Первое предательство [Патриция Брей] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Патриция Брей Первое предательство

Глава 1

Налетел порыв ветра, и пламя маяка замерцало. Огонек бился отчаянно, наконец, не выстояв, погас, и Джосан оказался в темноте. Чтобы не обжечься, пришлось обмотать кисть плащом; одной рукой он нащупал огниво, а другой придвинул фонарь. Лампа разгорелась только с третьего раза, и Джосан закрыл задвижку. На несколько мгновений мягкий свет озарил небольшую платформу, но новый порыв ветра — и все опять оказалось во мраке.

Джосан больше не пытался зажечь огонь. Он понимал, что нет никакой необходимости наблюдать за морем и башней. Однако темнота тревожила, и подавить это чувство было нелегко. До сегодняшнего дня маяк всегда оставался вместилищем света — огромные окна пропускали солнце, а на закате зажигались три больших фонаря. Сегодня лампы погасли, и казалось, что море вот-вот поглотит маяк.

В темноте звуки усиливались. Дождь хлестал по деревянному настилу, безжалостный ветер задувал во все щели. Внутри башни гуляли сквозняки, и Джосан плотнее укутался в плащ. Ветер нарастал, где-то вдалеке послышался треск. Джосан вздрогнул, собрался было проверить, что там, но передумал: пока шторм не прекратится, дергаться не стоило.

Он снова начал прислушиваться к грозе. Ощущение, что еще немного и маяк уйдет под воду, никак не покидало его.

Джосан поражался силе бушующего моря. Расколется ли каменная башня от очередного яростного удара, или стихия все же ослабит напор? Умей Джосан молиться подобно простому рыбаку, он мог бы умилостивить морских богов приношениями и ритуалами. Однако его вера не давала подобного утешения. Джосан служил Истинным Богам: Закару, дарующему жизнь, и его брату Ате, награждающему знанием. А Братья-Близнецы интересовались лишь делами небесными и находились слишком далеко, чтобы обращать внимание на судьбу простого монаха.

Вспомнилось лицо брата Танатоса, всегда говорившего: «Помните, не Боги служат нам, а мы им». Это самый первый и самый важный урок.

Истинные Боги — хранители всех знаний, и Ученые Братья из коллегии поклонялись им, накапливая мудрость и знания. До ссылки Джосан служил Истинным Богам верой и правдой и теперь прекрасно знал, что расположения не заработал. Боги равнодушны к тому, кто рискует жизнью, точно так же безразличны они и к судьбам всех людей.

Зачем питать пустые надежды, просто нужно надеяться на мастерство строивших башню. Две сотни лет назад корабль принца Тксомина сел здесь на мель, и судно разбилось вдребезги под беспощадным напором волн. Принцу пришлось добираться до берега вплавь, тогда он и пообещал возвести огромный памятник Богам в благодарность за спасение.

Маяк построили на том самом месте, где Тксомин сошел на берег. Для строительства использовали куски цельного гранита, привезенного из далеких южных стран. Башня имела сто футов в высоту и была достаточно широка, чтобы вместить в основании небольшую кладовую. Венчалась башня платформой, которая едва достигала двадцати шагов в длину. Внутри маяка имелась деревянная винтовая лестница с железными ступеньками. Два верхних пролета занимали склады и комнатки для отдыха. Лестница вела к люку, через который можно было попасть на платформу. Под самой крышей к стенам крепились блоки. С их помощью наверх поднимались тяжелые, громоздкие предметы, хотя Джосан сомневался, что механизмом пользовались со времени постройки.

Строители башни были последователями старой икари-анской веры, о чем свидетельствовали стены маяка, исписанные цифрой «3». Она, по словам верующих, обладает мистической силой. Однако Джосан знал, что единственная цифра, обладающая магическими свойствами, — пятерка. Впрочем, несмотря на странные убеждения, каменщики возвели прочное сооружение, способное простоять века. В каком-то смысле маяк являл собой пережиток былой славы народа, когда подобное расточительство мог позволить себе даже шестой по линии наследования претендент на трон.

Сначала смотрителями маяка становились священники старых религий. Позже на трон вступил император Аитор, и древних богов перестали чтить, а духовенство возглавили Ученые Братья. Монотонные молитвы уступили место тщательно записываемым наблюдениям за погодой и приливами.

Раньше Джосан не обращал внимания на погоду. Он либо проводил дни в библиотеке, либо, когда приезжал в Седдон и Ксандрополь, вел беседы с учеными. Однако все изменилось в тот самый момент, когда Джосан стал смотрителем маяка.

О том, что разразится шторм, он знал еще вчера, когда увидел, как волны разбиваются о берег против направления ветра. Стало ясно, что яркий солнечный свет — всего лишь иллюзия.

Все утро монах провел за приготовлениями к буре: переносил запасы из кладовой на один из трех пролетов башни, заполняя там каждый дюйм доступного места, проделал долгий путь, чтобы предупредить о надвигающейся непогоде крестьян, живших на острове летом и осенью. Те недоверчиво отнеслись к его словам, ведь небо над головой оставалось чистым и безоблачным. Странно, что люди, которые провели здесь всю жизнь, не замечали признаков опасности. Вежливо, хотя и скептически они выслушали предупреждение, но тем не менее предпочли довериться собственным инстинктам и яркому солнцу над головой.

Джосан напомнил, что он слуга Братьев-Близнецов. Однако на вопрос, послали ли ему это предостережение Боги, ничего конкретного ученый не ответил, хотя и считал, что в каком-то смысле именно Братья-Близнецы дали ему необходимое знание для изучения погоды и чтения сообщений, которые приносили ветер и приливы.

К тому времени как Джосан вернулся на маяк, облака уже закрыли небо. Прилив той ночью поднялся необычайно высоко, и с наступлением рассвета дождь забарабанил по крыше. Шторм усиливался, а темные тучи так затянули небосклон, что трудно было понять, когда зашло солнце. Яростно бушевал ветер, и зажигать большие фонари не имело смысла. Оставалось только надеяться, что шторм не настиг какой-нибудь корабль.

Монах беспокоился и за деревенских жителей. Прислушались ли они к предупреждению, ушли ли выше в горы?

Сам Джосан, несмотря на близость башни к морю, предпочел остаться внутри. Но то, что раньше казалось преданностью долгу, под натиском бушующей стихии представлялось абсолютной глупостью.

Внезапно Джосана осенило, что он может здесь погибнуть, став жертвой не столько шторма, сколько собственной недальновидности, ведь вряд ли маяк выстоит перед силами ветра и воды. Злость сменилась страхом, когда он осознал всю глупость положения. Однажды судьба уже сохранила монаху жизнь; тогда, несмотря ни на что, он переборол смертельную болезнь. Теперь спасения ждать было неоткуда.

С каким-то нездоровым интересом Джосан представлял возможный конец: раздавят ли его камни рухнувшей башни, или вынесет в море, где он утонет. В конце концов смотритель пришел к выводу, что сначала его сильно изуродует и завалит обломками разрушенного маяка, и только потом, не будучи в силах освободиться, он пойдет ко дну.

Решив так, монах успокоился и стал ждать дальнейшего развития событий. Вскоре ветер начал стихать, а волны успокаиваться. Дождь за ставнями шумел уже не так сильно. Джосан снова зажег фонарь, и на сей раз огонек не погас. Ученый осторожно пробрался к краю платформы, пытаясь рассмотреть башню маяка, но было слишком темно. Дождавшись солнца, Джосан поднялся на ноги, толкнул разбитые ставни и выглянул наружу.

Океан все еще волновался. Пенные барашки покрывали неспокойные волны, однако дождь прекратился, и высоко в небе расходились серые облака. Смотритель посмотрел вниз и заметил, что вода спадает, накатываясь на песчаный берег в шестидесяти шагах от фундамента маяка. Победа морской пучины оказалась недолговечной, и море быстро оставляло отвоеванное пространство. До шторма даже при самом высоком приливе волны подходили не ближе, чем на сотню шагов, теперь это расстояние сократилась вдвое. Следующая буря может поглотить башню.

Впрочем, думать об этом еще рано, сейчас нужно спуститься вниз и посмотреть, какие повреждения нанес шторм.


От деревянной лачуги, которую в течение последних пяти лет смотритель называл домом, не осталось и следа, исчез даже фундамент. Монах жалел о потере несмотря на то, что членам Братства возбранялось иметь привязанность к простому жилищу. Хижина сразу стала для него родной, и он не покидал ее в дни грозы, когда не мог уснуть, не заткнув уши пухом чертополоха.

Опустошенность, даже какое-то оцепенение навалилось на него при виде разрушений. Пляж усеивали нити морских водорослей, разломанные ракушки, деревянные доски, бывшие или его домом, или остатками давно затонувшего корабля, только теперь выброшенными на берег. Морские птицы ссорились из-за тушек рыб, оставленных на берегу жесткими волнами, и странно громко звучали их знакомые крики в безветренном небе.

Само море еще оставалось темным и мрачным, на волнах плавали куски дерева. Нижние камни башни все еще оставались влажными, водная отметка достигла двойного роста человека. Деревянная дверь в основании маяка устояла, однако оконное стекло на нижнем уровне исчезло, и морская вода на несколько дюймов затопила первый этаж и кладовую. Пресная вода в деревянном бочонке перемешалась с соленой, две пустые банки из-под масла разбились. К счастью, полные остались в целости, с нетронутыми восковыми печатями.

Хижину было очень жалко, тем не менее и с тем, что осталось, можно спокойно жить дальше.

Конечно, пресную воду тяжело достать, но на третьей платформе сохранился маленький бочонок, которого хватит на день, а потом придется совершить длительную прогулку через дюны к ближайшему чистому колодцу. Путь был не близкий, и Джосан надеялся, что штормовые волны не добрались до пресной воды. Если уж он решил навести порядок на маяке, то первым делом нужно проверить колодец.


Немало времени отняла у него уборка пола на первом этаже. Сначала смотритель вычерпал всю воду из фундамента башни, а потом насухо протер пол старой туникой. За одним из кувшинов обнаружилась дохлая рыбина, поэтому пришлось все внимательно осмотреть, чтобы убедиться, не осталось ли еще где-нибудь подобных сюрпризов. Потом Джосан поднялся на платформу маяка. Монах не был плотником, но смог починить одну из сломанных ставен, хоть и пришлось пожертвовать для этого собственным кожаным ремнем. Другая повредилась слишком сильно, и он решил оставить ее на потом.

Каждую неделю Джосан чистил фонари маяка. Вот и сегодня он аккуратно разобрал лампы и вымыл стеклянные сферы остатками пресной воды. Собственный комфорт не так важен, как ярко горящие огни. Монах отполировал серебряное зеркало специальным кусочком кожи, подрезал фитили, наполнил резервуары маслом и поставил стеклянные колпаки на место. Успокоение всегда приходило к нему во время работы.

До зимы оставалось меньше месяца, а потом нечего будет делать до наступления тепла, ведь корабли не ходят мимо здешних мест в такое время года. Сегодня ночью, и это было его прямой обязанностью, лампы должны гореть ярко, как в середине самого горячего судоходного лета.

Закончив, Джосан посмотрел на солнце сквозь открытые ставни — был день. Теперь, когда маяк вычищен, осталось проверить колодец и успеть вернуться домой до заката. Хотя, может, отдохнуть сначала и отложить поход на завтра — ведь он не спал несколько дней.

Джосан все колебался и вдруг увидел две фигуры, которые пробирались по вязкому песку к башне. «Наверное, решили проверить, пережил ли я шторм», — подумал хранитель маяка.

Для путников это долгий путь, поэтому Джосан спустился на средний лестничный проем и наполнил небольшой глиняный кувшинчик пресной водой — ее запас стремительно истощался. Затем сунул две чашки в мешок, который повесил себе на шею, и, удерживая кувшин левой рукой и опираясь правой на железные перила, ступил на лестницу. Осторожно спустившись, монах почувствовал легкую гордость, что добрался вниз, не пролив ни капли.

К этому моменту ученый уже узнал седую голову Рензо и предположил, что фигурка рядом — Терца, его племянница. Смотритель помахал им и уселся на ступени в ожидании гостей.

— Брат Джосан, слава Богам, ты цел! — воскликнул Рензо, сложив ладони в традиционном жесте благодарения.

— Я живу, чтобы служить Им, — ответил монах и предложил гостям по чаше с водой.

Казалось, Рензо ничуть не изменился, выглядел он так же, как и пять лет назад, когда смотритель впервые появился на острове: кожа огрубела от возраста, а глубокие морщинки укоренились в уголках синих глаз, сощурившихся от яркого солнца. Рензо — хороший человек. Он был бесконечно терпелив с городским монахом, задающим слишком много вопросов.

Терца же за прошедшие годы из девочки превратилась во взрослую женщину, и хотя легко отшивала деревенских мужиков, перед ученым краснела и избегала его взгляда. Будучи совсем еще маленькой, Терца влюбилась в него, не понимая, что, согласно обету, монах не может иметь возлюбленную. Джосану было жаль девочку, и в конце концов он рассказал о клятве. Однако, не распознав вежливого отказа, та убедила себя, что только призвание возлюбленного не позволяет им воссоединиться. По мнению самого монаха, осознание того, что его сердцем владеют Боги-Близнецы, а не другая женщина, должно было утешить бедняжку.

Смотритель больше не старался переубедить Терцу и обращался к девушке формально и вежливо, избегая оставаться с ней наедине.

— А как жители деревни? — поинтересовался брат, когда Рензо опустил чашу и промокнул рот краем рукава.

— Большая часть вернулась на материк, — ответил старик. — Остальные забрали свои вещи и отнесли их вместе с лодками на самый верх холма, чтобы переждать шторм. Снесло все рыбацкие хижины, но никто не пострадал. По дороге сюда пришлось переходить новый источник, пробившийся на острове как раз к югу от утеса.

Рыбацкие домики — небольшая потеря, к тому же их каждый год перестраивали после зимних штормов. Вот если бы кто-нибудь из деревенских решил спрятаться от шторма в таком домике, дело могло закончиться плохо.

Терца подняла глаза и посмотрела Джосану прямо в лицо.

— Это благодаря твоему предупреждению ничего не произошло. Если бы Боги не сказали тебе, что надвигается непогода, шторм застиг бы нас врасплох.

Теперь наступила очередь монаха отводить взгляд: не хотелось думать о том, что пришлось обманывать людей.

— Вижу, твою лачугу тоже смыло, — сказал Рензо. — Нам потребуется некоторое время на то...

— В этом нет нужды, — прервал его Джосан. — Мы можем перестроить ее весной.

Старик слишком долго знал смотрителя и не стал скрывать облегчения. Перестройка дома заняла бы несколько драгоценных дней именно тогда, когда все готовятся к зиме.

— Конечно, мы все восстановим, но сейчас большинство людей останется в деревне, — заговорил он. — У нас достаточно времени, чтобы к весне отстроиться.

Некоторые жители проводили круглый год на материке, ухаживали за будущим урожаем или рыбачили в спокойных водах пролива. Другие приезжали на остров на летние месяцы, чтобы добывать моллюсков со дна океана. По осени они охотились за птицами, которые жили в кустарниках и на болотах во время перелетов на юг.

Каждый год, когда приближалась зима, деревенские возвращались на материк, оставляя хрупкие рыбацкие лачуги на милость сильнейших зимних штормов. Джосан присоединялся к жителям, когда первый зимний восход луны освобождал его от обязанностей смотрителя.

— Ну, раз с тобой все в порядке, я хотел бы попросить об одолжении, — продолжил Рензо. — Когда шторм только начинался, в Сердитую бухту приплыл иностранный корабль. Капитан отослал благородную пассажирку на берег в ялике, и мы укрыли ее у себя на время шторма. Но проблема в том, что мы не понимаем ни слова из того, что она говорит. Думаю, чужестранка хочет, чтобы мы нашли ее корабль, однако... — Старик замолчал.

Скорее всего судно затонуло. И кто-то должен ей это объяснить. К счастью, монаха обучили языку икарианского и седдонийского дворов и даже моряцкому жаргону. В любом случае, если что, ему помогут мимика и рисунки на песке.

— Я подежурю за тебя сегодня на маяке, — промолвила Терца.

После некоторого раздумья монах согласился. Хоть ему и не нравилось перепоручать свои обязанности, это не первая ночь, которую девушка проведет на маяке. После смерти брата Хакима, предыдущего смотрителя, Рензо и Терца по очереди следили за маяком, пока не появился Джосан.

Терца и Джосан взобрались на верхний пролет, и хранитель показал девушке запасы, которые ей наверняка понадобятся. Потом схватил плащ и, подумав, водонепроницаемый письменный набор.

Рензо ждал у маяка.

— Нужно поторопиться, если хотим вернуться до темноты, — сказал он.

В пути мысли Джосана были заняты загадочной аристократкой. Любопытство его росло. Кто она? Что привело ее в эти дикие места? Прошли годы с тех пор, как он в последний раз разговаривал с образованным человеком, и Джосан с нетерпением ждал новостей о цивилизованном мире.

Возможно, удастся узнать что-нибудь о коллегии и об оставшихся в другой жизни друзьях. Смотритель невольно ускорил шаг, и только окрик Рензо напомнил, что нужно беречь силы, поскольку путь предстоял долгий и изнурительный.


Глава 2

Потеряться на одном из самых маленьких островов архипелага очень сложно, но Джосан обязательно заблудился бы, если бы Рензо не сопровождал его. Шторм изменил ландшафт до неузнаваемости, тропинки в дюнах занесло песком. Некогда сухая земля теперь наполнилась водой и превратилась в озерца и болотца. Знакомые барханы исчезли, а их место заняли новые.

Когда путники добрались до нового канала, Рензо попросил Джосана подождать на берегу, а сам вошел в воду. Перейдя на другую сторону, он подал смотрителю знак. Тот снял сандалии, обвязал шнурки вокруг шеи и сошел в реку. Ноги тонули в толстом слое ила. Джосан весь дрожал, холод пробирал до самых костей. Но даже несмотря на это, смотрителя не оставляли мысли о возникновении столь мощного потока. Подчиняется ли он приливам? Или существует несоответствие между глубокими океанскими потоками к востоку и защищенными толщами пролива к западу?

Когда монах добрался до другого берега, Рензо подал ему руку. Старый рыбак не потерял своей силы и с легкостью вытянул Джосана на берег, будто бы тот был ребенком, а не взрослым мужчиной. Пока смотритель зашнуровывал сандалии, старик смотрел на канал, неодобрительно покачивая головой.

— Он увеличился почти наполовину. Когда мы шли с Тер-цой, поток не был настолько широким, — разъяснил он. — Боюсь подумать, что с ним станет завтра. Возможно, придется плавать, пока не соорудим веревочный мост.

Монах кивнул — держаться на воде его научили во время уединенной жизни в Каристосе. Он хорошо плавал, однако в это время года вода слишком холодна, чтобы терпеть ее долго. Тем не менее, свой долг придется исполнить.

Он стоял, переминаясь с ноги на ногу и пытаясь согреть онемевшие конечности. Промокший подол рясы мягко шлепал по щиколоткам. Джосан старался выбросить ненужные мысли из головы и сосредоточиться на каждом шаге, но все же иногда спотыкался. Хотелось есть, во рту пересохло. За все путешествие они не выпили ни капли воды. Смотритель не жаловался, да и не мог, ведь Рензо, который старше его в два раза, выносил все неудобства без жалоб и не выказывал признаков усталости, хотя за сегодняшний день дважды совершил этот путь.

Солнце село и сгустились сумерки, когда путешественники, взобравшись на дюну, увидели впереди мерцание костров. Путников заметили и радостно приветствовали. Младший Пьеро принес одеяла из грубой шерсти и набросил на плечи Джосану и Рензо. Одной рукой смотритель придерживал покрывало, а другой держал чашку теплого чая, который выпил большими глотками, стараясь утолить жажду. Когда кружка опустела, Младший Пьеро снова наполнил ее. В этот раз смотритель пил уже медленнее, делая долгие паузы и осматриваясь.

Дюжина мужчин сидела у самого большого костра. Выглядели они измученными, но довольными, ведь смогли пережить шторм практически без потерь.

Справа от монаха темнели лодки. Впереди виднелись палатки, и перед каждой горел костер. Видимо, тенты натянули после того, как улегся ветер, и Джосану стало интересно, как деревенские жители переждали самый пик бури. Неужели прятались под яликами? Нашли ли безопасное местечко где-то в неглубоких пещерах? Или просто сбились в кучу в чахлом лесочке, укрывшись от проливного дождя куском парусины?

Доставив своего подопечного в целости и сохранности, Рензо присел у костра, взял кусочек вяленой рыбы, но очищать от водорослей не стал, чтобы побыстрее добраться до соленой середины. Джосан был голоден, однако время для ужина еще не пришло. Его пригласили сюда ради дела, а не из радушия.

Монах поднялся, когда к нему подошел Старший Пьеро, который на самом деле был не так уж и стар. И действительно, в соломенно-рыжих волосах не просматривалось ни единой седой пряди. Рядом с рыбаком стояла миниатюрная дама в накинутой на плечи поверх темного платья вышитой шерстяной шали.

Смотритель передал чашку молодому Пьеро и склонился в приветственном поклоне. Впрочем, о вежливых манерах пришлось забыть, поскольку одеяло постоянно соскальзывало с плеч на землю.

— Пьеро, я рад, что твои люди остались целы и невредимы после такого шторма, — начал он.

— Да, мы пережили бурю и благодарим за предупреждение. А как дела у тебя? Маяк все еще стоит?

— Стоит, хотя береговая линия сократилась. Еще один такой шторм, и море подберется совсем близко.

— Возможно, Боги подарят нам много безоблачных лет, прежде чем подобное ненастье снова обрушится на наши земли. На мой век хватит и одной бури.

Джосан взглянул на женщину, терпеливо ожидающую, когда закончится обмен любезностями. Темные глаза и золотистый цвет кожи выдавали в ней иностранку, да и платье ее по стилю принадлежало ко двору Седдона. Держалась дама грациозно, совершенно не смущаясь, что подол покрылся коркой песка и морской соли.

— Благородная леди, чем я могу вам служить? — поинтересовался монах — деканизские слова быстро слетали с языка, будто он разговаривал на этом наречии каждый день.

— Наконец-то цивилизованный человек! — воскликнула женщина, чье лицо сразу прояснилось от радости. — А то я уже начала приходить в отчаяние, что меня никто не понимает.

— Я брат Джосан, присматриваю за маяком на южной точке, — ответил смотритель, отвешивая повторный поклон.

— Меня зовут леди Исобель Флёрделис из Альцины, — промолвила дама, называя один из островов в Седдонийской Федерации. — Мы направлялись в Каристос, когда наш корабль попал в ужасный шторм. Судно сильно повреждено, поэтому капитан отправил меня, горничную и четырех моряков в маленькой лодке на берег, планируя бросить якорь в бухте, чтобы переждать ненастье. Один из деревенских жителей наткнулся на нашу группку и убедил последовать в укрытие. А сейчас эти люди не пускают нас на берег, чтобы возвратиться на корабль, — объясняла она. — Я очень благодарна за заботу, но нам необходимо срочно попасть на борт утром. Капитан Толлен очень рассердится, когда никого не увидит на месте встречи.

Слишком поздно в этом году совершать подобные путешествия, но седдонийцы — морская нация. Редко когда услышишь, что их судно оказалось в беде. Возможно, шторм разразился неожиданно, и трудно было определить, насколько сильны повреждения, прежде чем капитан заметил остров и высадил на него благородную пассажирку.

— Есть хоть какие-нибудь следы? — обратился Джосан к Пьеро.

— Нет даже и щепки. Скорее всего судно утянуло назад в море, а потом разбило об отмель.

— Они могли выжить, — произнес ученый, понимая, что это маловероятно.

— Мой сын видел, как корабль входил в залив. Одна из главных мачт отломалась начисто. Только сумасшедший бросил бы на якорь в Сердитой бухте, где даже в хорошую погоду прилив выдернет его с корнем. Будь у нас больше времени, мы б их предупредили, но вода стала волноваться, и рисковать ради них жизнями никто не собирался, — пожав плечами, продолжил рыбак.

Будь это икарийский корабль, возможно, они и рискнули бы, чтобы предупредить соотечественников. Хотя существует и другая вероятность: деревенские жители верили, что каждый раз, когда человек выходит в море, он вверяет жизнь Богам, а уж если Боги решили, что наступила пора, тут никто не поможет.

Право преподнести страшную новость предоставили Джосану.

— Глава деревни послал человека в залив, на то место, где вас высадили, однако от корабля не осталось ни следа, мы даже не знаем, есть ли выжившие. Вероятно, их вынесло в открытое море. Если так, то они далеко отсюда.

— Либо судно пошло ко дну, и все погибли, — продолжила иностранка.

— Скорее всего так и есть.

Лицо дамы потемнело, однако ни одной слезинки не появилось на глазах, за что Джосан был благодарен. Жизнь среди братьев сделала его подозрительным по отношению к женщинам, и он совершенно не знал, как утешать их при душевных страданиях. За весь путь смотрителю не давал покоя один вопрос, и сейчас он так и норовил сорваться с языка но собственное любопытство казалось мелочью по сравнению с ее потерей.

— Похоже, мне придется добираться до Каристоса своим ходом. Когда прибудет следующий корабль?

— До весны ни одного не ожидается, — ответил Джосан. Зыбучие пески вокруг острова — именно из-за них построили маяк — делали его еще более вероломным. Судна проплывали мимо во время навигации, но торговые баржи пришвартовывались к суше только дважды в год, чтобы выгрузить масло для ламп и другие ценные запасы из столицы. Чтобы удовлетворить остальные потребности, деревенские жители отсылали товары в город Скалла, где находился защищенный от непогоды порт, в котором корабли могли в целости и безопасности бросить якорь.

— Передай ей, что завтра я отведу их на материк, — вступил Пьеро. Должно быть, он предвосхитил вопрос чужестранки, услышав слово «судно», которое одинаково звучало как на пиджине, так и на деканизском. — Мы проводим их до торгового пути, а как только они доберутся до Скаллы, то, возможно, смогут найти капитана, который не побоится бросить вызов осенним ветрам, либо же на карете поедут на юг.

Брат перевел слова рыбака.

— Передайте, пожалуйста, главе, что я принимаю его щедрое предложение. А теперь должна с вами попрощаться, поскольку мне следует рассказать обо всем моим спутникам.

— Конечно, миледи, — произнес монах, глядя, как она разворачивается и направляется к большой палатке.

— Смышленая, хоть и благородных кровей, — заключил Пьеро, хлопнув Джосана по плечу. — Пойдем, желтохвост уже готов. Уверен, ты не откажешься от чашки горячего чая, чтобы согреть кости.

Смотритель кивнул и последовал за стариком к костру. Тепло огня высушило песок, и монах с радостью опустился на землю, благодарный Богам за непродолжительный отдых. Прошло два дня с тех пор, как он спал, и физическое истощение притупило чувство голода, так что отказываться от соленой рыбы Джосан не стал и сгрыз несколько кусочков, чтобы восстановить силы.

Сельские жители привыкли к неразговорчивости смотрителя маяка, поэтому никто не навязывал общения, и он сидел, спокойно выслушивая истории о том, какой урон крестьяне понесли от шторма. Когда Джосан уже больше не мог сдерживать дремоту, он завернулся в шерстяное покрывало и улегся на песке возле костра.


Наступило утро. Рассвет представил взгляду чистое небо с несколькими облачками. Сон восстановил силы и освежил мозги, и монах почувствовал уверенность, что сможет найти обратную дорогу к маяку без окольных обходов.

С прошлой ночи оставались соленая рыба и чай, и, досыта наевшись, Джосан открыл пенал с письменными принадлежностями и развернул свиток, который написал ранее главе ордена. Там он добавил несколько приложений, описав ущерб, причиненный штормом, и заверил, что с ним все в порядке. В отличие от самого Джосана башня вряд ли выдержит еще одну бурю. В надежде, что заключение звучит не слишком просительно, смотритель свернул письмо и запечатал. Пьеро заверил, что обязательно проследит за его доставкой в Каристос.

Затем Джосану пришлось дожидаться, когда проснется леди Исобель. Путешествие назад к маяку займет много времени, и ему не терпелось как можно скорее отправиться в путь. Однако вежливость предписывала задержаться и пожелать леди удачного пути, а также удостовериться, что нет нужды в его услугах переводчика.

Впрочем, хоть монах и хотел побыстрее увидеться со знатной дамой, сильного желания продлевать встречу он не испытывал. Что-то в чужеземке заставляло чувствовать неловкость, даже ее застенчивость, которая не давала возможности задать вопросы, заготовленные заранее. Джосана мучил вопрос, испытал бы он что-то подобное, если бы чужестранцем оказался мужчина. Или просто много времени прошло с тех пор, как ему приходилось вести цивилизованные разговоры, и Джосан забыл, что значит постоянно быть вежливым.

Леди покинула палатку только через час после рассвета, показав похвальную расторопность. Джосан направился к ней и поклонился.

— Леди Исобель, приветствую вас, — начал он. В этот раз на смотрителе не было одеяла, сковывавшего движений, и поклон удался на славу. — Если вам больше не нужна моя помощь, я бы хотел удалиться. Меня ждет долгая обратная дорога.

— Неужели вы не последуете с нами? — удивилась женщина.

— Долг удерживает меня здесь, — ответил монах. — Вы или кто-нибудь из ваших подданных говорит на икарийском? — поинтересовался он.

— Конечно. — Иностранка перешла на его родной язык.

— Как только доберетесь до города Скалла, можете не волноваться, вас все поймут.

— Как же вышло, что вы говорите на моем языке так, будто родились в Седдоне, а на икарийском, будто вы — член высшего общества.

— В течение многих лет моим домом был Каристос. А теперь я живу здесь и присматриваю за маяком.

Несколько мгновений леди Исобель всматривалась в черты лица собеседника.

— У меня такое чувство, что мы виделись с вами раньше, — наконец проговорила она, нахмурившись. — Возможно, в столице, несколько лет назад. Хотя не могу припомнить, что встречалась там с монахами...

— Я из Ученого Братства, — замолчал Джосан, потом добавил: — Сын коллегии.

— Конечно. Примите мои извинения. Просто не ожидала встретить члена Братства вдали от цивилизации.

Ответ леди Исобель был шедевром такта — дворянские семьи Икарии оставляли незаконнорожденных сыновей на ступенях коллегии, положив в пеленки кошель с золотом. Возможно, чужестранка узнала не Джосана, а черты лица, делавшими его похожим на неизвестного отца либо дядю, либо сводного брата, часто посещавшего двор.

— Знание находится повсюду, — проговорил монах.

Хотя, по правде говоря, на острове мало что могло вызвать интерес ученого. Он вел журнал, как и все его предшественники. Когда-то Джосан подавал надежды и считался восходящей звездой, за спиной даже шептались, что придет время, и он займет главенствующее место в рядах коллегии. Однако лихорадка денге, которая и так чуть не унесла жизнь, украла у него не менее ценную вещь, разум. Смотритель понимал, что он всего лишь тень того выдающегося человека.

Джосан испытывал ненависть к своему по-новому неуклюжему телу и разбитой на куски памяти. Братья поступили благородно, отправив его на остров, чтобы постепенно восстановить силы без постоянного напоминания о том, чего он лишился. Монах понимал, что прошел долгий путь, однако без других учёных невозможно проверить и оценить прогресс, которого смотритель достиг за долгие годы пребывания здесь.

Джосан редко позволял себе задумываться о столь большой для себя потере, и не стоило винить леди Исобель в том, что она всколыхнула давно забытые чувства.

Брат постарался надеть маску невозмутимости, чтобы и тени отчаяния не проявилось на лице.

— Могу я быть еще чем-нибудь полезен, миледи?

— Пожалуйста, предупредите старосту деревни, что мы готовы двинуться в путь.

— Конечно, я передам. Желаю вам удачного путешествия и безопасной дороги.

— И вам счастливого пути, — ответила она.


Подкрепленный ночным отдыхом, Джосан легко преодолел обратный путь к маяку. Лишь дважды его путь блокировали новые преграды, и тогда приходилось по собственным следам возвращаться назад. Сбывались неутешительные предсказания Рензо: узкий залив стал шире и глубже, и монах переплыл его. Он заметил, что течение реки действительно изменило направление. Возможно, залив еще больше расширится за счет силы прилива, и вскоре маленькие канальчики увеличатся, а две половинки острова разделятся навсегда.

Смотритель маяка вспомнил карту островов — полукружие рифов, огибавших и защищавших материк. Скорее всего раньше они были частью большой земли, а за сотни лет великие штормы и безжалостные воздействия волн и прилива превратили их в земляные глыбы. Интересно, ведь должны быть какие-то способы проверить эту теорию. Библиотека коллегии содержит накопленные многими веками знания. Наверняка где-то глубоко в недрах хранилища лежат карты островов с того самого момента, как они были завоеваны. Вот бы сравнить их с настоящими очертаниями береговой линии.

Пульс Джосана участился от волнения. Монах зашагал быстрее, но когда вдали появилась башня маяка, вспомнил, где находится, и замедлил шаг. Сотня лиг отделяла его от библиотеки коллегии. Тем не менее у него есть возможность написать брату Никосу и поделиться своей теорией. Никос поручит молодому служителю отыскать карты, и если Джо-сан прав, его имя непременно упомянут в заключении. Это докажет, что он — истинный ученый.

Братья поймут, что смотритель выздоровел, и вернут его из ссылки.

Глава 3

Коллегия Ученых Братьев в Каристосе являлась домом для четырехсот ученых и хранилищем десяти тысяч свитков, включавших накопленные веками знания. Будучи главой ордена, брат Никос осуществлял контроль над целой империей знаний, охранял секреты, которые никогда не выходили за пределы этих стен. Несомненно, братья в Ксандрополе владели большей библиотекой и коллегией, которую можно сравнить с каристосской, однако они всегда оставались лишь учеными. Здесь же власть Братства распространялась далеко за пределы стен. Никос — личный наперсник императрицы Нериссы, ни один другой монах не может похвастаться подобной близостью к монарху.

В этот день все его мысли занимал единственный свиток и ученый, который его написал. Настоятель прочитал манускрипт, как только получил его. Затем запер в столе, размышляя над ответом. Прошло три дня, а Никос так ничего и не придумал. Все возможные варианты несут потенциальную угрозу, поэтому обязательно нужно посоветоваться. Если советник поделится этой информацией, то подвергнет риску себя. Однако еще большая опасность надвинется, если следующий шаг будет просчитан неверно.

Брат Танатос не сразу ответил на вызов, а когда старший монах наконец прибыл в кабинет настоятеля, стало ясно, что старика подняли во время послеполуденного сна. Тяжело опираясь на руку новичка, сопровождавшего его, Танатос похромал в кабинет и с трудом устроился в кресле с высокой спинкой, поставленном специально для посетителей.

Никос отпустил служку и подождал, пока тот закроет за собой дверь, прежде чем начать разговор.

— Брат Танатос, благодарю, что вы так быстро откликнулись на мою просьбу.

— Не за что, всегда рад услужить. Жаль, что я не так быстр, как ранее, — ответил монах с легкой улыбкой.

Танатосу было около восьмидесяти, и он уже десять лет не обучал новичков. Тем не менее разум его оставался острым, а воспоминания ясными. Именно в этих двух качествах сейчас нуждался Никос.

— И что ученый, разбирающийся в математических загадках, может сделать для нашего почтенного лидера? — поинтересовался старик.

Для кого-то стороннего подобный тон мог показаться грубым, однако монах был слишком стар, чтобы вспоминать о правилах и оказывать главе должное уважение. Для него

Никос оставался юношей, который учился около сорока лет назад тому назад.

— Мне нужно услышать ваше мнение об одном из братьев, — сказал настоятель, открывая ящик стола, где лежал манускрипт. — Скажите, что вы думаете об этом письме брата Джосана?

— Брата Джосана?! — воскликнул старик, с радостью протянув руку к свитку.

Никос наблюдал за Танатосом, пока тот читал, сначала быстро пробежав глазами, а потом, задерживаясь, обдумывая смысл каждой строчки. Послание не было длинным, однако старец изучал его словно книгу с абсолютным знанием.

— Кажется, с ним все хорошо, — наконец начал он.

Кроме Никоса, только Танатос знал, что Джосана отправили на отдаленный аванпост — маяк принца Тксомина. Однако даже престарелый монах не в курсе всей истории, предшествовавшей ссылке. Только брат Джайлс был посвящен во все подробности, однако он умер два года назад. А все остальные служки считали, что Джосан совершает паломничество, поэтому его имя больше и не упоминалось.

— По письму вы можете определить, стал ли он таким же, каким вы его помните?

— Обычно он писал мне в лучшем расположении духа, но да, я узнаю его стиль. А логика аргументов о возвращении следует классической схеме пяти частей. Безупречно, — улыбнулся Танатос, будто гордился успехами ученика.

Интересно, что сказал бы старик, покажи он ему письма Джосана за первый год ссылки. Тот едва был в состоянии держать перо. А теперь настолько восстановился, что мог оспаривать многие положения на языке ученых. Однако Никос не мог показать Танатосу ранние записи, как и не собирался предоставлять монахам наблюдений и отчетов, которые в течение многих лет велись смотрителем маяка. Все, что он посылал, аккуратно закрывалось в ящике стола, ибо информация эта слишком опасна, чтобы ею делиться. Жизненно важно, чтобы никто не обратил внимания на маяк Тксомина, а уж тем более на его хранителя.

Жаль, брат Джайлс не дожил до момента, когда можно полюбоваться результатом своего успеха. Время шло, и к Джосану постепенно возвращалось былое знание. Теперь вопрос только в одном: как много он вспомнил и что станет делать со своим прошлым опытом.

— Если хочешь моего совета, то скажу, что пора вернуть его домой. Знаю, ты скажешь, что мозг брата поврежден, однако человек, написавший это письмо, прекрасный ученый. Зачем ему гнить на каком-то проклятом Богами острове? — продолжил Танатос.

— Если бы все было так просто... — вздохнул Никос. — Однако, как я сказал ранее, ему небезопасно находиться в Каристосе.

— Прошло уже пять лет. Он монах и вряд ли представляет какую-то угрозу.

Здесь Танатос намеренно хитрил. Знание — сила, и оба прекрасно это понимали. А человек, у которого есть сила, определенно опасен. Тем не менее Никоса ни капли не удивила позиция старика — тот очень хотел, чтобы любимый ученик вернулся в столицу.

— Как раз наоборот, очень даже и имеет. Для Джосана здесь небезопасно.

Как и для самого Никоса. Эту неприятную мысль советник предпочитал держать при себе.

— Тогда позволь ему отправиться в Ксандрополь. Брат Ксавьер с распростертыми объятиями примет еще одного математика. Несправедливо зарывать столь выдающиеся способности в подобном месте. Настоятель покачал головой.

— Несмотря на все уважение, которое я испытываю к братьям в Ксандрополе, столь деликатный вопрос доверить им не могу.

— Тогда зачем спрашивать моего совета, если решение уже принято? — заворчал Танатос.

— Мне нужно знать его характер, — сказал Никос, для которого Джосан был всего лишь одним из многих новичков, которого часто хвалили учителя. Обязанности наставника отнимали слишком много времени, чтобы лично обращать внимание на ученика. Они редко встречались, да и то только тогда, когда монах возвращался из странствий и привозил новые знания в сокровищницу ордена. Никос не знал брата настолько хорошо, чтобы предсказывать его поступки, именно поэтому пришлось довериться Танатосу.

Теперь перед Никосом стояла новая дилемма. Доводы, приводимые в защиту теории, почему Джосан должен остаться на острове, теперь казались невразумительными, но он не мог позволить, чтобы истинные причины оказались изложенными на пергаменте. Слишком велик риск.

— Если я напишу смотрителю, что тот должен остаться на маяке, он подчинится? И если решит уйти, то предупредит ли нас или просто сбежит?

— Он хороший парень, — сказал Танатос так, будто бы они говорили о юноше, а не о мужчине, приблизившемся к своему тридцатилетию. — Ему не понравится, однако он поступит так, как сказано.

— Надеюсь, ты прав. Так безопаснее как для него самого, так и для нас.

Брат Танатос мог позволить себе роскошь быть сентиментальным из-за судьбы одного монаха, однако Никос не имел права на подобную снисходительность. На его плечах ответственность за Братство и коллегию. Пять лет назад Джосан оказался сломанным орудием в руках настоятеля, орудием, негодным ни для единой цели, орудием, небезопасным ни для себя, ни для людей, укрывавших его. Разумнее было позволить ему умереть, однако Никос предпочел отправить брата в ссылку, питая слабую надежду, что однажды тот вернется. Однако пока этот день еще не наступил, и нельзя позволить одному монаху подвергнуть опасности всю проделанную работу. Остается только молиться, что он подчинится приказу. Второго шанса не будет.


Через три недели после страшного шторма Джосан стоял на платформе маяка, едва сдерживая дрожь. Одеяло, накинутое на плечи, не могло полностью согреть в длинную зимнюю ночь. Полная луна взошла на небо, принимая последний караул года. Когда наступил рассвет, смотритель затушил лампы и по длинной лестнице спустился к фундаменту башни. Запасов практически не осталось, однако специально для этого дня он оставил щепотку чайных листьев и теперь понемногу отпивал горький напиток из чаши, наслаждаясь теплотой и ясностью, которую живительная жидкость привносила в уставший мозг.

К тому времени как Джосан завершил завтрак и вскарабкался на верх башни, лампы уже остыли и их можно было трогать. Осторожно монах снял каждую стеклянную сферу, протер и отполировал ее, прежде чем завернуть в льняную тряпицу и отнести в кладовую. Масло из резервуаров он слил в бочонок, а посеребренные зеркала и металлические рамы поставил в кожаные чехлы, чтобы защитить от влажных зимних ветров.

Руки двигались легко, хотя так бывало не всегда. Когда брат впервые приехал на остров, он с трудом передвигался и едва мог выполнять простейшие дела по хозяйству. Стоило попытаться двигаться быстрее, как ноги заплетались, и все валилось из рук. Прошлинедели, прежде чем Рензо доверил новому смотрителю маяка заботу о хрупких вещах.

Постепенно монах обрел контроль над телом и перестал чувствовать себя чужаком в собственной шкуре. Однако привести в порядок фрагменты мыслей оказалось труднее, и ключом к успеху стали терпение и дисциплина.

Вспоминая чувство неудовлетворенности, которое охватывало его в те дни, теперь Джосан наслаждался умелыми движениями рук, аккуратно упаковывавших каждый предмет. Стало заметно, что сферы служат уже много десятилетий, и, несмотря на заботу монахов, присматривавших за ними, на каждой просматривалась сеть мелких царапин. Если их не заменят, то со временем повреждения станут необратимыми, и поверхность потемнеет и перестанет пропускать свет, ослабляя силу маяка и затемняя все вокруг.

К счастью, посеребренные отражающие зеркала сохранились получше, без царапинок. Королевская казна могла заменить хрупкие стеклянные сферы, но изготовленные вручную зеркала — совсем другое дело. Без них маяк просто бесполезен. Если корабль направит курс на луч обычного зеркала, то окажется на мелководье. Только особые стекла могут передавать свет на большие дистанции и служить предупреждением. И Джосан сомневался, что в Икарии остались такие мастера, которые сумели бы сделать новый набор.

Пока смотритель проверял, все ли в порядке, наступил день. В конце концов брат умудрился закрыть деревянные створки, прибив самодельные доски в нужные места. Он сделал все возможное, чтобы уменьшить урон, причиненный сильным штормом. Но инструментов, необходимых для работы по дереву, которыми можно вырезать нужную форму и вставить в тяжелые петли, у Джосана не имелось. Тогда он решил использовать кусочки дерева, оставшиеся от разбитых ставней, и укрепил их планками от пустых бочонков с маслом. Вариант, конечно, черновой, однако прослужит некоторое время и защитит башню от птиц и зимней погоды, пока хозяин не вернется сюда весной.

Спустившись к фундаменту маяка, Джосан взял водонепроницаемый мешок, в котором лежали его одежда, перо, неполная бутылочка с чернилами и две книги, в которых в хронологическом порядке описаны все события, происходившие с ним на острове. Остальные вахтенные журналы были слишком тяжелы, чтобы перетаскивать с места на место, поэтому смотритель их аккуратно завернул и оставил на нижнем пролете лестницы вместе с остальными инструментами. Когда монах покинул башню, то запер дверь на засов, чтобы животные не разорили маяк.

Солнце уже садилось, и к тому времени как он добрался до укрытия на северо-западной стороне острова, у кромки моря показалась лодка. Рыбаки вернулись на материк две недели назад, однако по традиции в первый день зимы они обязательно присылали кого-нибудь за смотрителем.

Когда Джосан подошел поближе, то заметил молодого Пьеро. Тот с облегчением заулыбался, завидев смотрителя.

— Я испугался, что ты сегодня не придешь, — начал он вместо приветствия.

— В этом году больше времени ушло на то, чтобы подготовить маяк к зимовке, — ответил брат. — Придет весна, и мне потребуется помощь твоего отца. Нужны плотничьи инструменты, чтобы сделать новые ставни.

— Я ему передам. А новый залив, как он? Стал еще шире? Хочу сам на него посмотреть, когда будет время, но день слишком быстро угасает.

— Нет, не стал, остался таким же, как во второй день, может, футов пятьдесят в ширину, и вода в нем спокойная. Больше похоже на пролив, чем на море. Но перейти вброд нельзя, слишком глубоко.

У Джосана даже мурашки побежали по позвоночнику, когда он вспомнил, как переплывал канал. Прежде чем зайти в ледяную воду, пришлось сложить все пожитки в непромокаемый мешок — намного приятнее продолжить путь на другой стороне в сухой одежде. И все же озноб быстро охватил все тело, и только после долгого пути к Джосану стало возвращаться тепло.

— На материке тоже не все гладко. Шторм стал причиной наводнения, и мы лишились зернохранилища. Но твое жилище сохранилось. Последние два дня Терца провела, готовясь к твоему приходу.

Монах насупился, а Пьеро заливисто рассмеялся, увидев выражение лица смотрителя. Хоть брат и был старше рыбака по крайней мере лет на пять, и за его плечами лежали годы обучения в лучших школах, но когда дело доходило до девушек, именно Пьеро оказывался мастером, в то время как ученый выказывал полное невежество.

Рыбак понаблюдал за ним несколько мгновений, потом смягчился.

— Не волнуйся за Терцу. Когда Марко вернулся из Скаллы — помнишь, он сопровождал туда эту важную леди __то привез дочери Рензо очень красивое ожерелье из стеклянных бусинок, а в ответ она пригласила его разделить домашний очаг.

— Очень рад за них обоих, — с облегчением сказал Джосан.

Конечно, девушка его беспокоила. Джосан не знал, как отвлечь от себя внимание, не оскорбляя жителей деревушки, которые обеспечивали его едой и кровом. По закону крестьяне не могли отказать смотрителю маяка в необходимом, однако в их силах было сделать жизнь невыносимой.

Терца — не единственная женщина в деревне, флиртовавшая с монахом, но самая отважная. Наверное, некоторым мужчинам польстил бы столь пристальный интерес, тем не менее брат понимал, что она отнеслась бы так к любому молодому человеку, приехавшего с материка, из самого сердца цивилизации. Рыбачка не знала, что тот, на кого пал ее выбор, на самом деле далеко не в лучшей форме.

Смотритель встряхнулся, стараясь отогнать от себя темные мысли о прошлой болезни.

— Пойдем, нужно собираться в дорогу, а то так мы никогда не согреемся. — Пьеро посчитал, что Джосан замерз, да и причин задерживаться не было.

Монах погрузил пожитки в маленький ялик и помог рыбаку столкнуть лодку на воду. В защищенном берегами проливе воды казались спокойнее, чем в открытом океане на другой стороне острова. Прошло несколько минут, и смотритель вспотел. Мужчины вдвоем налегали на весла и постепенно стали справляться с волнами, и уже через час пересекли пролив, прибыв в деревню как раз к закату.

Песчаный пляж, на который они причалили, казался больше, чем помнил Джосан. Этот факт заставил монаха призадуматься. Неужели и здесь шторм прошел не бесследно? Рыбак вытянул лодку на берег, стараясь отволочь ее подальше от оставшихся на песке следов прилива, а потом аккуратно сложил весла под сиденья. Ялик слишком тяжел для двоих мужчин. Завтра рано утром Пьеро вернется сюда с крестьянами, и они накроют его просмоленной парусиной, чтобы защитить от суровых вьюг и морозов.

К тому времени как смотритель и рыбак справились с лодкой, на берег опустилась темнота, однако молодая луна, взошедшая на небосклон, давала достаточно света, чтобы можно было по каменистой тропинке подняться на склон. Монах уверенно следовал за молодым человеком по дорожке. Проходя по окраинам деревни, Пьеро вел брата к хижине смотрителя, построенной в отдалении от деревни, где и пожелал ему доброй ночи.

Зевая от усталости, Джосан открыл дверь домика. Тут же свет от фонаря пробился в дверной проем, и путник заморгал от неожиданности. Запахи свежего хлеба и рыбной похлебки заполняли комнату, в камине весело потрескивали дрова. Настроение сразу улучшилось, на душе потеплело. Терца даже оставила связку хвороста рядом с огнем. Положив узел на стол у ярко светившего фонаря, смотритель сбросил плащ и наполнил тарелку супом. Чтобы удовлетворить чувство голода, пришлось съесть две миски, а потом, даже не потрудившись разобрать сумку, ученый скинул сандалии и забрался на койку, где на пуховом матрасе лежало шерстяное одеяло, пахнущее можжевельником.

Нужно подумать, как отплатить Терце за доброту, подумал смотритель, прежде чем провалиться в сон.

Однако, несмотря на усталость и мягкую перину, монах спал урывками, поскольку тело привыкло к расписанию, когда приходилось вставать по ночам работать на маяке и дремать в течение дня. Задолго до рассвета он проснулся, раз дул потухший огонь и зажег масляную лампу. Открыв дневник, Джосан постарался восстановить в памяти все увиденное за день и описать изменения, которые принес шторм.

Когда наступил рассвет, он разогрел остатки похлебки и поел, умылся, причесался, потом переоделся в лучшее, что у него было из зимней одежды, и направился в деревню нанести визит старому Пьеро. Смотритель часто передавал рыбаку свитки для ордена, а потом слушал последние новости из Скаллы. Ученый достаточно долго пробыл в доме, выпив две полагающиеся чашки кофе, а потом вернулся в тишину своего убежища. За годы работы на маяке он привык к одиночеству, и теперь любая компания утомляла его. Для человека, проводившего недели без единой души и не слышавшего ни одного голоса, кроме собственного, даже горстка людей казалась утомительной и приводила в глубокое замешательство.

К счастью, жители деревни уважали его желания. Если охота проходила успешно, то монаху доставалась доля свежего мяса, а в конце недели, когда пекли хлеб, на пороге всегда ожидала свежая буханка. Помимо этого он сам готовил и рубил дрова, привыкая к ритму зимней жизни. Когда нуждался в компании, то приходил к Рензо. В отличие от молодых людей тому не нужно было заполнять тишину пустыми словами. Необразованный человек, и все же в нем было что-то от седовласых мудрецов, учивших Джосана в коллегии. Возможно, доброта или воспоминания о терпеливости, когда брат задавал бесконечное число вопросов в первые месяцы их знакомства. Либо любопытство Рензо о мире за пределами деревни, та любознательность, которая в молодости заставила его пойти в моряки. Какой бы ни была причина, в этом месте ученый мог назвать другом только старика.

Во время первого пребывания Джосана на острове Рен-зо научил его, как плести силки, чтобы ловить птиц, как чинить сети, которые можно спасти, и заменить на новые те, чьи веревки сгнили от старости или изношенности.

Зима тянулась, воспоминания перемешивались, и монах уже не мог отличать один год от другого. Наступил канун Середины зимы, и Джосан допустил серьезную ошибку, присоединившись к поселянам на праздновании. Непривыкший к крепким напиткам, на следующее утро смотритель проснулся с больной головой и без воспоминаний о предыдущем дне. Рензо потом рассказал, что тот говорил на каком-то иностранном языке, пристально всматривался в лица деревенских жителей, будто те были незнакомцами, и с трудом внял уговорам улечься спать, чтобы прошел пьяный угар.

Брат не посчитал за утешение, что поведение остальных мало чем отличалось от его собственного, даже было и похлеще. Но они необразованные крестьяне, и им можно простить безрассудные поступки. Зато он ведь — ученый, и негоже ему одурманивать мозг крепкими напитками.

Когда наступила весна, Джосан вернулся на остров вместе с двумя мужчинами из деревни, опытными плотниками, которые быстро починили деревянные ставни. Перенос жилища был делом более сложным. Теперь только тонкая полоска песка отделяла маяк от набегающих волн прилива. Даже обычный шторм мог затопить пологий пляж. Поэтому они решили построить небольшую хижину на холме рядом с недавно выкопанным колодцем. Скрытый молодым леском в своем убежище, смотритель мог не видеть океана из окна, однако ритмичный шум набегавших на песок волн доносился и сюда.

Плотники вернулись в деревню. Как обычно, причалил корабль с припасами и на время кинул якорь у острова. Пара баркасов пригребла к пляжу и привезла масло, продукты и три новых стеклянных сферы для ламп, аккуратно обвернутые соломой. Понадобилось четыре подхода, чтобы все выгрузить из лодок, и моряки насквозь пропитались потом, перетаскивая тюки в кладовую под неусыпным контролем Джосана. Они спешили, стараясь успеть до наступления прилива.

Во время последнего захода привезли обитый кожей сундук для документов, смотритель же, в свою очередь, отдал юнге запечатанное письмо для главы ордена и копию дневника, которые должны доставить в коллегию.

В сундуке оказалось письмо от брата Никоса. Упоминания о леди Исобель оно не содержало, что заставило ученого задуматься, добралась ли она до Каристоса без происшествий. Впрочем, если бы что-нибудь случилось, Никос наверняка об этом написал бы.

Брат выражал озабоченность по поводу маяка и советовал не пренебрегать правилами безопасности, а следовать им столь же неукоснительно, как и своему долгу. В случае если башня начнет разрушаться и ее придется покинуть, монах обязан послать сообщение Братству и ждать дальнейших инструкций. И ни при каких обстоятельствах он не должен возвращаться в Каристос.

Эта фраза повторялась дважды, будто Джосан — своенравный ребенок, которому постоянно необходимо напоминать о правилах поведения.

Ученый осознал, что ему никогда не позволят вернуться в коллегию, и комок разочарования встал в горле. Когда море с новыми силами начнет наступление на этот участок пляжа, а это наверняка случится в следующий большой шторм, маяк затеряется в водах океана. И Братство, вероятно, найдет для смотрителя новое место, где тот и закончит свои дни в одиночестве, вдали от цивилизованного мира.

Монах всегда рассматривал остров как место ссылки, однако только в самых ужасных кошмарах мог представить, что останется здесь навсегда. Когда он впервые приехал сюда, то был уверен, что через определенное время его рассудок излечится. Ведь тело хоть и медленно, но восстановилось от разрушительного воздействия лихорадки.

И действительно, вскоре координация вернулась, и вместо нелепых каракулей Джосан стал снова писать каллиграфическим почерком, присущим ученому. Это правда, он многое забыл из того, что знал когда-то. Но теперь находил утешение в освоении новых навыков и умений. К примеру, с относительной легкостью выучил местный язык.

Однако письмо брата Никоса прояснило, что смотритель напрасно питал несбыточные мечты. Братство в нем не нуждалось. Он уже им не ровня, а обуза. Между ним и пожилыми братьями, чей мозг ослабел от возраста, не было никакой разницы — их опекали, чтобы они не причинили себе вреда, но на этом все.

Было бы намного гуманнее, если бы его убила лихорадка.

Глава 4

— Моя дорогая леди Исобель, вас, должно быть, безумно утомили столь суровые испытания. Нет нужды настаивать на формальностях. Вам наверняка хочется отдохнуть и освежиться, — заявил посол Хардуин, придворный льстец и подхалим. Глаза ласково и преданно смотрели на девушку, однако она прекрасно понимала, что посол прекрасно посвящен во все подробности ее появления в кабинете.

Отдавая должное зиме, девушка надела мягкий шерстяной плащ поверх хитона, который едва прикрывал щиколотки. На ножках были чулки столь тонкие, что ни одна морщинка и складка не портила идеального вида. Хоть из украшений на ней красовалась лишь нитка жемчуга, вплетенная в волосы и удерживающая чепец, все понимали, что она отменного качества.

Короче говоря, внешность леди Исобель могла внушать только безграничное уважение, как, допустим, к жене торговца или мелкого бюрократа. Но она не относилась ни к первым, ни ко вторым, и именно здесь находился источник душевного волнения посла Хардуина.

— Суровые испытания утомляли меня несколько недель назад, — заметила леди Исобель. — С тех пор я пережила не больше трудностей, чем обычный путешественник. В итоге я потеряла много времени, и больше не намереваюсь терять ни минуты.

— Конечно, конечно.

Выиграв небольшую перепалку, Исобель уселась, и послол последовал ее примеру. Поскольку час был ранний, слуга принес поднос с ореховым печеньем и хрустальные стаканы, наполненные типией, смесью фруктовых соков и белого вина. Исобель из вежливости сделала глоток и с трудом подавила гримасу — питье оказалось приторно сладким.

Она скучала по многим вещам в Икарии, но типия явно не входила в этот список. Воспользовавшись тем, что Хардуин отвлекся на исполнение всех ритуалов гостеприимства, девушка решила повнимательнее его рассмотреть. Посол мало изменился за последние пять лет. По-прежнему величавый, с седой шевелюрой, вернее, с тем, что от нее осталось, Хардуин занимал эту должность вот уже две дюжины лет и, по общим отзывам, хорошо справлялся с работой.

Когда Исобель впервые познакомилась с ним, она была всего лишь новичком в придворных играх. Хардуин имел большую власть, а ей, зеленой, не терпелось произвести впечатление и подлизаться.

Теперь расположение сил поменялось. Он остался послом, а Исобель вернулась в Икарию как торговый представитель, что, как ни смотри, по чину выше. Даже икарийцы, которым не присуща восприимчивость к культурам, отличным от их собственной, прекрасно знали, что посол Седдона всего лишь номинальная величина. Да, он решал правительственные вопросы. Необходимая должность, ничего не скажешь, но едва ли ключевая и уж тем более несравнима с важностью торговых представителей. Для Федерации торговля всегда играла первую скрипку. Правительства восходили и свергались, однако проницательный и осмотрительный купец мог пережить их все.

Не в первый раз Исобель задумалась, какую роль Хардуин сыграл в ее последней неудаче.

— Есть какие-нибудь новости о «Гордости Седдона»?

— Ничего, — покачал головой посол. — Как только я получил ваше сообщение, я разослал письма во все порты побережья, однако никто не видел корабль. Боюсь, вы оказались правы, судно затерялось в морях.

— Печальная потеря. Уверена, капитан Толлен сделал все возможное, чтобы спасти судно и команду. Я проинформирую гильдию и попрошу, чтобы его семье выплатили достойную компенсацию.

— Я уже написал в Седдон... Хотя письмо лично от вас будет высоко цениться семьей погибшего, — добавил он.

Малая толика того, что могла сделать Исобель. Несмотря ни на что, она не сомневалась: капитан Толлен старался изо всех сил. Девушка провела достаточно времени в море, чтобы знать: «Гордость Седдона» — отличный корабль, а капитан — человек, уважаемый командой. Чтобы выжить в шторме, который застиг их в пути, и направить судно к земле, нужно обладать отменным мастерством. Своим спасением она обязана именно Толлену и его настойчивости, поскольку он смог убедить ее, что лучше высадиться и переждать бурю на острове, чем оставаться на борту и рисковать жизнью.

Однако Исобель задавалась вопросом: чьим приказам подчинялся капитан? Курс, которому они следовали, казался необычным, но объяснимым. Что-то вроде «необходимо избежать опасностей осенних штормов». В тот момент она не стала спорить. «Гордость» принадлежала Федерации, ее построили, чтобы перевозить важных пассажиров с комфортом, в то время как сама Исобель была больше знакома с быстрыми торговыми суднами. К тому же Толлен — прежде всего капитан правительства, а не купец. Она не имела права вмешиваться в управление кораблем.

Тем не менее седдонийку не оставляла мысль, что все приказы Толлена направлялись на то, чтобы задержать ее прибытие в Каристос на наибольший срок. Возможно, капитан оставил их тогда на острове вовсе не из-за беспокойства за ее безопасность. И если бы после высадки с Исобель случилось какое-нибудь несчастье, в этом не было бы вины Федерации и капитана.

И все-таки где он? Неужели тело покоится на дне морском вместе с остатками корабля? Или же «Гордость» пришвартовалась в гавани далекого иностранного государства, где ее шпангоуты перекрасили, а необычную золотую фигуру на носу заменили простым деревянным столбом?

Конечно, жаль, что у Исобель не было возможности приехать к послу Хардуину без предупреждения, чтобы первой увидеть реакцию. Ведь даже самый опытный дипломат не может постоянно держать себя в руках, тем более в момент шока. Хотя в этой линии поведения есть свои недостатки. Хардуин понял бы, что представитель в курсе, что именно он приложил руку к ее злоключениям. Нет уж, пускай считает, что ему по-прежнему доверяют и надеются на поддержку в ответ. Тем временем Исобель проведет собственное расследование.

Она сделала еще один глоток типии.

— Насколько вы понимаете, все мои личные вещи исчезли вместе с «Гордостью». У меня не было времени собирать что-либо помимо документов и нескольких ружей.

В трюмах судна находились сундуки с монетами для подкупа чиновников, образцы новейших и самых редких товаров, которыми предполагалось прельстить купцов Икарии. И конечно, оружие: острые кинжалы и короткие изогнутые мечи, произведенные в Видране, пользующиеся популярностью у наемников по обе стороны Великого моря. Не говоря уж о гардеробе, достойного второй леди Торговой миссии в Икарии от Федерации Седдона.

— В этом городе много отличных швей. Сегодня же пошлю жену за портнихой.

— Я сделаю полный подсчет того, что потеряно, чтобы вы смогли отчитаться за расходы.

При этих словах Хардуин моргнул, однако протестовать не стал. Исобель уже приготовилась спорить из-за возмещения денег за одежду, поскольку стоимость нового гардероба могла варьироваться от «просто дорого» до  «непомерно дорого», однако факт, что посол даже не протестовал, мог служить доказательством его причастности к неприятностям седдонийки, а может, и чувства вины. Хотя, вероятно, теперь он просто понимал, кто влиятельнее и сильнее.

Боже упаси, у леди не было никакого намерения обанкротить посольство. Она имела несколько кредитов, на которые можно положиться, включая кредиты собственной купеческой гильдии и своего дома, которыми в случае необходимости Исобель имела право воспользоваться. Однако не имеет смысла тратить фонды дома Флёрделис, когда Федерация ей все оплатит. Она позволит Хардуину возместить товары, необходимые для миссии, а также обеспечить ее основным гардеробом для появления при дворе. Собственные средства можно потратить на предметы роскоши и какие-нибудь излишества, а также на покупки, которые необходимо сделать под покровом секретности.


Пришлось приложить немало усилий, чтобы избавиться от посла. Наконец леди Исобель оказалась в комнатах, выделенных посольством: гостиная плавно перетекала в приватную столовую в икарийском стиле, обставленную кушетками. Дверь из салона вела в кабинет — узкую, но длинную комнату, одна стена в которой была заставлена папками и книгами. Исобель посмотрела на стопки, отметив, что ее предшественник оставил каталог икарийских кораблей, а также практически свежую копию регистра купцов. Свой экземпляр, отпечатанный перед отъездом из Седдона, Флёрделис хранила под замком в ларце для документов. На противоположной стороне на стене висела карта порта Ка-ристос, на которой отчетливо пометили все якорные стоянки, доки, верфи и пакгаузы.

Что ж, проведем инвентаризацию позже, хотя, кажется, здесь имеется все необходимое для торгового представителя. Значит, с официальной ролью все в порядке. Но для другой жизни требуется секретность, и ни слова об этом не будет занесено на бумагу.

Дверь из кабинета вела в спальню с прилегающей ванной комнатой. Отмокая в воде, можно насладиться удивительными видами города либо же не менее замысловатой мозаикой, которая украшала стены. Две ванны, одна с горячей водой — для расслабления, другая с прохладной — для купания, оказались настолько велики, что могли бы вместить двоих человек. Однако в нынешней ситуации нужно оставаться мудрой и осторожной. Иначе не только Хардуин будет в курсе происходящего, но и икарийцы.

Мельком заглянув в шкаф, Исобель отметила, что горничная Анна уже распаковала то немногое из одежды, что. осталось после крушения. И, несомненно, именно она позаботилась о жаровне, чтобы выгнать из спальни влажную прохладу зимнего утра. Флёрделис понадеялась, что горничная подчинилась приказу хозяйки и отправилась отдыхать, поскольку действительно этого заслуживала. Седдо-нийка захватила с собой в дорогу достаточно золота, чтобы облегчить путешествие, но путешествие по Икарии зимой отнюдь не напоминает прогулку.

Самой Исобель не терпелось приступить к исполнению плана. Она в последний раз оглядела ванну, пообещав перенести долгий отдых и расслабление на вечер, вернулась в кабинет и уселась за стол. Там она написала три письма, каждый собственным секретным шифром. Первое сообщение предназначалось лорду Квенселю, главе министерства торговли, и содержало отчет о приезде, а также восхваления в адрес Хардуина, его радушия и гостеприимства. Разницы в том, что лежало на поверхности и скрытом смысле не было, шифр оставался простым, и подразумевалось, что его без труда можно прочесть, чтобы ввести икарийцев в заблуждение и навеять легкое чувство беззаботности.

Второе письмо предназначалось дому Флёрделис, и шифр использовался семейный. Для чужих глаз упоминалось прибытие в икарийскую столицу без происшествий, а также заверения, что Исобель готова служить во благо семьи и усердно исполнять свои обязанности. Кодировка же содержала новости касательно кредитов в гильдии купцов и предположение, что ими придется воспользоваться. Она, конечно же, передала всю информацию о перспективах, которые открываются перед их торговым представительством здесь, в Каристосе. Несомненно, гражданский долг важен, однако леди не видела ни одной причины, почему бы ей не служить государству, улучшая при этом состояние собственного дома.

Последнее послание отправлялось Зориону, старшему из трех капитанов на ее суднах. Надеясь на удачу, Исобель рассчитывала, что письмо дойдет до него прежде, чем он отправится в первое весеннее плавание. Флёрделис информировала о предполагаемой потере «Гордости Седдона» и просила прислать любые новости о капитане Толлене и его команде. Это сообщение включало ее собственный шифр. Непосвященному он предоставлял список городов и товаров, а также торговые пути, которые капитан должен запланировать в следующем плавании. Совершенно обычная переписка между купцом и нанятым работником, ничего такого, что могло вызвать подозрения. Только Зорион сможет прочесть содержимое, а она полностью доверяла его инстинктам и проницательности. Если Толлен и «Гордость Седдона» каким-то образом выжили, капитан даст ей знать.

Каждое письмо Исобель сложила, запечатала воском и твердой рукой подписала адреса. Потом вызвала слугу и приказала отправить корреспонденцию.

Без сомнения, все сообщения прочитают. Осторожно вскроют печати, просмотрят содержимое, возможно, даже сделают копию, а потом аккуратно закроют. Девушка прекрасно знала, что икарийцы взрастили замечательных шпионов в стенах посольства, так же как и на доках, куда доставляется почта для отправки. А если посол осторожный человек, он обязательно прочитает все сам.

Много недель пройдет, прежде чем письма дойдут до Седдона, и месяцы, прежде чем она получит ответ. Исобель отодвинула кресло и встала из-за стола. Время легкого обеда, к тому же скоро объявится портной. Чем быстрее у Исобель появится подходящий для выхода в свет гардероб, тем скорее она предстанет перед двором. А потом начнется ее истинная миссия.


На подготовку платья, в котором не стыдно выйти ко двору, ушла целая неделя. И еще одна — перед приемом у императрицы. Исобель постаралась использовать время с пользой — она осмотрела город и изучила документы, оставленные предшественником. Согласно протоколу, сэр Алерон должен был дождаться приезда преемника, чтобы обеспечить правильную передачу дел. Однако события сложились неудачно, и внезапный отъезд в Седдон показал, что он не смог ее дожидаться. Алерону пришлось уплыть на последнем корабле до начала зимнего периода. Если бы Исобель приехала вовремя, то разминулась бы с ним всего на пару дней, а вышло, что место пустовало около двух месяцев.

Федерация достаточно долго оставалась без торговых связей. Хардуин и его служащие играли публичную роль, однако заняться частными делами было некому.

К счастью, сэр Алерон оказался педантом. Документы, оставленные для нее, проливали свет на некоторые события и сделки, но Исобель прекрасно понимала, что не все мысли безопасно излагать на бумаге, поскольку любой шифр можно прочитать, для этого нужно лишь время, так что никаких открытий для себя не ожидала.

Девушка начала разбирать дела, которые накопились за время отсутствия торговых представителей. Кто-то сказал бы, что им не повезло, или такова судьба. Флёрделис не могла провалить свою миссию, поскольку это навредит не только ей самой, но и планам семьи, враги которой явно порадуются, если дом не сумеет возродить былую славу и честь.

Исобель не намерена сдаваться, она будет беседовать с послом и служащими, прочитает бумаги Алерона, пока не выучит наизусть биографии всех ключевых игроков на политической и деловой сценах. Многие имена оказались знакомыми по прежней работе в Каристосе, однако эти люди набрали силу за время ее отсутствия, так что на них придется обратить пристальное внимание.

Императрица славилась умением стравливать фаворитов друг с другом, например, сначала даруя одному придворному высокий пост, а потом, посчитав, что тот слишком долго нежится в лучах безопасности своего положения, возвышая одного из его противников. Простых имен и титулов недостаточно для того, чтобы составить картину, кто пользуется популярностью, а кто нет. Ей самой придется наблюдать за двором и делать выводы, кто близок к Нериссе, а кто раздражает и открыт к преследованиям.

Наконец наступил день, когда императрица заявила о своем желании встретиться с новыми членами двора, включая недавно прибывшего торгового представителя с Федеративных островов Седдона.

Исобель облачилась в платье для формальных приемов, терпеливо ожидая, когда горничная справится с замысловатой шнуровкой и расправит шлейф, чтобы складки улеглись должным образом. Пришлось потратить немало времени, чтобы убедить портного-скандалиста в правильности выбранного фасона. Неписаные законы двора Нериссы гласили, что во время официального приема все министры и государственные служащие должны носить униформу, которая совершенно не изменилась за последнюю сотню лет. Туники из небеленого льна надевались на тело, символизируя повиновение, а поверх министры носили мантии до колена из шелка или шерсти, в зависимости от времени года. Рукава и края обшивались разноцветными лентами и украшались замысловатыми вышивками.

Времени на вышивку у Исобель не было. Однако тщательный осмотр товарных складов помог найти шесть элей (эль — мера длины; расстояние от вытянутого среднего пальца до верхней точки плеча) удивительного кружева золотистого оттенка, которое оказалось потрясающим дополнением к шелку насыщенно красного цвета. Замечательный наряд для аристократа, а не аристократки, в чем и заключалась причина наивысшего недовольства портного.

При дворе Нериссы министерская униформа для женщины отсутствовала, поскольку до этого не было прецедентов. За исключением правящей императрицы, все члены икарийского правительства были мужчинами, включая официальных советников. Женщин, конечно, можно отыскать, но на постах пониже, и неопровержимой истиной оставался факт, что равноправия между полами не просматривалось. Единственным исключением оставалась сама Нерисса, потому что ее императорское происхождение перевешивало слабость пола, слабость, которой можно пользоваться в собственных интересах.

В Федерации женщины считались равными мужчинам. Конечно, их мускулы больше подходят для тяжелого физического труда в доках, однако и те, и другие одинаково одарены хитростью и умственными способностями. Только глупцы могли игнорировать таланты, обнаруженные в половине субъектов страны, и Седдон по праву гордился равноправием, которое ставилось превыше всего.

Из уважения к подобной специфической восприимчивости Икарии послами Федерации и торговыми представителями всегда назначались мужчины, хотя представителями делегаций являлись люди обоих полов. То, что Исобель — женщина, только сыграет ей на руку, поскольку при дворе важность ее положения сразу же приуменьшится.


Двойной паланкин, в котором находились Флёр дели с и посол, медленно двигался по многолюдной улице к дворцу. Сухопутные жители сравнивали покачивающиеся движения носилок с качкой на корабле, однако Исобель никогда не понимала подобного сопоставления. Она всегда чувствовала себя на борту как дома, в то время как поездка в паланкине вызывала легкую тошноту, и сегодняшний день не был исключением. В принципе у Исобель не было выбора, поскольку изысканные сандалии совершенно не подходили для долгих прогулок. Впрочем, в подобном средстве передвижения находились и свои преимущества: зимние дожди и ветра не проникали за закрытые шторы и не могли испортить изысканные наряды.

Бритый наголо чиновник, чьи черты лица практически невозможно было рассмотреть из-за обилия замысловатых татуировок, ожидал Исобель и посла Хардуина в галерее, чтобы препроводить их в главный зал аудиенций. Принесшие клятву служить императорскому двору еще в детстве, официальные лица отказывались от своих имен и назывались по порученным им заданиям. Этого звали Встречающим.

Маскирующие татуировки и отсутствие личных имен подразумевали, что чиновники не должны иметь индивидуальности. У них не было семей, имен и других обязанностей, кроме как верой и правдой служить императорскому семейству. Пока Встречающий вел их по длинным коридорам дворца, Исобель пристально рассматривала его лицо. Несомненно, он все еще мужчина. А первое правило торговли гласит: все продается.

Такие глаза и уши во дворце — просто неоценимая польза. Если бы только выяснить, как подкупить предположительно неподкупного...

Подобные размышления занимали мысли Флёрделис, пока они ожидали своей очереди. В дальнем конце комнаты находилось возвышение, на котором стоял трон императрицы, вырезанный из слоновой кости и инкрустированный золотом. Ниже, справа от правительницы располагался проконсул, граф Цубери. Еще пять лет назад он занимал мелкий чиновничий пост, что-то вроде второго министра городских зернохранилищ, если память не подводила Исобель. С того времени взлет по карьерной лестнице оказался стремительным, ускоряемый кровными узами с императрицей и собственными амбициями.

Четыре императорских гвардейца несли караул за возвышением, двое стояли спереди, готовые остановить любого, кто приблизится к правительнице без разрешения. Все караульные, насколько помнила седдонийка, поменялись с ее последнего визита.

Зал аудиенций мог без труда вместить человек пятьсот, но в помещении находилось меньше сотни. Министры в официальных костюмах перемешались с модно одетыми аристократами. И хотя наряд Исобель был намного менее откровенным, чем туго завязанные корсетные платья присутствующих дам, вид ее открытых икр притянул не один восхищенный взгляд.

Шрамы от предотвращенного восстания, вспыхнувшего шесть лет назад, были заметны по публике, дожидающейся расположения императрицы. В те времена при дворе состояло немало представителей древних дворянских семей Ика-рии, но сейчас любая светловолосая голова выделялась из толпы как сигнальный огонь.

Были и другие изменения. Исобель заметила просто одетого мужчину, стоящего недалеко от трона и как-то немного в стороне от собравшихся наблюдателей, откуда наверняка можно услышать шепот императрицы и просителей.

Флёрделис положила руку на рукав Хардуина, чтобы привлечь к себе внимание. Она взглядом указала, кто ее интересует, и отвернулась.

— Кто это? — тихо прошептала девушка.

— Брат Никос, глава Ученого Братства, — ответил посол. — Раньше был наставником детей правительницы, а теперь главный из неофициальных советников.

— Понятно, но я ожидала, что увижу его в одежде Братства...

— Он носит сутану, только когда выступает как религиозный лидер, а когда играет роль советника, облачается в одежду простых смертных. По крайней мере мне так рассказывали.

Интересно. В одеянии брата Никоса не просматривалось ничего простого. Незамысловатое, да. Платье не украшено, как и положено смиренному служителю. Однако едва ли простолюдин мог позволить одеться в шелк-сырец. Наверняка Никос не первый священнослужитель, который открыл в себе любовь к роскоши. Обязательно нужно прочитать сегодня досье на брата Никоса.

Всем пришлось терпеливо ждать, пока какой-то совсем юный герцог из глубокой провинции давал клятву преданности императрице, которая приняла его права наследования. Молодого человека привели сюда специально, чтобы тот засвидетельствовал свое почтение. Девятилетний наследник трона Казагана проведет остаток своей молодости, обучаясь в Икарии — заложник и гарантия того, что его отец не станет совершать необдуманных поступков. На Исобель произвели большое впечатление манеры мальчика и самообладание, а правительница даже выдавила улыбку и выразила надежду, что он подружится с ее сыновьями.

Больше интереса вызвало назначение нового министра, заведующего портом Каристос. Как и предсказал Хардуин, молодого Септимуса назначили преемником на пост отца. В эти дни редко увидишь чистокровного дворянина на министерской должности, и, судя по облегчению, которое испытал молодой мужчина, в своем назначении он не был^уверен до самого последнего момента. Он выражал благодарность столь подробно и витиевато, что улыбка императрицы застыла на губах, а граф Цубери стал прочищать горло и пристально посматривать на новоиспеченного министра.

Потом наступила их очередь. Посол Хардуин направился к императрице, а Исобель последовала за ним, немного отстав, как того требовал этикет. Когда до возвышения осталось четыре шага, Хардуин остановился и поклонился, хотя как послу ему не обязательно следовать манерам ика-рийского двора.

Однако от Флёрделис ожидались все знаки почтения. Она опустилась на правое колено, немного наклонилась вперед, держа спину прямо, пока ладонями не уперлась в пол. В таком положении Исобель просидела четыре удара сердца и только потом поднялась.

— Милостивая императрица Нерисса, Преемница мудрости Аитора Великого, Защитница Икарии и Благословенная покровительница своего народа, позвольте мне представить вам леди Исобель из дома Флёрделис, которая наладит новые торговые связи между нашими великими державами.

— Леди Исобель. По-моему, вы навещали нашу империю ранее, не так ли?

Ладони девушки покрылись потом, а по позвоночнику пробежал холодок ужаса. Она страстно желала, чтобы никто не почувствовал ее нервозности. А если вдруг кто-нибудь и заметит волнение, то надеялась, что его припишут к благоговейному трепету во время личной встречи со столь влиятельным правителем.

— Да, ваше величество, у меня была возможность посетить Икарию несколько лет назад, я приезжала учиться, — осторожно произнесла седдонийка.

Тогда у Исобель время от времени появлялся шанс посмотреть на Нериссу в тех редких случаях, когда даже самые низкие чиновники приглашались в императорский дворец. Но формально ее никто не представлял, что упрощало задачу Флёрделис. Она здесь работает над разрушением империи, над свержением деспотичного правителя, а не живого человека.

С короткого расстояния Исобель видела, что правительница изменилась за последние годы, с тех пор как подавила восстание принца Люция. Фигура оставалась все такой же пухлой и округлой, чего вполне можно ожидать от женщины, чьи сыновья превратились во взрослых мужчин. Но на лице появились глубокие морщины, а улыбки, которые Не-рисса некогда охотно расточала, исчезли.

— Насколько мне известно, ваше путешествие сюда омрачили некоторые трудности, — наконец заговорила Не-рисса.

— Корабль, которым я сюда добиралась, затерялся в море, хотя благодаря мудрости капитана я смогла спастись. А ваши подданные окружили добротой меня и моих товарищей по несчастью.

— Рада слышать, что все в порядке, — сказала императрица, буквально ощупывая взглядом каждую деталь одеяния Исобель и каждую черточку ее лица.

Флёрделис боролась собой, чтобы не перестать дышать. Маловероятно, что правительница обладает информацией о ее причастности к восстанию пятилетней давности. Если бы знала, то уже организовала бы арест, а не прием во дворце.

Конечно, если только это не ловушка. Возможно, императрица просто нагнетает атмосферу перед эффектным разоблачением.

Трудно поверить, что эдакая матрона способна на подобную хитрость, но внешность может лгать. Перед ней женщина, которая обманом организовала восстание против себя. Принц Люций, сводный брат ее сыновей, умер в пыточной камере. Глупо недооценивать такого противника.

Хардуин уверен, что у императрицы нет подозрений на ее счет. Появись хоть шепоток о причастности Федерации к неудачному государственному перевороту, и их легенде никто бы не поверил. Тем не менее даже если бы Нерисса со своими министрами подозревали об их соучастии в заговоре, то они освободили бы Хардуина от обязанностей и выслали из империи, потребовав у Седдона нового посла.

— Приятно, что при нашем дворе появилась еще одна женщина, — снова заговорила правительница. — Я принимаю ваши верительные грамоты и признаю в качестве нового торгового представителя.

— Для меня большая честь служить вашему величеству. На сей раз и Исобель, и Хардуин поклонились. Посол протянул свиток с верительными грамотами ожидавшему чиновнику, и они попятились назад в толпу.

Все закончилось. Флёрделис сделала глубокий вздох, а потом еще один.

— Видишь, она сильно изменилась со времени твоего последнего пребывания здесь, — заговорил посол, когда они отошли достаточно далеко, чтобы посчитать их разговор грубостью.

— Да, — ответила седдонийка, — но и я тоже.

Глава 5

— А вот и список торговых домов, который вы запрашивали. Купцы голубых кровей перечислены слева, а те, которых связывают родственные отношения или брак с новоприбывшими, указаны справа.

Исобель забрала у Перрина свиток, но не стала сразу разворачивать, а сконцентрировалась на молодом человеке, назначенном ей в помощники.

— То есть в упадке, но пока не разорены, я правильно поняла?

— Все, как вы и просили, — кивнул Перрин. — Дома пережили потери и стагнацию, в то время как их пэры преуспевали. Я исключил тех, чьи долги превысили активы и чьи расходы явились результатом неудачного положения при дворе, а не невезений и финансовых просчетов.

— Очень хорошо, — сказала девушка. У нее имелись собственные догадки о том, чьи имена должны быть в списке... интересно, насколько ее предположения совпадут с результатами дотошных исследований Перрина. Данные дома нужно восстановить, чтобы наладить новые торговые отношения и вернуть былой достаток. Риск, разделенный с кем-то, риск наполовину. Также Флёрделис обдумала некоторые совместные предприятия, которые икарийские партнеры посчитают выгодными. Ее предшественника можносчитать довольно компетентным работником, однако он предпочитал придерживаться статус-кво, сохраняя существующие отношения, а не налаживая новые.

Действительно, подобная осмотрительность была просто необходима в те. дни, когда Икарию сотрясало восстание, а на всех иностранцев смотрели как на врагов. Однако пришли другие времена, времена перемен, и Исобель выбрали орудием изменений.

— Я дам знать, какие дома меня заинтересовали, и тогда ты при благоприятной возможности организуешь встречу со старшим торговцем.

Зима уже наполовину прошла. А с наступлением весны икарийские торговые корабли начнут покидать порты. Пора действовать, заключать сделки, прежде чем купцы сами свяжутся с менее выгодными партнерами и выберут неправильные маршруты.

— Конечно. Вам еще что-нибудь нужно?

Флёрделис требовалось много чего, однако Перрину она пока не доверяла. Молодой человек, которого родители отправили в чужую страну набираться ума-разума и преодолевать трудности. Вроде как клерк он и неплох, и все же нужно поймать его, дождаться, когда проколется или совершит ошибку, либо намеренно чего-то не сделает. Исобель не питала иллюзий, что он присягнет ей на верность.

Если бы Ансель выжил, она была бы уверена по крайней мере в одном человеке в Каристосе. Но на «Гордости» должен был остаться хотя бы кто-то, чтобы присматривать за секретными грузами. Ансель поклялся служить дому Флёрделис верой и правдой и заплатил за преданность жизнью. Поскольку даже если «Гордость Седдона» осталась на плаву, мальчика наверняка убили, чтобы сохранить заговор в тайне.

Теперь вместо надежного друга придется терпеть этого застенчивого чужака, чьи пальцы всегда испачканы чернилами, а все слова незамедлительно передаются послу Хардуину.

— Да, и еще. Мне нужен дом в торговых кварталах.

— Но...

— Ничего шикарного. С салоном, в котором можно собрать пару десятков гостей, и несколькими спальнями на втором этаже. Ах да, и конечно же, с огромной ванной комнатой в икарийском стиле. Где-нибудь в купеческом районе, респектабельном, но уже не модном, где никто не станет обращать особого внимания на мои приходы и уходы.

— Но...

— Дом я буду оплачивать сама, — продолжала Исобель, притворившись, что недопоняла суть его протестов. — Просто хочу, чтобы мне нашли подходящее место.

— Зачем вам нужна собственная резиденция? Наверняка посольство намного удобнее любого купеческого дома.

— Оно не подходит для моих нужд.

Открытый рот Перрина указал на высочайшую степень смущения.

— Симпатичные мальчики, — уточнила Флёрделис. — Я обожаю проводить свободное время с красивыми мальчуганами и уверена, что получу большее удовольствие, когда не буду бояться чьих-то вторжений.

Перрин покраснел как рак, краска распространилась по всему лицу, начиная с кончиков ушей и до самой шеи.

— Да, конечно... Я посмотрю, что можно сделать, — заикаясь, выдавил клерк, а потом, спросив разрешения, как угорелый выскочил из комнаты, чтобы, не дай бог, не засмущаться еще сильнее.

Исобель с трудом могла поверить, что молодой человек проработал в посольстве около года и все еще так краснел и терялся. Его семье стоило поступить по-другому. Например, отправить парня в долгое торговое путешествие со строгим капитаном, который быстро бы выбил детскую дурь из головы. Перрин никогда не добьется высокого положения для своего дома, пока не научится контролировать и скрывать эмоции.

Девушка наконец-то развернула свиток, который подготовил клерк. Ее не удивило, что в списке превалировали купцы из древних икарийских семей. Ситуация такая же, как и при дворе, где в расстановке сил доминировали «новоприбывшие». Оказалось, что купеческие дома со связями среди новичков процветали за счет обедневших семей, которые не нашли союзников среди прошлых конкурентов.

Исобель удивилась, увидев в списке Септимуса-младшего. Наверняка министр воспользуется положением и знаниями, чтобы продвинуть свой дом, а Септимус-старший находился на посту свыше двадцати лет. Согласно заметкам Перрина, их состояние за последние годы не увеличилось, что возможно, указывало на отсутствие воображения, либо папуля где-то оступился, а сын никак не может все вернуть на круги своя. Возможно, теперь, когда Септимус унаследовал пост отца, перед ним откроются новые перспективы. Девушка сделала пометку, что нужно обязательно встретиться с новоиспеченным министром в официальной обстановке, дабы сделать нужные выводы касательно качеств молодого человека, прежде чем начинать разговор о торговом сотрудничестве.

Она изучила остальные списки и из трех дюжин выбрала восемь домов: три из новоприбывших и пять местных, чтобы собственные предпочтения не показались слишком очевидными.

Будто по сигналу в дверь постучали, и на пороге комнаты появился посол Хардуин. На мгновение он замешкался, немного подождал, но Исобель так и не поднялась с кресла. Кабинет слишком неудобное место для разговоров, поскольку единственное кресло стояло у стола, а табуретка, задвинутая в угол, больше подходила для клерка. Вежливость диктовала свои правила, и для беседы пришлось перейти в гостиную. Впрочем, Хардуин признал ее силу, иначе не стал бы разыскивать девушку сам, а прислал бы за ней помощника, поэтому седдонийка решила использовать все преимущества до конца.

— Вы повергли в шок своего клерка. Бедный Перрин убежден, что вы опозорите доброе имя посольства.

— Вижу, он не терял времени даром и сразу доложил обо всем хозяину, — наконец заявила она.

— Разве можно его винить? Он молод и, в конце концов, всего лишь новичок, выполняющий свои обязанности.

— Уж не настолько и молод. К тому же вы сами его рекомендовали, — подчеркнула Исобель. Когда она была в возрасте Перрина, ей уже доверяли подробности тайных заговоров, которые могли стоить жизни, причем не только ее, но и всех, кто был вовлечен. Если помощник в скором времени не повзрослеет, то никогда не найдет место выше, чем должность в семейной канцелярии.

— Перрин очень способный молодой человек, пускай и немного наивен, — сказал Хардуин. — К тому же он предан и осмотрителен, и еще послужит вам верой и правдой.

Предельно ясно, почему посол сделал акцент на лояльности. Так и должно быть, при условии, что сам Хардуин надежный человек, который не ведет свои собственные партии.

— Есть люди, с которыми я обязательно должна встретиться. И эти встречи требуют особой осмотрительности, а посольство — место слишком публичное для подобных собраний.

— Значит, поэтому вы придумали для помощника сказку про красивых мальчиков? — Посол снисходительно заулыбался, будто его развеселил розыгрыш.

— Мальчики мне тоже понадобятся. Хотя, судя по реакции, маловероятно, что Перрин справится с этим заданием.

Исобель позволила голосу затихнуть, оставив намек на непристойность и наслаждаясь замешательством посла. Но потом смягчилась.

— Нужно исходить из того, что икарийцы явно станут за мной приглядывать. По крайней мере пока не удовлетворятся моей миссией здесь. Их уже поверг в шок мой пол, а вера в то, что у меня странные аппетиты, которые нужно удовлетворять без посторонних глаз, вызовет некоторые трудности. Поэтому молодые люди помогут отвлечь их любопытство и лишнюю заинтересованность от моих собственных действий.

— Конечно, мне следовало самому обо всем догадаться, — произнес Хардуин. — Я напомню Перрину, что он должен беспрекословно выполнять ваши приказания, даже если не всегда понимает их суть.

— Спасибо, мне очень не хотелось бы увольнять его. Затем, убежденная, что выиграла этот раунд, Исобель встала из-за стола и пригласила посла разделить с ней обед, с чем тот с радостью согласился. В конце концов, она поверила в преданность Перрина. И что еще важнее, дала Хардуину знать, что прекрасно понимала о роли помощника в этой игре, который явно будет за всем следить и докладывать хозяину. А самое главное, Флёрделис всегда хотела жить в отдельном доме, а не под постоянным присмотром и контролем.

Придется много поработать, чтобы подобрать хороший персонал, поскольку посол и икарийцы наверняка постараются подсунуть шпиона под видом прислуги. Впрочем, с этой проблемой она разберется позднее, точнее, когда та возникнет.


Можно ставить под вопрос преданность Перрина, но никак не результативность. Он забрал список, оставленный Исобель, и на следующее же утро организовал встречу. Через несколько дней она встретилась с каждым представителем из восьми торговых компаний и осмотрела с полдесятка резиденции.

К счастью, найти дом, отвечающий всем потребностям, не составило труда. Бывшая собственность торговца шелком сдавалась в аренду, в то время как предполагаемые наследники пререкались друг с другом и гражданским магистратом, пытаясь доказать, кто истинный преемник резиденции.

Район находился в южной части города и был популярен среди успешных купцов и младших сыновей дворян низшей ступени. Уважаемый квартал, где никто не станет обращать внимание на ее приходы и уходы, а также на гостей. Двухэтажный дом оказался немного меньше, чем рассчитывала Исобель, однако ванная комната была превосходной. В то время как остальные резиденции стояли друг к другу стена к стене, окна в окна, ее здание шло с небольшим отгороженным патио и задним садиком, в котором можно насладиться уединением в отличную погоду — либо встретиться с нужными людьми не при свете дня.

Перрин подписал соглашение с магистратом об аренде резиденции на год, а Исобель вызвала местного агента дома Флёрделис и воспользовалась его рекомендациями, чтобы нанять прислугу.

Здание, остававшееся без присмотра шесть месяцев, было на удивление в хорошем состоянии и требовало лишь тщательной уборки и покупки новых драпировок и занавесей. Единственную сложность представляли ящерицы, устроившие в саду гнездо. Хотя они и не причиняли столько бедствий, сколько насекомые или крысы, тем не менее определенные разрушения в доме приносили, поэтому Исобель хотела избавиться от вредителей до переезда в дом. Когда во главе государства стояли бывшие правители, то так называемым королевским ящерицам запрещалось причинять вред, но при восхождении на трон Аитора рептилий стали рассматривать как досадную неприятность, чем они, по сути, и являлись. Теперь их называли обычными ящерицами, и любой рабочий с натренированным котом мог избавить от подобной проблемы за день.

Отыскать резиденцию оказалось легко, а вот найти хороших партнеров было намного сложнее.

Купцы, с которыми встречалась Исобель, делились на три категории. Первые не имели никакого опыта и являлись просто номинальными фигурами. Такие всегда ощущали дискомфорт при встрече с женщиной по вопросам бизнеса. Любой торговец, не зря получавший деньги, научился преодолевать подобные предрассудки или по крайней мере скрывать, чтобы не давать противнику преимущества.

Ко второй категории относились люди, чьи неудачи возникли в результате некомпетентности. Они отказывались рассматривать новые возможности для торговли, настаивая, что лучший курс — продолжать осваивать тот рынок, который проверен временем. Благоразумное поведение, но уже изначально направлено на сокращающиеся доходы. Один купец зашел настолько далеко, что стал читать Флёрделис лекции о том, как люди по недомыслию и неосмотрительности полагаются на непроверенные судна, и что, когда она вырастет и повзрослеет, то поймет, насколько правы и мудры взрослые мужчины. Леди Исобель в таких случаях вежливо слушала, жалея пайщиков, которые выбрали этого человека присматривать за своими деньгами. За десять лет она сумела одну старую посудину превратить в малый флот из трех быстрых кораблей, в то время как другие торговцы упустили такое преимущество.

Только два дома оказались восприимчивы к идее о совместном предприятии и пообещали внимательно изучить ее предложение. Скромное начало, но хоть какой-никакой прогресс. И даже те купцы, которые с презрением отказали Исобель, все-таки обеспечили ее ценной информацией о политической обстановке в Икарии под видом введения в курс дела нового торгового представителя. Просто удивительно, на что способен мужчина, который обычно рта не разомкнет, пытаясь произвести впечатление на женщину.

Последняя встреча была назначена с Септимусом, новоиспеченным министром, главой порта Каристос. Он согласился встретиться с Исобель не в своем императорском кабинете, погребенном в лабиринте дворцовых переходов, а в портовом кабинете, который прилегал к центральным верфям. К ужасу охранника, приставленного к Флёрделис, она отказалась от носилок и предпочла насладиться погодой солнечного морозного утра. Женщина быстро шагала по улицам, отмечая, что люди кажутся приветливыми, а те, чей вид говорил об очевидном достатке либо статусе, шли в сопровождении одного либо нескольких слуг, что вполне благоразумно для большого города, несмотря на низкий уровень преступности, о котором заверяло правительство.

Каристос выстроили на холме, спускавшемся по наклонной к закрытому порту, который и обеспечил город достатком. Спустя несколько лет жители изменили возвышенность, превратив в серию террас, чем совершенно стерли следы былого ландшафта. Замок оказался на верхней террасе, и оттуда его обитатели буквально взирали сверху вниз на своих подданных. Богатство и статус определялись близостью к дворцу, где один уровень плавно перетекал в другой, как и стремления населявших их людей.

Когда Исобель проходила по самому низкому уровню, выводившему к докам, ее взгляд задержался на кирпичных зданиях, которые заменили сгоревшие деревянные постройки после восстания. Флёрделис удивилась, кто же заплатил за восстановление, и были ли новые сооружения попыткой императрицы подкупить народ, чтобы тот забыл прошлые недовольства? Либо это просто пример гражданской добродетели, направленный на уменьшение убытков, которые могли бы причинить последующие волнения? Ведь, в конце концов, пожары не остановились на домах инакомыслящих, они пошли дальше, гораздо дальше. Исобель не хотелось думать о погибших во время переворота.

На первый взгляд кабинет капитана порта выглядел как простая деревянная хижина в конце причала, где доски плохо прилегали друг к другу, будто после каждого сильного шторма лачугу латали разными обломками. Домишко был небольшой, но возвышался на два этажа и даже имел полукруглый балкон, с которого открывался обзор всей гавани.

Исобель на мгновение остановилась, чтобы впитать представший перед ней вид. Поскольку стояла зима, то судоходные корабли пришвартовывались в безопасности порта, где оказывались под защитой огромных дамб. Несколько прибрежных барж причалили к пирсу, чтобы выгрузить товары. Над головой девушка увидела морских чаек, кружащих в небесах, очерчивая южный конец гавани, где рыбацкие лодки опорожняли улов. Воздух казался тяжелым, наполненным смесью знакомых запахов: морской водой, водорослями, сохнущими после прилива, древесной смолой, гниющим деревом и легким привкусом различных примесей, которые трудно определить. А где-то поблизости перекрикивались моряки, и Исобель вдруг нестерпимо захотелось домой. Именно по этому она скучала больше всего, когда закрывала глаза и думала о доме. Флёрделис мечтала увидеть не белые строения Алькины на фоне голубого моря, а желала почувствовать палубу корабля и трепет от предвкушения высадки в иностранном порту. Она — торговец, и рождена именно для такой жизни, риск у нее в крови.

Исобель постаралась прогнать ненужную мечтательность. Она так и осталась торговцем, просто на этот раз играла на более высокие ставки, да и сцена была покрупнее. Нынешний пост в Икарии — проверка, и ей не удастся проявить себя, если она продолжит грезить наяву, как глупый ребенок.

Дверь оказалась открытой, поэтому, махнув охраннику рукой и приказав ему дожидаться внизу, Флёрделис направилась внутрь.

Она нашла Септимуса в просторной комнате, за большим столом, который был завален кипами графиков и картами.

— Передай капитану Менкауре, что груз по-прежнему реквизирован, и если он хочет поссориться, то придется иметь дело с магистратом! — прокричал Септимус.

— Я бы сказала, но не уверена, что знаю, где его найти, — заговорила Исобель.

Молодой человек поднял голову, а потом быстро вскочил на ноги.

— Приношу извинения, леди Исобель. Я потерял счет времени. — Он протянул руку для дружеского пожатия, и Исобель ответила с твердостью, присущей сильной личности. Если Септимус и удивился ее силе и мозолям на руках, то не подал виду.

На приеме у императрицы Нериссы он показался неуклюжим и молодым, но здесь ничего не угрожало его положению, и Септимус выглядел увереннее и старше, чем предполагала Флёрделис. Телосложением он сильно отличался от тощих имперских чиновников, зарабатывавших на жизнь бумажной волокитой. Но именно белокурые волосы и голубые глаза выделяли его из икарийского общества.

Федерация Седдона представляет собой смешение рас. Страна моряков, которые привозили с собой не только товары, но и любовь. Единственная объединяющая седдонийцев  черта -- их непохожесть. Темные волосы и золотистая кожа

Исобель — не слишком распространенное явление, даже среди членов семьи, но и не уникальное.

Икария — совсем другое дело. У истинного икарийца красноватая кожа, светлые волосы и глаза. Новоприбывшие принадлежали к другой расе, с фарфоровой кожей, иссиня-черными волосами и темными глазами. Все наследуемые признаки икарийца можно проследить по изменению цвета глаз и волос, а по ним определить статус и политические убеждения. Септимус, например, стопроцентно относился к чистокровкам. Пока еще неженатый, судя по ее данным, и если он хотел продвигаться вверх по имперской лестнице, ему важно взять в жены как минимум полукровку.

— Пожалуйста, присядьте, — предложил Септимус. — Извините, что предложил встретиться в этом месте, но у меня столько дел, что я редко появляюсь во дворце раньше полуночи.

— Ничего страшного. Я прекрасно понимаю, что обязанности стоят на первом месте. — Исобель присела напротив молодого человека и подождала, пока тот позовет слугу, который должен принести напитки, необходимые для приема важных гостей. Прислуга подала обоим красный чай, что явно указывало на хорошее отношение, однако утешением не послужило, потому что во многих купеческих домах чай оставался прерогативой женщин.

Септимус дождался, пока Флёрделис сделает глоток из чашки, а потом заговорил:

— Леди Исобель, заранее прошу прощения за дерзость, но ваш титул — это вежливое обращение, подходящее вашему положению или право, которое вы заслужили, работая в торговле?

— Я заслужила его сама.

Он кивнул, будто ее слова подтвердили теорию.

— Примите мои поздравления. На этот раз, на мой взгляд, Федерация поступила мудро, назначив опытного человека на пост торгового представителя.

— Некоторые соотечественники с вами не согласятся.

— Многие из них были в вашем возрасте простыми торговцами, поэтому тратить время на их ворчание я даже не собираюсь. Возможность стать названным партнером дорогого стоит. Успех, которым можно гордиться.

Исобель никогда не скрывала своих заслуг и достижений, однако Септимус оказался первым, кто провел собственное расследование и пришел к правильным выводам.

Девушка родилась в семье Флёрделис, и с самого рождения ей было уготовано место в торговой компании. Как все братья и сестры, она проводила много времени в бухгалтерии и на рынках, а когда повзрослела, стала ездить в короткие торговые туры, чтобы разобраться во всех стадиях семейного бизнеса. Империя Флёрделис, хоть уже и не столь могущественная, как раньше, сохранила свои силы, на ее счету было свыше сотни кораблей и торговых представительств в стратегически важных портах. А потом судьба в лице тетушки вмешалась в обычный распорядок дома. На пятнадцатилетие тетя подарила племяннице корабль, который не был новым и не очень быстрым, но мореходным. И вместе с ним Исобель получила независимость от дома Флёрделис и стала торговцем.

Быстро сдав посудину в аренду, прибыль она вложила во второе судно. Теперь, десять лет спустя, Исобель оказалась полноправной владелицей трех скоростных торговых кораблей и могла противопоставить их и капитанов любому противнику.

Титул «леди» — признание того, что она «названый партнер», имеющий право голосовать в совете купцов. Конечно, Исобель по-прежнему оставалась преданной империи Флёрделис, однако когда придет время, она постарается основать собственный дом.

—_ Мои торговые навыки, наверно, проржавели насквозь, поскольку я уже обращалась к нескольким вашим коллегам с деловыми предложениями, но не нашла никакого отклика, — ответила она, направив разговор в нужное для себя русло.

— Думаю, Клеменс все еще обдумывает ваш план, а Ивре тянет время, чтобы не выглядеть слишком заинтересованным, но могу побиться об заклад, через несколько дней они ответят согласием.

Оказывается, Септимус хорошо информирован, что только усилило решение Исобель работать с ним.

— Хотя ответьте, почему Седдон ищет партнеров в этом деле? — продолжил он.

— Риск поделенный — — уже риск наполовину.

— Соответственно потенциальная прибыль тоже ополовинится.

— Да, это так. — Исобель замолчала, чтобы сделать глоток из чашки, поскольку торопиться совершенно не хотелось. — Однако возможности ограничены. В прошлом году в Тарсусе погиб практически весь урожай, и это значит, что весной они будут катастрофически нуждаться в зерне — во-первых, чтобы накормить народ, а во-вторых, нужны семена, чтобы засеять поля. То есть выгода есть только сейчас, позже спроса не будет, никто не станет ждать долго.

— Значит, все должны дать согласие. Для чего мы вам нужны?

Если Септимус знал имена купцов, к которым приходила Исобель, то наверняка они просветили его, тем не менее она решила подыграть и объяснить все, будто в первый раз.

— Чтобы транспортировать зерно в таких количествах, нужны баржи. Поскольку у меня их нет, стоит подумать о широких прибрежных торговых лодках, которые имеются у ваших купцов. В нашем флоте подобных судов раз-два и обчелся, да и времени нет строить новые. В обмен за использование ваших лодок мы обеспечим своим капиталом покупку зерна и предоставим штурманов, которые смогут управлять кораблями по зимнему морю.

Семья Септимуса владела по крайней мере шестью суднами, подходящими для ее нужд. На складах в Каристосе хранилось много зерна, которое можно купить задешево, а Тарсусу продать с существенной наценкой.

— Кого вы здесь представляете?

— Я наделена полномочиями заключать сделки от лица дома Флёрделис и Сирей. И те, и другие имеют в Каристосе агентов, которые засвидетельствуют любой контракт.

— Интересное предложение, — наконец произнес Септимус. — Большинство купцов уже осмелились совершать путешествия ранней весной, но мало кто вызовется управлять кораблем по зиме.

— Возможно, даже ваш собственный дом заинтересуется и решит принять участие в сделке. В моих интересах и интересах по налаживанию и укреплению торговых связей между двумя нашими странами я могу предложить бонус первому дому, который подпишет...

Тут Исобель понизила голос, не желая раскрывать все козыри до конца. Септимус доказал, что он умный мужчина прекрасно осознающий: какой бы договор они ни заключили, он будет на условиях более выгодных, чем у конкурентов. И это не взятка, а просто хорошее деловое чутье.

— Я пока новичок на этой должности, но тем не менее с трудом могу вспомнить, чтобы ваш предшественник действовал столь же решительно, как вы.

— Могу ли я говорить начистоту?

— Да, конечно.

— Некая неприятность, произошедшая в Икарии несколько лет назад, поставила под вопрос выгоду в близких отношениях с вашим государством. Настроения по отношению к иностранцам быстро менялись, насколько вы помните, а сэру Алерону просто приходилось все время быть начеку и осторожничать. Однако теперь, когда императрица Нерисса обеспечила мир и любовь подданных, обстановка снова стала подходящей для взаимной прибыли.

— Понятно... — протянул Септимус, хотя вряд ли поверил Исобель.

Чего он совершенно не осознавал, так это то, что в этом предприятии Флёрделис получала все козыри. Если императрица по-прежнему держит свое государство под жестким контролем, тогда в интересах Седдона оставаться верным другом. Налаживание отношений и образование новых союзов посредством взаимной выгоды, поможет связать главные семейства Икарии с домами в Федерации.

А если Нерисса не сумеет удержаться на троне... Ну, тогда Седдон постарается заработать как можно больше прибыли в результате беспорядков, которые возникнут после свержения, что также позволит расценивать Федерацию как дружественное государство. В любом случае они выйдут победителями, а Исобель обезопасит и упрочит свое положение во время проведений советов. В конце концов, Икария — всего лишь испытание. На самом деле это не место, где можно искать власти. Флёрделис постарается выжать каждую каплю преимущества из данной ситуации, и по ее возвращении на родину ни у кого не останется сомнений в том, что она занимает свое место по праву.

Глава 6

Через два дня после встречи с Исобель Септимус прислал письмо, что принимает ее предложение. В присутствии уважаемых агентов они встретились в только что арендованном Флёрделис доме, чтобы окончательно обсудить все детали и подписать контракты. Условия, которые всех удовлетворили, как и предполагалось, немного перевешивали в пользу Септимуса, и тем не менее обе стороны оставались в выигрыше. Молодой человек восхитился выбором резиденции, заметив, что дом находится близко к докам и канцелярии, но в то же время достаточно далеко от их безумной активности, когда возобновится мореплавательный сезон.

На следующий день Септимус послал Исобель три дюжины бутылок красного вина, маркированные печатью императорских виноградников. Дар в ее новый дом и знак удовлетворения сделкой.

Возможно, вдохновленный примером Септимуса, следующим посетителем оказался купец Ирве. Он вел свой род от капитанов, чьи корабли привозили людей из Анамура в ссылку в Икарию. Дом Ирве стал довольно процветающим за годы интервенции. К чести торговца, он пытался улучшить состояние своего семейства, меняя торговые маршруты и сотрудничая с другими. Однако не все выборы оказывались удачными: сначала он потерял грузы при нападении пиратов, затем один из партнеров разорился, оставив Ирве ответственность по долгам.

Купец согласился обеспечить четыре корабля на честных условиях, хотя и не столь щедрых, как у Септимуса за шесть судов. Исобель рассчитывала на дюжину кораблей, однако потенциальных партнеров на горизонте больше не маячило, а ждать и рисковать прибылью не хотелось, поскольку кто-либо другой мог опередить ее. А с партнерами из разных икарийских фракций Флёрделис достигла по крайней мере внешнего нейтралитета.

Работая с гильдиями Федерации, агенты закупили зерно для груза, а Исобель лично выбрала штурманов, которые станут управлять суднами. Мастерство навигаторов Седдо-на всегда было неоспоримо, и она прекрасно знала, почему Ирве и Септимус согласились сотрудничать. Икарийцы надеялись, что их капитаны заучат секретные маршруты, которые помогали флоту Федерации превосходить конкурентов. Чтобы избежать утечки информации, штурманов проинструктировали направлять корабли по быстрому пути, а не по тому, который выбирали седдонийские моряки.

Истинный торговец слишком осторожен, чтобы показать свою полную силу, и даже если икарийцы умудрятся выучить этот маршрут, без тайных уроков гильдии навигации у них не будет шанса уравняться в умении с моряками Федерации. Их недаром прозвали «людьми моря», и расставаться с преимуществом, которого они достигли с таким трудом, никто не собирался.

Когда общественное положение Исобель упрочилось, она решила перейти к секретным заданиям. Предшественник оставил после себя зачаточную шпионскую сеть, которая подходила для дознания о том, какой склад хранил нелегальные товары и какие, а также поставляла информацию о скандалах при дворе, прежде чем шепотки превращались в сплетни. Полезно, но Флёрделис этого было мало, требовались сведения, кто готов пойти на предательство и кого можно принимать во внимание, если речь шла об измене правительству и восстании. Многие бывшие информаторы погибли либо предпочли отправиться в ссылку в далекие страны. Сама Исобель старалась избегать тех немногих, кто остался в Каристосе, неуверенная в их преданности, к тому же за ними до сих пор могли следить шпионы Нериссы.

Поэтому седдонийка решила налаживать новые контакты. Септимус ввел ее в круг влиятельных купцов, большинство из которых уже заработали предостаточно, поэтому оставили торговлю молодым членам домов, а сами обратились в политику. Зимой, по мнению икарийцев, при дворе скучно. Однако посла Хардуина и Флёрделис приглашали на некоторые события во дворец, что дало ей возможность встретиться с основными фигурами при императрице. Исобель обращала внимание не только на богатых и наделенных властью, но также выискивала клерков и преданных слуг, которые подчас знали больше своих хозяев. Она не забыла Встречающего, однако никак не могла придумать, чем привлечь или искусить его.

Флёрделис дала всем знать, что устраивает приемы в своей резиденции каждые три дня в течение недели. Некоторые аристократы приходили из чистого любопытства — ну как же, женщина-министр в императорском зверинце, ценная находка для развлечения. Кто-то приводил жен как повод для посещений, однако большинство приходили одни. Поэты и драматурги — как женщины, так и мужчины — наведывались в салон в надежде обзавестись новым покровителем или по крайней мере воспользоваться случаем и скоротать денек в неплохой компании.

Высокие налоги, которые Нерисса установила на иностранные товары, подняли цену на деликатесы, включая импортное вино. Сама Исобель являлась и дипломатом, и купцом с доступом к собственным товарным складам, да к тому же была освобождена от большинства налогов, поэтому могла позволить яства, которые наверняка разорили бы дворянина средней руки. Ее не удивляло, что многие приходили выпить вина, а потом тихо жаловались, что политика проконсула Цубери губит империю.

Также седдонийка заметила, что никто не критикует императрицу в открытую, а предпочитает выражать недовольство только премьер-министром. Всех приводило в негодование, что Цубери оказывал огромное влияние на Нериссу, и, казалось, он единственный, кто противостоит привычке правительницы менять фаворитов каждый сезон. Еще его ненавидели из-за склонности приводить членов своего семейства на важные посты. Пока гости сплетничали, Исобель только улыбалась и слушала, да проверяла, чтобы их бокалы всегда были наполнены.

Обязанности торгового представителя занимали все утро, именно в эти часы она встречалась с купцами. Только самые праздные торговцы могли прийти на дневные развлечения, а салон Исобель превратился в место для встреч тех, кто не мог позволить быть увиденным вместе в каком-либо другом доме.

Помимо этого Флёрделис часто проводила много времени и в ванной комнате, пользуясь услугами зеленоглазого акробата, который отличался удивительной пластичностью и огромным запасом внутренних сил. К ее вызовам он относился с удивительным чувством юмора, как, впрочем, и к последующей отставке. В качестве замены девушка выбрала совсем молодого поэта, известного в узких кругах эротическими стишками. Стишки оказались намного более воодушевляющими, чем прикосновения, что немного разочаровывало. Исобель расширила его репертуар, а после дала отставку, смягчив душевную рану кошельком с золотыми монетами.

Эти двое послужили ее целям, поработав над репутацией, однако после в сад приглашали только тех симпатичных мальчиков, которых выбирали по умению выполнять секретные поручения и собирать информацию. Время от времени седдонийка звала кого-нибудь разделить ванную, но, несмотря на ее растущую репутацию распутницы, молодые люди всего лишь купались. У девушки имелись отвары против беременности и болезней, однако глупо полагаться на их действенность. К тому же она не могла допустить эмоциональной привязанности, которая только все усложнила бы.

Свое время Флёрделис проводила то в новом доме, то в комнатах в посольстве. Когда она находилась в кабинете, то большую часть времени посвящала корреспонденции, а Перрин ей старательно помогал. Нужно заверять торговые договора, проверять счета на погрузки, изучать новые законы о судоходстве, а потом отправлять все вместе с комментариями в Седдон. Регистр икарийских купцов и кораблей также необходимо обновить и заверить, а еще закончить и переслать агентам Федерации во всех главных портах секретный список торговцев, нечистых на руку и подозреваемых в скором банкротстве.

На данный момент, когда на руках осталась лишь горстка крепких кораблей, курсирующих по непредсказуемым зимним морям, ее обязанности можно было считать легкими, поэтому большую часть времени седдонийка посвящала внедрению в высшее общество Икарии. И свое продвижение облегчала открытым кошельком, который пополнялся посольством.


Исобель откинулась в ванной и сделала глоток охлажденного вина, прежде чем поставить стакан на специальную подставку, на которой уже лежал колотый лед, обеспечивавший напитку постоянную прохладу, несмотря на жару в ванной. Левой рукой она лениво водила по воде, создавая новые течения. Синяя плитка, уложенная в мозаику, и выпрыгивающая рыба вдоль кромки бассейна усиливали иллюзию океана, и на какой-то момент девушка представила себя богиней, поднимающей бурю, чтобы подразнить дерзких моряков, посмевших вторгнуться в святилище.

Девушка рассмеялась и сделала еще глоток вина, а горячая вода тем временем расслабляла мускулы и избавляла от усталости. Прошлым вечером Септимус устраивал прием, где на ужине присутствовало пятьдесят гостей; потом вся компания переместилась в малый императорский театр, чтобы посмотреть премьеру новой пьесы, восхваляющей императора Аитора Великого и его победу над Видруном. Большинство из приглашенных являлось аристократами второго уровня, вряд ли выше, смешанные с новоприбывшими и чистокровными дворянами икарийской крови. таль, что сама пьеса оказалась намного скучнее, чем прием. Драматург слишком вольно интерпретировал историю и умудрился произвести на свет занудное произведение, лишенное черт как драмы, так и зрелища. Скорее всего не один зритель прикорнул за время первого акта, и только грохот барабанов, изображающий последнюю атаку, смог пробудить от дремоты большую часть театра. Самой правительницы не было, вместо нее в императорской ложе присутствовал младший сын Антор, который собирал все силы, чтобы не показать скуку, мучившую его весь спектакль.

Если бы драматург включил в историю больше правды, все было бы иначе. Тогда бы все глаза устремились следить за сюжетом о мужчине, убившем собственного первенца, чтобы узурпировать власть. Даже принцесса Каллиста, полноправная наследница трона, уступила и сдалась, благодарная за то, что ей оставили жизнь. Аитор провозглашал власть не только для себя: за время его правления новоприбывшие превратились из богатых аутсайдеров в величайших правителей Икарии. Реальный Аитор — предводитель, о чьих дерзких делах до сих пор побаивались говорить вслух, а в этом спектакле представили его самый незначительный триумф.

И все же Исобель подозревала, что пьеса будет пользоваться успехом хотя бы просто потому, что никто не захочет обидеть императрицу и проявить неуважение по отношению к ее легендарному деду. Те, кто не получил входного билета сегодня, посмотрят пьесу позднее.

После пьесы Флёрделис пригласила нескольких гостей, с кем хотела познакомиться поближе, в резиденцию, чтобы восстановить силы и подкрепиться. Слуги кружили по комнатам, подавая подносы с деликатесами, а молодые красивые виночерпии следили, чтобы бокалы не пустовали.

Сама Исобель предпочитала пить умеренно, переключившись на виноградный сок, в то время как посетители продолжали экспериментировать с новыми сортами вина и бренди. Посмеиваясь над шутками, хозяйка подмечала, кому стоит доверять, а чьи языки развязывались от вина и выбалтывали все секреты первому встречному. Когда наступил рассвет и последние носильщики забрали загулявшихся гостей, девушка с благодарностью отправилась в постель.

Встав несколькими часами позднее и позавтракав, она отправилась в ванную комнату, чтобы позволить себе роскошь смыть усталость. Возможно, икарийцы и отставали в некоторых сферах от седдонийцев: невоодушевленные кораблестроители, бесполезные навигаторы, которых правильнее назвать шарлатанами. Но их благоговение перед купанием и мастерство при создании ванных комнат восхищало Флёрделис. В Федерации ванные слишком простые, прагматичные и обеспечивают лишь чистоту. В то время как здесь в доме имелось два бассейна: один для мытья, рассчитанный по меньшей мере на двоих, другой — для релаксации, вмещавший с полдюжины человек, его можно спокойно использовать для оргий.

Когда Исобель вернется в Седдон, чтобы основать собственный дом, то привезет из Икарии каменщиков, чтобы те соорудили ванную комнату ее мечты. Остановившись на столь приятой теме, она мысленно вернулась к вчерашнему вечеру. Раньше Флёрделис хотела воспользоваться Хорацио. От этого молодого человека просто веяло юностью, однако его поведение показало, что довериться ему нельзя. С другой стороны, у него есть брат Идаюс, которого можно попробовать, поскольку он показался поосмотрительнее и считал себя кем-то вроде ученого. Стоит попытаться воззвать к его интеллекту.

Седдонийка начинала сомневаться, что ее миссия посеять раздор в Икарии увенчается успехом. Настроения в Ка-ристосе сильно изменились со времени ее последнего визита. Хоть и встречались недовольства, однако намека на то, что кто-то решится на большее, чем непристойная сплетня, не просматривалось. Исобель подозревала, что есть несколько человек, которые желали свергнуть Нериссу, но подобное инакомыслие ушло глубоко под землю.

Поскольку пример, как наказывают за предательство, оказался очень нагляден, то будет тяжело найти новых рекрутов, готовых рисковать собственной жизнью, чтобы бросить вызов императрице. В конце концов, больше выгоды можно получить от сотрудничества. Флерделис почувствовала облегчение, однако как только распознала это чувство, волна стыда захлестнула ее. Нельзя позволять эмоциям влиять на государственную миссию.

Федерация Седдона основана на торговле. В отличие от империи у седдонийцев нет мощных армий и завоеванных земель, к которым можно обратиться за помощью. Гористые острова никогда не накормят всех жителей. И если Федерация хочет выжить, то торговые корабли должны обладать исключительной мощью. Икария представляла собой угрозу этой силе и соответственно существованию самого Седдона. Вот уже многие годы внутренняя политика противника разрывала страну на части, а бесконечные споры с Видруном подрывали внешнюю. Однако если империя решит воссоединиться и обратить внимание на завоевания, то Федерация сразу лишится основных портов, и ее отрежут от жизненно необходимых товаров. Размышления Флерделис прервало появление служанки Анны, которая принесла мягкое хлопковое полотенце и льняное платье.

— Леди Исобель, простите за беспокойство, но к вам посетитель.

— В этот час?

Еще не было и полудня.

— Брат Никос, глава Ученого Братства, — продолжала Анна. — Он приносит извинения за неудобство, однако я заверила, что вы наверняка захотите принять столь почетного гостя.

— Конечно, ты правильно сделала, что позвала меня, — сказала Флерделис и вышла из бассейна. Забрав у служанки полотенце, насухо вытерла тело.

С помощью горничной Исобель быстро оделась, накинув легкую тунику и синее платье, скрутила длинные волосы в простой шиньон, и порадовалась, что молодая кожа не нуждается в косметике, а потом спустилась вниз в малую гостиную, которой пользовалась для приема гостей.

Слуги Исобель прекрасно знали, что нужно делать, если в доме гость, и она почувствовала удовлетворение, заметив на столе поднос с вкусными печеньями и полную сервировку для чая. Девушка предложила гостю вина и совершенно не удивилась, когда тот отказался. Ее информатор предупреждал, что Никос редко пил вино на людях и уж тем более днем. Часть образа ученого-аскета, который он столь бережно культивировал. Однако проницательный взгляд не мог не заметить, что его ряса, хоть и сшита в монашеском стиле, соткана из редкой шерсти, которая стоила дороже, чем шелк. А когда брат желал побаловать себя стаканчиком вина, то предпочитал напитки из самых изысканных сортов винограда.

Хозяйка и гость обменялись любезностями, и Флерделис с нетерпением ждала, когда брат Никос откроет цель визита. В целом, ее посетители делились на две категории: первые искали делового партнерства, вторые приходили из любопытства. После недолгого рассуждения Исобель поняла, что ученый не относится ни к одной из этих категорий. Ученые братья не нуждаются в помощи, чтобы подготовить судно к отправке либо заключить сделку. К тому же брат много путешествовал в молодости, поэтому не впервые встречает женщину, наделенную властью.

Впрочем, никогда не стоит недооценивать любопытства Ученых Братьев, всем известно, что они бывали на краю цивилизаций и за их пределами в поисках знаний. Если бы Никос хотел собрать о ней информацию, то просто бы отправил одного из подчиненных.

Присутствие главы Братства могло лишь означать, что ему что-то понадобилось от Исобель. Возможно, захотелось составить собственное представление о ней, а не полагаться на чужое. Седдонийке даже стало любопытно: он здесь от лица императрицы или по собственному желанию?

Они продолжали обмениваться любезностями еще полчаса, но с того момента как брат Никос появился в доме, Исобель так и не выяснила истинной цели его визита.

— В политике Икарии аутсайдеру трудно ориентироваться, и я уверен, вы прекрасно об этом осведомлены. Надеюсь, вы не станете смущаться и обратитесь ко мне с вопросами, если понадобится совет беспристрастного наблюдателя.

— Конечно, — ответила Флёрделис. Так бы она и поступила. В любой другой стране первым делом она обратилась бы к кому-нибудь из Ученых Братьев, если бы нуждалась в точном описании местной политической обстановки. Однако здесьотношения Братства так близко переплетались с правящей семьей, что побеседовать с братом Нико-сом — все равно что пообщаться с самой императрицей.

Никос прекрасно понимал, что Исобель об этом знает, возможно, в этом и состояла цель его прихода. Как торговый представитель Исобель не могла напрямую связываться с Нериссой по несущественным торговым вопросам, однако это не означало, что императрица оставалась безразличной к торговле. Никос предлагал себя в роли посредника, чтобы седдонийка по неосмотрительности не обидела правительницу, заключив договор с теми, кто оказался не в фаворе.

— Насколько мне известно, ваше путешествие прошло не совсем безоблачно, но я уверен, что вы преуспеете в стремлении сблизить наши страны, — сказал Никос, завершая разговор и собираясь уходить.

Флёрделис с трудом подавила раздражение. Брат не первый, кто упоминает о ее высадке на берег, хотя и выразился более деликатно, чем остальные. Многие в Каристосе потешались над иронией судьбы, состоящей в том, что один из представителей так называемой «нации моряков», «людей моря» потерпел кораблекрушение на отдаленном забытом богами острове. Часть Исобель боролась с искушением заявить, что Федерация никогда не провозглашала, что их суда непотопляемы, а капитаны непогрешимы. А эпизод с высадкой мог оказаться тщательно спланированным предательством, а не невезением. Однако подобная информация вряд ли улучшит обстановку в отношениях, которые она так настойчиво налаживала.

— Мне повезло. Кстати, можно поблагодарить за это одного из членов вашего Братства. Местные жители, нашедшие меня и моих людей, говорили только на своем варварском языке, но, к счастью, среди них оказался один из братьев, который пришел на помощь и все перевел для меня.

— Один из моих монахов?

— Да, смотритель маяка. Брат Джосан, так, по-моему, он себя называл. Очень вежливый и предупредительный, хотя я удивилась, когда встретила ученого в столь отдаленном месте.

Исобель заметила, как тень беспокойства пробежала по лицу Никоса, но тот быстро овладел собой и принял напускной вид безразличия, которым часто пользуются люди, привыкшие скрывать свои мысли.

— Очень рад, что он смог оказать вам помощь, — невозмутимо произнес советник.

— Мне повезло, что там появился именно он. Хотя и показалось, что его образование и таланты пропадают зря в столь отдаленном месте.

Флёрделис внимательно всматривалась в лицо монаха, надеясь понять, что его встревожило. Однако брат оказался слишком опытным придворным, чтобы так легко попасться на удочку.

— Братство считает, что знание можно найти повсюду. А долг и обязательства часто уносят нас в места, удаленные от родного дома. Вам ли этого не знать?

Исобель не могла не внять логике слов собеседника, но чутье говорило, что он что-то скрывает. Каким-то образом ее встреча со смотрителем маяка задела его. Возможно, это связано с поручением, которое больше подходило слуге, а не ученому. Либо брату Никосу что-то известно о путешествии леди Исобель и событиях, которые повлекли кораблекрушение. Она подозревала седдонийских врагов, организовавших несчастный случай, однако нельзя исключать вероятность, что за всем стоят икарийцы.

Еще один узелок путаницы в паутине сплошных вопросов. И Флёрделис уже отчаялась когда-нибудь добраться до сути головоломки, когда в один прекрасный день на ее пороге появился новый посетитель.


Дама Аканта прождала целых два месяца после прибытия Исобель в империю, прежде чем решилась прийти в ее резиденцию. Их встреча была обставлена в лучших традициях театрального представления. Аристократка приехала на один из обычных дневных приемов в сопровождении драматурга Кепри, который недавно «осчастливил» икарийский двор своим талантом, поставив пьесу о жизни императора Аитора. Кепри уже приходил однажды в гости к седдонийке, и, к счастью, в ее винных погребах оказался запас желтого вина, поскольку драматург не пил ничего другого. В связи с этим он поклялся разродиться новым шедевром, а точнее — поэмой в честь прекрасной чужестранки.

До сего момента он так и не исполнил своей угрозы, за что Исобель оставалась ему несказанно благодарна. Но однажды Кепри вернулся к одному из приемов, захватив с собой нескольких придворных. Чем наконец-то и сослужил хорошую службу. Из всех, с кем Флёрделис была знакома пять лет назад, дама Аканта была единственной, чьему совету она доверяла и чья проницательность совпадала с ее собственной.

— Достопочтенный Кепри, как мило, что вы решили присоединиться к нам сегодня, — сказала Исобель, позволив драматургу дотронуться до своих рук. Его ладони оказались влажными и мягкими, что вызвало неприязнь, но девушка ослепительно улыбнулась и продолжила: — Может, вы представите меня своим друзьям?

— Дама Аканта, позвольте представить вам леди Исобель, торгового представителя из Седдона. Леди Исобель, это дама Аканта из Нейрини.

Вряд ли подобное знакомство соответствовало всем необходимым правилам и протоколам, да и драматург, при всех своих достоинствах и страстных желаниях, не являлся придворным. Ну так ведь и встречи в резиденции вряд ли можно назвать формальными. И все же Кепри стоило задуматься над манерами, если он хотел сделать карьеру.

Дама Аканта выдала кислую улыбку.

— Извините за вторжение, но мне так много о вас рассказывали, что захотелось встретиться лично.

— Ну что вы, очень рада вашему приходу.

Леди Исобель взмахнула рукой, и к ним приблизилась служанка, предложившая драматургу бокал его любимого вина. Второй фужер предназначался даме Аканте, однако та отказалась.

— Какая удача, Кепри, что вы осчастливили нас своим появлением, мы горько сокрушались из-за вашего отсутствия. Маркус с Лариссой подготовили поэмы, однако оценить их творения было некому. Возможно, мы убедим вас сделать это сейчас.

Драматург кивнул, встал с кресла и выпрямился во весь рост, который оказался не слишком внушительным. Леди Исобель указала на группку вдали и легко подтолкнула Кепри вперед; тот без сопротивления отправился к ним, не сказав ни слова своей спутнице.

— Очаровательный мальчик, а его талант неописуем, — посмотрев вслед мужчине, произнесла Аканта.

«Мальчику» было уже около сорока, хотя округлое лицо и неуклюжесть манер создавали обманчивое впечатление. А про талант говорить совсем уж не хотелось.

— Думаю, вы имели в виду, непередаваем, — мягко подправила Исобель.

На сей раз дама Аканта широко улыбнулась.

— Я знаю здесь некоторых гостей, но, может, вы представите меня остальным?

Они направились через комнаты, время от времени останавливаясь, чтобы обменяться приветствиями с присутствующими, однако долго нигде не задерживались, поскольку не хотели завязывать долгих разговоров. Сегодня в доме находилось около двух дюжин гостей, и только трое из них оказались мужчинами. Слуги кружили по салону с подносами, полными напитков и деликатесов, присматривая, чтобы гости ни в чем не нуждались. Пока вино льется рекой, вряд ли кто-нибудь заметит отсутствие хозяйки.

— Дама Аканта, может, нам поболтать с глазу на глаз? К сожалению, я не всегда понимаю икарийские обычаи и иногда испытываю трудности с хозяйством, а совет человека столь благородного происхождения будет для меня неоценим, — сказала Флёрделис, повысив голос, чтобы рядом стоящие могли услышать просьбу.

— Конечно, если хотите. Давайте пройдем во дворик. Погода сегодня просто замечательная.

Если кто-то и посмотрел в их сторону, когда слуги принесли теплые плащи, то вскоре вернулся к своим разговорам. А женщины вышли в маленький садик, прилегающий к дому. Уже наступила весенняя пора. Солнце нагрело камни дворика, а стены защищали его от пронзительного влажного зимнего ветра, поэтому прогулка оказалась даже приятной.

Начинать разговор первой выпало леди Исобель:

— Рада видеть вас в полном здравии. Надеюсь, вы не пострадали от последствий неблагоприятных событий?

— У меня совершенно ничего не изменилось. А вы? Вижу, дела у вас пошли неплохо.

— Да, я добилась небольшого успеха в своих начинаниях- — Смысла развивать эту тему не было, поскольку дама Аканта никогда не интересовалась торговлей и накоплением богатства.

Дама указала на ямки на земле, потом развернулась полукругом, обращая внимание на тропинки в саду. Исобель проследила за ее взглядом, кивнула и подыграла, будто две хозяйки обсуждают, как лучше всего разместить гостей на маленькой территории во время праздника. Шансы, что за ними наблюдают, слишком малы, и все-таки нельзя рисковать понапрасну.

Аканта по возрасту годилась Флёрделис в матери. Аристократка, которая могла проследить родословную до первого колена, имела кровные и брачные связи с императорской семьей. Рано овдовев, дама воспользовалась язвительным язычком и состоянием мужа, чтобы обезопасить свое положение при дворе, став неофициальным арбитром в икарийском обществе.

— Леди Исобель, что же вас привело в нашу страну? Неужели только торговая миссия? Хотя, может, остались какие-то незавершенные дела? — Голос дворянки звучал твердо — неудивительно, что она до смерти пугала дебютанток, которые впервые появлялись при дворе.

— Я хотела уплатить по старым долгам, но поняла, что в этом мало кто заинтересован.

— Трусы. Трусы и бараны, — процедила аристократка. — Нерисса предала нас всех, но они отказываются это замечать. Сидят за столом, вымаливая объедки, да благодарят за привилегии. Евнухи. Среди них нет ни одно-го мужчины.

— Если бы вы были мужчиной...

— Если бы я была мужчиной, они все равно не последовали за мной. Я не тех кровей. Мои люди доверились Нериссе, ограниченные дураки. Линия, за которой будут следовать, — это линия потомков Константина.

Меньше всего Аканта напоминала революционерку. Никто бы не заподозрил о ее причастности к внутреннему кругу, который составил заговор свержения императрицы Нериссы и замены ее на принца Люция. И в том, что она — один из предыдущих контактов Исобель, который смог выжить, доказательство ее хитрости и изворотливости.

Мало кто осознавал, что провалившийся мятеж — не просто борьба между старыми аристократами Икарии и новыми. Многие желали расквитаться с императрицей — кто-то из-за власти, кто-то, как дама Аканта, считал, что правительница предала народ, когда заключила мирный договор с Видруном. Плата за мир заключалась в признании права Видруна править островом Анамур, что многими расценивалось как предательство.

Не имело никакого значения, что новоприбывшие оставили Анамур свыше трехсот лет тому назад. Для таких, как дама Аканта, остров до сих пор дом родной, а выходцы, оставшиеся на той земле, — члены семьи. И не важно, что анамурцы уже много лет живут независимо от своих собственных правителей. И что никто из этих псевдопатриотов не предпринял долгих поездок в Анамур, чтобы самим убедиться, насколько город изменился в их отсутствие. Факты не играли никакой роли, только идея об «острове — священном доме» заводила их. Они считали, что Нерисса — предательница, заслужившая только смерти.

Так по крайней мере заявляли фанатики. Исобель подозревала, что не все разделяют патриотический жар Аканты, им проще прикрывать истинные цели и намерения знаменами чести и долга, нежели признаваться, что речь идет об удовлетворении собственной жажды власти. В конце концов, сам Аитор начинал как придворный низшего звена, прежде чем провозгласил себя императором, а если он смог это сделать, то чем они хуже?

Если Флёрделис была знакома лишь с несколькими конспираторами, то дама Аканта знала их всех. И появись где-то хоть малейший шанс для нового восстания, ей бы об этом уж точно было известно. Подобный пессимизм аристократки не сулил ничего хорошего секретной миссии Исобель.

— О судьбе принца ничего не известно. Тело публично не выставляли. — Исобель понизила голос.

Дама Аканта покачала головой:

— Не выставляли, но все знают, что когда его вынесли из комнаты пыток, то закопали за городскими стенами. Мы даже хотели предпринять попытку откопать останки, однако охранники прослышали об этом и перезахоронили принца.

Глаза седдонийки расширились. Ей не хотелось знать, что планировалось сделать с телом бедного Люция.

— Мы могли бы найти кого-нибудь, кто смог сыграть его роль...

— Где мы найдем такого человека? На это согласится только полный идиот, ко проблема в том, что недоумку никогда не справиться и не завершить подобное представление с обманом. К тому же Люций имел черты старой аристократической линии, а сейчас осталось слишком мало чистокровок.

Исобель перенеслась в прошлое. Тогда лицо принца имело юношескую округлость, но на нем уже просматривались чеканные черты, которые украшали многие, теперь запрещенные старинные монеты. Если волосы еще можно осветлить, чтобы подобрать нужный оттенок темного блондина, то изменить цвет глаз невозможно.

К тому же внешнего сходства мало, самозванцу просто необходимо иметь образование, чтобы научиться манерам, которые Люцию передавались с самого детства.

Она постаралась представить, как выглядел бы принц сейчас, через пять лет. А потом картинка изменилась, пурпурная мантия поменялась на грубую рясу, острые черты составили резкий контраст с бритым черепом.

Неудивительно, что брат Никос так забеспокоился при упоминании смотрителя маяка. Даже тогда его черты лица показались Исобель странно знакомыми, но только теперь она увидела сходство.

— Есть по крайней мере один бастард по линии Константина, в Икарии, — задумчиво произнесла Исобель.

— Чушь, я бы о нем слышала. — Тем не менее дама Аканта казалась заинтригованной.

— Монах из Ученого Братства, — объяснила седдонийка. — Мне выпала удача встретить его, когда нас высадили на северных островах. Одень этого смотрителя маяка в шелковую мантию, дай волосам отрасти, и большинство поклянется, что он — оживший Константин. Или Люций, если речь идет о нашем случае.

Без сомнений, его выслали из Каристоса, чтобы держать в безопасности в столь беспокойные дни, когда все находятся под подозрением. Исобель стало любопытно, знал тот монах о своем происхождении? Или искренне верил, что он — безымянный бастард? Сколько поколений назад произошла опрометчивая связь? Аитор и его потомки правят последние сто лет. Если бы появился наследник мужского пола по линии Константина, пускай и ублюдок, наверняка кто-нибудь уже воспользовался бы этим родством.

Единственными законными детьми Константина являлись несчастные императрица Констанция и ее сестра, принцесса Каллиста. И все-таки есть шанс, что он или кто-то из праотцев дал начало ветви бастардов, от которых монах и унаследовал гибельные черты лица.

— Если только... — Дама Аканта замолчала, раздумывая над последствиями открытия Исобель, затем покачала головой: — Нет, Ученые Братья — ручные собачки Нериссы. Нельзя бросать им вызов.

Флёрделис кивнула. Брат Джосан представляет опасность для себя самого и для всех, кто к нему приблизится. Неудивительно, что его сослали так далеко от столицы.

— Лучше вернуться, прежде чем наше отсутствие сочтут подозрительным. Все, что мы можем сделать, это смотреть и ждать. Собирать информацию о сочувствующих и ждать подходящей возможности.

— Я терпела в течение периода времени, чуть ли не в два раза превышающего ваш возраст, милочка. И сейчас могу подождать еще немного, — ответила дама Аканта.

Глава 7

Наступила весна, но по утрам все еще было холодно. Часто приближение рассвета приносило с собой влажный туман, который окутывал остров, закрывая и небо, и море. В такие дни Джосан заводил механизм, приводивший в движение латунный колокол, использовавшийся для предупреждения кораблей, пока утреннее солнце не разгонит завесу. Колокол был гениальным изобретением, тем не менее требовал постоянного присмотра и нуждался в ежечасной подзаводке.

Брат Никос прислал тонкий том рассказов путешественника, включавший раннее известное описание береговой линии. Джосан пытался заставить себя читать помедленнее, не более трех страниц в день, чтобы максимально продлить удовольствие, но как ни старался, уже прочел книжицу дважды и хотел начать в третий. На сей раз он решил сделать несколько набросков каждого вида, описанного путешественником. Впрочем, занятие это пришлось отложить, пока не спадет туман. Целую неделю монах проводил ночь за обычными делами, а каждое утро налаживал колокол. В некоторые дни дымка не рассеивалась до полудня, а вчера исчезла только с наступлением сумерек. Тело Джосана истосковалось по сну, хотя он и приготовился к худшему: провести еще одну долгую ночь в башне. Утешением служило то, что такая погода не будет стоять целую вечность. Скоро наступит лето и принесет светлые спокойные деньки, и тогда он, наконец, получит отдых, которого так долго ждал.

А когда придет лето, смотритель уже не будет на острове в одиночестве. Весной все руки задействованы на посеве урожая, а летом у деревенских жителей появляются и новые интересы. Кто-то возвращается к рыболовству, забрасывая сети в укромных уголках пролива, кто-то приходит на остров устанавливать ловушки на гигантских крабов либо начинает прочесывать пляжи в поисках огромных спиралевидных ракушек, которые можно найти только у берега моря. Темно-синие ракушки перемелют в крупнозернистый порошок и продадут южанам, которые сделают из него насыщенный краситель.

Последние годы Джосан сам часто прогуливался вдоль берега и собирал ракушки. Часы безделья дали возможность для развития нового таланта: таланта к рисованию, и во время долгих часов занятий он часто пользовался своим умением. Начиная с крошечных ракушек, меньше ноготков ребенка, заканчивая огромными панцирями моллюсков размером с голову взрослого человека, каждая тщательно зарисовывалась монахом. Рядом шло описание окраски и места, где экземпляр был найден. Смотритель собрал коллекцию из сотни различных образцов, но осенний шторм смыл их всех в море. К счастью, знания, полученные им, выжили на свитках, отправленных в орден.

Джосан задумывался, не начать ли сбор коллекции заново, однако неустойчивая погода занимала все время, и на прогулки не оставалось ни сил, ни желания. Возможно, когда пройдет весна, захочется заняться этим увлекательным делом снова, но смотрителя приводила в уныние мысль, что вряд ли он вспомнит каждую ракушку, которую находил раньше.

А может, начать новое исследование? Предыдущий смотритель проводил годы, описывая птиц, прилетавших на остров каждую весну и осень, но это было почти сотню лет назад, и интересно посмотреть, какие изменения произошли с тех пор.

Когда наступило утро, а прохладный туман исчез, открыв взгляду сверкающую поверхность воды, Джосан все еще размышлял об этом. Любое занятие, лишь бы мозг фокусировался и бодрствовал, в то время как тело страстно желало отдыха. Он так и не пришел к какому-либо заключению к тому времени, как солнце уже пробилось через облака, ну да ничего страшного. Единственное, чего у монаха было в избытке, так это времени.

Колокол продолжал мерно звонить, пока хранитель спускался по лестнице с платформы. Раньше здесь хранились бочонки с маслом, однако со времени возвращения в башню он очистил достаточно места для соломенного тюфяка на случай, если погода будет слишком неспокойной, а сил на то, чтобы спуститься вниз и пройти через дюны к новой хижине, не останется.

Брат прошел по полукруглому пролету к лестнице, ведущей на нижние уровни, и туг, когда рука дотронулась до верхней перекладины, засомневался.

В домике остался матрас, набитый мягкими весенними травами, но эта роскошь показалась невероятно далекой, когда монах посмотрел в глубину шахты. Голова немного кружилась, ноги дрожали от усталости, и он со вздохом отправился назад. Завернувшись в плащ, улегся на тюфяк и прижался спиной к закругленной каменной стене. Немного сна силы возвратятся, и тогда он спустится вниз.

Смотритель проснулся внезапно, резким толчком вернувшись в состояние бодрствования, хотя тело не пошевелилось. Оно по крайней мере помнило об опасности и неустойчивости положения. Джосан знал, что проспал недолго, поскольку разум оставался замутненным. Он взглянул на синее небо через маленькое оконце, и острые тени подсказали, что на дворе все еще день.

Вряд ли удалось проспать больше часа — этим и объяснялась не прошедшая усталость, хотя ответа, почему ему пришлось проснуться, тело не давало. Внимательно прислушавшись, монах не заметил ничего подозрительного, кроме отдаленных криков ржанок и звука волн, мягко накатывающих на камни. Даже колокол замолк — видимо, кончился завод. Наверное, не звук его разбудил, а внезапная тишина, подумал Джосан. Он снова завернулся в плащ и закрыл глаза. Еще немного отдохнуть, а потом уж поискать, чем заполнить пустой желудок.

Но как только брат пришел к такому решению, он услышал характерный, ни с чем не сравнимый скрип лестничных перекладин. Открыв глаза, Джосан увидел голову незнакомца, появившуюся из пролета.

Монах моргнул. Голова незнакомца была на уровне его лица. По каштановым волосам сразу стало понятно, что мужчина не из деревни.

— Кто ты? — спросил монах.

Чужак не ответил.

Смотритель вспыхнул, осознав, что глупо задавать вопросы, лежа на полу, и решил встать.

Именно это движение и спасло ему жизнь, поскольку внезапно какой-то серебристый предмет рассек воздух и вонзился в стену позади него.

Это всего лишь кошмарный сон. Другого объяснения нет. Зачем еще незнакомцу врываться в башню и убивать его? Вору здесь нечего красть, поскольку только другой маяк может использовать ценные лампы и зеркала. А он сам всего лишь монах, проживающий безгрешную жизнь ученого.

Тем не менее инстинкт мгновенно ответил на угрозу, которую представлял собой незнакомец. Именно он заставил брата ринуться к другому концу пролета с ловкостью акробата.

Казалось, будто кто-то другой оказался в его теле, однако времени удивляться не было, поскольку убийца уже залез на площадку и стоял на другой стороне полукруглого пролета. На его лице невозможно было прочитать какие-либо эмоции, за исключением спокойной концентрации. Незнакомец сунул правую руку в потайной карман и легким движением запястья метнул еще один серебристый предмет. За ним последовали другие, от которых Джосан едва сумел увернуться.

— Зачем ты делаешь это? Я не угроза тебе, — произнес брат, не спуская глаз с противника, пытаясь прочитать хоть малейший намек, который бы помог разгадать его намерения.

Монаху не нужно оглядываться, чтобы понять — его жизнь в смертельной опасности. На высоте башни, где деревянный пролет всего два ярда в ширину, спрятаться негде и бежать тоже, а чужак стоял между ним и лестницей, закрывая путь к отступлению.

Джосан кинулся в сторону, когда на него посыпался очередной шквал смертельных предметов. Один из них задел правое плечо, а потом отскочил от стены и упал вниз в шахту.

Трискель — всплыло у него в памяти, оружие, популярное среди наемников, которые проводят много времени, тренируя технику метания вращающегося лезвия со смертельной точностью.

Возможно, ночной гость не такой уж и мастер, раз смотритель все еще жив. Презрение стало медленно закипать в нем. Монах двигался как кошка и в какой-то момент вдруг осознал, что только он знает, как правильно управляться с оружием. Брат оглянулся в поисках трискелей, однако пол был чист, лишь один острый клинок лежал у ног чужака, на том месте, где Джосан стоял несколько минут назад.

Как только убийца потянулся к поясу за кинжалом, Джосан уже знал, что нужно делать.

— Пожалуйста, я молю вас, не делайте мне больно, здесь какая-то ошибка, — пролепетал он, заставляя голос дрожать.

Незнакомец презрительно улыбнулся, вытащил кинжал, и в этот миг монах совершил поступок, которого совершенно от себя не ожидал. Он напал на противника.

Тремя быстрыми шагами пересек расстояние, разделявшее их, сделал сильный выпад и выбил оружие из рук убийцы. Но поймать его не смог, и клинок полетел вниз в темноту.

Джосан увернулся от кулака, который мог запросто раздробить челюсть, и стал отбиваться от противника быстрыми ударами, чем привел того в замешательство. Убийца не ожидал столь стремительного отпора, поэтому сдал позиции и отступил. На какой-то момент он отвлекся, чтобы оценить расстояние позади себя, и брат ударил со всей силой — кулак угодил чужаку под ребра.

Наверное, монаху стоило испугаться, нет, даже прийти в ужас от собственного поведения. Он — член Ученого Братства, посвятил жизнь науке, а не искусству войны. К тому же худшее место для боя трудно найти: крошечный полукруг, где любой шаг может обернуться летальным падением.

Тем не менее смотритель не чувствовал ни ужаса, ни страха. Наоборот, был спокоен, дыхание оставалось размеренным, тело находилось в равновесии, хотя он и стоял на кончиках пальцев, готовясь нанести новую серию ударов. На этот раз противник решил напасть первым, и монаху пришлось отступить. Хоть синяки оказались болезненными, нападение подтвердило его подозрения. Несмотря на то, что незнакомец пользовался трискелями наемников, стиль его борьбы предполагал военную муштру. Когда Джосан атаковал, тот ответил традиционной серией блоков, будто они не дрались насмерть, а присутствовали на тренировке.

Незваный гость привык бороться и следить за руками 4 противника — один раз пинок сбил его с толку, надо попробовать еще.

Монах знал, что пока удача на его стороне. Однако вести постоянно он не сможет, один неосторожный шаг или толчок к пропасти, и ты в лапах смерти. Смотритель сжал кулаки и встал в боксерскую стойку, будто готовясь к атаке. Как только наемник замахнулся для удара, Джосан резко повернулся на правой ноге и выбросил вперед левую. Удар пришелся в подбородок, и послышался противный хруст. Шея противника была сломана.

Когда смотритель закончил разворот, то успел увидеть, как внезапно обмякшее тело убийцы соскользнуло с края платформы и исчезло. Через несколько долгих секунд послышался глухой стук, когда тело упало на пол в основании башни.

Волна тошноты накатила на Джосана. Он отступил от пропасти и прижался к каменной стене. Ноги не держали его, и брат сполз на пол. Взгляд до сих пор не мог оторваться от лестницы и пустоты за ней.

Бой длился всего несколько минут, а Джосан все никак не мог отдышаться, будто пробежал несколько миль. Кровь глухо стучала в ушах. Только теперь, когда опасность прошла, паника поглотила его без остатка.

«Меня могли убить, — подумал он. — Он пришел убить меня».

Ужасающая мысль. Что привело наемника в столь отдаленное место на задворках империи? Зачем этому человеку избавляться от безвредного монаха? У него нет врагов, и если убийца затаил злобу на Братство, то можно найти и более доступные цели. Например, политиков, чьи смерти имеют какое-то значение.

А вдруг это все-таки вор? Нет смысла. Линзы и чудо-зеркала — ценные вещи, однако ими нигде нельзя воспользоваться, кроме как на другом маяке.

Может, незваный гость планировал диверсию? Надеялся уничтожить все инструменты, которые помогали функционировать маяку, и таким образом подвергнуть опасности корабли, рассчитывающие на то, что спасительный свет ламп убережет их от опасности.

Каждое предположение казалось еще невероятнее другого, однако загадка, почему на него напали, меркла на фоне тайны собственного невероятного спасения.

Джосан понимал, что должен был умереть. В предыдущей жизни ничто не связывало его с физическими тренировками, подготовкой к боям не на жизнь, а на смерть с умелым противником. С самого детства смотритель посвятил жизнь науке, поиску знаний, чтобы обогатить Братство. Он выучил семь языков, чтобы читать древние манускрипты авторов, которые умерли за много столетий до этого, чтобы пользоваться математическими формулами для высчитывания положения звезд.

Из-за болезни монах до сих пор страдал провалами памяти, однако никогда не задумывался, что эти провалы могли содержать что-то помимо мирной жизни, учебы и поиска знаний. Джосан не помнил ничего, что могло объяснить знания об оружии, которым пользовался убийца. Почему его тело умело атаковать и отражать удары на инстинктивном уровне?

Он сражался как человек с духом воина. Смелость и удача сыграли свою роль в выживании, но смотритель понимал: он выиграл только потому, что оказался опытнее.

Дрожь пробежала по позвоночнику от мысли, что собственное тело может таить другие скрытые навыки. Он подтянул колени к подбородку и обхватил их руками. Часть его до сих пор отчаянно надеялась, что это сон, и он вот-вот проснется. Однако в глубине души брат знал, что все не так просто. Это не кошмар, а он — не тот, кем всегда себя считал.

Прошло много времени, прежде чем Джосан нашел в себе силы встать. Страх заставлял его сидеть бесшумно. Страх о правде, которую он мог о себе открыть. Пока смотритель оставался недвижим, то мог сохранять иллюзию, что он простой монах с безоблачным прошлым. Но как только покинет свое убежище, ему придется столкнуться с вещественным доказательством того, что реальность отвратительна. Он — человек, который знает, как убивать других людей. Человек, которого кто-то хочет убить.

В конце концов жажда заставила его встать. Джосан осторожно двинулся по лестнице, которая соединяла три проема, потом начались каменные ступеньки, ведущие вниз, к основанию башни. Правой рукой он держался за стену, ощущая поддержку гладко обтесанных камней, будто это был его первый спуск. Потом дошел до подножия, где на полу лежал убийца, чья левая нога покоилась на нижней ступеньке.

Джосан переступил через тело и зашел в хранилище. Открыв деревянный бочонок, сделал два больших глотка воды, а потом наполнил маленький черпачок. Осторожно потер руки, движимый побуждением, которого не понимал. На них не просматривались пятна, не было никакой крови. И все же когда монах отмывал ладони, то рассматривал их так, будто они принадлежали незнакомцу. В основании левой руки — круглый белый шрам от ожога, который он заполучил в первый день на маяке, когда беспечно дотронулся до одной из сфер, прежде чем та остыла. С правой ладони до сих пор не сошли трудовые мозоли, а на пальцах остались натертости от пера.

Смотрителю казалось, он в курсе всего, что могут сделать эти руки, но он никогда не предполагал, что руки знают, как держать оружие, как наносить удары и как убивать людей. Это больше, чем неожиданные способности к рисованию. И хоть Братство поощряло любой вид знания, Джосан сомневался, что они рассматривали развитие подобных умений как полезные. Кровь в жилах заледенела: а вдруг это и есть истинная причина ссылки? Возможно, лихорадка украла не только интеллект, но и воспоминания о преступлениях, совершенных им когда-то.

Загадка, которую невозможно разгадать. А те, кто мог дать ответ, находятся в сотнях тысяч миль отсюда. Правду, которую искал Джосан, могли сказать только члены ордена либо мужчина, лежавший в нескольких метрах отсюда.

Неужели он приехал сюда по чьему-то приказу?

Смотритель вышел из кладовки, насухо вытер руки о клочок льняного полотенца и склонился над трупом, изучая лицо нападавшего. Однако осмотр черт не открыл ничего нового. Мужчина явно смешанных кровей и мог быть родом из любой южной части империи. Если бы тот заговорил, Джосан постарался бы определить место по акценту, но незнакомец умер, не произнеся ни слова.

Подавляя тошноту и отвращение, монах выпрямил конечности мужчины и начал искать зацепки, которые помогли бы выяснить, откуда он появился. Некоторое время ушло на поиск потайных карманов в тунике, однако они оказались пусты. Не было и кошелька на ремне, но на поясе висела льняная лента с несколькими отделениями — в каждом лежали по две монетки: одна круглая золотая с печатью империи, а другая шестиугольная серебряная чеканка Седдона.

Находки не пролили свет на проблему, и смотритель с омерзением бросил ремень на землю.

Почему незнакомец хотел убить его? Путешествовал он один, или кто-то его ждет? Приехал ли он на корабле, который бросил якорь в тихой бухточке? Либо пришел по земле, попросив одного из деревенских жителей переправить через пролив? Наверняка где-то должны отыскаться следы появления, хоть какой-то знак, откуда он прибыл.

Сандалии на ногах слишком легкие, чтобы ехать верхом или ходить на длинные расстояния. Если только чужак не оставил их в сумке, спрятанной где-то в дюнах. Единственное, в чем был уверен Джосан: непрошеный гость следил за ним много часов, а может быть, и дней, выжидая удобный момент. Возможно, где-то в чаще затаились пособники и теперь наблюдают и ждут.

И тут смотритель услышал, как его кто-то зовет. Он вскочил на ноги, рука инстинктивно поднялась к поясу будто в поиске оружия. Но, конечно же, там ничего не оказалось. Не было даже бруса, чтобы заблокировать дверь изнутри. Монах огляделся и увидел длинный кинжал, который убийца выронил во время драки. Быстро подняв его, Джосан почувствовал странное чувство уверенности, когда холодная рукоятка оказалась в ладони. Осторожно отступив от тела, он занял оборонительную позицию у двери, откуда был не сразу заметен. Любой, кто войдет в темноту башни после яркого солнца, на несколько мгновений будет ослеплен, и в этот момент можно нанести удар.

— Ау! — прокричал мужчина снаружи. Джосан чуть не упал от облегчения, когда узнал голос Марко.

Дверь открылась, и в помещение вошел рыбак, моргая, пока глаза не привыкнут к свету. За ним следовал Рензо. Смотритель вышел из своего укрытия.

— Мои приветствия вам обоим, рад видеть вас, — ответил он.

Даже в тусклом свете монах заметил, как кровь отлила от лица Рензо, когда тот увидел распластавшийся на полу труп. Слова застыли на губах, а взгляд метался между Джо-саном и безжизненным телом, будто не веря открывшемуся зрелищу. Брезентовый мешок, который он нес на плече, соскользнул на землю и упал с глухим стуком.

Реакция Марко была другой:

— Что ты наделал?! — воскликнул он.

— Это не то, что ты думаешь, — заговорил монах.

— Гы убил этого человека? А теперь угрожаешь нам? — I олос рыбака задрожал от недоверия.

Только тогда Джосан понял, что держит в руке кинжал, и быстро бросил оружие на пол.

— Я не знал, кто приближается, и думал только о самозащите. А клинок — его.

— Что здесь произошло? — спросил Рензо. Смотритель заколебался, не зная, как объяснить то, что он сам понимал с трудом.

— Я уснул на верхней платформе, а когда внезапно проснулся, то увидел этого мужчину. Я поинтересовался, что нужно, однако вместо ответа он напал на меня. Мы стали бороться. В итоге он упал вниз. Я только спустился, когда услышал ваш окрик.

— Это вор, он пришел обокрасть тебя? — Тон Рензо показался нейтральным, но лицо выражало беспокойство. Насилие и воровство отсутствовало в жизни деревни. Ее жители знали о пороках лишь из историй путешественников о дальних городах и поселках. Если старый рыбак и видел жестокость в молодости, когда плавал моряком, то сейчас все уже давно позабыл.

— Вор, конечно, — согласился монах. — Кто еще это мог быть?

Даже для собственного уха слова звучали лживо. Артефакты маяка — слишком слабая компенсация за столь длительное путешествие, а сами деревенские жители мало чем могли соблазнить самого жадного вора.

Марко перевернул тело ногой, будто разыскивая рану от кинжала. Но здесь его ожидало разочарование — слишком мало крови. Опустившись рядом с телом на колени, он обыскал тело, как только что это сделал Джосан, в поисках знака, который помог бы пролить свет на личность.

— Это не мелкий воришка. — Рыбак приподнял рукав мертвого мужчины, чтобы показать выцветшую татуировку на внутренней стороне левой руки. Стилизованная ящерица, заключенная в двойной круг, символ бывших правителей Икарии, объявленный вне закона для многих поколений, с тех пор как император Аитор взошел на трон. Показав этот знак, любой мог оказаться на долгий срок в тюрьме либо попасть в рабство.

Обычный вор не подверг бы себя подобной опасности и не стал бы наносить гибельную метку на тело.

— С какой стати предатель ищет тебя? Кто ты и как твое настоящее имя? — Голос Марко звучал холодно, он смотрел на монаха, будто тот был совершенным незнакомцем.

— Ты меня знаешь. Я — Джосан из Ученого Братства, из коллегии в Каристосе. Монах, а теперь еще и смотритель маяка.

— Ты убийца! — выкрикнул молодой человек.

— Он наш друг, — не согласился Рензо. — Это, должно быть, несчастный случай. Поклянись, что у тебя не было намерения убивать этого мужчину, и мы поверим тебе.

Простая просьба. Все знали, что Ученые Братья — мирные люди, сторонящиеся жестокости и насилия. Монах не мог обвиняться в лишении жизни другого живого существа.

— Я не хотел убивать этого человека, — ответил Джосан. В какой-то степени это правда. Он до сих пор не понимал, какие инстинкты им двигали, но знал, что основной его целью было выживание, а не убийство.

Рензо внимательно всматривался в его лицо. Что бы он там ни увидел, старый рыбак кивнул.

Однако Марко так быстро не переубедишь.

— Ты лжешь! Ты избавился от этого человека, а потом взял кинжал и хотел продолжить убийства, — заявил он.

— Нет, неправда. — Брат пытался защититься, но сейчас сам не знал, что отрицает. Поскольку он действительно убил непрошеного гостя, а когда поднял клинок, то действительно хотел еще раз им воспользоваться. Он отреагировал как воин, а не как ученый.

— Доказательство лежит у наших ног, — продолжал Марко. — Вне всяких сомнений, ты лишил этого человека жизни, потому что он хотел тебя разоблачить, открыть твои тайны. А кто знает, скольких ты уничтожил до этого? Что случилось с монахом, которого Братство прислало присматривать за башней? Неужели и он лежит где-нибудь в земле?

— Какое ты имеешь право обвинять меня во всех смертных грехах? Неужели я не исполнял своих обязанностей тщательно и прилежно? Разве не я предупреждал твоих людей о приближении сильных штормов? Только прошлой зимой ты просил благословить твою свадьбу, а теперь проклинаешь и называешь убийцей.

Только сейчас Джосан понял, что совершил ошибку, потому что лицо Марко не смягчилось, а только застыло. Упоминание о свадьбе говорило лишь о долгой борьбе за внимание Терцы.

— Я никогда не доверял тебе. Всегда знал, что сладкие слова скрывают гнилую душу.

Смотритель горько усмехнулся — что случилось бы, если судьба распорядилась по-другому? Если бы тело не смогло вспомнить о скрытых навыках боя? Тогда рыбаки обнаружили бы именно его труп, безжизненно распростертый на полу, и убийцу, стоящего над ним. Тогда смерть Джосана убедила бы Марко, что тот невиновен? Либо рыбак все равно нашел бы способ очернить монаха, сказав, что именно он привлек убийство и насилие в их спокойный край?

— Этот человек — незнакомец для нас, — вмешался Рензо. — Мы знаем, что кинжал принадлежит ему, к тому же это дурное предзнаменование. Мы пошлем письмо в Скаллу, без сомнения, магистраты там уже прекрасно знают обо всех преступлениях, совершенных чужаком.

— А что будем делать с этим? Твоим другом, который называет себя монахом?

— Он не только мой друг, он — друг деревни.

— Нет, он убийца, просто пристрастие к грелкам сделало тебя слепцом. К счастью для вас всех, у меня прекрасные зрение и чутье.

Рензо послал Марко язвительную реплику:

— Твой разум столь же запутан и нечист, как и твои сети.

— Ты старый дурак! А меня люди послушают.

— Ты поверишь Джосану, если он даст клятву? — спросил рыбак и повернулся к смотрителю. — Скажи нам, что никогда прежде не убивал. Поклянись силой приливов и соленой кровью, что течет по венам твоим, что ты невиновен, и тогда мы тебя защитим.

Монах сделал глубокий вздох. Он хотел принести клятву и заявить о чистоте своих поступков и помыслов. Если бы Рензо задал этот вопрос несколько часов назад, то он от всего сердца высказал все о непричастности к насилию. Но теперь он выяснил, что внутри него похоронены навыки боя. Кто знает, какие секреты скрыты в прошлом и что именно он не в состоянии вспомнить.

Ученое Братство всегда придерживалось правды во всем. Несмотря ни на что, он не мог предать их учение.

Когда монах выдохнул, не произнеся ни слова, Марко презрительно улыбнулся.

— Я так и думал. Для меня будет огромным удовольствием увидеть тебя в суде.

Впервые смотритель понял, что есть кое-что посерьезнее, чем их пренебрежение и насмешка. Прежде чем монах сам осознал, что происходит, он отступил на два шага назад и схватил длинный кинжал.

— Он тебе не понадобится, — сказал Рензо. — Мы позволим тебе уйти.

— Но!.. — запротестовал Марко.

Старик положил руку на плечо молодого рыбака, удерживая, чтобы тот не кинулся вперед.

— Один человек уже погиб сегодня. Ты хочешь быть следующим?

Деревенский с ненавистью посмотрел на Джосана, но отступил. Перевес был два к одному, однако у монаха — кинжал, к тому же Марко считал, что противник может им умело воспользоваться.

Вот в чем ирония судьбы. Смотритель не совершал преступлений, а только защищал собственную жизнь. Но убеждать в своей невиновности не мог, поскольку толку от этого никакого. Возможно, Рензо готов дать Джосану немного времени в надежде, что со временем найдется подходящее объяснение.

Тем не менее Марко уверен, что монах — убийца, и у него достаточно аргументов, чтобы убедить в этом остальных. Здесь оставаться нельзя. Императорские законы гласили, что только магистрат имеет право предать убийцу правосудию, смертной казни, однако деревенские жители уделяли не слишком много внимания тому, что написано на бумаге. Его могут повесить без суда и следствия, даже не дав шанса защитить себя.

Придется уйти, не причинив никому вреда. Марко и выше, и сильнее смотрителя, однако у него нет оружия. А противник уже доказал мастерство воина. Если речь дойдет до боя, у Джосана больше возможностей одержать победу, хотя и дорогой ценой. Рыбак слишком упрям, чтобы сдаться, будет стоять до последнего, пока его не ранят либо вообще не убьют.

Марко — глупец, однако не заслуживает смерти. В его действиях есть своя логика, желание защитить своих людей от того, кого он считает угрозой.

— Я уйду, но не могу оставить маяк без присмотра, — наконец сказал Джосан.

— Я позабочусь об этом, а Марко может привести Терцу для помощи. Мы смогли проследить за огнями в течение нескольких недель до твоего приезда и, думаю, справимся, пока Братство не пришлет кого-нибудь тебе на замену, — ответил Рензо.

Разумный ответ, но какая-то часть хотела, чтобы старик упросил его остаться.

— Ты можешь бежать, — процедил Марко, — однако я прослежу,чтобы об обмане узнали в городе. Однажды удача отвернется, и тебе придется столкнуться с правосудием, чтобы понести наказание за все прегрешения.

Джосан с трудом проглотил комок в горле. Он оставлял не только маяк, но и уверенность в том, что он — член Ученого Братства. Кто знает, примут ли его монахи, когда до них дойдет версия Марко о произошедшем? И до сегодняшних событий Джосана много раз предупреждали, что возвращаться в Каристос нельзя ни при каких условиях. Но и оставаться на острове невозможно, даже если был бы шанс убедить деревенских жителей, что он не причинит им вреда. Убийца придет за ним снова. И вполне возможно, справится с поручением.

Не важно, что он не знает причины, почему чужак хотел его убить, и что он совершил, чтобы заслужить ярость лю-деи, преследовавших его сейчас. Нужно бежать. Если он останется в живых, есть шанс узнать правду. Если погибнет, то и секреты прошлого уйдут вместе с ним в могилу.

— Вы должны забраться на самую высокую платформу, — сказал смотритель.

— Зачем? — спросил Марко.

— Не хочу поворачиваться к вам спиной. Я боюсь получить удар, когда стану набирать воду в бурдюк. Вы мне не доверяете, с какой стати я должен оказывать вам подобную честь?

Джосан получил огромное удовольствие, заметив, как потемнело лицо молодого рыбака. Однако его удивило, насколько легко он сам примерил маску холодного расчета. Подобное поведение было незнакомо его природе, по крайней мере той, которую он знал до нападения. И тем не менее расчет спас его жизнь однажды, поэтому он настоял на своем, не показывая, что испытывает неловкость.

Рензо повернулся и стал подниматься по каменным ступеням. Через некоторое время за ним последовал Марко, осыпая проклятиями смотрителя, который наблюдал за мужчинами до тех пор, пока не стали стихать шаги.

— Огниво в жестяной коробке на средней полке. И вы должны процеживать масло, прежде чем заполнять лампы! — прокричал монах.

Рензо кивнул, однако вниз смотреть не стал, только поставил ногу на нижнюю перекладину лестницы и начал медленно карабкаться вверх. Марко полез за ним.

Джосан боролся с искушением окликнуть старика, постараться все объяснить в последний раз. Неправильно вот так расставаться. Предать дружбу, которая поддерживала пять лет. Наверняка им есть что сказать друг другу. Но как можно объяснить другому то, чего не понимаешь сам? Рензо удовлетворит только правда, а монаху нечего предложить, только вопросы.

Поэтому он стоял и смотрел, как две фигуры карабкаются по лестнице, пока их тела не стали едва различимы. Наконец смотритель увидел небольшой кусочек дневного неба, появившегося наверху, когда рыбак открыл деревянный люк, и сначала он, а потом и Марко взобрались на платформу. Развернувшись, Джосан вошел в кладовую, понимая, что времени очень мало. Он надеялся на Рензо, что тот терпеливо останется наверху, пока не убедится, что монах удалился, но Марко, без сомнений, попытается спуститься, как только монах перестанет за ними наблюдать.

Железный прут по-прежнему стоял в дальнем углу — удобный случай, чтобы им воспользоваться. Смотритель в последний раз взглянул на убийцу, а потом вышел из башни. Закрыв плотно дверь, он продел прут в металлические прорези, которые держали ставни закрытыми, когда наступала зима. Теперь их можно открыть только снаружи.

Вряд ли Марко помнит о пруте, поскольку им никогда не пользовались, когда деревенские жители возвращались на остров, однако Рензо прекрасно о нем знал. Возможно, он промолчал ради дружбы, желая дать бывшему товарищу фору во времени.

А впрочем, старик мог просто обо всем забыть, растерянный и расстроенный появлением трупа незнакомца и осознанием, что друг оказался не тем, за кого себя выдавал.

Странно, но Джосан чувствовал себя намного хуже из-за потери доверия Рензо, чем из-за убийства человека. Он утешал себя мыслью, что старик в безопасности. В кладовой достаточно еды и воды, а через день или два кто-нибудь из деревни пришлет людей на поиски пропавших мужчин.

Монах взобрался на дюну и прошел по тропинке к домику. Он не спускал руки с кинжала, однако его никто не ждал, и напряжение отпустило — хорошо, что в хижине не было чужаков. Смотритель снял с крючка кожаный мешок и уложил на кровать. Не теряя времени, собрал еду для путешествия: высушенную рыбу, куль с бобами и просом, чтобы сварить кашу, задумался, брать или не брать маленький кувшин с медом, а потом безжалостно выложил, поскольку тот оказался слишком тяжелым. За припасами последовали две туники, запасные леггинсы и письменные принадлежности.

Джосан засомневался, когда на глаза попались журналы, занимавшие почетное место на полках, каждый завернут в кожу, чтобы защитить от воды и насекомых. Копии, ведь оригиналы отсылались в коллегию. Дневники включали пять лет его жизни как смотрителя маяка, а также отчеты тех, кто был до него. Просто преступление оставлять их здесь на попечение деревенских жителей, не умевших ни читать, ни писать на икарийском диалекте, который использовался учеными.

И все-таки он не мог взять журналы с собой. Даже засомневался, имеет ли право пользоваться ими. Лучше оставить здесь. Рензо проследит, чтобы с ними все было в порядке, поскольку именно он станет следить за маяком, пока не приедет новый смотритель.

Человек, в ком уверено Братство. Ученый и монах. Мирный и внимательный. Тот, кто помнит свое прошлое, и чье будущее не сулит страхов и изгнаний.

Джосан покачал головой, чтобы мысли прочистились и просветлели. Отвернувшись от журналов, взял два бурдюка и наполнил водой, потом вернулся в хижину, повесил за плечи мешок, скатал одеяло в тонкий сверток и продел между лямками.

Оставив хижину позади, монах взобрался на вершину дюны, остановившись на мгновение, чтобы в последний раз взглянуть на маяк — темно-серые камни, непоколебимо выстоявшие против сил времени и природы.

Он провел на острове пять лет. Это единственный дом, который Джосан помнит, поскольку годы, проведенные в коллегии, покрыты дымкой, да что и говорить — все годы до лихорадки вспоминаются с трудом. Он помнит, как это — проснуться, когда тело разваливается на части от боли, не зная, где ты и как тебя зовут. Постепенно память возвращалась, но отрывками и кусочками, будто древняя мозаика, в которой отсутствует большая часть плиточек с рисунком. Смотритель помнил, как монахи говорили, что нужно благодарить богов за то, что те оставили ему жизнь. Что не нужно беспокоиться из-за пропавших воспоминаний, а воздать хвалу, что можно продолжить службу Братству. Джосан принял их решение, и хоть ссылка раздражала, у него не имелось причины спрашивать о мотивах.

Монах не знал, когда и где он мог научиться драться, и кому понадобилась его смерть. Но все ответы, которые он искал, были где-то рядом. Где-то. И только самому нужно решать, достаточно ли у него смелости встретиться лицом к лицу с прошлым, несмотря на все, что там можно открыть.

Как бы то ни было, лучше принять себя убийцей, чем прожить жизнь, полную лжи.

Глава 8

Ученые Братья гордились, что жили жизнью простой, пренебрегая всем, что могло оторвать их от поиска знаний. Считалось, что монах предпочтет остаться без еды на неделю в обмен на ознакомление с редким манускриптом. С самого рождения Джосан жил согласно законам Братства, выполняя самые разные задания во имя науки. И последние пять лет он провел в обстановке более чем спартанской. Если бы его спросили, какими были эти годы, ответ звучал бы так: жизнь в нужде и лишениях, но по собственному выбору.

Теперь монах осознал, как глупо поступил. Когда живот сводило от голода, он с печальной улыбкой вспоминал историю о постящемся иноке. Голодание — добродетель, но только в том случае, если ты выбрал его по собственному желанию. Если предложат тарелку супа либо шанс прочитать первым за две сотни лет манускрипты Александра, Джосан предпочел бы суп.

Жизнь смотрителя маяка теперь казалась полной роскоши, хотя тогда он этого не замечал. Еда хоть и простая, но обильная, крыша над головой, чтобы укрыться от погоды и сладко проспать всю ночь, не задумываясь о беспокойствах. Всего этого беглец лишился, когда пришлось оставить остров.

Чужак не убил Джосана, но в некотором смысле забрал его жизнь. Изгнанник потерял больше, чем комфорт — лишился уверенности, кто он. Даже когда смотритель томился в ссылке, знание того, что он монах и член ученого сообщества, давало безопасность и внутреннюю защищенность.

Однако незнакомец доказал, что Джосан больше, чем ученый. Он, оказывается, мог убивать, если его провоцировали. Однажды разоблаченные, подобные истины не забываются.

Даже если бы обвинения Марко не заставили монаха уйти, он прекрасно понимал, что однажды пришлось бы покинуть остров самому. Оставаться там — значит признавать ложь. И хоть боязнь правды, которая могла открыться, сдерживала порывы, жить в незнании бесконечно невозможно.

Беглец пришел на материк, чтобы найти ответы и решить проблемы, к которым подтолкнул его чужак. Кто послал убийцу? Почему от него хотели избавиться? Почему Ученые Братья отправили его на остров? Почему настаивали чтобы он не возвращался в Каристос? Какие преступления скрывались в памяти, все еще замутненной болезнью?

Найти ответы на все вопросы — достойная цель. Но она вытеснялась другой, более важной, направленной на выживание. Известия о предполагаемых преступлениях Джосана быстро достигли материка, и теперь за ним охотились. Обритая голова не давала спрятаться среди тех, кто слышал о монахе-предателе.

Не раз ему удавалось сбежать от преследователей. Беглец исхудал, поскольку теперь полагался только на посредственные умения добывать пищу и на кражи, которые время о времени совершал. Каждый раз, когда брат крал, он долго потом стыдился и клялся, что это — в последний раз. Но в следующий раз, когда от голода тряслись конечности, а голова кружилась, Джосан забывал об угрызениях совести.

Проходили месяцы, отросшие волосы и оборванная одежда сводили к минимуму вероятность быть узнанным. И все же, поскольку в маленьких деревнях на любого незнакомца смотрят с подозрением, Джосан не мог оставаться там надолго, чтобы воровать или выпрашивать еду. Поэтому монах осторожно начал продвигаться на юг, к более густонаселенным областям провинции. Если на пути встретится относительно большой город, тогда там можно затеряться в толпе, чтобы заработать на пару горячих обедов, а может даже, и пару монеток в пустой карман.

Он до сих пор нуждался в ответах, однако прекрасно понимал: чтобы их отыскать, необходимо выстоять. Выживание — тема актуальная для каждого дня, нельзя проигнорировать некоторые знаки: лето постепенно сдавало свои позиции зиме. Сады и поля вскоре опустеют, и тогда нечего будет есть. Божьи твари, с которыми Джосан делил лес, все больше толстели, подготавливаясь к длинной зимовке, в то время как он становился все тощее и удрученнее.

А потом наступила настоящая катастрофа, когда на его временный лагерь набрели охотники. Тогда беглец сгреб в охапку все, что успел, и постарался спастись бегством в бору, преследуемый злобными криками.

Он не знал, что привело деревенских к шалашу: может, то действительно были охотники, вышедшие на след, или же они искали его намеренно? Брат понимал, что слишком долго оставался на одном месте, хотя деревня не казалась совсем уж маленькой, чтобы заметить исчезновение одного цыпленка, а в амбаре, где хранили зерно, не было ни замка, ни собаки. Да и сам он не настолько расслабился, чтобы потерять осторожность — специально устроил лагерь подальше в лесу, чтобы никто не смог отыскать укрытие. Как бы то ни было, Джосан ошибся.

А сейчас ситуация хуже никуда. Лишившись убежища, он потерял одеяло и запас еды. Самое обидное, трут и кремень остались в шалаше. В спешке монах схватил мешок, в котором лежали одежда и письменные принадлежности. Трудно оказаться в положении еще более бедственном, чем сейчас.

Он — монах, ученый, безупречно говорит на семи языках, а понимает еще с дюжину. Древние пиктограммы первых икарийцев понятны для него так же, как и обычные свитки. Он способен решать математические загадки, на основе которых строились расчеты по строительству домов и движению небесных тел, и это не составляет для него никакого труда. Джосан с легкостью разрабатывал маршрут для кораблей по морям и океанам и наизусть декламировал эпическую поэму о Закаре и Ате без единой подсказки. А вот разжигать костер он не умел — подносил руки к губам, пытаясь согреть их дыханием, ведь предстояло испытание нового хитроумного изобретения, изготовленного вручную. На которое монах сейчас мрачно посматривал, обдумывая, насколько успешной окажется попытка. Поделка незамысловатая: всего лишь два куска дерева. В более длинном бруске ученый выскреб небольшой желобок, добравшись до мягкой внутренности. Чтобы найти острый камень, пришлось долго рыскать по лесу. Вдоль борозды брат положил мелко искромсанные кусочки коры. » Вторая часть приспособления включала заостренную с одного конца палочку, обернутую веревкой, выдернутой из отошедшего подола плаща.

Согласно писаниям брата Теламона, примитивные туземцы с Абидоса обычно использовали подобный способ, чтобы разжечь огонь. Заостренная палочка устанавливалась концом в бороздку, а потом быстро раскручивалась, пока жар от трения не выбивал искру. Монах описывал сей процесс очень подробно, хотя, по мнению Джосана, явно что-то упустил, поскольку у него самого ничего не получалось. Возможно, на Абидосе деревья тверже по сравнению с мягкой сосной, с которой приходилось работать. Либо же был какой-то секретный ход, которым аборигены не стали делиться с исследователем.

Неудача не являлась последствием лени либо недостатка старательности и усердия. Руки беглеца стерлись до мяса, а результата так и не было. Рядом лежала треска, пойманная немногим раньше, и Джосану казалась, что стеклянный глаз рыбы, уставившийся на приспособление аборигенов, насмехается над всеми попытками добыть огонь. Живот урчал от голода, однако Джосан не собирался признавать поражение. Он попытается еще раз, и только потом, если снова ничего не получится, начнет есть сырую рыбу. По крайней мере у него остался кинжал, чтобы почистить ее. Хотя чтобы это сделать, нужен дневной свет или костер, а день неуклонно клонился к закату.

Еще раз подышав на пальцы, монах присел на одно колено и взялся за куски дерева. Схватив заостренный конец обеими руками, он начал вращать его как можно быстрее.

— Давай! — бормотал беглец. — Сейчас обязательно все должно получиться.

Ничего не произошло — ни слабого следа дыма, ни потемнений на дереве. Джосан сконцентрировался, направляя всю энергию на вращение палочки, но та выскочила из рук и воткнулась ему в бедро.

Монах выругался, давая выход злости и разочарованию, которые скопились за все недели вынужденных скитаний. А боль в ноге — еще одно огорчение. В ярости он выбросил кусок дерева, не обращая внимания на кровь, текущую из пореза. Правой рукой дотронулся до желобка: теплый, но, чтобы зажечь огонь, этого мало.

— Единственное, чего я хочу — горячая еда. Неужели я прошу слишком многого?

Джосан поднял кусок дерева и забросил в глубь леса в сгущающиеся сумерки. Когда щепки достигли земли, занялся огонь.


Позже тем вечером, когда живот заполнился горячей едой впервые за две недели, брат решил поразмышлять над событиями вечера. Может так случиться, чтобы варварский метод помог выбить слабую искру, которая разгорелась за время броска в чащобу? Монах осмотрел лес и проверил, что нигде не просматривалось ни жары, ни тления. Таким образом, от первой гипотезы можно отказаться.

Тогда необходимо перейти ко второй версии. Есть ли вероятность спонтанного сотворения пламени? Фокусники регулярно внушали наивным простакам факт о своем умении призывать огонь по желанию, однако Джосан знал, что подобные трюки основаны на смеси противодействующих элементов, которые, если собрать их в порошок, производят стремительный интенсивный огонь. Любой уличный маг обладал таким мастерством, если у него имелись нужные ингредиенты, а их у беглеца не было.

Оставался только третий вариант: он владел каким-то особым талантом вызывать огонь — одним из критериев Древней Магии. Ею обладали древние правители Икарии. Легенды гласят, что сей дар передается из поколения в поколение, однако пару веков уже никто публично не демонстрировал подобных талантов. А императорская династия закончилась со смертью несчастного принца Люция.

К тому же осознание того, что каким-то образом Джосан сам смог воспользоваться магией, обижало его научный склад ума. Если он обладает подобным даром, то почему не замечал никаких проявлений ранее? Ему около тридцати, наверняка хоть какой-нибудь знак проскользнул бы, если бы волшебные силы скрывались в нем, пускай даже и глубоко внутри. Монах никогда не занимался магией и чародейскими искусствами, поэтому совершенно не представлял, как вызывать такую мощь. И если вдруг возникла потребность воспользоваться талантом, то почему именно сейчас? Ведь ему и раньше было холодно и голодно.

Хотя беглец никогда не ожидал от себя столь опасного порыва ярости. Злость всегда противоречила его природе, однако в тот момент все пожирающее неистовство заполнило тело и мозг, и он готов был наброситься на любого. Казалось, кто-то чужой захватил над ним контроль, что неприятно напомнило о чувствах, которые пришлось испытать во время боя с убийцей.

То есть создавалось впечатление, что внутри него находился чужак, обладающий талантами, которые так необходимы Джосану, чтобы остаться в живых. Он мог поддерживать огонь, чтобы тот горел как можно дольше. Искусно владел оружием и рукопашным боем. И временами впадал в неистовство.

Как же поступить с огнем, когда наступит время уходить? Можно взять горячий уголек, осторожно завернуть и забрать с собой, чтобы потом зажечь новый костер. Но со временем он опять потухнет, и брат снова столкнется с необходимостью вызывать пламя.

Тогда что делать? Монах не знал, как удался странный трюк, поэтому повторить его не мог. А что, если только ярость способна раскрыть подобные силы? Будет ли он готов доводить себя до такого состояния? Какой человек осознанно окунется в бессмысленный гнев?

Брат уже и так сильно изменился со времен ученичества в коллегии. Сколько еще придется пережить, прежде чем перед ним откроются все грани тайного внутреннего «я». Если он больше не ученый, то кто? Преступник, как считали многие? Бродяга? Без привязанностей к месту и людям?

Несмотря на тепло от костра, по телу Джосана пробежала дрожь, и он поплотнее завернулся в плащ. Мысли крутились в голове бесконечными потоками. Слишком много гипотез, и отсутствие фактов, которыми можно их проверить. Всю жизнь монаха учили, что страх плохой советчик. Тем не менее заповеди, которые казались столь очевидными в мраморных классах коллегии, теперь виделись в другом свете: банальность, подходившая монаху в укрытии, оказывалась бесполезной для одинокого человека вдали от цивилизации. Его страшили секреты где-то глубоко внутри, и не к кому было обратиться с просьбой о помощи.

Той ночью Джосан долго не мог уснуть, а когда все-таки дрема накатывала, ему снились страшные видения, заполненные насилием, лихорадочными видами города, пылающего вокруг.


Джосан оставался на новом месте два дня, осторожно поддерживая огонь. Поиск еды принес драгоценные плоды: пару пригоршней высохших ягод, которые не заметили птицы, а терпение и усидчивость в течение целого дня вознаградили одной форелью. Однако здесь определенно нельзя задерживаться. Даже если и возвести укрытие из сосновых веток и начать охотиться за дичью — а такими навыками монах не владел, — то оставалось находить пропитание лишь собирательством, но так долго не протянешь.

Беглец тщательно обдумывал все варианты. Страх разоблачения загонял его глубоко в чащобу леса, где единственными признаками жизни были следы дичи. Тем не менее выживание подразумевало еду и укрытие, а чтобы найти и то, и другое, нужно вернуться в места, где обитают люди. Джосан провел рукой по волосам — все еще короткие, но через месяц или два отрастут до длины, которая не вызовет вопросов у деревенских. Тогда монах станет похожим на работников с юга, коротко стригущихся из-за летней жары.

Когда беглец упаковал остатки немногочисленных пожитков, то озадачился вопросом, что может трудяга с юга делать в северных краях империи. Возможно, в юности уехал из дома, а теперь вернулся, чтобы получить наследство?

Монах грустно усмехнулся. В какой-то степени он действительно вступил в право наследования. Впервые за долгие годы он задумался, кто же оставил плачущего ребенка на ступеньках коллегии, без намеков о происхождении, но с привычным для подобного щекотливого дела кошельком с золотыми монетами. Был ли его отец дворянином, чьи почитаемые предки когда-то связывались с ним кровными узами бывших правителей Икарии? Либо Джосан — потомок ветви незаконнорожденных, которую скрывали из страха навлечь яростный гнев императора Аитора?

Беглец не забыл татуировку с ящерицей на теле убийцы. Вероятно, это знак тайного сообщества либо печать бывшего императорского дома. Рептилии всегда ассоциировались с магией из-за таланта к перевоплощению и способности выращивать потерянные конечности. Знал ли чужак о скрытых талантах своей жертвы? Если догадывался, то почему предпочел избавиться от Джосана, а не привлечь на свою сторону?

Если только они были знакомы, и судьба монаха несла отпечатки поступков, которые тот не помнил.

Какими бы секретами ни владел убийца, есть ли вероятность, что брат Никос в курсе происходящего? А все старые учителя из коллегии в сговоре с врагами и намеренно держат его в неведении? Хотя, может быть, долгие годы изоляции сыграли со смотрителем дурную шутку, заставляя видеть заговоры и тайны там, где ничего нет?

Если ответы и существуют, то явно не здесь, в глубине чащи. Джосан аккуратно достал уголек из тлеющего костра и уложил в глиняную чашу. Он заранее заготовил пригоршню деревянных щепок, чтобы поддержать огонь в течение путешествия.

Взглянув на расположение солнца, путник начал пробираться на юг. Скитания завели его далеко от главной императорской дороги, однако через пару дней Джосан набрел на узкую грязную дорогу с многочисленными следами копыт и сапог. Монах последовал по этому пути, который привел в маленькую деревушку, всего с десяток домов. Его приняли с подозрением, как и полагается относиться к растрепанному незнакомцу, вышедшему из леса. Однако сплетни об убийце, выдававшем себя за монаха, не дошли до деревенских жителей, и уже за это можно благодарить Богов.

Холодная погода поспособствовала спасению, поскольку крестьяне испугались мороза и решили собрать последние желтые тыквы, спеша унести их с полей до того, как заморозки погубят урожай. Неохотно жители позволили Джосану помочь в обмен за горячую похлебку из ячменя и возможность провести ночь в коровнике в окружении полудюжины вонючих козлов. Вдова, которая одарила подобным гостеприимством, казалось, ожидала от путника отказа, однако истощение и усталость переиграли гордость. А козлы на самом деле оказались замечательными компаньонами. Впервые за долгие недели беглеца не преследовали кошмары.

Наутро хозяйка дома дала помощнику миску с овсянкой, простояв над душой, пока тот завтракал — вдруг убежит с драгоценной посудой. А потом настоятельно посоветовала уйти и больше не возвращаться.

Джосан покинул деревню, выбрав восточное направление, где разветвлялась дорога. Он провел ночь в лесу, а следующим днем добрался до нового поселения. Народ там оказался еще подозрительнее, даже не позволил испить воды из общего колодца. И все-таки руки не подняли, разрешили пройти дальше.

Когда монах ушел из деревни, пошел дождь — холодный ливень, из-за которого он промок до нитки. Сначала влажная кожа сандалий натерла ступни, а потом ноги и вовсе окоченели от холода. Деревья не смогли защитить от промозглого ветра, и, наклонив голову, путник продолжал двигаться вперед, даже когда дорога превращалась в грязное болото.

В конце концов, когда липкая грязь чуть не засосала сандалии, беглецу пришлось признать поражение. Он нашел большую развесистую сосну и уселся под ней, облокотившись на ствол и натянув капюшон на голову, чтобы защититься от ливня. Проверив глиняную кружку, Джосан выяснил, что вода пробралась под самодельную крышку и затушила тлеющий уголок внутри.

Почему-то, выяснив это, монах почувствовал странное спокойствие. Рано или поздно огонь все равно бы потух. Когда приблизился закат, ветер стих и дождь уменьшился. Путник встал и поискал самые сухие ветви, хотя выбор оказался невелик: влажное дерево или затопленные ветки.

Он сложил маленькие хворостинки в аккуратную пирамиду, а сухой уголек и палочки из узелка запрятал в середину. Пришло время выяснить, были события той ночью счастливой случайностью, либо Джосан действительно обладал старинным знанием. Ученый вытянул обе руки над огнем, как это делали уличные фокусники. Собрав все внутренние ресурсы воедино, он сфокусировал волю.

— Огонь, призываю тебя! Ничего не произошло. Пришлось попытаться снова:

— Пламя, приказываю тебе появиться! — повторил беглец, чувствуя себя полным дураком.

Это тоже не сработало. Он постарался отогнать мысли об абсурдности происходящего и сфокусироваться на вере, что все получится. Единожды Джосан разжег огонь, сможет и во второй раз. Однако многочисленные попытки и уверенность в успехе не принесли никакого результата.

В конце концов монах решил вызвать гнев, добравшись до самых глубин своего «я».


Танцующее пламя появилось перед глазами и в мыслях. Взгляд обратился к костру, и в голове не осталось места для раздумий. На какое-то время Джосан погрузился в созерцание красоты огня, пока вдруг потрескивание смолистой ветви не вывело его из задумчивости.

Сцена, открывшаяся взору, показалась невероятно странной, и монаху почудилось, будто он все еще спит. Путник покачал головой, потом потер глаза ладонями, но когда открыл их снова, то изменений не заметил. Он по-прежнему находился в своем укрытии под соснами, и единственными компаньонами оставались деревья и угасающий костер, защищавший от холода ночи.

Это не первый подобный сон. Были и другие, наполненные перемешанными образами незнакомых мест и лицами чужаков, хотя на сей раз наваждение выглядело реальнее, чем раньше. Монах ощущал тепло огня у ног и влажную землю под ступнями. Ему было холодно, живот сводило от голода. Чувствовалась вонь от лохмотьев, в которые был одет, и боль во всем теле. Кожа чесалась — много времени прошло с тех пор, как он мылся.

Что же происходило тогда? Последние отчетливые воспоминания касались коллегии и брата Никоса.

Неужели все эти странности из жизни после смерти? Джосан никогда не боялся умереть. Может, сны — испытание, которое нужно пройти? Преодолеть, чтобы доказать всем, что может вернуться к своему обычному статусу? Тогда здесь есть смысл. Вряд ли ему хватит воображения, чтобы представить, что можно опуститься ниже, чем сейчас Но почему Боги так поступают с ним? Конечно, они знают грешников достаточно хорошо, чтобы судить. Да и ничего стоящего монах не узнал, пока жил с крестьянами.

Есть ли вероятность, что видения — результат наркотического опьянения? Его тело находится в безопасности в Каристосе, а разум витает в безумии? Или именно сейчас первое реальное пробуждение, а прошлые сны — вовсе и не сны, а воспоминания жизни, которую он ведет сейчас.

Дрожь пробежала по телу, когда Джосан вспомнил рассказы няньки об одержимых дьяволом, о людях, чьими душами овладело зло. Легко насмехаться и подшучивать над подобными рассказами, когда сидишь в знакомой обстановке, и повсюду горит свет, и нет темных углов. Теперь монаха интересовал лишь один вопрос: где истина, а где выдумка?

Хотя есть ли в этом смысл? Будь то сон наяву либо бесчеловечное испытание, Джосан все равно преодолеет все трудности. Если он дремлет, то постарается контролировать ситуацию, пока не проснется. Ученый не позволит себе опуститься до незнания. Даже сейчас ужас эхом отзывался по всему телу, и беглец представил, что это демон борется внутри, чтобы поскорее вырваться на свободу. Если проверка, тогда монах докажет, что достоин возвратиться в мир, оставшийся позади. Все просто, пока безумие, скрывающее в недрах разума, не поглотит его полностью.

А если это чей-то заговор, направленный на полное уничтожение Джосана, то он найдет предателей и проследит чтобы те были наказаны за грехи.

Чтобы оставаться в живых, нужна пища. Путник исследовал заплечный кожаный мешок, лежащий рядом, однако нашел только завернутый в тряпицу кинжал и пригоршню грязи. Он хотел в ярости выбросить сгусток, как вдруг почувствовал запах сушеного овса. Когда бедняга поднес кулак ближе к глазам, то заметил несколько семян. Любая лошадь отказалась бы от такого кушанья, но выхода не было, и Джосан заставил себя съесть горсточку, а потом промочил горло остатками воды из бурдюка на поясе.

Монах внимательно осмотрелся по сторонам, однако облака покрывали луну, как саваном, и дальше своего небольшого убежища он ничего не видел. Неподалеку должен пролегать торговый путь, но придется дождаться утра, чтобы к нему выйти.

Дорога приведет к людям, а где люди — там еда. У странника нет денег, зато имеются знания, с помощью которых можно получить все, что захочется. Потом он отправится на поиски ответов. А пока нужно собрать хворост для костра. Поддержание огня обеспечит теплом и заставит мозг сфокусироваться на проблемах. Спать нельзя. Есть только один шанс освободиться, и Джосан не мог его упустить.


Джосан вздрогнул от шипения, доносившегося от костра, на котором жарился цыпленок, а потом в замешательстве потер глаза. Он научился зажигать огонь, но чтобы призвать курятину из ниоткуда?

Беспокойство выросло, когда монах осознал, что в округе нет деревьев. Он находился на лугу, и круг утоптанной земли указывал, что и другие путешественники воспользовались этим местом. Но как странник оказался здесь? Последнее воспоминание — ужасный день, проведенный под дождем в грязи, и лагерь на ночь под соснами, а потом — пустота.

Беглец помнил, как пытался вызвать древнюю магию. Неудачи следовали одна за другой, он обратился к гневу, а после — ничего.

Будто он все проспал, хотя, судя по всему, вовсе и нет. Видимо, Джосан путешествовал, а по ощущению тяжести в руках, даже и трудился день либо два. Жарившийся на вертеле цыпленок — результат трудов или нового открывшегося таланта — воровства?

Желудок скрутило, когда ученый представил, как долго путешествовал, ничего не осознавая. Один день? Два? Или дольше? Где он был? Что делал? Какой дух овладел его телом?

Без присмотра цыпленок начал подгорать и высушиваться, а на Джосана накатила волна ужаса. Что же это за безумие, которое овладевает душой? Раньше монах винил в обрывочности воспоминаний лихорадку, а вдруг болезнь не причина? Что, если им не впервые овладевает сумасшествие?

Факты из прошлой жизни, казавшиеся правдой, теперь исчезали один за другим, обнажая страшную неизвестность.

Джосан начал путешествие, чтобы добраться до ответов, веря, что лучше знать истину, несмотря ни на что. Теперь уверенности не осталось. Зачем нужны откровения? Возможно, монахи ошибались. Возможно, существуют вещи, которые лучше оставить неизведанными.

Хотя существует и еще одна вероятность: а вдруг он уже познал правду, и именно она повредила разум? Часть его, та, что умела призывать огонь и управляла Джосаном несколько последних дней, — вдруг это и есть истинное «я». Раздавленный весом какого-то ужасного знания, Джосан предпочел спастись бегством в неизвестное. Прожитые часы — иллюзия, собственное «я» — обман, а настоящая сущность спит, защищенная от последствий.

Если такова правда, тогда поиск ответов наверняка его уничтожит.

Глава 9

Удерживая кобылу под уздцы левой рукой, Майлз рискнул правой шлепнуть ее по морде.

— Полегче, девочка, полегче.

Лошадь недовольно надула ноздри и протанцевала несколько шагов назад, показав, что не в настроении принимать столь неумелые ухаживания. Обычно с животными конюх обращался умело: прочная палка, и даже самый упрямый мул становится как шелковый. Однако на сей раз кобыла попалась непростая. Выращена специально, чтобы носить на себе императорских гонцов, родословная именитее и древнее, чем его собственная. Эта лошадь требовала уважения согласно родовитым предкам, будто настоящая леди.

Майлз снова потянул за поводья, заставляя кобылу двигаться. Ее бока лоснились от высыхающего пота, нужно обязательно вывести аристократку на прогулку, чтобы освежиться, а потом тщательно вытереть насухо. Не то чтобы хозяин совершенно не интересовался ее состоянием, он просто спешился и кинул поводья Майлзу, уверенный, что их поймают. Императорский камзол давал понять, что всадник считает ниже достоинства задумываться о столь мелких проблемах, как забота о животном. Как только гонец пообедает, он потребует свежеоседланную кобылицу и умчится дальше по государственным делам.

— Извините, — прервал размышления конюха мужской голос.

Майлз оглянулся и увидел у входа в конюшню человека. Высокий и тощий, как жердь, плащ висел на нем как на вешалке, а всклокоченная борода указывала на долгие недели тяжелой жизни.

— Извините, — повторил мужчина, — у вас есть работа? Я готов выполнять любые поручения за еду.

Конюх не ожидал подобной вежливости от попрошайки. А помощь ему действительно нужна. У предыдущего владельца было два помощника, однако оба отказались работать на Майлза, и до сих пор замены не нашлось. По большей части он справлялся сам, но иногда, например, как сегодня, подмога необходима позарез. Один человек не в состоянии позаботиться о загнанной кобыле и оседлать другую, чтобы наездник смог уехать без промедления.

Тем не менее неумелая помощь хуже ее полного отсутствия. Хозяин постарался, чтобы в голосе не прозвучало расстройство, и ответил:

— У меня нет времени на бездельников. Возвращайся завтра, тогда посмотрим.

Конюх резко дернул за поводья, что было явной ошибкой — они выскользнули из рук, а кобыла дернулась в сторону.

Незнакомец приблизился.

— Тише, девочка, он просто пытается помочь, — произнес он.

Кобылица слушала, навострив уши, пока чужак приближался к ней, продолжая мягко разговаривать, постоянно подбадривая животное, пока не подошел и не взял под уздцы.

— Ну, ну, все хорошо. Ты же знаешь, сначала нужно прогуляться, а потом мы тебя покормим и дадим отдохнуть.

Майлз посмотрел на чужака с удивлением и завистью. Как только тот оказался рядом с лошадью, она подчинилась уговорам и последовала за ним.

— Ее нужно выгулять?

— Да. Полчаса, потом приведи назад и расседлай, я покажу, в какое стойло ее поставить.

Майлз проследил за бродягой. В конюшне находились два скакуна, как и указывалось в контракте. Чалый мерин не работал почти две недели, поэтому нужно его вывести и привязать к ограде, чтобы начать скрупулезный процесс сед-лания.

У каждого почтового коня имелось собственное седло, подходящее под спину животного. В отличие от обычного, с единственной подпругой, у почтового было три плюс нагрудник — в общем, оно сильно походило на военное, только легче по весу.

Не прошло и получаса, как появился гонец. Сам проверил крепления, одобрительно хмыкнул и, запрыгнув на мерина, даже не поблагодарил и не оглянулся.

Когда бродяга решил, что кобыла освежилась, он привязал ее к тому столбу, которым пользовался Майлз, а затем, не сказав ни слова, стал расседлывать. Конюх с удивлением наблюдал: ни одного неловкого движения, ни минуты, потраченной впустую. Пожав плечами, он сходил в конюшню и принес щетку с тряпицей, которую передал новоиспеченному помощнику, а потом забрал седло. После того как кобылу почистили, смыв пыль дороги, ее отвели в стойло, где ждали вода и овес.

— Если хотите, я вычищу стремена, — предложил незнакомец.

В этот момент Майлз впервые хорошенько рассмотрел его лицо и удивленно поднял бровь: длительный голод изменил черты, однако ни у одного крестьянина не могло быть таких высоких скул и ясных голубых глаз, чей взгляд пронзал насквозь. Хоть акцент и не выдавал в нем чужака, внешностью незнакомец сильно отличался от местных.

Майлз уже и не ожидал когда-либо увидеть потомка старых кровей, тем более одетого как попрошайка и стояще — го у дверей конюшни.

— Как ты сказал, тебя зовут?

— Джосан. Конюх подождал, но подробностей не последовало.

— Я Майлз, бывший солдат, а с недавнего времени — владелец конюшни, — сказал он. — А ты, судя по всему, знаешь, как обращаться с лошадьми.

Мужчина просто пожал плечами.

— Похоже, что да.

Несмотря на очевидную нужду, в чужестранце чувствовалась гордость, поскольку просить он ничего не стал. Просто ждал, когда хозяин примет решение.

— Все, что может понадобиться, найдешь в дальнем конце конюшни, а потом вычисти стойло и подготовь его для следующей лошади. Как сделаешь, найди меня, я накормлю тебя и решу, куда устроить на ночь. Согласен?

Джосан кивнул.

— Да, спасибо.

— Не благодари, пока не узнаешь, сколько заработал. Может, останешься недоволен сделкой, которую мы заключили, — ответил Майлз с удивительной для него самого честностью. Может, чужак и не знает, чего стоит, но Майлз-то понимал, с кем имеет дело. И хотелось бы воспользоваться предоставленным шансом по полной.

Майлз отправился в маленькую комнатушку спереди конюшен, служившую ему кабинетом, достал журнал расчетов и добавил две подписи: первую о прибытии новой кобылы, а вторую с номером императорского гонца, забравшего чалого мерина, и направление, в котором они последовали. Присмотр за почтовыми лошадьми обеспечивал стабильную прибыль, и если его скрупулезные записи не удовлетворят самым высоким запросам императорского бухгалтера, дела пойдут плохо. Старый вояка прислушался к непривычным звукам в стойле, странно, когда кто-то другой гнет спину там, но потом вернулся к счетам. Работа с цифрами не была его коньком, поэтому приходилось по нескольку раз перепроверять бумаги. Сверять расходы потребляемого корма, определять, хватит ли запасов, чтобы прожить зиму, как тратить все с умом.

Когда Джосан объявил, что закончил, Майлз проверил проделанную работу. Седло и стремена сверкали, кожу тщательно смазали, а металл отполировали до такой степени, что самый придирчивый сержант в императорском полку не смог бы найти изъяна.

— Концы попоны начинают расползаться, видите? — сказал чужак, показав на выбившиеся нитки. Пара десятков петелек в ряду из сотни — только острый глаз в состоянии заметить недостаток.

Конюх уставился на Джосана — может, тот над ним подшучивает либо так нуждается в работе, что готов на все, чтобы произвести впечатление на потенциального хозяина.

— Ты умеешь шить? — спросил Майлз.

— Нет.

— Вот и я тоже. — Правда, старый солдат мог зашить любую рану, но столь грубая техника вряд ли сослужит хорошую службу. Авось, Кармела поможет. Служанка из таверны через дорогу иногда соглашалась выполнить кое-какую работу, желая заработать несколько медяков, о которых хозяин и не подозревал.

В последний раз проверив кобылу, спокойно стоявшую в стойле после утомительного дня, Майлз закрыл на засов дверь конюшни и в сопровождении Джосана отправился к таверне, где обычно столовался. На мгновение замялся на пороге, подождав, когда глаза привыкнут к темноте. В небольшой комнатушке находилась дюжина столов, а длинный прилавок отделял посетителей от кухни. В помещении стоял дым столбом, хоть топор вешай, но конюх лишь довольно хмыкнул.

Поскольку вечер клонился к ночи, в столовой оставалось только двое крестьян. Майлз им радушно кивнул, и, не став дожидаться ответа, направился в дальний угол, в самую теплую часть таверны, за исключением, конечно, кухни.

К столу подошел Джулио, сын владельца, и принес тарелку с маслинами и хлебом.

— Сегодня рыба, — невозмутимо проговорил он.

Меню в забегаловке варьировалось в зависимости от товаров на рынке — покупалось то, что дешевле — и от настроения кухарки. Когда Джулиано ссорился с женой, всю неделю приходилось есть ячмень с острыми приправами. Судя по сегодняшнему предложению, домашняя идиллия восторжествовала.

— Рыбу для двоих. И вино, с двумя кружками.

— Желтое или красное?

— Желтое, — решил Майлз. — И кувшин с водой, чтобы разбавить.

Фраза привлекла внимание Джулио, и он мельком взглянул на Джосана, а потом кивнул.

Через несколько мгновений мальчик вернулся с двумя чашками и двумя кувшинами: один с водой, другой — с вином. Понимая состояние гостя, конюх сильно разбавил вино, прежде чем разлить по стаканам.

Они угощались оливками и хлебом, причем Майлз намеренно не ел много, чтобы помощник не заподозрил, что большая часть ужина достается именно ему. К тому моменту, как мужчины покончили с закусками, появился мальчик и поставил перед каждым по деревянной тарелке с копченой рыбой, завернутой в виноградные листья, и бобы.

Манеры Джосана казались безупречными: он нарезал рыбу на мелкие кусочки, как никогда не сделал бы попрошайка. И тем не менее чужестранец умудрился съесть свое блюдо прежде, чем начал конюх.

— Еще?

Джосан печально покачал головой.

— Нет, спасибо.

И только после этого стал пить вино, лениво поигрывая кружкой, пока хозяин поедал ужин, в отличие от гостя, обращая куда меньше внимания на манеры.

Хоть Джулио и презрительно посматривал на всех посетителей таверны, но когда Майлз отложил вилку, он быстро появился у стола, чтобы убрать тарелки и принести две миски с айвой в меду. Наверное, Джулиано сегодня в ударе, раз кормит гостей деликатесами, ведь обычно посетителям приходится довольствоваться обычным инжиром или сладкими пирожками, если настроение немного получше.

Несмотря на предыдущие протесты, Джосан умудрился съесть и свою порцию сладостей. Вокруг начали заполняться столики: холостяки, как сам Майлз, и слуги приходили, чтобы провести вечер в хорошей компании и отдохнуть после работы. Интересно, заметил ли новоиспеченный помощник, что к их столику никто не подходит и не приветствует хозяина конюшни. Он ждал, когда вино развяжет страннику язык, однако тот сидел молча, наслаждаясь сытостью.

— Ты хорошо справился с работой, — наконец заговорил Майлз, когда стало ясно, что сам гость готов сидеть тихо до бесконечности.

— У меня есть некоторыезнания о лошадях.

— Что ж, мне пригодится такой работник.

— Правда? А что произошло с предыдущим помощником? Джосан откинулся на спинку стула, в нем заговорила уверенность, поддерживаемая сытым желудком. Еще днем он буквально умолял о работе, а сейчас сам задавал вопросы, будто мог отклонить предложение. В нем чувствовались гибкость духа и острый ум, а эти качества Майлз ценил в человеке больше всего.

— Я не мог никого нанять. Видишь ли, я не самый популярный человек в городе.

— Я заметил.

— Но в этом нет моей вины, — поспешил объяснить конюх. — Когда прежний владелец умер, его племянник надеялся унаследовать конюшню и очень рассвирепел, когда выяснил, что дядя все продал мне за несколько дней до смерти. Мое право собственности неоспоримо, однако Фло-рек — известный делец, причем могущественный. Предыдущие работники отказались мне помогать, а сам я так и не смог кого-то найти.

— А разве Флорек не получил деньги от продажи? Наверняка они смогли бы усмирить его пыл.

— Да, но монет не нашли. У дядюшки была смазливая служанка, пропавшая как раз в день смерти.

Вне сомнений, если бы прислуга и нашлась, то наверняка заявила бы, что деньги достались ей в подарок, что могло произойти и на самом деле. Только вряд ли она смогла бы убедить в этом обиженного племянника и суд. Так что девушка оказалась на редкость прозорливой и решила сбежать из поселка.

— Что я должен делать? — спросил Джосан.

— Присматривать за лошадьми, чистить стойла, проверять, что седла гонцов правильно закреплены. А ездить верхом ты умеешь?

На какое-то мгновение чужак заколебался, но потом кивнул.

— Мне нужно посмотреть тебя на лошади. Если ты слаб, то сможешь потренироваться на почтовых меринах. Я здесь обедаю и завтракаю, и ты станешь приходить сюда со мной. На сеновале отгорожен закуток, где спали прежние работники, останешься там. Я оплачиваю тебе еду и, — тут Майлз засомневался: давать много не хотелось, но, с другой стороны, он не мог позволить чужестранцу уйти, — пока ты на недельном испытании. Если сработаемся, станешь получать пять медяков в неделю.

Джосан допил остатки вина.

— Испытательный срок, — пробормотал бродяга. — Если все согласны, хорошо, но я останусь только до весны. Не могу ничего обещать.

— Договорились, — ответил Майлз.


Мышцы болели от перенапряжения. Джосан толкал тачку, груженную навозом, на улочку за конюшней, где стоял бочонок, вонявший за версту и облепленный мухами. Взяв лопату, лежавшую сверху на тележке, монах стал выгружать удобрение, стараясь глубоко не вдыхать, чтобы не чувствовать зловония. К счастью, это месиво вывозилось три раза в неделю, когда приезжал сборщик навоза, забиравший полные емкости и оставлявший пустые.

Подобные меры не нужны в деревне или даже в городе, где рядом с конюшней находится выгребная яма, однако Атика достаточно большой поселок, и место здесь ценилось на вес золота. Так что только фермеры, живущие на окраинах, могли оставлять на своей территории навозные кучи, а у конюха площадей хватало лишь на стойла, да на небольшой загон для выгула лошадей.

Будь у Джосана выбор, он никогда в жизни не рискнул бы остаться в таком городке, как Атика. По меркам империи поселение считалось крупным, к тому же через него проходила важная дорога, связывающая область с соседними. Официальные гонцы проезжали здесь регулярно, и если бы слухи о беглом монахе, которого разыскивают за убийство, просочились сюда, то обитатели городка наверняка были бы в курсе.

Однако голод — хозяин жестокий и более сильный, чем простая логика, и именно из-за него пришлось остаться в городке. Джосан не планировал задерживаться здесь, он хотел только заработать на еду, когда снова вмешалась судьба. И сейчас казалось, что все его страхи безосновательны. Многие посматривали на чужака с подозрением, но это из-за Майлза, которого считали отщепенцем.

Когда тележка опустела, монах кинул внутрь лопату и откатил к сараю, оставив на обычном месте под нависающей крышей, куда не попадал дождь. Как только он повесил скребок на крючок, то услышал шаги.

В течение шести дней, что Джосан работал у Майлза, тот следил за ним как ястреб, как и полагалось человеку, доверившему ценных лошадей незнакомцу. Сегодня первый день, когда его оставили одного. Интересно, хороший это знак или плохой?

Беглец держался спокойно, расслабившись. Не важно, что произойдет, сейчас он чувствовал себя куда лучше, чем неделю назад. Регулярные приемы пищи восстановили силы, а спокойный ночной сон отогнал истощение, постоянно преследовавшее Джосана последние месяцы.

Если придется уйти, то вещи собраны, но ему хотелось остаться. Правда, здесь не место, где отыщутся ответы на вопросы, мучившие его так долго, тем не менее еда, укрытие и возможность заработать честные деньги прельщали очень сильно. Джосан до сих пор не был уверен, что в Каристос можно вернуться, однако существовали и другие города и другие библиотеки, которые содержат все ответы, необходимые ученому. Они не откроют двери попрошайке, а вот странствующий монах — совсем другое дело.

— Сегодня седьмой день, — сказал Майлз. Помощник кивнул.

Хозяин замолчал, видимо, ожидая, что чужак заговорит, но тот стоял молча, прекрасно зная, что владелец конюшни уже принял решение, и каким бы оно ни было, Джосан не станет унижаться, умолять и выпрашивать.

Губы старого вояки скривились в неком подобии улыбки. Он залез в карман, вытащил небольшой кожаный кошель и кинул его помощнику.

— Пять медяков, как я и обещал. Теперь ты остаешься? — До весны, — ответил бродяга, только сейчас осознав, что затаил дыхание.

Быстрый взгляд Майлза скользнул по помощнику, на мгновение задержавшись на одолженных ботинках, которые Джосан носил, чтобы не пачкаться в грязи, которая есть в любой конюшне.

— У сапожника Салво магазин на углу третьей улицы, как раз за зеленым фонтаном. Когда закончишь, загляни к нему. Он тебя ждет.

— Но... — начал было монах. Пять медяков не покроют стоимость новых башмаков, этого даже не хватит на починку.

— Ты едва можешь в них ходить, — перебил хозяин. Нынешние ботинки принадлежали бывшему владельцу конюшни, ступни у того были длиннее и шире, чем у Джосана, поэтому приходилось обматывать ноги лоскутами. Несмотря на то, что обувь плохо сидела, служила она лучше, чем оборванные сандалии.

— Я вычту стоимость из твоей будущей зарплаты, — сказал Майлз.

— Договорились.

Интересно, хозяин действительно заберет стоимость ботинок, либо это просто хитрость, чтобы прикрыть благотворительность.

Джосан знал владельца всего лишь неделю, но уже успел понять: несмотря на кажущуюся открытость, тот был не так прост, хотя и рассказал в первый день знакомства историю своей жизни. Самый младший из шести, он не хотел мириться с жизнью сына фермера, поэтому едва ему исполнилось двенадцать, мальчишка сбежал из дома, направившись в Каристос, столицу империи.

Там особых перспектив не было. Без профессии и без семьи выбор стоял между мелкими преступлениями или вступлением в императорскую армию, которая в тот период отчаянно нуждалась в рекрутах, чтобы сражаться в бесконечной войне с Видруном. Майлз выбрал армию и, продвигаясь по служебной лестнице, дослужился до сержанта. Через двадцать лет заработал пенсию, ушел в отставку и, воспользовавшись накопленными средствами, купил конюшню.

История рассказывалась не для того, чтобы довериться слуге, и не для того, чтобы показать, что они делят кров и еду на равных. Джосан никогда раньше не выступал в роли прислуги, однако протокол старался соблюдать. Не стоит пытаться налаживать дружеские отношения с тем, кто немного лучше раба.

Однако не сочувствовать Майлзу монах не мог, ведь тому совершенно не с кем было общаться. Флорек, племянник прежнего владельца, не только владел самым крупным постоялым двором, который находился прямо напротив конюшни, но и заезжим домом поменьше на другой стороне города, а также тремя тавернами. По стандартам Атики он был богатым человеком и не привык, чтобы ему переходили дорогу. Особенно чужаки, не имеющие ни кровных связей, ни положения в провинции.

Если бы не Флорек, жители городка приняли бы новичка, так как Майлз достаточно приятный мужчина и, как отметил Джосан, скрупулезно честный в делах. Но пока сержант не найдет способ обойти противника, либо пока племянник не выберет новый объект ненависти, вряд ли кто-то станет набиваться конюху в друзья, навлекая, таким образом, гнев властного человека, к тому же имеющего связи в магистрате.

Не впервые монах задался вопросом, почему хозяин так и не продал конюшню конкуренту и не обосновался где-нибудь еще. Возможно, когда-нибудь и поинтересуется. 11ока Джосан не собирался ничего выспрашивать, чтобы не пришлось отвечать самому.

Деньги из маленького кошелька перекочевали в тунику — вдруг придется бежать, тогда он снова останется без монетки.

Джосан посетил сапожника, который измерил ногу и велел приходить через три дня. Так монах оказался владельцем пары простых, но прочных ботинок и с радостью расстался с негодными.

В тот день, когда Джосан стал обладателем новой обуви, Майлз попросил оседлать почтовую кобылу и вывести ее в загон. С предыдущими сложностями помощник справлялся без труда и теперь надеялся, что седлание придется ему по силам. Когда ученый путешествовал раньше, он ездил верхом в очень редких случаях, но всегда в компании проводника, который гарантировал, что монаху досталось спокойное животное, привыкшее к неловким движениям новичка.

Когда Майлз спросил Джосана, умеет ли тот ездить верхом, на кончике языка вертелось «нет», но тем не менее какое-то странное ощущение заставило сказать «да». Видимо, тот же инстинкт подсказал, что он может управляться с породистыми скакунами. Где ученый получил эти навыки — вопрос, который не хотелось исследовать слишком подробно. Как и неожиданное владение рукопашным боем, верховая езда — умение, которому Джосан не помнил, чтобы учился. А ведь и это мастерство спасло ему жизнь. Сержант никогда не предложил бы работу человеку, не умевшему отличать перед лошади от зада.

Джосан понимал, что намеренная слепота и нежелание искать правду — всего . \ишь форма трусости, но и в этот раз он постарался об этом не думать. Законы, диктовавшие правила поведения ученому, играли все меньше значения, когда дело дошло до выживания.

Монах привел кобылу в загон и по команде Майлза легко запрыгнул в седло. Прогнав из головы воспоминания о последней неловкой прогулке верхом, Джосан управлял шагом скакуна, сначала медленно, потом перешел на рысь лишь одним нажатием колена. Лошадь казалась неугомонной: из-за осенних дождей ей пришлось провести три дня в конюшне, теперь она горела нетерпением выйти на пробежку, и управлять кобылой оказалось на удивление легко.

После нескольких кругов конюх попросил помощника остановиться.

— Хватит, проведи ее через южные ворота и дай побегать по палаточному лагерю, грязь там прибилась, но следи за лунками, оставшимися после колышков. Час, не больше, потом дай девочке остыть и приводи домой, понял?

— Понял, — отсалютовал Джосан, как солдат-новичок. Для удобства путешественников, приезжавших из южных провинций, конюшни располагались близко к воротам, например, как постоялый двор Флорека. Поскольку раньше один человек владел и тем, и другим, то многие приезжали верхом или на каретах. Те же, кто приходил пешком, останавливались в комнатах подешевле на окраине города. Когда хозяин умер, то поделил собственность между двумя сыновьями. Всё осталось в семье. Теперь Флорек каждый день мучился из-за потерянной недвижимости, поскольку гости его постоялого двора пользовались конюшнями соперника, чтобы оставлять лошадей и кареты под должным присмотром. Трактирщик хотел построить собственный двор, но тогда требовалось купить и снести один из соседских домов, а никто из жителей не хотел лишаться жилища.

Будь Джосан на месте Флорека, он превратил бы Майлза из врага в союзника, делового партнера. В конце концов, у того есть дочь, к тому же незамужняя. Через несколько лет зять пал бы жертвой какого-нибудь странного заболевания, и мало кто поинтересовался бы, что стало причиной смерти. И уж тем более никто не стал бы возражать против права вдовы на наследование.

В общем, солдату повезло, что Флорек не настолько хитер, чтобы привести подобный план в исполнение. Хотя, может, и пытался, но не преуспел до приезда в городок монаха.

Такие мысли позволили ученому отвлечься от собственных забот. Кобыла шла иноходью, и наездник вел ее легко, хотя и достаточно быстро, чтобы проявился пот, хотя и стараясь не утомлять — вдруг понадобится гонцу в течение дня. Конечно, в конюшне стоял свежий жеребец, однако Майлз предупредил, что иногда и два императорских гонца проезжали через городок за один день. Редко, но прецеденты случались.

Джосану пришло в голову, что хозяин оказал ему большую честь, доверив лошадь, которая стоила больше, чем он смог бы заработать за годы кропотливого труда в качестве помощника. Хотя попытайся он украсть императорскую собственность, и награду за голову объявят в одно мгновение. Может, за поимку беглого монаха уже назначена кругленькая сумма.

Впрочем, ученый никогда не был вором по натуре, крал он только, когда из-за голода на кону стояла борьба между жизнью и смертью. Подобной необходимости сейчас не наблюдалось.

Когда лошадь окончательно остудилась, помощник отвел ее в стойло и хорошенько почистил. Если Майлз и испытал облегчение, увидев, что все вернулись, то виду не показал, лишь хмыкнул, когда заметил, как Джосан относит сено в конюшню.

Дни теперь превратились в рутину. Если на почтовых лошадях не выезжали в течение последних трех дней, то на рассвете выгул, потом кормление и при хорошей погоде день в загоне, пока он вычищает стойла. Когда гости оставляли скакунов или кареты на ночь, Майлз проверял, все ли готово к отправке, и заплатили ли они на постой.

Все время посвящалось чистке седел и упряжи, складыванию сена в стога, переносу овса из бочонков в амбаре в корзины в конюшне. Либо ученый выполнял другие поручения, о которых просил хозяин. К концу дня он кормил и поил животных, а потом сам присоединялся к Майлзу в таверне. Ворота закрывались на заходе солнца, но исключение делалось для дворян и императорских гонцов, поэтому Джосан научился спать, прислушиваясь к звонку, который оповещал о прибытии запоздалых гостей.

Сержант оказался щедрым хозяином, позволяя помощнику проводить час по собственному усмотрению, если не оказывалось срочных дел. На второй неделе после зарплаты монах отправился на базар, где приобрел трут и кремень взамен потерянных, а на последнюю монету постригся и побрился.

Волосы отросли настолько, что закрывали глаза и спадали на плечи. Странные ощущения для человека, который сбривал растительность на черепе с самого мальчишества. Теперь он сам себе казался незнакомцем. Когда цирюльник поднес отполированное оловянное зеркало, чтобы клиент мог восхититься результатом работы, Джосан едва себя узнал. Волосы все равно были короче, чем у большинства мужчин, но больше всего его удивило лицо, которое заострилось сильнее, чем помнится, с жесткими линиями у рта. Даже глаза изменились. Взгляд чужака, человека, который убил наемника и укротил лошадь одним прикосновением руки.

— Я всего лишь сделал, как вы просили, — пробормотал цирюльник, явно заволновавшись из-за долгого молчания клиента, вне всяких сомнений ожидая жалоб.

— Вы прекрасно справились, — заверил его монах и поспешно всучил монетку.

Джосан поежился, но не от холода. «Ничего страшного», — пробормотал он, стараясь переубедить себя. Прошли годы с тех пор, как он видел свое отражение в чем-то большем, чем лохань с водой или искаженных зеркалах маяка. Неудивительно, что он с трудом себя узнал, особенно после последних изнурительных месяцев.

Глава 10

Императрица Нерисса, Милосердная Властительница, Преемница мудрости Аитора Великого, Защитница Икарии и Благословенная покровительница своего народа с трудом подавила зевок. На сцене появился актер и стал восхвалять храбрость и мужество Аитора цветистыми куплетами. Остальные участники труппы подняли бутафорское оружие, от которого пытались избавиться буквально несколько минут назад, и собрались вокруг главного героя, вытянувшись по струнке, ожидая, когда предводитель всех сплотит и призовет исполнить священный долг.

Правительница смотрела пьесу критически. Неужели так трудно найти мужчину повыше, чтобы тот больше соответствовал роли прадедушки? К тому же из-за сапог на высоких каблуках актер, передвигаясь по сцене, вихлял и покачивался, что явно не вязалось с достойной выправкой величавого предка.

А еще Аитор не выносил поэзию, вообще ненавидел произносить речи. Сюжет давно отклонился от реальных событий, хотя в пьесе с трудом можно отыскать что-то близко напоминающее вразумительную фабулу. Драматург слишком фривольно интерпретировал исторические события. В сцене демонстрировалась последняя ночь перед битвой у реки Денавия, когда дед встретился лицом к лицу со своими сомневающимися военачальниками и сказал им: «Идите и сражайтесь. Иначе мне придется пустить себе кровь, я убедился, вы — трусы».

Тогда не было никаких стишков, куплетиков и страстных речей с призывами. И в итоге они победили, с большими потерями и огромными усилиями. Ладно хоть в этой никудышной пьесе битву оставили без изменений.

Антор, сын Нериссы, поклялся, что представление сносное. Придется придумать какой-нибудь изощренный способ отомстить родной кровинушке, чтобы наказать за неуважение и дерзость.

Нерисса знаком подозвала служителя и приказала задернуть шторы. Вид на сцену оставался свободным, но зрители видеть ее не могли. Если бы пьеса оказалась на какую-нибудь другую тему, правительница просто встала бы и ушла, послав директору записку, чтобы тот поскорее прикрыл представление, однако в данном случае следовало проявить уважение к памяти предка, и ради потомков придется терпеть до конца.

— И сколько будет длиться все это безобразие?

— Мы приближаемся к окончанию первого акта, — сказал брат Никос, мельком взглянув на сцену. — Потом небольшой перерыв, чтобы перекусить. Ну а рабам нужно время, чтобы поменять декорации битвы на императорский дворец. Думаю, еще час.

Никос уже видел пьесу по крайней мере единожды, однако императрица даже не потрудилась спросить его мнения. А теперь жалела о таком упущении, хотя по лицу монаха трудно было угадать, нравится тому пьеса или нет.

Настоятель пришел сюда отнюдь не ради представления. Перспектива провести два часа наедине с правительницей очень заманчива, поскольку никто не отвлекает, ни вездесущие слуги, ни личные телохранители. Он — советник, а его голос — один из многих, поэтому присутствие здесь — редкий знак расположения и благосклонности.

Вряд ли Нерисса пригласила Никоса только потому, что он умелый и искусный собеседник. И не из-за того, что доверяла его беспристрастным советам. Наверняка императрица просто хотела получить какую-то информацию, но поднимать вопрос при посторонних не желала.

Правительница взяла ломтик оранжевого фрукта с подноса, стоявшего у кушетки, и принялась тщательно пережевывать, наслаждаясь сладким вкусом с легким оттенком горечи. Потом потянулась за следующим, наблюдая за реакцией брата Никоса.

— До меня дошли странные слухи. Что-то о безумном монахе с севера.

Настоятелю пришлось собрать все силы, чтобы притвориться беспечным.

— Надеюсь, вы не расстроились из-за этой новости.

— Я расстроилась, что услышала ее из других уст, а не ваших.

Ученый в раскаянии развел руками.

— Хотел перепроверить все факты сам, не желал передавать вам молву.

— Расскажите все, что знаете.

— Вы в курсе, что мы патронируем маяк на острове Тксомина и посылаем одного из братьев за ним присматривать?

Нерисса кивнула, она об этом прекрасно знала.

— Пять лет назад, когда умер последний смотритель, мы послали молодого монаха на замену. Его мозг сильно повредился в результате лихорадки денге, но желание служить ордену осталось, он хотел помогать, а такое простое задание было как раз ему по силам. По крайней мере так мы считали.

— И что сейчас?

— Он исчез. Один свидетель утверждает, что смотрителя убили воры, ворвавшиеся на маяк, чтобы украсть серебряные зеркала. По другой версии, брат сошел с ума от уединения и тоски и убил одного из работников, принесших ему провизию, а потом сбежал, когда о преступлении стало известно в деревне.

Значит, в обеих историях упоминается убийство. Шпионы же донесли, что тот человек был самозванцем, занявшим место настоящего монаха, который после разоблачения избавился от угрожавшего ему деревенского жителя. Поэтому снова возникал вопрос, что произошло с молодым братом, которого Никос отправил на отдаленный аванпост. И почему преступник предпочел спрятаться именно в этом месте.

— Что там, по вашему мнению, случилось?

— Не знаю. Я отправил двух людей провести расследование. Они написали, что не могут отыскать каких-либо следов брата Джосана, хотя маяк стоит в целости и сохранности. Деревенские жители рассказывают противоречивые истории относительно произошедшего. Местный магистрат выпустил указы, приказал быть начеку и высматривать мужчину, соответствующего описанию пропавшего смотрителя, однако никого не нашли.

Императрица отметила, что Никос не относит смотрителя к одному из своих монахов, возможно, потому, что сам думает, что тот самозванец, либо хочет дистанцировать орден от преступлений.

— Я хочу, чтобы вы проинформировали меня сразу же, как только получите какие-либо сведения. Даже если это всего лишь слухи, мне нужно знать.

— Конечно.

Нельзя сказать, что правительница сильно интересовалась судьбой монаха или волновалась, что убийца рыскает по северным районам ее империи. Как императрице, ей приходилось задумываться о более важных вещах, чем какой-то преступник. Просто в этот раз Братство, видимо, превысило свои полномочия. Маяк — имперский пост, и если служителя убили или тот вышел из-под контроля, ее следовало проинформировать немедленно.

Никос за последние годы показал себя мудрым советником, но теперь Нериссе придется держать его тщеславие под контролем, а пропавший брат предоставил отличный повод. Пора напомнить, что именно ей глава ордена обязан служить верой и правдой, не самовольничать и отчитываться. Правительница ни в коей мере не хотела менять Никоса, однако не станет колебаться, если это придется сделать.

— А это не тот монах, которого леди Исобель из Альсины встретила на острове, когда попала в кораблекрушение.

— Думаю, да.

— Странно, она не упомянула о каких-либо признаках безумия. Насколько мне помнится, седдонийка назвала его вежливым. Считаю, вам нужно ее расспросить.

— Я уже поговорил с леди Исобель, но она не смогла пролить свет на поведение брата, хотя, конечно, истинную причину заинтересованности ей не открыли.

— Возможно, она поведала бы вам больше, будь вы откровеннее.

— Я ей не доверяю и вам советую быть поосторожнее.

Давняя жалоба. С самого прибытия леди Исобель ко двору брат Никос постоянно намекал, что ее назначение на пост торгового представителя всего лишь прикрытие, и она — шпионка. Естественно, Нерисса поручила своим соглядатаям присматривать за седдонийкой, так же как и за всеми иностранными послами. На данный момент ничего предосудительного за ней не замечено, не считая пристрастия к молоденьким юношам. Но и здесь Исобель оказалась благоразумна в своей нескромности, скрывая связи в частном доме, а не приглашая любовников в официальную резиденцию посольства.

Неудивительно, что седдонийка вызывала у советника неловкость. Братство — исключительно мужской орден, и присутствие женщины всегда вызывало неудобство, особенно столь яркой, молодой и привлекательной, как леди Исобель. К тому же ни один мужчина, выросший в Икарии, не мог привыкнуть к мысли, что представительница противоположного пола обладает такой властью по праву.

Нерисса по собственному опыту знала, как тяжело быть женщиной в мире мужчин, и долгие годы ушли у нее на то, чтобы укрепить силу и превратиться из номинальной императрицы в фактическую. Тем не менее она прекрасно понимала, что ее никогда не провозгласили бы правительницей, не роди она двух сыновей. Следующий предводитель — потомок Аитора Великого. Мужчина.

— Нет ли совпадения, что леди Исобель оказалась здесь шесть лет назад, во время смуты?

— Сотни иностранцев находились в Каристосе в то время, и что-то я не слышала, чтобы ты называл их конспираторами. — Императрица сделала глоточек вина, обдумывая столь неприятную тему. — Уверена, леди Исобель послали сюда остудить пыл и умерить амбиции. Слишком уж высоко она взлетела, слишком быстро, и, естественно, нажила могущественных недоброжелателей. А здесь седдонийка может переждать трудные времена в надежде, что преданная служба будет вознаграждена скорым возвращением в Федерацию.

Трудно не испытать чувство зависти к Флёрделис, наслаждавшейся свободой, которой у самой Нериссы никогда не было. Той крупинки информации, которую имела о девушке императрица, оказалось достаточно, что испытать к ней симпатию. Пожалуй, правительница видела в ней отражение собственного ума и стремлений. Редко встретишь женщину, которой нет нужды скрывать собственные умственные способности за маской исполнительной матроны. Нерисса даже решила пригласить ее во дворец. Приятно насладиться разговором с умелым собеседником и показать брату Никосу, что она не станет поддаваться его предрассудкам.


Исобель немало удивило, когда императорский посыльный принес приглашение от Нериссы на неофициальный ужин. Впрочем, это не означало, что можно не надевать приличествующее случаю платье, а еда не будет состоять из десяти пышных подач блюд. Неофициальный, по меркам императорского дворца, подразумевал не более двух дюжин гостей, что само по себе редкий знак фавора, особенно для иностранца.

Седдонийка видела императрицу несколько раз со времени официозного представления ко двору и даже дважды разговаривала с ней. Но теперь приглашение пришло на одно лицо, без сопровождения посла Хардуина. Исобель сразу задумалась о причинах столь высокого внимания к своей персоне. Неужели Нериссе интересно вести беседы с женщиной в два раза моложе ее самой, чтобы узнать перспективы развития заморской земли, где с желаниями женщин считаются наравне с мужскими. Или это всего лишь очередной шаг в дворцовых интригах? Возможно, это не Флёрделис одаривают почестями, а кому-то преподают урок?

Впрочем, обе причины могут оказаться правдой: почему бы императрице не удовлетворить любопытство, даже если при этом приходится играть в игры, даруя и отнимая привилегии по собственному желанию.

Уверенность Исобель, что нужно скрывать все помыслы, была непоколебимой, однако она всегда оставалась прагматичным человеком и испытывала благодарность за то, что не приходилось применять все мастерство маскировки на деле. Пока у Исобель нет тайн, которые нужно скрывать от женщины, пригласившей ее за свой стол, чтобы разделить хлеб и вино. Хотя именно ее и планируется сбросить с трона. После нескольких месяцев, проведенных в Икарии, седдонийка не видела нужды менять первоначальные планы. Негодования хватало, но ни одного претендента, способного использовать возмущение и гнев на благо восстания, и уж тем более возглавить его, не оказалось. Даже дама Аканта, несмотря на осторожно лелеемую ярость, придерживалась тактики выжидания.

Особенно сейчас. Буквально две недели назад группку молодых болванов поймали за возмутительным делом: они рисовали стилизованный под ящерицу значок бывших правителей Икарии на стенах императорского театра. И если таким образом они хотели напомнить людям, что дух мятежа по-прежнему жив, то цель оказалась выбранной правильно, особенно когда там шла эпическая пьеса Кепри. Впрочем, Исобель не сомневалась, что мальчишки не преследовали подобной цели. Скорее всего они не понимают значения этого символа, знают только, что он запрещен. Вандализм — шалости избалованных детей, которые не видят ничего дальше собственного носа, бунт против строгости родителей.

Однако ни молодость, ни глупость поступка не защитила ребят от гнева императорского правосудия. Нерисса приговорила всех к смерти. Казнь назначили на следующую неделю. Тем не менее правительница решила даровать милосердие, после того как бедные родители потратили немало усилий, обивая пороги дворца и умоляя о прощении. Тогда она помиловала всех, кроме одного, и отправила детей в ссылку. Четырнадцатилетнему Колди не повезло, он оказался старшим в группировке, а родственники не имели богатства и связей, чтобы отложить смертный приговор. Но и здесь императрица сжалилась и разрешила провести частную и быструю экзекуцию вместо мучительной смерти, которую назначали в наказание за предательство.

Исобель не стоило напоминать, какие ставки стояли на кону, тем не менее смерть Колди она восприняла как предупреждение. Нерисса никому не давала спуска, и ей следует поступать так же. Через какое-то время можно будет подобраться к горюющей семье мальчика и выяснить, остались ли они преданы правительнице. Однако сейчас седдонийке нужно полностью посвятить себя налаживанию торговых связей, чтобы время в Каристосе не прошло даром. Прибыль всегда найдет ободрение и поддержу, даже если махинация и провалится.

Помимо приглашения императрицы были и более приятные новости. Из порта прибежал юнга и передал, что в бухте бросил якорь корабль Федерации, и капитан хочет как можно скорее переговорить с торговым представителем. Мальчишка обежал город дважды, потому что сначала появился в посольстве, а оттуда направился в частную резиденцию, поэтому Исобель пожалела морячка и отправила на кухню перекусить. Сама же пошла переодеваться наверх — нужно было сменить шелковое платье, подходящее для приема посетителей, на льняную блузу, короткие штанишки и веревочные сандалии, соответствующие визиту на корабль.

Появись седдонийка в подобном наряде на борту икарийского корабля, разразился бы скандал. Но для капитана Федерации это знак уважения, внимания.

Юнга, потерявший дар речи, когда увидел Исобель в платье, сшитом по императорской моде, почувствовал видимое облегчение при взгляде на преобразившуюся хозяйку. Быстро засунув последний кусок хлеба в рот, мальчишка вскочил на ноги.

— Я провожу вас, — пробормотал он. — А то капитан накажет меня, если заставлю ждать слишком долго.

— А как его зовут? Юнга покачал головой.

— Меня просили не говорить.

Любопытно, но Исобель могла придумать несколько причин, почему капитан не захотел упоминать свое имя в том месте, где повсюду уши. Мальчишка и так выдал немало информации, назвав себя и корабль. «Быстрая чайка», но это название ничего девушке не сказало. Седдонийка никогда не достигла бы подобного положения, если бы была неосторожной, поэтому захватила в порт телохранителей, которые теперь следовали позади. А вдруг ловушка?

Охранники нисколько не волновали мальчишку, и, несмотря на незнание города, он уверенно вел по прямой к центральной верфи, где их ждала гичка, привязанная к пирсу.

— Вон там «Чайка», как раз за шаландой с оранжевым парусом.

Юнга указал на восточную плотину, защищавшую гавань. Там девушка увидела старомодную галеру с треугольным парусом, который за многие годы выгоревшим под солнцем, поменяв ярко-красный цвет удачи на тускло-оранжевый, что говорило о долгой службе без нормального вознаграждения. А как раз за галерой виднелась большая часть другого корабля с четырьмя мачтами, устремившимися в небо.

Взглянув на такую красавицу, Исобель не могла противостоять искушению, чтобы не помечтать о подобном судне для себя. Она быстро забралась в гичку вместе с остальными и отчалила.

В самый разгар торгового сезона в Каристос приходило намного больше кораблей, чем способен вместить порт, и тогда гавань пестрела разными суденышками всех размеров и форм, бросавшими якоря и ожидавших своей очереди на разгрузку и погрузку. Лихтеры развозили воду и провизию для галер, выгружали товар с грузовозов, которые не могли долго простаивать у причала. Уважение к загадочному капитану возрастало все больше по мере того, как седдонийка наблюдала за искусными маневрами гички, которая быстро обходила препятствия.

Через пятнадцать минут они добрались до «Быстрой чайки». Темные тимберсы, блестящие латунные вставки, слепящие белые паруса — все говорило о том, что судно только что сошло с верфи. Со временем погода, жесткая соленая вода, износ от постоянных погрузок и разгрузок нанесут кораблю немалый урон, но сейчас он — просто совершенство. Исобель уже хотела такое судно, страстно желала его, возможно, так, как икарийская женщина могла желать рубиновое ожерелье или нитку редкого черного жемчуга.

Когда гичка подплыла ближе, сверху сбросили веревочную лестницу. Девушка сразу восприняла это как проверку, поскольку будь она в платье, то никогда бы не взобралась на борт, не потеряв достоинства.

Исобель встала на ноги, стараясь удержать баланс, в то время как шлюпка ходила из стороны в сторону. Седдонийка повернулась к юнге:

— Ты не придержишь веревку?

Мальчишка схватил лестницу, и, как только она натянулась, Флёрделис поставила левую ногу на первую перекладину. Девушка быстро карабкалась наверх, зажимая веревку между ног, чтобы удержаться. Усмешка проскользнула по ее лицу, когда она представила выражение лица Нериссы, если бы императрица увидела подобную сцену.

Когда Исобель поднялась наверх, появилась коричневая от загара рука и одним рывком мягко втянула ее на палубу.

Седдонийка улыбнулась, увидев своего помощника.

— Капитан Зорион, какая неожиданность!

— Леди Исобель.

Он начал было салютовать, как того требовал этикет, но девушка не стала обращать внимания на церемонии и кинулась обнимать капитана. На минуту показалось, что она снова ребенок, потому что Зорион возвышался над ней, как и раньше, пах морской соленой водой, древесной смолой и немного чаем, который скорее всего был погружен на корабль.

Они дождались, пока на палубу поднимутся телохранители. За ними появился и юнга. Зорион отпустил мальчишку, а Исобель избавилась от охраны, чтобы поговорить с капитаном наедине.

— Что ты здесь делаешь? И откуда такой прекрасный корабль?

— Он твой, — ответил морской волк на первый и более важный вопрос.

— Мой?!

Флёрделис планировала приобрести четвертое судно, и кораблестроители пообещали заложить киль осенью и закончить строительство к весне. Однако все это не объясняло, как Зорион получил в собственность корабль больше и дороже, чем заказывала хозяйка, и на шесть месяцев раньше по срокам.

— Судно делали для Шарлот, однако когда та не смогла за него платить, работы остановили на полпути. Никто не хотел корабль таких размеров, но я знал, что вы сможете получить от него прибыль. Я позволил строителям убедить себя купить судно, и те закончили его в соответствии с моими техническими характеристиками.

«Быстрая чайка» казалась огромной. Исобель хотела трехмачтовик, однако получила гигантский четырехмачтовик, по крайней мере на треть больше остальных.

— Надеюсь, ты поторговался?

— Конечно, я потратил даже меньше, чем мы планировали вложить, на том основании, что нам придется переделывать инфернальный дизайн Шарлот.

— А корабль соответствует своему названию?

— Стремительнее не бывает, — ухмыльнулся Зорион, белозубая улыбка сверкнула на загорелом лице.

— Я хочу рассмотреть каждый его дюйм.

— Как прикажете, — кивнул капитан и, низко поклонившись, последовал за хозяйкой.

Исобель провела два часа, осматривая судно от мачт и до трюма, который под завязку был заполнен тюками с чаем.

Трюмы оказались большими, в соответствии с размерами корабля, с умело приспособленными деревянными поручнями, которые можно снять, если необходимо установить громоздкие грузы.

Многие в команде казались знакомыми, поскольку служили с Зорионом на предыдущем корабле, и седдонийка радушно поприветствовала моряков, хотя все видели, что ее внимание всецело приковано к кораблю. Наконец Исобель заставила себя остановиться. Можно провести недели, изучая каждый дюйм «Чайки», но времени так себя баловать не было. К тому же не хотелось, чтобы ее заметили в порту. Флёрделис не терпелось испробовать корабль на плаву и убедиться самой, что он легок в управлении. Сколько времени уходит на то, чтобы поднять паруса, и насколько быстро «Чайка» обогнет риф при плохой погоде?

К сожалению, чтобы насладиться всем этим, придется дождаться другой возможности. Она уже давно не ученица в команде Зориона, и не просто владелица судна на торговом пути. Теперь у Исобель собственные обязательства, а радость можно отнести не только к осмотру корабля, но и к присутствию Зориона.

Исобель нехотя последовала за капитаном в каюту, где он налил два бокала белого вина.

— За «Быструю чайку», да пошлют ей боги спокойное море, преданную команду и удачу в каждом порту, — проговорила Исобель, поднимая бокал.

— За «Быструю чайку», — согласился Зорион. Каждый выпил и вылил несколько капелек на палубу на

Удачу, чтобы поддержать традицию.

Каюта капитана оказалась просторной — огромная комната со столом и десятком стульев, где он занимался делами и иногда ужинал с гостями. Полузакрытая дверь вела в спальню достаточно большую, чтобы вместить кровать и комод, встроенный в стену.

Девушка уселась на один из стульев, и Зорион последовал ее примеру, вытянув длинные ноги перед собой. Бокалы с вином отставили в сторону, и Исобель знала, что моряк больше не выпьет ни капли до тех пор, пока не передаст вахту помощнику.

— Расскажи, зачем ты сюда приехал?

— Чтобы показать корабль и получить одобрение за то, что я сделал от твоего имени.

— Достаточно было бы и письма, — проговорила Исобель.

Конечно, ни один рисунок и ни одно сообщение не могли передать размер и красоты «Быстрой чайки», но Зорион мог бы и не потакать собственным прихотям. Флёрделис наделила его огромной властью, позволив действовать от своего лица во всех сферах бизнеса, пока обязанности в Икарии держат ее вдали от родных мест.

— Я приехал отчитаться, что не по чему отчитываться, — сказал капитан.

— Никаких новостей от Толлена? Неужели ничего не слышно о «Гордости Седдона»?

Они обменивались секретными посланиями со времени ее приезда в Каристос, однако Зорион не написал ни строчки об интересующем Исобель вопросе, а только рассказывал о торговле и коммерции.

— Семья капитана получила выплату по смерти, ее передал сам лорд Квинсел. Щедро, но не настолько, чтобы вызывать подозрения.

Это Флёрделис знала и сама и теперь ждала подробностей.

— После того как я получил твое послание, я разослал письма всем агентам в малых и больших портах, однако никто не упомянул, что видел «Гордость».

— Чего и следовало ожидать.

— Судя по всему, корабль стал жертвой ужасного шторма, проклятия всех моряков в это время года.

— Однако ты все равно в это не веришь. — Присутствие здесь Зориона говорило само за себя. За последние несколько месяцев Исобель постаралась отодвинуть тревоги на задний план, сосредоточившись на миссии и реальной опасности, угрожавшей ей. Теперь все ее сомнения выступили с новой силой. — Шторм был силен, и я видела повреждения корабля собственными глазами. Фок-мачта треснула, и было сомнительно, чтобы она продержалась долго, именно поэтому капитан Толлен приказал высадить меня на берег, — добавила девушка.

— Тем не менее, что вы делали у Крутого Изгиба? Тебя ведь там оставили, если я не ошибаюсь?

— Они называют это место остров Тксомина. На дальней стороне находится маяк. Думаю, вряд ли Толлен знал, к какому месту нас забросило, а уж тем более про маяк.

Крутой Изгиб представлял собой цепь мелких островков, простирающихся полукругом к северу, как бы ограничивая Икарийскую империю. Большая часть из них даже не была заселена, а некоторые оказались настолько плоскими, что во время шторма волны полностью их поглощали. Вряд ли подобные места могли обеспечить безопасное пристанище.

— Целой жизни не хватит, чтобы шторм умудрился забросить корабль настолько далеко от курса, чтобы потом вдруг он очутился у Крутого Изгиба.

— Курс действительно показался мне странным, однако Голлен сказал, что следует по обходному пути, чтобы избежать глубоководья, где образуются самые сильные штормы.

— Мне это все не нравится, — не унимался Зорион. — v-лишком много странных событий. Во-первых, полная неудача, во-вторых, столь необычное совпадение, а в-третьих...

— А в-третьих, тайный сговор, — закончила Исобель.

— Нельзя, чтобы ситуация выходила из-под контроля.

— Это был не мой корабль.

— Но твоя жизнь. И твоя миссия. Девушка кивнула, принимая укор.

— Как бы ты поступила, если бы попала в подобный шторм еще раз?

— Я бы приняла командование на себя.

— Умница, — похвалил воспитанницу капитан, будто она до сих пор проходила стажировку на его корабле и только что продемонстрировала удивительный маневр. — Тильда снесла бы мне голову, случись что с тобой.

— Моя тетя мертва вот уже пять лет.

— Уверен, ее бы это не остановило. У нее свои методы...

Зорион попытался рассмеяться, но смех оказался пустым. Несмотря на то что прошло уже много лет, печаль не утихала. Тильде не было и пятидесяти, когда она умерла, безмерное жизнелюбие не справилось с лихорадкой, которая убила ее и половину команды буквально за несколько дней.

Именно тетя настояла, чтобы морской волк возглавил корабль, подаренный любимой племяннице. Опыт Зориона составлял идеальное соотношение с отсутствием такового у девочки, к тому же, перестав быть его хозяйкой, Тильда могла сделать моряка своим любовником.

Тильда всегда умудрялась обратить в преимущество любую ситуацию. И капитан с огромным энтузиазмом следовал любому ее плану, заставлял остальных служить бывшей хозяйке, а если удача приносила обоих в один порт, то доставлять возлюбленной наслаждение.

Тем не менее, Зорион до сих пор не мог смириться с мыслью, что, останься он тогда старшим капитаном на корабле Тильды, то сделал бы все возможное, чтобы предотвратить ее смерть. Будь Зорион там за главного, тете не пришлось бы прокладывать новый маршрут. А если бы судьба все равно завела их в проклятое место, Зориан был бы начеку, наверняка распозналбы признаки болезни вовремя и покинул порт до того, как его опечатают.

Никакая логика не могла прогнать чувства вины, и Исобель даже не пыталась.

— Ты играешь в опасные игры, — сказал капитан.

— Когда я уезжала, то прекрасно понимала, насколько все рискованно. Скажи мне хоть что-то, чего я не знаю. — Заново разбередившаяся рана причиняла боль, и ее слова прозвучали намного жестче, чем предполагалось.

— Шарлот — не единственный дом, заработавший деньги на смуте. В купеческом совете сплошной раздор. Никто не в курсе, какие фракции поднимутся на волне триумфа, а уж тем более кто там, что затевает друг против друга.

Внешне все торговое сообщество выглядело как единое целое, однако между собой дома пререкались и сражались за любое преимущество, даже если их состояния и уменьшались. На востоке армии Видруна угрожали свободным портам, которые всегда с нетерпением ждали приезда кораблей Федерации, а на западе Икарийская империя только и думала, как расширить сферы влияния. А там, где правят ика-риицы, их корабли получают выгоду, а купцам Седдона придется собирать крохи с барского стола.

Тем не менее, если ты смел, еще оставался шанс сколотить состояние, что Исобель и доказала своим стремительным взлетом. И в то же время никто не станет оспаривать, что богатства и роскоши вокруг поубавилось, поэтому дома купцов намного больше интересовались борьбой друг с другом, нежели развитием и получением новой прибыли.

В то время как большинство торгового сообщества санкционировало секретную миссию Флёрделис, нашлись и противники предложенной тактики. И даже среди тех, кто голосовал за нее... В общем, все больше лелеяли надежду на провал, чем на успех.

У седдонийки росла уверенность, что по крайней мере один человек не стал дожидаться ее провала, а подкупил капитана Толлена, чтобы обеспечить надлежаще трагическую судьбу новопровозглашенным торговым связям с Икарией.

Вся ироничность ситуации заключалась в том, что скорее всего Толлен попался в собственную ловушку — ведь Исобель выжила, а он, по всей видимости, нет.

— Судя по всему, дом Флёрделис отдалится от тебя. В скором времени ты наверняка получишь письмо от отца либо от его агента.

Исобель с трудом проглотила комок в горле.

— Дела настолько плохи?

— Скорее не настолько хороши. Тебе стоит быть осторожнее.

— Я приму все необходимые меры, — сказала она. — Но корабль, который никогда не покидает гавани, не более чем глыба гниющей древесины. Волков бояться — в лес не ходить.

— В тихом омуте черти водятся. Так любила говорить Тильда.

Девушка восприняла слова капитана как предостережение. Зорион не любил политики и совершенно не одобрял увлечение ею Исобель. Сам он предпочел бы плавать по неизвестным водам на протекающем корабле с бунтующей командой, чем управлять вероломными стаями конкурирующих домов.

Капитан приехал, чтобы предостеречь Флёрделис, что и сделал. И, возможно, новость о его путешествии заставит противников на время приостановиться, напомнив, что и у нее имеются тузы в рукаве, которые можно поставить на кон, и сторонники, готовые биться не на жизнь, а на смерть.

— Тогда скажи мне, — наконец заговорила Исобель, решив перенести разговор в более спокойное русло, — почему чай?

Она слушала, как Зорион объяснял, насколько важно не перегружать корабль во время первого путешествия. Чай — правильно выбранный груз, и Исобель знала с полдесятка купцов, которые с радостью заплатят за него хорошую цену.

Пока девушка внимала словам капитана, она не переставала думать, что же делать с полученной информацией. Судя по всему, стоило удвоить меры предосторожности, но кто знает, может, враги именно этого и хотят? Бездействие иногда хуже самого действия.

Над этой проблемой седдонийка подумает в следующий раз. Как бы она ни доверяла советам морского волка по всем аспектам торговли, тот не мог решить всех насущных проблем. Придется полагаться на собственные мозги, которые неплохо послужили ей в прошлом. А сейчас у нее новый корабль и старый друг, и она будет наслаждаться удовольствием в полной мере.

Глава 11

Майлз никогда не считал себя человеком набожным. Сержант полагал, что набожность — удел бесплодных женщин, которые молятся за здоровье оставшихся в живых детей, да молодых рекрутов, до смерти боявшихся смерти перед первой битвой. Он сам дал клятву верности триединым богам, но скорее из-за политических соображений, чем из-за истинной веры. Опыт показал, что божества уделяют мало внимания проблемам людей, и даже самая страстная молитва не идет ни в какое сравнение с сильной рукой с мечом.

И все же, несмотря на неверие, Боги не обошли старого вояку стороной. Наверняка это не простое совпадение. Вряд ли мужчина, называвший себя Джосаном, попал в его конюшни по случайности. Причем именно к нему, единственному человеку в городе, увидевшему в бродяге его истинную сущность.

Боги, либо судьба, каким словом их ни называй, решили испытать Майлза, и теперь тот совершенно не знал, как поступить с опасным даром, упавшим прямо в раскрытые ладони.

Солдат приехал в Атаку только потому, что город показался спокойным, в отдалении от императорской столицы, от суеты и проблем большого мегаполиса. Майлз всегда мечтал провести отведенное ему время в подобном местечке, где занялся бы бизнесом, обеспечивавшим постоянный поток прибыли.

В мечтах он представлял компаньонку, с которой прожил бы остаток отведенных дней. Детей Майлз не хотел, а вот женщину, с которой можно делить постель без страха быть зарезанным или ограбленным, принял бы без оговорок.

В планы сержанта никак не вписывался мстительный трактирщик, делавший все возможное, чтобы вытеснить конюха.

А уж тем более там не было человека, дремавшего на сеновале, пока хозяин отмеривал шаги по комнате в бесплодных попытках заснуть. Но сон не шел из-за темных дум.

Вот ведь ирония судьбы. До приезда Джосана старый солдат уже серьезно подумывал продать конюшни Флореку и начать где-нибудь в другом городке заново. Слишком тяжело одному справляться со всем хозяйством, а надеяться, что кто-то перейдет дорогу трактирщику и наймется в помощники, не приходилось. Теперь, когда есть с кем разделить работу, все изменилось. Нужно только притвориться, что напарник именно тот, кем себя называет: бродяга без дома и родственников, согласный на любую работу, лишь бы кормили и давали кров.

И если единственное, чего хочет Майлз, это помощник, то вряд ли он найдет кого-то лучше. Джосан выполнял самую трудную и грязную работу в конюшне без единой жалобы. Лошади его любили, а верхом он ездил — просто загляденье, будто родился в седле. Хотя когда приезжал императорский гонец, новичок старался лишний раз не попадаться тому на глаза и натягивал капюшон на лицо, но работе ведь это не мешало.

Имелись у чужеземца и другие таланты, которые заметил бы только опытный наблюдатель. Если помощник выводил лошадей в загон, то погода будет сухой вне зависимости от того, насколько серым и хмурым небо ни казалось. Если же приносил инструменты в сарай и запирал ставни, можно было быть уверенным, что пойдет дождь. Джосан никогда не распространялся о чутье на погоду, но его поступки говорили сами за себя.

Также не упоминал чужак о знании языков, но, когда Майлз выкрикнул приветствие на деканском, работник ответил на безупречном наречии. Годы, проведенные в армии, научили солдата болтать на нескольких языках, и на каком бы он ни начинал говорить, помощник без труда подхватывал, как будто не осознавая, что делает.

Когда конюх заговорил о талантах Джосана, тот только разозлился, показав, что за спокойным фасадом скрывается жесткий и свирепый характер. Он даже не общался с хозяином до самого вечера и не присоединился за ужином. На следующий день работник вел себя странно, будто удивлялся всему, что его окружало, и каждое задание приходилось повторять дважды. Однако после ночного отдыха пришел в себя, а о прошлой ссоре не было и речи.

Майлз понял, что не следует давить на помощника. Как раз напротив, нужно дать ему возможность открыться, довериться — однако тот сближаться не спешил. А сам солдат давить боялся, вдруг спугнет. Ну, по крайней мере, пока не выведает всю правду.

На первый взгляд все подозрения казались смехотворными. Все в Атике относились к Джосану, как к простому рабочему, который не заслуживал их интереса. А правы ли они? Почему только он заметил правду: дворянскую кровь, скрывающуюся за лохмотьями и грязью?

Возможно, потому, что восстание никогда не заходило так далеко, в этот сонный провинциальный городок, поэтому они и не видели истины, столь очевидной для Майлза.

Он считал Джосана своим единственным другом и не желал причинять ему зла. Однако пренебрегать своим долгом и обязанностями перед друзьями, живыми или мертвыми, солдат тоже не мог. Шесть лет назад он поклялся жизнью служить благому делу, а такие мелочи, как время и расстояние, никогда не останавливали человека слова.

Невзирая ни на что, Джосану придется принять участие в этой игре, так же, как и Майлзу. Не имеет значения, помнит ли чужак о прошлом либо просто притворяется, чтобы замести следы. Он — роскошь, которую все так долго не могли себе позволить. А конюху придется придумать способ, чтобы заставить помощника заглянуть правде в лицо.

Решение принято, остался лишь привкус горечи. Рано или поздно кто-то обязательно узнает работника, что не приносило спокойствия и утешения сержанту. Джосан наконец нашел убежище, и вряд ли поблагодарит Майлза за то, что тот снова подвергает его опасности.


Сам монах прекрасно понимал, что оставаться в Атике долго нельзя. Он пообещал хозяину задержаться до весны, но, вероятнее всего, придется нарушить данное слово. Беглец научился скрываться от любопытных путешественников и императорских гонцов, которые регулярно сновали туда и обратно, только вот появилось и новое беспокойство.

С самого начала Майлз относился к нему скорее как к другу, а не слуге. Джосан приписывал это одиночеству хозяина, однако недавно появились подозрения относительно другого мотива. Часто, оборачиваясь, он замечал во взгляде вояки голодные проблески, хотя, когда сержант видел, что за ним наблюдают, выражение лица становилось нейтрально вежливым.

Наверное, монаху стоило почувствовать себя польщенным: он стал объектом чьего-то внимания и желания. С тех пор как лихорадка вытянула все силы, Джосан ни с кем ни разу не делил ложе, и в воспоминаниях не осталось ни лиц, ни впечатлений — просто легкий поцелуй, расплывчатый образ, чуть тронутая загаром кожа да заливистый смех. Нарушив столько клятв, вряд ли стоит ограничивать себя новыми. Почему бы не предаться любви с человеком не из братства. Не стоит отрицать, что какая-то часть была бы рада отдаться наслаждению и почувствовать удовольствие от прикосновений, пускай даже и на несколько часов.

Но рисковать близкими отношениями он не мог. Сержант уже стал свидетелем провалов памяти, хоть, может, и не осознавал всей значимости странного поведения помощника. Однако связь между любовниками намного теснее, чем между хозяином и работником. Вдруг Майлз уснет рядом с Джосаном, а проснется с Другим?

Именно так называл монах свою темную половину — Другой. Часть, которая управляла телом и сознанием в течение времени, которого он не мог вспомнить. Порой казалось, что даже мысль о той половине способна вызвать ее появление, поэтому размышлять на эту рискованную тему, стремительно ворвавшуюся в жизнь, не хотелось.

Приходилось постоянно лгать, предать все заповеди ордена, оставить поиск истины, которому посвятил большую часть жизни. А теперь он превратился в зайчишку-трусишку, замирающего от испуга при каждом шорохе травы и лелеющего надежду, что бездействие поможет спрятаться от ястреба, кружащего по округе.

Джосан намеренно не задавал себе вопросов, откуда у него такое знание лошадей, предчувствие погоды и способность призывать огонь. Теперь, если нужно разжечь костер, монах доставал недавно купленные трут и кремень. Раньше Джосан считал, что способность к языкам — его собственная, однако игра, в которую его вовлек Майлз, разбудила Другого, и когда к беглецу вернулось сознание, выяснилось, что прошло два полных дня.

Монах знал, что хозяин конюшни чувствовал что-то неладное, поскольку в последнее время стал внимательнее за ним наблюдать. Но что бы тот ни думал, разговора с Джосаном он не заводил, а только присматривался. Уже за это монах испытывал огромную благодарность. Сам он не мог дать разумного объяснения, а лгать человеку, который делал только добро, не желал.

Делиться страхами беглец не имел права. Если он действительно страдал от временных приступов безумия, а Джосан именно это и предполагал, то его судьба предрешена. Закон гласил, что таких несчастных нужно приводить в магистрат и запирать в четырех стенах, чтобы они не принесли зла. Вредили ли они себе сами, не имело значения, тюремщиков это не касалось, и горемыки, как правило, долго там не протягивали.

Конечно, в большинстве случаев таких душевнобольных находили только после того, как безумие заставляло их совершить какое-нибудь ужасное преступление. Они — чудовища в человеческом обличье, их заурядная внешность маскирует поступки необъяснимой жестокости и безнравственности: матери топили собственных детей; добрые мужи завлекали невинных в свои комнаты, а потом расчленяли тела; голубоглазые малыши убивали братишек или сестренок за игрушку.

Джосан никогда не задумывался о судьбе таких людей, кроме как в контексте ужасных историй, доходивших до столицы. Теперь он жалел, что не обращал внимания на такие новости. Охватило ли этих несчастных безумие внезапно? Или они пережили медленный переход во тьму, чувствуя, что разум наводняют чудовища, и были не в силах что-нибудь с собой поделать, дабы избежать столь страшной судьбы.

В Братстве есть ученые, занимающиеся магией души. Горстке самых выдающихся братьев и, как правило, старейших, доверили знания, которые орден культивировал веками. Знакомство с тайнами человеческой души считалось опасным, и изучавшие древние манускрипты старики никогда не покидали стен коллегии. Всего несколько приближенных подозревали, что библиотеки хранят столь важную информацию, и только избранные знали, что ученые не просто изучали магию тела и души, но и, если появлялась возможность, практиковали.

Еще один пример иронии, правившей жизнью Джосана. Единственное место, где можно найти ответ, что с ним происходит, и избавиться от Другого, было одновременно и желаемым, и недоступным. Теперь настойчивые требования брата Никоса оставаться на острове Тксомина получили зловещий смысл. Неужели он знал о душевной болезни, что и оказалось причиной ссылки? Если так, то рискованное путешествие в Каристос может обернуться еще большей проблемой, ведь теперь Джосан окончательно перестал подчиняться воле ордена, и у братьев не останется выбора, кроме как отправить монаха в магистрат, который обречет его на жизнь в катакомбах.

С другой стороны, каждый день, который Джосан проводил в городе, выставлял его в собственных глазах еще большим трусом. Бескорыстный человек ушел бы отсюда немедленно, отыскал бы уединенное местечко в лесу или горах, где, возможно, безумие не принесет никому вреда, кроме него самого. Порядочный мужчина покинул бы поселок и не стал рисковать другом, подвергая того опасности, Ведь в другой жизни они могли бы стать настоящими товарищами, а не хозяином и слугой.

Но иногда Джосан убеждал себя, что безумие не обязательно должно наступить неминуемо. Если вдруг объявится Другой, тогда он покинет город. И все-таки ощущение горечи не оставляло его, ибо Джосан прекрасно понимал зыбкость этих обещаний. Несмотря на все попытки избежать сильных эмоций и сосредоточиться на медитации, брат понимал, что однажды защита падет, Другой вернется и захватит власть над телом навсегда. Тогда разум Джосана останется в ловушке неизвестности и серости, а тело начнет совершать поступки необычайной жестокости.


В течение нескольких дней, последовавших за клятвой, Другой милосердно отсутствовал. Зима полностью захватила окружающий мир в свои объятия, однако это не означало, что работы стало меньше. Несомненно, путешественников на дороге поубавилось, зато те, кто умудрялся добраться до города, приезжали на лошадях, полностью покрытых грязью. А с такими и забот больше: отмыть, очистить, причесать. Либо нужно починить кареты. В те дни, когда путешественников или императорских гонцов не оказывалось, оставались лошади в конюшне, за которыми тоже необходимо присматривать.

Впрочем, Джосан радовался работе. Выяснилось, что концентрация на каждом задании помогала по крайней мере ненадолго забыть о дилемме, владевшей его умом. Брат брал на себя все больше и больше обязанностей, занимая даже так называемые свободные часы ремонтом упряжи или уборкой в сарае, пока Майлз не потерял терпение и не приказал оставить все как есть.

Покинув конюшню с намерением хотя бы раз насладиться выходным и потратить с трудом заработанные монетки, монах решил бесцельно послоняться по улицам Атаки. Он достаточно хорошо знал город, хотя и не мог сказать того же о жителях. Кого-то он узнавал в лицо, кто-то помнил его как слугу Майлза. Однако никто не выказывал особого дружелюбия, хотя Джосан и сам с трудом мог представить, о чем с ними можно говорить.

Впрочем, Джосану это было только на руку. У него слишком много тайн, чтобы заводить друзей. Меньше разговоров — меньше риска.

Странно — раньше на острове Джосан не чувствовал одиночества. Там он не видел ни единой души и тем не менее оставался доволен.

Конечно, тогда у него была цель, обязанность и уверенность в том, кто он есть. Теперь ничего подобного на горизонте даже и не просматривалось. Только обширная пустота глубоко внутри, которую не заполнить ни хорошо продуманной ролью, ни компанией других. Монах казался себе подделкой, оболочкой, и странно, что люди порой не смотрели сквозь него.

Только неистовая работа помогала избегать горьких размышлений, но сейчас обычный рецепт изменил ему. Дождь начал накрапывать сильнее, и Джосан замедлил ход, чтобы заглянуть в винный погребок.

Внутри таверны был так темно, что он с трудом мог видеть, а низкие потолки и маленькие оконца усиливали впечатление, будто ты находишься в пещере. Каменный пол лоснился от грязи, вонь от дыма, влажной шерсти и слабый запах крови заполнили все помещение. Сначала монаху показалось это странным, но потом вспомнилось, что погребок находился недалеко от района мясников, а постоянные посетители, должно быть, приносили запашок с собой.

Неужели его одежда и башмаки тоже несут ароматы конюшни? Если и так, здесь никто не будет на это жаловаться. Осторожно ступая по полу, Джосан пробрался к незанятой скамейке. Рыжая, как вспышка яркого света девчонка принесла кувшин красного вина, стакан и графин с водой.

Есть какой-то особый ритуал разливания вина. Эта мысль быстро промелькнула в памяти, но Джосан проигнорировал воспоминание и небрежно налил вина в кружку, так, что оно полилось через края. Он решил не добавлять воды, поскольку был уверен, что в таверне вино уже изрядно разбавили, а потом сделал большой глоток.

Вино горчило. Вкус оказался очень насыщенным, грубым. Казалось, можно было почувствовать на языке мятую виноградную кожуру. Здесь настолько варварски поступали с напитками, что даже не процеживали вино перед хранением.

Эти же люди продавали напитки и императорским полицейским, людям, чьих способностей явно не хватило бы даже на то, чтобы распознать разницу между старым вином и молодым. Не то чтобы напиток оказался примитивным, просто, видимо, Джосан помнил времена, когда пил идеально выдержанное вино из хрустальных фужеров и когда каждый глоток оказывался новым открытием вкуса и изысканности.

После некоторого раздумья воспоминание показалось фальшивым. Братья, конечно, помои не пили, но и такие роскошества, как редкое вино из хрустального кубка, вряд ли вкушали. Видимо, память опять его подвела.

Монах опустошил чашу и заново наполнил до краев. Заставив разум очиститься от всех мыслей, как при медитации, он сконцентрировался на напитке, будто до этого никогда не пробовал красного вина из северных провинций, потом медленно выпил. Когда кружка оказалась пуста, брат решил признать поражение. Он по-прежнему чувствовал присутствие Другого, осознание, что темная часть где-то рядом, витало в мыслях.

Что за глупое решение прийти сюда и позволить сильному вину затуманить мозг. Джосан встал, кинул монетку разносчице, которая, без сомнений, продаст недопитый кувшин новому посетителю, и, надвинув капюшон на лицо, ступил под моросящий дождь, чтобы направиться к конюшням. Хоть Майлз и приказал держаться подальше от работы целый день, лучше уж столкнуться с гневом хозяина, чем так рисковать. Вдруг Другой на этот раз решит проявить себя в публичном месте.

Когда Джосан вернулся домой, то увидел, как из калитки вышли двое мужчин. Ботфорты и длинные плащи говорили о том, что перед ним скорее всего путешественники. Когда чужаки приблизились, Джосан заметил под залатанной одеждой отчетливые очертания коротких мечей и почувствовал легкий укол тревоги. Интересно, что за дела у Майлза с этими мужчинами. Их сапоги предназначены для ходьбы, а не для езды верхом, да и по внешнему виду заметно, что нанять лошадь им не по карману. Когда монах поравнялся с чужаками, их глаза расшились от удивления.

Оба незнакомца оказались полукровками. Темная щетина говорила о многих днях без бритья. Парни молодые, только вышедшие из юношеского возраста, но это не делало их менее опасными.

— Приветствую вас, — поздоровался Джосан.

Он не удивился, что те не ответили, намеренно проигнорировав приветствие. С одной стороны, монаха должно было утешить подобное пренебрежение — головорезы увидели в нем всего лишь слугу.

Джосан остановился у ворот в загон, наблюдая, как мужчины идут по улице, пока они не скрылись за поворотом. Проводив их взглядом, ученый развернулся и направился к стойлам.

— Я же говорил, чтобы ты убрался на целый день, — заворчал хозяин. Щеки его горели от гнева — то ли из-за утренней ссоры, то ли из-за раннего возвращения, а возможно, и из-за всех этих причин, вместе взятых. — Сегодня работы нет, или ты не заметил?

Джосан пожал плечами.

— Из-за облаков что-то темновато.

Слабая отговорка, но правду он сказать не мог. Может, если не попадаться Майлзу на глаза, тот поостынет, и все успокоится.

Сняв плащ, монах провел рукой по волосам, смахивая капли дождя.

— А зачем приходили те парни?

Хозяин нахмурился, и на какое-то мгновение брату показалось, что он слишком зол, чтобы отвечать.

— Ничего важного.

— Ничего?

— Ничего. Хотели работу, но мне нечего предложить.

— Но...

Чужаки выглядели оголодавшими, тем не менее не похоже, чтобы они привыкли горбатиться, такие скорее предпочли бы кого-то ограбить.

— Не волнуйся, твоему месту ничего не грозит, — ответил Майлз. — Хотя если ты станешь снова надоедать, то я могу и передумать.

Джосан вздохнул, а потом медленно выдохнул — он не мог позволить себе ссориться с хозяином сейчас, особенно когда чувствовал, что те двое появились здесь по его душу.

— Если я вам не нужен, то пойду отдохну. Выпил больше, чем хотел, и вино ударило в голову.

— Иди, — ответил Майлз и удалился в свой кабинет.

Монах направился к дальнему углу конюшни и поставил ногу на ступеньку лестницы, ведущей на сеновал. Он не лгал хозяину. Алкоголь действительно подействовал сильно, хотя, к счастью, присутствия Другого сейчас не чувствовалось. Несколько часов дневного сна позволят подольше бодрствовать ночью. Если незнакомцы затевают что-то недоброе, то явно вернутся после наступления темноты. А Джо-сан будет готов к их появлению.


— Проснись, черт тебя возьми, проснись! — рокотал чей-то голос над ухом.

— Я... проснулся, — пробормотал монах.

Он не открывал глаза, наслаждаясь сладкими минутами сна, однако рокот не давал продлить удовольствие. Потом сильные руки схватили его за плечи и стали трясти.

— Проснись! — приказали ему.

Джосан открыл глаза и уселся. Чтобы прояснить мысли, потряс головой, однако это оказалось большой ошибкой, поскольку сразу мощной волной накатила тошнота. Те же руки, что так грубо нарушили покой, крепко держали его, пока он протирал глаза и приходил в себя, прогоняя тошноту и безумную боль в голове.

— Спокойно, — приказал голос, и когда ясность мысли вернулась к Джосану, он понял, что перед ним Майлз.

Монах еще раз открыл глаза, несколько раз моргнув, пытаясь сфокусироваться на предметах вокруг. Оказалось, он на полу конюшни, как раз между двойными дверьми. Все вокруг находилось в полутьме, горел только один фонарь, а на лице хозяина явно читалась озабоченность. Лошади в стойлах беспокойно двигались, видимо, что-то потревожило их сон.

Резкий запах рвоты смешался со страхом, когда Джосан понял, что помнит только, как карабкался вверх по лестнице на сеновал. Хотел немного отдохнуть, чтобы оставаться начеку всю ночь. А потом — пустота.

Если верх опять одержал Другой, чего больше всего страшился брат, то страшно подумать, что творил демон в его теле.

— Что случилось?

По-видимому, убедившись, что подопечный не потеряет сознание, Майлз ослабил хватку, но на вопрос сразу не ответил, а перевел взгляд на два неясных очертания на полу неподалеку.

Хотя ноги и не держали его, Джосан умудрился ползком дотащиться до того места. Он уже предчувствовал, что там увидит. По мере приближения бесформенные кучи принимали форму тел двоих мужчин. Чужаки, встреченные им днем, лежали на полу конюшни. Вот и появилось объяснение ужасной головной боли, а стеснение в груди говорило об ушибленных ребрах. Руки оказались липкими, и монах понимал, что если поднесет их к свету, то увидит кровь. Но не свою, а чужую.

— Грабители, — сказал Майлз, приблизившись к сидящему на полу Джосану. — Должно быть, ты их спугнул.

Хорошая сказка, однако факты ей не соответствовали. Монах собрал волю в кулак и встал на ноги. Не обращая внимания на хозяина, пересек конюшню и зажег еще один фонарь. Осветив помещение, Джосан осмотрелся по сторонам, пытаясь восстановить события. Кабинет оказался закрытым, засов был на месте, а двери стойла заперты на замок.

Джосан вернулся к двум трупам и опустился рядом на колени. Судя по следу, тела притащили сюда позднее, аккуратно сложив у ног короткие мечи. Не обращая внимания на боль в ребрах, брат еще раз опустился на пол. Трудно проигнорировать отпечатки смерти: зловоние от крови и испражнений, открытые глаза, удивленно уставившиеся в бесконечность.

Поставив фонарь на пол, монах взял руку первого чужака, задрал рукав и внимательно ее осмотрел, однако татуировок не обнаружил. Потом проделал то же самое со второй рукой, а затем и с другим мужчиной.

Никаких знаков у них не нашлось, но это не означало, что Джосан принял дурацкое объяснение Майлза. Если бы грабители приготовились украсть одну или двух дорогих лошадей, то захватили бы с собой необходимые вещи, однако ни веревки, ни повода нигде не было видно.

Проникновение в дом не объясняло их смерти. Вряд ли Джосан справился с двумя в одиночку. Сражаться без оружия одному с хорошо снаряженными людьми — самоубийство, и не важно, какие умения и навыки монах показывал в прошлом. Жаль, тогда он не предупредил Майлза об опасности, надо было поднять тревогу и вызвать часовых.

Теперь двое мужчин погибли, причем скорее всего от его рук.

— Грабители, — повторил Джосан.

— Кажется, да. Должно быть, их потревожил ты. Я, как только услышал шум, решил проверить, что происходит. Они как раз тащили тебя из амбара. К счастью для нас, у них не было ни малейшего представления, как орудовать мечами, потому что мне удалось уложить их без единой царапины.

— Вы? Это вы их убили? Хозяин приосанился и надулся как индюк.

— Я же был солдатом, неужели ты не помнишь?

— Конечно, помню.

Монах ни в коем случае не хотел обидеть Майлза, просто он был настолько убежден в собственной вине, что не стал рассматривать какие-либо другие возможности.

Хоть объяснение старого вояки и принесло огромное облегчение, что это не он погубил две человеческие души, еще одна проблема тревожила Джосана. Чужаки не пытались украсть лошадей или монеты. Они схватили его, члена Ученого Братства. Если бы он захотел помешать ограблению, то бандиты попросту убили его. А вместо этого оглушили и попытались похитить.

Неужели они рассчитывали на вознаграждение за голову сбежавшего монаха-убийцы? Или связаны с головорезом, который пытался прикончить его несколько месяцев назад? В любом случае стоило поблагодарить Майлза за то, что спас ему жизнь.

— Я у вас в долгу, — наконец проговорил Джосан. Хозяин замялся, по-видимому, смущенный столь простым выражением признательности.

— У тебя сил хватит, чтобы помочь здесь прибраться? — спросил он.

Джосан кивнул.

— Хорошо, тогда вези с заднего двора навозную тележку.

— Что?

— Вези тележку! — выпалил Майлз. — Нужно избавиться от этих двоих, прежде чем рассветет.

— А как же магистрат?

— Там у Флорека кузен. До недавнего времени он добросовестно следил за соблюдением закона, однако не хочется давать повод, чтобы тебя посадили в тюрьму. Поэтому мы позаботимся обо всем сами, согласен?

Майлз знает, что Джосан не тот, за кого себя выдает! Монах почувствовал головокружение. Покачав головой, он просто сказал:

— Я привезу тележку.

Когда Джосан ступил на улицу, на небе ярко светили звезды. Дождь перестал накрапывать, и завтрашний день обещал быть солнечным. Лошади порадуются возможности провести время в загоне, и тогда можно устроить тщательную уборку в конюшнях, которую Джосан давно планировал.

Поняв, насколько абсурдны его мысли, монах рассмеялся. Убиты двое мужчин, и не важно, оправданы их смерти или нет — придется снова менять образ жизни. И он не придет сюда убирать стойла. Какой же он дурак. Позволил себе расположиться у Майлза с комфортом, а хватило нескольких мгновений, чтобы все разрушить. Жизнь вот уже в который раз в опасности, а он ни на дюйм не приблизился к разгадке.

Теперь монах не мог дождаться, когда найдет ответы на все вопросы, терзающие его. Предосторожности не помогали. Нужно рискнуть и, нарушив обещания, данные брату Никосу, вернуться в Каристос.

Но сначала необходимо скрыть свидетельства преступления, произошедшего сегодня ночью. Помогая Джосану, сержант рисковал многим больше, чем мог себе представить. Солдат хорошо владел мечом, однако чужаков привлекло присутствие монаха, и именно он нес ответственность за все смерти. Вернувшись с тележкой для навоза, Джосан увидел, что сообщник полностью оголил трупы. Одного шпага пронзила насквозь, видимо, застав врасплох. У второго было время побороться. Он умер от потери крови. Порез на руке, страшная рана на бедре и последний удар шпаги в живот прикончил беднягу. И вдруг тело чужака встрепенулось. Да он еще жив! Что же делать?

Монах стоял посреди конюшни, замерев от ужаса, однако Майлз не стал терзаться угрызениями совести — он зажал своей огромной ручищей нос и рот чужака и не отпускал, пока все не было кончено.

Убийство. Не смерть во время битвы, а хладнокровное убийство. Можно, конечно, сказать, что хозяин прикончил незваного гостя из милосердия, поскольку его раны не принесли бы ничего, кроме долгой мучительной кончины. Однако Джосан знал: солдат поступил так не из-за сострадания — ему нужно было замести следы.

Судя по всему, у Майлза свои секреты, и Джосан не знал, то ли быть благодарным, то ли проклинать судьбу, что свела их вместе.

Следуя приказаниям хозяина, монах застелил тележку двумя попонами. А потом, взяв за ноги и за руки тело, которое все еще было теплым, мужчины погрузили его на повозку, сложив чуть ли не вдвое, чтобы поместить в коробе. Джосану пришлось собрать все силы, чтобы спокойно выполнить страшное задание, хотя тошнота снова и снова подкатывала к горлу.

«Кто ты? — требовал ответа голос в голове. — Как можешь притворяться, что ты монах, если совершаешь подобные вещи? » Стиснув зубы, Джосан вернулся к Майлзу, чтобы помочь со вторым трупом. Они уложили рядом с товарищем, а сверху накрыли одеялом.

Чтобы сдвинуть тележку, обоим пришлось взяться за ручки и с немалыми усилиями вытолкать ее на аллею за конюшней. Скрип колес по гравию казался невыносимо громким, и с каждым шагом монах ждал неминуемого разоблачения. Тем не менее им удалось незамеченными добраться до узкой улочки за таверной, где кормились самые опустившиеся бродяги. Крысы разбежались в разные стороны, когда сообщники скинули тела в грязь.

Джосан хотел возмутиться, увидев подобное неуважение, но протестовать было слишком поздно и глупо. Молча мужчины направились назад к конюшням. И только когда они оказались внутри и заперли дверь на засов, Майлз издал вздох облегчения.

— Их найдет патруль или владелец таверны. Скорее всего решат, что они жертвы ограбления или драки, — сказал он. — Никто не сможет связать преступление с нами.

— А попоны? Их одежда?

— Мы сожжем все завтра вместе с кипой соломы, которая покрылась плесенью.

— Какая солома? — Джосан прекрасно знал, что не упустил ни одного задания хозяина.

— То сено, которое ты поленился переворачивать и не высушил до конца. Оно испортилось из-за постоянных дождей, — заявил солдат. — Естественно, я громко пожалуюсь на тебя прилюдно, дам пару затрещин, и на этом все закончится.

Джосану стало любопытно, в первый ли раз Майлз так избавляется от причиняющих беспокойство трупов, но вежливого способа поинтересоваться не нашел. Нельзя называть человека, спасшего тебе жизнь, убийцей.

Даже если это правда.

Майлз оглянулся.

— Пойдем. Завтра будет достаточно времени, чтобы отдраить полы.

Монах не двинулся с места.

— Пойдем! — В голосе хозяина прозвенела сталь, и брат с трудом поднялся на ноги. Солдат провел его через двор конюшни к прилегающему каменному дому, где жил сам. Постройка располагалась так, что отсюда удобно присматривать за хозяйством. Но если шум оказался достаточно громким, чтобы разбудить Майлза, то удивительно, что сюда не сбежались все соседи.

Хозяин разжег камин в комнате, как только мужчины зашли внутрь. Джосан даже не сразу понял, что сильно замерз. Тепла камина не хватало, чтобы согреть измученное тело. Монах дрожал, стоя у огня. Солдат куда-то удалился, но через несколько минут вернулся с одеялом и кружкой в руках.

Брат завернулся в теплую шерстяную ткань и поднес чашу к губам. Вино, разбавленное фруктовым соком. От сладкого вкуса затошнило, однако Джосан заставил себя сделать несколько глотков.

Майлз вернулся с собственной чашкой.

— Сядь, — приказал он.

Монах примостился на краю скамьи рядом с камином.

— Я должен уйти. Сначала сожгу солому, хотя, наверное, лучше, если я все-таки уйду сразу. А ты скажешь, что уволил меня, потому что я очень ленивый. А сено сожжешь в доказательство своих слов.

— Скажи, что ты искал у них на руках? — спросил Майлз.

— Ничего.

— Не лги. Ты осмотрел их обоих.

Джосан не ответил, а сделал еще один глоток приторно-сладкого вина. Вкус оказался омерзительным, зато вино помогло успокоить желудок.

— Будет лучше, если ты не станешь задавать вопросов. 11росто дай мне уйти, и я больше тебя не побеспокою.

— Значит, это не грабители?

— Нет.

Может, вино или поздний час, или шок, который пришлось пережить, заставил Джосана признаться:

— Они искали меня.

— Это с тобой не впервые? И ты высматривал какой-то знак, символ. — Майлз оказался слишком проницателен. — Кто ты, если два наемника попытались похитить тебя?

— Не имею ни малейшего представления. — Джосан горько рассмеялся.

Хозяин наклонился вперед.

— Ты не знаешь? Ты не знаешь, кто ты?

Рассудок призывал хранить молчание. Да, солдат спас Джосану жизнь, но можно ли доверять ему? Особенно когда секрет может стоить жизни обоим.

Но язык было не остановить, он отказывался подчиняться разуму.

— Я понимаю, кто я. Или кем себя считал. Однако тот человек, которым я себя помнил, вряд ли стал бы мишенью для убийц и похитителей. Поэтому либо я ошибаюсь, либо они.

— Наверняка ты можешь доверять собственным воспоминаниям.

— Обычный человек мог бы. Только вот монах, о котором я помню, никогда не умел так искусно держаться в военном седле или отличать удар сабли от удара короткого меча. Значит, прошлое, которое я помню, так же ненадежно, как и те наемники.

Какое облегчение поделиться даже малой частью ноши с кем-то еще. Пусть Майлз не сказал ни слова, выслушав исповедь, но и задавать глупых вопросов не стал и не назвал его сумасшедшим.

Интересно, что сказал бы сержант, узнай он о существовании Другого. Но Джосан побоялся рассказать больше.

— А когда начались ложные воспоминания?

— В Каристосе. — Джосан много размышлял об этом. Странность, проявившаяся в нем, стала напоминать о себе после лихорадки денге, которая практически убила его. А потом он поехал на остров Тксомина и жил спокойной жизнью смотрителя маяка. В том образе существования не было ничего, что бы могло привлечь внимание убийцы. Если что-то могло произойти, это произошло раньше, чем он покинул Каристос.

— Тогда ты должен туда вернуться и найти тех, кого знал раньше. Наверняка они помогут разобраться с этой историей.

— Все не так просто. Возможно, за мою голову назначено вознаграждение. Не в первый раз мне приходится защищаться. Если у меня есть враги, то они — в столице.

— Если есть враги, то они считают, что ты слишком умен, чтобы рискнуть и приехать в центр их власти. Можно пробраться в город незамеченным и найти всех, кого нужно. Если и есть ответы на все загадки, то они будут именно там.

— Я подумаю над твоим советом, — сказал Джосан. Брат Никос запретил ему возвращаться в коллегию, однако он и не подозревал, насколько серьезная угроза висит над одним из его послушников. Наверняка монахи согласятся прийти на помощь. А если помочь уже нельзя и если Джосан действительно одержим демонами, тогда братья постараются сделать так, чтобы он не смог причинить вреда невинным.

— Ты поедешь. И я поеду с тобой.

— Ты не можешь...

— Могу и хочу. До твоего появления я уже принял решение продать конюшню Флореку. Он даст хорошую цену.

А в Каристосе у меня друзья, которые нас приютят, пока ты будешь искать ответы.

Щедрое предложение. И вряд ли это просто доброта хозяина по отношению к слуге. Майлз уже нарушил закон, убив наемника. Теперь они сообщники.

— Я снова у тебя в долгу, — сказал Джосан. Рот хозяина расплылся в широкой улыбке:

— Будь осторожен с обещаниями. Когда получишь все свои ответы, я могу попросить тебя об одолжении.

— Все, что ни попросишь.

— Я буду помнить об этом, милорд, — ответил Майлз, будто теперь он был слугой, а Джосан — хозяином. А потом, посерьезнев, добавил: — Допивай вино и пойдем спать. Завтра много дел.

Действительно, до рассвета оставалось всего несколько часов. Монах понимал, что стоило побеспокоиться о будущем, но сейчас чувствовал только удивительное спокойствие, поскольку столкнется с демонами не в одиночку.

Глава 12

На подготовку к путешествию ушло три дня, и большую часть этого времени Джосан боялся разоблачения и ареста. Если бы не обещание, данное Майлзу, он убежал бы из города немедленно. Его исчезновение, все всяких сомнений, вызвало бы подозрение, которого до нынешнего момента удавалось избежать, но лучше быть под подозрением, чем арестованным и обвиненным в убийстве.

Впрочем, пока удача сопутствовала сообщникам. Тела нашли только поздно вечером, когда слуга открыл черную дверь таверны, чтобы выплеснуть помои. К тому времени трупы уже сильно обглодали крысы. Монах услышал печальную историю из уст прачки, которая занесла сержанту чистые простыни. Она считала, что чужаки сами виноваты, поскольку шлялись по опасным кварталам ночью.

Окажись погибшие жителями Атики, все было бы по-другому. А так нечего жалеть каких-то заезжих путешественников. Так что магистрат не заинтересовался расследованием этих смертей.

Испачканную кровью одежду и одеяла друзья зарыли глубоко в солому, которую Джосан отвез на задний дворик и сжег. От туники, которую он носил той ночью, избавились таким же способом. Если бы кто-нибудь спросил, откуда у него синяки, монах ответил бы, что его побил Майлз, разозлившийся из-за испорченного сена. Впрочем, отметины от рук хозяина на теле работника слишком обычное дело, чтобы вызвать чей-то интерес.

Сержант вернулся к ежедневным делам, улаживая все лично с продавцом зерна, кузнецом и поставщиком продовольствия. И каждому он с ленцой говорил, что устал от скучной жизни в Атаке, хотя, конечно, когда конюшня приносит неплохую прибыль, об отъезде помышлять и не стоило. Его заявления дошли до ушей Флорека, на что хозяин и рассчитывал, и на следующий день трактирщик подослал к Майлзу посредника с деловым предложением.

Это был не первый раз, когда Флорек предлагал заключить сделку, и даже не двенадцатый. Однако впервые сумма была больше, чем сержант заплатил за конюшни. Так что Майлз оказался в выигрыше. Видимо, трактирщик устал от бесконечных битв. Или побоялся, что недовольство соперника вызвано меланхолией, пришедшей с зимними дождями, и если он дождется весны, то передумает продавать конюшни.

Майлз позволил себя убедить после долгих споров и торговли, а потом ударил по рукам с бывшим врагом. Плату за конюшню сержант взял монетами, половину из которых перевел в императорские банкноты — их легче перевозить, а потом обменять в любой столице области.

Пока хозяин занимался приготовлениями, Джосан не терял времени. У него в мешке всегда были приготовлены чистая одежда, фляга с водой и нож.

Чтобы добраться до сердца империи, области Каристо-са, им потребуется пересечь несколько провинций, на что уйдет по крайней мере две недели. А потом нужно еще три недели, даже четыре, если не повезет с погодой, прежде чем они доедут до столицы. Все запасы придется везти с собой, хотя по мере приближения к Каристосу останется все меньше шансов для привалов у дороги, поскольку охота и добыча пропитания могут завершиться быстрым арестом. Вместо этого придется просить гостеприимства у фермеров, либо останавливаться на постоялых дворах, обслуживавших бедных путешественников.

Однако у Майлза имелись на сей счет свои идеи.

— Отведи Страшилу и Безухую к кузнецу. Попроси поставить тяжелые подковы, — приказал он.

Страшила — необъезженный мерин снеудачной формой головы, которая якобы не оправдала надежд на предположительно благородную родословную. Майлз рассказывал, что предыдущий владелец кастрировал животное из-за страха, что тот породит жеребят, похожих на себя. А Безухая — кроткая кобыла, которую мучил прежний хозяин из полудюжины лошадей, которых хозяин сдавал в аренду любому, кто мог заплатить монету, эти две — самые надежные, готовые много работать без лишних проблем.

— Зачем платить кузнецу, если Флорек потом получит с них прибыль? — поинтересовался Джосан.

— Он не получит. Эти две не входили в купчую. Я достаточно находился пешком за время императорской службы, и сейчас у меня нет никакого желания стирать ноги до мяса и кости долгими походами.

Монах замолчал. Ему и в голову не приходило, что можно поехать верхом. А ведь лошади — жизнь Майлза. Естественно, он не хотел брести черт знает куда пешком как простой крестьянин.

Сам Джосан никогда не смог бы купить лошадь. Всех денег, которые он заработал, хватило бы лишь на несколько дней аренды, не больше. Ученый хотел воспротивиться подобной щедрости, но с какой стати заставлять друга идти пешком только потому, что Джосан не мог позволить себе ехать верхом.

Оставалось только согласиться.

Благодарить Майлза монах не стал. Любое напоминание о хороших поступках приводило хозяина в ярость. Да и в самом деле, если вспомнить, что для него сделал сержант, лошадь казалась мелочью.

Монах не мог понять вояку. Он подозревал, что у того есть свои секреты, и то, как он хладнокровно расправился с похитителями, говорило о многом. За все недели, проведенные с Майлзом, Джосан узнал только, что он справедливый хозяин и хорошо управляется с лошадьми и мечом. За этим может скрываться все, что угодно. Убийца, наемник, мародер, ушедший на покой с награбленным добром. Хотя, возможно, он действительно солдат. Да и готовность, с которой сержант решил отправиться в столицу, вызвала бы опасение и у менее подозрительного человека. Тем не менее предчувствие говорило, что Майлзу можно доверять. То самое предчувствие, которое предупредило о незнакомцах.

Снова в его жизни появился человек, которого можно назвать другом, и брат при этом слове не мог не вспомнить о Рензо. Будет ли новая дружба с Майлзом достаточно крепкой, чтобы вынести груз тайн? Или сержант в первый же день отвернется от него и назовет сумасшедшим или убийцей?

Время покажет.


Они покинули Атику на рассвете. Утро оказалось настолько холодным, что охранники только махнули им рукой, не покидая тепла сторожки. Когда город оказался позади, Джосан не почувствовал ни триумфа, ни облегчения. С момента нападения похитителей монах мало и плохо спал, поскольку каждый раз, когда закрывал глаза и впадал в дрему, вскакивал, вспоминая, как его застали врасплох. Истощение затуманивало разум и притупляло эмоции, и теперь он чувствовал только странный фатализм. Если его судьба — арест, то так тому и быть.

Когда наступило утро, из-за облаков проступило солнце, согревая занемевшие от холода руки и лицо. Следов погони не наблюдалось, да и убийцы не выскакивали из-за аккуратных вил и не прятались в фруктовых садах.

Если Майлз и разделял опасения по поводу преследования, то виду не показывал, хотя тот факт, что он открыто повесил на пояс ножны с мечом и надел кожаные доспехи, говорил о постоянной готовности к опасности, с которой они могли столкнуться. С каждой милей, исчезающей под равномерной поступью лошадей, становилось очевидно, что за ними никто не гонится.

Это еще ничего не значит, бормотал циничный голос в голове. Врагам незачем преследовать монаха, ведь тот сам идет к ним в руки. Охотно загоняя себя в ловушку в центре сосредоточения власти в поисках правды, которую можно отыскать только в Каристосе. И все-таки Джосан надеялся найти ответы на свои вопросы прежде, чем его разоблачат враги.

А вдруг он никогда не сможет пережить правду? Может, он и в самом деле сумасшедший, убийца, высланный из Каристоса, чтобы не причинить никому вреда своим безумием? Что ему тогда делать? Как поступит Братство, когда узнает, что в столице появился совершенно непредсказуемый член ордена?

Джосан решил не забивать голову подобными мыслями. Что толку беспокоиться из-за бестолковых предположений. А пока он не добудет фактов, они таковыми и останутся. Страхи беспокойного разума превращали монаха в невежественного крестьянина, шарахающегося от каждой тени. Позор всей его учености, которая научила ценить трезвый рассудок и логические аргументы, построенные на выверенных фактах.

Брат постарался отвлечься, однако окружающая местность не представляла никакого интереса. С любовью построенные виллы, штукатурка которых сверкала на солнце, выстроились в ряды по обе стороны дороги. Каждую окружал фруктовый сад либо виноградник. Работников нигде не было видно, поскольку в зимний период делать особо нечего. Да и путешественники на пути встречались редко. Его кобыла, Безухая, не нуждалась в постоянном контроле. Она установила размеренную для себя поступь, совпадающую с шагом мерина.

Днем путешественники остановились, чтобы перекусить хлебом с сыром, запивая холодной водой. Ближе к вечеру у Джосана стали болеть бедра и спина из-за многих часов, проведенных верхом. Заметив, что Майлз ерзает в седле, он понял, что друг тоже устал от непривычно долгого путешествия. По молчаливому согласию мужчины направились к постоялому двору, хотя до наступления темноты оставалась еще пара часов.

За несколько монет сержант смог купить места в конюшне и комнату, которую они поделили с двумя путешественниками: отец отправлял младшего сына учиться в подмастерья к кузену. Ужин прошел без происшествий, шестерых приезжих усадили за стол в комнате, где могло поместиться три дюжины человек. Шансов поговорить с глазу на глаз не оказалось, и этому монах сильно обрадовался, хотя понимал, что только откладывает неизбежное.

Он провел очередную бессонную ночь, непривычно прислушиваясь к дыханию спящих людей. Давным-давно брат делил спальню с другими послушниками, однако эти воспоминания, как и многое другое в его памяти, стерлись. Утром болел каждый мускул, все косточки протестовали, когда он запрыгивал в седло. Как только таверна осталась позади, Майлз положил конец молчанию.

— Джосан твое настоящее имя? Или есть еще что-нибудь, что мне стоило о тебе знать?

— Настоящее, — ответил монах. — Из коллегии Ученых Братьев в Каристосе.

Сержант нахмурился, будто ожидал другого ответа. Возможно, предполагал, что у любого нормального человека, которого преследует убийца, хватает ума изменить имя, чтобы избежать опознания. Может, Джосан неправильно истолковал его выражение лица? Трудно поддерживать разговор, сидя в седле и наблюдая за собеседником со стороны.

— А что ты помнишь из прежней жизни? — поинтересовался Майлз.

— Рассказывали, что еще младенцем меня оставили на ступенях коллегии, чтобы Ученые Братья воспитали ребенка как своего члена. После того как принес последнюю клятву верности, я стал путешествовать по морю, изучая с другими монахами Ксандрополь, а потом отправился в Анамур и Седдон.

Странно, воспоминания Джосана о далеком прошлом были идеально чистыми. Он мог воссоздать лица учителей, долгую службу в ночь перед последними приготовлениями. Ощущение чуда, когда он впервые покинул пределы Кариетоса, и даже запах библиотеки в Ксандрополе: уникальное сочетание затхлости пергаментов, смешанный со слабой сладостью дощечек из пчелиного воска.

А вот память юношеских лет была фрагментарной. В голове содержались знания, однако Джосан не помнил, какие книжки читал и где их находил. В собственной истории монах не мог разобраться, где правда, а где — выдумки, рассказанные братьями во время выздоровления после лихорадки.

Если только он действительно был болен. Теперь даже в этом приходилось сомневаться.

— Корабль, доставивший меня в Каристос, оказался поражен лихорадкой денге, и все люди, находившиеся на борту, заразились. Братья вытащили меня с того света, выходили, и когда я выздоровел, отправили на остров Тксомина присматривать за маяком. Там я жил спокойной жизнью до тех пор, пока какой-то незнакомец не пришел убить меня. Остальное ты знаешь.

— Братство — сборище приспешников Нериссы. Комнатные собачки, — заворчал солдат. — Если они замешаны в твоем деле, добра не жди.

— Но я ведь один из них, — возмутился Джосан.

— Правда? Это братья научили тебя скакать верхом? Или обращаться с оружием?

Монах и сам сотни раз задавался теми же вопросами.

— Я знаю, я — один из братьев, — настаивал он. — Они не причинят мне вреда.

— Когда доберемся до Каристоса, ты узнаешь, кто твои настоящие друзья.

Если слова Майлза подразумевались как утешение, то своей цели они не достигли. Существует много способов определить дружбу. В конце концов, возможно, братья и действовали как настоящие друзья, в то время как именно Джосан их предал.

Тем не менее, несмотря на страх неизвестности, он знал, что нужно двигаться вперед. Даже возможность выяснить, что самые худшие опасения подтвердились, кажется лучшим вариантом, чем жизнь в неведении. Правда, не важно насколько суровая, ценится превыше всего. Это священный принцип Братства, которого монах придерживался всю свою жизнь. И если истина, которую он ищет, значила конец жизни, пусть так и будет. По крайней мере он умрет честным человеком.

Джосан не знал, стоит ли говорить Майлзу о своей темной половине, но момент, когда можно сделать подобное признание был упущен. Брат чувствовал присутствие Другого, как никогда раньше. Попытки размышлений во время путешествия часто прерывались насмешливым внутренним голосом, высмеивающим его и называющим трусом, цепляющимся за архаические ритуалы, более подходящие для безбородых юнцов и бритых монахов. А по ночам сны наполнялись образами людей и мест, которых он никогда не знал.

Тем не менее, несмотря на все беспокойства и тревоги, Джосан умудрялся держать себя под контролем. Вероятно, помогала сила воли или сосредоточенность, выработанная за многие годы медитации. А может быть, из-за присутствия Майлза, когда сохранялась концентрация на данном моменте, здесь и сейчас. Какой бы ни была причина, пока Другой в его разуме, придется быть начеку, и уже только за это монах испытывал благодарность.

Он понимал, что надеяться на вечный сон своей половины неблагоразумно, но каким бы долгим ни оказался этот период, стоило благодарить Богов за краткую передышку.


Первые дни путешествия были самыми тяжелыми. Майлз отвык проводить дни напролет в седле, несмотря на хорошую погоду, а уж тем более на плохую. Поездка верхом — сомнительное удовольствие: устают ноги, болит задняя часть и натираются бедра. Однако все это — мелкие неурядицы. После первой недели тело адаптировалось, и солдат стал привыкать к монотонному движению.

Сержант думал, что Атику будет покинуть намного тяжелее. Это значило оставить мечту, которая теплилась в сердце и помогала не отчаяться в течение долгих лет в армии. Он превратился из мальчика в мужчину, вытерпел войны императрицы Нариссы и скуку гарнизонных обязанностей, и все это с одной мыслью: начать новую жизнь состоятельным человеком. Не простым фермером, отправленным на пенсию на государственной земле, а обеспеченным мужчиной с собственным делом.

Атика казалась местом, где все мечты осуществятся. Отложенных за годы службы монет хватило на покупку процветающего бизнеса, да немного осталось на черные времена.

Майлз не рассчитывал на враждебность Флорека, которая закрыла для него двери всех соседей. Хотя и это можно пережить, нужно только время. Флорек упрям, но не глуп. Со временем наверняка увидел бы преимущества сотрудничества, а не вражды.

И вдруг появляется бродяга, называет себя Джосаном и полностью меняет его жизнь. Тогда-то сержант понял, что будущему, о котором он всегда мечтал, не суждено наступить. Солдат постарался сделать все возможное, чтобы стереть прошлое, но о старой приверженности трудно забыть. Майлз соблюдал осторожность. Старался завоевать доверие чужака и терпеливо ждал, когда можно будет довериться.

Однако проходили недели, а Джосан по-прежнему оставался загадкой, несмотря на все попытки вызвать его на откровенный разговор. Пришлось организовать мнимое похищение, чтобы убедить монаха, что нельзя спрятаться от прошлого и что нужно довериться ему, Майлзу, человеку, которому он обязан жизнью.

Опять огромный риск. Сержант появился в конюшне в тот момент, когда Джосан одолел второго атакующего, а потом вдруг упал на землю. На какой-то момент солдат подумал, что тот мертв, но, к счастью, он всего лишь потерял сознание. Когда Джосан пришел в себя и не смог вспомнить, что с ним произошло, Майлз инстинктивно защитил его, взяв вину за убийства на себя.

Той ночью взаимоотношения между ними изменились, поскольку роли хозяина и рабочего отошли на задний план; они превратились в заговорщиков и теперь путешествовали как равные. Возможно, у сержанта и имелись деньги, однако тешить себя глупой надеждой, что кошелек даст ему преимущество над монахом, он не стал. Единственное, что выступало на его стороне, так это узы дружбы и простая логика, что одинокий путешественник намного уязвимее, чем двое. И пока Джосан спокойно подчинялся его руководству.

Странно, что брат доверил ему собственную жизнь, а делиться настоящим именем и происхождением не стал. Солдат сердился, что товарищ придерживался выдуманных историй, несмотря на все доказательства, говорившие, что он — не тот, кем пытается быть.

Однако проходили дни, и Майлз стал допускать, что, возможно, монах говорит правду. По крайней мере ту правду, которую знал. Если Ученые Братья действительно ответственны за его ссылку, как заявлял Джосан, то кто знает, что они сделали, прежде чем выпустить его в мир. Голова Джосана может быть забита ядовитой полуправдой, придуманной, чтобы скрыть личность от него самого и чужаков.

Монах не способен отличить друзей от врагов, поэтому сержанту придется столкнуться со многими трудностями. К тому же защита Джосана ложится на его плечи и плечи членов союза. Братство сильно и могущественно, однако и у Альянса есть свои преимущества. Наверняка у них найдется человек, который сможет вылечить Джосана.

Майлз уже послал весточку, сообщив нескольким друзьям, которым доверял, что возвращается в Каристос и нуждается в их помощи и содействии. Слишком многое открывать в письмах нельзя, вдруг информация попадет в чужие руки. К тому же гарантии, что сообщения дойдут в Каристос раньше него самого, нет.

— Думаю, мы возле Сарны, — заговорил Джосан, прерывая раздумья сержанта.

Тот посмотрел на запад, где аккуратные фермы на равнинах уступали место крутым холмам. На мгновение Майлз задумался, вспоминая карту, которую видел в гостинице прошлой ночью.

— Да, но мы не поедем той дорогой. Впереди имперский перекресток, где можно повернуть на восток к Сарне, в то время как мы поедем на восток, к главной дороге на Каристос.

— Я тоже так подумал, — кивнул Джосан. — Я узнал холмы — местные жители по-прежнему следуют давней традиции использовать оранжевую черепицу для крыш. — На несколько мгновений он замолчал. — Мальчишкой я проводил здесь лето в небольшом домике, но здесь были лошади и озеро с холодной ключевой водой даже в самый разгар лета. Хорошее место, хотя, когда я подрос, то ненавидел каждую минуту, проведенную здесь, вдали от друзей и города.

Даже акцент Джосана изменился, согласные зазвучали отчетливее, пока он рассказывал о своей юности.

Майлз издал неопределенный звук, который можно бы принять за интерес, однако брат снова замолчал. Тем не менее это можно было назвать потоком разговорчивости. Сержант прекрасно знал, что Братья не отсылали молодняк на лето в горы, чтобы избежать лихорадки, которая свирепствовала в Каристосе летом.

Вот то подтверждение, которого он так долго ждал, однако оно не обрадовало солдата. Благодарность придет позднее, когда они окажутся в безопасности. Так что на некоторое время придется оставаться начеку. До столицы еще долгий путь, и пока Джосан под присмотром. Его необходимо защищать от врагов и самого себя. Судьба подарила второй шанс, и Майлз не собирался его упускать.

Глава 13

Съемный дом леди Исобель полностью оправдал возложенные на него надежды. Большие, со вкусом обставленные комнаты на первом этаже предназначались для приема гостей, для неформальных встреч по крайней мере два раза в неделю, а обеденная зала в классическом стиле подходила для приватных ужинов в кругу нескольких новых друзей. Следуя официальной версии, Флёрделис продолжала работать в посольстве и в маленьком кабинете здесь, в резиденции. Консервативные икарийцы предпочитали навещать ее в посольстве, где клерки в униформах и авторитет власти помогали побороть нежелание иметь дело с женщиной.

Прилегающий дворик также оказался весьма полезен. Во время вечерних встреч сад пользовался необычайной популярностью у тех, кто хотел пошептаться вдали от любопытных слушателей. И конечно же, ворота, ведущие из аллеи к дому, всегда оставались открытыми, позволяя посетителям, желающим сохранить инкогнито, пройти в особняк. Как правило, такими визитерами оказывались молодые мужчины, скрывающие лица под плащом. Обычно они проскальзывали через ворота рано утром или же поздно вечером, тихо растворяясь в легкой дымке тумана, поднимающегося из гавани.

Сначала императорские шпионы располагались в аллее, чтобы рассмотреть ночных гостей, стараясь установить личность каждого. Однако с каждым днем улочка стала казаться им все более тесной и узкой, и в конце концов они перебазировались в близлежащую таверну, ограничившись дачей взяток лакею Исобель, чтобы тот выяснял имена тайных посетителей.

Поскольку лакей был не дурак, он брал монету и направлялся прямиком к хозяйке. Флёрделис вознаграждала верного слугу за преданность и давала полное описание так называемых гостей для передачи наблюдателям.

Проворные молодые люди, которых дама Аканта выбирала в качестве курьеров, служили для укрепления репутации леди Исобель у икарийских шпионов, поэтому о них можно было докладывать, а вот сегодняшний посетитель — совсем другое дело.

Вот уже несколько недель Флёрделис позволяла ему использовать дом в своих целях. Она старалась не появляться в резиденции, пока там находился гость, позволяя тому привыкнуть к роскоши уединения с объектом страсти, в месте, где никто не побеспокоит, в безопасности, где слуги приносили охлажденное вино или подогретые полотенца для ванной комнаты.

Сегодня леди Исобель решила нарушить привычный ход событий. Она уселась в удобное кресло в гостиной у камина, прихватив книгу стихов. Когда открылась дверь в патио, девушка аккуратно закрыла томик и отложила его в сторонку.

— Добрый вечер, — произнесла она.

Фигура на мгновение задержалась на пороге, а ладонь на дверной ручке. Затем гость вошел в комнату, мягко прикрыв за собой дверь. Первым делом мужчина окинул комнату взглядом, убеждаясь, что в ней никого нет. Только после этого он откинул капюшон и развязал тесемки на плаще.

— Доброго вам вечера, леди Исобель Флёрделис, — ответил человек, которого она запомнила как Встречающего в день первой их встречи.

В комнате горело всего несколько ламп, как и подобало в столь поздний час, однако даже при столь скудном освещении можно было рассмотреть все татуировки на лице посетителя. Темные витиеватые узоры представляли шокирующий контраст со светлой кожей. Служанка, обслуживающая ванную комнату, отчиталась, что рисунки покрывали не только лицо, но и все тело Встречающего, до самых ступней.

Именно эти татуировки, отмечавшие, что он — собственность императрицы в стенах дворца, служили клеймом в городе. Он не мог выйти за пределы императорского владения незамеченным.

— Что-нибудь случилось? Мой сердечный друг задерживается? — поинтересовался гость.

— Ничего страшного не произошло. А ваш друг ожидает наверху. Просто я надеялась, что вы согласитесь выпить со мной.

— Конечно, — ответил Встречающий.

Рядом с Исобель на столе стояли два хрустальных стакана и графин с красным вином, которое в полумраке казалось совсем черным. Она разлила напиток по фужерам, протянула один гостю, а из второго отпила сама.

Мужчина принял вино и вежливо сделал глоток, хотя и отказался от приглашения присесть.

— Я слышала о беспорядках в старом городе сегодня, — начала хозяйка. — Одни говорят, что это мятеж, другие толкуют о глупых играх мальчишек, решивших закидать камнями проходящий патруль.

— Если бы дело оказалось серьезным, я бы наверняка знал.

Это правда, поскольку все служащие имели глаза и уши по всему императорскому дворцу. Однако Исобель заметила, что Встречающий не сказал, слышал он о восстании или нет, просто отметил, что если бы начались волнения, то его проинформировали бы.

— Я полагаю, императрица не обеспокоена последними происшествиями.

— В чем правительница действительно заинтересована, так это в сохранении порядка, — ответил гость.

— Я тоже, — ответила Флёрделис, хотя ее заботы противоположно отличались от проблем Нериссы. Где императрица искала порядок и гармонию, там Исобель замечала беспокойство, и недовольство.

— Вы, конечно, понимаете мою заинтересованность, — добавила она. — Шесть лет назад подобные волнения переметнулись от стен дворца вниз, в гавань к кораблям. Многие торговцы потеряли все, что имели, а я не хочу повторять чужих ошибок. Если вдруг проявятся беспорядки, я бы предпочла, чтобы меня предупредили.

— Я понимаю вашу обеспокоенность, однако проблемы прошлого вряд ли повторятся в настоящем.

К большому сожалению седдонийки и ее тайной миссии, Встречающий оказался прав в своих оценках происходящего. У Нериссы было много врагов, однако настолько влиятельных, которые смогли бы бросить вызов, не находилось. Даже дама Аканта соглашалась, что без харизматичного лидера, сплотившего все силы, мало шансов осуществить нечто большее, чем случайный акт вандализма или незначительной жестокости.

Однако завершить задание, которое на нее возложили, она просто обязана. Исобель напомнила Встречающему о цене, которую нужно платить за потворство своим желаниям, однако заверила, что она не настолько высока, чтобы предавать хозяйку. Удачно, что Флёрделис удалось обнаружить у служащего слабое место: запрещенную связь с юной матроной из дворянской семьи. Они не могли встречаться публично — даже самые скрытые от посторонних глаз закоулки, которыми пользовались молодые парочки, нуждающиеся в уединении, слишком опасны для человека с татуировками императорского служителя.

— Прошу прощения, пришлось вас задержать, чтобы удовлетворить любопытство. Примите мои извинения и не заставляйте вашу подружку ждать слишком долго.

Гость возражать не стал и не упомянул, что он у Исобель в долгу. Правила игры требовали делать вид, что она — просто друг, предложивший гостеприимство другому другу, чтобы тот смог заниматься личными делами.

Встречающий ничего не сказал, просто поставил практически полный бокал на столик, поклонился и удалился, тихо ступая, на второй этаж, где его в нетерпении ждала возлюбленная.

По крайней мере, они могли быть счастливы хотя бы на одну ночь. Исобель надеялась, что любовники понимают: их отношения обречены. Они никогда не смогут быть вместе прилюдно, и несмотря на помощь леди Исобель, каждое секретное свидание повышало шансы на разоблачение. Если судьба останется к ним благосклонной, то страсть перегорит, и когда наступит время, они пойдут разными путями. Но, конечно же, вне зависимости от того, будет ли их роман процветать или зачахнет, Флёрделис собиралась извлечь из него всю пользу.


Проблема конспирации всегда заключается в знании, кому можно доверять, а кому не стоит. В конце концов, если человек единожды совершил предательство, то что его остановит во второй раз? Многие разочарованные молодые люди и недовольные дворяне проявляли интерес к разговорам об измене, однако при малейшем намеке на угрозу сразу же отступали, покупая прощение императрицы предательством прежних товарищей.

Ни одна произнесенная клятва не могла остановить человека, уже единожды предавшего и присоединившегося к восстанию, ни одно чувство долга не могло заставить держать язык за зубами того, кто уже совершил бесчестный поступок. Даже самые крепкие связи дружбы — не панацея от комнат пыток императрицы.

Исобель настороженно относилась к самопровозглашенным патриотам и страстным идеологам. Она предпочитала людей с более скромными мотивами. Жадных можно купить. За ними потом просто наблюдать. Главное — убедиться, что те понимают, какие последствия их ждут, если они захотят продавать свои услуги двум хозяевам одновременно. Месть тоже хороший мотив, его можно понять и воспользоваться. Например, Никки, старший брат Колди, которого казнили за измену. Родители уехали в деревню, оплакивать свое горе подальше от императрицы, однако Никки отказался их сопровождать. Он вернулся в Кариетос, наведываясь в таверны, где изливал гнев на каждого, у кого имелись деньги на второй кувшин вина. Так что мальчишку можно привлечь к своим целям, а тот даже подозревать ни о чем не будет.

Такие люди, как Встречающий и Никки, — просто инструменты, которые используются в определенных целях, а потом выбрасываются, когда теряют ценность. Другие куда опаснее. Те, кто жаждет власти. И именно с ними Исобель придется иметь дело.

Шесть лет назад подобные встречи были прерогативой старшего, а она сама бегала по поручениям конспираторов, контакты с которыми ограничивались свиданиями только с самыми доверенными лицами, такими как дама Аканта. Теперь Флёрделис — публичное лицо Федерации, член поддержки движения повстанцев, и риск разоблачения в десять раз выше, чем раньше.

Именно поэтому она каждое утро вспоминала названия и места причала каждого корабля Седдона в гавани, имена капитанов, которые готовы отдать приказ об отплытии немедленно. Частые визиты в порт по официальным делам позволили седдонийке найти четыре разных способа пробраться в доки незамеченной, а также самые короткие дороги из центра Каристоса к морю.

Впрочем, Исобель искренне надеялась, что знания ей не пригодятся. Побег из Икарии положит конец не только ее дипломатической карьере, но и нанесет вред становлению ее собственного торгового дома, возможно, безвозвратно. Как и предупреждал капитан Зорион, дом Флёрделис предпринимал открытые шаги, чтобы отмежеваться от Исобель, хотя в личных письмах ее заверяли, что она по-прежнему может рассчитывать на кредиты дома, если все остальные источники откажут. Мнения при дворе Седдона, разделившегося из-за секретной миссии, напрямую зависели от министра торговли лорда Квенселя. Флёрделис выживут, и собственный, еще неоперившийся торговый дом Исобель будет стерт с лица земли.

Не важно, что она старалась изо всех сил выполнить отданные приказы. Все, кроме полной победы, будет считаться поражением.

Вся ироничность ситуации заключалась в том, что седдонийка доказала: в роли публичного лица она просто незаменима. Поставки зерна, о которых Исобель договорилась от лица Федерации с Ивре и домом Септимуса-младшего, оказались прибыльными для всех и привели к нескольким другим совместным предприятиям. В ответ начальник порта убедил императрицу Нериссу обеспечить кораблям Седдо-на частичное освобождение от налогов, взимаемых с иностранных судов, и теперь Федерация могла продавать товары по более низким ценам и получать высокий приход.

Собственные корабли Исобель стали останавливаться в Каристосе во время торговых маршрутов, где ее влияние означало гарантию выгодных грузов. Девушка знала, что у Зориона есть мотивы посерьезнее, чем просто прибыль, но поскольку она сама получала порядочную сумму, то и не отрицала собственного удовольствия, когда ее судна входили в гавань.

 Икарийская империя по-прежнему представляла реальную угрозу Седдону, тем не менее, Флёрделис больше не считала, что содействие внутренним разорам в государстве может служить интересам Федерации. Она не могла оставить свои обязанности, по крайней мере пока не прибудут новые приказы с островов либо пока лорд Квинсель не отправится в отставку.

Исобель отправляла тщательно зашифрованные отчеты, которые содержали оценку ситуации. Она считала, что поддерживать успешное восстание сейчас бесполезно по многим причинам, хотя, естественно, продолжала искать новых союзников. Подобная тактика выжидания не могла добавить Исобель популярности у министров, однако если удастся продвигать коммерческие интересы Седдона, то, возможно, со временем ее неудачам не придадут особого значения.

Если только, конечно, ситуация не изменится. Флёрделис не могла придумать ни одной причины, по которой дама Аканта вызвала всех заговорщиков к себе, воспользовавшись прикрытием бала-маскарада. Она хотела собрать тех, кому нельзя появляться вместе прилюдно. Свыше двухсот гостей заполнили великолепный особняк аристократки, представляя собой сливки икарийского общества. Некоторые старцы надели простые маски, прикрывшие глаза, а молодые и отчаянные носили замысловатые головные уборы, причудливые прически и украшения, скрывавшие черты. Чем необычнее маска, тем откровеннее костюм. И чем сильнее сгущались сумерки, тем больше гостей покидали бальную залу и устремлялись в сады в поисках темных укромных уголков.

На Исобель было яркое платье, сшитое из цветных шелковых лент, наложенных в стратегически важных местах на ткань телесного цвета. Когда она крутилась в танце, ленты взлетали, создавая иллюзию обнаженного тела. На лицо она выбрала полумаску из накрахмаленного шелка, разукрашенного разноцветными завитками, которые подходили к полосам на платье. Не сказать, что это большая маскировка, но и намерений скрывать личность у нее не имелось.

Девушка приняла предложения нескольких мужчин потанцевать, развлекая себя попытками отгадать, кто находится по маской. Септимус-младший не старался скрыть свою внешность, надев простой костюм домино, видимо, под влиянием поколения отца. Он оказался умелым танцором, и Исобель даже заинтересовало, насколько он атлетически сложен и хорош, когда залезает на мачту корабля или лежит на шелковых простынях на мягкой кровати. Впрочем, судя по формальной вежливости, вряд ли она когда-нибудь узнает ответы на оба вопроса.

Двоих партнеров пришлось поставить  на место, поскольку они совершили ошибку, приняв иллюзию обнаженности костюма за знак, что хозяйка приемлет вольности по отношению к своей персоне. Ни один из мужчин не являлся для Исобель важным, поэтому сильного удара по блуждающей руке и острой ремарки хватило, чтобы охладить пыл.

Флёрделис танцевала, болтала и прогуливалась из одной комнаты в другую. Из всех комнат вынесли кушетки, чтобы расставить столы с деликатесами, которые соблазнили бы даже самого утонченного гурмана. Ей предложили бокал вина, однако пить Исобель не стала, предпочитая наблюдать за окружающими.

Слуга провел девушку через галерею, будто бы на свидание в саду, однако потом остановился, посмотрел по сторонам, убедился, что никто не смотрит, и открыл потайную дверь, ведущую вниз, в винный погреб. Исобель скользнула в дверной проем и, спускаясь по лестнице, услышала, как закрылась дверь. Аккуратно придерживая длинные юбки, чтобы не запутаться, она ступала по ступенькам. Оказалось, пол недавно подмели начисто. В конспирации порой детали решали все, и после всех стараний собрать всех, втайне было бы обидно проколоться из-за грязи на полу и паутины.

Когда седдонийка спустилась, то увидела шесть фигур, сидящих за деревянным столом, за которым управляющий процеживал вина, прежде чем подать их к ужину. На столешнице стояли открытые бутылки и несколько бокалов с лужицами вина перед каждым фужером, будто бы дама Аканта устроила экспромтом дегустацию вина для нескольких друзей.

Если бы императорский охранник последовал за ними, то принял подобную отговорку за правду, хотя еще шесть лет назад подобное собрание кажущихся политических врагов было бы автоматически расценено как предательство.

Среди гостей только дама Аканта не носила маску, заявив, что приглашенные свободны решать, открывать лица либо нет, а ей подобный обман ни к чему. Маска леди Исобель не скрывала ее, однако остальные собравшиеся носили причудливые украшения из металла и кожи, полностью прятавшие лица. Только хозяйка знала личности приглашенных, и все знали ее.

— В вашей записке сказано, что дело срочное, — начала седдонийка, занимая свободное место за столом.

Мужчина, сидящий рядом, молча пододвинул два фужера с вином. На нем был голова барсука и громоздкий меховой костюм.

— Мы обсуждали вопрос о том, стоит ли привлекать вас, — произнесла Аканта, посматривая на присутствующих. — Однако мне удалось убедить собравшихся, что вы проявили себя как друг, способный хранить секреты, и если наши надежды действительно имеют под собой основание, ваша помощь может понадобиться в любой момент.

Любопытно. Значит, они уже давно здесь. Исобель отметила, что некоторые стаканы пусты. Неужели здесь были и другие, решившие удалиться до ее прихода.

— Если я должна помочь, то объясните, что от меня требуется. Седдон сочувствует вашему положению, однако мы не можем вслепую потворствовать причудам.

Все глаза обратились к мужчине в серебристой маске и плаще Смерти с белым капюшоном. Весьма правильно выбранный наряд для конспирации. По крайней мере с полдюжины молодых людей нарядились в костюмы Смерти. Как только этот человек вернется в бальные комнаты, он сразу станет одним из многих.

— На этой неделе я получил сообщение от нашего друга и решил посоветоваться с дамой Акантой, — заговорил Смерть. Говорил он дребезжащим шепотом, однако в его поведении, в легкой сутулости проскальзывало что-то очень знакомое.

— И что же это за новость? — поинтересовалась Исобель.

— Он нашел человека с истинной голубой кровью. Письмо короткое, однако там сказано, что их преследуют, и им понадобится укрытие, как только они доберутся до Каристоса.

Истинный потомок. Неужели они действительно смогли отыскать наследника по линии Константина?

— Просто замечательно, — сказала девушка, пытаясь улыбнуться. — А вы доверяете своему другу? Уверены, что это не ловушка?


Вряд ли восстание окажется успешным. Просто продолжительный бунт ослабит Икарию, что позволит Седдону расширить собственную торговую империю без соперников. Именно поэтому Исобель и отправили исполнять миссию. Сегодня цель казалась ей недостижимой. Более того, провал приведет к логическому завершению ее карьеры в политике.

Исобель подняла бокал и заявила:

— Тост за нового императора. Да благословят его Триединые Боги, обеспечат безопасное путешествие и доставят к народу, который ждал своего правителя столь долго.

— За следующего императора! — откликнулись присутствующие.

Сообщники из вежливости сделали по глотку. Наступила глубокая ночь, а приключения только начинались.

— Когда он должен приехать?

— В течение двух недель, — ответил Смерть.

— Дама Аканта, а что требуется непосредственно от меня?

— Безопасное укрытие, если его преследуют. Что касается остальных, то с вами я свяжусь через пару дней, и тогда обсудим, чем вы сможете помочь.

— Конечно, — ответила девушка. В уме она уже составила список всего необходимого для восстания. Им, конечно же, понадобится оружие. Исобель уже оставила немного в резерве, чтобы возместить часть орудий, потерянных при утрате «Гордости». Нужно собрать маленькие мешочки с монетами, чтобы раздавать взятки, старые монеты с различными профилями правителей, источник которых нельзя отследить. А новые торговые сделки придется отложить, по крайней мере на время.

Флёрделис решила на ночь вернуться в посольство, чтобы застать посла Хардуина с утра, до того как он приступит к делам. Следует проинформировать его о развитии событий, хотя кроме неподтвержденных слухов, ничего конкретного у них нет. И все-таки предчувствие опасности не оставляло седдонийку, чувство, которое всегда предупреждало о скрытых отмелях в море или изменениях на рынке.

Надвигался шторм, и она должна к нему подготовиться. Именно этого испытания Исобель так долго ждала.

Она улыбнулась. Интересно, собравшиеся заметили нотку фальши в ее эмоциях? Достаточно сложно изображать энтузиазм, которого не чувствуешь. А ведь кто может поручиться, что за одной из масок не скрывается предатель?

По телу пробежала легкая дрожь, которую девушка предпочла приписать прохладе винного погреба.

— Позвольте мне вас оставить. Дама Аканта передаст мне сообщения. А напрямую прошу связываться со мной только в экстренном случае.

Среди присутствующих пробежал шепоток одобрения.

Она покинула погреб и стала подниматься по лестнице. Гости остались с дамой Акантой, без сомнений, желая обсудить детали между собой. Осторожно приоткрыв дверь, Исобель убедилась, что коридор пуст, и выскользнула из потайного убежища. Пробираясь через сад, она «нечаянно» натолкнулась на любовную парочку, слившуюся в непристойном объятии. Молодая женщина вскрикнула от неожиданности и спрятала лицо на груди партнера. Запинаясь, интриганка принесла извинения, с трудом сдерживая ироничную ухмылку.

Подтвердив, таким образом, собственное присутствие в саду, Флёрделис вернулась в бальную залу. Драматург Кепри воскликнул от радости, завидев прекрасную седдонийку, и вскоре она уже присоединилась к кругу поклонников. Наконец, посчитав, что достаточно долго пробыла на людях, девушка вызвала носильщиков и направилась в посольство.

Ночь казалась необычайно долгой, однако Исобель сомневалась, что ей удастся уснуть — теперь она осознала, что до сегодняшней встречи у дамы Аканты попытка бунта была обречена на провал. Ирония судьбы заключалась в том, что седдонийка чувствовала неловкость при мысли об успехе.

Древнее проклятие гласит: «Бойся исполнения всех своих желаний».

И все же хороший торговец получит выгоду из любой ситуации. Необходимо четко видеть цели и использовать любую подвернувшуюся возможность. Исобель всегда просила судьбу предоставить ей возможность проявить себя, и, наконец, такой шанс представился.

Советники Федерации, препятствовавшие плану лорду Квинселя, боялись последствий провала. По их мнению, неустойчивый союз между Седдоном и Икарией предпочтительнее открытого столкновения, которого не избежать, если императрица узнает, что именно седдонийский агент стоит за восстанием. Однако успех — универсальная монета, принимаемая на любом рынке. Если Исобель удастся вовлечь Икарию во внутренний конфликт, не запятнав при этом руки и не раскрыв своего причастия к бунту, совет быстро выдаст ее успех за собственный и вознаградит за все усилия.

И тогда за одну жизнь она сможет достичь того, к чему стремились многие поколения дома Флёрделис. Исобель станет главой солидного торгового дома, с флотом лучших кораблей и со смелыми капитанами, способными покорить отдаленные рынки в поисках редчайших сокровищ. Вот тогда можно будет оставить политику в прошлом.

Тем не менее сначала нужно выжить и уповать на то, что дама Аканта и ее союзники будут соблюдать осторожность. Иначе есть риск попасть в руки императрицы, а если Нерисса заподозрит иностранку в подстрекании к восстанию, то всего золота Седдона не хватит, чтобы спасти ее от медленной и мучительной смерти.


— Пожалуйста... перестаньте... хватит... остановитесь... — хрипел пленник между судорожными всхлипами.

Пронзительно кричать он перестал еще давно, после того как Низам отрезал последний палец на руке. И не потому, что агония, которую мученик испытывал теперь, оказалась менее болезненной. Просто в измученном пытками теле больше не осталось сил для крика. Сопротивляться боли не имело смысла, потому что Низам демонстрировал умения, делавшие его мастером по извлечению информации даже у самых несговорчивых клиентов.

Не то чтобы Паоло не хотел рассказывать все, что знал или о чем подозревал, совсем наоборот, через пять дней столь пристального внимания палача пленник поделился всеми мыслями, которые когда-либо появлялись в его голове за прискорбно короткую жизнь. Когда Низам удостоверялся, что получил от клиента все возможное, то посылал за императрицей.

Получив подобное сообщение, Нерисса надевала простое льняное платье и направлялась к камерам, располагавшимся за императорскими гарнизонами, через дверь, о которой никому не известно, по коридору к комнатам боли, о которых все наслышаны, но которые мало кто видел.

Правительница терпеливо ждала, когда Паоло, бывшего мелкого воришку и жалкого преступника, введут в камеру. Когда пленник начал так яростно сопротивляться, что понадобились усилия четырех охранников, чтобы привязать его к деревянной раме для допросов, императрица поняла, что бедняга ее узнал. Как и большинство заключенных, несчастный до последнего питал надежду, что хранимые им секреты смогут обеспечить свободу или хотя бы сохранить жизнь. Но даже самые недалекие умы были в курсе, что присутствие Нериссы в тюрьме означает неминуемую смерть.

Тем не менее, дни агонии дали Паоло сильный стимул к сотрудничеству. Низам с помощниками отступили назад, пока воришка выкладывал все признания. Обливаясь потом, с трудом фокусируясь на лице правительницы, он рассказал то малое, что знал.

Несколько месяцев назад воришке случилось подслушать разговор между двумя мужчинами, которых он принял за дворянина и наемника. Наймита вызвали, чтобы отыскать одного человека и тайно привезти его в Каристос, однако аристократ предложил утроить сумму, если солдат избавится от него. Странный, запутанный сюжет, который вряд ли вызвал бы интерес Низама, если бы предполагаемая жертва по описанию не обладала сходством с почившим принцем Люцием. Сходством, как, может, у кузена либо брата.

Паоло, которого поймали с мешком золота и столовым серебром дворянки средней руки, хотел заключить сделку. Обменять знание на прощение. Неудачный выбор. При наихудшем исходе кража стоила бы ему правой руки. Однако информация, которой он обладал, гарантировала смерть.

Как только вор закончил рассказ, он стал молить о милости.

— Ты все рассказал мне? Совершенно все? — спросила Нерисса.

Пленник поклялся, что больше нечем поделиться.

Нерисса кивнула и повернулась к Низаму.

Теперь, несколько часов спустя, убедительные методыпалача подтвердили, что Паоло действительно больше нечего сказать. Он дал им описание наемника и имя, на которое тот отзывался, однако маловероятно, что солдат когда-либо возвращался в Каристос.

Касательно аристократа бедняга ничего не сказал, поскольку не видел его и не слышал, чтобы того называли по имени. Возможно, он и не дворянин вовсе, просто разговаривал как образованный человек.

Кровь, рвота и моча растекались на полу под заключенным, и вонь распространилась по всей камере. Придется сжечь сандалии и плащ.

— Больше он ничего не сможет нам рассказать, ваше величество, — заключил палач. Его тон оставался спокойным, будто речь шла о погоде. Он никогда не получал удовольствия от насилия, однако и от обязанностей не отлынивал. Низаму можно было доверить получение нужной информации, однако как только пленник выдавал все тайны, он терял интерес к продлению агонии.

— Согласна, — сказала Нерисса.

Палач зашел за спину к заключенному и быстрым движением забросил ему веревку на шею. Когда Низам затянул петлю, глаза бедняги налились кровью, члены неестественно задергались. Правительница заставила себя досмотреть до конца, пока движения не затихли, а тело не обмякло. Единственное, что ее заинтересовало, почему экзекутор воспользовался гарротой, а не традиционным ножом или мечом.

Тот ответил:

— Меньше грязи.

Естественно, камеру в любом случае придется убирать. Работа предназначалась пленникам из соседних камер, которые ожидали собственной казни. Хотя их можно назвать счастливчиками, потому что Низам не удостоил их своим вниманием.

— Отошлите описание наемника капитану охраны, — приказала императрица.

— Будет исполнено, ваше величество.

Взглянув на плащ, императрица заметила, что он закапан кровью. Женщина расстегнула застежку и позволила одеянию упасть на пол.

— Ты хорошо поработал, благодарю тебя за службу, — проговорила она, затем, мельком взглянув на труп, развернулась и вышла из комнаты.

Ее эскорт ждал у входа в камеры. Лица гвардейцев ничего не выражали, однако императрица не сомневалась, что они прекрасно знают, как она провела последние часы, а также догадываются о причине, по которой на ней не было плаща.

Не в первый раз Нерисса наблюдала за работой Низама, как, впрочем, и не в последний. Советников шокировала настойчивость императрицы, когда она заявила о намерении посещать камеры пыток. Сама же правительница оставалась тверда в своем решении, поскольку не могла притворяться, будто подобных камер не существует. Раз пытки проводятся от ее имени, она должна оставаться достаточно сильной, чтобы вынести свидетельства мучений.

Не сказать, чтобы такие представления проходили ежедневно. На самом деле минуло больше года с того момента, когда заключенный действительно мог рассказать нечто важное. По слухам, камера пыток представляла собой адовы ямы, где крики слышались днем и ночью. Именно так и было, когда тайные камеры использовались по назначению. Однако бедняг, которые требовали особого внимания Низама, было меньше, чем считало большинство, а уж тех, кто мог вызвать личный интерес императрицы, вообще единицы.

Еще шесть лет назад все было по-другому. А потом камеры пополнились соратниками Люция. Информация, добытая Низамом, оказалась эффективной при определении зачинщиков и единомышленников.

Нерисса считала, что эти дни прошли, однако недавние беспорядки в Каристосе обеспокоили как ее, так и советников. Брат Никос сразу же перевел вину на Федерацию Седдона и в особенности на леди Исобель, которую обвинил в подстрекательстве и тайном сговоре со всеми, кто противился режиму императрицы.

Правительнице нравилась леди Исобель, или по крайней мере ей нравилось то, что она слышала о характере этой молодой женщины, и выводы, которые сделала после нескольких встреч в стенах дворца. Никос настаивал, что нужно избавиться от этого торгового представителя как можно скорее, однако больше никто из ее советников не видел в седдонийке угрозы. Многие не принимали ее всерьез из-за пола, считая, что не стоит упоминать о ней перед правительницей, которая также была женщиной.

Тем не менее находились и такие, кто хвалил Флёрделис и видел преимущества в сотрудничестве с ней и Федерацией. Начальник порта Септимус мог оправдать свою необъективность выгодными сделками с леди Исобель, которые уже неплохо набили его кошелек. Однако у Нериссы имелись свои причины наладить партнерские отношения между Седдоном и Икарией. Капитанам Федерации в море не было равных, маршруты, разрабатываемые ими, охранялись как государственная тайна. Прошлые попытки открыть все секреты неизменно терпели неудачу, тем не менее, каждый раз, когда корабль Седонна позволял икарийским купцам или солдатам ступать на борт, появлялись новые возможности добыть знания. Она не позволит лишить собственное государство перспектив исследования морских пространств. Нерисса решила действовать в отношении седдониики только в случае неопровержимых доказательств.

И все же если Федерация не стоит за волнениями в Каристое, то кто тогда? Сколько врагов избежали ареста за долгие годы? Что заставило их снова активизироваться? Неужели они действительно нашли претендента на трон? Неужели наступила расплата за помилование Аитором? Даровав принцессе Каллисте и ее дочерям жизнь, император позволил себе крайне великодушный жест милости, дав понять, что ему нечего бояться со стороны бывших правителей Икарии.

Аитор Второй последовал примеру отца, и когда Нерисса взошла на трон, она посчитала, что нет причин менять статус-кво. Возможно, Люций — праправнук Каллисты, однако уже сто лет прошло с того времени, как кто-то из его кровных родственников вступал на престол, к тому же глупо чего-то ожидать от постоянно вопящего младенца. Императрица проявила милосердие, позволив наследнику Константина жить, а также продемонстрировала предусмотрительность, настояв, чтобы ребенок воспитывался под постоянным присмотром при дворе.

К сожалению, Люций допустил ошибку, приняв сострадание за слабость. Вместо того чтобы отблагодарить Нериссу за щедрость, он позволил увлечь себя людям, которые искали только выгоду. И за свою глупость принц заплатил необычайно высокую цену. Многие считали, что наследник Константина погиб от пыток в камерах дворца, и императрица не сделала ничего, чтобы развеять эти слухи.

Правду, что Люций избежал ее правосудия, знали только сама Нерисса, брат Никос и несколько приближенных советников. Шесть лет назад, когда восстание было предотвращено, последователи принца отвернулись от него, надеясь купить прощение, предоставив тело мятежника. Смертельно раненный, тот ускользнул из цепких лап предателей, чтобы в итоге оказаться у Ученых Братьев. Решив отомстить, он раскрыл перед смертью имена прежних союзников, и, естественно, Нерисса с умом воспользовалась предоставленной информацией.

Придется теперь вернуться к протоколам допросов — может, тогда они чего-то недосмотрели. Под подозрением находились многие, но доказательств не хватало. Необходимо провести повторное расследование и быть настороже, пока не появятся сомнения в их преданности. В последний раз Нериссу застали врасплох, однако теперь она в полной готовности. За трон императрица готова пойти на многое, Даже самой орудовать хлыстом.

Есть время для добра и милосердия, а есть для жесткой дисциплины и наказания своенравных детей. Икарийцы покорятся и последуют за хозяйкой-императрицей, а со временем даже научатся благодарить ее за заботу.

Глава 14

Наконец-то он дома. Уже много лет Джосана неумолимо тянуло к месту, которое ассоциировалось с безопасностью: к белокаменным стенам и тихим дворикам коллегии. Чем ближе они подъезжали к Каристосу, тем больше его охватывало нетерпение.

Прежней ночью монах даже не мог уснуть, зная, что предстоящий день приведет их в столицу. Бесконечное хождение из угла в угол рассердило Майлза. В последнее время тот спал беспокойно, будто ожидая нападения. Тогда брат попытался медитировать, но сосредоточенность не приносила удовлетворения. Может, из-за предвкушения скорого возвращения домой. А может, давление Другого, который беспрестанно волновался, прячась за мыслями Джосана. Какой бы ни была причина, с каждым часом было все труднее оставаться спокойным, хотя раньше состояние гармонии казалось естественным.

Тогда брат решил переключиться на воспоминания о Каристосе: идеальный порядок в библиотеке, низкий гул голосов братьев, воспевающих Богов-Близнецов, ощущение холодного мрамора под ногами. Он перенесся из коллегии на большую аллею, мысленно прошелся по улице Триумфа, которая простиралась от главной площади до центрального холма, где находились императорские дворцы и окружавшие их государственные строения.

Воображение открыло Джосану следующую сцену: он стоит на балконе, на самом высоком этаже, наблюдая за городом, расположившимся перед ним и будто скатывающимся к центральному порту. Солнце ярко блестит на белокаменных стенах, создавая впечатление, будто город только построили. На короткое мгновение у Джосана мелькнула мысль, что именно такой вид наблюдает императрица, выглядывая из окон своих комнат. Видит ли она город, задумывается ли о судьбах людей, заключенных в беленьких домишках? Или ее мысли только о богатстве и собственной власти?

Это видение заняло все внимание, но, очнувшись, брат подумал, насколько глупы такие размышления. Как он мог знать, о чем думает императрица? Джосан всего лишь монах, привыкший к послушанию, а не лидерству, к тому же все исследования, которые им проводились когда-то, касались науки, а не политики.

Впрочем, прибытие в Каристос явно не относится к акту послушания. Брат Никос строго-настрого запретил ему возвращаться, но наверняка, когда услышит обо всех злоключениях, то примет причины, вынудившие Джосана вернуться. И если единственное, о чем стоит волноваться монаху, это наказание, то его можно считать счастливчиком. Он все больше убеждался, что провалы в памяти скрывают знание о каком-то чудовищном преступлении.

Что, как ни удивительно, лишь увеличивало желание вернуться к Братьям. Джосан устал защищаться от самого себя, будто не в состоянии принимать собственные решения. Тогда монахи приютили Джосана, и, вероятно, тот запутавшийся человек, который лишился их заботы шесть лет назад, сильно нуждался в управлении. Теперь он изменился и больше не хотел защиты — единственное, чего он желал, это правды. Не имеет значения, насколько неблаговидной она окажется. Брат считал, что двигаться вперед невозможно, не зная своего прошлого.

Эти мысли занимали монаха всю ночь. За час до рассвета остатки терпения испарились, он встал с койки и разбудил Майлза. Перекинувшись в темноте парой слов, мужчины спустились в столовую, где за несколько медяков убедили зевающего слугу разжечь огонь на кухне, чтобы поесть похлебки и выпить горячего чая перед дорогой.

Дорога, ведущая в Каристос, была широкой и ровной, с канавками на каждой стороне для стока дождевой воды, Сначала движения на главном пути в столицу не наблюдалось, но после восхода солнца он заполнился пешими путниками, загонщиками, отправляющими животных на рынок, телегами с товарами, чтобы накормить вечно голодный го-род, а также обычными наездниками и каретами. Если бы на дороге не оказалось так много людей, путники добрались бы до Каристоса за несколько часов. А так большая часть дня ушла на толчею.

По обеим сторонам дороги стояли виллы, чередовавшиеся с фруктовыми садами, где выращивались экзотические фрукты, чтобы угодить самым богатым жителям столицы. Постепенно открытые пространства стали исчезать, появлялись свежие постройки: лавки купцов и ремесленников, жилые дома для тех, кто зарабатывал на жизнь в услужении великой столице, но не мог позволить себе жить в черте города. Это внешняя часть Каристоса, расположившаяся за городскими стенами. Вдоль дороги вырастали все новые, и новые строения, и Джосан и Майлз начали чувствовать себя пойманными в ловушку.

Весна едва начиналась, а у Джосана по спине лился пот, словно наступило лето. Он боролся с желанием натянуть на лицо капюшон, поскольку понимал, что тогда будет выглядеть подозрительно и только привлечет лишнее внимание. Майлз тоже старался выглядеть как обычный путник, поэтому еще в гостинице снял кожаные доспехи.

По мере того как друзья приближались к воротам, напряжение возрастало. Джосан знал, что, по крайней мере, в одном магистрате лежит ордер на его арест в связи со смертью наемника на маяке. Вряд ли беглого монаха ожидают найти в столице, но если так, тогда стражи на воротах будут внимательно высматривать преступника. Малым утешением служило то, что теперь он совершенно не похож на бритоголового монаха с острова. Ученый сам с трудом узнавал собственное лицо в зеркале, однако вряд ли его врагов можно так легко ввести в заблуждение. В конце концов, в Атике они узнали брата без особого труда.

— Полегче, — прошептал Майлз, когда подошла их очередь проходить через ворота.

Джосан заметил, что сержант высвободил меч из ножен, несмотря на то, что, если дело дойдет до битвы, вряд ли наездник справится с дюжиной стражей, даже если они и пешие. Безухая, пребывавшая все путешествие в мирном расположении духа, выбрала неудачный момент, чтобы продемонстрировать гонор, когда маленький козленок, блея, кинулся ей под копыта. Кобыла отпрянула назад, а мальчишка-пастух метнулся за животным.

Джосану пришлось резко натянуть поводья, чтобы Безухая не размозжила ребенку череп. После нескольких танцующих шагов кобыла наконец успокоилась.

Охранники схватили мальчишку и козленка, отчитали пастуха с грубым, но витиеватым красноречием, упомянув предков и отсутствие мозгов. Мельком взглянув на мужчин, они пропустили их, все еще увлеченные разносом.

Только когда злые выкрики стражей стихли позади, монах позволил себе расслабиться. Удача в этот раз улыбнулась им, но Джосан не верил, что так будет продолжаться все время. Когда они добрались до первого полукружия улиц, окольцовывавших город, ученый направил лошадь вправо. Майлз сильно удивился:

— Подожди, — проговорил он. — Ты куда собрался? Монах огляделся по сторонам, но никто из проходящих мимо горожан не обращал на них внимания. И все же, понизив голос до шепота, он ответил:

— В коллегию, куда же еще?

— А откуда ты знаешь, что там безопасно? — покачал головой сержант.

А как можно сомневаться в Братьях? Ведь цель всей поездки заключалась в том, чтобы добраться до ордена.

— Но...

Майлз натянул поводья, поворачивая налево.

— Эту ночь мы проведем у моего друга. Выясним, что происходит в городе, и узнаем, не выставлены ли часовые у здания коллегии в надежде, что ты сразу попадешь в руки дознавателей.

Монах начал было колебаться, но потом сдался.

— Хорошо, только на сегодняшнюю ночь, — ответил он. За время путешествия оказалось очень легко принимать решения. Проще играть в хозяина и слугу, чем рисковать товарищескими отношениями, притворяясь кем-то еще. Джосан знал, что Майлз ждет от него большего, чем просто дружбы, однако ему нечего предложить. Ведь он не доверял самому себе сейчас, когда безумие внезапно наваливалось на него, а прошлое по-прежнему терялось в темноте памяти. К счастью, сержанта не отпугивала недоверчивость товарища, и он казался вполне довольным их отношениями. К тому же Майлз доказал, что обладает острым умом и сообразительностью. В здании коллегии намного меньше входов, чем в городе, за которыми не составит труда понаблюдать любой императорской ищейке. Если враги и расставили ловушки, то скорее всего именно здесь.

Брат так долго думал об ордене как о месте, где всегда можно найти укрытие, что сейчас ему даже не пришло в голову, что чем ближе он к убежищу, тем большей опасности подвергается.

К счастью для обоих, сержант оставался в здравом уме и мог мылить логически, в то время как Джосана ослепляли эмоции.

Тем не менее, если Майлз считает, что приближаться к коллегии небезопасно, монах отошлет послание брату Никосу и договорится с ним о встрече в безопасном месте. Он в любом случае получит свои ответы.

Городские улицы слишком людны и узки, чтобы продолжать путешествие верхом. Поэтому мужчины спешились и оставили коней на извозчичьем дворе, где цены месячного простоя в Атаке хватало только на неделю. Хозяин пообещал позаботиться о кобылах и присмотреть, чтобы их выгуляли, прежде чем отвести в стойла. Закинув седельные сумки за спину, сержант безошибочно вел друга по улицам столицы, избегая императорских строений, прежде чем повернуть на широкий проспект, разделявший второе полукружие от третьего. Респектабельный район, заселенный правительственными министрами и придворными средней руки — странное место жительства для товарища бывшего солдата. Во второй половине дня аллеи были пустынны и тихи, потому что все обитатели предпочитали подремать в своих комнатах либо отправлялись в город по делам. И все же слуги сновали туда-сюда, видимо, выполняя приказы хозяев. Они неодобрительно посматривали на путешественников, будто подозревая в них преступников, чьи помыслы направлены на одни только неприятности.

Майлз свернул на узкую аллею между двумя красивыми особняками и остановился, как только они остались одни.

— Надень капюшон.

— Зачем?

— Так надо.

Джосан пожал плечами и натянул на голову капюшон, удивляясь, почему Майлз не поступил так же. Сержант продолжал идти вдоль по улочке, которая вела к узкому переулку позади особняков — им, видимо, пользовались слуги и кареты доставки. Теперь маршрут становился более или менее объяснимым. Несомненно, друг сержанта — слуга, работающий на владельца одного из этих домов.

На взгляд Джосана, все железные ворота, установленные в низких каменных стенах, ничем не отличались друг от друга. Но, должно быть, Майлз часто здесь бывал, поскольку без всяких колебаний подошел к шестой калитке и поднял задвижку. Никто не остановил путешественников, пока они проходили по дорожке внутреннего дворика к простой деревянной двери.

Сержант потянул за веревку, висевшую у порога, и вскоре раздался слабый звук колокольчика. Через мгновение верхняя часть двери распахнулась, и перед ними появилось лицо юнца, одетого в тунику слуги без рукавов.

— У меня дело к управляющему, — проговорил Майлз. Мальчишка с сомнением посмотрел на пришедших.

— Ступай и приведи его! — рявкнул сержант. Слуга подпрыгнул и поспешно захлопнул дверь.

На сей раз пришлось подождать подольше, и Джосану стало неуютно: а вдруг товарищ Майлза больше здесь не работает? Ну да ладно, в случае неудачи у монаха достаточно монет, чтобы снять комнату у верфей, да и у сержанта в кошельке к v-что осталось помимо императорских банкнот.

Наконец открылась дверь. Мужчине, стоявшему перед ними, было около сорока лет. Ливрею без единого пятнышка опоясывал ремень с символом дома, где он работал. Круглые щеки и бледное лицо свидетельствовали, что живет управляющий очень даже неплохо. На человека, которого можно было бы назвать другом Майлза, он совершенно не был похож, поэтому брат уже приготовился уходить.

— Я сержант, а это — наш товарищ, — проговорил солдат; пока он произносил эти слова, правая рука сделала несколько сложных жестов.

Глаза управляющего скользнули по лицу Джосана, потом вернулись к Майлзу.

— Конечно, следуйте за мной, — проговорил он, качнув головой, что с трудом вязалось с поведением двух старых друзей, приветствовавших друг друга после долгой разлуки. Как раз наоборот, зашифрованные фразы и сигналы считались характерными для преступников и заговорщиков.

Майлз ступил в дверной проем, но Джосан поймал его за руку.

— Что происходит? — прошипел он.

— Ты доверял мне раньше, — ответил Майлз, — теперь потерпи немного, и я все тебе объясню.

Монах пристально посмотрел в лицо друга и понял, что ведет себя по-дурацки. Он мог бы поклясться жизнью, что сержант не собирается причинять ему вред. Майлз имеет право на собственные тайны, и если он доверяет этим людям, то тогда брат не станет сомневаться в их искренности. По крайней мере сейчас.

Управляющий провел их через кухни, потом вверх по лестнице, ведущей из жилой части слуг в холл особняка. Остановившись у обшитой панелями двери, он постучал, а затем заглянул в комнату.

— Судья Ренато, ваши гости прибыли, — объявил управляющий, поклонился и жестом позвал мужчин последовать за ним в кабинет.

Джосан вздрогнул, когда дверь за ними закрылась.

Судья Ренато поднялся из-за стола и протянул руку, чтобы поприветствовать путешественников. Высокий человек, чьи плечи с возрастом ссутулились, радушно улыбнулся друзьям.

— Сержант, я вас помню. Надеюсь, поездка прошла без проблем?

— За нами никто не следил, — сказал Майлз. Когда монах стащил капюшон с головы, открыв лицо, глаза хозяина дома широко открылись от удивления.

— А это... — начал он.

— Это наш друг, который называет себя Джосаном, — ответил сержант.

— Для меня большая честь приветствовать вас в своем доме, — спокойно продолжил Ренато, хотя брату показалось, что тот изначально хотел сказать что-то другое. — Добро пожаловать.

— Как вы познакомились? — спросил монах.

— Мы встретились в трудные времена, тогда сержант оказал мне неоценимую услугу. Я остался у него в долгу и пообещал помочь, если потребуется помощь, — сказал судья.

Удачное объяснение. Под трудными временами можно понимать все, что угодно, начиная с мелкой ссоры на рынке и заканчивая кровавым восстанием шесть лет назад. Какую бы услугу тогда Майлз ни оказал хозяину дома, видимо, его поступок произвел столь сильное впечатление, что тот до сих пор его помнил.

Первоначальный шок судьи уступил место удовлетворению. Он то и дело потирал руки и облизывал губы, а пристальный взгляд концентрировался то на Джосане, то на сержанте. Было что-то неприятное в манере Ренато рассматривать их — монах чувствовал себя как будто на показе. Судья совершенно не походил на человека, готового отдать долг взамен ранее оказанной услуги, скорее он походил на зверя, готового наконец-то удовлетворить голод.

Возможно, отношения между Майлзом и хозяином дома сугубо интимны, и все, что он сейчас наблюдает, всего лишь похоть. Тогда это многое объясняет, в том числе и такой нездоровый интерес к нему самому — вероятно, старик видел в монахе потенциального соперника.

Хотя простыми физическими отношениями не объяснить, почему сержант знал тайные жесты, позволившие войти в дом через много лет после последнего посещения Каристоса. Подозрения возрастали с каждой минутой, особенно когда Джосан вспомнил собственные предположения, что Майлз — больше, чем простой солдат, которым хотел казаться.

— Должно быть, вы устали от столь длительного путешествия. Позвольте моим слугам проводить вас в комнаты, где можно освежиться. А вечером мы встретимся с вами за ужином и поговорим, чем я могу вам помочь.

Все время, пока говорил, Ренато смотрел на Джосана, и тот после долгого молчания ответил:

— Благодарю вас.

На звук колокольчика немедленно отозвался управляющий, который, должно быть, ждал в коридоре. Он отвел их в большую комнату, к которой примыкала большая ванная комната. После нескольких недель путешествия, когда купание заключалось в обтирании тела влажной тряпицей, наступило время смыть всю пыль и грязь и расслабиться в теплой ванне.

Когда монах возвратился в спальню, то обнаружил на кровати льняную тунику и хлопковые брюки. По высокому качеству шелковых лент, украшавших тунику, он предположил, что одежда когда-то была частью гардероба судьи. Туника села хорошо, поскольку Ренато был такого же роста, хотя брюки оказались великоваты, и единственное, что удерживало их на бедрах — шелковый шнурок.

Для Майлза также оставили одежду, правда, попроще чем Джосану, возможно, из-за разницы в размерах. Теперь путники выглядели под стать хозяину, которых приютил их под своим кровом.

Едва сержант закончил зашнуровывать сандалии, как мальчишка, встретившийся им ранее, вернулся, чтобы проводить в обеденную залу. Очевидно, судья был холостяком, поскольку у стола стояло только три стула.

Возможно, усталость от поездки или необычные события дня, который начался со страха перед арестом и закончился в качестве почитаемого гостя, сказались на состоянии монаха. Какой бы ни была причина, Джосан, потягивая желтое вино, все время ощущал нереальность происходящего. Ренато поинтересовался, как они устроились. Брат заверил судью, что комнаты просто восхитительны, снова отметив странную вещь: несмотря на то, что именно Майлз знаком с хозяином, одобрения тот искал у Джосана.

Вино было сладким на вкус, и Джосан почувствовал, как усталость накрывает его тяжкой волной. Пока он держал бокал в руке, в голову пришло странное желание, чтобы дворец судьи оказался попроще. На мгновение появилось ощущение, что фужер потеплел в руке, но выяснилось, что тот просто наполовину опустел. Хозяин наполнил его, и монах сделал еще один глоток. Теперь вино было не таким сладким, как показалось сначала. И действительно хорошо сочеталось с хлебом и маслинами, предложенными в качестве первого блюда.

Они общались, как старые знакомые, недавно возвратившиеся в город, и судья рассказал им о недавних событиях в столице. За маслинами последовали салаты из свежей зелени, сбрызнутой уксусом, а потом и главное блюдо — свинина, приготовленная в вине, украшенная красным и зеленым виноградом. К тому времени, когда подали десерт: кусочки яблок, политых плавленым сыром, брат насытился.

Ренато постоянно следил, чтобы бокалы были полны, и хотя вино, поданное с главным блюдом, щедро разбавили водой, монах решил остановиться. Несмотря на предусмотрительность, Джосан чувствовал, что буквально валится от усталости.

— Вижу, вы оба устали, — наконец проговорил хозяин. — Подождем, когда вы отдохнете, а потом обсудим серьезные дела.

— Но... — начал было брат.

— Я согласен с судьей, — ответил Майлз. — Утро вчера мудренее.

Что-то здесь не так — сержант ни разу не упомянул Ученых Братьев, и Джосан, последовав его примеру, решил держать язык за зубами. Наверное, солдат мог доверить Ренато их жизни, но не тайны.

Поблагодарив хозяина за прекрасный ужин, гости отправились в свои комнаты. Было еще рано, но бессонная ночь давала о себе знать, поэтому, когда Джосан улегся на кровать, сил на раздевание не осталось.

— Кем тебе приходится Ренато? — спросил он. — И почему ты ничего не сказал ему о Братьях?

Майлз уселся на противоположной кровати.

— Я встретился с судьей несколько лет назад и оказал ему огромную услугу. Ему грозили серьезные неприятности, но я сумел помочь, и в ответ он стал моим другом.

Сержант наклонился, чтобы развязать сандалии.

— Я хочу, чтобы мы все обсудили на свежую голову, когда начнем разговаривать с хозяином. Твоя история слишком длинна и запутана, чтобы судить о ней по нескольким предложениям, которые ты бы смог выдавить из себя, прежде чем ешь.

Джосан открыл было рот, чтобы возразить, но сил хватило только на зевок, подтверждающий истинность слов Майлза. И правда, он едва мог соображать. Голова кружилась от усталости, и единственное, что он сделал, так это стащил все-таки тунику и развязал сандалии, а потом с удовольствием растянулся на мягком матраце, предоставив Майлзу право задувать лампы.

Сквозь дрему Джосан слышал, как сержант перемещается по комнате. Монах наслаждался мягкостью матраца, на котором не было ни бугров, ни неприятных тварей. Мягкое одеяло ласкало кожу в отличие от грубой шерсти, к которой он привык за последнее время. Подобной роскошью придется наслаждаться только в течение нынешней ночи, а значит, нужно получить от всего максимум удовольствия.

Тем не менее, если одна часть Джосана хотела уснуть, другая настаивала на бодрствовании. «Тебя обманули, — говорил ему Другой. — Это ловушка».

Летаргия уступила место холодному страху, когда монах осознал насколько усиливается влияние его скрытого «Я». Ни в коем случае нельзя терять контроль. Не теперь, когда он так близок к людям, готовым оказать помощь. Брат пытался сконцентрироваться, делать дыхательные упражнения, фокусируя разум на основном законе вселенной и его месте в ней. Однако медитация не останавливала Другого, продолжавшего нашептывать об опасности и предательстве.

Поскольку поиск гармонии ни к чему не привел, Джосан постарался найти альтернативу. Молитвы, хоралы, концентрация на собственной личности не помогали приглушить голос. Нужно сфокусироваться на одной мысли. Он мысленно вернулся в прошлое, вспоминая жизнь в Братстве, думая, какие секреты магии души применили по отношению к нему. Монах подумал о брате Танатосе, что довольно странно, ведь тот никогда не занимался магией. Его страстью всегда были цифры, и он делился своей страстью с учениками.

Медленно Джосан перебирал в уме священные числа. Один. Три. Пять. Семь. Одиннадцать. Пока считал, странный шепот Другого утихнул. Монах поздравил себя с успехом, но тут услышал, как дверь в комнату отворилась.

Приоткрыв глаза, он увидел силуэт Майлза на фоне тусклого света, пробивающегося через дверь.

— Он уснул? — послышался вопрос Ренато.

— Наверняка проспит до утра. Полагаю, в вине что-то было?

— Конечно.

Майлз выскользнул из комнаты, и все погрузилось в темноту.

«Нас предали», — проговорил Другой, и в этот раз Джосан с ним согласился.

Ударь его сержант ножом, это было бы менее болезненно. Джосан доверял солдату, когда даже не верил самому. А теперь друг предал его.

Монах уселся на кровати, усталость как рукой сняло. На ощупь нашел сандалии и тунику и быстро оделся. Глаза почти сразу привыкли к темноте, и брат направился к двери, выглянул в коридор, там никого не было. Скорее всего Ре-нато с Майлзом в кабинете, и память подсказала путь, которому они следовали ранее в тот день. Другой нашептывал Джосану о необходимости побега, но монаху нужно было убедиться в предательстве. Глупо убегать из одной западни только для того, чтобы попасться в другую.

Когда брат добрался до нижнего уровня, то чуть не столкнулся со слугой, выходившим из кабинета. Правда, он не заметил монаха, потому что смотрел прямо перед собой, стараясь как можно тише и быстрее проскользнуть по коридору. Признак добросовестной обслуги, работающей в доме, полном секретов.

Горькое напоминание о том, насколько слеп был Джосан, не замечая очевидного. С первой минуты появления здесь таинственность присутствовала повсюду, но он намеренно закрывал на все глаза. Предпочел возложить всю ответственность на Майлза, не желая видеть правду.

Пора все менять.

Дверь в кабинет осталась немного приоткрыта, и можно было услышать доносившиеся голоса. Монах дождался, когда слуга скроется из виду, и подошел ближе, думая, какие действия предпринять. Стоит ли следить за ними? Пытаться противостоять?

Однако то, что брат услышал, заставило бежать кровь по жилам медленнее.

— Значит, он не имеет представления о том, кто он?

— Мне кажется, нет, — донесся голос Майлза. Судя по тону, прежний друг был расстроен. — Братья забили ему голову всякой чепухой и ложью.

— Да одного взгляда в зеркало достаточно, чтобы понять, кто он.

— Упрямец. Готов слушать совета любого, кроме собственного.

— Ну, тут просматривается заносчивость Константина.

— Этого недостаточно. Надеюсь, среди наших друзей есть кто-нибудь, кто знает магов, которые могут снять заклинание, которое наложили Братья.

Должно быть, Майлз знаком с Другим больше, чем представлял себе монах, и, очевидно, предположил, что безумие друга — результат зловещих чар. Тем не менее если солдат не верит, что он — Джосан, то тогда кто? Почему сержант скрывал от него все подозрения? Неужели только ради их ошибочной дружбы? Либо преследовал темные мотивы?

Почему судья Ренато им помогает? Чего он хочет добиться?

— Я всегда считал, что магия из области легенд и сказок. Вряд ли ему можно помочь.

— Но вы попытаетесь? — Голос Майлза звучал искренне обеспокоенным.

— Да, попробую, — сказал Ренато. — Возможно, у наших друзей из Федерации Седдона есть ресурсы, которые помогут.

— Мы не можем ждать помощи из Седдона. Я едва убедил его остаться здесь на ночь. Если мы не предпримем чего-нибудь, завтра он отправится на поиски правды к Братьям, и все надежды разобьются вдребезги.

— Согласен, времени ждать нет. Излеченный или нет, мы должны его использовать. Просто должны, — ответил Ренато. — Если ты был в старом городе, то, возможно, уже видел знаки. Начались убийства. И мы вот-вот утратим контроль. Он нам нужен, так же как и он нуждается в нас.

— А если мы не сможем убедить его присоединиться к нам? Что тогда?

— Мы не дадим ему выбора.

Джосан услышал достаточно. Он решил немедленно потребовать объяснений. Но когда двинулся к двери, замер.

«Начались убийства», — прошептал Другой.

Монах хотел сделать шаг вперед, но в голове появились странные образы. Горящие здания, языки пламени, превращающие темноту ночи в день. Трупы, наводнившие улицы. Кровь, стекающая в канавы. Брат потер глаза, пытаясь избавиться от видений, но те настойчиво возвращались.

Обнаженное тело женщины, чьи внутренности непристойно выглядывают из вспоротого живота. Торс мужчины с отрубленными конечностями: доказательство необузданной жестокости. Два ухмыляющихся черепа, насаженные на колья и выставленные на обозрение во дворе императорского дворца.

Это не просто кошмары. К собственному ужасу, Джосан понял, что все картинки, представшие перед глазами, образы прошлого. Прошлого, которое угрожает повториться, если Ренато поступит по-своему.

Страх парализовал монаха, подавленного образами отвратительной жестокости. Он не мог двигаться, хотя Другой не разделял подобной слабости. Ужас брата возрастал по мере того, как тело задвигалось помимо его воли. Повернувшись на каблуках, оно устремилось вниз по лестнице. Джосан пытался вернуть контроль над телом, однако единственное, что ему удалось, пошевелить одной рукой и сбить статуэтку со стола. Грохот, раздавшийся, когда она упала на пол, мог разбудить даже мертвого, и монах знал, что сейчас появится Майлз, чтобы выявить причину шума. Выбора нет, нужно бежать, однако он не сделает это в одиночку. Тяжело вздохнув, Джосан перестал бороться с Другим.

Когда тело двинулось со скоростью, которой Джосан раньше никогда не обладал, монах задумался, не сделал ли он ошибку, отдавшись в руки злу еще худшему, чем можно было предположить.

Глава 15

Сандалии зашлепали по кафельному полу, звук бегущих ног нарушил привычный порядок и тишину коллегии. Брат Никос оторвался от журнала. Слишком поздний час для шумных игр новичков, поэтому настоятель напрягся, гадая, что могло спровоцировать подобную спешку.

Едва он встал на ноги, как в дверь постучали, и на пороге появился монах.

— Брат Никос, приношу свои извинения, но нам нужна ваша помощь! — выпалил Джено, пытаясь отдышаться. Молодой послушник, на первом году учебы, никогда до этого не выказывал знаков подобного поведения. — Там какой-то сумасшедший у ворот, хочет поговорить с вами.

Никос замер. Комната показалась холоднее, чем несколько мгновений назад.

— Говоришь, безумец?

Джено энергично закивал головой.

— Причем благородных кровей. Заявил, что он один из нас, и настаивает, чтобы вы его приняли. Я вызвал брата Василия, но тот не узнал ненормального, тогда мужчина расстроился и начал настаивать на встрече с вами. Я хотел вызвать патрульных, однако Василий сказал, что сперва надо спросить у вас.

— Стражу звать не надо, — быстро проговорил Никос. Пришел день, которого он так боялся. Монах-мятежник вернулся в родные пенаты. Приглашать Джосана сюда было очень опасно, однако привлекать охрану нельзя ни в коем случае, слишком много собственных секретов всплывет на поверхность. Маловероятно, что императрица Нерисса поверит, что его действия шестилетней давности продиктованы лишь желанием сохранить порядок и обеспечить мир в империи. Лучше пригласить беглеца сюда, чем позволять ему разгуливать у стен коллегии и по улицам Каристоса и рассказывать историю жизни первым встречным, готовым его выслушать.

— Беги как можно быстрее и попроси брата Василия привести того мужчину сюда.

— Но...

Никос положил руки новичку на плечи.

— Я не могу отвернуться от заблудшей души. Наша обязанность помогать таким, как он. Теперь иди, да поторопись, прежде чем патрульные набредут на него.

Никос наблюдал, как монах удаляется по длинному коридору. С Джено он разберется позднее. Новички стоят на посту до рассвета, так что еще несколько часов он не сможет рассказать другим о случившемся. А к утру Никос придумает, как с ним поступить.

Однако сначала надо встретиться со старым учеником.

Он постарался подготовить правильные аргументы в надежде, что они окажутся убедительнее при встрече лицом к лицу, если уж его письма проигнорировали. Джосан всегда руководствовался разумом, не позволял эмоциям брать верх над холодным рассудком.

Вид посетителя разбил все заготовленные речи. Настоятель быстро отправил брата Василия из кабинета, зная, что старец не настолько глуп, чтобы болтать о личности ночного посетителя. Когда дверь за ним закрылась, Никос дал волю гневу.

— Принц дураков, что ты наделал? Хочешь погубить нас всех? — Советник постарался убедить себя, что зол на подопечного, однако в желудке свернулся холодный клубок страха. Глаза пришедшего казались безумными, а лицо пылало от ярости или, возможно, от многочасовой перепалки с бедным Джено. Если бы Джосан оставался в монашеской рясе, его еще можно было не заметить, однако в шелковой тунике родство с императором Константином бросалось в глаза.

— Пришло время рассказать, что ты сделал. — Голос посетителя прозвучал на удивление спокойно, странно контрастируя с эмоциями, написанными на лице.

— Я просил тебя не возвращаться. Ты несешь опасность для всех нас. А если императрица обнаружит тебя...

— Если мне придется обратиться к ней за ответами, я так и поступлю. Однако я предпочел бы услышать все от тебя.

Никос вгляделся в лицо своенравного монаха. Шесть лет назад, когда тот покидал коллегию, он казался всего лишь оболочкой человека, едва способного выполнять самые простые инструкции. Из последнего же письма стало очевидным, что все изменилось, но память восстановилась не полностью. Теперь настоятель задумался, правда это или же смотритель маяка ведет свои игры, притворяясь послушным и ничего не знающим, а сам давно уже тайно продумал и запланировал свое возвращение.

— С кем я сейчас разговариваю? С Джосаном? Или Люцием?

Лицо посетителя ничего не выражало. Что это, результат долгих лет медитации или придворное искусство обмана?

— С обоими. И ни с одним из них. Это имеет значение?

Имеет. Можно сказать, разница существенна как между смертью и жизнью. Развернувшись, гость направился к столу, уселся в кресло, будто находился в собственном кабинете, а Никос — всего лишь простой проситель. Подобное вполне в характере Люция, однако слова, вылетавшие изо рта, содержали холодный расчет, которым когда-то обладал Джосан.

— Расскажи мне, как же две души оказались в одном теле? — потребовал он.

Настоятель заколебался, потом присел на лавку, которая использовалась редкими посетителями в его комнатах.

— Что ты помнишь? — начал он.

Никос мудро посчитал, что лучше относиться к визитеру, как к Люцию, однако вопросы бывшего послушника/принца указывали, что провалы в памяти до сих пор не восстановились. Значит, можно свести к минимуму свою роль в событиях, произошедших шесть лет назад. И чем меньше Люций будет знать, тем лучше, поскольку если дело дойдет до пыток, то признаваться будет практически не в чем.

Это в том случае, если Никос позволит принцу уйти из коллегии живым. Еще есть время исправить поступки минувших лет.

— Представь, что я знаю обо всем, только хочу услышать из твоих уст. Ты должен сказать мне правду.

— Я ничего тебе не должен. Я дал тебе жизнь. Вы оба умерли бы, если бы не я.

— Лихорадка, — кивнул наследник Константина.

— И твоя безрассудная неосмотрительность. — Никос поднялся со скамьи, подошел к полкам и налил бокал вина. Презирая людей, прибегающих к алкоголю, чтобы успокоиться, в этот раз он делал для себя исключение. После некоторого колебания Никос взял второй бокал и предложил Люцию.

Тот отмахнулся.

— Я не настолько глуп, чтобы принимать вино из рук человека, называвшего меня другом, но протянувшего отравленный напиток. — В его словах прозвучала горечь.

Настоятель вспыхнул, вспомнив, что именно он протянул чашу, пообещав принцу, что наркотическое вино обеспечит безболезненную кончину.

— Это твой выбор, — ответил брат Никос. — Ты предпочел умереть, зная, что Нерисса вряд ли одарит тебя милостью и прощением, если ты снова попадешь в ее лапы.

— У тебя было что-то на уме, — напомнил посетитель. — Ты всегда стыдился Люция, бывшего ученика, который так мало взял из твоих уроков, что попал в лапы тех, кто воспользовался им в собственных целях. Когда правда открылась, он прибежал за помощью к тебе, а ты предал его.

— Я никого не предавал.

— Да, ты не отдал меня Нериссе, это правда. Но у тебя были собственные планы. Кто придумал воспользоваться магией души?

— Брат Джайлс.

— Ты решил, что знания, полученные за годы обучения, нужно применить на практике, а на ком же лучше всего потренироваться, как не на человеке, которого презираешь?

— Мы сделали то, что считали нужным. Здесь не только вопрос укрывательства от императрицы. Ты клялся, что больше не можешь жить в согласии с самим собой после того, как столько крови пролилось от твоего имени.

— Да, и тут появился Джосан, твой идеальный ученичок. Хотя даже его смирение пошатнулось бы, узнай он о ваших планах. Он просил о спасении?

— Брат был слишком болен, чтобы делать выбор, поэтому я все решил за него. Я не мог позволить умереть вам обоим, слишком большая потеря.

Какие высокопарные слова. Чистый альтруизм, любовь к ближнему, только вот мотивы Никоса не так уж и чисты. Спасение знаний Джосана — достойная цель, тем не менее, если бы просителем оказался не Люций, а кто-нибудь еще, обоим мужчинам позволили бы умереть. Риск применения на практике запрещенной магии перевесил бы. Однако возможность возвести на трон собственного человека, пускай даже и слабого, нельзя проигнорировать.

Императрица Нерисса вызывала недовольство многих, но у принца отсутствовали харизма и мудрость, необходимые длясоединения несопоставимых группировок в единое целое. Характер Люция обрек восстание на провал. Будь он другим, все могло получиться.

У Никоса имелись силы сделать из него совершенно нового человека, и искушение изменить историю оказалось непреодолимо. Он решил рискнуть, но усилий брата Джайлса хватило только на слабоумного дурачка, негодного ни для одной цели.

— Жаль, что все попытки привели к созданию безмозглого простачка, неспособного привести в исполнение твои планы. Неудивительно, что ты отослал меня подальше. Не хотел видеть результат собственного провала, — проговорил Люций, показывая намного глубокую способность проникать в суть дела по сравнению с молодыми годами.

— Я отослал тебя туда, чтобы обезопасить. И теперь все испорчено твоим возвращением.

— Обезопасить? Тогда кто послал наемника на маяк, чтобы меня убить?

— Не я, — ответил Никос. Очевидно, кто-то еще пронюхал о маскировке Люция и попытался избавиться от ссыльного принца, подтолкнув того к побегу. Единственное, что настоятель знал наверняка: тело, найденное на маяке Тксомина, — не труп простого вора. И вопрос о том, кто послал наемника, оставался актуальным.

— Враги продолжают на меня охоту, но у меня есть и друзья, готовые помочь. Именно они провели меня сюда, чтобы я завершил дело, начатое шесть лет назад, — продолжал Люций.

— Императрица сотрет тебя в порошок.

— Знаю, но меня никто не спрашивает о собственных желаниях.

Возможно, знания Джосана разбавили заносчивость Люция, поскольку перспектива нового восстания явно причиняла ему боль.

Судя по всему, план Никоса по созданию достойного принца действительно удался, только возможность воспользоваться им ушла безвозвратно. Последние шесть лет императрица использовала для усиления власти, любой бунт подавят мгновенно, и всем восставшим не стоит ждать милости.

Никос не мог позволить Люцию попасть в руки правительницы. Конечно, силой он не удержит принца, поэтому нужно постараться убедить его остаться в безопасности коллегии. А среди запасов трав в Братстве наверняка найдется какое-нибудь зелье, которое поможет уничтожить разум потомка Константина. Тогда братья доставят умалишенного безумца, вернее, то, что от него осталось, в подземелья Нериссы. Убивать его открыто — слишком рискованно, поскольку будет подразумеваться, что настоятель боится Люция. Однако если появление принца заметили у ворот, то свидетели смогут подтвердить, что он вел себя как безумец; таким образом можно избежать объяснений, где Люций провел последние шесть лет или почему выбрал коллегию как место спасения.

Брату Василию можно доверять, а вот с Джено надо разобраться. Новичков часто отправляют в другие страны на обучение, и послушнику придется принять назначение без вопросов. Правда, если он захочет однажды вернуться, то могут возникнуть проблемы. Видимо, придется принести Джено в жертву — несчастный потерпевший от рук сумасшедшего принца. А его смерть объяснит насилие, применимое к Люцию во время захвата, а также травмы, которые принц мог получить в результате задержания. Пожалуй, лучше положиться на черепную травму, чем на травяные настои и зелья.

— Ты не сможешь удержать меня здесь, даже не рассчитывай, — произнес посетитель, будто читая мысли брата Никоса.

— Но мы можем обеспечить тебе защиту. Если рискнешь и выйдешь в город, тебя узнают и арестуют.

— Меня уже узнали, — ответил принц. — Мои друзья в курсе, что я здесь. И если я не вернусь, они начнут задавать вопросы, на которые ты не сможешь ответить.

— Что ты предлагаешь?

— Позволь мне уйти. Я попытаюсь убедить товарищей, что время для восстания еще не пришло, а сам постараюсь исчезнуть, когда удостоверюсь, что они не совершат какой-либо глупости.

Если бы Люций до сих пор был лидером бунтовщиков, план наверняка сработал бы. К сожалению, все изменилось.

— Останься хоть ненадолго, чтобы я успел посоветоваться с наставниками. Может, они найдут другой выход. — Если вызвать подкрепление, вместе они осилят Люция.

Тот только покачал головой:

— Нет. Здесь оставаться слишком опасно.

Никос был впечатлен. Перед ним были две души, слитые в одном теле.

Если б только знать, какая часть управляется Джосаном, а какая содержит остатки характера глупого и импульсивного принца. Если контроль у Джосана, то можно рискнуть и отпустить живьем, но если личность Люция на подъеме...

— Ты должен дать мне рясу, чтобы скрыть от посторонних глаз тунику, и позволить уйти, — продолжил потомок Константина. — У моих друзей высокие посты, к тому же у них связи с Нериссой. Ты не выживешь, если она начнет обращать внимание на твою деятельность.

Принц всегда был глупцом, но в честности ему не отказать. Он всегда говорил Никосу правду, даже когда ложь могла послужить его целям намного выгоднее, чем правда. А Джосан оставался ученым, который ценил истину превыше всего. Если он говорит, что у мятежников достаточно фактов, чтобы навредить настоятелю, придется принять это как должное.

Никос подумывал, не закричать ли ему, не вызвать ли монахов, чтобы задержать Люция, не дать ему уйти, но понял, что не может позволить себе спектакль, который не принесет никакого результата. Подобный шум привлечет дюжину монахов, и слишком самонадеянно рассчитывать, что все смогут держать язык за зубами по его приказу. Несколько слов императорскому охраннику — и Никос уже в подземелье в ожидании суда.

Советник издал вздох человека, сдавшегося против воли. Пускай принц припишет победу себе, тогда, возможно, он не станет лишний раз задумываться над личными планами Никоса.

— Можешь идти, но сначала поклянись, что у тебя нет намерений захватить трон. Что сделаешь все возможное, чтобы распустить восставших, — попросил наставник.

— Клянусь. Меня не интересует власть. Я не имею пристрастий к убийствам и насилию.

С паршивой овцы хоть шерсти клок. Никос встал и направился к спальне, где достал из шкафа темную шерстяную рясу. Простую, в соответствии с его положением, но неяркую, в отличие от тех, которые братья носили как униформу. Ее никак не свяжешь с коллегией.

Люций принял робу и надел ее в тишине.

— Мне вызвать сопровождающих?

— Я найду выход, — ответил принц. — И я знаю, что мне делать.

— Я тоже, — ответил настоятель.

Он подождал, пока гость скроется из виду, а потом позвал мальчишку, присматривавшего за его комнатами.

— Приведи брата Грегора и брата Танатоса. Разбуди, даже если они спят.

Может, принц и верит, что способен остановить заговорщиков, однако Никос не питал пустых иллюзий. Ему нужно претворить в жизнь собственные планы. К тому времени, как Люция схватят, глава ордена убедится, что его ничего не связывает с опальным принцем. А если он сумеет обратить ситуацию в свою пользу, то появление потомка Константина окажется преимуществом. Несколько слов здесь, несколько там, и подозрения отведутся от него самого и коллегии. Все, что ни сказал бы потом принц, будет расцениваться как отчаянные потуги обвинить в грехах безвинного человека, приведшего его к суду и справедливости.

Настоятель сделает все возможное, чтобы выжить.

Как только стены коллегии скрылись из виду, Джосан упал на колени, и его вырвало. Ему удалось скооперироваться с Другим, чтобы держать Никоса в неведении относительно собственных планов и попытаться выведать ответы на вопросы, интересовавших их обоих. Но теперь в висках стучала кровь из-за напряжения, вызванного борьбой двух несовместимых характеров, даже желудок взбунтовался. Группка молодых парней, возвращавшихся домой после пирушки, посмеялись над кажущейся неспособностью мужчины удержать выпивку в теле, к счастью, довольствовавшись злыми шутками. Темная ряса скрывала черты лица и чертову тунику, отороченную лентами из малинового шелка, цвета королевской семьи.

Каким же он был глупцом. Язвительные замечания Никоса открыли очевидное. На ком-то другом подобное одеяние смотрелось бы как знак близости к императорскому семейству, подошло бы судье на официальном приеме. Но на человеке, который называл себя принцем...

И все же кто он? Принц? Голос внутри нашептывал: Да. Другой набирал все больше сил, отказываясь молчать теперь, когда у него появилось имя. Принц Люций, чьей прабабушкой была принцесса Каллиста, полнокровная сестра принцессы Констанцы, последней правительницы с древней голубой кровью, восседавшей на императорском троне. Констанца вышла замуж за новоприбывшего Аитора, возвысив того до ранга принца-консорта, а уж Аитор положился на собственные амбиции и завоевал себе титул императора.

Люций был обязан своим существованием кажущейся милости Аитора, который сохранил жизни принцессе Каллисте и ее дочери, а также их наследникам, и позволил их потомках прозябать в безвестности. А в результате тщеславный и безрассудный юнец позволил вовлечь себя в заговор.

Трудно было с этим смириться. Он — Джосан, преданный ученый, увлеченный гармонией чисел и историей цивилизованных народов. Человек мира, где нет места насилию.

Однако оказывается, что есть. Начиная со снов, наполненных кровью, и заканчивая темными умениями, которыми пришлось воспользоваться против наемника, выяснилось, что насилие является неотъемлемой частью Другого. Восстание, произошедшее шесть лет назад, не просто встреча двух армий на поле брани. Это время убийств, изнасилований и мародерства, осуществлявшихся от имени древней ненависти. Целые семьи попадали на эшафот: от самых старших до грудных детей, поскольку каждая сторона хотела намеренно превзойти другую по жестокости. Принцу Люцию не обязательно держать меч лично, однако ответственности за все злодеяния с него никто не снимал.

Я согласен.

По спине Джосана пробежала дрожь, когда он понял, что Другой разговаривает с ним напрямую. Если бы подобное произошло с кем-нибудь еще, монах пришел бы в неописуемый восторг. Однако, столкнувшись с ужасом, в который превратился он сам, Джосан чувствовал не любопытство, а отвращение. Страх, что его охватило безумие, теперь казался смехотворным. Джосан теперь часть группы, для которой жестокость — неотъемлемое качество.

Странно вести разговор в собственной голове... интересно, он шевелит губами, когда в голове звучит голос.

Что нам теперь делать? Сбежим?

После торопливого побега все пожитки остались в доме судьи. Конечно, если придется, можно обойтись и без них. Но если Джосан сбежит, то нарушит обещание, данное брату Никосу. Впрочем, это его уже не должно волновать. Никос первым пошел на преступление против веры, позволив брату Джайлсу применить недопустимые магические заклинания, связавшие две человеческие души в одном теле.

Мы не можем уйти. Помнишь, что сказал Ренато? Он сказал: «Убийства начались».

Монах с трудом проглотил комок в горле, почувствовав горечь от недавней тошноты.

Ренато знал, что Майлз привезет с собой человека, похожего на потомка Константина. Маловероятно, что он сохранил новость о возвращении принца Люция в секрете. Наверняка своих самых надежных союзников он предупредил заранее, чтобы подготовить план действий. Судя по всему, не все стали дожидаться возвращения принца, чтобы привести задумки в исполнение.

Джосану трудно было представить, примут ли его слова во внимание, однако другого выбора нет. У него существуют обязательства перед собственным народом, поэтому необходимо исправить ошибки, вызванные беспечным возвращением.

Послушайся он тогда брата Никоса и останься на севере, никто из заговорщиков не узнал бы о его существовании. Когда-то Джосан доверял Никосу безраздельно, однако новый человек, в которого он превратился, не мог безоглядно верить наставнику, единожды предавшего его. Собственное чутье говорило монаху, что Никос готов пойти даже на убийство, чтобы скрыть концы. Удивительно, что раньше Джосан был так слеп.

Как бы ты поступил? — спросил он, но в ответ ничего не услышал. Только почувствовал нетерпение Другого. Давление в черепе нарастало, перед глазами появились желтые круги, мешавшие следить за дорогой. Джосан не мог думать, не в состоянии был делать выводы: в конце концов в голове не осталось ничего, кроме непреодолимого чувства боли. И Джосан исчез.

«Наконец-то! » — подумал Люций. К нему вернулся контроль над телом, в котором, как ни странно, оказалось на удивление неудобно, будто в старой тунике, которая перестала подходить по размеру. Он провел рукой по лицу и пожалел, что поблизости нет зеркала.

Ты здесь? — спросил принц и порадовался, что никто не ответил.

Значит, демон ушел. По крайней мере на какое-то время.

Слишком много сил ушло на борьбу за тело, и когда принц оглянулся, то заметил, что отошел на несколько шагов от коллегии и оказался слишком близко к императорскому дворцу. Люций двинулся вниз по холму, по направлению к району, считавшемуся неофициальным центром удовольствий, где таверны и публичные дома ждали посетителей все ночи напролет. Там можно затеряться в толпе и продумать план действий. Он похлопал по карманам — оказывается, демон сбежал из дома судьи, по-глупому не захватив с собой денег. Жаль. А то выпил бы стакан вина или даже бутылку по такому случаю.

Просто прогуливаясь по улицам, принц замечал изменения, произошедшие с городом, который он когда-то прекрасно знал: новый фонтан у входа на четвертый ярус, а также железные прутья, защищавшие даже маленькие магазинчики. Дорога на улице удовольствий, выложенная булыжниками, теперь была не просто неровной — многочисленные трещины в камнях представляли собой угрозу неосмотрительному прохожему.

Кулаки сжимались и разжимались от ярости, когда Люций видел доказательства, как прошли годы, украденные у него. Интересно, сколько лет прошло с того момента, когда он попросил брата Никоса дать ему безболезненную смерть. Принц напрягался изо всех сил, пытаясь вспомнить, однако ответа не нашел.

Он хмыкнул от отвращения, осознав, что знаний демона ему не достичь. У самозванца не было подобных преград. Люций не только украл тело у Джосана, но и освободился от его умений: тщательно осматривать кладовые разума и набивать карманы памяти богатствами, которые прячутся внутри.

Должно быть, прошли годы с того момента, как он уснул, узник в собственном теле. Иногда в голове всплывали призрачные воспоминания: прогулки по грязной дороге, крошечная хижина, седой крестьянин, наливающий вино в чашку из потрескавшегося кувшина. Ощущение меча в руке, когда стоишь над поверженным врагом.

Накрашенная шлюха подмигнула и поманила прохожего пальцем, однако, увидев выражение его лица, отшатнулась, ее улыбка увяла. Развернувшись к принцу спиной, женщина отправилась на поиски клиента попроще. Люций проскочил мимо группы пьяниц, вывалившейся из винного погребка и содрогающейся от бурных взрывов хохота. В животе заурчало, когда он прошел мимо продавца мяса, стараясь не засматриваться на аппетитные бифштексы, завернутые в хлеб, но у него было предостаточно забот помимо обычного голода. Принцу следовало бы проснуться пораньше, но и тогда вряд ли наступило бы понимание происходящего. Он — всего лишь тень самого себя: безымянная и неспособная контролировать собственные поступки. По крайней мере принц знал, кто он и что с ним произошло. Брат Никос хотел им воспользоваться, заменить Люция на демоническую марионетку, послушную и подконтрольную. Однако план провалился, и настоятель отправил того, кто завладел телом принца, в ссылку.

Возможно, много лет прошло с тех пор, как принц видел собственное тело, но воспоминания последних дней, когда душа еще принадлежала ему, оставались незамутненными, как вода в колодце. Когда Люций хотел расплатиться за ошибки собственной жизнью. Кровавая бойня и ужасы восстания казались столь свежи, будто все произошло только вчера.

Но, видимо, время притупило восприятие прошлого у других жителей Каристоса, поскольку судья заговорил о новом бунте и новом этапе насилия. Принц говорил демону правду о том, что им некуда бежать. Нужно остаться и найти способ убедить мятежников сложить оружие, прежде чем новые убийства и бесчинства начнут совершать от его имени.

Сделать это будет нелегко. Он не знал, как долго сможет контролировать собственное тело, прежде чем демон снова захватит над ним власть. Люция даже не утешала мысль, что тот разделял его намерения остановить мятежников. Он принц королевских кровей, а демон — простой крестьянин. Лидерство уготовано ему по праву рождения, у него есть выбор: отказываться или принимать руководство. Но как потомок Константина возглавит восстание, если ему не удается обрести контроль над собственным телом? Даже сейчас он ощущал присутствие демона, силившегося вернуть власть.

Люций прекрасно понимал, что и эту битву он проиграет. Противник внутри был намного сильнее, по крайней мере на данный момент. А чтобы подавить мятеж, принцу необходим компаньон.

За последние месяцы он окреп и набрался сил, стал просыпаться все чаще и чаще. В один прекрасный день он сумеет удержать власть над телом. Когда это произойдет, демон исчезнет навсегда. И можно будет наказать всех, предавших его.


Когда Джосан пришел в себя, то понял, что стоит на аллее позади дома судьи Ренато. Он чувствовал себя высохшим, голова еле соображала, будто бы весь день и ночь ушли на разгадку тайн древнего манускрипта.

Монах не мог вспомнить, что произошло. Неужели он как-то сумел вырвать контроль над телом у Люция? Или тот сам предпочел сдаться темноте, посколькуuдух его оказался слишком слаб, чтобы постоянно оставаться начеку?

Джосан обратился к себе, но ответа не последовало. И все же присутствие у дома означало, что планы принца совпадали с его собственными — оба считали, что ключом ко всему может послужить Ренато. Когда Джосан снова встретится с судьей, то сделает это через мысли принца Люция. Начнет с судьи, а потом постарается подчинить остальных восставших своей воле.

Очень рискованное предприятие, и если императрица его схватит, то ожидать милости не придется. Тело принца несло вину за преступления, и не важно, что в нем теперь проживает другая личность.

Как долго продлится борьба — никому не ведомо, да и сам Джосан предпочитал об этом не думать. Дух принца дремал много лет, давая о себе знать только с помощью странных снов, время от времени преследовавших монаха, Однако постепенно сила Люция росла. Он уже несколько раз умудрялся контролировать тело, вгоняя Джосана в не-приятную неосведомленность. Теперь же появилась возможность разговаривать с принцем напрямую. Два духа в нелегком совместном обиталище. Монах почувствовал, что откровения этой ночи шокировали потомка Константина, как и его самого, однако это не значило, что принц согласится оставаться призраком в собственном теле. Люций снова займет свое место, а Джосан впадет в забытье. Возможно, если принц наберется сил, забвение окажется постоянным. Интересно, посчитает он этот день за счастье или проклятие?

Монах решил отодвинуть горькие мысли на задний план и сфокусироваться на важных делах. Должно быть, Ренато оставил инструкции слугам, чтобы те высматривали пропавшего гостя, потому что мальчишка у заднего входа без вопросов впустил брата в дом. На сей раз его отвели в комнату, где находились двое обеспокоенных мужчин — пустые хрустальные бокалы указывали на бессонную ночь.

— Где ты был? С тобой все в порядке? — спросил Майлз. Он хотел было обнять Джосана, но, видимо, выражение лица монаха отпугнуло его, поэтому он только пожал руку друга.

— За тобой следили? — спросил судья.

— Нет, — сказал Джосан. На вопросы Ренато отвечать было намного легче. Майлзу он доверял как другу, а тот все время знал об истинной личности монаха, но не сказал ни слова. Не обсудил ничего с ним, не спросил о пожеланиях, просто сам решил, как лучше всего помочь потерявшемуся принцу.

— Я не знаю, что ты слышал или думаешь, что слышал... — начал сержант, как обычно, его лицо читалось легко, как книга. Он был обеспокоен, расстроен — обычный человек, поссорившийся с другом.

— Это не важно, — перебил монах. Никакие объяснения не повлияют на решение, которое принял Джосан.

— Ты сильно рисковал, покинув этот дом, — продолжил Ренато.

— У меня были на то причины.

— Ты нашел то, что искал?

— Да. Теперь я знаю, кто мои истинные друзья. Но я не припоминаю тебя среди них шесть лет тому назад, — ответил монах, полагаясь на знания Другого. Дух Люция мог спать, однако его воспоминания были открыты. — Подозрительно, что вы выбрали мой путь.

— Правда? — удивился судья.

— Да, я так считаю.

Ренато внимательно посмотрел Джосану в глаза, будто они были на слушаниях в суде. Затем, после некоторого раздумья, встал на одно колено, поприветствовав принца наследника, готового взойти на престол.

Майлз, солдат, а не придворный, упал на оба колена и склонил голову.

Подобная преданность вызвала у монаха тошноту, поскольку Люций не заслуживал ее. Возможно, сержант совершенно искренен, а вот Ренато вряд ли способен заботиться о чьих-то интересах, кроме собственных.

— Вставайте, пора покончить с подобными проявлениями, если только вы не желаете, чтобы наши головы украсили стены дворца Нериссы.

— Неужели к вам вернулась память? Или вы всегда помнили? — спросил Майлз.

— У меня есть свои секреты, впрочем, как и у тебя, как я погляжу. — Монах не хотел давать никаких объяснений. — С настоящей минуты зовите меня Джосан, поскольку это имя послужило мне верой и правдой во время ссылки.

— Шесть лет назад я оказался в числе избранных шпионов при дворе Нериссы — мы встречались только с внутренним кругом ваших сторонников, пока предатель не раскрыл имена некоторых из нас. Мне повезло, я избежал ареста, в отличие от многих Мое отношение к императрице никогда не менялось, но я уже начал терять надежду, что мы сможем ее победить, пока не получил письмо Майлза, — объяснил Ренато.

— И, естественно, ты рассказал другим о моем скором возвращении.

— Нескольким, — ответил судья.

— Я хочу с ними встретиться. Как можно скорее.

— Думаю, это не слишком хорошая идея...

— Зато я так не думаю, — прервал его Джосан, тренируя властный тон. — Они захотят меня увидеть, убедиться, что я не самозванец.

— Это рискованно, — возразил Майлз.

— Должен согласиться сержантом. Мы не можем подвергать вас опасности. Позвольте мне встретиться со всеми самому, чтобы обсудить наши планы, а потом вы увидитесь с избранными, которые поделятся впечатлениями с остальными.

Оставить Ренато фактическим лидером восстания, чтобы он мог контролировать все переговоры между принцем и так называемыми последователями? Интересно, на что надеется судья в обмен за свою службу. Удовлетворится он судом, либо пост проконсула больше подходит его пожеланиям.

— Время осторожности миновало. Нужно действовать быстро, пока неожиданность на нашей стороне. Вы организуете встречу с теми, кто остался мне верен, либо я покину ваш дом и постараюсь встретиться с ними сам. Есть вопросы?

— Нет, мой принц, — ответил судья.

— Даю вам три дня, чтобы вы доказали, чего стоите.

— А как я могу помочь? — спросил Майлз.

«Уходи прочь и никогда не появляйся на глаза», — подумал монах, но вслух ничего не сказал. Это Джосан мог позволить себе потерять друга, а принц всегда найдет применение человеку, легко управляющемуся с мечом и не боящемуся смерти.

— Оставь меня в покое, — сказал он. Майлз казался потрясенным, поэтому пришлось пояснить: — Сегодня мы пережили длинную ночь. Оставьте меня в покое, чтобы я смог отдохнуть, а потом мы продолжим.

— Конечно, — ответил сержант, но выражение обиды не сошло с его лица, даже когда Джосан вышел из комнаты.

Придется быть поосторожнее. Сержант безоговорочно принял перевоплощение из неуверенного в себе монаха в принца, но такой роли трудно придерживаться. Остальные будут видеть то, что хотят, но Майлз знает его достаточно хорошо, чтобы заметить трещинки, которые неотвратимо появятся на маске. Ему и так тяжело действовать от лица Люция, а если сержант хотя бы намекнет, что принц не справляется с самим собой, то миссия окажется невыполнимой.

Невозможно предсказать, как в таком случае поступит Майлз. Он его и так сильно недооценил, приняв по ошибке верность за дружбу, поклонение за любовь. Солдат предлагал ему преданность не влюбленного, а последователя. Ренато предсказуем в своей жадности, а вот Майлз — другое дело. Судя по всему, он готов искренне служить своему принцу и пойдет на любой риск, чтобы помочь взойти на престол человеку, которого раньше называл другом.

Подобная безоглядная верность страшна по своей бессмысленной мощи, однако Джосан не мог позволить сержанту уйти. Ему нужны преданные друзья, а значит, необходимо добиться видимости товарищества, только тогда он сможет контролировать солдата.

Все это казалось безумием, но другого выхода не было. Единственная надежда, что с восстанием покончат быстро и безболезненно, прежде чем сумасшествие захватит всех.

Глава 16

— Скажите мне, леди Исобель, что это за рыбы? Флавиан считает, что это зеркальный карп, но мне кажется, что плавники у зеркальных карпов не такие, — заявил Октавио.

Исобель остановилась у каменного бассейна, где двое гостей восхищались разноцветными рыбами. Практически во всех садах в Икарии имелись пруды с карпами. Золотые встречались чаще всего, иногда попадая на стол гурманов. Остальные же, разных оттенков красного, белого и редкого зеленого, использовались в декоративных целях.

Флёрделис содержала обычный пруд в огороженном стенами дворике, однако и здесь умудрилась сделать его уникальным.

— Ты прав, это не карпы, а специально выращенные крылатые дартеры, обитающие на коралловых рифах. Один из моих капитанов привез их в подарок, и с тех пор они процветают.

— А их трудно содержать? Я бы хотел себе таких же, — сказал Флавиан.

— Совсем не трудно. Слуга следит, чтобы морская вода всегда была свежей, и кормит каждые два дня живыми мелкими рыбками, купленными на рынке.

— Вы сама щедрость, — ответил придворный. А потом шепотом, чтобы привлечь внимание собеседницы, спросил: — Он уже здесь?

Седдонийка покачала головой.

— Надеюсь, вы меня простите, но мне нужно уделить внимание другим гостям.

— Конечно, — ответил юноша, даже не потрудившись скрыть разочарование.

И как только дама Аканта могла пригласить этого тупицу на встречу для избранных? Флавиан был самым молодым из собравшихся, и у него начисто отсутствовал талант маскировки. К счастью, богатые родители обеспечили ему сладкую жизнь, поэтому мальчику не приходилось забивать голову такими вещами, как пропитание и работа в качестве актера или торговца.

Тепло весеннего солнца заполнило сад, а легкий бриз, обычно поднимавшийся каждый день, каким-то непостижимым образом притих. Исобель приказала возвести балдахин над мозаичным патио, чтобы защитить гостей от солнца, но сейчас все предпочли прогулки по дорожкам. Молодая ящерка метнулась через тропинку перед девушкой. Флёрделис расстроилась: снова ее сады оккупировали назойливые вредители. Хотя некоторые наверняка воспримут их присутствие как хорошее предзнаменование.

По всем показателям вечеринка походила на обычное развлечение в стиле седдонийки — дюжина гостей собралась, чтобы выпить охлажденного вина, обсудить последние новинки в литературе и поговорить о политике. В патио полукругом установили кушетки и столы, где выложили деликатесы. Сырая рыба, маринованная в уксусе, жареные шарики из теста с карамелью, нарезанные кусочками фрукты, уложенные в мозаику — шедевры ее повара. Пока яства оставались нетронутыми — гости предпочли сначала прогуляться и поболтать.

Подобная нервозность была вполне объяснима, если принять во внимание личности присутствующих. В дальнем углу у розового куста дама Аканта беседовала с Септимусом-старшим, а судья Ренато наблюдал за ними. Септимус-младший знал, что отец замешан в заговоре. В тени фруктовых деревьев прогуливались Флавиан, наследник герцогского титула, и Бенедикт, умудрившийся стать вторым по значимости начальником городского патруля, несмотря на. недворянское происхождение, и оживленно спорили. Октавио, богатый торговец с большим стремлением к дворянскому титулу, внимательно слушал Сальвадора, бывшего министра казначейства императора, советы которого до сих пор принимались во внимание.

Подобное собрание наверняка посчитали бы подозрительным, проводись оно поздно ночью, за закрытыми дверями. Поэтому леди Исобель предложила провести встречу при дневном свете, в кажущейся открытости сада, где высокие стены не давали близко подобраться к гостям и подслушать разговоры.

День был теплый, но по позвоночнику Флёрделис пробежала дрожь в предчувствии опасности. В этот раз масок, за которыми можно спрятаться, не было. И присутствующие пришли открыто, как настойчиво попросила дама Аканта.

Аристократка держала имена приглашенных в тайне, но седдонийка осторожно сравнивала каждого гостя с незнакомцами в маске, встреченными в винном погребе. По крайней мере двое из них отсутствовали. Если Нерисса и внедрила к ним шпиона, он находился здесь, не скрываясь, гулял среди гостей, запоминая каждое имя для доклада.

Исобель кружилась по резиденции, обмениваясь теплыми любезностями, однако взгляд ее был направлен на ворота в сад. Наконец ее терпение оказалось вознаграждено: калитка открылась, и у входа обозначилась чья-то фигура. Исобель стояла достаточно близко, чтобы отчетливо рассмотреть гостя. Приземистый, со светло-каштановыми волосами и здоровой кожей истинного икарийца.

Гость внимательно осмотрел сад, встретился взглядом с судьей Ренато, который незаметно для остальных подал ему знак. Крепыш отступил в сторону, и в ворота вошел второй человек в плаще с капюшоном. Такие обычно носят кающиеся или прокаженные. Когда двери за мужчиной закрылись, он сбросил капюшон и открыл присутствующим лицо.

— Боже мой! Это он... — пробормотала дама Аканта.

Исобель быстро прикрыла ротик, открывшийся от изумления. У пришедшего был вид не просто принца голубых кровей. Девушка могла поклясться, что перед ней настоящий потомок Константина.

Флёрделис быстро преодолела расстояние, отделявшее ее от новых гостей. Как его приветствовать? Седдонийка готовилась встретиться с претендентом на трон, осознающим, что он всего лишь инструмент в руках политиков, и не ожидающим соблюдения этикета. Однако сей мужчина может оскорбиться, если его не поприветствовать должным образом. С другой стороны, нельзя рисковать, ведь за ней наблюдают собственные слуги. Исобель не хотелось испытывать степень их преданности хозяйке.

Гость не оставил выбора: просто протянул руку как старый знакомый.

— Леди Исобель, я даже не подозревал, что вы наш друг. Знай я это, наша прошлая встреча прошла бы по-другому, — заговорил он.

Флёрделис сразу же вспомнила голос.

— Как мне к вам обращаться? Принц Люций? Или вы все еще монах Джосан?

— Сейчас имя Джосан сослужит нам лучшую службу.

Верно утверждение, что одежда делает человека. Одетый в лохмотья, с бритой головой и потупленным взором, он казался простым монахом, внебрачной ветвью голубой императорской крови. А теперь, когда волосы отросли до модной длины, а взгляд голубых глаз направлен прямо на Исобель, ошибки быть не может — он настоящий принц.

— Представьте меня гостям, — попросил гость. — Некоторых я знаю уже давно, но, вижу, появились и новые.

— Конечно.

Реакция гостей на прибывшего обнадеживала. Даже дама Аканта ожидала увидеть незаконнорожденного либо самозванца, но никак не объявившегося принца Люция, хоть шесть лет и сильно его изменили. Мягкая округлость лица ушла, а нетерпеливость и раздражительность сменились спокойствием и достоинством. Лицо носило отпечаток зрелости и целеустремленности. Осторожный обмен репликами с присутствующими совершенно не выдавал истинные чувства Люция. Он оставался спокойным, будто находился на обычной вечеринке, а не на встрече с заговорщиками.

После того как принц поприветствовал каждого, все гости прошли к кушеткам. Люций занял почетное место справа от Исобель. Повсюду сновали слуги, наполняя бокалы вином и раскладывая по тарелкам охлажденные закуски. Затем прислугу отпустили — это уже можно было считать традицией. Много месяцев ушло, чтобы создать определенный порядок. Именно поэтому сегодняшняя встреча казалась столь же обычной, как и остальные.

— Три ночи назад патруль слышал сплетни о том, что призрак принца Люция видели в старом городе, он якобы бегал по округе в поисках преданных последователей. Я посчитал, что это всего лишь пьяные фантазии выпивох, — сообщил Бенедикт.

— Я не отвечаю за грезы пьяниц, — ответил Люций.

— Однако вы заявляете, что вы — принц, не так ли? — настаивал Бенедикт.

— Так оно и есть.

Хозяйка быстрым взглядом окинула присутствующих, чтобы уловить настроение. Ренато выглядел триумфатором, кем, по сути, и являлся, поскольку именно к нему обратился потомок Константина. Лицо дамы Аканты оставалось спокойным, однако глаза горели фанатичным огнем. Она наверняка будет настаивать на решительных действиях. Бенедикт, несмотря на заявление Люция, явно сомневался. Что касается Сальвадора, то, возможно, старческое зрение его подвело, потому что лицо, покрытое морщинами, при виде королевского наследника выражало лишь неудовольствие. Остальные заговорщики выглядели настороженно, колеблясь между надеждой, которую принесло возвращение принца, и личными сомнениями.

— Если вы действительно Люций, то почему нам стоит вас слушать? После того как вы сбежали, чтобы сохранить собственную шкуру, оставив сторонников умирать на виселице и на кострах? — потребовал объяснений Сальвадор, чей громкий голос заставил соседей с обеих сторон зашикать на него в предостережении.

— Это не был мой выбор. Люди, назвавшиеся моими друзьями, тайно похитили меня и вывезли из города в отдаленное место. К тому времени как я пришел в себя, было слишком поздно возвращаться. Я больше ничего не мог поделать.

— Тогда почему вы вернулись сейчас? — спросила леди Исобель.

— Я не мог забыть прошлого, — пожал плечами Люций. — И, судя по всему, мои преданные друзья тоже его не забыли. Я приехал в Каристос, чтобы лично проследить, не наступило ли время сбросить Нериссу с престола.

Он лгал. И седдонийка знала это наверняка. Точно так же она всегда могла распознать, когда купец пытался выдать испорченные товары за свежие. Не простое любопытство привело Люция в столицу после стольких лет. Кто-то или что-то заставило его вернуться, подсказав, что все снова готово к восстанию.

Интересно, неужели ее прибытие на остров стало причиной появления принца в Каристосе? А тайная поддержка Федерации явилась стимулом к действию после стольких лет сна. Исобель прекрасно понимала, что именно ее мешки с золотом оплачивали кажущиеся спонтанными мятежи. Все бунты нацеливались на предприятия, которыми владели новоприбывшие, и подстрекали карманников и мелких жуликов пропускать светлоголовых жителей и обчищать всех с темными волосами и фарфоровой кожей.

Пока подобные дела не принесли ничего, кроме пристального внимания со стороны патрулей. Они стали присматриваться к местным икарийцам и наказывать их за провинности еще жестче. За этим следил лично Бенедикт. Со временем такое обращение вызовет всеобщее недовольство и заставит уроженцев Икарии восстать против хозяев. Довольно рискованное предприятие. Исобель сомневалась, что подобные методы принесут Нериссе что-то большее, нежели просто неудобство. Но возвращение принца могло изменить все кардинально.

Если это действительно принц, в чем Сальвадор сильно сомневался. Его недовольный шепот становился все громче по мере того, как Люций лично спрашивал каждого за столом, что они могут привнести к восстанию и где, по их мнению, находятся слабые места Нериссы. Лицо претендента на престол ничего не выражало, пока он внимательно выслушивал каждого присутствующего. Потрясающее представление. Даже дама Аканта, всегда нелестно отзывавшаяся о принце в прошлом, теперь с одобрением кивала, услышав каждую реплику, а Флавиан — тот просто вибрировал от волнения.

Сальвадор хмурился, и мрачное выражение его лица заметно контрастировало с энтузиазмом гостей. Возможно, чувствуя сопротивление, Люций оставил старика напоследок, и когда пришел его черед, слова Сальвадора прозвучали вызывающе:

— Мне нечего вам сказать и уж тем более предложить. Не вижу доказательств, что вы представляете собой больше, чем симпатичное лицо. Незаконнорожденный сын шлюхи, чье сходство с Люцием заставило комнатных собачек в лице присутствующих томиться в ожидании очередных убийств. Будь вы настоящим принцем, я не стал доверять вам ни на долю. Наши лучшие и самые преданные люди погибли шесть лет назад из-за его жалкой шкуры, и ни одно объяснение не сможет их вернуть.

Сальвадор начал вставать, однако претендент оказался быстрее.

— Подождите, — сказал он, поднимаясь на ноги. Трапезничающим пришлось поднять головы вверх, чтобы увидеть происходящее. С ворчанием старик уселся на место. — Константин передал мне не только линию подбородка. Древняя кровь течет по моим венам, а в теле томится сила предков.

Люций вытянул правую руку ладонью вверх, закрыл на мгновение глаза и медленно зашевелил губами. Через некоторое время на ладони замерцало золотое пламя. Исобель сидела прямо, не шелохнувшись. Искорки поплясали несколько минут, но когда она попыталась до них дотронуться, все исчезло.

— Древняя магия, дар истинной крови, — заявил Септимус-старший.

— Всего лишь трюк, — возразил Сальвадор.

Прошло много веков с тех пор, когда представители бывшей королевской крови публично демонстрировали древнюю магию. Седдонийка сама считала ее сказками для детей, хитроумными трюками, рассчитанными на доверчивых простачков.

Видимо, мудрость — не единственное, чего достиг Люций за годы ссылки. Интересно, чему еще он сумел научиться? Исобель решила как можно скорее договориться о личной аудиенции. До недавнего времени Флёрделис считала, что восстание ожидает неминуемый провал, но сейчас, казалось, появилась надежда сбросить Нериссу с престола.

— Друзья, советую не обращать внимания на его слова и фокусы. Вы видели в базарные дни трюки и получше, — продолжал увещевать Сальвадор.

Принц Люций пригвоздил старика взглядом.

— Когда сегодня ночью молния ударит в крышу императорского дворца, вы вспомните свои слова со стыдом.

Наследник говорил с такой уверенностью, будто призыв молнии по команде был обычным делом. Исобель с трудом проглотила стоявший в горле ком. Интересно, он действительно одарен, либо безумен, либо и то, и другое?

— Только присутствующие здесь должны знать о моем возвращении. Подумайте о том, что мы сегодня обсудили, но не предпринимайте никаких действий, пока я не изложу собственный план. Вы должны дождаться моего решающего слова, понятно?

— Мы слышим тебя, — ответила дама Аканта, а остальные согласно закивали.

— Все будет так, как скажешь, — сказал Септимус. — Только не затягивай. Вот уже много лет твои союзники живут в отчаянии, они заслужили радость знания о том, что ты вернулся.

— Не волнуйтесь. Я понимаю, чем им обязан, — ответил Люций и улыбнулся.

Исобель его улыбка показалась фальшивой. Если Люций вполовину умен, как кажется, то должен понимать, что собравшиеся не сумеют долго держать язык за зубами. Каждый из них расскажет доверенному лицу или двум, взяв с них клятву молчания. А те расскажут другим, и так новость быстро распространится по городу.

Возможно, именно поэтому дама Аканта настаивала, чтобы молодой Флавиан остался во дворце отца герцога. Если даже остальные и промолчат, то сомнительно, что юнец сможет противостоять искушению. Поклонившись присутствующим, принц направился к воротам в саду в сопровождении какого-то человека, судя по нашивкам, сержанта. Наследник снова завернулся в мантию, позволявшую пройти по улице незамеченным, и пара исчезла за углом.

Следующим ушел Сальвадор. Его лаконичное прощание свидетельствовало о нежелании поддерживать новый мятеж.

Исобель с трудом сдерживала нетерпение, пока гости тихо перешептывались друг с другом, составляя планы на будущее. Постепенно все стали расходиться, и к заходу солнца в доме осталась только дама Аканта.

— Вижу твое волнение, но мы должны отпраздновать столь знаменательное событие. Наступит время, когда мы накажем Нериссу за ложь и трусость, — заявила аристократка. — Все эти годы она заставляла нас верить, что принц погиб в камере пыток, а теперь он вернулся, чтобы опровергнуть ее лживые слова.

— Мы еще не победили, — предостерегла седдонийка.

— То ли еще будет. Победа за нами, неужели ты ее не чувствуешь?

Дама Аканта казалась одурманенной, но не вином, а мечтами об уничтожении Нериссы. Императрице придется заплатить за все преступления, за то, что она оставила соотечественников в Анамуре на произвол судьбы. Глаза аристократки блестели, щеки пылали. Подобное возбуждение опасно. Так недолго и об осторожности забыть, которая помогала ей выжить все эти годы.

— Гонка не выиграна, пока не пересечена финишная черта, а лавровый венок не водружен на голову победителю. Слишком рано делить шкуру неубитого медведя. Кто празднует победу раньше времени, рискует ее потерять, — предупредила Исобель, цитируя древнюю поговорку.

— Кто не рискует, тот не знает наслаждения, — парировала Аканта.

Исобель улыбнулась и промолчала, поскольку сказать было нечего, если она хотела придерживаться роли боевой подруги, поддерживающей восстание. Лучше оставаться начеку и не поддаваться всеобщему безумию.


Когда Джосан покинул сад, Майлз последовал за ним. Друзья шли молча, не проронив ни слова, пока не выбрались из южного района, где находилась резиденция Флёрделис. Они направлялись на север, к дому судьи Ренато. Последние лучи заходящего солнца окрашивали белые здания в удивительные цвета, однако у монаха не было настроения наслаждаться прекрасным видом. Оттенки розового казались ему дурным предзнаменованием, вестниками новой бойни.

Мысли в голове Джосана путались, пока обе части его «я» старались поделиться впечатлениями о том, что видели и слышали. Люция тронула преданность последователей, в то время как монах заметил только корысть и неосмотрительность. Создавалось впечатление, что они наблюдали одну и ту же сцену через разные линзы. У каждого искаженный образ, а истина где-то посередине.

В сомнениях Сальвадора Джосан узрел единственныйголос разума в толпе, видевшей только то, что ей хотелось видеть, тем не менее принц был уязвлен. Именно Люций предложил призвать Древнюю магию, чтобы произвести впечатление на сторонников, и предсказал, что молния ударит в высокую башню императорского дворца. Если бы монах остался в одиночестве, то не смог бы сделать ни того ни другого.

Не то чтобы брат сомневался в силе Люция, наоборот, он чувствовал приближение неминуемой бури — кожу покалывало, в воздухе ощущался легкий вкус меди. Однако Джосану никогда бы не пришло в голову пользоваться подобными трюками, чтобы поразить союзников. В столь серьезных вопросах люди должны руководствоваться рассудком и логикой.

Что из того, что он умеет вызывать огонь на ладони? c8мператрица Нерисса способна одним движением руки собрать тысячу отрядов, которые не ослушаются ее приказов. А это только гарнизоны в черте города. Его сила ничто по сравнению с мощью правительницы.

Когда друзья вернулись в дом Ренато, Джосан закрылся в своих комнатах. Теперь у него был личный кабинет, с того самого момента как Майлз перестал претендовать на звание ровни. Сержант занимал соседнюю спальню, ближайшую к лестнице, и спал с открытой дверью, прислушиваясь к шорохам, которые могли бы представлять собой возможную угрозу принцу. Либо же просто, чтобы следить. Вдруг Люций решит совершить еще один побег? Монах не знал, как Ренато объяснял слугам присутствие двух мужчин, его это не волновало. Пока они предоставляли ему уединение и, обращаясь, называли «милорд», можно, не задумываясь, оставаться в резиденции.

По мере того как приближалась ночь, Джосан открыл створки и стал наблюдать, как стихает шторм. Гром гремел, а вспышки молнии озаряли небо, будто бы наступил день. Из окна дворец было не разглядеть. Джосан увидел на ночном небосклоне зазубренную стрелу молнии и понял, что она ударила в нужное место. Затем тучи разверзлись, и пошел сильный ливень, но монах продолжал стоять, не обращая внимания на то, что дождь насквозь промочил пышный наряд, и наслаждался горьким триумфом.

На следующее утро судья встретил их за завтраком новостью, что во дворец ночью ударила молния, как Джосан и предсказывал. Неизвестно, произвело ли подобное представление на Сальвадора, но Ренато испытал благоговейный страх. Принц голубых кровей, нуждающийся в помощи, чтобы взойти на трон — это одно дело, а вот человек, который умеет призывать молнии по желанию, явно отмечен знаком богов. И трапеза началась с почтения, полагающегося новому положению Люция.

Майлз стал чувствовать в присутствии Джосана еще большую неловкость. Трудно было свыкнуться с мыслью, что оборванный попрошайка, перелопачивавший навоз — наследник престола. Когда-то монах называл сержанта «хозяин». Теперь солдат обращался к бывшему помощнику «милорд» вместо того, чтобы перечислять кучу чертовых титулов. Джосан нуждался в нем, но не мог больше притворяться, что между ними сохранились дружеские отношения.

— Когда ты понял, кто я? — поинтересовался он. — С самого первого дня?

Сержант покачал головой, и, к собственному удивлению, Джосан почувствовал облегчение. Не хотелось связывать первое проявление доброты Майлза с осознанием, что лишь холодный расчет заставил его предложить дружбу.

Следующая фраза свела все его надежды к нулю.

— Поначалу, — продолжал сержант, — я подумал, что ты — незаконнорожденный, потомок Константина с голубой кровью, скрывающийся от преследований императрицы.

Как глупо. Именно лицо убедило сержанта предложить ему помощь. Если бы у Джосана оказались зеленые глаза и каштановые волосы, хозяин конюшни немедленно выставил бы его за ворота.

— Мне стало ясно, что ты боишься погони, но ты мне так и не доверился, — добавил солдат.

— Все изменилось, когда на меня напали, — вспомнил Джосан. Майлз вспыхнул, и монах почувствовал, как внутри стало нарастать подозрение. — Мне повезло, что ты пришел на помощь. Или это больше, чем удача? Сержант сделал глубокий вдох.

— Они не должны были причинить тебе зло, — наконец проговорил он.

Нападающие не ожидали, что монах станет сопротивляться. Но он, а может, Люций, начал отбиваться. Майлз взял убийства на себя, теме не менее где-то в глубине души принц знал правду.

— Ты был моим другом, но я поклялся помочь возрождению старой крови на престоле, — объяснил сержант. — Я считал, что даже ублюдок на троне лучше, чем сучка-императрица. А потом, когда мы проехали Скаллу, ты рассказал об отрывистых воспоминаниях, и стало понятно: ты настоящий принц, твое место — в Каристосе среди сторонников, которые помогут тебе возродить истинное «я».

Джосан подумал, что с точки зрения Майлза все очень логично. Он тогда постоянно интересовался, не хочет ли друг вернуть память. Даже сейчас сержант ни разу не спросил, действительно ли принц готов рисковать жизнью ради безнадежной попытки захватить трон. Люций — потомок королевской крови, и его желания не имеют значения. И Джосану не приносила утешения мысль, что Майлз ставит на кон собственную жизнь ради служения принцу.

Сержант спокойно встретился взглядом с монахом, готовый принять последствия лицом к лицу. Люций мог отдать Ренато приказ казнить сержанта, однако Джосан не видел смысла в мести.

— Будут еще какие-нибудь признания, пока я в благо-душном настроении и готов даровать прощение? — поинтересовался Джосан.

— Нет, мой принц, — покачал головой Майлз. — Мне больше не за что стыдиться.

— Что было, то прошло, кто старое помянет... Но если ты начнешь снова что-то скрывать от меня, то почувствуешь всю силу гнева. Понял?

— Да.

К счастью, у Джосана было слишком много дел, чтобы заострять внимание на предательстве и странных перипетиях судьбы, которые переплели их пути. Члены внутреннего круга, с которыми Джосан встретился у леди Исобель, теперь приходили к нему по одному либо по двое, чтобы обсудить план действия. Иногда они встречались у Ренато. Порой монах передвигался в закрытом паланкине, будто он — древний старик, чьи кости нельзя согреть самым горячим солнцем. Шпионы Нериссы сновали повсюду.

Сплетни о возвращении Люция заполонили город, и время от времени Бенедикт приводил на допросы светлоголовых незнакомцев.

Хотя маскировка принца часто включала наряд прокаженного, чтобы люди не подходили к нему слишком близко, трудно было придумать легенду, почему больной так часто посещает дом дворянина.

Сальвадор отказался от встреч с Люцием, заявив, что болен, однако остальные быстро присягнули ему на верность. Впрочем, когда дошло до дела, ничего путного предложить они не смогли. Принц поделил их на два лагеря. Фанатиков, которых возглавила дама Аканта, сгорающая от нетерпения поскорее увидеть Нериссу поверженной, а также воздать по полной новоприбывшим за все неприятности, не важно, настоящие или вымышленные. Эти готовы на все для достижения намеченной цели. Если принц призовет к мятежу, они последуют за ним без оглядки. Джосан подозревал, что несчастный мученик устроит их, равно как и император-триумфатор — главное, добиться своего.

Другой лагерь состоял из оппортунистов. Тех, кто находился в конфликте с Нериссой. Либо таких, как Бенедикт, которые понимали, что не смогут подняться выше, пока императрица сидит на троне. Прежде чем присоединиться к Люцию, эти люди тщательно просчитывали риск и потенциальные выгоды. Некоторые пытались даже торговаться, предлагая золото и бойцов взамен на почести и министерские портфели. И каждый раз Джосан обещал, что очень внимательно рассмотрит все просьбы. Что ж, эти люди, по крайней мере, не готовы к спонтанным действиям. Они будут выжидать до последнего, прежде чем рискнут покинуть свои убежища.

А до победы еще очень далеко, несмотря на энтузиазм Ренато и Аканты, слепую веру Майлза и золото Федерации, которое предоставляла леди Исобель.

В бедных кварталах, где проживали икарийцы, росла ненависть к Нериссе, подогреваемая ростом налогов и насилием со стороны патруля. Дать им харизматичного лидера и оружие, и они поднимут мятеж, как и шесть лет назад. Только на сей раз они спалят полгорода, прежде чем солдаты Нериссы их остановят.

Несмотря на все высокопарное краснобайство, конспираторам не хватало обученных солдат. Кое-какие разрозненные армейские подразделения могли бы перейти на сторону бунтовщиков, но весь старший офицерский состав твердо выступал за Нериссу. Аитор Великий в свое время провел в армии важные реформы, и преданность его дому была среди военных традиционной.

Бенедикт, как второй командир стражи, мог обеспечить повстанцев ценными сведениями секретного характера. Но если речь пойдет о переходе на сторону Люция, вряд ли кто последует за ним.

Поскольку мятежники не могли действовать в открытую, их выбором стал террор. Сегодня убьют купца, завтра — офицера. Целью убийств было запугать людей, заставить их чувствовать себя неуверенно в собственных домах. Беспроигрышный вариант. Пусть жестокий и трусливый, но на войне все способы хороши.

Дама Аканта предлагала ударить по императорской семье, возможно, даже убить саму Нериссу. Джосан считал такие разговоры глупыми и недальновидными. Правительницу слишком хорошо охраняют, поэтому подобная тактика вряд ли сработает. Даже если ее убьют, Люция никто не сделает императором. Армия присягнет на верность Нестору, старшему сыну императрицы, а потом начнется безжалостная охота на всех подозреваемых в соучастии.

С каждым днем монах все больше убеждался, что мятеж обречен на провал. К счастью, дух Люция соглашался с ним в оценке положения. Наследник по-прежнему довольствовался ролью советника, нашептывающего предложения и подсказывающего нужные слова, когда Джосан встречался с соратниками. Люций больше не пытался захватить контроль над телом. Вполне возможно, если бы все шло по-другому, и был шанс захватить трон, принц был бы не так сговорчив.

Убийства продолжались, и Джосан чувствовал вину за каждую смерть. Он понимал, что присутствие в городе принца всколыхнуло давно забытые страсти.

Джосан не видел способа остановить насилие. Если он оказался не в состоянии убедить Майлза, что не хочет становиться императором, то как повлиять на безликих повстанцев и заставить их сложить оружие, а уж тем более смириться с правлением Нериссы.

Так же как и Майлз, они не замечали разницы между титулом и человеком, однако Джосан смотрел дальше. Он впервые задумался о Нериссе: возможно, правительница тоже мечтает о жизни обычной женщины. Джосан прекрасно осознавал, что если пролить ее кровь, она окажется такой же красной, как и его, но никак не голубой.

Нужно найти способ остановить убийства, прежде чем дело дойдет то смертей в императорской семье. Ради всеобщего блага.

Глава 17

Проходили недели, тем не менее, несмотря на всю решительность, Джосан так и не приблизился к цели. Ему так и не удалось объединить заговорщиков под своим руководством, убедить их изменить планы. Единственное, в чем Джосан смог убедиться на собственном опыте: намного легче изучать историю, чем ее формировать. Числа всегда были страстью монаха. Он предпочитал логику загадкам человеческих жизней, мог рассчитать сложные математические последовательности, но заставлять людей подчиняться приказам так и не научился.

Даже Ренато, заявлявший о лояльности, теперь часто покидал дом по тайным поручениям, о которых предпочитал никому не рассказывать. Он утверждал, что секретность необходима для защиты принца, однако только дурак поверил бы в подобную ложь. Скрытность вряд ли защитит потомка Константина, скорее, тех, с кем встречался судья, а также их интриги.

Забавно, но Джосан начал бы больше уважать Ренато, встречайся тот с эмиссарами Нериссы и строй заговоры против него. Однако, судя по всему, дворянин устал от нерешительности принца, предпочитавшего осторожничать и выжидать, и потому решил взять все в свои руки. В конце концов, вряд ли Люций начнет презирать людей, поднявших на улицах знамя Константина.

В итоге у монаха остался только один рычаг воздействия. Джосан попросил Майлза организовать встречу с леди Исобель. Это была своего рода проверка, ведь Ренато наверняка стал бы протестовать против приватных взаимоотношений принца с седдонийкой. Но, очевидно, старый вояка предпочел придержать язык за зубами, он ни словом не упомянул о Флёрделис при судье, и в назначенный час Джосан выскользнул из дома.

Несмотря на душный и жаркий день, закутанный с ног до головы, Джосан истекал потом, пока добирался до дома Исобель.

Служанка уже ждала на крыльце.

— Ты опоздал, — заявила она. — Поспеши, хозяйка не любит, когда ее заставляют ждать.

Видимо, вид мужчины, облаченного в плащ, с надвинутым на лицо кагпошоном не казался для женщины чем-то необычным. Она взяла его за рукав и потянула за собой в дом.

— Следи за манерами и делай, как тебе сказано, — посоветовала служанка, по возрасту годившаяся Джосану в матери. Пришлось ускорить шаг, чтобы поспеть за ней.

Когда монах поднимался по лестнице в жилые комнаты хозяйки, он думал о легенде, которую леди Исобель придумала, чтобы объяснить присутствие мужчины в доме.

Женщина остановилась перед дверью, толкнула ее и перед гостем открылась удивительной красоты ванная.

— Если поторопишься, то успеешь привести себя в порядок до прихода хозяйки, — высокомерно хмыкнув, продолжила она.

Джосан остановился на пороге, сощурившись. Слева каскадами спадала вода из фонтана, установленного у бассейна для мытья, где кружащиеся в водовороте потоки уносили смытую грязь в канализационный сток. А справа у большого окна с видом на город и порт стояла шикарная ванна для релаксации.

— Давай-ка раздевайся, — приказала служанка.

И тут монах все понял. Интересно, это какое-то испытание, или у леди Исобель столь своеобразное чувство юмора?

— Я здесь для удовольствия хозяйки, а не ради вас, — ответил гость и, ступив в комнату, закрыл за собой дверь.

Джосан снял дорожный плащ, повесил его на один из крюков на стене, развязал сандалии. Затем скинул тунику и штаны и грациозно скользнул в бассейн.

Вряд ли от него так уж плохо пахло, тем не менее монах воспользовался пемзой и скреб себя до тех пор, пока кожа не стала розовой. Наконец Джосан вышел из бассейна. Направляясь к ванне, он заметил на столе кувшин с охлажденным вином и блюдо со свежими фруктами. Гость налил себе бокал вина и опустился в горячую воду. Сделал глоток вина и умиротворенно посмотрел на город.

Судя по комнате, у леди Исобель весьма утонченный вкус. Интересно, отражает ли интерьер истинную сущность дамы? Джосан подозревал, что седдонийка пользовалась репутацией распутницы как прикрытием своей тайной миссии.

Он услышал, как открылась дверь, но оборачиваться не стал. Зашуршал шелк, и появилась леди Исобель.

Она задержалась у стола, наливая вино и давая гостю время насладиться своим стройным телом. Небольшая, но упругая грудь и темно-розовые соски идеально дополняли экзотическую золотистость кожи. Икарийские женщины славились округлыми формами, но тело Флёрделис выглядело крепким и мускулистым. Забираясь в ванну, девушка открыто посмотрела на Джосана, не стесняясь рассматривая его фигуру, будто гость находился здесь только для развлечения.

Он понимал, что девушка красива, и ее дерзкая самоуверенность наверняка многим казалась неотразимой. Однако монах восхищался Исобель так, как восхищаются искусной мозаикой. На девушку было приятно посмотреть, но желания он не испытывал. Нельзя позволять женским чарам увести его с правильного пути.

Интересно, может, отсутствие интереса объяснялось многолетним соблюдением строгих обетов? А может, все дело в том, что тело, которым восторгалась Исобель, ему не принадлежало ?

Он поднял стакан в приветствии.

— Леди Исобель.

— Принц Люций, — ответила она. Почувствовав отсутствие интереса к флирту, она мгновенно изменила тактику. — Не знаю, что с вами произошло, — начала Исобель, — но ваши друзья считают, что вы сильно изменились за время ссылки.

— Все люди меняются.

— Но мало кто возвращается с того света, принося с собой благословление Богов.

— Я не умирал.

— Конечно, — согласилась Исобель, протягивая руку к столику с фруктами. Взяла персик и надкусила. — Раскройте секрет, как вы заставили молнию ударить в императорский дворец?

— При каждой грозе молния обязательно туда попадает, — ответил монах.

— Тогда как вы узнали, что той ночью начнется гроза. А еще я помню, что вы предупредили крестьян на острове Тксомина о сильном шторме.

Джосан пожал плечами. Он не был готов обсуждать свои таланты.

— Хорошее качество для мореплавателя, — добавила собеседница.

— Маловероятно, что я в ближайшее время окажусь на корабле, поэтому мой дар не имеет значения. Считаю, что в нашем деле у Седдона поставлено на карту больше, чем глупый интерес к предсказанию погоды.

— Да, погода не так важна, как крепкий корабль и надежный капитан, — заметила Исобель. — Но ее нельзя недооценивать. Недальновидность стоила капитану Толле-ну команды и судна.

К логике девушки трудно было придраться, однако оба знали, что встретились здесь не для того, чтобы обсуждать погодные условия или рискованность путешествий. Джосан решил помолчать в ожидании реплики Флёрделис.

— Скажите мне, какое отношение ко всему имеют Ученые Братья? Это они решили спрятать вас на отдаленном острове? Что вам рассказал брат Никос? Как он собирается вам помогать?

Чем меньше Исобель знает о причастности Братьев, тем лучше.

— А с каких пор Федерация заинтересована в том, кто сидит на троне? И не говорите, что лично заинтересованы в восстановлении права древней крови. На такую уловку может попасться дама Аканта, но не я. Лучшая защита — нападение.

— Федерация ищет партнеров, которые оградили бы Седдон от угрозы внезапной экспансии Видруна, — объяснила девушка. — За десять лет существования мирного договора между императрицей Нериссой и Видруном империя стала сильнее. Правительнице стоило бы заручиться поддержкой собственных союзников, однако она отказывается замечать преимущества близкого партнерства между нашими государствами.

— Значит, вы хотели бы заменить ее на кого-то, кто испытывал бы личную благодарность Федерации. На императора, который разделял бы ваши взгляды.

— Конечно.

Джосан покачал головой.

— Если бы за мной стояла армия в десять тысяч, то, возможно, я бы вам поверил. Но логики в вашем заявлении нет, поскольку успех слишком далек. Скажите, неужели вы считаете, что у восставших есть реальный шанс сбросить Нериссу с трона?

— Как, вы сомневаетесь в верности и преданности своих последователей?

Он не сомневался в их верности, скорее, в умственных способностях. Но подобные заявления не стоило делать в присутствии леди Исобель, особенно притворяясь принцем Люцием.

— Даже с вашей помощью заговорщикам удалось совершить лишь несколько мелких преступлений, сопровождаемых бессмысленными смертями. Для нас обоих здесь нет никакой выгоды, — подытожил монах. — Я пришел сюда править, а не прятаться в тени, пока убийцы и поджигатели от моего имени рвут город на части.

— Нужно набраться терпения, — посоветовала Исобель. — Если вы поведете людей, то они ради вас совершат великие поступки и возведут вас на престол.

— Предположим, я захвачу трон, но его нужно удержать, — проговорил Джосан. — Союзники Нериссы слишком многочисленны, чтобы их проигнорировать. Вряд ли они станут сидеть тихо, если их лишат власти.

Вспышка нетерпения пробежала по лицу Флёрделис, но через секунду она совладала с раздражением.

— Имейте веру, принц Люций. Доверяйте тем, кто желает вам добра.

— Конечно, — ответил Джосан. Он узнал все, за чем пришел, и не видел смысла вести дальнейшую беседу.

У Исобель нет планов усадить его на трон. Как раз наоборот, чем больше она заявляла о своей вере в окончательную победу принца, тем меньше монах верил, что она говорит правду. Седдонийка не надеялась, что Люций сможет одолеть Нериссу.

Она была честна только в отношении одной вещи. Видрун — вот ключ к разгадке. И дело совсем не в том, что в один прекрасный день Седдон и Икария якобы объединят силы против Видруна. Только глупец стал бы рассчитывать, что империя, только что оправившаяся от гражданских беспорядков, захочет ввязаться в другую войну. Но Видрун неуклонно вытеснял Федерацию с восточных торговых путей. Если восток для них закроется, то останутся маршруты только на запад. Там доминировала Икария, но если империю разделит на части гражданская война, то у Федерации будут развязаны руки, чтобы расширить сферу торговли и наладить новые торговые пути.

Леди Исобель и Федерацию, которую она представляла, совершенно не интересует, одержит принц Люций победу или погибнет как несчастный мученик. Им даже самозванец подойдет. Подставное лицо, которое возглавит восстание — главное, чтобы внимание императрицы Нериссы концентрировалось на проблемах внутри страны.

Если правительница отреагирует на мятеж еще жестче, чем шесть лет назад, то тем, кто раньше придерживался нейтралитета, придется сделать выбор. В результате империю поглотит насилие.

Флёрделис это понимала, а также прекрасно знала, что восстание обречено на провал. Она спокойно улыбнулась, наполнила бокал и протянула гостю горсть красного винограда. Какая выдержка — улыбаться человеку и одновременно подсчитывать шансы на его неминуемую погибель. Джосан восхищался решительностью седдонийки.

Леди Исобель очень опасна, и не только из-за секретов, которые ей известны. Нет, она опасна из-за зла, которое представляла. Флёрделис все просчитала. Она и ее народ получат выгоду независимо от результата восстания и тех страданий, которое оно причинит.

Хотя вода в бассейне была горячей, Джосан почувствовал, как по спине пробежал холодок.


Леди Исобель была в бешенстве. Она металась из угла в угол по кабинету в посольстве, не в состоянии усидеть на месте. Ее помощнику, Перрину, хватило одного взгляда на рассерженную хозяйку, чтобы найти себе поручение и побыстрее умчаться с глаз долой.

Исобель проклинала принца Люция, оказавшегося самым несговорчивым из бунтовщиков, и себя за амбиции, заставившие ее пойти на столь тяжелое задание.

С самого начала все пошло не так. Совет не примет отговорок. С тех пор как Флёрделис прибыла в Кариетос, она работала на износ, чтобы доказать, что чего-то стоит, чтобы возместить потери золота и оружия, вверенные ее заботам.

С этой частью Исобель справлялась умело, упрочив шпионскую сеть, которая подтвердила мнение, что время восстания не наступило. Седдонийка стремилась к самоутверждению в качестве посредника, пользуясь положением в обществе, чтобы пополнить казну Федерации. За год работы в роли торгового представителя Исобель заключила больше сделок, чем ее предшественник за пять.

Погоня за прибылью — достойная задача, но, возможно, она замедляет достижение собственных целей. Если Флёрделис удастся поставить Икарию на колени, тогда появится шанс вступить в совет купцов, а также вывести собственный дом на более высокий уровень. А успешная работа на посту торгового представителя повысит ее статус и благосостояние, что послужит средством для достижения самой главной цели — власти.

С другой стороны, провал разрушит все, чего Исобель достигла тяжким трудом. А со времени последней встречи с принцем Люцием следует рассматривать неудачу как единственную возможность.

То, что восстание провалится, Федерацию не волновало. А вот то, что в беспорядки вовлечены Седдон и леди Исобель, это проблема. Того и гляди, непрочное перемирие между исконными жителями империи и новоприбывшими правителями разобьется на маленькие кусочки. Но если Нериссе удастся представить восстание как ьмешательство иностранного агрессора, возложив вину на агентов Федерации, она сможет объединить народ перед лицом общего врага. И тогда Седдон окажется вовлеченным в дорогостоящую войну.

Пока перевес был на стороне Исобель. Это правда, события вышли из-под контроля, и различные группировки спорили о том, как лучше использовать принца в собственных целях. Тем не менее сам Люций показывал поразительное нежелание действовать. Так или эдак, следует подготовиться к любому повороту событий.

Самая вероятная линия развития — стихийное восстание, поскольку лидеры потеряли контроль над многими последователями, которые в любой момент могут выйти на улицы. И этот день наступит раньше, чем все считают. Флёрделис обеспокоилась, когда узнала, что Флавиан взял под крыло Никки, старшего брата мальчишки, казненного Не-риссой. Безрассудство Флавиана в паре с яростью Никки высекут искру, которая вызовет мятеж. Естественно, его подавят войска императрицы, однако большая часть времени и внимания правительницы уйдет на охоту за конспираторами.

Если принц Люций попадет на допрос к Нериссе, то Исобель и другие члены внутреннего круга окажутся в рискованной ситуации. Этого допустить нельзя ни в коем случае. Несмотря на показную преданность королевской крови Константина, конспираторы рассматривали в роли правителей новой преобразованной Икарии себя, и только себя. Намерений возвести на трон того, кто действительно станет управлять ими, у мятежников не было.

Несколько умных намеков, и бунтовщики согласятся с тем, что мертвый мученик намного полезнее, чем упрямый и несговорчивый принц.

Яростные метания Исобель стихли, а гнев улегся. К тому времени как Перрин вернулся, чтобы проводить ее к послу, седдонийка уже смогла убедить себя, что это всего лишь временная неудача, а не катастрофа, как казалось на первый взгляд.

Перрин сопроводил девушку в личные покои Хардуина, где слуга расправлял складки на малиновой мантии из шелка, что означало: посол отправляется на вечерний прием.

Седдонийцы обменялись приветствиями, а потом Хар-дуин отпустил прислу1у.

— Что за срочность? Почему нельзя подождать до утра? — спросил он.

— Я сегодня встречалась с претендентом, — ответила Исобель. — Наедине.

— А это благоразумно?

Конечно, нет. Благоразумно было бы остаться в Федерации и предпочесть палубу корабля болоту политики и интриг. Но Флёрделис, выбрав собственный курс, приготовилась рисковать всем, чтобы достигнуть цели.

— Он попросил о встрече, и я решила, что стоит повидаться, чтобы узнать, что он хочет.

— Золота, — предположил Хардуин, отворачиваясь от Исобель и открывая шкатулку с драгоценностями. После некоторого раздумья он выбрал кольцо с большим квадратным сапфиром и надел его на место печатки, которую обычно носил на официальные торжества. — Принц хочет золота и гарантий, что мы пришлем солдат в нужное время.

Девушка покачала головой.

— Он не хочет золота. Возможно, ему даже не нужна наша поддержка. Кажется, за годы ссылки Люций изменился и сейчас вообще сомневается, нужен ему трон или нет.

Хардуин повернулся к Флёрделис, полностью сосредоточившись на разговоре.

— Сейчас не время для шуток.

— А я и не шучу.

Не в первый раз Исобель задумалась о том, какую роль во всем этом играют Ученые Братья. Зачем они прикрывали принца все эти годы? Сделано ли это с разрешения брата Никоса и при полной поддержке ордена, несмотря на публичное признание императрицы Нериссы и принесенных ей клятв преданности? Либо присутствие Джосана на маяке простое совпадение? Акт милосердия и сострадания со стороны монахов, которые хранили содеянное в секрете от настоятеля.

Кто бы ни послал Люция на остров Ткосмина, годы ссылки изменили принца. В нем проснулись совесть и сострадание.

— Неуверенность претендента может отпугнуть некоторых его последователей, — сказала она. Даже здесь, в безопасности посольства, они остерегались произносить имя принца вслух. — Существует вероятность, что один из них решит, что выиграет больше, если предаст наследника императрице наряду с некоторыми его помощниками.

— Что я должен сделать? — спросил посол. Вне всяких сомнений, у него имелись собственные идеи, но он ожидал предложений Исобель.

— Скорее всего всплывет мое имя. — Хардуин молча кивнул. — Пришло время распустить кое-какие слухи. Допустим, меня подозревают в переводе государственных денег в свой карман. Упомяните, что лорд Квенсель прислал письмо, в котором написал, что недоволен моей работой и подумывает о замене. Несколько купцов уже знают, что я не отношусь более к дому Флёрделис, поэтому можно напомнить, что собственная семья мне больше не доверяет.

— Я могу сделать это, но как только информация распространится, вам будет тяжело работать в качестве торгового представителя.

Исобель пожала плечами. Она уже подсчитала минусы. Ни один уважаемый купец не захочет иметь дело с человеком, которого подозревают в нечестности и коррупции, тем не менее она готова к такой жертве. Конечно же, подозрение может пасть на посольство и Седдон. Но пока у императрицы не будет доказательств об официальном участии Федерации в заговоре, она воздержится от каких-либо действий.

— Если напасти нас минуют, тогда будет достаточно легко подкорректировать слухи. Вы обнаружите доказательства, которые подтвердят, что все перепутал растяпа-клерк, и шумиха вокруг моего имени стихнет и будет забыта.

— Вы должны соблюдать осторожность. А если вас предадут, постараться не попасть в руки к Нериссе, — предостерег посол.

Не то чтобы Хардуин искренне беспокоился за ее безопасность, просто Исобель знала слишком много и не питала иллюзий о собственных возможностях держать язык за зубами, попади она в пыточные комнаты к императрице. Нужно только время, и даже самый сильный сломается, не выдержав боли.

— Я помню о долге и не позволю затащить себя в тюрьму.

Впрочем, благородное самоубийство также не входило в планы седдонийки, правда, не собиралась говорить об этом она послу, поскольку не слишком ему доверяла. У Хардуина имелись и собственные амбиции, и будь у него выбор между ее выживанием и собственными интересами, он предпочтет себя. А если дело дойдет до худшего, он вполне способен купить прощение Нериссы, представив ей труп Флерделис.

Теоретически, если бы Исобель почувствовала надвигающуюся опасность, она должна была вернуться в посольство, чтобы посол сделал все возможное для ее безопасной эвакуации. По договору императрица не имеет права проводить обыск на территории посольства.

Но седдонийка не собиралась так слепо довериться кому бы то ни было. Если придет время, она покинет город сама по себе, предоставив Хардуину сомнительное удовольствие объясняться с правительницей.

— Надеюсь, дела не настолько плохи, как вы представляете, но я сделаю, как вы просили. Вы продолжите информировать меня о дальнейшем развитии событий?

— Конечно.

Седдонийцы вежливо распрощались и разошлись в разные стороны: Хардуин — на прием, чтобы начать распространять сплетни, а Исобель — постараться спасти все, что можно. Она выполнила долг и предупредила посла, но ей не хотелось верить, что игра проиграна. Всегда можно обернуть события в свою пользу. А пока можно побороться за место в совете.

Если Люций не станет сотрудничать, что ж, тогда придет пора нового козла отпущения. Брат Никос может играть роль ученого и преданного советника, однако факт остается фактом: орден дал убежище мятежному принцу. Флерделис вспомнила, как Никос встревожился, когда она впервые приехала в город. Исобель считала, что его неловкость вызвана тем же ощущением, которое испытывали все икарийские мужчины, встречающие женщину, заработавшую свое положение по праву, однако теперь седдонийка увидела тот разговор в другом свете. Никос испугался, не узнала ли она в смотрителе маяка наследника престола.

Хотя вряд ли слово Исобель перевесит слово доверенного советника. Ей нужно найти доказательства, подтверждение подозрений. А если их нельзя найти, то можно сфабриковать, чтобы бросить тень на настоятеля и монахов. Как только Нерисса начнет расследование, предательство Никоса раскроется само по себе.

Вот тут-то и пригодится Бенедикт. Он сумеет организовать нечаянное обнаружение свидетельств, которые свяжут главу ордена с тайным заговором. Принеси правительнице подтверждение, что при дворе находятся предатели, и она разорвет империю на части в поисках остальных конспираторов, а леди Исобель и Седдон выйдут сухими из воды.

Нужно завтра встретиться с Бенедиктом, решила Флёрделис, а для видимости пожаловаться на мелкие кражи с территории пакгаузов и попросить об усилении ночного караула. Когда они останутся наедине, Исобель расспросит Бенедикта о тайной деятельности Братьев. Если действовать умно, то капитан стражи припишет идею о дискредитации брата Никоса себе.

Седдонийка вернулась в резиденцию и вызвала служанку, чтобы та помогла переодеться в модное платье и причесала волосы. Вечером императрица устраивала концерт, который проведут в саду императорского дворца. Исобель была приглашена. Поначалу она не хотела идти, но потом переменила решение — концерт наверняка посетит дама Аканта, она всегда выступала в роли патронессы искусств. Идеальный шанс для случайной встречи, и под прикрытием музыки Флёрделис сможет поделиться сомнениями о пригодности претендента на трон.

Дама Аканта страстно ненавидела императрицу, но ненависть тонко переплеталась с хитростью. Когда наступит время пожертвовать принцем Люцием, можно положиться на аристократку, которая проследит, чтобы Люций встретил смерть до того, как его язык приведет их всех к печальным последствиям.

Глава 18

Джосан проснулся до рассвета, оделся в тунику без рукавов и свободные штаны из хлопка в ожидании очередного обжигающе жаркого дня. Зевающий слуга принес сладкий чай и ячменные лепешки, которые монах съел, стоя у окна спальни и наблюдая за тем, как менялся цвет зданий по мере того, как солнечные лучи ложились на город.

Пройдя мимо комнаты Майлза, он заглянул в приоткрытую дверь и увидел, что комната пуста. Значит, Джосан не единственный, кто привык подниматься рано утром. Интересно, что заставило сержанта подняться в столь ранний час?

Когда брат спустился по лестнице в залу, то наткнулся на старого вояку, направлявшегося наверх. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять: что-то не так.

— Хорошо, что вы проснулись, — сказал Майлз. — Я как раз собирался разбудить вас.

— Что произошло?

Сержант посмотрел по сторонам и покачал головой. Ренато мог гордиться преданностью прислуги, а вот Майлз и Джосан не доверяли им и не собирались лишний раз рисковать.

— Пойдем, — проговорил Майлз.

Он сказал это так, будто вернулись старые времена. Не называл его «милорд», не старался замаскировать приказ под вежливую просьбу. Какая бы проблема ни подняла Майлза сегодня утром из постели, она его серьезно обеспокоила.

Товарищи зашли в кабинет Ренато, и сержант закрыл дверь на засов.

— За воротами лежит узелок с твоими вещами. Если услышишь какой-либо шум, не жди выяснений, оставляй дом и направляйся к докам. В южной части находится таверна под названием «Радость моряка». Оставайся там, и если в течение дня я не появлюсь, ты должен сесть на любой корабль, понял?

— А что случилось?

— Прошлой ночью убили леди Зению.

Это имя ничего не говорило Джосану, но, видимо, значило многое для Другого, который сразу же заволновался где-то в глубине.

— Кузину императрицы? — услышал монах свой голос.

— Точно. — Майлз уселся в ближайшее кресло, и через мгновение Джосан последовал его примеру.

Он вспомнил озорную улыбку на лице молодой женщины, пожалевшей мальчишку, уставшего от формальности событий при дворе. Она отвела его тогда в сторонку и показала, где охранники хранят кости, показала, как их выкидывать и как считать очки. Потом они отправились к столу с удивительными яствами, стащили несколько сахарных пирожных, а после поедали украденные богатства за ширмой для просителей.

Другой помнил ее смех так отчетливо, будто слышал несколько минут назад, и помнил преданность мальчишки, влюбившегося без памяти. Он бился в истерике, когда кузина вышла замуж. И хотя потом их дороги редко пересекались, за исключением самых формальных случаев, когда все приглашались ко двору, в сердце принца Зения всегда занимала особое место.

Джосан никогда не встречал эту женщину и не знал ее, однако переживал горе Люция как собственное.

— Она была одна? — с трудом проговорил монах, хотя глубоко в душе знал ответ. Уж слишком мрачным было лицо Майлза. Будут и другие плохие новости.

— Нет. Убили Зению, ее троих детей и мужа. А также прислугу в доме. Говорят, там повсюду кровь. Крики разбудили соседей, вызвавших патруль.

— Кто бы это ни сделал, он заплатит за содеянное. Я хочу, чтобы его привели до захода солнца, помоги мне...

— Ты опоздал. Он уже мертв.

— Кто? Как? — Принц почувствовал себя ограбленным, лишенным шанса причинить боль тому, кто принес столько горя.

— Флавиан. Его арестовал патруль вместе с наемниками, которым заплатили за грязную работу. — В голосе Майлза звучало отвращение. Людей, возможно, испытывавших симпатию к Люцию, такое зверское преступление могло отпугнуть навечно. Если в планы юнца входило разрушение восстания на корню, лучшего способа он не мог бы придумать.

Судя по всему, теперь Флавиан находился за пределами досягаемости, там, где некому назначить воздаяние.

— Как он умер? Бенедикт расправился с ним?

— Бенедикт прислал нам вестника с письмом о происшедшем. Флавиан принял яд до того, как попал в тюрьму. Но двое головорезов остались в живых и находятся под арестом, и если мальчишка сказал им хоть одно слово о нас, то мы все в большой опасности.

— А где судья?

— Ушел, чтобы поговорить с остальными. Сказал ждать его здесь.

Джосан покачал головой.

— А если шпионы императрицы следят хотя бы за одним из заговорщиков, тогда, последовав за одним, они смогут арестовать всех.

Майлз кивнул в знак согласия, хотя и не любил критиковать Ренато вслух.

— Что будешь делать? — спросил он.

Что он будет делать? Джосан чувствовал отвращение: столько невиновных погибло, а Люций горевал только из-за одной, которую считал другом. Однако обе души соединяло понимание того, что события выходят из-под контроля. Больше нельзя притворяться, что есть шанс остановить восстание и убедить заговорщиков сложить оружие.

Еще оставалось время для побега. Оставаться здесь — огромная глупость, поскольку арест всего лишь вопрос времени. Конспираторы начали паниковать. Совершенно ясно, что Ренато помчался не на встречу с заговорщиками, а скорее, во дворец, где сейчас договаривается о собственной безопасности, поставив на торги принца Люция.

— Что будем делать? — спросил Майлз, когда молчание слишком затянулось.

На мгновение Джосан заколебался, и в этот момент неожиданно ударил принц. Движимый силой гнева и горя, он поднялся внутри, захватывая тело, принадлежавшее ему с самого рождения. Монах ощутил ярость Люция, а потом погрузился в состояние невосприимчивости окружающего.


Принц чувствовал ужас демона, и это ему нравилось. Пусть захватчик знает, что значит быть отброшенным в сторону и не иметь возможности контролировать последующие действия. Но времени смаковать победу нет, так как слуга смотрел на него в ожидании приказа.

— Иди в коллегию. Скажи брату Никосу, что судье Ренато требуется срочный совет, и приведи его сюда.

— Идти в Братство?

— К брату Никосу, — повторил принц. — Если имя Ренато не заставит старого монаха поторопиться, скажи, что старый ученик Джосан желает поговорить с ним до того, как он вызовет императорских гвардейцев.

— Но Никос расскажет все императрице...

— Брат Никос сделает так, как ему велят. Он знает, что его жизнь в моих руках.

Солдат не сделал ни одного движения, чтобы подчиниться, и Люций понял, что был слишком резок. Монах, хоть и игравший в принца королевской крови, скорее привык к уговорам, чем к командам, поэтому принц добавил:

— Иди, нельзя терять времени. Обещаю, объясню все позднее.

— Как прикажете, милорд, — ответил Майлз, бросив испытующий взгляд на хозяина, прежде чем уйти.

Сейчас пошла гонка на время. Демон доверял сержанту, но Люций знал, что преданность слуги разделялась между человеком, которого он называл принцем, и судьей Ренато. Если Ренато слишком быстро вернется в резиденцию, он попытается переубедить Майлза. А сейчас любая задержка может оказаться роковой.

Второй в его теле слишком слаб, чтобы сделать то, что нужно. Необходимо действовать, и действовать немедленно, пока есть шанс. Пока он не потерял контроль над собственным телом. Принц не тешил себя надеждами, прекрасно понимая, что выиграл у демона не много времени. Захватчик не подавлен, а отодвинут на второй план. Неизбежно наступит момент, когда он снова появится на поверхности, превратив Люция в заложника собственного тела.

Если демон желает жить полумерами — это его дело, но принц на это не согласен. Он остановит убийства, только сначала заставит предателей заплатить по счетам. Время, а может, беспристрастная мудрость монаха заставили принца осознать, каким глупцом был он в молодости. Люций презирал себя и печальную славу, которую он заслужил преступлениями, творимыми от его имени. Но потомок Константина припас ненависть для тех, кто воспользовался его заносчивой юностью, и для тех, кто желал сделать это снова. С улыбкой будет он наблюдать за их наказанием.

Они все несли ответственность за смерть Зении и других невинных, которые погибли ради возвращения старой голубой крови на трон. Долг не будет возвращен, пока в ответ не прольется их собственная кровь.

Люций с отвращением посмотрел на руки. Если придется встретиться с судьбой, то нужно переодеться. Вернувшись в комнаты, он побрился и набриолинил волосы, потом, перерыв гардероб, нашел подходящую шелковую мантию и оделся, как подобает члену королевской семьи.

Он никогда не умел ждать. Из страха, что демон воспользуется его нервозностью, Люций постарался вспомнить Зению, поддерживая внутреннюю ярость. И когда Майлз вернулся вместе с братом Никосом, принц был готов.

Завидев Люция, настоятель застыл на пороге библиотеки. Но только на мгновение. Щеки настоятеля горели от злости, а может, страха, когда он направлялся к принцу.

— Тебе не следовало меня вызывать. Слишком опасно для нас обоих, особенно после сегодняшней бойни, — начал вместо приветствия Никос.

— Ты уже чувствуешь плеть на своей спине? Ты поэтому пришел сюда, чтобы вынюхать, куда направить подразделения Нериссы? Ты ведь решил меня предать? Сколько человек следило за вами?

— За наминикто не следовал, клянусь тебе, — заверил Майлз.

Придется положиться на знания бывшего солдата. Но если их никто не преследовал, это не значит, что они в безопасности.

— Ты воспользовался именем Джосан, чтобы привести его сюда? — обратился Люций к сержанту.

Майлз покачал головой.

— Нет, я только упомянул, что судья Ренато хочет поговорить об убийстве леди Зении.

— Хорошо, — ответил принц. Значит, в запасе еще есть время. Вне всяких сомнений, Никос пришел выяснить, какие сведения имелись у Ренато.

— Я не предам тебя, — ответил брат Никос.

— Ты уже это сделал, — парировал Люций и, бросив быстрый взгляд на сержанта, перешел на язык ученых: — Ты предал нас обоих, когда наложил это заклинание.

— Принц Люций?

— Да, — ответил он на том же языке. Интересно, как Никос догадался. Впрочем, это не важно. Как у монаха, так и у принца имелось много причин не доверять Никосу. Оба разделяли желание остановить насилие до того, как появится новая жертва.

— Я могу вам помочь, — продолжил настоятель. — В порту находится корабль, он завтра отправляется в Ксандрополь. Один из послушников уже оплатил место. Вы можете поехать вместо него, это самое мудрое решение.

Ученому такое бы понравилось. Он мечтал заточить себя в библиотеке среди книжек, пахнущих плесенью, и гниющих манускриптов. Провести остаток жизни, расшифровывая письмена давно исчезнувших цивилизаций. Удовольствие для монаха, но не для Люция. Для него это скорее пытка. Пока их души связаны вместе, никто не сможет почувствовать удовлетворение.

— В Ксандрополь, — повторил принц. Краем глаза он заметил внезапный интерес Майлза, когда тот узнал название иностранного города. Сержант — очень проницательный человек, понял, что Никос, должно быть, предлагает безопасный уход. Вне сомнений, он постарается заставить принца принять этот вариант. Но Майлз многого не знал.

— Они подождут, когда я окажусь в море, чтобы избавиться от моего тела? Или убьют на корабле, а труп выбросят в порту, чтобы его обнаружили люди императрицы?

— Зачем ты позвал меня, если не хочешь принять мою помощь?

— Почему же, хочу. Отвези меня к императрице. Прямо сейчас.

— Ты сошел с ума! — воскликнул Никос.

— Да, это так. И мы оба знаем, кого винить.

— Нерисса убьет тебя.

Вполне возможно. Но даже смерть лучше, чем полу-жизнь.

— Правительница сначала выслушает меня.

— Я не стану тебе в этом помогать, — заявил наставник и развернулся, чтобы уйти.

Люций переглянулся с Майлзом, и тот встал у настоятеля на пути, закрыв выход, с мечом наголо. Может, бывший солдат и не понимал, о чем они говорили, но по тону было очевидно, что они ссорятся.

Никос отпрянул назад.

— Ты не можешь силой заставить меня.

— Ошибаешься.

Люций сделал шаг вперед, настоятель отступал. В конце концов Никосу пришлось остановиться, иначе он наткнулся бы на меч сержанта. Принц почувствовал запах страха, исходившего от настоятеля, и заметил бусинки пота на лбу. Что за мелкий человечишка, странно, как принц мог его раньше бояться.

— У тебя два выбора. Первый, ты отводишь меня во дворец, используешь свой статус главного советника, чтобы потребовать частной аудиенции у императрицы. Когда она прибудет, ты скажешь, что убедил меня сдаться и примешь ее благодарность.

— А второй вариант?

— Мой друг вызовет стражу. Они арестуют нас обоих, и я расскажу всем, кто только станет слушать, о твоем предательстве. Сначала мне, конечно, не поверят, но придется провести расследование. Сомневаюсь, что брата Джайлса придется долго убеждать, прежде чем он расскажет все. Магия души — ужасное колдовство, думаю, вы со мной согласитесь. Человека, занимающегося подобными вещами, можно спокойно подозревать в любом преступлении.

— Брат Джайлс умер, больше некому продолжать его исследования, — признался Никос.

— Наверняка его записи сохранились. любой монах знает: вы никогда не выбрасываете чего-то ценного. Даже мне сохранили жизнь, хотя я был бесполезной безмозглой оболочкой. Доказательства содеянного находятся в коллегии, а поскольку все знают ставки, то Братья явно возжелают как можно быстрее помочь людям Нериссы найти все свидетельства.

Брат Никос оказался в ловушке, что и сам прекрасно понимал.

— Вот как ты решил отплатить мне за помощь? За все, что я для тебя сделал?

— Во всяком случае ты выйдешь из всего этого живым и относительно невредимым. А это намного больше того, что предлагаешь мне ты, — ответил Люций, пристально смотря в глаза собеседнику.

Наконец тот кивнул.

Принц отступил назад.

— Вызови носилки для двоих, — приказал он Майлзу. — Мы с братом Никосом навестим старого друга.

Наконец прибыли носилки. Майлзу приказали оставаться в доме и ждать возвращения судьи Ренато. Впрочем, даже если сержант и не подчинится распоряжению, вряд ли сможет проследить, куда они направились.

Когда заговорщики добрались до первых ворот во дворец, Люций угрожающе положил руку на кинжал, но Никоса не пришлось убеждать. Без сомнений, он не терял времени даром, придумывая паутину лжи и правды, которая представит его действия в самом выгодном свете. Советник постарается пресечь любую попытку Люция дискредитировать его, человека, доказавшего непоколебимую верность императорскому дому.

Имени советника и его присутствия оказалось достаточно, чтобы попасть на территорию дворца. Когда мужчины вышли из носилок, охранники несколько раз взглянули на Люция, который не снимал капюшона, скрывавшего лицо, но никто не стал задавать вопросов.

Стражники у входа не были столь приветливы. Они отказались пускать человека, который не хотел себя называть, но настоятель убедил их, что появление незнакомца в здании обусловлено государственными делами особой важности и что он возьмет на себя всю ответственность за последствия. Впрочем, несмотря на заверения, охрана обыскала принца и забрала кинжал.

Посетителей провели в малый вестибюль императорской приемной. Если бы брат Никос пришел в одиночестве, его сразу же отвели бы к императрице, однако присутствие второго мужчины означало, что придется дожидаться, когда императрица соизволит принять их.

Слуги предлагали воду и фруктовые соки из уважения к репутации брата Никоса и его умеренности. Брат взял стакан с дынным соком, а Люций просто отмахнулся. Он смотрел прямо на наставника, рассевшегося на кушетке, будто в собственном доме. Теперь стало ясно, что баланс власти сместился. В доме судьи напуганным был монах, а принц держал ситуацию под контролем.

Однако за время поездки Никос успел прийти в себя и наплести новых интриг, поэтому сейчас он давал понять, что владеет ситуацией, в то время как Люций ходил из угла в угол, стараясь скрыть дрожь в конечностях. Наследник знал, что обязательно должен встретиться с императрицей. И все же гнев, поддерживавший его ранее, не шел ни в какое сравнение с осознанием, что под ногами находятся печально известные темницы, где властвуют палачи и мучители правительницы.

Принц услышал в коридоре цокот каблуков: приближались императрица Нерисса и ее телохранители. Страх удушливой волной накатил на него, когда он почувствовал слабые шевеления захватчика. Люций боролся, чтобы удержать контроль над собственным телом, однако чем больше усилий прилагал, тем сильнее отдалялся. К своему ужасу он понял, что больше не чувствует конечностей.

Времени не осталось. Сосредоточив все оставшиеся силы, потомок Константина постарался выдвинуть детали замысла на первый план, чтобы передать их демону, против воли надеясь, что этого достаточно.

«Прости», — подумал Джосан, и Люций исчез, но у него была минутка, чтобы почувствовать шок захватчика, когда тот осознал, где они находятся, а потом принц позволил раствориться в темноте незнания.

Императрица Нерисса невозмутимо выслушивала отчет Бенедикта, командира городского патруля.

— Мои люди обыскали резиденцию предателя Флавиана, однако не нашли никаких следов сообщников. Слуги заверяют, что ничего не знают, но, конечно, их допросят с пристрастием, чтобы проверить, говорят они правду или лгут.

Под «пристрастием» подразумевались, конечно же, пытки. Если судить по тяжести преступления хозяина, скорее всего прислуга умрет, прежде чем палачи императрицы удовлетворятся их искренностью. Одних искалечат бичом, другие погибнут от пыток раскаленным железом. Но правительница может ухудшить судьбу несчастных, например, приказать предать смерти всех домочадцев за преступление Флавиана. Несмотря на то, что леди Зения состояла в родстве с матерью-аристократкой Нериссы, а не с отцом-императором, она все же оставалась членом семьи, а следовательно, проливший ее кровь человек нанес оскорбление всему императорскому семейству.

— Ты считаешь, это поступок сумасшедшего, а не заговорщика?

Бенедикт заколебался. Его нервозность можно было понять, потому что напрямую с правительницей он общался впервые. Обычно Нерисса отдавала приказы проконсулу Цубери, который передавал их Петрелису, главному командиру городского патруля. Однако Петрелис лично отвечал за допросы домочадцев Флавиана, поэтому и прислал подчиненного отчитываться.

— За последние недели мы обыскали город, но не нашли следов заговора, а только горстку недовольных. Если вас интересует мое скромное мнение, считаю, что когда Петрелис закончит расследование, то не найдет ничего, что связало бы Флавиана с конспиративной деятельностью.

Нерисса не знала, выдает ли Бенедикт желаемое за действительное, либо просто боится быть вестником дурных вестей, но за последние недели город наводнило не простое волнение. Так же как отравленный колодец можно узнать по присутствию мертвых животных, так и восстание проявлялось вспышками насилия, сначала затрагивавших простолюдинов, а потом подобравшимся и к аристократам.

Смысла расспрашивать человека, который только передавал новости, не было, поэтому императрица отпустила Бенедикта с приказом отчитаться сразу же, как только появится новая информация.

Жар города проникал даже в глубину мраморных стен дворца, и Нерисса чувствовала, как на лбу выступили капельки пота. Коротким окликом она позвала рабов с массивными опахалами, чтобы в комнатах появился легкий ветерок, но и их усилия не сделали обстановку терпимой.

Каристос летом — место варварское; палящее солнце загоняло днем жителей в дома, а в бедных районах периодически вспыхивала лихорадка. Любой, кто мог позволить себе уехать на летные месяцы в деревню, чтобы избежать жары и болезней, считался счастливчиком. У самой Нериссы имелось несколько домов в сельской местности, начиная с грандиозного дворца, который Аитор построил на острове Элуктрири, и заканчивая скромным поместьем возле Сарны, которое могло вместить около пятидесяти домочадцев и их слуг. Но беспорядки в городе заставили правительницу остаться в Каристосе, а когда императрица остается, остаются и придворные.

Нерисса уговаривала леди Зению уехать, отправиться в Сарну ради здоровья детей, однако та предпочла остаться, и преданность стоила ей жизни.

Враги зашли слишком далеко. До сих пор правительница сдерживала порывы, но с этой минуты она будет безжалостна в охоте за противниками. Возможно, Бенедикт и его хозяин Петрелис избегали использовать слово «заговор», но Нерисса не станет колебаться. Она даже не станет дожидаться веских доказательств.

Люди, в данный момент находящиеся под наблюдением императорских шпионов, будут подвержены допросам. Начнут с обычной процедуры, но, если необходимо, правительница не побоится прибегнуть и к более жестким способам. И леди Исобель появится здесь в ближайшее время. Свидетельств против нее нет, тем не менее не слишком ли много у нее случайных встреч с теми, кто под подозрением. С Флёрделис придется обращаться с осторожностью, поскольку она все еще официальный торговый представитель. К тому же седдонийка — женщина практичная, привыкшая просчитывать все шансы. Краткого экскурса в комнату пыток должно быть достаточно, чтобы воззвать к ее здравому смыслу и попросить поделиться информацией, которой она, возможно, владеет.

Мысли Нериссы прервали новости о прибытии брата Никоса, который просил об аудиенции. Интерес возрос, когда она услышала, что советник приехал не один. Не случайно настоятель появился во дворе, и пока императрица направлялась к приемной, она рассуждала, что за информацией хочет поделиться старик.

Открыв двери вестибюля, охранники заняли места по обе стороны проема.

Как только правительница вошла в комнату, Никос вскочил и тут же опустился на одно колено.

— Ваше милостивое императорское величество, простите, что вторгся к вам в минуты горя, — начал он.

— Встаньте, — приказала Нерисса. — Думаю, у вас были веские причины появиться здесь.

Слова предназначались Никосу, но взгляд был прикован ко второму человеку в комнате. В нарушение правил он не поклонился, только резко кивнул, поднес руки к лицу и снял капюшон.

Челюсть императрицы отвисла.

— Императрица, — проговорил незнакомец.

— Что здесь происходит? Ты поклялся мне, что он мертв?

Никос низко опустил голову, в жесте раскаяния.

— Кажется, нас обоих обманули.

Это не просто ошибка. Настоятель заверил Нериссу, что принц Аюций мертв, что он лично удостоверился в его смерти и последующем торопливом погребении.

Она открыла рот, чтобы вызвать охрану, но Люций быстро заговорил первым:

— Разве вам не хочется послушать, зачем я здесь?

— Ты расскажешь мне все, что я хочу знать, как только Низам закончит с тобой.

Принц с трудом проглотил комок в горле, но это было единственным внешним проявлением волнения. Лицо оставалось спокойным, не выдавая ни намека на эмоции. Императрица рассматривала гостя, удивляясь изменениям, которые принесли годы. Она помнила молодого мужчину, чьи черты лица еще не покинула округлость молодости, мужчину, которого не покидало раздражение, в то время как этот человек держался с редким достоинством, а пристальный взгляд и заостренные черты лица лишь усиливали впечатление решительности и ума.

— Как долго Никос является твоим союзником, замышляя, темные делишки у меня за спиной?

Принц Люций покачал головой.

— Ученые Братья согласились привести меня сюда, и ничего больше. Я убедил их, что мне нужно поговорить с императрицей.

— А что нам обсуждать? По-моему, все сказано много лет назад, когда ты поднял против меня мятеж.

— Я пришел молить о помощи.

— Моей помощи? — рассмеялась Нерисса. Неужели за годы, проведенные в ссылке, племянник поумнел? — Единственная поддержка, которую я могу тебе оказать, быстрая смерть.

И то слишком щедрое предложение. Люций заработал медленную, мучительную смерть предателя за мятеж шестилетней давности, а недавние волнения отнюдь не смягчили отношения к нему.

— Я пришел сюда как человек, любивший леди Зению, и мне дурно смотреть на насилие, которое совершается от моего имени. Я пришел вас просить о помощи, чтобы положить конец этому безумству, пока не погиб кто-нибудь еще.

Императрица помнила то лето, когда принц влюбился в Зению и следовал за каждым ее шагом, а та была бесконечно терпелива по отношению к самому молодому из поклонников. Но это произошло свыше пятнадцати лет назад, и вряд ли можно принимать юношеское увлечение за причину, по которой предатель появился во дворце и решил искать встречи с ней, больше всего желавшей его смерти.

Особенно здесь, в месте сосредоточения императорской власти. Стоит Нериссе повысить голос, и негодяя схватят и отведут в пыточную камеру. В таких поступках смысла нет, а она — не любительница загадок.

— Флавиан один из ваших? — спросила Нерисса. Люций поморщился.

— Флавиан — один из заговорщиков, недовольный вашим правлением, но он не действовал от моего имени. Я не отдавал приказов.

— Я убедил принца приехать сюда, чтобы передать имена конспираторов в обмен на ваше милосердие, — вклинился в разговор брат Никос.

Возможно, слишком глупо рассчитывать на снисхождение правительницы, но Никосу виднее. Передав Люция в руки императрицы, монах снимал с себя вину за совершенную прежде ошибку.

— Я откровенно расскажу все, что знаю, либо, если желаете, можете вызвать Низама, чтобы он вытягивал из меня информацию вместе с кровью. Но это не остановит заговорщиков и не остановит насилие.

— Может, и нет. Однако, увидев твое тело, висящее у дворцовых ворот, последователи определенно призадумаются, стоит ли продолжать бесчинства, — проговорила императрица, желая увидеть реакцию собеседников.

К чести Люция, на его лице не дрогнул ни один мускул, и Нерисса даже почувствовала вспышку восхищения его самообладанием.

— Не совершайте ошибок шестилетней давности, когда, позволив врагам скрыться в тени, вы дали им возможность выждать и нарастить силы, чтобы нанести еще один удар.

— Ну и что ты предлагаешь?

— Я могу сказать имена только тех, с кем я встречался, но есть и другие, управляющие их действиями. Я вызову всех на встречу, и вы нас арестуете. Тогда ни у кого не останется шанса на побег.

— А ты рассчитываешь остаться здесь? Свободно расхаживать по дворцу? — Подобное предположение просто абсурдно. Тем не менее перспектива избавиться от заговорщиков одним ударом представлялась Нериссе заманчивой.

— Оставьте со мной одного из своих телохранителей, чтобы он присматривал за моими передвижениями. Другие незаметно последуют за ним и будут ждать сигнала.

— Какая твоя выгода во всем этом?

— Восстание обречено на провал. И вопрос состоит в том, сколько людей погибнет с обеих сторон, прежде чем вы триумфально его подавите. Я предпочитаю остановить убийства сейчас.

— Благородный мотив, но не в твоем характере. Ты забыл, что я знаю тебя с пеленок.

— Люди меняются.

Принц терпеливо ждал, пока Нерисса обдумает его предложение. Он не просил и не умолял, и правительницу поразила искренность его слов. Действительно, Люций изменился. Манеры, даже темп речи стали другими — возможно, знак того, что он провел много времени среди иностранцев. Если бы не черты лица, его было бы не узнать.

Испорченный принц, который воспитывался с ее сыновьями, ни за что бы не рискнул собственной шкурой ради спасения других, даже любимых. А этот мужчина, если ему можно верить на слово, готов жертвовать собой, чтобы спасти врагов. И поступив так, он приговорил к смерти друзей, поддерживавших его.

Благородное самопожертвование, даже акт абсолютного безрассудства, а может, и то и другое. В конце концов, мотивы не столь важны. Нерисса воспользуется ситуацией, как считает нужным, а когда от Люция больше не будет пользы, она предаст его правосудию, которое так долго откладывалось.

— Ты клянешься, что поступишь так, как сказал?

— Клянусь, сделаю все, что от меня зависит, чтобы собрать заговорщиков и предать их правосудию. Что касается меня самого, то я полагаюсь на твое милосердие.

Последние слова сопровождались ироничным взглядом в сторону брата Никоса, и в это мгновение императрица поняла: Люций прекрасно осознавал, что помилование, обещанное ему монахом, не более чем иллюзия. Если он действительно передаст императрице конспираторов, то ее сострадание может проявиться в виде безболезненной смерти вместо длительной агонии, диктуемой законом для предателей. Это максимум, на что он может надеяться, и все это понимали.

Правительница даже почувствовала по отношению к нему теплоту. Раньше она презирала молодого принца, но теперь, при других обстоятельствах, ей понравился мужчина, в которого он вырос и превратился.

— Согласна, — заявила Нерисса. Люций кивнул.

— Эту информацию я передаю как символ добрых намерений. Бенедикту, капитану городского патруля, доверять нельзя. Он один из внутреннего круга, поэтому убедитесь, что он не в курсе ваших планов.

Императрица надеялась, что не выказала потрясения. Неужели Бенедикт предатель? Видимо, его расследование не принесло доказательств заговора, потому что он сам уничтожил доказательства, прежде чем они попали в ее руки.

— Еще кто-нибудь, кого следовало бы остерегаться?

— Не доверяйте никому. Помните, я не знаю всех имен, а ведь у некоторых такая же светлая кожа и темные волосы, как и у вас. Для арестов выберите только тех стражников, в чьей преданности абсолютно уверены. Как только мятежники окажутся в их руках, можете допрашивать их, сколько вашей душе угодно.

— Мне не нужно читать лекции о том, как управлять собственной империей.

— Конечно, — ответил Люций, наклонив голову в знак уважения.

Немного времени ушло на обсуждение деталей, несколько предложений внес брат Никос, пока, наконец, они не договорились обо всем. У принца остались следующий день и ночь, чтобы довершить начатое. Утром стража Нериссы арестует его вне зависимости от того, сдержит он обещание или нет. Перспектива покончить с восстанием одним ударом очень заманчива, но она не позволит заговорщикам ускользнуть из рук на этот раз. Принц Люций однажды избежал правосудия, но сейчас правительница лично проследит, чтобы он расплатился за все преступления. Его смерть послужит уроком всем, кто не хочет подчиняться ее власти.

Как только императрица разберется с врагами, в Икарии не останется сомнений, кто управляет государством, и вряд ли кто-то рискнет бросить ей вызов в будущем.

Глава 19

Нерисса выбрала одного стражника в качестве эскорта Люция, хотя он не сомневался, что другие последовали за ними, дабы следить за резиденцией судьи, пока принц не выполнит обещаний. Джосан ехал в носилках наедине со своими мыслями, а охранник Фаррис шел рядом, следя за тем, чтобы никто не подошел слишком близко. Страхи, мучившие монаха последние недели, ушли, потому что теперь бояться было нечего. Раньше судьба казалась неопределенной. Но теперь тропа будущего лежит перед ним, а все дороги назад отрезаны. Джосан не знал, сердиться или чувствовать облегчение из-за того, что Люций таким образом распорядился их жизнью.

Оставленный один на один с сомнениями, Джосан никогда бы не решился приблизиться к Нериссе напрямую. Для этого нужна смелость, даже воля принца в конце сломилась, а ведь он зашел так далеко, как монах никогда не посмел бы. Поскольку выбора не было, Джосан собрал все силы, чтобы встретиться с императрицей и договориться о сделке, которую планировал Люций. Ни принц, ни ученый сами по себе никогда бы не нашли в себе сил закончить этот кошмар, а вместе им это удалось.

Время тайн прошло, поэтому вместо того, чтобы оставить носилки в ближайшем квартале, Джосан приказал направляться непосредственно в резиденцию Ренато. Когда они остановились, Фаррис отдернул занавески и протянул руку, чтобы помочь Джосану выйти. Ученый подождал, пока слуга расплатится с носильщиками и отпустит их. Пот, выступивший на лбу, не имел никакого отношения к жаркому послеполуденному солнцу. Стоявшая перед ним задача требовала полной сосредоточенности.

— Помни, ты должен мне подчиняться. Не делай ничего, что может вызвать их подозрение, — посоветовал Джосан.

— Я подчиняюсь только приказам хозяйки, — ответил Фаррис.

Высокий, хорошо сложенный охранник с бугрящимися мышцами напоминал статуи на массивных колоннах императорского дворца. Некоторые приняли бы его спокойствие за тупость, но монах знал, что это обманчивое впечатление. Нерисса ни за что не выбрала бы глупца для такого задания.

Слуга быстрым взглядом окинул улицу. Джосан последовал его примеру, но ничего необычного не заметил. Если люди Нериссы уже на месте, то все наверняка попрятались.

Внутри дома он нашел судью и Майлза, в беспокойстве ожидающих его возвращения. Когда ученый вошел в кабинет, на их лицах отразилось явное облегчение, сменившееся недоумением, когда за ним последовал Фаррис, отставая на шаг, как и полагалось личному телохранителю.

— Где вы были? И кто это? — спросил Ренато. Джосан остановился, чтобы развязать плащ и бросить его на пол, как подобает человеку, привыкшему к окружению слуг.

— Это Фаррис. Брат Никос не хотел, чтобы я шел без эскорта. Бенедикт с ним согласился. — Последние слова были блефом, Нерисса заверила его, что командир патруля сегодня слишком занят, чтобы встречаться с другими заговорщиками.

— Теперь, когда вы вернулись, отпустите его. Нам нужно о многом поговорить, — ответил Ренато. — Вы должны мне объяснить, с какой стати привлекли Ученых Братьев.

— Фаррис остается.

— Он один из личных охранников Нериссы. Вы действительно хотите, чтобы он слышал все, о чем мы здесь говорим?

Джосан знал, что стоит сказать слово, и Майлз нападет на Фарриса, отдав собственную жизнь ради спасения принца. Но подобная жертва бессмысленна, потому что люди императрицы, вне всяких сомнений, уже окружили дом. Поэтому монах изобразил улыбку, которая, как он надеялся, выглядела убедительно.

— У нас союзники в самых неожиданных местах, — заявил монах.

Он уселся на одну из кушеток, и после некоторого колебания Ренато и Майлз последовали его примеру. Фаррис встал за спиной Джосана, угрожающе нависая над сидящими.

— Сначала я подумал, что безрассудный поступок Флавиана погубит нас всех. Но потом понял, что весь этот шум создал для нас уникальную возможность. Мы должны выступить, пока не слишком поздно, — объяснил принц.

— А какое отношение брат Никос имеет ко всему происходящему? Императрица — его хозяйка. Вряд ли он предаст ее, — сказал Ренато.

— Как раз наоборот. Никос — ключ ко всему.

Что действительно было правдой, хоть и не в том смысле, в каком слушатели это представляли. Трудно заставлять себя источать уверенность, когда человек, которому отдан приказ убить тебя в любой момент, если предашь клятву, данную Нериссе, стоит за спиной. Джосан поискал в глубине остатки надменности Люция, напоминая себе, что принц не объяснял, а отдавал приказы и не ждал, что кто-то может ослушаться.

— Какие у вас причины доверять ему? Или кому-нибудь из Братства? — спросил Майлз.

— Именно благодаря Никосу я нахожусь здесь, — обратился ученый непосредственно к Ренато. — Он уже доказал свою преданность, но у меня есть сомнения в отношении остальных так называемых последователей.

— Мой принц, надеюсь, моя верность не вызывает подозрений? — возмутился Ренато.

— Вы подтвердите ее, созвав остальных сюда на совет завтра вечером. Никос подсказал, как одержать победу над Нериссой, и я не стану больше ждать, пока мои сторонники сидят, в ожидании либо совершают бесчинства на улицах.

— Вы не можете ожидать от нас...

— Я жду от вас подчинения моим приказам, — ответил Джосан. — Победа у нас в руках. О тех, кто здесь завтра соберется, я вспомню, когда приду к власти. Ну а о тех, кто не появится, я тоже не забуду.

— И какой у вас план? Возможно, убийство? — Взгляд Ренато остановился на Фаррисе, чье присутствие доказывало, что не все телохранители Нериссы преданы ей.

— Вы узнаете о нем в то же время, что и остальные, — ответил заговорщик.

— Но если вы уже поделились с Бенедиктом и Никосом...

— Достаточно. Я не должен отчитываться перед вами. Будьте благодарны, что я нахожу вам применение, хотя, если вы начнете меня расспрашивать, я могу и передумать.

— Конечно, мой принц, как скажете. — Судья опустил голову в притворном жесте смирения.

Ренато должен понимать, что принц больше не зависит от его милостей. Люций мог пойти к Бенедикту или даме Аканте, либо к кому угодно из тех, кого он встречал ранее, и попросить о помощи в организации встречи. Судья не захочет терять расположения и привилегий, особенно когда успех так близок. Можно рассчитывать, что он сделает все, как нужно, лишь бы сохранить статус приближенного к внутреннему кругу советников Люция.

Единственное, что остается Джосану, так это играть роль принца — без пяти минут триумфатора.


Леди Исобель достигла своего положения, просчитывая каждый шаг. Она знала, когда пойти на риск и когда проявить сдержанность. К сожалению, кажется, мятежники не разделяли ее предчувствий. Убийство леди Зении и ее семьи принесло напряжение на улицы Икарии, город стал на шаг ближе к открытым стычкам. Наступило время действовать, а принц Люций и его самозваные советники решили, что пора поговорить и созвать всех заговорщиков на встречу в резиденции судьи Ренато.

Когда Флёрделис прочитала письмо, она серьезно раздумывала об отказе, потому что подозрения насчет принца подтвердились и заняли все ее мысли. Собираться всем лидерам в одном месте — ужасный риск, особенно когда Люций начнет ругать последователей за безмерное насилие.

Если только последние события не заставили его действовать немедленно и открыто призывать к восстанию — тогда ей нужно там присутствовать, чтобы поддержать принца и последователей в их стремлении совершить провальную попытку устроить мятеж. Она вложила слишком много денег и времени и не позволит им колебаться в самый последний момент. Чем сильнее восстание, тем больше ущерба будет нанесено стране и тем больше похвал получит Исобель по возвращении в Седдон.

Она, конечно, приняла меры предосторожности, обдумав пути побега из района Ренато и убедившись, что они открыты, затем отправила шифрованное сообщение послу Хардуину, предложив, чтобы тот воздержался от своих обычных ночных развлечений и остался в посольстве. Если случится неприятность, стражники дважды подумают, прежде чем рискнут ворваться на территорию посольства независимого государства Седдона, чтобы арестовать Хардуина. Хотя маловероятно, что они станут его разыскивать — посол потрудился на славу, распространив сплетни про Исобель, что стоило ей нескольких контрактов с купцами. На публичных встречах ее появление сопровождалось злобным шепотом, теперь только те, кто рассчитывал получить выгоду от общения с седдонийкой, посылали приглашения или навещали ее в городском доме.

Флёрделис оделась с тщательностью, присущей всем придворным модницам, выбрав шелковое платье с разрезами по бокам, открывающим ноги при ходьбе — если что, оно поможет ей быстро передвигаться по улочкам, не сковывая движений. К внутренней стороне бедра она пристегнула ремнями кинжал, а пояс вокруг талии был сделан из золотых дисков — его легко разорвать на части и использовать монетки в качестве денег. Волосы Исобель заколола на затылке, изысканное украшение из слоновой кости, поддерживающее прическу, заканчивалось острым стальным клинком. Через руку девушка перекинула легкий льняной плащ, на случай если вечер выдастся прохладным.

Солнце уже садилось, когда седдонийка вышла из дома. Интересно, почему для встречи выбрали такое неудобное время. Только крестьяне и рабы ели с заходом солнца. Даже иностранцы знали: в И карий никто не садится ужинать в течение трех часов после заката. Если за резиденцией следят, то подобное неуместное собрание обязано вызвать подозрения.

Джино, старший из слуг, ждал у носилок, которые она заказала. Обычно невозмутимый, сейчас он переминался с ноги на ногу с нехарактерной для него нетерпеливостью. Когда Исобель приблизилась к слуге, тот поспешно опустил глаза.

Что-то не так. Она осмотрела улицу, заполненную людьми, спешащими домой после работы. Среди них отчетливо выделялось несколько человек, праздно стоявших посреди бурного потока спешивших трудяг. На бездельниках была надета ливрея слуг, но их позы говорили сами за себя: соглядатаи на службе.

Флёрделис ожидала, что наблюдение за ее домом усилится, однако эти мужчины появились на улице не ради отчетов о прибывших и убывших из резиденции. Они — солдаты, и их присутствие не сулило ничего хорошего.

Девушка наклонилась, притворившись, что завязывает ремешок на сандалиях. Если она вернется в дом, то шпионы поймут, что их заметили, и последующие действия зависят от того, какие приказы им отданы. Неужели за ней действительно следят? Или хотят арестовать?

К счастью, Флёрделис не сообщила Джино, куда собирается ехать, просто приказала вызвать носильщиков. Нужно отправиться в посольство и понаблюдать, последуют ли новые стражи за ней или нет. Если пойдут, значит, пора скрываться. Если останутся, то их присутствие — простое совпадение, а она в совпадения не верила.

Приняв решение, Исобель поднялась и зашагала к носилкам. Джино придержал занавеси, намеренно отводя взгляд от хозяйки — очевидно, боялся, что та заметит отблески предательства в глазах.

Едва седдонийка приготовилась ступить внутрь, как из толпы донесся девичий голосок.

— Благородная леди, не хотите купить букетик цветов, чтобы он освежил вам путешествие? — спросила она, протягивая веночек, похожий на затоптанный веник.

— Уходи, нам не нужны твои цветы! — проворчал Джино, отталкивая девочку.

Будь сегодня обычный день, Исобель бы проигнорировала бы цветочницу. Дашь монетку одному, так толпа попрошаек слетится и обступит так, что не пройти и не проехать. Но поведение Джино вызвало противоречивые чувства.

— Подожди, — приказала она. Добравшись до маленького кошелька, спрятанного в складках плаща, Флёрделис вытащила две монетки и протянула девочке.

— Спасибо, добрая леди, — ответила та, всовывая цветы в руки Исобель, будто они были редчайшими драгоценностями. Потом продавщица развернулась и растворилась в толпе.

— Скажи, чтобы отвезли меня в посольство, а потом жди дальнейших приказов, — проинструктировала хозяйка Джино.

Тот кивнул и помог ей усесться в носилках. Занавески остались открытыми, чтобы легкий ветерок смог облегчить удручающую жару. Поднеся букет к лицу, девушка понюхала цветы, но аромат давно выветрился. Розы оказались настолько старыми, что даже не пахли, а только осыпались прямо в руках.

Исобель сжала цветы и снова услышала странное шурщание. Она осторожно разобрала букет и увидела в нем записку, спрятанную глубоко в оберточную бумагу. В заходящем свете девушка едва различала почерк.


Нерисса все знает. Это ловушка. Бегите, пока не слишком поздно.


Письмо было подписано стилизованным символом императорского дома. Мгновение спустя Исобель поняла, что это одна из татуировок, украшавшая лица служащих.

Значит, сообщение от Встречающего. С этим осознанием пришло еще одно: когда Исобель выглянула из носилок, то заметила, что они приближаются к площади семи фонтанов. Живописное место, но не входившее в маршрут между домом и посольством. Ее везут во дворец.

Сообщение Встречающего пришло слишком поздно.

У Исобель оставалось только одно преимущество: икарийская привычка недооценивать силу и хитрость женщины. Они могут быть готовы к протестам, когда седдонийка осознает, что ее везут не в посольство, но никак не ожидают, что она поведет себя мужественно.

Исобель представила карту Каристоса. Если место назначения действительно дворец, то, покинув площадь, они войдут на улицу Триумфа. Окруженная со всех сторон правительственными зданиями, дорога станет ловушкой. Если бежать, то нужно делать это сейчас.

Она осторожно развернула плащ и накинула на плечи, застегнув пряжку на шее. Платье привлечет слишком много внимания в тех местах, куда Исобель собиралась бежать.

Носилки остановились, чтобы пропустить повозку. Исобель собралась с силами, подождала первого движения и выбросилась в проем слева. Больно ударившись о булыжник, перевернулась, преодолев боль, и вскочила на ноги. Начав движение, девушка быстро оглянулась. Носилки накренились, когда двое носильщиков присоединились к погоне в сопровождении по крайней мере одного из соглядатаев, которого Флёрделис ранее заметила на площади.

Придерживая плащ, девушка бежала по улице мимо удивлённых прохожих.

— Стой! Именем императрицы Нериссы. Стой! — послышался крик за спиной.

Кто-то потянулся, чтобы ухватить ее край плаща, но удар локтем в лицо остановил его. Исобель еще слышала преследователей, но те остались далеко позади, когда она покидала площадь. Девушка пробежала несколько сотен шагов, а потом нырнула в переулок рядом с купеческой лавкой, не обращая внимания на гадкие запахи. Аллея привела ее на другую улицу, где было куда меньше фонарей, там беглянка замедлила шаг, сделав вид, что ей некуда спешить.

Несколько минут она шла прогулочным шагом, и уже подумав, что ее никто не преследует, услышала звуки бухающих шагов позади себя.

Исобель выругалась, проклиная себя за самонадеянность. Седдонийка припустила по улице и снова оторвалась от погони. В этот раз она не оставит стражникам Нериссы никаких шансов. Улицы заполонили патрули, их было намного больше, чем в обычную ночь, и Флёрделис поняла, что она не единственная цель сегодняшнего вечера.

Прежде чем беглянка добралась до района складов, ей пришлось покружить по городу и перелезть через каменную стену. Здесь опасности были другого рода: немного пообтрепавшийся пышный наряд заставил некоторых подумать, что она — проститутка, вышедшая на улицу в поисках клиентов. К счастью, кинжал в правой руке убеждал их в серьезности ее намерений.

Потеряв следы преступницы на улицах Каристоса, преследователи ожидали, что она либо пойдет искать союзников, либо постарается покинуть город. Из двух возможностей побег казался им более вероятным.

К этому часу ожидать какого-то движения на воде глупо. Подойти к пирсу и нанять шаланду — значит наверняка попасться в руки к патрулю. То же самое произойдет, если Исобель сама украдет лодку и станет грести к кораблю. Благодаря сделкам с Септимусом-младшим в порту вдоль верфей стояли три судна Федерации — чужестранным кораблям впервые предложили якорные места. Но за ними наверняка следят, и даже если она умудрится попасть на борт незаметно, перед выходом из гавани каждый корабль будет обыскан.

Девушка спряталась у склада; судя по сладкому тошнотворному запаху, там хранились экзотические фрукты. Вдалеке она заметила людей, несущих фонари. Они неуклонно направлялись к ней с востока. Немного откинувшись назад, седдонийка увидела еще одну группу, приближавшуюся с запада. Если не начать действовать незамедлительно, укрытие неизбежно превратится в ловушку.

Оставалось только одно. Исобель сделала пару глубоких вдохов, пытаясь успокоиться. Она заставила себя забыть усталость, навалившуюся после безумного побега через весь город, и ноющую боль мускулов, размякших после жизни в городе. Обвинить принца Люция в неосмотрительности она еще успеет, да и себя отругать за чрезмерную заносчивость. Теперь нужно думать только о выживании.

Флёрделис расстегнула застежку на плаще, оставив только одну завязку на шее, и кинжалом раскроила линию горловины платья. Потом сделала глубокий вздох и опрометью кинулась из укрытия. Пробежав мимо таможенного дома с закрытыми ставнями, она перепрыгнула через бухту каната, легкомысленно оставленного на верфи. Позади слышались звуки погони, но оглядываться не было времени. Девушка добежала до края причала и с разбегу нырнула.

Причал был высокий, и нормальный человек вряд ли отважился бы на подобное. Вытянув перед собой руки, Исобель вошла в воду; сильный удар на некоторое время оглушил ее, пока она погружалась в мрачные глубины. Наконец движение замедлилось. Седдонийка уже где-то потеряла плащ и теперь избавилась от тяжелого пояса, оставив месячную зарплату на дне гавани. За ним последовало разрезанное платье. Легкие горели, пока Исобель выгребала к поверхности, стараясь в то же время отплыть подальше от берега.

Подняв голову над волнами, Флёрделис полной грудью вдохнула драгоценного воздуха, потом снова погрузилась под воду и сделала еще несколько гребков. Повторив подобный маневр несколько раз, она оказалась в дюжине метров от берега. Оглянувшись, Исобель увидела мужчин с фонарями, стоявших у подножия пирса — судя по всему, никто не решился повторить самоубийственный прыжок. Один мужчина закричал, когда выловил плащ, и его голос разнесся по воде. Седдонийка услышала, как он приказал подготовить лодку, чтобы начать поиски тела.

Исобель отвернулась и поплыла к восточной части гавани. Убывающая луна освещала корабли, бросившие якоря в заливе, и она старалась не подплывать близко ни к одному из них, чтобы не быть замеченной.

Казалось, Флёрделис плыла несколько часов, а может, и дней, пока не добралась до большого судна, причалившего к дальнему концу восточной плотины. Это самая дальняя точка, где мог пришвартоваться корабль, в то же время оставаясь в гавани. Место считалось не слишком удачным, поскольку перевозить груз туда и обратно было накладно. Однако для ее целей корабль располагался идеально.

Исобель уцепилась за якорную цепь, жмурясь от яркого света лампы, свисающей с носа.

— Убежища! — закричала она на родном языке. — Я прошу убежища!

Никто не ответил. Исобель отдышалась и заставила дыхание выровняться.

— Убежища! — снова попыталась беглянка. На сей раз ее услышали, потому что над поручнями показалась голова моряка.

— Кто ты? — спросил он.

— Землячка в беде, — ответила Флёрделис. — Брось мне линь и приведи капитана.

Юнга перебросил веревку через борт. Поднимаясь вверх, Исобель расцарапала нежную обнаженную плоть о деревянные бока корабля, потому что мягкое покачивание судна двигало веревку из стороны в сторону. Когда девушка добралась до палубы, она издала изможденный вздох.

Моряк и два его товарища в изумлении уставились на возникшее перед ними явление. Только нагрудная повязка пережила такой марафон, и голое тело девушки дрожало в ночном воздухе, рассказывая историю о пережитых приключениях. Исобель была покрыта синяками, раны в некоторых местах кровоточили, но она осталась жива и не собиралась стыдиться своего внешнего вида.

— Боже мой, девочка, что с тобой случилось?! — загремел из носового кубрика голос капитана Зориона. Было видно, что его подняли с кровати.

— Долгая история, — ответила седдонийка. — Люди Нериссы обшаривают гавань в поисках моего тела. Скорее всего скоро появятся здесь. Нужно уходить.

Капитан снял рубашку и протянул Исобель.

— Надень. Махью отведет тебя вниз и поможет найти все, что тебе нужно. А я подготовлюсь к плаванию.

В этот момент Флёрделис вспомнила, почему тетя так сильно любила этого мужчину. Зорион никогда не спорил и не тратил время попусту на ненужные расспросы. Если он решил действовать, то его не остановить.

— Нужно двигаться быстро, иначе упустим прилив, — сказала Исобель. — Сколько человек на берегу?

— Две дюжины. Еще дюжина на ночном карауле, а остальные в койках.

— Нам потребуются все, — продолжала она. — Махью, поднимай команду и принеси мне пару панталон.

Пока Зорион выкрикивал команды, моряки на вахте кинулись к кабестанам поднимать якорь.

— Придется оставитьлюдей на берегу, — с сожалением проговорила Флёрделис.

Зорион кивнул.

— С ними все будет в порядке. Я объявил положение «враждебный порт», прежде чем они ушли, а правила они знают.

В «дружественном порту» большая часть команды может уйти в увольнительную на ночь и вернуться в течение дня, чтобы помочь разгрузить или погрузить товары, если требуется помощь. Когда объявлялась «враждебная ночь», только нескольким человекам можно покинуть судно, также отдавался приказ, что нужно делать, если корабль уйдет из порта без них. Как только они доберутся до Седдона, Исобель проследит, чтобы морякам выдали компенсацию за лишние испытания.

Появился Махью с парой панталон и блузкой. Исобель вернула Зориону рубашку, отметив, что принесенная одежда сидит на ней идеально — видимо, капитан держал ее специально для этих целей.

Девушка взглянула вверх — моряки карабкались по мачтам, готовясь развернуть паруса.

— Нам не хватает двоих юнг и боцмана, чтобы отдавать им приказы, — сказал Зорион.

Она и сама это заметила.

— Это твой корабль, выводи его, пока я помогу наверху, — предложил он.

На мгновение Исобель заколебалась, услышав столь заманчивое предложение. Слишком много времени прошло с тех пор, когда она управляла судном, а желание командовать «Быстрой чайкой» не пропадало с первого момента, как Флёрделис увидела ее. Но можно и подождать чуть подольше.

— Ты знаешь корабль и путь, а у меня нет времени учиться, — ответила она. — Я пойду наверх.

Исобель оторвала полоску ткани от каймы блузки и завязала волосы в хвост.

— Ты уверена, что справишься? Твоя рана все еще кровоточит, — сказал Зорион.

— Именно для таких дел я и была рождена, — ответила седдонийка.

Глава 20

Джосан вернулся в дом, убедившись, что подготовка к встрече идет полным ходом. Монах ушел в свою комнату, с легкой улыбкой прислушиваясь, как Майлз и Фаррис ссорятся из-за того, кто станет охранять принца. Брат разрешил спор, отправив сержанта выполнять мелкие поручения.

Когда пришло время обеда, слуги принесли поднос с едой в комнату. Аппетита не было, но Джосан заставил себя поесть, зная, что силы ему еще понадобятся. Фаррис, находившийся на посту, отказался от обеда, и Джосан подумал, ел ли часовой хоть что-нибудь с того момента, как появился в доме судьи. Вряд ли он придерживался поста, а может, перекусил, когда периодически выходил из резиденции. Каждый раз, возвращаясь после обхода, он громко объявлял, что все тихо. Значит, люди Нериссы были на месте и готовились к нападению.

Когда приблизился закат, монах вызвал слугу Ренато и приказал принести из гардероба шелковую мантию. Судья хорошо выдрессировал челядь, поэтому лакей не выказал удивления, когда доставал из хлопкового чехла темно-лиловый плащ с вышитыми золотом ящерицами, знаком дома Константина. Джосан взглянул на Фарриса, чье лицо покраснело от ярости.

Само существование мантии говорило о предательстве Ренато. Глупый риск и ради чего? Ярды шелка и золотой нити не сделают из человека императора. Если люди готовы рисковать жизнями ради него, то они станут служить вне зависимости от того, носит он шелка либо лохмотья.

Майлз заметил в нем человека под слоями грязи и одеждой бродяги, узнал его и служил преданно, хотя принц ничего не мог предложить взамен, кроме опасности и трудностей. Но сержант — исключение из правила, а приглашенные сегодня сторонники ожидают увидеть символ.

После того как лакей вышел из комнаты, Фаррис позволил отвращению проявиться.

— Даже не вздумай нарушить клятву, данную Нериссе. Я без всяких колебаний убью тебя при первом намеке на предательство.

— Понимаю.

Угроза возымела действие в первые разы, когда он ее услышал, но после десятка повторов Фаррис больше не страшил его. Джосан перешел из состояния страха в оцепенение. Единственное, чего он желал, чтобы ночь закончилась, а он смог встретиться с судьбой лицом к лицу.

Ученый прислушался к себе в поисках принца, но почувствовал только слабые отголоски собственных чувств. Судя по всему, именно ему придется доводить план Люция до конца.

Наконец пришел Ренато. Гости прибыли.

— Все собрались? — поинтересовался Джосан.

— Нет леди Исобель. А Сальвадор прислал слугу, который предупредил, что хозяин болен, — сказал судья. — Ваш человек, Майлз, также не вернулся.

Монах нахмурился, будто удивившись последней новости. Воспользовавшись случаем, когда Фаррис патрулировал окрестности, он дал сержанту последние указания, чтобы гарантировать его пребывание в отдаленном от арестов месте. Солдат возмущался, но Джосан, не колеблясь, отправил товарища подальше от опасности.

Он не мог защитить Майлза, но по крайней мере обеспечил тому шанс на побег. Какой бы долг ни лежал между ними, монах выплатил его сполна.

— Болезнь Сальвадора — выдумка, прикрытие трусости, — заявил Джосан, возвращаясь к роли члена императорской семьи. — А леди Исобель — не одна из нас. Все, больше ждать не будем.

Накинув плащ с ящерицами, он вышел из комнаты, за ним последовали Ренато и Фаррис. Когда дошли до основания лестницы, охранник поклонился и встал у парадной двери.

Джосан почувствовал горечь во рту, когда осознал, что через мгновение эта дверь откроется, и люди императрицы ворвутся внутрь, чтобы арестовать их всех. В драме осталось последнее действие.

Из гостиной вынесли мебель, расставив только стулья, чтобы разместить три дюжины гостей, которых пригласил Ренато. В начале комнаты стояло массивное кресло, принесенное из кабинета судьи и теперь украшенное пурпурной подушкой.

Джосан едва не удержался от смешка, завидев этого монстра. Неужели Ренато считает его таким глупцом, что решил ублажить подобными атрибутами власти? Либо же судья пытался подобным образом закрепить собственное влияние над будущим императором? Если так и есть, это неудачный выбор, хотя, как подозревал монах, принцу Люцию шестилетней давности такие знаки внимания очень бы понравились.

Когда Джосан вошел в комнату, все заговорщики выстроились в две линии лицом к претенденту на трон в порядке превосходства. Один за одним они преклоняли колени, выражая почтение потомку Константина.

— Милорд, принц, — шептали одни, в то время как другие обращались к нему «ваше величество», будто он уже взошел на трон.

Ученого тошнило от этого фарса, но он заставил себя улыбаться. Наконец он дошел до импровизированного трона и уселся на него. Только после этого конспираторы поднялись и разошлись по местам.

Джосан окинул комнату взглядом. Все, кого он встречал в доме дамы Аканты, собрались в комнате, за исключением леди Исобель и Сальвадора-старшего. Заметил монах и новые лица. Это доказывало, что план собрать всех в одном месте — очень удачная идея.

Он подождал мгновение, удивляясь, почему Фаррис и его люди до сих пор не ворвались в комнату, чтобы арестовать всех. Чего они ждут?

— Я вызвал сегодня вас, чтобы вы услышали мою волю, и чтобы я выяснил, кто действительно предан мне, — начал он, стараясь выиграть время. — Флавиан заплатил за преступления жизнью. Я думал, что его судьба заставит вас сделать паузу, но, кажется, ненависть к Нериссе и жадность перевесили способность ясно мыслить.

Ренато нахмурился, а остальные нервно засмеялись.

— Годы ссылки изменили меня, — продолжил монах. — Я узнал много вещей, включая понимание, что значит стоить чьего-то уважения. У принца должно быть больше качеств, чем родство с императорами. Он обязан иметь смелость и честь, если хочет вести за собой людей.

При этих словах многие закивали. Взгляд дамы Аканты остановился на нем с намеренно восхищенным вниманием, но Джосан знал, что это всего лишь маска. Ей и многим другим все равно, что скажет Люций, он — игрушка в их руках, которой пока не наигрались.

Эти люди называют себя патриотами, но на самом деле они фанатики и лживые оппортунисты, которых не интересует народ Икарии. В данный момент Джосан ненавидел их всех.

Он услышал шум, раздался крик. Сидящие у двери повернули головы к выходу, прислушиваясь.

— Я нашел собственную честь. Жаль, что вы не можете сказать того же о себе.

Как только ученый закончил речь, дверь распахнулась, и на пороге появился управляющий:

— Хозяин, нас предали, — прохрипел он, прежде чем упасть на колени. Даже со своего места Джосан видел, как кровь хлестала из живота, который несчастный прикрывал рукой.

Послышались громкие возгласы, заговорщики повскакали с мест. Слишком поздно. Фаррис перешагнул через тело слуги, держа перед собой окровавленный меч. Позади стоял отряд солдат, которые быстро рассредоточились по комнате.

— Ты предал нас! — воскликнул Бенедикт, выхватил кинжал и бросился к принцу.

Джосан сидел в кресле, не двигаясь и не предпринимая попыток защититься. Но Бенедикту не удалось приблизиться, кто-то сзади подрезал его.

Жаль. Быстрая смерть пришлась бы как нельзя кстати.

Монах наблюдал, как стражники арестовывают конспираторов, заламывая им руки за спину, чтобы никто не принял яд. Двое успели выхватить шпаги, но их быстро разоружили.

Наконец все закончилось. Фаррис приблизился к креслу, где восседал Джосан, и поклонился ему.

— Императрица Нерисса благодарит за столь щедрый дар, — заявил он достаточно громко, чтобы все пленники услышали.

— Для меня честь служить правительнице, — громко ответил монах.

Последняя сцена предназначалась для того, чтобы задушить последние ростки преданности, которые заговорщики еще могли испытывать по отношению к Люцию. Ненависть к нему развяжет языки и, возможно, заставит бунтовщиков более тесно сотрудничать с палачами Нериссы.

Фаррис стоял за спиной Джосана, пока солдаты выводили конспираторов. В конце концов в комнате остались Фаррис, монах и двое стражников.

— Принц Люций, пора. Вам нужна помощь? — спросил телохранитель.

Джосан встал, довольный, что ноги не дрожат. Он невозмутимо стоял, пока Фаррис стягивал с него чертову мантию, оставив ежиться в тунике. Ему связали руки и накинули на плечи плащ, на голову натянули капюшон, чтобы скрыть черты лица. Телохранители подхватили его под локти и повели к карете, ожидавшей у крыльца. Они помогли ему взобраться внутрь, поскольку с завязанными руками неудобно подниматься по ступеням. Наконец Люция усадили между стражниками, а Фаррис устроился напротив.

С вывернутыми кистями Джосану пришлось ютиться на краешке сиденья, неудобно наклонившись вперед, но такое положение по крайней мере позволяло держать голову опущенной. Не было никакого желания встречаться с глазами Фарриса, Джосан боялся того, что мог прочитать в его взгляде. Жаль, что ужас заставил сердце биться так стремительно и леденить внутренности. Но он не станет стыдиться себя и этого тела.

Джосан снова подумал о быстрой смерти. Монах выполнил часть своей сделки, но Нерисса обещала ему правосудие, а не сострадание. Нужно еще заплатить за восстание шестилетней давности, за всех тех, кто погиб при ошибочной попытке возвести Люция на трон.

Принц посчитал это честной сделкой, шансом наказать тех, кто ввел его в заблуждение и воспользовался им ради собственных жестоких интриг. Он поплатился за глупость и тщеславие, но, поторговавшись с Нериссой, смог обеспечить правосудие для тех, кто убил леди Зению и других ни в чем не повинных людей.

Однако Джосан не совершил ничего плохого. Он такая же жертва обстоятельств, как и все остальные. Как жизнь Люция переплелась с мятежниками, так и монаха предали все, кому он доверял. Они сделали из него соучастника чудовищного преступления, пытаясь уничтожить душу одного человека, чтобы освободить место для другого.

Монаха не в чем обвинить. Он прожил на шесть лет больше, чем ему отводилось судьбой, в чужом теле, пока его собственное гнило в безымянной могиле. Если бы не тот наемник, ученый мог пробыть остаток жизни на маяке, даже не осознавая, что тело, в котором он находится, не его.

Наверное, это было бы неплохо. Или лучше знать правду? Когда-то Джосан, не задумываясь, сказал бы, что всегда лучше придерживаться истины, несмотря ни на что, однако сейчас он не был так уверен в этом.

Ученый не мог не думать, что произошло с духом Лю-ция, находившемся в состоянии покоя все эти годы. Неужели Другой очнулся только тогда, когда смертельная угроза заставила его действовать? Либо же он оказался заложником бесконечного сна, кошмара, которого нельзя избежать.

Две души, связанные вместе и разделяющие одну судьбу. Что бы ни происходило, происходило с обоими. При этих словах Джосан почувствовал, как Другой зашевелился где-то в глубине.

Не один, — услышал он шепот.

Монах подождал, готовый передать тело под контроль принца, но Люций более никак не проявлялся. Тем не менее даже легкая тень дружеского присутствия навевала успокоение.

Джосан горько улыбнулся. Интересно, как отреагировала бы Нерисса, объясни он, что в его теле живут две разные души. Хотя, если бы она и поверила, вряд ли это повлияло бы на их судьбу. Люция приговорили бы к смерти за предательство, а монаха — за преступление против человеческой и божественной природы. Очень удобно: один взмах меча, а нет двоих.

Ученый по-прежнему улыбался, когда Фаррис схватил его за подбородок и резко поднял голову вверх. Последнее, что Джосан увидел, был взгляд Фарриса, а потом на пленника надели мешок.

Дыхание участилось, когда вокруг шеи обвязали тесемки, но вскоре давление ослабло. Несколькими мгновениями позже карета остановилась.

Джосана, с завязанными глазами и руками, вытащили из повозки. Его провели по тротуару, вверх по лестнице, затем по длинному коридору. На минуту они остановились, и охранник толкнул пленника вперед. Ученый не почувствовал ничего под левой ногой, и только чья-то рука удержала его от падения.

— Он нужен ей живым! — рявкнул Фаррис. — Гвидо, иди первым, покажи ему дорогу.

Пока Джосан спускался по лестнице, он чувствовал твердую хватку мужчины сзади. Другой шел впереди, по-видимому, чтобы не дать ему упасть. Узник уже давно потерял счет шагам, а они все шли и шли.

— Вот последняя, — заявил охранник впереди. Монах услышал, как в замке повернулся ключ, потом заскрипели петли, когда начали открывать железную дверь. Они сделали еще несколько шагов, потом еще одна задержка, теперь открылась вторая дверь.

Его втолкнули внутрь и развернули. Кисти, занемевшие от веревок, загорелись от боли, как только тюремщики их развязали, и кровь снова побежала по жилам. Руки безвольно висели вдоль тела, а потом Джосана пихнули к стене и каждое запястье заковали в кандалы.

И только потом сняли мешок с головы.

— В этом нет нужды. Я выполнил свое обещание и не собираюсь убегать.

Фаррис даже не потрудился ответить. Он только подергал каждую руку, убедившись, что браслеты надежно удерживают пленника, а потом вышел из камеры, забрав охранников и фонарь. У узника была всего минута, чтобы осмотреть место своего заточения, прежде чем погрузиться в полную темноту.

Несмотря на плащ, камни холодили спину. Плечи болели из-за неудобной позы, но пошевелить руками Джосан мог. Клетушка пахла сырой землей и другими менее полезными для здоровья ароматами. Где-то недалеко послышался мужской крик, потом еще один.

Так это камеры боли, о которых осмеливались говорить только шепотом. Еще мальчиком принц Люций исследовал замок в поисках этого запретного места, но стражники неизменно отправляли его прочь, как только он оказывался на их территории. Теперь его любопытство оказалось удовлетворено, хотя без этого знания Джосан мог спокойно продолжать жить дальше.

Монах был удивлен. Он ожидал, что Нерисса будет рада продемонстрировать нового пленника, чтобы показать, что ей нечего бояться. Но в данной ситуации только Фаррис и стражники, арестовывавшие его, знали, что он находится здесь.

Если только точно понять, где именно его заточили. Существовало два типа тайных камер. Во внешних узники дожидались казни, а во внутренних находились несчастные, которых прежде должны подвергнуть пыткам, прежде чем даровать смерть.

Судя по судорожным всхлипам и крикам, которые доносились до Джосана, он мог поклясться, что его привели во внутренние. Монах напряг слух, но идентифицировать голос мужчины не смог.

Интересно, какие еще секреты императрица рассчитывает от него, получить. Он и так передал в ее руки всех предателей. Неужели она подозревает, что принц кого-то защищает? Или хочет пытать его не ради информации, а в качестве наказания за преступления? Ритуальная смерть, предназначенная предателю, — явление ужаснейшее, включающее в себя семь стадий и длящееся несколько дней, в зависимости от мастерства палача. Но даже этого ей может показаться недостаточно, чтобы удовлетворить потребность в отмщении.

Ты оказался прав. Нериссу стоит остерегаться и бояться. Жаль, что я понял это слишком поздно.

На этот раз слова прозвучали так, будто Люций разговаривал с ним вслух, Джосан ответил ему в том же духе.

Как ты думаешь, что она с нами сделает? — спросил он.

Моя мать предпочла отравиться ядом, чем отправиться в эти комнаты, сказал принц. Она ничего не знала о моих планах, однако это ее не спасло.

Мне очень жаль, ответил Джосан, чувствуя отголоски печали Люция.

Я понимал, что погубил ее и не мог столкнуться с тем, что будет дальше, поэтому и убежал к брату Никосу, умоляя его дать мне убежище. Он предложил мне яду, но в его планы не входила моя смерть.

Клянусь, я не знал, что у него на уме. Внезапно монаху показалось очень важным, чтобы Люций это понял. Ученый никогда не желал судьбы принца.

Ты слишком честен, чтобы совершить подобное. Некоторое время узники молчали. Любой другой постарался бы покинуть Каристос вместо того, чтобы остаться здесь, пытаясь исправить все мои ошибки, — добавил потомок Константина.

Я поступил так, как любой порядочный человек. Думаю, ты сделал бы то же самое, будь у тебя шанс.

Ты мне льстишь, ответил Люций. Но я утратил вкус к красивой лжи.

Больше Джосан не стал говорить ничего, что могло бы показаться неискренним или снисходительным. Смешно, но, несмотря на то, что они делили одно тело, монах не знал, какими словами утешить принца. И он подозревал, что Люций столкнулся с той же дилеммой. Единственное утешение, которое они могли друг другу предложить, это факт собственного присутствия, и то в лучшем случае незначительного.

Когда дело дойдет до пыток, Джосан знал, что если сможет, то будет искать облегчения в забвении, и прекрасно поймет принца, если тот поступит так же. Нет причин страдать им обоим.

Если вдруг произойдет чудо, и Нерисса решит даровать нам свободу, то, как ты думаешь, у нас есть надежда? Шанс, что наши души можно разделить?

Вопрос показал, насколько Люций доверяет ему. Джосан имел все причины остаться в теле, которое украл, потому что оставить его значило умереть.

Нет никакого заклинания, насколько я знаю. Даже монах, совершивший магию души, не ожидал такого результата, ответил он.

Жаль, произнес Люций. Тогда, возможно, это к лучшему. Смерть для нас обоих, прежде чем мы сведем друг друга с ума окончательно.

Будь уверен, ты еще поблагодаришь Нериссу за доброту, сказал Джосан ив ответ услышал тихий смешок.

Голос принца затих, и монах остался наедине с собственными мыслями. Он очень хотел спать, но каждый раз, когда тело расслаблялось, цепи сковывали движения, и узник выходил из дремоты. Боль в мочевом пузыре росла, и он больше не мог ее игнорировать. Пришлось помочиться на пол, как это делало бесчисленное количество других заключенных до него. Преднамеренное унижение, которое должно напомнить ему, что в глазах тюремщиков он всего лишь животное. Джосан чувствовал стыд Люция, но со своей стороны ощущал только злобу. Что бы принц ни совершал в прошлом, он заслуживал лучшую долю, чем эта.

Глава 21

Когда Джосан проснулся рано утром, он был один. Ему так и не удалось крепко уснуть, но как только тело онемело от неудобства, разум отключился, и он впал в состояние близкое к трансу — и не сон и не бодрствование. Монах прислушался к себе, однако присутствия принца Люция не почувствовал. Несмотря на все обещания принца, он встречал день в одиночестве.

Джосан не обвинял Люция. Будь у него возможность, он сам бы постарался исчезнуть, сбежать, оставив бесчувственную оболочку перед пытками, которые планировала Нерисса.

Брат услышал шаги, слабый свет приближался к его камере. Двое стражей остановились за дверью. Один держал связку ключей, другой освещал замочную скважину. После долгих часов пребывания в темноте глаза не могли выносить яркого света, и когда охранники приблизились, Джосан отвернулся, чтобы не ослепнуть.

— Что... — попытался произнести заключенный, однако из горла вырвался лишь неприятный хрип. Он откашлялся, чтобы прочистить горло и попытался снова: — Что Нерисса приготовила для меня?

Солдаты сделали вид, что не слышат. Тот, который стоял с фонарем, не двигался, а второй наклонился к правой руке монаха. Тюремщик проверил оба наручника, чтобы убедиться, что они прочно закреплены. Только после этого он отвязал от пояса бурдюк с водой. Налил в ладонь немного жидкости и поднес к губам Джосана — и так несколько раз. Заключенный жадно глотал, но воду слишком быстро отобрали.

Почти все силы ушли на то, чтобы сдержаться и не начать умолять о добавке.

Потом охранники развернулись и так же бесшумно, как и вошли, удалились, оставив пленника в темноте. Возможно, именно в этом заключалось наказание Нериссы. Оставить умирать от голода и жажды, разрешая делать только один глоток жидкости, чтобы продлить страдания.

Жестокое испытание, однако у монаха крепла уверенность, что многие узники умирали смертью не менее мучительной.

По некоторым веским причинам императрице наверняка хотелось понаблюдать за его страданиями, насладиться тем мигом, когда он станет умолять о милости и перестанет узнавать своего мучителя.

Часы тянулись. Джосан слышал крики, доносящиеся из пыточных комнат, на сей раз женские. Неужели это дама Аканта или леди Исобель. Дважды темнота освещалась быстрыми вспышками фонарика, когда стражники проходили мимо камеры. Во второй раз он отчетливо услышал странные звуки, будто кого-то или что-то тащили по каменному полу тюрьмы, однако выглянуть в коридор у него не было возможности, поэтому догадки остались неподтвержденными.

Во рту все пересохло, а живот сводило от голода. Про-шел день, а может, два, когда он ел в последний раз. Время теперь не имело значения. В конце концов монах услышал шаги и долгожданный звук поворачивающегося в двери ключа. Он поднял голову и уставился на выход. На сей раз брат готов умолять, если это поможет добыть ему ценный глоток воды.

В комнату вошла императрица Нерисса в сопровождении четырех солдат.

Джосан открыл рот, но из него вырвалось лишь жалкое хрипение.

По сигналу правительницы стражник подошел к пленнику и протянул бурдюк. Монах с удовольствием сделал большой глоток и понял, что вода разбавлена вином. Смотритель оказался терпеливым, позволив выпить, сколько хотелось, прежде чем отобрать мехи. Двое других отстегнули кандалы, и только железная хватка солдат удерживала Джо-сана от падения.

Они выволокли узника на середину комнаты, где тот стоял, покачиваясь перед спокойным взглядом императрицы. Он не сомневался, что женщина видела все, начиная с обмоченной туники и заканчивая дрожью в вывихнутых конечностях.

— Ты довольна моим видом?

Джосан ожидал удара за дерзость, но, к его удивлению, ничего не произошло.

— Я не хотела этого, — ответила Нерисса.

— Как раз наоборот, думаю, здесь ничего не происходит без твоей указки. Ты удовлетворена моим унижением, или это как раз то, что ты планировала?

— В мои намерения не входило держать тебя здесь так долго. — Ответ императрицы мало напоминал извинение.

Монах заметил, что правительница не испытывает совершенно никакого дискомфорта, находясь в камере. Словно она находилась на празднике в императорском саду, а не в сырой тюрьме, вместилище человеческих страданий.

— Я сдержал слово, — напомнил ей брат.

— Да, ты прав. — Императрица обошла его кругом, но узник слишком устал, чтобы следить за движениями. Когда она вновь заговорила, голос ее прозвучал за спиной: — В какой-то степени можно тебя поблагодарить за все суды, которые проводятся сегодня. Когда я увидела список арестованных, то подумала, что ты меня разыгрываешь, разоблачая всех тех, кого я считала верным.

Джосана поразила, что Нерисса так свободно разговаривает перед охранниками, а потом понял, что на мужчинах форма без отличительных знаков. Должно быть, они из команды дознавателей Низама и наверняка слышали секреты и похуже.

— Уверен, Фаррис смог тебя убедить.

Нерисса обошла его и снова посмотрела ему в лицо.

— Фаррису было много чего сказать. И Ренато, и Аканте, и даже Сальвадору, которого вытащили из постели больного, чтобы объяснить свою роль в заговоре. Без сомнений, другие тоже подтвердят свою вину, как только у нас появится время их допросить.

— А что с леди Исобель? Императрица нахмурилась.

— Она ускользнула от солдат, отправившихся ее арестовывать, и уплыла на своем корабле, прежде чем мы закрыли порт.

К своему удивлению, Джосан почувствовал облегчение. Возможно, просто потому, что она молода, к тому же женщина, и монах жалел ее, хотя Исобель этого и не заслуживала. В конце концов, именно она ненамеренно оказалась ответственной за его судьбу, поскольку их встреча открыла присутствие изгнанника на острове Тксомина. Золото Федерации поддержало восставших, а советы седдонийки вдохновили их на жестокость и насилие.

— Многие из опрашиваемых также упоминали брата Никоса, хотя его не было среди них, — продолжала Нерисса. — Не потрудишься объяснить его роль?

Вино, выпитое узником, ударило прямо в голову, видимо, как и предполагалось. К счастью, он ожидал вопрос и уже подготовил ответ.

— Я искал встречи с братом Никосом, и когда нашел, просил его устроить встречу с тобой, как это уже известно. Затем воспользовался предложенной помощью и убедил конспираторов собраться, сообщив, что Никос нашел ключ к твоему разрушению, — сказал он. — Что касается истинных предпочтений брата Никоса, то я оставляю тебе прерогативу выяснить все самой.

Джосан не упоминал магии и о роли Никоса в событиях первого восстания. И не жалость его остановила и не остатки преданности, которую монах когда-то чувствовал по отношению к главе ордена. Скорее он сделал это из-за дружеских отношений с остальными членами Братства, являвшимися настоящими учеными, репутацию которых запятнали и очернили бы действия лидера. Да, глава Братьев заслуживал любого наказания, которому бы подвергла его императрица, но остальные — нет.

— Что ты приготовила для меня? — спросил монах. Он устал перекидываться с ней словами, будто ударами шпаги.

— Сначала думала о смерти, — ответила Нерисса. — Хорошей смерти от меча, но слишком красивой для такого предателя, как ты.

— А теперь?

— Теперь я у тебя в долгу.

На мгновение Джосан даже перестал дышать, почувствовав проблеск надежды.

— Я принесу тебе любую клятву, какую только захочешь. Если ты меня отпустишь, я покину Икарию и больше никогда не вернусь назад. Ты больше никогда обо мне не услышишь.

Монах с удовольствием похоронил бы себя в библиотеке Ксандрополя до конца жизни, в безопасной анонимности жизни ученого. Или, если Нерисса не позволит, он мог бы жить где угодно, где она укажет. Годы ссылки научили довольствоваться малым. Ему не нужна жизнь ученого или принца, пускай только позволят жить.

— Я не могу отпустить тебя.

Голос правительницы звучал совершенно искренне, будто она прекрасно осознавала, что убивает надежду, появившуюся в нем.

— Понимаю, — ответил Джосан. Правительница склонила голову набок.

— Теперь ты — само благоразумие, принц Люций. — Он даже моргнул от неожиданной похвалы. — Я могу найти тебе применение, если ты готов принести другую клятву. Не могу позволить тебе разгуливать на свободе, однако мертвый мученик мне тоже ни к чему. Наверное, я последую примеру Аитора Великого.

— И предоставишь мне роль Каллисты?

Нерисса одобрительно улыбнулась, восхитившись острым умом.

— Да, я прощу все твои преступления в ответ на публичное принесение присяги. Ты будешь стоять рядом со мной, пока будут казнить твоих приверженцев, и восхвалять мое правосудие.

— А что потом? Через несколько месяцев я просто тихо исчезну в безымянной могиле?

— Ты будешь жить здесь, в замке, под постоянным наблюдением. Не давай повода подозревать себя и проживешь до старости.

Джосан заколебался. Несмотря на то, что еще несколько минут назад он просил сохранить жизнь, слова императрицы заставили его засомневаться. Слишком невыгодная сделка. Пожизненное заключение под ежесекундным присмотром. К тому же он согласится быть постоянно принцем Люцием. Если он принесет эту клятву, то до конца жизни придется жить его жизнью.

Дни станут сменяться месяцами, а притворство превращаться в реальность. Джосан-ученый исчезнет, подчинившись роли, которую его заставляют играть. Хоть и не мучительная и болезненная смерть, но в любом случае — смерть.

Решение, которое сейчас принимал монах, оказалось намного труднее, чем представляла Нерисса, однако у него не было особого выбора. Предать свое тело смерти он не мог, зная, что таким образом подвергнет смерти не одну душу, а две.

—_Я принимаю твою милость, — проговорил Джосан. — Моя императрица.

Охранники показались удивительно мягки, помогая узнику встать на колени. И заключенный стал произносить слова формальной присяги.

Эпилог

Лето заканчивалось. По мере приближения осени казни и пытки продолжались. Когда предателя приговаривали к смерти, Джосана приводили к императрице, ставили по ее правую руку и заставляли произносить хвалебные речи в честь правительницы. Подобное повторение уже не поражало монаха. Как раз наоборот, новое убийство только усиливало чувство гнева и беспомощности. Если именно этот кошмар подразумевается под властью и правлением, то Лю-ций просто глупец, пытавшийся пробраться к трону.

Первой была дама Аканта. Как женщине дворянской крови, ей даровали привилегию умереть быстрой, закрытой от людских глаз смертью, на которой присутствовали только Джосан, сама Нерисса и две дюжины придворных. Следующим шел Ренато. Но его казнь состоялась публично на главной площади позади дворца, где собрались тысячи праздных зрителей. Проходили недели, и со временем решались судьбы заговорщиков и их пособников.

Большинство арестованных той ночью подвергли экзекуции. В некоторых случаях для острастки казнили и членов семьи предателей, а иногда просто отбирали титул и лишали собственности. Сальвадора, близкого наперсника императрицы и ее отца, нашли мертвым в тюремной камере. Возможно, старческое тело не вынесло нагрузки заключения, но, вероятнее всего, ему позволили принять яд.

Когда-то Джосан постарался избавиться от ворчливого старикана, однако слишком поздно понял, что недооценил его. Оказалось, что пока Сальвадор поддерживал претензию Люция на престол, он в то же время обвинял принца в провале восстания и в смертях многих людей, который старик считал друзьями. Когда дама Аканта поделилась новостью, что потенциальный претендент на трон находится на отдаленном маяке, советник первым догадался, что этим человеком на самом деле может быть Люций, и послал убийц, чтобы избавиться от него.

Однако, по иронии судьбы, именно эта попытка убийства привела принца назад в столицу, хотя маловероятно, что Сальвадор осознавал, какую машину он сам запустил в движение.

Старик не поддержал попытку Люция поднять новое восстание, но и не сообщил Нериссе о заговоре против нее. Таким образом, императрица выразила остатки своей привязанности, которую когда-то испытывала к советнику, позволением выпить яд.

Насколько было известно Джосану, Майлза не схватили, хотя тот был простолюдином, и вряд ли императрице потребовалось бы присутствие Джосана на казни. Леди Исобель удалось вырваться на свободу. А Септимус-младший успел спастись на собственном корабле, когда узнал о предательстве отца. Посла Хардуина выслали из страны за то, что не смог проконтролировать свою подопечную. На его место уже назначили нового представителя Седдона. Также Федерация принесла извинения за действия своей неподконтрольной подопечной, и на ближайшее будущее Нерисса склонилась принять объяснения. У нее и так было предостаточно врагов в пределах государства, чтобы обзаводиться еще одним за его пределами.

Брат Никос однажды зашел к Джосану по просьбе императрицы. Им даже нечего было сказать друг другу. Все важные темы обсудить невозможно, слишком опасно, так как за комнатами Джосана следили денно и нощно. И все же визит оказался полезным. Монах убедил главу ордена поставлять ему манускрипты из библиотеки коллегии.

Каждую неделю раб приносил новые свитки и забирал прочитанные. Единственное средство не умереть от скуки. Большую часть времени Джосан проводил в своей комнате во дворце, покидать которую можно только, когда наступало время прогулки, либо же, когда его вызывала императрица.

На его жизнь уже дважды покушались. Сначала пытались отравить, однако доза яда оказалась недостаточной, и в результате брат провел сутки в лихорадке и агонии. Вторая попытка была менее искусной: слуга ударил Джосана ножом во время прогулки в саду. Если бы садовник знал, как правильно держать кинжал, то нападение удалось бы, но первый удар всего-навсего слега расцарапал кожу. Охранники, сопровождавшие монаха повсюду, не дали ударить еще раз.

Посетители редко когда навещали его, только если правительница отдавала приказы. Приходил принц Антор, но только осмотрел комнаты и ушел, не разговаривая. Заглядывали еще какие-то люди — никого из них брат не знал. Его называли Люцием и разговаривали о пустяках: пьесах, которые он никогда не посмотрит, и о людях, о которых он никогда не слышал. Когда все темы для разговоров исчерпывались, разговор переходил на погоду и урожай. В таких случаях Джосан думал, что одиночество на маяке предпочтительнее встреч с лицемерными незнакомцами.

Все называли его Люцием, и только императрица принцем. Никто не вспоминал его настоящего имени и не напоминал о том, кем он когда-то был. Интересно, через сколько времени монах начнет принимать это имя как собственное.

Что касается самого принца, то ничего не напоминало о его присутствии после ночи ареста. Возможно, душа заставила себя уйти, и Люция больше не стало.

Хотя есть вероятность, что его дух по-прежнему удерживается в ловушке тела Джосана и дремлет, как и раньше, в ожидании своего часа. Что же нужно сделать, чтобы снова его воскресить?

Даже если бы брат знал, как вызвать принца, он не был уверен, что хочет этого. И не из-за эгоизма, хотя подобное поведение может быть рассмотрено как попытка завладеть телом, которое Люций по праву считал своим. Просто брат сомневался, стоит ли перекладывать собственные проблемы на другого. Счастье, что принц не видел смертей друзей, поддерживавших восстание. Присутствие» на казнях свело бы его с ума. Джосан посильнее духом. Его силы духа достанет для них двоих.

Монах не настолько глуп, чтобы сидеть и размышлять о судьбе, которая ожидала его в будущем. Еще два года назад он жил на маяке на острове, и все помыслы направлял на выживание после сильных штормов. В прошлом году пришлось стать изгнанником и бороться за жизнь и душевное здоровье, потому что тогда он считал себя на грани безумия. Теперь ему предназначена судьба пленного члена королевской семьи, и возможно, именно этот отрезок времени окажется самым большим испытанием.

Тем не менее Джосан перенесет все. Если он и научился чему-то за последние годы, так это живучести. Каждый новый день — триумф над всеми, кто пытался его уничтожить.

Монах отказывался верить, что пришел конец. Как раз наоборот, все только начинается.


Оглавление

  • Глава 1
  • Глава 2
  • Глава 3
  • Глава 4
  • Глава 5
  • Глава 6
  • Глава 7
  • Глава 8
  • Глава 9
  • Глава 10
  • Глава 11
  • Глава 12
  • Глава 13
  • Глава 14
  • Глава 15
  • Глава 16
  • Глава 17
  • Глава 18
  • Глава 19
  • Глава 20
  • Глава 21
  • Эпилог