Моя Дорога Ветров, или Всё хорошее начинается с «сайн» [Надежда Николаевна Куликова-Архангельская] (fb2) читать онлайн

Надежда Куликова-Архангельская Моя Дорога Ветров, или Всё хорошее начинается с "сайн"

Дорогой Ветров

В детстве и юности мы мечтаем о путешествиях в дальние страны, с годами это чувство притупляется, а в солидном возрасте мы уже становимся реалистами и, понимая, что мечты уже не осуществятся, по-прежнему завидуем тем, кому посчастливилось побывать в странах своей мечты.

Не знаю, мечтала ли в детстве Н. Куликова-Архангельская побывать в Монголии, но судьба распорядилась так, что она там проработала три года учительницей русского языка, узнала и полюбила эту страну и её народ, и это чувство, по её признанию, останется с нею навсегда.

А что мы с вами знаем об этой стране? Да почти ничего. Из школьных учебников истории запомнился жестокий завоеватель Чингисхан. Сразу внесём ясность в этот вопрос: завоеваний без жестокостей не бывает. И А. Македонский, и Карл Великий, и Наполеон ничем не отличались от Чингисхана. Почему же в наших учебниках истории все они не названы жестокими? Одной из отличительных черт западноевропейской цивилизации является стремление (и умение) приписывать свои минусы другим народам. Вы когда-нибудь слышали что-либо о европейской жестокости? И не услышите: Европа ловко умеет, если взять известные строки нашего гения, «морщины прятать под румяна». А если убрать «румяна»?

В Европе на кострах инквизиции погибло 300 тысяч человек. К слову, среди них было очень много красивых женщин. Считалось, что красота – от дьявола, за мнимую связь с ним их и сжигали. Может быть, поэтому в современной Европе так мало красивых женщин? Несчастных сжигали на центральной площади города, и это был праздник для всех: приезжал король, толпы горожан любовались сожжением людей, слушая их душераздирающие крики. Чудовищная цифра, чудовищная жестокость. Но никто в Европе ни тогда, ни сейчас не считает это чудовищной европейской жестокостью.

Вы когда-нибудь слышали что-либо об американской жестокости? И не услышите: Европа упорно вбивала (и вбила) всем в головы тезис об азиатской жестокости. По этой причине чужеумы – авторы наших учебников истории – и повторяют этот миф.

Прежде чем двинуться дальше в наших рассуждениях, хочу познакомить вас с одной очень выразительной характеристикой: «Затаённой мечтой каждого европейца является обезличение всех народов земного шара, разрушение всех своеобразных культур, кроме одной европейской…, которая желает прослыть общечеловеческой, а все прочие культуры превратить в культуры второго сорта» (кн. Н.С. Трубецкой).

И здесь мы видим разительное отличие Монгольской империи от империй европейских: монголы не уничтожали культуры покорённых народов. «И если можно сказать, что Персия когда-нибудь занимала первое место по культурной важности и стояла во главе всех стран в культурном отношении, то это был именно монгольский период», – утверждал один из крупнейших востоковедов мира академик В.В. Бартольд.

И была ещё одна черта у монголов, совершенно немыслимая у европейцев – это их веротерпимость. Ханы Золотой Орды выдавали русской церкви специальные ярлыки, в которых отмечалось: «…за оскорбление церквей, хуление веры, уничтожение церковного имущества полагается смертная казнь». Вывод очевиден: в отличие от западных, Монгольская империя не уничтожала культуры и религии покорённых народов, а, говоря современным языком, создавала для них режим наибольшего благоприятствования.

Европейские путешественники Марко Поло и Гильом Рубрук, побывавшие в Монголии, сравнивали государственное устройство и другие показатели культурной, экономической и общественной жизни восточной державы с европейскими, и это сравнение было отнюдь не в пользу последних. К сожалению, в наших школьных учебниках истории писать об этом почему-то не принято.

А теперь сравним результаты военной и государственной деятельности Чингисхана и западных завоевателей. После смерти А. Македонского его империя сразу развалилась. То же самое произошло и с империей Карла Великого. Чем закончилась попытка Наполеона, тоже известно всем. Империя Чингисхана простояла несколько веков!

Хотя автор менее всего ставила своей задачей развенчание упомянутых мифов и стереотипов мышления, но, читая, любой начнёт по-новому смотреть на нашего степного соседа, потому что книга эта не о жестокости и бесчеловечности, а, напротив, о любви и братской дружбе.

«Есть на земле, – пишет Н. Куликова-Архангельская, – одна несправедливо забытая нами страна, с верой, надеждой и с преданной любовью (да, именно с любовью!) почти столетие взирающая на своего северного соседа. С большей любовью, чем наша страна к ней. И эта преданность, вероятно, сопоставима лишь с отношением братской нам Сербии. Смотрит с теплотой и вниманием, на которые способен лишь преданный, но в лихолетье забытый друг. Как младший брат, терпеливо ожидающий своего часа. И ему не надо ничего мучительно припоминать, потому что у него хорошая память, он ничего не забыл». Автор пишет о любви монголов к русским. Попытаемся коротко объяснить причины этой любви. В начале XX в. страны под названием Монголия на политической карте мира не было: она находилась в составе Китайской империи. Во время Гражданской войны в России барон Унгерн, один из предводителей Белого движения на Дальнем Востоке, выбил из Урги 7-тысячный китайский гарнизон, тем самым подарил Монголии независимость. Затем пришла Красная Армия, Унгерна расстреляла, но независимость сохранила. Забыть такое благодарные монголы, конечно же, не могли.

События на реке Халхин-Гол, где плечом к плечу сражались советские и монгольские воины, разгромившие японских агрессоров, ещё более укрепили братские отношения между нашими народами.

Есть в книге берущая за сердце глава «Найрамдал» («Дружба»). Недаром говорится: «Друзья познаются в беде». «Монголия не ждала, – пишет Н. Куликова-Архангельская, – как некоторые хорошо известные нам страны-державы, до 1944 года, а сразу, 22 июня 1941 года, решительно заявила о своей поддержке СССР. Эшелон за эшелоном пошли в СССР поставки продовольствия для армии. Маленькая, небогатая, сама во многом нуждающаяся, находившаяся под постоянной угрозой вторжения японских милитаристов, Монголия поставила мяса и шерсти больше, чем США по ленд-лизу. Вы это знали?» Разумеется, нет. По российскому ТВ без конца идут передачи о том, как помогали нам США в годы войны. О том, что за эту помощь наша страна выплатила США 674 миллиона долларов, авторы передач почему-то умалчивают. О бескорыстной помощи Монголии нашей стране в годы войны и на российском ТВ, и в школьных учебниках истории – ни слова.

«Монголы, – пишет Н. Куликова-Архангельская, – так рьяно собирали продовольствие для отправки, что уже в 1944 году в отдельных аймаках страны начался голод. Но трудно представить, как без помощи монгольских скотоводов наша страна прокормила бы воюющих на фронте. А в 1946 году в самой Монголии, до основания подчистившей свои продовольственные ресурсы, начался такой силы голод, что наступила уже наша очередь спасать своего верного соседа».

Мы не вправе забывать и ещё один пример боевого братства. Когда в августе 1945 года мы вступили в войну с Японией, вместе с Советской Армией громила японцев и Монгольская народная армия: каждый десятый воин объединённых армий был монголом.

На юбилейные парады в День Победы мы приглашаем наших бывших союзников: США и Англию, – а те высокомерно отказываются. К сожалению, не приглашаются наши товарищи по оружию – представители братской Монголии. Поступают так некрасиво наши правители, а стыдно всё равно нам.

      …Когда узнал, что Н. Куликова-Архангельская приступила к работе над воспоминаниями, ни минуты не сомневался в том, что книга будет великолепной, но, к счастью, ошибся: она оказалась сверхвеликолепной. История и география, языкознание и философская лирика… И всеобъемлющая любовь к Монголии от первых и до последних строк повествования. Я всегда с уважением относился к Монголии, но, прочитав книгу, почувствовал её родной и близкой. Не сомневаюсь: читатели воспримут её точно так же.

У книги необычное, очень ёмкое название. Дорога Ветров – это бесконечное путешествие во времени и пространстве. В прошлые века Дорога Ветров – это караванный путь в южной части Гоби. У автора это развёрнутая метафора, включающая в себя и жизненный путь, и судьбу, и познание Монголии, и в этом процессе познание и самой себя, что является необычайно трудным делом, но автор и с этой задачей блестяще справилась.

Начинаясь с детской мечты о дальних странствиях, этот путь продолжится студенческой «тропой», путешествиями по бескрайним просторам родной страны, приведёт к древнему караванному пути, через монгольскую Гоби соединяющему Китай с его западными провинциями и Россией. Это и пути из настоящего в далёкое прошлое. Это то, что во всех смыслах соединяет соседние народы. Это и рассказы о том, что встречает всякий идущий по дороге своей жизни: открытие важных истин, обретение настоящей дружбы, горечь невосполнимых потерь, без которых не обходится ни одно человеческое существование.

Эта книга о любви к родному дому, верности долгу, преданной дружбе и мужестве самых разных людей, прошедших трудными дорогами Гоби. О встрече с теми, что навсегда останутся частью души. Наконец, о необходимости неизменно двигаться вперёд под сбивающими с ног жизненными ветрами, что и позволяет автору заключить, что вся наша жизнь – Дорога Ветров.

Итак, дорогой читатель, открываем книгу и отправляемся Дорогой Ветров в далёкую и незнакомую Монголию, которая в конце пути – убеждён в этом! – станет нам родной и близкой!

Николай Чистяков, член Союза писателей России

Моим друзьям и всем, для кого

монгольская Гоби стала судьбой

От автора

Как прожить жизнь ярко: насыщенно, обстоятельно, но при этом без спешки и суеты? Кто из нас не задавался подобными вопросами хотя бы раз в жизни? Да и существует ли единственный, универсальный ответ, устраивающий всех без исключения? Думаю, что его нет и быть не может. И всё же один совет мне запомнился.

Как-то довелось прочитать у многомудрого Саади, что жить человеку надлежит не менее девяноста лет, употребив первые тридцать на ПРИОБРЕТЕНИЕ ЗНАНИЙ, следующие тридцать на ПУТЕШЕСТВИЯ, а оставшиеся, то есть с шестидесяти до девяноста, на ТВОРЧЕСТВО, чтобы оставить в этом лучшем из миров след своей души.

Улыбнувшись, я не могла не отметить арифметическую чёткость наставления. Посмеявшись, невзначай вспомнила: мне ровно шестьдесят. И первый, и второй жизненный этап прошли, причём дружно, неразрывно, на одном дыхании. Может, попробовать прожить хотя бы завершающий этап по Саади?

Нет, я вовсе не собираюсь отказываться от познания и странствий, но рассказать о некоторых прошлых вполне возможно, если знаешь, что это кому-то нужно. Это вовсе не просто, но по совету друзей я решилась попробовать.

Есть на земле одна несправедливо забытая нами страна, с верой, надеждой и с преданной любовью (да, именно с любовью!) столетие взирающая на своего северного соседа. С большей любовью, чем наша страна к ней. И эта преданность, вероятно, сопоставима лишь с отношением братской нам Сербии. Смотрит с теплотой и вниманием, на которые способен лишь преданный, но в лихолетье забытый друг. Как младший брат, терпеливо ожидающий своего часа. И ему не надо ничего мучительно припоминать, потому что у него хорошая память. И он ничего не забыл.

Я соглашусь с Саади. Но у меня, как и у моих друзей, вдобавок сложилась и собственная триада: домонгольский, монгольский и послемонгольский период.

Монголия. Монгольская Гоби. Замечательный       путешественник Пржевальский Н.М., не раз проходивший этими землями, однажды справедливо заметил: «Путешествия потеряли бы половину своей прелести, если бы о них нельзя было бы рассказывать». Захотелось рассказать и мне. Всё имеет своё начало. Есть оно и у этой книги.

С чего же всё началось? А с того, что однажды вечером, спонтанно набрав в поисковой строке слово «Сайн-Шанд», я без особой надежды стала ждать результат. Мало кому знакомое слово. А для меня и моих друзей своеобразный позывной, если хотите. Особый пароль! Опознавательный знак своего! Кто знает это слово, тот для меня свой человек: родной, близкий, понятный, со мной на одной волне! Земляк!

К моему удивлению, оказалось, что в сети есть немало интересного. Один текст начинался так: «Этот рассказ – признание в любви. Монголия – это страна, которую я буду любить всегда. Это страна моего детства».

Писал взволнованно, проникновенно незнакомый мне человек, встреча с которым могла состояться в далёком прошлом. Мы могли дружить, как часто дружат ребёнок и учитель, но разминулись всего-то на несколько лет. Оба жили в Монголии, в городке Сайн-Шанд, что в пустыне Гоби, неподалёку от границы с Китаем. Даже в одном доме! Полагаю, что даже в одной и той же квартире: все приметы совпадают! Лишь в одном ошибся неизвестный автор, назвав наш четырёхэтажный дом пятиэтажным. Но ведь это по прошествии нескольких десятков лет, согласитесь, не так уж и важно.

Тогда мальчишка, сын специалиста-гидрогеолога, а сейчас взрослый мужчина спустя двадцать лет (привет Дюма!) взялся за перо. «Монголия: двадцать лет спустя» – так и назывался короткий рассказ.

Ссылка на Дюма вначале показалась мне простой случайностью: просто совпали годы, красиво и запоминающе обозначив отрезок пройденного времени. А вот и нет! Человек ещё в Монголии, именно в Сайн-Шанде, твёрдо решил стать писателем. Получилось или нет? Об этом в рассказе ни слова. Не имея подобного стремления и не видя в себе писательских способностей, я между тем всегда радуюсь, узнав, что чья-то заветная детская или юношеская мечта осуществилась, потому что, как правило, она всегда добрая и светлая.

«Сайн-Шанд», «Чойр», «Мандалгоби»… От этих незнакомых, необычно звучащих слов и сейчас дрогнет не одна тысяча сердец. И у людей, сейчас седоволосых и давно немолодых, затуманится взгляд, а рука сама потянется к слегка пожелтевшим фотографиям в пухлом потрёпанном альбоме, старым открыткам и письмам. Или к гитаре… А у самых счастливых – к телефону! Вот и я тихо, но уверенно скажу: «Здравствуй, братишка!»

И пусть не удивит читателя такое обращение. «Братство ЗабВО» – так называется один из сайтов, где с однополчанами общаются бывшие военнослужащие Забайкальского военного округа, к которому относились советские военные части, дислоцировавшиеся на территории Монгольской Народной Республики.

Со старых любительских фотографий смотрят незнакомые солдаты и офицеры. Серьёзные, как в торжественном строю, и вытянувшиеся в струнку, как на параде, и широко улыбающиеся, дружески обнявшиеся в минуты отдыха. В пилотках и фуражках с красной звёздочкой, парадных мундирах и выцветших от жаркого гобийского солнца гимнастёрках, ватниках и шинелях военнослужащих Советской Армии. У зачехлённой техники и около казармы, в торжественном строю у полкового знамени и у КПП.

А на сайте «Mongol» – переписка бывших учащихся советских школ в МНР. Тут публика помоложе. И здесь уже воспоминания о школьных друзьях-товарищах и любимых учителях. Столько лет прошло, а взрослые люди с мальчишеским азартом, словно и нет за плечами стольких лет, ищут друг друга, общаются, хранят свою юношескую дружбу, добрыми словами вспоминая наш родной Сайн-Шанд.

И предложение написать книгу о пребывании в Монголии, последовавшее от Чистякова Николая Дмитриевича, моего школьного учителя, классного руководителя, члена Союза писателей, члена Союза журналистов и просто любознательного человека, уже не виделось малоинтересной, бесполезной затеей.

Данное слово надо держать – одна из неписаных учительских заповедей. А на возможное снисходительное замечание любителей недельных заграничных поездок к морю или домашнего лежания подле телевизора, почитающих себя неутомимыми путешественниками и считающими, что сейчас в тренде Китай, а не Монголия, скромно отвечу: «Пишу про то, что хорошо знаю и помню. И обещаю: про Китай тоже будет, только немного! Так устроит?» Значит, пора приниматься за работу!

Здравствуй, Сайн-Шанд! Здравствуй, город моей по-настоящему боевой молодости! Я вновь мысленно устремляюсь к тебе на твой могучий пустынный зов!

Кто-то будет удивлён тем, что встретит в моём повествовании многочисленные экскурсы в историю. Это объяснимо: дорогами Гоби до нас прошли настоящие герои. Сам факт их незримого присутствия уже помогал нам. Во всяком случае, мне точно. И мы будем плохими гражданами, если посмеем предать забвению их имена.

Легко объяснимы и многочисленные реминисценции: пишет словесник, привыкший искать смыслы и обоснования в запечатленном слове. Подхватив идею Эйнштейна о взаимосвязи пространства и времени, литературоведы используют термин «хронотоп». Это мир, по которому можно судить об эпохе. А основным фактором, определяющим особенность происходящих событий и поведение людей, будет, конечно, время. А сам человек, его психология и поведение, радости и заботы – отражением той эпохи, в которой он проживает свою жизнь.

Основной хронотоп моего повествования – начало восьмидесятых, пустыня Гоби, маленький монгольский городок Сайн-Шанд неподалёку от границы с недружественным в ту пору Китаем, куда командирована я – двадцатиоднолетняя выпускница пединститута. По сути, совсем девчонка, не имеющая за плечами ни серьёзного жизненного, ни профессионального опыта, даже опыта общения со взрослыми людьми маловато. Зато читательского и опыта путешествий хоть отбавляй!

Но кому и когда это помогало? Как напишет позже один мой ученик: «Я взглянул на мир зачитанными глазами». Вот-вот! Такими же глазами глядела на мир и я, что для словесника самая обычная история. И при этом стремительно взрослела, что происходит с человеком только в самые ответственные времена.

И у каждого времени свой цвет, своё звучание, свои идеи. Мне никогда не забыть музыку Сайн-Шанда и всего, что связано с этой командировкой: от торжественного марша «Прощание славянки» на Ярославском вокзале Москвы до государственного гимна Советского Союза, звучащего в честь моей страны. От «Подмосковных вечеров» и «Катюши» до задумчивого монгольского моринхура. От еле слышного шуршания песка до завывания свирепого морозного ветра и шума, свиста пыльной бури – шоро.

А цвета… Серые, песочные оттенки на сотни километров раскинувшейся Гоби. Красный и синий с золотом соёмбо – на монгольском флаге. Красный с золотом серпа и молота – на нашем, советском. И надо всем высокое, чистое, без облаков небо, как тогдашние отношения между нашими братскими странами.

Однако любой более или менее внимательный читатель заметит, что автор не любитель патетики, особенно в описании себя и современников, и описывает в свойственной ему шутливой манере почти всё: и смешное, и грустное, и даже страшное.

И о нынешней смене… Мало кто знает: даже сейчас в Монголии работают российские учителя, и не только русского языка. Правда, сейчас их гораздо меньше. И едут туда трудиться уже по договору, а не по линии международных связей. Страна, испытывающая нехватку национальных кадров, ценит помощь наших преподавателей. Она вообще учителей уважает, не скупится на добрые знаки внимания.

И вот что для непосвящённых кажется странным: вернувшись домой, многие преподаватели (а это в основном жители приграничных областей) больше не возвращаются на прежнее место работы – в российскую школу. А причина проста: они успели привыкнуть не столько к достойной оплате своего нелёгкого труда, сколько к непривычно уважительному отношению монгольских коллег, родителей и учеников. Об этом без удивления я узнаю из газет Иркутской, Читинской областей и Бурятии.

Сейчас встреча с российским специалистом стала в Монголии большой редкостью. А в годы социалистического строительства в МНР по приблизительным подсчётам побывало от полутора до двух миллионов советских людей: целая армия военнослужащих и гражданских специалистов, при которых вдобавок находились семьи. Так что общая численность получится весьма впечатляющей.

И у каждого будут свои ПОЗНАНИЯ и свои ПУТЕШЕСТВИЯ, своя история знакомства с этой страной. Моя – перед вами!

Глупец, рассказывающий о своих странствиях,

умнее молчащего мудреца.

(монгольская народная пословица)

Магия чистого листа

Белый, пугающий своей незаполненностью и чистотой лист. Бумаги или вордовского прямоугольника – это вовсе не важно. Он перед тобой – ты, одолеваемая тысячью мыслей и чувств, перед ним, робкая и неуверенная. Один на один. Несколько мгновений, минут…

Не сразу тоненьким, но верным ручейком потекут строчки. Не сразу, а после многократных перестроений встанут в окончательной последовательности предложения. Не раз ещё поменяются местами неуживчивые слова-соседи. Не раз целые абзацы будут перемещены или самым решительным и беспощадным образом уничтожены безвозвратно. Не раз вздохнёшь от чувства словесной беспомощности, неспособности выразить именно то самое, нужное, от души идущее, просящееся наружу, требующее своего выражения, но так трудно выражаемое. А на иное не согласна. Уверена, что любой пишущий в той или иной мере испытывает подобное

противоречивое состояние, приступив к началу работы.

Но белый лист дразнит, зовёт! Чёрточка курсора дрожит в нетерпеливом ожидании: «Сколько можно?! Пиши!» И ты пишешь, хотя вовсе не писатель. Я просто читатель чьих-то книг, способный что-то подметить в результатах чужого труда, оценив какую-то удачную находку: меткое словцо или выражение, смелую мысль, изящество композиции. Благодарный за простоту выражения сложных вещей, за юмор, за ощущение теплоты, за огонёк надежды, за передачу желания жить осмысленно и правильно, за толчок к хорошим мыслям и поступкам. За напоминание, что всё, что происходит с нами, неприметное и, на первый взгляд, неважное, – это и есть самое настоящее чудо под названием Жизнь.

А сколько о ней написано! Впечатление, отнюдь не обманчивое, что сказано уже всё, поэтому есть серьёзная опасность повторяться. Про это? Было… А про то? Тоже! До тебя успели. А повторение хорошо, как известно, лишь для учения. Мне же интересно в чужих трудах находить ёмкие мысли и удивляться мудрости пишущего. Так, недавно прочла целую книгу афоризмов одной современной писательницы, на которую мужская читающая братия смотрит с достаточной долей высокомерия, несправедливо считая автором книг исключительно для женской аудитории. Хорошо, что хоть не автором чтива! А мне бы хоть одну её мысль!

Я люблю блёстки мудрых мыслей, растворённых в потоке печатных слов. Может быть, по этой причине я не могу удержаться от упоминания чьей-то удачной мысли и потому перефразирование считаю беззастенчивым похищением. Однако не раз доводилось отмечать удивительное единодушие и созвучие в словах, проявляемое абсолютно непохожими авторами. Что это? А это именно итог движения мысли, к которому пришли идущие с разных сторон, с разной скоростью и в разное время, но пришедшие независимо друг от друга к одному умозаключению. И я с радостью сопричастности заключаю: «Так оно и есть!»

На что рассчитываю я, приступая к работе? Какому читателю вложу в руки своё детище? В добрые и тёплые руки своих друзей. Будущая книга про них и для них. Надеюсь, что отсутствие литературного опыта автора компенсируется лёгкостью прочтения, а также психологической и фактической точностью созданных им невыдуманных образов.

А детище толчками мыслей напоминает о себе, активизируясь в самые неподходящие моменты: то во время внезапного ночного пробуждения, то в долгой дороге, то на прогулке в парке, когда наступает время отдыха и нет ручки под рукой. Что не забудется, то потом запишется. На клочках газет, листках из блокнота или в тетради – первом, что попадётся под руку. Этим «листопадом» уже усыпан мой стол. Бумажный хаос постепенно трансформируется в главку, которая, потеснив соседку, передвинет её на новое место работы. И так день за днём.

А память и воображение, главные помощники всякого пишущего, извлекут из песков забвения то, что не смог или не успел безжалостно уничтожить не знающий пощады неумолимый бег времени. Усилиями мысли плотный пласт разделяющих десятилетий постепенно истончался. И, словно древний легендарный Хара-Хото, из пустынных песков одиночества и забвения поднимался и на глазах вырастал наш прежний Сайн- Шанд.

«Цветок, вступающий в бой»

Монгольская мудрость про таких «глупцов», как я. И это уже некая поддержка. Но мысленный путь по Дороге Ветров я должна пройти без какой бы то ни было помощи, в одиночку. Почти как в те годы. С чего же начать своё путешествие? Конечно, с некоторых моментов домонгольского периода, после узнавания которых сам факт моего появления на краю земли уже не покажется кому-то случайностью или стечением обстоятельств.

Ответ подсказывает сам опыт пребывания в Монголии, где знакомство с человеком начинают с узнавания его имени, а потом интересуются, откуда он будет родом. А затем человек и сам рассказывает о себе всё, что пожелает. Вот и я пойду этим неспешным, веками проверенным путём и приглашаю читателей составить мне компанию в этом странствии.

В той стране живут терпеливые и любознательные люди. Запаситесь и вы терпением: это будет по-восточному неспешно и как будто издалека. В той стране вообще не принято спешить. Там к главному, где любой из нас задал бы прямой вопрос в лоб, подступаются с осторожностью, после разговоров, весьма далёких от истинной темы. Поэтому я и начну с имени. Для любого живущего в Монголии это чрезвычайно важный знак.

Моё имя – Надежда. Для кого-то я Надя. Для кого-то – Надежда Николаевна. Всё, как у всех. Ничего необычного! Во всяком случае, сейчас. Но этот рассказ о времени, когда друзья звали меня Итгэл и на работе обращались не иначе как Надежда багша, орос хэлний багша или просто багша. Учитель Надежда, учитель русского языка и кратко, но не менее, а даже более уважительно: учитель. Сейчас такое право называть меня имеют лишь некоторые люди, уже немногие, те, с кем свела меня судьба тридцать пять лет назад. Тем ценнее и памятнее для меня эти обращения в нынешнее время.

В той стране, где жила Итгэл, имя человека – особая философия. Считается, что именем можно навредить, им же можно и помочь. Поэтому так важно правильно его выбрать, ведь от этого зависит судьба человека. Да и на Руси имя вовсе не случайно давалось в соответствии со святцами. Вот и триединство: имя, характер и судьба.

В Монголии триада вообще составляет основу мышления людей. Цифра «три» и всё, что ей измеряется, там особо любимо и почитаемо, считается счастливым предзнаменованием и обещанием успеха. Счастливая тройка не обошла и меня стороной: моё пребывание в тех краях длилось три года. А добрым и простодушным коллегам нравилось, что я третий ребёнок у родителей и моя квартира находилась на третьем этаже. Скажете, что это мелочи? Смотря для кого.

Но вернусь к имени. Когда я родилась, у моих родителей не оказалось выбора. Даже если бы им вздумалось рискнуть, их смелость наверняка бы не оценили, замучив однообразными вопросами: «А почему не Надежда?!» Действительно странно, ведь уже есть две дочери – Любовь и Вера. В их компании явно недоставало Надежды. В самом деле, как же без надежды? Пусть она будет. Хотя бы в виде имени.

Родись я в иное время, то, согласно святцам, стала бы Антониной. Однако молодые комсомольцы не имели привычки туда заглядывать. Не как родители Михаила Булгакова, отец которого, являясь преподавателем духовной академии, не захотел окрестить Любовью третью сестрёнку будущего писателя. И хотя в семье уже росли и Вера, и Надежда, никого этот факт ничуть не смутил. А любовь в жизни Михаила Афанасьевича будет! Много любви…

Так что, оказывается, я ещё не кто иной, как потенциальная Антонина. А это совсем иная жизненная история.

Но стала я именно Надеждой, замкнув собой троицу, весьма почитаемую у православных.

Имечко же, согласно толкованию людей сведущих, не предвещающее своей носительнице лёгкой жизни и безмятежного будущего (если всё отлично, к чему надежды?), но в порядке компенсации щедро дарующее мужскую твёрдость, целеустремлённость, трудолюбие, стремление к справедливости и так далее и тому подобное. Ещё, само собой, надёжность: имя-то обязывает! Тут пора и становиться: ведь получается, что сам себя нахваливаешь. А Надежды этим обычно не страдают.

Но как быть со склонностью к авантюрам? И возможно ли её сочетание с природной рассудительностью Надежд и их тягой к анализу?

При слове «авантюрист» у нас сразу припоминают мошенников да проходимцев, забывая, что слово «авантюра» родом из французского и означает «приключение», «похождение». Кто же в молодые годы о них не мечтает, причём не книжных, а настоящих, жизненных?

А авантюризм – это, между прочим, вовсе не порок, а ценное человеческое качество, которое невозможно наработать всей своей жизнью. Не будь его, Колумб не вознамерился бы отыскать Америку, а посиживал бы дома. А Миклухо-Маклай, вместо жизни с папуасами Новой Гвинеи, предпочёл бы для исследований что-то поближе и с меньшей угрозой для жизни. И, как утверждают восточные мудрецы, либо авантюризм даётся тебе при рождении, либо нет. А наработать его невозможно. И я не склонна с ними спорить: напрасная трата времени. Да и чем, в конце концов, плох авантюризм, если это способность рискнуть, подчиняясь непонятному для других внутреннему зову? Пойти туда, куда нет дороги, и оставить там свой след? Наверное, и во мне это отчасти было. Так что спасибо вам за имя, дорогие родители!

И всё-таки порой интересно: живёт ли во мне, проявляясь какими-то своими неповторимыми чертами, таинственная женщина по имени Антонина? И какая она, эта Тоня?

А толкование имени, оказывается, неоднозначно. С одной стороны, от греческого «антао» – «вступающая в бой», «противостоящая», «достойная похвалы». С другой – от «антос», что означает «цветок». Пойди разберись в таком смысловом разбросе!

А попытка объединения всех смыслов рождает превосходнейший парадокс: «цветок, вступающий в бой»! Соглашусь и с этим сочетанием несочетаемого: если молодость подобна цветку, а жизненные испытания – бою, то, безусловно, без труда отыщешь сходство и здесь.

Несущие свет

Мои родители, как и большинство живущих, не предавались философским рассуждениям о смысле и назначении жизни. Это выглядело бы даже смешно, если бы вдруг на них нашла такая блажь. На сакраментальный, для кого-то трудноразрешимый вопрос: «Быть или не быть?» – они с ходу дали бы ответ: «Конечно, быть! Что за дурацкий вопрос!» И снова погрузились бы с головой во всевозможные труды, заботы и тяготы повседневной жизни. Это были великие труженики, люди дела, которым и дела не было до наставления Саади.

Однако всё же смею предположить, что на вопрос: «Как надо прожить жизнь?» – мать, ни на секунду не задумываясь, ответила бы: «Ярко!» Это в её духе! Непременно ярко, шумно, в беспрерывном общении с людьми и обязательно в движении. Есть люди, которым не сидится на месте, к числу которых, без сомнения, относилась и она.

Даже зловещую женщину в белом, появление которой своей неотвратимостью страшит любого человека, она мужественно встретит не в домашней обстановке, а в пути. Как жила на скорости, в дороге, так и ушла… Вся её жизнь – это движение. Непрерывное, до последней секунды…

Любя бесконечные странствия, мать бесконечно любила и людей. Любила и жалела не за что-то, а просто за то, что тоже человек. Бесконечно уважала за честность и трудолюбие. Любому случайному свидетелю её заинтересованного общения могло показаться, что оживлённо беседующие – родственники или закадычные друзья. А ими могли быть абсолютно незнакомые люди.

А отец, полная её противоположность, ответил бы: «Незаметно!» Он всегда предпочитал внутреннюю жизнь внешней, по-настоящему открываясь только самым близким. Немногие могут похвастаться, что знали его по-настоящему. В душе он так и остался поэтом. А о том, что он в молодости им был, узнали мы, отыскав пожелтевшие листочки на чердаке бабушкиного дома.

Потом страсть к сочинительству отпустила, но не интерес к чтению и поискам интересного собеседника. И если с первым всё обстояло благополучно (новые книги в доме не переводились), то со вторым дело обстояло гораздо хуже. Почти всегда это оборачивалось разочарованием. Нечасто встречались ему люди, в той же мере разделявшие его интересы: так же страстно увлечённые русской классикой, мировой историей и географией. Мать хранила в памяти судьбы людей, отец – мировую историю от древности и до наших дней.

И всё-таки «ярко»! Ведь основной задачей их жизни было нести людям свет, причём бесперебойно. Скажете, красивые слова? Отнюдь! Оба родителя, трудясь в Мосэнерго, были энергетиками, что для шатурского края имеет особый смысл и значение.

И всё-таки «незаметно»! К свету электричества, как и к свету человека, привыкаешь легко и перестаёшь замечать, как перестаёшь замечать воздух, которым дышишь. А вот если это неожиданно исчезнет… Оказывается, много важного в нашей жизни происходит именно тихо и незаметно.

Отцовская страсть к знаниям со временем передалась и матери. Выскочив замуж восемнадцатилетней, она решилась догонять упущенное и, имея в двадцать три года трёх детей, начала с вечерней школы. А затем, напутствуемая отцом, пошла за образованием в техникум. Заочный, конечно. И её уже было не остановить! Да никто и не пытался, раз человек сам сделал выбор. А за техникумом (это было разминкой!) настала очередь института. Так и случилось, что дипломы свои мать и дети получали приблизительно в одни годы.

А тем временем дома всех терпеливо поджидал отец. Ему единственному учиться было уже не надо: он и так всё знал и умел. Коэффициент полезного действия внешне неспешного и беззаботного отца ничуть не уступал показателю привычно суетливой, мелькающей в глазах матери. А объяснением тому было железное правило – начинать каждый день с чёткого плана дел, обозначенного столь же чётким почерком, и выполненное вычёркивать «с чувством глубокого удовлетворения» (как звучало с трибун всех партийных съездов), чтобы поздним вечером под строгим взглядом матери открыть очередную книжку.

Редко покидая пределы района, отец мог дать исчерпывающую информацию о любом событии, любой стране. Я не раз была свидетелем ситуации, когда он, не переступая порога дома, умудрялся знать о событии больше, чем его очевидцы. А всё потому, что всю жизнь не переставал читать, а чьё-то нечтение воспринимал как серьёзную человеческую неполноценность.

В четвёртом классе и я начну собирать собственную библиотеку. Страсть к путешествиям – это от матери. Страсть к чтению – от отца. Именно книги помогут мне понять, что земля, на которой я родилась, по-настоящему прекрасна.

Будь живы родители, моё обращение к ним могло бы выглядеть так:

– Я хочу написать книжку.

Первой, как всегда, откликается мать:

– Да? Про что же?

Я произношу первое, что только приходит на ум (угадают или нет?):

– О многом. О двух Козловых, например.

Мать мгновенно оживляется. Мне привычно видеть именно такой: разговорчивой и любознательной.

– Это о каких Козловых? Тех, что с нашей улицы, или с Зелёной?

Я смеюсь: очень уж наивными и простодушными кажутся мне предположения матери.

– Нет! О других!

Отец, которому привычно уступать право первого голоса, смотрит в сторону матери с чувством лёгкого сожаления: «Ты, мать, как всегда…»

– Один – путешественник по Центральной Азии, – отвечает он и честно признаётся: – Второго, извини, не знаю. Значит, о Монголии? Я угадал?

Я киваю: другого и не стоило ожидать.

Мать привычно не соглашается с поражением: в её характере не сдаваться и во всём идти непременно до победного конца:

– Зато я знаю второго. Хороший такой, вежливый мужчина. Надин руководитель.

Я киваю. Теперь она смотрит на отца с видом победителя: «Я знаю то, чего даже ты не знаешь!» И о минутных случайных встречах на Ярославском вокзале она станет рассказывать не один час, из чего можно заключить, что лучшего человека в своей жизни ей ещё не доводилось повстречать. Впрочем, это тоже в её духе. По этой причине складывалось впечатление, что чужие, незнакомые люди ей порой интереснее самых близких, родных. А, может, просто чужие часто становятся для неё родными и близкими? И вот уже мать смотрит в сторону отца с чувством неоспоримого победного превосходства.

У родителей практиковались словесные дуэли, в результате которых привычно воссоздавалась целостная картина мира. Матери везло на встречи с хорошими людьми – отец встречал их в книгах.

– Вот я и хочу написать, чтобы про них узнали.

Отец в искреннем недоумении и с долей явного недоверия к сказанному:

– Неужели и о Петре Кузьмиче успели забыть?

Мне остаётся лишь пожать плечами.

– Кто-то забыл, а кто-то и вовсе не слышал. Даже про его друга вспоминают лишь по лошади Пржевальского. Лошадке больше повезло, – с горькой усмешкой подытоживаю я.

Отец мрачнеет лицом, словно получил от кого-то оплеуху.

– Да, дела! – грустно вздыхает он и заявляет решительно: – Тогда пиши!

Дети военного времени, чьи отцы воевали, родители продолжают свято верить в то, что в жизни всё должно быть по справедливости. И точка!

– А про вас? – не унимаюсь я.

Обычно уступчивый, сейчас отец непреклонен, морщится, как от зубной боли:

– Ты смеёшься? Мы люди маленькие, и наше дело маленькое. Не стоит! Ни к чему это!

Но, может быть, единственный раз в жизни я родителей ослушаюсь: этим «маленьким» людям суждено было проявить в жизни большое мужество. Впрочем, как и многим их ровесникам.

Начавшись с родителей, с годами список несущих свет для меня значительно пополнится. Несмотря на очевидную разность и абсолютную непохожесть, всех их объединит одно обстоятельство: они своим долгом считали честно служить людям, что-то нести им. Отдавать, а не присваивать. Любить самим, а не ожидать чьей-то любви. Спасать самим, а не ждать чьей-то помощи. Они несли свет и тепло в дом, искали и находили для людей воду, освещали их жизнь светом новых знаний, открывали нам нашу же любовь к миру и людям, родному краю, были примерами мужества и преданности своему делу.

Энергетики и геологи, учителя и лётчики, писатели и путешественники, они так и останутся для меня навсегда несущими свет. Люди-атланты, держащие мир на своих плечах. Вовсе не идеальные, оттого и человечные. Люди, показавшие, что смысл человеческой жизни не в том, чтобы стать героем или знаменитостью, а в том, чтобы, несмотря ни на что, остаться человеком. Разве не в этом истинная отвага и смысл всех жизненных испытаний?

Между ними века, пролетевшие, как несколько десятилетий, и десятилетия, промчавшиеся, как один год, и дни, тянувшиеся подобно вечности. По-разному назывались страны, в которых они жили: Российская империя, Советский Союз, Российская Федерация. Но это не меняет их сути и не умаляет их роли. Об этих людях я и расскажу.

Моя необыкновенная «обыкновенная земля»

Моя родина – Мещёрский край, «обыкновенная земля», по словам К.Паустовского, случайно посетившего эту землю. Всего лишь раз! И уже навсегда прикипевшего всем сердцем к этой «тихой и немудрой земле под неярким небом». К краю бесконечных лесов и полей, тихих рек и туманных озёр, с лилиями и кувшинками, чистейшим воздухом и прозрачной ключевой водой, с петушиными криками на рассвете и прощальным, печальным курлыканьем журавлей, покидающих по осени родные места. Только писатель уже не захочет расставаться с этой землёй: будучи уже взрослым человеком, он обретёт здесь свою новую родину.

Оказывается, родина – это не место рождения и даже не дом, где ты вырос, а нечто большее, чему и объяснение не сразу отыщешь. Это место особого душевного притяжения, соприкосновения, на что горячо отзывается душа. Это незримая сила, влекущая к себе, где бы ты ни был. Её определяют не по записи в паспорте. Её не покажешь на карте своим друзьям – родину находят в своём сердце.

Мог ли Константин Георгиевич ранее предположить, что эта встреча будет способна переродить его художественную манеру, его, уже состоявшегося, успешного автора? Едва ли. Но и это произойдёт! Словно сама природа этого края поможет мастеру навсегда отказаться от прежней манеры письма, кажущейся теперь неуместно вычурной и нарочитой, и сделать выбор в пользу лаконизма, благородной простоты и акварельной лёгкости слова. Писатель почувствует, что любую нотку неискренности всякому пишущему об этом крае не скрыть: она становится очевидной для читающего. А его «Мещёрская сторона»? Она станет голосом любви тех самых простых людей, неспешно проживающих здесь свою жизнь.

Где же находится этот внешне неброский, но огромной притягательной силы край? Ответ найдём всё у того же Паустовского: «…он лежит между Владимиром и Рязанью, недалеко от Москвы, и является одним из немногих уцелевших лесных островов, остатком «великого пояса хвойных лесов». Он тянулся некогда от Полесья до Урала. В него входили леса: Черниговские, Брянские, Калужские, Мещёрские, Мордовские и Керженские. В этих лесах отсиживалась от татарских набегов Древняя Русь». Последнее предложение мне показалось особенно любопытным, и на всякий случай попрошу его запомнить. Мы к нему ещё вернёмся.

Я родилась в краю, в прежние времена именуемом Приозёрной Ялматью. Большом безлесном пространстве, окруженном необозримыми хвойными лесами, в которых легко потеряться, с ожерельем озёр, словно нанизанных на тихую и неспешную речку Пра, огибающую этот лесной простор. По соседству с озером Дубовым, которое местные жители называли просто рекой: такое большое, вытянувшееся на много километров это озеро.

Родина – это самые яркие впечатления детства, на которые горячо отзывается всякая чуткая детская душа. Для меня это знойный июльский полдень, рождающий радостное ощущение бесконечности жизни. Мир вечен, прекрасен и добр! Он полон движения! А сколько света, красок, запахов и звуков! Сколько действующих лиц! Я маленький зритель спектакля под названием «Жизнь» неведомого мудрого режиссёра.

Передо мной, сидящей на лавочке в обнимку с котёнком, наш палисадник. С разноцветными шапками растрёпанных флоксов, звёздами оранжевых лилий и круглыми головками склонившихся высоченных золотых шаров, с острым запахом душистого табака, усиливающимся под вечер, пряным, сладковатым запахом подсохшей луговой травы, в которой копошатся жуки и стрекочут кузнечики. Полёт седых пушинок с трубочки отцветшего одуванчика, источающего горечь. Беспокойные метания и жалобный писк перламутровой мухи, попавшей в плен липкой паутины. Жужжанье пчёл и мохнатых шмелей, бесшумные полёты радужных стрекоз – всюду кипит неутомимая жизнь больших и малыхнеугомонных существ.

Я поднимаю глаза: огромный, в несколько обхватов серебристый тополь широким шатром раскинул свою мощную крону, словно поддерживая ею небесный свод. С крепкими ветвями, с темно-зелёной внешней стороной листочка и серебристой, пушистой внутренней. Он и на самом деле серебристый. Но у нас его, как иностранца, почему-то называют американским. Наверное, за необычный, неповторимый вид, ведь другого такого я нигде не встречала.

Сколько этому древнему великану лет? А может, даже веков? Священное дерево со времён Геракла, если верить древнегреческим мифам. Одно дерево, а сколько поводов отправиться в дальнее путешествие, для начала лишь мысленное!

А над тополем небесное царство порхающих птиц: стремительно пикируют ласточки, кружат стрижи и воробьи. Названий многих птиц я даже не знаю. В моём детстве их было так много! Везде хлопотливая жизнь! Настоящий разноголосый оркестр музыкантов, вдохновенно, каждый на свой лад славящих солнце и исполняющих радостный гимн жизни. И даже если прольётся предсказанный беспокойными ласточками шумный недолгий дождь, он нисколько не омрачит настроение, а, напротив, будет встречен радостным переполохом: «Скоро грибы пойдут!» И будет радуга!

Я снова поднимаю голову: надо мною прозрачное небо с целой флотилией ослепительно-белых кучевых облаков, замысловатые и причудливые очертания которых будоражат детскую фантазию.

А потом будет тихий, задумчивый вечер с кротким, чуть печальным розовым закатом, как прощание с ещё одним прожитым днём. И по небу короткий белый росчерк, оставленный на память пролетающим самолётом.

Интересно: куда он летит? Конечно, в дальние страны! Куда ж ещё? В те неведомые, далёкие-предалёкие края, о которых мы пока только мечтаем и читаем вслух по вечерам в книжках, рассказывающих о мужественных героях и отважных, неутомимых путешественниках. А когда подрастём, то и сами обязательно отправимся в дальние путешествия.

Щурясь от солнца, словно запоминая, я всматриваюсь в наш привычный мир. Что-то подсказывает, что где-то жизнь устроена совершенно по-другому и я увижу это сама. Хочется, подставив лицо обжигающему летнему солнцу, зарядиться, напитаться его теплом и энергией, чтобы хватило надолго, на всю жизнь. А остаться в родном краю? Нет! Птенцы для того и вырастают, чтобы в положенное время покинуть родное гнездо, а потом вновь и вновь возвращаться туда, где их ждут родные просторы.

Так и малая Приозёрная Ялмать заключалась в объятья более обширной лесной Мещёры, чтобы всеми своими ручейками и реками влиться в огромную Родину – Россию, подобную добродушной и приветливой русской матрёшке.

Говорят, что уже в детстве человек получает сигналы из будущего. Так и будет! Детские мечты исполнятся: старшая сестра свяжет свою жизнь с авиацией. Сама не отправится в полёт, но своими математическими расчётами будет поднимать в небо мощные самолёты, от которых дрожит земля и воздух, и, сохранив интерес к путешествиям, будет штурмовать горные высоты. Как и она, я не расстанусь с любовью к книгам и странствиям. Моими любимыми стихиями также станут горы и моря. И без сомнения, пустыни. Вторая сестра посвятит себя изучению истории родного края.

Каждая из нас встретит настоящих героев, людей высочайшей пробы. Люба – мужественных и стойких лётчиков-испытателей. Встречаясь с молодёжью, Вера вновь и вновь будто пройдёт дорогами войны, в который раз мысленно поднимаясь на боевое задание с тремя лётчиками, Героями Советского Союза, выпускниками нашей школы. Меня же свяжет дружба с крылатыми людьми и детьми настоящих героев. Я проследую бескрайними пустынными просторами, которые до меня мужественно преодолели соотечественники, ставшие легендой уже при жизни. А сама способность поделиться пережитым для меня, не имеющей крыльев, как возможность отправиться в свободный полёт. Те же чувства: и страшно, но подчиняюсь внутреннему зову!

Почему Орехово-Зуево?

Жизнь трёх сестёр началась с книг. У меня же и дальнейшее её постижение шло параллельно с изучением литературы. Ведь именно этим и занимаются на литфаке, где были такие замечательные преподаватели, как Леонид Павлович Кременцов, для которого эталоном и человека, и стиля был всё тот же Паустовский. Случайность это? Совпадение ли? Пусть подскажет сама жизнь. И она даст ответ: всё в жизни взаимосвязано, ни одна встреча ничуть не случайна.

И даже Паустовский с Булгаковым? Да, такие непохожие, и они незримо связаны. Своими истоками: Киевом и Первой классической гимназией.

А уже в детстве одно только название книги – «Муза дальних странствий» – звучало волнующе, волшебно завораживающе, как обещание встречи с чудом, само по себе уже очаровывало и звало мечтать. Назовись рассказ покороче («Дальние странствия»), он тоже не прошёл бы мимо меня незамеченным, неузнанным странником. Даже одно слово, «странствия», имело бы непередаваемую магическую власть надо мной. Хочется верить, что и над многими людьми. Над моими институтскими друзьями уж точно! Может быть, и всеми людьми без исключения? Только они ещё не догадываются об этом, но радость этого открытия у них ещё впереди?

А ветер то попутный, то в лицо. В 1977 году я поступлю на литфак пединститута. В 1981 его окончу. Всего лишь четыре года самых разных познаний. А в итоге красный диплом (скажу по секрету: никакой он не красный, как отцовский партбилет, а бордовый от ярости за мою короткую студенческую жизнь!), удостоверение медицинской сестры системы гражданской обороны (зачем оно мне?), военный билет (а это для каких таких целей? не хочу я ни с кем воевать!). Не слишком ли много для отдельно взятого человека, причем девушки? «Нормально, в самый раз!» – решает деканат.

Но прежде… Поступлю легко, даже не с одного экзамена, а с полуоборота, пройдя на отлично два собеседования по профильным предметам. Тому подтверждение – приказ приёмной комиссии под номером один от 1 августа 1977г.

Но радости не было: я готовилась к встрече с Москвой, где в авиационном и педагогическом проходила студенческая жизнь моих сестёр. Однако сотрудники Мособлоно решили вопрос без моего участия, ещё до вступительных экзаменов по-тихому отослав направление в педагогический институт города Орехово-Зуево, поближе к родительскому дому, посчитав это благом для будущей студентки. Даже не сочтя своим долгом известить о принятом решении. Как вам это нравится? Так что моё знакомство с городом началось с несоответствия. Городом несоответствия он для меня так и останется.

Что я знала о нём? Что он есть на карте Московской области. Что он родина того, чего, по мнению некоторой части болельщиков, не существует, то есть российского футбола. Что это место знаменитой Морозовской стачки разгневанных ткачей. Я же тише воды, не взбунтовалась против злополучного «перенаправления».

Моё мнение, что место любому институту (педагогический не исключение) лишь в крупном культурном центре, не ниже областного. И это убеждение не изменилось у меня и до сей поры. Увы, Орехово-Зуево не относится к числу подобных.

Я мало встречала людей приезжих, которые горячо любили бы этот город. Несомненно, он похорошел за прошедшие десятилетия. Но самого института эти перемены не коснулись, он по-прежнему на глухой окраине города, практически на краю болотца, сочную зелень которого в наше время (не знаю, как сейчас дело обстоит с рогатым скотом) смачно жевали коровки из расположенной рядышком деревеньки с необычным названием – Дровосеки. Коровье мычание и едва уловимый запах коровьих же лепёшек всегда как-то не вязались с гордым словом «институт». Даже моя мама, человек, отчаянно влюблённый в деревню, и то заметила, что это уж слишком по-деревенски. Но коренная орехово-зуевская интеллигенция всегда старалась держаться поближе к институту: иного выбора просто не существовало. Замечу: в отличие от людей приезжих, не разделявших патриотических чувств старожилов.

Как и многие города, Орехово-Зуево поделено железной дорогой на две половинки. Добраться до безлюдной дальней окраины, находящейся, как выразилось бы старшее поколение, на отшибе, можно было лишь на дребезжащем снопковском автобусе – детище орденоносного ЛИАЗа, в простонародье именуемом пренебрежительным словом «скотовоз» за несоответствие своим ожиданиям.

Простой люд, сошедший с электрички, прямо по шпалам устремлялся к остановке с целью плотно набиться в поджидающий транспорт. Всё больше народ с увесистыми сумками и рюкзаками на плечах – неутомимые дачники, особенно активизировавшиеся во время огородных работ. Так что профессору Б.Гиленсону, плотно прижатому где-нибудь на задней площадке, не раз приходилось отводить рукой черенок чужой лопаты, направленной в лицо, и привычно было слушать не всегда литературную лексику. Пассажиры- работяги могли себе это позволить и позволяли. Профессор же, погружённый в размышления о Софокле и Эврипиде, категорически нет, впрочем, как и остальные странствующие московские преподаватели. Вот вам ещё одно бросающееся в глаза несоответствие.

Тот же самый профессор ещё при посвящении в студенты дал нам самое важное напутствие: «Не забывайте, что рядом с вами Москва!» Но и без этого напоминания в конце недели я буквально мчалась к старшей сестре, водившей меня по столичным музеям и театрам. А слова: «Что тебе взять?» – произносились ею вовсе не в кафе или театральном буфете (мы всячески оберегали свою стипендию от лишних трат), а «лакомились» исключительно в читальном зале. Но не это обстоятельство омрачало наш общий радостный настрой.

Не дожидаясь окончания спектакля, мне постоянно приходится покидать зал, сгорая от стыда за причинённое соседям неудобство. Это как скверный, раз и навсегда заведённый ритуал. Я с превеликой радостью нахлобучила бы на свою голову шапку-невидимку, будь она у меня, лишь бы не ловить недовольные и откровенно осуждающие взгляды театралов. Но перспектива провалиться сквозь землю в этой ситуации всё-таки куда более реальна. И, как ни старайся попрощаться с театром по-человечески, это никак не получится: непременно опоздаешь на последнюю электричку, что грозит большей катастрофой – перспективой ночного бдения на Курском вокзале. Прав всё же наш преподаватель: Москва близко. А вот Орехово … Орехово-то, оказывается, далеко!

А затем вновь грустное возвращение в Орехово-Зуево. Проехав несколько остановок по самой унылой и депрессивной части города, состоящей преимущественно из безликих строений и не радующих взор многочисленных хрущёвок, автобус покидает городские застройки. С одной стороны то, что напоминает хозяйство по озеленению, которому и надлежит быть поближе к земле, с другой – безлюдье одичалого парка. Конец города воспринимается как конец присутствия человека. Но…

Первым нас встречает краснокирпичное здание старинной постройки – это бывшая богадельня, в далёкий предвоенный год превратившаяся в первый корпус института.

За ним будет наш – школьный проект шестидесятых годов. Он ближайший родственник хрущёвок, выполнен в стиле минимализма и привлекателен лишь в отношении экономии средств при возведении, но не в отношении удобства.

Студенческое же общежитие литфака и педфака находилось на противоположной стороне города – улице Галочкина. Между прочим, Героя Советского Союза. Поэтому каким-то образом, видимо, сам этот факт подталкивал студентов к тому, чтобы быть мужественными и в мирное время.

Студенческой «тропой»

Дорога до института, занимавшая чуть менее часа, таила массу препятствий для преодоления: мост через задумчивую и неторопливую Клязьму, пересечение главной улицы города, нескольких узкоколеек, соединяющих всегда шумные цеха орденоносного хлопчатобумажного комбината, стремившегося не только выполнить, но и непременно перевыполнить очередной план очередной пятилетки. Почему-то требовалось поступать именно так и никак иначе! И бедные ткачихи и уставали, и глохли под неумолчный шум стучащих станков.

Но пойди разберись, чей шум опаснее: фабричных цехов или «бурных и продолжительных аплодисментов» партийных съездов, о которых неизменно писалось в газетах. И кумачовые плакаты на стенах по-прежнему настойчиво убеждали ещё не разобравшихся: «Народ и партия едины!»

У берегов труженицы Клязьмы, удачно приютившей несколько текстильных городков Подмосковья, удивительно органично смотрятся и новостройки Парковской, и образцы иной архитектуры: морозовской, промышленной. Совсем другое дело – старинные морозовские казармы (слово-то какое суровое!), в которых ещё проходит жизнь какой-то части местного населения. Это уже ни с чем не сочетается. Какое слово, такая и жизнь!

А впереди ещё пересечение железнодорожных путей, по которым в процессе весьма содержательного общения промчался Венечка Ерофеев – герой книги, чьё название совпадает с направлением электрички (Москва – Петушки), испытывающий равносильную тягу как к алкоголю, так и философским рассуждениям. А при этом, надо понимать, без мата и крепкого словца самовыразиться никак не получится. Как это по-русски!

Для русского человека мат, как ни странно, менее всего матерное слово. Это нечто более важное: и психологическая разгрузка, и позарез необходимое средство для развития речи, наибольшего эффекта достигающее при одновременном употреблении с алкоголем.

В институте вопросы развития речи нам освещают по-другому, заявляя, что это самые сложные школьные уроки. Глядя на «легко» и «непринуждённо» изъясняющихся взрослых, этого не скажешь. Зато, проходя школьную практику, понимаешь размеры бедствия и становишься единомышленником преподавателей. Но буквально через несколько десятилетий вдруг понимаешь, что, оказывается, те дети были большие молодцы, ибо всё-таки книги читали и сочинения, пусть слабенькие и наивные, но при этом искренние, писали, причём абсолютно самостоятельно. Утерев скупую учительскую слезу, я иду дальше: до института нам с вами ещё топать и топать. А за час пути какие только мысли не посетят!

Осторожно! Перед нами пролетает электричка Москва – Крутое. А оттуда недалеко и до пресловутого сотого километра, за который высылались социально несимпатичные личности. И Орехово-Зуево стояло подобно пограничному стражу на стыке двух миров, хотя и своего хулиганья хватало, и милиции скучать было некогда.

Для студентов литфака, привычно живших вымышленной жизнью литературных героев, удобным было хождение по двое или по трое, особенно в день экзамена. Не осилив более одного романа за вечер, можно было «прочесть» другой, слушая соседа, расплатившись, в свою очередь, кратким содержанием своего произведения. Так что, дойдя до института, можно было на ходу успеть «прочесть» необходимое количество книг. Тут важно учесть, с кем отправляешься в путь.

А вот по главной улице города приходилось ходить редко, однако под звуки оркестра, без которого немыслима ни одна праздничная демонстрация, которыми студенты явно тяготились, называя обязаловкой. Потому решали так: лучше стать донором и получить за это два отгула. Всё равно кровушку скоро будут пить бесплатно. Под кровопийцами, как нетрудно догадаться, подразумевались будущие ученики. Так что, аккуратным перпендикуляром движения пронзая улицу Ленина, литфаковцы, не находясь с городом в совсем уж перпендикулярных отношениях, всё же старались жить своей, параллельной жизнью.

И снова путь назад – столовая, читалка, библиотека и препятствия в обратной последовательности. Дежурный по комнате, кроме того, ещё вынужден попутно заглядывать в не блещущие изобилием продуктовые магазины: накормить досыта ораву голодных соседок – задача не из лёгких.

Кто не узнал эту студенческую «тропу», тот, видимо, не учился в ОЗПИ или не жил на улице Галочкина.

И снова общежитие – царство всесильного коменданта Георгия Парфёныча, чей весьма почтенный возраст вполне соответствует возрасту общежития. Оба «безгодовые», но ещё изо всех сил крепятся. Наверно, благодаря нашей молодой энергии. А вот и «самый-пресамый» конец пути – родная кровать. Далее, как по расписанию, лежание на кровати, ради которого, собственно, и шли на литфак. Но не обычное, а волшебное, с книгой в руках, из чего следовало, что именно литфак – факультет самых «положительных» студентов. Сколько времени проводят они в сидячем и лежачем положении, столько даже пенсионерам не по силам!

Но, к счастью, Орехово-Зуево приучило не только к ежедневным странствиям, но и иного рода движениям. Любое мероприятие, даже комсомольское собрание, как бы оно ни начиналось, чему бы ни посвящалось, заканчивалось на литфаке неизменно одинаково. Не романсами и стихами! Отнюдь! Зажигательными, высекающими искры страсти кавказскими танцами! В Орехово-Зуеве-то? Как вам такое несоответствие? «Чудеса, да и только! – подумает кто-то и немного посочувствует: – Рассказчица, видно, с дороги устала …»

Да нет же, говорю! И девушка Таисия из владимирского края, учившаяся с нами в одной группе, с редкой, по-детски звучащей фамилией Чудеса, посетив городской краеведческий музей, вполне законно могла оставить краткий отзыв: «Здесь была Чудеса! Спасибо!» Почему нет? Чем, вполне возможно, вызвала бы впоследствии у сотрудников что-то вроде когнитивного диссонанса. Однако возможный перевод: «Здесь были чудеса!» или «Здесь было чудесно!» – мог истолковываться как вполне себе лестный отзыв. Например, кавказца, торгующего на местном рынке. Или всё же это не про торгующих, а про наших, танцующих?

Литфак прославился своими танцорами: у нас сплочённая группа молодёжи из Дагестана и Чечено-Ингушетии – настоящие джигиты и красавицы гор. Анзор, Магомед, Алибек, Аминат, Паризат, Ахмед, Зара, Зарема, Иса… Хорошие ребята! Со знанием же русского у будущих учителей пока не очень. Это печальное несоответствие вызывало грусть, но в основном лишь у преподавателей. Зато мы умели дружить так, как никакой другой факультет!

И хорошее действительно было: чтение взахлёб, простые, доброжелательные отношения между сокурсниками, братство общаги с тремя рублями в складчину на неделю, дружба, которая неведома людям, не жившим в общежитии. У меня до сих пор убеждение, что тех, кто там не жил, весьма условно можно назвать студентами.

И всё же мои подружки из последних сил держались, чтобы (не дай-то бог!) не прыснуть от смеха, слушая, как на сцене ДК местная самодеятельная артистка, жеманно сжимая кулачки и щурясь от сладкой истомы, выводила трогательные нотки признания:

Орехово-Зуево, Орехово-Зуево –

Город любви, город сказочных снов!

Почему часто чем проще город, тем вдохновеннее и хвалебнее звучат слова стихов и песен о нём? Сколько встречаешь восхваляющих эпитетов и метафор! Может, это рождается из горячего желания живущих видеть город именно таким? А мы по молодости зациклились на несоответствии? Или чувствовали явное художественное преувеличение, перебор, именуемый в нашем кругу гиперболой? Нелюбящему трудно понять любящего? Или всё же трудно простить фальшивое чувство, ведь самое главное в творчестве – это искренность?

Всё может быть! В конце концов, ни мать, ни родину не выбирают, а любят ту, что судьбой нам послана.

Но самое большое несоответствие, на сей раз вовсе не печальное, а даже наоборот, ждало впереди. Можно сказать, что ради этого несоответствия я, видимо, и попала в ОЗПИ, только пока не подозреваю об этом.

С той поры я нахожусь в поиске ответа: как вообще относиться к препятствиям на пути? Как их воспринимать: как указание на то, что это не твоё, что нужно во что бы то ни стало, «ломая крылья, теряя перья», выбираться на свою единственную дорогу? Или, проявив терпение, продолжать двигаться по той, на которую тебя попросту занесло волею случая? Или их много, этих дорог? Когда лучше смириться и стать мячиком в бурных волнах житейского моря, а когда лучше, сопротивляясь изо всех сил и захлёбываясь, пытаться выбраться на берег этого несущего потока? Если б это знать…

Прости, Орехово-Зуево! Не ты, а другой город навсегда войдёт в мою жизнь. Не тебя, а его полюблю я трудной, на всю жизнь любовью. Но вело меня ты. И вспоминаю я тебя теперь без горечи и сожаления.

Хотя, признаюсь, забавляла реакция искреннего удивления многих коллег: «Вы учились в Орехово-Зуеве???»

Прощай, ОЗПИ!

Заканчивалось время студенческой «тропы». И вовсе не потому, что по завершении строительства железнодорожного моста был наконец-то пущен новый автобусный маршрут, очень удобный для студентов с улицы Галочкина. Стремительно приближалось время расставания с ОЗПИ. Нас ждали другие дороги, другие города.

Подходила пора распределения. Кто-то всеми силами старался зацепиться в родном городе, а у кого-то душа рвалась в дальние края, подальше от дома, даже туда, куда обычно не едут по доброй воле.

Например, в Магадан, где лагерные вышки уже пусты, но ещё целёхоньки. Теперь это выглядит странно, но только не тогда. «А я еду, а я еду за туманом, за туманом и за запахом тайги», – ещё неслось из радиоприёмников. Это уже потом станут петь: «А я еду, а я еду за деньгами. За туманом едут только дураки!» А пока ехали на комсомольские стройки, строили Байкало-Амурскую магистраль, вкалывали в студенческих строительных отрядах в дальних точках страны.

В институтской библиотеке, забыв про всё на свете и даже про то, что скоро закроется студенческая столовая, внимательнее, чем учебные лекции, мы слушали рассказы уже сильно повзрослевшей выпускницы, отработавшей положенный срок в Магаданской области. Из рассказов следовало, что своё благополучное возвращение на родину из этого проклятого людьми края библиотекарша связывала исключительно с провидением и помощью божьей. Иные варианты ею даже не рассматривались. «Ой, девчонки! Не вздумайте! Никому такого не пожелаю!» – наставляла она студенток-малолеток.

Как часто сила убеждённости старших вызывает равносильное внутреннее противодействие младших, убеждённых в правоте своих аргументов! И потому чем страшнее рассказы звучали, тем сильнее было стремление некоторых из нас к дальнему путешествию и желание проверить себя.

А путешествовать-то мы как раз любили: дикарями объездили Крым, покоряли горы Кавказа, мчались на попутках и плавали на рыбачьем баркасе по заповедным местам Астраханской области.

А как вам отстать от поезда в Волгограде и встретить его прибытие на вокзале в Москве? Тут определённо необходим даже не кошелёк, а особый характер. А как вам путешествие верхом на … Кстати, подумайте! Как правильно: на гробе или на гробу? Короче, мы сверху, а под нами самый настоящий гроб. Согласитесь, немного непривычно. И даже такое случалось в наших странствиях по белу свету!

Спросите у Лены Крючковой, или у Оли Спиркиной, или, в конце концов, у Нади Сытась. Это мы, Кукрюкспилсы! Именно так мы сами называли себя и свои «художества». Ведь есть же, в конце концов, Кукрыниксы.

А полное романтики время стройотряда! А какая запоминающаяся картошка, которую нынешнее студенчество воспринимает как название овоща и гарнира, не более. А для нас это не просто время уборочной страды, а удивительный период жизни, праздник свободы с простым и незатейливым названием!

Но и этого ненасытным студентам-бродягам мало! Всё манило и звало:

На кончике ножа стального

Найди пылинку дальних стран.

И сразу мир предстанет странным,

Закутанным в цветной туман.

Но, как выражались герои некоторых классических произведений, «увы нам!» Поэтам Серебряного века в этом отношении было куда проще: в годы их странствий не было пресловутого железного занавеса.

Шансов увидеть мир бескрайний, необычайный, находящийся за пределами государственной границы, было немного. Например, будучи туристом в странах исключительно социалистического лагеря. В то время страна перестала заметно вздрагивать при слове «лагерь». Уже хорошо! Но истинная свобода ведь не в отсутствии лагерей – её степень определяется и иными измерениями. Например, возможностью жить и работать там, где ты сам желаешь.

И на последнем курсе ветер скорых перемен коснулся и наших рядов. Роальд Сергеевич Рунышкин, декан литфака, начал свою лекцию не с материала по устному народному творчеству, а, заманчиво улыбнувшись, предложил всерьёз поразмышлять над предложением поработать преподавателями русского языка как иностранного в Монгольской Народной Республике: «Не первый год студенты именно нашего института получают такое предложение. Дело почётное, но ответственное. Отбор серьёзный. Вы поступите в распоряжение Министерства просвещения СССР. На всякий случай в Советском Союзе за вами сохранится институтское распределение».

Желающих вначале было хоть отбавляй, а нуждались лишь в пяти! Юные жёны готовы были ради этого на несколько лет покинуть горячо любимых мужей. И такие случаи у нас были! Но кого-то подвёл неказистый диплом, кто-то собрался в роддом, кого-то подвело небогатырское здоровье. Не допустят и пятую – Наташу Коновалову. В итоге готовых к дальнейшим испытаниям уже четверо.

Моральный облик человека, пусть только уезжающего по туристической путёвке в страну социалистического лагеря, обсуждался в те годы обстоятельно и всерьёз. Что уж говорить о тех, кому доверили поработать за границей!

Для начала было необходимо заполнить внушительного размера анкету, содержащую, помимо прочего, весьма интересные пункты: «Были ли Ваши родственники во время Великой Отечественной войны в плену, в окружении или на оккупированной территории?», «Имеете ли Вы родственников, проживающих за границей?», « Есть ли среди Ваших родственников имеющие судимость?» Одна моя подруга до сих пор видит причину отказа в сокрытии тёти, проживающей в Греции. Так ли в действительности обстояло дело, нам неизвестно, однако в командировке человеку было отказано.

А проверка продолжалась. В орехово-зуевском горкоме партии на утверждении кандидатур седовласые, солидного вида старцы всячески пытались узнать, каковы наши познания международной обстановки, истинные ли мы ленинцы, может ли на нас в случае чего положиться страна. А поскольку мы с монголами много веков как уж не воюем, а даже, наоборот, крепко дружим, то из мирной жизни вопросов было немного: про хурал, Сухэ-Батора и Цэдэнбала.

Процедура могла вызвать плохо скрываемую усмешку. Я же ощутила чувство превосходства над этими кажущимися на первый взгляд всесильными товарищами. Да, утвердить или не допустить очередного кандидата (как выражались, «забраковать») было им вполне по силам, но возможности самим отправиться за пределы страны они (увы!) были лишены. Если только в качестве туристов. Вот сами и делайте вывод, кто действительно свободный и сильный. Думаю, что и воспользоваться своим правом «забраковать» они тоже не решались, опасаясь негативной реакции сверху.

Однако проявление искреннего чувства, тем более молодого злорадства, в подобной ситуации, как известно, могло дорого обойтись. Поэтому, вздохнув дружно и с облегчением, поделились между собой впечатлениями, лишь когда вышли на улицу и глотнули свежего воздуха.

Он пах то ли весной, то ли свободой, то ли предвкушением чего-то захватывающе интересного. Наверно, всем этим разом.

В Министерстве просвещения СССР – другая картина. Своеобразные смотрины проводит специалист отдела по международным связям Кухаренко Татьяна. В глаза бросается её внешний вид – одежда из валютного магазина «Берёзка», торговавшего за чеки Внешпосылторга. Изучающий, внимательный взгляд на каждого и вердикт: «Я изучила ваши документы. К сожалению, план международного культурного обмена в этом году сокращён. Мы отправляем только трёх специалистов».

Оля Спиркина не поедет. И, как пелось в одной хорошей песне, «нас оставалось только трое из восемнадцати ребят».

Итак, в течение трёх лет я буду преподавателем иностранного языка – вот то самое важное несоответствие.

Не знаю до сих пор, направлял ли в те годы МОПИ своих выпускников в МНР. Спасибо за всё, ОЗПИ!

Прощаясь с институтом, мы не расставались с друзьями.

Человек, уходящий в бесконечность

И вот август 1981 года. Позади институт, сборы в дорогу, встреча с руководителем группы – Козловым Юрием Яковлевичем.

Но прежде будет незабываемое путешествие дикарями в Крым как последний всплеск студенческой страсти к вольным странствиям перед неотвратимым, стремительно приближающимся расставанием институтских друзей. С некоторыми на всю жизнь: теперь каждого ждёт своя дорога, и у большинства при всём желании они ни разу не пересекутся. Это чувство ещё непривычно, потому не до конца осознано, но немного грустно и тревожно на душе у каждого.

Симеиз, что на южном побережье Крыма. Устав валяться среди распластанных на берегу неподвижных тел людей-тюленей, вместе с Ирой Майоровой вознамерились покорить гору под названием Дева, утёсом выступающую в Чёрное море, главную достопримечательность провинциального курортного городка. Покоряем – это, конечно, сильно сказано: карабкаемся, кто как может. Перил нет. Кое-где и ступенек не наблюдается. А возможность зазеваться и оступиться, поддавшись искушению поглазеть по сторонам, а потом, нелепо раскинув руки-ноги, сорваться со скалы и грохнуться в море вполне реальна.

– Случалось и такое, – с мрачным и многозначительным видом рассказывали отдыхавшие здесь не по первому разу, уже причислявшие себя к местным старожилам. – Бывал здесь когда-то один чудак. Говорят, семь раз прыгал со скалы в море. А на восьмой раз… – и умолкали, думая, по-видимому, уже о каких-то гнетущих событиях собственной жизни.

– ???

И, словно очнувшись и возвратившись к теме разговора, с некоторой досадой на молодую недогадливость:

– Да погиб он! Вот что…

В ответ наше недовольное:

– А-а…

Словно мы ожидали иного финала: не стремительного падения в погибельную пропасть, а красивого полёта местного Икара к солнечным высотам, который тем не менее оборвался тоже на трагической ноте.

Немногословный рассказ о чьей-то судьбе впечатляет, но ненадолго, ведь так хочется, поднявшись на вершину, окинуть всё своим взором, даже если в ногах холодком пробегает страх. Мне боязно смотреть назад и вниз – надо только вперёд. При любом восхождении всё так, как в жизни.

А ещё во всём пытаешься увидеть и прочесть какие-то знаки из будущего, услышать нечто созвучное твоим размышлениям, если очень сосредоточен на чём-то своём. И подходящий повод тоже появляется: неизвестным смельчаком или просто безрассудным человеком, кому жизнь недорога, на отвесной скале чёрной краской изображён человек, держащий на вытянутых руках восьмёрку – знакомый по урокам математики символ бесконечности.

Каждый истолковывает это изображение по-своему. Предположения «знатоков», самые невероятные, настраивают всех на философский лад:

– Человек, ушедший в вечность! В последний путь!

– Ты думаешь, это посвящение тому? Разбившемуся?

– А не выдумка ли это, ребята, про неудавшийся восьмой прыжок? Может, специально пугают в целях безопасности? Разок прыгнул, если жизнью не дорожишь. И хорош! Красивая легенда и больше ничего!

– А если вообще без трупов? Просто человек, отправившийся в бесконечный путь. Красиво звучит! Правда?

Последнее мне ближе и понятнее. Может, этот человек я? Меня вскоре тоже, как того безымянного, ожидает путь, который с непривычки может кому-то показаться дорогой длиною в вечность. Путь в древнюю страну с её вековым степным и пустынным безлюдьем, над которым не властно время.

И вид, открывшийся на самом верху, стоил наших усилий по преодолению малодушной дрожи. Безмятежно отдыхающие на пляже уже величиной с муравья, даже меньше. И их проблемы (где здесь столовая подешевле?) и интересы (хочу непременно шоколадный загар!) такие же! Глупые, зачем они осторожничают и часами копошатся на берегу?

Зато какой простор открылся нашим изумлённым взорам! Кто-то незримый колышет серебристо-голубую скатерть моря. Карабкайтесь сюда! Свежий ветер с острым запахом йода и соли! Ширь воздушного и морского океана, пронизанного солнцем! Недосягаемый, зовущий в путь самых смелых и отчаянных, бесконечно далёкий и манящий горизонт. Это мгновение острого счастья не забыть никому.

Так, наверно, и устроена вся человеческая жизнь: любое восхождение, пусть даже самое маленькое, обязательно открывает какие-то новые горизонты, меняет устоявшийся, привычный взгляд на вещи. Ничто не абсолютно, но всё относительно. Приходит понимание, что многое из того, что вначале кажется непосильным и недоступным, оказывается, достижимо. И радость буквально распирает человека. Не хватает только крыльев, чтобы, взмахнув ими, взвиться в лазурь небесной выси. Наивно? В самый раз! Когда же полетать, как не в молодости?! Окропив крылья брызгами морской воды, взвиться к высотам горных вершин.

А таинственная южная ночь, звёздным шатром накрывшая раскалённую от дневного жара землю, словно обещание предстоящей встречи с невиданными созвездиями южных широт, от которых не оторвать глаз. И до самого отправления, даже по возвращении домой, ни одного дождя. Их я тоже в далёком краю больше не увижу. Ни одного.

И выцветшее от зноя августовское небо, словно поднявшись выше, стало просторнее, свободнее и светлее. Словно чуть усталее от летних трудов и хлопот и кажется грустнее яркого и радостного неба июля. Совсем как мы перед расставанием.

Августовское небо – это прощание с щедрым теплом лета, беспечностью вольной жизни. Это конец школьных и студенческих каникул, долгожданных летних отпусков, напоминание о скоротечности неумолимого времени, о необходимости вернуться к своим будничным трудам и заботам. Праздник жизни заканчивается! Торопитесь, люди, чтобы потом вспоминать его события унылой и хмурой порой, которая не за горами, а уже у самого порога. Но моральной компенсацией станет предстоящая встреча друзей или сотрудников и возможность до последней капли излить душу в рассказе, неизменно начинающемся со слов: «А я вот этим летом…». А школьные сочинения «Как я провёл это лето» попросту стали классикой жанра!

Кому расскажу теперь об этом я? И, главное, как сложится сама жизнь на новом месте? Ответы на эти вопросы я пока не знаю, однако активно готовлюсь к новому периоду жизни, для начала собирая чемоданы в дорогу со всем необходимым. Его же оказывается непривычно много: кроме всего прочего, одеяло, подушка, электрическая плитка, посуда и даже валенки – всё в точности так, как советовала боевая подруга Татьяна Тюкачёва.

Прощание славянки

И вот день отъезда. Почему-то он всегда приходился на 19 августа – день праздника, именуемого у православных как Яблочный Спас. Праздник преображения жизни, прощания с летом. Красивый, с краснобокими яблоками! Однако, несмотря на мои неимоверные ежегодные старания перетащить кусочек среднерусского лета в знойную пустыню, не многим из них было суждено сохраниться в целости и сохранности за пять суток пути и труда. Да, и труда! Официально считалось, что, сев в поезд Москва – Улан-Батор, мы уже приступали к работе. И жизнь действительно преображалась.

Все отправления были похожи одно на другое. По-иному и не могло быть: всё было, как обычно, во все годы существования этого железнодорожного маршрута, очень востребованного у советских граждан. Просто очень! Ярославский вокзал в Москве не самый крупный, но в определённое время на нём начиналось необычайное оживление, похожее на настоящее столпотворение. Люди опытные и заинтересованные (это я про носильщиков) знали причину: скоро начнётся посадка на скорый поезд Москва – Улан-Батор. Спешно, одно за другим, подъезжают такси. Носильщики просто нарасхват: вещей у пассажиров целые горы.

За ними не видно ни толкающего тележку и отчаянно маневрирующего среди толпы вспотевшего работягу-носильщика, ни самого запыхавшегося хозяина, едва поспевающего за грузом. Зычные предостерегающие окрики: «Поберегись!». Нетерпеливые требования: «Дорогу! Дорогу!» И такая картина на каждом шагу. Причём приличные чемоданы встречаются редко. Всё больше огромные коробки, тюки (привет вам, будущие челночники!). Нет дела до внешнего вида, лишь бы всё необходимое уместилось.

Да, необычная заграница! В других краях-то всё наоборот: туда – почти с пустыми чемоданами, зато оттуда крепко нагруженными люди возвращаются. Для всех очевидно, как многого не хватает в том краю, куда помчит нас поезд.

Глядя на этот пёстрый табор, понимаю, что напрасно потратилась на два импортных, приличного вида чемодана. На платформе уже трудно разместиться всем вместе: и отъезжающим, и провожающим. Новички переживают, где притормозит нужный вагон и не придётся ли к нему издалека подтаскивать вещи.

Носильщики, стремительно разгрузив вещи и схватив деньги, мигом несутся к следующим пассажирам, заметно нервничающим в ожидании помощи. Если один весенний день год кормит, то один улан-баторский поезд год, конечно, не прокормит, но ощутимо подсобит неленивому, оборотистому труженику. За это он отъезжающих, своих кормильцев, и благословляет на дальние путешествия. И люб ему всякий странствующий с большим багажом человек.

А на платформе шум: слова прощания, смех, слёзы … Сгусток эмоций! И вот посадка. Вещи забрасываем в купе, а сами обратно на платформу. Остаётся только обняться с родными, друзьями.

И вот уже торжественно-строгий голос диктора и звуки марша «Прощание славянки», всегда сопровождавшего отъезд и тем самым подчёркивавшего особенность момента. Неофициальный национальный гимн России и доныне своеобразная визитная карточка русского человека за рубежом. У нас же давняя традиция – провожать звуками марша Агапкина на войну, к месту несения службы и просто в дальнее путешествие.

Духоподъёмная, зовущая вперёд музыка, родившаяся от восхищения силой духа всех славянских женщин: и тех, что провожали своих братьев и отцов, защищавших в начале двадцатого века родные Балканы, и тех, что из России сестрами милосердия устремлялись на помощь братским народам. Не забудем, что создавался марш как гимн мужеству и самоотверженности тех женщин. Но я, как и мои подруги, чувствовала: это и про нас, девчонок!

«Это про меня и для меня!» – считал каждый отправляющийся в дальний путь офицер, и каждая офицерская жена, следующая за мужем в далёкую Монголию, и их ребёнок-подросток, и просто какой-нибудь неприметный пассажир, едущий «недалече»: до Красноярска или Иркутска. Гениальная музыка! Для всех поколений! На все времена! По силе воздействия сравнимая, кажется, лишь со «Священной войной»!

С этого марша и началось моё путешествие. Словно не родня, а сама страна прощается с тобой. Провожая, правда, не на смертный бой, но всё равно на дело очень важное и ответственное. Не будет преувеличением сказать, что наше путешествие началось на высокой ноте.

Растерянно-улыбающиеся лица мам, отцов, сестёр, машущих вытянутыми руками, словно в попытке разок дотянуться, и как-то наивно, по-детски спешащих вслед за набирающим скорость поездом. Стараются, пока это возможно. Но скоро и они отстают и пропадают из вида, застыв на неожиданно опустевшей и осиротевшей платформе.

А нам ещё неведома печаль наших матерей. Сердясь, каждый думает про себя: «Вот и слёзы… Как будто не на работу, а на войну провожают. Мы же дома вроде договаривались. Даже неудобно перед людьми как-то!»

Путь к Дороге Ветров

А наш скорый уже мчит вовсю, мигом пролетая одну за другой платформы подмосковных железнодорожных станций с пассажирами, застывшими в ожидании пригородных электричек. Градус патетики постепенно спадает, словно возвращая едущих к обычным житейским хлопотам.

У нас непростая задача – разместить в обычном купе необычно большое количество брошенных вещей. При отсутствии необходимого опыта, это вовсе не просто – после долгих мытарств с перекладыванием и перетаскиванием валимся на лавки. Вещи набиты повсюду: в изголовье, в ногах, под столом, под лавками, над дверью. И так у всех: едем не в гости, а работать.

Почти два вагона – всё наши коллеги. Посторонних практически нет. Не будет и пробежек по вокзальным ларькам в лихорадочных поисках сигарет, пива или иного средства развития речи, ночного шастанья по коридору, а также утомительных, затянувшихся за полночь дискуссий «за жизнь», раздражённых женских голосов и жалобного детского плача за стенкой. И на станции прибытия выйдём дружно и без потерь. Не пассажиры, а настоящий подарок проводницам. А, впрочем, на этом маршруте всегда именно так.

А предстоящий путь до страны потомков Чингисхана не близок: пять суток до Улан-Батора. Чтобы ощутить бескрайность и бесконечность российских просторов, надо ехать поездом. И вот побежали одна за другой станции, большие и малые города.

Высунувшись в окно, наблюдаешь за суетой многолюдной, суетливой вокзальной жизни больших городов, от чего возникает ощущение, что вся большая советская страна пришла в движение. Все куда-то спешат: кто уезжает, кого-то провожают, а кого-то, счастливого, уже пришли целыми семействами торжественно встречать. Голос диктора, неустанно объявляющего о прибытии и отправлении, гудки локомотивов, звуки громкой селекторной связи – музыка всякого трудяги – вокзала.

Местные женщины, кормилицы едущего люда, зная скоротечность стоянки, торопливо предлагают купить немудрящих продуктов: хлеба, молодой варёной картошки с перьями зелёного лука да малосольных огурцов. Берём: соседи дружные, дорога дальняя. Вот уже и московский арбуз, поедание которого было легкомысленно отложено до лучших времён, успел в пути безнадёжно испортиться. Жаль: встреча со следующим только через год.

В начале пути станции мелькают, за Уралом они всё реже, поселений всё меньше. А ещё дальше края кажутся совсем безлюдными: названия рек на карте встречаются куда чаще названий населённых пунктов. Всё леса и леса до горизонта.

Кстати, в монгольском языке есть слово «тайг», означающее густой, дремучий лес в горах. В моём представлении это тоже дремучие, труднопроходимые леса, почти подступающие к железной дороге. Но где же тайга? Такого, увы, из окон поезда было не видно. Дремучую тайгу, что представляла я, увидеть как-то не пришлось. Но это вовсе не означало её отсутствие. И мне вспомнились наши родные мещёрские леса, их вековые придорожные сосны и ели.

Одно из немногих доступных развлечений – чтение названий пролетающих станций. Порой могут встретиться весьма необычные, даже забавные. Например, когда-то раньше повстречалась на пути станция с необычным, каким-то по-детски ласковым и очень простым «ягодным» названием – «Клюква». Как такое забудешь? Интерес к этому – из детства: у нас в доме на стене большая карта Советского Союза. У сестёр соревнование: кто быстрее отыщет на карте город, названный отцом? Он отлично изучил родную страну по картам – я хочу её увидеть сама.

Маленькие станции пролетаем быстро, не успеешь название прочесть. Но одно, где-то на Урале,врезалось в память своей суровой правдивостью и необычностью – «Ненастье». И с этой незначительной встречи начнётся для меня целая цепочка событий. Что-то подсказывало: «Запомни!» Такое случалось со мной не раз и даже забавляло и удивляло, однако по прошествии какого-то времени всерьёз заставляло задуматься, что ничего случайно в нашей жизни не происходит, а между всем сущим есть какая-то незримая и неведомая человеку связь. Предвестник каких-то событий, привет из будущего.

Спустя годы я вспомню эту маленькую, богом забытую российскую станцию: ей будет посвящён правдивый документальный фильм, автор которого сетовал на современную безрадостную жизнь местного безработного населения, своим печальным, нескладным и бестолковым существованием словно подтверждавшим, увы, горькое, а не гордое звание – ненастьевец.

Как жить современному маленькому человеку без солнца, в вечном ненастье? Возможен ли какой-то просвет в этой мгле вечной обречённости? Режиссёр настойчиво вопрошал – жизнь стояла на своём: «Я за постоянство». Судьба же в ответ только беспомощно разводила руками: «Помочь таким? Нет, не могу! Я бессильна!» Впрочем, жизнь жителя каких-нибудь нейтральных Бережков будет едва ли лучше!

А затем выйдет в свет роман «Ненастье» уроженца пермского края – писателя Алексея Иванова, использовавшего название посёлка как развёрнутую метафору. А следом за этим уважаемый мною режиссёр Сергей Урсуляк по мотивам произведения снимет целый сериал. Смотрели? Часть съёмок пройдёт в моём городе, и я получу приглашение сниматься. Скромно, в массовке. Зато в настоящем кино! У режиссёра-земляка! Нет, не по Москве или Магадану, куда когда-то собиралась отправиться, а по Электростали, ждущей меня из Монголии. Целая цепочка событий, начавшаяся со скромной станции, затерявшейся на просторах сурового Урала.

Уже в детстве размеры родной страны своей огромностью поражали моё воображение. Но одно дело – карта, и совсем другое – путешествие по этой самой стране. «Разливы рек её, подобные морям», – написал Лермонтов, не видевший, кстати, наших сибирских рек. Интересно, что бы он сказал, увидев Енисей (от эвенкийского «Иоанеси», что означает «большая вода»)? Может, его «всеведенье поэта» позволило увидеть и эту картину?

Когда-то и мой дед, Александр Иосифович, вместе с товарищем в поисках лучшей доли добрался до самого Красноярска и Енисея. В предреволюционные годы переселение на вольные просторы Сибири привлекало многих. Он был человеком не робкого десятка, однако в необжитом, суровом краю не рискнул остаться, возвратился в родной.

А несравнимо страшные испытания, оказывается, его только поджидали впереди. Впрочем, как и всю страну. Всю Великую Отечественную пройдёт сапёром: прошагает по Западной Европе, выберется невредимым из земляного могильного плена, будет брать Вену и любоваться Дунаем в Будапеште и, будучи сапёром, сделает всё от него зависящее, чтобы и другие в мирном будущем могли восхищаться красотой этих удивительных городов. Выходит, дед один из тех, кто не только освобождал Европу, но и спасал красоту для людей.

Солдатская судьба будет к нему милостива: шутник и юморист, мой дед Саша останется жив, чтобы во второй раз возвратиться в родную Мещёру. Уже навсегда. Вот и мой черёд открывать сначала Азию, а потом и Европу.

Монгольское слово «байгаль»

А впереди ещё одно чудо – «славное море, священный Байкал». Смотрим на кристально чистые воды прямо под окном поезда: дорожное полотно проложено по самому краю берега. Каждый камушек на дне из вагона виден! Высунувшись в окно, я наблюдаю за тем, как по-змеиному изгибается наш состав, повторяя очертания побережья. Ныряем не единожды в протяжённые туннели, вновь вырываемся на свет. И вновь нас встречает Байкал, невозмутимо, широко раскинувшийся во всю ширь горизонта. Не озеро, а настоящее море! Махина!

Однако, следуя улан-баторским поездом, не увидишь необычайно живописных рассветов и жаром пышущих закатов: не то время. Да и живописных бухт и скал, запечатлённых на лучших фотографиях, тоже не встретишь. Поэтому многих зрелище только лишь необъятной водной глади не особенно впечатляет. И излишне самонадеянно могут звучать слова: «Я видел Байкал». Вернее сказать: «Я проезжал берегом Байкала».

Сюда надо приезжать для конкретной встречи: дышать его напоённым влагой воздухом, черпать ладонями и пробовать на вкус его чистейшую воду, бродить узкими прибрежными тропинкам и в задумчивости сидеть у причала, ожидая катер, а потом мчать, рассекая волны и подставляя лицо рвущемуся ветру, перемешанному с ледяными водными брызгами. А вечером, пристроившись у костра, разливать по мискам товарищей горячую наваристую уху, от волнующих запахов которой можно просто ошалеть. А в палатке тем временем своего часа дожидается гитара – верная спутница бродяг и свидетельница многих счастливых моментов самого главного единения – единения с миром природы. А то, что это и есть самое настоящее, без примесей счастье, почувствует каждый.

Но сейчас мчит меня только поезд, а из окон вагона не видно пока ни пароходов, ни катеров, ни лодок рыбака – вообще человека не видно, никаких следов его присутствия. А, может, так и должно быть?

Перед чем-то великим принято замирать в почтении и только молчать. Увы, ни одним своим посещением я не нарушу покой священного царства Байкала.

В монгольском языке есть слово «байгаль» с ударением на первом слоге, что означает «природа». Получается, что Байкал не просто озеро, а наглядное, самое настоящее её олицетворение, подтверждение её истинного величия и самодостаточности!

Байкал нужен человеку – сам же человек ему, напротив, вовсе не нужен, а иной даже опасен. Но в тот момент подобные размышления ещё не вызывают горечи осознания.

А поезд всё мчит. И самое блаженное время в нём тогда, когда после перекуса с чаем, самую малость пахнущим угольком, досыта наговорившись, забираешься на верхнюю полку, прислушиваешься к мерному перестуку колёс и слышишь: «Всё так – всё так, всё так – всё так». И так бесконечно.

В дороге хорошо думается и мечтается о встрече с чем-то интересным, неизведанным, имени которого сам ещё не знаешь. Кажется, что не поезд мчит тебя вдаль, а какая-то неодолимая сила зовёт и манит. И ты подчиняешься её воле. Но, как бы усиленно ни работало в тот момент моё молодое воображение, даже в самых смелых фантазиях невозможно было предположить, что ожидает меня в стремительно приближающемся будущем.

Как вам перспектива скакать на лошади или величественно восседать на важно шествующем верблюде? А стрелять из пистолета Макарова? Не пугайтесь: последнее не связано с плохой ученической дисциплиной или успеваемостью. А под звуки канонады идти на работу? Или ночевать в юрте или палатке? Нет, что вы! Квартира будет! А спускаться в каньон или подниматься в горы? И вовсе не для поиска прогульщиков! Что, в конце концов, стану персоной, ради которой возможно отложить отправление поезда? И… Впрочем, довольно! Почитаете – узнаете всё сами.

«Мечтала о романтике и приключениях? Так получи!» – шепнёт сама судьба. Так начинался монгольский период жизни.

Наушки

Но вот приближаемся к Наушкам – небольшой пограничной станции, известной любому, кто хоть раз был в Монголии. Известный посёлок малоизвестного Кяхтинского района. Сама же Кяхта в 35 километрах отсюда. А когда-то было всё наоборот: оттуда везли в Россию чай, именно через этот купеческий город шла бойкая торговля Китая и Монголии с российскими купцами.

А это уже привет «Грозе» А. Островского. Помнится, в Сибирь (вполне возможно, что сюда) купец Дикой посылает своего племянника Бориса по торговым делам. Тот в печали: «Не по своей воле еду, Катенька!». Ох, далеко же! Да ещё разлука с любимой!

Но у нас свои волнения: через три километра государственная граница и первая встреча с пограничниками. Вагонная суета сменяется затишьем тревожного ожидания в купе: мигом посерьёзневшей проводницей велено никому не выходить.

Впервые в своей жизни слышу слова не по годам серьёзного советского пограничника, по виду мальчишки, который, возможно, ещё вчера говорил: «Мам, а можно я сегодня не пойду в школу? Неохота что-то!» А уже сегодня:

– Приготовьте паспорт для контроля!

Изучающий ледяной взгляд (врёшь, меня не обманешь!). Их учат, что ли, так смотреть? Механическим, заученным голосом робота произносятся осточертевшие слова (что людям дома не сидится?):

– Письма, посылки, запрещённые товары везёте?

– Н-н-нет!

Резкий возвращающий жест (допустим, я поверил, пропущу вас в виде исключения, но чтобы у меня тут ни-ни!). Ух!

Не ко времени вспомнилось, что странствующий по Европе Гоголь, имея паспорт, умудрялся никогда на границах его не показывать. Проказник этакий! Вот такая необъяснимая блажь находила на этого непростого человека! Нет, дорогой Николай Васильевич, мимо советского пограничника даже Вам не удалось бы проскочить!

Так начнётся моё общение с нашими пограничными службами, для которых любой едущий и летящий не просто пассажир, а тщательно маскирующийся особо опасный преступник, которого рано или поздно выведут на чистую воду. Дело времени. Об этом я могу судить по тону обращения.

Но, конечно, вне конкуренции будет паспортный контроль возвращающихся с отдыха из-за границы. Нарочито неспешный (ну и что, что тьма народа, подождете!). Хмурый и не скрывающий пролетарской ненависти взгляд (что же на родине вам, буржуям, не отдыхается?). Хоть приплачивай, страна, нашим людям за вежливые улыбки. Но и это не поможет! А мы уже привыкли откликаться на милые улыбки и вежливое «мадам»!

Но возвращусь в ночные Наушки советской поры.

Странно: ничего предосудительного и запрещенного не везёшь, а всё равно волнуешься. Не как лихой купеческий люд когда-то до нас.

По одной из версий, названием «Наушки» станция и посёлок обязаны существованию на торговом пути таможни, о которой купцы, не желавшие платить пошлину, сообщали друг другу на ушко и следовали другим, не контролируемым властями.

Правда, у меня спустя год работы в Монголии возникла и другая версия: люди, желавшие пощекотать нервы своему недругу, наушничали, то есть рекомендовали пограничной службе с особой тщательностью проверить гражданина такого-то, следующего в Советский Союз. Но всё тайное, как известно, становится явным. Чего не могу сказать об этимологии слова «Монголия». А именно об этом меня частенько спрашивали наиболее любознательные друзья.

Что означает слово «монгол»?

Итак, отвечаю: Монголия – это страна монголов. Гораздо сложнее определить значение этнонима «монгол». До сих пор нет его однозначного толкования. Да и возможно ли это, в принципе?

Кто-то из учёных связывает его с названием реки Мон и горой Мона. В результате слияния со словом «гол», означающим « основной, центральный», появилось слово «монгол». По другой версии, это слово могло с такой же вероятностью появиться путём слияния слов «мунх» («вечный») и «гал» («огонь»). А кто-то связывает его с видоизменением слова «мунгу», что означает «серебро», ведь когда-то монголы называли себя Великой серебряной династией.

Другая группа учёных пытается прояснить этот вопрос через обращение к тунгусо-маньчжурским словам. Так, согласно одной версии, источник – слово, переводящееся как «сильный, упругий, тугой». По другой – переводящееся как «стремительно несущийся с гор поток».

А кое-кто объясняет проще, обращаясь к слову «могул» («могол»), что означает «великий», «большой» и даже «здоровый».

Думаю, научной мысли монгольских учёных суждено ещё долго приближаться к истинной разгадке. Совсем иное дело значение слова «Сайн-Шанд». С ним всё ясно: «хороший источник».

Меня всегда тянуло к хорошему!

Мифы о Монголии

И вот поезд уже на территории Монгольской Народной Республики. Что я знаю о ней? Совсем немного, почти ничего. Зато слышала не раз пренебрежительное: «Курица не птица – Монголия не заграница». Это миф. Точно так можно было сказать и про Болгарию, считавшуюся тогда чуть ли не шестнадцатой союзной республикой.

Родилась эта присказка исключительно по одной причине: численность населения республики невелика, зато несоразмерно велико присутствие советских граждан, прежде всего военных, живущих привычной гарнизонной жизнью с поправками лишь на иные климатические условия. Иное дело гражданские специалисты, погружающиеся в самую гущу жизни незнакомого, потому и непонятного народа.

Монголия – заграница, да ещё какая! Страна с крепкими традициями, над которыми, кажется, не властно время. Даже живущая в другом временном измерении. И это я не часовые пояса имею в виду. Монголы – люди другой веры, с другим менталитетом. Но со свойственным им гостеприимством терпимо относящиеся даже к чуждому и непонятному в образе жизни своих многочисленных советских гостей.

Тогда ещё не в ходу было слово «толерантность» как «терпимое отношение ко всему непохожему, отличающемуся чем-то». Сейчас можно смело утверждать, что монголы – толерантная нация. Толерантны ли мы? Вот вопрос. И у меня есть на него свой ответ, составленный из наблюдений за поведением многочисленных соотечественников.

По представлению многих, Монголия – небольшая страна. Это типичное заблуждение. Окружённая Россией и Китаем, двумя странами-гигантами, она кажется на карте небольшим государством. А между тем входит в первую двадцатку самых крупных стран мира.

Чтобы представить её размеры, к площади Франции прибавим площадь Италии, Испании, Португалии. И ещё останется! Впечатляет? И при всём этом Монголия – одна из самых малонаселённых территорий на планете.

Азия, по представлению многих, никак не ассоциируется с лютыми холодами. Между тем Улан-Батор – одна из самых холодных столиц мира. Можно продолжать и продолжать…

А пока я только смотрю на карту мира, и «маленькая» Монголия своей формой ассоциируется у меня то с пиалой (незаменимой посудой монгола), то с пельменем. Он, как выяснится, «родственник» бозов – любимого монгольского кушанья.

А Сайн-Шанд, город, где мне предстоит работать, один из немногих, обозначенных на карте мира, представляется мне крупным центром. А это заблуждение. И расстояние от столицы до Сайн-Шанда кажется мне совсем небольшим. На самом деле 470 километров.

Единственное, что я определила верно: до Китая рукой подать.

Здравствуй, Монголия!

Остались далеко позади «дрожащие огни печальных деревень», российские полустанки и поселения – потемневшие от времени скромные, а подчас откровенно бедные деревянные домишки со светлыми наличниками да высокими заборами, выжженными солнцем и промытыми проливными дождями. То изредка возникавшие, то вновь надолго исчезавшие из вида и снова печально сопровождавшие поезд по всему пути его дальнего следования. И леса, леса без конца и края с резкими очертаниями хвойных верхушек-кардиограмм вблизи и сглаженными в непрерывную бесконечную линию во весь горизонт вдали. А ещё дальше они сливаются с бескрайним небом и становятся совсем неразличимыми…

Грустный лик одиноких забайкальских поселений! Строгая и печальная моя Родина! Поезд, покидая Наушки, движется к монгольской границе.

Визит монгольских пограничников, и поезд мчит дальше уже под чужим небом. На рассвете я увижу Монголию.

Одиночные, в отдалении белеющие юрты словно сплюснутые мягкие, уютные шарики. Множество никем не пуганных птиц, сидящих на проводах. Редкие конные всадники. Никаких обезображивающих следов хозяйственной деятельности человека. Да и самого человека редко встретишь. И просторы, необозримые, широкие зелёные просторы, плавно переходящие в невысокие сопки и холмы. Ты попадаешь в царство природы, но не человека!

То же безлюдье. Ещё реже, чем в России, нарушаемое присутствием человека, но, в отличие от Сибири и Забайкалья, почему-то не вызывающее у меня тревоги, непонятной тоски и страха навсегда затеряться на необозримых просторах.

Остановка в Сухэ-Баторе. Впереди конечная станция – Улан-Батор. Позади почти пять суток пути.

Улан-Батор

Название монгольской столицы переводится как «красный богатырь», в нём заключён, как нетрудно догадаться, революционный смысл. Прежнее же название куда более прозаичное и менее звучное – Урга. Сейчас это слово на слуху благодаря одному из фильмов режиссёра Никиты Михалкова – «Урга – территория любви».

Так что же такое урга? Ничего, друзья, романтичного: длинный шест арата-скотовода. Частенько именно с ним и вдобавок на скакуне изображался на плакатах этот самый скотовод, олицетворяющий собой современную Монголию, решительно распрощавшуюся с отсталостью феодализма и неудержимо движущуюся по спасительному пути социалистического строительства.

У Никиты Михалкова же этот скромный атрибут повседневной жизни скотовода вырастает до романтического символа. Воткнутый в землю рядом с юртой, этот шест означал: заняты хозяева важным делом увеличения численности населения родного края, поэтому не надо им мешать.

Так ли было на самом деле, затрудняюсь сказать. Мне показалось, что в стыдливости монгола сложно заподозрить, ибо один из его жизненных постулатов можно сформулировать так: «Что естественно, то не безобразно». А любовь, с точки зрения монголов, скученно живущих на крохотной территории юрты, вовсе не безобразие, а естественный, самой природой назначенный процесс. Как скажем, приём пищи или сон. Это очень естественные люди, способные своей естественностью смутить кого угодно. Европейца и подавно!

Для самой себя неожиданно и необычно началось повествование о столице. Что ж … Значит, это лишнее подтверждение своеобразия и неповторимости этого города.

В Улан-Баторе много солнца и света на ярко-синем безоблачном небе. Он словно приподнялся поближе к небу. Моё ощущение меня не обмануло: столица, как и вся страна, действительно находится на приличной высоте над уровнем моря.

Улан-Батор расположился по берегам реки Толы, больше напоминающей быстрый ручей с каменистыми берегами. Склоны гор, то поросших лесом, то голых и каменистых, окружают столицу неким амфитеатром. Обрамлением выглядят и многочисленные юрты, протянувшиеся далеко за город и карабкающиеся к вершинам невысоких холмов. По этой причине под вечер окраины столицы окутаны сизой пеленой – струящейся дымкой от многочисленных горящих очагов. Кажется, я даже чувствую этот незнакомый запах.

В этом городе удивительным образом сосуществует древнее, традиционное по соседству с современным, новым. И одно другому не мешает!

Недалеко от вокзала находится центральная площадь, на которой расположено здание правительства, иностранные посольства, учебные заведения. Она пока ещё носит имя народного героя – Сухэ-Батора. А вот и памятник ему, на котором пламенный революционер восседает на коне. Какой же монгол без своего верного друга?

Некоторым эта лошадка кажется смехотворно маленькой, похожей на конька-горбунка. Но смею заметить, что товарищи не правы: монгольские лошадки действительно низкорослы, но очень выносливы, совсем как их хозяева. В этом сравнении нет ничего обидного ни для лошади, ни для человека: это, как покажет жизнь в Монголии, очень тесное содружество.

Монгольская столица радует широтой и простором своих прямых улиц, состоящих в основном из пятиэтажных зданий, обилием строений, именуемых у нас сталинками. Та же основательность и прихотливость в оформлении центра: причудливые белые фронтоны, затейливая лепнина карнизов, массивные колонны, широкие ступени лестниц в обрамлении белых бутылочек гипсовых балясин. При этом непостижимым образом ощутим азиатский колорит.

Очень много улыбающейся, счастливой молодёжи на улице! Мне кажется, что в городе живут преимущественно молодые, потому что на каждом шагу я вижу только их, луноликих, оживлённых, к моему удивлению, часто в национальных костюмах. Мужчины в короткополых фетровых шляпах и брюках, заправленных в хромовые сапоги. В переполненных автобусах молодые особы без тени стеснения садятся для компактности прямо на колени к незнакомцам. И, похоже, это зрелище удивляет лишь меня. Это я вновь про естественность монголов.

Непривычно звучащая монгольская речь очень часто переплетается с русской, произносимой в иных местах не реже, а то и чаще. На улице, на удивление, очень много наших соотечественников, что не случайно: в Улан-Баторе есть целые микрорайоны, где не встретить ни одного местного жителя. Одни гости из Советского Союза.

Многие соотечественники держат путь в «Дэлгур» – центральный универмаг. Впрочем, так называются и все остальные магазины. Мы с Татьяной направляемся в самый интересный из всех магазинов – книжный. Я в радостном предвкушении встречи с книжным изобилием. Я лихорадочно роюсь в содержимом полок. Непередаваемое чувство, момент острого счастья! Настоящий книжный рай! Но, оказывается, это лишь скромная прелюдия к тому, что ожидает в далёком Сайн-Шанде!

Как Москва мало чем напоминает жизнь России в провинции, так и любой трудившийся в Улан-Баторе, даже в Эрденете или Дархане, не может сказать, что он видел настоящую Монголию. Да простит он меня за эти слова. Но это правда.

Проведя остаток дня в Улан-Баторе, сдав свои загранпаспорта на хранение (это, как показало время, очень благоразумное решение) и получив удостоверение иностранного специалиста, на следующий день отправляемся поездом к месту работы.

А пока наш поезд Улан-Батор – Сайн-Шанд находится в пути, я, чтобы скоротать время, познакомлю вас с историей края.

«Лучше быть хангайским быком,

чем гобийской девушкой»

Сайн-Шанд – центр Восточно-Гобийского аймака, через который проходит трансмонгольская железнодорожная магистраль. Это считается большим преимуществом: в большинство населённых пунктов летают на стареньких АНах. А один раз в неделю в Сайн-Шанде пролетает поезд Москва – Пекин. Интересно, кого он везёт. Отношения между нашими странами на тот момент напряжённые.

«Кто не видел Гоби, тот не видел Монголию, – утверждают сами монголы, – настоящая Монголия именно там». Строго выражаясь, Гоби не совсем собственное название, ибо этим словом монголы именуют всякую безводную местность.

Третья по величине пустыня мира раскинулась в южной части страны, занимая почти треть её территории и ежегодно только увеличиваясь в своих размерах. И остановить этот процесс человеку не под силу.

Северные провинции соседнего Китая – продолжение Гоби. В древности китайцы называли её Шамо – песчаной пустыней, а кто-то – пустыней смерти. Страшно звучит, не правда ли? А мне всего-навсего 21 год. И приехала я сюда по собственному желанию.

Сначала я увижу её из окна поезда, потом во время путешествия в Хархорин, командировки в Дзунбаян, поездки в Чойр, в недальних походах. Познаю все «прелести» гобийской жизни: резко континентальный климат, пронизывающие до костей холодные ветра, пыльные бури – шоро. Не случайно у монголов бытует пословица: «Лучше быть хангайским быком, чем гобийской девушкой». При чём здесь район Хангай, расскажу позже.

А путешественник Пржевальский, побывавший в здешних краях, так описал местный климат: «Только монгол да его вечный спутник верблюд могут свободно обитать в этих местностях, лишённых воды и леса, накаляемых летом до тропической жары, а зимою охлаждающихся чуть ли не до полярной стужи». Но наши люди не просто жили, а самоотверженно трудились на этой земле. Только изматывающее летнее пекло будет мне, к счастью, неведомо по причине отпуска. Иначе тоже ждала бы перспектива, задыхаясь от невыносимой духоты, спать на полу, укрывшись влажной простынёй.

Навевает уныние вечное однообразие окружающего мира, с той лишь разницей, что зимой глинистый, грязно-жёлтого цвета песок мёрзлый, а в тёплое время просто твёрдый, убитый.

«Здесь птицы не поют, деревья не растут» – это про Гоби. «Зимой и летом одним цветом» – это тоже про неё. Утомляет отсутствие всего зелёного по причине отсутствия всякой растительности. Возвратившись в Союз на время отпуска, я поняла, что отвыкла от шума листвы. А снег? Его я не видела за три года ни разу, хотя некоторые источники утверждают, что в этих краях сейчас бывают даже снежные бури. Здесь какие-то десятки километров могут поразительно менять климатическую картину.

Как выяснилось, многие ученики не имели понятия, что такое лыжи и коньки, игра в снежки. Многие и снега-то ни разу в жизни не видели. В отличие от ребят, живших в северных аймаках, они не знали, что такое лес и его дары – ягоды и грибы. Приходилось показывать картинки.

В дальнейшем мне доведётся побывать и в других пустынях мира: Сахару я видела в Тунисе, даже застала там дождь, что весьма редкое явление, в Израиле – Иудейскую пустыню. И всё же, производя сильное впечатление, они не смогли сравниться по силе воздействия с Гоби, потому что там я смотрела на мир как турист, из кабины джипа и салона автобуса.

А сейчас, сидя у окна молчащего, притихшего плацкартного вагона, я старательно вглядываюсь в неотступную, кромешную темень, силясь увидеть там хоть что-то отдалённо напоминающее о присутствии человека: хотя бы полустанок, хотя бы слабый огонёк какого-то жилища, указывающий на факт человеческого пребывания. Внезапно просыпается уснувшая тяга и интерес ко всему живому. Напрасные старания: мы врезаемся в пространство бескрайнего пустынного одиночества!

Героям одного прочно забытого русского писателя, отправившимся странствовать по стране не на поезде, а на подпрыгивающем на ухабах тарантасе, даже края окрест Казани когда-то показались краем света. Масштабы наших странствий, конечно, несопоставимы, однако сказанное писателем, как ни странно, очень хорошо передаёт ощущение сдавливающей душу тоски и печали стремительно темнеющей Гоби: «В природе дышало таинственное, унылое величие. Всё напоминало смерть и в то же время сливалось в какое-то неясное понятие о вечности и жизни беспредельной».

Так Гоби сурово встречала и провожала в обратный путь единственный, ночной поезд Улан-Батор – Сайн-Шанд. Иных попросту не было. Такой она и запомнилась. Однако, суровая, но по-своему щедрая и благосклонная к сильным, поутру приняв несколько иной облик, Гоби стала со временем домом и для меня. Встретила так, как тысячи наших соотечественников. Все они оставили на этой далёкой земле свой след. Но только немногим удалось это так убедительно и победоносно, что над ним не властны никакие гобийские бури и ветра политических перемен.

Итак, впереди небольшие рассказы не просто о Монголии, а о жизни в монгольской Гоби. О людях, чья личная судьба тесно переплелась с судьбой этого края, древнего, сурового, до сих пор хранящего множество тайн и загадок.

Русский след

Начну свой рассказ об этом с относительно недавнего события, не имеющего, казалось бы, связи с темой разговора.

В 2011 году в самом центре Улан-Батора, на площади Чингисхана (бывшей площади Сухэ-Батора), неподалёку от Дворца правительства, в обстановке особой торжественности был открыт памятник Марко Поло – первому европейцу, исследовавшему Внутреннюю Азию и после себя оставившего книгу «О разнообразии мира». В этом труде, не принятом, кстати, современниками, он, будучи долгое время приближённым хана, подробно описал историю, культуру, традиции и быт монголов. Получив богатые дары своего покровителя, вместе с отцом и дядей бывший юаньский чиновник богачом возвратился к себе на родину.

Так и получилось, что в самом сердце столицы рядом с памятником славному сыну монгольского народа (я имею в виду, конечно, Сухэ-Батора, а не Чингисхана – великого отца всех монголов!) в честь столетнего юбилея дипломатической службы увековечен сын ловкого венецианского негоцианта. Этот факт вызвал вполне объяснимое недоумение многих монголов. Да и моё тоже.

Однако в истории дипломатии, науки и исследований Центральной Азии и Монголии есть и другие личности, идеи и труды которых являются поистине целой эпохой. Они достойны того, чтобы их не забывали.

Я хочу, чтобы вы прониклись тревожностью обстановки, в которую окунулись наши соотечественники, пускаясь в опасные путешествия в Центральную Азию. По сути, в полнейшую неизвестность. Дорога туда не была устлана коврами. Не ожидали путников приветливые улыбки туземцев с предложениями пищи, воды и крова. Напротив, их там никто не ждал, никто туда не звал. Но были интересы страны, и эти люди считали своим долгом выполнение поставленных ею задач.

Так, в 1861 году в Урге обосновалось, несмотря на противодействие не желавших сдавать свои позиции китайских властей, первое российское консульство. А состояло оно всего из четырёх человек: консула, секретаря, переводчика и фельдшера. И, заметьте, никакой охраны. Вместо оружия – подчёркнуто дружелюбное отношение к местному населению, подстрекаемому противоборствующими силами из Китая.

И здесь встречаемся с уникальной личностью – консулом Шишмарёвым Я.П., отдавшим дипломатической службе в Монголии почти пятьдесят лет. В истории отечественной дипломатии (уверена, что и мировой) подобных случаев больше не было.

Некоторых российских туристов и сейчас шокирует неприхотливость местного населения, живущего в юртах. Справедливости ради отмечу, что ни сами путешествующие, ни встречающая сторона не подвергаются никаким санитарно-гигиеническим испытаниям. Всё, слава богу, хорошо! Просто ни в какое сравнение с положением, с которым столкнулись первые работники консульства!

Состояние, равносильное катастрофе. Невежество и повсеместная антисанитария, порождавшие тяжелейшие болезни, перед которыми были бессильны медики-ламы: оспа, тиф, сифилис. Местное население в отчаянно безвыходном положении: высокая смертность и никакой защиты.

К консульскому фельдшеру по фамилии Осипов, ища помощи, потянулось местное население, от отчаянья презревшее предостережения лживых лам. Друг русский, как подсказывает сердце, или враг, как утверждают монахи? Многим и разбираться попросту некогда, ведь так хочется жить. И уже не важно, из чьих рук ты или твой умирающий ребёнок получите помощь. Главное – выжить! А потом и сами ламы придут на поклон с намереньем узнать секрет волшебных исцелений и с просьбой научить их этому. Вот сразу бы так!

Так вакцинация от оспы начала спасать многих монголов от неминуемой гибели. А потом дело фельдшера продолжили и русские купцы и поселенцы. И, заметьте, без всяких приказов, распоряжений и рекомендаций свыше. Делали это по велению сердца.

Дорогой подвигов

Встреча с этим человеком произошла у меня в раннем детстве, была, скорее всего, случайной и могла произойти где угодно: в статье энциклопедии, научно-популярном журнале или школьном кабинете. Вот я и не могу вспомнить, когда впервые увидела этого ни на кого не похожего человека.

Впрочем, почему непохожего? Мне-то он сразу напомнил русского чудо-богатыря – Илью Муромца, народного любимца. Да и этого не полюбить было просто невозможно. Его так легко было увидеть в центре знаменитой васнецовской троицы – пограничного дозора земли русской. Но верхом на коне (а он наверняка тоже должен был быть богатырским, под стать своему необычному всаднику) этот герой нигде мне как-то не встретился. Впрочем, как оказалось, этой необычной личности и передвигаться приходилось всё чаще тоже необычным способом – верхом на верблюде. Такими дорогами, оказывается, он шёл.

У других людей, я знаю, были иные ассоциации. В чертах круглого невозмутимо-спокойного и благородного лица, украшенного пушистыми усами, в гордой стати кому-то мерещился облик самого Генералиссимуса. Поэтому многие гости Ленинграда, случайно прогуливаясь садами возле Адмиралтейства, невольно вздрагивали от неожиданной встречи с товарищем Сталиным в странном соседстве с верблюдом (что за компания?) и на всякий случай спешили удалиться прочь. А зря: прочитав, хотя бы узнали, что за человек.

От этого сходства тот человек ничего не выигрывал, но, однако же, и не проигрывал, потому что он вообще не знал поражений. И даже неудачи, без которых невозможно себе представить ни одну человеческую жизнь, самым непостижимым образом превращались у него в успех. Удивительно, но так и было! Он умел побеждать, для этого он и родился. А победа, как известно, любит только сильных и смелых, так что всемирная слава победителя досталась ему заслуженно.

Его товарищи, шедшие вслед за ним, одержимые той же страстью, были вовсе не фанатиками идеи, а обычными людьми, готовыми пойти за своим руководителем в огонь и в воду. А если того придётся выручать, то и отдать, не задумываясь ни на миг, свою жизнь. Но он не требовал от них такой жертвы, мало того, берёг их жизнь более собственной, считая этих людей самой настоящей своей семьёй, и другой ему было не надо. Так кто же он?

Чтобы вспомнить об этой поистине уникальной личности, надо мысленно возвратиться на школьный урок географии. Перелистав страницы учебника, обязательно найдёшь портрет мужественного, богатырского телосложения офицера с пышными усами и роскошной шевелюрой, с благородной осанкой и гордой статью, с ясным, твёрдым взглядом слегка задумчивых глаз, устремлённых в неведомую даль. Это наш знаменитый соотечественник Н. Пржевальский – генерал-майор, неутомимый путешественник и исследователь, храбрый воин, отважный разведчик новых земель, талантливый писатель и руководитель четырёх географических исследовательских экспедиций в Центральную Азию.

Я неожиданно для самой себя отмечаю, что на всех фотографиях, где запечатлён Пржевальский, он никогда не смотрит, как большинство из нас, прямо на фотографа. Его взгляд всегда устремлён в иное направление, в какую-то неведомую даль, куда он переносится могучей силой своего воображения. Так было в юности, так было при прощании очередного выпуска Академии Генштаба, так будет и перед последней в его жизни экспедицией. Словно слова фотографа: «Господа, а сейчас фотография на память! Попрошу минуточку внимания! Смотрим сюда-с! Сейчас отсюда вылетит птичка!» – не имеют к нему никакого отношения. Он и сам вольная птица. Он сам выбирает свои пути-дороги! Он видит то, что сокрыто от глаз других. А то, что способны на мгновение увидеть другие, он запоминает в мельчайших деталях на всю жизнь. У него во всех смыслах свой взгляд и своя точка зрения. Возможно, такой человек один на тот момент в России. И родился он точно вовремя.

Пржевальскому суждено было жить в эпоху мирового утверждения российской науки и великую эпоху путешествий. И его поджидало много работы: нужный человек, родившийся в нужное время, в 1839 году. И в нужном месте, в России.

Уже середина ХIХ века, а пустыня Гоби, Монгольский Алтай, Северный Тибет ещё не исследованы. К этим территориям проявляет нескрываемый интерес давний геополитический соперник – Британия. Россия вступает в противоборство, преследуя законные интересы к сопредельным территориям.

Николай Пржевальский, выпускник Академии Генштаба, член Императорского Русского географического общества, предлагает свою помощь в решении трудного и весьма рискованного дела. В четырёх экспедициях он проведёт почти одиннадцать лет жизни.

Уже первый монгольский поход принесёт ему славу великого путешественника и только разожжёт горячее желание продолжать начатое. А ведь были в России в какой-то момент сомнения не только в успехе экспедиции, но и в самой возможности её членов вернуться обратно живыми после длительного отсутствия каких бы то ни было известий о походе.

Каравану Пржевальского безводная Гоби грозила ежедневно мучительной смертью от жажды. Но он шёл не погибать, а, вопреки всему и всем, побеждать. «У меня до сих пор мутит на сердце, когда я вспомню, как однажды, напившись чаю из колодца, мы стали поить верблюдов и, вычерпав воду, увидели на дне гнилой труп человека», – написал путешественник. Хуже, когда подолгу даже такого источника не встречалось, а «всё тело горело, как в огне, голова кружилась».

Возвращались назад оборванные, с подобием обуви на ногах, невероятно обессиленные. «Прошедшая экспедиция и все её невзгоды казались каким-то страшным сном. Помывшись на другой день в бане, к которой не были почти два года, мы до того ослабли, что едва держались на ногах. Только через два дня мы начали приходить в себя, спокойно спать и есть с волчьим аппетитом», – так писал путешественник об итогах первой экспедиции. Такова цена научных открытий.

Нужно отдать должное руководителю: ни один участник ни одной из четырёх экспедиций под руководством Пржевальского не пострадал, так как походы всегда проходили в обстановке особой бдительности. Все: и исследователи, и конвой – являлись военными людьми и потому владели оружием. Этого требовала суровая обстановка похода. Азиаты по-разному относились к чужакам: кто-то насторожённо, с опаской, кто-то, не скрывая своей откровенной, неприкрытой враждебности. Случались вооружённые нападения диких воинственных племён, и приходилось принимать бой. Не исключено, что здесь не обошлось без английского следа.

«У путешественника нет памяти», – утверждал Пржевальский, говоря о необходимости фиксировать в своём дневнике всё вплоть до мелочей.

Ночь. Только караульный на посту вслушивается в каждый звук. Жалобно скулит во сне пёс. Тяжело вздыхает изрядно уставший верблюд. Тревожно вздрагивает во сне намаявшаяся до полусмерти лошадь. И кто-то из казаков мечется и что-то шепчет в сонном бреду. А Пржевальский не спит. Железное правило – не ложиться до тех пор, пока не перенесёт в тетрадь все наблюдения за день и не сделает запись в дневнике. Результатом путешествия станет труд «Монголия и страна тангутов», отмеченный несомненным писательским талантом автора.

Итоги всех путешествий Пржевальского таковы: провёл в экспедициях одиннадцать лет, прошёл более тридцати тысяч километров, определил абсолютную высоту 231 точки, определил координаты 63 мест, положил на карту 20 тысяч километров пути, создал карту Центральной Азии, исследовал озеро Лобнор, описал несколько горных систем и пустынь, описал более 3500 видов животных и растений, открыл несколько видов животных, собрал гербарий из 16 тысяч растений, собрал коллекцию из 7,5 тысяч зоологических экспонатов. И всё-таки вынуждена предупредить: это отнюдь не полный список.

Позади дикие пустыни и горы, на обширных пространствах которых уместилась бы вся Западная Европа. Именно Пржевальский первым из европейцев прошёл «путь срединою Гоби». Бесстрашная горсточка русских под руководством Николая Михайловича прошла там, куда не отважились ступить ни американские, ни западноевропейские исследователи. Самый страшный путь, через Гоби, они пройдут впоследствии дважды.

Не просто следуя этим путём, а ведя научные наблюдения, попутно отражая натиск противника, превосходящего по численности порой в двадцать раз. Обращая в бегство многочисленные разбойничьи шайки, они упорно продолжали свой невероятно трудный путь, каждый шаг на котором мог любому стоить жизни, порой на пределе человеческих возможностей. Но, вопреки всему, они шли побеждать.

В адский зной безжалостного солнца и в пробирающую до самых костей ледяную снежную вьюгу. Ночуя на снегу высоких перевалов, на раскалённых пустынных песках и под непрекращающимся ливнем равнины. Шагая вперёд, когда даже самые выносливые помощники – верблюды – гибли, изнемогая от жестокого голода, жажды и невероятной усталости.

И ни одной жалобы! Пржевальский не ошибся ни разу ни в одном члене экспедиции. Но случались моменты, когда и эти мужественные люди плакали.

Это было тогда, когда, не вынеся тягот пути, скончался всеобщий любимец, скрашивавший одиночество странствия. То была собака по кличке Флинт, сопровождавшая экспедицию в течение всего пути и не дотянувшая до Урги каких-то двух месяцев. А слёзы радости, когда на шестой день исчезновения волею невероятного случая нашёлся потерявшийся в горах товарищ. Наконец, когда, еле живые от голода и усталости, в истлевших лохмотьях вместо одежды, они возвратились-таки в Ургу. Северный Тибет по сравнению с Гоби показался им благодатной землёй.

Путешественника и его товарищей А.П.Чехов назвал «людьми подвига». И во всём мире это слово, наиболее точно определяющее суть проделанного, произносилось в их адрес не раз. И было за что! «Один Пржевальский стоит десятка учебных заведений и сотни хороших книг», – справедливо заметил писатель. И закономерный, заслуженный результат: наш соотечественник избран почётным членом 24 научных учреждений в мире. Но Пржевальский, как всегда, скромен и откровенно тяготится столичным бездельем: « На грош дела, на рубль суматохи».

«Путешественником надо родиться», – любил повторять Николай Михайлович, имея в виду особый склад характера. Кроме жажды странствий, физической выносливости, отваги, ему необходимы такие качества, как особая наблюдательность, любознательность. А этим сам путешественник был наделён сполна. В юности не отличался ангельским характером: за то, что на спор утопил в Днепре классный журнал, был исключён из гимназии. Сам называл себя «препорядочным сорванцом». Но некоторая авантюрность характера в сочетании с честностью и благородством только помогли ему в будущем. Кстати, превосходная память выручала этого человека не раз. Благодаря ей в молодости он прослыл отличным игроком в карты. И даже этот талант однажды спас путешественника!

Из-за отсутствия должного финансирования осуществление первой экспедиции могло оказаться под угрозой. Играя осторожно, с умом, Пржевальский заработал более двенадцати тысяч рублей (по тем временам сумма немалая) и всё употребил на благое дело. Приблизившись к началу путешествия, он расстался с картами навсегда, бросив колоду в Селенгу, и больше ни разу не брал их в руки. А мог бы и не делать этого. Никто в душе и не почитал карточную игру за большой грех.

Читатель, видимо, удивился и слегка поморщился от разочарования, узнав об этом нехорошем «таланте» у человека, к которому начал испытывать вполне заслуженное уважение? Признаться, вот и у меня с детства стойкое неприятие карт. Но знает ли он, что великий русский поэт Н.Некрасов порой содержал журнал «Современник» на деньги, выручаемые исключительно посредством карточной игры? Что карточные выигрыши часто направлялись и на богоугодные дела: благотворительность и попечительство?

Вот как, оказывается, было в те времена! Но вернёмся в наши.

Я смотрю на карту монгольских путешествий Пржевальского. Мне интересно узнать, посетил ли он тот уголок Гоби, где мне предстоит прожить несколько лет. И нахожу ответ: да, проходил. Более того, в 1858 году на территории современного сомона (района) Ургун была стоянка экспедиции. А это так близко от современного Сайн-Шанда! Значит, он мог быть и здесь!

Я уже мысленно представляю, как его немного отдохнувший караван лошадей и верблюдов, растянувшись вцепочку внушительного размера, настойчиво движется дальше к конечной точке своего опасного пути – загадочному, непостижимому, закрытому для всех европейцев Тибету и его таинственной и недоступной для иностранцев столице Лхасе.

Пётр Козлов

А в это самое время где-то в России, в глуши Смоленской губернии, на родине самого Пржевальского, по странному (случайному ли?) стечению обстоятельств живёт юноша, самой заветной мечтой которого является желание увидеть звёздное небо с пустынных хребтов того самого Тибета! И зовут его Пётр Козлов.

Воистину самим провидением этим людям было назначено чуть позже встретиться здесь, в родном краю, чтобы понять: отныне их жизненные пути связаны навсегда. Так и произошло. «Когда я впервые увидел Пржевальского, – вспоминал впоследствии Пётр Кузьмич, – то сразу узнал его могучую фигуру, его властное, полное несокрушимой энергии и воли, благородное красивое лицо». Назначение же в экспедицию юноша посчитал началом настоящей жизни. Ему было всего двадцать! Невольно ловлю себя на мысли: и мне было двадцать, когда решила отправиться именно в Монголию!

Пройдут годы. Пётр Козлов станет участником шести больших экспедиций, причём в трёх из них руководителем. Из пятидесяти двух лет научной деятельности около пятнадцати(!) проведёт в походах. Будет настойчив в поисках, хладнокровен в смертельно опасных ситуациях, грозивших, казалось бы, неминуемой гибелью. Своим дружелюбным, миролюбивым нравом будет покорять сердца азиатов, в том числе самого далай-ламы, встречи с которым так искали, да только не нашли британцы. Он же мирным путём получит для русских официальное разрешение на посещение Лхасы – столицы Тибета, появление в которой было под запретом для иностранцев и могло стоить жизни. Для сравнения отмечу, что Британия вышлет для этой цели вооружённый отряд.

К Козлову же некоторые племена обращались как к защитнику. В его отношении к ним не будет и тени превосходства. Это особенно важно. Во многом благодаря поддержке местного населения, он совершит свои выдающиеся открытия: отыщет воспетый в старинных легендах, засыпанный песками Гоби древний город Харо-Хото и его сокровища. Его, как и Пржевальского, всё мировое научное сообщество признает выдающимся путешественником и исследователем. Встретит старость так, как мечтал его любимый учитель. И даже в семьдесят лет не готов будет отказаться от желания странствовать.

Вот кому давно бы уже надо поставить памятник или открыть мемориальную доску. На вокзале города Сайн-Шанд, на виду у пролетающих вдаль поездов, рядом с новой автотрассой, ведущей в Китай! Ведь именно эти люди стали своеобразным мостом, связывавшим Запад и Восток, Европу и Азию.

Пусть наши славные соотечественники встречают и провожают туристов и путешественников, одержимых такой же жаждой открытий и по-своему покоряющих просторы Гоби спустя сто с лишним лет. У подвига нет срока давности!

Гибель Пржевальского

Были планы и неосуществлённые мечты у сорокадевятилетнего Пржевальского, отправлявшегося в свою последнюю, пятую экспедицию. А что она непременно будет последней, он чувствовал: физические силы не те, что прежде, подавленное состояние, смутные предчувствия беды, потеря дорогого человека – няни, которую путешественник нежно, по-сыновьи любил. Оттого и был непривычно грустен недавний чудо-богатырь и словно навеки прощался, покидая родной дом и давая последние наказы.

Цель прежняя, трудновыполнимая – попасть в Лхасу, опередив настырных соперников-англичан.

Личные планы на будущее куда более скромные: «Когда кончу последнюю экспедицию, буду жить в деревне, охотиться, ловить рыбу. Со мной будут жить мои старые солдаты, которые мне преданны не менее, чем была бы законная жена». Такова мечта Николая Михайловича, которому всегда были чужды роскошь и комфорт.

Однако судьбе было угодно, чтобы Пржевальский, не допустивший гибели ни одного члена экспедиции, умер именно в походе, в самом начале экспедиции, даже не покинув территории Российской империи, на берегу озера Иссык-Куль, при весьма загадочных обстоятельствах. Официальная версия – брюшной тиф.

Но закономерный вопрос: почему лишь он единственный заразился? Ответ: разгорячённый охотой, выпил сырой воды в тех местах, где якобы до этого останавливались киргизы, повально болевшие тифом. И результат: сгорел за пять дней. Ответ, по-прежнему не проливающий света на тайну произошедшего. Почему именно сверхответственный, служивший образцом для всех Пржевальский, категорически запрещавший подобные вольности своим товарищам и разрешавший пить исключительно кипячёную воду? Да о недопустимости употребления сырой воды на природе у нас любой малыш знает.

Опять загадка! Абсурдная, необъяснимая с точки зрения здравого смысла ситуация, которую надо было как-то обосновать.

Весть о его кончине потрясла всю Россию. Так прощаются с кумирами и всеобщими народными любимцами. Если перенестись в наши дни, то ситуация сродни прощанию с первым космонавтом – Юрием Гагариным. И такая же нелепость, необъяснимость ситуации, различные версии произошедшего. И тот же немой вопрос: почему так несправедливо?

А.П.Чехов, совершивший небезопасную, однако полную не только невзгод, но и жизненных открытий поездку на остров Сахалин, несомненно, тоже находился под обаянием личности выдающегося исследователя. Горюя от нелепости случившегося, он словно пытается отыскать в произошедшем особый, глубинный смысл и находит его: «Понятно, чего ради Пржевальский провёл свои лучшие годы в Центральной Азии, понятен смысл тех опасностей и лишений, которым он подвергал себя, понятен весь ужас его смерти вдали от родины и его предсмертное желание продолжать своё дело после смерти: оживлять своей могилой пустыню. Читая его биографию, никто не спросит: зачем? почему? какой тут смысл? Но всякий скажет: он прав».

Дорогой Антон Павлович! По какой-то непостижимой закономерности и Вы примете эту горькую эстафету: опытный врач, людей спасаете, а сами умрёте в 44 года вдали от родины. Волшебник русского слова, а последние слова произнесёте по-немецки и возвратитесь в Россию в вагоне-холодильнике для устриц. Пошлость, которую Вы не щадили, мерзко засмеётся Вам в лицо. И Вам вслед мы тоже скажем: «Вы правы! Вы наш учитель. Вы показали нам, каким совершенным должен быть человек!»

Пржевальского могла остановить только смерть. И она остановила его, но не его экспедицию. Пётр Козлов, буквально боготворивший своего любимого учителя, старшего товарища и

наставника, почитавший его как своего отца, продолжил дело Пржевальского. «Мне казалось, такое горе пережить нельзя. Да оно и теперь ещё не пережито!» – скажет ученик Николая Михайловича четверть века спустя. Личность такого масштаба забыть невозможно.

И Пржевальского соотечественники не забудут: в Петербурге, в саду перед Адмиралтейством, установят его бронзовый бюст. Взгляд генерала, привычно мудрый и спокойный, устремлён вдаль, на восток, туда, куда через бескрайние пустынные пески лежит его путь. А у подножия – фигура отдыхающего верблюда, ждущего сигнала хозяина о необходимости продолжения бесконечно долгого пути.

У самого порога Центральной Азии, на скалистом берегу Иссык-Куля, месте гибели Пржевальского, снова памятник. Его венчает расправивший крылья могучий орёл – символ ума и бесстрашия. В клюве птицы увидим оливковую ветвь – эмблему мирных завоеваний науки.

Да, это было время, когда выдающиеся путешественники были настоящими писателями, а выдающиеся писатели – отважными путешественниками.

На этом прервусь: не за горами конец долгого пути – Сайн-Шанд.

Всё хорошее начинается с «сайн»

Поезд Улан-Батор – Сайн-Шанд прибывал к конечной станции в кромешной темноте позднего вечера, и по этой причине казалось, что глубокой ночью. Как выяснится позже, здание железнодорожного вокзала (иного, впрочем, и не было) являлось самым ярким архитектурным сооружением этого края. Только рассмотреть его не представлялось возможным: поезда прибывали и отправлялись в обратный путь в темноте, почти не освещённой фонарями.

Сайн-Шанд – административный центр Восточно-Гобийского аймака, то есть области по нашим меркам, был основан в 1931 году. И за 50 лет своего существования, видимо, всё же похорошел и приблизился в какой-то степени к тому, чтобы не только на бумаге именоваться многообещающим и многообязывающим словом «город». Но мне, жившей не в столице, а скромном подмосковном Орехово- Зуеве, не привыкать!

Откровенно говоря, список настоящих монгольских городов в истинном значении этого слова, едва начавшись Улан-Батором, почти сразу и заканчивался. Однако наличие хотя бы нескольких не одноэтажных домов давало любому поселению полное право именоваться городом. Так что и наш Сайн-Шанд только условно можно было отнести к этому разряду поселений. Но, как позже выяснилось, местное население от этого факта не испытывало никакого дискомфорта, а даже наоборот.

Доносится восклицание:

– Сайн-Шанда!

Дремавшие на полках или с отрешённым, отсутствующим видом взиравшие на непроглядную темень ночи, вполголоса переговаривающиеся между собой или погружённые в свои житейские размышления, местное население или советские граждане – все разом встрепенулись и пришли в движение, хватаясь за багаж и стремясь подтащить его поближе к выходу.

Поезд, лязгнув колёсами, задрожал, напоследок качнув пассажиров, и остановился. Привычной железнодорожной платформы нет. Самые свободные от вещей живо спустились по ступенькам вниз. Дальше вообще всё произойдёт удивительно быстро!

Оживлённая монгольская речь около поезда:

– Сайн байцгаана уу?

– Сайн байнаа уу?

– Сайн. Сайн уу.

Так звучат по-монгольски приветствия: «Здравствуйте!», «Здравствуй!»

Вот так и получилось, что первые слова, услышанные мною на гобийской земле, были с корнем «сайн», что означает «хороший». У монголов действительно всё хорошее начинается с «сайн»! «Хорошая примета», – совсем по-монгольски, то есть с суеверием, заключила я.

Монгольское население встречает прибывших монголов, многочисленные советские военные – своих соотечественников. Стоят военные машины с фургонами, УАЗы. Только нас по-особому – интернациональный коллектив. Мы специалисты, которых тут именуют не иначе как спецами.

Покинув небольшую привокзальную площадь, на машине движемся в сторону города. Он вскоре появляется за небольшим возвышением, напоминая о себе огнями в немногочисленных многоэтажных домах, слабо озаряющих ночную темноту.

Но начало города, конечно, встречает нас традиционно именно юртами, раскинувшимися по обеим сторонам дороги. Нет, понапрасну не беспокойтесь: жить предстоит не в юрте, хотя в ней, с точки зрения любого монгола, гораздо удобнее. Останавливаемся около четырёхэтажного кирпичного здания. Это наш дом. Значит, конец долгого путешествия. Но до момента, когда можно будет сказать: « Я дома!» – пройдёт ещё немало времени.

Здравствуй, Сайн-Шанд!

Первое, что я сделала, проснувшись поутру, подошла к окну и выглянула на улицу.

Конечно, можно было бы написать: «Я посмотрела в окно: по улице шёл большой караван верблюдов». Это было бы весьма экзотично! Но разочарую вас: чего не было, того не было! Я буду правдива от первой и до последней строчки этой книги. Верблюдов в городе как-то не пришлось повстречать, а вид из окна весьма прозаичный. Напротив, через дорогу, два деревянных дома. За ними – пустынное пространство. В самой дали – городок из юрт, огороженных деревянным частоколом. И вокруг ничего зеленого. Ни травинки! А про деревья и говорить нечего!

Маленькая сопка, находящаяся в некотором отдалении от дома, показалась мне чуть живописнее остального невзрачного пространства. Клочок земли под высоким чистым небом приветливо золотился в лучах солнца. «Там Москва!» – решила я про себя, даже не удосужившись определить направление света. К чему? Захотелось, чтобы было именно так: родина там, где тепло и светло. А иначе и быть не может.

Это «знание» надолго станет моей маленькой тайной, поэтому даже особист Валерий Тудаков, которому по долгу службы полагалось знать всё про всех (и ещё не такое), и тот не мог ведать о том, как подозрительно теплеет взгляд одной советской гражданки, обращённый с любовью не куда-нибудь, а строго в сторону Поднебесной. Ведь именно там и находилась столица, однако вовсе не советская, а, как назло, недружественно настроенного Китая. Впрочем, осознание факта, что у кого-то двойка по географии, меня ничуть не расстроило. Даже, напротив, только укрепило веру в то, что родину мы должны искать не на карте, а исключительно в своём сердце. А оно, как известно, в отличие от людей, ошибаться не может. И это меня успокоит.

Вытянув шею, левее увидела трёхэтажную гостиницу, внизу продуктовый магазин. А справа, невидимая из моего окна, находилась поликлиника, куда тянулись темнолицые старики в национальной монгольской одежде – дэли, короткополых шляпах, сапогах с загнутыми вверх носами – гутулах, а на лице (отчётливо помню) марлевые повязки. Мужчины все, как один, клещеноги, видимо, по причине долгого содружества с конём, с трудом переваливаются с ноги на ногу. У меня создаётся впечатление замедленной съёмки.

Сайн-Шанд встретил меня полным безветрием, ослепительным солнцем и тишиной. Не слышно ни шума машин, ни криков птиц. А небо насыщенного синего цвета, без единого облачка, чистое, ясное, словно умытое, словно с него сняли мутную, пыльную пелену! Впечатление, будто перенеслась в иную реальность: ощущение тягучести, замедленности времени (какой век на дворе?). Отрешённость, обособленность пространства (где это я?). «На краю Ойкумены, край света!» – первое, что пришло в голову. Нет, Улан-Батор не вызвал такого чувства. Это что-то иное!

Кому скучно, можете не читать. Но я продолжу вести вас по городу, впрочем, это недолго по причине его скромных размеров. Ведь в пустынной зоне Монголии, если встретишь поселение хоть с парой-тройкой не одноэтажных домов, знай: это не что иное, как город.

За поворотом направо – почта и переговорный пункт. А через дорогу, на противоположной стороне улицы, – жилой трёхэтажный дом из красного кирпича. Неподалёку некое подобие парка – посадки невысоких тополей, которым не выжить без систематического полива. Как украшение стоит скульптура верблюда – верного спутника арата.

А вот памятники Ленину и Сухэ-Батору непривычно отсутствуют. И то верно! Разве эти товарищи (при всём к ним уважении!) способны помочь народу так, как помогает местному населению верный верблюд? Да никакого сравнения!

А вот рядом краеведческий музей, перед дверью которого покоится некий палеонтологический экспонат – привет Ефремову, о котором расскажу отдельно. Память об этом человеке действительно жива.

А по соседству самый любимый магазин, ради которого не жаль было ехать в такую даль, – книжный. Не имеющая доселе никакого отношения к спецобслуживанию, я смогу оценить все его прелести: у меня спецпропуск в царство печатной продукции. Нет слов, чтобы передать мою радость!

На этой же стороне находится очень нужное для нас заведение, куда буду наведываться один раз в месяц, – банк. Вот и сердце города – центральная площадь, на которой располагаются самые важные здания: исполуправление аймака, драматический театр. Туда я буду приглашаться нечасто, но регулярно. А асфальта нет нигде. Он остался в Улан-Баторе. Его заменяет бетон, и то кое-где.

Такая же бетонка, но поуже есть у почты. Эта дорога ведёт к центральному магазину, которым, собственно, и завершается эта часть города. Его узнаешь по небольшим группам женщин из советского гарнизона, идущих за покупками. Бодро и уверенно, словно к самой заветной мечте. Накупят отрезов ивановского ситца себе и в подарок родне, чтобы потом нашить домашних халатов и даже комплектов постельного белья. А сколько радости от покупки дефицитных в Союзе махровых полотенец! Вот они, оказывается, где продаются! А вечером, подводя итоги очередного прожитого дня, мало чем отличающегося от дня вчерашнего, всё же без тени сомнения решат, что он прошёл вполне удачно: и погуляли, и что-то полезное для семьи приобрели. У офицерских жён (а среди них кого только нет: от недавних учениц ПТУ до выпускниц консерватории) развлечений, по большому счёту, немного. От нечего делать и я буду в «Дэлгур» заглядывать во время рабочих перерывов.

А слева от магазина двухэтажное здание серого цвета – восьмилетняя средняя школа, встреча с которой мне предстоит.

Советские военнослужащие, жившие в городке под названием Южный, всё описанное мною называли Монголией. Для них она начиналась за воротами КПП, что находилось в пяти минутах ходьбы от нашего дома: в окрестностях Сайн-Шанда базировалась советская мотострелковая дивизия. В состав гарнизона, помимо Южного, входил военный городок Северный, расположенный примерно в трёх километрах и невидимый издалека из-за невысокой сопки.

Между городками, согласно чёткому расписанию, курсировал небольшой автобус, привозивший в основном учеников в школу Южного: детям запрещалось самостоятельно преодолевать этот путь. Самих городков давным-давно уже и в помине нет, но моя старенькая записная книжка той поры бережно хранит то расписание. В обоих военных городках шла привычная, неплохо обустроенная гарнизонная жизнь по советским законам, лишь с небольшой поправкой на географическое положение. Даже округ всё тот же, Забайкальский. У нас же, спецов, всё по-другому. Настоящая заграница.

Из рассказа следует, что советские военные и советские специалисты, трудившиеся вместе с монголами, жили своей, во многом непохожей жизнью: для нас советский гарнизон был маленьким островком родной земли со всеми её традициями и особенностями, только перенесёнными в далёкие края. Мы же воспринимались как часть Монголии, с которой были гораздо теснее связаны. В какой-то мере иногда, особенно в официальной обстановке, складывалось странное, но отнюдь не фатальное ощущение: «свой среди чужих, чужой среди своих».

Комната с зелёным абажуром

Опишу нашу квартиру. Вам же интересно узнать, в каких условиях мы жили? Докладываю: двухкомнатная, то есть у меня своя комната, у Татьяны своя. Балкон, свободная прихожая, вместительная кладовка – условия, по мнению советских друзей, просто сказочные. Плюс водопровод и канализация в наличии. Улыбаетесь? А попробуйте хотя бы без одного из этого день прожить! Мало не покажется! Есть плохонький холодильник, но трудится старичок, старается изо всех сил, пока мы работаем. А напоследок, перед моим отъездом, будто решит: «Всё, своё отработал. До свидания!» Есть плиточка электрическая, с двумя конфорками, тоже старушка из сил выбивается. Заменим мы её вскоре. А в кладовке лежат ещё две калеки весьма странного, допотопного вида: «времён очаковских и покоренья Крыма».

«Не иначе как трофей», – подумалось почему-то. Неужели отбили у Квантунской армии Японии в далёком сорок пятом? Однако по настоятельной просьбе Татьяны мы будем и их бережно хранить: вдруг инвентаризация, а тут недостача народного добра… Есть телевизор, который при нашем желании сможет ещё показать хоть советскую, хоть монгольскую программу (строго по одной!), а потом уже никакую. Есть титан, который, если истопить дефицитными в этих краях дровами, даст горячую воду.

На этом, пожалуй, перечень достоинств заканчивается. Но разве этого мало? Ведь мы вчерашние студенты с опытом жизни в общаге – излишествами не изнежены. Наша скромность и непритязательность, в отличие от капризных и тоскующих по комфорту специалистов из других стран СЭВ, предпочитавших, кстати, в Гоби не соваться, пришлась по душе монгольскому руководству. И всё же, согласитесь, так важно иметь уголок, в котором можно согреться душой после пронизывающих и гобийских, и жизненных ветров.

Вооружившись тряпкой, отмою изрядно запылённые окна и приберу квартиру: борьба с пылью и песком – неизменный элемент жизни в Гоби. После хорошей песчаной бури всё в квартире словно припудрено.

Стены в квартире, как в советской коммуналке той поры или любом общежитии, наполовину покрашены краской, что уюта, согласитесь, как-то не прибавляет: устаёшь от жизни, словно в казарме. От желания самосильно поклеить обои мудрые люди меня живо отговорят. Их доводы окажутся посильнее моего стремления к красоте и гармонии: бережёного бог бережёт. Вы поняли? Кстати, от наличия ненужной живности, в отличие от небольшой, но многострадальной части населения военного городка, мы никогда не мучились. А вы говорите: Монголия!

Слово о мебели хочется сказать отдельно. С ней не только у нас – у всего монгольского народа была просто беда. В большом дефиците она в стране юрт. И добрый волшебник не сможет помочь. Так что, вооружившись ножовкой, я вскоре отпилю шатающиеся ножки пьяного дивана, прочно установив его на кирпичи. Пол застелю сукном, из которого шьют шинели. Чем не палас? Повешу на окна новый тюль. Монголам, кстати, было несвойственно вешать что-либо на окна. А потом раздобуду в школе книжную полку. А ещё одну, сооружённую своими руками, мне в качестве наследства оставят уезжающие друзья – Роговы. Её же, в свою очередь, я завещаю другим друзьями – Камалянам.

Как бы предчувствуя скорое расставание, эта полка неожиданно сорвётся со стены, а книги со страшным грохотом упадут на пол к моим ногам, словно умоляя:

– Ты же не всё прочла! Не оставляй нас!

– Ни за что, друзья! Вы так скрасили мою жизнь и так украсили жилище, что никому и в голову не приходило назвать его бедными и неуютным!

А все попытки развести что-то живое, хоть какие-то комнатные цветы, неизменно завершались провалом: ничто не желало расти в этой суровой земле. Так и пришло со временем понимание: воистину живее всего на свете только слово.

Сайн-Шанд или Сайншанда?

Из нашего института в Монголию приехали вместе со мной ещё два новых специалиста. Елена Рафаиловна отправилась в Кобдоский аймак, город Кобдо. Римма Алексеевна – в Хубсугульский аймак, город Мурэн.

Аймак, как я уже пояснила, самая крупная административная единица Монголии, по величине сравнимая с областью. Сомон равнозначен району. Советские учителя русского языка работали исключительно в столице, во всех аймаках и отдельных крупных сомонах, то есть не в глухих местах, а считающихся достаточно комфортными для проживания.

Я заранее знала, что попаду в Сайн-Шанд. А куда отправились девчонки? Любопытства ради, я вооружилась картой Монголии и, к своему удивлению, не отыскала ничего. Как это прикажете понимать? Это такая глушь? Бедные, куда же вас занесло? «Центра аймака нет на карте? Да быть того не может!» – решила я и оказалась права.

Так впервые произошло моё знакомство с особенностью топонимики монгольского языка, которую можно охарактеризовать на английский манер. Написано « Манчестер» – читается «Ливерпуль». Оказывается, Кобдо – это Ховд, а Хубсугул – это Ховсгол, где вдобавок вместо привычной для нас буквы «о» – монгольская «о» с волнистой черточкой посередине, обозначающая звук, промежуточный между «у» и «о». Так через топонимы, названия населённых пунктов, произошло моё первое открытие отличий в алфавите и фонетике языков.

Оказывается, на протяжении веков у монголов существовало целых пять различных алфавитов и письменностей. Последние изменения произошли в сороковые годы прошлого века при замене монгольского письма на письмо, основанное на русском алфавите. Однако для передачи двух специфических звуков переднего ряда к буквам русского алфавита были добавлены ещё две наши дореформенные: фита (та самая «о» с чёрточкой посередине) и ижица (похожа на «у»).

Из-за сходства алфавитов возникает иллюзия простоты прочтения. Однако вот что об этом пишет известный топонимист, доктор географических наук, профессор Эдуард Мурзаев: «Читателю, незнакомому с географией Монголии или не знающему монгольского языка, бывает трудно произнести сложные географические названия. Фонетика монгольской речи настолько своеобразна, что записать без искажения русскими буквами отдельные географические имена порою не представляется возможным».

Дело в том, что язык монголов обладает рядом звуков, не свойственных русскому языку. В нём весьма распространены так называемые долгие гласные, сходные по звучанию с нашими ударными гласными. Монгольскому «Улан-Баатар» соответствует наше «Улан-Батор». Есть звуки, как я уже сказала, промежуточные между «у» и «о». Даже в различных районах самой Монголии они могут произноситься по-разному.

Монголы часто произносят звуки «в» и «б» так, что их невозможно отличить: «б» звучит почти как «в». Отсюда русский вариант названия пустыни – Гоби – и монгольское название – Говь.

Монгольскому языку, как и тюркским, свойственны сложные согласные – аффрикаты. В русском языке они передаются на письме двумя буквами, а в монгольском – одной. Пишется «ж», а читаться будет как единое «дж», соответственно, «з» – как «дз». Чистые русские звуки «ж» и «з» чрезвычайно редки.

Не зная этих общих фонетических особенностей, я произносила имя школьного директора Жанлава на русский манер. Меня, понимающе улыбаясь, поправляли, ведь, с точки зрения любого монгола, я коверкала слово. А звучать оно должно было как «Джянлав», причём аффиката достаточно мягко. Непривычно для любого русского, не правда ли?

В Монголии вы не встретите слово «чай», зато услышите «цай». Всё потому, что монгольский «ч» может произноситься и как наше «ч», и как «ц». Это зависит от последующего гласного. «Ш» звучит мягче, «г» больше похоже на южнорусское, то есть фрикативное.

Оказывается, монгольскому языку отнюдь не свойственны привычные для нас звуки: «п», «к», «ф». Употребляются они лишь в иностранных словах.

Нечто подобное было когда-то и в русском языке: любое употребление «ф» в слове указывало на заимствование. Имя Фёдор поначалу было привычнее произносить как Хвёдор. Также в монгольской фонетике звук «х» заменяется звуком «к», реже «г».

Вновь о монгольской топонимике

Топонимы по-своему позволяют понять особенности мировосприятия монгола. На протяжении всей своей истории он вёл кочевой образ жизни на огромной территории. Как ориентироваться на местности и не потеряться среди просторов, которым нет конца и края? В этом, в частности, помогали и топонимы, имевшие ориентировки по сторонам света.

Передней стороной у монголов, в отличие от европейцев, считается не северная сторона и не восточная, как у многих тюркских народов, а южная. Поэтому южное направление – переднее («убур»), отсюда и название аймака – Убурхангайский. Северная сторона – задняя («ар», то есть «спина»), отсюда название другого аймака – Архангайский. Первая территория находится южнее Хангайского хребта, а вторая, соответственно, севернее.

Восток – «дорно», отсюда и « Дорноговь» – Восточно-Гобийский аймак, в котором я работаю. Запад – «барун», отсюда – Барунурт. Средний – «дунд», поэтому Дундговь – это Средне-Гобийский аймак.

Название Сайн-Шанд, ранее я уже сказала, переводится как «хороший источник». Это показательный по двум моментам пример. Во-первых, подавляющее большинство монгольских топонимов – сложные слова, состоящие из двух и более компонентов. Во-вторых, как огромное количество названий, содержит восхваляющий эпитет – «сайн», что является пережитком древних верований монголов, стремящихся успокоить злых духов. Слово «шанд» («шанда») может иметь и несколько иное, более конкретное значение – «мелкий колодец, вода в котором близка к поверхности земли, копань». В условиях суровой Гоби это более соответствует действительности. Но всё равно «сайн»!

Приведу несколько примеров наиболее встречающихся восхваляющих эпитетов: «сайхан» («прекрасный»), «баян» («богатый»), «мунх» («вечный»), «дулан» («тёплый»), «нарын» («солнечный»), «эрдэнэ» («драгоценный), «алтан» («золотой»).

И вспоминаются мне наши хрестоматийные «счастливые» названия: «Горелово, Неелово, Неурожайка тож». А ещё теперешние, настоящие селения: Блудово, Недомерки, Лохово, Сучкино, Дно, Язвищи. Какие больше нравятся? Как вам перспектива стать блудовцем или (ещё лучше) блудовчанкой? Как девушки, имея такую прописку в паспорте, в глаза мужу или своей свекрови смотреть станут? Тут даже Салтыков-Щедрин со своим городом Глуповом и глуповцами отдыхает.

А как вам реки Гнилая, Гнилушка, Бухловка, Моча? В какую из них тебе, читатель, захотелось окунуться, уже не спрашиваю: от купания в водоёмах с такими говорящими названиями любой воздержится. Это уже не названия, а настоящее предостережение: «Не влезай – убьёт!»

Поэтому название «Сайн-Шанд» – это просто песня! Это помощь, это обещание жизни в далёких пустынных краях. Воистину всё хорошее начинается с «сайн»!

Русский язык в Монголии

Ничего этого, приехав в Монголию я, конечно, не знала. Никого особенно не удивлял сам факт поездки: наверное, от военкомата в советскую школу. В те годы это было достаточно распространено. Глаза собеседников начинали округляться, когда я называла монгольскую школу: «Ты знаешь монгольский?» «Нет, – отвечала я, – это необязательно. Я преподаю русский язык как иностранный». «Не зная монгольского? – не унимались любопытные. – Как ты их понимаешь?»

Но немного истории. Статус русского языка в Монголии на тот момент был особым. Это единственный изучаемый иностранный язык с ежегодными переводными и выпускным экзаменами в школе и государственным в вузе. Владение им рассматривалось как трамплин для карьерного взлёта, как залог политического и профессионального успеха.

Так, благодаря знанию русского, в далёком 1952 году МНРП возглавил именно Ю.Цэдэндал, с руководством которого совпала моя командировка. Он же связал и кровными узами два народа. Его жена, А.И.Цеденбал-Филатова, женщина энергичная, с напористым характером, особенно на фоне по-монгольски уравновешенного, спокойного супруга, была русской и принимала весьма активное участие в делах мужа, главным образом в укреплении статуса русского языка. Причём ещё до появления на политическом горизонте Раисы Максимовны Горбачёвой. Русским женщинам, нравится это кому-то или нет, свойственно желание подставить плечо мужу во всём, даже в делах государственных.

Все руководители высокого ранга получили высшее образование в СССР и свободно владели русским языком. Монголия опередила все страны соцлагеря по масштабам его изучения и импорту печатной продукции на русском. Объяснения не требуются: активно учат язык сильных и авторитетных!

Однако распад Советского Союза приведёт к вполне закономерному изменению политического курса и, как следствие, ослаблению интереса к изучению языка. А это, как известно, один из основных индикаторов интереса к стране в целом.

К счастью, я эту ситуацию не застала: моя командировка совпала с пиковым интересом к овладению русским. И если наши европейские братья по соцлагерю, ещё вчера охотно говорившие по-русски (я это наблюдала во время поездок), в девяностые стремительно, даже демонстративно, «забыли» наш язык (это я, к сожалению, тоже отмечала), то в Монголии искренне переживали происходящее.

Даже в наши дни, заслышав русскую речь, здесь вам улыбнутся, охотно воспользуются возможностью поговорить по-русски и с ностальгической грустью вспомнят старые добрые времена. Но этим монголам уже хорошо за сорок.

Однако не забудем, что к началу девяностых, согласно исследованиям МАПРЯЛ (Международной ассоциации преподавателей русского языка и литературы), 67,5% жителей Монголии читали и понимали по-русски, 45% писали, 44,8 понимали, 33,7 говорили на русском. На вопрос: «Используете ли Вы русский?» – утвердительно ответило 74% населения. Из них ежедневно использовало 20%, 22% – несколько раз в неделю, 17,2% – несколько раз в месяц.

И это в стране, которая несколько десятилетий назад ещё только боролась с безграмотностью! Цифры впечатляют! И в этом немалая заслуга моих коллег, советских учителей русского языка, скромных, самоотверженных тружеников, укреплявших международный авторитет своей страны за рубежом. И действительно, тогда был повод для ликования:

Сбылись мечтанья Гоголя:

Везде дана дорога нам!

Над всеми странами, над океанами

Звучит свободный наш язык!

Перезагрузка словесника

К работе словесника меня готовили в институте четыре года. Это слишком мало, чтобы освоить премудрости одного из богатейших языков мира и постичь глубину и масштаб русской литературы. К преподаванию же русского языка как иностранного подготовили всего лишь за один день. Фантастика, не правда ли? Считалось, что этого вполне достаточно? Или, может быть, советские словесники той поры обладали невероятными способностями?

Каким бы ни был ответ, в любом случае оставались в стороне античные Менандр и Эврипид. Притихли доселе не умолкающие трубадуры, отважные борцы на поле брани и в сражениях за женские сердца – Бертран де Борн и Джауфре Рюдель. «Вот имечки у ребят! Не выговорить!» – усмехнётся неосведомлённый читатель. «Погодите, то ли ещё будет», – отвечу им я.

Оскорбившись, отвернулся с язвительной усмешкой Эразм Роттердамский: «Знать, не зря пропел своё «Похвальное слово Глупости»!»

Умолк, чувствуя свою невостребованность, Бодуэн де Куртенэ. Между прочим, Иван Александрович! Как вам такое сочетаньице? Почувствовал себя одиноким и ненужным лингвист Фердинанд де Соссюр. «Тоже из наших?» – вновь встревожится читатель и с облегчением выдохнет, услышав моё «нет».

Затаил глубокую обиду Щерба. За измену себе и ещё более за свою «глокую куздру», которая, как известно любому студенту-троечнику, «штеко бодланула бокра» и (негодяйка такая!) без зазрения совести «кудрячит бокрёнка»!

Многим всё это может показаться абсолютным бредом и бессмыслицей. Любому, но не окончившему литфак! Это я обязана была знать, ибо всё перечисленное не что иное, как вопросы, на которые я давала обстоятельные ответы на экзаменах, обучаясь на первом курсе.

А великие русские классики? Да! И те остались в тени. Лучше сказать: исчезли из поля зрения! Наши пути надолго разошлись! Этому не рады ни они, ни я.

– С милого Севера, стало быть, в сторону южную? – кидает едко и не без сарказма Михаил Юрьевич. – Прощай, значит, немытая Россия?

– Оставьте, сударь, Ваши штучки!– слышу я чей-то примиряющий голос. – Пред Вами, однако ж, дама, любезный!

И сам Александр Сергеевич, обращаясь ко мне:

– Сударыня, куда изволите путь держать? Уж не во глубину ли сибирских руд? Не сочтёте ли за труд передать весточку моему другу – Ивану Пущину? Вы, надеюсь, с ним знакомы?

– Знакома, однако ж, мне не по пути. Самую малость не доезжаю, а потом уж мне надобно свернуть направо. В дикие, пустынные края…

– Тоже на каторгу?! – не скрывая восторга, вопрошает Фёдор Михайлович. – Вот это по-русски!

– Не декабристка, часом? – хором интересуются Николай Алексеевич и Лев Николаевич.

– Вынуждена разочаровать Вас, господа! Не совсем…

И им ничего не остаётся, как дружно разочароваться и разом помрачнеть:

– Какой же тогда в этом странствии смысл?

А у любопытного от природы, хитровато улыбающегося Николая Васильевича свой интерес. Руки от удовольствия потирает, рад до смерти, что такую же бродягу повстречал:

– На бричке али на тройке изволите?

– По железной дороге, милостивый государь!

Бледно-жёлтый Николай Алексеевич, иссохший из солидарности с русским мужиком и, по причине всё той же солидарности, успевший изрядно принять на грудь, не без значительности воздевает кверху свой тощий перст и вещает заунывно и глухо, как осенний ветер за окном:

Ещё народу русскому пределы не поставлены.

Пред ним широкий…

Но на слове «путь» прерывается потемневшим мрачнее тучи Фёдором Михайловичем:

– Ах, перестаньте! Очень уж широк русский человек! – и так хрустнул крепко сжатыми пальцами, что Антон Павлович, не спавший всю ночь по причине сложных родов у крестьянки из соседней деревни, от неожиданности роняет пенсне.

Оно болтается у него на шнурке. Подслеповато прищуриваясь, доктор удивлённо восклицает:

– Ба! Да это же одна из трёх сестёр! Узнаю, узнаю! А как же Москва? Не Вы ли твердили про неё, словно заведённая? Похвально, что избавились от своей навязчивой идеи столичной жизни. Однако, сударыня, осмелюсь заметить: тот край, куда изволите свой путь держать, отнюдь не вишнёвый сад. И даже не остров Сахалин! Там хоть каторжный народ, однако ж свой! Оспа, чума и опять же сифилис, знаете ли… Не страшно, голубушка?

И насухо вытирает тщательно вымытые руки. При слове «сифилис» Лев Николаевич брезгливо морщится. А Фёдору Михайловичу, видно, житейская грязь нипочём. Глаза словно бесовским светом чужих грехов озаряются:

– Осмелюсь спросить Вас, сударыня, за духовным подвигом? Али по зову любящего сердца? Чтоб, так сказать, воскресить любовью? Али чужие муки на свою душу грешную принять и грехи какие искупить собственным страданием-с?

И уже он шарит, чёрт эдакий, записную книжку в кармане сюртука. Сюжет для нового романа у него мигом вырисовывается!

– Трудиться надобно! Вот что! – вскричал Лев Николаевич, утирая пот с морщинистого лба. – Косить, за плугом ходить, как я! Уж сколько мастер-классов было! А вы все, господа, всё в толк никак не возьмёте!

– Так и я ж тоже на ниве… Народного просвещения…

– Учительша, стало быть? Весьма похвально! – и, подобрев лицом, приветливо, как добрый дедушка, спрашивает: – Сказочки-то мои ребятишкам будешь читать?

– Вот это вряд ли.

– И про Филипка не станешь?!

Старик багровеет лицом и вновь мрачнеет. Теперь я вижу перед собой не седого старца, преданного анафеме, однако по-прежнему непреклонного, а раненного в грудь свирепого медведя. Но и под страхом страшного проклятия (уже в свой адрес) я продолжаю говорить лишь правду:

– Нет, Лев Николаевич. Рада бы, но боюсь, что не поймут меня!

Тот хмурится пуще прежнего и в припадке гнева что есть силы топает ногой так, что крепкая дратва трещит и отваливается подошва у собственноручно пошитого сапога. Выходит, зря обулся перед приходом гостей? Швырнул что есть силы в сторону. Прошёлся. А что? Босиком-то, пожалуй, и гораздо сподручнее будет! И опять же к народу ближе!

– Не поймут? Так кого же ты учить собралась, заблудшая душа? Не быть воскресению! Вот весь мой сказ!

И чей-то голос друга, душевный и взволнованный:

Погибнешь, милая! Но прежде

Ты в ослепительной надежде…

Стоп! Где-то я уже это слышала! Где же? Ведь прежде я, помнится, ещё и не такое знавала! Но в голове пусто, как в огромном котле, из которого вылили без остатка всё содержимое. Меня обдаёт холодом отчаянья. Напрягаюсь изо всех сил. Но что-то мешает собраться с мыслями.

Это … звенит будильник. Его противный, пронзительный звук возвращает меня в реальность, такую же безотрадную и непонятную. Зовёт меня в бой. На уроки! В школу!

Заходя, не бойся – выходя, не плачь! На сегодня у меня такая внутренняя установка.

Орос хэлний багш

Итак, начала я свой трудовой путь как учитель иностранного языка.

И вновь позволю себе заметить как бы невзначай для не особенно понятливых: преподавание родного языка и иностранного – это не одно и то же. А, напротив, практически ничего общего! К этому на разных факультетах готовят.

Как сказали бы в подобной ситуации остроумные, за словом в карман не лезущие одесситы, это две большие разницы. И ещё бы поинтересовались: «И как это Вас угораздило, деточка?»

Дорогие институтские подруги! У вас директор Мария Ивановна? А у меня Жанлав! Зато мужчина! У вас завуч Людмила Петровна? А у меня … Опять мужчина! Но имя вслух при русских лучше не произносить. У вас коллеги Галина Ивановна, Нина Петровна и ещё несколько изрядно уставших человек? А у меня только Хухнэ и Данцэцэг! Ещё более многострадальные женщины. Продолжить?

Первая в жизни запись темы урока, сделанная мною, была в монгольском журнале. Первая оценка выставлена в дневник монгольского подростка. Мне бы для начала со своими детьми разобраться, освоить неисчерпаемые премудрости родного языка. По сути, я молодой, начинающий специалист. Ко мне в родной стране полагалось прикрепить в помощь опытного наставника и помогать, помогать в течение трёх лет. А если ты бестолков, то и более.

У меня в Монголии всё иначе: не рассчитывая ни на чью поддержку, с первого и до самого последнего дня я сама прихожу на помощь. И на меня монгольские коллеги смотрят с такой верой и такой надеждой, в которой порой читается настоящая мольба о спасении.

Как можно подвести или даже разочаровать людей, дать малейший повод усомниться в собственной учительской компетентности? А трудности? Как у всех без исключения советских преподавателей. Но о них монгольская сторона не должна даже догадываться!

– Дратвуйте, Надежьда! – то ли с осторожностью, то ли с особой почтительностью приблизившись, говорит женщина маленького росточка, робко и смущённо заглядывая мне в лицо, будто в чём-то виновата, но осознаёт свою ошибку и больше так не будет. Весь вид её говорит: «Да, понимаю: я виновата. Но что же делать? Будьте так великодушны! Простите меня!»

Это Хухнэ – женщина лет… Действительно, сколько ей лет? Климат Гоби старит женщин безо времени. Думаю, давно за тридцать. Внешне неубедительна, неприметна и неказиста, что не прибавляет самоуверенности. Однако добродушна и по-монгольски приветлива.

Не имея собственной семьи, что у монголов случается нечасто, Хухнэ посвящает свою жизнь племянникам, о чем узнаю не из первого источника, ведь расспрашивать здесь как-то не принято, если сам человек не изволит рассказать. Беспомощность и неуверенность Хухнэ, сочетающаяся с робостью, делают своё нехорошее дело и осложняют её и без того непростое учительское существование.

А наиболее часто повторяемый ею на уроке пример «Мама купила продукты», произносимый с особенной выразительностью и значительностью, вдобавок только укрепляет мои подозрения о наличии ещё серьёзных бытовых проблем. Это Монголия, детка! Однако надо отдать должное: просьбами сопроводить в военторг не одолевает. А о проблемах с русским (вот это куда страшнее!) любой догадается с первой минуты общения.

Данцэцэг – женщина за тридцать, в недалёком прошлом, без сомнения, ещё оправдывавшая своё звучное многообещающее имя – «постоянный, вечный цветок» или «постоянное цветение»! А теперь, увы, лишь со следами былой красоты, угадываемой в приятных чертах усталого лица. Какое уж тут цветение! Не до того! Мы в Гоби, детка!

Красота вообще невечна, а в Гоби она скоротечна, как яркий солнечный свет зимним днём. Да и как остаться цветущей красоткой, если ты мать уже четверых детей? И ещё не вечер. Простите, не предел!

Появятся новые продолжатели рода. А силы и здоровье уже не те! Данцэцэг частенько на больничном и просит помочь с приобретением лекарств. Невесёлая, доложу вам,картина. И она ничуть не изменится в лучшую сторону. И, как и в случае с Хухнэ, очень, просто очень слабое знание русского.

Убедившись в этой схожести, я приуныла: вот такие у меня «помощники». Нетрудно понять: кто кому станет помогать?

В моём лексиконе, как и у всех коллег, несколько монгольских слов. Плюс никаких методических пособий и разработок. Никаких исследований о различиях грамматик русского и монгольского.

Ау, преподаватели высшей школы! Привет вам от коллег по цеху! Чем вы занимались долгие годы работы в Улан-Баторском университете? Труды-то есть! Но где они? Как объяснить, например, детям хотя бы категорию падежей? В монгольском всё по-другому! Нет и не будет нам ответа.

Ни одно министерство или ведомство не занималось проблемой адаптации своих специалистов. А зря! У нас же была одна встреча с руководителем группы в Москве.

«Ваша задача не говорить по-монгольски. Это для вас будет не самым трудным. Ученики могут хитрить: им очень удобно, если вы сами пол-урока проговорите по-монгольски. Важно, чтобы они заговорили по-русски, – напутствовал новобранцев Козлов Юрий Яковлевич – руководитель советских словесников – и добавлял: – И не забывайте: самое главное в уроке – коммуникативность. Используйте любую возможность говорить!»

Об этом человеке я вспоминаю с особой теплотой. Нас, работавших в Гоби, связывали с ним особые взаимоотношения. Почему, расскажу позже.

По наследству от предшественников, как эстафетная палочка, достался изрядно потрёпанный русско-монгольский словарь. У учеников были учебники. Правда, несовершенные, требующие больших доработок. И тех на всех не хватало. А в классах, между прочим, бывало и по 44(!) человека! Даже стульев на всех не хватало! И деление на подгруппы не предполагалось. И коррекционных учебных заведений в помине нет. А это значит: учим всех! И администрация моей школы не говорит по-русски: директор Жанлав смотрит удивлённо-восторженно и испуганно произносит что-то часто-часто. И учительский коллектив, и (даже страшно сказать!) учителя русского – Данцэцэг и Хухнэ – плохо говорят и, стесняясь, при мне стараются испуганно помалкивать, чтобы не допустить очередную ошибку. И расписание хуже некуда. И… Можно продолжать до бесконечности. Однако будь любезен успешно подготовить всех к ежегодному экзамену.

Но были «лишения», которые мы почитали за благо: отсутствие и закрытых, и открытых (чем особенно грешила советская школа) ревсомольских, партийных, профсоюзных, родительских и прочих собраний. Никаких производственных и иных совещаний и пятиминуток! Никаких политинформаций!

Ни тебе сбора макулатуры и металлолома по причине их полного отсутствия в природе. Ни ремонта кабинетов, потому что со строительными материалами хуже некуда. Ни субботников по уборке территории: кругом один песок, листве и траве в пустыне взяться неоткуда. Ни уборки урожая: всё по той же уважительной причине мы не сеем и не пашем!

Но даже если бы это и практиковалось… « Даже не думайте этим заниматься! Вы не для этого прибыли в Монголию. Ваша задача – учить» – напутствие незабвенного Юрия Яковлевича.

И что остаётся «бедным» учителям? Только учить, и всего-то! Как-то прожить без всего этого «волшебного» арсенала мероприятий!

Но должны же быть, как нас учили, трудности для их мужественного преодоления! Считалось, что именно в них закаляется характер. Чтобы потом, спустя годы, можно было с гордым спокойствием на лице поведать о некоторых из них изумлённым молодым продолжателям дела: «Да, были люди в наше время». Поэтому…

Две смены? Хорошо, что не три! В классе по 44 человека? Веселее будет! Нет деления на подгруппы? Не надо разлучать друзей! Нет кабинетной системы? Прогуляешься по школе! Не хватает учебников? А ты на что? Нет методичек? Напиши сама! Не горит половина лампочек? Интимнее обстановка! Не хватает стульев? Отдай свой! Всё равно сидят по двое и по трое? Пусть меняются с теми, кто сидит по-царски! Нет мела? Добудь свой! Холодно? У тебя есть пальто! Не звенит звонок? Посмотри на часы! Учителя русского не говорят по-русски? Не всем же иметь диплом с отличием! Вся школа не говорит по-русски? А ты здесь на что? А ты сам не понимаешь по-монгольски? Недели на всё про всё тебе хватит?

Кстати, не подумайте ничего плохого. Это мой диалог с собой, а не со школьными руководителями. А так хотелось дружеского диалога с коллегами без языкового барьера. Но я и была здесь для того, чтобы у тех, кто приедет после меня, этого барьера не существовало.

Пройдёт немного времени, и мои монгольские коллеги удивлённо-радостно заметят: «Русская учительница хорошо понимает по-монгольски». Я же буду скромно ответствовать: «О, жахен жахен». Что означает «чуть-чуть». Для меня главное, чтобы заговорили они.

Цветы в Гоби

Цветы, как известно, в чём-то подобны людям. Без заботы и внимания им худо. И красоту несут в мир исключительно для того, чтобы кому-то доставить радость. И тоже, как люди, могут говорить на своём, «цветочном» языке. О внимании и любви, об уважении – одним словом, могут о многом хорошем поведать лучше и красноречивее самого человека-дарителя.

Ты молча подарил, а тебя безо всяких слов и объяснений поняли, причём правильно. Цветами невозможно обидеть или оскорбить. Лично я только в кино видела роскошные цветы, летящие в мусорное ведро. В этот момент жизненная правда, на мой взгляд, заканчивается. Не верю, и всё тут! Умный человек в жизни так не поступит. К чему это я?

Моих коллег, идущих в России с торжественной сентябрьской линейки, за цветочными букетами не разглядеть: самодвижущаяся пёстрая клумба.

В Гоби нет и намёка на их существование: на сотни и сотни километров ни одного цветка, даже дикорастущего. Так что никаких привычных сентябрьских разноцветных георгинов, подобных сабле гладиолусов и даже садовых скромниц – астр, которые и дарить-то по такому поводу считалось не вполне приличным, и тех в помине нет. Непривычно возвращаться без цветов после первой в своей жизни торжественной линейки. Но ничего не поделаешь. Ты в Гоби, детка!

Но однажды, на второй год работы, и в моей учительской жизни произойдёт маленькое чудо, которое не забудется и не обесценится с годами! Вечером первого сентября на пороге квартиры неожиданно появится знакомый монгол – Болдбатор – с букетом южной ромашки. Помните такой цветок на клумбах нашего детства? Самое неприхотливое, не требующее особых усилий при выращивании растение с лепестками белого, розового и малинового оттенка, оно никогда бы не привлекло моего особого внимания дома. Растёт практически как сорняк! Но здесь…

– Но как? Откуда? – я развожу руками и не в состоянии скрыть своего изумления.

Ваза в нашей квартире за ненадобностью отсутствовала, так что её вполне успешно заменила трёхлитровая банка, приютившая разноцветное чудо.

Болдбатор, довольный произведённым эффектом, предпочёл сохранить в тайне историю приобретения букета, только загадочно улыбнулся. Южная ромашка в пустыне Гоби как хрестоматийные подснежники в самый разгар зимней стужи! Так же невероятно.

И второй букет, уже по случаю окончания учебного года, тоже ни за что не забыть. То были белые хризантемы, чьи чудные лепестки успели на кончиках самую малость пожелтеть, а бархатистая зелень слегка подрастерять свою сочность. А что вы хотите? Успели постоять в магазине, пересечь государственную границу. Спрятанными или нет – то мне неведомо. В Улан-Баторе перенестись в другой поезд. Прибыть в Сайн-Шанд, чтобы там, в конечной точке своего долгого путешествия, быть подаренными. И кое-кому подавай свежесть в конце такого пути!

Это были цветы-путешественники, привезённые незнакомым мне человеком то ли из Улан-Удэ, то ли из Читы и эффектно подаренные жене – нашей соотечественнице, жившей в Южном. По такому случаю даже ваза нашлась: самая бесполезная в тех краях посуда дождалась-таки своего законного выхода в свет.

Но при чём здесь, спрашивается, я? А история эта, уже сама по себе удивительная и трогательная, на том не заканчивается. Момент кульминации поджидает впереди.

«Полюбовались, и хватит с вас! Красота должна принадлежать как можно большему количеству людей!» – приблизительно так решил сосед, он же по совместительству мой знакомый, и … не менее эффектно подарил тот же самый букет уже мне. Нет, не похитил, не вырвал в жестокой схватке с соперником с применением запрещённых приёмов. Обошлось без пролития крови. Оказалось достаточно очень тихо и прочувствованно сказать:

– Отдадите? Очень надо. Правда.

– Сильно-сильно? – на всякий случай для верности переспросил законный даритель, недолго наслаждавшийся произведённым эффектом.

Другой в ответ лишь кивнул. Но жена… Самым странным показалось её добровольное расставание с букетом. А разгадка проста: однажды мы оказались попутчицами в поезде, следующем в Улан-Батор. Представились, разговорились…

– Наде? Учительнице в монгольской школе? – уточнила она, вспомнив нашу дорожную беседу.

А дальше вы и так уже всё знаете. Настал черёд и мне что-то вроде вазы искать. Как вы находите такие человеческие отношения? По мне, так они просто прекрасные!

Учиться… коммунизму?

«Фу! А про это зачем? Как романтично звучал рассказ о цветах. И вот.. Может, пропустить его? Поискать что-нибудь поинтереснее? Например, про любовь. Это было бы после цветов куда логичнее», – возможно, именно так решит кто-то из читателей.

Не стоит! Времена политинформаций остались в далёком прошлом. О любви – обязательно, но только к работе. А что вы хотите: Сайн-Шанд – место самых разных суровых контрастов. И слово «резко», встретившееся в названии климата, не раз встретится и в связи с иными жизненными моментами.

В Гоби не просто живут – там выживают. Цветы недолго – люди подольше, и то самые стойкие. И должна же я как-то подготовить вас к встрече с гобийскими специалистами.

Постараюсь покороче. Знакомые даже любому монгольскому ребёнку ленинские слова о необходимости учиться (трижды человек сказал, чтобы обязательно дошло до всех!) имеют, как известно уже немногим, продолжение: «коммунизму». Выходит, надо не просто учиться, а прицельно. Этому самому коммунизму. А как учиться тому, чего никто не видел?

Обещанный Никитой Сергеевичем коммунизм обязан был восторжествовать уже в восьмидесятые. Это подтверждал мой школьный учебник истории. Чем ближе становилась заветная дата, тем сложнее было делать очередные прогнозы.

И вот на дворе уже восьмидесятые, а мы с упорством, достойным лучшего применения, продолжаем строить светлое коммунистическое будущее, а наши монгольские товарищи – не менее светлое и привлекательное социалистическое.

Надо признать, что к моменту моего появления в Гоби время романтиков, шестидесятников, по зову сердца устремляющихся в иные страны, увы, уже прошло. На дворе восьмидесятые – предвестники грядущих перемен. Какой-то десяток разделяющих лет до зубодробильных девяностых – времени, когда фиговый листочек стыдливости будет окончательно сброшен.

У кого не получалось, тот страдал. Пришло время прагматиков, умеющих считать и свои, и чужие деньги и умело продавать на рынке труда свой талант. То, что считалось верхом цинизма, постепенно трансформируется в общепринятую норму. Кто сказал, что « не продаётся вдохновенье»? Купить и продать можно всё что угодно, торг уместен! Последняя фраза особенно часто мелькала в многочисленных объявлениях.

А пока строили коммунизм – общество без денег – и всеми силами старались заработать эти самые деньги, потому что их отсутствие в кармане живущего при социализме ничего хорошего не предвещало. Во всяком случае, к коммунизму надо приближаться как-то иначе. Так что не будем даже пробовать в порядке эксперимента, который, кстати, уже не за горами. Но на вопрос: «Почему Вы хотите поехать в Монголию?» – категорически не рекомендовалось давать наивно-простодушный ответ: «Хочу заработать денег». Стоило непременно отвечать: «Хочу помочь братскому монгольскому народу строить светлое будущее!» Ведь первый вариант мог восприниматься верхом цинизма. А оно нам надо? Вот и я про то же. А тогдашний верный ответ в нынешнее время уже рассматривается как верх лицемерия.

Резко повернув руль корабля, очередной кормчий изменит курс, круто взяв на … капитализм. Не готовы к такому повороту? Ваши трудности. Мы во власти разбушевавшейся стихии. А её наступление всегда неожиданно.

Кто-то в надежде спастись карабкается вверх по мачте. Кто-то беспомощно барахтается в воде, истошно вопя и взывая о помощи. Самим бы спастись! Избавившись от балласта ненужного (или всё-таки нужного?), корабль ещё держится. Переводим дух, обсыхаем, рукавом рубахи утираем опухшую от слёз физиономию. Через силу пытаемся даже улыбнуться. Только как-то уж неестественно, по-американски. И, опомнившись, стыдливо прикрываем ладошкой недостаток зубов, выбитых шоковой терапией безжалостного врача-садиста.

К чему я веду? Многие мои друзья, в одночасье лишившись всего заработанного, всё равно не пропали в лихолетье: бесценный опыт Монголии выручил, привычка находиться в особой ситуации.

Всматриваясь в девяностые, я вижу знакомые картины монгольской жизни – трансформацию людей, приехавших зарабатывать в тяжёлых условиях. И ничего плохого в том желании не было. Хуже, когда лишь это ставилось во главу угла. В Гоби открывался весь человек: и хорошими, и непривлекательными сторонами. Но целомудренные фиговые листочки ещё при нас.

Сюда ехали не за романтикой, не за яркими впечатлениями, не ради встреч с интересными людьми или обретения верных друзей – всё куда прозаичнее. Но мне в этом повезёт, хотя и не сразу. Я встречу близких по духу людей, одной со мной душевной химии.

О спецах

На момент моего появления в Сайн-Шанде работало совсем немного контрактованных. Так именовались специалисты, трудившиеся в иностранных организациях по контракту от самых разных советских министерств. Людьми семейными он заключался на обязательные три года и один год продления по желанию самого специалиста. Не связанными узами брака, соответственно, на два плюс один. Из чего можно сделать вывод: либо условия существования последних рассматривались как психологически более трудные, либо советским чиновникам свыше плохо верилось в моральную устойчивость этой группы трудящихся. Лично нам была ближе первая версия.

Появление новичка в череде дней, до обидного мало чем отличающихся один от другого, всегда вызывало закономерное любопытство и некоторое оживление старожилов. И мне было не безразлично, с кем придётся делить хлеб чужбины.

Жизнь, проходившая подолгу на относительно небольшом пространстве (честнее сказать, на пятачке земли), имевшая множество справедливых самоограничений, лишённая многих привычных радостей, к которым, без сомнения, отнесём общение с семьёй, родственниками, друзьями, приятелями, сокурсниками, учителями, преподавателями, одноклассниками, соседями, близкими по духу и интересам людьми и просто с соотечественниками, даже с людьми, способными говорить на твоём языке (а списочек-то, однако, солидный получился!), хочешь ты того или нет, заставит присматриваться к каждому человеку рядом с тобой. Принимать таким, какой он есть. Дорожить даже самыми бесперспективными отношениями.

А какой человек на самом деле, находясь в полуэкстремальной ситуации, ты рано или поздно и сам поймёшь. Рано или поздно всё взору откроется: весь человек перед тобой как на ладони, как бы ни силился он из чего-то сделать тайну. Как в небольшой деревне, все всё друг о друге знают: кто чем живёт и чем дышит.

Не нравится что-то человек, не вызывает симпатии? Не беда! Не трогай его или лучше обойди-ка ты его стороной. Дома это работало – в Монголии этот номер уже ни у кого не проходил. Здесь ты вынужден общаться, несмотря ни на что. И хорошо, если ты с самого начала поймёшь это.

Это только при полёте в космос в обязательном порядке учитывается психологическая совместимость людей. Все остальные категории трудящихся должны самостоятельно решать проблемы межличностного общения: как-то друг под дружку подстраиваться и к человеку приноравливаться. Наш путь, веками страдания измеренный, – терпеть, терпеть всех и всё! Без этого в жизни никак не обойтись – так учили мудрые мамы и бабушки, пережившие времена пострашнее и дающие универсальные советы на все грядущие.

Роль аксакала, несомненно, принадлежала немолодому гидрогеологу из Орджоникидзе Миру Валентиновичу Дзитоеву, за плечами которого была уже не одна загранкомандировка. Да и последняя приближалась к своему завершению. По чему можно было заключить, что дело своё тот знал хорошо и в хитросплетениях многотрудной жизни разбирался неплохо. Человеку влиятельному и солидному, ему, на мой взгляд, подошло бы имя Эмир, тем самым лишний раз подчеркнув внушительность и важность этой персоны. Но кто-то скептически заметит, что подобного имени в природе попросту не существует. В ответ я лишь спрошу: «А имя Мир? Привычно?»

Но я продолжу… Уважаемый Мир Валентинович, несмотря на солидный возраст, знал толк не только в поисках воды, без которой, как совершенно справедливо замечено, «ни туды и ни сюды», но и в веяниях современной моды, в неоспоримых преимуществах импортной одежды, поскольку только он и ездил ежемесячно в Улан-Батор отовариваться в спецмагазине на всю нашу группу, нам же неизменно доставляя товар фабрики «Большевичка». Хорошо быть не соседом, а родственником такого заботливого и расторопного человека!

Зинаида Кетогазовна, супруга Мира Валентиновича и по совместительству преподаватель русского языка в медицинском техникуме, не уступая супругу в мудрости и житейской рассудительности, перешла к решительным действиям, начав издалека, с того, что жизненные трудности гораздо легче преодолевать не в одиночку, а на пару. С чем я по наивности не замедлила согласиться, полагая, что под парой подразумевается наш учительский тандем: Татьяна и я.

Однако Зинаида Кетогазовна, для порядка осведомившись, сколько мне годков, без долгих раздумий, практически с ходу, предложила всерьёз поразмышлять над возможностью стать в весьма недалёком будущем женой осетина, составив счастье одному неплохому человеку.

Жених на примете уже был. Недалече, прямо в Сайн-Шанде. Заведующий клубом в Южном. Правда, живший в беспечном неведении, что кто-то на стороне изо всех сил старается помочь ему создать новую счастливую ячейку общества.

Как вам эта перспектива? Заманчиво, не правда ли, бесплатно смотреть кино и научиться печь настоящие осетинские пироги? Наивкуснейшие, с сыром! В символическом количестве в праздничные дни (обязательно три вида!). С пожеланиями здоровья, счастья и солнца.

Однако от перспективы такого выгодного со всех точек зрения союза я поспешила отказаться, не забыв сердечно поблагодарить за заботу, что сродни родительской. Ведь вход в клуб оказался бесплатным абсолютно для всех. Так что я благоразумно решила: «Какой смысл?» А вслух заявила, что мне ещё рано принимать такое поистине судьбоносное решение. К счастью, обошлось без наказания.

А в остальном – благородное семейство. Поэтому на этом и попрощаемся: уже давно подмечено, что про отрицательных персонажей рассказывается почему-то больше и увлекательнее, чем про людей весьма благоразумных.

А пока Мир Валентинович играет в нарды с приехавшим из Каунаса к нему на подмогу Игорем Шестокасом, по совместительству игравшим любимую роль по-маниловски сладкоречивого дамского угодника, по облику которого ни за что не определишь, что тот «ветра и солнца брат», то бишь геолог. Не спасало положение даже наличие бороды, почему-то предполагавшей, по мнению далёких от геологии людей, ещё и игру на гитаре. Нет, на гитаре никто не играл, да её при нас и не было. А впечатление при первой встрече – вылитый Карл Маркс в молодые годы, в ту пору ещё не вызывавший стойкой неприязни за свой пресловутый «Капитал» и «Манифест». Так что и некая внешняя (подчёркиваю, только внешняя) «революционность» помогала Игорю оставаться на гребне волны. А его дипломатические способности и преступное обаяние мы научились использовать в мирных целях на торжественных мероприятиях с аймачным руководством, но всё же чаще в общении с Оюной – секретарём общества монголо-советской дружбы.

Сгорающий от нетерпения и любопытства, снедаемый самыми добрыми чувствами, не дожидаясь вечера, пожертвовав своим обеденным перерывом, именно Шестокас первым пришёл знакомиться с новой учительницей.

Звонок в дверь. На пороге широко, по-американски улыбающийся бородатый мужчина лет тридцати, едва сдерживающийся от попытки сразу заключить в объятья особу, несмело открывшую незнакомцу дверь и жестом приглашающую войти. Словно давно уже поджидал, да всё как-то не судьба. Заждались уже! А тут свершилось! Радость-то какая!

– Надюша, с приездом!

И с некоторым удивлением, не встретив равносильного радостного чувства, оценив момент, вновь широко и сладко улыбнулся, протянул обе руки уже для рукопожатья, скромно представившись:

– Игорь. Ваш сосед.

Что, как оказалось, являлось самой скромной из многочисленных ипостасей этого оптимиста и жизнелюба.

Гость явно не спешил, и мне ничего не оставалось по законам гостеприимства пригласить весёлого бородача в комнату. Жестом указав на единственный в комнате стул, не замедлила поспешить за вторым на кухню, с удивлением отметив, что сосед, быстро освоившись, уже успел уютно устроиться на низеньком диванчике, свободно раскинув руки и ноги и милостиво разрешая рядышком последовать его примеру. Раскинулся почти по-американски, потому что если в точности соответствовать подобному приёму, то следовало бы ещё безо всякого стеснения возложить свои ноги, уставшие от поисков воды, прямо на письменный стол напротив.

Гость, однако же (в силу природной скромности?) благоразумно отказался от этого отличного способа расслабиться, широко практикуемого американскими геологами и ковбоями. Короче, я почувствовала, что не пришелец, а именно я нахожусь сейчас в гостях. И мне же своим посещением оказывают весьма высокую честь.

Речь гостя, щедро сдобренная уменьшительно-ласкательными суффиксами, лилась подобно весеннему ручейку, игривому и весёлому. А какая по-детски восторженная интонация и непринуждённость! Говоря много и со вкусом, словно угощал собою слушателя. Наивная, я полагала, что очаровывать – исключительно женская привилегия. Оказывается, ошибалась. На каждый талант найдутся свои поклонники. Однако… «Всё равно сахарку как-то многовато! И, по-моему, он просто-напросто культурный наглец», – подсказывал внутренний голос. Рассудок спешил успокоить: «А не много ли ты, голубушка, ожидаешь от людей? К тебе со всем вниманием и , можно сказать, уважением… Не выжить холодной, как Снегурочке, в знойной и опасной пустыне! Тебе с ними ещё долго делить хлеб чужбины!» А внутренний голос не унимался, упорно настаивал на своём: «Всё равно. Будь с ним осторожней!»

Когда настырный и слащавый гость соизволил попрощаться (время обеденного перерыва, к счастью, недолгое!), закрыв за вышедшим дверь, мне только и оставалось с чувством глубокого облегчения выдохнуть: «Ух!»

Друга Энгельса при генераторе революционных идей не наблюдалось, зато при искателе воды (и не только!) были жена, Наталья Шестокене, и сын Томас, мальчик дошкольного возраста, вскоре отправленный на родину – в Литву. Туда же тянуло и Наталью – женщину милую, начитанную. Суровая жизнь декабристки ей была явно не по силам, случались нервные срывы. Она много и с восторгом рассказывала о многочисленных кафе и кафешечках родного Каунаса: «Представляете, у нас есть совсем малюсенькие, на три столика. Такая прелесть!»

Я смотрела на неё и думала про себя: «Каким ветром сюда, ведь здесь в радиусе тысячи километров, как назло, ни одной кафешечки? » Ей бы парить в музыкальных, литературных салонах, но судьба занесла её в пустыню Гоби. В жизни ещё и не такое бывает! Работа в монгольской школе только усугубит общую неудовлетворённость. Но «да прилепится жена к мужу». Терпи, Наталья!

Оказалось, что непривычные слащавость и манерность были чертой всех Шестокасов. Внешне все члены этого немного странного семейства казались мне детьми. Речь сына-дошкольника вдобавок отличалась отменной картавостью. Однако ему простительно, ведь он ребёнок. Неповзрослевшим ребёнком смотрелась и его мать, сама говорившая с детскими интонациями. А у главы семьи была привычка говорить со взрослыми так, словно он сюсюкался с малыми и неразумными детьми, только учившимися самостоятельно ходить, но пока ещё не мыслить.

Многое в человеке родом из детства. Узнав, что в детстве Игоря в одиночестве, без мужского внимания воспитывала одна лишь мать, я нашла какое-никакое объяснение этого человеческого феномена.

Ещё проживало семейство инженера-электрика из Горького – Александра Никифорова, человека маленького росточка, внешне неказистого, простого и незатейливого, которого все называли не иначе как Саша, невзирая на неюный возраст и не первый опыт работы за границей.

По состоянию здоровья его жена досрочно возвратится в Союз, оставив Сашу на растерзание друзьям-товарищам, ярым почитателям бога Бахуса. Влияние их было столь сильным и «благотворным», что он не нуждался в нашем облагораживающем обществе. Хотя мужское «братство» по-своему скрашивало его существование и он не жаловался на тоску разлуки, взгляд его малозрячих глаз, прикрытых очками, казался всё менее осмысленным и всё более самоуглублённым.

Претензий по работе к нему, видимо, не было. Да и какие претензии, если человеку скоро на родину? Но прежде чем Саша туда возвратится, ему предстоит пройти унизительную процедуру досмотра с пристрастием на границе. Не надо быть провидцем, чтобы понять, по чьей подсказке.

Ещё моя коллега по цеху – Татьяна Тюкачёва, человек, знакомый мне ещё со времён института, приехавший в Монголию двумя годами ранее и пригласивший меня к себе. Срок её командировки тоже приближался к концу. В будущем на её место из Мурэна, живописнейшего, красивейшего места, что на севере Монголии, прибудет по моему приглашению Римма Чармусова, не пожелавшая подстраиваться под учительски командный нрав соседки по квартире. Зря, Римма, зря! Вся наша работа (да что там работа!), вся наша жизнь – это постоянный поиск компромисса между «хочу» и «надо»!

Но у Риммы было другое любимое изречение, которое она многократно и с многозначительным видом повторяла: «Свинья, она и в Африке свинья». Ей поверили, и, когда срок командировки в Сайн-Шанде подошёл к концу, на её проводы не пришёл ни один советский специалист.

Вот и все общество. Не густо. Так пройдёт больше года.

Благообразный, но скучноватый сериал закончится, когда начнётся строительство пищевого комбината и нагрянут работяги-строители и их инженеры. Ах, какое географическое и национальное разнообразие! Пролетарский интернационал! Лепадату из-под Ялты, Павлова из Одессы, Грицманы из Витебска, Васильевы из Уфы, Бобёр из Москвы, Шрамченко – их руководитель – и Пономарёвы из Подмосковья, Бондаренко из Николаевки, что где-то на Украине. Даже был свой Владимир Ильич для поднятия боевого духа. Только не Ленин, а с более спокойной и скромной фамилией – Алексеев. Простите, если кого ещё забыла: по местам, откуда «понаехали», можно было учить отечественную географию.

«Вообще-то я не из Ялты, а из Мисхора, а это Кореиз», – внёс уточнение богатырь Лепадату, окончательно тем самым нас запутав. Названия звучали необычайно поэтично и притягательно. В них было что-то древнее, сокрытое в таинственной глубине веков. Возможно, отголоски необыкновенного по звучанию древнегреческого (мне, во всяком случае, так подумалось). Да и сама фигура этого строителя напоминала Геракла – героя мифов Древней Греции, изображённого на таких же древних вазах. Названия посёлка были для него весьма подходящими! Но что они обозначают, наверно, и сам он не догадывался. А мы – тем более.

Совсем иное дело со словами «Сайн-Шанд» и «Сайншанда». Их-то значение знали все!

« Что в имени тебе моём?»

Просматривая содержимое своих старых фотоальбомов, я нахожу множество вещиц, не представляющих сейчас никакой ценности, но для меня памятных. С ними связаны какие-то события моей монгольской жизни. К их числу относятся многочисленные красочные карточки со словом «урилга» – пригласительные билеты на мероприятия, где я неизменно была почётным гостем. Вот приглашение на открытие месячника монголо-советской дружбы. Вот приглашение на торжественный концерт по этому же поводу. Вот на банкет всё к той же дате. Вот на торжественное собрание ко Дню учителя. Ко Дню Советской Армии. К Международному женскому дню. Всего не перечислить. Короче, дома с книжкой на диване лежать некогда.

У меня отсутствуют лишь два приглашения: на празднование монгольского Нового года – Цагансара – и Надома. И вовсе не потому, что про меня все вдруг разом, будто сговорившись, забыли. Отнюдь! Причины самые уважительные. На первый вообще не принято ни в какой форме приглашать: люди сами в гости приходят, принося с собою счастье в дом. А зрелищный Надом с играми трёх мужей: скачками, борьбой и стрельбой из лука (их монголы и обожают, и боготворят) – приходился на самый разгар летних дней, проводимых нами, увы, уже на родине.

И даже сейчас, перебирая слегка пожелтевшие листочки и открытки, я по-прежнему нет-нет и улыбнусь. «Почему?– спросите вы.– Приятные воспоминания?» Конечно! И не только они!

Наше знакомство с человеком обычно начинается с узнавания его имени. С приветствия и представления и я начинала первые уроки в своих классах: «Здравствуйте, ребята!» В ответ: «Здравствуйте!» А как же, азы русского языка известны почти всем! Или ещё слышится приветствие некоторых: «Здравствуй!». Для меня это сигнал: надо объяснить разницу между «здравствуй» и «здравствуйте».

Продолжаю: «Я ваш учитель русского языка. Меня зовут Надежда Николаевна. Повтори, пожалуйста! А теперь все вместе!» Произносили громко, с радостными улыбками. Поэтому дети обычно обращались ко мне так, как и полагается: по имени и отчеству. Но у людей, не имевших связей с советскими специалистами, были трудности. И это не вызывало моего удивления или недовольства, ведь ещё в Москве все мы, специалисты-новички, проинформированы руководителем группы Козловым Ю.Я. о возможных казусах с обращением у наших монгольских коллег.

Так, на упомянутых мною пригласительных билетах я именоваться могла по-разному: Куликова Надежда Николаевна, Куликова Н.Н., что, как вы понимаете, вполне меня устраивало и соответствовало действительности. Лёгкую улыбку вызывало поначалу такое: К. Надежда Николаевна, К.Н.Николаевна, Надежда К.

Так обратиться ко мне могли и коллеги, не понимая, зачем так много слов для одного человека и, в конце концов, как узнать самое главное в имени, чтобы сократить обращение.

Но всё это, конечно, имело своё объяснение. Поэтому немного фактов для тех, кому это интересно, может быть, даже необходимо. Вдруг посетит желание рвануть туристом прямо в Монголию или после посещения Поднебесной? Или даже попробовать стать на время преподавателем в монгольской школе? Что, поверьте, гораздо сложнее. Но помощь свою, в случае принятия такого важного и ответственного решения, я вам точно обещаю. А для начала прочтите хотя бы это.

До народной революции имя родовитого монгола состояло, как и у нас, из трёх частей: родового имени (что равнозначно нашей фамилии), отчества и личного имени. Обратите, кстати, внимание на порядок слов: личное имя человека последнее в этой очерёдности. По-моему, это не лишено особого смысла: значение рода важнее значимости твоей персоны.

Однако при социализме «для искоренения феодального наследия» родовые имена были запрещены и употреблялись лишь имена и отчества. Поясню это на примере, пожалуй, одного из самых известных монголов современности – первого и единственного космонавта этой страны. Жугдэрдэмидийн Гуррагчаа – именно в таком порядке. Сначала отчество – имя отца в родительном падеже, а уж затем и имя. А сократить можно следующим образом: Ж. Гуррагча, но не Жугдэрдэмидийн Г.!

Однако небольшие отступления были. Во время моей работы очень часто встречалось женское имя Болормаа. Так вот, в классном журнале, во избежание путаницы, записывалось: Болормаа Б., Болормаа Д. и т.д.

Сейчас же в Монголии вновь входят в обиход фамилии. Родовое имя может быть забыто или, по причине простого, незнатного происхождения, отсутствовать, что наблюдается в абсолютном большинстве случаев. Тогда фамилию можно самому выбрать, например, по роду деятельности. Сансар (в переводе – «космос») – выбор Гуррагчи!

И вовсе он не сменил имя из-за неблагозвучности, как сообщили в Ютюбе! Вы ещё по-настоящему неблагозвучных имён и слов не слышали!

Какое обращение принято у монголов?

Здесь тоже имеются отличия, которые надо обязательно помнить.

Во-первых, в монгольском языке есть так называемая звательная форма, которая когда-то была в старославянском и древнерусском, до сих пор есть в украинском, а в современном русском языке отсутствует, напоминая о себе лишь отголосками: боже, отче, старче.

Во-вторых, в отдельных случаях принято обращаться, учитывая социальный статус или профессию человека. Например, главе аймака (а это равносильно первому секретарю обкома партии) следовало сказать «Гамбожав дарга». Дословный перевод: «начальник Гамбожав». Директору школы – «Жанлав багша», что означает «учитель Жанлав». Обращение «багша» (от слова «багш») очень уважительное, относящееся не только к школьным учителям, но и к мудрым, опытным людям, наставникам. Поэтому обращение «Надежда багша» не пустые слова. Его ещё заслужить надо! Им можно гордиться!

Вообще, жителей Монголии до сих пор отличает по-настоящему уважительное отношение к учителю. Но об этом стоит рассказать отдельно. По доброй монгольской традиции мы, бывшие советские специалисты, так в своём кругу и приветствуем друг друга: «Привет, багша!» Это наш своеобразный позывной.

В школе ещё могли обратиться со словами «орос хэлний багша», то есть «учитель русского языка». В неформальной обстановке – «Итгэл багша». «Итгэл» по-монгольски – это «надежда». Так и получила я новое имя.

Монгольские имена

Тема интересная, дающая много для наблюдательного, любознательного человека, открывающего для себя Монголию, и поэтому заслуживающая отдельной главы.

Ошибаетесь, если думаете, что эти имена встречаются лишь на территории данной страны. Долгое время монгольские имена преобладали над всеми иными у ближайших родственников монголов: калмыков, бурят, тувинцев, отчасти алтайцев. По-прежнему самые распространённые они и на соседних территориях Китая, преимущественно населённых монголами. Вдобавок от монгольских имён происходит ряд фамилий по всему миру. Например, в Монголии я обучала девочку по имени Алима, а в России – по фамилии Алимова.

Личные имена отражают как монгольскую древнюю культуру, так и влияние тибетских традиций. И это объяснимо: буддийская культура для монголов сыграла такую же роль, что и христианская культура Византии для Руси. Поэтому имена по своему происхождению весьма разнообразны: исконно монгольские, перевод с тибетского, монгольско-тибетские, тибетские, индийские и т.д.

Различаются они и по своему строению: состоящие из одного компонента (Дорж, Болд, Алима) и двухкомпонентные (Батболд, Нацагдорж). Последние, я заметила, встречались гораздо чаще.

Оказывается, существуют и более сложные имена. Но, на моё счастье, в своих журналах я с подобными примерами не встречалась.

Прочитав список учеников одного моего класса, вы ни за что не поймёте, кто из них девочка, а кто мальчик. Поначалу трудно было и мне. А всё потому, что в личных именах монгольского языка отсутствует грамматическая категория рода. Безразличие этого языка к данной категории передалось и им.

То ли дело в русском! «А», «я» в конце – значит, женского рода. Правда, как разобраться иностранцу с Ильёй или Никитой? К счастью, это немногочисленные исключения.

В монгольском же языке женские и мужские имена различаются исключительно лексически. Но и в нём я обнаружила исключения: если концовка на «маа» (Боломаа, Намжилмаа), значит, точно девочка. А во всех других случаях, только зная перевод каждого корня, можно определиться и со значением имени. И тогда уж прикидывать, кому это в большей степени может соответствовать.

Тут тоже встречаются исключения. Например, компонент «бат» имеет значение «крепкий». Он может встречаться самостоятельно в мужских именах: Бат, Бату. Кстати, и имя известного монгольского хана – Батый. Думаю, смысл понятен. Однако тот же самый компонент входит и в состав женского имени Батцэцэг, что означает «крепкий цветок», своеобразное пожелание родителей крепкого здоровья своей дочери. А вот Батхуу – мужское имя: «крепкий молодец» – это про сыновей!

Монгольские имена могут указывать и на время появления ребёнка на свет. В таких часто встречаются названия дня недели. Например, Бямбацэцэг – «цветок субботы», «Даваацэцэг» – «цветок понедельника».

О «цветочных» именах отдельный разговор: они распространены чрезвычайно широко!

Это, как уже выше я отметила, и пожелание долгой счастливой жизни, здоровья и красоты дочери: Мунхцэцэг («вечный цветок»), Баярцэцэг («праздничный цветок»), Цэцэгжаргал («цветок счастья»), Баянцэцэг («богатый цветок»), Амарцэцэг («спокойный цветок»), Энхцэцэг («мирный цветок»), Сайханцэцэг («прекрасный цветок»). Представьте на миг, милые дамы, что ваше имя Сайханцэцэг! Да вы просто обязаны, я бы даже сказала, обречены быть прекрасной. У вас уже нет иных вариантов! С этим именем может сравниться, наверно, только Тумэнжаргал («тысяча цветов»)! Вы полагаете, что я перечислила все известные мне «цветочные» имена? Вовсе нет! Им нет числа!

В русском языке есть свои имена – названия цветов: Лилия, Роза. И всё, пожалуй! В монгольском они тоже существуют: Сарнай («роза»), Хонгорзул («тюльпан»), Замбага («магнолия»).

Вот только в Сайн- Шанде, в пустыне Гоби, я ни разу с ними не повстречалась. Не растут там такие цветы и не живут девушки с такими дивными именами! Зато сколько света в именах Наранцэцэг («солнечный цветок»), Одонцэцэг («звёздный цветок»), Туяацэцэг («лучистый цветок»)!

И, наконец, цветовая символика имён. Белый цвет, как известно, с давних времён почитается у монголов как приносящий счастье и процветание. Припоминаете название самого главного праздника – Цагансар (буквально: «белый месяц»)? Так что имя Цаганцэцэг можно перевести и как «белый цветок», и как «счастливый цветок». Красный цвет – символ любви, отсюда Улаанцэцэг (« красный цветок») и, мне уже подсказывают, «любимый цветок». А Вы, читатель, я смотрю, уже делаете успехи в переводе! Вот такая же радость маленьких открытий вдохновляла и меня на новые высоты!

Монгольские имена могут выполнять и функцию своеобразного оберега: в семье, где умирали новорожденные или сильно болели, ребёнку могли дать имя, которое не привлекало бы внимание злых духов: Тэрбиш («не тот»), Энэбиш («не этот»). Ввести их таким образом в заблуждение!

Чтобы помочь часто болеющему, родители могут наделить своё дитя необычным именем, полагая, что это поможет ребёнку выздороветь. И уж тут от « цветочных» имён обычно отказываются, ведь цветы не вечны. Иногда прибегают и к очень длинному имени, чтобы и жизнь, соответственно, не была короткой. Как тут не подумать: до чего же суеверный народ! Но чего не сделаешь ради благополучия своего чада?

Да, монголы чрезвычайно чадолюбивые люди, и их семьи традиционно многодетные. Поэтому для идентификации могли даваться сложные имена, имеющие одинаковый первый компонент. У дочерей – свой, у сыновей – свой. Такой же пример можно было встретить и у бурят.

Имена моих детей

Вам интересно узнать, кого я учила? Что ж, откроем журнал одного моего класса. Он, как и все остальные, необычно многолюдный, так что несколько ограничу список:

Амаржаргал

Алтан-бор

Алтан-од

Алтанхуяг

Баярбилэг

Болорма Б.

Болорма Д.

Буянбатор

Батболд

Батбаяр

Батхуяг

Бурэндэлгэр

Батцэцэг

Ган-аюр

Ганболд

Ганбат

Гантулга

Дэлгэлтэр

Дарамдорж

Дэлгэртуя

Дарамжорж

Манлайсурэн

Манлайбатор

Мунхбатор

Мунхбат

Наранчимэг

Намсрай

Очирхуяг

Эрдэнэ-од

Эрдэнэочир

Энхтувшин

Эрхэмбат

Энхтуя

Энхтувшин и т.д.

Что, смогли определить, кто здесь с чубчиками, а кто с косичками? Нет? Даже после моего подробного объяснения? Тогда представьте, каково было мне, во-первых, различать, во-вторых, правильно произносить, учитывая тот факт, что произношение очень часто разительно отличается от написания. Об этом я тоже рассказывала. Только нам об этом никто не говорил. А у меня несколько классов, то есть около двухсот человек! Будь любезна всех запомнить и ничего не перепутать!

Вам, наверно, памятна ситуация: ваш новый учитель, произнося фамилию, делает ошибку, над чем дружно потешается весь класс, порой долгие годы. Монгольский или советский класс – без разницы: дети везде одинаково смешливы. Какой уж тут порядок на уроке? Веселить детей во время занятия не входит в мои планы. Имена выучу, соответствия запомню. Но трудности на этом не закончатся. Беда пришла, как говорится, откуда не ждали.

Скажите, как вы относитесь к мату и вульгарной лексике? То есть чувствуете дискомфорт, когда «выражаетесь»? Ах, простите, вы не «выражаетесь». Я с вами солидарна: это отвратительно! А вы на работе молчком, а исключительно дома «выражаетесь», в родной обстановке? Вас я тоже понимаю. Только у меня всё было с точностью наоборот. Мне-то приходилось «выражаться» ежедневно и на каждом уроке! Нет, нервы здесь ни при чём. Они, окаянные, ещё в ту пору не шалили: во всех непредсказуемых и труднопереносимых ситуациях я проявляла прямо-таки завидную словесную сдержанность, но между тем это ничуть не помогало раз и навсегда избавиться от непреходящего чувства стыдливости за произнесённое.

Откровенно говоря, поначалу я слегка краснела и оглядывалась по сторонам: никто не будет смеяться, показывать пальцем, осуждающе приговаривая: «А ещё учительница!» Так трудновато давались некоторые имена. Вы поняли, о каких я? Советские друзья просили меня повторять их на бис. «Вам смешно, – обижалась я, когда они держались за животы, – а мне с этим работать».

К моему глубокому сожалению, к завучу по имени … (исключительно из уважения к его личности не буду озвучивать!) я тоже должна была как-то обращаться. Но тут был найден беспроигрышный вариант: общепринятое обращение «багша», то есть «учитель». Теперь порядок!

Вот так-то, ведь это же «боловсрол»! Нет, я вовсе не ругаюсь. Просто говорю: это же образование!

А мои советские коллеги, между прочим, неспроста любилифотографироваться под вывеской «Ардын боловсролын ям» в Улан-Баторе, что означает не что иное, как «Министерство народного образования». И отсылать карточку на родину. Где мы работаем? Да вот где! Но одному остряку в этом звучном словосочетании слышалось почему-то название самого примитивного общественного туалета!

Справедливости ради скажу, что и в нашем «великом и могучем» монгольскому уху могло послышаться чёрт знает что! Или в одном и том же слове слышалось очень разное. Об этом и будет следующий рассказ.

Кто такой компан?

Всякий человек, побывавший в Монголии, хоть один раз, но слышал это обращение: либо к себе, либо к соотечественнику. Кто-то не обращал внимания, кто-то принимал за дружеское обращение, кто-то в ответ здоровался, кто-то, как я, не желал это услышать: толкования были разные. С одной стороны, вроде похоже на «товарища», «друга». Есть ведь что-то похожее по звучанию в других языках. Но, с другой стороны, где Монголия и где Европа?! Да и сам тон, которым это произносилось, казался фамильярным, что вообще-то совсем не свойственно монголам.

Не будешь же писать своему старшему руководителю в Улан-Батор: «Юрий Яковлевич, кто такой компан?» Вдруг это слово и писать-то неприлично? Ведь предупреждал же он сам когда-то нас не использовать на уроке известное стихотворение Юлиана Тувима «Хозяйка с базара однажды пришла…». Безобидный детский стишок о старательной хозяюшке, принесшей с базара много-премного разных овощей. А далее шёл их перечень. Так вот совет: не используйте ни в коем случае!

Почему же овощи впали в немилость, спрашивается? Стишок-то уж очень хорош! Как раз все названия овощей разучили бы! «Упаси вас боже это делать, – предупредил специалистов-новобранцев наш многоопытный руководитель, выступая в Москве. – Вы сорвёте свой же урок!» А дело в завершающем слове – маленьком междометии! Каком, спрашиваете? Не скажу: вдруг монголы прочитают. Мне неудобно и стыдно будет! Всё дело в значении.

И вот однажды, проходя мимо юрточного городка, и я услышала в свой адрес: «Компан!» Оглядываюсь на крик: незнакомый мальчонка, немного странноватого вида. А я не одна. Моя любимая ученица Наранчимэг, смышлёная и приветливая девчушка, в ответ произносит что-то по-учительски осуждающе и добавляет: «Замолчи, дурак!» Уж если её так возмутило, значит, точно что-то неприличное! Сразу вспомнилось, что ни аймачное, ни школьное руководство, ни ученики ни разу не произносили подобного. Всё произошедшее только утвердило мою смутную уверенность в нехорошем.

А разгадка была найдена намного позже, уже по возвращении из Монголии, и была проста и одновременно убедительна. Оказывается, обращением «компан» монголы обязаны военному братству советских и монгольских воинов, участвовавших в 1939 году при Халхин-Голе в боях с милитаристской Японией.

Там же сражались наши воины-интернационалисты, получившие до этого боевое крещение в Испании. И их дружеское обращение «компаньеро», претерпев небольшое изменение, прижилось на монгольской земле. Словом «компан» обращались монгольские цирики (солдаты) к братьям по оружию. А какой же из меня солдат? Я не «компан», получается!

Перебирая в памяти давно прошедшие события, могу без малейшей доли лукавства заявить: относились ко мне с большим уважением и весьма дружелюбно. Это было что-то особенное: учитель для монгола даже в наше время по-прежнему весьма почитаемый человек. Но осмелюсь предположить, что тут была и моя скромная доля «вины».

Найрамдал

«Найрамдал» – одно из самых часто встречаемых слов на монгольской земле, и означает оно дружбу. Этим словом может называться многое: от советского военного аэродрома до какого-нибудь монгольского магазина.

Я всегда за дружбу. Но один месяц в году (если быть совсем уж точным, то в октябре) стремление наших народов сдружиться было особенно активным и принимало оттенок ритуального действия.

И советская, и монгольские школы проводили всевозможные мероприятия, активно прославляя эту самую дружбу.

Однако, оставив шуточки в стороне, замечу, что основания гордиться своими отношениями у наших народов действительно были. Это и боевое братство Халхин-гола, о чём напоминает мемориал на горе Зайсан под Улан-Батором и памятник маршалу К.Г.Жукову. Это и помощь монгольских аратов Советскому Союзу, сражавшемуся с фашистской Германией.

Монголия не ждала, как некоторые хорошо известные нам страны-державы, до 1944 года, а сразу, 22 июня 1941 года, решительно заявила о своей поддержке СССР. Эшелон за эшелоном пошли в СССР поставки продовольствия для армии. Маленькая, небогатая, самая во многом нуждающаяся, находившаяся под постоянной угрозой вторжения японских милитаристов, Монголия поставила мяса и шерсти больше, чем США по ленд-лизу. Вы это знали?

Чтобы понять масштабы помощи приведу один пример – сухой перечень отправленного в одном только эшелоне: «Полушубки – 30 115 штук, валенки – 30 500 пар, меховые варежки – 31 257 пар, меховые жилеты – 31090 штук, солдатские ремни – 33 300 штук, шерстяные фуфайки – 2 290 штук, меховые одеяла – 2011 штук, ягодное варенье – 12 954 кг., туши дзеренов – 26 758 штук, мясо – 316 00 кг., индивидуальные посылки – 22 176 штук, колбаса – 84 800 кг,, масло – 92 000 кг.»

Пожив а Монголии, я читаю это с особым чувством. Читатель, если ты не в курсе: дзерены – это монгольские антилопы. Значит, мужчины-скотоводы вдобавок отправлялись и на охоту, а их добыча тоже отправлялась в Советский Союз.

Но особенно тронуло моё сердце упоминание о варенье. И я поясню почему. Монголы не любители ягод, большинству из них они попросту неизвестны, поскольку растут лишь в некоторых северных аймаках. Чай же ещё при мне предпочитали свой, традиционный, с солью. Стало быть, без варенья. Получается, что собирались те лесные ягоды женщинами и детьми. И варилось то варенье не для себя, а специально для нас. Все природные и человеческие ресурсы задействованы! Не упускалась ни одна возможность, если она могла России хоть как-то помочь! И обратите внимание: строгий учёт вплоть до одной туши животного, до одного килограмма варенья, до одной посылки! За ними неустанный труд молчаливых безымянных помощников.

А сколь таких эшелонов было за четыре года войны! Читаю и чувствую тревогу: что же сами ели монгольские араты, оставалось ли что-нибудь для себя? Оказывается, мои опасения не напрасны!

Монголы так рьяно собирали продовольствие для отправки, что уже в 1944 году в отдельных аймаках страны начался голод. Но трудно представить, как без помощи монгольских скотоводов наша страна прокормила бы воюющих на фронте. А в 1946 году в самой Монголии, до основания подчистившей свои продовольственные ресурсы, начался такой силы голод, что наступила уже наша очередь спасать своего верного соседа.

Дорога, связывающая Улан-Батор и Бийск, буквально протоптана многомиллионным стадом крупного рогатого скота, перегоняемого на самый крупный в стране мясоконсервный комбинат – Бийский, который кормил фронт. Переработка до двух тысяч голов ежедневно! Как вспоминают ветераны, американскую тушёнку запомнили, потому что это было, по большому счёту, экзотикой. А родная, бийская, из монгольского мяса – повседневностью. Частенько во время боёв полевая кухня не могла пробиться к своим или догнать во время наступления, и тогда сухари и банка тушёнки, открытая на привале, были единственной поддержкой.

А меховые полушубки и солдатские шинели, согревавшие бойцов на фронте, – всё это тоже изготавливалось из монгольской овчины и шерсти.

Помощь отправлялась не только эшелонами. Так, осенью 1942 года из города Ховд, где трудилась наша Лена Хазова, вышел необычный караван из 1200 верблюдов, какого не было во всей истории Великого шёлкового пути. Только представьте себе, на сколько километров протянулась вереница нагруженных животных и как трудно было управлять этим неторопливым шествием кораблей пустыни. Огромный караван вёз воюющей Красной Армии полушубки и фуфайки, тысячи пар варежек и носков из тёплой верблюжьей шерсти, тонны сушеного мяса. Всего и не перечислить.

Тысяча километров по полупустыне в жесточайший мороз. Преодолевая горные перевалы, теряя срывающихся в пропасть животных, караван дошёл-таки до цели. А руководил всем в этом опасном пути отважный девятнадцатилетний юноша.

Что это? Каким словом это охарактеризовать? Это подвиг! Самый настоящий! За него отважный парнишка Б.Лувсан получит звание Героя труда МНР.

Спустя годы герой вспоминал, что дорогой его товарищи нескончаемо пели и без того не короткую народную песню, рассказывающую о любви и дружбе, о верности и преданности, слова которой стали моральной опорой в пути. И сами эти герои не раз доказывали, что на них можно положиться, как на настоящих братьев. В феврале 1943 года караван отправится в обратный путь. Но не пустым: в знак благодарности советские люди поделятся мукой, пшеницей и растительным маслом – всем тем, в чём и сами остро нуждались, но чего практически не было в МНР.

Спустя годы колокол, висевший на шее большого верблюда, вожака, шествовавшего впереди каравана, станет для Б.Лувсана и его близких настоящей семейной реликвией.

Монголия стала основным поставщиком лошадей для Красной Армии. Наивно было бы полагать, что на той войне можно было бы обойтись без них. Страна степей поставила полмиллиона лошадей. И, как напишет в своих воспоминаниях генерал Плиев, «неприхотливая монгольская лошадь дошла до Берлина рядом с советским танком».

Кстати, и о танках. На добровольные пожертвования монгольских граждан приобретено 32 танка Т-34, 21 танк Т-70, которые были переданы советской стороне под Наро-Фоминском. Так начался путь 44 гвардейской краснознамённой танковой бригады «Революционная Монголия», до конца войны находившейся на полном довольствии за счёт монгольских товарищей.

Многие монголы жертвовали свою заработную плату за несколько месяцев, а порой и за целый год. Только за 1942 год во Внешторгбанк было перечислено 100 000 долларов, 2,5 миллиона тугриков и 300 килограммов золота. У жителей маленькой небогатой страны широкая душа.

Свой вклад внесла Монголия и в оснащение армии самолётами. Авиационной эскадрилье, приобретённой на собранные средства, дали название «Монгольский арат». И её жизнеобеспечением, как легко догадаться, тоже занималось руководство МНР.

Мне остаётся добавить, что в Красной Армии было несколько тысяч добровольцев из Монголии. Опытные охотники и всадники, они становились отличными снайперами и разведчиками.

И, наконец, Хангайско-Мукденская совместная операция по разгрому Квантунской армии Японии в 1945 году, поставившая точку в истории Второй мировой войны. Каждый десятый боец – монгол.

И всё это сделала маленькая 800-тысячная Монголия! А вы говорите: ленд-лиз! А знаете ли вы, что за него мы выплатили США 674 миллиона долларов?

Помощь же граждан МНР – это настоящий подвиг, пример самопожертвования во имя братства. Как гласит монгольская пословица, клятвой звучит монгольское «да». И это забыть? Никогда!

Месячник монголо-советской дружбы

В шестидесятые годы сложились непростые отношения с соседним Китаем – части Забайкальского военного округа встанут на страже мира и порядка на монгольской земле.

Став полноправным членом СЭВ (Совета экономической взаимопомощи), шагнувшая от феодализма к строительству социализма Монголия начнёт получать мощную поддержку именно Советского Союза. Она станет своеобразной витриной успеха совместного строительства для стран Юго-Восточной Азии. А Советский Союз на протяжении десятилетий будет рассматриваться

не иначе как старший брат. Во всяком случае, официально.

На празднование в аймак приезжали столичные гости: сотрудники советского посольства, члены монгольского правительства. Приглашались представители Вооружённых Сил СССР и советские специалисты в полном составе. Торжественная часть, концерт монгольского театра национальной музыки и танца и банкет. И с каждым годом всё торжественнее.

Был повод надеть лучший наряд. Кто из нас, вчерашних студентов, мог подумать, что их потребуется так много? Мужчины повязывали давно забытые за ненадобностью галстуки. И все мы, нарядные, улыбающиеся, представали перед приветливой встречающей стороной.

Я наивно полагала, что мы достаточно нарядны и праздничны. Увы!

Наш наряд по своей красоте был сопоставим лишь с великолепием моли. Не более! Я поняла это, впервые увидев на сцене драмтеатра монгольских артистов во всём великолепии и разнообразии национальных костюмов.

Непроизвольно разинув рот, я смотрела, конечно, не на мужчин, как вы могли подумать, хотя ни на кого смотреть не запрещалось. На женщин! И вы поймёте почему.

Впечатляло всё, особенно головные уборы солисток. Я онемела, увидев эти замысловатые конструкции. Явно не из лёгких, они непостижимым образом держались на женских головах и не думали сваливаться. А ведь артистки в них ещё и двигались!

Рогатые женщины! Нет, не по причине неверности мужей! С этим строго! Женщины с богато украшенными рогами – это вам не солистки советской «Берёзки» в крайне скромных и, как оказалось, весьма лаконичных кокошниках. А что до платков и разноцветных шарфов… И говорить нечего! Верх аскетизма!

Изумлению моему нет предела. Форма напоминает большие коровьи рога. Женщины-коровы! И это сравнение ни одну монголку, в отличие от нас с вами, ничуть не оскорбило бы, даже напротив. Ведь корова для монгола – это дорогой символ.

Необычная форма воспринималась не только рогатой, но и крылатой. Странное сочетание, не так ли? Однако последнее, пожалуй, более романтичный символ.

Изумительная причёска могла имитировать своей формой и распростёртые крылья мифической птицы – гаруды. Так укладывались по обе стороны особенным образом собранные женские волосы, заправленные в бархатные или парчовые «рога-крылья» чехлов, украшенных бусинами коралла, бирюзы и серебряными пластинами. И из этих «рогов» выглядывали наружу хвостики косичек. Конструкция (по-другому и не назовёшь!) располагалась на крохотной шапочке-основе, к которой, в свою очередь, прикреплялись разнообразные подвески: бусы из серебра и всё той же бирюзы и кораллов. И это ещё не всё!

Вишенка на торте! Поверх всего по центру располагалась малюсенькая шапочка, устремлённая к небу своей остроконечной верхушкой! По причине наивной неискушённости и неосведомлённости, я не к месту припомнила остроконечный шпиль нашей новогодней ёлки, без которого она вовсе не ёлка. «Значит, и этот элемент для чего-то нужен», – смекнула я.

Здесь необходимо пояснить: все устремления монголов направлены, по большому счёту, именно к небу! Национальная одежда монголов символична, в ней нет ни одного случайного элемента. И даже эта крохотная шапочка тоже символ. Символ благополучия и процветания, ведь всё это посылается небом. «Кто бы спорил», – добавила бы я.

Однако, согласитесь, как трудно добиться расположения неба, нося убор, весу которого могло быть десять килограммов, а то и больше, если все золотые и серебряные украшения разместить. Тяжела же была участь богатых и знатных монголок! Да и женщин победнее тоже: оказывается, те тоже старались не отставать. Любовь монгольских женщин к украшениям всем известна.

О национальной одежде монголов можно писать много, долго и обстоятельно: существует около ста её видов, отличающихся по территориальной принадлежности, по полу, по тогдашнему сословию, по возрасту, по семейному положению, по роду деятельности, по времени года, по цели использования, по… Всех случаев просто не перечислить! Каких только особенностей в покрое платья не существует! Какое разнообразие многочисленных украшений и необычных головных уборов! Как своеобразны и затейливы гуталы – монгольская обувь. И всё это соответствует назначению, всё наполнено глубоким символическим смыслом.

Монгол, ведущий аскетичную кочевую жизнь, словно вознаграждал себя радостью ношения удобной, а в дни праздника и подчёркнуто красивой одежды.

Стало понятно, что традиционная одежда монгола уходит корнями в глубокое прошлое и является настоящим национальным достоянием народа. Ещё более удивительно, что многое до сих пор не хранится где-нибудь в закрытом бабушкином сундуке, а носится наравне с современной одеждой.

Музыка Монголии

А теперь о том, что происходило на театральной сцене.

К монгольскому искусству, по причине его большой специфики, отношение у наших специалистов сначала было неоднозначное. Я всматривалась в музыкальные инструменты оркестра, силясь отыскать то, что могло хотя бы отдалённо напоминать нечто знакомое. Тщетная затея! Ничего общего! И звучание оркестра, исполняющего исключительно национальную музыку, было для нас, мягко говоря, необычно.

Совсем не такая музыка привычно звучала во мне: сладкоголосые, безумно популярные итальянцы, ещё испанцы, британцы, которых не лень слушать часами, если, конечно, сможешь усидеть под звуки, неудержимо зовущие двигаться в такт, или притоптывать ногой, или помогать рукой, или, закатывая глаза от переполняющих чувств, что-то мурлыкать себе под нос, безбожно коверкая иностранную речь. А тут ничего не понимаешь …

На Сашу Никифорова некоторые монотонные музыкальные фрагменты действовали весьма расслабляющее и усыпляющее. Другие, тоже непонимающие, держались и хотя бы пытались что-то увидеть и услышать в звуках, производимых оркестром, как когда-то учил своих воспитанников знающий в этом толк академик Дм. Кабалевский.

Он, помнится, советовал слушателям что-то представлять, для того чтобы понять музыку. Его советы, адресованные, правда, детям, всё же и нам помогали. Моё воображение рисовало то бескрайние, нескончаемые монгольские просторы, то бешеную скачку неутомимых скакунов, то тепло юрты и материнских натруженных рук.

Ещё во время месячника монголо-советской дружбы я поняла, что совершенно не умею петь. Нельзя сказать, что я ранее не знала о собственном «изъяне»: слух-то у меня всё-таки какой-никакой имелся. И это давало основание считать дело не окончательно потерянным.

Однако Монголия вмиг избавила меня от самообмана: никакой я не певец, а тихо пищащий комар. Не более! Потому что настоящее пение, по глубокой убеждённости любого монгола, это когда громко или, что ещё лучше, очень громко. Бернес или Утёсов, уверена, не в монгольском вкусе. И можно ли их назвать певцами, в принципе?

В этом вопросе монгол с нашими казачьими хорами будет ближайшим родственником. Одна бодрая, духоподъёмная казачья песня способна меня вернуть к жизни, а целое концертное отделение, напротив, оглоушив, лишить жизненных сил.

К сожалению, я не та известная «казачка Надя», которая, как поётся в песне, «чёрта не боится и не боится в омут с головой». Извините, другой организм! Однако мужественно подпеваю на банкетах монотонно-однообразные «Подмосковные вечера», с мукой и тоской дожидаясь, когда странные герои, которым «трудно высказать и не высказать», определятся с целью и выскажут всё, что у них «на сердце». И «Надежду», при исполнении которой в обязательном порядке все присутствующие считают своим долгом обратить в мою сторону выразительные, потеплевшие взгляды.

Для кого-то я и впрямь «компас земной»! И это, как легко догадаться, дети. Поэтому на уроках, мучительно преодолевая стыд, я бесстрашно разучиваю советские песни про дружбу, верность и иные замечательные человеческие качества.

У каждого народа есть музыкальный инструмент, который более других даёт представление о стране и людях, живущих в ней. Противоречивая душа русского когда-то выплеснулась звуками гармошки, то разухабистой и надрывно заливающейся, то задумчивой, отчаянно тоскующей и одинокой, то молодецки озорной и весёлой.

А тогда в театре я впервые услышала мастеров горлового пения и «монгольскую виолончель» – так называют моринхур, с историей которого связана красивая легенда, которая гласит: его создателем стал кочевник, тяжело переживавший потерю самого лучшего друга – верного коня, долгие годы верой и правдой своему хозяину служившего, выручавшего в трудные времена из беды.

Не мог безутешный человек смириться с расставанием навеки, потому волосы конской гривы стали струнами инструмента, макушку которого увенчало фигурное изображение конской головы. И снова магическая тройка: две струны корпуса плюс смычковая струна.

Теперь с помощью этого инструмента можно поведать о самом сокровенном: о вечной любви и неутешной печали своей души. Задумчиво и печально, протяжно и нежно поёт моринхур – голос необозримых степных просторов Монголии.

И здесь мне вновь хочется обратиться к читателям. Вы по-прежнему считаете, что Монголия не заграница? Несмотря на все мои усилия? Мой долг – продолжить рассказ.

О счастье и «Радуге»

За праздничным столом произносились тосты, заверения в вечной и нерушимой дружбе, пожелания процветания и дальнейшего развития сотрудничества. На первом подобном мероприятии я была слушателем и наблюдателем. Тогда же состоялась встреча и знакомство с аймачным руководством. В дальнейшем остаться в стороне оказалось невозможно: мне всегда почему-то предоставляли слово. Это не день рождения подруги – тональность иная! Моя застольная речь могла выглядеть так:

– Дорогие друзья! Великий Сухэ-Батор однажды сказал: «От нашей искренней души зависит достичь вершины счастья!» (Это уважительный жест в адрес монгольского вождя и учителя). Я учитель. И недавно мои пятиклассники получили прекрасный новый учебник русского языка. Его название радостное и весёлое – «Радуга». (Это своеобразная благодарность руководству отдела народного образования). А тема последнего в нём урока – «Счастье». И это символично! Каждому человеку, и большому, и маленькому, свойственно не только стремление к личному счастью, но и желание видеть свою Родину успешной и процветающей. Я уверена, что многолетняя, проверенная годами испытаний дружба советского и монгольского народа поможет в этом. За монголо-советскую дружбу! За счастье и процветание наших народов!

Вот приблизительно так! Переводчик здесь был не нужен: все собравшиеся понимали русскую речь.

Кстати, о «Радуге»… Новый, яркий, интересный учебник. Приятно с таким работать. Почему « Радуга»? Название со смыслом. Помните, как в детстве мы заучивали цвета солнечного спектра? «Каждый охотник желает знать, где сидит фазан». Или вот ещё: «Как однажды Жак-звонарь головою сбил фонарь». Как вы уже поняли, началась история с учебника красного цвета, а, согласно хорошей задумке, «фонарём» и «фазаном» планировалось завершить. Но дело, к великому сожалению, не дошло даже до «однажды» и «охотника».

Я благоразумно умолчу о том, что учебника, увы, на всех пятиклашек не хватило. Некоторым детям приходится бегать к одноклассникам в соседнюю юрту, и существует очередь на выполнение домашнего задания. А неожиданным образом вспомнившееся название одной из книг («Скачу за радугой»), подаренной мне ещё в школьные годы моим учителем, Николаем Дмитриевичем Чистяковым, в свете нынешних событий могло бы уже звучать как «Скачу за _»Радугой ^»».

И я не успею «доскакать», и в скором времени

обстоятельства резко изменятся, безвозвратно похоронив не только этот проект – саму идею изучения русского языка. А пока мы на торжественном банкете, и над нашими братскими странами, восхитительно переливаясь, сияет радуга дружбы.

Если в президиуме все места были расписаны заранее, то на банкете за шведским столом все были вольны расположиться по своему усмотрению. Однако Гамбожав дарга и Пульжин дарга, первые лица аймака, жестом приглашали встать поближе, интересовались, есть ли трудности и не нужна ли помощь. Мы, естественно, заверяли, что трудности незначительны и вполне преодолимы, и благодарили за проявленное внимание.

Но люди в любой ситуации остаются просто людьми и постепенно расслабляются, понижая градус патетики. За столом, сервированным с большим вкусом, после череды тостов идёт непринуждённое общение.

– А водочка хороша! – тихий, удовлетворённый говорок какого-то мужчины.

– Какой салатик вкусный! Узнать бы рецептик! А какая колбаска! – это хвалит тот ещё прибалтийский эстет, гурман – Наталья Шестокене.

Трудно сдержаться, если колбасу ты видишь раз в год и исключительно на мероприятии! Сейчас это даже трудно представить. Тайну рецепта никто, конечно, не раскроет: монголы умеют хранить секрет. И в мелочах, и по большому счёту.

А потом танцы как неотъемлемая часть праздничной церемонии. В них я не сильна и честно признаюсь советскому офицеру, что это мой первый в жизни вальс. Но во мне заговорил отчаянный авантюрист. Рискнём?

К счастью, офицер крепок и надёжен, как и вся наша доблестная армия. Никто и не сомневался: в любом деле важен опытный, надёжный партнёр. И мы скользим под звуки вальса «На сопках Маньчжурии», выбор которого, как мне показалось, был вовсе не случаен. Может, я ошибаюсь, ведь все русские вальсы хороши. Но сейчас звучал именно этот.

В задумчивости наблюдая на нами, монгольские товарищи улыбались, не произнося ни слова. Видимо, звуки этой одновременно и простой, и пронзительно щемящей душу русской мелодии напомнили о чём-то и нам, танцующим, и им, только наблюдающим со стороны:

Ночь подошла,

Сумрак на землю лёг,

Тонут во мгле пустынные сопки,

Тучей закрыт восток.

Здесь, под землёй,

Наши герои спят.

Песню над ними ветер поёт,

И звёзды с небес глядят.

Спите, бойцы,

Спите спокойным сном!

Пусть вам приснятся нивы родные,

Отчий далёкий дом.

И вот музыка смолкла. Танец завершён. В сопровождении своего партнёра, раскрасневшаяся от волнения, с облегчением человека, исполнившего нечто более значительное, чем просто танец, я вновь присяду. Монголы кивают, словно молчаливо благодаря.

Нет, это был не просто вальс, а рассказ о любящих душах мужественных русских, просто, без пафоса отдавших жизнь за Отечество в далёкой Маньчжурии – на территории Внутренней Монголии, что находится сейчас на китайской земле. Значит, не так далеко от нас. И она когда-то была полита кровью русского солдата.

Это был единственный в моей жизни вальс. Повторить его посчитала уже невозможным. Но вспоминать буду не раз.

Улучив момент, к нам присоединился гость – Владимир, секретарь советского консульства в Улан-Баторе. Выразив восхищение учительской стойкостью, поинтересовался, откуда мы. Услышав, что из Подмосковья, очень обрадовался: «Мы земляки! Я ведь из Москвы!» Признался, что в Монголии недавно и ещё не вполне освоился. Чувствовалось, что ему, как и нам, не хватало привычного общения. Впрочем, Владимиру, трудившемуся в столице и окружённому соотечественниками, переносить это было гораздо легче.

Мои слова о счастье, видимо, произвели на молодого человека неизгладимое впечатление, последствия которого я не предполагала. От дальнейших встреч вежливо отказалась: в Улан-Баторе мы бывали лишь раз в году. К чему давать человеку напрасные надежды? Каждый идёт своим путём. Мой – по Дороге Ветров.

Оюна

Итак, торжественный вечер закончился, но продолжается и, как всюду заверяется, неуклонно укрепляется и расцветает монголо-советская дружба. Укрепляется ежедневно и ежечасно: в суровую зиму и знойное лето, внешне не отличающимися весной и осенью.

Думаете, я случайно склоняюсь к высокой и торжественной лексике? Это вполне уместная тональность моих газетных статей. Первые гонорары за печатное слово я получила именно в Монголии. А публичных выступлений просто не счесть!

Международный женский день? Разумеется. Но как быть с Днём Советской Армии? Причём в присутствии высоких армейских чинов из советской мотострелковой дивизии? Как вам это, ребята?

«Неужели даже здесь нужна моя поддержка? Целая советская дивизия рядом!» – искренне изумлялась я, открыто, правда, не выражая своего сомнения в нерушимой силе советских защитников. Как можно-с? Вдобавок, помня, что советским женщинам не впервой быть поддержкой родной армии, соглашаюсь и тут подставить своё хилое в ту пору плечо, искренне полагая, что в сложившейся ситуации я самый что ни на есть «взаправдашний» защитник Отечества.

Как водится, выступаю. Я на трибуне. Рядом впервые в жизни в роли толмача и без того стеснительная, а сейчас ещё и со страдальческой немой мольбой в глазах несчастная, потерянная Хухнэ. «Силы небесные! И за какие грехи мне послано это?» – читается на её лице. Перед нами огромный зал. Всё внимание обращено на нас двоих. Думаю, это был один из самых трудных дней в и без того многострадальной жизни пугливой и робкой Хухнэ.

Я обращаюсь к публике, как принято у монголов, громко и уверенно. Но, к моему удивлению, за сложносочинёнными предложениями речи произносятся два-три слова по-монгольски! Не более! Тихо и невнятно! Катастрофа!

Лаконичность перевода бросилась в глаза не только мне и

заставила поволноваться. Слава богу, советские люди не разучились понимать по-русски, как и часть монгольских слушателей! Сказывалась многолетняя тренировка!

Выступление завершено. Офицер из советского гарнизона, сидящий рядом в президиуме, пододвигает стул ближе, радостно благодарит и крепко пожимает мою руку:

– Спасибо! Хорошо Вы про нашу армию сказали! Я бы сказал, с душой!

Мой лихорадочный румянец принимается за радостное волнение и признак молодого здоровья. Ух! Кажется, обошлось! Я милостиво, как важная особа, улыбаюсь в ответ.

И тут я своя! Полковник жмёт руку сержанту! Надеюсь, не забыли про мой военный билет? Так что с той поры я чувствую сопричастность и этому празднику.

На предложение выступить можно было бы ответить отказом разве что руководителю строителей – Вячеславу Шрамченко, попросившему и у них сказать пару душещипательных предложений:

– Надежда! Это самое… Ты…значит …сказала бы у нас … про это… про дружбу… что ли! А? – и смотрит с надеждой на Надежду.

Как ему откажешь? Он хороший человек, примерный семьянин, земляк, можно сказать. Приехал из Высоковска, что под Клином. Чем не повод сдружиться? Я-то хорошо знаю Московскую область! Не как Шрамченко, до самого моего отъезда так и путавший мою родную Шатуру с чьей-то чужой Каширой: «Пишут письма из Каширы?» Прощаю и это!

Вдобавок, если разобраться, мы, как ни крути, с ним даже коллеги. Я тоже строитель, но не мясокомбината, а какого-никакого абстрактного светлого будущего. Вдобавок предполагается, что и сам Шрамченко, хоть не учитель, но учительский сын, вроде должен понимать тяготы школьных трудящихся. Вовсе нет!

– Ты знаешь, Надежда, как моей матери было тяжело работать? – глубоко прочувствованно произносит глава строителей. – Ты даже себе представить не можешь. Она приходила домой с работы и падала от усталости!

Выразительный, оценивающий взгляд в мою сторону: вот как раньше настоящие-то учителя себя не щадили, не то что нынешние молодухи. Трудно, оказывается, и его супруге, Нине Петровне, устроившейся администратором в кафе Южного. И мне становится очень-очень стыдно, что я ещё держусь на своих двоих, дохожу до дома без посторонней помощи, у доски от переутомления не падаю и даже имею наглость всему и всем улыбаться.

Как часто учитель и врач заведомо виноваты перед людьми и всем должны! И какую жертву ни вознеси на алтарь общей победы, этого всё равно людям покажется мало!

– Ладно, – говорю, – буду. Жалко, что ли!

– Вот и ладненько! – вновь оживляется руководитель советских строителей.

Сложнее всего договориться с Оюной – секретарём общества. Эта особа, несмотря на кажущуюся мягкость и интеллигентность, весьма требовательна и непреклонна. Не молодая женщина, а железная кнопка. Впрочем, иных-то и не бывает. С видом, не допускающим возражений, словно научившись у советских завучей или политработников, она отчеканивает:

– Надо выступить перед труженицами аймака с докладом о роли советских женщин в годы Великой Отечественной войны.

Надо, и точка! Минут на тридцать, не меньше: люди из дальних сомонов приедут.

Хочется спросить:

– А материалы? Их где-то можно найти?

Как начать мне своё выступление перед женщинами, которым ради встречи со мной придётся из дальних сомонов и забытых богом худонов преодолеть десятки, а то и добрую сотню километров тряски и бездорожья в грузовой машине, а если повезёт, то в юрком уазике, отложив в сторону заботу о домочадцах и хозяйственные хлопоты?

Я уже представляю их терпеливый взгляд и почему-то всегда чуть виноватые, но неизменно добрые улыбки. Что им сказать при встрече? « Вот стою я перед вами, простая русская баба, мужем битая, врагами стреляная»? Но во всём сказанном правда лишь то, что докладчица действительно русская. Точнее, советская. Однако из-за малых лет с врагом не воевавшая. Воюющая лишь с детьми, и то лишь с некоторыми и недолго.

Но, как ни крути, самое ужасное – основная часть. Цифры и факты, которые и добыть-то просто негде. Не найду я их даже в библиотеке советской школы, где им, казалось бы, самое подходящее место.

Но, выслушав Оюну, я привычно промолчу. И выступление будет. Не будет только, как обычно, доброго слова Оюны. В общении со мной она сдержанна, а Риммы для неё не существует вообще. Правда, от этого подруге живётся значительно легче.

Зато как приветлива и предупредительна Оюна в общении с мужчинами! Как ждёт подтверждения своей женской привлекательности! Вот к ним бы и обращалась с вопросом о новом провозглашённом советском лозунге. Каком, она сама не знает точно, но очень просит помочь.

Как назло, телевизор выдаёт лишь одну-единственную программу на русском, притом и ту что-то плохо показывает. К счастью, меня озаряет: «Экономика должна быть экономной!»

– А что это значит? – не унимается не в меру любознательная Оюна. Вдруг Гамбожаву дарге потребуется объяснение?

Мне, не экономисту, даже сама мысль кажется абсурдной. При плавке стали недоложить железной руды или при этом сократить потребление электроэнергии, тем самым достигнув вожделенной конечной цели – экономии??? Но, простите, не станет ли сие нарушением технологического процесса? Что-то недоступное моему пониманию. Что вообще лучше быть экономными в жизни, это даже мы с Риммой поняли. А в сфере экономики и в масштабах целой страны? Я не академик Абалкин!

А может, она меня проверяет на верность идеям марксизма-ленинизма, не будучи уверена в моей политической стойкости? Тоже нет! Я тот ещё работник идеологического фронта! Работающий практически в одиночку! И я придумываю правдоподобное объяснение чьей-то неправдоподобной глупости. И это уже мой очередной маленький успех в политике.

Но Оюна – это особый случай. Другую такую больше не довелось повстречать. Только черты лица выдают в ней некоторую монголку: небольшого роста, курносая, с узкими глазками на круглом кукольном фарфоровом личике. Всё остальное, в том числе короткая стрижка, как у советских людей: Оюна окончила советскую школу нашего военного городка. Отсюда свободный русский, мышление и поведение, по-моему, тоже соответствующее.

Её очень беспокоит производимое на советских людей впечатление. Она демонстрирует безукоризненные манеры в общении, тщательно следит за своей внешностью, стремясь не отстать от моды. И, живя в утопающем в пыли Сайн-Шанде, старательно оберегает обувь от здешней земли. Ей импонирует общество мужчин: она радостно вспыхивает, выслушивая комплименты нашего мёдоисточающего Дон Жуана – Игоря Шестокаса.

Ах, почему я не мужчина? Мне бы гораздо легче работалось! И не только в Монголии! Мужчинам в школе, по большому счёту, очень многое прощается, их берегут и лелеют: они для школы словно редкий дивный цветок, который нужно всячески оберегать и самим фактом наличия которого можно гордиться как достопримечательностью.

«Ах, почему мне не встретился советский кавалер?! Жизнь бы сложилась ярче!» – возможно, так мысленно рассуждала монгольская дива, довольствуясь монгольским мезальянсом. Супруг Дашцо – очень худой мужчина, маленького росточка, с некрасивым лицом – руководил ревсомольским движением в Сайн-Шанде и был верхом её возможностей. А человек-то, кстати, он был хороший!

Чем Оуна стала заниматься после возвращения наших военных частей на Родину, кого на сей раз очаровывать, это мне неизвестно. Прекрасный русский, увы, уже не нужен. Скорее всего, она быстренько перескочила на английский. Вспомнив уроки советской школы, стала, наверно, с радостной улыбкой встречать уже специалистов из Западной Европы, Японии или Китая – всех стран, проявляющих интерес к добыче природных ископаемых, которыми так богата Гоби?

Знаете, что бы я сказала, если бы вновь довелось повстречать милую Оюну? После приветливого «Как поживаете?» на полном серьёзе сообщила бы, что до сих пор являюсь членом общества монголо-советской дружбы, по-прежнему ни от чего не отказываясь. И это чистейшая правда! Вот, не поверите, уже и книгу пишу, прославляя эту самую нерушимую дружбу. На всё пойду ради настоящего друга.

А как с этим обстоит дело у тебя, дорогая Оюна? «Монголо-китайская» или «монголо-американская дружба», согласись, как-то не звучит. А вот «взаимовыгодное сотрудничество» – в самый раз! Значит, всё же не дружба, а выгода? Но, к сожалению, так повсюду!

Но даже в письмах из Монголии об Оюне нет ни слова. Вот, кстати, о письмах и почте …

«Мой адрес не дом и не улица»

Скажите, а знаете ли вы, что такое «монгол шуудан»?

Если для вас это некогда известный музыкальный коллектив, значит, вы когда-то по молодости увлекались поп-музыкой и понимаете, что за столь странным для русского уха названием группы – всего лишь стремление российских ребят выглядеть оригинальнее. Их опасения были не напрасны: сейчас этих музыкантов мало кто вспомнит. Одного лишь странного названия недостаточно, чтобы удержать интерес к себе.

Если же для вас ответ – «почта Монголии», то, вероятно, вы или ваши близкие были в этой стране. Поэтому мы поймём друг друга с полуслова.

Эта почта запомнилась мне не столько яркими, красочными марками, печатавшимися в странах соцлагеря, сколько ситуациями, забыть которые не сможешь при всём желании.

А у вас не имеется своего варианта ответа? Я сожалею и советую хотя бы прочесть эту историю.

Итак, живу и работаю я в Монгольской Народной Республике, сокращённо – МНР. В перерывах между уроками пишу на родину письма и жду ответов. А в это время родная страна распевает:

Мой адрес не дом и не улица.

Мой адрес – Советский Союз.

Всем понятно, что это художественное преувеличение. Если бы я сообщила родственникам и друзьям адрес: БНМАУ, Куликова Н.Н. – письмо меня едва ли отыскало. Это почти как « на деревню дедушке». Добавление же « орос хэлний багш» увеличивало шансы, если бы послание переправили в Министерство народного образования. Но кому это надо?

Вот мой тогдашний адрес:

БНМАУ, Дорноговь аймаг,

Сайн-Шанд хот,

8-жилийн дунд сургуль,

орос хэлний багш Куликова Н.Н.

Что означает:

МНР, Восточно-Гобийский аймак,

город Сайн-Шанд,

восьмилетняя средняя школа

учителю русского языка Куликовой Н.Н.

По такому адресу ко мне приходила официальная корреспонденция из Улан-Батора.

Как видите, мой адрес был точно «не дом и не улица». Этого не может иметь юрта, однако и улицы в нашем городе тоже не имели названий, и у домов многоэтажной части не было нумерации. Даже не припомню, был ли указан номер квартиры на двери.

Кто где живёт, все и так прекрасно знали. Последний подъезд, третий этаж, дверь прямо – это к нам. А просто номер квартиры – это банально.

Зато есть ли у дома, в котором вы живёте, своё название, отличающее его ото всех в округе? Нет? Я сожалею, ведь это так скучно и неинтересно.

Проживали мы в доме, который в народе назывался дарговским, потому что в нём обосновались первые лица аймачного руководства. Этот четырёхэтажный кирпичный дом, ещё в шестидесятые годы построенный советскими строителями, знало всё городское население.

«Дом, который построил…»

Нет, не Джек, конечно! Иван? Или Василий? А всё-таки кто? Мне совершенно невообразимым образом удалось узнать ответ и на этот вопрос. А история эта такова.

Позади один год после возвращения на Родину. Я работаю в одной из школ Электростали. На классный час к моим ученикам приглашён гость – заслуженный строитель. Если не ошибаюсь, по фамилии Измайлов.

Поведав о своей трудной, но такой необходимой профессии, не встретил уважаемый человек ожидаемого огонька в глазах шестиклашек. «Скука! Никакой романтики!» – решили те дружно, не сговариваясь. Не ведали, видимо, что не с такими сонными и апатичными лицами их родители получали долгожданный, заветный ордер на отдельную квартиру в домах, построенных бригадой именно этого заслуженно уважаемого человека.

Признаться, и мне после возвращения с непривычки долгое время казались какими-то странными, апатичными лица у большинства наших учеников: какие-то скучающие, безмерно уставшие, много на своём веку повидавшие и во всём глубоко разочаровавшиеся люди. С чего бы это?

Это явно контрастировало с живой, подвижной мимикой любопытной монгольской детворы, моментально реагирующей на всё новое. Те дети съедят вас глазами, подойдут с плохо скрываемым желанием рассмотреть получше, пожать руку, чтобы потом смущённо улыбнуться от нечаянной радости. И в их удивлённых и восторженных, по-азиатски узких, но сейчас широко раскрытых глазах вы сможете увидеть своё отражение. Да, наши против монгольских по живости и любознательности просто старички!

«Смелее! Жмите на газ!» – мысленно скомандовала я гостю, понимая, как тому непросто.

Когда строитель начал перечислять страны, в которых довелось трудиться, аудитория слегка оживилась. Но лицо сидящего напротив Алексея Косарева по-прежнему осталось равнодушно-непроницаемым. И, как назло, гость уставился взором именно на этого мальчишку, сверяясь с его реакцией.

Казалось, в этот момент заслуженный строитель искренне пожалел о том, что он не заслуженный артист или хотя бы просто артист ТЮЗа, способный на долгие сорок пять минут завладеть вниманием скучающей детворы. Мне было искренне жаль неутомимого труженика, попавшего в сложную ситуацию: «Да, это не стройка. Это посложнее будет!»

– Ещё я, ребята, в Монголии трудился, – словно последний аргумент, выдохнул измученный строитель.

– Ну и что? – не изменившись в лице, отбил мяч непробиваемый Лёха. – Надежда Николаевна тоже там работала.

А самодовольный взгляд словно говорил: «Зря стараешься, дядя, нас ничем не прошибёшь. И не такое слышали!» И Лёша широко, во весь рот, зевнул.

Между тем реакция гостя моментальная. Не на наглый зевок, а слово «Монголия». И на оживившемся лице уже читается удивлённо-радостный вопрос:

– Да? А где?

– В Сайн-Шанде, – отвечаю гостю не без гордости.

– О-о-о!!! – из приглашённого вырывается возглас то ли недоверия, то ли восхищения. – И я в Сайн-Шанде! В концешестидесятых…

Теперь за диалогом взрослых стали следить, как за игрой в пинг-понг: вопрос гостя – поворот в его сторону, мой ответ – разворот с разинутыми ртами в противоположную. Не предвещавшая вначале особенного интереса встреча уже сопровождалась активной мимикой, жестикуляцией и отдельными междометиями.

– Я год назад оттуда.

Гость, оживившись и забыв про важность своей миссии в отдельно взятой школе:

– Как там дела? Стоит ли дарговский четырёхэтажный?

– Стоит родимый. Я, кстати, именно в нём и жила.

– Это я… То есть мы с нашими ребятами строили.

– А я в нём как раз и жила! Получается, что вы его и для меня построили. Спасибо!

– Это надо же! Как мир тесен!

Вопросы, ответы…

– А Вы знали, что ракетчики там, в пустыне, испытывали какое-то новое оружие? – произнёс под конец мой «земляк» с видом заговорщика, выдающего по большому секрету страшную тайну, которая может стоить жизни, по крайней мере, одному из двух. Своеобразный жест полнейшего доверия человеку.

Спасибо, товарищ, за столь высокое доверие, но я должна разочаровать, поэтому со свойственной мне учительской въедливостью вношу поправку, разрушая тем самым страшную легенду, долгие годы в муках хранимую и, вполне возможно, дававшую не раз повод для самых страшных догадок и предположений (почему-то в вероятность плохого верится всем и сразу!):

– Да нет же! Никакие это не ракеты и не испытание нового вооружения!

– А что же тогда?

На лице гостя одновременно читается и любопытство, и недоверие. Трудно людям расставаться со « страшными тайнами». Чем страшнее она, тем и труднее.

Пришлось объяснить, что так работала станция ракетного зондирования атмосферы, осуществляя пуски этими самыми ракетными комплексами. А данные передавались в Гидрометцентр и обсерватории. И всего-то! Вот так недостаток информации способен породить самые нелепые и опасные слухи.

Из удивлённого гостя вырывается возглас облегчения:

– Ух! А мы-то думали…

Время пронеслось стремительно, вприпрыжку, как ученики в раздевалку после уроков. И вот уже звонок! Такой развязки классного часа не мог никто и предугадать. Встретились подчёркнуто официально, а расстались, словно земляки!

Вот и получается, что обычное еженедельное мероприятие прошло с большей пользой, чем можно было предположить. И для взрослых – в первую очередь!

Даже гордый вождь краснокожих, Лёха Косарев, под конец смотрел на гостя иначе: милостиво признал-таки за своего. Раз они с Надеждой Николаевной свои, из одного рода-племени!

А кто построил дом, в котором живу сейчас, я не знаю. И это, признаться, мне не важно.

«А для тебя, родная, есть почта полевая».

Хочешь получать письма чаще – не ленись отвечать на послания, пиши, даже если нет никаких новостей, не тяни с отправкой и, конечно, запасись заранее, ещё в Союзе, внушительной стопкой конвертов. Эти правила были легко усвоены.

Но письма на Родину я отправляла не монгольской, а исключительно советской военной полевой почтой. Напомню: в пяти минутах ходьбы от дома располагалась одна из частей мотопехотного полка.

Военная почта работала быстрее, и это было существенное преимущество. Её небольшое деревянное строение примыкало к зданию продуктового военторга. Сначала заходишь на почту, поинтересуешься, нет ли писем, а уж потом за продуктами.

Солдаты, несущие службу, всех нас хорошо знали и поэтому разрешали получить письма на всю группу специалистов. Заходишь и уже с порога понимаешь: тебя сегодня ждёт письмо. Или, напротив, слышишь: «Нет, вам не пишут».

Иногда на конверте имелась печать – отметка о том, что корреспонденция прошла перлюстрацию. Неприятно, но пережить можно: мои близкие – политически благонадёжные люди, вдобавок не пользующиеся ненормативной лексикой.

Однако на втором году работы меня ждало серьёзное испытание: письма не приходили в течение полугода. А ведь я не переставала писать. « Не могут же все разом забыть о моём существовании», – рассуждала я про себя. А на сердце было тревожно от глухой тишины и необъяснимости происходящего.

А тут ещё, как нарочно, встретился монгольский специалист, проживающий в нашем же доме. «Надежда багша, это Вам была телеграмма из Союза? Исполуправление её получило. Кто-то из близких умер, говорят». Стараясь не показать волнения, отвечаю: «Это какая-то ошибка. Этого не может быть».

Разгадка странного молчания наступила, как обычно, с запозданием, по приезде в Москву. Письма писались регулярно, в них иногда прятали десять рублей. Так поступали многие: в то время советский рубль пользовался необычайным спросом именно в Монголии. В них нуждались и многочисленные студенты, обучавшиеся в Советском Союзе, и для наших солдат они были не лишними.

Рассуждали мои посылающие так: «Сумма небольшая. Если и пропадёт что-то, не очень-то и жалко. А дойдут – накупит себе книг. Их там так много, что порой зарплаты не хватает». Так что первые «переводы» я получала. А потом их стали получать другие, кому нужнее. Видимо, вы поняли кто?

Я слышала и о возможных издержках в работе монгольской почты. Поговаривали, что срочная телеграмма с сообщением о прибытии в Москву могла не дойти до адресата или прийти с большим запозданием, а остаться на вокзале одному с целой кучей огромных коробок было равносильно катастрофе.

Может, и был такой случай только однажды. С кем-то. Когда-то. Но запомнился именно он. Справедливости ради скажу, что встречать меня приезжали всегда вовремя. Срочная телеграмма за пять дней нашего пути приходила всё-таки раньше нашего прибытия. Но, как в хорошем детективе, интрига сохранялась до самого конца путешествия – до Ярославского вокзала.

Спасибо тебе за помощь, монгольская почта, хотя ты временами была неторопливая, как все монголы! И не обижайся на меня: российскую все до сих пор за то же ругают.

Итак, мы старались по возможности страховаться. А ситуации могли возникнуть разные – всё предусмотреть невозможно. Например, прибыли из отпуска в Улан-Батор, на завтрашний день планируется возвращение в Сайн-Шанд. Так и должно быть, однако на деле всё может сложиться иначе.

Вдруг (это слово далее будет встречаться довольно часто!) приходит срочная информация: «Специалисты Восточно-Гобийского аймака, получите билеты. Вы отправляетесь к месту работы сегодня».

До отправления час, но вещи в гостинице в беспорядке, частично распакованы и не собраны. Не готовы мы к такому повороту, но надо успеть. Во что бы то ни стало. Так в суматохе сборов я лишилась своего лучшего платья, в котором собиралась предстать перед учениками на праздничной линейке первого сентября.

На поезд успеваем, полпути приходим в себя. С первой задачей справились! А что же дальше? Была ли отправлена кем-то телеграмма о нашем возвращении? Даже если и была, нет полной уверенности в том, что она успеет вовремя. Отсюда и волнение, встретят ли нас ночью на вокзале.

Специалистам из Чойра проще: поезд прибывает пораньше, в светлое время суток, да и школа, в которой они работают и живут (повезло же людям!), находится поблизости от вокзала. Даже без машины можно вдвоём обойтись. Помогаем выгрузиться, прощаемся с коллегами до очередного возвращения на Родину.

В вагоне уже немноголюдно. Несколько часов борьбы со сном и усталостью. И вот она, конечная станция – Сайн-Шанд.

Всё разом приходит в движение. Оказавшись на улице, наблюдаем за тем, как народ бойко бросает свои вещи в поджидающие машины и уезжает кто куда в непроглядную темноту.

Внезапно приходит понимание, что телеграммы не было. Для полноты картины добавлю, что городской транспорт здесь отсутствует не сегодня, а вообще. Наступает момент, когда мне надо мобилизоваться. Обегаю площадку вокзала. С надеждой обращаюсь к группе советских военных: «Ребята, в Южный не подвезёте?» В ответ: «Нет, в Северный едем!» Или ещё какое-нибудь название. Но смысл понятен: «там хорошо, но мне туда не надо».

И вот тут-то вижу машину родной полевой почты. Доставленный из Улан-Батора груз солдатики оперативно разложили, и водитель готов нажать на газ. Ещё миг – и мы с Риммой, окружённые кучей коробок, останемся одни в темноте безлюдной ночи на улице, а кажется, что одни на всей земле.

– По-до-жди-те!» – кричу испуганно и жалобно, но это звучит как «Помогите! Спасите!»

Не ко времени вспоминая эпизод одной советской кинокомедии, представляю, как уморительно это может выглядеть со стороны. Водитель с недоумённо-удивлённым видом высунулся из кабины, всё понял. И вот оно, спасение! Вот уж, действительно, «для тебя, родная, есть почта полевая»!

И вот мы у дарговского дома. Выпрыгиваем из кузова на родную сайн-шандинскую землю, выгружаемся, благодаря ребят и чувствуя в этот миг, что любишь их сильнее, чем родную мать.

В этом месте следовало бы выдохнуть и поставить точку в наших приключениях. Но не тут-то было. Если вытащить всего лишь один кирпичик из стопки, обрушится всё сооружение. Вот и пошла цепная реакция.

Вдруг выясняется, что и здесь нас сегодня тоже не ждали. А ключи от квартиры остались у соседа, который не первый день в полевой экспедиции. Всё это мрачно докладывает разбуженный среди ночи один из соседей – строителей. Нам стелют на полу. Отказавшись от чая, уставшие и голодные, мы ложимся спать: завтра (не исключено, что уже сегодня) необходимо появиться на работе.

Наивные, мы полагали, что проблема исчерпана. Но существуют и другие, не менее запоминающиеся. История, и без того малоприятная, имела неожиданное продолжение спустя несколько месяцев.

О Надежде Николаевне № 2 и любви к поэзии

Этот рассказ не имеет прямого отношения к литературе. Однако и начнётся, и закончится он именно с неё. И вот почему.

Есть люди, одно вспоминание о которых доставляет радость и удовольствие. Это я вновь про Леонида Павловича Кременцова. Много связанного с ним хранит память. Например, ситуацию на экзамене по русской литературе второй половины девятнадцатого века.

Открывает преподаватель мою зачётку, словно видя меня впервые, и, читая, хитровато улыбается:

– Значит, Надежда Николаевна будете? Редкое, на мой взгляд, сочетание! Не находите?

– Да, – отвечаю, не понимая, к чему это человек клонит.

Ассоциации у меня есть, и самые что ни на есть положительные. Только про то ли хочет услышать кумир нашего курса? Не стану же я рассказывать, что была у меня когда-то в школе любимая учительница истории – Надежда Николаевна Карасёва? Об этом с радостью потолковал бы со мной, не считаясь со временем, «студент пятьдесят третьего курса» – профессор Асосков. А Кременцов?

А Леонид Павлович в радостном предвкушении встречи с истинным знатоком литературы с ходу предлагает задание:

– А ну-ка, назовите-ка мне, уважаемая, автора одноимённого произведения!

Презирающая любое вранье, я честно признаюсь, что пока, к своему стыду, не располагаю подобной информацией, но пообещаю найти ответ и в скором времени уже в читальном зале слово своё сдержу: тот рассказ написал Всеволод Гаршин.

Умел же человек легко и непринуждённо подогревать наши познавательные интересы! А та «Надежда Николаевна», не имеющая прямого отношения к предмету экзамена, ничуть не помешала мне заполучить оценку «отлично». И с тех пор ни одна Надежда Николаевна мне как-то больше в жизни не встречалась, потому и не мешала жить. А уж Надеждам Николаевнам я, со своей стороны, и подавно никак не мешала. И вдруг…

Пришла беда! Если быть абсолютно точной, не пришла, а приехала. Как и все, на поезде, не подозревавшем, кого везёт. Беда эта имела конкретное местоположение. За стеной соседней квартиры. И звали беду … Надеждой Николаевной!

К соседям-строителям, у которых мы с Риммой, как вы помните, не попав в квартиру, попросились переночевать, спустя какое-то время приедут жёны. В Сайн-Шанде ведь как обычно было? Сначала мужья обживаются, потом остальные домочадцы прибывают и начинают весьма вольно интерпретировать, по-простому выражаясь, перетирать информацию.

Скучающая женщина – самая опасная из женщин. Заявляю это со всей ответственностью. Эту истину я усвоила именно в Монголии. От избытка свободного времени и нескончаемой череды однообразных дней люди начинают совершать такое, чего и сами от себя не ожидали!

Так, Надежда Николаевна, в недавнем прошлом начальник отдела кадров, не изменив профессиональным привычкам, приступила к привычным обязанностям по работе с этими самыми кадрами. На добровольной основе! Без оплаты труда! Однако об этом факте не знал никто, даже муж героини.

Остальные же женщины (не экономисты и даже не бухгалтеры!) неожиданно ни с того ни с сего ударились в несложные математические расчёты, из которых следовал крайне простой и неприятный вывод. Кто на пару месяцев, а кто и на целые годы (ужас!) – все, как одна, были старше своих избранников. Странно, что только сейчас всех осенило! Но неожиданное открытие заставило напряжённо размышлять и устремлять недоверчивый взор в сторону учительской квартиры. Молодые всегда ходят в соперницах!

Мы же тем временем, наивные и беспечные, развлекались интересными наблюдениями со своей стороны.

Наблюдение первое: жёны наших специалистов, желавшие трудиться, после непродолжительных поисков находили себе работу в советском военном городке, в то время как большинство жён военнослужащих на законном основании бездельничало дома, видя причину законной скуки своего существования в отсутствии той самой работы. А, может, самоотверженное домашнее ожидание своего личного защитника Отчества они почитали за высокую миссию, назначенную им самой судьбой? Потому и была сильна наша армия? Не могу судить об этом.

Наблюдение второе: у неработающих женщин несколько иные интересы, в некоторой степени отличные от интересов женщин-тружениц.

Наблюдение третье: понятие верности у женщин разнится с подобным представлением противоположного пола и зависит от многих факторов: стажа семейной жизни, наличием горького опыта, наказов мудрой мамы и степени развития воображения. Список бесконечен.

Но я продолжу делиться наблюдениями.

Наблюдение четвёртое: женщины с лёгкостью простят мужу измену Родине, но никак не себе! И мысль о том, что мужья по-прежнему верные ленинцы, никак ревнивых жён утешить не может.

Наблюдение пятое: в готовность мужа к измене верят абсолютно все, но неодинаково интенсивно. Некоторые робко и стыдливо скрывают. И правильно делают!

Наблюдение шестое: все верящие в измену делятся на две группы. Первые настойчиво ищут подтверждений морального падения, а если не находят, то призывают на помощь воображение и, получив её, успокаиваются, с печально-усталым удовлетворением отмечая: «И на этот раз я была права!» Вторые, напротив, будучи уверенными в факте грехопадения, желают всем показать, что его не было.

К чему я это, читатель? Да к тому, что Надежда Николаевна не работала! «Не к добру это!» – провидчески заявила я подруге и оказалась на редкость прозорлива.

И последнее добавление: наша соседка плюс ко всему относилась к первой группе, то есть ищущим и находящим. Таким бы месторождения полезных ископаемых искать: всё какая-то польза людям была.

Запоздалое понимание этого пришло в момент неожиданного сообщения о возвращении Надежды обратно в Союз: и климат Гоби не подошёл, и ревность извела. От услышанного мы враз «похорошели» обе: от удивления у Риммы необычайно округлились привычно маленькие глаза, у меня же привычно круглое лицо от неожиданности вдруг странно вытянулось.

С женой Саши Никифорова понятно: человек действительно за годы командировки подустал.

С супругой жизнелюба и весельчака Грицмана тоже: астматик в Гоби сродни самоубийце. До самого дома в родной Белоруссии её будет сопровождать медсестра. Но чтобы так… Подобного в наших рядах ещё не было.

Так и возвратилась вскоре Надежда Николаевна в родной украинский город со сладким названием Изюм. Только послевкусие от такого короткого и странного соседства осталось неприятным. Нехорошее это чувство – ревность. Вредное. Но жизнь показывает: если есть возможность посмеяться над ситуацией, она уже просто смешна и ничуть не страшна. И, решив так, мы стали напрягать своё воображение. И получилось у нас следующее.

Возможно, вечерний диалог приехавшей Надежды с супругом Николаем выглядел так. Надежда, прижимаясь к родному мужниному плечу:

– Как ты, Коль, без меня тут? Скучал али как?

Николай, разморившись после долгожданного семейного ужина, не поворачиваясь к жене и сыто икая:

– Скучал, Надь!

– А что в глаза-то мы не смотрим? Али правды боимся?

– Какой правды, Надь? Завтра рано на работу! Давай-ка спать!

Надежда в слёзы:

– Вон и зазноба тебя, видать, вспоминает, никак отпустить не желает. Ой, горе мне! Правильно мне про тебя покойница мама сказывала! Кобель ты проклятый!

– ??? Ты что несёшь, Надь? Ты это сейчас серьёзно? Да девчонки у нас даже дров стеснялись попросить!

– А ты почём знаешь, что у них дров не было? Захаживал, значит?

У Николая приключается столбняк от причудливой женской логики.

А если бы Надежда устроилась на работу или (ещё лучше) пошла бы, как Зинаида Кетогазовна Дзитоева, Сусанна Эдуардовна Чобанян и Наталья Шестокене, учительствовать, то диалог мог бы выглядеть иначе.

Ощутивший прилив жизненных сил и самых радостных предчувствий Николай (а это обычно случалось после обстоятельного украинского ужина с борщом), разнежившись, погладил плечо жены, сидящей за конспектами:

– А, Надь?

– Чего тебе, Коль?

Николай подчёркнуто равнодушно:

– Да так! Нахлынуло что-то!

Надежда, с видимой неприязнью убирая руку с плеча, но изо всех сил сохраняя остатки спокойствия, откликается, не выпуская, однако, красную ручку из рук:

– Делать тебе нечего, вот и нахлынуло! Посуду помыл? А мусор вынес? Ой! Бельё-то повесь на верёвку! Фу ты! Из-за тебя чуть ошибку не сделала! Я же говорила тебе столько раз: у меня на носу важное мероприятие!

– Тебе, Надь, какое-то мероприятие дороже родного мужа?! Ну, знаешь, либо ты меня совсем не любишь, либо у тебя кто-то есть!

– Коль, ты в своём уме? Мне и про тебя-то вспомнить некогда! Правильно мама моя покойница говорила: «На таких, как ты, Надька, катаются все кому не лень. Свету белого не видишь!»

– Ошибка, говоришь? Да это я сделал ошибку, женившись тогда на тебе!

У Николая вновь приключается столбняк. На сей раз от внезапно открывшейся истины: жена давно любит не его, а свою работу!

А время между тем неумолимо бежит. Учительницы по-прежнему романы читают, а не крутят.

Несусь с работы. Поднимаю глаза, услышав рядом чьё-то неуверенное обращение:

– Простите! Не подскажете, где тут у них промтоварный?

На «у них» захотелось ответить ошарашивающим, но, по сути, единственно правильным «у нас». Но некогда мне ошарашивать, и без того человек не в своей тарелке, а к таким я сочувственно отношусь.

– Да вот же, прямо идите! – кидаю в ответ недавно приступившему к службе, ещё не успевшему освоиться на новом месте какому-то молоденькому лейтенантику.

Определяется это легко. Магазин-то у нас такой всего один! Его все наши знают. И называется он «Дэлгур».

И, будто из-под земли, довольные, сияющие мои ученицы, словно взявшие в Надоме все призы по меткости стрельбы. Сиянье улыбок. В глазах озорные чёртики скачут. И называется это стрельба глазами. Маленькие любознательные женщины, которым есть до всего дело!

– Багша! Русский офицер гуляешь?

И в заключение истории… Встреча с настоящей подругой и по совместительству замечательной соседкой (случается же в жизни такое чудо!) ожидает нас впереди. И тебя, читатель, кстати, тоже!

С той поры мне привычно делить весь женский пол на три категории: женщины, бабы (слово нехорошее, однако литературное!) и учительницы. И хотя, как и мы, соседка была преподавателем, но, без сомнения, относилась к истинным женщинам. И это значительно расширило моё представление о женщинах вообще, без чего просто не обойтись только пришедшим трудиться в женский коллектив.

А пока самый известный в мире англичанин, в разные времена именуемый то Вильямом, то Уильямом, знаток в делах человеческих, мастер и комедии, и трагедии, неизвестный лишь сидящему на горшке малышу, отстранённо, сквозь холод разделяющих веков и дальних расстояний, упрямо твердит своё:

Уж лучше грешным быть,

Чем грешным слыть.

Напраслина страшнее осужденья.

Понятное дело! Но только незримым другом или старшим братом останется мне рязанский мой сосед, всей России известный как Сергей, а земляками именуемый по-простому, просто Серёжкой. Как родной и близкий человек, изрёкший прочувствованно и понимающе обо всех переживших душевную смуту:

В грозы, в бури,

В житейскую стынь,

При тяжёлых утратах

И когда тебе грустно,

Казаться приветливым и простым –

Самое высшее в мире искусство.

И поэзия лечит прозу жизни.

Спустя годы я покажу на уроке до последнего листочка исписанную тетрадь желтовато-серого цвета, как пустыня Гоби.

– Этой тетради несколько десятков лет, – скажу своим ученикам и добавлю: – я ей очень дорожу.

В глазах слушателей читается неподдельный интерес: что за штука?

– А что в ней?

– В ней стихи!

– Да? – недоверчиво покосится кто-то, ища поддержки своему сомнению у соседей. – И только?

А кто-то даже попытается заглянуть в тетрадь: не шутка ли это?

– Да, только стихи. Самых разных авторов, – отвечу я. – Не верьте тем, кто не любит стихов. Сочувствуйте тем, кто их не понимает.

Здесь же листочки из писем сестры со стихами Цветаевой и Ахматовой. Даже самые большие без сокращений. Как можно? И кто же, сестрёнка, победил в нашем давнем детском споре о физиках и лириках?

Удивительное дело стихи! Одни и те же, по сути, слова, расставленные в ином порядке, имеют над нами разную власть. Стихи могут звучать, как из самых глубин идущая молитва. Стих – король словесной гармонии.

И кто-то смеет утверждать, что от перемены мест слагаемых сумма не меняется! У математиков – да, но не у словесников. Мы особенные, и предметы наши, как ни крути, особенные.

Главное слово монгола

Итак, отпуск позади. Ещё несколько спокойных дней без уроков. Но учебный год, вот он, рядом.

Жажда встречи и тревога за расписание гонит меня спозаранку в школу. Вдобавок при мне подарки коллегам: блокноты, ручки, фломастеры. Огромная карта СССР – в кабинет русского языка. А ещё выполненные заказы: кому лекарства, кому жвачка и заколки для детей.

Привычного для любой советской школы летнего ремонта нет. Нет средств, ждали моего возвращения, чтобы обратиться в советскую организацию за любой помощью. Мне доверяли роль переговорщика и парламентёра в КЭЧи, то есть эксплуатационной части.

– Когда пойдём? – привычно интересуюсь я.

– Маргаш!

Так звучит по-монгольски «завтра». Но только звучит, а не значит. Уж я-то это давно усвоила.

– Расписание есть? – продолжаю с осторожностью любопытствовать.

– Маргаш!

У меня ощущение, что это основное слово в монгольском языке.

Расписание же узнаётся гораздо позже. Конечно, две смены, конечно, с привычными окнами. А в один из дней уже что-то новенькое. Два урока дробью. Что бы это могло значить? По чётным/нечётным? Или, может быть, сеанс одновременной игры? Очередное «маргаш» может затянуться на дни, недели, даже вечность.

Вот и повод рассказать о некоторых особенностях национального характера монголов. О загадочной, с позволения сказать, монгольской душе. Как мы для кого-то загадка, что само по себе удивляет (у нас, казалось бы, душа нараспашку), так и кто-то для нас тоже загадочен и не так-то прост.

Какие они, монголы? Такие же, как все люди. Разные! Однако в этом рассуждении не обойтись без обобщений. У меня нет намерения писать только что-то негативное или, напротив, петь хвалебную песнь. Истина всегда где-то посередине. Постараюсь передать максимально беспристрастно.

Жизнь среди другого народа прибавляет психологической пластичности, раскрашивает своё развёрнутое полотно иными цветами и даже звучит по-другому. И добавлю: даже пахнет по-другому. В монгольской юрте – зелёным чаем с бараньим жиром, на кухне подруги из Еревана – волнующим кофе. Я пью из жизненного родника всё!

Удивительное дело, на школьных фотографиях я странно похожа на монголку. А рядом с друзьями Камалянами – вылитая армянка! Так заключили по снимкам люди, не знавшие меня лично. Это, наверно, от моего тогдашнего внутреннего стремления – понять других, настроиться на их волну, влезть в их шкуру. Ведь все мы сначала просто люди. И только потом русские, китайцы или монголы.

Кстати, весь наш советский интернационал местным населением именовался одним словом – «орос», то есть «русские». Еврей Грицман, и осетин Дзитоев, и литовец Шестокас, и молдаванин Лепадату, и украинец Бондаренко – все, как один, были для местного населения русскими. И, уверена, этот факт никого из нас не раздражал, не вызывал горячего желания настойчиво посвящать людей в премудрости своей родословной или в гордом одиночестве отмежеваться от титульной нации. «Орос»? Хорошо!

А если и дальше продолжать, то все мы просто люди планеты Земля, живущие под Мунх Тенгри – Вечным Небом. А именно это мировосприятие и отличает монголов.

Хамагуй

Кстати, об интернационализме. Что ни говорите, а у русских гораздо больше сходства с монголами, чем мы сами предполагаем. Неслучайно так легко мы исполняли роль старшего брата. И дело вовсе не в чувстве некого превосходства, как могут предположить некоторые. Отнюдь.

Парадокс, но нам с монголами психологически комфортнее, чем, скажем, с европейцами, к которым мы себя, без сомнения, причисляем. Только и сейчас старушка Европа по-прежнему не спешит с распростёртыми объятьями принять нас в свою дружную европейскую семью или хотя бы без опаски пожать протянутую руку, несмотря на все наши старания понравиться и вызвать расположение, продолжает по инерции видеть в нас загадочных азиатов, а никак не ближайших соседей или хотя бы самых дальних родственников. И политика, и километры, по-своему разделяющие нас, здесь ни при чём. Дело в ментальности.

Специалисты, знающие в этом толк, определяют русский характер как характер интуитивно-этического интроверта, а монгола – как сенсорно-логического экстраверта.

Очень заумно и непонятно, скажете вы. Согласна: надо выражаться как-то понятней! Я заметила негативный эффект магического воздействия мудрёных научных терминов: непосвящённые или недостаточно просвещённые, что, по сути, часто одно и то же, начинают грустить и терять всяческий интерес. Друзья, простим учёным мужам этот грех, ведь им необходимо мысли, приходящие и в наши головушки, оформлять как-то иначе, с использованием научной терминологии. И всего-то! Зато сразу всем понятно: русский и монгол – это не одно и то же.

Их различия лишь усиливают интерес и тягу друг к другу, а некоторая схожесть даёт возможность общения. И в результате отношения между представителями этих народов складываются как взаимно дополняющие. А характеры на деле совпадают, как пазлы интересной разноцветной картинки.

Небезызвестный Лев Гумилёв, стремясь передать сходство наших народов, ввёл даже понятие экзистенциарной комплиментарности. Напомню, что мировое научное сообщество в целом с недоверием относится к его гипотезам, в частности о пассионарном движении. Однако нельзя отрицать, что заключение о комфортности существования русских в Монголии не лишено смысла. Но оставим эту тему учёным.

Слово «маргаш» – это, конечно, лакмусовая бумажка для монгола. Однако, помимо него, есть в монгольском языке некий эквивалент русскому «авось» и «небось» – слово «хамагуй», означающее «всё равно», «как-нибудь», удивительно гармонирующее с внутренней установкой монгола не переживать и не беспокоиться по пустякам, пустить дело на самотёк. Только возникает вполне обоснованный вопрос: что в происходящем можно считать этими самыми пустяками, а что категорически нет?

Если вспомнить, что монголы являются буддистами (замечу, что русский философ Н.Бердяев назвал буддизм «религией бездвиженности и покоя»), то логичным будет решение считать недостойным треволнений абсолютно всё. Или почти всё! Чем не пример поистине философского отношения к жизни? Не так уж много существует на свете причин, из-за которых монгол надолго потеряет сон и аппетит. Если только реальная угроза ему и его близким. Тогда, конечно, он что-то постарается предпринять.

Нет, этим, кажется, мы определённо отличаемся. Ведь тот же Бердяев когда-то уверял, что «христианство считает неизбежным прохождение жизни через страдание, оно знает ценности высшие, чем покой и безболезненность». Одним словом, жизнь без страдания нам не в жизнь. Мы, оказывается, сами того не зная, изначально не нацелены на радость и покой. Не как счастливцы – монголы! Хотя справедливости ради с горечью следует отметить, что и среди наших соплеменников найдутся индивиды, которым под силу переплюнуть даже самих профессионалов – буддистов-монголов. И эту достаточно распространённую религию, привлекающую в свои ряды всё новых и новых сторонников, в народе давно окрестили по-своему, просто пофигизмом.

Итак, буддизм, значительно смягчивший характер монгола,– это и его религия, и жизненная философия, которой он прилежно следует. Не отсюда ли некая психологическая устойчивость монгола, с точки зрения с полуоборота заводящегося европейца, граничащая с непробиваемостью? И заметьте: всё это без вмешательства и помощи психологов, психиатров, психотерапевтов и психоаналитиков. Без транквилизаторов и седативных средств! Они монголу попросту не нужны! Глотайте их сами!

Так и пошло с тех пор, что людей непробиваемых, апатично реагирующих на серьёзные вещи, а потому безответственных мы стали называть хамагуйными. Слово удивительно легко прижилось, благополучно отправилось в плаванье по волнам житейских морей и до сих пор занимает в моём лексиконе не последнее место. Только сейчас оно уже связано с моими дорогими соотечественниками.

Хотите вы это принять или нет – факт остаётся фактом. Родня мы по многим статьям! Или родственные, с позволения сказать, души! Как вам будет угодно! А своё, как известно, даже ругая, любишь.

Моя школа

Вот один день школьной жизни из бесконечной череды похожих один на другой. Ощущение однообразия начинается с неизменности природы: каких-либо ощутимых примет смены времён года нет. Надо только одеться в соответствии с температурой.

Пять минут пути: немного по бетонке, остальной путь по земле, то мёрзлой в холод, то сыпучей и пыльной в жару. А обувь неизменно в пыли, точно присыпана пеплом. У двери школы, как и перед другими учреждениями, есть специальные щётки, чтобы как-то привести обувь в порядок.

Если зима, то в лицо дуют пронизывающие, безжалостные гобийские ветра с пылью и крупинками песка. Если весна и приходит пора пыльных бурь – шоро, идти ещё труднее. Воздушные вихри, целое море пыли и песка, со всей силой швыряют тебе в лицо ещё и камешки. В воздухе столько всего кружащего, что идти можно, но лишь смотря сквозь узкие, как у монголов, щёлочки глаз. Всепроникающий песок всюду: в волосах, глазах, ушах, во рту, в носу и даже под одеждой. Войдя в школу, снимаешь с себя всё, что только возможно, и трясёшь. Надо причесаться и протереть платком лицо. Не переобуваюсь: здесь это не принято. К чему лишние траты? Да и холодно!

Хорошо бы умыться, промыть глаза, нос. Но в стенах школы нет туалетной комнаты: все удобства находятся на улице. В заключение описания скажу, что ни столовой, ни буфета для детей тоже нет.

Такая картина зимой и ранней весной. Но сегодня, к счастью, ясный сентябрьский день.

Захожу за журналом во всегда пустую, безмолвную учительскую: учителя сюда, в основное место своего общения, почти не захаживают. Видимо, не испытывают в этом потребность? Чувство коллективизма не развито? Явной дружбы между коллегами тоже не встретишь, но отношения между сотрудниками ровные, неконфликтные. Никаких споров, выяснений отношений. Все по-монгольски степенны, спокойны до невозмутимости, сдержанны в проявлении чувств. Я не встречала коллегу, стремительно несущегося по делам своего класса, суетящегося по школьным вопросам. Иное дело – личное. Да и тут не всякий будет стараться.

В представлении монголов, вечно суетящиеся, озабоченные, несущиеся куда-то по делам европейцы достойны сочувствия. «Совсем другое дело мы», – читаю я в их глазах. В их представлении, достойный человек никуда не спешит и ничем не озабочен. Чем не наш милый, невозмутимый душка Обломов?

И писатель В.Соллогуб (не путаем с Ф.Сологубом!) дружески нашёптывает мне на ушко: «Уймись ты, наконец! Восток презирает суетность житейских треволнений». И как ему не поверить: он старше меня на целых полтора века. Стало быть, поопытнее меня будет!

И, как известно, со своим уставом в чужой монастырь не ходят. Я это помню и, стараясь не раздражать своей активностью, внешне уподобляюсь коллегам: так же невозмутима и непробиваема. Ситуация немного идиотская. У нас ведь с точностью наоборот: заручиться поддержкой руководства возможно, лишь продемонстрировав личную активность и инициативу. Здесь иначе: делай, как хочешь, это твой выбор, только нас, пожалуйста, не трогай! Ты как-нибудь сама. Ладно? Я не хочу быть камнем, брошенным в безмятежную гладь источника, однако дело своё знаю.

Да, забыла сказать: задолго до занятий приходить в школу среди учителей как-то не заведено. Оно и правильно: ни к чему это. Всё, что необходимо для урока, у настоящего учителя исключительно в голове. И задерживаться надолго после занятий тоже боже упаси! И это, если рассудить здраво, тоже лишнее: всё на уроке успели сделать. А если нужда возникнет, тогда без разговоров.

Подстраиваясь под чужие неписаные законы, я действую в том же духе, благословляя мудрость руководителей. Не всякое бесцельное торчание на работе есть признак трудовой доблести и усердия. Может, это просто элементарное неумение организовать свою работу? Ведь существует же притча о лаборатории Резерфорда (все мы помним этого выдающегося учёного) и его отношении к подобным вопросам. Уже забыли? Ничего, я напомню. Так вот, заглянул однажды этот уважаемый человек поздно вечером в свою лабораторию и застал там одного работника, с гордостью ответившего на вопрос изумлённого руководителя, что он здесь делает в столь поздний час. Ожидавшего, естественно, похвалы за своё непомерное трудовое усердие: «Я рано прихожу и позднее всех ухожу с работы». «А когда же вы думаете?» – помрачнев лицом, поинтересовался раздосадованный Резерфорд.

А ведь прав старина Резерфорд (и вместе с ним мой директор Жанлав): все умные мысли находят нас дома, вне рабочей обстановки, в самый, казалось бы, неподходящий момент. Иначе некоторые исторические факты выглядели бы следующим образом: Архимеду бы крепко досталось от своего старшего учителя и наставника (если таковой имелся) за то, что в рабочее время зачем-то полез в ванну. Любителю яблок Ньютону бы припомнили свободное времяпрепровождение на лужке в саду. А Менделееву, несмотря на возраст и учёные седины, задали бы трёпку за сон в рабочее время. Смешно?

Творческая лаборатория учителя всегда при нём, где бы он ни находился и чем бы ни занимался. Вот и я к самым верным решениям приходила, когда занималась совсем уж не научными вещами: варила щи и мыла окна. И в итоге двойная, если разобраться, польза. Вообще говоря, любой внутренне свободный человек нуждается в свободе. И её монгол почитает как данное ему свыше право.

Но в данный момент я на рабочем месте. А вот и дети несутся в школу со всех сторон. Мальчишки в тонких вельветовых курточках коричневого цвета. Как ни странно, и зимой некоторые так же одеты, только ручонки прячут в карманы и бегут ещё быстрее! Брр! В помещении носы «оттаивают» и посылают ручейки прямо в рот… И, дорогой читатель, заметьте: вовсе не я, а только ты в этом месте сказал: «Брр!»

Почему-то многих моих соотечественников волновал именно этот момент, а вовсе не вопросы школьной успеваемости. Да, носовых платков, как частенько и шапок, в наличии не было. Но зато каждый при пионерском галстуке. Это святое!

На этом фоне всегда контрастно смотрелись взрослые, даже родители, одетые по погоде: в мохнатых шапках-дарханках, зимних дэли на овчине. Почему так? А ведь считается, что монголы – чадолюбивая нация. Складывается впечатление, что родители не особенно волнуются за своих чад. Частенько приходилось быть свидетелем того, как ребёнок тащит груз не по силам, а идущий рядом с ним крепкий мужик (неужели отец?) и в ус не дует. Но, как ни странно, всеми это воспринимается как норма и никто ни на кого не в обиде. Как говорится, в результате произошедшего авторитет ни одного родителя не пострадал.

Объяснение простое: в обычаях и традициях монголов проявлять уважение к старшим по возрасту: и к родным, и вовсе не знакомым людям. Злиться на родителей, ругаться и спорить с ними – просто немыслимый грех, которому нет прощения.

А попробуйте поступить так хоть разок с нашими изнеженными детками! Однако литература нас предостерегает: Илюшу Обломова в детстве баловали, ребёнку Штольцу было несладко, а результат всем известен. Я не против трудолюбия, выносливости и самостоятельности. Только сейчас мне не верится, что мои славные, активные монгольские мальчишки со временем, по устоявшейся традиции, превратятся в таких индифферентных дядек. Однако у монголов бытует поговорка: «Знания – высшее богатство, дети – среднее, имущество – низшее». Вот вам и объяснение. Всё повторится.

А вот и девочки. Они всегда более благоразумны в смысле одежды. Тёмные жёсткие, непослушные волосы туго заплетены в две косы. Нет ни одной короткой стрижки. В волосах обязательно банты, иногда непривычно разноцветные: красные, синие, как монгольский флаг. Для не посвящённого в подобные тонкости это как обувь разного цвета. Хоть девчонки тоже без носовых платков, но ручьёв, как мальчишки, не допускают. Форма коричневая, с чёрным фартуком, в точности советская.

И добавлю: ни одного ребёнка в очках. Со зрением всё в порядке.

«Имущество – низшее богатство»

Увидев в углу школьного кабинета небольшое кладбище школьных стульев, понимаю, что руки до них опять не дошли. Значит, мальчишки вновь будут сидеть вдвоём на одном стуле. По-моему, это никого не смущает, кроме меня. Некоторые даже так и норовят побить старый рекорд: пытаются усаживаться втроём. Как говорится, в тесноте, да не в обиде. Да разве это теснота? Вы бы видели, как целая толпа с вещами умещается в одном уазике!

Классного руководителя, зашедшего сделать объявление, необходимость ремонта, кажется, тоже мало беспокоит. На мой выразительный жест с озабоченным видом произносит в сотый раз … Какое слово? Правильно! «Маргаш».

Наши представления о комфорте и порядке тоже отличаются: кабинеты неуютны. Уборки, видимо, когда-то бывают, только мне не посчастливилось это застать. Про генеральные вообще благоразумно промолчу. Мебель кустарного производства не выдерживает нагрузок. Замены ей взяться неоткуда: я уже отметила, что эта вещь в стране дефицитнейшая. Внутренняя отделка того же уровня, кустарного: стены грубо и небрежно оштукатурены и в год сдачи объекта в строй (никак не позже!) покрашены, но сейчас грязновато-жёлтого цвета. В иных краях всё это никак не указывало бы на учебный кабинет, если бы не парты и доска.

В чём причина? В отсутствии средств? Конечно, и в этом тоже. Не от хорошей жизни приходилось быть переговорщиком на встречах с советской стороной с просьбой оказать помощь. Однако не стану пугать читателя: в посещённых мною школах Улан-Батора и в сайн-шандинской десятилетке дело обстояло гораздо лучше.

Из этого я делаю вывод, что в целом монголы в плане комфорта люди неприхотливые, им свойственно довольствоваться тем, что есть, и не стремиться к лучшему. Столкнувшись с трудностями, они с ними не борются, а избегают их. Как Обломов с ремонтом и переездом, скажете вы. И будете правы.

И это тоже исторически обусловлено. Номаду, то есть кочевнику, много не надо. Всё его имущество – скот и юрта. Обрастать лишним – тяжелее переезжать с места на место.

Напоследок добавлю: всё сказанное в этой главке имеет отношение лишь к началу восьмидесятых, но никак не к современности. И разительные перемены, произошедшие в нынешнем Сайн-Шанде, не могли не вызвать у меня ничего, кроме радости и восхищения, поначалу сопровождавшихся временной потерей речи от увиденного. «О? О… О!» – именно так и удалось выразить всю гамму нахлынувших противоречивых чувств.

Мобильность как отличительная черта

Существует выражение: «Монгол появляется вдруг». Способность к стремительному перемещению в крови у монголов. Пустая школа или, как рассказывали люди путешествовавшие, пустая степь. Вокруг ни души. Как откуда ни возьмись люди. Последнее мне, правда, не пришлось наблюдать и на протяжении сотен километров: очень уж безлюдным даже для Монголии был наш край.

Но сам факт тоже исторически объясним. Это наши крестьяне проживали весь отмеренный им жизненный срок на одном месте: для некоторых поездка на ярмарку в дальнее село уже сама по себе была событием. Жизнь же монгольского арата предполагала постоянный выбор лучшего пастбища для скота, перекочёвку с места на место на сотни километров.

На мобильность монголов повлияла и неприхотливая, выносливая порода лошадей, способных преодолевать дальнее расстояние за короткое время. Этим, кстати, повсеместно пользовались когда-то конные воины Чингисхана, предпринимавшие внезапные атаки, вызывая ужас у европейцев.

У монгола не в чести ходьба пешком. Была бы его воля, он, как утверждал Пржевальский, даже десяток метров до соседней юрты предпочёл бы проехать верхом на лошади. А ещё лучше не проехать, а проскакать. Монгол без лошади подобен моряку на суше или лётчику без неба. И если вдруг у современного монгола нет коня, то неплохо и лихо, на всей скорости, промчаться на машине. Да и мы тоже не лыком шиты: медленно запрягаем, но быстро едем. Вот и наш незабвенный Николай Васильевич отметил: «Какой же русский не любит быстрой езды?»

Но нынешние потомки Чингисхана, учителя, уже не воюют и не разводят скот. Это люди внешне медлительные и неспешные. Им чужда и непонятна вечная озабоченность, деловитость и прагматизм европейцев. С их точки зрения, это вовсе не солидно: почтенному, уважаемому человеку незачем суетиться. Снова привет Обломову!

Монгольских детей отличает очень уважительное отношение к учителям как к старшим и мудрым людям. Это давняя традиция. Но наивно было бы полагать, что монгольские учащиеся и ведут себя как паиньки. Не забудем про известную нам мобильность монголов. В ней причина непоседливости этой детворы, неспособность в течение урока находиться в статичном положении при всём искреннем уважении к вам. Им бы скакать на скакуне. У них оживлённые, быстрые игры. Я не видела детей,медленно бредущих по улице: им интереснее бежать вприпрыжку. Они замирают, лишь когда сгорают от любопытства. Юные монголы напоминают мне малышей из мультфильма «Каникулы Бонифация».

Слишком шумные? Они не хотели вас обидеть! Под ними на части разлетелся стул? Это нечаянно! И хоть за нечаянно бьют отчаянно, я, в отличие от некоторых учителей-мужчин, стараюсь изо всех сил быть терпимой. Так, один из них метр в своих руках (из чего я и заключила, что он математик) регулярно использовал явно не по прямому назначению, а исключительно в воспитательных целях. Это значительно ускоряло процесс усвоения некоторых азбучных истин. Выразительный замах волшебной палочкой (только замах!) – поначалу лихой, а сейчас уже жалкий и испуганный, проказник прикрывает головушку руками. В глазах однокашников нет ни капли сочувствия к собрату, а лишь любопытство: «Что же дальше?» Эти методы не приветствовались, однако и не осуждались ни администрацией, ни родителями, ни самими проказниками – объектами воспитательной проработки. Так и надо! Сам виноват! Не надо хулиганить! И тебя, кстати, не били!

Не будь рядом русской учительницы, получил бы, наверно, по полной программе! Помни и чти закон – устав школы!

«Монгольский закон на три дня»

И, конечно, про закон. Ах, как мы всё-таки местами похожи! «Это ж мой гардеробчик!» – сказал бы один небезызвестный герой советского кино. Вот в этом мы просто родные братья. Тоже считаем: закон для того и принимают, чтобы его потом нарушать. Примеры будут те же самые: нарушения всевозможных правил, уставов вплоть до необязательности работников госучреждений.

Я надеюсь, вы помните рассказы, как ваша покорная слуга возвращалась из отпуска или не без основания обходила стороной монгольскую почту? О массовых нарушениях правил дорожного движения как со стороны водителя, так и со стороны пешеходов и говорить не приходится. Я сама этого в Сайн-Шанде не видела: мы активного движения в гобийской зоне вообще не наблюдали. А вот в Улан-Баторе!

И при всём этом – уважение власти и государства в целом: я существую, потому что есть государство, а не наоборот. Можно даже говорить о феномене почитания государства и власти. Видимо, это ещё со времён сурового и справедливого отца монгольского народа – правителя Чингисхана.

Никому и в голову не придёт пожаловаться на руководителя, открыто не согласиться с директором: власть здесь уважают. Революции и протесты – это не про монголов. Это в нашей истории припомним немало мятежников и бунтовщиков. В монгольской такого не было. Как бы ни лютовал какой-нибудь хан, народ против власти не восставал ни разу. Напротив, во времена ослабления власти, ведущего к обнищанию, ностальгировал по сильной руке. Это тоже связано с существованием в истории Монголии такой великой, поистине обожествляемой фигуры, как Чингисхан. Позволю себе заметить: совсем как у нас.

«Выйдем поздно, наступим силой»

Помнится, А. С. Пушкин, рассуждая о человеческой природе, заключил с сожалением: «Мы ленивы и нелюбопытны». Имея в виду не соотечественников, а людей вообще.

Со всей ответственностью могу сказать, что к монголам это не имеет отношения. Уж любопытства им не занимать. И им интересно всё, что на них не похоже. Так, ближайший родственник, то есть бурят, вызовет самим фактом своего появления лишь спокойное равнодушие. А, казалось бы, родственные души! Эту монгольскую черту могли подметить некоторые работники советского посольства и наши учителя, у которых как-то не установился необходимый контакт, не заладилось что-то.

Наблюдательность и память монгола, особенно зрительная, в сочетании с природной, поистине детской любознательностью достойны самых высоких похвал. Вы можете этого сразу не заметить, но в вашу сторону кто-то поглядывает: или откровенно, детски наивно рассматривая, или боковым зрением. Не сомневайтесь: он увидит всё. Чтобы понять увиденное, ещё и задержится. И его интерес вы прочтёте в живом взгляде: «Вот как! Надо же! А это что?» И это не бестактность монголов. Повторяю, это люди сами по себе ненавязчивые, терпимые к несвойственному им лично.

Кого-то это может смутить, кому-то – не понравиться. Но чем дальше вы от столицы, тем ощутимее это работает. И объяснение этому поведению тоже имеется.

Созерцание составляет значительную часть занятия арата-скотовода. Почти всю информацию, необходимую для жизни и работы, он получает именно через него. Это невероятно развило его наблюдательность и зоркость. Любой монгол в табуне из сотен лошадей отыщет своего коня. Из сотен овец или коз найдёт без труда ту, которую минуту назад выбрал покупатель. Его глаз способен отличить до двухсот лошадиных мастей. В местности, лишённой каких бы то ни было ориентиров, он обязательно найдёт путь и не заблудится. Для вас за окном машины одна и та же картина, а водитель-монгол найдёт её совершенно непохожей.

Не потому ли для европейцев существует одна пустыня Гоби, а для монгола – не менее семидесяти её типов? И все имеют своё название! В поездках по пустыне я чувствовала себя незрячей в сравнении с монголами!

Я учитель, и мне интересен интеллектуальный потенциал детей. Считается, что монголы, благодаря всё той же памяти и необычайной способности запоминания, имеют большие способности к изучению иностранных языков. С произношением у них также не наблюдается проблем: монгольский относится к группе так называемых среднеязычных языков, поэтому не бывает больших трудностей с артикуляцией.

И всё было бы прекрасно, если бы не склонность к вечному «маргаш» – природная расслабленность невозмутимого монгола, неспособность рассчитать свои усилия, спланировать работу. Вместо этого сначала бездействие, а потом штурмовщина, когда отступать больше некуда. Отсюда и пословица: «Выйдем поздно, наступим силой». А результат уже не тот!

У всякой национальной черты есть своя причина. Веками сама природа подсказывала монголу, что и когда выполнять, и он, подчиняясь своему главному учителю, жил в одном ритме с природой. В этом смысле монгол – очень естественный человек, не склонный к рационализму и абстракции.

Возвращаясь к словам поэта, заключу: монголы не ленивы – они, с точки зрения наших соотечественников, переплюнули в данном вопросе русских, тоже понимающих в этом толк. И это давало некоторым нашим товарищам повод для ощущения некого собственного превосходства.

Сепаратизм монгольского сознания

Уроки окончены. Я иду в учительскую, где вновь ни души. И мысль на минуту задерживается на поиске причины. В течение тысяч лет живущие отдельно друг от друга, справляющиеся

силами одной семьи, монголы так и не стали коллективистами в самом прямом смысле этого слова. Традиционные национальные праздники (Надом и Цагансар), семейные торжества, приём гостей не в счёт. Их меньше, чем у нас, но монголам этого вполне достаточно, чтобы утолить жажду зрелищ и общения и вновь вернуться к привычному образу жизни.

Заботясь о своей семье и родственниках, они не будут столь усердны по отношению к коллективу и сотрудникам, не станут работать с полной отдачей сил: трудовой энтузиазм и фанатизм – это не про них. На работе они ощущают себя гостями. А нагостившихся, как известно, тянет домой, в привычную обстановку. Трудолюбие китайцев – объекта давней неприязни некогда угнетаемых монголов – и их способность трудиться в коллективе вызывает только насмешку местного населения и не рассматривается как положительная черта.

Любой монгол в душе сепаратист. При всей своей природной любознательности и мобильности, он ничего в своем образе жизни менять не склонен и хотел бы остаться собой, сохранив привычки и вековые традиции. А иммунитет к чужому воздействию со стороны у монголов чрезвычайно развит.

Поход в Гоби

Однако всё упомянутое не является самым главным в менталитете этого народа: наблюдая за его жизнью в городе, не увидишь истинного лица монгола, а только окунувшись вместе с ним в его природную стихию. К счастью, совсем скоро такая возможность представилась – поездка в древнюю столицу монголов Хархорин. А до этого были вылазки меньшего масштаба.

Итак, подходил к концу первый учебный год. Накануне выходного дня ученики моего любимого седьмого класса поинтересовались: «Багша, Вы любите ходить в походы?»

Вопрос показался неожиданным: я тот ещё турист. Да, в студенческие годы получила значок «Турист СССР» за

двадцатикилометровый поход в горы Кабардино-Балкарии. За настоящий, я подчёркиваю, поход, так как спустя всего несколько минут, как только группа покинула турбазу, к нам подкатила грузовая машина, а водитель, предложив всем скинуться, обещал подбросить нас с ветерком к самому порогу горного приюта – конечной точке нашего маршрута.

Встретив первый в истории подработки отказ, водитель

решил, что мы просто ненормальные. Остальные туристы, если верить любителю лёгкой наживы, были вполне себе нормальные, потому что благоразумные. Однако товарищ решил немного обождать: ломаются, не зная, как тяжело топать с гору с рюкзаком. Инструктор, по совместительству соратник коварного шофёра-искусителя, сильно удивившись нашему наглому самомнению, в отличие от горстки несмышлёнышей, восхождение ножками также не планировал.

Мы шли. Шло время. Шофёр, то демонстративно уезжая «навсегда», то возвращаясь назад и изрыгая проклятья, кричал, что таких чудаков (благоразумно заменим употреблённое им крепкое словцо!) ещё не встречал.

Время шло. Мы топали по серпантину горной дороги, любуясь разнотравьем и разноцветьем альпийских лугов. Цветы, растущие в долине, здесь выглядели иначе: гораздо крупнее и, казалось, ярче. Порой в них трудно было узнать равнинных собратьев. И никто из нас, в равной степени обалдевших и от красоты, и от усталости, не думал хныкать.

Тёмной ночью (а в горах она наступает стремительно, как коварный враг) мы всё-таки притащились к горному приюту, где нас уже давно перестали ждать. Ужин тоже не поджидал. От души напившись чая, счастливые и гордые собой, упали замертво. А наутро отправились в обратный путь. Спускаться было куда легче: ноги сами несли вниз.

А простенький значок туриста мы приняли как награду Родины, посчитав, что она нами заслужена, а не куплена по дешёвке с рук или снята с чужого пиджака. Даже малые победы над собственной слабостью способны окрылять!

И вот спустя годы слышу: «Багша, поедете завтра в поход?» На всякий случай поправляю: «В поход, вообще, ходят!» «Нет, мы поедем на машине!» – слышу в ответ. «Хорошо, едем!» – соглашаюсь я. Здесь не мне выбирать: походы бывают разные.

«Сколько километров пути?» – спрашиваю деловым тоном, предполагая получить точный ответ. В ответ только пожимают плечами: кто ж его знает? «А когда вернёмся обратно?» – не унимаюсь я. На меня вновь смотрят непонимающе и удивлённо. Взрослый человек, а такие глупые вопросы задаёт! Этого и сам бурхан не знает!

Однако проснувшийся после долгой спячки дух авантюризма пересиливает во мне инстинкт самосохранения, и я соглашаюсь. Что ж, посмотрим, что значит поход по-монгольски!

Походы-то разные, а машина, кажется, та же самая, грузовая. Нет, денег водитель не собирал, а сразу показал: «Грузитесь!» Было видно, что заранее уже всё обговорили. Поскольку в кабине уже сидел какой-то народ (она была явно переполнена), я тоже залезла в открытый кузов, где уже тоже были люди, и села, тесно примостившись, на одну из лавочек. В ногах были чьи-то вещи.

«Может, семья уезжает в худон», – не успела подумать я, как машина резко рванула с места, подняв клубы пыли, и качнуло так, словно шофёр хотел выбросить лишних пассажиров за борт.

Да! Оказывается, не только русские любят быструю езду!

А машина понеслась дальше, не разбирая дороги. Да и была ли она? Дороги Монголии – это тема, достойная отдельного разговора.

В ту пору редко кто не слышал выражение: «Дороги бывают разные: хорошие, плохие и дороги Монголии». Какие ассоциации обычно возникают, когда слышишь слово «дорога»? Правильно, асфальт! Это сейчас по территории Восточно-Гобийского аймака проходит современная автомагистраль, соединяющая Улан-Батор с Чойром, далее с Сайн-Шандом, потом с Замын-Удом – последней железнодорожной станцией Трансмонгольской железной дороги – и, наконец, с пограничным переходом в Китай. Благодаря этому современные российские туристы, сев в автомобиль где-нибудь в приграничных областях, в Иркутске, Улан-Удэ, могут насквозь пересечь Монголию и двинуться дальше в путешествие по КНР. Быстро и удобно! В наше время и мечтать об этом не мог никто: асфальт в последний раз, как я уже говорила, мы видели только в столице.

Но грузовой транспорт существовал, и использовались для передвижения грунтовые дороги. Да и те не были похожи на наши. У наших грунтовых хотя бы заметна колея. Тут и этого нет. Хорошо, если есть с трудом видимый накат. Несколько пар колей, то сходящихся вместе, то идущих параллельно, чтобы машины разъехались, я видела лишь между советскими военными городками. Вопрос, где дорога, наивный. Она везде и всюду! Другое дело, в каком направлении двигаться? Так что совсем уж точным будет выражение: «В Монголии нет дорог, а есть направления».

Пока я размышляла над вечной проблемой не только у русских, водителю, казалось, всё было нипочём. Несмотря на ухабы, он гнал на приличной скорости, так что сидящие дружно, в такт слегка подпрыгивали и раскачивались, что только прибавляло смеха и весёлого оживления. Лишь я была в малодушных раздумьях и попытках удержаться за лавку, чтобы не сорваться с места. Так что окрест себя смотреть было некогда.

Минуты ужаса, показавшиеся нескончаемыми, и машина, резко затормозив, остановилась в чистом поле. Простите, пустыне. Казалось, водитель и напоследок решил удивить ездоков своей удалью. Не хватило лишь ретивого конского ржания. Но я была рада и такому финалу.

Машина с переселенцами умчала, а дети, отложив в сторонку свой скарб, предались играм в волейбол и то, чему названия я не знала. Вы скажете: «И стоило ради этого нестись за тридевять земель? Поиграли бы около школы». Вот и я про то же, потому что, оглядевшись по сторонам, никаких красот не увидела. Может, я просто чего-то не понимаю? Представьте широкую, раздольную, самую малость неровную степь. Представили? Теперь мысленно уберите облака, музыку птиц и пчёл. Вы услышите музыку ветра, тихий шелест песка. Уберите разнотравье и буйство красок, заменив их полосами песка, каменистых россыпей и редкими перекати-поле, верблюжьими колючками. Да, простите, из родного ещё были мухи.

Настырные, вездесущие существа, они отсутствуют, похоже, лишь во время сильных холодов, а мир для них воистину безграничен. Но меня сам факт их существования даже обрадовал: всё какие-никакие живые существа, говорящие о присутствии человека или животных в радиусе нескольких километров.

Вас, похоже, не вдохновила картина? Меня, по правде, тоже.

А тем временем Энхтуя, Наранчимэг и Дэлгэртуя, достав китайские термосы, устроили всем чаепитие. Вновь собравшись, мои семиклассники что-то оживлённо обсуждали, а потом притихли и дружно, словно в едином порыве, запели. Молчащих не было: это была песня о Родине. По-монгольски «Манай орон» – это «Наш край» или «Наша страна».

Юные монголы музыкальны и любят петь, как и взрослые. У нас, правда, как я уже рассказывала, несколько иные предпочтения: для монгола красивое пение – громкое пение. Тихое исполнение не имеет шансов на успех у слушателей. Но сейчас всё было по-другому: задушевно, задумчиво, без крика и надрыва связок. Невозможно кричать, когда признаёшься в любви. А что любовь эта искренняя, по-детски чистая, сомнений не было. Пели полукругом, обнявшись за плечи. Я физически почувствовала силу пения и в эту минуту поверила, что способность донских казаков своими песнями возвращать к жизни смертельно раненных товарищей не красивая выдумка предков.

«Для тебя это просто местность, а для них – любимый край, дающий и силу, и крылья для полёта. Его простора им точно будет не хватать и в Москве, и в Иркутске», – подумалось в эту минуту.

«Эту песню должны услышать советские дети», – решаю я. Так рождается идея концерта на сцене советского Дома офицеров. И он состоится. Основной репертуар на русском, но, чтобы зрители почувствовали волнующее дыхание монгольских просторов, будет и национальное искусство: пение и танцы. Мои семиклассники – артисты хоть куда!

И, конечно, будет песня о родном крае, звучавшая, как и всё, без микрофона, но её, задушевную и не по-монгольски тихую, все услышали и поняли без перевода. Язык искренней, из самой души льющейся любви понятен всем и в переводе не нуждается. Здорово!

Возвращались домой после того культурного похода воодушевлённые успехом, с необычным, радостным чувством исполнения чего-то особенно важного, заветного и необходимого не лично тебе, а твоему родному краю. В моей душе словно весеннее цветение и пение птиц: именно такой май в родном Подмосковье!

Не знаю, какая картина в душе юных артистов, но на их счастливых, оживлённых лицах читаются только радость и восторг. Монгольским детям, видимо, доступна удивительная способность от самой малости испытывать прилив и радости, и счастья. Но возвратимся в обстановку похода, предшествовавшего этому событию.

Какие же они хорошие, дружные – мои семиклассники! Сколько в них любви к родному краю! Как они чисты и непосредственны! Только на уроках всё не разглядишь и не откроешь в детском сердце. Подумав так, часто заморгала, чтобы скрыть внезапную влажность глаз. Хорошо, что не заметили.

Алдарху подмигнул и что-то сказал про русскую учительницу. Весело посматривая, запели песни, разученные мною: «Если с другом вышел в путь», «Песенку про день рождения». На уроках мы тоже пели. Почему бы и нет?

И тут необходимо добавить, что взрослых, кроме меня, нет, что дети всё организовали сами, что никаких инструкций по безопасности и в помине не было. С нами лишь юная пионервожатая, неотличимая от ребятни почти такого же возраста. «Ужас! Никакого похода!» – заявил бы любой наш директор. И был бы прав! Но здесь дети везли учителя (а не наоборот!) показать родной край и отвечали за его безопасность! В последнем я вскоре имела возможность убедиться.

Пора домой! Но где же транспорт? В ответ услышала: « Не надо». И мы пошли: это же поход. Как я сразу не догадалась! Где Сайн-Шанд? Сколько километров предстоит пройти? Я вижу только унылую, однообразную даль и песок с мелкими камешками под ногами, по которому предстоит пройти в босоножках. А воздух всё жарче. И идти всё труднее.

В лицо пахнуло жаром и пылью – это внезапно появившееся на горизонте и стремительно приближающееся к нам облачко пыльной бури. Её начало всегда стремительно и неожиданно. Солнце внезапно превращается в светлеющее пятнышко, а затем и вовсе исчезает в серой мути завесы. Налетевшие горячие песчинки покалывают, как раскалённые иголки, пыль покрывает одежду и тело. Тяжело и смотреть, и дышать. Ветер срывает платки, пузырём надувает рубахи. Мне протягивают косынку, которую в народе из-за лёгкости и прозрачности называли газовой. Чуть расслабишь пальцы – вмиг улетит невесть куда. Крепко сжав кулаки, с трудом обматываю ею голову, глядя, как это делают предусмотрительные девчонки. Немного легче!

А дети? Похоже, происходящее их вовсе не тревожит. Только вынуждены сбавить ход и на время остановиться. Не понимаю, как им удаётся не терять направление. Способность ориентироваться на местности, лишённой всяких ориентиров, просто потрясающая! Как они свободны и самостоятельны! Стыдливо вспоминаю свои показавшиеся теперь нелепыми расспросы о часах и километрах: это совсем не по-монгольски. Попав в родную стихию, любой монгол не будет ограничивать свою свободу ни временем, ни пространством. Какая свобода, если придётся посматривать на часы, как вечно спешащие, озабоченные европейцы? Несчастные люди, они не знают вкус истинной свободы! Рабы времени!

Но вот в клубе пыли различаем несколько фигур верблюдов, пасущихся свободно, без погонщиков. Именно так порой и бывает. А через минуту одного подводят и заставляют опуститься рядом со мной. Верблюд послушно повинуется: не случайно монголы считают его символом покорности. «Багша, пожалуйста!» – слышу я голос Алдарху. Оказывается, к верблюдам и лошадям, если есть намерение ими управлять, подходят не как вздумается, а исключительно с левой стороны. Совсем как к большинству автомобилей.

Привычнее было бы начать освоение с автомобиля, перейдя затем к лошадкам, которые в ту пору встречались в России куда чаще, чем в нынешнее время. А уж потом дошёл бы черёд и до управления кораблём пустыни. У меня же подобные события происходили с точностью наоборот. Но раз такой случай представился, можно взобраться и на верблюда.

И вот я слева от животного, на мохнатую спину которого меж могучих горбов мне предстоит взгромоздиться. Верблюд покорен и ничего против моих действий не имеет. А куда ему деваться? Впрочем, как и мне! Вставив ногу в стремя, рывком поднимаюсь и удачно приземляюсь в седло, прикрытое пёстрой кошмой. И вот, казалось бы, всё. Я беспечно восседаю верхом лишь какое-то мгновение, не подозревая, какая неожиданность подстерегает впереди. Вспомнив, что лежащему верблюду надо бы подняться на ноги, на миг теряюсь. А верблюд рывком поднимается на задние ноги – я стремительно несусь вперёд и вниз. Неужели суждено скатиться кубарем? Затем он выпрямляет и свои мозолистые мохнатые передние ноги – я покорно устремляюсь назад и вверх.

К счастью, удержалась! Вот была бы потеха публике, если бы скатилась! Какое после этого уважение тех, кто в седле сидит с трёх лет?! Да что там сидит! Скачет на коне во всю прыть! Да так, что пыль столбом! И родители не останавливают, говоря: «Ты бы, сынок (дочка), потише, что ли. Не гони так, а то упадёшь ненароком, а я тут переживай за тебя!» Напротив, сами же ребёнка заботливо подсадят в седло и коня крепко хлестнут, со всего маху, чтобы он, родимый, нёсся вскачь, поднимая тучу пыли. А на родительском лице засияет выражение гордости и горячего одобрения: «Настоящий монгол! Добрый арат будет!»

И хотя у меня за плечами иная родительская школа, через мгновение на поверхность пустыни я взираю уже степенно, даже свысока. В прямом смысле слова. Мы ведь тоже не лаптем щи хлебаем! На верблюде, говорите? Легко! Хотя меня к этому ни дома, ни в институте, как ни странно, не готовили, но, раз надо, пожалуйста!

И панорама окружающей местности раскрылась бы передо мной куда шире, если бы не шоро. Но, с другой стороны, если бы не оно, едва ли пересеклись наши с безымянным верблюдом жизненные пути.

По-моему, детям зрелище важно восседающей на верблюде русской учительницы доставляет немалое удовольствие. Улыбаясь, подают друг другу молчаливые знаки одобрения. Газовая косынка, плотно облепив лицо, силится сорваться от мощных порывов ветра и улететь прочь. Но завязанный узел крепок, и, сощурившись до узких щёлочек, я силюсь вглядываться в круговерть пыли и песка.

Поступь верблюда торжественна и нетороплива. И шоро здесь ни при чём. Пустыня не любит быстрое движение и не допускает его. Неспешная и величественная поступь верблюда более всего соответствует характеру движения по Гоби, разумное сбережение сил в которой является первейшей задачей.

Сижу в седле, прячась между мохнатыми горбами, терпко пахнущими шерстью. Покачиваюсь в такт торжественно-величавой, размеренной поступи невозмутимого верблюда, ведомого за поводья. Представляю себя частью каравана на знаменитом торговом пути – Дороге Ветров, проходившей насквозь пустыню Гоби и связывавшей Поднебесную со своими западными провинциями и с Россией. Другое её название – Ветровая. Оно говорит само за себя. Причем ветер дует строго с запада на восток, порой с ужасающей силой, вызывая сильнейшие пыльные бури. И это особенно ощутимо в весенне-летний период. Объяснение этого факта я найду позднее. Вот почему, когда я иду в школу, ветер всегда бьёт мне в лицо! А пока, куда бы я ни шла, в каком бы направлении ни двигалась, у меня чувство, что ветер дует исключительно в мою сторону!

Путь караванщиков занимал годы, долгие годы служил людям и теперь навечно засыпан песками пустыни. Мы же степенно движемся невидимыми тропами, некогда протоптанными копытами многочисленных верениц верблюдов.

А буря, как бывает в этом краю, внезапно начавшись, так же неожиданно прекращается. Вдали можно рассмотреть белеющие силуэты пятиэтажек военного городка – недалеко и Сайн-Шанд.

Теперь я уже тревожусь не за детей, а за возвращение верблюда. Меня успокаивают: он легко найдёт дорогу назад. Только нам, людям, надо всё время вперёд! Всю жизнь! Только помогая друг другу, мы находим верную дорогу.

А когда много лет спустя в тунисской Сахаре мне предложат покататься на местном одногорбом верблюде, я откажусь: ненужная забава. Я-то знаю, что верблюд послан богом не для потехи, а исключительно для помощи человеку.

Гамбожав дарга

Вот, кстати, и о помощи. Мы помогали людям – нам тоже приходили на помощь. Есть у меня несколько историй, связанных с книгами. Вот одна из них.

Имя Гамбожава известно всему Восточно-Гобийскому аймаку: он его первый секретарь, что равнозначно первому секретарю нашего обкома. Фигура видная и заметная во всех отношениях. Не по-монгольски высок, статен. Спокойный, уверенный взгляд, исполненный гордого величия, осознания своего особого положения, высокой земной миссии, безупречный внешний вид, безукоризненные манеры – всё впечатляет в этом человеке.

Власть в Монголии священна. Её авторитет непререкаем. Её не критикуют и ей верят, что само по себе очень ценно.

«Народа водитель и одновременно народный слуга», как выразился когда-то самый ранний наш Владимир Владимирович – Маяковский. Правда, о себе. Но это и про нашего Гамбожава тоже.

Про него мы знаем совсем немного: монголы сами не любят ни рассказывать, ни расспрашивать. Основную информацию они привыкли получать через созерцание. Вот и мы созерцаем Гамбожава на торжественных мероприятиях и в краткие моменты личного общения.

Он высокообразованный и воспитанный человек. По непроверенной информации, окончил Лейпцигский университет. Значит, владеет вдобавок и немецким. Меня это не удивляет: монгольские студенты обучались и в ГДР. И конечно, Гамбожав, как и все руководители его ранга, прекрасно владеет русским: способности монголов к изучению иностранных языков общеизвестны. И, как мне видится, знает «великий и могучий» не хуже, а, возможно, даже получше многих русских. Во всяком случае, его речь льётся легко и свободно, как ручеёк, а не как грохочущий камнепад или невнятный шелест некоторых наших специалистов.

А какая образность и изысканность некоторых обращений! В приватных беседах Гамбожав дарга обращается ко мне не иначе как Жемчужина Сайн-Шанда. У кого из прекрасной половины человечества не захватило бы дух от подобной неслыханной лести и от наивного желания поверить в истинность метафоры? Я же реагирую по-азиатски сдержанно, милостиво отвечая благосклонной улыбкой, при этом всем видом показывая, что для советских женщин слышать слова восторга – дело привычное. Да просто на каждом шагу! Что для юных строительниц коммунизма это приятно, однако вовсе не обязательно. Та ещё актриса!

Я заметила, что многим людям постарше нравится наблюдать за более молодыми: наверно, вспоминается своя недавняя молодость с её накалом чувств, обжигающим избытком сил, чувством полёта встающего на крыло, наивной доверчивостью и легкомысленной беспечностью. С неверием, что есть зло и, само собой, смерть. С верой в то, что всё в жизни только к лучшему. Твоё время надежд ушло, а у других, счастливчиков, оно ещё длится. Гамбожав дарга любит наблюдать за молодой реакцией. Наверно, тоже вспоминает свою молодость. Иных ассоциаций быть не могло. Думаю, в юности он, как и большинство мальчишек, был весёлым сорванцом и проказником.

Сайн-Шанд отмечает очередной праздник, мы за столом напротив друг друга. Под столом кто-то невзначай (?) толкает мою ногу. Потом снова. Конечно, Гамбожав дарга. Не сидящая же рядом с ним луноликая красавица жена! А как мне прикажете реагировать: тоже толкнуть в ответ или прикинуться рассеянной в своей романтической мечтательности? Вообразив первое, я подавляю неуместный смех. Сам же дарга едва сдерживает улыбку (каков я молодец!) и приглашает потанцевать. С этим всё просто: танцевать – это святое дело, священная обязанность, я бы сказала. Любишь ты это или терпеть не можешь, твоя грация бесподобна или подобна грациозности коровы на льду – это без разницы. По этикету ты просто обязана быть танцующей.

Проживаем мы в одном доме, и у соседнего подъезда можно встретить уазик, а не чёрную «Волгу», причитающуюся первому человеку аймака по статусу. Легковых автомобилей попросту не существует: они остались далеко, в монгольской столице. Да и будь здесь «Волга», проку бы от неё было бы мало: дороги Гоби не приспособлены для такого транспорта. Поэтому всё чаще у подъезда стояла безотказная, демократичная замена – уазик, увозивший даргу и в дальние сомоны, и даже на работу в учреждение, располагавшееся совсем поблизости, ближе, чем моя школа. Даже это расстояние преодолевалось в машине: сказывался статус плюс всеобщая нелюбовь монголов к пешей ходьбе.

Однажды наши пути пересеклись: Гамбожав, непривычно пешком возвращавшийся домой, и я, плетущаяся домой после второй смены. А что удивительного? Живём-то в соседних подъездах. У дарги, как обычно, невозмутимо-спокойный взгляд излучает улыбку. Не впервые я могу оценить по достоинству изящество его речи:

– Жемчужина Сайн-Шанда!

– Здравствуйте, Гамбожав дарга!

– Как Ваши дела? Есть ли просьбы?

– Спасибо! Если появится необходимость, непременно обратимся, – привычно, уже на автомате заверяю я.

А почему бы и не обратиться, если человек так настойчиво предлагает свою помощь? И вскоре причина действительно находится.

Книжный рай

С периодичностью где-то раз в месяц все иностранные специалисты, к которым прежде всего относились именно учителя, неслись в одном направлении со скоростью, явно превышающей скорость движения к месту работы. Каждый норовил примчаться быстрее других, хотя можно было идти степенно и важно: наше, на законном основании причитающееся всё равно от нас никуда бы не делось. А мы почти бегом! И куда же? Многие читатели понимающе вздохнут и подумают: «Не иначе как в банк. Бедолаги! День зарплаты! Поиздержались, видимо, за месяц! А перехватить на недельку не у кого!» И это будет правдой лишь отчасти, потому что…

У Сайн-Шанда, на мой взгляд, существовало огромное преимущество перед Чойром – наличие книжного магазина, в который каждый специалист имел спецпропуск. О большем счастье и мечтать было в те годы невозможно, во всяком случае, нам. Приблизительно раз в месяц поступал новый товар, и именно мы становились первыми, а порой и единственными его покупателями.

На это время обслуживание остальных категорий граждан приостанавливалось. Так что жёнам военнослужащих ничего не оставалось, как терпеливо ожидать у закрытых дверей, нервно реагируя на пропуск каких-то девчонок, то есть нас. Мы же не наглели, брали нужное лишь в одном экземпляре: на всё просто не хвалило бы монгольской зарплаты. Отличное качество, прекрасный выбор, все книжные новинки, которые достать с Советском Союзе просто нереально. И, вы не поверите, ежегодная подписка абсолютно на все собрания сочинений!

Книголюбы постарше, конечно, помнят время, когда приличную книгу можно было приобрести, лишь сдав двадцать килограммов макулатуры и набегавшись по книжным магазинам в поисках заявленного в талончике. У некоторых любовь к книге, правда, лишь этой беготнёй и ограничивалась, не переходя к стадии чтения. Была своеобразная мода на их приобретение.

Не понимая истинной ценности книг, некоторые соотечественницы обращались с просьбой составить список «хороших книг». Некоторые делали выбор самостоятельно, руководствуясь лишь соображениями цветового соответствия корешка общей гамме печатной продукции. Комизм ситуации налицо.

Однако это совсем другой вопрос. Ведь главное, что изречение про книгу как лучший подарок не вызывало глупую ухмылку, возможную в настоящее время. И любой, даже такой интерес к книгам лучше искреннего равнодушия. И некоторые их не только покупали, а ещё и читали! И не любовные романы и детективы, с которыми в ту пору дело обстояло просто хуже некуда! Читали всё остальное, и чаще, чем сейчас. И ничего! Как-то выживали без «спасительного» чтива в поездах, электричках, на морских побережьях и дома на диванах.

Но вернёмся обратно в Сайн-Шанд. Итак, ходим мы, ходим в книжный магазин. И вдруг… Бац! Нет, не вторая смена! С этим я уже успела смириться как с неизбежным злом. Тут иное дело: узнаём, что в книжном сельмаге была «Книга о вкусной и здоровой пище», уплывшая в неизвестном направлении. Впервые в жизни нас обошли!

Благородному негодованию нашему нет предела. Как можно?! Нам, будущим хозяйкам, а сейчас просто молодым особам, просто позарез необходима эта книга. Покусились неизвестные, можно сказать, на святое – на наше светлое, вкусное, сытое будущее! Распалившись в благородном негодовании, в эту минуту мы и впрямь верили, что без этой книги нам не прожить. Жизнь не в жизнь!

В советскую пору это издание было своеобразным аналогом небезызвестному «Подарку молодым хозяйкам» Елены Молоховец, один из рецептов которой мог начинаться для своего времени незамысловато и просто: «Спуститесь в подвал и возьмите там телячью ножку». Или что-то в этом роде. В наше время и с подвалами, и с телячьими ногами было, если выражаться прилично, уже значительно хуже. Хорошо, в подвал ещё кое-где ещё можно было спуститься. Но чтобы повстречать там что-то иное, кроме пресловутой картошки! Это, простите, уже не кулинария, а ненаучная фантастика какая-то! Поэтому осовремененная версия «Книги…», избавленная вдобавок от упоминания о ставших страшно дефицитными крабах, севрюге и прочем, была призвана помочь хозяйкам в непростом деле – не имея практически ничего в холодильнике, вкусно накормить семью.

Я помню бабушкину книгу, изданную ещё при Никите Сергеевиче. Оформление в самых лучших имперских традициях: тисненый, с золотом узор обложки цвета кофе с молоком, тоненькая ниточка ляссе – закладки. А цветной форзац! Рекомендовалось смотреть не на тощий желудок. В противном случае повышенное слюноотделение вам гарантировано. Сам форзац возбуждал чувство голода, но не банального – по красоте!

Мы, внуки, почтительно и благоговейно открывали книгу и смотрели с нескрываемым восторгом и восхищением на сказочной красоты сервировку праздничного стола: изысканную посуду, хрустящую накрахмаленность и окольцованность белоснежных салфеток на такой же ослепительной скатерти, великолепие и разнообразие причудливых блюд, мастерски украшенных лимоном, горошком, зеленью и бог знает чем ещё. А беспечно дремлющие на блюде молочные поросята! А матовый блеск крохотных шариков чёрной икры! Шампанское в серебряных ведёрках с охлаждающим льдом. Северное сияние хрустальных бокалов. Вазы с разноцветными фруктами и, конечно, с цветами. Как же без них сесть за праздничный стол?

Это была сказка, на которую хотелось смотреть вновь и вновь и верить, что так и должно быть. Или будет у всех нас в недалёком будущем. У меня частично сбылось: я, действительно, в эти годы неплохо жила, только в Монголии.

Короче, хотим иметь такое же! И начнём с книги, словно она пропуск в это царство красоты и изобилия!

Где искать помощи, вопрос даже не стоял. Прямиком к Гамбожаву дарге! Всюду зелёный свет.

И вот мы уже в кабинете: для нас нет записи и приёмного дня. Гамбожав дарга воспринимает визит как должное, но по непонятным причинам затянувшееся. Всем видом говорит: наконец, а то уже вас прямо заждался.

Выслушав мою настойчиво-сбивчивую просьбу, товарищ озадачился, действительно ли такой малости не хватает этим русским учительницам для полноты счастья. Другие, помнится, просили большего: ковров да дублёнок, а этим книгу подавай! Может, шутят? Нет, вроде серьёзны!

– Не проблема! С вами свяжутся, – заверил он и уточнил на всякий случай: – Ещё просьбы имеются?

Гамбожав дарга имел в виду более серьёзные, трудновыполнимые, соответствующие его высокому статусу.

– Нет-нет! – хором отвечаем мы и, благодаря за проявленное внимание, смело разворачиваемся. Не как некоторые гости турецкого султана из сериала «Великолепный век», в почтительном поклоне пятившиеся до самой двери. Не знаю, как это происходило в ставке монгольского хана. На дворе иной век! Гордые своей дерзкой смелостью, мы покидаем стены исполуправления.

На следующий день в школе мне сообщают:

– Надежда багша! Звонили из исполуправления. Вас ждут в книжном магазине.

А книга… Сейчас она благополучно забыта мною. Но не тот, кто помог её достать. Первый человек аймака был последним знакомым мне человеком, с кем столкнулась случайно в вестибюле улан-баторской гостиницы перед самым возвращением на родину.

– Уезжаете, Надежда Николаевна?

– Да, сейчас прямо на вокзал.

– Счастливого возвращения! Не забывайте Монголию!

– Нет, не забуду!

И в ответ грустно улыбнусь: слово «никогда» звучит как приговор, не подлежащий обжалованью.

Вот такая история. Весёлая она или грустная – не мне судить.

«Когда в Чойр поедем?»

А вот и вторая история, тоже связанная с книгами.

В Чойре, укрепляя монголо-советскую дружбу, трудились на ниве просвещения наши ярославские девчата – Калугина Татьяна и Ермолаева Ольга, по непонятной причине носящие разные фамилии, ведь самой подходящей для них была бы одна на двоих – Ларины. У сестёр Лариных и впрямь всё было на двоих.

Далеко не все настоящие сёстры могли похвастаться таким единодушием в решении всех жизненных проблем. Уж пушкинские героини точно. Сходство с последними было сугубо внешним: субтильная Татьяна, как мы все помним, бледнолицая серьёзная брюнетка. Пышнотелая Ольга, как и полагается, круглолица, вечно хохочет и улыбается, производя впечатление жизнерадостной простушки.

Серьёзной и по-старушечьи рассудительной Татьяне, добровольно взвалившей на себя ответственность за подругу, из-за этой самой трудно маскируемой простоты, которая, как известно, хуже воровства, вечно приходилось одёргивать «младшую». Ольга отзывалась на голос подруги, как наивный ребёнок, заслышав чарующие, но властно влекущие за собой и уводящие звуки дудочки. И это, конечно, говорило не о любви к музыке, а о силе влияния Татьяны на подругу.

У многих людей, встреченных мною в Гоби, были любимые словечки. Наилюбимейшее выражение Риммы вы уже, надеюсь, запомнили. А лейтенант Стульнов, видя слишком смелое и независимое поведение младшего, в подобном случае неизменно произносил: «А ты буреешь!» Неказистый весельчак Грицман иронично именовал свою физиономию не иначе как «морда лица». А у одного врача, помнится, в ходу было словечко «натюрлих», что тоже вроде имело какое-никакое обоснование.

У Татьяны тоже было одно, но какое! «Конфиденциальный»! Слово, произносимое с особенным выражением, словно подчёркивающим необычайную важность момента. Как позже выяснится, и личные дела решать в обстановке конфиденциальности Татьяне также было свойственно. И с таким же, видимо, заговорщическим выражением лица.

С неразлучными подругами в конце августа мы попрощались до очередного отпуска и не могли нигде пересечься ранее этого момента.

У нас, как у всех учителей, было право только на одну в течение года бесплатную поездку в Улан-Батор. Как правило, это кратковременные служебные командировки, которые мы старались совместить по возможности с решением каких-то личных вопросов. Уезжать куда-либо в учебное время лишь по своей надобности? Нет, это не запрещалось. Мы сами решили, что это исключено. Поэтому каждая поездка, связанная с перемещением по стране, была событием и запоминалась надолго.

Однако у нас в Сайн-Шанде скопилось немало книг, которые надо было переправить в Чойр: покупали, сочувствуя подругам, лишённым такой возможности. Только каким образом это сделать? И решение нашлось. На помощь пришёл знакомый из Южного – прапорщик Парфенюк, служба которого проходила при медсанбате сайн-шандинского полка.

– Надежда, в Чойр, говоришь, надо тебя отвезти? Чего ж не отвезти! На днях как раз поедем! Только на машине – это тебе не на поезде, – сказал добродушный, богатырского сложения Парфенюк. – И учти: ехать долго!

– Мне очень надо. Ничего. Как-нибудь доеду, – поспешила заверить я, полная беспечной радости от незнания кое-каких важных особенностей передвижения в Гоби.

И в назначенное время машина отправилась в путь: обогнув Южный, наш фургон двинулся к Чойру. Я наивно предполагала, что грунтовая дорога пойдёт параллельно железнодорожному пути и когда-нибудь выведет нас к конечной точке путешествия. К моему удивлению, на пути не было ничего: ни автомобильной дороги, ни железнодорожного полотна. Мы ехали привычным для наших военных водителей маршрутом – незримым. Выглядывая из кабины, я пыталась ради интереса разглядеть хоть какой- то слабый признак, указывающий на дорогу. Но, как ни силилась, даже намёка на него не смогла обнаружить: ни колеи, ни наката, ни привычных для нас линий электропередач, никаких следов хозяйственной жизни человека, никаких следов хотя бы временного его присутствия. Ни-че-го! Вокруг привычное пустынное однообразие и полное отсутствие каких бы то ни было ориентиров, как в недавнем походе с детьми.

Тогда я подивилась монгольской наблюдательности и зоркости. Но у нашего Парфенюка, похоже, тоже ничто не вызывало затруднений: послужив несколько лет в Сайн-Шанде, он в этой пустынной стихии чувствовал себя как рыба в воде. Только изредка, косо поглядывая в мою сторону, хитро улыбался. Бывалый водитель по Гоби!

А путь не из лёгких: машину мелко потряхивает, будто едем по тёрке. Её наши водители неспроста так и называли. Развить здесь скорость – значит угробить машину. Золотое правило: тише едешь – дальше будешь. Так что, наверное, не больше двадцати-тридцати километров в час! А в зимнее время в одиночку пускаться в такое путешествие и вовсе опасно: заглохнет мотор – погибнешь на морозе, так как шансы на случайную встречу со спасителем призрачные. Безопаснее выезжать в паре с другой машиной.

Места малообжитые и безлюдные: проехав весь маршрут до конца, мы так и не повстречали ни одной машины. Да что там машины! Ни одной лошади, ни одного верблюда и, соответственно, ни одного человека! А ведь время вроде подходящее для передвижения – май.

От однообразия и монотонности пути впору затянуть нашу русскую, но по-монгольски протяжную песню про то, как в степи глухой долго и мучительно погибал бедный ямщик, поочерёдно, по-мужски сдержанно прощаясь со своимиблизкими. Настроение соответствующее. Вот и подумалось: затяну, глядишь, на душе и полегчает!

Сдаётся мне, прапорщик, не обладающий ни слухом, ни голосом, тоже был любителем хороших песен и исполнял их во множестве. Но исключительно про себя, и не по причине уникальной скромности. Мы же всё-таки в Монголии! А по причине весьма прозаической: очень уж нас трясло! Вот и песня могла звучать приблизительно так:

Ссте…ппь…ппь дда…да…да ссте…ппь…ппь ккрууу…гооом…ом…ом.

Словно не поёшь, а одновременно, как ключом радиопередатчика, отбиваешь зубами сообщение. Забавно выходит! Только по нечаянности можно и язык больно прикусить.

От безысходности переключаюсь на размышления о водителе, откровенно завидуя его невозмутимости, граничащей с непробиваемостью. Вот это выдержка! Мне бы такую! Особенно на уроке!

Сдаётся мне, что секрет безотказности конструкции под названием прапорщик Парфенюк кроется в необычайной простоте её внутреннего устройства. Чем проще схема, тем в деле надёжнее. В этом любой инженер-конструктор со мной согласится.

По глубокому убеждению прапорщика, жизнь проста и немудряща. И служба? А что? Служба как служба: жми на газ, крути баранку! «Но ведь в Монголии…» – засомневается любитель «размышлизмов». «А шо Монхолия? Монхолия как Монхолия! Дорох тильки нима. Бульбы нима. А так усё, як у нас…» – при этом прапорщик многозначительно усмехнётся и хохотнёт. И всё! Думайте сами!

Но ведь должен же человек о чём-то думать! Конечно, и прапорщик Парфенюк, широкий и в плечах, и в поясе, не исключение! Думает, да ещё как! Это ощущалось в задумчивости и теплоте водительского взгляда. О драниках с пылу с жару, поджидающих его в Сайн-Шанде (он же из Белоруссии!). О встрече с женой Галей, изнывающей от скуки по причине своей трудовой незанятости.

Вновь замечу, что «г» произносился не иначе как фрикативный, то есть со «взрывом», раскатисто, как у большинства южан (фамилия-то недаром украинская!). Юной харковчанке Люсе Гурченко, отправившейся покорять столицу, это обстоятельство чуть не стоило краха карьеры. К счастью для будущей звезды, обошлось. После долгих и мучительных усилий над собой. Но, опять же по счастью, водитель не артист и не учитель иностранного языка, для которых произношение – важная часть профессии. Хочу – молчу, хочу – говорю так, как умею. И любо слушать его затейливую русско-украинско-белорусскую речь, в которой чего только не намешано. Ходи следом с блокнотиком да записывай.

Своим особым говорком, солнечной жизнерадостностью выходцы с Украины, из Ростовской области, то есть южане, вызывают ощущение, что именно их в Гоби больше иных. Такими наблюдениями поделятся со мной и подруги из Чойра. А вот это чистой воды заблуждение! Просто южане, в отличие от выходцев из северных широт, выделяются своей активностью, проявляемой в особых пробивных способностях, умением договориться и поладить с кем угодно, хоть с самим чёртом, расположить к себе кого угодно, а ещё весёлым нравом и жизнелюбием. Южные широты делают своё дело! Но, по большому счёту, никому нет дела до национальности – пресловутого пятого пункта в паспорте.

Для монголов мы все, повторюсь, «орос» – русские. А это уже нечто большее, чем просто национальность, это синоним к слову «советские». Высокопарно звучащие слова «дружба народов» произносятся где-то там, с высоких трибун, по торжественным случаям. А в жизни существует просто дружба людей, благодаря которой я, кстати, и держу сейчас путь в позарез необходимый Чойр. И никто не удивляется русскому из Душанбе, молдаванину из Крыма, украинцу из Белоруссии. И никому даже в голову не придёт посочувствовать: «И как это, брат, тебя угораздило?» Обычное дело, про что и говорить-то даже не стоит. А начатый мною невыдуманный список «понаехавших» нескончаем, и подобные нехитрые размышления помогают хоть как-то коротать время.

Однако проходит час за часом. А картина за окном кабины по-прежнему до крайности утомительно-однообразная. И всё так же трясёт и подбрасывает. Настойчиво напоминает о себе мой слабый вестибулярный аппарат. И нет конца и края этому пути и моему страданию!

«С непривычки тошно», – пытаюсь сама себя подбадривать, однако страшно хочется ступить на землю и пройтись пешком. Только мне кажется, что и тогда будет меня по-прежнему шатать и подбрасывать, а я пойду, расставив для равновесия руки в стороны.

– Что, Надежда, не жалеешь, что со мной связалась? Может, остановочку сделаем? Ты говори, не стесняйся! – с горячим сочувствием проговорил прапорщик.

– Да нет! Не надо! А долго нам ещё? – осторожно интересуюсь я.

– Я ж тебе говорил: ехать долго! – тихо отвечает он, словно извиняясь.

Я тупо смотрю в одну точку перед собой. Сама чувствую, что в начале пути была совсем другим человеком. Молчим. Уже вечереет, когда показывается жильё. Это долгожданный Чойр! Будь он неладен!

– Нам надо к станции. Там наших девчонок школа, – прошу водителя.

В ответ слышу его весёлое, но по-военному чёткое:

– Будет сделано!

Школу в любой стране найти несложно: они все похожи. Подрулив к торцевой стороне, останавливаемся: учительская квартира прямо в школьном здании. Осторожно и неловко спускаюсь затёкшими ногами с подножки на землю, словно на скользкий лёд.

Коллега, открывшая на стук дверь, не просто опешила – лишилась на несколько секунд возможности проговорить на моё шутливо-весёлое «Сайна байнауу, багша!» что-то мало-мальски внятное. «Да быть такого не может! Что угодно, но только не это!» – читала я на девичьем лице. Такой неожиданной с точки зрения и места, и времени показалась ей эта встреча со мной. Произведённый эффект меня и поразил, и развеселил.

Всегда рассудительную Татьяну можно понять: в её представлении, из Сайн-Шанда в Чойр можно было добраться лишь железнодорожным транспортом, автомобильный даже не рассматривался как возможный вариант. А поезд с южной окраины страны приходил только раз в сутки глубокой ночью, но никак не вечером. Но, оглядевшись и увидев около школьного здания машину и хитровато улыбающегося Парфенюка с несколькими коробками, сразу верно оценивает обстановку.

Прапорщика наблюдаемая сцена тоже забавляет – этой небольшой награды за оказанную услугу ему вполне достаточно.

За стеной отчётливо слышимый шум и стук стульев (последний урок второй смены закончился), и вмиг шумная ребячья орда вылетает из школы.

– Ты, Надежда, обратно-то как? Поездом или со мной? – отказавшись от чая, участливо интересуется водитель.

– Не-е-ет, я лучше поездом!

На том и расстаёмся. С тех пор прапорщик Парфенюк, только завидев меня в военном городке, издалека кричал:

– Надежда, когда в Чойр поедем?

При этом неизменно довольно, широко и радостно улыбаясь своей хорошей шутке, словно факт этой поездки вызывал у него массу положительных эмоций и самых приятных ожиданий.

Бьюсь об заклад, что история эта рассказывалась им своим боевым товарищам не раз и с новыми украшающими добавлениями. Стоит ли пояснять, что вопрос был риторическим?

А девчонки из Чойра? С ними вновь увидимся, отправляясь в очередной отпуск. Основательно нагруженными возвращались на родину абсолютно все: кто что вёз в качестве заморских подарочков, с нескрываемым интересом и нетерпением ожидаемых дома на родине. Всем понятно, что тут одним лишь цветочком аленьким не обойтись! А жаль: это так сократило бы нам дорожные и иные муки!

Однако только разве что слепому не бросилось в глаза нескончаемое количество коробок, коробищ и коробчонок, следующих с чойрскими девчатами. Если бы Маршаку вздумалось писать про багаж не той пресловутой едущей дамы, а наших девчонок, стихотворение получилось бы куда пространнее.

Покоряло не только количество, но и внешний колорит и необычайное стилевое разнообразие богатого арсенала средств, используемых в качестве тары. И в роли вишенки (в данном случае не на торте, а на коробке) беспорядочная обмотка неряшливыми лентами из брезента. С широкими, рваными краями, со свисающей бахромой болтающихся нитей. Вид тот ещё! Ко многому привыкли невзыскательные странствующие по Монголии соотечественники! Но даже их от вида подобных коробок (извините за нечаянный каламбур!) покоробило!

Не смог удержаться от замечания даже привычно терпимый если не ко всему, то ко многому, а сейчас слегка ошарашенный Юрий Яковлевич Козлов:

– Девчата! Надо бы вам как-то поаккуратнее, что ли! Неудобно перед монгольскими товарищами даже!

В ответ лишь усмешка.

– Что везём? – смеясь, поинтересовалась и я, даже искренне, от души посочувствовала: – Вы точно всё это дотащите? Думаете, в купе это влезет?

– Да так! Ничего особенного! Только шубы в химчистку да обувь в ремонт! – дружно, в один голос, будто заранее отрепетировав, бойко ответили наши ярославские девчата, обладательницы столь богатого «гардероба». Настоящие модницы!

Но рано или поздно всё тайное, как известно, становится явным. Не старьё для ремонта отправилось в Советский Союз, а промтовары и книги, закупленные в большом количестве по линии спецобслуживания, на отсутствие которого так долго слёзно жаловались нам боевые подруги! Просто очень боевые!

Забытые соотечественники

А пока я возвращаюсь в Сайн-Шанд, теперь уже привычным путём, железнодорожным.

Знаете, как проверяется степень привычки к новому месту? По радостному волнению в предвкушении предстоящего возвращения даже после кратковременного отсутствия. И я радостна, вся в радостном предвкушении, уповая на спасительную встречу с почтовой машиной на железнодорожном вокзале. Непривычно лишь впервые возвращаться к себе домой издалека и в одиночестве. То ли ещё ждёт меня в недалёком будущем!

После достаточно многолюдной высадки чойрских пассажиров в полупустом плацкартном вагоне поезда Улан-Батор – Сайн-Шанд только несколько монгольских семей, есть цирики (так по-монгольски звучит слово «солдаты»), кое-где разрозненно сидят задумчивые советские военнослужащие. А я одна, и от этого неуютно. Так и ждёшь участливых вопросов: «Девочка, почему ты одна? Где твоя мама? Тебе страшно?» Однако всем пребывающим в состоянии полнейшего самоуглубления нет никакого до меня дела. «С другой стороны, это даже неплохо», – утешаю я себя.

Вот и предпоследняя станция маршрута – Айраг, на которой вагон спешно покидает ещё группа пассажиров, чтобы потом раствориться в непроглядной темноте, слившись с чернотой ночи. За окном привычно ни одного огонька на десятки километров. И так будет до самого прибытия в Сайн-Шанд.

Унылая картина настраивает на философский лад, на печальные раздумья. Не ко времени вспомнилось, как знакомые офицеры из Южного, более свободно перемещавшиеся по окрестностям Сайн-Шанда, рассказали о неожиданно обнаруженном русском кладбище, находящемся в нескольких километрах от города.

Русская диаспора в Монголии немногочисленна. В основном это потомки тех, кто в Гражданскую войну покинул советскую Россию. Называли их семёновцами. Общение с ними в ту пору не запрещалось, но и особо не приветствовалось. Однако в гобийской зоне повстречать их было невозможно, потому что проживали они большей частью в северных аймаках страны, ближе к родине – «милому пределу».

И вот русское кладбище в Гоби … Кто эти люди и почему им суждено было навечно остаться вдали от дома затерянными в песках далёкой Монголии? По чьей-то злой воле или по прихоти неумолимой судьбы? Подобные вопросы так и возникали сами собой и помимо моей воли.

Мудрые мира сего, помнится, напутствовали: « Momentum more!» Думай о смерти! Вспомнилось пушкинское:

И где мне смерть пошлёт судьбина?

В бою ли, в странствиях, в волнах?

Или соседняя долина

Мой примет охладелый прах?

И хоть бесчувственному телу

Равно повсюду истлевать,

Но ближе к милому пределу

Мне всё б хотелось почивать.

Так размышлял когда-то Пушкин, смиренно-осознанно передавший и неотвратимую конечность любого жизненного пути, и трепет человека перед фатумом, и последнее стремление всякого смертного – быть хотя бы после своего ухода ближе к родному. Найти на родине, а не на чужбине своё вечное посмертное пристанище.

А эти люди были лишены подобной возможности. Да и самой возможности остаться в памяти человеческой были лишены. Могилки в несколько рядов, едва угадываемые в маленьких холмиках, почти стёртые с лица земли неумолимыми и жестокими гобийскими ветрами. Кое-где остатки того, что некогда было табличкой или памятником. С трудом просматриваемые звёздочки и отдельные буквы, из которых можно с трудом составить имена. Значит, это советское кладбище: семёновцы до конца своих дней считали красную звезду сатанинским знаком. Мужчины и женщины… Кто они? На этот вопрос есть ответ.

И, возможно, эпиграф к «Железной дороге» современного Некрасова выглядел бы так:

Ваня. Папаша! Кто строил эту дорогу?

Папаша. Командир 127 военно-железнодорожного

батальона, душенька!

Официальная информация такова: это строители железной дороги из СУ-505 МВД СССР и ИТЛ ГУЛ ЖДС. Что означает: исправительно-трудовые лагеря Главного Управления лагерей железнодорожного строительства НКВД-МВД СССР. Вот она, зловещая, многоговорящая аббревиатура. Это ГУЛАГ. 127 отдельный военно-железнодорожный батальон осуществлял строительство пути, связавшего столицу Монголии с китайской границей через Сайн-Шанд в 1955 году, благодаря чему в 1956 году открылось прямое сообщение с Пекином.

И безымянные зеки, признанные врагами народа, а на деле обычные наши соотечественники, жертвы сталинских репрессий, и их безжалостные надзиратели-конвоиры, и офицеры, и рядовые, и медики, и вольнонаёмные люди – все они на себе испытали и лютый холод, и страшную жару здешнего края и легли в крайне неподатливую пустынную землю чужбины. Всех их посмертно уравняла и примирила Гоби, приняв навечно в своё лоно.

А дорога и железнодорожный вокзал Сайн-Шанда остались как памятник рабскому, нечеловечески тяжёлому труду наших неизвестных, всеми забытых соотечественников.

И уже так привычно, по-русски звучит из века девятнадцатого вновь обращение к нам с просьбой помнить:

Братья! Вы наши плоды пожинаете!

Нам же навеки в земле истлевать суждено…

Всё ли нас, бедных, добром поминаете,

Или забыли давно?..

По старинной русской традиции, забыли: в пятьдесят четвёртом батальон отбудет к новому месту назначения – в Чойбалсан, а советский военный гарнизон в Сайн-Шанде появится только в шестидесятые годы. И получается, что никто конкретно в происходящем не виноват и спрашивать не с кого в стране, народ которой и сам не имеет сформировавшейся традиции ухода за погребениями.

Долгие века монголы не предавали усопших земле, поскольку любое её копание более горсти: лопатой ли, ножом ли – строжайше запрещалось. Так через систему запретов, вызывающих недоумение у европейцев, формировалось бережное отношение монгола к земле.

Считалось страшным грехом её беспокоить – мертвеца укладывали прямо на землю. Собака ли будет грызть плоть своего вчерашнего любимого хозяина или ворон станет остервенело выклёвывать глаза умершей бабушки, ещё вчера ласково смотревшей на детей и внуков, – это, похоже, не волновало монголов. Во время моей командировки в отдалённых худонах, то есть деревнях, эта вековая традиция, говорят, ещё была жива. А сколько их: понятных и близких или вызывающих удивление – ещё только предстоит мне открыть, окунаясь в самую гущу кочевой жизни.

Поездка в Хархорин

И вот снова осень. Тихие, ясные рассветы и дерзкие, пылающие огнём закаты. Красота! А как же, интересуются особенно неугомонные, обстоит дело с «пышным природы увяданьем», о котором так много и чрезвычайно выразительно и красноречиво вещали наши родные поэты?

Я не спешу вас разочаровать, поэтому и начала с весьма красочных осенних рассветов да закатов. И в то же время ловлю себя на «не спешу», ибо в русском языке почему-то явно

закрепилось иное: «Спешу вас уведомить», «Спешу вам сообщить». А я « не спешу вас разочаровать», и это как-то не звучит! Однако я, действительно не желая никого разочаровать, в чём предстоит впоследствии убедиться, отвечу на вопрос.

Даже не трудитесь искать в здешних пустынных землях знакомые и потому до боли родные признаки любой нашей осени: столь любимой и желанной золотой или докучливой и всеми проклинаемой дождливой! Если бы не пожелтевшая, пыльная листва немногочисленных молодых топольков, всячески оберегаемых, бережно поливаемых слабенькими оросительными ручейками и в парке у городской площади, и в рощице у военного городка, то и сказать о хрестоматийных приметах осени не представлялось бы никакой возможности.

Потому так заботливо, как самое родное существо на свете, оберегали и терпеливо выхаживали каждое деревце наши солдатики: по ним хотя бы возможно определять смену времён года в здешнем краю и быть уверенным, что при желании можно выжить в суровых климатических условиях Гоби. Просто обязаны! И солдатики, и молодые тополя!

И всё-таки не будем спешить с неутешительными выводами, ибо сентябрь, на мой взгляд, самая удивительная пора в Гоби. Это самое подходящее время для путешествия: изматывающее летнее пекло позади, а ночи ещё не столь холодны. В эту пору нет пыльных бурь. На радость всем, до поры до времени дремлют буйные пронизывающие ветра. Небо по этой причине необыкновенно звёздное ночью, а днём более ясных, светлых тонов, без привычного, порядком надоевшего серовато-пыльного оттенка.

– А не поехать ли нам в Хархорин? Ты как смотришь, Надежда? – обратился как-то Игорь Шестокас.

– А как же Римма? Я без неё не поеду! – заявила я с ходу.

– Я всё понимаю, но машина только одна, из водной конторы. Ещё едет Саша Никифоров. Я. Ты. Тесно.

Я ни в какую, но, понимая, что второй такой возможности не представится, всё-таки склоняю Шестокаса к поиску второй машины. Нам же, учителям, можно только скромно дожидаться в сторонке решения проблемы: мы всегда и везде безлошадные.

И машина находится. Видимо, Никифоров в своей организации договорился.

Моя просьба отпустить на несколько дней для поездки в древнюю столицу монголов встречает у Жанлава дарги не вполне объяснимую озабоченность любого советского директора, а бурный восторг: «Молодец, Надежда багша, интересуешься историей нашей страны!» Но замечу, что монголам вообще свойственно во всём соглашаться со своими гостями. Вдобавок я пребываю в положении советского гостя. Такие вот они деликатные люди! Короче, с радостью благословили на открытия! Значит, завтра в путь! Мысль о предстоящем путешествии мне всегда поднимает настроение.

В нашем распоряжении два уазика. Монгольские водители молоды, но опытны в своём деле. Спустя тридцать пять с лишним лет я не смогу с точностью припомнить их имена. Но кажется мне, что это были Батболд и Чинбат. Ещё более обидно от того, что я не припомню соответствия. А жаль, потому что водители оказались на редкость разными людьми. Это видно даже по сохранившейся фотографии.

Один вечно насупившийся и хмурый, не разделяющий нашего восторга. Назову его Батболдом. Второй, Чинбат, напротив, улыбчив и разговорчив, но в его лексиконе до обидного мало русских слов. Я мало что понимаю из сказанного, а пообщаться так хочется обоим. На помощь моему слабому монгольскому приходит язык мимики и жестов. Стоит ли говорить, что мы с Риммой садимся в машину к Чинбату, чем вызываем его нескрываемую радость.

Путь предстоял по территории Восточно-Гобийского аймака, затем по Средне-Гобийскому и, наконец, пройдя через весь Уверхангайский, должен был привести к конечной точке маршрута – сомону Хархорин, в окрестностях которого и располагается древняя монгольская столица, а вернее, то, что от неё осталось спустя долгие и долгие века разрушения и забвения.

Вы ещё не забыли, как мы с прапорщиком Парфенюком мучительно долго ехали на тяжёлой грузовой машине в Чойр? Вспомнили? Сейчас совсем другое дело! Нет, путь, конечно, предстоял неблизкий, потому и выматывающий. Но скорость! Была скорость, которая сокращала расстояние, насколько было в её силах. Точнее, в силах наших монгольских водителей.

В очередной раз я имела возможность убедиться, что у водителей в Гоби есть какое-то особое, почти звериное чутьё нужного направления, не поддающееся более никаким объяснениям. Со временем оно проявлялось и у тех, кто по долгу военной службы подолгу был за рулём машины. Но монгольские водители – это особая тема для разговора.

Ни дорог, ни привычных для нас указателей, ни сколько-нибудь заметных ориентиров – ничего этого уже привычно не существует. О какой автоинспекции речь? Никакого жилья на сотни километров, как во время экспедиций Пржевальского и Козлова. Прошёл целый век – появились железные кони. Полная свобода перемещений! Поезжай куда хочешь и как хочешь! Хоть десять пассажиров усади в свой скромный уазик, если те не против. Можно и под хмельком: никто не проверит.

Кочевники с древних времён ориентировались по обожествляемой и особо почитаемой Полярной звезде, указывающей путь на север. Упаси боже монголу облегчиться, глядя в эту сторону! Она священна для кочевника, как и северная, самая почётная часть юрты.

Но ночью мы не передвигаемся, а, поужинав у костра, укладываемся на ночлег: водителям нужно отдохнуть. Ориентироваться по солнцу в дневное время? А если день пасмурный и солнышка нет? Карты местности, спросите вы? Отвечу за всех: в руках не держали, в глаза не видели, но с интересом, конечно, взглянули бы на такую диковинку.

В первый день маленькое событие: завидев неподалёку юрту, водители подгоняют к ней свой уазик. Навстречу нам, увидев издалека гостей, выходит в окружении детворы хозяйка – женщина средних лет. Жительницу худона, кочующую в степи, узнаешь и в городе по обветренному, загорелому лицу, ярко- красному румянцу на щеках, по натруженным рукам доярки.

Детишки разных возрастов. Из крепких рук одного из них вырывается большая лохматая собака и начинает, словно оправдываясь (извини, хозяйка, проморгала гостей!), запоздало лаять, что ей и полагается.

– Сайнаа байнгнуу! – здороваемся по-монгольски и принимаем из рук хозяйки пиалы с кумысом.

Он крепкий: видимо, выдержка не одного дня. Чувствую градусы этого питья, полезного, хорошо утоляющего и жажду, и голод. Нравится или нет – выпить надо всё. Такова монгольская традиция. Иначе обидишь хозяйку. И упаси вас бог выплеснуть остатки на землю! Этим ты оскорбишь людей, живущих в юрте.

Детишки между тем во все глаза, без стеснения рассматривают нас. Ещё бы! Не каждый день увидишь в бескрайней степи нового человека. А тут сразу несколько! Да ещё нездешние! Событие! Прикрывая кулачками рот, фыркают, толкают друг дружку, смеются.

Тем временем из юрты, переваливаясь с ноги на ногу, несмело выходит самый младший, курносый, с хвостиком чёрных непослушных волос. Его косматый вид неслучаен. Вот ещё одна монгольская традиция – традиция первой стрижки, насчитывающая века.

Монголы – чрезвычайно суеверный народ. А дети – особенно уязвимая часть любой семьи. Стабильно высокая детская смертность заставляла родителей веками искать поддержку добрых духов, которые оберегали бы от всяческих бед их чадо. Согласно традиции, постричь ребёнка можно не ранее нескольких лет после рождения. Выбор даты неслучаен: в соответствии с лунным календарём, выбирается особенно благоприятный день. Для мальчика – в чётный год, для девочки – в нечётный. Этот день важнее дня рождения, пожалуй, один из самых ответственных, потому как единственный, с него словно начинается настоящая жизнь ребёнка. Поэтому и ритуал его торжественный.

Собирается множество гостей: родственников и друзей семьи. Ножницами, обвитыми белой лентой, первыми отрезают по пряди родители, за ними – дедушки и бабушки, следом – гости. Одну прядь оставляют неотрезанной, другую убирают вместе с ножницами. Каждый участник ритуала должен вручить ребёнку подарок. Пока малыш рассматривает их, взрослые усаживаются за праздничный стол, где, кроме всего прочего, обязательно есть молочные блюда.

Этому же мальчугану подобное торжество только предстоит в недалёком будущем. А то, что это будущий мужчина, понимаешь, глядя на стёганые штанишки странного покроя. С круглой прорезью между ног. «Чтобы не стирать детское бельишко. Лишней воды здесь не бывает», – соображаю я. Его подхватывает на руки и прижимает к себе сестрёнка, сама немного постарше. «Его няня. Матери помогает управляться», – с уважением думаю я.

Водители наши тем временем неспешно о чём-то толкуют с женщиной. Видимо, рассказывают о нашем желании попасть в Хархорин.

Кумыс выпит. Пора поблагодарить и попрощаться.

– Баяртаай! – говорю детям и жалею, что не догадалась взять в поход хоть немного конфет.

Мне немного неловко от невозможности отблагодарить, но здесь, видимо, и не ждут ответного шага. Спасибо, что завернули к ним и дали возможность проявить своё гостеприимство.

Мы трогаемся, а дети улыбаются нам, дружно, как по команде, машут ручонками, словно своим давним знакомым, и бегут, бегут вдогонку.

Много лет прошло, но я помню этот пытливый, удивлённо-радостный взгляд монгольских детей, всех без исключения.

Водопад Улан-Цутгалан

В Монголии немало рек. В Улан-Баторе, например, протекает река Тола. Но, покинув пределы столицы, жители нашего аймака их уже нигде не встречают, поскольку находятся реки в основном на территории северных аймаков. Тем необычнее и желаннее для нас встреча с самой крупной рекой Монголии – Орхоном.

Истоком этого красавца и источником его силы являются Хангайские горы, находящиеся на северо-западе страны. Реки Монголии, как и все реки Сибири, текут на север. Вот и наш Орхон направил туда свои воды, чтобы слиться со своим правым притоком – красавицей Селенгой, которая, в свою очередь, отдаст свои чистейшие воды нашему красавцу – Байкалу.

Селенга по-женски уступчива: не пытаясь оспаривать главенство Орхона, она, словно из вежливости, уступает ему по длине целых сто километров. Зато, покидая свой родной дом, Монголию, совсем по-девичьи сбегает в соседнюю Бурятию к новому жениху.

Я слушаю, как музыку, эти названия. Было бы очень жаль, если бы эти дивные по звучанию слова остались в языке исключительно гидронимами. Мои опасения и сожаления беспочвенны, во всяком случае, в отношении Селенги. Это слово является ещё и прекрасным женским именем. А какой характер будет у его носительницы, нетрудно предсказать.

У меня есть знакомая монгольская девочка, красиво и с достоинством носящая это имя. Она замечательно учится в советской, между прочим, школе Сайн-Шанда. Но иногда ей от меня крепко достаётся за ошибки в русском. «Дорогой и любимый Надежда Николаевна!» на двери квартиры – это её рук дело!

– Как ты могла? Как ты, занимающаяся в советской школе, могла

допустить такие грубые ошибки? – обращаюсь я к этой девчонке, сдерживая улыбку и пытаясь выглядеть строго: мне свойственно ценить любой знак внимания, особенно детского.

Но мужчины не любят, когда о них надолго забывают, поэтому и мы вернёмся вновь к Орхону, тем более он того заслуживает: находит чудесный способ необычно удивить и порадовать людей. Чтобы те не забыли его никогда. Не как эта ветреная изменница Селенга!

Единственный в Монголии водопад – Улан-Цутгалан – это его (так и хочется сказать «рук») дело. А если уж совсем быть точными, то его правого притока. А первым открыл этот водопад наш соотечественник, о котором я вам уже рассказывала, – путешественник и исследователь П.Козлов.

Не сам Орхон, а его приток с высоты бросается в круглый каменистый каньон, чтобы по нему спокойно течь дальше.

Это зрелище более благоразумные и осторожные мои товарищи наблюдают с противоположной стороны, с края обрыва. Там же поначалу стою и я: всегда испытывала страх перед высотой. Но наш отважный Чинбат, выбрав менее крутой склон, начинает спускаться в глубь каньона, цепко хватаясь за всё, что только может удержать, и приглашает последовать его примеру.

На это безрассудное предложение откликаемся лишь мы с Риммой: пусть не думает, что все русские девушки трусихи. Решительно вцепившись в кое-какую растительность, нащупала ногой ямку, другую, проверила устойчивость опоры. Так и продолжала спуск, не смотря по сторонам и не думая о высоте, утешая себя мыслью, что с каждым шагом всё ниже падать. А если повезёт, то обойдётся вовсе без жертв.

Мои кроссовки явно не предназначены для скалолазания, и узкие джинсы фирмы «Wrangler» – предмет зависти модниц – точно не обмундирование альпиниста. Но отступать уже поздно.

И вот мы внизу, у наших ног вода, а перед нами шумит водопад, на который мы смотрим теперь снизу вверх. Ему далеко до Ниагарского, однако и это зрелище впечатляет. Метров двадцать точно будет!

У настоящих альпинистов, слышала я, самое опасное – это спуск с покорённой вершины из-за невероятной усталости и нехватки кислорода. Я же, начав со спуска, наоборот, почувствовала трудности при подъёме: стало страшно сорваться вниз с высоты пятиэтажного дома. Как нарочно, камни из-под ног осыпались, вырывались с корнем пучки травы. «За что схватиться? На что опереться?» – соображала я, ругая себя за несвоевременно проснувшийся авантюризм.

Но вот и край обрыва и протянутая рука Чинбата! Только сделав несколько шагов вперёд, замирая так, что чувствовался холодок и слабость в ногах, оглядываюсь назад.

Кто-то покоряет вершины, а я покорила водопад, после того как он покорил меня! Но ещё покорил наш Чинбат, отчаянный, ловкий и надёжный! Сам же водитель долго пытался подобрать соответствующие моменту слова и потом с торжественным видом выдал: «Надежда! Хорошо!»

Путешествие продолжается.

Мунх Тенгри

Какой представляется Монголия неискушённому путешественнику, не бывавшему нигде, кроме Улан-Батора? Скорее всего, в его воображении возникнет некая избитая идиллическая картинка: непременно холмистые бескрайние зелёные степные просторы, на которых пасётся многочисленный скот, белеющая юрта с поднимающимся к небу дымком очага, сам монгол-скотовод на резвой лошадке с ургой в руке, мчащийся наперерез табуну. Вот, пожалуй, и всё!

Между тем пейзажи Монголии очень разнообразны, необычны, обладают какой-то особой притягательной силой и способны остаться в памяти надолго, на всю жизнь. В этом нетрудно было убедиться во время нашего путешествия в Хархорин.

После многочасового пробега наши водители остановили машины на берегу Орхона. Мы с радостью вышли из машины, чтобы поразмяться, оглядеться, слегка передохнуть и избавиться от дорожной усталости.

Вечерело. Солнце клонилось к закату в далёкие сизо-голубоватые перья облаков и раскрашивало небо мазками голубого, розового и огненного цвета. Орхон неспешно, спокойно и беззвучно катил себе свои воды, отражая всю палитру небесных красок. Величественная картина бескрайнего неба и необъятно раскинувшейся степи изумляла свободой и простором. Отсутствие каких бы то ни было признаков движения и малейшего ветерка, абсолютная, хрустальная тишина как будто подчёркивали необычность момента.

Казалось, что всё в мире затихло и замерло. И бег времени словно остановился. И всё дышит вечностью. «Мунх Тенгри» – «Вечное Небо» …

Так проходили век за веком над этой древней, не тронутой человеком землёй. Здесь словно чувствуешь волю Создателя и мудрость природы. Полный покой! Гармония мира небесного и земного! Покой в душе человека, чувствующего себя малой частицей всего сущего, растворившейся в вечности времени и пространства. Мир вечен и прекрасен!

И никаких желаний, лишь разделить нахлынувшие чувства с самыми близкими людьми и раствориться без остатка в этом мире, слиться с ним навечно. Увы, это не в нашей власти!

«Остановись, мгновенье! Ты прекрасно!» – именно это первым пришло на ум, несмотря на некоторую банальность и избитость звучания. В этот миг всё высказанное вслух показалось бы неуместным и банальным! И всё же в такие моменты именно поэты более других смертных приближаются к истине. И лермонтовская строчка: «Я ищу свободы и покоя…» – стала голосом души всех нас, беспомощно безгласных.

Мы долго молчали, словно боясь спугнуть это очарование, потом, не сговариваясь, говорили тихо. По-другому было невозможно. Я зачерпнула в чайник чистейшей воды из Орхона. Её в Монголии пьют смело, без опаски: в реках не принято стирать, мыть коней или справлять иные хозяйственные нужды. Сильно сомневаюсь, что некоторые монголы умеют плавать: это неродная стихия. Прелести рыбалки для них тоже неведомы: не в традиции.

А мы… Мы на какое-то время замерли. Каждый думал о своём. Эти бесценные мгновенья остро прочувствованного счастья единения с миром я сохраню в душе на всю жизнь. Спасибо тебе за них, Монголия!

Хангай

Хангай – горный хребет, протянувшийся с севера на запад, – находится в западной и центральной части Монголии, на территории сразу нескольких аймаков: Архангайского, Баянхонгорского, Уверхангайского и Завханского.

В его предгорья прибываем во вторую половину дня и останавливаемся на ужин и ночлег. Впервые вижу настоящие горы Монголии так близко. Нет головокружительной высоты заснеженных вершин, но места отличаются неповторимой красотой и живописностью. На горных склонах густо разрослись лиственницы. Их ослепительно яркая жёлто-оранжевая хвоя замечательно контрастирует с необыкновенно чистым небом насыщенного синего цвета. Ветки густо усыпаны коричневыми колючками шишечек. А на пологих зелёных склонах мирно пасутся животные, удивительно гармонично вписывающиеся в местный ландшафт. Я вижу их впервые в жизни. Идиллическая картина этого мира напоминает какой-то чудный благословенный край, гармонию которого не нарушает присутствие человека.

Внешне похожие на приземистых быков, черноватого, тёмно-коричневого окраса, с грубой густой шерстью, свисающей до самой земли, косматые страшилища поначалу вызывают опасение, напоминая мне своим свирепым видом по случайности попавших в наш мир древних животных.

Расположившиеся группой, степенные и неторопливые, они мирно жуют траву на горных склонах, не обращая на людей никакого внимания, словно их вовсе не существует. Однако, внешне грозные и суровые, они, как оказалось, весьма спокойны и миролюбивы. Но мы на всякий случай не приближаемся к ним: вдруг не в меру осторожному вожаку покажется что-то подозрительным или опасным?

Монголия для большинства людей ассоциируется более всего с верным другом и помощником кочевника – лошадью. Это её древний, неизменный на протяжении долгих веков символ. И, конечно, с «кораблём пустыни» – верблюдом. Без него существование в Гоби просто немыслимо.

Знакомьтесь: а это яки – горные буйволы, родиной которых является Тибет. Глядя на них, думается о вечной жизни, неподвластной ни расстояниям, ни бесконечной череде тысячелетий: своей густой, до самой земли свисающей шерстью они напоминают переродившихся древних мамонтов. Это словно их коротконогий дальний родственник в миниатюре.

Степенность и спокойная мощь, ощущение собственной силы. Глядя на то, как спокойно и мирно пасутся эти необычные животные, я, кажется, начинаю понимать, что такое гармония вечной жизни. Да, не случайно в Тибете их почитают священными животными, символизирующими не только силу, но и справедливость, умение преодолевать законы времени и смерти.

Вот, по преданию, и философ Лао-Цзы в поисках бессмертия путешествовал по Тибету именно на горном буйволе. Тот самый, мудро напутствовавший нас с вами, неразумных и многогрешных: «Никогда не осуждайте человека, пока не пройдёте долгий путь в его ботинках», «Знающий не доказывает, доказывающий не знает». Вспомнили? Вот! А вы, наивные, полагали, что это советы современного умника? Отнюдь! Моё же любимое – абсолютно в монгольском духе: «Спокойно следи за суматохой мира».

Что, даже не слышали о таком мудреце? Да… Вот и некоторые скептики подвергают сомнению не только весьма необычный способ его прихода в нашу грешную жизнь (мать якобы носила его несколько десятков лет, и родился Лао-Цзы сразу мудрым, правда, при этом (что очень обидно!) сразу старцем), но и сам факт существования человека с таким именем. На почве активного недоверия и сомнения даже родилась версия: не одно ли и то же лицо Конфуций и Лао-цзы, бывший его старшим современником?

А сколько иных мудрецов, неведомых миру духовных учителей и просто безымянных отшельников выживало благодаря яку в сложнейших природных условиях, взбираясь по горным кручам и согреваясь теплом его могучей шерсти, то не поддаётся никакому счёту. Но вернёмся к нашим баранам. Простите, якам.

В Тибете их численность самая большая в мире. За тем загадочным, как трудно постижимым, так и труднодостижимым краем следует Монголия.

И ещё я отметила для себя: всё, что касается скота, по многим показателям выводит страну монголов в лидеры. Будь то его количество на душу населения: его поголовье в несколько раз превышает численность самих монголов. Будь то объём потребления мясной продукции: монгол без мяса и дня жизни не мыслит. Это его не основная, а практически единственная еда. Чай и молочное, конечно, не в счёт. Не завидую вегетарианцу, попавшему в здешние края!

Вот и нашим водителям, похоже, не по вкусу приготовленная на костре вермишель с дефицитной в Союзе тушёнкой, которой завален военторг. Для Батболда и Чинбата это вовсе не мясо. В их понимании, это то, что ещё несколько часов назад бегало под открытым небом и уплетало траву. Так, на глазах изумлённой публики Чинбат колдует с тушкой какого-то неведомого зверька, добытого в степи, используя проволоку, камни и угли костра. Через какое-то время счастливый кулинар великодушно приглашает нас к своему «столу» отведать кушанья.

Задолго до этого тревожно поводив носами и почувствовав тошнотворный запах палёной шерсти и пригорелого мяса, мы благоразумно отказались, объяснившись жестами, что вовсе не голодны. «Ну и странный народ эти русские!» – читалось на лице доброго парня. «Неземное блаженство!» – молча подтвердил доселе угрюмо-сосредоточенный Батболд.

Но вновь вернёмся к нашим якам! Климат Тибета особенно суров – не многие существа способны в нём выжить, тем более чувствовать себя комфортно. Як же является счастливым исключением: ему нипочём сильные морозы и пронизывающие ветра. Всё то, что способно иных погубить, яку, напротив, даёт лишь силу. В тёплое время он ищет прохладу: даже небольшая плюсовая температура может вызвать перегрев. В Хангае ему хорошо.

Не услышав хрюканья, мы успокоились. Заранее предчувствуя недоумённый вопрос, поясню: это свиньям, как известно, свойственно похрюкивать от удовольствия. Яки же, напротив, издают похожие звуки лишь в минуты недовольства и беспокойства.

В заключение сказанного остаётся добавить, что эти животные весьма самостоятельны в добывании пищи. Не нуждаясь в укрытиях, ночуют под открытым небом, могут дать отпор хищникам. Зато человеку дают и мясо, и молоко. Не животное, а просто находка для монгола!

Между тем сумерки сгущались. Тост за монголо-советскую дружбу был провозглашён и дружно выпит. За ним последовали другие, не менее значимые, за что, как с серьёзным выражением лица утверждалось, просто грех не выпить. Как остроумно заметил один юморист, русским свойственно пить по двум причинам: с горя и в радости. То есть практически по любому поводу. А радости было много!

Наших водителей этот процесс явно забавлял: час назад серьёзные люди (это я про Сашу с Игорем), а сейчас просто дети малые, неразумные! У монголов не в чести стремление напиться до потери самоконтроля. Им свойственно пить, но не напиваться. Не удивительно, что за три года работы я не увидела на улице ни одного пьяного.

– Надюша! Теперь с тебя тост! – просит раскрасневшийся и блаженно расслабившийся Шестокас.

– Давай, Надюша! Просим! – поддерживает чудаковато улыбающийся всеми четырьмя глазами Никифоров, привычно воздевший алюминиевую кружку с готовой расплескаться архи.

Несколько секунд ритуального осмысления ценности сказанного, и монгольская водка благополучно отправится по знакомому маршруту. Но не тут-то было!

Изрядно подустав от подобной работы (да, именно так расцениваются мною подобные предложения в официальной обстановке), я обращаюсь за помощью к беспечной, расслабленно отвалившейся Римме (есть люди постарше меня!) и получаю в ответ возмущение оскорблённой добродетели:

– А что это ты мне про мой возраст напоминаешь?

Началось в колхозе утро! Я смотрю на Римму, словно вижу её впервые и нет за плечами четырёх мирных институтских лет, не омрачённых ни одной крупномасштабной военной операцией и ни одной стычкой. Ворчливость и элементарное нежелание идти навстречу людям? Внезапно осеняет мысль: уж

не в этом ли таится причина её бегства из Мурэна?

Как же так, Римма? Живя не первый год в Монголии, ты изменяешь монгольской традиции, не нами заведённой, исчисляемой веками?

Наши мужчины (подчёркиваю, что только они!) решают, что

в исключительном случае освободить тару можно и без словесного сопровождения. А это уже сигнал: пора покинуть мужскую компанию и отправляться на ночлег.

Покинув мужчин, вяло допивающих у костра архи, мы с Риммой ныряем в приготовленную для нас палатку, пол которой предусмотрительно укрыт зелёными хвойными ветками.

В палатке свежо. Приятно пахнет лапником. Мирно, совсем по-домашнему покоятся одеяла и подушки, располагающие к здоровому, исцеляющему сну на чистом горном воздухе. Не сон, а сплошное оздоровление молодого, но всё-таки подуставшего в походных условиях организма. Но…

Раздаётся сопение, и в палатку на четвереньках вползает плохо соображающий, издающий невнятные звуки Шестокас, тут же выдворяемый нашими недовольными возгласами. Геолог уползает в ночь к не издающему ни звука Никифорову. А зря! Зря мы его прогнали!

Вы полагаете, что искатель воды стремился обогреть своим горячим сердцем озябших спутниц или в порыве благородных чувств предложить махнуться местами ночлега? Увы, всё обстояло куда прозаичнее: человек был просто мертвецки пьян.

Воспользовавшись обстоятельствами, хорошо соображающие на нашем месте непрошеного гостя тихо-мирно уложили бы, прикрыли одеяльцем и подперли сбоку Никифоровым. А сами бегом в их машину! Но мы не такие…

Осознание промаха приходит не сразу. Ощущение ночного холода в горах, пробирающего до самых костей, заставляет двигаться безостановочно. После диких плясок у едва тлеющего костра решаем растолкать храпящих в машине Никифорова и Шестокаса со словами, что нам, как ни старайся, при таком раскладе не дожить до утра. И справедливость восторжествовала!

Каракорум

Поутру Никифоров прячет глаза за стёклами очков, а свежесть Шестокаса подобна свежести огурца, только что сорванного с грядки: тоже слегка зелен и колюч. А непроницаемость и искусственная отстранённость учительницкому-то напомнили бы благовоспитанность английских леди. Не те, товарищи, широты! Это не что иное, как благоприобретённая монгольская толерантность. А монгольские водилы, молчаливые, подчёркнуто вежливые Чинбат и Батболд, с видом людей, ничего не видевших, ничего не знающих и никого не осуждающих, подчёркнуто деловито хлопочут возле железных коней. Только во взгляде Чинбата промелькнула искорка сочувствия и понимания. Или показалось?

И снова в путь! Повернув от восточных предгорий Хангая в сторону долины реки Орхон, холмистой степью едем в Хархорин – так называется город и сомон (район) на севере Уверхангайского аймака. В его окрестностях и находится древняя столица Монгольской империи, самой великой и могущественной в мире за всю историю человечества, – Каракорум, руины которого признаны ЮНЕСКО частью Всемирного наследия.

В начале двадцать первого века некоторые монгольские политики, исполнившись былого национального величия, даже всерьёз предлагали перенести нынешнюю столицу, Улан-Батор, в здешний край. Но не вышло. В недавние годы, получив от Японии пять миллионов долларов помощи на восстановление, монголы попытались придать достойный вид этому историко-культурному объекту. И Каракорум стал точкой притяжения многочисленных туристов со всеми вытекающими последствиями: многочисленными новоделами, торговыми ларьками, стоянками машин и автобусов. Так обстоит дело сейчас.

В 1982 году Каракорум встретил нас тишиной и спокойствием. Безлюдно. Кроме нас, ни души вокруг. Заросшее травой поле. Вместо некогда высоких городских стен малозаметные валы. Никакого намёка на былое величие. Тем более на то, что здесь когда-то кипела жизнь и решались судьбы мира. А ведь именно так и было в те давние века.

Все завоёванные сокровища, всё, что было ценного у порабощённых народов, стекалось сюда в несметном количестве. По красоте столицу сравнивали с самим Багдадом. Не имеющие опыта градостроительства монголы сгоняли сюда лучших европейских зодчих и ремесленников. На побывавших здесь знаменитых путешественников: Плано Карпини, Гильома де Рубрука и Марко Поло – произвело впечатление немалое количество европейцев: ремесленников, строителей, золотых дел мастеров. Оставаясь невольниками, эти французы, венгры, русские трудились, имея семьи и отдельные дома. Великолепие ими созданного поразило этих много повидавших европейцев. Иные же пленники так и оставались на положении бесправных рабов, и участь их была ужасна.

«Хотя мы империю получили, сидя на лошади, но управлять ею, сидя на лошади, невозможно», – так говорится в одной древней монгольской хронике. Сюда на поклон ехали послы разных государств. Здесь появились первые монгольские дипломаты и купцы, принимались важные политические решения, кипела торговая жизнь. Ежедневно в город приходил караван из пятисот верблюдов с товарами и продуктами. Дворцы, административные здания, посольства, буддийские храмы, мечети и даже один православный храм на окраине города – всё это было обнесено стеной с четырьмя воротами. И, по преданию, столицу с разных сторон охраняли четыре каменные черепахи.

История возникновения Каракорума неоднозначна и до сих пор вызывает споры исследователей-монголистов. В послевоенные сороковые годы здесь на раскопках трудилась археологическая группа под руководством Киселёва. В начале двухтысячных – совместная экспедиция монгольских и немецких археологов. Однако, с точки зрения некоторых современных учёных, ценного материала для неопровержимого подтверждения местоположения древней столицы в обнаруженном оказалось слишком мало. Это даёт повод скептикам сомневаться в самом факте нахождения знаменитого Каракорума в конкретном месте.

Однако самая распространённая официальная версия такова: Каракорум основан по повелению Чингисхана в 1220 году именно в долине рек Орхона и Онона, а дальнейшее развитие и расцвет совпали со временем правления его сына – хана Удэгэя.

Расположение весьма удачно: это один из постов Великого шёлкового пути и самые лучшие пастбища междуречья. Последнее для кочевников является наиважнейшим условием.

Однако в 1264 году хан Хубилай перенёс столицу в город, на месте которого располагается современный Пекин.

Вам, читатель, нравится вся эта суета с переносами столиц? «Мне так нет », – сказала бы одесситка Галина Павлова, по совместительству строитель сайн-шандинского пищекомбината. Но какой правитель слушал мнение простого народа?! Вот и Каракорум, утратив свои имперские полномочия, заметно сдал. А в 1380 , в год сражения на Куликовом поле, и вовсе был до основания разрушен войсками китайской династии Мин и с тех пор уже не поднялся. Так что не сохранились даже развалины. Это, конечно, случайное совпадение, но мне нравится думать иначе: всё случайное вовсе не случайно. И, как сказал один мудрый человек, совпадение – визитная карточка бога.

Мой намёк по поводу современного архитектурного и прочего разнообразия легендарной древней столицы, надеюсь, всем понятен. В наше время городская стена монгольской столицы выглядела обыкновенным невысоким валом, а из четырёх черепах повстречалась лишь одна. Другие «разбежались» не без участия людей.

Ту черепаху, которая осталась в прежних пределах, люди прозвали улыбающейся. Её весьма внушительных размеров фигура с квадратной выемкой на спине вытесана из цельного куска мрамора. Плотно сомкнутые черепашьи челюсти немного напоминают улыбку. Во всяком случае, эта черепаха кажется более миролюбивой в сравнении с некоторыми своими скульптурными собратьями, имеющими весьма свирепый вид из-за клыков и острых когтей. Вы скажете, что у черепахи не должно быть торчащих клыков, и будете правы. Не трудитесь искать им реальное соответствие в живом мире. Это мифические животные, помесь китайского дракона с китайской черепахой. И подобные сооружения встречаются на территории современной Монголии, Китая и Дальнего Востока.

Черепаха – важный мифологический символ. Прежде всего, это символ мудрости и вечности. Также она считалась у некоторых народов посредником между небом и землёй, образом великой праматери мира. В представлении некоторых древних народов, мир покоился на трёх китах, а у кого-то, представьте себе, на черепахе. Вдобавок она, по причине своей неуязвимости и большой продолжительности жизни, является символом долголетия и космического миропорядка. Из чего видно, что мифологическая нагрузка черепах основательна.

А на истинное назначение подобных скульптур учёным указали вытесанные на черепашьих спинах выемки для стел, на которых, оказывается, высекались указы властей. Они волю хана несли как волю самого неба. «Силою вечного неба!» – так начинались указы монгольских императоров. «Волею небес!» – такими словами заканчивались. Получается, что черепахи Каракорума были в древности своеобразной доской информации и объявлений и в какой-то степени выполняли функции небесной канцелярии.

В 1586 году неподалёку от того места, где покоился разрушенный и разграбленный Каракорум, началось строительство первого буддийского монастыря Монголии, при возведении которого использовались материалы, оставшиеся на развалинах древней столицы. Эрдене-Дзу – один из самых древних монастырей, дошедших до нас. Этот факт, подтверждённый современниками события, даёт веское основание не сомневаться в истинности местонахождения легендарной Чингисхановой столицы.

Перед вхождением в храм необходимо обойти его по направлению солнца после вращения череды молитвенных барабанов. Мы молча следовали за водителями, ставшими нам проводниками. Никакие молитвы: ни буддийские, ни христианские – мне в ту пору были неведомы, поэтому я ограничилась скромной (и вовсе не скромной, а трудновыполнимой!) просьбой о благополучном возвращении в Сайн-Шанд. В молчании войдя внутрь, не спеша обошли помещение по часовой стрелке, вглядываясь в непривычно выглядящее убранство: мы были впервые в буддийском храме.

Для нас это исключительно культурно-исторический объект, а для монголов – святыня, несмотря на издержки проводимой политики, жертвами которой пали почти все многочисленные монастыри и храмы. А начало этому процессу было положено в советской России. Никто из нас в тот момент не мог предположить, что возрождение не за горами. Что и в нашем Сайн-Шанде появится свой буддийский монастырь.

А пока агрессивная антирелигиозная пропаганда тридцатых годов прошлого века, несколько потрепав, всё же оставила Эрдене-Дзу жить.

Этим мы и воспользовались, дружно усевшись рядком на ступеньках перед буддийским храмом, чтобы увековечить себя на фото, понимая, как хрупка человеческая память. Как хрупок мир вокруг нас и сама человеческая жизнь.

Как невероятна череда стремительных взлётов и сокрушительных падений государств и народов, втянутых в водоворот истории. Как беспощадно время ко всему и всем. Как беспомощна и ничтожно мала человеческая песчинка в сравнении с вечностью. И здесь, на этой древней земле, особенно отчётливо понимаешь пророческие державинские строки:

Река времён в своём стремленье

Уносит все дела людей

И топит в пропасти забвенья

Народы, царства и царей.

Покидая Каракорум, не избежать философского осмысления увиденного и понимания, что ничто в жизни, увы, не вечно. А удалявшаяся мудрая гранитная черепаха Тартила, живущая не одно столетие и немало повидавшая за века, загадочно и снисходительно улыбалась нам вслед.

Монгольское обо

Машины притормозили и остановились у обочины дороги. Чинбат и его молчаливый друг вышли.

– Бурхан! Овоо! – пояснил, как смог, Чинбат, выразительным жестом указывая на странного вида каменную груду возле дороги.

Из сказанного было понятно лишь одно слово – «бурхан», но и этого вполне достаточно, чтобы понять общий смысл произнесённого.

– Нам выходить надо? – обращаюсь я к Чинбату и на всякий случай подаю подсказку: «шагаю» двумя пальцами, словно ногами.

Чинбат пожимает плечами и улыбается: «На ваше усмотрение», – но всё же отвечает:

– Болно!

Мы следуем за друзьями, двинувшимися к невысокому каменистому холмику, у подножия которого лежат монетки, выцветшие конфетные фантики, бумажные гильзы папирос, ржавая банка из-под консервов и даже пустая бутылка архи. А к воткнутой ветке дерева привязаны матерчатые лоскутки – полоски хадака, уже выцветшие, серовато-голубые от времени и совсем свежие, чистые, ярко-голубого и синего цвета. Значит, от недавних посетителей.

Вот, друзья, то место, где самое время достать и возложить свой камень. У вас нет камня? Это вам так только кажется. И позвольте с вами не согласиться: камень есть у всех. Нет, я не про камни в почках или иных труднодоступных местах. Я сейчас не про них, хотя и те ещё как могут мучить несчастного человека. Я про другой: со своей ли измученной души снятый, или тот, что держался за пазухой, или тот, что специально с собой привезли, как большинство проезжающих, – это не важно. Важно, что сие к месту и что облегчение вам гарантировано. Самое время разбрасывать… Простите, возлагать эти самые камни! Возможно, что он и тому, что в почках, тоже поможет. Люди верят!

Чинбат и его, как обычно, серьёзный товарищ, а сейчас и вовсе какой-то отрешённый и непробиваемый, обошли холмик три раза, положили по сигарете. Нет, выпивать не стали: за рулём! Думаю, что, обратившись к духам местности, наши водители попросили об удаче в пути. О чём же ещё? Мы и сами могли это загадать. Но вот вопрос: поймёт ли монгольский бурхан неведомую русскую речь?

Остановка была недолгой, и, приободрённые, уверенные в счастливом исходе путешествия, мы поспешили дальше.

Во время этого странствия довелось увидеть наконец то, что не встретилось на пути больше ни разу, а в современной Монголии стало уже весьма распространённым явлением. Это обо. По-монгольски – овоо. Звучит вовсе не похоже. Вы, конечно, помните моё пояснение насчёт подобного звукового несоответствия? А устанавливать обо – древняя монгольская традиция. И история её такова.

Природа для монгола – божественный храм, к которому надлежит относиться с особым почтением и заботой. И, заметьте, принцип работает без всяких статей и поправок к конституции! И его смысл понятен любому! Это я про почтение, разумеется, а не про божественную суть природы! Впрочем, вполне вероятно, что монголы на государственном уровне и эту идею могут провозгласить. Если честно, то нисколько бы не удивилась. Скоро и вы поймёте, что это смелое предположение не лишено права на жизнь.

Монголам свойственно верить, что у каждой местности есть свой хозяин. Заметьте, не себя считают хозяевами земли, а здешних богов и духов. А поскольку, с точки зрения монгола, они бывают и добрые, и злые, то необходимо совершать подношения. Кто сколько может. Лишь бы с чистым сердцем. А уносить оттуда что-либо возбраняется. Как мы с кладбища никогда ничего не возвращаем в дом: плохая примета. И идут к обо все без исключения: и верующие, и неверующие. Никому помощь не помешает!

Как выяснилось позднее, шансов повстречаться с обо раньше, до разгула атеистической пропаганды, было гораздо больше. Они были в каждом сомоне. Но сооружались обо, подобно нашим православным церквям, не на любом месте, а на красивом и видном: на холме, перевале, горной вершине. Для путешественников, путников это вдобавок служило отличным ориентиром на местности.

У этих мест заведено непременно останавливаться, с молитвой обращаясь к духам, прося удачи в делах и возлагая свой камень к подножию холма, размеры которого со временем только возрастают.

Нередко обо являлись местом уединения медитирующих, жаждущих просветления, получения чистой энергии. Ведь основная цель уединения – отвлечься от мира внешнего и обратиться к внутреннему, незримому, духовному. Короче, обо – это своеобразный храм под открытым небом и место жертвоприношения. При этом слове я всегда напрягалась: понятие жертвы у разных народов свои. Но здесь, слава богу, обходится без пролития крови! А вот в давние века…

Существует не красивая легенда, а исторически достоверный факт появления одного гигантского обо. История гласит, что Тамерлан, отправлявшийся в очередной поход, приказал каждому воину своего огромного войска положить по одному камню в общую кучу, а на обратном пути взять его. Возвратившиеся воины так и поступили. Но на месте остались лежать камни убитых. Так и остался навечно огромный холм – легендарное обо, почитаемое и доныне.

И вот уже возникла зловещая тень Тамерлана, повелевшего упокоить его с миром в мавзолее. Чтобы никто не смог потревожить прах, начертано его предостережение, грозившее ослушавшимся войнами и страшными бедствиями. Что ж, проверим, сработало ли.

В ночь на 21 июня 1941 года в Самарканде саркофаг Тамерлана был вскрыт членами экспедиции Академии наук СССР. Дальнейшие события известны всем. В ноябре 1942 года прах возвращён на место. Особенно впечатлительные и это событие привязывают к произошедшему – перелому в Сталинградской битве.

Как это понимать? Как случайные совпадения, не более того! Не будем столь впечатлительны. Успокойте свою буйную фантазию, друзья!

А вот уже и тень Чингисхана.

Истоки речки Оронгой,

Величественный холм меж сопок, средь тумана.

И молча говорит с тобой

Бурхан Галтаула – обо-могила Чингисхана.

И снова скрежет пыли на зубах

И чёрная печать степей безбрежных на скуластых лицах.

Огонь бесстрашия в прищуренных глазах

И души воинов – в парящих над курганах птицах.

Он, что рукой пронзает пустоту.

Он – хубилган энергий, дремлющих в пустыне.

Пред ним – бессмертие познавших простоту.

За ним – распоротый живот цивилизаций, стонущих отныне.

И стынет кровь у слабых духом,

Поднявшихся на этот многовековой бурхан.

И слышно в ветре, что свистит над ухом:

«Богатство – тлен, бесценно лишь величье духа».

Так говорил великий Чингисхан.

Обо-могила Чингисхана… Однако подлинное место земного упокоения самого известного в мире монгола неизвестно. Эту страшную тайну не дано разгадать никому. И почему, собственно, страшную?

Глава самой могущественной империи, над которой никогда не заходило солнце, пожелал, чтобы в память о нём не возводился мавзолей и даже могила осталась тайной для всех живущих. Его воля была в точности исполнена: всякий случайный встречный на пути похоронной процессии безжалостно уничтожался. Затем были убиты копавшие могилу рабы. Потом был выпущен табун лошадей, затоптавший могилу, и посажены деревья. Возвратившиеся назад исполнители Чингисхановой воли, в свою очередь, были убиты теми, кто не присутствовал при захоронении. Всё! Глаза видевших и уста говорящих сомкнулись навечно! Какова же причина?

Смерть Чингисхана застала в пути, и её держали в секрете. Пока назначенный им наследник – третий сын – не был провозглашён Великим ханом, о ней не должен был знать никто!

Чингисхан – создатель и устроитель самой могущественной империи в истории человечества, национальная гордость монголов, полуобожествляемая фигура, место которой лишь официально, на время занял революционер Сухэ-Батор. Но время его славы, в отличие от Чингисхана, будет недолгим, мигом в сравнении с вечностью. А степень почитания – несопоставимой. С девяностых годов имя Чингисхана по всей Монголии будет произноситься вновь громко и горделиво.

Парадокс, но его и русский человек вспоминает чаще, чем, скажем, Дмитрия Донского, хотя заслуга последнего перед русским народом велика. Но, впрочем, это уже совсем другая история. Какие только мысли не посещают во время затянувшегося уединения в кабине мчащей машины!

Хужирт

Покинув пределы Хархорина, ничем внешне не примечательного сомона, окружённого, как и везде, целым городком юрт за деревянными заборами, направляемся в сторону Хужирта – ещё одного сомона Уверхангайского аймака. Вокруг степное раздолье с невысокими холмами. Ни гор, ни лесов. Типичная картина, которую всякий раз наблюдаешь из окна поезда, направляясь из Улан-Батора в Сайн-Шанд.

Вот свечкой на мгновение застыл степной суслик – любопытный и осторожный тарбаган – и благоразумно юркнул в свою норку. Непонятно, почему именно в это несмелое, безобидное животное, согласно старинной монгольской легенде, превратился отважный воин.

Охотятся на этого зверька нещадно: русские охотно покупают шапки из его меха. Только и слышишь у КПП военного городка: « Шапка тарбаган надо?» Внешне похожи на норковые, но значительно дешевле. Недостаточное качество монгольской выделки при этом никого не смущает. Только благодаря своей плодовитости и высокой численности, этот зверёк ещё не истреблён. У нас он уже занесён в Красную книгу.

Благодарные монголы тарбагану-кормильцу, как настоящему герою, поставят в столице памятник. Россия не отстанет от своего ближайшего соседа, и в Ангарске тоже появится памятник – восседающий на лавочке забавный толстячок в кепочке и пиджачке. Тоже настоящий герой – спаситель экономики целого города в трудные годы.

Согласитесь, приятно осознавать, что люди временами способны испытывать чувство признательности и благодарности, пусть не всегда и не ко всем. Но было бы куда лучше, если бы бедные зверьки остались живы.

А вот и Хужирт. Останавливаемся у околицы, как сказали бы в русской деревне. Как это звучит по-монгольски, не знаю. Наши водители заводят степенный разговор с местными жителями – мужчинами, одетыми в дэли. В стороне мирно отдыхают их лошади, низкорослые, с короткими, но крепкими ногами.

Вот тут-то и приходит мысль покататься на монгольской лошадке. Когда ещё представится такая возможность?! «Болно!» – монголы вовсе не возражают. «Болно» – монгольское «можно». Меня подсаживают в седло с левой стороны – это многовековая монгольская традиция. Замечу, что и слезать надлежит тоже слева. А дальше сама!

Лошадка, помедлив несколько секунд и не дождавшись от меня никакой команды, понеслась в степь привычным, видимо, для неё маршрутом. Несёмся вперёд, дробно стуча копытами. Копытами стучала, конечно, только одна лошадь. А я лишь зубами от нахлынувшего волнения: лошадью надо уметь худо-бедно управлять. Но как? Как, например, развернуть или остановить? Ведь лошадь не может сама понять мои мысли. От внезапно открывшейся простой истины на душе стало как-то тоскливо и неуютно. Хоть бы кто-нибудь кинулся нам наперерез и возвратил обратно, пока мы не умчались в какой-нибудь отдалённый худон, где могут проживать родственники хозяина.

Но подмоги нет! А лошадка, оказавшись смышлёнее меня, так как, видимо, определила, что с седоком явно что-то не так, и замедлила свой бег. И словно ждёт от меня чего-то: то ли словесной команды, то ли движения руками-ногами. Пойди догадайся в такой горячке и спешке! Тяну поводья в сторону, пытаясь как-то повернуть назад. Но всё безуспешно, пока лошади не наскучило беспорядочно-бесцельное скакание. Летим назад. По лицам своих товарищей определяю, что они не в курсе моих страданий.

«Снимите меня, что ли!» – кричу я, лихо скача в обратном направлении мимо своих потенциальных спасителей. Но не тут-то было! Покладистый, но недогадливый Никифоров, по-своему поняв мой крик, услужливо вскидывает фотоаппарат и щёлкает, тогда как лихому наезднику в тот момент о фотокарточке думалось меньше всего. И всё-таки целых тридцать семь лет спустя я спрошу: «Саша, а где же фотография?»

Но он уже не ответит. Видимо, я неслась с такой скоростью, что фотография не получилась. А жаль!

Видя мои неоспоримые успехи в управлении транспортными средствами, Чинбат решил продемонстрировать и свои возможности, обратившись со словами:

– Надежда, машина надо?

– Как это? – не успев отдышаться, поинтересовалась я.

– Да учить тебя водить машину он хочет! Вот что, – растолковал более понятливый Шестокас.

Рассуждения были недолгими: «К водопаду я спускалась? Спускалась! На лошади скакала? Скакала! Жива осталась? Осталась! Так чего же бояться какой-то машины?» Преисполнившись уверенности в том, что ничего и на этот раз страшного не случится, я отважилась и на такой экстрим.

Первый опыт вождения машины отбил у меня всякую охоту сесть за руль на долгие десятилетия. Новички, именуемые чайниками, с трудом осваивают эту непростую науку даже при инструкторе-соплеменнике. Смысл слов и порядок действий при этом остаётся понятным, только разум над руками-ногами почему-то не властен.

Я же в кабине уазика ощутила себя некой обезьяной, беспорядочно- лихорадочно нажимающей то на одну, то на другую педаль и поражающейся следующей за этим реакцией машины. Где газ, где тормоз, для чего надо дёргать за какую-то палку – это мне было неведомо, ведь в лексиконе Чинбата

катастрофически мало русских слов. Мы то резко срывались с места, то резко тормозили, то крутились волчком. Это зрелище можно было назвать танцем взбесившейся машины. Чинбату, напротив, это явно доставляло удовольствие. Он хохотал и жестом показывал: « Давай ещё!»

– Болохгуй! – кричу я своему учителю, желая прекратить беспорядочную скачку железного коня.

Но в ответ звучит:

– Болно!

Но вот мой довольный наставник, от души посмеявшись и, видимо, всё-таки сжалившись, сделал что-то. И послушная машина остановилась. На моём разгорячённом лице читалось: «Ни за что!» В смысле, не сяду за баранку! Верблюд подошёл мне как-то больше. Лошадь – меньше. Но, поживи я в Гоби лишний год, научилась бы, наверно, всему.

Однако мой тогдашний принцип «В жизни надо всё попробовать!» и сейчас сработал. Ни один опыт в нашей жизни, даже, казалось бы, случайный, не бесполезен. Я научилась уважать людей, умеющих мастерски выполнять то, чем сама не владею. Ощутив себя в роли горе-ученицы, не понимающей учителя, с большим пониманием и сочувствием отнесусь к своим ученикам.

Небо Гоби

Путь домой. Картина природы с каждым десятком пройденных километров начинает всё более походить на привычные сайн-шандинские пейзажи: сейчас эта раздольная, слегка волнистая спепь постепенно превращается в полупустыню с небогатой растительностью, каменистыми осыпями с песком вперемешку. Перед нами равнина, почти всегда окаймлённая сопками, пологими возвышениями или горами у дальней-предальней линии горизонта.

Но сентябрьское солнце по-прежнему светит ярко и приветливо. Тишь и безветрие. Далеко, у самого горизонта, там, где небо сливается с землёй, полупрозрачные перья белых облаков. Хорошая погода для путешествия.

Машинная качка, с которой уже свыклись, не вызывает былой усталости и раздражения. А, может, просто причина в том, что возвращаемся домой? Пока есть время для молчания и уединённых размышлений, пытаешься определить самое ценное в увиденном, полагая, что ни с чем необычным уже не повстречаешься. Открытого и пережитого вполне достаточно, чтобы честно признаться: ярких, незабываемых впечатлений было предостаточно, путешествие удалось! Однако ещё не вечер.

Это не игра слов, и действительно ещё не вечерело. Но позднее уже начали посещать навязчивые мысли о месте возможного ночлега. В машине или, как завзятым, истинным туристам полагается, в палатке? Как бы ни было солнечно днём, ночи в Гоби холодны. Но в это самое время водители взяли курс на одиноко белеющую юрту.

Почему я не могу вспомнить встречу с её обитателями? Может, забыла момент приветствия? Может, жильцы ещё до нашего приезда все разом на время отлучились? Этого я уже не смогу сказать. Не видно было ни дымка очага, ни собак, обычно живущих при юрте, ни скота. Ясно было одно: здесь у нас будет и привал, и ночлег. Юрта была открыта и словно поджидала путников. К чему удивление, если когда-то так и было: на путях основных перемещений, чаще всего торговых, юрты располагались по типу русских постоялых дворов, где можно было поесть, переночевать, дать отдых лошадям и верблюдам.

Впервые готовили не на костре, а примостившись у очага в центре гэра, то есть жилища. Но самое интересное ждало впереди: единственный раз в жизни я ночевала в настоящей монгольской юрте. Вы можете скептически заметить, что иной в Монголии просто не существует. Существует, товарищи! Гостиничного типа для приезжающих туристов. Во всяком случае, в настоящее время это элемент современного прибыльного бизнеса.

Мы же оказались в настоящей, как бы сказали дети, «всамделишной» юрте, в которой несколько дней назад текла привычная жизнь степных монголов со всем необходимым имуществом для кочевой жизни.

Дым очага, поднимаясь вверх, уходил в круглое отверстие в потолке – тоно – и белым столбом устремлялся к небу. А топливо принесли наши водители, которым было привычнее хозяйничать в чужом доме, на время ставшем нашим пристанищем. Вместо привычных дров был аргал – высушенные на солнце лепёшки домашнего скота, сложенные небольшим штабельком рядом с юртой. Да, их степные кочевники собирают: всё идёт в дело в безлесной местности, где древесина – непозволительная роскошь.

Вы хотите меня спросить про исходящий в процессе горения аромат, не так ли? Отправляясь в путешествие, необходимо оставлять на время свои интеллигентские предрассудки, что топить можно исключительно дровами. Много ли надо уставшему страннику? Главное, чтобы была горячая еда, тепло ночлега да крыша над головой.

Вот и мы, блаженно потянувшись после сморившего на сон чая и немудрящей горячей каши с тушёнкой, направились к своим ночным ложам: мужчины по-прежнему спали в машинах – в наше с Риммой распоряжение отводилась целая юрта. Свою постель, соблюдая монгольские традиции, мы со знанием дела разместили справа от входа, на женской половине. Отдохнём по-царски!

Римма уже мирно посапывала. Однако мне от разнообразной гаммы пережитых непривычных чувств не спалось. Я молча лежала и смотрела на небо, видневшееся в отверстии потолка. Ночная темнота сгущалась, и на небосклоне зажигались и всё отчётливее лучились редкие звёзды. Всего лишь крошечный кусочек неба, а глаз не оторвать. А что же тогда происходит там, за порогом юрты?

Завернувшись в одеяло, выскользнула за дверь, стараясь никого не разбудить. Почему-то именно в эту минуту захотелось побыть в абсолютном, никем и ничем не

нарушаемом одиночестве. То, что произошло потом, забыть невозможно: такое зрелище остаётся в памяти на всю жизнь!

Пахнуло бодрящим ночным холодком, запахом песчаной земли и сухих трав. Осторожно прикрыв за собой дверцу, чтоб не скрипнула, я так и замерла, увидев полную картину. Зрелище ошеломляло своей величественностью и торжественностью. То, что ещё вечером было вдали землёй, теперь слилось с небом и превратило пространство в бескрайний воздушный океан, окутывающий со всех сторон, в огромный звёздный шатёр.

А над головой широко, через весь небосвод протянулся невзначай брошенной лёгкой, полупрозрачной косынкой-вуалью величественный Млечный Путь, искрящийся тысячами звёзд и звёздочек. Густо усеявших пространство, больших и малых, остро сверкающих лучиками и с трудом различимых. Они то ярко сверкали огоньком, то убирали лучики, словно на миг гасли. Они будто играли, что-то говорили своим языком, увы, недоступным человеческому пониманию. От этого казалось, что небо живое и дышит, торжествует на празднике бытия, живёт своей непостижимой для человека жизнью! И вся природа пребывала в почтительном молчании и словно внимала голосу неба.

Вселенная, Галактика, Мироздание, Гармония, Создатель … В такую минуту всё суетное, земное отступает и невольно мыслится самыми высокими категориями. И, притихая, чувствуешь себя малой частицей. Крошечной частицей огромной Вселенной. Такой маленькой, что та громадина даже не подозревает о факте моего робкого и тихого существования. Крошечной пылинкой, затерявшейся где-то в необозримом пространстве не знающей ни границ, ни края живой, вечной, таинственной Вселенной. И ты признаёшь её красоту и величие.

Монголы веками смотрели на это великолепие, это их небо – Мунх Тенгри, Священное Небо. Они верили веками и будут верить вечно в его мудрость и силу.

Восток и Запад

Незаметно для самой себя становишься если не поэтом, то философом и способна прочувствовать красоту знаменитого кантовского изречения: «Две вещи наполняют душу всегда новым и всё более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них, – это звёздное небо над головой и моральный закон внутри нас».

Именно в Монголии меня впервые озарило: существование человека без созерцания убого и примитивно. Подтверждение собственного умозаключения встречу впервые тоже у Канта. Так приятно почувствовать себя единомышленником умного человека! Ненадолго отвлекшись, замечу, что и читаем мы часто с целью найти подтверждение собственной мысли. Во всяком случае, в этом вопросе я и ещё не признанный миром философ Игорь Шестокас оказались солидарны. А само обсуждение оказалось возможным благодаря появлению в нашем «сельмаге» книги о Канте из серии ЖЗЛ.

Если бы при этом философском диспуте присутствовала и небезызвестная одесситка Галя Павлова, она, не смолчав, непременно вставила бы свои пять копеек: «Та шо вы ховорите?! Хде ваш Кант, прости хосподи, и хде Монхолия?!» И какой-нибудь современный Скалозуб из Сайн-Шанда с ней бы согласился: «Дистанция огромного размера!» А наша Галя, услышав одобрение своей точки зрения, зарделась бы от радостного смущения. Но её, к счастью, с нами не было, и удалось поговорить о «несъедобном».

Кстати, в восемьдесят третьем, во время летнего отпуска, наши пути со стариком Кантом вновь пересеклись. Можно сказать, мы встретились. Произошло это как-то по-доброму, по-домашнему, хотя пришлось стоять у порога его дома, ибо дальше уже никому нельзя.

Он в снисходительном молчании слушал – я говорила. Напрасно некоторые утверждают, что все философы – самовлюблённые, несносные, язвительные личности. Это был лучший слушатель в моей жизни! Он ни разу не оборвал мой молодой вздор, несмотря на явную незрелость и поспешность умозаключений. А чем делилась, это наш секрет. Уверена, что он им и остался, за что я весьма признательна. А всё потому, что прусский гений отдыхал от земной суеты.

Представился случай посетить Кёнигсберг – прибалтийский Калининград, родину Эммануила Канта – и в задумчивости, весьма соответствующей важности момента, постоять у могилы этого философа – автора самой поэтичной философской мысли. Гостила у «фронтовых» товарищей – Стульновых, получивших назначение на самый западный советский форпост.

Однако продолжу. «Существует такое знание, истина, которое является вечным, неизменным и универсальным», – утверждал философ. «Просто абсолютное совпадение! Это словно про суть тенгрианства!» – обрадовалась я. Однако, следуя далее за мыслью уважаемого мыслителя, понимаю, что обозналась. Потому что нижеследующее в корне противоречит: «В мире природы человек подчинён обстоятельствам, поэтому несвободен, свободен он лишь тогда, когда подчинён воле разума». А «вечное, неизменное и универсальное», по мысли философа, несёт нам тоже разум.

В этом месте хочется улыбнуться: любой монгол, даже самый малограмотный, поспорил бы с Кантом насчёт его «несвободы» в мире природы, подумав с лёгким сожалением: «Чудак человек! Он чего-то важного не понял! Я бы ему объяснил, как на самом деле…» Но, как я уже отметила, монголам, в отличие от русских, несвойственно спорить. И монгол бы долго расстраиваться не стал и поскорей ускакал бы на резвом коне в столь любимый для него «мир несвободы», в лоне которого он только и чувствует себя по-настоящему и счастливым, и свободным.

А французский философ и мыслитель Жан-Жак Руссо, помнится, указал своим современникам, испорченным цивилизацией, верное направление спасительного саморазвития: «Назад к природе!» Ах, если бы люди послушались!

Монголу же нет необходимости возвращаться к природе и своим истокам, так как он и через века остался им верен. Да, западная философия, как ни крути, никак не подходит монголу-азиату.

«Восток есть Восток, а Запад есть Запад. И вместе им не сойтись никогда», – мудро и (что ценно!) доходчиво растолковал отец «Маугли» – Редьярд Киплинг. И в который раз удовлетворенно-удивлённо отмечаешь: пожалуй, именно поэты более всего из смертных приближаются к выражению сути сложных вещей.

Мунх Тенгри – Вечное Небо

В монгольском народе меня всегда поражала способность жить в гармонии с природой, чувствовать её и беречь всё живое. Он не станет убивать животное, имеющее детёнышей, продавать ягнёнка или телёнка, не будет стрелять в молодую птицу, рубить молодое деревце, даже не станет без нужды рвать траву и цветы, а после пребывания на природе, в отличие от нас, не оставит мусора и обязательно затушит костёр. Это древняя традиция. Хорошо, если она будет соблюдаться и дальше.

«Монгол не случайно носит сапоги с загнутыми носами – гуталы, – рассказывал мне ученик Гантулга. – Так он пройдёт по земле, ничего не тронув. Даже камень на своём пути не сдвинет с места». Можем ли мы похвастаться такой трогательной заботой о земле? «Монголу нельзя касаться земли ничем острым. Это её ранит. За это бурхан человека накажет!» – продолжал он с самым серьёзным видом и заодно посмеивался над не вызывающим понимания трудолюбием соседей-китайцев, в поте лица возделывающих земельные плантации в своём отечестве. С точки зрения любого монгола, это нарушает покой земли, показывает неуважение к ней.

Поэтому, как ни пытались в советские годы приохотить монгола к земледелию, ничего серьёзного из этого не выходило, ибо противоречило многовековым традициям народа. И, в первую очередь, верованию Мунх Тенгри. Без него не понять ни душу монгола, ни его традиции.

Мунх Тенгри – Вечное Небо – древнее верование некоторых кочевых народов, которое при Чингисхане было возведено в ранг государственной религии. Это своеобразная наука существования в гармонии с миром природы и соплеменниками.

Согласно верованию, Мунх Тенгри – создатель всего сущего – вершит судьбу человека. Это мужское начало, дарующее жизнь, и поэтому оно называется Отцом. Земля, считающаяся женским началом и имеющая душу, именуется Матерью. Вот и монгольская триада: Отец, Мать и душа.

И монголу импонирует всё, что связано с цифрой «три». Так, на национальном празднике Надом существует три вида соревнований: скачки, борьба и стрельба из лука. Священное место – обо – принято обходить три раза. Для отпугивания злых духов следует трижды хлопнуть в ладоши. Всего не перечислить.

Считалось, что Небо видит все поступки и помыслы любого человека, а согрешившему не избежать в будущем небесного правосудия. Напротив, монгол, доказывающий свою правоту и невиновность, призывал: «Небо! Будь судьёй!»

Считалось, что действия людей могут прогневать Небо, и тогда оно посылает бурю. Я была свидетелем того, как взрослые монголы, даже мужчины, панически боятся грозы и молнии. Они до сих пор весьма суеверные: продолжают искренне верить, что громом поражаются грешные люди. «Нас этим не удивишь», – скажете вы и припомните «Грозу» А.Островского. Согласна! Но что-то современные Катерины мне не встречались.

Древние монголы по-особому относились и к небесным светилам: Солнцу, Луне и звёздам. Они обожествляли их, приписывая способность даровать человеку здоровье, долголетие и богатство. Однако особенно почитались Большая Медведица и Полярная звезда, которые и в прямом, и в переносном смысле были для монголов путеводными во все века.

Чингисхан весьма почитаем монголами не столько как создатель величайшей империи в истории человечества, что само по себе делает его самым известным в мире монголом, сколько как религиозный идеолог и учитель. Могущественный правитель считал себя исполнителем воли Мунх Тенгри. Нет необходимости объяснять, что даже в годы социалистического строительства не революционный вождь Сухэ-Батор, а именно всесильный Чингисхан оставался кумиром, отцом всех монголов. «Так было веками, и так будет вечно», – свято верят его потомки.

Величие места, занимаемого Чингисханом в сознании монгольского народа, подчёркивает и памятник, установленный в окрестностях Улан-Батора в 2008 году. Эта конная сорокаметровая статуя вознеслась над необозримыми степными просторами. С её высоты мудрый отец монголов пристально смотрит на мир.

Железная дисциплина в войске Чингисхана и других правителей достигалась за счёт деления на десятки, сотни и тысячи, за счёт ответственности командира и взаимоответственности. С тех времён идёт традиция беспрекословного подчинения вышестоящему должностному лицу, о которой я сказала выше. По этой причине и современным монголам в целом привычнее соглашаться и в большом, и в малом: хоть с приказом начальства, хоть с мнением гостя.

Взаимопомощь и взаимоуважение были непременным условием выживания в сложных условиях кочевой жизни: чужой потерявшийся скот возвращали владельцу, а не присваивали себе, не оставляли без внимания просьбу о помощи, не чинили козней соседям, не завидовали более состоятельным, были радушны и гостеприимны к путникам, почитали родителей и старших людей. Запрещалась ложь, прелюбодеяние, воровство. «Не потому ли и обнаруженная нами юрта не была заперта на ключ?» – подумала я.

Эти заповеди содержались в своде законов, введённых Чингисханом. Их несоблюдение каралось смертной казнью. В таких суровых условиях складывался национальный характер монголов.

Очень много из сказанного работает до сих пор. Нет, не беспокойтесь: уже давно никого не казнят. Однако того, кто нарушает вековые традиции, здесь не уважают. А разве это само по себе не наказание? Надо признать, что и буддизм значительно смягчил характер сурового воина-монгола.

«По-твоему, получается, что монголы просто идеальные люди?» – усомнится недоверчивый читатель, припомнив заодно все их грехи со времён великой Монгольской империи. Предвидя возможный упрёк в попытке смотреть на мир сквозь розовые очки и излишне идеализировать реальность, отвечу просто, опять же по-монгольски: наши мысли материальны, что ты ищешь в людях, то и находишь. Ожидаешь от кого-то плохого, тот с тобой и поступит плохо. Это тоже работает!

«Пока человек остаётся верен самому себе, всё играет ему на руку: правительство, общество и даже солнце, луна и звёзды», – заметил один наблюдательный и остроумный человек. Вы полагаете, монгол? Его верность вековым традициям безгранична! Будете удивлены: американец. Но звучит с монгольской интонацией!

Время монгола

Но вот и утреннее пробуждение в юрте. Который час? Ах да! Мы же без часов: от греха подальше оставили дома. А через потолочное отверстие на стену льётся свет.

Вы, надеюсь, уже поняли, почему юрта смотрит всегда на юг? Да, она сама может работать как солнечные часы. А если нет солнца? Тогда есть луна и звёзды. А если их не видно? И на этот вопрос у нас найдётся ответ! Смотрим в глаза кошке! Да-да, кошке! Я вовсе не шучу: ширина её зрачка меняется в зависимости от освещённости. Чем позже, тем темнее, тем, соответственно, и крупнее зрачок. Вы смеётесь и не верите, но в давние века это было.

Только вот какое дело: что-то кошек в Сайн-Шанде я ни разу не встретила. Ни одной! Собак все любили, даже очень. А на мальчика по имени Гантулга, о котором я уже говорила, смотрели как на большого оригинала всего лишь потому, что он рисовал кошек и не скрывал своей любви к пушистым мурлыкам. Необычно! Этого было вполне достаточно, чтобы признать мальчишку странным.

В который раз люди приписывали беззаветным борцам с мышами дружбу с нечистой силой! « Несправедливо это!» – убеждал Гантулга. «Средневековье!» – подтвердила бы и я. А может, этих созданий просто не устраивал климат Гоби? Но итог один: в нашем городе они не водились. Наверное, потому, что в каждой юрте уже были часы, и не одни.

А с делением на временные отрезки тоже было не так, как нынче. Дневное время в древней Монголии и Тибете делилось на 16 часов, а ночное на 8. Сутки делились не на 24, а на 12 двойных часов, и у каждого было своё название. А теперь проверим элементарное знание восточной астрологии. Какой год открывает двенадцатилетнюю цепочку? Правильно, нынешний год Мыши (Крысы). А за ним придёт год Быка и так далее. Вот в таком порядке и текли часы монгола:

1. Мышь – полночь (12-2 ч.)

2. Бык – после полуночи (2-4 ч.)

3.Тигр – брезжит рассвет (4-6 ч.)

4. Заяц – рассветает (6-8 ч.)

5. Дракон – восход (8- 10 ч.)

6. Змея – солнце поднимается (10-12 ч.)

7. Лошадь – полдень (12- 14 ч.)

8. Овца – солнце начинает клониться к западу (14-16 ч.)

9. Обезьяна – перед заходом солнца (16- 18 ч.)

10. Петух – заход солнца (18-20 ч.)

11. Собака – сумерки (20- 22 ч.)

12. Свинья – появление звёзд (22- 24 ч.)

Точно известно, как традиционно называется самое опасное время, и это… Впрочем, проверю читателя! Угадать это вовсе не трудно.

Правильно! Час Быка! А после выхода одноимённого романа И.Ефремова это словосочетание, доселе известное лишь монголу, приобрело исимволический смысл. Самая тёмная ночь, как известно, перед рассветом. Согласно древним поверьям, именно в это время особенно опасное: активизируются тёмные силы, и смерть бывает частой гостьей.

А нам не страшно: мы не так впечатлительны, чтобы не спать ночью. Да и рядом советский медсанбат – спасут, если надо!

А дальше ещё интересней! Про минуты и секунды древние монголы, представьте себе, даже не слышали, заменяя их единицами измерения собственного производства, среди которых есть весьма романтично звучащие: вздохи и мгновения. Последними, оказывается, измерялось время не только при Штирлице!

Итак, сутки = 12 двойных часов

1 час = 5 частей

1 часть = 60 чаш

1 чаша = 6 вздохов

вздох = 13 долей или 67 мгновений.

А теперь, чтобы было понятней, переведём в привычные нам единицы:

1 монгольский час = 2 европейских часа

1 часть = 24 минуты

1 чаша = 24 секунды

1 вздох = 4 секунды

1 мгновение = 0, 0597014 секунды!

Могу в чём-то слегка ошибиться, ведь с той информации о времени прошло столько времени! Это немного грустно, но неожиданно выскочивший удалец – речевой повтор – заставил меня улыбнуться.

Лично меня подкупила точность и непродолжительность монгольского мгновения и, напротив, продолжительность вздоха! Мгновение – это даже не секунда, а время, за которое не успеешь и глазом моргнуть. Хотя оно и не летит, «как пуля у виска», как поётся в известной песне, всё равно такое короткое, что страшно. А из них, родимых, и состоит наша с вами жизнь! И считать их не будем!

Я также попробовала вздохнуть не просто так, а по-монгольски. За четыре секунды получилось и горько вздохнуть, и с не меньшим облегчением выдохнуть. Хорошо, что свидетелей подобного опыта не было, иначе бы не избежать участливо-испуганных вопросов: «С Вами всё в порядке?»

Но в этом походе «счастливые часов не наблюдали», и наше путешествие благополучно продолжалось. Подумалось, что здорово вставать утром не по будильнику, а с лучом солнца на стене или криком петуха. Кому как нравится! А время узнавать не по часам, а сверяясь лишь с солнцем!

Мандалгоби

Возвращаемся домой с отклонениями от прежнего маршрута: надо заправиться бензином, иначе встанем. Так что, проезжая по территории Средне-Гобийского аймака, держим курс на его центр – Мандалгоби. Лишние километры в сторону. Но нас это не расстраивает, а, наоборот, радует: в Мандалгоби тоже работают советские учителя, преподающие русский язык.

Неискушённому человеку Гоби представляется однообразной песчаной пустыней. Нет! Она всюду разная: её унылое однообразие часто складывается из-за большой протяжённости. Мы же едем не один день, сравниваем увиденное. Это умение, оказывается, вырабатывается тренировкой: учишься подмечать самую малость.

Древнее безлюдье и одиночество равнины, не отмеченное какими бы то ни было признаками, указывающими на присутствие в этом мире человека. И так сотни километров без жилья, без встречных машин и даже без одиноких юрт у горизонта.

И вот приближаемся к аймачному центру. Картина запоминающаяся: не такая, как у нас в Сайн-Шанде, где части городка прячутся друг от друга за лентами невысоких сопок. Здесь территория ровная, как стол, без возвышений и низин. И всё залито таким ослепительным светом горячего солнца, что из-за отсутствия солнцезащитных очков приходится щуриться, озираясь вокруг глазами-щёлочками.

Свитера с себя давно сняли ещё в машине, оставшись в летних футболках. Конец сентября, но погода такая, хоть загорай. И вспомнилось: у нас в Москве сейчас вовсю хлещут проливные дожди, стоит промозглый холод.

Находим наших учителей в невысоком кирпичном доме. Их квартира на первом, достаточно низком этаже. «В окна можно при желании заглянуть. А во время пыльной бури, наверное, наметает здорово», – подумала я, мгновенно оценив обстановку. Вспомнилась и учительская квартира при школе в Чойре, где прямо за стеной проходили уроки. А казалось, что в самой комнате. И стук парт и стульев, шум детей были непременным сопровождением каждого прожитого дня.

Но ведь жили, работали и по-своему были счастливы. Ведь даже не жилищные условия были важны. Главное, чтобы, кроме тебя, были рядом ещё советские люди: специалисты или военнослужащие. И в Чойре, и в Мандалгоби наши учителя не были в языковой изоляции или просто в одиночестве. Как и по всей Монголии, особенно в северных аймаках.

Одна коллега с двумя задорными хвостиками волос. После уроков можно позволить себе выглядеть попроще, по-домашнему. А на работе иначе, солидно! «Какие же мы все молодые, – размышляла я. – И как это здорово! Ведь у нас ещё вся жизнь впереди! Но есть уже такой бесценный опыт!»

А осенняя теплынь на улице только поднимает градус энергии и жизнелюбия. Избыток сил просто обжигает! Солнечно на улице, солнечно на душе, солнечно в нашей жизни! Эти драгоценные мгновения озарений хотелось собирать, как жемчужинки, чтобы потом, когда станет трудно, выложить на ладонь и, заботливо перебирая, любоваться.

Девчонки тоже после окончания института. Значит, им после филфака было на момент начала командировки приблизительно по двадцать два года. Учителям из Чойра столько же. Совсем молоденькие! Моей Римме двадцать четыре. А мне и того меньше: двадцать один год. Получается, я была самой молодой среди учителей, а скорее всего, и среди всех контрактованных специалистов Монголии! Но держать ответ за успехи нашей маленькой группы приходилось мне. Так пожелал Козлов Ю.Я.

Про всех моих коллег, недавних выпускников вузов, можно было сказать: молодо, да не зелено! Мы быстрее, чем словесники с приличным школьным стажем, осваивали премудрости преподавания русского языка как иностранного. Нам не надо было ломать привычный стиль работы и перестраиваться, как им. Справедливо замечено, что нет ничего бесперспективнее, чем переучивать учителя. А мы, молодые, начинали с чистого листа. Вдобавок сложные климатические условия предполагали работу физически крепких, выносливых. Иные граждане, как известно, вообще не отправлялись в загранкомандировки. И это правильно!

И всё-таки вернусь к мысли о «роскоши человеческого общения». Мне вспомнился молодой мужчина, работавший в одном из удалённых сомонов какого-то аймака. Какого, даже не важно: они все одинаково депрессивны. Сложность ситуации состояла в том, что трудился он в одиночку, иных специалистов поблизости не наблюдалось. Женщину туда не пошлёшь, а мужчину в самый раз.

И вот прошли годы. Командировка закончилась. Можно и домой, в родную Белоруссию. Но всё, что копилось годами, потребовало выхода. Как сам человек признавался уже в Москве, было жесточайшее испытание для психики. Нет, он не жил жизнью современного Робинзона Крузо на необитаемом острове. Но, слушая его сбивчивый и откровенный рассказ, я поняла, как важно для любого человека общение, даже самое поверхностное. Застывшая в глазах тоска, привычная погружённость в себя, выработанная на протяжении нескольких лет, явно подтверждали это.

Мы давно получили причитавшиеся чеки Внешпосылторга в кассе одного очень солидного банка на Кутузовском проспекте, но по-прежнему переминались с ноги на ногу у дверей. Всё никак не могли разойтись, в то время как мне надо было спешить на электричку. Разговор, начинавшийся как мимолётный обмен общей информацией, явно затянулся и перерос в горячую исповедь.

Однако существуют моменты, когда жестоко прерывать человека: груз пережитого, прочувствованного настойчиво требует выхода. Нужен собеседник, которому можно довериться со всем пылом долго подавляемой искренности. «Пусть выговорится человек. Прорвало, стосковался по общению», – понимающе посочувствовала я.

Говори, коллега, я тебя слушаю! Не молчи, браток! Я тебя понимаю.

Невмоготу в Нэмэгэту

И вот снова дома, в привычной обстановке. А вы замечали, что, возвратившись из путешествия, ощущаешь себя немного иным, не таким, как до отъезда? Бывало так? Ощущение прилива сил, радость встречи, свежие, яркие впечатления творят чудеса.

Вот и я, закрыв глаза, не смогла сразу уснуть, предалась размышлениям. Передо мной вновь возникали картинки увиденного.

Кто долго живёт однообразно-монотонной жизнью, тот меня поймёт, как угнетающе это действует на человека. Виденное много раз уже не находит отклика в душе. Постоянное повторение при отсутствии нового уже не вызывает первоначального отклика. Не потому ли и детям уроки повторения, по большому счёту, кажутся скучными и неинтересными? Но раз «повторение – мать учения» и без него не обойтись, то необходимо чем-то увлекать! Иначе невмоготу! Слово «невмоготу» после Монголии вызывает у меня улыбку. И вот почему.

В Даланзадгаде, центре Южно-Гобийского аймака, что по соседству с нами, тоже работали наши коллеги, навестить которых не представлялось возможным: далеко и не по пути. Это должно было стать целью отдельного путешествия. Но я не знала никого, кто бы отправился туда на машине.

А жаль, что я так и не побывала в Даландзадгаде: в соседнем аймаке Гоби имела совсем другой вид. Если в нашем Сайн-Шанде она была полупустынной, то в тех краях – разнообразной, преимущественно гористой и поэтому называлась Заалтайской Гоби. Не случайно в наше время туристический маршрут самого познавательного путешествия по Гоби имеет своё начало именно в этом городе.

«Даланзадгад» по-монгольски означает «семьдесят источников», « город семидесяти колодцев». А «Сайн-Шанд», как вы помните, «хороший источник». И хоть сейчас источников не семьдесят, а только десять, лишний раз убеждаешься, что тема воды в Гоби наиважнейшая!

Расположен город в весьма живописном месте, у подножия горы Гурван-Сайхан, и своим появлением обязан учёному-монголисту, географу и путешественнику А.Симукову. Он в какой-то степени наш коллега: прекрасно владея монгольским языком, преподавал в довоенное время географию на курсах, бывших прообразом современного университета.

Даланзадгад – обычный провинциальный монгольский городок, расположенный на самой малонаселённой территории страны (менее 0,3 человека на квадратный метр), с привычно суровыми климатическими условиями. Преимущество перед Сайн-Шандом только одно: гора Гурван-Сайхан и недалёкие горные массивы Заалтайской Гоби значительно разнообразят картину местности.

Южная Гоби – это и марсиански выглядящие пейзажи, причудливой формы скалы, необычайные, одиноко возвышающиеся фигуры, узкие лабиринты, в которых легко заблудиться. Это разнообразие красок горных массивов и песчаных отложений, тысячелетиями создаваемое буйными ветрами и водными потоками. Сила местных ветров, дующих с запада на восток, достигает самых высоких значений в весенний период: с марта по май. В сильную бурю они способны сбить человека с ног.

Автомобильной дороги в истинном понимании этого слова, к глубокому сожалению исследователей Гоби, в ту пору ещё не было, и население добиралось оттуда в Улан-Батор исключительно самолётами, как почти по всей Монголии. Поэтому у наших летящих самолётом коллег была возможность рассмотреть и оценить панораму ещё и сверху.

Зато члены многочисленных научных палеонтологических экспедиций могли ощутить всю опасность наземного путешествия и трудности транспортировки ценнейших находок. Трудиться здесь могли только учёные-подвижники и водители-асы.

Сама же Южная Гоби и прилегающая к ней часть нашей, то есть Восточной, – настоящая Мекка для исследователя-палеонтолога. В межгорных впадинах и ущельях, страница за страницей открываясь, как на ладони предстаёт интереснейшая картина развития мира – отлично сохранившиеся ископаемые древних животных, живших десятки миллионов лет назад.

В Южно-Гобийском аймаке есть массивная межгорная впадина, название которой звучит так: Нэмэгэту. С этим-то и связана смешная история. Там в сороковые годы трудилась палеонтологическая экспедиция под руководством И.Ефремова. Один из сотрудников имел привычку в конце каждой телеграммы, отправленной в Москву, указывать место своего пребывания. В ответ прилетела телеграмма из Москвы: «Ваших телеграммах часто повторяется слово невмоготу тчк сообщите это географическое понятие или выражение чувства избежание ошибок дальнейшем». Все сотрудники катались со смеху. Замечательная развязка и, что не менее важно, отличная психологическая разрядка! А она крайне необходима в тяжелейших условиях экспедиции среди каменных нагромождений пустыни.

После моего возвращения на родину в тех краях побывал польский путешественник Мацей Кучинский, написавший впоследствии книгу «Тропик динозавра».

Писатель так вспоминал Нэмэгэту: «Это одно из мест, которое выбирают святые и пророки, чтобы искать очищения и просветления в этой пустыне. Именно просветления, озарения, потому что место непригодно для глубоких размышлений. Здесь надо совсем немного времени, чтобы мысли угасли, а память поблекла. Остаётся лишь то, что перед глазами: океан воздуха, а по ночам Галактика. Только они и питают сознание».

Эти почти библейские пейзажи Нэмэгэту, действительно, воздействуют по-особому. А просветление и озарение – это блаженное состояние нахлынувших сил и чувств, открытия неоспоримых истин – у кого-то появляется, у кого-то нет. Это как награда человеку за его напряжённые внутренние усилия по преодолению какой-то не видимой глазом вершины, казавшейся ранее недоступной. У каждого: отшельника или странника, учёного или туриста – она своя.

И пусть Нэмэгэту вовсе не Сайн-Шанд. Это почти про нас! А разве мы могли допустить, чтобы у нас и наших детей «мысли угасли, а память поблекла»? Ни за что!

Да, надо и про ефремовскую экспедицию добавить: именно в той местности, где у кого-то что-то «угасало», советские палеонтологи обнаружили и извлекли самые ценные свои находки. Вот уж действительно убеждаешься: где тяжелее всего, там подчас ожидает и самая большая победа! Ради этого стоит претерпеть всё!

Что такое пустыня?

Так что же такое пустыня? Огромное безводное пространство, жизнь на котором необычайно сложна, если вообще возможна. Это не обязательно сыпучий песок, веками создающий причудливые барханы с волнистыми дорожками, подобными следам на морском берегу. Но, как и море, это могучая, неукротимая многоликая стихия.

Это уставшая жить земля. Это горячий, обжигающий ветер. Это необозримые, уходящие к самому горизонту открытые просторы. Это таинственный, неведомый человеку мир, грозящий опасными встречами. Это испытание для всего живого. Это суровый климат: изматывающий зноем день и обжигающий холодом ночной мрак. Это угнетающее однообразие, способное стремительно подавить ясные и мысли, и чувства путника. Это всегда сдавливающие тиски беззащитности и внутреннего одиночества, даже если рядом с вами люди. Это необходимость дорожить каждым человеком и самыми простыми вещами, которым не придавалось никакого значения в привычной жизни: как сохранить воду, как развести костёр.

Многое из того, чему ты до этого научился у жизни и что, возможно, являлось для тебя предметом гордости: умение играть на скрипке или баяне, абсолютный музыкальный слух или впечатляющие вокальные способности, достижения в беге или спортивном плаванье различными стилями – здесь ровным счётом ничего не значит. Оно не востребовано в пустыне, даже неуместно. Зато другое: умение ориентироваться, не сбиваясь с верного пути, не допускать жажды и голода, защищаться от жары и холода – ещё как ценится.

В пустыне одинокий человек почти обречён. Но если он вместе с людьми, то, порывистый холерик или ушедший в себя меланхолик, он вынужден будет жить с остальными в одном ритме, который задаётся скоростью либо верблюда, либо автомобиля. Но лучше верблюда: так сумеешь больше увидеть. Не случайно даже местные жители, пересев как проводники со своего верблюда или лошади в кабину чьего-то автомобиля, терялись на знакомой местности, не сразу находя верное направление. Не та скорость!

И всё же, как бы мы ни неслись на машине, не остались незамеченными ни один всадник, ни одна юрта, ни один худон, ведь на сотни километров не встречалось ничего, что могло бы хоть каким-то образом указывать на присутствие человека на этом безграничном малообжитом просторе. Чрезвычайно скупа на человеческие встречи эта земля! Оттого, редкие, они так ярко запечатлеваются в памяти. Оттого так радушно и приветливо встречают здесь любых гостей, принимая их как родных. В такие минуты не думается о различиях в гражданстве или национальности, а особенно остро ощущаешь свою принадлежность к самой главной общности людей – жителям планеты Земля. Русский ты или поляк, немец или еврей, часто ли в своей жизни, читатель, ты испытывал чувство подобного единения?

У природы есть множество способов указать человеку на его мнимое всесилие. Оно смехотворно и ничтожно перед силой пустыни. Может, и для этого тоже создана пустыня?

Как она решит, так и будет. Мы лишь гости в царстве этой полноправной хозяйки, с крутым нравом которой не считаться попросту безрассудно. Она похожа на женщину, своенравную, таинственную, многоликую, роковую. И заманит миражами, и очарует, и обманет, и убаюкает, и усыпит бдительность, и может (злодейка!) наслать беду. Но заодно способна и избавить человека от каких-то внутренних миражей.

Пустыня – это коварная, безжалостная женщина, у которой, как ни относись, не заслужишь ни снисхождения, ни милостивой улыбки. Она вообще не умеет улыбаться. Говорят, цветы – улыбка земли. Ей, сущности женского рода, они не нужны. Без надобности. Ею, по большому счёту, невозможно любоваться. Она не для умиления взора путника. Но её величие и древнее одиночество, равнодушное спокойствие и власть над человеком не могут не вызывать сильных чувств. Нужен ли ей человек? Наверно, лишь для того, чтобы показать свою власть и силу. Пустыня – это соперник, в поединок с которым лучше не вступать. Лучше сразу признать его силу, не кичась своим мнимым всесилием. Он мигом укажет на опасность этого заблуждения.

И, несмотря ни на что, пустыня, как женщина, от которой не добились взаимности, влечёт к себе многих. Необозримыми просторами, уходящими к далёкому, недостижимому горизонту, вольным ветром свободы, удивительно тихими восходами, предваряемыми чуть уловимым шелестом песчинок, огненными осенними закатами, мгновениями оглушительной, неземной,

неправдоподобной тишины и удивительно яркой, лучистой россыпью Млечного Пути над самой головой.

И тогда в неё влюбляются и спешат на очередную встречу с этой суровой, непреклонной особой. Под её крутой, своенравный характер постоянно подстраиваются, не тая и капли надежды на взаимность, что только подстёгивает влюблённого в неё и повышает градус переживаемых им чувств.

Но для большинства не познавших подобного пустыня останется земной иллюстрацией ада и богооставленности, ведь Он есть любовь.

Но не спешите с заключением, что это место, отвергнутое Богом, если ему отказано в любви. Именно здесь-то о Боге чаще всего и вспоминается. Древние арабы полагали, что скитания, в том числе пустынные, – путь, приближающий человека к Богу. Три мировые религии: христианство, иудаизм и ислам – вовсе не случайно зародились в краях пустынных, не вызывающих эстетического восторга взирающего, но поднимающих взгляд человека к небу и устремляющих его к размышлениям о вечном, несуетном. Именно туда смотрит человек, задумывающийся о Создателе. Именно здесь, в пустыне, так много ничем не заслонённого неба. Да его здесь целый воздушный океан!

Так одинок ли человек в пустыне? И да, и нет. Это не обычное одиночество, а уединение, непривычная погружённость в себя с последующей внутренней инвентаризацией. Сокровенные мысли о важном, не сиюминутном – вечном. Угаснувшая, было, мысль вдруг вспыхивает яркой змейкой озарения в первоначально затуманенном сознании, открывшись впервые и запомнившись на всю последующую жизнь как откровение, невесть откуда снизошедшее. И снова сон с открытыми глазами.

Так для чего же пустыня? Ответов несколько: показать человеку многообразие мира (случайно ли знаменитый труд Марко Поло так и назывался?) и дать возможность познать самого себя и цену жизни.

Пустыни бывают разные, но суть их одна. Это касается и сурового спокойствия холодной монгольской Гоби, и почти белой от адского зноя африканской Сахары, и безводной Иудейской пустыни. Но нигде не было временами такого щемящего душу чувства одиночества, как в Гоби. Почему?

Много позднее Сахара усыпляла непродолжительным, потешным ралли на джипах «Париж – Дакар», проводимого специально для иностранных туристов, ещё декорациями к американским «Звёздным войнам», милыми и уютными гнёздышками комфортабельных отелей с выдрессированным персоналом и ломившимися от разнообразных вкусностей шведскими столами. Такое знакомство с пустыней лишь имитация.

Иудейская пустыня усыпляла внимание к себе приходящими на ум многочисленными библейскими сюжетами, о которых не преминут напомнить разговорчивые экскурсоводы-златоусты. А главное, что именно здесь (или несколькими сотнями метров левее!) проходил Он и его ученики. Этих камней касались Его ноги. В этих пещерах Он находил себе пристанище. Всё это произносится уверенно, с видом, не допускающим никакого сомнения в истинности сказанного. И всегда и повсюду толпы туристов, внимающих каждому слову. Какое уж тут уединение?!

А в Гоби не счесть территорий, куда не ступала нога ни одного человека. Возможно, это одно из самых малообжитых мест на нашей планете. Во всяком случае, у меня сложилось именно такое впечатление об этом суровом крае. А ведь я ещё не видела его южный окоём!

В Гоби всё иначе, по-настоящему! Никто тебе не нашёптывает слова о Мунх Тенгри – ты сам, без посторонней помощи, без сопровождающих слов приходишь на молчаливую встречу с Ним. Меж вами нет посредников. Лишь ты и Небо. Но это приходит не сразу, а как награда после череды трудностей и мытарств. Но прежде…

Надо мчать по бездорожью сотни километров. Днём, во время коротких остановок, бережными, скупыми глотками отпивая из фляги противную тёплую воду. Вечерами, готовя немудрящую пищу на костре, попутно согревая мерзнущие пальцы о горячую кружку или столовую ложку, которой помешиваешь булькающее варево универсального блюда, не имеющего названия, но имеющего особенно соблазнительный вкус и аромат и поедаемого без остатка даже вчерашними гурманами.

Время в пустыне – тема для особого разговора. Временами, устав, хочется, как Фёдору Сухову, воскликнуть в отчаянье: «Да что же мне, всю жизнь по этой пустыне мотаться?» Пустыня – это выключенное время. Оно имеет здесь иную поступь. Она медлительна и величава. Здесь слышишь дыхание вечности, но не дней и часов. Тягучесть, неповоротливость времени тяготит и утомляет: оно не движется, словно застыло. Бедный странник может с непривычки запаниковать: по его ощущениям час длится, как целый день. В пустыне никто не спешит.

Но ведь для чего-то Он создал пустыню! Для чего-то и я попала сюда! Вот когда перед тобой особенно зримо вырастают привычные, казавшиеся обыденными картины родного края, переданные мною короткими штрихами, набросками в самом начале. Помните? Вот тогда и начинаешь ценить то, что ранее воспринималось как данность: прохладу и зелень лесов, кучевые облака, проливающиеся на землю благодатной влагой, и всё то, чем отвечает на этот щедрый подарок неба благодарная земля.

Но и в монгольской Гоби выросли города и в них живут люди. И не просто живут, а трудятся. Есть сомоны и худоны. Идёт своим чередом трудовая кочевая жизнь значительной части населения, более привычная для монгола. Очень непростая и вызывающая у меня и сочувствие, и уважение за преданность родной земле, веками заведённому укладу. И нелегка жизнь всякого номада – так раньше в нашем языке назывался кочевник. Не случайно в одной из старинных песен есть такие слова: «Кочевник проходит через жизнь, как пыль. Никто не хочет знать его имени. Никто не знает, сколько весит его горе». Всё так! И неважно, что песня эта вовсе не монгольская: доля кочевника везде одинаково трудна.

А пустыня? Она ответит кочевнику лишь небывалой тишиной, какой не встретишь больше нигде на земле, да холодом безразличия. Даже в самый разгар страшной летней жары. Да ещё вечной всепроникающей пылью, от которой нет никакого спасения.

Проходит за веком век, и что-то меняется к лучшему в непростой жизни кочующих с появлением и солнечных батарей, и мобильной связи. Однако вековая суть пустыни и кочевой жизни от этого ничуть не меняется: она остаётся по-прежнему крайне суровой, несмотря на все усилия прогресса.

Во время моего пребывания верхом обустроенности и комфорта представлялась даже теоретическая возможность обладания стареньким трудягой – мотоциклом ижевского завода – и вэфовским радиоприёмником, старательно ловившим в пустыне информационные волны Земли, но более всего Улан-Батора. И новости большой планеты узнаешь, и мигом домчишь до родственников в дальнем худоне, которых не видел сто лет. Чертовски заманчиво! А уж реальный обладатель перечисленного добра считался весьма состоятельным человеком.

Только где же остальным найти столько денег? А если случится беда: ледяной коркой покроются остатки подножного корма, и начнётся массовый падёж скота?! Тогда бедствие приобретёт масштаб катастрофы. В такую страшную пору, как никогда, реален риск лишиться разом последнего.

Но, как и много веков назад, несмотря ни на что, монгол по-прежнему предан Гоби всей своей сыновней душой. Только здесь он по-настоящему чувствует себя счастливым и не спешит сменить родную юрту и верного коня на удобство городской жизни, тем более на чужбину, о чём и поётся в его протяжных, задумчивых песнях о родном крае.

«Здесь живут мои друзья…»

Воскресное утро начиналось почти как обычно: Римма потирала сонные глаза, я потирала ноющую поясницу. Всё-таки сказалась студёная ночёвка в предгорьях Хангая!

Неожиданно раздался стук в дверь. «Что за ранний гость!» – недовольно проворчала Римма, но всё-таки из любопытства решив милостиво впустить стучавшего, осмелившегося в ранний час потревожить наш драгоценный учительский покой.

Несколько секунд искреннее недоумение не сходило с лица моей вечно хмурой и недовольной подруги, которая, едва приехав в Сайн-Шанд, первым делом мелом написала на стене прихожей перед входом, чтобы всеми читалось, Дантово изречение: «Оставь надежды, всяк сюда входящий!» Римма не любила гостей, особенно если они не проявляли к ней интереса. А поскольку такое случалось достаточно часто, она решительно поставила заслон всем и каждому. Таким надо служить на границе: враг бы точно не прошел!

Интересно, кто же на этот раз стал причиной такого взгляда? Высунувшись из-за Римминой спины, я увидела на пороге… О! Да это же Чинбат! Наш дорогой водитель по монгольским просторам! Наш ангел-хранитель в недавнем путешествии в Хархорин! Наш монгольский Шумахер! Инструктор по вождению автомобилей и по покорению опасных спусков! Шеф-повар национальной кухни! И просто отличный парень!

Взрослый человек, а скромно стоит у двери, как мальчишка, в нерешительности переминаясь с ноги на ногу, словно говоря: «Я это всё зря? Да? Мне лучше уйти?»

Чинбат! Смелей! Куда делась твоя отчаянная отвага и вечно озорной, смеющийся взгляд? Только увидев, как наши лица расплылись в улыбке, Чинбат осторожно перешагнул порог квартиры, сняв шляпу и торопливо пригладив ладонью волосы от макушки ко лбу. Кто бы мог подумать, что он может быть таким трогательно нерешительным! Нашёл кого испугаться!

Тут самое время напомнить, что наш монгольский друг хорошо крутил баранку, но совершенно не владел русским. Несколько слов и фраз, конечно, не в счёт. И, как обычно бывает в подобной ситуации, этого скромного арсенала кое-каких средств катастрофически недостаёт. Но я заметила, что, когда люди испытывают взаимный интерес и симпатию, им во сто крат легче понять друг друга, даже если они иностранцы. Вот так и у нас с Чинбатом.

Рассказ поначалу больше смахивал на бездарную пантомиму. Постепенно завязался оживлённый разговор. Мы взахлёб делились своими впечатлениями от похода. Чинбат, в свою очередь, рассказывал о своём. Мелькали наши имена, названия рек, аймаков, сомонов. Вот он крутит воображаемую баранку и таращит испуганные глаза. Не могу удержаться от смеха: это он меня изображает в роли горе-водителя. А вот, выпучив глаза, скачет на лошади, в отчаянье похлёстывая кнутом налево и направо. Опять шутливая пародия на тему оседлания монгольского коня. Да ты, оказывается, настоящий актёр, Чинбат!

Наша реакция поощряет его смелость. Чинбат вновь удалец, каким его и довелось увидеть в походе. И что удивительно, мы понимаем друг друга. Во всяком случае, как-то обходимся без переводчика.

Усаживаемся пить чай. Из деликатности Чинбат отхлёбывает из пиалы наш, грузинский, с добавлением молока. Выпивает до конца, от добавки вежливым жестом отказывается. Да, это не привычный монгольский, с солью и жиром. Но не обессудьте, сударь!

«Какие глупые вы, девки! Надо было архи налить!» – по-своему впоследствии истолкует наш рассказ искренне сокрушавшийся Саша Никифоров. «Ага, и вас обязательно позвать! – мысленно возражу я. – Чинбат не такой!»

Он, в отличие от многих, не предлагает с назойливостью надоевшей мухи купить шапки из тарбагана или корсака, не умоляет слёзно, как иные, достать хромовые сапоги ходового среднего размера. Он, как истинный друг, бескорыстен. И это в нём подкупает.

Приметив на миг сморщившееся моё лицо, истолковывает это по-своему: «Пора, кажется, и честь знать, засиделся в гостях». Вот уже отступает к двери и, прижимая к груди шляпу, произносит слово прощания: «Баяртай!»

Баяртай, Чинбат! До свиданья, друг! Проезжая мимо наших окон, ты наверняка думал: «Здесь живут мои друзья». А годы спустя: «Здесь жили мои друзья…»

Так думали и мы, вспоминая недолгие дни нашего общения. Нужно быть по-настоящему талантливым человеком, чтобы за короткое время суметь так прочно запечатлеться в памяти. У Чинбата это получилось!

Манал

Слово «манал» по-монгольски означает «целитель». Редкое имя, ни разу за три года не пожелавшее повториться. Почему именно так назвали родители свою дочку, можно только гадать, перебирая первые пришедшие на ум предположения. Ведь полёт родительской фантазии при выборе имени малышу-монголу, как мы знаем, поистине безграничен!

Рождённое дитя по-своему исцелило исстрадавшуюся родительскую душу или тело? Долгожданный ребёнок? Или, может быть, родители с рождения прочили ему будущее врача?

Как бы то ни было, суть этой женщины вполне соответствовала имени: она и поддерживала, и спасала. Во всяком случае, нас точно!

Итак, знакомьтесь: Манал – работник отдела образования в Сайн-Шанде. Женщина лет сорока. Это только на вид: суровая жизнь в Гоби не щадит красоту и здоровье людей. В целом монголам свойственно долго пребывать здоровыми, но стареть стремительно, раньше времени. Но это отдельный разговор.

Манал и по монгольским, и по европейским меркам вполне привлекательная женщина. Редкий случай, когда эти мнения совпадают. Я же вообще нахожу её настоящей красавицей. Как все монголки, она невысока ростом. Волосы, чёрные, жёсткие, как лошадиная грива, уложены на прямой пробор, заплетены в косу и собраны в пучок. Иных вариантов в ту пору я не встречала: это традиционная причёска монголок, и она им к лицу.

По-монгольски слегка курносый, приплюснутый нос, узко прорезанные глаза с нависшими веками, привычные к ослепительному солнцу и пыльным ветрам – всё в Манал, как у обычной монголки. Это если всё дотошно рассматривать и оценивать по отдельности.

Но откуда же тогда ощущение красоты? От общения с ней, от звука её голоса, взгляда и милой, доброй улыбки. Короче, это тот самый случай, когда, общаясь, наблюдая за человеком, находишь его всё более привлекательным.

За три года сотрудничества трудно скрыть своё истинное лицо. А Манал и нечего было маскировать: она прекрасна в своей простоте и бескорыстии. Она открывалась постепенно, но всегда это добавляло уважения к ней. После Манал меня по привычке тянуло к поиску таких людей. Но, как показывало время, у многих это всего лишь маска благородства и неплохой актёрский талант.

К слову, в Монголии я вообще не встречала озлобленных и хмурых людей. Серьёзных, да! Отстранённых, да! Но при общении с другими непременно улыбаются и в знак согласия часто кивают головой, всячески выказывая своё расположение.

Манал, как и все монголки, стройна. И снова наблюдение: в Монголии не встретишь в городе полную, ожиревшую женщину. А в отдалённой местности и подавно! Видимо, это всё же заложено на генном уровне, на зависть многим из нас, самой матушкой-природой. Если бы и нам было доступно это благо, фитнес-центры опустели бы с большой долей вероятности!

Манал почти всегда в дэли – национальной монгольской одежде.

Вы можете себе представить российских чиновниц в сарафанах? Вот и я не могу: это до ужаса архаично и потому комично. А вот монголы до сих пор не расстаются с национальной одеждой, история которой уходит в века. И это, представьте себе, смотрится вполне органично и даже эффектно!

И нынешние молодые модницы Улан-Батора, следя за веяниями современной моды, не откажут себе в удовольствии иногда пощеголять в элегантном дэли по фигурке, тщательно продумав все детали своего костюма. Дэли – беспроигрышный вариант для любого кошелька, возраста, роста и фигуры. Оно стройнит и, что немаловажно, всегда вне изменчивой и ветреной дамы по имени мода.

Покрой дэли, выверенный веками, удивительно прост: это халат, прикрывающий колени, с запахом (ударение на втором слоге!), со свободной линией рукава, воротником-стойкой, с яркой окантовкой и маленькими пуговками. Для повседневной жизни материя попроще, для торжественных случаев шёлковая, узорчатая. И в придачу хадак – пояс из шарфа яркого цвета, обязательно контрастирующий с нарядом. Обычно синий, зелёный, жёлтый.

Из подаренной китайской материи фиолетового цвета (это тоже со смыслом: фиолетовый – цвет духовного совершенства!) и я пошью себе нечто напоминающее домашнее дэли. Полухалат-полудэли! Ощущение, будто в этом и родилась! Не хочется снимать. « Стоп!» – говорю себе. Однако как же я понимаю господина Обломова! Искренне жаль, что нельзя так пойти на работу! Но вернусь к разговору о Манал.

Её отличает сдержанность и тактичность. Она по-матерински внимательна и заботлива. Отмечая это, понимаю, что вновь возвращаюсь к типично монгольским чертам. Ничего индивидуального, а ведь наша Манал по-своему уникальная женщина. Неспроста именно на неё возложили обязанность содействия советским специалистам.

Скорее всего, потому, что она достаточно хорошо говорит по-русски, в то время как начальник аймачного отдела образования, Дугуйцаган, общается исключительно на монгольском. Если бы не этот факт, можно было бы заключить, что он вообще не умеет говорить. Как же всё-таки языки и сближают, и разделяют одновременно! Но и это умение в Манал не главное.

Смею предположить: ещё причина кроется в том, что в лексиконе Манал практически отсутствует любимое слово монголов – «маргаш». И если она произнесла это слово, то оно стопроцентно означает именно «завтра», а не «через неделю» или, не дай бог, «когда-нибудь», что, в принципе, равносильно «никогда». И это просто удивительно! Любой, кому посчастливилось сотрудничать с монголами, поспешит со мною согласиться.

Как не уважать такого человека?! Да с таким человеком хоть на край света! Но нелёгкая учительская судьба забрасывает меня чуть ближе, в Дзунбаян, что с небольшой натяжкой тоже можно считать краем света. И вот почему.

Это посёлок городского типа в пятидесяти километрах к юго-западу от Сайн-Шанда. Климат здесь суровее сайн-шандинского: зима холоднее, а в самый разгар летней жары все +45, +50. Но люди живут и, я надеюсь, будут и дальше здесь жить, несмотря ни на какие климатические испытания. Ведь Дзунбаян переводится не иначе как «сто богатств». Не знаю, так ли это: пересчитывать было некогда. В конце концов, можно перевести и как «много богатств». А вот с этим уже не поспоришь: Восточная Гоби удивительна богата на самые разные месторождения полезных ископаемых. А в Дзунбаяне в пятидесятые-шестидесятые годы добывали нефть.

Завидев издалека посёлок, непривычно наблюдать полное отсутствие поселений из юрт, что так распространено по всей Монголии. Близость к китайской границе ощущаешь, когда проезжаешь через ворота КПП военного городка. Здесь дислоцируется монгольская часть, имеется и советский военный аэродром. Советскими военными строителями проложена железнодорожная ветка, имеющая сейчас более стратегическое, чем хозяйственное значение, так как добыча нефти из относительно небольшого дзунбаянского месторождения была в 1969 году прекращена.

Строительство той дороги при дневном пекле было делом безнадёжным и для людей, и для техники – меняли график работы, пережидая убийственную жару в укрытиях и вновь продолжая войну с неподдающимся грунтом, отнюдь не всегда песчаным. В очередной раз поражаешься настойчивости и несгибаемости русского характера, проявляемого в любом деле и в любых широтах!

Пятиэтажные дома придают посёлку вполне современный вид. Да и жители заметно отличаются, в чём убеждаюсь, пообщавшись со школьными учителями. Владение русским гораздо лучше, чем у преподающих в Сайн-Шанде, что не удивительно. Это преимущественно жёны военных, получившие высшее образование в Иркутске или Улан-Баторе, имеющие большую языковую практику, поддерживающие дружеские отношения с советскими преподавателями высшей школы.

Необходимость оказания помощи учащимся Дзунбаяна и стала причиной нашей с Манал командировки. Я порадовалась детям местной интеллигенции: серьёзно настроенные на учёбу и общение, ребята готовились к национальному конкурсу на лучшее знание русского языка «Мы поедем в Артек!», который не первый год проводился в Улан-Баторе.

Никогда не доводилось сочинять на ходу сценарии выступлений, не имея под руками текстов детских стихов и песен. А то, что распевали обычно на уроках, не в счёт. Надо то, чего не будет ни у кого. Представьте, как комично выглядело бы выступление, если, скажем, «Песенка про крокодила Гену» исполнялась бы в пятый раз подряд! Смех зрителей не унять!

Закончив работу, вечером, уставшие, полностью опустошённые, отправились мы с Манал в гостиницу. Возможность возвращения домой в тот же день даже не рассматривалась: пятьдесят километров ночью по зимней пустыне – это вам не пятьдесят по асфальтированному шоссе. Гостиничный номер не похож на столичный, однако переночевать и поужинать можно, что мы и не замедлили сделать.

Наутро отправляемся в обратный путь с тем же шофёром на уазике, предоставленном аймачным исполуправлением.

Это только один момент моей работы, а сколько их будет ещё. И всё время со мной верная Манал, которая рядом до самой последней минуты моего пребывания в Сайн-Шанде. Как такое забудешь?!

Мы с Манал застали Дзунбаян в хорошие для него дни. Пройдёт несколько лет, и посёлок наполовину опустеет. Страшными, разбитыми глазницами окон будут смотреть пятиэтажки и целые улицы двухэтажных домов. Станет ненужной железнодорожная ветка от Сайн-Шанда. Заметёт пустынной пылью и песками военный аэродром, забывший, что такое самолёты. Неужели его ждёт печальная судьба легендарного древнего города Хара-Хото, засыпанного гобийскими песками? Живи, Дзунбаян! Про тебя обязательно вспомнят, и ты вновь оправдаешь своё название!

А пока так выглядят по всей Монголии те места, откуда ушли советские военные или где свернули производственную деятельность. В те годы о возможности такого сценария и в голову не приходило: было стойкое убеждение, что жизнь повсеместно должна только налаживаться. И богатый, самодостаточный, процветающий в пустыне Дзунбаян был подтверждением этого.

Городок Южный

«С настоящими друзьями и в пустыне проживёшь, без друзей и в цветущем краю пропадёшь». Дело говорит монгольская пословица! Мы в пустыне, но у нас, к счастью, есть друзья. Без них, действительно, был бы край.

Выходим из дома и держим путь к городку под названием Южный, к которому исключительно для рифмы добавлялось «никому не нужный!». Но, товарищи, это просто шутка! Как это ненужный, если там чего только нет?! Замучишься перечислять: школа, детский сад, почта, два магазина. Если уж его многочисленных жителей называть никому не нужными, что тогда говорить про нас, горемычных, живущих иностранцами среди местного населения?! А ещё есть медсанбат. Довелось и туда заглянуть в поисках помощи.

А вот про соседний городок Северный ничего не придумали. Не выходит сказать с рифмой, хоть убейся! Стало быть, по соседству с нами, в Южном, живут какие-никакие шутники и поэты.

Его история началась в шестидесятые со строительства скромных двухэтажных жилых домов, в которых проживает сейчас большинство наших знакомых, с деревянной одноэтажной школы, военторга и почты. А уж следом за ними вырастут более современные пятиэтажки, из окон которых хорошо смотреть на ширь далёкого горизонта. Военную часть описывать не буду. Не моё это дело! Поверьте на слово: размах и основательность впечатляют. Но, увы, не судьба! Однако об этом потом…

Через несколько минут мы у КПП. С этой аббревиатуры и начинается цепочка мелькающих в речи непривычных сокращений: ЗабВО, БТР, БМП, КЭЧ, начдив, комполка, начвещ, начпрод, женсовет.

Первое надо понимать как «Забайкальский военный округ», офицерская служба в котором многими воспринималась как наказание злой судьбы, гиблое место, про которое мало будет сказать, что туда небезызвестный всем Макар телят не гонял. Пострашнее будет. Оттого грустным похоронным маршем звучали названия богом забытых местечек Бурятии и Читинской области. Отсюда и шутливо-ироничное толкование: «Забытый округ» или даже «Забыть вернуться обратно».

Слыша же слово «женсовет», я силилась представить, чем бы этот орган мог тут заниматься. В воображении неискушённого человека, не связанного с армией кровными узами, это могло выглядеть так: собираются степенные, солидного вида женщины и, чинно усаживаясь кружком, начинают давать друг дружке дельные советы или силятся чем-то помочь недавно приехавшим молодухам. От воображаемой картины мне становилось смешно. Понятно же, что всё в руках господа бога, то есть главного командира.

Уже на подходе к городку встречается и местное население: кто-то, не имеющий пропуска, просит провести в магазин, кто-то предлагает купить немудрящий товар. Часто и безответно звучат вопросы: «Хром есть?», «Мебель есть?», «Тарбаган, корсак надо?».

Про пропуск в городок стоит рассказать отдельно. По-монгольски это «бичиг». По-русски звучало и писалось похоже – «бичик», но в каждом языке вкладывался обширный смысл в такое короткоеслово. Это и вожделенный талон на получение какого-то дефицитного товара, и документ, разрешающий вывоз-ввоз некоторых предметов через границу. Всемогущий бичик открывал многие двери. Одним словом, по значимости значительно превосходящий талон эпохи девяностых, он был мечтой и военных, и местного населения. Нам он и вовсе не требовался: для соотечественников вход свободный.

У монгольского же руководства он был в обязательном порядке: не стоять же местному дарге у КПП в составе разношёрстной компании? Кстати, у ворот, по разговорам, изредка появляется и другая категория граждан: их у нас называют лицами с пониженной социальной ответственностью.

Этими милыми дамами движет нескрываемое горячее желание всеми возможными средствами укрепить монголо-советскую дружбу, как они это понимают: улучшить генофонд своей нации, а если повезёт, то и стать русской женой. Однако местная история подобных случаев не знала. И караульные, не понимая высоких целей гуманитарной миссии, отгоняют дам от стен Эдема без пощады и сожаления. Те обиженно уходят, чтобы вскоре вновь вернуться.

А вот у мужчин всё иначе. И очень даже возможно, что гонимые женщины, возвратившись в родную юрту, делились с подругами: « Слушай! Обидно! Вроде мы с мужиками с одной планеты, а судьба только к ним и благосклонна!» А кого бы не взяла обида, если мужчины, наоборот, свободно женились на русских и оставались в России! Их жены вовсе не желали покидать родные края и отправляться в неведомую Монголию. Патриотки, знаете ли! У меня на памяти история Болдбатора, учившегося в Ворошиловграде и там же заполучившего себе жену. Только это история исключительно про студенческие браки в Советском Союзе.

И всё же очень редко среди юных монголов встречались дети с нетипичными, немного славянскими чертами лица. А это считалось вершиной красоты. Что, дежурные и часовые, проглядели?

« Глупый рассказывает, что он ел, а умный о том,

что видел»

Так гласит мудрая монгольская пословица. С народной мудростью не поспоришь, однако и делать какой-то секрет из этой немаловажной темы я тоже не собираюсь. Во всяком случае, для большинства наших матерей после наказа «одеваться потеплее» это было, может, самым важным: что ест их чадо? Волновались они понапрасну: их дети в далёкой стране отнюдь не голодали, даже наоборот.

За три года работы в монгольский магазин я заглянула только один раз для интереса и для подтверждения бесперспективности затеи. На пустых полках одиноко лежали большие пачки зелёного китайского чая, но вовсе не того, к какому сейчас привыкли приверженцы здорового питания, точнее питья: плотно спрессованные брикеты монголы могли разрубать топором или для терпкости вкуса слегка поджаривать над огнём. Разваренный чай, любителями которого являлись все монголы, превращался в котелке в лохмотья приличного размера. Туда же отправлялось молоко, соль и жир. И ароматное варево разливалось по пиалам. А соль зачем? Затем! «А жир в чае – это ведь, наверно, на вкус противно? А сахарку?» – говорят мне. Нет, дорогие, такие глупости даже не предполагались. Не в традиции! И не надо, уважаемые, так брезгливо морщиться!

Вкуснятина! Сытно! И напьёшься, и наешься! Предчувствуя ваш вопрос, отвечу сразу: всё сказанное – на вкус монгола. Увы, наши чайные вкусы не совпадали. Пила ли я монгольский чай? Конечно, когда приглашалась в гости. Пила ли, находясь дома? Конечно, нет. Но нельзя сказать, что полностью избежала монгольской традиции чаепития. Пили мы исключительно по-монгольски, из пиал (чашки, что ли, все перебили?), с обязательным добавлением молока. Но отнюдь не козьего и не лошадиного, как с испугу могли подумать некоторые, а обычного, коровьего, баночного, концентрированного, производимого в нашем сибирском Ялуторовске, которым бесперебойно снабжал кормилец и поилец – советский военторг.

Прошли годы. А вид той банки и привычка заваривать не в чайнике, а сразу в чашке остались на всю жизнь.

Помимо чая, в монгольском магазине имелась соль и табак. Вот, пожалуй, и всё! Основные продукты питания монгола: мясо и молоко – привозились, видимо, от родственников, покупались прямо на месте, в худонах. Причём по весьма привлекательной для покупателя цене. Короче, местное население вовсе не голодало. Овощи же и фрукты монголами не уважались. Это не их еда! А хлеб? Тоже не в чести. К нему больше привычны были жители северных аймаков, граничащих с Россией. Однако изредка встречался и он в виде больших рыхлых буханок.

А какое, на ваш взгляд, самое вкусное сочетание? По-моему, это мясо и тесто. Монголы в этом тоже толк знают: их излюбленное национальное блюдо – бозы. Кстати, слово в разных краях может произноситься по-разному: бууз, бузы. Наши пельмени – это не что иное, как бозы, прижившиеся на русской земле много веков назад, во времена Золотой Орды. Но никак не наоборот.

К счастью, ни ездить за мясом в худон или по старинке ходить на охоту нам не пришлось. Наш спаситель военторг, что бы мы без тебя делали?

Дефицитная в Союзе сгущёнка и концентрированное молоко, тушёнка и даже бальзам «Рижский» в коричневых керамических бутылочках – ими заставлены полки продуктового магазина. Жить бы да радоваться! Временами посещала мысль: а не взять ли с собой хоть что-то на родину?

«Вот здорово! Не жизнь, а малина!» – воскликнул бы любой из моих сокурсников, стоявших в тот момент в длинной очереди за колбасой. Мы, друзья, успели порядком забыть про это, однако было же и такое в нашей относительно недавней жизни.

Так вот, именно колбасы-то и не было. Как не было молока, сметаны, творога, фруктов, овощей – всего скоропортящегося, но такого необходимого для здоровья. Но всегда была картошка. В офицерский паёк, помимо прочего, входил хлеб, сушёный лук, сушёная же морковь, сухое молоко, порошковый картофель. Просто добавь воды! Иногда перепадало и нам: друзья по-братски делились. Так однажды довелось отведать верблюжьего мяса, светло-розового, отдалённо напоминавшего говядину и при варке дававшего большущую пену.

Раз зашёл разговор про паёк, то несколько слов про знаменитые папиросы «Охотничьи», пустые пачки которых многие и по сию пору берегут как реликвию: силуэты уток над болотно-камышовыми зарослями голубого цвета, в которых, видимо, и сидел неизвестный охотник. Чем закончилась та охота, нам неведомо, а то, что за этими папиросами охотилось практически всё мужское монгольское население, – факт, не подлежащий сомнению.

Сигареты поприличнее все советские курящие (а их было подавляющее большинство) везли блоками из Союза. Пустые же красочные пачки не выбрасывали, а трогательно коллекционировали, оставляя частенько как добрую память на кухонных полках, как единственное незатейливое «украшение» скромного жилища. Покончив же с завезёнными припасами, постепенно переключались на местные, «Охотничьи», поглядывая с ностальгической грустью в сторону тех самых полок.

Самые яркие страницы жизни, без сомнения, проживались именно на кухнях. А на кухонных подоконниках частенько зеленел лук в маленьких стеклянных баночках из-под майонеза. Являлись ли те худосочные перья источником жизненно необходимых витаминов и микроэлементов, неизвестно, но то, что были источником неприятного запаха, совершенно очевидно.

Во многих же трёхлитровках отмокал легендарный чайный гриб, которому приписывались таинственные чудодейственные свойства. Почему таинственные? Да потому, что никто не знал точно, от чего плохого помогает он избавиться или же что подсобляет накопить из того, что до зарезу необходимо организму пьющего эту мутную бурду. Насчёт этого единого мнения не наблюдалось, но на верящих в его спасительную силу смотрели без высокомерного осуждения, с пониманием. Чем чёрт не шутит! А вдруг помогает?

Чтобы завершить описание типичной кухни советского гражданина, не забудем сказать про легендарные целлофановые пакетики, вовсе не безжалостно и легкомысленно отправляемые в мусорное ведро, а аккуратно промываемые и бережно хранимые для дальнейшего многократного использования.

И ещё насчёт тары: уж очень актуальная тема для всех пребывавших в Монголии. В военторге покупались румяные яблоки из соседнего Китая, аккуратно завёрнутые в тонкую папиросную бумагу и уложенные в прочные, вместительные коробки, лучше которых в вопросах транспортировки груза не было ничего. Эта добротность вызывала невольное уважение, хотя местное население явно с лёгкой насмешкой относилось к своим бывшим хозяевам и их продукции. Однако же ели! Но без должного уважения!

Иногда из Улан-Батора всё же удавалось доставить что-то из вкуснятинки. И это запоминалось едокам надолго. Стоит ли объяснять, почему по приезде в отпуск, только отъехав от Казанского вокзала, я одновременно с надеждой и жалостью во взоре всматривалась в лица и сумки (да, и сумки!) встречавших. Мне представляется, именно так некогда смотрели голодные беспризорники на сытых дам и господ. У меня ситуация полегче. И если встречали не с пустыми руками (цветы не в счёт!), то шла в решительное наступление:

– А колбаса или сосиски? Хоть что-нибудь у нас есть?

Да, вспомнилась загадка-анекдот той поры: длинная, зелёная, пахнет колбасой. Вспомнили? Ну, конечно же, это про электричку из Москвы. Именно на ней доводилось покидать столицу.

И вслед за многозначительным кивком молчащих родственников следовала моя решительная просьба, на которую никто не осмелился бы отозваться отказом:

– Доставайте!

И, забыв про приличия, начинала я уписывать за обе щёки, ритмично отправляя в рот, одну сосиску за другой. Не человек, а какой-то механизм по истреблению сосисок! М-м-м! До чего же вкусно! Люди, убирайте скорее остатки: сама я не в силах остановиться! Всё бы с радостью съела в одиночестве, ничего не оставив другим. И где же моя сила воли? Как трудно приказать себе: «Стоп!» Ведь понимаю же, что неплохо бы и другим хоть что-то оставить, ведь люди за колбасой в очереди, между прочим, стояли! Остаётся утешиться мыслью: « Вот вернусь обратно в Союз, буду каждый день есть сосиски». Такая была заветная мечта.

И спустя годы она действительно сбудется. Для всех! И довольно быстро! Но кто ж тогда мог предположить, что за обретение вожделенной колбасы как некого символа сытости и достатка мы вскорости заплатим неизмеримо большим! Но это уже совсем другая история…

Но до сих пор в памяти дивный аромат именно тех молочных сосисок, которые остались в прошлом. А на теперешние, как и у всех, глаза уже не смотрят! Мечтать о сосисках глупо и смешно!

Но, преодолев толщу нескольких разделяющих десятилетий, мысленно вновь возвращусь в страну, в которой и в помине не было никаких сосисок. И напомню: мы по-прежнему держим путь в Южный.

Дабижа-Казаров

Проходим через КПП. Лица солдатиков-азиатов усталые и хмурые. Ни бравого вида, ни стати. Видимо, служба отнимает у воинов все силы. Или неуставные отношения? Хорошие командиры, узнавая про последнее, стараются любыми способами предотвращать. Но лучшая защита – землячество. Узбек поддерживает узбека. А какому-нибудь Ивану из Владимира в этой компании не место. Правда, случаев побегов нет. Куда бежать, если кругом на сотни километров протянулась безлюдная Гоби?

– Эй, кухен! Назад! Сюда нельзя, – слабо, как от назойливых мух, отмахивается караульный от наседающих женщин-монголок, зная наперёд, что слова бесполезны.

Кто-то всё-таки умудряется просочиться на территорию городка. У дверей военторга ситуация повторяется: часовой у дверей – последнее, практически непреодолимое препятствие, которое не одолеть, если про человека не скажут: «Это со мной!» Но это никто, кроме нас, не скажет.

А сами солдатики… Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Получается, что все, как один, плохие, потому что мечтают исключительно о том, чтобы от души наесться да выспаться. О том же самом плюс немного побыть с семьёй мечтают и их командиры.

В Сайн-Шанде только один человек всерьёз мечтает стать генералом, и это ясно всем: полковник Ф.И. Дабижа-Казаров – командир гарнизона. Личность поистине легендарная в силу разных причин. Причина первая – национальность. Кое-кто из земляков заходит в кабинет командира, чуть ли не ногой открывая дверь. Он молдаванин, что, согласитесь, в высоких эшелонах вооружённых сил, скорее, исключение, чем правило. Об этом ещё напишет Андрей Норкин, нынешний телеведущий на НТВ, в своей книге «Армейские байки. Как я отдавал свой священный долг Родине». Есть там слова и о Дабиже-Казарове, продолжавшем службу уже в Закавказском военном округе.

Причина вторая – необычная вообще, а для армии в особенности, двойная фамилия. Первая – своя, вторая взята в вечное пользование у второй жены. И не просто так, а со смыслом.

Поговаривают, что именно ради этого и была оставлена первая семья, причём с малыми детьми. Читатель может возразить: «А нам-то какое до этого дело? Это личное дело каждого!» Согласна! Остаётся только пояснить, что Фёдор стал зятем генерала Казарова – одного из заместителей министра обороны страны. И, как показывает жизнь, за такими событиями следуют необычайные метаморфозы в виде стремительных, ничем более не обоснованных повышений по службе. А пока только скалозубовская мечта («мне только бы досталось в генералы!») согревает душу.

Однако полковнику (пока полковнику!) никто не завидовал, а, наоборот, над бедолагой даже посмеивались. В гарнизоне про него в ходу многочисленные байки. Источником некоторых, про самого себя, вполне возможно, был сам полковник.

Полководческого и управленческого таланта явно не наблюдалось, хотя, по непроверенной информации, Дабижа якобы был потомком одного из царских генералов. Уж не выдумка ли чья-то? Тогда лучше назваться потомком Александра Суворова: он, по крайней мере, не знал ни одного поражения. А ещё лучше представиться потомком румынского генерала Дабижи. И это было бы, по крайней мере, правдоподобнее. И генерал настоящий, и Румыния с Молдавией рядышком. Так нет! Влекло неочевидное и невероятное! Характер, знаете!

Сама же фамилия Дабижи-Казарова стала для многих подчинённых источником горячего поэтического вдохновения. Как тут только не изощрялись, переиначивая: и « Добеги до казармы», и «Добежи до казармы». Так и долетело до Закавказского округа.

О косноязычии же бравого офицера тоже ходили многочисленные байки. Может быть, поэтому, ощущая свою словесную немощь и бессилие, этот офицер никогда не присутствовал на советско-монгольских мероприятиях, где надо было не только пить, но и говорить, причём правильно. Ошибки в речи заметила бы не только я.

Но, по большому счёту, я всерьёз считаю, что весь гарнизон был просто обязан полковнику за щедро предоставляемую возможность улыбнуться и беззлобно рассмеяться. А то, что кричит он, так это от слабости.

Помните смешную историю про Нэмэгэту? Так вот, напоследок ещё одна из серии невыдуманных.

Как известно, на бескрайних монгольских просторах всё население вообще не ест рыбу: религия запрещает. А в северных аймаках, в реках да озёрах, было её полным-полно. Вот и доставили нашему герою посылочку. Только вот беда: молодая жена никогда в жизни рыбу не жарила и, по правде говоря, вообще не умела готовить. Бросила рыбу на раскалённую сковородку. Ждёт результат, а вместо этого нестерпимая вонь и чад. Побежала к соседке узнать, в чём причина. Женщина, деликатно прикрывая ладошкой нос, дала начинающей хозяйке ценный совет: «Жарить надо обязательно на масле, а рыбу непременно очищать от чешуи и потрохов. Непременно!»

Стоит ли объяснять, почему, постаравшись забыть про прелести домашней кухни, Дабижа, возвращаясь домой, к удивлению и радости жены, напрочь отказывался от еды, сказываясь сытым по горло. Что и соответствовало действительности. Ведь для чего ещё офицерская столовая, если не как для того, чтобы кормить офицеров?!

Роговы

А члены этой семьи завтракали-ужинали дома. Откровенно говоря, за завтраками-ужинами только и виделись. А всё потому, что всех себя отдавали кто военной службе, кто гражданской работе. Знакомьтесь: мои первые друзья – Роговы.

Наша Зоя уступает, конечно, в известности Дабиже, но совсем немного: она работник промтоварного военторга. А не заглянувших туда хотя бы раз людей просто не существовало. Начала с Зои не случайно: как и во многих семьях, главнокомандующей в доме, без сомнения, была именно она. А как же авторитетное слово мужчины-командира? О чём вы? Службы хватает по горло!

Лейтенант Рогов – изначально человек невоенный. Пришёл в армию после окончания политехнического института, а сейчас несёт службу в ремроте, приводит в порядок технику, что в условиях Гоби актуально и вовсе не просто.

Каждый прибывший в Гоби воспринимается мною не как одинокий, засохший листочек, сорванный с родимой ветки и гонимый злыми ветрами безводной пустыни, а как одна из ветвей большого родового дерева. Мне всегда интересно, откуда прибыл человек, кто его близкие люди. Это многое рассказывает о человеке. Порой гораздо больше, чем его долгие рассказы исключительно о себе.

Тут в самый раз заметить, что эта супружеская пара родом не откуда-нибудь, а из самого сердца России – тульского края, родины лесковского Левши. Невольно ищешь какие-то параллели. И с удивлением отмечаешь: нехитрый приём, а ведь работает! Руки Вовы там, где им и положено быть. На том самом месте, откуда и у Левши когда-то росли!

В ремроте именно такие и нужны. Нам, гражданским, тоже перепадает от его щедрот: из обычного фанерного ящика на выброс сотворил отличные книжные полки, соорудил аппарат для художественного выжигания и, покидая Сайн-Шанд, щедро завещал всё добро друзьям.

Наша Зоя – добрая, общительная женщина. К тому же господь наградил её удивительно молодым, приятным голосом, который ничуть не меняется с годами. Если она о чём-нибудь попросит, то Вове не устоять перед её берущим в плен обаянием. Отказать ей в чём-то трудно и спорить бесполезно. Дома, конечно, командир она. Но всё это мягко и безобидно.

Среди моих подруг были исключительно учителя. Я ничуть не удивилась, выяснив, что и Зоя, оказывается, учитель начальных классов, а в настоящий момент из-за отсутствием места трудится в военторге. Человек по-учительски ответственный и честный, над которым раз за разом дамокловым мечом нависает очередная ревизия. «Девчата, вот ещё это пережить бы» было лейтмотивом её многотрудной жизни. Так что встречались супруги дома поздно вечером.

И тут нагло заявлялись мы, монгольские товарищи, и начиналось чаепитие. «Мне крепкий не заваривать, а то цвет лица испортится» – любимая шуточка Володи – любителя посмеяться и даже слегка подурачиться. Мы на это отзываемся сразу, и в нас уже не признать строгих офицеров и учителей. Одним словом, « чушь прекрасную несли», а в итоге отогревались душой.

Согласитесь, частенько бывают в нашем непростом человеческом существовании ситуации, когда исключительно шутки и юмор помогают и жить, и выжить, и пережить!

Я замечала, что все добрые люди очень непосредственно, по-детски реагируют на шутки, не ища в них подтекста. Становится неважной разница в возрасте. Целых пять лет! А ведь Роговы тогда казались мне такими взрослыми, умудрёнными жизнью людьми, в отличие от нас, незнакомых с особенностями гарнизонной жизни. Да и жизни вообще.

Офицер плюс учительница, пожалуй, самое распространённое, но отнюдь не простое и для них самих, и для детей сочетание. Это подтвердит любой психолог.

А на вопрос: « Чья работа опаснее: офицера или продавца военторга?» – многие, ничуть не задумываясь, ответили бы с ходу: «Конечно, офицера!» А вот и нет, ошибаетесь!

Если я одна допоздна засиживалась в гостеприимном доме, Зоя в обязательном порядке отправляла Вову сопровождать меня до самого дарговского дома. « В Монголию», – так говорили жившие в Южном военные. Я-то была уверена, что со мной «в Монголии» ничего не произойдёт. Но однажды всё-таки произошло. Только, к счастью, не с нами.

Как опасна работа вечно заботящейся о нас Зои, мы поняли некоторое время спустя, когда на станции Чойр в разграбленном вагоне нашли бездыханные тела часового и продавщицы военторга, Зоиной тёзки, отправившейся в командировку за товаром. Осиротели дети этой улыбчивой, доброжелательной женщины, на родине осталась одинокой и безутешной её старенькая, больная мать.

Для всех случившееся стало шоком. А Зое по-прежнему приходилось вновь рисковать, отправляясь в такие опасные поездки.

Про таких обычно люди говорят: «Соль земли». Надёжные, душевные, гостеприимные, наделённые талантом доброты и человечности. Хорошо иметь таких друзей! Внешне простые, вовсе не героические люди, но с крепким внутренним стержнем. Настоящие русские характеры!

Как знать, может быть, в их жилах течёт кровь отважных русских дружинников, много веков назад сошедшихся на Куликовом поле для схватки с неприятелем. Само место того исторического сражения недалеко от дома Роговых: каких-нибудь семьдесят километров только и будет. А теперь эти ребята со спокойствием и великодушием победителей трудятся на монгольской земле: одевают-обувают, а главное, надёжно защищают мирную жизнь! И про себя: моя фамилия для кого-то напоминание – Куликова, и родом я из Мещёрского края, некогда надёжно укрывавшего русичей от татаро-монгольских набегов. Теперь уже я устремляюсь на помощь потомкам прежних завоевателей. И мне они доверяют самое дорогое из приобретённого за всю жизнь – своих детей.

Как же всё это, однако, удивительно! Обсуждение упомянутых фактов, увиденных с высоты космических, вселенских высот времени, вызывает у нас бурный восторг. Вот какие кульбиты подчас спустя века выделывает история, играя человеческими судьбами!

Глядя на своих друзей и их близких, я верю в генетическую память поколений. Однако искать ответ так далеко, в самой глубине веков, вовсе нет нужды: это дети поколения недавних победителей. Как тут не вспомнить город русских оружейников – город-герой Тулу, устоявший в ожесточённых сражениях с гитлеровцами и прикрывший собою Москву в драматичные моменты нашей недавней военной истории.

Зоин отец

Близкие люди Зои заслуживают отдельного рассказа. Николай Иванович и Федосья Кирилловна Зиновьевы… Трудно даже представить себе в такой степени непохожих людей. И внешне, и внутренне.

Он богатырь великорусский, косая сажень в плечах. Она маленькая, худая, росточку не хватает, чтобы достать до груди супруга. Щуплый воробышек. Он, как и подобает истинным

крепышам, характером невозмутимый, степенный и великодушный. Вылитый любимец народа – былинный богатырь! Она же, как полная противоположность, шумная и неугомонная, утихомириваемая лишь спокойными увещеваниями рассудительного мужа. А судьба-то одинаковая, одна на двоих: оба учителя, начавшие учительствовать в далёкие довоенные годы и всю свою жизнь посвятившие работе с людьми. Так и прошли по этой жизни рядышком, в трудный час друг дружку поддерживая.

А жизнь, не скупясь на трудности и лишения, вовсю испытывала их на прочность, как и всё то удивительное, несгибаемое поколение. И всё-таки было в их судьбе то, что затруднительно с ходу оценить: счастье это или вновь жизненное испытание?

И вот мы уже подошли к Зоиной судьбе: дедушка и бабушка, имевшие шестерых детей, стали и для неё, своей внучки, настоящими родителями, не считая это обузой для себя. Уже одно только это достойно нашего глубокого уважения. Однако Николай Иванович стал почётным жителем Богородицка не за этот факт биографии. О его судьбе не рассказ писать – на целую книгу материалов хватит!

1941 год. Николай Иванович уходит на фронт, становится командиром батареи 4-ого гвардии Краснознамённого истребительно-противотанкового артиллерийского полка Резерва Главного Командования.

1943 год. Войска 1-ого Украинского фронта, форсировав Днепр, приближаются к столице Украины. Стараясь любой ценой удержать Киев, гитлеровцы стремятся подтянуть к городу крупные резервы. Генерал Ватутин, самим врагом прозванный Гроссмейстером за полководческий талант, сумел разгадать планы противника и решил перебросить часть сил в глубокий тыл неприятеля, чтобы преградить путь этому подкреплению.

В этом опасном рейде предстояло действовать и батарее старшего лейтенанта Зиновьева. Изучив карту, молодой офицер, к удивлению командира, отказывается от помощи танков, объясняя отсутствием необходимости, устремляется на боевые позиции и с ходу, одним орудием, пока готовятся остальные, начинает вести огонь по вражеской колонне, чем вносит панику и замешательство в ряды неприятеля.

А итог этого боя таков: уничтожено 4 танка, 2 самоходных орудия, 36 автомашин, 25 повозок с грузами, около 200 солдат и офицеров, захвачено немецкое боевое знамя, взято в плен 20 солдат.

Бои продолжались. Через два дня батарея удвоила свой победный результат. Однако в пылу очередного боя не была вовремя замечена заходящая с тыла колонна фашистов из 500 автоматчиков, которые и двинулись в атаку на батарею. Зиновьев приказывает товарищам продолжать огонь, а сам с немногочисленным взводом управления пошёл на врага в самую страшную схватку, рукопашную. Дрались отчаянно. Недаром фашисты всегда боялись и всячески избегали подобных боёв и тут, не ожидая отчаянного бесстрашия малочисленного противника, дрогнули и позорно бежали.

Когда к Николаю Ивановичу привели пленных, он спросил у понимавшего по-русски офицера:

– Что, струсили? Батальон показал пятки взводу.

На это ошарашенный пережитым пленный офицер только и смог ответить:

– Это было невероятно!

А мне остаётся добавить: в той атаке старший лейтенант Зиновьев лично уничтожил 18 гитлеровцев! Мы уже никогда не узнаем, с какими словами поднялся в атаку командир, увлекая за собой товарищей. «За Родину!», «За Сталина!», «Ура!» или с брошенными сквозь зубы, с ненавистью и презрением к врагу «А теперь держитесь, гады!»? Это абсолютно неважно! Важно, что совершён подвиг. Для врага немыслимый! Настоящий!

Город Киев был освобождён благодаря мужеству наступавших, в том была немалая заслуга и батареи Зиновьева. « Указом Президиума Верховного Совета СССР от 24 декабря 1943 года за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленное при этом мужество и доблесть гвардии старшему лейтенанту Зиновьеву Николаю Ивановичу присвоено звание Героя СССР с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда», – так гласит официальный документ.

Вот так сражался на войне крестьянский сын, скромный сельский учитель географии! Будет в военной биографии Николая Ивановича ещё много сражений, но это запомнится особо.

Ему посчастливилось живым вернуться домой и продолжить дело, прерванное войной. Он воспитает и поставит на ноги семерых детей. До выхода на пенсию будет парторгом на шахтах родного Богородицкого района, лектором общества «Знание». Умрёт в 1987 году, уже после возвращения Зои и Володи из Монголии. Дождётся своих!

С фотографии смотрит мужчина с широким открытым лицом, с твёрдым, спокойным взглядом, крепкий не только телосложением. Так смотрит крепкий духом человек, уверенный в правоте своего дела, твёрдо знающий, во имя чего он жил, что совесть его перед людьми чиста, что прожил отмеренный ему судьбой срок не напрасно. По сути, простой русский человек! Настоящий мужик, как принято в народе уважительно отзываться о сильных, порядочных мужчинах!

О волгарях Тудаковых и волжской ухе

И в мирное время не перевелись ещё настоящие мужики! Точно вам говорю!

Непроста и непредсказуема офицерская судьба. Служба может в любой момент сорвать тебя с обжитого, уже привычного места и направить в такое, которое ты и на карте-то не сразу отыщешь. Но в порядке моральной компенсации может свести с хорошими людьми, которые станут тебе ближе родных. Так случилось и у наших друзей.

Служили в сайн-шандинском гарнизоне, не подозревая о существовании друг друга, В.С.Рогов и офицер-особист В.Л.Тудаков. Как говорится, без надобности. Вова ходил на службу своими дорогами, а Валера, не испытывая к молодому офицеру профессионального, обязывающего интереса, своими. Не пересеклись ни разу: служба Вовы не давала ни малейшего повода для подобного интереса.

«Так это же просто замечательно», – ни секунды не сомневаясь, заявили бы, наверно, многие. Кто же мог знать, что спустя время у обоих этот факт, напротив, вызовет искреннее сожаление. И вот почему.

При слове «особист» кто-то зябко поёжится или саркастически усмехнётся. А этот не вызывал подобного отношения: добрейшая душа. Офицерам суждено было встретиться и познакомиться только в 1984 году уже в Закарпатском военном округе. Ответ на вопрос: «Где раньше служили?» – не впервые оказался чем-то вроде опознавательного знака своего или чужого.

« Конечно, свои, родные!» – так решили оба и не ошиблись. И с той поры Валера при любой возможности мчался из приграничной Равы Русской, что во Львовской области, в городок Яворов, в гости к Роговым. Туда же приезжала и Вера, жена Валеры. Там же побывала и я. Вот оно, боевое братство Сайн-Шанда!

Валера и Вера – из Самары (Куйбышева в советскую пору). Стало быть, волгари. Не только по рождению, но и по духу, с душой под стать широким волжским просторам. Дружная семейная пара, мечтавшая возвратиться после демобилизации в родной город. Варианты не обсуждались! Довольно постранствовали! Скорей бы уж возвратиться к родным волжским берегам, веками воспеваемым и прославляемым всяким, кому дорога Россия. А всё потому, что она « гораздо больше, чем река», потому что «мы русские, мы дети Волги». Глядя на Тудаковых, особенно понимаешь нерасторжимость этих двух понятий: «Россия» и «Волга».

И для России, и для Волги припасены у народа самые ласковые и добрые слова: «матушка», «мать родная». «Царицей рек», «Её Величеством» назвал когда-то Волгу изумлённый иностранец – Александр Дюма.

А у меня Волга по сию пору ассоциируется с рекой-кормилицей, труженицей, что самым прямым образом связано с образом матери, её заботами и неустанным ежеминутным трудом. А все живущие на ней – с работящими, весёлыми детьми.

Я видела её в семидесятые в Саратове и Волгограде, в Астрахани и в Прикаспии. Весёлая музыка с белых, важно и неспешно проплывающих многопалубных теплоходов с застывшими, словно очарованными, туристами. Протяжные гудки речных трудяг: пароходов и барж. Юркие «Ракеты» и катера, оставляющие за собой бурлящий водный шлейф. Рыбачьи лодки, покачивающиеся ближе к берегу на этих волнах. Женщины из соседних сёл, склонившиеся к воде и полощущие с мостков выстиранное бельё. Орущая от восторга ребятня, бросающаяся с разбегу в воду, отважно разрезающая всей грудью прохладу речной глади. Ребячий крик, угадываемый лишь по широко открытым ртам, заглушаемый рёвом пролетающей моторки, разрезающей упругие волжские волны. В лицо влажный, освежающий, бодрящий в июльскую жару речной ветер, срывающий и уносящий назад косынки и кепки с голов неосторожных людей. Не поймать и не вернуть! Запах речных водорослей и рыбы, дыма костерка. А в отдалении, у пологого холма, застыли в воде спокойные, усталые лошади, жадно приникшие к воде. А ещё подальше вдали виднеется пристань, поджидающая прибытия очередной «Ракеты». Волга всех приводит в движение! Жизнь на Волге кипит!

Дельта Волги на карте похожа на корни могучего дерева. На берегу одного из её рукавов литфаковцам, важно именуемым бойцами строительного отряда, довелось прожить несколько незабываемых летних месяцев и начало сентября.

Жили интересно, но голодно, оттого что были никудышными повара из наших же студенческих рядов. Меню считалось разнообразным: на второе макароны и вермишель, лапша и рожки. От стыда за свою навязчивость вермишель в первых блюдах уже словно пыталась спрятаться подальше от наших голодных взоров за скромными кусочками картошки. Зато хлеба вдоволь! Не белого, не чёрного, а, как говорили в детстве, «серединка на половинку», серого! Не помогало! Ужас как хочется есть! Зато помогало в другом. Оказывается, прибавка в весе в десять килограммов очень даже может сочетаться с неутихающим чувством голода. А мысли каждого настойчиво и неотвязно крутились вокруг тем, преимущественно связанных с едой.

Даже подругу по фамилии СытАсь звали не иначе как СЫтость, глубокомысленно невзначай отмечая: «Что-то СЫтости нет!» Эх, хоть какой-нибудь кусочек положили бы поверх макарон. Рыбки, что ли. Ведь мы же на Волге!

И тут наверху будто кто-то милосердный наш молящий глас услышал. И такое началось! Сначала с колхоза, который назывался кратко и конкретно – «Волга», в знак благодарности устроившего своим помощникам плаванье на рыбачьих баркасах прямо в царство божественного цветка – лотоса.

Ещё утром, с рассветом, к нашему берегу причалил колхозный баркас, доставивший гостинец: колхозники с видимым усилием, ухватив с обеих сторон за жабры, тащили к кухне двух осетров-великанов – остроносых рыб с ребристой боковой полосой. А колдовать над приготовлением изысканного кушанья доверено было всё тем же нашим горе-поварам. Стоит ли говорить, что потом нас ожидал просто рыбный суп. Как обычно, невкусный. Да, только при отсутствии элементарного опыта можно из ценного продукта такую бурду приготовить! Есть такое и с голоду не хотелось никому. Не в те руки осетры попали. А сейчас рассказ о настоящей волжской ухе, приготовленной настоящими волжскими умельцами.

Не тратя время попусту, рыбаки хлопотали прямо в пути, колдуя над ухой: в кипящую воду котелка (и, заметьте, не из фляг и бутылок, а из брошенного за борт ведёрка) бросался могучими кусками порезанный осётр, с белоснежной мякотью, со слабо переливающимся, почти не уловимым глазом желтоватым жирком. Туда же следом отправлялась рыбная мелочь, являющаяся таковой только на словах, необходимая для

многообразия вкуса и аромата бульона, и, конечно, лук, перец. И совершенно точно – крупно покрошенный хлеб, размякший в жирном поверхностном слое ухи.

Только и это не всё! Вытащив за необгорелый конец одну из головёшек, рыбак одним скорым движением затушил её прямо в ухе. Пар столбом, шипенье. Аромат, доложу вам, восхитительный! А добавляли ли для вкуса ещё и водочки, врать не буду: этого не видела. Может, снисходительно посмотрев на восемнадцатилетних пассажирок, рыбаки употребили зелье исключительно стаканом вовнутрь, может, и ухе немного перепало. Теперь не узнаешь. Только уха получилась бесподобной. Стоит ли говорить, что не было необходимости в услугах крыловского Демьяна, с маниакальной настойчивостью предлагавшего гостям откушать ещё тарелочку? И вскоре то ли от непривычного, изрядно подзабытого чувства сытости, то ли от некоторой доли полагающегося по рецепту алкоголя нас разом разморило. Не рыбаков, конечно, а студенток, на чьих блаженных рожицах читалось: « Мы в нирване». Слово в советскую пору редко употребляемое, но для восхитительной ухи, и не где-нибудь, а в зарослях лотоса (не какого-то вульгарного камыша!), в самый раз! Но прежде, как и полагается, ополоснём алюминиевые миски и ложки в волжской воде за бортом.

А тихим вечером, когда отблески усталого, нещадно жарившего весь день солнца отражались в тёплой волжской воде, качаясь и искрясь звёздочками в волнах от пронёсшейся мимо «Ракеты», местные кавалеры решили угостить нас своим гостинцем – чёрной икрой. Дело-то ведь было в Икрянинском районе! Итак, силы неравные: четыре девчонки на трёхлитровую банку черной икры! А бороться-то надо!

– Вы её лонями, девки, лонями! – заботливо, по-свойски советовали простые деревенские парни из Сергиевки, желавшие угодить городским девчатам, почти москвичкам, оторопевшим от такой немыслимой щедрости.

А лонями, как нетрудно догадаться, назывались в том краю столовые ложки. И, поудобнее усевшись, молча, дружно, подперев голову руками, молодцы принялись следить за процессом уничтожения с плохо скрываемым интересом и видимым сочувствием к изголодавшимся.

Чтобы откусить кусочек бутерброда, достойного лишь Гаргантюа и Пантагрюэля, необходимо было разинуть рот так широко, как это бывает лишь на приёме у зубного врача, и то лишь после его настойчивой просьбы. Стоит ли говорить, что спелые и сладкие астраханские арбузы на фоне икры остались почти незамеченными!

Напрашивается вполне логичный для этой ситуации вопрос: местным-то какой от этого интерес? А вид уплетающих за обе щёки доставлял ни на что не рассчитывающим кавалерам не меньшее удовольствие, а, может, даже большее, чем наше от вкушения яств. Простые, бескорыстные люди из российской глубинки. Простые человеческие отношения.

Не заметила, как увлеклась, вспоминая о своём. «А рассказ-то о Валере», – осторожно, чтобы не обидеть, подскажет мне кто-то. Да, всё так! Но и книга называется «Моя Дорога Ветров». Так что простительно! И это лишь напоминание нам, что есть замечательные люди, сам факт существования которых настраивает переживать, вновь извлекая из хранилищ своей памяти, что-то очень хорошее и светлое. Потому что и сами эти люди такие: светлые и хорошие. И те жители колхоза «Волга», и наши волгари Тудаковы.

Это лишь один из дней приезжей, не волжанки. А сколько их у семейства Тудаковых, выросших на родных волжских берегах! Слушать бы да слушать! А ещё лучше вместе там порыбачить! Терпеливо дождаться первого робкого покачивания поплавка. Прошептав: «Клюёт!» – вновь пережить моменты азарта и потом уж, с удовлетворённым видом встав, приступить к приготовлению ушицы. А затем и по рюмочке не грех.

А потом за жизнь поговорить о том, что, дожидаясь своего часа, специально для такого случая и приберегалось для задушевного разговора, снимающего груз с этой самой души. Про самое важное, что эту душу жжёт и рвётся наружу. И от этого горячо обожжёт сердце любовью ко всему сущему, такому родному и трогательно-беззащитному, тому, без чего невозможно жить и так страшно потерять. И к тебе неожиданно придёт понимание, для чего ты пришёл в этот непростой, но всё-таки самый лучший из миров – мир людей.

А потом, если желание имеется, можно даже затянуть свою любимую. Тут и голос иметь необязательно – тут, главное, с душой. Тут куда важнее смысл и степень прочувствованности исполняемого. Приподняв и расправив плечи, как для глубокого вдоха, наполнив лёгкие воздухом до отказа, затянуть широко и свободно, торжественно и сурово про разбойника Стеньку Разина и про его страшный «подарок».

Тоскует душа всякого русского по безграничному простору и приволью, по ничем и никем не ограниченной свободе. Мигом отзовётся непрошеной слезой на мелодию разудалой народной песни или запавшие в память звенящие строчки стихов:

И жить мне молодо и звонко,

И вечно мне шуметь и цвесть,

Покуда есть на свете Волга,

Покуда ты, Россия, есть.

– Эх, Володя, – размечтавшись, говорил Валера своему другу, тоже любителю посидеть с удочкой на берегу, – разве здесь рыбалка? Вот у нас на Волге… Я тебе ещё устрою настоящую рыбалку. Ты её у меня на всю жизнь запомнишь! Ты только подожди немного!

И добрый, задумчивый взгляд его на миг затуманивался. Володя же верил и тоже вместе с другом терпеливо ждал это благословенное время свободы и покоя, по которому так исстрадалась душа офицера, честно выполнявшего свой долг, куда только Родина ни пошли. Как не верить: друг всегда данное слово железно, по-офицерски держал. Да с таким, как Валера, хоть на рыбалку, хоть в разведку, хоть на край света на всю жизнь. Лишь бы вместе! Забегая вперёд, скажу, что единственный раз за всю жизнь офицер Тудаков своё слово не сдержит.

Судьба уже готовила очередное испытание: у неё, видимо, свои планы на каждого из нас. Но никто из нас ещё об этом не знает, как не могли знать о своей дальнейшей судьбе и те люди, о которых расскажу ниже.

«Через Гоби и Хинган»

Весной 1981 года, за несколько месяцев до моего приезда, Мария Якаба, учитель русского языка монгольской школы Сайн-Шанда, закончив уроки, вышла на улицу и не поверила своим глазам: настоящие киносъёмки в окрестностях города.

Она может наблюдать за работой съёмочной группы! Кто бы мог подумать, что эта возможность представится ей не в родном Павлово-Посаде, родине знаменитого артиста Вячеслава Тихонова, а в далёкой пустыне Гоби! Удивительно, но факт! Работают гримёры, суетятся костюмеры, в советскую военную форму облачились артисты, даёт указания режиссёр, и раздаётся команда «Мотор!».

Прошли годы, и осенью 2017 года на горе Зайсан в Улан-Баторе в обстановке особой торжественности открывается памятник нашему соотечественнику.

«Какая связь между этими событиями?» – спросите вы. Самая прямая! В который раз просторами Гоби прошли настоящие герои – наши соотечественники. Но уже не мирные исследователи и путешественники, как Пржевальский и Козлов, а воины-освободители.

События фильма «Через Гоби и Хинган» режиссёра Василия Ордынского и его монгольского коллеги повествуют о последних страницах Второй мировой войны – разгроме Квантунской армии Японии в 1945 году. Памятник же установлен в честь дважды Героя Советского Союза, Героя Монгольской Народной Республики – генерала Иссы Плиева, оставившего военные мемуары с таким же названием – «Через Гоби и Хинган». Что же стоит за этим чётко обозначенным направлением? Эти события вспоминают не так часто, поэтому немного истории.

Отгремели торжественные салюты 9 мая, означавшие победу над немецким фашизмом. Но Вторая мировая война еще не завершена. И кому-то из тех, что уцелели в страшных боях, придётся направиться из Европы через всю нашу страну к новым боевым рубежам. А ведь так хотелось жить и после четырёх долгих лет войны наконец-то вернуться домой! Но приказ есть приказ! Все понимали: основания для него есть!

На протяжении нескольких десятилетий императорская Япония угрожала советским границам на Дальнем Востоке. Захваченная ею китайская Маньчжурия рассматривалась как своеобразный трамплин для нападения на нашу страну и была местом мощной группировки – Квантунской армии, на боевой дух которой ничуть не повлияло даже поражение главного военного союзника – фашистской Германии.

На конференции 1945 года в Ялте главы стран-союзниц обратились к Сталину с просьбой начать войну против Японии через два-три месяца после капитуляции Германии. Верный союзническим обязательствам, СССР начнёт боевые действия ровно через три месяца.

Забайкальский фронт – один из участников тщательно спланированной военной операции. Решено развивать наступление и, используя фактор внезапности, наносить удар там, где сделать это было практически невозможно: со стороны безводной пустыни Гоби и непроходимых хребтов Хингана. Риск оправдался: японцы явно не ожидали такого развития событий.

Нельзя не отметить, что и наши союзники не верили в скорый успех Советской Армии. Так, американский военный обозреватель Хэнсон Болдуин заявлял, что «такие трудности и расстояния быстро преодолетьневозможно». А премьер-министр Англии Уинстон Черчилль вообще считал, что для разгрома Квантунской армии потребуется около года.

Что ж, вновь просчитались наши союзники, в очередной продемонстрировав своё незнание русского характера и источника его несгибаемой воли!

Вначале конно-механизированную группу генерала Плиева испытывает на прочность «противник номер два» – безводная пустыня Гоби. Отсутствие воды, отравленные источники, жара под пятьдесят градусов, от которой выходила из строя техника, испарялось горючее. Свирепость пыльных бурь, от которых забивались песком топливные и масляные фильтры. Водители в раскалённых машинах и танках теряли сознание от жажды и нестерпимого зноя. Даже выносливые, ко всему привычные монгольские лошадки, не выдерживая нагрузки, начали гибнуть.

А впереди ещё хребты Хингана, и в хорошую погоду непроходимые для тяжёлой техники. Встречались пути, на которых не то что танку проехать – двум человекам не разойтись, а скатиться в пропасть – самый предсказуемый финал. А тут ещё тяжелейшее испытание: разбушевавшаяся стихия, словно неведомая чудовищная сила, обрушилась бесконечными потоками хлынувшего ливня, ворочавшего каменные глыбы и уносившего всё в пропасть.

Несмотря ни на что, к намеченным рубежам прибыли вовремя и сразу вступили в бой. Внезапность нападения деморализовала даже фанатичного противника, прославившегося некогда тягой к харакири. Исход боевых сражений был предрешён. Результатом таких ударов явился акт о полной капитуляции, подписанный японским командованием 2 сентября 1945 года.

Так сражались бойцы Забайкальского фронта – участники той масштабной, уникальной военной операции. Мне остаётся добавить: и русские, и монгольские солдаты в ней боролись плечом к плечу.

Стоит теперь в Улан-Баторе памятник – подарок жителей маленькой Осетии, достойный пример уважения отважных героев. Это благодарная память соотечественников о своём земляке – боевом генерале И. Плиеве – и его мужественных солдатах, которые не покорились пустыне смерти – Гоби, но покорили крутые вершины хинганских хребтов, чтобы поставить окончательную точку в истории Второй мировой войны.

А я, вглядываясь в кадры художественного фильма, пытаюсь разглядеть знакомые сайн-шандинские пейзажи. В кино они не такие страшные, порой даже зеленоватые: съёмки-то велись весной, а не испепеляющим летом, как было в суровой реальности.

Сниматься и снимать любое кино – большой труд и испытание нервов. В тебя по сценарию стреляет противник, и ты как подкошенный падаешь и вновь, по команде оживая, поднимаешься, чтобы в следующем дубле умереть опять, если того потребует строгий и взыскательный режиссёр.

А в жизни настоящего солдата нет ни монтажа, ни повторных дублей: это не кино. И никому, даже гениальному режиссёру, никакому виду искусства не под силу передать, что чувствует действительно умирающий солдат.

Он погибает один раз, и по-настоящему, после победного, счастливого мая, подарившего ему радостную надежду вернуться домой. После горячих слов утешения, отправленных треугольником солдатского письма его поседевшей, безо времени состарившейся матери: «Я живой! Ты меня жди, родная! Уж недолго осталось!» И из жил его течёт не томатный соус или клюквенный сок, а настоящая кровь, тёплая и слегка солоноватая на вкус…

Он упадёт, прижавшись щекой не к маме, а к чужой, раскалённой нестерпимым зноем земле, которую, кроме него, русского парня, освободить некому. Упадёт, чтобы остаться в этой далёкой, незнакомой земле навсегда, слившись с нею и растворившись в ней. Как же мне хочется верить в маленькое чудо жизненного превращения и преображения: на его могиле следующей весной вырастут дивной красоты цветы, соизмеримые с красотой его чистой, любящей души.

А рядом с ним, прошитый очередью позорно отступающего японского захватчика, со всего маху упадёт на спину, широко раскинув руки, молодой монгольский цирик, словно силясь в последней попытке увидеть и обнять напоследок Мунх Тенгри – Вечное Небо, служившее ему обещанием вечной жизни. Ни в одном поединке борцов, что проводятся в пору Надома, ни одному сопернику не позволил он уложить себя на лопатки. А сейчас лежит беспомощный и истекающий кровью.

И пролитая этими бойцами кровь сольётся. Братья по оружию, теперь они, как настоящие братья, как самые близкие на тот момент люди, будут всегда лежать рядом, в одной братской могиле. Под красной звездой. Навечно рядом…

И этот рассказ не о смерти, а о бессмертии. «Чтобы сердце красноармейца, разорванное сталью на войне, не обратилось в забытый прах…» – как сказал один писатель-фронтовик.

Цагансар

А моё движение по Дороге Ветров продолжалось. Живя в Монголии, я за три года работы умудрилась шесть раз встретить Новый год. «Понятно: старый Новый год, наверное, ещё отмечали», – подумает читатель. Вовсе нет! Три раза, как обычно, три раза по-монгольски.

В ту пору ещё не было традиции новогоднего обращения первого человека государства к гражданам своей страны. Она появится в наших странах позже и тоже не будет лишена отличий. Смысл и порядок ежегодных обращений гаранта Конституции к россиянам, думаю, не стоит напоминать: в подавляющем большинстве на этот момент все мы ещё трезвы. Послание адресовано нам и только нам! «А к кому же ещё может обратиться президент, как не к своим согражданам?» – спросите вы. Я вот тоже в этом была уверена, пока не узнала, как с этим дело обстоит в соседней Монголии.

Монгольский президент начинает своё выступление после участия в буддийском богослужении. Его речь отличает поистине планетарный размах! Сначала он обращается к священному Мунх Тенгри: все мы, грешные, землю топчем и под богом, простите, под небом ходим! А затем прямиком – к народам всех стран! Он чувствует в себе это священное право! Видимо, это отголоски традиций великой степной империи, самой обширной и могущественной в мировой истории, милостиво разрешавшей жить под Синим Вечным Небом и иным народам: вне зависимости от их веры, это тоже люди. Только после этого президент обращается и к своим соотечественникам, а завершает послание обращением к духам гор, рек и долин родной Монголии и лично участвует в ритуале их освящения. Вот так-то, мои друзья!

А сейчас расскажу, как я встречала Новый год по-монгольски.

Однажды морозным февральским утром вбегаю в школьный вестибюль, поёживаясь от холода, и прямо с порога попадаю … в крепкие объятья своего коллеги. Что такое? Что это за необъяснимая вольность некогда уважаемого мною коллеги, почтенного главы семейства и отца моей любимой ученицы – Дэлгэртуи?

Что это значит? Ничего не понимаю! А тот держит крепко, ещё улыбается при этом и мне что-то подсказывает!

Вот уже и мои руки бережно поддерживают руки довольного коллеги! Нет, не подумайте про меня ничего плохого! Так и хочется сказать: «Не виновата я!»

– Сайн байнаауу, Надежда багша! – весело приветствует он, приговаривая что-то непонятное.

– Сайн байнаауу, багша! – отвечаю, стараясь сохранять спокойствие и не показывая своего недоумения, ведь всё надо разрешать мирным путём.

– Цагансар, багша! – смеясь, объясняет коллега, отметив мой слегка ошарашенный вид.

– А… Цагансар! – понимающе и с облегчением киваю ему.

Ух! Всё понятно! Самый любимый и, не побоюсь этого слова, главный праздник монгольского народа. Конечно, после Надома.

А это, оказывается, такая процедура приветствия, принятая у монголов: младший, поздравляя, придерживает руки старшего снизу. Знак почёта и уважения этому человеку! Старший, напротив, держит свои руки выше.

А потом, освоившись, я «побраталась» с доброй половиной коллектива. Оказывая, правда, предпочтение женщинам.

Осторожно подходят и дети, из тех, что посмелее, трогательно поддерживая мои руки: правильно ли поймёт их русская учительница? Понимает? Значит, своя!

Начиная обычный урок, прохожу по классу, проверяя домашнюю работу. Вижу, как из-под тетрадки осторожно высовывается открытка. А вот целый конверт монгольских марок. А вот, стесняясь и поглаживая себя по голове, почему-то стараясь не смотреть мне прямо в глаза, протягивает бумажный портрет Гагарина отчаянный озорник и непоседа. Таким молчаливым и присмиревшим я его ещё никогда не видела. Чудак! Лучше бы ты стеснялся крутиться юлой в другие дни! Его соседка, счастливо улыбаясь, торжественно вручает плакат с портретом товарища Цеденбала. Потом принимаю шкурку ягнёнка, фотографию монгольского космонавта Гуррагчи, яркие маски устрашающего вида бурханов, дивлюсь на вазочку, выполненную из обычной консервной банки. Потом… И это только первый ряд. Поблагодарив, складываю добро на стол и продолжаю своё праздничное шествие.

Не урок, а целая церемония награждения, в результате которой на столе высится целая гора всякой всячины. Чего в ней только нет! На столе пасётся небольшое стадо керамических баранов, козликов и верблюдов, среди которых отдыхает улыбающийся наш первый космонавт, а монгольский лукаво-хитровато улыбается, едва выглядывая из-под шкурки мерлушки: «Ну-ка, отыщи меня!» Владимир Ильич, крепко сжавший свою кепку, пламенно агитирует, вперив свой пламенный взор в апатичного керамического барана. А тот смотрит на красивую девушку-монголку с открытки. Подслеповатый верблюд же, уткнувшись носом, читает «Графа Монте-Кристо». А впереди ещё несколько классов.

Как финал – приглашение в гости. Точнее, предупреждение, что вечером за мной придёт машина, ведь во время Цагансара люди обычно сами идут в гости к своим близким и друзьям – приглашение вовсе не требуется. А пока машина не приехала, я расскажу вам об этом празднике.

Цагансар – праздник древний, отмечаемый многими кочевыми народами: бурятами, калмыками и т.д. «Цагансар» в переводе с монгольского – «белый месяц». Этот цвет у монголов, согласно цветовой символике, благословенный: он ассоциируется с чистотой помыслов, святостью, благополучием, процветанием и счастьем. Но изначально не это определяло смысл названия. «Может, цвет снега, ведь зимний праздник?» – спросите вы и повторите моё заблуждение. Слово имеет отношение вовсе не к белому снегу, как можно сначала подумать, а к молоку. Оказывается, Цагансар много веков назад монголы отмечали осенью, когда много молока и вовсю идёт его переработка. А напоминанием об этом остались угощения из молока.

Праздновать зимой впервые стали при внуке Чингисхана, пожелавшем соблюдать китайскую традицию. А это первый день года по лунному календарю. Получается, что Цагансар – это восточный Новый год. Это вам, дорогие, не строго фиксированное первое января. Каждый раз он наступает по-разному. И отмечают его целый месяц: веселятся, дарят подарки, ходят в гости и сами принимают гостей. Существует примета: чем больше друзей в доме встретишь, тем счастливее и благоприятнее сложится для тебя весь грядущий год. Поэтому гостям здесь всегда искренне рады, а в Цагансар особенно.

А привычный и любимый нами Новый год? Про него знают и отмечают, но начало года и новой жизни любой монгол связывает именно с Цагансаром. Древняя традиция не нарушается.

Вот и меня впервые коллеги привозят в свой гостеприимный дом – юрту, чтобы я, получается, вместе с другими гостями принесла в него частичку счастья. Ответственная миссия, доложу я вам!

Вечером к подъезду дарговского дома подъезжает уазик и мчит меня к поселению из юрт, раскинувшемуся на сайн-шандинской окраине.

Согласно традиции, очень близко к двери юрты ни на машине, ни на коне подъезжать нельзя – лучше остановиться поблизости, что мы и сделаем.

Теперь надо известить хозяев о своём прибытии шумом или громким голосом: только человек с плохими намерениями способен приближаться осторожно и тихо, будто крадучись. Явиться с чем-то острым или приготовить в качестве подарка? Упаси вас боже! Это к покойнику.

На порог не наступают, через него не приветствуют и не разговаривают, как и в русской традиции. О балки, поддерживающие потолок, если они есть, не опираются. Вошедши, не усаживаются на первое приглянувшееся место – ждут, пока хозяева его сами укажут. Самых почётных усаживают в наиболее почитаемой части – северной. Женщины садятся справа, мужчины, соответственно, на мужской части – слева. Получается, что русское выражение о загулявшем «пошёл налево» монголу не понять.

Не спешите извлекать из сумки свои подарки: ими сразу не обмениваются, только под самый конец, перед прощанием.

Вас усадили, и вы можете осторожно оглядеться вокруг. Побродить по юрте не получится, как не получится самовольно что-то рассматривать, беря в руки или фотографируя. Одёргивать гостя не принято. Напротив, традиция предписывает хозяевам соглашаться с гостем, принимая любые его выходки. А если уж что-то потребовалось, вернее спросить разрешения. У тактичного и элементарно воспитанного человека меньше шансов попасть впросак.

В монгольской юрте не увидишь нашей привычной мебели: по бокам стоят только кровати, небольшие шкафчики, на северной стороне – старинный сундук, похожий на низенький комод, украшенный резьбой. На нём конструкция из сложенных стопкой белых плиток национального угощения, напоминающего засушенный творог (месяц-то белый!), и конфеты. Секрет незаметного размещения имущества большой семьи на небольшом пространстве крайне прост: ничего лишнего.

А очаг – центр юрты и, пожалуй, центр всей жизни любого монгола, центр его маленькой вселенной. Место особого притяжения, где обычно собирается всё многочисленное семейство и потчуют гостей. С ним тоже связаны древние традиции, согласно которым в огонь нельзя чем-либо плескать. Его нельзя и передавать в чужой дом, и брать у других. Так счастье и благополучие могут покинуть юрту. А суеверные монголы всерьёз этого опасаются. Да только ли одни они?

Но если уж зашёл разговор о суевериях, то, наверно, этому вопросу следовало бы посвятить отдельный рассказ: очень уж обширная тема, только подтверждающая одну из типичных монгольских особенностей.

Всем наливают архи. Если кто забыл, это монгольская водка. Отказаться не получится: я же уважаю хозяев! Может, у кого-то иное мнение, но, на мой вкус, это не то, что можно любить. Но есть такое простое монгольское слово –

«хрихтэй», которое сопровождает учительскую жизнь в любой стране, а советской и подавно. Надо, Надя, надо! Ради дружбы наших братских народов!

Мысленно распрощавшись с жизнью, выпиваю водку по-русски, то есть махом и до дна, мужественно не морщась. Впервые в жизни. Маленькое пояснение: не до дна впервые, а в жизни впервые. Эх, знали бы это хозяева, изумились бы, наверно! Но и это зрелище производит неизгладимое впечатление на притихших зрителей, признавших профессионализм русской учительницы даже в этом деле. Уважила хозяев Итгэл багша! Мне улыбаются и наливают ещё. Выразительным жестом показываю, что не могу. К счастью, меня понимают.

Переходим к национальным блюдам. У нас бозы – мешочки из теста с начинкой из жирного мяса, приготовленные в тазе. Наслышавшись разных рассказов про монгольскую антисанитарию, я тревожно слежу за руками хозяйки. Протерев пиалу марлей не первого употребления и положив туда кушанье, она, улыбаясь, потянулась руками ко мне. Испытание номер два! Помнится, во время путешествия в Хархорин мы не присоединились к трапезе наших водителей, однако это ничуть не испортило наши взаимоотношения.

Однако любопытство пересиливает все остальные чувства! Да и люди не поймут, даже если скажешь, что вегетарианец. На него в Монголии смотрят с сожалением, как на больного. Как же он, бедолага, ещё ноги таскает? Вегетарианцу, как инопланетянину, делать в Монголии нечего! Собираюсь с духом и … убеждаюсь, что это пельмени, только очень жирные, с настоящим мясом и обилием лука. Есть приходится руками, что непривычно, неудобно и небезопасно: жирный сок течёт по рукам и капает на пол. Получается, предложение вымыть перед едой руки в отлаженный веками ритуал не входит, а после еды и подавно.

Хозяева вместе со мною искренне радуются уничтоженным бозам, а ведь я должна была их съесть. Желательно, с удовольствием. Реакция едока подмечается наблюдательными жильцами. Неземное блаженство меня не коснулось. И я уничтожаю бозы, как храбрый солдат врага, безжалостно и беспощадно. Впрочем, как и архи.

Наступил черёд знаменитого монгольского чая, об особенностях которого я вам поведала раньше. Приняв обеими руками пиалу (обязательно так!), дивлюсь количеству плавающего сверху жира. Не поскупились хозяева, ведь праздник на дворе. Простите, в юрте! Отхлебнув, непривычно ощущать ещё и молоко с солью. Это, с моей точки зрения, симбиоз первого и третьего блюда. Свой как-то привычнее, скажу я вам! Однако пиалу мне держать уже привычно.

Обмениваемся подарками и прощаемся. Садимся в машину и едем к другой семье. Ритуал повторяется. Я стараюсь отыскать местечко для очередных яств, что весьма непросто: у русского нет привычки к такой обильной и жирной пище. Но на меня во все глаза смотрят пожилые люди – родители моей коллеги. Видимо, я первый русский человек в этом жилище.

Так не посрамим же высокое звание русского учителя! Пусть у жильцов останется хорошее мнение о Надежде багше, приехавшей в такую даль практически из самой Москвы.

В машину меня не подсаживают и выбраться из неё самостоятельно я ещё в состоянии. Первый, самый главный праздничный день окончен! Впечатлений хватит надолго. Кто-то скажет: «Вот как весело она проводила время!» На что решительно, на полном серьёзе отвечу: «Нет, дорогие, я занималась исключительно важным делом: укрепляла монголо-советскую дружбу!»

Коллега, который работал в одиночку в сомоне, рассказывал мне в Москве уже после командировки, что отмечал Цагансар, в отличие от нас, людей чуточку городских, с бОльшим размахом. Целый месяц, как и положено. Среди местного населения он был просто нарасхват: кроме него, иностранных специалистов больше не было. Отдувался человек, можно сказать, за целый коллектив, однако никого отказом не обидел. Нёс в монгольские юрты счастье, не щадя живота своего. Напившись от души архи, с трудом находил дорогу домой и, чтобы не растерять кучу подарков, однажды даже смекнул завязать узлом майку, подаренную в последней юрте. Сложил туда всё добро и, как Дед Мороз, но наоборот, добрался-таки на своих двоих прямо до дома. Почему наоборот, спрашивается? Да потому что «всамделишный» дедушка-то подарки детишкам раздаёт, а не получает.

В каком бы дальнем краю и с кем бы русский человек ни отмечал Новый год, традиции не нарушит ни за что! И красный нос при нём, и мешок с подарками! Не удивилась бы, узнав, что, войдя в образ доброго Деда, коллега вдобавок просил детвору читать с табуретки стихи. И непременно по-русски! А уж «Подмосковные вечера» или «Катюшу» исполняли бы все домочадцы, от мала до велика! А дирижёром был бы всё тот же Дед Мороз!

Русская смекалка и выдержка, знаете ли! Весёлый праздник Цагасар!

Сегодня 24 февраля 2020 года. Владимир Владимирович поздравил всех буддистов Российской Федерации с восточным Новым годом.

А я хочу поздравить своих друзей. С праздником начала жизни и обновления! С Цагансаром, Монголия! Мира и достатка твоему народу!

Ю.Я Козлов

Понедельник – день тяжёлый. На пороге квартиры сталкиваюсь с Риммой, возвращающейся после уроков явно не в духу. Это не впервые. Но сегодня, во всяком случае, у её плохого настроения есть конкретная причина – неудачный урок. «И из этого делать трагедию? – заметил бы любой философски мыслящий коллега. – Сколько ещё уроков впереди. И из-за каждого расстраиваться?» Но Римму бы это точно не утешило. И я не хотела бы оказаться в подобном положении.

Как у неё от неожиданности дар речи-то не отнялся! В самом деле! «Ходишь, ходишь в школу. И вдруг… бац!» Нет, не вторая смена. Это куда страшнее даже моей второй смены в классах с детьми до самого горизонта. Ситуация, равносильная появлению в Сайн-Шанде летающей тарелки и высадке инопланетян. В данном случае только одного, но это без разницы. Хорошо, чуть менее страшно, потому что…

– Представляешь, захожу в класс перед самым звонком, а там… (пауза, сопровождаемая гримасой ужаса) сидит за последней партой …. (снова пауза) Козлов! А я … Я от неожиданности так растерялась. И класс не самый лучший. И тема хуже некуда. Одна работа с текстом. Даже поговорить не о чем! В общем, не похвалил. Он ничего такого не сказал, но я всё поняла. Потом пошёл по урокам монголов. В вашу школу тоже собирается нагрянуть.

– Ладно! Жди меня! Побегу: боюсь опоздать! – бросаю я на ходу и устремляюсь в школу сквозь порывы ледяного ветра, пощипывающего щёки острыми иголочками.

На ходу соображаю: «Значит, приехал вчера и остановился в гостинице».

Тут самое время напомнить, что Козлов – это не кто иной, как руководитель всех советских специалистов, преподающих русский язык в школах Монголии, то есть самый главный наш начальник, мы подотчётны именно ему. Вдобавок он на меня возложил обязанности старшей группы в Сайн-Шанде и Чойре. Работает при государственном комитете совета министров МНР по высшему, среднему специальному и профессионально-техническому образованию, потому привычнее его встречать в столице или близких к ней аймаках. Но чтобы в такую даль к нам! История подобных случаев не знала.

Вхожу в класс и вижу: дорогой Юрий Яковлевич уже на месте. И хорошо, что неожиданно! Пусть сам увидит, в каких условиях работаем! Кучка сломанной мебели в углу никуда не делась. Некоторые ученики привычно, по-братски делят стул на двоих.

«У нас, Юрий Яковлевич, как видите, не столица, но тоже кое-что умеем! А производить впечатление на Вас вовсе не собираемся!» – мой выразительный взгляд в сторону коллеги. Но дети…

Увидев нового человека, они не изменят своей традиционной любознательности, превышающей все нормы приличия. В таких случаях людям обычно дают дружеский совет: «Шею не сверните!» Однако это недоступно пониманию моих питомцев, да и речевая ситуация не та. Остаётся любым способом привлекать внимание к своей скромной персоне. Задача трудновыполнимая, но деваться некуда! А дальше мы про гостя просто забыли.

Когда прозвенел звонок, пришлось общаться на бегу: каждому надо в следующий кабинет.

– Я здесь работал!

– Да, я знаю, что Вы во время первой командировки работали в Сайн-Шанде, – отвечаю ему.

– Я в этом кабинете работал, – задумчиво так проговорил, будто не слышал.

Он мог бы сказать, что мало что изменилось за это время. И ещё много-много всего прочего. Но в словах не было необходимости: обо всём говорил взгляд человека, спустя годы вернувшегося в край, который покинул, как верил, навсегда. И вот вновь встреча. С коллегами, родной школой, кабинетом. С самим собой прежним! Действительно, работать в Улан-Баторе и не навестить родной Сайн-Шанд ?! Нельзя упускать такую возможность.

– Вам спасибо! Вы будете хорошим учителем! А я, Вы уж извините, должен успеть к нашим монгольским коллегам!

– Да, конечно! Спасибо Вам, Юрий Яковлевич!

Он помнит, что я после института. Сильное рукопожатие, и он спешит на уроки к уже заранее трепещущим Данцэцэг и Хухнэ, прослышавшим про заезжего гостя от коллег из десятилетки, а я бегу на очередной свой урок.

На следующий день все приглашены на конференцию для разбора полётов: и удостоенные посещения, и их руководители. Говорил Юрий Яковлевич про коммуникативную направленность в обучении иностранному языку, идеи которой мне близки и понятны. Единицы станут переводчиками или учителями, большинству же предстоит живое общение с носителями русского языка в разных сферах, поэтому бессмысленное и бесполезное занятие – зазубривать огромные тексты. Куда полезнее создавать на уроке всевозможные жизненные ситуации, требующие общения, и использовать любую возможность поговорить.

– А пока у нас, коллеги, только чтение, перевод и пересказ текста. Это не тот путь. Рекомендую походить всем вам в восьмилетнюю школу на уроки Надежды Николаевны. Вы увидите, как работает этот принцип.

Присутствующие, как по команде, поворачиваются в мою сторону и смотрят с интересом, как будто впервые. Мне неловко от внезапного внимания, а мой завуч, услышав перевод, гордо вскидывает голову: знай наших! А ведь мы действительно мало знакомы: коллеги не напрягали нас посещением уроков и к себе не приглашали. Наверное, так комфортнее жить.

Спустя десятилетия на вопрос: «А что Вы преподаёте?» – я с серьёзнейшим выражением лица отвечала: «Иностранный!» Имея в виду, конечно, русский язык. И доля лукавства, к сожалению, была невелика.

Уроки русского привычно сводятся лишь к скучному обучению правописанию, но не речи. Любой скажет, что последнее самое сложное. Так что монгольский опыт преподавания не был для меня бесполезен. Опыт свободного творчества, самостоятельности (отсюда и девиз «Помоги себе сам!») с той поры и навсегда. Наверное, как у большинства прошедших эту непростую школу.

Но сейчас речь не обо мне. Так уж вышло, что Монголия ассоциируется у меня с двумя людьми с простой русской фамилией Козлов: Петром Кузьмичом – знаменитым путешественником – и нашим Юрием Яковлевичем. О первом мне известно, пожалуй, куда больше. Этот чрезвычайно скромный человек оставил после себя научные труды, отмеченные несомненным литературным талантом. А о своём руководителе я, как и все, знала совсем немного: киевлянин, словесник, заслуженный учитель, первая командировка проходила в Сайн-Шанде. Впрочем, было вполне достаточно увидеть и послушать этого человека, чтобы узнать его сразу.

Внешность вполне прозаическая, невыдающаяся: небольшого роста, коренастый, в очках. Настоящие личности берут не внешностью: умом и обаянием. Есть люди, которые доверие и симпатию вызывают моментально, берут в плен и не отпускают. Это про нашего руководителя! Своим певучим голосом, выдающим в нём южанина, мягкостью, даже когда был серьёзен и строг, а чаще весел и оптимистичен. Наш Юрий Яковлевич из их числа.

И вот парадокс: в его внешнем облике вроде бы совершенно не отмечалась округлость. Но почему-то при наблюдении за этим человеком ощущалась именно она. Наверно, от необычайной гармонии внутреннего устройства, не предполагающего никаких острых углов.

От него веяло отеческой заботой и добротой – человечностью. По-моему, он вообще не умел злиться и раздражаться, был снисходителен к чужим ошибкам и слабостям. Он был изумительно хорош в своей простоте и умении быть непринуждённым в общении. Рядом с такими людьми легко и надёжно. Такие не помышляют о возвышении над остальными: не в их характере. Не строят карьерных планов, но именно о таких руководителях все и мечтают.

Нет, никакой аналогии с Платоном Каратаевым как символом всего круглого, русского. А впрочем, в Юрии Яковлевиче были все лучшие черты русского человека вообще. Вот за это, видимо, мы все, как один, любили и уважали своего руководителя.

Первое его наставление на встрече в Москве: «Ищите и подмечайте в окружающем прежде всего хорошее!» – я запомню навсегда. Это, как покажет время, не только о Монголии – это про всю нашу жизнь.

Зная не понаслышке о суровом климате Гоби, уже в Москве он наставлял едущих туда новичков: «Там ощущается нехватка кислорода, из-за этого повышенная утомляемость. Находите время, чтобы днём немного отдохнуть. А ещё лучше поспать!»

О чём Вы, дорогой Юрий Яковлевич? Какой дневной сон? У нас не пионерский лагерь! Не тревожит работа только ночью. Но за слова заботы и понимание спасибо!

Передо мной сохранившееся Ваше письмо, не напечатанное под копирку, а написанное размашистым почерком на официальном бланке комитета. Красной ручкой, которая всегда под рукой у наших коллег-словесников. Обычное письмо, одно из многих, адресованных нам:

« Девчата!

Получил ваши отчёты. Всё ещё сожалею, что вы пострадали от жуликов-карманников улан-баторских. После вас приехавшая из Баянхонгора наша с вами коллега так же, как и вы, пострадала, хотя я её сразу предупредил и рассказал о вашем случае. В УСиБО добился бумаги для вас. Высылаю эту бумагу. С ней обратитесь к завмагу Денисовой. Ей ещё раз придёт из Улан-Батора официальная телеграмма по этому поводу.

Будьте здоровы!»

Какие ещё комментарии? Кратко и по делу. Забота о людях от начала и до конца. А как вам обращение «девчата»? За это, как говорится, отдельное спасибо, ведь так просто и душевно больше никто из вышестоящих к нам не обращался. А сравнить было с кем.

И всё же небольшой комментарий по поводу «жуликов-карманников улан-баторских», упомянутых Юрием Яковлевичем.

Однажды нам с Риммой пришло приглашение посетить учебный семинар в Улан-Баторе. Небольшой перерыв в монотонной череде будней и нескончаемой цепочке выматывающего однообразия всегда радует. Ура! Едем! Обойдём все книжные магазины! И просто магазины! И даже перспектива обычной прогулки по столичным улицам среди множества самых разных людей уже радует!

Видимо, эта эйфория и привела к ошибке – нарушению одной из заповедей Юрия Яковлевича: «Везде и во всём не теряй бдительности! Будь осторожен!»

При мне деньги, которые надо куда-то надёжно спрятать. В сумочку? Моментально привлечёт внимание жулика. Выхватит, и плакали денежки. В потайной карман? Такого не имелось! В шапку, как Семён Семёнович Горбунков? С головой, пожалуй, оторвут. Не придумав ничего более оригинального, уложила на дно обычной сумки, с какой ходят за продуктами, прикрыв чем-то пустячным сверху. «Скромно и непривлекательно!» – решила я, и мы в предвкушении удачных покупок решительно двинулись в центральный универмаг.

Рука крепко сжимает сумку. Никто не выхватит! Но существуют и другие способы избавления наивных граждан от груза лишних денег. И вот наступил момент настоящего мастер-класса, на который нас пригласили столичные карманники. Лишь на мгновение нас случайно(?) окружают люди и так же стремительно растворяются. Ситуация, именуемая «глазом не успеешь моргнуть». А на дне сумки уже красуется аккуратный разрез. Всё на месте. А денег нет! Далее немая сцена. Мастерство высочайшего класса!

Семинар при магазине окончен (другого уже не помню). Итоги подводите самостоятельно! И только плывущий откуда-то издалека, меж витрин и прилавков, где осталось так много нами не купленного, сочувственно-укоризненный вздох Юрия Яковлевича: «Эх, девчата!»

Печальная история, к сожалению, имела продолжение и повторилась спустя год. И об этом следующий рассказ.

УСиБО

УСиБО – ещё одна загадочная аббревиатура монгольского периода, за которой скрывается не что иное, как управление спецобслуживания. Мне же, толком не понимающей смысла этого странного, по-восточному звучащего сокращения, слышалось иное, сокровенное, духоподъёмное: «Спаси бог!» И действительно, это иногда спасало и по-своему поддерживало нас, советских специалистов, терпеливо и с надеждой ждущих оттуда заказы. Накал этого ожидания был сопоставим, пожалуй, только с одним – ожиданием писем с родины. Но ещё бОльшим подспорьем это было для имевших туда физический доступ.

Приехав из страны, в которой дефицитом было многое, мы попали в страну с тотальным дефицитом. На каждом шагу предложение местного населения продать хоть что-нибудь: в монгольских магазинах – шаром покати.

Не было ни одного человека, не принявшего хоть раз участие в немудрящей операции под названием «Купи-продай!» Смею предположить, что это и были первые русские слова, усвоенные всем местным населением без исключения, от мала до велика. Помимо вежливых «здравствуйте» и «спасибо», естественно. Поэтому на уроке очень бойко и особенно достоверно разыгрывались сценки из серии «В продуктовом магазине», «В промтоварном магазине», причём гораздо оживлённее, чем «В библиотеке»!

Насчёт продуктового обеспечения уже сказано: не голодали. Но молодому человеку не так важно, что он ел: в конце концов, это его личное дело. Но то, как он выглядит, – достояние всех. Так что жизнь всюду походила на непрекращающийся поиск и погоню за ускользающим счастьем. Зато какой азарт, какая радость от добычи, простите, от покупки!

Конечно, оборванцами мы не ходили, не позорили гордое звание советского учителя. Но ведь были всегда на виду, вдобавок так молоды, так радовались любой обновке. Так что любой поживший с моё помнит, какой ценой доставалась современная модная одежда, именуемая «фирмой».

Поэтому… Добро пожаловать в московские «Берёзки», торгующие на инвалютные чеки Внешпосылторга – магазины, на подходе к которым уже одолевали сомнительные личности, предлагавшие с рук купить всякую мелочёвку или поменять наши нужные нам чеки на их ненужные им рубли.

Никому уже не хотелось отовариться изделиями советских фабрик типа «Большевичка» или «Красный богатырь», над названием которого подшучивали: он красный от стыда за качество производимого товара. Потому

что в первом, будь ты хоть самой большой патриоткой своей страны или истинной большевичкой вроде Надежды Константиновны (носившей, кстати, без стеснения старое пальто с разными пуговицами), появиться на люди в таком было просто невозможно.

А обувь фабрики «Скороход», напротив, не соответствовала своему названию, зато могла бы посоревноваться в удобстве с «испанским сапожком» эпохи инквизиции. В ней далеко не уйдёшь: то адски жмёт, то до крови натирает. Сущая пытка. Так что она даже для пустыни Гоби не годится. К слову сказать, как же эта самая пустыня безжалостно снашивала, уничтожала обувь, просто не напасёшься: обдирала и царапала камнями, безжалостно ломала каблуки, а про банальную пыль и говорить не приходится! От неё моя шуба под конец зимы, кажется, прибавляла в весе.

Короче, позорно проиграли мы западному легпрому. Неоспоримые успехи в освоении безграничного космического пространства, конечно, хорошо. Но всем женщинам страны безгранично хотелось выглядеть хоть чуточку красивее и привлекательнее. Значит, нам в УСиБО, куда оформил нам пропуск Ю.Я.Козлов.

Раз в месяц имеешь законное право посетить этот райский уголок богатства и изобилия. Только кто тебе больше одного раза оплатит железнодорожный билет и, главное, будет отпускать с работы? Потому отправлялись туда обычно геологи: им, согласно полученной специальности, по закону полагается искать и находить богатства для процветания. Не скажу, что для всего человечества. Для собственной семьи с чадами и домочадцами – совершенно точно.

От нас – деньги и нескончаемые списки необходимого, начиная с …, кончая … Вы меня поняли: весь арсенал легпрома с указанием диапазона размеров, подозрительно обширного для одного человека. И размер ноги заявителя по мере необходимости тоже мог странно то увеличиваться в размере, то уменьшаться. И никого не удивляло, когда холостяку, например, до зарезу нужно было купить что-нибудь из детского. Всех нас на родине ждали с подарками!

А в Сайн-Шанде делёж (простите, распределение) приобретённого напоминал знакомое:

– Это тебе! Это всю жизнь тебе! Это завсегда тебе! Это снова тебе!

Поэтому однажды, собравшись с духом и немного с деньгами, решились мы попытать счастья и той же компанией, что в походе в Хархорин, полные самых радостных ожиданий и предчувствий, вновь отправились покорять монгольскую столицу, на сей раз современную. Открывать дорогу в загадочное и непостижимое, труднодостижимое и страшно необходимое УСиБО.

Помня «мастер-класс» улан-баторских карманников, я полна решимости не повторять прошлых ошибок. Вот мы уже в столице. Сойдя с поезда, беспечные, размахивающие портфелями, идём с Риммой по центру – площади Сухэ-Батора. И вдруг… Я уже предупреждала, что это слово будет часто встречаться! Вдруг что-то (чаще всего его называют внутренним голосом) подсказывает: «Проверь-ка, дорогая, всё ли на месте!» Раскрыв свой «дипломат» прямо на асфальте, я обнаруживаю, что денег снова нет! Секундный столбняк!

– Я сейчас! – кричу вопросительно уставившейся на меня Римме и кидаюсь обратно на вокзал. Лишь бы поезд не отправился в тупик.

Состав на месте. Влетаю в вагон и решительным шагом – к прибирающейся меланхоличной проводнице: «Ничего не находили?» Виновато разведя руками, словно извиняясь, проводница ответит: «Нет, ничего!» Ситуация повторяется: денег вновь нет. Славно! Сглотнув слюну, порадуюсь покупкам товарищей. Всё-таки потерять своё глупо, но не грешно. Не как украсть чужое.

С отчаяньем гляжу в уже прибранное купе со свёрнутыми рулетиками матрасов, закинутых на верхнюю полку. Прощайте, мечты! Да здравствует рваная обувь! Досада и горько-сладкая жалость к себе противной, скользкой змейкой вползает мне в душу. Но что-то блестит в складках матраса и мешает мне предаваться качественному самобичеванию и сожалению. Да это же моя косметичка с деньгами! Вот оно, глупое счастье!

Многократно проверяя свои трудовые, я «перебдела», как выразился Саша Никифоров. А нашла, потому что не озлобилась. Так уже заключу я.

– Всё нормально! Обошлось! – говорю я скучающей Римме, которая при мне ничего не теряла, но при этом, замечу, ничего и не находила. Монотонно и однообразно, как в раю. Может, потому она всегда так страдала от скуки?

И вот мы в УСиБО. Между нами и работником учреждения широкий прилавок, больше похожий на барьер или пограничную полосу, разделяющую бескрайний мир дефицита и крохотный оазис изобилия. И убирать их нельзя: изобилия на всех всё равно не хватит. Если масло изобилия тонким-претонким слоем по-честному размазать по хлебу насущному, то вкус первого, к великому сожалению, будет совершенно неощутим. Поэтому только для избранных, иногда. И сегодня мы впервые примеряем на себя эту незнакомую и такую вдохновляющую роль.

А далее, как в известном номере Карцева и Ильченко. Помните?

Покупатель (неуверенно, с робкой надеждой). Скажите, а кроссовки у вас есть?

Работник (равнодушно, не глядя). Какой размер?

Покупатель (удивлённо-недоверчиво). А что, все есть?

Продавец (уже раздражаясь). Все. Какой надо?

Покупатель (взволнованно-недоверчиво). И белые?

Продавец (с умеренным презрением). И белые. Сколько?

Покупатель (радостно, но по-прежнему недоверчиво и тихо). А что, можно несколько? Две пары! (решительно) Нет! Три! (снова испуганно) Нет! Что я говорю!

Продавец (в сердцах). Так вы берёте?

Покупатель (осторожно, шёпотом). Да. Пару. А костюмы есть?

Продавец (откровенно скучая, рассеянно скользя глазами мимо покупателя и разглядывая свои аккуратные коготки-ноготки). Какие костюмы? Вечерние? Спортивные? Финские? Чешские?..

Покупатель (от изумления вытаращив глаза и тщетно силясь произнести что-то членораздельное). Э-э-э…

Для впервые попавших в этот рай промтоварного изобилия всё так и было или почти так.

Примерочной, кстати, не существовало: прикинь на глазок или приставь к своим плечам, а дальше быстрей соглашайся («Беру!»), пока товар не исчез в чужих руках. И он наверняка не залежится: так много кругом полураздетых и плохо обутых. И, в конце концов, немодно одетых, что тоже не повышает настроения. И главное, не желающих с этим мириться.

Вечером в лучшей гостинице Улан-Батора, а именно там решил остановиться наш наглый вожак Шестокас (организация раз в год даже нам, учителям, всё оплатит), каждый поочередно извлекал свои приобретения под одобрительные возгласы собравшихся, их воздетые ввысь большие пальцы и разнообразные междометия, передававшие широкую гамму восхищения и восторга.

– Надюша! Как тебе этот костюмчик? Ну-ка, примерь-ка, пожалуйста!

И довольный собой Шестокас протягивает мне нарядный костюмчик бежевого цвета.

– Это не мой цвет! Но Наталье он точно к лицу. Она блондинка.

– Ты думаешь, Наташе понравится?

– Уверена! Даже не сомневайся! Отпад!

А далее из необъятной сумки Игорем извлекается и к плечам приставляется роскошный кружевной пеньюар. Его сочетание с тёмной густой бородой Шестокаса вызывает у нас взрыв хохота. Никифоров же благоразумно воздерживается от демонстрации приобретённых носков да трусов и ограничивается демонстрацией лишь свитера.

– А как вам, девочки, это? – вопрошает Саша, с победным, торжествующим видом потрясая пакетом, как военным трофеем, добытым в неравной схватке с врагом. – Настоящая индийская стопроцентная шерсть! Вот тут на этикетке написано!

В подтверждение своих слов тычет пальцем в надпись, гласящую о составе изделия, где, помимо этого, чёрным по белому начертано: «Уважаемый покупатель! Поздравляем Вас с покупкой высококачественного изделия. Чтобы оно прослужило Вам долгое время…» А дальше ни читать, ни слушать уже неинтересно.

В ответ наше дружное:

– О! Саша, ты просто красавец!

Жизнь заставит! Работавшие в Монголии мужчины сами ходили в магазины и даже разбирались в особенностях весьма переменчивой женской моды. А сейчас по виду каждого было понятно, чего же так ему не хватало для ощущения полного счастья.

Я и сегодня некоторые из тех покупок храню. Может, в этом нет никакого смысла, но выбросить их рука не поднимается. С каждой связана целая история. Доставай из чемодана по очереди и рассказывай!

Неизвестный вожак

Сегодня я открываю не тот волшебный чемоданчик, а в старом фотоальбоме вновь перебираю корреспонденцию прошлых лет. Точнее, то, что от неё сохранилось. Простодушный язык, душевный тон посланий Юрия Яковлевича не спутаешь ни с чем. А вот письмо Б. Кирмасова – секретаря объединённого комитета ВЛКСМ при посольстве СССР в МНР:

«Уважаемый (ая) НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА!

Разреши от имени всех молодых специалистов, выполняющих свой интернациональный долг в Монгольской Народной Республике, поздравить тебя и твоих товарищей с Новым годом и пожелать новых творческих успехов, крепкого здоровья и личного счастья».

Тоже не забывает человек! Но почитаем-ка письмо-поздравление дальше:

«23 декабря 1982 года партийные органы обсудили вопросы нашей деятельности по выполнению поставленных задач. Была отмечена положительная деятельность молодёжи в выполнении интернационального долга, совершенствовании идейно-нравственного воспитания подрастающего поколения, укреплении дружбы и сотрудничества между советскими и монгольскими юношами и девушками.

Вместе с тем было обращено внимание на то, что в ряде случаев не стали главным направлением в работе вопросы формирования активной жизненной позиции, медленно улучшается …., не сделаны выводы о …, не принимается должных мер по …».

Зная всеобщую нелюбовь к чиновничьему языку, предусмотрительно опустила детали письма, сохраняя общее представление о направленности сообщения. Однако продолжу:

«Просим Вас до 25 января с. г. на общем собрании рассмотреть состояние практической деятельности и принять меры для устранения имеющихся недостатков. Проинформируйте нас о дате проведения собрания и о своей деятельности.

С уважением, Б.Кирмасов »

В письме открылось, что мы, оказывается, выполняем «интернациональный долг». Ни больше ни меньше. А я-то, наивная, полагала, что его выполняли исключительно наши военные вАфганистане, ещё раньше в Испании.

Это было поздравление с Новым годом! Что тут скажешь? Вспоминаются слова Чехова: «Какая гадость чиновничий язык! Я читаю и отплёвываюсь!»

И невдомёк человеку, что в Восточно-Гобийском аймаке нет комсомольской организации, поэтому не может быть речи об «общем собрании» двух человек. Или всё-таки стоило попробовать, следуя настоятельному совету старшего товарища?

Это могло выглядеть следующим образом: возвратившись после рабочего дня домой и наскоро отобедав, мы с Риммой покрываем кухонный стол (он единственный почти не шатался) красной материей, на худой конец – сукном зелёного цвета. За неимением графина ставим на стол чайник с водой (вдруг от волнения в горле пересохнет?) и стакан (ввиду отсутствия оного, заменим пиалой). У нас на груди красуются комсомольские значки, доселе бережно хранимые в коробочке (ещё лучше – у самого сердца).

«Ах! Сказано же про открытое собрание!» – широко всплеснёт руками встревоженная Римма, и я мигом умчусь приглашать кого-нибудь из живущих в нашем подъезде, желательно партийных. Но на лбу это не написано. И поэтому вполне сойдут всё те же Саша Никифоров и Игорь Шестокас, слегка ошалевшие от столь неожиданного предложения, втайне рассчитывая, что за этим скрывается нечто более интересное, как-то: игра в нарды или посиделки со стаканчиком архи.

Увы! С надеждой понюхав прозрачную жидкость в стакане, разочарованный Никифоров, с видом человека, обречённого на неминуемую смерть, изречёт: «Ну, девки, вы даёте!» И со всей страстью безнадёжности добавит: «Не ожидал от вас!»

Не поведя ухом в его сторону и с отсутствующим видом пересчитав собравшихся, чинно приступим к оглашению повестки. Начнём, конечно, со скромных успехов, которых явно недостаточно. А далее, невзирая на лица (принципиальность – это наше всё!), смело, глядя друг дружке прямо в глаза, отметим как на духу все обнаруженные недостатки, оглашение которых специально приберегли для такого подходящего случая. Пожав друг другу руку в знак благодарности за конструктивную критику, клятвенно пообещаем встать на путь исправления и решительного искоренения имеющихся недостатков, о чём не замедлим сообщить в далёкую столицу.

Не исключено, что напоследок могут возникнуть разногласия, как стоит оформлять отчёт. Писать от руки или печатать под копирку на машинке? Этот важный вопрос решено уточнить, на всякий случай извинившись и пояснив, что техническими средствами не располагаем.

Посмеялись, и стало на душе относительно легко и свободно, словно залепили чем-то замочное отверстие, через которое некто пытается наблюдать за происходящим в нашей жизни.

Справедливости ради скажу, что лично к нам претензий по комсомольской линии никогда не было, а Б.Кирмасов становился неплохим человеком, когда позволял себе простые человеческие чувства и переходил на нормальную речь. В первый и последний раз я встречусь с ним по его приглашению перед возвращением на Родину.

Никакого пафоса и официальности при вручении почётной грамоты:

– Надежда, прими в знак уважения. Хотелось бы как-то иначе отметить, но это всё, что могу. Молодец! Всё выдержала. И главное, что жива! А ведь у нас не все мужики выстояли. Спасибо тебе! Счастливого возвращения на Родину и дальнейших успехов!

Я постеснялась спросить о «невыстоявших». По мне, так все не оплошали. Но на всякий случай не стала оспаривать чужое мнение. И в тот момент я, расчувствовавшись, простила ему нелепые письма под копирку! Много ли простому человеку надо? Всего лишь осознания того, что его понимают и ценят!

А свой комсомольский билет, хранившийся три года в Москве, в секторе учёта ЦК ВЛКСМ, я, в отличие от многих своих коллег, заберу, уплатив при этом весьма приличную сумму взносов. Не из-за идейности или стремления строить карьеру комсомольского вожака, открывшую двери многим нынешним руководителям. Просто так надо!

И по поводу радости, что я осталась жива… Одна нехорошая история, произошедшая в Сайн-Шанде, могла потенциально стоить жизни любому жителю города. Было и такое в годы моей командировки. Об этом следующий рассказ.

Рвануло!

О Гоби сказано немало. И время от времени в голове неслучайно прокручивались слова об её особом воздействии на человека: «Здесь надо совсем немного времени, чтобы память померкла и угасла». Помните?

Может, и впрямь справедливо заключение Мацея Качинского об особенности влияния этой территории на человеческое сознание и способность соображать? Может, это действительно зона временной парализации мозгов? Или всё же причина в обычном разгильдяйстве, намертво соединившемся с нашей натурой, став при этом значительной её частью? Иначе чем объяснить ситуации полнейшего абсурда, имевшие место именно в Сайн-Шанде – зоне Гоби? Не могу дать однозначного ответа. А жизнь периодически подбрасывала поводы порассуждать да пофилософствовать на этот счёт.

Весна 1982 года. Обычно тихий и спокойный, Сайн-Шанд неожиданно утонул в грохоте самых настоящих недальних взрывов. Причина, источник и степень опасности нам, невоенным людям, неизвестны. Как обычно, иду на работу. Слышен отчётливый гул разрывов. Уроки проходят при дребезжащих оконных стёклах. Раз они ещё не повылетали, значит, жить и работать по-прежнему можно. Информации никакой, но уже начинаем и сами догадываться. В соседнем, недружественном к нам на тот момент Китае решили, что это артподготовка перед наступлением и, как выяснится позже, уже приготовились отражать атаки противника.

День второй. Хаос недалёкого фейерверка продолжается. Смотрю в окно и вижу на окраине города, вблизи юрт, взметнувшийся вверх столб земли и медленно рассеивающееся облачко пыли. Один! Потом другой! Без пламени огня. Видимо, прилетевшая издалека болванка взрыла землю, никого, к счастью, не покалечив. Собираюсь и иду на работу. Не знаю, какое решение приняли в советской школе. Мы работаем как ни в чём не бывало.

Как ни странно, дети не трусят. Может, ещё не понимают степени опасности происходящего. Я заметила, что юным порой свойственно не к месту геройствовать. Они словно свято уверовали в свою неприкосновенность, даже бессмертие. Или не хотят признавать конечность жизни? И порой, как ни странно, трусят там, где, по мнению взрослых, вовсе не стоит опасаться. Настоящий инстинкт самосохранения и осторожность выработаются с годами, особенно когда придётся отвечать за других.

Я иду на работу и тихонечко так напеваю:

Мы шли под грохот канонады.

Мы смерти смотрели в лицо.

Я, как и дети, не паникую. Так прошло несколько дней. Что же произошло?

Солдату-узбеку, находившемуся в карауле по охране армейских складов боеприпасов, в нарушение устава вздумалось выпустить автоматную очередь по юркнувшему пустынному суслику. Как остроумно объяснил один военный, попал он в зверька или нет, то никому не известно, а вот что попал в ящик со снарядами, так это установлено военной прокуратурой.

Виновник события, как нередко бывает, остался жив и невредим. Но прежде установил новый мировой рекорд по бегу с препятствиями. Кому в жизни везёт, знают все. И на сей раз эта истина не была опровергнута. А вот начфину, заступившему на дежурство и потому руководившему эвакуацией, не повезло: пришлось за чужое разгильдяйство заплатить головой в прямом смысле этого слова.

Пожар был потушен. Подсчитаны многомиллионные убытки. И тогда вновь произошла странная история, снова прославившая Сайн-Шанд среди людей военных, хотя «Красная звезда» едва ли могла написать об этом. Но знал весь Забайкальский округ и, само собой, Министерство обороны, поспешившее выделить средства для восстановления утраченного.

В Сайн-Шанд один за другим пошли эшелоны с боеприпасами. Станция назначения и разгрузка. Что тут непонятно? Однако по какой-то непостижимой для ума причине один из составов, промчавши мимо станции и беспрепятственно проследовав через государственную границу, проходящую в каких-нибудь тридцати с небольшим километрах, оказался на территории соседнего Китая, увы, вовсе не питающего к нам на тот момент дружественных чувств, а даже сильно наоборот. Немного прокатившись по чужой земле (когда ещё такая возможность представится?!), состав всё же притормозил на маленькой, но самой что ни на есть настоящей китайской станции. Видимо, машиниста стали тревожить вопросы: «Когда же, наконец, прибудем в Сайн-Шанд? И почему вдруг здешние монголы стали так сильно похожи на китайцев?»

В русской литературе есть пронзительные строки про заблудившийся трамвай. А тут целый железнодорожный состав с боеприпасами заблудился! Это вам не « лошадка, везущая хворосту воз».

Китайцы тоже в недоумении и панике: «Как это прикажете понимать? Троянский конь на современный лад? Спланированная военная провокация?» В и без того душном воздухе запахло настоящим международным скандалом.

Война начинается, когда уже бессильна дипломатия. И, напротив, ощутив своё бессилие, военные должны уступать место дипломатам. Так произошло и в этом случае.

Подозрительный состав-перебежчик был-таки выдворен за пределы Поднебесной, однако, попав под подозрение военной разведки, был впоследствии уничтожен силами своих же: пойди теперь разберись, что он там, на вражеской территории, делал! По всей видимости, именно такими соображениями руководствовались те, кто отдавал команду на уничтожение. Нет, не горе-машинистов, а только снарядов!

И снова миллионы рублей в воздух! Захватывающие, но чрезвычайно дорогие фейерверки! Настоящий апофеоз разгильдяйства! И умозаключения уважаемого пана Качинского, конечно, не могут рассматриваться как смягчающее обстоятельство в этих странных историях.

Спустя годы кто-то из знакомых недоверчиво хмыкнет, услышав мои слова о фронтовой дружбе: «Можно подумать: ты воевала!» На что незамедлительно получит в ответ: «Воевала или не воевала – это неважно. Но под обстрелом шла в школу и под обстрелом работала». Разве это не так?

О словах, начинающихся с само-

Самоизоляция … Похоже, все слова, начинающиеся с само-, в условиях пандемии вызывают у моих сограждан стойкое неприятие. Анекдот нынешней поры: к самоизоляции начинаем привыкать, с тревогой ожидаем приказа о самоликвидации.

Озабоченные психиатры с самым серьёзным видом говорят о возможных пагубных последствиях самоизоляции, по-научному именуемых посттравматическим стрессом. Разрабатываются рекомендации по плавному выходу из карантина или самоизоляции (каждый выбирает по конкретной ситуации), срок которых (на минуточку!) исчисляется отнюдь не годами!

И это для людей, проводящих своё время не в дремучей заснеженной тайге по соседству с дикими зверями или в пекле знойной пустыни без глотка живительной влаги и в компании с ядовитыми гадами, а в собственной квартире со всеми удобствами, в окружении самых близких и дорогих существ, с возможностью утоления информационного голода: с телевидением по 200 программ, с соцсетями, возможностью общения с любым другом в любой очке земного шара! С Viber и WhatsApp!

А пресловутой туалетной бумаги каждой семьёй накуплено столько, что ею, кажется, можно обмотать земной экватор несколько раз. Да и голода тоже не наблюдается: бесценной гречки, о которой вспомнили все разом, просто навалом. Никто не лишает возможности сходить в магазин за вкусненьким и даже погулять с любимой собачкой, сделать, в конце концов, зарядку на балконе.

Да, забыла сказать, что все кругом говорят, как и вы, по-русски. И вы запросто, без переводчика можете обратиться к первому встречному. И, будьте уверены, он вас поймёт. Да, ещё надо сказать, что и ходить на работу вам не требуется. Вас только от всей души просят хранить верность родному дому. Ведь вы же его любите, верно? За всё это вам ещё и платят. Чудо чудное! Диво дивное! А вы недовольны? Ну, товарищи, знаете… Вам не угодишь!

Как тут мне не призадуматься! Какими же словами мне спустя годы назвать время, проведённое в Гоби? У меня опыт самоизоляции имеется. Это состояние привычное, моё!

Это сплошные слова с само-: самообразование, самостоятельность, самообладание, самодисциплина, самоконтроль, самокритика, самоанализ, самоограничение, самообслуживание, самовыживание, самовоспитание, самозащита, самоотречение, самопознание и самоизоляция. Да-да! И эта самая ненавистная многим самоизоляция.

И никакой иной самодеятельности, кроме художественной, никаких самодовольства, самонадеянности, самоуверенности, самоуправства, самоуспокоения, самодурства, самолюбования, саморазложения, саморекламы. Впрочем, довольно! На этом прервусь, чтобы не походило на самохвальство. И при этом (прошу учесть!) никакого самогона и самокруток! И в таком рабочем режиме на протяжении трёх лет!

За нарушение никем не установленной самоизоляции мне всегда следовало какое-то предупреждение или наказание свыше. В этом месте я многозначительно взгляну на небо, а не на воображаемый кабинет начальника. То сигнал в виде кражи денег в Улан-Баторе, то в виде их нелепой потери. То в виде моральных потерь: однажды, возвратившись из столицы и, к удивлению, не лишившись ничего из нажитого праведным трудом, я, однако, убедилась, что мне вообще невозможно куда-либо отлучаться даже на несколько часов.

На праздничном мероприятии аймака кому-то захотелось увидеть задорное поздравление юного поколения непременно из моей школы: Надежда багша постарается. Срок для подготовки – день-два. А я в командировке в Улан-Баторе. Вот и звучали со сцены нелепые фразы: «Волга-матУшка» и «Дон-батЮшка». Работа моих скромных коллег – Хухнэ и Данцэцэг. Я слушаю это, сидя на виду всего зала, в почётном президиуме, и на лице румянец отнюдь не от радостного возбуждения, как полагают зрители.

Простите, дети! Я не могла вам помочь! Лишний раз убедилась, что я несменяемый часовой: без меня что-то обязательно случится.

Я ни разу не решусь уйти на больничный. Будет время, когда станет невыносимо трудно и сидеть, и стоять. На моё счастье, хирург медсанбата с подходящей фамилией Погребной придёт мне на помощь. А если быть совсем уж точной, то я сама притащусь к нему за помощью.

В другой раз из-за неудачного расписания, глотая таблетки но-шпы, заботливо предлагаемые коллегой, приму в последний рабочий день экзамен у двух своих классов (а это 85 человек!), чтобы вдобавок охрипшей тем же

днём отбыть в отпуск. Ведь было бы странно сдавать экзамен не своей учительнице, пожелавшей уехать, а чужой, незнакомой. А именно так дети уже воспринимали своих же школьных учителей – Хухнэ и Данцэцэг.

Изоляция, как и любое временное уединение, помогает человеку заглянуть внутрь себя и честно ответить на некоторые вопросы. Часто это бывает болезненно, и человек стремится вырваться из опостылевшего плена к людям, к радостям привычной жизни, так и не усвоив какой-то важный жизненный урок.

На первый раз вам простится, потом накажут больнее, заставят работать над собой, чтобы человек сам понял, что ему можно, а что нельзя, чтобы сам, добровольно принял самоограничение. Оглядка на других и нытьё: «За что? Почему другим можно, а мне нельзя? Это, в конце концов, несправедливо и жестоко! Больше нету сил моих!» – бесполезны. У каждого свои уроки и свой путь. И вы пройдёте его не в компании весёлых друзей, а в одиночку, возможно, умываясь слезами, но только без жалости к себе, бедненькому и несчастненькому.

Уроки седого старца Сатурна, управляющего местом и временем, неумолимого к человеческим слабостям, самые трудные и мучительные. Не трудитесь обмануть этого сурового старца: он видит всё. Если вас томит скука и тоска одиночества или покинула радость, знайте: надо честно отработать какой-то его урок. И если человек, стиснув зубы, собрал свою волю в кулак и набрался терпения, то его ожидает заслуженная награда – победа над собой, над собственной слабостью. Человек крепчает духом. Услышьте голос Сатурна!

Вспоминая прошлое, будто перебираешь камешки на ладони. Проведённые в Гоби годы самые большие, не камни даже – тяжёлые булыжники с разноцветными драгоценными вкраплениями. Такие встречались в Чёрных горах: серые, невзрачные, тяжёлые. Хочется отшвырнуть их ногой в сторону. Зачем валяются на пути, мешают идти? Разворот или сильный удар – и заискрится этот неприглядный уродец лиловыми, бирюзовыми, розоватыми кристаллами, спрятавшимися под убогой оболочкой.

Многое из рассказанного мною – это те самые чудесные кристаллики и изредка кусочки агата, бирюзы и горного хрусталя.

От печали до радости

Место и время – тема особая. В позднее время юной особе в одиночку весьма нежелательно появляться везде, тем более в чужой стране. Это более-менее понятно всем. А вот место… Нет, тоже не разгуляешься. Одни и те же привычные маршруты на протяжении трёх лет, короткими лучиками направлений уходящие в несколько сторон от дарговского дома: дорога до школы, книжный магазин и банк на пути к ней, спортзал в соседнем здании, полевая почта и военторг в Южном городке. Вокзал весьма редко, лишь отъезды-возвращения, ещё реже Северный, что в трёх километрах от своего военного собрата – Южного. Всё! Более ничего! Негусто!

Официального запрета на свободное перемещение нет. Но ты и сам не рискнёшь куда-то отправиться. Без явной надобности и лишь по причине простого любопытства заглядывать на территорию, где вообще не бывает соотечественников, означает нарушать какие-то привычные установки, вызывать нездоровый интерес незнакомых людей. Согласитесь, довольно странно смотрелась бы особа, с непонятной целью блуждающая среди здешних юрт, осматривающая помещение монгольской поликлиники или следящая за ходом строительства пищекомбината.

Поэтому к поликлинике, находившейся буквально в нескольких шагах от нашего дома, мы ни разу даже не приблизились. Без надобности! И темпы, и масштабы строительства будущего комбината, находившегося поблизости, однако невидимого из-за сопки, нам были тоже неведомы. Зато это уже привычный маршрут наших специалистов-строителей. А там недалеко и до водной конторы, где трудились уже геологи. А дальше, надо понимать, конец города и начинается пустынная местность. Какая она, вы помните по моей поездке в Чойр. Стоит ли говорить, что и туда мы тоже ни разу не заглянули?

Город и так невелик, вдобавок пересечён возвышением, скрывающим его общий вид. Довольствуемся наблюдениями за отдельными кусочками, с трудом собираемыми в целостную картину, и передвигаемся в радиусе пяти минут ходьбы в нормальном темпе. А сколько это, если перевести в метры, прикидывайте сами. Не разбежишься!

Да, забыла сказать: спортивной ходьбой или бегом здесь тоже не занимаются. У монголов этот виды спорта не в чести, не то что стрельба, борьба и скачки. А мы бегать даже не пытаемся по причине кислородной недостаточности, которая, наоборот, предполагает умеренную физическую нагрузку и общее сбережение сил в виде дневного сна. Но где вы видели, чтобы в армии у бойцов был тихий час? Мы вот тоже о таком не слышали и тоже не спали. Однако не из-за братской солидарности с соотечественниками, как можно подумать, а по причине банальной нехватки времени. Хотя товарищ Козлов, помнится, настоятельно рекомендовал нам себя поберечь. Но это для нас всё равно как надоевшие наставления матерей одеваться потеплее, согласно которым снять с себя немыслимое количество одёжек можно лишь в самый разгар знойного лета. А раньше никак нельзя!

И вновь о добровольной самоизоляции и самоограничении. Согласитесь, меньше всего в молодые годы мечтается о том, как бы понадёжнее изолироваться от людей и от чего бы такого заманчивого и интересного ещё добровольно отречься. Обычно, видя подобные стремления у представителя молодого поколения, можно даже с сочувствием поинтересоваться: «С Вами точно всё в порядке, помощь не нужна?» Однако со стороны многим специалистам, особенно обременённым семейными узами, казалось, что учителя проживают фантастически интересную и захватывающе свободную жизнь. Молодым всегда немножко завидуют. Эх, знали бы они, как мы коротали долгие зимние вечера…

Но чего только не случалось в те годы! Однажды мне довелось оказаться ночью в зимней морозной пустыне в абсолютном одиночестве и в одиночку добираться до дома. А дело было так.

Как обычно, «в нашей бухте сонной спала зелёная вода». И вдруг!

– Что вы, девчонки, в самом деле? Живёте затворницами. Приезжайте! Нашим ребятам танцевать не с кем! – так приятельница, трудившаяся в Доме офицеров Северного, пригласила нас с Риммой на танцы, торжественно именуемые вечером отдыха.

А мы и рады хоть на время отвлечься от будничной повседневности:

Как мало в этой жизни надо

Нам, детям, – и тебе и мне.

Ведь сердце радоваться радо

И самой малой новизне.

Словесникам, машинально подмечающим речевые недочеты в виде «радоваться радо», напомню, к слову, что так ликует лирический герой Александра Блока, а вовсе не мы с Риммой, сложив стихи на радостях и по случаю. В устах истинного гения даже «масло масляное» будет звучать иначе, не как у простого смертного!

Злая судьба словесников: вечно им приходится перед всеми оправдываться и подтягивать читающую публику до своего читательского уровня! Но мысленно вернусь в нашу сайн-шандинскую квартиру.

Рассудили здраво: мы же свободные люди, а не послушницы женского монастыря. Имеем право на отдых! И от одной лишь мысли «мир стал заманчивей и шире»!

Курсирующий между городками автобус мигом домчал нас до Северного. И, как у полководца, всегда просчитывающего всё, включая пути отступления, возможного при неудачном стечении обстоятельств, у нас тоже имеется план обратной эвакуации, а если повезёт, то просто мирного возвращения. Конечно, последним рейсом автобуса! Без вариантов!

Но это же Гоби! Кого будет развозить автобус в позднее время? Поэтому времени у нас в обрез! Вечер же, как назло, весёлый! Во всяком случае, для меня, потому что заскучавшая Римма с видом оскорблённой добродетели решительно заявляет: «Как хочешь, а я домой!» Не обнаруживая даже скромных зачатков какой-никакой девичьей солидарности, она привычно неумолима в своей стойкости и категоричности.

С таким же суровым видом, подтверждающим, что граница на замке и враг не пройдёт, Римма привычно вырастала и у двери нашей квартиры, с суровостью пограничника пресекающего все попытки ступить на нашу священную территорию. В Мурене у неё покомандовать не вышло. А я человек уступчивый и жалостливый.

Конечно, подруга уезжает с бала восвояси, не вспомнив обо мне. Меня же клятвенно обязуются вернуть даже не в Южный, а прямо к подъезду родимого дома. Приятельница тоже уговаривает задержаться: «Раз обещали транспорт, то будет!»

Ах, наивная доверчивость и привычка верить людям, бездумно внедряемая в мою голову старшими воспитателями да писателями-резонёрами! Реальная жизнь в момент исправит ошибки в воспитании, научит обратному: у каждого свой интерес, который, вполне возможно, может не совпадать с твоими стремлениями. И истинное лицо человека более всего проявляется в трудных ситуациях.

Потирая на морозе щёки и пританцовывая на месте, я поняла, что ожидание машины затянулось, потому что машина эта условная, воображаемая. В планы же злополучного поклонника, ещё в зале гордо представившегося сыном высокопоставленного папаши, видимо, не входило провожать по морозу. Нет, мне такой помощник не нужен. Нам во всех смыслах не по пути. И в этот момент я искренне жалею, что друзей в Северном у нас нет. А раз так, то и помощи ждать неоткуда. Значит, в путь-дорогу!

Пройдя пустынный пост и взбодрив одиноко скучавшего на морозе караульного, углубляюсь в ночную темноту ужасающе пустынного пространства. Впереди три километра до Южного. Позади Северный с его освещением: фонарями и светом пятиэтажек. Только он всё дальше и дальше. А темнота всё гуще и гуще. Благо, глубоко вбитые в землю машинные колеи, то сливающиеся воедино, то вновь расходящиеся и бегущие параллельно, не дают сбиться с пути. Будь дорога, как в Чойр, растворись в темноте огни Северного, можно плутать в ночи до самого утра.

В дневное время это самая оживлённая дорога в Сайн-Шанде: курсирует школьный автобус, ездят грузовики, штабные машины и военной автоинспекции. Поэтому ещё есть надежда на случайный транспорт – какой-нибудь юркий уазик, снующий между городками и потенциально способный подбирать случайных одиноких путников вроде меня. Должна же быть какая-то моральная компенсация! Но сейчас поздний вечер.

Поначалу теплившаяся надежда со временем исчезает и сменяется нежеланием с кем бы то ни было повстречаться: от неловкой ходьбы (не по асфальтовой же дороге я иду!) ломается молния на сапоге. «Так тебе и надо!!! – в сердцах подумала я, но не про сапог, конечно, а про себя. – Нарушила самоизоляцию, веселья ей, видите ли, захотелось. Получи по полной программе!»

Голенище сползает книзу, превращая сапог в подобие бочонка. В таком жалком и нелепом виде предстать перед кем-то? Да ни за что! Теперь я и сама не желаю ни с кем повстречаться и ещё решительнее ковыляю к цели. Не сломать бы в придачу и каблуки, что при подобном положении вовсе не неожиданность, а самое логичное развитие действия. Короче, начавшись как классическая трагедия, жизненная пьеса для одного актёра превращается в трагикомедию.

Случаются же в жизни истории, когда и смеяться до упаду, и плакать до слёз одинаково уместно. Я выбираю смеяться, потому что плакать неприятнее: слёзы могут примёрзнуть к щекам. Хотя страшно жаль дорогих сапог,

потому что импортные, потому что достались ценой многочасового стояния в московской очереди. Но я смеюсь, лишь вообразив, как округлились бы глаза случайного зрителя, следящего за моим упорным продвижением вперёд.

И уже не так тревожит безжалостный холод под тридцать градусов. И, на моё счастье, стихает пронизывающий ветер. И мысли мои куда спокойнее. В молодости уж точно все раны, в том числе и душевные, заживают гораздо быстрее! Да и жизненные уроки усваиваются тоже.

И, как ни странно, самыми лучшими «учителями» для нас часто становятся не заботливые и внимательные, а именно испорченные люди. Их уроки усваиваются почему-то прочнее, на всю оставшуюся жизнь. Но повстречаться с такими соотечественниками вдали от дома, на чужбине, обиднее вдвойне.

Я шла с упорством одинокого покорителя земных просторов. Во всяком случае, приободрившись, именно в таком качестве я самой себе представлялась. Совершенно необычное, непривычное ощущение, подогреваемое моим воображением. А сама земля, невидимая в темноте своими очертаниями, представлялась мне упрямым, тяжёлым в своей чудовищной неповоротливости шариком, который я настойчиво заставляла двигаться своими шагами. И ему ничего не оставалось, как послушно крутиться под моими ногами. Словно все мои чувства и силы сосредоточились в этом движении, и иного по важности дела для меня просто в мире не существовало. Только мир и моё движение к нему. Приближение шаг за шагом.

Перестав тревожиться о том, как бы не споткнуться и ненароком не свалиться, я поднимаю голову: «светлота ночной пустыни». И мир открылся и смотрит на меня глазами звёзд Млечного Пути, величественно раскинувшегося роскошной вуалью, сверкающей тысячами крохотных бриллиантов.

Пожившие в Гоби никогда не забудут торжественное великолепие этого необыкновенного неба Монголии. Этой ночью я увидела его во всей ослепительной красоте впервые после Хархорина. От неожиданности даже остановилась и замерла, запрокинув голову. Так мы и смотрели в немом оцепенении друг на друга.

Я глядела на звёзды – они, безмолвные свидетели, казалось, тоже смотрели с высоты на меня. Как и я, молча. Как и я, со вниманием. Всё замерло в немом удивлении. Во всяком случае, так мне казалось.

До этого момента я знала только вечно удивлённо-восторженный лик полной луны. А сегодня этого ночного светила на небосклоне не было. Но уже не было и той кромешной темноты после городка, озаряемого электричеством. Пустыня освещалась холодным светом звёздных лучиков, ослепительных в своей яркости. Обычно так бывает в сильный мороз.

Таинственный в своей недосягаемости и величии Млечный Путь протянулся с запада на восток прямо над моей головой. А пустыня, словно повинуясь звёздному зову, приподнялась ему навстречу, повторяя очертания самого Пути. И это уже не было игрой моего натруженного воображения. Это та самая гряда возвышений, разделяющая Сайн-Шанд надвое, преодолев которую я увижу огни родного Южного. А там уже и до дома недалеко. Там всё привычное, своё. Можно сказать, родное.

Удивлённый взгляд часового у КПП. Ошарашенный, он даже не сказал: «Стой! Кто идёт?» А я бы, как отзыв, уверенно ответила: «Свои!» И мог бы последовать справедливый ответ: «Свои все дома спят!» И солдатик был бы прав. Но он промолчит. Не по причине деликатности – по уставу, видимо, не положено. Это из военной жизни. Да, ещё кое-кто советовал не разговаривать с незнакомыми людьми. А это уже из гражданской.

Привычный взгляд на окна Роговых. Наверно, уже спят. Да, легли. Да что там Роговы – весь Южный спит, тускло светясь одинокими окнами засидевшихся граждан.

Кто-то, выключив телевизор и с хрустом потянувшись, размышляет: «Появится на груди генсека очередная звезда или всё же обойдёмся четырьмя?» Кто-то, в одиночестве посчитав звёздочки на бутылке «Белого аиста» (сухого закона нет, вдобавок завтра выходной), вдруг замечает, что их количество на погонах так же неизменно, как и на этикетке молдавского коньяка. А кто-то просто любуется необычно звёздным небом.

Прохожу насквозь мирно дремлющий, посапывающий во сне, такой беззащитный и пустынный Южный, потом покидаю КПП. Теперь я в Монголии, как говорят в городке. То есть почти дома!

Приблизившись к нему, я понимаю, что небо – это самое лучшее, что было за сегодняшний день, а может, даже за месяц. А может, даже больше…

А сапоги… А что сапоги? Это всего лишь обувь! Буду каждый раз зашивать перед выходом на улицу, пока не наступит весна.

Я живу почти по-монгольски: не будучи буддистом, стараюсь относиться к происходящему философски и созерцать с невозмутимостью и бесстрашием старца и детски наивным любопытством, свойственным монголу любого возраста. Я коллекционер ярких впечатлений. И их у меня никто не сможет отнять.

Кто-то заметит, что небо над Гоби везде одинаково, а созерцать его можно в более подходящих условиях. Согласна! Только как-то всё не случалось: звёздную россыпь Галактики во всей красе из моего окна увидеть было невозможно.

Но однажды осенью (запомнилось потому, что совпало с окончанием первой четверти), наскоро настрочив рабочий отчёт, помчалась я на почту отправить письмо. Шагнула за порог почты и на миг застыла: небо!

Кто-то таинственный и невидимый, зачерпнув могучей рукой звёздной россыпи, одним широким жестом создал дорожку из ярких сверкающих огоньков, сияющих песчинок помельче и звёздной мелочи – волн светящихся пылинок. А остатки, потерев ладони, разбросал вокруг. Дело рук самого Создателя! Его светлая улыбка всем людям!

Я могла бы стоять и стоять: спешить уже некуда. Но везде и всегда я чувствую, что не одна, даже если вокруг никого. Взгляды, невидимые для меня, сопровождают повсюду. Будьте уверены! А стоять, разинув рот, посреди улицы, согласитесь, как-то неловко. Так что, вздохнув, я отправилась восвояси, изредка бросая взгляд на звёздный шатёр.

Сегодня иное дело: никто и ничто не мешало мне в спокойном одиночестве созерцания. Я не зритель планетария, в котором почему-то зверски холодно. Никакой обыденности! Я вижу реальный Космос! После таких встреч даже обычное начинает восприниматься иначе и видеться в совершенно ином свете. Сегодня я получила награду.

Что там ночная зимняя дорога! В Монголии мне почти всё приходилось преодолевать в одиночку. Увы, не на любого человека можно положиться, не всем обещаниям помощи можно верить, но верить себе и верить в себя просто необходимо. Никто, кроме тебя самого, тебе не поможет. Есть дороги, которые ты должен пройти не за компанию с кем-то, а в одиночестве трудного пути.

Насколько опасна и трудна эта предстоящая дорога и сколько их ещё будет, человеку знать не дано. А награда за терпение? Она обязательно будет. В виде какого-то чуда, или приобретённого опыта, или усвоенной житейской мудрости! Кстати, и о награде. Разумеется, не за это путешествие, а за что-то поважнее.

О награде

Грозный коронавирус заставил многое в нашей жизни переосмыслить. Например, спустя десятилетия вспомнить подвиг советских эпидемиологов, сражавшихся с опасными эпидемиями в Африке и предотвративших эпидемию чёрной оспы в Москве в шестидесятом. Почему я говорю об этом?

У двух разных историй есть один объединяющий момент: Родина, в отличие от иностранных государств, никак не оценила подвиг героев-соотечественников!

– Но почему же Вы не носите награду, которой можно только гордиться? – не унимался весьма озадаченный журналист.

На это последовал ответ пожилого специалиста, которому сам вопрос показался неожиданным:

– Я не знаю, откуда и когда это пошло: носить награду другого государства можно лишь тогда, когда уже имеешь какую-то от своего Отечества. Поэтому я не носил медаль.

Да, никаких льгот и привилегий нашему гражданину иностранная награда не даёт. Зато такой мощный моральный стимул! А может, это просто скромный человек? Ведь нас жизнь учила, что гордиться можно только страной, на худой конец, трудовыми свершениями родного коллектива. А работнику следует проявлять личную скромность, о которой всегда настойчиво упоминалось в характеристиках.

Между тем награды зарубежных стран не раздавались в массовом порядке, лишь за то, что ты советский специалист, как наивно полагают некоторые, а персонально присуждались, за значительные заслуги.

У многих моих ровесников до сих пор нет ни одной награды. К 23 годам у меня было две! Но все награды лежат. Мало того, я никогда не упоминала о них в автобиографии. И лишь на пятом десятке указала-таки обе.

Золотая медаль мне не раз пригождалась: и при поступлении в институт, и уже в работе. Каким образом? Нашлось самодовольной лентяйке, лежащей в коробочке, отличное применение: я иногда показывала её ленивым ученикам для повышения или возникновения мотивации, в зависимости от степени катастрофичности положения. И надо признать, что на некоторых это средство действовало наподобие мощного стимулятора. А мне только этого и надо!

Однако сейчас мы переживаем странное время, когда соседние школы соревнуются по количеству медалей и, похоже, увлечены идеей вручить её уже каждому второму выпускнику. Ситуация доведена до абсурда. И, как следствие, школьная медаль со временем обесценилась.

После настойчиво повторяющихся вопросов предприимчивой современной молодёжи: «А она целиком золотая? А сколько в ней золота? А сколько она стоит?» – мне уже самой хотелось задать вопрос: «А что, свою бы вы, наверно, выгодно продали?»

И всё-таки эта медаль – больше награда школе и её учителям. Не как другая, настоящая – «Багш».

– Это очень почётно, Надежда багша! – сказал монгольский коллега, отец Дэлгэртуи, моей любимой ученицы, которому тоже прикрепили на груди эту медаль. – Это в праздники надо непременно носить.

В нашей школе эту награду получили лишь мы двое: учитель математики и я. Директор школы был рад за нас.

Но, согласившись с наказом коллеги, в тот же вечер, сняв медаль, навсегда убрала в коробочку, где она тихо, мирно покоится до сей поры. Тогда неловко было носить при монгольских коллегах в возрасте, не имеющих никаких наград. Потом не хотелось отличаться от других и быть неправильно понятой своими коллегами, специалистами оценивать чужие заслуги.

Сейчас я понимаю, почему традиции надевать (хотя бы изредка!) свои награды нет у российских учителей: случаи награждения редкие, единичные. А ведь ситуация довольно странная, как если бы офицеры и ветераны начали стесняться своих боевых орденов и медалей.

Но со временем поняла, что дело не в людях и даже не в традиции, а в твоём личном отношении. И… Нет, конечно, не поглаживала любовно, приколов на грудь по случаю Дня учителя. А что, можно было бы! И потом отвечать на вопросы: «Багш? А что это? Это аббревиатура? Что-то секретное?»

– Багш…Может, это «бывший агент генерального штаба»?

Да, отрицать не буду: связь с центром поддерживала, регулярно отправляя сообщения. Но при этом вполне обходилась обычными услугами монгольской почты, а не секретным радиопередатчиком. Так что шифровок не было, да и связи с генеральным штабом тоже! Чего не было, того не было! Отчёты летели прямо в Министерство просвещения. В руки шефа – Юрия Яковлевича. Так что не то!

– Может, тогда это «большой артист главной школы»?

Тоже мимо! Хотя в роли артистки приходилось быть не раз, возможно, даже постоянно. Ведь кто такой учитель, лишённый артистизма? Тот же учитель иностранного, древнегреческого, небезызвестный господин Беликов, которого и язык не повернётся назвать своим коллегой. Да и понятие «главная школа» очень уж субъективно. У каждого она своя. Нет! Не то!

Я искренне полагала, что этой награде не место на костюме с рюшечками и иными украшениями. Но главный шаг сделан: хоть на пятом десятке, с большой задержкой, я укажу её при поступлении на работу. Пришло понимание, что, скрывая эту награду, я словно сама недооцениваю её. Мне же был дан наказ носить с гордостью. Почувствовали разницу?

А на вопросы коллег, что же все-таки за слово на моей груди, можно было бы ответить просто, но с гордостью:

– УЧИТЕЛЬ! Выше звания не вижу!

Этим и горжусь! Как сказала однажды моя мудрая подруга, это круче записи о высшей квалификационной категории, не всякий работающий в школе, даже согласно соответствующему диплому, является учителем. Некоторым это просто кажется.

И сейчас я делаю шаг второй: пишу эти строки.

– Спасибо тебе за высокую оценку, Монголия! Я горжусь твоей наградой! Она для меня самая главная!

Шаварш Камалян

А теперь рассказ о совершенно удивительном, кристально чистом человеке, встреча с которым тоже была самой настоящей наградой. Мы именно такого и ждали, молча и терпеливо. Когда готов ученик, приходит учитель. И он появился!

Не влетел, как снаряд, не ворвался, как ветер, не явился мессией в нашу жизнь – вошёл незаметно, скромно, без шума и так часто встречающегося желания произвести приятное впечатление, непременно понравиться, попасть в ближний круг друзей или просто влезть в душу ради интереса или по причине неизбывной скуки.

Это явно контрастировало с предшественником – гидрогеологом Игорем Шестокасом, на замену которого этот человек и был направлен в Сайн-Шанд. Способность держаться просто, но с достоинством указывала на стопроцентного интеллигента не в первом поколении.

Высокий, крепкого телосложения. Большие люди, встречавшиеся мне, часто бывали великодушными добряками или просто степенными, невозмутимо-спокойными людьми, которым без надобности доказывать свою силу и мощь: она и так всем видна.

Маленькие же чаще задирались и суетились, стремясь не отстать и что-то доказать то ли себе, то ли окружающим, то ли сразу всему миру. А это уже отдавало комплексом Наполеона. Не зря всё-таки психологи утверждают: будь Наполеон на несколько сантиметров выше – в европейской истории было бы меньше войн. Да бог с ними, маленькими! Среди них тоже неплохие люди встречались. И всё же…

Зародившись от моей детской доверчивой любви к великодушному богатырю Герасиму, эта убеждённость далее только подкреплялась свежими жизненными наблюдениями.

И про глаза, через которые, как мы знаем, смотрит на нас не сам человек – душа человеческая… Они были всегда печальны и задумчивы, как у человека, навсегда породнившегося с болью и мукой, которую не высказать словами. В них древняя, выстраданная за века мудрость своих предков, а может, и всего народа. А взгляд мягкий и добрый, словно чуть виноватый. Потом я поняла: такой взгляд только у дочерей и сыновей Армении. Порой даже у маленьких детей.

Он много и внимательно слушал, тактично дожидаясь паузы, чтобы сказать что-то своё. Он мог увидеть глубоко запрятанную грусть улыбающегося человека или причину его молчания. Немного есть людей, с которыми можно от души поговорить – Шаварш обладал ещё более редким талантом: с ним можно было и помолчать от души. Привычно немногословный, в минуту волнения он начинал слегка заикаться, что вовсе не портило общего впечатления, а, наоборот, как ни странно, только усиливало его человеческое своеобразие и скромное обаяние. Такое может быть с любым при напряжённой работе ума и сильном волнении.

Бывает так: узнаешь одного человека, а через него поймёшь и полюбишь весь народ. Проникнешься уважением ко всем его землякам. Именно так и произошло.

Однако пора познакомиться: Шаварш Камалян.

Шаварш – имя редкое даже в Армении. Согласно персидскому языку, это «чёрный медведь». Посмотрим на фотографию. А ведь действительно похож! Но если верить армянскому источнику, то это «могущество солнца», а люди, носящие это имя, являются своеобразным энергетическим посланием в будущее. Не случайно тёзкой Шаварша в тринадцатом веке был сам царь, двадцать первый по счёту, личность поистине легендарная.

Армения ассоциируется у меня с двумя замечательными мужчинами из Еревана по имени Шаварш. Первого, Шаварша Карапетяна, в Советском Союзе знали многие. Сейчас он живёт в Москве, и дай бог ему здоровья. Многократный чемпион России, Европы и мира по подводному плаванью, он прославился более не спортивными достижениями, а подвигами по спасению людей: однажды спас жизнь двадцати пассажиров тонущего троллейбуса, а вытащил на берег сорок человек, до этого смог остановить неуправляемый автобус с пассажирами, катившийся со склона, ещё принимал участие в спасении людей на пожаре. Как справедливо замечено, подвиги, достойные греческих богов.

А о его неизвестном тёзке, гидрогеологе Шаварше Камаляне, расскажу я. По сути, его мирная работа – находить воду – тоже была помощью людям, а то и самым настоящим их спасением. И в будущем подобно Карапетяну он тоже совершит свой человеческий подвиг. Но нам не дано знать своё будущее. А вот недавнее прошлое – иное дело. Так что перенесёмся в Ереван, откуда родом Шаварш.

Если посетите Ереван и окажетесь на Театральной площади, самом центре армянской столицы, знайте: поблизости квартира родителей Шаварша – людей уважаемых, истинных интеллигентов в лучшем понимании этого слова. Между прочим, отец – астрофизик, профессор ереванского университета, мама – известный врач. Оба родителя – люди редкой душевности и отзывчивости – ушли слишком рано, оставив одинокого сына во внезапно ставшей неуютной огромной квартире. Ещё вчера распахивавшей двери друзьям и щедро, по-кавказски, встречавшей всех долмой, шашлыком и невообразимо вкусной выпечкой.

А сейчас гулкая пустота комнат и внезапная пустота в душеосиротевшего, одинокого человека. Как незаживающая рана, на боль от которой даже пожаловаться некому. Да он никому никогда и не жаловался. Он по-мужски сдержанный в проявлении чувств.

Его жизнь осветила Сусанна, а он стал светом для неё. А пока жена с двумя сыновьями в Ереване. Шаварш тоскует, но мужественно держится.

Шаварш – один из самых благородных людей, когда-либо повстречавшихся мне в жизни. Общаясь с ним, понимаешь, что чувство благородства не из

чьих-то сказочек для маленьких детей, не особенность мифических, вымышленных персонажей, в сам факт существования которых слабо верится, а черта реальных людей, живущих рядом с тобой. Он настоящий! Таких людей мало, но главное, что они есть.

За поддержкой и помощью идут к таким, как Шаварш.

Сусанна

Начало последнего учебного года омрачилось неожиданной вестью о возвращении в Союз Роговых: Володя получил назначение в Закарпатский военный округ. Неужели расстанемся с единственными друзьями, к которым мы привязались всей душой? В неясной дали будущего сиротливо замаячил призрак тоскливого одиночества.

Однако судьба, забрав одно, видимо, и сама решила, что поступила слишком жестоко, и, вдруг образумившись, соизволила милостиво улыбнуться нам напоследок: «Простите, ребята! Вы и впрямь неплохие люди, практически безгрешные! Перебор вышел! Покуда радуйтесь! Больше не трону!» Или, как лаконично, остроумно выразился бы по такому случаю один юморист, «судьба, оскалив зубы, улыбнулась». И с небес спустила нам ангела – Сусанну, жену Шаварша, подоспевшую как нельзя кстати. И Шаварш уже весь извёлся от тоски по семье, и мы бродили, словно хмурые собачонки, разлучённые с любимыми хозяевами.

Но ангела в Сусанне признали не сразу: и по причине выработанной осторожности, и из-за боязни ошибиться, и из-за всё той же преданности прежним друзьям. Признаться, и Сусанна внешне вовсе не походила на ангела. Он же маленький и светлокудрый, с крылышками за спиной. Не заметив их у темноволосой, с гордо вскинутой головой, высокорослой Сусанны, мы заняли выжидательную позицию.

Но информационный голод для женщин хуже обычного: от последнего хотя бы становишься стройнее. А от первого какая польза? Жить в информационном и душевном вакууме?! Нет уж, увольте! И в один из прекрасных во всех отношениях дней мы приглашены Сусанной на чашечку кофе, к которому прилагались самые настоящие, только что испечённые восхитительные … (слово, благополучно потерянное в дальних закоулках памяти за ненадобностью!) эклеры, сбрызнутые сверху сахарной пудрой. Предложение откушать эклеров в Гоби равносильно предложению прогуляться вечерком по Луне: так же неправдоподобно.

Вид этого кулинарного шедевра автоматически вызвал желание остаться одному наедине с круглым подносом и без перерыва кидать в рот такие же круглые эклерчики, только маленькие, на два укуса, ошеломляюще вкусные, с нежным кремом, тающим во рту.

Всячески удерживая себя от подобного позора, мы старались думать о несъедобном и, как истинные леди, вели неспешные светские разговоры, предательски косясь время от времени на всё тот же поднос. В то время как хотелось молча и не переставая жевать, не тратя лишних слов на похвалу, которую вполне могли бы заменить наши вытаращенные глаза, блаженно-радостная улыбка на перепачканном пудрой лице и мычащие звуки, передающие немой восторг и неземное блаженство. «Так ели мясо наши ребята-водители в походе!» – подумалось мне, и их страсть стала неожиданно близка и понятна.

«Теперь нас отсюда не выгонишь! – с тоской подумала я. – И зачем Шестокас не отдал духовку Нямху, директору медицинского техникума, а вручил Шаваршу?»

Так состоялось наше знакомство с Сусанной. Так пришло осознание, что кулинария – это тоже вид искусства, незаслуженно не поставленный в один ряд с музыкой или живописью, во всякой случае, дарящий многим людям

не меньшую радость и требующий не меньшего мастерства, когда создаются настоящие шедевры. А наша тётя Сусанна (так в шутку она себя называла) знала в этом толк. Шаварш, соответственно, именовался как дядя Шаварш.

Сусанна старше на целых одиннадцать лет. Это нечто среднее между матерью и старшей сестрой. Но меня привлекают люди постарше: с ними интереснее, чем с ровесниками. Вдобавок у Сусанны можно многому научиться: она отличная хозяйка и по-восточному мудрая женщина.

Раз за разом она извлекала из запасов такое, что приводило нас в радостное изумление. Например, виноградные листики для долмы. Кто не знает, это нечто вроде наших голубцов, только без капусты, со специальным соусом и душистыми специями. То варенье из роз, о факте существования которого мы даже не подозревали. Прозрачный сироп светло-розового цвета с лёгкими нотками парфюма, в котором плавают тонкие иголочки лепестков. То варенье из мандаринов, с самого детства ассоциирующихся лишь с новогодним праздником и исключительно в свежем виде.

Но самым невообразимо неправдоподобным было всё же варенье из грецких орехов, костяные шарики которых обычно продавали на рынке мужчины-торговцы с Кавказа. А тут варенье: в фиолетовом сиропе плавают фиолетово-чёрные кругляши. Интересно! Со скорлупой, что ли, варят? «Нет, – смеясь, объясняет Сусанна, – кожицу с зелёных орехов срезают, замачивают на несколько суток в растворе с известью, чтобы покинула горечь. И уж только потом варят».

А про запасы чёрной смородины и изюма, кураги и чернослива, душистых травок и приправ, кофе в зёрнах и шиповника, домашних заготовок и говорить нечего: стратегические запасы на случай войны. А в мирной жизни точно авитаминоз не пройдёт! В смысле, не наступит!

Повидали мы хозяек из Осетии и Грузии, Литвы и Украины, Белоруссии и России, Молдавии и Таджикистана. Но Сусанна вне всякой конкуренции. И если бы только дело в хозяйственности и практичности. Главное, что Сусанна и её муж – хорошие люди.

Так мы зачастили к новым соседям, живущим над нами. И здесь начинается для меня история, в которой этих двух людей, Сусанну и Шаварша, разделять невозможно, ибо они для меня навсегда одно целое. Не догадывающиеся о своей важной миссии, они для меня олицетворение всего лучшего, что есть у народа, веками живущего у голубого Севана и седого Арарата.

Камаляны

Главнокомандующим в семье была, безусловно, Сусанна! Однако Шаварш, номинальный глава, обращался к ней без приличествующей данной ситуации особой почтительности и торжественности, а по-простому: «Сусанна», «жена». А когда очень уж хотелось возразить, то и вовсе «женщина», что, видимо, означало: «Хоть я и признаю твоё главенство, всё же не забывай, дорогая, что мужчина в доме я».

Теперь жизнь в нашей новой, двухэтажной квартире текла по-другому. Утром этажом выше суета, громкий голос полководца – Сусанны, отправляющей в школу старшего сына, серьёзного Ваграма, а младшего, хитроватого и юркого Вагана, в детский сад. Возгласы на армянском вперемешку с русским:

– Эй, Ваграм, послушай! Куда ты без куртки?

– Шаварш! Ты что, уже совсем? Вагана без шарфа поведёшь? Чтобы он заболел? О! Горе мне!

Одного Шаварша собирать не надо: он сам дойдёт до водной конторы. А всё равно хлопот хватает. И только прибавится, когда сама Сусанна понесёт красоту и свет русского языка студентам медицинского техникума, что по соседству с нашим домом.

Хотя у Сусанны диплом филолога ереванского университета и позади не один год работы в школе, Шаварш просит меня без стеснения поправлять её в случае грамматической ошибки. Однако наше общение такое живое, что не до редактирования. Да и моё воспитание не позволяет поправлять того, кто старше. Вылитая монголка!

Приходя с работы, слышу привычный стук по трубе. Это позывной, означающий «я уже дома». Стучу в ответ: «Буду, жди». Остаётся лишь подняться и войти в квартиру, где Сусанна уже колдует у плиты. Начнём, как обычно, с маленькой чашечки восхитительного кофе, густого, с пышной белесоватой шапкой пенки. И жизнь уже хороша! А дальше ручеёк общения.

Но сначала:

– Здравствуй, Надя джан!

Маленькое, но важное пояснение: если когда-нибудь услышите от армянина обращённое в ваш адрес слово «джан», не напрягайтесь, а, напротив, улыбнитесь и ответьте чем-то добрым. Знайте: вас любят и уважают. «Душа моя» – вот вы кто! «Дорогая», «милая» – вот вы какая!

– Садись, дорогая! Выпей кофе! Он сегодня хорош!

– У тебя, Сусанна, он всегда хорош!

И я беру протянутую маленькую чашечку, чтобы, зажмурившись, втянуть горьковатый аромат кофе. В зёрнах, хорошо обжаренного, мелко-мелко молотого: другой Сусанна не признаёт.

Сколько раз я пыталась повторить её результат – бесполезно! И вода та же самая, и кофе, и его количество – нет той самой густоты и аромата, в которых вся прелесть! Видимо, тут ещё энергетика человека подключается. Иначе чем объяснить? А Сусанна готовила его на автомате: армяне уважают кофе.

Кстати, у чехов, наладивших тогда производство своего пива в монгольской столице, дело пошло. Только, к всеобщей досаде, оно, несмотря на строгое соблюдение технологии, было уже не чешским: другая вода.

Если пьём чай, то с ароматными травами и обязательно наливаем полную чашку.

– Примета такая, – поясняет Сусанна. – У нас, армян, это как уважение к человеку, пожелание, чтобы жизнь его была полной чашей.

С таких моментов начинается моё узнавание этого древнего народа, по возрасту превосходящего сам Древний Рим, не от хорошей жизни рассыпанного многочисленными диаспорами по всему белому свету, пережившего в начале двадцатого века трагедию жесточайшего геноцида. Вот от чего мудрость и навечно затаившаяся печаль в глазах этого народа.

«Вот почему армянин армянину всегда поможет», – с грустью подытожила Сусанна. Получается, что надо было приехать непременно в Монголию, чтобы узнать всё это. Воистину непостижимы пути, ведущие нас к познанию!

А на Новый год гостей ждёт шашлык, армянские закуски с незнакомыми названиями и заключительный аккорд – торт под названием «Птичье молоко», достойный отдельного описания. Мастерица Сусанна в Ереване готовила его порой на заказ: люди просили.

Испечённым коржам, промазанным кремом, дадим пропитаться, затем покроем верх шоколадной глазурью. Из нежнейшей смеси выпечем тонкие блинчики. Сжав тёплый краешек, получим лепесток. Охладим, брызнем сахарной пудрой и вставим внутрь тонкую оранжевую полоску моркови – получим цветок каллы. А теперь украсим торт: по два цветка в каждый угол. А в центре выложим целый букет. Глаз не отвести! И красиво, и вкусно! У Сусанны, девочки из простой рабочей семьи, всегда была тяга к красоте.

Да, было время, когда женщины вынимали торт не из магазинной авоськи, а осторожно открывая дверцу обжигающе горячей духовки, из недр которой доносился восхитительный аромат. Не запах муки, мёда или корицы – запах счастья!

– Я загадала счастье детей! – признаётся возбуждённая, раскрасневшаяся и довольная результатом Сусанна.

– ????

– Если получится так, как надо, всё будет у них хорошо!

Такое же подтверждение однажды и мне довелось заполучить, хотя всем хотелось оказаться на моём месте в этой наивной лотерее счастья на дому! Я, на зависть собравшимся едокам, нашла его не где-нибудь, а в пельмене с начинкой исключительно из соли и перца. Кто сказал, что наш путь к счастью лишён моментов страдания?

Кстати, о счастье и страдании. У нас с Сусанной привычка между делом обсуждать недавно прочитанное, на сей раз «Возвышенное и земное» Дэвида Вейса.

– Бедный, несчастный Моцарт! – восклицала, перемещаясь маятником между столом и духовкой, вконец расстроенная подруга, опечаленная горькой судьбой солнечного гения. – Послушай, Надя!.. Ах! Поторопимся! Надо быстрее! Может подгореть!.. Как несправедливо! Скажи, дорогая! Почему так? А?.. Нет! Нормально! Всё хорошо!.. Сколько бедный человек страдал!

Размышляет Сусанна обычно на ходу, не переставая хлопотать, то размешивая и взбивая, то мелко нарезая и отжимая. Мои-то руки свободны, и мне только остаётся в молчаливом отчаянье беспомощности за нас обеих их и развести. Если б знать!

Беседы о высоком ничуть не мешают Сусанне мигом возвращаться к земному – делиться маленькими секретами домашней экономии. Если тщательно вынимать содержимое десятка яиц, то это сбережёт целое яйцо. Странно, столько лет прошло, а я не забыла. И вновь совет: хорошая хозяйка на кухне не тратит впустую ни минуты. Есть пять минут – вымой посуду, есть минута – разложи всё по своим местам. Вот оно, возвышенное и земное! Только из нашей непростой жизни – жизни советских хозяек! В Сусанне, Моцарте кухни, это удивительно легко уживалось.

И теперь уже сам Моцарт поддерживает нас, уставших женщин: «Жизнь – это всегда улыбка, даже если слёзы на лице». И переживающая за всех Моцартов, за всех добрых, талантливых, но несчастных людей Сусанна настойчива и непреклонна: «Всё у нас получится!» То есть то, над чем Сусанна в данный момент священнодействует, колдуя. Я же со стороны наблюдаю за процессом приготовления. А чего конкретно, уже и не скажу.

Инкогнито из Улан-Батора

Зимний день выдался вполне себе обычным, средненьким. И погода была соответствующая: небо серенькое, солнышка нет. Одна мутная мгла какая-то. И настроение под стать дню. В такое время может накрыть волна усталости и беспричинной тоски. И всё же почему беспричинной? Причина чаще всего одна – всепроникающая монотонность и обволакивающее с ног до головы однообразие, в котором запросто можно утонуть.

Я страшусь такого состояния, с ним бороться непросто, особенно в одиночку. И я, не желая ему покоряться, для начала отзываюсь на Сусаннин стук по трубе: надо выпить чашечку кофе и поболтать о том о сём. Мужчинам этого не понять, а нам, женщинам, это очень даже помогает одержать очередную победу над опасным врагом, имя которому мерехлюндия.

В очередной раз встретившись на кухне, застаю подругу совершенно в ином состоянии духа: весёлом и приподнятом. А это уже само по себе весьма интересно. Держа в руках чашечку кофе, я готовлюсь выслушать нечто удивительное. Сусанна с видом тайного заговорщика начинает рассказ, из которого следует, что накануне вечером в гостинице, что, как вы помните, напротив нашего дома, был самый настоящий переполох, плавно перешедший в генеральную уборку. «И всего-то? – спросите вы и резонно заметите: – В помещении вообще-то полагается убираться, и желательно почаще». Ой, кто бы спорил! Но мы в Монголии, детка!

Когда-то и я могла сделать именно такое умозаключение, но, пожив некоторое время в Монголии, стала рассматривать происходящее как определённый сигнал. О чём? Тщательная уборка всегда предвосхищала собой событие наибольшей значимости – приезд важных гостей из Улан- Батора. Это вам не баран чихнул!

– Да, дела, – соглашаюсь я с подругой, до конца ещё не понимая, какое мы-то имеем ко всему этому отношение.

А Сусанна, как выяснится, имела к этому событию самое что ни на есть прямое. Но подруга, сохраняя интригу, вовсе не спешит раскрыть все карты.

Напомню, что в целом монголам свойственно сохранять в тайне и свои, и чужие секреты, особенно если это действительно требуется. Но на сей раз проговорились: «Ждём важную комиссию по проверке преподавания русского языка в медицинском училище». Одним словом, Incognito из Улан-Батора, «с секретным предписанием».

Но тётя Сусанна, не тратя времени на пустые и ненужные в этой ситуации восклицания (типа «Как ревизор?!» и «Почему ревизор?!»), резонно рассудила, что лучше собраться с духом и провести уроки наилучшим образом.

И теперь о самом важном: всё задуманное материализовалось в успешно проведённом уроке. А одна малюсенькая грамматическая ошибка, связанная с особой тонкостью русской речи, не в счёт. Все довольны и счастливы.

Но и на этом приятные сюрпризы не заканчиваются: в составе комиссии из института усовершенствования два преподавателя из МГУ. А вот это уже интересно! В нашу сонную гавань заглянули такие гордые и важные корабли!

– Дорогая, их надо пригласить к нам в гости! Испечём эклеров, сварим кофе. Поговорим.

Я тут же соглашаюсь и мигом мчусь в гостиницу, предвкушая радостную встречу соотечественников.

Женщина, лет сорока пяти, в нарядном халате с затейливыми воланами рукавов, открыв дверь, посмотрела, однако, на меня без ожидаемой радости, зато с большим удивлением и недоверием. А сам вид сотрудницы словно говорил: «Что угодно, но этого вот никак не ожидала».

Как появление гостей показалось мне удивительным событием, так и факт существования в Сайн-Шанде ещё кого-то, помимо Сусанны, тоже, видимо, показался гостье фактом необычным, неожиданным: сегодня эту девочку никто не видел. Такая молодая, что она здесь делает?

И моё приглашение заглянуть через пару часов в гости по указанному адресу, уже к моему удивлению, снова вызвало вовсе не радость, а плохо скрываемое сомнение. Непонятная ситуация! Однако я настойчива: выполняю просьбу самой Сусанны! И произношу слова, проясняющие ситуацию: «Вас приглашает на кофе Сусанна Эдуардовна!»

Встреча состоялась. И гости были покорены мастерством и гостеприимством встречающей стороны. Обменялись своими координатами. «Всё! Это, видимо, сама судьба подсказывает Вагану или Ваграму стать студентами МГУ – лучшего университета страны. Почему нет? Может, это своеобразный сигнал из будущего?» – рассуждала я про себя, приветствуя такое развитие жизненных событий.

Нет! Не вышло! На сей раз я ошиблась! Братья получат превосходное университетское образование, только не в МГУ, а в … Если бы я, приоткрыв на время третий глаз, сказала бы в восьмидесятые годы об этом вслух, люди назвали бы меня либо сумасшедшей, либо, чтобы не обидеть, страшной фантазёркой. Увы…

Не знаю, удалась ли научная командировка столичных филологов: об этом, к моему удивлению, не было сказано ни слова. Мне же хотелось поговорить о проблемах преподавания и способах их решения. Впрочем, и это гостей, похоже, ничуть не волновало. В них явно недоставало какой-то живинки, привычно свойственной всем школьным учителям.

Первая встреча с людьми науки, оторванными от практики, произошла. Почему-то именно таких специалистов: интеллигентных, успокоившихся и сконцентрированных лишь на себе – не раз ещё доведётся повстречать именно в институтах повышения квалификации.

А работа учителя – это постоянное восхождение на гору, у которой отсутствует вершина. Или труд Сизифа, которому лишь изредка удаётся порадоваться результатам своих титанических усилий. И вновь, не сворачивая с пути, надо непременно карабкаться наверх. Всё время вперёд. Изо дня в день. Как одержимому. К заветной цели. Но сегодня на нашей улице праздник. А ещё точнее – в нашем дарговском доме.

Успехи Сусанны и на кухне, и в гостиной были неоспоримы. А о наших трудовых мы из скромности не расскажем.

Шаварш же, наблюдая очередной кулинарный шедевр, никогда не хвалил Сусанну и потом не хвастал перед мужчинами рассказами из серии «А вот моя …», имея в виду очевидные успехи жены. Только немного теплее становились его привычно грустные и задумчивые глаза.

Распрощавшись с гостями, мы затянем самую душевную армянскую песню – «Ов, сирун сирун», рассказывающую о силе и боли любящего сердца.

Итак, это были Камаляны, точнее камаляне. Особая общность людей, живущих в непривычно двухэтажной квартире. Ведь есть же армяне, израильтяне …

И крепкой дружбе камалян иные даже завидовали.

В спортзале

А любимых мест у камалян было два: на кухне, само собой, и в спортзале.

Хотя со всех трибун партийных съездов той поры громогласно провозглашалось, что советский человек по своей природе исключительный интернационалист и коллективист, со вторым утверждением осмелилась бы поспорить… Новая общность людей – камаляне – была куда более сплочённа!

Остальным же сайн-шандинским специалистам идеи равенства, братства и свободы были доступны лишь в стенах спортзала медицинского техникума, расположенного рядышком, по соседству с дарговским домом.

Грустно и неправильно думать, что только в бане все равны: есть ещё, товарищи, спортзал. Он примет всех. Ему без разницы: зрел ты или молод, в спортивном ли ты костюме из «Детского мира» или из валютной «Берёзки», держал ли ты в руках волейбольный мяч или видишь его впервые в жизни, имеются ли у тебя лишние килограммы в виде отвисшего пузца, отощал ли ты от тоски до неприличия. А на гендерные различия ему вообще наплевать! Так что смело можно заявить, что спортивное братство было!

Этой нечаянной радостью мы были обязаны истинному интернационалисту и коллективисту – директору техникума, женщине по имени Нямху, что нетипично для Сайн-Шанда (имею в виду пол), где всё же наблюдалось явное верховенство мужчин. Впрочем, и имя было тоже нетипичным, более подходящим для мужчины, – «сын воскресенья». Не отсюда ли мужская смелость и твёрдость, великодушие и активность нашей благодетельницы?

Она же принимала на работу жён специалистов с дипломом филолога, поддерживая с некоторыми дружеские отношения. Кстати, абсолютно бескорыстные. Если не считать духовку, обещанную ей ещё Дзитоевыми, потом Шестокасом, в итоге доставшуюся нам, камалянам, всё было честно и с нашей стороны. Нямху (опять же нетипично!) не обижалась, а терпеливо ждала, когда же мы пресытимся выпечкой и вспомним про обещанное, которое, как заведено у русских, три года ждут. И нам от долготерпения и великодушия Нямху было немало радости и удовольствия!

В это легко поверить, лишь взглянув на фотографии той поры. Гордо вскинутые головы, смелый, озорной взгляд, свободно расправленные плечи – весь вид словно подтверждает молодецкую силу и удаль! К новым спортивным достижениям готовы! Порвём любого соперника! Может, по этой причине студенты медтехникума ни разу не рискнули хотя бы на товарищескую встречу с нашей командой? С командой Южного бились, а с нами нет.

Смотрите: а некоторые, очень серьёзные на службе, даже не прочь похулиганить, вспомнив невинные проказы молодости! В спортзале было весело всем и всегда.

Но однажды, в ноябре 1982 года, веселье, достигшее апогея, было прервано с опаской вошедшим работником техникума: вид бурного веселья явно не согласовался с днём проведения злополучной тренировки.

На Родине, прощавшейся с «дорогим Леонидом Ильичом», объявлен траур и отменены все развлекательные мероприятия. Но, решив, что занятие спортом – это отнюдь не развлечение, а упорный, тяжёлый, местами изматывающий труд, мы всё той же компанией отправились-таки в спортзал. «Занятия спортом требуют регулярных тренировок! А нам ещё жить да жить», – резонно рассудили самые мудрые из нас.

Не рассчитали сил! Их оказалось, на удивление, много! Мужские подачи сильные и резкие – опасно брать такие мячи. Либо пальцы выбьет, либо полголовы снесёт. Безопаснее с криком отбежать в сторону, чем пытаться сопротивляться.

Шум, крики, смех… Вид странного «прощания» обескуражил старика- монгола, ожидавшего урок истинного траура: со слезами и скорбью на лицах.

В феврале 1984 года Родина прощалась уже с товарищем Андроповым. Не изменив своей привычке, мы вновь в спортзале. У нас свой, спортивный ритуал. В самый разгар волейбольного состязания, тихонько скрипнув, приоткрылась дверь, в узкую щель которой снова осторожно просунулась голова, на этот раз испуганно-удивлённого сторожа. И его немой вопрос: « По какому поводу вакханалия? Газет не читаете? Телевизор не смотрите?»

Мигом устыдивших своей неуместной радости и избытка так некстати распиравших физических и психических сил, мы притихли, не желая противопоставлять свою молодую ловкость и энергию трауру по очередному ушедшему старцу.

Они уходили один за другим, создавая иллюзию постоянного прощания. А вместе с ними уходила эпоха, истекало время нашего присутствия на монгольской земле. Спасибо судьбе, что никому из нас не довелось пережить моменты той обидной, позорной капитуляции. Стыд, пережитый в спортзале, был ничто в сравнении с этим.

« Друзей моих прекрасные черты…»

Уйдём в назначенное каждому время и мы. Но, к счастью, не из жизни, а только из нашего Сайн-Шанда. Вещи несравнимые, но, как ни включай в себе философа, чувство грусти от расставания ничуть не умаляющие. Каждый заберёт с собой на родину частичку Монголии. При этом практичный читатель, видимо, представил необъятные чемоданы и коробки, плотно набитые чем-то остродефицитным, что соответствует представлению о достойных заграничных подарках? Да, без этого нажитого непосильным трудом тоже никуда не деться. Но я сейчас не об этом.

Возвращаясь домой из дальних странствий, мы привозим с собой единственно по-настоящему ценный багаж, который никогда не обременяет и не нуждается в помощи носильщика, которым просто подмывает поделиться с другими. Как же иначе? Для того он и собирается. И мы им щедро, без сожаления делимся, возможно, единственный раз в жизни. Но желательно с близкими по духу людьми, которые с тобой на одной волне, одной душевной химии. Я сейчас про ценный груз впечатлений от странствий, ведь удовольствие от возможности рассказать кому-то об увиденном и пережитом – это своеобразная награда странствующему. И у каждого будет своя книга странствий.

Но человеческая память не вместительный и надёжный файлоприёмник. И мы обязательно привозим фотографии, чтобы не только мысленно, а словно наяву увидеть то, что было с нами вчера, но незаметно и постепенно, день за днём отдаляясь, окутываясь мглой прожитых лет, станет очень давним, былым. Плюсквамперфектом, согласно грамматике немецкого языка, давно прошедшим временем. Вот тут-то никак не обойтись без старых фотографий. И я их тоже достану.

И произойдёт маленькое чудо возвращения в прошлое. Как однажды, спустя почти сорок лет после окончания института, я, почти не вспоминавшая альма-матер, вновь увидела нашу общую выпускную фотографию и вспомнила то, что казалось начисто утерянным. А ведь столько интересного было в нашей кипучей студенческой жизни! Просто у меня жизнь вперёд вскачь понеслась. Ни оглянуться, ни опомниться!

Вот два закадычных друга, Игорь Гагарин и Серёжа Долгов, не пожелавшие разлучаться даже на фотографии. Их навсегда разлучит жизнь. Точнее, смерть Сергея, о которой на годах, в самый разгар известных событий, скупо сообщат СМИ: «В лесополосе под Донецком найдено тело главного редактора одной из оппозиционных газет – Сергея Долгова".

Я смотрю на Серёжку, и он для меня ещё будто живой. А его другу, ныне протоиерею Игорю Гагарину, лучше многих из нас ведомо, что у Бога мёртвых нет, все мы для него живы. А какими мы были, об этом надо отдельную книгу писать!

В Сайн-Шанде нашу память от опасности неминуемого грядущего забвения всячески пытался уберечь единственный человек с фотоаппаратом – Витя Бондаренко, один из специалистов, прибывших на строительство пищекомбината.

Кстати, Витя, хочу тебя порадовать: построенный руками твоих товарищей комбинат и по сей день благополучно работает, кормит местное и порой даже не местное население, так что память вы о себе хорошую оставили. А мы, спецы, не забываем друг о друге благодаря твоим фотографиям.

В предшествующей главе я рассказывала о занятиях в спортзале. Передо мной одна из фотографий: мы после волейбольного матча. Вот богатырь Лепадату, с руками кузнеца-молотобойца, с фигурой, достойной Геракла или какого-нибудь иного древнегреческого героя. Не человек, а монумент, изваяние, скульптурное выражение богатырской мощи! Теперь вам понятно, почему товарищ всячески смягчал силу своего удара? За жизнь нашу человек опасался, избегал невинной жертвы в стане любителей волейбола!

Только на фото невесел что-то наш чудо-богатырь, не в радость ему шутя доставшаяся победа! Вот если бы настоящий подвиг совершить! Поймать, к примеру, лань с золотыми рогами. Да, сказывают люди, не водятся такие в здешних краях. Укротить, что ли, на досуге для разминки бешеного быка? Да тут даже и обычной коровой не пахнет. А это значит, что и расчистка Авгиевых конюшен отменяется. Тут все животные под открытым небом.

Не скучай-ка, дорогой наш Гераклушка! Лучше добудь-ка ты нам золотых яблочек молодости из садов Гесперид, что на краю света, как сказывалось в древнегреческих мифах. Но наши люди сказывают, что и китайские яблочки из военторга тоже весьма хороши. Вот и остаются лишь спортивные да трудовые успехи. Эх! Поразмяться-то негде!

А рядом девочка-былинка, веточка, тоненькая и хрупкая, как тростинка! Дочка древнегреческого бога. Ей очень к лицу была бы светлая туника с витиеватым эллинским орнаментом и оливковая ветвь, как у девушек Древней Эллады, зажигающих огонь Олимпийских игр. Юная богиня! Хрупкость и мощь! Контраст размеров родственников впечатляет.

Далее мы с Сусанной. Мои волосы в спортзале, как обычно, растрёпаны, торчат себе в разные стороны, будто за мной гнались: сил для победы не щадим. На лице написаны гордость и вера в неопровержимое спортивное превосходство. По всей видимости, мы сегодня побили-таки противника. Далее Шаварш, тоже богатырь и телом, и духом.

А впереди сам Виктор, дружески приобнимающий самого юного спортсмена – четырёхлетнего Вагана. Находясь на излёте комсомольского возраста, Витя и здесь оберегает от посторонних взглядов раннюю лысину, в самый неподходящий момент предательски выдающую тайну самого факта своего малозаметного существования. Виктор всегда стремится придать причёске первоначальный, без изъянов вид путём тщательного зачёсывания пряди волос набок. В жизни это ещё как-то можно контролировать, а в спортзале нет. Чудак ты, Виктор! Тут никому нет дела ни до моих лохм, ни до твоего недостатка волос.

Тут даже руководитель всех строителей, степенный и осторожный Вячеслав Шрамченко, забыв, что он вообще-то начальник, старший и по должности, и по возрасту, по-мальчишески сгрёб меня в охапку. От радости за удачную подачу, что ли?

Витя, переживать и рвать из-за такого пустяка волосы – это вовсе усугубить проблему. А в остальном ты хороший парень. Вдобавок среди лысоватых замечено немало умных людей. Чего стоит один только Владимир Ильич, которого даже мужицкие валенки по колено не способны упростить: ум на лице написан и очками подчёркнут.

Только вы про какого Ильича-то подумали? Нет, то не известный всему миру Ильич времён шушенской ссылки, что в сибирской тайге. То наш собственный, сайн-шандинский, а в недалёком прошлом балашихинский Владимир Ильич. Алексеев его фамилия. Настоящая, между прочим, не псевдоним.

Совершаю запоздалое открытие: с удивлением отмечаю, что везде я в группе с кем-то, но никак не в одиночку. Одно из доказательств нашей тогдашней всеобщей приверженности идеям коллективизма, не показного, а настоящего, бытового, если хотите. Одна я лишь на фотографии в удостоверении иностранного специалиста. Но там, как вы понимаете, уважительная причина. И по-другому просто невозможно.

«Багша, можно завтра фото?»

Один из самых часто задаваемых вопросов-просьб от моих учеников. Я заметила, что монгольские дети – большие любители запечатлеться на память. И как откажешь в удовольствии сфотографироваться, тем более, по большому счёту, ребятишки наши вообще, с моей точки зрения, ничем не избалованы! Поэтому регулярно замирать перед камерой стало частью моей работы, своеобразным ритуалом.

А фотоателье прямо в подвале нашего дома, что, согласитесь, весьма удобно. Спустился ненадолго вниз, улыбнулся в камеру, зато детям столько радости. Получив фотокарточку, побегут показывать своим друзьям-товарищам из другой школы, из соседней юрты, многочисленной родне в городе, сомоне или худоне, не без гордости поясняя: «Манай оросхэлний багш Надежда Николаевна!» И, наверное, приговаривая: «А у вас такой нету! Вот!» Имея в виду то ли фотографию, то ли настоящую русскую учительницу. Весомые аргументы в пользу собственного превосходства!

Приходили целыми классами, с классными руководителями, о чём сообщал посылаемый в квартиру гонец. Небольшими группами одноклассников. Небольшими группами просто друзей. Небольшими группами просто друзей плюс родственников. Небольшими группами просто друзей плюс стайками маленьких братишек-сестрёнок. Эти поднимаются на третий этаж в полном составе, с почтительной осторожностью стуча в учительскую дверь.

Глаза маленьких жителей юрт светятся робким желанием взглянуть хоть одним глазком на неведомую квартирную жизнь русской учительницы. Приглашаю в квартиру, привычно стесняясь нашего скромного жилья. Впервые побывавшим в нашем доме квартира кажется чем-то непривычно-необычным. Но если спросить, где бы они хотели жить, все, не сговариваясь, ответили бы одинаково и дружно: «В юрте! Она родная!» И это неудивительно. Даже в наши дни некоторые жители монгольской столицы, проживающие в квартирах, имеют по соседству, прямо во дворе, ещё один свой дом – родную, любимую, привычную юрту.

Проходят тихо-тихо, говорят шёпотом, скромно присев рядком на самый краешек дивана, словно осторожные птички, готовые в любой момент вспорхнуть. Те, кто постарше, знаками показывают младшим: «Ведите себя смирно, тихо сидите!» Маленькие послушны, нет нужды их уговаривать. Откровенно разглядывать стесняются, но любопытство пересиливает, глазёнки блестят!

Право, я залюбовалась, засмотревшись на такую идиллию. Всё чинно и благородно! Даже осмелилась возмечтать: «Вот бы так всегда, и особенно на уроке!» Тогда ещё при жизни усталая учительница познала бы радости рая. Но на то она и мечта, чтобы чаще просто согревать душу и в очень редких случаях осуществляться. А пока девиз нашей работы – «И вечный бой! Покой нам только снится!»

– Это маленький Ленин? – с почтительностью и не без гордости за свою сообразительность спрашивает один из гостей, указывая жестом в сторону фотографии, с которой взирает с серьёзным, изучающим видом круглолицый малыш со светлыми кудряшками волос.

– Нет! – улыбаюсь я. – Это не Ленин.

Догадываюсь, что детвора видела где-то октябрятскую звёздочку с маленьким Ильичом. С удивлением отмечаю, что внешнее сходство действительно имеется.

Ленина знают все ученики. Как его не знать? С его настойчивого призыва («Учиться, учиться и учиться!») начинается учебник русского языка.

– Это…

Как объяснить, кто такой племянник? С братом и сестрой разобраться легко. С сыном, дочерью и родственниками – уже посложнее: тема «Семья» в учебнике видится глазами ребёнка. А тут какой-то непонятный племянник! Отыскивается более понятный вариант:

– Мальчик сестры!

В ответ дружное покачивание головой и улыбки: «Да-да! Бывают и такие в семье люди! У некоторых из нас тоже есть! Тоже маленькие!»

– Красиво! – не без радостного удовлетворения заключает тихонько одна вежливая гостья.

На мои книжные приобретения смотрят с уважением и восторгом: «Как много! Почти как в школьной библиотеке!» Красочный «Золотой ключик» у самых маленьких вызывает удивление, граничащее с испугом и недоверием. Разглядывая неправдоподобно носатого Буратино, поголовно курносые монголята сомневаются: «Неужели такие носы в жизни встречаются?»

– Это сказка! – шепчет самый сообразительный.

Раздаётся возглас облегчения и смех.

А есть то, к чему хочется непременно прикоснуться руками, а не наблюдать со стороны. Это диковиннее Буратино будет! С тем хотя бы в библиотеке повстречаться возможно. А это в Гоби ты нигде не встретишь – усеянные коричневыми шишечками ветки лиственницы. Той самой, привезённой с Хангая.

Робкое прикосновение. И… шишечка отваливается и падает на пол!

Возглас испуга: «Зачем ты это сделал?» Испугавшись, пятятся к двери. Приходится успокаивать: будет ремонт, красота нуждается в спасении. И это правда: каждая свалившаяся шишечка мною не выбрасывалась, а с помощью канцелярского клея водворялась на место. Даже самое скромное напоминание о красоте Хангая скрашивает пустынное житьё-бытьё и служит живым напоминанием, что мир велик. И где-то есть леса и растут настоящие деревья.

А потом можно отправиться и в фотоателье. И молчаливому фотографу привычно видеть нашу компанию, каждый раз новую.

В понедельник на перемене мне торжественно вручат фотокарточку:

– Багша, монгольский подарок!

Где-то и сейчас в Монголии, в юртах или современных квартирах, в фотоальбомах или старинных шкатулках, во множестве хранятся эти фотографии. И дети моих сильно повзрослевших учеников, показывая их уже своей детворе, должно быть, говорят: «Смотри, Дэлгэртуя, эта учительница из России учила твою бабушку!», «Помнишь, Батболд, дедушка рассказывал тебе про русскую учительницу? Это она. Её звали Надежда Николаевна. По-нашему, Итгэл. Она когда-то жила в нашем городе».

И весьма вероятно, возможен меж ними такой диалог.

– А где она сейчас? Тоже в Сайн-Шанде? – спросит любознательный ребёнок.

– Нет. Она уехала к себе домой, в Россию, – ответит мать.

– А почему она уехала? Она вернётся?

– Нет, дорогой, уже не вернётся! В России её дом. Ведь ты тоже вырастешь, тоже отправишься посмотреть мир, а потом возвратишься в свой родной дом, – ласково обняв, скажет малышу мать.

И при том разговоре я, улыбающаяся со старой фотографии будущему и уже нынешняя, прожившая это будущее, буду незримо с ними. И я вас всех помню! И я не забуду! И так навсегда!

Фотографии, на которых…

Когда-то в тунисской Сахаре я стала свидетелем весьма редкого в том краю явления – дождя. Правда, он был моросящий и отнюдь не долгий. По нашим меркам, и не дождь вовсе, а так… Одно недоразумение с громким названием, напоминание о том, что на нашей планете где-то случаются настоящие, регулярные небесные извержения воды.

Но эти заурядные капли небесной влаги были многими встречены как проявление особой милости божьей, как настоящее событие, достойное того, чтобы его запомнить и изредка вспоминать. Я поняла это, глядя на реакцию и улыбнувшихся погонщиков верблюдов, и, казалось, самих невозмутимых, меланхоличных одногорбых кораблей пустыни, и исхудавших до невозможности, вечно голодных, исстрадавшихся от вечной жажды собак, бродящих в поисках доброго туриста. На милость местного населения никто уже не рассчитывал.

Весёлое оживление произошло и в рядах туристов, утомлённых зноем немилосердно жарко кочегарившего солнца и уже соскучившихся по привычной, родной северной прохладе, не почитаемой за восхитительное благо, ранее по достоинству не оценённое, а лишь запоздало, сейчас, в недолгие дни этого пустынного путешествия.

Мне же захотелось, задрав голову к небу, поймать сухим ртом хотя бы одну капельку, одну росинку прохладной небесной влаги. После некоторых мытарств это удалось, и, сомкнув уставшие от ожидания челюсти, я с некоторой натяжкой посчитала, что дождь всё-таки какой-никакой был.

Свидетелем же дождя в Гоби я ни разу не была и физически не могла им быть по уважительной причине: пребывала в очередном отпуске на родине. А он был. Это я про дождь, конечно, а не про отпуск. Даже не дождь, а настоящий ливень, что впору сказать про разверзшиеся хляби небесные. Но его работу я увидела и смогла оценить масштабы произошедшего события. А всё благодаря любительским фотографиям жителей Южного.

Гоби, как одна из величайших пустынь мира, тоже живое жаловать дождями не спешит. По штату не полагается! Иначе она перестала бы именоваться суровым и предостерегающим словом «пустыня». Но, в отличие от Сахары, на удивление, в ней изредка случаются не просто дожди, а настоящие ливни. Именно они становятся причиной появления временных озёр, топких глинистых местечек, в которых запросто могут увязнуть и погибнуть неосторожные верблюды-бедолаги, ищущие водопоя. А причиной этому гобийская почва, преимущественно вовсе не песчаная, как наивно полагают многие, а плотно слежавшаяся, намертво убитая, упорно отказывающаяся впитывать влагу. Одним словом, все условия для иллюстрации потопа на отдельно взятой территории налицо.

– Ты знаешь, какой ливень тут был без вас! – говорили наперебой знакомые, живописующие произошедшее, сопровождая свой рассказ и активной мимикой, и жестами.

– Да-а? – оставалось лишь подивиться мне, для вежливости округлив в ответ глаза и в знак сочувствия покачав головой. Вроде как я верю!

По правде говоря, ситуация мною была расценена как рассказы рыбаков о небывало успешной рыбалке: улов огромный, но вещественных доказательств нет. Или как художественный приём преувеличения, по-научному называемый гиперболой. Что ж, простим простым людям их маленькие человеческие слабости! Писатели-то этим приёмом тоже пользуются, и ничего! Никому и в голову не придёт объявить их лгунами! В конце концов, многим свойственно гиперболизировать что-то из происходящего с ними в жизни. В однообразной череде нескончаемых будней даже малость способна вырасти до размеров целого события.

И только спустя годы масштабы этого потопа я увидела на старенькой фотографии. Уже не чёрно-белой, а мутно-серой, с лёгкой желтизной, красноречиво говорящей о скоротечности и неумолимости времени. И убедилась: в словах людей не было и намёка на преувеличение.

Фотографии бывают удачные, как комплимент, или менее удачные, как нежеланная правда. Фотографии, в отличие от людей, вообще не врут.

Вот на этой у подъезда родной пятиэтажки почти по колено в воде застыл офицер, предусмотрительно-показательно закатавший повыше штанины брюк. На изумлённом, слегка ошарашенном и при этом торжествующем лице словно написано: «А как вам это понравится? Такое видали? То-то же!»

Во всех подробностях опишут это свидетели произошедшего спустя десятилетия в соцсетях. Спустя долгие годы вновь состоится обсуждение важного «научного» вопроса, связанного с тем, каким неожиданным и необъяснимым показалось очевидцам появление странных простейших организмов, с превеликим удовольствием плавающих в потоках воды и столь же странным, необъяснимым образом исчезнувших без следа после окончательного её поглощения.

В силу информационного голода, внимательнейшим образом изученные некоторой мыслящей и пытливой частью нашего военного городка (а это, как выясняется, были дети и солдатики – вчерашние ребятишки), организмы были признаны безвредными и неопасными, но от этого не менее таинственными и интересными. Ушли вновь на годы в тяжёлую, как камень, пустынную землю, чтобы вновь неожиданно при случае объявиться? Чем же они живы? Одна из малых загадок Гоби у тебя под ногами!

А сколько их, более странных, иногда даже страшных, упорно хранит безмолвная пустыня до сих пор. Один обросший массой легенд олгой-орхой чего только стоит!

Утверждалось, что западным учёным, исследователям Гоби, удалось сфотографировать это опасное существо, якобы обитающее в южной, самой жаркой части Гоби, появляющееся в самый разгар летней жары и способное убивать жертву на расстоянии плевком своего смертоносного яда.

Но мир так и не увидел этих фотографий. А раз так, мы не верим искателям научных сенсаций. А даже и будь фото… Кто докажет, чточервяк тот самый, опасный? Я бы поверила лишь Ефремову! Но тот, много на этот счёт беседовавший с местным населением, олгой-орхоя ни разу так и не увидел, зато обнаружил кое-что посерьёзнее.

Не поверила я и фотографиям с рогатым черепом древнего человека и человекоподобного исполина – «атланта», обнаруженных при раскопках опять же зарубежными исследователями Гоби. Заявления одного соотечественника о

спящих великанах Тибета, последних особях-гигантах (тоже, может, читали?), также вызвало у меня лишь грустную улыбку. Однако не по причине того, что их осталось до обидного мало, что они так крепко спят, что никак не могут (или не хотят?) проснуться – от настойчивого желания автора даже не наивно гиперболизировать факты, а любой ценой произвести мировую научную сенсацию. На меньшее явно не согласен!

У наших же доморощенных сайн-шандинских «исследователей»-добровольцев из Южного всё было по-честному, по-настоящему!

Чёрные горы

Пришла пора майских праздников, о наступлении которых в нашей стране говорит появление множества людей с саженцами, рассадой и лопатами. По устоявшейся традиции, пошагав на демонстрации, большая часть населения России в переполненных автобусах, электричках или на велосипеде устремляется в эту пору на дачи и огороды.

Только нам, живущим в Гоби, не дано соблюдать непреложный закон. Один только вид человека с лопатой наполнил бы сердца хозяев-монголов тревогой и самыми дурными предчувствиями: это к беде, здесь не принято тревожить землю. А на природу тянет!

И друзья пригласили Камалянов на шашлык, ибо слово «барбекю» было ещё нашим согражданам неведомо и по этой причине не ласкало слух изысканностью своего звучания. Военный комендант вокзала, именуемый в своём узком кругу просто Аликом, хирург по фамилии Сигал, в ту пору не вызывавшей никаких иных культурных ассоциаций, да его жена, прозванная нами Сигнальшей, и мы, камаляне, – вот вся компания, двинувшаяся на природу, плотно разместившись в уазике. Выбор у нас невелик: едем в сторону Чёрных гор.

Выходя из дома и направляясь на работу или, что гораздо приятнее, в Южный, хорошо смотреть в сторону гор. По-монгольски это Хараул, что в переводе означает Чёрные горы. С юго-восточной стороны тянутся они по линии горизонта темной полосой, слегка оживляя однообразную картину незатейливого сайн-шандинского ландшафта. Кажется, что они недалеко, в каких-нибудь пяти – десяти километрах. Но это впечатление обманчиво: все двадцать-двадцать пять.

Если быть абсолютно точными, никакие они не чёрные, а тёмно-серые, потому и несколько контрастирующие с желтовато-серой, слегка неровной полупустыней, лишённой всякой растительности.

Я ожидала остановку вблизи гор, но с разочарованием отметила, что до них ещё ехать и ехать. Пустыня любит морочить путнику голову: то миражами, то иллюзией приближения к реальному объекту, в то время как до него ехать и ехать! Вот и мы, притормозив, осматриваемся и выгружаемся меж небольших возвышений: здесь не будет беспокоить ветерок.

Шашлык – дело мужчин, особенно если они родом с Кавказа. Наша же работа нетрудна: помня, что мы всего лишь женщины, сидеть и украшать собою невзрачное прилегающее пространство. У кого на сколько хватит обаяния и лени. Приказ сидеть и ни за что не хвататься не вызывает даже слабого сопротивления. Остаётся лишь присесть на стульчики и медитировать после напряжённой рабочей недели, которыми так славится всякий конец учебного года. В блаженной расслабленности сладко жмуриться от невообразимо волнующего и искушающего запаха горячего мяса и специй.

Оказывается, пробовать пищу можно не только на вкус, но и на запах, внимательно изучая витающий в воздухе волшебный аромат. Не скупясь на эпитеты, нахваливать хлопочущих мужчин и при этом желательно бросать в их сторону временами вдохновляющий и восхищённый взгляд, главным образом на Алика. У него, оставившего дома жену Эмму, сегодня что-то вроде бенефиса. Не подаёт вида, но чувствуется, что старается изо всех сил. Наверно, как Сусанна, загадал счастье детей!

Я заметила, что не так много людей, которые по-настоящему умеют радоваться жизни, а не притворяться и довольствоваться суррогатом этого чувства. Может, иным это от рождения не дано и надо этому, как и многому другому, учиться? Как бы то ни было, Алика сам господь бог или родители (что, с моей точки зрения, почти одно и то же) наделили этой самой способностью сполна, через край. У него несомненный талант чувствовать самоценность каждого прожитого дня, находить радость в каждом проживаемом моменте и разделять её с друзьями, ведь разделённая радость словно удваивается.

Между тем главный по оптимизму и по совместительству главный человек железнодорожного вокзала, смекнув, что настаёт момент его звёздного часа под номером один, извлекает из мешка несколько банок тушёнки, но отнюдь не для того, чтобы накормить ею голодных женщин. Вовсе нет! Тушёнка уже порядком поднадоела, как когда-то бедняге Верещагину чёрная икра. Тоже не можем смотреть на неё, проклятую! Вот если бы поменяться с киношным таможенником! Махнуться, как говорят!

Вновь повод лишний раз убедиться, как наскучивает любое однообразие, в том числе пищевое. Но «для замыслов каких-то непонятных» всё же тушёнку привезли. Значит, для чего-то и это надо. Приоткрыв тайком один глаз, лениво наблюдаю за дальнейшим развитием действия.

Оказывается, в программу нашего пикника входила ещё стрельба из пистолета. Вершина под названием Эмма уже давно и навсегда покорена, причём, по всей видимости, не с помощью стрельбы из пистолета, а каким-то иным, щадящим способом, более соответствующим мирному ходу событий. А сколько их, этих вершин, в жизни ещё осталось! Не сосчитать! Вы наверняка сейчас про дам подумали? И напрасно сузили круг интересов нашего друга! Я же предупредила, что он необычен, с какой стороны ни присматривайся.

На лету пробитая банка, брызнув в обе стороны буроватым мясным салютом, шлёпнулась на землю. За ней последовала и вторая. А потом наступил черёд летающих тарелок. Кстати, в Гоби и теми, про какие вы сейчас подумали, тоже никого не удивишь: в семидесятые они, по правде говоря, даже порядком поднадоели местным жителям. Повстречались раз и два. Поглядели. Но не каждый же раз! Согласитесь, что аратам-скотоводам как-то привычнее в компании с хоть и испуганными, но родными лошадьми и верблюдами, а не с непонятно какими-то инопланетянами из сверкающих металлических сфер!

Алик самодовольно улыбается: попадает в летящую мишень, почти не прицеливаясь. Наземные цели ему неинтересны: он милостиво предлагает и нам пострелять, для начала по пустой бутылке. Коварный, он жаждет триумфа своего мастерства!

Прознав, что я тоже военнообязанная, правда, с более скромным званием, повелитель шашлыка наивно полагает, что я непременно должна уметь стрелять из всех видов современного оружия, а к тренировке следует приступить незамедлительно.

Не имея опыта стрельбы даже из рогатки и не горя особым желанием палить из пистолета, я всё же соглашаюсь и беру его в руку. На удивление, «макаров» вовсе не столь лёгок и невесом, как кажется, и вдобавок имеет отдачу. Я безбожно промазываю, убеждаясь, что моего зрения и внимания хватает лишь на проверку тетрадей. Но мне и этого вполне хватает. Ведь на работе, к счастью, умение стрелять пока не требуется, а профессиональных защитников Родины и без меня предостаточно!

А потом настала очередь шашлыка. Звёздный час мужчин под номером два!

И всё же чувство обидной досады посетило. Нет, не во время пикника: он прошёл отлично. Гораздо позже, годы спустя, когда узнала, в относительной близости с какими удивительными местами мы были. Но не случилось. Надо было оказаться в этих местах не позднее 1930 года, что само по себе невозможно, или после 1991 года, что реально и невозможно одновременно. И вот почему.

Вход в Шамбалу

Вы, конечно, слышали о таинственном, легендарном царстве Шамбалы – стране справедливости и благоденствия, про которую столько написано в древних манускриптах Тибета, трудах Е.Блаватской, философском трактате «Агни-йога» Рерихов.

Что, не знаете? И даже не читали Блаватскую? Странно! Она, узнав про это, точно удивилась бы и ответила вам со всей простотой и искренностью русского человека, то есть матом. Да-да, с виду благородная и весьма образованная дама, но преданная поклонница ненормативной лексики и ругалась как сапожник. И не такое ещё в жизни встречается! Но это к слову!

Тогда пара слов пояснения об этой самой Шамбале. Запад лишь в ХХ веке узнал о стране, на протяжении долгих веков столь будоражащей воображение и волнующей самые разные умы, и, заметьте, не самые последние из них. Вспомним хотя бы чету Рерихов. Но если бы только их. Многочисленные экспедиции отравлялись на поиски входа в эту таинственную страну в надежде получить доступ к секретным сверхзнаниям, открывающим путь к сверхспособностям человека.

Не секрет, что поиск и изучение тибетских манускриптов были когда-то в области государственных интересов Адольфа Гитлера и даже советского НКВД. Сразу добавлю, что соседство это случайное, без знака равенства.

Считается, что на Земле существует три входа в эту овеянную мифами и легендами страну: Кайлас в Тибете, гора Белуха, что на Алтае, и в пустыне Гоби. Но, даже отыскав заветный вход, мы не сможем проникнуть внутрь. И не потому, что над входом начертано предостережение: «Посторонним вход воспрещён!» или «Не влезай – убьёт!»

Не обижайся, дорогой читатель! Доступны они лишь людям просветлённым, духовно продвинутым, ибо Шамбала «находится в высших вибрациях, поэтому невидима и недоступна». Это некая тонкая граница между реальным и параллельным миром, не видимая нашим зрением.

Так что работайте, товарищи, над собой, совершенствуйтесь, просветляйтесь изо всех сил! Получится у вас или нет – это самому богу неизвестно. Но зато с полной уверенностью можно сказать, что в некоторой степени приблизитесь хотя бы к привычному и понятному земному человеческому идеалу. А люди, не знающие причины подобных метаморфоз, просто скажут про вас: «Какой хороший человек!» «И вот за подвиги награда!» – возрадуетесь и возликуете вы. И так тоже не хотите? Тогда я не знаю, что вам ещё предложить.

А вот одному человеку из Гоби вход всё-таки открылся! Нет, не моим друзьям, хотя, по мне, самых лучших из них можно было в виде исключения пропустить, даже безо всякой очереди и без пропуска! Так они по-человечески совершенны!

Гобийский вход, оказывается, находится в окрестностях священной горы Тушилге. Его точные координаты указал весьма почитаемый монгольский святой, провидец, религиозный деятель, мыслитель и просветитель – Данзанравжа, неоднократно являвший современникам истинные чудеса: владел искусством левитации, способностью мгновенного перемещения в пространстве, неоднократных «полётов» в Тибет. Человек, обладавший даром ясновидения, с поразительной точностью предсказавший многие события, даже дату собственной смерти.

Предчувствуя вопрос, отвечу честно: нет, лично с ним не встречалась, не летала и просто встретиться не могла. Обидно, что разминулись во времени самую малость, на пару веков.

В 1812 году уважаемый Данзанравжа поблизости от входа в Шамбалу построил монастырь Хамар, разрушенный в 1930 году властью атеистов и восстановленный в 1991 году в уже демократической Монголии.

Неподалёку от монастыря находятся пещеры, где на несколько месяцев от мирской суеты уединялись буддийские монахи, практиковавшие йогу и медитацию. Пещеры и пустынные, безлюдные места испокон веков были местом притяжения людей, жаждущих озарений, открытия истин и самопознания. А сама пустыня Гоби? Разве её особое влияние на странствующего человека не своеобразный феномен?

И вот что по этому поводу можно прочесть у Ю.Н.Рериха о Гоби: она «оказывает странное, почти сверхъестественное влияние на каждого, кто хоть раз странствовал по её просторам. Моряка всегда притягивает море, а у пустыни есть караванщики, которые снова и снова возвращаются к её незабываемым просторам и свободе».

Добавлю от себя: не только караванщики (их давно уж нет в современном мире), но и люди, ощутившие на себе необъяснимую, непонятную силу внутреннего притяжения, проявляющуюся в неодолимом желании возвратиться в эти края.

«Ведь есть же места, славящиеся дивной красотой! Наверно, сравнивать не с чем! – усмехнётся недоверчивый читатель. – Я вот был как-то раз в …. Вот уж действительно загляденье!» В ответ позволю себе скромно заметить: красота очевидная, яркая, бьющая в глаз, восхищающая и сражающая наповал так же стремительно и утомляет. Человек за время, отделяющее его от Адама и Евы, разучился жить в раю. А аскетичная Гоби, которую порой проклинал за скуку однообразия, вновь и вновь зовёт к себе вольным ветром промчаться по бескрайними просторами, пытливо всматриваясь в необозримую даль, убегающую к далёкому горизонту, кажущемуся недостижимым!

Наверно, подобное чувство охватывает альпиниста, поднявшегося на покорённую горную вершину. Лётчика, взмывшего в небо. Что он видит? Только небо, с облаками или без, кусочек земной панорамы? Нет, ценнее всего окрыляющее и переполняющее душу ощущение простора и свободы!

Энергетический центр Земли

Около священных гор Тушилге находится и один из энергетических центров Земли, ставший в наши дни местом притяжения как для буддистов, так и просто путешественников из разных стран мира. Говорят, что здесь человек не только заряжается новой энергией и силой Вселенной. Ему отпускаются земные грехи. Остаётся добавить, что женщины туда не допускаются. Увы, мои дорогие!

– Может, мужчинам это нужнее, чем женщинам, по причине и количества, и разнообразия их грехов? – шутим по этому поводу, пытаясь найти какое-то оправдание этому неравенству.

– Ладно! – милостиво соглашаемся мы между собой. – Пусть будет так! Кому нужны слабые и грешные мужчины?

Но чтобы бедняжкам женщинам не было обидно, не возбраняется молиться и загадывать желания у подножия горы, в то время как мужчинам открывается прекрасный вид с вершины. И если верить слухам, энергетика такая, что впору заряжать мобильный телефон. А уж про душевный подъём и говорить не приходится! И такие поистине удивительные

места – в окрестностях нашего Сайн-Шанда! Почему я не ездила туда подзарядить свои «батарейки»?

Спустя годы, выслушав впервые мой восторженно-сбивчивый рассказ про такие чудеса, Татьяна Тюкачёва глубокомысленно подытожила:

– Вот, багша, где мы с тобой, оказывается, набрались энергии на всю оставшуюся жизнь!

Я не замедлила согласиться с коллегой:

– Да, наверное, это всё Сайн-Шанд!

Вот и получается, он не просто источник воды, несущий жизнь, что само по себе ценно и благородно. Он ещё и место силы, источник энергии нашей необъятной Вселенной! Наш родной Сайн-Шанд, аккумулирующий нескончаемую, безграничную энергию Космоса!

А легендарная Шамбала, вход в которую открыт лишь людям просветлённым и невидим и недоступен для обычных людей? Разве нам, простым смертным, не сразу, а после череды мук и страданий не открылась радость настоящей, без примесей дружбы и чистой, бескорыстной любви? Радость и свет усвоенных истин, встреч с людьми, ставшими на всю жизнь и учителями, и нравственным ориентиром? А непередаваемое чувство удивительного притяжения и родства душ, название которому гармония?

Всё это было. Значит, были и мы, простые смертные, допущены и вхожи в некую земную Шамбалу!

Вот почему стремительно приближающееся расставание с Сайн-Шандом отнюдь не радовало, а вызывало грусть, непонятную не допущенным к этому источнику, тем, кого суровая Гоби так и не приняла, не признала своим, несмотря на проведённые здесь годы и годы.

Иван Ефремов

А этого человека монгольская Гоби признала своим и милостиво открыла доступ ко многим своим сокровищам, возраст которых исчисляется миллионами лет, поведала тайны, которые бережно охраняла от глаз недостойных.

В двадцатые годы учёные-американцы, исследуя эту же местность, пришли к выводу, что она малоперспективна для научного поиска. А этому словно разрешила: «Забирай!» – и ничего не попросила взамен. Причем вся команда единомышленников осталась цела и невредима. А это тоже исключительно важно для штурмующих научные высоты: увы, не всем было суждено возвращаться из Гоби.

Не случайно много веков назад матросы, которым предстояло отправиться в дальнее, трудное путешествие, интересовались: «Есть ли удача у этого капитана?» Если тот умён и опытен, но при этом неудачлив, ничто не спасёт целую команду. Фортуна – капризная дама, она благоволит не всем!

Этот же человек был фантастически удачлив в поиске. Свет необыкновенного везения проливался и на весь его коллектив. Люди, далёкие от науки, попадая под магию его человеческого обаяния, видя неоспоримый талант руководителя, становились сплочённой командой единомышленников, где каждый был способен совершить нечто удивительное.

Так, обычный водитель, в результате поисков заблудившийся в замысловатых лабиринтах каньона в Южно-Гобийском аймаке, хотел уже позвать товарищей на помощь, но именно в этот момент неожиданно обнаружил самые ценные находки для экспедиции.

На первый взгляд, случайность. Просто повезло! Но вспомним хотя бы про небезызвестную ванну, в которую когда-то очень своевременно, с большой пользой и для себя, и науки залез Архимед. Яблоко (а не какой-нибудь кирпич!), весьма кстати приземлившееся на голову не кого-нибудь, а самого Ньютона. А если бы пролетело мимо? Закон всемирного тяготения, несомненно, был бы непременно открыт, но позже и при других обстоятельствах. А вещий сон Менделеева, когда учёному осталось только воспроизвести на бумаге увиденное? Ответ очевиден: эти люди были уже готовы к своим открытиям. Так и с экспедицией Ефремова.

Многие считали его своим. Есть такие яркие и незабываемые личности, знакомством с которыми гордятся, возможность совместной деятельности почитают как награду, считают непререкаемым авторитетом. «Он наш человек», – считают геологи и палеонтологи, писатели и учёные, путешественники и философы. И всё это совмещается в одном человеке! Непостижимо, но факт!

Сегодня мы двигались путём, которым в 1949 году по маршруту Сайн-Шанд – Чёрные горы продвигался этот невероятный человек. Речь, конечно, об Иване Ефремове, человеке удивительной судьбы. Руководителе трёх легендарных палеонтологических экспедиций в южной части Монголии в 1946, 1948, 1949 годах, неслучайно называемых «ефремовскими»: они-то и принесли учёному мировую славу и авторитет.

Но я, как и большинство читателей в мире, поначалу знала его исключительно как писателя. Оказывается, что среди учёных их немало, в особенности фантастов. И в этом нет ничего странного.

Художественная литература даёт возможность полёта фантазии, что невозможно в научном исследовании. Вовсе не случайно, что Герберт Уэллс был биологом, Жюль Верн – географом, А.Азимов – биохимиком, а автором всем известной «Земли Санникова» и «Плутонии» – академик В.А.Обручев.

Список можно продолжать и продолжать.

Наши выдающиеся путешественники тоже не были «немыми». Несомненным литературным даром отмечены труды Пржевальского и Козлова: «Монголия и страна тангутов», «Монголия и Кам». Их описания точны, ёмки, временами поэтичны и лиричны. Исследователи, путешественники, а в душе истинные поэты, прибегнувшие к прозе.

С небольших рассказов, в частности с «Олгой-Орхоя» (1943 год), повествующего о смертельно опасном и загадочном существе, обитающем в песках Гоби, начинается литературное творчество Ефремова. Поэтому так и случилось, что широкой публике этот человек известен прежде всего как писатель, автор «Таис Афинской», «Лезвия бритвы», «Туманности Андромеды». И лишь ограниченному кругу людей как учёный.

В одном из рассказов он пророчески предсказал открытие алмазного месторождения в Сибири, которое отыщет геолог, прочитавший этот самый рассказ. Ефремов в своём произведении предвосхитит появление голограммы. И первую в своей жизни я увижу в восьмидесятые годы в музее не где-нибудь, а именно на легендарном Куликовом поле. Незримая взаимосвязь, причудливое переплетение путей во времени и пространстве, частных судеб и исторических событий, предсказаний и свершений. Вы же попали в орбиту удивительного человека!

Человек чрезвычайного трудолюбия и требовательности, он и в писательском труде не изменял своим принципам. Приведу всего лишь один пример. Для того чтобы описать в нескольких строчках лошадей Таис Афинской, он целых два года (!) посвятил изучению коневодства! Согласитесь, современных мастеров слова, с их нечеловечески развитой творческой плодовитостью, невозможно упрекнуть в столь «нерациональном» использовании времени.

Но прежде будет «Дорога Ветров» – документально-художественное (по-другому не скажешь) повествование о работе в трёх палеонтологических экспедициях на территории монгольской Гоби. Получается, что именно с произведений о Монголии начинается Ефремов-писатель.

Читая «Дорогу Ветров», я буду искать и находить знакомые мне названия. И, конечно же, всё, что связано с местами моего пребывания в Монголии. Есть там и слова, связанные с Сайн-Шандом, в котором останавливалась ефремовская экспедиция перед исследованием Чёрных гор, которые тоже покорились учёному и открыли свои палеонтологические сокровища – отлично сохранившиеся скелеты динозавров и иных животных, обитавших на Земле десятки миллионов лет назад.

Фрагменты деревьев той эпохи рассыпаны повсюду. Они у тебя под ногами! Частью скелета древнего животного в этом краю тоже никого не удивишь: привычное зрелище. Экспедиция же Ефремова смогла отыскать и извлечь из красного песчаника Южной Гоби редкие, превосходно сохранившиеся экземпляры.

Мне по молодости лет казалось, что самое главное – это обнаружить находку. И, как говорится, дело сделано! Оказывается, это всего лишь прелюдия к самой мучительной и ответственной фазе: извлечению и транспортировке. Динозавры среднего размера, например, достигают пятнадцати-шестнадцати метров при весе в несколько тонн! Впечатляет? А самые крупные экземпляры и вовсе двадцати пяти метров длины при весе в несколько десятков тонн! Вот и подумайте, каково было извлекать из земных недр эти палеонтологические сокровища, которым цены не было.

В трудные послевоенные годы, не имея хорошей материальной базы и мощных технических средств, экспедиция Ефремова работала в высшей степени самоотверженно, с полной отдачей сил, что свойственно людям, целеустремлённым, сильным духом и преданным своему делу. Случайных людей рядом с Ефремовым не бывало. Вскоре в Советский Союз один за другим пошли вагоны, полные ценнейших находок.

И про знаки судьбы! Мог ли в юные годы обычный мальчишка Ваня Ефремов, игравший неподалёку от склона с красным песчаником, предполагать, что станет учёным с мировой известностью, что одну из самых главных находок на Земле суждено отыскать именно ему и именно в таких отложениях?

Сирота, он мог в условиях революции и Гражданской войны пополнить собой ряды многочисленной шпаны и беспризорников, а потом в лучшем случае стать портовым грузчиком – он же станет профессором палеонтологии, доктором биологических наук, родоначальником тафономии – науки на стыке палеонтологии и геологии, за что и получит Государственную премию.

В юности при бомбардировке города рядом с ним погибнет много мирных жителей. Он же, отброшенный взрывной волной, контуженный и засыпанный песком, останется, несмотря ни на что, жив. Только лёгкое заикание останется напоминанием о перенесённой травме и помешает впоследствии всерьёз заняться преподавательской деятельностью.

Позднее и самому станет понятно, для чего хранила его капризная судьба, проводя через череду невероятных испытаний и проверок, для каких целей сохраняя жизнь.

А после его кончины на могильной плите время от времени будут появляться игрушечные динозавры – пришельцы из давних эпох.

Имя Ефремова, по воспоминаниям сына, уже при жизни обрастёт самыми невероятными легендами и домыслами: от английского шпиона до инопланетянина. Учёного якобы подменили в Монголии тибетские монахи. Этот бред заскучавших спецслужб отравлял жизнь всей семье Ефремова. Но это совсем другая история.

«Мы должны были пройти поперёк Гоби больше восьмисот километров с запада на восток, до аймачного центра – Сайн-Шанда», – так в «Дороге Ветров» обозначит Ефремов направление своей героической экспедиции. А то, что от каждого потребуется высочайшее терпение и самообладание, скупо и по-мужски сдержанно поведают отдельные строки: «Очень хрупкой кажется жизнь без света и тепла в морозной и бурной гобийской ночи»; «Бесконечный чёрный простор…затоплял всё вокруг. А палатка – маленький островок человеческой жизни в неоглядном океане темного воздуха»; «Очень неуютно в палатке после песчаной бури – резкий запах пыли, все вещи становятся шершавыми на ощупь, всё надо вытряхивать – на сердце тягостно и душно. В знойный день или в жаркую ночь ветер глухо шумел, в холодную погоду переходил в резкий, пронзительный вой»; «Любое зелёное растеньице встречалось нами с большой нежностью»; «В безветренную ночь тишина такая, что отчётливо слышен стук собственного сердца»; «В часы ночного бодрствования гнетуще чувствовалась огромная даль, отделявшая нас от всего родного и привычного, и таким медленным казался ход времени, тягуче растекавшегося по необъятным просторам Гоби».

Во время командировки я встречу местных жителей, запомнивших учёного из России – живого, энергичного, серьёзного человека. К нему охотно шли в проводники, подсказывая, направляли поиск. В Сайн-Шанде о его научном подвиге будут рассказывать посетителям краеведческого музея. Тридцать с лишним лет будут разделять эти события. Много это или мало? Для такой величины, как Ефремов, это один миг.

Желающих повторить успех легендарной экспедиции и по-своему «прочитать книгу геологической летописи» будет предостаточно среди учёных разных стран: Гоби огромна, её просторов на всех хватит. Только мы, как и прежде, их шансы на успех оцениваем весьма скромно, посмеиваясь между собой: «Извините, но после Ефремова здесь вам делать нечего!»

«Красота в глазах смотрящего»

Все работавшие с Ефремовым в Гоби, словно сговорившись, отмечают некоторые особенности своего руководителя – его необычайную память и внимание к мельчайшим деталям. Может, именно от этого и складывалось впечатление, что он не раз бывал в этих краях, и этим объясняется его уверенное поведение. Растерянным и сомневающимся его подчинённые не видели нигде и ни при каких обстоятельствах, а воодушевлённым и спокойным – всегда. На самом же деле Ефремов, как и все, видел впервые в жизни эту местность. Секрет лишь в том, что от его пытливого глаза не ускользала никакая мелочь.

Легко убедиться в этом, читая его «Дорогу Ветров» – очень точное художественное описание Гоби, которое, избежав монотонности и однообразия, с фотографической точностью и одновременно поэтично передаёт своеобразие этого уголка нашей планеты. А для этого надо смотреть не только пристально, но и с любовью. Иначе не получится, будет выглядеть малоубедительным обманом. Здесь же всё осмыслено, прочувствовано, пропущено через душу. Сплав чувства и разума. И уже не важно, что описываешь. Важно, как ты это делаешь.

Не знаю, был ли Ефремов лично знаком с Паустовским, читал ли его произведения, по моему мнению, это люди очень близкие по восприятию мира природы.

«Для того чтобы увидеть что-нибудь по-настоящему, надо убедить себя, что видишь это впервые», – советует читателям Паустовский. В сотый, тысячный раз глядя на отполированный взглядом монотонный гобийский пейзаж, Ефремов смотрит всякий раз, словно впервые. Такая острота взгляда, монгольская, почти звериная.

Продолжу цитирование Паустовского: «Я убеждаюсь, что видел мало. Но это не так уж страшно, если вспоминать увиденные места не по их количеству, а по их свойствам, по их качеству. Можно, даже сидя всю жизнь на одном клочке, увидеть необыкновенно много. Всё зависит от пытливости и от остроты глаза». Не могу не согласиться! Это для европейца только одна Гоби, а для монгола, как мы знаем, их не менее семидесяти разных. Как, видимо, и для Ефремова.

Читаю снова: «Самое большое, простое и бесхитростное счастье я нашёл в лесном Мещёрском краю. Счастье близости к своей земле, сосредоточенности и внутренней свободы, любимых дум и напряжённого труда». Для Паустовского – Мещёрская сторона, а для Ефремова такой «обыкновенной землёй под неярким небом» стала далёкая Гоби. Умение тонко чувствовать природу, жить с нею одной жизнью учёный считал, пожалуй, самым главным для любого человека – источником сил и здоровья, радости и вдохновения.

Такое же трепетное отношение к природе я вижу и в жителях Монголии. Не случайно Ефремов полюбил навсегда эту страну и её жителей, скромных тружеников, для которых главная ценность земного существования – жизнь в единстве с природой под Вечным Небом.

И, наконец, у Паустовского нахожу: «Счастье даётся только знающим. Чем больше знает человек, тем резче, тем сильнее он видит поэзию земли там, где её никогда не найдёт человек, обладающий скудными знаниями». А ведь это лейтмотив и всей жизни Ефремова. Это в такой степени свойственно ему, что могло бы послужить девизом всей жизни. И как же они близки мудрой бунинской формуле человеческого счастья: «счастье всюду», «счастье знающим дано», «я вижу, слышу, счастлив», «всё во мне»! Этим счастьем, без всякого сомнения, оба писателя были наделены щедро, сполна! Как же близки в понимании счастья все любящие и тонко чувствующие природу! А самые светлые мысли посещают нас именно в моменты единения с её миром.

Вот какие неожиданные параллели проводит жизнь, открывая такие удивительные, но объяснимые сходства и родство, созвучия и совпадения. А всевозможные различия: во времени и пространстве – только кажущиеся, не скрывающие сути вещей. Родная Мещёрская сторона и далёкая Монголия стали одинаково близки для меня!

И вновь вспомнился Леонид Павлович Кременцов, читавший притихшим студентам любимое бунинское стихотворение о счастье, о котором я не могла не сказать. Это было необычайным откровением, вспышкой и озарением, мудрым советом много чувствовавшего и бесконечно много понимавшего человека, знавшего ценность каждого мгновения человеческого существования. Все упомянутые мною люди – несущие свет – знали в нём толк и были истинными ценителями красоты.

Только тонким философам, «любителям мудрости», искателям высшей истины и при этом поэтам в душе, под силу ощутить за привычной внешней однообразностью жизни подлинную красоту и передать её людям. Смысл истин, открываемых ими, прост и понятен всем без исключения.

«И дольше века длится день»

Дни командировки порой тянулись медленно, а годы пролетели удивительно быстро. Целых три года. Да что там командировка! Говорят, что так пролетает вся человеческая жизнь. Сначала ты торопишь годы: скорей бы уже повзрослеть! Смеясь, под вечер поддаёшь уходящий день ногой: ты прожит, можешь не возвращаться, не держу тебя! Скорей бы в завтра! А со временем не находишь покоя от стремительности ускользающих крупинок-дней в песочных часах своей жизни.

В Монголии я впервые поняла, что время может и ускоряться, и замедляться. Что его ощущение – весьма субъективная вещь, а время не абсолютно. Я почему-то вспомнила старину Эйнштейна, утверждавшего, что ход времени зависит от скорости движения, от удалённости предмета от центра тяготения и работает только для одной системы отсчёта. Чем больше скорость, тем короче время. И наоборот. Это осталось в моей голове со школьных уроков физики. То была теория, а здесь «древо жизни пышно зеленеет»…

Для простого смертного, прилетевшего не в другую галактику, а в пустыню Гоби, и не на космическом корабле, а на плетущемся поезде, всё обстояло прозаичнее и субъективнее.

Хотя масса моего тела в ту пору была значительно меньше, а развиваемой мною скорости было далеко до скорости света, жизненный опыт тоже привёл к постепенному пониманию, что всё в жизни, в том числе время, относительно. На всякий случай надо спешить, потому что всё в мире неповторимо. И более всего неповторима и хрупка сама жизнь.

Трагически погибла от рук грабителей добрая Зоя из продуктового военторга, из-за личных проблем застрелился молодой симпатичный начальник полевой почты Молошный, погиб при ЧП на военном складе заступивший на дежурство начфин – люди, работа которых, казалось бы, не была сопряжена с риском для жизни. Прибыли в Сайн-Шанд молодыми, полными сил людьми, а обратно в Советский Союз отправлены как груз 200.

Хочешь ты этого или нет – жизнь в пустыне с её величественной и неспешной поступью вечности, заключённой в гордом шествии невозмутимого и упрямого верблюда, непременно подтолкнёт тебя к философскому осмыслению бытия. Лишь бы не оказаться в человеческой пустыне! Среди людей, от одиночества, отчаянья или скуки бросавшихся в объятья друг друга.

В самые первые дни пребывания в Гоби ощущение времени было невыносимо тягучим. Чувство, будто мир вокруг тебя вместе со временем замер. Стрелки часов упёрлись, встали и ни за что не желают двигаться вперёд. Проверяю, не встали ли они. С горечью отмечаю: «Нет, работают». Стояли они и во время уроков, и в моей комнате, когда поздними вечерами, отрешённо уставившись в темноту потолка, думала, что это просто невыносимо. « И дольше века длится день».

«Ощущение замедленности времени – один из признаков депрессии», – скажет вам любой не подозревающий о существовании Гоби психолог и (ужас!) психиатр. К счастью, до душевной болезни далеко! Иначе надо всех нас считать в лёгкой степени больными. Это сейчас заботливые врачи предостерегают: «Депрессия сама не проходит, её надо лечить, мы вам поможем».

В армии её, эту самую «мерехлюндию», лечили исключительно командой «Отставить!» Достаточно было ответить командиру: «Есть отставить!» И всё! Как рукой снимало! А если серьёзно…

После шумного, перенаселённого студенческого общежития с комнатами по шесть жильцов, где проблемой было уединиться от назойливого общения хоть на время. После непрерывного броуновского движения пчелиного улья вдруг оказаться в гулкой, пустой квартире на крошечном пятачке земли, оторванной от большого мира… Кажется, что путь обратно засыпан песками веков, а ты навечно один-одинёшенек во всём мире.

Человек остаётся один на один с собой, а на душе пусто. И это чувство ему непривычно и тягостно. Это испытание духа и мучительное познание. Именно за этим некогда устремлялись в пустыню отшельники и духовные практики. Что же, пройдём и мы этот для чего-то предназначенный нам путь.

Не случайно слова «пустыня» и «пустой» однокоренные. Думаю, что именно в Гоби многие из моих знакомых поняли смысл страшного проклятия «чтоб тебе пусто было».

Это чувство щемящего душу одиночества накатывало, как волна, и на более крепких людей. Не от этого ли отчаянно-безрассудные поступки и нервные срывы, поклонение Бахусу, размолвки между членами некогда крепких семей и последующие расставания? Истерика Натальи Шестокене, раздражённо-недовольные возгласы Сусанны, затянувшаяся депрессия Риммы? Нет конца этому списку.

Летний отпуск казался недостижимым, ускользающим раем. Не верилось, что это время когда-нибудь наступит, что я увижу свой привычный, покинутый на время мир. Скорей бы!

Но тем, кто это выдержал, была награда повыше летнего отпуска – закалённый испытаниями характер. И, странное дело, в конце отпуска уже тянуло обратно, в аскетизм и неуют сайн-шандинской жизни. Как бойца из госпиталя тянет к боевым товарищам или месту боя. Мало того, после очередного отпуска без тени сомнения мы с Риммой даже напишем заявление на продление командировки. И так поступали все!

«Синдром Гоби!» – глубокомысленно заключил бы психолог. «Гоби зовёт!» – с улыбкой, словно извиняясь, ответили бы мы. Не верите? Но это правда.

Прощай, Сайн-Шанд!

Как странно устроены люди! Теперь стремительно приближающееся возвращение уже не радовало, а, напротив, приводило в уныние: оно означало расставание с налаженной работой, друзьями, привычным укладом жизни.

В конце концов, ценой непростых усилий был накоплен неплохой опыт работы, который дома уже едва ли пригодится. Всё предстояло начать с нуля на новом месте. Это огорчало.

Но у выпускников вузов были и привилегии – возможность повторного распределения вплоть до ноября, со всеми льготами молодого специалиста. А страна не испытывала нехватку педагогических кадров, из чего следовало, что работу придется искать самой. И согласитесь, что начинать учебный год привычнее всё же в сентябре.

Словно посмеиваясь или извиняясь за прошлое равнодушие, судьба напоследок сводила с хорошими, интересными людьми. Перед самым отъездом произошло знакомство с молодой семейной парой из Южного с милой, доброй фамилией – Голубь. Бывает же так, что фамилия становится вдобавок и характеристикой человека. Можно прямо так вместо сухих шаблонных фраз и указать в документе: «Фамилии соответствует!» И точка!

– Где ты была? Как жаль, – говорили ребята, узнав, что срок моей командировки подходит к концу.

– А где раньше вы были? – не без сожаления говорила и я, вспоминая трудные времена первого года, жажду общения с ровесниками.

Прощайте, Голуби! Прощайте навсегда! Я улетаю, и возвращения не будет. А вы летите навстречу таким же светлым, как сами.

На вокзале Улан-Батора повстречаю знакомую из нашего пединститута, следующую за мужем к месту его военной службы. Вы уже догадались куда? Конечно, в Сайн-Шанд! Куда же ещё! Пусть их мир для встреч с хорошими людьми будет широк! И только соединяй их надолго, судьба! Без глупостей! Ладно?

Я уезжала на десять дней позже основного состава преподавателей русского языка. Это было моим выбором – продлить время пребывания и постепенно подготовиться к отъезду. Сусанна с детьми решила отбыть на родину из Улан-Батора тем же поездом, что и я. У нас будет ещё целых пять дней общения в пути! Только это и служило некоторым утешением.

– Надежда багша! Директор хочет знать, что Вам подарить на память, – обратилась, как всегда, стеснительная Хухнэ.

– Проси дублёнку и ковёр, – то ли шутя, то ли всерьёз советовали строители.

Но учителя известны своей непритязательностью. Вдобавок я знаю скромные возможности живущих в Гоби и поэтому отвечаю, ни на минуту не задумываясь:

– Хочу домой привезти рога!

– А ещё что? – не унималась коллега.

– Спасибо! Этого достаточно!

И действительно, Опанху, школьный учитель труда, наш сайн-шандинский Левша, подготовил роскошные рога янгира, горного козла, прикрепив снизу памятную табличку. Именно с ними, по очереди прикладывая к своей голове, важно танцевали участники прощального вечера для моих советских друзей и потом смеялись до слёз. И был роскошный торт «Птичье молоко» по Сусанниному рецепту.

Сусанна похвалила старательную ученицу, признавшись:

– Знаешь, Надя джан, я специально тебе не помогала, чтобы ты почувствовала, каковы предпраздничные хлопоты хозяйки. Но ты справилась.

Мудрая старшая подруга вела меня до последнего дня.

Ночью от волнения и поздних разговоров не спалось. Короткое забытье под самое утро. Подъём! Сегодня последние приготовления, прощание и отъезд. Я как сомнамбула.

Вечером в квартире целая делегация монгольских коллег и детей. Как и ожидалось, явились снова с подарками. И, по монгольской традиции, вручают их не все сразу, основное приберегая к концу встречи. Так обычно было и в Цагансар.

– Для рогов полагается бичик! – напомнила я коллегам, зная, что монгольские таможенники подстерегают наивных пассажиров, не имеющих документа на вывоз национального достояния.

– Да! Сейчас Пульжин дарга напишет!

И через пять минут в моих руках солидная бумага с печатью. Беседа продолжается. Под конец я в шутку интересуюсь, куплен ли мне билет на поезд. По выразительному взгляду переглянувшихся гостей, с удивлением посмотревших друг на друга (а что, и билет нужен?), я поняла: нет, не купили. Удивительное постоянство! До последней минуты! Но меня уже ничем не смутить: иммунитет за три года выработался.

Судьба Манал (на то она и спаситель!) – до последнего выручать меня, исправляя чужие косяки:

– Не волнуйся, Надежда багша! Я сейчас! – и мчится на дарговском УАЗе на вокзал.

До отправления поезда совсем немного времени. Не хочет отпускать меня Монголия!

А у подъезда наблюдается скопление учеников, желающих провожать свою учительницу до самого вокзала. Автобус всех вмещает!

И вот мы уже на вокзале. Посадка на поезд завершилась, до отправления несколько минут. Но я не могу уехать, не простившись наскоро, будто сбегаю. Так решает Манал, и по её просьбе отправление поезда Сайн-Шанд – Улан-Батор задерживается. Возможно ли это в России? Уверена: категорически исключено! А Монголия словно не хотела со мной расставаться! Как, впрочем, и я с Монголией!

Вспомнилось, что Роговы, уезжая, обронили на вокзале какие-то документы – примета о возвращении. Гоби, ты не хочешь нас отпускать?

Дети, собравшись в круг, с отчаяньем на лицах поют все русские песни, одну за другой. В глазах тоска и слёзы! Вот чего я страшилась! Невыносимо тяжело! Лица такие родные, привычные. Туя! Наранчимэг! Алдарху! Дэлгэртуя! Все мои любимые ученики рядом со мной. Сусанна, Шаварш рядом! Друзья из Южного. Обнимаемся. Уже нет слов…

Над вокзалом отчаянные детские голоса:

Ты мой друг. Не спешу.

На прощанье я «Здравствуй!» скажу.

Сайн байну! Сайн байну!

Я ладони к тебе протяну.

Пассажиры поезда не понимают смысла происходящего на платформе. По какому поводу задержка и переполох?

А в это самое время мужчина, врач медсанбата, бросается к вагону, на ступеньках которого стоит плачущая женщина – медсестра. Картина не для слабонервных! Перед глазами немногочисленных зевак разыгрывается последний акт человеческой трагедии, понятной без слов. Поймав мой взгляд, другие тоже смотрят на несчастных влюблённых. Эти двое, нашедшие друг друга в Гоби, прощаются навсегда. Встречи не будет! И оба это понимают.

С трудом сдерживая рыдания, она протягивает навстречу руки, он заключает её в короткое, но крепкое объятье, словно не хочет отдавать. Увы, он несвободен! История стара, как этот мир. Что же, я подарила любящим сердцам возможность побыть ещё какое-то время вместе.

Голос моей Манал:

– Надежда багша! Ты готова? Можно? Всё хорошо?

– Да, Манал! Можно! Всё хорошо!

Машинисту поезда отдают команду, но целую минуту я ещё стою на подножке у открытой двери. Мне машут дети. Я их утешаю, заставляя себя улыбнуться через силу. Могла ли я знать, сойдя споезда три года назад, какое испытание меня ожидает в самом конце?

– Прощайте! Баяртай! Итгэл багша!

Что ты с нами делаешь, Гоби? Сначала устраиваешь безжалостную проверку на прочность, бросая из огня да в полымя. То отворачиваешься в холодном равнодушии, оставив в одиночестве долгих раздумий. То принимаешь за своего и заставляешь вновь верить в хорошее, открываешь путь к человеческому оазису, милостиво разрешая испить его воды.

Вот и пришла моя пора прощаться и уезжать, но ты не отпускаешь и держишь в своих крепких объятьях, Гоби! А я не могу остаться. Ты это понимаешь?

«Только не бегите за поездом, глупые! – мысленно умоляю своих учеников. – Это будет невыносимо». Впервые я отчётливо понимаю неумолимый смысл слова «никогда». Поезд трогается. Прохожу к своему месту и сажусь.

– Вы не знаете, почему мы стояли? – интересуются наши женщины.

– Меня провожали, – с потерянным видом отвечаю я.

– ???!!!

Прощай, Сайн-Шанд! Прощай, Гоби!

Поезд, набирая ход, устремляется в ночную темноту. Я не сплю вторую ночь.

Эпилог

С той поры прошло более тридцати пяти лет. И многое изменилось за это время и в жизни наших стран, и в нашей судьбе.

Я уехала вовремя. Мой отъезд совпал с началом перемен: подходила к своему завершению целая эпоха. В том же 1984 году Ю.Цеденбал, оставив пост первого человека в МНРП, перебирается в Москву. Монгольская «Раиса Максимовна», а в прошлом простая девчонка из рязанского городка со смешным названием Сапожок, под конец возвратилась на родину. Наверно, это было её решение. И оно оказалось единственно верным: начавшаяся в нашей стране перестройка была подхвачена и в Монголии.

Дальнейшие события известны всем: утрата политического влияния, вывод войск, отток советских специалистов. На месте оживлённого Южного и Северного – лишь груда развалин, как иллюстрация земного апокалипсиса: кучи камней, первое время ветер ещё носит обрывки советских газет той поры. И такая сюрреалистическая картина конца света по всей Монголии.

Но до этого будет ещё несколько спокойных лет. Я в Министерстве просвещения РСФСР, что на Чистопрудном бульваре, на приёме у Чурсиной Людмилы Алексеевны, когда-то оформившей мне трудовую книжку.

– Мы подыщем Вам что-то другое, поприличнее, – заверяет сотрудница отдела международных связей. – Реально уехать через два года.

– Нет, я хотела бы возвратиться в Монголию, – возражаю я и встречаю откровенно недоумевающий взгляд чиновницы.

Сообщаю радостную весть Шаваршу и Сусанне, которые ради нашего воссоединения продлевают срок командировки. Письма и мысли о скорой встрече согревает душу.

Но не судьба. Вскоре мы станем гражданами разных стран, каждый пойдёт своей дорогой. И мировые последствия: в языке сменившего курс и стремительно слабеющего государства уже не видят необходимости.

По слухам, Гамбожав дарга станет членом правительства. Это известие не могу ни подтвердить, ни опровергнуть. Но то, что он достоин этого, несомненно.

Сбудется заветная мечта Дабижи-Казарова: он станет-таки генералом, а затем министром обороны Республики Молдова, примет участие в разрешении приднестровского конфликта. Кто-то будет считать его бездарным и трусливым генералом, кто-то назовёт генералом – миротворцем, стремящимся не пролить человеческую кровь. Мне ближе второе мнение. Затем станет послом в одной из европейских стран. Дальше его следы теряются. Поговаривают, что его уже нет с нами.

Сбудется и мечта Татьяны Тюкачёвой, скучавшей по нашему снегу: на Сахалине, куда забросит её непростая судьба, его будет столько, что нужно дверь откапывать, иначе наружу просто не выбраться. Она станет активисткой движения помощи бездомным животным и вместе с единомышленниками создаст приют в Долинске.

Роговы проедут по самому большому кругу: послужив сначала в Прикарпатском военном округе, проследуют далее в Приморье, затем на Камчатку и закончат военную службу на Чукотке, у мыса Провидения. Дальше российской земли уже нет: морской пролив и американская Аляска.

Зою, работающую учителем и летающую к своим воспитанникам, как добрый волшебник, на голубом вертолёте, только без эскимо, этот факт не расстроит: хоть далековато, зато без опасных камчатских землетрясений. Да, разрушительных природных и опасных жизненных землетрясений в судьбе всех моих друзей будет предостаточно.

Вова закончит службу в звании подполковника пограничных войск. Роговы вновь на родине, в Богородицке, от которого рукой подать до легендарного Куликова поля.

Не случится обещанная Тудаковым рыбалка на Волге. И Россия сильна, и твоя, Валера, родная Волга, хоть и обмелев и подустав за века, катит, как и прежде, свои волны к Каспию. Только ей тебя уже никогда не дождаться, как и тебе не увидеть родных самарских просторов. Не судьба вернуться к родным волжским берегам.

Капитан второго ранга Валерий Леонидович Тудаков, служивший в особом отделе Североморска, погибнет при исполнении служебного долга 9 апреля 1994 года при попытке остановить дезертира, открывшего стрельбу по своим товарищам и успевшего убить четырёх человек и ранить ещё четырёх.

Валера получит смертельную пулю от человека, которого берёг, как сына, приглашал на семейные обеды, откликался на любые просьбы и звал по имени, как на гражданке. Хотя в сотруднике особого отдела меньше всего ждут увидеть идеал человека, в истории с Валерой все единодушны: «Настоящий мужик! Порядочный человек! С душой!» Прожил свою жизнь просто и красиво, как будто любимую, задушевную песню для людей спел. И саму жизнь отдал за боевых друзей. До окончания Валериной службы оставались считаные дни.

Возвратились после командировки в родной Ереван Шаварш и Сусанна. Но судьба будет испытывать на прочность и их. Чудовищной силы землетрясение уничтожит армянский город Спитак, похоронив под руинами тысячи его жителей. Шаварш устремляется на помощь несчастным людям и день и ночь разбирает завалы, то спасая живых, то извлекая трупы погибших.

Подрастут сыновья. Ваграм получает образование в Лондоне. Деньги требуются немалые. И в этот момент Шаварш, опытный гидрогеолог, пополнит ряды безработных: в Армении экономическая катастрофа. Сусанна тянет груз за всю семью, работая на износ.

Возвращавшийся домой Шаварш, человек внешне респектабельный и солидный, привлечёт внимание грабителя, решившего поживиться. От удара по голове Шаварш рухнет, не дойдя до порога квартиры. Через десять дней его не станет. В похищенном портфеле было немного денег на хлеб.

Перебирая в памяти всё, что связано с этим человеком, я всерьёз начинаю думать, что среди нас неузнанными живут совершенные люди будущего, печальные от сегодняшнего несовершенства Земли, но терпеливо, самим своим фактом существования указывающие единственно верный путь человеческого развития. Люди, пришедшие из дальних неведомых миров безграничной Вселенной, к числу которых, вне сомнений, принадлежит и Шаварш – сын астрофизика, мечтавшего приблизиться к разгадке сокровенных тайн мироздания, которую, видимо, узнал уже Шаварш, вознёсшийся к недосягаемо высоким, далёким мирам. Не верите? А эта звезда есть!

Именем Шаварш назван астероид 3027 Shavarsh, и пусть не в честь Шаварша Камаляна. Я верю, что легендарный, ныне здравствующий тёзка был бы не против такого соседства. Теперь звезда Шаварша светит всем нам, а сам он по-прежнему грустно и с любовью смотрит на нас со своей недосягаемой высоты.

Оба сына: и Ваграм, и Ваган – исполнят волю отца и, получив образование в Лондоне, выберут для себя место работы. К моему сожалению, им станет Евросоюз: сначала Рига, затем Барселона.

Читатель, ты, конечно, уже догадался, как назвал своих детей Ваграм? Правильно! Сусанна и Шаварш. Пусть и эти имена напоминают об удивительном союзе двух прекрасных людей.

Вам грустно, читатель? Вот и я не могу избавиться от навязчивой мысли: за что такие испытания, выпавшие на долю моих друзей?

Ответ получу всё у того же мудрого, несущего свет Ивана Ефремова: чем совершеннее и благороднее человек, тем больше тяжёлых испытаний поджидает его на жизненном пути. И я с ним, как всегда, соглашусь.

Завершая своё мысленное путешествие, добавлю то, ради чего всё это повествование и было задумано:

– Мои друзья, вы остались людьми, несмотря на все житейские бури и ветра перемен. Вы не раз достойно шли изматывающей Дорогой Ветров. По сути, ею стала вся наша жизнь. Но ни одному ветру не под силу сломать нас, разрушить и развеять нашу верную дружбу. Спасибо, что вы были и есть в моей судьбе. Я вами горжусь!

А Монголия, накрепко соединившая наши судьбы? Она ассоциируется у меня не только с взирающим сквозь века всесильным покорителем безграничных земных просторов, мудрым отцом монголов – Чингисханом. Нет! И с монгольской умницей и красавицей – нашей Манал. С женщиной в национальном дэли и старинном головном уборе, украшенном жемчужными нитями, кораллами и бирюзой. С женщиной-матерью у порога родного дома, с тёплой, тихой улыбкой протянувшей навстречу гостям свои почтительно сложенные ладони.

Как и Россия, Монголия – суть женского рода. И дело вовсе не в грамматике. Они даже чем-то похожи. Только у моей России – « лес, да поле, да плат узорный до бровей», но внутренняя природа такая же любящая и терпеливая.

Монголия останется как первая, трудная любовь, как выдержанное непростое испытание, как настоящий бой, как трудная и одновременно самая счастливая пора.

До этого мне казались непонятными, не лишёнными ложного пафоса слова некоторых известных писателей-фронтовиков, называвших годы войны самыми счастливыми в своей судьбе. Как такое возможно? Возможно. Теперь я это отчётливо понимаю.

Суровая земля Гоби с её древним безлюдьем и пустынным одиночеством накрепко связала наше прошлое с настоящим, а значит, и с будущим. Это время не пройдёт бесследно и не забудется никогда.

– Да, дорогая, таких бескорыстных отношений, как тогда у нас, уже нет и не будет никогда, – задумчиво говорит мне по Viber Сусанна.

И я, как всегда, с ней соглашусь.

А потом моя старшая подруга признается:

– Мы хотим посетить Сайн-Шанд. Недавно смотрели видео в Интернете! Видели наш дом и беседку! Представляешь, Надя, она до сих пор на том же месте!

Я моментально откликаюсь:

– Хорошо бы вместе туда отправиться! Я обеими руками «за»!

Может, заветная мечта всех нас когда-нибудь сбудется: мы вновь ступим на землю, ставшую навсегда родной.

И я рассказываю, что в Интернете видела современный город, в котором совершенно не угадывался наш прежний Сайн-Шанд: целые улицы красивых многоэтажек, с детскими площадками, магазинами, кафе, остановками отсутствовавшего в наши дни общественного транспорта, молодыми посадками деревьев, непривычным обилием и машин, и по-прежнему улыбчивых жителей.

Не верю своим глазам! Быть этого не может! И я читаю: «Сайндшанд хот». Всё верно! Но это уже не наш Сайн-Шанд, а какой-то незнакомый город, в котором, я уверена, ещё стоит моя школа и, конечно, дарговский дом. Я в смятении от смешанных чувств. И от красоты увиденного, и от напоминания о скоротечности времени.

Мне шестьдесят, полёт нормальный. Нет, не так. Вот как: мне шестьдесят? За плечами работа в школе, лицее и Московском институте стали и сплавов. Вы полагаете, что слово «сталь» встретилось здесь случайно? Я убеждена, что нет.

Но временами меня одолевают противоречивые чувства, непонятные человеку нестранствующему, и бывает по-настоящему грустно. И годы здесь ни при чём.

Уверена, что ещё один близкий человек – несущий свет Пржевальский – меня бы точно понял, потому что именно он объяснил мне моё состояние: «Грустное, тоскливое чувство всегда овладевает мною, лишь только пройдут первые порывы радостей по возвращении на родину. И чем далее бежит время среди обыденной жизни, тем более и более растёт эта тоска, словно в далёких пустынях Азии покинуто что-то незабвенное, дорогое, чего не найти в Европе. В тех пустынях, действительно, имеется исключительное благо – свобода».

Улыбаясь, я вспоминаю слова многомудрого Саади: в чём-то он действительно оказался прав. Пришла пора «оставить чекан своей души в этом мире».

И снова, как в далёком детстве, июль. Солнечный и жаркий. Только нет уже старого тополя – серебристого великана, держащего на своих плечах небо. И снова, как тогда, бесконечной белоснежной флотилией в дальние страны плывут облака по бескрайнему, самому красивому небу в мире – небу родины. И кого-то, как когда-то меня, волнует белый росчерк летящего самолёта. И такая же жажда новых знакомств и ярких впечатлений по-прежнему манит и зовёт меня в путь.

И всё же появилось что-то новое. Навсегда, вопреки всем ветрам перемен, осталась монгольская привычка сопереживать и беречь живое. Когда я слышу про непочтительное отношение молодёжи к старшим или своим учителям, я с особенной теплотой вспоминаю Монголию. Видя мамашу с модной собачкой, в брезгливом равнодушии отталкивающую голодную бездомную кошку на глазах у своего ребёнка, я особенно понимаю, за что я люблю и уважаю добрый нрав жителей Монголии.

Неисправимая любительница дальних путешествий, я увидела много разных стран, сражающих своим неповторимым обликом. А сколько их ещё впереди! Но, удивительное дело, до сих пор мне снится только Монголия! До сих пор именно она скромной и молчаливой гостьей является ко мне во снах. И так хочется, чтобы эта встреча не заканчивалась, а длилась и длилась. Чтобы я дошла до нашего дарговского дома, где меня ждут друзья.

Один и тот же сон: полная добрых мыслей и надежд, я иду из школы к своему дому, улыбаясь встречным. До сих пор иду к нему и до сих пор его помню.

Проходят годы. В небытие уходят и страны, и люди. Ластиком времени неумолимо и безжалостно стирается память даже о некогда самом важном и значимом. Но никогда не исчезнет безвозвратно то, что стало частью души, и никуда не исчезает энергия чувств, сила любви и добра, которые и составляют смысл любой человеческой жизни.

Мы жили в Сайн-Шанде – теперь Сайн-Шанд живёт в нас.