Чай без сахара [Элина Ашотовна Агабабян] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Элина Агабабян Чай без сахара

«Рассказчик говорит о том, как живут люди,

прозаик говорит о том, как должны жить люди,

а писатель – о том, ради чего живут люди».

С. Довлатов «Чемодан»


Пушки отгремели, волосы седеют, горьковатый чай с душистыми травами щекочет нос. Вместо сахара я кладу в него по ложечке воспоминания. Ложечка за детство, ложечка за школу, ложечка за бабушку, еще одна и еще. Как же сладко было жить после войны… и до нее.

***

Ложечка сахара за бабушку

Мы переехали в Степанакерт в далеком 2002, летом.

Это был такой послевоенный город, подключенный к аппаратам искусственного дыхания и подающий надежды на жизнь. В воздухе был смешан запах цемента и пороха – жизни и смерти. Где-то строились новые дома, дороги, а где-то лучи солнца сверлили еще дырявые от пуль стены. Под некоторыми деревьями еще можно было заметить использованные шприцы среди зеленеющих трав. По дороге в ближайший магазин, куда отправляли за свежим хлебом, часто натыкаюсь на очередного потерявшего рассудок, на выходки которого оборачиваюсь с удивлением и получаю в ответ плевок в лицо, от которого страшно брезгаю и бегу домой поскорее умыться.

Это была Эльза, во время войны на ее глазах зарезали всю семью, вот и она потеряла рассудок. Наверное, ты очень удивилась ее зимней одежде в эту жару, – спросила мама.

Я не хотела понимать ни почему оказалась под оплеванным дождем полоумной, ни почему она в шерстяной одежде посреди июля. Мне было мерзко!

В том году мне исполнилось 7 лет, и нужно было решать вопросы со школой. Выбор был очевиден. Он был единственным, потому что государственных русскоязычных классов практически не имелось. Желающих поступить в русский сектор считалось очень много (о, этот постсоветский лоск русскоязычного образования), поэтому принимали строго по документам о российском гражданстве. Благо бумажной волокиты мы избежали с успехом.

Мама, а почему тот армянский, что в книжках, не похож на тот, на котором говорим?

Потому что тот литературный, а у нас диалект.

А что такое диалект?

Это как обои на стене в каждом доме, у всех разные, но смысл один – покрывать стены. Поймешь со временем.

Вопросов тогда у меня было очень много: «почему в собственных домах нет собак, как это было у всех соседей в Ставрополе и у нас в том числе?», «почему в городе пахнет дымом и от свежевыстиранной одежды тоже?», «почему так мало цветов и так много камней и неровных дорог?», «почему автобусов мало?», «почему одной нельзя сбегать за мороженым в магазин через дорогу?» и «почему на базаре воняет сыром и куриным пометом?».

Больше всего меня волновал вопрос о собаке. Нашу верную длинношерстную коли, крещенной мною Малыш, отравили за год до нашего переезда воспитатели детского сада, который был огражден от нашего дома редким забором. Малыш охранял нас с сестрой, пока мы резвились во дворе сада в покрышках, заполненных песком, которые пафосно назывались песочницей. Как оказалось, коли к себе привлекала слишком много внимания, и другие дети ее боялись. Трусишки! А мы с сестрой каждое утро ей чистили зубы и расчесывали ее длинные волосы. Разрешила бы мама, был бы у нее и самый настоящий педикюр.

Другой собаки я не хотела. Она не была бы такой, какая была коли. Поэтому бабушка завела инкубатор и гордо «выращивала» в нем по 100 цыплят в месяц. Не собака, конечно, а так, современный потомок динозавров, чем мы с сестрой хвастались в школе. Цыплят, как и кур, я не полюбила, а вот сестра обожала гонять их по двору, заставляя делать безнадежные взмахи короткими крыльями, которые якобы должны были оторвать от земли их желтенькую тушу. Выглядели эти попытки трагично. Зато радости сестры не было предела. Первая партия цыплят была оставлена нам для получения кур, которые несли бы яйца, остальные пускались на продажу. Вскоре у бабушки появились конкуренты. Соседки приносили яйца, а бабушка через месяц должна была вернуть им вылупившихся цыплят. Но и тут ее не подвело предпринимательское начало. С увеличением спроса на инкубаторские услуги и появлением конкуренток, бабушка сдавала места в инкубаторе в аренду.

Дом наш находился в самом центре города, под носом президентского дворца. А перед носом президентского дворца была площадь, точнее свободное пространство, покрытое поношенным и дырявым асфальтом, который виртуозно был украшен голубиным пометом. Недалеко жил пожилой мужчина. Он был бабушке косвенным конкурентом – тоже занимался птицами, но не в корм, а в красоту. Его птиц арендовали на различные мероприятия, правда, тогда это было роскошью.

Когда избрали нового президента, начавшего активную застройку города и ремонт дорог, голубей было приказано убрать с площади, чтобы не гадили.

Изгнание голубей – все равно, что быть против свободы! – возмущался хозяин.

Когда вопрос с голубями был решен, президентский нос учуял и куриный помет. Он часто ходил по городу один и явно искал себе птичью мишень. В детстве мне казалось, он был охотником, но ни разу не попал ни в одну птицу, поэтому и истребляет всех на путь попавшихся.

Тетя Галя, вы понимаете, что нехорошо, когда в центре города пахнет куриным пометом?

Вы мне еще спасибо скажите! Когда в вашем парламенте не набирается кворум, я посылаю туда своих кур. От них толку больше!

Тетя Галя, у вас хорошее чувство юмора и собственности, но прошу вас решите вопрос с курами, иначе придется брать инициативу в свои руки.

Собак пустите? Пусть только они попробуют испортить мне огород!

Вскоре мы питались одним куриным бульоном, а часть этих бедных птиц вынужденно отправили в деревню.

Туристы говорят, что у нас тут свежий воздух, высокогорный, это все благодаря моим курам. Посмотрим, как теперь будет развиваться здесь туризм без экологичного запаха, – не унималась бабушка.

Инкубатор стал совсем ненужным. Сначала его переместили в заводскую коробку и отправили на всякий случай на верхнюю полку гардеробной. Ну, а потом билетом в один конец в деревню.


Ложечка сахара за школу

Ой, заговорилась я, так вот, о школе. Белая блузка с воланами на рукавах, белый бант, аж целых два, чтобы потеряться в них как можно удачнее, черная юбочка и белые туфли – очень ответственно мама готовилась к моему первому звонку. И если в Ставрополе на каждое мероприятие в садике я отзывчиво вызывалась (без ведома мамы, естественно) покрыть расходы всех родителей на букеты астр, пионов и ландышей, теми что росли у нас в саду, то в Степанакерте сработала карма, и цветы пришлось покупать. Это был огромный скафандр из серебряной фольги, обмотанный всевозможными лентами в разнообразные бантики. Скафандр был вооружен толстыми мясистыми листьями, сухими стеблями и разноцветными герберами. Роскошнее букета не найти! А если букет роскошный, то он продавался у тети Зои, той, что торговала на углу Шуши1.

Пока мама меня готовила к школе, а сестру пыталась отучить от кукольной зависимости (через год нужно и ее пустить на школьное образование, а она все в куклы!), бабушка вела очередную борьбу за справедливость с людьми, решившими раскидать перед нашим домом обувную будку, продуктовый магазин и мясной ларек.

Вы же липы снесете! Акации! Как потом с этой влажной духотой справляться тут летом? Будете платить за лечение моей астмы? Солнце загородите нам в конце концов. Как вы это представляете, чтобы в дом не попадало солнце?

Зато все продукты будут под рукой, и обувь чинить будем для вас минутным делом. Обещаем принимать всегда без очереди.

Так вы меня еще и в очередь поставить вздумали?

К бабушкиному «одиночному пикету», где в роли плаката был указательный палец, присоединились все соседи, бастующие против рубки деревьев.

Вздор не остался незамеченным чиновниками, которые часто разгуливали вокруг президентского дворца, и в итоге было решено, что продуктовый магазин на этом месте – действительно удобно, а в знак компромисса липа останется защищать от жары и ветра.

Только один этаж! На второй и не рассчитывайте, – пригрозила гроза двора.

Магазин этот кормит своих покупателей до сих пор, а вот обувная будка и мясной ларек, который кокетливо звался «Мис2 – Мясо», камнем-ножницами-бумагой то менялись местами, то вообще превращались в парикмахерскую и пекарню, то снова возвращались в исходное русло, сейчас там ателье и парикмахерская. Что будет дальше ведомо одному богу.

В первое время бабушка наотрез отказывалась скупаться в магазине, который оригинально назвали «Продукты» (местные отказывались следовать трендам и называли его скромно в честь хозяина «Магазин Вито», вскоре так его называл весь город). Потом она отступила, отмахиваясь «только хлеб, так будет свежее», а потом и вовсе подружилась с хозяином. В «Магазине Вито» всегда удивлялись, как я жую эвкалиптовую жвачку и почему не ношу носки, «а если отморозишь себе все? ты же девочка!». Эвкалиптовая жвачка очень часто оказывалась спасением для бабушки, которая по ночам задыхалась в приступах астмы (данное открытие пришло в мою сонную голову чисто случайно, научных доказательств не имею), а носки не ношу до сих пор и вроде как родила, ничего себе не отморозила.

Скоро по случаю моего первого сентября соседка, которая работала уборщицей в школе поблизости, задарила нас букетами цветов, подаренных ей учителями. Почему-то тетя Мелания в моих чертах лица видела всех своих любимых актрис попсовых тогда сериалов. Для нее я была и Кармелитой, и Принцессой цирка, которую играла Лера Ланская, и Жади. Естественно, в этом возрасте было лестно тайком стоять у зеркала и искать в себе Кармелиту, но каждый раз я все больше находила черты лица папы.

Отвоевав всю войну, переехав в Ставрополь и снова вернувшись на родину, папе было не просто найти работу. Все после войны и развала советского стремительно переходило на армянский язык, его отличное знание требовалось теперь уже практически везде, а военные заслуги уступали заслугам образовательным, требовался диплом, который у папы тогда был о незавершенном образовании историка. Когда еще успеть солдату с морфлота, попавшему на войну, заняться образованием. Маме тоже не сразу улыбнулась удача. Учителя физики с русскоязычным образованием рассматривались в последнюю очередь. В итоге и папа, и мама поступили в юридический институт, заполнили весь дом тонкими синими юнитами, а по вечерам учили вместе со мной армянскую письменность. Таких семей было очень много. После войны система перестроилась быстрее, чем к этому смогли приспособиться люди. Но они это сделали. Папа стал офицером, а мама оценщиком недвижимости. И вскоре не только читали и писали на армянском, но и выступали с отчетами и интервью.

В школе, несмотря на мой микроскопический рост, меня посадили за вторую парту. Уж очень сильно мешал бант одноклассникам, что сидели сзади. За первой партой усадили мальчика, который и слова не знал по-русски. Людмила Степановна дала его родителям честное слово следить за его успеваемостью особым глазом, поэтому несмотря на свой рост в почти бабушкин терновник, Давид сидел за первой партой. Людмилу Степановну хватило ненадолго, и вскоре так же, как и родители Давида упрашивали ее следить за ним, она упрашивала их перевести его в армянский сектор, иначе за ним придется тянуть весь класс, а у нее больная спина.

Сентябрь сменился октябрем, октябрь закруглялся в холодный ноябрь, белый бант и нарядные костюмы стали скучны глазу и были совсем неуместны в холодную погоду, чему последовало естественное решение пересадить меня за первую парту. А так как я отличалась хорошей успеваемостью, то во всей прелести советского воспитания Людмила Степановна посадила ко мне самого отстающего ученика, которого с русским языком связывали только фамилия, имя и отчество – Васнецова Вячеслава Олеговича, смуглого парня, путающего «ее» и «его», не приносящего свои учебники на занятия, из-за чего мне вечно приходилось делиться с ним своими. Слава, которого посадили за первую парту, научился виртуозно списывать под носом Людмилы Степановны, меня же, достойную внучку своей бабушки, раздражало это несправедливое положение дел его выровнявшихся оценок. Они же ложные! Он все равно самостоятельно вместо «заяц» напишет «заиц», а вместо «молоко» – «малако», несмотря на выразительные старания Людмилы Степановны выводить каждое утро перед диктантами на линованной части доски «-оло-, -оро-».

Чтобы облегчить свое дело, наша классная решила занять свободные части стен правилами правописания. И после очередного затянувшегося родительского собрания в нашем классе появились плакаты «жи-ши пиши через и, ча-ща пиши через а, чу-щу пиши через у» и еще куча всего.

Однажды я поссорилась со Славой. Меня брала злость, когда каждый раз он отмахивался, что забыл свои книги. Впервые тогда я позволила себе накричать на него, требуя от мальчика мужского поведения:

Я девочка, и мне несложно носить книжки! А ты мальчик и как тебе не стыдно? Людмила Степановна, я не хочу больше сидеть с таким мальчиком!

Вечером к нам домой пришли Славины бабушка с дедушкой. Пришли они, нагруженные коробками конфет, алкоголем, упрашивать не меня, а, как ни странно, мою бабушку, чтобы та повлияла на мое решение пересаживаться. Ей-богу, даже при разводах все бывает не столь серьезно.

На следующий день Слава прилежно принес все свои книжки, угостил меня шоколадкой, а после занятий пригласил нас с Женей, Анной и Гаянэ, с которыми мы были не разлей вода, к себе в гости. Вечером к нам должны были присоединиться и наши мамы.

Славиной маме мы устроили тот еще сюрприз, разобрав двухъярусную кровать (всем было интересно забраться на второй этаж и прыгнуть оттуда), игрушки, книжки. Младший брат Славы, Боря, включил магнитофон, цветомузыку, и в этом хаосе у нас началась самая настоящая дискотека. Тетя Лера держалась бойцом и победоносно перенесла все наши выходки.

Славы хватило всего на один день, потому что завтра он опять не принес книжки, но злиться на него уже было нельзя, ведь мы друзья, которые устроили вчера у него дома бомбежку.

Ложечка сахара за воду

Наступила зима. А значит – конец нормальному запаху в классе и вообще везде. Практически все дома и квартиры топились дровяной печью, отчего коптилась и одежда, и люди, а воду давали дважды в неделю и то на пару часов, успеть бы собрать ее по ведрам и ваннам, поэтому чаще не искупаешься, да и никто не даст потратить воду на свои прихоти. А если она замерзнет в трубах, то пиши пропало! В городе были источники, у которых скапливались ведровые очереди. Люди оставляли свои ведра, а те, кто жили поблизости, ну, или те, которые сами вызовутся (таких сегодня принято называть волонтерами) наполняли их и оставляли там же. Источники эти назывались очень символично: «три крана», «родник Симона», «три пулпулака3». Мужчин города по зимним вечерам в промежутке 18-20 часов можно было встретить там. А там, где собирается много мужчин, которые недовольны эффективностью пулпулака, на арену выходит уместное решение. Уместным решением было вставить в пулпулаки шланги. Действительно, воду так было собирать гораздо проще.

По утрам, пока варились к завтраку яйца, всем по очереди нужно было успеть умыться и почистить зубы ледяной водой. Причем на зубы было отмерено по чашке воды, а на лицо по пиале. Не больше! Грязную воду переливали в особое металлическое ведро. Она будет перелита папой при выходе на работу в бачок унитаза.

Мама тем временем собрала заледеневшую стирку, которая была результатом терпеливого труда и пота, ведь стиральные машины тогда были только в фантастических фильмах. Одежда стиралась вручную, а белье варилось в огромных кастрюлях, разминалось гигантскими деревянными щипцами. На веревке во дворе была от мала до велика (во всех лучших армянских традициях, иначе соседи разгневаются, как так?!) развешена застывшая одежда, как в музее восковых фигур, только у нас экспонатами были не люди, а одежда. Очень смешно каждый раз морозились кофточки, то умоляя о том, чтобы их поскорее согрели, то устремив рукава к небу в последнем бреду. Ледяными брюками вообще можно было ходить на войну, такие они были опасные. Полагаю, раньше именно таким оружием наши предки и пользовались, остается выяснить факт, когда появились джинсы (окей, гугл!). Бабушка разостлала все экспонаты, которые пахли стиральным порошком и дымом, перед дровяной печью. С каждым сантиметром оттепели дом все гуще наливался запахом копоти.

Бабушка старательно сушила одежду, среди которых было очень много переделанного старья. Магазины тогда изобилием не отличались, а детей одевать – необходимость. Навыки некогда знаменитой швеи (ее фотографию печатали в какой-то комсомольской газете за лучший труд, до сих пор храним эту вырезку) дали нам возможность иметь теплые жилеты под свитерами, которые спасают нас от зимней стужи. Спасать-то спасают, но, чтобы их было удобно застегивать, бабушка цепляла на них пуговицы размером с параболическую антенну, иди теперь и доказывай в классе, что это пуговица, а не механизм от куклы, который если нажать, скажет «мама».

С наступившей зимой предпринимательские навыки бабушки не ушли в спячку. Теперь она перекраивала что только можно всем соседям, знакомым, родным, родным соседей и так считай весь город в твоих клиентах. Такое только с небес даруется, такому менеджменту и маркетингу ни один Тейлор и Котлер не научат.

В школе на уроке рисования нам задали нарисовать дом. У всех почти до единого из дымохода редкими кудрявыми волосами просился наружу дым, настолько он врезался в наши ноздри. Только у Юли он отсутствовал. И одежда у нее не пахла, как наша.

Юля, в твоем доме никого нет? – спросила не без зависти учительница.

Почему же? Есть, – удивилась Юля.

А тогда, где дым из дымохода?

А у нас дома нет дыма, у нас стоит небольшой обогреватель.

Ясное дело, и одежду они стирают и сушат дома, чтобы не приелся этот, затопивший все, запах. Семья Юли перебралась в Степанакерт из Москвы вскоре после войны. Не успели мы с ней толком познакомиться и пообщаться, как они уехали обратно. Зато фото на виньетку сделали.


Ложечка сахара за музыку

Однажды в какой-то четверти мы начали изучать пение. Урок был по понедельникам пятым по счету. Его мы ждали с нетерпением, потому что Розита Карленовна, эффектная светлая женщина, с голубыми тенями до самих бровей и моднейшей стрижкой «итальянка», ритмично хлопала левой ладонью по неподвижной правой, которая покорно поддавалась каждому хлопку и припевала «ми-ме-ма-мо-му-у-у». Мы же должны были октава за октавой вытягивать из себя все эти мычания. Людмила Андреевна (да, славянские имена у нас в избытке), директор школы, каждый раз чувствовала себя на пастбище, когда проходила мимо этого класса, что находился у самой учительской. Ей даже становилось как-то не по себе, ведь одета она с лоском: юбочка, коротенький пиджак с выразительными плечами, каблуки, брошь на зависть Эдите Пьехи, укладка на зависть Мерелин Монро, пусть земля ей будет пухом.

Как-то в очередной понедельник Розита Карленовна решила научить нас нотам.

Ребята, это язык музыки. Всего существует семь нот, а вместе они составляют октаву. Кстати, есть среди вас желающие поступить в музыкальную школу? У нас там сейчас как раз набор идет.

Я.

На каком инструменте ты хочешь играть?

На скрипке.

Какой утонченный выбор! Тогда останься после занятий, пойдем вместе, запишемся. Не беспокойся, домой я тебе проведу.

Этой выскочкой оказалась безусловно я. И на скрипке играть я решила именно в эту секунду. Совру, если скажу, что это было моей давней мечтой, ведь давними в моей жизни семилетней продолжительности могут быть только сопли, и еще совру, если скажу, что когда-то в лицо видела скрипку. В лицо я видела только дядин барабан и кларнет двоюродного брата, а скрипка – это выбор подсознания, иначе никак не могу оправдать такое стремительное развитие событий.

Мои родители и бабушка хорошенько переволновались, не застав меня после занятий в школе (одноклассники им потом сообщили, что ушла с Р.К.). Я вернулась домой очень кстати, когда мама и папа все еще были дома на обеденном перерыве.

Что это у тебя в руках? – спросила мама.

Скрипка, – сказала я, вытаскивая из футляра эту восьмушку.

А чья она?

Моя.

В смысле твоя?

Я записалась в класс скрипки. Теперь у меня занятия во вторник и пятницу, после школы.

А нас об этом ты когда решила спросить?

Я же учусь, ничего плохого не делаю. Мама, ты же говоришь, что нужно быть любознательной и всему учиться.

Да, но ты ведь понимаешь, что у нас дома нет музыкантов, и никто тебе не сможет помочь, если что-то пойдет не так. Ты должна будешь учиться всему сама, – говорила мама, сама не понимая, что происходит и каким ходом вообще пошли мои мысли, что я пришла домой, состоявшая в классе скрипки.

Как это не сможете помочь? Бабушка ведь всегда говорит, что в их советской школе учили всему. Если нас сейчас учат нотам, значит и бабушка их знает. Она мне будет помогать.

Счастью мамы не было предела. Как гора с плеч, ушло с ее сердца все напряжение, ведь приставать с вопросами и всеми музыкальными «почему» я теперь буду к бабушке, любимой и неповторимой!

Теперь по вторникам и пятницам она приходила за мной с инструментом в руках, провожала на занятия, ждала меня в классе и делала замечания преподавательнице, которая за неправильную стойку могла либо зарядить по спине, либо уколоть большие пальцы иголкой, чтобы навеки вечной запомнить, как следует держать гриф скрипки и смычок.

Через несколько недель занятий мне задали выучить наизусть двухстрочный этюд. Я оставалась при своем мнении, что бабушка замечательно знакома с нотами, поэтому отдала ей музыкальную хрестоматию и попросила проверить, правильно ли я играю этюд по памяти.

Но я же не знаю нот, – жалобно и чуть ли не плача говорила бабушка, понимая, что меня в этом никак не убедить.

А как же ваша советская школа?

Там мы учились только петь, а не читать по нотам.

Ладно, – сжалилась я, – давай сюда хрестоматию.

Сдаваться было не в моем характере. Поэтому, взяв учебник, я нанесла карандашом под нотами названия каждой и начала играть, выговаривая ноты вслух. Теперь таким аудированием сопровождались все мои домашние задания.

После отчетного концерта бабушка гордилась мной вполне заслуженно. В отличном завершении учебного года была ее стальная заслуга!


Ложечка сахара за печь

Вечерами, когда все уроки сделаны, рюкзак готов к следующему дню, а вещи разложены в той очередности, в которой их нужно будет надеть, мы с сестрой усаживались к маме и сдирали с поленьев тонкие паутинки дерева. Они легче захватывались огнем, а еще огонь ими можно было разжечь гораздо проще, чем бумагой. Бумага сразу превратится в пепел, а если не успеть ее вовремя отпустить восвояси, то она еще и обожжет руку. С деревом все намного предусмотрительнее и надежнее.

Раз в месяц папа стряхивал дымоходы, освобождая тем самым пространство для дыма, чтобы огонь в печи был гуще.

Раз в неделю, обычно по выходным, на этой же печи под чугунным тазиком морщился от жары и духоты картофель в мундире, выплакивал все свои слезы толстый репчатый лук, становился мягче. В это время мама приносила соль, свежий сыр, хлеб из тандыра и зелень, самую разнообразную. Хлеб согревали тоже на печке. Бабушка, кто не боялась обжечься горячей картошкой и луком, выводила их по очереди на тарелки, пока мы собирали незатейливый бутерброд из хлеба, сыра и зелени. Картошка обжигала язык, зубы. Бабушка любила разламывать ее и безжалостно кидать между дольками сливочное масло, которое только что из холодильника. Не понять, маслу нравилось таять в объятиях картошки, или это были слезы о пощаде. В детстве я больше склонялась ко второму, поэтому мои порции обходились без масла, что не могу сказать о зрелом возрасте. Запеченный лук считался особенным деликатесом.

Во всяких франциях едят лягушек и всяких улиток, потому что понятия не имеют, что такое запеченный лук! – утверждала бабушка.

Лук этот очень смешно выпрыгивал из своих одежек, становясь все миниатюрнее и слаще.

Папа в это время уже закончил опыт с вином4, убедился, что он чист, не разбавлен водой, взял в руки бокал, пошевелил чуть слышно губами, поднял глаза к потолку, пошептался о чем-то с богом и выпил. Можно и дальше жить спокойно. Господь на нашей стороне. У нас над головой крыша, тепло, печь, которая собрала вокруг себя всю семью, на которой приготовлены картошка, лук. Мы сыты. У нас есть телевизор. Сейчас папа с бабушкой начнут ежевечерний спор о том, что смотреть – НТВ или «Кармелиту», которая «так нравится детям, ведь там красивые платья и песни», а еще и там костер собирает вокруг себя весь табор, как это делает наша печь. Костры объединяют. Папа не сдавался. Но компромисс был найден. НТВ смотрели во время рекламы, а когда реклама была на НТВ – смотрели «Кармелиту».

Скоро нас с сестрой отправят спать. Ровным счетом это значило то, что нам, еще не уставшим и бодрым, придется снова искать самые невозможные рисунки на красном ковре, который красовался на стене. Там можно было найти тропинки дорог, усыпанных красными розами, или кровью, когда какое настроение. Одно помню точно – на коврах всегда было место весне, на них всегда была зелень, а еще дороги, которые вились все дальше и дальше. Приведут они несомненно во взрослую жизнь, где нет ковров даже на полу, где все это уйдет в сундуки истории и останется пылиться, туда, где коврам отведутся целые музеи, где они станут культурным наследием, а не необходимостью, которая должна была покрывать полы, стены, быть своего рода украшением на свадьбах (в которой букет невесты был обязательно из алых гвоздик), где ватой обведут на них по два сплоченных семейными узами кольца, напишут внизу дату и пожелают счастья, чтобы потом кто-нибудь в паре из самых младших и старших в семье женщин отчаянно освобождал ковер от этой белой ваты, стиснув зубы, потому что ее не так легко отодрать от шерсти.

Завтра в школе мы опять «угадаем», что на завтрак у всех было по два варенных яйца и бутерброды из сливочного масла и меда, а еще чай. Без сахара. Потому что истинный арцахский житель никогда не перебьет вкус чая сахарным песком. Потому чай должен пахнуть крупными листьями и зверобоем, чабрецом или мятой. Иного не дано. Иное не принимается. Чай, после того, как закончилась настойка из заварки, можно «женить»5 всего раз, и то если не прошло пяти часов. В следующий – нужно готовить новый, иначе выпьешь яду и помрешь. Эта истина настолько врезалась в память, что до сих пор боюсь выпить несвежий чай. Не помирать же!


***

…за мир

Как же сладко было жить после войны… и до нее.

Пока царапала на электронных листочках А4 воспоминания из детства, Земля успела сделать полный оборот, дочь отпраздновать свой первый день рождения, мир на родине успел смениться войной, война успела прекратится, превратив «Шуши» в «Шуша».

Чай стал горьким-прегорьким. Отныне на каждый день у меня пакетик от Тесс или Гринфилд (папа явно не одобрил бы). Чтобы заварить настоящий высокогорный арцахский чай отныне требуется слишком много ложек сахара воспоминаний…

Ради чего живут люди?

Примечания

1

Угол Шуши – это такой портал города, где красуются цветочные магазины, здания детской больницы, взрослой больницы и роддома. Здесь заканчивается Степанакерт и начинается Шуши. Города символично разделены братской могилой. Именно Шуши считается победоносным знаменем арцахского армянства и не только. Высокогорье, разреженный воздух и почти круглогодичный туман придают этой волевой и воинственной девушке (в моем представлении Шуши широкоплечая, высокая девушка с длинными черными кудрявыми волосами, с характером журчащей реки, такой же веселой, проворной, и стремлением сокола) все необходимы этнические черты лица: камни, изумрудная зелень, свежий воздух. Культура Арцаха начинается с Шуши. Всегда мечтала поскорее вырасти, стать богатым меценатом и построить там филармонию и огромную библиотеку. Авось сбудется!

(обратно)

2

(с арм.) мясо

(обратно)

3

(с арм.) питьевых фонтана

(обратно)

4

Он помещал бокал с вином в холодную воду, и если вино стало светлее, значит оно разбавлено водой.

(обратно)

5

(народ.) снова обдавать кипятком заварку

(обратно)

Оглавление

  • *** Примечания ***