тут она заметила темного всадника, того самого, которого видела сегодня уже дважды. Сердце лихорадочно забилось. Неужели он следил за ними?

Он что-то тихо приказал, но Алисон не смогла понять ни слова. Это не арабский, она уверена. Возможно, он говорит по-берберски, но она его совсем не знает.

— Да-да, скорее всего это берберы, — решила Алисон, разглядывая лица трех мужчин, не прикрытые шарфами. В отличие от арабских проводников — смуглых бедуинов небольшого роста, эти были светлокожими, с гордыми, жесткими, точно высеченными из камня лицами. Они гораздо выше ростом, с величественной осанкой и прекрасно сложены. Ей рассказывали об этой расе свирепых воинов, населявших горы. Берберы жили здесь много веков, до нашествия захватчиков-арабов.

Она хотела было осведомиться об их намерениях, но тут вмешался дядя и по-французски потребовал объяснить причину этого безобразия. Алисон показалось, что темный всадник был их предводителем, но ответил дяде другой бербер, рыжебородый мужчина. Вежливо улыбнувшись, он прикоснулся сложенными ладонями ко рту.

— Salaam aleikum, — вежливо поприветствовал он на арабском и тут же перешел на французский: — Да будет с вами мир.

— Какого черта вы привязываетесь к нам подобным образом?! Что вам надо?! — завопил Оноре, полностью игнорируя восточный этикет. Алисон тоже показалось несколько странным обмениваться любезностями в то время, когда в воздухе еще висит едкий пороховой дым, а лошади роют копытами землю и ржут. Но она была куда лучше дяди знакома с обычаями других народов.

— Aleikum as-salaam, — ответила она, подавляя тревогу. — Надеюсь, вы простите моего дядю, — добавила она по-французски, — но он хотел бы знать, каковы ваши намерения. Согласитесь, подобные поступки не говорят о стремлении к миру…

Тут темный всадник опередил ее еще одним приказом на незнакомом языке.

— Бросьте оружие, — велел бородатый, — и мы не причиним вам вреда.

Алисон уже готова была отказаться, но огляделась, и слова замерли на губах. Все арабы в их отряде выглядели перепуганными до смерти. Все, кроме главного проводника. Он, кажется, был крайне доволен происходившими событиями. И явно злорадствовал.

Гнев охватил ее при мысли о том, что этот негодяй завел их в ловушку. Серые глаза опасно сузились. Она пригвоздила предателя к месту негодующим взглядом. Проводник, заметив это, немедленно опомнился и выразил по-арабски подобающий случаю протест, упрекая берберов в беззаконии и разбое. Но голос звучал так фальшиво, что Алисон, потеряв терпение, велела ему замолчать. Подумать только, какой надо быть идиоткой, чтобы так легко попасть в ловушку! Она злилась на себя еще больше, чем на нападавших. Но что же им делать? Если вступить в бой, можно погибнуть. Но и покорно сдаться на милость этих негодяев совершенно немыслимо! Нужно немедленно найти способ одурачить этих берберских бандитов, и побыстрее, пока французский эскорт не вздумал ее покинуть. Они и так уже нерешительно переминаются в седлах и поглядывают на нее, очевидно, ожидая приказа.

Алисон разъяренно сжала зубы, не ожидая такой трусости, но в это мгновение раздался одинокий выстрел. Пуля сбила шляпу Оноре, лошади европейцев испуганно шарахнулись.

Алисон сжалась, в ужасе осматриваясь. Пуля прошла так близко! Ее любимый дядя мог погибнуть!

Рот Оноре потрясенно открылся, багровое лицо мгновенно побелело. Взгляд ее остановился на темном всаднике. Тот спокойно перезаряжал ружье, черный жеребец стоял совершенно неподвижно. Напряженное молчание затянулось; слышались только скрип седел и звяканье удил. Алисон продолжала с отвращением рассматривать закутанного в черное бербера, но по его полузакрытым глазам нельзя было понять, сознает ли он, как она обозлена. Скорее всего ему абсолютно безразлично ее мнение. Его небрежное и ловкое одновременно обращение с ружьем и меткость напомнили ей о том, что все берберы — превосходные стрелки.

Сама мысль об этом заполонила сердце Алисон страхом и тоской. Им придется сдаться. Если дело дойдет до схватки, беспомощным французским защитникам и пяти минут не выстоять против свирепых берберов. Она не может, не станет рисковать жизнью дяди!

Но в этот момент бородатый всадник обратился к солдатам умиротворяющим, почти уважительным тоном, словно взывая к их разуму:

— Не тревожьтесь за себя. Мы не причиним вам зла. Нам нужна только женщина.

Так они намереваются захватить ее? «Но почему, во имя Господа?» — удивилась Алисон. Однако это ответ на ее молитвы. Если удастся вырваться из окружения, берберы, без всякого сомнения, последуют за ней. Более того, неизвестно еще, догонят ли ее. Алисон превосходно держалась в седле. Она, может быть, успеет укрыться в холмах. Если, конечно, ее прежде не убьют, но, поскольку она им нужна, они вряд ли станут стрелять. Мысли в хаотическом беспорядке клубились в голове Алисон, пока дядя Оноре, заикаясь от гнева, бормотал проклятия. И, несмотря на то, что смерть была близка, он старался вклиниться между племянницей и берберскими вождями, стараясь защитить ее. Сердце Алисон пронзили любовь и страх. Подумать только, этот старый, беспомощный, любящий комфорт человек оказался единственным, у кого хватило мужества попытаться прикрыть собой женщину. Она едва сдерживала слезы. Нужно поскорее оторваться от преследователей, прежде чем вторая пуля ударит в сердце Оноре.

Подождав, пока вопли и сердитые выкрики дяди отвлекут нападающих, Алисон незаметно направила кобылу в сторону, где на пути не было ни одного всадника. Натянув поводья, она с силой ударила лошадь хлыстом и вонзила в ее бока шпоры. Испуганное животное заржало, поднялось на задние ноги и очертя голову ринулось вперед. Именно этого и добивалась Алисон. Низко пригнувшись, почти лежа на шее лошади, она что-то ободряюще кричала, пытаясь успокоить испуганную лошадь. Они оставили позади дорогу и мчались вверх по холму, покрытому колючками и древними оливковыми деревьями. Когда они снова оказались внизу, Алисон заметила узкий овраг и почувствовала, как кобыла готовится к прыжку.

Мгновение полета — и они уже на другой стороне и скачут по узкой, сравнительно плоской полоске земли, где не растет ни единой травинки.

Но тут за спиной послышался бешеный стук копыт. Алисон осмелилась оглянуться. Лишь один человек преследовал ее. Темный всадник на вороном скакуне.

Сердце девушки упало. Неужели все ее подвиги были впустую? Но почему остальные берберы не тронулись с места? Жив ли дядя? И что произойдет с самой Алисон, если этот дикарь догонит ее?

Внезапный страх придал Алисон решимости. Она отчаянно ударила лошадь кнутом, из последних сил подгоняя ее. Под напором ветра слетела шляпа, сорвавшись с булавок, но Алисон не обратила внимания на потерю. Впереди, футах в двухстах, она заметила скопление высоких скал, которые при удаче могли бы послужить убежищем, если только она успеет до них добраться.

Она снова попыталась оглянуться. Всадник неумолимо приближался. Черный зверь был могучим, сильным и длинноногим. В конце концов, он из Берберии. Такие кони могут обогнать ветер…

Как глупо с ее стороны было надеяться убежать! Но она не собирается сдаваться!

Алисон сунула руку в сумку, нащупала рукоятку пистолета и, тяжело дыша, сосредоточила все внимание на нагромождении валунов. Еще двадцать футов. Десять. В ушах гремел стук копыт, шею жгло горячее дыхание жеребца.

Наконец она добралась до скал, но времени уже почти не осталось. Натягивая поводья, Алисон напрягала силы, пытаясь остановить упирающуюся кобылу. С лихорадочно бьющимся сердцем она спрыгнула с лошади и, спотыкаясь, едва не падая, укрылась за валуном, но тут же сумела взять себя в руки, повернулась, готовая к бою, и, отчаянно сжимая пистолет, прицелилась в нападавшего. Всадник находился уже в каких-нибудь трех футах и осадил скакуна с такой силой, что тот даже присел. Палец Алисон застыл на курке. Она приготовилась стрелять. Но тут увидела его лицо. Широкий конец шарфа размотался и соскользнул вниз.

Господи Боже! Тот незнакомец из сада! Она узнала это худое, гордое лицо. Тот человек, который всего две ночи назад так испугал ее, а потом едва не поцеловал.

Способна ли она убить того, с кем разговаривала всего две ночи назад, обмениваясь банальностями, хотя и неприятными?

Рот Алисон мгновенно пересох, но она по-прежнему упрямо искала ответы на терзавшие вопросы: почему он преследует ее, почему полон решимости запугать?

Алисон дрожащей рукой подняла пистолет. В глазах незнакомца промелькнули веселые искорки, словно он понимал ее сомнения и находил их забавными. Он не попытался взять ружье, лежавшее в чехле поперек седла, а вместо этого наклонился и что-то сказал коню на ухо, словно предлагая вместе посмеяться над шуткой. Алисон стиснула зубы и, когда незнакомец снова выпрямился, прицелилась на этот раз прямо в сердце.

Он рассмеялся. Он в самом деле рассмеялся, тихо, весело, словно подначивая ее выстрелить. Белые зубы блеснули на бронзовом загорелом лице. И презирая опасность, ринулся вперед, пришпорив своего могучего скакуна.

Вне себя от ярости, обозленная его пренебрежением, ненавидя за презрительный смех, Алисон забыла обо всех сомнениях и, не помня себя, нажала на курок.

Слишком поздно. Пуля задела руку незнакомца. Второй раз выстрелить она не успела. Бербер уже теснил ее конем, заставляя отступать, спотыкаться, иослабить хватку пальцев, стискивавших пистолет. Еще мгновение — и он спрыгнул вниз, сбив ее с ног и оказавшись сверху, но каким-то образом почти не придавив Алисон своим немалым весом. Но даже и при этом она едва могла дышать. Алисон распростерлась на спине, и незнакомец ухитрился вцепиться ей в запястья и поднять руки над головой.

Едва ли не впервые в жизни Алисон узнала, что такое истинный страх. Его тело, упругое, сильное, поистине вызывало опасность. Она чувствовала, как напряжены его мускулы, излучающие непреодолимую силу, даже через толстый бурнус и свою неожиданно оказавшуюся чересчур тонкой одежду. Угроза была такой же ощутимой, как исходивший от него жар.

Алисон испуганно вскрикнула — жалкий вопль пойманного животного, — но упрямо продолжала сопротивляться.

— Не двигайся! — приказал он по-французски, не повышая голоса. — Я ничего тебе не сделаю.

Паника Алисон немного улеглась. Незнакомец говорил со спокойной уверенностью, и ей стало немного легче. Девушка прекратила отчаянное сопротивление и, дыша с трудом, не мигая, уставилась в золотистые, отливающие зловещим блеском глаза. О Боже, что нужно этому дикарю?!

Такое свирепое, такое безжалостное лицо! Алисон задрожала от ужаса. Сердце было готово вот-вот выскочить из груди. Сила его немигающего, завораживающего взгляда была такова, что Алисон не могла отвернуться, пока он не сел, медленно и осторожно, и не отпустил ее руки, хотя по-прежнему продолжал прижимать к земле. Кривя губы в жестокой ухмылке, он откинул полу бурнуса — широкого плаща, обычной одежды берберов, и взглянул на левую руку. Рукав черной туники набух темными каплями.

Кровь. Она ранила его. Неужели теперь он накажет ее за попытку защититься?!

Алисон затаила дыхание, видя, что незнакомец потянулся к шарфу, и, застыв, наблюдала, как он пытается оторвать от него лоскут.

Только сейчас поняв, что он собирается делать, девушка облегченно вздохнула. Пытается перевязать рану!

Держа один конец ткани зубами, он обернул другим рану и затянул узел. Алисон подавила свой порыв помочь ему справиться с нелегкой задачей. Рана, видимо, причиняла ему боль. Но по всему было видно, что незнакомец не примет от нее никакой помощи. Быстрые, ловкие движения были скорее присущи человеку, привыкшему со всем справляться самому, и, уж конечно, лечить причиненные в бою увечья. Алисон убедила себя, что так оно и есть. Ведь он воин, принадлежащий к берберскому племени, для которого сражения и смерть — обычный образ жизни. Она просто не имеет права сочувствовать человеку, в чьей власти оказалась и от кого зависят ее жизнь и судьба.

Она еще раз всмотрелась в его непроницаемо безжалостное лицо. Губы сжаты в жесткую решительную линию, которой она не разглядела в ту ночь в саду. И при этой мысли девушка вздрогнула.

— Чего вы хотите от меня? — выдавила она, презирая себя за то, что голос дрожит. Незнакомец не ответил, но поднял глаза, снова пронзая ее свирепым взглядом. Эти глаза. Эти загадочные хищные глаза. И какой зловещий блеск, особенно теперь, когда она попала в его руки. Новая волна страха окатила Алисон. Неумолимые янтарно-коричневые глаза с золотыми блестками, и радужка обведена темным кольцом, как у ястреба. Алисон, даже если захотела бы, не могла отвернуться.

К ее облегчению, он снова принялся бинтовать рану. Наложив повязку, незнакомец сунул руку за пояс, вытащил свитую из шерсти веревку и ловко связал ей запястья.

Значит, готовился захватить ее в плен. Все обдумал заранее.

«О, какое коварство», — горько думала Алисон, вспоминая, как он отделил ее от остальных, совсем как пастушечья собака овцу из стада. Очевидно, именно ее он собирался похитить с самого начала. Какой она была дурой, когда покинула относительно безопасное окружение людей Эрве и ускакала прочь! Теперь нет никакой надежды на то, что ее отыщут! Остается только молиться, что ее бегство не прошло впустую и дядя уже на свободе. И, если Господь смилостивится, Алисон скоро сумеет сбежать подальше от этого опасного безумца и обрести свободу.

Стянув руки девушки, незнакомец отодвинулся, отпустив ее ноги, и поднялся. Алисон ощутила сладость внезапной свободы и с усилием встала на колени, готовая защищаться. Но не рассчитала реакцию собственного тела и не смогла удержать дрожь страха. Голова ее закружилась, темная фигура расплывалась перед глазами. Он навис над ней, высокий, стройный — зловещая тень в черном бурнусе.

Алисон внезапно ослабела от не изведанного до сих пор страха. Она ухитрилась подняться, но, когда попыталась отступить, подкосившиеся ноги не повиновались.

— Не вздумай бежать, — посоветовал он тихо, но безжалостно. — Мне только придется взять на себя труд догнать тебя.

Голос звучал так властно, что Алисон мгновенно оставила все мысли о побеге и лишь беспомощно наблюдала, как бербер нагнулся, поднял пистолет и, быстро, умело вынув пулю, сунул его за пояс, рядом с украшенным драгоценными камнями кинжалом, а потом шагнул к ней.

Алисон стояла, словно парализованная, застыв от ужаса, пока похититель не дотронулся до нее. И тут, еле слышно вскрикнув, она словно обезумела — начала брыкаться, пытаясь ударить его, беспомощно взмахивая связанными руками. Он с силой обхватил ее, притянул к себе, сжимая в беспощадных объятиях, удерживая неподвижно.

— Нет! Пустите меня!

Но мольбы и усилия освободиться оказались одинаково бесполезными. Наконец, совершенно измучившись, она прекратила никчемное сопротивление и, дрожа и задыхаясь, подняла на него глаза. Ужасающая сила ответного взгляда едва не бросила ее на землю.

— Не стоит бороться со мной, — мягко предупредил он. — Ты только причинишь себе боль.

Алисон устало обмякла в его могучих руках. Нагнувшись, незнакомец подхватил ее и понес к тому месту, где стояли кони, легко, словно ребенка. Алисон больше не вырывалась. Закусив губу, чтобы сдержать вопли и слезы, девушка неподвижно лежала на его руках, молча принимая поражение. Она ничего не добьется, пытаясь ударить его. На время придется сдаться. Он держит ее судьбу в своих руках, но только пока.

Незнакомец посадил ее на лошадь, хотя не дал в руки поводья, а вместо этого подвел кобылу к своему скакуну и привязал поводья к своему седлу, а сам вскочил на вороного. Дождавшись, пока он оглянется, и выйдя из оцепенения, сковавшего ее страхом и потрясением, Алисон выдавила из пересохшего горла, стыдясь того, что голос еле слышен:

— Куда, куда вы меня везете?

Похититель промолчал, но она и не ожидала ответа.

Вместо этого незнакомец сунул руку в одну из кожаных сумок, свисавших с луки седла, и вытащил длинный черный шарф.

— Закрой голову и лицо, чтобы защититься от солнца, — велел он, протягивая ей полоску ткани.

Алисон больше всего на свете хотелось кинуться на него, закричать, швырнуть шарф в это надменное лицо. Не от солнца ей нужна защита, а от него! Но она не так глупа и, поскольку успела немного успокоиться, поняла, что остаться с открытой головой все равно что наказывать себя. Дело кончится не только ожогами, но и долгой болезнью, а это только еще больше ослабит ее. Алисон понадобятся все силы и хитрость, если она хочет спастись от этого бессердечного негодяя.

Девушка пугливо приняла дар и попыталась сделать, как велел похититель, но связанные руки не давали свободы движениям. Понаблюдав несколько минут, как она сражается с куском ткани, бербер подвел коня ближе и взял у нее шарф. Когда он коснулся ее волос, Алисон закрыла глаза. Если не смотреть на него, этот свирепый взгляд не будет иметь над ней силу. Однако она чувствовала, как он всматривается в ее лицо, пока ловкие пальцы завязывали на шее узел таким образом, что подбородок и рот Алисон скрылись в мягких складках. И этот испытующий взгляд и неожиданно нежное прикосновение взволновали Алисон настолько, что она с трудом сдерживала дрожь.

— Я не причиню тебе зла, — сказал он тем низким голосом, которого она уже привыкла страшиться. Алисон молча отвернула лицо. Она не верила ему, и все эти утешения ничего для нее не значили.

Наконец они тронулись в путь, держа в руках поводья обеих лошадей. Он послал вороного в галоп, и серая кобылка послушно поскакала следом. Несколько мгновений Алисон обдумывала, не стоит ли свалиться с лошади и попытаться снова бежать, но тут же поняла глупость подобного плана. Если даже при такой скорости она не сломает ногу, он все равно легко поймает ее и, вероятнее всего, привяжет к седлу, а ведь веревка и так уже натерла запястья!

Она нервно огляделась, пытаясь определить, куда они скачут. Кажется, на юг, к горам и плато, где, по словам Эрве, и живут воинственные берберы. Правда, осознание этого отнюдь не утешило Алисон. По мере все большего удаления от дяди и французского эскорта Алисон попеременно трясло от холодной ярости и безумной тревоги. В жизни еще не испытывала она такой беспомощности и подобного ужаса. Но девушка не собиралась поддаваться страху. Необходимо успокоиться и взять себя в руки! И хорошенько подумать!

Она старалась вспомнить все, что знала о берберах, чтобы использовать эти сведения и попытаться сбежать. Большая часть услышанного когда-то внушала надежду.

Эрве уважал и восхищался берберами, особенно потому, что те вели себя почти как европейцы, не то что коварные мавры, жители городов, или бедуины-кочевники, обитатели пустынь. Что еще говорил Эрве? Берберы славятся такими добродетелями, как честность, гостеприимство и доброта…

Правда, всеми этими чертами, подумала Алисон, бросая полный горечи взгляд на похитителя, он не обладает ни в малейшей степени!

Кроме того, берберы известны безграничным мужеством. Этого у него не отнимешь. Он рисковал жизнью, чтобы похитить ее, и просто посмеялся над попытками Алисон застрелить его. И, кроме того, рисковал навлечь на себя гнев французского правительства. По правде говоря, последнее не так уж много значило. Горные берберы противостояли всем попыткам усмирить их. Они были сами себе властью и законом и весьма снисходительно относились ко всем усилиям «Арабского Бюро» организовать вождей их племен в какое-то цивилизованное подобие правительства.

Кроме того, Алисон слышала рассказы о войне. Совсем недавно офицер Французского легиона, говоря о свирепых битвах против алжирцев, в которых участвовал, признался, что лучше умереть в бою, чем жить заложником.

— Ни один человек не способен пережить изощренные пытки, которым арабы подвергают пленников. Именно поэтому мы убиваем тяжелораненых, вместо того чтобы оставить их на поле боя.

Взгляд Алисон невольно приковал темный всадник, так свободно державшийся в седле. Неужели он тоже станет мучить ее? Правда, он сказал, что не причинит ей зла. Но может, Алисон ждет куда худшая судьба? Белые женщины в Берберии продаются, как наложницы или рабыни… Сможет ли она вынести такое унижение, такой позор? Стать игрушкой какого-то дикаря, и, быть может, не одного?

Снова задрожав, Алисон сцепила пальцы связанных рук, чтобы они не тряслись. Она нечасто плакала, но, возможно именно сейчас слезы принесли желанное облегчение. Однако не стоит показывать похитителю свои слабости. Этот непроницаемый жестокий человек создан, чтобы вызывать ужас. Она уже успела в полной мере осознать его способности к насилию. Это было видно во всем — в мощи мускулистого тела, в сверкании глаз, в жестком голосе.

Алисон отвела глаза, пытаясь запомнить окружающее. Если она хочет вернуться к дяде, необходимо сосредоточиться на том, чтобы запомнить наиболее приметные ориентиры.

Постепенно местность становилась все более холмистой. Алисон с тоской поняла, что горы с каждым часом все приближаются. Скоро они покинут Алжирскую равнину, а вместе с ней и все следы цивилизации.

При мысли о дяде Алисон забыла о собственных тревогах. Где Оноре? Что с ним случилось? Что сделали с ним эти негодяи?

Они скакали все с той же неумолимой скоростью. Алисон больше не могла выносить мысли, терзающие ее мозг острыми шипами. Неизвестность пугала и выматывала куда сильнее любой, самой страшной правды.

Резким движением Алисон вонзила шпоры в бока кобылки, понуждая ее догнать жеребца, пока лошади не оказались рядом. Похититель слегка повернул голову, вопросительно подняв золотистую бровь. Она попыталась заговорить, но вовремя поняла, что перекричать топот копыт будет почти невозможно. Наклонившись вперед, девушка потянула за узду кобылки так, что лошадь едва не столкнулась с вороным. К счастью, бербер все понял и натянул поводья.

— Что вы сделали с моим дядей? — выкрикнула Алисон по-английски, совершенно забыв, что все предыдущие разговоры велись на французском языке. Но лицо, больше похожее на непроницаемую маску, оставалось бесстрастным. Ни проблеска понимания.

— Ты… ты… грязный дикарь! Если тронул хоть волос на его голове, клянусь, я все сделаю, чтобы тебя повесили!

— Либо говори по-французски, либо молчи, — мягко посоветовал бербер.

Окинув его уничтожающим взглядом, Алисон набрала в грудь воздуха и перешла на французский:

— Прекрасно! Объясните, что вы сделали с моим дядей? — повторила она сквозь стиснутые зубы.

— Совершенно ничего. Его освободили, как только ты оказалась в моей власти.

Может ли она верить ему, гадала Алисон, всматриваясь в лицо похитителя. Его глаза блестели ярко, словно топазы, взгляд пристальный, как у хищной птицы… и такой же невозмутимый. Такие глаза не лгут.

Сведенные плечи девушки чуть расслабились. По крайней мере хоть какое-то утешение: ему не нужен Оноре. Можно хотя бы не беспокоиться о дяде. Но Оноре будет вне себя от тревоги за племянницу! Необходимо поскорее выпутаться из этого положения, пока дядя не заболел от расстройства! Однако сначала нужно узнать, почему этот черный дьявол похитил ее и что собирается с ней делать. «Возможно, я даже сумею убедить его освободить меня», — подумала Алисон с вновь разгоревшейся надеждой. Ведь она еще не пробовала договориться с этим негодяем!

— Не стоит брать на себя труд везти меня куда-то, — начала она, стараясь оставаться спокойной. — Если хотите получить выкуп, достаточно обратиться к дяде, и он заплатит любые деньги за мое благополучное возвращение.

— Не деньги мне нужны, — бесстрастно ответил он. Ни малейшего проблеска эмоций в этом словно отлитом из металла лице.

— Но что? Что в таком случае вам нужно?

Ответом было невыносимо долгое молчание.

— Солдаты моего эскорта не позволят вам захватить меня. Думаю, они уже бросились в погоню, а когда настигнут вас, пристрелят, как собаку.

— Сомневаюсь, — покачал головой бербер, словно вспоминая что-то. — Судя по тому, как храбро вели себя ваши стражи, они сдадутся без борьбы. У них не больше мужества, чем у овец.

Хотя Алисон думала то же самое, пренебрежительный тон заставил ее ощетиниться и броситься на защиту французов.

— Они не виноваты! Ими некому командовать! Их офицер заболел, и…

И только сейчас ужасное озарение снизошло на нее, заставив задохнуться от подкатившей к горлу тошноты. Лейтенант заболел только сегодня утром. Как и Чанд…

О Боже, Чанд!

Лицо девушки исказилось мучительным страданием:

— Чанд… мой слуга… пожалуйста, ответьте… вы не отравили его?

— Нет! — резко бросил незнакомец. — Твой слуга невредим. Просто кое-какие травы, добавленные в еду, вызвали легкое недомогание. Через несколько дней он окончательно оправится. Но к тому времени будет уже поздно искать тебя.

Пытаясь осознать все значение откровенных слов бербера, Алисон уставилась на него с тоской и презрением. Он спланировал ее похищение до последней детали!

— Ты ублюдок, — с брезгливым отвращением бросила она.

Жесткие губы дернулись в подобии улыбки.

— Подобный язык не приличествует молодой леди, ma belle.

Пальцы девушки сами собой сжались в кулаки.

— Следовало бы убить тебя! — пробормотала она.

— Следовало.

Ответ прозвучал так неожиданно дружелюбно, что девушка пронзила бербера разъяренным взглядом.

— В следующий раз я не промахнусь!

Храбрые слова… угроза, брошенная в порыве гнева… и незнакомец, прекрасно поняв это, хладнокровно пожал плечами:

— Вместо того чтобы проклинать, ты лучше бы меня поблагодарила. Я оказал тебе услугу, увезя от Бурмона, и заверяю, ты вовсе не хочешь выходить за него замуж. Я уже предупреждал об этом той ночью.

— Той ночью вы мололи вздор и бредили о каких-то убийцах.

— Я никогда не брежу, — оборвал он ее. — И не мелю вздора.

Зловещие нотки в неожиданно ледяном голосе так потрясли Алисон, что она едва сдержала дрожь.

— Почему вы называете Эрве убийцей? Что он сделал вам?

Похититель не потрудился ответить.

— Вам это с рук не сойдет! Эрве спасет меня, даже если придется привести с собой всю французскую армию!

От его улыбки цепенела в жилах кровь.

— Я искренне надеюсь на это, а заодно и на то, что храбрый полковник явится за вами. Буду счастлив приветствовать его.

Вся храбрость Алисон куда-то девалась при виде этого презрительно улыбающегося лица. Она впала в угрюмое молчание, пытаясь понять его слова и разгадать, какая судьба ее ожидает.

Джафар с невольным восхищением наблюдал за прелестной пленницей. Она не плакала, как он ожидал, не молила о милосердии. А вместо этого сопротивлялась, бросала ему вызов, требовала ответов. И, несмотря на молчание, Джафар знал, что девушка и не думала сдаваться. Она станет сопротивляться ему при каждом удобном случае, снова и снова расспрашивать о планах и мотивах, заставивших пойти на похищение.

Он еще не решил, что скажет ей. Алисон никогда не поймет терзавших его мук. Убийство во имя мести, по ее понятиям, просто недостойно цивилизованного человека. Но Джафар больше не был тем цивилизованным англичанином, которого она встретила семь лет назад. Николас Стерлинг остался в прошлом.

Возвратившись в Алжир, он присоединился к мятежникам, боровшимся против французского вторжения, и после нескольких лет сумел стать вождем отцовского племени только благодаря упорству и железной решимости. Джафару пришлось бороться за свое наследство и доказать, на что он способен. Теперь он стал каидом — главой провинции и честно заслужил этот высокий пост, а кроме того, принес клятву верности султану арабов Абдель Кадеру.

Но второй, главной, цели он так и не достиг — до сих пор не смог отомстить за смерть родителей. К тому времени, как Джафар покинул Англию и вернулся домой, генерал Луи Опост де Бурмон, человек, которого он поклялся убить, был мертв. Но обет отомстить по-прежнему горел в сердце Джафара. Горестные воспоминания, наполнявшие его сны, не давали ничего забыть. Он все так же живо, словно вчера, помнил подробности этого ужасного дня. Даже сейчас, семнадцать лет спустя, его охватывала знакомая бессильная ярость, как тогда при виде изуродованных трупов родителей, и безумная ненависть к генералу, который приказал совершить все эти бессмысленные преступления.

Нет, никогда не забудет он имя Бурмон. И только сейчас он получил возможность отомстить.

Сын генерала приехал в Алжир. В тот момент, когда полковник Эрве де Бурмон ступил на африканскую землю, его жизнь не стоила ни гроша: сыну придется платить за грехи отца.

Подобное убеждение было вполне приемлемым для берберов. Народ Джафара считал кровавую месть священным долгом. Только так мог поступить благородный вождь.

Теперь оставалось лишь решить, как лучше выполнить задуманное. Он мог, конечно, убить полковника на улицах Алжира или в Бюро — для этого достаточно послать наемного убийцу. Однако Джафар считал, что обязан сам покарать сына человека, повинного в стольких преступлениях. Он без всяких угрызений совести вонзил бы нож или всадил пулю в сердце полковника, но позволить французу умереть быстро и без мучений было бы величайшей несправедливостью. И к тому же не даст Джафару никакого удовлетворения. Нет, пусть французский шакал страдает точно так же, как мать Джафара, чувствует невыносимую боль от разрывающего плоть лезвия, ощущает, как вместе с кровью из тела вытекает жизнь.

И каким бы счастьем было заманить французскую армию в ловушку, нанести беспощадный удар! Завести Эрве де Бурмона и его солдат в пустыню, где верные делу арабские войска вступят с ними в бой!

Конечно, он мог захватить полковника вместо мисс Викери и достичь той же цели. Но какое счастье представлять терзания человека, знающего, что его любимая девушка в опасности, в руках смертельного врага.

И вот теперь капкан заряжен, а приманкой служит прекрасная невеста полковника.

Взгляд Джафара вновь упал на пленницу. Он не солгал, говоря, что оказал ей услугу, когда увез от Бурмона. Лучше сейчас, до свадьбы, чем потом, когда ему придется сделать ее вдовой!

Он сделал ей и еще одно одолжение, хотя Алисон никогда не узнает об этом, — пощадил жизнь индийца. Такой преданный слуга будет бороться до последнего дыхания, чтобы помешать похитить хозяйку. Со стороны Джафара было актом милосердия всего-навсего приказать подсыпать в еду старика травку, вызывающую недомогание. Задача оказалась достаточно легкой — арабу-проводнику хорошо заплатили, чтобы убрать с дороги слугу мисс Викери и лейтенанта, командовавшего эскортом.

Ну а потом… Похищение было просто детской игрой. Все получилось, как было задумано… если не считать сопротивления самой леди.

Джафар мрачно улыбнулся. Ноющая рука свидетельствовала о том, что Алисон весьма метко попадает в цель. Ему следовало бы поверить, что она прекрасный стрелок. Не стоило недооценивать ее мужества. Она полна сюрпризов — совершенно не похожа на берберских или арабских девушек.

Нет, Алисон горда, прелестна, непокорна… Непокорна даже в страхе, думал он, вспоминая грозовые облака ее глаз, когда она набросилась на него, отчаяние, как только девушка обнаружила, что оказалась пленницей.

Семь лет назад эти полные тоски серые глаза обладали силой тронуть его. Даже сейчас какая-то нежная струнка в его сердце отзывалась болью. Нет, нужно бороться с инстинктами защитника, которые она пробуждает в нем.

Джафар молча покачал головой и пустил коней в галоп. И так уже она смогла заставить его усомниться в справедливости и мудрости такого поступка. Нет, конечно, Алисон никогда не сможет сбить его с пути мести, отвлечь от цели. Однако не мешает быть осторожным.

Глава 3

Лошади мчались вперед; похититель не сбавлял скорости, даже когда они начали взбираться в гору. С каждой милей, с каждым футом надежды Алисон угасали. Французы никогда не отыщут ее, здесь слишком много укрытий.

Она украдкой посмотрела на дьявола в черном бурнусе. Он то и дело менял направление, устремляясь то на юг, то на восток, но по-прежнему твердо удерживая поводья коней и ни на секунду не останавливаясь.

Продолжая подниматься, они пересекли леса и рощи и через час оказались в пустынной местности. Меловые скалы и красные глыбы песчаника перемежались глубокими пропастями и узкими расселинами, грозившими смертью беспечным. Только тогда лошади были вынуждены замедлить шаг.

Изнемогающая от жары, измученная Алисон изо всех сил старалась удержаться в седле, пока кобылка осторожно переступала по опасной, усеянной камнями тропе. Подумать только, всего несколько часов назад Алисон мечтала увидеть эту дикую страну!

Но девушка постаралась стряхнуть отчаяние и тяжелые мысли. Нужно быть храброй! Придется смириться с тем, что она осталась одна и может доверять только собственным инстинктам выживания. Лучше не ждать возможности ускользнуть, а самой выбрать время. Похититель позволил ей ехать на собственной лошади. Это уже кое-что. И если Алисон его заложница, он действительно не посмеет причинить ей зло. Правда, пока бербер не очень заботился о ее благополучии. Алисон умирала от жажды, а веревка натерла нежную кожу почти до крови. Кроме того, она испытывала еще одно ужасное неудобство, но по понятиям общества, в котором воспитывалась, леди не может упомянуть вслух ни о чем подобном. Но, когда они спустились в покрытую скудной растительностью долину, окруженную суровыми горами, Алисон решила, что продолжать мучить себя больше нет смысла.

— Пожалуйста, мне нужно остановиться!

Услышав неожиданную просьбу после столь долгого молчания, похититель остановил коней. Встретив его пронизывающий взгляд, Алисон с трудом удержалась от желания поспешно отвести глаза.

— Хотите уморить меня жаждой? У меня целый день во рту капли воды не было!

Мрачное лицо осветила улыбка сожаления:

— Я совсем забыл, какую изнеженную жизнь ты вела.

Он отвязал от седла мех из козьей шкуры и протянул ей.

— Прости, что не могу предложить ни чая, ни шоколада.

Проигнорировав язвительный ответ, Алисон подняла к губам горлышко меха и жадно отпила несколько глотков. Вода оказалась тепловатой и странной на вкус, но немного освежила пересохшее горло.

Когда Алисон отдала мех, бербер тоже глотнул воды, привязал мешок к седлу и уже хотел ехать дальше, но Алисон набралась храбрости:

— Подождите!

Он поколебался, вопросительно глядя на нее.

— Мне бы хотелось уединиться на несколько минут, — выдавила она, смело выдерживая пристальный взгляд, и, хотя чувствовала, как краска смущения ползет по щекам, не собиралась опускать глаза. К счастью, он все понял без дальнейших объяснений и коротко кивнул:

— Через несколько минут мы остановимся напоить коней. Тогда и сможешь уединиться.

Алисон пришлось удовлетвориться этим, хотя она не имела представления, откуда может взяться вода в этом Богом забытом месте.

Но бербер оказался верен слову. Меньше, чем через десять минут, они оказались в настоящем оазисе, где в изобилии росла свежая зеленая трава. Небольшая, но довольно сильная струйка воды била из трещины в скале. Подземный родник!

Похититель спешился и подошел к ней. Когда он поднял руки, чтобы обнять ее за талию, Алисон съежилась, не в силах выносить прикосновений этого дикаря. Она все острее ощущала, как беспомощна и беззащитна здесь, наедине с мужчиной, во власти безжалостного негодяя. Но что хуже всего — она все сильнее и сильнее сознавала его чисто мужскую привлекательность, непонятное волнение, которое он возбуждал в ней.

Циничная улыбка, изогнувшая его губы, казалась почти издевательской, как и слова, произнесенные шепотом:

— Да ты, кажется, боишься меня! Не может быть! Неужели это та самая молодая леди, которая так беззастенчиво хвасталась, что не боится опасностей дикой страны?!

Алисон вызывающе подняла голову.

— Просто не ожидала такого предательства от вас и тех негодяев, которые отравили моего слугу.

— Теперь, надеюсь, вы усвоили урок.

Сильные руки сжали ее талию. Ощутив, как протестующе напряглось ее тело, он тихо, спокойно, словно пытаясь уговорить испуганного ребенка или неприрученную лошадь, объяснил:

— Не нужно меня бояться. Пока ты повинуешься мне, все будет хорошо.

Повиноваться ему? Да она скорее выцарапает эти золотистые глаза, что, впрочем, и сделает при первой же возможности.

Стараясь не подавать виду, как сильно действует на нее его прикосновение, она молча терпела, пока он снимал ее с седла, но вырвалась в ту же минуту, как ноги коснулись земли.

Алисон оказалась слабее, чем думала, и, споткнувшись, едва не упала. Когда похититель схватил ее за руку, чтобы поддержать, девушка резко отстранилась, не обращая внимания на то, как тревожно забилось сердце:

— Не смейте дотрагиваться до меня!

Бербер без всяких возражений отпустил ее и, слегка пожав плечами, собрал поводья. Потрясенная Алисон, задыхаясь, настороженно наблюдала, как он ведет коней к роднику напиться, и, лишь убедившись, что незнакомец отошел, несколько раз осторожно согнула и разогнула ноги, растирая затекшие мускулы, оглядываясь в поисках убежища, где можно было бы удовлетворить насущные потребности… а еще лучше бы обнаружить способ бежать отсюда, и как можно скорее.

И тут в голову ей пришла безумная идея. Пешком от него, конечно, не удерешь, но если бы она смогла украсть лошадь… нет, конечно, она хватается за соломинку, но необходимо действовать, нельзя сидеть сложа руки!

Она украдкой покосилась на свирепого похитителя. Он почти не обращал на нее внимания. Весь его вид выражал безграничную уверенность в себе, безмерное высокомерие. Он, естественно, считает, что у нее не хватит дерзости попытаться ускользнуть, и, кроме того, он в любом случае поймает беглянку. Ну так вот, она покажет, что он имеет дело не с хнычущей, слабой женщиной, падающей в обморок при малейшем признаке опасности.

Но сначала нужно как следует все подготовить. Вынуждая себя принять более дружелюбный вид, Алисон нерешительно приблизилась к похитителю, и, когда тот обернулся, вопросительно подняв бровь, девушка протянула связанные руки.

— Не могли бы вы освободить меня? Я не сумею…

Она нерешительно замолчала, избегая его взгляда, словно пытаясь заставить похитителя понять, как неловко будет расстегивать бриджи и как стыдно объяснять подобные вещи. Ей и в самом деле было не по себе, румянец, выступивший на щеках, вовсе не казался притворным.

Казалось, целую вечность он стоял молча, глядя на нее сверху вниз. Алисон по-прежнему отворачивалась, но чувствовала, как он взвешивает все «за» и «против», и, к собственному смятению, поняла, что содержится под этим пристальным критическим исследованием. Что в этом человеке так выводит ее из себя?

Молчание затянулось, и она рискнула посмотреть на него. Лицо, обрамленное черным тюрбаном, было совершенно бесстрастным, и Алисон так и не поняла, о чем он думает.

— Куда я денусь? — спросила она, беспомощным кивком показав на окружающие их горы.

Не дождавшись ответа, она снова попыталась:

— Пожалуйста… веревки растерли мне руки.

Это по крайней мере возымело действие: он резко схватил ее за руки и поднес их ближе к глазам. Что означают его слегка нахмуренные брови при виде растертой нежной кожи? Подозрение? Гнев? Раскаяние?

Незнакомец молча потянулся к кинжалу. Алисон не смогла сдержать легкого вскрика при виде зловещего лезвия, блеснувшего на солнце.

— Стой смирно! — скомандовал он резко, но суровое лицо на мгновение смягчилось, когда клинок врезался в стягивающие ее запястья веревки.

Оказавшись на свободе, Алисон отстранилась, потирая ноющие руки.

— Спасибо, — с благодарностью прошептала она.

— Поспешите, мадемуазель, — только и сказал в ответ похититель. — Нам еще долго ехать до заката.

Алисон молча повиновалась. Скользнув за огромный валун, она быстро облегчилась. Он уже ждал, держа под уздцы лошадей, и, как раньше, помог ей сесть в седло, но теперь Алисон не сопротивлялась, пока бербер не отвернулся, чтобы привязать к седлу поводья кобылки.

Именно этого момента она так долго ждала. Лихорадочным рывком выхватив у него поводья, так что похититель от неожиданности тихо выругался, она с силой ударила черного жеребца, пытаясь отпугнуть его, и, как только животное отпрянуло, пришпорила свою лошадь, пустив ее в галоп. Она не знала, куда мчится, но считала, что направление куда менее важно, чем скорость.

На кратчайшее мгновение Алисон ощутила сладостный вкус свободы, но тут же услышала резкий свист и испуганно оглянулась. Жеребец послушно мчался к хозяину. Почти не задержавшись, чтобы схватить поводья, бербер взметнулся в седло и полетел за Алисон. Черный бурнус, словно грозовая туча, развевался на ветру.

Алисон удвоила усилия, но уже понимала, что игра проиграна. Еще несколько секунд, и преследователь поравнялся с ней. Однако на этот раз он стащил девушку с седла с легкостью голодного вора, срывающего спелую сливу, и посадил перед собой.

Алисон, лихорадочно извиваясь, вопила, взмахивала руками, изо всех сил стараясь ударить по лицу и груди, пытаясь вырваться.

— Мерзкий трус, боишься воевать с мужчинами, вымещаешь злобу на беззащитных женщинах!

Но сопротивление было напрасным. Натянув поводья, бербер обвил ее руками, словно стальным обручем, не давая шевельнуться.

— Дьявол! Негодяй! Чудовище! — всхлипывала она, отказываясь признать поражение.

— Тем больше причин делать так, как скажу я, — прошипел он тихо, но с нескрываемой угрозой.

— Отпусти!

— Нет, мадемуазель, вам нельзя доверять, поэтому на свою лошадь вы больше не сядете. Поедете со мной.

— Никогда! Ни за что!

Кольцо его рук сжалось еще сильнее, стискивая ребра, пока Алисон не показалось, что она умрет сейчас от удушья.

— Сдаешься? Прекратишь сопротивляться?

Какой выбор у нее оставался? Алисон, перестав отбиваться, слабо кивнула. Хватка немедленно ослабла. Алисон, задыхаясь, устало прикрыла глаза и молча обмякла, ощущая, как колотится сердце. Она старалась не обращать внимания на жгучие слезы, бегущие по щекам, однако, пока бербер старался поймать ее лошадь, тревожные мысли все сильнее терзали девушку. Что хорошего принесла ей попытка побега? Не только не удалось оторваться от преследователя, но теперь она вынуждена терпеть позор и унижение объятий этого дикого животного. Кроме того, она очень страдала. Берберские седла не приспособлены для двух всадников, и высокая лука врезалась в левую ногу с каждым шагом жеребца.

Постепенно Алисон охватило еще одно не изведанное до сих пор ощущение мужского тепла, проникшее в кровь, охватившее щеки жаром. Она неловко заерзала, пытаясь отодвинуться чуть подальше, чтобы избежать соприкосновения с мускулистыми бедрами, но похититель помешал ей, снова стиснув ее талию и приказав сквозь зубы сидеть смирно.

Только когда Алисон успокоилась, он устроил ее поудобнее, слегка повернув так, что теперь она сидела прямее, между его ногами, а ее голова лежала на мужском плече. Несмотря на такую заботу, Алисон не смела шевельнуться, застыв от гнева, ярости и мучительного ощущения жара этого твердого мужского тела, прижимавшегося к ее спине. Подавляя желание дать волю ледяному ознобу, грозившему окончательно лишить ее воли, Алисон заставила бешено бьющееся сердце немного успокоиться. Пусть ее унижают, но не вынудят склонить голову! Алисон поклялась, что ему не удастся осуществить коварные замыслы! Она станет на каждом шагу сопротивляться бессовестному похитителю.

Лелея мятежные мысли, Алисон молча терпела ненавистные объятия. Когда они догнали лошадь, бербер наклонился, подхватил болтающиеся поводья, снова привязал к своему седлу, и кони помчались вперед с прежней головокружительной скоростью. Поднялись в гору, и, когда оказались на вершине, пейзаж резко изменился, уже не был таким пустынным: очевидно, здесь прошли более обильные дожди. Вскоре они оказались в кедровом лесу. Высокие деревья отбрасывали длинные тени. Здесь царила прохлада, особенно приятная после жаркого дня.

Алисон снова задрожала, но не от холода. Вечер приближался со сказочной быстротой, и ей все труднее становилось сохранять мужество. Девушка отдала бы все свое состояние, чтобы оказаться в Алжире, в безопасности и цивилизованном обществе дяди и будущего жениха, под защитой французской армии. Но деньги ей не помогут, этот дикарь уже все объяснил.

Ей стоило бы послушаться Чанда. Сотни раз слуга предупреждал, что Алисон плохо кончит, но она ничего не желала слушать. И Эрве! Только позавчера он спорил, просил, уговаривал остаться в Алжире, не ездить никуда, но Алисон не обратила на его слова никакого внимания. Как же теперь она жалела о своей беспечности!

Закусив дрожащую губу, Алисон взглянула в лицо похитителя, исподтишка изучая его из-под длинных ресниц. Но увидела лишь суровую, безразличную маску, бесстрастную и холодную.

Словно почувствовав ее взгляд, он опустил голову. Алисон едва удержалась от крика, когда эти янтарные глаза впились в нее. Он казался таким безжалостным, таким свирепым! Что этот человек сделает с ней, когда настанет тьма? Отвернувшись, она постаралась не поддаваться страхам.

Джафар тоже выпрямился и посмотрел в сторону. Пятна от слез на ее бледных щеках подействовали на него больше, чем он был готов признать. Джафар не хотел тиранить девушку и не причинит ей зла, пока сможет держать ее в повиновении. Он не изменит поставленной цели. Постоянно стараясь сдерживать неуместную в такой ситуации нежность, он заставил себя не обращать внимания на волнующее прикосновение мягких бедер, на женское тепло, ставшие столь жестоким испытанием его воли.

Солнце расцветило горизонт красными и золотыми полосами, когда бербер наконец остановил лошадей.

— Здесь мы проведем ночь, — спокойно объявил он. Только тогда Алисон открыла глаза и огляделась.

Они находились в другой долине, каменистой и бесплодной, покрытой лишь колючкой и пожухлой травой. Ни домов, ни людей, ни шатров. Он собирается спать под открытым небом!

Девушка всячески боролась с подступавшим беспокойством, однако не могла не сжаться, когда рука под ее грудью напряглась и застыла. Он мгновенно замер.

— Надеюсь, ты не собираешься снова сопротивляться?

Алисон, смутившись, поняла, что он всего-навсего собирался помочь ей спешиться, и покачала головой. Она слишком устала, чтобы протестовать. Виски тупо ныли, а шея затекла от неудобного положения на твердокаменном плече бербера.

Вероятно, почувствовав, как она измучена, он осторожно снял ее с седла. Как только ее ноги коснулись земли, Алисон тут же упала на колени, но не отводила взгляда от похитителя, наблюдая за ним с настороженной неприязнью. Однако бербер не подходил к ней.

Вместо этого он расседлал лошадей, стреножил их и повесил на шею кобылы торбу с ячменем. Жеребца он покормил с руки. К удивлению Алисон, резвое животное деликатно брало губами зерна с ладони хозяина, словно воспитанный джентльмен за обеденным столом. Все это время бербер говорил с конем на незнакомом языке, мягко, почти любовно. Как это было непохоже на безжалостное обращение с пленницей!

Прислушиваясь к тихому бормотанию, Алисон против воли почувствовала, что успокаивается и почти засыпает. Низкий бархатистый голос каким-то странным образом обладал способностью утешать.

Очевидно, похититель был очень привязан к благородному животному. Известно, что берберы высоко ценят своих коней и считают их самой дорогой собственностью. А жеребец действительно был великолепен, хоть и выглядел диким, неукрощенным созданием. Гордо изогнутая шея, длинные стройные ноги и узкая голова говорили о превосходной породе, а в блестящих, широко расставленных глазах светились ум и мужество.

Взгляд Алисон невольно перешел на хозяина скакуна. Сильные руки с длинными красивыми пальцами, широкоплечая прямая фигура, легкая походка. И двигается он с гибкой грацией, присущей лишь хищникам…

Алисон резко тряхнула головой, пытаясь избавиться от назойливых неуместных мыслей. Нужно сопротивляться неотразимой притягательности этого человека! Нельзя ни на мгновение забывать об осторожности! Необходимо постоянно помнить об исходящей от него угрозе!

Заставив себя думать о более приятных предметах, Алисон продолжала наблюдать за похитителем, взявшим в руки скребницу. И тут она заметила длинное отделанное серебром ружье, прислоненное к вороху упряжи. В девушке неожиданно загорелась надежда. Если бы только она могла схватить оружие и направить на него, прежде чем негодяй сможет осуществить какие бы то ни было подлые планы по отношению к ней!

Однако нельзя раскрывать ему свои замыслы! Алисон начала возиться с платком и, распустив его, прикрыла плечи, а потом стала причесываться, приводя в порядок непослушные пряди, выбившиеся из узла на затылке. К тому времени, как бербер отошел от лошадей, Алисон смогла принять вид полного безразличия. Однако она не сводила глаз с безжалостного похитителя и, как только тот сбросил бурнус, инстинктивно застыла. Но бербер расстелил бурнус на земле.

— Ты можешь сесть здесь.

Под черным одеянием оказались подпоясанная, доходившая до бёдер туника, шаровары и кожаные сапоги. Алисон растерянно попятилась.

— Зачем? — настороженно прошептала она.

— Так ты сможешь поесть. Я не собираюсь морить тебя голодом. И не стоит меня бояться, — добавил он, видя, что девушка молчит.

— Я не боюсь! — вырвалось у нее. Но это было ложью. Она смертельно его страшилась, но, не желая дать врагу повод для торжества, все-таки гордо подняла голову, скрывая ужас высокомерной надменностью.

Уголок его рта насмешливо скривился, однако незнакомец не возразил ей и молча уселся на бурнус, скрестив ноги, и развязал мешок с едой. На свет появились круглая плоская лепешка, по-видимому, пресный ячменный хлеб, и большой твердый кусок козьего сыра.

— Подойди и поешь, — мягко сказал незнакомец.

Алисон почувствовала, как во рту собралась голодная слюна. До сих пор она не сознавала, как хочет есть. Но она не даст ему удовлетворения понять это! Не обращая внимания на приглашение, она не шевельнулась. Мужчина безмолвно ел, не обращая внимания на ее непокорство, но его намерения были ясны: если она хочет есть, значит должна прийти к нему.

Через несколько минут Алисон передумала. Глупо позволять гордости или страху мешать утолить голод, особенно еще и потому, что ей понадобятся силы для побега.

Собравшись с духом, она поднялась и приблизилась к нему, настороженно встала на колени рядом с бурнусом, готовая сбежать при малейшем подозрительном движении. Но он просто вручил ей кусок лепешки и сыр, а потом и мех с водой.

Алисон пыталась разжевать жесткий хлеб, искоса поглядывая на похитителя. С наступлением вечера его безжалостная надменность была не так заметна. Слабеющий золотистый свет ласкал худощавое лицо, смягчая очертания выступающих скул и глубоких канавок по обе стороны рта. За скудным обедом никто не разговаривал. Поев, бербер начал тщательно осматривать наспех замотанную рану. Даже на расстоянии нескольких шагов Алисон видела, что черная ткань запачкана высохшей кровью. Она едва не охнула от неожиданности, когда он протянул ей раненую руку.

— Не поможешь развязать узел?

Алисон ошеломленно уставилась на него. Первым порывом было послать негодяя ко всем чертям. Но, очевидно, он не мог справиться сам.

Она неуклюже стряхнула крошки с пальцев, подползла к нему, чтобы попытаться распутать узел, и наконец неловко, медленно размотала повязку. Через прореху в тунике открылась кровавая бороздка, пропаханная ее пулей. Рана казалась не слишком глубокой, однако, по-видимому, была достаточно болезненной. Даже когда незнакомец, засучив рукав, обнажил кровавую царапину, лицо его оставалось совершенно спокойным.

— Ее нужно промыть, — бесстрастно заметил он и вновь протянул ей мех с водой.

Алисон недовольно поморщилась, услышав повелительный голос. Опять он вздумал приказывать ей, как служанке! В конце концов она не рабыня!

Девушка вызывающе посмотрела на мужчину, отказываясь подчиниться.

— Это твой первый урок покорности.

Это было сказано так тихо, почти безразлично, что прошло несколько минут, прежде чем истинный смысл слов дошел до нее. Глаза девушки широко раскрылись. Да ведь он совершенно серьезен!

Десятки уничтожающихответов вертелись на языке Алисон.

— Ты… Ты самодовольный варвар! Если ты думаешь, что я… что ты…

Она свирепо стиснула кулаки.

— Ты ранила меня, следовательно, должна исправить содеянное. Таков закон этой страны — каждый ущерб требует возмещения.

— Да я и гроша медного не дам за ваши законы!

Щека незнакомца зловеще дернулась.

— Нет, вы, надменные европейцы, презираете чужие обычаи. Но ты скоро научишься жить по-другому.

— Черта с два! — Алисон решительно приподняла голову. Взгляды противников скрестились, словно сабли. Никто не хотел отступать. Жесткий блеск его глаз был почти пугающим. Однако просто покориться подобной наглой настойчивости было для нее немыслимым.

— А как насчет того зла, что ты причинил мне?! — раздраженно воскликнула она. — Разве я просила меня похищать?

— Это тоже своего рода мщение.

— Что ты имеешь в виду? О чем говоришь?

— Рана. Я жду.

Алисон стиснула зубы.

— Долго придется ждать. Когда ад обледенеет, тогда я, возможно, соглашусь выполнить твое требование.

Но незнакомец по-прежнему невозмутимо протягивал ей мех. Надменно-выжидающий вид окончательно вывел Алисон из себя. Долго сдерживаемая ярость наконец-то прорвалась. Вырвав мешок, она отбросила его в сторону. Иссушенная земля жадно впитала воду.

— Глупая женщина!

Тихо выругавшись, он упал на колени и замахнулся на нее. Алисон, сжавшись от страха, подняла руки, чтобы защититься от удара. Но удара не последовало. Цепкие пальцы сомкнулись на предплечье, а другая рука несильно сжала горло, вынуждая Алисон встретить взгляд разъяренных золотистых глаз, немигающих, как у ястреба. При виде едва сдерживаемого бешенства в этих глазах Алисон задрожала.

— Я считал тебя умнее, но, как видно, ошибался, — процедил он. — Только глупцы и безумцы могут тратить зря воду в этой стране. Человек, оставшийся без воды, может погибнуть.

Алисон уже жалела об опрометчивом поступке и признала правоту бербера, однако в этот момент была не способна мыслить здраво. Ей хотелось кричать, наброситься на него с кулаками, вынудить этого дикого дьявола освободить ее.

— Мне все равно! — выкрикнула она, заикаясь. — И, если это поможет отправить тебя на тот свет, я пойду на что угодно!

Несколько долгих ужасных минут бербер холодно разглядывал ее, и наконец напряженно-зловещее выражение его лица слегка смягчилось.

— Я могу в чем-то оправдать тебя, — сказал он наконец, — потому что ты англичанка. Но ты приучишься повиноваться мне. И ради самой же себя, я надеюсь, что это произойдет как можно скорее. Отныне, если тебе захочется пить, попросишь, и как можно вежливее. И без всяких жалоб и нытья станешь лечить мою рану.

Стальная хватка немного ослабла. Алисон резко вырвалась и вскочила.

— Пусть она хоть совсем сгниет, твоя рука!

Похититель тоже поднялся, заставив Алисон настороженно отступить. Но он лишь поднял мех и начал сам промывать рану. Алисон, удивленная такой уступкой, облегченно вздохнула, хотя знала, что поединок еще не завершен. Он был слишком уверен в ее поражении, но это лишь придавало девушке решительности.

Она молча наблюдала, как он, закончив лить воду на рану, закрыл мех и оттащил его в сторону. И вновь удивил Алисон, сняв тюрбан. В наступающих сумерках девушка заметила, как золотятся его волосы. Это лишь подтвердило ее предположение, что он принадлежит к потомкам светлокожих берберов. «Варварской берберской расе», — поправила она себя, мрачно глядя в его спину.

— Я хочу, чтобы ты сняла башмаки.

Негромкий приказ, отданный примерно таким тоном, каким обычно рассуждают о погоде, застал девушку врасплох. Алисон ответила взглядом, явно говорившим, что считает его не в своем уме.

— Босая ты далеко не уйдешь, если вздумаешь бежать.

— Можешь идти ко всем…

— Больше я повторять не намерен. Если не снимешь их сама, я сделаю это за тебя.

Она в беспомощной ярости воззрилась на него. Этот негодяй способен не только заставить ее подчиниться, но и, без сомнения, обрадуется возможности преподать хороший урок. Алисон решила не подвергать себя лишним унижениям и все сделать самой. Усевшись на высохшую траву, она стащила ботинки, отбросила в сторону и презрительно фыркнула.

— А теперь жакет.

— Что?! — охнула Алисон, охваченная вновь пробудившимися подозрениями.

— Зачем? Что ты собираешься делать?

— Ничего.

— Тогда почему? Без жакета я до смерти замерзну. Ты, очевидно, не собираешься разжигать костер!

— Уверяю, ты не замерзнешь. Проведешь ночь, завернувшись в мой бурнус.

— Какая нежная забота!

— Скорее, практические соображения. — Он пожал плечами. — Ну а теперь делай, как велено.

Сцепив зубы, мысленно посылая на его голову все проклятия, какие только могли прийти ей на ум, Алисон повиновалась, бросила жакет на ботинки и вздрогнула от холода, оставшись в тонкой кембриковой блузке. Тьма быстро сгущалась, и воздух с каждой минутой становился холоднее.

— Теперь блузку.

Глаза Алисон потрясение распахнулись.

— Ты шутишь!

— Нисколько.

— Зачем? Чтобы легче было насиловать меня?

И не успели слова слететь с языка, как Алисон мысленно выругала себя. Какой идиотизм вбивать подобные идеи в его голову!

Но ответ был совсем иным, чем она ожидала. На жестких губах показалась пренебрежительная усмешка.

— Твоя честь в полной безопасности, моя красавица! В отличие от твоего народа я не испытываю радости, насилуя беззащитных, невинных леди!

И, заметив ее недоверчивый взгляд, поднял брови.

— Просто хотел твердо знать, что ты не сбежишь. Правила поведения, которым подчиняются английские дамы, требуют показываться на людях только прилично одетыми. Ну а теперь сними блузку, или я буду вынужден сделать это сам.

Холодная паника охватила Алисон. Она глазами измерила расстояние между собой и ружьем, но оно лежало слишком далеко. Вне себя от необходимости оттянуть неизбежное, девушка сказала первое, что пришло в голову:

— Как я могу быть уверена, что ты не… не станешь…

— Не воспользуюсь твоим положением? Даю слово.

— Я тебе не верю!

— А это меня совершенно не интересует, — с прежней резкостью бросил незнакомец. — Ну же, я жду, мисс Викери.

Но она не могла сделать это. Не могла заставить себя раздеться перед мужчиной, хотя он и обещал не трогать ее. Может, это и трусость с ее стороны, но Алисон просто не способна на такое. Ее взгляд снова упал на ружье. Дотянуться невозможно, но она должна попытаться.

Это действительно оказалось невозможным. Не успела она метнуться в ту сторону, как похититель молниеносно вскочил, загородив дорогу. Алисон едва не уткнулась в твердую преграду его груди. Теряя голову от ужаса, девушка бросилась на него, яростно молотя врага ногами и руками. Когда удар пришелся на место ранения, похититель чуть слышно застонал от боли, но, лягнув его босой ногой по колену, Алисон лишь сильно ушибла пальцы, и, поскольку мужчина был куда сильнее, борьба закончилась почти мгновенно. Подхватив ее извивающееся тело, он поднес Алисон к бурнусу и почти швырнул на землю, а сам опустился рядом на колени. Алисон снова попыталась вырваться, едва не всхлипывая от страха и отчаяния. Но все усилия оказались напрасными. Он прижал ее руки к земле и удерживал до тех пор, пока девушка не прекратила сопротивление.

— Для тебя будет лучше, если поймешь, что бесполезно мне противиться.

Он решительно нагнулся над ней и начал расстегивать маленькие пуговки, идущие по всему переду блузки, отстраняя ее руки, когда Алисон пыталась оттолкнуть его. Девушка крепко зажмурилась, едва сдерживая слезы страха и унижения.

— Я же сказал, что не причиню тебе зла, — пробормотал он. Низкий сдержанный голос на несколько мгновений вывел ее из оцепенения: — До тех пор, пока будешь повиноваться.

В этом вся беда! Если она станет исполнять его желания, если покорно склонит голову, если позволит делать с собой все, что ему заблагорассудится, он обещает не бить ее… а может, и того хуже, не пытать и не издеваться! Ну что ж, она не покорится его угрозам! И никогда не смирится с пленом!

Но пока придется признать поражение. Она оставалась застывшей и неподвижной, пока он, слегка приподняв ее, стаскивал блузку, и только стиснула зубы, когда вечерний холод пронизал ее. Соски грудей под полотняной сорочкой сморщились и затвердели.

Алисон невольно поежилась, а ее похититель неожиданно замер. Со страхом поглядев на него, девушка обнаружила, что он не сводит глаз с ее грудей. Никогда еще так остро она не сознавала себя женщиной!

Алисон мучительно покраснела и поспешно, неуклюже прикрылась руками.

— Я презираю тебя, — сказала она со всем отвращением, на какое была способна. Но похититель, скомкав блузку, отбросил ее.

— Радуйся, что я позволил оставить бриджи! — Голос звучал подозрительно весело, но, когда девушка злобно уставилась на бербера, ничего не смогла прочесть на его лице — наступившие сумерки скрыли все, что ей хотелось узнать.

— Женщина не должна прятать то, что дано ей Аллахом, — небрежно заметил он. — Ты многому могла бы научиться у моих соотечественниц. Они бы втолковали тебе, что женщина должна повиноваться мужчине и выполнять каждый его каприз.

Он и вправду подсмеивался над ней! Намеренно пытался вывести из равновесия! Алисон была готова задушить его!

Но тут он растянулся рядом с ней на бурнусе с видом и грацией огромного хищника, а потом приподнялся на локте, касаясь грудью ее левой руки, так что загорелое лицо оказалось почти рядом. Алисон невольно напряглась. Сейчас она полностью в его милости, и, если он захочет нарушить слово, ничто не спасет ее честь.

Чтобы скрыть страх, она презрительно усмехнулась.

— Не имею ни малейшего намерения угождать твоим капризам! Я совсем не то, что обыкновенная женщина!

— Да, ты молодая леди, богатая англичанка… избалованная и изнеженная с самого рождения. Сомневаюсь, что ты в жизни хотя бы день трудилась!

У Алисон не нашлось ответа, потому что бербер говорил правду. Она привыкла, что слуги бросались выполнять каждое ее распоряжение, угождали любому ее желанию. И обычно умела добиться своего, особенно если речь шла о знакомых мужчинах. Однако она инстинктивно понимала, что именно этот человек не склонится перед ее волей. Опустив глаза, Алисон беспомощно обхватила себя руками, растирая покрытую мурашками кожу. Никогда еще ни один мужчина не действовал на нее вот так!

Видя, что она дрожит, как в ознобе, бербер перегнулся через нее и схватил дальний конец бурнуса. Алисон в ужасе съежилась.

— Не смей прикасаться ко мне! — Он замер на мгновение, глядя на девушку сверху вниз с загадочным, непонятным выражением, и принялся, как ребенка, укутывать ее черной тканью. Алисон с трудом сообразила, что похититель просто укрывает ее.

— Понимаю, — бросил он, и на этот раз презрение в голосе было очевидным, — не хочешь, чтобы твою лилейно-белую кожу загрязнил арабский дикарь?

Он был несправедлив к ней, совсем несправедлив! И его раса тут ни при чем! В отличие от остальных европейцев Алисон вовсе не считала арабов низшими существами только потому, что они смуглы и обожжены солнцем. Кроме того, он даже не был арабом!

— Ты, конечно, настоящий дикарь, примитивное существо, но отнюдь не араб, — процедила она. — Ты бербер!

В глазах блеснуло издевательское восхищение.

— Мои поздравления. По крайней мере ты смогла увидеть разницу. Это гораздо больше того, на что способны люди твоего мира.

Раздраженная вызывающим сарказмом, Алисон отвернула лицо, чтобы не видеть его.

— Оставь меня в покое.

Любой джентльмен поспешил бы выполнить ее просьбу. Но, даже не считая своего похитителя джентльменом, она надеялась, что он поймет намек и не станет ей докучать. Однако бербер не шевельнулся.

— Я жду, — подчеркнуто вежливо сказала она, подражая его тону. — Мне хочется спать.

— Пожалуйста, кто же мешает?

— Ты! Пока не уйдешь, я не смогу заснуть!

— Но я никуда не собираюсь!

Встрепенувшись, Алисон грозно свела брови.

— Ты сказал, что, если я сниму жакет, смогу закутаться в твой бурнус.

— Он достаточно велик для нас обоих. Мы станем спать вместе.

Ошеломленная девушка лишь открыла рот:

— Ты шутишь!

— Ничуть.

— Это… это неприлично, — заикаясь, пробормотала Алисон, сгорая от смущения, полная гнева и отчаяния.

Она никогда раньше особенно не заботилась о своей репутации, но сейчас, пожалуй, стоит разыграть скромность и невинность, если это поможет защитить ее от такого негодяя!

— Я даже не знаю твоего имени, — слабо запротестовала она. — Как же я могу спать рядом с тобой?

В ответ послышался мягкий, веселый смешок.

— Можешь называть меня Джафар. Теперь, когда мы познакомились, приличия соблюдены?

— Об этом и речи быть не может!

— Только помни, ты моя пленница и не имеешь другого выбора, кроме как подчиняться моим желаниям. Это успокоит твою совесть.

С этими словами Джафар сел и порылся за поясом. Алисон поспешно проглотила просившийся на язык язвительный ответ, разглядев в полумраке блеск драгоценных камней, которыми была украшена рукоятка кинжала. Подняв глаза, она едва успела различить улыбку на загорелом лице. С преувеличенной осторожностью он вынул клинок и положил на землю со своей стороны на расстоянии вытянутой руки. Алисон в досаде и раздражении сжала губы.

И тут он наклонился и поймал ее за ногу.

— Что это ты делаешь, черт возьми! — подпрыгнув от неожиданности, завопила девушка. Но он легко отстранил ее руки.

— Связываю тебя на ночь. Я же говорил, не желаю гоняться за тобой по горам.

Она потрясенно наблюдала, как он стягивает ее щиколотку шерстяной веревкой. Неужели собирается стреножить ее, как животное?

— Будь ты проклят… ты… — задыхаясь, начала она. Но он не собирался связывать ей ноги. И вместо этого прикрутил конец веревки к собственной щиколотке. Если Алисон хотя бы пошевелится, он мгновенно проснется и не даст ей сбежать.

Сотрясаемая подавленной яростью, Алисон сжала кулаки с такой силой, что ногти впились в ладонь.

— Клянусь Богом, ты еще горько пожалеешь о том дне, когда похитил меня!

— Скорее, уж твоим бедам посочувствует Аллах, чем христианский Бог!

От такого богохульства девушка задохнулась, и Джафар, воспользовавшись передышкой, осторожно толкнул ее на спину. К ужасу и унижению девушки, он сжал сопротивляющееся тело в объятиях и укутал их обоих бурнусом. Алисон оказалась в плену: голова покоилась на его здоровом плече, нос прижат к мускулистой груди. Она лежала, не смея шевельнуться, проклиная похитителя, пытаясь не дрожать, чувствуя жар этого мускулистого тела, пронизывающий тонкую ткань сорочки, ощущала мужской запах. От него пахло лошадьми и пустынным ветром… и чем-то еще, пряным и приятным. Чем-то ужасно тревожащим.

Господи Боже, не сможет она уснуть! Хотя и очень устала!

— Надеюсь, твоя рана очень болит, — прошипела она, вновь обретая утраченное равновесие. — Невыносимо болит.

— Совершенно верно, но я выживу. Спи, Эхереш.

Она не поняла, что означает странное слово, но не собиралась допытываться. О, как она его ненавидела! Особенно злило ее, что он защищает ее от холода своим надежным теплом. Не нужна ей его защита, и ничего она от него не хочет…

Измученная, напряженная, как струна, Алисон долго еще лежала без сна, замирая при малейшем движении похитителя, и прошло больше часа, прежде чем Джафар почувствовал, как стройное тело расслабилось в его объятиях. Ее дыхание было неровным и неглубоким, но по крайней мере девушка заснула.

Джафар, позволив себе забыть о бдительности, попытался думать о чем-нибудь другом, не о девушке, которую прижимал к себе. В целом он был доволен сегодняшним днем. Он почти без труда достиг цели, похитил невесту своего врага. И скоро, после стольких лет, сможет отомстить! Полковник, вне всякого сомнения, бросится спасать свое сокровище.

Да, сокровище. Джафар улыбнулся во мраке, вспомнив ее слова о том, что она не просто обыкновенная женщина. Нет, второй мисс Алисон Викери просто не может быть. Она уникальна. И непредсказуема. Способна в одно мгновение из разъяренной тигрицы превратиться в испуганную голубку.

Воспоминание об ужасе в глазах девушки стерло улыбку с лица Джафара. Плохо, что она боится его. Он не хотел, чтобы она в страхе и трепете сжималась под его взглядом. Джафар предпочитал ее неповиновение, каким бы раздражающим ни казалось подобное свойство в женщине. А этим она обладала в полной мере.

Эхереш — назвал он ее. Непокорная. Да, непокорная… но, как ни странно, уязвимая, беззащитная. И красива, очень красива. Чувствовались в ней какая-то буйная воля, неистовость, бесшабашная смелость, способные невыразимо возбудить мужчину. Хотелось бы ему ощутить, как эта неистовость превращается в страсть… в его постели, как ненависть оборачивается безумной жаждой блаженства, яростным стремлением покориться и отдаться.

Жеребец тихо фыркнул, и Джафар мгновенно насторожился, вглядываясь в темноту. Но лошади мирно щипали травку. Джафар, вздохнув, устало опустил голову. Рана горячечно пульсировала. Ему не раз приходилось испытывать нечто подобное после битвы. Гораздо острее боль от сознания того, что прекрасная девушка в твоих объятиях так же недостижима, как далекая звезда. Его терзала невозможность утолить желание. Однако почему так сладостно ощущать ее рядом с собой?

Джафар осторожно, чтобы не разбудить девушку, устроил ее поудобнее. Какая ошибка! Ведь теперь эти мягкие, теплые холмики прижаты к его груди, а худенькое колено случайно уперлось в и без того возбужденную мужскую плоть.

Он закрыл глаза, тщетно пытаясь заснуть. Да… мучительно, но почему-то необыкновенно приятно остаться здесь, под темным небом, где никого вокруг, кроме непокорной молодой пленницы в его объятиях.

Глава 4

Восток загорелся розовым цветом, раскрашивая голубое небо, когда Алисон открыла глаза и, почувствовав утренний холодок, сонно завернулась в бурнус, не понимая, куда исчезло согревавшее ее всю ночь тепло.

Резкое позвякивание вырвало ее из уютной дремоты. Только сейчас она сообразила, что лежит под бурнусом одна. Встрепенувшись, Алисон повернулась. Ее похититель, безжалостный варвар, называвший себя Джафаром, седлал лошадей.

Словно ощутив ее пристальный взгляд, он оглянулся, встретившись с ней глазами. Алисон заметила на его щеках золотистую щетину, придававшую благородным чертам несколько сомнительный вид.

Алисон резко отвернулась, желая лишь одного — спрятать голову под бурнус. Воспоминание о том, как ее вынудили раздеться перед мужчиной, вновь вызвало горячий румянец на щеках и волну ярости. Девушка не привыкла, чтобы ее волю так беспощадно ломали, но этот дьявол сделал все, чтобы подчинить ее и показать, как она беспомощна перед ним. Кроме того, Алисон спала совсем мало и совсем не отдохнула. Она просыпалась каждый час, только чтобы вновь и вновь обнаружить себя в объятиях незнакомца, прижатой к мускулистому мужскому телу. Его тревожащая близость терзала, мутила разум, кружила голову. Никогда ни один мужчина так не действовал на нее. Никогда еще она так остро не сознавала его мужественность и свою женственность.

Пытаясь забыть обуревавшие ее чувства и неслыханное унижение, решив игнорировать человека, бывшего причиной всего этого, Алисон молча поднялась и оделась. К. собственному смятению, она поняла, что не сможет встретиться взглядом с Джафаром, хотя была благодарна ему за то, что он позволил ей отойти в сторону и уединиться на несколько минут. Алисон испытывала меньше благодарности за предложенный на завтрак хлеб, но Джафар не протянул ей мех с водой, свисавший с седла жеребца. Она знала, что Джафар ждет, пока его попросят, но не намеревалась сдаваться. Алисон не станет его молить, не покорится его высокомерным капризам.

Алисон была поражена, узнав, что Джафар позволил ей сесть на кобылу, но решила, что он просто не хочет утомлять своего коня, а вовсе не потому, что внезапно стал доверять ей. Однако, когда Джафар хотел помочь ей сесть в седло, Алисон сжалась, презрительно сверкая глазами.

— Я сама могу справиться!

На щеке Джафара дернулась жилка, но он ничего не ответил. Злорадствуя, Алисон села на лошадь. Джафар, как и раньше, привязал поводья к луке своего седла и поехал вперед. Алисон старалась не смотреть на него. Она была исполнена решимости игнорировать своего спутника-дикаря и его смехотворные требования покорности.

Ее решимость немного поколебалась, когда через несколько миль они набрели на ручей. Алисон с нескрываемым желанием смотрела, как Джафар поит лошадей и наполняет водой мех. Его пронизывающий взгляд при виде того, как она облизывает сухие губы, подчеркнуто напоминал о том, что у нее есть выбор.

— Ты знаешь условия, — спокойно сказал он. — Стоит только вежливо попросить воды и согласиться перевязать мне рану, и тебе будет позволено утолить жажду.

— Мне не хочется пить, — солгала Алисон. Она пыталась убедить себя в этом. Утро почти кончилось, и скоро они покинули относительную прохладу гор. Перед ними расстилалась широкая равнина, пестревшая небольшими пригорками и кочками. Они добрались до Высокого Плато.

Когда беспощадное желтое солнце начало сжигать ее пылающими лучами, Алисон, измученная жаждой, могла лишь непрерывно повторять:

— Я не хочу пить, не хочу пить, не хочу…

Но к полудню пытка стала невыносимой. Алисон была покрыта потом, пылью, умирала от жажды. Ей хотелось протянуть руку к стакану холодного лимонада. Хотелось принять ванну. Лечь в мягкую постель. Но сильнее всего хотелось добыть оружие и прикончить этого негодяя. И в эту минуту она была готова убивать его медленно, чтобы заставить помучиться.

На ум пришла старинная арабская пытка — врага растягивали на песке, привязав к колышкам руки и ноги, и обмазывали медом тело, оставляя в жертву муравьям.

Но ее свирепые мысли нисколько не действовали на безжалостного похитителя. Они продолжали мчаться все с той же головокружительной скоростью. Алисон едва не падала с лошади от усталости и жажды, а надежды на побег таяли с каждой бесконечной милей. Она могла лишь молиться, чтобы дядя благополучно вернулся в Алжир и не вздумал искать ее. Он никогда не вынесет этого утомительного путешествия и пусть лучше предоставит возможность более молодому и храброму Эрве спасать невесту.

К полудню унылый пейзаж сменился степью, покрытой зеленой травой и ковылем. Время от времени вдали виднелись стада овец и коз, но бербер держался подальше от этих признаков цивилизации.

Днем они остановились еще раз, чтобы напоить лошадей. Ненависть Алисон к Джафару разгорелась с новой силой. Он пытается убить ее и куда больше заботится о животных: позволяет им остыть после водопоя, некоторое время едет шагом, прежде чем пуститься в галоп.

Однако, чувствуя на себе взгляд Джафара, девушка гордо выпрямлялась. Она не знала, сколько еще сможет продержаться, но тлевшие глубоко в душе остатки гордости мешали ей сдаться.

Однако по мере того, как они углублялись в глушь, решимость начала таять. Алисон пришлось стиснуть зубы, чтобы не начать молить. Ей хотелось кричать на него, бить кулаками, просить освободить, но она уже усвоила вчера, что всякие мольбы и угрозы бесполезны. Он не отпустит ее, этот жестокий дикарь, не выносивший, когда ему противоречат.

Пытаясь подавить горькие рыдания, Алисон гневно уставилась на Джафара, потрясенная собственной ненавистью.

Джафара ничуть не задевали ее злобные взгляды, потому что знал, как страдает девушка. Он испытывал невольное восхищение к такой силе воли, несмотря на то, что был раздражен ее непокорством.

Немного позже, заметив, как поникла девушка в седле, он молча остановил лошадей, намереваясь положить конец бесплодной битве. Он хотел проучить ее и ожидал, что Алисон сдастся много часов назад. Но не мог больше заставлять ее мучиться. Не сумел вынести ее терзаний.

Джафар отвязал мех и протянул Алисон.

— Пей.

Алисон с мучительным желанием посмотрела на мех, прежде чем ответить:

— Я не хочу пить.

— Не будь дурой.

Он откупорил мешок из козьей шкуры и поднес горлышко к ее губам.

— Ты заболеешь от собственного упрямства и тогда будешь мне ни к чему.

Алисон хотелось швырнуть мех ему в лицо, но, ощутив на губах прохладные капли, забыла обо всем и открыла рот, с жадностью глотая воду.

— Помедленнее, — предупредил Джафар и чуть погодя отнял мех. Лишь несколько секунд спустя он позволил ей снова пить, вынуждая делать маленькие глотки, и забрал мех прежде, чем она успела утолить жажду.

— Позже я дам еще воды. Нельзя сразу много пить, иначе будет плохо.

Алисон, покраснев, отвела глаза. Он ничего не сказал по поводу ее постыдной капитуляции, не потребовал, чтобы Алисон выполнила его требования, однако она стыдилась своего поражения. И она действительно проиграла. Правда, он первым пошел ей навстречу, но лишь потому, что она нужна была ему живой для осуществления каких-то гнусных планов. И, позволив ей напиться, вынудил ее увидеть ужас ее положения, беспомощность, бессилие. Джафар был ей нужен, чтобы выжить, а всякое сопротивление лишь добавляет ей страданий. И чем скорее она смирится с судьбой, тем меньше станет мучиться.

Они проскакали еще с час, прежде чем солнце начало садиться. Налево, на горизонте, Алисон увидела горы, а дальше, к югу, где зубчатая гряда переходила в долину, уловила золотистый блеск воды. Кроме того, ей удалось разглядеть еще нечто вроде поселка, раскинувшегося под защитой холмов. Загоревшийся было огонек надежды тут же погас. Любая здешняя деревня наверняка берберское укрепление, и она не получит помощи от ее обитателей.

Они остановились на ночь в зарослях тамариска и фисташек, в том месте, где из скалы бил родник. Как и вчера вечером, Джафар покормил и стреножил коней, а потом расседлал их, прежде чем достать из сумки еду. На этот раз он позволил ей напиться, но лишь потому, что она попросила об этом сама.

— Можно мне немного воды? — пролепетала она, когда сухой хлеб застрял в горле.

Джафар с любопытством посмотрел на нее.

— Что ты сказала?

— Я сказала, можно мне глоток воды?

Слова были вежливыми, но тон обжигал, словно удар кнутом. Поколебавшись, Джафар поднял брови.

— А моя рана?

— Я промою ее.

— Прекрасно, — мягко ответил он, без всякого торжества или злорадства, которых ожидала Алисон.

Когда они поели, он сунул остатки еды в седельную сумку и вытащил из плаща мыло и кусок чистой ткани. Алисон удивилась, потому что мыло оказалось европейским. Она поняла, что Джафар собирается искупаться в ручье, когда тот отнес мыло и полотенце к ручью. Он приказал ей идти следом, и девушка с опаской повиновалась, но остановилась как вкопанная, когда Джафар начал раздеваться. От неожиданного зрелища у нее перехватило дыхание. Мощные руки были перевиты мускулами, грудь поросла золотисто-рыжими, сверкающими на солнце волосами. Она не могла не заметить, как густая поросль узкой дорожкой доходила до талии и исчезала под поясом шаровар.

Собственный неожиданный отклик встревожил Алисон. Конечно, она и раньше видела полуобнаженных мужчин — дядю Оливера, Оноре, и Эрве, — но никогда еще не испытывала такого странного тянущего ощущения внизу живота. Вероятно, потому… потому что ни один из них не являл такой откровенной мужественности.

Алисон отвернула голову и нехотя, с трудом заставила себя догнать Джафара. Щеки стали горячими, и девушка поняла, что краснеет, но надеялась, что он не заметит ее замешательства. Когда Джафар вручил ей мыло и тряпку, она сделала ошибку, взглянув на него. Золотисто-коричневые глаза весело блестели.

— Тебе лишь придется промыть мне руку, ma belle, — едва сдерживая смех, пояснил он, — а не все остальное.

Алисон удалось удержаться от ехидной реплики, только поспешно стиснув зубы. Не слишком нежно обращаясь с раненым, она смыла засохшую кровь, вновь запятнавшую повязку. К ее сожалению, никаких признаков нагноения не было заметно. Рана уже начала заживать, края розовели новой кожей. Конечно, останется шрам, но еще одна метка на испещренном рубцами теле вряд ли будет заметна. Бесчисленные шрамы, маленькие и большие, еще больше убеждали Алисон в том, что она попала в руки берберского воина, видавшего на своем веку немало битв.

Его неуместное веселье и обнаженная грудь так смущали ее и выводили из себя, что Алисон постаралась поскорее закончить начатое и перевязать рану обрывком чистой ткани, а сама поскорее отошла к сравнительно безопасному месту, где уже был расстелен бурнус, и стала нетерпеливо ждать, пока Джафар умоется и побреется перед маленьким зеркалом, которое тоже достал из седельной сумки. По крайней мере хоть в этом он отличается от варваров, подумала Алисон, исподтишка поглядывая на похитителя. И сразу поняла, что сделала это зря. Последние лучи заходящего солнца придали странную красоту его полуобнаженной фигуре, красоту, которую сумели запечатлеть на холсте великие мастера прошлого, подобные Рембрандту и Тициану. Алисон против воли обнаружила, что зачарованно наблюдает за игрой угасающего света на бронзовой коже.

Только когда он повернулся к ней, вытирая тряпкой чисто выбритое лицо, Алисон очнулась и с притворным безразличием отвела глаза.

— Мне хотелось бы искупаться, — сказала она куда более воинственно, чем намеревалась. — В одиночестве.

К ее удивлению, Джафар согласно кивнул. Правда, следующие же слова застали Алисон врасплох:

— Но я унесу твою одежду.

Она в недоумении уставилась на него.

— Ты жестоко ошибаешься, если думаешь, что я стану раздеваться перед тобой.

— Если хочешь искупаться, сделаешь так, как велю я. Не позволю тебе попытаться сбежать, как только я отвернусь.

— А ты отвернешься? — с надеждой осведомилась Алисон, хватаясь за соломинку.

Джафар, нерешительно помолчав, кивнул.

— Да, если ты так держишься за свою скромность.

Он повелительно протянул руку.

— Вашу одежду, мадемуазель.

Происходившее отнюдь не соответствовало ее понятиям о скромности. Алисон прикусила губу, глядя на него с бессильной яростью.

— Джентльменом тебя не назовешь.

— Да, особенно таким, которыми ты привыкла восхищаться. Но я и не имею желания вставать на одну доску с твоим женихом, полковником де Бурмоном.

— Никто и не собирается ставить тебя на одну доску с ним. Эрве — благородный человек.

— Очевидно, у нас разные понятия о благородстве. Но я не намереваюсь сейчас обсуждать это с тобой. Пойдем, cherie^[3], я жду.

— Я тебя ненавижу, — твердо объявила Алисон.

— Это я уже слышал.

Зная, что он не отступит, Алисон глубоко вздохнула и медленно, неохотно подчинилась, сняв сначала ботинки, потом жакет и наконец бриджи. И тут замерла. Она стояла перед ним с пылающими щеками, одетая лишь в сорочку и панталоны, пока его взгляд скользил по ее телу, медленно, хладнокровно, оценивающе. Алисон старалась высоко держать голову, хотя колени подгибались.

Однако, к ее изумлению, Джафар пожалел ее и отвернулся. Алисон задрожала от облегчения, когда он скрылся в зарослях. Поспешно сбросив белье, она встала на колени у ручья, намылилась и начала плескаться в ледяной воде. Вечерний ветерок холодил кожу, однако, не зная, когда еще предоставится возможность остановиться у ручья, она вынула шпильки из волос и вымыла голову.

Джафар, забравшись в чащу кустов, сосредоточенно точил клинок, стараясь отвлечься от мыслей о молодой женщине. Видения обнаженной Алисон, ее мокрого стройного тела, в розовых отблесках заходящего солнца, продолжали терзать его. Неужели она воспользуется его великодушием и попытается ускользнуть?!

Но Джафар усилием воли удерживал себя от попытки проверить, не удрала ли Алисон. Если это и так, ее будет легко отыскать, а кроме того, он опрометчиво дал слово, что оставит девушку одну…

Джафар с отвращением покачал головой. Вот уже дважды против воли и вопреки всякому здравому смыслу он ей уступал. Слишком уж он потакает этой избалованной леди! Если не поостеречься, скоро будет смотреть ей в рот и исполнять каждое желание.

Он уже понял, что то и дело забывает, какая причина заставила его совершить это похищение, и не раз ловил себя на мысли, что чуть не обратился к пленнице по-английски. Все это может кончиться плохо и уж точно, к добру не приведет. Если доведенная до отчаяния девушка обнаружит его британское происхождение, не составит труда проследить связь между ним и неким Николасом Стерлингом, а это открытие может привести французскую армию к месту обитания его племени. Ему еще повезло, что она не вспомнила встречу с ним много лет назад.

Дав ей больше, чем нужно, времени, чтобы вымыться, Джафар вернулся в лагерь и нашел Алисон уже одетой в почти ничего не скрывавшую сорочку. Стоя на коленях у ручья, она расчесывала пальцами мокрые спутанные пряди, далеко не такие длинные, как у алжирских женщин, доходившие лишь до середины спины.

Несколько мгновений он молча стоял, наблюдая за Алисон, и, увидев, как она вздрагивает от холода, внезапно ощутил безумное желание согреть ее своим телом, руками и ртом.

— Вы закончили, мадемуазель?

Голос прозвучал тихо, сдавленно и хрипло. Совсем не так намеревался Джафар говорить с пленницей. Алисон вздрогнула от испуга и, повернувшись, настороженно уставилась на похитителя. Джафар повелительно протянул руку.

— Пойдем, пора спать.

— Разве… ты не хочешь надеть рубашку?

Вместо ответа Джафар насмешливо приподнял брови, и девушка, заикаясь, пояснила:

— Я… х-хотела сказать, что т-тебе, должно быть, холодно.

— Не теперь, когда есть ты, чтобы согреть меня, — весело улыбнулся он. На щеках Алисон появился слабый румянец, показавшийся Джафару очаровательным, несмотря на то, что ее глаза гневно сверкнули. Спокойно встретив дерзкий взгляд, Джафар решил, что пора показать ей, кто здесь хозяин.

— Ты боишься меня?

Алисон, принимая вызов, гордо подняла подбородок:

— Нет, конечно, нет!

Но она лгала. Ей было страшно снова оказаться в объятиях полуобнаженного дикаря еще и потому, что сама она была почти раздета. Он даже не отдал ее бриджи. Алисон чувствовала себя совершенно беспомощной и беззащитной, но не сопротивлялась, когда Джафар привлек ее к себе и уложил рядом. Однако ярость снова охватила ее, когда, как и вчера, Джафар привязал ее ногу к своей. Алисон застыла в безмолвном сопротивлении, но он, осторожно обняв ее, повернул к себе спиной и положил ее голову себе на плечо, а потом, к удивлению девушки, рассыпал по траве влажные локоны, чтобы они скорее высохли. Алисон не понимала, к чему такая нежная забота, и, стараясь не двигаться, лежала молча, напряженная, скованная, в кольце сильных рук, прижавшись щекой к теплому обнаженному плечу. Как ненавистно ей все это! Аромат его кожи, чистый, с едва уловимым запахом мыла, выводил из себя, лишая способности мыслить здраво. Однако в объятиях Джафара она почему-то чувствовала себя в безопасности, слушая, как ровно, спокойно бьется его сердце.

Алисон сонно вздохнула. Она устала сильнее, чем думала…

Ранним утром она проснулась под чьим-то пристальным взглядом и, чуть повернув голову, заметила устремленные на нее топазовые глаза.

«Джафар», — лениво подумала девушка, испытывая непонятное ощущение покоя и довольства. Еще не вполне очнувшись, Алисон лишь смутно удивилась собственному состоянию. До сих пор она переживала нечто подобное лишь во сне. Как странно! Но куда более странной казалась неотвязная мысль, терзавшая ее днем и ночью, неизвестно откуда взявшееся убеждение в том, что они встречались раньше. Джафар выглядел таким знакомым, если не считать притушенного огня желания в его глазах. Такого раньше не было…

Смятение и тревога снова охватили Алисон. Джафар, растянувшись рядом, подпер рукой голову и продолжал разглядывать ее. Очевидно, наблюдал за ней спящей.

И прежде чем Алисон успела что-то сказать, он поднял с ее груди прядь высохших шелковистых волос.

— Тебе не стоит закалывать их. Лучше, когда волосы распущены.

Алисон быстрее испуганного зайца откинула полу бурнуса и вскочила.

— Я не спрашивала твоего совета, как причесываться!

Взбудораженная, с горящими от стыда щеками, она помчалась к ручью, намереваясь отыскать шпильки, оставленные вчера на берегу.

— По крайней мере ты не терзаешь их завивкой.

— Слишком хлопотно укладывать их буклями, — прошипела Алисон сквозь стиснутые зубы, пытаясь взять себя в руки. — У меня чаще всего не бывает горничной.

Он остался лежать, лениво наблюдая за ней. Этот оценивающий взгляд окончательно лишил Алисон равновесия.

Она принялась раздирать пальцами спутанные волосы и с ужасом заметила, как дрожат руки.

— Когда мы доберемся до нашего лагеря, — внезапно пообещал Джафар, — я прикажу принести тебе гребни.

Алисон настороженно нахмурилась. Его великодушие не слишком интересовало ее. Главное — узнать, куда они едут.

— А где твой лагерь?

— Один день езды отсюда, на краю пустыни.

Не получив ответа, он насмешливо осведомился:

— Ты ведь хотела увидеть пустыню, не так ли?

— Только не в твоей компании!

Она заметила, как сжались его губы, но он нашел в себе силы сдержаться. Очевидно, перемирия не получилось. Но Алисон все равно. Так даже лучше. Девушке не нравилось, когда похититель начинал обращаться с ней бережно и заботливо. Если он ведет себя, словно неотесанный дикарь, куда легче помнить, что она презирает и ненавидит его.

Алисон постаралась как можно лучше расчесать свалявшиеся пряди и снова закрепила их узлом на затылке, а потом подошла к груде наваленной на земле одежды и вытащила жакет и один ботинок.

Девушка уже хотела было натянуть их, когда теплые сильные пальцы внезапно сомкнулись на запястье. Она не слышала, как он подошел!

Алисон, съежившись, недоуменно поглядела на похитителя. Неужели он не позволит ей одеться?

— В этой стране, — предостерегающе пояснил Джафар, — человек должен быть очень осторожным. Скоро мы окажемся в пустыне, и тебе нужно всегда быть начеку, если хочешь выжить. Каждое утро, перед тем как одеться, проверь, не заползли ли в вещи скорпион или змея.

Алисон облегченно закрыла глаза. Ее все еще трясло от пережитого страха. Он не собирается оставлять ее полуобнаженной! Да она скорее будет рада встретиться с армией ядовитых гадов, чем корчиться под взглядом этих золотистых глаз!

Однако радость длилась недолго. Несмотря на то, что Джафар великодушно позволил ей одеться и дал платок, чтобы защитить голову и лицо, ощущение бессилия и уязвимости продолжало расти с каждой милей, по мере того, как они все дальше удалялись от цивилизации. Вскоре покрытые травой степи сменились неровной, поросшей верблюжьей колючкой и редкими кустиками, усыпанной камнями песчаной местностью. Любой европеец посчитал бы эту необжитую, бесплодную землю пустыней, но Алисон понимала, что до Сахары еще далеко.

Несколько часов спустя, когда Джафар придержал лошадей, Алисон заставила себя обратить самое пристальное внимание на окружающий пейзаж. Если она сможет определить, где находится, рано или поздно поймет, куда ее везут.

С внезапно пробудившимся любопытством Алисон огляделась. Вдали виднелись скопления скалистых плато, нависших над бесплодными равнинами.

— Где мы? — спросила она как могла небрежнее.

Джафар не ответил, не собираясь объяснять, что девушка увидела Джебел-Селат. Не стоит давать ей сведения, которые она, несомненно, захочет использовать раньше или позже.

— Зачем тебе знать?

Алисон прекрасно поняла причину такой осторожности и, забыв о самообладании и сдержанности, ответила:

— Когда французская армия спасет меня, я смогу объяснить, где тебя найти.

Джафар, сжав зубы, пронзил ее уничтожающим взглядом. Алисон устало вздохнула, жалея о том, что проговорилась, о том, что палящее солнце немилосердно сжигает все живое, о том, что она вообще решила приехать в эту Богом забытую страну.

Но по крайней мере бербер остерегается гнать лошадей и теперь осторожно ведет ее кобылу через голые холмы с плоскими вершинами в глубокие лощины, давно не знавшие дождя. Однако Алисон чувствовала себя все хуже. Жара становилась невыносимой, действуя на нервы, окончательно лишая равновесия.

— Я не такого ожидала, — пробурчала Алисон, — когда собиралась в эту экспедицию. Не думала, что пустыня настолько непривлекательна.

Джафар оглянулся.

— Ты найдешь ее прекрасной весной, когда пройдут дожди и все расцветет.

— Никогда! — решительно тряхнула головой девушка. — Никогда ничего не найду привлекательного в Алжире. Здесь слишком жарко.

Вместо ответа Джафар остановил коня и, вынув мех, налил немного воды на лоскут ткани.

— Вытри лицо, — велел он, — вручая ей тряпку.

Алисон стало немного легче, однако минутная прохлада не смягчила ее гнева.

— Если меня непременно нужно было похитить, — ледяным тоном заметила она, — почему это не произошло в сезон дождей?

Внезапная улыбка, осветившая его лицо, придала ему почти неземную красоту.

— Это и есть сезон дождей, ma belle.

Если бы взгляд имел способность убивать, похититель уже был бы мертв. Алисон презрительно фыркнула и погрузилась в мрачное молчание.

Пейзаж с каждым часом становился все более зловещим. Они пробирались сквозь негостеприимные холмы из красного и серого песчаника и глубокие овраги, поросшие уродливо скрюченными карликовыми соснами. Поднявшийся ветер бросал им в лица тучи колючего песка.

— Неужели нельзя остановиться и отдохнуть? — пожаловалась наконец Алисон.

— Скоро, — коротко бросил Джафар. — Закрой лицо.

Это «скоро» растянулось на несколько часов. Холмы остались позади, и сейчас они мчались по равнине, покрытой солончаками и колючкой. Из-под копыт коней разбегались скорпионы и ящерицы.

В других обстоятельствах Алисон была бы поражена суровой, дикой, безжалостной красотой пустыни. Но жара, сознание одиночества и назойливый ветер лишали сил и воли. Она мечтала лишь об одном — поскорее сползти на землю и лечь.

Неожиданно Алисон заметила вдали, к востоку, за бесплодной равниной, блеск воды, как ей показалось, огромного озера и подумала, что, должно быть, глаза обманывают ее. Вероятно, это один из тех миражей, о которых она читала!

Девушка измучилась так, что едва не засыпала в седле. Голова то и дело клонилась к груди, несколько раз Алисон чуть не упала.

Джафар заметил это и, подняв девушку с седла, посадил перед собой. Она немедленно начала сопротивляться, но он, не повышая голоса, велел ей сидеть спокойно.

— Ты устала. Отдохни немного.

Алисон тяжело вздохнула и, устроившись поудобнее, положила голову на плечо Джафара. «Должно быть, я уже привыкла спать в его объятиях», — обреченно подумала Алисон, закрывая глаза. Неведомо откуда взявшаяся мысль на мгновение встревожила девушку, но волноваться и терзаться не было сил.

К тому времени, когда она проснулась, в воздухе стояло облако пыли, а вокруг раздавались странные звуки.Сообразив, что жеребец перешел на шаг, Алисон, сонно хлопая ресницами, выпрямилась. Зрелище, представшее ее взгляду, вновь возбудило надежду в душе. Прикрыв рукой глаза от солнца, она жадно рассматривала рощу высоких финиковых пальм с разлапистыми, похожими на зеленые веера листьями. Под пальмами росли бесчисленные олеандры, тамаринды и кусты фисташек. Они добрались до маленького оазиса в иссушенной пустыне.

— Здесь живут люди!

Около колодца стояли десятка два верблюдов, охраняемых кочевниками в длинных бурнусах.

При появлении Джафара и Алисон воцарилось мертвое молчание. Алисон с любопытством разглядывала пустынных арабов. Те, в свою очередь, не сводили с нее глаз. Эти люди были тонкокостными, с блестящими черными волосами; на оливковых от загара лицах выделялись большие крючковатые носы и темные влажные глаза. Что они сделают, если она попросит у них защиты?

Возможно, согласятся доставить ее дяде, за большой выкуп, конечно. Однако могут и не обратить внимания на ее мольбы.

Нескрываемый интерес в их взглядах беспокоил девушку, заставляя гадать, не сделала ли она чего-то неприличного. Вероятно, по их обычаям, женщинам запрещено сидеть на одном коне с мужчиной. Алисон неуклюже заерзала, пытаясь придать своей позе возможно больше достоинства, и тут же почувствовала, как напряглись обнимающие ее руки Джафара. Он тихо выругался, потому что Алисон, сама того не понимая, пробудила в нем желание и потому, что в этих людях узнал арабский караван. Они наткнулись на работорговцев, известных грабителей и разбойников, славившихся жестокостью и алчностью и готовых пойти на все ради барышей. У Джафара не было ни малейших сомнений в том, что они заинтересовались его юной пленницей. Их любопытство возбуждали стройная, почти мальчишеская фигурка и красивые глазки. Они наверняка захотят завладеть ею, поскольку такая находка может принести большие деньги на невольничьем рынке. Европейские женщины дорого стоят в Берберии. Очень дорого.

Однако пока он беспокоился не за безопасность Алисон. Эти негодяи слишком боялись Джафара и положения, которое он занимал, чтобы попытаться напасть на него, даже когда он был один. Но пальцы Джафара все равно стиснули рукоять клинка.

— Не говори ни слова, — пробормотал он Алисон. — Держи голову опущенной, как приличествует женщине.

Услышав этот бесцеремонный приказ, Алисон едва не вскинулась, однако сделала, как было велено, испуганно, исподтишка наблюдая, как Джафар устремил свирепый взгляд на собравшихся арабов. К ее удивлению, они один за другим отвели глаза.

Джафар остановил коня в прохладе высокой финиковой пальмы и снял Алисон с седла.

— Садись и не двигайся.

Он надеялся, что девушка на этот раз сдержится, не будет открыто сопротивляться и выкажет подобающее уважение. Если Алисон вновь захочет проявить свой мятежный нрав перед этими арабами, ему придется подчинить ее своей воле. Эти работорговцы знают лишь один закон — силу. Позволить женщине пренебречь его желаниями будет считаться слабостью… фатальной слабостью.

Не стоило, однако, недооценивать непокорной натуры Алисон; едва оказавшись на земле, она вызывающе подбоченилась и гневно уставилась на Джафара. Но тот, сжав ее руку, вынудил опуститься на колени, и как раз вовремя, поскольку низенький араб с густой бородой отошел от каравана и направился к Джафару. Подойдя ближе, он с преувеличенной вежливостью приветствовал вновь прибывшего, поклонившись так низко, что едва не достал носом до земли, прежде чем коснуться лбом подола черного бурнуса Джафара.

Алисон от неожиданности лишилась дара речи. Джафар ответил на арабском языке, но она смогла разобрать всего несколько слов.

Разговор оказался коротким и тихим. Поднявшись, араб хлопнул в ладоши, и трое мальчишек немедленно оказались рядом. Один держал в руках миску с верблюжьим молоком, другой — гроздь золотистых спелых фиников на пальмовом листе, третий — тканую циновку для сидения. Сложив приношения к ногам Джафара, мальчишки раболепно распростерлись перед ним.

При виде столь явного подобострастия Алисон с внезапно вспыхнувшим подозрением взглянула на Джафара. Очевидно, он важное лицо в арабском мире.

— Ты что-то вроде шейха? — спросила она, когда араб отошел.

— Шейх — арабское слово — объяснил Джафар, усаживаясь на циновку со скрещенными ногами и делая ей знак устроиться рядом. — Я вождь.

— И как ты объяснил мое присутствие этим людям?

Легкая улыбка мелькнула на лице Джафара.

— Берберский военачальник не должен объяснять свои поступки никому, кроме султана.

Военачальник? Получив подтверждение всем своим опасениям, Алисон на мгновение замолчала. Джафар воспользовался передышкой, чтобы сунуть ей в ладонь горсть фиников.

— Теперь можешь покормить меня.

Алисон широко раскрыла глаза.

— Покормить тебя?! Но с чего, во имя неба, я должна это делать?

— Я так желаю и еще потому, что этого ожидают наши друзья — арабы.

Алисон осторожно оглянулась. В самом деле, арабы пристально за ними наблюдали.

— Меня их ожидания ни в малейшей мере не касаются.

— И напрасно. Эти люди — работорговцы. Стоит им разглядеть тебя как следует, и они, не задумываясь, продадут в рабство такую заманчивую добычу.

— Работорговцы! Тогда твое желание тем более абсурдно! Не собираюсь унижаться, угождая капризам дикарей, живущих продажей несчастных рабов!

— Твое повиновение не считается унизительным на Востоке. Здесь, в Берберии, властвует закон силы. Ты — моя пленница. Я твой господин. Ты будешь подчиняться мне, и беспрекословно.

— А ты можешь отправляться ко всем чертям, — объявила Алисон, встав на колени.

— Садись!

— Ни за что!

Взгляд Джафара пригвоздил девушку к месту.

— Ты, кажется, забыла полученный урок покорности, — мягко напомнил он.

Раскрасневшаяся от негодования, доведенная до крайности его надменным превосходством, Алисон уже подняла руку, чтобы ударить Джафара, но он, легко поймав ее запястье, прижал к своей груди.

— Весьма неразумно с твоей стороны, милая, — пробормотал он тоном, от которого у нее по спине побежали мурашки.

Он не отпускал ее пальцы, продолжая держать силой разъяренного взгляда, словно под гипнозом. Алисон, словно зачарованная, не могла отвернуться, всматриваясь в сверкающие золотистые искорки, плавающие в глубине медово-коричневой радужки.

Голос его стал еще тише, но звучавшую в нем зловещую угрозу нельзя было не распознать.

— Одумайся, пленница, прежде чем я решу продать тебя в рабство этим людям.

Алисон пренебрежительно тряхнула головой. Этот холодный, бесчувственный дикарь, несомненно, способен на любую жестокость! Она скорее предпочла бы иметь дело с самим дьяволом! Однако не стоит доставлять ему удовольствия видеть, как она сдается! Алисон храбро подняла голову.

— Я не была и не буду ничьей рабыней! — провозгласила она.

— Вероятно, ты права, — согласился он, помолчав. — Но станешь делать, как сказано. Я — единственное препятствие на твоем пути в восточный гарем.

Сообразив, что Джафар, по всей видимости, прав, Алисон наконец кивнула. Джафар отпустил ее руку, и девушка, оторвав финик от грозди, подала ему. Но он не шевельнулся, пока Алисон не поднесла финик к его губам, скрипнув, правда, при этом зубами от злости.

Однако Джафар невозмутимо начал жевать, деликатно сплюнув косточку в руку и отбросив ее. Алисон подала ему еще один финик, боязливо оглядываясь на работорговцев.

— Ты ведь не продашь им меня?

Он ответил не сразу и не особенно вразумительно:

— Нет, ты нужна мне самому.

Она сунула ему в рот третий финик, прежде чем Джафар успел проглотить предыдущий. Хоть бы он подавился! Но Джафар лишь небрежно пожал плечами.

— А жаль. За тебя дали бы хорошую цену. Девственницы дорого стоят.

Алисон даже охнула от такой откровенности.

— Откуда ты…

Она мгновенно осеклась, не желая обсуждать с ним столь щекотливую тему.

— Откуда я узнал? — На губах заиграла почти удовлетворенная улыбка. — Вполне логический вывод, если учесть, чего ожидают люди твоей расы от незамужних девушек. Твое поведение лишь подтвердило это.

И, словно желая подразнить кипящую гневом девушку, стал намеренно пристально разглядывать ее грудь и бедра, по-видимому, определяя, сколько она стоит, как рабыня. Алисон была уверена, что он делает это специально, желая ее позлить.

— Стоит тебя откормить получше, и на рынке в самом деле дадут хорошую цену. Правда, если когда-нибудь ты научишься покорности.

Ее уничтожающий взгляд был достаточно жарким, чтобы вскипятить верблюжье молоко, которое пил сейчас Джафар.

— Ты просто безумен, если считаешь, что я буду раболепствовать перед тобой, как ваши восточные женщины.

— Думаю, участь рабыни быстро смирит твою мятежную натуру. Всего один день тяжелого труда в гареме сделает тебя куда более послушной и покажет, какова истинная жизнь.

Спокойный голос испугал Алисон сильнее любых угроз.

— Именно это ты намереваешься сделать со мной? Заточить в своем гареме?

— Гарем — тоже арабское слово.

— Сейчас не время спорить о происхождении слов! — вскричала она, пытаясь подавить нарастающую панику. — Ты собираешься сделать меня своей… своей наложницей? Отвечай же!

— А ты хотела бы стать моей наложницей?

Алисон с тоской и недоумением уставилась на него.

— Если я возьму тебя в своей гарем, то лишь для собственного удовольствия и чтобы показать тебе, какое наслаждение могу подарить взамен.

— О ч-чем т-ты?

— Ты, конечно, имеешь некоторое представление о том, что происходит между мужчиной и женщиной?

Алисон нервно облизнула губы.

— Может быть, ты хочешь, чтобы именно я научил тебя?

Его взгляд был прикован к ее рту.

— Ты ведь требовала, чтобы я стал твоим наставником в искусстве поцелуев?

Его пальцы слегка сжали ее подбородок. И Алисон почему-то ощутила свирепую страсть его поцелуя, хотя он ни разу в жизни не коснулся губами ее губ. Она сама не помнила, как выдавила ответ из стиснутого волнением горла:

— Ты всегда запугиваешь пленников таким образом? Получаешь извращенное удовольствие, обращаясь со мной, как с собственностью?

Ястребиные глаза предостерегающе сузились.

— Я не причинил тебе зла и не причиню, если станешь беспрекословно повиноваться мне. — Собравшись с силами, Алисон смело вернула его свирепый взгляд.

— Я могу быть твоей пленницей, — спокойно ответила она, — но не твоей рабыней. И никогда не стану твоей наложницей.

Пальцы на ее подбородке сжались чуть сильнее.

— Пусть так, но ты все равно должна обращаться ко мне «господин».

Голос был еле слышен, однако внушал не меньший страх. Алисон сжалась от ужаса. Жесткое лицо немного смягчилось. Джафар убрал руку.

— Я больше не голоден. Теперь ты можешь поесть.

Алисон проглотила гневный ответ, так и просившийся на язык. В эту минуту у нее не хватало мужества противиться ему, хотя надменная снисходительность, невероятное высокомерие, сознание собственного превосходства выводили ее из себя до такой степени, что хотелось кричать. Он вел себя так, словно был великим и могущественным королем, властным повелителем…

Но, возможно, он и считался чем-то вроде короля среди своих людей: вождь, храбрый воин, от которого зависели жизнь и смерть подданных… и пленников.

Алисон в гневном молчании выносила его пристальный взгляд, одновременно пытаясь есть. Конечно, финики и молоко лучше козьего сыра и ячменной лепешки, но она никак не могла проглотить ни куска. Ее положение куда отчаяннее, чем она считала. Джафару не нужны деньги, если верить его словам. Но он так и не ответил, что намеревается сделать с ней. Алисон мучительно хотелось знать правду, а после всех этих разговоров о наложницах и гаремах она боялась услышать ответ.

Девушка с внутренней дрожью рассматривала похитителя из-под опущенных ресниц. Какой спокойный, уверенный в себе человек, красивый грубоватой, безжалостной красотой. Несмотря на изредка проявляемую к ней доброту, в изгибе жестких губ кроется намек на жестокость, а в ястребиных глазах светятся ум и холодная решимость. Подобные люди всегда умеют настоять на своем, при любых обстоятельствах. Алисон очень боялась, что и на этот раз он выйдет победителем.

— Пойдем, пора ехать.

Негромкий приказ Джафара вернул Алисон к невеселой реальности. Видя, что он встал и протягивает руку, девушка позволила ему помочь ей подняться.

— Далеко еще до твоего лагеря? — осмелилась она спросить.

— Всего лишь несколько часов.

Алисон медленно, нерешительно последовала за Джафаром. Она боялась предстоящей скачки гораздо больше, чем конца путешествия.

Тошнотворное ощущение неизбежности только усиливалось с каждой минутой и достигло невероятной степени уже через час, когда Алисон обнаружила, что они действительно оказались на границе Сахары. Во всех направлениях простиралось огромное желтое пространство под бескрайним голубым небом, в котором висел палящий шар солнца. Лето давно кончилось, однако жара была почти невыносимой.

Окончательно потеряв присутствие духа, Алисон поникла головой.

— Еще недолго, — мягко сказал Джафар, и Алисон уловила нотки сочувствия в его словах.

Она мгновенно выпрямилась, расправила плечи. Ей не нужна его жалость!

Прошел еще час, и безнадежность ее положения начала давить на плечи свинцовой тяжестью. Вдалеке, справа, она разглядела очертания еще одной высокой горной гряды. Слева, за знойным маревом, серебрился все тот же похожий на озеро мираж, ограниченный с южной стороны барханами золотистого песка. А еще дальше бесконечные унылые просторы, поросшие редкими кустиками верблюжьей колючки.

Через полчаса они добрались до места. Прикрыв глаза от солнца, Алисон смогла разглядеть россыпи черных шатров, на которых гордо развевались флажки.

«Военный лагерь», — с содроганием подумала девушка.

По-видимому ее берберский похититель собрал здесь, на краю света, небольшую армию. Несчастная, измученная Алисон нерешительно взглянула на Джафара. Тот молча наблюдал за ней из-под тяжелых век.

В следующее мгновение раздались громкие приветственные крики и орда всадников в широких бурнусах подскакала, чтобы встретить вождя. У Алисон даже не хватило сил встревожиться, когда свирепые берберы окружили их и с дикими воплями начали палить в воздух, вздымая тучи пустынного песка.

Однако она снова ощутила прилив знакомого гнева, узнав рыжебородого бербера, бывшего во главе отряда разбойников, устроивших им засаду! Пока он заговаривал французам зубы, вождь похитил Алисон!

Неужели это было всего два дня назад? А кажется, прошла вечность.

Однако бородатый бербер, по-видимому, не обращал на нее ни малейшего внимания. Едва взглянув в ее сторону, он завел пространную беседу с Джафаром, возможно, рассказывал ему о том, что случилось за время его отсутствия.

Джафар внимательно слушал, лишь иногда задавая вопросы или делая замечания. Он даже не вспомнил об Алисон, хотя упорно держал в руках поводья ее лошади. Она от души надеялась, что Джафар забудет о ее присутствии, но скоро поняла тщетность подобных мыслей. Как только лошади остановились перед большим шатром, Джафар повернулся к девушке.

— Добро пожаловать в мой лагерь, мисс Викери, — бесстрастно объявил он, но, не дождавшись ответа, легко спрыгнул на землю и поднял руки, чтобы помочь ей спешиться.

На какое-то мгновение мужество окончательно покинуло Алисон. Съежившись от страха, она застыла, боясь шевельнуться. Однако, когда он сжал ее талию, девушка мысленно встряхнулась, стиснула зубы и, глубоко вздохнув, соскользнула с лошади на его протянутые руки. Ведь он обещал не причинить ей зла, не так ли?

Тем не менее она не могла отделаться от тяжелого навязчивого ощущения, что ее беды только начинаются.

Глава 5

Алисон нерешительно переминалась у входа в шатер, осторожно заглядывая внутрь, удивляясь двойным стенам из черных козьих шкур и высокой крыше, поддерживаемой тонкими деревянными столбами. Жилище казалось большим и просторным, как и принято у повелителей, но обставлено было скромно, по-солдатски. Толстые ковры, покрывающие песчаный пол, устланы подушками. Из мебели — лишь несколько низких столиков. Никакой роскоши.

Джафар слегка подтолкнул ее, и Алисон машинально шагнула вперед. Когда глаза привыкли к полутьме, она заметила несколько масляных ламп, свисающих с растяжек шатра. На высоких опорных столбах висели сбруя и седла.

Заметив внутри какое-то движение, Алисон испуганно замерла. Вперед выступил высокий бербер в тюрбане с охапкой клинков, сабель, пистолетов и ружей в руках. Молодой человек, однако, ухитрился грациозно поклониться Джафару, несмотря на нелегкий груз, и, когда вождь резко скомандовал что-то, немедленно удалился. Однако Алисон заметила в его глазах промелькнувшее выражение любопытства. Она тоже хотела узнать, кто это. Наблюдая, как молодой человек уносит оружие, она предположила, что ему приказано приготовить шатер к ее приходу. Сама мысль об этом заставила Алисон дрогнуть. Неужели шатер станет ее тюрьмой?!

Повернувшись, она вопросительно взглянула на Джафара, но бронзовое, словно высеченное из камня лицо было совершенно бесстрастным. Она не смогла понять, о чем он думает, какой приговор собирается ей вынести.

Не глядя на Алисон, Джафар пересек шатер и откинул шерстяной занавес, за которым скрывалось еще одно помещение.

— Прошу извинить, мадемуазель, у меня неотложные дела, — не повышая голоса, объявил он. — Вы можете отдохнуть здесь.

Алисон нехотя последовала за ним. Это шатер Джафара? С крючков на столбах свисала одежда, а полосатое шерстяное одеяло, аккуратно сложенное, лежало на соломенном тюфяке.

— Я пришлю к вам слугу, он принесет все необходимое, — бросил он, отворачиваясь.

Злясь на такое неожиданно равнодушное обращение и одновременно охваченная постыдным желанием умолять его не оставлять ее одну в незнакомом месте, Алисон не смогла, однако, выдавить ни слова. Джафар молча вышел из шатра.

Оставшись одна, Алисон нерешительно оглядела спальню. В одном углу стояла незажженная жаровня, в другом — на маленьком столике — кувшин и тазик для умывания. Под столом Алисон, к своему удивлению, разглядела глиняный сосуд с крышкой, очевидно, ночной горшок. Это для нее? Значит, Джафар намеревается держать ее здесь, в плену?

Алисон снова перевела взгляд на тюфяк. Она слишком разнервничалась, чтобы последовать совету Джафара, да и в любом случае не желает оставаться здесь. И спать в его постели!

Алисон почти выскочила в переднюю комнату, без сомнения, служившую чем-то вроде гостиной. У шатра были привязаны несколько лошадей, включая ее серую кобылку и вороного жеребца Джафара. Но надежды украсть коня и сбежать не было никакой. Голубоглазый бербер охранял и вход в шатер и лошадей. Заметив Алисон, он немедленно взял мушкет наперевес, преградив ей путь.

— Eskana, — пробормотал он, знаком приказывая ей отойти. Не нужно было переводчика, чтобы понять: ей запрещено выходить из шатра.

Следующие несколько часов она металась по большой комнате, рассматривая обстановку, разыскивая оружие, которого мог не заметить молодой берберский стражник. Однако не нашла ничего. В дальнем углу Алисон обнаружила библиотеку Джафара. Невысокий столик был завален картами и несколькими переплетенными в кожу, толстыми книгами на арабском языке. К ее удивлению, там было даже несколько французских журналов.

Не понимая, зачем они ему нужны, гадая, как Джафар намеревается поступить с ней, Алисон села на подушку, ожидая его возвращения. Усилием воли она заставила взять себя в руки и попытаться сохранить самообладание. Следовало ожидать, что Джафар прикажет охранять ее, однако пока отчаиваться ни к чему. Если подумать хорошенько, пуститься на хитрость, побег все еще возможен. Кроме того, всегда есть шанс, что она сумеет подкупить кого-нибудь, уговорить передать Эрве записку. Если очень повезет, она скоро будет свободна. Наверное, дядя Оноре уже успел вернуться в Алжир и Эрве немедленно отправился разыскивать ее. И найдет, и очень скоро. Ей необходимо верить в это.

Тревожные размышления Алисон были прерваны появлением мальчика лет десяти, который, припадая на ногу, вошел в палатку с подносом в руках. Алисон испуганно вскрикнула. Мальчик был не только хромым. Лицо его изуродовал ужасный шрам, пересекавший щеку и исчезавший под тюрбаном.

Ребенок свирепо уставился на Алисон, словно запрещая жалеть его. Поняв, что ее пристальный взгляд был воспринят как оскорбление, Алисон постаралась принять спокойный вид, но он, продолжая гневно коситься на нее, нагнулся и поставил медный поднос на ближайший столик.

— Повелитель приказал служить тебе, — пробормотал он с нескрываемой ненавистью. Его слова застали ее врасплох не из-за непонятной неприязни, но потому, что мальчик бегло, очень правильно говорил по-французски.

— Господин приказал тебе поесть, — добавил он, прежде чем, неловко передвигаясь, заняться лампами.

Алисон едва взглянула на содержимое подноса. В голове лихорадочно теснились мысли. Если этот малыш способен объясняться с ней, вероятно, Алисон может подружиться с ним и убедить передать записку Эрве.

Не зная, с чего начать, Алисон наблюдала за юным слугой. Тот, очевидно, не испытывал ни малейшего желания вступать в разговор. Закончив работу, он повернулся, чтобы уйти.

— Подожди! — окликнула Алисон. — Откуда ты знаешь французский?

— В Алжире враги заставили меня работать на них, — почти процедил мальчик. — Гнусные собаки, — пробормотал он по-арабски, и Алисон поняла, что он имеет в виду французов. — Это они сделали со мной.

Он показал на шрам и изуродованную правую ногу. Должно быть, на лице Алисон отразилось искреннее сочувствие, потому что мальчик распрямил хрупкие плечи и выпрямился во весь свой небольшой рост. Алисон старалась и не могла найти нужных слов утешения.

— Как тебя зовут? — мягко спросила она.

— Махмуд, — настороженно пробормотал слуга.

— А меня — Алисон Викери. Я англичанка. Махмуд, очевидно, удивился ее дружескому тону, но отнюдь не собирался смягчиться.

— Все равно не подобает мусульманину прислуживать неверным.

— Мне очень жаль, что тебе приказали прислуживать мне. Возможно, тебе станет легче, если вспомнишь, что я не просила привозить меня сюда.

Немного поразмыслив над ее заявлением, Махмуд снова нахмурился.

— Повелитель приказал тебе поесть.

Резко повернувшись, он с удивительным достоинством вышел из шатра, волоча правую ногу.

Алисон подавила вздох. Обернувшись к подносу, она увидела, что Махмуд принес глиняный кувшин с водой, чашу с фруктовым соком и деревянную миску с фигами, апельсинами и финиками.

Девушка отнесла кувшин во внутреннюю комнату, где наспех умылась. Ее удивило, что одному человеку принесли так много воды, но, возможно, рядом был колодец.

Вернувшись в большую комнату, она выпила гранатовый сок и съела апельсин, почувствовав себя немного освеженной. Однако Джафар не пришел, хотя на улице уже темнело. Девушка устало свернулась калачиком на большой подушке и на минуту закрыла глаза.

Именно здесь нашел ее Джафар полчаса спустя: голова почти соскользнула с подушки, щека прижата к тонкой руке.

Он долго стоял, глядя на нее, поражаясь, какой трогательно невинной она выглядит во сне, в золотом свете лампы. Совсем не похожа на разъяренную тигрицу, которая сопротивлялась ему на каждом шагу.

Странные чувства шевельнулись в груди. «Угрызения совести», — с изумлением понял Джафар. Сознание вины за то, что использовал несчастную девушку в поединке против смертельного врага. Но сейчас уже поздно сомневаться в мудрости выбранного плана. События зашли слишком далеко.

Джафар осторожно опустился на колени, чтобы разбудить Алисон. Откинув прядь волос с ее лица, он подавил желание прижаться губами к тому местечку, где на шее билась крохотная жилка, и нежно сжал ее руку.

Алисон испуганно вскрикнула. Видя Джафара так близко, она попыталась вскочить, но случайно схватилась за край столика и тут же поняла, что крышка не прикреплена к столбикам, служившим ножками, так, чтобы его можно было легко разобрать, когда берберы свертывают лагерь. Пустая чаша покатилась по полу, а фрукты разлетелись по ковру.

Джафар сухо усмехнулся, видя, что финик приземлился прямо на карты.

— Оставь, — велел он, когда Алисон попыталась все убрать. — Махмуд все приведет в порядок, когда принесет ужин.

Алисон, однако, не послушалась, отчасти потому, что не желала затруднять молодого слугу, отчасти, чтобы чем-то занять себя и заодно досадить похитителю.

Покачивая головой при виде такого упрямства, Джафар отправился в спальню, чтобы умыться. Несколько минут спустя он вернулся в большую комнату, одетый в короткую белую тунику без рукавов, белые шаровары и сапоги из мягкой алой кожи.

Вскоре, хромая, появился Махмуд с первыми блюдами ужина. Бросив неприязненный взгляд в сторону Алисон, мальчик расстелил скатерть на ковре у их ног и поставил миски. В присутствии хозяина Махмуд вел себя почтительно и вежливо, называя Алисон «сайдой» — госпожой. Джафара он именовал повелителем.

Наблюдая за ними, Алисон поняла, что ее план подружиться с Махмудом скорее всего обречен на неудачу, поскольку мальчик боготворил господина. На этот раз ужин был куда более сытным, чем все их предыдущие совместные трапезы. Сначала им подали маленькие стаканчики мятного чая, почти сиропа, горячего и чересчур сладкого. За чаем последовали хлеб, сыр и оливки, а потом — бобы, запеченные в масле и уксусе. Алисон заметила, что Джафар ест бобы руками, совсем как арабы, но сама она предпочла воспользоваться деревянной ложкой, также принесенной Махмудом.

Она уже почти доела, когда внезапно сообразила, что не должна была ужинать с Джафаром. На Востоке женщинам не позволено сидеть за одним столом с мужчинами. Кусок застрял в горле Алисон. Почему Джафар сделал для нее исключение? По каким-то своим соображениям, ей непонятным?

— Признаюсь, — нервно пробормотала она, как только Махмуд ушел, — что не понимаю, почему мы ужинаем вместе. По-моему, у берберов нет такого обычая.

Джафар пристально поглядел на нее, ничем, однако, не выдавая своих мыслей.

— Я уже говорил, что готов сделать скидку на твое европейское воспитание. Пока твое поведение будет оставаться достаточно почтительным и покорным, я дам тебе больше свободы, чем любой другой женщине моей страны.

Высокомерный ответ неприятно поразил Алисон.

— И ты считаешь, что я должна быть польщена таким снисхождением?

— Совершенно верно, — сказал он и улыбнулся.

Тут снова появился мальчик с мисками густой чечевичной похлебки и десертом — лепешками с медом. Алисон, прекратив расспросы, натянуто молчала весь остаток ужина, выжидая, когда останется наедине с Джафаром, чтобы попытаться узнать о его намерениях. Что он собирается с ней делать? Всякий раз, когда он поглядывал на нее, девушка презрительно поджимала губы, отвечая холодностью на холодность, надменностью на надменность.

Наконец подходящий момент настал. Когда Махмуд поставил перед ними чашечки с крепким черным кофе и миску с водой для мытья рук, Джафар повелительным взмахом руки велел слуге удалиться.

Алисон внезапно пожалела об уходе мальчика. Теперь, когда в шатре кроме них никого не было, тревога и беспокойство вернулись с новой силой. Ей не нравилось волшебство, творимое светом масляных ламп с внешностью Джафара. Его волосы блестели, глаза сверкали янтарным огнем. Короткая туника не скрывала гибкую мускулистую грацию тела, и Алисон все труднее становилось думать о Джафаре как о безжалостном похитителе. Перед ней был мужчина. Настоящий мужчина.

Девушка поспешно решила, что лучший способ защиты — наступление.

— Не думала, что ты позволишь тратить столько воды на умывание здесь, в пустыне, — сухо процедила она, вспомнив, как жестоко он настаивал на том, чтобы она просила у него воды каждый раз, когда захочется пить. — Вчера ты заставлял меня молить о каждой капле.

Не выпуская из пальцев чашки и опираясь на локоть, Джафар откинулся на подушку.

— Чистота считается добродетелью в моей религии. В наших обычаях мыться как можно чаще, особенно когда воды вдоволь. Нам повезло, потому что недалеко отсюда есть артезианский колодец.

И после короткой паузы добавил с издевательской усмешкой:

— Должен сказать, его вырыли ваши легионеры.

Алисон молча проглотила насмешку. Конечно, он находит весьма забавным, что французские войска помогают в его гнусных целях, хотя и сами об этом не знают. Кроме того, сообщение о колодце тоже не служило утешением. Джафару понадобится постоянный источник воды, если он намеревается долго оставаться здесь.

— Когда ты скажешь, что решил делать со мной? — потребовала ответа Алисон.

Немного поколебавшись, он спокойно ответил:

— Можешь считать себя моей гостьей.

Алисон, не веря услышанному, уставилась на похитителя.

— Гостьей? И как долго мне придется оставаться твоей гостьей?

— Пока ты мне не понадобишься.

— И как скоро это произойдет?

Джафар безразлично пожал плечами. Алисон стиснула губы, чтобы не закричать на него, и проглотила просившиеся на язык оскорбления.

— Но ты даже не сказал, чего хочешь от меня.

— Только твоего присутствия.

Раздраженная его спокойным тоном, Алисон уже хотела потребовать ответа, почему именно ему так необходимо ее присутствие, но было очевидно, что Джафар не собирался откровенничать.

— Тогда, может, попробуешь объяснить, что я должна все это время делать?

— Наслаждаться свободой и простором моего шатра.

В подтверждение своих слов Джафар обвел рукой, держащей чашу, комнату.

— Прошу извинить меня за скромное жилище и скудную еду. Вероятно, избалованная наследница вроде тебя не привыкла к такому. Но здесь не так уж неудобно. У тебя будет достаточно слуг, чтобы выполнять все желания.

Алисон замерла. Конечно, она избалована и изнежена, но не желала выслушивать от него нотации.

— Твое великодушие подавляет меня. Однако вряд ли здешняя обстановка соответствует моим привычкам. Боюсь, что должна почтительно отказаться от твоего гостеприимства.

— Боюсь, — мягко заметил он, — у тебя нет выбора, моя гордая, но неблагодарная пленница.

— Неблагодарная? — Алисон, покраснев от гнева, вскинула голову. — По-твоему, я должна быть благодарной за то, что ты напал на наш отряд, похитил меня, притащил в это ужасное место и собираешься держать в заточении неизвестно сколько и с непонятной целью? Что же ты за человек? Только вор и трус способен подобным образом обращаться с невинной женщиной!

На какой-то момент Алисон показалось, что, обозвав его трусом, она зашла слишком далеко. Джафар ничего не ответил, не шевельнулся, но почти животная настороженность, скрытая за небрежной позой, и взгляд из-под опущенных век показывали, что она ступила на опасную тропу.

— Неплохо бы вам, мадемуазель, как можно тверже запомнить одну вещь, — наконец медленно выговорил он, не повышая голоса. — Я здесь хозяин, а вы станете выполнять все мои приказы.

У нее чесались руки от безумного желания ударить по этому жесткому красивому лицу, но не хватало мужества. Пришлось ограничиться уничтожающим взглядом.

— Я не признаю твоей власти над собой.

Она знала, что ведет себя неразумно, что зря злит человека, от которого зависит ее судьба, но это все же лучше слепой покорности.

— Я не стану больше кормить тебя и перевязывать рану! И если будешь умирать на моих глазах, даже не шевельнусь!

— Раны в пустыне редко гноятся, поэтому вряд ли я умру от такой царапины.

— Как прискорбно!

Глаза Джафара опасно сузились, но в медовых глубинах глаз мелькнули искорки, подозрительно напоминающие усмешку.

— Можешь считать себя счастливицей, поскольку я не требую, чтобы ты мыла мне ноги, как все бедуинские женщины.

— Если хотя бы на минуту вообразишь, что…

Алисон, взметнувшись с пола, вскочила и вызывающе подбоченилась. Ей только этого не хватало!

Поняв наконец, что Джафар намеренно дразнит ее, Алисон едва не зашлась от бешенства. О, как она жалела, что не может вонзить кинжал в его сердце!

Но Джафар с поистине королевским пренебрежением к ее ярости допил кофе и, поднявшись, остановился на пороге шатра спиной к ней, оглядывая лагерь. «Повелитель, обозревающий свои владения», — с отвращением думала Алисон, молча проклиная высокомерие, отличавшее каждый шаг и каждое слово этого человека.

Джафар думал почти о том же, хотя проклинал при этом страстную, мятежную натуру Алисон. Он предпочитал слезы и мольбы о пощаде, вполне понятные для женщины. Насколько легче тогда было бы ей противиться! Сейчас же он слишком остро осознавал присутствие разгневанной молодой красавицы и едва подавлял желание утешать и успокаивать девушку, а еще лучше — попросту согласиться отпустить ее на свободу.

Джафар молча покачал головой. Какой же он глупец! Стоит лишь вспомнить тот вечер, когда он стоял в саду, наблюдая за Алисон Викери, окруженной толпой обожателей. Всех мужчин в зале, молодых и старых, влекло к ней, словно мух на мед. Дядя просто не чаял в ней души. А Бурмон… это отродье дьявола, настолько потерял голову от своей прелестной невесты, что против воли позволил ей отправиться в путешествие, хотя безошибочным инстинктом предчувствовал опасность.

Джафар стиснул зубы. Он не позволит себе поддаться ее чарам, как все эти безмозглые дураки, не станет бессловесной пешкой, рабом капризной девчонки.

— Пора отдыхать, — тихо сказал он, решив не обращать внимания на ее гнев. — Тебе лучше приготовиться ко сну.

И почувствовал, как Алисон сжалась.

— Хочешь сказать, что…

Джафар, оглянувшись, спокойно встретил ее взгляд. Она уставилась на него сверкающими серыми глазами. Все обуревавшие девушку чувства легко читались на раскрасневшемся выразительном лице, особенно когда она поняла, что он намерен делить с ней постель: ярость сменялась смятением, тоской, вызовом, страхом.

Но Джафар только поднял брови, выжидая, пока она придет в себя. Все это уже было пережито раньше, и исход будет тем же самым.

К его удивлению, Алисон молча повиновалась и, сжав кулаки, резко повернулась и скрылась в другой комнате.

Джафар вздохнул. Будь у него другой выбор, он, несомненно, воспользовался бы им. Если бы Алисон проявила хоть немного больше покорности, Джафар мог бы отвести ее на ночь к молодым незамужним служанкам. Но доверять ей нельзя. Алисон, конечно же, попытается сбежать, как только надзор ослабнет. Ее придется охранять день и ночь, и лучше всего, если он сам не будут спускать с нее глаз.

Нагнувшись, Джафар опустил занавеску, прикрывающую вход в шатер. Он без всякой радости думал о предстоящих неделях ее заточения. До сих пор он ни разу не укладывал в постель женщину против ее воли, а мисс Викери совсем не желала делить с ним ложе. Ночи, проведенные рядом с ней, потребуют от него невероятной выдержки.

Не слыша ни малейших звуков из спальни, он тем не менее вошел. Алисон стояла, словно прикованная к одному месту, полностью одетая, задумчиво глядя на жаровню.

Пока они ужинали, Махмуд приготовил спальню: зажег лампы и развел огонь в жаровне, чтобы отогнать холод пустынной ночи. Джафар не нуждался в этом, потому что привык проводить ночи в пустыне, но его прелестная гостья, по-видимому, предпочтет жар огня теплу его объятий. Он сделал все возможное, чтобы устроить ее с теми удобствами, к которым она привыкла, но Алисон, вероятно, все равно не оценит его усилий.

Алисон молча повернулась, широко раскрыв затуманенные глаза цвета дыма лесного пожара.

— Моя маленькая тигрица, — мягко сказал Джафар, — твоя жизнь здесь станет легче, если смиришься с судьбой.

Знакомая паника сжала сердце. Какова же ее судьба? Неужели настал момент, когда он захочет взять ее силой?

Алисон понимала: Джафар хочет, чтобы она разделась. Его глаза впивались в нее, требуя, молчаливо приказывая. Крик унижения и ярости рвался из горла, но Алисон, стиснув зубы, повиновалась, медленно стягивая жакет, ботинки, чулки и бриджи.

— Ложись в постель, — велел он.

Алисон нехотя, спотыкаясь, легла на тюфяк, подтянула одеяло до подбородка и, с ужасом наблюдая за похитителем, поклялась, что он не вырвет мольбы о пощаде, не заставит пролить ни единой слезинки.

Сбросив рубашку и сапоги и оставшись в шароварах, Джафар шагнул к постели, неслышно, гибко, словно черная пантера. Алисон окаменела от ужасного предчувствия, не сводя с него глаз. Если он посмеет коснуться ее, она будет сопротивляться, пока не умрет…

Джафар сел рядом и потянулся к ее ноге. Алисон, охнув, быстро села. Но, к облегчению девушки, он всего-навсего привязал ее щиколотку к своей, как и в предыдущие ночи.

На этот раз веревка оказалась шелковой. Алисон чувствовала, как она скользит по коже.

Джафар выпрямился и взглянул на девушку. Золотистые глаза переливались в полутьме, отражая огонь. Алисон с бешено колотящимся сердцем затаила дыхание. Его руки, эти жесткие большие руки, с неожиданной странной нежностью сжали ее плечи и толкнули назад, на подушки.

О Боже, что ему надо? Алисон сильно прикусила губу, боясь расплакаться.

Она не станет ни о чем просить его — пусть убивает, если хочет, пусть насилует…

Но он просто растянулся рядом, подложив руки под голову, и, осторожно вытянув из ее кулака край одеяла, укрылся.

— Спокойной ночи, пленница.

Потрясенная непонятно мягким обращением, Алисон уставилась на Джафара. В душе боролись облегчение и смятенное непонимание.

Зачем, для какой цели привез он ее в этот пустынный лагерь? Если не хочет сделать своей наложницей, почему похитил?

Глава 6

На следующее утро, увидев, что Джафара нет рядом, Алисон искренне обрадовалась. Махмуд принес ей воды для умывания, а потом и завтрак, который Алисон с аппетитом съела. Как она и ожидала, Махмуд принес блюдо с кускусом, традиционной едой берберов, — пшеничные зерна, сваренные на пару, как рис, и скатанные в маленькие шарики. Утром за завтраком кускус подслащали молоком с медом и подавали вместе с финиками, миндалем и приторным мятным чаем.

Освеженная крепким сном и вкусной едой, Алисон почти оправилась от тяжелых испытаний и теперь медленно пила третью чашку чая, наблюдая, как угрюмый Махмуд занимается уборкой — подметает ковры, проветривает одеяла и тюфяк, подливает в лампы оливковое масло и складывает одежду хозяина.

Снаружи раздавались привычные для лагеря кочевников звуки, и Алисон через отверстие входа было видно, как среди моря палаток десятки воинов занимались повседневными делами. За лагерем расстилалась бескрайняя пустыня, изнывающая под палящим солнцем, выжигавшим последние остатки ночной прохлады.

У шатра стоял высокий голубоглазый бербер, которого Алисон видела предыдущей ночью. Он, по-видимому, все еще охранял ее, хотя одновременно ухитрялся ухаживать за лошадьми. Здесь, в более спокойной обстановке, коней кормили, поили, расчесывали гривы и начищали сбрую и седла.

Алисон решила, что голубоглазый бербер — нечто вроде конюшего, а Махмуд — камердинер повелителя. Она пыталась вовлечь мальчика в разговор, выяснить, где находится лагерь и почему Джафар похитил ее, но сумела лишь вытянуть из слуги, что Джафар эль-Салех — могущественный вождь, который служит самому Абдель Кадеру, Защитнику Правоверных.

Махмуд все еще неуклюже ковылял по комнате, но Алисон внезапно поняла, что за ней наблюдают. Испуганно вскинув голову, она увидела нескольких молодых женщин, теснившихся на пороге и с любопытством разглядывавших ее, словно непонятный экспонат в музее. Подняв подбородок, Алисон ответила таким же откровенно изучающим взглядом.

Лица женщин были открыты, и Алисон могла легко разглядеть гордые, благородные черты. У всех были красивые большие глаза, узкие орлиные носы и светлая кожа. Лбы двоих украшала искусная татуировка. Алисон знала, что берберки в отличие от арабских женщин не носят чадры. На всех были яркие свободные платья, схваченные поясом у талии, легкие платки и множество серебряных цепочек и браслетов.

Одна из татуированных женщин, очевидно, самая старшая из всех, медленно выступила вперед и, поклонившись Алисон, показала на себя.

— Тагар.

Поняв, что так, должно быть, зовут женщину, Алисон нерешительно улыбнулась.

— Меня зовут Алисон. А-ли-сон.

— Али-сон, — с сияющей улыбкой повторила берберка, кивая головой. Остальные начали пересмеиваться и что-то говорить. Тагар хлопнула в ладоши. Женщины мгновенно оказались в шатре. Каждая несла охапку одежды и какие-то вещи. Алисон окружили и повели в спальню.

— Khemee ekkas, — велела Тагар, когда за ними опустилась занавеска.

Алисон непонимающе взглянула на нее.

— Ты, пожалуйста, сделай… — продолжала женщина на плохом французском. Она, казалось, гордилась своей способностью объясняться на чужом языке, а остальные с почтением взирали на нее, дружно кивая. Алисон тоже была поражена, поскольку не знала ни слова по-берберски, однако все же не могла сообразить, чего хочет женщина. Девушка покачала головой.

— Простите, не понимаю. Что именно сделать?

— Esdig, — пояснила Тагар, потянув за жакет Алисон. Девушка поняла, что они просят ее раздеться, и поспешно отступила.

— Не стану снимать одежду!

— Esdig, esdig, — терпеливо повторяла Тагар, но, только когда потерла в руках полу жакета, Алисон поняла, что женщины хотят постирать ее вещи, и радостно улыбнулась.

— Спасибо! Буду очень благодарна, если вы мне поможете.

Весь следующий час Алисон предоставила себя заботам берберских женщин, одевавших, причесывавших и украшавших ее по обычаям своей страны. Сначала они надели на девушку длинную сорочку тонкого белого полотна, а поверх — красно-синюю полосатую тунику, подпоясанную кушаком. Корсаж складывался вдвойне над грудью и закреплялся завязками на плечах. Женщины принесли и обувь — сандалии из мягкой кожи и бабуши — шлепанцы с задранными носами.

Когда на свет появились гребни, Алисон вспомнила обещание Джафара и нехотя признала, что до сих пор он был неизменно добр к ней. Очевидно, среди всех неотложных дел повелитель нашел время, чтобы позаботиться о пленнице.

После того, как волосы Алисон были заплетены в косы и уложены, ей дали веточку и велели жевать. Тагар объяснила, что это souak. Берберские женщины используют растение, чтобы дыхание всегда было свежим. Далее на стол поставили душистое травяное снадобье, чтобы втирать в обожженную солнцем кожу. Кроме того, ей принесли множество горшочков и кувшинчиков с краской для бровей и ресниц, хной, чтобы румянить ладони, лоб и ступни.

Однако Алисон решительно воспротивилась всякой косметике. Она не собирается раскрашивать лицо, наносить татуировку или пачкать хной соски, что, к ее невероятному смущению, они хотели над ней проделать. Однако пришлось подчиниться женщинам, повязавшим ей на голову большой синий платок, концы которогониспадали на плечи, словно мантия.

Кроме всего этого, было еще множество нарядов. Алисон даже не знала, как они носятся. Получить объяснения оказалось труднее всего, но с помощью неправильного французского Тагар и почти несуществующего арабского Алисон, а также обмена жестами девушка умудрилась что-то понять. Она из вежливости пыталась узнать название каждого предмета на берберском, что неизменно вызывало добродушный смех женщин. К собственному удивлению, Алисон обнаружила, что прекрасно проводит время и почти забыла при этом о своем положении пленницы могущественного вождя. Когда женщины встали, чтобы уйти, она почувствовала разочарование, хотя пространно поблагодарила их за дары и пригласила приходить, когда будет время.

После ухода берберок Алисон начала рассматривать принесенную в подарок одежду. Еще раньше она заметила более скромный и подходящий к ее положению наряд — широкие парчовые шаровары и блузу, поверх которой надевался доходивший до талии жакет-болеро с длинными рукавами. Алисон решила, что он достаточно удобен, поскольку похож на прежний костюм для верховой езды.

Сняв тунику и сорочку, она натянула мешковатые панталоны и улыбнулась, видя, что совершенно утонула в них. Она как раз пыталась сообразить, как лучше завязать кушак, когда неожиданно ощутила чье-то присутствие.

Подняв глаза, Алисон с испугом увидела стоявшего в дверях Джафара. Он как раз приподнял занавеску, готовясь войти, но замер, словно зачарованный, не сводя глаз с ее обнаженной груди. Глаза хищно сверкали.

Алисон, охнув, уронила кушак и прикрыла руками порозовевшие холмики.

— Ты прекрасна, — медленно выговорил он.

Джафар словно позабыл французский! Алисон была так потрясена, услышав английскую речь, что на мгновение забыла об охватившей ее ярости и уставилась на Джафара.

— Ты знаешь английский? — потрясенно пролепетала она.

Джафар сделал вид, что ничего не произошло, хотя мысленно проклинал себя за глупость и беспечность. Не хватало еще, чтобы прелестная пленница узнала лишнее! Придется быть поосторожнее. Она слишком умна, чтобы долго оставаться в заблуждении, особенно если он будет продолжать делать подобные ошибки!

Встретившись с ней взглядом, Джафар безразлично пожал плечами,

— Я выучил несколько слов твоего языка, — ответил он по-французски с прежним высокомерием.

Алисон, мгновенно придя в себя, вспомнила, что стоит перед мужчиной полуобнаженная.

— К-как ты посмел? — заикаясь, выкрикнула она. — Немедленно убирайся!

— Но это мой шатер, красавица, — возразил он, шагнув навстречу, гибкий, опасный, словно огромная кошка. Длинные полы бурнуса обвились вокруг мощных ног. Алисон в панике отступала, пока не уперлась спиной в стену шатра, и, словно пойманный зверек, сжавшись, испуганно смотрела на преследователя. Щеки пылали, сердце лихорадочно билось. Если он подойдет хотя бы на шаг, она станет отбиваться…

Но Джафар не собирался мириться с отказом. Потянувшись к девушке, он легко сломил ее сопротивление и попытки вырваться из его объятий. Сильные пальцы мягко отводили руки, прижатые к телу, пока упругие груди не открылись его взгляду.

Алисон ошеломленно застыла, слишком потрясенная происходящим, слишком напуганная голодным, откровенным желанием, замеченным в его глазах. Она почувствовала, что дрожит под этим по-мужски оценивающим взглядом, которым он словно гипнотизировал ее. Охваченная смятением, странно взволнованная силой жаркой страсти, словно обволакивающей ее, Алисон опустила ресницы, чтобы ничего не видеть, и молча выдерживала его присутствие, дрожащая, но гордая, беззащитная, но непокорная. Джафар словно заколдованный наблюдал, как багровый румянец медленно растекается по белоснежной коже, понимал ее невинное смущение, и безумное свирепое возбуждение пронизывало его. Он смотрел и не мог насытиться видом этой нежной кожи, маленьких, но прелестных грудей, стройных бедер и ног, скрытых парчовыми панталонами. Она сложена не так, как пышногрудые, знойные женщины его страны, цель жизни которых — ублажать мужчин, однако эти налитые изгибы словно созданы для того, чтобы наполнить ладони изголодавшегося мужчины. И, как это ни странно, костюм арабской женщины на этой изящной фигуре волновал его почти так же, как зрелище шелковистой упругой плоти. Сейчас она почти не походила на англичанку, словно став частью его жизни, традиций и обычаев. Это позволяло Джафару представлять, что она принадлежит ему, его племени, его народу.

— Ты услаждаешь мой взор, — пробормотал он по-французски, мягко, еле слышно.

Алисон медленно, против воли открыла глаза, чтобы встретиться взглядом с Джафаром, и потрясенно замерла, столкнувшись с полыхающим в его глазах желанием, этим свидетельством почти физического обладания. Ей хотелось закричать, оттолкнуть его, умолять, чтобы он оставил ее в покое, но слова не шли с языка. В пересохшем горле стоял комок. Только когда его пальцы нежно скользнули по ее обнаженному плечу, она нашла в себе силы протестовать.

— Не нужно… — пробормотала она. — Я не хочу…

— Разве, ma belle?

Чуть ироническая улыбка ясно показывала, что он ей не верит.

— А я думаю, все как раз наоборот. Твое тело предает тебя. Твои соски жадно ждут моего прикосновения…

Бархатный голос словно ласкал ее. Алисон ощутила, как что-то странное, не изведанное ранее вспыхнуло в душе. Все еще сжимая ее запястья одной рукой, он погладил задорный изгиб девичьей груди, чуть провел по вершине кончиком пальца.

— Видишь, как он расцветает.

Алисон охнула, потрясенная жидким пламенем, растекшимся по жилам при еле ощутимом давлении, теплом и влагой, неожиданно проступившей между бедер.

— Думаю, настало время продолжить урок в искусстве поцелуев.

Алисон попыталась было запротестовать, но, к собственному отчаянию, не сумела выдавить ни слова. Она была не в силах говорить, не могла шевельнуться. Джафар нежно, но крепко сжал ладонями ее лицо, обжигая пристальным взглядом.

Алисон была не в состоянии отвернуться, отвести глаза от его чувственного, жесткого рта. Теплое дыхание ласкало ее щеки. Джафар наклонил голову и завладел ее губами, требовательно, властно, по-хозяйски.

Громко втянув в себя воздух, девушка снова попыталась отстраниться, но Джафар безжалостно воспользовался тем, что губы ее по-прежнему полуоткрыты. Его язык проник в ее рот, словно завоеватель в покоренную крепость, лаская, гладя, требуя ответа.

Вкус его губ подействовал на нее как любовное зелье. Этим поцелуем он словно утверждал свое господство над ней, искушал и обещал, требовал отклика. Никогда в жизни не испытывала Алисон ничего подобного. Никогда… даже с Эрве. И каким-то отдаленным, еще не одурманенным уголком мозга Алисон поняла, что именно этого поцелуя ждала от Эрве, поцелуя, возбуждавшего и волновавшего тело, рождавшего в сердце безымянные буйные желания. Потрясенная силой поцелуя, Алисон невольно вскрикнула.

Именно этого приглашения ждал Джафар. Намеренно, рассчитано обольщая, он проник языком еще глубже, пробуя, исследуя, сплетаясь с ее языком в эротическом танце, побуждая девушку сдаться на милость победителя.

Алисон пошатнулась. Голова кружилась, мысли путались. Мириады ощущений охватили ее. Ей хотелось ненавидеть Джафара, изливать злобу и презрение, отвращение к этому совершенному искусству, жестокости, с которой он воспользовался ее беспомощным положением. Однако вместо этого она прижималась к упругому, горячему, властному телу, словно стремившемуся наложить на нее клеймо обладания. Алисон чувствовала настойчивый жар, исходивший от него, неведомый до сих пор, безумный голод, взывавший к утолению.

Алисон приникла к Джафару, бессознательно стремясь слиться с ним.

Поцелуй все продолжался, не давая ей возможности отступить. Она не могла убежать… не хотела. Колени подгибались, ноги тряслись. Почти не сознавая того, что делает, Алисон вцепилась в его плечи, чтобы не упасть. И когда потом, несколько трепетных сердечных биений спустя, его пальцы отыскали нежную чувствительную теплоту ее груди, Алисон так и не поняла, что слабый стон, прозвучавший в шатре, сорвался с ее губ. Но Джафар узнал этот тихий звук — предвестник наслаждения и ощутил, как тело ноет! наполняясь ответной страстью. Он медленно поднял голову, чтобы посмотреть на нее, и увидел глаза Алисон, полузакрытые, затуманенные, ошеломленные. Глаза женщины, познавшей первое в своей жизни блаженство мужских объятий.

Он знал, что Алисон готова сдаться, хотя по-прежнему боялась его, чувствовал это, слушая, как ее сердце бьется под его ладонью пойманной птичкой.

Но не дожидаясь, пока она полностью придет в себя, Джафар вновь нагнулся, чтобы осыпать легкими поцелуями трогательную ложбинку у горла, стройную шею, ключицы. Губы скользнули ниже, к соблазнительной припухлости груди. Шершавая ладонь сжала тяжелое полушарие, язык отыскал и осторожно обвел твердый камешек соска.

Алисон еле слышно вскрикнула.

— Ты околдовала меня, — пробормотал Джафар, прежде чем его губы вновь сомкнулись на тугом бутоне.

Алисон показалось, что она умирает. Невероятные ощущения охватили тело. Джафар начал нежно посасывать розовый сосок, и она напрягалась, пытаясь прижаться еще сильнее к его жадному рту. Потрясенная свирепым наслаждением, омывшим ее живительным дождем, Алисон судорожно вонзила пальцы в мускулистую спину. Она забыла о том, что нужно дышать, лишилась сил и воли. Девушка понимала, что необходимо заставить его остановиться, но собственное предательское тело, слабое сердце, опаленная душа желали продолжения этой изощренной пытки.

— Ты… омерзителен… — выдавила она. — Только негодяй может принудить меня… вот так!

Джафар застыл.

— Принудить? — скептически переспросил он. И хотя чувствовал свою правоту, слова девушки неприятно задели его. Джафар прерывисто вздохнул. Его тело все еще пульсировало неудовлетворенным голодом, однако желание было уже не таким отчаянным, как минутой раньше.

Усилием воли заставляя жар, бушующий в крови, улечься, он медленно оторвался от соблазнительно сладостной груди и так же неспешно поднял голову.

— Я никогда еще не принуждал женщину отдаться мне, дорогая. И тебя не принуждал.

Алисон, сгорая от стыда, поняла, что он не лжет. Она вела себя как распутница, которой нечего терять, и сознание этого убивало ее.

— Нет… — прошептала она.

Джафар невесело улыбнулся.

— В каком невежестве воспитывают вас, английских леди! Вы даже не способны распознать желание, которое испытываете к мужчине!

Алисон, всхлипывая, вырвалась из объятий Джафара. Будь она меньше расстроена, наверное, удивилась бы, что он так легко ее отпустил, но в этот момент могла думать лишь о том, что наделала, как позволила обращаться с собой.

Как она сумела так легко забыть Эрве? Предать его? Боже, она ведь даже собиралась стать его женой! Эрве отдал ей любовь, доверие, а она, забыв обо всем, отдается ласкам другого мужчины, да еще грязного дикаря к тому же!

Желая лишь одного — бежать, скрыться, Алисон начала лихорадочно рыться в груде одежды в поисках плаща, чтобы скрыть наготу. Наконец она отыскала широкое вышитое платье, натянула его, судорожно стягивая края выреза, и лишь потом скованно, настороженно обернулась к Джафару.

Лицо бербера ничего не выражало; только презрительный изгиб губ говорил о неудовлетворенном желании.

— Мадемуазель, вам нет необходимости столь доблестно защищать свою добродетель.

— Нет? Значит, мне остается только покорно смириться с насилием?

Джафар беззаботно пожал плечами.

— Если хорошенько подумаешь, сразу поймешь: твоя репутация уже погублена в глазах общества только лишь потому, что ты была похищена дикарем-арабом. Все это время ты жила в моем лагере, делила со мной постель, и уже одного этого достаточно, чтобы вынести тебе приговор.

— Это не так, — упрямо возразила Алисон, но голос предательски дрогнул.

— Разве? Думаешь, мне не знакома мораль твоего класса? И неужели действительно веришь, что твой француз захочет тебя сейчас, после того, как ты узнала мои поцелуи? Что он по-прежнему согласится взять тебя в жены?

— Эрве все равно, целовал ты меня или нет! — воскликнула она, хотя вовсе не была уверена в своей правоте.

Голос Джафара, как и его тон, стал ледяным.

— Если бы я захотел взять тебя… положить на постель, вонзиться в сладостное местечко между твоими нежными бедрами… вряд ли ему понравилось бы такое. Вряд ли. Ни один цивилизованный европеец, включая твоего полковника, не подумает жениться на тебе.

Алисон не сводила с Джафара потрясенных глаз. Прошло несколько мгновений, прежде чем она пришла в себя настолько, чтобы угроза насилия вынудила выдавить несколько слов из пересохшей глотки.

— Нет… неправда. Эрве не покинет меня.

— О, Бурмон, несомненно, придет за тобой. Этого требует его честь. Но, если ему удастся вернуть тебе свободу, ты для него будешь значить не больше грязной тряпки. Он просто брезгливо отбросит тебя, как ненужную вещь.

— Т-ты ошибаешься. Эрве любит меня. Ему все равно даже… даже если ты меня погубишь.

Джафар лишь недоверчиво поднял брови. Алисон, сцепив дрожащие руки, ответила ему вызывающим взглядом.

Джафар против воли ощутил что-то похожее на восхищение. Она смертельно боялась, но все же находила в себе силы сопротивляться. Неразумно храбрая… настолько, чтобы посметь бороться с ним, отказать в том, чего он желал. А он желал ее, желал с безумной страстью, с голодным отчаянием, удивлявшим его самого. Однако в нем еще осталось достаточно цивилизованности и европейского воспитания, чтобы дождаться, пока она придет к нему добровольно.

Джафар, цинично усмехнувшись, покачал головой. Будь на его месте любой из предков, он не остановился бы лишь потому, что девушка запротестовала, сделал бы ее рабыней, вынудил бы исполнять каждый каприз, использовал бы прекрасное тело для чувственных удовольствий… своих и ее. Он не остановился бы перед насилием.

И по племенным законам он имеет все права пойти на такое, поскольку честь требует отомстить врагу, полковнику де Бурмону. Только, похищая Алисон, он вовсе не намеревался прибегать к насилию. Его ненависть и жажда мщения не распространялись на испуганных девственниц. Она была нетронутой, наивной девушкой, и, как бы ни бушевала в нем свирепая берберская кровь, он не мог взять невинность Алисон без ее согласия.

Однако это еще не значило, будто он не сделает все, что в его силах, лишь бы добиться этого согласия.

— Думаю, — мягко сказал он, — что ты переоцениваешь терпимость полковника. Будь ты моей невестой, я убил бы всякого, кто коснется тебя.

— Твоей невестой?! — уничтожающе фыркнула Алисон.

— Благодарение Богу, этому в жизни не бывать! — На этот раз он улыбнулся, весело, с искренней теплотой. — Очевидно, ни один мужчина не пробудил твоих желаний, ma belle. Ты ничего не знаешь о восторгах плоти, иначе не отказалась бы так легко от моих ласк.

Такая дерзость потрясла ее.

— Ты, наглый дикарь! Я смогла бы вынести твои ласки только, если бы ты принудил меня!

— О, ты еще станешь моей, дорогая, и по доброй воле.

Он говорил небрежно, почти задумчиво, но Алисон испытывала ужасное предчувствие, что он говорит правду.

— Ты придешь ко мне и покоришься, сама, без принуждения.

Девушка стиснула кулаки. Ярость, нерассуждающая, слепящая, сотрясала ее.

— Да ты просто безумен! Я никогда не покорюсь тебе!

— Ошибаешься, милая. Ты назовешь меня господином и возлюбленным. И не вернешься к де Бурмону девственницей.

Мягкая настойчивость в голосе лишила ее дара речи.

— И ты узнаешь наслаждение моими ласками, — тихо добавил он.

Его взгляд удерживал ее на месте с почти непреодолимой силой. Не давая ей отвернуться, он медленно сокращал расстояние между ними.

— Я намереваюсь приручить тебя нежностью, моя свирепая тигрица, и ты ответишь мне той жгучей страстью, на которую способна.

Он намеренно расчетливым жестом поднял руку к ее груди.

— Не смей! — Она порывисто отстранилась, словно от ожога. — Мне не нужна твоя нежность! Ты никогда не заставишь меня склонить перед тобой голову!

— Ты так думаешь? — Его взгляд скользнул по ее телу, остановился с надменной властностью на мягких округлостях грудей, скрытых дорогой тканью платья. — Уверяю, ты ошибаешься. Придет день, когда ты будешь молить меня о ласках…

И, спокойно усмехнувшись, снова дотронулся до острого камешка соска.

Алисон поспешно закусила губу, чтобы заглушить едва не сорвавшийся с губ стон, однако не смогла скрыть предательского румянца на щеках и дрожи, сотрясшей тело.

Джафар тихо хрипловато рассмеялся, и по спине Алисон пробежало мгновенное пламя возбужденного желания.

— О, да, моя маленькая тигрица, веришь ты или нет, но мы будем любовниками.

Он в последний раз обвел глазами стройную фигурку, прежде чем повернуться и покинуть комнату. Алисон глядела ему вслед, искренне жалея, что промахнулась в тот день и прострелила ему руку, а не сердце.

После ухода Джафара девушка долго стояла, не шевелясь, вздрагивая от страха и возбуждения.

— Мы будем любовниками… Ты не вернешься к де Бурмону девственницей…

Угрожающие слова снова и снова звучали в голове, создавая живые эротические картинки, от которых она не могла избавиться.

Вот она лежит обнаженная в объятиях Джафара, их ноги сплетены, тела слились, и он учит ее страсти, о которой она не могла и мечтать.

Алисон упрямо смежила веки, чтобы изгнать ужасные видения, но в ноздрях по-прежнему стоял его терпкий запах, а на губах остался вкус его губ.

Пробормотав проклятие, Алисон обхватила себя руками, вне себя от гнева на него, полная отвращения к себе, познавшая, однако, постыдное, не изведанное ранее возбуждение.

Глава 7

Мы будем любовниками.

Дерзкое предсказание неотступно преследовало Алисон, как бы отчаянно она ни пыталась выбросить его из головы. К ужасу девушки, случившееся только что в спальне привело ее в смятение, потрясло настолько, что она почти не владела собой. Ни один мужчина не осмелился так целовать ее. Ни один мужчина не сжимал ее в объятиях, не вынуждал страстно откликаться на ласки. Ни один мужчина не требовал покориться его желаниям, не клялся заставить по собственной воле отдаться ему, испытывать наслаждение при одном его прикосновении.

Придет день, когда ты будешь молить меня о ласках.

Нестерпимое высокомерие этого утверждения приводило Алисон в бешенство. Кровь девушки кипела, однако смутный ужас продолжал преследовать ее. Всего одного поцелуя хватило, чтобы понять: Джафар обладает силой исполнить собственное пророчество. Он уже доказал, что способен возбудить ее желания, может заставить Алисон в мгновение ока забыть об Эрве и обо всем, чем она обязана жениху. И Алисон страшно боялась, что при малейшей возможности похититель, как и обещал, заставит ее добровольно и с радостью ответить на страсть страстью.

Алисон решила, что остается лишь одно — сопротивляться ему на каждом шагу. Придется держаться как можно дальше от Джафара. Однако задуманное не так-то легко было выполнить, учитывая тесноту шатра и требование Джафара спать в одной постели.

Тем не менее девушка попыталась не обращать на него внимания. Всю следующую неделю она отказывалась разговаривать с Джафаром и даже смотреть на него. Она даже пропускала мимо ушей все язвительные реплики, полная решимости не попадаться на удочку и не выходить из себя. Когда же Джафар осыпал ее комплиментами, утверждая, что ей невероятно идут наряды женщин его племени, Алисон подчеркнуто презрительно поворачивалась к нему спиной, жалея, что позволила Тагар и другим женщинам забрать свою одежду.

Она также делала все возможное, чтобы сохранять не присущую своему характеру сдержанность. Ее бессердечный тюремщик объявил, что ему нравятся женщины «с характером» и что ее необходимо «укротить». Какая чушь!

Но назло ему Алисон решила стать образцом покорности. Больше она ни в чем ему не противоречила, молча исполняла приказы, однако выискивая возможность сбежать. Алисон понимала, как это трудно. Ей не позволяли выходить из шатра Джафара, поэтому девушка не смогла ни найти оружие, ни узнать местоположение лагеря. И лошади Джафара, хотя и привязанные у шатра, хорошо охранялись голубоглазым оруженосцем, которого, как обнаружила Алисон, звали Сафулом.

Тем не менее девушка каким-то образом ухитрялась сохранять оптимизм. Ее похищение не останется неотомщенным. Эрве и дядя Оноре, вне всякого сомнения, уже отправились на поиски. Они назначат награду за ее благополучное возвращение, и кто-нибудь в этой бескрайней пустыне, возможно, даже работорговцы, которых они встретили в оазисе, из чистой жадности выдадут своего соотечественника. Раньше или позже Эрве узнает, где ее держат, и воздаст должное этому высокомерному берберскому вождю.

Алисон не надеялась, что Джафар отпустит ее. В нем нет ни капли милосердия. Все в этом человеке было жестким и неподатливым, и сам он был похож на безжалостно острый клинок, который Алисон видела у него за поясом. Много раз она подумывала о том, чтобы попытаться украсть это зловещее оружие и вырезать из груди Джафара его черное сердце, однако она не осмеливалась. Неизвестно, чем кончится схватка. Возможно, он обратит смертельное лезвие против самой Алисон.

Прошла первая неделя ее заточения, и потекли похожие один на другой дни. Берберы поднимались с восходом солнца и ложились спать с наступлением темноты. Все это время они усердно работали, отдыхая лишь за едой. Завтрак подавался около девяти, как только все утренние хлопоты были закончены, обед — в самые жаркие часы, когда трудиться было невозможно, и легкий ужин — вечером. Джафар иногда обедал вместе с Алисон, и часто держал военный совет в шатре, но по большей части оставлял ее одну.

Если не считать отсутствия общества, с Алисон обращались хорошо, одевали, кормили и ухаживали, как за принцессой. Махмуд выполнял все ее желания, был неизменно вежлив, хотя с трудом скрывал ненависть ко всем европейцам. И хотя Алисон очень страдала от жары и одиночества, она никогда не жаловалась.

Именно одиночество, скука и раздражение стали ее постоянными спутниками. И еще, хотя Алисон не признавалась в этом самой себе, — страх. Страх, что Джафар исполнит свою угрозу и станет ее любовником, вынудит молить о ласках.

Она уже почти не страшилась насилия. Он сказал, что в жизни не принуждал женщину, и Алисон могла вполне верить этому. Джафар обладал красотой и неотразимым магнетизмом, которые обычно неодолимо притягивают женщин. И, несмотря на все данные себе обещания и добрые намерения, Алисон чувствовала, как ее влечет к нему.

Джафар обещал не принуждать ее, но Алисон страшилась его угроз. В каждом его взгляде светилась решимость. И она прекрасно понимала его невысказанные обещания.

Он намеревался соблазнить ее. Сама мысль об этом хоть и пугала, однако держала в состоянии странного физического возбуждения. Охваченная невыносимым напряжением, девушка часами нервно мерила шагами шатер. Хуже всего была неизвестность. В обществе Джафара приходилось постоянно быть начеку, а в его отсутствие — думать, как лучше подготовиться к его приходу. Однако он всегда появлялся внезапно и входил совершенно бесшумно. Она подпрыгивала от неожиданности, когда Джафар возникал в шатре. Его присутствие выводило из равновесия, а ястребиный взгляд — безмолвно преследовал. В нем светилось лишь одно предостережение:

Мы будем любовниками.

Неустанное беспокойство не давало Алисон покоя. И, несмотря на решение игнорировать Джафара, она вскоре поняла, что это почти невозможно.

Больше всего, однако, ее тревожила его мягкость. Он выказывал ей неизменную доброту и вежливость, ничем не отличаясь от любого, безупречно воспитанного, европейского джентльмена. В такие моменты становилось все труднее помнить, что перед ней безжалостный дикарь, и девушка невольно забывала о необходимости постоянно быть начеку.

Пока не наступала ночь… Тогда Алисон неизменно и со злостью вспоминала, кто такой Джафар на самом деле, как она оказалась здесь и насколько беззащитна перед ним, потому что он неизменно заставлял ее раздеваться.

В ту первую ночь после лишившего ее разума поцелуя и оскорбительного предсказания Алисон ощущала, что трясется от ужаса. Джафар приказал ей ложиться спать и первым растянулся на тюфяке, облокотившись на подушки, величественно, невозмутимо, словно какой-нибудь восточный властитель, и наблюдал за каждым ее движением.

— Может, тебе помочь снять одежду? — спросил он небрежно, почти шутливо, видя, что Алисон колеблется. Однако предостерегающие искорки в глазах сказали ей, что он с радостью воспользуется возможностью раздеть ее. К несчастью, его издевки вынудили Алисон забыть о клятве игнорировать его.

— Жаль, что не продал меня этим арабским работорговцам, — процедила она сквозь стиснутые зубы. — По крайней мере мне больше не пришлось бы каждый день видеть тебя!

Джафар широко развел руками, показывая на окружающую их обстановку:

— Поверь, все было бы точно так же, если не считать того, что с тебя силой сорвут одежду, а твое обнаженное тело будет корчиться от стыда под взглядами десятков мужских глаз. Здесь же ты должна выносить только мои взгляды.

Алисон презрительно фыркнула, вынуждая себя оставаться спокойной, не закричать на него, не наброситься с кулаками.

Не дождавшись ответа, Джафар, немного смягчившись, прошептал:

— Я никогда не позволил бы никому смотреть на тебя. Твои прелести предназначены лишь для моего взора.

Она умудрилась прошептать себе под нос проклятие, так, чтобы он не услышал, однако ей не доставило утешения знать, что лишь один Джафар удостоен подобной чести.

Она расстроилась еще больше, когда, проснувшись на следующее утро, обнаружила, что лежит в объятиях Джафара, положив руку на его грудь, так, что ее пальцы запутались в густой поросли жестких завитков. К полному смятению Алисон, Джафар неожиданно перевернулся на бок, властно притянул ее к себе и положил ногу так, что его колено почти раздвинуло ей бедра. Потрясенная Алисон, смертельно боясь разбудить его, лежала неподвижно, сгорая от смущения и еще одного куда более позорного чувства. Желания. Вопреки разуму, рассудку и здравому смыслу тело сгорало от постыдного вожделения. К Джафару.

Желание. Алисон сознавала это, понимала, что Джафар намеренно пробудил в ней это ощущение своими поцелуями, заставил ее тело отвечать на ласки. И теперь с ней творилось то же самое — соски напряглись и болели, по спине пробегал озноб, дыхание участилось, сердце, казалось, вот-вот вырвется из груди. А заветное женское местечко между ног пульсировало странным жаром, которые она не могла объяснить. И пока она лежала здесь, вспоминая его жгучие поцелуи, непонятное, тянущее, настойчивое ощущение становилось все сильнее. Впервые в жизни девушка столкнулась с глубиной собственной чувственности и возненавидела свое беспомощное, предательское тело. Эти развратные, непристойные, буйные эмоции не только пугали, но и унижали ее. Как она может испытывать подобное к мужчине? Как могла настолько легко забыть обязательства по отношению к Эрве, старому другу и поклоннику? По меньшей мере она обязана ему верностью. Обманывая его, Алисон лгала и себе.

Девушка постаралась притвориться, что спит, и лежала неподвижно, пока не проснулся Джафар. Отчаянным усилием воли она не отстранилась, когда он легко поцеловал ее в висок, прежде чем встать.

Два дня спустя она проснулась немного позже и, открыв глаза, потрясенно замерла. Джафар, обнаженный, стоял в дальнем конце спиной к ней.

Не замечая ее взгляда, он продолжал умываться, и Алисон невольно подумала, что в жизни не видела никого прекраснее. Бронзовую кожу портили лишь боевые шрамы и еще не зажившая рана, нанесенная ее пулей. Широкие плечи, узкие мускулистые бедра с тугими, упругими ягодицами, длинные сильные ноги, поросшие золотистыми волосками. И тут он повернулся.

Алисон, сама того не сознавая, опустила глаза и замерла, неотрывно глядя на темный треугольник волос внизу живота. Возбужденная мужская плоть вздымалась, словно молодое дерево, мощная, напряженная, пугающая.

Словно почувствовав, что она не спит, Джафар посмотрел на нее и, увидев потрясенное лицо девушки, улыбнулся.

— Очень тяжело спать с женщиной и не касаться ее, — сухо объяснил он. — Нежелательные последствия.

Алисон хотелось спрятать пылающее лицо в ладонях, но отвернуться не было сил. Его взгляд неотразимо притягивал, не давая отвести глаза.

Наконец Джафар спокойно, не спеша, по-прежнему наблюдая за Алисон, потянулся к тунике. В чувственных хищных глазах горело желание. И хотя Джафар не притронулся к ней, она всем существом чувствовала обещание жгучих ласк.

Только сверхъестественным усилием воли удалось ей повернуться спиной. Она молча поклялась, что не отдастся этому человеку, и однако при виде его наготы она еще острее осознала странные непостижимые, волнующие муки желания.

Постоянное состояние напряжения, в котором она находилась, достигло предела чуть позже, этим же утром. Она в десятый раз пробовала читать один из французских журналов, но вид обнаженного Джафара продолжал преследовать ее, уничтожая все попытки сосредоточиться. Наконец, отчаявшись, Алисон с тихим проклятием вскочила и швырнула ни в чем не повинный журнал через весь шатер, едва не попав в Махмуда, как раз появившегося на пороге. Мальчик, испуганно вскрикнув, уронил кувшин с водой и съежился, подняв руку, словно пытаясь загородиться от удара.

Конечно, журнал пролетел мимо, но Алисон, полная раскаяния, бросилась к ребенку:

— О, Махмуд, прости меня! Я не заметила, что ты вошел! Прости…

Она шагнула к нему, протягивая руки, но слуга растянулся на полу, прикрывая руками голову. Алисон замерла: худое тельце тряслось, как в ознобе. Девушка, ужаснувшись, встала на колени рядом с мальчиком и нерешительно коснулась его плеча.

— Махмуд, мне очень жаль. Пожалуйста, встань. Прости, что напугала тебя. Я вовсе не хотела бросить в тебя журналом. Пожалуйста, поверь.

Прошло несколько минут, прежде чем мальчик настороженно приподнял голову и взглянул на Алисон. На побелевшем личике ярко краснел уродливый шрам. Глаза испуганно блестели.

— Ты… не хотела меня побить?

— Нет, конечно, нет! За что?

— Но я уронил кувшин…

— Только потому, что я тебя испугала.

Она нагнулась и, подняв глиняный кувшин, протянула мальчику.

— Видишь, он совсем целый. А если бы и разбился, все равно не ты виноват, а я. Не имела права срывать на тебе свое плохое настроение. Если сделаю это еще раз, ты меня хорошенько отругай.

Потрясенный Махмуд приоткрыл рот и медленно поднялся на колени.

— Я никогда бы не осмелился на такое. Повелитель будет очень недоволен, если я скажу хотя бы слово против тебя, госпожа.

Алисон слегка улыбнулась.

— Тебе следовало бы познакомиться с моим слугой Чандом. Он все время либо спорит со мной, либо ругает. Кудахчет, словно курица-наседка.

— И ты ни разу его не побила?

— Господи, конечно, нет. Я вообще никого не бью. Зачем?

— Но это твое право. Хозяин может ударить слугу и даже убить, если захочет!

— Таков обычай твоей страны, но не моей. Мне бы и в голову не пришло ударить Чанда.

— Но моя французская хозяйка била меня много раз! — недоуменно пробормотал Махмуд.

Алисон сразу стала серьезной.

— Не все французы такие. Я ни за что не ударю тебя, Махмуд. Никогда. Даже если разобьешь сотню кувшинов. Тебе нечего меня бояться.

— Я вовсе не боюсь! — При этих словах мальчик храбро выпятил тощую грудь и угрюмо насупился.

— Нет… конечно, нет, — заверила Алисон, поняв свою ошибку. Махмуд резко поднялся и, потеряв равновесие, едва не упал. Алисон поспешно схватила его за руку. Он смущенно поглядел на девушку и повесил голову. Алисон поняла, что малыш стесняется своей искалеченной ноги, и горячее сочувствие затопило ее душу.

Притворившись, что ничего не заметила, Алисон вручила ему кувшин. Махмуд, отвернув лицо, пробормотал благодарность, повернулся и захромал прочь.

Проводив его взглядом, Алисон медленно встала. До сих пор она никогда не замечала, что Махмуд старался не показывать ей шрам. Но разве до того ей было? С самого появления в лагере берберов она думала лишь о себе, а все мысли были сосредоточены либо на планах побега, либо на угрозе, которую представлял для нее Джафар.

Какой же бесчувственной она была все это время! Девушка бросилась в спальню и увидела, что Махмуд наполняет кувшин водой для мытья.

— А твой хозяин? — спросила она небрежно, пытаясь скрыть интерес. — Джафар когда-нибудь бил тебя?

Махмуд презрительно хмыкнул и энергично затряс головой.

— Никогда повелитель не поднял на меня руку! Он даже спас меня от французов и новых мучений!

— О Махмуд…

Алисон почувствовала, как перехватило горло от сознания того, сколько пришлось перенести этому ребенку. Ей так хотелось утешить его, обнять костлявое тельце, пообещать, что больше ему не придется страдать. Но даже если мальчик и примет утешение от чужачки, неверной, что весьма сомнительно, Алисон все равно не сможет сдержать слово. Судьба Махмуда, как и ее собственная, — в руках безжалостного варвара, и неизвестно, чем все закончится.

— А твоя семья? — тихо спросила она. — У тебя нет родителей?

Изуродованное шрамом личико стало задумчивым.

— Отца у меня нет. А мать… мать увезли французы. Не знаю, что с ней сталось.

— Значит, тебе некому помочь?

— Мне не нужна помощь ни от кого, кроме моего повелителя Джафара.

Тон мальчика вновь стал враждебным, поэтому Алисон не пыталась больше уговаривать его и выказывать непрошенное сочувствие. Предоставив Махмуду заниматься делами, Алисон подошла к выходу из шатра и уселась на ковре.

Вдалеке, за границами лагеря, простиралась безбрежная пустыня — огромное море негостеприимного желтого песка, унылое и непривлекательное для глаза европейца место. Ни малейшего ветерка, чтобы охладить лицо. Несмотря на раннее утро, серебристое марево поднималось от сухой, горячей земли. В безоблачном небе висело беспощадное солнце.

Но, как ни странно, эта бесплодная земля больше не казалась Алисон такой жестокой, как несколько минут назад. Узнав о горестях Махмуда, она поняла, что тяготы ее заточения переносить куда легче.

Сердце сжимала боль при воспоминании о том, как корчился в страхе ребенок. Ничто в жизни не наполняло ее таким стыдом. А трогательное достоинство, с которым он утверждал, что не боится, хотя пытался спрятать от нее хромую ногу и ужасный шрам…

Закрыв глаза, Алисон молча поклялась, что, пока она находится здесь, в лагере, сделает все возможное, чтобы Махмуд забыл о страхе перед ней. Пусть нет надежды завоевать его дружбу, зато она может заслужить доверие и, возможно, смягчить ненависть. Она покажет мальчику, что не все европейцы одинаковы, а если будет достаточно настойчива, Махмуд когда-нибудь станет относиться к ней лучше. Алисон еще не встречала мужчину, которого не могла бы покорить… кроме Джафара, конечно. Но она старалась не думать об атом.

Однако девушке хотелось узнать, каким образом Джафар спас Махмуда от французов. Возможно, подобно пустыне, ее похититель был вовсе не столь жесток, как казалось с первого взгляда. Очевидно, он старался заботиться о мальчике. Правда, слишком много людей зависело от него. Сколько внимания Джафар мог уделить простому слуге? Как одинок, должно быть, этот осиротевший ребенок, без единой родной души. Махмуд нуждался в ком-то близком, вроде ее дяди Оноре, человеке, могущем дать мальчику любовь и ласку.

Мысли Алисон снова устремились к дяде. За эти годы она дала ему множество поводов для беспокойства, но последнего скандала он не перенесет. Должно быть, дядя вне себя от тревоги за племянницу. Она все бы отдала, лишь бы избавить его от терзаний, даже если это будет означать замужество с Эрве и попытки привыкнуть к унылой монотонности семейной жизни. Послушайся она дядю, и не была бы в таком ужасном положении сейчас.

Девушка печально улыбнулась, поняв, куда завели ее мысли. Вот обрадовался бы дядя, узнав о столь разительной перемене! Оноре хотел видеть племянницу замужем. Она почти слышала его ворчливый голос, жалующийся на легкомыслие девчонки и способность выводить его из равновесия.

— Боже! Почему ты не ведешь себя, как другие девушки твоего возраста: не жеманишься, не хлопаешь ресницами, не кокетничаешь?! Как выдать тебя замуж, такую дикарку, если даже не пытаешься скрыть собственное безразличие к поклонникам?!

Однако, несмотря на все упреки, Алисон прекрасно знала, что Оноре желает ей лишь счастья. Он не заставлял ее принимать знаки внимания от тех, кого она не могла любить, особенно после первого печального опыта. Тот случай навеки разбил бы ей сердце, если бы не мудрый совет Оноре.

С шестнадцати лет Алисон не давал проходу брат школьной подруги, будущий граф. Она была так благодарна юному аристократу за внимание, так отчаянно стремилась утвердиться в высшем обществе, долго ее отвергавшем, что верила его признаниям в любви, пока однажды не подслушала разговор поклонника с сестрой:

— Как только я завладею ее состоянием, нам не придется больше плясать под дудочку этой вульгарной выскочки.

Вульгарной выскочки.

Эти слова до сих пор звучали в ушах. Но, к счастью, она могла во всем признаться Оноре.

Он утешал ее, как отец, помог излечить сердечные раны, стать намного мудрее и осторожнее.

— Когда-нибудь ты выйдешь замуж за того, кого полюбишь, — предсказал он. Оноре хотел видеть на месте такого человека Эрве, но почти отчаялся, что это когда-нибудь произойдет…

Тоскливые размышления Алисон были прерваны прохромавшим мимо мальчиком.

— Махмуд, — окликнула ока.

Слуга чуть повернулся, стараясь не показывать шрам.

— Спасибо, что так хорошо обо мне заботишься.

Темные глаза недоверчиво сузились, но он нехотя поклонился.

— Это мой долг.

— Так или иначе благодаря тебе мне легче выносить мое заключение в этом шатре.

Странное выражение лица малыша едва не заставило Алисон улыбнуться.

Алисон сказала правду — ей действительно стало легче. Она по-прежнему отказывалась разговаривать с Джафаром и обращать на него внимание, и напряжение, которое всегда чувствовала в его присутствии, ничуть не уменьшилось, но девушка, помня, что именно он освободил Махмуда, гораздо меньше боялась за свою судьбу. Возможно, Джафар не такой уж кровожадный варвар, как она считала раньше.

Однако в нем ощущались настойчивость и решимость в достижении цели, почти пугавшие Алисон, но казавшиеся неотъемлемыми чертами истинного бербера.

Как, впрочем, и гордость. Все воины обладали ею в полной мере, и даже женщины держались со спокойным достоинством, вызывающим восхищение. Но лишь Джафар отличался царственной уверенностью, присущей исключительно могущественным военачальникам. По его поступкам и поведению было очевидно, что он имеет полную и бесконтрольную власть над своими людьми. Сидя в спальне, Алисон часто слышала, как Джафар держит речь перед соплеменниками. Одетый в длинную джеллабу^[4], он сидел, скрестив ноги, и, выслушав всех по очереди, начинал говорить сам по-арабски либо на менее гортанном берберском. Он никогда не повышал голоса, не терял над собой контроль, однако его авторитет был неоспоримым. Алисон не сомневалась, что все его приказы беспрекословно выполнялись.

Часто наблюдая за Джафаром во время этих аудиенций или когда он уезжал куда-то по делу, Алисон смогла понять, каким образом он проводит жизнь. Днем он был бесконечно занят — и, если не вершил суд, обязательно проводил военные советы со своими «лейтенантами», должно быть, готовя очередное восстание против французов. Она внимательно прислушивалась к разговорам, хотя понимала одно слово из двадцати.

Он также проводил много часов в седле, хотя Алисон не знала, по делу или ради развлечения. Иногда, когда она сидела у выхода из шатра, рассматривая лагерь, удавалось разглядеть Джафара, галопирующего на вороном жеребце: по какой-то непонятной причине она всегда могла отличить его от других, высоких свирепых бедуинов в черных бурнусах. Он либо занимался выучкой коней, либо участвовал в диких берберских играх или соколиной охоте, судя по связкам дичи, привязанным к его седлу.

По вечерам Джафар читал, изучал карты и иногда чистил оружие. Последнее занятие только подтверждало предположение Алисон о том, что он готовится к войне. И она еще яснее понимала, что попала в руки необузданного воина, готового на все, чтобы достичь зловещей цели.

Она постоянно ощущала его безжалостную решимость, о которой Джафар забывал только за молитвой. Он был не слишком религиозен — большинство берберов считались не такими фанатиками, как бедуины, но Джафар совершал молитвенный обряд с искренностью, которая заставляла Алисон удивляться тому, что побудило его причинить ей такое зло.

Но хотел ли он причинить ей зло? Он пальцем Алисон не тронул, несмотря на угрозу стать ее любовником. Но если не хочет отпустить ее за выкуп, что же намеревается с ней делать?

Девушка в сотый раз задавала себе этот вопрос этим жарким днем, наблюдая, как Джафар и его воины объезжают коней. Из своего убежища, под сенью шатра и защитой платка, покрывавшего ее голову, Алисон видела, как берберы показывают свое искусство. Ее страж Сафул сидел на почтительном расстоянии, смазывая ружье, и, казалось, почти не обращал внимания на пленницу.

Вооруженные всадники соревновались в искусстве владеть саблями, нападали и отступали, демонстрируя мастерство. Другие на полном скаку подхватывали с земли пояса. Однако самым живописным было зрелище, когда лошадь взвивалась в воздух, а всадник высоко подбрасывал мушкет над головой и ловил его.

Наблюдая за этими чудесами, Алисон не могла не восхититься воинами и их великолепными конями. Прекрасно тренированные лошади останавливались на полном скаку или замирали, как вкопанные, когда всадник просто бросал поводья.

Она знала, что на подобную выучку уходили месяцы. За последние недели она своими глазами видела бесконечное терпение, выказанное берберами в обращении с гордыми животными. Они, подобно бедуинам, любили своих коней, как детей.

Но ее взгляд то и дело обращался к Джафару. Великолепный лошадник, он словно родился в седле. Даже неопытному глазу он казался превосходным наездником. Алисон, затаив дыхание, наблюдала за ним. Джафар, опираясь рукой о луку, мог перескочить под брюхом жеребца или высвобождал ноги из стремян, вскакивал ногами на седло и стрелял в цель без промаха.

В один из таких моментов Алисон почувствовала, что рядом кто-то стоит. К ее удивлению, Махмуд оторвался от работы и, стоя рядом, всматривался в Джафара.

— Хотела бы и я так скакать, — пробормотала Алисон несколько минут спустя, не сознавая, чтоговорит вслух, пока не услыхала, как тихо фыркнул мальчик.

— Женщины не ездят на боевых конях, — объявил он с чисто мужской самоуверенностью.

Алисон не смогла удержаться от вертевшегося на языке ответа:

— Женщины обычно не владеют оружием или саблей, но я умею и то и другое.

Мальчик окинул ее откровенно скептическим взглядом, но Алисон лишь ответила обезоруживающей улыбкой, прежде чем вновь начала рассматривать лошадей. Каково это — мчаться вперед по пустынной равнине, чувствуя свист ветра в ушах, удерживая в руках поводья великолепного берберского жеребца?

— Ты можешь сражаться на саблях? — спросил Махмуд тем же потрясенным тоном, как и в тот день, когда Алисон объяснила, что никогда не бьет слуг.

— Я умею фехтовать шпагой и не раз встречалась в поединках с мужчинами. Дружеских, конечно. Это тебя удивляет?

— Да. Ты очень странная дама, — медленно выговорил пораженный Махмуд.

Девушка весело рассмеялась.

— Да, мне часто об этом говорили.

— Ты убила много людей?

Алисон резко втянула в легкие воздух, застигнутая врасплох неожиданно серьезным вопросом.

— Боюсь, что ни одного. А ты?

— Нет, — грустно признался Махмуд и надолго замолчал.

Алисон пыталась сообразить, как вовлечь мальчика в разговор.

— А ты можешь ездить на боевом коне? — спросила она наконец.

Казалось, она нашла правильный тон, потому что лицо Махмуда просветлело.

— Я скачу на лошадях нашего племени, — гордо объяснил он. — Даже на конях господина, хотя он не разрешает мне садиться на вороного. Я могу делать много-много трюков. Моя нога становится сильнее…

Малыш резко осекся, словно сообразив, что сказал слишком много.

— Зато я умею скакать, — продолжал он по-прежнему мрачно.

— Мне хотелось бы увидеть тебя когда-нибудь на боевом коне, — сказала она как бы между прочим, боясь испортить все, чего успела достичь.

Махмуд пожал костлявыми плечами и, отвернувшись, бросил:

— Если хозяин позволит.

Не удовлетворенная достигнутым, Алисон с сожалением смотрела вслед мальчику, а в ушах звучала его последняя реплика:

— Если позволит хозяин.

Всегда этим кончается. Но хозяин, очевидно, не собирается позволять ей слишком многого.

Алисон долго сидела, пока наконец всадники не разъехались. В пустыне воцарились обычная тишина и спокойствие. Лагерь кипел бурной деятельностью: берберы готовились к вечеру, но Алисон ни на что не обращала внимания, устремив взгляд на далекий горизонт.

Багровый пожар заходящего солнца залил небо. Барханы золотистого песка окрасились нежно-розовым цветом. Алисон вспомнила, как сильно хотела когда-то исследовать эти необжитые пространства. Какая заброшенная земля… неласковая, жестокая, однако обладающая таинственным чувственным очарованием, манившим то буйное и свободолюбивое, что крылось в самой Алисон. Так легко влюбиться в эту страну…

Грустные мысли были прерваны тихим топотом копыт. Подняв глаза, Алисон увидела, что к шатру подъезжает Джафар. Он, не скрываясь, рассматривал ее прикрытую платком голову, лицо, плечи… потом взгляд скользнул ниже. Алисон затрепетала. Он смотрел на ее груди, пристально, с таким еле скрытым жаром, что Алисон почувствовала, как теплая краска смущения разлилась по коже. Она знала, что Джафар вспоминает тот момент, неделю назад, когда ласкал ее груди горячим ртом. Его взгляд сейчас касался ее точно так же, как губы и пальцы. Упругие холмики болезненно набухли, затвердевшие соски натянули ткань платья.

Алисон с бьющимся сердцем выдерживала пристальный осмотр, не в силах отвернуться. Наконец их глаза встретились. Алисон, потрясенная голодным, чувственным выражением на лице Джафара, не могла найти в себе силы отвернуться. Потребовалась вся сила воли, которой обладала девушка, чтобы вынудить себя опустить голову. Словно защищаясь, она обняла руками колени, сжалась в комочек, все еще дрожа от напряжения, тугой пружиной свернувшегося в теле.

Только несколько минут спустя Алисон поняла, что они не одни. Сафул поднялся и почтительно ожидал приказов хозяина.

Джафар, скрипнув седлом, спешился, бросил поводья оруженосцу, снял оружие и тоже вручил Сафулу, а потом шагнул к шатру.

Алисон безмолвно отодвинулась, упорно глядя в землю, чтобы дать ему пройти. Она скорее чувствовала, чем видела, что он недовольно хмурится, и с облегчением вздохнула, когда он молча прошел мимо нее в шатер.

Ошеломленная неожиданной встречей, Алисон снова стала вглядываться в дальний горизонт, словно разделяя угрюмое одиночество с пустыней.

Как она могла? — упрекала себя Алисон. Как могла позволить обыкновенному взгляду так подействовать на себя? Как могло ее предательское тело против воли откликнуться всего лишь на взгляд?! Как возможно чувствовать физическое притяжение к какому-то язычнику-дикарю?!

Она, видимо, просто распутная женщина, не имеющая права так себя вести. Он всего-навсего ее похититель, ничего больше. Даже думать о нем — преступление. Измена Эрве, милому доброму Эрве, чьи дружба и уважение так много значат для нее!

Алисон закрыла глаза, терзаясь угрызениями совести. Вид затейливо украшенной сабли на боку Джафара еще усилил ее смятение, поскольку вновь пробуждал воспоминания о Эрве, часто носившем такую же саблю. В один из таких дней он в первый раз поцеловал ее. Тогда Эрве впервые увидел в ней женщину, а не шаловливого ребенка. Это было вскоре после ее несчастливой встречи с охотником за приданым. Девушке как раз исполнилось шестнадцать, и она, униженная и оскорбленная, оставила школу и уехала в Париж с Оноре.

Эрве тоже приехал в отпуск в столицу и нанес им визит через несколько часов после их прибытия. Алисон случайно встретилась с ним в гостиной, где Эрве ожидал прихода дяди.

Тогда ей показалось, что Эрве выглядит просто неотразимым в мундире: на голове кивер с пером, на боку сверкающая сабля. Но девушка не могла устоять против соблазна поддразнить его. Поскольку Эрве стоял к ней спиной, она тихо подкралась поближе и вытащила саблю из ножен.

Эрве круто развернулся, хватаясь за ножны, и, увидев ухмылявшуюся Алисон, криво улыбнулся.

— Алисон, плутовка ты этакая! Именно так ты приветствуешь меня после долгой разлуки?!

Присев в нарочито почтительном реверансе, Алисон взмахнула саблей.

— Как поживаете, Эрве? Спасибо за то, что одолжили оружие! Я скоро его возвращу, просто хотела позаимствовать ненадолго.

— Господи, зачем?

— Желаю прикончить кое-кого!

Эрве рассмеялся.

— Неужели, моя кровожадная кокетка? И кто этот несчастный, заслуживший твою нелюбовь, позволь спросить?

— Просто негодяй, который погнался за моими деньгами, — ответила она, скрывая боль и обиду, терзавшие сердце.

— Не могу поверить, что нашелся мужчина, способный противостоять твоим чарам, — иронически ответил Эрве, но, увидев ее лицо, мгновенно стал серьезным и галантно поклонился.

— Скажи мне имя подонка, который тебя обидел, и его ждет возмездие от моих рук.

— Большое спасибо, но я справлюсь сама!

— Не сомневаюсь. Дядя Оливер сделал из тебя прекрасного гладиатора.

— Дядя Оливер не имеет с этим ничего общего. Я платила собственными деньгами за уроки стрельбы и фехтования. Он, как мой опекун, всего лишь дал согласие!

— Тем не менее ты, видимо, прекрасно владеешь и тем и другим, и я вполне могу завербовать тебя в ряды моего полка.

Она заставила себя засмеяться над неуклюжим комплиментом и, когда Эрве повелительно протянул руку, послушно отдала саблю.

— Ладно, думаю, я всегда смогу вместо этого застрелить негодяя.

Сунув саблю в ножны, Эрве, как сотни раз раньше, добродушно взъерошил ее локоны. Алисон состроила гримаску и уже хотела отстраниться, когда его рука неожиданно замерла в ее волосах. Его улыбка поблекла. Эрве уставился на нее со странным выражением, словно никогда не видел раньше, медленно, будто против воли, нагнулся и запечатлел легкий поцелуй на губах, но тут же отстранился.

Шокированная Алисон поднесла пальцы ко рту и уставилась на Эрве.

— Ты выросла, coquine, — шепнул он…

Нежные воспоминания об этом давнем поцелуе сейчас терзали Алисон. Первый поцелуй Эрве испугал ее, польстил, но не потряс. Совсем не то, что нежеланные ласки бербера…

Чего не хватало поцелую Эрве? Почему безжалостный похититель способен так легко возбудить в ней страсть, чего никогда не удавалось Эрве?! Как может она чувствовать это непристойное желание к одному мужчине и абсолютно ничего не испытывать к другому?!

Алисон вздохнула, стараясь отрешиться от мучительных мыслей.

Стоявший за ее спиной Джафар услышал вздох, но сделал вид, что не обратил на него внимания. В эту минуту он боролся с собственными терзающими мозг мыслями.

Джафар прекрасно понимал, что не дает ему покоя: вожделение к прелестной пленнице. Удовольствие видеть ее в живописных нарядах его страны… радость встречаться с сидящей у входа в шатер, словно ожидающей его возвращения… переживаемые каждую ночь пытки оттого, что она лежит рядом и все же бесконечно далека… безумные воспоминания о сладости ее губ и головокружительно пьянящем поцелуе…

Джафар не мог заставить себя не думать о свирепом торжестве мгновенного обладания, восторге ощущения ответной страсти. Какой она была в этот момент! Белоснежное, таившее великолепные тайны тело, соски, расцветшие розовыми бутонами при его прикосновении…

Он хотел снова почувствовать языком вкус этой прекрасной, словно выточенной из теплого мрамора груди, утонуть в бесконечной сладости ее поцелуев, впитать внутренний огонь воплощенной женственности.

Джафар сознавал, что желание туманит его рассудок. Он снова и снова обнаруживал, что забывает о многочисленных обязанностях. Просыпаясь каждое утро рядом с Алисон, он все яснее понимал, что не желает ее покидать. Наблюдать за спящей девушкой, видеть каштановые волосы, рассыпанные по его подушке, было почти невыносимо. Все это рождало, помимо голода, странную нежность, потребность защитить ее. Если бы не долг, Джафар часами бы лежал, любуясь Алисон, просто затем, чтобы быть рядом.

И уезжая, он думал только о той минуте, когда настанет вечер и они снова смогут быть вместе. По правде говоря, Джафар находил подобные отношения крайне абсурдными, если учитывать, что враждебность между ними лишь усилилась со временем. Прелестная пленница либо полностью игнорировала его, либо на все вопросы отвечала презрительным молчанием.

Такого всепоглощающего желания быть с женщиной он до сих пор не ведал. Женщиной, которая не желала его видеть, презирала да и еще к тому же принадлежала другому мужчине.

Он никогда не испытывал недостатка во внимании прекрасного пола. Но сейчас почему-то любовные игры с другими потеряли свою привлекательность. Хуже всего приходилось по утрам. Слишком заманчивой была мысль взять ее во сне, придавить к постели и медленно войти в это соблазнительное тело, забыться в сладостном опьянении.

Но он хотел, чтобы Алисон сама пришла к нему, отдалась по доброй воле. Сломить ее гордость нетрудно, но он желал давать ей уроки наслаждения. И больше всего на свете стремился заставить Алисон забыть о помолвке с Эрве де Бурмоном, своим заклятым врагом.

Но это последнее, как, впрочем, и все остальное, казалось совершенно недостижимым.

Глава 8

Алисон не привыкла смиренно умолять, но, опасаясь за собственный рассудок, решила, что вечером, пожалуй, стоит забыть о гордости и попросить Джафара разрешить ей иногда ездить верхом. Она выбрала момент, когда они остались наедине, и, по ее предположению, он мог поддаться ее уговорам. Остатки ужина были убраны, и Махмуд отправился спать.

Алисон прихлебывала кофе, украдкой поглядывая на Джафара. Он читал, растянувшись на подушках, повернув страницу к светильнику. Алисон выяснила, что Джафар подписывался на французские журналы, и сама перечитывала их не один раз, чтобы занять себя, хотя некоторые выпуски приходили с опозданием на месяц.

Ее удивляло, что берберский воин интересуется новостями из Франции. Но он вообще казался удивительным человеком. Она никогда не знала, чего от него ожидать, кем он сегодня предстанет перед ней — диким сыном пустыни или лощеным, воспитанным джентльменом. В этот момент Джафар выглядел почти цивилизованным. Он снял тюрбан, и непокорные пряди волос цвета гречишного меда упали на лоб, переливаясь золотом в свете лампы. Если не считать загорелой кожи, Джафар легко мог сойти за европейца. Вероятно, поэтому он и казался ей смутно знакомым.

Отблески пламени смягчили мрачную суровость его черт, создавая обманчивый, волнующий эффект, — теперь Джафар выглядел моложе и куда добрее, чем был на самом деле. Однако он действительно мог быть добр, решила Алисон, вспоминая нежность его поцелуев и те постыдные мгновения, когда едва не отдалась ему.

Алисон мысленно выругала себя. Подобные рассуждения лишь расстраивали и без того натянутые нервы.

— Почему ты читаешь эти журналы? — спросила она внезапно, чтобы отвлечься от беспокойных мыслей и заодно начать беседу.

Джафар взглянул на нее, подняв брови, словно удивленный, что она обратилась к нему. За все это время Алисон впервые добровольно заговорила со своим похитителем.

— Хочу быть в курсе всего происходящего во Франции, — пояснил он, немного помолчав.

— Зачем?

— Чтобы знать, что замышляют французы в отношении моей страны, особенно теперь, когда завоевали Алжир.

— Именно читая журналы, ты научился так хорошо говорить по-французски?

Джафар пожал плечами.

— Да… Есть еще и другие способы. Мудрец всегда старается узнать язык врага.

Алисон хотела было расспросить его подробнее, но решила, что ей нет дела до его тревог. Она хочет лишь одного — поскорее освободиться и заставить Джафара заплатить за похищение.

— У меня к тебе просьба, — объявила она, резко сменив тему разговора. — Мне хотелось бы каждый день час или два ездить верхом.

Джафар нахмурился и долго раздумывал, прежде чем ответить:

— Зачем?

— Потому что мне необходимо отвлечься. Я медленно схожу с ума от безделья, поскольку не привыкла целыми днями ничего не делать, как, впрочем, и молить о малейшей милости.

— Но разве Махмуд не выполняет твоих повелений?

— Конечно, выполняет, но ты не даешь мне ни малейшей свободы! Меня никогда не выпускают, гостям не позволено ко мне приходить, и я целыми днями никого не вижу, кроме тебя, что, согласись, не такое уж приятное общество.

— Я пошлю к тебе женщин из лагеря. Возможно, Тагар…

— Спасибо, — нехотя пробормотала Алисон, — но не могу я сидеть неподвижно.

Не получив ответа, она вышла из себя, забыв о твердом намерении не злить похитителя.

— Неужели не понимаешь, насколько невыносимо сидеть здесь целыми днями, словно в тюрьме?! И ничего не делать, кроме как мерить шагами пол и мучиться сознанием, что, вероятно, никогда не увидишь семью, родных, родину?!

На щеке Джафара дернулся мускул, однако он продолжал сохранять спокойствие.

— Я подумаю над твоей просьбой, — сказал наконец бербер.

— Почему не можешь дать мне ответ сейчас? Боишься, что попытаюсь сбежать, если позволишь ездить верхом?

— Да, такое приходило мне в голову, — слегка улыбнулся Джафар.

Алисон и сама об этом подумывала, однако не собиралась признаваться. Ей удалось весьма убедительно покачать головой и фыркнуть:

— Да это просто самоубийство — пытаться бежать, не зная дороги. Куда я пойду?

— В данный момент только в постель. Пора спать.

Алисон раздраженно вскинулась, сверкнув глазами.

— Черт бы тебя…

И, вовремя спохватившись, прикусила губу, заглушив уже было готовые сорваться с губ проклятия. Нельзя, ни за что нельзя позволить ему разозлить себя до такой степени, чтобы сказать и сделать что-то поспешное. Но и умолять она не станет. Не позволит себе унизиться, чего он, очевидно, и добивается.

Однако, к изумлению Алисон, Джафар, хотя и частично, все же согласился на ее требование.

На следующее утро появился голубоглазый стражник Сафул с длинноствольным ружьем и жестами и несколькими знакомыми арабскими словами дал Алисон понять, что та может пойти за ним. Несколько часов ушло на прогулку по городу черных шатров — douar, — как называлось берберское поселение. Алисон наслаждалась первым глотком свободы, стараясь при этом и тщательно запомнить на случай побега окружающее.

Шатры были расставлены большим кругом, в границах которого паслись скот и лошади. За шатрами находились артезианский колодец, снабжавший лагерь водой, и песчаная впадина, служившая туалетом. Алисон примерно так и предполагала, поскольку в арабских шатрах не было элементарных удобств. Если не считать шатра Джафара. Ночной горшок лишь подтверждал ее предположение: Джафар тщательно планировал похищение. И хотел, чтобы Алисон ни при каких обстоятельствах не покидала его шатра. Кроме того, он, по-видимому, не желал, чтобы Алисон надевала мужские бриджи, поскольку ей так и не вернули европейскую одежду. Хотя Алисон носила то же, что и остальные женщины — длинное платье и хаик — большой платок, все равно привлекала к себе любопытные взгляды обитателей лагеря, где бы ни появлялась. Правда, это не мешало девушке отвечать им такими же взглядами.

Алисон решила, что берберы — красивое племя. Большинство мужчин обладали такой же гордой осанкой и словно выточенными чертами лица, как Джафар, хотя многие отрастили бороды.

О некоторых заботились жены, но была в лагере и большая палатка, где женщины готовили еду для воинов и слуг. Когда Сафул позволил ей остановиться у этого шатра, Алисон увидела Тагар, хлопочущую вместе с десятком подруг.

— Ehla! — застенчиво приветствовала Тагар. — Добро пожаловать.

Алисон с искренней радостью улыбнулась, продолжая наблюдать, как женщины готовят обед над открытым огнем, в который подбрасывали сухие верблюжьи кизяки. Сегодня они жарили пустынных куропаток и делали традиционный кускус, национальное блюдо берберов. Только сейчас он не был сладким, как за завтраком. Сваренные на пару зерна пшеницы подавались с кусками баранины и овощами.

Алисон было жалко покидать женщин, зато позже, вернувшись в палатку, она принялась расспрашивать Махмуда о его народе. Махмуд нехотя рассказал кое-что о племени Джафара. Это были берберы, принявшие арабские обычаи и обычно живущие в горах. Все мужчины и почти все женщины прекрасно говорили по-арабски. И хотя они ничем не отличались от бедуинов по образу жизни, Махмуд явно считал свой народ выше бедуинов.

— Берберы — настоящие люди! — гордо объявил он, так сильно выпятив тощую грудь, что Алисон едва удержалась от смеха.

Однако она слышала те же слова восхищения от французского легионера, презиравшего арабов. И Эрве утверждал, что берберы — гордый, независимый народ, истинные воины, которые в битве выказывают огромное мужество и силу духа.

Алисон продолжала уговаривать Махмуда рассказать ей еще что-нибудь о женщинах лагеря и в результате узнала, что Тагар — вторая жена одного из воинов, но чаще всего готовила для Джафара, поскольку у того не было жен.

— Ни одной жены? — с любопытством переспросила Алисон, хотя не позволяла себе задуматься над тем, почему этот факт должен удовлетворять ее. Она также обнаружила нечто совершенно удивительное.

— У повелителя нет рабов, — объяснил ей мальчик.

— Разве? Но я думала, что у берберских вождей обычно много рабов.

— Он не позволяет такого.

— Почему?

Махмуд пожал плечами, но ничего не смог объяснить. Но у Джафара и без рабов было достаточно слуг.

Здесь, как в других берберских племенах, люди делились на чернь, выполнявшую все тяжелые работы, и аристократов, чьим уделом было повелевать.

Джафар — вождь, но не гнушался физического труда. Вечером, отправив оруженосца с каким-то поручением, он сам покормил коней. Алисон видела его через дверной проем — темный силуэт на бархатно-синем небе.

Вопреки добрым намерениям Алисон, словно магнитом, притягивало к порогу. Усевшись на ковер, она обняла руками колени и притворилась, что вглядывается вдаль. Вскоре тьма окутала землю и на небе появился полумесяц. Пейзаж приобрел новую, дикую красоту. Лунный свет дробился на песчаных барханах, собираясь во впадинах серебряными озерцами.

Однако взгляд Алисон то и дело устремлялся на человека, насильно привезшего ее сюда, перевернувшего ее жизнь и пробудившего в душе целую бурю смятенных ощущений. Ночь окружала Джафара, но лампа в шатре бросала слабые отблески на его согнувшуюся фигуру.

Не в первый раз со дня похищения Алисон снова и снова гадала, что за человек на самом деле этот Джафар. Да, он прирожденный вождь, предводитель. Но неизвестно, так ли он жесток и мстителен, как она предполагала. Хотя Джафар часто был окружен многими людьми, он все равно словно старался держаться в тени, не привлекая внимания. Алисон никогда не видела, чтобы он смеялся, обменивался шутками с мужчинами. Джафар, как правило, проявлял дружеские чувства исключительно к лошадям. Он казался если не одиноким, то отчужденным. Но Джафар — вождь и, возможно, поэтому просто не мог позволить себе сблизиться ни с кем из своих людей из страха потерять их уважение… хотя такое объяснение не казалось Алисон убедительным. Она была уверена, что Джафар эль-Салех в любом случае требует почтения к себе.

В этот момент он казался более доступным, чем обычно, поскольку обращался с большим вороным жеребцом, как с любимой собакой. Он уже задал ему ячменя и сейчас кормил с руки сушеными финиками. Жеребец, очевидно, привык к этому ритуалу, потому что жевал, аккуратно выплевывая косточки.

Алисон долго наблюдала эту трогательную сцену, и, к собственному удивлению, выпалила:

— Спасибо за то, что позволил мне утром погулять по лагерю.

Джафар оглянулся, и взгляды их встретились.

— Ты заслужила мое доверие.

Его ответ пробудил в Алисон гнев и угрызения совести. Гнев, потому что он, Джафар, дал ей очередной урок повиновения. Сознание вины, потому что доверие не было заслуженным. Она проводила много часов, все запоминая для замышленного побега.

Опустив глаза, Алисон нервно теребила юбку красновато-коричневого платья. Однако, немного успокоившись, она поняла, что вновь наблюдает за Джафаром и его жеребцом.

Благородное животное было предано хозяину: игриво тыкалось мордой ему в руку, покусывало за пальцы. Зрелище было забавным, особенно потому, что жеребец был настоящим боевым конем, благородной берберской породы, известной всему миру резвостью и выносливостью. И хотя жеребец был не так красив, как ее арабская кобыла с узкой головой и аккуратной гривкой, в этой дикой стране красота была относительной. Здесь жизнь человека часто зависела от скакуна. Способность преследовать или убегать от врага, часами мчаться по пустыне или горному хребту, встретиться лицом к лицу с врагом в битве — все это казалось куда более важным, чем простое изящество линий, и ценилось гораздо выше.

Она против воли не могла отвести взгляды от Джафара, чистившего скребницей жеребца, растиравшего блестящую черную шкуру шерстяной тряпкой.

— Твой конь, — выговорила она наконец. — Как его зовут?

— Шеррар. На нашем языке это означает «воин».

Алисон слегка улыбнулась.

— Слово «воин» не слишком подходит созданию с таким мягким характером. Но он, похоже, не оправдывает своего имени.

— Он настоящий воин, — тихо, с гордостью ответил Джафар. — Я сам вырастил его.

В эту минуту он выглядел настолько молодым, что девушка начала невольно гадать, сколько лет ее похитителю. На вид около тридцати, однако в нем не было ничего мальчишеского.

— Я слышала, что ваши пустынные лошади — самые резвые в мире.

Джафар кивнул. Здесь, в Берберии, коней называют chareb — er rehh — пьющие ветер.

— Как прекрасно!

— Да.

Он что-то пробормотал жеребцу, и конь в знак того, что понял, лизнул его ухо.

— Лучших лошадей находят в горах Сахары, а не на равнинах, — добавил Джафар после небольшого раздумья.

Его голос был низким, слегка приглушенным и бархатистым, как сама ночь. Он словно ласкал Алисон словами, и девушка неловко поежилась.

— Ты относишься к Шеррару, как к сыну. Удивительно, что не назвал его в честь какого-нибудь родственника.

— Мусульманским коням не дают человеческие имена — это считается святотатством. Нельзя давать имуществу имя святого.

— Имуществу? Это включает и рабов?

Джафар исподлобья взглянул на нее.

— И рабов тоже.

— Так, значит, берберы дают рабам те же имена, что и коням? — сухо осведомилась Алисон.

— Не совсем. Только лучшим коням дают клички, хотя у каждого раба есть имя.

— Какая честь!

Джафар весело усмехнулся. Тронутая его неожиданным дружелюбием, Алисон никогда еще так остро не испытывала противоречивые чувства, которые он пробуждал в ней. Когда он смотрел на нее так нежно, так пристально, девушке хотелось повернуться и убежать — ведь именно в такие моменты ее похититель был наиболее опасен.

Ты назовешь меня возлюбленным и ответишь на страсть страстью.

Расстроенная назойливыми воспоминаниями, Алисон вынудила себя говорить как можно суше:

— Но думаю, неверным тоже не позволено называться человеческими именами.

— Конечно, нет.

— Значит, я в твоих глазах пустое место. Так и знала.

— Вот в этом я сомневаюсь.

Подняв глаза, он окинул ее пристальным взглядом.

— Думаю, если бы мне выпало на долю дать тебе имя, я назвал бы тебя Темеллал. Это означает «красавица».

— Но я вовсе не красива!

Он как-то странно посмотрел на нее.

— Я правду говорю!

Глядя в испуганные серые глаза, Джафар понял: девушка действительно уверена в том, что его слова — пустая лесть. Но он сказал правду. Возможно, она не обладала классическими чертами лица, о которых бредят скульпторы, кому-то казалась миловидной или смазливой мордашкой, так ценимой англичанами. В Алисон чувствовались огонь и бурлящая энергия, трепетность и гордость, которые делали ее неотразимой. Такой сильный дух — большая редкость, ценимая им в женщинах, хотя многие соотечественники, вероятно, не согласились бы с Джафаром.

Алисон неловко съежилась под его взглядом. Щеки вспыхнули от внезапно прихлынувшей крови.

— Но ты всегда называл меня Эхереш, — рассеянно заметила она. — Это берберское слово?

— Да, — еле заметно улыбнулся Джафар. — Конечно, при переводе значение немного теряется, однако можно сказать, что Эхереш — это «та, которая сопротивляется». Такое имя тоже прекрасно тебе подходит.

Беседа становилась, по мнению Алисон, немного интимной.

— Почему у тебя нет рабов? — поспешно спросила она, резко сменив тему.

— А что заставляет тебя так думать?

— Махмуд сказал.

— У Махмуда длинный язык.

— Разве это тайна?

— Нет.

На этот раз Джафар молчал очень долго, и Алисон поняла, что он вовсе не собирается ничего объяснять. Однако он, казалось, пребывал в хорошем настроении. Возможно, удастся убедить его ответить на другие вопросы, выяснить, почему ее похитили и что намереваются с ней делать.

— Если не хочешь говорить об этом, — продолжала она, — то можешь хотя бы сказать, как долго намереваешься держать меня здесь?

— Это зависит не от меня.

— А от кого же?

— От того, когда твой жених придет за тобой.

Сбитая с толку, девушка не нашлась, что ответить.

— Надеюсь, полковник начал розыски, — бесстрастно бросил Джафар.

— Откуда тебе знать, что собирается или не собирается делать Эрве?

Джафар пожал плечами.

— У меня есть шпионы во французском правительстве. Я достаточно хорошо плачу им, чтобы они сообщали о всех передвижениях полковника.

Шпионы? Так вот почему ему с такой легкостью удалось похитить Алисон! Неприятно-тошнотное чувство внезапно охватило девушку.

— Но… но чего ты хочешь от меня?

— Я уже сказал — всего-навсего твоего присутствия.

— Но зачем? Что даст тебе мое присутствие?

Он снова замолчал, так надолго, что Алисон подумала, будто не дождется ответа. Но тут раздался его голос, спокойный, смертельно-зловещий.

— Это позволит нашим войскам встретиться с французской армией на поле боя.

Алисон задрожала от страха. Неужели он хочет именно этого? Битвы с французами? И тут она вспомнила слова Джафара, когда тот похитил ее:

— Я искренне надеюсь, что французская армия придет за тобой, особенно наш добрый полковник.

Неужели он замышляет заманить французов в ловушку? Если так, то приманкой служит она. Господи Боже…

Алисон открыла рот, но слова застряли в пересохшем горле. Лишь через несколько невыносимо длинных минут она смогла вынудить себя ответить:

— Хочешь использовать меня, чтобы вовлечь французов в сражение?

— Угадала.

Но бой, без сомнения, окажется несправедливым. Свирепый берберский военачальник наверняка будет иметь гораздо больше преимуществ! На поле останутся бесчисленные трупы, и все по ее вине !

При одной мысли об этом по телу поползли ледяные мурашки озноба.

— Но это омерзительно, гнусно, — хрипло пробормотала Алисон. — Так поступают лишь трусы. Только они используют женщину, чтобы привести в исполнение предательские замыслы.

Джафар молча продолжал чистить коня.

— Но что ты сделаешь, когда во мне отпадет необходимость? Убьешь? Продашь в рабство?

Руки Джафара замерли. Сузив глаза, он почти презрительно ответил:

— Верну тебя дяде. В отличие от вас, французов, мы не воюем с женщинами и детьми.

Неужели?! Алисон пренебрежительно, недоверчиво расхохоталась.

— Как же ты объяснишь это похищение?

— Но тебе не сделали зла. У тебя нет никаких причин жаловаться на дурное обращение, — ответил он с видимой небрежностью, хотя в тоне слышались резкие нотки. — Тебя не били, не пытали и не насиловали.

Ей хотелось протестовать, крикнуть ему:

— Ты целовал меня! Оскорбил своими ласками! Обещал взять мою девственность! Угрожал заставить откликаться на твою страсть, хотеть тебя!

Да, он действительно ничего ей не сделал, но угрозы и дерзкие обещания обольстить ее лишали равновесия куда больше, чем любые мучения. И теперь, проникнув в его замыслы, Алисон смертельно боялась, что Джафару удастся их осуществить.

— А как насчет твоего султана, Абдель Кадера? — дрожащим голосом осведомилась девушка. — Неужели он одобрит подобные варварские поступки, зная, что ты использовал невинных пленников как приманку, чтобы заманить людей в капкан?!

— Абдель Кадер глубоко сочувствует пленникам-христианам, особенно женщинам. Ему не доставляет радости знать, что они могут стать жертвами священной войны.

— Священной войны! — повторила Алисон дрожащим от ярости и тоски голосом. — В вашей войне нет ничего священного! Как можно совершать бесчисленные зверства, провозглашая, что все делается во имя вашего бога? Клянусь Аллахом…

Тихое проклятие словно разорвало воздух. Джафар резко повернулся и в одно мгновение оказался рядом с Алисон и, вцепившись ей в плечи, поднял с земли.

Алисон застыла, потрясенная внезапностью нападения, испуганная бешенством, горевшим в янтарных глазах. Наконец-то ей удалось вывести его из себя!

Девушка, сжавшись, попыталась отступить, вырваться, но пальцы, словно стальные когти, не давали шевельнуться, а слова били безжалостной плетью:

— Все вы, богатые, избалованные европейцы, живущие в уютном, защищенном мире… что вы знаете об истинных зверствах? Тебе следовало бы расспросить слугу о том, что такое настоящее варварство! Махмуда едва не убили французы! Мальчик чудом спасся!

Алисон поежилась, но свирепый взгляд Джафара словно прожигал ее насквозь, а голос понизился до разъяренного шепота:

— Рассказать о других зверствах, совершаемых французами? О милом обычае легионеров делать табачные кисеты из грудей убитых мусульманок, а потом хвастаться мягкостью и тонкостью кожи?!

И, словно подчеркивая свои слова, он сжал ее грудь. В жесте не было ничего даже отдаленно чувственного, и Алисон увидела в его прикосновении лишь угрозу, неумолимую враждебность и с бьющимся сердцем уставилась на похитителя, встревоженная все растущей напряженностью. Казалось, неистовый бербер способен в эту минуту совершить такое, что и не снилось легионерам, лишь бы отомстить врагу.

И когда Джафар внезапно освободил ее, Алисон облегченно вздохнула. Ноги подкосились, и девушка почти рухнула на ковер. Джафар вернулся к коню и поднял брошенную перед этим тряпку.

Алисон настороженно наблюдала за ним, боясь, что бербер снова вспылит. Почему их мирная беседа внезапно приняла такой оборот? Наверное, вообще не стоило начинать этот разговор… Но Джафар и не думал успокаиваться.

— Называешь нас варварами, — пробормотал он. — Но даже тебе вряд ли понравится такой метод усмирения мятежников, как удушение сотен женщин и детей в пещерах. Вы ведь слышали о таком, не правда ли, мадемуазель?!

— Д-да, — пролепетала Алисон. Она сказала правду. Как многие соотечественники, девушка была потрясена действиями французского полковника, приказавшего разжечь костры у входа в пещеру, где нашли убежище пятьсот туземцев: мужчин, женщин и детей. Разразившийся ужасный скандал потряс даже самых горячих сторонников колонизации Алжира. Это убийство считалось во Франции гнусным преступлением.

— Позже погибли полторы тысячи мусульман, — отсутствующим тоном продолжал Джафар.

— Позже?

— Два месяца спустя другой французский полковник взял пример с первого и велел убить несчастных. Никто так и не узнал об этом, потому что журналисты ничего не пронюхали.

Джафар с отвращением тряхнул головой.

— И не говори мне о варварских методах.

Раздраженная осуждающим тоном, Алисон в гневе подняла голову, пытаясь найти в себе необходимое мужество противостоять берберу.

— Однако все это не извиняет тех мерзостей, которые творит ваша сторона. Всего несколько лет назад арабские войска вырезали французский гарнизон в Бискре.

Джафар рассерженно вскинул голову.

— Но это были солдаты, люди, предпочитавшие страдать и умирать на войне, затеянной алчным французским правительством. Солдаты, которые, не задумываясь, уничтожали целые селения мирных людей.

— А как насчет невинных французских поселенцев, которых зверски уничтожают?!

— Невинные поселенцы? Те, что крадут нашу землю, заваливая ее окровавленными трупами людей? Это война, мисс Викери. Чего вы ожидали? Что их будут приветствовать с распростертыми объятиями?!

Алисон замолчала, думая о всех бессмысленных жертвах войны, не щадившей ни женщин, ни стариков, ни детей. И даже они были повинны в зверствах — недаром говорили, что берберские женщины еще свирепее и неукротимее мужчин.

Алисон вздрогнула, вспомнив, как офицер иностранного легиона попросту смаковал описание ужасно изуродованных трупов французских солдат после особенно кровавой битвы, рассказывая, как арабские женщины подвергали пленных неслыханным пыткам, прежде чем смилостивиться и добить их. Именно поэтому, как считал легионер, лучше погибнуть в первом бою, чем стать заложником жестокости врага.

Алисон могла бы упомянуть об этом сейчас, но не видела смысла обсуждать, какая сторона более безжалостна. И те и другие забывали о человечности. Но, слава Богу, война окончена. Если бы только ее похититель смирился с этим!

— Войне конец, — вслух сказала Алисон. — Неужели не понимаешь? Вы никогда не сможете победить.

Пальцы Джафара стиснули тряпку.

— Возможно. Но мы никогда не перестанем пытаться прогнать захватчиков с нашей земли.

— Новые убийства ничего не решают. Пойми же, это бесполезно.

Распознав тоскливые нотки в голосе девушки, Джафар повернулся и посмотрел в ее серые глаза.

— Борьба с тиранией никогда не будет бессмысленной, мадемуазель.

Она с растерянным недоумением уставилась на него.

Видя ее отчаяние, Джафар неожиданно захотел заставить девушку понять. Пусть Алисон знает, что побудило его вести неравную войну с французами, что заставляет ненавидеть именно де Бурмона, ненавидеть с такой силой, что в душе словно гноится незаживающая рана.

— Может, все-таки предпочтете подумать, — сказал он хриплым шепотом, — почему мы так относимся к французам? Они наводнили нашу страну, горя желанием победить и разрушать все, к чему прикасались. Они грязнили наши колодцы, сжигали урожай, насиловали и убивали наших женщин, делали сиротами детей, оскверняли мечети и могилы, превзошли варварством тех варваров, которым несли цивилизацию.

Он помолчал, впиваясь в Алисон горящим взглядом.

— Но, гонимые алчностью, они нарушили свои же мирные договоры и начали захватывать собственность коренных жителей без компенсации, обложили налогом и без того обедневшее население, поставив его на грань голодания, и вынудили слабейших из нас сдаться. И этому грабежу нет конца. Жадность французов беспредельна. Они хотят захватить наши горы, долины, города, стремятся получить наших лошадей, шатры, верблюдов, женщин. И в то же время презирают наши законы и обычаи, религию и требуют, чтобы мы выносили их пренебрежение, высокомерные рассуждения о расовом превосходстве.

Джафар пробормотал нечто вроде проклятия, но, не отрывая взгляда от Алисон, продолжал:

— Неужели искренне ожидаешь, что я и мой народ безропотно подставим головы под иностранное ярмо? Покоримся без борьбы владычеству французов?

Вопрос, тихий и свирепый, повис в воздухе.

— Ты утверждаешь, война окончена. Но этого никогда не случится, пока на алжирской земле останется хотя бы один француз. Они во веки веков будут нашими врагами.

Алисон медленно покачала головой, понимая причину его неумолимой враждебности к французам, но не странную ненависть к Эрве. Какую обиду мог нанести полковник Джафару?

— Но… дело ведь не только во французской армии, верно? Ты ищешь способа отомстить Эрве. Поэтому и похитил меня.

Джафар спокойно кивнул:

— Да.

Как холодно, неумолимо, жестоко прозвучало это единственное слово… Тоска, грызущая душу Алисон, стала почти невыносимой.

— А когда Эрве придет за мной, — еле слышно шепнула она, — что ты с ним сделаешь?

Лицо Джафара мгновенно превратилось в бесстрастную маску, глаза приняли безразличное выражение. Слегка отвернувшись, он коротко бросил:

— Полковник получит лишь то, что заслуживает.

Алисон затряслась, как в ознобе. Он собирается убить Эрве, она уверена в этом. И сама мысль испугала девушку куда больше, чем все, случившееся с ней за это время. Съежившись, она с трудом поднялась.

— Надеюсь, ты будешь вечно гореть в аду.

— Меня не пугает перспектива вашего христианского ада, мадемуазель, — холодно ответил Джафар.

Алисон стиснула кулаки. В этот момент она ненавидела его с силой, на которую до сих пор не считала себя способной. Однако еще больше она ненавидела собственное бессилие.

Из горла Алисон вырвался похожий на рыдание звук. Девушка повернулась и бросилась в шатер. Глядя ей вслед, Джафар стиснул зубы и так сдавил тряпку, что побелели костяшки пальцев. Холодная ярость и жажда мести поблекли, вытесненные горечью поражения. Джафара глубоко ранили чувства Алисон к этому французскому шакалу, Эрве де Бурмону. Ранили и терзали. Однако даже сейчас Джафар противился почти непреодолимому желанию пойти за ней и утешить.

Но какое утешение он может предложить Алисон, если намеревается убить человека, чьей женой она собиралась стать?

Злобно выругавшись, Джафар стиснул зубы и продолжал чистить скакуна.

Глава 9

Несмотря на то, что день выдался особенно жарким, Алисон не отходила от порога шатра, наблюдая за военными играми берберов. Их поединки выглядели своеобразным видом спорта, но для девушки, знавшей о замыслах Джафара, приобретали иное, зловещее значение.

Они готовятся убивать и умереть. Алисон, онемев от ужаса, зачарованно смотрела на всадников, не в силах отвернуться. Однако в тот момент, когда Джафар направил гарцующего скакуна к шатру, Алисон ушла в спальню. За последние два дня с того памятного вечера она не сказала ему ни слова. И все это время смятение и тоска изводили девушку. Она почти не спала, не ела, палящий жар в желудке не проходил. Напряжение, страх, сознание собственной беспомощности возросли в десятки раз. Теперь она знала, что в опасности не только ее жизнь. Она слышала, что берберы — непобедимые воины. Если замысел Джафара удастся, погибнут десятки французских солдат. И Эрве, милый, добрый Эрве. И дядя Оноре.

Она с жестокой ясностью осознала, что случится, когда дядя узнает, где ее держат в заточении. Оноре никогда не позволит Эрве отправиться одному на поиски племянницы. И хотя он плохо приспособлен к тяготам путешествия по пустыне, обязательно настоит на том, чтобы сопровождать полковника. И кто знает, может, найдет свою смерть.

— Я не допущу этого! — вызывающе пробормотала Алисон, однако боль, сдавившая горло, противоречила решительным словам. Именно она будет повинна в их убийстве, их кровь будет на ее руках, падет на ее голову. Она всему причиной. Не настаивай Алисон на поездке в пустыню, ее никогда бы не похитили, не использовали бы в качестве приманки в капкане Джафара.

Если бы Алисон только могла послать Оноре записку, заверить, что она здорова и в относительной безопасности, что он не должен ни в коем случае отправляться на поиски, ей сразу же стало бы легче. По крайней мере Эрве — солдат, храбрый, бывалый воин, способный выстоять против бербера и, возможно, даже избежать ужасной судьбы, уготованной ему этим демоном.

Бессонными ночами она размышляла о том, что станется с Эрве. Почему Джафар хочет ему отомстить? И чем заслужил Эрве подобную ненависть? Недаром ведь Джафар назвал его «человеком, в чьих жилах течет отравленная кровь убийцы»!

Неужели они были знакомы раньше? Да, ведь Джафар намекал на это! И сам объяснил, что похитил ее, лишь желая добиться цели.

Алисон стала его средством отмщения. Она должна была заподозрить это, учитывая, что Джафар не причинил ей зла, не изнасиловал, и это само по себе уже было странным. Алисон почти жалела, что он не тронул ее. Если бы Джафар попросту овладел ею, чтобы опозорить ее жениха, Алисон могла бы это перенести. Безупречность репутации никогда особенно не беспокоила девушку, поскольку она отказывалась позволить обществу диктовать ей, как себя вести и что делать. Алисон с радостью пожертвует своим добрым именем, если это означает, что Эрве останется жить. Она даже сама, добровольно предложит себя похитителю, чего он, казалось, добивается. Но теперь Алисон понимала, что даже этого будет недостаточно.

Он желал смерти Эрве, это кристально ясно. И Алисон инстинктивно чувствовала: ничто не сможет заставить его изменить решение. Джафара не тронуть ни мольбами, ни слезами. Алисон не стоит взывать к его совести или чести. Здесь не Англия. Это пустыня, где законы цивилизации не действуют, где кодекс благородства совсем не тот, что в ее стране. Здесь, в Берберии, женщина ничем не отличается от вещи, которую можно купить или продать. Мужчины же берут, что хотят, а такие, как Джафар эль-Салех, создают собственные законы.

— Добрый день, mabelle.

Алисон сжалась, услыхав слова приветствия, и с намеренной холодностью повернулась спиной к Джафару. Тот выругался про себя. Последние два дня прелестная молодая пленница обращалась с ним, как с гадюкой, которую случайно обнаружила под камнем. Ее пренебрежение жестоко уязвляло Джафара, а презрительное молчание донельзя раздражало. Терпеть такое от женщины! Джафар считал, что только к деду-англичанину обязан относиться с уважением, только султану должен подчиняться, и то лишь потому, что сам захотел этого. И все же отчего-то считал, что поведение Алисон Викери заслуживает объяснения. Ей необходимо узнать, почему он сделал ее орудием мести. Джафар пытался заставить ее понять причины сопротивления французам, но девушка, видимо, была слишком упряма, чтобы увидеть все в истинном свете.

Но хуже всякого раздражения, всякого гнева и ярости была невыносимая боль, ударявшая в сердце каждый раз, когда он видел муку в выразительных серых глазах. Ее терзания были почти физически ощутимы.

Он изо всех сил старался не показывать вида, насколько тронут отчаянием девушки. Джафару хотелось подойти к ней, обнять, стереть поцелуями печаль с лица, прогнать горе и враждебность и подарить ей страсть, страсть к себе, а не к смертельному врагу.

Исполненный решимости не обращать внимания на неподобающую мужчине слабость, Джафар скрестил руки на груди. Он не мог позволить себе раскиснуть — слишком много поставлено на карту.

— Аллах милостив, — поддразнил он, — потому что соизволил дать мне в награду за мое благочестие идеальную пленницу.

Вместо ответа девушка лишь оглянулась через плечо, вопросительно подняв брови.

— В жизни еще не встречал столь молчаливой женщины. Это поистине благословение Аллаха, — издевательски пояснил Джафар. Ответный уничтожающий взгляд мог бы поджечь мокрый хворост. Но Джафар, не испугавшись, медленно направился к Алисон через весь шатер. Остановившись перед девушкой, он поднял руку, чтобы осторожно отвести со лба непокорную прядь, но Алисон отшатнулась.

— Если дотронешься до меня, клянусь, тебе не жить.

Янтарные глаза зловеще сузились.

— Ты смеешь противиться мне? — неумолимо-ледяным голосом спросил он.

— Да, смею… ты, грязный дикарь.

Джафар неспешно, намеренно точным жестом выбросил вперед руку и сжал ее подбородок. Алисон съежилась. Но он лишь стал спокойно рассматривать ее раскрасневшееся, испуганное лицо.

— Это не слишком умно с твоей стороны, cherie, потому что в этом случае мне придется наказать тебя за неповиновение.

Алисон затаила дыхание, дрожа от ярости, страха и еще чего-то, названия чему не могла и не хотела найти.

— Возможно, — мягко добавил Джафар, глядя на ее трясущиеся губы, — я наказал бы тебя поцелуями, потому что, если верить твоим словам, ты их не переносишь.

Желание, непрошенное, дерзкое, заставило сильнее забиться сердце, обдало жаром, зажгло пожар в крови.

— Н-нет, — прошептала Алисон, но Джафар, казалось, не слыша, медленно ласкал большим пальцем нижнюю губку, едва задевая влажную внутреннюю поверхность.

— Темеллал, — шептал он. — Моя красавица.

Я буду твоим любовником.

Он не произнес вслух этих слов, однако Алисон понимала все с кристальной ясностью. И почему-то хотела, страстно хотела верить, что предсказание сбудется.

Девушка смущенно смотрела на Джафара, пытаясь понять, почему он вызывает в ней такую бурю чувств. Отчего ее влечет к человеку, которого она ненавидит? Как она может ощущать этот внутренний трепет, еще совсем недавно непонятный и неведомый? Что дает ему власть над ней, власть, от которой подгибаются ноги, колотится сердце и не хватает воздуха? Один лишь взгляд этих горящих хищных глаз, и ее твердая решимость не обращать на него внимания, забыть, уйти в себя рассыпается в прах.

Девушка, как ни старалась, не могла оставаться равнодушной — близость Джафара лишала ее разума, кружила голову. Она словно теряла способность мыслить и могла думать лишь о том головокружительном поцелуе — опаляющем жаре его губ, пряном мужском запахе, нежном прикосновении рук. Ощущения переполняли ее, заставляя забыть, кто она, почему оказалась здесь и кто этот человек. Собственное тело предавало ее, и все по вине Джафара. Она хотела, чтобы он снова начал целовать ее, дотронулся, сжал в объятиях.

— Нет, — снова шепнула Алисон. Отчаяние дало ей силы протестовать.

Но жесткое лицо внезапно смягчилось, настойчивое прикосновение воспламенило кровь. Алисон пошатнулась.

— Тебе следовало бы поблагодарить меня, Темеллал, за похищение. Бурмон не оценит ни твоего ума, ни силы духа. Он не тот мужчина, который способен сделать тебя истинной женщиной.

Воспоминание об Эрве, об ужасной участи, грозящей ему, привело Алисон в себя. Она словно очнулась, и угрызения совести вновь начали терзать душу. Как может она желать Джафара, хотя бы на мгновение забывая о долге по отношению к Эрве, к дяде, к своей стране?

Господи, насколько унизительно сознавать, как опасно близка она к тому, чтобы отдаться чувственным ласкам Джафара!

Охваченная паникой, девушка резко вырвалась.

— Не говори мне об Эрве! — почти вскрикнула она. — Ты недостоин сапоги ему чистить!

Джафар стиснул зубы, молча отпустил ее руку и, отступив, исчез. Волна облегчения нахлынула на Алисон. Она устало провела рукой по лбу. Нельзя позволять Джафару так изводить ее, использовать в качестве пешки, орудия мести. Нельзя допустить, чтобы его присутствие, его близость действовали на Алисон подобным образом. Ведь он всего-навсего один из многих мужчин, которых она встречала и еще встретит в жизни.

Нужно взять себя в руки, все хорошенько обдумать, составить план. А еще постараться есть и спать, чтобы сохранить силы и энергию, которые могут понадобиться, когда настанет время ускользнуть от похитившего ее негодяя, угрожавшего жизни тех, кого она любит. Нужно также получить все возможные сведения о нем и его людях, сведения, которые помогут обнаружить и наказать их.

И, верная своим намерениям, Алисон в этот же день начала расспрашивать Махмуда о Джафаре и его столкновении с французами. Это оказалось не так-то легко. При одном упоминании о французах Махмуд выругался:

— Чума на головы этому отродью шакала!

Однако Алисон, набравшись терпения, заставила мальчика разговориться. Судя по его словам, Джафар был могущественным амгаром, вождем большого берберского племени. Кроме того, он еще был награжден титулом «каида», означавшим, что султан Абдель Кадер назначил Джафара наместником этой территории.

Горделивые откровения Махмуда лишь подтвердили худшие подозрения Алисон — Джафар эль-Салех действительно обладает огромной властью и никого и ничего не страшится. Настоящий берберский вождь, посвятивший жизнь свободе и независимости Алжира.

И, по правде говоря, Алисон трудно было винить Джафара за стремление любой ценой расправиться с врагом. Это она могла понять. Могла даже восхищаться его мужеством перед лицом столь неравной борьбы. Он сражается за то, во что верит, против угнетения, против завоевателей своей страны. Но горящая в нем жажда мести тревожила Алисон. Мысль о том, что из-за нее погибнет Эрве, была невыносимой.

Необходимо остановить Джафара. Но как? Преданность членов племени своему повелителю не вызывала сомнений. Подкупить кого-то из них почти невозможно, как, впрочем, и убедить помочь ей.

После обескураживающего разговора с Махмудом Алисон почти убедилась, что ей никогда не удастся помешать жестоким планам Джафара. Обычный оптимизм уступил место беспредельному отчаянию.

Но это было до того, как девушке удалось украсть кинжал. Все произошло на следующий день, во время уже ставшей привычной прогулки по лагерю. Алисон провела утро, пытаясь с помощью Махмуда выучить несколько слов на языке берберов. Алисон надеялась, что, понимая чужую речь, она сможет получить хоть какие-то обрывки полезных сведений.

Она оказалась способной ученицей, и к тому времени, как появился голубоглазый страж, чтобы вести ее на прогулку, Алисон сумела удивить его приветствием на берберском языке, а позже даже пыталась поговорить с женщинами, занятыми готовкой. За последние несколько дней Тагар навещала ее дважды, вероятно, по приказу Джафара, но все это время мысли Алисон были заняты лишь Эрве, и она была слишком расстроена, чтобы радоваться новой подруге.

Поблагодарив за горсть мелкого жареного горошка, Алисон начала задавать вопросы, стараясь узнать название каждого предмета на чужом языке. Ее попытки правильно произнести слова вызывали добродушный смех, но одновременно и уважение женщин, хотя через некоторое время Сафул, устав от ожидания, начал нетерпеливо переминаться у входа в шатер.

Алисон уже хотела уйти, но тут заметила лежавший на блюде кинжал — маленький, с изогнутым лезвием, которым, очевидно, резали мясо. Сердце девушки бешено заколотилось. Может, это именно тот шанс, которого она дожидалась?

Притворяясь, что восхищается красивой обливной миской, Алисон украдкой схватила кинжал, спрятала его в складках платья и покосилась на Сафула. Тот ничего не заметил.

Стараясь скрыть трепет и торжество, Алисон попрощалась с Тагар и продолжала прогулку по лагерю. Вернувшись в шатер, она приложила все силы, чтобы скрыть, как нервничает, но возбуждение только усилилось, когда Джафар не появился к обеду. Необходимо решить, как воспользоваться неожиданно попавшим в ее руки оружием.

Клинок мог означать ее свободу. Что, если Алисон сумеет одолеть стражника и украсть лошадь? Но в этом случае побег будет немедленно обнаружен. Нет, лучше подождать, пока все уснут. Тогда охранять ее будет лишь Джафар.

И что потом? Пока девушка сидела, мучительно пытаясь найти ответ на почти неразрешимый вопрос, на лагерь неожиданно легла темная тень. Подняв глаза, Алисон с удивлением обнаружила, что огромная грозовая туча скрыла солнце.

И несколько минут спустя она впервые поняла, что такое ливень в пустыне, — буйный потоп, грозивший смыть лагерь. И когда катастрофа уже казалась неминуемой, ливень прекратился так же неожиданно, как начался, и солнце вновь принялось палить мокрый песок. От земли поднимался пар, заслоняя все окружающее, но уже через полчаса грязь и лужи высохли. Однако после утренней жары день казался по-зимнему холодным.

Алисон дрожала от озноба, рассеянно теребя скрытый в платье кинжал и повторяя про себя вопрос, на который не находила ответа: сумеет ли она заставить себя вонзить кинжал в человеческое тело?

Сможет ли убить Джафара?

Возможность представилась тем же вечером, когда вернулся Джафар. К этому времени нервы Алисон были натянуты до предела, однако она еще ничего не решила.

Алисон, раздраженно поджав губы, украдкой наблюдала за Джафаром, занятым перед ужином чтением французского журнала. Сегодня он выглядел еще привлекательнее, чем обычно, в новой небесно-голубой джеллабе из тонкой шерсти. Джафар полулежал, облокотившись на подушки. В каждом движении проглядывала уверенная мужская грация. Глаза сверкали янтарным огнем, густые волосы отливали золотом в свете лампы.

Алисон, сама того не желая, пристально наблюдала за ним, словно старалась запомнить точеные черты, высокие скулы, жесткую линию подбородка, красиво очерченные губы. Лицо благородного, надменного воина, полное силы и решимости. Джафар вполне способен осуществить свой дьявольский план мести, если только Алисон не сможет ему помешать.

Трясущейся рукой она снова коснулась спрятанного клинка и почувствовала странную уверенность от прикосновения к острой стали. Сможет ли она сделать это? Воспользоваться кинжалом, чтобы остановить его? Убить Джафара?

Она почти обрадовалась появлению Махмуда, принесшего ужин, но холодная стальная тяжесть на животе не позволяла сделать ни глотка. Она только делала вид, что ест, смущаясь под пристальным взглядом Джафара.

— Мне не нравится, что ты ничего не ешь, ma belle, — заметил наконец Джафар. — Если похудеешь еще немного, станешь совсем прозрачной.

Но Алисон была не в том настроении, чтобы выдерживать насмешки.

— Почему бы тебе не отправиться к дьяволу и не оставить меня в покое?!

Джафар окинул ее спокойным взглядом.

— Доедай ужин. Может, это улучшит твое настроение.

Однако Алисон не могла последовать его совету, хотя заставила себя проглотить несколько кусочков. Еда тяжелым комом легла в желудке.

Как только она отодвинула тарелку, Джафар сделал слуге знак убрать посуду. Махмуд низко поклонился и вскоре ушел.

— Насколько я понимаю, Махмуд пренебрег сегодня утром своей обязанностью развлекать тебя, — заметил Джафар, поднося к губам чашку с кофе.

За шутливым вопросом явно крылось намерение узнать причину странного поведения Алисон, и девушка настороженно покосилась на похитителя. Что нужно Джафару? Собирается обвинить ее в чем-то? Или узнал от Махмуда о том, как она пытается узнать значение берберских слов?

— Никаких развлечений, — ответила она осторожно. — Махмуд просто учил меня твоему языку.

— Не думал, что ты возьмешь на себя такой труд.

Алисон пожала плечами, пытаясь скрыть невыносимое напряжение.

— Мне было скучно.

— Или собиралась взять верх над нами, невежественными дикарями?

— Стоит ли винить меня за это? Ты сказал, что мудрый человек всегда старается выучить язык врага.

— Совершенно верно. Но тебе знание языка вряд ли что-то даст. Ты не сбежишь от меня, и лучше не пытаться.

Золотисто-коричневые глаза бросали вызов серым. Тихое предостережение эхом звучало в голове. Алисон с бешено бьющимся сердцем смотрела на него. Неужели Джафар проведал о кинжале?

В шатре воцарилось неловкое молчание, тянувшееся бесконечно, пока Алисон не почувствовала, что вот-вот сорвется. К ее недоумению, Джафар устроился поудобнее и продолжал читать журнал. Он даже повернулся на другой бок, беспечно подставляя ей незащищенную спину.

Алисон долго наблюдала за ним, не в силах решить, что делать, и наконец, нервно облизав пересохшие губы, вновь стиснула рукоятку кинжала. Если она сможет подобраться к Джафару достаточно близко под предлогом того, что ищет книгу, наверное, будет нетрудно поглубже вонзить кинжал между его лопаток. Однако рука, держащая клинок, внезапно стала мокрой от пота. При мысли о том, как легко острая сталь войдет в его тело, Алисон стало плохо.

Закрыв глаза, девушка мысленно корила себя. Как можно быть такой трусихой? Она ведь и раньше охотилась на зверей и убивала тигров в Индии, диких кабанов в России. Однажды даже прикончила бешеного волка.

И этот пустынный вождь ничем не лучше волка. Всякая способность сочувствовать и прощать была раздавлена, уничтожена его жаждой мести. Но даже зная, как он жесток и безжалостен, девушка колебалась. С чувством, близким к отчаянию, Алисон поняла, что не может заставить себя хладнокровно убить человека. Особенно Джафара.

Прерывисто вздохнув, Алисон разжала пальцы и вытерла руку о юбку. Придется придумать другой способ. Подождать, пока Джафар заснет, а потом перерезать путы. Если повезет, ей удастся выбраться из шатра, взять одну из лошадей и, прежде чем Джафар проснется, проскакать много миль. Если же нет…

Нет, она не станет думать о том, что произойдет в случае неудачи.

Алисон задумчиво нахмурилась. Она приняла решение — решение, от которого, как ни странно, стало легче на душе.

Теперь оставалось только молиться.

Алисон лежала в темноте, прислушиваясь к тихому, ровному дыханию Джафара и наблюдая, как слабый красно-золотистый свет пламени жаровни играет на стенах шатра.

Два часа назад, когда Джафар велел ей готовиться ко сну, Алисон удалось спрятать клинок под тюфяком.

Джафар, как обычно, привязал ее ногу к своей, но девушка постаралась не обращать внимания на ежевечерний ритуал. Еще труднее было притворяться спящей, лежать рядом с ним, чувствуя, как натянуты нервы, боясь сделать лишнее движение. Однако пришлось ждать, пока она не уверилась, что Джафар уснул. Прошло еще не меньше часа, но каждая минута казалась вечностью. Наконец Алисон сунула руку под тюфяк и вытащила кинжал. Гладкая деревянная рукоятка охлаждала влажную ладонь. Джафар не пошевельнулся.

Девушка вытерпела еще несколько минут и, набрав в грудь побольше воздуха, осторожно села, искоса поглядывая на Джафара. Его обнаженная грудь спокойно поднималась и опускалась.

Не смея дышать, Алисон наклонилась, чтобы перерезать шелковую веревку. Она не знала, сколько времени ей понадобилось, чтобы оказаться на свободе. Наконец веревка обвисла. Но тут какой-то инстинкт предостерег Алисон за мгновение до того, как Джафар привстал: волосы на ее затылке встали дыбом. Паника охватила девушку. Она попыталась бежать, однако было поздно. Джафар молниеносным движением обнял ее за талию, дернул на себя и в следующую минуту придавил всем весом к постели. Не успев вскрикнуть, Алисон обнаружила, что задыхается под навалившимся на нее тяжелым мужским телом, а сильные пальцы стискивают руку, держащую клинок.

Слишком потрясенная, чтобы пробормотать хоть слово оправдания, Алисон молча уставилась в недобрые, хищные глаза, едва различая в слабом свете жесткое, суровое лицо. Ноздри орлиного носа раздувались, губы растянуты в злой усмешке, обнажая белоснежные зубы.

Алисон, смертельно напуганная этим свирепым выражением, ужаснулась еще больше, услышав тихий зловещий шепот:

— Весьма серьезная ошибка, cherie.

Ладонь Джафара легла на ее горло, слегка сжала. Другой рукой он легко выкрутил из ее пальцев клинок и швырнул через весь шатер.

— Не стоило колебаться, когда еще была возможность убить меня.

Холодные, резкие слова били, словно кнутом.

— Я… я н-не хотела убивать т-тебя, — пробормотала девушка, стыдясь собственного дрожащего голоса.

Глаза Джафара угрожающе сузились.

— Нет? Но почему? Я предоставил тебе всяческую возможность сделать это и все последние часы каждую минуту ожидал твоего нападения.

У Алисон перехватило горло. Он знал. Каким-то образом проведал об украденном ноже. И ждал, пока она выдаст себя.

Постаравшись ничем не обнаружить, как она боится, Алисон плотнее сжала губы. Она никогда не признается в том, что у нее не хватило мужества прикончить его.

— Я в отличие от тебя не убийца!

И поняла, что этого не следовало говорить. Рука Джафара поползла вниз, легла на ее грудь, чуть заметно выделявшуюся под тонким белым полотном сорочки.

— Как глупо с твоей стороны отмахнуться от моего предупреждения.

Его прикосновение не было грубым, однако по коже девушки поползли мурашки. Она ясно ощущала его едва сдерживаемую ярость.

— К этому времени тебе следовало бы уже понять, что надо во всем повиноваться хозяину.

— Но ты не мой хозяин, — прошипела Алисон сквозь стиснутые зубы.

— Ошибаешься, — ответил он, почти так же свирепо. — Я твой хозяин, моя гордая красавица. И давно пора было преподать тебе несколько хороших уроков!

Алисон, невольно сжавшись, боязливо взглянула на Джафара.

— Что… что ты собираешься делать?

— Разве женщина спрашивает о таком?

Его шепот, резкий и одновременно чувственный, сладкой болью отозвался в душе. Однако, видя блеск желания в его глазах, ощущая, как прижимается к ней мужское возбужденное тело, Алисон не испытывала ни малейшего сомнения в подлинном смысле его слов. Сегодня он станет ее любовником. Таково ее наказание за неповиновение господину.

Алисон смертельно побледнела.

— Нет, — умоляюще пробормотала она, безуспешно пытаясь вырваться. Но Джафар легко поймал ее руки и прижался к ней еще сильнее.

— Да, моя неукротимая тигрица. Ты научишься покорству. Сейчас. Сегодня.

Джафар почему-то поколебался, глядя на девушку сверху вниз.

— И прежде, чем эта ночь кончится, — добавил он, медленно наклоняя голову, — ты узнаешь, что такое истинное наслаждение.

— Нет! — снова вскрикнула Алисон за мгновение до того, как он накрыл ее губы своими, властно, уверенно, ошеломляя грубой, безжалостной чувственностью. Его язык раскаленным клинком вонзился в глубины рта, лаская, наказывая, глубоко врезаясь, сминая ее сопротивление.

Потрясенная, почти обезумевшая Алисон едва находила в себе силы бороться с Джафаром. Как удается ему совратить женщину единственным поцелуем?! Он полностью и бесповоротно завладел ею, словно клеймя тавром своего обладания, беспощадно покоряя и показывая одновременно, кто ее хозяин и господин. Джафар ненасытно упивался вкусом ее губ и принуждал Алисон точно так же упиваться вкусом его рта. Она чувствовала, как яростно напряжено его тело, однако каким-то отдаленным участком мозга знала, что Джафар не только стремится найти выход гневу, но и полон истинно страстного желания.

Алисон, охваченная смятением, тихо протестующе вскрикнула, пугаясь тех головокружительных ощущений, которые он пробуждал в ней, и Джафар немедленно смягчился, забыв о желании наказать беглянку. Поцелуй стал нежным, словно Джафар стремился заставить ее забыть о причиненной боли. Теперь его ласки соблазняли. Обольщали. Уводили в неизведанную прекрасную даль.

Алисон ощутила первые слабые волны прилива, который уже научилась распознавать: сладостное пробуждение желания. И хотя разум все еще противился, тело, предательское тело не повиновалось.

К тому времени, когда Джафар поднял голову, девушка тяжело дышала. В его глазах светился отблеск того же желания.

— Эхереш, — прошептал он. — Моя прекрасная, непокорная пленница.

Ловкие пальцы начали распутывать завязки сорочки. Алисон попыталась отстраниться, что-то сказать, но Джафар осторожно прижал ладонь к ее полураскрытым губам.

— Не сопротивляйся. Ты не сможешь победить, — выдохнул он, опуская сорочку до талии, так что его взору предстали обнаженные груди Алисон. Девушка закрыла глаза, стыдясь откровенно сладострастного взгляда и собственных неудержимых желаний, но не сопротивлялась, не сделала ни одного движения, когда его рука скользнула вниз и неспешно сжала грудь. Алисон потрясение застыла, как только он сдавил сосок большим и указательным пальцами и начал медленно перекатывать крохотный бугорок. Она не ожидала такого наплыва ощущений и томительной боли в укромном местечке между бедер.

Алисон повторяла себе, что должна сопротивляться, но длинные пальцы со все большей силой мяли атласную плоть ее груди. Ей следовало бы начать отбиваться, не допускать этих мстительных ласк. Но он легко одолеет ее не только потому, что Алисон не совладать с этими мускулистыми руками, но еще и оттого, что ей приходится преодолевать сознание неизбежности происходящего. Сама судьба предназначила им быть любовниками. Джафар сказал ей так, и Алисон, Господи помоги ей, сразу и твердо поверила в это.

Алисон дрожала, как осиновый лист, но все же не отстранилась, когда Джафар раздел ее и отшвырнул сорочку. Девушка лежала обнаженная, беспомощная, неподвижная, с оглушительно бьющимся сердцем. Джафар чуть отодвинулся, чтобы сбросить шаровары. В полутьме она едва различала великолепную фигуру, словно высеченную резцом старинного мастера, — гибкая грация хищника, мощь и сила кровного жеребца.

Джафар лег рядом и сжал ее в объятиях, почти обжигая своим прикосновением. Он прижимался к ней так сильно, что она ощущала каждый дюйм этого мускулистого тела: твердость мужской груди, сминающей мягкие розовые холмики, и неоспоримое доказательство его желания, вдавившееся в ее живот. Алисон оцепенела, потрясенная размерами и твердостью мужской плоти, вызывающей, однако, непонятный трепет там, внизу… Господи милостивый, что происходит с ней? Нельзя позволить ему продолжать.

— Нет… я не могу… — лепетала она. Но Джафар только усмехнулся.

— Можешь. Можешь, ma belle, — тихо, но непререкаемо ответил он. Алисон, задыхаясь, наблюдала за игрой света и мрака в глазах Джафара, когда он снова начал ласкать ее. Такими медленными, ужасающе медленными движениями. И невероятно волнующими. Захваченная чудом происходящего, Алисон не смела шевельнуться, пока его пальцы не скользнули к заветной расщелине.

— Нет! — снова охнула девушка, цепляясь за его руку, пытаясь помешать дальнейшему проникновению.

— Да.

Джафар наклонил голову, приник губами к уголку ее рта.

— Откройся мне, Эхереш. Позволь унести тебя в рай.

Его пальцы запутались в волосах, скрывавших ее женственность, губы снова завладели ее губами, обдавая палящим жаром.

Девушка сделала еще одну лихорадочную попытку вырваться, но его рот держал ее в плену жгучих поцелуев. Он не собирался отпускать ее. Руки, горячие искусные руки, ласкали тело, возбуждая его до почти непереносимого накала. Алисон отчаянно пыталась бороться с наплывами собственных эмоций, стараясь отрешиться от действительности, больше похожей на горячечный бред, но игра была проиграна заранее. Она сама не помнила, как стиснула плечи Джафара, открыв рот еще шире, навстречу атому дерзкому языку и выгнулась под настойчивыми пальцами.

Поняв, что пленница не помнит себя, Джафар медленно раздвинул ей бедра. И, когда его пальцы коснулись влажного тепла, голова Алисон обморочно запрокинулась.

— Видишь, ты истекаешь медом для меня, — пробормотал Джафар, лаская ее голосом, совсем как загрубевшими ладонями. И снова постыдное наслаждение молнией пронзило Алисон.

Она отчаянно старалась отстраниться, но почему-то все сильнее сдавливала его плечи, чувствуя, как под атласной кожей перекатываются бугры мускулов. Каким-то не потерявшим ясности мышления участком мозга она сознавала, какое напряжение сковывает Джафара, какой стальной контроль необходим ему, чтобы сдержаться, но жадные поцелуи, опьяняющий жар его тела лишали рассудка.

Сейчас Алисон была готова на все и лишь вздрагивала под опьяняющими прикосновениями его губ и рук. Шли мгновения, а он продолжал дарить ей наслаждение: язык вонзался в ее рот, в такт экстатическому, будоражащему ритму движений его пальцев. Алисон могла отвечать лишь тихими задыхающимися криками потрясения, против воли извиваясь под напором его поцелуев в ответной, безрассудно пылкой страсти.

Но внезапно она застыла, испугавшись испепеляющего, готового вот-вот прорваться пламени.

— Нет! — простонала она по-английски.

— Да, — резко ответил Джафар на том же языке, осыпая ее исступленными ласками. И тогда невероятные вещи, которые он делал с ней руками и ртом, казалось, подтолкнули ее на грань безумия. Вопль стыда и наслаждения сорвался с губ Алисон. Ей почудилось, что тело разбилось на мириады хрупких осколков, летящих куда-то во тьму, пронизанную бриллиантами звезд.

Наслаждаясь криками блаженства, Джафар прижал к себе трепещущую девушку, торжествующе шепча ее имя. Ее безудержный экстаз доставил ему свирепое удовлетворение. Тело Алисон покорилось ему, побежденное слепым желанием. Он дал ей сладостный миг наслаждения, и теперь она никогда не забудет этого.

Стоны Алисон стихли, но Джафар продолжал обнимать ее, прижимаясь лбом к ее лбу. Его лицо было искажено болью и желанием. Джафар желал входить в эти шелковистые глубины бесконечно долго, всю ночь напролет. Пусть он лишит Алисон невинности, сделает женщиной и научит восторгам плоти, однако девственности у нее не отберет.

Вынудив себя отодвинуться, Джафар отстранился и лег рядом. Тело ныло от неудовлетворенного желания. Томление захлестывало предательской волной. Но Джафар не возьмет девушку силой — для этого он слишком горд. Она должна прийти к нему по доброй воле.

По доброй воле. Образ Алисон, отдающейся, покорной, лежащей под ним, отвечающей на ласки так же буйно и раскованно, преследовал его с такой силой, что выдержать это оказалось невозможно. Не в силах сдержаться, Джафар тихо прорычал:

— Аллах милосердный…

Но предательское тело напряглось и забилось в конвульсиях. Белый поток семени хлынул на одеяло.

Когда все было кончено, Джафар, тяжело дыша, весь мокрый от пота, лег на спину. Рядом, свернувшись калачиком, устроилась Алисон, отвернув лицо, ослабевшая, измученная, потрясенная, все еще пытавшаяся понять, что случилось, боясь признаться себе в том, что позволила Джафару так много… так непростительно много. Ей хотелось бы забыться, стереть из памяти последние полчаса. Но разве можно пренебречь этим мужественным, суровым, свирепым человеком или интимностью, что произошла между ними только сейчас? И разве можно не придавать значения тому, что ее попытка сбежать окончилась неудачей?

Алисон сомневалась, что Джафар тоже способен остаться равнодушным.

— Откуда ты узнал? — спросила она наконец так тихо, что Джафар едва смог расслышать.

Он без всяких расспросов понял, что имеет в виду девушка, и с сожалением вздохнул. Реальность неумолимо вторгалась в момент любовного опьянения.

— Ты плохо умеешь скрывать свои чувства, милая. Каждый раз, когда сегодня ты осмеливалась взглянуть на меня, я понимал, что ты взвешиваешь свои шансы. Слишком часто я вступал в поединки, чтобы не понять значение твоих взглядов.

Алисон промолчала, и Джафару показалось, что девушка проклинает себя за то, что не смогла более тщательно скрыть свои чувства. Но его подозрения возбудили не только ее оценивающие взгляды, не ее нервозность и робость, а обостренное чувство опасности. Джафар полжизни провел, готовясь к внезапному нападению, предупреждая многочисленные покушения. В этой безжалостной стране человек, не способный распознать предательство, долго не проживет.

Что же касается его молодой пленницы, Джафар не был уверен, говорила ли она правду, когда клялась, что не собиралась его убивать. Он ожидал, что Алисон попытается пустить в ход кинжал. Во всяком случае, сам он на ее месте поступил бы именно так. Но ведь он не так мягкосердечен, как женщины. Семнадцать лет назад его сердце превратилось в камень.

Однако Джафар с удивлением понял, что не осуждает Алисон за попытку сбежать. По правде говоря, он меньше восхищался бы девушкой, если бы она покорно сидела в шатре.

Он медленно повернулся на бок, лицом к Алисон. Гнев уже успел остыть, хотя в крови до сих пор горела лихорадка желания. Ошеломляющий пароксизм освобождения оставил его усталым, насытившимся на несколько минут, но отчаянно неудовлетворенным.

Но ночь еще не окончилась. И прежде чем настанет рассвет, Алисон усвоит то, что Джафар знал с самого начала, — притяжение между ними так велико, что отмахнуться от него невозможно, как бы этого ни хотелось им обоим. Джафар преподаст ей урок желания.

Намеренно расчетливым жестом он потянулся к ней, чтобы погладить по голому плечу. Алисон съежилась, но Джафар, вместо того чтобы отстраниться, легко провел по шелковистой коже, и через несколько мгновений девушка затрепетала. С нежной настойчивостью Джафар повернул ее лицом к себе и с настойчивым блеском в глазах цвета расплавленного золота сжал Алисон в объятиях, так что напряженная мужская плоть уперлась в колыбель ее женственности. Девушка испуганно охнула, снова ощутив дерзкое прикосновение.

— Нет… не нужно, — умоляюще попросила она.

— Нет? Но я не делаю ничего против твоей воли, красавица моя.

Он слегка улыбнулся, словно понимая, что может заставить Алисон хотеть его.

Ты назовешь меня господином. Придет день, когда ты станешь молить о моих ласках.

Это обещание эхом отдавалось в мозгу Алисон, когда Джафар снова наклонился к ее груди и начал головокружительное, почти ленивое обольщение.

— Я хочу поцеловать тебя здесь, — бормотал он, почти не отнимая губ… и здесь… и здесь… ощутить на языке твой вкус…

Горячий рот дразнил, возбуждал, искушал…

— Не лишай меня этого удовольствия, милая. И себя тоже…

Алисон трепетала, с неожиданным смятением понимая: она не хочет, чтобы он остановился. Пусть ласкает ее, снова целует с безумной, буйной, нежной страстью…

Она закрыла глаза, отдаваясь его ласкам. И когда его пальцы отыскали средоточие жаркого наслаждения, лишавшего разума, девушка, откинув голову, тихо застонала. Но забытье продолжалось лишь до того момента, как Джафар, проложив дорожку из обжигающих поцелуев, припал губами к тому месту, где только сейчас были его пальцы.

Потрясенно вскрикнув, сгорая от смущения, Алисон почувствовала, как кровь бросилась в лицо. Девушка попыталась вырваться.

— Не шевелись, моя сладкая тигрица, — хрипло велел Джафар, прижав к бокам ее руки, и, почти не отрывая губ от нежно-розовых лепестков, наслаждался вкусом потаенной женской плоти. Тихий крик сорвался с губ Алисон. И лишь тогда Джафар очень медленно проник языком в медовое, влажное тепло.

Алисон показалось, что она сейчас умрет от утонченного, острого наслаждения.

— Нет… — снова пролепетала она, собрав последние остатки разума. — Я… не… хочу…

Но Джафар, казалось, не слышал. И вместо этого рассмеялся. Тихо. С высокомерным удовлетворением. Словно знал, что она протестует лишь из желания спасти остатки гордости.

ЧАСТЬ 2

Любовь горит желанием в глазах, любовь рождает колдовскую страсть в сердцах тех, кого уничтожает. Молюсь, чтобы бог любви никогда не посетил меня с убийственными намерениями, не покарал чувством буйным и безжалостным.

Еврипид

Глава 10

Солнечный свет пробивался в шатер, рассеивая сны и возвращая сознание к жестокой реальности. Алисон, застонав, спрятала голову под подушку. Она желала лишь одного — чтобы утро никогда не наступило, однако воспоминания о прошедшей ночи не давали покоя, рождая эмоции, слишком унизительные, чтобы можно было испытывать их, не ощущая при этом стыда.

Она попыталась бороться с Джафаром и проиграла. Но этим нельзя было объяснить ее капитуляцию.

Как могла она покориться Джафару, словно последняя распутница, и при этом даже не пыталась сопротивляться? Как могла обесчестить Эрве?

Она была полна отвращения к себе, отвращения и брезгливости, потому что отдалась так легко и, что омерзительнее всего, испытала безумное, всепоглощающее наслаждение в объятиях этого мужчины. Лучше бы Алисон не пыталась сбежать, не дала ему причины показать свою власть над ней. Но поздно…

Мысли улетучились, словно вспугнутые птички, когда Алисон ощутила нежное прикосновение пальцев к голому плечу. Подняв голову, девушка глянула прямо в лениво полуприкрытые желтовато-карие глаза, спокойно наблюдавшие за ней, сверкающие в полумраке, почти тигриные.

— Доброе утро, ma belle, — пробормотал он хрипловатым голосом, тем самым, что шептал дерзкие нежности почти всю ночь.

Алисон крепко стиснула веки. Так это не сон! Она лежала голая под одеялом, рядом с Джафаром, тоже обнаженным. Боже, ее гордость погибла, репутация уничтожена, от самообладания ничего не осталось! Ей хотелось бежать, скрыться. И все же Алисон не могла заставить себя шевельнуться, хотя рука Джафара медленно скользила по ее груди.

— Не стоит быть такой застенчивой со мной, — безмятежно заметил Джафар. — Или винить себя. То, что случилось между нами, — совершенно естественно и неизбежно. Я предупреждал тебя об этом раньше.

Жаркий румянец волной прихлынул к щекам. Джафар точно знал все, что она переживает сейчас, и от этого становится не менее опасным. Если он может читать ее мысли и предсказать реакцию, то так же легко сумеет подчинить своей воле?!

— Я ничуть не виню себя, — сухо отпарировала Алисон. — Только ты причина всему, что произошло прошлой ночью.

Джафар скептически поднял брови.

— Если тебе легче притворяться, что я вынудил тебя, заставил, это твое дело, хотя мы оба знаем правду.

И наклонил голову. Алисон лежала оцепеневшая, неподвижная, когда Джафар прижал губы к уголку ее губ, покрыл поцелуями шею, отвел разметавшиеся по плечам пряди каштановых волос, откинул одеяло, чтобы обнажить ее груди. Только тогда девушка сжалась.

— Нет, — прозвучало в шатре эхом бесчисленных отказов, которые она шептала прошлой ночью.

— Да, — вкрадчиво возразил Джафар. — Я хочу целовать тебя здесь… и здесь… снова и снова. Хочу, чтобы ты утонула в наслаждении.

Повернувшись, он лег на нее, прижав к подушкам. Алисон ощутила твердость могучего фаллоса, напряженного, жаждущего, почувствовала тепло сильного мужского бедра, раздвинувшего ее ноги.

— Нет! — снова в панике запротестовала она.

— Нет? Только это ты и можешь повторять, упрямица?

— Будь ты…

Джафар тихо усмехнулся.

— Ну что же, по крайней мере это что-то новенькое.

И, не дав ей договорить, прижался губами к ее закаменевшему соску.

Алисон застонала. Как она может противиться ему, если сгорает от желания при каждом его прикосновении?

Он буквально излучал грубую чувственность, перед которой было невозможно устоять. Она чувствовала себя безвольной дурочкой, испытывающей запретное желание к дикарю, но сумела всего-навсего еле слышно потребовать:

— Отпусти меня.

— Не сейчас, — пробормотал Джафар, теряя голову от сладостного аромата ее кожи. — Пока не дашь мне то, что я хочу.

Алисон поспешно попыталась втиснуть руки между их телами и, вцепившись в плечи Джафара, изо всех сил оттолкнула его. К своему удивлению, ей удалось заставить его приподнять голову.

— Но чего еще ты можешь хотеть от меня? — вскричала девушка, задыхаясь от чрезмерных усилий. — Ты уже все отнял прошлой ночью.

— Не все.

Губы Джафара чуть скривились в насмешливой улыбке. Потянувшись, чтобы рассыпать ее каштановые волосы по подушке, он повторил:

— Далеко не все.

Алисон не могла отвести глаз от твердо очерченного, прекрасного рта. Неужели он ожидает, что она поцелует его? Именно этого хочет?

— Я позволю тебе встать, — лениво заметил Джафар, — но сначала желал бы услышать вежливое приветствие.

— Иди к черту!

Жесткие пальцы сжали ее подбородок.

— Этого недостаточно, моя сладкая тигрица. Все, что я хочу от тебя, — приветливое пожелание доброго утра.

Алисон вспыхнула. Очередной урок повиновения, она уверена в этом!

— Иначе что? Что будет, если я откажусь?

— Тогда остается только удерживать тебя в постели. Я могу придумать десяток способов чудесно провести время.

«И, конечно, все они вряд ли придутся мне по душе», — думала Алисон, едва сдерживаясь.

— В таком случае доброе утро , — процедила она сквозь стиснутые зубы.

— Я сказал, вежливо, красавица моя. Не так, словно хочешь вырезать мое сердце украденным кинжалом.

Он ждал, приблизив к ее губам свои, пока Алисон нерешительно зажмурила глаза, размышляя, не проще ли вообще отказаться разговаривать с ним. Но она понимала, что проиграет эту битву. Алисон раздраженно вздохнула.

— Доброе утро, — повторила она, на этот раз как могла сдержаннее, ухитрившись не показать, как взбешена. Джафар, одобрительно улыбнувшись, наклонился, чтобы поцеловать девушку. Алисон попыталась отвернуть лицо, но он припал теплыми жесткими губами к ее рту и, когда девушка захотела отстраниться, прикусил ее нижнюю губу.

— Не смей!

В ответ раздался смех, веселый, тихий, снисходительный. Однако Джафар все же откатился, позволив Алисон встать. Девушка в панике потянулась за одеждой. Она уже успела натянуть сорочку, когда Джафар снова заговорил:

— Прошлой ночью ты была удивлена и испугана наслаждением, которое может испытать женщина, но скоро привыкнешь к этому… и ко мне.

— Никогда! — воскликнула Алисон.

— Ошибаешься. И вскоре перестанешь злиться и на себя.

— Я зла не на себя. Это ты…

— На себя, cherie. Ты сердишься, потому что так легко отдалась мне. Весь твой вид красноречиво говорит об оскорбленной гордости.

Алисон удалось проглотить язвительный ответ. Поджав губы, она натянула белую полотняную тунику, с наслаждением придумывая способы, как поставить этого надменного берберского вождя на колени. Он так высокомерен, так уверен в своей способности покорить любую женщину…

Но тут мстительные мысли прервал удовлетворенный смешок Джафара.

— Прошлой ночью рычащая тигрица превратилась в воркующую горлинку.

Доведенная до крайности, Алисон обернулась, окинув его разъяренным взглядом, и тут же поняла свою ошибку. Раскинувшийся на подушках, подложивший руки под голову, Джафар во всем своем обнаженном великолепии выглядел сказочным восточным принцем. Лучи утреннего солнца играли на изумительно сложенном мускулистом теле.

Девушка невольно затаила дыхание. Она сознавала, что должна отвернуться, но, прежде чем сумела отвести глаза, Джафар тихо сказал, лаская ее взглядом нежнее, чем руками:

— Ты еще поймешь, что я не столь уж суровый хозяин.

Охваченная стыдом и замешательством, девушка нервно теребила пояс.

— Я вообще не желаю видеть тебя своим хозяином, — сухо бросила она. — Ты просто лишился разума, если хотя бы на минуту решил, что я добровольно позволю сделать себя очередной наложницей в твоем гареме. Я отказываюсь быть твоей игрушкой!

— У меня нет наложниц, милая, — спокойно заметил Джафар.

Алисон и не подумала поверить ему. У любого восточного князька, даже самого мелкого, есть десятки одалисок, угождавших каждому его капризу.

Но все разом вылетело из головы, когда Джафар поднялся с постели и шагнул к Алисон. В ужасе застыв на мгновение, она тут же попыталась отступить. Но он продолжал преследовать ее с ленивой грацией хищника, уверенного, что добыча не уйдет. Бежать было некуда.

Противясь тревожному ощущению близости этого человека, Алисон съежилась, когда Джафар, быстро выбросив вперед руку, сжал ей запястье.

— Не убегай от меня, возлюбленная.

Алисон испуганно подняла голову, только чтобы заметить веселые искорки в глазах Джафара.

— Я не твоя возлюбленная!

— Ошибаешься, о, Ослиные Уши, — хмыкнул он, намекая на упрямство Алисон, и в доказательство своих слов сжал ее грудь жестом обладателя, нежным, но решительным.

Алисон оцепенела, ощущая, как кровь волнами прилила к телу, особенно в тех женских местечках, которые Джафар осыпал ласками прошлой ночью.

— Не нужно! — воскликнула она дрожащим голосом, хотя хаотическое биение сердца противоречило строгим словам.

Но Джафар будто не слышал ее. Пальцы другой руки утонули в копне ее волос. Джафар с властной нежностью обхватил ладонью ее затылок.

— Нет… пожалуйста… — молила Алисон, забыв о гордости.

Джафар гортанно рассмеялся и, притянув ее к себе, наклонил голову. Его поцелуй был долгим, крепким и жгучим и возбудил ее точно так же, как всегда, — легко и без усилий. Трепещущая, бессильная, Алисон покорилась своему новому господину-дьяволу.

Несколько бесконечных мгновений спустя губы Джафара медленно оторвались от ее губ, влажных, ждущих новых ласк. Тело девушки все еще пульсировало неудовлетворенным желанием.

— Ты должна научиться целовать мужчину, — прошептал Джафар. — Это искусство, которое даст нам обоим наслаждение.

Алисон, судорожно сглотнув, беспомощно уставилась на Джафара со слезами уязвленного достоинства на глазах. Его высокомерное предсказание о том, что настанет время, когда она будет молить его о ласках, казалось, вот-вот сбудется. Он мог сделать с ней все, что угодно, и она уже тосковала поэтому головокружительному омуту наслаждения, в который лишь он один был способен погрузить ее простым прикосновением.

Борясь из последних сил со стыдом и отчаянием, грозившими захлестнуть душу, Алисон вскинула голову и вынудила себя с презрением бросить:

— Ты даже представить не можешь силу моей ненависти!

— Да, голубка моя, ты меня ненавидишь. Так страстно, что твое тело дрожит от желания при одном моем приближении…

Он снова припал к ее губам поцелуем. На Алисон повеяло его теплым влажным дыханием с привкусом мяты. Однако спустя мгновение Джафар нехотя поднял голову. Алисон метнулась в другую комнату, не расчесав спутанные волосы и даже не успев надеть сандалии.

Она действительно ненавидит его, разъяренно думала девушка, отирая рот, чтобы избавиться от вкуса и ощущения его губ на своих. Она безумно ненавидела этого человека, пусть и признавала его господство в искусстве обольщения. И хотя ей удалось скрыться от Джафара, избавиться от собственных хаотических мыслей оказалось невозможным, как, впрочем, и не воскрешать в памяти случившегося прошлой ночью.

Алисон получила далеко не такое строгое воспитание, как другие девушки ее возраста, и еще совсем девочкой узнала, что происходит в постели между женщиной и мужчиной. Ее айя — няня-индианка часто и откровенно рассуждала о человеческом теле и обязанностях жены по отношению к мужу. Индийские трактаты описывали науку наслаждения и любви и возвышали акт физического слияния тел до религиозного ритуала. Более того, индийские храмы изобиловали скульптурами и барельефами, изображавшими эротические сцены. Алисон должна была ослепнуть и оглохнуть, чтобы ничего не замечать.

Она знала, прошлой ночью Джафар всего лишь научил ее, что значит быть женщиной, предметом мужской страсти, но не взял ее девственность. По какой-то причине он нашел в себе силы сдержаться. И это самоотречение пугало и тревожило Алисон, особенно потому, что Джафар ясно дал понять: наступит час, когда он станет ее любовником.

Возлюбленным. Горячий румянец стыда прихлынул к лицу при воспоминании о том, как легко он исполнил свое обещание.

Алисон покачала головой, устало опустив плечи. Нет смысла отрицать — она отдалась безжалостному похитителю, дикарю, намеревавшемуся убить человека, с которым Алисон была почти обручена. Тело, не подчинившись воле, предало ее. А Алисон, в свою очередь, предала Эрве. Его и собственные принципы. Невероятно… непростительно…

Она не должна позволять этому продолжаться. Не допустит, чтобы Джафар использовал ее, как пешку, в смертельной игре.

Нужно сопротивляться ему, что есть сил. И постараться сбежать как можно быстрее. На карту поставлены две жизни — Эрве и любимого дяди Оноре.

Немного придя в себя, Алисон подошла ко входу в шатер и, заслонив ладонью глаза от солнца, с изумлением уставилась на расцветшую яркими красками пустыню.

— Цветы! — потрясение произнесла она. Вчерашний дождь пробудил к жизни бесплодную землю, покрытую теперь ковром маков и тюльпанов. Но тут Алисон, оглядевшись, поняла, что ее голубоглазого стража Сафула нигде не видно. Однако у соседнего шатра стояла оседланная гнедая лошадь без всадника. Алисон уже хотела отойти, когда ее внимание привлек какой-то странный предмет, прислоненный к стенке шатра. Длинный ствол ружья поблескивал на солнце, неотразимо притягивая девушку.

Алисон не могла отвести глаз от оружия. Прошло несколько бесконечных минут, прежде чем девушка вновь посмотрела на лошадь.

Посмеет ли она? Но времени на долгие раздумья не было. Ее колебания прошлой ночью кончились несчастьем. Оставалась лишь слабая надежда, что Алисон сможет ускользнуть из лагеря и скрыться от погони. Но она должна попытаться.

Девушка осторожно вышла из шатра, как была, босая, пробежала по песчаной полоске и, схватив ружье, шагнула к коню. Арабские лошади приучены не шарахаться в сторону, даже когда поводья волочатся по земле, — обычно они смирно стоят часами, иногда днями. И эта гнедая не была исключением, но как только Алисон, подобрав поводья, попыталась вскочить в седло, начала нервно приплясывать.

— Клянусь мечом пророка!

Девушка подпрыгнула от неожиданности, услышав внезапно раздавшееся за спиной тихое проклятие. Алисон инстинктивно оглянулась, и сердце ее упало. В нескольких шагах стоял Джафар с искаженным бешенством лицом.

— Что это, во имя Аллаха, ты вытворяешь?!

Преодолевая страх, Алисон стиснула мушкет и прицелилась в Джафара. Он помешал ей украсть лошадь, но на этот раз не сможет обезоружить Алисон, как прошлой ночью. Раньше она прикончат его!

— Держись от меня подальше, — остерегла девушка, направив дуло мушкета прямо в сердце Джафара.

Взгляд бербера мгновенно стал холодно-бесстрастным, однако он не смеялся, как в тот раз, когда Алисон стреляла в него из револьвера.

— Ты слишком смела, женщина, — процедил он мягко, но куда более угрожающим, чем если бы кричал, тоном и шагнул к Алисон.

— Не двигайся! Или клянусь, что убью тебя!

— Стреляй! Что же ты медлишь?

Алисон нерешительно смотрела на неумолимо приближавшегося похитителя. Его глаза, казалось, превратились в золотистые камешки — такие же твердые и безжалостные.

— Я выстрелю, даю слово! Не позволю использовать меня, как приманку, для твоих предательских планов!

— Ты не можешь им помешать. Ну же, милая, убей меня. Мои люди будут продолжать борьбу без своего вождя.

Алисон с ужасом поняла, что Джафар говорит правду. Противостояние зашло слишком далеко, чтобы повернуть назад, даже из-за гибели одного человека.

Алисон медленно, не спуская пальца с курка, повернула ружье так, что ствол уперся ей в грудь.

— Нет, ты не сможешь меня использовать, если я покончу с собой.

Джафар замер; кожа на скулах странно натянулась. Алисон показалось, что он побледнел, но, возможно, это было просто игрой ее воображения.

Джафар, держа ее в напряжении взглядом, медленно покачал головой.

— Твоя смерть тоже будет напрасной. Мои планы не изменятся. Полковник не узнает, что ты мертва. Он приведет французскую армию.

«Джафар, несомненно, был прав и в этом тоже», — с отчаянием подумала Алисон.

— Отдай ружье, — резко велел Джафар не допускающим возражений голосом. Алисон молча покачала головой, не в силах признать поражение, боясь осознать, что Джафар вновь одержал победу. Но прежде, чем она успела решиться на что-то, Джафар небрежно щелкнул пальцами, и Алисон почувствовала, как у нее вырвали мушкет. Ошеломленная девушка обернулась и увидела стоявшего за спиной Сафула. Молодой бербер свирепо хмурился, очевидно, разочарованный и оскорбленный поведением пленницы. Еще один бербер в черном бурнусе, по всей видимости, хозяин лошади и ружья, подбежал к Джафару, рассыпаясь в извинениях, и распростерся перед вождем.

Оборвав бербера на полуслове, Джафар что-то резко ответил, очевидно, приказывая держать оружие подальше от женщин. Униженно молящий о пощаде человек еще раз попросил прощения и поспешно убрался, явно обрадованный тем, что удалось так легко отделаться.

Но Алисон ничуть не сомневалась, что ей самой вряд ли повезет. Едва сдерживаемая ярость в глазах идущего к ней Джафара вселила холодный ужас в сердце девушки. Она поняла, что наконец-то сумела вывести его из себя и эта сцена оказалась последней каплей.

Схватив девушку за руку, Джафар потащил ее за собой в шатер. Алисон, спотыкаясь, безуспешно старалась не отставать. Одного взгляда на рассвирепевшего Джафара оказалось достаточно, чтобы она проглотила готовое слететь с языка проклятие. Глаза бербера странно блестели едва подавляемым бешенством.

Алисон замедлила шаги, пытаясь оттянуть неминуемое наказание. Но, когда они оказались в шатре, Джафар протащил ее дальше, в спальню, и только тут отпустил, так внезапно, что девушка едва не упала.

— Когда я смотрю на тебя, — процедил Джафар сквозь стиснутые зубы, — готов поклясться, что в твоих глазах светится ум, но это неправда, судя по тому, какие глупости ты творишь!

Алисон, неуклюже пытаясь выказать остатки мужества, вскинула голову, потирая ноющее запястье.

— Но это вовсе не глупо — пытаться сбежать от такого, как ты!

— Я говорю не о твоей попытке сбежать, а об угрозе покончить с собой!

— Будь я уверена, что это принесет пользу, ни секунды не колебалась бы, — поклялась Алисон. — Не позволю использовать себя, как приманку, причину гибели людей, которых люблю! Уж лучше самой умереть!

Вспышка белого почти нестерпимого света блеснула в глазах Джафара. Он медленно сжал кулаки и так же медленно их разжал.

— Тебе следовало бы знать, что я не позволю противиться моим желаниям.

Не дождавшись ответа, он раздраженно взмахнул рукой.

— Почему ты упорно продолжаешь недооценивать меня? Постоянно пытаешься противоречить, не подчиняешься моим приказам, хотя и знаешь, что я заставлю тебя повиноваться…

Он осекся и глубоко вздохнул, чтобы успокоиться.

— Хочу, чтобы ты дала слово не пытаться больше красть лошадей и оружие.

Но Алисон лишь уничтожающе усмехнулась.

— Иначе что?

— Иначе я буду вынужден ограничить твою свободу.

— Тогда сделай это! — вскричала она. — Меня тошнит от твоих угроз и бесчеловечных замыслов мести! Не собираюсь ни в чем клясться безумцу, дикарю, у которого нет ни чести, ни благородства! Я не останусь здесь по доброй воле, не собираюсь ждать, пока погибнут невинные люди! И если сумею, обязательно сбегу!

Джафар, не желая спорить, резко повернулся, поднял с пола шелковую веревку, которой каждую ночь привязывал к себе Алисон, и молча, хмуро потянул упирающуюся пленницу к тюфяку. Конечно, долго она не смогла сопротивляться. Легко одолев девушку, Джафар толкнул ее на пол и начал стягивать шнурком руки и ноги.

Алисон едва не зарыдала от тоски и отчаяния, но сумела сдержать слезы. Она не доставит ему радости видеть ее плачущей.

Он не причинял ей боли, но и не попытался ласкать. Когда его рука коснулась ее щиколотки, Алисон попыталась забыть о страсти, которую возбуждали его прикосновения прошлой ночью, однако воспоминания настойчиво продолжали терзать ее.

Руки Джафара неожиданно застыли. Взгляды молодых людей скрестились и замерли. Алисон поняла, что он тоже помнит обо всем.

— Отпусти меня, — шепнула она, хотя сама не знала, просит ли дать ей свободу или только отвести взгляд.

— Нет, — наконец выговорил Джафар. — Я никогда не отпущу тебя. Во всяком случае, пока не выполню то, что задумал.

С этими словами он поднялся и вышел из комнаты, опустив за собой занавеску и оставив девушку в полумраке.

Алисон беспомощно смотрела вслед Джафару, не в состоянии даже вытереть слезы ярости и отчаяния, ползущие по щекам. Как она ненавидит его! И как глупа, потому что колеблется прикончить этого негодяя! В следующий раз она не станет задумываться, каковы бы ни были последствия!

Однако, в который раз уверяя себя в ненависти к Джафару, девушка вновь и вновь задавалась мучительной, терзающей, настойчивой мыслью. Джафар разгневан не из-за ее очередной попытки сбежать. И даже не потому, что Алисон хотела убить его.

Как ни странно, он разъярился лишь из-за того, что Алисон собиралась покончить с собой.

Глава 11

До конца дня ни ярость, ни отчаяние Алисон ничуть не уменьшились. Когда Джафар к обеду вернулся в палатку, девушка наградила его взглядом, полным отвращения и брезгливости. Себе она поклялась, что никогда не простит его за то, что он снова связал ее, помешал сбежать и особенно за дьявольские планы заманить в ловушку Эрве и французскую армию.

Но и Джафар по-прежнему был суров. Он развязал Алисон руки, чтобы она смогла поесть, но перед уходом снова стянул веревкой.

Пришел он только вечером, мрачный, словно грозовая туча. Ужин прошел в напряженном молчании. Готовясь ко сну, Алисон подогревала собственную ярость, угрюмо размышляя о том, что, если Джафар осмелится хотя бы притронуться к ней, снова даст волю своей похоти, попытается возбудить в ней страсть, она попросту выцарапает его кошачьи глаза.

Но Джафар, если не считать того, что вновь связал девушку, больше не дотрагивался до нее и оставил кипеть от бессильного гнева. Она не могла спать и металась по постели, мешая уснуть Джафару.

— Не вертись, — наконец пробормотал тот раздраженно. — Лежи спокойно!

Алисон лишь усмехнулась, довольная, что действует ему на нервы. По правде говоря, ей хотелось досадить Джафару как можно больше.

— Почему ты так ненавидишь Эрве? — неожиданно спросила она, пытаясь всеми силами вывести его из себя и заодно узнать ответ на так долго мучивший ее вопрос.

— Это тебя не касается. Спи.

— Не касается! Как ты можешь говорить такое, когда намереваешься заманить его в пустыню и убить, да еще с моей помощью!

— Не подобает женщинам вмешиваться в дела воинов!

— Тебе стоило бы подумать об этом, прежде чем похищать меня! — вспыхнула Алисон. — Кроме того, дело не в войне! Ты за что-то мстишь Эрве!

— Я сражаюсь с французской армией. Полковник Бурмон — командир этой армии. Я встречусь с ним на поле битвы, только и всего.

— Но ты задумал убить его! Именно затем, чтобы отомстить, и похитил меня, ты сам так сказал.

Не получив ответа, девушка повернула голову на подушке, пытаясь разглядеть в полумраке лицо Джафара. Его глаза были закрыты, руки лежали на животе, словно он старался уснуть, не обращая внимания на настойчивые вопросы пленницы. Но Алисон была так же полна решимости заставить его говорить.

— Ты по какой-то причине ненавидишь его! Это твои слова: «Полковник получит именно то, что заслуживает»! Что ты хотел сказать этим?

Но Джафар снова ничего не ответил.

— Ты ведь намереваешься убить его, верно?

Молчание длилось бесконечно долго. Наконец Джафар отозвался:

— Да. Я собираюсь его убить.

— Но почему? — хрипло пробормотала Алисон. — Что он тебе сделал?

Джафар раздраженно вздохнул. Его мятежная пленница, очевидно, не собирается оставить его в покое. Но, возможно, будет лучше, если она узнает причины его ненависти к де Бурмону. По крайней мере тогда она поймет, почему Джафар не собирается отказываться от возмездия, перестанет думать о том, чтобы покончить с собой.

Вспомнив тот леденящий душу момент, когда Алисон приставила к груди ружье, Джафар невольно стиснул зубы. Его сердце, казалось, перестало биться на несколько бесконечных минут, пока Сафул не умудрился отобрать у девушки оружие. Странно, что Джафар так перепугался из-за нее, ведь собственная смерть его не страшила.

Выбросив из головы неприятные мысли, Джафар попытался объяснить Алисон Викери причину кровной вражды.

— Для того, чтобы все понять, — спокойно начал он, — ты должна сначала узнать обо всем, что случилось семнадцать лет назад, когда французы захватили страну. Даже покорив Алжир и изгнав нашего правителя, французские шакалы не удовлетворились награбленными богатствами и захваченными землями. Исполненная решимости покорить все королевство, французская армия под началом прославленного генерала продолжала марш на юг, в глубь страны.

В это время могущественный амгар, берберский вождь, равный по знатности арабскому шейху, живший в горах, ничего не зная о нашествии французов, решил отправиться с женой и маленьким сыном в Алжир. Французские войска, которые вел генерал, напали на его караван. Амгар мужественно боролся, защищая свою семью, был тяжело ранен, но даже и тогда он мог бы выжить, однако генерал приказал убить его. Когда же дама начала умолять пощадить мужа, генерал отдал ее своим солдатам позабавиться! По-за-ба-вить-ся!

Джафар выплюнул это слово, как непристойное ругательство. Алисон со всевозрастающим смятением слушала, отчетливо представляя, что произошло с несчастной женщиной.

— Амгар прожил ровно столько, чтобы увидеть, как обесчестили и убили женщину, которую он страстно любил и лелеял, словно собственное дитя. Самого его подвергли пыткам, которые ты… — Он взглянул Алисон прямо в глаза. — …ты назвала бы варварскими и бесчеловечными. Единственным, кто вступился за невинных жертв, был священник. Он просил генерала прекратить бойню, но тот не послушался.

Алисон попыталась сказать что-то, но Джафар повелительно поднял руку, не давая говорить.

— Мальчик, которому в то время было одиннадцать лет, попытался спасти родителей, но не смог совладать с солдатами. Его скрутили и вынудили наблюдать.

Алисон вскрикнула от ужаса и, распознав неутихшую муку в голосе Джафара, наконец сообразила, что он пытался объяснить. Почему она ощущает его боль, как свою собственную?

— Ты был этим мальчиком, — шепнула она.

— Да, — выдохнул он. — Я был этим мальчиком, амгар — моим отцом, а женщина — матерью.

Джафар закрыл глаза, вновь переживая страшные минуты. Тогда, в тот день, мальчик хотел одного — убивать, и погиб бы сражаясь, будь он свободен. Но его связали и наверняка прикончили бы, если бы не вмешательство доброго французского священника. Только позже Джафар понял, что судьба была милостива к нему, оставив в живых, чтобы он смог воздать убийцам по заслугам.

— Тогда я поклялся отомстить за смерть родителей, — тихо продолжал он, — даже если для этого потребуется весь остаток жизни.

Алисон молчала, не зная, что сказать. Джафар рассеянно провел рукой по лбу, вспоминая те события, что произошли потом, события, навеки изменившие его жизнь. Когда священник узнал о благородном происхождении его матери, Джафара отослали на ее родину, в Англию, к деду-герцогу. Это дало Джафару еще одну причину ненавидеть французов. Они заполонили его родину, убили родителей и соплеменников, изгнали мальчика в холодную, ненавистную страну. Но Джафар поклялся когда-нибудь вернуться и убить французского генерала, приказавшего зверски умертвить людей, которых он любил.

Наконец, отрешившись от горьких воспоминаний, он спокойно объяснил:

— Имя генерала — Луи Огюст де Бурмон.

Алисон громко охнула и уставилась на Джафара, вглядываясь в его лицо, снова превратившееся в непроницаемую маску. Глаза холодно блеснули.

— Эрве — сын генерала, — выдавила она.

— Да, Эрве — его сын. Сам генерал мирно умер в постели от какой-то обычной болезни или старости, — брезгливо бросил Джафар.

— Но… — медленно начала Алисон, безуспешно пытаясь следовать его дикарской логике. — Эрве не имеет ничего общего с гибелью твоих родителей.

— Но в его жилах течет кровь предателя-отца.

Этого достаточно. Отравленная кровь убийцы. Джафар сказал так тогда в саду. Но и это не оправдывало еще одного преступления.

— Разве справедливо убивать человека за то, что сделал его отец? — воскликнула Алисон.

— Справедливо. Кровная месть — это обычай моего народа. Это мой долг, моя обязанность. Даже не дай я обета, законы племени повелевают расправиться с убийцей твоего отца.

Алисон в смятении нахмурилась, вглядываясь в неумолимые глаза похитителя.

— Утешься, красавица моя! Полковник де Бурмон — солдат, и я дам ему шанс защищаться и погибнуть с честью. Это будет кровавая битва, сражение не на жизнь, а на смерть — его отец не предоставил моему подобной возможности. И кто знает? Полковник может одолеть меня в поединке… если так захочет Аллах. Ну, а теперь спи.

Он решительно повернулся спиной к Алисон, оставив ее размышлять о сказанном, одной справляться с конфликтующими эмоциями. Но основным чувством была тоска. Сердце разрывалось от сочувствия к несчастному мальчику, которого вынудили стать свидетелем зверской расправы с родителями. Теперь она могла понять, почему Джафар так стремится отомстить, но не желала смириться с беспощадным приговором Эрве. Какая дикость, какое варварство — убить человека за грехи отца.

Охваченная смятением, Алисон уставилась в потолок шатра. Если раньше сон не приходил, то теперь глаза совсем не желали закрываться. Уже под утро она забылась тревожной дремотой и очнулась лишь от всполошенного крика Махмуда.

— Проснитесь, госпожа! Повелитель приказывает вам одеться поскорее! Мы должны приготовиться к приезду халифа Бен Хамади.

Слишком одурманенная тяжелым сном, чтобы встревожиться, Алисон села в постели. Слыша взволнованный голос Махмуда, она подумала сначала, что на лагерь напали, но тут же поняла, что суматоха вызвана ожидаемым прибытием одного из военачальников султана. Если верить мальчику, Бен Хамади был правой рукой самого Абдель Кадера.

— Скорее! — вопил Махмуд, вот уже в третий раз стараясь развязать ее путы. — Он уже едет!

Алисон еле сдерживала разочарование — ей так хотелось расспросить Махмуда о прошлом Джафара. Но теперь придется обождать. Она поспешила одеться и умыться, не желая, чтобы высокопоставленный араб застал ее врасплох. Надев голубую с красным тунику, Алисон накинула на голову и плечи хаик и уже через несколько минут встала рядом с Джафаром у входа в шатер.

Джафар молча оглядел девушку. Заметив холодный блеск его глаз, Алисон вспомнила ужасающий рассказ о мести и убийстве и с новым испугом ощутила нахлынувшую волну сочувствия и сострадания к одинокому мальчику, каким он был семнадцать лет назад.

Она гадала также, почему Джафар снова не связал ее. Наверное, за это следует благодарить гостя. Но времени на расспросы не осталось. Вдалеке поднялось облако пыли. Несколько десятков арабов мчались по направлению к лагерю. Уже через несколько минут всадники картинно осадили коней у входа в шатер. Предводитель, восседавший на могучем белом жеребце, оказался совсем коротышкой и определенно арабом, с черными, как обсидиан, глазами, оливковой кожей и ястребиным носом. Нижнюю часть лица скрывала густая черная борода. Он был одет как остальные богатые шейхи, виденные Алисон в Алжире, — в джеллабу из дорогой алой шерсти, поверх которой красовался снежно-белый бурнус, и куфью — арабский головной убор в виде квадратного куска ткани, который удерживался на голове плетеной золотой лентой.

Арабский вождь позволил лошади несколько минут рыть копытом землю и нервно перебирать ногами, пока сам он с видимым удовлетворением обозревал лагерь. Как только он спешился, Джафар шагнул навстречу и, прижав правую руку к груди, поклонился.

— Мир тебе, Хамади-бей. Да возвеличит тебя Аллах…

Внимательно прислушиваясь, Алисон сумела понять первую часть цветистого приветствия Джафара, но остальную речь пришлось переводить Махмуду.

— И тебе мир, Джафар эль-Салех. Пусть Аллах вознаградит тебя вечным процветанием и осыплет своими дарами…

Закончив сложный традиционный ритуал, Джафар отступил, позволяя соплеменникам приветствовать высокого гостя. Берберы приближались к халифу уважительно, с почтением, вставая на колени и целуя подол его джеллабы. Алисон не удивилась, поняв, что Бен Хамади говорил с каждым, как со старым знакомым, называя его своим братом и светом очей. Она уже слышала, что для араба каждый соотечественник — брат и друг. Однако Алисон немного испугалась, когда Джафар неожиданно сделал ей знак подойти. Девушка настороженно приблизилась, и Джафар, взяв ее за руку, представил халифу.

— Это мисс Алисон Викери, ваша светлость, — сказал он по-французски, чтобы Алисон поняла.

— Ах да, англичанка, — ответил Бен Хамади, с трудом выговаривая французские слова. — Счастлив познакомиться, мисс Викери. Надеюсь, с вами хорошо обращались?

Алисон смотрела в бездонные темные глаза полководца, не зная, как отвечать на такую непривычную вежливость. Он наверняка не желает слушать об обстоятельствах ее похищения, и, кроме того, нет смысла проклинать или жаловаться на Джафара этому могущественному человеку, особенно потому, что ее судьба, по-видимому, в руках Бен Хамади. Остро сознавая, что рука Джафара властно покоится на ее талии, Алисон выдавила учтивый ответ:

— Так хорошо, насколько можно было ожидать в подобных обстоятельствах, ваша светлость.

Коротышка галантно улыбнулся.

— Я с нетерпением жду момента, когда смогу поближе познакомиться с вами.

И, взмахнув рукой в знак окончания аудиенции, снова перешел на арабский и начал обсуждать с Джафаром, как лучше разместить прибывших гостей.

Алисон стиснула зубы, раздраженная высокомерным обращением. Махмуд, однако, был явно потрясен тем, что халиф вообще соизволил заговорить с женщиной. Он считался одним из могущественных предводителей в священной войне против неверных, и в короткой жизни Махмуда приезд халифа и возможность коснуться его одеяний были самыми счастливыми моментами. Мальчик все утро пел дифирамбы Бен Хамади, так, что под конец Алисон едва сдерживалась, чтобы не послать и его и высокого гостя ко всем чертям, вместе с его Королевским Великолепием, Джафаром эль-Салехом.

Говоря по правде, Алисон не только не обрадовалась приезду Бен Хамади, но появление арабского военачальника в лагере Джафара крайне ее встревожило. Она могла лишь предположить, что его присутствие каким-то образом было связано с планами Джафара заманить в ловушку французскую армию, иначе к чему бы халифу приводить с собой столь многочисленный вооруженный отряд? Но Махмуд либо ничего не знал, либо не хотел говорить.

Алисон хотелось бы расспросить Джафара, но он был занят с гостями. Весь лагерь готовился к пиршеству в честь халифа, которое должно было состояться вечером. Посланные охотники вернулись с тушами газелей, а на огромных вертелах жарились овцы целиком. Все это Алисон узнала от Махмуда, поскольку ей не позволили покинуть шатер и даже подходить к порогу. Сафул охранял ее так, словно от этого зависела вся его жизнь. Впрочем, вероятно, так оно и было, если учесть вчерашние события.

К удивлению девушки, Махмуд все утро находился рядом. Алисон заподозрила даже, что он жалеет ее, хотя мальчик ни разу не упомянул о гневе повелителя и о том, как Джафар связал ее после попытки бежать. Однако Махмуд был куда более общительным, чем обычно, и добровольно дал ей еще один урок берберского языка. Он также продолжал как-то странно поглядывать на нее, словно пытаясь найти ответ на загадку. Наконец мальчик, решившись, спросил о том, что, очевидно, давно его беспокоило:

— Почему вы не отворачиваетесь, когда видите мое лицо, мадемуазель? Благородные французские миссис смотрят на меня с испугом и отвращением.

Вопрос застал Алисон врасплох и глубоко задел. Махмуда, очевидно, сильно мучило собственное увечье.

Она серьезно посмотрела на слугу, сгорая от желания утешить его.

— Мой дядя, тот, что живет в Лондоне, — доктор, — ответила наконец девушка. — И я иногда приходила в больницу, где он работает. Там лежали бесчисленные жертвы оспы, чьи лица были обезображены куда хуже, чем твое.

— Хуже? И они тоже не пугали вас?

— Сначала, может быть, но я быстро привыкла.

— Не думаю, что к такому уродству можно привыкнуть.

Нотки спокойного отчаяния в голосе молодого бербера разрывали сердце девушки и, как ни странно, заставили подумать о Джафаре. В их судьбах было много схожего. Махмуду, как и Джафару, пришлось так много перенести в детстве, их души горели ненавистью. Просто шрамы Махмуда были куда более заметны.

Проглотив ком в горле, Алисон ответила, осторожно выбирая слова:

— Есть вещи гораздо важнее красивой внешности, Махмуд. Твои шрамы не делают тебя плохим или хорошим человеком. Главное, каков ты внутри. Мужество, доброта и сострадание — вот качества, достойные мужчины, и не имеет никакого значения, насколько он привлекателен.

Махмуд, широко раскрыв глаза, уставился было на Алисон, но тут же повесил голову.

— Но с таким лицом я никогда не найду себе невесту. Ни одна женщина не захочет стать женой человека, который выглядит так, как я.

— Я ничуть не согласна, — покачала головой Алисон, стараясь говорить как можно веселее. — Наоборот, твой шрам может даже помочь выбрать хорошую жену, по крайней мере ты будешь уверен, что она любит тебя ради тебя самого, а не по какой-то другой причине. Поверь, я знаю, о чем говорю. Всю жизнь я остерегалась поклонников, которые хотели жениться на мне только из-за денег. Тебе не придется бояться ничего подобного. — И, слегка коснувшись его руки, добавила: — Когда-нибудь ты найдешь достойную тебя женщину, Махмуд. Я уверена в этом.

Мальчик отвел взгляд, покраснев от внезапного смущения.

Алисон тактично сменила тему разговора и возобновила урок берберского языка, радуясь, что смогла хоть немного утешить ребенка. Жаль только, что не в ее силах сделать больше.

Беды Махмуда на несколько минут заставили ее забыть о собственных проблемах, и неприятные мысли нахлынули с прежней силой. Ее не пригласили на пиршество, зато попросили перед началом праздника прийти в шатер халифа. Очевидно, это было таким важным событием, что Тагар, несмотря на многочисленные обязанности, явилась, чтобы помочь Алисон одеться, и настояла, чтобы та выбрала лучший наряд — кафтан из богатой зеленой парчи и хаик из шелка цвета слоновой кости, чтобы покрыть волосы.

Войдя в большой, красиво украшенный шатер, девушка прежде всего увидела Джафара, но ничего не смогла прочесть на загадочно-бесстрастном лице. Взволнованная этим холодным взглядом гораздо больше, чем галантным приемом его высокопоставленного спутника, Алисон делала все, от нее зависящее, чтобы полностью игнорировать Джафара. Бен Хамади почтил гостью, предложив ей чашку сладкого мятного чая, которую Алисон приняла с вежливой улыбкой.

Она надеялась, что сможет узнать у халифа о причинах его приезда, но тот избегал настойчивых вопросов с искусством опытного дипломата и продолжал на далеко не безупречном французском языке рассказывать ей о султане арабов Абдель Кадере.

— Прошло пятнадцать лет, мисс Викери, с тех пор, как Абдель Кадер был провозглашен повелителем правоверных. Никто, кроме него, не подходит лучше на роль защитника ислама против неверных. Его предки — тарифы, потомки Магомета, а отец был марабутом — святым. Всего лишь за короткое время Абдель Кадер привлек под свои знамена все племена королевства.

Алисон отделывалась вежливыми репликами, вспоминая, как в первый раз услыхала об Абдель Кадере. В парижских салонах к храброму султану относились с благоговейным восхищением. Но это было до того, как французская армия едва не потерпела поражение. Целые полки были уничтожены свирепыми арабами и берберами. После этого светские дамы перестали бредить неотразимым, романтичным красавцем шейхом.

Но Алисон вовсе не желала слушать об Абдель Кадере. Она хотела разузнать, какую военную стратегию собираются арабы применить против войска Эрве.

Девушка против воли то и дело устремляла взгляд на сидевшего напротив Джафара, сознавая, однако, что он, должно быть, ясно видит ее тоску и страх. Джафар, в свою очередь, неловко поеживался при виде этих огромных, блестящих, встревоженных глаз, глядевших на него.

— Мы станем молиться, чтобы Аллах сделал гладким наш путь и помог в делах, — монотонно продолжал Бен Хамади. — Совсем как вы, христиане, молитесь вашему пророку Иисусу, которого называете Христом.

Алисон старалась не слушать и испуганно вскинулась, когда Бен Хамади вновь прервал поток невеселых мыслей.

— Надеюсь, я не утомил вас, мисс Викери, — торжественно объявил халиф. — Позор на мою голову, если я расстроил столь прелестную молодую даму.

Оторвав взгляд от Джафара, Алисон выдавила слабую улыбку.

— Прошу простить, ваша светлость. Вы оказали мне большую честь и доверие, удостоив дружеской беседы. Однако день клонится к вечеру, и я, как оказалось, чрезвычайно устала. Если ваша светлость извинит мое отсутствие, я немного отдохну.

Алисон подозревала, что, попросив отпустить ее, совершила серьезное нарушение этикета, но в висках стучало нестерпимой болью. Она просто не сможет больше вынести пространных дифирамбов султану!

К счастью, халиф, нисколько не обидевшись, кивнул, и Алисон, не глядя на Джафара, с облегчением вышла из шатра, жадно вдыхая прохладный ночной воздух.

Сафул, как обычно, проводил ее в шатер, а потом устроился у входа. Алисон бесцельно бродила по шатру, охваченная черной тоской и паническим отчаянием, давившими на плечи свинцовой тяжестью. Нужно действовать, причем как можно быстрее, но что она может сделать? Единственный способ спасти Эрве и дядю Оноре — вовремя сбежать, предупредить их о ловушке, которую готовит Джафар. Но до сих пор все попытки ускользнуть кончались неудачей. Алисон охраняли день и ночь, а после вчерашнего Джафар, вероятно, станет по-прежнему держать ее связанной. Если даже удастся выбраться из шатра и найти лошадь, все равно обнаружатся десятки глаз, неотрывно наблюдающих за ней…

Но не сейчас. Не сейчас, когда почти все обитатели лагеря собрались на пиршество и даже ее мстительный похититель занят приемом гостей…

Алисон с надеждой посмотрела на Сафула, сидевшего к ней спиной и что-то вырезавшего из куска дерева. Сейчас только он может помешать ей. Если ухитриться оглушить его…

Проскользнув в спальню, Алисон лихорадочно сорвала с себя одежду, натянула панталоны, блузу, болеро с длинными рукавами и свои ботинки для верховой езды. Внезапно девушка поняла, что дрожит от тревоги и надежды, и остановилась на несколько мгновений, усилием воли замедляя беспорядочное биение сердца. Сжав зубы, она схватила тяжелый глиняный кувшин для умывания, спрятала его за спиной и бесшумно приблизилась к Сафулу.

Девушке не хотелось причинять боль верному стражу — он всегда был добр к ней. Но придется сделать это. Лучшей возможности больше не представится. Она подняла кувшин высоко над головой.

Должно быть, в последний момент Сафул что-то почуял и попытался обернуться. Закрыв глаза и закусив губу, Алисон с силой опустила кувшин на голову Сафула, сжимаясь от омерзительного глухого стука. Юноша без единого вскрика повалился на землю.

Несколько ужасных мгновений Алисон смотрела на бербера, подавляя тошноту, и лишь потом заставила себя дотронуться до него. К счастью, Сафул дышал. Она не убила его! Какое счастье!

С трудом отступив, девушка взяла из спальни черный бурнус. Возможно, в темноте она сумеет сойти за берберку. Теперь оставалось лишь найти еду и воду. В соседнем шатре она наткнулась на полный мех живительной жидкости, в остальных отыскала фрукты и хлеб и завернула все в тряпку. Легче всего, как ни странно, оказалось украсть коня. Перед чьим-то шатром паслась небольшая, очень смирная кобылка, с шеи которой свисал недоуздок из пеньковой веревки.

Привязав мех и узелок с едой наподобие седельных сумок, Алисон отвязала лошадку и повела прочь от лагеря. Она пока не осмеливалась сесть верхом.

Позади раздавались музыка и шум веселья, однако стук сердца отдавался в ушах барабанным боем. В любой момент может послышаться крик тревоги и весь лагерь бросится за ней в погоню.

Но никто ничего не заподозрил. Алисон, затаив дыхание, продолжала идти, увязая в глубоком песке, повторяя словно короткую отчаянную молитву одно лишь слово:

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…

Отойдя на несколько сотен ярдов, Алисон остановила кобылку и медленно, осторожно, бормоча бессмысленные успокаивающие слова, забралась ей на спину, взялась за недоуздок и погнала лошадь вперед, через пустыню, по пути, освещенному луной.

Глава 12

Алисон ехала всю ночь по пустынным равнинам, испуганно прислушиваясь к отдаленному жутковатому вою шакалов. Звезды сверкали россыпью хрустальных осколков в темном небе, а впереди расстилались пески, таинственные и бесконечные.

На свете не существует более уединенного места, чем пустыня. И перед лицом этого бескрайнего пространства Алисон ощущала собственное ничтожество, хотя, как ни странно, сознавала, что стала частью огромного мира. Молчание было столь всеобъемлющим, что Алисон слышала, как бьется сердце в такт тихому, ритмическому топоту копыт.

Воздух был чистым и свежим, темнота успокаивала. Временами Алисон почти забывала о тревогах, отчаянной необходимости бежать. Но страх тут же возвращался, и девушка снова оглядывалась, каждую минуту ожидая увидеть Джафара в развевающемся за плечами бурнусе, преследующего ее на могучем вороном жеребце.

Час шел за часом, окутывая девушку усталостью. Она то и дело ловила себя на том, что начинает клевать носом. Встряхнувшись, она садилась попрямее и принималась считать звезды, вспоминать пословицы, детские считалки, чтобы не заснуть. Иногда приходилось укрощать кобылку, которой явно хотелось стряхнуть всадницу и вернуться в лагерь.

Уже ближе к рассвету кобылка внезапно бросилась в сторону и встала на дыбы, испуганная неведомым призраком. В следующую минуту Алисон растянулась на песке, оглушенная, задыхающаяся, не в силах понять, что произошло.

Однако, придя наконец в себя, она с ужасом прислушалась к удаляющемуся стуку копыт. Кобылка, наконец освободившись от нежеланного бремени, галопом мчалась в сторону лагеря. Теперь у нее нет лошади. Одна в этом диком месте, где жизнь человека зависит от выносливости его коня и воды.

Воды! Вскочив, Алисон начала лихорадочно шарить по песку.

Невыразимое облегчение наполнило девушку, когда пальцы коснулись мягкой кожи. По крайней мере от жажды она пока не умрет.

Глаза девушки устремились к восточному горизонту, где небо начинало розоветь. Солнце уже заливало безбрежное море золотистого песка. У Алисон не осталось выбора, кроме как идти вперед. Она ни за что не вернется к безжалостному похитителю!

С трудом поднявшись, Алисон перекинула через плечо мех с водой и узелок с хлебом и сделала первый шаг. Песок здесь был не таким глубоким и сыпучим, зато оказался крупным и зернистым, обжигавшим ладони, когда девушка иногда спотыкалась и падала. Вскоре все небо запламенело, солнце повисло над землей огромным огненным шаром и немилосердная жара вновь принялась иссушать и без того бесплодную землю. Алисон вся промокла от пота, но была рада, что захватила бурнус, защищавший от палящих лучей, и надвинула на лицо капюшон.

Приходилось жестко экономить воду. Смерть от жажды страшна, и Алисон могла позволить себе лишь по глотку каждые полчаса. Если повезет наткнуться на колодец или ручей, она напьется вдоволь.

Однако колодец все не встречался. Кругом лишь голубое небо, пустынный песок и беспощадное солнце. Алисон не встретила никого, кроме юрких ящериц. Скоро песок уступил место глине, чахлая трава сменилась колючкой и низкорослыми кустиками. Жестокий белый свет слепил девушку, а жара отравляла воздух, так что кружилась голова и жажда лишала сил. Каждая минута превращалась в вечность, но Алисон упорно пыталась удержаться на ногах и продолжать путь.

Еще не кончилось утро, но глупость ее поступка уже стала очевидной. Она совсем одна в этом забытом Богом месте, вода почти кончилась, а солнце только набирает силу.

Губы Алисон спеклись, язык распух, горло горело. В глазах кружилась и плясала тьма. Подняв голову, она разглядела стервятников, уже начавших кружиться высоко над головой в поисках добычи. И этой добычей скоро станет она.

Бесконечный день все тянулся, и девушка потеряла ощущение расстояния и времени, забыла обо всем, кроме гнавшей ее вперед решимости. Временами ей казалось, что смерть была бы благословенным освобождением.

Видение, мерцающее вдалеке, было таким прекрасным, что девушка едва не всхлипнула. Вода! То самое озеро, которое она заметила, когда Джафар вез ее сюда, на конец земли.

Алисон пыталась побежать к драгоценному, дающему жизнь источнику, но споткнулась и упала. Однако надежда дала ей силы, и Алисон, оттолкнувшись от земли, встала и вынудила себя сделать первый шаг. Ее нельзя победить. Она обязательно выживет!

Именно такой увидел ее Джафар. Девушка, пошатываясь, брела между кустами верблюжьей колючки и проклинала озеро, которое с каждым шагом, казалось, становилось все дальше.

— Благословен Аллах! Алисон!

Алисон замерла, надеясь, что слышала резкий окрик только в своем воображении, что топот копыт вороного жеребца лишь почудился ей.

Но это оказалось не фантазией. Все было реальным: конь, Джафар и нескрываемое облегчение в его голосе.

Джафар осадил коня и несколько минут молча сидел в седле, глядя на истомленное, обожженное солнцем лицо, и благодарил Аллаха. Половина племени прочесывала пустыню в поисках Алисон, но людям пришлось подождать рассвета, чтобы выйти в путь. Днем отпечатки копыт кобылки были ясно видны, но, когда они внезапно оборвались, Джафар понял, что девушка потеряла лошадь, и едва сумел скрыть охвативший его страх. Шансы на то, что она выживет, были ничтожны, но и надежды на то, что он найдет девушку прежде, чем та погибнет от жары и жажды, почти не оставалось.

Вознося молитвы ее и своему Богу, Джафар поехал по следам, оставленным Алисон на песке, но вскоре исчезнувшим на твердой поверхности. Только чудо и воля Аллаха привели его к ней. Это и черные точки, парившие в небе, — хищные птицы, стерегущие одинокую путницу.

Теперь, когда он нашел Алисон, сердце перестало так безудержно колотиться, а тугая пружина страха, терзавшая внутренности, потихоньку ослабла. Подогнав скакуна ближе, Джафар попытался поднять Алисон в седло, но она отскочила.

— Нет! Не смей трогать меня! — прохрипела она, слишком слабая, чтобы стоять, но слишком гордая, чтобы рухнуть на землю, слишком упрямая, чтобы признать поражение.

Джафар разъяренно уставился на девушку. Она погибла бы, не наткнись он на нее! Недавняя бурная радость сменилась медленно нарастающим гневом на Алисон, отважившуюся подвергнуть себя такой опасности, и… угрызениями совести — ведь это он довел ее до такого, вынудил бежать!

Когда Алисон повернулась, чтобы продолжить свой тяжкий путь, Джафар не остановил ее. Он должен позволить ей сохранить остатки гордости. Она сама скоро сдастся. Долго ей не продержаться.

Джафар медленно поехал следом, стараясь держаться поближе, однако уже через несколько минут раздражение взяло верх.

— Глупо так упрямиться, Эхереш! Ты умрешь от жажды, если не примешь мою помощь.

Алисон, подняв подбородок, выдавила прерывающимся голосом:

— Не погибну… если доберусь… до озера.

Джафар посмотрел в сторону мерцающего марева на горизонте. Только сейчас он понял, что имела в виду девушка, на что надеялась. Солнечные лучи, отражаясь от голубовато-зеленых кустиков и огромной лужи высохшей грязи, припорошенной солью, придавали миражу вид огромного водоема.

— Мне жаль разочаровывать тебя, милая, но Чот аль Ходна не настоящее озеро. Это солончак и лишь кажется водоемом. В это время года воду можно найти только в самой середине, но для этого нужно пройти много миль.

Алисон остановилась как вкопанная. Тоска и разочарование охватили ее, а жара и усталость наконец одолели. Беспомощные слезы покатились из глаз. Она поймала соленую каплю языком, но жажда стала еще отчаяннее.

Алисон сделала еще шаг, но твердая глина внезапно поднялась перед глазами, вцепилась в нее и потянула вниз. Алисон тяжело рухнула на землю, едва не потеряв сознание, и осталась лежать без сил, беспомощная и оглушенная.

Джафар тихо выругался и ужехотел было спешиться, но в этот момент послышался пронзительный крик. Присмотревшись, Джафар успел увидеть маленькое, похожее на краба насекомое, суетливо убегавшее прочь.

Ужас с новой силой охватил Джафара. Скорпион не походил на куда более безвредную разновидность, населявшую прибрежные равнины. Этот был гораздо крупнее и темнее — такие смертельно ядовитые особи населяли пески Сахары.

— Алисон, — хрипло прошептал он, опрометью спрыгнув с седла и подбегая к девушке. — Он укусил тебя?

Алисон тихо стонала от боли, держась за правую ногу.

— Д-да… в бедро.

Она все-таки попыталась подняться, но Джафар заставил ее лечь и, перевернув, разорвал панталоны. Красное пятно на бедре быстро увеличивалось. Сердце Джафара замерло. Алисон умрет, если не помочь ей немедленно.

Выхватив кривой кинжал, Джафар, не обращая внимания на тревожный возглас, резко велел Алисон не шевелиться.

— Тебе будет еще больнее, но нужно высосать яд.

— Сначала… турникет… — выдохнула она. — Дядя Седрик — доктор… Он велел бы… перетянуть… ногу… над раной.

Молясь о том, чтобы девушка оказалась права, Джафар развязал ее кушак, туго перетянул бедро, и, не дав времени запротестовать, крест-накрест надрезал место укуса. Боль затмила даже сознание неприличия происходящего. Ни одна порядочная женщина не станет валяться на песке перед мужчиной, да еще и с разорванными панталонами! Алисон пыталась думать о чем-нибудь другом, когда Джафар наклонился и припал губами к ране, но усилие оказалось слишком велико.

Несколько долгих минут он снова и снова высасывал яд, а потом сплевывал на землю, пытаясь не слышать стоны боли, не обращать внимания на пальцы, судорожно впившиеся в его плечи. Он отдал бы свои глаза, если бы сумел уберечь ее от этого, но другого способа спасти жизнь Алисон не было.

Наконец Джафар сделал все, что мог, и отстранился, беспомощно глядя на девушку. Она лежала неподвижно, смертельно бледная, с закрытыми глазами.

Джафар осторожно поднял Алисон и прижал к себе. Девушка не сопротивлялась — очевидно, ее силы были окончательно истощены.

— Алисон, — низким, свирепым и одновременно дрожащим голосом сказал он, — нам придется вернуться в лагерь. Нужно найти лекарство от яда скорпиона.

К его изумлению и облегчению, девушка не протестовала и даже слабо кивнула. Джафар встал, держа девушку бережно, словно бесценный фарфор. Алисон сумела схватиться за складку его бурнуса и прошептала так тихо, что ему пришлось нагнуть голову, чтобы услышать ее.

— Джафар… Я должна была… попытаться… убежать…

— Да. Я знаю. А теперь спи, Темеллал. Тебе нужно беречь силы.

Алисон закрыла глаза и потеряла сознание. Джафар так и не понял, каким образом ему удалось добраться до лагеря. После он вспоминал лишь мучительно тянущиеся часы, топот копыт, невыносимо длинные мили и кровь, стучавшую в ушах, да еще леденящий сердце ужас, что он опоздает, не сможет спасти Алисон.

Однако холодная решимость, вот уже семнадцать лет правящая его жизнью, не позволяла опустить руки. Он неустанно погонял скакуна, заставляя могучее животное отдавать последние капли сил. Блестящая черная шкура блестела от пота и была покрыта хлопьями пены, сильные длинные ноги начали заплетаться к тому времени, когда они оказались в лагере. Алисон металась в жару. Отдавая направо и налево резкие приказы, Джафар отнес бесчувственную девушку в шатер и бережно положил на постель, а потом в который раз приказал послать за старухой, слывшей прекрасной лекаркой. Женщина, которую звали Гастар, вскоре появилась, однако Джафар не отошел от Алисон.

— Dhereth, — объявила Гастар, осмотрев пациентку и мрачно хмурясь. — Очень плоха.

— Спаси ее, — сказал Джафар почти умоляющим голосом.

— Если Аллах позволит.

Гастар засыпала рану порошком хны и влила в рот Алисон настойку опия, но Джафар не привык доверять ни туземным зельям, которыми много веков пользовалось племя, ни собственным горячим молитвам. Когда Гастар ушла, он достал жаропонижающее лекарство, купленное во время одного из путешествий в Алжир, — флакон сернистого эфира, и трясущимися руками влил в рот Алисон чайную ложку.

Джафар сам ухаживал за девушкой, хотя Гастар с охотой соглашалась принять на себя эту обязанность. Он поил Алисон водой и лекарствами, заставлял ее глотать, осторожно гладя горло, снова и снова обтирал обнаженное тело прохладной водой. Когда девушку трясло в ознобе, он прижимал ее к себе, пытаясь близостью передать ей собственные силы. Когда Алисон корчилась от боли, утешал, бормоча нежные слова по-английски, по-французски и даже на арабском и берберском.

Сердце Джафара сжималось каждый раз при виде ее белого лица и бескровных губ. Она сама едва дышала, а тело обдавало жаром. Лихорадка сжигала ее. И во всем виноват он. Не вздумай Джафар похитить девушку, гонимый жаждой мести, она не лежала бы здесь сейчас, больная, измученная, на грани жизни и смерти.

На третий день эфир кончился, но жизнь Алисон по-прежнему висела на волоске. Джафар, как всегда, сидел у ее постели, когда позабытый гость, халиф Бен Хамади, попросил разрешения войти. Джафар вскинул голову, вернувшись к печальной действительности. Он тщательно укрыл истаявшее тело Алисон, натянув одеяло до подбородка, и пригласил халифа войти.

Бен Хамади едва глянул в сторону больной девушки и тут же вежливо отвел глаза, пробормотав подобающие случаю цветистые приветствия хозяину. Джафар, в свою очередь, предложил ему гостеприимство своего убогого жилища, пожелал мира и благословения Аллаха. Хотя жар у Алисон немного спал, опасность все еще не миновала, и у Джафара не было времени на пустую болтовню.

Проницательный араб, должно быть, почувствовал, как напряжен Джафар, однако уселся на ковер, скрестив ноги и пристально глядя на хозяина.

— Я бы не стал так грубо нарушать твое уединение, брат мой, но необходимо обсудить дела. Все последние дни твое время и, подозреваю, мысли были заняты прекрасной пленницей.

Джафар отлично понял скрытый упрек. Эти четыре дня он полностью пренебрегал своими обязанностями, но так и не смог заставить себя выйти из шатра. И при слове «пленница» к нетерпению добавился гнев. Слово было таким холодным, равнодушным и, конечно, ни в малейшей степени не отражало сути его отношений с юной мятежницей… и того, что он к ней испытывал.

Но, сознавая необходимость сдерживаться, Джафар заставил себя спокойно ответить:

— Я не мог покинуть англичанку, ведь она едва жива, ваша светлость. Не хочу, чтобы ее смерть была на моей совести и честь нашего племени оказалась запятнанной. Более того, она невинная жертва распрей и жажды мести. Я сделаю все, чтобы она выжила.

— Ее жизнь… и смерть в руках Аллаха.

— Иногда бывает очень мудрым решением, — подчеркнуто вежливо произнес Джафар, — когда простой смертный может помочь Аллаху, чтобы воля его была исполнена.

Темные глаза халифа сузились, но Джафар не отвел взгляд. Сказанное им, по понятиям мусульманской религии, было почти кощунством, но Джафар не собирался отрекаться ни от единого слова. Он винил себя за все, что произошло с пленницей. Охраняй он ее получше, и Алисон сейчас была бы здорова. Он не мог позволить ей умереть.

Бен Хамади, должно быть, распознал горевшую в Джафаре решимость, поскольку деликатно пожал плечами и сменил тему:

— Твой план удался, брат. Слухи, которые ты распространил среди французов, дали плоды. Полковник Бурмон покинул Алжир и с большим войском направился в пустыню.

Джафар со смутным удивлением уставился на него. Как ни странно, но все это время он ни разу не вспомнил о смертельном враге. С минуты убийства родителей ни дня не проходило без того, чтобы Джафар не проклинал имя де Бурмона.

— Французы доберутся до нас за неделю, — заметил Бен Хамади, — а возможно, еще быстрее.

Неделя. Возможно, быстрее. Месть, к которой он стремился семнадцать лет, близка. Почему же он не чувствует сладостного восторга, удовлетворения, трепетного предчувствия?

Джафар посмотрел на изможденную девушку, лежавшую тихо и неподвижно, и услышал:

— Я возьму пленницу с собой, — а потом Бен Хамади добавил: — если она выживет.

Если выживет. Джафар стиснул зубы, отказываясь даже думать об ином исходе. Но хотел он того или нет, пришлось обсуждать судьбу англичанки с гостем, продолжать разговор, который был начат в вечер побега Алисон.

Бен Хамади не собирался оставаться в лагере Джафара. Вскоре после появления французских солдат они разделят силы и станут выжидать нужный момент, чтобы напасть. Джафар поведет в бой головной отряд, а войска халифа окружат врага с флангов и помешают французам бежать с поля боя.

Бен Хамади предложил перевести Алисон в его лагерь, где она будет жить с женщинами, пока не придет время отправить ее под конвоем в Алжир. До сих пор Джафар инстинктивно противился предложению, хотя не отвергал окончательно такой возможности. Алисон будет в большей безопасности подальше от поля боя. Но главной и основной причиной колебаний Джафара было сознание, что там, где дело касается Алисон, он теряет способность рассуждать здраво, а неукротимое желание настолько воздействует на его суждения, что он позволяет сердцу управлять разумом. Лучше всего будет разом избавиться от этого опасного влечения, прежде чем он начнет принимать решения, основанные не на интересах племени, а на желаниях непокорной английской пленницы.

Но теперь, когда Алисон так близко подошла к порогу смерти, Джафар не желал ничего и слышать о плане халифа. Бен Хамади может протестовать сколько угодно, но Джафар не поручит ее ничьим заботам. Особенно теперь, когда обязан отдать все силы и решимость, чтобы спасти ее от гибели.

— Но ее нельзя трогать с места, ваша светлость. Даже если… если она не погибнет, все равно будет слишком слаба, чтобы в ближайшее время путешествовать. Я сам позабочусь о ее благополучии.

— Не стоит беспокоиться, брат. В моем лагере за ней будут ухаживать и лечить.

— Я не отдам ее.

Последовало долгое молчание. Халиф сверлил Джафара проницательным взглядом.

— Вряд ли стоит слишком привязываться к чужеземке, брат мой, — мягко предупредил он наконец.

Джафар обернулся к лежавшей без сознания молодой женщине. Чужеземка? Но для него она не чужая. В ее жилах текла такая же английская кровь, что и у него. И они стали любовниками. После близости, которую они испытали в ту ночь, близости, дарованной лишь мужчине и женщине, она была так же знакома ему, как пустыня и горы, которые Джафар называл домом. Алисон, с ее непокорными глазами серого цвета, полная страсти и жизненной силы, несгибаемого духа, притягивавших его и затрагивавших в душе нечто буйное и неистовое. Как ей удалось за несколько недель заставить все, что он считал существенным и важным в жизни, превратить в ничтожно малые величины? А что касается мучительно долгих последних дней… все его надежды на будущее сосредоточились на единственном лихорадочном желании, чтобы она поскорее поправилась, выиграла битву со смертью.

В это мгновение Алисон шевельнулась, пробормотав что-то неразборчивое. Наклонившись над девушкой, Джафар отвел спутанные пряди волос с горячего лба.

— Лежи спокойно, маленькая тигрица, — шепнул он по-английски.

Неожиданно вырвавшиеся нежные слова заставили халифа вновь бросить пронизывающий взгляд на Джафара; тот почувствовал, как Бен Хамади пристально его изучает.

— Ты не думаешь, что вряд ли мудро говорить с ней на ее языке? — неловко пробормотал араб.

Медленно нахлынувшая волна гнева затопила Джафара. Без всякого колебания он смело встретил взгляд халифа.

— Но это успокаивает ее.

Бен Хамади первым отвел глаза. Прошло несколько долгих минут, прежде чем лицо халифа слегка смягчилось. Поднявшись, он, однако, не удержался, чтобы не предостеречь Джафара на прощание:

— Берегись, мой друг, чтобы беспокойство о ее благополучии не заслонило забот о жизни и благоденствии твоего народа. Смотри, чтобы не поставить эту женщину выше нашего правого дела.

Часа два спустя Алисон медленно открыла глаза и увидела, что Джафар сидит у постели, подперев кулаком подбородок.

«Как странно! » — было ее первой смутной мыслью. Она видела сон о том далеком дне в Англии, когда дядя взял ее погостить в роскошное герцогское поместье. Одиннадцатилетняя проказница бросалась желудями в светловолосого незнакомца. Но потом она плакала, а он ее утешал.

Алисон, моргнув, прищурилась, пытаясь получше разглядеть человека в черных одеждах. Нет, это Джафар, свирепый берберский воин, а не золотоволосый англичанин из ее снов.

Но что-то с ним случилось? Голова опущена. Он казался погруженным в размышления, а на плечи словно легло свинцовое бремя.

Медленно, неуверенно девушка протянула дрожащую руку и коснулась его колена. Джафар, мгновенно встрепенувшись, сжал ее ладонь.

— Слава Аллаху, — тихо выдохнул он.

Алисон в полном недоумении наблюдала за Джафаром. Выглядел он ужасно. Глубокие морщины усталости словно были вытравлены на лице, покрытом многодневной щетиной. Она никогда еще не видела его таким.

Но, кроме того, еще что-то в нем изменилось. Он поблагодарил Аллаха на английском языке! Почему вдруг Джафар говорит со своим Богом на ее языке?

Но ускользающая мысль поблекла — слишком была слаба девушка.

— Я… не… умерла… — прошептала она, и собственный голос показался ей карканьем вороны.

Медленная счастливая улыбка осветила лицо Джафара.

— Не умерла.

Все еще стискивая руку Алисон, он дотянулся до ее влажного лба.

— Лихорадка наконец унялась. Как ты себя чувствуешь?

— Пить…

Он поспешно схватил чашку с водой, сдобренной опиумом, и, подсунув руку под ее плечи, поднес чашку к губам девушки.

— Вот, выпей.

Странно, снова подумала Алисон. Неужели они действительно разговаривают по-английски?

Она с трудом сделала глоток, глядя в золотистые глаза Джафара.

— Я… я попала в тебя?

Брови Джафара недоуменно сошлись. Алисон хотела спросить, в него ли она бросалась желудями, но слова не шли с распухшего языка.

— Нет, Эхереш, не попала. А теперь выпей еще.

Алисон послушно сделала еще несколько глотков.

Приказ был сделан по-французски, она уверена в этом. Но какие-то обрывки воспоминаний, переплетавшиеся с ускользающим сном, продолжали кружиться в усталой голове. Джафар был так похож на золотоволосого незнакомца из ее прошлого. Кроме того, он и раньше говорил по-английски. Как-то, увидев Алисон полуобнаженной, он назвал ее прекрасной. И когда ласкал ее той постыдной ночью, некоторые вырывавшиеся у него слова тоже были английскими.

Джафар сказал, что немного знает ее язык, но, казалось, был знаком с ним куда лучше, чем признавался. Вероятно, изучал английский, как и французский, язык своих врагов…

И тут она вспомнила. Вспомнила все страшные события последних недель. План Джафара заманить Эрве в ловушку, ее неудавшийся побег…

Ничего не изменилось. Он по-прежнему намеревается убить Эрве и подвергнуть опасности жизнь любимого дяди Оноре. И во всем виновата она. Если бы удалось ускользнуть…

Алисон закрыла глаза, чувствуя, как слезы собираются за сомкнутыми веками. Она слишком слаба, чтобы встретить ужасное будущее, жить с сознанием собственной вины.

— Спи, маленькая тигрица.

Снова Джафар, его тихий и нежный голос. Она ощутила прикосновение руки, осторожно гладившей лоб, и не подумала отстраниться, лишь молилась о благословенном забытье, вскоре окутавшем ее непроглядной тьмой. Но пока сознание окончательно покинуло девушку, единственная мысль продолжала терзать ей душу: неужели Джафар действительно говорил с ней по-английски?

Глава 13

Она потерпела неудачу. Эта мрачная, неопровержимая правда преследовала Алисон все нескончаемые дни медленного выздоровления.

Сознание собственного провала изнуряло сильнее любой лихорадки. Она постоянно плакала и все время хотела пить. Тело ныло от долгого пребывания в постели, но дух был угнетен куда больше. Сознание вины и страх убивали Алисон. Эрве погибнет из-за нее. Дядя Оноре, конечно, отправится на поиски, и берберская пуля поразит его храброе сердце или арабская сабля пронзит насквозь.

Не в силах посмотреть в глаза истине, девушка словно погрузилась в оцепенение. Дни перетекали в ночи, снова наступал рассвет, но Алисон не могла стряхнуть с себя ощущение ужасной пустоты, лишавшее желания жить. Все, что произошло в последние дни, начиная с попытки побега и появления Джафара, казалось нереальным, фантастичным, словно произошло во сне.

Девушка знала, что Джафар заботится о ней, требовал, чтобы она ела, сам кормил отборными кусочками, заставлял пить фруктовый сок и обмывал горящее тело прохладной водой, а когда Алисон была слишком слаба, чтобы шевельнуться, одевал ее и раздевал нежно, как ребенка.

Полная зависимость от Джафара и беспомощность лишь усиливали отчаяние. Ее жизнь спасена человеком, которого она поклялась ненавидеть!

Она не обращала внимания на гостей, приходивших навестить больную. Тагар просиживала с ней по нескольку часов каждый день, старалась развлечь, но все попытки доброй женщины завязать беседу были напрасны — Алисон почти не отвечала. Злосчастный Сафул точно выразил собственные мысли Алисон, когда пришел повидать ее. Она не слишком сильно ударила его по голове в тот вечер — пострадали лишь его гордость и честь, поскольку Джафар освободил его от обязанностей стража и назначил трех других воинов на его место. Слишком горько было Сафулу сознавать, что он не оправдал доверия повелителя.

— Моя душа темна и мрачна, — сказал он ей по-берберски, дожидаясь, пока Махмуд старательно переведет его слова.

Алисон устало опустила ресницы, слишком измученная и несчастная, чтобы беспокоиться о чьей-то душе, даже своей собственной. Особенно собственной.

Только Махмуд, надо отдать ему должное, пытался развеселить девушку. Он даже принес ручную ящерицу, всю в черных полосках, которую называл «песчаной рыбой».

— Смотрите, госпожа, я заставлю ее танцевать! — Ящерица действительно танцевала, за что и была вознаграждена жирной мухой. В других обстоятельствах Алисон уговорила бы мальчика освободить несчастное создание, поскольку считала, что грешно держать в заточении живое существо. Но Махмуд, очевидно, нежно любил уродливую рептилию, вероятно, потому, что она в отличие от других людей не замечала изуродованного шрамом лица и хромоты. Однако даже сейчас Алисон не могла разделить боль мальчика — ее собственная была слишком велика, безнадежность слишком ошеломляюща.

Ее состояние больше всего тревожило Джафара. Алисон медленно выздоравливала, но блеск в глазах исчез, огонь в душе погас. Алисон проявила нечто, похожее на прежнее страстное непокорство, которым обладала раньше в столь большой степени, лишь единственный раз, в то утро, когда он впервые мыл ее после того, как она пришла в сознание. Девушка выглядела невыносимо трогательной, когда пыталась прикрыть руками наготу и приказала Джафару выйти из комнаты. Но не прошло и минуты, как ее силы окончательно истощились. Он выиграл поединок, но победа не давала удовлетворения.

Однако Джафар не думал отказываться от своих обязанностей — регулярно менял повязку на ране, старательно массировал укушенное бедро, чтобы сохранить упругость мышц, продолжал собственноручно кормить Алисон, хотя она могла держать ложку. Но она не съела бы ни кусочка по своей воле, если бы Джафар не заставлял ее насильно. И он по-прежнему мыл ее.

Через четыре дня после того, как лихорадка спала, Алисон лежала неподвижная и ко всему равнодушная, пока Джафар снимал с нее одежду. На какой-то короткий момент, когда он снимал повязку с раны, девушка попыталась сдвинуть ноги, но Джафар угрожающе нахмурился. В глазах сверкало что-то покровительственное и свирепо-властное.

Смирившись, Алисон отвела глаза, оставив все попытки сопротивляться.

— Кожа уже не такая распухшая и красная, — заметил он, осторожно промывая рану.

Алисон равнодушно, едва заметно пожала плечами.

— Ты сказал, что в пустыне раны заживают быстро. «Физические раны, да, — подумал Джафар, — но не отчаяние, пожирающее ее». Ему хотелось хорошенько встряхнуть Алисон, вдохнуть в нее жизнь, стереть клеймо неудачи с души. Хотелось видеть, как возвращается мужество, тот неукротимый дух, которые так притягивали его к этой девушке, хотелось возродить страсть, бывшую неотъемлемой частью ее характера, снова ощутить жар и медовую сладость между этих нежных бедер.

Он намеренно расчетливым жестом прижал влажную тряпку к треугольнику густых каштановых волос, но Алисон лишь бросила на Джафара короткий испуганный взгляд и снова устало закрыла глаза, не заботясь о том, что он с ней делает.

Подавив нарастающее нетерпение, Джафар медленно провел тряпкой по шелковистой коже ее живота и, когда девушка не откликнулась, накрыл рукой маленькую упругую грудь.

Каким хрупким казался сосок, упиравшийся ему в ладонь!

Джафар внезапно ощутил напряжение, не имевшее ничего общего с чувственным желанием, — нежность, потребность заботиться и защищать, находившиеся в таком противоречии с инстинктами воина, заполонили его. Что такое в этой пичужке возбуждает в нем столь странные чувства? Джафар никогда не был особенно добр с женщинами, однако обнаружил, что желает… нет, жаждет, утешить и ободрить Алисон, влить в нее свою силу.

Джафар нехотя отнял руку, больше не желая ни к чему принуждать девушку, надеясь, что вскоре безразличие ко всему окружающему исчезнет и она станет прежней.

На следующий день Джафару удалось добиться гораздо большего. Когда он поднял длинную сорочку, обнажив худенькое тело, Алисон вышла из оцепенения настолько, что нашла в себе силы запротестовать. Правда, это ни к чему не привело. Джафар, не обращая внимания на поток проклятий, продолжал обтирать ее прохладной водой. Алисон неожиданно все поняла, и пальцы ее невольно сжались в кулаки.

— Я сама могу это сделать, — сухо сообщила она.

— Не можешь. Ты слаба, как новорожденный ягненок.

— Но это просто неприлично — мужчина не должен ухаживать за больной.

Легкая усмешка промелькнула на лице Джафара.

— Аллах, сохрани меня от притворной стыдливости женщин! Я уже видел тебя без одежды, cherie! Мои губы испробовали сладость каждого кусочка кожи. Тебе нечего скрывать от меня.

Слабый румянец, окрасивший щеки, был первым настоящим признаком того, что к Алисон постепенно возвращается жизнь. Джафар молча смотрел на девушку, чувствуя, как не изведанные доселе странные ощущения теплоты и счастья захлестывают его приливными волнами.

— Я рад помочь тебе, Эхереш.

— Просто тебе нравится меня дразнить.

— И это тоже, — весело рассмеялся Джафар. — А ты, в свою очередь, находишь удовольствие в том, чтобы на каждом шагу противиться мне. Клянусь, ты упряма, как отродье косоглазой козы.

Его добродушные шутки возымели желаемое действие. Алисон уставилась на него с чем-то вроде былого задора. Однако теперь, добившись отклика, он не собирался отступать. Закончив обтирать девушку, Джафар небрежно объявил, что сейчас вымоет ей голову.

Алисон надулась, но под конец была вынуждена покориться. К ее полному смятению, оказалось, что простая процедура мытья и расчесывания волос была куда более чувственной и интимной, чем прикосновения его рук к обнаженному телу. Алисон закрыла глаза. Усталость и равнодушие медленно отступали. Как может этот холодный, безжалостный человек, каким она его считала, выказывать столь бесконечную, безграничную нежность?

Успокоенная и почти уснувшая, Алисон, не протестуя, позволила Джафару надеть на себя широкое платье из белого мягкого полотна и встрепенулась лишь когда Джафар неожиданно подхватил ее на руки.

— Куда ты несешь меня? — охнула она, упираясь кулачками ему в грудь.

— Подышать воздухом, горлинка моя. Ты слишком долго лежала в душном шатре.

Добравшись до выхода, он осторожно опустил Алисон на ковер и рассыпал по ее плечам влажные пряди, чтобы они скорее подсохли, а сам сел рядом и привлек Алисон к себе. Несмотря на то, что было уже начало ноября, солнце по-прежнему посылало на землю теплые, приветливые лучи. Алисон не находила в себе сил противиться Джафару. Его руки согревали ее, присутствие успокаивало. На какое-то мгновение близость Джафара, казалось, изгнала из души ледяной холод. Она почти забыла ужасную правду, разделяющую их.

Внезапно ослабев, Алисон молча смотрела вдаль, на расстилавшиеся до самого горизонта песчаные пространства. Даже после встречи со смертью, бесплодные равнины по-прежнему манили девушку. Это удивляло Алисон. После всего, что случилось с ней, следовало бы бояться пустыни, однако она чувствовала себя так, словно здесь ее родина… в этой суровой земле… рядом с диким берберским воином, силой привезшим ее сюда. Сама эта мысль была, конечно, абсурдной. Так же, как обволакивающая Алисон апатия, странное состояние покоя и довольства. Однако Алисон не позволяла себе задумываться над этим, как и над непонятным стремлением прислониться головой к груди этого человека. Не сейчас, не в эту минуту.

Однако не обращать внимания на Джафара было невозможно. Его большой палец рассеянно гладил внутреннюю сторону ее запястья, но Алисон чутко прислушивалась к каждой ласке, к каждому новому ощущению. Как бы она ни старалась, все равно не сможет остаться равнодушной к его прикосновению.

Девушка вздрогнула.

— Тебе холодно?

Почему при звуках этого низкого голоса сильнее бьется сердце?

— Нет, — поспешно ответила Алисон. Его руки чуть сильнее сжали запястья ее рук. Она почувствовала тепло его дыхания на щеке, что отнюдь не придало ей самообладания.

— Откуда ты знала, что нужно накладывать жгут при ядовитых укусах?

Девушка расстроено вздохнула. Если Джафар намерен втянуть ее в разговор, по-видимому, лучше ответить ему. Он будет расспрашивать и уговаривать, пока не возьмет измором. Она еще никогда не встречала такого настойчивого человека.

— Мой дядя Седрик — лондонский врач. Я иногда приезжала к нему в больницу.

— Этот дядя… он знаком с последствиями укуса скорпиона?

— Нет, но однажды у него был пациент, ужаленный ядовитой змеей. Дяде удалось спасти его жизнь, несмотря на то, что это было нелегко. Ты и представить не можешь, в каком состоянии находятся лондонские больницы… грязь, неряшливые, пьяные женщины, которые ухаживают за больными…

— Не понимаю, почему богатая наследница вдруг воспылала желанием увидеть столь низменные стороны жизни?

Алисон слегка пожала плечами. Она старалась оказаться полезной своему дяде, чтобы он имел причины относиться к племяннице по-родственному.

— Дядя Седрик считал, что чистота — лучший способ предотвратить болезни, но так и не смог убедить попечителей применять его методы. И тогда я дала ему деньги на строительство собственной больницы.

— Благородный поступок.

— Скорее эгоистичный, — покачала головой Алисон. — У меня денег больше, чем можно истратить за всю жизнь, а он готов найти им лучшее применение. Но главное, мне очень хотелось, чтобы он осуществил свою мечту. Последние семь лет дядя провел в поисках лекарства от холеры. Понимаешь, мои родители умерли от холеры…

И неожиданно она вскинула глаза на Джафара, вглядываясь в его лицо. Странное ощущение поразило ее… словно она уже рассказывала ему эту историю раньше. Конечно, это невозможно, но все же…

Неужели встреча с Джафаром в Англии просто приснилась ей? Но сходство между бербером и светловолосым англичанином из ее снов было поразительным, особенно сейчас, когда заходящее солнце бросало розовые лучи на землю, высвечивая золото волос Джафара и зажигая глаза янтарным огнем.

— Ты был когда-нибудь в Англии? — спросила она, затаив дыхание. Он ответил не сразу, хотя и не отвернулся.

— Да. Четыре года назад мой султан отправил послов к вашей королеве Виктории, чтобы получить поддержку в нашей борьбе против французов и заставить англичан признать независимость нашей страны. Я был членом этой делегации.

Алисон удивленно подняла брови.

— Никогда не слышала, что английское правительство собиралось признать вас.

Настала очередь Джафара пожать плечами.

— Наши усилия оказались бесплодными. Мы даже не смогли добиться аудиенции. Ваша королева была куда больше заинтересована в том, чтобы поддерживать добрые отношения с французскими шакалами, чем отстаивать справедливость.

Алисон не нашлась, что ответить на это. Да и не стала бы поднимать брошенную перчатку, даже будь у нее чуть побольше энергии.

— Именно тогда, — поинтересовалась она на своем родном языке, — ты и выучил английский?

Она была уверена, что Джафар понял, но почему-то ответил по-французски:

— Нет, я знал его до этого.

— Тогда почему притворялся, что не знаешь?

— Просто недостаточно хорошо говорю. Так же, как и ты с трудом объяснялась бы на берберском или арабском.

Алисон не слишком ему поверила, но все же снова припала головой к его груди, обдумывая только что сказанное. Джафар был рад ее молчанию. Он не хотел без лишней необходимости лгать девушке, однако не мог допустить, чтобы она узнала его и открыла правду французскому правительству. Это означало бы жестокое наказание и гибель всего племени.

Устроившись поудобнее, он оперся подбородком о макушку Алисон, задумчиво глядя на пустыню, прислушиваясь к знакомым звукам отходившего ко сну лагеря. Это было лучшим временем дня, когда спадает палящая жара, а солнце раскрашивает горизонт золотыми и багровыми полосами. Его мать тоже больше всего любила эти тихие часы.

Воспоминания воскресили в памяти картины детства: ежегодные путешествия в Алжир, ощущение покоя и безмятежности, его благородный отец, сидящий перед шатром, красавица мать, взирающая на мужа с любовью и обожанием. Какие прекрасные мечты посещали его тогда…

Джафар тихо вздохнул. Теперь он так редко мечтает. Грезам нет места в стране, раздираемой войной, в сердце, сжигаемом жаждой мести.

Алисон, должно быть, думала о том же, поскольку, отрешившись от мрачных мыслей, задумчиво заметила:

— Если твой султан послал тебя в Англию, значит, ты один из тех, кому он доверяет.

— Мой долг служить ему.

— И сражаться за него против французов?

Джафар кивнул.

— Война против христиан — религиозная обязанность каждого мусульманина.

— По-моему, бессмысленно убивать людей во имя религии. Достаточно плохо уже и то, что приходится умирать за нее.

— Но мусульмане считают смерть началом новой жизни, — мягко пояснил Джафар. — А в Берберии религия — орудие политиков, успешно применяемое для того, чтобы объединить народ. И Абдель Кадер — воплощение этой религиозной идеи. Все его методы правления, принципы, планы реформ служат одной великой цели — независимости и объединению арабских народов под эгидой Аллаха.

Алисон медленно покачала головой.

— Неужели он искренне считает, что Бог поможет вам изгнать французов?

— Абдель Кадер верит, что Аллах на его стороне.

— А ты? Во что веришь ты?

— Султан ведет священную войну, — немного помолчав, ответил Джафар. — Я сражаюсь с иностранными угнетателями. Французские завоеватели подобны самуму — свирепому пустынному ветру, уничтожающему все живое. И им нужно сопротивляться до последней капли крови, до последнего дыхания.

Алисон снова смолкла, пытаясь понять только что сказанное. Означает ли это, что религиозные верования Джафара отступают на второе место перед его ненавистью к французам? Но ведь он и раньше говорил, что ищет смерти Эрве только ради удовлетворения жажды мести.

Однако впервые с тех пор, как девушка узнала о планах Джафара, в ее сердце загорелся крохотный огонек надежды. Джафар вовсе не так безжалостен и бессердечен, каким она когда-то его считала. Он не отходил от ее постели во время почти смертельной болезни, вернул к жизни, и в глазах его светилась неизменная доброта и даже… нежность? Ну а теперь они впервые спокойно обсуждали беспощадную войну, уносившую жизни стольких людей. Возможно, если логично, рассудительно поговорить с Джафаром об Эрве, то она сможет убедить его отказаться от кровавых замыслов.

— Но Эрве не угнетатель, — тихо, настойчиво возразила Алисон. — Он не причинил тебе зла.

— Позволь не согласиться с тобой, красавица моя. Полковник — олицетворение французской тирании. Он не только командир высокого ранга, но и глава Бюро, которое по самой природе своей предназначено для уничтожения нашего народа.

Алисон прикусила губу, пытаясь сообразить, как лучше убедить Джафара. Она знала, что Эрве не унаследовал жестокости своих предшественников, не поддерживает чересчур резких мер французского правительства по отношению к туземному населению, таких, как конфискация арабских земель за малейшие нарушения законов завоевателей. В беседах с Алисон Эрве не раз осуждал политику «выжженной земли», поджоги урожаев и домов тех, кого подозревали в поддержке Абдель Кадера. Девушка могла лишь восхищаться твердой решимостью Эрве улучшить участь покоренных арабов и берберов.

— По-моему, ты несправедливо осуждаешь его. С самого своего приезда Эрве делал все возможное, чтобы помочь твоему народу. Он постоянно спорит с чиновниками и добивается, чтобы поселенцам запретили изгонять мусульман с принадлежащих им земель.

Она спиной ощутила, как напряглись мышцы на руках Джафара, явно пытавшегося сдержаться.

— Даже если это и правда, ничего не изменится. У меня личные счеты с полковником.

— Не с ним, а с его отцом, но тот умер! Кроме того, сомневаюсь, чтобы он был доволен сейчас своим сыном. Эрве — полная ему противоположность как по характеру, так и по моральным принципам.

Джафар ничего не ответил. Алисон обернулась, чтобы взглянуть на него.

— Ты говорил о своей религии. Ну а моя учит, что любовь и прощение стоят выше ненависти и мести. То, что сделал его отец, — ужасно, но, убив Эрве, ты не воскресишь родителей. Неужели не можешь похоронить прошлое?

Джафар мрачно покачал головой, глядя в широко открытые, беззащитные глаза Алисон.

— Значит, ты так сильно его любишь? — невольно вырвалось у него.

В глубине серых озер мелькнуло удивление, но Джафар молча, с каким-то странным трепетом ждал ее ответа, не желая признать, как это важно для него.

— Это так важно для тебя? — почти шепотом спросила она?

«Да, да, именно!» — хотелось крикнуть Джафару. При мысли об этой женщине, отдавшей любовь его заклятому врагу, змея ревности и отчаяния ужалила его в самое сердце. Она не имеет права любить другого так глубоко. Она принадлежит ему!

Неистовая сила собственнического инстинкта потрясла Джафара. Никогда еще он не встречал женщину, которой хотел бы так сильно завладеть. Последние семь лет он посвятил борьбе за освобождение своего народа и редко имел возможность удовлетворять свои чувственные порывы, да к тому же не думал о необходимости иметь сыновей, которые могли бы пойти по его стопам и стать вождями племени. Вопреки традиции он не завел гарема, не имел ни жен, ни наложниц и развлекался лишь со знойными куртизанками из соседнего племени Бен Аммер или арабскими красотками бедуинов-кочевников, никогда не задерживаясь надолго, не позволяя им наскучить ему или преследовать ревностью и хитрыми уловками, рассчитанными на то, чтобы привлечь внимание щедрого берберского вождя.

Алисон Викери оказалась единственной, которой Джафар хотел обладать. Но не так, как принято среди соотечественников. Хотя берберы позволяют куда больше свободы своим женам, чем арабы, однако в восточной культуре женщина рассматривается лишь как предмет наслаждения и годится, кроме этого, лишь на то, чтобы рожать детей. Но Алисон значила для него так много! Он чувствовал, ощущал, что она может коснуться потаенных сторон его души, понять, может быть, утешить, дать столько наслаждения, как ни одна женщина в мире.

Джафар дотянулся до локона, спадавшего на плечи, осторожно погладил. Волосы почти высохли и сладко пахли травами, которые Джафар добавлял в воду.

Он ощутил новый прилив желания. Стоило лишь взглянуть на Алисон, и Джафар изнывал от нетерпения поскорее припасть к этим губам, овладеть этим нежным телом. Она будет любить его безудержно, неистово, как гордая соколица, если придет по собственной воле. По собственной. И он хотел этого больше всего на свете, если не считать жажды мести, хотел видеть на лице девушки ту же любовь и преданность, с которой смотрела его мать на отца, хотел глядеть в затуманенные страстью глаза, день за днем наблюдать, как ее живот набухает его младенцем…

Грудь Джафара неожиданно сдавило свинцовой лентой, перед глазами стояло ослепительное видение. Его ребенок. Сыновья, которые унаследуют от матери неукротимое мужество. Дочери, которые будут обладать таким же страстным и независимым характером…

Но на этом мечты Джафара рассеялись, словно утренний туман, с ошеломившей его быстротой. Не будет у них детей. Он должен исполнить обет мести, убить ее жениха, полковника. И этим уничтожит всякую надежду на то, что Алисон отдастся ему сама, свободно, без принуждения.

Джафар сообразил, что она по-прежнему наблюдает за ним с мольбой в глазах. И он почему-то понял, что не желает ничего знать о глубине ее чувств к де Бурмону.

— Нет, для меня не имеет значения, как сильно ты любишь его, — хрипло пробормотал Джафар.

Мольба во взгляде сменилась тоской, невыносимой мукой, и видеть все это не было сил. Джафар осторожно коснулся ее щеки.

— Я не могу забыть о своем долге даже ради тебя.

Его глаза потемнели от сожаления и страсти, которых не хотела замечать Алисон. Она, окаменев, лишь смотрела на Джафара.

— Но я тоже не могу просто сидеть и дожидаться, пока ты покончишь с людьми, которых я люблю.

Джафар молча отвернулся. Ледяное отчаяние с новой силой окутало душу Алисон. Она вздрогнула, как от озноба. И только сейчас Джафар увидел, что тени удлинились и легли на землю черными полосами. Солнце зашло, и воздух мгновенно похолодел.

— Пойдем, — спокойно сказал он, — не стоит больше оставаться здесь.

И, подняв девушку, понес назад, но не в спальню, а усадил на шелковые подушки в большой комнате и даже нашел одеяло, чтобы укрыть Алисон, сам зажег лампы и опустил занавеску у входа в шатер.

Алисон уже в который раз была поражена его добротой и заботой, так противоречившими характеру этого безжалостного, гонимого жаждой мести человека. Сейчас в мягком свете лампы он выглядел совсем молодым и беззащитным.

Алисон, сама того не желая, не сводила глаз с Джафара, изучая идеально правильные черты лица, словно пытаясь отыскать ключ к разгадке. В нем словно жили два совершенно разных человека. Один — жестокий, опасный, беспощадный. Другой — мягкий, сострадательный и легко уязвимый, хотя Алисон сама не могла уяснить, почему так считает. Более того, в его душе обитают печаль и мрачные тайны, которые он не может ни с кем разделить.

И тут Алисон вспомнила рассказ Джафара о детстве. Как, должно быть, ужасно видеть гибель собственных родителей, быть вынужденным наблюдать зверские пытки и не иметь возможности шевельнуть пальцем, чтобы помочь!

А когда такой гордый и властный человек, как Джафар, подвергается подобным издевательствам…

Нет, она не может ненавидеть его за желание отомстить, защитить свой народ от алчных французов. Совсем не может ненавидеть…

Алисон закрыла глаза, намеренно пытаясь отрешиться от образа иного Джафара, созданного ее воображением. Ироническая улыбка тронула ее губы. В какой-то момент за последние дни, полные боли, страха и отчаяния, она оставила бесплодные попытки ненавидеть своего похитителя. И очень боялась, что недолог тот час, когда, верная предсказанию Джафара, станет безоглядно желать его.

Глава 14

— Они идут! Идут! — кричал Махмуд, врываясь в шатер Джафара на следующее утро. — Французские солдаты! Они идут!

Алисон, барахтаясь в подушках, с тревогой смотрела на мальчика. Она думала, что, когда настанет час битвы, она станет волноваться лишь за Эрве и дядю Оноре, но первое, что испытала, был страх. Страх за Джафара. Она никогда раньше не думала о том, что его могут ранить или даже убить, он всегда казался несгибаемым и непобедимым. Однако и он смертен. Пули и острая сталь рассекут его плоть, как и тело любого другого человека.

Повелительно подняв руку, чтобы немного успокоить мальчика, Алисон постаралась выбросить неотвязные мысли из головы и стала расспрашивать Махмуда. Тот почти приплясывал от возбуждения, забыв об изуродованной ноге.

— Хвала Аллаху! Мы нападем на французских шакалов!

Алисон сумела узнать, что высланным вперед берберским разведчикам удалось раздобыть важные сведения. Отряд французских кавалеристов был замечен у западных гор. Сотню всадников сопровождал артиллерийский обоз, в котором было не менее двух пушек. Алисон подумала, что пушки, вероятно, предназначены для осады, — разумная мера, если французы считают, что Джафар держит заложницу в горах.

Больше Махмуд почти ничего не знал ни о намерениях врага, ни о планах господина. Он утверждал, что отряд ведет генерал, хотя Алисон была уверена, что это Эрве.

— Сын свиньи! Черная кровь! — кричал Махмуд, потрясая кулаками. Зная, что вряд ли она добьется еще чего-то от взвинченного мальчишки, Алисон на подгибавшихся ногах подковыляла ко входу. Берберы готовились к сражению: чистили орудие, седлали лошадей. Мирное поселение неожиданно превратилось в военный лагерь.

Однако стоило ли их осуждать? Эти сыны природы не знали другой жизни. Для них война означала способ выжить, а безоговорочное повиновение вождю было долгом чести. Они готовы умереть по одному его слову, особенно Сафул. Сейчас он тоже седлал лошадей, среди которых был и любимый вороной скакун Джафара. По-видимому, Сафул будет рядом с вождем в битве и станет храбро сражаться не только ради славы, но и стремясь вернуть утраченное доверие господина.

И тут она заметила Джафара, быстро идущего через лагерь к шатру. Не желая встречаться с ним лицом к лицу, она поспешно отступила в дальний угол. Но предосторожность оказалась излишней. Джафар пристально оглядел темные уголки шатра, и Алисон поняла, что он ищет ее. Взгляды их встретились. Лицо Джафара было напряженным, в глазах светилось беспокойство. Алисон показалось, что Джафар хочет что-то сказать, но он молча скрылся в спальне и через несколько минут вернулся, одетый во все черное — шаровары, мягкие сапоги, бурнус и тюрбан.

— Я оставлю в лагере двадцать человек, чтобы защищать тебя и остальных женщин, — бросил он, пристегивая к поясу саблю с украшенной драгоценными камнями рукояткой.

Алисон не стала протестовать, хотя была убеждена, что мужчинам приказано не столько защищать, сколько охранять ее, но следующие слова застали девушку врасплох:

— Если случится так, что я не вернусь, им приказано проводить тебя в Алжир.

Алисон потрясенно уставилась на него, не обращая внимания на то, чтоон обещает вернуть ее домой. Джафар высказал вслух то, чего она подсознательно боялась. Ужасное осознание того, что она может никогда больше не увидеть его, наполнило Алисон безграничной тоской.

Если Джафар не вернется… Горло Алисон сжалось. Ей было невыносимо думать о таком. Девушка в отчаянии отвернулась, чтобы он не видел, как ей страшно. Она хотела умолять Джафара пощадить Эрве, но теперь все затмило абсурдное желание броситься на колени и просить Джафара не умирать.

Она чувствовала его пристальный взгляд, напряженный, изучающий. В комнате повисло бесконечное, тяжелое молчание.

Наконец Джафар подошел к ней. Алисон стояла застывшая, неподвижная, не противясь, когда Джафар медленно, нерешительно взял ее руки в свои.

— Алисон…

Она отказывалась взглянуть на него. И тут ей снова показалось, что Джафар хочет сказать что-то важное, вероятно, еще раз объяснить причины его мести Эрве, однако ничем не мог оправдать жажду насилия… так же, как и она не была способна смириться с его возможной гибелью. Больше говорить было не о чем.

Наконец он, вздохнув, отпустил ее, пробормотал несколько слов прощания, медленно повернулся и вышел. Боль подкралась неожиданно. Как она могла допустить, чтобы Джафар ушел в уверенности, что пленница его ненавидит и ей все равно, останется он в живых или погибнет?

Алисон попыталась побежать за ним, но ослабевшие ноги не держали. Споткнувшись у самого входа, Алисон едва не упала и, шагнув вперед, внезапно застыла. Перед ней предстало величественное зрелище — почти двести берберских воинов на гарцующих конях разворачивались строем. Полированная сталь оружия блестела и сверкала в лучах полуденного солнца. Они выглядели такими свирепыми и неукротимыми, как земля, на которой жили. Зеленое знамя джихада — священной войны — трепетало на ветру рядом с красно-черным штандартом Джафара. Джафар уже вскочил в седло великолепного черного жеребца, красивый и гордый, как пустынный ястреб.

«Пожалуйста , — молча молила Алисон. — Пожалуйста, береги себя ».

Он уже начал разворачивать коня, когда случайно увидел стоявшую у входа Алисон. Девушка глядела на него с таким тоскливым отчаянием, что Джафар сжался, не желая слышать слова, которые вот-вот могли слететь с ее губ. Она, конечно, попросит оставить в живых ее жениха, но этого он сделать не мог. Джафар ждал, не обращая внимания на брызги песка, летевшие из-под копыт лошадей.

— Пожалуйста, — прошептала девушка, так тихо, что Джафар еле расслышал. Но остальные слова застряли у нее в горле, а из светящихся глаз покатились крупные слезы. Осекшись, девушка прижала ладонь к вздрагивающему рту.

Джафар почувствовал, как разрывается сердце от наплыва горьких чувств, куда более сильных, чем он испытывал когда-либо. Не нужно быть мудрецом, чтобы понять Алисон, — она в который раз станет доказывать, что Бурмон ни в чем не виновен.

Джафар с маху пришпорил скакуна и, не глядя на девушку, занял место во главе войска. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы притвориться, будто он не заметил умоляющего выражения этого бледного личика, катившихся по щекам соленых капель, несчастных глаз. Джафар с мрачной решимостью вынудил себя больше не думать о ней и сосредоточиться на предстоящей битве.

Но, несмотря на все усилия, взгляд Алисон продолжал преследовать его. Даже накануне битвы Джафар не мог забыть мучительную боль разлуки.

Мысли об оставленной девушке терзали его и двадцать часов спустя, когда Джафар и его люди укрылись на плато в горах Аулед-Нейл. Джафар лежал на животе, прижав к глазам бинокль, оглядывая расположенную внизу узкую расселину. Берберы рассеялись среди горных гребней и пещер, с нетерпением ожидая начала боя. Рядом с Джафаром неотлучно находился его главный помощник — Фархат эль-Таиб, тот самый рыжебородый бербер, который выполнял роль толмача при нападении на отряд Алисон Викери.

Алисон… его трепетная, непокорная пленница. Она никогда не простит Джафара за то, что он собирается сделать. Она…

— Они идут, господин? — тихо спросил Фархат.

Джафар, благодарный за то, что он прервал течение его нелегких мыслей, кивнул.

— Да.

Еще четверть часа, возможно, и враг появится внизу.

Он передал бинокль Фархату, а сам оглядел вершины, присматриваясь к тем местам, где лежали длинные тени. Черные бурнусы берберов, прятавшихся за скалами и валунами, полностью сливались с землей. Как и он сам, они были закаленными воинами, видавшими немало битв, однако теперь стратегия Джафара крайне отличалась от первых сражений, которые вел сам Абдель Кадер.

В первые годы войны арабские воины легко побеждали жадных французов. В армии Абдель Кадера насчитывалось более сорока тысяч человек, а оружейные мастерские снабжали берберов и арабов вооружением. Но это было до того, как в борьбу вступили военачальники, подобные маршалу Франции Тома-Роберу Бюжо, назначенному командующим французскими силами в Берберии. Бюжо революционизировал армию, посадив пехоту на коней, и превосходящими силами нанес Абдель Кадеру несколько сокрушающих поражений, а потом приступил к планомерному, безжалостному уничтожению алжирского королевства и массовым убийствам туземного населения. От когда-то могучей армии султана остались лишь партизанские отряды, нападавшие из засад, перерезавшие провода, иногда похищавшие заложников за выкуп.

Джафар построил свой план атаки именно на внезапности. У берберов было меньше сил, чем у Эрве де Бурмона, однако на его стороне знание местности и возможность напасть первым. Он и его люди заняли главный горный перевал — узкую теснину, через которую можно было пройти из Высокого Плато в пустыню Сахару.

Джафар со всяческими предосторожностями распустил слухи, что Алисон держат именно здесь, в районе гор Аулед-Нейл, где живет арабское племя. По его замыслу полковник должен подойти к горам по узкому ущелью, где отсутствие свободного места сильно ограничивало свободу передвижений конницы. Как только французы пройдут ущелье, люди Джафара устроят обвал, отсекая им возможность к отступлению. Когда начнется битва, французы окажутся в ловушке.

Что же до остальной армии, Бен Хамади окружит ее с флангов. Здесь, в ущелье, атаку возглавит Фархат. Джафар должен быть совершенно свободным, чтобы встретиться с давним врагом лицом к лицу.

— Все, как вы сказали, повелитель, — прошептал Фархат, вручая бинокль Джафару. — Полковник впереди.

Джафар поднес бинокль к глазам. Всего около восьмисот человек, все на конях, и большинство в летних голубых мундирах и кепи, с нашейными платками. В арьергарде ехал отряд бедуинов — летучая кавалерия арабских спаги, наемников французской армии. Войско было подкреплено двумя пушками, которыми нельзя сделать ни одного выстрела. Воины Джафара уже стояли наготове, ожидая его сигнала, пока цепочка всадников растянулась по ущелью.

Взгляд Джафара упал на человека в мундире полковника, и руки непроизвольно стиснули бинокль.

Бурмон. Сколько лет это имя не давало покоя, впивалось в душу острой занозой!

Однако сейчас, как ни странно, Джафар не мог заставить себя почувствовать ту свирепую ненависть, которая преследовала его все эти годы при мысли о смертельном враге. Он словно онемел, если не считать тугого узла в низу живота и тупой боли в том месте, где должно было находиться сердце.

Как это могло случиться? Семнадцать лет, целых семнадцать лет он ждал этой минуты. Мести за мучительную смерть родителей.

Джафар усилием воли вынудил себя вернуться к страшным воспоминаниям того дня, когда он слишком рано стал мужчиной, вновь представить алую кровь, вытекавшую из тела отца, слышать вопли матери. Однако перед глазами постоянно стояла Алисон, ее бледное лицо и грусть в огромных глазах.

Джафар с безмолвным проклятием оторвал взгляд от Бурмона и направил бинокль на строй всадников. Тугой узел в желудке стянулся еще сильнее при виде еще одного знакомого лица, краснощекого и круглого.

Дядя Оноре. А рядом с ним ее слуга-индиец. Он примерно этого и ожидал, хотя отчаянно молился, чтобы они остались в Алжире. Какой глупый, бесполезный поступок! Зачем они оказались здесь? Но стоит ли осуждать их за попытку отыскать Алисон? Если бы девушка принадлежала ему, Джафар тоже сделал бы все возможное, чтобы спасти ее.

Лежавший рядом Фархат напрягся и посмотрел вниз. Вдалеке, на севере, поднималось облако пыли — это скакали кавалеристы Бен Хамади, словно облаком накрывая равнину, поднимая тучи песка. По ветру струилось знамя Абдель Кадера, белое, с человеческой ладонью в центре. Французы еще не успели увидеть окружавших их врагов. Джафар кивнул:

— Время пришло.

Настало время мщения. Время закончить кровную месть.

Он вновь заставил себя выбросить из головы мысли об Алисон, приветствуя окутавшее его ледяное спокойствие.

Осторожно подавшись назад, Джафар прошептал последние приказы людям, которые должны оставаться наверху. Потом он и Фархат спустились по крутому склону в глубокую расселину, где стояли лошади, бесшумно вскочили в седла. И стали ждать.

Через несколько мгновений напряженная тишина была прервана топотом подбитых сталью копыт коней по камням.

Джафар поднял руку. Воздух наполнился оглушительным грохотом — лавина камней и глины рухнула в ущелье, сопровождаемая французскими проклятиями и тревожными воплями.

Рука Джафара резко опустилась. Берберы открыли огонь по врагу, стараясь, однако, не поразить полковника. Удовольствие и право убить Бурмона принадлежали лишь их повелителю.

Однако хорошо обученные французские солдаты, предупрежденные шумом, поняли, что впереди ждет засада, и немедленно осадили коней.

— К оружию! К оружию! — кричали офицеры. Кавалерия перестроилась в тесном ущелье, вытянулась в квадрат, защищенная одинаково со всех сторон и способная выдержать любую яростную атаку.

И атака поистине была яростной. Берберы с хриплыми криками нападали, погоняя коней по каменистой тропе, а оставшиеся в укрытии вели непрерывный огонь, чтобы расстроить ряды французов.

В ущелье теснились люди и кони. Джафар скакал впереди, прорубая дорогу среди солдат, отбивая направленные на него штыки кривой саблей. Среди самой жаркой битвы он оставался спокоен, не пугаясь ни пуль, ни сабель, ни копий. Все его внимание было сосредоточено на поисках сына человека, безжалостно убившего его родителей.

Ярдах в пяти Джафар наконец заметил храбро сражавшегося Бурмона. Кавалерист рядом с ним упал, сраженный залпом, другой рухнул, пронзенный саблей. Джафар, почти оглушенный воплями раненых и ржанием коней, мчался вперед, отражая одну атаку за другой.

Еще несколько минут, и положение французов стало отчаянным. Они безуспешно пытались выстоять против свирепых берберов, появившихся неизвестно откуда. Строй солдат был прорван, сопротивление слабело.

— Спешиться! Спешиться! — кричал Бурмон.

Повинуясь приказу, французы спрыгнули на землю и попытались спрятаться за коней, чтобы успеть перезарядить оружие. Берберы разразились торжествующими воплями. Их главной целью было завлечь врага на холмы, пока вождь вступит в поединок с полковником.

Бурмон взмахнул винтовкой, чтобы отразить удар, которого так и не последовало. Вместо этого Джафар с ходу врезался в коня полковника. Тот выпал из седла, но удержался на ногах и выхватил саблю.

Джафар с мрачным удовлетворением улыбнулся и бросился в атаку, гонимый жаждой мести. Сверкающие клинки со звоном скрестились.

Они схватились бешено, свирепо. Каждый стремился взять верх, каждый понимал, что бой идет не на жизнь, а на смерть.

Несколько минут они дрались на равных. Бурмон оказался серьезным противником, но у Джафара выучка была куда лучше, и, кроме того, подхлестывало сознание, что правда на его стороне. Он сражался с неукротимой решимостью — семнадцать лет неутоленной ярости и горечи сделали его другим человеком. В сердце кипела ненависть, жажда крови бурлила в венах, заглушая шум битвы.

Но тут огонь стих, в воздухе свистели лишь одиночные пули. Каким-то шестым чувством Джафар осознал, что сражение выиграно. К этому времени берберы успели взять пленных и преследовали беспорядочно отступающее войско.

Крики радости заглушили лязг стали. Это армия Бен Хамади окружила французов и завершила начатое людьми Джафара.

Джафар удвоил усилия и резким выпадом выбил саблю из рук полковника. Бурмон рухнул на землю и остался лежать, оцепенев, тяжело дыша, глядя на дикаря бербера в черном одеянии.

Джафар поднял саблю, чтобы нанести последний смертельный удар.

— Знай, что я мщу за смерть отца! — крикнул он по-французски так громко, что хриплый голос эхом вернулся от близлежащих скал.

Эрве де Бурмон, не шевелясь, наблюдал, как Джафар поднимает саблю. В темных глазах не было страха — лишь смирение и покорность судьбе. Настоящий мужчина встречает смерть с сожалением, но без трепета.

Возможно, это было всего лишь игрой света, но лицо полковника неожиданно расплылось. Темные глаза превратились в серые. Серые, светящиеся и огромные, полные отчаяния. На какое-то кратчайшее мгновение Джафар смежил веки. Но образ Алисон продолжал преследовать его, воспоминания о ее боли и тоске разрывали сердце.

Алисон. Ее слезы. Ее терзания. Ее любовь к этому французу. Мучительный крик вырвался у Джафара. Сабля со свистом рассекла воздух. Однако в последний момент рука дрогнула. Клинок не пронзил человеческое тело. Острие глубоко вонзилось в землю, в каких-то четырех дюймах от головы полковника.

Глава 15

Поднявшаяся суматоха пробудила Алисон от глубокого сна. Неужели это оружейный огонь?

Девушка, еще не успев прийти в себя и по-настоящему очнуться, в тревоге оглядела темный шатер. Стояла глубокая ночь. Почему же в лагере никто не спит? Джафар. Так он вернулся?

Сердце забилось так, что больно было дышать. Алисон вскочила с постели и начала шарить по полу в поисках платья. Наспех одевшись, она поспешила к входу в шатер. Страх и усталость одолевали девушку. Она совсем не спала вот уже две ночи, с той поры, как Джафар отправился на битву во главе отряда своих воинов, и измучилась к этому времени настолько, что наконец смогла задремать. Кроме того, силы ее после болезни еще не совсем восстановились.

Отдернув занавеску, она выглянула наружу. Значит, предчувствие ее не обмануло — воины возвращались домой. Женщины, дети, мужчины, остававшиеся в лагере, спешили встретить отцов и мужей. Многие стреляли в воздух в знак приветствия, горели огни бесчисленных факелов, слышались радостные крики. Так, значит, Джафар победил?

Алисон вонзила ногти в ладони и, затаив дыхание, искала глазами человека, в чьих руках была ее судьба. Джафар, жестокий похититель. Удалось ли ему утолить желание кровной мести?

И тут она увидела его, черного всадника, принимавшего как должное поклонение и похвалы обитателей лагеря. Алисон смутно осознала, что тяжелые удары сердца уже не причиняют такую боль. Он жив. Он вернулся к ней невредимым.

Непролитые слезы облегчения сжали горло. Алисон неотрывно смотрела на Джафара, на это суровое, гордое лицо, вопреки всем ожиданиям и доводам рассудка ставшее дорогим для нее.

Джафар осадил коня у своего шатра. Лагерь, казалось, окутала мертвая тишина. Алисон, не в силах говорить, просто смотрела на Джафара. Джафар тоже не произнес ни слова. Лицо в свете факелов было по-прежнему замкнутым и бесстрастным.

Алисон отчаянно хотелось узнать об Эрве, об исходе битвы, но не смогла заставить себя спросить, боясь услышать ответ. Она не перенесет известия о смерти Эрве… так же, как и мысли о том, что Джафар — его убийца.

И тут неожиданно Алисон услышала откуда-то тихие слова родного языка. Ругательство. Французское ругательство!

Девушка пошатнулась, не смея верить ушам. Но этот знакомый сварливый, родной голос снова донесся до нее из темноты.

— Господи милостивый, — шепнула она, охваченная робкой надеждой и страхом. — Дядя Оноре…

Ничего не видя вокруг, спотыкаясь и путаясь в полах длинного бурнуса, она зашагала вперед, но тут же нетерпеливо подобрала неудобное одеяние и продолжала оглядываться, пока не заметила знакомую поредевшую серебряную копну, сверкавшую в свете факелов. Оноре лежал на носилках, один конец которых тащили лошади, а другой — волочился по земле. В таких обычно возили раненых. И голос дяди звучал еле слышно, хотя он без устали продолжал проклинать язычников, задумавших его прикончить.

Алисон в недоумении остановилась и с радостным воплем, рвущимся из горла, медленно опустилась на колени рядом с носилками.

— Дядя, — хрипло выдохнула она. Оноре, мгновенно замолчав, уставился на нее.

— Пресвятая дева… Алисон! Мое любимое дитя! — Алисон порывисто обняла дядю. Несколько мгновений они стояли, прижавшись друг к другу, всхлипывая от облегчения. Наконец Оноре, громко застонав, отстранил племянницу и с гримасой боли вгляделся в ее лицо.

— Я с ума сходил от тревоги, родная. Ты здорова и невредима?

Алисон, не вытирая текущих по щекам слез, кивнула. Она не могла наглядеться на любимое лицо.

— Да, со мной все в порядке…

Но, прежде чем она успела договорить и спросить о здоровье дяди, маленький смуглый человечек выступил из тени и низко поклонился.

— Мемсаиб? Сердце мое наполняется радостью от встречи с вами.

— Чанд!

Алисон вскочила и бросилась на шею индийцу, едва не задушив его в объятиях, смеясь сквозь слезы, целуя темное сморщенное лицо.

— Мемсаиб! Это неприлично! — воскликнул Чанд и, с достоинством фыркнув, освободился от рук Алисон. Но она успела заметить подозрительный блеск его глаз. — Мемсаиб, молю, выслушайте меня. Ваш дядя тяжело ранен.

Сердце Алисон сжалось от ужаса и тоски. Она снова повернулась к Оноре. Тяжело ранен? Но он вовсе не выглядит умирающим, разве что чересчур бледным и определенно раздраженным. Но не похоже, что он вот-вот отправится на небо.

Девушка немного успокоилась. Скорее всего Чанд, как обычно, преувеличивает.

Тем не менее Алисон с беспокойством взглянула на Чанда. Индиец пояснил по-французски, с сильным акцентом:

— Есть ли здесь спокойное место, где я мог бы ухаживать за саибом?

— Да, дорогая, — вмешался Оноре прежним воинственным тоном. — Надеюсь, ты обладаешь некоторым влиянием на этих варваров? Они привязали меня к чертовой штуке и не отпускают! Клянусь, я истекаю кровью! Один из этих негодяев воткнул мне саблю в ребра, словно свинье, которую собрался насадить на вертел!

«Влияние?» — с отчаянием думала Алисон. Она ни в чем не сможет убедить берберов, особенно того, от чьего слова зависит судьба дяди — всесильного повелителя этого дикого племени.

Девушка беспомощно оглянулась и встретилась взглядом с мрачными, суженными глазами. Джафар бесшумно подошел сзади и молча наблюдал за ней.

Вероятно, он слышал весь разговор, потому что Алисон всего лишь умоляюще прошептала:

— Пожалуйста…

Она не успела договорить, как Джафар жестом подозвал кого-то.

— Гастар поможет тебе, — резко бросил он, перед тем как шагнуть ко входу в шатер. Алисон недоуменно смотрела ему вслед, не понимая, почему он так резко обращается с ней после той бесконечной нежности, которую выказал во время ее болезни. Но в этот момент, шаркая и бормоча что-то, подошла старуха лекарка. При виде Гастар Алисон виновато опустила глаза. Она так и не поблагодарила берберку за спасение. Впрочем, как и Джафара.

Она вновь проводила взглядом высокую темную фигуру и не сразу вернулась мыслями к настоящему. Сначала нужно позаботиться о дяде, а уж потом пытаться понять, почему Джафар так холоден.

Гастар приказала что-то мужчинам, и Оноре отнесли в ближайший шатер, где наконец отвязали и уложили на мягкий тюфяк. Оставалось лишь ждать, пока Гастар осмотрит рану. На долю Алисон и Чанда выпали роли наблюдателей, хотя индиец отнюдь не желал с этим мириться. Алисон едва удерживала его от вмешательства, уверяя, что на Гастар можно положиться. Затаив дыхание, девушка ждала, пока с груди Оноре снимут кровавые повязки, и с радостью увидела, что все не так уж страшно. В правом боку оказалась неглубокая и чистая рана, и два ребра были сломаны. Нагноения Алисон не заметила, и Гастар легко сумела зашить рассеченную плоть. Алисон держала дядю за руки, пока Гастар не закончила шить и не перетянула ребра.

Только когда Оноре, выпив воды с настойкой опия, мирно уснул, Алисон смогла расспросить Чанда обо всем, что случилось. По-видимому, берберам удалось одолеть французов без особого труда.

— Уже в конце битвы я начал бинтовать рану Ларусса-саиба, но тут нас отыскал вождь берберов.

Чанд невольно вздрогнул, очевидно, до сих пор не придя в себя от страха.

— Я думал, он убьет нас! Но мои молитвы были услышаны, потому что вождь приказал нам помочь.

— Но почему? — с недоумением спросила Алисон, не понимая, почему Джафар пощадил заклятых врагов. — Он объяснил почему?

Чанд покачал головой, увенчанной тюрбаном.

— Только приказал оказать помощь Ларуссу-саибу. Как может ничтожный слуга вроде меня осмелиться расспрашивать могущественного повелителя?

— Нет, конечно, нет. Но что случилось потом?

— Люди вождя перевязали всех раненых, даже французов, и похоронили убитых. А привезли сюда нас… только нас. Не знаю, что стало с остальными пленными, — мрачно, с немалой долей страха ответил Чанд.

— Слава Аллаху, мы нашли вас, мемсаиб, хотя и стали пленниками. Наверное, этот берберский вождь будет нас пытать?

Алисон поспешно покачала головой.

— Уверена, что он никогда не сделает этого.

Хотя она сомневалась в добрых намерениях Джафара по отношению к французам, все-таки не могла поверить, что он способен пытать раненого Оноре и беззащитного слугу.

Девушка, нахмурившись, глядела на любимого дядю, чью вялую руку так и не успела выпустить. Она была бесконечно благодарна Джафару за то, что он не бросил Оноре на поле боя. Но что побудило его сделать это? Обыкновенное милосердие? Традиции мусульман насчитывают много веков, а предложить гостеприимство даже врагу считалось священным долгом. Отказать раненому в убежище означало запятнанную честь всего племени. Вероятно, берберы тоже следуют этому обычаю. Однако по-прежнему непонятно, почему Джафар привез именно Оноре… если только не собирается использовать его как очередного заложника собственных политических амбиций. Это единственное, имеющее смысл объяснение.

Однако было еще множество непонятных деталей. Почему, например, Джафар взял на себя труд позаботиться о раненых и похоронить тела врагов?

При этой мысли горло Алисон тоскливо сжалось. Из-за нее погибли люди, едва не потерял жизнь дядя, а преданный слуга пожертвовал свободой.

— Прости меня, Чанд, — пробормотала она дрожащим голосом.

Чанд, должно быть, понял, что испытывает девушка в этот момент, потому что темные глаза сочувственно блеснули.

— Не нужно винить себя, мемсаиб. Эти берберы сражались с французами еще до того, как вы приехали в эту страну, и будут продолжать драться еще долго после вашего отъезда.

Он старался утешить ее. И, вероятно, был прав. Не стоит проклинать себя за каждое сражение между алжирцами и французскими завоевателями. Ненависть и горечь — словно гнойная рана в душе каждого туземца и каждого солдата, вынужденного сражаться на чужой земле. Джафару не нужны предлоги, чтобы заманить в ловушку врага. Его жажда мести требует утоления. А счеты к семье де Бурмонов…

Алисон прерывисто вздохнула, пытаясь собрать все свое мужество. Как страшно услышать правду о судьбе Эрве! Но она должна знать…

— Что с Эрве? Полковником Бурмоном? Видел, что с ним стало?

— Нет, как ни грустно мне говорить об этом, но мы были отрезаны от отряда Бурмона-саиба.

Алисон закрыла глаза, обрадованная уже тем, что Чанд не видел Эрве мертвым.

— Вы устали, мемсаиб, — строго заметил Чанд. — Почему бы вам не прилечь? Я посижу с вашим дядей.

И опять Чанд был прав. Вряд ли она сможет что-то сделать сейчас. Кроме того, нужно поскорее увидеть Джафара.

Алисон, кивнув, наклонилась и нежно поцеловала дядю, а потом и Чанда, чем невероятно смутила его.

— Тебе тоже надо бы немного поспать, — велела она. — Утром пораньше я приду сменить тебя.

— Но где вы живете?

Алисон поколебалась. Чанд, естественно, беспокоится о том, как устроена его подопечная, и не только потому, что хочет знать, как найти ее, если Оноре вдруг станет плохо. Индиец привык спать, свернувшись клубочком, у двери комнаты Алисон, и она уже давно перестала пытаться запретить слуге выполнять то, что он считал своим долгом: отец Алисон нанял его, чтобы защищать девочку, и защищать ее он будет до последней капли крови. Охранять ее жизнь и добродетель.

Щеки Алисон мгновенно вспыхнули. Как она может признаться во всем Чанду, который был ей нянькой, любил, как собственное дитя? Как может сказать, что спит в шатре похитителя, делит с ним постель, отдается его ласкам, словно жена или любовница!

— Мне отвели шатер, — пробормотала она.

— Там вы в безопасности, мемсаиб?

В голосе слуги слышались знакомые встревоженные нотки. Алисон выдавила ободряющую улыбку.

— Да, вполне. И тебе ничто не угрожает.

И она поклялась про себя, во что бы то ни стало сдержать слово.

Шум веселья давно стих, люди разошлись, так что Алисон без помех добралась до шатра. Охранник тоже исчез, некому было мешать ей сбежать, но Алисон неожиданно поняла, что в этом больше нет необходимости. Теперь, когда дядя здесь, она и не подумает покинуть его. Вероятно, именно таков и был замысел Джафара, когда он привез Оноре в лагерь.

Алисон нашла Джафара в шатре. Он стоял в дальнем углу комнаты. Над его головой мерцала масляная лампа, озаряя комнату уютным светом, но Алисон нерешительно остановилась на пороге, жадно глядя на Джафара. Боже, она должна сейчас быть безмерно счастлива, радоваться его возвращению, но мысли об ужасной судьбе Эрве не давали покоя. Как ей жить дальше, если Джафар окажется безжалостным убийцей?

Однако Алисон не знала, как подойти сейчас к Джафару, о чем спросить. Он стоял спиной к ней, золотистая голова опущена, плечи сгорблены, словно под гнетом тяжелого бремени.

И это действительно было так. Тяжелые мысли терзали утомленный мозг. Перед глазами мелькали разрозненные картины и сцены кровавого боя.

После битвы он разыскал дядю Алисон среди погибших и раненых и, поняв, что тот может умереть от сильного кровотечения, приказал доставить его и индийца в лагерь, хотя заметил недоумевающие, вопросительные взгляды соплеменников. Им явно не пришелся по душе приказ спасти раненого француза, заклятого врага. Но никто не осмелился возразить.

Возможно, это было не самым мудрым решением, но Джафар ни о чем не жалел. Вряд ли старик перенес бы обратный путь в Алжир без отдыха и надлежащего ухода.

— Идиот несчастный, — тихо, мрачно выругал себя Джафар. Два месяца назад он не пожалел бы о гибели еще одного француза. Но это было до встречи с Алисон Викери. Только ради нее он помог Оноре. Слишком хорошо он знал девушку, чтобы не понять, какую глубокую любовь она питает к дяде. И после той боли и отчаяния, которые он принес ей, несправедливо наносить еще один жестокий удар. Алисон. Джафар решительно закрыл глаза, пытаясь отогнать неотступный образ прелестной молодой пленницы. Но так и не смог забыть, какой увидел ее сегодня: растрепанной, сонной и ослепительно прекрасной, несмотря на испуганное бледное лицо. Боялась ли она за него? Тревожилась ли хоть чуть-чуть? Или ему только почудился блеск облегчения в этих серых, затуманенных слезами глазах?

Однако он и представить себе не мог, как сильно она беспокоится о дяде. Видя, как бросилась Алисон к раненому, Джафар на мгновение испытал безумное, несбыточное желание увериться, что он ей тоже небезразличен. Как ему хотелось обнять ее, вытереть слезы, утешить и смягчить боль! Боль, которую сам же вызвал.

Эти слезы, словно расплавленным свинцом, падали ему на душу, и без того истерзанную угрызениями совести и презрением к себе. Как он посмел отвести саблю в последний момент? Только трус и бесчестный человек не мог найти в себе силу воли отомстить врагу.

Почему, почему он забыл о своей клятве?! На все был единственный ответ — Алисон. И это он сделал ради нее. Пощадил жизнь человека, которого она любила. Опозорил свое имя, память родителей.

Кулаки Джафара конвульсивно сжались. Именно этого он всегда боялся, против этого боролся многие годы. Английская кровь восторжествовала над берберским наследием. Никогда не думал он, что предаст священный обет, исполнению которого посвятил жизнь.

Несмотря на высокое положение вождя, Джафар знал, что придется отвечать за свой поступок. Берберские воины подчинялись лишь человеку, которого уважали или боялись. Однако не в его натуре внушать страх. Он не какой-нибудь жалкий деспот и не станет добиваться повиновения силой оружия. Если он не сможет заслужить добровольную преданность людей, не стоит оставаться правителем.

Но теперь он, вероятно, и не заслуживает чести быть вождем, особенно после того, как позволил французу жить…

— Джафар!

Джафар резко вскинул голову и обернулся. Он не слыхал тихих шагов Алисон. Увидев его смуглое лицо, искаженное страданием, девушка потрясенно замерла.

— Что случилось? — встревоженно спросила она, быстро подбегая к нему. Маска немедленно вернулась на место, и глаза Джафара вновь стали непроницаемыми. Алисон нежно коснулась небритой щеки, спеша утешить его. И эта первая ласка, которой она одарила Джафара, стала всего лишь выражением сочувствия.

Джафар отпрянул, словно прикосновение этой руки обожгло его. Алисон медленно отступила, ощущая, как страх и тоска вновь сжимают сердце. Куда исчезла та нежность, которую он когда-то так щедро ей дарил?

Алисон понимала, что следует немедленно узнать, жив ли Эрве, но не могла заставить себя потребовать ответа. Правда могла оказаться слишком невыносимой. И еще хуже узнать, что Джафар — причина гибели полковника.

Напряженное молчание все тянулось. Алисон не знала, что сказать загадочному, суровому человеку, стоявшему перед ней. Джафар ждал, что сейчас она спросит о судьбе жениха. В ее глазах читался невысказанный вопрос. Но видеть, как в глазах девушки вновь засияет любовь к проклятому французу, было выше его сил.

Наконец Алисон заговорила, но спросила не об Эрве де Бурмоне.

— Почему ты привез моего дядю сюда? — тихо выдохнула она. Джафар не испытал ожидаемого облегчения. Что из того, что Алисон не выказала своих страхов за жениха? Но он не желал также обсуждать ни ее дядю, ни причины своего неожиданного поступка — этим он только выкажет Алисон собственную слабость и уязвимость.

Но, к счастью, он не обязан отчитываться ни перед кем, а тем более перед женщиной. Она по-прежнему в его власти, его пленница, принадлежит ему!

Джафар безмолвно отвернулся и широкими шагами направился в спальню. Алисон последовала за ним, но у самой занавески остановилась, глядя, как он отстегивает тяжелые позолоченные ножны, усыпанные драгоценными камнями.

— Почему, Джафар?

— Потому что таково было мое желание, — неприветливо процедил он сквозь зубы.

Алисон поколебалась, не понимая причины его гнева.

— Джафар… пожалуйста… мой дядя — старый человек и тяжело ранен к тому же. Неужели у тебя совсем нет жалости?

Джафар тихо выругался, обжигая ее свирепым взглядом.

— Разве это не жалость, Эхереш? Предпочитаешь, чтобы я оставил его на поле битвы?

— Нет… конечно, нет.

Алисон взволнованно стиснула руки. Она была безмерно благодарна Джафару за заботу о дяде, но не могла не бояться за будущее узников.

Девушка глубоко вздохнула. Она не станет молить за себя, но заплатит любую цену, чтобы вызволить дядю из заключения. Однако у нее осталась лишь одна вещь, которую можно предложить Джафару.

Алисон с трудом сглотнула. Сумеет ли она унизиться до того, чтобы стать любовницей… нет, наложницей этого мстительного воина, человека, которого она не знает… Но она знала Джафара. Знала, что иногда он может быть нежным и заботливым. Или неукротимым и безжалостным. Оставалось надеяться только, что он проявит милосердие…

— Ты когда-то хотел, чтобы я пришла к тебе по доброй воле, — прошептала она так тихо, что он едва ее расслышал. — Чтобы я покорилась тебе. Хорошо, я согласна. Стану называть тебя господином, выполнять любое желание… отдамся тебе… если только отпустишь дядю.

Даже в полумраке Алисон заметила, что задела его за живое. Джафар внезапно стиснул челюсти, хотя по-прежнему ничего не ответил. Алисон с беспокойством искала его взгляда, пытаясь проникнуть в его мысли. Неужели передумал и охладел к ней? Правда, тяжелые испытания последних недель не прибавили ей красоты, но еще недавно Джафар, казалось, пылал к ней желанием и даже не обращал внимания на то, как сильно исхудала Алисон.

— Хочешь, чтобы я встала на колени? — Алисон шагнула ближе и встала перед Джафаром. — Поверь, я готова на все ради освобождения дяди и моего слуги.

Потрясенный ее предложением, разъяренный тем, что девушка могла так унизить себя, Джафар уничтожающе сверкнул глазами.

— Я отказываюсь.

Его лицо зловеще потемнело, но Алисон, хотя и испугалась, все ж не подумала сдаваться.

— Неужели не понял? Я готова заключить с тобой сделку. Их свобода в обмен на мою. Освободи их, и я стану твоей.

— Берберский вождь не торгуется с женщиной! — процедил Джафар.

— Да, возможно, в вашей стране такого просто быть не может, но в моей все по-другому! Клянусь чем угодно, я сделаю все, что прикажешь. Склонюсь перед твоей волей. Никогда не стану тебе противиться.

Его стиснутые кулаки побелели от напряжения, а лицо больше не напоминало равнодушную маску: оно осунулось и было искажено чем-то, напоминающим боль.

Это и была боль. Боль и сознание вины. Он должен был освободить ее. Любой благородный человек так бы и поступил. Однако он не мог заставить себя отпустить Алисон… по причинам, в которых не желал признаваться даже себе.

Конечно, он вправе держать ее в плену и дальше. Теперь, когда в его власти оказался и дядя Алисон, французы должны пойти на уступки. Кроме того, вчера он взял в плен и де Бурмона, чтобы позже обменять на заложников-арабов. Но пока переговоры не окончены, он не может позволить себе потерять хотя бы малейшее преимущество. Более того, племя никогда не отпустит европейцев без выкупа. Особенно сейчас. Особенно после того, как он отказался от кровной мести.

Джафар сознавал, что это довольно шаткие доводы, но все же куда предпочтительнее истинных, куда более серьезных и трагических причин, по которым он хотел удержать Алисон.

Он не сможет жить, зная, что она вернется в объятия другого. Особенно его кровника.

Джафар закрыл глаза. Боже, какая горькая ирония в том, что он попал в свою же ловушку! И виноват во всем, потому что предал обет, священную клятву мести. И вот теперь должен расплачиваться.

Однако выхода нет. Единственное, на что не способен Джафар, — дать Алисон свободу. Она принадлежит ему! Аллах свидетель! Только ему!

Но какой ад поднимался в душе Джафара при мысли о том, что на самом деле это не так! Лишь из-за его постыдной слабости полковник будет жить, и молодая женщина, с таким беспокойством глядевшая на Джафара, теперь навсегда уйдет из его жизни.

Ярость и отчаяние загорелись в Джафаре. Он едва сдерживался, чтобы не наброситься на нее, не сорвать злость. Это она превратила его в слабого, безвольного глупца!

— Ты так спешишь разделить со мной постель, что даже готова продаться? — язвительно осведомился он.

Алисон резко вскинула подбородок и взглянула Джафару в глаза прямо, вызывающе, в полном противоречии с только что данным обещанием.

— Я спешу избавить моего дядю от страданий, только и всего. Если для этого потребуется продать себя, да, я готова пойти на это.

Готова. Именно этого он ждал, хотел добиться, и вот теперь она предлагает ему себя. Ее тело за свободу дяди.

Но каким нужно быть подлецом, чтобы принять подобные условия? Согласиться на такое предложение?

Однако Джафар не знал, хватит ли у него силы воли противиться.

Глубоко вздохнув, он с деланным спокойствием ответил:

— Судьба твоего дяди не в твоих руках.

— Джафар, пожалуйста…

— Нет! Я не желаю это обсуждать! И не собираюсь заключать с тобой никаких сделок!

Алисон долго молчала. Джафар смотрел в ее бледное, прекрасное лицо, видя ее боль и отчаяние и все-таки не желая, не собираясь положить конец разговору.

— Ты… ты не станешь пытать их? — выговорила она наконец, и этот дрожащий голос поразил Джафара в самое сердце.

— Нет, — мрачно пробурчал он. — Конечно, нет.

— Но и не отпустишь?

— Нет.

— Но почему? Потому что они нужны тебе здесь? Потому что я нужна тебе? Собираешься держать меня в плену, чтобы наконец отомстить?

«Но это не имеет ничего общего с местью», — яростно подумал Джафар и сам удивился собственным мыслям. Когда он перестал считать Алисон орудием мести? В тот момент, когда она угрожала покончить с собой? Когда лежала без сознания и металась в жару?

Он продолжал смотреть на нее, с мучительной ясностью вспоминая строки любовного стихотворения неизвестного берберского поэта, услышанные несколько лет назад, в которых говорилось о том, как ужасно желать и не обладать. Тогда он презирал подобные сантименты. Но это было до того, как он познакомился с Алисон, познал эту неутолимую, настойчивую потребность овладеть ею, сделать своей. Пусть весь мир знает, что он ее господин и повелитель!

Алисон наблюдала за его внутренней борьбой, пытаясь понять, что она означает.

— Но можешь ты по крайней мере сказать, что собираешься делать с нами?

Джафар отступил и решительно отвернулся:

— Отправишься вместе со мной в мой дом, где и останешься, пока раны твоего дяди не заживут.

— Я… я не понимаю.

— Твой дядя легче поправится в прохладе гор. И там гораздо больше удобств, к которым вы привыкли. — И, поколебавшись, добавил: — Вы будете моими почетными гостями.

Алисон, горько вздохнув, покачала головой. Как это похоже на Джафара — отдавать приказы под видом вежливого приглашения.

— Вернее сказать, твоими узниками.

— Как тебе угодно.

Алисон закусила губу.

— Ты сказал, что, когда все будет кончено, позволишь мне вернуться в Алжир. Утверждал, что, как только завершишь свою миссию, отпустишь меня на свободу.

Джафар мгновенно напрягся.

— Я еще не выполнил свою миссию.

Сердце Алисон, казалось, перестало биться.

— Что… что ты сказал?

Джафар, оглянувшись, бросил на нее взгляд, полный бешеной ярости.

— Я сказал, что потерпел неудачу. И не убил твоего драгоценного жениха.

Алисон потрясение уставилась на него.

— Эрве жив? — хрипло прошептала она.

Джафар, не отвечая, с силой сжал кулаки. Ноги Алисон подкосились, и она почти рухнула на колени, с трудом веря ушам. Господи Боже! Эрве жив?!

— Что… случилось? — выдавила она. — Эрве ранен? Ты взял его в плен?

Блеск медово-коричневых глаз Джафара почти ослепил ее.

— Я не убил его. Тебе придется удовлетвориться этим.

— Джафар, пожалуйста, — умоляюще повторила девушка, боясь, что вот-вот расплачется. — Я должна знать.

Джафар только стиснул зубы. Он мог ей объяснить, что полковник Бурмон и остальные французские офицеры находятся в лагере Бен Хамади, и хотя он пощадил врага, все-таки не намеревается и близко подпускать его к Алисон Викери. Кроме того, Джафар не собирался объяснять ей, какую власть она имеет над ним. Однако не мог отказать в простом утешении.

— Он мой пленник, — бросил Джафар, — но цел и невредим.

Алисон закрыла глаза. Эрве в плену, но жив! Жив! Радость хлынула в сердце, облегчая груз отчаяния, который она несла так много дней. Джафар не дал Эрве умереть! Он вовсе не тот жестокий варвар, каким она его считала! И не бессердечный убийца! Джафар благороден, добр и милосерден!

Алисон, вне себя от счастья, закрыла лицо ладонями. Джафар выругался. Вынести это невозможно! Она думает лишь об этом проклятом французе! Двумя шагами он пересек комнату и, стиснув плечи Алисон, поднял ее с пола.

— Не смей плакать о нем! — Только сейчас Алисон осознала, что по ее лицу катятся жгучие слезы, слезы ликования, слезы восторга. Девушка молча смотрела на Джафара. Рыдания сжимали горло, и говорить она не могла.

Не дождавшись ответа, Джафар еще сильнее сжал ее плечи.

— Прекрати немедленно, слышишь?

Алисон судорожно сглотнула, пытаясь взять себя в руки.

— И что теперь? Что станется с Эрве?

Пальцы Джафара больно впились в кожу.

— Довольно! Я запрещаю произносить при мне его имя! Понятно?

Алисон медленно кивнула. Даже странные, неразумные требования Джафара не смогли затмить торжество, которое испытывала в этот момент девушка. Она свободна, свободна от мрака, неотвязного страха, преследовавшего ее эти последние несколько недель, свободна от неумолимых угрызений совести.

Она глядела на него сквозь пелену слез. Его глаза по-прежнему сверкали бешеным гневом, и это должно было бы испугать Алисон, однако, как ни странно, почему-то успокоило. Более того, в ее памяти воскресло воспоминание о той ночи, темной ночи безумного желания, когда Джафар дал ей угадать, что это такое — быть женщиной. Алисон отчаянно пыталась забыть эту ночь, забыть жгучие, страстные ласки, которыми он осыпал ее, заставляя терять голову и рассудок, дрожать от неутоленного желания. И теперь ее нервы, тело, сердце и кожа неожиданно вспомнили те ощущения, которые лишь он смог в ней вызвать.

Девушку пронзила неудержимая дрожь. Она хотела дотронуться до Джафара, потребность, бушевавшая в ней с такой первобытной страстью, придала ей решимости поднять руки и запутаться пальцами в его густой гриве.

Джафар на мгновение застыл, словно не в силах вынести ее прикосновения, однако не отстранился. Алисон шагнула ближе и прижалась к нему всем телом. Она знала: он по-прежнему хочет ее, ведь Джафар сам научил ее распознавать истинную страсть, именно он виновен в том, что Алисон простилась с прежней наивностью. Она ощущала напряжение мужского тела, исходящий от него жар, твердость набухшей мужской плоти. Он сгорает от желания.

И она тоже хотела его. Хотела испытать те утонченные наслаждения, которые обещали его ласки, хотела почувствовать властное прикосновение этих жестких губ.

Глядя в глаза цвета осенних листьев, она подняла голову в ожидании поцелуя.

— Алисон, не надо!

Слова прозвучали тихим рычанием, приказом, мольбой. Но она не подчинилась. Джафар, не в силах отстраниться, закрыл глаза, чтобы не видеть Алисон. Однако, когда ее теплое дыхание коснулось его лица, остатки самообладания исчезли.

Его губы, голодные, жестокие, беспощадные, прижались к ее губам. Неутолимый инстинкт обладания, более сильный, чем любые доводы разума, охватил его. Он хотел прогнать все мысли о Эрве де Бурмоне из ее головы и сердца. Хотел, чтобы она шептала его имя, молила его о ласках, кричала от радости, достигнув невероятных высот наслаждения, которое он дарилей.

Безжалостная свирепость его поцелуя испугала Алисон не из-за неукротимого гнева, которым все еще был полон Джафар, но потому, что в этом поцелуе ощущалась боль. Его боль. Мучительная уязвимость, ранимость, неожиданно ставшая частью и ее души.

Девушка что-то тихо пробормотала, застонала и, сдаваясь, приоткрыла губы.

Джафар мгновенно понял, что она готова на все, грубо схватил ее за волосы: возмущение и чувственное возбуждение зажгли пламя в крови. Негодование на себя за то, что предал родителей, отступился от клятвы, гнев на Алисон, причину этого предательства. Ярость при мысли о том, что она любит другого. Бешенство оттого, что она сейчас отвечает ему из благодарности за спасение жениха.

Да, это всего лишь благодарность. Ужасное сознание этого, словно солью, обожгло открытые раны, неожиданно вернув Джафара к реальности. Он не собирается и не желает воспользоваться ею из благодарности. Не допустит, чтобы призрак Бурмона был третьим в их постели. Он никогда не сможет жить с собой в ладу после этого.

Сверхчеловеческим усилием взяв себя в руки, Джафар оторвался от Алисон и почти оттолкнул ее от себя. Испуганная девушка непонимающе смотрела на него. Лицо Джафара было застывшим, неподвижным, челюсти плотно сжаты, хотя дышал он слишком часто и неровно.

— Такой ты не нужна мне, Эхереш.

Жестокие слова будто обдали ее ледяной водой. Не зная, что делать, Алисон молча опустила голову.

Джафар шагнул к постели и поспешно собрал меч и бурнус.

— Джафар… что…

Джафар, не отвечая, набросил бурнус на плечи и пошел к выходу.

— Ты уходишь?

— Да.

Алисон нерешительно шагнула за ним и остановилась.

— Но куда ты идешь?

— Переночую со своими людьми! Я внезапно обнаружил, что и у меня есть совесть!

Глава 16

— Гости? Этот варвар заявляет, что мы должны считать себя его гостями! — пробурчал престарелый француз, силясь подняться с постели.

— Дядя, пожалуйста, лежи спокойно. Не стоит так расстраиваться.

Алисон пощупала лоб Оноре, проверяя, нет ли жара. Но лоб был холодным. По-видимому, раны заживают. Да и сам Оноре говорит, что спокойно провел ночь.

Не то что она. Алисон металась и ворочалась не в состоянии заснуть, не в силах отделаться от бури эмоций и чувств, охвативших ее. Так много случилось за последние несколько часов! Оказалось, что дядя в плену, а Эрве жив. Алисон узнала о неожиданном милосердии Джафара. И еще одно случилось вчерашней ночью — самое страшное, самое обидное и горькое — Джафар отверг ее…

И что самое невероятное, Джафар ушел, предоставив шатер в ее распоряжение. Алисон впервые со дня похищения пришлось спать одной, и девушка в невыразимом испуге обнаружила, что ей не хватает его тепла, его сильных рук, какой-то особой надежности, ощущения безопасности. Без него она чувствовала себя такой одинокой!

Расстроенная и смущенная необъяснимыми сердечными порывами, Алисон наконец провалилась в тревожный сон и пробудилась на рассвете, в таком же смятении, как несколько часов назад, когда Джафар в ярости выбежал из шатра. Пытаясь справиться с волнением, Алисон отправилась проведать дядю и обнаружила, что он уже пришел в себя. Оноре с восторгом встретил новость о том, что Эрве жив, но при этом нисколько не смягчился и продолжал бушевать, понося проклятых дикарей. Оказалось, что Джафар уже успел поговорить с дядей и пригласил его погостить в своем доме в горах. Дядя пришел в страшное негодование.

— Но, конечно, пришлось согласиться, — ответил он. — Вряд ли в моем положении можно было отказаться. Не так я глуп, чтобы вызвать на поединок этого негодяя, особенно сейчас, когда я так болен…

И, взмахом руки указав на повязки, продолжил:

— Да и вообще. С такими, как он, лучше не спорить.

— Ты совершенно прав, — поспешно заверила Алисон, но Оноре был слишком взбудоражен, чтобы обращать внимания на ее слова.

— Подумать только, придется уезжать сейчас, сегодня утром! Он сказал, что это необходимо для нашей же безопасности, поскольку в любую минуту приходится ждать нападения. Чушь! В жизни не поверю!

Алисон, однако, была не столь легкомысленна, хотя сомневалась, что охрана пленников была главной причиной, из-за которой Джафар так поспешно велел племени сниматься с места и уходить в торы. Правда, он вышел победителем в последней битве, но теперь племя может стать легкой добычей в случае внезапного нападения врага.

— Думаю, он прав, дядя. Если начнется бой, мы окажемся в самом центре огня.

Оноре презрительно фыркнул:

— Возможно, но представь себе, какое лицемерие: этот дьявол называет нас своими гостями!

— Знаю, — кивнула Алисон и погладила его по щеке. — Но это лучше, чем быть его пленниками. С нами неплохо обращаются, особенно если учесть, что мы его враги. Он мог бы держать нас в оковах, пытать или даже убить.

И, внезапно осознав все только что сказанное, Алисон изумленно покачала головой. Какая ирония в том, что именно она защищает Джафара и его право держать их в заложниках! Но она не могла заставить себя осуждать этого человека. Почти благоговейное восхищение его великодушием затмевало все горькие чувства, которые она испытывает из-за того, что Джафар держит ее в плену. И, вместо того чтобы протестовать, Алисон была готова опуститься на колени и благодарить его за спасение Эрве.

Кроме того, теперь она знала, что всякое сопротивление бесполезно. Как обычно, у нее нет иного выбора. Приходится подчиниться.

— Во всяком случае, — сказала она дяде, — тебе будет спокойнее в горах, подальше от жары.

— Да лучше всего я чувствовал бы себя на французской земле! — рассерженно отпарировал Оноре, но, осекшись, недоуменно нахмурился.

— Что я говорю? Какое право имею жаловаться, когда ты все это время мужественно переносила плен?

Он неловко потянулся к руке племянницы.

— Я не так равнодушен, как кажется, дорогая. В тот день, когда тебя похитили, я думал… Прошло столько недель, а мы не получали никаких известий…

Оноре запнулся, с тревогой разглядывая племянницу.

— Ты сказала правду? Тебя не оскорбляли? Не обидели? Он не причинил тебе зла?

Измученный взгляд темных глаз дяди лучше всяких слов сказал Алисон, как сильно он любит племянницу, как волновался за ее безопасность. Оноре так нуждается в утешении. И заверении, что он ее не подвел.

Слезы вновь подступили к глазам, и Алисон, стараясь не заплакать, покачала головой.

— Со мной хорошо обращались, дядя.

— Но мне кажется, ты слишком бледна. И под глазами темные круги.

— Я наткнулась на скорпиона и едва не умерла от укуса, но теперь поправилась.

Снаружи раздался грохот, и Алисон оглянулась. Очевидно, сборы были в полном разгаре. У входа появился Чанд и, низко поклонившись, объявил:

— Мемсаиб, повелитель берберов велел сказать, чтобы вы занялись необходимыми приготовлениями к путешествию. Мы выезжаем через час. Мне также приказано объяснить, что для удобства Ларусса-саиба будет сделано все возможное.

Оноре что-то проворчал, но Алисон одобрительно кивнула, уверенная, что Джафар сдержит слово, и, получше укрыв дядю, поцеловала в щеку.

— Дядя, я должна идти, но вернусь, как только смогу. Чанд, ты присмотришь за ним?

— Как пожелаете, мемсаиб.

Алисон поднялась, спеша расспросить Махмуда и узнать, что известно мальчику о вчерашнем сражении и судьбе Эрве, поскольку Джафар отказался рассказать подробности.

В лагере царила бурная деятельность. Берберы сворачивали шатры, навьючивали на лошадей и верблюдов пожитки и оружие. Джафара нигде не было видно, однако у шатра Алисон нашла Сафула, запрягавшего коней. Махмуд ковылял по шатру, собирая вещи Джафара.

К удивлению и недоумению девушки, Махмуд ответил на ее приветствие угрюмым взглядом. Ни разу со времени ее болезни мальчик не выказывал такой неприязни.

— Госпожа, вы по-прежнему желаете, чтобы я продолжал служить вам?

Алисон непонимающе покосилась на мальчика.

— Да… а разве что-нибудь случилось?

— Теперь ваш слуга с вами…

— Чанд?

— Я не знаю его имени.

Махмуд отвернулся и, хромая сильнее обычного, отошел. Алисон молча смотрела ему вслед. Неужели мальчик ревнует к Чанду?

— Но ты мне очень нужен, Махмуд. Чанд уже стар, не может заботиться обо мне, как ты, особенно сейчас, когда ему приходится ухаживать за дядей.

Махмуд пожал костлявыми плечами, но Алисон показалось, что он немного смягчился. Она последовала за мальчиком в спальню и начала собирать наряды, подаренные берберками, размышляя, как лучше подступить к Махмуду с расспросами. За спиной слышалось бормотание мальчика насчет дьявола Бурмона, убийц, отравленной крови…

Сердце Алисон, казалось, перестало биться. Подождав несколько минут, она небрежно заметила:

— Прошлой ночью Джафар сказал мне, что захватил в плен полковника Бурмона.

— Да, госпожа, — ответил Махмуд, метнув на нее подозрительный взгляд.

Алисон больше ничего не сказала и продолжала собирать вещи, боясь показаться слишком навязчивой. После долгого молчания она решила продолжить:

— Должна признать, я была поражена, узнав, что полковник все еще жив. Твой господин отправился в бой с намерением убить его.

Махмуд задумчиво нахмурился.

— Это правда. Они дрались на саблях, но хозяин почему-то не стал наносить последнего удара. Сафул видел это собственными глазами. Этого я понять не могу. Они были кровниками. Но, должно быть, у господина есть свои резоны. И, конечно, на все воля Аллаха.

Махмуд был, как всегда, неизменно предан Джафару и не подумал бы осуждать его. Алисон понимала это и все же не могла оставить мальчика в покое.

— Ты можешь сказать мне, где сейчас полковник? Знаешь, что Джафар намеревается сделать с ним?

— Господин не удостаивает меня своим доверием, — настороженно пробормотал слуга, однако, видя явную тревогу Алисон, все же снизошел до объяснения:

— Сиди Фархат отвез всех французов в лагерь халифа Бен Хамади. Сафул сказал, что полковника и офицеров обменяют на пленных арабов.

Алисон кивнула и, облегченно вздохнув, продолжала собирать наряды. Однако несколько мгновений спустя голос Махмуда вернул ее к действительности.

— Почему вы плачете, госпожа? — с любопытством спросил он.

Неожиданно поняв, что по щекам текут слезы, Алисон вытерла их и широко улыбнулась мальчику первой искренней улыбкой за все это время.

— Это слезы счастья, Махмуд.

Алисон связала вещи в узлы и помогла мальчику свернуть шатер, старательно следуя его указаниям. К тому времени, когда все было готово, солнце уже поднялось достаточно высоко и немилосердно обжигало палящими лучами берберов, строившихся в караван. Покрыв голову и плечи платком, Алисон отправилась на поиски дяди. Она нашла Оноре где-то в середине каравана. Рядом неотлучно находился верный Чанд. Девушка едва удержалась от улыбки, видя, как удобно устроили дядю. Джафар велел его уложить на носилки, закрытые занавесками со всех сторон. Ей и Чанду дали коней.

Алисон рассказала дяде и слуге о судьбе Эрве и вскоре погрузилась в задумчивое молчание. Караван еще не тронулся с места, но она почему-то сгорала от нетерпения. Где же Джафар?

Только минут через двадцать ей удалось наконец увидеть его. Джафар шел прямо к ним, и Алисон наблюдала за его приближением с непонятной нежностью и сердечным пылом, застигшими ее врасплох.

Но разве следует удивляться глубине собственных чувств к нему? Несколько дней назад Алисон вынуждена была признать правду, которую скрывала до сих пор даже от себя. Больше она не может противиться желанию, которое испытывает к Джафару. Страсти. И любви…

Алисон тяжело вздохнула. Она не должна любить Джафара. Не имеет права. Это невозможно. Он похитил ее, захватил в плен дядю и Эрве. И, уж конечно, не питает к ней никаких нежных чувств.

При воспоминании о вчерашней ночи лицо Алисон стало пунцовым. Она унизилась перед Джафаром, предложила отдаться по доброй воле, стать его наложницей. Но он отказался… и, когда Алисон попыталась его поцеловать, с презрением отверг ее и выбежал из шатра, словно не выносил даже ее прикосновений. Охваченная стыдом, Алисон закусила губу, не в силах представить, как встретится с ним лицом к лицу.

Однако при виде Джафара все тревожные мысли вылетели у нее из головы. Бербер был чисто выбрит, но измученное лицо и усталые глаза свидетельствовали, что он провел беспокойную ночь. Алисон захотелось обнять его, утешить, прогнать терзающую сердце боль.

Джафар, едва взглянув на нее, обратился к Оноре:

— Вы готовы ехать?

— Да, — ответила Алисон вместо дяди. Джафар снова обернулся к ней.

— Я помогу вам сесть в седло.

Сухие слова прозвучали приказом, протестовать против которого было бесполезно. Не дав Алисон времени опомниться, он подхватил ее и поднял на лошадь. Однако девушка, не в силах удержаться, наклонилась и нежно коснулась его щеки.

— Спасибо, — прошептала она.

— За что, мадемуазель? — слегка настороженно осведомился Джафар.

— За то, что пощадили жизнь Эрве.

Глаза Джафара свирепо блеснули.

— Я не нуждаюсь в вашей благодарности! — прорычал он и, резко повернувшись, пошел к голове каравана.

Испуганная его неожиданной яростью и внезапным уходом Алисон недоуменно смотрела вслед удалявшемуся Джафару. Только сейчас она запоздало вспомнила о приказе не упоминать в его присутствии имени Эрве. Правда, вряд ли только этим объясняется ее гнев.

Чанд, еще не успевший сесть на коня, тоже уставился в спину Джафара.

— Не знаю, почему вождь сделал это… пощадил жизнь Бурмона-саиба.

Алисон беспомощно покачала головой. Она сама не находила ответа. И, по правде говоря, не могла понять Джафара.

— Оказывается, Джафар-саиб не такой дикарь, каким я его считал, — задумчиво заметил Чанд.

— Ты прав, — согласилась Алисон, слегка улыбнувшись. — Не такой.

Путешествие оказалось нелегким. Бескрайние пески, покрытые постоянно перемещающимися барханами, поросшими верблюжьей колючкой, расстилались насколько хватало глаз. Однако пустынные просторы неожиданно заканчивались у высоких зубчатых горных отрогов, уходивших на запад. Махмуд объяснил, что эти горы называются Аулед-Нейл.

У подножия гор виднелись вершины пальм и белые минареты. Сначала Алисон показалось, что это очередной мираж, но шло время, они подъезжали все ближе к прекрасному видению, а оно все не исчезало. И, потрясенная открытием, Алисон поняла, что скоро они окажутся в настоящем оазисе. Подумать только, все это время она была в нескольких часах езды от цивилизации! Если бы только знать! Тогда ее побег наверняка удался бы! Как несправедлива судьба!

Расстроенная Алисон плотнее стиснула губы, проклиная себя за то, что испытывает чрезмерно нежные чувства к Джафару.

Однако плохое настроение улетучилось, как только они оказались в большом оазисе, где росли тысячи пальм. Среди высоких деревьев сверкали белые купола и тонкие башни мечетей, а чуть дальше, на желтой скалистой равнине, стояла крепость, под защитой которой ютился целый город с узкими улочками и глиняными домами.

Прекрасный оазис назывался Бу Саада, что, как пояснил Махмуд, означало «обитель счастья», видимо, из-за обилия зелени и плодородной земли. Рощи финиковых пальм с кронами темно-зеленых листьев веерообразной формы пестрели золотистыми и коралловыми гроздьями фиников. Здесь росло также множество груш, инжира, абрикосов и других фруктовых деревьев. По пути Алисон заметила широкую реку, по берегам которой расположились кусты тамариска.

Хотя караван шел по границам оазиса, Алисон заметила, что в городе царит оживление. На улицах толкались берберы, евреи и бедуины-кочевники. Торговцы, крестьяне, шейхи. Женщины в чадрах и с непокрытыми лицами.

— Не смотрите, госпожа! — воскликнул Махмуд, когда Алисон с любопытством уставилась на старуху берберку, монотонно певшую какую-то странную песню. — Она kahina, ведьма! Если будете слишком пристально смотреть на нее, это принесет вам ужасное несчастье.

Алисон улыбнулась, но ничего не ответила, поскольку Махмуд, очевидно, верил в колдовские чары. Видно, ей правду говорили: берберы куда суевернее арабов.

— В Бу Сааде всегда так много народа? — спросила Алисон.

— Возможно, но точно сказать не могу. Я был здесь лишь однажды. По-моему, здесь в самом разгаре праздник.

Алисон, увлеченная возможностью увидеть арабский праздник, жадно впитывала экзотические звуки и зрелища. Вскоре ее внимание привлекли крики и шум, доносившиеся с местного базара, обязательной принадлежности каждого города и деревни. Именно на базаре, если верить Махмуду, они должны были закупить провизию для дальнейшего путешествия.

Алисон с радостно бы побродила по базару, но была еще слишком слаба и поэтому не протестовала, когда они раскинули лагерь у реки. Сначала она проследила, чтобы дяде, плохо переносившему тяжелый путь, дали сонное снадобье. Потом вернулась в шатер Джафара, прилегла и мгновенно уснула.

Она проснулась через несколько часов, чувствуя себя более свежей впервые за последние несколько недель. Однако вскоре энергия обернулась нетерпеливым беспокойством. Не зная, чем заняться, Алисон начала нервно метаться по шатру, снова и снова возвращаясь мыслями к неудавшемуся побегу. Как близка была свобода! И вот теперь она еще более беспомощна, чем раньше, совершенно беспомощна, и все потому, что приходится волноваться за дядю и Чанда. Этот шатер по-прежнему оставался ее тюрьмой.

Остановившись у входа, Алисон с тоской глядела туда, где кипел, бурлил, радовался и печалился оживленный город Бу Саада. Напряжение становилось непереносимым, терзало, готовое взорваться слезами. Алисон снова и снова мерила шагами шатер, пока внезапно не ощутила присутствия Джафара. Девушка замерла, пытаясь успокоиться, утихомирить непослушное, бурно колотившееся сердце, и медленно повернулась. Она целый день не видела Джафара и теперь настороженно-вопросительно смотрела на него из-под длинных ресниц. Неужели он все еще сердится на нее?

— Я подумал, что ты, может быть, захочешь побродить по городу.

Голос был спокойным, выражение лица, как всегда, загадочным. Алисон затаила дыхание. Она отдала бы половину своего состояния за мгновение свободы.

— Да, мне очень хотелось бы, — ответила она по-детски восторженно.

Джафар оглядел девушку, одетую лишь в блузу и панталоны.

— Надень красивое платье. Я вернусь через час.

Алисон не нужно было повторять дважды. Не тратя времени, она умылась и переоделась в один из лучших нарядов — широкое розовое шелковое платье, покрыла голову и накинула поверх бурнус из мягкой голубой шерсти. Она даже успела проведать спящего дядю, и все же до назначенного времени оставалось еще полчаса. Когда появился Джафар, девушка потрясенно застыла. Он выглядел настоящим восточным повелителем, в летящей белой джеллабе и алом бурнусе, которого не постыдился бы и король. Прошло несколько мгновений, прежде чем Алисон поняла, что и он неотрывно смотрит на нее. Блеск янтарных глаз, обычно таких суровых и непроницаемых, не оставлял сомнения, что она ему нравится. Может быть, он даже считает ее красивой?

— Пойдем, Темеллал, — хрипло позвал Джафар, и девушку почему-то удивила и встревожила его манера предлагать ей руку — совсем как это сделал бы любой европейский джентльмен, приглашающий даму на прогулку. Как могла она оставаться равнодушной и отчужденной, когда он ведет себя так изысканно-вежливо?

Солнце уже начало клониться, когда они подошли к городу. Их со всех сторон толкали на кривых улочках, и Алисон пришлось останавливаться каждые несколько минут. Девушка с неподдельным интересом наблюдала за окружающим, задавая бесконечное множество вопросов. Джафар то и дело улыбался. Но Алисон не обращала внимания на его неуместное веселье, потому что сама была чрезмерно радостна. Казалось, самый воздух был наполнен ожиданием праздника и возбуждением. Люди всех рас и сословий теснились на улицах, плоских крышах, верандах и галереях. Откуда-то издалека доносилась музыка, ритмичный стук барабанов и тамбуринов, звуки зурны. Алисон нетерпеливо дергала Джафара за руку.

Вскоре они набрели на площадь, освещенную дымящимися факелами. В одном углу жонглер с невероятным искусством метал длинные тонкие ножи в доску, в другом около огромного костра собрались музыканты.

Теперь, пожив в пустыне, Алисон могла по узким, худым, аскетичным лицам определить, что это берберы. Одетые в белые бурнусы, подвязанные вместо поясов веревками, они были все, как один, босы и с непокрытыми головами. Большая часть мужчин громко молилась, остальные дули в зурны и били в тамбурины и барабаны.

В третьем углу старый нищий в лохмотьях сидел перед двумя корзинами, прикрытыми тряпками.

— Заклинатель змей, — объяснил Джафар и, кинув старику серебряную монету, велел начинать представление. Вокруг мгновенно собралась толпа любопытных.

Алисон часто видела заклинателей змей в Индии, но такого не представляла. Из одной корзины старик вытащил гигантскую ящерицу — варана. Шею рептилии охватывал кожаный ремень, и заклинатель позволял животному отбегать на несколько шагов, а потом резко дергал за ремешок. Алисон каждый раз сжималась от жалости.

Наконец он выманил из второй корзины темно-желтую змею с коричневыми пятнами и крошечными рожками, видневшимися как раз над глазами. Смертельно опасная гадина угрожающе подняла голову и открыла рот, обнажив ядовитые зубы.

Вспомнив о едва не убившем ее укусе скорпиона, Алисон инстинктивно прижалась к Джафару и с радостью ощутила, как мускулистая рука обняла ее за талию.

В следующее мгновение ящерица и змея увидели друг друга. Гадина на мгновение замерла и тут же бросилась в атаку. Алисон охнула. Как ни велика ящерица, ей не защититься от яда.

Однако оказалось, что битва еще не окончена. Варан развернулся, ударил змею мощным хвостом и сжал зубами ее головку, стараясь раздавить крохотный череп. Старик снова дернул за ремень, оттащив ящерицу, а потом спокойно рассовал животных по корзинам, что, по-видимому, означало конец представления.

— Как жестоко держать их в неволе! — не удержалась Алисон, ни к кому в особенности не обращаясь. Джафар, окаменев, долго смотрел на девушку, пока она не почувствовала его взгляда и не подняла глаза.

— Пойдем, — сказал он наконец. — Ты, конечно, голодна.

Алисон, мгновенно позабыв о всех бедах, рассмеялась, неожиданно поняв, что к ней вернулся прежний аппетит.

— Я могла бы съесть слона!

Они шли по темным улицам, сквозь мрак, пока не оказались в самом центре города. Здесь праздник был не таким шумным. Джафар остановился перед домом, откуда доносились звуки скрипок, арабских гитар и жалобное пение флейты. По-видимому, это место мало чем отличалось от английских кабачков. Огромная комната была окутана сизым дымом: десятки богато одетых посетителей, сидя на полу, пили кофе и курили кальяны.

У входа их встретил маленький человечек, скорее всего владелец заведения, и с почтительным поклоном проводил по узкой лестнице на крышу, где горело множество ламп, придавая окружающему странно экзотический вид.

В углу, на роскошных коврах, стоял низкий столик. Усевшись на подушках рядом с Джафаром, девушка начала с любопытством рассматривать музыкантов, исполнявших веселую мелодию, и не сразу поняла, что они здесь единственные гости. Неужели Джафар позаботился о том, чтобы сегодня, кроме них, никого не было?

Алисон покосилась на высокого, необыкновенно красивого, загадочного мужчину и невольно вздрогнула. Как знать, может, он сделал это ради нее? На душе сразу стало теплее при мысли о том, что Джафар не пожалел сил и расходов, лишь бы доставить ей удовольствие.

Еду и вино приносил сам хозяин. Алисон, подражая Джафару, поднесла к губам чашу с неизвестным питьем и тут же задохнулась. Она не ожидала, что жидкость обожжет горло.

— Это арак, — пояснил Джафар. — Вино из фиников. Тебе не нравится?

— Нет, что ты, просто я не привыкла к такому, — оправдывалась Алисон и теперь, зная, чего ожидать, осторожно пригубила вино, сладкое и одновременно терпкое. Оно оказалось к тому же очень крепким.

— Не думала, что мусульманам разрешено пить спиртное, — заметила она.

— Строгие правила ислама, — улыбнулся Джафар, — немного смягчаются здесь, на границе с Сахарой. Более того, берберы не так религиозны, как другие арабские народы. Мы даже едим мясо диких кабанов и других животных, запрещенное Кораном. Коран не разрешает также делать татуировки, но этот обычай широко распространен среди берберских племен. Кроме того, мы пьем арак и напиток из винных ягод, почти не держим поста в рамадан. Зато гораздо больше почитаем святых, не презираем евреев, наши праздники отличаются буйным весельем.

Алисон зачарованно слушала, с любопытством разглядывая Джафара и гадая, почему тот так подробно рассказывает о традициях своего народа.

— Махмуд сказал, что сегодня здесь тоже праздник, — вставила она.

— Да, байрам, один из главных в мусульманской религии. Он прославляет Абрагама, который повиновался приказу Аллаха и послал своего сына Исмаэля в пустыню.

В этот момент принесли первые блюда, и Алисон показалось, что ничего вкуснее она в жизни не ела. Им подали баранину и курицу с невероятным разнообразием овощей — жареными баклажанами, репой, морковью, горошком и капустой. За ними последовал восхитительный кускус, с кусочками баранины, тушенной с луком и орехами. На десерт принесли фрукты: финики, дыни, мандарины — и к ним чашечки крепкого черного кофе.

Затем появились танцовщицы, женщины с татуировкой на лбу, нарумяненными щеками и выкрашенными хной ладонями.

Первая оказалась настоящей черноволосой красавицей, с огромными загадочными глазами и оливковой кожей. На голове ее красовался плюмаж из павлиньих перьев, богатый наряд дополняли широкие браслеты, множество золотых цепей и тяжелые серьги.

Заиграла музыка, и танцовщица начала медленно извиваться, искоса бросая на Джафара зазывные взгляды, значения которых Алисон не могла не понять.

— Ты знаешь эту женщину? — спросила она Джафара, пораженная охватившей ее ревностью, палящей, жалящей и разрывающей сердце.

— Ее зовут Фатум.

Уклончивый ответ не удовлетворил Алисон. Она выжидающе посмотрела на Джафара, подняв брови.

— Женщины из племени Аулед Нейл известны всей Берберии — пояснил он. — И славятся своими танцами.

— Не думала, что их мужчины одобряют подобные танцы, — пробормотала Алисон, вспоминая, как строги законы ислама в отношении женщин.

— Их мужчины не только одобряют, но и всячески поощряют жен и дочерей, — улыбнулся Джафар. — Они куртизанки, Эхереш. И зарабатывают много денег танцами и продажей… как бы лучше сказать… предлагая свою благосклонность мужчинам других племен. Говоря по правде, мужья и отцы, не задумываясь, продают их тому, кто больше предложит.

«Боже, это проститутки!» — с ужасом подумала Алисон.

— Какое варварство, — выдавила она вслух.

— Наоборот, вполне цивилизованный обычай. Они зарабатывают достаточно денег, чтобы прокормить мужчин или собрать приданое и выйти замуж.

Окончательно потерявшая равновесие Алисон снова попыталась наблюдать за танцующей Фатум. Неспешные, почти ленивые движения сменились страстными, чувственными, и Алисон снова и снова пыталась разгадать, насколько хорошо Джафар знаком с Фатум и каковы их отношения. Она с облегчением вздохнула, когда Фатум наконец закончила танец и вместо нее появилась другая женщина — тоже черноволосая, с таким же орлиным носом и сверкающими глазами. На ней были шальвары — широкие панталоны из алой парчи, широкий пояс с бахромой, черное бархатное болеро, расшитое золотой нитью. На голове — маленькая черная шапочка, ноги обтягивали замшевые туфли. На щиколотках и запястьях позвякивали многочисленные браслеты. Драгоценностей на ней было не меньше, чем на Фатум.

Длинные волосы рассыпались по плечам, пока танцовщица извивалась в старой, как мир, пантомиме страстного желания.

— Кажется, ты и ее знаешь, — пробормотала Алисон, не в силах скрыть язвительных ноток в голосе. Джафар, повернувшись, вопросительно поднял бровь, с любопытством оглядывая девушку. В глазах явственно мелькнули веселые искорки, но ответил он совершенно серьезно:

— Ее зовут Барка.

И сразу же сменил тему разговора, начав объяснять значение различных ритуальных танцев. Оказывается, Фатум исполняла Танец Платка, а это был Танец Меча. Барка удалилась, и ей на смену пришла группа полудиких женщин из племени Аулед Нейл, певших о любви и героизме воинов.

Потом Фатум и Барка снова вернулись, чтобы исполнить страстные, знойные танцы пустыни. Женщины вызывающе изгибали молодые, упругие тела, словно излучавшие безграничное, дикое сладострастие, и бросали завлекающие взгляды на Джафара. Алисон все больше раздражалась. Если они еще и не познали экстаза в объятиях Джафара, то, несомненно, готовы на все, чтобы соблазнить берберского вождя.

«Возможно, — думала Алисон, поджимая губы, — Джафар не лжет, утверждая, что у него нет наложниц. Если такие прелестные создания всегда готовы к услугам, вряд ли Джафар испытывает необходимость в постоянных любовницах».

Однако, если не считать вполне понятного интереса к искусству танцовщиц, Джафар почти не обращал внимания на знойных красоток и никак не откликался на безмолвные призывы Фатум и Барки. Все его мысли и желания были сосредоточены на молодой девушке, сидевшей рядом. Только ее он хотел. Только ее стремился получить.

И он действительно был возбужден. Ее близость, ее присутствие были словно пьянящий эликсир в крови. Даже сейчас, застывшая и неподвижная, она была куда более живой и ослепительно прекрасной, чем любая другая женщина в этой комнате.

Джафар против воли посмотрел на Алисон, лаская ее взглядом. Она так отличалась от женщин его страны, однако в сравнении с ними лишь выигрывала. Алисон не только была столь же неукротимой, как страстные дочери пустыни, но и обладала гордым и мужественным духом уроженки Атласских гор. Ее жизненная энергия, непокорный характер воспламеняли чувства Джафара, а воспоминания сводили с ума.

Кровь Джафара закипела при одной мысли о том, как она лежала под ним, обнаженная, как прижималось к нему это стройное разгоряченное тело, как его губы пили мед этих нежных грудей, как билась она в судорогах наслаждения. Он снова хотел ласкать ее, ощутить страстный отклик, дать ей блаженство и получить все, что может подарить ему она…

В этот момент их взгляды встретились. Алисон мгновенно поняла, какую ошибку сделала. В глазах Джафара она увидела неукротимую, ненасытную жажду обладания, волновавшую так же безумно, как властное прикосновение. Дыхание Алисон участилось. Откровенное желание в этих ястребиных глазах было слишком обнаженным, слишком явным.

Алисон поспешно отвернулась, испуганная тем, что подобные эмоции могут родиться почти мгновенно из простого взгляда, однако не могла отрицать буйную искру чувственности, воспламенившую огонь между ними, безумного, примитивного вожделения, сладострастия, плотской потребности. Она хотела его. Хотела с отчаянием, трагически необъяснимым, достойным всяческого порицания. Все это окончательно запутало Алисон, сбило с толку, усиливая непонятные ей самой сложные, сладостно-горькие ощущения, которые она испытывала к Джафару.

Весь остаток вечера Алисон провела в неловком, напряженном молчании, безуспешно пытаясь выбросить из головы не дающие покоя мысли. Она обрадовалась, когда танцовщицы закончили представление, уверенная, что теперь они уйдут, однако, к возмущению девушки, Фатум и Барка неспешно подошли к Джафару и опустились перед ним на колени, чтобы выслушать его похвалы.

Алисон вынудила себя пробормотать вежливые комплименты, которые Джафар затем перевел. В течение целой минуты она также терпела кокетливые взгляды и не слишком скрытую враждебность обеих женщин, пока те беседовали с Джафаром на непонятном ей языке. Наконец терпение девушки истощилось. Резко поднявшись, она подошла к краю крыши, хотя понимала, как это грубо с ее стороны. Просто Алисон не могла больше смотреть, как знойные красавицы флиртуют с Джафаром и пытаются завлечь его в постель.

Алисон рассеянно смотрела на оживленные улицы, думая о своем, и очнулась, почувствовав только, что Джафар стоит сзади. Они остались вдвоем — очевидно, Джафар отослал танцовщиц и музыкантов. Но шум, доносившийся снизу, тем не менее действовал на и без того издерганные нервы Алисон.

— Это и есть пример твоих необузданных празднеств? — осведомилась она, видя, что Джафар молчит.

— Да. Танцы часто исполняются на открытом воздухе. А потом иногда сопровождаются ритуалом Leilat el Gholta — Ночь Ошибок.

— Ошибок? Что это означает?

— Никому не известно. Это берберский обычай, восходящий к древним мистическим верованиям. Участники выбирают любовника на одну ночь и предаются самому бесстыдному разгулу.

Алисон неудержимо покраснела, но все же осмелилась посмотреть в глаза Джафару.

— Хочешь сказать, что твой праздник немногим лучше оргии?

Несколько бесконечно долгих мгновений он смотрел на нее, пристально и мрачно. Но его улыбка была ослепительно прекрасной.

— Ты права, дорогая, конечно, настоящая оргия.

Алисон затаила дыхание, потрясенная не столько смыслом его слов, сколько неожиданно дерзкой мыслью, пришедшей ей в голову.

Она чувствовала, что вся дрожит, ведь ночь была довольно холодной. Как обычно бывает в пустыне, температура после захода солнца резко понизилась. Девушка сжалась, когда Джафар потянулся к ней, чтобы поплотнее укутать в бурнус.

— Пойдем, ты замерзла. Я возьму тебя…

Почему Джафар осекся? Он хотел сказать «домой», в этом Алисон была уверена. Однако Алисон не могла подавить чувственные картины, вызванные его незаконченной фразой. Он возьмет ее.

Алисон мысленно встряхнулась, стараясь взять себя в руки. Джафар вовсе не это имел в виду. Он просто проводит ее в шатер, как вчерашней ночью, а сам уйдет, оставив ее одну терпеть невыносимую боль неутоленного желания и крушения надежд. А сам, без сомнения, вернется в объятия экзотических куртизанок племени Аулед Нейл, которые рады оказать услугу богатому клиенту.

Если только Алисон не остановит его.

Алисон вне себя от ревности стиснула кулаки так, что ногти впились в ладони. Однако девушка не могла уклоняться от правды. В этом отношении она ничем не лучше этих шлюх, потому что тоже хочет Джафара, хочет отдаться ему, испытать до конца ту страсть, вкус которой узнала в его объятиях той ночью.

И тут, услышав крики на улице, Алисон перегнулась через парапет, намеренно избегая глядеть на Джафара, и тихо спросила:

— А неверным тоже позволяется участвовать в Ночи Ошибок?

— Думаю, да. А почему ты спрашиваешь?

Алисон набрала в грудь побольше воздуха. Не в первый раз она позволяла своему неистовому буйному сердцу взять верх над разумом.

— Потому что, — почти небрежно бросила она, — мне понравилась мысль об оргии. Правда, что участники выбирают партнера по собственному желанию?

Затылком она ощущала пронизывающий взгляд Джафара.

— Да. Нет правил, определяющих любовные игры. И не важно, женаты ли они или только встретились.

— А важно, кто делает выбор, мужчина или женщина?

После долгого колебания Джафар покачал головой.

— Нет.

— Тогда, — медленно ответила Алисон, каким-то образом умудряясь говорить спокойным, ровным голосом, несмотря на возбуждение, кружившее голову, бурлившее в крови, — если это так, я выбираю тебя.

Глава 17

Праздничная суматоха была в самом разгаре, когда Алисон и Джафар пробирались назад в лагерь по людным улицам. Однако, не обращая внимания на шум, оба молчали. Джафар ничего не ответил на ее смелые слова и вообще не произнес ни слова с той минуты, Как Алисон объявила о своем решении.

Девушка никак не могла понять, о чем он думает. Лицо Джафара было непроницаемым. Однако она знала, что он неравнодушен к ней — недаром же обнял ее за плечи, чтобы защитить от толчков. Другая рука покоилась на рукоятке кинжала. Джафар был так близко, что она ощущала, как напрягаются его мышцы.

Сама Алисон чувствовала странное спокойствие и одновременно ощущала горевшее внутри пламя возбуждения. Сегодняшней ночи суждено стать совсем иной. Сегодня она не будет спать одна.

К тому времени, когда они наконец добрались до шатра Джафара, шум постепенно улегся и стало так тихо, что Алисон слышала стук собственного сердца. Зажженная лампа бросала приветливые отблески на стены и устланный коврами пол шатра. Джафар проводил ее в комнату и, немного помедлив, молча повернулся к выходу.

Алисон почувствовала, как внутренности стянуло тугим узлом.

— Джафар… подожди!

Джафар замер на месте, напряженный, настороженный. Алисон судорожно сцепила руки. Все ее мысли были об одном: сейчас он вернется к этим женщинам и станет осыпать ласками их, а не ее, Алисон.

— Пожалуйста… не уходи.

Прошла, казалось, вечность, прежде чем он снова медленно повернулся к ней лицом. В прищуренных, желтовато-карих глазах нестерпимо ярко сверкали золотистые искры.

— Я уже говорил, Эхереш, что не нуждаюсь в твоей благодарности.

Он по-прежнему считает, что Алисон предлагает ему себя как плату за спасение жениха. Но в этот момент ее чувства были далеки от благодарности. Все это время она даже не думала о Эрве, что, вероятно, было не менее постыдным, чем ее теперешнее поведение.

— Нет, — покачала головой Алисон. Она действительно благодарна Джафару за то, что он не убил Эрве, но испытывает сейчас нечто совершенно другое. — Нет, — повторила она громче. — Дело не в благодарности. Я хочу… хочу, чтобы ты стал моим возлюбленным.

«Как может он не верить ей?» — с отчаянием думала Алисон, затаив дыхание. Сейчас решится ее судьба.

Вместо ответа Джафар задернул занавесь, прикрывающую вход в шатер и отделившую их от всего остального мира.

— Я и не думал уходить, — тихо ответил он.

Воздух со свистом вырвался из легких Алисон, сердце вновь начало свой хаотический ритм. Шагнув к Алисон, Джафар осторожно откинул капюшон бурнуса с ее лица и почти благоговейно погрузил пальцы в гриву каштановых волос, перебирая шелковистые пряди. Но его пристальный взгляд был устремлен на рот Алисон.

И тогда он наклонил голову. В поцелуе не было нежности, лишь палящий жар, зловещая опасность, мрак… голод, так похожий на ее собственный. И, хотя Джафар сжимал ее лицо ладонями, не давая возможности шевельнуться, Алисон не сопротивлялась. Мягкие губы раскрылись под его губами в безмолвной мольбе, руки инстинктивно поднялись, обвивая его сильную шею.

Джафар слегка прикусил ее нижнюю губу, нежно, нетерпеливо, словно поддразнивая, вбирая ртом чувствительную плоть. Тихий, неудержимый стон вырвался из горла Алисон.

Услышав его, Джафар словно обезумел. С трудом оторвавшись от губ Алисон, он осыпал лихорадочными поцелуями тоненькую, грациозно запрокинутую шею и, перегнув девушку через руку, стиснул в объятиях. Жадный рот сомкнулся на крошечном соске, едва прикрытом тканью платья.

Алисон затаила дыхание. Даже сквозь скользкий шелк она ощущала обволакивающее тепло его губ и мгновенный отклик своего тела — сосок сжался, окаменел, словно тугой розовый бутон, и наслаждение кинжальным ударом пронзило Алисон. В каком-то отдаленном, незамутненном уголке мозга возникла мимолетная мысль: как другие женщины Джафара способны были вынести это невероятное наслаждение? Но стоило ли думать об этом сейчас, гадать, сколько женщин до нее нашли рай в его объятиях. Сегодня она просто станет наслаждаться ошеломляющим сознанием того, что именно она — та, кто сумела возбудить в нем желание.

Девушка, не помня себя, судорожно схватилась за тюрбан Джафара, сбив его на пол. Беспокойные пальцы запутались в густых рыжевато-золотистых волосах, и Алисон, забыв обо всем, самозабвенно отдалась неукротимому восторгу его объятий, чувственному волнению ласк.

Лишь спустя несколько долгих минут, Джафар наконец прерывисто вздохнул и выпрямился.

Потрясенная, ошеломленная, очарованная Алисон подняла глаза. В этих янтарных глубинах не было и намека на нежность — лишь всепожирающее пламя.

— Раздень меня!

Резкие, гортанные нотки в голосе обожгли натянутые нервы сладострастным огнем.

— Не здесь! — покачал он головой, когда она потянулась к его поясу. Алисон, едва дыша, подчинилась и, взяв Джафара за руку, повела в темную спальню, где неуклюже, путаясь в складках одежды, вытащила кинжал и уронила его на пол, а потом развязала пояс. Дрожащие пальцы не слушались, она не видела, что делает, потому что не отрывала глаз от Джафара. Сейчас, с растрепанными волосами, лицо его выглядело грубовато, варварски красивым и таким откровенно чувственным, что Алисон показалось: она умрет, если он не поцелует ее.

Она слишком долго, мучительно долго возилась с его джеллабой, и Джафар, сгорая от нетерпения, отступил и одним рывком стянул широкое одеяние, оставшись обнаженным до пояса. Потрясенная совершенством его тела. Алисон нерешительно подняла руку. Не коснуться его было так же трудно, как не дышать. Пальцы, нерешительные и одновременно дерзкие, распластались на мужской груди. Под шелковистой горячей кожей перекатывались упругие мускулы. Алисон охватила сладостная боль желания.

Ее прикосновение подействовало на Джафара, словно удар кнута. Когда она дотронулась до плоских твердых сосков, Джафар, словно в невыразимой муке, сцепил зубы и, прошептав тихое проклятие, отступил, чтобы сбросить остальную одежду.

— Теперь твоя очередь, — хрипловато шепнул он.

С трудом сознавая, что делает, Алисон нагнулась, сняла туфли, развязала кушак, но, когда пришла пора сбросить платье, заколебалась, стыдясь остаться голой перед мужчиной.

Теперь Джафар не мог позволить ей отступить и держал в плену ее пристальным, настойчивым взглядом, словно хотел выведать и разгадать все ее тайны. Алисон, трепеща, выполнила его безмолвный приказ. Сегодняшняя ночь не для тайн.

И когда ее стройное тело открылось его глазам, Джафар задохнулся. Однако девушка нашла в себе мужество встретить его дерзкий, жадный взгляд, шаривший по ней, ласкающий куда смелее и интимнее, чем руки. На миг в этих хищных глазах мелькнуло мягкое выражение, тут же сменившееся властным взором обладателя и господина.

К удивлению Алисон, он не обнял ее. Пальцы легко, словно крылья бабочки, коснулись живота, скользнули ниже, к густой поросли шелковистых каштановых волос между ее бедер.

— О Господи… — выдохнула Алисон, потрясенная блаженством, таким мучительным, что ноги подкосились.

Девушка едва не упала и беспомощно схватилась за мощные плечи Джафара. Но он не прекращал беспощадных, искусных, сводивших с ума ласк и с искаженным сладострастием лицом наблюдал за восхитительными мучениями Алисон. Не зная, сможет ли она выдержать еще мгновение утонченных пыток, Алисон прерывисто вздохнула и закрыла глаза.

Она не знала, сколько прошло времени,когда услышала словно издалека гортанный повелительный голос:

— Коснись меня, Эхереш…

Девушка с оторопелой покорностью позволила рукам скользнуть по сильной груди, тугому мускулистому животу, стройным бедрам, пока не обнаружила наконец средоточие его мужественности. Его желание словно передавалось ее пальцам, возбуждая в Алисон ответный пыл, скорее похожий на боль. Она смутно поняла, что Джафар испытывает ту же боль: тихий стон, сорвавшийся с его губ, открыл девушке, как мучительно ее нежное прикосновение. Его руки обвили ее стальным кольцом, ладони погладили спину, сжали ягодицы и вновь свирепо притянули к мужскому телу, заставляя невольно ощущать жар и силу его тела.

— Я хочу тебя, Эхереш, — почти грубо пробормотал он. — Хочу сделать с тобой все, что мужчина когда-либо делал с женщиной…

И его губы снова сомкнулись на ее губах, и слова были уже не нужны. Их губы слились, языки встретились в безумном танце. Страсть вспыхнула между ними, мрачная и сладостная, безумно-неистовая, всепожирающая, почти гибельная. Алисон ощущала отчаянную, безудержную, исступленную власть его поцелуев и сама отвечала с таким же ожесточением. Чувственное пламя, горевшее в Джафаре, сжигало и Алисон.

И, не сознавая ничего, кроме силы этого пожара, Алисон отдалась на волю головокружительного опьянения, пила темный мед его поцелуев, льнула к Джафару, подчиняясь сильным рукам. Подняв Алисон, он уложил ее на постель, среди мягких подушек, и накрыл смуглым телом, вжимая в мягкий тюфяк.

— Джафар…

Она успела лишь прошептать его имя, прежде чем он снова завладел ее губами, целуя с такой безумной силой, что у Алисон голова пошла кругом. Его поистине безграничная нежность словно избавила ее от пут условностей, зажгла что-то буйное и первобытное, и теперь она была свободна, свободна, как перекати-поле, несомое диким пустынным ветром. Она сама стала другой — неукротимой, свирепой и дикой Алисон Викери, словно воспарила духом над этой грешной землей. Она что-то неразборчиво бормотала и напрягалась, пытаясь поглотить его, принять в себя.

Джафар сам, почти обезумев, погрузил ладони в буйную гриву каштановых волос, язык глубоко проник в рот Алисон. Он впивался в ее губы с нерассуждающим, неутолимым голодом, зажигая в крови Алисон огонь, заставляющий ее тело пульсировать во всех потаенных местечках восхитительным, болезненным, тянущим жаром. И, когда он наконец поднял голову, девушка тихо застонала, инстинктивно выгибаясь, подставляя ему грудь и шею.

Джафар, не задумываясь, припал губами к шелковистой коже, упругим холмикам, бешено бьющейся на горле жилке. Груди Алисон набухли сладкой болью под его жадным ртом, разгоряченное тело неутомимо извивалось.

Джафар бесстыдно упивался этим нетерпением, шепча бессвязные фразы, заставляющие ее трепетать. Нежные слова доносились словно издалека. Желание стало страстным стремлением. Стремление — безумной потребностью. Отчаянной, настойчивой, безжалостной.

Ее руки слепо шарили по его жесткому телу. Никогда еще Алисон так страстно не жаждала дотронуться до этого мужчины, познать его так близко, как способна лишь любящая женщина. Да, она хотела его обладания, добивалась его с настойчивостью, которая могла бы шокировать девушку, сохрани она способность мыслить здраво. Когда-то даже намек на столь безоговорочную капитуляцию возмутил бы ее. Она боялась, смертельно боялась отдаться мужчине так беззаветно. Но чувственные, настойчивые ласки заставили забыть о страхе.

Она раскрылась перед ним весенним цветком, вращая бедрами, выгибаясь, почти теряя сознание, когда его пальцы отыскали секреты ее женственности и начали гладить жаркую влажную плоть.

Глаза девушки беспомощно закрылись, голова металась по подушке. Однако чем сильнее сжигало ее лихорадочное ожидание, тем нежнее становились его ласки. Это казалось невозможным, но Джафар сумел удержать себя в руках, хотя Алисон окончательно потеряла голову.

В одном Алисон была уверена: желание Джафара было так же велико, как и ее. Она чувствовала его нескрываемый трепет, когда он осторожно раздвинул стройные ноги мускулистым бедром, готовясь взять ее невинность. Да, это сильное тело дрожало от необузданной страсти, Алисон все сознавала и все же с трудом верила, что этот гордый, неукротимый, жестокий человек способен лишиться рассудка от желания к ней. И какой-то частью одурманенной сладострастием души Алисон ощущала странную робость. Собственная способность вызвать в Джафаре подобные чувства потрясала ее, наполняя одновременно ошеломительным ощущением всемогущества. И когда Джафар приподнялся над Алисон, она ответила всем сердцем, без стыда и боязни, подавшись навстречу, приподнимая бедра, чтобы принять его, слиться воедино с возлюбленным.

Однако первый медленный толчок застал ее врасплох, и Алисон невольно сжалась от внезапной резкой боли. Джафар замер, глядя на Алисон с такой нежностью, что она почувствовала, как откликается сердце.

— Хочешь, чтобы я остановился? — пробормотал он на безупречном английском языке. Но Алисон была слишком потрясена, чтобы размышлять над этим странным фактом.

— Нет… нет… прошу… не останавливайся, — выдохнула она.

Джафар улыбнулся такой чувственной улыбкой, что кровь бросилась в лицо девушки.

— Никогда, Эхереш.

И медленно, бесконечно осторожно снова начал двигаться, осыпая ее лицо, шею и плечи исступленными поцелуями, проникая все глубже и глубже, пока ее тело не приняло его до конца.

Алисон едва слышно вскрикнула. Она не сознавала, как опустошена, до тех пор, пока он не наполнил ее. Не знала, что такое блаженство, пока он не стал частью ее. И теперь испытывала восхитительное ощущение законченности, завершенности, какое мог ей подарить лишь Джафар. Боль исчезла, оставив лишь пульсирующее, неудовлетворенное желание.

— Взгляни на меня, — хрипло пробормотал Джафар, но слова были ни к чему. Алисон не могла отвернуться, даже если бы от этого зависела ее жизнь.

Он долго смотрел в ее раскрасневшееся, опьяненное любовью лицо, а затем снова медленно вонзился в покорное, жаждущее тело. Это неспешное, сводившее с ума нежное обладание лишало разума, кружило голову. Алисон превратилась в буйное, дикое создание, сгорающее в лихорадке страсти. Она, задыхаясь, наблюдала, как свет и темнота сменяют друг друга в глазах Джафара, когда он намеренно неспешно, мучая и дразня, доводил ее почти до потери сознания. Но это продолжалось недолго. Захваченный тем же сладостным томлением, Джафар, тяжело дыша, забыл о любовных играх и с силой вонзился в тугую плоть, властно овладевая возлюбленной, двигаясь все быстрее в накаленном, настойчивом ритме.

— Моя сладкая тигрица, — простонал он, входя в нее свирепыми, неукротимыми рывками, и тихий крик наслаждения превратился в радостное рыдание. Задыхаясь, она с самозабвенной раскованностью устремлялась к нему, двигаясь в буйном, счастливом отклике на его ласки, не сдерживаясь и отдаваясь целиком, до конца. Для нее это слияние стало празднеством торжества любви, самой жизни, благополучного возвращения Джафара, для него — благоговейным обожествлением тела возлюбленной, исполнением заветного, мучительного желания, восторгом обладания.

— Ты моя! — настойчиво шептал он, утверждая свое господство над ней.

— Да! — Ей хотелось выкрикивать ответ громко, чтобы слышал весь мир, но дыхание перехватило, как только головокружительный экстаз обнял ее и унес в водоворот сладострастия. И, словно сознавая, что лишь в его объятиях стала женщиной, она безвольно отдалась этому ослепительно сияющему свету и жару, которые дарил ей Джафар,

— Алисон… — пробормотал Джафар в тот кратчайший миг, когда вместе с ней очутился в раю. Лишь долгое время спустя сознание вернулось к нему. Он чувствовал себя так, словно тело и душа разлетелись на сотни сверкающих осколков и теперь неизвестно, станут ли они вновь единым целым.

Он лежал неподвижно, по-прежнему слившись с Алисон, не смея шелохнуться. Дыхание с трудом вырывалось из легких, ноги отяжелели, а нежность, горевшая в сердце, казалось, вот-вот разорвет его.

Наконец Джафар робко шевельнулся, проводя губами по влажному виску Алисон, мягкой щеке, изгибу шеи, ожидая, пока угомонится бешеный стук сердца.

И только сейчас смутная мысль родилась в одурманенном мозгу — Алисон отдалась ему сама, ничего не требуя взамен, но, приняв ее дар, он сам отдал ей частицу себя.

Он и охотник и добыча. И Джафар еще не понял, действительно ли ощутил на мгновение, что они соединились полностью, целиком и навечно — физически, эмоционально и духовно. Почувствовала ли то же самое Алисон? Джафар был неопровержимо убежден в том, что она испытала чисто плотское наслаждение. Но неужели ничего, кроме этого?

Джафар тяжело вздохнул, бережно прижимая к себе несопротивляющуюся Алисон. Она добровольно отдалась ему. Покорилась. Но лишь на несколько мгновений. И, держа в объятиях обмякшую, восхитительно-утомленную и пресыщенную ласками возлюбленную, Джафар волей-неволей должен был признать неопровержимую правду.

Овладев Алисон, он не сделал ее своей.

ЧАСТЬ 3

Да будет всем известно,

Что ураган любви убить способен!

Клянусь Аллахом, если это так,

Недолго жить осталось мне, и солнце

Вовек не будет больше мне сиять!

Берберский поэт

Глава 18

Алисон проснулась утром и долго лежала, прислушиваясь к мирным звукам пробуждающегося лагеря. Она была одна в шатре. Одна, но не одинока. Да и откуда взяться одиночеству, если ее согревали воспоминания о невероятной ночи?

Истома во всем теле не давала пошевелиться. Девушка поглубже зарылась в одеяла, уже тоскуя о живительном тепле тела Джафара, волнующем сладострастии его ласк.

Джафар ушел от нее перед рассветом, поцеловав на прощание и шепча нежные слова. В ответ на полусонные протесты тихо объяснил, что должен оберегать ее репутацию и щадить чувства дяди.

Но лишь теперь, осторожно потянувшись, расправляя ноющие сладкой болью мышцы, Алисон окончательно поняла, что имел в виду Джафар. Если его обнаружат в ее постели, поползут слухи, и Оноре этого не переживет.

Однако сама мысль об этом заставила ее улыбнуться. Невероятно! Подумать только, что свирепый берберский вождь способен заботиться о каком-то пожилом раненом французе!

Но Алисон знала, что Джафар не настолько жесток и безжалостен, каким кажется! Она бесконечно благодарна за то, что он хочет уберечь дядю, сохранить в тайне, что они стали любовниками.

Любовниками. Воспоминания о пережитом наслаждении вызвали мягкую улыбку на губах Алисон. У нее любовник. Невероятно страстный мужчина, вознесший ее к высотам экстаза, о которых она даже не подозревала, сделавший Алисон женщиной в полном смысле этого слова. И сознание этого приносит не стыд, а лишь удовлетворенность. Джафар сделал ее женщиной. Всю эту долгую ночь он показывал ей, что значит чувственная любовь настоящего мужчины.

Лишь в самый первый раз он был нежен и осторожен. Но потом… потом оказался свирепым, буйным, неукротимым и таким же безжалостным в ласках, как и в бою. Он взял Алисон властно, уверенно, утвердив над ней свое господство, словно поставил на ее теле клеймо обладания.

Улыбка девушки внезапно померкла. Она больше не сомневалась, что влюблена в Джафара, но эти чувства были слишком новы и хрупки, чтобы пытаться понять их по-настоящему. Алисон терзали угрызения совести. Она предала Эрве. Добровольно, по своему желанию. Предала с варваром, похитившим ее, взявшим в плен Эрве, с человеком, в руках которого их жизнь и смерть. Вряд ли этим стоит гордиться.

Изнемогая под гнетом тяжких мыслей, Алисон откинула одеяла, вскочила и тут же сморщилась от тянущей боли между бедер. Стараясь двигаться осторожнее, она поспешила одеться и умыться, а потом помогла Махмуду свернуть шатер и уложить вещи. И все это время Алисон пыталась взять себя в руки, привести в порядок мысли, хотя яркие картины прошлой ночи то и дело возникали в сознании, не давая покоя. Когда Алисон отправилась на поиски дяди и Чанда, глаза ее задорно сверкали.

Она вела себя как обычно, пока перед самым отправлением не увидела Джафара на черном жеребце. До этого момента девушка не представляла, что с ней сделается при виде возлюбленного.

Его глаза, подобные теплому золотистому бархату, окинули ее нежным взглядом, а неожиданно радостная улыбка заставила Алисон вспомнить о вкусе его губ и кожи. Сердце, словно обезумев, готово было выпрыгнуть из груди.

«Должно быть, Джафар понимает это», — подумала она, задыхаясь. Чувственное притяжение между ними было таким ощутимым, таким могущественным, что Алисон показалось, будто сам воздух потрескивает, как перед грозой. Он пристально смотрел на ее губы, и Алисон поняла, что он хоть сейчас готов припасть к ее распухшему от поцелуев рту. Эмоции, обуревавшие ее в этот момент, были настолько сильны, неопределенны и лишали ее обычного самообладания, что Алисон была почти не в состоянии думать.

— Доброе утро, мадемуазель Викери, — спокойно приветствовал он. Только едва заметные хрипловатые нотки в голосе делали его обычное, банальное приветствие интимным. Как он может казаться таким равнодушным, когда она почти ощущает между бедрами дерзкие сильные толчки!

Должно быть, она ответила что-то, потому что услышала, как Джафар вежливо справляется о здоровье дяди и о ее собственном. Алисон неразборчиво пробормотала что-то, долженствующее означать оптимистический ответ.

— Ты можешь ехать верхом? — спросил Джафар тихо, чтобы никто не слышал.

Алисон недоуменно воззрилась на него.

— Да, конечно. Что-то случилось?

Ответная улыбка была чуть ироничной и одновременно ласкающей.

— Мне кажется, что седло будет сегодня слишком жестким и добавит неприятные ощущения к тем, которые ты уже испытываешь.

Наконец поняв, о чем идет речь, Алисон залилась краской.

— Н-нет, со мной все в порядке, — едва выговорила она, сгорая от стыда.

— Прекрасно. Но тебе стоит только сказать, и я сделаю все необходимые распоряжения.

— Да… конечно… спасибо…

К огромному сожалению Алисон, Джафар не поцеловал ее, а когда поскакал вперед, девушка невольно поглядела ему вслед, охваченная безумной страстью и горьким разочарованием. Тело пульсировало неутоленным желанием.

Она со всеми предосторожностями села на лошадь, одолеваемая все теми же неотвязными мыслями. Алисон стоило бы подумать, какая судьба ее ожидает, но слишком сильны были воспоминания о прошедшей ночи и волшебных чарах ее возлюбленного.

Только через три дня изнурительной езды они добрались до дома в горах, принадлежащего Джафару. Как ни удивительно, они почти повторили тот путь, которым Джафар вез ее в лагерь. Оставив позади пустыню, они очутились в бескрайних пространствах Высокого Плато и миновали соленое озеро, к которому так стремилась Алисон во время неудачного побега. Караван направлялся к далеким голубым горам, поросшим кустарником. В первую ночь они остановились почти у самого подножия.

Все это время Алисон спала одна, и это еще больше усиливало раздражение и нервозность. Она каждую минуту была готова сорваться и зарыдать от сознания того, что не может коснуться Джафара, поцеловать его и почувствовать силу стальных объятий. Однако девушка не смела лишний раз обратиться к нему в присутствии дяди. Кроме того, Чанд хлопотал над ней, словно наседка, и ревностно охранял каждый шаг. Он и без того свирепо хмурился и неодобрительно покачивал головой, словно подозревая о непристойной склонности госпожи к берберскому дикарю.

Путешествие оказалось пыткой и для Джафара. Он все время думал об Алисон и постоянно ее хотел.

Однако ради приличия приходилось держаться на расстоянии. Он не опозорит ее перед дядей! Джафар наблюдал за Алисон целыми днями и потрясенно сознавался себе, что завидует ее дяде и индийцу, свободной игривости, с какой Алисон обращалась с ними, нежной заботе и любящим взглядам, которыми они обменивались.

Он хотел того же для себя. Теперь Джафару было недостаточно обладать этим сладостным телом, недостаточно было даже ее добровольной капитуляции. Он жаждал большего. Хотел Алисон с целеустремленностью, превратившейся почти в одержимость.

И он получит ее… на время. Не отпустит, пока не заживет рана ее дяди. А потом вынудит себя расстаться с ней.

Конечно, такой эгоизм бесчеловечен. И недостоин Алисон. Он читал вопросы в ее глазах, вопросы, на которые не мог и был не в состоянии ответить правдиво. Достаточно объяснения, что он заботится о здоровье ее дяди.

— Конечно, мои извинения не совсем притворны! — успокаивая себя, говорил Джафар.

Ему действительно было небезразлично, что станет с престарелым французом, хотя бы потому, что он не желал причинять Алисон лишней боли.

Промедлив с ее освобождением, Джафар по крайней мере сможет выиграть время и попытаться защитить доброе имя девушки. Он прекрасно знал, что высокомерные, чопорные ханжи аристократического общества станут говорить о незамужней девушке, которая провела почти месяц в лагере берберов. Падшая женщина. Шлюха. Даже несмотря на богатство, она окажется отверженной и презираемой, совсем как когда-то его мать. Существующее лицемерие англичан всегда больно ранило Джафара.

Нет, он не мог отправить Алисон на ее родину, зная, какая судьба ее ожидает. Она ему небезразлична. Совсем небезразлична. И если сможет, убережет ее от злобы и наветов. Возможно, это ему удастся. У него достаточно влияния в высшем обществе благодаря его титулованному деду. Если удастся найти пожилую матрону безупречной репутации, которая готова будет поклясться, что все это время провела в обществе Алисон, можно надеяться, что ядовитые стрелы сплетен не попадут в цель. Но на это нужны время и тщательно составленный план. А пока ей придется оставаться с ним.

Конечно, лучшей защитой была бы женитьба… Джафар поморщился: угрызения совести вновь начали терзать его.

Благородный человек загладил бы непростительный поступок, предложив руку и сердце молодой леди, которую скомпрометировал. Но сделать Алисон предложение немыслимо. Он провел здесь последние семь лет, пытаясь избавиться от клейма английского наследия, забыть о прошлом, а женитьба на англичанке навсегда уничтожит всякую надежду на успех.

И, кроме того, для него важнее всего долг. Вождь обязан на первое место ставить интересы своего народа. Когда придет время, он возьмет в жены благородную дочь соседнего племени, чтобы объединить силы против врага, особенно французов. Необходимо укрепить власть, пошатнувшуюся после того, что произошло на поле битвы.

Джафар стиснул зубы при одном воспоминании. По приезде домой ему придется отчитаться за свой поступок перед советом старейшин. Но даже если его оправдают за нарушение клятвы, сам он не сможет себя простить. И не позволит себе вновь предать племя.

Нет, Джафар знает свои обязанности. Он никогда не возьмет себе в жены иностранку.

Ну, а если Алисон сразу же по возвращении домой выйдет замуж за кого-нибудь другого…

При этой мысли сердце его пронзила острая боль, однако Джафар заставил себя рассуждать спокойно. Согласится ли его смертельный враг, полковник, жениться на женщине с запятнанной репутацией? Да… конечно, да. Ни один здравомыслящий человек не сможет отказаться от Алисон Викери из-за столь ничтожной причины. Во всяком случае, сам Джафар не отказался бы. После того, как прикончил бы ублюдка, обесчестившего ее. И больше никогда не вспоминал бы об этом.

Но, возможно, он уже давно не в своем уме, во всяком случае, там, где дело касается Алисон. Ради нее он нарушил священный обет, опозорил свое имя и народ. А когда настал решительный момент, повел себя, как дикарь и варвар, каким его считала Алисон. Подумать только, он не задумываясь увез девушку в горную крепость, где намеревается держать до тех пор, пока не заставит себя отказаться от нее!

Даже сейчас этого недостаточно для него, но придется удовлетвориться тем, что есть.

Джафар мудро воспользуется отведенным ему временем и сделает все, чтобы Алисон чувствовала себя здесь, в крепости, как дома. Более того, он пойдет на что угодно, лишь бы она забыла о своей любви к ненавистному Эрве де Бурмону.

И только тогда Джафар с угрюмой решимостью выбросил из головы тяжелые мысли. Однако один неразрешенный вопрос продолжал терзать его мозг: является ли Алисон его пленницей или он у нее в плену?

На второй день путешествия, к полудню, караван достиг гор. Сбоку от первого пика лежала зеленая равнина, за ней виднелась еще одна гора, и еще одна плодородная долина, и так дальше и дальше, пока хватало глаз.

Солнце по-прежнему ярко светило, но по мере того, как они поднимались по склону, становилось все прохладнее. Низкие кусты можжевельника и ежевики сменились зарослями каменного дуба — вечнозеленого дерева, напоминавшего остролист. К полудню третьего дня дубы уступили место величественным кедрам. Глядя на узорчатые вершины древних великанов, Алисон глубоко вздохнула, упиваясь чистым горным воздухом. У нее давно уже не было так легко на душе. Но как могло быть иначе в этих великолепных ярко-зеленых горах, возвышавшихся над ней, когда в небе парят жаворонки и носятся ласточки? Алисон даже не заметила, как узка и опасна горная тропа, по которой шел караван.

Час спустя, когда они проходили по узкому ущелью, Махмуд отыскал Алисон.

— Господин велит вам ехать с ним, — сказал мальчик.

Сердце Алисон учащенно забилось. Взглянув на затянутые занавесями носилки, где лежал дядя, и одарив хмурого Чанда извиняющейся улыбкой, она направила коня к голове каравана.

Джафар со странно мрачным выражением лица уже ожидал Алисон. Она не говорила с ним с глазу на глаз почти три дня, с той ночи страсти, которую они делили, но сейчас он, по-видимому, не был склонен к беседе. Его молчание смущало ее, но не могло испортить хорошее настроение. Алисон была рада просто быть рядом с ним.

День уже клонился к вечеру, когда она забыла обо всем настолько, чтобы нарушить молчание. В этот момент крутая тропа вилась вдоль узкого гребня, а слева был отвесный обрыв глубиной в триста футов.

— Хорошо, что я не боюсь высоты, — заметила она, осторожно взглянув на Джафара.

— Есть что-нибудь на свете, вызывающее у тебя страх, красавица моя?

Алисон поспешно подняла глаза, но так и не смогла понять загадочного выражения его лица.

— Ошибаешься, — весело объявила она. — За последний месяц я научилась с почтением относиться к скорпионам.

Джафар улыбнулся.

— Эти горы, — сказала Алисон, мечтая лишь об одном — чтобы он всегда так улыбался ей, словно она для него кое-что значит, — совершенно неприступные. Кажется, никто, кроме здешних жителей, не может на них подняться. У врага нет ни единого шанса пробраться сюда незамеченным.

Джафар кивнул.

— Эта горная цепь, Бибан, считается настоящим естественным укреплением. Когда враги захватили эту провинцию, берберы покинули земли на равнинах, но смогли защитить свои дома в горах.

— И мы сейчас добрались до гор Бибан?

— Да.

Алисон ждала, что Джафар расскажет что-нибудь еще, но он не сказал ни слова. Девушка тоже ни о чем больше не спросила. Молчание продолжалось долго, дружеское, спокойное, и никому не хотелось его прерывать.

Солнце уже опускалось за горизонт, когда они обогнули вершину, выходившую на широкую долину. Внизу расстилались акры обработанной земли, не столько полей, сколько террас, ощетинившихся побегами ячменя и пшеницы. Над ними возвышался городок, в котором было несколько сотен домов, выстроенных на карнизах, один над другим. Строения окружали толстые стены с массивными сторожевыми башнями по углам. Повсюду росли кустарники и деревья.

Надежно укрепленная и сверкающая золотом в лучах заходящего солнца крепость представляла собой грозное и величественное зрелище.

— Это земли Бени Абесс, — тихо объяснил Джафар.

Услышав напряженные нотки в голосе, Алисон оглянулась и увидела, что он пристально смотрит на нее. Он, казалось, был чем-то взволнован, словно ожидал ее одобрения. Алисон задумчиво нахмурилась, подумав, что, должно быть, не поняла чего-то очень важного.

— Город просто великолепен, — сказала она наконец.

— И земли выглядят плодородными.

И Джафар, как ни странно, сразу же успокоился. Алисон удивилась. Она ведь ничуть не покривила душой. Подъехав ближе, девушка заметила ореховые рощи, абрикосовые сады и заросли инжира, окружавшие обнесенный стеной город. Ниже, там, где вилась тонкая лента реки, вертелось водяное колесо, очевидно, там была выстроена мельница. Из каменных труб, выведенных на плоские крыши, в небо поднимались клубы серого дыма. Наступало время ужина, и хозяйки скорее всего были заняты готовкой. Однако у ворот внезапно начали собираться люди, чтобы приветствовать возвращающегося вождя. Вскоре образовалась огромная толпа — мужчины, женщины, дети, гомонившие так, что из-за шума ничего не было слышно. Оглушительно лаяли собаки. Зрелище было красочным. На мужчинах были яркие шерстяные джеллабы и бурнусы, на женщинах — темные платья с цветными поясами, платки, покрывавшие волосы и плечи, и множество серебряных украшений.

Глядя на гордые, аскетичные лица, Алисон не сомневалась, что перед ней берберское племя. Женщины с открытыми лицами разрисовали кожу хной, а среди мужчин было много светловолосых, рыжебородых, с голубыми и серыми глазами. Все кланялись повелителю почтительно, но без излишнего угодничества.

Однако европейцам был оказан довольно холодный прием. Алисон то и дело ловила любопытные и подозрительные взгляды. Порой в суженных глазах сверкало пламя ненависти, и Алисон с неприятным чувством поняла, что ей здесь не рады.

Внезапно ощутив, как она одинока и несчастна, Алисон направила лошадь к коню Джафара и, осознав, что он наблюдает за ней, постаралась храбро улыбнуться, чтобы скрыть смущение.

— Тебе следовало бы предупредить, что я подвергнусь столь пристальному осмотру, — пробормотала она вполголоса. — Я бы постаралась одеться, как подобает идеальной пленнице.

Губы Джафара едва заметно скривились. Алисон не могла понять, раздражен он или забавляется внезапным выпадом, но это по крайней мере возымело желаемый эффект — Джафар отвернулся.

Вскоре они оказались за городской стеной, сложенной из неотесанных каменных глыб, скрепленных известковым раствором. В самую большую сторожевую башню были врезаны ворота с огромными, окованными железом дверьми. За ними начиналось широкое пространство, обсаженное деревьями, то, что в Англии назвали бы деревенской лужайкой. Однако здесь не было ни травинки. Почва оказалась глинистой, утоптанной и сухой, как камень.

Добравшись до самого центра площади, Джафар остановил караван и громко произнес несколько слов по-берберски. Алисон поняла, что он возвестил о победе воинов племени над французами. Люди, без сомнения, уже успели услышать радостную весть, но оглушительные крики восторга эхом разнеслись в горах.

Алисон не могла разделить их торжество, и, когда Джафар, повернув коня, повел процессию влево, девушка облегченно вздохнула. Они миновали несколько домов и множество проходов, казавшихся скорее холодными темными туннелями, чем улицами. На дальней стороне деревни, немного в стороне, стояло величественное каменное строение, напомнившее скорее мавританский замок, чем дом. Алисон решила, что он должен принадлежать очень богатому человеку, потому что тот мог похвастаться собственным источником влаги, — сверкающий поток каскадами спадал со скалистого уступа и исчезал за высокой оградой дома.

Джафар натянул поводья перед широкой деревянной дверью, покрытой искусной резьбой, и встретился взглядом с Алисон.

— Добро пожаловать в мой дом, мисс Викери.

Девушка не знала, то ли благодарить его, то ли небрежно объяснить, что вряд ли приятно быть гостьей против воли. Но, прежде чем она успела ответить, дверь распахнулась. На улицу выпорхнула светловолосая женщина и, восторженно смеясь, подбежала к Джафару и стала целовать его руки.

На высокой, с пышными формами незнакомке был длинный платок из голубого шелка, скрепленный, наподобие блузки, у талии золотым поясом с пряжкой, усыпанной драгоценными камнями. На руках, шее и в ушах сверкали золотые украшения. Она была так прекрасна, что у Алисон перехватило дыхание. Однако знойная красотка напомнила ей о куртизанках, которых она видела в оазисе Бу Саада.

Девушка в смятении взглянула на Джафара. Махмуд говорил, что у повелителя нет жены, но эта навязчивая женщина не похожа на сестру. Ее поведение было слишком знакомым… слишком откровенным.

Алисон была совершенно уверена в том, что эта женщина — наложница Джафара.

Сердце девушки, казалось, разлетелось на миллион осколков, и хрупкое счастье, принадлежавшее ей все эти последние дни, мгновенно превратилось в пыль.

Глава 19

Женщину звали Зохра, и Алисон невзлюбила ее с первого взгляда. Почти пресмыкаясь перед Джафаром, Зохра, однако, ясно давала понять свое привилегированное положение в доме.

Неприязнь была взаимной. В ту минуту, когда Зохра заметила чужачку, ее голубые глаза сверкнули злобой и презрением. К счастью, оказалось, что Зохра не живет в доме Джафара.

— Она принадлежит к другому племени, — пояснил Джафар после того, как блондинка удалилась. — Зохра гостит у двоюродной сестры.

Алисон ухитрилась скрыть тоску и безрассудную ревность за вежливой улыбкой, но втайне облегченно вздохнула, узнав, что ей не придется постоянно видеть Зохру. Она не вынесет… не позволит Джафару откровенно выставлять напоказ свою любовницу. Особенно сейчас, когда смертельно боится обнаружить свои чувства и показать себя настоящей идиоткой, куда большей, чем уже была!

Какая наивность — считать, что она единственная женщина в жизни Джафара. Каким отвратительным было ее поведение!

Алисон краснела от стыда, вспоминая собственное распутство, и сгорала от унижения при одной мысли о том, как покорна она была малейшему его желанию. Внезапно Алисон вновь почувствовала себя пленницей, хотя Джафар был безукоризненно вежлив.

— Это твой дом, — сказал он ей, как только они вошли в крепость, и при этом не притворялся. Алисон скоро поняла, что гостеприимство берберов было таким же, как прославленное радушие всего исламского мира, — стоило гостю похвалить какую-нибудь вещь, и он немедленно получал ее в подарок.

А здесь было чем восхищаться. Снаружи здание казалось простым, суровым и даже мрачным, однако стоило переступить порог, и гость оказывался в совершенно ином, сказочном, восточном мире, мире мозаичных полов, изысканной алебастровой резьбы, широких мраморных лестниц. Джафар провел ее по всем комнатам, после того, как Оноре удобно устроили на мягкой постели.

Горная крепость Джафара, как обнаружила Алисон, была выстроена вокруг большого центрального внутреннего двора. Внизу находились хозяйственные постройки, наверху — жилые помещения, с широкими крышами, где обитатели обедали и развлекались в хорошую погоду. В переднем крыле было более десяти комнат для гостей, покои хозяина занимали правое крыло, а слугам и женщинам отвели остальные части дома. Сводчатый коридор, охраняемый стражниками, вел в другой двор, где находились конюшни.

— Их поставили здесь, чтобы помешать мне сбежать, — сухо осведомилась Алисон, — или не дать вору украсть коней?

Джафар спокойно пожал плечами.

— У тебя единственной, Эхереш, есть раздражающая привычка удирать на моих лошадях.

И, когда девушка резко вскинула голову, уголки его губ скривились в чисто мужской снисходительной усмешке.

— Говоря по правде, здесь у нас немного воров: слишком суровое наказание их ожидает. Однако человек моего положения должен опасаться убийц.

Потрясенная мыслью о том, что какой-нибудь предатель может лишить жизни этого сильного человека, Алисон замолчала.

— По этой же причине, — добавил Джафар, — я прошу тебя покидать дом только в сопровождении охранников. Махмуд обо всем распорядится.

— Я могу выходить из дома?

— Конечно. Ты здесь гостья.

Девушка недоверчиво уставилась на Джафара.

— Хочешь сказать, что я могу идти, куда хочу, и делать все, что пожелаю?

Джафар еле заметно улыбнулся.

— Да, Эхереш. Тебя будут сопровождать и охранять вооруженные воины, но в остальном ты совершенно свободна. Тебе достаточно лишь попросить.

— Благодарю.

Джафар слегка поклонился.

— Могу сожалеть только, что многочисленные дела помешают развлекать вас, мадемуазель, как подобает гостю. За время моего отсутствия возникло немало проблем, которые требуют моего решения.

Они проходили комнату за комнатой, и Алисон все явственнее ощущала аромат кедра, из которого были сделаны древние потолочные балки. Единственным неудобством оказалось отсутствие света. Здесь всегда царил полумрак, поскольку окна были очень узкими, чтобы не пропускать дневной жары и леденящего холода с гор, но повсюду в изобилии висели глиняные светильники и стояли жаровни на случай прохладных ночей. Чисто выбеленные стены были украшены яркими коврами и шелковыми занавесками. Мебели мало, и лишь самая необходимая — диваны и низкие столики. Зато пол тоже устлан коврами и завален подушками.

Наверху, в переднем крыле, она увидела большой зал, вымощенный узорчатыми изразцами, по всем четырем сторонам которого были комнаты для гостей.

— Это твоя спальня, — сказал Джафар, останавливаясь перед одной из дверей.

— Так ты не собирался запереть меня в женской половине? — удивилась Алисон. На этот раз улыбка была снисходительной и чувственной.

— Я уже сказал, что намерен считаться с твоим английским воспитанием, дорогая. И, кроме того, предполагал, что ты хочешь находиться поближе к дяде. Однако, если предпочитаешь жить в гареме…

Алисон не могла не распознать хрипловатые, безошибочно интимные интонации и, покраснев, поспешно объявила:

— Нет, меня вполне устраивает эта комната.

— Прекрасно. Теперь я оставлю тебя. Можешь умыться и переодеться. Кстати, не спустишься ли к ужину через час? И твой дядя тоже, конечно, если сможет.

После ухода Джафара Алисон оглядела комнату и заметила циновку, служившую тюфяком и покрытую несколькими коврами, на которых лежали искусно сотканные одеяла и покрывала из цветастого шелка. Пол устилали ковры с разложенными на них подушками, а в стены были вбиты колышки для одежды. Однако Алисон не могла отвести взгляд от циновки. Лежа здесь по ночам, она сможет слушать шепот фонтанов, доносящийся со двора. Но один тревожный вопрос неотступно терзал Алисон: останется ли ее постель одинокой?

Чанд решил за нее эту проблему, отказавшись покинуть хозяйку. По заведенному обычаю, он лег перед ее дверью, по-видимому, твердо намереваясь не спускать глаз с госпожи.

Мысль о том, что слуга защищает ее честь, согрела душу Алисон. Если Джафар захочет прийти к ней, ему придется перебудить весь дом. Алисон необходимо было время, чтобы разобраться в хаотической путанице чувств к Джафару, прежде чем продолжать интимные отношения с этим человеком. Она слишком уязвима во всем, что касается Джафара, и пока не способна принять достаточно разумное решение относительно своих будущих отношений с ним.

Однако Джафар не делал никаких намеков на то, что собирается прийти к ней ночью. Первые дни они вообще встречались лишь за обедом. Как и предупредил Джафар, у него накопилось слишком много дел за время долгого отсутствия.

К собственному смятению, Алисон поняла, что ей не хватает Джафара. Дядя Оноре почти все время спал, а Чанд, по-видимому, не был склонен к разговорам. Поэтому Алисон была благодарна Махмуду, составлявшему ей компанию все это время. Мальчик часто навещал ее и охотно отвечал на вопросы, касающиеся Джафара и его племени, а кроме того, продолжал обучать девушку берберскому языку.

Здесь, в горах, жизнь Алисон была совсем иной, чем в лагере. Она могла свободно гулять повсюду, хотя не очень любила бродить по узким, извилистым улочкам. В отсутствие Джафара ей все труднее было выдерживать любопытные, а иногда и злобные взгляды встречных.

Однако не все были настроены так враждебно. Тагар, молодая женщина, с которой Алисон подружилась в лагере, была по-прежнему общительна и всегда готова помочь. И Алисон, обрадованная, что нашла здесь приятельницу, привыкла каждый день проводить по нескольку часов на кухне, где хлопотала Тагар, — длинной комнате, разделенной низкими перегородками, со множеством ниш и полок для посуды. Алисон не стыдилась признаться, что поступает так из-за Джафара. Однажды тот назвал ее избалованной и капризной, и теперь девушка была полна решимости доказать ему, что не боится грязной работы.

К собственному удивлению, Алисон обнаружила, что ей нравится это занятие. Женщины ухитрялись объясняться на забавной смеси французского и берберского языков и вскоре стали настоящими подругами.

Однако Алисон отчетливо понимала, что каждый вечер с нетерпением ждет момента встречи с Джафаром. За ужином он неизменно разыгрывал роль гостеприимного хозяина, заботился об удобствах гостей, занимал их беседой. Как ни странно, Джафар, казалось, делал все возможное, чтобы очаровать Оноре. И все же, пристально наблюдая за ним, Алисон видела, каким усталым, а по временам и рассеянным выглядит Джафар. Вероятно, бесконечные дела утомили его.

От рассвета до заката зал, где он принимал просителей, был заполнен до отказа людьми, требовавшими его внимания. Комната была на первом этаже, и Алисон стоило лишь подойти к окну, чтобы увидеть толпившихся во дворе берберов.

Самым приятным местом в доме был двор с несколькими фонтанами и мраморными водоемами, обсаженными олеандрами и миндалем. Днем Алисон любила завернуться в бурнус, чтобы уберечься от холодного осеннего ветра, и бродить между деревьями или сидеть на мраморной скамейке и греться на солнышке.

Именно здесь, во дворе, она нашла еще одного друга. У Джафара было несколько нубийских борзых, и одна из этих собак, молодая сука, повсюду следовала за девушкой.

Кроме того, через несколько дней после приезда она встретила во дворе Зохру и осознала необходимость держаться начеку. Берберская красавица, светлокожая и золотоволосая, выглядела ангелом, но под этой обманчивой внешностью скрывалась натура скорпиона.

Зохра достаточно хорошо говорила по-французски. Как-то раз с деланной вежливостью та обратилась к Алисон и после обычного приветствия немедленно заговорила о Джафаре:

— Вижу, тебе оказана большая честь. Повелитель смотрит на тебя благосклонно.

Ошеломленная такой наглой откровенностью, Алисон, однако, невозмутимо подняла брови. Не дождавшись ответа, берберка попробовала зайти с другой стороны.

— Господин — великолепный любовник, правда? Как ты считаешь?

Сердце Алисон мгновенно пронзила жгучая боль. Да, Джафар был великолепным любовником. Получив подтверждение этого из уст Зохры, Алисон была вне себя от ревности — странная и совершенно непонятная реакция, если учесть ее собственное, весьма неопределенное положение в жизни Джафара. Она едва удержалась от резкого ответа.

— Там, откуда я приехала, — резко ответила Алисон, — порядочные женщины не обсуждают вслух своих любовников и не говорят на такие темы с людьми, которых едва знают.

Зохра пожала точеными плечами так, что зазвенели золотые цепи и браслеты, и хищно оскалилась.

— А женщины моей страны не такие стыдливые и чопорные. И не так холодны в любви. Мы с самого детства учимся искусству ублажать мужчин и завоевывать их сердца.

— Женщины моей страны слишком горды, чтобы делить любимого с другой.

— Слишком горды? Не тебе говорить о гордости! Ты всего-навсего пленница повелителя.

Алисон стиснула кулаки.

— Прошу простить, у меня много неотложных дел.

Встав, она отошла с гордо поднятой головой. Но, оставшись одна в тишине своей комнаты, девушка устало сгорбилась. В горле стоял комок непролитых слез, хотя одновременно она испытывала совершенно варварское желание выцарапать голубые глаза Зохры.

Осознав, до чего дошла, Алисон мысленно выругала себя. Никогда в жизни не испытывала она ревности к другой женщине! И не унизит себя препирательствами с этой белобрысой ведьмой, не станет бороться за милости Джафара!

Правда, это не помешало ей искренне согласиться с Махмудом, считавшим Зохру дьяволицей и отродьем упрямой верблюдицы. По-видимому, Зохра не пользовалась расположением мальчика, поскольку с жестокостью ведьмы не давала ему забыть об изуродованном лице и хромой ноге. Алисон немного утешилась тем, что Махмуд начал обращаться к ней «lallah», что на берберском языке означало «высокородная госпожа».

От мальчика Алисон узнала, что Зохра — уроженка соседнего племени Бени Аммер, и такая же куртизанка, как танцовщицы племени Аулед Нейл. Очевидно, блондинка заработала немало денег в постели Джафара! В этом, несомненно, кроется причина того, что он ни разу не пришел к Алисон ночью — ведь к его услугам ласки опытной шлюхи, так зачем Джафару она , жалкая пленница, да к тому же иностранка?

При этой мысли отчаяние охватило девушку с новой силой. Ей нет места в жизни Джафар, и нет с ним будущего. Нужно быть безумной, чтобы забыть это, позволить сердцу управлять разумом. За долгие недели плена она, по-видимому, потеряла способность здраво рассуждать, и не понимает, что хорошо и что плохо. Какая ужасная непростительная глупость — полюбить Джафара и отдаться ему! Ей следовало бы знать это заранее!

Вечером, перед ужином, Алисон нервно мерила шагами террасу, по-прежнему мучаясь тоскливыми воспоминаниями. Чанд помогал дяде одеваться, просители разошлись, и девушка осталась одна.

Терраса, шедевр зодчества, была образована уступом скалы и защищена от дождя и ветра нависающим гранитным карнизом. Чуть выше из скалы пробивался ручей, падая вниз крохотным прелестным водопадом. Им можно было любоваться, сидя на каменных скамейках, вырезанных в скале. Под террасой расстилалась великолепная долина Бени-Абесс, племени Джафара.

Заходящее солнце освещало живописный пейзаж, и Алисон с неохотой поднялась, чтобы войти в дом. Однако, повернувшись, она увидела Джафара, стоявшего в дверях. Он молча пристально смотрел на Алисон, и девушка задохнулась от неожиданности и восторга. Он надел сегодня легкое широкое белое одеяние из тонкого шелка, подчеркивающее суровую мужественность черт, но голова была непокрыта, и пронизанная солнцем грива словно загорелась красно-золотистым светом. Алисон показалось, что Джафар чем-то встревожен, но, когда он подошел и поднял ее пальцы к губам, приветствие прозвучало вежливо-прохладно, словно в светской гостиной.

— Боюсь что я пренебрегал твоим обществом эти несколько дней, cherie, ради утомительных и скучных обязанностей. Надеюсь, ты найдешь в своем сердце силы простить меня.

Алисон действительночувствовала себя покинутой, однако отказывалась признаться в этом.

— Махмуд составлял мне компанию, — коротко объяснила она.

— Зохра будет танцевать сегодня для тебя и твоего дяди. Надеюсь, тебе понравится. Она превосходная танцовщица.

Алисон отнюдь не ожидала услышать похвалы куртизанке.

— Насколько я припоминаю, ты говорил, что не имеешь наложниц! — сорвалось у нее с языка прежде, чем она успела сдержаться.

— Совершенно верно, — улыбнулся Джафар, глядя ей в глаза. — Ты ревнуешь к Зохре, моя непокорная тигрица? Может, отослать ее из города?

Как весело, уверенно, даже самодовольно он спрашивает!

Алисон мгновенно вышла из себя, запоздало сообразив, что Джафар слишком легко читает ее мысли! Конечно, теперь он может дразнить ее и всячески издеваться!

— Ты спишь с ней?! — требовательно спросила Алисон, не в силах удержаться от вопроса, хотя с ужасом ожидала ответа.

— Нет, Эхереш, — быстро и твердо ответил Джафар.

— Но спал раньше!

И тут Алисон оцепенела — Джафар, подняв руку, осторожно провел пальцем по щеке. В его глазах молнией сверкнула страсть.

— Разве это важно? — еле слышно выдохнул он, и сердце Алисон неудержимо забилось. Разозлившись на себя за такую несдержанность, девушка резко отстранилась.

— Нет, конечно, нет, — поспешно бросила она и вновь повернулась лицом к долине. — Мне совершенно безразлично, что бы ты ни делал с ней! Простое любопытство, вот и все.

Она лгала, лгала. О любопытстве не могло быть и речи! Алисон жаждала очутиться в объятиях Джафара, почувствовать тяжесть этого мускулистого тела, безумие ласк. И это она, та, которая превыше всего ценила свободу и независимость! Временами Алисон пугалась страсти собственного желания.

Не успела она осознать это по-настоящему, как мощные руки обвили ее талию. И, когда он нежно прижал губы к ее виску, Алисон почувствовала, что не может дышать.

— Мне не хватает твоего тепла по ночам, красавица моя, твоего стройного тела в постели.

Алисон облизнула внезапно пересохшие губы. Она тоже больше не могла жить без него и скучала больше, чем могла представить.

— Приходи ко мне сегодня ночью, Эхереш.

— Ты…

Она осеклась.

— Ты хочешь, чтобы я пришла в твои покои?

— Подумай сама, дорогая, если мы хотим соблюсти приличия, значит, я не могу явиться к тебе. Комната твоего дяди почти рядом, а индиец охраняет тебя, как свирепый сторожевой пес.

Он приглашает ее в свою спальню, в свою постель? Хочет для собственного удовольствия, как одну из своих наложниц? Как Зохру?

Охваченная новыми и мучительными сомнениями, Алисон закрыла глаза. Неужели для Джафара она всего-навсего очередная игрушка? И ничего для него не значит… еще одно теплое тело в постели?

Неотвязные мысли терзали девушку. Как может она желать человека, который держит ее здесь против воли? Как может любить дикого необузданного воина, презирающего всех иностранцев? Варвара, едва не ставшего причиной смерти Эрве?

По спине Алисон прошел ледяной холод. Что она наделала? Отдалась объятиям Джафара в тот момент, когда судьба Эрве по-прежнему так неопределенна? Да, несомненно, Джафар — чувственный мужчина и находит восторг и наслаждение в том, что беспрестанно меняет женщин. Он снова возьмет Алисон и подарит ей неземное блаженство, а потом уйдет, не оглядываясь, оставив ее с разбитым сердцем.

Нет, нужно положить конец этой близости прежде, чем она окончательно потеряет голову и поверит пустым обещаниям страсти, лишится воли настолько, что не сможет противиться ему. Прежде чем душа, как раньше тело, окажется у него в плену.

— Ты забыл, что у меня есть жених? — прошептала она скорее себе, чем ему.

Джафар отшатнулся, словно от удара. Руки его медленно опустились. Он молча отступил.

Зловещее молчание тянулось целую вечность. Алисон видела, что Джафар пытается взять себя в руки. Когда она вновь взглянула на него, лицо бербера уже превратилось в неподвижную маску. Однако она понимала, что должна вонзить кинжал еще глубже, если питает хоть какую-то надежду сохранить волю и решимость.

— Сколько еще времени, — выдавила она, — я и мой дядя будут твоими гостями? Собираешься держать нас здесь до скончания века?

Алисон могло бы всего лишь показаться, что в глазах Джафара застыла невыразимая боль, если бы мускул на щеке не дернулся. Джафар резко повернулся к ней спиной и, подойдя к парапету, стал рассматривать долину.

— Пока я не могу освободить тебя, — выговорил он наконец так тихо, что его едва было слышно за шумом водопада.

— Почему… почему нет?

Джафар устало вздохнул.

— Потому что сейчас я занят переговорами с французским правительством относительно обмена военнопленными. Ваше пребывание здесь позволяет мне действовать с позиции силы. Если я освобожу вас, это может стоить жизни многим людям.

Настала очередь Алисон сжаться от боли. Джафар использует ее сейчас и использовал раньше, когда заманил в ловушку французскую армию. И вот теперь он торгуется с врагами, пытаясь договориться на самых выгодных условиях. Вот кто она для него — возможность воздействовать на французов, получить лишнее преимущество!

Алисон продолжала вонзать ногти в ладони, пока эта боль не затмила ту, что тисками сжимала сердце. Она приняла правильное решение, отказавшись бежать к Джафару по первому зову. Пусть она умирает от любви к нему, но не зайдет так далеко, чтобы позволить этому человеку использовать еще и ее тело.

— Эрве тоже обменяют? — спросила она наконец. Последовала долгая пауза, прежде чем Джафар кивнул.

— Тогда, — добавила Алисон, пытаясь улыбнуться, — думаю, придется потерпеть и побыть гостьей в твоем доме еще немного. Ну а теперь, может, пойдем ужинать?

Как и обещал Джафар, Зохра оказалась прекрасной танцовщицей — ее искусство было неоспоримо, а представление отличалось изысканным изяществом. Оноре Ларусс, типичный француз, высоко оценил сверкающие голубые глаза, развевающиеся золотистые волосы, полные груди и соблазнительно извивающуюся фигуру. Алисон, однако, остро ощущая окружавшую Зохру атмосферу чувственности и вызывающего сладострастия, хмурилась и почти не поднимала глаз. Перед мысленным взором то и дело возникали сплетенные тела Джафара и танцовщицы, и томительная тоска не давала покоя.

Почти против воли девушка взглянула на Джафара и обнаружила, что его внимание сосредоточено не на прекрасной куртизанке, а на ней. Джафар пристально, мрачно рассматривал Алисон.

Но, как только Зохра, поклонившись, удалилась, Джафар вновь превратился в гостеприимного хозяина, и следующую неделю делал все, чтобы угодить гостям.

Однако галантность и исполнение каждого ее желания только укрепляли решимость Алисон освободиться от любовных чар. Когда она призналась, что почти не видела поселения, Джафар сам показал ей городок. Со спокойной гордостью, которую не пытался скрыть, он поведал о племени и его культуре.

Алисон узнала, что мужчины и женщины племени Бени Абесс много и тяжело работали. Мужчины возделывали землю и выращивали лошадей, а женщины занимались гончарным делом и ткали материи. У них почти не было свободного времени, особенно у женщин. Если они не готовили и не убирали, значит, носили воду из колодца или отправлялись к реке стирать. Однако их участь была далеко не так тяжела, как у их сестер из других арабских народностей. От берберок не требовали молчания в присутствии мужчин. Они могли не держать глаза опущенными. Если верить небрежным репликам Джафара, то именно жены, а не мужья были главами берберовских семей и управляли хозяйством.

Именно Джафар первым привел Алисон в конюшню. Накануне вечером, за ужином, выслушав беседу Джафара и дяди Оноре о трудностях, которые на каждом шагу испытывали французы, пытающиеся завоевать Алжир, она бросила издевательскую реплику.

— Хотела бы я знать, что делают ты и твои дикари в свободное от сражений время? — сухо осведомилась она, желая в корне уничтожить непонятное влияние Джафара на дядю.

Джафар окинул ее ледяным взглядом:

— Кроме войны, Эхереш, мы наслаждаемся погоней, любовью и скачками. Завтра, если пожелаешь, я покажу тебе конюшни.

Алисон величественно наклонила голову, притворяясь равнодушной, но на следующее утро, оказавшись в конюшне, не смогла долго сохранять безразличный вид. Никогда еще она не видела таких чудесных коней. Алисон внимательно, с всевозрастающим восхищением слушала Джафара, объяснявшего, что его племя выращивает лучших лошадей в стране.

И когда Алисон восхитилась белоснежной кобылой, Джафар немедленно подарил ей лошадку, не слушая и не принимая возражений. Алисон пришлось сдаться. Искренне поблагодарив Джафара, она начала переходить от стойла к стойлу, пока не увидела гнедого скакуна, лохматого и казавшегося совершенно диким: он фыркал, рыл копытом землю до тех пор, пока не увидел Джафара. Тут конь, мгновенно став покорным, как ягненок, повернулся и порысил к хозяину. По какой-то непонятной причине Алисон показалось, что она уже видела жеребца, хотя была при этом уверена, что Джафар не брал его с собой в пустыню.

— Интересно, есть ли имя у этого неукротимого создания? — пробормотала она, видя, что конь ластится к Джафару, толкая его мордой в грудь.

— Эту, что означает «ветер».

Алисон заметила устремленный на нее странный взгляд Джафара, но решительно не поняла, в чем дело. Однако несколько минут спустя она пришла в такой восторг, что позабыла обо всем: Джафар приказал оседлать белую кобылку и пригласил Алисон покататься верхом. Целых два замечательных часа она мчалась по бескрайним просторам, наслаждаясь давно позабытой свободой, и вернулась домой с разгоревшимися от ветра щеками и сверкающими счастьем глазами.

Однако на следующее утро радость померкла. Махмуд, принесший ей завтрак, казался куда мрачнее обычного, и Алисон спросила, что тревожит мальчика.

— Совет старейшин собирается через двенадцать дней.

— И что?

Махмуд расстроено нахмурил пересеченный шрамом лоб.

— Совет может лишить повелителя звания амгара — вождя. Его обвиняют в пренебрежении долгом, предательстве своего племени и неуважении к закону. Господину придется доказывать свою невиновность.

Алисон ощутила в желудке тяжелый ледяной ком.

Расспросив Махмуда получше, она обнаружила, что титул «amghar el-barood» означает нечто вроде «главнокомандующего». На эту должность назначался во время войны один из вождей здешних племен. Теперь этого звания был удостоен Джафар, но, по-видимому, его собирались сместить за недостойное поведение на поле брани, когда он пощадил жизнь Эрве и позволил жить кровнику.

— Хочешь сказать, что Джафар будет опозорен лишь за то, что выказал милость врагу? — поразилась Алисон.

Махмуд печально кивнул.

— Не знаю, что случится. Все в руках Аллаха.

Алисон продолжала настойчиво расспрашивать слугу о берберских законах и начала понимать, почему у Джафара оказалось так мало свободного времени. Он был не только главнокомандующим и вождем племени, но и каидом, правителем, назначенным самим султаном. Только каиды имели право носить алые бурнусы. Но больше Алисон ничего не удалось уяснить. Система правления у берберов, крайне осложненная родовыми распрями и войнами между кланами, была выше понимания европейца. Положения отнюдь не улучшал независимый и воинственный дух берберов.

Алисон считала, что сама идея низложения Джафара поистине смехотворна. За время своего правления Джафар объединил и повел за собой разрозненных, потерявших надежду людей на битву против захватчиков. Какая горькая ирония заключается в том, что теперь ему приходится бороться и против своего народа!

Алисон была уверена, что именно угроза низложения тревожит Джафара. Она хотела расспросить его об этом, однако за целый день не смогла найти возможности очутиться с ним с глазу на глаз. А завтра ее ждала новая встреча с Зохрой.

Прекрасная блондинка уже ждала Алисон во дворе, похожая на притаившегося паука, выслеживавшего добычу. Совершенно не желая оказаться мишенью ее ядовитых стрел, Алисон попыталась было пройти мимо, но Зохра перегородила ей дорогу.

— Вам следовало бы покинуть этот дом, госпожа, пока не случилось чего недоброго.

Алисон, застыв на месте, суженными глазами взглянула на женщину.

— Что-то недоброе? Ты смеешь угрожать мне, Зохра? Посмотрим, что скажет повелитель, когда узнает об этом.

На мгновение в глазах Зохры промелькнуло нечто похожее на страх, но ненависть взяла верх.

— Ты околдовала его, но он никогда не возьмет тебя в жены, как бы ты ни пыталась заманить его своим богатством! Ты чужачка, неверная! Он женится на девушке из благородного берберского рода, такой, кто принесет честь его имени и благоденствие племени! Ты же запятнала его позором! Ты для него ничто, меньше, чем ничто!

Одним духом выпалив обличительную речь, Зохра удалилась, позвякивая бесчисленными цепочками, оставив испуганную Алисон смотреть ей вслед. Взять ее в жены? Сама мысль о замужестве с Джафаром никогда не приходила Алисон в голову. Она его пленница, только и всего. И, несмотря на предостережения Зохры, иного выбора, кроме как оставаться здесь, у Алисон не было.

Алисон рвала и метала. Будь проклята эта змея! Вне себя от ярости, девушка резко повернулась и зашагала через весь двор в огромный зал, где Джафар принимал просителей. Все мужчины в зале, включая и Джафара, с изумлением уставились на девушку, но Алисон была слишком раздражена, чтобы заботиться о мнении людей его племени.

— Я бы хотела попросить аудиенции, — сухо объявила она, остановившись в дверях. — Если можешь уделить мне несколько минут, конечно.

Встревоженно взглянув на девушку, Джафар взмахом руки удалил толпу. Зал почти мгновенно опустел, но этого времени оказалось достаточно, чтобы Алисон поняла свою ошибку. Румянец смущения окрасил ее щеки. Теперь она осталась с Джафаром с глазу на глаз, но, если сейчас пожалуется на Зохру, он лишь посчитает, что Алисон ревнует.

Джафар пригласил девушку сесть, и она грациозно опустилась на ковер рядом с ним, лихорадочно придумывая причину, которой могла бы объяснить свое появление.

— Махмуд сказал, что совет племени может низложить тебя за то, что ты пощадил Эрве, — выпалила она наконец. Джафар, казалось, не понял ее, потому что его лицо мгновенно приобрело замкнутое выражение.

— Не волнуйтесь, мадемуазель, мои разногласия с советом не повлияют на освобождение полковника. Я дал слово, что Бурмону не причинят зла, и этого уже не изменить, даже если я перестану быть вождем.

— Я не об этом беспокоюсь, — запротестовала Алисон. — Просто считаю ужасной несправедливостью, если ты должен понести такое тяжелое наказание всего лишь за милость, оказанную врагу.

Джафар пристально посмотрел на девушку, словно удивляясь, что она так негодует из-за него. Алисон действительно не могла вынести мысли о том, что великодушие так дорого обойдется Джафару. Но он, медленно покачав головой, отвернулся.

— Ты меришь справедливость европейскими мерками, Эхереш. Совет видит мой поступок в ином свете… в лучшем случае это, по их мнению, слабость, в худшем — предательство. Слабый вождь недостоин править. Предатель — недостоин жить.

— Ты не предатель! — яростно воскликнула Алисон, стиснув кулаки.

— Неужели? — угрюмо усмехнулся он. — Я клялся отомстить за гибель родителей и отступил в самый последний момент. Предал священный обет.

Он поднял на нее глаза, и Алисон потрясенно затаила дыхание при виде нескрываемой боли и отчаянной просьбы о понимании в его взгляде.

И она попыталась понять его. Конечно, Алисон не знала правил, обычаев, законов гор и с Джафаром была близка лишь так, как бывают близки женщина и мужчина. Но видела, какую тоску, печаль и сожаление он носит в душе, чувствовала их, словно собственные. Неудача потрясла Джафара не только из-за возможной потери положения и власти, но оттого, что, по его мнению, он обесчестил свои убеждения и опозорил принципы.

И все это из-за Эрве. Только из-за Эрве жизнь Джафара может быть разбита. От этой несправедливости ныла душа. Как ей хотелось сделать что-то, облегчить его боль, залечить раны!

— Но ты спас жизнь человека! — гневно пробормотала она. — Это не может быть плохим поступком!

Джафар устремил свой взгляд вдаль.

— Не может! — настаивала Алисон.

Джафар снова покачал головой. Попытка выступить в его защиту застала вождя врасплох, но одновременно тронула, как ничто и никогда в жизни. Однако он не мог принять утешения, которое пыталась предложить Алисон.

Молчание продолжалось, напряженное, недоброе.

— Ну… — беспомощно пролепетала Алисон, — мне, наверное, пора. Прости, пожалуйста, за то, что помешала. — Она медленно поднялась, направилась к двери, но у самого порога оглянулась. — Джафар, — спросила она, слушая, как отдается эхом ее голос в пустом зале. — Что случится после того, как пленных обменяют?

Джафар не хотел отвечать ни на этот вопрос, ни на другие, с ним связанные. Что сделает Алисон, когда ее жениха отвезут в Алжир? Потребует отпустить и ее тоже? Дать свободу, которую не мог и не хотел вернуть ей Джафар?

Но, услышав встревоженные нотки в ее голосе, Джафар осознал необходимость дать девушке хоть какой-то ответ.

— Я уже говорил, что твоему драгоценному Эрве ничего не грозит, — проворчал он, пытаясь не глядеть на нее. Но Алисон, как ни странно, казалось, вовсе не испытывала облегчения.

— Ты все еще намереваешься мстить за то, что его отец сделал с твоим?

Неотвязный страх за судьбу ненавистного врага взбесил Джафара, однако он вынудил себя спокойно ответить:

— Нет… больше я не собираюсь мстить.

— Но никогда не прекратишь борьбу, верно?

Джафар покачал головой. Пока он дышит и живет, война для него не закончена. Даже лишенный власти, он по-прежнему будет стремиться избавить страну от иноземных угнетателей. Это краткое пребывание в горах в обществе Алисон всего лишь небольшая передышка. Скоро он снова вернется на поле боя.

— Изменник не был бы так искренне предан делу, — мягко сказала она, прежде чем уйти, оставив его в одиночестве. Эти полные убежденности слова долго еще звучали, убаюкивая угрызения совести. Он не мог согласиться с ее доводами, хотя невыразимо жалел об этом.

А в это время Алисон мучилась тем, что не в силах была убедить совет племени отказаться от абсурдных обвинений.

Джафар не способен быть предателем — он благороден и великодушен! И пойдет до конца в своей ненависти к захватчикам, ведя заведомо проигранную битву. Должны, обязательно должны найтись доказательства его невиновности!

Алисон все еще терзалась из-за явной несправедливости, когда два дня спустя сделала невероятное открытие, от которого голова пошла кругом. Джафар охотился со своими людьми и, конечно, не подумал пригласить ее, хотя Алисон втайне мечтала об этом. По-видимому, женщины в Берберии не охотятся.

Однако после недавней долгой прогулки Алисон и не подумала расстраиваться, что ее оставили дома. Она еще не полностью восстановила силы после болезни. К тому же день выдался дождливым и отвратительно холодным: темные тучи нависали над горами, совсем как в Шотландских нагорьях, — напоминание о том, что скоро пойдет снег.

Девушка провела утро, читая дяде вслух, а потом, перевернув последнюю страницу, со скуки отправилась на второй этаж, в то крыло, где находились покои Джафара, решив поискать в его библиотеке другую книгу.

Библиотека оказалась еще роскошнее, чем остальной дом. К удивлению Алисон, среди арабских и французских книг отыскался томик поэзии Байрона, мрачного романтика, британского аристократа, который лет двадцать назад сражался вместе с греческими борцами за свободу против кровожадных турок.

Алисон уселась на диван, решив пролистать тонкий томик. Однако успела лишь открыть обложку. Рука ее замерла. На первой странице крупным, размашистым почерком было написано имя: Николас Стерлинг. В глазах Алисон потемнело, сердце, казалось, перестало биться.

«Стерлинг» — фамильное имя семейства герцогов Морлендских.

Семь лет назад она приехала с визитом в поместье герцога, и там светловолосый незнакомец долго утешал плачущую девочку.

Во время ужасной болезни она грезила об атом незнакомце — дорогой образ, который каким-то чудом перепутался с видениями Джафара.

Ошеломленная и потрясенная, Алисон смотрела на подпись, пытаясь наконец сложить вместе части головоломки. Но в этот момент послышались знакомые тихие шаги. Подняв глаза, она заметила стоявшего в дверях Джафара. Золотистые глаза пристально смотрели на нее; выражение лица было одновременно настороженным и непроницаемым.

Глава 20

— Это был ты в тот день! — негодующе прошептала она.

— Да, — кивнул Джафар, не мигая, встретив ее вопросительный взгляд.

— Не понимаю…

— Моя мать была англичанкой. Ее отец, мой дед — Роберт Стерлинг, герцог Морлендский.

Алисон не могла опомниться. Джафар говорил на английском. Безупречном, правильном, чистом английском языке, который нельзя выучить, пробыв в стране несколько недель.

— Но как ты попал сюда… стал вождем племени… — недоуменно бормотала она.

Джафар, вздохнув, шагнул ближе и сел рядом с Алисон.

— Это довольно необычная история. Давным-давно, когда моя мать была молода, она отказалась выйти замуж по желанию своего отца и, сбежав из дома, села на корабль, идущий в Сицилию, где намеревалась остаться, пока герцог не передумает. Судно захватили берберские пираты. Девушку привезли в Алжир, где и продали в рабство.

— Рабыня! — вздрогнув, повторила Алисон. — Как ужасно!

В голову мгновенно пришли ужасные истории о европейских женщинах, запертых в восточных гаремах.

— Говоря по правде, ее судьба оказалась счастливой. Она была молода и красива. Ее за огромные деньги купил берберский вождь и привез в свой дом в горах. Потом он полюбил ее и сделал своей женой, хотя она была христианкой. Позже англичанка родила ему сына.

— Тебя?

Джафар кивнул. Он, казалось, смотрел куда-то вдаль, словно воскрешая старые воспоминания.

— Меня назвали Джафаром в честь того пирата, что взял в плен мать.

— Тебя назвали в честь пирата ?!

Джафар еле заметно улыбнулся.

— Так называл меня отец. Мать же звала Николасом. Меня с детства растили, как берберского воина, но мать никогда не позволяла забыть мое английское происхождение.

Немного помолчав, он добавил:

— Я знаю, она была счастлива здесь, но всегда надеялась когда-нибудь вернуться домой и навестить отца. Ее любимой фразой было: «Когда мы поедем в Англию…»

Джафар снова улыбнулся, на этот раз грустно.

— Только она не желала ехать одна, а отец меня не отпускал. Наверное, боялся, что мне слишком понравится жизнь европейского аристократа, спокойная и роскошная, которой я был лишен здесь.

— Но ты все-таки оказался там?

— Да, — коротко бросил он. — После гибели родителей, когда стало известно, что я наполовину англичанин, меня отправили домой, к моему деду-аристократу. Я оставался там десять лет.

«Десять лет… целая вечность», — подумала Алисон, слыша отзвуки былой тоски маленького мальчика в угрюмом голосе мужчины.

— Но ты, возможно, сумеешь понять, — продолжал Джафар, пристально глядя на Алисон, — что деньги и титулы, которые предлагал дед, ничего для меня не значили. Я воспитывался здесь, в другом мире. И был наследником отца. Здесь я ни в чем не нуждался, стоило лишь приказать: «сделай это» — и можно было ни о чем не беспокоиться. Здесь я находился среди семьи, друзей, знакомых обычаев. Англия же была чужой страной, где все относились ко мне холодно и презрительно.

Алисон сочувствующе кивнула. Ей самой пришлось много страдать из-за предрассудков и пренебрежения со стороны надменной английской аристократии. Она знала, как относятся в Англии к детям смешанной крови. Ее, дочь незнатных родителей, тоже старались не замечать.

— Ты так и не привык?

— И не приспособился, — кивнул Джафар. — И не стал лощеным молодым джентльменом, которого так желал воспитать дед. Нельзя забыть родину и свой мир лишь потому, что оказался в другой стране. Английская кровь еще не делает меня англичанином.

— Нет, — согласилась Алисон и подумала: Джафар никогда не смог бы стать англичанином — недаром в его жилах течет и кровь неукротимых берберских воинов. Но, присмотрись она в свое время внимательнее, сразу заметила бы в его манерах европейское воспитание. Он скрывал от Алисон свое прошлое, но вырывавшиеся у него по рассеянности английские слова должны были подсказать ей правду.

— А позже? Ты оставил деда, чтобы вернуться сюда?

— Здесь шла война. Эта моя страна, мой дом. Я должен был вернуться. В тот день, когда ты бросалась в меня желудями, я попрощался с дедом.

Алисон нахмурила лоб, вспоминая. Теперь она поняла, почему гнедой скакун показался таким знакомым. Она видела его раньше. То самое дикое создание, на котором ехал в тот день Николас, которого Алисон видела во сне. И Джафар… как он утешал ее тогда, одинокую маленькую девочку! Именно он тот человек, который так повлиял на всю ее последующую жизнь. Она обязана ему многими счастливыми моментами на трудном пути от девочки к женщине.

И теперь она смотрела на Джафара новыми глазами. Мягкий свет лампы бросал отблески на худое, суровое лицо. Нетрудно увидеть в этих точеных чертах прирожденную способность повелевать… или решимость человека, непоколебимого в любви и ненависти. Но теперь, узнав, кто он на самом деле, Алисон понимала многие сбивающие с толку вещи, которые могли объясняться лишь его необычным воспитанием и происхождением. Вот почему его поведение и манеры иногда казались чисто европейскими, вот почему Алисон всегда чувствовала, как он одинок, даже среди своих людей. Человек, рожденный на стыке двух культур, восточной и западной, на границе двух миров, и, вероятно, не принадлежащий ни одному. В нем постоянно боролись чувственная душа Востока и холодный прагматизм британского аристократа. Кроме того, Джафар в достаточной мере унаследовал от обоих родителей гордость и надменность. Он мог отречься от английского наследия, однако оно по-прежнему было жизненной частью его души.

— Ты когда-нибудь еще видел деда? — спросила она наконец.

— Однажды, — вздохнул Джафар. — В сорок третьем году течение войны резко изменилось. Армия Абдель Кадера терпела одно поражение за другим, и французское правительство твердо решило раздавить всякое сопротивление. Французы не только намеревались ограничить власть шейхов и здешних правителей, но и пытались уничтожить нашу культуру. Я отправился с посольством в Англию, где обратился с прошением к королеве Виктории вступить в войну против Франции на стороне арабов, но она отказала.

Алисон молча изучала Джафара, вспоминая горькие резкие слова, которые он однажды бросил ей, говоря о страданиях его народа в борьбе с французами. Только теперь девушка поняла, каким чувствовал он себя бессильным и неспособным спасти свой народ или защитить его от ярма французских угнетателей. Джафару пришлось пережить так много боли и тоски! Алисон ощущала его мучения, молчаливую ярость из-за собственной беспомощности, и сердце ее разрывалось. Ей хотелось утешить его, но она не могла найти подходящих слов.

Зато могла поблагодарить Джафара за утешение, которое он когда-то дал ей.

— В тот день ты подарил мне надежду, — тихо сказала она. — Посоветовал сделаться незаменимой для моих дядюшек, постараться, чтобы они меня любили, я так и поступила. Кроме того, я до сих пор храню твой платок.

Тоска в глазах Джафара внезапно растаяла, взгляд смягчился. Он с улыбкой взглянул на Алисон.

— Интересно знать, как ты этого добилась.

— Я стала тем, чем дяди хотели видеть меня, — спутницей в путешествиях, помощницей, дочерью.

— Я рад, что твоя жизнь в Англии была не столь тяжелой, как ты боялась.

— Я бы этого не сказала, — сухо усмехнулась Алисон. — С момента появления в пансионе я стала отверженной. Со мной был Чанд, и, когда он распростерся на земле и начал молиться Аллаху, его мгновенно заклеймили прозвищами язычника и дикаря. Меня же считали наказанием Господним.

Джафар весело блеснул глазами.

— Могу представить, как ты, должно быть, шокировала почтенных наставниц! Насколько я припоминаю, ты была довольно неугомонной молодой леди!

Алисон грациозно пожала плечами. Она по-прежнему не могла равнодушно вспоминать то время. Да, тогда она была настоящей сорвиголовой, непослушной, неуклюжей девчонкой, исполненной решимости презирать высокомерных барышень-аристократок, предпочитавших смотреть на нее свысока или вообще не обращать внимания.

— Я не позволяла себе переживать из-за того, что мной пренебрегали, особенно с тех пор, как дяди полюбили меня. Я даже привыкла к тому, что вечно считалась притчей во языцех.

Она сказала это с видимой небрежностью, но Джафар уловил боль в голосе девушки.

— Однако я была не так уж беззащитна, — продолжала Алисон. — Огромное состояние может обеспечить доступ в высшие круги. Меня даже представили ко двору, правда, не могу сказать, что особенно настаивала на этом. Дядя Седрик посчитал огромной удачей, если я смогу сделать королеве реверанс.

— Да, состояние может оказаться весьма кстати, — спокойно согласился Джафар.

Алисон надолго замолчала, перебирая нахлынувшие воспоминания. Она воспитывалась в атмосфере богатства и элегантности, но деньги не могут служить лекарством от одиночества. Говоря по правде, они никогда не были для нее великим счастьем, и Алисон быстро усвоила, какое это проклятие — быть слишком богатой, позволять обедневшим аристократам использовать тебя, чтобы подняться выше по социальной лестнице и достичь своих целей, платить за это горем и тоской, никогда не знать, можешь ли ты доверять лучшей подруге или любить кого-то, не опасаясь, что жених охотится за твоими деньгами. Однако именно благодаря богатству в обществе ее терпели. Несмотря на упрямство и непокорность, Алисон прощали почти все.

Вернувшись к реальности, Алисон попыталась сообразить, когда они успели сменить тему разговора. Ведь они обсуждали не ее, а Джафара.

— Жаль, что я раньше не узнала, что ты наполовину англичанин, — вздохнула она наконец. — Тогда мне легче было бы переносить жизнь в заточении.

Ее мечтательный тон подействовал на Джафара, как удар, и душа его вновь заныла. Угрызения совести терзали хуже любых пыток, особенно когда Джафар думал о бесчисленных обидах и несправедливостях, которые причинил девушке. Он похитил ее, запугивал, унижал, едва не довел до смерти и, кроме того, лишь чудом не убил человека, которого любила Алисон. Оноре, дядя Алисон, чуть не отправился на тот свет. Джафар взял ее девственность и уничтожил доброе имя, а возможно, и надежду на счастливую жизнь.

В то время, когда он впервые дал обет мести, любой, самый безумный и зверский поступок, любое жестокое деяние даже по отношению к ней были оправданны. Но теперь больше всего Джафару хотелось обнять ее, утешить, умолять о прощении.

Джафар глядел на Алисон, поражаясь непонятной нежности, которую она пробуждала в нем. Никогда еще в жизни он не испытывал столь сильных чувств ни к одной женщине. Как легко она могла стать самой дорогой для него… нет, это уже произошло, и дороже Алисон для него нет никого на свете.

И неожиданно без предупреждения в сознании возникло слово «любовь». Может ли так случиться, что он влюблен в нее?

Вопрос беспощадным клинком пронзил сердце, а последующие мысли отнюдь не утешали. Если он действительно любит Алисон, значит поставит ее счастье выше своего собственного. Если он действительно любит Алисон, значит немедленно даст ей свободу.

Но Джафар не мог сейчас определить глубину чувств к юной пленнице, как, впрочем, и примириться с необходимостью отпустить Алисон. Он даже обрадовался, когда девушка прервала его размышления грустным вопросом:

— Твое племя не осуждает тебя за то, что ты наполовину англичанин?

— Раньше этого не было, но теперь многие считают, что именно кровь неверных помешала мне выполнить обет. Один из членов совета обвинил меня в симпатиях к французским завоевателям и сказал, что в этом виновны мои английские предки.

— Но это совершенная чушь! — взорвалась Алисон. — Никогда не замечала, что ты симпатизируешь европейцам.

Джафар устало улыбнулся.

— Он должен доказать это перед советом. Я не так легко отдам власть!

— Вот и хорошо.

Ее очевидное участие согрело его душу, но следующая же фраза обдала холодом.

— Ты сказал, что наше пребывание здесь дает тебе преимущество в переговорах с французами, но, наверное, мужчины племени еще больше разгневаются на тебя, если отпустишь нас?

— Да, это повлияло на мое решение оставить вас здесь, — уклончиво ответил Джафар. — Мне трудно было бы сохранить свое положение, если бы я освободил вас, прежде чем сумел спасти жизни многих арабских военнопленных.

Сознавая собственное лицемерие, но не желая объяснить истинные причины, по которым продолжает удерживать девушку, Джафар поднялся и направился к двери. Однако следующий вопрос Алисон заставил его оцепенеть.

— Джафар… почему ты не хотел, чтобы я узнала, кто ты? Почему не сказал мне?

Джафар резко обернулся. По выражению его лица ничего нельзя было прочитать.

— Узнай ты, кто я на самом деле, возможно, привела бы отряд своего жениха в лагерь моего племени, и тогда могло бы случиться огромное несчастье.

— А теперь ты считаешь, что я ничего не скажу ему, не предам тебя?

«А ты способна предать меня, Эхереш? » — подумал Джафар, но вслух ответил совсем другое:

— Теперь, думаю, это не имеет значения. Бурмон поклялся не искать вас, как только получил мои заверения, что тебе и Оноре не причинят зла.

Алисон опустила глаза, но Джафар успел заметить отчаяние в ее взгляде, отчаяние, рожденное сознанием, что полковник покинул ее.

— Но что ему оставалось делать? — тихо спросил Джафар, сознавая, сколько грустной иронии кроется в том, что ему приходится защищать смертельного врага. — Его солдаты потерпели поражение, а раненым была необходима помощь. Я пощадил жизнь Бурмона, хотя с полным правом мог бы прикончить его.

Только тогда Алисон подняла голову и встревоженно посмотрела на Джафара.

— Но почему ты не убил его?

Джафар поколебался.

— Из-за тебя, — ответил он наконец. — Что еще я мог сделать?

Всю следующую неделю Алисон неотвязно мучили невеселые мысли. Происхождение Джафара. Решения, принятые им и касавшиеся его и Эрве. Его вероятное низложение. Их отношения.

Джафар отказался от мести из-за нее. Не ради Эрве. Ради нее. Именно она виновна в том, что Джафар предал священный обет, и теперь на карту поставлены его судьба и будущее. И это терзало Алисон сознанием вины.

Что до их отношений… Рассказ Джафара о своем происхождении ничего не изменил между ними… или все-таки изменил в чем-то? Узнав, что он наполовину англичанин, Алисон почувствовала себя ближе к нему, смогла лучше понять его чувства и мысли. Хотя это было, конечно, совершенным абсурдом — ведь после их разговора в библиотеке Джафар относился к ней точно так же, как и раньше. На людях он по-прежнему говорил с ней по-французски, вел себя как гостеприимный хозяин и прилагал все усилия, чтобы развлечь «гостей».

Однако Алисон все-таки оставалась его пленницей. И, как раньше, ей не было места в его жизни. По правде говоря, они совсем не ровня: Джафар — хозяин и повелитель судеб многих людей, английский аристократ с голубой кровью, а у нее кровь самая обычная, красная. Кроме того, она дочь какого-то торговца, не заслуживавшая внимания герцогского внука. От нее всегда будет пахнуть лавкой!

Джафар, хотя и провел почти всю юность в Англии, но, по собственному признанию, остался белой вороной. Так же, как она никогда не сможет войти в берберское общество, принять иную религию и привыкнуть к странным для европейца обычаям.

Нет, у них не может быть единого будущего. Если хорошенько задуматься об этом, приходится лишь ругать себя за глупость. Даже в самых безумных мечтах она не могла представить, что Джафар захочет взять в жены англичанку, да еще в тот момент, когда племя вот-вот выразит ему недоверие. Его заподозрят в пособничестве врагу, лишь только он сообщит о женитьбе на ней. Да и Зохра говорила, что Джафар женится на девушке из берберского племени, и, когда Алисон осторожно упомянула об атом на кухне, Тагар только подтвердила ее предположения.

— Да, повелитель должен жениться на знатной девушке. Это его долг.

— На берберке?

— Или арабке.

— Не на англичанке?

Тагар удивленно подняла брови.

— Повелитель не женится на неверной.

— Но мать Джафара была англичанкой, не так ли? И его отец женился на ней.

Тагар философски пожала плечами.

— Такое могло быть только до войны.

Это прозвучало так категорично, что у Алисон сжалось сердце. До войны.

Конечно, война изменила все. И именно по этой причине Джафар отказался от своих английских предков. Нет, жена-иностранка ему ни к чему. Европейцы — жестокие насильники, захватчики его любимой родины. Даже если Джафар найдет в себе силы не обратить внимания на это почти непреодолимое препятствие, вряд ли она будет той женщиной, которую он выберет. Мало того, что он презирал все, связанное с культурой и воспитанием Алисон, но сможет ли Джафар смириться с ее характером? Алисон совсем не похожа на женщин Берберии и никогда не сумеет стать покорной и послушной, ни ради Джафара, ни ради кого-то другого. Слишком она независима и упряма!

Возможно, он желает ее именно сейчас, но никогда не полюбит. Джафару нужно лишь ее тело, и, если она снова отдастся ему, то скоро может надоесть.

Если Алисон отдастся. Но она не знала, сумеет ли жить здесь и станет ли его любовницей, если Джафар попросит ее об этом. Пока он ни словом не обмолвился об этом.

Уже третью неделю Алисон жила в доме Джафара. Зохру вновь попросили дать представление для гостей. Алисон с трудом выносила присутствие танцовщицы, но терпеливо высидела весь вечер, радуясь, что надела самый красивый наряд. Тагар сшила ей джеллабу из дорогого желтого бархата. Новое платье придало ей немного уверенности, которой так не хватало раньше.

Однако на следующее утро от этой уверенности не осталось и следа. Алисон гуляла по двору, пока Джафар принимал просителей. Но молодой борзой, которая повсюду следовала за ней, сегодня не было видно. Неожиданно Алисон набрела на старую сморщенную берберку, сидевшую на земле, монотонно говорившую что-то нараспев и махавшую каким-то амулетом. Алисон постаралась отойти в сторону, чтобы не мешать женщине, и, усевшись на мраморную скамью, подставила лицо теплому солнышку. Но уже через несколько мгновений появившийся неизвестно откуда Махмуд испугал ее, панически завопив:

— Уходи, lallah! Прошу тебя! Пожалуйста, ты должна немедленно уйти!

Алисон открыла глаза и недоуменно уставилась на мальчика. Он был бледен, как полотно, и, казалось, чего-то боится.

— Старуха! — выпалил он. — Она kahina! Ведьма! Она имеет власть над джиннами, злыми духами, и сглазит тебя! Ты не должна оставаться здесь!

Алисон с сомнением оглядела беспомощную старуху в лохмотьях. Конечно, она знала, что берберы крайне суеверны, но сама не верила в подобную чушь.

Ее колебания окончательно вывели Махмуда из себя. Он даже впал в неистовство настолько, что, совершенно забыв о своем зависимом положении слуги, схватил Алисон за руку и попытался тащить за собой. Но в этот момент из тени раскидистого фигового дерева выступила Зохра и, злобно сверкая глазами, бросилась на Махмуда.

— Убирайся! — высокомерно приказала она. Алисон вскочила, готовая, если понадобится, защитить мальчика, но, прежде чем успела что-то сказать, Махмуд повернулся и исчез так быстро, как позволяла хромота.

Однако он не просто покинул ее, а как оказалось, отправился за хозяином. Зохра успела лишь бросить на Алисон уничтожающий взгляд, когда из дома почти выбежал Джафар. Он шел так быстро, что едва не путался в длинных одеяниях. Даже издалека было видно, как он взбешен. Ведьма немедленно замолчала, а Зохра невольно отступила.

— Что это значит? — тихим, дрожащим от ярости голосом спросил Джафар берберскую красавицу. Алисон еще плохо знала берберский язык, и до нее доходило лишь одно слово из трех, но все-таки поняла достаточно, чтобы смысл разговора стал ясен: Зохра заплатила колдунье, чтобы та сглазила неверную чужачку.

Махмуд, приковылявший следом за хозяином, подобрался ближе к Алисон.

— Я пришел вовремя, — с беспокойством прошептал он, — прежде, чем ведьма смогла навести на тебя порчу. Повелитель не даст ей сделать этого, слава Аллаху!

Однако, несмотря на твердую уверенность во всемогуществе господина, мальчик все-таки заслонил Алисон худеньким тельцем. Поняв, что он готов защищать ее, если понадобится, даже ценой собственной жизни, Алисон едва не расплакалась. Значит, он наконец признал в ней друга!

Девушка нежно сжала костлявое плечо в знак благодарности и одновременно попросила Махмуда замолчать и не мешать бурному разговору. Она никогда еще не видела Джафара таким рассерженным, даже в тот раз, когда угрожала покончить с собой. Зохра, конечно, выглядела напуганной, однако не распростерлась у ног господина и несколько раз гордо вскидывала голову и вызывающе сверкала глазами.

— Она — сам злой дух, господин! — наконец закричала танцовщица, показывая на Алисон.

— Она невинна и находится здесь по моему повелению.

— Она околдовала тебя! Она чужачка, а ты сделал ее своей женщиной и предал собственный народ! Джинны безумия овладели тобой!

— Довольно! — зарычал Джафар с такой силой, что во дворе внезапно стало совсем тихо. — Ты, женщина, отныне лишаешься гостеприимства моего дома и этого поселения. Убирайся немедленно, пока я не изгнал тебя из провинции!

Зохра смертельно побелела, поняв, что нарушила все границы, и с полуоткрытым от ужаса ртом умоляюще уставилась на Джафара.

— Простите меня, повелитель, за дерзкий язык… я не хотела…

— Я два раза не повторяю, — спокойно, но смертельно-зловещим голосом предупредил Джафар.

Зохра, должно быть, поняла, что умолять бесполезно, потому что после долгого, мучительного молчания опустила голову и направилась к выходу. Оказавшись на безопасном расстоянии, у сводчатого перехода, который вел на улицу, она, однако, остановилась, сжала кулаки и плюнула на землю.

— Проклинаю ее! — завопила она с такой злобой, что толпа, собравшаяся во дворе, слышала каждое слово. — Проклинаю неверную, которая называет себя женщиной сайда! Да погибнет она и все, что ей дорого!

И, мгновенно повернувшись, исчезла в проходе. Наступила гробовая тишина. Алисон почувствовала, что дрожит, и причиной тому была не только ядовитая злоба Зохры. Как ни ужасно, она вновь встала между Джафаром и его племенем.

Алисон осмелилась поднять глаза и обнаружила, что Джафар наблюдает за ней.

— Прости меня, Джафар, — с сожалениемшепнула она. — Я не хотела доставлять тебе столько неприятностей.

— Ты ни в чем не виновата, — мрачно бросил Джафар и, отвернувшись, что-то резко приказал колдунье. Та послушно поковыляла прочь. Решительным взмахом руки услав слуг и просителей, он подозвал Махмуда.

— Скажи Сафулу, чтобы приготовил соколов и оседлал лошадь госпожи, — велел он и вновь обратился к Алисон: — Ты поедешь со мной на охоту.

И, видя ее вопросительный взгляд, пояснил:

— Ты ведь как-то выразила желание поохотиться, не так ли?

— Да, но ты не должен… чувствовать себя обязанным…

— Когда-нибудь, Эхереш, — перебил он, — ты поймешь, что я повинуюсь лишь собственным желаниям. И сейчас хочу загладить вину за то, что с тобой так жестоко обошлись в моем доме.

Внезапно свирепое выражение лица смягчилось, и Джафар улыбнулся, нежной, бесконечно чувственной улыбкой.

— А теперь иди и переоденься, милая, во что-нибудь, более подходящее для прогулки верхом.

Мгновение поколебавшись, Алисон кивнула. Как хорошо после дней, проведенных за «подобающими женщине занятиями», вновь почувствовать дуновение свежего ветра!

Она побежала наверх, радуясь, что проведет несколько часов вместе с Джафаром, и в этот момент совершенно забыла о тревогах и бедах, даже о Зохре с ее злобными проклятиями и мрачными предсказаниями.

Глава 21

Этот день она запомнит навсегда, станет хранить и беречь в сердце, вспоминать долгими вечерами, когда юность пройдет и неумолимая одинокая старость станет ее уделом.

Солнце светило ярко, в прохладном осеннем воздухе стоял смешанный запах конского пота и кедровой смолы. Джафар взял с собой на охоту только трех слуг, сокольничего, нескольких соколов и Алисон.

Она не разочаровала Джафара, поскольку много раз охотилась с соколами вместе с дядей Оливером, и поэтому без труда заслужила восхищение Джафара.

Точно так же, как он заслужил ее восхищение. Какое удовольствие — просто наблюдать за ним, быть рядом. При виде гордого берберского воина на неукротимом скакуне, держащего на рукавице золотоглазого сокола, у нее от восторга сжималось сердце. И, кроме того, Алисон не могла насмотреться на гордых птиц, высоко парящих в небе или неустанно преследующих добычу.

Однако Джафар почему-то был уверен, что до сих пор она вела жизнь замкнутую и уединенную. Едва они очутились в роще каменных дубов и обнаружили следы щетины на стволах деревьев, он велел Алисон держаться сзади. Они действительно встретили дикого кабана, и Джафар уложил его одним выстрелом.

— Только бербер мог так хорошо прицелиться с седла! — потрясенно подумала Алисон.

И только позже, когда Джафар отослал домой слуг, она поняла, что он привез ее сюда не только ради охоты. Сердце девушки тревожно забилось, но Джафар лишь улыбнулся ей чувственной, ленивой улыбкой и повел коней в глубь чащи, подальше от людей. Вскоре они поднялись на каменистый холмик и спустились в узкую горную долину, где густо росли олеандры, боярышник и ежевика, перепутавшись ветвями и не давая друг другу подняться выше почти непроходимых зарослей. Из скалы бил хрустальной чистоты родник и крошечным водопадом стекал вниз, образуя маленькое озерцо.

— Как прекрасно! — выдохнула Алисон, любуясь переливающимся серебром струй.

— Да, — тихо ответил Джафар, и, услышав знакомые хрипловатые нотки, девушка быстро повернула голову и поняла, что все это время Джафар пристально наблюдал за ней. Ястребиные глаза сверкали расплавленным золотом. Алисон затрепетала, а сердце тяжело заколотилось от сладостного предчувствия.

Ни слова не говоря, Джафар спешился, помог сойти Алисон, а потом, взяв ее за руку, повел по каменистому склону в небольшую пещеру, полускрытую зарослями.

Алисон каким-то уголком одурманенного мозга удалось понять, что камни, нагретые солнцем, были почти горячими, но она тут же забыла обо всем, целиком поглощенная Джафаром. Он сорвал с себя бурнус, одним коротким движением расстелил его на твердой земле и отбросил тюрбан. Когда он повернулся к Алисон, солнце вновь блеснуло в волосах, высвечивая белокурые пряди и зажигая буйное пламя желания в глазах.

— Ты и сейчас оттолкнешь меня, Эхереш? — спросил он негромко. И Алисон поняла, что ответ написан на ее лице, в глазах, во всем ее существе. Отвергнуть его все равно, что перестать дышать. Сейчас было не важно, не имело значения, что она по-прежнему остается его невольницей, а Эрве — пленником. Она больше не думала ни о прошлом, ни о будущем, ни о вине, ни об угрызениях совести, ни о предательстве. Ни о том, что хорошо и что плохо. Существовали лишь это мгновение, этот мужчина и эти неутолимые чувства всеохватывающего жара, голода и желания.

Джафар, поняв и увидев все это, резко втянул в себя воздух. Алисон успела только прошептать его имя, прежде чем он сжал ее в объятиях и начал целовать с такой безумной страстью, что у Алисон закружилась голова. Его губы обжигали, язык яростно ворвался в ее рот. Джафар стянул с нее платок, чтобы запутаться руками в волосах. Поцелуи, пламенные, беспощадные, отчаянные… почему же Алисон понимала и принимала это безумие, отвечая с таким же неистовством? Оно горело в ней… и Алисон жаждала ощутить его прикосновение, ласки губ и рук, хотела, чтобы он овладел ею, сделал своей, наполнил напряженной плотью.

Она прижала Джафара к себе, с силой, едва ли не равной его собственной, и услыхала, как он застонал. Его руки

обвились вокруг нее, притягивая еще ближе, неумолимо стискивая, словно он старался раздавить Алисон, но ей не было больно. Она чувствовала дрожь его желания, беспорядочный стук сердца, впивалась пальцами в мускулистые плечи. Сказать, что она ощущала бешеный голод, означало не сказать ничего. До сих пор она не знала настоящего значения этого слова и никогда не испытывала столь бесстыдного, отчаянного, пламенного, бесконечного желания, исступленной боли, которой пульсировало тело.

Наконец Джафар поднял голову и, прерывисто дыша, сжал ее лицо ладонями:

— Знаешь, как долго я мечтал об этом? — гортанно прошептал он. — Как стремился к тебе? Как тосковал по той минуте, когда ты снова окажешься в моих объятиях?

— Да, — пробормотала Алисон. — Я тоже хотела этого.

В другом ответе Джафар не нуждался. Алисон не помнила, как он срывал с нее одежду, расшвыривая тунику, широкие шаровары и прозрачную сорочку. С хриплым, неразборчивым возгласом он перегнул Алисон через свою руку и горячими губами припал к ее соскам, мгновенно закаменевшим от наслаждения, мучительного, почти болезненного.

— Джафар… пожалуйста… — только и смогла пролепетать она.

Джафар едва нашел в себе силы оторваться от нее и, подхватив на руки, уложил на разостланный бурнус, а сам встал на колени и поспешно избавился от кинжала и туники, но терпения на то, чтобы снять шаровары, уже не хватило. Он придавил Алисон к жесткому полу пещеры, ища губами ее губы. Язык глубоко проник в тесные глубины рта, преодолев преграду зубов, а пальцы властно искали источник женского наслаждения, скрытый между ее бедер. Она словно истекала медом в ожидании возлюбленного, встречая его влажным сладостным теплом. Джафар, едва сдерживая крик, высвободил пульсирующий, налитый кровью фаллос и широко раздвинул ее ноги.

Алисон чувствовала его тяжесть, палящий жар кожи, набухшую желанием плоть, горячую и атласно-гладкую, готовую вонзиться в ее тело, и, счастливо вздохнув, открылась возлюбленному со слезами радости на глазах. Тяжелое пульсирующее мужское естество пронзило ее, словно стальным наконечником копья, наполняя жидким пламенем. Не помня себя, она обвила ногами его талию, слепо впиваясь ногтями в спину.

Джафар врезался в нее еще глубже, одним рывком войдя до конца. Тихие жалобные крики страсти, рвущиеся из горла Алисон, едва не свели его с ума. Подняв еще выше бедра Алисон, он снова и снова вонзался в нее, испытывая дикое, почти звериное торжество от того, что эта женщина, пусть на несколько мгновений, но принадлежит ему. Жгучая боль в чреслах, не оставлявшая его все эти долгие дни и ночи воздержания, пронизанные сознанием невозможности коснуться Алисон, ласкать ее, утонуть в этих шелковистых глубинах, стала последнее время почти невыносимой. Его тело пылало лишавшей рассудка потребностью обладания.

Задыхаясь, он что-то несвязно бормотал, входя в нее резко, со все большей силой. Алисон лишь тихо всхлипывала, охваченная тем же безумием страсти.

Джафар пытался двигаться медленнее, но изголодавшееся тело не слушалось. Кровь в жилах бушевала яростью любовной схватки. Алисон часто называла его дикарем, и именно сейчас Джафар чувствовал себя воином, примитивным и неукротимо-свирепым. Она отвечала с таким же лихорадочным исступлением, двигаясь в том же неутомимом ритме.

Вне себя от желания, она извивалась, выгибалась, напрягалась, стараясь вобрать его в себя еще глубже. Голова была откинута, рот открыт в безмолвном вопле.

И тут оно началось, это мучительно-щемящее бешеное освобождение. Джафар услышал пронзительные крики Алисон, ощутил ее конвульсивную дрожь, прежде чем его тело сотряслось в судорогах экстаза. Раскаленная струя его семени ударила в глубины сомкнувшейся вокруг него плоти. На несколько долгих мгновений Джафар словно потерял сознание, пока дрожь не улеглась, томительное желание наконец не притупилось. Лишь тогда Джафар ощутил, как холодный ветерок леденит разгоряченную кожу. Оказалось, что он по-прежнему сжимает Алисон в объятиях, вдавливая ее в землю всем весом тяжелого тела. Джафар медленно, с трудом перекатился на бок, притянув ее к себе, и завернул их обоих в бурнус. Удовлетворенный вздох девушки прозвучал откликом на чувства, бушующие в его сердце.

Алисон удивленно распахнула глаза и вновь устремила взгляд на сверкающие струи водопада у входа в пещеру. Нежность и тепло окутали ее, ошеломительные и всепоглощающие, такие же опустошительные, как их неукротимый любовный поединок.

Не в силах сдержаться, она повернулась к Джафару и прижалась губами к его загорелому плечу, ощутив на языке соленый вкус возбуждения и утоленного желания.

— Ты знаешь, что каждый раз, когда мы любим друг друга, ты обращаешься ко мне только по-английски? — пробормотала она, с любопытством глядя на Джафара. Тот растянул губы в ленивой улыбке, зажегшей его глаза полуденным зноем.

— Неужели?

— М-м-м… всегда. Только я не сознавала этого до последней минуты.

Слегка отстранившись, Джафар вгляделся в раскрасневшуюся красавицу и чуть сильнее сжал ее податливое тело.

— С тобой я обо всем забываю, Эхереш.

Как хотела Алисон поверить его словам! Но Джафар всегда так сдержан, держит себя в руках. Наверное, ни одна женщина не заставит его потерять голову.

— Сегодня утром… я поняла кое-что, сказанное Зохрой, когда она обвиняла меня в колдовстве, — нерешительно начала Алисон. — Она назвала меня твоей женщиной.

Вместо ответа Джафар закрыл глаза. Ему не понравилось, что Алисон упомянула о Зохре, однако сейчас ничто на свете не могло рассердить его. И, честно говоря, он почему-то был счастлив тем, что Алисон может испытывать ревность к его бывшим любовницам.

— И я вправду твоя женщина, Джафар?

Джафар задумчиво нахмурился, не зная, что ответить девушке. Он всем своим существом ощущал в Алисон родственную душу, человека такого же одинокого, как и сам. Но только сегодня утром осознал еще одну истину. Именно это одиночество, бывшее столько лет частью его существования, со времени гибели любимых родителей блекло и пропадало, когда Алисон была рядом. Она заполняла пустоту в его жизни, в чем он не осмеливался признаться даже себе. И когда Джафар стоял там, во дворе, боясь не сдержаться и излить на танцовщицу всю силу бушующей в нем ярости, он наконец понял, почему так стремился обладать Алисон. Он хотел получить право защищать ее, делить с ней любовь и будущее, быть отцом ее детей. Хотел стать центром ее вселенной так же, как она успела стать солнцем его существования.

Но ни один мужчина не мог взять эти права силой. Они должны быть отданы добровольно .

— Будь ты действительно моей женщиной, — негромко ответил он, — то не хотела бы вырваться отсюда.

— Что это значит? — спрашивала Алисон, пристально всматриваясь в его лицо. — Ожидаешь услышать от меня, что я хочу быть твоей пленницей?

Джафар вздохнул. Не мог же он объяснить, что лишь она вольна сделать выбор. Он так мечтал, чтобы Алисон пришла к нему сама, по своей воле. Но пока Алисон ничем не показала, что готова остаться с ним.

Не дождавшись ответа, Алисон прикусила губу, все еще припухшую от пламенных поцелуев.

— Тагар сказала, что ты должен жениться на женщине благородного берберского рода.

— Да. — Он снова вздохнул. — У меня нет другого выхода, кроме как жениться по политическим соображениям. Мой долг как вождя — крепить дружеские отношения с другими племенами.

— Вот как…

Джафару на миг показалось, что в ее голосе прозвучало нечто вроде странного разочарования, и сердце его забилось новой надеждой. Но, вероятно, у него слишком разыгралось воображение. Даже когда женщина так откровенно ревнует, это еще не означает, что она способна на более глубокие чувства. Такие, как любовь.

Джафар сжал челюсти. Как может Алисон любить его после того, что он с ней сделал? Соблазнил, лишил невинности, бесстыдно пытался возбудить ее желание, заставить забыть любовь к другому мужчине. Отчасти это ему удалось. Джафар понимал, что смог приобрести некую власть над Алисон, власть, не имеющую ничего общего с господством похитителя над пленницей. Взаимное притяжение слишком сильно, чтобы противиться ему или отрицать. И доказательством этому служило то, что Алисон сейчас лежит в его объятиях. Но, хотя он сумел возбудить в Алисон чувственное желание, все-таки не смог заставить полюбить себя. Пусть она готова отдаваться ему снова и снова и не в силах пока отказаться от этого пьянящего любовного напитка, но желание быстро проходит. Нельзя строить будущее на таком шатком основании.

Что же касается ее вопроса… Джафар не мог сделать ее своей «женщиной». Алисон никогда не согласится стать его наложницей, а ему и в голову не придет просить ее об этом. А женитьба? Мусульманская религия позволяла Джафару иметь четырех жен, однако он достаточно хорошо знал Алисон, чтобы понять: она не смирится с тем, что ей придется делить мужа с другими женщинами. А Джафар не имеет права предложить ей больше. Его первой женой должна быть дочь вождя соседнего племени. Он не смеет ставить собственные желания и мечты выше интересов своего народа.

И, кроме того, как может Джафар просить Алисон провести остаток жизни здесь, на этой дикой земле?

Сама мысль об этом невозможна. Что он способен предложить ей, кроме войны и вечных тягот? Какое будущее, кроме пожизненного заключения на чужой земле, среди чужой культуры? Даже если бы Джафару удалось жениться на ней, может случиться так, что его убьют в любом бою. И что тогда? Алисон будет отрезана от всего, что ей дорого.

Нет, правда в том, что ей будет лучше без него, среди родных ей людей, с человеком, который готов предложить ей спокойное, обеспеченное будущее.

С Эрве де Бурмоном.

Джафар, сам того не сознавая, властно сжал Алисон в объятиях. При мысли о том, что кровный враг завладеет всем, что только сейчас получил он, что любой другой мужчина станет дарить ей наслаждение, познает экстаз ее ласк, снова и снова будет брать это сладостное тело, погружаться в восхитительное тепло, кровь в жилах Джафара закипела. Но когда-нибудь ему придется с этим смиряться. Он должен вынудить себя спокойно и без эмоций учитывать обстоятельства. Правда, в его силах решить судьбу Алисон. Джафар мог держать Алисон в плену долгие годы или дать ей свободу, поставить ее счастье выше собственного. Мог позволить ей соединиться с женихом. Отослать Алисон к Эрве де Бурмону.

Теперь ничто не стоит на его пути. Вчера Джафар получил послание от своего помощника Фархата. Переговоры с французским правительством успешно продвигаются. Вскоре состоится обмен военнопленными и у него не останется веских причин использовать Алисон и ее дядю для того, чтобы выговорить наиболее выгодные условия. И письма, которые он написал высокородным друзьям деда, вскоре принесут желанные плоды. Джафар был почти уверен, что сумеет сделать возвращение Алисон в Алжир менее трагическим, сможет защитить ее имя и репутацию так, что ей не придется слишком страдать.

«Остается лишь признаться в собственном эгоизме», — саркастически думал Джафар. Но хватит ли у него сил добровольно отпустить ее?

— Джафар? Ты уже выбрал… невесту?

Джафар почувствовал резкую боль в груди. Аллах, да он даже не способен принять решение относительно освобождения Алисон, не то что думать о будущей невесте! Как бы он желал забыть о суровом долге! Для него существует лишь это мгновение, мгновение, когда он счастлив, когда может наслаждаться ощущением нежного, горячего тела Алисон рядом со своим.

— Я не хотел бы обсуждать это, дорогая.

— А если хочется мне?

Джафар, приоткрыв один глаз, с деланной яростью уставился на нее:

— Молчи или я побью тебя!

— Не побьешь! — уверенно заявила Алисон. Джафар никогда не причинит ей боли, она знает это так же твердо, как то, что она любит его. Мягкая улыбка осветила ее лицо при воспоминании о том, как нежно он ухаживал за ней во время болезни. Нет, намеренно он никогда не сделает ей больно!

Заметив ее улыбку, Джафар поднял бровь.

— Ты, я вижу, не боишься рассердить меня.

Алисон скромно опустила глаза, явно разыгрывая покорную пленницу, и осторожно провела пальцем по шраму, оставленному на руке Джафара ее пулей.

— А ты не собираешься принимать всерьез меня! И помни, я не задумаюсь снова выстрелить в тебя, если представится возможность.

Джафар негромко рассмеялся.

— Ну вот, теперь ты больше похожа на мою тигрицу… царапаешься, кусаешься… если не мурлычешь в моих объятиях.

Звучавшее в его голосе чисто мужское самодовольство, смешанное с гордостью, задело Алисон за живое.

— Тигрица… Эхереш… ты выбираешь для меня имена, которые вряд ли могут польстить.

Джафар, прищурясь, посмотрел ей в глаза.

— Так ты хочешь, чтобы я льстил тебе? Осыпал нежными словами? Как насчет Розы Рассвета? Или Жемчужины Желания?

Он был так очаровательно трогателен в своем желании угодить, что мог растопить камень. Алисон хотелось одновременно и смеяться и ударить его за то, что он ничего не желает слушать о ее тревогах.

— Я могла бы поверить, если бы ты говорил серьезно, — сухо заметила она.

— Но тут ты ошибаешься. Я серьезен, как никогда, — заверил Джафар, весело улыбаясь. — Ты звезда рая, сокровище султана…

— Любовница, — перебила она с горькой искренностью. Радость Джафара отчего-то померкла.

— Да, любовница.

Алисон тоже нахмурилась, внезапно осознав, как хотела бы навсегда остаться возлюбленной Джафара. Он был таким великолепным мужчиной. Настоящим мужчиной. Неукротимым, свирепым красавцем, в сердце которого, однако, таилась нежность. Но суровая реальность не позволит им стать истинными возлюбленными.

— И пленница, — тихо добавила Алисон еще одно имя к тем, что он уже дал ей.

Джафар медленно покачал головой, снова забыв о печали.

— Не сегодня, Эхереш! Сегодня я подчиняюсь твоим приказам.

— Неужели? — скептически спросила она.

— Честное слово.

Это неожиданное разрешение дало пищу воображению девушки. Задумчиво оглядев Джафара, она объявила:

— Думаю, будь ты моим пленником, лучшего и желать нельзя!

И тут Джафар улыбнулся, медленной чувственной улыбкой, от которой сердце Алисон невольно сжалось.

— Прекрасно… я буду твоим рабом на этот день, cherie, — галантно согласился он. Алисон весьма трудно было одурачить красивым лицом или столь непонятной уступчивостью. Тем не менее, как всякая настоящая женщина, она не могла проигнорировать брошенный вызов. Девушка окинула Джафара дерзким взглядом, полным мятежного желания.

— Но ты все еще одет, — кокетливо заметила она. — Сними все. Я хочу видеть тебя.

Мгновение поколебавшись, Джафар повиновался и, разжав руки, сел, чтобы снять сапоги. За ними последовали шаровары. Алисон потрясенно замерла. Джафар стоял над ней, слегка расставив ноги. Он был само олицетворение беспощадной силы и гибкого изящества, и при одном взгляде на него у девушки замирало сердце и перехватывало дыхание. Глаза ее невольно скользнули по длинным, стройным, загорелым ногам к напряженному, чуть покачивающемуся твердому фаллосу, дерзкому, очевидному доказательству его желания.

— Видишь, что ты делаешь со мной, драгоценность моя? Как заставляешь сгорать от неутолимой страсти? — спросил Джафар, пытаясь улыбнуться. И ошеломленная Алисон увидела, как он чуть сжал набухшую мужскую плоть, слегка обхватив пальцами толстое упругое древко с налитым кровью навершием. Еще больше Алисон испугали его слова:

— Ты тоже хочешь пылать этим огнем? Хочешь ощутить удары моего копья?

Алисон задохнулась, потрясенная свирепым желанием, пронзившим ее, и в этот момент ясно увидела лицо Джафара, отяжелевшее, опьяненное страстью.

Их взгляды скрестились: его — горящий, ее — затуманенный. И Алисон вздрогнула, увидев нескрываемый голод в его пылающих полуденным солнцем глазах. Он опустился перед ней на колени, лег рядом и, приподнявшись на локте, откинул бурнус, обнажив точеное тело Алисон.

— Я сделаю все, что пожелаешь, возлюбленная, — хрипло выдохнул Джафар. — Скажи лишь, чего ты хочешь.

— Поцелуй меня, — едва выговорила Алисон. Джафар, счастливо улыбнувшись, завладел ее губами.

Алисон судорожно обхватила его шею, но вскоре ее нетерпеливые руки погладили его грудь, плоский живот… скользнули ниже… сомкнулись на нетерпеливо пульсирующем фаллосе… Несколько долгих мгновений девушка наслаждалась прикосновением к атласной напряженной плоти, пока, наконец, Джафар, тихо выругавшись, не схватил ее за руки и не поднял их высоко над головой Алисон.

Мгновенно были забыты все уверения в том, что он останется ее рабом на этот день. Но теперь Алисон уже не заботилась о том, кто пленник и кто господин. Голова кружилась, в груди сладко ныло, сердце тревожно стучало. Его губы не отрывались от ее рта, впиваясь в него долгими опьяняющими поцелуями. Когда Алисон окончательно потеряла голову, коснулись ее шеи, ложбинки на горле, припали к упругим полушариям грудей. Алисон, застонав, выгнула спину, ощущая, как соски, словно спелые ягоды, набухают под его ласками. Джафар обвел языком нежные бутоны, и Алисон пронизала дрожь.

Джафар начал изысканную любовную игру, дразня ее нежнейшими прикосновениями, теплым дыханием и легкими укусами. Он, казалось, был намерен свести ее с ума. Алисон в отчаянии целовала его плечи, грудь, ощущая чуть соленый вкус теплой кожи. Но на Джафара это не действовало.

— Джафар… пожалуйста… мне не вынести этого… — умоляюще выдохнула она наконец. Но Джафар был неумолим, и девушка, высвободив руки, потянула его за волосы, заставив приподнять голову.

— Джафар, пожалуйста…

Он смотрел на нее потемневшими от страсти глазами.

— Ты заставила меня хотеть тебя, — мягко вымолвил он, — и поэтому только справедливо, чтобы я отплатил тебе тем же.

— Но я и без того хочу тебя, — запротестовала Алисон.

Поверив ей, Джафар лег на спину и поднял ее на себя, не отводя взгляда от раскрасневшегося лица девушки, наблюдая, как ее глаза, в свою очередь, загораются безумным желанием. И лишь тогда насадил ее на твердое, как сталь, копье, входя все глубже в узкую тесную расселину, слыша благодарный вздох. Но, вонзившись в это податливое тело, Джафар застыл, наслаждаясь ощущением того, как сильно обхватывает его напряженное естество ее тугая плоть.

Его пленница. Он взял ее в заложницы, но теперь сам стал узником шелковых сетей желания.

— Джафар, — жалобно вскрикнула Алисон, и он послушно сделал первый толчок, медленный, долгий.

— Я угодил тебе, возлюбленная? — хрипло пробормотал он.

— Да… да…

— Поверь, у тебя есть мышцы, о которых ты даже не подозреваешь, — продолжал Джафар, еле выговаривая слова, восторгаясь ее потрясенным лицом. — Старайся сжимать их, чтобы удержать меня.

Алисон бездумно повиновалась, стискивая плоть Джафара, словно железными клещами. Он лишь застонал и закрыл глаза, однако не подумал убыстрять движения и сохранял видимое самообладание до самого последнего ослепительного мгновения. Алисон, тяжело дыша, извивалась, сливаясь с возлюбленным в экстатическом ритме, воспламененная изысканно-медленными ласками.

Весь остаток дня Джафар, казалось, задался целью свести Алисон с ума, заставляя ее трепетать от желания, показывая, как подарить ему ответное блаженство. Снова и снова бросал он ее в океан кипучего, безрассудно-пылкого, бесстыдно-алчного наслаждения.

И все это время они занимались любовными играми, сладострастными, эротическими, глупыми, и Алисон, краснея, подчинялась каждому произнесенному шепотом приказу. Снова и снова Джафар доказывал, как желает ее. Он был настоящим чувственным животным, легко возбуждался и отдавал так же щедро, как и брал. Но ни разу не произнес ни слова любви, только передавал повеления тела.

И осознание этого было единственной грустной ноткой, холодной ноткой реальности, портившей такой волшебный день.

Глава 22

Алисон ясно поняла это, когда вернулась домой и предстала перед дядей, в нетерпении дожидавшимся племянницу. Оноре лежал в постели, теребя покрывало, но, судя по выражению его лица, давно мерил бы шагами пол, если бы не рана. Красное добродушное лицо было искажено разочарованием, тревогой и печалью.

Алисон поняла: Оноре знает, что произошло между ней и Джафаром. Смущение и сожаление боролись в душе девушки. Стыд, потому что тело ее до сих пор помнило исступленные ласки, а в мозгу горело воспоминание об упоительно-медленных, сводящих с ума толчках Джафара, все глубже врывающихся в нее. И эта греховная острота ощущений наполняла ее новым желанием оказаться в его объятиях. Но как жаль, как ужасно жаль, что дядя узнал о том, что она потеряла невинность… Лишь боязнь причинить ему ненужные огорчения помешала Алисон рассказать правду о ее отношениях с Джафаром. Кроме того, Оноре посчитал бы себя обязанным защитить ее честь и вызвать Джафара на дуэль или сделать еще какую-нибудь подобную глупость и, без сомнения, мог погибнуть в неравном поединке.

Однако теперь, при виде измученного, расстроенного старика, Алисон поняла, что не сможет больше скрывать правду и, опустившись на колени, взяла его за руку. Она сама пришла к Джафару, по собственному выбору и решению и должна заставить дядю понять это.

— Он не принуждал меня, дядя, — тихо вымолвила девушка. — Я сама так захотела.

— Святой Боже! Как ты могла, Алисон? Этот человек — дикарь, варвар!

— Неправда! Он такой же цивилизованный человек, как ты и я. Джафар — сын…

Алисон резко осеклась. Она хотела рассказать об истинном происхождении Джафара, но мгновенно поняла, что не имеет на это права. Джафар сам расскажет обо всем, если захочет.

— Он получил образование в Европе, — запинаясь, закончила она.

— Какое это имеет значение? Он язычник и убийца!

— Неправда!

— Сама знаешь, что это так и есть! Он и его дикая орда уничтожили десятки французских солдат! И Эрве едва не погиб! Неужели ты уже успела забыть?

— Нет! — Алисон выдернула ладонь из дядиной руки. Угрызения совести вновь начали терзать ее. — Я ничего не забыла.

— Алисон, — беспомощно пробормотал Оноре. — Ты знаешь, что я люблю тебя, как собственное дитя. И хочу тебе лишь добра. Конечно, я с радостью посчитал бы случившееся просто очередной выходкой, но, очевидно, перенесенные испытания помутили ясность твоего разума.

Алисон отвела глаза, пытаясь избавиться от комка в горле, мешающего говорить.

— Я хочу его. Разве это так ужасно?

Оноре воздел к небу сжатые кулаки.

— Да, да и еще раз да! Какое будущее тебя ждет?!

— Я… не знаю.

Дядя печально покачал головой.

— Вы с ним слишком разные люди. И твой образ жизни совсем иной. Вы никогда не сможете быть вместе.

Алисон надолго замолчала.

— В какой ужас превратилось это наше путешествие! Лучше бы мы никогда не приезжали в эту страну убийц и разбойников.

В этом Алисон никак не могла согласиться с дядей. Не попади она в Алжир, никогда не встретила бы Джафара, единственного мужчину, которого могла любить, никогда бы не узнала, что это такое — ощущать себя настоящей женщиной. Однако следовало обратить внимание и на тревожные предупреждения дяди. Есть ли у них с Джафаром будущее?

Она не находила ответа на этот вопрос, но последующие несколько дней только об этом и думала. Алисон любила Джафара, но не была уверена, что он отвечает ей взаимностью.

Так много преград стояло между ними. Даже если Алисон согласится добровольно пожертвовать привычной жизнью — семьей, религией, светским окружением, нужна ли она Джафару, англичанка, чужачка? А если и нужна, то в каком качестве?

Вне всякого сомнения, он не сможет взять в жены иностранку, потому что порвал отношения с английскими родственниками и отрекся от титулов и наследства. Кроме того, Джафар винил европейцев в гибели родителей и разграблении страны.

Алисон понимала, что слишком самонадеянно думать, будто Джафар возьмет ее в жены. Он никогда не говорил ни о любви, ни о женитьбе. А священный долг требовал заключить союз с дочерью своего народа.

Но что означала его загадочная реплика?

Будь ты действительно моей женщиной, не хотела бы выбраться отсюда…

Неужели он хотел сказать, что у нее есть выбор?

Нет-нет, он не позволит ей самой решить, оставаться или уезжать. Джафар — самый властный человек, которого она знала. Настоящий собственник. И никогда не отдаст того, что ему принадлежит. Пока он ни разу не упомянул о ее возможном освобождении. Вчера, возле водопада, Джафар просто пошутил, говоря, что станет ее рабом на несколько часов. И как ни заманчиво было получить полную власть над ним во всех любовных играх, Алисон не забывала, что это могущество временное и дано ей лишь потому, что сам Джафар позволил это.

Не таких отношений она ждала. Она и Джафар должны быть равными, а не господином и рабыней. Но какое значение имеют ее желания? Алисон медленно, болезненно, тяжело приходила к осознанию того, что ее счастье целиком зависит от воли Джафара. И, несмотря на все предостережения дяди о том, что у них с Джафаром нет будущего, для Алисон теперь не это было важным. Как ни странно, у нее почти не осталось гордости. Она даже готова стать любовницей Джафара, жить с ним в грехе… если только он попросит.

Но он не просил. Неделя, последовавшая за волшебным днем любви, тянулась мучительно медленно и стала настоящей пыткой для Алисон. Она как могла боролась со своими чувствами к Джафару. Остатки самоуважения не позволяли ей первой признаться в своей любви. Какой жалкой она будет выглядеть, если начнет молить его позволить ей остаться, а Джафар откажет. Или еще хуже, устанет от нее и обратит внимание на другую женщину. Она не вынесет ни жалости, ни безразличия.

Поэтому Алисон молчала. Молчал и Джафар. Ей хотелось снова оседлать коня и мчаться по бескрайним просторам, забыв о боли и тревогах. Но погода внезапно испортилась: день и ночь шли холодные ноябрьские дожди. Кроме того, Джафар запрещал ей ездить без охраны. Ходили слухи, что в холмах появился лев, таскавший скот, и Джафар не желал подвергать Алисон опасности. Она пыталась спорить, но вождь не уступал, хорошо помня, как она едва не умерла от укуса скорпиона. Больше он не намеревался рисковать.

По всем подсчетам ноябрь уже близился к концу, когда девушке напомнили, что на карту поставлено не только ее будущее, но и судьба Джафара. Алисон поднялась на крышу, чтобы побыть в одиночестве, но, увидев большую толпу, собравшуюся на деревенской площади, почуяла что-то неладное. Она спустилась вниз и позвала Махмуда.

Мальчик был единственным мужчиной, оставшимся в доме. Сегодня совет племени собрался, чтобы решить: совершил ли Джафар преступление против своего народа и достоин ли оставаться вождем племени или нет. Махмуд был слишком молод, чтобы участвовать.

Услышав новость, Алисон побелела, но тут же решительно расправила плечи.

— Я собираюсь пойти туда, Махмуд. Ты проводишь меня?

Последние слова она договаривала на ходу, уже направляясь к двери.

— Ты? Но ты женщина, lallah!

— И какое это имеет значение? — нетерпеливо бросила она, шагая так быстро, что Махмуду приходилось почти бежать.

— Женщинам запрещено появляться на совете без приглашения.

Пожалев хромого ребенка, Алисон замедлила шаг.

— Я хочу выступить в защиту твоего господина, даже если никто меня не приглашал. А ты должен перевести мою речь. Ну, пойдешь со мной или нет?

Мальчик нерешительно нахмурился, не зная, что лучше — ослушаться повелителя или встать на его защиту.

— О, госпожа, я не смею, — пробормотал он наконец.

— Тогда я пойду одна.

Это решило дело. Махмуд последовал за девушкой. Воины, охранявшие дом Джафара, беспрепятственно позволили им пройти, но, приблизившись к толпе, Алисон замедлила шаг и надвинула капюшон бурнуса на лицо. Сначала ее никто не заметил. Как объяснил Махмуд, почти все мужчины из племени Джафара собрались здесь вместе с вождями соседних племен. Все стояли к ней спиной, слушая ораторов, выходивших по одному в центр площади. Джафара не было видно, но Алисон временами слышала его голос, а с помощью Махмуда смогла понять смысл разговора.

Насколько удалось узнать, главный обвинитель, родственник Зохры, вождь соседнего племени, пытался обличить Джафара в том, что он отступился от священной клятвы.

— Ты не сумел отомстить за смерть своего отца, благородного воина! — пронзительно вопил двоюродный брат Зохры.

Джафар защищался, уверяя, что хотя пощадил смертельного врага, однако отомстил за гибель родителей, пролив в битве кровь захватчиков.

Собравшиеся внезапно зашептались, начали оглядываться, и Алисон поняла, что ее присутствие обнаружено. Десятки глаз уставились на нее.

Потом все смолкло, и толпа медленно расступилась, давая ей пройти к тому месту, где восседали старейшины и самые уважаемые люди племени. По суровым лицам берберов было понятно, что они крайне недовольны появлением Алисон. Некоторые, вроде родственника Зохры, были просто взбешены. Алисон посмотрела на Джафара, но так и не поняла, о чем он думает. При виде девушки глаза его на мгновение сузились, но он ничем не выказал удивления. Вероятно, ожидал от нее столь непредсказуемого поступка.

Он стоял, гордо выпрямившись, и выглядел настоящим восточным принцем в алых одеяниях, воином, полностью владеющим ситуацией. Взгляд холодных глаз притягивал, словно магнитом, и Алисон бессознательно шагнула вперед. Махмуд, дрожа от страха, не отставал.

— Я хотела бы попросить разрешения обратиться к совету, — сказала она наконец Джафару, радуясь, что голос остается ровным и спокойным.

— С какой целью, мадемуазель? — бесстрастно спросил он, не пытаясь ободрить ее.

Алисон прикусила губу. Вероятно, она снова ведет себя глупо, вмешиваясь в дела, которые ее не касаются, но не может равнодушно смотреть, как дорого платит Джафар за собственное великодушие.

— Я… хочу сказать несколько слов в твою защиту. По каким бы причинам ты ни пощадил Эрве, — с точки зрения политики это мудрый шаг. Эрве — один из тех немногих государственных чиновников, которые сочувствуют вашему делу и может оказать большую помощь. По-моему, старейшины должны знать об этом, прежде чем вынесут приговор.

На кратчайшее мгновение лицо Джафара смягчилось, но больше он ничем не выказал своих чувств.

— Тебе ни к чему быть здесь, Эхереш.

Алисон попыталась протестовать, но Джафар, повысив голос, вновь обратился к толпе.

— Эрве де Бурмон — хороший человек, — отчетливо и громко объявил он на языке берберов.

Сначала Алисон показалось, что она не так поняла, но Махмуд повторил те же слова по-французски. Глаза девушки недоумевающе распахнулись. Неужели Джафар защищает ненавистного соперника?

— Этот француз не похож на других, — продолжал Джафар. — И делает все возможное, чтобы помочь нашему народу, а не поработить и истребить его. Англичанка клялась в его невиновности, и я ей верю. Тот, другой Бурмон, — не его отец. И не стоит лишать его жизни за чужие грехи.

Потрясенная Алисон слушала с удивлением. Сердце ее трепетало от радости. Джафар сказал, что Эрве не станет заложником преступлений отца. Значит, он многое понял! Алисон понимала, как трудно Джафару было признать нечто подобное. Он продолжал говорить. Алисон прислушалась, пытаясь понять каждое слово.

— Мы сумели получить большую выгоду, захватив Бурмона в плен. Теперь его жизнь спасет жизни двадцати воинов султана. Они снова смогут сражаться против ненавистного врага.

Махмуд наспех переводил Алисон берберские фразы. Но тут речь зашла о самой девушке.

— Неверная англичанка околдовала, сглазила сиди^[5] Джафара! — вскричал родственник Зохры. Но сам Джафар с презрением отказался вообще обсуждать присутствие Алисон в его доме.

— Она всего лишь женщина, — бросил он обвинителю зловеще-пренебрежительным тоном, — и ты оскорбляешь меня, намекая, что какая-то женщина, пусть даже и чужачка, может покорить такого человека, как я, заставить выполнять ее желания. Кроме того, она моя пленница, и я могу делать с ней все, что хочу. Даже если ты предпочтешь выступить против меня, все равно не в твоих силах решать, какую женщину мне выбрать и каких гостей принимать в своем доме. Вам стоит лишь пожелать, и я отдам власть другому, но останусь господином самому себе.

В этот момент Алисон была слишком встревожена судьбой Джафара, чтобы обидеться на уничижительную реплику. Она продолжала молчать, по-прежнему напрягая слух, чтобы уловить каждое слово.

Старейшины стали обсуждать вопрос о виновности Джафара, не отомстившего за смерть отца. Какой-то хмурый, чернобородый мужчина произнес слова пророка Магомета:

— «Да не будет ваша рука карающей без нужды. И если будет на то воля Аллаха, лучше пощадить врага, ибо вождю пристойнее ошибиться в прощении, чем в наказании».

Алисон заслушалась настолько, что лишь через несколько минут с испугом поняла: незнакомец замолчал, и Джафар обращается к ней.

— Будьте добры вернуться в дом, мадемуазель, — мягко попросил он. — У нас еще много дел.

Тон его, однако, не допускал возражений, и Алисон, поняв полную неуместность своего присутствия, покраснела и опустила голову. Своим появлением она, очевидно, лишь дала оружие в руки обвинителей Джафара, утверждавших, что его разум и суждения затуманены и развращены неверной чужачкой.

Пробормотав извинения, девушка удалилась как можно незаметнее. Махмуд остался наблюдать за происходящим. Алисон вернулась в дом и уселась во дворе ожидать приговора. Однако прошло почти два часа, прежде чем вновь появился Махмуд, и, несмотря на хромоту, начал взволнованно приплясывать вокруг девушки, что-то неразборчиво бормоча по-берберски. Алисон в тревоге подпрыгнула, а борзая, лежавшая у ее ног, ощерилась и злобно зарычала.

— Совет решил! — воскликнул мальчик по-французски. — Решил, что обвинения несправедливы. И господин по-прежнему amghar el-barood!

Облегчение, мгновенное и сладостное, наполнило душу Алисон. Джафар сохранил пост главнокомандующего! И низложение ему больше не грозит!

— Слава Богу, — выдохнула девушка. Она попросила Махмуда сесть рядом и рассказать обо всем, что произошло после ее ухода.

Махмуд сообщил, что вмешательство Алисон почти не подействовало на старейшин. Именно повелитель убедил совет, что обмен пленными гораздо больше поможет их делу, чем бессмысленное кровопролитие. В итоге было почти единогласно решено, что Джафар останется вождем племени и командующим войсками.

Поблагодарив Махмуда за хорошие новости, девушка отпустила его и долго сидела в одиночестве, пытаясь примириться с горькой правдой.

Немного погодя послышался звук шагов, и Алисон подняла глаза. Навстречу шел Джафар. Алисон сама не знала, как сумела выдавить:

— Я рада, что ты победил, Джафар.

— Спасибо. Я тоже рад.

Он нежно улыбался, хотя говорил серьезно и даже мрачновато:

— Я не нуждался в твоей защите, Эхереш.

— Да… теперь я это вижу.

— Но ты оказала мне большую честь, попытавшись отстоять меня.

Алисон ошеломленно смотрела на Джафара, не зная, можно ли ему верить.

И, когда он осторожно прикоснулся загрубелой ладонью к ее щеке, Алисон закрыла глаза, в памяти всплыли пренебрежительные, холодные слова:

Она всего-навсего женщина, и ты оскорбляешь меня, намекая, что какая-то женщина, пусть даже и чужачка, может покорить такого человека, как я, и заставить выполнять ее желания.

Джафару нужна ее любовь не больше, чем вмешательство в его дела!

И, когда Джафар наконец отвернулся, она не стала его удерживать и только, оцепенев от отчаяния, смотрела ему вслед.

Нет, он не нуждается в ней. Она всего лишь досадная помеха на его пути.

Пьянящая радость исчезла так же быстро, как появилась, и теперь девушка ощущала лишь глухую, рвущую сердце тоску. Ответ на вопрос дяди очевиден. У них с Джафаром нет будущего. Алисон попросту тешила себя ненужными иллюзиями. Нет, их расставание неизбежно.

Алисон из последних сил пыталась сдержать слезы, готовые пролиться горячим дождем. Нужно быть сильной. Ради нее самой и Джафара следует подавить предательское желание сделать вид, что они смогут прожить жизнь вместе. Их безумного притяжения друг к другу недостаточно. Как, впрочем, и ее любви.

По крайней мере Господь не благословил ее ребенком Джафара, мрачно думала Алисон. Она не беременна и точно знает это, потому что вскоре после последнего любовного свидания у нее начались месячные. Стоит поблагодарить за это Господа, ведь Джафар ни за что не отпустил бы Алисон, узнай, что она носит его ребенка.

А ей необходимо уехать. Бежать, пока еще есть шанс забыть его, избавиться от этой невозможной любви, любви, угрожающей ее поглотить.

И, словно почуяв настроение хозяйки, борзая подняла голову и, понюхав холодную руку Алисон, сочувственно лизнула пальцы. Алисон погладила шелковистую голову, но даже этот дружеский жест не принес утешения. Пройдет много времени, потребуется немало усилий, чтобы свирепая боль в сердце немного утихла.

Глава 23

Надежда на освобождение вспыхнула как раз тогда, когда Алисон меньше всего ждала этого. Все произошло первого декабря, в день, отмеченный двумя необычными событиями.

Первой пришла трагическая весть. Лев, бродивший в холмах по ночам, напал и загрыз женщину из соседнего племени. Махмуд обо всем рассказал Алисон за завтраком.

— Ezim ezher, — сообщил мальчик с благоговейным страхом. — Лев ревет.

Алисон, мгновенно потеряв аппетит, отодвинула тарелку, пока Махмуд продолжал объяснять, что произошло.Берберы испытывали величайшее почтение к королю зверей и даже называли его сиди, господином. Однако племя Джафара свято верило, что их повелитель в одиночку способен выследить и убить льва. В этот момент он как раз готовился к охоте на чудовище, запугавшее всю округу.

Вторая новость наполнила Алисон мрачными предчувствиями. В зал для приемов явились посланцы султана Абдель Кадера. Султан Марокко предал благородного вождя берберов, и теперь Абдель Кадер может в любую минуту появиться в Алжире.

Тоска и страх завладели Алисон. Последние несколько недель, живя в роскоши, безопасности и покое, она совсем забыла, что война продолжается, опустошая страну. Но теперь реальность вновь вернулась с ужасающей силой. Значит, Джафар снова ринется в бой. И будет продолжать бороться, наверняка зная, что в конце концов проиграет или погибнет.

Вскоре за гонцами прибыл друг Джафара, халиф Бен Хамади. Он возвращался из восточных провинций, где пытался найти союзников и поддержку султану и, поскольку горная крепость Джафара находилась недалеко от дороги в Константину, Бен Хамади приехал, чтобы поговорить о судьбе повелителя. Конечно, о том, чтобы немедленно отправиться на охоту, не могло быть и речи. Несколько часов Джафар провел, запершись наедине с гостем. Потом в честь Бен Хамади было устроено празднество, подобное тому, которое давалось в лагере Джафара. Но на этот раз Алисон пригласили вместе с дядей Оноре. Она понимала, что им оказана большая честь, но Оноре, возможно, потому, что разболелась рана, или считая халифа причиной своих несчастий, в продолжение всего обеда с ненавистью мерил Бен Хамади злобными взглядами и резко, почти грубо, отвечал на любые, самые невинные вопросы.

Атмосфера за столом была мрачной, несмотря на великолепную еду. Сначала подавали голубей, жареных цыплят, фаршированных оливками, и сочный мясной пирог, а уж потом внесли кускус с кусочками баранины, баклажанами, репой и виноградом. Однако Алисон почти не ощутила вкуса, хотя в противоположность свирепо настроенному дяде вежливо улыбалась халифу, и с подчеркнутым уважением отвечала, когда он обращался к ней, — доказательство того, как изменило девушку общество Джафара. Всего несколько недель назад она почти не обращала внимания на галантного гостя и на его рассказы о султане берберов. Однако теперь она внимательно слушала о возможном изгнании Абдель Кадера из Марокко — ведь будущее Джафара и его соотечественников во многом зависело от судьбы повелителя берберов.

— Гнусный предатель султан Марокко продался французам, — объяснял Бен Хамади. — Он отказал Абдель Кадеру в убежище и даже угрожал насильно выслать его. Абдель Кадеру придется решать, вступать ли в бой еще и с марокканской армией.

Алисон встретилась глазами с Джафаром, сидевшим напротив.

— Ты собираешься прийти к нему на помощь? — выдавила она.

— Он еще не призвал своих последователей, — уклончиво ответил Джафар.

— Но ты поедешь?

— Ты ведь знаешь, что да.

Алисон замолчала. Ей хотелось спорить, умолять его передумать. Но она не знала, что сказать, как убедить Джафара. Он никогда не сдастся, во всяком случае, пока его султан нуждается в нем. Пока он нужен стране.

«Джафар ловко сменил тему, — с отчаянием думала Алисон, — возможно, потому, что подозревал ее в попытках раскрыть планы арабских военачальников и обо всем донести Эрве».

Она так глубоко задумалась, что сначала не услышала обращенных к ней слов Бен Хамади:

— Уверен, что вы будете рады услышать об освобождении своего жениха, Эрве де Бурмона, мисс Викери.

Освобождении? Эрве освободили? Алисон потрясение уставилась на Джафара.

— Эрве свободен? — хрипло прошептала она. Джафар ответил безразличным взглядом.

— Да. Его обменяли на двадцать четыре военнопленных еще на прошлой неделе.

— Но ты не сказал мне!

— Я сам узнал недавно. Лишь вчера мой сотник Фар-хат вернулся и привез хорошие новости.

Алисон тревожно нахмурилась.

— Значит, ты отпустишь и нас? — прерывающимся голосом пробормотала она.

Челюсти Джафара плотно сжались.

— Как я уже говорил раньше, ты останешься здесь, пока раны твоего дяди не затянутся.

— Он достаточно здоров, чтобы путешествовать!

— Совершенно верно, — согласился Оноре. — Конечно, вряд ли я смогу усидеть в седле, но вполне сумею проделать путь на носилках.

Алисон попыталась возразить, но Джафар решительно покачал головой.

— Мы поговорим об этом позже, Эхереш.

Это прозвучало недвусмысленным приказом сменить тему беседы, и Алисон поняла, что всякие споры бесполезны. Все вновь принялись за еду, но в душе и сердце Алисон царил такой хаос, что она не смогла проглотить ни кусочка.

Наконец разговор зашел о случившейся в горах трагедии, и собравшиеся стали обсуждать, как лучше покончить со львом-людоедом. Бен Хамади охотно описал берберские способы охоты на льва.

— Обычно охотники роют глубокую яму, прикрывают ее хворостом, привязывают к ближайшему дереву ягненка или козленка, а сами прячутся и наблюдают за тропой, по которой должен пройти лев. Иногда же несколько десятков людей окружают лежбище хищника, а потом медленно смыкают кольцо. Сначала загонщики с собаками и копьями выгоняют зверя из укрытия, а потом всадники нападают на него и расправляются.

— Не пойму, зачем все эти церемонии, — презрительно бросил Оноре. — Моя племянница охотилась на тигров в Индии всего лишь с ружьем.

Бен Хамади, заядлый охотник, с любопытством и недоверием поглядел на Алисон.

— Это правда?

Алисон рассеянно посмотрела на дядю. Однажды она собственноручно убила бенгальского тигра, но совсем не гордилась подобной победой над великолепным животным.

— Да, ваша светлость, это правда. У меня есть еще один дядя, путешественник и охотник, известный своей меткостью стрелок. Он многому научил меня.

Смуглое лицо Бен Хамади осветилось восхищением.

— Ни одна женщина моей страны не обладает таким мужеством и умением.

— Но мисс Викери не уроженка этой страны, — холодно заметил Джафар.

Алисон так хотелось выпалить, что женщинам его страны дано слишком мало возможностей и свободы, чтобы проявить мужество и умение, но вместо этого она скромно, как принято на Востоке, заметила:

— Мое умение ничтожно мало.

Однако халиф, по-видимому, был поражен этой вестью. Искоса, лукаво взглянув на хозяина, он вновь обратился к Алисон:

— Не хотите ли показать, на что способны, мадемуазель? Джафар эль-Салех, без сомнения, будет рад избавиться от чудовища, которое наводит страх на всю округу. Если вы убьете зверя, благодарность сайда скорее всего будет так велика, что он согласится дать вам свободу.

Алисон не верилось, что Джафар может пойти на подобное. Неужели он действительно освободит ее, если она прикончит людоеда?

Девушка вопросительно поглядела на Джафара. Тот сидел хмурый, настороженный, словно ястреб, высматривающий добычу, и Алисон не удивилась, услышав отказ.

— Я не могу позволить мисс Викери подвергать себя такой опасности, ваша светлость, — твердо ответил он, не сводя взгляда с Алисон.

— Согласен, — чуть помедлив, кивнул Оноре. — Слишком велик риск, дорогая.

Алисон не отрицала этого, но и не собиралась упускать такую возможность. Если бы только Джафар разрешил…

— Но я все равно хотела бы попробовать выследить и убить льва, — объявила она, стараясь не повышать голоса, и увидела, как дернулся мускул на щеке Джафара, прежде чем тот вновь постарался придать себе бесстрастный вид.

— Зверь уже загрыз одну женщину. Он не остановится перед вторым убийством.

Как ни странно, именно Бен Хамади принял сторону Алисон.

— Но ты сам слышал, сиди, что мадемуазель охотилась на тигров. Неужели лишишь ее шанса завоевать свободу?

— Да! — отчаянно хотелось ответить Джафару, хотя он восхищался мастерской попыткой халифа вынудить его избавиться от чужачки. Бен Хамади не нравилось, что Джафар держит в плену Алисон и ее дядю. Халиф не говорил об этом прямо, но все же не раз выражал удивление тем, что Джафар не желает решать, что делать с ними, поскольку нет больше нужды держать их в плену. Конечно, Бен Хамади не стал бы открыто осуждать его поступки, тем самым оскорбляя хозяина. Но недаром от природы он был наделен хитростью и мудростью, позволившими ему стать одним из доверенных лиц султана Абдель Кадера. Только сейчас он публично предложил условия освобождения Алисон, от которых Джафару почти невозможно будет отказаться. Недаром Джафар присягал на верность султану, а следовательно, и его халифу. Кроме того, у него не было больше оснований держать Алисон в заложницах.

Руки Джафара непроизвольно сжались в кулаки. Вот уже много недель он старался не думать о том, что может потерять ее. Но теперь, кажется, все кончено.

С тошнотворным чувством бессилия он припомнил старую берберскую пословицу: посади в клетку дикую птичку и береги, чтобы не выпорхнула. Он мог бы держать Алисон в клетке долгие годы, до конца жизни. Но решение остаться или уехать принадлежит ей. Это выбор самой девушки.

После всего, что сотворил с ней, он как бы обязал Алисон остаться. Если она предпочтет жить здесь, то лишь потому, что захочет сама, без принуждения.

Но она, кажется, вовсе не желает этого.

— Я была бы рада возможности получить свободу, — тихо промолвила она.

Джафар медленно, насильно заставил себя разжать пальцы.

— Прекрасно, — объявил он наконец чуть слышно, без всякого выражения. — Я согласен.

Оноре посмотрел на племянницу с тревогой, сменившейся внезапной радостью, как только он понял, что вскоре может оказаться в Алжире. Но Алисон не разделяла восторга дяди. Она чувствовала себя так, будто гигантская рука медленно сжимает ее сердце, готовясь раздавить.

Джафар равнодушно молчал. Лицо его в который раз превратилось в безразличную маску. В комнате внезапно стало сумрачно и повеяло холодом. Алисон, вздрогнув, беспомощно смотрела в безжалостные желтовато-карие глаза, будто обдававшие ее ледяным ветром.

Наконец халиф Бен Хамади прервал молчание.

— Вот и хорошо, — удовлетворенно заметил он. — Значит, договорились. Если мисс Викери убьет льва, она и ее дядя могут вернуться на родину.

Они отправились на охоту до заката солнца. Ждать не стоило. Лев — животное ночное и обычно выслеживает добычу с вечера, поэтому и охотиться на него нужно ночью.

К этому времени зверь, должно быть, ушел выше в горы, но они смогут отыскать его лежбище и, когда поднимется луна, успеют выследить хищника.

При всем этом не стоит недооценивать опасность. Лев — один из самых страшных врагов, а его рев может вселить страх в сердце любого храбреца. По мнению дяди Оливера, лев нападает на человека, если только сильно голоден, раздражен, болен или стар. А этот зверь, очевидно, убивает просто из жажды крови. Алисон была рада обществу Джафара. Правда, она и сама, не раздумывая, пошла бы на льва, но Джафар не желал ничего слышать об этом.

Она украдкой поглядела на Джафара, погонявшего свирепого скакуна. Лицо по-прежнему замкнутое, суровое, глаза ничего не выражают, кроме стальной решимости. По спине Алисон прошел озноб, хотя она не могла сказать, от холода или неприступного вида Джафара.

Позади них на почтительном расстоянии ехал Сафул, к удивлению Алисон, вызвавшийся сопровождать ее. Возможно, молодой воин все-таки хотел загладить вину за то, что позволил ей сбежать несколько недель назад. Он, конечно, еще сгорал от стыда, потому что женщина смогла перехитрить его.

Джафара тоже одолевали невеселые думы. Он пытался заглушить угрызения совести. Его принципы чести и благородства запрещали женщине рисковать жизнью. Особенно этой женщине. При мысли о том, что Алисон может погибнуть по его вине, леденела кровь.

Джафар отыскал глазами непокорную молодую красавицу, причину всех его мук. Что ответит она, если он признается в своей любви, станет умолять ее остаться? Навсегда забыть о родине, о семье, привычном образе жизни? Как отнесется к тому, что ей придется присутствовать на его свадьбе с другой женщиной? Что сыновья этой другой, а не ее дети станут его наследниками? Ведь только именно это он мог предложить Алисон.

Если не отречется от власти. Если не покинет свое племя, не откажется от своего образа жизни. От всего, к чему стремился, ради чего боролся. Но только в ином случае Джафар может дать Алисон все, что она заслуживает, чего достойна.

Джафар закрыл глаза, стараясь справиться с тоской и бессилием, бушующими в душе. Неужели он дошел до того, что лелеет столь предательские мысли?

Джафар горько усмехнулся, издеваясь над собой. Только сейчас до него дошло, что халиф прекрасно разглядел опасность, которую представляла Алисон, хотя Джафар не осмеливался признаться ни в чем подобном. Она стала его слабостью, сделала уязвимым. Она единственная имела силу заставить Джафара предать свой долг, свой народ. Могла вынудить его забыть обо всем на свете. Одно слово — и он готов сложить с себя обязанности вождя, принести в жертву честь. Если Алисон выкажет хоть малейшее нежелание остаться, Джафар забудет о прошлом, будущем и служении стране.

Однако, хотя она была словно воск в его объятиях и самозабвенно отвечала на ласки, Джафар совсем не был уверен, что она хочет от него чего-то большего. Он показал Алисон ту ослепляющую страсть, которую превозносили поэты. На какое-то мгновение он посчитал даже, что сумел заставить Алисон забыть о любви к Бурмону. Но стоит ей вернуться в цивилизованное общество, как эта любовь разгорится снова. Алисон обретет счастье в объятиях его врага, среди своего народа.

И Джафар не имеет права лишать ее такой возможности.

Эта тоскливая мысль вытеснила из головы Джафара все остальные.

Они молча пробирались сквозь погруженную в полумрак рощу гигантских кедров. Гнетущая тишина прерывалась лишь тихим, ритмичным топотом копыт.

Алисон чувствовала, что задыхается в этом замкнутом пространстве. Густой резкий запах смолы проникал в легкие. Сквозь огромные ветви почти не пробивались солнечные лучи, и девушка почувствовала облегчение, когда они выехали на опушку леса. Здесь почему-то было теплее, хотя резкий ветер проникал под бурнус, а заходящее солнце почти не грело. Местность постепенно становилась более суровой и бесплодной. Лошади осторожно ступали по усыпанным камнями тропинкам, вьющимся среди скал.

Когда они добрались до места, где лев загрыз женщину, наступили сумерки. Здесь царило странное спокойствие, возможно, потому, что напуганные жители гор скрывались в своих домах. Алисон все больше нервничала и почему-то побаивалась темноты.

Лошадь Сафула неожиданно фыркнула, и Алисон едва не свалилась с седла, но тут же постаралась взять себя в руки, не понимая, почему так глупо ведет себя. Ведь она не одна, с ней двое мужчин-воинов!

Девушка украдкой взглянула на спутников, за спинами которых висели длинные ружья.

— Логово льва где-то здесь, — сдержанно обронил Джафар, показывая на зубчатые вершины, к северо-востоку от той горы, где они находились сейчас.

Охотники начали нелегкий подъем по крутому склону, пробираясь по осыпающимся карнизам, и вскоре добрались до узкого ущелья, по которому снова пришлось ехать, растянувшись цепочкой.

— Держись за мной, — велел Джафар Алисон. Густые тени окутали путников, пробиравшихся по почти невидимой дороге. Не прошло и нескольких минут, как Алисон внезапно ощутила, что лошадь под ней напряглась и начала пятиться. Девушка нервно огляделась. Горный гребень над их головами зарос терновником. Идеальное место для засады! И Алисон, уже не думая, глупо это или нет, потянулась за ружьем, вынула его из чехла, проверила, на месте ли патроны, и, держа палец на курке, поднесла к плечу как раз в ту минуту, когда раздался тихий зловещий звук, полумурлыканье, полурычание.

Сердце Алисон заныло. Подняв голову, она увидела светящиеся во мраке желтые огоньки. Лошади словно обезумели. Жеребец Джафара поднялся на задние ноги, ее кобыла бросилась влево, едва не раздавив о скалу ногу Алисон. Позже девушка смутно припомнила гибкое рыжеватое тело, длинный хвост и острые, как кинжалы, зубы, когда зверь с леденящим душу ревом бросился на Джафара.

Глава 24

У Алисон не осталось времени ни подумать, ни прицелиться как следует, ни стряхнуть парализующий страх. Ею владел лишь защитный инстинкт. Вскинув ружье, девушка нажала на курок.

Грохот выстрела прокатился эхом среди криков, рева и ржания лошадей. Грациозное тело дернулось, перевернулось в воздухе и с глухим стуком рухнуло на землю.

Алисон, тяжело дыша, с бешено колотящимся сердцем, старалась успокоить напуганную лошадь, пытаясь понять, мертв ли лев. Все кончилось так же быстро, как началось. Она попала прямо в цель, застрелила хищника в прыжке.

Девушка подняла глаза на Джафара. В его руках блеснула сталь. Он успел выхватить из-за пояса кинжал, пытаясь защититься от льва-убийцы, но ущелье было настолько узким, что он вряд ли смог бы как следует размахнуться и скорее всего был бы серьезно ранен или погиб.

Джафар, по-видимому, понимал это, потому что его взгляд не отрывался от Алисон с того момента, как ему удалось натянуть поводья гарцующего жеребца. Правда, в темноте невозможно было разглядеть выражение его сверкающих глаз.

— Я обязан тебе жизнью, Эхереш, — чуть слышно проговорил Джафар. Но Алисон, казалось, потеряла голос. Только сейчас она с удивлением осознала, что дрожит: образ искалеченного истекающего кровью Джафара по-прежнему стоял в глазах. Она с трудом умудрилась сползти с седла, чтобы почувствовать твердую почву под ногами.

Сафул, тоже слетев с седла, осторожно приблизился к хищнику, опасаясь, что тот лишь ранен. Сначала робко, потом смелее бербер потыкал тело дулом ружья, перекатил голову зверя с боку на бок. Сомнений не осталось. Пуля попала людоеду прямо между глаз.

Алисон сознавала, что такое бывает раз в жизни. В обычных обстоятельствах, даже имея время тщательно прицелиться, она никогда бы не смогла повторить такое.

Тут прогремел еще один выстрел, и девушка испуганно сжалась. Но оказалось, что Сафул, по обычаю своего народа, торжествующе поднял ружье и выпалил в воздух. Алисон опустилась на колено. Дрожь, сотрясавшая ее, никак не унималась. Но тут сильные руки подняли ее, обняли за плечи. Алисон, всхлипнув, спрятала лицо на груди Джафара, пытаясь найти утешение.

Джафар осторожно гладил ее по спине, шепча нежные бессвязные слова на своем языке. Но эти слова не имели ничего общего с мучительными эмоциями, обуревавшими его.

В глубине души он ощущал гордость и благодарность. Гордость за неукротимое мужество Алисон. Благодарность за спасение своей жизни. Но все затмевало гнетущее чувство потери. У него не осталось выбора. Он дал слово. Свобода Алисон за мертвого льва. Теперь придется отпустить ее.

Боль, раздиравшая душу, была такой острой, непереносимой и пронзительной, что Джафар закрыл глаза, пытаясь успокоиться. Как хотел он сейчас взять свои слова обратно! Хотел…

Но какая польза в пустых сожалениях? Алисон все равно не изменит своего решения.

Однако какая горькая ирония заключается в том, что сегодняшний поступок Алисон будет иметь последствия, которых он не мог предвидеть. Джафар слишком хорошо знал берберов. Когда они узнают, что Алисон убила льва, то станут считать ее героиней, откроют ей сердца и будут готовы принять девушку. Тогда ни один человек не возразит против решения вождя жениться на столь мужественной девушке.

Джафар безнадежно усмехнулся. Алисон не сможет увидеть это чудесное превращение. Ее здесь уже не будет.

Прошло немало времени, прежде чем Джафар сообразил, что оруженосец почтительно ожидает его приказаний. Подавив тяжелый вздох, Джафар отпустил Алисон, отступил и кивнул. Сафул шагнул вперед и протянул Алисон мохнатый окровавленный предмет.

— Это принадлежит тебе, госпожа, — почти благоговейно прошептал он. Оказалось, что молодой воин отрубил тяжелые лапы льва и принес одну Алисон. Та непонимающе смотрела на омерзительный трофей.

— Ты заслужила право получить ее, Алисон, — тихо пояснил Джафар по-английски. — Наши женщины вешают лапы льва или других свирепых хищников на шеи детей, чтобы вдохнуть в них силу и храбрость. Невесты приносят их в дар мужьям на свадьбу.

Мужьям . Алисон зажмурилась. Слова Джафара похоронным колоколом прозвенели в ушах. Она никогда не преподнесет ему такой дар. Условия сделки выполнены. Алисон убила льва и получила свободу.

Но почему, Господи, почему она так настаивала на том, чтобы поскорее уехать отсюда? И как жалела об этом сейчас! Лучше бы она вообще не стреляла!

Но у Алисон не было выбора. Разве могла она допустить, чтобы Джафар погиб? Но теперь… теперь Алисон окончательно потеряла последний шанс на будущее с любимым.

Алисон подняла измученный взгляд на Джафара. Лишь одно его слово — и она навсегда останется здесь, на любых условиях, в любом качестве.

Но он продолжал молчать. Убежден, что между ними не может быть ничего общего? Или ее присутствие лишь досадная помеха?

Неужели ничего не чувствует к ней? А может, хочет поскорее избавиться?

— Ты можешь ехать верхом? Пора возвращаться.

При звуках спокойного, бесстрастного голоса Алисон охватило отчаяние. Она хотела лишь одного: свернуться клубочком в темном углу и забыться в тяжелом сне, но все-таки устало кивнула и с помощью Джафара села в седло, пытаясь отогнать тревожные мысли.

Вскоре взошла луна, освещая холодным светом безжизненные горы и путь всадникам. Несколько часов спустя они с триумфом вернулись домой и привезли завернутый в одеяло труп льва. Радостными криками и выстрелами приветствовали берберы удачливых охотников. Люди ликовали, счастливые гибелью свирепого зверя.

Только Алисон и Джафар не разделяли их радости. Тоска и горечь терзали их сердца при мысли о скорой разлуке.

Такого никогда не случалось на памяти людской. Женщина убила льва! Какой храброй, какой мужественной оказалась неверная! Мало того, она спасла еще и жизнь повелителя!

На следующий день берберы устроили праздник в честь великого события. Все превозносили смелость Алисон и пели ей хвалы. Сама же виновница торжества почти не выходила из дома, собирая вещи и готовясь к отъезду. Завтра утром она вместе со своим дядей и слугой-индийцем должна покинуть поселение. Сам халиф вызвался сопровождать их до середины пути.

Сборы не заняли много времени. Алисон с помощью счастливого Чанда быстро уложила свою немногочисленную одежду. Затем она постаралась попрощаться со всеми, кто дружески относился к ней и заботился во время заточения, теми, кто стал так много значить для нее за последние два месяца… Тагар, молодая женщина, одарившая Алисон добротой и мудрыми советами. Сафул, ее верный страж. Гастар, старая знахарка, спасшая Алисон жизнь. Махмуд, гордый и трогательный, шрамы на сердце которого были куда глубже рубцов на лице.

Из всех знакомых Махмуд стал особенно дорог ей. Несмотря на ненависть к европейцам, он помог девушке перенести тяготы плена, стал соединяющим звеном между ее миром и незнакомой средой, куда не по своей воле попала Алисон. Он отвечал на множество вопросов, удовлетворял, как мог, ее любопытство, пытался защитить от злых чар. Разве могла она не испытывать нежности к мальчику, который, несмотря на собственный страх, мужественно встал между ней и ведьмой?

Может, она полюбила Махмуда, потому что видела в нем подобие Джафара, потому что сохранилось в нем что-то от того несчастного, измученного мальчишки, каким был когда-то внук герцога Морлендского?

И теперь Алисон с трудом выговаривала слова прощания — в горле стоял тугой ком, мешавший дышать.

— Я хочу поблагодарить тебя за заботу и доброе отношение, — пробормотала она дрожащим голосом.

Махмуд избегал встречаться с ней глазами.

— Не за что. Мой долг — выполнять приказы повелителя.

Но, несмотря на угрюмый тон, Алисон подозревала, что Махмуд будет скучать по ней так же сильно, как она по нему. Протянув мальчику львиную лапу, она спросила:

— Может, возьмешь это в знак моей благодарности?

Махмуд недоверчиво посмотрел на подарок, и лицо его тут же зажглось благоговейным восторгом.

— О госпожа…

Он почти со страхом стиснул амулет, низко поклонился:

— Ты оказала мне великую честь.

Алисон улыбнулась сквозь пелену слез. Ей хотелось обнять Махмуда, прижать к себе, утешить, но, как всякий юноша, считавший себя воином, он наверняка будет оскорблен и смущен таким чисто женским проявлением симпатии. Пришлось удовлетвориться легким пожатием руки мальчика.

Попрощавшись с Махмудом, девушка вернулась в свою комнату и попыталась ненадолго заснуть, но звуки веселья, доносившиеся с улицы, и острая боль в груди не давали покоя. Алисон свернулась клубочком под одеялами, подтянула колени к подбородку. Боже, как вынесет она разлуку с Джафаром?! Как справится с мукой, терзающей душу? Она чувствовала себя так, словно ее медленно раздирают надвое. И, кажется, ничто в мире не поможет соединить разорванные половины.

В эту ночь Алисон пришла к нему, умирая от желания в последний раз ощутить силу его объятий. Было уже за полночь, когда она бесшумно прошла по темному коридору к покоям господина. Стража пропустила ее. Алисон пробралась к его спальне через библиотеку. Дверь была открыта, и при мягком свете лампы Алисон увидела широкую, типично берберскую кровать — деревянную раму, заваленную коврами и подушками. Она стояла в углу, рядом с большим резным сундуком сандалового дерева. В другом углу пылала жаровня. Джафар, как оказалось, тоже не спал и, стоя у высокого, забранного решеткой окна, смотрел в никуда. Стоило Алисон шагнуть вперед, и он тут же обернулся, словно животное, почуявшее опасность. Рука инстинктивно метнулась к кинжалу.

Алисон тихо охнула, и в ответ эхом прозвучал неразборчивый резкий возглас Джафара. Она резко повела плечами. Бурнус сполз на пол, открывая стройное тело, одетое в прозрачный, просвечивающий насквозь шелк.

Потянулись минуты мертвой, ничем не прерываемой тишины. На какой-то момент Алисон показалось, что в глазах Джафара промелькнула невиданная до сих пор беззащитность, такая странная для этого надменного человека. Но зато усталость не могла быть воображаемой. Видя осунувшееся, потемневшее лицо Джафара, Алисон невольно спросила себя, уж не чувствует ли он такую же безумную боль, какая убивает ее?

Голос Джафара, как всегда, был спокойным и ровным.

— Тебе не стоило приходить, Эхереш.

— Я… хотела… попрощаться… — пролепетала Алисон, выражая своим голосом надежду и мольбу.

Двумя прыжками Джафар оказался рядом и, нежно сжав ладонями ее лицо, заглянул в полные таинственных теней озера серых глаз.

— Чего еще ты желаешь от меня? — прошептал он, отчетливо выговаривая каждое слово. Сердце Алисон гулко застучало. Чего она желает? Прикосновений его губ, приносящих радость и боль. Воспоминаний, которые дадут силу существовать после разлуки, прожить все эти унылые, полные тоски годы. Но больше всего Алисон хотела верить, что у них все будет хорошо.

— Хочу запомнить тебя… — шепнула она, поднимая лицо для поцелуя.

Джафар, забыв обо всем, схватил ее в объятия и впился губами в губы. Алисон смутно осознавала силу отчаяния, владевшего Джафаром, ощущала ее в этом бесконечном поцелуе, в яростных толчках языка, напрягшихся мускулах мощного тела, видела в сверкающих, горящих глазах.

Но Джафар неожиданно резко отстранился, почти отпрянул. В его хищных яростных глазах блеснули решимость и нескрываемое желание. Они оставались почти безумными, когда Джафар несколькими поспешными рывками избавился от своей джеллабы, а Алисон от прозрачных одеяний, когда он подхватил ее и понес к постели. Он запустил руки в каштановые пряди Алисон и вновь припал губами к ее губам.

В нем словно не осталось былой нежности. Да Алисон и не хотела ее. Между ними наступил момент обнаженной, чистой правды, момент, когда превыше всего была беспощадная страсть. Потребность Джафара поставить на ней клеймо своего владения. Потребность Алисон отдаться покорно, самозабвенно.

Его требовательная страсть зажгла в Алисон ответное буйство чувств. Она не помнила, когда успела прижаться к Джафару. Тело ее, напрягаясь, выгибалось навстречу толчкам его чресел. Он наполнил ее собой, своим отчаянием, своей мукой. Голова Алисон непрестанно, бессознательно металась по подушке, неуемное стремление вобрать его в себя было таким сильным, что, казалось, сейчас разорвется сердце. И когда боль стала нестерпимой, она впилась ногтями в плечи Джафара, выкрикивая его имя, умоляя положить конец ее мукам. В ответ Джафар поднял ее бедра, вонзаясь сильнее и глубже, пока женщина под ним, окончательно не потеряв голову, не забилась в судорогах экстаза. Алисон вторили хриплые стоны Джафара, излившего в ее тело теплую живительную влагу.

Потом они долго лежали, сплетенные в объятиях, пытаясь отдышаться. Наконец Джафар медленно, с трудом отстранился, словно отрывая себя от нее вместе с кожей. Алисон так остро почувствовала это, что поспешно повернулась на бок, не спуская глаз с Джафара. Он лежал на спине, закрыв глаза, положив руку поперек лба.

Ее бесстрашный берберский возлюбленный…

Алисон неспешно оглядывала это великолепное тело, упиваясь его красотой, играющими под кожей мышцами, порослью золотистых волос на груди, тускло мерцающих в полумраке. Как он похож на льва, гордого, могучего хищника! Полудикое, неприрученное создание, хотя и не такое свирепое!

Алисон засмотрелась на чувственное лицо, стараясь запечатлеть в памяти каждую черту. Нет, она не жалеет, что пришла к нему, потому что не смогла бы жить без этого, потому что будущее виделось ей бескрайней бесплодной пустыней.

И тут Джафар пошевелился, словно почувствовав ее взгляд. Он сжал кулаки, хотя глаза по-прежнему оставались закрытыми.

— Значит, Эхереш, ты запомнишь меня таким… холодным, бессердечным чудовищем… дикарем и варваром…

Горький смех, сопровождавший эту реплику, заставил Алисон встрепенуться.

— Нет, — выдохнула она. Джафар резко опустил руку и, повернув голову, открыл глаза. Во взгляде светилось неукротимое мятежное пламя, словно у пойманного сокола, однако за ним скрывалось куда более сильное чувство. Алисон была потрясена мукой, промелькнувшей в его глазах. Нет, она не ошибается. И его в эту минуту охватило отчаяние. Такого Джафара она еще не знала. Перед ней был человек, разрываемый противоречивыми эмоциями: горечью, бессилием, страданием.

— Нет! — дерзко выкрикнула Алисон. — Ты не бессердечен, не холоден! И не дикарь! Просто борешься за то, во что веришь, даже если силы неравны.

Губы Джафара скривились в подобие улыбки.

— Ах, Эхереш, — произнес он мрачно. — Даже сейчас, даже в этом ты мне противишься.

Однако непрошенная боль не давала дышать. Как яростно Алисон защищает его! Значит, все-таки что-то чувствует к своему похитителю! Возможно, даже испытывает подобные мучения, потому что ее тело помнит ту страсть, которой научил ее Джафар. Но он хотел не просто обладать Алисон. Ему нужно ее сердце. А его он никогда не получит.

Джафар медленно провел кончиком пальца по нежной щеке.

«Останься со мной», — попросил он безмолвно, безнадежно.

«Попроси меня остаться», — молила она, не разжимая губ, с тоской сцепив руки.

«Ты выйдешь замуж за него, когда вернешься?»

«Почему ты отпускаешь меня?»

Джафар каким-то шестым чувством ощущал, что душа Алисон переполнена вопросами, которые гордость не позволяет задать вслух. Однако, вспомнив о своем смертельном враге, Джафар невольно отвернулся. Он отсылает Алисон назад, в объятия Бурмона, человека, которого клялся убить! Отчаяние, тлевшее в сердце все эти долгие недели, сейчас раздирало его когтистыми лапами.

Отчаяние. Это чувство было знакомо Джафару, но он никогда не ожидал столь глубоких ран, такой безжалостной пытки. Никогда он не представлял, что юная мятежница станет частью его жизни, его души. Однако именно это произошло, а теперь жизнь снова станет пустой и одинокой.

Невыносимые терзания вновь охватили его при мысли о целой вечности холодной пустоты, ожидающей впереди.

Как он может найти в себе силы отпустить ее? Но есть ли иной выход? В конце концов, она будет гораздо счастливее среди людей, к которым привыкла. И Джафар твердо знает это. Вернувшись домой, Алисон забудет его, а тяжелые испытания, пережитые в пустыне, поблекнут, как дурной сон.

Джафар хмуро взглянул на Алисон. Между ними столько боли и гнева, ярости и страсти… так много высказанного, но еще больше невысказанного. Однако изменить прошлое невозможно. Слишком поздно.

А рассвет настанет очень скоро. Джафар безмолвно потянулся к Алисон, притягивая ее к себе. Теперь он мог только одно — сделать все, чтобы она никогда не забыла его.

— Ты всегда будешь помнить меня, — хрипло пообещал он, едва прикасаясь губами к ее губам. — И вечно будешь ощущать прикосновения моих рук, тяжесть моего тела на твоем… вкус моих поцелуев…

В комнате воцарилась тишина, потому что Джафар, верный слову, продолжал сводить Алисон с ума. Однако никто из них так и не осмелился воплотить в словах неотвязные мысли, хотя в страстных порывах лихорадочными движениями тел оба высказывали все, что не смели произнести вслух.

Глава 25

На обратном пути в Алжир Алисон сопровождал многочисленный вооруженный эскорт. Сам халиф был ее спутником вместе с сотником Джафара, рыжебородым Фархатом эль-Таибом. Никому больше не доверил бы Джафар ее безопасность.

Все это время дождь беспощадно хлестал по спинам всадников, копыта лошадей скользили по мокрым камням, но Алисон едва замечала леденящий холод. Она словно застыла, все в ней закаменело, и только в том месте, где должно быть сердце, царила щемящая пустота.

Путешествие заняло три дня из-за непрекращающегося ливня и состояния здоровья дяди Оноре. Ребра бедняги еще не совсем зажили, и его пришлось нести в носилках.

Небо немного прояснилось лишь когда Бен Хамади покинул их в окрестностях Алжира. Солнце засветило сквозь тучи животворными лучами, и окружающие холмы зазеленели, словно изумрудная рамка, в которую была заключена белоснежная жемчужина морского порта.

Однако городские улицы были узкими и темными. Алисон с трудом подавила озноб, когда они прошли через высокие ворота и оказались в городе. Алжир с его долгой историей рабства, предательств и деспотизма теперь казался слишком душным и замкнутым, совсем не таким, как при первом впечатлении.

Девушка устало натянула поводья перед домом, где они жили с дядей до похищения, и молча ждала, пока Чанд поможет ей спешиться. Неужели всего лишь несколько месяцев назад она отправилась в пустыню в поисках страсти и приключений? И сумела найти и то и другое.

Девушка была так погружена в невеселые мысли, что лишь смутно слышала знакомый голос, что-то кричавший по-английски.

— Алисон! Где, во имя Господа, ты была?

Алисон испуганно вскинула голову и заметила высокого мужчину, выбегавшего из дверей.

— Дядя Оливер! — выдохнула она.

В следующее мгновение ее стащили с лошади и стиснули в медвежьих объятиях. Смеясь и плача, Алисон изо всех сил обхватила дядю за шею. Но Оливер тут же отстранился, пристально разглядывая племянницу.

— С тобой все в порядке, девочка? — требовательно спросил дядя и, не дав ей времени ответить, повернулся к Оноре. — Каким это образом, спрашивается, — разъяренно осведомился он, — вы позволили ее похитить?!

Алисон знала, что между ее английскими и французскими родственниками нет особой любви, но никогда еще неприязнь не проявлялась с такой силой. Вытирая глаза, полные слез, она немедленно встала на защиту Оноре.

— Он не виноват, дядя Оливер. Оноре пытался отговорить меня от поездки, но я ничего не хотела слушать, совсем, как ты, когда решаешь отправиться в экспедицию.

— Этого никогда не случилось бы, будь я с тобой.

Оноре, покраснев от стыда, молча, неуклюже пытался выбраться из носилок. Видя, как дядя поморщился от боли и схватился за ребра, Алисон поспешно метнулась к нему, бросая разъяренные взгляды на Оливера.

— Я прекрасно осведомлена о твоих многочисленных достоинствах, дядя, однако вряд ли они помогли бы в подобных обстоятельствах, кроме того, тебя просто прикончили бы. Дядя Оноре сделал все, что в его силах, и, пытаясь спасти меня, был тяжело ранен! А ты, вместо того чтобы помочь ему, осыпаешь упреками!

Выражение лица Оливера едва заметно смягчилось и, хотя он не подумал извиниться, все же подхватил Оноре с другой стороны.

— Ну что ж, входи в дом, чертов винодел! Седрик наверняка захочет осмотреть тебя.

— Дядя Седрик тоже здесь?! — изумленно вскричала Алисон, немного успокаиваясь.

— Да, да, входи поскорее и расскажи нам все.

Не успели они переступить порог, как появился третий дядя девушки, Седрик, лондонский врач. Объятия Седрика были куда более сдержанными, но от этого не менее теплыми и любящими. Алисон была потрясена и пристыжена тем, что Седрик настолько тревожился за нее. До сих пор ничто не могло оторвать дядю от его бесценного госпиталя.

Вновь прибывшим дали время умыться и переодеться и лишь потом подвергли допросу. Час спустя все собрались в большой гостиной. Оноре лежал на диване, Оливер и Седрик растянулись на подушках. Алисон была так взволнована, что осталась стоять.

Властная натура Оливера не позволяла ему оставаться в стороне, и он тут же принялся осыпать Алисон вопросами. Однако она отвечала уклончиво, коротко и без подробностей, описывая похищение и последующий визит в горную крепость. О Джафаре же вообще старалась не говорить.

Но Оливер, мгновенно почуяв неладное, насторожился.

— Хочешь сказать, что ничего не успела узнать о человеке, похитившем тебя? Ни его имени, ни внешности?

— Боюсь, нет, дядя.

— Тогда скажи, куда тебя отвезли? Я немедленно отправлюсь за негодяем и всажу ему пулю в сердце.

Алисон побелела.

— Мне неизвестно его место! Где-то в пустыне.

Но Оливер недоверчиво прищурился.

— Не пойдет, девочка! Я сам учил тебя определять расстояние и замечать ориентиры на местности. У тебя наверняка есть какое-то представление о том, где эта крепость… насколько далеко отсюда, в каком направлении.

— Мне очень жаль, дядя, но я ничего не могу сказать.

Оливер раздраженно набросился на Оноре:

— Ну а вы хоть что-то запомнили?

Старый француз пристально, испытующе посмотрел на племянницу, прежде чем равнодушно пожать плечами.

— Я почти не видел его.

Окончательно выведенный из себя, Оливер разразился замысловатыми проклятиями.

— Это все, что вы можете сказать?! — завопил он, не желая успокаиваться. — Сговорились скрыть правду? — И, грозно нахмурившись, повернулся к племяннице. — Думаю, что заслуживаю объяснения, хотя бы за все неприятности, в которые ты меня втравила, девочка моя! Я даже отложил экспедицию в Карибское море, чтобы отправиться сюда, на поиски тебя!

— Ах, простите, что помешала вашим развлечениям, — огрызнулась Алисон.

— Алисон, дорогая, — куда более спокойно вмешался Седрик, — мы были вне себя от страха за твою жизнь. Ты, конечно, должна понять желание Оливера узнать, что произошло. Он стремится лишь к одному — защитить тебя.

Алисон мгновенно раскаялась в неуместной вспышке, хотя прекрасно сознавала, что Оливер ничуть не шутил, угрожая пристрелить Джафара. Необходимо как-то убедить дядю оставить мысли о мести. Достаточно с нее кровопролития и злобы.

— Дядя Оливер, я понимаю, как ты волновался за меня, и благодарна тебе, но не стоит снова и снова перебирать невеселые подробности. Что случилось, то случилось. Теперь все кончено. Он не сделал мне ничего дурного и, по правде говоря, был очень добр…

— Не сделал ничего дурного? Клянусь Богом, девочка, как ты можешь защищать этого дикаря-араба?

— Он не араб, — сквозь зубы процедила Алисон. — И не дикарь. Этот человек гораздо цивилизованнее многих европейцев, которых я знаю, включая и тебя, дядя. Кроме того, он аристократ и внук герцога.

Выслушав страстную речь племянницы, Оливер хищно прищурился. Алисон, немедленно поняв свою ошибку, прикусила язык. Она выдала гораздо больше, чем намеревалась, судя по внезапно насторожившемуся дяде. Прошло несколько напряженных минут, прежде чем он заговорил снова:

— Надеюсь, мы говорим не о Николасе Стерлинге? Или все-таки о нем?

Выражение лица Алисон послужило достаточным доказательством его правоты, несмотря на то, что девушка по-прежнему все отрицала:

— Не понимаю, что ты имеешь в виду.

— А по-моему, понимаешь, — медленно выговорил Оливер, во взгляде которого смешались разочарование и гнев. — Чего я не возьму в толк, так это почему ты лжешь мне?

И, печально покачав головой, добавил:

— Ты никогда раньше не лгала мне, девочка.

Алисон молча смотрела на дядю, сгорая от стыда. Оливер снова грустно покачал головой.

— Я вот уже много лет дружу с герцогом Морлендским и достаточно хорошо наслышан об его внуке, чтобы понять, в чем дело. Мальчик — наполовину англичанин, однако отказался от титула и наследства, чтобы вести жизнь дикаря. Морленд сам рассказывал мне об этом. Ты знаешь герцога… мы нанесли ему визит в тот месяц, когда я привез тебя из Индии. Ты помнишь?

— О да, — подумала Алисон. Она прекрасно помнит тот день, когда впервые встретила Николаса… Джафара.

Дядя, очевидно, не ожидал от нее ответа, поскольку продолжал размышлять вслух:

— Этот Стерлинг… если мы в самом деле говорим об одном и том же человеке…

Постепенно задумчивое выражение сменилось гневным. Щеки Оливера покраснели.

— В таком случае он прекрасно осознает всю степень зла, которое причинил тебе. Любой англичанин, хотя бы в малейшей мере претендующий на благородство, зная, что он скомпрометировал молодую леди, обязан предложить ей защиту имени и, как правило, просит ее руки.

— Но он не англичанин, — едва слышно пробормотала Алисон. — И если бы хотел жениться, не стал бы молчать.

— Мне совершенно безразлично, чего он хочет! — взревел Оливер, вскакивая. — Клянусь Богом, он женится на тебе, даже если мне придется собственноручно тащить его к алтарю!

— Нет! — вскрикнула Алисон, словно раненое животное. Серые глаза тоскливо блеснули.

Дядя недоуменно уставился на нее.

— Да что же происходит, Алисон? Почему ты так его защищаешь? Этот человек терроризировал тебя… ранил Оноре… погубил твое доброе имя… репутацию. Не понимаю, почему ты не хочешь, чтобы он ответил за все?

— Потому что, — заикаясь, пролепетала девушка, — французская армия отправится на поиски… и если его найдут, обязательно убьют ! Вот почему!

Оливер потрясение молчал. Слезы текли по лицу племянницы, искренние и горькие. Она, в отличие от других женщин, никогда не впадала в истерику, чтобы добиться своего, но сейчас…

— Пожалуйста, дядя, обещай, что никому ничего не расскажешь. Пожалуйста! Умоляю тебя, оставь все это.

Шагнув к Алисон, Оливер взял ее заруки и крепко сжал.

— Хорошо, девочка, — беспомощно кивнул он. — Если это так много для тебя значит, я согласен.

— Да, это очень много значит для меня.

Встреча с Эрве де Бурмоном была куда более болезненной и трудной. Алисон послала Чанда с запиской к полковнику, уведомляя о своем благополучном возвращении и прося его заехать при первой возможности. Потом она переоделась в лучшее платье и стала ждать. После стольких недель, проведенных в свободных простых восточных одеяниях, она чувствовала себя крайне неловко в нижних юбках с оборками, сорочке, панталонах и жестком корсете, обязательных для англичанки-аристократки. Однако ради Эрве она была готова даже на это.

Не прошло и часа, как лакей доложил о его приезде. Алисон ждала полковника во дворе. При его приближении она поднялась со скамьи, но тут же, поколебавшись, остановилась, Эрве тоже замер. Воцарилось долгое тяжелое молчание.

— Алисон… — наконец тихо, устало выдохнул Эрве.

Ей показалось, что полковник выглядит старше. И измученным. В углах рта появились глубокие морщины, которых раньше не было. Более того, в глазах его застыла печаль.

Забыв о заранее приготовленной речи, она просто, от всего сердца сказала:

— Мне очень жаль, Эрве.

Он резко качнул головой.

— У тебя не должно быть причин сожалеть о чем-то. Ты не виновата в этом проклятом…

Осекшись, он почти беззвучно добавил:

— В том, что этого человека сжигает жажда мести.

— Неправда. Часть вины лежит и на мне. Вы предупреждали меня об опасности и пытались помешать мне ехать.

— Но я никогда не предполагал, что этот безумец изберет своей мишенью тебя. Ты должна верить мне.

Алисон воздержалась от упоминания о том, что Джафар не похож на безумца.

— Верю, — спокойно кивнула она, и Эрве, словно не в силах вынести ее взгляда, отвел глаза.

— Это я должен просить у тебя прощения.

— Нет. В том, что случилось, нет твоей вины.

Последовала долгая пауза, и Эрве, яростно тряхнув головой, спросил:

— Что он успел рассказать тебе?

Алисон не собиралась рассказывать подробности своего похищения, чтобы не повторить ту же ошибку, что уже успела сделать, рассказав обо всем дяде.

— У него были причины взять меня в плен и повод для мести. Он рассказал мне о гибели своих родителей от руки вашего отца.

Эрве поморщился, словно от боли.

— Ах, да, великий генерал де Бурмон! Покоритель Алжира. Всю свою жизнь я стараюсь быть достойным репутации отца, хотя твердо знаю, что он немногим лучше убийцы. Поверь, мне нечем гордиться.

— Знаю, — вздохнула девушка. Она говорила правду. Они с Эрве были знакомы много лет. Добрый, благородный человек и совершенно не похож на отца.

— Ты не отвечаешь ни за грехи отца, ни за то, что случилось со мной. Кроме того, ты сделал все возможное, чтобы спасти меня. Я еще не успела поблагодарить тебя за это.

— Поблагодарить за то, что так подвел тебя? Предпочитаю обойтись без благодарностей, — измученно пробормотал полковник.

— Ты не подвел меня.

— Я согласился покинуть тебя и оставить на его попечении. Как это назвать, если не неудачей и провалом?

— Я называю это мужеством в тяжелых обстоятельствах. И тревогой за судьбы твоих людей. А могу посчитать и обыкновенным, старомодным, здравым смыслом.

— Ах, Алисон…

Он мгновенно оказался рядом и, схватив ее в объятия, привлек к себе. Алисон прислонилась щекой к его груди, чувствуя, как он нежно гладит ее по волосам.

— Хочу, чтобы ты знала, — неверным голосом пробормотал он, — ничто на свете не изменит моих чувств к тебе. Я по-прежнему больше всего на свете хочу, чтобы ты стала моей женой.

Алисон зажмурилась. Конечно, Эрве сильно изменился со дня их последней встречи и выглядит немолодо. Она ощущала, что тоже стала старше. Намного старше. И возможно, так оно и было. Она уже не девушка, наивная и невинная в сердечных делах. Алисон познала тоску и боль неразделенной любви, и это вновь обретенное знание заставляло ее ныне относиться к признанию Эрве с сожалением и сочувствием. Было трудно, но она произнесла эти жестокие слова.

— Я не могу выйти за вас замуж, Эрве, — тихо объяснила она. — Это было бы несправедливо по отношению к вам. Я делила с ним постель.

Эрве долго молчал.

— Я подозревал это, — выдохнул он наконец. — Боже, Алисон, я бы отдал все, чтобы защитить тебя от этого. Каким кошмаром было, должно быть, для тебя выносить его…

Эрве осекся, не в силах продолжать, и ошеломленная невыносимой тоской в его голосе Алисон отстранилась и осторожно дотронулась до его щеки.

— Он не принуждал меня, Эрве… я пришла к нему по своей воле.

Снова воцарилась тишина. Эрве не сводил с девушки потрясенного взгляда.

— Поэтому я не могу выйти за тебя замуж.

— Ты должна, Алисон, — тихо возразил полковник. — Иначе общество отвергнет тебя. Подумай о своей репутации!

Но девушка, отступив, упрямо качала головой.

— Я уже привыкла быть объектом сплетен и осуждения. Меня никогда не волновало мнение общества. Мне важно лишь отношение людей, которых я люблю. А мои дядюшки всегда будут стоять за меня.

— Как и я. Надеюсь, тебе понятно это. Мое доброе отношение… моя любовь… всегда будет принадлежать тебе.

Алисон почувствовала, как сжалось горло от непролитых слез. Она не ожидала от Эрве такого благородства, такой искренней любви. Он согласен жениться на ней даже после ее позорной исповеди, признания в том, как развратно она вела себя с незнакомцем, похитившим ее. Эрве, не раздумывая, решил защитить Алисон, не побоялся рискнуть своим добрым именем и карьерой. Он готов даже вынести бесчестье и позор, которые, несомненно, постигнут его, как только станут известны обстоятельства ее похищения. Но как может Алисон позволить Эрве сделать такую ужасную ошибку?!

Она сжала его ладони своими маленькими ручками.

— Не могу передать, как я благодарна тебе за дружбу, Эрве. Поверь, ты оказал мне большую честь тем, что по-прежнему хочешь видеть меня своей женой. Но я не могу принять это предложение.

Эрве болезненно поморщился.

— Так ты в самом деле винишь меня? Я могу лишь попытаться загладить…

— Нет, конечно, совсем нет! Я уже говорила.

— Я буду тебе хорошим мужем, coquine!

— Ничуть в этом не сомневаюсь. Но слишком боюсь, что не сумею быть хорошей женой… во всяком случае, не такой, как ты заслуживаешь.

— Черт!

Эрве отстранился и взволнованно взлохматил темные волосы.

— Я не приму отказа! И намереваюсь заставить тебя передумать. Нужно лишь время, чтобы ты убедилась в моей любви.

— Я не передумаю, Эрве.

— Откуда тебе известно? Когда-то ты была готова дать мне шанс.

Алисон поколебалась. Она не хотела причинять Эрве лишней боли, но, может, так он скорее смирится с отказом?

— Я знаю, потому что люблю его, — тихо ответила она и отвернулась, не в силах вынести затравленного взгляда Эрве.

Она любила и любила безответно. Такова была горькая правда, о которой Алисон старалась не думать все последующие дни. К счастью, она словно оцепенела и жила в состоянии полусна, так что острая боль в сердце немного утихла. Ей даже удавалось иногда на несколько минут забывать о Джафаре, о страсти, пылавшей между ними, о блаженстве и безумном экстазе, о пропасти, разделявшей их…

Она даже смела надеяться, что когда-нибудь немного успокоится и разлюбит своего свирепого похитителя. Но в ближайшее время потеря памяти ей явно не грозила — слишком много вещей и событий напоминали о Джафаре.

И первым оказался неожиданный визит жены британского консула в Алжире, леди Джейн Уолвертон. Она считалась одной из законодательниц общества, но Алисон едва припомнила, что встречалась с ней два месяца назад, на каком-то балу.

Когда на следующее утро Алисон принесли визитную карточку леди Джейн, первым порывом было попросить Чанда передать, что «ее нет дома». Однако верх взяли любопытство… и упрямство. Если леди Уолвертон намерена терзать ее расспросами, пусть получит по заслугам! Алисон не собирается молча терпеть!

Однако оказалось, что леди Джейн вовсе не думает ее осуждать. Благородная дама приехала специально, чтобы пригласить Алисон и ее дядюшек на завтрашний ужин и музыкальный вечер.

Алисон, ожидавшая совершенно иной встречи, изумленно уставилась на женщину.

— Это полковник Бурмон подбил вас на это? — не выдержав, спросила она.

Но леди Уолвертон предпочла великодушно проигнорировать столь явную грубость.

— По правде говоря, нет, дорогая. Я не настолько хорошо знакома с вашим очаровательным женихом, но, естественно, включила его в список гостей.

— Миледи, простите за то, что поправлю вас, но полковник не мой жених. Мы даже не помолвлены и вряд ли будем.

Леди Уолвертон слегка подняла брови, но, кажется, не пожелала дольше задерживаться на этой теме.

— Надеюсь, вы посетите мой дом, мисс Викери. Мне так хочется услышать о ваших волнующих приключениях — о том, как мятежники устроили вам засаду, как вас спасли престарелые супруги-французы, отвезли к себе домой и как вы мирно прожили у них все это время, пока месье Ларусс не смог приехать. Это, должно быть, так романтично!

Алисон ошеломленно молчала, не в силах решить, то ли леди внезапно тронулась умом, то ли просто, по каким-то собственным непонятным мотивам пытается помочь.

— Еще раз простите, миледи, — сухо заметила Алисон, — но, если учесть все слухи, которые ходят обо мне, ни один нормальный человек не поверит подобным сказкам.

— Думаю, что лично я смогу выдержать их, и глазом не моргнув, — отпарировала леди Джейн, весело блеснув голубыми глазами. Но улыбка тут же поблекла при виде недоумения Алисон.

— Надеюсь, мне не придется долго объяснять, дорогая, что наилучшей тактикой будет показываться в обществе как можно чаще и никому не объявлять о разрыве с полковником Бурмоном. Всегда можно разойтись потом, без шума, как только слухи затихнут.

— Полагаю, — согласилась Алисон, — вы совершенно правы.

— Превосходно! Держите голову выше и никогда ни перед кем не извиняйтесь. Значит, решено. Завтра жду вас к ужину.

Поднявшись, она поплыла к выходу, но у самого порога обернулась.

— Кстати, может, не мешает упомянуть, что герцог Морлендский — близкий друг моего мужа и что мы оба много лет знакомы с его очаровательным внуком. До встречи, мисс Алисон. Рада буду видеть вас в своем доме.

И еще раз улыбнувшись на прощание, леди удалилась, оставив Алисон глядеть ей вслед с открытым ртом. Мысли девушки путались. Туманное упоминание о Джафаре испугало ее и одновременно вновь взбудоражило тягостные воспоминания. Неужели это он — главная причина попытки леди Уолвертон защитить имя и репутацию почти незнакомой девушки? Как это похоже на Джафара — проявить благородство и скромно отойти в сторону, не хвастаясь и не выставляя себя напоказ.

Алисон пришлось отправиться на музыкальный вечер в сопровождении Эрве и дядей. Испытание оказалось не таким тяжким, как опасалась Алисон, именно благодаря умению леди Джейн ловко манипулировать и умело управлять светскими сплетниками. Как и предсказывала хозяйка, дамы спрятали коготки и наперебой выражали сочувствие Алисон, пока мужчины громко клялись защитить свои семьи и избавить страну от бандитских шаек. Алисон, наверное, рассмеялась бы, но сейчас ей было не до веселья.

Кроме того, военные сводки вскоре заставили поблекнуть и умолкнуть все слухи и сплетни, связанные с ее именем. Через день после музыкального вечера по всему городу со скоростью бури в пустыне распространились вести, что вождь мятежников Абдель Кадер был вынужден покинуть Марокко и что объединенные марокканские и французские войска вытеснили его в Алжир.

Это тоже лишний раз напомнило Алисон о Джафаре и вновь пробудило прежние страхи. Станет ли Джафар на защиту храброго султана Абдель Кадера? Присоединится ли к ведущим безнадежную битву арабам? Что, если Джафар лежит сейчас, раненый и беспомощный, брошенный на произвол судьбы?

Одолеваемая дурными предчувствиями, девушка каждый день посылала Чанда обходить арабские кофейни и цирюльни, чтобы тот добыл хоть какие-нибудь обрывки сведений о передвижении сил Абдель Кадера. Кроме того, она просила Эрве сообщать ей все, что возможно. Если не считать этого, девушка старалась отгородиться от всего мира и часами сидела во дворе, теребя в руках платок с вышитыми инициалами Н.С.

Конечно, Алисон сознавала, что необходимо рано или поздно покинуть Алжир, но не могла заставить себя и думать об этом. Нерешительность, инертность, летаргия — все эти качества, обычно чуждые деятельной натуре Алисон, теперь стали ее постоянными спутниками.

Дядя Оливер пригласил племянницу в экспедицию на Карибские острова, но Алисон больше не хотелось путешествовать по всему миру в поисках приключений. В Лондон она тоже не стремилась, хотя дяде Седрику не терпелось вернуться к покинутым больным и к исследованию способов передачи холеры через загрязненную воду.

Что касается Оноре, тот, к величайшему изумлению Алисон, объявил о намерении остаться пока в Алжире. Племянница ожидала, что после пережитого дядя не задержится здесь ни дня. Но оказалось, что он по-прежнему намеревается сажать виноградники. И поскольку, как объявил Оноре, он уже видел самое худшее, теперь ему ничего не грозит. Кроме того, он находится под защитой одного из самых могущественных берберских вождей.

Когда Алисон попыталась узнать, что это значит, Оноре предъявил охранное письмо Джафара. Она никак не могла понять, почему Джафар способен смириться с захватом алжирской земли французскими поселенцами, и наконец решила, что это один из его способов загладить причиненное Оноре зло. Но она была рада за дядю. Тот собирался прожить в Алжире еще несколько месяцев, а потом вернуться во Францию и попросил Алисон поехать с ним.

Алисон день за днем откладывала принятие решения, хотя понимала, что ей необходимо оказаться как можно дальше от источника невыносимой сердечной боли, попытаться забыть все, что случилось…

Однако сейчас для нее самым важным было оставаться рядом с любимым.

Она без обычного сожаления попрощалась с дядей Седриком, а когда Оливер выразил желание отправиться в путь сразу после Рождества, почувствовала странное облегчение. Похоже, он все еще не оставил мыслей о мести.

— Он ранил тебя, девочка, — сказал как-то Оливер, пытаясь вывести Алисон из ее привычного состояния. — Смерть от пули слишком легка для него.

Иногда Алисон в порыве гнева соглашалась с дядей, иногда, изнемогая от бессилия, пыталась ненавидеть Джафара, твердила, что он не заслуживает ее любви, что он оскорбил ее, осквернил тело и искалечил душу, без малейшего сожаления, совсем не думая, что станется с Алисон. Однако в каком-то уголке сердца еще жила вера в то, что его тревоги за нее были искренними, что она ему небезразлична. И что-то значит для него. Алисон надеялась, что, действительно, в ту, последнюю ночь мука и отчаяние в его глазах были неподдельными, а в поцелуях ощущались не только страсть, но и боль.

Сидя в саду, за несколько дней до Рождества, Алисон снова и снова в который раз думала о той ночи. Где-то вдали раздавались заунывные вопли муэдзинов, призывающих правоверных на вечернюю молитву.

И внезапно мир и покой небольшого садика рассеялись, словно дым. Во двор вбежал взволнованный индиец. Алисон подняла глаза, радуясь возможности хотя бы на минуту отвлечься от мучительных мыслей.

— Я принес вам хорошие новости, мемсаиб! — воскликнул Чанд, забыв даже, как всегда, почтительно поклониться. — Абдель Кадер сдался в плен!

ЧАСТЬ 4

Я мчался к тебе из пустыни

На коне, подкованном пламенем,

И вихри моего желания

Обгоняли даже пустынные ветры.

Байярд Тейлор «Песнь Бедуина»

Глава 26

Абдель Кадер сдался! Предводитель берберских мятежников наконец-то побежден!

Из слухов и военных сводок, распространившихся за последние несколько дней, Алисон сумела составить полную картину событий, предшествующих капитуляции Абдель Кадера. После нескольких молниеносных сражений с марокканской армией он отступил в Алжир, где его уже поджидали французы. Алжирскую армию окружили со всех сторон, и султану пришлось принимать решение: либо отступать в горы и вести партизанскую войну, либо сдаться на милость победителя.

21 декабря Абдель Кадер склонил голову перед генералом Ламорисье, а два дня спустя при официальной капитуляции отдал саблю генерал-губернатору Алжира, его королевскому высочеству герцогу Д'Омалю. Поражение Абдель Кадера объясняли еще и тем, что многие независимые и гордые берберские племена отказались присоединиться к султану в борьбе против французов. Однако, каковы бы ни были причины, Абдель Кадер и его армия не будут больше служить угрозой французским войскам или гражданским поселенцам.

Радости и волнению французов не было границ. Лишь одна Алисон не разделяла всеобщего ликования. В душе ее жили лишь безграничные печаль и сочувствие к мужественному воину, пятнадцать лет сражавшемуся против захватчиков. Каковы бы ни были его преступления против Франции, Абдель Кадер оставался замечательным человеком и поистине героической натурой.

Всех особенно интересовало, что случится с ним сейчас. Говорили даже, что султана скорее всего казнят как предателя или заключат в тюрьму как злостного преступника. Разговоры не унимались, хотя по условиям капитуляции французское правительство обещало султану и его семье убежище в Палестине или Египте.

Все эти угрозы только подогревали гнев Алисон к французам и симпатию к побежденному султану. Надеясь помочь ему, она убедила дядю Оноре отправиться вместе с ней в канцелярию Эрве. Европейский квартал города состоял в основном из нескольких десятков армейских бараков и административных зданий, выстроенных у самой гавани. Алисон наконец удалось отыскать Эрве в одном из этих унылых строений, но он был так занят, что смог уделить Алисон лишь несколько минут. Девушка умоляла его помочь, чем возможно, Абдель Кадеру, и Эрве обещал попытаться, хотя не слишком надеялся на снисходительность властей. В лучшем случае султана ожидала ссылка.

Алисон, окончательно расстроившись, вышла во двор, чтобы обождать дядю, остановившегося поговорить с кем-то из знакомых. Чанд следовал за госпожой на почтительном расстоянии.

Слева на фоне высоких холмов расстилался ослепительно белый город с блестевшими на солнце стенами, резко контрастировавшими с темным кипарисами и миртами. Справа под обнесенными стенами укреплениями искрилась синяя гладь моря, усеянного торговыми судами и рыболовными лодками. Обычно красота пейзажа захватывала Алисон, но в эту минуту она была слишком расстроена, чтобы обращать внимание на окружающее.

Она еще раз глубоко вздохнула, но в этот момент заметила вдалеке мужчину, решительными шагами направлявшегося в один из домов. Сердце девушки учащенно забилось при виде блеснувших на солнце золотистых волос.

«Джафар!» — ошеломленно подумала она, но тут же выругала себя за глупость. Наверное, она окончательно теряет разум! Алисон уже отчаялась услышать хотя бы одно слово от него, получить хотя бы весточку. Но увидеть его здесь, в бастионе власти французских захватчиков! Просто смехотворно представить, будто Джафар настолько глуп, что добровольно отправится в логово врага!

Она подождала, когда за мужчиной закроется дверь, и отвернулась только, чтобы увидеть столпившихся у коновязи лошадей. Чуть в стороне стоял гнедой жеребец.

Алисон уже видела этого коня раньше! Как, впрочем, и мальчика, державшего жеребца под уздцы.

Алисон, не задумываясь, подобрала юбки и почти побежала через двор.

— Махмуд! Это ты! — закричала она, испугав ребенка и лошадь. — Что ты делаешь здесь? — начала она допрашивать слугу, как только тому удалось усмирить коня. — Никогда не ожидала снова увидеть тебя!

— Госпожа! — Изуродованное лицо Махмуда на миг осветилось радостью, но тут же снова приняло настороженное выражение. — Я не знаю вас, госпожа! Вы приняли меня за другого.

— Не знаешь… Конечно, ты меня знаешь! О чем ты, спрашивается, толкуешь?

Голос Махмуда упал до едва слышного шепота:

— Не стоит, чтобы нас видели вместе, госпожа.

Сбитая с толку, Алисон огляделась и увидела, что редкие прохожие бросают в их сторону любопытствующие взгляды. Стоявший в нескольких шагах Чанд укоризненно взирал на госпожу.

— Я притворюсь, что восхищаюсь жеребцом и хочу его купить.

— Но он не продается, госпожа!

— Знаю, но ведь могу же я спросить?! Какой от этого вред? Ну, а теперь расскажи, что привело тебя сюда.

Махмуд неловко помялся. Лицо его снова помрачнело.

— Разве вы не слышали о поражении нашей армии?

— Да… и мне очень жаль, Махмуд. Я хотела бы, чтобы исход был другим.

— Ему следовало быть другим! Аллах не мог покинуть правоверных, чтобы принять сторону французских собак, этого глупого отродья змей и скорпионов!

Алисон пробормотала подходящие случаю утешения.

— Но что твой хозяин делает здесь… ведь это Джафара я видела сейчас?

Махмуд долго молчал, и Алисон прикусила губу, пытаясь справиться с нетерпением.

— Махмуд, пожалуйста, ты должен сказать мне.

— Повелитель здесь по поручению султана арабов Абдель Кадера.

— И зачем именно?

— Я всего лишь слуга и не могу говорить за господина.

Махмуд, очевидно, не намеревался ничего ей рассказывать, но Алисон не думала сдаваться. В конце концов ей удалось вытянуть из мальчика, что Джафар приехал обсудить условия ссылки низвергнутого вождя. Он представился французским властям как Николас Стерлинг, внук герцога Морлендского.

Алисон в ужасе и смятении уставилась на Махмуда, не зная, что предпринять. В надежде помочь султану Джафар скрыл свое берберское происхождение, очевидно, считая, что громкое имя и связи в самых высоких английских кругах будут способствовать облегчению участи Абдель Кадера. Но даже в европейской одежде Эрве сможет легко узнать берберского воина, похитившего Алисон и едва не убившего его самого. И тогда полковник отдаст в руки французских властей одного из их злейших врагов.

Алисон задрожала от страха. Необходимо немедленно найти Эрве и помешать ему увидеть Джафара.

Бросив несколько слов Махмуду и приказав ему ждать, Алисон повернулась и решительно вошла в дом, где дядя Оноре как раз прощался со знакомым. Проскользнув мимо удивленного дяди, Алисон вновь вошла в кабинет Эрве, но его там уже не было. Адъютант вежливо объяснил, что полковник проводит совещание с важными правительственными чиновниками и его нельзя беспокоить.

Вместе с дядей Оноре она вышла на улицу и обнаружила, что в довершение всего Махмуд и лошади исчезли. Она хотела поискать его, но Оноре решительно воспротивился, и девушка не осмелилась возражать дяде. До сих пор он не возражал и не выдавал Джафара, но вряд ли и дальше будет молчать, узнав, что появилась возможность отдать похитителя в руки правосудия.

И, вместо того, чтобы протестовать, Алисон нехотя отправилась домой. Она не могла ни есть, ни спать, не находила себе места и каждую минуту боялась услышать новость о поимке свирепого вождя берберов, ее бесстрашного возлюбленного.

Те же самые мысли не давали покоя Джафару. Он рисковал быть узнанным, но должен был участвовать в переговорах, поскольку не мог иначе. Если существовала хотя бы малейшая возможность повлиять на судьбу султана, необходимо ею воспользоваться. Поэтому Джафар участвовал в совещании, созванном его высочеством, герцогом Д'Омалем, полный решимости использовать влияние своей семьи и собственное положение, чтобы воздействовать на общественное мнение.

Однако Джафар в любую минуту ожидал ареста и даже успел свыкнуться с этой мыслью. Он почти не сомневался, что полковник Бурмон его узнает, и был готов к последствиям — потом, когда переговоры завершатся. По мнению Джафара, обвинения против него не будут столь ужасными. В конце концов, свидетелей обвинения, кроме полковника, нет. Однако сейчас всякие случайности весьма нежелательны, иначе дело крайне усложнится и он не сможет ничего сделать в защиту султана.

Джафар точно определил мгновение, когда полковник узнал в англичанине Николасе Стерлинге берберского вождя, похитившего невинную молодую женщину и использовавшего ее, чтобы заманить французскую армию в глубь пустыни, где была устроена настоящая бойня.

Они сидели на противоположных концах длинного стола, но Джафар чувствовал пристальный, неотрывный взгляд полковника во время вступительного слова генерал-губернатора и позже, когда Николас Стерлинг встал, чтобы обратиться к собранию.

Произнеся несколько слов, он заметил, как лицо полковника застыло, а потом медленно потемнело от гнева. Однако он не вскочил и не указал на Джафара обличающим перстом. По правде говоря, Бурмон не шелохнулся, возможно, потому, что предпочитал не вмешиваться в происходящее. Благодарный за отсрочку, Джафар заставил себя успокоиться и сконцентрировать все внимание на обсуждаемой теме, хотя знал, что конфликт с полковником еще далеко не разрешен.

Джафар был немало потрясен, обнаружив, что смертельный враг встал на его сторону в вопросе о судьбе Абдель Кадера. Он тоже требовал снисходительности и милосердия к низложенному властителю, и, подобно Джафару, предпочитал всякому, более суровому наказанию ссылку. Герцог внимательно выслушал мнение каждого, прежде чем принять решение. Когда переговоры были завершены, Джафар почувствовал, что добился самых лучших условий, на которые мог рассчитывать. Абдель Кадера привезут во Францию, где сам король решит его судьбу.

Военные и правительственные чиновники начали расходиться, и Джафар тоже поднялся, но тут за спиной раздался резкий голос:

— Могу я поговорить с вами наедине, месье?

Обернувшись, Джафар встретился взглядом с темными суженными глазами полковника. Оставалось лишь последовать за де Бурмоном в его канцелярию. Однако Джафар заметил полдюжины вооруженных младших офицеров, следовавших за ним на почтительном расстоянии. По-видимому, полковник не хотел рисковать побегом мятежного бербера.

Однако на этот раз, по всей вероятности, не предстояло ни стрельбы, ни поединка. Полковник предложил Джафару стул и стакан кларета, прежде чем нерешительно спросить:

— Или предпочитаете более крепкие напитки?

— Иногда, — ответил Джафар, поднося стакан к губам. Странный на первый взгляд вопрос полковника лишь подтверждал его подозрения: Бурмон знал, кто перед ним, иначе не стал бы интересоваться, позволяет ли ему религия употреблять спиртное.

Оба молчали. Джафар наблюдал за полковником, пытаясь скрыть удивление. Он привык к презрению и высокомерию французских чиновников, считавших себя гораздо выше мусульман и силой принуждавших покоренный народ выполнять чуждые ему законы и правила.

Однако полковник, казалось, был далек от всего этого. Джафар настороженно выжидал, пока Бурмон устроится рядом, в большом мягком кресле.

— Если беспокоитесь относительно того, что я могу разоблачить вас, — сказал наконец Бурмон, — то не стоит. Я действительно узнал вас, но намереваюсь придержать язык… по двум причинам. В тот день вы пощадили меня, а такое не забывается. Не могу я отплатить предательством за ваше великодушие и отдать вас в руки военного трибунала, почти на верную смерть.

Джафар долго молчал, обдумывая слова полковника, прежде чем ответить:

— Никто не осудил бы вас за подобный поступок.

— Я сам осудил бы себя строже любого суда. Ни один настоящий мужчина не способен на подобное. Поверьте, месье, я у вас в вечном долгу.

— Понятия «вечно» на земле не существует.

— Возможно.

Вновь последовало долгое молчание, в продолжение которого полковник и Джафар рассматривали друг друга.

— Но вы, кажется, говорили о двух причинах? — спросил наконец Джафар.

— Да, но прежде я хотел бы задать вам вопрос. Почему вы не убили меня, когда представилась возможность? Вам, кажется, немалых трудов стоило заманить меня в пустыню, чтобы наконец отомстить сыну генерала, приказавшего убить ваших родителей. И добровольно лишиться возможности сделать то… Признаюсь, что сгораю от любопытства.

Но Джафар, не желая отвечать, рассеянно рассматривал стакан.

— На это у меня свои причины, полковник. Достаточно сказать, что я отрекся от клятвы мести семейству Бурмонов.

— Наоборот, — грустно ответил полковник. — Вы уже отомстили тем, что похитили любовь Алисон.

Джафар резко вскинул голову, словно волк, почуявший незнакомый запах, и с внезапно заколотившимся сердцем уставился на Бурмона.

— Алисон любит вас, — тихо подтвердил Бурмон. — Разве вы не знали?

Джафар судорожно сглотнул, внезапно лишившись дара речи. Лишь через несколько минут ему удалось выдавить:

— Простите, но в это трудно поверить. Никто не запрещал ей свободно выражать свои чувства. Мадемуазель Викери сама приняла решение уехать. Она не захотела остаться со мной.

— Но, боюсь, это правда. Она сама так сказала. Именно поэтому и не приняла предложение стать моей женой.

— Она отказала вам?! — надтреснутым шепотом выдохнул Джафар. — Но до меня не дошли слухи о разорванной помолвке!

— Возможно, потому, что помолвки не было, — горько усмехнулся Эрве. — Перед тем, как Алисон отправилась в экспедицию, я сделал ей предложение. Она обещала подумать и дать ответ по возвращении. Ну а потом… мы решили, что лучше всего, чтобы общество пока ничего не узнало. Если бы мы расстались сразу после ее появления в Алжире, репутация Алисон навеки погибла бы. Моим единственным желанием было защитить ее.

— Вы… должно быть, очень любите Алисон, — выдавил наконец Джафар.

И снова горькая улыбка мелькнула на лице полковника.

— Хотелось бы верить, что я не настолько эгоистичен, чтобы ставить ее счастье выше моего собственного.

— В таком случае между нами больше сходства, чем я предполагал, — тихо, вымученно пробормотал Джафар. — Самым тяжелым в моей жизни был тот момент, когда пришлось отпустить ее.

— Вот как, — вздохнул Эрве. — Значит, я был прав. Именно из-за нее вы пощадили меня.

— Да… именно она.

— Потому что вы сами ее любите.

Джафар отвел глаза.

— Да.

— А теперь? Что вы собираетесь делать теперь?

Джафар закрыл глаза, вспоминая те мучительные дни, когда медленно умирала надежда, что Алисон будет принадлежать ему. А теперь… лишь со стороны казалось, что он живет и ведет себя, как обычно, но на деле он был скорее трупом, призраком былого Джафара, мужчины, чей дух навеки сломлен. Возможно, поэтому Джафар, не задумываясь, отправился в логово врага и почти не опасался того, что произойдет, когда полковник его узнает. По сравнению с той болью, которую причиняла необходимость жить, мысль о смерти не вызывала ужаса.

— Я еще не думал об этом… считал, что она навеки потеряна.

— Сомневаюсь. Она ведь не уехала из Алжира, вы знаете это?

— Знаю. Но не смел и предположить, что она осталась из-за меня.

Эрве резко наклонился вперед, внимательно изучая Джафара.

— Вы позаботитесь о ней?

Джафар, не мигая, спокойно встретил взгляд полковника и торжественно кивнул.

— Я отдам за нее жизнь, если понадобится.

Полковник, очевидно, поверил ему, потому что лицо его едва заметно смягчилось.

— Тогда я спокоен.

Он поднес к губам стакан и после непродолжительного молчания вновь заговорил:

— Алисон не единственная причина, по которой я хотел поговорить с вами. Мне хотелось бы обсудить будущее этой страны.

Джафар сверхъестественным усилием попытался сосредоточиться, отрешиться от неотвязных мыслей об Алисон и уделить внимание словам полковника.

— Надеюсь, вы слышали, какие обязанности возложены на «Арабское Бюро»? — осведомился Бурмон.

Джафар нахмурился, вспоминая все, что слышал об этом Бюро. Французское правительство установило эту систему, чтобы управлять коренным населением Алжира. Это учреждение военного министерства, укомплектованное офицерами, руководило покоренными территориями и надзирало за племенными вождями. Турецкая иерархия «халифов», «ага» и «каидов» сохранялась, но всем им были приданы французские советники, а фактически — истинные правители, собиравшие налоги и вершившие правосудие руками покорных мусульманских марионеток.

— Кое-что знаю, — отозвался Джафар. — Это учреждение, посредством которого французская армия осуществляет право власти над мусульманским населением и получает возможность неусыпно следить за вождями и племенными советами.

Полковник слегка поморщился, прекрасно распознав плохо скрытое презрение в голосе гостя.

— Цель деятельности Бюро — отнюдь не господство, а ассимиляция французов с арабами. Туземным племенам позволено править самим, с помощью вождей, выбранных и одобренных администрацией Бюро. Это справедливая и честная система.

— Думаю, это зависит от разных точек зрения.

— Вероятно, — согласился Эрве. — Но так или иначе это единственная система, с которой мы вынуждены работать. Мой первейший долг как главы Бюро, — защищать интересы наших поселенцев. Их уже около ста тысяч, и половина — французы, а приедет еще больше. Теперь, когда война окончена…

— Ну да, вы будете прибывать целыми толпами, — мрачно перебил Джафар, — горя жаждой захватить всю страну.

На этот раз Бурмон резко выпрямился.

— Присутствие французов не такое уж плохое обстоятельство для вашей страны. Вспомните о преимуществах, которые это вам дало. Семнадцать лет назад население Алжира страдало от голода и эпидемии и находилось на грани вымирания.

— Вы искренне верите этому или повторяете слова вышестоящих лиц?

Бурмон поколебался, прежде чем ответить. Краска гнева залила его лицо.

— Ваш отец, без сомнения, использовал достаточно подобных доводов, чтобы разграбить и разрушить Алжирское королевство, — холодно бросил Джафар. — Но я был здесь семнадцать лет назад, полковник, и смею заверить, что Алжир вовсе не страдал от тех бед, которые вы так красочно описываете.

— Я подумал, — таким же ледяным тоном отпарировал Бурмон, — что мы тактично согласились не вспоминать о прошлом. Мой отец вот уже почти десять лет, как мертв, и я был бы крайне доволен, если бы вы предпочли никогда не вспоминать о нем.

— Совершенно верно. Прошу простить меня, полковник.

— Прекрасно. Как я уже говорил, защитить колонистов теперь, когда война окончена, будет гораздо легче, но есть и другие проблемы, которые меня весьма тревожат. Я намереваюсь, если смогу, обеспечить правосудие и справедливое отношение к арабскому населению. Мои предшественники… не обладали тем, что может быть названо милосердием победителя. Уважением к правам слабых. Надеюсь, что сумею исправить это.

Джафар вопросительно поднял брови, но промолчал.

— Если мы хотим быть справедливыми и мудрыми правителями, значит должны знать как можно больше о покоренном нами народе — его обычаях, обществе, культуре и языке. Я хочу, чтобы офицеры, работающие в Бюро, были прекрасно ознакомлены с образом жизни туземного населения. Поэтому я и нуждаюсь в вашей помощи.

— Моей?!

— Я готов предложить вам в Бюро должность советника по делам арабов.

И, увидев, что Джафар яростно стиснул зубы, Эрве поднял руку.

— Вижу по вашему лицу, что вы намереваетесь отказаться. Но прежде прошу хорошенько все обдумать. Разве такая должность не лучший способ продолжать отстаивать интересы своего народа? Вы сможете править большей частью провинции, поддерживая арабов, осуществляя действие французских законов и одновременно играя роль переводчика, судьи, сборщика налогов. Более того, вы сумеете сообщать мне, насколько действенна наша политика, и помогать вносить соответствующие изменения для ее улучшения.

Подавив естественное желание объяснить де Бурмону, что тот может сделать со своим предложением, Джафар продолжал молчать. Откровенно говоря, он восхищался полковником, мужеством и прямотой, с какой тот изложил свой план, да и сам план был безупречен. Заручиться помощью врага — достаточно неглупый ход. Кроме того, вполне возможно, что мотивы полковника достаточно искренни и он действительно желает мира между арабами и французами.

Джафар попытался сохранить спокойствие. Глядя на закрытое гардинами окно, он снова вспомнил об Алисон.

Стояло лучшее время дня, когда день медленно перетекал в вечер и заходящее солнце окрашивало горизонт в нежно-фиолетовый цвет. Время дня, когда он больше всего тосковал о ней… Если не считать моментов, когда каждым утром просыпался с неутихающей болью в сердце или лежал по ночам, думая о любимой. Когда посещал те места, где был с Алисон, когда шел по опустевшему дому, смотрел на одинокий двор и уже не видел там мятежной молодой англичанки, сидевшей среди миндальных деревьев с поднятым к солнышку лицом…

Чувство глубокой скорби, безвозвратной потери отныне не покидало его.

Но теперь у Джафара появилась возможность повлиять на будущее страны. Более того, ему дали шанс на спасение. Шанс всегда быть рядом с Алисон, не предавая при этом свой народ. Если он примет предложение Бурмона, значит станет союзником французов. В глазах его народа женитьба Джафара на европейской женщине послужит той же цели, что и брак с дочерью вождя соседнего племени, — приобретению сильных покровителей и защитников. Он сможет сделать Алисон первой женой… единственной женой. При условии, что она согласится на брак с ним.

Но даже если безумная мечта недостижима, Джафар не может отказаться от предложения, если Бурмон действительно заинтересован в правосудии и справедливости для народа Алжира. И не важно, как претит ему играть роль отвергнутого…

Бурмону тоже не очень-то хотелось искать помощи у человека, который похитил его любовь, уничтожил отряд и едва не отправил его самого на тот свет. Каждый из них оказался в положении, требовавшем компромисса, хотя позиция Джафара, безусловно, слабее. Французы вышли победителями из этой войны, и теперь на переговорах решается судьба султана, а Джафару приходится выторговывать наилучшие условия и продолжать борьбу.

Смирившись с судьбой, Джафар обернулся к спокойно ожидавшему Бурмону.

— Я должен посоветоваться с остальными племенными вождями своей провинции, полковник.

Бурмон вопросительно взглянул на него.

— Я предполагал, что подобное решение вы сможете принять самостоятельно.

Джафар позволил себе едва заметно улыбнуться.

— К сожалению, нет. Я правлю от имени своего народа и должен считаться с его волей. Таковы наши обычаи. Если вы действительно говорили правду и намереваетесь позволить нам сохранить образ жизни, к которому мы привыкли, значит попытаетесь понять.

— Да… конечно… мне следовало бы самому сообразить.

— И, — мягко продолжил Джафар, — попрошу вас набраться терпения и обещаю тщательно обдумать ваше предложение. Могу сказать даже, что посоветую старейшинам племени принять его и сам окажу вам всяческую поддержку.

— Прекрасно.

Эрве наклонился вперед.

— В таком случае, может, скрепим наш уговор рукопожатием? — Взгляд Джафара был неотрывно устремлен на протянутую руку.

— Конечно, это западный обычай, однако даю слово, когда вы присоединитесь ко мне, устроить настоящее восточное празднество. Пообедаем, а потом выкурим кальян.

И на этот раз Джафар с неподдельным уважением протянул руку полковнику.

Удовлетворенно кивнув, француз откинулся на спинку кресла, размышляя вслух:

— Некоторое время в Алжире будет сохраняться военное правление, но уверен, через несколько лет его сменит гражданская администрация. Я надеюсь даже, что придет день, когда арабы и берберы будут мирно жить рядом с французами и другими европейскими колонистами.

Подняв бокал, Бурмон вновь обратился к гостю:

— Давайте выпьем за то, чтобы этот день поскорее пришел.

Джафар медленно последовал примеру хозяина.

— Хорошие манеры, привитые мне дедом, не позволяют отказаться, — кивнул он, — но позвольте, однако, повторить слова Абдель Кадера о французах:

«Вы всего лишь временные гости. И можете оставаться здесь триста лет, совсем, как турки, однако в конце концов покинете эту страну».

Полковник ответил ему печальной улыбкой.

— Тогда выпьем за этот день, месье.

Глава 27

Жажда мести так и не была удовлетворена, однако…

Джафар стоял на погруженной во мрак террасе, куда выходили ярко освещенные окна, и наблюдал за человеком, которого когда-то клялся убить. Но сейчас Эрве де Бурмон веселился на очередном балу, живой и здоровый, единственная причина безумной ревности, бушевавшей в груди Джафара.

Однако он был рад, что отказался от кровной мести, ведь иначе никогда не получил бы того, что желал больше всего на свете. Вернее всего это было бы смертельным ударом всем его надеждам. Надеждам, которым Джафар до сих пор не смел окончательно довериться.

Взгляд Джафара в который раз устремился на молодую женщину, стоявшую рядом с полковником. Глаза его мгновенно загорелись тоскливой нежностью. Алисон… Она говорила о чем-то со своими дядюшками, как всегда, лучась анергией и жизненной силой. Глядя на эту веселую красавицу, никак не скажешь, что она мучается любовью к нему или какому-то другому мужчине.

Именно ее беззаботная жизнерадостность и помешала Джафару появиться на балу, который давал в своей резиденции сам генерал-губернатор. Он боялся, что Бурмон мог ошибиться относительно глубины чувств Алисон. Боялся до потери рассудка.

Джафар мрачно улыбнулся, хотя не находил ничего смешного в том, что бесстрашный берберский воин страшится приблизиться к обыкновенной женщине. Но Алисон Викери никогда нельзя было назвать обыкновенной женщиной. С самого начала, со дня похищения, она, не задумываясь, проявляла страстную, независимую натуру, несгибаемую силу духа, как могла, сопротивлялась и противоречила Джафару, возбуждая его гнев и восхищение, ярость и свирепое желание. Она пленила его сердце, его душу. И теперь Джафар боялся узнать правду, услышать жестокий ответ, понять, что женщина, которая значит для него больше, чем сама жизнь, любит другого. Поэтому Джафар продолжал стоять в темноте, обуреваемый страхом и отчаянием.

А в это время Алисон, стоя в бальной зале, продолжала бороться с собственными призраками. За прошедший день тоска ее ничуть не уменьшилась. С той минуты, когда стало известно о появлении Джафара в городе, Алисон жила в постоянном напряжении, рисуя в воображении мрачные картины. Неужели его обличат как предателя, бросят в тюрьму или казнят?!

Она отправилась на этот бал по настоянию Эрве и потому, что не могла оставаться дома наедине с мучительными размышлениями об ужасной судьбе, грозящей Джафару. И лишь ради дядюшек притворялась веселой и счастливой, молясь про себя, чтобы опасения оказались беспочвенными. Джафар, конечно, уже успел скрыться. У него нет причин оставаться в Алжире. Переговоры закончены, участь султана решена. Сегодня утром АбдельКадер с семьей и ближайшими последователями отправился во Францию.

Алисон с крыши дома наблюдала за легендарным вождем берберов, царственно-величественным в своем алом бурнусе, проезжавшим по улицам под оглушительные крики тысяч арабов. Его ссылка означала конец эры насилия, однако Алисон могла испытывать лишь глубочайшую скорбь из-за его поражения. Эмир Абдель Кадер показал себя прирожденным вождем, храбрым воином, способным правителем, прекрасным оратором и великодушным противником. Пятнадцать лет он мужественно сражался с французскими завоевателями, и вот теперь его заставили платить за непокорность.

Однако больше всего Алисон беспокоилась не о низложенном повелителе арабов, а о Джафаре. Что станет делать он теперь, когда его султан капитулировал? Смирится с поражением или будет продолжать бесплодную борьбу? А может, уже оказался пленником? И узнает ли она когда-нибудь, что с ним случилось?

Неопределенность безжалостно терзала ее. Господи, неужели этот ужасный вечер никогда не кончится?

Алисон нервно сжимала затянутые в перчатки руки, чтобы скрыть, как они дрожат. И в этот момент, заметив мрачный взгляд Эрве, девушка поняла, что больше не может притворяться, и, пробормотав что-то неразборчивое относительно духоты и необходимости подышать свежим воздухом, быстро направилась к широким дверям, протискиваясь через толпы безликих, незнакомых людей.

Оказавшись наконец в одиночестве и прохладе террасы, Алисон глубоко вздохнула, стараясь успокоиться. Залитый лунным светом двор внизу был наполнен благоуханием цветущих кустов бугенвиллей, роз, магнолий и бесчисленных цветов, названий которых девушка не знала. Сладостные ароматы воскресили воспоминания о других запахах, других экзотических ночах, проведенных в объятиях Джафара.

Снова и снова переживая боль и тоску безнадежной любви, Алисон облокотилась на перила и наклонила голову, стараясь скрыть непрошенные слезы.

Должно быть, прошла вечность, прежде чем Джафар выступил из тени и тихо окликнул ее. Алисон с бешено колотящимся сердцем обернулась и увидела, что он стоит совсем близко. Как во время их первой встречи почти три месяца назад, Джафар был одет в элегантный вечерний костюм, сшитый у парижского портного.

— Джафар… — еле слышно прошептала Алисон прерывающимся голосом, выдающим робкую радость. Задыхаясь, почти не смея верить тому, что видит, девушка не сводила глаз с напряженного застывшего лица Джафара. Они долго, бесконечно долго смотрели друг на друга, прежде чем Джафар наконец осмелился прервать молчание:

— Я думал, что к этому времени ты уже успела уехать из Алжира, Эхереш.

Едва сознавая, что он говорит по-английски, Алисон покачала головой, не в силах думать ни о чем другом, когда на карту поставлена его жизнь.

— Джафар… пожалуйста… ты не должен находиться здесь. Слишком велика опасность. Тебе нужно скрыться.

— Что это, cherie? Неужели я различаю в твоем голосе нотки тревоги?

— Да! Да, я волнуюсь за тебя! Если Эрве обнаружит, что ты здесь…

— Нет причин беспокоиться, Алисон. Сам полковник пригласил меня на бал.

Алисон недоуменно подняла брови.

— Не понимаю… Ты говорил с ним?

— Да, и довольно долго. Он считает себя обязанным отплатить добром за добро.

Алисон снова покачала головой, окончательно отказываясь понять, в чем дело. Но Джафар не собирался ничего объяснять. Он снова замолчал и, казалось, пытался подобрать нужные слова.

— Я должен спросить тебя кое о чем, Эхереш, — с трудом выговорил он. — Полковник почему-то считает… что ты любишь меня. И я больше всего на свете хочу узнать, правда ли это.

Алисон смотрела в глаза Джафара, такие уязвимые и беспомощные, не в силах отвести взгляд. Сейчас он совсем не был похож на человека, который когда-то клялся отомстить убийцам родителей.

— А если это правда? — прошептала она.

И в это мгновение на лице Джафара сменилось множество эмоций — нежность, желание, страсть и самая сильная из них — неуверенность. Алисон понимала каждую так ясно, как свои собственные чувства, потому что они и были ее собственными.

— Если так оно и есть, — хрипло ответил он, — тогда и я могу признаться в любви к женщине… которой уже давно восхищаюсь, перед которой благоговею.

Алисон открыла рот, но слова не сорвались с языка. Безумная надежда бурлила в ней, но горло было сжато настолько, что она не могла говорить. И тогда она ответила единственным возможным способом — бросилась в объятия Джафара. Почувствовав, что его руки обвили ее стальным кольцом, девушка, почти теряя сознание, прислонилась к Джафару и спрятала лицо на его груди.

Джафар почувствовал, как она трепещет, ощутил влагу ее слез на щеке и молча укачивал ее, как младенца. Только через несколько минут, слегка отстранив Алисон, он осторожно сжал ладонями ее щеки.

— Только ты можешь успокоить бурю, бушующую в моем сердце, Алисон. Скажи, что не питаешь ко мне ненависти… Подари надежду, что когда-нибудь полюбишь меня.

— Да. О, Джафар, да…

Но, прежде чем Алисон успела договорить, Джафар начал осыпать легкими отчаянными поцелуями ее подбородок, щеки, снимая губами катившиеся из глаз слезы. Алисон льнула к нему, смеясь, всхлипывая, забыв обо всем, пока Джафар наконец не поднял голову. Она никогда не видела его таким торжественно-серьезным.

— Ты станешь моей женой, Алисон?

— Ж-женой? Хочешь, чтобы я стала твоей женой?

— Да, сердце мое. Я прошу тебя выйти за меня замуж, разделить мою жизнь и дом, стать матерью моих детей, состариться рядом со мной.

Алисон потрясенно смотрела на Джафара, пока внезапная тоска не стерла улыбку на губах.

— Но твое племя… Джафар… они никогда не примут меня… неверную, англичанку…

— Неправда, Алисон. Они примут тебя без всяких условий. Женщина, способная убить льва, достойна носить в своем чреве детей вождя. Именно так говорят о тебе мои люди.

Сознание того, что берберы могут обсуждать, пригодна ли она в жены вождю, должно было взволновать Алисон, но вместо этого она почувствовала лишь безграничное облегчение. И счастье. Мысль об их детях наполняла Алисон бурной радостью.

Но Джафар, должно быть, посчитал, что она колеблется, потому что тихо продолжил:

— Если скажешь, что не можешь жить здесь, со мной, в моей стране, я пойму. Мы поедем куда захочешь — в Англию, Францию, Индию… мне все равно. Главное, что ты будешь рядом.

Глаза Алисон вновь наполнились слезами. Она знала, как много значит для Джафара его родина, однако он готов покинуть Алжир, отречься от своей жизни, страны, борьбы. И все ради нее.

— Не плачь, любимая, — молил он на своем языке. — Не могу вынести твоих слез.

— Я не плачу, — всхлипнула она. — И мы будем жить здесь, Джафар.

— Значит… ты станешь моей женой?

— Да. Да, я выйду за тебя замуж.

Но Джафар, очевидно, не веря, робко, нерешительно, едва прикасаясь, вытер соленые капли.

— Я не буду таким неумолимым, каким всегда казался, Алисон. И не хочу отнимать у тебя твою свободу, независимость, не попытаюсь изменить твою страстную натуру. Больше всего я люблю в тебе эту силу духа. И не попрошу отказаться от своей религии. Коран не запрещает мусульманину жениться на христианке. Мы можем обвенчаться дважды — в церкви и по мусульманским обычаям, чтобы доставить радость твоим родственникам и моему деду.

Джафар замолчал, пристально вглядываясь в ее лицо. Ее трепетная улыбка, должно быть, вселила в него надежду, потому что его собственный взгляд мгновенно смягчился.

— Что же до наших будущих детей, мы сможем, надеюсь, достичь справедливого компромисса. Они будут воспитываться в вере ислама, но изучать и Библию, а когда станут достаточно взрослыми, смогут выбрать сами. Ты согласишься на это?

— Да, это, наверное, будет справедливо, но… ты уверен, что хочешь взять в жены англичанку?

Джафар сухо усмехнулся, но все же это была улыбка, первая с момента их встречи.

— Если я пал так низко, что согласился сотрудничать с французами, особенно с человеком, которому поклялся мстить, английскую жену уж как-нибудь стерплю.

— Что ты имеешь в виду под «сотрудничать с французами»? Ты говоришь об Эрве?

— Похоже, полковник хочет, чтобы я стал советником Бюро по делам арабов.

Джафар подвел Алисон к мраморной скамейке, усадил и, сев рядом, рассказал о предложении Бурмона. Он постепенно убеждался в том, что самым правильным решением будет согласиться работать с Эрве. К тому же шансы получить поддержку совета достаточно велики.

— Что ты об этом думаешь, сердце мое? — спросил он в заключение.

Алисон молча погладила его по щеке, не в силах поверить, что это не сон, что Джафар действительно здесь и говорит все это.

— Поверь, я счастлива, безмерно счастлива. Ты сможешь сделать так много хорошего для своего народа, Джафар, особенно если займешь высокую должность в правительстве. Может, ты сумеешь забыть на время о своих разногласиях с французами.

Джафар глубоко, с еле заметной горечью вздохнул.

— Не так-то легко смириться с тем, что вынужден сотрудничать с врагом.

Алисон поняла, что он думает об Эрве.

— Значит, ты по-прежнему его ненавидишь?

— Нет, теперь уже не так сильно. И если быть честным, готов признаться, что ненависть по большей части была рождена ревностью. Все это время я думал, что ты любишь его.

— Нет. Просто не хотела, чтобы ему зря причинили зло. Это ты… только тебя… я люблю.

Они снова замолчали, и Джафар, взяв руки Алисон, прижал их к своей груди, к тому месту, где гулко и ровно билось сердце.

— И я люблю тебя, Алисон, так сильно, что не могу выразить.

Алисон вскинула на него вопрошающие глаза.

— Если это правда, почему ты отпустил меня?

— Я думал, ты будешь счастливее с Бурмоном, — просто ответил Джафар. — В любом случае следовало предоставить тебе возможность выбора. Ты должна была прийти ко мне сама, по собственной воле. Если бы я вынудил тебя остаться, тогда мало чем отличался бы от дикаря, которым ты меня считала. Я повторял себе, что, если бы ты любила меня по-настоящему, наверняка захотела бы остаться.

— Я хотела остаться, Джафар, но боялась… за тебя. Не желала становиться между тобой и твоим племенем, служить причиной бед и неприятностей. Подумай только, в чем тебя обвиняли, и это всего лишь за милосердие к Эрве! Не могу вынести мысли о том, чтобы снова причинить тебе боль. Ты уверен, что племя не станет возражать против твоей женитьбы на мне? Я всегда считала, что ты должен жениться по политическим соображениям.

— Совершенно верно. Однако ты не совсем разбираешься в политических воззрениях берберов. До сих пор я не мог предложить тебе руку, не изменив своему долгу. Но теперь, когда я заключил мир с Бурмоном, такой брак означает, что у меня появились сильные союзники. По закону берберов вождю дозволяется взять в жены даже дочь врага, если это поможет укрепить межплеменные союзы. В этом случае мне крайне выгодно жениться на женщине, к просьбам и советам которой прислушивается сам глава «Арабского Бюро».

— Именно поэтому ты хочешь жениться на мне? — нерешительно спросила Алисон. — Чтобы использовать меня в качестве могущественного союзника?

Голос звучал небрежно, почти весело, но Джафар уловил в нем нотки неуверенности и мрачно улыбнулся.

— Подойди ко мне, — приказал он и, не дожидаясь, пока Алисон подчинится, притянул ее к себе, стиснул в объятиях. Лишь потом, медленно наклонив голову, Джафар завладел ее губами и обжег страстными поцелуями, кружившими голову и окончательно убедившими Алисон в правдивости его слов. Джафар продолжал целовать ее, властно, с прежней неукротимой свирепостью, заставляя окончательно терять рассудок.

И когда он наконец отстранился, давая Алисон возможность вздохнуть, щеки девушки пылали, а губы распухли и болели. Но ей было все равно. Она хотела снова и снова испытать его неумолимую жестокость, ревность и жажду обладания и даже втайне надеялась, что буйная природа их любовных игр не изменится.

Джафар удовлетворенно улыбнулся, наблюдая за словно одурманенной Алисон. Глаза его жарко, почти зловеще блеснули:

— Я не целую своих союзников, Эхереш, и не укладываю их в постель.

— Надеюсь, — робко усмехнулась Алисон. — Это… это было очень убедительно.

И, безуспешно пытаясь взять себя в руки, начала разглаживать складки помятого платья. Взгляд Джафара скользнул к скромному вырезу, прикрывавшему изгиб соблазнительных грудей, но оставлявшему на виду островок шелковистой кожи. Желание, острое и пылкое, мгновенно вспыхнуло в нем при воспоминании о вкусе этих тугих вершинок, этой сладостной плоти.

Но тут до него вновь донеслись шум, веселые голоса и звуки музыки из бальной залы, и Джафар мгновенно опомнился. Неохотно отпустив Алисон, он отступил, стараясь воспротивиться искушению вновь коснуться ее.

— Больше всего на свете мне хотелось бы умчать тебя отсюда, Эхереш, — гортанно выдохнул он — сорвать с тебя одежду, обнажить ослепительное тело и любить всю ночь напролет, но думаю, будет лучше, если я найду твоих дядюшек и попрошу разрешения жениться на тебе.

Алисон так увлеклась заманчивой перспективой второго похищения, что едва нашла в себе силы возразить ему:

— Это совершенно необязательно, Джафар. Я не нуждаюсь ни в чьем разрешении, чтобы выйти за тебя замуж.

— Пусть так, но я предпочел бы получить их благословение.

— Думаю, они будут рады дать его. Больше всего на свете они хотят, чтобы я была счастлива. И если заверишь их, что больше не похитишь меня и не сделаешь наложницей, они будут рады принять тебя в семью как моего мужа.

Казалось, с сердца Джафара упала огромная тяжесть.

— Насколько я понял, — сухо заметил он, — придется дать обет, что отныне я стану вести себя как подобает цивилизованному человеку.

— Надеюсь, не слишком цивилизованному, — пробормотала Алисон. Она вовсе не хотела, чтобы Джафар изменился. Он был настоящим мужчиной, гордым и свирепым, как бродившие по горам львы, неукрощенным и смелым. И никто никогда не сможет его укротить. И она надеялась, что таким он и останется. В будущем Алисон, вне всякого сомнения, не раз посчитает Джафара высокомерным, надменным, несговорчивым, властным, грубым и безмерно раздражающим, но не поменялась бы ни с одной женщиной за все богатства мира.

— Однако, — продолжал Джафар, — я хочу убедить их, что смогу достойно позаботиться о тебе.

Он снова поколебался, в переливчатых глазах опять мелькнула беззащитность, так трогавшая ее сердце.

— Я не могу обещать тебе спокойной, безопасной жизни, Алисон, готов лишь поклясться, что сделаю все на свете, лишь бы ты была счастлива.

И наконец, позволив себе поверить в его искренность, осознать, что Джафар ее любит, что все это происходит на самом деле, Алисон нежно коснулась губами его губ.

— Этого более чем достаточно, — тихо заверила она. — Мне не нужны пустые обещания, только ты и твоя любовь.

И ответное чувство, отраженное в ее глазах, ярко сиявших в лунном свете, наполнило Джафара нежностью, угрожавшей окончательно потрясти его. Джафару пришлось сделать над собой отчаянное усилие, чтобы вернуться к реальности.

— Я должен пойти и отыскать твоих родственников, — хрипло повторил он, — чтобы мы могли обсудить цену за невесту. Как по-твоему, кто из них будет торговаться больше всего?

Алисон покачала головой, не понимая такой настойчивости.

— Джафар, тебе совсем ни к чему платить за меня. Что за странное желание?

— Но это необходимо, Эхереш. Таков обычай моего народа… и я не желаю, чтобы твои дяди думали, будто я стремлюсь завладеть лишь твоим состоянием.

Алисон тихо рассмеялась, на этот раз с неподдельным весельем.

— Им и в голову не придет вообразить такое! Ты настолько презираешь иностранцев, что способен жениться на чужестранке исключительно по любви.

— Для меня самое главное, чтобы ты понимала это.

Он говорил так тихо и нерешительно, что Алисон подняла брови. Подобное смирение было совсем не в характере Джафара. Куда исчезла всегдашняя непоколебимая уверенность, наследие многих поколений воинов-правителей, храбрых и безжалостных. Однако, подумав немного, Алисон решила воспользоваться этим неожиданно представившимся случаем.

— По правде говоря, у меня немало опасений, — призналась она и, несмотря на небрежность тона, мгновенно почувствовала, как насторожился Джафар.

— Видишь ли, — объяснила она, запрокинув голову, чтобы взглянуть на него, — я, вероятно, привыкну, обращаясь к тебе, говорить «мой повелитель», но действительно не знаю, смогу ли заставить себя называть тебя господином.

Облегченно вздохнув, Джафар улыбнулся лениво-чувственной, ослепительно нежной улыбкой.

— Поверь, это совершенно глупое утверждение, на которое не стоит обращать внимания. Кроме того, в нем нет ни унции правды. По берберским обычаям, я могу быть твоим господином, но ты — властительница моего сердца, Эхереш.

— Это правда?

— Да, и я надеюсь провести остаток жизни, доказывая это тебе.

Алисон, внезапно потеряв дар речи, смогла только смотреть на Джафара, пытаясь выразить взглядом то, чего не могла высказать. И, увидев в ее глазах нескрываемое голодное желание, Джафар резко втянул в себя воздух. Когда она глядела на него вот так, открыто и незащищенно, одно лишь стремление обуревало его — взять Алисон прямо здесь, овладеть этим прелестным телом, сделать своей навсегда, вонзиться в нее, слиться в единое целое.

И Джафар беспомощно, не умея совладать с собой, потянулся к Алисон, властно сжимая ее пальцы.

— Ах, Эхереш, — шепнул он, лаская ее губы теплым дыханием, — неужели не видишь, как страстно я люблю тебя? Какую власть ты имеешь надо мной? Ты можешь покорить меня взглядом, уничтожить улыбкой этих сладких губ, привести в отчаяние хмурым видом…

— Джафар, ты намереваешься сыпать бессмысленными комплиментами или поведешь себя как человек дела и снова поцелуешь меня?

Джафар весело рассмеялся и, продолжая улыбаться, опять наклонил голову.

Прошло довольно много времени, прежде чем они вспомнили первоначальное намерение — получить благословение родственников невесты, и, поднявшись, отправились на поиски дядюшек Алисон.

Эпилог

Париж, 1852 год

Переступив вслед за женой порог роскошного гостиничного номера, Джафар швырнул цилиндр на пристенный столик и начал стягивать перчатки, с нежной снисходительностью наблюдая за раздевавшейся Алисон. Нетерпеливо сбросив одежду, она поспешно распахнула окна, вглядываясь в ярко освещенные улицы французской столицы, заполненные людьми. Очевидно, она еще не остыла от возбуждения: целый день был проведен в увеселениях! Он и сам чувствовал необыкновенный подъем духа, особенно после стольких лет бесплодных попыток добиться освобождения султана.

Война закончилась, но события разворачивались не так, как надеялся Джафар. Через несколько недель, последовавших за капитуляцией Абдель Кадера, во Франции произошла революция, и короля Луи-Филиппа свергли с престола. Новое французское правительство, нарушив обещание позволить Абдель Кадеру искать убежище в какой-нибудь мусульманской стране, держало в заточении султана и его семью почти пять лет. И все это время Джафар прилагал отчаянные усилия, чтобы спасти их, и даже упросил деда, герцога Морлендского, обратиться с петицией к французским чиновникам.

Но теперь все изменилось. Абдель Кадер был освобожден. Алисон и Джафар по приглашению Наполеона Третьего приехали в Париж отпраздновать это событие и выразить почтение вождю арабов. Алисон утверждала, что ей очень весело, однако уже после трех дней празднеств, парадов и церемоний стала поговаривать о возвращении в Алжир.

— Как здесь душно, — пожаловалась она, жадно дыша прохладным осенним воздухом. — Я и не сознавала, как привыкла к свежему ветру. И как буду скучать по дому.

Джафар молча улыбался. Сердце его было слишком переполнено счастьем, чтобы он мог выразить его словами. С каждым новым днем он любил ее все сильнее… За счастливые годы их брака Алисон подарила мужу двух прекрасных детей — сына и дочь, которых родители оставили в Англии с безгранично восхищенным и довольным дедом. Оба унаследовали страстную и независимую натуру матери, и Джафар любил их за это еще больше.

— Но я рада, что мы приехали, — продолжала Алисон. — Иначе мне так и не удалось бы познакомиться с твоим султаном. Ты никогда не говорил мне, какой это очаровательный человек. И какой скромный. Я чувствовала себя такой особенной в его присутствии, словно я единственная женщина в мире.

— Возможно, потому что так оно и есть, дорогая… по крайней мере для меня.

Алисон рассеянно оглянулась, продолжая думать об утреннем событии. Ей наконец представилась возможность встретиться с обаятельным султаном. Красивый и умный человек, он казался молодым и к тому же отличался поразительной грацией и неотразимой улыбкой, напоминавшей чем-то улыбку Джафара. Теперь она понимала, почему муж готов был безоглядно последовать за Абдель Кадером и почему французские власти относились к султану с таким уважением. Он произвел впечатление даже на дядю Оноре. Она была безмерно горда, когда Абдель Кадер назвал Джафара «братом».

Алисон казалось, что мысли Джафара тоже заняты чем-то, но он, видимо, больше был склонен любоваться женой, чем обсуждать события дня.

— О чем ты думаешь? — с любопытством спросила она. Выражение его лица мгновенно смягчилось, губы раздвинулись в медленной чувственной улыбке.

— По-моему, ты прекрасно знаешь.

И, ощущая на себе его хищный взгляд собственника, Алисон молчаливо согласилась с мужем. Даже теперь, после пяти лет замужества, она по-прежнему прекрасно различала этот пылкий взгляд, который все еще заставлял сердце биться сильнее. Он хотел ее.

Дрожь сладостного предчувствия прошла по телу Алисон, ответившей мужу таким же горячим взглядом. Несколько мгновений за них говорили лишь голодные глаза, безмолвно передающие силу бурлившей между ними страсти. Наконец Джафар медленно обошел Алисон и встал за ее спиной. Почувствовав, как теплые губы коснулись виска, Алисон чуть откинулась назад, не обращая внимания на то, что безжалостно мнет пышные юбки платья для прогулок.

— Ты не забыл, что нас сегодня вечером ждут в опере? — спросила она, чуть задыхаясь.

— Теперь модно опаздывать.

— Совсем не модно проводить вечер в постели с собственной женой. В некоторых кругах подобное поведение посчитали бы весьма скандальным.

— Вероятно. Но с каких это пор тебя волнуют скандалы, голубка моя?

Послышался тихий грудной смех. Алисон явно решила сдаться.

— Ты поможешь расстегнуть крючки?

— Я полностью к твоим услугам.

Однако Джафар не торопился и агонизирующе медленно снял с нее платье и кринолин. За ними последовали муслиновые нижние юбки и корсет, пока Алисон не осталась лишь в кружевных панталонах и прозрачной сорочке. Вынужденная пассивно подчиняться ловким рукам мужа, Алисон невольно задумалась о прошедших годах.

Время было благосклонно к ним. Как и хотел Джафар, они поженились дважды. Сначала их венчал сам епископ Алжирский, а потом в горной крепости Джафара состоялась роскошная свадебная мусульманская церемония, сопровождаемая длившимися неделю торжествами. Алисон так и не приняла религию мужа, однако пыталась соблюдать традиции и обычаи племени.

Кроме того, Алисон также делала все возможное, чтобы помочь арабскому народу, и поддерживала мужа, старавшегося сохранить шаткий мир между французами и алжирцами, победителями и побежденными. Оказалось, что Джафар принял правильное решение, согласившись сотрудничать с де Бурмоном. Эрве сдержал обещание бороться за лучшее будущее Алжира. Арабские и берберские племена получили по крайней мере еще один голос в свою защиту во французском правительстве, а всевозраставшая жадность французских поселенцев столкнулась с серьезным сопротивлением. Кровопролития же почти прекратились. Дядя Оноре сумел вырастить плодоносные виноградники, не боясь угрозы нападения. Эрве тоже был доволен жизнью, поскольку женился на молодой француженке, обожавшей его. Даже Чанд нашел счастье в Алжире. Отказавшись оставить Алисон, он мужественно отправился вслед за госпожой в горы, там женился на двоюродной сестре Тагар и уже обзавелся несколькими озорными детишками.

Как и предсказывал Джафар, племя Бени Абесс приняло Алисон, в отличие от европейского общества. Во многих благородных семьях ее попросту не было велено принимать. Однако Алисон мало заботили подобные вещи. Ей был нужен один лишь Джафар. Именно он сумел потушить безумную жажду приключений, горевшую в ее крови. Больше ей ни к чему было путешествовать по свету в поисках новых впечатлений, в попытке избавиться от одиночества или гоняясь за вечно ускользавшим чувством покоя. Она нашла свой дом.

— Так много одежды, — шепнул Джафар, нагибаясь, чтобы прижаться губами к белоснежному полушарию, открытому вырезом сорочки.

Ощущение было восхитительным, непозволительно непристойным — Алисон почти обнажена, а Джафар все еще был полностью одет в элегантный черный фрак с накрахмаленным белым галстуком и тщательно причесан. Алисон нетерпеливо запустила пальцы в эти выгоревшие на солнце пряди, казавшиеся в полумраке темно-золотыми. Но Джафар отказывался спешить и лишь изредка припадал к ее губам короткими дразнящими поцелуями.

— К чему торопиться? — мягко упрекнул он. — Я хочу наслаждаться тобой.

При этом обещании кровь в ее жилах закипела, и Алисон беспрекословно подчинилась, когда муж подвел ее к постели и, заставив сесть на край, продолжал сводить с ума неспешными ласками. Он медленно снял сначала одну, потом другую туфельку, массируя стройные ножки, и дюйм за дюймом стянул прозрачные чулки с подвязками. Только потом он нежно уложил Алисон на спину.

Алисон, почувствовав, как тонет в мягкой перине, неожиданно поняла, что совсем отвыкла от европейских кроватей. Как ей недоставало восточных циновок, ковров… и мускулистого тела мужа, прижимающегося к ней.

Алисон попыталась притянуть его к себе, но Джафар, отстранив ее руки, опустился на колени и прижался горячими влажными губами и языком к мягкому холмику, чуть выделявшемуся под тонкой тканью панталон. Алисон задохнулась.

— Джафар… — пролепетала она, не помня себя.

— Нет, Эхереш. Еще нет.

Эхереш . Непокорная. Он осыпал ее любовными словечками, становившимися с каждым годом все более цветистыми и нежными: гордость моего сердца… солнце моей жизни, обожаемая роза… Но его любимым обращением по-прежнему оставалось «Эхереш». Она, бывало, давала ему причины так называть себя, но теперь такое случалось все реже. Возможно, потому, что Джафар, со своей стороны, не часто давал ей причины противоречить ему. Ни один мужчина не мог быть более внимателен к ее желаниям. Ни один мужчина не мог быть более чудесным мужем, более восхитительным любовником.

Говоря по правде, Алисон и сама изменилась. Стала мягче, возможно, не настолько, чтобы называть мужа «господином», но иногда все же целовала на людях руки Джафара, как это делают берберские женщины, желая выказать уважение мужу.

Она и теперь поцеловала бы его руки, эти волшебные, умелые, сильные руки, но Джафар не позволял ей шевельнуться. Вынужденная лежать спокойно, она могла лишь стонать и беспомощно цепляться за стеганое покрывало, пока Джафар наслаждался своим излюбленным способом пытки, — еще раз убеждаясь, сколькими способами и как сильно может возбудить ее.

Он осыпал Алисон чувственными ласками, наслаждаясь ею, словно старым крепким вином, сходя с ума от пламенных прикосновений, и вскоре она, потеряв голову, выгнулась навстречу его жадным губам. Тихие крики наполнили комнату.

Только тогда Джафар, удовлетворенно улыбнувшись, почти сорвал оставшуюся одежду с Алисон и начал раздеваться сам.

Все еще содрогаясь в последних конвульсиях экстаза, Алисон не сводила затянутых дымкой наслаждения глаз с мужа, восхищаясь скульптурными линиями его тела, способная думать лишь о грядущем блаженстве. Он снова и снова станет брать ее, с неукротимым пылом, а она будет отвечать безумным исступлением, забыв обо всем. Так было всегда между ними: буйство чувств и ощущений, радость жизни и горячая любовь.

И когда наконец Джафар остался обнаженным, во всем своем гордом великолепии, Алисон с готовностью протянула ему руки. И когда он лег на постель, легко, одним толчком, войдя в колыбель ее женственности, Алисон удовлетворенно вздохнула. Обхватив ногами его бедра, она приняла мужа в свое тело еще глубже, впитывая дар мужской силы, стискивая, словно тугими ножнами, напряженный стальной клинок.

— Госпожа моего сердца, — шепнул Джафар, жадно глядя на жену пылающими глазами, начиная сладостный настойчивый ритм, который унесет их в рай для двоих, на радужное облако, куда могут попасть лишь влюбленные.

— Да… — прошептала в ответ Алисон, отдаваясь его ласкам со всей страстью пылко любящей женщины.

— Да! — вскрикнула она мгновение спустя, выражая в крике ослепительное счастье, переполняющее сердце.

Примечание автора

Многие историки считают берберов потомками вандалов, чем объясняется преобладание светлых волос и голубых глаз у представителей этого народа. Нет сомнения, что берберы захватили Северную Африку задолго до арабов и исламская религия распространилась на этом континенте в VII — VIII веках.

Абдель Кадер — реальный исторический персонаж, возглавлявший священную войну против французских захватчиков. В конце концов он был вынужден капитулировать, частично по причине того, что не сумел объединить племена берберов и арабов. В1852 году, после пятилетнего заключения во Франции, Абдель Кадер поселился в Дамаске, где написал, помимо других трудов, философский трактат и книгу о великолепных конях Сахары. Правоверный и глубоко благочестивый мусульманин, он, однако, известен тем, что спас жизни тысяч христиан во время мусульманского восстания в Алжире.

Кроме того, он, обращаясь к французским завоевателям, произнес памятные слова о том, что они всего-навсего временные гости и, даже если останутся здесь, как турки, на триста лет, все равно будут вынуждены покинуть страну. Более века спустя, в 1962 году, пророчество Абдель Кадера сбылось. Алжир получил независимость.

Примечания

1

— Дерьмо! (фр.) — Здесь и далее примеч. перев.

(обратно)

2

Моя красавица (фр.).

(обратно)

3

Дорогая (фр.).

(обратно)

4

Одеяние арабов.

(обратно)

5

Господин (арабск.).

(обратно)

Оглавление

Пролог

ЧАСТЬ 1

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

ЧАСТЬ 2

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

ЧАСТЬ 3

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

ЧАСТЬ 4

  Глава 26

  Глава 27

Эпилог

Примечание автора

*** Примечания ***