Сказка про наследство. Главы 10-15 [Озем] (fb2) читать онлайн
- Сказка про наследство. Главы 10-15 2.44 Мб, 450с. скачать: (fb2) читать: (полностью) - (постранично) - Озем
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Озем Сказка про наследство. Главы 10-15
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.
*
Уже прославившийся в Утылве всеобщий племянник – Максим Елгоков – с новыми приятелями отправился порыбачить на Виждай и интересно провел там остаток дня и ночь. Однако двор по адресу Коммунальная, 6 не прекратил быть весьма оживленным местом, и новых происшествий долго ждать не пришлось. Персонажи сменялись согласно очередности. Буханка Николая Рванова отчалила по направлению к Пятигорью, а спустя несколько времени во двор со стрекозиной клумбой въехал – нет, не крутой Лэнд Ровер, но вполне себе приличный (пусть даже происхождением из Таганрога) золотистый Хендай Акцент с тремя пассажирами на борту. Авто с заводским номером известно в городе и принадлежало службе безопасности ТыМЗ. В кресле шофера едва уместился мужчина выдающихся габаритов, как в длину, так и в ширину. Мудрено не узнать главу СБ Поворотова. Над богатырскими плечами возвышался единый прямой столб – шея и голова. Картофелеподобное лицо – бородавки как глазки и корявины на картошке. Нос – самостоятельный мясистый отросток. Серые веки, причмокивающие губы. На макушке, над гигантским корнеплодом в двубортном сером костюме – то есть, над своеобразными корешками – вершки – жесткие, темные, короткие, словно подрубленные волосы. Примитивная стрижка, никакого креатива. Вообще, откуда креатив на делянке? Костюм явно не приобретался в магазине – размерный ряд, как российский, так и китайский – заканчивался гораздо раньше. Двубортный фасон выбран, чтобы лучше посадить на необъятную фигуру – чтобы избежать впечатления огромного парашюта. На Поворотова шили персонально – не модно и не безупречно, но лучше, чем ожидалось. В шефе службы безопасности всего было много – и этого много как раз хватало. Не только внешне. Тылвинский гигант спокоен, но не заторможен – вполне разумен и не глуп. Сумел же он после скандального эпизода на заводе, когда работяги взбунтовались и ходили к управе требовать справедливости, а Поворотова уволили за недогляд – выставили за ворота – сумел же он вернуться на прежнюю должность. Редчайший факт в директорской практике Варвары Пятилетовой. Да, толстяк – но не простой толстяк – не тот, каким талантливо притворяется. А что же ему еще остается? У Поворотова дома целый выводок спиногрызов – пятеро детей – их надо кормить, поить, одевать, поднимать. Добросовестный отец. Сейчас Поворотов с кряхтением выбрался из машины, с торопливой услужливостью распахнул двери перед пассажирами. Любопытные тылки не разочаровались красивым зрелищем. Первой пассажиркой очутилась молодая, спортивного типа шатенка. Узкие белые брючки подчеркивали стройные ягодицы. Легкий топик оставлял обнаженной полоску живота – идеально плоского, как у ни единожды не рожавшей девушки. Пышные волосы до плеч. Грациозная линия спины. Модная штучка – пусть не столичная, так кортубинская. За шатенкой последовали еще двое – рослый, крепкий парень в джинсах и симпатичная худышка в шортиках и полупрозрачной блузке в рюшах и лентах. Поворотов своим видом выражал предупредительную готовность. Дамочка в узких брючках заговорила со светской непринужденностью. – Я вам благодарна. Подвезли нас. А то не знаю, как бы пришлось. Поездом, наверное… – Не благодарите меня лично. Варвара Ядизовна распорядилась. Да разве кто здесь смог бы отказать родственникам самого господина Сатарова? Завод входит в холдинг. В Утылве холдинг главный. – Не разбираюсь в ваших отношениях. Кто кому чего должен… У меня личное дело. Кошмар! Муж пострадал, попал в передрягу… – Не пугайтесь. Жив-здоров племян… простите, муж. И очень даже здоров… Ну, прыгнул – ну, неудачно приземлился, но не в колодец же… Все хорошо, что хорошо кончается. Скоро его увидите и убедитесь. Приехали. – Вы куда нас завезли? Не ошиблись случаем? Максим остановился здесь? вот здесь? Халупы! Ничего лучшего не нашлось? – Мне сообщили адрес – сюда и привез. Это же самый центр Утылвы. Выстроен в 50-е годы. Дома неказистые, но крепкие – стены толстые, лестницы деревянные, подвалы. Мой дом – моя крепость. Саман, усиленный колоннами и железобетоном. В холод тут тепло, в жару прохладно. Экологично – то есть, современно. Десятилетия дома стоят, не рушатся… – Ваши лекции без надобности. Как угодно расписывайте, совковые бараки – ужас, мрак.... Я понимаю сталинский ампир – мы в Кортубине живем в подобном шестиэтажном доме. Но это же трущобы – хоть и не хрущовки. – Сталинки – они разные бывают. У нас вот такие. Не обессудьте… – Из подъезда вход прямо в подвал? Словно в темную нору спускаешься… – Если пожелаете, обеспечим комфортные условия. Вы гости. Рядом с городом – курорт, там новые корпуса. Лифты, бассейн, спа-салон, ресторан, кафе, номера люкс. Все к услугам отдыхающих. Вас подбросить в «Редивей»? – Я сначала с мужем встречусь. В который из бараков идти? – В дом номер шесть. В квартиру вашей родственницы на втором этаже. Схоронили на днях бабушку. Примите соболезнования. – В квартиру покойницы? Еще чего не хватало! Когда же хоронили?.. Невероятно, что Максим согласился… Не знаю я… Подсобите вещи занести. Что успели с собой взять… – Поворотов с тремя большими дорожными сумками нырнул в подъезд. Ему потребовалось нагнуть мощный загривок, чтобы не стукнуться о дверной косяк. Шатенка, поколебавшись, простучала каблучками за ним. – Парень с девушкой жарились на солнцепеке. Брат и сестра – Иван и Влада. Она звала его Вано. Сию минуту морщила очаровательный носик, оглядываясь кругом. – Соизволишь, наконец, войти, сударыня? Вид у тебя недовольный. Чем не угодили? До дверей довезли. С вещами, – начал (или продолжил обмен репликами) парень. – Еще спрашиваешь! Мы словно в гетто окунулись. Все обшарпанное, ветхое. Хоть сейчас военные фильмы снимай – декорации идеальны, как после бомбежки. – Не сгущай краски. Развалин не наблюдается. Бедненько, но починено… Разве что вон барак с дырявой крышей… – Здесь везде краска облезла. Вон на дверях лохмотья… Решетки ржавые. По тротуарам танки буровили – их нет, тротуаров-то, убиты… Прошлый век! – А мне ничего. Колоритные домики. Уютный зеленый двор. И клумба в виде стрекозы из цветных бутылок. Тюльпанчики рассажены… – Скоро узнаем, что туалет во дворе. В дощатой будке с дыркой. Или в стрекозиную клумбу ходить будешь. Поливать тюльпанчики… Нет, главное, что подлинность – как в старину было. Ты, Вано, чужероден тут. Посмотри на себя и вокруг. Стрижка из салона не гармонирует. Надо бы коротко или даже налысо… Кроссовки Армани скидывай – тылвинским работягам не по карману. – Зубоскалишь, да? Слушай, Владка, ты зачем сюда приперлась? В тур по историческим местам? Зря время теряешь. Никакой историей не пахнет. Ты сегодня на дискотеке в Стальконе обещалась быть? Огорчишь кавалеров не долго – свистнут твоих подружек. Вот подружки огорчатся – ты собиралась познакомить их с сыном олигарха. Как только Дэн приедет в Кортубин. – Не свистнут. Я им посвищу!.. Просто не хотела отпускать маму одну. Если с папой несчастье… Ты отсутствовал, когда по телефону сообщили. Мама чуть в обморок не грохнулась. Связалась с Юлией, а уже та все устроила. Юлия может. Она напрямую позвонила дяде Генриху, и сразу закрутилось. Мы собрались махом и в путь. – Да уж. Дяде Генриху не составит труда. Он же волшебник – добрый или злой. По его одному щелчку пальца появился здоровенный толстяк или тылок (местных так кличут). Поворотов. На ковре самолете – или на машине… Называется махом? Набили несколько сумок, чтобы зимовать здесь? Ведь на дворе почти лето… – Так оставался бы дома. Вообще бы не появлялся. Ты загружен днем и ночью чрезвычайно важными делами – не учебой. Вдруг явился и возжаждал ехать в эту дыру. Удивил, братец. – Чисто поразвлечься. Время провести. Сессия в июне, а с зачетами я отстрелялся. – Отстрелялся? или застрелился? Кирдык тебе настал? – Не твое дело! – Не мое… И то, как ты на днях воротился домой под утро – грязный, поцарапанный, глаза дикие. И от тебя не спиртным пахло. Бензином. Когда эдак бензином или керосином шибает, клопы дохнут… – Унюхала? Твои духи еще больше сногсшибательный эффект производят. Ты тоже в девять вечера не в постели. Звездишь? Не забыла, что еще малолетка? Парни у тебя сплошь старшеклассники – лбы здоровые, а подо лбом мозг с орешек – гладкий, без извилин. Если родителям рассказать, как ты веселишься? – Если я расскажу? Я много чего знаю. Секреты свои лучше прятать надо! Куда ты с приятелями шастаешь? с Серегой, Никитой и другими? Чем занимаетесь? Папа думает, что вы по-прежнему в волонтерах. Продукты развозите, хороводы кружите, в хосписе дежурите да в интернате парты красите – короче, волонтеритесь… Ты же с весны свой штаб не посещал. Откололся. А удостоверение?.. Теперь у вас своя компашка. Тайное братство. И номера вы откалываете… – Чья бы корова мычала! До утра на дискотеках отплясываешь, а матери врешь, что у подруги ночуешь? Как вас в Сталькон пропускают? Там же нельзя до восемнадцати. Хотя понятно – сунете сотню, и вам лет больше – только не ума!.. О тебе беспокоюсь. На тусовках всякого дерьма навалом. Помимо людей еще пойло – коктейли, энергетики – и вещи похуже. Впаривают ради кайфа безобидные таблетки, а вы и рады, болванчики! – Я не принимаю! – Нет. Очень надеюсь. Но когда с танцулек приходишь, табаком от тебя разит – от волос, от одежды. Духи перебивает. Сигаретки для форса или для кого? – Ниче не курю. Неправда. Просто там же толпа… – Врешь. Не поверю, что не пробовала. Четырнадцать лет – самый возраст. Тонкие, легкие, суперлегкие – чтобы вам легче начинать. И еще – это же круто!.. – По себе равняешь? Курю я или не курю, или закурила уже – у тебя разрешения не спрошу. Вообще, ты кто? надсмотрщик? После того старика в хосписе совсем головой ударился! в стенку… Ну, умер он – ведь старый, и рак у него… – Если бы ты видела, как он умирал, то не балаболила бы… Старый? А сколько молодых и глупых? – И что же? Не пить, не курить, на дискотеки не ходить? Твой старик, вообще, бандитом был. И в своей жизни старик оторвался. Теперь твоя очередь? – Больше на дискотеку ни ногой! Твоим ухажерам я популярно растолкую… Ты ничего не понимаешь. Никотин внедряется в мозг, в обменные процессы. Его воздействие зачастую необратимо. – Знаем! Наслушались лекций. Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет. А в конце все равно могилка. Как у старика в хосписе или бабушки, к которой мы приехали. Надо было выяснить, кто да что, а не трястись прежде по бездорожью. Теперь программа визита поменялась? Отнести цветочки на кладбище, повздыхать, забрать папу и айда обратно? Мы еще дома успеем заночевать – в своих постелях. – Тише… Во-первых, не кричи. Никому не понравится слушать… Во-вторых, начистят тебе красивую спесивую мордашку. Церемониться не станут. – Здесь бьют женщин? Дикари! – Какая ты женщина? Пигалица сопливая!.. – Развитие весьма красноречивой темы прервано выходом из подъезда спортивной шатенки в брючках. – Мама! Наконец-то. Поехали быстрей отсюда. Где папа? – Придется обождать. Я тут побеседовала с женщиной с первого этажа. Приятная, воспитанная – не похоже, что из тылков. Красивая. Галина Викентьевна, но зовут Дюшей. Она меня в свою квартиру пригласила. Там очень прилично, в восточном стиле. – Мама, когда мы поедем домой? – Извини, Влада. Сегодня не получится. Мне жаль. Ваш отец, судя по всему, пострадал не слишком. Спина побаливает, но он не лежит, не стонет. Поехал с аборигенами рыбачить на какой-то Виждай… Зря мы испугались… – Подожди, мама. Ты хочешь сказать, что нам предстоит здесь ночевать? Ни за что!! Я не согласна. Не променяю свою комнату на этот барак с клопами. Я хочу свою постель! Мама, ты же знаешь, у меня аллергия… – Ты забыла, сестренка, что аллергия на котов, а не на клопов. – Какая разница? И тех, и тех не выношу! Мама, я умру, но не останусь!.. Где папа? Немедленно позвони ему! Пусть возвращается. – Непременно. На сказочных крыльях… Владка, не тупи. Скоро вечер. Ждать надо к утру. – Влада, я уже звонила. Безрезультатно. Меня порадовали, что на Виждае – это озеро – сигнал слабый или даже связи вовсе нет… – Закономерность. Здесь же дикая степь. Без опорных мачт. Ты, когда ехала, много вышек связи узрела? Цивилизация задержалась в Кортубине… Однако, мама, ты еще не все выдала? Догадываюсь, что самое интересное приберегла напоследок? – Мне очень жаль, Вано. Ваш отец остановился в квартире родственницы – той таинственной тети, о которой в нашей семье никто не знал. – Ну, не знали бы дальше. В чем загвоздка? Она умерла? Пусть земля ей будет пухом. Но как нас это касается? Сколько еще родственников отыщется на свете… О, нет! Ты предлагаешь, ночевать в квартире покойницы? – воскликнула Влада. – Отец там поселился. – Да? Папа на рыбалку сбежал, лишь бы не там… Добрая женщина Дюша – соседка, правильно? У нее большая квартира? – Три комнаты. Просторно. Евроремонт. И насколько я поняла, жильцов двое – хозяйка и ее сын. Дюша приглашает на ужин. – Как она любезна. Спасибо. Говоришь, красавица? И не старая – бальзаковского возраста. Папу она тоже приглашала? Подозрительно, что он торчит здесь уже три дня. Удерживает мечта о рыбалке? Да он терпеть не мог рыбу ловить! а уж червяков насаживать… – Глупости, Влада. Дюше под шестьдесят. – Хорошее вино от выдержки только прибавляет. Как коньяк… Нередко престарелые красотки предпочитают молодых жеребчиков. Наш папа – мужчина… В каком возрасте женщина начинает предпочитать молодых мужчин, мама? Теоретически… – Прекрати свои инсинуации! – Не буду, не буду. Твоя бабушка – соседка Дюша, а не та, которая умерла – образец нравственности… Тогда не согласилась бы она нас приютить? На одну ночь. Мы бы заплатили… – тон у Влады умоляющий. – Про приютить она не заикалась. Хотя очень любезна. Сразу отдала ключи от квартиры на втором этаже. Что мне оставалось делать, как не поблагодарить? К сожалению, мы поговорили с Дюшей до того, как я поднялась и обомлела… – Мама, там же недавно покойница лежала. Я до ужаса боюсь. И ты боишься. – Поверь, Влада, это не самое ужасное. В квартире, поистине, разгром. Жил старый человек, и его ничто не заботило… Очевидно, последние пятьдесят лет не заботило… Серая побелка на стенах и потолке. Мебель из коммунхоза – не ведаю, что означает этот термин – просто на ум пришло. Убожество. Как быть?.. – Вспомнила! Толстяк-верзила Поворотов предлагал номера в курортном комплексе. Здесь есть курорт? Тогда почему нет вышек связи? – Горно-лыжный. Название – «Редивей», красный цветок. Недавно построили. Встречалась реклама. – Превосходно! Дождемся папу, встанем на лыжи и закондыбаем. Ты, Вано, впереди лыжню прокладываешь… Как в старину говорилось – где должен быть командир? впереди, на лихом коне. Или на танке. Две борозды можно гусеницами пробуровить даже в твердой породе – не в граните, конечно… – Дети! Замолчали! не то переругаетесь… Надо потерпеть. Дождаться папу. Влада, не ужасайся – да, неприятность, хотя не смертельная… – Не смертельно? Ты молчишь, Вано? Нравится? Мало кортубинских приключений, когда вам хвост прищемили? Не смертельно ведь! Или как? или для кого?.. Борцы за правое дело! Но я-то в справедливость не играла, киоски не трогала – почему должна страдать? – Я не против. То есть, против, чтобы ты страдала, бедняжка. Действительно, останемся, переночуем как люди. Отдохнем. До Кортубина гнать не близко. – Как люди?! – Да. Именно. Если ты заметила, Влада, кругом люди. Даже в Утылве. И нас они слышали. – На этой нравоучительной ноте беседа между братом и сестрой прервалась. Иван настоял, чтобы Влада поднялась с ним в бабушкину квартиру. – Кончай ломаться! Иди! принцесса или даже императрица. Владка, слишком мнишь о себе… – В подъезде они прижались по стенкам – навстречу спускался Поворотов уже без вещей. Приблизившись, начальник СБ ТыМЗ состроил льстивую гримасу на лице: – Ваша мама сказала, что вы переночуете здесь. Не дворец, естественно… Если потребуется помощь, я оставил телефон. Предложение о курорте в силе. Звоните. Всегда готов!.. – Под слоновьими ногами деревянная лестница не то, что заскрипела – жалобно распелась: пощадите, люди добрые… Влада критично, не без издевки, оценила риск – лестница-то древняя. Иван предупредительно приложил палец к губам. С чувством исполненного долга Поворотов удалился. Брат и сестра промолчали. Дальше у Влады буквально опустились руки. Кивнув на облезлую бабушкину дверь, она трагически заломила бровь. – Ну, и как тут жить?! После прохода троих Елгоковых в квартиру, снизу хлопнула другая дверь. Очевидно, любопытная соседка (опять же Дюша). Она выждала минут десять и вторглась к гостям, окинула острым взглядом обстановку. Влада стояла в центре большой комнаты, не желала зайти никуда больше – ни в спальню, ни в кухню. Не желала ни до чего дотрагиваться. Она вся съежилась, вдавила ноготки в ладони, выпятила брезгливо нижнюю губу. Словно с потолка сыпались ядовитые пауки, на полу валялись кучи рыжей шерсти, а внос ударял резкий и кислый запах. Застывшая скульптура негодования. Нет, ее не заставят!.. Тая, исчерпав разумные аргументы, наупрашивавшись и откричавшись, решила не трогать дочь. Однако потакать ей тоже нельзя. Сегодняшний каприз превысил все рамки. Девчонка обнаглела! Очень бы пригодилась Юлия с ее ежовыми рукавицами, но Юлия в Коммуздяках. Словоохотливая Дюша попыталась разрядить напряженную атмосферу. – Дорогие гости, надеюсь, не помешала? Я на минуточку… Не отчаивайтесь так. Верно, квартира запущена. Бабушка болела, да и одна она… А я помогу, помогу!.. Это ваши детки, Таисия Евгеньевна? Какие взрослые. Дочка – ну, просто красавица, в маму. Сын же… это ваш сын? – Иван. Сын. Что, не похож? – Почему? Похож. На отца. Еще повыше и пошире. Самостоятельный мужчина… Тогда вот что. Понятно, вы не в восторге. Покойница – не миллионерша – лишь учительница. Жила скромно. Вещи не копила. Только на книжки не жалела учительской зарплаты. Целый шкаф. Русская классика – что в местном кагизе можно было приобрести. Хотя сейчас кто читает книжки? У детей гаджеты. У моего Костяни смартфон. Мордочка у Влады страдальчески вытянулась. – Мама, о чем она? В том шкафу пылищи – зачихаешься… И похоже, кошкой пахнет… – Ведь можно проветрить. Гвоздь отогнуть и окно распахнуть. Все старые запахи улетучатся, – подал голос Иван. – Тая коротко и сурово ответила дочери. – Не выкаблучивайся. Лучше сделай чего-нибудь. Не стой столбом! – Я прибиралась после похорон. Не стерильно, но большую грязь вывезла. Вещи совершенно не нужные выкинула. Почти чисто. А что бедно… – Дюша щебетала до приторности. – Нормально, – ответила Тая. – А будет еще лучше. Я говорила Максиму, и вам скажу. Кровать бабушки не занимайте. Большой комнаты хватит, чтобы удобно устроиться. Я дам вам две раскладушки – они крепкие. Для мужчин. Дам одеяла, подушки, белье – у меня этого добра… Все приготовлено. И вы же ненадолго – сами решили, что на ночь… – Я принесу раскладушки, – предложил Иван. – А вы с Владой спите на диване. Владка, не изображай мировую скорбь! – Пока прошу ко мне. Ужинать. Я как чувствовала – наготовила на бригаду. Знала, что вы приедете. Ой, не слушайте меня, дуру старую… Прошу, прошу к столу, гости дорогие!**
В нашей истории (на данном этапе) звезды сошлись чудесато – совершенно по-разному даже для близких и родных людей. На берегу Виждая старший Елгоков сидел возле костра и вел странную дискуссию о цене счастья для всех (самого благородного человеческого желания!), о лицемерии и неблагодарности наследников. Горькая тема и горькие плоды, которые Максим принужден вкушать, а новый друг Килька только подбавлял горечи. Старший Елгоков горевал и даже плакал. Тяжелая ночь для него. Примерно в то же самое время – когда вечер наступил окончательно и зачеркал окна снаружи, младший Елгоков – Иван – вышел на улицу подышать свежим воздухом. И мысли его, пребывавшие доселе в пучине гнева и горечи, впервые устремились в мечтательную сторону. Странное действие оказывало Пятигорье – и близко (на Виждае), и дальше (в кашкукском дворе). Неспешной походкой Иван приблизился к стрекозиной клумбе. Его взгляд рассеянно бродил всюду. Во дворе не было никого – или ему только почудилось? Неожиданно сбоку – на темном фоне шелестящей зелени – замаячило маленькое светлое пятно. Что там? В углу двора – рядом с кустами и на расстоянии от цветочной стрекозы – торчал пенек от спиленного тополя. На пеньке сидела девочка аборигенка. Что же у нее сказочно светилось? Не желтый сарафан, точно. Неподвижное лицо, его тонкий розовый теплый покров – словно изнутри теплился красный огонек и расцвечивал кожу. Иван удивился – уже ночь, и девочка была одна. Она сидела на пеньке, подоткнул сарафан, и совершенно не боялась. Подняла русую головку и посмотрела на незнакомца через плечо. – Только не пугайся, – предупредил Иван. – Девочка, что ты делаешь здесь в столь позднее время? Дети дома должны спать. Ты еще ребенок. Мама знает? – Нет. И я не ребенок!.. Я вечером легла, как всегда. Сестры тоже легли. Даже Тамарка сегодня дома ночевала – не с Сережкой, женишком своим… Ну, и папы не было – его часто не бывает. Рыбачит на Виждае. – Где? И как же ты очутилась в этом дворе? если говоришь, спала у себя… Нисколько не боишься? А вдруг злой человек? или… или… – Или ворпань? Нет, не боюсь. Я нарочно дождалась, когда все заснули, тихонько встала и ушла. Я рядом живу – по улице через дом. Вон за детсадом пятиэтажка. Номер восемь… А злой человек – это ты? нет? Поэтому не нужно тебя бояться. Я и не боюсь. – Никого не боишься? Смелая девочка. Ни людей, ни… – Ни нелюдей. Не только из сказок. Разные у нас тут бывают… люди. Есть те, кто как мы – лица, ноги, руки. И даже – Ирэн рассказывала – итальянские рубашки. Дорогущие… У тебя какая рубашка? – Что? Я рубашки не ношу. Неудобно. На мне футболка… – Но ведь в рубашке или в футболке ты – это ты. Или в другой одежде или обличье… Это ты? – Кто? Я?.. Да, это я. Иван постарался убедительно ответить и даже для пущей убедительности повторил про себя, дернул зачем-то на груди свою не итальянскую футболку. Тут же мелькнула дикая мысль: а действительно? это еще я или уже не я? Кто же тогда? Столько произошло и перевернуло жизнь. Прежнего Ивана нет – уверенного, честного, справедливого мальчика, студента, ярого общественника, волонтера – знающего абсолютно точно, как правильно поступать. Чтобы сделать счастливыми всех. Теперь конец. Это даже не бульк! Ничего исправить нельзя. Новый блестящий танк – не металлолом типа БТ или ГР, а никак не хуже Арматы – что пер прямиком к благородной цели, не сворачивая, теперь валялся на обочине гусеницами вверх. Катастрофа. Танк лежит, а вокруг простирается весенняя степь, которая полнится жизнями тысяч и тысяч существ (сказочных и не очень), звенит многоголосьем, достигая голубых небес. В броню стучат зеленые ветки, сыплются синие лепестки. Положение поистине ужасно. Пахнет резко – бензином и сожженным пластиком и также характерным ароматом, смешанным из алкоголя, пищевых концентратов, кондитерки (дешевым набором палаточной торговли), но перекрывает запах какой-то противной кислятины. Последние запахи из прошлой жизни Иван еще помнил, но зрительные образы улетучились из памяти, словно заслонка упала на глаза. Последние кадры перед своеобразной амнезией – огненный столб, бегающий, орущий, после катающийся по земле от боли… Нет! пусть будут цветочки! так себе, синенькие… Иван стиснул зубы, снова переживая кошмар. Невозможно. Нельзя остаться прежним. Девочка вопрошает: это ты? И ты автоматически отвечаешь: да, это я… Неправда! Ее, неправды-то, много больше вороха синих лепестков. Поездка в Утылву выдумана как бегство. Далеко, как можно дальше от огненного столба – в сказочное Пятигорье. В сказке действует волшебство – взять и вернуться обратно во времени, чтобы столб огня не вспыхнул, и обыкновенный мир не рухнул. И чтобы больше никогда дурацкий танк не пер напролом. Он и его друзья – Серега с Никитой – хотели как лучше, как правильно должно быть. Не по тем несправедливым правилам, установленным мудро и подло, когда умирает несчастный старик бомж, а ты получаешь грамоту за волонтерские старания; или ты оплакиваешь чужого старика, а не родную (двоюродную) бабушку Лиду, у которой кроме тебя нет внука. Слишком жестоко, подло. Иван не чувствовал в душе ничего. Лишь ожесточение. Мир устроен несправедливо! Надо вмешаться, все исправить!Ждать смирения напрасно –
Наш упертый пунктик – сказка.
***
История продолжается. И для двора по улице Коммунальной, 6 подоспела следующая очередь событий. Автомобили один за другим. Начиная с похорон бабушки. Но если взять вчерашний день строго по порядку – сначала буханка Н. Рванова с рыбаками, потом золотистый Хендай Акцент с кортубинскими гостями. А по истечении ночи, едва стало светать, опять Рвановская буханка. Круговорот в природе. Из буханки вывалились наружу незадачливые рыбаки. Про улов никто не вспомнил. Бледные, небритые, грязные, в старых Дюшиных свитерах и каких-то разбитых калошах. Натурально, бомжи. Самый приличный из компании – Мобутя. Он выглядел обыкновенно, даже аккуратно – не похоже, что сидел и спал ночью на своем плаще. Крепкий брезентовый плащ – еще одно наследство совка. Такие плащи очень могли быть и пуленепробиваемыми. Все возможно. Возможно, Мобутя – или вернее, майор Агап Нифонтов – носил этот плащ еще в армии… Гм, вальсировал в плаще на танке на сопках Манчжурии – а сопки там не ниже, чем в Пятигорье. И что же? Возможно, Мобутя в старом плаще всю жизнь от родной советской власти бегал? И теперь вот надел на рыбалку на Виждай – привычно, удобно, тепло. Спокоен Мобутя был как танк – и это ему привычно. Зато Максим с Килькой излиха натерпелись. Только не они одни. Дело в том, что буханка накануне уезжала на озеро с тремя пассажирами, а вернулась – очередное чудо – с четырьмя. Кто же четвертый? Все прояснилось быстро на месте. Николай Рванов высадил последним паренька – Лешу Имбрякина, который (как теперь стало ясно) участвовал в жестоком инциденте на обратной дороге с Виждая, когда Максима похитили, приняв его за Петьку Глаза. Разъяренный Николай тащил Лешку за плечо – тот не сопротивлялся. – Ты! все ты!.. Ну, Лешка! ну, как же тебя назвать после всего? Да знаю я, кем назвать! Просто язык не поворачивается… С кем связался, дурень! Последнее пропащее дело! Мозгов нет? От папашки Имбрякина ничего не передалось? В цифирьках и формулах шарить – не значит в жизни разбираться… Или наоборот, решил, что слишком умный? Типа рыжие зверьки у тебя будут навроде домашних песиков? Посылаешь, а они бегут, виляя хвостами – то бишь, ушами… Они-то повиляют, а ты прохлопаешь! ушами… Рванов тряс парня за грудки, выкрикивал возмущение в лицо, жарко дышал. Но добиться ответной реакции не удалось. Сообщник ворпаней абсолютно индифферентен. Когда шофер выплеснул эмоции и обессилел, то отпустил парня. Лешка чуть не упал – сделал несколько неуверенных шагов назад, все так же молчал – он язык не поворачивал, а проглотил его. Сцена получилась шумная, но за ней – за сценой-то – произошло нечто другое, оставшееся незамеченным. Мобутя увидел нового Машуткиного приятеля (парень с девушкой скоротали ночь в Мобутином бараке, ухаживая за котом, и под утро вышли) и замер как вкопанный. Иван выразил лицом максимальную приветливость, но Мобутя продолжал смотреть во все глаза. И не отвечать приветливо. Странный старик. Какой-то доисторический – до нынешней светлой демократической эры. Этот его плащ, белая борода и звание майора – все до нашей эры. – Это он, – Машутка повторила загадочные слова, подвигнувшие недавно Ивана к весьма грустным размышлениям. – Я вижу, – буркнул Мобутя. – Но как же… – А никак… Папа! – Машутка со всех ног побежала к отцу, уткнулась в него. – Фу! дымом пропах… – А как же. Мы ночью у костра… Ты здесь, егоза? Меня встречаешь, что ли? – Я из-за Кефирчика… – Опять сало утащил? Нажаловались люди? Есть же на свете жлобы… Котика караулила, доча? Доброе у тебя сердечко… – Какое сало, папа? Кефирчика едва ворпани не сгубили. Он с обеда лежал без сил. Вечером лишь пошевелился. Я так боялась, так боялась… Нет, мама не разрешила бы. Я без позволения. – Будем надеяться, что мама не узнает. Хотя такой шум поднимается… Эй, потише! Чего орешь как оглашенный, Колька? Не тебя же похитили… Ты сам не Поворотов, но и твою тушу с места сдвинуть… – Килька, ты о чем бормочешь? Кого похитили? Имбрякинского мальчишку, что ли? По виду не в себе он… – уже раздались вопросы со стороны. – Да не его! Он же тут… И не похитили – только пытались… – Зря на парня наезжаешь, Николай. Ты же его заклевал… Твой Серега тоже мог кого-нибудь похитить. Вот приспичит ему… – Кого? Мой Серега?! – в праведном гневе Рванов обратился к тылкам, начавшим стекаться на шум во дворе. Его в ответ не поддержали. – И его приятели. На митинге на площади толпились пьяной оравой. Бутылки кидали. Подстрижены коротко – под братков. Прям банда!.. Как совсем без денег останутся. Как мы все останемся. Будет как на Западе. А че? Уже есть! При СССР рассказывали, что там похищение за деньги обыкновенно. Похитили, а когда заплатили, то и вернули. И всем хорошо. Киднеппинг называется. – Ах, ты, пиндос тупой! Мы не в Америке. – Как ты меня назвал?! Пиндос? Да я тебя… – Американец, то есть. А киднеппингом называется похищение детей. Официальный термин, – поспешил объяснить Килька. – Где здесь дети? И не дай Бог, чтобы детей… Племянник-то зрелый дядька. С животом – потому его с Петькой Глазом перепутали. Сестры Имбрякины, наспех одевшись, прибежали на разборку в соседний двор. Их никто специально не звал, но Ларисе, наверное, материнское сердце подсказало. Она по своему обыкновению залилась слезами, но сына защищала. – Коля! Коленька! Не трогай его. Пожалуйста… – Он ни в чем не виноват! – Ирэн вторила старшей сестре. – Он в первый раз видит этого племянника. Зачем же его похищать? – Мой сын – хороший мальчик. Он не способен на злодейство… Люди! Скажите! Вы Лешу с рождения знаете. И отца его, и нас. Мы – нормальные люди. Не ворпани. Мобутя подтвердит – он же родственник… – Подтверждаю, – Мобутя махнул белой бородой. – Наш Леша еще несовершеннолетний. Отвалите от него! – Ирэн повысила голос. – Какое похищение?! Сдурели? – Ведь не избежать. К тому идет. Звериный оскал капитализма. Будет у нас до кучи – безработица, мафия, похищения… – со знанием дела вещал ветеран Цыбин. – Ни черта! У нас своя доморощенная мафия покруче. Рыжие ворпани. – И я подтверждаю, – хмыкнул Максим. – Схватили и потащили. Денег не требовали. – Зачем ворпаням деньги? Они скорее хомутами возьмут. И лошадьми в придачу. Или наоборот. Лошадь в придачу к хомуту. Хотя наши ворпани на черном Лэнд Ровере… – Я не лошадь! Благодарю за сравнение. Вот накатаю заяву в милицию… Доржетесь тогда! – племянник погрозил запачканным кулаком. – Совести у тебя хватит, Максим? Жизнь мальчишке испортить, просто походя. Так ты меня отблагодаришь? – глаза Ирэн разгорелись недобрым огнем. – Мне благодарить не за что! – Ой ли?! Ну, ты в милицию к Жадобину, а я к твоей жене. Слезно пожалуюсь. – Чего не ляпнешь сгоряча… Тебя там, на озере, не было. Ты не пострадала. – Максим, вы про что говорите? Кто эта женщина? – жена Таисья с трудом смогла вымолвить. – Про несправедливость, дорогая. Про страдания. Похищения при капитализме. Везде политика. Твой муж ведь политиком собирается стать… Иначе ноги моей не было бы в Утылве! Посильный интеллектуальный вклад в дискуссию внес Мобутя. На озере он молчал, но здесь же дело касалось его родственника. – Не додавили в свое время гадину. Мы-то старались, а вот вы… Наследнички! Свое наследство не уберегли. На тлетворный Запад побежали. Вас там ждут!.. Счас учился бы парень в институте – и не важно, есть ли у мамки деньги. Важно, чтобы мозги были! – А у тебя, Мобутя, мозги того… склероз не поразил? наповал? Метким выстрелом из танка. – Это вы скоро все забудете. Что вам Сталин дал. Да, Сталин! Школы, заводы, города, целые комбинаты! Не то Лешка сидел бы на хуторе, как мы – как нас четверо босяков… Козопасом на Кашихе – все образование… – Дед, Сталина не приплетай. Своих личных заслуг не умаляй. Не Сталин, а ты тогда воевал на горе Баян-Цаган (правильно называю? не оскорбишься, как за пиндоса?). Награды твои заслуженные. И главная награда – всю жизнь бегать. Сталин помер давно, а ты бегал и прятался. Вот чего тебе Сталин дал! Друзей твоих наградил – кого расстрелял, кого посадил… кого напугал… – Зато теперь свобода! Жри – не хочу… Не на что жрать будет. Уже в долгах. Все клиенты ДеньДжина. – Не нравится, что дед говорит? Он правду-матку режет! Молодежь наша – непуганые идиоты. Они отцов и дедов иначе как совками не кличут. Не ценят, чего раньше добились. Вот Лешка. Его отец Вениамин Имбрякин – башка – этот, как его, супермозг, специалист высшего класса на заводе. А сын его в киднеппинги подался… Позор! – Мда-а, будешь за завод горой, а в награду геморрой… И Мобутю наградили… Все хорошо, что хорошо кончается. С похищением тоже. Все живы – здоровы. Жертв нет. – Хорошо? А ты племянника спроси! Вот скажи! каково это, когда тебя как мешок волокут и бросают? Тут до инфаркта недалеко, – Рванов не мог угомониться. – Да ты как бык здоровый… – Я не в претензии. Кто я такой, чтобы судить о порядках в вашей Утылве. Тем более о заслугах самого Сталина… Форменное сумасшествие! Рад, что не живу здесь… – у Максима скривились губы. – А если бы тебя ворпани в нору затолкали? Не нашли бы даже твои белые косточки! – Говорю же, я не в претензии. Не участвую в ваших играх. Перепутали нас – меня и мальчика Петьку Глаза. Все объясняется просто. Я не такой толстый. За что меня похищать?.. Ну, и дела! совсем хреново. Даже похищать не за что… Я ничтожество! ноль без палочки. Не герой танкист. Кандидат наук, а наукой никогда всерьез не занимался. Вот отец мой был ученым, а я папенькин наследник – фамилия только Елгоков… Наука сейчас не престижна, новые игрушки есть – не война, а бизнес, политика. Полез в грязь и вляпался. Тут и дедушка, и все… Дожил! даже для ворпаней не сгодился. Они меня бросили как… как… ты прав, как мешок дерьма! Пацан Петька им нужен, а я нет… Это оскорбление! Финиш… Дальше. Моя семья меня ни во что не ставит. Дочь крутит-вертит, веревкивьет. Супруга учудила – постриглась и не говорит, почему. Юлия считает это дурным знаком. Женщины! Я, вообще-то, с косами жену брал… Сын не доверяет, отдалился. Кстати, привет, Вано. – Здравствуй, отец. Мы волновались за тебя. Приехали вот. Дядя Гера помог. – Дорогие мои! Как же я вас люблю! Но вы не честны со мной. Утаиваете от меня… Мы – не одна семья, а каждый по отдельности. Не зря Юлия велела ехать к черту на куличики – в Утылву… Все ваша Утылва! Красная черта – не входи, убьет током… или палкой… Ладно, со мной эдакое сотворить! сколько страданий… Но я не позволю, чтобы с моей семьей… Иван, где вы остановились? – Где? У тебя – в бабушкиной квартире. Дюша нас на ночлег устроила. Владка, естественно, разворчалась, но выхода нет. Обе спят на синем диване. Нам с тобой раскладушки. – Мы не спим. Мы здесь. Кашкук окончательно пробудился. Бурная сцена подняла людей с постелей – уже второй раз за минувшие дни – сперва в гостинице Мара, теперь вот здесь, на улице Коммунальной. Хотя в соседних двухэтажках спало мало жителей. Самым густонаселенным в Утылве считался Новый Быт, а старый Кашкук редел, кашкукские бараки потихоньку признавали аварийными, из них народ уезжал. В таком ветхом бараке нашел приют скиталец Мобутя – в комнатке снизу, а наверх небезопасно подниматься – деревянный пол сгнил и вспучился, сквозь худую крышу по ночам видно звездное небо. Нет газа, воды, канализации. Но Мобутя неприхотлив. По любому поводу не высказывался. Однако сегодня не сумел сохранить привычный нейтралитет, ведь изначальный объект бурного обсуждения – равнодушный парень Леша Имбрякин – его потомок. Мобутя подошел к парню, успокоительно приобнял его. – Никто тебя пальцем не тронет. Верно, никто не тронул. Пока общее внимание привлекла горькая искренность племянника. Его жена и дочь стояли в толпе. Обе в красивых шелковых пижамах, которые захватили из дома – готовились ухаживать за главой семейства дня два – три, потому сумки были неподъемными – не для гиганта Поворотова, естественно. Помимо пижам в сумки набилась другая необходимая одежда – а что женщины считают необходимостью? Много чего. И как сейчас спать при громких криках во дворе? – Вы в порядке? – у Максима в голосе появился надрыв. – Да, да! А с тобой? Тебя похитили? – женщины уже не сдерживались, отвечая с плачем. – И со мной. Посчастливилось уцелеть. Чудо. Вы не представляете, что со мной было. Дурдом, и даже хуже… Но теперь мы вместе. Вы не представляете, как это важно – вместе, семьей, родней. Человек не должен быть один. Тем более старый человек. Я виноват, виноват. Нет оправдания. Моя тетя… Боже, как жаль… – Максим, ты ужасно выглядишь. Бледный – пребледный… И что за тряпье на тебе? Ограбили? – Ну, еще бы! Я не жертва киднеппинга. Не ребенок. – Папа, тебе плохо. Давай уедем отсюда домой. И все забудем. Чтобы как раньше – до покойной бабушки. Еще до всего… – Доченька, как раньше уже никогда не будет. При въезде в Утылву пре… пересеклась черта. Мир перевернулся. Я кажусь себе подонком… В зеркало смотреть противно. А у них тут не зеркала – наваждение… – Брат! понимаю… – это встрял Килька. – Да, я сам мерзавец… Ты да я – да мы с тобой… – Ну, ну, – успокоила здравомыслящая Дюша. – Все не то, чем кажется. В зеркале Виждая. Не заморачивайтесь. Ты, Килька, опохмелишься и снова как огурчик. Снова начнешь толкать свои дикие теории. Про упадок. – Папа не пьет, – открыла Машутка. – Он так тоску избывает. – Надоели ваши мудрствования, Галина Викентьевна. Помолчите. Я с женой разговариваю. А ты, девочка, иди домой. Завтра в школу… А разве у тебя, Влада, уроки отменили? – Вот и поговорите. Друг с дружкой, обстоятельно. Идите в дом и разбирайтесь. В ваших бедах баба Лида не виновата! – А я виню не ее – себя. – Харе! прекращай себя прилюдно кнутом охаживать, племянник, – Рванов снова вскипел. – Кого ты там винишь… Умерла бабушка! конец… Мы забыли, о чем говорили. О-о… Вот этот вон того похитил! Из моей буханки прямо на дороге. А перед тем стакнулся с ворпанями. И они сообща! Видано ли!!.. – Коля! неправда. Не могло… Леша, Леша – он… – застонала Лариса. – Ясненько. Бабские вопли. Ах, сыночек, детонька… Под два метра детонька – чуток пониже… Он машину тормознул и мое внимание отвлекал. Целый план разработал… Ты на чью сторону переметнулся. Лешка? на вражескую? Молчишь как партизан на допросе? Ногти рвать и носы! – Все они такие! Лбы! Лешка с Петькой! Да вот такой же стоит! в джинсах, с синей челкой до губы. Приезжий. Едут и едут сюда… Твой, что ли, племянник? Ну, сочувствуем… – Килька, он с твоей дочкой ночью общается. Ты же пьешь без зазрения совести! Еще отцом называешься! – Машутка больно шустрая. Хоть на мордашку не очень. Прабабка ее Калинка тоже не красотка, а парнями вертела. Мобутя подтвердит. Он сегодня что угодно подтвердит, лишь бы Лешку выручить. – Я своего Сережку (тьфу, не Лешку!) учил! Не многому научил, – Рванов ожесточенно расчесывал толстую красную шею, затем затылок. – Горбатишься, жилы из себя рвешь, сутками за баранкой, чесотку, видно, в рейсе подхватил… а в ответ эдакое сказочное хамство… Значит, с ворпанями заодно, Леха? Раскатал губу-то! подрежут и ее, и нос твой как Тулузе. Уж на что уголовник крутой, а теперь еще и безносый… Ворпани останутся такими, как есть, а тебя скоренько приберут, да еще скорее утопят как тот хомут в Негоди. Сбулькаешь, умник! И уже не всплывешь больше… Матку твою жалко… – Ты ему кто? Отец? – Ирэн не помедлила огрызнуться. – Иди своего воспитывай. Всегда с пивом, в веселой компашке. Хулиганят! Серегиных друганов уже с завода погнали, а их станки пилят и на металлолом возят. Сукин с Тулузой стараются. Теперь на водку перейдут – парни, а не станки… Наш мальчик учится… учился. Пивом не наливается. Трудности у него – а у кого их нет. Это временно. Осенью опять в лицей поедет. Да, Лешенька? – На какие шиши? На вас кредит висит – для кого брали? опять же для него! Не стыдно, парень? Мать все глаза проплакала, у соседей назанимала, к Сукину кровососу ходила кланяться… Ларка, для тебя скажу. Иринка слушать не станет. Что-то надо делать. Поздно словами воспитывать. Лучшее средство – взять ремень и всыпать по первое число. Чтобы долго сидеть не мог. Полежал бы, поохал, намотал сопли на кулак… И после работать, работать!! посылай. Труд сделал человека обезьяной. Э-э… нет… Чтобы мысли вредные в голову не лезли. Все горе от ума. Эк я сказанул – точно в граните начертал… А если у кого мозги тяжельше гранита, то лечить ремнем! Если сама не способна – зови, помогу! от чистого сердца… – Ну, вы!! Заткнитесь, – сильный юношеский голос прорезал общий гвалт.****
На общей сходке во дворе бабылидиного дома молчавший доселе Леша Имбрякин стряхнул с себя оцепенение, выпрямился. Оттолкнул Мобутю. На Лешкиных щеках вспыхнули красные пятна. Начал говорить отрывисто, как откусывая слова и бросая в толпу, затем речь полилась складно, ярко. Долго в Утылве пересказывали, перевирали, удивлялись. К Лешке всегда относились серьезней, чем к его другу Петьке. – А почему мне должно быть стыдно? Что это, вообще, такое? Глупые понятия – от них пахнет залежалым старьем. Кому в наше время стыдно? Только мешает жить – особенно жить хорошо. Вы знаете, как сейчас люди живут? Нормальные люди – не тылки в дикой Утылве – да хотя бы в Кортубине. Торговые центры, рестораны, казино, шикарные машины – вот как директорский Мерседес или Лэнд Ровер. Все миллионы стоит, а мы здесь над копейками трясемся, прозябаем, при любом случае вспоминаем хомуты… И поделом нам! Скорее гора Марай покажется, чем найдется выход… Нет выхода – нет будущего. Каждый сам за себя. Вот и я за себя буду. Никому не обязан. Ну, только тебе, мама – тебе и Ирэн. Вы меня вырастили, спасибо. А дальше я уж справлюсь… – Ларка, твоего переклинило. Миллионы и хомуты? Один хомут был!.. – Кто сильней, тот и прав, – воодушевился Лешка. – У кого глаз острей, когти крепче. Слабаки проигрывают. Ворпани честней – они за красивыми словесами не прячутся. Люди как звери – неважно, рыжие или нет. Честно и ясно. – Опять подтверждаю. Какие там словеса! Выволокли без слов из буханки и потащили. Я и охнуть не успел, – Максим вклинился не к месту, взгляд сына Ивана его предостерег. – Про отца – это в воспитательных целях было? Я вырос! Отец всю жизнь на заводе – и умер, на нем числясь. Общее дело! общее благо! Сказки это. Надо быть сильным, чтобы урвать свое. Просто так никто не даст. Лучшие куски давно распределены и даже съедены. Я выбраться хочу. И жить не хуже вот того – внука бабы Лиды. Эй, ты! Знаю я тебя. Среди первокурсников вас сразу отличишь. Избалованные детки родителей начальников или бизнесменов. Разъезжают на авто, торчат в клубах, ресторанах. Пачки денег – вы их не считаете, папанька еще отстегнет. Ему же совесть не мешает – и мне тоже… У вас свой клуб. Клуб избранных!.. На все пойду! дабы выкожилиться и выкарабкаться! Не слабак. – Ларка, это же законченный преступник! Вырастила мать… – Ярлыки не навешивай, Цыбин! – Ирэн разъярилась. – Леша ничего не переступил. А если каждому за его заслуги статьи присуждать, то и ты не безвинен! Ага, знаем, как вы у себя в Совете ветеранов деньги распределяете! И внук твой Юлик в незаконном митинге участвовал! Мобутя, подтверди, что политическая статья гораздо серьезней, чем уголовная! – Подтверждаю, – борода у Мобути от беспрерывных киваний разлохматилась. Искренняя Лешкина ария отнюдь не была близка к завершению. – Эти, которые нам про честность да про любовь к Родине толкуют – им ничуть не стыдно. Набили мошну, а теперь им честные рабы понадобились. Чтобы их состояния приумножали, а себе ни копеечки не утянули – воровство ведь! Смешно – вор у вора дубинку украл, а тут не дубинку – прутик, что на земле валялся… И не о Родине они заботятся, а о сохранении порядков, что им выгодны. Надо же, со всех экранов льется – да заглотнись!.. Спрашивается, чего мне в Утылве ловить? Я, дурак, попробовал, как учили. Наши учителя – Агния, баба Лида. Одна коммунистка, другая – ну, не столь упертая, но безнадежная – у нее ничего нет, а ей и не надо, а книжки ее – сказки Пятигорья и другие – вообще, никому не нужны.... А я хотел! Хотел как отец. Но, видно, рылом не вышел. Хотел на бюджет пробиться, однако даже на год в лицее денег не хватило. У матери больше денег нет, долги лишь… Мы – быдло, и уготована нам участь быдла. Тылвинское быдло по рангу ниже кортубинского… Сколько мне могла дать мать? После года учебы – да нисколько! Я работу поискал, но у нас в общаге строгие порядки – пропускной режим, воспитатели – мы же еще несовершеннолетние. Государство на воспитателей денег нашло, а студентам на прожитье… Обучение бесплатно, кормить должны родители. Мать не может. Ее с завода сократили, и завод скоро закроют. Всю Утылву закроют! А вы сидите, терпилы! В луже… Что скажете в оправданье? Ответить захотел лишь один – такой же молодой, порывистый, оскорбленный. Иван Елгоков немногим старше Леши Имбрякина. – Э-э… Алексей? Все, что ты говорил, обличал… Я понимаю. Ты не поверишь, но я не такой! Не бездумный прожигатель папиных денег. И не терпила. – Конечно, не такой! – воскликнул Максим. – Мой сын – хороший, умный, честный. Не хуже вашего Лешки. Чего греха таить, я бы мог позаботиться о поблажках, однако Вано всегда отвергал… Он помешался на справедливости! Я и Юлии сказал… или Юлия мне сказала… Вано честно поступил в институт на бюджет. Да, я готов был заплатить… Гм, наверное, несправедливо. Но почему я должен чувствовать вину? Я – состоятельный человек, хотя не олигарх… – Да, мой отец не олигарх. И я не наследный принц. Это дядя Генрих – олигарх, у него свой сын – Дэн… – Который олигарх? и который сын? Запутались… – Дядя Генрих – это Генрих Прович Сатаров. Неужели не знаете? А мы – Елгоковы. – Это что? это как? – толпа живо зароптала. – Получается, вы не только бабе Лиде родня, но и самому Сатарову? Охре…ть! Кто к нам в гости пожаловал!.. Тогда Гранита Решова девать куда, а? – Чтобы решить куда девать – затем приехали и ловчат. Гранит-то неудобный предок для нынешних капиталистов. Гранит против капитала воевал! И после выжигал каленым железом. В лагеря сажал эксплуататоров и олигархов. Герой! – Я не олигарх! Я ученый! – Кто такой Гранит, отец? – Я тебе объясню, Вано… Но это не отрицает факта, что мой сын – честный и порядочный. Он не прожигает жизнь! он прилежно учится. А еще он волонтер! добросовестный бескорыстный помощник. Мой сын! Можете костерить меня, но не сына! – Отец, я уже не волонтер. Вышел весь. – Ой, как интересно! Слушайте, слушайте… Вот как бывает. А вы на нашего Лешку ополчились. Да он же котенок в сравнении с ними, – всплеснула руками Ирэн. – Лешка тоже немало наговорил. Пусть сгоряча, но он же действительно думает… – Думает! И беда в том, что ты ему думать не запретишь. Котелок варит и булькает. Лешка много правильного сказал. Нельзя не согласиться. – Где неправда в моих словах? В чем я соврал? Народ в ответ безмолвствовал. Глупо обсуждать очевидные вещи, разбивать иллюзии. Глупо доказывать, что ты не лох, что все мы не лохи. Мы не рабы – ой, не лохи – лохи не мы. ПРАВИЛЬНО?!.. И тут в тишине заиграл негромкий смех. Словно рассыпались ячейки серебряной цепочки, мелодично позванивая. Кто же уронил? – Правильно, Лешенька. Ты все сказал правильно. Ведь так случается, что даже объяснить сложно, а вот почувствовать… Сейчас во дворе люди говорили, спорили, кричали до хрипоты – да, многое друг на дружку вывалили. Но это ничего. Утро вечера мудреней. Вечер убыл в туманную даль, ночь погрузилась в воды Виждая, и утро непременно расцветет во всей ясной красе. Скоро. Сумасшествие закончится. Или нет?.. Серебристый смех волной накатывал от дальнего угла двора – от глухой стены заброшенного барака. Там шуршало целое царство сочной, толстой крапивы. Но не крапива пахла отвратительно, кисло. На светлой стене – на уцелевших кусках штукатурке – заплясали тени, которые затем сгустились в женский силуэт с соблазнительными извивами. Толпа напряглась: вот оно! а что оно-то?.. Из тени вышагнула загадочная фигура. Незнакомка с чудным синим взором. Да, незнакомка, поскольку в таком дерзком обличье тылки не видели ее никогда. Одета просто, по-девчоночьи. Джинсовая куртка, синяя юбочка до середины бедра, открытые босоножки. Красивые загорелые длинные ноги. На лице яркие мазки косметики – все в блестках – веки, щеки, губы. Молодежная стрижка. Нет дорогих украшений – бриллиантовых серег, цепочек, браслетов. Яркая пластмассовая бижутерия. Жвачка во рту – она надулась пузырем и лопнула – чпок…Тылки дружно раскрыли рты, не последовало ни от кого комментариев. Ведь это была она – Варвара. И вместе с тем не она – не директорша. В удивительном преображении очень умело использованы нарочитые штрихи вульгарности, эпатажа. Оценить уровень мастерства способна лишь Ирэн (или еще одна – или две – особы женского пола: госпожа Елгокова с дочкой), остальные зрители наивны – легкая добыча для синеглазой сирены. Ирэн ощутила, что уязвлена – здесь она не вправе надеяться на легкую победу, а ведь в Утылве Ирэн отродясь не встречала конкуренции. Многое изменилось за время, потраченное в Карловых Варах. В любом случае сейчас перед толпой (и перед Ирэн) продемонстрирован в древнем искусстве обольщения высший пилотаж. Цель диктует методы и средства. Варвара поймала – залучила в свои сети – Утылву, и еще насадила наживку для молодого глупого карася (Лешка оскорбится, если услышит так про себя). Ей удалось – старательно прикармливала (ночами под балконом) и подсекла карасика! Эй, Лешка, будешь трепыхаться? – Это же… это же… – толпа в ошеломлении. – Да, это я. Ну и? Чего уставились? Три ноги увидели или рыбий хвост, как у вашей дурочки Калинки? Убедитесь – нет ничего. Все как у людей – у вас, то есть. Варвара Пятилетова (теперь абсолютно ясно) отлепилась от барачной стены и, позванивая пластмассовыми клипсами в ушах, вышла на свет. Распахнула колдовской синий взгляд. Красавица нежно улыбнулась Лешке Имбрякину. Снова надула и лопнула жвачку. – Чпок! Теперь ты убедился? Наконец-то, Лешенька. Ты повзрослел. Стал мужчиной. А они все – твои тылки – смешны и жалки. Лепечут про стыд. Про прочие глупости. Назойливо учат жизни. Сидят в луже, которая скоро пересохнет… Мир вокруг – не безопасная лужа, где главные прожоры – личинки стрекоз. В мировом океане с кишащими хищниками найдутся и покруче корыльбунов. Еще какие! Попадаются уникальные экземпляры. Твердокаменные. И неважно откуда – даже с хуторов – из самой, что ни на есть грязной лужи… Всегда одни служат пищей для других – и первые не обязательно мелкие, хотя уж точно самые глупые. Ведь ты не глупыш, Лешенька? Ты умный и сильный! Мир для таких, как ты. Не тушуйся. А уж если сделаешь, что мне обещал… Чпоки – чпок… Скандальный молодой оратор тоже улыбнулся – вернее, попытался, словно чужие пальцы раздвинули ему губы. Он подался к синеглазке, отпихнул цепкого Мобутю. – Не мешай, дед! – Ирэн, переводя глаза с племянника на Варвару и обратно, осатанела – подобные фокусы она выучила наизусть и сама не раз проделывала. Прокусила губу до крови. – Вот, значит. Вот кто твоя любовь… Под балконом, значит… Я здесь, Инезилья, стою под окном… О! вот дурак, идиот клинический! Стой! Стой, тебе говорю! Не смей к ней идти… О чем это я… Да-а, сели мы в лужу. Лешка, одумайся! Ты же для нее бездумная личинка. Она тебя чпокнет, плевком перешибет… – Ирэн, не твое дело. Я мужчина. – Кто?!! – Лешенька, ты куда? К ней? к этой… – запричитала Лариса, прижав руку к сердцу. – Не пущу! О-ох! ох… Не могу я… Темно, не вижу… Лариса начала медленно оседать. Рванов ругнулся и подхватил ее подмышки. – Ларка! Эй, ты чего! Глаза-то не закатывай. Рано помирать. Тебе мозги детоньке вправлять надо. Пропадет без матери. Съедят хищники-то… чпокнут… Ирэн суетилась возле сестры, заглядывала ей в лицо – та побледнела, похолодела, под трепещущими ресницами блестели одни белки. – Ларочка, не пугай… Успокойся, дорогая… Это сердце у нее замирает. Есть у кого таблетки? – Ирэн почти закричала. – У меня. Нитроглицерин. Поможет? – Цыбин трясучими пальцами вытащил пузырек, принялся откупоривать, сыпать таблетки на ладонь. – Дай! – Ирэн словно коршун кинулась на добычу. – Долго сопли жуешь! – На… вот бери. Сразу две под язык. Высосать надо. Дай я сперва, ик… – Цыбин сунул в рот и от волнения проглотил. – Полегчает. Должно полегчать… И мне… – Не слушая старика, Ирэн ловко пропихнула таблетки между Ларисиными вялыми губами. Она и Рванов пристально наблюдали за розовеющим потихоньку лицом бедняжки. Выждав минуту и трубно выдохнув, Рванов громыхнул, не раздумывая: – Ты будешь стоять и смотреть, паразит? Мать умирает! – Мамочка! – Лешкин голос взлетел до высокой детской ноты. – Мамочка, что с тобой? Мамочка, не умирай! Я все, все… я на все… Я же не только себе – я и для вас… Ирэн, надо немедленно врача! У нее же никогда не было с сердцем… – Было. Последний год началось. Ты в лицей поступил, а она за тебя волновалась. Тут на заводе неприятности, и кредит на твою учебу, и я уехала, чтобы заработать… Лешка, ты помягче с мамой. Не похищай больше никого, пожалуйста. Черт с ними, с деньгами… Лучше уж черт, чем эта… – Кто я? – с суровой угрозой спросила Варвара. – Злодейка она! – ляпнула Машутка, но только совсем не ожидала, что в толпе ее услышат. – Ведьма синяя, ядовитая. Распускает свой цвет, околдовывает, воли лишает. У Лешки вашего голову откусит… Варвара нависла над девчонкой. Разительный контраст. Машутка – щуплая, нервно гримасничающая, в мятом сарафане с пришитой лямкой – едва доходила директорше до плеча (и это лишь при условии, что вытянется на носках, елико возможно). И Варвара – высокая, фигуристая секс-бомба, хоть и в подростковых тряпках. Она презрительно хмыкнула: – Мелюзга. С откушенной головой и без рыбьего хвоста, как уже было. Дохлый номер… А рыбину-то кот слопал или сдохла? Где это мавкающее чудовище? – Не скажу, – Машутка аж посерела от ужаса, но произнесла раздельно. – Не доберетесь вы до Кефирчика! – Позвольте, мадам, – встревожился Килька. – Принужден вмешаться… Дочь моя не виновата. Привязалась к котику. – Твоя дочь. Ты виноват. Допился до чертиков. Сам же себя мерзавцем называешь. Лукавишь. – В философском смысле… – Ах, в философском? – Варвара приблизилась вплотную. Накатил резкий кислый запах. – Не морщись!.. В философском смысле, говоришь? Давай попробуем в физическом. Чего уж проще… – Внезапное неуловимое движение (прям как ворпани на мосту). Варвара двумя пальцами зажала Килькин нос и поводила им из стороны в сторону. У тылвинского философа от боли слезы брызнули. – Радуйся, что с носом, а не без него! Алкаш несчастный! Что ты там бормочешь про упадок? Тебя разве спрашивают?! – Прекратите издевательство! – в безотчетном порыве Иван шагнул вперед и загородил собой отца и дочь Кулыйкиных. – Я не позволю. Неважно, кто вы. – Вот и защитник материализовался. Через портал? Ишь какой – или не такой как все. Не терпила. Студент, бывший волонтер, правнук Гранита. Великолепно! Животных любишь? котов? А людей?.. Помог девчонке котика спрятать? Найдем и приспособим подо что-нибудь. Под приличный воротник. Мне пойдет белый цвет. Или не пойдет? Тогда можно бензином облить и поджечь. Весело горит! После не замавкает… – Да что же это за-а… А-а! скорую надо вызвать! Сестре плохо, они же треплются…Пусть директорша, пусть хоть кто… – Ира, Ира, не шуми. Мне уже… уже лучше. Отпустило… Лешенька, мальчик мой ненаглядный! – Мама, прости. Прости меня, идиота. – Пойдем домой, сыночек. Там посидим, отдохнем. Ты же не завтракал. И дома не ночевал… Я зажарю яишню, как ты любишь. Чайку попьем. – Мама, дома ты сразу ляжешь. Возражать не вздумай!.. Ты идти сможешь? – И-и, Лешенька. Дойду сама… Вот только… – Леха, смотри. Если требуется, дотащим с тобой на пару. Давай, я ее подхвачу. Нетяжелая у тебя мамка. – Спасибо, дядя Коля. Семейная троица – Лариса посередине, а Ирэн с Лешкой по бокам – двинули к своей пятиэтажке. Сопровождающие следили, чтобы не слишком быстро. Но Ларисе действительно стало лучше. И все бы ничего, но уходя из бабылидиного двора, Леша украдкой бросил взгляд на синеглазку, сделал незаметный прощальный жест. Имбрякины ушли, а Варвара все еще стояла перед толпой. Ее ничего не смущало – учиненная ею скандальная выходка, или что мужчины видят ее голые коленки (и любуются ими), дружная женская враждебность. Варвара была бестрепетна и безмятежна. Кто-то не утерпел и, спрятавшись за спины, крикнул: – Что? съела? Ведьма!.. – Съела, – Варвара красивой бровью не повела, только звякнула клипсами. – И не подавилась ни разу. Вы меня не жалейте. Вы о себе думайте. Неужели весь бред, что вы здесь несли, заслуживает иного звания, нежели полного бреда? Как вы, вообще, собираетесь… ну, вообще… Толпа закаменела. Лица суровые, неприветливые. Наконец-то первый серьезный вопрос – кратко и по существу. – Завод закроют? – Ого!.. Сложная ситуация. Пока решается на высоком уровне. Решают власти и холдинг. В холдинге сейчас все сложно – не только у вас в Утылве. ТыМЗ генерирует одни убытки. Объективно. – Тогда нам куда? – Вы взрослые люди. Не личинки – так никто не считает, уже вы особенно… Тогда вы, взрослые и независимые, ответственны за себя и свои семьи. У нас не совковый зоопарк – корыльбунов в клетках не держим. Все свободны… Завтра – уже сегодня, через час – начинается рабочая смена. Опоздальщиков и пьяниц сразу на выход. Лично проверю. Варварин голос ровен – словно звучит из директорского кабинета. Выразила, что хотела (не больше, но и не меньше). Вроде подвела черту. Указала тылками на их место. Однако в синеглазой ведьме напоследок взыграло озорство – следуя своей неожиданной роли, она картинно выплюнула жвачку в крапиву. – Чпок. Расходитесь по домам. Пьеса сыграна. Спасибо за внимание. Все свободны. Все на выход. Словно повинуясь гипнотическому приказу в ее глазах, народ стал расходиться. Сборище в бабылидином дворе быстро редело. На проигранном поле боя воплотилась изначальная диспозиция. Известные участники – девчонка в сарафане, рыбаки и родственники олигарха Сатарова – семья Елгоковых. В Пятигорье начинался новый прекрасный день.ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
*
Весть об утреннем сборище в Кашкуке разнеслась по городку. Оживленно обсуждали театральную выходку Варвары Пятилетовой. Уже экс-главе Утылвы Владимиру Игнатьевичу Щапову все было доложено в первую очередь. Тылки же на идиоты, а директорша, предчувствуя близкую победу, буквально на раз сбросила маску – умным достаточно. Оказалось, чувства тоже доступны Варваре – ну, или хотя бы предчувствия. Нахождение среди людей (особенно тылков) повлияло. А Варвара уже несколько месяцев разруливала здешние дела. И она ведь не соврала толпе – ситуация в холдинге Наше Железо, куда входил и ТыМЗ, действительно, тяжелая. ТыМЗ, подобно другим заводам в городах и поселках Кортубинской области, превратился в обременение. Ну, в Пятигорье же вечно кто-то (или что-то) превращается. Станки в металлолом, ворпани в топ-менеджеров, властная директорша в вульгарную девицу, озеро Виждай в дивье зеркало, представитель уважаемого семейства Елгоковых во внука ужасного Гранита Решова. И даже сам Гранит… о нем позже – или наоборот, о нем все время. Да, еще нормальная жизнь превратилась непонятно во что – не только в Пятигорье, но и в стране. Если же попробовать понять и разобраться? Разбирательство потихоньку идет. Украденные Петькой Глазом из гостиничного номера бумаги пригодились. Естественно, для несведущих это китайская грамота – и таких, почитай, вся Утылва за единичным исключением. Кого же исключаем – или наоборот, включаем в разбирательство? Владимир Игнатьевич Щапов. Интересная личность. Бывший комсомольский функционер и советник в Афганистане, бывший городской начальник, бывший коммунист. Эпитет «бывший» прилагался везде. Бывший нерядовой совок. Давайте вспомним бывшие стереотипы. Бывший СССР. Брежневская номенклатура – это когда мозги жиром заплыли и склерозом поражены. Торжествует застой. Идеи исчерпали себя. На важных постах сидят сплошь карьеристы, конформисты, сытые мудаки. Все счастливы. Были. Владимир Игнатьевич из тех благополучных, канувших в Лету времен. Опасная вещь – стереотипы (плохие или даже хорошие). Щапов был коммунистом последней формации. Искренним, великолепно образованным. Закончил Московский финансово-экономический институт, готовивший на протяжении десятилетий профильных специалистов для народнохозяйственного комплекса страны. Укладывается ли это в стереотипы, что раньше, при тоталитарном режиме, существовали лишь партаппаратчики, идеологи, гэбисты с диссидентами, космонавты и деятели культуры (как без них? без культуры пропадем в любые времена)? Вообще, свободной жизни не было! Насчет того, что было, а сейчас нет – или же никогда не было. Нынешней отечественной элите не откажешь в уме и изощренности – кругозор свой расширила, премудростями рыночной экономики овладела, узнала цену благам современной цивилизации, мимикрировала – сколько всего проделала… И как достоинство подчеркнуть – исторический опыт не отвергла, ощутив притягательность (и пользу) собственных традиций – всему этому мессианству и византийщине. Ясно, что это родной воздух, которым Россия дышала всегда. Туземные (тутошние) вожди в соболиных шубах уже не готовы отдавать сокровища своего племени за стеклянные бусы – ой, извините, за демократические идеалы. А наиболее продвинутые из них не готовы даже за личное благосостояние (так мелко уже не плавают).Ах, если жить под тыщу лет
Довольно и богато –
Но так не будет круто – нет!
Совсем не чудесато.
**
Калерия Арвидовна Щапова усердно готовилась к приему гостя. Напекла, нажарила, напарила, словно не для завтрака собирала, а для праздничной трапезы. Кушанья у хозяйки – пальчики оближешь и даже их съешь. Густые сливки в белом фарфоровом кувшинчике. Кулебяка из дрожжевого теста, начиненная капустой, луком и яйцом, горбуша собственного соления, топленый с маслом в духовке творог из козьего молока. В заварочном чайнике тягучий темно-коричневый чай, аромат которого усиливал домашний травяной сбор. Все свежее, соблазнительное донельзя. Женщина исхлопоталась, расстелила скатерку на стол, вопросительно взглянула на мужа – тот, поняв ее без слов, отрицательно мотнул головой: не надо!.. Ну, не надо – так не надо. Обошлись сегодня без спиртного, хотя думалось на прошлогоднюю рябиновую настойку с лимоном и шиповником – опять же фирменный рецепт супруги Владимира Игнатьевича. – Наконец-то! Везде тебя встречают, а до меня до сих пор не дошел, – приветствовал хозяин долгожданного гостя. – Да иду, я иду… Пришел, видишь… – отозвался Васыр. – Снимай плащ. Тепло, а ты как в доспехах… Садись за стол. – Воевать будем или вкушать? Наготовила ты, Калерия Арвидовна. Тут же на роту солдат. – На роту? На двух здоровых мужиков. Я давно хочу накормить тебя, Борис Сергеевич. Ты после похорон худой, черный, грустный – прегрустный… – Схуднуть ему есть с чего. Лидочка его умерла. А он и раньше поесть забывал. Как из Германии вернулся, отстал от их свиных сосисок. В квартире один. Твоя домработница хоть заботится, готовит? Ты деньги платишь и не замечаешь ее присутствия или отсутствия. – Готовит. Первое, второе, третье. И компот… Спасибо, Игнатич я с утра вроде как не голодный. – Пробежку по Утылве совершил, и аппетит не проснулся? Слышать не желаю. Сиди! Сейчас от запахов слюнки потекут… Сдаешь ты, Боря. Не вовремя – по причине того, что мы задумали. – Неправильно, Игнатич. Я хоть куда. В хорошей форме. – Зубы не заговаривай. Давай. Чайку горячего налью. Угощайся. – Кха, кха… С мятой чай? Спасибо, сахарку положу… Вот кусочек с удовольствием… – На здоровье! – Калерия Арвидовна расплылась в улыбке. Женщина недолго посидела за столом – выждала, пока мужчины насытятся. Затем убрала грязную посуду. Снова вскипятила в кухне чайник, принесла, заодно выставила малиновое варенье. Владимир Игнатьевич конфет не любил, да и варенье особо не ел. Зато Васыр сразу потянулся с ложкой. Пристрастие к сладкому на его худобе не сказывалось никак. Облизывая малину с губ, начал разговор. – Слышал, что у нас в Кашкуке было, Игнатич? Прям что ни день – то сюрприз… Боязно становится. – Все слышали. Кто их первых уст, а кто после от первых слышальщиков… – Сегодня утром директорша отожгла при скоплении народа. Без стеснения! в клипсах и короткой юбке… А стеснялась ли она когда? Чтоб в наше время… – Клипсы – пустяк. Не из-за клипсов ведь… Борис, ты в нынешнее время хочешь вернуть завод. Какие претензии к Варваре? Она вольна вне работы… чудить… Очень неглупая женщина. Ей поставили задачу, она выполняет. Как нам раньше – выполнить пятилетку в три года. Задание партии и правительства. – Смешно? Еще смешнее, что ты по партийной линии обязан это проконтролировать и обеспечить. – Верно. Но ведь выполняли. Разумеется, не в три года вместо пяти. Чудес не бывает. – Оно так… ТыМЗ – не флагман в родной отрасли, но свое отрабатывал. Смежников не подводили. По всей стране и за рубеж продукцию отправляли. И снова от них заказы шли – значит, довольны нами и нашими ножницами. Тылки никогда на чужой шее не сидели! – Ты мне кричишь, Борис Сергеевич? Я не оглох на старости лет. ‘Это правда. Можем вдвоем покричать. Что? Ах, вот. Хотим справедливости!.. – Многого хотим. Ни денег, ни богатства – а справедливости. Раскатали губу-то… Ворпани не зря губы – или носы – режут… А еще благими намерениями (и хотелками) дорога в ад вымощена. – Гм, про ад… Как начиналось в 90 годы, помнишь? Энтузиазм! и наив широко прет – навроде паровоза. Всему верили! Пересаживаемся на новые цивилизованные рельсы. Наш паровоз вперед летит! в царство демократии, а не в коммуну. Как там, у детишек на митинге написано на плакатах? Народ не паровоз? А кто везти будет? Кто всегда везет!.. Услышали про акционерные общества и уцепились за них. Ты, Борис, говорил, что завод заживет. Без министерских планов, без чинуш, без партийной узды. Без марксизма – ленинизма. Сами знаем, как лучше. Самостоятельность и творчество масс. Страшно подумать – без государства. Впрочем, особо не задумывались. Ты кричал – дайте власть людям реальных дел, производственникам. – Ну, Игнатич, из всех нас ты – самый умный и ученый. Не верил никому. Чего ж не вмешался? Не отхватил себе акций? Поначалу можно было. Люди цену бумажкам не ведали. Продавали за гараж, теплицу, старую иномарку. Можно навариться… Но ты же честный и гордый. Все партбилеты сдавали, путчистов и КПСС поливали, а ты молчал. И даже уходил со своего поста – заявление писал. Правда, быстро вернулся. Народ попросил… Последние два десятка лет порядки тебе не нравятся, но ты молча тянул – как паровоз. Утылву устраивало. А тебя? – Какое заявление? Я больше заявлений не писал. Отбило охоту… – Точно. Никуда не вступал. Ни в какие партии – ни в правящие, ни в оппозиционные. Движение неприсоединения в единственном твоем лице. Несменяемый и несгибаемый мэр. С тобой Утылва в глазах соседей, областного начальства производила впечатление малость – или не малость – того… Куба. Заповедник с динозаврами, корыльбунами, коммунистами… Еще с гетто сравнивают. Обидно. – Почему один? Разве я один? Мы все вместе. И получалось у нас, когда сообща. Сейчас тоже про всех думать надо. – Думать? На тебя, Игнатич, надежда. Ты у нас главный думальщик. И народ тебе доверяет. Мне уже не так. В винуставят, что не уберег я завод, и теперь ворпани хозяйничают. Вот если бы ты был с нами – не облапошили бы нас. – Борис, я тогда вам говорил, что обязательно облапошат. – Ну, да. Шансов не было. Когда холдинг попер сюда как немецкие танки в сорок первом. Цену гнал, акции скупал. Не с нашими капиталами соревноваться с олигархом Сатаровым. Зачем захватывать завод, если сейчас не нужен стал? – Логичные действия. Создавался холдинг – объединение предприятий при главенстве КМК. Четкая линия – добыча, выплавка, литейное производство, обработка. Логично. И в Союзе было все централизовано, и сейчас необходимо. Комбинат цеплял родственные предприятия по области – с кем всегда работал. Образно говоря, надо самому превратиться в зверя покрупнее, чтобы тебя не съели другие звери. Для мелких участников экономическая независимость – тяжкая и даже непосильная ноша. Что может советский заводик в какой-нибудь Тмутаракани? Нет средств не то, что для развития, а просто для поддержания штанов. Холдинг же стремился замкнуть технологическую цепочку от добычи руды до выпуска продукции высоких переделов. Иначе никому не выжить. – С комбинатом ясно, с прилипалами тоже – вроде машиностроительного, метизно-металлургического или трубного заводов, ЖБИ, вторчермета. Их – понятно для чего. А нас? Сидели бы, работали… – Мы же их давние смежники. Сначала комбинат греб под себя без разбора. Но время идет, холдинг развивается как отраслевая вертикально интегрированная компания. Владельцы соображают и уже не соблазняются смежными бизнесами. В нынешней кризисной ситуации не до жиру, быть бы живу… – Еще понятней! Наглотались кусков, и рвет теперь от несварения… – Грубо, но верно. Холдинг решил нас закрыть. Просто принята такая кризисная стратегия. Олигарх Сатаров производит впечатление предусмотрительного человека, и его управленцы из Стальинвеста действуют систематически. Я даже думаю, что не столь ужасны убытки ТыМЗ. Мы работали, продукция худо-бедно пользовалась спросом. Ну, шевелились бы помаленьку, не замирали окончательно. Однако для холдинга важен принцип. Избавляться от лишнего. – Жестоко это. Не просто от ржавого железа избавляются… – Ничего личного. Только бизнес. – Все-то ты знаешь. В Московской академии учили не только социалистическим принципам хозяйствования. Звериный оскал капитализма – не просто фигура речи. Те звери хуже наших ворпаней. – Ты прав. Хуже. Ворпани что-то хотят от нас. Этим ничего не нужно – завод не нужен, и мы, по сути, не нужны. – Так давай пошлем холдинг подальше! – Да? Во-первых, Стальинвест владеет солидным пакетом акций ТыМЗ – благодаря тому и управляет. Во-вторых. Насчет того, чтобы послать. Извини, но без комбината нам ни тогда, ни сейчас не прожить. – Куда ни кинь – везде клин. – Еще раз повторяю – не так уж мы убыточны. У нас счет идет на миллионы – не на миллиарды как у комбината. За истекший год выручка на треть – бульк! вниз… Убыток – семьдесят с лишком миллионов. Серьезно, но не катастрофично. При умелых действиях предприятие вполне можно реанимировать. – Почему же не делают? – Никто не заинтересован. Стальинвест, а уж Варвара – тем более… То есть, холдингу мы до лампочки. А вот нам холдинг очень нужен. Посему горячку нельзя пороть. Наши претензии – как раньше было и как должно быть – Варвара мимо ушей пропускает. Говорят, что своя голова чужой болью не заболит. Директорша с самого начала все четко распланировала и в Утылве шла по пунктам. Надеюсь, теперь всем ясно. Прискорбно ясно. – Игнатич, откуда столько цинизма, презрения? Нет, люди никогда не ангелы, но здесь… – Поменьше эмоций, а то уже перехлестывает. Народ взбаламутится… – А и неплохо! Пусть эту власть хорошенько шарахнут! – Восстание предлагаешь? за правое дело подняться? Слишком радикально. Нам требуется не все разрушить, а решить проблему – жизненно важную для Утылвы. – Дык как? если кислород пережимают? Ну, не вовсе – щелку оставляют, чтобы сразу не задохлись, а постепенно. Вместо реальной помощи, реальных действий – разные оптимизации, реструктуризации, комиссии, эмиссии…Черт, черт! и эдак с важным видом, следуя законам и принятым процедурам. При Сталине взяли бы директора и расстреляли, а работники пошли работать! Чудесато живем… – Красному директору, каким ты был и сохранился, не понять. Однако ты же не управленцем, а хозяином завода пожелал стать. Прибрать себе то, что создавалось общими усилиями. Твой вклад весом, и средства и способы у тебя имелись. – Я тоже наивный тылок. Только тылок – директор. Приплыла акула и мелкую рыбешку – ам! – Выходит, ты поумнел, когда тебе пинок дали, когда ты потерял. Обиделся, что несправедливо с тобой? именно с тобой? Борь, а чем ты отличаешься от всех? Отдыхай спокойно на пенсии… Мы-то свое пожили – и плохо, и хорошо… Молодежь только сейчас живет. И что она видит? чему учится? Постигает, как мир устроен. И как же? Несправедливо! Что на сегодняшнем сборище Имбрякинский мальчишка плел? Чтобы выжить, надо стать хищником. Для него ворпани пример. Умный сын умного папаши. Грустно это… – Не грусти. Твои мальчишки в Кортубине в институте учатся. Лешка пока на лицее споткнулся и оскорбился. Обида у него личная. Как у меня. – Твои дети в Германии, Борис. – Вот ты из Афгана вернулся на родину, а они не вернутся. И Лешка Имбрякин подастся прочь из Утылвы. Друг его Петька следом… Петька ботаникой интересуется. Дикими тюльпанами, редивеями – красными цветами. Очень мечтал пополнить свой гербарий синим цветком с Шайтанки. Но теперь туда он не сунется ни в каком виде – ни в черном, ни в другом… – Мальчишки – да, головная боль. Всегда. Мы их ругаем, а они такие же, как мы. Молодость напоминает пружину. Детство, юность – это когда все накапливается. Что там в тебя вкладывали – семья, учителя, друзья. Не только ведь математику или ботанику… К нужному сроку пружина собирается. И как рванет!.. Я успокаиваю себя, что дети учатся – делом заняты. Грызут гранит науки. В Кортубине. Находятся в строю. Общая траектория движения намечена. И раньше так было. Для целых поколений. В масштабах страны. БАМ в Сибири, Атоммаш в Волгодонске, КАМАЗ в Челнах. Сознание своей значимости для общества. Советские понятия. – А теперь не хотят! Мои что учудили – в Германию уехали. За каким х…? Я в жизни одного немца знал – старого учителя Генриха Шульце. И не хочу знать больше!.. Ну, наш немец – настоящий человек… – И эти теперь хотят, Борис. Очень хотят… Оттого всякое приключается. Несуразное, чудесатое. Хотят, а вот как… Петька Глаз к директорше полез потому, что хотел спасти Утылву. Не меньше. И еще. Сын мне рассказал. У них дикий случай в институте. Возмутительный. Я вообразить не могу, чтобы у нас – чтобы в наше время подобное… После войны тяжело жили – материально, конечно, но мы, дети, стремились и верили, что хорошо будет и впереди огромное счастье для всех – коммунизм или иное… Теперешняя молодежь не верит вот в эдакие глобальные вещи – сказками называет. Жизнь только начинается, а они уже разуверились. Без веры худо. Это как подъемной силы для крыла не хватит. И сам не взлетишь. Если мечтать по максимуму. – О чем они мечтают! Стать банкиром, артистом, политиком, олигархом, президентом. Богатый выбор! Проснуться в один прекрасный день… Можно до сорока мечтать – и дальше. Вот мы в сорок лет… Да что мы… – Не всех циничная язва – или ядка – разъедает. Вот на первом курсе Санькиного института нашлись студенты идеалисты, которые вознамерились исправлять несправедливость. Бороться против зла мира. – Э… Это как? Революцию делать? Они на голову-то здоровые? – Ну, не до того еще… Хотя дойдет такими темпами. Нет, пока они не революционеры. Не комсомольцы. Воспитанные мальчики из хороших семей. Прилежные студенты. Общественники, волонтеры… Двое или трое из них попытались наводить порядок. Бороться. Против дурных соблазнов современного общества. – Против чего? – Явное зло. Незамутненное. Пьянство, наркотики, сигареты. Одурманивание людей. – Как же против этого бороться? Опять горбачевская антиалкогольная компания? Жуть! Трезвые свадьбы, вырубленные виноградники, талоны на водку и километровые очереди в вино-водочных отделах. Отравления самопалом. Вот это радикализм! Имбрякин же подобной гадостью себе внутренности выжег. – Мальчики пытались практически. Что в их силах. В ближайшем доступе. Они развязали войну против киосков – мест доступной торговли. – Разбомбили, что ли? или танком переехали? Что еще радикальнее? – Ужасно. Облили бензином обычный круглосуточный киоск, торгующий алкоголем. И подожгли. Ради правого дела. Никого там быть не должно. Но проверить не удосужились. В закутке за коробками спал парень – то ли продавец, то ли грузчик, а может, абсолютно посторонний… – Ужасно! – Вспыхнуло вмиг. Пластик, бумага. Водка жарко горит! Огонь перекинулся на незадачливого засоню… – Ужас, ужас… – Сын не видел своими глазами. Бедняга превратился в огненный столб, катался, кричал… Борцы со злом испугались и убежали. Даже не позвонили в скорую. Идиоты, такие идиоты – молодые, наивные… – А пострадавший? – Плохо. Очень плохо. Доставили в больницу. Ожоги больше, чем на половине тела. В реанимации. Вероятно, не выкарабкается… Мальчишки, получается, убийцы. И неважно, что их подвигло… Что теперь ждет? – Суд. Самый справедливый суд в мире. Жизнь сломана в начале пути. Не как у Лешки, но много сходится… – Говорят, что мальчишки из семей кортубинской элиты. Сыновья областных шишек – чиновников, бизнесменов. Занимались бы легкими и приятными вещами. Но у них же взыграло ретивое… – Тогда самый гуманный суд. Родители отмажут. Каждый за свое чадушко… – Сильно скандальный эпизод. Фамилии кому надо известны. И кому не надо бы знать… В институте знают отлично. Они же не профессиональные конспираторы. Одного будто бы зовут Никитой – если одного зовут, то и двух друзей его тоже быстро… вызовут… Один Никита, другой Сергей, третий будто бы Ваня. Хорошие русские мальчики. Уже что у них в башках и в сердце? – Эх, Игнатич, я не знаю, что на душе у моих детей. И как все сложится… – Где? Здесь? Здесь в Утылве решать надо… Или задумаешься – зачем тебе это? Геморрой? Если что – в Германии хорошо… – Хорошо везде, где нас нет. Я уж лучше тут – уж как-нибудь… Дети, не знаю, приживутся ли на чужбине, а мне туда ехать – разве помирать. Здесь еще поживу, повоюю. Даже кровь у меня забулькала, забурлила… Хватит переживаний. Давай к делу. Сначала скажи, Варварины бумаги, которые Петька передал, помогли? Пригодился этот охламон? И то, что он в гостиницу полез, директоршу напугал до смерти? Сам теперь от ее угроз прячется. Слышал я, на горе ночует? И на митинги успевает. – Его бумажки интересные. Касательно владельцев акций. Вырисовывается любопытная ситуация. Не все так просто. И ничего не зря. Иначе пришлось бы побегать, постучаться в разные двери, где для нас не разбежались бы. Информация под ногами не валяется… Нуте-с. Пожалуй, начнем. Отдел акционерной собственности ТыМЗ – очевидно, прежде чем закрыться и пойти за прочими работниками – сочинил интересную аналитическую справочку для начальства. Для госпожи Пятилетовой, чтобы ей легче было вести свою линию и при необходимости лавировать. Эта справочка не для общего сведения, она дорого стоит. Начальнику отдела Наталье Матвеевне Цыбиной – мой респект. – Цыбинскую сноху во главе отдела поставили уже после, когда я… Знаю ее с тех пор, как она девчонкой начинала в плановом бюро. Добросовестная женщина. Грамотный экономист. На заводе и других специалистов хватает. Их увольняют, а они стараются… Что же Наташа для директорши приготовила? под грифом секретности. – Ну, не такие секреты. Хотя, конечно, некоторые вещи полезны будут. Уставной капитал почти триста тысяч. С тем вы акционировались. Считай – обыкновенные акции номинальной стоимостью 1 рубль. Акционеры. Все не халявщики, а партнеры – еще не запамятовал? Нам интересны, кто не крохами владеет. Насчет же того, чем они владеют… Показатели деятельности завода – тут, вообще, слезы горькие. Выручка за год – вполовину вниз. Объемы производства – естественно, туда же. Цифры могу назвать конкретно. А вот численность персонала за истекший год чуть выросла – за первую половину года, когда госпожа Пятилетова еще не директорствовала. Триста пятьдесят человек. Теперь ситуацию она скорректирует. Средняя зарплата – ох, ох, средняя зарплата – меньше десяти тысяч. Дивиденды в отчетном году не начислялись. Страховые взносы, налоги уплачены. Ты еще хочешь получить контроль над предприятием, Борис Сергеевич? В петлю голову сунуть? – Мы с тобой подробно поговорили, Игнатич. Битый час на разговоры. – Дело архисерьезное. И успех его сомнителен. Хотя есть же чудеса на свете… Мало получить контроль над заводом – его еще надо вытащить. Холдинг махнул рукой. А нам позарез нужны его заказы. Чем больше заказов, тем лучше… Вот как сочетать? Где поддержку искать? – Госпожа Пятилетова не воспылает дружеской симпатией. Особенно после того, как мы покажем ей кукиш. Мавкнем… Это если у нас выгорит. – Надо заручиться поддержкой миноритарных акционеров. Тылки тебя поддержат, Борис. – Куда им деваться. То есть, в противном случае понятно – куда… Как миноритарий миноритарию – почти как брат брату – скажу: надо объединяться. У тылков на руках примерно пятая часть голосующих акций. Двадцать процентов. – У тебя пять процентов. Гораздо лучше. Грубо округляя – в сумме четверть. Весомый кусок. Еще процентов восемь – девять выкупили областные фонды. Они владеют чисто номинально. ТыМЗ не приносит дохода, и фонды будут спать, а не активничать. В нашу свару не влезут. Остается решающая часть. Больше шестидесяти процентов. И держателей только двое. Сорок у Стальинвеста. – У наших врагов. – Не обозначай так. Неправильно. У наших партнеров. – С такими партнерами – такими друзьями – и врагов не надо искать. – Тебе с ними и после предстоит работать, а не ваньку валять. Борис, в бизнесе нет места обидам. – Голова ты, Игнатич. Математик, едрит тя… – Математика-то нехитрая. Правила сложения и выживания. Нас сильно интересует та, другая – малая часть. В нынешней ситуации она решающая. Владелец акций – физическое лицо. Сыродь. – Никогда бы не подумал… – Не мешало бы!.. Ты не подумал, а Сыродь выкупил акции. И числом поболе, чем у тебя. – У меня-то перебил холдинг. С ним глупо соревноваться. Тогда нахапал, а теперь не нужно стало. Странно… Откуда у Сыродя столько денег? Странно… – Пуще странностей в поведении Сыродя. Владея солидным пакетом акций, он сидит и молчит. ТыМЗ закрывают. Имущество – в том числе и его – обесценивается. Дальше – разворовывается. Уже сейчас идет полным ходом. А Сыродь не проявляет себя никак. Почему? – Бессмысленно гадать. Встретимся с Сыродем и спросим напрямки, что ему нужно. Ведь нужно что-нибудь! – Всем нужно. И нам с тобой… Гм, с молодым Сыродем я мало сталкивался. Чаще со старым. – Старый рулил в совхозе десятилетиями. Назначенец. Ему положено коммунистом быть. А ты осуществлял партийное руководство на предприятиях Тылвы и Тылвинского района. Тебе по должности Сыродя знать положено. Взносы с него собирал, на бюро встречался, ездил к нему с проверками… Как давно было – кажется, в иной жизни. – Теперь вот вспоминаю. Анализирую. Про Сыродя, собственно, не известно ничего. Отсюда он родом или нет? – Бог его знает. В войну много чужого народа прибилось в Пятигорье. Эвакуировались вместе с механическим заводом с Украины. После войны часть уехала восвояси, часть осталась. Но Сыродь не из тех, точно. И к заводу не имел отношения. Его сразу прислали директором в хозяйство – или не директором? – Ерунда. Ты соотнеси даты и числа. Конечно, война выкосила мужиков, но подростков не ставили во главе совхоза. А если ему тогда было годов подходяще сколько, то в каком же возрасте он умер? в столетнем? – Запутались. Да фигня! Кто он мне? сват, брат? У Сыродя родни, кроме сына, не было. – И про сына-то выяснилось позже. Просто вышло – отец помер, а сын появился. Темная история. Откуда сын, если старик ни разу не женился? – Одно другому не препятствует. Жены нет, а женщины были. Или он монахом жил? Ты же, Игнатич, следил за нравственным обликом членов партийной организации. Может, Сыродь – ходок по бабьей части? Сын же родился… – Но не в Утылве. Неизвестно где рос. А потом – бац! здрасьте… Сынок унаследовал хозяйство. Уже назначения не требовалось – это частная собственность. У Сыродя получилось завладеть, а у тебя, Борис, нет. Теперь второй заход? – Не ехидничай, Игнатич. Сам же говорил – не вовремя… Старый Сыродь – неплохой мужик. Чудаковат, да – или вернее, угрюм, малоразговорчив… – Бирюком был! И оттого загадочен. Если он всегда молчал, то и не поймешь – добрый или злой, жадный или простодыра, умный или баран… Кажется, за всю жизнь Сыродь не поменялся. Такой же черный, унылый. Неприятный вид. Отталкивающий – от него словно волна исходила и отталкивала. Кожа бледная, холодная, с железистым цветом. Нос блестит. Кулаки – во! – каждый размером с его голову. Кости тяжелые. Старик не седел – то есть, вообще. Волос только начал синевой отливать. Щетина тоже черная. А зубы у него и в старости как у молодого – крупные, желтые, целые. Клыки с двух сторон торчат… В костюме и галстуке я его никогда не видел. Чисто выбритым. И как тебя – в кепке. Мужик простецкий – работяга. Излюбленная одежка – советский брезентовый дождевик. Типа твоего плаща. Не снимал весной, зимой, осенью. Не мерзнул совершенно. В мороз с непокрытой головой – наверное, его черная шевелюра как шерстяная шапка спасала… Старые сапоги – даже не кожаные, с кирзовыми голенищами. Армейский раритет. Мобутя, наверное, такие носил. На Хасане. Или танкистам другая обувка полагалась? – Все, что положено, Мобутя получил. А мы сейчас про Сыродя. – Как он в своих кирзачах ноги зимой не отморозил. Здоровущие лапы. – Хорошо, хоть летом снимал… – Да. И дождевик. В рубахе и штанах – в таком виде в горком являлся. Без галстука. Носовыми платками не пользовался. И одеколоном. – Зачем? Он ни разу насморком не болел. Нос железный. Не порежешь… Жил–жил Сыродь – и помер. Тихо закопали. Никому не сообщали, не звали попрощаться. А кому звать-то? сын тогда еще не приехал… На бывшем хуторе есть старое захоронение – там лежит. Честно говоря, даже не знаю, где это. В Чагино – где же еще… Утылва – дыра, а уж Чагино… – Никто туда к Сыродю в дикий угол не рвался. Люди предпочитали жить в Утылве, особенно когда хрущовки стали лепить и квартиры давать, и даже совхоз потом перевел своих с хуторов в Малыхань… К Сыродю не вязались. Работы и в городе хватало – не только на заводе. Совхоз захудалый – в области на последних местах. Пусть шевелилась мыслишка Сыродя сменить, а на кого менять-то было? ни один сумасшедший карьерист не позарился на его место. Не нашли, что с Сыродем сделать… И он сидел в совхозе. До смерти. – Говоришь, словно он срок отбывал. Пожизненный, что ли?.. Ну, не трепло мужик – и хорошо это. Слово-то куда заведет… – Серьезный, сдержанный, политически грамотный. Членские взносы исправно платил – наверное, чтобы отстали. На собраниях сидел в заднем ряду и голову в плечи втягивал, голосовал со всеми, речи не произносил – даже когда предлагали высказаться и поучаствовать в прениях. – Истинно, молчание – золото… – Тогда Сыродь баснословно богат. И подобные молчальники в Утылве отыщутся – их единственное богатство… Хотя ты знаешь, дела у Сыродя идут неплохо. Не у него, а у его сына… Я мимо Чагино проезжал. С конца семидесятых там не жили – людей перевезли на центральную усадьбу в Малыхани. Природа красивая – рядом заповедник Богутарская степь и река Мара. Раздолье. – Негодь тож. Дурная слава. Потому в свое время решили отстраивать Бузаковку, а не Чагино. Суеверия сильны. – Сыродь, очевидно, не суеверен. Бывший коммунист – или его сын. Стоит забор высоченный – под два метра. Доски толстые, крепкие. Ничего не видно. Никаких царских палат. Сыродь надежно отгородился. Захочет ли принять… – Если даже местных не пускают – бывших работников из Малыхани. Нанимают гастарбайтеров. Масса людей из Казахстана – бесправных, на все согласных. Сыродь платит гроши, а уж эксплуатирует… Как не было Советской власти! И героя большевика Кирилла Солина тоже не было. Под памятником – звездой на Шайтанке никто не лежит. Ничего не было. Целый век в России сбулькнул. Вот Сыродь – хозяин, господин над смердами… – Молодой Сыродь ни с кем не сблизился. Отпала необходимость даже на собраниях присутствовать. Варится в собственном соку – в хозяйстве своем. Еще больше бирюк, чем его отец. Засел в крепости. В Малыхань по делам приезжает. С теми делами справляется, помощи не просит. Молодец. А чудаком быть не запретишь. Ведь он с чудачеством ни к кому не лезет. Сейчас мы его попросим, а не он нас. – Сыродя нам не проигнорировать. – Аура тяжелая. Поговоришь с ним – и чувствуешь себя смертельно усталым. Словно мешки в совхозе таскал. Почему? Вроде не сорились никогда. А как поссориться, если он все время безмолвствовал? Вот это удручало. Ты ему говоришь – говоришь, убеждаешь – и все твои старания куда-то падают, проваливаются. Нет отклика. Таращится и все. Ничего делать не будет. Ему не объяснить. Уж как с ним бились… – У кого? у старика или его сына? Ах, у обоих… Сочувствую, Игнатич. Горком спустит директивы, запрашивает отчеты, а Сыродь таращится… Твои инструктора сами за Сыродя справки писали. А он не заморачивался. Кто же дурак? простодыра? – Сыродь – не дурак. Эвон как сейчас приподнялся. С совхозом своим успевает. Не хмыкай скептически, Боря. В Утылве выражаются, что с заводом геморрой, а с сельским хозяйством иначе? Там тоже проблем… От того, что есть, не деваться никуда. Обыкновенно. Машинно-тракторный парк изношен. В мастерских в Малыхани латают. Субсидий на приобретение техники не хватит. Когда до Утылвы очередь дойдет… Гм, новый Кировец видел, еще прицепную косилку… Обыкновенно. И все денег стоит – новая техника, технологии, удобрения. Нельзя же дедовским способом пахать и надеяться. Голова распухнет. У Сыродя на плечах имеется. Выращивать скот невыгодно по себестоимости. Тут вопрос с кормами. Убытки компенсируют за счет зерна. А скот берут в залог. Практика такая в области. Вон в соседних хозяйствах не смогли рассчитаться за кредитную технику, и скотину пустили под нож… Крутись, как хочешь. Рынок. Сыродь крутится. Платит он, конечно, мало. А с чего?? Разве комбайнерам за уборочную отстегивает. Народу не столько, как в совхозе. Прежнее число не требуется. Бывшие работники на пенсию вышли, свои паи Сыродю продали, живут себе в Малыхани, стонут… Дети их не желают в земле пачкаться, за скотиной ходить. Коттеджи приватизировали – старый Сыродь не мешал. Молодой же гастарбайтеров предпочитает. Люди стали отличаться – свой или чужой. Немало русских из Казахстана приезжало – не всем повезло, как Цукову – не все совесть потеряли… – А ты что? когда с акциями обратимся, собрался на совесть напирать? – Я? Не слышал разве, что Имбрякинский мальчишка заявил – совесть сейчас без надобности, и стыдно не должно быть… Ладно, Игнатич. Согласен, что Сыродь – образцовый хозяин. Нам на него равняться… – Да не образцовый! Но на плаву – не потонул пока. Это мы пузыри пускаем. Сыродь от денег не распух, но и разрухи не наблюдается. Слесаря с завода к Сыродю перешли. В мастерские. Свое железо Сыродь не позволяет пилить и к Цукову на пункт приема возить. Все старенькое, советское, исправное. Жители Малыхани не истерят – работа у них будет. А вот зарплата… Опять же прокорм надежно… – Истерят конторские. Если ты всю жизнь тяжелее ручки не поднимал… – Нет белоручек в Утылве. Свои дома, огороды… – На работе они не мускулами, а мозгами ворочали. С разным успехом. Венька Имбрякин, Килька Кулыйкин – лучшие специалисты завода, интеллектуалы. Попроще – это технологи, бухгалтера, менеджеры, завхозы. Они делали свое дело. Теперь им что, на вахту? А если года немаленькие? А женщины с детьми? Ну, выплатят им пособия за положенный срок… – Все же надеются. Цыбина Наталья Матвеевна со своим отделом аналитические справки штампует. Тетеньки вечерами просиживали, чтобы нужность показать – авось, не тронут их. Кому нужен отдел без завода? – Директоршу не разжалобишь. У нее садистские наклонности. Что для женщин, вообще-то, не характерно. Варвара мило развлекается. Например, вызывает человека в конце рабочего дня и поручает сложное задание. На вопрос – когда надо сделать? – отвечает: вчера… По приезде в Утылву она собрала ИТРовцев и объявила: завод в тяжелом положении, крайне важно разработать стратегию выхода из кризиса. От заводчан зависит! Потребовала провести мозговой штурм. Все отделы и службы обязали подать предложения. Придирались, обвиняли в незаинтересованности, попили крови… А ведь Варвара с самого начала знала, что ТыМЗ закроют. Просто тянула время до последнего момента. Сейчас маски сброшены. – М-да. Серьезный противник. Уникальная особа. – И не женщина вовсе… О чем люди шепчутся… Но терпение заканчивается. Сегодня утром Килькина девчонка (которая младшая) ей прямо ляпнула – ведьма! Благо народу во дворе толпилось, и Варвара ей голову не откусила – ей или коту… Страсти – мордасти! – Ты не перевирай. Чувство меры важно. Молодая, красивая образованная женщина. Не то вы заладили – ведьма да ведьма… Головы не откусывает. Поступает рационально. К Варвариным фокусам адаптировались лишь трое. Рыжие братья и, как ни странно, Поворотов… Клобы-то давние соратники – или подельники. Зато Поворотов… – Совесть потерял. Живет без зазрения. Аки пес знает только своего хозяина. Остальная Утылва Варвару ненавидит. – Кошмар. Плачет директорша горючими слезами – синими… Кстати, без какого зазрения Поворотов? – Без всего, какое есть! а у Поворотова нет!.. И эти братья. Молоды они слишком. Младший по возрасту (и по несерьезному виду) не должен здесь работать. Топ-менеджеры, юнцы зеленые!.. или рыжие?.. – Я не слышал, чтобы она применяла к братьям свои садистские приемчики. Может, они не так просты – может, их старшие родственники влиятельны в Стальинвесте. Нас же в тонкости не посвящают. – Тылков? Нам сидеть и ждать указаний… В Стальинвесте лучше знают… – Если серьезно. Намечаем несколько пунктов. Методично, как директорша. Первое – Сыродь. Самое серьезное сейчас. Консолидируемся и скинем ликвидаторскую команду. Вырвем завод из рыжих лап! – Ох, у Сыродя свои представления. И планы, как и что… Берем в расчет Сыродя? А ну-ка он условия выдвинет? – Надо договориться. Если же нет… – Тут наши пункты и закончатся. Законные методы… Я бы предложил еще лазейку. Оказывается, племянник наш – ну, который после похорон засветился и на наследство претендует – приходится родственником (племянником) не только Лиде. Он – ого-го! – родственник самого олигарха Сатарова – владельца комбината. Сегодня его разоблачили. Можно туда удочку закинуть и карасиков половить. Он с рыбалки на Виждае вернулся – наловчился. Что-то выгорит… Позвать племянника и провести переговоры. Я даже знаю, кто позовет. – Кто? – Член тылвинского штаба сопротивления – майор Мобутя. Он с племянником после ночевки на озере уже вась-вась… А другой помощи ждать неоткуда. Не от нашей же детворы.***
В нашей истории достигнут определенный рубеж. Во время крикливой сходки в бабылидином дворе впервые столкнулись две стороны – тылки и Варвара. Ах, попутно под раздачу попала третья сторона – бабылидин племянник с семьей. Елгоковы из последних покинули поле боя. Их чувства различались. Нет, Максим уже приспособился сам себя уверять, что не удивительно – ну, вот ничего дивьего. Неприятности в Утылве на него сыплются нескончаемо и несправедливо. Ну, подумаешь – отчихвостили аборигены. Максим мог даже гордиться выработанным стоицизмом. Он больше не намерен обижаться и страдать. Зато намерен напроситься к соседке Дюше, дабы плотно позавтракать. Конечно, уха на Виждае наваристая, но когда она была? Пустой желудок требовательно урчал. И нет надежды, что супруга Таисья – красивая, эмансипированная, в белых брючках (пусть на утреннее сборище она вышла в пижаме, но все равно в душе была в модных итальянских брючках) – что она в домостроевских традициях сварганит мужу чего-нибудь… пожрать. Да, пожрать! Желудок урчал громче. Максим с мольбой глядел на Дюшу. Он очень хотел есть! Вот Таисья хотела непонятно что. Задолго до приезда в Утылву. Задолго до каприза со стрижкой. И задолго до начала нашей истории. Это слишком сложно. Но среди героев никто не ищет легких путей. Госпожа Елгокова – взыскательная дама, мать семейства, безупречная во всех смыслах и формах (великолепной физической и современной духовной). Очаровательная особа. Да еще с образованием – институтским красным дипломом по специальности Литейное производство черных металлов. Без опыта работы, зато с солидным опытом путешествий в Европе, а в последнее время в Азии. С увлечением модными восточными религиями. С собственным сайсином – буддистским амулетом – многозначительной веревочкой, завязанной на левом запястье в Пхукетском храме. С тонким запахом духов (совсем не кислых). С несколько развинченными нервами. С замазанными консилером синяками под глазами – плохо высыпалась. И в первую же ночь в Утылве Таисье прилечь не удалось. Такая не будет стоять у плиты и готовить завтрак мужу. Слишком прозаично. Максим опять умоляюще воззрился на Дюшу. Из происходящего Таисья ничего не поняла. Рассудила, что вокруг нее только вопили, ругались, наскакивали друг на друга. Юноша по имени Алексей пробовал докричаться до косной массы, но его не восприняли. Печально и привычно. Даже мать юноши на слова о глобальном смысле предложила зажарить яичницу. Бедный, непонятый мальчик. Красивый, возвышенный… Другая молодая женщина (кажется, тетя?) – что она сказала Максиму и, главное, в каком тоне? Еще синеглазая брюнетка в ярких клипсах – ее смех серебристо мелодичен – слишком шикарна для местного паренька. Прочие – толпа. Люди демонстрировали поразительную душевную глухоту. Не владели элементарными навыками коммуникации. Таисья знала, как правильно. Восточные мудрецы учили, что нужно избегать грубых речей – брани, оскорблений, упреков – желательно, и сарказма. Всего, что причиняет боль. Надо реагировать терпеливо, без злобы, с сердцем, полным любви. Максим тоже знал – на него излились речи новообращенной жены после ее таиландских вояжей. Хотя сейчас, услышав подобное, Максим взбеленился бы. Но Таисья молчала. Она постоянно думала, и думы ее не были свободны и уравновешены. Думала о своем – о недобром. Юлия говорила: это не к добру. Таины модные увлечения, праздность, ее стрижка и т.д. – последние события у Максима в семье. Максим раздражался – от бабушки, от жены. Таисью не привлек безобразный скандал. Ее ничего не касалось. Она приехала к мужу. Максим не покалечен. Здоровый, загорелый, покрытый пылью, пропахший костром и рыбой. Наряженный в рванье и стариковские галоши. Даже якобы похищенный. Вполне довольный собой. Тогда зачем приезжать? Таисья ощущала, как ее бедная голова заболевает. Медитация не спасет – надо принять таблетки. В сумочке они всегда лежали пачками – спазмалгон, баралгин, суматриптан, кеторол, цитрамон и др. – всего в куче, точно не вспомнить. На любые случаи. Как переменилось с юности. Здоровая, жизнерадостная девушка – лыжница, мастер спорта, отличница – теперь вот мадам Елгокова, светская леди. Куда уж счастливей быть? Юлии не нравилось, что невестка злоупотребляет таблетками. Но мигрень не лечится – по крайней мере, кортубинскими врачами. Таисья направилась в бабушкину квартиру. Куда она засунула свою сумочку? Затруднительно найти среди вороха привезенных вещей. Выразительной мольбой в глазах Максим польстил Дюше и добился ее приглашения. – Прошу ко мне. Подкрепиться. Максим Маратович, семью зовите. Наволновались. Кофе очень кстати. Горячий, черный. Могу молоком разбавить. Или с коньяком. Посидим на кухне. – Да, конечно, – благодарность на ходу, а ноги уже топают в подъезд. Племянник в качестве привилегированного гостя разместился за столом, где сидел недавно с любовницей. Дюша, спрятав усмешечку, поинтересовалась: – А где же ваша жена, Максим Маратович? – для пущей иронии она опять стала «выкать». – Жду – не дождусь познакомиться с ней. Позванная особо Таисья рылась в вещах на втором этаже. Подрагивая бледным нервным лицом, она отговорилась почти невежливо. – Я буду спать. Устала. Спасибо. У тебя ничего не сломано. Я спокойна. Лягу и посплю. Постараюсь. Насколько возможно. – Ну, и прекрасно! По тону жены Максим понял – лучше не настаивать. Зато Влада с легкостью согласилась присоединиться. Была готова моментом. Сменила пижаму на шортики и блузку, умылась и пошла на завтрак. После страстного выяснения отношений (и глобальных смыслов) на дворовой площадке участники выглядели измученными – силы и чувства выпиты. Дюша в синем халате – медленная, меланхоличная – варила кофе во вместительной мельхиоровой турке. Максим подумал, что для случая подошел бы Юлин темно-зеленый кофейник, но извлечь его сейчас из Коммуздяков можно было лишь магическим способом – тут племянник кашлянул, представив… Реакции не последовало. Дюша расслабленно наблюдала за вскипающими в темной гуще пузырьками. Она тоже утомилась и даже постарела, но не стала меньше красивее – колдовские чары вдругорядь осенили ее притягательный вневозрастной облик. За столом никто не порывался начать разговор. Дюшина словоохотливость увяла под гнетом дворовых обстоятельств. Кофе зашипело на конфорке. Дымящиеся чашки оказались перед каждым, еще сахар, молоко, шоколад. Максим отхлебнул, и живительная влага потекла по пищеводу, согревая. Провел рукой по лицу – колко – забывал бриться по приезде. Не смертельно (если даже затея с похищением в Утылве отнюдь не смертельна). Потихоньку все приходило в норму. В окна заглядывал белый день. Кухня окружала своим обыденным уютом, безопасностью. И соседка попалась весьма здравомыслящая – если у нее просто попросить поесть – ну, хоть хлеба с маслом… Влада – свеженькая, бодрая, улыбчивая (словно не промучилась ночью на незнакомом месте) – прилежно сложила ручки, не касаясь локтями скатерти. В отличие от матери она все слышала, видела, подмечала. Девочка не простодушна – не как Машутка Кулыйкина. Теперь Влада рискнула взять на себя опасную функцию – наполнить звуками гнетущую тишину в Дюшиной кухне. Своими звуками – своим голосом. Невинным тоном спросила: кто эта синеглазка в клипсах, и почему к ней люди недоброжелательно настроены? почему обзывают ведьмой? Дюшу занимали ее мысли и кофе. В этот момент она решала позвонить сыновьям в Кортубин – да плевать, что рань! пусть немедля протрут глаза и откроют ей душу. Как они там, вообще, собираются (Варварина лукавая формулировка). Дюша просто выбирала, кого потревожить первым – Никандра или Стефана. На вопрос Влады пробормотала. – Кто? ведьма?.. Ах, это наша директорша… – Кто? что? – Максим поперхнулся кофе и захохотал. – Ужель та самая… Варвара? Слышал, слышал… Волоокая корова из стада брата Генриха… – Влада посмотрела на отца, точно на сумасшедшего. Максим резко оборвал свой смех. Дюша механически подтвердила. – Да… Та самая… – А мальчик?.. – Влада задала другой вопрос (животрепещущий для нее). – Тот, который Алексей? ну, кто тебя похитил… Папа, я не верю. Из чистого любопытства, а то здесь такое происходит… – Тебе, доченька, спокойно и весело не живется? – с ласковым сожалением откликнулся Максим. – Мало дискотек и ваших закидонов? вороха тряпок? В дневнике что? одни пятерки красуются? Умничка… Влада, твоя бабушка Лидия Грицановна – учительница русского и литературы. Не стыдно позорить бабушку? А еще прабабушка Юлия – инженер металлург. Полноценные мозги в наследство. И как ты пользуешься? Эх, молодежь… – Папа у нас только Юлия. Наша дорогая пра. Ты про какую учительницу? да еще родную? – Я объясню. Так объясню! В конце концов, я отец… Юлия твердит про ежовые рукавицы да про твою пользу, если в них держать… – Папа, а кто та красивая тетя, что просила тебя не писать заявление в милицию? Кто тебя похитил? – Никто! Никто меня не похищал! Не слушай, развесив уши… Что бывает, когда мы, родители, потворствуем вашим капризам, безрассудству. Родителей надо уважать! И родителей, и бабушек с дедушками! И теток особенно. Семью любить. Не брать пример с этого Лешки: дескать, я супермен, а вы серая масса… – Я уважаю… Пап, ты чего? – Еще с Вано поговорю! Серьезно, по Юлиному совету… Где он? Где твой брат? По Утылве небезопасно гулять – здесь похищают… – Братик? Скрылся. Когда все перед директоршей слюнями елозили – типа что с ними будет? и будто бы она ответила… Братик со смелой дурочкой Машей (так ее зовут?) побежали спасать кота, которому чуть башку не откусили… Извини, я лишь дословно повторяю. – Повторю – не слушай и на веру не принимай!.. Куда Вано пошел… с Машей? Не ко мне же – не в бабылидину квартиру. Во-первых, там Тая, а ей сейчас сам черт не брат – тем более кот… А во-вторых, выгнал я кота – и чтоб духу его!.. – Правильно. Не то у меня же на котов аллергия… Нет, они к майору побежали. Я не ослышалась. Очевидно, там убежище. От похитителей. – От кого?.. Ты, вообще, как? Про мальчика спрашивала. И каков мальчик, Галина Викентьевна? Охарактеризуете? – Кто? Стафик? Хороший мальчик. Средний мой. Ему и позвоню сначала. А братьям после – все уже проснулись, – Дюша отвечала невпопад. – Или вы про Лешу? И Леша Имбрякин хороший. Пасынок мой. Рядом живет. В пятиэтажке через детсад… – Это если выйти от вас, то налево или направо? – уточнила Влада. – Налево. А направо – на Проспект космонавтов. По проспекту гостиница стоит, а в ней директорша живет… Стоит в поле теремок… Еще налить? – Спасибо. Кофе выпила. Вкусный. Шоколадку съела. Я сыта, – Влада резво соскочила со стула. – Сыта? Так никто ведь не кормил! – голос Максима зазвенел на страдальческой ноте. Но Влады уже не было в кухне. Через минуту заскрипели старые доски наружной лестницы. – Ой! – Дюша словно очнулась от глубоких размышлений. – Прости, Максим. Ради Бога. Сама же позвала, и сама голодом мариную… Все мигом. Сейчас. Только не ославьте меня как хозяйку… Если Людке Кулыйкиной попадешь на язык… Она мне все синие чайники и все блузки моей бабушки припомнит. Хотя почему моей-то?.. Ничегошеньки нет… Хлеб с маслом будете? – Обожаю!! – благодарил Максим уже с набитым ртом. У Влады настроение явно улучшилось по сравнению с приездом. Причина подъема – красивый мальчик Леша. Смелый – один против толпы. Таинственный. И желанный – да для той же синеглазки в клипсах. Досада Елгоковской дочки по поводу тылвинской действительности угасла. Без тени сомнений (что может не встретить объект своего внезапного интереса) Влада обогнула дом (строго налево), прошагала по обочине вдоль детсадовской изгороди (точно по следам Людки Кулыйкиной, ретировавшейся после неудачного спора с Дюшей из-за Машуткиного наследства) и зашла уже в другой двор, образованный с трех сторон панельными пятиэтажками. По насыщенностью зеленью он значительно уступал бабылидиному, а по площади превосходил. Большая свободная территория (проектировалась по советским меркам), но неухоженная. Возле домов редкой чередой росли яблони, рябины, сирень, шиповник – все невысоко, до второго ряда окон. Середина же двора – практически пустырь. Никаких сооружений – стрекозиных клумб, спортивных площадок, детских качелей и пр. Неровное поле, и трава на нем – на культурный газон не смахивает. Неровности потому, что двор постоянно перекапывали – рыли траншеи, меняли прохудившиеся трубы. Экс-мэр Утылвы В.И. Щапов безжалостно терзал городские коммуникации – не давал им ржаветь в забвении. При новом мэре С.Н. Колесникове уже второй год шел без сколько-нибудь значительных ремонтов. Если объяснить разницу в подходах старого и нового руководителей психологически – молодость сочиняет дерзкие планы, терзается над глобальными смыслами, а старость бережет куски на тарелке, скаредничает над настоящим. Никому не в укор. Во дворе с пятиэтажками от качелей торчали лишь металлические столбики. Как и в умонастроениях разочарованных жителей. Влада осмотрелась и обнаружила у ближайшего дома (как раз №8А по улице Коммунальной) единственную уцелевшую лавочку – у второго подъезда. Посидеть можно было лишь там. Но очень скоро холдинг в лице Варвары реализует в Кашкуке проект «Добрые лавочки», и новые образцы комфорта установят всюду. Дай-то Бог. Во дворе было тихо и пустынно. Из довольно большого контингента жильцов трех домов (пять этажей и четыре подъезда в каждом) в этот случайный час не показался никто. Работники ТыМЗ уже проследовали на проходную – ведь директорша грозила лично проверить явку. Смешно, последние деньки дорабатывают… Влада тихо присела на лавочку, никого не трогала. Но сидела так недолго. Аккурат над ней нависал балкон. Закрытый деревянными рамами – старыми, почерневшими. Обыкновенно использовался и как балкон (выйти, постоять, посмотреть и подышать, и покидать, как произошло в дальнейшем) и как место для хранения (хозяйственных принадлежностей, продуктов и предметов двойного, весьма неожиданного назначения). Центральные створки распахнуты, чтобы свежий воздух задувал в квартиру. Внутри были люди, и на балконе тоже проявилась их жизнедеятельность. Внезапно и энергично. Над перилами в открытый проем высунулась женская голова – темные волосы всклокочены, под ними лица не разглядеть. Зато голову очень даже услыхать. – Стоишь! Сидишь… под балконом. Опять! И ничего не беспокоит – ни стыд, ни совесть… Караулишь мальчишку? Зачем он тебе понадобился – вот зачем?! Отравила синим ядом, ведьма. Не видать тебе Лешки! Я не я буду, если допущу… Влада не ожидала получить сверху разъяренную тираду. Эффект – словно тебя чем-то окатили (не водой). Девчонка вздернулась как насаженный корыльбунчик. – Вы чего?! Вы же не собака – чего гавкаете? Я вас не знаю!.. – Зато я тебя… я тебе… Ой… – голова над балконом скрылась. И уже скрытая в квартире отвечала кому-то. – Кто? Да никто!.. Говорю же, на нашу лавочку больше не сядут. Меченая она. Директорша попой ерзала… – дальше начался крик опять. – Ты куда? Лешка! Нет ее там… Говорю, не она это… Просто девчонка, а я на нее насела… Ну, не верь. Сам убедись! Снова над балконом возникла темноволосая всклокоченная голова. – Девочка… ой, извини, пожалуйста. Ты не уходи. Этот идиот сейчас спустится. Дай ему крепко по затылку! Когда племянникудали, он же вроде понял и бабу Лиду даже полюбил… Надо сказать, что Влада (а она за словом в карман не полезет) не нашлась с ответом. Но грубить расхотелось. Пока пыталась расправить схваченное гневом и обидой дыхание, Леша Имбрякин – похититель отца и воздыхатель директорши – стоял перед ней. Желание Влады исполнилось. – Это не ты… Вот те на! Машутка уже толковала давеча брату Влады: Но ведь в рубашке или в футболке (или в шортах и блузке) ты – это ты. Или в другой одежде или обличье… Это ты? – Как не я?.. А ты… а ты катись! Не больно нужен! – Влада вспылила. – Это тебя только что Ирэн обругала? Ну, извини, она погорячилась… – Очень надо! Беседа юной пары началась неприветливо и на этом могла оборваться. И наша история лишилась бы в своей палитре части ярких искренних красок, и общее Пятигорье померкло бы… Да, мальчик красивый, но Влада избалована вниманием многих мальчиков, а Леша увлечен другой оригинальной особой. Действительно, о чем говорить-то? Они разбежались бы даже без прощального кивка, и чувствам не суждено было бы родиться. Однако произошло парадоксально, что между двумя сторонами вклинилась третья и вовсе не оказалась в ситуации лишней. – Позвольте… Рядом выросла упитанная фигура в рубашке навыпуск и обтягивающих брюках. Пухлые плечи, круглый живот, оплывший подбородок. Заметные результаты, когда жир плотно обволакивал природный костяк и мускулатуру. Хмурая, щекастая физиономия. Под непрерывной чернобровой линией маленькие пронзительные глазки. Густая челка огрубляла вид. Молодой разъевшийся мужчина – вернее, доярки Веселкины раскормили. Гений частного предпринимательства Федя Цуков. Будущий олигарх. Что же он делал в кашкукском дворе, а не на собственной точке в Малыхани? Ведь недавно Федя клялся, что нога его здесь не ступит. А вот ноги-то скоро притащились под окна невесты, жестоко насмехавшейся над ним. Однако Федя пересилил себя. Вопрос не в глупых сантиментах, а в серьезных вещах – в деньгах, естественно. Федя неуклонно шел к своей цели, и неприятности и обиды на пути только подпитывали его решимость. Впереди уже обозначился, засияв, первый этап – его первый миллион. Пока ближайшая цель – миллион рублей. Не долларов. Пригодились и точка, и ДеньДжин – весь бизнес. Но на первом миллионе Федя не помедлит – зашагает дальше. К подлинному богатству. К независимости и безопасности. К счастью. Нифонтовская невеста еще горько пожалеет! У Феди удачно складывается. Получены тайные заверения в поддержке, нарисовались перспективы – ему многое обещали, но не меньше потребовали взамен. Как следствие, оборот малыханского пункта приема вторчермета резко взлетел. Доходы тоже. Грузовик компаньонов Феди и Тулузы сновал к проходной ТыМЗ и от нее. Металлолома на заводе горы – знай, вывози. С Федей заключен договор. Не напрямую, а через посредников – да через того же младшего Пятнашкова. Конечно, в устной форме. Ничего не подписывалось ни чернилами, ни кровью. Хотя Федя понимал, что отыграть назад нельзя. Раз согласился. Коготок увяз – всей вороне пропасть. И даже не вороне – целому корыльбуну. Договоры надо исполнять – pasta sunt servanda – начертано в юридических документах, древних скрижалях или на сказочных камнях (когда формула « куда поедешь и чего лишишься» есть тоже договор). Вот и Федю Цукова – ловкого проныру, бессовестного заимодавца – поймали на крючок. Как Лешу Имбрякина. Хотя Леша молод и наивен, и он станет трепыхаться. А Федя?.. Следуя поручению, пришел во двор Ирэн (все в нем противилось этому!), дабы кое-что передать своему оскорбителю – наглому мальчишке, который его пнул под… под… Неважно! Нанес урон Фединой гордости и новым брюкам. Пропал костюм окончательно. С обидой и стрессом наесть лишние килограммы легко. Тогда костюм и вовсе не налезет. В наступивший момент Федя громко привлек внимание. Дочь Максима Елгокова в испуге окинула мужчину шальным взглядом, который не прояснился от начала его бесцеремонной речи – словно Цуков продолжил с предыдущего, весьма волнительного момента, что его терзал. Леша Имбрякин не поприветствовал наглеца никак. – Я не с обидой пришел. Хотя мне очень, очень обидно. Не заслужил я… Но ради серьезного дела готов переступить… Мне поручено напомнить… Алексей… Что ты обещал Варваре Ядизовне исполнить. Кровь из носа! – Точно. У вашего компаньона из носа немало крови пролилось… А не надо по ночам через проходную ворованный металл возить! Не нарвался бы на рыжих зверьков с коготками. Все знают. Пилят станки и возят. – Да почему ворованный? У нас все законно. Бумаги имеются. Заводским начальством подписаны. Господин Пятнашков собственноручно… Мы – официальная фирма. Я прямо говорю. Не скрываю. Чтоб жуликами нас не считали. Это коммерция. – Пятнашков? Дядя Витя? Чтобы дядя Витя своим тылкам эдакую свинья подкладывал. У него же родственники в Утылве все на ТыМЗ работают, а он завод разоряет. – Точно, дядя Витя. У него полномочия от собственника. Видишь, все не так, как поначалу кажется. Молодежь склонна судить, не разобравшись… Но ты-то разобрался. Каждый сам за себя. Ты хорошо уразумел. Только не надо вслух озвучивать. Мы, умные люди, поймем, а прочим необязательно. – Вы мне не друг! После всего… – Так и ты мне не друг. Друзей с лестницы не спускают. И не прощают за позор… Однако меня прислали по важному вопросу. – А вы кто? бизнесмен, то есть жулик? – влезла заинтригованная Влада. – Может, даже местный олигарх? Тылвинский дядя Гера Сатаров? – Ну, до господина Сатарова мне как до луны Мы тут помаленьку… станки пилим… Но сейчас не про станки. Железяки ржавые они… Помнишь, что обещал, недруг? – Помню. И выполню, – Лешка неприязненно скривился. – Необходимо вернуть дивор. Госпожа Пятилетова особенно подчеркнула. Последствия непредсказуемы. И она очень полагается на тебя. – Обещал – значит, верну… Слишком все закрутилось. И затруднилось. Вот зачем было Петьку похищать? Он же теперь настороже стал. И моего отца тут приплели каким боком? – Не в курсе. Я даже не ведаю, что возвращать будешь. Какой – такой дивор… Экскалибур или световой меч, жезл Энгру, волшебную палочку или Щаповскую – что-то настолько смертоносное… Мне просто велели передать… – Передали? Теперь уходите. Поговорили. – Легко. У меня своих дел выше крыши. Архиважных! Я приглашен в управу. Среди немногих достойных и уважаемых граждан. Да, представь себе! А Ирина Вячеславовна, тетка твоя, уже никогда не представит… Госпожа Пятилетова инициировала обсуждение будущего Утылвы. Только из уважения – да не к тебе, а к серьезным людям – я здесь. Свою миссию исполнил. Рано Федя так решил. И про Ирэн обмолвился. Темноволосая голова над балконом внимательно следила за недружескими переговорами и одновременно сама себя подзуживала. Во времени совпало, что слова директорши были переданы по адресу (то есть, кашкукскому пареньку Леше), и у верхнего наблюдателя терпение лопнуло – чпок!.. – Федька! Сукин! приперся! И брюки переодел… Танька-то прореху зашила? Выглядишь как приличный человек. Якобы и с совестью у тебя в порядке… Мало схлопотал? – С вами я вообще не разговариваю! В упор не вижу! Хулиганка! – Хорошо, хоть проституткой не обозвал. А то нанесла бы я на твои масляные щечки перманентный макияж. На этот раз до мяса! – Смешно. Я больше посмеюсь, когда приду к вам с милицией, если долг не заплатите. С процентами! А за поруганные честь и достоинство отдельная компенсация полагается. Моральный ущерб. Как во всем цивилизованном мире. – Для тебя честь и достоинство – это равно ущерб? Ущербный ты наш! Ты за честь денег получить хочешь? Ну, мы в Утылве нецивилизованные. Так утрешься! – Посмотрим, чья возьмет. Я все по закону… Представляю сейчас исполнительного директора ТыМЗ. Статью за хулиганство никто не отменял. – Молодец. А за воровство? с завода. – Какое воровство?! Ложь! А если и так – не у вас своровано. Вашего там ничего нет. Вы никто. Быдло, нищеброды. Были ничем и скоро превратитесь обратно… – Ах, ты! подонок! Вознесся! сукин сын… Допредставляешься, пес Варварин! Я спущусь и вырежу тебе нос с корнем. Чтобы с компаньоном уголовником на пару стали. Ничтожества! – Права не имеете! Руки коротки! – Рук достанет и отсюда достать! Хомяк! Держи! Бумс! с балкона просвистел круглый твердый снаряд. Федя взвизгнул, сразу лишившись солидности. Еще раз бумс! согнулся пополам. Попятился с дистанции удара. Рядом не оказалось ни щита, ни танка, чтобы за него спрятаться. Только лавочка. – Алексей! уйми тетку! Распоясалась… Что это? картошку метают?! Влада смотрела и почти млела от восторга. Второй раз за одно утро. Нет, поездка в Утылву – неплохая затея. Всплеск (взбульк) адреналина. Сразу столько всего приключилось. Скучный Кортубин отдыхает. Федя девчоночьего восторга не поддержал. При том, что не сомневался – Ирэн исполнит угрозу и расцарапает ему щеки вдругорядь. Можно в милицию жаловаться – отчего ж нельзя? Но в дикой Утылве милиционеры – нецивилизованные дикари; и жалоба мужчины, что его покалечила женщина, не встретит уже упомянутого восторга. Ростовщиков нигде не любят. И лично лейтенант Клим Жадобин очень не любит. Жизнь осложнится. Оно Феде надо? Цуков оценил ситуацию на местности – в общем дворе. Не дожидался, когда племянник Ирэн (который явно Феде не друг!) опять выпроводит его каким-нибудь жестоким способом (второго позора не стерпеть!). Представитель директорши побежал, петляя. Ирэн со стрельбой управлялась шустро, азартно: прицел! огонь! Картофельные снаряды свистели по извилистой Фединой траектории. Цуков стремительно удалялся в сторону Проспекта космонавтов – туда же пролегал путь в управу. Но для совещания вроде бы преждевременно. Широкая спина бизнесмена напоследок мелькнула в кустах сирени. – Бли-и-ин… – Влада с выдохом досчитала до пяти. На цифре пять Лешина тетя по инерции запустила последнюю картофелину. Недолет. Не то, что до середины Днепра – снаряд рухнул посередине пустыря. Конец сражению. Победа. Ирэн вытянула руку в эффектном древнеримском жесте: Viva victoria!.. Уже прозаичным тоном бросила племяннику: – Подбери в ведро. Нечего добром раскидываться… Ты меня понял? Ну! Если твоя шмара появится, я ее… – Блин, – опять простонала Влада. – А с ней можешь, – великодушно позволила Ирэн. – Ты не бойся, девочка. Я не буйная. Но любого человека достанут… Балкон опустел. Леша не повиновался приказу и не пошел собирать картошку. Он почесывал нос как бы в задумчивости. Наверное, думал о своем разговоре, о таинственном диворе – вот прямо в стихах. – Если этот жулик возвратится? с милицией?.. Считаешь, нет? Хорошо… Тогда что за дивор такой? Диво? С чем его едят? – пристала Влада. – И по какой причине его обязательно надо вернуть? Даже из носа? или откуда? – Не из носа. Петька утащил из гостиницы. Сам не понял, что сделал. Если он еще с дивором везде шляется – в Утылве на митинге и в Пятигорье… – Как же он не замечает? Это что, маленькая вещь? – Дивор почти невесомый. Вот в твоей маленькой ладошке скроется. Дунешь – полетит. И прилетит на наши головы!.. А Петька с огнем играется… Он меня просил, чтобы я тоже в его дурацких митингах участвовал. С вороной каркал и с котом мавкал… Идиотство! Верить, что добьешься справедливости. Правый Блок – очередная Петькина блажь. – Почему? Папа в Правом Блоке. Он в главном штабе состоит. – Состоит и народ надувает. Петьку надули. Ездили ребята в ваш штаб. Спровадили их оттуда. Учитесь, детки, а в политике взрослые дяди разрулят. Разрулили с Утылвой!.. Петька обижен. Не поверит он мне. Как тогда дивор добывать? – Тьфу ты! черт! Добыть то, не знаю что… Сказочно! – Вот и я голову ломаю. Петька не понимает, какую волну поднял – уже совсем не жалкие пузырьки. Сообразил лишь на Казятау спрятаться. Или на Кашихе. Ночами дрожал со страху… – Казятау? – Козлиная гора. В старину коз там пасли. Одна из вершин в Пятигорье. Самая низкая. – Петька твой друг? – И я ему помогу. Заберу дивор и избавлю от опасности. – Так все не только ради директорши? Ты и тип! С ней, что ли, крутил? Она же старая! Хотя по виду – по юбочке ее да по клипсам – не скажешь… Под балкон к ней бегал? Скакал козликом! с рожками… – Я на глупости не ведусь. Козлу спокойно. Козлов ворпани не едят. Предпочитают красивых девушке в коротких юбках или шортиках. Нисколько не шучу. Влада невольно рассмеялась. Хорошее настроение вернулось. Леша как бы вслух размышлял. – К Петьке напрямую не сунешься. Надо через кого-то… Через кого? Сложно. М-м-м… А что я вспомнил. Ты родней племяннику приходишься? Я тебя в бабылидином дворе видел. Как тебя зовут? – Влада. Я его дочь. И для моих ушей звучит дико, что ты папу племянником называешь. Какой он тебе племянник? – Не мне. Нашей бабе Лиде. Сын сводного брата ее. Уж в дальнейшем родстве сами разбирайтесь. – Ну, правильно. Папа сюда к какой-то бабушке приехал. Юлия говорила. Проблема эта ахри.. архи… Короче, очень важная. Даже политическая. Папа на выборах от Правого Блока баллотируется. Там биографию представляют. Указывают родственников. У нас в Утылве неожиданно отыскались… Никто не мог предположить… – Что? Иметь родню в захудалой Утылве гораздо стремней, чем среди олигархов? Унижает?.. Ты – дочь своего отца. И у тебя есть брат, который заявлял, что он не терпила. – Да. Иван такой. Он честен. Не балованный сынок. Не транжира и не терпила. Ты не прав насчет него. – Ах, неудобно. Виноватым себя чувствую, что несправедливо обидел… Плевать! какой твой брат. Уедете в Кортубин и тоже наплюете. А мы здесь останемся. И дивор для тылков – угроза. Почти скрытая угроза… Не злись. Людям, вообще, плевать друг на друга. Цукову точно… А вот на что не наплевать… Утром твой брат стоял во дворе с девчонкой… – С этой – в желтом сарафане? Местная? – Ага. Из наших. Машутка Кулыйкина. Она здесь вхожа всюду. У бабы Лиды бывала, та ей квартиру завещала. И в нынешней Петькиной компании – в дурацкой ячейке Правого Блока – она болтается. Между небом и землей. Естественно, политика Машутке до лампочки. Едва ли у нее вообще лампочка в мозгах засветит… Здесь захолустье. Все знаются чуть ли не с ясель. Матвей Демидом Анютины, Устина Жадобина, Юлик Цыбин, Леська Кулыйкина… Я ручаюсь, что твоего брата Машутка в ячейку приведет. – Вано разочаровался в политике. После того, как его старик в хосписе помер. И Вано понял, что все тоже умрут… После того, что он в составе другой – не менее дурацкой – ячейки натворил в Кортубине… Мама с папой не замечают. Вано боится возвращения домой. – Отлично. То есть, нехорошо с твоим братом. А ты – любящая сестра – беспокоишься и ищешь его. Я подскажу, где искать. С тобой в Петькину ячейку и пройду.****
Совещание по общим вопросам – как в Утылве дальше жить будем – должно состояться в заводоуправлении по улице Синецветной. Слева от проходной, перед трубой котельной длинное двухэтажное здание с надписью наверху ТЫЛВИНСКИЙ МЕХАНИЧЕСКИЙ ЗАВОД. Конференц-зал на втором этаже. Евроремонт, как полагается. Линолеум на полу, декоративная штукатурка на стенах и на колоннах в одну линию. Ряды закрепленных жестких синих кресел. Жалюзи на окнах. Стенды с фотографиями продукции ТыМЗ: отрезной автомат, типы ножниц, гибочный станок. Обязательную доску почета убрали (слишком уж совково!). Барельеф Ленина со стены, которая лицом к зрителям, тоже пробовали снять – не получилось, с мясом пришлось бы отдирать. Оставили ради целостности стены. Вождь мирового пролетариата сурово смотрел на нынешних ренегатов и молчал. В стародавние – сказочные – времена здесь проводили бесчисленные мероприятия – на октябрьские и майские праздники, Новый Год и 8 Марта, устраивали квартальные и годовые отчеты, церемонии награждений, профсоюзные заседания и др. По разу в месяц зал непременно заполнялся народом. Массовку обеспечивали трудящиеся, а вот солисты – заводское начальство и первые лица города. Васыр регулярно собирал здесь производственные сходки для усиления охвата – ставил задачи, распекал, дозированно хвалил, предлагал выступить с критикой и самокритикой, обрисовывал пусть не ошеломительные, но вполне реальные перспективы ТыМЗ в системе народохозяйственного комплекса страны. Золотой дождь зарплат не выпадет на головы тылков, но работа будет всегда – еще и детям, и внукам хватит. А теперь что? Рынок. Щапов тоже высиживал на сцене за длинным столом и выстаивал на деревянной трибуне с гербом СССР. Захватил край советского времени. Даже доклады читал. На актуальные темы как то: Повышение эффективности бригадной организации и стимулирования труда, Совершенствование социалистического соревнования, НОТ и усиление творческой составляющей, Идеи перестройки; реформа политической системы страны. И т. д., и т. п. И что теперь? Швах и Мав! СССРовская трибуна давно утащена в закуток за сцену – тяжеленная штуковина! – ее даже повернули серпом и молотом к стенке, чтобы никого не смущать. Если поискать в закутке, то найдутся раритеты прежней эпохи – фотографические портреты членов Политбюро в рамках, знамя из малинового плюша, первомайские транспаранты, картонные коробки (архив заводского парткома), журналы учета всевозможных взносов (в профсоюз, ДОСААФ, Красный Крест, общество защиты природы или охраны исторических памятников и проч.). Намалеванный на фанере лозунг «Экономика должна быть экономной. Л.И. Брежнев». И где-то на дне – о, ужас! – большой холст с портретом И.В. Сталина в светлом френче и с трубкой. Старые противогазы, стопки пожелтевших газет и бланков. Оригинальный раритет – уменьшенная копия бюста героя красногвардейца, что венчает кирпичную тумбу на городской площади – копия бледная, не раскрашенная. Комнатенка забита доверху и не запиралась на замок – никто туда не рвался. Или все-таки временами заглядывали, шелестели рыжими лапами и что-то находили? Например, лежал в закутке старый рупор – теперь не лежит там. Оказался вполне исправным. Петька Глаз баловался с этой полезной игрушкой на несанкционированном митинге. Ох, заводское начальство не знает, что рупор-то из закутка при конференц-зале, а то велело бы расследовать – кто вынес и кто потворствовал. Петькины друзья, конечно – теперь молодые безработные. К собранию готовились ответственно. После обеда в управе отключили турникет. Чтобы можно было свободно пройти в зал заседаний. Планировалось участие не только заводчан, но и из города. Однако никакой импровизации – типа кто пришел, тому и рады. Список составлен, предварительно согласован с главой службы безопасности Поворотовым и братьями Клобами. Директоршу не побеспокоили подробностями. Дальше действовали строго по плану (или протоколу). Возле турникета с двух сторон замерли два шкафа в форме охранников. Не те шкафы, что дежурили в гостинице Мара в волнительную ночь – тех уволили с треском. Помимо шкафов гостей встречала девушка в форме протокольного отдела ТыМЗ (был и такой!) – белый верх, темный низ. Для девочки поставили столик, на столик положили список – в нем отмечали галочкой каждого пришедшего. Все строго по протоколу. Приехал и торопливо прошел мэр С.Н. Колесников. Девочка заулыбалась и запрыгала. Пропустили и других гостей. Собственно, пропуска не нужны – все всех знали. У Поворотовских охранников через турникет (неважно – выключенный или нет) муха не пролетит – не то, что замаскированный корыльбун. Хотя нет! Случился незапланированный эпизод – без него не обойтись. Так, пустяки. К турникету неуверенной походкой приблизился один гражданин небрежного вида. С вздыбленными серо-седыми волосами и сморщенной физиономией сказочного корыльбуна. Костюм на нем болтался, под пиджаком ничего, кроме майки, на ногах черные (хорошо хоть не белые!) тапочки. Шкафы–охранники словно по невидимой команде преградили дорогу. – Стоять!! (неминуемое продолжение фразы – стрелять будем!). Гражданин испуганно вздрогнул. Но собрав все свое мужество, выпалил: – Я хочу пройти! Не вправе преграждать! Меня здесь все знают. Столько лет!.. Я это… как его… старожил… На помощь охранникам (их дело – стоять и стрелять, а не переговоры вести) поспешил опытный (более девочки) сотрудник протокольного отдела. Увидев, кто перед ним, сотрудник облегченно выдохнул. Тон, которым он воспользовался, был явно издевательским. – Кто-кто? Аксакал? Столетний? – Не то, что давно живу на свете, а всю жизнь на заводе отработал. Сразу после института начиная… Я не чужой здесь – свойский… Фабрики и заводы в нашей стране тогда принадлежали народу! И мы не на хозяев трудились. На социалистическое государство. – Напился! Где ты теперь трудишься, Килька? Под забором? На бутылку хватает? Сколько платят? – Тсс… Неважно… Деньги – не главное… Когда нормально все было – все государственное – я работал. Честно и добросовестно. И все работали. И начальник мой Вениамин Игоревич… Теперь для кого работать? Для олигарха Сатарова, чтобы он новую яхту купил? или остров в Тихом океане? или даже железный дворец? В АУ… ой, в УА… или в УО… Короче, в холдинге Наше Железо этого железа хватит… Я, между прочим, ни разу во дворце или в океане не был… Гм, не тонул в нем… – Хочешь, что ли? В водке и утонешь! Никакого выхода нет… – В диалог включились другие участники – кто мимо проходил на заседание. – А он спонсора нашел. Его бабылидин племянник спонсирует – поит. Я бы тоже не отказался. Говорят, что племянник – ну, не племянник, но тоже родственник самого олигарха Сатарова. Может, он? – Чего он? напоит и накормит? Он сам с нашего стола жрет в три горла. Яхты и острова покупает. Британскую команду Челси купил! – Это не Сатаров – Абрамович купил. Ну и че? Когда богатые бедным помогали? Только если им, богатым, что-то нужно. Например, власть удобную выбрать… И потом, старая истина – если богатый с бедным знается, то это богатый богатеет, а не наоборот. Слышь, Килька, поимел с племянниковых щедрот? – Хороший человек. Кандидат наук. Племянник бабы Лиды. Душевный. Мы с ним говорили, говорили до утра. До полного упадка… – О чем? О победе мировой революции? Или о кризисе в мире? Сказки друг дружке рассказывали? Ты ему про Пятигорье, а он тебе про деда Гранита? Уж его бы дед быстро эксплуататоров к стенке – и выщелкал бы! – Хорошие в Пятигорье сказки. Про лису и про барана. Про бабку на Мобутином хуторе. Шустрая старуха… – Не придуривайся, Килька! Все равно не пропустят. Ты на совещание умничать начнешь, а кому надо? – Как кому? Мне! Я старожил! – Мобутя старожил – ему уже, наверное, лет сто. Тебе сорок. Мужчина в самом расцвете сил. Три девки у тебя еще замуж не выданы… Иди отсюда, пьянь! Видел бы тебя Венька Имбрякин. Конечно, он пил, но мозги не пропивал. – Точно. Главное и нужное – это мозги. В любой жизни и при любом строе… И на заводе тоже. Мы потому и накрылись, что у нас техотдела не стало. Головы на заводе. Неработающие станки и впрямь на металлолом пригодны. Новое оборудование не купить. Если купить, кто отладит? Ты же, Килька, на мир через бутылочное стекло смотришь. Чертежи не прочитаешь. – П-прочитаю… Я и по а-аглицки могу… И прочитаю, и просчитаю. Хошь, сейчас эпюру построю? – Хватит трепаться. Или трепыхаться. Ты не способен. Давайте его отсюда, ребята! – скомандовал сотрудник шкафам охранникам. Шкафы безмолвно и без эмоций взяли Кильку Кулыйкина за руки и вынесли его из управы. Аккуратно поставили на крыльцо, подтолкнули в спину – дескать, иди, не морочь головы занятым людям. Огорченный Килька побрел восвояси. Если в списках не значишься, то чего уж теперь… Этот спонтанный эпизод никак не повлиял на ход дальнейших событий. Все прочие посетители значились в списке и беспрепятственно пропускались внутрь. За полчаса до начала больше половины кресел оказались прижаты седалищами тылков. Пришла в полном составе коммерческая служба. Очевидно, по распоряжению В. Пятнашкова. Сплошь молодые люди – парни и девушки, одетые модно, с телефонами. Строго говоря, это дети заводчан – на производстве они ни дня не поработали (родители им такого ужаса не желали), и не заподозрили (счастливчики!), что основные орудия труда на ТыМЗ не компьютеры, принтеры, факсы, кофемашины и кулеры. И основное место – не офис. Из совсем другой оперы – механический, литейный, сборочный цеха, травилка, гальваника, покраска. Однако молодые менеджеры, что крутились возле денег (заказов, договоров, счетов фактур, векселей и пр.), уже поняли, что дело швах (МАВ!) и не трепыхались. Да провались Утылва! Их ждал целый мир – большие мегаполисы, новые должности, крутые оклады (так они думали, и глаза загорались). Также думал юноша Алексей Имбрякин – про это говорил речь в бабылидином дворе. Другой ряд кресел в зале заняли женщины в возрасте и все, видно, замужние. Тыловки. С завитыми кудрями, в нарядных китайских кофточках, с одинаковым макияжем – угольно-черные слипшиеся ресницы, выщипанные брови, алая помада, толстый слой пудры, сквозь который предательски просвечивали следы нервотрепки, утомления. Отдел акционерной собственности ТыМЗ во главе с Натальей Матвеевной Цыбиной. Этот отдел – в отличие от других служб в управе – в кризисное время трудился полноценно, засиживался за полночь, чтобы наштамповать справок и докладов для руководства. Отдельским дамам ехать было некуда. Их дома и семьи в Утылве. Затем делегации от цехов – по какому принципу выбирали? в дальнейшем выяснилось, что крайне неудачно. Присутствие на заседании лиц, посторонних на заводе, обосновывалось логически. Предварительно подчеркивали, что обсуждать будут не только внутренние дела ТыМЗ, но и обстановку в Утылве в целом. Логично. Завод и город неразделимы. Умрет завод – умрет и Утылва. Но почему-то нынешние власти – и мэр, и директорша, и областные инстанции – категорически против столь гранитной формулировки. Действительно, почему умрет город? Случится землетрясение, пласты почвы сдвинутся, обнажатся норы ворпаней, и дома рухнут вниз? возникнет пустое место? дикая степь придет? Нет. Люди продолжат здесь жить. Женщины и дети никуда не уедут. Продолжат работать городские службы и, главное, органы власти. Школы и больницы (и в обыкновенном, а не в крайней случае в больницах фельдшера, а не врачи). Мужское население отправится на вахты – правильно! у нас же рынок, нельзя на попе ровно сидеть. Активные и образованные горожане тоже поищут лучшей доли за границами Пятигорья – например, в Кортубине. Дети Васыра и Щапова уже нашли. Но ведь это не катастрофа. Не конец света. Хотя прежней Утылвы не станет. Сколько еще городков и поселков не станет в России? Незачем считать.Пусть обиды по углам,
И корыто пополам,
И изба нарастопашку -
Ветра свист и тарарам.
А по стенам и по полкам
Мусор, битые осколки…
*****
Третье в нашей истории очное появление госпожи Пятилетовой было не менее эффектным. Хотя на этот раз все соответствовало высокому статусу исполнительного директора. Брючный костюм из роскошного серого джерси с вплетенной блестящей ниткой люрекса выгодно облегал Варварины формы. Атласная синяя блузка в тон глазам, россыпь жемчужных пуговиц. Большая серебряная брошь аграф с растительным орнаментом – переплетение листов, стеблей – приколота к жакету, слева на груди. Серебряные обручи в ушах, кольца на пальцах. Маникюр вишневого цвета (когда успела?). Густая синева на веках. Макияж в стиле вамп. Красивая ведьма! Колдовская власть у нее. При своем природном росте (даже без экстремальных шпилек) Варвара выше любого мужчины в зале. Ну, с Поворотовым практически вровень. Она шла по проходу, гордо неся свою голову. Братья Клобы следовали за ней как приклеенные. В руках у директорши ничего не было – никаких бумаг, ручек, блокнотов. Она уже великое одолжение сделала, что явилась сюда. Выступать перед собравшимися и отдуваться будут другие. Клобы тоже демонстрировали, что просто мимо шли. Троица не испытывала стеснения. Варвара отодвинула стул на сцене, сперва его брезгливо осмотрев. Села, закинув ногу на ногу (излюбленная поза), и закатила синие очи к потолку. Выразила намерение вот так просидеть до конца совещания. Клобы заняли места поодаль – не за столом, а ближе к стене с Ленинским барельефом. Зрители в зале видели лишь их рыжие макушки. Но они там сидели и за обстановкой бдили. Для чего было назначено совещание в заводоуправлении? Конечно, у Варвары излиха наглости, цинизма и самомнения, чтобы наплевать на отношение тылков. Ненавидите? Ну, ненавидьте. Директоршу это развлечет; а уж она продемонстрировала перед толпой в бабылидином дворе, как развлекается. Блеск! короткая юбка, клипсы и жвачка – чпок!.. Тогда тылки спасовали. Но общее мнение приобретало опасно единодушный характер. Жители больше не надеялись отсидеться, затянуть пояса и перетерпеть временные трудности. Как будто это впервые! сказано в старину: не жили хорошо, и неча привыкать. Народная мудрость и опыт. И неважно, что там, наверху, утверждают – встаем мы с колен или лежим на брюхе… Люди вдруг осознали, что речь идет о необратимых вещах – завод закроют, а все сколько-нибудь ценное распродадут. Пусть Варвара и шустрые Клобы собственноручно станки не пилят и не таскают в металлолом, наивно предполагать, что они не осведомлены. У наиболее проницательных тылков закралось подозрение, что деньги в описанном воровском бизнесе не главное. Да и вообще, не воровство это. А что же? Тут начинались невероятные теории, догадки, из числа которых фантазия Ирэн Нифонтовой, что братья Клобы – не братья, а ворпани, как-то приближала, высвечивала истину с одного бока. Почему с одного? Потому что. Пусть Варвара – ведьма, откусывающая головы (очень даже легко лишиться головы – вернее, мозгов – от синеглазой красавицы в клипсах или без), и допустим, что про Клобов Ирэн права. Если эта троица вознамерилась погубить Утылву – вот так по-сказочному невероятно и окончательно – то их, заклятых врагов, лишь трое. Трое! Правильно Петька Глаз кричал на митинге – надо просто числом затоптать, утопить, бултыхнуть в Негодь. Жизнь улучшится, воздух очистится. Тылки задумались – не об убийстве, естественно. Но, правда же, что могут три человека (или не человека)? Как они закроют завод? не сайт в интернете, не книжку Сказки Пятигорья, не роман Вани с Машей, а завод. КАК? Распилят оборудование, разберут железобетонные конструкции и рельсовые пути (прежде цеха строили на века – не как сейчас быстровозводимые ангары из сэндвич-панелей), вытащат кирпичи, оборвут трубы, провода и т.д.? Как справятся трое существ пусть даже с нечеловеческой силой? Выгнать за ворота десятки здоровых, крепких мужиков, обрекая их семьи на нищету, и не сомневаться, что проглотят, не дадут отпор. Сам Энгру не обладает колдовством подобной силы. И нет у него абсолютной власти над людьми. Следует повторить, что отношение тылков стало приобретать опасно единодушный характер. Эмиссаров Стальинвеста начали покусывать – пока исподтишка. А смелые прямодушные детки – Петька Глаз и Машутка Кулыйкина – резко и откровенно. Упомянутая выходка Варвары в клипсах послужила четким водоразделом – то, что произойдет после, уже не смешается с тем, что было перед. Не только госпожа Пятилетова, но и тылки сбросили маски и узнали друг друга. Народ определился. Кстати подоспели вожаки – не чистого, справедливого протеста, а упорного, оскорбленного мятежа – старые годами и молодые духом Б.С. Васыр и В.И. Щапов. Ситуация серьезная. Это не в юбочке щеголять и не жвачку чпокать. Варвара рано решила, что победила. И теперь вынуждена прибегнуть к рекогносцировке. На местности. В качестве местности выбрано заводоуправление ТыМЗ. Механический завод. Пуп земли тылвинской. Закопченные стены и трубы, и железо. Судьбы людей. Кортубинский писатель А. Порываев в своей книге прибегнул к выразительному сравнению: цена жизни и цена стали… Коварная Варвара играла на тех же струнках, что и ее оппоненты. При созыве стольких людей как бы подразумевалось, что решение будет принято сообща – в интересах общества, а не Стальинвеста. Наивная надежда. Совковые предрассудки. Россия уже не СССР. Да, Утылва зависит от завода. И Варвара подчеркивала: не важно, кто и где собирается, организовывает заговоры, а Утылвой рулят те же, кто и заводом. ДАЖЕ ЗАКРЫВАЯ ЕГО! Верх цинизма. Все готово к началу. Простые смертные в зале, избранные на сцене за столом, на фоне Ленинского барельефа. Там удостоились чести и места несколько персон. Разумеется, госпожа Пятилетова. Братья Клобы. Мэр Утылвы С.Н. Колесников. Сын Мирона Пятнашкова Виктор – начальник коммерческой службы ТыМЗ. Председатель Совета ветеранов Цыбин. Громадный Поворотов – глава Варвариной службы безопасности. Еще там сидел секретарь ППО ТыМЗ (приезжий ставленник областного Роспрофпрома) – личность совершенно заурядная и никем не называемая – взамен ФИО односложное – Этот… – и хмыканье. Обстановка деловая. Начальство серьезно и мрачно. Готово к худшему. Из сосредоточенного ряда выбивается одна директорша – она сидит на стуле, далеко отодвинутом от стола, плечи расслаблены, глаза расфокусированы, невидящи. Нарочитое пренебрежение. И не только. Странная синеватая дымка окутала компанию на сцене. Клобов сзади, вообще, не разглядеть. Мощные флюиды потекли дальше – в зал. Синяя ведьма словно околдовывала, завладевала мыслями, добивалась покорности. В воздухе ощущался кисловатый холодок – даже приятный в спертой, жаркой духоте. Начинается. По формальной иерархии первому надлежало говорить мэру – он самый избранный из всех избранных. Но Колесников, испытавший немало неудач за свое недолгое мэрство и окончательно разочаровавшийся (ценнейшее качество перспективного политика), потерял чувствительность к вопросам приоритета, престижа и пр. Потому без колебания отказался от привилегии. Мэр, естественно, не мог не приехать, не мог проигнорировать важное событие на заводе. Но он явился с плотно сжатыми губами – соизволил их разжать, произнеся несколько пустых фраз – ни о чем. Варварина синяя дымка не расслабила лицевые мускулы Колесникова. Ясно, что он собирался присутствовать в качестве манекена – и того, по его мнению, довольно будет. Протокольный отдел пережил сильное волнение, но… он его пережил. Варвара не вмешивалась ни словом, ни взглядом – изучала потолок. Рыжие макушки Клобов на минутку исчезли из поля зрения сидящих в зале, затем возникли снова. Решили (кто?) на сцену выпустить для съедения самого… такого – ну, бесполезного, с кого нельзя, по примеру гуся, поиметь пух, перья, шкварки. И этот первый – взволнованный и еще больше усохший председатель Совета ветеранов Цыбин. Бедный! он предвкушал удовольствие покрасоваться перед всей Утылвой в компании с директоршей, потешить свою гордыню. Но не ожидал, что его бросят под танки. Первый пошел! Старичок Цыбин аккуратно поправил коричневую замшевую куртку, пробежался пальцами левой руки по ряду пуговиц – внизу рука дернулась и переметнулась вверх. Стал нервно терзать свое сухое горло. Правая рука комкала влажный лист бумаги с приготовленной речью (услужили сотрудники протокольного отдела). Разинул и захлопнул рот. С усилием начал говорить. – Товарищи! Позвольте мне… э… от имени и по поручению… – Совершенно невинные слова. Всем тылкам известный тылок Цыбин. Но зал моментально среагировал, выплеснул враждебность. – Поздравить? с чем? С закрытием, Цыбин? Тамбовский волк тебе товарищ! – выкрики разили как удары. – Подлиза! предатель! Пошел вон! К едр… фене! К… к… к стенке!!.. Эмоциональный людской напор хлестнул коварное синее облако, и оно, отклоняясь, потекло в противоположную сторону – на Ленинский барельеф. Начало многообещающее. Чпок! из серого Цыбина с шипением вышел весь воздух. Немедля над столом под самый потолок вырос страшный Поворотов. – Тихо! Не орать! и не хулиганить! Мы здесь собрались, чтобы обсудить… Никто не позволит превратить в балаган. Мало вам митинга?.. Слушайте докладчиков, задавайте ваши вопросы. Если кого не интересует – кто хочет сорвать мероприятие – быстренько выведем из зала. Правильно? Часть лиц на сцене – В. Пятнашков, профсоюзник Этот и Цыбин (ему-то зачем? за что?) тут же машинально закивали головами как болванчики. Мэр Колесников кивать не стал – его шея и идеальной формы затылок закаменели. Варвара не очнулась от потолочного транса. А по видимым макушкам Клобов нельзя сказать, кивали они или не кивали. Итак, совещание в управе началось со скандала. Несложно догадаться, как оно продолжилось. Подсказка: тылки – дикий и некультурный народ. С типичным нашенским менталитетом, больше всего ценящим справедливость. Вот и Поворотов не промолчал, хотя следовало бы. – Я хотел коснуться момента. Вы все знаете, а многие даже присутствовали на несанкционированном сборище. Недавно на площади было. Напрасно туда пошли. А уже то, что детей отпустили… Форменное безобразие!.. И это ужасное мавканье… Да, а плакаты возмутительного содержания? про паровоз. Кому и что хотели доказать? Подвели Сергея Николаевича – нашего дорого мэра… Ну, здесь же не Москва. Разные границы – грани разумного. То есть, у нашей родины граница одна – общая, единая. Мы все должны быть вместе. Народ с властями – с новым президентом. Так победим!.. Валить власть – пустое и вредное занятие. Верно, господин Колесников? Господин застыл в каменном равнодушии. Даже в гранитном… – Может, власти должны быть с народом? Угрожаешь, Поворотов? А то что – если что? Арестуют? расстреляют или в лагеря бросят?.. Катись ты! Мы в демократической стране живем. Нам на мэра… и не мэра… – И должны соблюдать законы! От сих до сих… – Да с чего?! Где и кем эти «сихи» установлены? Мэром? Это не законы. Давайте жить по главному закону – по конституции. – Ага. Требуем советской конституции 1977 года! Я тогда больше свободен был… И на жратву хватало… – А они ее поменяют. Конституцию. Поправки внесут. Сразу целую кучу. Чтобы никто до конца не дочитал. И сам черт не разобрался. Как говорится, девушка созрела… – Какая девушка? Конституция? – Страна наша. Разделенная на богатых и бедных, власть и быдло. Москву и провинцию. А мы в Утылве даже не провинция – мы в провинции темная дыра… Все законодательно оформят. Только для виду согласия спросят… Ты, Поворотов, на все с властями согласен! – Что? Бунт? Кто посмел покуситься… – Поворотов побагровел и тяжело задышал. – Но-но! Сам не ори! Мы не кусаемся, – после общего бурного выхлопа стали слышны спокойные голоса. – Ты сердечко пожалей, Поворотов – и своих пятерых детей. Все мы понимаем… Вот кто ты есть? Опричник директорши. Не от хорошей жизни, конечно… Но ты же здешний, тылвинский. И мы доподлинно знаем, что ты не ворпань… Бред! Варвара сосредоточила на миг взгляд на своем верном слуге Малюте Поворотове и опять соскользнула в астрал. Мимолетного взгляда толстяку достало – точно сильного удара кнутом. Поворотов медленно сел и сжал губы плотно, как Колесников. Теперь на сцене уже две персоны демонстративно ушли в отказ – не только от произнесения речей, но даже от любого участия, минимальной заинтересованности в завязавшемся споре. Избранный мэр и директорский опричник. Они словно воды в рот набрали. Отдадим должное профессиональному чутью начальника СБ ТыМЗ. Но были на сцене другие кандидаты для битья. Не мальчики, но старики. – Эй, Цыбин, дальше! – потребовали из зала. – Ты же еще не дочитал по шпаргалке. Извини, прервали… Давай бухти нам, как космические корабли бороздят просторы Большого театра… Потому что у нас тут театр! – Ну, чем, спрашивается, виноват бедный, старый Цыбин? Ничем. Лес рубят – щепки летят. А тут под корень рубят целый город. Кругом степь – не лес. Стелется синий туман, и летящие щепки больно впиваются в кожу… Мы попали в сказку? Нет.Чудовищным усильем
Сказку сделали мы былью.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
*
Смеркалось. Шумное сборище в заводоуправлении завершилось. Компромисс не достигнут. В окнах на первом и втором этажах вспыхнул яркий электрический свет. Действительность обрела конкретные, жестокие черты, проступили незаметные раньше детали. Но Варварины упорные синие глаза заслонили все вокруг – и не только для перепуганного бизнесмена Федора Цукова. Участники собрания выходили на крыльцо, покидали сторону искусственного света и ныряли в спасительную тьму – в неизвестность. Звучали негромкие голоса. – Вот и приехали. Объявили уже прямым текстом. Конечная станция Утылва. Слазь!.. – Директорша – та еще штучка. Ну, пусть не ведьма – пусть. Но хлебнем мы с ней лиха… За что она так Утылву ненавидит? – Скоро узнаем… или не узнаем никогда… – А Витька Пятнашков – прохвост… Сам же воровской бизнес замутил. И струхнул очень. – Не верю я, чтобы сын Мирона… Кха-кха… – Не верь, Гриша. Не все потеряно. Слышали ведь – дивора у ведьмы нет. Не всесильная она. Головы не откусит. – Оно хотелось бы так… Нет, не хотелось бы… Собрание закончилось, но кроме него в Утылве не кончалось ничего и никогда. Наш рассказ продолжится не с ровно того момента, а потребуется даже откатить время назад. Напомним распределение ролей и мест буквально перед скандалом в заводоуправлении. Влада Елгокова отправилась на свидание с красивым мальчиком Лешей Имбрякиным. Другая парочка – Иван Елгоков и Машутка Кулыйкина – исчезла еще раньше (с котом или без кота). Сам Максим намялся хлеба с маслом на Дюшиной кухне, стряхнул с живота крошки, поблагодарил хозяйку. Затем поднялся на второй этаж, в бабылидину квартиру. – Тая! Таечка, это я… Ну, как? голова прошла?.. А, понятно… Одного взгляда достаточно. Тая лежала на синем диване спиной к двери и на голос мужа не повернулась. Она была в той же роскошной шелковой пижаме, в которой выбегала во двор. Колени подогнуты, наружу выставлены голые розовые ухоженные пяточки. Локти на груди. Темный стриженый затылок на подушке. – Таблетки приняла? Ты меня пугаешь. Позвать врача? – Ах, не надо. Я полежала. Стало легче. Ты где пропадал? – Я завтракал. Соседка Дюша пожалела, накормила. Не ты. – Чего это она чужого мужика кормит? Своего нет? – Ты ревнуешь? Вот новость.Постыдись, Тая. Женщина уже в возрасте. Вдова. Приличная репутация у нее. – Ничего. Она вполне ничего. Красивая, женственная. Далеко не провинциальная простушка. Тая приподнялась, поменяла позу – теперь она уже сидела, руки обнимали колени. В подтверждении сказанных слов лицо жены слегка порозовело. Еще большим подтверждением послужило ее недовольство и раздражение. – Явился. Чего ты так рано поспешаешь? Великолепно время проводишь. Ночь на рыбалке. Завтрак с соседкой. А то, что семья ехала, по дороге все передумала, истерзалась – ничего, подождет… Ты себя в зеркало видел, Максим? Грязный, небритый, в галошах… Рыбой пропах, фу! кислятиной… Точно босяк или этот… как его… – Тылок. Житель Утылвы. Ну, я вот так выгляжу. Не комильфо… Полюби нас черненькими… Не нравлюсь? Зачем ты, вообще, приехала? Дуться и лицо воротить с эдакой миной? Очень приятно… – Я испугалась за тебя. Но все нормально. Мы можем ехать. – Ах, испугалась? Теперь трогательно приятно. Или приятно трогательно… Ехать? Сейчас? В галошах? Ты жаловалась на мигрень. – У меня часто мигрень. Не страшно. – Все же сейчас не поедем. Вторая половина дня. Я великолепно провел время. Давно так душой не отдыхал. В Кортубин мы доберемся только к вечеру. А если что стрясется по дороге, то можем и заночевать в степи. Как, Тая? Там нет дивана… – Что может стрястись, Максим? Напридумываешь… Зато ночью будем уже дома спать. В своих постелях. И ты душ примешь. – Дорогая, из Утылвы еще надо выехать. Пересечь черту… На выезде страшные кусты волчавника с синими цветочками. И ядовитые ягодки зреют… В кустах сидят и поджидают… – Впечатление, что ты неадекватен. Извини, но так реагируешь… Ты, вообще, в себе? – Все пучком. Более чем… Я не просил за мной ухаживать, Тая. Ты не жена декабриста. Далеко не декабристка… – Теперь иронизируешь? Вместо элементарной благодарности? – И в мыслях не было… Тая, честно… Если честно, то я не хочу сейчас уезжать из Утылвы. Не время… – Какое время, Макс? Ты издеваешься! Еще одна ночевка и еще один скандал… – Ого! Я вижу, мигрень прошла. Ты бодренько вскочила. – Ты… ты… По-твоему я притворяюсь? – Нет. Твой румянец искренен и очарователен… Давай опять поругаемся. Просто вдрызг… Хотя почему опять? Мы давно не ругаемся. Очень вежливо разговариваем. И сплю я в зале на диване – не на синем… Я устал от нашего политеса. Говорю же – давай поругаемся. От души. Со швырянием подушек, битьем тарелок. Можешь даже карасями, что я на озере наловил… Приступай! не жалей посуды – самого ценного синего чайничка уже нет, а все остальное не жалко. Наплевать!.. Да, предупреждаю, та фарфоровая чашка – кота, он ее облизывал… – Научился ты здесь плеваться. И пить. В авантюры влезать типа похищения… Новых друзей как по волшебству заводить. Собутыльников. Странный дед – седой совсем. Майор? – Он не странный, а танковый. Майор Мобутя. Боевой старикан! – И второй рыбак – с внешностью Эйнштейна. Или инопланетянина. Волосы дыбом, и нос… – Корыльбун. Отмирающий вид. Умнейший человек – в точности как Эйнштейн. Работник техотдела ТыМЗ. Местная интеллигенция. Славная семья тылков Кулыйкиных. Мама – учитель математики. Папа – сын друга дедушки Гранита. Они вместе на Шайтанке воевали. Коленку прострелили – не дедушке, а его другу… Вот внук друга – Килька. Кирилл Яковлевич Кулыйкин. Теперь мой друг. Отец девочки с переливчатыми глазами, которая приглянулась Вано… А жена у Кильки такая сплетница, такая… Она меня из бабушкиной квартиры выгоняла. Сейчас торчали бы на улице. – Стоп. Поток слов и сознания. Нет, без сознания… У меня снова мигрень начнется… – Ты расслабься. Распусти себя маленько. Как я, например, бросил бриться. – Вижу! Скоро борода вырастет как у танкового деда. Одичал! – Дорогая, хочу предупредить. Здесь своя мода. Женщины голыми пупками не светят. Одеваются в ситцевый затрапез. Легко и удобно. – Ах, легко?.. Что-то в тебе изменилось, Максим. Не могу определить, что… Ну, небритый… Ты словно пахнешь по-другому. – Это рыба. Рыбалка, костер. Паленая шерсть так пахнет. – Шерсть? Чья? Твоя? – Не моя. Козья шерсть. Дюша дала на рыбалку вязаные свитера. Ночью же прохладно. Особенно с озера ветер дует. Корыльбун крыльями машет… – Опять Дюша! Соседка обрела над тобой влияние… Все так. Отпусти мужика от себя, и его уже подобрали… Не зря я приехала. – Ты права. Мне легче стало. Словно в чувство привели. Вот просто так палкой огрели. Тип по имени Панька, урод! взял и огрел, а тылки говорят – заслужил… Вероятно, заслужил. Конечно, заслужил – за все… Как мы с тобой жили, Тая?.. Все эти годы. Двадцать лет. Мне уже сорок. Ужас!.. Разве мы этого хотели? мечтали?.. Да, жизнь рухнула. И мне ничуть не жалко… – Как патетически, Максим. Ты всегда был… э-э… – Никаким. Юлия считает. Она умная и старая – она все понимает. Насквозь видит. Дно Виждая и что под дном… – А что под ним? под чем? – Подземный дворец ворпаней. Которые меня похитить пытались. Ну, ты же знаешь. Глубоко под землей, на берегу черного озера стоит черный дворец, и в нем миллионы черных зайцев – этих противных существ. Они вылезают на поверхность, чтобы сделать очередную гадость. В этот раз подошла моя очередь… По заслугам! – Максим, тебе не кажется… – Горько признавать. В жизни я шел проторенной дорожкой. Пользовался средствами и возможностями, что у меня были, а у других нет. Директорский сынок. Я пришел в КорИС – институт отца. А куда мне было идти? Просто, удобно. И надо мной не каплет… Гм, над всей страной обвалилась крыша, а надо мной не капало. Я не сомневался, что директорская должность достанется мне. Не по заслугам, а потому что моя фамилия – Елгоков. Фамилия, бренд – в определенной области, конечно. Вот мой отец Марат Елгоков был человеком, авторитетом в науке, а я… я при нем. Научные статьи, монографии, учебники, внедренные новые технологии на комбинате, Государственная премия, признание заслуг – это отец. КорИС – институт имени Иннокентия Елгокова, и его первый директор Марат Елгоков – это все они, отец и дед… Только где же здесь именно я? – Вон оно что… Да, вопрос. Ты долго думал, делал выводы… – Неутешительные, в общем-то. – Не всем же быть героями. И гениями… Или даже злодеями. Макс, тебе сорок лет. Сорок! Ты взрослый, обыкновенный человек. Не семи пядей во лбу, не хватающий звезд с неба… – Угу. Без звезд майора НКВД на погонах… Не было тогда погон и звезд на погонах – это после войны… Ничего не было. У меня… Гм, даже не мерзавец я как Килька Кулыйкин. И ворпаням не нужен. Безопасен. От всего дедами, прадедами и отцом избавлен… Легко и просто. Удивительная легкость бытия… Я сейчас корыльбуном взлечу. Размахаюсь! – Тут не только легкость бытия. Тут хуже, Максим. У тебя и мысля ни за что не цепляется. Ты, вообще, от мыслей избавлен. – Я – внук Гранита! Звучит не как идиот. Мысля-то у меня есть, покоя не дает. – Вот и успокойся! К чему метания? рефлексирование. И все это. Я еще понимаю – Иван с его юношеским максимализмом, но ты… Что стряслось за три дня, проведенные в Утылве? – Не три. Ничего. И вместе с тем я чувствую… Кстати, Вано где? Что с ним? – Хорошо. То есть, вообще, а с Иваном сложно… Хорошо, нам надо сесть и поговорить. Сядем, когда вспомнишь, что в мире существуешь не только ты. И жизнь твоя протекает не на заброшенном хуторе, где лишь для тебя солнце всходит и заходит… Хорошо, ты – отец, и ты ответственен… Надеюсь, Вано обратится к тебе – если обратится… – Загадками говоришь. И Юлия загадки загадывает – про Вано, про тебя… – Юлии здесь нет. Она в Коммуздяках. Здесь мы. – Да… Зачем вы? Зачем это все… Хорошо, поговорим. Нам никто не помешает… Тая, мы сейчас одни. Твои подружки в Кортубине. Можно на них не оглядываться. – Я никогда не оглядывалась! – Ну, не так, чтобы очень… В рот ты им не смотрела. Но даже незаметно от тебя жизнь твоя протекала в общем русле. Как и моя. Чем вы всегда занимались. – Тебе мои подружки не нравятся? Сказал бы – я бы их погнала… Жена да убоится мужа своего… – М-м? Теряюсь, что ответить… Жаль, Юлия не слышит. Образцовая жена, примерные дети. Эти, как их, октябрята – внучата Ильича. Или правнуки Гранита Решова. – Да что за Гранит такой? – Дед мой! похоронивший мою политическую карьеру. Знаменитый уроженец Утылвы. Здесь наш корень – не Елгоковых, а Решетниковых. Родина. Обрести в сорок лет… Но лучше поздно, чем никогда. – Чем это тебе грозит? – Ах, я уже и думать забыл… Старикашка Порываев угрожает предать огласке мою родословную. Гранит Решов – видный чекист. Начальник лагеря на строительстве комбината. Расстрелян перед войной. Я, получается, потомок гулаговского деятеля.Кровь людская не водица –
Не забыть и не отмыться.
**
Улица Полевая похожа на Коммунальную в старом Кашкуке – они обе отходят от Проспекта космонавтов. Их разделяют ряды типовых послевоенных двухэтажек и уютные зеленые дворы. Одинаковые как близнецы – с пыльными обочинами и остатками асфальта (очевидно, тоже послевоенного) на проезжей части. Дом номер четыре обращен торцом к Проспекту. Внизу в нем всегда было ателье – сначала государственное, теперь частное. За отсутствием платежеспособных клиентов ателье не работает, на двери висит замок. Да никто не испытал неудобства. Тылвинские женщины не растеряли традиционных навыков – готовить, рукодельничать. Во многих семьях сохранились подольские швейные машины – их чугунные станины еще не разобрали под металлолом. Без модных услуг Утылва проживет, одевшись в ситцевый затрапез – это легко, комфортно и практично. Объект частного предпринимательства пал жертвой рынка – та же история, что и с ТыМЗ, только в миниатюре. Зато со вторым этажом дома №4 по Полевой все обстояло в полном порядке. Там размещалась библиотека – самая первая в городе. Когда-то центр интеллектуальной жизни (велась ведь и она в захолустье). Все демократично – сюда приходили школьники и взрослые. Работники умственного и физического труда – служащие, инженеры с ТыМЗ, сознательные представители рабочего класса, пенсионеры, домохозяйки и пр. На полках сочинения советских авторов, членов Союза писателей СССР, непревзойденная (без иронии!) русская классика, великолепная детская литература. Подшивки журналов Крестьянка, Работница, Огонек, Советский экран. Подлинное пиршество для ума и души, но далеко не все способны насладиться. Провинциалы (и тылки тоже) являлись благодарными читателями – поглощали книжки на военную, историческую и любовную тематику. Предмет вожделения и азартной погони – детективы и фантастика, количество весьма ограничено, и выдача и возврат строго контролируются. Библиотечный каталог – тысячи единиц. Самые старые экземпляры относятся к тридцатым годам прошлого века, когда в пристанционном поселке Утылва открыли избу-читальню, которую наполнили трудами Маркса – Энгельса и Ленина – Сталина, первыми образцами романов о производстве и коллективизации. Пропагандистская направленность, конечно, доминировала – куда ж без нее. Полным (даже насильственным) ходом шло формирование человека нового типа – гражданина справедливого и счастливого общества. В свете столь грандиозной задачи сказки уже не выглядели сказочно.И чудовищным усильем
Сказку сделаем мы былью.
Они сошлись. Волна и камень.
Стихи и проза. Лед и пламень.
Наше дело будет швах!
МАУ-МАВ, МАУ-МАВ!
***
Течение нашей истории несколько сбилось во времени. Вечернее собрание в управе уже завершено, и читатели познакомились с его результатами. Но другие события только дожидаются, чтобы их упомянули. Именно такая очередность. Утром уже закончившегося дня переговорив с женой и будучи выгнанным ею на поиски детей, чьи прогулки по Утылве явно затянулись, Максим поступил очень просто – пошел, куда послали. В муниципальную библиотеку по улице Полевой. Но он опередил приход туда членов Молодежной ячейки. И с Иваном и Владой тоже не встретился. В пустом читальном зале сидела серьезная девушка в очках. Устина Жадобина. Максим присмотрелся к ней, вздохнул и поинтересовался сказками. Девушка переспросила, и Максим, внезапно распалившись, произнес целую речь. – Да! Сказки! Что для вас странного? Я не могу взять почитать сказки? Мне очень необходимо! Я здесь неделю живу, а уже нервы ни к черту. Ночей не сплю, потому как снятся всякие ужасы… Устина пробормотала сочувствие. Но Максим ее не поблагодарил. – Мне один хороший человек – из ваших, из тылков – посоветовал легкое чтиво. Что-нибудь детское. Например, сказки. Местные сказки. Вдруг подействует как снотворное. А то меня после Паньки с палкой кошмары замучили. Лежу и не сплю. Сплю и не лежу… Короче, дайте сказки! – Это необычно, – Устина в сомнении поднесла руку ко рту. – Я первый раз сталкиваюсь. Снотворное, говорите? Или в качестве антидепрессанта? – Да чего угодно! – Что же вам предложить? Шарля Перро, Ганса Христиана Андерсена, Александра Волкова? Или лучше сказки для взрослых? Фэнтези? Вот классика жанра – Джон Толкин «Властелин Колец». Не уверена, насчет легкого чтива, но это – самое увлекательное. – Не, не. Только не иностранщину. Местные сказки. Я у вас тут диву даюсь. Хотел бы разобраться. Докопаться до норы. Утылва для меня не чужая. Дед отсюда родом, тетка всю жизнь прожила. К сожалению, померла недавно… Представлюсь – племянник. – Вы? племянник бабы Лиды? – Рад познакомиться. – Теперь понимаю… Хорошо, у меня есть кое-что. По местной тематике. Прошу, обращайтесь бережно с книгой. У вас два дня – а больше и не надо. Приятного прочтения! Максим вышел из библиотеки с тоненькой книжкой. Ее изрядный возраст подтверждали смятые уголки на красной картонной обложке, наклеенная на истрепанный корешок полоска ткани. Надпись: Г. Шульце. Сказки Пятигорья. Издательство Кортубинский рабочий, 193… год. – Ну, вот, – Максим опять вздохнул. – Почитаем теперь. Что бабушка – тыловка хотела сказать нам, своим родичам. Хотела, но не сказала… В начале книги автор поставил предисловие (довольно пространное). «Предлагаю вниманию читателей сборник Сказки Пятигорья. К написанию книги меня подтолкнули случившиеся в жизни обстоятельства. Излагаю, по возможности, кратко содержание своих связей с удивительным местом – Пятигорьем. Родители мои из немецких колонистов. Фамилия – Шульце. На Южный Урал перебрались в начале века, с другими немцами основали деревню Люксембург (появились в степи такие географические пункты – Люксембург, Ротштерн, Форвертс, Элизабетфельд, Гехт), жили там и успешно вели хозяйство. Меня вырастили, собрали средства на образование и отправили в столицу. Отец очень хотел, чтобы я достиг в жизни благополучия и богатства. Он хотел как лучше. Будучи студентом Петербургского университета, я, как и мои молодые товарищи, принимал участие (скромное) в революционных событиях начала века в России. К сожалению, мне не довелось драться на баррикадах с царской полицией и войсками, но я посещал митинги, где принимались решения о немедленной забастовке студенчества после январских расстрелов рабочих. Я лично не выступал, но присутствовал на сходке в Актовом зале университета и голосовал вместе с большинством. После этого учебные заведения закрылись, забастовавшие студенты разъехались по родным местам, и я вернулся домой. По семейным обстоятельствам университетские занятия не возобновилась. Мечты о Петербурге растаяли. Когда отец умер, мы с матерью оказались весьма стеснены в средствах и переехали в Орск – на границу Европы с Азией. С детства не испытывая склонности к сельскохозяйственному труду, я начал преподавать в реальном училище. Безнадежно провинциальный город с одноэтажными домами, немощеными улицами. С церковью на горе. С отсутствием всякой культурной жизни. Удручала оторванность от больших центров. Деревянный мост через Урал на период паводка разбирали. До Оренбурга триста верст. Его и тамошнюю железную дорогу мои ученики в глаза не видали. Свою станцию и новый мост построили позже. Я действительно думал, что попал в захолустье – на границу мира. Одна поездка более чем на сотню верст к югу в корне поменяла мое мнение. Степь – величественное зрелище. То, что я узнал, натолкнуло на невероятную мысль, что здесь не пограничье – здесь самый центр мирозданья. Глубинные истоки. Чего?? Различимая в степи лишь благодаря серой пыли дорога привела меня в особенное место. В долину сказочной красоты. Между спуском с северо-западного высокого плато и растянутой цепочкой холмов на востоке. Уральские горы заканчивались здесь – сглаживались совершенно. В долине располагалось село под названием Утылва. На первый взгляд ничего выдающегося. Жители не отягощены излишним достатком, но и не бедствуют. Стадо коров в селе под десятки голов. Окрестные земли распаханы. Тяжелый хлеборобский труд. Собственная деревянная церковь во имя Покрова прсвт. Богородицы. Все тихо, будто дремлет. Странный красный застывший свет. И время словно застыло. Земля довольства, покоя и счастья – Утылва. Я тогда подумал, что рай земной выглядит именно так. Но я размышлял привычным образом – сколько в России подобных старозаветных сел и деревень. И если страна хочет в ХХ веке продвигаться дорогой прогресса, тылвинскую жизнь надо основательно встряхнуть. Ведь мы должны догнать в промышленном развитии Европу. Хорошо бы построить в округе крупное предприятие, которое потянуло бы развитие этих земель. Перспективна металлургия. Одной мельницы на реке Кляне мало. Но мельница новая, с гранитными жерновами, сырья для переработки – зерна – хватает. Владелец – простой мужик (по прозванию тылок) Ларион Чиросвий. Умница, ловкий делец. Далеко пойдет. Этот Чиросвий пригласил меня в свой дом, среди приличной обстановки я с удивлением узрел множество книг. Помимо хозяина общество для меня составили его брат Калина и два приятеля односельчанина, один из которых – молодой священник местной церкви Макарий Порываев. Собеседники мои продемонстрировали гостеприимство и приязнь, пусть не безупречные, но вполне рассудительные манеры, начитанность. Более того, священник блеснул эрудицией (совершенно оригинальной для меня после европейского Петербурга), говорил и читал по-арабски, обладал изрядными познаниями в исламе и буддизме и вдобавок увлекался греческой литературой. Я был ошеломлен. За излюбленным российским занятием – философствованием – мы провели несколько вечеров. Перебрав всевозможные темы – политику, религию, нравственность, прогресс и моду – мы закончили совершенно невероятно сказками. Да, именно сказками. Аборигены очаровали меня передачей старых легенд, поверий. Здешнюю сказочную страну они называли Пятигорьем, подробно растолковывали ее историю, особенные детали. Я заслушался и в итоге стал записывать. По возвращении домой в Орск, заполнял тетрадь уже по памяти. Еще долго, не одну ночь мои сны волновали апокалиптические и милые буколические картины. Но неизбежно серая провинциальная реальность восторжествовала над чудесами. Дом, работа учителем, быт. Я успокоился и смирился, хотя не предполагал тогда, что вся моя жизнь отныне будет связана со школой. Исписанная тетрадь далеко отложена на десятилетия. Действительность превзошла самые бурные фантазии. В стране победила Великая революция, совершился исторический перелом. Прогресс проник в самые глухие окраины бывшей Российской империи. Рабочий класс стал реальным хозяином страны и взялся за ударный труд, приступил к строительству нового справедливого и счастливого общества. Наша пятилетка идет полным ходом! Недалеко от Утылвы – на месте крохотной деревеньки Батя – сейчас разворачивается грандиозное строительство металлургического комбината. Если прибегнуть к образным сравнениям, то это подлинный апокалипсис для здешних патриархальных мест. Рушатся прежние стереотипы, рождается понимание, что истинное счастье достигается лишь в борьбе. Однако воспоминания о затерянном в степи сказочном мире всегда жили и живут во мне. Не воспринимайте это как слабость – скорее, как краткий отдых в пути. Уже в солидном возрасте, многое испытав, я решил пролистать потрепанную тетрадь с записями, обновить их, как-то оформить. Получился сборник Сказки Пятигорья. Не ищите в них глобального смысла, созвучия тем колоссальным переменам, что совершаются в нашей стране. Или, может, ищите не там. Но все же попробуйте понять. И насладиться в полной мере сказками.…Чтобы раны затянуть,
Крепко воздуха глотнуть,
Убаюкать сладко душу
Нету средства сказки лучше»
****
В комнатке за читальным залом, послужившей для заседания молодежной ячейки, атмосфера накалилась – даже воздух стал отсвечивать красным. Говорили все разом, жестикулировали, перебивали, спорили. Ребята разволновались, раскраснелись. – Да чего удумали-то? Петька, ты мозги ночью на горе не застудил? Отказывают тебе… – Кто? Ты отказываешь? – Мозги собственные. Я ожидал чуть-чуть смысла. А это… это… Не акция это, а сумасшествие! – Почему же нет? Вот почему?! – Куда повесим? В Утылве высоток нет. Не мегаполис мы. В Кашкуке, вообще, старые двухэтажки, даже в управе два этажа – ну, в мэрии три… В Новом Быте, конечно, выше – но не выше пяти. Брежневки да последние монолиты – железобетонные… На крышу забраться не сложно, особенно в новостройке – там по лестнице, с комфортом… Можно на дом родителей мэра Колесникова… – Слишком легко. Нашу задачу не решает. Нужен ошеломительный эффект. Бомбический! – Еще можно на памятник. На главный. На Родину-Мать на постаменте – в ее раскинутые руки. – Тебе руки оторвут. Назовут надругательством над святыней. И потом, как ты памятнику руки-то сожмешь? Ляпнул, не подумав? – Ой, Петька, не нравится мне, – голос Юлика дрогнул. – Не доросла до твоего масштаба Утылва. Ну, не шмогла она, не шмогла… И мы – молодежная ячейка, а не эти из книжки – герои из Молодой Гвардии… – Ага. Мы не герои, а мирные люди… Ну и не кочегары мы, не плотники, да! Мы монтажники – высотники!! Куда полезем? – Здесь есть какая-нибудь башня? Телебашня? – Иван Елгоков загорелся энтузиазмом. – В Кортубине тоже так развлекаются – залезают на крыши. Они называются руферами… Идея больно хороша! – Вот только с выбором у нас… Стоит дать себе труд поразмыслить, и поймешь – вариантов немного. Если честно – один… – Мне кажется, я понял, – вымолвил Лешка. – На каком варианте ты остановился. Неплохо… – Что неплохо? – Юлик всерьез испугался. – Ой, худо – плохо мне… – Нюни не распускай, – буркнули братья Анютины. – Бог не выдаст, свинья не съест. Надо сначала узнать. Говори, Лешка. Обсудим. – А что повесим? Откуда возьмем? Не снимать же триколор с крыши мэрии. Там менты часто ходят. Незачем подводить дядю Клима – лейтенанта Жадобина. И потом. Ну, поменяем мы флаг с одного места на другое. Ну, несуразно получится. Не ошеломительно. – Правильно. Не рванет. Скажут – шалят детки. Нас всерьез не принимают. – Всерьез – это как? тюремная отсидка? Дальше лагерь и расстрел? За шалость? – Не фантазируйте. Часть из наших – несовершеннолетние. Девчонок не тронут, а парней… Монтажники, блин!.. Где и что монтировать? – Так ты заранее знал, когда меня попросил вынести эту штуку? – Серей Рванов хлопнул себя по лбу. – Я не догадывался! Матюгальник – ясно для чего. Он в рабочем состоянии. Мы уже для митинга плакаты на фанеру приколачивали. А этот плюш с кистями и с Лениным – я подумал, что как редкую вещь… Ты вон чего задумал! Голова, Петька. – Чего? чего с кистями? А Ленин тут каким боком? – В профиль. Вынес я с завода старое знамя. Красное, переходящее, за победу в городском соцсоревновании. Последний раз вручено и оставлено на ТыМЗ на веки вечные. На полке лежало, пылилось. Я отряхнул плюш – блестит как новенький… Мне не жалко – я вынес. – Понятненько, – протянул ошеломленный Юлик. – Мы что, коммунисты теперь? Не в Правом Блоке? Извините, что спросил… – Дык хер…во выходит, что там, что там… Без толку. Нас даже не арестовывают, – грубая, но точная оценка от лица рабочего класса – от Сергея Рванова. – Хотя Устинкин папаша не будет к нам цепляться… – Э… эдак шибко по волнам кидает, а к берегу не пристаем… Сперва за демократов, потом за коммунистов… К черту политику! Ребята, я голосую за избиение Поворотова! – Не чертыхайся, боец Матвей, – сказал Сергей Рванов. – Получишь особое задание… Одно другому не мешает. Мы разделимся и за вечер везде успеем. Чтоб бомбический эффект был!.. Дальше одновременно заговорили все – даже немногословные братья Анютины. В разговоре Леша Имбрякин задвинул цель, с которой шел в библиотеку – добыть дивор и вернуть синеглазой владелице. Отбросил соображения, что в этой сказочной миссии прежние друзья из молодежной ячейки ему уже не друзья, а противники. Лешка благополучно запамятовал, что недавно в бабылидином дворе решительно отделил себя от толпы тылков, осудил их отсталую психологию. Но психология молодости сотворила с ним коварную штуку. Молодость (вот ведь какая штука!) легко поджигает кровь, кружит голову. Ты воодушевляешься в момент, и слепо веришь тому, что в данный момент чувствуешь. Эх, молодость, молодость – глупая пора, но за нее в старости не стыдно – стыдишься за другие умные и подлые штуки. Недавно Лешка бросал в лицо толпе оскорбленные речи – и говорил совершенно искренне. Сейчас в библиотеке он тоже реагировал с искренностью. Петькин план – если так сказать – его заворожил. Точно наваждение. Не в первый раз. В подобных «разах» крылся секрет дружбы столь разных мальчиков – Лешки Имбрякина и Петьки Глаза. Петька выступал (он всегда выступал!) генератором идей (неожиданных и даже сумасшедших), а Лешка применял свои мозги для их практической реализации. Невероятно удачный тандем. Им лишь семнадцать – еще дети, но если так пойдет дальше, они всю Утылву разнесут. Положительный момент, что Лешку на несколько месяцев услали в Кортубин, и друзей разлучили. Теперь они снова вместе – да, дети, хотя… Дети? В начале прошлого века Грицан, Агап, Антон и Сашка были не старше, и при их участии прежнюю жизнь действительно разнесли. Хороши детки! Умная директорша – госпожа Пятилетова – промахнулась второй раз. Первый – когда в бабылидином дворе продемонстрировала открытое презрение к народу. Ошибка. Второй раз – когда послала своего неофита Лешку во вражеский лагерь. И ведь дивор для Варвары чрезвычайно важен, идея использовать Лешку удачная. Юноша умен, разочарован, ожесточен, но он молодой, увлекающийся. Как сейчас – Петька сообщил сумасшедшую идею, а Лешка выслушал и воодушевился. Они словно эмоционально подпитывали друг друга. Лешкины мозги тем холодней, чем Петькино сумасшествие зажигательней, а Петька, надо признать, превзошел самого себя. Четкая машинка в типично Имбрякинской голове заработала, застучала, обдумывая возможные ходы – как практически осуществить, обставить (способ и средства). Наслаждение для Лешкиных мозгов. Два друга снова стакнулись, и это ощутили ребята – что руководство ячейки, наконец, в твердых руках. Больше никто не сомневался. Петькин план пригоден для исполнения. – Если вам все ясно, Лешка и Петька, то может, вы и другим растолкуете? Вопрос не лишний… – Все очень просто! Пара пустяков. И для того потребуется… ну, не пара… гм, не дураков… Я отсюда покажу. Трубу отлично видать, – воодушевленный Лешка шагнул к окну и резко отдернул штору – У-у-ах!.. Юноша побелел в момент – так стремительно кровь отхлынула от его лица. За шторой на подоконнике сидел белый зверь. Не напоминал шар со стоящими дыбом шерстинками, как тогда на площади. Тело распределилось в несколько плавных переходов – круглая башка, грудь и прижатые передние лапы, задние накрыты хвостом навроде широкого опахала. Зверь большей частью свешивался в комнату. Сделав резкий жест, Лешка почти уткнулся в него – своим лицом в кошачью морду. – Фу! отстань! – возглас уже после того, как Кефирчик успел облизать Лешкины нос, губы. Язык скользкий, щекотный. Зверь выказал дружелюбие, а юноша среагировал иначе – его кожа побелела под окрас кота. – Фу-у!.. – толчок приставучего Кефирчика. Тот пошатнулся, жалобно мавкнув. Центр немалой кошачьей тяжести сместился. Чтобы усидеть на подоконнике, кот выпустил когти и вонзил их в доски, но бесполезно – белое тело шлепнулось на землю. От когтей на подоконнике обозначились рваные бороздки. Все произошло очень быстро. Только что был кот – как всегда белый, голубоглазый, настырный – и вот его нет. Дематериализовался. Снизу ни голоса, ни шороха. Молодые люди помолчали, проверяя свои ощущения и обдумывая. Первой опомнилась хозяйка кота – девчонка в сарафане. Она перегнулась через подоконник, чтобы разглядеть, что там, внизу. Желтый подол сбился, и перед Иваном предстали Машуткины ножки – пока еще худенькие, детские, но пряменькие и гладкие. Иван усмехнулся – скоро эти ножки будут хороши (тогда непонятно, какой рыбий хвост упоминался раньше?). – Ты что сделал, Лешка? У! Зачем Кефирчика смахнул? Здесь же второй этаж! Не башня! – Не страшно, – красный цвет лица еще не вернулся к ошеломленному бледному Лешке. – Твой кот как подушка. Если пух не висит, то значит, не порвался… Я терпеть не могу лизаться! – Он сидел тихо и тебя не трогал… Столько несчастий для Кефирчика – сперва выгнали из квартиры, а потом из библиотеки. Им, видите ли, на диване спать… Кефирчик теперь бездомный и больной… – Не похож на больного, – отверг Лешка. – Я пощупал – его нос холодный. Этот зверюга не болеет. Он еще нас переживет! Сало – здоровый продукт. – Тебя директорша за дивором посылала, а не обижать Кефирчика. Это ты по своему хотению… – Дура! И кот твой безмозглый. Обожравшийся салом. Он уже усидеть на подоконнике не может – узко, ему диван подавай… Доски расцарапал – красить теперь. В библиотеке все – муниципальное имущество… Устина, заставь Машутку устранить!.. Устина отмахнулась – да ладно! раз кисточкой мазнуть. Лешка продолжал говорить слишком быстро и много – словно пытался заболтать Машуткины слова – про директоршу да про цель своего визита. Мешал другим высказаться насчет их догадок. – Вообще-то, коты блох разносят. И клещей. Не все обязаны любить животных. Я не люблю. А кошачий язык – слюнявый… – Сам ты слюнявый! Ну, Лешка! Кефирчик обиду не простит. Пожалеешь… – И че сделаешь? Ты или кот? Ужас… – Но-но! полегче. Кот или не кот, но с девушками так нельзя, – Машуткин спутник с синей челкой повел могучим плечом. – Собственно, почему кот? Где он? Нигде… – Хорошо, что нигде, – затараторила Лешкина спутница Влада. – Ну, Вано – ну, правда… Я, например, тоже не люблю кошек. Я их не переношу из-за аллергии. – Кефирчик – не твой кот! – Леша не нарочно, – оправдывалась Влада. – Он просто от неожиданности. Подошел, отдернул, а там – ваш зверь… И я подпрыгнула… – Тебя сюда никто не звал! прыгать, – вспылила Машутка. – Я позвал, – ответил Лешка Имбрякин. – И давайте забудем про кота и продолжим обсуждение. Итак, объект выбран – дымовая труба от котельной ТыМЗ. Хоть сейчас полюбуйтесь на нее в окно. Кот не мешает. На трубу вывесим наше знамя. – Ребята, а может, не надо? Рискованно. Я про альпинистов читал. Как они на Эверест забирались. Несчастные случаи были. Там, наверху – холод собачий… или кошачий… А я не альпинист. Понимаешь? Легкоатлет я… Третий разряд – даже не КМС… Случись, что и не доведется никогда на мастера спорта… И в техникум физической культуры и спорта… – Лето же. Под солнышком будешь лезть. Ветерок овевать. Ты легко как все легкоатлеты… – Под солнышком? Днем? Чтобы нас сразу срисовали и сняли? Поворотовские охранники прибегут и легко нас нае…т! – Гм… Тогда ночью. Без солнышка. Дождемся, как стемнеет, и выдвинемся в сторону проходной. – А кто повесит? или повесится? на башне-то? – Интересует, Юлик? аж подгорает? Конечно, никто не может тебе отказать в чести водрузить красное знамя над рейхстагом. Просто сердца не хватит… Все на полном серьезе. Посмотри на нас – кто наиболее подходящий? Ты – спортсмен, будущий КМС. Мы нет. – Я бегаю, а не забираюсь… – Ниче. Побежишь в высоту. Делов-то. Наверх и сразу вниз. Налегке. – Сразу и легко? Ведь еще и знамя. – Так оно же не на древке. Простое полотнище. Красное, с кистями. Кисти немного весят. Наши девчонки – Устина с Леськой – продернули проволочки. Прикрутим полотнище к штырю. Или к чему-нибудь выступающему – ведь что-то же там выступает… – Я раньше ходил смотреть, – Серега Рванов авторитетно подтвердил Петькино предположение. – Наверху торчит металлический стержень. Антенна или че… Проблем не возникнет. Очень удобно. – Какая, едр…, антенна?! Еще и крутить?! Больше ничего? Могу просверлить или приварить, или бантик повязать… Просто начинаете – ты или Петька… Тебя же, Рванов, не спрашивают!! – Юлик, я помогу. А Петька отвлекать станет, – успокоил Леша Имбрякин. – Ты тоже не трубу полезешь? Я с тобой, Леша, – Влада вдруг поняла, что влюбилась по уши. Вот он, ее герой! Смелый, умный, красивый. Очуметь! и… и что теперь делать? Отбить! даже у настоящей синей ведьмы (кстати, почему синей? а даже синей, зеленой, фиолетовой! да фиолетово вовсе!…). Пусть глаза у Влады не синие, но пузырьки возбуждения она ощутила и внутри, и снаружи. Впервые почувствовала себя женщиной. Бедный Лешка! – если женщина (хотя пока девочка) решила… – Леш, ты уверен? – Петька колебался. – А больше некому. На первый взгляд нас тут много, но рассуди сам… Братья твои сухопутные, Анютины – вон как тяжело ходят, их от земли отрывать нельзя. Даже пытаться не стоит. Серега мог бы. Но он с утра пивом нахлестался. Да, Серега? Или чем покрепче? – Только пиво. Ну, и что? Мне с утра не на работу. Мне, вообще, идти некуда. Ну, выпил банку… – И не банку. И даже не две. Лезть не может. Рванов отпадает. К сожалению. – Куда я отпадаю? Че сразу Рванов? Ну, и денек сегодня! С утра встал, ничего не сделал – лишь пива выпил. Стою, курю, никого не трогаю. Подваливает мужик. В галошах. Начинает издеваться. Спрашивает – вы не знаете, как пройти в библиотеку? Натурально издевается!.. Ну, я в отпаде… Как не знаю-то? Вот я и пришел в библиотеку. Куда послали, туда и пришел!.. Однако я и сам бы пришел, без подначки. Если бы знал, что вы тут круто развлекаетесь. На трубу – так на трубу! Всегда готов! – Сиди!.. Видишь, двое нас – я и Юлик. Мы отвечаем за знамя. Справимся. Ты, Серега, подстрахуешь Петьку. – Всегда готов!! – М-да… Не готов он. Покачивается. Ворпани быстрые и ужас какие ловкие. Ты, Серега, глотнешь пива, а они тебе этот глоток в горле перережут – расплескаешь кровь с пивом… М-да, не защитник он. Сомнительно. Петька от ворпаней не убежит. Боюсь, что и Юлик не убежит… – Петьке бегать придется? – Устина что-то заподозрила. – Спортсмен, хошь поменяться? Выбираешь трубу с флагом или погоню ворпаней? Трубу? Но Петьке одному нельзя. – Говорил ведь – разделимся. Одна группа на башню отправится – ой, на трубу. Я, Юлик, братья Анютины. – Ты же говорил, братья не подходят. Не для высоты. – Смотря для чего. Будут заняты на подхвате. Без того никак. Котельная рядом с проходной. Матвей и Демид, что хотите, делайте, но чтобы поворотовские охранники нам не помешали. Отвлеките их! Пойте, пляшите, бомбу кидайте… И еще поможете – через стену перелезать, а предварительно надо колючку вырезать. Секатором. – Это мы можем. Охранников тормознем. Вешайте знамя! – Ясно. Вторая группа зачем? Ты не усложняешь, Лешка? – на лице Устины блеснуло непонятно что – линзы или глаза. Она была недовольна. Идею подал Петька. Он связал в единое целое заводскую трубу и знамя. Великолепно! Но идею подхватил и принялся развивать Лешка – основательно, многоходово, и при успешной реализации лавры авторства распределят на двоих. Петьке придется потесниться. – Обязательно нужно разделиться. Так безопасней. Чтобы успешно осуществить наш план, – Лешка выговаривал уверенно «наш план», позабыв, что его первоначальный замысел заключался в ином (в проклятом диворе). – Думаю, сегодня ночью на улице мы не окажемся в гордом одиночестве. Враг не дремлет. Разок они уже зевнули – тогда в гостинице – и лишились дивора. Теперь ворпани по Утылве без продыху рыщут. Аж до Виждая добегают. И нашу акцию с башней засекут. Надо их отвлечь. Понимаешь, Петька? что из этого следует. Боюсь, тебе лучше лезть на башню… – Я отвлеку, – Петька надул щеки и с шумом выпустил воздух. – Выхода нет. Точнее, я и сделаю, что могу. Выйду из библиотеки и пойду по проспекту. К гостинице. – Погоди, Петька, – Сергей Рванов оторопел. – Ты в уме? Даже не на башню лезешь, а к черту на рога. Варвара – чертовка… – Вот я чертей за собой и уведу. Этих рыжих… – Что ж, Петька, – Лешка поджал губы. – Иди. Но не один. – Ты с ним пойдешь? – вскинулась Устина. – Нет, не я. – Бросаешь друга? Ворпаней страшишься? А Петьку, значит, в самое пекло! Ты на словах лишь смелый! Может, тут иное – гораздо худшее? Наверное, стоит прислушаться к Машутке – что она про тебя говорила… – Ты не права! – оскорбилась Влада. – Леша на башню полезет. Вот с этим… как тебя зовут, мальчик? – Юлик. Но я-а-а… – С Юликом! Они вдвоем до самого верха. И я с Лешей! Он не предатель! И про какую ведьму вы все время говорите? Машутка привстала над диваном на коленях, смерила новенькую оценивающим взглядом. Машуткина физиономия была серьезная и довольная – как у Кефирчика, приготовившегося полакомиться вороной. – Я от своих слов не отказываюсь, но я не говорила, что Лешка служит Варваре. Она его околдовала и чуть не захлопнула свои челюсти. Но ты тоже – пусть в шортиках и без клипсов – его держишь и тянешь. Цепкие ручонки. Ничего себе так. Повезло Лешке! – Это нам повезет, если… Петька, сознаешь, что выйдешь и сильно рискуешь? Ты же приметный. Даже в костюме Зорро никого не обманул. Надеялся с ночью слиться? Черное не черном… Могу предложить тебе пойти с Рвановым. Больше не с кем… Ну, возьми с собой одного брата Анютина… – Всегда готов! – в очередной раз шутовски отсалютовал Сергей Рванов. – Нет! – яростно возопила воспитанная и сдержанная девушка Устина.– Это будет самоубийство!! Двое против двоих – но здесь люди, а там ворпани. – Я пойду!… э… с Петром. – Ты, волонтер? Вот те раз… – Юлик вытаращился на Ивана Елгокова. – А с какого… ты решил за нас вписаться? Погеройствовать и, может, пострадать? За компанию? Компанейский ты наш! – Думай, как угодно. Да хоть прикола ради… – Давай! приколись… Способов много. Сам иди и убедись… Вообще, УБЕЙСЯОБСТЕНКУ! или о башню – по башке… Чувачок, убейся!.. – Рванов не прятал издевки. – Серега! – осадил Рванова Петька. – Он же тебе ниче плохого не сделал… – Вот именно. Ничего. Вам в Кортубине без разницы, как окраина выживает. Жируете! и прикалываетесь. Лешка давеча рассказывал про ваши клубы и рестораны. Буржуи! – Кто жирует? В областном центре тоже не рай. Кризис. Для всех. – Бедненький. Твой батя работы лишился? Или ты сам? Да, а с киоском что и как? отстроят новый после пожара? – Я еще не работаю. Учусь. – Учись, студент! А я уже работаю. Лешка вон закончил учиться. Вернулся в Утылву. И не из-за учебы – из-за денег. Нет у него в родне олигарха Сатарова. – Я в этом виноват? – А Лешка в чем виноват? В том, что он – тылок, но сейчас изо всех сил кричит – нет, не тылок! отказывается… Лешка, я тебя слушал утром в бабылидином дворе. Не то, чтобы ты был не прав… Да, в Утылве хреново. В таком разе переедем все в Кортубин!.. Но я в мегаполис не хочу. Мне здесь лучше – проще и душевней. Рыбалка классная у нас на Виждае, заповедник, места красивые… Живи и радуйся! Что еще надо для счастья? Почему спокойно жить не дают? Денег больших не требуется – так мы и не требуем. Мы заработаем! Оставьте нам наш завод! – Оставлю, оставлю, – пообещал Иван, чтобы отвязаться. – Спасибо за щедрость. Богатый парень – в лейблах и брендах. Про цены боюсь заикнуться. Для тылков – баснословно. – И это я исправлю. В галоши переобуюсь. В трениках за своего сойду. Прочее ясно – пивасик, сигареты… Да, еще башня! испытание… – Зачет тебе! Челку подстриги – помешает на башню лезть. Обзор закрывает. – Побреюсь. У тебя все? – Теперь все. Скажи – зачем тебе мы и дела наши скорбные? – Я помочь хочу. Просто так. Вы не должны смириться. Не знаю никакой ведьмы, но здесь ваша земля. И вы в своем праве! – Ого-го! Удивительные речи в буржуйских устах. Как называются перебежчики из одного класса в другой? Ренегатами? Свой класс и родственника Сатарова ты предал. Ради Машуткиных переливчатых глаз? Абсолютно бескорыстно? Очень тебя понимаем. – Ты завершил? – Лешка счел необходимым вмешаться. – Вывалил все, что накопилось у молодого пролетария за год эксплуатации капиталистами и холдингом? – Не все! – Нет, все!.. Разговаривать и претензии предъявлять можно до бесконечности – до утра точно. Помнишь, что сегодняшней ночью у нас важное дело? И опасное! Лишний человек пригодится – не будет лишним. Вам придется действовать сообща. Потому кончайте собачиться или кошатиться – короче, мавкать. Расклад таков. Петька – приманка для отвлечения ворпаней от башни. Вы двое – Петькина защита. Не знаю, получится ли у вас защитить… – Как не знаешь?! – охнула Устина. – Ты лучше всех нас знать должен. Не знаком, что ли, со свитой своей крали – директорши? – Заткнись, Серега! Вы оба не заморыши. Что ты, что племянников сын. Если между собой не передеретесь, то дадите дружный отпор. Шанс у вас появится. В противном случае – без шансов. – Попрошу без угроз. Не маленькие… Не злись, Лешка, сладим мы – отобьемся от зайчишек. Но пасаран! – Биться не надо. Петька, увидишь ворпаней – беги. Как можно быстрее – ну, как можешь. Вы прикрываете. Не бьетесь, а тормозите их. И берегите носы. – Носы? – Иван подумал, что ошибся. – На месте поймете. Время, время!.. Молодежная ячейка начала резко собираться. Члены двух мобильных групп сверили часы, условились о встрече после того, как дело будет сделано. Хозяйка библиотеки Устина Жадобина молчала. У нее сердце болело за Петьку. Но одновременно она понимала, что присоединяться к Петьке и его спутникам бессмысленно – с ворпанями драться, что ли? Любая девушка в данном случае резко понизит боеспособность группы. Любая – но не Машутка. Вот Машутка могла бы даже подстраховать (от чего?). Устина дипломатично поинтересовалась: – Ты пойдешь, Маш? – Не-а. Пусть парни сами. Без няньки. – Сами-то сами… Но всякое может случиться. – Не-а. Ниче не может. Они по проспекту пойдут. Не до гостиницы. Свернут к транспортной проходной ТыМЗ. Там грузовики ездют… – Грузовики?.. Ах, они ездют? Ну, надо же… Слышал, Петька? К транспортной проходной ступайте. Авось пронесет… или провезет… Устина провожала Петьку отчаянным взором. Она искрутила свои пальцы. Внутри бушевала буря чувств. Но на войне, как на войне. Помните, когда-то «моряк уходил, уходил на войну…». Поправка:Тылок уходил, уходил на войну.
Тыловка его провожала.
*****
Обращается внимание читателей, что это не сорок восьмая глава (столько автор не осилит)! Ну, и не ищите в нашей истории аналогий… Или НЕТ!! ИЩИТЕ!! Первая группа бойцов – Лешка Имбрякин с Владой Елгоковой, Юлик Цыбин, Матвей и Демид Анютины – выдвинулась согласно Лешкиному плану. Ночь была чернильно-синей, влажной, сказочной, звезды (чьи-то потерянные диворы) рассыплются позже. Кама словно угадывала, что ребята хотели сделать (на что решились), и украдкой благоприятствовала. Пальчиками она потянула шлейф свежих брызг с Виждая, и дышать стало необыкновенно легко и волнительно, ощущался прилив сил. Под зыбким шлейфом одеяние тьмы легло на Утылву и защитило юных подпольщиков. Когда понадобится, зажжется звездный свет, а сейчас – даже вплотную – лица терялись. Выборочный, точно дивий эффект. Это не пустая степь – все в Утылве проходило – в окнах домов горели электрические лампы, изредка по улице проезжали машины с включенными фарами, и под искусственным светом можно кое-что разглядеть – плохо ли, хорошо. Все, кроме лиц товарищей по молодежной ячейке, пошедших на безумную авантюру. Предстоит только разглядеть и страшно удивиться. Наши герои – потомственные тылки – великолепно знали родной город, чтобы в темноте и даже с завязанными глазами достичь проходной ТыМЗ. Сейчас им никто по пути не встретился. Ребят интересовала не собственно проходная – капитальный одноэтажный пристрой к управе (центральная часть со стеклянными дверями и турникетами, сбоку помещение для охраны). Заводскую территорию, как положено, ограждала кирпичная стена в человеческий рост, над стеной витки колючей проволоки – для надежности. Заговорщики увидели свою цель. Кирпичный дымоотвод котельной ТыМЗ. Сама мазутная котельная – старое закопченное здание с широкими оконными проемами. Лешке Имбрякину и Юлику Цыбину надо было именно туда. Еще очень было надо Владе – надо туда, куда и Лешке. – Матвей, Демид, кто из вас на проходную? Другой с нами… А ты подожди здесь. Спрячься за дерево. Или вон в кустах – слейся с синими цветочками… Не мелькай, – свистящий шепот адресовался Владе. Зачем же шептать? Проходная дальше, его никто не услышит. Впрочем, у ворпаней отличный звериный слух. – Я с тобой, – также шепотом в ответ возразила Влада и, заметив, что Лешка нахмурился, тут же придумала причину. – Не бросай меня! Я боюсь. Вы полезете на башню, а вдруг ворпани появятся? Что мне делать? – Что делать? Не надо было тебя брать! Накладка… Ладно, пойдешь с нами. Выполняй, что говорят, и рот зажми. Влада отчаянно закивала – лишь бы ее не отогнали прочь. – Матвей с вами. Я к охранникам, – сообщил Демид Анютин. – Попрошу дядю Юнара позвать. Спросят зачем – скажу, что его Петьку ворпани изловили… Ну, это на крайний случай. Удачи! Осталось четверо – Лешка, Влада, Юлик и Матвей. Разминали ноги, затаптывая сверкающие в темной зелени синие лепестки. Перебрасывались словами, пытаясь унять внутреннее возбуждение. – Вот она – красавица наша. Башня. Темная башня. – Не башня, а труба… И труба-то старая, – медленно произнес Матвей. – Шестидесятых годов – счастливых для Утылвы. Отслужила свой век. Или какой век у труб бывает… Там, может, все на соплях да на молитвах заводчан. В кладке трещины, – задумчиво отозвался Лешка. – Скобы, вмурованные в кирпич, не шатаются, а вываливаются. Наш случай. Полезем, за скобы ухватимся – и полетим вниз с куском кладки. Лететь …дцать метров… – Знаешь, Юлик, по теории вероятности все скобы разом не могут отвалиться. Сие невероятно. Надо проверять рукой, и все окей будет. – Крепкая она. Труба. Не развалилось ниче раньше – не развалится и теперь. В СССР добросовестно строили… На верху стержень торчит – антенна или молниеотвод, или еще другое… Фонарь должен быть. И есть, наверное. Но не горит. Хорошо, что не горит. Темнота – друг молодежи и подростков, как мой дед говорит. – Там и днем от сажи все вокруг темное. На снегу особенно видать. И дым темный валит. Давно новую трубу надо установить. Вдвое выше. С цветомаркировкой, металлическую. – Не установили. А то лезть бы в два раза выше… У этой трубы высота какая? Кто мерил и кто знает? – Метров тридцать – ну, может, больше. По прикидкам… – пожал плечами Матвей. – Насколько больше?! Тут можно еще десяток метров прикинуть… Две пятиэтажки. Или три… Или я слишком… – Да, Юлик, слишком. Теперь уже, какая есть. Чего считать – лезть надо! – У меня есть знакомые ребята в Кортубине, которые на высоту лазили – на крыши, на трубы, на верхнюю башенку Сталькона. Рассказывали – чтобы кайф словить… Однажды меня на крышу позвали. Я на краю сидела – ни чуточки не страшно, – похвасталась Влада. – Интересные у тебя знакомые. Руферы… Видишь, Юлик, девушка не боится. А ты парень! – Не подначивай, Лешка. Как лезть на эту громадину? с разбегу? – А по скобам. Они через всю трубу идут. Правда, есть которые шатаются… Труба старая, решеток для подстраховки нет. Держись крепче. Главное – себяпобороть. – Главное от страху не обмочиться на голову того, кто лезет следом, – Матвей нервно захохотал. – Потому, когда лезешь, лучше не думать. Любоваться окружающей картиной. – Это понятно. Кто думает, на трубу не полезет… Лезу только я. – Не только ты. Лешка тоже. Одного на трубе не бросим. – Значит, вместе кувыркнемся. Костей не соберем. Уже говорилось… – Да ладно тебе! Мы же не идиоты. Веревку приготовили, даже карабины – вот эти кольца с защелками на веревках. Обвяжемся и полезем. Все продумано! – Хватит, что ли, байки травить. Перед смертью не надышишься… Пошли! Матвей, режь проволоку! – Юлик порежет. Я его подниму, а уж он… Возьми там… В пакете у Матвея припасен старый тяжеленный секатор, местами поржавевший. Хороший секатор – обе его половинки цельнометаллические, пружинки, винтики при нем в наличии, режущая кромка лезвия наточена. Уж не этот ли секатор был использован, чтобы также вырезать проволоку и проникнуть в гостиницу Мара, напугать директоршу? Тот самый! И теперь оружие к бою готово. Мишка подставил сцепленные в замок руки, Юлик взобрался на них. Ловко орудуя секатором, резал проволоку с хрустом, отделил два витка колючки, откинул их в траву. Доступ через ограду на территорию завода свободен. Юлик первым спрыгнул вниз, Матвей перемахнул следом. Настал черед перелезать через стену Лешке с Владой. Они были точно созданы, чтобы проделать это вдвоем – высокий Леша Имбрякин и Влада – хрупкая и легкая, с развитыми мускулами на ногах. Леша выставил колено и протянул Владе руки. Она, не видя, сразу попала в них своими маленькими ручками и тихо засмеялась. Влада поставила обнаженную ногу на Лешкино колено, и в то же мгновение была уже у него на плечах и положила руку на кирпичную ограду. Он крепко держал ее за щиколотки, чтобы не упала. Хорошо, что на девушке надеты короткие шортики – так и удобней, и свободней. Лешка подтянулся на руках – острые колючки ему теперь не мешали – и быстрым сильным движением перекинул тело через забор, приземлился возле кустов с синим цветом. Оттуда принял Владу. В благодарность она прижалась к его плечу. Парочка была довольна друг дружкой. Первый этап Лешкиного плана группа выполнила. Второй брат Анютин – Демид – остался караулить с внешней стороны стены. Изнутри слышался яростный шепот. – Сверток привяжи к ремню. Там веревки есть. Это знамя… Да не спереди, идиот, а сзади. Чтобы тебе на подъеме не мешал… – Почему лестницы нет?! Везде должны быть лестницы и решетки. По технике безопасности. С ними захочешь – не упадешь. А я не хочу. – Решетки на высотных трубах. А у нас – трубешка. – Если шмякнемся с пяти этажей или двадцати пяти, то какая, нахрен, разница? В степени всмятку? – В крутую будешь! Нормально будет… Лезь давай! Хватит стоять и трястись. Или лезь – или… Нас скоро застукают. Позору не оберешься. И смеху будет… – Раскомандовался, Матвей! Можешь сам… Лучше пусть посмеются… – Ну, нет, – внушительно возразил Лешка. – У нас война идет. На полном серьезе. И мы не в игрушки играем. Помните, баба Лида читала на уроке по-древнеславянски: мертвые сраму не имут… Всего лишь цитата… Или Петька читал книжку про войну – Молодую гвардию. – Чего?! ты же не любишь литературу. – Всего лишь цитата. Я запомнил. – Перчатки! Перчатки Петька передал. Две пары хозяйственных перчаток. Скобы ржавые, острые, грязные. Вымажетесь как чукчи. – Черными станем. Петькины перчатки тоже черные. Он в них в Мару лазил? Почему перчатки не с резиновыми пальцами? чтобы отпечатков своих пальцев не оставлять. – Дай обмотаю тебя. Два кольца – твои. Лешка, у тебя тоже два. Используйте. Осторожно там!.. Юлик, ты как более легкий – впереди, Лешка за тобой. Не спешите, страхуйте друг друга. Как было предложено, двое встали для подъема на трубу – сначала Юлик, за ним Лешка. Однако неловко все началось сразу. Юлик поднимался очень медленно, приноравливался, словно не верил ни себе, ни трубе, ни скобам – по крайней мере, на каждый шаг цеплял карабин к скобе. А поднявшись совсем невысоко, вообще замер. Лешка выждал время и нарочито спокойным тоном высказал. – Эй, там! Ты чего застыл? и не двигаешься ни на миллиметр… Юлик, отцепись от этой скобы – перехватывай следующую. Если тебе так легче, то считай про себя или вслух – движения на раз-два и три-четыре. Цикл повторяется. Без вывихов. Лезь! – Там железки торчат – мешают. Острые – пораниться запросто. Невозможно лезть… Строили еще до революции, в тринадцатом году… – Че гонишь-то? Завод заработал после войны – того времени и самые старые здания, цеха и трубы. – Чем выше лезешь, тем сильнее ветер дует. Ощущение, что трубу качает… – Качает? Не прикалывайся! Ты залез-то метра на три-четыре… – Н-наверное, да… Все повторяется… Ничего страшного нет. Ничего нет… – Не наверное! Долго нам еще торчать? Замерзнем… Уровень первого этажа одолели – впереди еще десять этажей… – Извини… Нет, я… – Ты, ты! соберись пожалуйста… Нет, погоди… Ты куда?.. Куда ты, Юлик? Осторожно, здесь мои руки – ботинками не раздави… Да что ж такое?! – А-а!!.. Лешка инстинктивно прижался к кирпичной трубе (так близко, насколько позволяла скоба на уровне его груди), когда сверху сорвалось тело. Лешку почти задел край Юликовой одежды – или это был сверток со знаменем? Сразу раздался шум падения. Прошелестела трава – стоявший внизу Матвей побежал туда. Пауза. – Юлик!! – Тут он. Лежит. Похоже, ничего не сломал. Только мокрый он – с волос, лица, рук капает. Я потрогал – пот это, все липнет… Знамя при нем… Спускайся, Лешка. Приехали. – Парни перевернули упавшего Юлика, ощупали прямо через одежду на предмет целости костей. Того била крупная дрожь. Юлик был в сознании, но выговаривал плохо, начал даже икать – редко и сильно. – Н-не могу… я-а… А-а-а!.. – Паршиво, – Лешка почесал нос. – Он не может. Сдулся. Нельзя было его пускать на башню. И он знал – просто стеснялся сказать… Юлик, успокойся. Ты невысоко падал. Вздохни и задержи дыхание, чтобы не икать. – Мы что будем делать? – затруднился Матвей. – Понятия не имею. Сейчас понимаю – в спортзале он всегда бегал. Только бегал. На шведскую стенку не залезал. От прыжков в высоту отлынивал… Где были мои глаза? А его голова?.. Конечно, Юлик скрывал свой страх. Комплексовал… Юлик, ты боишься высоты? И боишься признаться в своем страхе? Даже на башню полез, лишь бы… – П-прости… Я вас подвел… – Эх, Юлик, Юлик… Дыши, дыши. Медленно, ровно… Что же остается… Дело сорвалось. Матвей, надо дать отбой нашим. Возвращать Петьку и других. Быстрее с улицы!! – Жаль… Я скажу Демиду… – А давайте я! – возбужденный, звенящий голосок. Парни оглянулись – кто это? кого они забыли? не должны вроде. Роли распределены, обязанности расписаны. В четком плане отказало одно звено – весь план к чертям – летит с высокой башни. Ворпани обрадуются! Ничто уже не спасет от провала. Лешка потому и вызвался стать руфером, что для такого рискованного предприятия нужны холодные мозги. Если бы здесь не оказалось Лешки, то ребята все равно предприняли бы безумную попытку залезть наверх. То есть, попытался бы последний оставшийся. Матвей? Безумие – не меньше, чем в случае с Юликом. Вероятность трагического происшествия велика. Тридцать метров падения – верная смерть. Хорошо, что не один Матвей остался. Лешка здесь, и он в состоянии поворочать мозгами. Но ему лезть тоже нельзя – одному не по силам выполнить задачу. Поставленная задача не имеет решения. Не удалось… Finita la commedia – пусть комедия! лишь бы не трагедия… – Давайте я! – повторила Влада. Только тут парни вспомнили про нее и дружно отрезали: – Не дадим. – Я могу. Я смотрела, как вы лезли – я тоже могу. И не тяжелая я – даже легче вашего Юлика. – Я покуда мозгов не лишился, – засмеялся одними губами Лешка. – Мало мне знамя тащить, так еще и на своем хребту девчонку… – Девчонку?! И что теперь? вы, мужчины, вернетесь обратно, поджавши хвост?.. А хоть бы и девчонку! и не тащить! Меня тащить не надо. Я высоты нисколько не боюсь. – Уже не боялся один такой… Сейчас от страха мокрехонек… – Послушайте же! Я говорила, что поднималась на самую верхнюю башенку Сталькона. Из окошка мы вылезали на общую крышу. Я даже подползала к краю, голову высовывала, чтобы посмотреть на улицу и дома – они такие махонькие… Мне не страшно было, а весело! – И как ты себе это представляешь? Свое восхождение на Эльбрус? Экипировка явно не альпинистская. И не руферская. Изранишь голые ноги. Нет, мне нравится… – Не смейся! Я могу!.. Так и быть, могу переодеться. – Э… домой для того сбегаешь? До Кортубина далеко… – Гораздо ближе. Сейчас прямо перед нами… Говорю, прямо гляди! Вернее не гляди, а стащи с него брюки, – Влада пальчиком ткнула в лежащего Юлика. Тот прекратил икать. Парни оторопели. – Как это стащить? И чего? брюки? Вот взять и стащить с ног? – Нет, ты через голову стащи! Ребята, не тупите, когда все ясно. На башню должны лезть двое – одному опасно. Кроме меня, некому. Мне нужны штаны. Ваш приятель потерпит – полежит в холодке, поикает. – Ты это… – Матвей заржал. – Не подозревал, что кортубинские девчонки такие бесстыж… ой, бедовые. Где ты их берешь, Лешка? Женщин своих. Сперва синеглазку директоршу, теперь вот ее. Чем приманиваешь? – Харе трепаться. Время поджимает, – Лешка напряженно обдумывал новый поворот в своем плане. – Делать нечего. Не возвращаться же со знаменем – не повесив его на башне. – Тогда что? – Матвей весело подмигнул. – Ребята, я против! Против!! – крикнул Юлик, хватая себя за брючный ремень. – Не смейте! Ну, пожалуйста… Так опозориться… Уж лучше умереть – мертвые сраму не имут… Почему я не упал и на умер?? – Извини, Юлик, – Лешка принял решение. – Мы поможем тебе. – Не-ет… Ладно. Но пусть она отвернется. Я не перенесу… – Хорошо, – Влада мотнула хорошенькой стриженой головкой. – Будьте спокойны. В конце концов, если надо… Дальше все участники деликатной сцены сохраняли преувеличенную серьезность. Влада оглянулась лишь, когда Лешка кашлянул и бросил ей сложенные брюки. Девчонка влезла в них махом – просто влетела. Оказалось для нее велико – и в росте, и в обхвате. Не беда! широкие штанины Влада закатала до щиколоток, на поясе затянула ремень сразу на две дырки. Выпрямилась, расставила ноги по-мальчишески. Наблюдавший Юлик мучительно застонал: О-о-о… – Не крутись. Ты не на подиуме, – строго одернул Владу Лешка. – Что у меня сзади торчит? Сверток какой-то… Похоже на пушап на попе. – Не ругайся. Не торчит, а специально привязан. И мешать тебе не должен. Знамя это – с ним полезешь. Не передумала? – Спрашиваешь! – Страх будет. Непременно. На высоте. Когда руками перехватываешь скобы поочередно, и тебе покажется, что по ошибке не успела… Одну руку опустишь, а другой не успеешь… Влада отмахнулась как от назойливой мухи – или даже от громадного корыльбуна. Но наши ребята – не альпинисты. Подъем занял немалое время и стоил напряжения физических и душевных сил. …Влада Елгокова перехватила рукой очередную скобу. По прикидкам они добрались до верха – еще три или четыре перехвата… Девушка утомилась и действовала уже чисто механически – оторвать правую руку и перенести на следующую скобу, затем согнуть левую ногу, а левую руку в это время жестко фиксировать – цикл повторялся большое количество раз. Усталость разлилась по телу, во рту стало сухо и горько. Раз-два, три-четыре, раз-два… Внезапно Влада осознала, что уперлась своей макушкой в непонятное препятствие. Что-то не холодное, не металлическое, но странное по ощущениям. Достаточно плотное, гладкое, выпуклое, образованное двумя узкими половинками. Влада поискала в уме догадку и, не найдя ничего подходящего, защелкнула карабин, протянула одну руку (другой, согнутой в локте, оперлась на скобу, почти повисла). Ее пальцы прикоснулись к явно живому. – Эй! – что-то вздрогнуло как от щекотки и отодвинулось от головы Влады. – Прости, если напугал. Но ты боевая девчонка! рискнула полезть на трубу… Нет, нет. Не пугайся. Это мои ноги. Всего лишь. – О-о-у-у… – спертое дыхание с болью разорвало Владе грудь. – Ноги?! И-и-ых!.. – Тихо, дорогая, успокойся… Ну, да. Ноги. У меня есть ноги. С твоими, правда, не сравнить.. Не зря же приятелю понравились… – Какому приятелю? – Тому, на чьей голове ты сейчас стоишь. Новый приятель. Тот, кого ты задумала отбить у ведьмы. Ух, смело. Дерзай! – Про ноги не подумала бы… Вот про что угодно… – Просто я босой. Ты пощекотала мои пятки. А я боюсь щекотки… – Разве можно голыми ногами подняться по всем этим металлическим штукам? острым и холодным? У тебя, должно быть, не кожа, а лохмотья… – Должно быть… Это должно быть очень больно. Но, видишь ли, я не поднимался. Мои пятки целехоньки. И ты их щекотала. Ах, проказница! – С кем там разговариваешь? – окликнул снизу Лешка Имбрякин – Сама с собой, что ли?.. Голова не кружится? Постарайся удержать контроль. Важно. –– Не старайся. Пусть приятель тоже забирается. Места всем хватит. Я потеснюсь. Эй! парень! слышишь? – Ничего не слышу. Это мне кажется. Ветер свистит, птица кричит. Крылами машет… Что происходит? – Ровным счетом ничего. Предлагаю сесть и перевести дух. Подъем отнял слишком много сил и времени. Вы же не спортсмены, не КМС (что это такое?). Физиономии бледные. И дыхалка слабовата… Дорогая, вместо дискотек в Стальконе посещала бы спортивную секцию. Да хоть лыжи, как твоя мать… – Я тут. Давно вас жду. Часа два или больше. Уже подумал, что вы заробели и не полезли. Синими цветочками занюхались… Эх, зайчишки, мокрые трусишки. В темноте страшней, чем днем – чудесатей… Чьи брюки на тебе, девушка? Чужие? Ай, ай, стыдно… раньше было, теперь нет. – Ваше какое дело?! На мне брюки – значит, мои… – То и значит. Чудеса. Я сверху смотрел, как ваша парочка через забор перелезала, и ты голыми ляжками светила. Нынешние девичьи наряды – то ли есть, то ли нет… А теперь, надо же, одета с ног до головы… – Вы тоже странно одеты. И вообще, выглядите вы странно…******
Существо на вершине башни – Влада с Лешкой сразу определили его для себя существом. Не человеком, хотя на первый взгляд нет отличий – голова, туловище, руки, ноги, пятки. Голова сверху, а все остальное угадывается под складками странного одеяния. Нечто вроде длинной и широкой – «летящей» – хламиды, прикрывающей все, за исключением обнаженных ступней – и пяток, которые Влада трогала. Описание не фантастичное, но тогда почему оно не принадлежало человеку? Касательно Влады еще объяснимо – она не присутствовала на митинге на городской площади и не наблюдала там интересную компанию – девочку в желтом сарафане, белого кота и странного субъекта Паньку – вот этого седока на трубе. Но Лешка родился и вырос в Утылве, и Паньку раньше встречал – опять же с Машуткой (тоже странной дивьей девочкой). Сию же минуту наша парочка (на высоте десятков метров от земли) твердо уверилась, что перед ними странное существо. Среди сказочных декораций тылвинской ночи, вспыхнувших звездным блеском, Влада и Иван, не сговариваясь, так решили. Они не сумели бы объясниться, потому автор вынужден подсказать. Подсказка будет такой: цвет. Да, именно. В Утылве, вообще, резкие цвета – нигде больше не встретишь – красные лучи солнца, голубые небеса, пурпурные редивеи, хрустальная вода в Виждае – можно перечислять дальше про красочное место. Напротив, существо на трубе было грязноватого желто-коричневого цвета – совершенно невидного. Тоже природный цвет, встречавшийся в степи – он покрывал Паньку от макушки до голых пяток. Одинаково все – одеяние, кожа, волосы, даже глаза. И губы в точности схожи. Как прям после желтухи. Когда Панька говорил, открывались его зубы – они не блестели и абсолютно не выделялись на общем фоне. Этот странный эффект Лешка с Владой подметили. Странное существо. Пути назад не было. Опасаясь и избегая смотреть на Паньку, наша парочка альпинистов–любителей (или модных руферов) перехватила последние скобы. Пока Влада раздумывала, как ей перебраться через выступающие кирпичи оголовка трубы (это гораздо сложнее, чем тупо перехватывать скобы), Панька втащил ее за плечи наверх. Диаметр трубы под два метра, толщина – ну, не в один кирпич точно. Сидеть можно как на лошади – если одна нога перекинута на одну сторону трубы, то другая нога… гм… на другую. Поза наездника – самая устойчивая. Лешка и Влада оседлали трубу. Достаточно широкий край без острых неровностей, красные кирпичи рядами по окружности, между ними слои раствора, что держит крепко через столько десятилетий. Вдобавок между юношей и девушкой торчал ребристый железный стержень – толстый и прочный. Ребята уцепились за него и облегченно выдохнули. Они очень устали. Конечности дрожали и ныли, тела заливал едкий пот. Зубы стучали. Дышали тяжело, с хрипом, переходящим в кашель. Зато Панька вел себя легко и непринужденно, страха не испытывал. Словно его пятки упирались в земную твердь (не иначе, как в самый Марай). И даже минимальное падение не угрожало. Толчком он отодвинулся от Лешки и Влады, освобождая им безопасное место возле стержня. Три пары глаз – две блестящие и одна тусклая – внимательно смотрели друг на друга. Помолчали, не зная, что сказать. Затем Панька не утерпел – тоненько прыснул. – Долго сидеть будете? До утра? Дожидаться, пока вас с лестницами снимут? Навряд ли… Исполняйте, что собирались! У вас же бомба для Утылвы приготовлена. Молодцы, выдумщики! завидую… и горжусь вами! Чем могу, помогу… – Спасибо, мы сами… Забраться сюда – уже больше половины дела. А мы сделали! – Хи-хи!.. Да, смогли вы – вы стали крепче рельсовой стали… – Простите, что? – Говорю – ночью зябко наверху. Металл холодный. Не прислоняйтесь. Простудитесь. Хотя у тебя, девка, вроде на заду подушка привязана – даже с кистями – тепло и мягко. Ты же, паря, голой ж… сидишь… Быстрей крутите свои крючки. Цепляйте полотнище. – Да, конечно… Влада, где знамя? – Оно как было привязано к ремню Юлика, так и сейчас там – у меня, то есть. На брюках. Или под?.. Я сейчас на нем сижу. – Точно. Я запамятовал. Доставай осторожно. Только не разворачивай! Влада! – Естес-с… Оно само… Ой-ей… – ВЛАДА!!!.. Верхушка трубы просветлела. Широкий и свободный край – везде, кроме того места, где сидел Иван. Упрямая девчонка не усидела рядом. Вытащив из-под себя сверток, она ненадолго оторвалась от опорного стержня, встряхнула полотнище обеими руками – и потеряла равновесие. Кошмар!.. – Спас-си… – затихающее с девичьим голосом дуновение. Лешку буквально разорвал страшный вопль: – СТОЙ!!!.. – он бы сиганул вниз за Владой, если бы каменные пальцы не впились ему в плечи (и дырки проделали). – Ты-ы! Я ее… Что-то широкое, шелестящее, перепончатое (перепончатокрылое?) распахнулось на обе стороны с одновременным броском вниз. В-ж-жих! хых-хых… Широкие махи в воздухе – хых-хых. – Лешка ничего не понял. Он крепко зажмурился, губы бормотали беззвучно: Влада, Влада… Во-от глу-упая-а… – Эй! больно умный… Заклинило тебя, вижу? – над ухом прозвучала ехидная насмешка. – Отмирай давай!.. Не разбилась твоя девчонка как яйцо всмятку. Успел подхватить – почти у земли словил. Должен будешь. Теперь она, конечно, в отключке – почти как ты. Я ее тихонько на травушку положил – тебя дожидаться. Поторопись, герой, а то, как бы чего не вышло… Лешка выговорил, запинаясь: – Она… она жива? Н-не разбилась? Вы врете? – Живехонька. Под башней лежит. Там бурьян – пыльно, но мягко… Долго еще глазки жмурить будешь? Лешка сморгнул, и его глаза едва не вылезли из орбит – но этого недостаточно, чтобы охватить картину целиком. А чтобы осознать – даже Лешкиных мозгов недостаточно… Обыкновенную объяснимую реальность разорвали махи гигантских крыльев. Откуда крылья взялись? где раньше прятались? Под видом диковинной хламиды на Паньке – она разрослась в длину на метры и метры, словно сказочный станок ткал и ткал материю, которая прибавлялась. Вперед образовались жесткие трубочки – как хитиновый каркас в стрекозином крыле, от трубочек бежали новые отростки, и сплеталась сетка, ее ячейки заполняла ткань плотной кожистой структуры. И на всем лежал грязновато-желтый корыльбуний цвет. Хламида распределилась на две половины – на два крыла. Они, расправившись, закрыли горизонт перед Лешкой. Сразу понятно, что здесь не мираж – крылья подрагивали, дышали. Это была живая плоть – одни ее участки напрягались и разбухали, другие опадали, под кожей бил кровоток, но кровь желтого цвета не отличалась на общем фоне. Новая реальность (чем страшней, тем чудесатей) – отчетливо, выпукло и вогнуто, осязаемо. Крылья не безупречны, как все живое – кое-где прорехи лохматились, а кое-где уже зарастали, еще в изобилии имелись рубцы, заломы. – Корыльбун… Сказочный корыльбун! И я вижу его, вижу… Очуметь!.. Лешка восхитился, представив корыльбуна в полете – как его крылья плавно, мощно смыкаются и размыкаются, порождая ветер. Хотя так летают орлы, а не стрекозы – даже и гигантские. Корыльбун способен лететь сам по себе – против ветра, силы тяжести, законов природы. По легендам древние великие корыльбуны летали между звездами. Законы природы появились позже. Тут Лешка разглядел тело корыльбуна, и его восторг уменьшился. Прямое и не гибкое, отнюдь не грациозного силуэта. Грудь впалая, живот напоминает мягкое брюшко, а не накачанный пресс. Совсем не тело Геркулеса – тогда, может, Гераклида – кого? Порываева? Гераклида Макаровича? Лешка не понимал, почему ему в голову пришло это имя – реально жившего человека, между прочим. Хотя нет, не Геракл и не Гераклит, а всего лишь Панька – непутевый Машуткин дружок. Вместо костей в теле те же хитиновые трубочки, а плоть – из ткани крыльев. Тело и крылья корыльбуна – единое целое, и желтая кровь у них общая. Корыльбуны должны чувствовать боль. Лешка активно вспоминал, что ему известно о сказочных существах. Что они едят? – кто ж знает, но вроде мясом не питаются, тем более человечиной. Будто бы пьют сок с шаровидных бутонов редивеев. Вегетарианцы. Очень трогательно! Корыльбуны – антиподы ворпаней, которые плотоядные хищники. Очевидно, корыльбуны не отличались чрезмерной силой – они брали за счет своих размеров. Огромные, неловкие, флегматичные одиночки. Их темперамент не фонтанировал (Панькин пример этому противоречил). Ворпани – невысокие, но цепкие, быстрые – могли одержать победу только сообща. Они истребили почти всех корыльбунов – просто накидывались стаей и рвали когтями и зубами – крылья на лоскуты. Лешке стало легче – все же имел дело не с ворпанями. – Зажмурился? Спишь, что ли, малец? Нашел время!.. Раскрой ротик, мамка даст тебе ложечку каши… Эй! зенки распяль!! Ну! Испугался до задницы? Кашей продрестал? Лешка вспыхнул от оскорбления. – Нет! То есть, я не… испугался! Разве чуточку – самую ложечку… Хм, это уже хорошо – ну а тем более… горшок… Не дрестал я! И попросил бы! пусть вы даже и корыльбун… – Проси, не то второго раза не будет. – Прошу, ответьте. Влада жива? – Жива. Поторопись со своей бомбической затеей. Лучше, когда девчонка очнется и откроет глаза, тебе быть рядом. Героем в ее глазах… Нечего рассусоливать. Где ваше знамя? – Оно у Влады – держала, когда… – Внизу твоя девчонка, а знамя я принес. Догадался. На, бери. Крючки колются. А кисти мешают. Много лишнего… Когда корыльбун говорил, тело его расслабленно висело, в то время как крылья неспешно махали. Ему совсем незатруднительно – помимо боли, он не чувствовал усталости – вообще, никакого неудобства. Руки-лапки прижаты к груди, голова по-птичьи опущена к плечам, одно из которых выше другого. Ступни ног несоразмерно большие, плоские, голые и желтые. Насколько можно судить, одежды на корыльбуне нет. Он как есть – или в чем мать родила (мать-то – Кама?). Лешка сильно удивился бы привычным брюками и рубашке – не должно их быть. Обувки нет – Панька и в нормальные-то времена ходил по-босяцки. – Держи свое, – повторил Панька, сунув сверток Лешке в руки. – Без кистей и разных красивостей нельзя? Все равно на полке пылится, и никому оно не нужно… – Вы не правы. Даже сами не знаете, как не правы. Это знамя мощного государства! – И где оно теперь? государство? или где она – его мощь? Значит, сильной хворобой расшибло, никак не выздоровеет… Думаете, сверху почистили, подкрасили, кисти повесили… Болячка-то внутри угнездилась. Как гнездовья ядки на Шайтанке… Вообще, в тот раз у отряда было простое полотнище – просто красное. Как пролитая кровь – комиссара и его бойцов, и еще из коленки одного мальчишки… Пролилась кровушка, а сейчас и вся высохла… Бери, говорю! флаг в руки! с кистями – колются они… А я не нанимался!.. С торопливостью Лешка приступил к главному – к тому, ради чего все затевалось в этот вечер, который, несомненно, войдет в историю Утылвы. Пусть не наравне с ужасным боем на Шайтанке и гибелью комиссара Солина, но все же рядом в списке (есть такой исторический список и в Утылве, и в других маленьких российских городах и поселках есть). Лешка взял сверток, нащупал проволочные крючки, проделанные через узкий край полотнища, и, не давая ему развернуться, зацепил крючки на металлическом пруте, ставшем своеобразным флагштоком. Как только Лешка отпустил, ветер с яростью ворпаней рванул полотнище. Yes! У мальчишки бешено забилось сердце. Над трубой заводской котельной развивался красный флаг. – Поспешай! Не ночевать же здесь… Неисправимый аккуратист Лешка проверял крючки – для надежности еще раз перекручивал. Проволока хрустела. Куда спешить? Надо бы! В это время внизу, под трубой, началось оживление. Хрустел, трещал по швам весь Лешкин план. Неужели провал? Ветки – те самые, с гроздьями синего цвета, Максим Елгоков был готов поклясться! – захрустели и раздвинулись. Над ними показалась голова. Ну, вот, дождались! То о чем всегда говорили (нет, не большевики, а члены Молодежной ячейки) свершилось (нет, опять же не социалистическая революция, а появление тылвинских злодеев – ворпаней). Они еще как-то припозднились – и не двое их, злодеев, а один. Младший Клоб – это именно он. В итальянской рубашке или нет – без разницы. Вылез из кустов, отряхнулся, внимательно осмотрел себя. Все-таки вырядился в итальянские шмотки. Даже здесь сохранилось его щегольство. Последний штрих – щелчком пальца скинул с рукава приставший синий лепесток. Медленно распрямился. Поднял юную, бледную, угрожающую мордочку. Оценил ситуацию, которая складывалась удачно. Наверху на башне Лешка не мог видеть, что его план почти провалился (как девочка Влада с башни). Ворпани – двое их – должны были находиться в другом месте, гнаться за Петькой. Но каменных зверей не обманула хитрая уловка – они разделились, как Лешкино библиотечное воинство. Старший брат искал похитителя Варвариного дивора, а младший решил понаблюдать за оживленной возней рядом с проходной ТыМЗ в ночной час. И угадал! Перед ним двое беспомощных, немало потерпевших глупцов – Влада и Юлик, причем девчонка в беспамятстве, а мальчишка в трусах. Легкая добыча. Развлекуха. Младший Клоб не сомневался – никуда от него не денутся. Губы ворпаня искривила зловещая улыбка. Он не торопился, получая садистское наслаждение от всей сцены. Играл точно кошка с мышью – с несколькими глупыми мышонками. Юлик словно ощутил на себе острый звериный взгляд. Никогда не угадаешь нечеловеческие мысли – ну, очень недобрые они. Юлик пошевелился. Его мутило. Затылок ныл крепко – очевидно, затылком ударился при падении. И вроде невысоко падал, но страх добавил. Сейчас не время бояться. Хорошо, хоть икота прошла. Небольшое отступление (фигурально выражаясь, поскольку никто из участников событий не намерен отступать). Утылва – дикая и отсталая деревня (автор согласен). Здесь действуют пещерные законы. Мужчина должен защитить женщину. Пусть даже он – хилый заморыш, а она – здоровенная бой-баба. Пусть он – Иван дурак, а она – Василиса Премудрая. Пусть Юлик не такой, и Влада не такая, и вместе они не пара. Должен! и все тут… Ау, Юлик! пора оправдывать свое предназначение – быть мужчиной. И только потом – спортсменом, членом Молодежной ячейки, учеником школы, внуком деда Цыбина, даже альпинистом, монтажником-высотником, руфером и т.д. Это твое личное право. А вот быть мужиком – это ты обязан. Отсутствие брюк не освобождает – будь мужиком хоть так, в семейниках, хоть даже в красных труселях.Когда страна стать прикажет героем,
У нас героем становится любой.
*******
Что же все рассказывается о высотниках – залезающих на трубу и падающих оттуда. Другие ребята из Молодежной ячейки сегодня тоже сильно рисковали. Ведь изначально в библиотеке было две группы. Обе сыграли свои роли, отведенные Лешкиным планом. В тот раз Иван Елгоков встретился с Петькой Глазом и Сережкой Рвановым впервые в жизни, и они вместе решили рискнуть смертельно. Покинули библиотеку и зашагали по проспекту – по проезжей части, но не в сторону центральной проходной ТыМЗ с тридцатиметровой трубой (от нее надо отвлекать). Наверное, они направлялись в… Вот куда в Утылве можно пойти? Углубиться в Кашкук или подальше к югу – в Малыхань? Но там везде извилистые улочки, темные фонари, глухие заборы – опасная обстановка. Еще Новый Быт с его более современным урбанистическим пейзажем – вроде лучшее решение, но чтобы туда попасть, нужно преодолеть мост, за ним пустырь, а перед тем зловещее гнездо (или гнездовье) – гостиницу Мару. Петька, конечно, герой, но не самоубийца. Это ж прямо в пасть – нет, не тигра, но тоже голову легко откусит. А за что?! Не брал Петька дивора… Брал-не брал, однако троица постаралась разумно начертить маршрут (какой, к черту или к ядке, тут разум?!). Получается, что идти безопасней по Проспекту; и если сворачивать, то не в Кашкук, а к заводу – естественно, не к центральной проходной. Заводская стена тянется далеко, и рядом с ней не только трубы. Разные места. Можно попробовать. Троица будто прогуливалась. Невысокий круглый Петька в середке, а Иван с Сергеем – оба рослые, сильные – по бокам. Как телохранители. Шли и молчали, хотя Ивана изнутри толкало желание спросить. Кто такие ворпани и чем угрожают? Они реальны или всего лишь выдумка? Персонажи Сказок Пятигорья. Вопросы кружили голову. За единственный день (начиная с утра – с приезда Елгоковых в Утылву) чувство нормальной, кортубинской реальности изменило Ивану. Его отцу Максиму Маратовичу потребовалось больше времени – дня три, но сын молод, гибок, не предубежден. Ивану легче перестраиваться. Трое молодых людей собрали волю в кулак и шли с напряженными спинами и глазами на затылке. Иван, как его спутники, готовился к реальному нападению. Они делали вид, что им нет ни до чего дела, но слух чутко ловил малейшие шорохи, а зрение фиксировала любые движения. – Куда мы? – Иван разомкнул губы – Долго еще? Ну, ведь куда-то мы идем… Где ваши ворпани? Как они выглядят? К чему всем готовиться? И что здесь, вообще, готовится?.. – К чему, к чему… настанет время, узнаешь… – Туманно выражаешься. Даже для меня, – отметил Сергей Рванов. – Что ты видел в гостинице, Петька? что тебя так напугало? – Чего, чего… Обратно вернуться не соглашусь. Вспоминаю – и меня аж потряхивает. Комнаты темные. Пусть ночь, но снаружи, возле гостиницы, фонари горят. Фасад Мары с вечера до утра освещают, на электричестве не экономят. Зато у нас в Кашкуке в частном секторе хоть глаз выколи… Шторы плотно задернуты, и ни лучика не проникнет… – Что там в номере? Ты все вокруг да около… – Темно. Тьма какая-то синяя – и словно колышется, вздыхает. Ты в нее погружаешься – ну, вроде в вязкую кашу (не та каша, которой корыльбун кормит); и она, каша-то, во все твои щелки заползает – в нос, уши, рот… И во рту и в носу кисло-прекисло… Под рубахой холодит так и покалывает… – Это у тебя от страха не мурашки, а прям здоровые мураши пробежали… Не надо Кефирчика из окна вышвыривать. Он бы сейчас очень пригодился. Ворпаней нюхом чует… – Серегин голос напрягся, исчезли насмешливые нотки в нем. – Да, не надо было…Но мы же должны отвлекать – вот и отвлекаем… Сегодняшняя ночь может очутиться последней. – Пойдем туда, где свет, – Иван рассуждал логически. – Не то бросятся из темноты неизвестно кто. Ваши фантастические ворпани. А мы не увидим. Застигнут врасплох. – П-пойдем, – Петькины зубы стукнули. – Вон огни. Транспортная проходная. Там люди… Словно в подтверждение сказанного, огни впереди задвигались, разделились. На проходной открыли ворота, и с территории завода выехал грузовик с зажженными фарами. Долетел шум работающего мотора. Ребята побежали туда – к реальной обстановке, понятным действиям. Послышалось, как за спиной шуршит трава, качаются ветки, скрипит гравий под чьими-то ногами (или лапами?). Кто-то следовал за ними, на миг выныривал на свет – гибкий силуэт, движение, хруст. Страх гнал ребят с удесятеренной силой. Говорилось, что Петька плохо бегает?! Рослые телохранители выбрасывали ноги, а Петька колобком катился, не отставая. – Валим, пацаны! Валим… Вот уже проходная близко (почти как бабылидин подъезд перед племянником в красных труселях). Ну, до чего все повторяется в мире – в нормальном или ненормальном. Самолюбие мешало парням кричать. Кому кричать? Поворотовским охранникам – пособникам ворпаней… Стало близко и видно лучше и четче. В деталях. Залитое электричеством помещение за стеклянной перегородкой, белые пластиковые панели на стенах, над дверями цифровое табло, на нем фиксировалась дата – ХХ.05.08. Люди в темной униформе охранников. Серьезные, равнодушные лица. Торчит затылок того, кто сидит за столом с пультом. Оператор опустил шлагбаум. Вот один из охранников посмотрел на улицу и выразил удивление – его фуражка забавно поднялась вместе с бровями. Знакомый человек. Ромка Халилов. Фары – круглые желтые огни – напоминали глаза сказочного дракона. Тьфу! в Утылве не драконы, а корыльбуны. Что совершенно достоверно – один корыльбун уже показался людям во всей красе и мощи. Лешка Имбрякин никогда не забудет. Но Лешка с корыльбуном сейчас занят на башне. А тут… Что, что происходит? Сколько раз за последнее время звучал в Утылве этот вопрос? Еще в библиотеке Юлик Цыбин заявлял о своем нежелании быть перееханым Лэнд Ровером, а грузовик больше и тяжелее. Переедет и раздавит с гарантией, тем более грузовик не порожний – в его кузове железо гремит. Опять воры распилили станки на заводе. Ребят словно ветром сдуло с дороги – особым ветром от корыльбуньих крыльев. Именно в этот момент возле башни махом могучего крыла отбросило в волчавник младшего ворпаня, и он катился, переворачиваясь много раз. Старший Клоб был, очевидно, умнее – не стремился к театральщине – всяким картинным подходам, зловещим улыбкам, острословием насчет танков и назгулов. Старший Клоб хотел действовать решительно и жестоко – внезапно напасть. Его не смущали охранники – уже нет необходимости прятаться, война идет в открытую. Танк едет, ревет, сейчас выстрелит – бах!!.. Но! ехал и дымил не танк, а грузовик. В его кабине сидел – кто бы вы думали? Да все тот же уголовник Тулуза! Он, что ли, нарочно?! Петька, Серега и Иван не думали, а все видели. За лобовым стеклом маячило лицо Тулузы – оно сначала побелело, потом посерело, постарело, глаза сощурились, и на носу проступил красной полоской знаменитый шрам. Тулуза стиснул челюсти. У него злоба – не меньше, чем у ворпаней. Двое бойцов Молодежной ячейки и еще один доброволец изрядно перетрухали – неужели уголовник собрался их задавить?! раскатать на асфальте? Тулуза же числился в Варварином воинстве. Он враг!.. Уголовник крепко схватился за руль, пригнул голову. Мотор опять взревел. Да он сумасшедший! водитель, а не мотор. – Спасайтесь! – совсем несолидно взвизгнул лидер Молодежной ячейки по имени Петька и по прозвищу Глаз. Грузовик пронесся мимо парней на обочине, и они, заглотнув пыли, закашлялись, но уцелели. Чудо! Нынешняя тылвинская ночь полна чудес. Однако не всем этой ночью посчастливилось. Жажда мести у Тулузы получила удовлетворение. Как? А вот так! Тулуза и не думал тормозить – на полном ходу он сбил кого-то позади нашей троицы. Сбил и встал. Наступила тишина. Мотор заглушен. Тулуза (прям как в прошлый раз на мосту) вылез из кабины, только соблюдая осторожность. Медленными шагами приблизился к лежащему на дороге телу. За Тулузой подались ребята. Охранники на проходной все отлично слышали и видели, но подойти не спешили – ждали, чем закончится. Про ворпаней все знали – уже не тайна в Утылве. – Получил, гнида? – Тулуза смачно сплюнул. – Что и заслужил! Нет такого права носы людям резать! Лежи теперь. Ах, ах! косточки бедные хрустнули, глазки закатились, модная рубашка в кровушке замаралась – не отстирать… Из обыкновенного теста состоишь. Вовсе ты не ворпань – не каменный зверь… И чтоб все знали – Тулуза издевательств не прощает! За мной не заржавеет… – Вы ж-еж его… уб-били! Смотрите – не дышит… – дрожащим голосом пролепетал Петька. – Убил. И ничуть не жалею. Нелюдь он, выродок!.. Да так в девяностые в Кортубине не беспредельничали. Наш пахан башку быстро свернул бы как курице. А я всего лишь переехал – может, не насмерть… Сколько за ворпаня в суде дадут? Не человек ведь…Плевать! Мне тюрьма – мать родная… Вы, хлопцы, в свидетели пойдете. – Мы ничего не видели!! – В суде вспомните – че видели и не видели. Если свидетелями хотите остаться… Пошто здесь отираетесь? Партизаны и подпольщики! Норы роете под директоршу? Власть свергаете? Начитались про юных героев. Опасное занятие! и чтение, и свержение. По мне – чем проще, тем лучше. Взять и переехать. – Норы? Нет, мы не вниз – мы наверх забирались. На башню. На какую? утром узнаете. Вы господин Тулуза, нас выручили, и потому вам скажем. Стыдно должно быть! – Ты обалдел? Это за что же стыдно? За то, что ворпаня переехал или вас выручил? – Вы здесь у нас пожили, укоренились, тылком почти сделались. Значит, к нашей стороне надо прибиваться. Не к тем, кто Утылву изничтожает. Или думаете – моя хата с краю? Малыхань без Утылвы никак не проживет. Ну, или снова хуторами стать – каждый на своем хуторе… – Сосунок ты! несмышленыш. Жизнь – штука сложная и не всегда справедливая. А теперь и справедливость похе… – не ворпани похер… – Конечно, если каждый сам за себя. Иеще станки пилят и пилят… – Ты меня не стыди, пионер! Комсомольцем не был!.. Это не твои и не мои станки – буржуев из холдинга. Мне перед ними стыдиться? Да с чего! Я не тупой терпила! Пусть меня по носу резали, но за нос никогда не водили. Как вашего заводского брата с бумажками – ваучерами, акциями. Терпите дальше. Голосуйте сердцем. Будьте честными. Я же не хочу. Спасибо, пожил, нахлебался по это самое не хочу – вот и не хочу теперь!.. Некогда с вами, наивными идиотами, лясы точить. У меня ездка! – В Малыхань? На Цуковскую точку? Чем прошлый раз закончился? не заставил задуматься? – Заставил, заставил! Не только меня. Ты у друга своего Имбрякинского спроси. Хахаля директорши. Все же старовата она для него… Он тоже подумал. И на чьей теперь стороне? На Варвариной! Не надо меня агитировать, лозунгами и знаменами махать. Лапшу вешать… на башню… Походили в свое время на демонстрации… Обман бессовестный кругом. – Вот мы за то, чтобы без обмана. За честность и справедливость. За справедливую Россию!.. Ой, не за нее – не за партию, то есть. И теперь уже не за Правый Блок. – Ага. Кутята – щенки ворпаней… Полный наив. Степень идиотизма. Ниже плинтуса. Поднялись – или забрались? – за честь страны. Кстати, куда вы забрались, дурачки? Где в Утылве башня? – Где надо! Мы еще всем докажем! – Доказывайте – мав! мав! А я поехал. Металлолом повез. Ничего личного, только бизнес… У вас, ребятки, башня точно поехала! Тулуза зашагал к своему грузовику. Вероятно, он чувствовал себя сильно задетым, потому что, хлопнув дверцей, нарочито развязно загорланил из кабины:Все в Утылве проходило
В кризис самый – мировой
Молодежь тогда решила,
Что на нас пошли войной!
Это было в Краснодоне
В грозном зареве войны…
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
*
Перед продолжением нашей истории необходимо сказать кое о чем. Максим Елгоков, штудируя пятигорские сказки, наткнулся на обрывок странной мысли, которая была ни к селу, ни к городу – ни к старой, ни к новой Утылве – вообще, ни к чему. Максим не понял, но запомнил. А помните ли вы? …Горе бывает таким упоительным, таким сладким. И лучше чувствовать горе, чем не чувствовать НИЧЕГО – быть несчастным и бесчувственным истуканом. Уже тогда Максим почувствовал нечто, скрытое в этом обрывке – пахнул аромат чужой тайны (совсем не кислотой, а чистой, сухой горечью). Именно чужой – неведомой ему до настоящего момента – ни в Утылве, ни в Кортубине, ни в Карловых Варах – нигде. Вот она, дырка-то! протискиваемся? Предупреждение – будет больно… – Горе? какое? – спросите вы. – И как оно может быть упоительным? зачем? за что? – резонный вопрос. – Спасибо, нам не надо, – стандартная фраза не только в магазине. Кроме шуток, горе – его понятие или чувство – отвергается современным сознанием – радостным и убежденным. А что надо? Счастья? И за что же вам должно счастья привалить? За ваши красивые глаза? Так у Калинки и ее родственницы Машутки переливчатые глаза гораздо краше. И уже Калинке досталась несчастливая судьба. Но люди прежде не питали категоричной убежденности в своем праве на счастье. Просто по определению. В том, что они достойны счастья. Сейчас наоборот. Знаменитый слоган – ты этого достоин! Внимание! ТЫ!! достоин! Этого шампуня для легких шелковистых волос или модной итальянской куртки, шикарного отдыха на южном море, этой женщины или этого мужчины, стремительной карьеры, льготного процента по ипотеке, удобного места на парковке, подарочного сертификата, здорового гениального ребенка. Ой, если не здорового и не гениального, то можно предъявить претензию. Кому? неважно, только не к себе (ведь ты же достоин!). Да, еще к куртке претензия – фасончик не глянется, и не итальянская она. Дальше бла-бла-бла… Ты достоин всего, на что глаз положил. Просто возьми и наслаждайся. Будь счастлив. А что придется заплатить? Пустяки – мелким, незаметным шрифтом в кредитном договоре. Договор с дьяволом или с ДеньДжином (и то, с мелким таким дьяволенком – не с Энгру). С другой стороны, никто, отродясь, не слышал, чтобы Энгру собирал долги с обитателей своего мира. Казнил – да, и миловал, но не занимался бухгалтерией. Людские поступки и сущность определялись не по методике оценки клиентов Сбербанка. Все это глупости, что придется платить – и предрассудки. Ты достоин здесь и сейчас. Дьявола нет – нет ворпаней и корыльбунов. Есть только твои желания – ты можешь осуществить, а заплатить потом. Может быть. И почувствовать себя счастливым (пропорционально цене приобретенной вещи). Ошибка. Люди ошиблись – счастье не бесплатно, а неоплатно. Кама раздала людям диворы просто так. Вот и резонный вопрос, если просто так, то зачем платить?! Ну, и отлично. Бесплатно или неоплатно. Не станем заморачиваться. Ни перед кем и ни перед чем. Если доведется, то самому Энгру бороду и усы накрутим. Мы не питекантропы какие-нибудь, и не тылки. Прогрессивное человечество. Есть мы (под «мы» каждый подразумевает «я») – здесь и сейчас, и вровень с Энгру. Центр мира – нашего мира. Получается, что до нас (как и до Энгру) не было никого и ничего. Но Энгру – один, а людей великое множество (считая на земле и под землей). Не бывает столько божественных вакансий. И Энгру – бог, потому что творец. А мы? Смешные желания для бога – шампунь, ужин в ресторане, выигрыш в лотерею и должность старшего менеджера. Ужасно смешно (ужасней деяний чекиста Гранита Решова). Но ты достоин! и все тут. Хоть кол на голове теши – или эдак посохом Энгру, или Щаповской палкой орудуй… Ужасное чувство. Современные люди хотят жить в свое удовольствие при минимуме ограничений. А как же с удовольствием обстоит? Чтобы восторг трепетал в груди (ну, не в другом месте кратко). Где огромное, сияющее счастье из глупых сказок? Ау!!.. Уж страдать точно никто не хочет. Глупость это – страдать. Действительно, мы что, рыжие? Нет, перекрашенные… Еще очень недавно – в ближайшем столетии – много было рыжих. То есть, не только злодеи ворпани. Целый архипелаг рыжих в стране – и один из его островков под номером девять недалеко от Утылвы – на месте деревеньки Батя. Ужасные времена, когда жизнь не воплощала безусловного счастья – скорее, очень даже наоборот. Хорошо, если не из Капитала К. Маркса и его же Манифеста, то из Библии помните? жизнь – юдоль страданий. Не помните? Ну, и не надо. Глупые предки так жили. Нафиг, нафиг ихнее наследство! Отказываемся!! Возник разлом между поколениями – глобальная «дырка». В древности (или в пору юности Энгру) ломались тектонические плиты. Только что было одно – и бах! или бульк – другое. Как неродными стали дед с внуком, отец с сыном, тетка с племянником, учителя и ученики. Никто никому ничего не должен. Даже ближайшему окружению. Зряшно выдумывать какие-то нелепые долги – перед настоящим, будущим или прошлым. Прошлого нет – и там нет никого (даже под землей в царстве Энгру). Все давно умерли – перестали быть. Они – никто. Швах и мав!.. То есть, как это никто?! Ну, еще отца – мать знаем, а поколения старше? Вот лично вы знаете? У кого-то далекий предок служил в Оренбурге под началом генерал-губернатора А.П. Безака, имел военный чин и занимался земельной реформой. Или был войсковым старшиной, помощником командира казачьего полка. Или проживал на хуторе рядом с Утылвой и в 18 году ушел с Дутовым на восток, и больше о нем ничего неизвестно. Его земляк был призван в Первую мировую войну, участвовал в Февральской и Октябрьской революциях, штурмовал Зимний дворец, вступил в партию большевиков. У кого-то родственник уже при Союзе работал в Орске плотником Домтреста (сначала там директорствовал видный коммунист А. Кортубин), арестован в 1937 году, осужден на 10 лет ИТЛ и 5 лет поражения в правах, реабилитирован в 1959 году. Другой – вольнонаемный на промплощадке КМК – собирал старое железо на строительство жилья в Коммуздяках, арестован, но освобожден в 1939 году в связи с отменой решения «тройки» УНКВД (из-за разоблачения члена «тройки» Г. Решова, оказавшегося врагом народа). Дед по матери с восемнадцати лет на фронте ВОВ, подорвался на мине, ему ампутировали ногу по колено, ходил на деревянном протезе, трудился до пенсии слесарем в слесарных мастерских отделения Южно-Уральской железной дороги в Утылве. Бабушка после смерти мужа от туберкулеза в мае 1945 года, прожила еще шестьдесят лет, одна вырастила детей, дождалась внуков и правнуков. Свекор сделал карьеру от простого агронома до начальника колхозно-совхозного управления, избирался делегатом двух партийных съездов. Дядя в шестидесятых служил танкистом в СА в Польше, отличился на учениях войск стран Варшавского Договора. Тетка – главврач Кортубинской областной клинической больницы, награждена званием «Заслуженный врач РСФСР». Нескончаемая череда поколений. Они все – НЕ НИКТО. Но закавыка: им не посчастливилось с шампунем… К чему это? Резонный вопрос. Так, размышление. О жизни, о счастье. О прошлом – общем для всех нас. О нашем наследстве. Не о капиталах – недвижимости (скромных домах в Кашкуке или роскошных особняках в Коммуздяках), счетах в банках, акциях (например, акциях Стальинвеста, которые от олигарха Г.П. Сатарова перейдут по наследству его единственному сыну Дэну – интересно, а паренек-то понимает, какое счастье ему уготовано?). Без морализаторства. Тем паче, речь пойдет о важных вещах. Готовы? Выдохните и сожмите складки на животе (они есть, даже если называются кубиками). Будем протискиваться в дырку. Ужасная мысль для современного человека. Далеко не у каждого жизнь сложится счастливо. Это нормально. Или у нас разные представления о счастье. Вот, например, самое тривиальное – молоденькая девчонка влюбилась без памяти в парня, зачала от него ребенка и при родах умерла. В двадцать лет. Дура! Так глупо погубить свою жизнь. Ее парень погоревал и нашел себе другую. Глупо и горько. А ведь девчонка была очень счастлива! прям по-сказочному, как мы уже не способны. И мы не способны понять. Но все равно попробуем? Наконец, настала очередь бабы Лиды. Жительницы Утылвы Лидии Грицановны Чиросвий. До нее все герои нашей истории подвергались разоблачению и расплате за свои действительные или мнимые провинности. Наказания без вины не бывает! Давайте будем честны и справедливы, даже если это больно. Помните, что сказал про бабу Лиду Борис Васыр? Что ее никто не знал, а если бы узнал, то ахнул бы. Васыр так выразился про свою первую любовь – чистую и искреннюю?! Да еще с поправкой, что он тоже не знал всего про Лидочку. Никто не знал. Баба Лида провела в Утылве долгую жизнь. В событийном плане серую и скучную – даже по совковым меркам. Главным ее содержанием стало одиночество. Не имела семьи – мужа, детей. Никогда не проявила даже поползновений создать крепкую и счастливую ячейку советского общества. Для патриархальной Утылвы подобное женское поведение – дикий случай. Но что у человека на душе творится? не современного и не цивилизованного… У каждого свои чудища – ворпани, свои темные норы, свои душевные муки. И при любом исходе – справедливом или же нет – человек в конце жизни остается один – одинешенек. Как Энгру один. А баба Лида всю жизнь так прожила. Умерла в мае 2008 года. И скажем главное – большую часть страданий она причинила себе сама.**
Синей вьюжной ночью февраля 193… года в Утылве, в доме Калины Егоровича Чиросвия, его младшая внучка Божана родила дочь. Сам Калина – бывший первый богатей в селе – к тому времени умер. Уже отмучился за свою нелегкую жизнь. Он перенес революцию, империалистическую и гражданскую войны, национализацию (отнятие у семьи Чиросвиев их частной собственности – мельницы на реке Кляна). Еще пережил смерть близких людей – брата Лариона и своего единственного сына Андрона (погиб на фронте). Горечь и разочарование, и дальше бедность и тихое доживание в оставленных от всего фамильного особняка двух комнатах. Жизнь старика, как могли, скрашивали две его внучки – Фаина и Божана. Фаина вышла замуж за главного тывлинского коммуниста, героя борьбы с белоказаками Антона Кулыйкина, и покинула Чиросвиевское гнездо. Сестры разлучились не очень хорошо. Между ними словно черная (или даже белая) кошка пробежала. Должно быть, виновата романтическая история в пору девичества. Так или иначе, но Фаина ушла, а Божана осталась. Одна, потому что дедушка Калина умер. Схоронили его на старом кладбище, что на севере от Утылвы – где издавна хоронили тылков, там же теряли узлы с рыбой. Про младшую внучку у Калины всегда болела голова – наивной ее считал, и непутевой, но любил особенно. Из-за дедушкиных чувств внучку прозвали Калинкой. Верно, что суматошной она была – совсем не бесхитростной, но какой-то беспечной, порывистой, своевольной. И даже скорее, не беспечной, а отстраненной от самых простых житейских вещей – словно многое видела и слышала в первый раз, и поступала соответственно. В наше время для таких странных детей существует масса продвинутых диагнозов, но прежде их дурочками называли не за ум (его отсутствие), а за то, что у них точно все вывернуто наизнанку. Они видят мир своими дивьими переливчатыми глазами и живут увиденным образом. А жить, как большинство людей, у дивьих девочек не получается. У них вечно дивор бродит по степи и не возвращается к хозяйке. Хотя Калинка не задумывалась и из-за этого не страдала. Кама же любила именно таких. Конечно, старшей Фаине надо было следить за младшей сестрой. Тем более мужчины семейства Чиросвиев, могущие навести порядок, уже лежали на кладбище. Калинка куролесила совершенно свободно. Фаина же перемалывала внутри себя огромную обиду – дорогая сестренка увела у нее парня, разбила сердце. Между девушками произошло охлаждение, и Калинка, очутившись на воле и растеряв последние мозги, бросилась в объятия самого завидного жениха Утылвы – бывшего хуторского паренька Грицки Решетникова. Теперь статный красавец, выдвиженец из бедняцких слоев, проверенный в боях молодой командир РККА Гранит Решов. Есть от чего закружиться бедной Калинкиной головке. И Гранита понять можно – ну, как такую полюбить? Чудесато. Каков он был? Знаменитый Гранит? Высокий, плечистый, прям монументальный – словно из гранита. Богатый курчавый волос, зачесанный назад. Открытое властное лицо. Смуглая пористая кожа. Раздвоенный подбородок, крупный прямой нос, широкие брови вразлет, яркие полные губы. Крепкий затылок и шея. Настоящий герой! И все у него настоящее – не бутафорское. Юфтевые сапоги со стальными подковами. Шаровары и гимнастерка цвета хаки. Плотная ткань на мощном торсе, стояче-отложной воротничок на крючках, накладные карманы с клапанами, рукава с обшлагами – манжетами, латунные пуговицы. Однобортная серая шинель. Запах папирос «Ява», дубленой кожи сапог и сильного мужчины. Калинка рядом с эдаким красавцем – бледная, маленькая, щуплая, но чувства ее пылкие и безоглядные. Не надо считать Гранита злодеем. Он – брюнет, не рыжий ворпань. И он тоже любил Калинку – выбрал ее из всех тылвинских девиц (или это Калинка выбрала – как, например, Влада Елгокова выбрала Лешку Имбрякина). Заморочила основательно – один только обман с русалкой в Кляне чего стоил. В то время они были безумно счастливы. Как в легенде Пятигорья задыхались от счастья. Не на горе Марай, а в двух комнатах Чиросвиевского дома. Гранит приехал в отпуск на родину – приехал к Калинке и выбросил из головы все на свете – свои честолюбивые планы, командирские обязанности, борьбу с мировым капиталом, происки внутренних врагов и шпионов, счастье трудового народа. Классовое счастье отступило за красный тылвинский горизонт – туда, где небо сомкнулось со степью. Или счастье как бы собралось в бутон редивея после заката или выкристаллизовалось в дивор – сузилось до пределов двух комнат, железной кровати с пуховой периной. Панцирная сетка нещадно скрипела, любовники хохотали… Калинка и Гранит спрятались здесь, а Фаина, естественно, знала, но избегала приходить. Восточная мудрость гласит: не бывает праздника, который бы не кончился. Все же Утылва стоит на границе Европы и Азии, и мудростью здесь обогащаются со всех сторон. Отпуск Гранита тоже закончился, и он уехал по месту новой службы. Сибирь большая. Калинка не сразу почувствовала, что беременна. Но она уже успела оскорбиться на любовника и порвать с ним. Потянулись месяцы – лето, осень… Богутарская степь дважды сменила свой наряд – сперва сочная зелень, после выгоревшая на солнце до желтизны, затем в переходе к увяданию повсеместное буйство красок (как говорится, перед смертью не надышишься…). А теперь уже и трижды – белоснежный покров упал. Пришло время рожать. В Утылве врачей нет. Прибежала сестра Фаина, которая сама никогда не рожала, но проявила похвальную выдержку. Позвали опытную женщину – супругу отца Макария, священника церкви во имя Покрова прсвт. Богородицы. У матушки были свои дети. Обе женщины провели с Калинкой все время – до утра, до конца. Роды выдались тяжелыми. Комплекция Калинки неподходящая – миниатюрная, малокровная, с узким тазом. А ребенок от Гранита получился крупным. Схватки продолжались несколько часов, Калинка никак не могла разродиться. Когда ребенок пошел через родовые пути, открылось сильное кровотечение. Ничем нельзя помочь. Дочь выжила, мать погибла. Утром она лежала измученная, бездыханная, с маленьким острым личиком – невесомая, призрачная. И Калинкины рыжие волосы – точно яркое, страшное пятно на серой постели. Кожа сливалась с простынями. Все кончено. Фаина сильно горевала, корила себя за невнимательное отношение к сестренке – ушла из дома, бросила ее, а та, наивная дурочка, спуталась с ужасным человеком – Гранитом Решовым. Белая птичка с коршуном. Он поиграл и бросил. Вспылил по пустяковому поводу и уехал. Фаина имела веские причины ненавидеть Гранита, и после смерти сестры ее ненависть разрослась в пожар. Фаина могла бы найти в Калинкиных вещах адрес любовника, но не стала этого делать – не послала ему ужасную весть. Разумеется, младенца, осиротевшего с первых мгновений жизни, взяли ближайшие родственники – тетка и ее муж Антон Кулыйкин. Девочка была точной копией отца – ненавистного Гранита. Ее состояние не вызывало опасений. Здоровый, спокойный ребенок. Густые темные волосы, правильные черты, пухлые щеки, блестящие карие зрачки словно спелые вишенки. Несмотря на ужасную трагедию с матерью она росла и благополучно развивалась. Малышку выкормили козьим молоком. Лида хорошо кушала, крепко спала, набиралась сил. Не изводила взрослых капризами. Идеальный ребенок. Хотя Фаина находилась рядом с девочкой с самого начала, сложилось так, что ребенок не считал ее матерью, она сама на материнское звание не претендовала. При том, что тетка с племянницей вполне уживались. Лидин характер точно не в мать – скорее уж в тетю Фаину (или в кого еще). И вот что: в Утылве тоже не считали, что Фаина должна заменить Лиде мать. Калинку заменить нельзя, и это ее ребенок – пусть она умерла, но ее право осталось в силе. Лиду особо не тревожило, что она сирота – просто привыкла. Росла, ничем не отличаясь от тылвинской ребятни. В обиду себя не давала. У Фаины родились свои дети. Отпрыски Кулыйкиных бегали в общей ватаге, одевались обыкновенно и также проказничали. Девочку в теткиной семье не обижали, но и особо не баловали. А кого, как и когда баловать-то? Время тяжелое, народ жил бедно. Товары выдавались по карточкам. Считалось, что основными продуктами Утылва, как центр сельскохозяйственного района, должна обеспечивать себя сама. Но как образовался совхоз имени героя большевика Кирилла Солина, так продовольственная ситуация ухудшилась. Все было централизовано и зарегулировано. Тылвинское начальство располагало более широкими возможностями в плане отовариться дефицитом. Да практически всем – гвоздями, дровами, керосином, мылом, солью, сахаром, хорошим чаем, сушеными фруктами, красной икрой, отрезом добротной материи, галошами, парусиновыми тапочками, ботинками и т.д. Если сравнивать с рядовыми тылками, то Кулыйкины не бедствовали, но это аскетичный уровень. То есть, раннее Лидино детство вполне счастливо (по нынешнему мнению – ужас-ужас). Про Антона Кулыйкина. Сложный вопрос. Гранита он ненавидел не меньше, чем его жена. Вот чем обернулась детская дружба и юношеский опыт, полученный в фатальном бою на Шайтан-горе, когда Антона ранило в ногу, и его служба в Красной Армии прекратилась, не начавшись. Не повезло ему выйти за пределы Утылвы в огромный мир. Друзья же – Грицан, Агап и Сашка – пошли воевать. Антон остался, чувствуя себя брошенным и даже в какой-то мере преданным. Борьба за победу революции и счастье всего человечества продолжилась без него. Несправедливо! Но Антон не изменил идеалам – он тоже боролся по мере своих сил и возможностей. Был искренним коммунистом, честно и самоотверженно выполнял свой долг – до войны бессменно возглавлял Тылвинский сельсовет. Областные власти не лезли в здешнюю глушь, удовольствовавшись тем, что поставили здесь проверенные кадры. В войну в Утылве объявилось много народа – слишком много для степного поселка. Сюда с Украины эвакуировался механический завод со своим персоналом. Начата энергичная работа по запуску производства на новом месте. Для решения вопроса отводились месяцы. Тогда – под нужды конкретного момента – область сделала ротацию тылвинских кадров. Антону Кулыйкину предпочли приезжего кандидата – украинского товарища. Помимо преданности идеям коммунизма и прошлым революционным заслугам нужны другие знания и навыки. Нет, Антона не выгнали – пристроили в особый отдел при заводе. В этой должности он проработал до пенсии. И там же как-то стих, замкнулся, поскучнел – больше не выступал ярко и страстно, не обличал косность и пассивность тылков – ко всему приспособился, пообтерся и даже почувствовал удобство. Антон постарел, волосы поредели и поседели, ходил хуже. На пенсии он, вообще, редко покидал дом. Умер, когда в Утылве уже появилась молодая выпускница Орского учительского института Лида Чиросвий. Сын Фаины и Антона Яков женился на Агнии – Лидиной подруге, тоже учительнице и тоже приехавшей в Утылву по распределению. Теперь уже сын Агнии Кирилл и три его дочери Тамара, Олеся и Машутка продолжают династию Кулыйкиных. Ничего не закончилось, и все было не зря. Сейчас и сто лет назад, и еще раньше люди в Утылве (как по временной цепочке: в городе – поселке – селе – деревеньке) живут и жили по старинным проверенным правилам – держаться вместе и сообща отражать удары судьбы, и радоваться счастливым проблескам. Тылки воспринимали себя единой общиной. Потому принципы советского коллективизма не нужно внедрять – они укоренились здесь издавна. Насчет же культурных и интеллектуальных занятий спросить – равно посмеяться. Боюсь, что и сейчас, и тогда. Священник местной церкви отец Макарий Порываев очутился единственным лишенцем – советским гражданином, лишенным избирательных прав (строго в соответствии с законом – с Конституцией РСФСР – как причисленный к категории «монахов и духовных служителей церквей и религиозных культов»). Ну, надо же было кого-то лишить! Глава сельсовета Антон Кулыйкин тогда не просто болел, а горел душой за советскую власть. С его подачи на церковную дверь навесили амбарный замок, запретили звонить в колокола – перестали отгонять всякую нечисть, вот ворпани и повылезали из нор. Тут тылки недолго терпели – детей надо крестить, покойников отпевать. В официально закрытой церкви возобновились службы. Отец Макарий пользовался авторитетом у общины и даже у коммунистов. Потому советская власть терпела дольше. У Антона духу не хватило выступить против священника. Выступили другие. Для создания образцового хозяйства социалистического типа – совхоза – прибыли уполномоченные земорганов и обнаружили действующий храм и население под поповским влиянием. Отца Макария Порываева арестовали, после стандартного судилища отправили в ИТЛ №9 на строительстве КМК. Хорошо, хоть не увезли на край света (есть еще другой край? помимо Утылвы?). Родственники ездили к нему и даже нашли способ облегчить условия содержания. Уроженец Утылвы, всемогущий начальник лагеря Г. Решов без шума определил пожилого священника на работу при лазарете, старику отвели каморку, чтобы не спать на жестких деревянных нарах в общем бараке. Гранит сделал доброе дело – или проявил преступную слабость к классово чуждому элементу. Все равно сталинист, чекист и палач! ворпань!! клейма на нем негде ставить. Однако позорное клеймо поставили и не сняли. В пятидесятых годах гражданина М. Порываева реабилитировали без проблем, а расстрелянному майору Решову в реабилитации отказали. Резонно. Кто-то же должен отвечать за содеянное! Ведь столько сотворили невероятных и ужасных – чудесатых – вещей. Целый металлургический комбинат построили, а деревеньку Батя стерли с лица земли. Увы и ах! Швах и мав!.. А вы, уважаемые читатели, согласились бы сейчас поменять свои благоустроенные квартиры на экологические саманки в степи? Вспомните, как А. Порываев описывал хутор – приземистые домишки с глиняными крышами. Занесенные зимой снегом до верху, и только дымок вьется – дымят эти самые снежные пригорки. Сказочно! Первозданная природа, не запачканная промышленной грязью. Именно так – кто ж спорит. А коммунисты местного разлива – А. Кортубин, И. Глайзер, Г. Решов, А. Анютин и др. – взяли и поспорили. И все разрушили! повлияли на судьбы многих людей – современников и потомков. Жизнь дочери Гранита Лиды Чиросвий тоже подверглась ужасному испытанию, после которого уже не могла быть нормальной. Но сначала – в раннем детстве в Утылве – складывалась хорошо. Даже счастливо. До пяти лет Лида жила как все тылки. Ее дивор – крохотная звездочка – горел ровным, теплым светом и направлял ее судьбу. Что же случилось? После успешной деятельности по своему серьезному ведомству в Сибири Гранита Решова повысили, назначив на должность начальника трудового лагеря №9 на стройплощадке КМК. Под его командой оказалась куча народа – администрация, охрана, обслуживающий персонал и, конечно, зэки. Забот по горло – слишком велика ответственность в решении важной государственной задачи – создании крупной промышленной базы на южном Урале. Это вам не сказки и не истории в стиле фэнтези сочинять! Потому Гранит не сразу нашел время выяснить судьбу своей давней любви – что Калинка умерла, а его дочь живет в Утылве. Он не сомневался ни на миг – всегда действовал решительно. Приехал в поселок в блестящем черном – нет, не в Лэнд Ровере – советском автомобиле ГАЗ М-1 – «эмке». И забрал дочь. Кулыйкины не сумели возразить высокому начальнику. Фаина, тихо всплакнув, подумала, что, может, так лучше для Лиды – ведь родной отец. Антон Кулыйкин еще больше возненавидел друга детства – слишком ему повезло, высоко взлетел – как бы больно падать не пришлось. Маленькая Лида попала в новую семью – к отцу и мачехе Марьяне.***
Второй этап в жизни маленькой Лиды. Она очутилась в роскошных условиях – в коттедже начальника ИТЛ №9, на правах его единственной дочери. Формальности были улажены моментом. Сказочное преображение. Прежде всего, отец. Неизвестно откуда взявшийся – наверное, из легенд Пятигорья – могучий богатырь. Для Лиды просто огромный. С громким уверенным голосом и заразительным смехом, с круглыми, навыкат, яркими темными глазами, заметной складкой на переносице, раздвоенным подбородком, гордой посадкой головы. Сильными руками он подхватил крепенькую девочку – далеко не миниатюрную Дюймовочку – и подбросил ее, ловко подхватил, прижал щеку к щеке – малышка сморщилась, уколовшись, но в следующий миг потянулась к отцу. – Лидуня, я очень рад! Ты совсем взрослая раскрасавица. Кажется, помедлил бы я недолго – и уже попал бы на твою свадьбу. Ни о чем не тревожься. Прорвемся! Жить будешь у меня. Я теперь тебя никуда не отпущу, никому не отдам. Доча моя!.. У Лиды сердечко трепыхалось как у насаженного корыльбунчика. Сразу столько счастья! Дивор разрастался, пульсировал в детской груди, обжигал своим жаром. Гранит постарался, словно искупал вину за смерть Калинки, за безотцовщину собственного ребенка. За то, что в течение шести лет позволил Лиде жить в доме человека, который уже не являлся его другом, но еще не стал врагом. Позволил Антону Кулыйкину сделать ему одолжение. Конечно, Лиду в Утылве не обижали, но Гранит не любил быть должным никому. Он захотел возместить деньгами содержание дочери, но Антон с возмущением отверг. – Ладно. Спасибо тебе и жене твоей. Выручили. Если что, обращайся. Буду рад помочь… Друзья попрощались холодно. Гранит занял место рядом с шофером в черном автомобиле, на заднем сиденье с любопытством крутила головой малышка. Шофер – молчаливый рыжий паренек в гимнастерке – завел мотор. Дверца захлопнулась, и слова Антона донеслись уже вдогонку. – Избави меня, Боже… Вон как обернулось. Да-а, жизнь… Воевали мы с комиссаром Солиным против беляков, теперь новых бар себе на шею посадили. Ишь, холеный, гладкий, гордый. И пахнет от него – ну, кисло, что ли… Машина, личный шофер. Денег немерено… Хм, жизнь обернулась сейчас так, а потом эдак… Поглядим, Грицка… Гранит с Лидой выехали из Утылвы, поднимая тучи пыли на той же самой дороге (она здесь, отродясь, единственная). На обочине кусты волчавника не трещали и не раскачивались – не пряталась там засада. Гранит не боялся никого – ни черта, ни дьявола, ни рыжих зайчишек. Это его следовало бояться! Человек страшней ворпаней, но все же человек – и у каждого своя судьба, свой предназначенный дивор. У Гранита – вот такая и вот такой… В коттедже начальника ИТЛ№9 для Лиды обустроили светлую и просторную комнату – чисто светелку. Столяр, числившийся в хозяйственном лагпункте, изготовил простую, удобную мебель – столик, стульчики, кровать, двухстворчатый шкап. Два нижних ящика в шкапу забили игрушками. Лида, приоткрыв рот, смотрела, трогала пальчиками, не в силах поверить в такое богатство: куклы, наряженные старорежимными барышнями, маленький утюг из железных пластинок, с деревянной ручкой, мягкая матерчатая утка, кубики, набор Железная дорога, пупс в всамделишных рубашечке и штанишках (его можно было раздевать и мыть), танк с заводным механизмом, фигурки бойцов Красной Армии – знаменосца, барабанщика, командира на лошади, еще металлический самолетик с пропеллером, мячи, обручи, прыгалки, кегли, вертушки и т.д. И это для одного ребенка?! тем более – девочки… Гранит словно с собой соревновался в щедрости. Он хотел быстрее привыкнуть, что у него есть дочь. Вообще, слишком хорошо начиналось. Прав Антон Кулыйкин. Гранит поступал без всякого расчета, ни на кого не оглядываясь. Честно и откровенно. Только так можно вести себя с дивьими девочками. Опыт уже был! Пусть Лида – не Калинка, и ничуть не похожа на родную мать. Когда отец и дочь, наконец, соединились, абсолютно ясно, что девочка – копия Гранита. Но он сейчас жил с другой женщиной. Майор Решов в официальном браке с Марьяной Елгоковой. И свою жену любил. Как сложились отношения мачехи и падчерицы? Вас сильно поразит. Привезя дочь, Гранит не подумал о реакции Марьяны – и даже если бы задумался, все равно сделал бы, как решил. Он – глава семьи, мужик – как сейчас понятно выразились бы, совковый вариант мачо. Против опасений (повторим, Гранит не опасался) Марьяна отвечала спокойствием. По нескольким причинам (ясным по размышлению). Бывший хуторской паренек Грицан давно перерезал тылвинскую пуповину и, если честно, от простых смертных он тоже оторвался. Зато опыт и цинизм приобрел. Он и в мыслях не держал повесить на свою жену, красавицу-пианистку, догляд за чужим (не Марьяниным) ребенком. Резонно. Лида слишком внезапно появилась, но Гранит рассудил здраво – к малышке приставили женщину из лагеря в качестве няньки. Марьяну избавили от забот. Подразумевалось, что скоро Лида пойдет в школу и приобретет самостоятельность. Так решил Гранит. Теперь, что чувствовала Марьяна. Да, ее избавили от забот. А может, не нужно этого делать? Ну, не целиком. Еще совсем молодая, она отказалась ради мужчины от своей мечты – профессиональной музыкальной карьеры. Уехала из Москвы. Переживала всплеск (бульк) любовной лихорадки. Не вняла предостережениям родни. Марьяна все бросила ради Гранита и была счастлива. Но Марьяна – не Калинка, хотя в обоих случаях Гранит выбирал удивительных женщин (а они выбирали его). И жили-то Гранит с Марьяной не в сказочном Пятигорье, под ласковым взором Камы, всегда отличавшей своих дивьих девочек. Супруги Решовы обретались в суровом мире. Рядом с площадкой КМК. Рядом с перенаселенными брезентовыми поселками, с хаотичным самстроем в вырубленной березовой роще – месте будущих Коммуздяков. А еще рядом находилась огороженная проволокой территория лагеря с бараками. В подобном окружении розовые мечты приземлялись жестко. Марьяна не разлюбила Гранита, но чем же ей было заниматься? В коттедже имелась прислуга – для комнат горничная, для кухни кухарка. Марьяне не надо надрываться над стиркой, глажкой, чинькой, готовкой, уборкой – над всем неблагодарным домашним трудом. А если бы и пришлось – невелик труд-то в семье из двух взрослых людей – подумаешь! ручки немного запачкать. Не то, чтобы в бараке без центрального отопления, водопровода, канализации. Только лампочки привешены и светят. Там жили семьями и шторками отгораживались. Зимой топили железные буржуйки, все равно из-за холода не могли раздеваться. Ходили на двор. Мусор складывали рядом с входом в барак. Страдали от клопов, вшей. И в таких условиях женщины обихаживали детей, мужа. А решовская супруга, выспавшись на перине, вставала поздно, пила кофе, слонялась по коттеджу и выдумывала, как ей скуку избыть. Перебирала гардероб, читала книжки (произведения не соцреализма, а буржуазного упадничества – да что взять с музыкантши!). Наконец, после обеда решалась выйти на улицу прогуляться. В старорежимном смысле совершить променад. Предварительно Марьяна наряжалась. Например, очаровательно скромное платьице – темное, в белый горошек, кружевной белый воротничок, шляпка на уложенных волосах, маленькая кожаная сумочка, перчатки, черные замшевые лодочки. Гранит мог гордиться своей очаровательной женой! Где же здесь гулять? Как говорится, ни время (любое время суток), ни место для праздных прогулок не предназначены. Но Марьяна выходила проветриться. Чтобы нервы успокоить. Конечно, шла не в сторону зоны расселения. Красивый носик не морщился брезгливо, вдыхая резкие и кислые ароматы скученного человеческого жилья – чада, духоты и сырости, остатков пищи, ношенной одежды, испарений и испражнений. Слух пианистки не услаждал живой шум – голоса, мат-перемат, хохот, визг, детский плач, собачий лай и даже пение. И возле промплощадки тоже лучше не гулять – там пыль столбом от вывороченной лопатами земли, запах конского навоза, цементная взвесь и пр. Безвыходное положение у Марьяны – как у всех, кто не был включен в этот грандиозный процесс. Оставался для прогулок единственный в округе тротуар, проложенный рядом с двухэтажным зданием (резиденцией лагерного начальства), новеньким клубом и несколькими жилыми постройками – так называемыми «культурными бараками» с уборными, умывальниками и спальнями с кроватями (для проживания подчиненных майора Г. Решова). Тротуар был обсажен чахлыми деревцами и декоративным синецветным кустарником. Грациозную фигурку Марьяны провожали недобрые и завистливые взгляды – особенно женские. На площадке строили комбинат вместе с социализмом, рождали ивоплощали многие идеи, терпели острую материальную нужду – тотальный дефицит самых необходимых вещей, и для женщин и девушек фантастической мечтой был кусок материи на платье. Подруга первого Прова Сатарова – Наталья Пивых, мать будущего директора КМК Прова Провича – носила штаны и резиновые галоши, коротко стриглась из-за распространения вшей в бараках. Короче, Марьяну не жаловали, едва ли не подвергали остракизму. Среди множества встречных-поперечных отыскался один, с кем получалось беседовать – старичок из лагерной больнички, бывший священник – отец Макарий. Но всякий раз любезничать с ним жена майора не могла – предосудительно это выглядело. Закончилось тем, что Марьяне смертельно надоело гулять одним и тем же маршрутом. В итоге всех своих предыдущих поступков (и попыток) Марьяна отгородилась от мира. Стала жить словно в коконе редивея. Тонкий, вычурный цветок, как сказал А. Порываев (хотя он не мог симпатизировать жене высокопоставленного чекиста). В изящных туалетах, в декорациях удобного персонального жилья – коттеджа Г. Решова. За его стенами кипела, пузырилась и булькала совершенно другая жизнь – очень конкретная и упрямая. Жизнь проходила мимо Марьяны. Слишком уж она отличалась от окружения. Но это же не ее вина? От постоянного сидения в четырех стенах она похудела, побледнела. Единственным развлечением остались вечера, когда в коттедже собирался узкий круг гостей. Общественный статус обязывает. Супруги Решовы контактировали с верхушкой здешнего общества – и даже среди этой верхушки первенствовали. Сборная солянка. Люди из разных мест, социальных слоев, культурного уровня. Пролетарское происхождение не гарантировало успешности на строительстве – здесь пахать надо и результат давать. Из числа пролетариев попадались умные и упрямые или глупые, трусливые и даже дурные, не могущие похвастать ничем, кроме классовой анкеты. Гранит Решов – из числа лучших представителей. Естественно, были образованные, яркие личности, даже большевики с дореволюционным стажем. Знаковые фигуры – Иван Глайзер, Генрих Шульце, Аристарх Кортубин. Избранное общество собиралось крайне редко. Это особенные вечера. Марьяна тщательно выбирала модный туалет – например, облегающее платье цвета лаванды (по контрасту с черными волосами) из шелкового атласа с меховой пелериной, туфельки на каблучках. И неутомимо блистала, чувствуя на коже пузырьки от восхищения публики. Настроение поднималось, и она не отвергала настойчивые просьбы поиграть на роскошном черном рояле Дидерихс в гостиной. Как в тот знаменитый вечер знакомства Марьяны и Гранита, когда открылся новый клуб строителей КМК. Это было давно – нереально давно. И это неправда??.. Подобные приятные вечера случались очень редко – в другие дни и вечера гости работали, буквально зашиваясь. Начальник строительства И. Глайзер истоптал промплощадку, стараясь поспеть везде и в кровь стирая ноги. Под его бдительным оком вставал промышленный гигант. В первую очередь совершился колоссальный труд – тысяча грабарей с собственными орудиями (лошадью и двухколесной повозкой) срывали косогоры, засыпали овраги, выравнивали будущую территорию КМК. Глайзер безотлучно присутствовал, когда собирали и клепали опорное кольцо первой домны. Да, еще ежедневно инспектировал бетонные работы на строительстве электростанции и мартенов. За все начальник отвечал головой! Вот и ответил… Глайзер приезжал прямо с работы – усталый, чумазый, охрипший, его движения сковывала свинцовая тяжесть. Он говорил супруге Решова. – Сегодня у спецов был. С вашим батюшкой побеседовали, Марьяна Иннокентьевна. Даже поспорили. Запарка у нас. Как всегда. М-да, сложности – технические, организационные… Это на Кузнецкстрое нам американцы и немцы помогали – консультациями и оборудованием, и непосредственно инженеров и рабочих присылали, а здесь сами, все сами… Многих ошибок можно было бы избежать – или нельзя?.. Извините… Хороший знакомый Ивана Глайзера и тоже немец Генрих Шульце. Приятель Иннокентия Павловича Елгокова. Его активность не приносила непосредственных материальных результатов в виде вырытых миллионов кубометров земли, воздвигнутых коксовых батарей, пережигающих сотни тысяч тонн угля, крупнейших в Европе доменных печей, десятков мартенов, выплавляющих сталь, гигантских машин – прокатных станов. Генрих Шульце не был в центре этого царства огня и металла. Его служебные функции иные. Усилиями Шульце организована первая школа в саманном бараке. Учили всех – детей и взрослых. Начинали с курсов ликбеза. Затем школы и ФЗУ с упором на строительные и металлургические профессии. Будущий комбинат испытывал голод в квалифицированных кадрах. В предвоенные годы развернул учебную деятельность Кортубинский горно-строительный техникум. Дальше – больше. Областной отраслевой вуз. Интеллектуальный штаб КМК – институт стали КорИС. И это все изначально легло на плечи исключенного при царизме из Петербургского университета студента и бывшего преподавателя Орского ремесленного училища. Тихий, скромный человек, пристрастившийся искреннее к сказкам, сделал для успешного строительства и функционирования всей кортубинской промышленности ничуть не меньше, чем прославленные герои – красные директора, депутаты, стахановцы и новаторы – без Г. Шульце они были бы никем. Однажды он пришел к Решовым и, краснея, сказал Марьяне: – Разрешите подарить вам… Пожалуйста, вот… – протянул тонкую книжицу в красной обложке. Название – Сказки Пятигорья. Книжка повалялась в спальне Марьяны, была залита кофе, затем перекочевала в детскую комнату. Лиде нравились сказки. Став взрослой, она снова встретилась с Шульце, его сказки сохранила. Уже на пенсии подарила книжку тылвинской муниципальной библиотеке. Первое лицо в здешнем партийном руководстве – Аристарх Кортубин. Этот человек не отличался широким кругозором, легким характером – скорее, был желчным, хмурым, подозрительным. Часто склонным к гневным вспышкам, сменявшимся периодом депрессии. Малосимпатичным. Здоровьем похвастать не мог – грузность, одышка, и сердце пошаливало, ноги отекали, другие болячки беспокоили. Друзей не имел, его ближайшие соратники и доверители – один или два человека, знакомые ему много лет. Свою личную жизнь отгораживал от посторонних глаз – для А. Кортубина все были посторонними. Но у него несомненные заслуги в гражданской войне и в последующем государственном и партийном строительстве на Южном Урале. И он облечен доверием Центрального комитета ВКП(б). В описанной ситуации любая критика неуместна. В борьбе за индустриализацию страны сантименты неуместны. Но даже такому мизантропу нравилось смотреть на красавицу Марьяну – он соизволил ей улыбаться. Вялой, измученной улыбкой. У майора Решова собирались свои люди. Участники общего дела. Они приятно проводили время. Беседовали на отвлеченные темы, тщательно обходили острые углы. Никто не хотел еще и вечером работать. И Марьяна за любезностями, товарищескими шутками не догадывалась о хитросплетениях, тактических союзах и вражде, проблемах и надеждах этих людей. Она просто наслаждалась обществом. Но любой вечер заканчивался, софиты гасли, красный занавес падал на сцену. Герои расходились, чтобы с утра пораньше вернуться к своим заботам – к построению материальных основ социализма на южноуральской земле. Марьяна оставалась одна. Большую часть времени предоставленная самой себе. Гранит уезжал из коттеджа на черном автомобиле рано утром, а приезжал вечером и даже ночью, так уставал, что едва языком ворочал. Какие уж тут нежные речи, романтические свидания? Мужчина хотел одного (ну, понятно чего) – разрядки. Марьяна чувствовала обиду. Ее мысли, стремления, ее душа-дивор не нужны – только постель. Женщина плакала, Гранит извинялся, не понимая, за что. Да нужна, нужна ему Марьяна! Вот еще бы отдохнуть, и сил прибавить…Гранит засыпал быстро, а Марьяна мучилась до утра. И снова целые дни проводила в коттедже. Муж не обременил ее ни хозяйством, ни своей дочерью. Хоть вой, хоть плачь… Родители Марьяны – Иннокентий Павлович и Агриппина Ивановна – не навещали дочь в коттедже. Младшая сестра Юлия, тогда еще подросток, изредка приходила, но высказывалась нетерпимо. Она прямым текстом выдавала то, что родители Елгоковы облекали в дипломатичные формулировки. Сокрушающий залп из танка. При советском строе, равноправии мужчин и женщин, невиданных возможностях и стоящих колоссальных задачах (создание нового мира – второй раз после Энгру) стыдно соглашаться на участь домохозяйки, зависеть от супруга, вести праздную жизнь, отуплять мозги и обрастать мещанскими привычками. Зачем было учиться в Москве?! Музыка нужна, чтобы вдохновлять, образовывать, поднимать человека из рутины и прозябания (из темной норы), а не бренчать на рояле Дидерихс на вечеринках! И музыкант способен принести пользу обществу. Ах, эта Юлия! Она с апломбом заявляла, как следует жизнь. Ее слова не разошлись с делом. Так прожила, не отступив ни на шаг. А вот сестра Марьяна прожила гораздо меньше. Без убежденности в своей правоте Юлия не преуспела бы. Вот! что являлось главным Юлиным преимуществом и одновременно ее ограничением. Когда взгляд сфокусирован на цель (великую и благородную), то боковое зрение выпадает, и не замечаешь, как на обочине шатаются кусты волчавника, и осыпается синий цвет. Была у Юлии тайна – ее чувство вины, из-за чего она послала Максима в далекую Утылву. Хотя не такую уж далекую. Выяснилось теперь – больше ста километров лишь по степи. А кажется, в другом мире – в Пятигорье. Теперь ясно, к кому послала. К бабе Лиде, покойнице. Вот такие пироги. И че? То! самое!!И ты хаять не моги
Наши квас да пироги.
****
Максим пробудился поздним утром, когда в окна светил яркий свет. Даже под опущенными веками зрачки ощутили красный жар. Ресницы взлетели, затрепетали и снова опустились. В следующее мгновение мозг послал тревожный сигнал расслабленному телу. Максим широко открыл глаза и узрел то, что сейчас было перед ним – потолок. Самый обыкновенный беленый потолок, такие же стены. Белили давно – в прошлом веке точно. К потолку подвешена простая лампочка – стеклянная колба в черном патроне. Дешево и сердито. И вроде все – без неожиданностей, которые любят в Пятигорье. Но что-то не так. Максим лежал, смотрел, моргал и чувствовал эту нетаковость. Сформулировать мысль сразу не получилось. С чего начать? Ведь надо же. Однако начало нашей истории постоянно смещается – даже к доисторическим временам. А как хорошо начиналось (как и у маленькой Лиды Чиросвий). С царских палат, соболиных шуб, золотых скипетра и державы, восторга в стиснутой груди или даже с комфортабельного коттеджа начальника исправительно-трудового лагеря №9. Потом что? Степная глухомань, унылый совок, похороны старой бабушки (а кому-то тетки). Лидина родня Чиросвии. Утылва и тылки с тыловками. Первые жители Пятигорья. Сотворение сказочного мира. Широко размахнулись? Ниче, корыльбуньих крыльев хватит! Максим пытался очертить свою мысль более конкретно. Например, потолок. Ну, что с ним не так? Да, побелка посерела, растрескалась. Бабушку это не волновало. Печальное запустение. И его примета – сетка трещин… Ах, вот оно! в прошлый раз, лежа на синем диване, Максим наблюдал, как слева извивалась трещина – словно подземная нора ворпаней. Но нора внизу, а трещина вверху – в потолке. И она брала начало от черного плафона. А справа отслаивался здоровый кусок штукатурки – хорошо, хоть не над головой, а возле стояка – интересно, когда оный стояк сместился в другой угол комнаты? Чудеса возможны в Пятигорье… Нет, потолок по-прежнему нуждался в ремонте. НО НЕ ТОТ ПОТОЛОК. Вернее, и тот, и этот. Что-нибудь понятно? Стоило пошевелиться, как заскрипели пружины. Опять-таки они скрипели по-другому – не по-диванному. Наваждение! Максим скосил глаза – он лежал не на синем диване, а на старенькой железной кровати, и скрипели не пружины, а панцирная сетка. Матрац покрыт опрятным байковым одеялом в сине-белую клетку – не голубым покрывалом. Кровать походила на бабылидину, но ясно, что она (кровать?) и комната – другие, чужие. Хотя общая обстановка и самый дух запустения схожи. Здесь даже больше по-спартански. Никаких сервантов, платяных шкафов, трюмо, диванов. Голый деревянный пол и голые стены (у бабы Лиды при жизни были ковер и дорожки). Ну, не совсем голые – на той стене, где дверь, вбиты гвозди, и на гвозди повешена одежда. Стол, табуретки. Единственный образец комфорта – низкое ретро-кресло в стиле минимализма 60-х годов. С деревянными ручками и цветастой обивкой – очевидно, найдено на мусорке и отремонтировано. Да уж, конечно, не царские палаты. Зато свое собственное жилье. Хозяин подтвердит. У бабы Лиды все же приглядней, но в обоих случаях это жилье людей, для которых потеряли значение многие материальные предметы жизни – просто место, где ДОЖИВАЮТ. Печально. – А про тебя не скажешь. Не горюешь ты. Печально для родни. Траур. Человек ушел. Туда, откуда уже не вернется, – из-за спинки кресла раздался голос. Вот где Максим мог его слышать раньше? – Ты хорош, племянничек. Устроил вчера… Вообще, неутомим – и вчера, и позавчера… – Я? – механически поинтересовался Максим, сравнивая нынешнюю трещину в потолке с той, что сохранилась в его памяти – из бабылидиной квартиры. Кресло отодвинулось, и Максим увидел сидящего в нем человека с характерной корыльбуньей внешностью – своего единственного друга в Утылве Кирилла Кулыйкина. Волосы по-прежнему стояли надо лбом, брови отчеркивали острый угол от переносицы, зрачки словно подернулись зеркальной пленкой. – Ну, не я же… – деликатно шмыгнул носом Килька. – Естественно, моя вина тут есть. Не подозревал, что ты пить не умеешь. Не умеешь – не пей! Да чего там!.. – Я умею. Я все смогу… Как бы не пить… И не «да чего», а с чего, вообще? С чего я пил-то? – Тебе лучше знать. Мое дело – предложить. Ну, в киоск сбегать. А платишь ты!.. И еще думаю, что зря ты умничаешь, взбрыкиваешь каждый раз. Не то постигнет тебя горе от ума, как моего шефа Вениамина Игоревича Имбрякина. Ныне покойника… Ты чего Юлиуса Фучика цитировал? Спьяну покрасоваться решил? Надо же! Если мне память не изменяет, он приезжал в Союз в первую пятилетку. Побывал в Казахстане – может, и у нас тут. Но стройка тогда еще не начиналась… Кто сейчас книжки читает? Кто Фучика помнит? Мои дочери нет… – Сочувствую. Странный выбор – Фучика читать… Выбор покойника. Фучик ведь умер… Или Имбрякин? – Не Имбрякин читал, а ты! – Приснилось тебе? Я покуда не покойник. Живой. И вчера читал я одну книжку – Сказки Пятигорья называется. Ваши глупые сказки… При чем здесь Фучик? Я спрашиваю! – Очень актуально. У нас же война идет. Не слышал?Все в Утылве проходило
В кризис самый мировой.
Олигархи с страшной силой
Двинулись на нас войной…
*****
Агния – мать Кильки-корыльбуна. Муж Агнии заводской бухгалтер Яков Антонович – сын Антона Кулыйкина и Фаины Чиросвий. Дружна с бабой Лидой, которая девять дней назад умерла. Бульк. Известная и весьма уважаемая личность в Утылве. Агния младше подруги. И тоже как Лида Агния не всегда была старухой. А очень даже очаровательной девушкой – натуральной блондинкой. По степени производимого эффекта не уступала Ирэн Нифонтовой, но чисто внешне Агния красивее. Свои белокурые волосы подстригала коротко и завивала на крупные бигуди, начесывала высоко. Гордый, победный облик – не иначе древнегреческая Афина. Богиня разума. Монументальная фигура с идеальными формами. В бронзовом шлеме с гребнем – и под шлемом у нее белокурые локоны. Воспитывает мифических героев. Кажется, в нашей истории уже упоминалась одна императрица – Агриппина Ивановна, старорежимная супруга Иннокентия Елгокова. Вот и Агния – советская девушка, комсомолка, школьная учительница – из того же высокого сонма. Сильная духом, разумом и телом. Но действие в книге разворачивается не в Греции – в Утылве. Этим многое сказано. Каждый, кому сейчас за сорок, легко вспомнит самую строгую учительницу из своей школы. Как правило, русского языка или математики – ну, или физики. Даже если с тех пор достигнут успех в жизни – в политике, бизнесе или госслужбе (стал ты зав. отдела в мэрии, владельцем магазина, налоговым инспектором, главным бухгалтером, топ-менеджером в корпорации, писателем, следователем, народным артистом и пр.) – все равно. При упоминании этой советской училки (Агнии, Зои, Веры, Зинаиды – стервы…) трясутся поджилки и потеют руки. Страх не в образованных мозгах – в мозжечке. У автора тоже там. Вот она, Агния Николаевна, в кримпленовом коричневом платье до колен, простого, жесткого силуэта – весьма обтягивающем, надо заметить (не изстремления следовать моде, а потому, что женская фигура имеет свойство после родов и с годами трансформироваться в сторону большей весомости, солидности, что ли). На ногах жесткие колодки – белые туфли на толстых каблуках фабрики Уралобувь – не цок-цок по полу, а бум-бум-бум! – сигнал о появлении математички. На белокурых волосах шестимесячный перманент – голова оказывалась в проволочной короне (или в шлеме). В руках тяжелая деревянная указка, что вполне заменит копье. Никаких украшений – единственно массивное обручальное кольцо на пальце. Кстати, ногти просто коротко пострижены, и маникюра нет. Во-первых, на тыловках висели домашняя работа, семья, дети, огороды, т.е. ручки особо не сбережешь; а во-вторых, богини не нуждаются в маникюре. В кашкукской школе Агния царила безраздельно. На протяжении десятилетий. Но теперь добровольно (или же нет) сменила трон на статус пенсионерки со званием «Почетного гражданина г. Утылвы». Достойная, честная советская биография. Краткая историческая справка. Звание Почетный гражданин здесь начали присуждать сорок лет назад (с 1967 года), и присудили немногим – лишь трем десяткам тылков. Городок прост и незатейлив – ему не хватило креативности, размаха и политической значимости, чтобы развязать вакханалию награждений подобно той, что устроило для дорогого Леонида Ильича Брежнева подобострастное окружение. Советский лидер одряхлел – он уже умирал, а на него все цепляли и цепляли – четыре Золотых Звезды Героя Советского Союза, восемь орденов Ленина и другие ордена – Красного Знамени, Красной Звезды, Октябрьской Революции, маршальскую звезду, лауреатство различных премий и т.д. Столь мощная эшелонированная оборона, что никакие танки не пробьют. А человек умер. Бульк. Награды остались. Все когда-нибудь умирают – люди, идеи, страны, звездные системы. Вот в маленькой Утылве умерла старая баба Лида. И рухнул мир! на тылков, НА НАС!.. Тем не менее, продолжим про награды и звания. Первым почетным гражданином Утылвы единодушно назван комиссар Кирилл Солин, следующий в списке – видный областной партийный деятель Аристарх Кортубин. Затем ряд почетных граждан формировался уже из местных кадров. Глава Тылвинского сельсовета Антон Кулыйкин, штамповщица ТыМЗ Л.Л. Цыбина, директор совхоза Г. Сыродь (отец нынешнего Сыродя), первый директор ТыМЗ (правда, он с Украины – эвакуировался в Утылву в войну вместе с заводом). Татьяна Покоровна Нифонтова – в юности трудилась в совхозе, выучилась в Орске на телеграфистку и была отправлена на фронт в роту связи, прошла Румынию, Польшу, Чехословакию, Венгрию, после войны трудилась телефонисткой на заводе. Заведующий хирургическим отделением Тылвинской ЦРБ В.М. Порываев, слесарь-станочник В.В. Рванов, начальник ремонтных мастерских Тылвинской дистанции пути М.А. Жадобин, директор ТыМЗ Б.С. Васыр, первый секретарь горкома партии В.И. Щапов, главный механик ТыМЗ Ю.Д. Анютин. В нижней части списка – заслуженный учитель и общественница А.Н. Кулыйкина. Еще раз повторимся – похвальный итог жизненного пути. Ремарка от автора: баба Лида никогда (ни в молодости, ни в старости, ни в промежутке между ними) не числилась ни в каких списках – ни о поощрении, ни о наказании, ни о членстве в чем-либо. Казалось бы, простые житейские обстоятельства – очередь на получение профессионального звания (отличник народного просвещения, заслуженный учитель РСФСР, обладатель Почетной грамоты Министерства просвещения, учитель года и пр.). Или другая очередь – на профсоюзную путевку в Сочи или Гагры (или рангом выше – в Болгарию), белоснежный кухонный гарнитур «Кристалл», телевизор «Березка», холодильник «Минск» и на другие дефицитные вещи. Как апофеоз – на отдельную квартиру или даже мужа. Лида словно не от мира сего. Она никого ни о чем не просила – даже о пустяке, даже подписку на русскую классику. Не выпячивала свою аполитичность, но почему-то при добровольно-принудительном распределении в школе девятитомника «Ленинским курсом» Л.И. Брежнева (неподъемно, вообще-то – во всех смыслах) никто не предложил Л.Г. Чиросвий проявить сознательность – и в голову не пришло (правда, было это уже в эпоху застоя). Завуч и секретарь школьной парторганизации А.Н. Кулыйкина приобрела девять томов руководителя СССР и поставила в сервант. Агния попала в Утылву таким же макаром, что и Лида Чиросвий. Образование – ОГПУ (это сейчас, а был ОГПИ). Да не то ГПУ, о котором подумалось – не Государственное Политическое Управление, а Государственный педагогический университет (институт) имени В.П. Чкалова в Оренбурге. Что же нам везде чекисты с Г. Решовым и ворпани мерещатся! Агния приехала в Утылву по распределению – существовал в СССР порядок предоставления первой работы после бесплатной учебы и получения профессионального диплома. Работала учителем математики в Кашкукской школе, на заслуженный отдых ушла оттуда же. Стала женой бухгалтера ТыМЗ Якова Кулыйкина, в браке родила сына Кирилла. Теперь она уже бабушка троих внучек – Тамары, Олеси и Машутки. Вроде хватило нескольких строчек перечислить все подробности жизни Агнии. Что еще добавить? Много чего!!.. Между Агнией и Лидой разница в пять – зато каких! – лет. Значимых не только для этих двух женщин, но и для страны. Сталинская эпоха ушла окончательно – со своей беспощадной, изуверской логикой, колоссальными издержками и вместе фантастической устремленностью и несгибаемой верой, мировым триумфом. Эпоха титанов – героев и злодеев, и невинных жертв. Наступило время обыкновенных людей. Тылки сразу учуяли – как острым нюхом ворпаней. Жизнь налаживалась – стало возможным воспользоваться плодами предпринятых усилий. В Утылве стабильно функционировали предприятия – механический завод, совхоз, элеватор, переработка с/х продукции, железнодорожная станция. Вслед за послевоенными двухэтажными сталинками в Кашкуке поднялись первые панельки – это квартал, где получили квартиры семьи Нифонтовых, Кулыйкиных и др. Новый Быт решили строить гораздо позже – через десятки лет. Конечно, Утылва – не Кортубин, где мощная строительная индустрия создана на базе КМК и на потоке лепила новые районы – не те масштабы, не те задачи, но мысли, чувства, ощущение нового времени одинаковы. В этом едина вся страна, и Утылва в дружных рядах. Перемены весьма наглядны для бывшего степного поселка. Открылись заводской клуб, районная больница, стадион, детсады, дом быта, столовые, гостиница. Разумеется, новые магазины. Старые торговые точки в двухэтажках имели особую атмосферу купеческих лавок – деревянные перекрытия, деревянные лестницы, ставни и прилавки. Пришедший на смену старине в Утылве универсам «Красный редивей» занял весь первый этаж нового дома. Сейчас это ТЦ «Редивей», площади там выкупили ИП, среди успешных коммерсантов (по крайней мере, в докризисное время) – Г.В. Авдонина, Дюша. А раньше тылки ходили в этот храм советской торговли как на экскурсии – ну, и покупали чего. На пыльные дороги положили асфальт, и по центральным улицам (Проспект космонавтов был уже в реальной перспективе – и сам проспект, и космонавты) все реже можно встретить лошадей, запряженных в телеги, кое-где даже замелькал личный автотранспорт – горбатый Запорожец, фасонистый Москвич. Владельцы авто, скорее, не аборигены, а приезжие, но мотоциклы в собственности у местных – уже обычное дело. Коммунизм красным солнышком сиял впереди – пусть не для нынешних тылков, так для их детей – учеников Кашкукской школы. Слаженно работал городской партийно-хозяйственный механизм. Из области спускались планы – пятилетние, семилетние, годовые, квартальные – их надо выполнять. И выполняли – находились средства, способы и люди. Согласно меняющимся условиям проводилась ротация местных кадров. Известный тылвинский ветеран Антон Кулыйкин с почетом отправлен не пенсию. Благополучно доживал в отдельной квартире в двухэтажной сталинке (в подобных домах в Кашкуке были сплошь коммуналки). Дом Кулыйкина на особом положении – для жильцов завод в первую очередь проложил тогда водяные и канализационные трубы, установил ванны, туалеты – невиданные удобства! Другие персональные привилегии – солидная (по поселковским меркам) пенсия, медобслуживание и снабжение по особому разряду, авторитет среди тылков. Антона часто приглашали в кашкукскую школу – восьмилетку рассказать юным вьюношам – пионерам и комсомольцам – о нелегком пути становления советской власти на южном Урале, дабы молодежь оценила и восприняла идейное наследство ветеранов. Антон исправно посещал школьные мероприятия – торжественные линейки, митинги у главного городского мемориала (тогда еще представлявшего собой не женщину с раскинутыми руками, а выкрашенного серебрянкой Героя на кирпичной тумбе), классные часы, но чем дальше, тем больше делал это вяло, без огонька – словно по обязанности. С годами он сильно постарел, замкнулся в себе, угас. У него жизнь приближалась к концу (которого никому не избежать). И где прежний наивный, искренний, убежденный в правоте революции паренек, что безоглядно поверил, распахнул душу и для справедливости и счастья людей не пожалел ничего – даже простреленной коленки. Где его хуторские друзья? Из всей четверки трое успели дожить и состариться. Первый – Антон; второй – Сашка – вернулся после отсидки и уже умер. Про третьего – Агапа – ничего неизвестно долгое время; и только четвертый – Гранит – ушел молодым, сорвался в полете. ПОЧЕМУ? Страшный вопрос – словно из глубины темной норы – оттуда, где прятались тайные мысли, разочарования и страшная вина. Антон был виноват перед Грицкой – он сам знал. Больно, очень больно и горько… Напоследок А. Кулыйкин стал ходить совсем плохо. Ноги не носили его, а протезирование коленок еще не придумали. И оправданий для больной совести тоже. Антон вообще сделался затворником в четырех стенах в квартире. И использовал это как предлог для вежливого отказа от патриотических выступлений – дескать, нет возможности и здоровья. Но странное совпадение – Антон начал отказывать после одного визита в школу, когда в общем коридоре ему повстречалась молодая девушка – плотная, кареглазая, с черными косами. Выпускница Орского института – первый кадр с высшим образованием среди тылвинских педагогов. Антон словно углядел призрак – его лицо закаменело (как у каменных зверей ворпаней). Хромой старик и девушка в коридоре признали друг друга и прошли мимо. После этой случайной встречи Антон оборвал просветительскую активность. В школу он больше не ходок. Его супруга Фаина предпринимала попытки общаться с племянницей, но та реагировала еще странней – они не сблизились. По каким-то своим личным причинам Лида Чиросвий не желала родниться. Это лишь первые ее странности. Подобно Энгру, не подозревавшему о замысле Камы, тылки тоже ничего не ведали о Лиде. Все только предстояло узнать, понять и почувствовать – и девице Чиросвий, и прочей Утылве. Времени хватило – целая Лидина жизнь.******
Две учительницы – Лидия Грицановна и Агния Николаевна – подружились уже в старости, а изначально их отношения складывались отнюдь не безоблачно. Две советские девушки – и такие разные судьбы, которые в итоге сошлись в понимании и согласии. Сперва же их диворы разбежались далеко по степи. Они обе получили профессиональное образование уже без скидок на эпоху военного коммунизма или довоенного индустриального рывка. Специальности – учителя русского языки (Лида) и математики (Агния). Но в институте читали им различные дисциплины – историю КПСС, марксистско-ленинскую философию, политическую экономию, научный коммунизм, педагогику, историю педагогики, психологию, методику преподавания предмета, школьную гигиену, физическое воспитание. Даже в захолустной Утылве появились квалифицированные педагоги. Есть успешный результат деятельности системы, созданной в Кортубинской области Г. Шульце. Агния – шумная, яркая, энергичная, особенно на фоне пожилых кашкукских педагогов – затюканных жизнью замужних дам. Оправдывала свое имя – Агния значит из греческого «огненная». Самоуверенность добавляла девушке привлекательности. Много позже подобный тип Ирэн Нифонтова довела до совершенства. Сейчас удивятся, но в молодости Агния слыла модницей – до нее про моду здесь не слыхивали. Проучившись в Оренбурге (ни в какое сравнение не идет с новообразованным городом Утылвой), была в курсе, что носят провинциальные студенты. Да, гардероб у нее не богатый, но опять-таки не сравнить, с чем приехала Чиросвий. В Лидино послевоенное студенчество бедно жили все, а уж что говорить про воспитанницу детдома – сыта, одета, обута и благодарна судьбе. С тех пор у совков кое-что появилось – не жирок пока. Агния привезла интересные наряды и произвела фурор. Блондинка шикарно выглядела в строгом платье из тонкой черной шерсти с круглой стоечкой – воротником, лиф затейливо расшит бисером. Другое платье – сложно скроенное, крепдешиновое, затянутое в талии пояском – его главным украшением служил благородный цвет бордо. Агния часто одевала парочку вещиц из чешской бижутерии (окрашенные стеклянные бусы, брошка из имитации гранатов), и любимые крупные янтарные бусы. Ярких пластмассовых клипс не было. Зато имелся остромодный предмет, выполненный оренбургской портнихой по фасону из модного журнала – брюки, но Агния, показавшись в них, встретила гневную общественную реакцию и больше не рисковала. Еще вспомнить (о, ужас!), что Агния баловалась изредка сигареткой – естественно, не при сборище народа и не среди коллег, тем паче школьников, а в узкой компании пускала сигаретный дым колечками и озвучивала отдельные мысли – весело и остроумно, но незамужняя девушка так говорить не должна. Очень многое девушка в Утылве делать не должна – к примеру, завязывать приятельские (невинные) отношения сразу несколькими парнями, приходить к ним в заводское мужское общежитие, ездить на мотоцикле – на одном сиденье с парнем, за которого замуж не собиралась. Агния слишком умная, образованная, яркая, что само по себе скандально в захолустной Утылве. Вторая девушка – Лида Чиросвий – полная противоположность. Тиха, отчуждена, молчалива, но не как у Пушкина.Дика, печальна, молчалива,
Как лань лесная боязлива,
Она в семье своей родной
Казалась девочкой чужой.
И должна стоять отныне
Справедливая твердыня.
Охранят надежно стены
Стражи с звездами на шлемах.
*******
– Встречайте! Привел, как обещал, – с порога возгласил Мобутя, подталкивая в комнату двух друзей (или братьев по упадку – убийственный диагноз, sic!). – С пламенным комприветом, товарищ Кулыйкина! – Ага, – Килька деликатно захихикал. – С приветом мы. Совсем с приветом. Верно, племянник? – Нет, – на немой вопрос Агнии Мобутя качнул головой. – Проснулись и сразу пришли. С утра не выпивали. А что вечером… – Вечер был – сказка! – поделился сокровенным Максим. – Я до сих пор под впечатлением. Демиург Энгру. Кама с крылышками во главе целой корыльбуньей стаи… А бабочка крылышками бяк-бяк-бяк… Энгру тоже хорош – гранитный воробышек!.. Бр-р!.. Килька опять захихикал. Присутствующие опять с сомнением посмотрели, но Мобутя решительно отверг. – Да не пили они! Не пили сегодня. Я отвечаю!.. Вы нас ждали или нет? Троица прошла в большую комнату, обклеенную бумажными обоями. Кругом – совок (правда, не без претензий – все же Агния была завучем, а ее покойный муж Яков – бухгалтером на заводе, оба нерядовые тылки). Чехословацкая люстра-одуванчик под потолком. У одной стены софа на деревянных ножках, у другой – полированная стенка. На полу расстелен ворсовый сине-красный ковер. В центре раздвинут стол-книжка. На льняной скатерти выставлены нарезанный серый хлеб, ложки, стопки, стаканы, бутылки. Перед тем, кто уже уселся – тарелки с куриной лапшой (это блюдо всегда готовили на поминках в домах тылков). Присутствовали люди в возрасте. Понятно, поминали бабушку те, кто знал ее всю жизнь. Хозяйка квартиры Агния Николаевна Кулыйкина в китайской синтетической кофте кислотного цвета, с машинной вышивкой. Неизменный гордый белокурый начес, зато лицо под ним похудело, углубились горькие складки. Рядом Дюша выглядела очень даже ничего. Прекрасные темные глаза, посвежевшая под розовой пудрой кожа. Наряд явно не из старых запасов производства Кортубинского ПШО, и престижный лейбл где-то с изнанки имелся. Дорого и элегантно – драпировка и продуманное декольте с золотым кулончиком. Экс-директор завода Борис Васыр за столом снял советскую серую кепку, обнажив лысеющую макушку и покатый морщинистый лоб. В.И. Щапов всегда сдержан, корректен в своей черно-белой гамме. Насупленный Мирон Пятнашков возвышался горой разума и справедливости (хорошо хоть не как гора Марай). Сосед Пятнашкова Г.А. Жадобин. Обещался прийти Цыбин (от имени городского Совета ветеранов), но почему-то опаздывал. С самого краешка (ближе к кухне) на табурете примостилась старшая внучка Агнии – красавица Тамара. Беседа возобновилась. Неспешно и негромко – приличествующе поводу нынешнего собрания. Агния ничего не ела и не пила – только говорила. – Почувствовала я себя лучше. Нервы взбодрились, надо полагать… Даже шагаю лучше. – Это кто же вам нервы взбодрил, Агния Николаевна? За это полагается… – Не кто, а что у нас в Утылве произошло. Сегодня утром, когда все проснулись и увидели. Да. Знамя на трубе. Великолепно видно со всех концов города. – Место выбрано сознательно. У кого-то голова работает. Диспозиция виртуозно учтена, – констатировал Щапов. – Вы про что? Какие флаги над городом? Героический эпизод? И кто герои? наша Молодая Гвардия? – встрепенулся Килька. – Все тебе расскажи да покажи. Сам выясняй. С утра Утылва гудит. – А он два дни пил с племянником. К ночи оба притащились ко мне в дом. Племянник, вообще, бредит – сказки рассказывает, – Мобутя аккуратно кушал лапшу, ни один кусочек не застрял в его бороде. – Сказка ложь, но в ней намек… – Не умничай, Борис Сергеич. Вот без надобности. – Точно! Я и другу говорил, что горе от ума бывает, – поддакнул Килька. – Ах, вы уже подружились с племянником? На какой почве? Спелись – вернее, спились? – Не соритесь. Не за этим собрались. – Извини, Агния Николаевна. Виноваты. Действительно, не за этим. – Давайте выпьем! Сегодня можно. Помянем Лидию Грицановну. Девять дней – как один миг. Больше никогда ее не увидим. Не поговорим. В старости-то она словоохотливой сделалась, приветливой. Доброй, светлой. Как отпустило ее. Раньше что-то держало – и терзало, когтями ворпаней впивалось изнутри. И она молча терпела, скрывала… – Чего там скрывать? – проворчал Пятнашков. – Она ж не ихней шпионкой была – и не нашей разведчицей. Все знали. Она нам не чужая. Знали, чья она – кто отец и мать. Она и не скрывала… Не это скрывала! – Тогда что за тайна? Ведь была, была у Лиды тайна, – не умел Килька молчать. – Была, – вздохнула Агния. – Дело прошлое. Я помню. Приехала сюда, в школу устроилась, а там коллектив пожилой – сплошь пенсионеры, как я сейчас. После института не больно-то сюда жаждали. Утылва – еще поселок. Глушь. В учительской молодая девушка – она, Лидия Грицановна. Я обрадовалась – хоть не одна. А Лида – обычная, да не совсем. Строгая, собранная – как натянутая струна. И она очень старалась, чтобы струна не звенела. Всегда подавляла себя. Не вела свободно. Не подпускала никого. – Хочешь сказать, Агния, что не доверяла? обманывала? – Если даже так, то хуже делала только себе, – нос Васыра уныло повис. – Ишь, какие мысли посетили тебя на старости лет, Борис. Мы все здесь состарились. Но поживем покуда. И Лида пожила и переменилась. Не сразу. Если даже дочь Гранита поддалась… – Что на нее в итоге повлияло… Ее не Грицановной бы звать, а Гранитовной – больше подходит. – Жизнь повлияла. Но не согнула. Лида просто решила и стала по-другому жить. Сама же она далеко не проста. Ох, не проста… Боюсь, мы никогда не поймем, – глубокомысленно заключил Пятнашков, не замечая, что повторяет Васыровские слова. – Ты не ахай.Ее право. Ну, не желала душу распахивать. Ты тоже не обрадуешься, если к тебе полезут и расшевелят душу-то… Больно дивор отрывать… – Бедная Лидочка, – слезы навернулись на глаза Агнии. – Как же горько ей бывало… Поведение странное сначала – сидела в учительской, точно за стеклянной перегородкой от всех – стекла не видно, а слова и чувства не долетают. Умная, хотя нормальных вещей не понимала. А я хотела… Добра хотела… – Агния, мы все хотели, как лучше. Зато Лида для себя как лучше не хотела! Возможно, даже как хуже? Зачем эдакие страсти? – Затем! Она дочь своего отца! Дочь Гранита. Отца любила. И что она испытала, потеряв его? Осталась круглой сиротой. А КАК она потеряла отца? Вспомните, КАК? – Ужасно, – Максим поддержал разговор. – Репрессии ужасны. Порываев поведал мне. Расстреляли по приговору тройки. Тогда расстреливали пачками. И майора тоже… – Не майора, а деда твоего! Родного! – вспылил Мобутя. – Я признал, – поспешно пробормотал Максим. – Я все признал. Чистосердечно. Не намерен отрицать. И судить – тем более осуждать. Я хочу понять… – Хочешь? Етить-колотить! А вдруг не доведется… – Чего не доведется? – Вот этого – понять. Тетка у тебя умная, волевая, упрямая. Хлебнула лиха в жизни. В детдом попала. Как дочь врага народа. Даже фамилию Решова не позволили сохранить. Стала Чиросвий по матери. Хотя по натуре да по облику она в Решетниковых. – Это я тоже знаю. Моего отца взяли Елгоковы, а бабу Лиду никто не взял – еще девочкой, не бабушкой… Ужасно. Хотел бы спросить Юлию… Юлия усыновила отца – он ей тоже племянником был. Максим осушил стопку и почувствовал, что голову не кружило, а раскачивало – мерно так, широко – и раз, и два… Раскачивалась комната с софой и полированной стенкой, потолок с одуванчиком и под потолком головы присутствующих. Белокурый начес Агнии, темные Дюшины кудри, потный, с залысинами лоб и выдающийся нос Васыра, официальная гримаса Щапова, накрашенная Тамарина улыбка. Эдак Максима раскачивало, убаюкивало. Что ему налили, и он выпил? Точно не шведскую водку Юлии и не то сомнительное пойло, что притащил из киоска Килька Кулыйкин. Местного разлива – на бутылке этикетка «Пшеничная». Ничего, нормально. Максим уже готовился уронить голову на раскачивающийся стол, когда хозяйкин голос с характерными модуляциями профессионального педагога скомандовал. – Не убаюкивать себя! – мозг Максима (его подсознание из детства) уловил в своих глубинах опасный сигнал. – Хватит спать! Теперь Елгоков расскажет нам правила умножения, деления и возведение в степень алгебраических дробей. Начинай! Остальные слушают, а не болтают. Максим остро сглотнул, роясь в памяти (какие дроби в сорок лет?). – Так что, тройку не желаешь исправить? Эх, тройка… Опять тройка. Вся жизнь до Утылвы на троечку с натяжкой (Агния не натянула бы)… Птица тройка, кто тебя выдумал? Куда же ты несешься? или раскачиваешься? И-и раз… – и-и три (тройка ведь?).. Дай ответ. Не дает ответа… Оп-п-па-а, это ж не из математики – из литературы. Баба Лида наверняка читала своим ученикам знаменитый отрывок из Гоголевской поэмы. Напряги память, Максим! – Молчишь? Стыдно за тебя, Елгоков. Перед твоим отцом. Особенно перед дедом как стыдно! Максим покорно улыбнулся – очень стыдно. Килька шепнул другу. – Ты чего так глупо улыбаешься? – Выучили вас на свою голову! Облысели все! – не Максима тетка с белокурым начесом была неумолима, глаза ее высохли от слез. – Ну, ты уже заклевала племянника, Агния. Он нам в важном деле пригодится, – в отсутствии кепки шевельнулся умный лоб с залысинами. – Стыдно! Молодежь! в которую вложено столько сил… Максим закивал: да! да! он еще молод. Сорок лет – это еще не конец. Можно начать жить заново. За прошлые ошибки его ведь не расстреляют как дедушку Гранита. И доверие отца Марата Григорьевича Елгокова еще реально оправдать. Возлагал же отец на сына надежды – например, с КорИСом – институтом стали в Кортубине. Ничего не утрачено безвозвратно – не упало в Негодь (бултых!). Максим жив, здоров – и он на этом свете, а не в подземном царстве Энгру. Он, он… – …Оправдает наше доверие! Несмотря ни на что! Наши молодые ребята сегодня флаг вывесили. Не побоялись залезть на трубу – так высоко лишь корыльбуны летают. Ворпани пусть в земле возятся! Я горжусь своими учениками! Тылвинская Молодая Гвардия – Леша Имбрякин, Матвей и Демид Анютины, Юлик Цыбин, Устина Жадобина и, конечно, Петя Глайзер… – Кто?! – Максим оборвал раскачивания. – Глайзер?! который же? – Ты будто не знаешь? – подмигнул Килька. – Тот, весь в черном, Зорро – утащил у ведьмы дивор, горшок с монстерой разбил и башкой своей не догадался, что может выступить не добычей, а охотником. Ведьма без дивора ослабла – не способна с Кефирчиком расправиться. Только силы из него высосала – на чучело кот стал похож. Машутка его выходила… – Я не про кота! Ненавижу! Прикидывается белым и пушистым, а сам мне спину изранил… Но почему Глайзер?! Толстого мальчишку все называли Глазом. Потом, я не верю в совпадения! – Ну, не верь – им, совпадениям-то, пофиг. И неверие мало в Утылве помогает. Час полуночный придет – замяучит белый кот… Ты на своей шкуре – точнее, спине – убедился? Извини, я пошутил… Глаз – кличка. А фамилия полная у пацана… – Глайзер!! – Он самый. Тут целая история. Роман в эпоху репрессий – звучит не хуже, чем Этюд в багровых тонах. Я в свое время увлекался классическими детективами. – Ты! любитель Шерлока Холмса. Начитался всякой хрени… Наградил Ирэн новым имечком – Ирэн Адлер, а она, как есть, Иринка… Да у вас тут имена не настоящие! Ирэн, Мобутя, Петька Глаз, мой дед Решов. Ты – врун! корыльбун! и Панька твой. Для полного счастья только Энгру не хватает – под каковской личиной он прячется?.. Все не то, чем кажется… Ну? про Глайзера… – Дружище, не нервничай. я растолкую. Начинать надо с Анны, – но Килька не начинал, выдерживая театральную паузу. Любитель эффектов! – С какой Анны? Теперь кроме бабы Лиды еще и Анна появилась? Она мне кто? Тетка с чьей стороны? – Тебе никто. Не воображай очень про себя. Она – прабабка Петьки Глаза. Нашего охламона в черном… Анна из Анютиных. Тех самых, хуторских. Брат Анны Сашка в Красную Армию ушел вместе с дедом твоим Гранитом и тоже карьеру сделал при советской власти, но не по чекистскому ведомству, а в мирной жизни, хотя тогда везде боролись за светлое будущее. Выдвинулся в комсомольские вожаки на строительстве комбината – там у вас, на месте деревни Батя. Когда разоблачили вредительскую организацию, то загребли и Сашку Анютина. Или его раньше взяли, чем разоблачили? Не суть важно. Сашкина фортуна – впаяли срок и отправили в Гулаг, но не расстреляли. После смерти Сталина возвратился уже больной. – При чем здесь Анна? – Она – Сашкина сестра. Забрала брата на старости лет, и умирал он уже в Утылве. На кладбище похоронен, где и баба Лида. И Анна там рядышком лежит. – Заново спрашиваю! Глайзер откуда взялся? и Петька Глаз? – Анна до войны тоже попала на промплощадку – брат пристроил. Встретилась с одним советским начальником – коммунистом Глайзером. Забеременела. Начальника как матерого вредителя шлепнули. Тогда к стенке приставить – это раз плюнуть.А по стенкам и по полкам
Мусор, битые осколки.
Сказка – вот она, в реале.
Что не так? Мы все отдали.
********
Поминки на девятый день продолжались. Все было организовано куда скромнее, чем на похоронах. На стол собирала Агния, а она не в силах соперничать в тратах с местной бизнесвумен Дюшей. Агния даже физически не могла. В ее распоряжении находилась старшая и самая толковая внучка Тамара. Сноха Людмила ушла на смену в гостиницу Мара – работу никто не отменял. Куда пропали две другие внучки – Леся и Машутка – станет известно очень скоро. А пока Тамара успевала принести, унести, вытереть, помыть, поддакнуть капризным старикам. Красивая девушка и сноровистая, в руках у нее все горит. Вот она выскочила в кухню со стопкой грязных тарелок и почему-то пропала. Дюша, проверив стол и заметив непорядок, помедлила и тоже вышла. – Ты чего замешкалась? Пособить? Зажги на плите конфорку под второй кастрюлей с лапшой, первую уже съели. Булку еще нарезать. Мужики хлебают как в голодный год… Водка в холодильнике?.. Томка! ты меня слышишь? – Галина Викентьевна – Тамара замялась. – Я из окна кухни выглянула, а там… – В гляделки потом сыграешь. Знамя мы видели. Не удивишь. – Во дворе ваш Костяня. С ним малыханская доярка – Танька Веселкина. – И что? Парень с девушкой гуляют. Как ты со своим мэром Сережкой. Гулять не запретишь! – Они не просто гуляют. Они ходят и картошку собирают. – Ты что, тоже водочки попробовала? Конечно, Агния изгоревалась, упустила… Где? во дворе? Нет никого. Кто гуляет и что собирает? Картошку?! Дурацкая шутка! Дурость – шутить на поминках… Тамара сунулась к окну из-за Дюшиного плеча; обозрев двор и не найдя ни одной картошки, нервно сглотнула. – Извините, тетя Галя. Я сейчас лапшу погрею и принесу. В общей комнате Щапов с Васыром улучили удобный момент. Кильке после очередной рюмки взгрустнулось, и он замолк, предавшись размышлениям насчет бренности мира. Два экса с грохотом подъехали на стульях к Максиму Елгокову. – Мы слышали про вас, Максим Маратович. Правда, не представилась возможность встретиться. Племянник такой тети! Надо же… Максим смотрел на двух местных «эксов» (экс-директора и экс-мэра) и думал – смеются, что ли, над ним? или выговаривают ничего не значащие фразы. Или тут другое. В новой реальности Максима теперь все другое. Этих двоих видел впервые; они точно не похожи на зловещих похитителей – ну, хоть так… – А почему не встречались? Мы же люди. Не страшные ворпани. Конечно, вам пришлось многое пережить. Сочувствуем, – Щапов не жалел приторной любезности со скрытым привкусом сарказма. На последнем слове Васыр ткнул друга локтем (дескать, ты не переборщил? племянник задействован в разработанном плане). – Не страшно. Меня же не похитили. – Мы не про вас. Про тетю. – Ах, про нее… Да, я очень, очень занят… – Между тем, жизнь продолжается. И проблемы тоже. Неотложные. Мы бы не грузили вас, честное слово. Но речь идет об Утылве. – Да. Кажется, весь мир перестал существовать – кроме Утылвы. Она одна – и она везде. Я никогда отсюда не выберусь. Моя жена очень наивна – думает, сели и поехали, ручкой помахали. Куда?!.. Еще водка ваша проклятая в любое время продается в киоске. Пей – не хочу. Я не хочу!!.. Зло! ликвидировать… Нет, нет, я не настолько радикален – не поджигать… Не рубить сразу – подарить молодежи шанс… – Понимаем, Максим Маратович. Дети – они всегда дети и в Кортубине, и в Пятигорье… Сердце-то болит за охламонов. – Понимаете? Что же тогда делать? Запутался я… – Как что? Как что? Бороться!! Не согласны? Надеемся на вашу поддержку… Есть вопросы, которые мы самостоятельно не разрулим. Прежде всего, вопрос с заводом. Он практически закрыт – не вопрос, а завод… И вопрос тоже, кстати. Для Утылвы это крах. – Чем смогу – помогу… А чем помогу, не подскажете? Вы лучше знаете. Здесь все знают лучше меня. Я не обладатель сакрального знания. Лишь почитал ваши сказки, легенды… Вообще, что за кот у вас тут шляется и мавкает? и другие существа.. Клумба в виде стрекозы в бабылидином дворе… На дальнем конце стола Агния слушала сказочную чушь, разволновалась, покраснела. Ее пальцы шарили по скатерти в поисках – чего? палки? (Максим опасливо сжался) – нет, указки! – Реально надо подойти. Не сказочно! Никто не даст нам избавления – ни царь, ни герой, ни Энгру. Бороться! Наши дети борются, – с тяжелым придыханием вымолвила А.Н. – Ага. В гостиницу лазят. Знамя вешают. С вражиной директоршей шуры-муры разводят. Киоски жгут. Бедлам полный, – съехидничал Пятнашков. – Столбики палят. А как жареным запахнет – бегут к нам в Утылву. – Ты просто обижен Мирон. Хорошие у нас дети. Хорошо воспитали. – Ох, Агния Николаевна, – это уже Дюшина скептическая интонация. – Как воспитали, так жизнь обратно перевоспитает. Заповедник наш не сохранится. Иллюзии вредны. Любой горшок закончит одинаково – битыми черепками. – Мы – не горшки. И жизни тылков – не черепки. Человек – это звучит гордо! – Агния, вы несгибаемы. Но вам ли не знать. Положение Утылвы… – Невозможно согласиться! – отвергла старая белокурая амазонка. – От нашего согласия мало что зависит. Вон как директорша заявляет. Решат в холдинге в Кортубине. Решит олигарх Сатаров – брат племянника… Соглашусь с Мироном Кондратичем, что легче легкого назвать директоршу ведьмой. Но мы не в сказке – в жестокой реальности. Рынок – новое божество. Ему даже ворпани служат – рыжие Клобы. – Я тоже пытался на собрании объяснить! Но где тылкам послушать… – Пятнашков сокрушался. – Они директоршу в грехах обвиняют. Что она головы откусывает – да было бы чего откусить… – Дюша, по-торгашески судишь, – упрекнула Агния. – Ты же в советской школе училась! Правильно утверждали классики – бытие определяет сознание. Род деятельности накладывает отпечаток на мысли. Хитрая ты, пусть не самая умная. – Я не обижаюсь, – Дюша мило улыбнулась. – Уважаю вас… – По закону правильного – марксистского – развития впереди должно идти производство средств производства. Нас так учили. С ними – со средствами-то – в Утылве затык. И с деньгами, и с кривошипными ножницами, – подвел итог дискуссии Пятнашков. – Надеемся, не навсегда. – На что надеяться? Вернутся коммунисты. Нарастят производство. Волевым решением. Снова в три смены будем ходить… Даже Игнатич в это не верит. – Много ошибок допустили. Поздно, поздно в Союзе решили перестроиться. Программу приняли по товарам народного потребления. – Почему поздно? Создали промышленную базу. Нашенский гигант – Кортубинский комбинат. А сколько городков и поселков в цепочке с ним. Теперь говорят – в холдинге. Верной дорогой шли!.. И пришли. Общенародная собственность во владении олигархов… А мы – те, кто создавал – отработанный материал. – Сталина на всех нет! Кого выбрали сейчас на царство! эвон по телевизору… – У нас, получается, царство? Ты же коммунистка, Агния!.. – М-да, увлеклись мы кривошипными ножницами. И станками с прессами. Надо было закидать страну джинсами, магнитофонами, кружевными трусами и жвачкой. Мечтали очень – о коммунизме, о космосе – а жили бедно и вдруг увидели, как весь мир живет… – Ты бедно жил? Тебе на хлеб не хватало? – Я о духе, а вы о брюхе. – И как твой дух жвачкой залепило? Все погубили. Сами. Сталина оболгали. Мне не страшно правду сказать. Старая я – даже не посадят, а на кладбище сошлют. В царство Энгру. Вот Энгру – не дерьмократ! – Тогда уж демиург. Диктатор. Почище Сталина – тот белый котик Кефирчик. – Сталин – не кот! – тут белокурая амазонка разъярилась не на шутку. – Необходимо порядок железной рукой наводить! Гнать олигархов! – Потише, Агния. Разбушевалась. Коленки-то прекратили болеть? Полегчало? – Я же говорю, что хожу. И сижу. Как сейчас. – И врагов посадить хочешь? Было, было… Садили, стреляли. Только вот что… Один такой стрелял – майор Решов. А дочь его потом всю жизнь отцовы грехи искупала. От счастья своего отказалась. Не про тебя это, Борис. Были у Лиды и другие… – Брехня! балаболишь… – Думаешь, свет клином на тебе сошелся? Влюбился, а сам – сопливый, прыщавый. Ты после школы из Утылвы съехал и не ведаешь, что потом произошло. – Лида честной и правильной была. Покойница не может ответить. – Я разве оскорбляю? Она живой человек, а не гранитный памятник. Сердца у нее нет? – Мирон, еще слово, и вдарю! Не посмотрю, что мы с тобой вроде как дружбаны. – А как? мы с тобой. Дружбан – дружбу в бан! Ты – директор, а я – на травильных ваннах. Это как русский с китайцем – братья навек! Или как олигарх и наемный пролетарий. – Бросьте ругаться, – властно прервала Агния. – Если про то, о чем я думаю… – и уже пожалела, что сказала. Соседка Дюша сомлела от любопытства. – Про что? – требовательно спросил Васыр. – Тайны теперь без надобности. – Ой, да несерьезно. Ну, завелся у Лиды парень. Очень недолго. Появился неизвестно откуда – как из-под земли – и исчез в никуда. Я про него не спрашивала и не запомнила – словно в памяти темная дырка… Рыжий, худой и бледный. На лицо корявый. Звали его – память моя бедная! – не по-русски. Сул или Назгул… или не так… Без разницы! – Разница есть! – прошипел Васыр. – Борь, уже нет. И Лиды нет… Нельзя пахтать свою обиду, из нее горечью насыщаться, терзать себя когтями ворпаней. Жизнь оскудеет. Как океан превратится в мутную лужу, где резвятся лишь прожорливые личинки стрекоз – не корыльбунов вовсе… В луже плесканье мало удовлетворит. С чистой и прозрачной водой в Виждае не сравнить. И Лида решила не терзаться… Если бы вы тогда с ней встретились. Но ты женился на Софочке и был счастлив. – Был счастлив…. Все было, было, было… Что осталось?.. А рыжий парень? – Вот не было его! – отмахнулась Агния. – Провалился под землю. Больше Лида личных планов не строила. Но перестала чувствовать себя несчастной. Помягчела, сделалась словоохотливой, так даже временами веселый стих на нее находил… Не то, чтобы смирилась, но начала жить… – Да уж, – подтвердил Пятнашков. – Даже при коммунизме (тогда его вот-вот ждали – не мы, так дети поживут) не все будут счастливы. Вопреки строгой марксисткой науке. Даже если удовлетворены все потребности… Мы все чего-то хотим. И Лида хотела. И ты, Борька, хотел – глядел на нее в семнадцать лет и очень хотел… Опять спор, шум, вспомнились давние обиды. Тамара таскала пустые бутылки на кухню, оттуда выносила полные (в ящике еще оставались). Щапов шепнул на ухо обиженному Васыру, что они пришли сюда ради важного дела (т.е. помянуть бабу Лиду, но не только). Два экса снова принялись обрабатывать Максима. – Мы не сказочники. Нормальные люди. И планы у нас обыкновенные. Реальные. Вы можете помочь. – Не постигаю, в чем… – Максим Маратович, вы не последний человек в Кортубине. Своими силами нам обойтись весьма проблематично. Однако надо найти способ переломить решение собственников закрыть ТыМЗ. – Я не работаю в Стальинвесте. Вы, наверняка, про брата Генриха? – Максим научился говорить прямо, ему это нравилось. – Разумеется, о комбинате. Нашем главном партнере. Без него мы элементарно не выживем. Вы поможете нам, Максим Маратович? – Как? Я не олигарх. Всего лишь политик – и еще неизвестно, выберут ли меня… И даже хочу ли я… Хорошо, что я должен делать? – Завтра мы с В.И. собираемся нанести важный визит. Будем благодарны, если вы нас сопроводите… – Экий политес! Визит? Да хоть на край света… На Виждае я уже побывал. Куда на этот раз ввалимся? Форма одежды парадная? Имейте в виду, у меня нет ни фрака, ни приличной обуви. Только галоши. Кроссовки я посеял. И бриться бросил. Не дипломат я! – Нам не дипломатическая помощь требуется. Хотя любая сойдет. Вы нами? – Да! Обратите внимание – я даже не спрашиваю, что у вас на уме. А если вы задумали против брата Генриха? – Господин Елгоков, мы серьезно! – Спасем Утылву! Пусть весь мир – и область – против нас… Поднатужимся! – над ухом Максима грохнул и оглушил его язвительный смех. – Килька!! – Васыр явно потерял терпение. – Не ржи ты так. Глянь, кто пришел, – Агния поспешила на выручку сыну. В прихожей стукнули дверью, зашуршали. Новый посетитель. С утра хозяйка квартиры разомкнула засовы и оставила дверь открытой. Сегодня любой мог прийти и занять место за столом. Но приходили в основном старики – ближе к бабылидиному возрасту. Дружная компания. Максима с Килькой привел Мобутя, которого предусмотрительный Щапов попросил устроить встречу с племянником. Планы побуждали двух эксов действовать. Ситуация в Утылве обострилась. Максим сидел со здешними аксакалами и слушал их речи, непривычные для политика демократа, если не сказать – дикие. Или Максим уже передумал насчет политической карьеры? Но кто-то, действительно пришел – и сразу выяснилось, кто. В малогабаритной квартире Агнии не развернуться – несколько шагов от порога, и вот уже пред глазами собравшихся предстал их товарищ – председатель городской ветеранской организации Цыбин. Седой, лысеющий, щуплый и неизменно нарядный – все в той же коричневой замшевой курточке, черных джинсах. И еще он был чрезвычайно взволнован, словно вернулся после знаменитого скандала в управе ТыМЗ, где его, Цыбина, несправедливо отчихвостили и обвинили чуть ли не в предательстве. Пострадал как всегда не тот, кому следовало, а главный виновник (или виновница), госпожа Пятилетова, просидела безучастно все собрание, вперив синие очи в потолок. Жалко нарядного старика – навалилось на него в минувшие дни треволнений… Однако сейчас Цыбин возбудился по другому поводу. Его острые черты подрагивали, сухая кожа потрескалась бороздками – ну, точно Кефирчик своими когтями поцарапал старый деревянный подоконник в муниципальной библиотеке. – Опаздываешь, – уколол приятеля Пятнашков. – Мог бы хоть сегодня соблюсти… Но у тебя же срочные дела! Опять Варвара вашему Совету очередной транш выкинула? Покупает сторонников. Что-то крутенько захлестывают разборки на заводе. Почти передрались давеча в управе. – Зачем же покупать? Не надо покупать, – Цыбин клацнул белоснежными зубами. – За директоршу есть кому драться. Твой сынок Витька народ убеждал жить по рыночным законам. Тылки должны ему поверить. Молодой, важный. И костюмчик-то у него не иначе, как итальянский. У них уже некая униформа – у Варвариных топ-менеджеров… – Тебе лучше знать, – Пятнашков постарался отомстить. – Всю жизнь форсишь. По молодости в узких брючках дудочках. Чуб начесан. А мы с комсомольцами твои штанины распороли. Поблагодари, что не подстригли под бокс или полубокс. Тогда с вредной идеологией боролись – с пережитками. Агния руководила! – Теперь ты пережиток! – Не помню, – уронила Агния. – А он помнит… Оскорбился? Че скажешь, Цыбин, в свое оправдание? – На гопников и идеолухов не обижаюсь!.. Про знамя над котельной. – Тю-у! Опоздал, товарищ. Толпы там постояли. Нафоткались под знаменем… Мы – маленький городок, у нас даже кража сала котом – событие, а тут… – Да черт с ним – с салом-то! или кот с ним… Знамя до сих пор висит. Никто снимать не собирается. Там же сто метров! Уже эта… страсто… стратосфера… – И не говори. Открытый космос. – Ну, не сто. Труба старая… И на пятьдесят метров никто не полезет, чтобы директоршу ублажить… Да ей другое требуется, хе-хе. На молоденьких… гм… полезла… – Фу-уй! Идиотов нема… В Кортубин звонили за верхолазами. Получается, наши мальчишки на башню забрались, а Варварины опричники засс…ли? – Ворпани не могут наверх лазить, они землю роют… – И некоторые люди себе же яму. Про тебя, Цыбин! Не корчи удивленную рожу. Лебезишь перед подлой властью, имея такого внука молодогвардейца! Пусть без штанов, но ведь не ссы…л Юлик перед ворпанем. – Я из-за внука как раз тревожусь. Так тревожусь, что сам не свой… – Напрасно. Причины нет. Корыльбун ворпаня клюнул. Никто не пострадал – ну, окромя Клобов. Интересно, с кем твой мальчишка на палках бился – со старшим или младшим? Это младшего зовут так – назгул? – Почем я знаю, как кого зовут… Арестовали Юлика… Увезли моего внучка. Судьба неизвестна… – Не врешь? Врать ты умеешь – как на трибуне ораторствовал про добрые лавочки и фонарь перед школой… Ну, что нас еще должно волновать?! – Где Машутка? – у Агнии немедленный и правильный вопрос. Она, что называется, зрела в корень. Из трех ее внучек старшая Тамара сидела перед глазами; средняя Леся всегда не при чем, а Машутка – каждой бочке затычка. Заткнет и бочку, и трубу. Выходка со знаменем есть чистое сумасшествие, а значит, Машутка замешана. С котом или без кота. Где глупая девчонка?! Агния больше волновалась за младшую. – Сегодня арестовали. Вот только что. Лейтенант Жадобин. Твой сынок, Григорий Алексеич. Подкатил на черном воронке к библиотеке и увез ребятишек в узилище. – Куда? На Шайтан-гору? – В ментовку. Допрашивают их. Дело шьют. Не удивлюсь, если и бьют. Вы телевизор смотрите? – Ого! Заговор против власти. И шьют, и порют. Кое-кому розгами не мешало бы… – Розги – наименьшее зло, – прокомментировал Максим, ощутивший себя уже полноправным участником тылвинских событий. – Дело с красным знаменем – сплошная политика. Хуже, чем с киоском. Мы в Правом Блоке властей не поддерживаем, но пытаемся конструктивно подойти… Тут какой-то оголтелый, пещерный коммунизм. Война у вас началась! Так и до диктатуры и лагерей недалеко… – Кто нас пещерными обзывает? – взвился Цыбинский фальцет. – Это и есть племянник? Порадую. Твоего охламона тоже увезли. Выходит, деды сидели – этот Решов и Глайзер – теперь их правнуки посидят. Ачетаково? От сумы да от тюрьмы у нас не зарекайся! Хоть не расстреляют…ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
*
На девятый день после смерти учительницы Лидии Грицановны Чиросвий в Утылве началось подлинно светопреставление. Прорвало. Впрочем, к тому шло. Судите сами. Тихое, неспешное здешнее существование было прервано. Прорывы происходили и раньше – провалы в дырку, но теперь возникло стойкое ощущение, что проваливается все – тылвинский реальный и сказочный мир со своими обитателями (нормальными и чудесатыми), устоявшаяся жизнь, естественный порядок вещей. Тудыть в дырку! события начали ускоряться. Словно поток из Негоди переполнился и устремился к Виждаю. Если он не достигнет конечной цели? случится самый страшный провал, и наши герои не бултыхнутся в прозрачные воды и не остудят разгоревшиеся страсти? Если мы вместе с тылками провалимся ниже? Куда ниже? Только в подземное царство Энгру. Хотелось бы наверху еще пожить. Хороший совет: цепляйтесь за хомуты – они точно всплывут в Виждае по странной пятигорской закономерности. Спокойно, только спокойствие. Что такого страшного произошло? Ну, как бы по отдельности вроде ничего, зато в совокупности… Происходило, нагнеталось, и дальше вот… Утром, часикам эдак к восьми, немногочисленные работники ТыМЗ (пока не уволенные – ПОКА), памятуя об угрозе директорши лично контролировать своевременную явку, спешили к проходной. Той самой – возле старой кирпичной трубы с красным знаменем. Люди стекались отовсюду – из Кашкука (здесь два шага) и из Нового Быта (это гораздо дальше, на машине через капитальный мост или пешочком, срезая через подвесной – затем все едут и топают по Проспекту космонавтов до конца). Помимо заводчан собрался народ взволнованный и праздный (уже получивший документы об увольнении), т.е. свободный как ветер (как корыльбуны, что ли?). Толпа встречала каждого, кто вытаскивал заветный пропуск. Пропуск ПОКА в нормальную жизнь. Вот идет озабоченный Ю. Анютин – при ходьбе думает, шевелит белыми бровями и непроизвольно сжимает кулаки. На него сразу навалились заинтересованно. – Юнар, чего спешишь? Боишься, что в отдел кадров опоздаешь? Тогда шибче, шибче… Ждет тебя там заветная бумажечка. Мы уже получили – живы, как видишь… – Его пока не уволят. Специалист. Нужно же контролировать разбор и распил. Два взаимосвязанных процесса. Диалектика! Чтобы все не сразу обвалилось, а постепенно… Если сразу, народ осатанеет и сам все обвалит. – А давайте!.. Давайте на балконы красные знамена повесим. Украсим город. – Первомай прошел. Усе. И где столько флагов взять? Союза уже нет… Переходящее знамя из завода утащили. Последнее было. – Так для доброго же дела… Хотя ни одно доброе дело не остается безнаказанным – Не-а, не проканает. Весить надо на верхотуру. Вот как на башню. Или на элеватор. Чтобы издалека видать – из космоса и даже из Москвы… И из ООН. – Я не полезу. Замучит головокружение. Пятиэтажки, конечно, не тридцать метров… – Подсадят, подстрахуют… или посадят. Чего таращишься? Я не шучу. Спокойно, Козлодоев, усядем усе!.. – Пускай власти повертятся. Сережка Колесников пострадает… Но не страшно. Букву «У» он же нашел и к нам присобачил… Никто не просил! Утырок… – Кто? Сережка Колесников? Козел! И молока от него… – Если в душе сохранил веру в коммунизм, то найдешь что вывесить. Тряпку какую покрасить… – А если нет?.. То есть я верю… Тряпку?! Ах ты, агент мирового капитала! Подстилка олигархов! – Юнар, тебя заставляют знамя снимать? Не соглашайся. Вспомни: вместе с партией, вместе с народом! Пусть висит! как укор совести. – Башенные краны задействуете? Где в Утылве возьмете? Можно и с вертолетов… Тушу Поворотова на канате спустите. – Его любой канат не выдержит. Вот пусть и лезет на трубу, перехватывает скобы! На хе… теперь котельная? Завод закрыли… – Новую котельную построим. Краше, чем была. Современную, газовую. И новый мир! Новую Россию! С новым президентом! Сразу все с новья… – Дурень! – Кто? Президент? А знаешь ли… – Я не говорил! – Говорил, говорил. У нас все записано. Напрасно думаете, что на самотек пустили. Вон ходит гражданин. Незнакомый. Внимательно слушает… Э-э, да он тебя сфоткал. Считай, пометил… Слышь, мужик, что здесь вынюхиваешь? И нос-то у тебя чистый, не порезанный – не наш нос. Не наш человек. – Здравствуйте! Очень приятно познакомиться. – С чего тебе это… приятно? Тогда и нам приятно сделайте! Прям сейчас, с места не сходя. – Сделают. Приятно думать, что наши органы не дремлют. Конечно, до Гранита Решова им как до луны. Но мы подсказать всегда готовы. Перво-наперво, надо посадить воров. Их имена известны – Поворотов, Витька Пятнашков, ростовщик Федька, сын Сукин, господа акционеры. Грабят народное добро!.. Мужик, ты записываешь? Ручку и блокнот достань. – Директоршу боишься включить? Правильно боишься. Ведьму никак не посадить. Даже если она самая виноватая… Не найдется мужика, который Варвару одолеет. Ты хоть майор иль как, мужик? Какие твои полномочия? Только сажать или даже расстреливать? – Не майор я. Корреспондент областной газеты «Родные просторы» А.Г. Порываев, – представился пожилой мужчина в очках с толстыми стеклами. Дорогой фотоаппарат Кэнон в его руках вздернулся вверх, запечатлев красное полотнище на трубе, а после начал щелкать толпу. Кое-кто шумно выказал недовольство. – Эй! Ты с какой целью наши рожи фиксируешь? Мы посторонние. На трубу не лазили и не знаем, кто. Имеем право здесь стоять. Свобода! – Наиболее предусмотрительные и умудренные жизненным опытом (разве такие были в Утылве?) озвучили логичную гипотезу. – Может, порядки сменились? До нас еще не дошло, извините… Новый президент ведь! Нового царя короновали. А новая метла всегда лучше метет… – Метла? Веник маленький… – Ты, дружище, говори, говори на камеру. Наговоришь на пятьдесят восьмую статью. – Нет больше пятьдесят восьмой статьи. – А знамя есть. И суслик есть, хоть ты его не видел. И рыжые зайцы – ворпани. – Не стращай! Пуганные… Где же они? Не суслики – ворпани. – Пострадали. Очень просто. Есть те, кто страдает за народ. И есть те, кто против. Враги народа, получается. Верно коммунисты говорили. Как все знакомо… – Ты, корреспондент, объектив мне в рот сейчас засунешь. Ну, сболтнул лишнего. Ну, понять и простить… – Какой скорый! Удостоверение сначала предъяви! в развернутом виде. Чин какой? Не майор, но чей холоп будешь? Олигарха Сатарова? из Стальинвеста. – Зря ты на него наезжаешь. Органы какое хошь удостоверение предъявят. Ты все равно читать не умеешь. Когда бумажку об увольнении по буквам разбирал, пот с тебя капал. – Плевать! У нас свобода. Двинем его по уху? Или по носу, как ворпани делают. – Вы че? Он же немолодой. Вредный старикашка! – Тогда по уху. Чтоб не подслушивал. Мужик, мы не сильно… – Стойте! Я – корреспондент. Честное слово. Областная пресса. То есть просто пресса – областная, а не… гм… честная… И я не подслушиваю, а собираю материал. Вы газеты читаете? Или только глотки дерете? – Ниче мы не читаем. Нет у нас газет. Телевизор вот смотрим – фигню всякую. Деградируем. – В ближайшем номере читайте. Будет статья про ваш город. – Понятно. Абсолютно. Вранье напечатаете. Вынюхиваете, выведываете, потом нас дерьмом поливаете. Ваш ассоциативный ряд: тылки – совки – дураки… Не новость! – Как этот корреспондент успел у нас материализоваться? Время! Детишки до полуночи на башню слазили, а утром этот… этот… Как тебя звать? – Порываев. А что? – Этот Порываев явился. Быстро работают! – Люди, он нас дремучими коммунистами выставит. На посмешище. Дескать, красные флаги вешаем. От областных властей тогда никакой помощи не дождешься. У нас ведь демократы правят! Отберите у него камеру! – Не ори! Нельзя лишать человека собственности – только по суду. Вот мы в суд обратимся, а нам скажут, что все правильно, по закону. Завод – это частная собственность… Порываев? У корреспондента фамилия Порываев? Родственник Натальи Матвеевны, да? Брат?.. Нет, староват для брата. Дядька? Дед? Сколько дедов повылазило! – Ну, все разъяснилось. Наташка, Цыбинская сноха, позвонила деду в Кортубин и рассказала. Отсюда до центра больше ста километров. Не на лошадях же он добирался – точнее, сразу на сотне лошадиных сил. Часа три – и уже тут. Ночью на дороге безлюдно – гнать хорошо – тогда еще быстрей. – Без людей – это как бы да. Но не пустынно. Сидят в кустиках, поджидают… – Именно, что пустынно. Ворпани у нас с корыльбуном разодрались. Вообще, везде склоки, скандалы, как с цепи сорвались… Даже сейчас чуть корреспонденту по уху не дали… Не бойся, папаша. Нет, чтобы цивилизованно все решить… – Погоди. История-то закручена. Наташка – баба смышленая, вострая на ум. Только с виду тетка теткой. Не зря же сидит в своем акционерном отделе с его основания – еще с приватизации. Начальство, директора сменяются, а она несменяемая. И в комиссию по аудиту перед собранием акционеров ее всегда включают. С ней даже директорша не сорится. Наташка ей отчетики кропает, а директорша их прячет, чтобы мы не заподозрили, из-за чего все хреново стало. Денег нет, потому что кто-то подчистую выгребает. – Директорша? Зачем ведьме деньги? – Вы ее бриллианты видели? Если не она, тогда холдинг. Лично олигарх Сатаров!.. Наташка не может разгласить, зато обходными путями действует… – Приплел бедную женщину. Если так… Теперь ее уволят. Хотя ее все равно уволят. Проведет последний аудит перед ликвидацией… И останутся на заводе сторожа, распильщики и те, кто добрые лавочки делают – холдинг же заявил, что от своего социального проекта не откажется… – Так он за нас? Наташкин родич? Корреспондент? Тогда не будем тебя бить, Порываев. Старость уважаем. Эй, ты спрашивай, чего хотел. Мы как на духу выложим. – Ага. Извиняй. Поможем с материалом для статьи. Накидаем фактов. Я даже на фоне знамени согласен сфоткаться. Не жалко! Ты снимай!.. Где встать? Что изобразить для пущего эффекта? Показать, что мы не сдаемся? Так победим! Виктория – значит, победа. Буква «В». Правильно? – Идиот. Буква V – это два пальца, а не один!**
Среди немногих счастливчиков, что по-прежнему числились в штате ТыМЗ и явились с утра на работу, оказался сын уважаемого тылка Мирона Пятнашкова Виктор – сам по себе нерядовая фигура в здешних обстоятельствах. Ему пришлось протиснуться через сгрудившуюся возле проходной толпу, пребывавшую в неочевидном смешанном состоянии – удивления, задора, гнева, раздражения и надежды. Уже не булькало, а клокотало… Начальник коммерческой службы ТыМЗ В.М. Пятнашков прошмыгнул в управу, попытавшись не привлекать внимание, тем более не провоцировать колкости и угрозы. Естественно, ему это не удалось. Толпа гудела и распалялась. Вдобавок сюда же затесался еще какой-то корреспондент в старомодных очках с линзами больших диоптриев и с ультрасовременной камерой Кэнон. Он снимал без устали. Толпа шевельнулась при появлении Пятнашкова, и корреспондент, ощутив общественную реакцию, шагнул к Виктору. – Позвольте!.. Областная газета «Родные просторы». Пожалуйста, прокомментируйте… Виктор не успел открыть рот (или отрицательно мотнуть головой), как толпа взорвалась своими комментариями. – Вот! Миронов сынок! Высоко взлетел! А ну, как с башни рухнешь? У нас тут летают! на крыльях корыльбуна… – Полюбовник директорши! ведьмы синей! Срам! Она поигралась и бросила. Куда ты теперь? Отец не поможет – не пристроит. Литейка стоит. Хорошие такие чугунные люки давно не делали. И травилка не работает… А он же как ни в чем не бывало… Было! Пятнашков втянул голову в плечи, бегом поднялся по лестнице и очутился в своем служебном кабинете, небольшом, но весьма удобном. Светлая отделка стен, европейская мебель из металла, стекла и пластика. Функционально, эстетично. Пятнашкову нравился собственный стиль – и особенно нравился контраст с директорским. Там, у Варвары, цветовая гамма темная, материалы дорогие – кожа, массив дерева, покрытый натуральными маслами, внушительные размеры. Пятнашков любил демонстрировать свой кабинет – естьэлемент фрондерства. Но сейчас его ничего не радовало. Захлопнул дверь, бухнулся в кресло и закрыл лицо руками. Что делать, не знал – да и не в состоянии делать. Жить не хотелось. Ощущение отвратительное. Даже во рту мерзко, кисло. В зеркало лучше не глядеться (не ослепит острая дивья грань, но вот вид, видок… ох-х-ох-хох). Помятый и не выспавшийся (ночью, вообще не спал, а пил). Ну, как же не пить после скандала в управе и перед серьезной угрозой опалы со стороны Варвары. К званию фаворита очень легко добавляется приставка «экс». Два экса в Утылве уже имеются – экс-мэр и экс-директор, но они действительно бывшие – пенсионеры, старичье, а Виктор слишком молод и не заслуживает, чтобы вот эдак с ним… Несправедливо! Скажите, почему герои нашей истории дружно толкуют о справедливости? Вот далась она им!.. Жизнь – погоня за химерами. Все быстротечно. Вспыхнет дивор и погаснет. Или даже не вспыхнет – просто мелькнет оптическая иллюзия в дивьем зеркале. Получится, что и не жил. Придет кислая горечь понимания… А! Виктор спохватился, вытащил из бара высокую бутыль с греческим бренди Метаха, повозился, но откупорил. Не желая смаковать (какие там изысканные нотки цветов! синеньких?), набулькал полстакана и осушил. Изнутри полыхнуло (на собрании в управе сильнее поджарило). Сдернул галстук, разорвал рубашку. Мысли подобно диворам разбежались в разных направлениях. Отличный бренди!.. Безусловно, не он, а проклятая водка виновата! Виктор и раньше закладывал за воротник своей итальянской рубашки – уже не кампари со льдом и не коньяк в баре гостиницы Мара, а чистую водку. Необязательно в компании друзей и, главное, подальше от отцовских глаз. Чаще на пару с коллегой менеджером или даже в одиночестве, запершись в служебном кабинете с минибаром. Оправдывал себя напряженным ритмом работы, нескончаемым стрессом. Надо же как-то расслабляться. Человек не из железа и не из гранита. В сказках Пятигорья говорится, что создан из местной глины. А как же тогда «смогли мы – мы стали крепче рельсовой стали»? Тылки – упертый народ, но тоже расслаблялись – и раньше, в Союзе, и теперь. Работали и пили, и снова работали (сами же шутили, что работаем до усрачки и пьем, чтобы на карачках…), только работа была совершенно другой (не более легкой, а другой). Ну, если сравнить пятилетние, годовые и месячные, подекадные производственные планы ТыМЗ (конкретно, какой объем чугунных отливок – люков, консолей, решеток, плит – перелопачивал в травилке старый Мирон) с нынешними цифрами из красивых отчетов его сына. И раньше считалось, что ручку держать – это не тяжести перетаскивать. С чего же Виктор смертельно устает, стрессует и периодически напивается? Что за странный недуг? Да, странный! Пил Пятнашков ровно по той же причине, что и Килька Кулыйкин. Каждый из них причину описывал по-разному. Еще вспомнить, как Максим Елгоков жаловался новому другу Кильке на свое странное состояние, которое профессор невролог из Кортубинской платной клиники предлагал лечить витаминчиками. Водка лучше витаминов! Но наступал предел, когда и водка не помогала. Например, Пятнашков сейчас думал (если объективно, не слишком далеко уклонялся от истины), что он один из несчастнейших обитателей Утылвы. Это так – даже чужак Максим Елгоков потихоньку выправился и начинал входить во вкус здешних порядков (порядков?! первичного хаоса Энгру). Максиму уже ничего – уже хорошо! А бедный, бедный Виктор отброшен в темную дыру нешуточной (и не сказочной) депрессии. Никого не удивляет упоминание страшного душевного недуга, что совсем недавно считался характерным лишь для капиталистического общества с его пороками и неразрешимыми противоречиями. А Пятнашков сейчас чувствовал именно препаршиво. Метакса с бульканьем еще раз полилась в стакан. Уф-ф!.. Опять же странно не то, что Пятнашков чувствовал – а по какому поводу. Уже давно наемные менеджеры в российских частных компаниях в кризисных обстоятельствах (реорганизация, долговое рефинансирование, локаут, банкротств, землетрясение, цунами, эпидемия и пр.) держатся хладнокровно, демонстрируют похвальную стрессоустойчивость. Не люди, а рельсовая сталь. Это рынок! Поезд едет, не свернет – привычное дело. Менеджер должен быть незаинтересованным и мобильным. Ради кого, собственно, когти рвать? ради собственника? Нема дурных. Вот и Виктор – не дурак. Сумел же он продвинуться в карьере на заводе, заслужить благосклонность директорши. Однако на самопожертвование ради Варвары никогда не подписывался. Как же он дошел до жизни такой? Его незаметно подвели. Только на колдовство и сослаться… Начнем очередную сказку Пятигорья. Молодой умник очутился… Кем? сами решите.У лукоморья дуб(?)… дуб зелёный…
Хоть в Пятигорье, хоть в Париже
Любовь – все боль и маята.
Как поумнеешь, так услышишь
Слова ученого кота.
Налево, прямо или направо –
Везде препятствий на пути,
Но по цепи или по нраву
Куда-то надо же идти!
Лети, лети, лепесток (синий)
Через запад на восток,
Через север, через юг,
Возвращайся, сделав круг.
***
Среди многих происшествий дня случился еще один эпизод – как бы ничего выдающегося, без свидетелей, шума и пыли, но и это добавилось в общую несуразную картину. И неясно, что окажется важным и к чему приведет. Гости Агнии Николаевны, узнав о начавшихся репрессиях в Утылве, побежали спасать своих внуков, хозяйка осталась в квартире – коленки ей помешали. Про Машутку она подумала сразу, но даже ортодоксальной коммунистке Кулыйкиной слабо верилось, что четырнадцатилетнюю девчонку бросят в узилище (как выразился старый романтик Цыбин) – не те времена и не те нравы, да и каким бесчувственным истуканом надо быть! Уже лейтенант милиции Клим Жадобин точно не был. Агния сама себя успокаивала. За размышлениями Кулыйкина упустила из виду старшую внучку. Нет, конечно, Тамара за столом к спиртному не прикасалась (слова Дюши больше, чтобы уколоть – за сыночка Костяню и картошку). Тамара, если усаживалась, то ненадолго и молча. Когда Цыбин известил про арест Юлика и его друзей, и в комнате поднялся шум, у Тамары в кармане тихо запиликал телефончик (подарок жениха Сереженьки). Прилетела СМС-ка, девушка украдкой прочитала и стала вся как на иголках. Она не могла убежать без промедления, но тут гости повалили толпой на выход, и Тамара схватила шанс незаметно улизнуть. Ее исчезновение вскоре обнаружилось бы, и условностями решено было пренебречь. Квартирная дверь захлопнулась за толпой, в комнате сидели лишь две женщины – красная, раздосадованная Агния и Дюша (как всегда себе на уме – Агния называла ее хитрой, но не умной). Зоркая Дюша проследила поспешное Тамарино бегство, хотя не вмешалась – предпочитала быть в курсе, а не в гуще событий. Хитрая лисица! Агния в растерянности смотрела на пустые стулья и пустые бутылки. Дюша с коротким вдохом предложила. – Давайте помогу, что ли… – Тем временем Тамара, выскочив из подъезда, избрала не ту сторону, куда зашагали пылавшие гневом старики. Цель же Тамары – городская мэрия. Сейчас самое тихое, забытое место в Утылве. Девушка шла так быстро, что запыхалась. Бисеринки пота высыпали на кожу, защипали. Высокая грудь бурно вздымалась. Тамара покинула дом, как была – в простом платье (уже острили здесь – в ситцевом затрапезе). Головку сегодня не венчала парадная прическа – башня из накрученных локонов. Распущенные волосы развивались по ветру. Стройные ножки не на каблуках, а в низких шлепках. Лицо красиво и без макияжа – свежее, словно умытое росой. Ресницы нервно трепетали, выдавая напряжение внутри. Но она бежала, бежала – и вот прибежала. Городская площадь с мэрией и чугунным памятником (бюстом Героя на кирпичной тумбе) есть асфальтовый прямоугольник, залитый красным светом и абсолютно пустой. Разумеется, все ушли на фронт – то бишь к заводоуправлению и трубе с красным знаменем. Девичья фигурка – особенно маленькая в сравнении с пустой площадью. Вокруг было тихо, недвижимо. Мертво. Не слышно топота ежегодных первомайских колонн трудовых коллективов – ТыМЗ, совхоза имени К. Солина, станции Утылва Южно-Уральской ж/д, районной потребкооперации, городских медиков, ветеранов и др. Не льется через громкоговоритель (украденный впоследствии из управы) уверенный баритон первого секретаря Тылвинского горкома партии В.И. Щапова. – Дорогие товарищи! Выполним решения партийного съезда по укреплению экономического и оборонного могущества нашей Родины! – Трудящиеся механического завода! Выше знамя социалистического соревнования! Боритесь за досрочное выполнение пятилетнего плана! Претворяйте в жизнь планы партии и правительства об ускорении развития, интенсификации народного хозяйства! – Да здравствует славное советское крестьянство! Приветствуем работников совхоза имени героя большевика Кирилла Солина! – Да здравствует тылвинская интеллигенция! Почет и уважение нашим педагогам. Таким, как заслуженный учитель А.Н. Кулыйкина. – Мир! Труд! Май! Перестройка! Демократия! Гласность! – Слава великому советскому народу – строителю коммунизма! И ЧТО ТЕПЕРЬ? ТИШИНА. Вспоминаются разве недавние лозунги – не далее, как третьего дня. Задорный голос Глайзеровского наследника. – Мы намерены огласить нашу гражданскую позицию. Наша жизнь в наших руках!.. Мы не должны молчать! Иначе с нами как с безмозглым вороньем… Именно так с нами поступают. А мы-то что? НИЧЕГО. ТИШИНА. Даже вороньи перья, вырванные Кефирчиком, не порхают в стоячем воздухе. Не шелестит листва на старом карагаче. Словно вымерло все – люди провалились в подземный мир Энгру. Нет никого и ничего. Жуть жуткая… Тамара встала как вкопанная перед мэрией. Войти внутрь? За стеклянной входной группой не мелькало движение, не раздавались звуки. Тамара отыскала взглядом снаружи окно Колесниковского кабинета, надеясь обнаружить там Сереженьку. Никого. Ведь недавно из этого окна (нет, в другом времени и в другой реальности) девушка с женихом наблюдали митинговое действо – молодые бузотеры ходили по кругу с плакатами, их вожак Петька Глаз посредством украденного громкоговорителя явственно бредил, Кефирчик надрывно мавкал. Настолько странно, невероятно – да полно, было ли? Не было! Пусто и тихо. В трехэтажном здании ни единой живой души. Бедная невеста вздрогнула от страха и тревоги. Никогда такого не случалось в Утылве и в Пятигорье. Вдруг конец пришел? В сказках говорится, что мир когда-нибудь исчезнет. Но не в результате кровопролитных войн, природных потрясений. Верно, этого нет – ничего ужасного не происходит. Ну, вот ворпани по мелочам гадят, а все прочее – людские дела. Откуда странные предчувствия? что даже кровь стынет в жилах? Тамара смотрела и не верила своим глазам. Вот она, мэрия – целехонька. Белый оштукатуренный фасад, наверху не красный флаг, а обязательный триколор. И тумба с Героем. Как должно, на тумбе красуются барельефы с красными знаменем, красными звездами, гербом несуществующей страны и простой надписью с емким смыслом «Герой». Все так и не так – все не то, чем кажется. Обман! Тамара – не дурочка, а здесь даже Машутка сообразила бы. Тишина угнетала – нет, наоборот – звучала трубным гласом. НИКТО НЕ БУДЕТ ЧУВСТВОВАТЬ НИЧЕГО… Но Тамара ведь чувствовала! жуткий страх за Сереженьку… В подобной ситуации женщины за себя меньше не волнуются. Невеста прозрела, что заходить в мэрское здание не стоит. Жених ее там не дожидается. А может, он не ждет ее совсем. Не нужна ему девушка. Любовная горячка схлынула в Негодь. Лишь холодная, бездушная пустота подступала, окутывала синим вкрадчивым облаком. Эта пустота везде – и внутри сомкнутых лепестков ядки, и снаружи. Страшно! Тамара не отрывала настороженного взгляда от стеклянных дверей, заколебалась и шагнула вперед, затем назад. В тишине забавный звук – хлоп-хлоп шлепанцев по пяткам. – Ой-ей… – крепкие икры напряглись; еще миг – и девушка побежала бы прочь. Тамарины недобрые предчувствия подтвердились. Негромкий смех на пустынной площади прозвучал оглушительно. Знакомые серебристые переливы. Тамара крутанула голову в сторону памятника в буденовке. Так и есть! Поодаль от кирпичной тумбы, из тени старого карагача торчал тупой нос черного Лэнд Ровера – блестящий, не поцарапанный. В салоне пусто – ни водителя, ни пассажиров. Но кто-то же на нем приехал! Смеется сейчас и не думает прятаться. Шуршание. Высокая женская фигура заслонила барельеф с красным знаменем на видимой грани тумбы. Жгучая брюнетка, в этот раз одетая скромно – никаких ярких деталей, тем более пластмассовых аксессуаров. Не директорша, но и не вульгарная красотка. И не ведьма. Варвара Пятилетова выглядела как приличный человек. Очередной пример колдовского дара перевоплощения. Одна, без охраны. Задача – вызвать доверие и симпатию. Клобов рядом не было – скомпрометированы в Утылве и могли помешать. Происходящее не понравилось Тамаре еще больше, чем пустота в мэрии. В самом деле, никого нет, а Варвара есть. Ловушка? – Куда бежишь, красавица? На призыв лябимого? – брюнетка начала медовым тоном. Настроена явно не враждебно. Никаких откусываний голов. Но нельзя верить! Она старается усыпить чужую бдительность. – Чего стоишь, мнешься? Поджилки трясутся… Давай, подходи ближе. Не укушу и не откушу… – Н-нет… – Тамара не была легковерной особой. – Ну, тогда стой и оттуда слушай, что скажу… А сказать есть у меня… Ты – девица здравая, не всполошная. Твердо знаешь, чего хочешь. И хочешь ты не звезду с неба – не самый дивный дивор… Пусть не согласишься с моими словами, но хоть как-то обмозгуешь – хоть попытаешься. На это лишь надежда, – философски заметила Варвара. – Вы с младшей сестрой нисколечко не похожи – как не родные… Плохо это или хорошо? Для тебя хорошо! поверь мне… И почему-то во всех несчастьях этих удивительных (дивьих) дурех винят кого и что угодно, но не их… Ладно, поговорим как взрослые, разумные люди. Ведь мы именно такие? – Э-э… А зачем? – Тамара продолжала ничуть не верить. – Зачем поговорить? – ЗАЧЕМ? Действительно… О! That is the question. – Чего, говорите? – Ничего. Говорю: вот из зэ квэсчен. Поняла? Тук-тук!.. Наверное, лучше говорить конкретно, не отвлекаясь. Я поняла, и ты меня поймешь… Хм, трудно переключаться на конкретного пациента. Челюсти всегда одинаково работают – ГАМ!.. – Ой-ей-ей!.. – Тамара инстинктивно отшатнулась – отлетела метра на три, не меньше. – Погоди! не убегай… Это я просто сболтнула… Не пугайся, ничего не сделаю. Тебе сколько лет? – Девятнадцать… ис-с… сполнилось… – И учеба закончилась. Все по-взрослому. Как жить дальше думаешь? И думаешь ли вообще? – Д-думаю… – Тамара еще больше растерялась. – Но как вы… – Не обо мне речь. О тебе. Про меня вы уже наговорили, языками почесали. Перетряхнули мое белье, а еще синий халат, трусы кружевные… Почему вам кружева не нравятся? А мне так сатиновые… Уж про клипсы-то острили все, кому не лень… Волосы вот пришлось отстричь! Ты как женщина меня должна понять! – Ужас… То есть, ужасно понимаю… – Ужас? А по-моему, интересная стрижка получилась. Асимметричная, по последней моде. Не находишь? – Ужасно интересная… Ой, простите… – Прощаю. Не злюсь я. Подойди, чтоб не кричать. Я вопрос задам. Так, промежду прочим. Ты над своей жизнью задумывалась?.. Молчишь? как, вообще, собираешься? Тылков я об этом спрашивала. Вразумительных ответов не услыхала. На что-то надеются. Ждут. До второго пришествия ждать можно. Безрезультатно. Хомуты не всплывут… Не ясно? Еще раз и помедленней. Давай старайся, девочка! Других шансов может не быть… В Утылве ловить нечего. Безнадега. Безрыбье. Счас стоящего карасика насадить – так его не сыщешь… Кранты вам. Не будет Утылвы. Скоро все с землей сравняют. – А мы куда же?.. а я с Сереженькой… – Насчет женишка. Сереженьки твоего ненаглядного. Кстати, он знает, что жених? Мамаша у тебя не сомневается… Я понимаю и не осуждаю, выбор в этой дыре невелик. Собственно, нет выбора. Тут новый мэр – холостой. Прежний-то глава Щапов – старик, и у него жена есть – верная боевая подруга. Он с Калерией и в Афгане воевал? Не?.. Ну, такую цепь не разобьешь… На молодую здоровья Игнатича уже не хватит. Слишком много сил отдал работе. И родине. Родина оценила? Горожане отблагодарили? Проголосовали за другого! Хотя никому лучше не стало – ни новому, ни старому. Не велика честь в Утылве мэрствовать. Шансов выдвинуться ноль – можно так глубже и глубже в дыру погружаться. Что-то заскучал твой женишок. – Напрасно вы на Сережу. Он хороший! Хороший человек, да и мэр из него… – Хороший, но забывчивый. Наверное, тяжелый склероз постиг. Забыл, кто его на царство поставил! Тьфу, царство-то! разгуляться негде… Сидел бы тихо, исполнял, что обещал! – Какое царство? Я запуталась… – Никакое. Утылва – не царство. И Сережка – не настоящий царь. Ты тоже не царица… Как в сказке: кабы я была царица, – говорит одна девица… Ты – та самая девица, что ли? – Я?! – Не спеши сразу отказываться. Может, еще станешь царицей. Смотря как себя поведешь. Чего ресницами хлопаешь? Знаю – опять Сереженька хороший… Все хорошо, если бы не заумные мысли в его голове. Приболел он на голову. Раньше трезво рассуждал. План карьеры построил. Логично, последовательно. Один срок в Утылве – этой частью жизни придется пожертвовать. Потому, что жизнь в Утылве – жертва, на которую надо пойти, чтобы дальше вверх лезть, а не в дырку падать. Холдинг его поддержал, подсадил на должность. Иначе, как был никем, так и остался бы. Его мэром сделали, а он из себя важную персону корчит. VIP, едр… – вот и влип! Видали таких – точнее, даже смотреть не стали бы… На собрании в управе молчал… – Сережа честно избирался. За него большинство тылков голосовало. Прежний глава Щапов признал, что проиграл… – Попробовал бы не признать! Коммунист как упорный гвоздь – выковырнули его из власти, а шляпка застряла… Щапов на своем посту уже лет …дцать как пересидел – аккурат с того момента, как КПСС запретили. Он затаился и сидел, и делал все, чтобы здесь совок сохранился. Держал и не пущал. Все дырки законопатил… Передержал – вот и протухло. – Чего-чего протухло? – Не нравится вам, как мои духи пахнут – кисло, видите ли… А сами-то протухли, провоняли! Пылью, старой ветошью, хламом. Знамя ваше – сплошь пыляга. Дерюга! И плакатики, митинговые кричалки… Воздух из вас выпущен как из того кота. – Это из Кефирчика? Он как чучело стал… – Оклемался котяра! Живуч… Ну, попадись он мне снова… Сеструха твоя тоже хороша! – Машутка на башню не лазила! – Удивительно, что она еще на трубе не засветилась в своем желтом сарафане… Как все повторяется. Две сестры. Тогда Калинка с Фаиной, теперь вы… За себя думай. За себя – не за сестру или жениха. Заботься о собственных интересах. – Сереженька мне говорил… – Поменьше с женихом разговаривай. По-другому своего добивайся. Он тебе предложение уже сделал? – Мы не спешим… – Конечно, конечно. Вот что ты знаешь о его планах? Он тебя посвящает? – Мы с Сереженькой надолго здесь не задержимся. Он очень умный. Пробьется в жизни. Не обязательно в Утылве. – Не правильно. Обязательно не в Утылве. Утылва даже не дыра, а дно дыры – даже ниже подземного дворца Энгру… Щапов – наглядный пример. Он и его Калерия. У Щапова карьера много обещала – мог дослужиться в Москве до высоких палат и персональной соболиной шубы. Однако в помутнении рассудка вернулся сюда. Теперь для него все уже кончилось, сбулькало. И его Калерия уже старуха, а ты молода. И она – законная супружница, а ты… – А я? – Тамара не успевал за бурным Варвариным потоком. – Ты? Ты для Сережки никто. Он не то, что на тебе не женился – даже не намекал. Пусть твоя мамаша по Утылве сплетничает про будущего зятя… Ты всего лишь с ним спишь. Хоть предохраняешься? – Что?.. Да-а… – Молодец. Можно ведь не беременеть. Значит, ваше расставание не грозит реальными проблемами. Калинка Граниту доверилась безоглядно. И рожая, померла. А Гранит другую деваху нашел. И твой Сережка найдет! – Не найдет. Он меня любит! – Разумеется. С удобствами любит – в мэрской квартире; когда захочет, позовет, когда не захочет… А ты за свою любовь что получаешь окромя надежды не светлое будущее? – Я тоже его люблю! Сереженька очень умный. Он перспективный. – Заладила! Твой отец тоже умный. Хоть каплю ума ты от Кильки унаследовала. Похвальное наследство! А больше нет ничего. Богатства Килькане нажил. Все вам самим предстоит наживать – трем дочерям. Мать вон бабушкины квартиры делит – обоих училок – покойной и живой. Бесприданницы вы. Ну, для младшей не важно – она сама та-акой подарок… Но ты же девушка умная, правда? Не глупее жениха? – Правда… – Должна о себе думать. Зачем полагаться на мужиков. Точнее, не так полагаться надо – не слепо… Тамара виновато улыбнулась, пожала плечиками (чуяла, что доля правды в Варвариных словах есть, что страшно). А Варварой начало овладевать раздражение – потому она хрустнула челюстями и высказалась напрямик. – Сережка – не такая завидная партия. Для дыры сойдет, а если не в Утылве поискать? Мир огромный – реальный, не сказочный. Масса вариантов. Естественно, ты – девушка, а не мальчик. Не Лешка Имбрякин (и ему втолковывать нужно). Но у тебя имеется кое-что, чтобы этим кое-чем… Ну, понимаешь, в ход пустить… – Куда пустить? – Че, дура непонятливая? как все ваши тыловки… Ладно, дорогая. Не плачь. Ты же красавица, особенно когда локоны накрутишь и юбку покороче напялишь… Если Сережка не ценит эдакую красу – не намерен все к твоим ногам бросить… А он намерен? Как ты считаешь? Уже сомневаешься? – Сережа не такой… – сопротивление Тамары увещеваньям ведьмы ослабевало. – Именно не такой. Не такой, какой тебе нужен. Заурядный тылок. С сомнительными перспективами, – Варвара настойчиво дожимала. – Надо кого получше найти. Главное – шанс не упустить. – Кого получше? Как? Где? – пролепетала сбитая с толку Тамара. – Другой разговор! Случай скоро представится. Зевнешь – горько пожалеешь. Я тебе помогу. Не трясись. Хошь верь – хошь не верь. Я даже прошу – не верь! Не для тебя постараюсь, а чтобы отплатить твоему женишку за черную неблагодарность. Справедливо отомстить… Ты ж не поверишь, что я добром помогаю – так поверишь, что местью расплачиваюсь. Ведь ведьма я!.. Не шарахайся, пошутила. Ведьмы только в сказках… – Что же с Сережей будет? Как его накажут? Да в чем его вина? – Страшно виноват. Не оправдал возложенное на него доверие холдинга. С самого начала. Чего огород было городить? Если не хотел мэрствовать, то не надо было Щапова свергать. Теперь что? В тридцать лет – я устал, я ухожу? Нет, ну что за мужики пошли! Мельчают. Колесников, Витька Пятнашков – бегут крысы с корабля. Рано бегут! Вот Гранит мужиком был. Против Гранита я бы тебя не уговаривала. – Против Сережи уговариваете? – Решаешь ты. Счастья хочешь, девочка? – Кто ж не хочет… – Счастье дорого стоит. Про рай с милым в шалаше уже не актуально. Даже если шалаш на Марае стоит – в самом счастливом месте Пятигорья. Да и Пятигорье – это сказка, скука и скудость. А сейчас такие вещи на свете есть – для полного счастья. Хочешь бриллианты как у меня? Модные наряды? Хочешь шубку соболиного меха? И остальное хочешь? Только не остальное, а все. Дворцы, яхты, автомобили. Шикарные заведения – рестораны, казино. В Париже или в Лондоне. Хочешь как в Лондоне? Путешествия, курорты. Бананы, кокосы… Чтобы путешествовать и не жмотиться в деньгах. Не везде ведь дикая степь. Новые земли, новые континенты, острова, моря, океаны. Жить, наслаждаясь… Королевство собственное хочешь? – Невероятные сказки рассказываете… – Запросто не получить. Не подарок это. За плату. Разумеется, если у тебя любовь к Сережке – как воздух, как жизнь… Но так везет единицам. Вообще, диво дивное. Один дивор на тысячу – на тысячи тысяч. Для других любовью жизнь не исчерпывается. Прабабка твоя Фаина любила Гранита, а всю жизнь с Кулыйкиным прожила. Калинка умерла, Гранит тоже, теперь и их дочь. А жизнь идет дальше. Уже наследники Гранита собрались. Что и как у них – у вас – сложится… – Откуда же взяться этим чудесам в Утылве? – Я растолкую. Давай вытирай, что там у тебя – сопли или слезы. Прекращай про Сережку повторять. Реши, что он – пройденный этап. Мэр маленького городишки. Надо рыть глубже! Тебе надо подготовиться. – К чему? – К счастью, которое я описала. Чтоб при полном параде быть. Красоте своей достойное обрамление создать. Но не раздраконивай себя. Не напяливай обдергайки, когда майка до пупка, а юбка лишь куньку прикрывает. Туфельки, а не стрипы с каблуками – кинжалами, в которых стриптиз танцуют. Прилично все. Пожалуйста, локоны в башню не накручивай. Мужчины ценят естественность. – Мужчины? – Естественно. Не коты ведь… Деньги есть? Бери. Сходи в бутик лисицы Дюши, поройся – пару вещичек найдешь. Макияж легкий. А то тени как из вазелина с блестками… Дешевые цацки выброси. Скромность – вот оружие… Согласна? Наконец-то! Объясню, что дальше делать. Завтра отправляйся в гостиницу. Персонал предупрежден, что ты принята на работу. – Кем? – Неважно! Не техничкой и не посудомойкой. На ресепшен. – Там уже сидят. Мама моя и Лариса Вячеславовна. – Значит, третий стул поставят. Ничего сложного от тебя требуется. Сиди, красуйся. Судьбу свою дожидайся. Увидишь – так и подсекай жирного карася. Выслушивая хладнокровное внушение, Тамара залилась румянцем, дивно хорошела. Ее ноздри чувственно трепетали, вдыхая кислый аромат оригинальных Варвариных духов. Тамара колебалась, будучи безыскусной девушкой, наивной провинциалкой, а перед ней сейчас колдунья высыпала кучу соблазнов. И вправду, почему бы и нет? По словам госпожи Пятилетовой все просто и достижимо. Силы явно не равны. Да что там – по характеру, интеллекту, коварству директорша и дочь Кулыйкиных рядом не стояли. Варвара добилась от жертвы не то, что осознанного согласия, а так – смущенного кивка. Этого ведьме довольно. Верно говорится, коготок увяз – всей птичке пропасть. Госпожа Пятилетова села в черный Лэнд Ровер и, собственноручно руля, уехала. Тамара побрела восвояси. Ощущение девушки – словно из нее как из Кефирчика выпустили воздух. Бедняжку пошатывало, во рту было сухо и кисло… А где жених, который в эдакий момент должен выступить защитником? Где Сергей Колесников? Его нет. А Варвара – хитрая искусительница – тут как тут. Напела невесте в уши. Тамара возвращалась домой опустошенная. И ее окликнули. Детский голосок. – Не делай этого, Томка! Противно ведь… Точно в грязной луже искупаться. После никаким шампунем не отмоешься… Да, и чем от тебя пахнет? кисло воняет? – Отвали! – отрезала Тамара. – От горшка два вершка, но учит… Лямку к сарафану аккуратно пришей! Я еще матери скажу, что ты сама с чужими парнями шляешься. Не следи за мной! Это я взрослая, а не ты. – Томка, пожалеешь, но поздно будет, – взрослые слова Машутки****
Зам. начальника отдела участковых уполномоченных и по делам несовершеннолетних МО МВД России «Тылвинский» лейтенант К.Г. Жадобин явился раненько с утра по адресу Полевая, 4. Милицейская униформа – камвольные китель и брюки, белая сорочка, галстук с застежкой, блестящие черные ботинки – все как положено и подчеркивало, что лейтенант здесь по служебной надобности, которая весьма безотлагательна. Знамя развивается над Утылвой, народ смущен и разгневан, головка ТыМЗ (директорша с телохранителями) провалилась куда-то, приезжий корреспондент сует нос в чужие дела – а служба идет. Непрерывно – дни и ночи. Чего ж ночью-то башню прокараулили? Не пришлось бы сейчас прибегать к разборкам – и толку-то? Будет толк! Юные протестуны еще десятый сон видели после ночных приключений, а на лестнице уже раздавался тяжелый топот ног в уставных ботинках. Вот она, милиция – тут как тут, родимая. Вопреки ожиданиям, жесткого захвата преступников не потребовалось. Да и кого захватывать лейтенанту Жадобину? Дружков своей падчерицы? Клим Григорьевич аккуратно постучал в запертую дверь, не желая грохотать и пугать соседей. А нет соседей-то – ателье на первом этаже давно стояло пустым. Но все равно, лейтенант и его товарищи – цивилизованные люди, почти полицейские – не варвары или изуверы какие (не чекисты). Дверь открыла Устина. Не успела взбодриться, надеть очки и обрести ясное зрение – так и глянула на отчима одним невооруженным глазом, второй еще спал под тяжелым веком. Мятые волосы откинула со лба, на щеке заалели полосы – не от когтей, а от спинки дивана – как спала, так и отпечаталось. Девушка была вялая, индифферентная. – Ты… – только и вымолвила. – Хватит спать, – велел Жадобин. – Давай, мила дочь. Приведи себя в порядок. Ваша развлекуха продолжается. И другим скажи. – Ты про кого? – Устина поразмыслила с трудом. Нет ни сил, ни желания притворяться, но для порядка попыталась. – Где они? Я спрашиваю! Твои приятели с квадратными мозгами – этими правыми блоками! Устина повела острым плечиком, словно озябла. Утро. Прохладно, росисто. – Ясно. Говорить не хочешь. Молчишь как молодогвардеец на допросе. Молодец! – Здесь, – буркнула дочь. – Последняя дверь слева. За читальным залом… Что собирается делать милиция? – Не волнуйся, милая, что-нибудь сделаем. Вы думаете, что все детские игры? Слазили на башню? И как ощущение? Ладно, головы дурные уберегли! – Ну, папа… – Теперь кто-то должен отвечать. Например, твой отец мент. Пошли! – Куда? – К твоим подпольщикам-полуночникам. Боюсь даже представить, кем прослыву среди людей после сегодняшнего. До сорока лет дожил, но звания гестаповца не заслужил. Смею надеяться! – Ну, папа… – Ну, доча! Ничего изменить нельзя. Придется отвечать! по закону. Dura lex sed lex. Закон суров, но это закон. Надо же, и латынь пригодилась… Клим протопал по коридору к читальному залу, старые половицы прогибались. Мимо стендов с героями ВОВ, мимо подборок военной литературы и мимо стола, на котором лежала толстая книжка в красной обложке «А. Фадеев. Молодая Гвардия». Жадобин смотрел прямо и сурово перед собой. Словно не лейтенант милиция, а неумолимая судьба приближалась. В дальней комнате библиотеки Клим стопорнул на пороге. Картина ленивого пробуждения всей компании. Кто-то с легким стоном вытягивал суставы, кто-то схватился за поясницу от неловкой позы во время сна. Легко соскочила с дивана Влада Елгокова – хрупкая спортивная девочка с темной стрижкой и в шортиках. Уже стояла на ногах. Петька Глаз (или Глайзер, как теперь известно) больше всех недоволен. Вздыхал, и это было целым ритуалом – вытягивал губы трубочкой, затем надувал щеки и выталкивал воздух – пфух! пфуй! над Петькиной верхней губой поднимался вихрь пылинок. У Глаза-Глайзера ныло рыхлое тело после непривычных физических упражнений – особенно, когда ребята бежали, спасаясь от преследований старшего ворпаня, а навстречу им вывернул грузовик Тулузы. Пришлось совершать акробатические прыжки прямо из-под колес на обочину. Вот Петька переживал последствия своего подвига. Братья Анютины уже среди ночи сползли с общего дивана и разлеглись на полу – пусть жестко, но просторно. Клим чуть не споткнулся из-за их раскинутых ног. Юлик Цыбин спал младенчески счастливо. Во сне ему снилось, что он бежит, но не от кого-нибудь, а просто бежит дистанцию впереди соперников. И все бы хорошо, Юлик лидирует со старта, только его руки после каждого маха невольно сгибаются к талии и нащупывают там ремень – он что, в брюках бежит? не по форме. Одно хорошо – если бежит в брюках, то значит, брюки на нем надеты – порядок! Кортубинца Ивана Елгокова баюкала его очистившаяся совесть. Иван прошел испытание и принят в члены тылвинского молодежного братства. Принят непосредственно на месте – на Проспекте космонавтов. Под трубой, превратившейся в башню, под недосягаемым звездным небом, в окружении пяти сказочных вершин. И без всяких формальностей – без заявлений, зубрежки устава, членских взносов, поручителей – он же не в комсомол вступал. Но ведь вступил! и даже серьезно рисковал минувшей ночью. От рискованного эксперимента Иван получил такой всплеск (взбульк) адреналина и осознание правоты. Впервые кошмар с пылающим киоском отодвинулся назад и избавил от навязчивых картин его мозг, который подобен корыльбуну, насаженному на острие. Все сделано правильно. Единственное острое сожаление, когда проснулся – что рядом не было девочки с переливчатым взором. И кота тоже не было… Зато сон Лешки Имбрякина заслуживал особого отношения. Ну, вот и как к нему относиться? Начнем с того, что Лешка не спал на диване. Нет, физически он с ребятами располагался там – после ночных подвигов прикорнули, где сумели. Однако во сне Лешкино тело совершило чудеса – оно отринуло материальное основание и законы природы, обнаружив дар к левитации, и поднялось в воздух. Но это был совсем не воздух – не то, с чем живем с рождения, что не видим и не чувствуем, хотя твердо знаем, что это есть; если же нет, ощущается сразу. А тут чудо или хитрый фокус? Лешку подхватило и помогло ему преодолеть силы гравитации удивительное синее облако (оно уже вторгалось в повествование и всегда имело касательство к конкретному персонажу). Ночью Лешка парил на облаке, покачиваясь – легко и комфортно. Просыпаться нет желания. Пусть весь мир подождет. Хотелось длить и длить ощущение чуда. Закрытыми глазами видна (или ощутима) эта субстанция – зыбкая и да, синего цвета, с рассыпанными серебристыми звездочками (сразу столько диворов! интересно, чьих?) Что напоминает? кокон Камы? Сомнительно. Звездочки размещались хаотично, но в какой-то момент выстраивались в четкий узор – как на уроке физики хаотичные непроводящие частички выстраиваются строго по порядку между разноименными зарядами, и силовые линии электрического поля становятся видимыми. Так и сейчас, на серебристые звездочки шло таинственное воздействие. И на спящего Лешку тоже. Можно наблюдать и восхищаться бесконечно! Во сне Лешка захватил пятерней целый звездчатый рой, сжал свое сокровище в кулак – звездочки непринужденно просочились наружу и растеклись по облаку. На серебристо-синем подвижном свету Лешкина рука выглядела бледной, бесплотной. Это уже из урока информатики – вордовский эффект обтекания текстом, когда текст образуют звездочки и тщатся что-то передать, а все прочее располагается за ними – за посланием. Сказочные и строго научные вещи перепутались в Лешкиной голове, но ему было хорошо. Пробуждение резкое и быстрое. – Сказка закончилась! – провозгласил Клим Жадобин. – Команда: подъем! – Что? Издевательство! Чистая пытка. Мы мало спали… У меня руки-ноги отваливаются… Попробовали бы сами по скобам… – И кто вам, дорогие детки, мешал спать дома, в своих кроватях? Приключений захотелось на свою ж…? Получите! И да, пытки мы вам сегодня организуем. Герои, бл… – Дядя Клим, в чем мы провинились? Это не мы, чесслово, – завел любимую песенку хитроватый Юлик. – За что нас пытать? Не имеете право! Мы несовершеннолетние! – Не все из вас маленькие и сопливые. Не отвертитесь… Вот железное доказательство – железней не бывает, – Клим с грохотом опустил на столешницу тяжелую штуку. – Чей секатор?! Словно я его у Анютиных раньше не видел. И на заднем дворе гостиницы Мара он мне тоже попадался. Признавайтесь, Матвей и Демид! – Не признавайтесь! – шепнула Устина. – Секатор – косвенная улика. Не подписан же, чей он… – Ты! – строго предостерег Жадобин. – О тебе после разговор. Этой штукой – секатором – убить можно… На нем отпечатки ваших пальцев – вон заляпали. – Не у всех перчатки как у Зорро. Мы никого не убили. И не намеревались. – Слава Богу! Хотя братьев Клобов до сих пор не нашли и не освидетельствовали тяжесть им нанесенных травм. Что бывает за оставление человека в опасности, умники? – Так это ж человека, – Анютины сперва наморщили лбы, потом обиделись. – Не мы его клевали… – А кто? Корыльбун? Так и записать? – Он клюнул одного брата. Второго переехал обыкновенный грузовик. Мы ничего не видели! Показаний не дадим. Пытайте! Ногти рвите, носы режьте… Э- то противозаконно! – выкрикнул Юлик. – Сообщите нашим родителям. – Да, да, сообщим. Скоро. Скоро примчатся ваши мамы, папы, дедушки и бабушки, тети, дяди. Завопят, что их деточек пытают. Вам не стыдно?! – Ребята промолчали, а Клим и не думал замолкать. – В рот воды набрали? И ты, Лешка? Ты же верховодишь среди них. Никто, кроме тебя, такую штуку не придумал бы и не реализовал. Ты приехал и занялся этим. Теперь флаг висит! Как красная тряпка на быка. Не прикидывайся невинным белым котиком! Лешка хотел ответить, но Клим не позволил ему. – А я знаю, что ты скажешь. Ты уже говорил. Начинай: а почему мне должно быть стыдно? перед быдлом. Тьфу! Молчи уж! Радуйся, что племянник на тебя жалобу не подал за похищение. Но ты же не угомонился! – А че я-то? – Лешка огрызнулся сонно. – И мы? – Именно вы! Прежде чем приступить к формальностям, определенным законом для вас, лбов несовершеннолетних! – вернее, недолбов! недотумков! – уговоримся как взрослые люди. Согласны? – Согласны. А в чем? – В вашей авантюре только вы участвовали! – Не поняли, дядя Клим. Мы не обижаемся за недотумков. – Вы! Мужики! Только парни – без девчонок. Вы на башню забирались, а перед тем знамя стирали и гладили (не потащили же сразу с собой эту пылягу из заводской кладовки). Вы в шортах и штанах были! И после вы тут сидели одни – чаевничали и конфетками баловались. И не говорите, что напились и ничего не помните – опьянение есть отягчающее обстоятельство… Так не было рядом с вами девчонок? – Не было, дядя Клим. Нафига они нам? – Вот и я в упор их не вижу… Ну, что? все, кто мужеска пола, за мной шагом марш! На допрос. И на пытки в гестапо. Кто себя мужиком не считает – свободен. Без обид. Прочих несуществующих личностей с гладкими ногами и мозгами чтоб через пять минут здесь не было! Да, через запасной выход – через дверь, что на баклабораторию выходит. Или через окно сигайте, как вы вчера Кефирчика выбросили. А то сейчас соберется у крыльца ваша родня и хай подымет. У нас же чисто мужская разборка. – Ну, папа… – Выметайтесь! Ты и эта скалолазка в шортиках. Почему-то среди вас Машутки не вижу. Куда подевалась? Доведет бабку Агнию до трындеца. Другая бабушка уже померла, девять дней сегодня. Царствие ей небесное… – Мы не знаем. Ее с нами не было. То есть, не покойной бабы Лиды, а Машутки. Ее вообще не было. С вечера исчезла. – Похоже, Машутку еще искать. Помимо братьев Клобов. Ну, денек начинается… Славно как! …Продолжается рассказ про подвиг тылвинской ячейки Правого Блока. Интересно, кто еще помнит, что Кортубинский Правый Блок не имеет никакого касательства к означенной ячейке? Да никто. Ну, и фиг с ним (с Блоком-то)! Старик Цыбин, конечно, приврал (или точнее, приукрасил). Никакой черный воронок (легендарный ГАЗ М-1 или «Эмка») к муниципальной библиотеке по улице Полевой не подъезжал. Обыкновенный милицейский УАЗик забрал лейтенанта К.Г. Жадобина и юных героев – Лешку, Петьку, Сережку, Матвея с Демидом и Вано. Ах, еще Юлика забыли! он тоже уселся в машину. И, разумеется, ребят не заковывали в наручники, и их не сопровождал вооруженный до зубов конвой из крепких людей в фуражках с тульей синего цвета, в гимнастерках, перехваченных ремнями с металлическими пряжками, в черных яловых сапогах. Хотя мальчишкам очень хотелось поиграть в арестованных! – Залезайте быстрее! не рассусоливайте! – подгонял Клим Жадобин. – Юлик, чего на ворону смотришь? Эта без хвоста… Сам окажешься на месте вороны… Лейтенант захлопнул дверцы УАЗика и порадовался, что успел до начала следующего акта в нынешнем спектакле. То есть членов оппозиционной ячейки и примкнувшего к ним Ивана Елгокова удалось «упаковать» до появления их группы поддержки – родственников, друзей, знакомых, всей Утылвы. Нет, грядущее действо не отменено – лишь отсрочено. И Клим не испытывал иллюзий. Он просто старался успеть в имеющееся время – разумеется, не успел. Что странно (но удивляться давно пора бросить) – милицейский УАЗик добрался до конечного пункта буквально за несколько минут, как нагрянула разгневанная толпа, которая тот же путь прошла пешком. Запас времени мал. Конечный пункт маршрута УАЗика, где в данное время замыкались все повороты, извивы, провалы и пр. нашей истории, есть длинное двухэтажное здание белого кирпича, МО МВД Тылвинский. Оригинальное название – улица Паровозников – говорило само за себя. Отдельная зона. Здесь много запустения и отсутствует даже минимальная доля облагороженных городских ландшафтов – их нигде в Утылве нет. Окружение – вокзал, депо, старые железнодорожные казармы, бытовки, склады. Корпус послевоенного элеватора напоминает рыцарский замок и возвышается в десяток этажей. Штаб тылвинской милиции в сравнении с этим гигантом совершенно теряется. Логичный вопрос: почему Лешка с Петькой выбрали в качестве объекта для скалолазания трубу котельной, а не эту высотку – чем она хуже? Во-первых, при ближайшем рассмотрении обнаруживается, что множество лестниц по стенам элеватора спилено высоко над землей. Нет, конечно, можно найти, где подняться, но решено было выбрать для акции заводскую территорию. Элеватор-то работал, принимал в сезон тыщу тонн зерна в сутки, по трубам внутри здания зерно подавалось в специальные бункеры для хранения. В подвале проложены рельсы для погрузки зерна в вагонетки и вывоза из хранилища. Объект в частной собственности (как, впрочем, и ТыМЗ), среди мажоритарных акционеров – владелец бывшего совхоза Г. Сыродь. Второй ответ, почему члены молодежной ячейки Правого Блока воздержались от восхождения по стенам элеватора – в Утылве по единодушному молчаливому уговору старались с Сыродем не связываться. О его скверном характере уже говорили В. Щапов и Б. Васыр – в действительности, Сыродиевский характер стократ хуже. УАЗик с пассажирами подкатил к зданию. Тяжелая металлическая дверь с крепкими замками и запорами (мышь не проскочит – ну, и кот за ней). На окнах решетки, чтобы сразу видно было назначения помещения. Вывеска в виде светящегося блока «Межмуниципальный отдел МВД России «Тылвинский». – Проходите. Будьте как дома. Усаживайтесь – в прямом и переносном смысле. На стулья, на скамьи. – Дядя Клим, где у вас камеры? для зэков? – Тебе зачем, Серега? Тянет туда? – Интересно же… В подвале что? – Я те дам! интересно… Юнар еще добавит… Эй, без самодеятельности! Вы здесь ненадолго. И не отвлекайте дежурного – он в отличие от вас работает. – Это почему же ненадолго? Несерьезно вы нас воспринимаете. И принимаете. – Ты губу-то не раскатывай, Демид. На десять лет вас никто не посадит. Не надейтесь! Если всех идиотов садить, сталинских лагерей не хватит. И хлопотно сейчас с правами человека… – Всех не пересажаете! – Конечно, конечно, Петька. Сами навернетесь с башни… Про тебя особо Юнару пожалуюсь. Ох, дождешься!.. – А что с нами будет, дядя Клим? Мы серьезно. – Ужас, что будет. Кому восемнадцать исполнилось – тебе, Сережка – сразу в расход. Чпок! Остальные потерпите. Чтобы вас опрашивать, взрослые нужны. По закону. – Не надо родителей. Очень-очень просим. – Ваши родители только опрос осложнят. Галдеж, неразбериха. А уж нервные мамаши… Нет, позовем директора школы – пусть отдувается за учеников. За тебя, Петька, вас, братовья, и тебя, Лешка. Ты, я понял, в школу обратно пойдешь, в Кортубин не поедешь. – Дяде Юре не говорите… – Поздно, братовья. Он знает. Сегодня с утра через проходную шел – мимо трубы – и узнал. Надеюсь, многие из вас сидеть не смогут – и в силу возраста, и в силу чего… Вы тут подождите экзекуции, а я пока позвоню в школу. У ребят глаза разгорелись любопытством. Словно попали сюда в первый раз (пожалуй, в нынешнем своем качестве действительно в первый). Ничто не напоминало ужасный каземат (или железный дворец Энгру). Помещение недавно отремонтировано. Что означает, государство не бросило на произвол судьбы городок Утылва – позаботилось о людях, призванных выполнять важную функцию – держать и не пущать. Это первоочередно для любого государства. Чтобы в Пятигорье хоть минимально сохранились бы здравый смысл, закон и порядок. Чтобы наша история не превратилась в чистую сказку. Напротив, упрямая реальность кругом побеждала. В коридоре развешаны стенды с памятками для посетителей, выдержками из различных нормативных документов – УК, УПК, КоАП и Конституции РФ (священной коровы, которую предыдущий и последующий президент – это он един в двух лицах – твердо обещал не резать, и потому у нас теперь новый президент после двух сроков предыдущего – как все запутано-то). А в МО МВД РФ «Тылвинский» все ясно как божий день. Красный свет заливал коридоры, кабинеты и камеры. Стены оштукатурены и покрашены. Непосредственно к дежурной части примыкало помещение для задержанных лиц, внутренние проемы заполнены решетчатыми перегородками с дверями – решетками. Электрические лампы под потолком, ограждены органическим стеклом. Скамьи закреплены – ни на миллиметр не сдвинешь. Непередаваемая атмосфера. Ребята тут же бросились на эти скамьи (и приготовились тут следующую ночь спать, поскольку домой их, важных преступников, явно не отпустят). Приготовились к обещанным последствиям. Увлеченно шарили глазами везде, шептались, кое-кто даже разулся. Лешка Имбрякин потер затылком по зернистой штукатурке – под волосами в коже приятно закололо. Приподнял воротник, как бы отгораживаясь от приятелей, впал в задумчивость. Вожак Молодежной ячейки напряженно пытался вспомнить и воспроизвести послание, которое то ли пришло к нему, то ли приснилось ночью в библиотеке. Чудеса. Голос с серебристыми нотками пропел в ухо (в которое? правое или левое? да не важно). Но точно не корыльбун зудел. – Леша-а… Лешенька… А я что скажу… Спишь? Или размечтался?*****
Лейтенант Жадобин позвал парней к стойке дежурного. Чтобы сделать объявление. А молодым героям хотелось побыть в камере – полежать на скамьях (даже попробовать следующую ночь поспать). Примерить на себя романтический ореол несправедливо осужденных (репрессированных). – Ишь, чего! дрыхнуть здесь!.. Сережка, скидывай лапы! Лешка, и не мечтай даже!.. Так. Слушайте. Положение осложнилось. К милиции приближается толпа. Сейчас начнется! – Спать точно никому не пришлось. Отоспались уже! С улицы донесся шум. – Открывайте! Бум-бум-бум!! Заперлись от народа! Не потерпим издевательств! Бум-бум! – Не в ту сторону дверь дергаешь. Разбушевался! – Но-но, мужики, – Клим Жадобин показался на входе. Одернул форменный китель, поправил галстук на белоснежной сорочке. Перед милицией собралась приличная толпа. Что, впрочем, ожидаемо. За одно утро главные события в Утылве сместились от тридцатиметровой башни котельной к трехэтажной резиденции МО МВД «Тылвинский». Народ, смекнув в чем дело, повалил на улицу Паровозников. Да в городке все близко – в пешей доступности. Для спектакля сцена готова – напротив центрального входа в отделение. Актеры готовы. Массовка тоже. В ней особенно активничали две возрастные группы: старики, явившиеся с поминок в квартире Агнии, и молодежь самого распрекрасного свойства – да это все знакомые и уже знаменитые красавицы Утылвы! Здесь правила любовь! Скалолазка Влада запустила острые коготки в умника Лешку Имбрякина и сейчас дерзнула требовать свою добычу, улыбаясь умильной улыбкой ворпаня. Местная интеллектуалка Устина по уши втюрилась в романтического обормота Петьку Глаза и сходила с ума от тревоги за него. Леся Кулыйкина, напротив, спокойна – она пока ни за кого. Сюда пришла за компанию. Лесин принц пока на подъезде к Утылве – интересно, решится ли он пересечь черту? Ведь теперь известно, чем это оборачивается! Зато не было самой дивьей девочки – Машутки (известно, где она была – встречала старшую сестру Тамару, у которой ведьма голову откусила). Еще одна женщина постарше – Наталья Матвеевна Цыбина – в компании с пожилым мужчиной в очках, с фотоаппаратом Кэнон. И наконец, супруга бабылидиного племянника Таисья Елгокова – она выглядела наиболее взволнованной. Было от чего! До настоящего момента Тая причислялась к участникам нашей истории по чисто формальным признакам. Да, она – жена Максима и мать его двоих детей – Ивана и Влады. Она приехала, узнав о бедственном положении мужа. Однако на месте выяснилось, что ничего страшного не стряслось, и не стоило сломя голову лететь на край света – в Утылву. Но Таисья уже здесь. И справедливости ради надо отметить, что свою голову она сломала еще раньше – в родном Кортубине. Тылвинская специфика (это деликатно сказано) просто усугубила ее состояние – и физическое, и моральное. Сказалась пагубная привычка – Таисья не так давно злоупотребляла успокоительными, но не признавалась лечащему врачу – тому самому, что от всех жизненных проблем рекомендовал витамины (в том числе и Максиму) – все равно лекарства в поиске смысла жизни не помогут. Понимайте, как хотите. Или не хотите… Время, проведенное в сказке (т.е. в Утылве), Таисья проспала беспробудно. Ей ничего не снилось. Словно в нору провалилась. Темнота и беспамятство. Таина нервная система еще до приезда была на взводе, а тут нашла выход – отключилась. Никто не мешал – в бабылидиной квартире другими обитателями (даже котами) и не пахло. Тогда сама Утылва была чрезвычайно занята – щеголяла в красной юбке, сваталась и вела обстрел картошкой, прелюбодействовала, протестовала на собраниях, сочиняла заговорщицкие планы, лазила на башню, сбивала грузовиком ворпаня, летала на корыльбуне, наслаждалась своими сказками, поминала покойную учительницу. Спящую Таю не трогали. Да если бы попробовали, ничего не получилось бы. Спящую красавицу поцелуем разбудит лишь ее принц. А Таин принц отправился на поиски детей и пропал с концами. Хорош принц! и хорош отец!! В бабылидиной квартире женщина вздрогнула и очнулась в положенный срок – не позже и не раньше. Таисьин дивор закончил блуждать в темных закоулках и высверкнул в зрачках под сомкнутыми веками. Красавица вздрогнула, словно ее подтолкнули. Так и Ирэн Нифонтову в далеких Карловых Варах однажды озарило – пора домой, в Утылву. Правильно. Надо доверять своим чувствам. Пробуждение не порадовало. Открыв глаза, Тая не сразу поняла, где она и что делает. Какой-то убожество, бардак. Потолок в сетке трещин. Старый синий диван. Голые доски на полу. И остальное – хлам, а не мебель. Конечно, квартира не блистала евроремонтом. Но у Таи нет времени ужасаться – ей надо бежать. Куда? Неясно, но точно надо бежать. Естественно, не до казахской границы – тут ближе гораздо. Зачем? Ах, да, дети… дети!!.. Тая рывком поднялась с дивана, поспешно оделась, не разбирая вещей и какой там модный лук из них составится. Краситься – зачем? И все прочее – очень многое – тоже ЗАЧЕМ? Вот хорошо, что Максим рядом не стоял, а то и к нему можно обратить фатальный вопрос – ЗАЧЕМ? И он, Максим, зачем? Бедный, бедный Максим… Доверившись порыву, Таисья выбежала из дома (именно выбежала, а не степенно спустилась по лестнице) и услыхала голоса из соседнего двора с пятиэтажками. Там она встретилась с гурьбой пенсионеров, державших путь к отделу милиции, и присоединилась к ним. Ни она – ни ее – ни о чем не спрашивали. ЗАЧЕМ? У толпы имелся вопрос к зам. начальника отдела участковых уполномоченных и по делам несовершеннолетних МО МВД России «Тылвинский» лейтенанту К.Г. Жадобину. – Пошто наших внуков в узилище бросили? Классный вопрос! Простой такой. Вот ответ на него… Уместно вспомнить шведскую сказку и провокационный вопрос Карлсона насчет коньяка по утрам и попытку ответить – да или нет… Клим сразу и ярко вспомнил (в детстве читал). – Куда? – нет, лейтенант не озверел как фрекен Бок, но силился оскорбиться. Все, как он предсказывал. Узилище, репрессии, палачи, преступный режим, кошмарная несправедливость. Стандартный набор для страны (и для Утылвы). Старые тылки продолжали говорить хором. И переспрашивать. – Клим… кха-кха… За что парнишек повязал? – даже Григорий Жадобин подал голос (хотя обыкновенно он молчал и кашлял). – Бать, и ты туда же… Гестаповцем меня выставляете. Никто никого не арестовывал. И не пытал. Даже этого бугая Сережку! – Почему даже? – немедленно выступил Сережкин отец – Николай Рванов. – Сын у меня парень молодой. Ну и пусть, совершеннолетний. Восемнадцать, девятнадцать – без разницы, когда ветер в голове как в дырку свищет. Если властям пофиг, что парни без дела болтаются… А молодежь занятие найдет. Флаг повесят на такую верхотуру-то… Подозреваю, что ждать нам продолжения… – Не мешало бы твоему сыночке штраф в ползарплаты впаять за швыряние в толпу пивных бутылок! Но не дают им сейчас зарплату на заводе… – Опять надлежит государству, которое ты представляешь и защищаешь, лейтенант, поинтересоваться, почему на заводе вытворяют беззаконие! Нагрянуть в управу милиции и прокурору! Спросить с холдинга за задержку с зарплатами. – Поторопись! не то Пятнашкова упустишь… Ответчиков все меньше. Редеют ряды топ-менеджеров. Вот и Клобы спрятались… – Успокойтесь! Не орите! Господин Пятнашков – уважаемый гражданин, он не под следствием. Претензий к нему у органов правопорядка нет. – Уважаемый? Вот Мирона мы уважаем, а сына Витьку… Мирон, прости! – Великолепно! Закрыли завод, разворовали имущество, выбросили людей на улицу, всю Утылву перетряхнули – и нет претензий! А к молодым парнишкам претензии есть? Они плохого не сделали. – Как не сделали? – вынужден парировать Клим. – А кто на дуру эту – на башню – лазил? Если бы сорвался? Или корыльбун рядом не пролетал бы? Тогда уж точно никаких претензий не возникло бы – вообще, ничего и ни к кому… Ладно, ладно, никто ваших детишек не тронет. Школьников трогать нельзя – их только по головке гладить и сказки им читать… Вот от сказок в головах образуется завихрение. И хоть тут что…Ждать смирения напрасно.
Наш упертый пунктик – сказка.
******
Тая без чувств лежала на руках мужа. Максим всполошился, не зная, что делать, как ей помочь. Редкий мужчина адекватно реагирует на женский обморок. Но обморока оказалось мало, что подтвердил оживший телефон в кармане, выдав бравурную трель. От внезапности Максима едва не перекосило (предчувствие верное – надо доверять своим чувствам). А телефон звенел и звенел – требовательно, неотступно. Отвечать не хотелось. – Да! – выдохнул Максим, прижав аппарат к уху. – Я это… – после череды внешних помех булькнуло «это». – Кто? я? Совсем не я! – Максим сунул ноготь в ухо и покрутил им, чтоб до мозга дошло. – Чего – не ты? Я еще не спросил даже… Так вот, я это. Не признал, Макс? Обижаешь… Недавно расстались. А ты уехал и пропал, сквозь землю провалился! – Не шути так, Леня. Здесь, вообще, запросто… – Максим без труда узнал голос Леонида Чигирова – своего друга и партнера по партийному бизнесу (есть такой в России – многопартийный; и он процветает). Сейчас Чигиров – новая яркая звезда кортубинской политики. Лидер Правого Блока. Избранный триумфальным большинством голосов депутат областного парламента. Надежда и глашатай демократов Южного Урала. Короче, ловкий и харизматичный политикан, обративший на себя пристальное внимание серьезных сил. Какие возникли перспективы! И Максиму, члену руководства Блока, тоже надо приложить максимум старания. Но Чигиров там, в Кортубине, а Максим здесь. – Где – здесь? Ты откуда сейчас говоришь и чем занимаешься? Слышимость скверная… Исчез, бежал. Обещал уладить свои проблемы быстро. Если что, мы с тобой серьезные вопросы решаем. Не без успеха… А? что-то сказал? – Я тебя слушаю внимательно. – Это хорошо. Позвонил, потому что все очень серьезно. Жаль, что тебя нет. – Как нет? Есть я, есть! Жив несмотря ни на что и вопреки всему… И семейство мое в добром здравии, надеюсь. – Звучит оптимистично. Возвращайся быстрее. Обстановка как бы… неопределенная. Персонально власть в стране меняется. Губернатор в Москву едет на смотрины. Пред царские очи. И шум из твоего нынешнего захолустья не ко времени. Никому нафиг не нужно. Ну, закроют – что там у вас? – артель, фабрику, заводик. Да и х… с ним! Главное, чтоб тихо было! и область выразила единодушную поддержку новому президенту. – Проще простого добиться тишины и единомыслия – пройтись катком. Или танком. Задавить, утрамбовать. – Странно подобное слышать от члена руководства Правого Блока. Дикость. Сейчас у нас либеральный тренд. А мы изначально в тренде. Наш Блок приглашен к сотрудничеству. Удача! – Если не ошибаюсь, на выборах мы объявляли себя демократической оппозицией. – Макс, это тактика. Один из моментов. Мы – молодая партия. Впервые прошли в парламент. Ситуация сложная. Не поддается однозначной трактовке. Не лаптем щи хлебать. Привыкай к политике, друг! – Скажи мне, кто твой друг… Ты, Леня, теперь вхож в коридоры власти. Норовишь встроиться в верхние ряды. С губернатором общался? – Плох тот солдат, кто не метит в генералы. – Плох? Да, плох. Меня, похоже, списали. В расход. – Ерунда. Твои подозрения беспочвенны. – Конечно, ерунда. Неважно, кто твой родич – племянник, внук, дед. Все мы – братья. Товарищи по партии. Дети за отцов не отвечают. И внуки за дедов… Так Сталин говорил. И еще старикашка Порываев. – При чем тут Сталин? – Леонид недоумевал. – Не митинг же. Частная беседа. Нет нужды играть на публику. Пипл схавает все. Но между собой мы не обязаны… Алло! Макс, ты слышишь? – Не так, чтобы… Давай, чтоб погромче! Ты прав. Перед другом – или друзьями – нечего скрывать, – Максим переключился на громкую связь. У тылков, конечно, не заячьи уши ворпаней, но тоже от любопытства встали торчком. – Лучше слышно, Леня? – Нисколько не лучше… – Конечно, ты теперь шишка! на ровном месте – в степи… Затея с Правым Блоком выгорела. Изобретателен ты, Ленчик. Небось, дальше нацелился? Муниципальные выборы осенью уже не то… До выборов еще дожить надо! Старшие товарищи – Единая Россия, коммунисты и другие – на полном серьезе наш Блок воспримут и мочить примутся капитально. Палкой, палкой!.. – ??!.. Тут ты прав. Надо дожить. Возможны разные моменты… Особенно, когда свои же сюрприз преподносят… Семейные тайны, скелеты в шкафу… – В Юлином шкафу масса секретов поместится – и еще на антресолях… Каюсь, виноват. Подвел… Стыдно до ужаса. Ты же в кресло в областном правительстве метишь? Чтобы губернатор со своего плеча тебе пожаловал соболью шубу. Самым молодым министром станешь? – Естественно… То есть, неестественно. Неприятен твой сарказм – главное, чем он вызван? Мы взрослые люди. Условия оговорены. До нынешнего времени все придерживались уговора… Когда создавали Правый Блок, решили идти во власть. Не декоративно. Чтобы делать реальное дело, нужны полномочия. Идем по порядку. Ты выдвигаешься осенью от округа в Кортубине. Почему пыхтишь злостью, Макс? Что тебе нужно? – Естественно, не за так. Естественно, много чего нужно… Очень существенно. – Снова намеки! Странный разговор. Не узнаю тебя, Макс. Кажется, я беседую с чужим человеком… Но ничего. Вернешься в Кортубин, и пообщаемся непосредственно. Снимем вопросы… Повторяю, наши договоренности в силе! Я ценю в тебе, Максим личные и деловые качества. С института ценю… И даже когда началась эта странная история, и открылось про твоего деда… – Как же открылось? Само собой, что ли? Или старикашка Порываев наябедничал? – Я не ябеда! и не старикашка! Побольше уважения! – Порываев, оказавшийся рядом, энергично запротестовал. – Так ли ты уж молод, Елгоков? До сорока лет дожил, а все играешься – пионеры, комсомольцы, коммунисты, демократы, Правый Блок… Деда твоего Гранита уже к этому возрасту расстреляли! А ты все молодой и перспективный… Смешно, чьи потомки народ демократии научат! – Помолчите, уважаемый… или нет,– сурово обрезал Максим. – Здесь вам не Кортубин. И не комбинатовский музей – тихое убежище от мирских треволнений… Моральная проповедь от вас еще надрывней получается. Сами-то определились, на чьей стороне? Чье наследство своим признаете? А то все у вас перепуталось – с одного боку проклятые чекисты, убивцы предка, священника Макария, а с другого написанный вами панегирик гулаговской стройке «Цена жизни и стали» про героев сталинских пятилеток. Идеологически выдержанное сочинение… Хорош метаться! Вы или крестик снимите, или трусы наденьте (красные или какие). – Без вас разберусь, что мне делать! Я очень жалею, что из уважения к вашим родственникам Елгоковым не предал огласке немедленно все, что мне стало известно. Мой долг журналиста информировать общество. – Да, да. На язык просится – свобода, демократия, гласность, плюрализм. Вы и впрямь старый, Порываев. Застряли в девяностых… Еще раз напоминаю, где находитесь – в Утылве, родной вотчине Гранита. Здесь СССР не кончался никогда. Флаг над трубой – подтверждение… И еще много знаков… Кстати, по дороге сюда вам танк ИС (Иосиф Сталин) или ГР (Гранит Решов) не встретился? Первый тяжелый такой танк, а второй легкий. Если встретился, знайте – вам не померещилось… Добро пожаловать в сказку! Чем страшней, тем чудесатей… – Ваши аллегории, господин Елгоков, по меньшей мере, оскорбительны… – Могу прямым текстом. Кого разоблачать собрались, Порываев? Мой дедушка Гранит – коренной тылок. Здесь не позволят заклеймить его палачом и извергом. Потому, что он таким никогда не был. Я деда признал. Что там еще у вас припасено? Какой камень за пазухой? – Ты с кем там разговариваешь, Макс? Кричишь как резаный, право… До Кортубина докричаться пробуешь? Телефоном нельзя воспользоваться? Я тут услышу… – Это я не тебе кричу, господин министр. Невежливо вмешиваться в чужой разговор. – Я вмешиваюсь? Мы с тобой разговариваем! Вообще, ты в своем уме? – А вот этот вопрос только в первые дни в Утылве стоял. Дальше отпал сам собой. – Что отпало? – Все! ненужное, бесполезное. И мне не интересно. Говори, что у тебя, Чигиров, и больше не звони. У меня серьезные проблемы. Сына арестовали. – Арестовали? За что? Погоди, Максим… – За что Вано арестовали, товарищ лейтенант? – легко и просто Максим обратился уже к Жадобину. – Или вы мне уже не товарищ? – Ну, со статьей пока не определились, – задумался Жадобин. – Не газетной. То да се… Если вы настаиваете, господин… э… племянник… – Слышал, Чигиров? Алло, ты еще у телефона? Местные стражи порядка еще не определились. Но быстро определятся. От сумы да от тюрьмы не зарекайся – тылки говорят. – Это я в запале, – поспешил отпереться Цыбин. – Сынку вашему ничего плохого не желал… Внук Юлик и ваш подружились… Молодежь – она такая непредсказуемая… – За вандализм можно, – предложил Жадобин. – Башня старая, послевоенная. Столько лет Утылве верой и правдой послужила. Памятник архитектуры. Дворцов у нас тут нет… Ваши детки (и вес у них далеко не бараний) лезли, скобы расшатывали. Опять же кладка могла пострадать… А еще осквернение символов… Приплюсуем похищение знамени из управы. Также похитили эту штуку, которой Петька баловался на митинге – громкоговоритель. Он старый, но исправный. Все заводское имущество. Милиция обязана реагировать! – Портреты членов Политбюро приплюсуйте, – не подумавши, ляпнули из толпы. – Члены ячейки сорвали членов Политбюро с фанеры и свои противоправительственные плакатики налепили… Никому этот хлам не нужен… И потом, осквернение каких символов? Башня символизирует похороны промышленности советской Утылвы. Нафиг башня нужна Утылве новой, демократической… Не стоять ей больше, не дымить. Тылков не травить… Дикая степь и только стада пасутся… Нас, баранов! – Оскорбление при исполнении впишем в протокол, – предостерег Жадобин. – Тихо! Вы сами напрашиваетесь. Ведь сначала ограничились вандализмом… – Что? Вандализм? – позабытый Максимом телефон забулькал. – Почему именно вандализм? Чтобы сын уважаемого члена руководства нашего Блока… Невероятно… чу… чудесато… – Сын члена… Красиво! Раньше человек был человечьим сыном. Тавтология… Человек – это звучит гордо! – Брось! Не до красивых фраз, пережитков прошлого… Очнись! Ты как себе представляешь свою дальнейшую политическую карьеру? Тебя даже Сатаров не спасет. – Уже никак не представляю. Чего орешь, Ленька?! – Это мне, да? за все хорошее? Ты говорил, что отправился в … в… короче туда, где ты сейчас пребываешь, чтобы решить личный вопрос. Спокойно, тихо, полюбовно, не привлекая внимание… У вас не тихое, а буйное помешательство получается – коллективное! Молодец, Максим! – Не-а. У нас в Утылве все спокойно… Однако же, как посмотреть… Тут само вспомнилось… Только не обижайся, Чигиров. Не со зла…Я подсказку дать могу-
Будет тихо лишь в гробу.
Не такой же ты балда,
Что торопишься туда.
*******
В итоге народного протеста узников освободили. Хотя лейтенант Жадобин и не собирался их сажать. Ребята с гордым видом вышли наружу – нарочно руки сложили за спиной, страдальчески наклонили головы, свели брови не переносье. Эдакие театральные приемы лучше всего удавались хитрому Юлику Цыбину – вот на башню залезть у него не получилось, а сыграть молодогвардейца – это пожалуйста! Другие парни от Юлика стремились не отстать – ведь тот же Юлик шепнул им про корреспондента, которого вызвала в Утылву его мать. Слава замаячила соблазнительно. Клим Жадобин усмехнулся, сворачивая весь цирк. – Шагайте… В то же время произошел странный эпизод (да сколько же их будет?). Узники покинули помещение, кроме Лешки Имбрякина, который замешкался. Он уже хотел догнать приятелей, как решетка захлопнулась прямо перед его носом. Оказался запертым не понарошку. – Эй! Откройте! Что за черт? – воскликнул Лешка и, ухватившись руками, потряс решетку (или ему показалось, что потряс – прутья крепкие). А вот и черт! чертушка. У захлопнутой решетки – с обратной стороны – словно ниоткуда возникла фигура – вся в черном, коренастая, с выступающим животом. Лешка часто и ошеломительно заморгал – он только воочию наблюдал при ярком дневном свете, как Петька Глаз (он же Глайзер, он же Зорро, он же готовый преступник – похититель чужих диворов и ночной кошмар синеглазой директорши) выходил на свободу – именно через светящийся дневной проем на улицу. Когда Петька успел незаметно вернуться и тем более переодеться в известный Утылве маскарадный костюм? Да костюм-то – ладно. Чертушка с ним, с костюмом! Вот стоит действительно черт! абсолютно черный от макушки до пяток. Такого эффекта никакими маскарадными ухищрениями не достигнешь. Четкий, округлый контур, заслонивший красный свет и заполненный по контрасту чернилами – и нет других красок. Человек ли это? Хотя кем он еще мог быть? Явно не женщиной – то есть, не Варварой, потому что, во-первых, женщина тоже человек, а во-вторых, высокую Варвару ни с кем не перепутать. Фигура не женская. И это не мог быть ни один из братьев Клобов – ворпани сильные и ловкие, и ничуть не пузатые. Значит, все же человек – из плоти и крови, покрытый белой кожей. Почему тогда он абсолютно, непроглядно черный? От непонимания Лешкина тревога росла. В голову лезли опасные мысли. В современных российских детективах по телевизору (где ж еще?) случалось, что свидетелей убирали прямо в тюремной камере. Но чему он, Лешка, свидетель? У него сегодня определенная роль – он обвиняемый и даже вожак преступной группы. Их самих скоро по телевизору покажут. По крайней мере, первый корреспондент в Утылве уже суетится. Нельзя трусить и особенно нельзя дать почувствовать черному черту свой страх. Лешка облизал сухие губы. – Эй! маскарад не устраивай. Смешно вырядился. Ты не Петька, точно. Открой личико! рожу свою… – Ты не выполнил обещание, – раздалось мерзкое шипение, от которого похолодела кровь. – Я! всякой нечисти ничего не обещал! – Ах, не мне, – пояснила черная фигура. – Варваре Ядизовне. – К-кому? Не припоминаю… – Не считай других идиотами, – шипение усилилось. – Тебя предупреждали! – Это кто предупреждал? И кто ты такой? Не идиот? Снимай личину и покажись, образина хе…! – Зачем ругаться? – фигура удивилась. – Я вежливо разговариваю, а ты… гав… мавкаешь! – С тобой, свинья не мавкает, а разговаривает… гм… Ну, свинья – это оборот речи, а не намек на твои габариты… Кончай фокусы, прямо выкладывай. И подвинься, а то стоишь и окно загораживаешь. Весь черный-пречерный! Фигура подалась на шаг, пропустив поток красных лучей от большого зарешеченного окна. Теперь все прояснилось. Человек (конечно же, он!) одет в черное – черные штаны, черная толстовка с капюшоном. Удобный, практичный стиль sport casual. Капюшон надвинут низко, тесемки крепко завязаны. Толстые пальцы в черных перчатках (модных, байкерских – не чета простым хэбэшным Петькиным) распустили узел, откинули капюшон назад на плечи. Лешка увидел знакомую хмурую, щекастую физиономию. Под непрерывной чернобровой линией маленькие пронзительные глазки, густая черная челка. Гений частного предпринимательства Федя Цуков. Будущий олигарх. – Ты-ы?! напужал!.. Красавец! Толстый Зорро! Новые штаны надел? Посвободней? – А ты что надел? – парировал Цуков. – Флаг на башню? Подвиг! Какие дальнейшие ваши действия? Например, изредка давать себе труд подумать? но не судьба… Что ты сейчас будешь делать – твоя забота. Продолжайте развлекаться, детки. Дивор ты не вернул. Вот что нам всем делать? Где и как спасаться? Даже в Лондоне не спрячешься, хотя один идиот собрался туда бечь… – Кто это? и почему сразу идиот? – Пятнашков. И не сразу. Я был о Викторе Мироныче лучшего мнения… О его профессиональных и моральных качествах. А тут… Катастрофа. Какой светильник разума угас!.. Наверняка уже бежит к казахской границе. На родину мою. – Так Лондон и Казахстан – в разных концах. А ты вообще против света стоишь, Цуков. – Я не против чего – я за. Думаю иногда. Прежде всего, за себя. И тебе советую, пока не поздно. Вспомни мудрые мысли, которые ты однажды озвучивал. Хотя может быть уже поздно… – В твоем голосе прям апокалипсические нотки… Не темни! И в Петьку не рядись! не подставляй его. Ничего такого он не сотворил, чтобы мир рухнул. Не считая разбитого горшка с монстерой на этаже в Маре. Возместит ущерб. А содержимое бара в гостинице взрослые дяди – Пятнашков с Поворотым – вылакали. Пусть и отвечают по строгости закона! – У вас, нищебродов, и на один горшок денег нет. Все долги твоей матери у меня записаны. – Не трогай мою мать, жиртрест! Не смей приближаться! У нее сердце… – Из-за кого сердце-то? Из-за родного сыночка! Потратилась на тебя. Как возвращать будете, Нифонтовы? – Вернем до копеечки. Подавишься, живоглот! И снова брюки на тебе треснут! – Эти на резинке… Какой праведный гнев! Бесполезно и бессмысленно. А будь ты поумнее… Поискал бы выгоду от директорши. В Утылве распоряжается она… Ты ей нравишься, глупый корыльбуний личинчик! – Ответь, Сукин, тебе не противны твои же советы? – Варвара Ядизовна не противна, а очень даже бесподобна. Сказочная красавица! Королевишна! Рядом с ней и ты станешь – ну, если не королем, так прынцем… С кредитом ДеньДжину легко расплатишься. Всем хорошо – и мне тоже… Возьмись за ум! Ты же объявил тогда во всеуслышанье – в Утылве нет будущего. И что теперь изменилось? Без красного флага нет, а с флагом есть, что ли? Скорее гора Марай появится, чем… Короче, каждый сам за себя. Ты, по крайней мере, решил, что за себя будешь. Нормально жить хочешь – не как дикие тылки. Очень правильно. Я тоже считаю, кто сильней, тот и прав. У кого глаз острей, когти крепче. Ворпани честней. Да и люди как звери. Честно и ясно… Говорил это или нет? – Пошел ты! – Сам иди. И Пятнашков уже пошел – побежал. Перед дальней дорогой к Негоди направился. Улики уничтожать. Не все лейтенант Жадобин собрал и запротоколировал – там секатор не самая тяжелая улика. Бумаги, документы – вот это да… Витька хочет утопить в Негоди свою папку. Или сам утопится?.. У нас просто ничего уничтожить нельзя. Словно ничего не было. Рукописи не горят – верно, а уж бумаги, к которым прикасалась Варвара Ядизовна… Дурак Витька! Полагал, никто не знает, что он компромат собирает. На себя и собрал! и петлю вокруг шеи затянул. Целиком в руки директорши попал. Как челюсти вокруг него сомкнулись… – Ты угрожаешь, Сукин? Пример Пятнашкова – он для всех! И для тебя! Ты не замешан в разорении завода? – Повторю в тысячный раз. Авось услышишь. Каждый спасается, как может. Я не материально ответственное лицо. На ТыМЗ не работаю. Акционеров не обкрадываю. Господина Сатарова его собственности не лишил. Чист перед законом. Аки белый котик. – Перед законом. А перед своей совестью, перед людьми? Жирный котяра! Цуков, наконец, возмутился и быстро продекламировал – будто по наитию – бульк! бульк! бульк!..– Моей совести попрек?
Ах ты, глупый сосунок!..
Сам-то выучил урок?
Сплошь рифмованный поток…
Славное море – священный Байкал,
Славный корабль – омулевая бочка.
Когда в товарищах согласья нет,
На лад их дело не пойдет.
Мы
диалектику
учили не по Гегелю.
Бряцанием боев
она врывалась в стих,
когда
под пулями
от нас буржуи бегали,
как мы
когда-то
бегали от них.
********
К вечеру страсти в Утылве улеглись. Героев скалолазов выпустили из милиции без последствий (даже без составления административных протоколов – так сильно лейтенант Жадобин обиделся). Тылки были достаточно мудры, чтобы осознать – делать внушение молодым наследникам уже поздно. Что выросло, то выросло. Потому мирное течение жизни в кашкукских семьях не нарушилось. В доме Цыбиных за столом сидели и степенно пили чай дед Цыбин, его сноха Наталья Матвеевна, внук Юлик и кортубинский родственник А.Г. Порываев. Велись обычные разговоры. Распаренный после бани Порываев выспрашивал по здешнее житье-бытье, особо интересовался подробностями пребывания в Утылве племянника покойной Л.Г. Чиросвий. Словоохотливые хозяева его интерес удовлетворили сполна. Посиделки затянулись почти до полуночи, затем все пошли отдыхать от трудов праведных. Гостю отвели отдельную комнату с диваном. Вроде он тоже собрался спать. Когда же успел сочинить свой пасквиль по здешним пертурбациям? Спал бы себе да спал!.. В номере старейшей областной газеты «Родные просторы» от ХХ мая 2008 года помещена статья корреспондента А.Г. Порываева «Ситуация на местах накаляется – и не только там». Упомянутый Порываев (по определению Максима вредный старикашка) отнюдь не глуп. Его анализ интересен. Ну, анализ – слишком громко сказано. Далее приведены выдержки из статьи. В ночь на ХХ мая в городе Утылва (население по последним данным ХХ тыс. человек) случилось событие. Представители молодежи с активной гражданской позицией вывесили на самом высоком местном сооружении – тридцатиметровой трубе заводской котельной – красное знамя. Весьма символично. На этом вроде все закончилось, не успев начаться. Бунтари арестованы (милиция не церемонилась, несмотря на то, что многие из них не достигли совершеннолетия). Взрослое население не решилось поддержать юных романтиков. Такова вкратце ситуация. Знамя на трубе это только верхушка айсберга. Давайте разбираться в сути – что там, под водой. Едва ли тылвинская драма способна взволновать кортубинские власти. Маленький городок на юге области теряет промышленный потенциал. Окончательно умирает советское наследство. Крупнейшее предприятие – механический завод – числится в составе холдинга АО Наше Железо, и теперь холдинг принял решение о его закрытии. Владельцу холдинга Г.П. Сатарову, очевидно, не интересны последствия для работников ТыМЗ, членов их семей, всех жителей. Целый город попал в ловушку. И случай этот не уникален. Точнее город Утылва не уникален. Подобных городов – их модно называть моногородами – в России сотни и тысячи. Только в ведении упомянутого холдинга – десяток по области. Угольные шахты, заводы – вагоностроительный, ферросплавов, литейный, металлоконструкций, горно-шахтного, санитарно-технического оборудования и другие – все они созданы во времена Союза и работали в едином комплексе. Поскольку головное предприятие – металлургический комбинат – пребывает в глубоком кризисе, положение его мелких и средних смежников более плачевно. Но сейчас будем говорить про Утылву. Перед тем, как вывесить советский флаг (что есть, безусловно, эффектный жест) состоялось совещание заводского актива с руководством ТыМЗ в лице исполнительного директора В.Я. Пятилетовой. После собрания страсти не только не успокоились, а напротив, вспыхнули с новой силой. Бурную дискуссию по текущему моменту и перспективам, руководство было вынуждено прервать из-за возмущения и негативизма участников. Наутро возле проходной – непосредственно под красным знаменем – скопилась неорганизованная людская масса. О каких-либо инцидентах не сообщается, начальник службы безопасности ТыМЗ некто Поворотов от комментариев отказался, зато лейтенант милиции К.Г. Жадобин подчеркнул, что все находится под контролем и в рамках закона. Тылвинский мэр С.Н. Колесников недоступен для вопросов нашей газеты, что странно. Представитель профсоюза ТыМЗ после долгого молчания, ставшего уже неприличным, выразился витиевато: мы не сторонники крайних мер, надеемся на разумный компромисс и поиск решений проблемы» (кто искать будет? господин Сатаров? у него имеются дела важнее маленького заводика и выживания городишки). А вот люди теряют надежду. Брожение в умах растет. Становится тревожно. Возможно ли урегулировать вопрос, грозящий социальным взрывом (в масштабах Утылвы – для области этобудет лишь бульк). Один из вариантов урегулирования (многие сочтут его справедливым и окончательным) – национализация. Однако не спешите с простым решением. Никто из власть предержащих не хочет повесить на шею государства проблемное предприятие с невозвратными долгами и бунтующим персоналом. Сколько сразу обнаружится новых объектов для подобной процедуры – справедливой и окончательной. Да у нас в Кортубинской области, почитай, все промышленные производства физически устарели и убыточны. В их развитие частные собственники не вкладывались. Однако положение маленьких городков имеет ряд особенностей (не радостных для властей и для самих жителей). Здесь узкий рынок труда, территориальная удаленность от мест, где можно найти другую работу (где в Кортубинской области такие места?), и еще в патриархальных поселениях люди сплочены (не излечились от советского коллективизма), отсюда высок потенциал для недовольства. Что мы и наблюдаем на вышеописанном примере. Будем придерживаться объективности – жители Утылвы ее заслуживают. О справедливости, вообще, говорить больно. Население не только Утылвы, но и всей области попало в зависимость от холдинга Наше железо. Так и хочется употребить термин – крепостные. Ни уехать, ни поменять место работы. Моногород – моно область. Куда ни кинь – везде клин. Хозяин холдинга – царь и бог – выше избранных властей, выше мнения народа. Ну, и не откажем себе в удовольствии подняться до обобщений, к которым прибегают демократы – они любят выставлять на судилище наше прошлое советское наследие, выдвигая обвинение в преступности режиму – в утопизме, волюнтаризме, тоталитаризме, каннибализме и т.д. Кажется, не существует больше страшных грехов, в которых не обвинили бы Сталина (да подлинно, человек ли он? даже ворпани для него мелки). А поворотись-ка, сынку! Вам это! апологетам нового режима! Экие вы смешные какие! Получается, разрушение прежней экономики проводилось с целью создания новых эффективных производств (получается, капиталистических). И что в итоге? Даже не бульк?! Получается только извлекать доходы из функционирования старых заводов, не создавая никаких заделов, и не суметь организовать весь процесс, чтобы при кризисе не вышвыривать работников. Звериный оскал капитализма и лично олигарха Сатарова! У него, конечно, отличные зубы. И собственные миллиарды в лондонских банках. Долги холдинга и входящих в него частей олигарха не касаются. Эй, где многомесячная зарплата людей? в черной дырке? Фантазируем (и фонтанируем) дальше. Почему бы и нет? Власти в области (не говоря о федеральном уровне) пока публично не реагируют. Это в компетенции собственников. Но что если пойдет ядерная реакция – по цепочке. Тогда выявится неприятный и опасный факт, что с положением не справляются. Не справляется новая власть – новый президент. Да и старый президент тут, недалеко. Интересно, да? К сказанному автор добавит лишь – ну и ядовитый же старикашка, этот Порываев! Максим прав. Порываевская статья в «Родных просторах» имела эффект в Кортубине. Просто раньше ничего подобного не публиковалось. Почти за два десятилетия после СССР этот южноуральский регион мало изменился – все та же старая не модернизированная советская промышленность, тот же советский менталитет, старые добрые традиции коллективизма, единомыслия. За исключением одного маленького обстоятельства – большие и малые предприятия, созданные во времена Союза в моногородах, теперь находились в частной собственности. В том числе крупнейшее производство, продукт советской индустриализации – Кортубинский металлургический комбинат (сейчас АО Наше Железо). Статью А.Г. Порываева обсуждали, и выделился комментарий в одном радикальном издании (не в «Родных просторах»). Мировой кризис поставил предприятия – созданные при другом строе и для других целей – в тяжелое положение. Что характерно – владельцы холдингов считают проблему многомиллиардных долгов перед банками более важной по сравнению с задолженностью перед собственными рабочими, еще поставщиками и смежниками (ситуация с КМК и маленьким заводиком в Утылве). Местные власти тоже все списывают на обстоятельства непреодолимой силы – опять же на кризис. Фома кивает на Ерему, а Ерема на Фому. Но вопрос не решается. При таком дружном отфутболивании мячик летит выше и выше – и скоро попадет (и разобьет) окна губернаторского кабинета. Придется решать. Время уходит, люди теряют доверие и к власти, и к собственникам. Дальше логика понятна? Чего уж тут не понять! Коммунисты в областном парламенте дежурно заикнулись о национализации. Новоизбранные депутаты от молодой партии – Правого Блока – на заседании отмолчались (уже начали распространяться странные слухи о причастности лиц из ближайшего окружения лидера Блока Л.С. Чигирова к политическому демаршу в Утылве – шокинг, sic!). Правительственные СМИ откликнулись на злобу дня информацией о состоявшейся встрече губернатора области и владельца АО Стальинвест Г.П. Сатарова. СМИ процитировали мудрые слова губернатора: нужно стабилизировать положение. Нельзя, чтобы люди отчаивались. Это же наши люди, и неважно, где они живут – в центре или на окраине. Время ограничено. Кортубинская область всегда являлась примером надежности, порядка и спокойствия. Конструктивной атмосферы в решении важных задач. Вот так! Эхо тылвинских событий долетело до областной столицы. Это было отнюдь не впервые. Невероятное Пятигорье уже посылало импульсы или сигналы (как хотите, назовите). Максим почувствовал раньше, но не понял. В тот (теперь уже безнадежно далекий) вечер на Юлиной кухне в Коммуздяках накатила свежая, щекотная волна, зазвучали музыкой сладкие, чистые струи Кляны. Никто не понял. В следующий раз настала гулкая, тяжелая тишина, когда исчезали все звуки – куда-то подевался бессвязный птичий гомон, умолкнул шелест листьев, не хрустела земля под ногами. Даже собачий лай оборвался, не напоминали о своем существовании другие живые существа – не жужжали назойливые мухи, не зудела мошкара, сгинули даже тонкие монотонные звуки от вибрирующих стрекозиных крылышек. Ничего не осталось. Лишь иррациональная тревога. Пустота и ощущение тяжелой утраты. Для тылков, но не для бабылидиного племянника. Затем снова ветер подул с Пятигорья, и вмешалось другое – совсем чудесатое – шуршание мягких лап сказочных зверей ворпаней, темные тени, заслонившие уличный свет. Жалобный звон от дурацкой разбитой форточки в доме номер 6 по улице Коммунальной. Все мимо, все зря! Нечто силилось передать – но как обыкновенно случается, цели своей не достигало. Если бы услышали, отозвались. Однако много бесчувственных истуканов вокруг. Так лучше – вернее, так безопасно и не больно. Просто застрять в дырке и не чувствовать ничего.ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
*
Читателей, оказавшихся свидетелями невероятных событий, хочется успокоить: здесь, в Утылве, не имеется случаев массового помешательства. Наоборот, сами тылки – весьма здравомыслящие, устойчивые люди. Черепа у них крепкие – удары щаповскими палками выдерживают. И наследственность хорошая. Возьмем Максима Елгокова для примера (нехарактерного) – да, кортубинец на добрую половину (или совсем недобрую), но по мужской линии Елгоковых – Решетниковых ему передалась часть тылвинского наследства. От родного прадеда Гранита. Особая густая красная кровь текла в его жилах. Еще какая кровь! еще какого деда! Максим по приезде на родину в Пятигорье, конечно, побезумствовал, пострадал, повозмущался из-за несправедливости, но потом прикусил язык. И сразу стало не то, что легче и понятней – Максим хотя бы совершил подвижки к пониманию – втянул мягкий живот. Стал племянником – уже не чужим в толпе тылков. И на этом спасибо. Но племянник ведь не единственный герой нашей истории. Аборигены тут же суетились и лезли в дырку. И в гуще невероятных событий никто с ума не сходил, хотя… Назовем взбрыкнувшего Витьку Пятнашкова, который выбежал с черной папкой из управы ТыМЗ и исчез. По догадкам тылков (а они гордятся своей проницательностью!) побежал к казахской границе, чтобы не сесть в тюрягу за неофициальный бизнес с заводским имуществом. Эк он шустро, как рыжий заяц, подрал! И чего струхнул-то? В Утылве собственная тюрьма (камера для задержанных в здании МО МВД РФ Тылвинский по улице Паровозников) ничуть не страшная – не подвал НКВД с готовой расстрельной командой, и лейтенант Жадобин не чета Граниту Решову (масштаб не тот). Устроенные и отремонтированные камеры в местном отделении не посрамятся своим видом даже перед Европейским судом по правам человека. Ребята из Молодежной ячейки подтвердят. Можно сидеть с комфортом, но Пятнашков почему-то не хотел. Жуткий страх связан с синеглазой любовницей (ее Витька испугался больше тюрьмы). Выбрал оригинальный способ побега – обычно бегут на Запад, а тут… Но логика его рассуждений, анализ незавидного положения – тут к Пятнашкову не придраться. Он разгадал уловки синей ведьмы и захотел вырваться из-под ее власти. Очень разумно. В рядах Варвариного воинства зияющий провал – сбежал начальник коммерческой службы ТыМЗ (а без коммерсантов в современных условиях заводу нельзя обойтись). А так все жители в Утылве находились в здравом уме и твердой памяти. Ну, может, эмоционально не столь уравновешены, что простительно. Отведя на девятый день поминки по дорогой покойнице, отдав дань памяти и искреннего уважения Л.Г. Чиросвий, тылки не упали духом, но принялись реализовывать ранее задуманный план В.И. Щапова (помните? если не помните, то и не важно, все равно получится не так, как задумано). Отож неймется всем! Недаром Максим даже не спросил, что такого-эдакого задумали Щапов с Васыром, а сразу сообщил готовность участвовать. Чтобы выступить в поход за будущее Утылвы, собрались трое суперменов – нет, не парней, а взрослых, разумных мужиков – В.И. Щапов, Б.С. Васыр и М.М. Елгоков. Но если бы речь шла только о разумных вещах! Тогда нашим героям вообще ничего не светило бы… А в нынешней ситуации для необходимого количества четвертого персонажа в сказке не хватает (героев должно быть четверо!). Как быть? Максима привел Мобутя, с ними пробовал увязаться Килька Кулыйкин, но Мобутя отрезал – не нос, а саму возможность – нет мест в автомобиле. Килька заканючил. – И я, и я… позвольте, товарищ майор! – Нет, нет, Килька, нельзя, нельзя! Неловко, да и на дрожках не поместимся… хм, на машине Владимира Игнатича. – Ничего, ничего, я так: петушком, петушком побегу за дрожками. За машинкой. Мне бы только немножко в щелочку-та – в дырочку… Страшно любопытно… – Любопытной Варваре нос на базаре оторвали! Кильку бросили в бараке. Мобутя пришел с племянником и остался четвертым (получается? или не получается?). Они ввязывались в аховое предприятие, чистую авантюру, и даже не подозревали, с чем столкнутся. И как раз Мобутя мог пригодиться – за долгие-предолгие годы своей невероятной жизни он сам превратился в почти невероятного, сказочного персонажа. Читали Сказки Пятигорья? Нет? а это помогло бы – кому? четверке нынешних героев? мне? вам?.. Строго говоря, Мобутя (он же Агап Нифонтов) принадлежит не к нынешней, а к прошлой славной четверке. Помните их? Хуторские парни Грицан, Агап, Сашка и Антон, воевавшие за советскую власть, за народное счастье. Только они уже отвоевались. Поэтому сейчас Агапа не считаем. Его давно уже нигде не считали – ни при переписи населения, ни в реестрах налогоплательщиков и иждивенцев, избирателей, собственников и беспаспортных бродяг, автовладельцев, военных пенсионеров, льготников, долгожителей, здоровых и больных и пр. Мобутя из всего этого выпал – вывернулся из обхвата родного государства (раньше советский режим был ему родным, а теперь демократия чужда). Как сказочный колобок – я от бабушки ушел, я от дедушки ушел… и стал дедом Морозом… Мобутя пребывал не там и не там – между небом и землей, в вольной стихии корыльбунов. Наскитавшись по жизни, он вернулся Утылву – исполнилось старухино пророчество о потерянном на кладбище узле с рыбой. Мобутя обосновался в Кашкуке в бараке, где через дырявую крышу видно небо – вечное и недосягаемое. Да, в комнатушке на первом этаже. И да, разумеется, работа дворником в ЖЭКе – это слишком прозаично, приземленно, но надо соблюдать хотя бы минимум приличий и правил. Не пил, не курил, носил опрятную одежду, отличался беззлобным (не беззубым) мировосприятием. И это же не будет длиться без конца. Интересно, Мобутя когда-нибудь умрет? Успокоится среди дорогих ему людей – друзей Сашки и Антона, Калинки – своей неразделенной любви, ее дочери Лиды. Родителей Мобути с хутора Чагино, его двух братьев (ах, нет, одного – старший брат Горгин однажды ушел с хутора и пропал, и никому его судьба не ведома, а Мобуте своей судьбы хватило). Среди людей, а не среди могил. Пусть этих людей уже нет, и уходя, они каждый раз делали существование Мобути все больше невероятней. Вы что-то поняли? Все к чему? К простому сказочному счету. Исстари в Пятигорье повелось, что героев должно быть четверо. В самом Пятигорье (пусть его название произошло от пяти гор) доступны взору лишь четыре вершины – Пятибок-гора, Шайтанка, Кашиха и Казятау. А пятая вершина Марай? уже точно есть ли она? На протяжении нашей истории не показалась ни разу. Словно призрак, невероятный персонаж пятигорской легенды – в реальности нет его. Мобутя такой же персонаж. Убеленный сединами столетний старик с молодой офицерской выправкой. С особыми знаками – значками на груди. Поочередно: металлическая пластинка с аббревиатурой «ИТЛ №9», бирка с инвентарным номером спецодежды Кашкукского ЖЭКа, овальный спецзнак с фигурой солдата в каске на фоне красного знамени и внизу надписью ХАСАН 1938. Чудесато. Опять вернулись к тому, с чего начали. Кроме Мобути (его не считаем) для сегодняшней авантюры нужны четверо. По давней традиции. Но откуда взять недостающего персонажа? Где его нарыть? Щапов никого больше не звал, ничье другое участие не планировал. Это он упустил. Но довольно! надо ехать… В Щаповском автомобиле (новенький Хендай Элантра цвета серебристый металлик) распахнулись дверцы. Компания готова рассесться и тронуться в путь. За рулем был Щапов, его друг Васыр пристраивался по правую руку. Места сзади предназначены для Мобути и бабылидиного племянника. И тут, словно по волшебству (по некоему волшебному предопределению), рядом очутился пятый персонаж (именно пятый, а если без Мобути то и четвертый). Вот уж кого не ожидали увидеть. Но столько всего неожиданного случилось. Молодой мэр Утылвы Сергей Николаевич Колесников. Сильный, рослый, атлетического сложения. Брутальная внешность. Короткая стрижка, удлиненный крутой затылок. Истинный ариец. Коренной тылок. Мудрено такого не заметить – но не заметили, как он подошел. Просто столкнулись нос к носу. – Ты… ты зачем здесь? – уставился из-под густых бровей Васыр. – Тебя разве кто звал? – Никто. Но я с вами, – Колесников упрямо мотнул головой. – С нами? пилядь!.. Счастье-то какое! Вот не ждали, не гадали… Да нафиг! Совесть поимей, парень! Как ты, вообще, Игнатичу в глаза смотреть будешь? Подсидел мужика! На пенсию спровадил. А Игнатич еще много хорошего сделал бы для города. – Не подсидел, а демократически избрался. Большинством голосов… – Наши тылки выборы как игру воспринимали. Развлекались всем кагалом – Тылва или Утылва. Хрен редьки не слаще. – Исторически правильно – Утылва. Не я придумал. Историки. – Какие историки? Где ты их у нас видел? Все наши истории – сказки. Ворпани есть, зато историков днем с огнем не сыщешь. И довольных работой нашей власти жителей тоже. Слушай! ты! мэр, хозяин Утылвы… – Не хозяин я. Надоело выслушивать к месту и не к месту. Что, вообще, могу?.. – Пилядь! Зачем сюда притащился? И зачем тогда раньше лез в мэрское кресло? Вот при Владимире Игнатиче… – То же самое было бы! Не сомневайтесь. Если хозяева решили закрыть завод… Да, я – мэр, но помешать не в силах. Кто я перед холдингом? и его главным владельцем. Утылва никому не нужна. Безнадега полная. Выступи я – да олигарх Сатаров, этот небожитель, меня как муху или стрекозу прихлопнет. Или даже побрезгует прихлопнуть… – Почему же безнадега? Прислали ведь сюда из Стальинвеста Варвару и Клобов. Они тут у нас орудовали. Наворотили делов! при твоем попустительстве… Значит, что-то им понадобилось – чего нигде, окромя Утылвы, нет. Сколько директорша уже здесь сидит? Высматривает из гостиницы – из гнездовья? Дивор вот у нее украли черные тати в ночи. Бедная… – Про то, что Варваре надобно, тылки уже понимать начали, – Мобутя озвучил глубокомысленно. – Правда, поздно поняли. Но лучше поздно, чем никогда. И еще – брать чужое нехорошо… – Поздно! – отмахнулся Колесников. – Я вам говорю, что поздно. Уже официально… – Ишь ты, официально… – Мобутя, волнуясь, расчесал пальцами белую бороду – взбил белое облако. Старик выглядел каким-то встрепанным. Обыкновенно внешние дрязги его не трогали, но теперь… – А тут ты тоже официально, паря? Пришел, чтобы с прискорбием сообщить? Дескать, не трепыхайтесь, глупые корыльбунчики… И не ёкает у тебя нисколько? – Откуда вам знать, ёкает или нет? Вы что, ясновидящий? Или кот ученый? который сказки говорит. – Без ясновидения ясно, – Васыр высказался резче. – Своими глазами ясно видим. Мы жили-жили, не тужили, но явился мэр-революционэр, и нам букву «У» присобачил. Стали жить еще счастливее… – Ни черта вы не видите! Остались в прошлом веке. Уперлись в свои коммунистические байки, и хоть тут что… – И что у нас? Вот у тебя что, Колесников? НИ-ЧЕ-ГО у тебя… Для всех наступает момент истины.Час полуночный придет,
Замяучит белый кот…
**
Кортеж из трех автомобилей выехал из Кортубина, когда уже рассвело. Сплошь иномарки и все черного цвета (что бы значило?). Впереди мощно и плавно шла Toyota Camry. В середке Audi. Замыкал строй внедорожник Toyota Land Cruiser с охранниками. Пункт назначения – Утылва. Расчет прибыть на место к обеду – в крайнем случае, во второй половине дня. Серьезных и затяжных дел в Утылве не планировалось. Какие тут, вообще, дела? Ну, ну… Несколько дней назад тем же маршрутом ехал Максим Елгоков. На синем Форд Фокусе. С частным визитом. С разумным намерением быстро решить свой вопрос и вернуться обратно. И сейчас вокруг черного кортежа вроде ничего не изменилось. Все та же степь. Весна вступила в полную силу, добавив к повсеместным рыже-серым краскам свежую сильную зеленую струю. Городской асфальт незаметно сошел (сказочно растворился), и пыльная грунтовка пролегала там же, где прежде старинный тракт – как говорится, в одной лыжне. А и так напоминало лыжню – две раскатанные серые полосы на коротком зеленом покрове. Опять же не пролилось дождя. Движение то вверх, то вниз. Странные инопланетные пейзажи по сторонам – местные возвышенности как волны, подсвеченные красноватыми лучами. Странное монотонное чувство у путешественников. Кто же из них главней? В Ауди на заднем сиденье двое – солидный мужчина и юноша. Этот юноша – единственный сын кортубинского олигарха Г.П. Сатарова Денис (в семейном кругу на англизированный манер Дэн). Бледный, тщедушный. Смотрится младше своих лет (он почти ровесник брату, Ивану Елгокову, но гораздо ниже и физически слабее его). Во всем облике хрупкость и легкая истощаемость. Наследник внешне не удался в Сатаровскую породу – крестьянскую, крепкую и до жути упорную. Начиная с легендарного прадеда Прова – парня со знаменитой музейной фотографии – рослого, в распахнутой фуфайке и подвязанных лаптях, в сдвинутом на ухо картузе. С большущими рабочими руками, выворачивающими лопатой горы земли – вгрызавшимися в эту землю крепче ворпаней. Пров собственноручно вырыл землянку в Коммуздяках, привел туда молодую жену Наталью Пивых и прижил с ней сына – Прова Провича, много лет директорствовавшего на комбинате. Вот эти два Прова – отец и сын – похожи внешностью и внутренним настроем. Твердостью прям гранитной скалы. Третье поколение Сатаровых (внук Генрих Прович, нынешний олигарх) уже пообтесалось, смягчилось, сделалось в обхожденье легче и веселей, но вдобавок стало куда изощренней. Сообразно текущему моменту. Ворпани, оказывается, тоже мимикрируют (но в корыльбунов не превращаются?). Примечательная, приковывающая внимание внешность мужчины. Нахмуренное, непроницаемое, словно каменное лицо. Фамильные крупные правильные черты. Короткий нос с раздутыми ноздрями. Чистые щеки, разглаженные регулярным массажем. Глаза влажные и утомленные. Высокий лоб, прорезанный острой морщиной от переносицы до линии волос в виде арки. В темных кудрях седины не много. Глядя сейчас на озабоченного Генриха Провича Сатарова, хозяина Стальинвеста и подлинного властителя Кортубинского металлургического королевства, трудно представить, каким он был в молодости. В ту безвозвратно потерянную, счастливую пору (счастливую не потому, что советскую). Живой, задиристый, своенравный, угадывающий чужие слабости, ловкий пофигист в учебе и верный друг. Душа дворовой компании, девичий ухажер. Обаятельный пройдоха и балагур Герка. Рассказывал остроумные вещи, сносно бренчал на гитаре, спорил с азартом, переворачивая все с ног на голову, но признавал и соглашался со справедливыми доводами. Эх, Герка, Герка… Где твои семнадцать лет? На Большом Кар… Ой (то есть, не кар…), на знакомых улицах Ленинского района (самого старого в Кортубине): на Социалистической, Гвардейцев, Клубной, Коллективной, Промышленной, Духа Свершений, Красных Орлов, Тупика 1 мая. В просторных зеленых дворах послевоенных сталинок с фасадами, украшенными богатой лепниной – звездами, амфорами, вазонами, композициями из венков с колосьями и лентами, гирляндами, с размещенными на первых этажах магазинами, парикмахерскими, аптеками. И особенно во дворе красивого дома Г-образной формы на улице Социалистической, перед ж/д мостом – Сатаровы жили в угловой шестиэтажной части, где над большими нижними окнами, завершенными архивольтами, была (и сейчас сохранилась) выпуклая надпись – КНИГИ, а под ней барельефы из книжных томиков. Там, у дверей Сатаровской квартиры на пятом этаже однажды прозвучал выстрел. И все, что было до рокового выстрела – привычное, нормальное, родное – исчезло, испарилось вместе с пороховыми газами. Герки Сатарова не стало. Бульк. Куда? Да в ту же Негодь, которую Генрих Прович никогда не видел (ничего, еще предстоит). Зато сейчас в удобном кожаном салоне Ауди сидел вальяжный господин Сатаров в дорогом итальянском костюме. Строгий деловой стиль, безупречный крой на основе брендовых лекал. Жесткие плечи, приталенный силуэт. Тонкая шерсть оттенка маренго (темной морской волны) с минимальными добавками синтетики. Но, разумеется, олигарха мало волновало, что на нем надето – да хоть соболиная шуба в майскую жару. Настроение Сатарова явно нельзя назвать безоблачным спокойствием. У него с годами вошло в спонтанную привычку хмуриться (даже в благодушном чувстве), выдвигать нижнюю губу на верхнюю в неожиданную капризную гримаску. Изначальная бесшабашность, балагурство – нет следа от них. А при желании Г.П. мог быть весьма обаятельным – просто душкой, но он подчинил это качество сознательному контролю – включал и выключал как лампочку, использовал в своих целях. Холеные руки – сильные как у отца и деда, но нисколько не рабочие. Генрих Прович по-прежнему носил обручальное кольцо на пальце (несмотря на развод), на чистых розовых ногтях аккуратный маникюр – ухоженные ногти, а не звериные когти. Юноша Денис, Дэн принадлежит к четвертому поколению династии Сатаровых. Представляется уже результатом качественной мутации. То есть, Дэн совершенно другой. Что-то ушло безвозвратно (как в сказке ворпани лишились из-за пяти стрел возможности принимать любое обличье – только рыжие зайцы, какими стали после попадания пятой стрелы). Ребенок появился у Генриха и Светланы, когда они сами были еще детьми. Герка буквально ошалел от мысли, что он теперь отец. А больше пока никто. Они студенты, и все им предстояло в будущем. Тогда же реально, что имели? Свадьбу, штамп ЗАГСа в паспорте, съемную квартиру в Москве; повседневные расходы оплачивал папа Пров Прович. Это понятно – молодежь грызла гранит (вот опять гранит) науки, не зарабатывала. Однако ребенком супруги сумели обзавестись. Получилось спонтанно – беременность и роды. Для Светланы тяжкий, мучительный процесс, душевное потрясение. Изящная девочка – сорокакилограммовая, с осиной талией, не спортсменка, хотя комсомолка и просто красавица. Выносить ребенка полный срок она не смогла. Малыш появился на свет семимесячным. И юная мама не наделила его удовлетворительным здоровьем. Когда Герка забирал жену из роддома, то с опаской взял на руки сына. Приехав на квартиру, развязали синий бант, развернули одеяльце – оказалось, что это самое одеяльце и составляло основную часть свертка. Внутри лежал маленький синеватый червячок – головка чересчур большая в сравнении с узким тельцем; ручки-лапки-ножки туго перепеленаты. Еще сильней Герка удивился, когда такой червячок издал хрипловатый, надсадный крик – прям эффект взрывной волны. Родителям (и соседям тоже) чудилось, что кричал он беспрерывно – день и ночь – не уставал, не успокаивался, не засыпал. Светлана после родов долго не оправилась – не напоминала крестьянку со степного хутора Бузаковка, что родив ребенка, отлежалась и пошла бодренько на жнитво. Но и тогда не все женщины были героинями – некоторые при родах умирали, как бедная Калинка. Что говорить о наших студентах: обнаружили полную беспомощность – о себе не позаботятся, а уж о ребенке… Как тут удержаться от моральных сентенций насчет инфантилизма и неприспособленности нынешней молодежи – ничего-то они не умеют. И как не вспомнить их же ровесников, но из другого времени. Хуторские парни Грицан, Агап, Сашка и Антон были даже младше Генриха, но они сражались в бою на Шайтан-горе и не сдрейфили. С другой стороны, никто не хочет повторения подобных экстремальных ситуаций, чтобы доказать… что доказать? кому? Прошлая молодежь жертвовала во имя будущих поколений. Вот оно – будущее, и вот они – будущие счастливые поколения. Внуки и правнуки живут, особо не заморачиваясь памятью, долгами, наследством – живут, как придется, словно они первые. И то верно – пока жареный петух не клюнет… Клевал, клевал петух Герку Сатарова – разве что коленку емуХороши весной в саду цветочки,
Еще лучше девушки весной.
На горе, вдали от сада
Вовсе будет чудесато…
***
Наша история продолжается – более того, перевалила за половину. За добрую половину пути от Кортубина до Утылвы. Тут еще кое-что нуждается в объяснении. Уже говорились, что Генрих до определенного момента вел обычную жизнь. Да, он сын директора КМК, но в российской провинции все проще и честнее. Общество не сегрегировано. Начиная с рождения. Нет элитных яслей и детсадов, школ, и в кружках в Стальконе занимались дети независимо от того, кто их родители. Генрих рос равным среди равных. Не задирал нос. И вот при известном стечении обстоятельств его личный статус стартанул в космос. Генрих сделался олигархом. Советская идеология внушала, что материальные блага есть нечто вторичное, а общество, естественно, не было настолько альтруистичным – но вот рассудительным и упорядоченным было. Во многом жители наивны и провинциальны. Кортубинская область на Урале – кондовая советская провинция. И Сатаровы тоже несли по жизни это клеймо. Но ведь они же не простые люди, а олигархи в Кортубине. Что такое – и кто такой – олигарх? Определение. Представляет группу избранных. Носит соболиную шубу. Располагает огромными капиталами. Сосредотачивает в своих руках власть – над предприятиями, работающим и неработающим населением, городами, целыми краями, где функционируют его бизнес. Имеет влияние в государстве. Из этого определения вытекает принципиальный вопрос. Откуда у нас взялись олигархи? Даже со сказочными ворпанями проще – откуда они взялись, теперь известно совершенно точно, и ворпани были в Пятигорье всегда. Про синюю ведьму Варвару можно строить предположения. Но постепенно проясняется и слишком кисло пахнет. А вот олигархи? в земле российской (то бишь СССРовской). Когда мы выстроили советское общество, по большому счету не парились ни о чем. Родное государство, которое принадлежало трудящимся, позаботится – вырастит, вынянчит, выучит, воспитает, вылечит и предоставит гарантированную работу и социальное жилье. Принудит делать зарядку, мыть уши и руки перед едой, быть октябрятами-внучатами Ильича, собирать гербарий, читать «Тимур и его команда» и «Молодая Гвардия». Еще слушать лекции по марксизму-ленинизму, ходить на демонстрации и собрания трудового коллектива, голосовать за блок коммунистов и беспартийных. Дабы внедрить краеугольную мысль (не без доли лукавства и лицемерия) – в нашей стране все равны. Москвич, кортубинец и тылок; скотник из совхоза имени К. Солина и назначенец в отдел ЦК ВЛКСМ В. Щапов, и даже ворпань с корыльбуном. Что скажете? опровергните? Глупо верить всему, что говорят, но люди продолжают верить (не одни тылки – дураки). Сколько твердится о прошлых беззакониях, репрессиях в Союзе, но теперь, после победы демократии, в частной собственности оказываются крупные предприятия, созданные в ужасной системе ГУЛАГа. Эти флагманы советской индустрии могли быть созданы лишь так в тайге, в дикой степи, в вечной мерзлоте; и никаких средств (честных или краденых) олигархам не хватило бы оплатить колоссальные усилия – значит, возможен был только рабский труд. Клеймить позором палача Гранита Решова правильно, и также правильно захапать целый металлургический комбинат. Это вам не бульк.Чем страшней, тем чудесатей.
****
Однажды поздним вечером 199… года Генрих возвращался с работы. Служебный автомобиль подбросил его к Г-образному зданию перед ж/д мостом на улице Социалистической – как раз к подъезду в шестиэтажной угловой части – там, на пятом этаже жили Сатаровы (первое кортубинское семейство), другие квартиры тоже занимали комбинатовские начальники (побольше, поменьше). Знаменитый дом в областной столице. Просторный зеленый двор к тому времени уже опустел – на лавочках вокруг бетонной чаши давно высохшего фонтана не сидели пенсионеры, по пешеходным дорожкам не прогуливались мамаши с колясками, в высокой траве не мелькали стайки веселой детворы, не перекликались звонкие голоса. Все как-то странно. Настигла общая тишина – гулкая, тяжелая. Стих шум от сплошного автомобильного потока на улице Социалистической, куда-то подевался бессвязный птичий гомон, умолкнул шелест листьев, не хрустела земля под ногами. Даже собачий лай оборвался, не напоминали о своем существовании другие живые существа – не жужжали назойливые мухи, не зудела мошкара, сгинули даже тонкие монотонные звуки от вибрирующих стрекозиных крылышек. Ничего не осталось. Молодой Сатаров ощутил нотки иррациональной тревоги, но тут же отогнал. Пустяки. Он просто утомился. Конечно!.. Генрих еще помедлил на пороге. Ожидалась сказочная ночь – чернильно-синяя, влажная, звездная. Незримая Кама потянула пальчиками шлейф свежих брызг с далекого Виждая, и дышать стало необыкновенно легко и волнительно, воздух сластил. Под таким зыбким шлейфом одеяние тьмы должно было окутать и защитить от неприятностей. Когда понадобится, зажжется звездный свет, а сейчас – даже вплотную – все расплывалось, искажалось. Выборочный, точно дивий эффект. Странно. Кого хотела спасти Кама в этот раз? Уж не будущего ли олигарха?.. Все может быть. Подул корыльбуний ветер. Качнулись тонкие ветви. Зашуршала трава под мягкими лапами сказочных зверей ворпаней, и полосы уличного света пересекли темные фигуры. У Генриха родилось странное чувство, что это уже было (или будет). Вот только стук в оконную раму чьей-то незакрытой форточки и жалобный звон стекла Генрих не услышал. Очень странно. Что бы значило? Максим Елгоков в доме бабушки Юлии в Коммуздяках получил знак. Генрих тоже удостоился, и до него обыкновенно все доходило гораздо быстрее. Но только не сейчас. Генрих не воспринял предупреждения. Как воспринимать и, тем более, понимать странные знаки и предчувствия, Варвара втолковывала Лешке Имбрякину. Жестокие истины. С малым успехом. Это как диалектику учить, минуя Гегеля. А мы учили! и многое пропускали, что нам не нравилось, нас ужасало. К чему пришли?.. Сперва ответьте: вам не нравится Гранит Решов? Гегеля вы тоже не читали? Да сейчас никто не читает! Килька Кулыйкин прав. Генриху надо было доверять своим чувствам – иначе он не отпустил бы шофера и охранника. Не зашел бы в подъезд. Ведь можно было не входить! не шагнуть за порог и не очутиться в страшной сказке. Поздно. Он потоптался и вошел. Снаружи, за пределами надежных толстых («сталинских») стен дома на улице Социалистической – вольный простор и ветер от взмахов корыльбуньих крыльев, сгустившаяся синева, и по контрасту небо на западе, полыхающее закатным заревом. Солнечные лучи стали косыми и короткими, красными – через грязные стекла подъездных окон не достигали бетонных ступеней. Красные стрелы света пронзали синие тени и погибали там. Кое-где на этажах зажглись тусклые лампочки (если не перегорели или не были вывернуты) – их желтое свечение дрожало и локализовалось в ближайшем круге от источника. Но где бы нам найти источник всему?.. Не найдешь. Обычный вечер, ничего выдающегося. Генрих поднимался по лестнице, одной рукой проводя по деревянным перилам. Мозг по инерции продолжал функционировать, подчиняясь горячке рабочего дня. Генрих все больше походил на отца Прова Провича. Проблемы комбината приобрели постоянный, довлеющий характер, все прочее бледнело, казалось скучным, маловажным. Молодая жизнь попадала под власть металлургического гиганта. Черный монстр проглотит и не подавится (Кефирчик же украденным салом не давился!). Не успеешь осознать, а без КМК уже нет тебя. Это просто засасывает в дырку. Генрих прыгал по ступенькам, обдумывая и анализируя кучу вопросов: денег, налогов, договоров и соглашений, закупок, реализации продукции, покрытия текущих потребностей и оптимизации, уровней рисков, эффективности капиталовложений, всевозможной отчетности и пр. Голова распухала от забот! И тут напряженные размышления прервали странные звуки. Откуда-то сверху. Со следующего лестничного пролета (уже на шестой этаж). Шумный выдох, затем урчание. Генрих поднял опухшую голову, а там… Чудо там. На широком подоконнике подъездного окна сидел роскошный белый кот. Но Генрих не сразу понял, что это кот. Чудный зверь располагался против света, падающего с улицы. На фоне закатного красного прямоугольника выделялся большой круглый затененный силуэт. Когда глаза привыкли, то разглядели. Опять же не кота – вздыбленное шаровидное облако. Оно ожило, завозилось. Слух резанул скрип когтей по доскам. Над вздыбленным обликом поднялись два островерхих холмика – встали торчком уши. Изнутри вспыхнули два столбика голубого света – глаза. Открылись вещие зеницы. Не у орла – у кота. Засверкали пронзительно и властно. Генрих смотрел на кота, кот смотрел на Генриха, словно гипнотизируя его. Они – человек и кот – находились не друг против друга, а как бы один под другим (человек несколькими ступенями ниже). Генрих не поворачивался спиной – и хорошо! а то бы зверь расцарапал ему спину (уж Максим знал, каково это – больно!). То есть, Генриху тогда повезло? Нет!.. Безмолвная сцена в подъезде длилась, пока внимание, сосредоточенное на странном животном, не отвлек шорох с шестого этажа или даже выше – с чердака. Обнаружился и его источник – неизвестный мужчина. Он не загораживал свет и не отбрасывал тень, и был виден хорошо. Явно не респектабельный тип. Не из жильцов подъезда (их всех Генрих великолепно знал). Одет соответствующе. По тогдашней постсоветской моде. Так одевались спортсмены из подвальных клубов в спальных районах Кортубина, гопники, сбившиеся в стаи пацаны, уличные авторитеты. Ну, еще бандиты. Все родственный контингент. Вот и этот – недобрый, худой, в солнцезащитных очках, в спортивном костюме из синей плащевки и поверх в Пилотовской кожанке, кроссовках на ногах. Угловатая, загорелая физиономия. Красавец! Бонд, Джеймс Бонд… Повторилась предыдущая сцена, но уже на новый манер. Теперь люди в упор взирали друг на друга. И лицо незнакомца тоже неприятно завораживало. На носу – на кончике носа – повисла капля. Растянулись губы (как резиновые) – но не в улыбке, обнажив кривоватый ряд желтых прокуренных зубов. Зубы были сжаты до хруста, до боли. И глаза мужчины – вытаращенные, какие-то дикие. Зрачки сузились, подрагивали и кололи ощутимо. И третий темный зрачок (магический третий глаз) – темное дуло пистолета в крепкой, жилистой руке. Пауза. Молчание – не меньше минуты (или так почудилось). Затем лицо мужчины исказилось. Генрих понял – сейчас незнакомец выстрелит. Что делать? Как спастись? Шансов нет. Только нельзя отводить взор, тем более в ужасе жмуриться, по-детски отталкивать реальный ужас. Генрих чувствовал с невероятной ясностью, что если будет потерян зрительный контакт с незнакомцем, то случится непоправимое… Страшно, прямо дико страшно это – умирать!… В такой недвусмысленной ситуации все бесполезно – кричать, махать руками, падать на колени и катиться по лестнице, умолять о пощаде. Бесполезно и унизительно… А-а! к чертям!.. Белый кот издал ужасное мавканье (оно стало известным по митингу в Утылве). Только мавкал он еще ужаснее, чем на митинге – присутствовали неприятные, вибрирующие нотки, которые буквально раздирали слух, словно звериный коготь вонзился и повернулся, поцарапав ухо изнутри. Резкий звук причинил боль и одновременно спас Генриха. Он очнулся и предпринял попытку защититься. Рванул вперед – кажется, преодолел лестничный пролетнесколькими прыжками, отчаянно пытаясь не упасть – размахивал руками, балансировал – со стороны выглядело, как пьяный шатается. Напоследок (уже в метре от незнакомца) Генрих совершил самый ошеломительный прыжок – почти акробатический трюк. Вцепился в перила, подтянулся и выбросил ноги вверх. Так небезопасно. Реально навернуться. Но телом управляли рефлексы, потому Генрих не упал и не расшиб голову. Хотя бабушка Юлия съязвила бы насчет внука–олигарха (для Юлии нет ничего святого) – что расшибать, когда голова отсутствовала напрочь? Правильно, ведь твоя жизнь – она только твоя, и никто не защитит тебя, лишь ты сам… Сейчас жизнь могла кончиться – кровью и осколками костей на бетонном полу в подъезде. Однако Генрих предварительно сгруппировался, затем с силой выбросил ноги вперед, а руками широко загребал в воздухе; мелькнула мысль – так, иду на рекорд! и никто не узнает… где могилка моя… Мысль была случайная – сознание витало где-то далеко – до кабинета зам. директора по финансам КМК свободное пространство, летай себе! Прыжок показался неправдоподобно долгим – Генрих постарался его затянуть. – И-и-е-эх-х!!!.. Ударом ноги Генрих сшиб врага, но тот, падая, успел выстрелить. Бац! корыльбуна насадили… или же нет? Киллер рухнул, как подрубленный. Оглушительный грохот по бетонному полу – словно камни, гранитные скалы сгрохотали. Бум! Бум! Ничего этого Генрих не помнил. Его мозг, защищаясь, нырнул в спасительную нору беспамятства. Последняя картина в мозгу – совсем фантастическая. Выстрел, и одновременно (или за долю секунды до выстрела) длинное (очень длинное!) четырехлапое тело распростерлось в воздухе – прямо перед чистым, наивным носом Генриха. Кажется, даже мягкие шерстинки (хвоста?) – хорошо, не когти! – черкнули по коже. Апчхи!.. Ну, разве такое возможно? Масса кота поглотила летящую пулю. Кстати, пулю потом не нашли, кота тоже. А что делают из зверя после попадания пули? Ну… съедают или чучело набивают, например. Чучело кота. Это шутка. Есть очень серьезные вещи. Прежде в жизни – как бы на светлой стороне – все было предсказуемо и не столь безнадежно, а что теперь, за разумной гранью? Генрих упал с лестницы – выпал в неизвестность, в чужой, жестокий мир. Исчезла твердыня прежних правил и представлений. Чему учили (долбили!) советские учителя – наследники патриарха кортубинского образования Г. Шульце, в честь которого Генриха и назвали. Как ничего не бывало вовсе. Холодно и одиноко на душе. Пустое, неограниченное пространство вне времени. Вне любого времени – тоже на грани того, что было и чем все закончится. Не нами, и это самое страшное… Например, сейчас вечер. Условно, вечер (или уже ночь?)… Да вечер, вечер (или же ночь, ночь!). И каково очутиться в такой смертоубийственной ситуации (один на один с киллером) современному самонадеянному человеку – хуже, чем в приличном обществе в мокрых штанах. Или хуже последнее? Позже, под наблюдением врачей Генрих снова и снова пытался восстановить память о происшествии. Вот он – знакомый вдоль и поперек подъезд в родном доме: широкие лестничные пролеты, коричневая напольная плитка на площадках перед квартирами. Двустворчатые двери в проемах – старые (деревянные или обшитые дерматином) и новые металлические. Стены как везде (и в Утылве!) – крашенные наполовину, наполовину побеленные. Красный прямоугольник окна. Все привычно. Но вот какой-то размытый силуэт на фоне окна (в бессознательной области). Не разобрать – человек или зверь (или четырехлапая подушка безопасности). Ничего не разобрать. Рухнула вера Генриха, что он существует в нормальном мире, наделенном смыслом (пусть не его, Генриха – чужим смыслом). Все случайно, нелепо, трагично – все ужасно… Да, ему в этот раз повезло – он продолжит жить, даже чего-то добьется в жизни, сумеет заменить старого отца в руководстве комбинатом. Но уверенности, безопасности и – главное! – справедливости – уже не вернуть. Больше никогда не будет прежней жизни. Не будет, как он хочет (поправка – хотел). Как мы все хотим (и автор тоже)!.. – Нет, я не хочу! – попытки вспомнить заканчивались нервным возгласом. – Да зачем мне все это надо?! Происшествие (назовем его так) закончилось благополучно. Генриха нашли в подъезде между пятым и шестым этажами – прямо под окном. Лежал без сознания. На шум выбежал сосед сверху – у себя в квартире он мгновенно отличил выстрел. И не мудрено – сосед побывал в советское время в Афганистане, исполняя интернациональный долг. – Где же кот? четырехлапый, – Генрих на мгновение открыл глаза. – Он спас меня… – Кот? Какой кот? Нет кота… Слова сочли бредом. Обыкновенно люди не любят то, что не понимают. Но в этот раз попался очень понимающий сосед. Он действовал энергично. Затащил Генриха в квартиру, позвонил Прову Провичу. Подобрал пистолет киллера, завернул в полотенце и унес с собой. На претензии приехавших следователей и милиции отвечал, досадливо морщась. – А что, лучше, чтобы пистолет там валялся? Нет, ачетаково? Бери любой! Подумаешь, боевое оружие!.. И киллер ваш никакой не киллер, а болван. Потерял пистолет. Это как голову потерять. Там же отпечатки пальцев. Точно не профессионал. Примитивный уголовник. От страха наделал в штаны… Про пострадавшего. – Ему лежать на бетоне нельзя. Холодно. Человек же он – не железный. Пусть в обмороке… Да бесполезно его сейчас допрашивать. Головой ударился. Затылок в крови. Скорую уже вызвали. В Коммуздяки сообщили. Вы особенно не хозяйничайте. Прову Провичу не понравится… Слышите? Уже прибыли! Дальше не моя забота. Сосед позаботился, хорошо все устроил, и Генрих должен быть благодарным. Должен был. Если бы не одна стыдная подробность, которая случилась, но не обнаружилась благодаря ловкости соседа. В тот раз испугались оба – и киллер, и его жертва. Как выразился сосед, наделали в штаны. Буквально. От жуткого страха Генрих обмочился, и на его брюках проступило темное пятно. Позор какой! Гордость молодого Сатарова уязвлена, хоть и не фатально. Сосед промолчал, словно не заметив. Обстоятельство удалось скрыть. Но вот нервы, психика пострадали нещадно. Чтобы ясно стало про соседа. На шестом этаже ближе к лестнице размещалась трехкомнатная квартира начальника прокатного цеха КМК И.С. Щапова. Бывшего начальника, теперь пенсионера. В том самом прокатном цехе, в котором Игнат Семенович начальствовал, трудился А. Порываев – сперва рядовым прокатчиком, потом специалистом, на пенсии ушел в комбинатовский музей, сотрудничал с многотиражкой Трудовая вахта и областной газетой «Родные просторы». Да, да, тот самый противный старикашка Порываев – только тогда еще не противный и не старый. За годы цехового стажа перебывал комсомольцем, коммунистом (вступил прямо с прокатного стана – инженеров уже так легко в партию не принимали). Дистанцировавшись от пролетариата, опротивел и превратился в какого-то странного чудесатого либерала. Вроде и либерал, а вроде и нет. Может, старческая деменция уже тут влияла? Рьяно обличал сталинизм и репрессии, к Максиму Елгокову вот прицепился с дедушкой Гранитом. Формально Порываев инициировал нашу историю – с него все закрутилось и забулькало. Но свою-то жизнь в советских условиях Андрей Гераклидович идеализировал, что, впрочем, объяснимо. В старости молодость видится прекрасной порой. Ну, в общем-то, все тогда было далеко не плохо. А после началось… Упомянутый Порываев в истории с покушением на сатаровского наследника не отметился никак. Зачем он здесь упоминается? Да незачем. Пров Прович и его люди никого из чужаков (журналисты – еще хуже) близко не подпустили. Тем более, случился конфуз. Но в квартире Игната Щапова, давнего соратника Прова, Генрих переоделся и вышел уже в сухих брюках. Бульк. Сбулькало и все тут. Приличия соблюдены. Зато непосредственный свидетель – сосед, который приволок беспамятного Генриха из подъезда – не Игнат Семенович (у того старческих силенок не хватило бы), а его сын Владимир Игнатьевич. Понимающий, заслуживающий доверия товарищ. Не глупый мальчишка. Свой в доску. Наследственное членство в кортубинском партхозактиве – местной советской элите. Выдвиженец комбината. Выдвинулся аж до Центрального комитета (правда, не КПСС, а ВЛКСМ). Направлен в Афганистан по официальной линии и еще по доброй воле от себя. Великолепный послужной список для партийной карьеры. Образование даже лучше, чем у Сатаровского наследника – академию кончал, диссертацию писал. Но Союз рухнул, а свою перспективную карьеру В.И. Щапов порушил собственными руками. Мало того, что вернулся из Москвы в Кортубин, так еще (опять же по доброй воле!) законопатился в южную глухомань, на границу области с Казахстаном, даже не в дыру, а в дырку под названием Утылва. Ну, читатели все понимают. Вот и В.И. все понял и отнесся к эпизоду с покушением спокойно и здраво. Он ничего не обсуждал, не намекал, не обещал – просто взял и уехал в свою дорогую Утылву. И остался там на годы. Что же Генрих Сатаров, кортубинский наследный принц? После драматического эпизода в доме на улице Социалистической он срочно улетел в Москву. Чтобы разрядилась обстановка, улеглись страсти. Чтобы выяснить подоплеку покушения. И самому успокоиться. Вернулся он не скоро, в сопровождении телохранителей – колоритной парочки, братьев Клобов. Как выясняли и как воевали, есть отдельная история. Сатаровы сохранили контроль над комбинатом. Хотя на людях Генрих выглядел довольным, излучал уверенность и оптимизм, но вот душевное спокойствие – штука деликатная, мягкая, податливая, как шерстка белого кота. Кот не нашелся после покушения в подъезде. Пуля не нашлась. Валявшуюся на ступеньках шестого этажа (где убийца, очевидно, выжидал время и курил) смятую пачку сигарет – в красном круге черная надпись Lucky Strike – сочли случайным мусором. Киллера не поймали. Следствие забуксовало по причине, что информации крайне мало. От потрясенной жертвы не добились связных показаний, не составили портрет – фоторобот – преступника. Вообще, с психикой шутки плохи. Генрих понял на собственном опыте, ходил по московским врачам, и в Кортубине пришлось проторить дорожку все к тому же профессору, что лечил раньше маленького сына. Только Генриху потребовались не витаминчики, а рецепты на сильные успокоительные средства. Но со временем все вроде нормализовалось, устаканилось. Вроде??..*****
После гористого участка пошел общий спуск. Вот и Утылва не за горами. То есть, буквально она располагается не за горами. Горы с восточной стороны городка – числом четыре – плюс пятая невидимая гора Марай. Получается Пятигорье. Кортеж из трех черных иномарок, как и намедни синий Форд Фокус Максима Елгокова, приближался к городу с юга. Уже показалась возвышенность с густой, темно-зеленой растительностью – не гора, а как бы пригорок, на котором установлен въездной знак УТЫЛВА. Место всем известное и замечательное тем, что от пригорка – со стороны, противоположной дороге – струилась Негодь. Таинственный источник, который бил из земли и наполнял подобие небольшого озерца. Именно здесь утопили легендарные хомуты, что с той поры все всплывают в Виждае. Проезжавшие автомобили не могли видеть Негодь и знать про нее тоже не могли. Уже раньше говорилось, что незнание закона – или тылвинских обычаев – не освобождает от того, что эти законы исполняются над каждым участником нашей истории. Почему с Генрихом Сатаровым должно сложиться иначе? Потому что он олигарх? Ничего не предвещало беды (и беды не случится). Дорога – и впереди, и позади – была большую часть времени пуста. Тишина, умиротворение. Никаких сказочных, лязгающих гусеницами и распускающих черный дым чудищ, у которых разворачивается башня, собственная пушка упирается (куда? в тебя!), и все это тонет в сплошном реве и металлическом грохоте. Никаких чудес! Будьте спокойны, Генрих Прович. Лишь изредка мелькали навстречу реанимированные (опять-таки чудом) образцы советского автопрома – москвичи, жигуленки, запорожцы шустро катили по своим надобностям – именно они здесь были в родной стихии. Изредка показывался старый трактор – еще советский синий Беларус – выруливал с бывших совхозных полей. И уж совсем невероятная (и невиданная здесь и сейчас) старина – люди в степи на лошадях – и верхом, и в кибитках, на телегах. Длинные обозы с зерном. Ничего этого нет, а уцелевший пережиток прошлого – приземистая гнедая лошадь неторопливо тянула большую телегу, груженную алюминиевыми флягами. Однако сегодня на телеге не сидела очаровавшая Максима молодая деваха – пышнотелая, розовощекая, в коротком платье, с гладкими коленками – эдакая ядреная, свежая, беззаботная. И задумчивому олигарху в Audi не довелось задержать взгляд на ее круглом румяном улыбчивом лице. Он – олигарх то есть – ехал в Утылву не отдыхать! А зачем же он ехал? Сам не знал. Уже во второй раз за свою историю городок сподобился наблюдать значительную картину. Раньше здесь (ну, или где-то в степи – степь ведь большая) проезжал русский царь Александр Второй, теперь осчастливил своим появлением кортубинский олигарх Генрих Прович Сатаров (местный царек). Кортеж автомобилей представительского класса окутан тучами пыли. Вот уже они приближаются – что и кто? автомобили, олигархи, сама судьба Утылвы. Вот оно!.. Что же остается тылкам? Не падать же ниц. Только надеяться, что пассажиры успели наглотаться горькой пыли, растеряли на дорожных загибах и ухабах умные принципы, как должно жить, утомили глаза созерцанием вечности в степи и осознали свою малость и сопричастность обыкновенному человеческому племени – жителям тысяч городов и поселков в российской земле – в степи, тайге, горах, лесах… Стоит ли надеяться на такое чудо? Скоро сказка сказывается – да не скоро дело делается. Наша история идет (и булькает) своим неспешным порядком. И целое скопище пузырьков и бульков – таинственная Негодь – вот она! Генрих Прович, хорош спать!.. А господин Сатаров не спал. Или спал лишь наполовину. Он еще и думал. О как!.. Простая болтовня дорогой – то забирающая время, то стихающая. Генрих погрузился в размышления. Естественно, он не пришел в восторг от необходимости съездить – метнуться куда-то на юг, в глухомань – в Утылву. Зачем? Попусту. Сатарову НИЧЕГО не нужно там. Но областные власти четко выразились: чтоб тихо было! и ни булька. Здесь не Москва! В Кортубинской области все тишь да гладь, божья благодать. Здесь все довольны и счастливы, и искренне любят друг друга – правители и народ, центр и периферия, эксплуататоры и эксплуатируемые, официальные партии и оппозиция. Сольемся в экстазе! все хором стараемся, тащим общий воз. Кто-то едет, а кому-то НИЧЕГО не остается, кроме как надеть хомут на шею и этот воз хе…ить! простите, тащить. Вредно сказками народ смущать. Опять же – чтоб тихо было! Заткнуть глотки наивным тылкам!.. На встрече с губернатором Генрих покивал (лишь бы отвязались) и вдруг услышал, что ему придется ехать. Зачем? Куда? Где эта мифическая Утылва с башнями, флагами, невидимой горой Марай? с механическим заводом – грудой бесполезного железа? с потерявшимся братом Максимом? Где-то в степи с расцветшими тюльпанами. Очень романтично… Ту самую романтику владелец АО Наше Железо позволить себе не мог! Давила ноша колоссальной ответственности. Но Генриха хотя бы успокаивало обстоятельство: у него (т.е. у холдинга) на ТыМЗ сидел свой человек – исполнительный директор Варвара Ядизовна Пятилетова. Ловкая, рассудочная, знающая. Вот как Варвара могла обмишулиться? Чудеса… Придется выяснять на месте. Ладно. Это еще не НИЧЕГО. Пока ничего не происходило. Генрих с комфортом ехал в Audi, расслабляясь. Кресло мерно покачивало его. То есть, физически Сатаров располагался в кресле. Но странная штука – задремал он, что ли, и все ему приснилось?.. Местные сказки! В полудреме Генрихово тело совершило чудеса – оно отринуло материальное основание и законы природы, обнаружив дар левитировать, и приподнялось в воздухе – чуть-чуть, на миллиметры (не увидеть и не измерить). Так чудо или хитрый фокус? Генриха подхватило и помогло ему преодолеть силы гравитации удивительное синее облако – пятигорский феномен; странно вползло в салон под задницу олигарха. Во сне парить на облаке, покачиваясь – легко и комфортно. Просыпаться нет желания. Пусть мир подождет (Утылва тем более). Хотелось длить и длить ощущение покоя. Закрытыми глазами видна (или ощутима) эта облачная субстанция – зыбкая и да, синего цвета, с рассыпанными серебристыми звездочками (сразу столько диворов! интересно, чьих? и Генриха тоже?) Что напоминает? кокон Камы? какой Камы? или мамы? Веры Васильевны… Сомнительно. Звездочки плавали хаотично, но в определенный момент выстраивались в четкий узор – как на уроке физики хаотичные непроводящие частички выстраиваются строго по линиям между разноименными зарядами, и силовые линии электрического поля обнажаются (физика, какой класс? ничего не помните и не ведаете)… В Утылве пробудились силы неведомые, сказочные, и стоит ли вступать с ними в противоборство? Ведь Г.П. Сатаров (персонаж в нашей истории посторонний и непричастный) прибывает в Утылву в решительный момент – перед боем… БУМ! БУМ! Пробуждение резкое и быстрое. Ну, начинается. А то автор уже переволновался, что НИЧЕГО не происходит. Бум! – стук в стекло там, где сидел олигарх. Генрих вздрогнул и инстинктивно отпрянул. Дэн закрутил головой. Снова – бум! – по крыше. На стекле зазмеилась трещина. Что-то темное, круглое и совсем не маленькое ударялось и отскакивало. Что происходит?! Очарование красивого места исчезло. Романтический флер (уловка Камы) сполз. Кидались откуда-то сверху. С пригорка, где вкопан въездной знак УТЫЛВА, тем самым обозначив границу (красную черту) – вот до сих пор нормально, а уж после… Рядом с предупредительным знаком (строго говоря, ПОСЛЕ него), на краю возвышения, стояла и белозубо улыбалась Танька Веселкина (успела доехать на телеге с молочными флягами? как телега обогнала кортеж? не спрашивайте). Писаная красавица смущала проезжающих. Танька, что ли, кидала? Да ну!.. Тут девчонка подняла руку и взмахнула ею. Бум! Это уже не в стекло и не в крышу – по колесам угодило. По всему выходит – девчонка обстреливает. Лихая она!.. Взж-ж… вж-ж-ж – резкий скрип тормозов. У автора дежавю?.. Встретившись с нападением, кортеж застопорил ход. Из кукурузера высыпались охранники как крепкие зерна из початка. Все как на подбор – невозмутимые и невосприимчивые к сказочным выкрутасам, коротко стриженные, с присоской и проводами в одном ухе. С рациями в руках. В пиджаках, что оттопыривались на боку – как в униформе. Охранники быстро рассредоточились вокруг Сатаровского автомобиля, вывернули шеи в направлении пригорка. Профессиональным взглядом сразу определили, откуда велась стрельба. Теперь нужно выяснить: чем? Странные снаряды какие-то. Камни? Не похоже. Парочка охранников походила вдоль да около, попинала землю, пошарила глазами. Один что-то увидел, наклонился, взял в руку. Коллеги потянулись к нему с интересом. В ладони уместился необычный круглый предмет. – Нашли чего? Показывайте! – Да чепуха какая-то… Картошка… – Что?! – Сиди! – Генрих вцепился в плечо сыну, что сунулся наружу из салона. Дэн аж вскрикнул от боли. – Я сказал, не вылезай!! Олигарх почувствовал, что начинает потеть. Накатила волна дурноты. Рывком он разорвал галстук вместе с воротником итальянской рубашки. Душно-то как! Где же его таблетки? про них уже и думать забыл. Тем более не предугадал, что понадобятся здесь. Выходить из машины Генрих не собирался. Охранники переговаривались. – Кто пуляется?.. Девчонка вон! Хулиганка! Террористка!.. Она не одна. Присмотритесь. Там еще пацанчик мелькает… Где? Не вижу… Вон! Вон мерзавец стреляет! Это он в стекло-то… Ребята, поймать его надо!.. Так, Слава и ты, Козлов, быстро наверх. Достаньте снайпера и приволоките сюда… Да не лезьте друг за другом, не давите на пятки… Ты, Козлов, прямо, а ты, Славка, обойди… Быстро, быстро!.. Пацанчик шустрый. Гляди, уйдет. Не прохлопайте… Что ж, умный в гору не пойдет, умный гору обойдет… Наш Козлов-то умный?.. Сатаровская охрана оправдала свое звание – действовала четко и профессионально. Двух террористов сцапали без труда. Хотя наверху, на пригорке, обнаружилось, что не все так просто. Пацана тащили за шиворот, он спотыкался, тряс головой и бубнил под нос – разок упал, его грубо подняли. Никаких церемоний в отношении юного преступника. Зато улыбчивая девочка – другое дело. Сногсшибательная красотка. Наливное яблочко. Невысокая, с пышными формами, розовой кожей и светлыми глазами, незамутненным взором. Вблизи смотрелась еще лучше, чем издали. В коротком ситцевом платье – местном затрапезе, с гладкими коленками. Голова не покрыта – значит, не замужем. В волосах запутались свежие травинки. Девочка пахла свежим травяным соком. А губы, а ресницы! Наивно-бесстыдный, цветущий облик. Мечта любого мужчины. Тут оробел бы всякий, кто штаны носит. И даже тупица Козлов не посмел эту дивную королевишну тащить бесцеремонно, как мальчишку – он вел ее, по-рыцарски придерживая за локоток одной рукой, а другой рукой нес ведро. Девочка не сопротивлялась, вела себя легко и непринужденно. Наверное, ее все забавляло – шла и покатывалась со смеху. Охранники смотрели неотрывно и чуть не издали стон восхищения. – Папа, какая сказочная красота! – воскликнул Дэн, и на его бледных, впалых щеках вспыхнуло подобие румянца. – И впрямь чудо! Мы словно повстречали в степи шамаханскую – нет, не царицу – а царевну… Как у Пушкина.Подари ж ты мне девицу,
Шамаханскую царицу.
Последние комментарии
2 часов 58 минут назад
3 часов 1 минута назад
2 дней 9 часов назад
2 дней 13 часов назад
2 дней 15 часов назад
2 дней 16 часов назад