Сохранить [Артур Мельник] (fb2) читать онлайн

Артур Мельник Сохранить

Глава 1

Сегодня умрёт мой отец.

Раньше о таких вещах не говорили, ведь люди боялись даже думать о смерти. В детстве, лет сто сорок назад мне самому было страшно представить, что кто-то из моих близких умрёт. Теперь же всё стало гораздо проще. Мы иначе относимся к этому стандартному событию в жизни каждого. Именно поэтому, когда мне назвали точную дату смерти отца, я обрадовался этой новости.

– Ваш отец умрёт в среду ровно в восемь вечера по местному времени. Поздравляю вас! – сказала голограмма человечка в моей квартире.

– Благодарю! – ответил сонный я, лежа в кровати и смахнул по панели на тумбочке рукой.

Сообщение о точной дате смерти человека – реальность или даже обыденность. Каждый день кто-то умирает, ничего в этом трагичного нет и, по сути, никогда не было.

Исключение только в случае смерти какой-нибудь знаменитости. Стоило звезде умереть, как её все мгновенно любили и не могли без неё жить. Люди умирали в домах и больницах каждый день, и никому до этого не было никакого дела.

Несправедливость.

Смотри также: Лицемерие. Ложь. Наживание на чужом горе.

Если раньше в те далёкие времена дата смерти была неизвестна. Если раньше мы безумно боялись этого дня. Если раньше каждый стремился добавить себе пару лет жалкого существования, то теперь же всё стало проще и менее драматично.

Мы живём гораздо дольше. Именно столько, сколько пожелаем. Наша жизнь не бесконечна, это верно, но конец её наступает тогда, когда мы сами этого захотим.

Смерть – это часть повседневности. Такой же праздник, как день рождения или точнее, как свадьба. Ведь прямо как перед свадьбой, человек или его близкие заранее выбирают подходящую дату, а затем, как перед любым праздником, рассылают гостям примерно такие приглашения:

«Дорогой/ая (Имя)! С радостью тебе сообщаю, что вечеринка в честь моего дня смерти пройдет 13 апреля в 18:00 в ресторане «Ottenere L’immortalità». Дресс-код свободный. Обещаю, будет весело. С любовью, твой/твоя (Имя)».

В назначенное время гости собираются в огромном белоснежном ресторане, наполненном ярким светом и разноцветными огнями. В зале, напоминающем корабль из Космической Одиссеи, играет танцевальная музыка, люди в разноцветных костюмах, в точности повторяющих костюмы из Звёздного пути, разговаривают и смеются. Столы ломятся от выпивки и угощений, кругом воздушные шарики, пластиковые цветы, улыбки, смех и гости, поздравляющие виновника торжества.

Молодая девушка с голубыми глазами и золотистыми волосами, подходит ко мне возле барной стойки и начинает разговаривать так, словно мы близкие друзья. На вид ей двадцать пять, но на деле же почти двести лет, и она говорит мне, что рождаться – нормально, а умирать – не менее нормально. А затем она спрашивает:

– Если мы каждый год празднуем день, который стал началом нашей физической жизни, то почему бы не отпраздновать день её окончания? Как окончание школы. Или защита дипломной работы, – она делает глоток и начинает смеяться, – Или же выход на пенсию по достижению необходимого возраста.

– Смерть – это лишь начало новой жизни. В самом буквальном смысле. Остаётся только выбрать свой час и дождаться его. Конечно же, предварительно закатив потрясающую вечеринку! – говорит она, поднимает пластиковый бокал с водой и начинает хохотать, пока гости один за одним подходят к виновнику торжества и говорят:

«Вы были очень хорошим человеком, удачи в будущем!»

Или

«Желаю вам всего наилучшего, вы этого заслужили»

Или

«С повышением!»

Настоящее кажется абсурдным в прошлом. Прошлое кажется абсурдным в настоящем.

Парень в серебряной водолазке поднимает стакан из переработанного пластика с водой, обогащённой минералами и говорит тост, а в конце добавляет:

– Вы представляете, а ведь раньше все только и рыдали из-за чьей-то смерти!

И гости улыбаются и кивают.

– Они боялись этого больше всего на свете, подумайте только.

И зал хохочет.

– Конец этой жизни воспринимался ими как конец всего. Худшее и самое ужасное событие, которое они могли себе вообразить.

Он хохочет, и весь зал хохочет вместе с ним. Ему около двухсот лет, и каждому в этом зале не меньше сотни, но внешне они двадцатилетние парни и девушки. Мы здесь празднуем смерть, а выглядит так, словно это вечер выпускников университета. Все молоды, прекрасны, полны надежд.

Разница лишь в том, что в бокалах никакого алкоголя, на столах сплошь таблетки и пилюли, а причина праздника – смерть.

Скорбь заменили радостью. Грусть – весельем. Вместо боли сплошное наслаждение.

Это жизнь, из которой убрали всё самое страшное, и в ней осталось лишь самое лучшее.

Я был на таких праздниках, поздравлял людей, которых называют «смертниками» и просят не путать с людьми прошлого, которые делали страшные вещи.

– Это просто очень похоже на слово «именинник», понимаете? – говорила мне девушка в салатовом костюме и залакированными серебристыми волосами, убранными назад.

– Понятно, – отвечал я, но голова моя была занята другими мыслями. Я хотел узнать, что чувствуешь, когда кто-то из твоих близких умрёт в конкретный день, час, минуту. Как минимум, занятно принять факт смерти, которая в наше время стала настоящим праздником.

– Добро пожаловать в вечную жизнь! – кричит лысый парень в синем, и «смертник» благодарит его и хлопает в ладоши.

– Во славу Канцлера! – кричит девушка в красном костюме.

– Во славу Канцлера! – отвечает толпа.

Все веселятся, хлопают, смеются, затем начинает играть весёлая музыка, и толпа пляшет на празднике, посвящённом смерти одного из людей.

Я сижу за стойкой и наблюдаю за весёлым танцем под знаменитую песню под названием «Death is only the beginning». На каждом празднике она звучит.

Осталось пять минут, Эф.

Этот день настал. Наконец, могу понять людей, близкие которых познали радость смерти. Единственное печально в этой ситуации то, что никто никогда не оказывается готов. Как бы долго я не жил, как бы хорошо не готовился, это событие наступает слишком рано. Это чувство схоже с тем, когда ты уезжаешь после выходных от любимой бабушки: знаешь, что вы прощаетесь не навсегда, знаешь, что с ней всё хорошо, но чувство грусти всё равно не покидает. Как бы долго ты не гостил у бабушки, момент возвращения домой настаёт слишком быстро, и ты не оказываешься к нему готов.

Смерть – одна из немногих вещей в жизни, к которым невозможно подготовиться.

Смотри также: Война. Измена. Положительный результат на тяжёлое заболевание.

Я оборачиваюсь назад, смотрю в прошлое и вижу собственную жизнь, которая кажется мне такой счастливой.

Если тебе страшно, то это нормально бояться.

Мне страшно остаться в одиночестве.

Ты не один.

Страх неведения давно исчез, ведь теперь все прекрасно знают, что ожидает нас после смерти. Лишь страх одиночества остаётся нашим верным спутником по физической жизни.

Я сижу в позе лотоса на небольшом холме, покрытом зелёной травой. Передо мной расстилается голубое озеро, в небе порхают птицы, и ветер слегка развевает мои волосы. Я сижу с закрытыми глазами, глубоко выдыхаю и говорю себе, что это настоящий праздник. Глубоко вдыхаю и убеждаю себя, что отец прожил замечательную жизнь. Выдыхаю и принимаю тот факт, что как бы долго я не жил, совсем скоро я тоже умру, и в этом нет ничего плохого.

Рождаться – нормально. Умирать – не менее нормально.

Мы живём в несколько раз дольше людей прошлого, но время так стремительно и незаметно пролетает. Останови его и живи до того момента, когда поймёшь, что хватит. В это мгновение ты попросишь ещё пять минут.

Это жизнь, из которой убрали временное ограничение, и в ней осталось лишь желание добавки.

Именно поэтому нам и было даровано ВЦБ. Жизнь не заканчивается после смерти, лишь её физическая часть, а после… Бессмертие. Цифровое. Великое.

Я закрываю глаза, глубоко вдыхаю.

Белоснежный бесконечный коридор, и я посреди него.

Обычно утренняя медитация помогает расслабиться, успокоиться, поднять настроение и ворваться со свежими силами в новый день. Обычно всё получается отлично, но только не сегодня. Во всём виноват он.

Мальчик в футболке, шортах, с растрёпанными кучерявыми волосами и голубыми огромными глазами на фоне худого лица. Он стоит босиком на белом полу, в его опущенной правой руке маленький плюшевый медвежонок. Мальчик молча смотрит на меня посреди длинного белоснежного коридора с сотней дверей, каждая из которых открывается с помощью ручки. В нашем мире ими уже давно никто не пользуется. На каждой двери выцветшая табличка с цифрами и буквами. Именно сегодня, в самый важный день моей жизни, как только я закрываю глаза и глубоко вдыхаю, я вижу его. Он ничего не говорит, и когда отворачиваюсь, он вновь стоит передо мной. Мальчик молча смотрит на меня, не шевелясь.

Кто ты такой? Что тебе от меня нужно?

Он ничего не отвечает, он просто молча смотрит на меня.

Я отхожу назад и открываю первую попавшуюся дверь, захожу в комнату и вновь вижу его. Выхожу, открываю ещё одну, захожу внутрь. Снова он. Затем другая дверь. Ещё одна. Снова и снова… За каждой дверью бескрайняя белая комната, посреди которой стоит этот голубоглазый лохматый мальчишка и молча смотрит на меня. Я выхожу в коридор, закрываю дверь, и опять он. Мальчик с мокрыми упавшими ему на лицо волосами молча стоит и смотрит на меня. Он не моргает, не двигается, не издаёт ни звука.

Перекрёсток ослепительно белых коридоров. Вокруг меня звучат голоса невидимых людей, скрип маленьких воображаемых колёс, дребезг чего-то металлического. И в каждом коридоре только он. За каждой дверью он. В каждой комнате моих воспоминаний лишь пустое белоснежное пространство.

И он.

Кто ты?

Он не отвечает, а лишь молча смотрит.

Осталось четыре минуты, Эф.

Каждый день я брожу по белоснежным коридорам, открываю двери, дёргая за ручки, которые уже нигде не встретить, и захожу в эти комнаты, пытаюсь восполнить пробелы в памяти, добавить деталей, дополнить картину. Я прокручиваю в голове моменты прошлого ради того, чтобы ничего не забыть. Ведь единственный минус столь долгой жизни в том, что любое воспоминание, даже самое важное в твоей жизни, постепенно растворится.

Смотри также:

Исчезнет. Испарится. Станет ничем.

Вспомни свой первый поцелуй. Самый лучший день в жизни. Вспомни момент, когда ты впервые увидел снег.

Я всё помню.

В моей голове звучит голос диктора:

«В наш век современных технологий, вакцин от старения и пилюль, заменяющих пищу… Во времена парирующих планеров и созданных нами искусственных органов, ничем не уступающих настоящим… Мы уже открыли бессмертие и доказали его реальность, а следующей нашей целью является полное сохранение всех важных, удаление плохих, и восстановление необходимых воспоминаний нашей долгой жизни. За сотни лет накапливаются терабайты важной информации, и наша задача найти самый лучший способ, чтобы сохранить каждый крошечный бит. Попытка копирования воспоминаний на серверы оказалась неудачной из-за уязвимости и невозможности передачи информации такой как, например, аромат. Сложность задачи состоит и в недопустимости ни одной ошибки из-за фатальных последствий для конкретного индивидуума, а так как сам человек пока не совершенен, гарантий отсутствия ошибки никто дать не может. Некоторые эксперты отмечают возможность для контроля над людьми без их одобрения с помощью воспоминаний. Одним из их аргументов является Парадокс Имени, суть которого заключается в том, что, если вашего друга звали X, вы не узнаете об этом, если в ваших воспоминаниях его имя заменят на Y. Следовательно, никакого X в вашей жизни никогда не существовало, но существовал Y, которого никогда не существовало в самой реальности. К большой радости, некоторые успехи у нас уже имеются, и сохранение настоящих и полноценных воспоминаний остаётся лишь вопросом времени. И да поможет нам Канцлер!»

Одно маленькое изменение в коде – уже не твои собственные воспоминания.

Без собственных воспоминаний ты не будешь самим собой.

Твоя реальность отличается от самой реальности.

Осталось две минуты, Эф.

Я брожу по этим белоснежным коридорам каждый день, и открываю двери разных комнат. Какие-то детали, незаметные в прошлый раз, становятся заметны. Цвета, ароматы, звуки. По маленьким крупицам я восстанавливаю картину, но каких-то деталей всё равно не достаёт. Каждая комната – словно разбитая на десятки осколков тарелка, а я ползаю по полу, как младенец, и собираю из этих уникальных кусков тарелку заново.

Затем следующая дверь, и новая тарелка. И ещё, и ещё. Тарелка никогда не собирается идеально, да и если быть честным, её невозможно собрать полностью. Каких-то крошечных осколков и кусочков будет недоставать.

Каждый день всё повторяется, но только не сегодня. Именно сегодня, в самый важный день моей жизни, передо мной стоит этот мальчишка и не даёт сосредоточиться.

Проваливай!

Он молча смотрит на меня и не даёт сконцентрироваться.

Уйди из моей головы!

Нужно очистить разум, избавиться от посторонних мыслей, но он постоянно здесь. Совсем рядом. Прямо передо мной он стоит и смотрит на меня посреди коридоров, посреди пустых комнат, посреди сотен дверей.

Оставь меня. Прочь. Уходи! Прочь!

Он не говорит ни слова и смотрит на меня, не моргая в бесконечном белом пространстве. Коридоры и двери исчезли, остались только мы с ним, уставившиеся друг на друга.

Что тебе нужно?

Осталась одна минута, Эф.

Он молча смотрит исподлобья, его мокрые волосы спадают ему на лицо.

Уйди из моей головы! Кто ты? Как ты сюда попал?

Он держит в правой руке плюшевого медвежонка и поднимает трясущуюся левую руку. Мальчик указывает на что-то позади меня. Я оборачиваюсь и вижу бесконечное белое пространство, как и всё вокруг. Кроме бесконечного белого нет ничего. Я оборачиваюсь назад, мальчика нет, а позади меня доносятся разные звуки: голос людей, визг колёс, дребезжание чего-то металического, крики и детский плач. Я вновь делаю круг и вижу перед собой огромный экран. Такой, какой видел в прошлые времена в кинотеатрах. На этом экране проносятся яркие кадры.

Отец. Какая-то девушка. Купол. Пластмассовые дома, дороги и люди. Снова отец. Город. След из капель крови на земле. Зелёная трава. Человек в серой форме. Группа людей вдалеке. Силуэт человека в лучах слепящего солнца. Озеро. Билборды. Эл.

Этого никогда не было.

Кадры мелькают по кругу, но на фоне сегодняшнего долгожданного праздника они не имеют никакого значения для меня и остаются лишь пустым набором кадров.

Затем на экране вновь появляется этот мальчик. Я оборачиваюсь, и он позади меня.

Прочь! Оставь меня в покое. Кто ты и что тебе нужно?

Он ничего не говорит.

Я падаю перед ним на колени. Шепчу ему, умоляю его уйти.

Сегодня умрёт мой отец, став одним из людей, которые обрели Великое Цифровое Бессмертие. Нельзя воскреснуть, не умерев. Нельзя обрести бессмертие при физической жизни.

Сегодня какой-нибудь двухсотлетний парень поднимет бокал из переработанного пластика с водой, обогащенной кальцием, фосфором, магнием и скажет:

– За смерть твоего отца!

И гости воскликнут:

– За бессмертие после смерти!

Время вышло. Нам пора, братец.

Мальчик исчезает. Растворяется. Становится ничем. И я открываю глаза.

Глава 2

Я подхожу к красному планеру, который слегка покачивается в воздухе в сантиметрах пятнадцати над землёй. Я оборачиваюсь в сторону озера. Ветер дует мне в лицо, приносит с собой запах травы, полевых цветов. Где-то вдалеке поют птицы, крякают утки. Только что лягушка тихо плюхнулась в воду. Каждое утро я прилетаю сюда, сижу на зелёном холме перед озером в позе лотоса и наслаждаюсь, закрыв глаза.

Нахождение вне купола более десяти минут негативно отража…

Да знаю, знаю.

Я бросаю последний взгляд на озеро. Что-то постоянно тянет меня сюда и не хочет отпускать. Я сажусь в планер, и его двери плавно закрываются. Подношу руку к панели, которая загорается синим огнём, а через секунду свет становится зелёным. Слышен лёгкий гул электродвигателя, планер приподнимается от земли ещё на несколько сантиметров и улетает от озера навстречу светло-голубому мерцающему куполу, за которым находится город.

Каждый из двух городов отделен куполом от внешнего мира. Хотя скорее это внешний мир отделили от нас. Купола несут защитную функцию, регулируют температуру, избавляют от негативных последствий солнечного света.

Я где-то читал, что фотостарение – это явление, которое иссушает кожу под действием ультрафиолетового излучения. А меланома – это злокачественная опухоль, причиной которого является воздействие ультрафиолета.

Это жизнь, из которой убрали все негативные факторы, и тебе в ней больше ничего не грозит.

Как там отец?

Состояние стабильное. Температура в норме. Пульс в норме. Он сейчас спит.

Надо срочно искать деньги, Эл, он долго не протянет.

Согласен.

Сколько у нас на счету?

Сто семьдесят тысяч.

Даже когда мы смогли обрести бессмертие, деньги остались деньгами.

Смотри также: Смысл жизни. Уважение. Признание. Любовь.

Я сижу в зале на празднике одного из «смертников», слушаю его речь, и понимаю, что у бессмертия тоже есть своя цена. На данный момент она составляет двести пятьдесят тысяч. Немалая сумма. Я закидываюсь таблетками, заменяющими ужин. Я в зале, полном гостей. Сижу за стойкой в одиночестве, пока остальные танцуют, и понимаю, что бессмертие всё же удел богатых.

В моей голове мелькают возможные названия для цифровых рекламных билбордов, расставленных по всему городу:

«Мы все равны, но люди с деньгами всё же равнее!».

«Кредит на бессмертие! Всего 3,5% годовых!»

«Зачем вам бессмертие, если вы и при жизни можете работать вечно?»

Если так посчитать, то получается, что я заработал чуть больше тысячи в год. Не густо за сто пятьдесят лет.

Братец, не преувеличивай. Сто пятьдесят тебе будет только на следующей неделе.

Я совсем не заметил, как быстро пролетели эти сто пятьдесят лет.

Ты просто порой забываешь, сколько всего ты прожил.

Наверно.

Знаешь, в чём самый большой минус долголетия?

В чём же?

Каждый год тебе приходится ломать голову при выборе подарка на день рождения, и так сотни лет, а знакомых и друзей всё больше и больше.

Ты всегда умел отвлечь.

Что есть, то есть.

Забавно.

Что именно?

Мы живём так долго ради ещё более длительного существования.

Жизнь не нужно проживать ради чего-то, жизнь нужно просто жить.

С каких пор ты стал философом?

Всегда был.

Мы летим по дороге из переработанного пластика, вокруг нас зелёные поля, в которых цветут цветы и порхают бабочки. В небе летают птицы, светит солнце, то прячась за перистыми облаками, то вновь появляясь.

Ты не устал так жить?

Мне уже давно неизвестно такое понятие, как усталость.

Ладно. Не надоело?

Это для меня теперь тоже непостижимо.

Безэмоциональный и бесчувственный.

Это я.

Ты хоть раз пожалел о том, что тебя оцифровали?

Нет, мне неиз…

Да, да. Тебе неизвестны такие чувства, как жалость, сожаление, скука, усталость и прочее. Может, ты и не человек вовсе?

А все ли люди – люди? И в какой момент человек перестаёт быть человеком?

Наверное, когда делает что-то очень плохое.

Для начала необходимо определить для себя, кто является человеком изначально, отталкиваться от этих условий и определить для себя, хорошо ли вообще быть человеком.

Ты всегда был таким занудой? Может быть, ты был совсем другим?

Может быть.

Изменяется ли вообще человек без физической оболочки?

Ответы на все эти вопросы уже даны учёными.

Я порой забываю, что ты когда-то был таким же из плоти и крови, как я.

Забавно.

Что именно?

Ты прожил почти сто пятьдесят лет, но так и не нажил ни одного друга.

Мне и тебя достаточно.

Я провожу по панели рукой, включается автопилот, весь салон загорается нежно голубым светом, кресло отклоняется назад, и в моих ушах постепенно начинают падать капли воды, а я закрываю глаза. Звучит гроза, и капли падают немного активнее. Гроза раздаётся вновь, и начинается дождь. Сначала лёгкая морось, но через пару мгновений начинается настоящий ливень. Слышно, как капли разбиваются о землю, как падают на листья деревьев, как орошают зелёную траву. Гремит гром, ветер колышет густые зелёные ветви деревьев, а дождь льёт сильнее и сильнее. Он в моей голове. Его звук и аромат. Всё лишь в моей голове.

Капли дождя сплошной водяной стеной падают на землю, образуя небольшие лужи. Я бегу по этим лужам босиком, хлюпая ногами, а сзади меня бежит маленький, насквозь промокший Эл. Он немного отстаёт, заливается весёлым смехом, и я кричу ему, чтобы он догонял. Мы прыгаем по лужам, промокшие, грязные и счастливые. Вокруг нас стоят громадные деревья, ветви которых колышет ветер, а с неба на нас падают тысячи капель воды, пока мы прыгаем по лужам.

Дождь, ветер, снег – явления, которых под куполом просто нет. Я имею в виду настоящий ветер, дождь и снег.

Мы живём в пузыре. В стеклянном снежном шаре на деревянной полке.

Потряси его.

Я бегу и оглядываюсь на Эла, хочу убедиться, что он не сильно отстал, и вижу, что он стоит на месте по щиколотки в луже.

– Эл, ты чего? Бежим скорее!

Он машет рукой, хохочет и прыгает в этой луже. Вокруг стоит аромат дождя и хвойного леса.

– Пошли домой скорее, родители будут волноваться.

Он прыгает в луже, его одежда вся потемнела от воды, а волосы немного слиплись и упали ему на лицо. Аромат свежего леса после дождя постепенно сменяется на что-то мне неизвестное. Мои волосы тоже слиплись, а густые капли воды стекают по моим щекам.

– Эл, не заставляй меня за тобой возвращаться. Побежали скорее.

Я смотрю на его ноги и понимаю, что он в луже по колени, и с каждой секундой он всё глубже погружается в воду. Я начинаю бежать к нему навстречу, но ноги меня не слушаются, они утопают в грязи, а по моему лицу стекает всё больше густых и липких капель. Мой брат опускается всё ниже. Он уже по пояс в воде.

– Эл! Вылезай оттуда! Скорее! – я бегу к нему изо всех сил, но почти не двигаюсь с места, смахиваю со лба капли, и в запах ударяет аромат чего-то терпкого. Я смотрю на руку – она вся в крови. Мои руки в крови, вся моя одежда и земля, на которой я стою, в крови. Лужи вокруг меня красные, как и ветви деревьев. Весь лес в одну секунду окрасился алым цветом.

Оглянись. Всё вокруг утопает в густой крови.

– Эл! – кричу я, – братик! Вылезай скорее.

Я смотрю на него, стоящего по плечи в крови, и, готовый разрыдаться от беспомощности, кричу изо всех сил. Дождь продолжает идти.

Дождь из крови.

Глава 4

Мы пролетаем по тоннелю, вылетая на огромное шоссе, наполняющееся планерами.

Город оживает. Это не тот город, в котором я жил сотню лет назад. Новые здания из высокотехнологичного пластика, голографические экраны, летающие беспилотные планеры. Однако, люди остались всё те же.

Мы не зажили лучше. Мы не стали счастливее или умнее. Мы просто получили возможность долго жить, счастливо умирать и бесконечно жить после смерти.

Мы пролетаем между огромными небоскребами с зеленой пластиковой травой вокруг и на их крышах. Мимо голограмм о медитациях и вакцинах от старения. Мы мчимся мимо ресторанов с молекулярной кухней, в которых гостям выдаются пилюли с различными вкусами и необходимым количеством макро и микроэлементов. Мы летим, а на пути нам встречаются десятки рекламных щитов:

«Замени устаревший орган уже сегодня».

«Запишись на курсы медитации».

«Клиника Privatio Sensus. Самая лучшая клиника во всех измерениях».

Иногда мне кажется, что мир и не изменился вовсе. Его всего лишь запихнули в более современную упаковку, сменили дату и выдали за что-то новое.

Может, послушаем музыку?

Отличная идея.

Планер наполняется приятной мелодией на фортепиано.

Такая музыка никогда не умрёт.

В отличие от людей.

Я должен спасти отца.

Мы спасём его.

Экран на приборной панели открывается, и я провожу по нему пальцем в надежде почитать новости и немного отвлечься от плохих мыслей, пока мы пролетаем мимо теннисных кортов с дополненной реальностью и баров с мультивитаминными коктейлями. Одна капля, и ты уже весел, опьянён без алкоголя и счастлив.

Это жизнь, в которой оставили только хорошее, и лучшее, что ты можешь пожелать, это её бесконечность.

По крайней мере, так задумывалось.

Заголовки статей в газетах всегда выглядят примерно так:

«Создано молоко, содержащее в 17,7 раз больше кальция, чем коровье».

«Люди стали обращаться в клиники в двенадцать раз реже».

«Медитация вновь признана самым лучшим способом обрести долголетие».

Сколько ему ещё осталось?

Дней пять, не больше.

Я пролистываю статью о новых открытиях в фармакологии для омолаживания клеток. Оказывается, увеличение длины теломеров способствует развитию клетки и долголетию всего организма.

Мы подъезжаем к маленькому заведению, над которым светится надпись: «Выгодно и полезно». Дверь планера медленно поднимается, и я ступаю на пластиковую дорогу, а планер слегка покачивается в воздухе.

Я подхожу к зданию, двери которого плавно открываются.

– Добрый день, – улыбается мне парень за стойкой.

– Здравствуйте, – улыбаюсь я ему в ответ и сажусь за белоснежную глянцевую стойку. Бары нынче изменились. Вместо алкоголя на полках – лекарства и настойки, вместо шотов с выпивкой – пилюли и стаканы с водой, вместо алкогольного отравления – долгая и счастливая жизнь.

Я где-то читал, что алкоголь – это напиток, содержащий этиловый спирт. Он увеличивает риск незапланированных беременностей, браков, абортов. Ухудшает жизнь, ведёт к быстрому старению, болезням печени, почек и мозга. Яд, отравляющий наш мозг, который запрещён.

На панели перед собой я нажимаю несколько клавиш, и в стойке открывается отсек, из которого плавно выезжает белая маленькая коробочка. Она открывается, и передо мной лежат две зеленые пилюли цвета лайма и перечной мяты. Я закидываю в себя треть суточной нормы калорий, витаминов, минералов и аминокислот. В моей памяти воспроизводится видео, крутящееся круглосуточно на рекламных уличных щитах. На экране счастливая, насколько это возможно, семья, и голос из рекламы в моей голове говорит:

– Невероятно удобно позавтракать за две секунды, выпив пару таблеток. Никаких лишних минут, никаких проблем с зубами, никакого подсчета калорий и ожирения. Вам не захочется тратить ценное время на такой скучный и постоянный процесс, как питание. Вы не съедите вредного или лишнего, всё уже посчитано и взвешено за вас. Вам осталось только сделать глоток, – на видео счастливые члены семьи закидываются таблетками, весело улыбаются и расходятся по своим делам.

На экране появляется надпись: «Таблетки в каждую семью».

Мы в нашем любимом кафе «Amor est Familia». Отец, Эл и я. Вокруг пахнет жареными в масле пончиками, карамелью и клубничным коктейлем. Зал забит полностью, но нам удалось найти свободный стол с двумя просторными диванами у окна. Официантка в розовом платье подходит, улыбается, здоровается, и спрашивает, готовы ли мы сделать заказ. Отец кивает и диктует ей то, что мы здесь постоянно берём. Она записывает всё в маленький блокнотик, который хранится в её нагрудном кармане. Отец заказывает нам два молочных коктейля и шесть пончиков. Когда он делает заказ себе, он говорит:

– Будьте добры мне чашку обжигающего, чёрного, как сама смерть, кофе.

– Хорошо, – улыбается девушка, записывая заказ.

– И будьте любезны мне ваш чудесный вишнёвый пирог с шариком пломбира.

– Отличный выбор, – улыбается официантка, пока внимательно всё записывает. Пишет она очень мелко. Настолько мелко, что сразу после нас она подходит к соседнему столику, за которым сидят мама, папа, две дочки и, не перелистывая страницу, записывает их заказ. Следом принимает заказ у ещё одного столика, записывая всё на той же странице.

«– Да уж, в воскресенье здесь не протолкнуться», – говорит отец, осматриваясь вокруг.

Я киваю, пока Эл катает по столу красную спортивную машинку и изображает звук мотора.

Бллл-блл-блллл.

– Как дела в школе, Эф? – спрашивает отец, пока мы ждём заказ.

– Всё хорошо, пап.

– Никто не обижает?

Я мотаю головой.

– Эла никто не обижает?

Я поворачиваюсь на него, Эл продолжает катать машинку по столу, не обращая никакого внимания на нас. – Конечно, нет, пап, – отвечаю я уверенно.

– Не давай его в обиду, хорошо? Ты старший, и ты за него в ответе.

– Я понимаю.

– Он хорошо себя вёл на этой неделе? – спрашивает отец, поворачиваясь к Элу. Тот, слишком увлечённый игрушкой, не обращает никакого внимания.

Блллл-бллл-блллллл.

– Сын?

Эл поднимает голову на отца, утвердительно кивает головой и возвращается к гоночной машинке.

– Ладно, сходите пока помойте руки.

Я беру за руку Эла, он продолжает играть с машинкой, теперь словно с самолётом.

Блллл-блл-бллллл.

«– Подворачивай рукава», – говорю я, пока мы стоим возле раковины. Я подворачиваю свои, он смотрит на меня и повторяет за мной. Он вечно всё повторяет, причём старается это делать с максимально серьёзным лицом.

– Давай помогу.

Я вижу, что у него не получается, но он мотает головой.

– Нет, я сам, я взлослый.

Я тщательно растираю мыло по рукам, и он в точности повторяет за мной, затем поднимает на меня голову и говорит:

– Ты между пальцами не помыл.

– Согласен, – вздыхаю я и исправляюсь.

– Лаз-два. Лаз-два, – повторяет он, выполняя ритмичные движения.

Мы смываем мыло, я начинаю протирать его ручки бумажным полотенцем, но он начинает капризничать.

– Я сам.

Делает он это недостаточно хорошо, в некоторых местах руки ещё мокрые, а рукава рубашки частично намокли, но он стоит довольный, потому что всё сделал самостоятельно.

Я протираю влажные места на его руках, и когда он вновь начинает сопротивляться, я говорю ему, что в этот раз я ему помогу, а в следующий раз он поможет мне, ведь так делают все взрослые. Он кивает. Мы идём обратно к нашему столику, на котором нас уже ждут молочные коктейли с бананом, клубникой и взбитыми сливками.

Красная гоночная машинка катится по стенам, перелетая косяки и стыки деревянных балок.

Блл-бллл-бл.

Я держу Эла за руку, но его со мной нет. Он в кабине красного спортивного автомобиля рассекает воздух и преодолевает препятствия в виде стульев, столов и посетителей кафе.

Мы садимся за стол. Эл потягивает коктейль из трубочки, отец делает глоток кофе, немного щурится от того, насколько кофе горячий.

– Чертовски хороший кофе, – говорит он каждый раз, копируя эту фразу из сериала, затем смотрит на Эла и говорит, – твой брат сказал, ты нарисовал для меня что-то. Покажешь?

Эл радостно кивает, поворачивается к рюкзаку, открывает его и достает рисунок. Отец берёт его и внимательно разглядывает.

– Это планел, папа.

– У них было задание, нарисовать мир будущего. Учительница сказала, что его рисунок один из лучших, – говорю я.

Официантка в розовой форме приносит пончики с сахарной пудрой, карамелью и шоколадом для нас с Элом, а также кусок вишнёвого пирога, от которого идёт пар, для отца.

– Подождите, пожалуйста, – говорит отец, отламывает кусок, пережёвывает его, затем глотает, смотрит на официантку и расплывается в улыбке, – восхитительно!

– Благодарю вас. Кстати, очень красивый рисунок.

– Да, его нарисовал этот маленький гений, – он указывает вилкой на Эла.

– Как тебя зовут, малыш?

– Эл, – говорит он с полным ртом, его щёки и нос измазаны в сахарной пудре, и отец просит его воспользоваться салфеткой.

– Это Эф, мой старший сын.

Я киваю, она вновь улыбается.

– Это планел, – весело кричит Эл.

– Очень интересно, – отвечает девушка, – а что это такое?

– Это автомобиль, котолый летает в воздухе. Сколо все воклуг будут на таких летать.

– Он посмотрел недавно фильм, в котором были похожие автомобили, и они ему очень понравились, – говорю я.

– Мой сын станет конструктором автомобилей, – говорит отец и делает глоток из чашки, – а может даже проектировщиком космических кораблей.

– А ты чем будешь заниматься? – спрашивает девушка у меня.

Я смотрю на отца, затем на неё.

– Я пока ещё не определился.

– А что тебе нравится?

– Он фотографировать любит и писать. Хочет стать журналистом, – говорит отец и отламывает кусок пирога.

– Ох, как здорово. Буду вашим читателем.

Я смущаюсь, отец смеётся.

– Надеюсь, это скоро пройдёт.

– Желание делать фотографии и писать заметки в газету?

– Наивность. Надеюсь, он найдёт себе нормальную достойную профессию, отучится и обеспечит себе комфортную жизнь.

Он смотрит на меня.

– Да, Эф?

Я киваю и кусаю пончик с шоколадом.

– Сынок, ты снова весь в пудре, – хохочет отец и вытирает салфеткой щёки Эла.

Я жую шоколадный пончик, и пытаюсь понять, чем бы я на самом деле должен заниматься в будущем, чтобы отец мной гордился.

Бллл-блллл.

– И да хранит вас Канцлер, – говорит бармен за стойкой, выходящим на улицу людям, за которыми плавно закрываются прозрачные пластиковые двери. Я встаю из-за стойки киваю бармену, которому на вид не больше двадцати, а на деле около двухсот лет.

– Да хранит вас Канцлер, – говорю я и выхожу из бара.

Глава 5

В статье говорится:

«Замена органов признана самым удобным способом обретения долголетия. В опросе участвовало сто тысяч жителей нашего города, и более шестидесяти процентов опрошенных людей выбрали замену органа, как самый удобный способ, даже не смотря на его дороговизну. Жители говорят, что готовы трудиться на благо общества, а замена устаревших органов позволит им осуществить свои желания и выполнять поставленные цели. Как же чудесно, что лучшие умы Канцлера годами трудились для создания специальных аппаратов, которые за считанные минуты способны сотворить необходимый вам орган. Нет нужды в медитации, которая заняла второе место в опросе. Нет необходимости в криокапсулах, которые заняли третье место. Вам стоит просто написать заявление о замене органа и подготовить необходимую сумму, которая указана в клинике. Вот список самых лучших и выгодных клиник нашего…»

– Ф-113, Ф-113! – раздаётся голос, отвлекая от чтения, и на панели передо мной появляется голографическая копия редактора моей газеты, – На северо-западе случился пожар в одном из жилых зданий. Столь редкое событие для нашего времени и отличная возможность запечатлеть работу наших доблестных спасателей. Поторопитесь и не оплошайте, как в прошлый раз.

Прошлый раз. Я прекрасно помню ту девушку.

Солнечное утро, лёгкий ветер развевает ветви пластиковых деревьев, пустая пластиковая дорога, по которой пару минут назад летел красный, как мой, пластиковый планер.

В этом мире нет ничего настоящего.

Сегодня утром на севере города возле границ купола произошла авария. Планер, за рулём которого была прекрасная жительница нашего города, вылетел с дороги и врезался в одно из растущих по обочине деревьев. Разумеется, никто, кроме планера и дерева не пострадал. Девушка выжила, и была доставлена в ближайшую больницу через несколько минут. Она отделалась лёгким ушибом, и к вечеру уже чувствовала себя замечательно. Дерево было восстановлено, а планер отремонтирован в кратчайшие сроки.

Именно так писали о том событии, на которое я опоздал.

Это жизнь, из которой убрали всё интересное и опасное, и тебе не о чем писать новости.

Твоя профессия становится ненужной профессией.

Я приехал на место происшествия и мог лишь наблюдать за последствиями самого события и рисовать картину только в своей голове.

Красный планер летит мимо деревьев, а за его рулем девушка, разумеется, в чудесном расположении духа. В кабине планера звучит фортепиано, затем добавляются нежные струнные, а следом громогласные духовые. Именно в этот момент мелодии планер вылетает с трассы, не сумев войти в крутой поворот, и под эпический рёв труб и пение скрипок медленно, словно в замедленном движении, влетает в дерево. Во время столкновения девушка наклоняется вперёд, ударяется об лобовое стекло, разбивает его и вылетает на красный капот.

В отличие от старых автомобилей, планер не оставляет никаких следов аварии на трассе. Ни следов шин, ни капель бензина, ни каких-либо отломившихся деталей. Ты лишь смотришь на трассу, на дерево и представляешь себе, как бы это могло быть.

В тот день я не успел прибыть вовремя и запечатлеть наших спасателей. Не собрал информацию для воодушевления наших жителей. Не написал статью с примерным названием: «Доблестные спасатели не позволили погибнуть бедной девушке».

Не вставил фотографию улыбающейся команды.

Фотографию ужасной аварии.

Фотографию счастливой спасённой от неминуемой гибели девушки.

Тебя не могут наказать, оштрафовать или уволить. В тебе могут лишь разочароваться, и это гораздо хуже. А самое страшное во всём этом то, что тебя могут перестать любить.

Я закрываю комнату воспоминания и перед дверью вижу девушку, которая была за рулём красного планера.

Уходи.

Она смотрит прямо на меня, а из её глаза стекает слеза.

Что тебе нужно?

Она открывает рот и говорит:

– Ф-113, подобное недопустимо, вы меня слышите?

Что?

– Ф-113? – говорит голубой человечек у меня на панели.

– Да?

– Слышите меня? Не подведите нас.

– Все будет отлично, – отвечаю я, улыбаясь, – я вас не подведу. Обещаю.

Человечек исчезает.

Мы пролетаем мимо пластиковых однотипных домов, заполненных точно такими же людьми. Мимо людей, уставившихся в свои ладони. Мимо бесконечного числа рекламных билбордов, продающих тебе больше счастья, больше здоровья и больше времени. Люди оборачиваются, улыбаются и машут в след настолько радостно, насколько это возможно. Они улыбаются друг другу, кланяются, приветливо кивают и вновь улыбаются. Улыбаются.

Улыбаются.

Никто никогда не сердится, не печалится, не расстраивается и конечно не злится. Это всё эмоции, которых в нашей жизни попросту не существует. Мы либо перестали это испытывать, либо тщательно это скрываем. Живём ради бесконечного продолжения, перед которым обязательно закатим вечеринку, и какой-нибудь парень или девушка скажет, что годы позади – лишь проверка перед настоящей счастливой бесконечной жизнью.

На одной из вечеринок ко мне подошла девушка в зелёном. Так близко, словно мы с ней давно знакомы. Она смотрела на всеобщее веселье и танцы, затем повернулась, посмотрела мне в глаза и спросила:

– В какой момент времени такое печальное событие, как смерть, вдруг стало радостным?

– Я никогда не задумывался об этом.

Она удивлённо посмотрела на меня, взяла стакан и с любопытством начала его разглядывать.

– Что чувствовал первый человек, согласившийся на это? – спросила она.

– На что именно?

– Что всю оставшуюся жизнь ему придётся пить лишь воду, и никакого алкоголя он не получит до конца своих дней, – она сделала глоток и начала смеяться.

– Думаю он расстроился этому факту.

– А когда соглашался умереть?

– Боялся.

Она кивнула и задала следующий вопрос:

– Что из сегодняшнего абсурда станет нормой завтра?

Я сделал глоток воды, и она продолжила, отстранённо глядя в сторону, не дав мне ответить.

– Социальная норма – всеобщее помешательство и постепенное, последовательное убеждение в абсолютной обыденности и нормальности того, что прежде казалось глупостью, и каким бы абсурдом происходящее не казалось тебе, если это принято обществом, значит, оно стало нормой. Это ли не смешно?

Я пожал плечами.

– А тебя как зовут? – спросила она.

– Эф, а тебя?

– Пи.

Взглянув в окно, я вижу бесконечные ряды пластиковых домов, пластиковых планеров и пластиковых людей. Они существуют бесцельно, беспричинно и бесконечно. Люди живут долгую жизнь ради ещё более долгой жизни. Планеры несутся из одной точки в другую, люди перемещаются из одной точки в другую.

– В этом мире, Эф, – сказала она, – нет ничего настоящего.

Мы пролетаем мимо спортивных площадок, на которых выполняют упражнения необходимые для долголетия. Мы пролетаем мимо билбордов с забавными лозунгами:

«Пять минут боли, ради сотни лет жизни».

«Один приём, и ты спасён».

«Сегодня старик, завтра младенец».

– Мы подсели на это, как на запрещённое и давно уничтоженное вещество, и слезть уже не можем. Наша жажда долголетия и жизни ради жизни. Желание добавить себе ещё пару минут. Стремление обрести бессмертие. Всё это стало нашим наркотиком.

– Путь во спасение? – улыбался я.

– Скорее, путь в никуда, – ответила она, осушила свой бокал, – ну что, пойдём танцевать?

Мы подъезжаем к зданию, из которого валит тёмный дым и рвётся обжигающее пламя. Это событие сродни солнечному затмению, настолько оно редкое, что собирает вокруг кучу любопытных улыбающихся зевак. Никто не боится, не волнуется и не переживает. Это всё эмоции, которых просто не существуют, а ты в мире кукол, уголки ртов которых на заводе заранее растянули.

Я выхожу из планера, делаю глубокий вдох, улыбаюсь. Я одна из кукол с завода.

Если постоянные позитивные эмоции, это не счастье, то, что тогда счастье?

Видимо, что-то другое.

Я внимательно смотрю на пламя и хлопаю глазами. Щёлк. Я разглядываю плавящееся на моих глазах, словно свечка, здание. Я рассматриваю весёлых жильцов этого дома. Прохожих, для которых этот день, как и все остальные – лучший день в их жизни.

Все улыбаются, и я улыбаюсь вместе с ним. Щёлк, щёлк, щёлк.

Улыбочку, пожалуйста.

Щёлк.

Довольно удобно, когда фотоаппарат встроен прямо в глаза. Можно делать снимки и мгновенно их редактировать силой мысли.

Щёлк.

Я просто хлопаю глазами, и каждый запечатлённый момент сохраняется в памяти моего жёсткого диска.

Щёлк.

Все улыбаются, и мне становится интересно, что будет с ними, если они начнут гореть заживо.

Щёлк.

Мне хочется посмотреть, будут ли они улыбаться, когда их кожа начнёт плавиться прямо на их телах, словно воск.

Щёлк.

Я сделаю каждый кадр их радостных лиц во время их сгорания. Во имя всеобщего счастья, долголетия и бесконечной жизни ради бесконечной жизни.

Щёлк.

Улыбайся, пока горит твой дом. Улыбайся, пока разрушается всё то, что ты когда-то любил, пока сам ты сгораешь заживо. Улыбайся, когда понимаешь, что жить тебе осталось не больше минуты.

Никакого долголетия. Никакой вечной жизни. Никаких тебе положительных эмоций, счастья и позитивного настроения.

Щёлк.

Перед глазами вылезает огромная красная надпись:

Ошибка!

Кругом бегают и кричат люди. Языки жёлтого пламени жадно облизываются и заглатывают всё больше и больше частей дома. Некоторые люди кричат, некоторые бегут, прижимая тряпки к лицу и кашляют. Вокруг нас бегаютполусогнутые задыхающиеся люди. Я оглядываюсь по сторонам, и понимаю, что постепенно мы отдаляемся от дома. Вокруг дым, крики и стоны бегущих подальше от пожара людей. Эл плачет, закутанный в одеяло, пока отец несёт его в правой руке, плотно прижав к груди. Он ещё совсем малыш, и только так может с нами общаться. Меня же отец прижимает к левому плечу и бежит, что есть силы, в безопасное место подальше от пожара. Я прижимаюсь к его шее и вижу, как бегают кругом напуганные люди, чёрные от смога, задыхающиеся от едкого дыма. Отец бежит и тяжело дышит. Мы постепенно отдаляемся от дома, охваченного огромным пламенем. Это жадный, голодный огонь, и он съест всё, что попадается ему на пути.

Отец доносит нас до лавочки на детской площадке в окружении зелёной травы и напуганных людей, лица которых чёрные от гари. Некоторые из них лежат и тяжело дышат, кашляют, кто-то плачет, кто-то ищет своих родных. Вокруг крики, слёзы, кашель, и запах костра.

– Посиди здесь, – говорит мне отец, и передаёт мне в руке ещё плачущего Эла, – береги его, я скоро вернусь.

– Куда ты?

– Слышишь? – спрашивает он, указывая на дом, – там ещё есть люди, им самим не выбраться.

– А мама где? Она ещё в доме?

– Нет, нет, с ней всё хорошо. Я её найду. Посиди здесь, скоро всё закончится, хорошо? – он стоит передо мной на одном колене, целует меня в лоб, затем целует Эла, – ну, ну, малыш, тише, – говорит он Элу, который продолжает плакать, затем поднимает взгляд на меня, – я скоро, сынок, – и убегает.

Вокруг нас тяжёлое дыхание людей, крики, кашель, шёпот и стоны. Их одежда в некоторых местах опалилась, у кого-то образовались ожоги. Прозрачные волдыри на их пальцах, на их ногах, плечах, на их лице, и они кричат от боли и от ужаса. Кто-то потерял своих родных, кто-то сожалеет, что не вынес все вещи, у кого-то в квартире ещё остались животные. Им больно, им страшно, им тяжело.

Это слышно из криков, разговоров, причитаний и шёпота.

Люди приходят и уходят, бродят в поисках родных, валятся без сил на землю. Эл, наконец, перестаёт плакать и сладко засыпает, посасывая соску. Отца всё нет.

Со стороны дома продолжают бежать чёрные от копоти люди. Они бегут в обгоревших обносках, что несколько минут назад были одеждой, а на месте дырок в одежде – красные пятна, волдыри, кровоточащие раны. Родители, их дети, старики… Все бегут прочь от ужасного огнедышащего монстра, падают на зелёную траву и жадно глотают воздух, но кашель душит их. Навстречу к некоторым из людей бегут наши соседи, которые секунду назад сидели рядом с нами.

Отца всё нет.

Слышен лай собак, дребезжание птичьей клетки и хлопанье крыльями, жалобное мяуканье кошек.

Отца всё нет.

Слышен рёв сирен, слышны крики людей от боли, кашель и отхаркивания. Слышны стоны и тяжёлые хрипы.

Отца всё нет.

Я сижу, всматриваюсь в густой дым, пытаюсь различить знакомые силуэты, но с каждым новым разочаровываюсь всё больше. Сильнее боюсь и крепче сжимаю маленького Эла в объятиях.

Отца всё нет.

Ко мне подходят наши соседи и спрашивают, где мой отец. Я пальцем показываю в сторону дома, объятого жадным пламенем и густым, чёрным, как смоль, дымом, а соседи цокают, качают головой и говорят:

– Ай-яй-яй. Лишь бы выбрался. Какой же кошмар.

Ко мне подходят незнакомые люди и спрашивают, где моя мама. Я с красными от накатывающих слёз глазами показываю пальцем в сторону, откуда выбегают люди, вынося своих детей, домашних животных и дорогие сердцу вещи.

– Господи, ужас-то какой, – шепчут они, – малыши совсем одни, как же так… Как же так…

Подъезжает спасательная машина, подъезжает скорая помощь, подъезжает автомобиль полицейских.

Отца всё нет.

Спасатели достают шланги, подключают их к воде и начинают тушить пожар.

Врачи достают кислородные маски, дают воду, обрабатывают ожоги, ставят уколы.

Полицейские оцепляют площадь, разговаривают с нашими соседями, что-то записывают, переговариваются друг с другом.

Отца всё нет.

– Где твои родители сынок? – спрашивает меня спасатель. Позади него несколько человек в точно такой же красной форме, пытаются изо всех сил справиться с огненным монстром, который им не по силам. Пахнёт жжёной резиной, костром, пахнет жареным мясом, и я плачу. Слёзы льются из моих глаз, когда я трясущейся рукой показываю на здание, на этого огромного огненного великана, окружённого дымом и красными пожарными машинами. Спасатель оборачивается и шепчет:

– Вот же чёрт.

Я плачу, и в который раз понимаю, что отца всё нет, но в пятнах моих слезящихся глаз появляются два чёрных размытых пятна. Люди радостно хлопают, и кричат:

– Ура! Наконец-то.

Я вытираю свободной рукой глаза и вижу его.

Отец держит на руках маму и идёт вперёд, еле двигая ногами. Спасатели и врачи обступают его. Забирают маму, аккуратно кладут её на землю.

– Спасите её, – трясущимся голосом шепчет отец.

Врачи делают ей массаж сердца, прикладывают к её лицу кислородную маску, что-то кричат друг другу.

Отец стоит на коленях перед мамой, опустив голову и тяжело дыша. Его голос трясётся, он умоляет что-нибудь сделать, и каждая его мольба прерывается на кашель. Один из соседей приносит ему кислородную маску, но отец отталкивает её.

Врачи повторяют одни и те же действия, ставят какие-то уколы, переговариваются, приносят какое-то устройство в чемоданчике и кричат:

– Разряд.

Эл сладко спит, люди вокруг молча наблюдают, молча страдают, молча умирают. Собаки и кошки замолкли, а птицы перестали хлопать крыльями и грызть клетку. Отец стоит на коленях, по его щекам стекают капли, и он шепчет:

– Спасите её, умоляю, спасите её.

Всё повторяется, но никакого результата нет. Позади отца спасатели в красном продолжают борьбу с огненным чудовищем, жадно пожирающим всё, что мы любили и любим. Вокруг тишина.

Мамы всё нет, и только на следующий день я пойму, что больше её никогда и не будет.

Глава 6

Как обычно, это происходит в самый важный момент. Большие красные буквы мигают перед моими глазами:

«Память заполнена».

Это жизнь, из которой убрали временные ограничения, но не ограничения по памяти.

Вокруг меня стоят и улыбаются люди, наблюдая за домом, из которого клубами валит чёрный дым. Подъезжает большой красно-белый планер, из которого вылезают спасатели в красном, машут жителям дома, те машут им в ответ и улыбаются.

– Проклятье! – вырывается из меня.

Шестеро спасателей в красных синтетических костюмах окружают дом и кладут на пластмассовую землю шесть маленьких серебристых шариков.

– Удалить, удалить, удалить, – бегло проговариваю я, пока перед глазами пролетают снимки, словно это как-то ускорит процесс. Словно это поможет избежать провала.

Из каждого шарика вылезает антена, и шарики по кругу соединяются зелёным свечением, образуя купол, который окружает весь дом.

– Удалить! – кричу я.

Купол постепенно сужается, пламя уменьшается.

– Удалить!

Снимки пролетают друг за другом на огромной скорости. Какие-то фотографии по работе, происшествия, случайности, печальные события.

Купол проходит сквозь стены, шарики, приближаются друг к другу, а я улыбаюсь и повторяю одно и то же слово.

– Быстрее же!

Снимки пролетают перед моими глазами, мгновения радостные и не очень. Жизнь проносится перед моими глазами, и я в прямом смысле удаляю её эпизоды.

Ты жив, пока ты помнишь, и если ты не можешь ничего вспомнить, жил ли ты на самом деле?

Купол опускается всё ниже и ниже, пламя гаснет, все улыбаются, и я улыбаюсь вместе с ними.

– Да чтоб тебя! Удалить! – снова и снова кричу я, словно это как-то ускорит процесс. Снимки проносятся перед глазами, словно фильм. Я без разбора удаляю всё подряд, пытаясь сэкономить драгоценные секунды.

Люди радостно машут мне, и я машу им в ответ.

На фоне всеобщей радости может показаться, что нет никакого пожара. Нет клубов чёрного дома, нет угрозы жизни и нет борьбы с огненным монстром.

Шарики возвращаются на свои места, купол отключается, и антенны складываются внутрь.

– Удалить! – кричу я и вглядываюсь в здание, в котором уже нет огня.

Красные буквы перед глазами, как и некоторые моменты моей жизни, исчезают. Растворяются. Становятся ничем.

Щёлк.

Люди аплодируют, улыбаются и обнимаются.

Щёлк.

Спасатели машут руками, пока идут к планеру.

Щёлк.

– Да хранит вас Канцлер, – радостно кричат люди.

– Да хранит вас Канцлер, – отвечают им спасатели, садятся в красный планер и улетают, пока я хлопаю глазами, пытаясь запечатлеть хоть что-то из этого столь важного события для статьи с примерным названием:

«Нашим доблестным спасателям и мирным гражданам не страшен никакой пожар».

Это жизнь, в которой не нужно ничем жертвовать, но ты всё равно это делаешь.

– Дорогие друзья, ваш дом будет восстановлен через три минуты и сорок семь секунд. Просим вас, насладитесь этим чудесным днём, как частью вашей счастливой жизни на пути к Великому Цифровому Бессмертию. И да хранит вас Канцлер, – говорит милый женский голос откуда-то сверху.

Люди обнимаются, веселятся на пластмассовой траве, в окружении пластиковых лавочек и деревьев. Нет слёз и человеческих криков из-за ужаса и страха перед огненным монстром. Нет обгоревшей одежды на людях, нет чёрных от смога лиц. Не слышно дребезжания клетки, хлопанья крыльев, собачьего лая и мяуканья соседской кошки. Нет запаха костра, дыма и жареного мяса. Это просто обычный, самый лучший день в нашей жизни, который невозможно ничем испортить.

Люди сидят на траве в позе лотоса, закрыв глаза. Круг из молодых девушек и парней, которые на самом деле могут быть родителями, детьми, бабушками и дедушками. Круг из счастливых людей, живущих долго и беззаботно, не обращая внимания ни на что вокруг, с конечной целью – жить бесконечно во всех смыслах этого слова.

– Неужели это не прекрасно? – спрашивает девушка, подошедшая ко мне справа, так близко, словно мы с ней давние друзья. Она смотрит на людей, оборачивается ко мне и улыбается.

– Что именно? – улыбаюсь ей в ответ, не подавая виду, что не знаю её.

– Произошла ужасная трагедия, сгорел целый дом, но нас не беспокоит такая ерунда.

– Да, согласен с вами, – улыбаюсь я.

– Вы меня не помните?

Я внимательно вглядываюсь в её лицо. Белоснежная кожа, веснушки, голубые глаза, у неё красивые губы, и золотые прямые волосы. Я пытаюсь вспомнить её, но на ум не приходит ни одного из знакомых мне людей.

– Совсем не помните? – улыбается она.

Я мотаю головой.

– Прошу прощения, – неловко отвечаю я, опустив глаза в пол.

Круг людей, сидящих в позе лотоса, не издаёт никаких звуков, лишь ровное спокойное дыхание, а мы сидим на лавочке вместе с этой девушкой, перед нами частично обгоревшее здание, к которому подлетают дроны и сканируют его. Начинается постепенное восстановление.

Девушка улыбается и продолжает говорить, словно не замечая того факта, что я её совсем не помню.

– Если раньше, сотню лет назад, все бегали в панике, молились высшим существам и боялись потерять самые дорогие вещи в жизни, то теперь всё это испарилось. Доблестные спасатели приезжают в одно мгновение, пожары тушатся буквально за минуту, а люди не тратят силы на негативные эмоции.

Её голос так нежен и тих. Она словно шепчет мне прямо в ухо, в то время как другие звуки в мире практически растворились. Лишь искусственный ветер колышет ветви искусственных деревьев, люди в кругу ровно дышат, и иногда доносятся звуки пролетающих на соседних улицах планерах.

– Мы живём в лучшее время за всё существование человеческого вида.

– Были и другие времена, не самые плохие, – отмечаю я, но она словно не замечает меня.

– Знаете, что ещё самое замечательное?

– Даже представить себе не могу.

Улыбка не слезает с её лица. Улыбка не слезает и с моего лица.

– Люди.

– Люди? – улыбаюсь я.

– Именно. Они все словно одного возраста, разве это не замечательно?

Её голос так близко. Он словно звучит в моей голове, пока перед глазами у меня предстаёт тот самый настоящий пожар, папа, маленький Эл и мама.

– Внешне мы так похожи, но в то же время так индивидуальны. Точно так же индивидуален и возраст, и опыт, и наши воспоминания.

Я вижу дым, разрушения, кричащих от боли людей, но не вижу их лиц. Не могу вспомнить никого из наших соседей. Я пытаюсь вспомнить маму.

– Разве могло быть такое раньше, чтобы в одном кругу сидели люди разных профессий, возрастов и взглядов? Возможно ли представить такой мир, где тебя не будут осуждать по внешним параметрам?

Я рисую перед собой образ мамы, вижу какие-то детали, силуэт, слышу её голос, но лица вспомнить не могу.

– Взять хотя бы меня. Вы не будете судить обо мне, не узнав меня. Вы избавляете себя от предрассудков. Может, я младше вас лет на двадцать или же старше на триста лет? Когда мы все одинаково молоды и прекрасны, вы будете оценивать только лишь то, что внутри меня.

Я напрягаюсь изо всех сил, но лица мамы вспомнить не могу. Белоснежный коридор с сотней белых дверей. Некоторые из дверей теперь закрыты. Заколочены. Сломаны.

Я открываю двери, за которыми меня ждёт мама, смотрю на неё, но лица не вижу.

– Представьте, что индивидуальность не закладывается в рисунках на коже, в причёске или телосложении. Индивидуальность не закладывается в одежде или обуви. Индивидуальность – не то, что мы выставляем на всеобщее обозрение. Это то, что мы храним в себе и показываем только самым близким, – говорит девушка.

Я брожу по коридорам и одну за другой открываю потёртые, пожелтевшие от времени двери, чтобы испытать разочарование.

Смотри также: Боль. Негодование. Раздражение. Отчаяние.

Всё, что останется у тебя после сотен лет жизни – воспоминания. Что будет с тобой, когда тебя их лишат?

– Прошу прощения, но мне мора бежать, Эф, – говорит она и исчезает так же быстро, как и появилась, я не могу этого заметить, бродя по коридорам.

– Мама? – кричу я, но ответа нет. Её нет, словно никогда не было в моём мире.

Если ты не можешь вспомнить человека, существовал ли этот человек?

Твоя реальность отличается от самой реальности.

Дроны постепенно восстанавливают здание, жители дома сидят по кругу в позе лотоса. Спокойное ровное дыхание круга окружает меня, звучит в моей голове. Весь мир в моей голове.

Это самый обычный, лучший день в нашей жизни. Словно не было никакого пожара, никакого разрушений, никакой опасности для жизни.

Люди сидят в кругу и стирают это неприятное воспоминание из памяти, а если ты не помнишь, то можешь жить и быть уверенным, что этого никогда не было.

Не было никакого пожара. Не было никаких криков, кашля и удушений из-за угарного газа и нехватки кислорода. Не было сгоревшей плоти, не было обугленных лиц и, быть может, моей мамы тоже никогда не было.

– Дом будет восстановлен через десять. Девять. Восемь.

Глава 7

Этот мальчик появился в моём планере неизвестно откуда. Так же остаётся загадкой, как он смог оказаться в городе.

Я не видел детей сотню лет.

Такая же ерунда. Интересно, они не опасны?

Разумеется, нет.

Прямо сейчас он спит на пассажирском кресле позади меня, я смотрю на него и пытаюсь вспомнить, не видел ли я его уже где-то.

Белоснежный коридор с сотней дверей.

Ты подходишь к первой. Видишь восемь цифр.

Первые две – это день. Вторые – месяц. Оставшиеся цифры – год. Где-то нет тех или иных цифр, где-то даты слегка потерлись. Когда жизнь твоя исчисляется столетиями, что-то, так или иначе, исчезает из твоей головы.

Бесконечный коридор из дверей.

Ты открываешь одну и видишь воспоминание в ярких красках. Все звуки, детали, ароматы, всё словно происходит с тобой на самом деле.

Ты пытаешься сохранить каждое важное событие твоей жизни, и только проживая его вновь и вновь, чувствуешь себя живым.

Ты открываешь ещё одну дверь. Один из твоих дней рождений. Третью, четвёртую. За каждой из них лежит что-то дорогое тебе, и ты проживаешь это вновь и вновь.

Какие-то детали постепенно исчезают, изнашиваются, стираются из памяти. Ты забываешь лица каких-то малозначимых для тебя людей.

Ты открываешь дверь, а за ней почти ничего нет. Неясно происходило это днём или ночью. Летом или зимой.

Ты смотришь на двери, а на некоторых из них совсем не цифр.

Каждое утро ты сидишь в позе лотоса на зелёном холме напротив голубого озера, закрываешь глаза и бродишь по белоснежным коридорам. С каждым днём потёртых дверей всё больше. Всё чаще ты находишь двери без дат, заблокированные двери. Ты подходишь к месту, где должна быть дверь, а её просто нет. Ты даже не можешь вспомнить, что конкретно здесь находилось. Какой-то праздник, важное событие, интересное происшествие, являющееся важной частью твоей жизни. Теперь же оно просто исчезло, и ты не узнаешь, что конкретно ты потерял. Ты заходишь в комнаты, и в них всё меньше деталей. Ты заходишь в комнаты, а в них ничего нет.

Я закрываю дверь и открываю глаза.

Мы летим по городу, а в окнах планера пролетает город.

Тебе необходимо сообщить о нём.

Согласен.

Это возможность.

Какая ещё возможность?

Заработать.

Ты о чём?

Представь, какое вознаграждение за него можно получить.

Действительно.

Ты станешь героем всех новостных выпусков.

Возможно.

Полагаю, лично Канцлер отблагодарит тебя.

Думаешь, всё настолько серьёзно?

Ты когда-нибудь видел здесь детей? Или может быть, слышал, что кто-то здесь видел детей после Великого Огня?

Нет.

Это шанс спасти нашего отца.

А как же мальчик?

Всегда приходится чем-то жертвовать.

Я поворачиваюсь, смотрю на этого беззащитного малыша.

Не знаю, почему, но я хочу ему помочь.

Самой лучшей помощью ему будет возвращение в его семью с помощью канцлера. Иначе никак.

Ты, наверное, прав.

Сомнение. Смотри также: неопределённость, неуверенность, недоверие.

Любой твой выбор верный, потому что это твой выбор.

А если не выбирать вовсе?

Это тоже выбор.

Я смотрю на мальчика, он просыпается, зевает, смотрит на меня и резко вскакивает.

– Где мы? – спрашивает он.

– Всё хорошо, ты в моём планере. Мы едем ко мне домой, тебе нужно поесть и поспать. Вечером мы отвезём тебя к родителям.

Он озирается по сторонам, затем кивает мне, и прижимается к окну, наблюдая за жизнью города.

– Скажи мне, – говорю я. Мальчик поворачивается на меня, его голубые глаза вопросительно смотрят в мои.

– Мы с тобой когда-нибудь виделись до этого?

Он отрицательно мотает головой.

Глава 8

Мы пролетаем мимо клиник по пересадке искусственных органов, мимо магазинов по продаже 3-D принтеров, на которых печатают всё, что окружает нас. Порой кажется, что людей тоже печатают на таких принтерах. Мелькают баннеры.

«Самые „НАСТОЯЩИЕ” искусственные органы»

«Только у нас скидка на второй орган 30%»

«Не живи долго. Живи бесконечно»

В этом мире ничего не изменилось. Он всё так же продаётся.

Пока мы летим домой, мальчик на заднем сидении смотрит небольшое видео. Он задаёт слишком много вопросов, поэтому гораздо проще показать ему видео, которое смотрел каждый житель этого города. Пока он смотрит, я дописываю статью о пожаре и отправляю её редактору.

На экране перед мальчиком загорается огромная стена. Она возвышается до самого неба и вся подсвечивается ярким бирюзовым светом. Камера постепенно приближается, и становится ясно, что вся эта стена состоит из миллионов серебристых капсул, в которых лежат тела людей, которые обрели Великое Цифровое Бессмертие. Капсулы словно висят в воздухе, из них торчат чёрные проводы, связывающие всех в единую сеть сознания.

Это новая жизнь для тех, кто когда-то умер. Доказанный рай. Спасение.

Кто тогда Бог?

Мы сами.

Голос в видео говорит:

– Великое Цифровое Бессмертие – открытие двадцать первого века, при котором вся мозговая активность, все воспоминания, характер и знания переносятся в Единую Сеть Сознания. В Сети сохраняется всё: от внешности и голоса человека до привычек и чувства юмора. Это новая жизнь для тех, кто когда-то умер, это новая жизнь для тех, кто когда-то потерял своих близких. Вы можете всегда услышать и увидеть своих родных, вы сможете спросить у них совета или поговорить обо всём на свете. Суть в том, что это тот же самый человек. Наше физическое тело, к сожалению, не вечное, но разум вечен, и поэтому благодаря нашим великим учёным мы смогли сохранить сознание и жизни людей в вечности. Великое Цифровое Бессмертие – единственная научно-доказанная форма бессмертия. Это открытие смогло разбить представления о прошлых религиях и показать истинный путь всем людям без исключения. Проживите эту жизнь в удовольствие, а затем наслаждайтесь вечным счастьем. Верьте, любите, творите добро, заботьтесь о близком своём и живите счастливо. Ведь только искренне желая счастья, можно стать счастливым. Только стремясь к бессмертию, можно по-настоящему обрести его. И да хранит вас Канцлер.

Я наблюдаю за мальчиком, за его взглядом, полным восторга и огня, и дверь сама отворяется.

Отца почти никогда не бывает дома. Он уходит на работу слишком рано, чтобы позавтракать со мной и Элом. Он приходит слишком поздно, чтобы поужинать. Он постоянно на работе, но у нас всё равно никогда нет денег, и всё происходит само собой слишком быстро.

Ты слишком быстро взрослеешь. Слишком быстро учишься взрослым вещам. Ты стираешь, убираешься в доме, готовишь завтрак, обед и ужин. Сам воспитываешь младшего брата. Твоя жизнь исчисляется неделями, прожил одну, настали выходные, и ты отчитываешься перед отцом, что произошло с тобой за эту неделю, и чего ты достиг.

Учись, готовь, прибирайся, следи за маленьким братиком.

Это детство, из которого убрали всё детство.

Ты живёшь только два дня в неделю, всё остальное время выполняешь одни и те же действия: как заведённая игрушка. Ты один из собранных на заводе человечков.

Мы сидим с Элом на диване в гостиной и смотрим Черепашек-ниндзя. На часах одиннадцать утра, отец ходит из комнаты в комнату. Он спрашивает, готовы ли мы, всё ли мы собрали. Мы с Элом киваем, не отрывая глаз от телевизора. Эл радуется каждый раз, когда в кадре появляется Леонардо, мне же больше по душе Микеланджело. После каждой серии Эл пересказывает мне её, и спрашивает меня, что будет в следующей. Когда я рассказываю ему, он внимательно слушает, словно смотрит ещё одну серию.

– Ребят, нам пора, – говорит отец.

– Пап, ну пожалуйста, можно мы досмотрим.

– Ладно, – вздыхает он, – я подожду вас в машине. Эф, закрой квартиру, пожалуйста, и захвати вещи брата. Твои я забрал.

Я киваю ему.

– Леоналдо похитили, – кричит возмущенный Эл.

– Братья спасут его, – говорю я и треплю Эла по голове.

Мы едем в машине на заднем сиденье и поём песни. Сегодня суббота, и мы едем в поход с палатками за город. Какое-то время спустя Эл говорит, что больше не хочет петь, и отец делает музыку тише, смотрит в зеркало заднего вида и спрашивает:

– Чем займёмся? Может в города?

Эл мотает головой.

– Тогда ваши предложения? Рассказывайте, как у вас дела, что нового?

Эл поворачивается к окну, смотрит и начинает болтать о всяком. Он рассказывает о новом садике, о новых друзьях и новых приключениях. Отец внимательно его слушает, и когда Эл заканчивает, он смотрит на меня в зеркало заднего вида и спрашивает:

– Ты как, сын? Освоился потихоньку в новой школе?

Я киваю и стараюсь улыбаться.

– А квартира как вам?

– Хорошо, – отвечаю я, поглядывая на деревья, мелькающие в окне.

Мимо нас проезжают автомобили, в небе летит косяк уток в лучах тёплого солнца, а в машине Эл рассказывает истории о том, как они играют в пиратов, что обычно он ест в садике, и какие некоторые девчонки глупые.

– Скоро всё наладится, обещаю, – говорит отец, поглядывая на меня через зеркало заднего вида.

Я вновь киваю.

– Я знаю, пап, – улыбаюсь я, он улыбается в ответ.

Мы приезжаем на место, выходим из машины, и Эл радостно бежит в сторону огромного мерцающего в лучах солнца бескрайнего голубого озера.

– Эл, будь осторожнее, – кричит отец, затем просит меня помочь ему с вещами. Мы переноси сумки, выбираем место для лагеря, и отец говорит:

– Сходите за хворостом для костра, а я пока установлю палатку.

Мы идём по траве, мимо кустов и деревьев, Эл подбирает сухие ветки и кладёт мне в кучу, которую я несу на руках.

– А когда мама велнётся?

– Нескоро, она надолго уехала.

– А мы можем ей позвонить?

– У них там нет телефона.

– А можем поехать к ней?

– Не знаю. Надо поговорить с папой. Пойдём обратно, Эл. Думаю, уже хватит.

Эл идёт впереди меня, пинает ногой еловую шишку по земле, а палкой в руке бьёт по встречающимся кустам и веткам деревьев, спадающих вниз. Он поворачивается ко мне и весело кричит:

– Я Леоналдо.

Мы пролетаем мимо высоких домов, мимо торговых центров, в которых продаётся одно и то же, мимо развлекательных центров, в которых нечего делать. Планер несётся мимо пластиковых кустов, построек, людей, а навстречу несутся точно такие же планеры, в которых сидят точно такие же, как и я люди. И каждый из них непременно счастливый, весёлый и улыбчивый.

В этом мире не осталось ничего ценного.

Вокруг светятся рекламы и переливаются щиты:

«Однажды и навсегда! Центр по пересадке органов».

«Спасите себя и своих близких. Великое Цифровое Бессмертие».

Всё лишь стеклянный снежный шар на полке магазина.

Глава 9

Он лежит передо мной. Сморщенный, высохший, тощий настолько, что прекрасно видны очертания его черепа. Настолько, что его руки – это лишь кости, покрытые тонким слоем кожи. Он спит, и по венам, выступающим на висках можно увидеть, как бьётся его сердце.

– Папа? – тихо окликаю его я, пытаясь разбудить.

Его глаза кажутся невероятно огромными, губы – две тонкие бледные полоски, а на голове уже давно нет волос. Он весь рассыпается, растворяется, высыхает, постепенно становится ничем.

– Папа? – повторяю я чуть громче.

Даже когда мы смогли создать пилюли, полностью заменяющие пишу…

Когда мы продлили жизнь на сотни лет…

Даже учитывая тот факт, что мы смогли высадиться на трёх новых планетах…

Мы всё равно не можем отменить старение и смерть физической оболочки.

– Отец! – вновь повторяю я.

Он медленно открывает глаза и поворачивает голову на меня.

– Эф, мальчик мой, – медленно говорит он сухим голосом. Я вижу его набухшие на висках вены, вижу, как движется его челюсть.

– А где Эл?

– Я видел его сегодня, он передавал тебе привет.

– Как он? У него всё хорошо?

Я киваю.

– Когда он придёт навестить своего старика?

– Скоро, пап, – я подхожу к кровати, смотрю на приборы, из которых торчат трубки и провода, подключённые к отцу, – ты хорошо держишься.

– Чувствую себя отлично, – улыбается он и начинает кашлять. Я даю ему стакан с водой, он делает глоток и вновь падает на подушку.

– Ты голоден?

– Нет, меня уже покормили, – он тычет длинным сухим костлявым пальцем в аппарат и смеётся, – кстати, сегодня понял, что совсем не помню вкуса курицы, говяжьих стейков, или вообще хоть какой-нибудь еды. А ты?

– Что-то помню, – улыбаюсь я.

– А где Эл? – спрашивает он.

– Он скоро придёт.

– Отлично. Замечательно. Я очень по нему соскучился.

– Пап, у меня к тебе серьёзный разговор, – говорю я, он тяжело дышит, облизывает губы и вопросительно глядит на меня.

– Совсем скоро ты обретёшь Великое Цифровое Бессмертие.

– Так… Здорово, – улыбается он, – а что это?

– Но есть возможность обрести его гораздо раньше.

Он молча смотрит на меня.

– Ты хочешь обрести его раньше?

– Конечно, хочу.

– Отлично, – радуюсь я.

– А где Эл?

Я приоткрываю рот, чтобы ему ответить, но понимаю, что смысла с ним что-либо обсуждать, уже нет.

– Ты, наверное, хочешь поспать немного? Поспишь, и Эл придёт.

– Правда? Я так по нему соскучился.

В этот момент мальчик незаметно подходит ко мне и дёргает меня за рукав

– А где у вас туалет? – шепчет он.

– Малыш, я же просил тебя подождать в другой комнате, – шепчу я.

– Эл? – спрашивает отец, завидев мальчика, – Сынок! Ты пришёл. Как же я рад! Ну иди, обними старика.

– Пап, ты ошибся. Малыш, вернись, пожалуйста, в коридор, я сейчас провожу тебя в туалет.

– Сынок, куда ты? Эф, дай мне его обнять.

– Папа, это не Эл, он придёт позже.

– Не ври мне, – сухо кричит он тихо, но так громко, как только может, – сыночек, пожалуйста, подойди ко мне.

– Это не…

Мальчик отпускает мою руку и подходит к отцу, на глазах которого наворачиваются слёзы.

– Ты совсем не изменился, малыш. Какой же ты красивый, как же я соскучился по тебе, – он обнимает его, а мальчик стоит неподвижно. Он оцепенел, как и я, не в силах сказать ни слова.

– Ну, рассказывай, – говорит отец трясущимся голосом, – всё-всё рассказывай, – он вытирает слёзы, скатывающиеся по его щекам одной рукой, а другой держит мальчика за руку.

– Пап, ты всё немного не так понял, – говорю я и аккуратно тяну мальчика за руку, пытаясь увести его из комнаты.

Он никак не реагирует никак на мои слова, а лишь смотрит на мальчика, который переминается с ноги на ногу. Я слегка тяну его за руку.

– Пап, мы скоро вернёмся, буквально на минутку.

– Хорошо, сынок. Как же я рад, как же я рад, – он плачет и слёзы катятся по каналам его глубоких морщин на коже, которая тонкой плёнкой покрывает его череп.

– Только возвращайся, скорее, – шепчет он. Я вывожу мальчика из комнаты и показываю ему, где туалет.

Когда мальчик возвращается, я спрашиваю, не голоден ли он, он кивает. Я отвожу его на кухню, он садится за стол, перед ним из стола вылезает коробочка белого цвета. Коробочка открывается, и перед мальчиком появляются две розовые пилюли.

– Я не буду пить таблетки, – мотает он головой.

– Попробуй, это вкусно и полезно.

Он вновь мотает головой.

– Я тоже вместе с тобой выпью, – говорю я, и мальчик соглашается. Мы закидываемся таблетками, я вновь вспоминаю рекламу со счастливой семьёй.

Треть суточной нормы калорий, необходимые минералы и витамины. Обед ещё никогда не был таким быстрым, простым и вкусным.

– Понравилось? – спрашиваю я.

– Ага.

– Посиди тут ещё немного, – говорю мальчику, выхожу из белоснежной кухни в белоснежный коридор, а затем в белую комнату, в которой лежит мой отец.

Эф?

Да, брат.

Ты должен доставить этого мальчика к Канцлеру.

Зачем? Отвезём его домой во Второй город.

Ты был когда-нибудь во Втором городе?

Конечно.

Один раз до Великого огня.

Ну, был же.

Послушай, тебе ни к чему тратить на всё это время. Просто отвези его к Канцлеру, так ты спасёшь нашего отца.

Мне кажется, лучше будет вернуть мальчика домой к его семье.

Напомни пожалуйста, что будет с человеком, который не обретёт Великое Цифровое Бессмертие?

Эл, не надо.

Что будет с человеком, у которого не хватило денег на оцифровку сознания?

Хватит. Прекрати.

Это всё не просто так. Дети никогда не появлялись в этом городе, понимаешь? Если ты скроешь это от Канцлера, он узнает, и не видать отцу Бессмертия, понимаешь? Сказать тебе, что будет в таком случае?

Я знаю, что будет.

Они в любом случае знают об этом мальчике и уже его ищут. Если же ты отвезёшь его, как это и должно быть, то поможешь им решить эту проблему, а они помогут тебе решить твою. Понимаешь?

Компромис.

Смотри также:

Шантаж. Условия. Неудовлетворённость одной из сторон. Выбор, который тебя вынудили сделать.

Я захожу в комнату отца, тихонько его окликаю, он открывает глаза и смотрит на меня.

– Эф? Привет, сынок.

– Привет, пап. Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо.

Я одобрительно киваю.

– А где Эл? – спрашивает он.

– Эл скоро придёт, папа.

– Я так по нему соскучился.

У него осталось совсем мало времени, Эф.

Глава 10

Я хожу по коридорам и открываю по очереди все комнаты, связанные с ним. Дни рождения, праздники, смешные ситуации. В одной комнате его день рождения, который мы провели на ферме: катались на лошадях, играли с пастушьими собаками, гладили коров и овечек. В следующей комнате новый год, на который Дед Мороз подарил Элу железную дорогу, а мне подарил огромный конструктор, который позволяет построить целый город, и в этот город отлично бы вписалась железная дорога.

Следующая комната – первый наш полёт на воздушном шаре. Затем поход в музей со скелетами динозавров. За каждой дверью я, отец и маленький Эл. Каждый раз он убегает впереди меня, либо плетётся позади. Каждое воспоминание наполнено деталями, их настолько много, что может показаться, что я на самом деле заново проживаю этот момент, но каждый раз, когда я пытаюсь разглядеть лицо Эла, у меня ничего не выходит. Либо он слишком далеко, либо он в тени, либо стоит ко мне спиной. Я подбегаю к нему так быстро, как только могу, опережаю его, а он разворачивается и стоит ко мне спиной. И так каждый раз. Я бегаю по воспоминаниям снова и снова, и наконец, в одной из комнат я догоняю его, хватаю за плечо, разворачиваю Эла и вижу пятно вместо его лица. Оно всё размыто и смазано.

Как выглядел мой маленький Эл?

Я захожу в архивы фотографий, но там ничего нет. Некоторые семейные фото бесследно исчезли. У меня не осталось ни одного снимка моего брата. Я всё удалил.

Всю свою жизнь, я пытаюсь восстановить по крупицам воспоминания о самых близких людей, и за одно мгновение теряю почти всё.

Я не помню. Я не помню лицо младшего брата. Я не помню моего маленького Эла.

Ты здесь?

Да.

Знаешь… как бы сказать… я забыл, как ты выглядишь.

Смешно.

Я стою в комнате, в которой находится сегодняшний пожар, и наблюдаю, как моя точная копия в прошлом кричит и удаляет без разбора собственную жизнь.

День за днём. Шаг за шагом. Кадр за кадром.

Моя точная копия стоит и выкрикивает одно и то же слово.

– Удалить.

Я стою смотрю на это и кричу:

– Нет! Сохранить! Сохранить!

Но ничего не выходит. Это лишь моё воспоминание.

Я открываю глаза, и спрашиваю себя, существовал ли мой брат на самом деле?

– Скоро мы приедем? – спрашивает мальчик, разглядывая город в окне.

В окнах мелькают люди, уткнувшиеся в свои ладони.

Это всё какая-то глупая шутка.

В окнах мелькают одинаковые здания. Копии других зданий, настолько они одинаковы, что ты не знаешь, какое здание изначально было скопировано.

В окнах мелькают красочные билборды, готовые продать тебе всё, что угодно.

Я говорю, что да. Что мы уже почти на месте, и осталось совсем немного.

Говорю и смотрю в ничто, в этот пустой мир, в голове моей остаётся висеть вопрос без ответа, а мимо проносятся яркие билборды.

«Две почки по цене одной»

«Здоровая семья – здоровое человечество»

«Тотальная распродажа капсул для сна»

– А мы точно с тобой никогда не виделись?

Мальчик мотает головой.

– Я бы вас запомнил, – улыбается он, – я вообще всё помню!

– Повезло тебе, а вот меня что-то память в последнее время стала подводить.

– Ну, в вашем возрасте это неудивительно, – говорит мальчик и начинает хихикать.

– Тут я с тобой согласен, – улыбаюсь я, а перед глазами у меня лежит мой отец. Скелет, покрытый кожей.

В неведении есть свои плюсы.

Мы подъезжаем к огромному белоснежному мерцающему в свете солнечных лучей зданию.

– Мы ведь всё ещё в вашем городе, – оглядывается по сторонам мальчик.

– Да, это Министерство, которое занимается такими делами, как пропажа детей и возвращение их домой. Они помогут тебе найти твой дом и вернут к маме и папе.

– Здорово, – говорит мальчик.

– Малыш?

– Да?

– Всё хотел спросить, – смеюсь я, – а как ты собственно оказался в планере?

– Что?

– Как ты оказался в городе и залез в планер?

Мальчик задумчиво смотрит в окно.

– Я, если честно, не помню.

– Ты ведь ничего не забываешь, – улыбаюсь я.

– Я помню только то, что я был дома, заснул, а когда проснулся, увидел вас.

– Ты просто уснул, а проснулся в другом городе?

Мальчик кивает, и я спрашиваю себя, как такое возможно.

Ничего удивительного.

Эл, что ты имеешь в виду? Что происходит?

Возможные ошибки во время транспортировки доноров.

Транспортировки? Доноров?

Это конфиденциальная информация.

Рассказывай, что происходит.

Это конфиденциальная информация.

Мой планер стоит перед многоэтажным зданием, вокруг ходят люди по пластиковым дорожкам и зелёной пластиковой траве.

Эл, что ещё за доноры? Дети? Доноры чего?

Это конфиденциальная информация.

Из здания выходят три человека в серых костюмах и идут навстречу моему планеру, пока перед моими глазами пролетают билборды.

«Плюс сто лет за час операции»

Всё то, о чём ты сейчас думаешь, на самом деле, не является проблемой.

«Самые низкие цены и самое высокое качество»

Единственное, что сейчас важно – спасти отца, обеспечив ему Великое Цифровое Бессмертие.

«Органы, работающие лучше ваших на сто процентов. Осталось только записаться»

Этот мальчик – всего лишь случайность. Недоразумение. Но скоро это закончится.

В одну секунду всё становится ясно. Долгая жизнь, счастливое беззаботное существование,

Это жизнь из которое убрали все тревоги, оставив лишь необходимость замены деталей в срок.

Всего лишь сумка с органами для богачей?

Если тебе так будет удобнее. Давай уже закончим с этим пожалуйста.

Ты слышишь себя? Это же маленький беззащитный ребёнок.

Это необходимость. Решённое дело. Просто прими это и вспомни, что мы здесь только по одной причине.

Смириться. Смотри также:

Проигнорировать. Не вмешиваться. Закрыть глаза.

Каждый раз, когда я разговариваю с братом, перед моими глазами стоят какие-то кадры из прошлого. Обычные картинки, которые ничего не скажут постороннему человеку, но именно сейчас перед моими глазами лишь тьма, а в моей голове два голоса: мой голос и голос моего брата.

Я не позволю пустить этого мальчика на запчасти.

Это лишь необходимая составляющая жизни, которая помогает другим людям жить.

Заткнись.

Тебе нужно немного успокоиться и принять…

Замолчи.

Принять тот факт, что не всё в этом мире происходит так, как бы ты этого хотел.

Завершить работу.

Принято.

Мальчик смотрит на меня, и что-то в нём удерживает меня от того, чтобы прямо сейчас не отдать его министерству и Канцлеру. Что-то в нём не даёт мне получить заслуженную награду за помощь, и начать подготовку к празднику по случаю смерти моего отца.

– Давай знаешь, как с тобой поступим?

– Как?

– Отвезём тебя поскорее домой.

Мальчик пожимает плечами.

– Как скажете.

Пластиковый планер поднимается над пластиковой землёй и летит навстречу границе купола, в сторону Второго города.

Глава 11

Чей-то весёлый детский крик пробуждает меня ото сна. Открыв глаза, я вижу голубое небо с пушистыми облаками и тёплое солнце, которое то прячется, то вновь выглядывает из-за этих облаков. Где-то вдалеке раздался громкий всплеск воды, словно только что в воду упал гигантский валун.

– Давай же, скорее! Чего ты ждёшь? – кричит мужской голос. Это мой отец.

Затем ещё один всплеск гораздо тише первого, и до меня доносится детский заливной смех. Это Эл, и что-то мне подсказывает, что это его первый прыжок в воду.

Мы развели костёр, сытно пообедали, и я задремал в гамаке в лучах тёплого солнца. Литья шелестят по ветру, а птицы на ветвях убаюкивающе щебечут. Я протираю глаза, сладко зеваю, потягиваюсь и переворачиваюсь на другой бок, покачиваясь в гамаке, словно в колыбельной. Отец с Элом плещутся в воде. Они весело кричат и смеются.

– Давай, вот так! У тебя отлично получается, – подбадривает Эла отец. Мой младший брат учится плавать, как когда-то учился я.

– Ладно, надо бы тоже искупнуться, – думаю я, – погода что надо, и вода теплая.

Я сажусь в гамаке, свесив ноги, ещё раз зеваю, а птицы продолжают сладко щебетать. Я тру глаза, пытаясь поскорее прийти в себя, и ногами ощупываю землю в поисках шлёпанцев, которые оставил под гамаком. Спустя пару минут поисков, я нахожу их и надеваю. Я подхожу к нашему обеденному столу, наливаю в кружку уже тёплый апельсиновый сок и выпиваю всю кружку залпом.

– Хорошо, – говорю я и вновь потягиваюсь. Птицы щебечут, ветер шелестит листьями и растрёпывает мои волосы. Спустя минуту я уже бегу к озеру. Наш лагерь находится за небольшим холмом, который надо преодолеть, чтобы затем спуститься к озеру. Я поднимаюсь на холм, вижу отца с Элом в воде, и аккуратно спускаюсь к берегу. Слева от меня большой лес, справа – небольшой пригорок, с которого обычно ныряют люди. Вокруг меня камни. Большие и маленькие. Тупые, острые, круглые. Сотни камней самых разнообразных форм и размеров. Я спускаюсь и вижу, как смеётся отец, придерживая Эла, пока тот изо всех сил барахтается в воде, стараясь не утонуть. Я ступаю аккуратно, не хочу задеть камни, подвернуть ногу и покатиться кубарем с этого холма. Я уже спустился к песчаному пляжу, как сзади кто-то окликнул меня по имени. Мне приходится обернуться. Я поднимаю голову слегка наверх. Меня слепит солнце, и правая рука прикрывает глаза. В лучах солнца чей-то силуэт человека, который что-то кричит мне. Я не слышу его, словно он находится в километре от меня.

– Что? Я вас не слышу. Чего вы хотите?

– Эф! – кричит человек.

– Да? Кто вы? Вы знаете меня?

– Что произошло?

– Вы о чём?

– Что случилось, Эф? Что произошло? – он кричит так, словно вот-вот разрыдается.

– Я не понимаю, о чём вы! – кричу я в ответ, – Мне надо идти, извините.

– Эф! Что случилось? Как это произошло, Эф?

– Я… Я не знаю, мне надо идти.

Я оборачиваюсь, иду по песчаному пляжу, в лучах заходящего солнца он стал нежно розового цвета и смотрю на озеро, где секунду назад плескались, кричали и смеялись мой отец и Эл. Отца нет.

Я оборачиваюсь назад, силуэт всё так же стоит в лучах солнца и кричит. Он задаёт мне один и тот же вопрос. Я снова смотрю на озеро и вижу Эла в самом его центре без движения.

– Эф! – кричит человек, – Что случилось?

Я не отвечаю, продолжаю идти по влажному розовому песчаному пляжу, постепенно переходя на бег. Я бегу, и ноги вязнут в мокром рыхлом песке. Человек смотрит на меня, я чувствую это. К моим ногами приливает пенистая и розовая в свете заката вода. Я захожу в неё по колено, вижу Эла без движения, лежащего на водной глади.

– Эл? Ты меня слышишь? Где отец?

Он не отвечает. Человек всё так же смотрит на меня и что-то кричит, пока я захожу в воду уже по пояс. Медленно иду, буквально вязну в этой густой воде, и только сейчас понимаю, что вода наполнена кровью. Розовый песок такого цвета именно из-за неё, а не из-за заката, а мой маленький брат неподвижно лежит на водной глади в центре озера из крови.

– Здесь направо, – говорит голос, и я понимаю, что это голос мальчика на заднем сиденье планера.

Во Втором городе я не был с детства, и здесь мало что изменилось. Это тот же город, каким я его помню, просто с летающими планерами, цифровыми билбордами, продающими тебе всё на свете, и цифровымиголограммами людей повсюду. Всё это вместе теперь находится под куполом, переливающимся голубым цветом.

– Ты точно знаешь, где твой дом? – спрашиваю я мальчика, он уверенно кивает и говорит мне, что скоро будет красное здание, после него нужно будет свернуть налево.

Мы пролетаем мимо кирпичных домов, разваленных построек, мимо куч мусора и спящих на асфальте людей в рваной одежде. Прошло уже столько лет, а всё осталось, как было.

Мы пролетаем мимо билбордов, где изображены улыбающиеся члены семьи, а внизу красными буквами надпись: «Счастливая и долгая жизнь в каждом доме». Резкий контраст с реальностью.

Мы пролетаем мимо людей, у которых нет никаких положительных эмоций. Даже фальшивых улыбок, даже капельки любезности к окружающим людям. Мы пролетаем мимо серых грязных домов с прогнившими крышами и разбитыми окнами. Мы пролетаем мимо грязных детей в обносках. Летим по разбитой дороге в сторону возвышающего над остальными трёхэтажного дома из красного кирпича.

Мы останавливаемся возле него, на фоне других домов он выглядит очень богато. Красный кирпич, огромные окна, колонны из мрамора и совсем новая черепичная крыша. Справа виднеется бассейн, а слева огромный сад. Мальчик выбегает из планера в сторону дома и кричит маме, что он вернулся. Я медленно следую за ним. Странное ощущение при ходьбе, после идеально ровного и чистого пластика, которым застелен весь Первый город, асфальт такой неровный и грязный, такой болезненный и кривой.

К нам навстречу выходит девушка. Она невысокая, ей на самом деле около тридцати. У неё тёмные длинные волосы, карие глаза. Она в красном вечернем платье, словно собиралась на званый ужин в одном из ресторанов города. Я на секунду ловлю её взгляд. В нём прослеживается испуг и удивление. Я её понимаю. Когда твоего сына привозит столетний мужчина из другого города, это кажется немного странным. Непредвиденным. Мальчик что-то ей шепчет, и девушка улыбается, машет мне рукой и зовёт меня в дом. Я машу рукой, что якобы нет, спасибо, мне пора ехать, но мальчик подбегает ко мне, хватает за руку и ведёт в дом.

Внутри дом выглядит столь же богато, как и снаружи. Лепнина, ковры, антикварная мебель, мраморные полы, огромные люстры из хрусталя и огромное количество золота.

Мама мальчика приглашает пройти в гостиную, она говорит, что как раз испекли яблочный пирог. Мы проходим в огромный зал, столь же богато украшенный, как и всё, что я видел ранее. Мы садимся за стол из красного дерева. Подают пирог и чай.

Всё происходит само собой.

Я перед дверью с отполированными до блеска цифрами на ней. У меня всего пять таких комнат, где мы все вместе сидим просто так и хорошо проводим время. Мама разливает по чашкам что-то какао. Я ясно помню этот сладкий, молочно-шоколадный горячий напиток и наблюдаю, как прямо сейчас десятилетний я пью его, болтая ногами на стуле. Все детали тех вечеров появляются, словно по щелчку пальцев. Они максимально подробно сохранены. Самих деталей, конечно, стало меньше, но всё самое важное здесь.

Я плохо помню маму. Лишь какие-то детали, отрывки дней вместе с ней, но в этот вечер я прекрасно её помню. На маме красное платье в горошек, на шее жемчуг, у неё нежные тёплые руки, от которых пахнет персиками. У мамы голубые глаза, длинные прямые золотистые волосы, которые она слегка завивает. У мамы густые ресницы, маникюр кремового цвета, по дому она обычно ходит в тапочках с розовыми помпонами. Она целует меня в лоб и кладёт кусок яблочного пирога, который она совсем недавно вытащила из духовки. Мама садится справа от меня, наливает себе чай, улыбается, и я помню её улыбку. Я помню, что улыбка мама – самая прекрасная из всех улыбок, что я когда-либо видел.

Странная штука воспоминания – ты о них не помнишь до какого-то момента, события, случая. Ты живёшь и даже не осознаешь, что такое событие происходило в твоей реальности. Тебе кажется, что ничего подобного никогда не было, и ты живёшь дальше. Однако стоит услышать аромат, увидеть какую-то деталь, услышать голос, как воспоминание наваливается на тебя огромной снежной лавиной с кучей мельчайших деталей, о которых ты никогда бы и не задумался. Их попросту не было в твоей жизни.

Забавно. В твоей жизни происходит любое, даже самое ужасное событие, но стоит тебе его забыть, как в твоём мире его никогда не было.

Это твоя реальность, и она запросто может отличаться от самой реальности.

Ты не помнишь, и, считай, этого не было.

Ты не помнишь, потому что так гораздо легче.

Но затем, один лишь аромат яблочного пирога, как я уже открываю дверь в гостиную, где рядом с мамой сидит отец прямо напротив меня и рассказывает забавные истории своего детства. Отламывает огромный кусок пирога, аппетитно его жуёт и говорит:

– Чертовски хорош.

– Ничего особенного, – смущается мама.

– Нет, я серьёзно. Это идеальное сочетание тающего во рту теста и начинки из медовых яблок, ванили и погоди-ка… – он задумывается на секунду, – корица? – спрашивает он у мамы. Она в ответ кивает.

– И кардамон, – дополняет его ответ она.

– Ну, точно же, – восхищается отец. – Идеально!

– Очень вкусно, мам, – говорю я с набитым ртом.

Папа кладет нам с Элом ещё по куску пирога. Мама спрашивает, как прошёл его рабочий день, а он рассказывает о нём так, словно и не работал вовсе. Он смеётся и шутит, рассказывает забавные ситуации произошедшие за эту неделю. Он говорит это так, словно не копал всю неделю землю, словно не таскал мешки и не разбирал груды строительного мусора. Он рассказывает так весело, словно он вовсе не устал гнуть спину по двенадцать часов в день, словно он получает от этого сплошное удовольствие. Он смеётся и уплетает пирог, но по глазам я вижу, как сильно он устал, хоть сам он об этом ничего не говорит.

– А у вас, как в школе дела? Ну-ка, Эф, рассказывай, какого это, пойти в первый класс? Уже чувствуешь себя взрослым?

Я что-то рассказываю, и мы все вместе начинаем громко смеяться.

– Ну а ты, Эл? – спрашивает мама, глядя на стул правее меня, – что нового у тебя? Как в садике дела? Больше с тем хулиганом не общался?

Я отламываю кусок пирога, родители смотрят на стул справа от меня и с интересом слушают. Но я не слышу ничего. Белый шум. Я слышу голос мамы и папы, а затем тишина, и лишь белый шум наполняет комнату.

– Так, и как её зовут? – спрашивает мама, выслушав ответ Эла.

Снова в ответ лишь белый шум, а мама с папой в ответ начинают смеяться.

– Ну, надо же, – хором восклицают они.

Я подхожу ближе, и разглядываю их всех снова. Мамины длинные уложенные золотистые волосы, папину чёрную густую бороду. Я вижу пар, исходящий от чашек, слышу аромат пирога и какао, подхожу к стулу, на котором сидит Эл. Там лишь пятно, очертаниями напоминающее моего брата, и белый шум. Я в ужасе отпрыгиваю, а все за столом начинают хохотать, белый шум продолжается. Я подхожу и смотрю на своего маленького брата. Он лишь размытое пятно, силуэт обычного среднестатистического мальчика, на месте которого может быть абсолютно любой ребёнок. Он накалывает вилкой кусок пирога, и пирог становится размытым пятном. Он берёт кружку какао, и кружка становится пятном, когда Эл подносит её ко рту. Все вокруг весело болтают, смеются и не замечают этого, а мой маленький брат, вернее пятно, напоминающее его, издаёт лишь характерный шипящий потрескивающий шум, словно он какая-то ошибка телевещания.

– Чёрт возьми, что происходит? Как так получилось? – спрашиваю я себя.

Я открываю глаза, и понимаю, что мы сидим за столом. Мальчик и его мама удивлённо смотрят на меня, зависшего, словно робот над тарелкой с пирогом.

– Прошу прощения, задумался немного – говорю я.

– Очень интересно, – улыбается она, разглядывая меня, а затем поворачивается к мальчику и просит его продолжить.

Мальчик отламывает кусок пирога и рассказывает маме, что произошло. Всё происходит без единого звука для меня.

Эл? Ты здесь.

Да.

Мальчик машет руками и увлечённо рассказывает. Должно быть, он описывает город во всех деталях, пока его мама внимательно слушает своего сына и подливает ему чай.

Прости меня.

Всё нормально. Мне давно неизвестно чувство обиды и прочие глупости.

Мальчик ладонью показывает маме, как летают планеры, затем он изображает вечно улыбающихся пластиковых людей, уткнувшихся в ладони. Его маме хлопает и смеётся.

Эл, я вспомнил маму

И какая она?

Самая красивая.

А ещё что-нибудь, кроме очевидных фактов?

Её руки пахнут персиком.

Мальчик отламывает кусок, пихает себе его в рот, жуёт и продолжает рассказывать маме истории с набитым ртом. Всё это выглядит забавно, и его мама продолжает хихикать.

Эл, я не помню тебя. Совсем не помню. Даже твой голос не помню.

Я здесь. Ты слышишь мой голос. Я рядом.

Я не помню тебя до оцифровки, Эл. Совсем. Не помню маленького Эла при жизни.

Эл и сейчас живее всех жив, а ты сам удалил все данные обо мне.

Знаю, знаю, но нужно найти что-то. Хоть что-нибудь. Возможно, остальные воспоминания восстановятся.

Я посмотрю в архивах.

Спасибо.

Мальчик показывает на меня пальцем, затем руками стягивает щёки вниз так сильно, что можно почти полностью увидеть его глазные яблоки. Он рассказывает о моём отце, которого я так и не спас.

Ты сам сделал выбор в пользу мальчика.

Я спасу их обоих.

Знаю.

Мальчик корчит рожи, пьёт чай, машет руками и весело рассказывает обо всём, что произошло с ним за этот день. В этом дне нет ничего такого запоминающегося, но для маленького мальчика любое крошечное событие становится целым приключением. Я смотрю на него, и он кажется мне очень знакомым.

Эл?

Да, Эф?

А как ты умер?

– Ох, вы меня простите, я совсем не подумала, что вы не едите такую пищу, – говорит мама мальчика, указывая на пирог у меня в тарелке.

– К сожалению, это так, – вздыхаю я, – могу лишь наслаждаться ароматом. Он восхитительный.

– Спасибо, – смущается она.

– Я хотел с вами поговорить, если это возможно.

– Конечно, – кивает она, улыбаясь.

– Наедине, – шёпотом говорю я.

– Разумеется. Можем пройти на кухню.

Мы переходим из мраморного зала гостиной на кухню. Здесь тот же мрамор, красное дерево, картины, светодиодные огни любого цвета и куча электроники последнего поколения.

Я присаживаюсь за стеклянный столик у окна, мама мальчика стоит напротив меня и что-то листает в ладони, совсем как люди во Втором городе.

– Извините, работа, – говорит она, – я вас слушаю.

– Вы знаете, что случилось с вашим сыном?

– Да, это какой-то ужас, но, слава Канцлеру, с ним всё хорошо, и он дома. Спасибо вам огромное.

– Не за что, но вот в чём тут дело. Он сказал, что уснул, а проснулся уже в другом городе, это странно.

– Да что вы? Это же дети, они такого могут нафантазировать. Вот у меня у соседки сын два раза пробирался в ваш город из детского любопытства. Моему сыну тоже, видимо, стало интересно, вот он и полез. Ещё раз спасибо, что привезли его в целости, и извините, что вам пришлось проделать такой путь.

– Тут проблема в другом…

– Вознаграждение? Ну конечно, мы вам заплатим. Мы вам очень с мужем признательны, оставьте только номер своего счёта.

– Я хотел сказать…

– Извините, – она поднимает ладонь, – это очень срочно по работе. Буквально пара минут.

– Хорошо, – киваю я, – подожду вас в гостиной.

– Чудненько, – улыбается она и прислоняет ладонь к правой щеке.

Я возвращаюсь в гостиную и вижу, как мальчик продолжает бороться с куском пирога, который он съел лишь наполовину. Он отламывает от него маленький кусок, всё ещё слишком для него большой, накалывает его на вилку и засовывает в рот. Мальчик весь измазывается в сливочном креме и корице, а кусочки яблок падают на тарелку. Его пальцы, щёки, нос в креме. Я начинаю смеяться, и он смеётся вместе со мной, а затем мой взгляд падает на шкаф позади него. Точнее моё внимание привлекают снежные шары, которыми заставлен весь шкаф. Я подхожу к ней и говорю:

–У нас в квартире когда-то были точно такие же.

– Увлечение родителей. Они собирает целую коллекцию. Каждый город из всех, которые были до Великого Огня. Они говорят, что раньше городов было больше, чем два, и ей осталось ещё много, – он делает глоток из кружки, – даже не представляю, куда они будут остальные ставить, – говорит он и отламывает ещё один кусок пирога.

– А где здесь снег?

Ответа нет. Мне приходится ждать, пока мальчик прожует.

– Ак ы поиси.

– Я ничего не понимаю, – улыбаюсь я.

– Так ты потряси, – говорит он, прожевав.

– Не разобью?

– Нет, не бойся, – смеётся мальчик.

Я беру шар и смотрю внутрь. В нём стоит один маленький красный домик с крохотным оконцем, рядом растёт дерево, и стоят парочка крошечных человечков. Все искусственное, даже листья на дереве, даже трава и снег. Даже люди. Я встряхиваю шар, и домик сразу наполняется крошечными снежинками, сотней цветов и оттенков. Он блестит и переливается, отражая свет от лампочек в комнате. Снег сыплется сверху, покрывая крышу, землю и дерево. Он переливается разными оттенками цветов. И всё сразу же оживает.

– Папа говорит, надо встряхнуть этот маленький мир, чтобы хоть что-то обрело смысл,– смеётся мальчик.

– Да, – говорю я, – Твой папа в чём-то прав.

В коридоре раздается звон колокольчика.

– Я открою, – кричит мама мальчика.

Посмотри на этот шар, запомни каждую его деталь. Посмотри внимательно. Внимательнее. Посмотри и вспомни всё, что когда-то мог забыть.

Я в бесконечном коридоре дверей, а в моих руках снежный шар. Передо мной стоит этот мальчик в футболке и шортах, в правой руке он держит плюшевого медвежонка за лапу.

Кто ты?

Мальчик не отвечает. Он показывает пальцем на шар, в моих руках. Я смотрю на шар, затем вновь на мальчика передо мной.

Кто ты?

– Потряси, – говорит мальчик. Его голос я уже где-то слышал, но не могу вспомнить где. Кучерявый, голубоглазый мальчик, мокрые волосы которого спадают ему на лицо. Он прямо передо мной босой. Мы в бесконечно-длинном белоснежном коридоре с огромным количеством дверей, за которыми мои воспоминания об этой невероятно долгой и бессмысленной жизни.

Кто ты?

Он вновь указывает на шар в твоей руке.

– Потряси! – кричит он.

– Кто ты?

– Потряси! – во всё горло кричит он.

И ты взмахиваешь рукой. Затем ещё раз. Ты встряхиваешь этот снежный шар, наполняющийся блестящим «снегом», и всё начинает переливаться разными цветами, и ты смотришь на мальчика.

– Что дальше?

– Смотри, – шепчет он и поднимает взгляд наверх.

Кто ты?

Я вновь смотрю на шар в моих руках и замечаю, что белоснежные блёстки постепенно меняются становятся красными. Я чувствую, как что-то падает на мою руку, затем на затылок. Что-то падает мне на щеку, и я осматриваю себя. Это кровь. Поднимаю взгляд наверх и понимаю, что капли усиливаются. Это дождь.

Дождь из крови.

– Кто ты? – кричу я, что есть силы, но мальчик не обращает на меня никакого внимания. Мы стоим под кровавым дождём, мокрые от крови волосы падают нам лицо, пока мы смотрим друг на друга. Дождь перерастает в ливень, и всё белоснежное пространство, окружающее нас, постепенно утопает в алой крови.

И мы утопаем в ней.

Очнись.

– Да, он здесь, – раздаётся голос мамы мальчика.

В гостиную заходят двое человек в серой форме с нашивкой на рукаве буквы К, в точно такой же форме я видел людей возле министерства.

Не стоило нам сюда приезжать.

Ты как всегда вовремя.

Я успеваю только поставить шар на полку. Человек в сером подходит ко мне. Он бьёт меня по голове чем-то тяжёлым и тупым. Я падаю. Так медленно падаю, словно время замедлилось. Падаю словно в пропасть, у которой вовсе нет дна. Всё словно в замедленной съемке.

Это жизнь, в которой скорость течения времени уменьшили вдвое.

Я успеваю ещё раз осмотреть интерьер, заполненный лепниной, золотом и антиквариатом. Стены с картинами знаменитых художников, серебрянные приборы на столах, дорогие ковры, постеленные на полу. Я падаю и вижу улыбающееся лицо человека, который отдал собственного ребёнка на детали. Она улыбается, и я понимаю, откуда у неё всё это богатство.

Я падаю, падаю, падаю и, наконец, достигаю дна. Белоснежный ковер нежно встречает меня, слышен глухой стук моей головы, и если я разбил её, то ковёр непременно окрасится в нежно розовый, или даже алый цвет. По крайней мере, небольшая его часть.

Глава 12

Мы сидим мокрые и довольные вокруг танцующего пламени костра. Папа жарит сосиски, румянит хлеб на костре, чайник вот-вот засвистит.

– А ещё я плоплыл сто метлов сам, – хвастается Эл.

– Ну, сынок, не прям сто конечно, но прогресс есть, – говорит отец, проверяя, хорошо ли прожарились сосиски. Он недовольно морщится и возвращает их на огонь, – ещё пара минут, – говорит он мне.

Я улыбаюсь.

– Ты был молодцом, Эф. Уже отлично держишься на воде, – он треплет меня по голове, поворачивается к Элу и спрашивает, сильно ли тот проголодался.

– Нет, – мотает он головой, – сколо мы вообще никогда не будем голодными, – говорит он.

– Это ещё почему? – спрашиваю его я.

– Сколо учёные создадут таблетки, котолые мы сможем пить вместо еды и пелестанем чувствовать голод.

– А как же завтрак, обед? – смеётся папа, переворачивая хлеб.

– Это будет вместо завтлака, обеда и ужина.

– Очень удобно, – улыбаюсь я.

– Сынок, ты у меня такой фантазёр. Уверен, всё так и будет, а пока держи вот, – отец протягивает ему тарелку с бутербродом из двух ломтиков поджаренного хлеба, сливочным соусом, румяной сосиской разрезанной вдоль, большим ломтиком сыра, тонко порезанного солёного огурца и кружочками свежего помидора.

– Благодалю, – говорит Эл и жадно запихивает в себя бутерброд, который никак не влезает в его рот.

– А говорил, не голодный, – смеётся отец и протягивает мне точно такую же тарелку.

Мы сидим вокруг костра, жуём бутерброды, пьём чай. Эл рассказывает о том, каким он видит города будущего, отец его внимательно слушает, а затем переводит взгляд на меня, и замечает что-то во мне.

– Эф, всё в порядке? – шепчет он, пока младший брат рассказывает ему о голограммах и серверах, на которых будет храниться абсолютно всё.

– Да, пап. Чего он только не навыдумывает, – улыбаюсь я, – пару передач футуристических с ним посмотрели, и вот он уже всё придумал.

Отец кивает, чешет голову и слегка наклоняется ко мне.

– Я тоже очень по ней скучаю.

– Это просто несправедливо, – говорю я, – почему она?

– Такое бывает, и не только с нами. Со многими людьми такое происходит, к сожалению. Нам нужно это пройти, смириться с этим и жить дальше.

– Почему так больно? – спрашиваю я отца, и слёзы появляются на моих глазах.

– Потому что ты живой, и боль – это часть этой жизни.

– Я бы хотел забыть её. Забыть и не помнить о том дне, чтобы не было так больно. Проснуться и не знать о том, что произошло.

– Это не выход, сынок.

Слёзы стекают по моим щекам.

– Почему Эф плачет, папа? Он же взлослый.

– Взрослые тоже порой плачут, сынок. Доедай бутерброд.

Эл жуёт кусок сыра и смотрит меня.

– Печенье будешь с чаем?

Эл довольно кивает.

Отец протягивает ему печенье, а затем протягивает и мне.

– Спасибо, – говорю я.

– Порядок?

Я киваю.

Отец, снимает с огня палку, на которой висит кипящий чайник. Он разливает кипяток по кружкам, в которых уже лежат чайные пакетики.

– Просто пойми, что это часть жизни. Как день рождения или…

– Вот бы чья-то смерть тоже стала праздником, может, не было бы так тяжело.

– Ты справишься. Ты мой сын, и ты справишься. Слышишь меня? – спрашивает он и разбавляет наш с Элом чай холодной водой.

Я киваю.

– Вот и отлично, – он обнимает меня, протягивает нам кружки с чаем, поворачивается к Элу, – а расскажи-ка мне ещё раз про нано-роботы твои…

Я просыпаюсь за длинным белым пластиковым столом, сидя на красном стуле в огромном белоснежном зале. Здесь очень холодный голубоватый свет, шкафы уставлены какими-то папками, а стены увешаны бумажками в рамках. Я словно в собственных воспоминаниях, в одной из комнат, детали которой я не помню.

Детали внутри тебя, и сам ты внутри деталей. Бесформенных, чужих, мёртвых.

Это моя реальность или это сама реальность?

Рассеянность.

Смотри также:

Непонимание.

Растерянное состояние.

Отсутствие каких-либо идей по данному вопросу.

Единственное, что я понимаю – это то, что я снова в Первом городе. Я чувствую это собственным дыханием. Здесь мне дышится гораздо легче, даже несмотря на капли запёкшейся крови в носу. Я совсем уже забыл, какого это, истекать кровью. Чувствовать её ни с чем несравнимый запах в носу. Ощущать этот солоноватый вкус на кончике языка. Каждый в городе совсем забыл, что он обычный человек, истекающий кровью. Всё наше существование стало абсолютно бескровным.

Ты не упадёшь. Не порежешься. Никто тебя не толкнёт и не ударит. Все вокруг лишь улыбаются.

Улыбаются. Улыбаются. Это ведь так странно выглядело бы в прошлом, но является абсолютной нормой в настоящем.

Ты не истекаешь кровью и в какой-то момент начинаешь задумываться, а живёшь ли ты на самом деле?

Чувствуешь ли ты что-то по-настоящему?

Это жизнь, из которой убрали всю кровь и всю боль, оставив лишь парение в невесомости бытия.

Жизнь стала абсолютно безболезненной.

Существование теперь полностью беззаботно. Позитивно. Бессмысленно.

Голова гудит. Она раскалывается на части от удара, и я обхватываю её руками, пытаясь собрать воедино. Мне больно, и я рад этой боли. Я совсем успел позабыть это ощущение. Не чувствовать боль – приятно, но так же приятно ощутить её вновь, спустя какое-то время.

Значит, ты ещё можешь что-то чувствовать.

Значит, ты до сих пор жив.

Значит, не всё потеряно.

Наслаждайся. Живи.

Беззаботно. Безболезненно. Вечно.

– Ну? – спрашивает мужской голос.

Я не сразу его заметил. Он сидит в углу на белоснежном кресле, закину нога на ногу. Он в костюме, поверх которого надет белый то ли халат, то ли плащ. От ослепительного белого, которым наполнена комната, голова болит ещё сильнее.

– Ну? – повторяет он, улыбаясь.

– Что?

– Ничего не желаете сказать?

– Кто вы? – потирая виски, спрашиваю я.

– Начинаете диалоги с вопросов, – улыбается он.

– Как и вы.

Он начинает смеяться.

– Ты мне нравишься.

Он сидит в углу, сложив руки на закинутом на ногу колене, и качает им, продолжая улыбаться.

– Где мы? – осмотревшись, спрашиваю я вновь.

– Ещё один вопрос.

Вся моя жизнь – один сплошной вопрос, на который у меня нет ответа.

– Вся ваша жизнь – один сплошной вопрос… погоди-ка, позвольте угадать, – он слегка приподнимает правую ладонь, словно просит меня дать ему секунду на размышления, – на который у вас нет ответа, – завершает он мою фразу и улыбается.

– Что это значит?

– Что именно?

– Как вы…

– Повторил ваши мысли? Волшебство не иначе.

– Кто вы?

– Снова эти вопросы, на которые у вас есть ответы.

Это всё выглядит, как пародия какого-то древнего научно-фантастического боевика с неожиданной развязкой.

– Вы канцлер?

Сейчас он кивнёт, скажет, что я избранный и предложит мне выбор между двумя дверьми. Между спасением всего человечества, но гибелью одного человека, и спасением одного человека и гибелью всего человечества.

– К сожалению, вы никакой не избранный, – улыбается человек в белом и качает ногой, – и никакому человечеству никакая гибель не грозит. Если вы конечно не считаете ВЦБ – гибелью.

– Что здесь происходит?

– Это не то, о чём вам сейчас стоит беспокоиться, – качает головой он.

Перед моими глазами пролетают билборды о недопустимости стресса и волнений для здоровья и долголетия.

– Насколько мне известно, дорогой Эф, у вас с отцом возникают некоторые сложности с обретением ВЦБ.

– Я решаю эту проблему.

– Перевозить детей из города в город – не решение проблем.

– Я всего лишь…

– Возвращал ребёнка родителям. Понимаю.

Он вновь улыбается, раскачивая ногой назад-вперёд. Я зажмуриваюсь, потирая виски.

– Слушайте, – говорю я, – не знаю, кто вы и что происходит, но может, вы без меня тут справитесь? Вам для диалога совсем не нужен второй человек.

– Прошу прощения за мою бестактность, порой сложно устоять.

– От чего устоять?

– От соблазна, – улыбается он, затем перестаёт покачивать ногой, меняется в лице, – вернёмся к вашему отцу.

– Для начала скажите, пожалуйста, с кем я разговариваю.

– А есть разница? Разве мы не живём в обществе, свободном от предрассудков, предвзятых отношений и стереотипов? Мы все равны.

Я улыбаюсь.

– Вам самому не смешно? О каком равенстве здесь идёт речь?

– О самом, что ни на есть, настоящем равенстве. Начиная от прав и зарплат, заканчивая равенством перед законом и равенством между людьми абсолютно разных профессий.

– Но…

Он опускает ногу и наклоняется в мою сторону, оперевшись локтями о бёдра.

– Ваши возражения не имеют смысла, и лишь тратят наше с вами время. Я знаю, что вы скажете, и говорю вам сразу, что вы заблуждаетесь, – он говорит эти слова тише, но его тон более серьёзный, – поэтому я настоятельно вам советую говорить только о действительно важном для вас в данный момент времени деле.

– Хорошо. Я вас слушаю.

– Итак, – он откидывается обратно на спинку кресла, закидывает ногу на ногу и улыбается, а затем говорит, – у вас есть одна проблема.

– Так?

– И у нас есть одна проблема.

Я киваю, делая вид, что понимаю.

– В наших общих интересах – решить обе проблемы разом, как считаете?

Он смотрит на меня, я вновь киваю.

– Вы, видимо, пока не понимаете, в чём заключается решение наших проблем. А решение очень просто и очевидное.

Он встаёт и делает несколько шагов вперёд, закинув руки за спину, поворачивается ко мне и говорит:

– Вы забываете про мальчика, и про ваше путешествие, – затем он разворачивается ко мне спиной и продолжает, – а мы забываем об этой вашей маленькой глупости и даруем вашему отцу Великое Цифровое Бессмертие абсолютно бесплатно.

Равенство.

Смотри также:

Ложь. Невозможность. Подмена понятий.

– Почему вы делаете мне столь великодушное предложение?

– Канцлер любит вас, как любит и каждого жителя, поэтому всегда даёт возможность получить то, что жители желают.

– Забирать детей и разбирать их на детали, по-вашему, тоже проявление любви?

Он начинает хохотать, затем говорит:

– Вспомните всё.

Вспоминаю.

– Посмотрите на людей вокруг, задумайтесь о долгой жизни.

Смотрю, и не вижу в памяти никаких ответов.

– Взгляните на город, сравните его со Вторым городом.

Сравниваю.

– Смотрите. Думайте. Ищите ответ, который у вас уже есть.

– Ответ на что мне нужно найти?

– Не важно. Просто ответ. Он прямо у вас в голове.

– Я не понимаю о чём вы.

– Вспомните билборды прямо у вас перед носом.

Они проносятся у меня в памяти:

«Сегодня заменяешь сердце, завтра бежишь марафон»

«Напечатай свой организм сам – лучшие 3-д принтеры во всех трёх городах»

«Пилюли на обед для всей семьи. Теперь со вкусом пепперони»

– Сколько, по-вашему, могут прослужить человеческие органы?

Ответа нет.

– Как воссоздать сложное строение почек?

Я не знаю.

– Неужели вы думали, что так просто даровать годы жизни людям без жертв?

Вопросы, на которые у меня нет ответа.

– Мы не всесильны, – шепчет он мне прямо в ухо, – этот мир не совершенен. И мы всё ещё его создаём. Прямо сейчас мы творим что-то уникальное.

– Вы используете детей…

И он шепчет мне в ухо, положив руку на плечо:

– Этот мир создаётся с самого нуля. Он строится в данную секунду прямо на ваших глазах. Я часть этого мира. Вы часть этого мира. Эти дети тоже часть этого мира.

Он обходит меня с другой стороны и шепчет:

– Мир никогда не будет прежним, мир никогда не был столь прекрасен, каким он является сейчас, каким он станет в будущем. Это лишь необходимость для создания величайшего человеческого творения, и каждый человек – важная часть этого грандиозного плана.

– Что за бред? Вы убиваете детей! Используете их, как батарейки. Разбираете на детали, словно сломанную технику.

Он стоит молча, не проявляя никаких эмоций, словно ждёт, пока я закончу этот бесполезный монолог.

Так делал мой отец.

Я стою, опустив голову, плачу и что-то бубню под нос. Сглатываю слюни, вытираю слёзы со щёк, размазываю сопли по красному лицу, заикаюсь и что-то всё равно бубню ему в надежде быть услышанным. В какой-то момент я начинаю кричать.

Будто бы от того, что чем громче ты кричишь, тем лучше тебя слышат.

Будто бы от того, что чем сильнее ты любишь, тем сильнее тебя будут любить в ответ.

Ты шепчешь, и человек прислушивается, чтобы тебя услышать.

Ты ненавидишь и равнодушен, и человек начинает любить тебя, чтобы ты полюбил его в ответ.

Я стою с разбитыми коленками и синяком под глазом.

Я стою в порванной футболке, а в моих руках дневник с двойкой за домашнее задание.

Каждый раз напротив меня стоит отец и молча глядит на меня сверху. Я смотрю себе под нос, опустив голову в пол, что-то бубню, а затем запрокидываю голову, рыдаю, кричу и требую проявить…

Внимание.

Смотри также: зависимость.

Любовь.

Смотри также: зависимость.

Понимание.

Смотри также: зависимость.

Он стоит и ждёт, пока я успокоюсь, и, дождавшись этого момента, когда у меня больше не осталось сил ни на крики, ни на слёзы, ни на сопли, он ставит два стула, сажает меня на один, сам садится на второй напротив и говорит:

– Ну, а теперь давай всё обсудим.

Человек передо мной делает ровно то же самое.

Я маленький мальчик, который бы разрыдался прямо сейчас от несправедливости и обиды, если бы он мог. Если бы помнил, как это вообще – злиться, обижаться, возмущаться, ненавидеть.

Это всё негативные эмоции, которые мешают долголетию и прекрасному сосуществованию в замечательном социуме. Рай, о котором мы могли лишь мечтать, спустился на землю.

И цена этого рая – жизни детей.

Он садится напротив меня, складывает перед собой пальцы ладоней, слегка вздыхает и говорит:

– Даже в таком практически совершенном мире, как наш, увы, не всё совершенно – говорит мужчина в костюме и белоснежном халате, сложив пальцы ладоней перед своим лицом, словно задумавшись о чём-то.

– Но… – пытаюсь вставить я.

– Понимаю ваше возмущение и недоумение, но такова природа вещей на данный момент, и ничего с этим сделать пока невозможно.

Если ты рождаешься во втором городе, ты обречён.

Порой мне кажется, что ты рождаешься, и ты уже обречён.

– Всю жизнь людям приходится чем-то жертвовать. Рассматривайте это как путь к великой цели. Восхождение на вершину цивилизации, которое не может обойтись без мучеников и пострадавших на этом пути.

– Но почему именно дети должны расплачиваться за создание этого прекрасного будущего?

– Все платят равную цену. Я, вы, дети, родители.

– Но не ценой же смерти.

Он вздыхает.

– Поймите, мы все умрём.

– А как же цифровое бессмертие?

– Я говорю лишь про физическую оболочку, мой друг. Увы, сделать бесконечной жизнь физическую невозможно.

– Нужно ли?

– Именно. Тем более детям автоматически даруется ВЦД, если они пожелают, – он смотрит на мои удивлённые глаза, – ах, да, вы же не знали. Такова природа людей – судить, не разобравшись кого, и за что они судят.

– А если дети этого не хотят?

Он задумывается на секунду.

– Такого не бывает.

– А если всё же…

Он поглядывает на ладонь.

– Ох, ужас, ну и заболтались мы с вами. Подытожим, и перейдём к сути вопроса и нашей с вами проблемы, если вы не возражаете, – он встаёт, закинув руки за спину, и не дождавшись моего ответа, продолжает.

– Вы знаете то, о чём вам знать не следует, и никому этого знать не следует,– он делает паузу, разворачивается в другую сторону и продолжает: – у нас есть то, что вам нужно.

– Погодите, но ведь их родители знают об этом.

– И сохраняют эти знания во втором городе, – улыбается человек в халате, – это в их же интересах, понимаете? – он замолкает, подходит к окну, закинув руки за спину, – я предлагаю вам сделку…

Вроде прошло уже несколько тысяч лет, а мы всё те же дикари. Обмениваем один товар на другой. Мясо на пшеницу. Камень на дерево. Жизнь на жизнь.

– Мы стираем вам память об этом инциденте, а ваш отец получает возможность стать бессмертным. Что думаете?

Он оборачивается ко мне и видит сомнение на моём лице.

– Да поймите же вы! – он всплёскивает руками перед лицом, – Это выбор, который сделали за вас родители этого мальчика и других детей. Как бы это не выглядело и не звучало, такова суть вещей, и с этим вы ничего не сможете поделать, кроме как понять. Череда совпадений, случайностей, удач и неудач привела вас туда, где вы сейчас есть. Наслаждайтесь, живите, цените, иного не нужно. Жизнь каждого в какой-то момент зависит от чужого выбора. Жизнь миллионов порой зависит от решений пары человек в кабинете. Жизнь ребёнка зависит от его собственных родителей. Мир не идеален, кому-то повезло чуть больше, но важно осознавать, что это необходимые составляющие пути к идеальному миру. Совершенному обществу. Сверхчеловеку, если позволите так выразиться.

Вроде прошла уже сотня лет, но отголоски религии преследуют нас до сих пор. Страдай. Смирись. Прости. Возлюби. Всё воздастся. На всё всегда есть чья-то воля. В любой ситуации это всё план и задумка. Даже если ничего не идёт по плану, то это тоже часть великого плана.

– Никто не хозяин своей жизни, мы лишь зависим от чужих решений, и сейчас ваш черёд выбирать. Это тот самый момент, когда ваш выбор становится определяющим для жизни многих миллионов людей. От вашего согласия или несогласия на моё предложение зависит очень многое.

Он останавливается передо мной, слегка наклоняется и тихо говорит:

– Вы забываете про детей.

Мы все однажды умрём.

– Вы забываете про этот разговор.

Это всего лишь жизнь в физической оболочке.

– Забываете про всё, что произошло с вами за этот день, и тогда мы даруем вашему отцу Великое Цифровое Бессмертие.

То, к чему ты стремился всю свою жизнь.

– А если я откажусь?

– Мы всё равно сотрём вам память.

– Тогда какой смысл в моём выборе?

– В вашем принятии данного факта. В понимании всей сложности ситуации. В вашем искреннем желании спасти вашего отца и помочь нам.

Глава 13

Сегодня в восемь вечера умрёт мой отец. Я сижу на зелёном холме перед озером, закрыв глаза, и делаю то, что я делаю каждое утро, но сегодня всё иначе. В каждой комнате моих воспоминаний я встречаю мальчика, мокрые волосы, которого упали ему на лицо. Он в шортах и в футболке. В его правой руке маленький плюшевый медвежонок. Этот мальчик прямо передо мной, и он не даёт мне расслабиться.

Он стоит передо мной и молчит.

Что тебе нужно?

Он молчит.

Уйди. Оставь меня.

Он лишь смотрит на меня, приподняв голову голубыми пустыми глазами, в которых я не могу ничего понять.

Смотри также: безразличие.

Смотри также: равнодушие.

Смотри также: пассивно-агрессивное давление.

Он не уходит, и мне приходится открыть глаза. Передо мной расстилается зелёная трава вокруг голубого озера, а на горизонте тянется огромный хвойный лес. Где-то только что плюхнулась лягушка, а из леса доносится щебетание птиц.

Сегодня в этот чудесный солнечный день ровно в восемь вечера умрёт мой отец.

Пора ехать.

Я сижу, молча рассматриваю птиц, летящих по голубому небу в лучах ослепительного солнца. Затем встаю, подхожу к планеру и сажусь внутрь. Планер отрывается от земли и несёт меня навстречу куполу и этому великому, самому важному в моей жизни дню.

В окне пролетают зелёные деревья, камни, трава, цветы. Мы летим мимо рек, озёр и гор.

Планер пролетает к центру города мимо билбордов, которые продадут тебе всё.

Мимо людей, которые всё покупают. Планер пролетает мимо точно таких же, летящих навстречу пластиковых планеров, за рулём которых сидят такие же, как я, пластиковые люди. В окне проносятся однотипные здания и всё те же одинаковые люди, а в моей голове лишь мысль, что всё это совсем скоро закончится.

Бессмысленная жизнь. Бессмысленная смерть. Бессмысленное вечное существование.

Смысла никогда и не было.

Сегодня утром я разослал абсолютно разным и неизвестным мне людям приглашения на День Смерти моего отца с таким содержанием:

«Дорогой/ая (Имя)! С радостью тебе сообщаю, что вечеринка в честь моего дня смерти пройдет 13 апреля в 18:00 в ресторане «Ottenere L’immortalità». Дресс-код свободный. Обещаю, будет весело. С любовью, твой/твоя (Имя)».

Это жизнь, из которой убрали всех твоих друзей и обычных незнакомцев сделали твоими друзьями.

Я не знаю этих людей, мой отец не знает этих людей, но мы вечно делаем что-то, потому что так делают все.

В назначенное время гости собираются в огромном белоснежном зале, напоминающем корабль из Космической Одиссеи, в разноцветных костюмах, в точности повторяющих костюмы из Стартрека, и поздравляют виновника торжества, моего отца, прикованного к кровати с торчащими из него трубками и подключённого проводами к аппаратам, не дающим ему умереть раньше срока. Он лежит, словно высохшая мумия, но все вокруг делают вид, что этого не замечают. Ведь это всё негативные эмоции, которые никто никогда не испытывает.

Молодая девушка с голубыми глазами и длинными золотистыми волосами стоит рядом со мной возле барной стойки, словно мы близкие друзья, и говорит мне, что рождаться – нормально, а умирать – не менее нормально.

А затем она спрашивает:

– А как умер ваш брат?

– Что?

– Ну, ваш оцифрованный младший брат, как он погиб?

– Как вам сказать…

– Наверное, сердце? Наверняка, сердце. Самый барахлящий прибор, – хихикает она и добавляет, – я свой мотор на той неделе поменяла, – она хихикает, стучит себя по груди, – теперь как новенькая.

– Что?

– А вы давно меняли или, может, планируете?

– Что планирую?

– Сердце поменять, ну или ещё чего.

Я сижу в красном кресле, смотрю на танцующих людей и слушаю разговор компании из трёх человек на диване.

Двухсотлетний парень в синем костюме говорит, что на следующей неделе у него назначена замена печени. Девушка в красном отвечает, что меняла свою два месяца назад, но вот думает о том, что ей пора задуматься над заменой лёгких. Парень в жёлтом слушает их и говорит, что он только в следующем году решится что-то менять, и пока у него всё в порядке.

Пока они говорят об этом, я спрашиваю себя, если ты заменишь в своём теле на каждый орган, останешься ли ты собой?

Мы на сцене, и возле меня на кровати лежит мой отец.

– Извините? – спрашивает он меня.

– Да, пап.

– Не подскажете, пожалуйста, что здесь происходит?

Раздаются фанфары, и человек в блестящем серебряном костюме выходит на сцену, освещённый светом прожекторов.

– Раз, раз, – говорит он в микрофон, – меня хорошо слышно?

Зал, полный людей, одобрительно восклицает и хлопает в ладоши.

– Сегодня мы с вами прощаемся с хорошим человеком, отличным отцом и замечательной личностью.

Он даже не знает, как зовут моего отца. Человек продолжает:

– Мы с вами свидетели невероятного упорства и силы человеческого духа, который невозможно сломить. Мы с вами свидетели важного события в жизни человека, который был на краю от смерти, но оказался на краю от вечной жизни.

Зал рукоплещет.

– Поднимем же бокалы за человека, который даёт нам веру в то, что всё в этой жизни возможно. Поднимем же бокалы во славу человека, его упорству, его уму, его стараниям и несгибаемой вере в то, что даже смерть невластна над ним.

Зал одобрительно гудит.

– Во славу Канцлера! – кричит человек.

– Во славу Канцлера! – повторяет зал.

Я был на таких праздниках сотни раз, и сегодня всё происходит ровно так же, как и всегда, но для меня это всё же совсем иное. Мне всегда было интересно, что чувствуешь в такие моменты, и теперь, наконец, я могу это ощутить.

Яркие белоснежные огромные слова появляются перед моими глазами на чёрном фоне.

Боль.

Под крики толпы людей, собравшихся в огромном зале на шикарный банкет.

Грусть.

Под веселье и бесшумный звон стаканов из переработанного пластика.

Тоска.

Под бесконечные поздравления и разговоры о замене органов.

Сожаление.

Под музыку и смех.

Недоумение.

Под беспрерывный поток разноцветных костюмов, причёсок и тостов о смерти.

Белый коридор, и кучерявый голубоглазый мальчик стоит передо мной.

Наш отец сегодня станет бессмертным. Неужели ты не мечтал об этом?

Мечтал, но представлял всё немного иначе.

В зале играет танцевальная музыка, все гости пляшут и веселятся. Ещё маленьким Эл как-то сказал, что медицина дойдёт до такого уровня, что столетние старики будут плясать, как молодые ребята. Прошло столько времени, и теперь я вижу это собственными глазами. Мой отец улыбается, потому что все вокруг улыбаются ему, он смотрит по сторонам, затем смотрит на меня:

– Извините, – говорит он, – а Эл скоро придёт?

– Совсем скоро, – улыбаюсь я.

Люди в разноцветных костюмах, головных уборах и с самыми невероятными причёсками на головах подходят к моему отцу, не замечай того, что перед они лежит еле живой скелет покрытый кожей. Они жмут его костлявую руку и все как один говорят:

– С днём смерти!

Или

– Счастливого вам бесконечного существования!

Или

– Счастья, успехов и всего наилучшего вам в бесконечности.

Почему-то в моей голове мелькают все дни рождения, которые я видел.

Человек в розовом плаще возле меня говорит:

– День Смерти и есть День Рождения, или же День Перерождения, если вам угодно. Символизм на символизме, так сказать.

Он говорит:

– Мы рождаемся, чтобы умереть, но лишь умирая, мы рождаемся.

Он говорит:

– Я смотрю на этот праздник, на этих радостных людей вокруг, и понимаю, что мы, наконец, сумели достигнуть настоящего счастья.

А затем он добавляет:

– С моими новыми глазами мир и впрямь выглядит лучше.

В моей голове дни рождения и семейные праздники. Они хаотично мелькают яркими кадрами или небольшими сценками из моей жизни. В праздниках я вижу всё в мельчайших деталях, слышу знакомые звуки, чувствую ароматы, но как только я смотрю на Эла, воспоминание заканчивается и начинается новый праздник.

Она подходит ко мне так близко и уверенно, словно мы с ней давно знакомы.

– Чего не веселишься?

Я таращусь в пол, или скорее сквозь него. Люди в разноцветных нарядах танцуют, веселятся, пьют обогащенную минералами воду и закидываются таблетками, а перед моими глазами мелькают праздники, которые обрываются, стоит мне посмотреть на моего маленького брата, внешность которого я всё никак не могу вспомнить.

– Ох, как же я обожаю эту песню! Пошли скорее танцевать! – зовёт она меня, но я её не слышу. Я в коридоре. Бесконечном белом коридоре, бегаю из комнаты в комнату, проживаю моменты жизни, но как только я понимаю, что вот сейчас появится Эл, яоказываюсь перед дверью.

– Ты в порядке?

И перед дверью стоит этот мальчик и таращится на меня.

– Эй, ты меня слышишь? – смеётся девушка.

Мальчика нет. Я один в бесконечной белоснежной пустоте.

– Приём? Приём? – она щёлкает пальцами перед моим лицом, и я поднимаю на неё взгляд.

– Да, прошу прощения, задумался ненадолго.

– Бывает. Танцевать пойдём?

– Не танцую, к сожалению.

– Не танцуешь, значит, – она смеётся, – ну ладно. Погоди, а я тебя кажется, знаю. Ты сын сегодняшнего Смертника.

– Да, верно, – улыбаюсь я.

– Поздравляю!

– Благодарю.

– И каково это?

– Странно немного.

Ко мне подходит человек в серебряном костюме, который произносил речь, и говорит, что им пора забирать отца, а меня самого они ждут в восемь вечера в здании Великого Цифрового Хранилища.

– А у тебя ещё кто-нибудь умирал? – спрашивает девушка.

– Да.

– У меня так никто ещё не умер, – печально вздыхает она, – а как это произошло? Дико интересно.

Глава 14

Планер подлетает к Центральному Цифровому Хранилищу, которое отличается от всех зданий монументальностью, пафосом и дороговизной. Я захожу внутрь самого огромного здания в городе, которое стоит прямо напротив Великой Цифровой Стены с капсулами давно умерших людей. Я прохожу по длинным пустым белоснежным коридорам и задаюсь вопросами.

Не сплю ли я прямо сейчас?

Я иду, осматриваю всё и где-то внутри себя боюсь встретить его. Этого мальчика, молча глядящего на меня. Может быть, он за одной из этих дверей. Все двери закрыты. Самое странное в этом здании – это ручки дверей. Уже давно никто такими не пользуется. Везде давно стоят купе с электрическим механизмом.

Реально ли всё происходящее?

Мои ноги бессознательно несут меня по пустым белоснежным коридорам. Словно мой организм каждый день совершает этот маршрут и машинально доходит до нужной точки. Так же бессознательно я оглядываюсь по сторонам, ожидая встретить этого мальчика.

Открыты ли мои глаза?

Ноги доносят меня до лифта, и в лифте я говорю:

– Добрый лень, двадцать первый этаж пожалуйста.

– Будет исполнено, – раздаётся шутливый тон оцифрованного человека, – поздравляю вас!

– Благодарю.

Серебристые двери закрываются, и лифт начинает движение.

У тебя когда-нибудь бывало внезапное озарение?

Смотря, о чём речь.

Я только сейчас понял, что весь город окружён мертвецами, а в каждом динамике или экране сидят живые когда-то чьи-то родители и дети.

Поздравляю с очевидным наблюдением.

Лифт останавливается, двери открываются, и человеческий голос откуда-то из динамиков говорит:

– Двадцать первый этаж. Да хранит вас Канцлер!

Спустя почти сто лет с момента начала оцифровки людей, я только сейчас осознаю, что всё, что меня украшает – это люди, которые давно мертвы.

– Благодарю. Да хранит вас Канцлер.

Я выхожу из лифта и прохожу до конца коридора, сворачиваю направо и оказываюсь перед дверьми. Парень, которому, сто, а внешне всего двадцать лет, улыбается, здоровается со мной и провожает меня в кабинет. Конечно же, он белоснежный и пластиковый.

Стены, пол, стол, стулья, даже форма этого человека… всё абсолютно белое. И в этом многообразии белоснежного ты ощущаешь себя как-то неловко, грязно, неуютно, серо. Ты словно пятно на белоснежной рубашке этого мира.

Скоро всё закончится.

А что потом, Эл?

Узнаем.

Человек садится за стол и приглашает меня присесть в красное кресло напротив него. Я сажусь, и он начинает задавать мне различные вопросы. Причём огромное их количество.

Он задаёт первый, и сразу вынуждает меня очутиться в белоснежном коридоре с сотней дверей.

Он спрашивает дату рождения моего отца.

Он спрашивает его группу крови. Какие у него были заболевания в детстве? Как звали его родителей? Была ли у него когда-нибудь на что-то аллергия?

Каждый новой вопрос становится для меня всё сложнее и сложнее. Каждый новый вопрос заставляет меня всё дольше и дольше искать нужную дверь с ответом.

Он спрашивает, любил ли мой отец спорт.

Какие хобби у него были в детстве? А в юности? А в старости?

Я продолжаю искать нужную дверь, открываю её, но если ответа нет, или если дверь заперта, я говорю, жаль, но я не знаю. Если воспоминание касается Эла, то оно сразу же обрывается, стоит мне взглянуть на него. И я говорю, что нет, я не помню, как звали его первую собаку, и нет, я, к сожалению, не в курсе, какую музыку он слушал в молодости.

Он кивает и продолжает задавать вопросы.

Он спрашивает, как звали первую любовь отца, какое у него любимое блюдо, в каких странах он успел побывать до Великого Огня.

Словно это какая-то анкета для сайта знакомств, или что-то вроде того.

Занимался ли он коллекционированием? Как зовут его друзей? Как он учился в школе?

– Извините, – перебиваю я, – разве все эти данные настолько важны?

Он поднимает на меня взгляд и спокойным тихим ровным голосом говорит:

– Несомненно, вы даже не представляете, насколько важны.

– У вас же есть эти данные, разве нет?

Он кивает.

– Тогда зачем вам всё это?

– Всё это, – говорит он, – в первую очередь для вас, – улыбается человек.

– Зачем?

– Помочь вам вспомнить всё то, о чём вы совсем могли забыть или даже не задумывались об этом.

Онемение.

Смотри также: неловкость.

Смотри также: стыд.

Смотри также: осознание собственного ничтожества и презрение к самому себе.

Это жизнь, из которой убрали столь важные для тебя моменты, оставив лишь анкету с вопросами и ответами.

Я совсем не помню, каким был мой отец, и не знаю ничего о его жизни.

– Мы расскажем вам всё, если вы захотите, после процедуры, а пока если вы не против, мы продолжим. Осталось совсем немного, уверяю вас.

Он спрашивает, красил ли мой отец когда-нибудь волосы на голове.

Убегал ли он когда-нибудь из дома.

– Есть ли у вас от него какие-нибудь секреты?

– Секреты? – уточняю я, – нет, никаких.

И человек продолжает.

Глава 15

Большой белоснежный зал с кучей людей в таких же белоснежных халатах. Это не просто тусклый белый цвет, это ослепительно яркий, обжигающий белый. Мне приходится зажмуриться, когда я захожу в зал, чтобы глаза немного привыкли. Через пару секунд я начинаю различать предметы, которыми заполнен кабинет и силуэты людей. Они все столпились возле аппаратуры, и когда я зашёл, они, словно по команде, обернулись, посмотрели на меня, кивнули и продолжили заниматься работой. Я осматриваю помещение и замечаю стеклянную стену, ведущую в отдельную комнату. Я подхожу к ней и вижу отца, лежащего на кровати. Он живой в самом широком понимании этого слова, в отличие от всех этих пластиковых людей вокруг. Он обставлен аппаратурой, а всё его тело облепляют белые шарики, трубки и провода. Он замечает меня, я машу ему рукой, он машет мне в ответ.

Я спрашиваю у одного из людей в белом халате, можно ли зайти к нему, он мне кивает, а я ловлю себя на мысли, что халат им нужен лишь для того, чтобы отличаться от остальных людей в городе.

Предвзятое отношение.

Смотри также: судить по внешнему виду.

Смотри также: дискриминация по одежде.

Красная форма пожарного. Белый халат врача. Серая форма с нашивкой «К».

Я аккуратно захожу, словно отец спит, а я боюсь его разбудить. Я чувствую себя так, словно мне не больше ста лет. Словно мне десять, и я только пришёл со школы домой, в то время, как отец отсыпается после ночной смены.

– Привет, пап, – шёпотом говорю я.

– Эф, это ты? Привет, сынок, – он слегка озирается по сторонам, – а Эл с тобой?

– Совсем скоро ты его увидишь, папа. Осталось чуть-чуть.

Голос из-за стекла говорит:

– Начинаем через пять минуты.

Я киваю.

– А где мы?

– Мы в Хранилище, папа. Через пять минут ты, наконец, обретёшь бессмертие. Ты рад?

– Наверное, – он задумывается на секунду, молча смотрит на меня, – а Эл когда придёт? Я по нему очень соскучился.

Слёзы уже у меня в горле, и вот-вот выступят через глаза.

– Осталось совсем немного, правда.

– Мне приснился чудесный сон, сынок, – говорит он с довольной улыбкой.

– Да? Интересно, какой? Ты давно мне про сны не рассказывал.

– Лежу я точно так же, как и сейчас, – он облизывает тонкие сухие бледные губы, его глаза бегают по потолку, словно он видит что-то прямо сейчас и описывает это мне, – значит, сплю я в своей кровати, слышу твой голос, открываю глаза, вижу тебя, а с тобой рядом малыш Эл. Я так обрадовался. Думаю, наконец, решил проведать своего старика. Ещё лежу и удивляюсь, столько ж времени прошло, а он ну ни капельки не изменился.

Я улыбаюсь, и спрашиваю:

– Ты помнишь, как он выглядел?

– Разумеется. Кучерявенький такой. А глаза-то, какие у него были, точно в мать глаза. Огромные голубые. Ямочки на щёчках. Курносый такой. Волосы словно пшеница золотые, точно весь в маму красавец.

– Четыре минуты, – говорит голос из-за стекла.

– У него одно ухо слегка оттопырено, и он всегда из-за этого переживал, – продолжает отец, улыбаясь, – и на губе нижней шрам. Упал ещё малышом с качелей, а шрам остался, как напоминание, что нечего одному по качелям лазать.

Мальчик стоит передо мной в бесконечном коридоре. Точная копия того, что описывает отец. Кучерявый, голубоглазый, с оттопыренным ухом и шрамом на нижней губе.

Что происходит? Это ты, Эл?

Мальчик не отвечает.

– Осталось три минуты.

Существовал ли человек, если ты его не помнишь?

– Папа?

– А? – он оборачивается на меня, – Привет, сынок. Как твои дела?

– Что ты ещё помнишь про Эла?

– Эл? Мой малыш. Где он? Я скоро его увижу?

– Скоро. Скоро. Скажи мне, что ты про него ещё помнишь?

– Волосы у него как пшеница

– Нет, папа, что-нибудь ещё кроме внешности…

– Я всё помню. Помню, как он прибежал с тобой весь промокший под дождём. Он рассказывал, что он в лужу глубокую упал, и что его спас.

Мы бежим по лесу под дождём, хлюпая босыми ногами, я оборачиваюсь и вижу, как Эл прыгает из лужи в лужу. Одна из них оказывается слишком глубокой, и он проваливается в неё. Я не вижу его лица.

– Я помню, как мы ходили с вами кушать ваши любимые пончики. Помню его рисунки и рассказы о будущем, космические ракеты и планеры, которые будут бороздить просторы городов.

Мы сидим в кафе, едим пончики. Я смотрю на Эла, он вытирает салфеткой лицо от крема, закрывшись полностью от меня.

– Ты помнишь наш поход?

– Поход?

– Поход, когда ты учил Эла плавать, а мы ели сосиски на гриле.

– Конечно, я его помню.

Затем он поворачивается на меня, собираясь что-то рассказать, смотрит мне в глаза и резко меняется в лице. Он приоткрывает трясущийся рот и поднимает еле живую руку, больше похожу на сухую ветку дерева.

– Ты…

– Я?

– Осталась одна минута!

Он сглатывает что-то, его губы пересохли, потрескались и немного трясутся, но он всеми силами старается что-то сказать.

– Эф…

– Я тут, пап.

– Я вспомнил, Эф.

– Что ты вспомнил?

– Я всё вспомнил, сынок, – его глаза краснеют, и в уголках скапливаются слёзы, – Эл не придёт, – его голос дрожит, а по щекам одна за другой скатываются слёзы.

– Что ты такое говоришь? – спрашиваю я, – вы совсем скоро встретитесь, даю тебе слово.

– Ты не виноват, сынок. Пожалуйста, запомни это. Ты не виноват.

– Ты о чём?

– Прошу посторонних покинуть комнату, – говорит голос из-за стекла.

Я оборачиваюсь к нему и прошу ещё одну минуту, парень отрицательно мотает головой.

– Нам придётся вас удалить, в таком случае.

– В чём я не виноват, отец? – обернувшись, спрашиваю я отца, – Скажи скорее, прошу тебя.

– Ты не виноват, – говорит он и начинает плакать. Ко мне подходят два человека в белом и просят меня выйти из комнаты, так как я мешаю им.

– Моему отцу плохо, – говорю я, указывая на него. Он лежит, плачет и что-то шепчет.

– Вы в порядке? – спрашивает один.

– Что с вами? – спрашивает второй.

Мой отец что-то повторяет шёпотом, а слёзы продолжают стекать по его щекам.

– Что вы говорите?

Я прислушиваюсь.

– Что с вами? Сейчас мы позовём врача.

Я смотрю в его глаза, направленные вверх и прислушиваюсь. Он повторяет одно и то же слово быстро, словно скороговорку. Слышно только букву О.

– Вы меня слышите? Успокойтесь. Глубоко вдохните.

– Кровь, – вдруг отвечает он, – кровь, кровь, кровь.

– Какая ещё кровь? – спрашивает один.

– Вы поранились? – спрашивает другой.

– Кровь. Её много. Кровь. Она везде, – он причитает с ужасом в глазах, повторяя снова и снова.

– Сейчас подойдёт врач, минутку.

– Кровь. Везде кровь, – говорит он, затем смотрит на меня, – ты не виноват, Эф, ты не виноват!

– В чём не виноват? – спрашиваю я, крепко держа его за руку.

Он сильно зажмуривается и громко кричит. Замолкает, через секунду он открывает глаза и смотрит на меня.

Он говорит:

– Привет, сынок.

– Привет, пап, – отвечаю я, – ты в порядке?

Он спрашивает:

– Как твои дела? Где это мы? Кто эти люди?

– Всё хорошо. Что с тобой произошло? Что это было?

Он спрашивает:

– А когда придёт Эл?

Глава 16

Ты плывёшь в воздухе по белоснежным коридорам. Ты витаешь в невесомости, и белоснежный потолок плывёт над тобой. Ты движешься вокруг вселенной, либо же вселенная движется вокруг тебя. Это уже совсем неважно.

Здесь нет ветра, нет звуков, нет запаха. Нет потоков воздуха, и ты понимаешь, что не висишь неподвижно только потому, что огни ламп пролетают над твоими глазами.

Движешься ли ты, либо это движутся лампы, создавая иллюзию твоего перемещения, тебе уже неважно. Всё, что тебе очевидно в данный момент – ты один в бесконечном коридоре с потёртыми дверьми и древними дверными ручками, которыми уже никто не пользуется. Мир проносится перед твоими глазами десятком ослепительных огней, и ты один в этом белоснежном бесконечном мире.

Здесь нет ничего кроме бесконечного белого. Ничто, которое всегда представляется чёрным в воображении.

Двери бесшумно распахиваются. Ты не слышишь и не видишь их. Ты просто знаешь, что это так. Они распахиваются, потому что ты пытаешься что-то вспомнить. Ты что-то упустил в попытках сохранить как можно больше. Ты не вспоминал, потому что не было предпосылок. Ты не вспоминал и совсем забыл, а когда задумался об этом, то вспомнить тебе оказалось не под силу.

Эл?

Да.

В чём я не виноват?

Полагаю, во многом.

Ты всё упустил, когда удалял что-то ненужное. Несправедлив тот факт, что для того, чтобы что-то запечатлеть, тебе достаточно лишь моргнуть, но чтобы сохранить это через сотню лет, нужно немного больше.

Ты проплываешь по белоснежному коридору мимо мерцающих ламп и открывающихся дверей. За каждой дверью находится какой-то момент твоей жизни, но ты не знаешь, за какой из дверей тот самый момент. Нужное воспоминание хранится за одной из этих дверей, осталось лишь вспомнить, где находится нужная тебе дверь.

Моргни, чтобы запомнить. Моргни, чтобы момент остался в бесконечности. Просто моргни, если ты ещё жив.

Кажется, ты что-то забыл.

Верно. Только я не помню, что именно.

Тогда очнись.

Зачем?

Очнись.

Как ты умер, Эл?

Очнись.

О боже, Эл… Что произошло?

Очнись. Это важнее.

Ты смотришь в потолок, на пролетающие мимо тебя огни, которые меняются в цвете, становясь нежно-розового цвета, а затем и вовсе краснея.

Очнись.

Что-то падает тебе на лицо. Капли чего-то мокрого. Редкие капли крови. Ты непроизвольно моргаешь, а глаза застилает алая пелена. Капель становится всё больше, и они постепенно перерастают в дождь.

Очнись.

Всё белоснежное вмиг стало розовым, алым, а затем и вовсе бордовым, и ты плывёшь по этим насыщенно-красным коридорам, и кровавые капли дождя падают на тебя с потолка. Весь твой мир стал алым. Всё то, что было девственно белоснежным, в одно мгновение изменилось в цвете. Теперь ты не чувствуешь себя серым пятном на фоне белоснежной бесконечности, ты единое с этим миром. Ты часть этого ничто.

Очнись, и ты всё узнаешь.

И я открываю глаза.

Надо мной стоят несколько человек в халатах и друг за другом спрашивают, как я себя чувствую.

– Что произошло? – спрашивает один парень.

– Что случилось? – спрашивает второй.

На меня смотрят силуэты людей, и я вспоминаю человека на озере, он задает точно такой же вопрос:

– Что произошло, Эф? Что случилось?

А ты не знаешь, что ответить.

Озеро крови.

Глава 17

Всё происходит слишком стремительно.

Я прощаюсь с людьми в халатах. Выхожу в длинный белый коридор, подхожу к лифту и нажимаю кнопку вызова.

Всё происходит на автомате, и мои ноги сами несут меня прочь неизвестно куда. Словно они проделывали этот путь уже не один раз. Я иду, не задумываясь о том, что произойдёт дальше, словно плыву, а течение само несёт меня. Я спускаюсь на первый этаж в окружении зеркал. Двери серебристого лифта открываются, и голос когда-то умершего человека желает мне хорошего дня. Я выхожу из лифта в ещё один бесконечный белоснежный коридор с кучей потёртых дверей.

Не сплю ли я? Открыты ли мои глаза?

Всё происходит так быстро, что я не успеваю даже понять, как это произошло. Ноги сами несут меня. Выхожу из здания, сажусь в планер, который поднимается над землёй и стремительно уносит меня в неизвестность.

Цепочка всех несвязанных между собой событий привела меня именно сюда. Я в планере, несущемся через город навстречу неизвестному, а мимо меня пролетают точно такие же пластиковые планеры и люди. В окнах мелькают пластиковые здания, пластиковые тротуары, пластиковая зелень, и я понимаю, что в этом мире нет ничего настоящего. Пластиковые люди остаются позади размытыми пятнами, и в жизни моей лишь билборды, готовые продать мне ещё пару сотен лет.

Это жизнь, в которой время стало ерундой, но в которой ты остался совсем один.

Я проношусь сквозь живой, на первый взгляд, город и вглядываюсь в его мёртвые пластиковые глаза.

Планер летит на высокой скорости, мимо того самого места, где девушка разбила свой точно такой же красный планер, и в моей голове возникает мысль, что если прямо сейчас я разобьюсь, никаких следов на дороге, никаких свидетельств аварии, ничего не будет. Я просто исчезну, и мой планер тоже просто исчезнет.

Смотри также:

Испарится.

Удалится

Сотрётся.

Станет ничем.

Я на берегу озера. Сижу на песчаном пляже, вокруг меня кучи камней. Справа от меня небольшой выступ, откуда любят нырять в озеро люди. Я сижу и спрашиваю себя, реален ли этот мир, и настоящее ли то, что кажется мне настоящим. Песок в моей руке такой мягкий, тёплый и сыпучий. Шум воды и крошечных волн в озере. Над моей головой порхают птицы, где-то недалеко плюхнулась в воду лягушка. Я прилетаю сюда каждое утро, и даже не понимаю, почему выбрал именно это место. Если задуматься, если попытаться вспомнить – ответа всё равно не будет. Я не знаю и не помню, но надеюсь найти эти ответы, просто закрыв глаза.

Она подсаживается ко мне так близко, так легко и беззаботно, словно мы знакомы уже сотню лет.

– Привет, – говорит она, – как дела?

Я открываю глаза, оборачиваюсь и вижу девушку с золотистыми волосами и голубыми глазами. Откуда-то я её знаю. Видел уже этого человека, но совсем не помню где.

– Здравствуйте, – говорю я, – мы знакомы?

Она не замечает моего вопроса и говорит:

– Ох, сегодня такой замечательный день.

Она поднимает взгляд на солнце, закрывает глаза и нежится в его лучах.

– Вы же знаете, что ультрафиолет для нас очень опасен? – спрашиваю её я.

Она оборачивается на меня, слегка прищурившись от солнца, улыбается и говорит:

– Не переживай, дорогой. Со мной ничего не случится.

– Откуда вы меня знаете?

Она слегка закапывает руки в песок и говорит:

– Так тепло. Думаю, вода тоже тёплая. Не хочешь искупаться?

– Я вас даже не знаю.

Она высыпает горсть песка из руки и говорит, что знать и помнить – совершенно разные вещи.

– Хорошо, – киваю ей, – я вас не помню.

– Почему ты здесь, Эф? Каждый раз я встречаю тебя здесь, и каждый раз мы договариваемся, что видимся в последний раз.

– Я не зн…

– Нет-нет-нет.

Она мотает головой и поправляет прядь волос, упавшую к ней на лицо.

– Я… не помню?

– Точно.

– Но вы всё помните?

– Ага, – смеётся она, – я помню всё.

– Расскажете?

– А ты этого хочешь? – она щурится немного от солнца, прикрывает лицо рукой и смотрит на меня, – В прошлый раз ты хотел всё забыть.

– Не хотел! Даже если и хотел, то больше не хочу. Помогите мне.

– Зачем?

– Я случайно удалил большинство своих воспоминаний.

– Может, и не случайно вовсе? – она улыбается и слегка приподнимает брови.

– Нет, точно случайно. Теперь я ничего не помню и не знаю. Я не знаю вас и не знаю, что вообще сейчас происходит. Не знаю, что произошло с Элом, не знаю, о чём говорил отец.

Она улыбается.

– Странная штука память. Забываешь что-то, и, считай, этого не было.

Она хватает маленький камушек и рассматривает его.

– Неужели не помнить ужасные события в твоей жизни это плохо?

Она бросает камушек в воду. Бултых.

– В неведении столько плюсов и возможностей, мой милый. Многие воспринимают это как дар, за который они готовы отдать всё, что угодно.

Я поворачиваюсь на неё:

– Мне не нужен этот дар.

Она берёт меня за руку.

– Ты не представляешь, как больно тебе будет.

– Я готов к этому. Я хочу всё вспомнить. Я хочу знать, что случилось с Элом?

– Ты абсолютно в этом уверен?

Я киваю ей.

– Да.

– Ну что ж, – говорит она, поднимаясь с песка.

– Вы куда? – спрашиваю я, поднимаясь вслед за ней.

– Мне пора, – отвечает она, разворачивается, уходит и машет мне рукой.

– А мне что делать?

– Следуй за мальчиком.

– За каким мальчиком? – кричу ей.

Она смеётся.

– Которого ты постоянно видишь, – и она растворяется в лучах заходящего солнца.

Глава 18

Белоснежный коридор с бесконечным количеством дверей. Я оборачиваюсь, и вижу его. В руке он держит медвежонка, его мокрые волосы упали ему на лицо. Он молча смотрит на меня, а затем разворачивается и куда-то идёт.

– Кто же ты, чёрт возьми?

Он молча идёт по белому полу, и я замечаю, что за ним тянется след из капелек крови.

– Эй, малыш, у тебя кровь.

Он не обращает на меня никакого внимания, и лишь молча идёт в неизвестном мне направлении. Я следую за ним.

– Послушай, у тебя кровь. Понимаешь?

Я перехожу на бег, но всё равно не могу его догнать. Мальчик всегда впереди меня, за ним тянется след из капелек крови, и я понимаю, что вся его голова в крови, что вся его одежда в крови. Я бегу, и едва за ним поспеваю.

Вокруг меня раздаются человеческие голоса, детский крик и дребезг чего-то металического. Визг колёс, а в нос ударяет резкий запах, от которого непроизвольно морщишься.

– Мальчик, что происходит? Куда мы бежим?

Голоса людей становятся громче. Затем появляется грохот тележки, вновь что-то дребезжит, детский плач. Я бегу и оглядываюсь, вокруг меня ничего и никого, лишь двери в бесконечных белых коридорах. Я опускаю голову на пол, и вижу след из капель крови мальчика, я поднимаю голову и вижу огни, пролетающие мимо меня.

Мы петляем по коридорам, сворачивая то влево, то вправо, и, наконец, мальчик останавливается возле дверей, непохожих на остальные. У этих дверей нет ручек, открываются они толчком, и если открыть их, то, какое-то время, они будут гулять туда-обратно, пока не успокоятся.

Мальчик забегает в эти двери, и я следую за ним.

Я на озере, девушка исчезла, а солнце уже почти зашло за горизонт. В небе летают птицы, в камышах квакают лягушки, ветер шелестит ветви деревьев. За холмом мне чудится детский смех, я оборачиваюсь назад и вижу мальчика с плюшевым медвежонком в руке. Он стоит на холме спиной ко мне. Я поднимаюсь и встаю рядом с ним. Перед моими глазами расстилается лес, а между деревьев небольшая полянка, с установленной палаткой, разведённым костром и красным автомобилем.

– Что происходит? – спрашиваю я мальчика, но когда поворачиваюсь, его уже нет.

Мимо меня проносятся два мальчика. Один из них чуть постарше. Мужчина рубит дрова на полянке и кричит им вслед, чтобы они далеко не заплывали. Мальчики кричат, что не будут. Они бегут босиком наперегонки по зелёной траве и смеются. Тот мальчик, что помладше, немного отстаёт. Его кучерявые волосы развеваются по ветру. Он бежит и размахивает руками, пытаясь поймать одну из взлетевших в воздух бабочек.

– Не отставай, Эл, – кричит мальчик постарше.

Они пересекают поле и выбегают на холм прямо передо мной. Слегка отдышавшись, мальчик постарше говорит:

– Может, попробуем нырнуть?

Младший смотрит на подъём в двух метрах от поверхности воды и говорит:

– Мне стлашно.

– Ты же уже совсем взрослый, разве нет? Тем более, с папой ты уже прыгал, так?

Мальчик кивает.

– Ну, так побежали скорее, будет весело.

Мальчик убегает, младший брат бежит следом за ним. Я бегу позади. Вокруг нас зелёная трава, ветер дует нам в лицо, развевая волосы. Солнце светит нам спины, и тени выглядят так, словно это тени великанов. Мы бежим к выступу, с которого ныряют все. Оба мальчика бегут впереди меня и смеются. Когда мы вместе добегаем до нужного места, они тяжело дышат и спорят, кто кого обогнал.

– Ты плосто ланьше побежал!

– Неправда, – отвечает мальчик постарше, подходит к краю выступа. Мальчик помладше встает у края рядом со старшим братом, смотрит вниз на легкие волны в нескольких метрах под ними. На кучи камней, которые эти волны омывают. Он немного поднимает взгляд и видит песчаный пляж, а с ним и огромное блестящее в лучах солнца озеро, вокруг которого тянется лес.

– Быстро искупаемся и пойдём ужинать, – говорит старший брат и снимает футболку.

– Холошо, – отвечает маленький мальчик и повторяет за ним.

Они оба подходят к краю.

– Ну, братишка, ты чего? – спрашивает старший, замечая, как младший брат крепко держит его за руку и не желает отпускать.

– Стлашно.

– Давай вместе прыгнем тогда, если хочешь. На счёт три?

Мальчик кивает.

– Раз! Два! Три!

Мальчики разбегаются, прыгают бомбочкой, зажмурив глаза, крепко держась за руки. Эл маленький и прыгает слабее своего брата. Он еле отталкивается от выступа, а старший брат тянет его за собой.

В этот момент всё и происходит.

Маленький кучерявый голубоглазый мальчик не успевает оттолкнуться, но его тянет за собой старший брат. Прыжка не получается, малыш лишь сваливается за край, отпуская руку брата.

Бултых. Мальчик постарше выныривает, весело смеётся и кричит. Он убирает волосы с лица и протирает глаза.

– Ну, вот видишь, Эл, совсем не страшно.

Ему никто не отвечает.

– Эл?

Мальчик протирает глаза и смотрит в ту сторону, где по его ощущениям должен быть его брат, но не видит его. Он осматривается по сторонам. Смотрит в центр озера, в сторону берега, в сторону выступа, и, наконец, видит его. Эл, его брат. Мой брат. Этот кучерявый голубоглазый малыш лежит на камнях, его тело омывают нежные волны, а из его головы сочится кровь. Вода забирает с собой алую кровь, и она густыми пятнами постепенно разрастается и исчезает.

– Эл! – кричит мальчик, – Нееет!

Он подбегает, высоко задирая ноги, поднимая кучу брызг.

– Господи! Нет, нет, нет! Эл! Вставай, прошу тебя.

Он падает перед мальчиком, смотрит на него и видит острый камень, на который Эл упал и разбил себе голову.

– Эл! Ты меня слышишь?

Он держит его лицо, аккуратно приподнимает от камней голову и смотрит в открытые глаза.

Эл медленно моргает. Тяжело дышит, и кровь густым ручьём сочится из его головы.

Его кучерявые волосы все мокрые и липкие от крови, его лицо, его тело, всё в крови. Она растекается вокруг мальчиков, соединяется с озером и пятно крови постепенно разрастается. Руки мальчика в крови, он плачет, что-то шепчет. Позади меня раздаётся чей-то мужской голос.

– Эй, что у вас произошло, Эф?

Я смотрю на него, не вижу лица, лишь силуэт на фоне слепящего солнца, уходящего в закат.

– Папа! – кричит мальчик, – Помоги!

– Что случилось? Что ты наделал, Эф? – кричит отец. Он ещё не видит, что произошло. Он бегом спускается с зелёного холма, и, что есть силы, бежит по песчаному пляжу к мальчикам, всё ещё не понимая, что произошло. Когда он видит лежащего в лужи крови Эла, когда он видит рыдающего старшего брата, его ноги пошатываются, и он падает на колени.

– Боже, – шепчет он, поднимается и вновь бежит к ним по мокрому песку, по камням, не обращая на них никакого внимания. Он падает на колени перед сыновьями, снимает с себя рубашку и прижимает её к голове Эла, чтобы остановить кровь.

– Папа, я не хотел, – шепчет мальчик, – Я честно-честно не хотел.

– Заводи машину и звони в скорую.

– Папа, прости меня.

– Бегом! – кричит отец, и мальчик убегает, проносясь мимо меня.

Отец берёт на руки Эла, едва сдерживая слёзы и повторяет.

– Всё будет хорошо, сынок. Потерпи немножко. Всё будет хорошо.

Он бежит по камням, раздирая ноги в кровь, но не обращает никакого на это внимания. Он бежит и повторяет сыну, что всё будет хорошо.

– Ты главное, оставайся со мной. Не закрывай глаза, Эл. Умоляю тебя.

Я стою на песчаном пляже, и она стоит рядом со мной. Так близко, словно мы с ней давние друзья.

– Теперь ты помнишь всё, – шепчет она, я оборачиваюсь. Мы вновь в бесконечном белоснежном коридоре.

Эл?

Да.

Это правда? Ты умер из-за меня.

Какая уже разница? Оставь это в прошлом.

Я не знаю, что мне с этим делать.

Жить дальше.

– Как я и говорила, помнить не всегда бывает приятно, гораздо проще всё забыть.

– Почему так больно?

– Потому что ты живой, Эф. Это нормально чувствовать боль.

– Я хочу умереть.

– Увы, я не могу тебе этого позволить, – вздыхает она.

– Тогда зачем ты мне всё показала?

Она улыбается, берёт меня за руку.

– Потому что ты этого захотел.

– И что теперь?

– Жить дальше.

– Я не смогу.

– Иного выхода нет.

– Я не могу. Слышишь? Не. Могу.

– Между «не могу», – она поднимает левую руку, словно что-то взвешивая, – и « не хочу», – она поднимает вторую руку, – есть большая разница. Тебе так не кажется?

Прости меня, Эл.

Я давно тебя простил. Осталось лишь тебе простить самого себя.

Мне страшно, Эл. Страшно остаться одному.

Ты не один.

Она вопросительно смотрит на меня.

– Каков твой выбор?

Я пожимаю плечами.

– Тогда позволь мне сделать его самой.

С этими словами она щёлкает пальцами, и все огни, даже солнце и звёзды, в моём мире гаснут, а я медленно, словно в замедленной съёмке, проваливаюсь в чёрное ничто.

Глава 19

Сегодня в группе медитаций особенно весело. Мы сидим в кругу на берегу озера, закрыв глаза, и гуляем по самым чудным и прекрасным садам в нашем подсознании. У каждого свой большой дом с колоннами и мраморными ступеньками, который мы ежедневно строили кирпичик за кирпичиком. Возле наших домов – сады с самыми разнообразными деревьями, которые мы высаживали собственными руками.

Мой брат рядом со мной. Мой отец рядом со мной. Я чувствую себя самым счастливом человеком на всей планете. Этот день – самый обычный день моей жизни, вместе с тем это мой самый счастливый и лучший день.

Каждое утро я закидываю в себя три пилюли, которые заменяют мой завтрак, что гораздо быстрее и удобнее обычного приёма пищи. Треть суточной нормы калорий, витаминов и аминокислот за пару секунд. Затем я выпиваю стакан обогащённой минералами воды. Я улыбаюсь миру, и мир улыбается мне в ответ. Затем я сажусь в планер, лечу к озеру, на групповые медитации, занятия йогой и прочими вещами, которые помогают нам жить дольше и счастливее. Все люди вокруг меня любят жизнь, и я люблю её не меньше.

Отец в моей голове рассказывает истории, мой младший брат их дополняет. Порой мы спорим и смеёмся

Это жизнь, лучше которой и представить себе сложно. Это жизнь, которую обязательно нужно прожить.

Я сижу в позе лотоса, закрыв глаза, и на моём лице счастливая улыбка. Ветер колышет мои волосы, вокруг порхают бабочки, на ветвях деревьев сладко щебечут птицы. Круг дышит в едином темпе. Круг счастливых людей, которые живут бесконечно долго и счастливо, чтобы однажды обрести Великое Цифровое Бессмертие.

Смотри также:

Рай.

Смотри также:

Рай.

Смотри также…

Она подсаживается ко мне так близко и спокойно, словно мы уже давно с ней знакомы. Когда она садится, то задевает меня коленкой.

– Извини, – шепчет она и тихонько хихикает, – я не хотела.

Я делаю вид, что не замечаю, но она тычет меня в плечо пальцем, я открываю глаза и смотрю на неё. У неё золотистые длинные волосы и голубые глаза. Она улыбается, я улыбаюсь ей в ответ.

– Да?

– Я прошу прощения, – шепчет она, – я тут в первый раз, не подскажете пожалуйста, что тут надо делать?

Я шепчу ей:

– Сядьте прямо. Расслабьтесь.

Я шепчу ей:

– Закройте глаза.

Я шепчу ей:

– Представьте себе самый дивный сад, в котором вы бы хотели побывать.

– Ага, – шепчет она, – поняла. Спасибо.

– Не за что.

Я закрываю глаза и гуляю по садам, по большим залам дворцов, по аллеям виноградников. В моей голове играет фортепьяно и падают капли дождя. Рядом со мной любимые отец и мой маленький Эл.

Это жизнь, в которой ты не можешь больше ничего желать. Настолько она замечательна.

– Меня кстати Пи зовут.

– Очень приятно, – шепчу я, – меня Эф.

– Рада с тобой познакомиться, Эф.

Эпилог

Солнце давно зашло за горизонт, в воздухе висела тишина и уют летнего вечера. Несколько людей сидели на лавочке в свете фонаря, курили и обсуждали вчерашнюю игру. Ветер шелестел листьями, а ветви деревьев слегка покачивались, словно в медленном танце. Где-то вдалеке звучали проезжающие по шоссе машины, а люди на лавочке курили, пили кофе и тихо смеялись, когда вспоминали несколько неудачных моментов вчерашней игры. Из здания к ним выбежал ещё один человек в серой форме и крикнул, что машина едет. Со стороны шоссе слышны были проезжающие машины, лай собак во дворах частных домов, отдалённые звуки сирен. Люди на лавочке слегка побурчали, потушили сигареты и забрали с собой ещё недопитые стаканчики с кофе. Сирены становились всё громче, и тихий уютный вечер вмиг испарился, как и люди, секунду назад сидевшие на лавочке. Ветер усилился, а танец ветвей ускорился. Сирены постепенно приближались.

Серые двери распахнулись, и люди в приёмной обернулись на шум. Несколько людей забежало в белоснежный коридор. Они окружали каталку, которую толкал парень в униформе скорой помощи. Справа от него бежала девушка в точно такой же форме. В руках она держала прозрачный пакет с красной жидкостью внутри. От пакета тянулась трубка к каталке. Другая девушка катила капельницу, стараясь поспевать за каталкой. Ещё один человек держал кислородную маску на лице у пациента. Каталка была вся залита кровью. Её колёса дребезжали и взвизгивали при резких поворотах, а по всему коридору тянулся след из капель крови, указывающий направление, куда каталка направлялась. В этой группе людей бежал седой мужчина в белом халате и очках, а рядом с ним бежал бородатый мужчина в клетчатой рубашке, полностью залитой кровью. Он что-то громко кричал то ли себе, то ли медперсоналу, то ли лежащему на каталке, пока доктор в халате на бегу осматривал пациента и что-то так же громко говорил медсёстрам. Позади этой кучи людей, окружавших каталку, бежал маленький мальчик и плакал. Как и мужчина в клетчатой рубашке, как и пациент на каталке, как и сама каталка, этот мальчик был весь залит кровью. Его желтая футболка, чёрные шорты, его волосы, лицо и руки. Он весь был насквозь пропитан запёкшейся кровью и едва поспевал за дребезжащей каталкой, окружённой кучей людей, громко кричащих что-то совсем неразборчивое. Он бежал по следу из бордовых маслянистых капель, размазывал их красно-белыми от крови кроссовками, и за ним тянулся кровавый след совсем ещё маленьких детских ножек.

Сидящие на лавочках и стульях люди молча наблюдали за проносящейся мимо них дребезжащей каталкой с кучей людей. Некоторые привставали, смотрели на пациента и восклицали:

– О боже, это же мальчик, совсем ещё малыш.

С каталки, несущейся в неизвестном направлении и петляющей по коридорам, свисала детская ручка, которая слабо держала плюшевого медвежонка, залитого, как и всё вокруг, кровью.

Некоторые пациенты крестились, перешёптывались, кто-то не мог сдержать слёз, а каталка дребезжала и петляла по коридорам. Медперсонал о чём-то переговаривался и пытался спасти одного мальчика, пока другой бежал за ними по следу из капель крови. Его окружал белый коридор с сотней дверей, а яркие лампы над ним освещали его путь и делали коридор не просто белым, а белоснежным. Коридор казался ему бесконечным, так долго он бежал. Звуки каталки затихали, голоса затихали, мальчик постепенно отставал. Кровавый след из капель на белой плитке в освещении слепящих ламп казался ему ещё более красным. Он бежал на звук дребезга и криков людей, так как не мог почти ничего видеть из-за слёз и запёкшейся крови на его лице.

Звуки каталки совсем уже исчезли, когда он заметил коричневое пятно на полу. Он подошёл к нему, тяжело дыша. Это оказался плюшевый медвежонок. Мальчик поднял его с пола, отряхнул медвежонка от свежих капель крови и посмотрел в конец коридора, где секунду назад бежала кучка людей в халатах и форме. Не в силах дальше бежать и плакать, он стоял и смотрел вглубь бесконечного белого коридора, когда к нему подошла одна из медсестёр.

– Боже, сынок, что случилось?

Мальчик поднял на неё взгляд и дрожащим голосом прошептал:

– Я не хотел. Я не специально.

– Пойдём, тебе умыться надо.

Она взяла его за руку и повела в сестринскую. Пациенты смотрели ему вслед, мотали головой, вздыхали и о чём-то переговаривались.

Он сидел на диване. Чистый. В больничной пижаме. Он сидел, уставившись в пол, в окружении медсестёр и держал в руках снежный шар, любезно одолженный им одной из медсестёр, как способ немного отвлечься. Рядом с ним на столе стоял чай и конфеты, но он отказался от них и просто смотрел на танцующие белоснежные снежинки в стеклянном шаре. По его щекам медленно стекали слёзы.

– Малыш, тебя может кто-нибудь забрать? – спросила одна из медсестёр в красном.

Мальчик отрицательно помотал головой и встряхнул шар ещё раз.

– У него только отец остался, – прошептала другая медсестра в зелёной форме.

– А где он? – спросила первая.

Мальчик встряхнул шар ещё раз и заплакал сильнее прежнего.

– Ну, будет тебе, не плачь. Всё хорошо закончится, мы и не такое видали, сынок, – говорила самая старая и полная из всех медсестра, – тут после таких передряг люди выбирались. Прямо с того света их вытаскивали, и твоего брата вытащат, не переживай.

– Все мы там окажемся, чего уж тут, – сказала в ответ одна из них, а другие на неё зашипели, – Чего? – возмутилась она.

Утром он проснулся, укрытый пледом и резко вскочил, когда понял, что напротив него сидит кто-то и смотрит. Это была медсестра, которая отвела его сюда.

– Доброе утро, – сказала она, – завтракать будешь?

– Где папа? – спросил мальчик.

– Тише, тише, не волнуйся. Всё хорошо. Он на восьмом этаже.

– А где Эл? Что с ним?

– Он там же. Твой отец с ним, – она погладила его по плечу.

– С ним всё будет хорошо? Эл поправится?

Она улыбнулась так, словно сочувствовала, и не ответила на его вопрос.

– Давай мы с тобой позавтракаем, а потом я провожу тебя к папе.

– Не хочу есть.

– Тебе нужно немного набраться сил.

Мальчик замотал головой.

– Ладно, к папе, так к папе.

Они шли по коридору к лифту, и она держала его за руку. В другой руке он держал снежный шар, который так сильно приковывал его внимание. Он посмотрел на медсестру. Она была полная, довольно старая и от неё пахло чем-то совсем непривычным для мальчика. Она медленно шла, ковыляя, и слегка хромала на одну ногу.

– А это правда? – спросил он.

– Что именно?

– Что мы все однажды умрём?

– Как бы сильно этого не хотелось, но да.

Мальчик шёл и думал, что однажды и его отец умрёт, а он останется совсем один. Он вновь вспомнил Эла, ощутил, как сильно он виноват, и заплакал, а медсестра его успокаивала.

Его отец спал на стуле, прислонившись к стене, когда мальчик с медсестрой подошли к нему.

– Пап? – прошептал мальчик.

– А?

Он резко очнулся, едва не вскочив со стула, оглядываясь по сторонам, и когда увидел мальчика, упал перед ним на колени и обнял.

– Эф, мальчик мой. Ты в порядке?

– Я не хотел, пап. Я не специально, честно. Я не спец… – мальчик заплакал.

– Тише, тише. Ты не виноват. Слышишь меня? – говорил его отец, поглаживая его по спине, – ты не виноват. Всё будет хорошо. Слышишь меня?

Мальчик не отвечал, лишь продолжал плакать.

– Эй, – отец слегка отодвинул его от себя и посмотрел ему в глаза, – послушай меня, сынок. Всё будет хорошо. Эл выкарабкается. Слышишь меня?

Мальчик закивал, вытирая глаза, и стараясь успокоиться. Отец вновь его обнял, посмотрел на сестру и прошептал:

– Спасибо.

Женщина кивнула ему в ответ.

– Я попрошу, и тебя отвезут домой, хорошо?

– Нет, – крикнул мальчик.

– Побудешь дома, я попрошу нашу соседку, она с тобой посидит, ты же хорошо с ней ладишь.

– Я не уеду без Эла, – захныкал мальчик.

– Послушай…

– Нет!

Мальчик вновь заплакал, и звуки его слёз слышали все на этом этаже. Так они с отцом и стояли, обнявшись, пока к ним не подошёл врач в белом халате.

– Я прогу прощения, – сказал он, отец мальчика посмотрел на него, – но нам с вами нужно поговорить и подписать кое-какие бумаги.

– Да, конечно, – ответил отец, посмотрел в глаза мальчику и сказал, – я скоро. Ты ни в чём не виноват. Запомни это.

Мальчик кивнул, вытирая слёзы. Отец отошёл в сторону с врачом, и они начали что-то обсуждать.

До мальчика доносились лишь какие-то слова.

Врач говорил:

– Этот случай маловероятен, поймите.

Врач говорил:

– Это просто стандартная форма.

Врач говорил:

– Вероятность ничтожно мала, но если вдруг это произойдёт, вы сможете спасти других детей.

Его отец подписал бумаги после некоторых сомнений, вернулся к мальчику и сказал, что ему лучше подождать его дома.

– Я позвоню, и тебя сейчас заберут.

Мальчик наотрез отказался.

– Тебя нельзя тут со мной сидеть. Врач запретил.

– Я пригляжу за ним, – сказала медсестра.

Он сидел в кабинете с медсёстрами и смотрел телевизор, по которому шёл скучный индийский фильм, а женщины в форме и халатах, даже не смотрели его, а больше болтали о делах. Он посмотрел на часы, и спросил:

– Извините, а долго ещё осталось?

– Ещё минут сорок, – сказала одна медсестра.

– Да он не про фильм, дура, – прошептала другая.

– Ааа, – она посмотрела время на наручных часах, – доктор сказал, около трёх закончат.

Мальчик вновь посмотрел на часы: большая стрелка на пяти, маленькая на двенадцати. Он тяжело вздохнул, а затем спросил:

– Что за документы подписывал мой отец?

Никто из сестёр ему не ответил.

– Не отвлекайся, – сказала медсестра, которая была с ним всё утро.

– Мне кажется, он имеет право знать, – сказала самая большая, на взгляд мальчика,медсестра из всех.

– Тише ты.

– Знать что? – спросил мальчик.

– Не слушай её, мы сами не в курсе.

– Точно. Отец, тебе всё сам расскажет. Не волнуйся.

Он потряс снежный шар и посмотрел в него.

– А если не расскажет?

– Он разве когда-то от тебя скрывал что-нибудь?

Мальчик отрицательно замотал головой.

– Вот и в этот раз тебе всё расскажет, – улыбнулась медсестра, с которой они успели подружиться.

Мальчик вновь посмотрел на часы, затем на экран телевизора, по которому шёл очень скучный индийский фильм, и тяжело вздохнул.

– А можно я погуляю по коридорам?

– Да, только, пожалуйста, далеко не уходи, чтобы потом не пришлось тебя искать.

Мальчик кивнул.

– Вы приглядите за Теодором?

– Это он про кого? – прошептала медсестра в розовом, другая ей в ответ кивнула в сторону батареи, на которой сушился плюшевый медвежонок.

– Конечно, приглядим, не переживай.

Мальчик поблагодарил их и подошёл к двери.

– Малыш!

Он обернулся.

– Возьми с собой конфет хотя бы.

Он подошёл к столу, взял две конфеты, поблагодарил и вышел из кабинета.

Он ходил по белым длинным коридорам, разглядывая врачей, медперсонал, пациентов и людей, их навещавших.

– Это тот самый мальчик, – шептались старушки при виде его.

– Эй, парень, – окликал его старик в кресле, – всё будет хорошо, не переживай.

Мальчик кивал и шёл дальше. Он не знал, куда идёт, он просто бродил по коридорам и то и дело поглядывал на часы, если они появлялись в поле зрения. Время тянулось бесконечно долго, и никто не мог гарантировать ему, что его брат выживет. Он мог лишь надеяться.

Мальчик дошёл до большого зала с кучей стульев, напротив большого телевизора. В зале сидело несколько стариков в тапочках и халатах. Он хотел узнать, что идёт по телевизору и зашёл на секунду в зал, освещённый теплым летним солнцем с кучей цветов в горшках на подоконниках. Мальчик посмотрел на телевизор и выдохнул, никакого индийского кино, а вместо него какой-то научно-фантастический фильм про далёкое будущее.

И голос диспетчера в фильме сказал:

– Три!

– Садись, сынок, – прошептал кто-то из больных стариков. Мальчик обернулся и увидел старика в сером халате прикованного к инвалидной коляске с трубками в носу, который тянулись от капельницы. Старик выглядел очень худым: под кожей виднелись кости и вены, щеки впадали, лицо было просто черепом под тончайшей кожей с огромными круглыми глазами, а пальцы его рук казались невероятно худыми и длинными.

И голос диспетчера в фильме сказал:

– Два!

– Тебя как зовут? – спросил старик.

– Эф, – ответил мальчик.

И голос диспетчера в фильме сказал:

– Один!

– А меня… – он завис ненадолго, повернулся на телевизор, затем вновь на мальчика, – я ещё не видел эту часть, – прошептал старик и закашлял. Мальчик посмотрел на часы. Большая стрелка на восьми, маленькая всё так же на двенадцати. Он сел возле старика, уставился в телевизор, постараясь отвлечься от мыслей в его голове и достал две конфеты. Одну он протянул старику.

– Хотите?

– Нет, нет, спасибо. Мне мама не разрешает, – улыбнулся старик.

Мальчик убрал конфеты в карман и начал внимательно следить за происходящим на экране.

Когда фильм подходил к концу, в зале уже было много людей. Они постепенно присаживались во время сеанса, а к концу заняли почти все стулья. Мальчик заметил, что все вокруг были очень старыми и худыми. Они еле передвигались, некоторых увозили на колясках медсёстры, кто-то был подключён к разным аппаратам с торчащими во все стороны трубками, кто-то катил за собой капельницу с лекарством.

Фильм закончился и старик усмехнулся:

– Мда, хотел бы и через сотню лет бороздить космос.

Мальчик посмотрел на него и сказал:

– Думаю, у вас всё получится.

Старик посмотрел на него.

– Ой, не заметил тебя. Привет, как зовут? – улыбнулся старик.

– Эф, – удивлённо ответил мальчик.

– А меня… – он завис на несколько секунд, – не знаешь, фильм скоро начнётся?

Мальчик хотел ответить, но тут подошла медсестра и укатила старика со словами, что пора обедать. Мальчик помахал ему на прощание, но старик этого не заметил. Мимо него прошли две старушки.

– Ты слышала новость?

– Нет, какую?

– Из пятой этот, который в шляпе вечно ходил.

– Ну?

– Помер вчера. Сердце отказало, так не дождался донора.

Старушка замотала головой.

– Жаль-то как. Царствие ему.

– Да все мы там окажемся однажды, остаётся лишь смириться.

– Чего это такое городишь?

Зал немного освободился, мальчик посмотрел на часы.

Маленькая стрелка на два, большая на двенадцать.

Ему понравился фильм, и он решил остаться тут. Вдруг покажут что-то интересное, так будет гораздо проще дождаться окончания операции. Забыться. Отвлечься. Прожить другую жизнь.

Пока он смотрел в окно на шелестящие листья на ветвях деревьев и на порхающих в небе птиц, он почувствовал, что рядом с ним кто-то оказался. Так спокойно, так близко и легко, словно они знакомы сотню лет. Мальчик обернулся и увидел девочку с золотистыми волосами и голубыми глазами.

– Привет, – сказала она. Девочка показалась ему красивой, хоть и выглядела она немного болезненно. Очень худая с синяками под глазами и трубками в носу. Рядом с ней на колесиках металическая стойка с пакетом, внутри которого лекарство.

– Привет, – ответил мальчик.

– Почему ты здесь?

Он показал на телевизор у стены, по которому шла реклама. Девочка засмеялась.

– Нет, не в этом зале, а в больнице. Ты болен?

Мальчик замотал головой и повернулся в сторону телевизора.

Девочка посмотрела на телевизор, по которому всё ещё шла реклама.

– Ты единственный человек в мире, который любит её смотреть.

Мальчик недовольно на неё посмотрел.

– Я её терпеть не могу. И папа не любит. Он говорит, что они впаривают нам вещи, которые нам не нужны, и если получится продавать жизни людей, они и это будут делать. Плюс рекламировать это будут повсюду.

Девочка посмотрела на телевизор, затем снова на мальчика.

– Кто они? – шёпотом спросила она.

– Не знаю, – пожал плечами мальчик, – папа просто говорит: «Они».

– А твой папа здесь?

– Да. Он на восьмом этаже.

– Ооо… – протянула она, кивая головой, – значит, что-то серьёзное случилось.

– С чего ты взяла? – возмутился мальчик.

– Ну… Восьмой этаж же! – сказала она так, словно он должен был знать такие очевидные вещи.

– Не важно, – сказал мальчик и уставился в телевизор. Начинался новый фильм.

Девочка продолжала смотреть на него, он это чувствовал и повернулся к ней:

– Ну что?

– Хотела узнать, как тебя зовут?

– Эф, – проворчал он, девочка захихикала.

– Как букву, что ли?

– Это папа сокращает наши имена, чтобы не тратить кучу времени каждый раз.

Девочка снова захихикала.

– Ну, тогда, – сказала она, – я Пи, – с этими словами она протянула крошечную бледную руку. Эф пожал её и вернулся к просмотру.

– У тебя капельки крови, – прошептала она. Он посмотрел на неё вопросительно, – вот здесь! – сказала она, показывая на часть своей шеи.

Он начал тереть шею рукой.

– Да нет же, с другой стороны, – мальчик посмотрел по сторонам, никого в зале не было. И потёр шею с другой стороны.

– Это твоя кровь?

– Нет, – ответил он, – а где все?

– На обеде, скорее всего. Ещё вот тут, – показала она на щёку, и мальчик начал тереть это место.

– А почему ты не там?

– Не голодная, – улыбнулась она, – и тут ещё, – она показала на нос, мальчик начал тереть нос.

– И тут, – она показала на лоб.

– Да откуда? – возмутился он, начал было тереть лоб, но заметив, что она над ним хихикает, остановился, – смешно, – сказал он и вернулся к просмотру фильма, который казался ему очень непонятным. Возможно из-за того, что эта девочка вечно его отвлекала.

– Извини, ты правда смешной, – она посмеялась и повернулась к телевизору, – о чём фильм?

– Я бы сказал тебе, если бы ты меня не отвлекала.

– Так и скажи, что не знаешь.

Он промолчал, делая вид, что не замечает её, но её это не остановило.

– Слышал про вчерашний случай?

Мальчик не ответил ей, пытаясь погрузиться в фильм, но она продолжала.

– Около восьми вечера машина скорой привезла мальчика. Говорят, он разбил голову. Бедняжка.

Мальчик не отвечал ей, пытаясь не слушать то, о чём она говорит.

– Тут все переполошились. Говорят, столько крови они в своей жизни не видели. Вся каталка в крови, машина скорой вся в крови. Говорят, ему ещё пяти нет, и что всю ночь пол отмывали, настолько кровищи было много.

Мальчик не слушал её, но ком подкатывал к его горлу, а руки начинало немного трясти.

– Я тут всякое повидала. Бывали люди с ножом в спине, или те, кому не помогла химиотерапия, и им осталось совсем немного. Однажды я видела человека без ноги, ещё два раза с отрубленными пальцами. Была ещё девушка, которую погрызли бродячие собаки, и… ах, да, ещё тот день после пожара многоэтажного дома. Там такое было, жуть. Но вот маленьких детей не припомню, и чтоб ещё столько крови было. А ты когда-нибудь видел подобное? – она повернулась к нему и увидела, что он закрыл лицо руками и тихонько всхлипывал, – Эф, ты чего? Я не буду больше об этом говорить, если не хочешь.

– Это мой младший брат, – всхлипывал мальчик.

– Где? – обернулась девочка, но когда поняла, что в зале никого нет, повернулась к нему, – ой, прости. Я не знала.

Мальчик ей не ответил, он вытер глаза и немного успокоился.

– Обычно я не плачу, – сказал он.

– В слезах нет ничего плохого. Все плачут.

– Не все, – он вытер нос, выдохнул и уставился в пол.

– Так ты здесь из-за брата?

Мальчик кивнул.

– А он из-за меня.

– А что случилось?

– Не важно.

– Как скажешь, – улыбнулась она.

Они просидели молча несколько минут, вглядываясь в телевизор.

– Ты уже видел этот фильм?

Мальчик помотал головой.

– Я третий раз, наверное, смотрю. Мне нравится идея, что ты можешь сохранять столько всего в голове, которая как жёсткий диск у компьютера. Хочешь, загружай новые знания, хочешь, удаляй. Тут у героя ещё и камера встроена прямо в глаза. Ходи и снимай всё, что угодно.

– Зачем?

– Удобно, разве нет?

Мальчик пожал плечами.

– Я бы хотел, чтобы можно было стереть плохие воспоминания.

Девочка посмотрела на него.

– А разве бывают плохие?

– Конечно.

– Папа говорил, что в мире нет плохого и хорошего, что всё очень сложно устроено.

– Наверное, – ответил мальчик.

– А что бы ты хотел удалить из своих воспоминаний? – спросила девочка, но он не ответил, – я бы наоборот постаралась сохранить всё в бесконечности.

– Это как?

– Ну, вот как с жёстким диском. Перенести всё в цифровую память, и когда понадобится, достать необходимое. Я бы и всё, что связано с мамой перенесла.

– С мамой? А что с ней?

– Она умерла, когда я была совсем маленькой, и совсем её не помню, – она посмотрела в телевизор и через секунду добавила, – если бы была возможность сохранить её на жестком диске…

– Как программу?

– Ну, почти.

– Думаешь, такое возможно?

– Конечно. Такое уже делали.

Мальчик удивился.

– Кто? Где?

Девочка кивнула в сторону телевизора, и мальчик усмехнулся.

– Хочешь конфету?

Она кивнула.

– Только они немного это…

С этими словами он достал две слегка подтаявшие конфеты.

– Сойдёт, спасибо, – сказала она, взяла одну конфету и заметила, как быстро мальчик развернул и съел вторую, измазав пальцы в шоколаде, – если ты голоден, – сказала она, – мы можем спуститься в столовую.

Мальчик посмотрел на часы, затем на девочку и молча кивнул.

Он шёл и толкал перед собой коляску, а девочка рассказывала ему про людей, мимо которых они проезжали.

Мимо них катились другие коляски. Проходили другие люди, без пяти минут умершие, как говорила девочка. Они двигались мимо бесконечного количества дверей, мимо живых и пластиковых цветов в горшках. Они проезжали мимо плакатов с рекламой лекарств и плакатов с рекомендациями по профилактике различных заболеваний.

Они спустились на серебристом лифте на второй этаж и двинулись дальше.

Мальчик выбрал себе пасту с тефтельками и сок, а девочка взяла себе просто сок. Он рассчитался деньгами, которые дал ему отец, и сел за стол. Девочка сидела напротив него, перед ней стоял стакан с трубочкой.

– Ты что, правда, не голодная?

Девочка замотала головой.

– Я питаюсь в основном таблетками, особая диета.

– Тебе нравится?

– Ооооочень! – она засмеялась, и мальчик засмеялся вместе с ней. Затем он рассказал ей про школу, про папу, про дом и про Эла, а девочка рассказала ему про больницу и всё, что с ней связано. Проходящие мимо старики и старухи улыбались ей и здоровались с ней. Она здоровалась в ответ, называя каждого по имени.

– Тебя тут все, что ли знают?

– Да, я своего рода знаменитость. Единственная не столетняя, понимаешь? – прошептала она, наклонившись.

– Как ты их ещё всех различаешь и помнишь по именам? Они же все такие одинаковые, – сказал мальчик, накручивая на вилку пасту.

– Со временем запоминаешь.

– И ты постоянно в окружении дедушек и бабушек?

Девочка кивнула.

– Это должно быть жуть как сложно, – сказал он, прожёвывая макароны.

– Я представляю, что это всё дети моего возраста, только запечатаны в телах старых людей.

– И помогает?

– Ага. По крайней мере, с некоторыми мы точно, словно одного возраста, – она потянула сок из трубочки, – но было бы гораздо проще, если бы всё было наоборот.

– Это как? – спросил мальчик и сделал глоток сока из стакана.

– Если бы это всё были старики в телах детей, ну или не совсем детей. В общем, – девочка сложила руки перед лицом, – представь, что люди живут очень долго, не испытывая проблем со здоровьем. Тебе двести, а ты всё ещё парень двадцати лет, и всё ещё у тебя впереди.

– Было бы здорово.

– Уверяю тебя, медицина скоро до этого дойдёт.

– Откуда ты это знаешь? – спросил он, положил кусок тефтельки себе в рот и начал жевать.

– Я часто общаюсь с врачами, и они много чего мне рассказывают.

– Интересно, – сказал мальчик и посмотрел на часы, висевшие над прилавком. Девочка обернулась тоже.

– Тебе пора?

Мальчик кивнул.

– Возьмёшь с собой?

Они поднимались в лифте, и он спросил её.

– Как долго ты здесь?

– Довольно долго.

– И почему?

– Я жду.

– Чего ты ждёшь?

Она замолчала на секунду.

– Я не думаю, что стоит об этом говорить.

– Я же тебе всё рассказал, – воскликнул мальчик.

– Ладно, – ответила она и выдохнула, – я жду урожая.

– Какого ещё урожая?

– Так это называется.

Двери лифта открылись.

– И когда будет твой урожай? – спросил мальчик, выкатывая её из лифта.

– Он может появиться в любой момент.

Их заметил его отец и подбежал к ним. Мальчик познакомил его с Пи, они пожали друг другу руки. Его отец очень плохо выглядел. Его лицо было бледным, появились небольшие мешки под глазами, мальчик осмотрел внимательно лицо отца и понял, как много у того морщин, а затем он посмотрел на проходящих мимо стариков, и осознал, что его отец вскоре станет точно таким же, и в секунду ему стало так больно и одиноко.

– Что-нибудь уже известно? – спросил мальчик.

– Ждём.

Девочка попрощалась с ними, пожелала удачи.

– Будь уверен, Эф, – прошептала она, – всё будет хорошо. Всё всегда заканчивается хорошо, даже если сейчас тебе кажется, что всё очень плохо.

Он поблагодарил её, и сказал, что надеется, что её урожай скоро найдут. Она улыбнулась и поехала на коляске в сторону лифта.

Они сидели вдвоём, закрыв лицо руками, когда человек в белом халате вышел к ним сообщить новости. Он отвёл отца в сторону, но мальчик мог их видеть, и он видел, как его отец впервые в жизни заплакал. Конечно, он плакал и раньше, но мальчик этого не помнил. Для него этот раз стал самым первым. Он всё понял и тоже заплакал.

Его отец подбежал к нему и крепко обнял.

– Папа, прости меня. Папа, я не хотел.

– Ты не виноват, сынок. Не виноват.

Отец стоял на коленях, прижимал сына к груди, и они оба плакали. Проходящие мимо старики озирались, качали головами и перешёптывались.

Они ехали в машине молча. Мальчик смотрел в окно, слёзы медленно стекали по его щекам, отец следил за дорогой. Вернувшись домой, мальчик заперся в своей комнате, положил медвежонка на стол, а рядом с ним стеклянный шар, который подарили ему медсёстры, упал на кровать лицом в подушку и заплакал.

На следующий день они вернулись, так как его отцу, нужно было подписать какие-то бумаги и пообщаться с полицейскими. Мальчик уговорил отца взять его с собой. Он сидел в пустом зале перед выключенным телевизором с пакетом конфет в руках, которые подарили ему медсёстры, и плюшевым мишкой Эла.

– Привет, – сказала она. Мальчик повернулся и кивнул ей. Она сидела так близко и смотрела на него так, словно они знакомы не один день, а целую вечность.

– Чтобы что-то посмотреть, его нужно сначала включить, – сказала она, а он кивнул ей в ответ.

– Ага.

– Красивый мишка, – сказала она.

– Ага.

– Очень жаль твоего брата.

Мальчик ничего не ответил, а лишь протянул пакет с конфетами.

– Хочешь?

– Нет, спасибо, сегодня нельзя, – она улыбнулась.

Он убрал пакет на соседний стул, проглотил что-то собравшееся в его горле и посмотрел на неё.

– Почему так больно?

– Потому что ты живой.

– Вернуться бы в прошлое и всё исправить. Зачем я вообще уговаривал его прыгать…

– Я бы тоже хотела многое изменить, если бы могла, – она взяла его за руку. – Ты со всем справишься.

– Почему так несправедливо? Почему он умер?

– В мире много несправедливости, Эф, – вздохнула девочка.

– Я думал о том, что ты сказала. Всю ночь лежал и представлял себе мир, где Эл бессмертен и вскоре мой отец станет таким. Мир, где все люди молоды и прекрасны, где летают планеры, а таблетки заменяют пищу. Где смерть – это праздник, а не горе. Я постарался представить себе день смерти моего отца, и чтобы в этом мире такой день был самым настоящим праздником с танцами и тостами, словно это не горе, а радость. Это мир, в котором все были здоровы и бессмертны, но затем я вернулся сюда, а здесь всё не так. Все, кого я люблю, однажды умрут, и от осознания этого становится больно. Страшно. Одиноко.

Он замолчал, посмотрел в пол.

– Я убил его. Убил моего маленького Эла, и я никогда себя не прощу.

Девочка держала его за руку, и он посмотрел в её огромные голубые глаза, которые на фоне её бледного ужасно худого лица выглядели ещё больше.

– Твой брат не умрёт до тех пор, пока ты будешь его помнить, – прошептала она.

Он ничего не ответил.

– Бессмертным можно быть и без новейших технологий, – прошептала она.

Он молча смотрел на неё, и ком собирался в его горле.

– Всё лишь в твоей голове.

Он улыбнулся, посмотрел на часы.

– Мне уже пора к отцу. Наверное, нам пора прощаться.

– Получается так.

– Спасибо тебе, – он протянул ей пакет с конфетами, – когда можно будет, налопаешься.

Она засмеялась и взяла пакет.

– Долго тебе ещё здесь лежать? – спросил мальчик.

– Врачи говорят, что нет. Они нашли урожай.

– Нашли урожай?

Девочка неловко кивнула. Он хотел что-то ей сказать, но на секунду замер и ничего не ответил. Лишь молча повернулся в сторону телевизора. Девочка рядом с ним сделала то же самое. Они молча смотрели в пустой чёрный экран, и не знали, что сказать.