Небо цвета лазурита [Айгуль Грау] (fb2) читать онлайн

Айгуль Грау Небо цвета лазурита

А есть ли на свете

Цветы, что не вянут,

Глаза, что на солнце

Глядят и не слепнут?

И есть ли на свете

Те дивные страны,

Где нимбы не гаснут,

Где краски не блекнут?

Fleur «Отречение»¹

Часть первая

Всё-таки жива

За окном по-весеннему щебетали птицы. Пронзительно яркий солнечный луч пробрался в спальню, резанув по глазам спящей Марианне. Дуновение ветерка из открытых слугами окон донесло до ноздрей волнующий аромат свежести. Когда природа ещё мертва и только почки на деревьях начинают набухать, в воздухе уже разносится тревожащее грудь предчувствие весны. Прохладный ветер с шорохом шевелил белоснежную ажурную тюль по каменному, до блеска отполированному полу. Лучи света пробивались сквозь разноцветные витражи, трепетными отблесками падая на стены и потолок. Вдыхая свежесть весны, больная пробудилась.

В комнате тихо и пусто. Пошуршав ладонями по накрахмаленным простыням, девушка потянулась за стаканом воды на тумбочке. Села с трудом опираясь руками. На комоде стоял букет из зацветающих древесных ветвей, обрамленных розовыми махровыми цветами. Объемный букет ландышей привлекал ароматом с противоположной стороны по-королевски широкой кровати.

Девушка силилась вспомнить происходившее с ней, но выходило с трудом. Какие-то женщины приходили, шептали на уши. С коронами на головах и длинными черными волосами. Стояли по углам кровати…а дальше пробел… марево… Всё как в полусне. Сложно было вспомнить. События крутились, вырываясь из воспоминаний водоворотом, и от того просторная комната казалось совсем маленькой, тесной. Не уместить здесь бесконечный поток мыслей и чувств, представший перед нею. Кажется ли все это, а может и было взаправду? Женщина змея плакала рядом. Рыдала тяжело, всхлипывая из глубины, так что у Марианны перехватило дыхание. Змея… Она змея или нет? Что-то близко, совсем близко. Как будто нащупала нечто ускользавшее, но оно извивалось и выпрыгивало из парализованных пальцев памяти. «Харша! – крикнул голос в голове». Царевна нагов² помогла, спасла от смерти… а может не она. И помнится, что ехали долго, скакали на лошади, и было дурно, очень дурно, а тряска эта доставляла бесконечные страдания… Когда же это было? Сколько времени прошло? Кто может это сказать? Но потом… Блаженство покоя. Оно охватило тогда, когда уже умирала. Зачем выдернули оттуда? Боль, сильная боль вначале, потом страх, что не справится с этим и смерть уже пришла. Боялась потерять… кого? Себя, его. Возможно, всех вместе. И странно зачем боялась, теперь глупым все это кажется. Он тоже был здесь тогда. И слабым замутненным взглядом она видела это. Равнодушие. Так, кажется, это выглядело. Он был равнодушен. Тогда говорил… не вспомнить, ничего не вспомнить… ты был здесь или нет? Женщина-змея рыдала в изголовье…

Голова начала мутнеть и заболела. Мысли крутились и ничего ясного не выходило. Марианна двинула ногой, все тело окостеневшее, немое. Тонкая кружевная хлопковая сорочка окутывала её до щиколоток. Мышцы не слушались, приходилось будто сквозь болото пробираться. Скованная вязкими жгутами-щупальцами, выбирающаяся из недр кровати, как из трясины освобождалась. Дыхание усилилось, со стоном она поставила ногу на холодный пол. «Что же со мной такое? Чуть не умерла похоже. Или умерла, а потом опять ожила…» Пол становился ледяным, когда, шлепая босыми ногами она подходила к уборной. Тапочки забыла или их унесли и уже не приносили, полагая что она умерла или умрет сегодня ночью. Вчера? Когда это было?

Налила из фарфорового кувшина воды в тазик, начала умываться. Руки не слушались и брызги летели повсюду. В зеркале отражалось измученное, с синяками под глазами, худое обезвоженное лицо. Темные волосы сбились клочьями, торчали в разные стороны. Опершись о край стола, девушка заглядывала в глаза незнакомой фигуре в зеркале. Зачерпывая воду в тазике, поднимала руку на уровень глаз, равнодушно наблюдая как она сливается обратно и капли стекают по ладони и затем достигают локтя, оставляя темные пятна на рукавах сорочки.

– Что же вы делаете? – послышался окрик за спиной. Марианна медленно обернулась, перешлепывая босыми ногами по луже на полу. Вбежала молодая медсестра, на ходу выхватывая полотенце с полки и вытирая руки больной, – Вы же замерзнете здесь, – Марианна уловила тревогу в голосе и улыбнулась беспечно.

– Вы так добры, – пошептала она едва слышно, удивившись полностью потерянному голосу. – Что со мной? – спросила саму себя вслух, и голос прозвучал как эхо из деревянной бочки.

– Я так рада! Мы все так рады, что вы живы, но ходить вам ещё рано. Пока сил не наберетесь – не вставайте. Или звоните в колокольчик, – Марианна только сейчас подметила маленький серебряный колокольчик, стоявший всё это время рядом со стаканом. Медсестра мягко подталкивала ее к кровати, обхватив вокруг талии. – Ложитесь, сейчас принесут чай.

Аромат трав разнесся от прикроватного столика, который служанка толкала перед собой. Горячая кружка мягким теплом согревала замерзшие пальцы, и Марианна попросила:

– Можно прикрыть окно? Прохладно.

– О нет, простите, но вам очень полезен свежий воздух. Потерпите пока. Обернитесь одеялом посильней. Сейчас я вам помогу. – Говорила медсестра, зажигая небольшие пучки трав, раскладывая их в разных частях комнаты на глиняные тарелочки. Служанка делала то же и вскоре вся комната покрылась густым дымом. Марианна закашлялась и перестала уже чувствовать аромат заваренных трав и густой запах добавленного в чай меда. Служанка пододвинула к ней стул и видимо желая придать больной благообразный вид, гребнем с длинными зубцами принялась расчесывать спутанные волосы. Выходило из рук вон плохо. Девушка морщилась, то и дело ее голова тянулась за рукой служанки и потом с силой возвращалась на место. Чтобы не расплескать чай, пришлось поставить кружку на столик. Служанка недовольно хмыкала, в очередной раз снимая с гребня целый пучок выдранных волос, вылезавших как при линьке. Уже дойдя до конца процедуры, она разошлась и царапнула расческой шею больной. Та ахнула, прижав руку к больному месту. Под пальцами ощущалась рана от содранного струпа. Пока медсестра и служанка суетились, чтобы наложить повязку, Марианна нащупала еще несколько полузасохших корочек от болячек на шее и спине. Наконец, когда совершенно грязные волосы были приведены в порядок, а больная успокоилась и лежала, глядя в потолок, дверь закрылась и сердце белокурой служанки немного успокоилось.

Она шла по коридору с тревогой теребя складки пышной длинной юбки. Запах комнаты будто въелся в ноздри и теперь прятался внутри. Зажжение трав не помогло, как рассчитывала медсестра. Сладковатый мерзкий трупный смрад впитался в одежду и волосы служанки Амаиэль. Перед тем, как исполнить поручение, данное медсестрой, она зашла в свою служебную каморку. Порывшись на полках и достав оттуда прозрачный пузырек, пару раз мазнула пробкой по запястьям и шее. Привычное равновесие, казалось, было восстановлено. Она прислушивалась к глухим звукам своих шагов и шуршанию юбки в коридоре. Старалась идти как можно тише, но даже так стук её небольших каблуков, ступающих по древним коврам, разносился эхом по длинному коридору. Весь дворец словно вымер. Наконец-то дверь. Руки дрожали, когда она пару раз еле слышно постучала. Тишина. Она опять постучала, но громче и сама вздрогнула от эха, разносившегося по коридору. Теперь Амаиэль боялась стучать и просто стояла неподвижно. За дверью послышался шорох. В абсолютной тишине ей удалось различить хриплое «войдите» и потупив взгляд, осторожно приоткрыв дверь, она просочилась сквозь узкую щелку.

Шторы были задернуты, духота и запах алкоголя ударил в нос, заставив поморщиться. За синим до черноты бархатным балдахином слышались шорохи. Несколько бутылок стояли на письменном столе, и возле кровати, а у окна внимательные зеленые глаза Амаиэль заметили полузасохшее красное пятно от вина с раскрошенными вокруг осколками бокала.

– Что тебе надо? – разнесся требовательный голос из-за балдахина.

– Владыка, простите за столь раннее вторжение, но сиделка сказала передать вам радостные вести. Мариэ недавно проснулась и даже ходила умываться. Но пока ее лучше не посещать. После болезни там такой запах стоит. Сиделка попросила меня предупредить вас.

– Хорошо, – после долгой паузы прохрипел голос из-за плотной шторы, – Иди, я понял.

Амаиэль засеменила быстрым шагом к двери, но голос прервал её побег.

– Открой окно пока не ушла. – Амаиэль поспешно подчинилась, стараясь как можно быстрее покинуть спальню Владыки.

Весенний прохладный ветерок и яркие лучи солнца теперь проникли и к нему в комнату. И как это было у несчастной больной, начали будить тревожность, клокочущую в груди с приходом весны. Ветерок задувал за плотные шторы балдахина и Селдрион начал приходить в себя. Одернув занавес, он долго и с ненавистью во взгляде пялился на привычный интерьер. Поднял руку и глянул на истерзанные, залитые запекшейся кровью костяшки правой кисти. Попробовал сжать ладонь, но на безымянном пальце красовалась синяя опухоль, мешавшая пальцам согнуться. Вчера так яростно молотил кулаком в дверь погреба, но сегодня, услышав о выздоровлении больной, не испытал ровным счетом ничего. Только досаду от возможной необходимости объяснения своих повреждений. Сполз с кровати, распихивая в стороны лежащие на полу бутылки. Голова немного гудела, хотелось воды. Мариэ говорила как-то, что люди не могут пить столько, слишком хлипкие и жалкие. Не выпьют и бутылки вина, не опьянев. Смешно было ему, когда она пыталась объяснить это, ведь Селдрион никогда не видел людей и не верил этому. Сейчас же вспоминая, как на Мариэ повлиял всего лишь один глоток сомы³ тогда… Оглядевшись, он насчитал как минимум дюжину винных бутылок, разбросанных повсюду, и решил, что девушка была скорее всего права, пил он довольно много. Осушив залпом пол графина воды, на специальном лифте спустился в свою личную купальню на первом этаже. Вода в ручье шуршала, мягко вливаясь в большую купель в гроте. Косые лучи солнца попадали в воду, просвечивая её почти до дна. Чистая словно хрусталь, она отдавала зеленоватым блеском. Селдрион окунулся несколько раз, смыв сонливость и начал уже было выходить, как заметил свернувшуюся клубком в углу Харшу.

– Она жива. – Отрывисто сообщил новость, вытираясь за ширмой. Как мог не заметить в этом полутемном помещении темно-зеленую в питоновых пятнах нагини. Лежала клубком на своем длинном змеином теле и в равнодушных заплаканных глазах её, вспыхнули искры, как только Селдрион произнес это.

– Ты идешь к ней? – хриплый глубокий голос Харши с надеждой прозвучал из угла.

– Да, собираюсь.

– Я тоже с тобой.

До ушей донеслось бряцание золотых браслетов, украшавших руки Харши, когда она поднималась. Он вытирал свои светлые, почти белые волосы полотенцем стоя к ней спиной. Харша приглушенно воскликнула:

– Что с рукой? – Селдрион старательно проигнорировал вопрос всем своим существом, но нагини взяла его руку вертя своими худыми, почти костлявыми пальцами, украшенными массивными кольцами, отчего те казались ещё более хрупкими и тонкими. Возвышаясь над ней, он постарался мельком взглянуть на нее, но взгляд, как не крути, опять упал на её небольшую обнаженную грудь, торчащую из-под громоздких монолитных украшений. Селдрион чертыхнулся про себя. «Почему не могу не смотреть?»

– Поранился как видишь. Совершенно случайно ударив несколько раз дверь, – Он по лисьи прищурился, резко глянув в черные раскосые глаза Харши. Та все поняла. Сжала руку своими холодными как лед и пообещала забинтовать.

– Почему сидишь здесь? —наконец спросил он.

– Вода успокаивает меня.

– Но как прошла сюда, миновав покои?

– Через сад, дверь была открыта, может забыл кто…

Харша заметила, как он прячет глаза от её взгляда.

– Что с тобой?

– Чувствую себя гадко.

– Не переживай, все наладится. Она же все-таки выжила.

– Я не из-за этого. В смысле, не из-за девчонки. А вот о чем… Не думаю, что стоит идти. Я не смогу оставить все это. Дворец, подданных, своё положение в конце концов… ты просишь слишком многого. Когда я давал тебе обещание, надо было создать для тебя какие-то рамки, ведь ты похоже, из тех, кто при возможности откусит руку по локоть стоит им предложить хоть палец. Ты должна понимать, что должен же быть здравый смысл.

– То есть, – возмутилась Харша, – Когда ты мне предлагал свою жизнь в оплату долга – это было лишь самолюбование блеском своего мнимого великодушия, но, когда пришло время платить по долгам… Странно. Предлагать жизнь, но не в силах отказаться от царских благ.

– Я могу, просто пока не готов, – сухо оборвал ее Селдрион.

– А когда будешь готов? Еще через тысячу лет? Другого шанса может не быть. Кто проведет нас на ту сторону если не она?

– Проси что хочешь, но это я исполнить не могу.

Харша внимательно посмотрела на него, а потом медленно произнесла:

– Ну, что поделать. Если ты не хочешь держать свое слово, то даже боги не смогут тебя заставить, куда уж мне. Поэтому тема закрыта. Мне больше ничего от тебя не надо. Только верни серьги.

Пробуждение жизни

Марианна дремала, когда её дверь медленно отворилась. Дым, наполнявший комнату, давно рассеялся и теперь здесь стояла дикая смесь запахов и даже распахнутое настежь окно не спасало. Селдрион зажмурился, повернул голову в сторону, поднеся руку к носу, будто невзначай дотронувшись, пытался унять вонь, бьющую в ноздри. Харшу запах не смутил. Она улыбалась. Сидящая на кровати девушка приподнялась, а потом тоже широко заулыбалась, узнав посетительницу. Харша обратилась человеком, сменив свой змеиный хвост на ноги. Забежала в комнату, плюхнулась на кровать, раскидав черную кружевную юбку по белоснежным простыням.

– Мариэ, ты выздоровела! – Воскликнула нагини зажав в объятьях исхудавшие плечи девушки.

– Да… только мысли путаются. Почти ничего не могу вспомнить, – Марианна шептала осипшим голосом.

– Ну хоть язык-то свой родной помнишь? А то, чему ты нас учить будешь? – Иронично подмигнув заметила Харша, – Не волнуйся, все придет в норму. Ты это еще почувствуешь. Возможно, все даже будет лучше, чем было. – С загадочной улыбкой на губах она легонько хлопнула рукой по пышному одеялу. Марианна подняла глаза на Селдриона и тут же опустила, покраснев.

– Простите за неудобства, всем вам пришлось повозиться со мной, – шептала она.

– Ты еще перед ним извиняешься? Вообще-то это ты недавно чуть не умерла, а не он. Не стоит. – Харша ответила фамильярным выпадом, омрачающим репутацию Владыки. Но, казалось, ей было безразлично.

– Но это я заставила вас всех волноваться. Я решительно больше никогда не буду есть конфеты, и вообще ничего из предложенного незнакомцами. Честно. Клянусь!

Харша опять хрипло засмеялась поддерживая, будто ворона закаркала, и Селдрион покосился на нее. Зная ее как облупленную, он отметил про себя эту странность в поведении, ведь легкомысленный смех был совсем не про принцессу. Он подошел к окну, сдерживая рвотные позывы, и вдруг как будто что-то вспомнил:

– Кстати. Что там было? Что ты видела? – Резко спросил он, с любопытством разглядывая осунувшееся лицо больной.

– Ну нет, не спрашивай об этом. Я протестую! Она ведь только пришла в себя. – Манерно, всплеснув руками как актриса театра, протестовала Харша вскинув на него недовольный взгляд.

– Что я видела когда умерла?

– Да. Ты же умерла тогда. – Он медленно прошел вдоль стены, не отрывая взгляда, – Я видел, все видели. Почему я не могу спросить? Всегда было интересно. Тебе что не интересно? Думаешь не ждет тебя смерть? – Парировал он Харше.

– Ничего. Я ничего не видела. Помню только страх… Было очень больно, я помню это, а потом вроде… нечто вроде счастья. А потом все просто оборвалось. – Она схватила голову руками, будто стараясь выдавить изнутри воспоминания, – Сейчас и сама удивляюсь тому, что никогда бы не подумала о смерти такого. Совсем по-другому её представляла. Но мне сложно сейчас вспоминать. Простите, – Марианна второй раз подняла на него взгляд и только соприкоснувшись глазами, испугалась и потупилась.

– Ладно оставим девочку отдыхать, – Харша натужно тянула нильдара за руку в сторону двери, но он не замечал этого, как если маленький ребенок тянул бы родителя. Но заметив её потуги, сдвинулся и попрощавшись вышел в коридор.

***

Шли дни, становилось теплее, солнце вставало раньше. За окном изредка шел мягкий дождь, почки на деревьях распускались и Марианна, вздрагивая от весенней прохлады потягивала чай на балконе. Силы возвращались к ней, запах мертвечины, мучивший всех служанок, наконец прошел, струпья начинали отваливаться, и Марианна стала замечать в зеркале изменения. Сначала она думала, что просто поправляется, но по мере того, как болезнь отступала, внешность её преображалась. Кожа на лице разгладилась и стала бархатной, ровной, матовой. Такой кожи у неё никогда не было за свои двадцать три года. Губы стали розовее и пухлее, нос как будто утончился, а брови заросли и широкой дугой, с мягким изломом на конце, оформляли карие глаза. Ресницы стали гуще. Сильно поредевшие волосы перестали выпадать. Даже грудь словно начала расти. Теперь раздеваясь в ванной, она всегда задерживалась возле зеркала любуясь собой.

Когда смерть отступила, ей стало казаться, что вся её предыдущая жизнь, все страхи и надежды, волнения и мечты казались лишь рябью волн на поверхности океана, тогда как она стала сравнивать себя, свое новое «я» с его глубинами, поэтому внешность, какой бы она теперь не была, перестала её абсолютно интересовать. Можно сказать, что она наблюдала за происходящим, как будто со стороны, ни во что серьезно не веря. Конечно, это могли быть симптомы банальной слабости, но пережитое не могло не оставить следа. После прохождения умирания, все прошлые попытки казаться красивой, соревнуясь с другими девушками, с воображаемыми соперницами за звание лучшей, были просто смешны. Эти слабые потуги и раньше были обречены на провал, а теперь рассыпались как истлевшая в костре бумага, когда первый порыв ветра обращает её в прах. Красота, так необходимая дотоле, стала не нужна. Так часто бывает, словно подарок, даримый по прошествии времени, когда уже больше и не мечтаешь о нем. Нет, уж точно не красота теперь нужна была Марианне. Её манила свобода. Сбежать из опостылевших стен и от этих искусственных людей. Эти мысли пришли вместе с трепетом весны и разрастались, пуская корни в сердце, точно, как природа за окнами её комнаты. В последние дни многие из воспоминаний возвращались к ней, словно прошлые события переживались наяву. В необычных приливах прошлого, настигающих в любое время дня и ночи, теперь ощущалась особая мощь, которой никогда не было у неё прежде. Как сверхпамять, великолепные возможности которой сейчас использовали лишь для того, чтобы нежить в сладком горе свое обиженное эго. Она сидела в теплой ванне, задумчиво загребая воду рукой. Вспоминалась ночь во время пира у царя нагов…

***

Мягкий длинный мох устилал то место, куда она легла тогда, решив посмотреть на искусственные звезды. Наги жили в подземелье и вместо небесных светил им служили драгоценные камни, о чем говорил гид утром на экскурсии. От сомы девушка чувствовала торжественную эйфорию, хотелось взлететь подальше от этого мира, и в то же время простое лежание на месте, тоже доставляло неописуемое удовольствие. Она вдыхала запах влажного луга, камышей, улиток и скошенного мха. Ночь сейчас была в подземелье и на небесной тверди рассыпались точки светящихся камней. Магические деревья приглушенно светились возле беседки, где она пряталась в кустах. Вдалеке послышались шаги и смех. Она сразу узнала голос Владыки. Он был не один, с женщиной. Хриплый низкий голос, говорили на другом языке. Харша, наверное. С кем ему ещё общаться здесь. Пошушукались, замолчали осматриваясь, не заметив Марианны, продолжили болтать, но на нильдари⁴. Этот язык Марианна изучила хорошо, почти за восемь месяцев прибывания здесь. Она слышала обрывки фраз, в основном говорил Селдрион. Он был сильно пьян. Она лично видела, как он осушил целый бокал сомы, когда ей хватило просто пригубить, чтобы сейчас валяться без памяти в кустах на траве, одетой в праздничное платье с украшениями весом в пару килограмм.

– Почему ты злишься опять? Хватит уже быть такой занудой.

– Отдай серьги. Ты их недостоин, – Хмуро отвечала Харша.

– Ну нет, змеечка моя, это же так забавно! Сколько можно дел провернуть. Я и не знал, что моя жизнь была такой скучной без них!

– Ты издевался над бедной девочкой. Как только ты начал устраивать тот маскарад с едой, это был мой предел. Надо было врезать тебе.

– Зато она пожалела меня. И если бы ты меня ударила, то пожалела бы еще больше. Плохая Харша обижает своего бедного дядю инвалида. Жаль, что ты уже не видела, но у меня даже получилось пустить слезу. Вжился в роль так сказать. Сам от себя не ожидал таких талантов. Но, к сожалению, мне пришлось поскорее убраться вон, чтобы не засмеяться. О, это было потрясающе. – Сквозь приглушенный смех продолжал Селдрион. – Она не узнала меня, значит и другие не узнают. Такой риск, дух захватывает! Но это была всего лишь проба пера. Ты же дала мне их, чтобы я попрактиковался перед путешествием, не так ли? Примерил на себя разные образы. Ведь не все могут как наги, менять форму с такой легкостью. Так чем ты сейчас недовольна?

«Так это всё было ложью, меня просто разыграли?!» – Марианна похолодела и сердце как будто обрушилось с глухим звуком куда-то вглубь грудной клетки. Бум, бум, бум… кровь приливала к лицу и ушам и ей потребовалось время, чтобы сосредоточиться. Она задерживала дыхание, чтобы прислушаться к словам нильдара перешедшего почти на шепот. Но дыхание было прерывистым, бесконтрольным и постоянно мешало слушать. При словах о бедном дядюшке Харши пазл сложился окончательно. До этого момента, она несколько часов провела у себя в комнате, пытаясь сопоставить то, что видела, с тем, что ей говорили.

Вечером, накануне пира, только разложив вещи и не успев высушить волосы после ванной, она узнала от слуги, что Харша ждет её на ужин. Это было ожидаемо, и Марианна рассчитывала, что нагини хочет обсудить с ней правила поведения на предстоящем пиршестве. Это так часто делала Тиаинэ, когда обучала ее правилам дворцовой жизни у нильдаров. Поэтому, как только она привела себя в порядок, сразу же прошла к царевне, приготовившись к роли дипломатичной правильной девочки, которая хоть и вынужденно, но как-никак представляет здесь всю расу людей. Там её ждал сюрприз. Внезапно заявился полуслепой, растрепанный старик, представившийся дядюшкой Харши. Он вел себя очень странно, пугал её безумным взглядом глаза, отмеченного бельмом. Точнее, он не делал ничего нарочито плохого, но Марианна чувствовала, что готова провалиться сквозь землю, лишь бы исчезнуть из этой комнаты и не участвовать в разрастающейся семейной драме. К её удивлению, нервы Харши сдали раньше, она бросила приборы и уползла в негодовании. И тут дядюшка расплакался. Он был таким жалким, таким бесполезным, что Марианна, глядя на это и сама чуть не разревелась. Не в силах совладать со своей парализованной рукой он никак не мог поесть, поэтому он просил Харшу кормить себя с ложечки, чем та была сильно недовольна. И когда Марианна, едва сдерживая слезы, протянула ему ложку с едой, он с гневом выбил её из рук и с руганью умчался прочь. Так она осталась одна в царской приемной, совершенно сбитая с толку. Всю оставшуюся ночь, лежала с тяжелым сердцем и плакала, вспоминая, как он махал вслед уползающей Харше своей покалеченной рукой, прося остаться. Тогда она долго думала, над тем, почему он не наг, если приходится Харше дядюшкой и почему наги такие злые, а именно Харша, что так обращается со своими дядей, и был ли он вообще ей родственником? Тут определенно что-то не сходилось. Но услышав теперешний диалог в беседке, она все поняла. «Это Владыка был тогда в виде старика! Это он. Но зачем? Я просто не понимаю. Харша гневалась на его проделки. Почему я поверила, что он ее дядя? Он же был без хвоста. Но Харша тоже выглядела как человек в первый день нашего знакомства. Может поэтому решила, что всё возможно. Но зачем Владыке так поступать? Какие-то серьги… видимо Харша хочет вернуть их из-за этого. Магические серьги, меняющие облик. Вот как он это сделал».

– Харша, зря ты так волнуешься, она просто ребенок. Она вообще никогда не поймет, что это был я. Представлений о жизни ноль, наивная, как еще дожила до своих лет? Этой зимой мы коротали долгие скучные вечера. И её рассказы сильно посмешили меня, но боюсь тебя разочаровать – слишком недалекая, – Селдрион сделал паузу и заговорщически зашептал, посмеиваясь на каждом слове, – Недавно в любви мне призналась.

– Что? – нагини аж немного прикрикнула. Он тихо засмеялся.

– Да, да. Это было даже забавно. Буквально пару дней назад, представляешь. Я и сам не ожидал. Что ж, таково мое проклятие постоянно слушать такие вещи от служанок, фрейлин, чародеек, принцесс, – Он выделил последнее слово и послышался шлепок. Харша сердито хлопнула его ладонью по плечу. Он засмеялся, – А тут… помилуйте, это даже не интересно. Примитивный вид эти люди. А женщины, просто как обезьяны. Интересно даже – являет ли она собой усредненный тип человека или бывают все-таки получше?

Марианна не могла слушать дальше, обида ножом вскрыла ей внутренности, и влюбленность, как кровь из раны покидала её. Пришло время трезветь. Какой финал ещё можно было представить? Задыхаясь от злобы, она проклинала себя, обзывая идиоткой за то, что открылась ему, за свою простодушную доверчивость. Всё лицо заливали слезы обиды, но она следила лишь за тем, чтобы не шмыгнуть носом, не вдохнуть излишне громко, не выдать своё присутствие. «Просто я никогда не видела таких существ, как он. – Оправдывала себя украдкой, – Он так слушал меня, так заботливо расспрашивал обо всем. Вытягивал из меня слова, а сам в то время смотрел сверху вниз. Как на обезьяну! У них что здесь тоже есть обезьяны?! Какой позор! Клариэль говорила мне… да, говорила. Твоё сердце растопчут сапогом, так сказала. А я считала ее гадкой заносчивой вертихвосткой». Минуты, проходившие в ожидании того, когда Селдрион и Харша наконец покинут беседку, казались мучением. Словно вечность… Они болтали дальше, Харша уже не сердилась, иногда они переходили на язык нагов, иногда и вовсе замолкали разморенные сомой, пока гонец со срочными вестями не увел их из временного пристанища.

«Как хорошо, что произошло то, что произошло. Мне теперь абсолютно плевать, без разницы, ноль эмоций. На него и всю его свиту. Скоро всё закончится. Стоить потерпеть три месяца, и я больше никогда его не увижу. Пройдет как сон. Встречу родителей. Закончу учебу. Хорошо, что все случилось именно так, а не иначе. Теперь не жалко будет уходить отсюда» – продолжая расплескивать воду рукой, размышляла она в ванной. Было время, и она восхищалась новым, дивным миром. Пошла в поход, случайно прошла через портал, до сих пор не понимая, зачем сделала подобную глупость, как люди в кино, которым не стоит ходить в темный подвал под страшную музыку. Раньше думала, что уж кто-кто, но она точно не полезет в неприятности. И точно знает наперед что делать. Вся жизнь распланирована. Красный диплом одного из самых известнейших лингвистических вузов уже ждал её. Оставался последний год. Решила развеяться. Теперь понятно, что зря. Друзья уговорили, видя, как гробит свою молодость над учебниками их робкая Марьяночка. Сходила погулять по горам первый раз в жизни, пропади оно пропадом. Уже практику прошла, подрабатывала переводом текстов и субтитров к фильмам. Обзаводилась правильными друзьями и связями. Все четко, ровно к цели напролом. А потом потерялась одна в новом мире, привлеченная ночным гулом портала, загипнотизированная его синим сиянием. Брела вдоль реки четыре дня оголодавшая, в полуобмороке. Трое солдат-пограничников спасли её. Потом была жизнь во дворце, где ровным счетом ничего и никогда не происходит. Выучила язык так быстро, насколько возможно. Общалась с их царем. Можно сказать вела дипломатические переговоры между двумя мирами. Обмен опытом двух цивилизаций. Ну и без разницы что он там считает. Опыт переговоров есть? Есть. Так что никакой мистики. Никто дома не узнает. Просто потерялась, потом жила у сектантов в Сибири, потом удалось сбежать. Кто-то помог, где была не помнит. Такая легенда. Всё встанет на свои места. Только проблема вот в чем. Что теперь она больше не видела смысла в прошлых целях. Смерть отняла его. Всё растаяло как сон. Эта жизнь как сон, один из миллионов снов, которые мы не помним, просыпаясь. А что делать в этом сне – не понятно. Этому в школе не обучат. Как найти смысл там, где его нет? Не за что ухватиться. Смерть забрала целеустремленность, дав в обмен сверхъестественную легкость. Необыкновенное чувство восторга каждого проживаемого мгновения. Она подолгу могла стоять босыми ногами на траве, когда удавалось незаметно выйти из дворца скрывшись от постоянного контроля сиделок. Им не докажешь, что болезнь прошла и теперь она чувствует себя резвой как конь. Готова бегать днями напролет, а её держат в четырех стенах. Все звуки, запахи, ощущения стали четче, ярче, ближе. Второе детство. Беспечность накатывала волнами, и она просто валялась под деревом в халате, не боясь быть увиденной. Стерлись границы. Раньше она была такой зажатой. Постоянно думала о том, что же скажут о ней другие. Мерила себя чужими рамками. Теперь единственным критерием являлась доброта. Все действия, проникнутые ею, казались истиной. Будь то доброта к себе или другим. «Кому вредит то, что я хожу в ночной сорочке по заднему двору королевского замка? Никому. Значит можно. А для меня это даже полезно». Вскоре границы так начали замыливаться в сознании Марианны, что она поняла – эти вылезшие после болезни волосы ей не нужны и опостылели, и без страха и раздумий обстригла их ножницами, позаимствованными у портнихи. Симпатичная белокурая служанка вскрикнула как от боли, в первый раз увидев её лысой. Марианна смеялась тогда почти задыхаясь. Испытывала бесконечное облегчение, словно камень с плеч. Она хорошела с каждым днем, но никто не видел её. Прошло уже больше восьми дней после пробуждения, но она не встречала ни Владыку, ни Харшу, ни кого-нибудь из приближенных монарха.

Медленно протекали её дни во дворце, многого она не знала. Ничто пока не нарушало покой после болезни. Ей позволяли наслаждаться весной в полном неведении.

Встреча с ханом

Тем временем в огромном дворце, принадлежавшем Владыке нильдаров, в гостях у которого вынужденно обитала девушка последние девять месяцев, бушевали бури страстей, горя и разочарований.

– Что это такое! – орал, потрясая свертком с сургучной красной печатью, с высоты своего роста Селдрион. Из угла, свернувшись кольцами на полу, отрешенно следила за ним поникшая Харша. Редко, очень редко, она видела Владыку таким. Но теперь, глядя на раскрасневшееся, с выступающими венами на лбу, его лицо, бывшее обычно безмятежно прекрасным, она боялась, как бы он не начал громить всё вокруг. – Что ты натворила?! Сафала пишет, что если не выдам тебя как изменницу и предательницу всего рода нагов, то он начнет с нами войну. Что, позволь, что можно было такого сделать, чтобы родной отец хотел посадить тебя за решетку?! Я не представляю! Просто в голову не умещается, – меряя комнату широким быстрым шагом, кричал он. Пользуясь её молчанием, он продолжал тираду.

– Позор! Он пишет: «Позор на весь род! Проклятие!..» Мне говорили, что пригреешь змею, но я не верил. Харша не такая, она не может поступать настолько отвратительно. Но я должен был понять ещё тогда – что-то здесь не чисто. Проверить тебя надо было. Что ты сделала? Опять колдуешь? Я говорил тебе, бросай это дело. Но нет, и сам попался на твоих проделках. Но что сделал? Простил, просто простил, хотя надо было ещё в тот раз перестать с тобой общаться. Но нет, из-за этой девчонки опять пришлось. Опять пришлось! Что ты сделала?! Говори быстро! – Его глаза стреляли молниями, а Харша печально протянула руку.

– Дай мне письмо.

Селдрион бросил в нее письмом, и не успев подхватить его в воздухе, Харша спокойным мягким движением подняла бумагу с пола.

– Успокойся, сядь, я все объясню, когда прочитаю. – Но Селдрион не успокоился, холодно отчеканив слова:

– Я сдам тебя отцу и ничто мне не помешает. Ни один нильдар не умрет за тебя, – Харша потухшим взглядом пробежала по строчкам. Казалось, она и не пыталась себя защищать.

– Ты же не знаешь, что я сделала? Почему решил, что плохое? Отец не пишет тут об этом.

– Поэтому я тебя спрашиваю, – Подняв брови протестовал Владыка, – Ты же молчишь.

– Ты мне слово не даешь вставить.

– Говори, – Процедил он.

– Мой отец хочет посадить меня за решетку или начать с тобой войну просто потому, что я украла амриту⁵. И дала её Мариэ, когда та умирала. Именно поэтому она сейчас жива.

Слова, произнесенные почти небрежно, наполнили комнату звенящей тишиной, как после оглушительного взрыва.

– У Сафалы есть амрита…? – подозрительно прошептал Селдрион, обрушившись в кресло. – Погоди… погоди… – До него наконец начал доходить смысл сказанного, – Ты решила пожертвовать всем ради этой девчонки? Ты же знала, что Сафала отрубит тебе голову за такое. Когда ты успела сойти с ума? Видимо, я пропустил сей факт из твоей биографии.

– Она мой единственный шанс попасть в тот мир.

Гигантским пузырем тишина нарастала в комнате, окна были открыты и несмотря на прохладную погоду, в кабинете стало душно им обоим. Упершись локтями в колени и обхватив голову руками, Селдрион судорожно соображал, а невидящий взор его метался по узорам ковра. «Зачем? Зачем…».

– Поэтому я меняю свое пожелание, – Продолжила Харша, – Теперь я прошу тебя помочь мне, Мариэ и Айму попасть в мир людей. Ты можешь не ходить с нами, тем более ты и так не хочешь, но обеспечь мне защиту здесь. Прошу тебя. Мне очень нужно быть там. Ты не представляешь, насколько это важно для меня. Она мой единственный шанс, – Она подползла к нему и обняв его правую голень, почти лежала на полу у его ног, – Сделай это, и ты вернешь мне долг. Прошу тебя, – она тихо шептала, повторяя это снова и снова. И всё крепче, и крепче обхватывала ногу пока её слезы не начали отпечатываться на мягкой материи его брюк. Казалось, он молчал неизмеримо долго и время в кабинете, обставленном с тем же царским размахом, как и весь дворец, остановилось. Последние лучи уходящего солнца таяли на небосклоне. Слуги слышали крики хозяина и боялись зайти чтобы зажечь огни, поэтому двое старых друзей, прошедших столько бед вместе, сидели в нарастающих сумерках. Владыка поднялся, с силой отцепив тонкие запястья от колена. Золотые браслеты бряцнули, разбавив тишину. Харша украдкой вытерла слезы с припухших век и подползла к окну. Далекий лес таял в темноте, она молча закрыла штору, пока Селдрион разжигал костер в камине.

– Закрой дверь на ключ, – Сухо приказал он. Харша молча повиновалась.

Селдрион прошел к резному деревянному сейфу, тяжелая дверь заскрипела, и он достал закупоренный пузатый графин. Две длинноногие крошечные рюмки оказались в его левой руке, когда он подходил к столу. Они звякнули о гладкую дубовую поверхность, и розовая густая жидкость с металлическим золотым отблеском уже шевелилась в них. Владыка заткнул пробку обратно. Харша подползла неслышно. Он уже осушил одним глотком свою рюмку, а другую держал для нагини. Она тайком поглядывала, как меняется его лицо. Гнев таял. Селдрион прикрыл свои серые миндалевидные глаза, обрамленные темными ресницами. Лицо снова стало отливать ровной фарфоровой белизной. Глубоко с наслаждением вздохнул. Похоже, что решил. Он все решил. Так она знала.

– Что ж, змейка, не будем печалиться, – Следил за тем, чтобы Харша выпила. – Такие проблемы требуют спокойного уравновешенного ума, – Он дошел до низкой тахты, стоящей в углу, и повалился на спину. Харша подползла и устроилась рядом с ним ближе к стене, аккуратно уложив хвост вокруг его широко раскинутых ног.

– Надо здесь что-нибудь нарисовать. – Отвлеченно рассуждал он, глядя в потолок, – Что хочешь здесь видеть? Думаю, это должно быть нечто вызывающее восторг. Величественное.

– Не знаю, но точно не брата того гаруды⁶, что в холле первого этажа, – они оба легко засмеялись, опьяненные. Наступило молчание. Харша слушала его медленное ровное дыхание, нега укрывала её. Улыбка сама собой то и дело расползалась по лицу. Огонь из камина отбрасывал блики, пляшущие с тенями в сумрачной комнате. Поленья хрустели. Сома чарующим ароматом разливалась по телу и на время, хотя бы на одну ночь, можно было позабыть все тревоги, прикоснуться к вечному блаженству высших богов. Не зря Селдрион тогда позаимствовал одну бутылку у Сафалы. Всё думал, что не пригодится. Харша вспомнила, как в детстве всегда хотела хоть на мгновение увидеть своего великого предка царя нагов. Но ей встретился только Сил. Нильдары живут не так уж долго, их ослепительная для человека красота не стоит даже мизинца на ноге Брахмы⁷. Когда-нибудь, может раньше, может позже она вырвется из этого гнетущего тела, посланного лишь в наказание. Достигнет этого, во что бы то не стало. Харша зажмурилась на мгновенье. Комната убаюкивала мраком, наконец Владыка заговорил:

– Я сделаю все что ты хочешь. Ты ж мне почти жена, – Закинув руку, он подтянул её за плечо, – Не печалься, все будет хорошо, – Поцеловал холодный лоб. Харша медленно закрыла глаза: «Все пройдет, это тоже пройдет. Все пройдет, закончится, я выберусь отсюда несмотря ни на что. Когда-нибудь мы все будем счастливы…» Она немного поборолась с дрёмой, но вскоре оба уснули мирным сном без сновидений.

***

Марианне же в эту ночь снился довольно странный сон. Будто она встретила своего давнего друга. Не помнила точно, кто это, но сердце прыгало от радости. Рядом с ним чувствуешь себя словно укрытым теплым одеялом. Так было в детстве, когда мама целовала на ночь. Он просто улыбался, и они болтали ни о чем, проникаясь доверием. «Какой же он хороший» – она любовалась его немного по-женски округлым лицом с аккуратным подбородком. Ощущала на себе прекрасный взгляд его изумительно синих глаз. Таких никогда не видела. Даже глаза Селдриона не сравнятся. Черные волосы юноши были убраны в пучок на макушке. На вид не больше восемнадцати. Одет во что-то легкое. Шли по лужайке, усыпанной цветами. Внезапно божественная идиллия прекратилась. Он резко обернулся и начал её трясти. «Проснись!» – громко приказывал он. «Проснись, проснись…» – повторял и тряс «ПРОСНИСЬ!» – крикнул он истошно и в холодном поту она мгновенно поднялась, сев на кровати. Всё не могла отдышаться. Жутко близко, реально, как в жизни это было. Будто голос его всё еще звенел в ушах. Марианна постепенно приходила в себя, начиная осознавать привычную обстановку. Слабый ночник из магического камня бросал желтоватые тусклые блики на стены. Сквозь тонкую тюль, обдуваемую ветром из открытого окна, проникали редкие лунные лучи. В комнате было холодно как на улице. Марианна поежилась, вылезая из-под одеяла. «Я вроде бы закрывала окно» – девушка подползла на край кровати. Тут она глянула вправо, заметив кресло, стоящее в паре шагов. Это кресло обычно располагалось у столика, стоявшего в противоположном углу. Она точно не ставила его сюда, слишком тяжелое, да и не нужное здесь. Стало жутко. В комнате был кто-то кроме неё. Она не видела его, но он всё прекрасно видел. Наблюдал за ней.

– Кто здесь? – она услышала свой слабый дрожащий голос. Одинокая ночная птица резко крикнула за окном, Марианна вздрогнула. Пытаясь собрать свои мысли, она судорожно представляла план побега. Только добежать до двери и вниз по лестнице к горничным. Ощущение взгляда из темноты не отпускало. Чувствуя себя как на сцене, словно в замедленном кадре наблюдала свои движения. Вот опускает одну, потом другую ногу с кровати. Вот босая медленно идет к двери, будто всегда так делала. Дергает за ручку. Ничего не происходит. Дергает ещё раз и ещё. Тут сердце Марианны провалилось в пятки. Дверь была закрыта, ключа не было, хотя она оставляла его вчера вечером в скважине. В кресле, таинственно обнаруженном возле кровати, послышались шорохи. Марианна прижалась к двери спиной, в ужасе глядя на пустую спинку кресла. Там определенно кто-то был.

– Кто здесь? Кто здесь? – пытаясь придать своему голосу храбрости повторяла она, – Кто здесь? Спрашиваю последний раз. Я буду кричать! – испуганно дрожала всем телом.

Внезапно как в тумане увидела – из кресла молниеносно рванула в её сторону темная тень. Невидимая сила сжала горло и рот, остановив потухший крик. С широко открытыми от ужаса глазами, глядящими прямо в пустоту перед собой, Марианна задыхалась, удерживаемая чьей-то невидимой, невероятно сильной рукой, за которую цеплялась обеими своими. Чье-то близкое шумное дыхание над ухом, ощущение сильного грузного тела прямо в паре сантиметров от своего. Он принюхивался, обдавая её смрадом мертвечины. Вкрадчивый, холодящий душу голос звенел в ушах.

– Да, я чувствую его внутри тебя. Нектар богов, напиток бессмертия… Вы не способны его переварить. Жалкие черви, лысые обезьяны, людские выродки – недостойны даже капли! А ты мерзкая уродина думала заграбастать его себе? – Незнакомец материализовался. Марианна вскрикнула прижимаемая его рукой, но потеряла сознание, ибо он слишком сильно перекрыл кислород.

Но уже через несколько секунд, проснулась от жестких ударов пощечин. Лежала на полу, он сидел на ней, навалившись своим крупным телом, удерживая одной рукой обе её руки над головой, а другой рукой обдавая несчастную пощечинами.

– Ишь чего захотела? Я хочу, чтобы ты была в полном сознании, свинья, – шептал он свирепо, его лицо при лунном свете напомнило девушке рисунки из учебников истории про татаро-монгольское нашествие. Казалось, он был прямиком оттуда. Только что с битвы. Животный ужас сковывал, шевелясь упорным угрём в кишках. Монгольский хан сидел почти на ее животе, Марианна чувствовала, как опять не хватает воздуха. Набравшись сил, так глубоко как можно было, вздохнув между ударами, она закричала. Этот крик показался слабым и как будто потонул в тишине, после чего она получила ещё сильнее. Губа разбилась об зубы, кровь брызнула, оставив след на щеке. Незнакомец был настолько силен, что простосдвинуть руку из его мертвой хватки оказалось нереальным. Девушка боролось из последних сил, а он сидел как ни в чем не бывало, теперь снова зажимая ей горло, улыбаясь на удары, наносимые слабыми руками. Рылся во внутреннем кармане своей куртки, отороченной меховым воротником. Нашел какую-то склянку наконец. Откинул колпачок, поставил рядом. Убрал руку с тонкой шеи, обеими руками прижал руки девушки к полу, распяв ее. Маньяк ухмылялся. Марианна поняла, что воскрешение не продлилось так уж долго и опять почувствовала досаду, как в прошлый раз. Смерть опять была здесь, смерть сидела на ней верхом и всё вокруг принадлежало ей. Тут за дверью послышались быстрые шаги, лихорадочный стук, голоса стражников и Владыки.

– Ааааааааа! – Что есть мочи заорала Марианна. Убийца встревожился, обернувшись на звуки. С той стороны силились вырвать ручку, пинками выталкивали дверь. Стукнули чем-то тяжелым. Похоже медная подставка под вазу. Марианна с ханом какое-то время следили за дверью повернув головы. Оба с замершим сердцем. – Помогите! Убивают! – Опять заорала девушка сильным охрипшим голосом, который сама не узнала. Руки монгола причинили необъяснимую жуткую боль, жгли кости, она задыхалась под его весом. Тут он опомнился.

– Он не успеет. Я быстро. Жаль, что не успел попробовать твоей крови. – Он взял за подбородок девушку, скосившую глаза к спасительной двери. Владыка нильдаров с подмогой что есть мочи выбивали дверь. – Смотри мне в глаза, мразь, хочу, чтобы ты видела свою смерть. – Он припал к её открытому в беззвучном крике рту и потянул воздух. Девушка стучала слабеющими руками по телу и голове убийцы, но безуспешно. Судорожно понимала, что он высасывал из нее жизнь через рот, и начала ощущать, будто неведомая сила крюком зацепила жизненную каплю, расположенную в животе, и начала вытягивать. Теплая капля двигалась вверх и вверх, достигнув желудка. Все происходило намного медленнее, чем предполагал убийца. Он пытался прислушиваться к происходившему за дверью и рассчитывал улизнуть через открытое окно, но капля амриты застряла в желудке не двигаясь. Он сделал паузу, чтобы передохнуть, и глубоко дышал с наслаждением глядя на застывший ужас в глазах жертвы, пока не понял, что кровь с её разбитой губы теперь на его губах. Облизнув губы, почувствовал, как возбуждение волной настигает его. «Нет, нет, нет, держи себя в руках». Нильдары за дверью уже использовали каменный бюст как таран. Дверь начала крошиться в щепки. Они пытались проделать дыру рядом с замком, чтобы вытащить ключ, которого там и не было, но служанка со связкой запасных ключей уже бежала вверх по лестнице, задыхаясь и спросонья путаясь в длинной ночной сорочке. Марианна видела, как её мучитель задрожал всем телом, эта остановка зародила в ней лучик надежды. Заметила, что его взгляд изменился. Вместо ненависти, там читалось желание. Она дышала, сильно вздымая грудь, задыхаясь, не в силах кричать. Ночной хан с какой-то нежной, но пугающей улыбкой затронул её лицо. Провел рукой по щеке и разбитой губе, смахнув остатки крови, облизал палец. Казалось, его ничто больше не волновало, и он никуда не торопился.

– Ладно, – как будто разговаривал сам с собой, – Только попробую. – Он наклонился и облизнул губы девушки. Та с омерзением пыталась отвернуться, но он еле слышно уговаривал. – Тихо, тихо, да не вертись ты.

В это время ключ повернулся в замке, и уже через секунду серебристый длинный меч грозился сбить голову с плеч вампира.

***

Как только возня унялась, преступника привязали к креслу, которое он так удобно поставил возле кровати, все слуги были разогнаны по комнатам, а трое стражников стояли, охраняя дверь и окна, Марианна незаметно улизнула в уборную. Накинула халат, умылась от мерзкой слюны вампира с удивлением понимая, что губа больше не разбита. Селдрион заглянул в полуоткрытую дверь.

– Ты что здесь копае…шься, – договорил он с округлившимися глазами, – Ты что – лысая? – добавил он, запинаясь на каждом слоге.

– Меня только что чуть не убили тут на ковре, а вы можете только про волосы спрашивать? – Глядя ему в глаза с вызовом отвечала она. Гордо прошла мимо.

– Сначала расскажи, что случилось, а потом будем его допрашивать, – сказал он, садясь на кровать.

Марианна описывала весь вечер, упустив разве что сон, изредка поглядывая на связанного. Его меховая шапка валялась на полу, сам он опустил глаза и не смотрел больше ни на кого. Под желтоватым приятным светом каменных фонарей, висящих на стенах, его можно было хорошо разглядеть. Коренастый, крепко сбитый мужчина на вид лет сорока с небольшим. На круглом, плоском, как луна, лице его были всего пара глубоких морщин на лбу, черные волосы заплетены в длинную косу, а уши украшали тяжелые серьги с бирюзой и кораллами. Марианна теперь не сомневалась, что он выглядел как вылитый монгол. У него даже усы и бородка были как на картинке в учебнике истории. Она старалась прогнать отвратительное воспоминание о том, как затрясся он, попробовав её крови. Понятно, что общалась с вампиром она впервые. Сильное волнение не проходило, при рассказе она часто дышала, иногда теряя голос или переходя на шепот, а потом и вовсе пришла в такое возбуждение, что принялась истерически рыдать. Не в силах успокоиться, вышла в ванную, махая руками возле глаз как веером. Солдаты хмурились, Селдрион последовал за ней. Флакончик, в который вампир хотел спрятать амриту, одиноко стоял на светлом комоде возле двери, аккуратно водруженный на него одним из стражей. Было около трех часов ночи. Весь дворец не спал. Харшу уже разбудили и она уже направлялась в комнату Марианны, в человеческой форме, одетая как всегда во все черное, взволнованная, худая и скуластая.

Селдрион стучался в дверь уборной. Марианна высморкалась в платок, опять умылась и вытерлась полотенцем. Отдышавшись, оперлась ладонями в полированное дерево умывального столика. Она не могла не открыть, и как только дверь отворилась, он крепко сжал её в объятьях. Успокаивал. Марианна уткнулась носом в его грудь вдыхая знакомый запах бергамота и ночной фиалки. Как же этот запах кружил ей голову всего-то несколько недель назад. Теперь же она не придавала этому большого значения. Всё думала раньше, что он пользуется духами, пока не решила сделать комплимент парфюмеру и по вопросительному взгляду неловко поняла, что это его собственный запах тела. Необъяснимое для людей, но возможное среди богов явление. В тот момент она осознала, почему бедные пастушки из Вриндавана⁸ сходили с ума от любви, только почуяв запах сандала, исходивший от беззаботного мастера игры на флейте.

Владыка был в халате нараспашку из мягкой светлой материи, под ним виднелась белая ночная рубашка из тончайшей ткани и светло-серые штаны. Стоял босиком. Прибежал к её двери, проснувшись еще до крика от тревожащего беспокойства. Сейчас его меч в ножнах стоял рядом с резным туалетным столиком в углу, перед дверью в уборную. Он пытался приободрить её, поглаживая по спине, произнося успокаивающие слова, но она стояла как вкопанная, не желая обвить его руками. Наконец, решился и погладил ее стриженную голову. Сначала осторожно, а потом даже засмеялся и хлопнул ладонью легонько.

– Ты смелая, не знаю зачем ты это сделала. Ведь для женщин волосы очень дороги. Значит в тебе есть решительность, – Он взял ее за плечи и взглянул в глаза, – Давно тебя не видел. Ты очень похорошела с тех времен. Я не шучу, – он улыбался приветливо и мягко.

– Замечу, что для мужчин нильдаров волосы тоже очень дороги, – угрюмо ответила она.

– Ха-ха! Наверное. Но скорее всего это просто традиция.

– Мне пошло бы быть блондинкой? – Внезапно она взяла прядь его распущенных длинных светлых волос. Они были как седые, при свете отдавая серебром. Приложила к своей обрызганной ножницами голове, наподобие челки, и обернулась к зеркалу, пока он хранил безмолвие, ошарашенный таким наглым жестом, не зная смеяться или возмущаться, понимая, что в этот раз первым дал зеленый свет нарушению личных границ. Непосредственность, обретенная после пережитой смерти, распирала её, иногда заставляя совершать странные поступки. Бросив небрежно его прядь, она продолжила как ни в чем не бывало, – Этот извращенец облизывал меня. Разбил мне губу сначала, а потом, когда облизал, все зажило, как будто и не было ничего.

– Конечно, он же якша⁹, – как само собой разумеющееся отвечал Владыка. В дверь постучали. Стражник просил их зайти в комнату. Харша уже сидела на кровати, монгол был бледен как мел, смотрел в пол. Марианна ощутила холодок по коже. Харша всегда казалась ей хорошей, но оказывается это было лишь когда та была рядом с Селдрионом. Теперь же, глядя на нее, под светом магических камней, которые вдруг стали отдавать холодной синевой, вместо привычной желтизны, она поняла, что именно компания Селдриона придавала Харше привлекательность. Нагини пристально, холодно смотрела на вампира, острые черты лица приобрели еще большую очерченность, скулы выдавались из-под тонкой кожи, гибкая шея казалась костлявой как у ведьмы. В комнате царило молчание, монгол изредка натужно пыхтел. Заметив, как девушка съежилась от холода, Владыка распорядился растопить камин. Пока ждали, Харша со вздохом встала, прошлась до комода, небрежно поддела пальцем пузырек и сжала его в ладони. Марианна чувствовала себя дискомфортно в такой компании. Хотелось убежать из комнаты, становившейся для нее клеткой. Приходилось сидеть с тем, кто только что чуть не прикончил ее. Все молча ждали, пока один из охранников закончит с камином. Нагини стянула плед с края кровати, укутала им Марианну, обняла сидящую со спины и чмокнула в щеку.

– Я так рада, что ты жива, – Шептала она на ухо. Марианна чувствовала холодные прикосновения нагини размышляя о том, что вероятно это обусловлено медленным змеиным пульсом. Принцесса отошла погреть руки у огня, изредка потирая их. Когда, наконец, все приготовления закончились и Владыка отпустил охрану, Харша подождала немного и сухо проговорила, не оборачиваясь от камина:

– Какого черта, Айм! Что ты натворил!

– Погодите, вы знакомы? – Марианна вскинула брови.

– Даааа, – с растягивающейся улыбкой отвечал Владыка за нагини, – Именно из-за него, она хотела, чтобы я пошел с вами. Вот он ваш отряд – вампир и змея! Замечательно. Кого еще возьмете с собой? Водяного с русалкой? Как славно, что я вовремя освободился от такого удручающего груза. И у тебя еще есть время отказаться.

– Сил! – крикнула Харша.

– Я всего лишь хочу дать ей выбор. Может она не хочет возвращаться?

– Не говори за неё!

– Харша, погляди на неё, ведь это же ребенок, какие решения она должна принимать по-твоему?

– Она же человек, в её возрасте они уже половозрелые, да? – Харша изучала недоумевающую Марианну с каким-то научным интересом, будто ища подсказку. И той оставалось лишь кивать, ощущая полноту собственной беспомощности и бесправности. Здесь она не имела голоса, что бы не говорил Владыка. Они ругались как её родители.

– Половозрелый человек и человек с мозгами – это разные вещи. Размножаться и собаки могут, но принимают ли они ответственность за рождение щенков? Харша, ты путаешь понятия. Я так думаю, что у людского племени мозги могут и до старости не успеть сформироваться. Так ведь? – Он обращался в пустоту к несуществующим зрителям.

– Это точно, – Вставил монгол, но на него никто не обратил внимания.

– Позвольте…, – Пыталась вклиниться в разговор Марианна.

– У неё там остались родители, друзья, вся жизнь. Селдрион, ты думаешь, что в этом мире для неё есть место? Может ли человек жить среди богов?

– Как видишь, живет пока.

– Это клетка для неё, ты просто не понимаешь. Золотая клетка с вечным одиночеством. Ты хоть раз ставил себя на место другого?

– Ой, не говори мне только, что это ты такая великодушная. Постоянно юлишь, думая, что я не замечу твоих хитростей? Уж ты-то точно никогда ничего не делаешь для других. И теперь, когда ты якобы спасла эту девчонку от смерти, но сама оказалась под ударом, уж я-то знаю для чего это делалось. Хочешь сбежать в её мир, чтобы там заниматься черной магией. Думаешь удастся добиться славы? Хочешь прикрыться девчонкой как щитом от стражей.

Марианна смотрела на красное лицо Харши и безразличное, с холодным колющим взглядом, лицо Владыки, и ничего не понимала. Монгол поднял глаза и с внимательной осторожностью следил за скандалом. Казалось, что он тоже слышит многие вещи впервые.

– Я не практикую черную магию! И уж точно не ищу славы. Ты даже без понятия, зачем я туда иду! – заорала Харша.

– Нет, практикуешь.

– Что? Когда это было?!

– Ужели не помнишь? – Владыка сверлил ее стальными глазами, Марианне было страшно видеть его таким. Он сидел на кровати, спиной к связанному, Харша стояла в углу комнаты, справа от камина. Марианна сидела полубоком, на низкой скамеечке и пыталась сжаться, чтобы стать незаметной. Прошло несколько секунд молчания, Харша сдалась. Заламывая руки, с глубоким вздохом подошла к темному окну и невидящим взором уставилась в просвет между шторами. Небо вдалеке начинало светлеть. Монгол заерзал на стуле, меняя позу, сильно затянутые руки затекали и неподвижное сидение приносило мучения. Марианна робко подняла руку как в школе, с неловкой улыбкой пытаясь поймать взгляд учителя-Селдриона. Он резко глянул на нее, не успев сменить настроения, с которым обращался к Харше, от чего девушка опять смутилась.

– Можно спросить, – говорила она, так и не опуская руку, – Почему этот человек хотел убить меня?

– Он не человек, – грубо отрезала Харша от окна.

Владыка начал говорить, не уводя взгляда с потерпевшей, отчего та чувствовала, что готова провалиться сквозь землю.

– Вероятно, он хотел спасти свою подругу. Когда тебя хотели отравить по пути из царства нагов, и ты лежала тут умирающая, Харша украла у отца из тайничка каплю амриты, напитка бессмертия, дала тебе, благодаря чему ты выжила. Царь Сафала теперь хочет казнить её за измену. Ну, а что? Детей-то полно, тем более мужского рода. Поэтому в назидание остальным, ею могут пожертвовать. И Сафала знает, что живет она и прячется сейчас у меня. Поэтому если я не выдам её, то начнется война. Понятное дело, что мы победим, но наши люди всё равно погибнут. Лишние жертвы, сама понимаешь… И вот лучшим решением для меня было бы незамедлительно отдать её отцу, несмотря на нашу с ней долгую дружбу, – он как-то надменно кивнул в сторону нагини, – Да вот к несчастью, я связан клятвой, по которой она может потребовать от меня любое желание. Абсолютно любое. И ты догадываешься уже что она попросила? Конечно же, помочь вам троим сбежать, тем самым навлекая на мое государство войну. А этот, – он кивнул в сторону якши, – видимо хотел помочь, достать из тебя каплю амриты и вернуть Сафале, в обмен на полное прощение. Но слишком уж наивен наш гость. Харшу все равно казнят, и это уже не зависит от того, вернет он амриту или нет. А еще, если бы он ее извлек, то скорее всего ты была бы уже мертва. Только я вот в толк не возьму конечно, дорогая моя змейка, зачем же ты так рисковала? К чему создавать себе такие проблемы? Было бы из-за кого… – это все он произносил, так и не отводя глаз от Марианны. В последних его словах было столько пренебрежения, что она сразу вспомнила и случайно подслушанный разговор в беседке и то, как он только что успокаивал ее в ванной. И Владыка нильдаров показался ей настолько пропитанным фальшью, что даже его красота начала отталкивать. Вспомнила сразу, как при первой их встрече, когда трое солдат-пограничников, которых она приняла за лесных эльфов, привели её ко дворцу. Тогда ей показалось, что его самомнение ступает впереди на несколько шагов. А когда же он входил в банкетный зал, где с девушкой обращались так, будто она не умнее комнатной собачки, то его эго занимало такое пространство, что Марианна сразу ощущала недостаток воздуха. Теперь она совершенно искренне недоумевала, как случилось то, что случилось. Как она смогла по уши втюриться в него, а потом еще признаться в этом, на что естественно получила лишь молчание и удивленный взгляд с привычной ноткой презрения.

– То есть мне дали напиток бессмертия? – Марианна понемногу начинала осознавать сказанное, – Но зачем? Раз вы знали, что из-за этого будут такие неприятности. Я, конечно, безумно благодарна вам Харша, за то, что спасли меня. Но это не стоит жизней других. Я не хочу, чтобы из-за меня кто-то умирал. – Она помахала рукой в воздухе, будто отгоняя неприятности, – Может попробуем вернуть амриту. Может я все-таки не умру? А?

Селдрион засмеялся и подмяв подушки в изголовье кровати, удобно устроился на ней, протянув ноги и откидываясь на спинку. Сделал это он намеренно вальяжно и расслабленно.

– О святая простота! Конечно же ты умрешь.

– Я согласен, она не стоит этого. Это глупо рисковать жизнью ради смертных. Харша, давай быстро всё вернем на свои места и дело с концом. – Со спешкой в голосе просипел полночный гость.

– Ты с ума сошел! Не при ней! – зашипела Харша сурово сдвинув брови. Марианна начала понимать, что она, как думала про себя – безвинная жертва, избитая сегодня ночью не понять кем и за что, вообще не считается здесь за живое мыслящее существо. Харша защищала лишь свою шкуру, Селдрион вынужденно защищал Харшу, да и незнакомец был её прислужником. Сейчас судьба девушки была в тонких пальцах нагини и уже второй раз за ночь она ощутила свою жизнь висящей на волоске. Надо было что-то делать.

– Харша, я подумала и решила, что хочу вернуться в наш мир. Пойдемте, я помогу вам, чем хотите. Мне не интересно здесь оставаться. Меня здесь ничего не держит. Я хочу домой, к родителям.

Селдрион повернул голову. Он все понял с молниеносной быстротой, от чего рассмеялся так легко и непринужденно, как будто ему только что рассказали новый анекдот.

– Посмотрите-ка, решила все-таки бороться за жизнь. Только что хотела вернуть амриту, но уже позабыла об этом. – Марианну резанули его слова, но она решила сдержаться.

Харша продолжила разговор на языке нагов. Марианна отвернулась к костру, спиной к присутствующим, скрывая свою боль. Её здесь никто не пожалеет. Её здесь просто не существует. Ни для кого. Даже для Харши, создававшей ощущение опеки.

Наконец, не выдержав внутренней бури, извинилась перед всеми, обулась, обернувшись пледом. Никто и не думал останавливать ее. Они просто на время замолчали, провожая её равнодушно-любопытными взглядами. Когда она рванула разбитую деверь, дыра в которой была заткнута подушкой, то, как тараканы на кухне, в разные стороны разбежались служанки и слуги, подслушивавшие у двери. Гордым быстрым шагом прошла меж них, спустившись по лестнице вниз.

Снежный барс

Прозвище «Обезьяна» преследовало Марианну с детства и потому те слова Селдриона, произнесенные в беседке, так сильно задели её. В школе дразнили так из-за темного цвета кожи и широких бакенбард из темного пушка на щеках. Её отец был из Индии, из богатой семьи. Поехал учиться в Россию по обмену, там и встретил свою суженую. Теперь преподавал в университете востоковедение. Мать же обладала классической русской внешностью, белокожая, с зелеными глазами и лицом сердечком. От неё Марианна получила только форму лица, а всё остальное досталось от отца. В подростковом возрасте у нее в добавок ко всему появились усики, которые она начала удалять в салонах красоты, когда выросла. Бакенбарды тоже были обречены на удаление. Современная косметика творила чудеса и учась в университете она уже ловила на себе восхищенные взгляды. Тогда расслабилась, решила, что маленькая обезьянка из детства оставлена в прошлом. Но здесь во дворце не было ни воска, ни сахарной пасты, ни бритвы. Поэтому вся растительность вернулась на свои места. Увы, дефекты уже не замажешь кремами, поэтому темные круги под глазами стали её постоянными спутниками. Божественные девы нильдари не использовали косметику, были замечательно белы, стройны и прекрасны. Сначала она звала их эльфами. Нордической внешности, все красивы как на подбор. Следила за ними с восхищением, частенько стесняясь себя. Их волосы мягко опускались по спине, когда-то бывали убраны в косы, иногда заплетены наверх. Их утонченная воздушная красота не поддавалась описанию. Особенно когда двигались, говорили, смеялись. Это заставляло её все больше и больше страдать от самоуничижительных сравнений. Ей никогда не суждено быть такой. Если бы не Харша и вся эта заварушка. Амрита делала своё дело. Преображала тело, очищала ум и вскоре не только служанки стали замечать изменения. Обкусанная портновскими ножницами голова почти за неделю покрылась двухсантиметровым слоем густых черных волос. Магическим образом все нежелательные волоски на теле и лице покинули её навсегда, как будто и не было их вовсе. Ненавистные женские дни пропали, но грудь почему-то продолжала расти. Жирок, нажитый непосильным трудом поедания сладостей в периоды сложных сессий, покидал живот как по волшебству без строгих диет и изнурительных тренировок. Просто мечта лентяя! Вместо него сама собой появилась талия, ноги стали изящными. Все торчащие углы в теле исчезли, оно стало одинаково ровным и гладким. Ей казалось даже, что она подросла, потому что платья стали короткими. Грудь не влезала, талия провисала. Пришлось шить новую одежду, и Марианна сильно переживала, что наносит этим непоправимый удар по государственной казне нильдаров. В купе с этим она начала носить цветастый платок, обернутый вокруг головы на манер африканских женщин, с хвостами ткани, откинутыми назад, что создавало у окружающих ощущение присутствия волос, потому как постоянные вопросы о прическе уже опостылели.

После происшествия её уже не держали в комнате, карантин прошел, она могла свободно передвигаться по дворцу. Уставшая от безделья, перечитавшая столько книг за время болезни, что глаза болели как от песка, Марианна решила заняться домашней работой. Ей хотелось физического труда. Хотелось устать и вымотаться. Без спроса Владыки, которого она не видела почти две недели, она пошла к служанкам и напросилась на работу. Те боялись, хотели разрешения хозяина, но ей удалось как-то убедить их, полностью игнорируя его запрет, данный ещё зимой – не сметь якшаться со слугами. Итак, втайне от него, она помогала готовить еду, стирать, гладить, мыть полы, посыпать дорожки гравием, пересаживать розы. Однажды ей даже удалось напроситься на мытье лошадей, после чего уставшая, довольная, но сильно пахнущая конюшней, она вернулась в комнату и едва успев ополоснуться, мгновенно уснула мертвым сном. Харши она больше не видела. Слуги шептались, что грядет война. А пока Владыка Селдрион вел переговоры с царем Сафалой. Вампир тоже исчез, простершись перед этим у ног Марианны с молчаливым вынужденным почтением и под пристальным присмотром Харши. Время шло и вот уже деревья покрылись мелкими нежно зелеными листочками, весенние цветы благоухали огромными шапками белых, розовых, фиолетовых и ярко-желтых бутонов. Голубые бабочки перелетали с цветка на цветок, пчелы жужжали, наслаждаясь первым нектаром. Любящее солнце прогревало землю. Очарованная красотой весны, Марианна просилась теперь только на садовые работы. Но просто невыносимо было двигаться, ходить, работать в длинной, пышной юбке и она слезно умоляла портних сшить ей брюки. Сошлись на том, что сделали широкие брюки и удлиненную расклешенную рубашку. Одетая так, Марианна чувствовала себя, как будто опять гостит у родителей отца, ест чапати с далом¹⁰, а бабушка приносит ей сладкий рисовый пудинг. За окном непременно должна играть громкая музыка и постоянно сигналить машины, а с дедушкиного алтаря разноситься ароматы благовоний. Сшитый нильдарками костюм для работ, так сильно напоминал ей ту одежду, которую она носила в Индии, что опять захотелось прокатиться с кузеном на мотоцикле, потанцевать в шумной процессии на Махашиваратри¹¹, послушать грустное мычание коров, глянуть на полуразрушенные улочки.

Везя перед собой тележку с сорняками, Марианна с грустью вспоминала, как отец молился каждое утро, зажигая благовония перед статуей маленького пастушка с телом цвета грозовой тучи¹². Вспоминала, как он читал ей веды¹³ нараспев, когда она была еще совсем маленькой. Тогда они казались страшными заклинаниями, и она думала, что отец умеет колдовать. Тут вспомнила Харшу почему-то. Куда же она так сильно хотела попасть в их мире? В Россию? Америку? А может все-таки в Индию? Может будет возможность тоже поехать… Надо было спросить, но все происходило так спонтанно. Как только они прибыли в царство нагов, Харша заявила о своем желании посетить их мир, потом был пир, выпитая сома, подслушанный разговор. Селдрион в спешке уехал на следующее утро, связанный государственными делами. Больше они с Харшей не общались. Может стеснялись друг друга. Может Харша хотела видеть Владыку на их встречах. По дороге домой, кто-то решил отравить девушку подсунув странную корзинку со сладостями в номер харчевни, где они остановились. Харша тогда была с ними, провожала как дорогих гостей до границы своего царства. Владыки не было, поэтому самолично, взяв лошадь и Марианну в охапку, бросилась с отрядом во дворец. Двое суток они скакали без отдыха, меняя лошадей на военных постах. Отравителя так и не нашли. Марианна умирала в тяжелых муках целых четыре дня, за это время Харша вернулась, одновременно с Селдрионом, капнула нектар бессмертия в рот уже умершей. Девушка не дышала уже минут десять, как говорил врач, поэтому Владыка молча вышел из спальни, спустился вниз в погреб, взял бутылку вина и в бессильной ярости бил кулаком дубовую дверь. Харша осталась в комнате, рыдала безутешно. Её последняя надежда умирала. Только теперь Марианна знала то, что происходило в то время с ней, из рассказов слуг и своих воспоминаний составляя портрет прошлого. После этого, принцесса не хотела тревожить больную, потом был инцидент с вампиром, и теперь они оба исчезли. У них не было плана, никаких понятий что делать дальше. Марианна полагала, что скорее всего Харша и Айм покинут её, как только переберутся на другую сторону. Хотя Селдрион говорил про стражей… какие ещё стражи? «Использовать как щит» – так кажется он сказал тогда. Надеюсь, они не собираются со мной в Москву…и что за щит такой… непонятно…

Задумавшись, она прошла участок, куда катила тележку и зашла в незнакомую часть парковой зоны. Догадалась не сразу, а только когда гравий кончился. «Ах черт!» – воскликнула обернувшись. Тяжело пыхтя, разворачивала неповоротливую тележку обратно. Тут услышала крики и звонкий лязг металла, раздающийся издалека. Стало страшно, она обернулась, озираясь по сторонам. Звуки исходили со стороны густых кустов можжевельника, сквозь них было заметно движение где-то вдалеке. Это была драка, точнее вооруженное столкновение. Марианна беспомощно пыталась поймать взглядом хоть кого-нибудь, но вокруг было абсолютно пусто. Она засунула голову в кусты, не найдя другого способа увидеть происходящее. Крошечные мягкие иглы, то и дело лезли в глаза со всех сторон. Вдалеке проглядывалось поле, было многолюдно. Похоже на соревнования, но скрежет стали и жуткие вопли казались настоящими, как на войне. Марианна продолжала бороться с кустами, но тут её грубо схватили за рубашку и протащили внутрь. Она упала, больно ударившись мягким местом о землю. Скосив глаза, увидела острие меча, поднесенное к горлу, испугалась. Дыхание сбилось, подняла взгляд. Солдат в полной экипировке грозно разглядывал её. Заметив испуганный девчачий взгляд, он узнал её, смутился, коротко извинился и протянул руку.

– Простите Мариэ, не признал вас.

– Да, ничего. Что тут происходит? – Марианна отряхивалась от иголок, уже не удивляясь, что разные незнакомые личности почему-то знают её.

– Военные сборы.

Девушка щурилась вдаль, так и не различая происходящего.

– Военные? Будет война, да?

– Так точно.

– Как ужасно, как ужасно, – шепотом залепетала она.

– Нет. Вы ошибаетесь! Мы наподдадим этим наглым змеям, пусть только попробуют сунуться к нам, – гордо, без запинок парировал солдат. Грусть накатила на слушательницу.

– А что там сейчас происходит? Я вообще ничего не вижу.

– Сейчас старший сын Владыки Селдриона Алвин демонстрировал свое мастерство.

– И как он? – девушка не знала, что еще спросить, чтобы поддержать разговор, хотя эта тема мало занимала её.

– Его искусство владения мечом выше всяких похвал! Он станет достойным приемником на царство. Говорят, что это произойдет уже скоро. Помимо этого, он одарен в дипломатии, знает языки, уже имеет опыт правления западными землями. Недавно у него родился сын. – Зеленые глаза солдата искрились радостью за нового правителя.

– Здорово. Значит Владыка Селдрион стал дедушкой. – Безучастно протянула Марианна поддакивая.

– Да. Это так. Кстати, скоро он сам будет демонстрировать опыт владения двумя мечами. У него особый стиль. Рекомендую взглянуть.

– Ой, нет. Я лучше пойду. К тому же отсюда ничего не видно…– попятилась Марианна, избегая даже умозрительной возможности столкновения с Владыкой.

– А мы подойдем ближе.

– Нет, пожалуй, не хочу мешать. Это так неловко.

– Не бойтесь, вы никому не помешаете. Можете пойти на те трибуны к дамам. Или если хотите, я проведу вас с другой стороны, где почти нет гражданских, но оттуда лучше видно. Я уже подметил там самое удачное место.

Марианна металась взглядом от дамских трибун, где было около тридцати зрительниц и которые находились так же далеко от эпицентра действий, как и то место, где они сейчас стояли, к густым зарослям, граничащим с лесом, где располагались шатры и стража. Место, куда указывал её новый знакомый, действительно было намного выгодней, но там были одни мужчины. Марианна сомневалась. Жалобно подняв брови домиком, она обратила молящий взгляд на солдата. Он засмеялся и по-джентльменски протянул руку.

– Идемте, не пожалеете.

Место, куда они шли, было на пригорке, поэтому вид оттуда открывался отменный. Справа вдалеке виднелся четырехэтажный серый дворец, огромное поле было окружено со всех сторон густой растительностью. Широким кругом на небольшом возвышении стояли трибуны для военных и участников соревнований. И хотя это были не вполне соревнования, Марианна решила называть их так. Ее новый знакомый представился и взяв руку девушки под локоть, повлек к шатрам. Его имя вылетело из головы с первым порывом ветра, но она стеснялась переспросить. Слишком сложные у них были имена, не записав на листочек, ей не удавалось запомнить. Сняв шлем, он нес его в левой руке. Русые волосы убраны в низкий хвост, довольно мил. Марианна уже привыкла к тому, что все подряд здесь были красивыми и вечно молодыми. Он объяснял ей происходящее, между тем бросая быстрые взгляды на её пухлые губы, очарованный экзотической красотой. Смуглянка в яркой чалме и широких штанах. Это было что-то новенькое. Тут послышались низкие объемные звуки трубящей раковины. Они заспешили, а потом и вовсе побежали, чтобы успеть увидеть представление. Но начало все-таки пропустили, поэтому на сцене Марианна увидела, как двенадцать чудищ, с разных сторон уже окружали Владыку плотным кольцом. Она не могла узнать его наверняка, но видела белые волосы на спине из-под шлема. Когда-то они так много значили для нее. Когда-то бредила ими и только увидев чью-то светлую голову, сердце начинало биться чаще. И учитывая количество светловолосых на квадратный километр, постоянно чувствовала себя дерганным кроликом. Даже смешно стало от воспоминаний.

Тут солдат достал из внутреннего кармана фляжку и тайком подсунул её Марианне.

– Ой, нет, я не пью, – смутилась, отвернувшись как от неожиданного порыва ветра.

В это время чудища уже нападали. В руках Селдриона был один тяжелый двуручный меч, а не два, как уверял солдат. Как бы танцуя, он резкими выпадами вспарывал чудищ одного за другим, отрубая по пути руки, ноги, головы. Движения были отточенными, как будто он не ступал ни одного шага просто так. Каждое движение приносило смерть. Кровь чудищ была теперь на его волосах и доспехах, а Марианна, сидя с вылупленными глазами не могла поверить в увиденное. Это было настолько ужасно, что происходящее казалось невероятным иррациональным кошмаром. Захотелось отвернуться во что бы то не стало. Некоторые чудища орали и корчились в предсмертных судорогах, и он по очереди мягко как в масло, вонзал острие им в горло, прекращая агонию. Арена покрылась кровью, Марианна дрожала, рот её искривился, выражая глубокое отвращение. Солдат болел за правителя, как все остальные, издавая радостный вопль после каждого убийства. Наконец все было кончено, зрители аплодировали и ликовали. Сосед Марианны тоже кричал, потрясая кулаком в небо.

– Это самый жуткий кошмар, что я видела! – С негодованием прошептала она. Солдат ничего не разобрал, шлепнув её по плечу приободряюще, как товарища. – Это просто ужас, я не собираюсь смотреть на эту мясорубку. – Она дернулась чтобы встать, но солдат засмеялся и схватил её за руку.

– Какие вы женщины впечатлительные! Это не настоящие монстры. Посмотри!

Тут Марианна глянула на сцену, и та оказалась опять свежа и пуста. Владыка был в чистых доспехах, монстры исчезли. Ему меняли экипировку. Теперь два изогнутых меча оказались в ножнах на его спине.

– Это иллюзия. Смотри, сейчас новые появятся.

И действительно, появились. На этот раз это были не монстры, а люди, или боги, кто их поймет, в стальных доспехах. Нападали с разных сторон, с разным оружием. У кого-то была пика, кто-то с мечом, кинжалами и даже арбалетом. На этот раз сцена превратилась в вихрь. Яростный танец смерти продолжался. Упоенный солдат с восторгом взирал на точные, совершенные движения.

– Как снежный барс… Восхитительно… – шептал он как завороженный.

Марианна нашла сравнение подходящим, а потом осеклась про себя: «У них что и снежные барсы тут водятся? Хотя откуда бы тогда я знала это слово». Действительно. Два легких меча, взамен одного тяжелого, дали Селдриону возможность проявить грацию. Как кошка он мягко ступал и поворачивался при нападении. Его стиль был похож на выступление конкистадора. Будто дразнил, и тут же резко сражал наповал. Противники в этот раз были посильнее, и он не мог их прикончить так же быстро. Сталь издавала холодный низкий вибрирующий звук. Воздух будто дрожал вместе с ней. Врагов оставалось всего лишь трое, но все они были очень сильны. Марианна уже втянулась и начала всей душой болеть за Владыку. Он уворачивался от ударов, но все же один из противников резанул его по плечу. Она вздрогнула.

– Это по-настоящему? – Шепнула на ухо солдату, но тот не ответил, увлеченный действием.

Тут же голова ударившего упала на землю. Марианну опять затошнило. Воспользовавшись замешательством врагов, заколол следующего, обойдя последнего со спины, молниеносно резанул по горлу. Темная кровь залила доспехи иллюзорного врага, он хватался за шею, заглатывая вязкую жижу, задыхаясь, как и Марианна, наблюдавшая все это сидя на траве. Булькающие звуки прекратились, когда Селдрион толкнул умирающего вперед, и подняв взгляд, столкнулся глазами с Марианной, сидевшей на поляне, и смотревшей на все между трибун. Это было метрах в тридцати, но он ясно различил ее лицо, перекошенное от ужаса. Оглушительные аплодисменты, вопли и радостный вой огласили округу. «Вы прошли финальный уровень!» – громогласно скандировал кто-то с трибун.

– Еще никто не проходил пока, – нервничая быстро комментировал солдат, не оборачиваясь.

– Это же просто ужасно! Какая разница, иллюзия это или нет, если здесь происходит жесточайшее насилие. Вся арена в крови, люди в предсмертных судорогах, а вы еще и хлопаете! – весь её вид выражал полнейшее негодование. Вскинув темные, с изгибом на концах, брови, она уже набрала воздух, чтобы разразиться тирадой, но все-таки решила сдержаться.

– Это подготовка к войне. Вместо тренировки. А как вы хотели? – с удивленным простодушием на лице отвечал её собеседник.

– Но он же сейчас взаправду убил этих людей. – Настаивала девушка.

– Нет, он их не убивал, потому что их никогда и не было. Они не настоящие, я же говорил.

– Но они умерли только что прямо передо мной! Причем были убиты самым ужасным образом. Это слишком реалистично, не понимаю зачем дамы ходят смотреть на такое. Этот Владыка… Селдрион – просто мясник какой-то. – Она шипела как змея, тем временем солдат разглядывал ее непонимающе. – Все с меня хватит! – Девушка вскочила и направилась обратно к тем кустам, откуда её выдернули.

– Постойте, постойте, – он побежал за ней, – Сейчас же будут соревнования по стрельбе! Это уже не так кровожадно, как вы говорите. Вам понравится, окажите любезность присутствовать, – тут до Марианны дошло, что он просто клеиться к ней, – Может принести вам что-нибудь выпить? Мы можем выбрать место в другой части поля, если здесь не удобно. Может я обидел вас чем-то?

– Нет, нет, не в этом дело. Я просто девушка эмоциональная, мне тяжело на такое смотреть. С детства всегда была против насилия. А тут это в такой открытой ужасающей форме. Для меня это уж слишком, – Всплескивая руками громко вещала она на всю округу, и тут обратила внимание, как солдат принял официальное выражение лица и встал по стойке смирно. Обернулась. Владыка в сопровождении двух оруженосцев, стоял за её спиной. Она отпрянула.

– Чем ты опять недовольна? – Смеясь, он коротко кивнул солдату, тот поклонился и спешным шагом удалился.

– Такие зрелища не для меня. Я против насилия.

– Ах, так вот оно что, – Он сделал понимающий вид и закивал, подавая шлем одному из свиты, – Ты за мир во всем мире, вероятно.

– Абсолютно!

– То есть ты против войн и насилия, – перефразировав повторил он.

– Да, – уже понимая к чему он клонит, тихо и мрачно отвечала девушка. Солдаты из свиты смотрели на неё с уже привычным здесь высокомерным презрением.

– То есть, если сейчас наги нагрянут в мое царство, то нужно сдаться? Не проявлять насилия? Верно? – Марианна молчала, но внутренний протест уже поднимался в ней и Селдрион с усмешкой наблюдал перемены на её лице.

– Я не говорила этого. Я за переговоры, дипломатию, мирное решение конфликта. Насколько это возможно.

– Ну этим я тоже занимаюсь. Но иногда это бывает просто невозможно. Если другая сторона не хочет говорить, отвечать на послания. Если другая сторона вместо ответа присылает голову гонца на блюде. Как ты предложишь выйти из ситуации? Ты вроде бы не горишь желанием помогать.

– А как же я могу помочь? – Марианна выглядела удивленной. Он опять так мастерски сменил тему, что она не успела сообразить в какой момент это произошло, – Вы же сами сказали, что даже если бы вампир вернул амриту, Харше это не поможет.

– Да, ей не поможет. А нам поможет. Войны удалось бы избежать. Скорей всего. – Владыка отметил это небрежно, как бы невзначай. Марианна насупилась, смотрела в землю, пока он отчитывал её, как школьницу младших классов. – Ты против насилия, это понятно. Но если ты решила быть правильной, то будь ей до конца. Не надо судить других, пока не справилась со своими проблемами. Ведь у каждого из нас полным-полно скелетов в шкафу, не так ли? Да и характер не сахар. Просто некоторые не хотят себе в этом признаться. А бывает и так, что просто нет подходящего случая, чтобы увидеть свое гнилое нутро. А оно тем не менее всегда было, есть и будет, только ты ничего о нем не знаешь. Живешь легко, не испытываешь никаких трудностей. Всё достается тебе даром. Жизни совсем не знаешь. Её суровые правила для тебя ещё сокрыты. И ты не можешь понять даже себя, не то что других. Поэтому я говорю тебе – если высший долг просит, то нужно делать. И если нужно убивать ради спасения других, то…

– Владыка Селдрион, может вы продолжите препарировать эту несчастную чуть позже, когда время для этого будет более благоприятным? – Марианна услышала вкрадчивый голос Советника и её аж перекосило от отвращения. Гадкий тип с тусклыми прозрачными глазами. Бледный и тонкий, все время как бы окутан туманом загадочности, которую пытался напустить на себя. Возникал неожиданно. Выбешивал своими точными, острыми как бритва замечаниями. Так и сейчас подошел неслышным шагом, и уже несколько секунд с интересом наблюдал, как красная от смущения девушка пытается найти в траве под ногами выход из ситуации, – Нас ждут, прошу вас.

– Секунду, – Владыка кивнул солдатам и Советнику, и те быстро удалились. Он приблизился почти вплотную, нагнувшись немного спросил вкрадчиво, – Только на будущее. Ответь мне заранее. Стоит ли мне проявить насилие, если десять таких охламонов захотят обесчестить тебя по очереди? – Марианна еще сильнее зарделась и отвела взгляд, – Или все же стоит вести с ними переговоры? Может стоит сойтись на том, чтобы их было не десять, а хотя бы пять? Что скажешь? А? Будущее дипломатии.

– Ну и фантазия у вас, вот что скажу. – Она с вызовом вскинула на него сердитый взгляд. Вся покрытая красными пятнами от стыда, коротко поклонилась и пошла обратно к злополучным кустам, ругая себя за проявленное любопытство. Сквозь налет надменности на лице его читалось неподдельное удовольствие.

История с русалкой

Марианна сидела на кухне понурившись. Рука безжизненно свисала с края массивного стола с глубоко изрезанной поверхностью. Её мысли метались между желанием прекратить войну и желанием жить. Возможно ли такое, что амриту удастся вернуть без потери жизни? Этот вопрос мучил её с той самой поры, как она покинула соревнования. Повара, кухарки, слуги и их помощники носились туда-сюда с блюдами, корзинками, столовым серебром и снедью. С тех пор, как в замок приехало множество гостей, это адское месиво происходило на кухне каждый день. Марианну никто не просил помогать, она сама решила предложить помощь. Был уже поздний вечер, кухарки домывали посуду после ужина, который она провела в компании прислуги. Сегодня среди работниц происходили волнения. То и дело слышались смешки, шуточки и рассказы о флирте с приехавшими солдатами. Внезапно на кухне воцарилось молчание. Смешливые посудомойки застыли, держа щетки в руках, повариха, уперев в бок правую руку слушала кого-то. Шорох шепотов пробежал по кухне. Амаиэль пришла с тревожной новостью. Владыка сильно разозлился отсутствием Марианны на званом ужине. Кто-то цокнул языком обиженно. Всплеснув руками, повариха начала было корить Мариэ, но она сидела, округлив глаза, с приоткрытым ртом. Стало понятно, что об приглашении на ужин, да самом существовании оного, девушка слышала впервые. Почему никто не передал ей? Кошки скреблись на душе, и Марианна не знала, как подобрать слова для оправдания.Наконец, была выявлена виновница произошедшего. Новенькая, несшая послание Владыки, была перехвачена по пути каким-то солдафоном. Долго вырывалась из его объятий, потом слушала признания в вечной любви и предложение руки и сердца, а по освобождении так разнервничалась, что полностью забыла о поручении. Владыка был в ярости, поэтому все попритихли. Его гнев грозил штрафом, а может и увольнением новенькой.

– Ну ты даешь! Как можно было… – слышался ропот из разных углов. Бедняжка выглядела как испуганная мышь.

– Да она небось сначала Владыку испугалась, а потом её ещё и этот дурак поймал, – оправдывала новенькую посудомойка.

– Да, верно говоришь. Я только один раз его вблизи видела, и то чуть в обморок не упала, – со смешком поддакивала ей вторая.

– И как вы двое постоянно ему прислуживаете? Тяжко наверное…– Вздохнула повариха.

– Ну… я уже немного привыкла к нему. Он, конечно, очень строг, оплошностей не терпит. Если чуть замешкаешься… Бывает в ярость приходит от любого движения, если не в духе. – Отвечала с горящими глазами Амаиэль. Её распирало от желания посплетничать.

– Да что ты их жалеешь, – из угла крикнула горничная, перебив её, – вот Клариэль тает при нем как масло у огня. – И кухня заполнилась заливистым женским смехом.

– Да, да. Я видела, как она постоянно краснеет и все жмется к нему, как будто ближе хочет подойти! – она хлопнула себя по бедру.

– Точно! А еще по вечерам вырывает у меня тележку, чтобы ему везти ужинать, – поддакивала Амаиэль.

– Надеется, что он после ужина остаться предложит!

– Точно, точно, нарядится вся, видать хочет дополнительное блюдо ему предложить!

– Какое блюдо – целый поднос! – Кухарка живописно стукнула себя по заду.

Порывистая волна смеха накрыла душную кухню и посудомойки с красными лицами уже чуть ли не лежали на полу, хватаясь за спинки стульев.

– Ну вы даете! Хватит уже сплетничать! Еще не хватало, чтобы Клариэль услышала. Вот позор будет. – Строгая домоправительница пыталась утихомирить женщин.

– Да какой там, не услышит она. Перед солдатами поди хорохорится на заднем дворе! – Очередной взрыв смеха подавил гул воды из кранов.

– А что, они там что ли?

– Да тут они, возле задней двери в закоулке собираются. Вино пьют.

– Тогда я сама её сейчас оштрафую! – Недовольно воскликнула домоправительница.

– Я ей говорила, а она мне – «Мол, у меня рабочий день закончен. Теперь Амаиэль на смене, пусть и отвечает». Конечно, ведь сегодня Владыке ужин не нужно везти.

– Вот я ей жару задам, чертовка!

– Погодите вы, давайте пойдем подловим их. Вот смеху то будет!

Служанки толкались в дверях, хихикая, изо всех сил стараясь поскорей застукать Клариэль с поличным. Бросили работу, не дочистив кухню. Марианна уже давно хотела спать, но Амаиэль потянула её за руку. Домоправительница, строго цокнув языком, пошла к себе, обещая оштрафовать всех, если к завтрашнему дню кухня не будет вычищена до блеска.

Подбирая длинные юбки, кутаясь в шали, девушки со смехом крались вдоль дома. Марианна оставила платок на столе, и теперь бежала среди них с непокрытой головой. Завернув за угол, они подошли к живой изгороди. Впереди горело несколько масляных ламп и слышался гогот. И правда, среди пятерых солдат смеялись и пили вино прямо из горла Клариэль и её подруга, пришедшая за ней из города. Служанки притаились за живой изгородью, присели на корточки и подавляя частые смешки, стали подслушивать. Вскоре стало ясно, что и здесь сплетничали о Селдрионе.

– Да, знаешь, он может хоть под ледяной водой сидеть и ему хоть бы что. – Заговорщически шептал один из солдат. – Это все из-за того, что он с русалками якшается. Я-то знаю. Один раз видел его с такой. Ну вы понимаете, о чем я.… – он хитро подмигнул толпе. Кто-то присвистнул, все засмеялись.

– Расскажи об этом, что там было? – В голосе Клариэль звучали заискивающие нотки флирта, скрывающие неподдельный интерес к тайнам прошлого Селдриона.

– Не-не-не, я не такой, сплетни не распускаю.

– Да уж, конечно, самый главный сплетник, – парировали собутыльники.

– Вранье! – крикнул солдат

– Ну расскажи, расскажи… – ныла Клариэль, капризно надувая губки.

– А что мне за это будет? – не сдавался солдат.

– Ничего, ровным счетом ничего, – отвечала Клариэль

– Ну нет, тогда точно не расскажу, а вот за поцелуй, готов!

– Давай я тебя поцелую, – крикнул его дружок и все загоготали.

– Сдался ты мне, – недовольно отвечал тот, – а вот если это Клариэль… Эх…

– Только в щеку! – возмутилась Клариэль

– Согласен! – бодрым тоном выкрикнул солдат.

«Слуги всегда сплетничают обо мне» – как-то говорил Селдрион зимой, и теперь Марианна сама была свидетелем этого. Но было страшно интересно узнать про историю с русалкой.

Солдат махнул рукой, и все подошли ближе, он взял Клариэль за руку и подтянул к себе. Та вырвалась, но не отошла. Служанки в кустах навострили уши.

– Пшшш… тише, все слушайте внимательно. Как-то раз, он взял меня с собой, как телохранителя.

– Тебя?! Телохранителем? – возмутился высокий и крепкий солдат с рыжеватыми волосами.

– Да тише ты, слушай дальше. Там ещё трое наших ребят было, но мы их оставили у входа в рощу. Меня он взял, чтобы пойти к самому озеру. И говорит мне: «Смотри, мол, внимательно, если что-то необычное произойдет, так сразу мне скажешь». Ну, я говорю, хорошо мол. Идем – идем, дошли до большого озера. Луна взошла, красиво так. Подходим ближе, он мне говорит: садись, мол в кусты и следи за мной, если что случится, рубай всех направо-налево. Ну я думаю, ладно. Выбрал удобное место, где все было видать, весь берег. Он подошел туда и свистнул. Через какое-то время на камень недалеко от берега залезла русалка. Красивая что просто жуть. Сиськи… ой прости Клариэль, но вы поняли, в общем грудь большая, талия тонкая, вся изящная, волосы пышные рыжие, кудрявые, глаза огромные. Я прям почувствовал тогда, что в штанах аж все зашевелилось… Простите девушки, – Все опять загоготали.

– Ну вот, она села такая, украшениями из жемчуга сверкает, сиськами голыми приманивает, вот только обман! Рыбий хвост у неё там. Но изящная лисица! Он ей говорит, выходи мол сюда, долг тебе пришел вернуть. А она такая: сам мол иди сюда, не сахарный не растаешь. Он разозлился, достает ожерелье с изумрудами огромными как орех и опять её зовет. Она не сдается. Тебе говорит надо, ты и иди. Он говорит: знаю я тебя собака, ты ж меня сожрешь, как только коснусь воды. Если тебе не надо, то я сейчас как закину его в пруд подальше, там твои подруги быстро к рукам приберут и больше я ничего тебе не должен. Она морду отвернула и сидит волосы чешет. Вижу, что хвост в озере мелькнул. Ещё один, потом ещё, другие русалки показались, руками машут и кричат: кидай мол, мы здесь. Он начал размахивать ожерельем, чтобы закинуть подальше, она гребень бросила и кричит: «все, поняла, не кидай, сейчас сама подплыву». Вынырнула на берег, он ей протягивает ожерелье, а она не берет, говорит: надень его сам на меня, мне так приятнее будет. Повернулась спиной, и пока он убирал ей волосы и застегивал ожерелье она сидела и пускала слюни. И мне так жутко стало и мерзко. И одна капля попала ему на руку, когда он ожерелье поправлял. Тут она, не попрощавшись нырнула обратно и была такова. А он даже не заметил. Идет как пьяный, думает о своем. Я ему говорю, красивая эта русалка, жалко хвост у неё там, а то я бы с ними поплавал ещё как. Он мне отвечает: ты дурак полный или прикидываешься хорошо? Я ему отвечаю, я-то не дурак, видел, как эта рыбина плюнула вам на руку. Он смотрит – где? Вытер быстро, занервничал и говорит – я до границы леса не дойду, беги за ребятами и несите меня к лекарю. Может это мой последний день. Прощай, говорит мне, руку жмет. И так торжественно, что аж дрожь меня пробрала. Неужели умирать собрался? Я не поверил конечно, но побежал за подмогой. Потом недели две его откачивали, с того света возвращали. Так что не верьте русалкам. Такие они твари, красивые, но ядовитые. Не знаю, что уж там с нагами делать… Никогда не видел их… – Он закончил рассказ, и все молчали, – ну вот и говорят, после того как он выжил, у него иммунитет к ядам и холод может любой выдерживать. Видимо от русалок передалось, они же зимой и летом в воде живут.

Тут за спинами служанок кто-то хмыкнул демонстративно прокашлявшись. Они разом взвизгнули, а компания солдатов за кустами притихла.

– Кто здесь? – крикнул солдат.

– Мариэ, вас зовет Владыка Селдрион. – Шепотом сообщил лакей, искавший девушку по всему замку уже минут двадцать.

– Эй вы там, выходите! У нас тут оружие! – Бравым голосом кричал другой солдат.

– И выпивка, – добавил третий смеясь.

– И женщины, – послышался четвертый голос.

– Да ну вас тогда, сидите там, нам и так хорошо! – грянул пятый, и вся компания загоготала. Пара самых смелых служанок вылезли из кустов и с криками «Попались!» присоединились к выпивающим под радостный свист. Марианна не знала, что было дальше, потому как была вынуждена вернуться со слугой в замок.

Черешневый взгляд

Впереди маячила спина лакея с волосами, собранными по вискам в косичку, тогда как остальные его светлые волосы аккуратно лежали на спине, словно были специально выпрямлены в салоне. Он всегда прятал от Марианны взгляд и раньше ее сильно волновало почему так происходит, сейчас же она была полностью невозмутима. Дорога на четвертый и самый верхний этаж в кабинет Владыки Селдриона заняла около пяти минут. Марианна думала о том, что ей уже доводилось видеть его таким, как описывала Амаиэль, и это не приносило радости. Еще меньше радовало то, что и в предыдущий раз случай был подобным. Прошлой осенью она расстроилась из-за отказа Владыки разрешить ей вернуться домой. Позволила себе не пойти на прием, в то время как ее ждала толпа приехавших со всей страны нильдаров и нильдарок самых благородных кровей. Да, случай был пренеприятным. Поведение ее можно было назвать подростковым бунтом, но сила гнева, которую Владыка обрушил на нее, мгновенно излечила Марианну от гордыни, показав, как подобает себя вести в высшем обществе, тем самым упростив ей жизнь во дворце. Слуга постучался и под окрик «Войдите!» отворил дверь.

– Владыка Селдрион, по вашему приказанию прибыла Мариэ, – представил он ее войдя.

– Пусть зайдет.

Слуга откланялся, не глядя на девушку, тихо прикрыл дверь за собой. Селдрион сидел за письменным столом, читая что-то под светом магического камня. Это был нехороший знак. Марианна уже выучила его особенность читать все подряд перед тем, как устроить бурю. Одет был по-праздничному, тиара из белого золота украшала его голову с распущенными волосами цвета утренней звезды, богато вышитый праздничный плащ был брошен на кресло неподалеку. Марианна топталась на месте, не решаясь сесть ни в одно из кресел. Он молчал, не давая знака садиться, и она знала, что в такие минуты, без разрешения лучше ничего не делать.

– Я полагаю, что ты позволяешь себе немного больше, чем следовало, – наконец начал он, не отрывая взгляда. Затем, окунув перо в чернильницу, начал что-то писать, как будто это было несомненно более важным, чем тот скандал, который он собирался устроить.

– Простите пожалуйста, мне не доложили. Новенькая служанка была смущена поведением одного из ваших солдат по дороге ко мне, поэтому забыла обо всем. Я ничего не знала, но прошу вас, не увольняйте ее.

– Ох уж эти служанки, – протянул он недоверчивым тоном, медленно поднимая на нее взгляд. Марианна поежилась. Вечер не предвещал ничего хорошего.

– Ну, а ежели предположить, что у тебя и своя голова на плечах имеется, то надо думать – раз приехало столько гостей, как ты сама видела днем, то тебе стоило хотя бы поинтересоваться тем, нуждаемся ли мы в твоей персоне?

– Простите меня. Я не подумала. Видно, вы правы, и я очень глупа. Прошу прощения.

Он по-прежнему не предлагал девушке присесть, и она начала чувствовать себя как на допросе в следственном отделе, где ей как-то приходилось бывать по истории, связанной с дебоширом из университета.

– Это только пол беды, Мариэ, что ты пока глупа. Надеюсь – это временно. Проблема еще и в том, что ты носишься по территории замка как ошпаренная, никто из моих слуг не может тебя вовремя найти и поймать. Поэтому пришлось просить эту недотепу. К тому же, мне уже стало известно, что ты взяла за привычку игнорировать мои приказы и постоянно сидишь с кухарками, швеями, садовниками и конюхами. Это что еще такое? Я запретил тебе это в прошлый раз. И мне казалось, что мы поняли друг друга. Но ты решила опять создавать мне проблемы. Никто из гостей никогда, я повторяю – никогда не поймет и не оценит то, что ты делаешь. Но пусть бы говорили о тебе, ведь не беда, ты покинешь нас через пару месяцев, но говорить будут обо мне, а я останусь. Кому объяснишь, что действуешь против моей воли. Подрываешь мой авторитет. Будто я приравниваю гостью из другого мира к служанке, заставляя отрабатывать свой хлеб. Или будто я настолько не указ для тебя, что мое слово ничего не значит и можно делать все что вздумается. О Богиня Алатруэ! Даже мои собственные дети так не вели себя со мной. Хватит меня позорить. Пока ты здесь, ходи и выгляди как благородная дама.

– Но я ведь не такая… – грустно ответила Марианна, – разрешите присесть, я весь день на ногах…

Селдрион кивнул на кресло нахмурившись.

– Позвольте мне сказать пару слов в свое оправдание, – Марианна глубоко вздохнула, решаясь, – Я не только из другого мира со своими обычаями, но с этой прической я совершенно не смогу выглядеть как благородная дама. Какие бы бриллианты вы мне не дали поносить, как на вечере у царя нагов, это меня не спасет. Благородства во мне нет и подавно. Да, мой отец из высокого сословия, но мать – обычная женщина. Всю свою жизнь я отрицала классовые и гендерные различия. Всю свою жизнь я пыталась бороться за равноправие. Поступила в престижный вуз, чтобы стать высококлассным специалистом и в своей же семье изнутри разрушив миф о том, что женщина может быть только женой и матерью. Все были против, но я сделала это. И я не слушала даже своего отца. А вы простите о таком… Я могу присутствовать на ваших балах и приемах, но буду делать что хочу, говорить, что считаю нужным и выглядеть ровно так как мне нравится. В прошлый раз вы грозились казнить меня за подобное, но теперь вам не стоит это делать самому. Пригласите вампира, и мы можем остановить эту войну. Убьем двух зайцев так сказать. Я уже пожила больше, чем мне отпущено судьбой, поэтому ни о чем не жалею. Смерть придет за всеми нами, и я больше не боюсь ее. И уж если я не боюсь самого страшного врага человека, то вам уж и подавно меня не запугать. Хочу выразить безмерную благодарность за ваш уютный дворец, вашу помощь, которую можно считать неоценимой, но прошу не мучьте меня своими нравоучениями. Я решила прожить подаренную мне часть жизни ровно так, как хочу. В соответствии со своими порывами души. Только теперь я ощущаю биение жизни, радость осознания каждого мгновения, неописуемое счастье от мелочей, происходивших со мной в течении дня. Испытываю благодарность всему что есть вокруг. Поэтому свои рамки и ограничения оставьте для себя, я больше в них не нуждаюсь. Вдобавок хочу сказать, что, если вы считаете, что хоть что-то может вас опозорить – это неправда. У вас всегда есть выбор принять или отвергнуть то или иное чувство. И если вы принимаете чувство позора, то становитесь опозоренным, а если не принимаете, то ничто не в силах опозорить вас, кто бы что не говорил.

Марианна прекратила свой нравоучительный монолог, в котором ее опять занесло не в ту степь, бесхитростно глядя в прекрасные глаза нильдара, в которых сейчас не отображалось ровным счетом ничего. Она пыталась прочесть его, но он был выше ее возможностей. Он не был зол, но и не радовался. Годы, проведенные на престоле, научили его скрывать движения души, и когда ему нужно было сделать паузу для размышлений, он делал ее, не давая противнику предугадать, с какой стороны последует удар. Марианна жила распахнутой глупой честностью для всего мира, он же был ее полной противоположностью. Наконец, смягчив взгляд, прищурился и на лице возникла потаенная улыбка, которая росла и разрасталась, пока смех его не начал отражаться от стен кабинета.

Не отрывая взгляд от гостьи, он встал, обошел вокруг стола и остановился напротив нее. Марианна не могла позволить себе сидеть рядом с ним стоящим поблизости, таким статным, высоким, задирая голову наверх, и поднялась. Когда она еще только входила, то заметила меч, поставленный к столу с противоположной стороны, поэтому радовалась, что он сейчас безоружен и не снесет ей голову здесь и сейчас за подобную дерзость. Хотя вряд ли бы он захотел пачкать ковры.

Он улыбался лукаво:

– Я вижу, амрита придает тебе сил и дерзости. И мне радостно слышать, что ты больше ничего не боишься. Бросаешь мне вызов…Что-то есть в этом. Такая сила… – он подошел ближе. – Ты даже пытаешься учить меня так, будто мы равны.

– А разве это не так? – С простодушием спросила Марианна. Он специально показал ей, что немного опешил, а потом рассмеялся.

– Бедняжка, ты видать лишилась разума после всего что на тебя свалилось! Готова расстаться с жизнью, бросаешь мне в лицо такие высокопарные фразы. И это довольно странно, потому как я не говорил ни единого слова о неравенстве, социальном или между мужчинами и женщинами. Я лишь указал тебе на твое неприемлемое поведение. Это значит лишь то, что в разных местах следует вести себя по-разному. Дома ты можешь ходить в грязном халате и стоптанных тапочках, но не стоит выходить так в свет. И тем более – отправляться в дальнюю дорогу. Всему на свете есть свое время и свое место. И как бы ты не старалась, ты рассуждаешь довольно упрощенно. Но тем не менее, неравенство существует. Мы не можем быть все равны. Что дозволено королю – запрещено подданным. Так было и будет всегда.

– Что ж, пусть будет по-вашему, – нежно улыбаясь ответила Марианна, – только о том, что мы равны говорю не я, а он.

– Кто он?

– Человек из моих снов.

– Ну вот, ты уже начинаешь меня пугать. Что опять с тобой происходит? – Он взял ее за предплечья, смеясь. – Может уже надо приглашать доктора?

– Жаль, что вам ничего не докажешь. – со вздохом Марианна высвободилась из его рук и прошлась по комнате, – Вы очень умный… не знаю, как сказать, ведь вы не человек… Вы очень умный нильдар, и я думаю, что у нас с вами получился бы очень интересный диалог, будь вы более открытым. Но вы все время прячетесь за масками, думая, что этого никто не видит. Пусть я и не умна как вы и не могу просчитывать сто ходов наперед, но считаю, что главное в людях – это честность и открытость. Именно так заводят друзей.

– Это очередной твой совет мне на сегодня? Завести друзей? Наш разговор превращается в карикатуру. Не стоит так быстро переходить на личности. Я с тобой на брудершафт не пил, – Артистично вскинув брови отвечал он удивленно.

– Это не совсем совет…Хотя даже если бы я предложила дружбу, то вы бы несомненно отказались, ведь по-вашему мы не равны. К чему вам поддерживать общение с человеком, тем более таким бесполезным. Это так сильно волновало меня раньше, но после пережитой смерти я освободилась от желаний и страхов. Они подобны пыли на дороге. Все желания, сомнения, иллюзии, как пыль липли ко мне, но теперь я чиста. В этот раз я говорила не о себе. Я говорила о вашем счастье. Я просто хочу, чтобы вы были счастливы. Скажите, сейчас, имея такое мнение о мире, о том, как «должно быть» вы счастливы?

– Как быстро ты перескакиваешь с темы на тему. Хочу вернуть тебя к реальности, поправив лишь тем, что не просил тебя давать мне советы. Здесь именно я в данный момент даю совет тебе спрятать подальше свое огромное самомнение и впредь поступать согласно правилам нашего этикета, соблюдать субординацию. Но я слишком сильно устал сегодня, чтобы, сидя здесь за полночь, препираться с невоспитанным ребенком, коим ты, несомненно, являешься.

Он отошел от нее и снова сел за стол. Вид его был и впрямь уставший. Он долго и внимательно смотрел на нее, но Марианна отвела взгляд, притворяясь что разглядывает мебель.

– Садись же, чего стоишь, – он махнул ей на кресло, но уже более дружелюбно, хотя с усталостью. – Ты затронула серьезную тему, над которой испокон веков бьются самые могучие умы нашего мира. И ты знаешь… у них до сих пор нет ответа. Напридумывали всякого. Не знают, как сделать так, чтобы и иерархию в обществе поддержать и вместе с этим уровнять всех и каждого. А я думаю, что это просто демагогия. – Он снял диадему, отложив ее в угол стола, как бы показывая, что разговор перешел в разряд неофициальных. Марианна уставилась на украшение, лишь бы не блуждать глазами по комнате. Селдрион закинул голову назад и глубоко вздохнул, после чего опять уставился на гостью. Заметив ее интерес, поднял палец вверх и как будто специально изображая шипящий акцент гида из царства нагов, отметил. – Это старинное украшение поистине уникально. Оно было создано во времена предыдущей династии и передано моим далеким предкам самой богиней Алатруэ. – И дружелюбно спросил, – Хочешь посмотреть поближе?

Марианна замялась, но ей было действительно интересно, поэтому она кивнула.

– Что ж, бери! – уверенно кивнул Владыка.

Девушка встала и уже потянулась рукой к диадеме, как на полпути он подпрыгнул с места и со смехом перехватил ее руку. Все еще крепко сжимая ее запястье, заботливым голосом проговорил:

– Ах ты ж святая простота! Тебя же четвертуют за это. Ха-ха! Священный символ царской власти. Эх ты… – он манерным жестом смахивал несуществующие слезинки смеха с глаз.

Марианна недовольно вырвала руку и села обратно насупившись. Повисло молчание. Селдрион поднес к сжатым в усмешке губам палец. Он говорил холодно и четко.

– Ничего ты не чиста, как ты тут имеешь смелость заявлять. Вся в налипшей грязи своих предубеждений. Говоришь освободилась от желаний и страхов… Ну, ну. Почему тогда в тебе возникло желание посмотреть это украшение поближе, а потом возник страх, когда я перехватил тебя, а сейчас ты лелеешь свою обиду, как ребенка. То, что тебя в последнее время распирает от эйфории – это амрита. Так что не учи ученого. Тебе больше было бы к лицу иметь скромность и застенчивость, от природы присущую вашему женскому роду, от того дарующую вам превосходство над мужчинами, а не хорохориться, как те солдаты, с которыми вы там пьете вино в подворотнях.

– Я ни с кем ничего не пила! – возмутилась Марианна. Селдрион осуждающе кивал головой.

– А в моей компании значит трезвенница…

Марианна с мольбой вскинула на него взгляд, прося остановиться. Это было в первый раз, чтобы она так долго и пристально смотрела ему в глаза, ведь раньше ей хватало мгновения, чтобы потом было стыдно на весь оставшийся день. Словесная борьба переметнулась во взгляды, но теперь Селдрион не видел в ней вызова, эта была молчаливая мольба о пощаде, это был взгляд беззащитной женщины, которая ищет у него защиту от него же самого, и глубокая нежность внезапно кольнула иглой его сердце. Стыд прокрался ночным вором, затаившись в глубине. Он недовольно отвел глаза первым. Поерзав несколько минут на кресле, Марианна поняла, что разговор затих сам собой и спешно откланялась, еще раз официально извинившись и пожелав ему приятных снов.

Спустя время, лежа на гигантской кровати с синим бархатным пологом вышитым золотом, потихоньку засыпая, он думал: «У нее глаза как черешня».

Молодой Элихио

Бесконечные лабиринты потаенных дорожек, беседки, укрытые цветущими кустами, ограды, оплетенные плющом, журчащие ручьи, фонтаны, подсвеченные магическими камнями, огромные деревья, дающие широкую легкую тень, открытые поля для пикника – все это занимало несколько километров по периметру, но даже этого не хватало Марианне, чтобы укрыться от назойливых глаз. С тех пор, как начались состязания, и во дворец приехало множество высокопоставленных гостей, а солдаты установили шатры в полях недалеко от замка, ей не давали прохода. Привыкшая уже к своей незаметности, она была неприятно удивлена обилием мужского внимания. Сначала казалось забавным, когда тот знакомый солдат нашел ее и предложил прогуляться под луной, но потом она стала натыкаться на подобных ухажеров каждый раз при выходе в сад. Погода была чудесной, а сидеть в опостылевших за зиму комнатах, стало просто невыносимо. Работу в саду пришлось прекратить. Не только из-за недовольства Владыки. Размышляя над его словами, она все же решила не действовать наперекор и сделать так, как он хочет. Дело даже не в этом… Они следили за ней голодными взглядами, рвали цветы из этого же сада, чтобы подарить, посылали записки. Один даже пытался тискать ее в кустах. Девушка скорбела о тех счастливых временах покоя, когда она была никому не нужна, бродила как тень и общалась только со служанками. Да и им теперь не давали покоя. Но уйти, убежать, спрятаться как Марианна, они не могли, приходилось выполнять работу. Со смехом и одновременно сожалением Марианна наблюдала, сидя за чашкой чая в комнате для прислуги, как очередная молоденькая нильдарка бросала на стол огромную охапку тюльпанов, сорванных в их же саду, и плакала над тем, как эти озверевшие без женского внимания мужланы, вытоптали все клумбы, испортив весь ее труд. Дошло до того, что, написав коллективную жалобу, девушки отправились к Селдриону. Грозились вовсе не выходить на улицу до окончания состязаний и пусть эти животные растопчут сад ко всем чертям. Владыка иронично посмеялся, но нападения на служанок прекратились как по волшебству. Как всегда, нашлись и недовольные этими изменениями. Марианна видела, как младшая помощница швеи рыдала в тот же вечер и грозилась уйти со службы «этому извергу». Но ее никто не поддержал. Все вздохнули с облегчением. Солдаты так же разглядывали служанок, выходивших из замка, собирались толпами и ржали как кони в вечернее время, но клумбы никто не топтал, и за мягкие места не щипал. Поэтому она брала новую книгу, протискивалась через потайную дверь в противоположной от состязаний части замка, бежала быстрее по узким дорожкам вглубь сада. Дальше и дальше, под ароматные грозди цветущих глициний. Потом замедляла шаг наслаждаясь пением птиц. Листва распустилась. Теперь и без того изолированные тропинки стали вовсе недоступны для посторонних взглядов. Радовалась, что никто не увидит.

Сегодня небо было затянуто облаками с самого утра, иногда накрапывал дождь, в окрестностях замка стало безлюднее чем прежде. Марианна слышала вчера, что будут скачки. Военные уехали на ипподром, оставив лишь редкую охрану у шатров. Дождь начал накрапывать сразу после выхода. Девушка боялась испортить книгу. Прижав ее поплотнее к себе, она прорывалась сквозь кусты сирени и жасмина, обдающие ароматом поздней весны, к своей любимой беседке на окраине сада. Волосы уже успели отрасти до ушей и вчера ее подстригли по моде двадцатых. Никто из ее подружек служанок не умел этого делать, только Амаиэль взялась со словами, что портить тут уже нечего. Но проделанная работа всем понравилась, Марианна повязала кружевную ленту вокруг головы, заправила за ухо розовую веточку цветущей айвы, надела маленькие серьги. Получилась смесь двадцатых годов и романтики викторианской эпохи. И теперь полностью ощущая себя героиней старого романа, она склонилась над книгой стихов, сидя в беседке, пока дождь накрапывал все сильней и сильней. Блеснула молния, девушка вздрогнула, подняв глаза, гром грянул откуда-то справа. Дождь усиливался, крупные толстые капли с всплеском падали на круглые резные листочки, разбивали почву своей тяжестью. Над головой уже шуршал мерный поток, разбивающийся о крышу беседки. Вода стекала по желобам и уходила в землю. Снова сверкнула молния и оглушительный разряд грома разразился прямо над полем, скрытым от Марианны высокими деревьями. Ветер бушевал, с силой сотрясая ветки. Грянул ливень. Стало холодно, косые порывы то и дело задували потоки воды под крышу. Марианне пришлось встать в центе, в небольшом кружочке, остававшимся пока сухим. Тут она услышала быстрое шлепанье по лужам. Справа, со стороны леса кто-то бежал, ступая огромными шагами. Марианна повернула голову, то и дело ёжась от холода. Из темноты на тропинке показался силуэт вымокшего до нитки парня. Марианна узнала Фислара помощника по саду. Они встречались несколько раз, когда приходили с выполненными поручениями к строгой женщине, служившей главным садовником парка. Она радостно крикнула ему:

– Беги сюда, скорей!

Он вскинул взгляд из-под разметавшихся по лбу длинных мокрых волос пшеничного цвета и помахал ей рукой. Забравшийся под сень беседки промок насквозь. Марианна подвинулась, освобождая для него кусочек сухой земли. Парень ежился.

– Что ты там делал так далеко? – девушка пыталась перекричать потоки, падающие с небес.

– Да дерево упало, мне надо было его распилить и вывезти оттуда частями. Но когда пошел дождь я сначала думал подожду, но потом понял – надо убираться оттуда поскорее. А ты что здесь забыла? – крикнул он в ответ.

– Прячусь от солдат.

– А, да точно, сейчас же учения проходят или как там их, соревнования. Слышал, как повар жаловался. Его помощница каждый вечер убегает куда-то, похоже не спит все ночь, а потом как сонная муха ходит весь день. На других работу приходится перекладывать. А они и так все в мыле, столько гостей…Похоже ее скоро уволят.

– Когда это уже закончится? Эти соревнования. – Протянула Марианна.

– Да, последние пару дней вроде осталось.

Постояли немного молча. Обоим было неловко, поэтому Фислар спросил:

– Что читаешь?

– Стихи… автор… – Марианна повернула книгу обложкой на себя, – боже, ну и странное же имя, Всегзедмут, или Весьгд… да господи! Не могу выговорить! – она засмеялась, парень тоже.

– А ты давно здесь работаешь? – Марианна решила не рвать нить разговора. Дождь продолжал поливать, но уже не так ожесточенно.

– Я? Нет… недавно. Только устроился. Как весна началась, они набирают работников как обычно, на зиму всех сокращают. Такие дела, – они опять замолчали. Марианна металась умом от темы к теме, не зная о чем еще спросить, но Фислар сам продолжил, – Я ведь раньше тоже военным был. Служил в стрелковых войсках. – Заметив удивленный взгляд отвечал, – У меня это семейное. Отец, дядя, дедушка, все военные. Моя судьба была повторить их путь. – Тут он тяжко вздохнул и замолчал.

– Но теперь ты здесь – пилишь деревья?

– Да…

– Они против, да? – Понимающе продолжила она.

– Естественно, – Фислар собирал мокрые волосы на макушке в один пучок. Закатывал рукава мокрой белой рубашки, потирал руки согреваясь.

– А почему ты не захотел быть как они?

– Это долго объяснять… это все… вся эта служба… Как будто претит всему моему существу. Я могу хорошо стрелять на учениях, но в реальном бою, просто не представляю. Рука не поднимается. Вот такой я… Не знаю странный или слабый. Хотя родня считает, что скорее второе. В последний раз мне настолько было не по себе, что я попросил отставки. Все взбунтовались. В общем, это не очень приятно рассказывать, да и ни к чему тебе выслушивать ненужные проблемы, тем более сейчас все уже наладилось и я наконец нашел работу, – Фислар отвел взгляд зеленых глаз в сторону стихающей бури. Дождь прекращался, редкие раскаты грома были слышны вдалеке. Гроза перевалилась за реку и поливала теперь другую часть города.

– Я тебя понимаю. Недавно была свидетелем части соревнований, и это было ужасно. Просто бесчеловечно! Не представляю, как это может быть в живую, если там была симуляция. В нашем мире есть войны, но сейчас так никто никого не крошит. Стоит нажать на кнопку… Бух и все…Нет, нет, это все просто ужасно. И у нас, и у вас. Война – это то, чего не должно существовать. Как жаль, что я причастна ко всему этому.

– Не вини себя. Это все жадность нагов. Владыка должен был спасти тебя, ведь ты как-никак посол из другого мира. Наги должны были помочь в этом, хотя сейчас они против, но я думаю до них дойдет.

Так Марианна узнала общественную версию произошедшего. Выгодную для власти версию о величайшем спасении посла. За мир между мирами. Усмехнулась про себя. Все-таки Владыка всеми силами пытается убедить нагов в том, что они сами содействовали этому. Это тоже их заслуга. Пытается подписать мировое соглашение, а сам готовится к войне и наги это знают. Ей были непонятны эти противоречия.

Дождь закончился минут через пятнадцать. Они шли к замку, беззаботно болтая обо всем на свете. Разница между Фисларом и Селдрионом была огромной. Разговор с Владыкой, был подобен походу по минному полю. Его сложная, противоречивая личность подчас утомляла и отталкивала. Она мечтала никогда его больше не встречать, вплоть до возвращения. Одной рукой он бил ее кнутом, а другой – всегда протягивал руку с пряником. Тогда как с Фисларом разговор был подобен наблюдению за ручьем. Ты успокаиваешься, расслабляешься и сквозь тихую улыбку мирно наблюдаешь течение воды. Ничто не угрожает тебе, не пытается выбить из седла. Безмятежно болтая, они выяснили, что имеют множество тем для разговора. Тогда Марианна поняла, что, наконец, нашла свою отдушину в помощнике садовника. Столько времени в полнейшей изоляции. Девушек нельзя было назвать интересными собеседницами. Без образования, простые, лишенные замысловатости, они любили потрещать лишь о нарядах и мужчинах. Ей было ужасно скучно. Марианна же со школьных лет была влюблена в Шекспира, на распев читала стихи Цветаевой, бродила по картинным галереям, посещала концерты экспериментальной музыки. Мать привила ей высокий эстетический взгляд на реальность, который она постоянно подпитывала интересом к литературе и искусству. Благо Москва в изобилии предоставляла эти возможности. Дойдя до потайной двери, они распрощались на договоренности, что Марианна переведет ее любимые стихи на нильдари. Он же взахлеб трещал о том, как мечтает прикоснуться к поэзии другого мира. Следующая неделя пролетела для девушки на одном дыхании.

Обложившись словарями, часами ломая голову над синонимами, она переводила стихи, многие из которых знала наизусть. Это звучало иначе, но все же великолепно. Нильдари подходил для стихов, был певуч и богат. Но все книги, которые ей удалось прочесть, были неглубокого смысла. Поверхностно о чувствах, о красоте природы, любви, воспевание подвигов. В благословенном крае Богини Алатруэ было мало страданий. Тогда до нее дошло, что весь смысл, вся красота людского искусства состоит из противоречий, душевных мук, сложностей выбора. Основанием служила мимолетность жизни, непредсказуемость поворотов судьбы и прихода смерти. Здесь она не находила этого. Теперь же радовалась себе с восторженной улыбкой целуя исписанные страницы. Читала ему, когда сидели впотьмах: «Как звезда, обманувшая нас своим светом, пустым светом без звезды, который идет к нам, предлагая свою бесконечную катастрофу»¹⁴. Объясняла потом голосом лектора, что многие звезды уже давно мертвы, и мы видим только лишь свет, летящий к нам миллионы лет, а может в это время и звезд самих давно уже нет. И видела, как в его глазах загорается страстный огонь жажды знаний, который присущ неуемным существам, обреченным быть вечными путешественниками.

Видя это, она завершила свой рассказ стихотворением:

Есть звезды предсказатели, которые делают мир богаче

И падающие кометы, которые указывают нам путь

Есть сердца, блуждающие после сна,

И умы, светящиеся в такт с жизнью.

Есть руки, что вытягиваются навстречу бесконечности

И стопы, наделенные возможностью исследовать.

Мы вершина и бездна,

Мы основа и ничто. Солнце открывает наши тайны,

Луна оправдывает нас. Мы были химерой,

И свобода вдыхает в нас ветер путешествий.¹⁵

Спрыгнула со скамьи, опустилась мягко рядом с ним. Он сидел погруженный в свои мысли, глаза остекленели, глядя на звездное небо. Чувствуя будто, ступает по острию жизни, он понял, что не может больше жить как раньше. Как можно и дальше продолжать свое существование, когда есть неизмеримые миры, которые предстояло исследовать. Неужели он будет тратить свою жизнь на попытки заработать, встать на ноги, обеспечить себя едой, одеждой, купить дом, жениться, сделать детей, чтобы и их заставить крутиться в этом колесе? Ведь это все как пыль на дороге – не стоит и ломанного гроша. Он и раньше видел тщетность попыток своих родственников добиться уважения и почета. Постоянная погоня за богатством и славой. Это претило ему. Но судьбоносная встреча с Мариэ дала курс существованию. Подняв на нее восторженный искрящийся взгляд, он произнес:

– Скажи мне, Мариэ, разве достижимо познать все тайны мироздания?

С тех пор она стала называть его про себя «молодой Элихио»¹⁶.

Сон о золотом павлине

Синеглазый опять выхватил ее за руку из сна. Марианна огляделась. Они стояли у стен с множеством афиш в полумраке, пахло попкорном, издалека доносилась музыка.

– Привет! Пошли за мной, будет весело, – он повел ее за руку к кассе, по глянцевым коридорам.

Купив билеты, они прокрались в темный зал. Видимо опоздали к началу. Она не заметила, как они сели, но, когда повернула голову влево, он уже закидывал в рот порцию попкорна, щурясь на нее самым озорным образом. Тут она заметила, что от ее прежнего знакомого осталось только лицо и глаза. Он уже успел приодеться в модный прикид, а волосы были коротко подстрижены. Смотрел на экран с удовольствием похрустывая.

– Смотри, сейчас начнется.

Марианна последовала его совету. Начался фильм. Речь шла о золотом павлине необыкновенной красоты. Павлин был очень мудр и когда он понял, что отличается от остальных, то решил найти безопасное место для жилища. Каждый день он читал заговор, чтобы его не поймали охотники, и избегал общества других птиц. Однажды, жене царя привиделся сон о том, что некий золотой павлин рассказывает ей Истину. Она попросила царя найти павлина, но сколько бы тот не посылал охотников, никто не мог разыскать подобную птицу. Так она и умерла в тоске о несбывшемся. Царь разгневался и приказал оставить потомкам надпись, что где-то в горах живет золотой павлин. Тот, кто его съест не состарится и не умрет. Сменилось шесть поколений царей, но никто не мог отыскать павлина. Пока один охотник не приметил его. Он понял, что павлин живет в уединении и сила его в заклинании, которое тот читает. Тогда охотник нашел паву, обучил ее кричать по команде и подкинул ее павлину. Пава издала призывный крик. Павлин, живший в целомудрии семьсот лет, услышал ее призыв. Одурманенный страстью, позабыв все на свете, кинулся к ней. Тут-то и поймал его охотник. Тогда павлин начал говорить. Да, это был магический говорящий павлин. Марианна засмеялась, но ее сосед следил за действием с замершим дыханием, остановившись с рукой попкорна у рта. Павлин рассказывал, что пожалел о мимолетном влечении, за что был пойман и уговаривал охотника отпустить его. Таким образом они провели время в беседе, после которой охотник понял, что нельзя убивать такую мудрую птицу. Он осознал, что всю жизнь тратил на бесчестное занятие и после смерти его ждет наказание за это. Столько животных погубил! Тогда он решил освободить всех когда-либо пойманных птиц. Павлин дал ему заклинание. После чего все животные и птицы, пленные в неволе, оказались свободны. Экран потух, пошли титры.

Марианна следила за фильмом, будто была в нем. Когда все закончилось, она повернулась к синеглазому другу. Он вытирал слезы счастья и улыбался. На его лице было неописуемое отражение восторга. Обернувшись по сторонам, она заметила, что они опять стояли на безлесой равнине, а его черные волосы развевались на ветру. Он повернулся к ней со словами.

– Это была история о павлине из прошлого. Но он и сейчас живет в мире. Когда ты узнаешь его, то обретешь бесконечное счастье.

– Но кто он? Как его зовут? Где он живет. Я знаю его?

– Ты должна сама выяснить это. Обещай мне, что сделаешь это.

– Хорошо, – ответила она и взяв руку девушки, он по-дружески сжал ее. Сон растаял, а Марианна проснулась со слезами счастья на глазах.

Фатальная переписка

Красавица Клариэль бежала вверх по ступенькам сжимая в руках письмо. Ее полная грудь немного подпрыгивала при каждом шаге, длинные рыжие волосы скользили по плечам. Сердце трепетало радостным предчувствием. Уже представляла, как выведает у Мариэ все ее тайны о загадочном ухажере, передавшим письмо кухарке пол часа назад. Самого ухажера она не видела, но уже придумала шутку, над которой довольно хихикала минут пять. Разглядывая письмо, запечатанное сургучом, она сожалела лишь о том, что не умеет незаметно вскрывать такие печати. Опустив глаза к письму, чуть не врезалась в бесшумного Селдриона спускавшегося по лестнице.

– Что случилось? – от его резкого оклика она вздрогнула и спрятала письмо за спину.

– Ничего, Владыка, – Клариэль, как всегда, краснела при нем и его это порядком раздражало.

– Что у тебя в руке? Что ты там прячешь?

– Ничего, у меня ничего нет, – Клариэль спустилась на пару ступенек ниже. Ее сердце выпрыгивало из груди, она плохо владела собой, как было всегда при виде его бледного лица.

– Нехорошо мне врать, Клариэль, – он быстро вырвал письмо из рук. – Так… и что это? – он потряс конвертом в воздухе.

– Не могу знать…

– Опять вранье! – он нависал над ней, и служанка чувствовала это всем телом. Возбуждение резануло низ живота. Она теряла контроль над собой каждый раз, когда он кричал на нее. Тогда как у Марианны подобное отношение вызывало негодование, Клариэль таяла как липкое мороженное на солнце. Странным образом ей хотелось, чтобы их разговор длился как можно дольше, и ругался он сильнее и сильнее. Но Селдрион прищурился, будто почувствовав это и сменил тон, – Почему не хочешь говорить? Тебе кто-то заплатил? Кому письмо? Ладно, молчи, сам узнаю. Все иди, иди по своим делам, работай. Свободна! – крикнул ей, видя, как она стоит на месте в беспамятстве.

***

Дойдя до кабинета, Селдрион опустился в кресло, поддев кончиком ногтя печать, открыл конверт. В нем лежал свернутый в четверо одинокий лист с немного детским почерком. Это была без сомнения Мариэ. Еще не научилась красиво писать на нильдари. Также лежал вкладыш на кусочке бумаги, на котором размашисто было написано только одно слово: «Спасибо». На листе он прочитал:

Вселенная шумит и просит красоты,

Кричат моря, обрызганные пеной,

Но на холмах земли, на кладбищах вселенной

Лишь избранные светятся цветы.

Я разве только я? Я – только краткий миг

Чужих существований. Боже правый,

Зачем ты создал мир, и милый и кровавый,

И дал мне ум, чтоб я его постиг!^title="">17

Он перечитал несколько раз. Высокий слог и великолепие вселенной, передаваемое автором стиха, осадило его негодование, ком подступил к горлу, и он оторвал взор от бумаги. Совладал с собой. Сделал вид, что ничего не произошло. Потом помрачнел, задумавшись. Бросил письмо на стол. Кому оно было адресовано, кто благодарил за это? Что-то происходило в замке, ускользающее от его всевидящего ока. Контроль, которым он привык окружать всю свою жизнь, распространявшийся на его подданных, детей, слуг, и все окружение, давал трещину. Из-за этой непослушной девчонки. Селдрион недовольно скривился. Как она посмела писать кому-то такое… Зависть мрачной тучей проникла в его мысли. Не желая признаваться себе в том, что всеобщее почитание, поощрение стало его наркотиком, он винил во всем незваную гостью из другого мира… Так привык потреблять восторженные взгляды дам, и молчаливое почтение мужчин, что даже не верилось, что кто-то в мире, кроме него, достоин получить в дар такую красоту. Обидней было еще то, что сам он не получал такого никогда. НИ РАЗУ! В письме не было ни слова про любовь, чувства и прочую лабуду, к которой он так привык, в очередной раз сжигая навязчивые записки тайных поклонниц, которые участились после смерти жены. И что естественно ожидал увидеть здесь. Но тут было нечто на порядок выше. Нет, это не могла написать Мариэ, видно переписала чей-то стих. С кем еще здесь можно было так запросто делиться вечностью? Он немедленно захотел увидеть этого подонка. Почему он сразу подумал, что она писала мужчине. В сердце будто укололи тупой булавкой. Опять, как тогда… Настроение испортилось. Была еще куча дел, но он совсем не хотел ими заниматься. А может это все-таки не Мариэ писала? Может не для нее был этот ответ «Спасибо». Но факты говорили об обратном. Клариэль боялась сказать, значит это точно Мариэ. Они избегают говорить о ней в его присутствии, знают об их неприятном разговоре. Подслушали опять. Эта Мариэ и так не выходила у него из головы последние две недели, а теперь еще и это. Она хорошела на глазах, и он больше не узнавал ту девушку, которую солдаты привели в его дворец почти год назад. Она уже не была прежним запуганным грязным зверьком. С каждым разом ее ответы были более дерзкими. От нее веяло свободой, что бы он не делал, не мог установить над ней контроль. Она совершенно не слушалась. Бродила где хотела, брала лошадь без разрешения, общалась с кем-то за его спиной. А между прочим, это он, именно он содержал ее, кормил и одевал. Только благодаря ему, его деньгам, она знает язык, умеет ездить на лошади, общается со всеми, живет ни в чем себе не отказывая. А тут такая дерзость. Даже служанку, эту дурочку Клариэль подкупила. Но ничего, скоро она уйдет отсюда. С глаз долой! Селдрион торопливо постукивал длинными пальцами по столу, размышляя. Почему она не выходит из головы? Мешает думать. Столько всего нужно одновременно решать… Надо было искать чародеев и испортить погоду – по засухе наги вряд ли выдвинутся раньше времени, а пока можно было исполнить обещание данное Харше. Подготовка сына на царство…та еще проблема… А тут еще и она, вечно смеющаяся с кем-то, пока он не видит, бойкая, смелая, стриженная так коротко. Ее смуглое лицо будто бархатное, так хотелось дотронуться до него. Огромные черные глаза с длинными ресницами все время словно насмехались над ним. А когда побеждал ее в споре, как смущалась, краснела, опускала глаза стыдливо. Он еще хотел проводить ее тогда… убежала, скрылась. Избегает его теперь. Обиделась, прячется. Но кто же знал, что она так похорошеет. Теперь пишет кому-то. Своему любовнику, вероятно. Разве кто-то еще здесь может быть достоин такой красоты? Ведь все лучшее должно доставаться только ему. И он имеет на это полное право. Кто если не он? Но ничего. Это все исправимо. Все они любят деньги, власть, силу, которой обладают мужчины. Еще ни одна женщина в его жизни не отказывалась от подарков. Всегда принимают. А принимая, попадают на крючок долга. И потом делай с ними что хочешь. Как он проглядел возникновение этой одержимости, ведь можно было сходить к танцовщицам, отвлечься. Заработался, пропустил момент…, и эта Мариэ теперь плотно засела в его мыслях. Быстрей, быстрей, долой ее и за работу!

***

Облака быстро проносились по темному небосклону, то накрывая половинку луны, то освобождая ее из ватного плена. Отблески костра пылали на смуглом лице с глазами черешнями. Марианна смотрела на пламя, подперев рукой подбородок. Ее хрупкая согнутая фигурка издалека была похожа на мираж. Фислар расслабленно полулежал вдоль костра закидывая в рот орешки. Лошади жевали траву неподалеку. Девушка сняла с палки кусок подрумянившегося хлеба, который жарила над огнем, разломила надвое, обжигаясь и дуя на пальцы протянула юноше. Ее распирало желание рассказать о сне. Но она не могла. Поэтому приходилось только гадать: кто же есть золотой павлин? Сейчас ее сомнения пали на Фислара.

– А сыр? – спросил тот.

– Точно, – опомнилась она, ища кусок в сумке. Они решились уехать из замка, где она изнывала под неусыпным бдением слуг, приставленных Селдрионом следить за ней. Но наверняка они уже в курсе, что она опять сбежала.

– Можно я буду звать тебя Элихио? – спросила она.

– А что, с моим именем проблемы? – повернулся тот.

– Нет, просто у меня такие ассоциации. В одной книге был такой же как ты персонаж. Его не устраивала его жизнь, и он нашел мага, чтобы тот научил его своему искусству. Из-за своей чистоты и силы отречения, он быстро преуспел в этом и смог творить всякие вещи, которые другим казались нереальными.

– Плохие вещи?

– Нет, почему же. Хорошие. Он обладал силой. Подобной не было у других. Мог путешествовать между мирами, обрел свободу. Он был очень добрым парнем и очень несчастным, пока не встретил того мага. Скажи у тебя есть девушка?

– Нееет… А почему спрашиваешь?

– Еще один пунктик в копилку Элихио. А маги здесь есть?

– Да, конечно. Только занимаются не пойми чем. Ты так говоришь об этом восторженно, а мне все это кажется полным бредом, потому как магов я не уважаю и не хочу быть причастен к этому. Поэтому я не Элихио, ты уж прости, – он вежливо засмеялся. – У нас они служат власти, заклинают погоду, чтобы жабы всякие с неба падали. Могут сжечь лес, отравить воду и все такое. Мне кажется это не очень хорошо. Но ты описываешь ваших магов как добрых, не так ли?

– Ох, я вообще не знаю существуют ли они… Это была книга, часть из которой правда, а часть вымысел и все запутанно настолько, что уже не отличишь.

– Тогда это правда. Маги они такие. Путают следы. Но я бы хотел, конечно, встретить кого-то такого, необыкновенного, чтобы научил меня чему-то. Но не тому, чтобы лягушками войска закидывать. Чему-то более глубокому. Как ты рассказывала, про звезды, которые давно потухли, про то, что мы как зеркало… и так далее.

Они замолчали. Марианна жевала бутерброд, Фислар откинулся на спину и смотрел на звезды. Ветер прогнал тучи и теперь только луна мешала, ослепляя своим светом.

– Все-таки хорошо, что мы выехали. Эта каморка так угнетает. Лучше уж спать под открытым небом.

Марианна вспомнила его комнату, узкую и темную, из-за того, что окно выходило прямо на стену, покрытую плющом. Солнце не проникало внутрь весь день, лишь зимой по вечерам, поэтому холодная сырость всегда окружала живущего в ней. Ее сердце сжалось, когда она сравнила свои покои на четвертом этаже.

– Я тогда буду звать тебя – Круглоглазик. Раз уж мы придумываем прозвища.

– Почему это? – Марианна захихикала, легонько стукнув его по плечу.

– Потому что глаза у тебя такие огромные, черные, похожи на ягоды. Черешню например…Ох, так ягод захотелось, надо бы на рынок смотаться…

– А меня раньше обезьяной обзывали. В школе.

– Кошмар! Ты не похожа на обезьяну. – Он с протестом кинул орехи обратно в мешочек и перестал жевать.

– Нет, похожа. Владыка тоже так считает.

– Сам говорил?

– Я слышала его разговор обо мне. Было обидно.

– В топку его! Не обижайся на Круглоглазика. Я шутя. Не буду так больше говорить.

– Нет, нет, можешь называть. Это очень милое прозвище. Мне нравится. На нильдари звучит очень прелестно. Да и по-русски…

Опять замолчали. Марианна постелила себе рядом с ним и тоже легла смотреть на луну. Теплый ветер нежно обдувал их, а костер, не подпитываемый дровами, стихал, понемногу угасая. Так что скоро, они оба лежали, поглощенные ночной темнотой. Повсюду раздавались шорохи ночных животных, с хрустом трескались ветки, редкие птицы издавали пронзительные пугающие крики. Решив нарушить тишину, Марианна прочитала свой любимый отрывок:

…Над садом

Шел смутный шорох тысячи смертей.

Природа, обернувшаяся адом,

Свои дела вершила без затей.

Жук ел траву, жука клевала птица,

Хорек пил мозг из птичьей головы,

И страхом перекошенные лица

Ночных существ смотрели из травы.

Природы вековечная давильня

Соединяла смерть и бытие

В один клубок, но мысль была бессильна

Соединить два таинства ее.¹⁸

Она замолчала. Фислар с сожалением произнес.

– Почему в наших книгах такого нет? Никто не пишет о подобном. Все избегают темы смерти, хотя на полях боев постоянно кто-то гибнет. По вине этих мошенников, называющих себя правителями. Нам положено жить до пяти тысяч лет, но никто не проживает свой срок. Погибают от ран, отравления, диких животных, колдовства. Один этот, мать его, Владыка, живет и здравствует как ни в чем не бывало. Дольше всех прожил, наверное, за исключением магов. Потому что солдат вместо себя посылает на войну. Сам только перед зрителями, да дамами может мечом махать. Чего бы и не помахать, если знаешь, что противник тебя и убить-то не может. У меня брат двоюродный погиб в его проклятом последнем походе. Что б его, беловласка! – Фислар стиснул зубы. Марианне стало не по себе, что пробудила такие воспоминания, но тот продолжил уже другим тоном, – это, кстати, похоже на тот стих, что ты присылала мне.

– Тебе понравился?

– Да. Очень сильные, смелые слова. Так хотелось бы жить так, сильно и смело, не только на бумаге. Я переписал его и отправил обратно с Клариэль. Она передавала?

– Нет. Она ничего не передавала. Я даже не видела ее уже несколько дней.

– Жаль… похоже ее перехватили.

– Может себе оставила?

– Нет, я бы знал, что она знает. Но она просто молчит и прячется. Стоило догадаться.

– Может ли это значить, что Селдрион тайком читает нашу почту…?

– Ха! Вот подлец. Но этого стоило ожидать. Держит руку на пульсе. Властный живодер. – Фислар перевернулся на живот, потянулся за бревном и подбросил в костер. Вдруг его сердитое лицо озарила лукавая улыбка и он медленно заговорил, – Я думаю, Мариэ, что нам стоит его проучить. Нельзя же читать чужую почту. Ты согласна со мной?

Марианна кивнула.

– И как же?

– Будем писать друг другу такие вещи, что у него глаза выпадут. Самые гадкие гадости, на которые способны. А для передачи выберем Клариэль, раз она так любит тереться у его кабинета.

Марианна села. Предложение Фислара было таким подростково-компрометирующим, что ей стало смешно, но сладкое предчувствие совершения розыгрыша подбадривало ее согласиться. Она быстро прикидывала, что же можно будет написать, чтобы сильнее посмеяться.

– А если он не будет читать?

– Будет, будет, такого любопытного лжеца еще поискать.

Ей вспомнился разговор в беседке, где она поняла, что сам Владыка разыграл ее тогда, прикинувшись больным дядей Харши, и ответила:

– Он, кстати, и сам не прочь разыграть других, не обращая внимания на их чувства. Только за это ему стоит вернуть долг.

– А еще обезьяной тебя называл, – поддакивая кивал головой Фислар.

– Хорошо, но ты смотри. Я девушка испорченная. Такие вещи могу написать, что у тебя самого кровь из глаз пойдет, – Мариэ артистично подмигнула, а Фислар стукнул себя по бедру и захохотал.

– Ничего подобного. Тебе меня не переплюнуть. Вот видишь, Мариэ, что я совсем не Элихио. Доброты во мне нет и подавно.

«А может ты – золотой павлин?» – Марианна осторожно вглядывалась в его лицо, сияющее в темноте.

***

Прошло пару недель переписки. Парочка решила действовать изощреннее, в письмах постепенно раскрывая историю любви без возможности встретиться. Они на время перестали убегать, чтобы никто не подумал ничего. Марианна видела, что письма ей приносят немного помятые, а Фислар говорил, что они доходили до него с переделанной печатью. Владыка не старался вскрывать их особо аккуратно и потому Фислар написал, наконец, самое похотливое и грязное письмо из всех возможных. А сразу же следом за ним послал извинения, будто бы не хотел подобного и отправил его по глупой случайности. Сделали паузу, сымитировав недоумение Марианны. Потом и она прислала подобное письмо в ответ. Как же они долго смеялись над этим в его каморке, почти без звука, задыхаясь и падая с края кровати. После чего последствия не заставили себя ждать. Фислара нагрузили работой так, что он просто перестал бывать дома. Уходил с рассветом и возвращался задолго после заката. Работал в лесу, пилил деревья, стер ладони в кровь. На территории парка его больше не было. В замке снова появилась Тиаинэ, учившая Марианну нильдари первые пять месяцев. Опять начала сопровождать ее повсюду. Вроде как подруга, но ощущалось не так… И больше ее не оставляли без присмотра. Они лишь обменивались редкими взглядами и подмигиваниями. Владыка знал все, и было непонятно, поверил ли он в розыгрыш или нет, но после такой нелепейшей шутки они получили по полной. Марианна сто раз пожалела об этом, видя истощенное, по-глупому счастливое лицо Фислара. Чему он радовался было неясно, ведь в итоге, все последствия легли только на него одного. С тех пор переписка прекратилась.

Зря Марианна думала, что произошедшее отразилось лишь на ее друге. Ярость бурлила в сердце Селдриона, отравляя каждый новый день. Сначала он даже хотел незамедлительно сжечь письмо наглого мальца, и только здравый смысл мог остановить его. Хотел залепить Марианне пощечину, за то, что ответила так, придушить ее, заставить молить о пощаде. Чтобы пожалела, да, чтобы сожалением этим растоптать ее, подчинить наконец. Он постоянно боролся между желанием увидеть ее лицо, почувствовать ее запах и желанием принизить, полностью уничтожить ее как личность. Из-за нее только настроение портится. Наглая девчонка. Она еще получит. Пусть думает, что все идет как ей хочется, но это он будет ее вести за собой, а не она его.

В один из дней, неожиданно для нее самой, Марианну позвали пройти к Владыке. Слуга опять смотрел куда-то вправо, не касаясь глазами. Проводил по обыкновению.

Когда он постучал, Владыка сам открыл дверь, щелкнув ключом в замке. Поблагодарив провожатого, он снова закрыл дверь на ключ. Марианна сочла это немного странным. Его огромная приемная была залита светом, который искрил, отражаясь от глянцевого каменного пола. Предложил ей присесть на диван, напротив резного журнального столика. Девушка вспомнила их первый разговор в этой зале, при тусклых отблесках костра. Как до чертиков боялась его. Еще плохо владела языком, а он всё пытался заставить ее напиться вместе. Но и сейчас радостное солнце не могло развеять ее мрачное настроение.

– Как жизнь? Чем занимаешься? Мы давно не разговаривали. Все дела, дела, – начал он, опускаясь в кресло напротив. Марианна отметила его неожиданно доброе расположение духа.

– Да особо ничем, бездельничаю, как всегда. Что тут в замке еще делать?

– Ну, конечно. Опять сидишь целыми днями в библиотеке за скучными книжками? Видя, как ты страдаешь, решил позвать Тиаинэ обратно. Ты рада видеть ее?

– Конечно, очень рада. Но у меня такое ощущение, что само существование Тиаинэ всегда служит для меня наказанием. В прошлый раз, вы выгнали ее, когда она была мне так нужна, теперь обратно зовете.

– Никакого наказания! Не говори так. Ты же знаешь, что в прошлый раз твое обучение подошло к концу. А теперь я просто вижу, что ты скучаешь, у тебя нет подруг.

– Конечно, после того как вы запретили мне общаться со слугами.

– Почему в тебе сидит такое стойкое желание, даже больше – стремление искать общества простого народа? Не хочешь проводить время с образованными нильдарами и нильдарками, не посещаешь ужины и балы, где предоставляется такая возможность, – Марианна вежливо молчала, зная, что любой ответ не понравится. Селдрион продолжал. – Вспоминаю иногда наши зимние вечера, столько занятных историй ты мне рассказывала о своем мире. Надо бы возобновить эту традицию, пока ты не уехала.

– Ну нет, что вы, – Марианна небрежно махнула рукой, – Мой детский лепет не стоит вашего времени.

Селдрион вскинул на нее быстрый взгляд стальных глаз, в котором она заметила угрюмую раздражительность.

– О, как мне жаль, – говорил медленно, стараясь придать голосу трагичности, не соответствующей взгляду. – Как я мог так ранить тебя, что ты до сих пор вспоминаешь?

– Нет, нет. Все в порядке, – отмахнулась девушка. – Сама ляпнула, не знаю зачем. – Но он встал и принялся расхаживать по комнате.

– Возможно, мы оказали тебе не такой хороший прием, как могли. Я и сам, лично, совершил несколько непростительных ошибок, признаю. – Он положил руку на сердце, опершись о спинку кресла. Его глубокий приятный голос в очередной раз успокаивал Марианну. Теперь она не смотрела на него, а просто слушала, уткнув взгляд в подлокотник кресла, понимая, что не имеет возможности так просто уйти от разговора.

– Я даже не знаю, как исправить мне то, что уже сделано. Это увы, непоправимо. – Он вздохнул и повернулся к окну.

– Ничего страшного, я скоро уйду, будет у вас одной заботой меньше.

– Вот, в том то и дело…Что ты будешь делать там? В вашем мире. Ты думала об этом?

– Конечно думала, – уверенно отвечала она, – Закончу учебу, построю карьеру, объеду весь мир, возможно, встречу свою любовь, и так далее и много разных житейских дел. Может буду работать в посольстве, тем более что такой опыт уже имеется, – она скромно засмеялась.

– Посольство, карьера, любовь… понятно, понятно. Значит еще не встретила? – Он кольнул ее взглядом, чтобы она осознала, как проговорилась. Поджала губу. Увидев этот жест Селдрион, засмеялся внутри себя, вспоминая свой гнев. Письмо-то ненастоящее. – Так значит если ты еще одинока, – он опять поставил акцент на последнем слове, – то конечно необходимо и справедливо искать свою любовь. Все это мне понятно, но что ты будешь делать потом?

– Что потом?

– Что ты будешь делать после всего этого?

– Как понять? Как все люди, полагаю. Состарюсь, выйду на пенсию, буду нянчить внуков, потом умру. Все как у всех. Не думаю, что я особенная. – Селдрион мягко улыбнулся, садясь обратно в кресло.

– Ты еще не поняла, что ли? – он смотрел очень дружелюбно, в то же время как бы гипнотизируя Марианну. – Ты не состаришься и не умрешь, по крайней мере своей смертью. И если у нас, нильдаров, есть конечный срок жизни, хоть он и несравним по длительности с жизнью человека, то твой срок жизни теперь приравнивается к длительности жизни Вселенной.

Марианна усмехнулась. Что за чушь он несет?

– Ты не веришь? Ну посмотрим… – он быстро пересел на диванчик рядом с ней, – Ты не сможешь усвоить амриту, пока у тебя не хватает заслуг для этого, но все же будешь жить с ней. Она будет хранить твою жизнь. Вот такой подарок преподнесла тебе Харша. Она всегда так щедра во всем, – в его словах звучал сарказм. – Возможно ее будут пытаться отнять у тебя, такие как Аймшиг. Но не только он может чувствовать ее внутри тебя. – Тут он протянул руку, положив ее на плоский живот девушки в районе пупка, продолжая гипнотизировать ее глазами. Это длилось всего несколько мгновений, и Марианна не успела сообразить, что происходит. Аккуратно погладив ее живот, он так же быстро убрал руку и продолжил, – Поэтому ты иди, иди в свой мир, но ты уже не принадлежишь ему. И думаю, что вернешься обратно. Наиграешься и вернешься. – Он откинулся на спинку, закинув ногу на ногу, как бы всем телом договаривая не сказанную фразу, что обязательно дождется того момента, когда она наиграется миром людей и вернется сюда. – Поэтому я хотел бы преподнести тебе дар. Лично от себя. Как символ перемирия, символ извинений за былое, символ нашей будущей долгой дружбы. Ведь если ни ты, ни я не умрем насильственной смертью, то несомненно, еще увидимся. Время – странная штука скажу тебе. Поэтому прошу, пройдем со мной, твой подарок лежит у меня в комнате. – Он легко поднялся с кресла, протянув руку. Марианна вложила в нее свою маленькую ладошку.

Селдрион повлек ее в конец приемной, к незнакомой двери. Марианна сомневалась идти или нет, но что-то мешало ей быстро соображать. Покорно следуя за ним, она зашла в похожую, также богато обставленную комнату меньших размеров. В углу стояла резная кровать темного дерева с синим балдахином. Марианна испуганно прерывисто вздохнула. Это была спальня.

Он выпустил ее руку, девушка осталась стоять в дверях как вкопанная. Прошел к стеклянному шкафу в углу, вынул с одной из полок широкую бархатную шкатулку. Вернувшись, раскрыл, демонстрируя содержимое и Марианна увидела необыкновенной красоты комплект из ожерелья, серег и диадемы. Витиеватые, сложной и тонкой работы из золота с красными и синими камнями. От увиденного она немного отпрянула назад, ощущая, что не заслуживает такого. Сколько он наговорил красивых слов, пока была здесь. Теперь стала понимать – это совсем не тот Владыка Селдрион, которого знала прежде, что-то изменилось. Да и знала ли она его прежде… Все это сильно настораживало.

– Ну что ты, примерь. Это тебе. – Ласково подбадривал он, протягивая открытую коробку. Марианна смотрела с тревогой, будто внутри спряталась кобра, – Ну ладно, давай помогу. Тебе все равно не справиться, – он опять мягко взял ее руку и подвел к огромному зеркалу во весь рост. Положил коробочку на крошечную тумбочку с высокими ножками, стоящую рядом. Марианна поспешно стягивала с ушей свои сережки. Ей было так неловко, как в тот раз с дядюшкой Харши, и она опять не могла отказать, ощущая, что в противном случае разыграется скандал.

Селдрион застегнул на ней ожерелье, как бы невзначай коснувшись открытой части спины, пока Марианна одевала серьги. Приложил ко лбу диадему, плавными движениями поправляя волнистые темные волосы. Скользнул пальцем по уху, затем ниже, по линии шеи. Долго смотрел на нее в зеркале. Марианна нечаянно подняла взгляд, столкнувшись с ним глазами сквозь отражение. Бросило в жар. Живот скрутило предчувствием опасности. Лихорадочно соображая, что же делать дальше, отступила на пару шагов в сторону. Селдрион улыбнулся. Он не хотел давить, но и не желал упускать свой шанс.

– Тебе очень идет. Сначала хотел заказать из белого золота, но понял – оно просто потеряется на фоне твоей яркой красоты.

– Спасибо, это очень неожиданно для меня, получить такой дорогой подарок. – Улыбаясь натянутой вежливостью, она отступила еще на пару шагов. В то же время он приблизился.

– Не говори ерунды, ты достойна этого.

Марианна удивлялась, краем сознания замечая, как умел он менять тембр голоса, желая создать нужную атмосферу. Ей не хотелось смотреть в его сторону, но каким-то образом получалось, что она пятилась в дальний угол комнаты, все дальше от двери и ближе в кровати. Хотелось ответить строго или язвительно, чтобы он больше не вздумал так открыто флиртовать с ней, но не могла подобрать слова. Досада осознания примитивности своего словарного запаса на нильдари, чтобы достойно оппонировать, ощущение полнейшего неравенства с мужчиной, которое выводило ее из себя на протяжении всей жизни – все это придавало ей холодной злости, как раз в тот момент, когда это было так необходимо. «Хочет купить меня. Не на ту напал Владыка нильдаров».

– Очень вкусно пахнешь, что за парфюм? Стоило бы наградить парфюмера. – Он по-лисьи улыбнулся, возвращая подаренную ему преждевлюбленной Марианной фразу, отчего та вздрогнула, почувствовав укол, – Но издалека сложно различить, – тут он наклонился над ней, обхватив талию рукой, чтобы не улизнула, и глубоко вдохнул за ее ухом. Провел носом вдоль сгиба шеи. Длинные белые волосы упали на декольте девушки, украшенное новым ожерельем небесной красоты. В это время Марианна упиралась обеими руками в его грудь, отталкивая с силой, отворачиваясь, кривя губы. Но смелости залепить пощечину этому фарфоровому лицу с наглыми царскими замашками у нее не хватало.

– Кто бы знал, что в такой миленькой маленькой головке умещается целая гора грубости и пошлости. Я действительно удивлен, считал тебя зашоренной скромницей, – шептал ей на ухо, – ты ведь знала, что я все узнаю, и делала все специально, для меня, да? Хотела, чтобы я прочитал, так ведь? Тебе нравится говорить такое мужчинам? Ты хотела сказать это мне? – он держал ее стальной хваткой, не давая шелохнуться. – Не понимаю я тебя, сначала говоришь, что желаешь мне счастья, а спустя несколько дней радуешься моим страданиям. Но в итоге больше всех пострадал твой безмозглый дружок. Не знаю, что случится первым – сорвет он себе спину или уволится. Тут уж я не буду ничего предпринимать. Но могу гарантировать тебе осуществление всех упомянутых в письме желаний.

– Это не я, мы просто решили пошутить. – Она быстро оправдывалась, продолжая безуспешно отталкивать его.

– Строишь из себя недотрогу, но ты не такая. Уж я-то вижу.

– Ничего вы не видите.

– О нет, не обращайся ко мне на вы больше, мы же равны. – Он опять уколол девушку ее же словами. – Так я тебя спрашиваю, любишь говорить такое? Хотела бы мне сказать это! Все что ему писала? – Он с силой сжал ее плечи, и Марианна заскулила.

– Прошу, отпустите, – в ее голосе впервые послышался страх.

– Нет, не отпущу. – Селдрион обхватил ее талию, опуская руки все ниже, сжимая ее тело, дыша ею, – Это белая акация…пахнешь белой акацией, никак не мог вспомнить этот запах. Просто сводишь меня с ума. Нельзя тебя отпускать. Ты никуда не пойдешь, и пусть эта гадюка провалится со своими клятвами.

Тут в дверь кабинета постучали. Марианна вздрогнула, а Селдрион выругался и ослабил хватку. Воспользовавшись заминкой, оттолкнувшись, она выскользнула из его рук и быстро вышла в кабинет, снимая на ходу диадему, расстегивая ожерелье и серьги. Трясущимися руками аккуратно сложила украшения на его стол, немного подождала в кабинете, поправляя волосы. Селдрион вышел за ней, бросив быстрый взгляд на оставленные украшения, затем открыл дверь. Там стоял Советник. Коротко поклонившись, бледная от волнения Марианна вышла за дверь. В коридоре ей чуть не стало дурно. Тот, кого она больше всех презирала, спас ее честь, сам того не подозревая.

Сита Дэви Московской губернии

Она все не могла унять дрожь, открывая дверь в свою комнату, бросаясь из угла в угол, как животное, лишившееся рассудка в тесной клетке. Руки еще жгло от боли. Должно быть останутся синяки. Он был так близко… взгляд жуткий. Теперь не отделаешься. На глаза попался край зеркала на туалетном столике в углу. Плюхнулась на пуф рядом с ним. Наконец посмотрела на себя. Совсем забегалась, это легко сказать, в комнате своей бывая лишь под вечер, забывала смотреть в зеркало. Теперь же, глядя в отражение, недоумевала. Это было уже не лицо прежней Марианны Рой, которой она себя знала. Из зеркала смотрела во всем своем блеске – Сита Дэви¹⁹. Ни одной черты не осталось от черной обезьянки, которой ее дразнили в детстве. Марианне стало жутко. Мурашки по телу, страшно было видеть незнакомку вместо себя. За неполных два месяца амрита полностью изменила ее тело и лицо. Прежняя Марианна уже не придет, и только ум еще не успел поменяться, все по привычке цепляющийся за обидное прозвище.

Девушка поспешно побежала в ванную, скинула одежду. Стояла нагая, недоумевая. Зеркало врало, этого не может быть. Это не с ней. Такого не бывает. Зачем?! О боги! Зачем Харша спасла ее таким образом. Это уже не спасение, а наказание. Такая красота опасна, ее можно приравнять к смертоносному оружию, яду, болезни. Она сеет раздоры между женщинами, вселяет похоть в сердца мужчин. Как это уже произошло с ним… Эта красота равна проклятию. Тому проклятию, о котором говорил Селдрион тогда, за одним лишь исключением. Он мог извлечь выгоду из своей красоты, а она – нет. Никто из безнадежно влюбленных в него женщин не подверг бы его насилию. И даже если бы одна из них была могучей амазонкой, все равно бы не вышло. Он убивает в танце, его не победить…Как же теперь добираться домой? По пустынным станциям железной дороги ближе к вечеру бродят невнятные тени, бывшие уголовники, пьяницы, цыгане. Как добираться домой? Сидя одной в поезде с пьяными дембелями, наглыми малолетками, которые ничего не боятся. Слышать отовсюду свист, отбиваться от настойчивых ухажеров. Это все одной. Харша скорее всего покинет ее сразу же после прохода через портал. Как жить дальше, как доехать до Москвы? Даже денег то нет, и кто их даст здесь? Можно было продать эти украшения или откупиться от насильников, если бы она не вернула их обратно. Просить у Владыки. Нет, нет, только не это. Да здесь и не пользуются ничем кроме золота и серебра для оплаты. Конечно, есть еще медь… Но кто купит у нее это золото, даже если Владыка даст его. И не просто так…Он уже не будет давать ничего просто так. Соображай, соображай. Нужен телохранитель. Может нанять какого-нибудь боксера и пусть охраняет. А если не выйдет. Где брать деньги на все это? Видимо ей придется стать женщиной бандита, богатого бандита, ведь только он сможет защитить ее. Тогда в чем разница между здесь и там. Богатые бандиты забирают себе самых лучших женщин. Как же это ужасно, отвратительно, как не хочется делать это…Может он прав, она будет чужой в том мире. Если здесь даже искушенный в прелестях жизни король покусился на нее из-за красоты, то чего стоит ожидать в мире людей. И это он, сравнивавший ее с приматом, теперь сходит с ума! Единственное решение – это обезобразить себя, исполосовать лицо лезвием, облить кислотой…А может стать мастером кунг-фу, чтобы в любой момент суметь постоять за себя. Одеть паранджу…Так постойте. Не слишком ли платье облепляло фигуру? Может надеть на себя мешок, обернуться простынями. Она лихорадочным быстрым шагом мерила пространство своей комнаты накинув халат. Волосы на голове растут по пять сантиметров в неделю. Но теперь и бритье головы не оттолкнет от нее поклонников. Каким сложным начало казаться возвращение домой, в свой мир, к родным, по которым она так тосковала, сидя здесь взаперти. Так плакала, когда Совет запретил ей возвращаться и вроде бы смирилась, что ей придется умереть здесь, но судьбоносная Харша вмешалась. Как вернуться туда, куда страшно возвращаться? Если здесь безопасней. Единственная опасность от Селдриона, да и можно ли назвать это опасностью. Ведь она не в девятнадцатом веке родилась. Нет уже у нас понятия о бесчестье. И что с того, чтобы позволить ему… Но нет, фу, он противен, такой двуличный, хитрый и скользкий как угорь. Не может разговаривать без того, чтобы не уколоть, задеть, обидеть старается все время. И взгляд его сейчас был таким…что может быть хуже. А если закрыть глаза, в принципе сойдет. Ведь любила его когда-то, с ума сходила. Почему же сейчас ровно с той же силой ненавижу. Нет, это не ненависть, это только отвращение. Столько гордыни в нем, высокомерия. Увидела все это, и красота его внешняя поблекла. Нет этой красоты больше. И что такое красота? Сосуд, в котором пустота или огонь, пылающий в сосуде? Надо бы спросить его об этом. Как он отвертится, ведь глупой обезьяной меня считал, значит для него это лишь сосуд. Не огонь. Как с таким дальше жить. Ведь намекал, что надолго все, долгосрочная дружба намечается, так вроде бы сказал. Куда мне с моими Мандельштамами и Маяковскими. Только деньги и власть, власть и деньги… Скука смертная и никакой поэзии. Странно одно, что Фислар ничего не говорил о том, как изменилась. Не замечал. Был равнодушен к красоте, не смотрел похотливо, не пачкал душу маслянистым взглядом. Может женщины его не интересуют… Это был бы лучший исход событий. Золотой павлин, это он, да, я точно знаю. Не может быть кто-то другой. Взять бы его с собой. Может защищал бы…

Бал

Две следующие недели прошли в настороженном ожидании. Владыка уехал, как говорили, на переговоры с нагами. Последние тревожные переговоры перед предстоящей войной. Марианна была неспокойна. Все не могла перестать винить себя в войне, которая начинается из-за нее, но она ничего не может сделать. Около месяца оставалось до июньского полнолуния, того часа, когда по заверению Харши, они трое должны были покинуть мир богини Алатруэ через портал. Никаких вестей не было от принцессы все это время. Селдрион обещал провести их туда, но Марианна все равно была не уверена, что он сдержит обещание.

Было видно, как слуг угнетала приближающаяся война, как затихли песни, и радостный щебет на кухне, и как мрачны глаза двух лакеев, прислуживавших Владыке. В саду уже никто не собирался по ночам распивать дешевое вино, и весь город как будто застыл в ожидании. Словно мрачная туча накрыла окрестности. Марианна уже не могла плакать. Она просто сидела и ждала свою судьбу смирившись. Ей не дано было ничего изменить. Никому не рассказывала о произошедшем тогда, даже Фислару. Только заботливый взор Тиаинэ, как всегда, различил тяжелые думы девушки. Когда она настояла, заставила рассказать все, то Марианна разрыдалась. Долго сидели обнявшись, пока Тиаинэ не предложила пожить у нее, если будет совсем тяжко.

– Он не отпустит меня…он не отпустит.

– Мариэ, тебе надо протянуть всего месяц, а потом он обязан отпустить тебя. Если это правда, и он поклялся Харше в этом. Будь хитрее, не действуй прямо. Стань капризной, делай все так, чтобы запутать и измучить его. Оскорби на крайний случай. Рассказывай сказки. Не оставайся одна, везде ходи с кем-то, не приходи к нему в комнаты, заболей, одевай много одежды. Есть же много разных способов.

– Но это же Владыка… ему ничего не помешает. Конечно, после того как я побуду его игрушкой, ему обязательно надоест, и он оставит меня никому не нужной. Но я не хочу этого. Терпеть его не могу.

– А я помню, – скорбно улыбалась Тиаинэ, и взгляд ее карих глаз потух, – я помню, как ты смотрела в заснеженную даль с тоской, и все думала о нем. А что я тебе говорила тогда?

– То же что и Клариэль, – угрюмо отвечала Марианна.

– Верно. Что это самое плохое – влюбится в него. А ты еще и призналась ему тогда. Теперь он от тебя точно не отстанет. Скажи, что тебя тошнит от него. Скажи как можно грубее, но только если другие способы не помогут. Лучше прояви хитрость, капризничай, стань несносной.

– У меня этого никогда не было. Хитрости. Я не умею…

Так и закончился разговор, но Тиаинэ не пожелала забрать назад свое приглашение погостить, уж если что случится.

***

Но вскоре радостные вести пробежали по городу и дошли до замка. Войны не будет. Наги пошли на мировую. Вопли второго лакея, читавшего вслух последние новости, наполнили комнаты слуг счастьем. И вот они уже кружились в танце с кухаркой, а сердце Марианны выпрыгивало от волнения. Войны не будет, не будет! Как он смог? Как у него получилось договориться с подобными упрямцами. Дворецкий закрыл глаза на всеобщее веселье и пьянство во внутреннем дворике. Амаиэль рыдала от счастья, ее новый жених будет жить. Он не уйдет на войну. И нильдарские девы не лишатся своих братьев и отцов. Не постигнет их участь брата Фислара. В радостном энтузиазме все носились по дому, погруженные в работу. Марианне удалось увидеться с Фисларом, и они вновь стали проводить вечера вместе. Правда уже не уезжали никуда.

– Я буду тосковать, когда ты уйдешь, – говорил он, поджимая губы с досадой. – Кто мне будет стихи читать… ты столько всего знаешь интересного, эти бесконечные истории под звездным небом. Я уже заранее скучаю. – Он неловко засмеялся.

– Так пойдем со мной, – Марианна сияла.

– Ты приглашаешь?

– Конечно, я так хотела бы, чтобы ты пошел.

– Я подумаю. – Внезапно он насупился, обратив взгляд в даль.

***

К прибытию Владыки отдраивали все комнаты, ставили свежие цветы, проветривали закоулки. Ожидался приезд множества гостей. Грядет роскошный бал. Ровно так, как девушка радовалась мировому соглашению, ровно так же печалилась о бале. Но ее желания здесь никто и никогда не слушал, пора было свыкнуться с этим. Уже начали шить новое праздничное платье. Швеи суетились, снимая мерки и щебеча между собой как проворные птички. Царевна Харша со свитой тоже обещала посетить этот бал.

– Но я так не хочу туда, – ныла Мариэ, пока портниха закалывала на ней платье для примерки.

– Вот вы скажите! Что за глупости? Как можно не хотеть идти на бал?

– А вот и так. Я интроверт.

– Что за слово вы выдумали. Говорите так лишь бы я отстала, да?

– И зачем мне еще одно платье, у меня и так целый шкаф, но я ношу только два. Зря Владыка тратит на меня деньги.

– Ничего не зря. Бриллианту нужна достойная оправа, это он верно делает. – Поддакивали швеи.

Вплоть до назначенного дня Марианна старалась не выходить лишний раз из комнаты, чтобы не встретить какого-нибудь герцога или барона. Владыка не вызывал ее, и только отослал украшения, которые и раньше давал во временное пользование, ибо она сама с жаром убеждала не покупать для нее ничего. Быть все время обязанной ему, угнетало. Амаиэль убирала в прическу ее отросшие уже до плеч черные волнистые волосы. На лоб водрузили диадему и все как обычно, чтобы она опять начала чувствовать себя елкой на новогоднем празднике. В этот раз ее послушали хотя бы с цветом платья. Нежное, воздушное, цвета кофе с молоком, со множеством жемчужин, очень хорошо оттеняло цвет ее лица. Портниха вздохнула с завистью и восторгом от проделанной работы.

– Мне сделали слишком глубокое декольте, – возмущалась Марианна, – такое чувство, что сегодня мне никто не будет смотреть в глаза.

– Да, ладно вам. Не притворяйтесь, что это плохо. Ведь вы будете самая красивая. Помните ту стервозную сестру северного короля? Она еще мечтала раньше выйти замуж за нашего Владыку. Я могу точно сказать – он на нее даже и не взглянет. Вы затмите всех. – Хихикала Амаиэль.

«Этого-то я и боюсь» – подумала Марианна. Хотя, по правде, часть ее все-таки хотела отомстить всем этим заносчивым особам, которые каждый раз макали ее лицом в грязь на прошлых приемах. Другая же часть боялась реакции мужчин.

– Она что не знает о его клятве никогда больше не жениться?

– Знает. Но не сдается, верит, что она-то уж точно растопит его сердце! – Амаиэль залилась смехом, – Вот дура то! Прям не такая как все!

Руки дрожали, когда шла к лестнице, где наткнулась на Селдриона, который уже ждал ее. Он застыл на несколько секунд, осматривая наряд, и как она и предполагала задержал взгляд на декольте. Молча протянул руку, и они пошли вниз вместе, как будто уже были парой.

– Как настроение? – спросил он наконец.

– Все отлично, я так рада, что войны не будет. Я была готова отдать жизнь за то чтобы был мир, но оказалось – никому моя жизнь не нужна, всё и так наладилось.

– Мне нужна, – отвечал он не глядя. Марианна вздрогнула, как будто наступила на шип.

– Почему же такая грустная? Радоваться надо.

– Хорошо, буду, – она натянуто засмеялась.

– Учти, я не заставляю, – мягко заметил он.

– Не очень люблю балы… Столько людей, все смотрят, как будто на сцене себя чувствуешь.

– Привыкай, – ответил он, уже улыбаясь гостям. Все зааплодировали.

«К чему привыкать?» – так и не поняла ничего. После приветственной речи, в течении которой Марианна несколько раз краснела и опускала глаза, пряча взгляд от толпы богатейших нильдаров и нильдарок, чья родословная велась более пятидесяти тысяч лет, грянул бал. Владыка потерялся, обещав позже забрать у нее танец, а ее начали выхватывать за руки, улыбаться, заискивать, флиртовать, льстить и прочее, и прочее. Она уже устала танцевать, благо, что все выученное когда-то на курсах вспомнилось. В тот раз, она так и не попала на ночной маскарад с Румлисом из королевской стражи, который приглашал ее. Ради этого училась. Но вот теперь пригодились знания. Она картонно улыбалась, похожим друг на друга как близнецы, знатным нильдарам. Не успевала видеть женские взгляды полные смеси восторга и ревности. Голова кружилась, хотелось пить, но слуги разносили лишь алкоголь. Она пыталась ухватить взглядом столы, чтобы понять, где же можно найти воду и ее снова и снова ловили. Вырвавшись наконец, она поймала официанта и попросила воды. Она знала его, работал на кухне, поэтому очень обрадовалась, увидев знакомое лицо. Не имея познаний в этикете, не могла вежливо отделаться от надоедливого ухажера, поэтому приходилось выслушивать бесконечные россказни, пока Владыка сам не выдернул ее из общества какого-то зануды.

– Я так устала, можно мне пойти? Уже часа три здесь танцую. Все ноги болят, – она с мольбой сложила брови домиком.

– А мой танец, дорогая. Я же ждал, – И она снова поймала его глаза в районе декольте.

– Хорошо, – обреченно согласилась.

Танцевали, Марианна краем глаза постоянно ощущала его пронзительный пристальный взгляд. Он не отпускал ее как минимум еще час, повсюду таская за собой, знакомя со всеми. Уже успел напиться. Харши не было, как не было и других нагов. Царевна пожелала прибыть позже, поэтому еще не выезжала. Ноги девушки уже немели, просто стоя рядом с ним, она переминалась, не давая боли проникнуть в ступни, несколько раз обращалась к нему, просила разрешения покинуть бал. Немного погодя, он все же сжалился над ней и разрешил. Было уже около часа ночи. Амаиэль не спала, как и все остальные в доме. Помогла снять украшения, набрала ванну. Около двух ночи Марианна уже погрузилась в сон младенца. Весь замок, не спавший до пяти утра, в конце концов утихомирился. Слуги разбрелись кто-куда. Некоторые так и заснули пьяные там, где стояли. Гости расположились по своим комнатам на третьем и втором этажах. Ранние птицы приветствовали солнце. Марианна спала настолько глубоко, что не слышала, как в замочной скважине повернулся ключ. Проснулась она лишь когда чьи-то руки зажали ей рот. Кто-то лежал сзади. Марианна взбрыкнулась в ужасе. Страшная ночь с Аймшигом давала о себе знать. Послышался вкрадчивый шепот Селдриона.

– Тише, тише. Это я. – Он убрал руку от ее рта, крепко обхватывая ее талию, покрытую тонким летним одеялом. Прижавшись к сбоку, впился носом в ее волосы, целуя шею и спину. Марианна брыкалась, отталкивая его.

– Зачем вы пришли? Уходите немедленно! – шипела яростно, толкая его локтями.

– Я так соскучился по тебе. Ну не прогоняй меня. У меня голова идет кругом от того насколько ты прекрасна. Как же вкусно ты пахнешь…

– Да, а от вас наоборот разит вином за километр.

– Ну перебрал чуток, чтоделать. – Он развернул ее на спину, пытаясь поцеловать, но встретил отпор.

– Хватит, прекратите немедленно, – все так же шепотом отвечала она. Борьба продолжалась какое-то время. Перехватывали руки друг друга, Марианна безуспешно пыталась оттолкнуть его от себя, но не выходило. Выкручивалась как угорь, залепила ему пощечину. Это остановило его на какое-то время, подержав руку у лица он так же шепотом воскликнул:

– Какая дерзкая! – после чего начал действовать с силой. Девушка поняла, что до этого он просто играл с ней. За пару мгновений он сломил ее сопротивление, пригвоздив руки к кровати, придавив весом ее тело, так что она не могла больше двигаться. Пытался поймать ее губы, но она уворачивалась, а рук, чтобы держать еще и ее лицо, уже не хватало. Марианна была в панике, от его веса и парализованности у нее началась клаустрофобия. Жадно глотая воздух, она шептала.

– Пожалуйста, остановитесь. Хватит, хватит, хватит… Стой! – Выкрикнула она последнее слово. Он остановился. В пьяном взгляде читалось недоумение.

– Что случилось?

– Как это что случилось? Ты собираешься взять меня силой, и я еще не должна сопротивляться?

– Сопротивляйся, – усмехнулся Селдрион.

– Стой, подожди. Я хотела тебя спросить, – Марианна жадно хватала воздух, – Что такое красота? Сосуд, в котором пустота или огонь, пылающий в сосуде?

Он нахмурился, разыскивая скрытый мотив, как всегда. Потом ответил, глядя в ее глаза так близко, что она смогла рассмотреть радужку его серых глаз, обрамленных темно русыми прямыми ресницами.

– Огонь. Это огонь. Глупый вопрос. Кому нужен пустой сосуд, – потом прищурился, – Зачем спрашиваешь? Запутать меня хочешь или время тянешь? Хитрюшечка.

– Тогда зачем пришел ко мне? Я же просто пустой сосуд. Никому не нужный сосуд для амриты. Пойте дифирамбы напитку богов!

– Не городи глупостей. – Презрительно хмыкнул, но тревога пробежала по лицу.

– Насколько помню ты сам говорил принцессе, что я была похожа на обезьяну. Гадал, есть ли среди людей более симпатичные или все такие же уродливые как я. Как ни странно, теперь не говоришь такого. Ты много раз указывал на то, что я ничего из себя не представляю, глупая, бесполезная, ничего не понимающая в жизни. Поэтому я лишь сосуд. Красивый снаружи, но совершенно пустой внутри. Поэтому не говори мне, что я красивая. Ты лгун. Это амрита, а не я. И раз ты хочешь меня, то ничем не отличаешься от прочих жаждущих моего тела нильдаров, с которыми ты милостиво заставил меня танцевать весь вечер. Ты – просто животное. Никак не представитель высшей расы. И уж точно никак не лучше людей. И как же мне так повезло провести свою первую в жизни ночь с пьяным скотом! – Марианна отвернулась парализованная, едва сдерживая слезы, нагнетенные собственной тирадой.

Пока она говорила, его лицо менялось. С грусти, перемешанной с сожалением, оно сменилось на колючую обиду, а потом в недоумение. Будучи столь пьяным, он уже не мог так хорошо контролировать себя как раньше. Отпустив ее руки, он склонился к ней бессильно уткнувшись лбом в щеку. Марианна испугалась. Слишком перестаралась следовать советам Тиаинэ. Он водил кончиком носа по ее скулам и молчал.

– Ты что девственница? – спросил наконец.

– А что, при изнасиловании это имеет значение?

– Просто… я не мог такое предположить после твоего письма. Ты так писала, я думал ты в курсе, но оказалось…У нас девушки не могут знать таких подробностей до брака.

– Да, я просто из двадцать первого века, – сожаление навалилось как мешок со старыми костями, о которых они с Фисларом не могли тогда знать, – но у меня отец очень строгий, и к тому же я книжный червь, поэтому как-то так получилось… Я еще и красавицей никогда не была, поэтому не особо за мной ухаживали. Все время занята была и даже на свидания редко ходила. – Она непрерывно оправдывалась, не успевая понять зачем это делает. Селдрион молчал, с грустью гладя ее волосы.

– Ты слышала наш разговор. Я даже не помню, что говорил тогда. Столько выпил, а еще сома.

– Не надо было столько пить, – сухо ответила она отворачиваясь.

– Как же ты права… это все после ее ухода. Я не был таким раньше. Прости меня, Мариэ, – он зарывался лицом в ее волосы словно ища поддержку. Ее сердце дрогнуло, когда она слышала, как бывший всегда сильным голос сорвался, как будто в темноте пропустил ступеньку.

– Да, ты права, – наконец сказал он, прижимаясь к ней крепче, – но мне так хотелось бы остаться. Разреши мне, Мариэ. Мне так не хватает женского тепла. Твоего тепла. Просто остаться с тобой…

– Может вам к наложницам сходить? У нильдаров они вообще бывают? Или все вокруг до брака ни о чем не догадываются? Мне казалось, что среди здешних служанок я видела довольно смышленых в этих вопросах, зря вы так. Так что сходите, сходите, вдруг поможет.

– Мне не помогает. Хотя и ходить никуда не надо, сами придут. С чего ты вообще взяла…– Тут он запнулся, глядя на нее с непонятным смешком, – Какая у тебя странная забота. И опять ко мне на «вы». Только когда злишься можешь меня на «ты» называть, да? – горькая нежность изливалась из его глаз, заполняя Марианну. Ей стало очень жаль, что она не сдержала свой язык. Видимо вспорола его словами, как и он тогда, в беседке, – так ты разрешишь мне остаться? – Марианна отвела взгляд и обреченно вздохнула. – Это значит «нет». – Понял он. Спросил безнадежно, – Любовь прошла? – Марианна медленно сомкнула веки, слабо кивнув головой и Селдрион разжал свои объятья. Сел на кровати.

– Что ж, хорошо. Я уйду. Прости меня, спасибо за вечер. – Сказал он не глядя и ушел, так и не заперев за собой дверь на ключ.

Марианна смотрела стеклянными глазами в потолок. Ее оставили в покое, но покоя не было. Яркий луч прорезал штору, засветившись на нижней границе двери. Он все поднимался и поднимался выше, разрастаясь, как будто хотел указать на что-то, то, чего она не видела. Все равно не смогла бы снова заснуть, поэтому поднялась на кровати, бесцельно глядя по сторонам. Луч шевелился от марева разогреваемого воздуха, осторожные пылинки поблескивали в его толще. Она молча следила за ним в полной тишине. Казалось, все звуки прекратились и птицы за окном замолкли. Только звук дыхания. Поверхностный и легкий. Должно быть радоваться надо было, но не получалось. Он как будто оставил за собой кровавый след, и она чувствовала свою сопричастность к его страданиям. Но ничего, пусть знает, что и ей было так же больно когда-то. Хотя лучше бы молчала. Лучше перетерпеть только свою боль, чем удвоить ее, ранив другого. Но как еще она могла защитить себя. Может не надо было защищать. Полежать, посмотреть в потолок равнодушно. Но этим все бы не закончилось. И что за стокгольмский синдром²⁰ у нее появился? Но уже ничего не изменить. Да и не хотела менять. Пусть будет так как есть. Вспомнился синеглазый с модной прической и попкорном. Такой счастливый всегда, никогда не печалится… Поэтому и существует только во снах. Что он говорил…постой. Может это… Все сложилось. Марианна наконец поняла. Сначала не поверила самой себе, но все эти события, и даже сам луч солнца указывающий туда, где скрылся он, говорили об этом, и она уже не могла отрицать – «Так это ты – тот самый золотой павлин…».

Незнакомка во тьме

Прошла неделя после бала, когда царевна Харша наконец прибыла в замок. Все шло своим чередом и первым делом она двинулась на прием к Владыке. Ее лицо без того худое, выглядело еще более измученным и ослабшим. Гибкие движения, которые так восхищали Мариэ, будто принадлежавшие танцовщице, теперь как бы поломано застывали в воздухе. Изящество, окружавшее ее тонкий обнаженный стан исчезло, ребра прорисовывались на спине. И как всегда увешанная драгоценностями с кончика хвоста и до макушки, частично скрывающими ее наготу, она была жутко голодна, но не признавалась в этом. Тем не менее слуги принесли ей нарезанное филе сырой рыбы и вино, а Селдрион с тоской наблюдал, как она жадно глотает целые куски почти не жуя. Нильдары не ели ни рыбы, ни мяса, поэтому это блюдо было специально для Харши. Когда она наелась, вздохнула облегченно, вытирая рот салфеткой. Довольная улыбка затеплилась в уголках глаз нагини, и только теперь она заметила, как мрачен был Селдрион, хотя и пытался это скрыть.

– Ну что ж, я рада, что ты смог заключить договор с отцом.

– Это не я, все само произошло, видимо из-за того что твои братья затеяли свору.

– Да, точно. Но нам на руку, – Харша цедила белое вино, – Их слишком много. Все хотят власти. Всё – как всегда. Осталось меньше месяца и мне нужно обсудить с Мариэ подготовку к путешествию, возможно подучить язык.

– Ты не выучишь язык за три недели.

– Ну и ладно, что с того, – цокнула она, закатив глаза.

– О тебе ничего не было слышно. Где ты была все это время? – Спросил Владыка поднимая на нее внимательный взгляд.

– Пряталась в лесах, – Харша говорила бегло, не глядя на него, – потом отец поймал меня, посадил в тюрьму. Но когда эти идиоты чуть не поубивали друг друга на свадьбе, он забыл обо мне, освободил наконец.

– Это ты за решеткой так отощала?

– Нет, в лесах… – Харша натужно вздохнула.

– Харша, если тебе положено есть мясо, то не мучай себя. У тебя тело не приспособлено к другой еде…

– Все хватит об этом, – прервала его нагини, – я ем рыбу, доволен. Это тоже еда. Давай лучше пригласим сюда Мариэ, пообщаемся. Давно ее не видела. Как она?

– Лучше не бывает.

– Мне нужна ее консультация, срочно… Сил, давай уже не тяни, позови слугу, пусть передаст, чтобы подошла.

Селдрион молчал, стиснув зубы. Харша подождала ответа, но приметив его кислую мину спросила.

– Что случилось?

– Она ушла.

– Что?! Куда ушла? – ее хриплый голос почти сорвался на шепот.

– Не ори ты так.

– Сил, объясни мне, черт побери, что здесь происходит?! – Она приподнялась с диванчика, стоя на хвосте.

– У нас тут случился инцидент, и она ушла жить к своей подруге. По иронии судьбы, я сам свел их.

– Что за инцидент и почему ты не запретил? Почему позволил ей уйти? – Он молчал, Харша продолжала возмущаться, – Я пожертвовала всем ради того, чтобы спасти ее, а ты просто так взял и упустил!

– Я не упустил. Она просто живет теперь в другом месте. Так же как жила бы в замке, только теперь у подруги.

– Но почему? – ее глаза округлились от удивления.

– Она сказала, что устала жить здесь. Хочет последние дни перед отъездом провести в компании близких ей людей.

– И ты отпустил? Ты что, с ума сошел? Да как она посмела так дерзить. Ты же Владыка нильдаров, чтоб тебя! Почему не приказал. Как нам теперь видеться? Мне что к ней каждый день ходить? Самой? Ты слабак! Слышишь, ты провалил мое задание. Я хотела, чтобы ты помог нам перейти в другой мир, но ты не смог позаботиться даже о девчонке, не говоря уже обо мне.

– Ты сама не захотела оставаться, – уставшим голосом отвечал он. Ее оскорбления пролетели мимо ушей. – Я был готов защитить тебя и даже этого вампира.

– Тогда почему дал ей уйти?! – истерически кричала Харша.

– Успокойся, она никуда не ушла, все так же под опекой, просто живет в другом доме.

– Но как мне к ней ходить? Обращаться в нильдарку что ли? Все время?!

– А как ты собираешься жить в их мире? Тебе все время придется быть человеком, – едко подметил Селдрион.

– А я знаю, знаю, как буду ходить к Мариэ, раз ты не смог удержать ее. Это ты виноват. Ты виноват! Как можно было доверить тебе такое дело. Вот увидишь, что я сделаю. – И она обратилась в прекрасную деву с длинными золотистыми волосами, на концах, свивающихся в кудри, с серебряной диадемой на лбу. Селдрион поднял взгляд.

– Не смей! – угрожающе зарычал он. Его лицо налилось кровью. – Не смей, гадюка!

На него смотрели любимые голубые глаза, но мягкий овал лица, ее нежное очертание носа, прекрасные губы, что светились раньше приятной сердцу улыбкой, теперь были маской, надетой на монстра. Глаза уже не источали доброту, а губы искривились ядовитой усмешкой.

– Харша, – резко крикнул он, поднимаясь, а светловолосая дэви попятилась назад.

– Ты мне ничего не сделаешь, не сделаешь, – ее руки тряслись, – Ты даже девчонку не смог удержать.

– Я и не держал ее. Я хотел, чтобы ей было только лучше.

– Ей лучше было сидеть здесь! А обо мне ты подумал? Так и буду ходить туда, так и буду, – шипела она со злобой.

– Харша, хватит маскарада, иначе я задушу тебя прямо здесь, – он подпер ее к стене, – ее облик не поможет тебе сохранить жизнь. Она уже мертва, а ты еще нет. Подумай.

В его голосе металлом отчеканивала железная суровость так, что даже принцесса струхнула. Она уперлась спиной в стену, шаря руками позади себя, взгляд заметался и она приняла свою форму.

– Значит будешь ходить? – Строго спросил он проверяя.

– Значит буду ходить, – тихо ответила пряча взгляд. После продолжительного молчания он оперся на стену и устало произнес:

– Как же вы, женщины, умеете больно бить. Такие слабые, но слова ваши подобны кинжалам. – Воспользовавшись моментом нагини выскользнула из комнаты.

***

В этом сне он опять бежал вслед за ней. Мариэ изредка поворачивалась, смеялась и манила рукой. Ее белое как снег платье развевалось на ветру. Она звала его куда-то, и он спешил, бежал за нею, но никак не мог догнать. Они были в безводной горной местности, где не росло ни травинки. Красные как глина утесы окружали их со всех сторон, и тишина поглощала все звуки. Как будто это была просто картинка, не живое место, то, чего никогда не было и быть не могло. Вдалеке показалась хижина. Ветхий домишко с прогнившей крышей и пустым окном. Шторки, продуваемые ветром изнутри, то и дело вылетали наружу. Марианна добежала до дома, остановилась и вновь помахала рукой, позвав его по имени, но имя у него было совсем другое. Он бежал со всех ног, но никак не мог приблизится. Дорога как заколдованная, никогда не заканчивалась, а ноги плохо слушались. Как будто бежишь в густом киселе. Сердце тревожно билось из последних сил. Марианна постучала в дверь, а потом повернулась и помахала рукой. Он различал ее белозубую улыбку даже издалека. Но вот ей наконец открыли, она поклонилась кому-то, но он не видел никого за открытой дверью. Лишь ветер поднимался все сильнее и сильнее. Ветер мешал бежать и Селдриона охватывал панический ужас, когда он глядел в эту пустую черноту комнаты, с которой беседовала Мариэ. Вдруг горы потряс оглушительный звук рога. Первые камни посыпались с гор, он понял, что будет обвал, хотел предупредить, спасти, но тут заметил Харшу, стоящую в дверях внутри дома. Камни цепляли за собой валуны, глыбы гор и падали, разбивая землю. В этих ямах зияла тьма, и весь мир начал проваливаться под землю. Он остановился на жалком кусочке земли, пока все вокруг погружалось в бездну. Но тут и под ним земля начала рушиться, уходя из-под ног. Все проваливалось глубже и глубже, и казалось, что никакая сила его уже не спасет. Он уже не видел хижины и гор, падал в темноту. Тут сверху полетела веревка, схватился за нее. Кто-то тянул наверх. В конце концов, уже почти подобравшись к краю обрыва он увидел своего спасителя. Прекрасная женщина с белоснежной кожей и черными волосами, одетая в темно-зеленое невесомое платье. Она улыбалась и протягивала руку. В тот момент, когда он ухватился за нее, то успел различить чудесную синеву ее глаз. Великое сострадание он различил в них, безмерный океан мудрости. Такого взгляда никогда и нигде не видел. Этот взгляд затмил весь страх, озарив его светом счастья. Тут он проснулся.

***

Пролежав несколько минут ошарашенный дивным сном, он никак не мог прийти в себя. Было как-то странно душно, комнату окутывало марево влажной летней ночи. Свесив ноги с кровати, он кое-как поднялся. Продираясь сквозь темноту, прошел к столику с графином воды. Зажег ночник, осветивший комнату неярким теплым светом. По мере того, как восторженность сна растворялась, он начал сильнее ощущать тот грязный булыжник, который был теперь вместо сердца. Булыжник давил и болел, было гадко. Очень гадко и стыдно за ту ночь, но ничего нельзя было поделать. Меньше месяца оставалось, и она уйдет, покинет его теперь уже навсегда. Он не удивился и не противился, когда на следующий день она попросилась переехать погостить к Тиаинэ, под предлогом их вечной дружбы. Он не просил прощения, но и не был резок. Она даже не смотрела ему в глаза. Ужасно стыдно. Он со вздохом повалился на софу, стоящую почти в центе комнаты, окруженную мягкими креслами с резными орнаментами на подлокотниках. Уставившись невидящим взглядом на причудливые фигуры деревьев и птиц, выступающих из темного дерева, так что казалось – они всегда там были, жили своей жизнью, а никак не вырезаны чьей-то умелой рукой, в глубине сердца он отчаянно взывал к ней. Пусть она передумает и вернется, пусть простит и никуда не уходит, пусть ей хотя бы приснится сон, где он приносит свои извинения именно так, как это нужно, нужными словами и голосом, пусть все измениться, пусть хоть что-то произойдет в конце-то концов, ведь больше нет сил терпеть этот однообразный плен своих мыслей, пронизанных печалью.

Ровно на этих раздумьях его застал врасплох необычный шорох за дверью. Он прислушался. Кто-то приближался крадучись на цыпочках по мягкому красному ковру, лежащему в коридоре. Было далеко за полночь, из окна не доносилось не звука, весь дворец был погружен в оцепенение, жаркое марево ночи запускало свои щупальца в каждое раскрытое настежь окно. Шаги отвлекли Селдриона от мрачных дум и теперь он ждал, что же будет, краем глаза примеряя расстояние до клинка, стоящего в ножнах недалеко от кровати. Но было слишком далеко. Ближе к двери, в нескольких шагах от софы, на стене располагалась коллекция кинжалов. Он бесшумно поднялся и медленно вытянул один из них. Несмотря на осторожность, кинжал издал предательский металлический гул. Шаги за дверью остановились. Селдрион чувствовал, как тело наполняется пружинистостью, ум холодеет, а время замедляется. Так было всегда во время боя. Он не двигался. Кто-то стоял прямо за дверью. Кто-то небольшой, легкий. Было похоже, что невысокая женщина или ребенок-подросток. В уме одна за другой проносились догадки: Харша? Нет, она обиделась и весь день не разговаривала с ним из-за случившегося. Может пришла мириться? Хочет выпить? Тогда зачем делать это сейчас, посреди ночи? К тому же в его части дворца стоит охрана, которая вряд ли пропустила бы ее без того, чтобы доложить. Может Клариэль? И опять сожаление терпкой горечью сжало сердце. Не стоила того короткая интрижка, чтобы эта одержимая теперь преследовала его. Хотел отвлечься от мыслей о Мариэ, горькая желчь разъедала однообразные будни, ревность от дурацкой переписки… а она возьми, да и разбей чайный сервиз, прямо на ковре, который достался их династии от дальней тетушки из восточных провинций. Между прочим, редкая работа, чистый шелк. Тогда он был так зол, и чувствовал, как ей это нравится, и что она так близко, что стоит только щелкнуть пальцами… «Ай-яй-яй… – он прицокнул, глядя как она ринулась к разбитым чашкам, – Я думаю, что ты должна быть наказана. – Произнес тихо, присев на корточки и нависая, пока она дрожащими руками убирала осколки. – Если ты считаешь себя заслуживающей наказания, то сходи поверни ключ в замке, а если нет, тогда вычтем из твоей зарплаты». И когда она дошла до двери, то замерла на секунду с поднятой ладонью у ручки двери, а потом решительно повернула ключ в замке. Если бы он знал тогда, что это не поможет даже на время. Чувства терзали, а отвлечься не получалось. Это все амрита, наверное… что же еще привело его к такой одержимости? И это точно не любовь. Он решил, что не согласен влюбляться как мальчишка, поэтому это просто желание, неудовлетворенное желание. С того дня Клариэль ходила за ним как тень с таким мерзким раболепным видом, что при одном воспоминании об этом, хотелось отвесить ей пощечину. Но нет, не стоит, ей бы это понравилось…

За дверью послышалось всхлипывание, прервавшее поток воспоминаний. Он понял, что уже совсем забыл о тех шагах в коридоре и зачем стоит посреди комнаты с кинжалом. Коротко, тихо постучали. Он так же бесшумно подошел к двери и встал рядом, прижавшись спиной к стене. Всхлипывания продолжались, и он решил спросить.

– Кто здесь? – голос прозвучал гулко, как в пещере. Пространство комнаты как будто сузилось начиная давить.

– Это я, Мариэ, – сквозь всхлипывания раздался тихий голос Марианны. Селдрион не верил своим ушам, с настороженным прищуром шарил глазами по комнате, ища ответ.

– Я не верю тебе. Мариэ уехала отсюда почти неделю назад. Кто бы ты ни была, как ты прошла мимо охраны?

– Это я, правда, – всхлипывал голос, – мне очень нужна ваша помощь, пожалуйста, пустите меня. Со мной произошла беда, я не могу доверять никому кроме вас. Пожалуйста. – Молил голос за дверью.

Селдрион напряженно соображал, что же спросить у нее, в доказательство ее подлинности, но она опередила его.

– Если вы не верите мне, то спросите о чем-то, что можем знать только мы вдвоем.

Тут он понял, что не может и припомнить даже одной вещи, которую точно могли бы знать только они вдвоем. Их совершенно ничего не связывало. Все, что происходило раннее, ему было либо неловко припоминать, если бы это была Харша, либо эти вещи могло знать большее количество людей. Да, это Харша. Она приняла ее облик и теперь разыгрывает комедию. Это не может быть Мариэ

– Ну что же вы молчите! – взмолился отчаянно голос, – Мне некуда больше идти. Если вы меня не пустите, то я спрыгну с обрыва. Мне незачем больше жить. – Она отчаянно стукнула кулаком по двери и уже развернулась уходить, как дверь медленно отворилась.

Марианна боязливо прошла внутрь, и когда она зашла, Селдрион громко захлопнул дверь. Она растерянно повернулась. Владыка нильдаров грозно нависал над ней.

– Какого черта, Харша? Теперь ты решила прикинуться ею? – Он сверлил ее взглядом. Взгляд ночной гостьи отражал полное непонимание. На ней была кружевная шаль, наброшенная на невесомую длинную белую ночную сорочку, на ногах простенькие шлепанцы, создавалось ощущение, что она выбежала из дома Тиаинэ в чем была и так добралась до замка. Все бы ничего, но пешком сюда добираться больше часа. Конечно, он не поверил. Грубо взял ее руки – ладони были теплыми, разворачивал их, провел рукой по предплечьям – все так же, ледяной кожи нагини здесь не было, а было обычное человеческое тепло.

– К стене, – скомандовал Владыка по-военному. Девушка испугалась и не двигалась. – Я сказал к стене, – рявкнул он еще более отрывисто, после чего пришедшая повиновалась, – руки на стену, – он быстро провел по ней руками на наличие оружия, краем ума отмечая очертания тела.

– Что происходит? Я боюсь. Можно я лучше пойду? – Девушка начала опять всхлипывать. – Я ничего не понимаю. Что с вами?

– Ты что, правда Мариэ?

– Конечно. Вы что думаете, что я шпион? Вы меня не узнаете? Почему вы сказали, что я – это Харша? – Она засыпала его вопросами.

– Тогда спрошу по-другому, какого черта, Мариэ? – Спросил, пытаясь быть строгим как прежде, но голос все равно уже смягчился. – Прости, прости, я думал, что это Харша опять пришла разыгрывать меня, или кто-то из ее свиты. Это случалось, к сожалению, уже неоднократно, поэтому не поверил. Знаешь, ведь они все могут превращаться… Садись, прошу тебя, прости. Ты заявилась так внезапно. Ты хоть думаешь какой сейчас час? И как же кстати я не спал, поэтому смог услышать тебя. Ты так тихо стучала. Такой сон приснился и я.… – Он остановился, поймав себя на том, что бесконечно оправдывается, теряя все больше власть над ситуацией. Голова шла кругом, его немного мутило и мысли рождались со скрипом ржавого колеса. Одна его часть продолжала считать происходящее жутким фарсом, а другая прыгала со щенячьей радостью, от одного только присутствия Марианны. И он продолжил.

– Что случилось? Как ты здесь оказалась?

И Марианна долго и сбивчиво принялась рассказывать, как на нее напали прямо в доме Тиаинэ. Некто проник в открытое окно, когда она была в доме одна. По странному стечению обстоятельств Тиаинэ и вся ее семья покинули дом, чтобы посетить священную рощу, но Марианна приболела, поэтому осталась. Услышав скрип двери внизу и незнакомые голоса, вылезла из окна и по крыше беседки смогла осторожно спуститься. Затем ее довез на повозке один добрый торговец. Ей некуда было идти, а обратно было страшно возвращаться. Потом она пряталась в комнатах прислуги, куда ее пустили, потому что хорошо знали и любили и пообещали помочь, но когда пришла ночь, ей стало страшно и показалось, что преследователи опять догнали ее и одетая в ночную сорочку одной из горничных, прибежала прямо к нему, зная, что только он сможет ее защитить, особенно после случая с вампиром, когда никто больше не помог бы ей. Никакой охраны, про которую говорил Селдрион не было и она не знает почему. Когда она говорила, невольная улыбка все сильнее расползалась по его лицу. Он торжествовал. Наконец-то судьба дает ему шанс, рыба сама выпрыгивает из воды прямо в руки, успевай хватать. На фоне срывающей голову радости, он не особо раздумывал над правдивостью истории, как сделал, если бы кто-то другой говорил ему это. Но нет, это была она. Она сидела рядом на диване и прятала взгляд как обычно, смущаясь, краснея. От нее необыкновенно сильно пахло незнакомыми духами и этот факт тихим эхом отозвался во внимании, но он оправдал её тем, что скорее всего, это из-за одежды горничной. Даже показалось, что он вспомнил как подобный запах оставался в комнатах после уборки. Тут она поежилась. Несмотря на мягкость ночного тепла, куталась в шаль.

– Тогда почему ты не пришла ко мне сразу? Еще вечером, когда это случилось. – Все еще проверяя, спросил он.

– Я боялась, что вы больше не захотите меня видеть. Ведь с самого начала нашего знакомства, вы проявляли ко мне столько доброты, а я так неблагодарно ее отвергала.

Селдрион напрягся. Ему не верилось, что Мариэ могла бы сказать нечто подобное, хотя говорила как обычно. Подозрения еще оставались, но ему так не хотелось верить во что бы то ни было, кроме того, что она настоящая, что с каждой минутой он старался вымести из мыслей подобный сор. «Это просто паранойя какая-то, – говорил он себе, – обожжешься на молоке – дуешь потом на воду. Все, проверяю последний раз, и если она ответит верно, то больше никаких подозрений».

– Скажи мне, Мариэ, – начал он издалека, – не смотри, что я так груб с тобой, ведь если это на самом деле ты, то надеюсь простишь мне подобное. Твое появление здесь, после всего что произошло, настолько странно, хотя в твою историю сложно не поверить, и я даже хотел бы поверить в нее, будь я уверен в том, что это действительно ты. Поэтому я задам тебе один лишь вопрос, ответ на который знают только трое человек, ты, я и тот, кто даже под пытками не раскроет секрета. Ты как-то приходила ко мне, мы беседовали здесь, в моей спальне и стояли прямо вот у того зеркала, – он махнул рукой в сторону, – и в тот момент некто постучал в дверь кабинета. Скажи мне, кто это был? Я думаю, что ты должна помнить, потому что отчетливо видела этого человека, когда он зашел.

Марианна насупилась. Она долго сидела неподвижно, разглядывая свои руки. Потом начала чаще дышать, все громче и громче, пока опять не начала всхлипывать. В конце концов, яростно всплеснув руками в воздухе, сорвалась с места с громкими рыданиями.

– Я не помню, – всхлипывала она, истерично ломая ключ, – зачем так мучить меня, если от того, что сегодня произошло, от этого страха, я даже вчерашний день не могу вспомнить!

В тот момент Селдрион и вправду решил, что перегнул палку. Он спешно подошел к ней, заботливо обнял. Марианна продолжала рыдать, но не сильно, как будто просто для приличия. Наконец, она успокоилась и обняла его в ответ.

– Я так боюсь, так боюсь, – шептала она, – после того как Айм напал на меня, я боюсь оставаться одна.

– Ты не одна, – он почувствовал, как шаблонная фраза эхом разнеслась в опустевшей голове, но ничего не мог с собой поделать. От одного ее присутствия рядом, вся кровь из головы уходила вниз, и он снова захотел уткнуться носом в ее черные вьющиеся волосы, желая впитать знакомый запах белой акации, похожий на смесь спелого черного винограда и конфет, который появился у нее при контакте с амритой и сопровождал ее повсюду. Но этого не было. Вместо этого, он чуял только приторные духи горничной. Тем временем ее гибкие руки вскарабкались на плечи, и она почти повисла на нем, желая дотянуться до поцелуя. И тут сквозь почти ощущаемое кожей облако приторного фруктово-цветочного аромата, к его ноздрям пробился тихий едва уловимый запах тины и улиток. Это было так, будто стоишь рядом с речной запрудой, заросшей камышами и сочной осокой, и вся растительная масса, смешанная с сыростью, рыбами, моллюсками, обитающими в недрах заиленного грунта, вдруг врывается в ноздри предзакатной свежестью отступающего лета. Селдрион схватил пришелицу за плечи и рывком прижал к стене. Та грубо стукнулась головой об стену и недовольно нахмурилась.

– Ах ты сука! – Сквозь зубы процедил он. Гневные вены проступили на его лице и шее, и взгляд тут же похолодел, прорезая ее насквозь. – Я тебе что, дойная корова что ли?

– Как ты понял? – спросила Харша понурившись, стоя в своем обычном облике, но без хвоста, стараясь спрятаться от его стального взгляда.

– Ты воняешь как жаба. – Бросил он отрывисто, отворачиваясь от нее с презрением.

– Старалась как могла.

– Плохо старалась. – Он схватил ее левой рукой, одновременно пытаясь открыть замок, с силой заламывая ей руки, будто желая отплатить за причиненное болезненное разочарование, вышвырнул за дверь.

Некоторое время он стоял, бессильно опершись о стену. Потухший взгляд не сдвигался с одной точки на мраморном полу, и он всем телом ощущал, как падает в бездну горя. Мариэ не придет… больше никогда не придет… Эта окончательность существования окутывала темным дымом всю комнату, а в его сердце снова врывалась меланхолия. Харша поцарапала дверь как кошка, на время вырвав его из тягучей смолистой жижи.

– Прости меня, Сил. Мне просто так нужна твоя энергия. Я настолько истощена, что зачастую бывает сложно двигаться. Только ты можешь мне помочь, тебе что трудно что ли? Нам обоим от этого только лучше станет. Поэтому я решила, раз уж ты так запал на эту девчонку, то… Я не знала, что ты… – она замялась, – что ты так к ней относишься. Прости меня. О боги, я не должна была этого делать, но дай мне хотя бы своей крови. Я совершенно обессилена.

Селдрион медленно отлепился от стены и прошел к кровати с пустым взглядом небрежно подхватив меч, стоявший в ножнах. Когда дверь отворилась, Харша отступила на пару шагов назад, слыша, как звенит сталь, освобождаемая из плена. Острие древнего клинка уперлось в ее горло. Нагини нервно сглотнула, когда встретилась с ним взглядом. Этот взгляд она уже видела много лет назад. Мурашки пробежали по коже, она зашептала:

– Прости, прости меня. Ну что ты так разошелся, ведь я думала просто помочь тебе, я просто хотела…

– Пошла вон. – Равнодушно отвечал Селдрион и ни одна жилка на его лице уже не дрогнула.

Харша молча развернулась. Селдрион смотрел как удаляется, извиваясь волной, ее трехметровый питоновый хвост. Она не обернулась. В конце коридора дремали магическим сном два стража.

Перемены

Фислар стоял у гранитной плиты, с высеченными на ней письменами. Сжимая рукой несчастный букет, он не знал куда себя деть на этой многолюдной площади. Казалось, что все следили за ним и показывали пальцем. Впереди высилось огромное здание суда, выполненное в форме подковы. Деревья спасали от палящего солнца, и внимательно читая и перечитывая надписи, он все пытался поймать постоянно ускользающую тень. Весь день бродил бесцельно. Сбежал с работы, на которую этот изверг обрекал его последние три недели. Кожа на ладонях практически не заживала, лицо обгорело под палящим солнцем и спина больше не разгибалась. Когда Мариэ ушла, он стал ощущать себя чужим в этом доме, никому не нужной вещью, которой попользуются и потом выбросят. А что, если можно все изменить? Что делать здесь, в том месте, где никто не ждет. Семья отреклась от него, отец запретил матери и сестрам даже писать ему. Они потеряли наследника. Все из-за его упрямства. Надо было пойти по стопам кузена. Ах, вот и его имя. Фислар положил скомканный букет полевых цветов под табличку мемориала. Гордость семьи…отец бы с радостью усыновил его, если бы не столь печальный исход. Хотя он и так был его племянником. Фислар задумался, застыв перед каменной плитой. Он не обратил внимания, как две молодые женщины с цветами в руках подошли к камням и тоже начали искать имя, переговариваясь шепотом. Одна из них, белокожая с веснушками, бросала быстрые взгляды на бывшего садовника. Наконец дамы поравнялись с Фисларом и тот очнулся вздрогнув.

– Ой, мы не напугали вас? – Спросила веснушка.

– Нет, нет, простите, сам виноват. – Он смутился, опустив глаза отошел в сторону.

Вторая, высокая с тонким носом, внимательно читала списки. Веснушка опять заговорила.

– Вы пришли к кому-то?

– Да, к брату, точнее к кузену, но он был мне как брат… – Фислар торопливо отвечал, путаясь, и снова поймав ее взгляд, почувствовал неловкость.

– Мне так жаль…

– Мне тоже жаль, вы ведь тоже не просто так сюда пришли.

– Да…у нас тоже погиб дорогой человек. Жених моей кузины, – она зашептала со скорбным видом, – Как же хорошо, что Владыка Селдрион заключил перемирие с этими злобными нагами. Я так рада, что будет меньше таких женщин как мы.

– Тише ты, хватит отвлекать незнакомцев. – Остроносая схватила ее за рукав, пытаясь вежливо улыбаться Фислару, но в ее голубые глаза были как будто потеряны где-то в дали, в другом месте в другое время.

– Простите что помешал. – Фислар спешил откланяться, но веснушчатая не унималась.

– Нет, нет, это вы нас простите, я такая болтушка. Позвольте спросить, как звали вашего брата, точнее кузена? В следующий раз мы принесем цветы и для него.

– К сожалению, цветы ему больше ни к чему.

– Но как же? Богиня Алатруэ говорит, что…

– Не слушайте эти россказни. – Резко перебил ее Фислар. – Они обычно передаются через тех, кто не чист на руку. Она что, вам лично говорила?

– Нет, но все же, все так говорят. И все знают это. Вера говорит нам, что она общается с нами… – замялась веснушка, – что общается с нами через доверенных лиц.

– Я вот вам так скажу – на вашем месте я бы не стал верить всему что говорят эти «доверенные лица». И, в частности, тому, что исходит от Владыки Селдриона.

– Но как же так… – глаза девушки округлились.

– А так, что я у него работал и лично знаю, что больше половины из этих «доверенных лиц» или «официальных источников» просто слухи, разносимые слугами.

– Хотите сказать это и о перемирии? – Вмешалась остроносая кузина.

– Да, точно также.

– И вы знаете правду?

– Может я и не знаю всего до конца, но у меня есть знакомая, из-за которой чуть не началась эта война и она мне рассказывала, что причина нападения нагов была совсем иная, поэтому то же самое может быть и с перемирием.

– Вы знакомы с Мариэ? – глаза девушке округлились и Фислар пожалел, что гордыня заставила его сболтнуть лишнего.

– Простите, но мне пора, – он поклонился и резко повернувшись пошел прочь, не обращая внимания на их протесты.

– Но куда же вы? – Кричали вдогонку любопытные девушки, но он уже успел пересечь площадь.

«Черт бы меня побрал так сплетничать о Мариэ. Зачем ее сюда привлекаю. Ведь не знал же совсем, кто они. Там ведь имена только членов знатных семей. Сейчас пойдут всем расскажут. И слухи по городу разнесутся».

Он пошел бродить по улицам, пряча взгляд от прохожих, свернул у светло-голубого домика и направился к дальнему парку, как вдруг заметил знакомую фигуру. Девушка в нежно розовом платье, несла корзинку в руках. На ней была светлая накидка, скрывающая ее от солнца. Черные кудри вырывались плотным снопом, это не могла быть какая-то случайная прохожая. Это была Мариэ. Он побежал по улице и свернув за ней, наконец нагнал, схватив ее за руку. Та обернулась.

– Это ты! – заверещала Мариэ, бросаясь на шею Фислару, как только распознала его.

– Какая встреча! Как странно, что именно здесь тебя нашел, ведь не искал совсем. Даже адреса твоего не знал. – Фислар крепко сжал ее в объятьях ощущая мягкое давление ее груди, от чего сразу ощутил неловкость и отпустил.

– Тебе даже было не интересно, куда я переехала? – она нахохлилась как сова.

– Ты так уехала, не сказав ни слова, не попрощалась. Я думал, что ты в обиде на меня за тот розыгрыш, из-за которого мы оба поплатились. – Фислар поджал губы виновато.

– Нет, я не обижаюсь. Случилось то, что случилось. – С беззаботной веселостью хлопнула его по плечу. – Но мы должны жить дальше, к тому же мне совсем скоро уезжать. И теперь я не мучаюсь от скуки в этом тысячелетнем склепе. Тот дворец, ты знаешь… Он как могила воспоминаний какая-то. Какие они там все занудные. – Она смешно хлопнула себя по лицу и закатив глаза открыла рот, словно умирает. Фислар улыбнулся. – Это так выматывает. Единственное, что развлекало меня, так это все вы. Все, кто работал там, стали моей семьей. Иногда я думаю, что мне так жаль уезжать…

– Правда? Я думал, что ты хотела уехать.

– Да, я уже порядком к этому привыкла. Если бы не Владыка с его тиранскими замашками, то осталась бы здесь. А ты как? Не думал над моим предложением?

– Пойти с вами?

– Конечно.

– Если честно, как раз шел и размышлял об этом.

– И? – протянула Мариэ и ее круглые глаза загорелись.

– Ты – Круглоглазик, – его легкий смех разнесся по узкой мощеной улочке, – не могу смотреть в твои черешневые глаза, сразу улыбка расползается.

– Так что, решил?

– Я пойду. – Вдруг сам для себя резко решил Фислар, прямо в эту же секунду озарение проявилось в его уме, стоило вспомнить о коллективном надгробии с именем брата. – Мне так все здесь опостылело. Скука одолевает. Никто мне уже не читает стихи, и я прямо не знаю, что делать! – Он изобразил безнадегу и вздохнул, пожав плечами, даже немного переигрывая.

– Ой, ну хватит! – Она толкнула его в плечо шутливо. А потом вдруг остановилась и смех исчез с ее лица, стала серьезной, заглянула в его глаза и спросила. – Ты ведь не из-за меня хочешь поехать?

– А что? – удивился ее перемене Фислар.

– А то, что я хотела бы тебе сразу сказать, что ты мне как брат. Понимаешь? – Ее взгляд пытался проникнуть в мысли.

– Конечно. – Улыбался он, прижимая ее за плечо, – Конечно сестра.

– Тогда ладно, – снова повеселела, – я сейчас иду в булочную, а потом домой. Я живу у Тиаинэ сейчас. Может зайдешь на чай?

– Звучит превосходно! – ответил Фислар. При одной мысли о предстоящем путешествии его сердце наполнилось радостным предчувствием. Как будто в груди надули воздушный шарик. Перемены. Перемены!

И я уйду…

Вот как бывает… И днем нет покоя и ночь не мила. Отключится. Как выключить этот мир? Но неуемно нарастает, таится в каждом шорохе. Он – прозрачный, невидимый, проникающий во все вокруг. Несущий страданье, ведь нет ничего теперь кроме страдания. Где же то счастье, что казалось так близко? Где же та вершина, на которую стремился попасть. И вот уже на вершине, понимаешь, что здесь только холод и одиночество. Нет и никогда не было ничего, кроме этого, ни на одной из вершин. Бывает смотришь снизу, и вот он далекий край, кажущийся чудесным, и стоит только чуть-чуть постараться, чтобы достать рукой. Как луна, ведь вот она, протяни руку… Но недостижима. И теперь один, как всегда, на этой безлюдной макушке горы, овеваемый холодными ветрами гордости и отчаяния. Вино не поможет, ничто не поможет. Уж лучше отречься от престола сразу, чем ждать пока подданные сами того захотят. Алвин способный, он сможет. Ну, а потом куда? Некуда… неужели сидеть здесь до скончания веков… разъедаемый молью сожаления. Каждый шаг – ошибка, каждое движение приводит к нерушимым последствиям и все до последнего плохи. Неужели это старость? А в ней столько жизни, энергия бьет ключом, весь мир ей в новинку. О, как же замылен взор… не видел и не вижу никого кроме себя. Только один здесь на этой холодной горе. Овеваемый ветрами сожаления.

Селдрион бесшумным шагом ступал сквозь ночь по мягкости ковров, одинокий, босой, невидимый никем. Туда, где жила мечта, которая давала силы и надежду. Но теперь там пусто. Как поздно понял это. Ушла и не поймать ее, никаким арканом не затащить, а затащишь и пожалеешь, потому как захиреет и умрет от тоски, как было с той, другой. Никто не знает, почему умерла, почему оставила его здесь одного. Знала ли она сама? Не хочется верить.

Только он было прикоснулся к ручке двери, где жила Марианна, как услышал голоса. В комнате кто-то был. Селдрион подошел ближе, прислушиваясь. Различил голос Харши, она говорила на языке нагов. Из-за этого было хуже слышно. Тихий, шелестящий язык.

– Я не сбежала, Аймшиг. Меня отец выпустил. Сначала он хотел убить меня. Морил голодом почти два месяца.

– Как ты попалась? Почему этот идиот не защитил тебя.

– Сама виновата. Он дал мне жилье, секретное место, о котором никто не знает, но я ушла оттуда.

– Почему же?

– Не выдержала. Из-за меня чуть не начали войну. Я решила, что могу упросить отца простить меня, но какой-там. Он пообещал заморить меня голодом, если не верну амриту. И морил. Я и так вечно голодная хожу, а тут так жестоко. Сначала я держалась, но дошло до того, что хотелось впиться зубами в хвост стражника, маячивший у моей клетки, и напиться его крови. Это стало невыносимым.

– Понимаю тебя. – Тихо отвечал Аймшиг.

– Решила пойти на мировую, потому как могла сойти с ума еще до смерти. Он кидал мне мох, только мох, представляешь, но мне приходилось есть и это. Тогда я пообещала, я поклялась, что верну амриту, вынуждена была пообещать, чтобы выжить. Но попросила одно условие.

– Какое?

– Мы должны будем иметь возможность беспрепятственно проникнуть в тот мир и когда мое дело будет завершено, ты заберешь амриту назад и вернешь ее отцу. Поэтому он и подписал мировую с нильдарами.

– А если она успеет усвоить ее до того, как…

– Не успеет, люди не могут этого сделать. По крайней мере не слышала о таких случаях.

– Понял тебя, принцесса. Справлюсь.

– Хорошо, что хоть тебе можно доверить такое дело. Сил мне больше не нужен.

Владыка слушал у двери ловя каждое слово и теперь разговор приближался к концу. Тихо отошел, молниеносно вернувшись в свою комнату. Он и так слышал достаточно.

***

До отъезда оставалось совсем немного времени, и Марианна была рада тому, что Харша наконец пожаловала к ней. Теперь у Тиаинэ, она чувствовала себя в безопасности, с удовольствием помогая по хозяйству. Лето было таким молодым, а соловьи в маленьком дворике так сладко пели по ночам, что ностальгия охватывала девушку и она подолгу сидела у открытого окна, мечтательно глядя на новую луну. Нехотелось уходить, покидать этот благодатный край, где все было в сотню раз прекрасней, чем у нее дома. Но она не могла отказать. Второго шанса вернуться не было. Никто не знал, откроется ли еще раз этот портал. Сначала Владыка хотел платить Тиаинэ за проживание Марианны, но та отказалась. Девушка была рада этому. Наконец можно вздохнуть свободно. И как вздохнуть. На улицах зацвели липы. Днем медовый дурман залетал в окна маленького домика, где жили Тиаинэ с супругом и матерью. Все они были очень добры к Марианне, но не очень любили нагини, как бы не нахваливала ее девушка. Им уже подготовили одежду, в которую они должны были переодеться перед пересечением портала. Харша могла принимать любой облик и пока еще не решила кем будет. Узнав о том, что Фислар идет с ними, принцесса была недовольна, хотела воспротивиться, на что получила резкий ответ, что и сама Мариэ в этом случае никуда не пойдет. Тогда замолчала, притихла. Едва успели сшить и на него одежду, больше соответствующую миру людей, как пришло время выезжать. Марианна уже сложила вещи для похода, сидела на чемоданах, как в комнату вошла встревоженная Тиаинэ. Она сообщила, что Владыка Селдрион ожидает ее собственной персоной на улице.

Марианна поспешно выбежала. Предчувствие закралось в ее сердце, но нет. Не может быть, чтобы он пришел за ней, чтобы нарушить клятву, данную Харше. Он стоял у ворот, слишком высокий и статный для такого места. Совсем не вписывались его серебряные волосы, украшенные диадемой, в маленький, набитый горшками с петуньями дворик. И гордое лицо, как будто высеченное из белого мрамора. Как у статуи. Не вязалось оно с беспорядочно свисающими виноградными лозами и посеревшем от старости деревом беседки. Вот он здесь, печальная страница прошлого, навсегда уходящая от нее, как движущийся поезд, как песок сквозь пальцы. Вскинул темные прямые брови, увидев ее. Как-то радостно и печально одновременно. И стальные глаза сверкнули непонятным блеском уходящего солнца. Как жаль, что все сложилось именно так. Камень застрял в груди Мариэ, не желая покидать ее. Сердце как будто потяжелело. Она подошла к нему, стараясь улыбаться приветливо. Он тоже улыбался в ответ, но не так, по-другому. Будто вековая река тоски вышла из его глаз и хлынула во все направления. Затопила маленький уютный дворик, вылилась за забор и проследовав по улице, нагнала убегающих горожан, наполнила собой весь город, а потом дальше и дальше, все леса и поля, озера и реки вечной страны богини Алатруэ затопила печаль. Они молчали. Неловко расставшись, уже не могли будто и говорить нормально. Марианна решилась нарушить это глупой повседневной фразой, но он просто взял ее за руку и медленно повел в сторону ворот. Там ждали лошади.

– Прогуляемся? – Предложил он. И видя эту реку печали, текущую прямо от ее ворот, Марианна не могла отказать.

Оседлали лошадей. Он погнал рысью, прочь из города, за ворота, далеко, так, что Марианна начала мерзнуть от луговой сырости. Близился закат. Теперь солнце садилось поздно, не спеша, ему торопиться было некуда, в отличие от всадников. Марианна понятия не имела, куда они едут. Владыка лишь изредка оборачивался, проверяя, успевает ли она за ним. Доехали до заливного луга с сочной яркой травой. Слева виднелся город, справа вдалеке темный лес. Пасторальная идиллия семнадцатого века. Он спрыгнул с лошади, подал ей руку, и потащил зачем-то в сторону заката по совершенно грязной проселочной дороге. Она бежала следом, чуть не падала, путаясь в длинной юбке, едва успевая перепрыгивать лужи, оставшиеся после недавней грозы, по которым он шел не глядя. Наконец, остановился просто посреди поля, бросил ее руку, с особенным чувством, словно боролся с собой, пытаясь отречься. У этой прогулки нет и не было никакой цели и смысла. Марианна растерянно оглядывалась по сторонам. Лошади медленно брели за ними, словно боясь отстать, изредка останавливались, косились глазом. Молча смотрел на нее, она улыбалась крохотно, из вежливости, пытаясь скрыть от себя самой неловкость момента. Вместе с заходящим солнцем в его глазах отражалась ярость, переходящая в отчаяние.

– Я требую, чтоб ты осталась.

– Зачем вы так? – Спросила она опять официально, мысленно чертыхнувшись своей ошибке. – Я не могу. Я уже пообещала всем.

– Ты не понимаешь… ты не знаешь всего что тут происходит. – Он ходил из стороны в сторону, метался, втаптывая грязь сапогами. Потом отрезал официальным тоном, не терпящим возражений. – Ты должна остаться. Это приказ.

– Вы запрещаете мне покидать эту страну? – Марианна уточнила внимательно его разглядывая. Он молчал. Она добавила. – Но ты же поклялся. Харша столько раз мне про это говорила…

– Ах, эта чертова гадюка и мне об этом твердит без устали. Годами. Сколько уже можно? Пусть идет сама, а ты оставайся. Пусть она хоть под землю провалится, нам-то до этого какое должно быть дело?

– Но мои родители? – Марианна поднесла ладонь ко рту. – Они же там… Они же остались одни… Думают, наверное, что меня сожрал медведь или убил маньяк какой-нибудь. Я ведь исчезла так внезапно. Ведь они вообще бог знает что могли подумать за тот год, пока меня нет. Я должна, нет, я просто обязана вернуться, чтобы сказать, доказать им, что все в порядке.

Он смотрел на нее с горечью, поджимая губы. Марианна отвела взгляд, не в силах выдержать давления ситуации. Сразу же вспомнилась та ночь после бала. Ведь может он говорил искренно, хоть и был пьян. Но это все равно ничего не меняет. Всего лишь обезьяна не по праву завладевшая напитком бессмертия. И нет ей места в мире богов. Ведь столько раз ей показывали, обличали, всеми силами доказывая ее никчемность, что она уже успела в это поверить. А та влюбленность ей просто почудилась. Все это был просто сон.

Они стояли посреди этого поля как два идиота. Вся ситуация казалась иррациональным выдуманным бредом. Пасторальная идиллия. Ха, просто картинка. Она ощутила себя как на сцене, отыгрывающей комично-любовную сцену в одной из комедий Шекспира. Ей вдруг стало до ужаса смешно. Очень легко и смешно. И он показался просто смешным. Вот дурак-то. Живет уже две с половиной тысячи лет, а никак не поумнеет. Зачем только им дана столь долгая жизнь? Они оба молчали. Селдрион заметил, что она улыбается.

– Смеешься? Рада что покидаешь меня? – Проговорил с вызовом отчеканивая слова.

– Нет, – отвечала она, отвернувшись, – просто вспомнила одно стихотворение. Ты сам говорил мне, что мне еще жить и жить, целую вселенскую вечность. Вот я и не понимаю, зачем ты так расстраиваешься. Мы еще много раз можем встретиться и даже успеем надоесть друг другу. – И она прочитала стих, подойдя к нему ближе, глядя обычной повседневной ласковостью.

До свиданья, друг мой, до свиданья.

Милый мой, ты у меня в груди.

Предназначенное расставанье

Обещает встречу впереди.

До свиданья, друг мой, без руки, без слова,

Не грусти и не печаль бровей, -

В этой жизни умирать не ново,

Но и жить, конечно, не новей.²¹

Он долго держал ее руку, но она не сжимала пальцев в ответ, а просто стояла, холодная как статуя. Словно издевалась надо всем вокруг. Высмеивала жизнь глупыми стишками. Смеялась над этим полем, небом и грязной дорогой, над любопытными лошадьми и своим испачканным платьем. И конечно же над ним. Смеялась, чтобы легче было отказаться, отвергнуть. Ведь то счастье, что он обещал, было таким неуловимым, словно замки, построенные из облаков.

– Ах, ты, несносная! – Он в гневе бросил ее ладонь и опять принялся расхаживать вокруг. Она смотрела на него. Мучается. Ведь он мучается. Холодная гордая королева, что было поселилась в ее сердце мгновение назад, уже сдавала свои позиции. Она не могла вытерпеть, когда рядом кто-то мучился. Сразу же хотелось обнять и пожалеть. Сделать все, чтобы этого не было. Но если сейчас поступить так, то расставаться будет в разы больней.

– Прости меня, Сил.

– За что я должен тебя прощать? – Остановился и опять впялился своим немигающим взглядом, как коршун, высматривая в ее черешневых глазах хоть чуточку прежней доброты, жаждя ее, как путник жаждет воды в пустыне.

– За все, конечно же. За то что ухожу. За то, что выгнала тебя тогда. – Она засмеялась, хлопнув себя ладонью по лбу. – Ох, не надо было говорить такого. Не надо было.

Он развел руками словно в бессилии.

– Вот если бы давали приз за непоследовательность, то у тебя было бы первое место. Что вообще все это значит? Хочешь надо мной поиздеваться напоследок?

Повисло молчание. Она помрачнела. Последний раз взглянув в ее сторону, он бросил отрывистое «Поехали» и пошел навстречу лошадям. Марианна плелась следом, подбирая юбки. Ей вдруг стало больно. Это все было серьезно, так серьезно, что не высмеять и от того еще больнее. Так сильно больно, словно в груди застряла пущенная стрела. С тяжким прерывистым вздохом она согнулась. Селдрион остановился.

– Что случилось? – спросил недовольно.

– Ничего, сердце болит. Наверное, я просто умираю от разлуки с тобой. – Она резко истерично рассмеялась, а потом закашлялась, и замолкла, снова согнувшись, хватаясь за грудь. Подняв глаза, часто заморгала пытаясь скрыть слезы и снова тихо, с надрывом в голосе рассмеялась. Он подошел ближе, почти вплотную, чуть не касаясь рукой ее согнутой спины, прячущей невидимую рану.

– Я тоже. – Произнес он тихо. И подняв на него взгляд, Марианна опять засмеялась, но глаза ее были раскрасневшиеся и влажные. Рот постоянно расползался в улыбке, кривой и болезненной, как у паяца, которого заставляли плясать на собственной казне. Смех тихий, как сухой кашель, срывающийся, истеричный все сотрясал ее, а Селдрион стоял рядом, не в силах решиться дотронуться до нее. Она наконец ответила.

– Что ж, мы все умрем рано или поздно. Разве имеет значение – от чего? – Марианна повернулась к уходящему солнцу пряча слезы. Губы невозможно было контролировать, они то и дело разбредались по сторонам, обнажая зубы, и насильно поджав их, в конце концов совладала с собой. – Знаешь… Тебе ведь известно, как я люблю стихи. – Она опять как-то наигранно хлопнула себя по лбу, словно совершила великое открытие. Селдрион смотрел на нее с плохо скрываемой грустью. – Точно, я ведь сегодня уже один стих прочитала. Так вот, раз я так сильно люблю и ценю поэзию, то всегда планировала, ты знаешь, это может звучать странновато, но не отрицаю, что я немного с приветом. Так вот, я планировала и выбирала какой же стих будет написан на моем надгробии. Это вроде памятника над могилой. Я не знаю делают ли у вас такие. И все, что мне раньше встречалось, все это было не то. Пока я не нашла его. Это просто шедевр. – Ее глаза горели. Селдрион улыбнулся такой перемене. Так мечтательно говорила о смерти. Романтизировано. – Так вот, – она продолжала, вскинув на него быстрый взгляд, словно опять начала стесняться его как раньше, – Если я вдруг умру, там, в нашем мире, от тоски или чего-то еще, и мы больше не сможем встретиться в той далекой вечности, что ты обещал мне, то мне бы хотелось, чтоб ты знал, что будет написано на той гранитной плите. – Она опять не смогла сдержать истерического смешка. Чтобы успокоиться отвела глаза и щурилась вдаль, на закат, который давно уже прекратился и солнце, скрывшись за горизонтом, окрашивало небо вместе с застывшими гроздьями облаков в розовый, оранжевый, пурпурный и сизый. Словно вся палитра цветов разлилась в небе в сегодняшний вечер только ради них двоих. Она стояла, собираясь с силами, и наконец отпустила себя, словно прыгнула со скалы в бездну уходящей с каждой секундой красоты. В бездну покидающего навсегда счастья. И как-то по-особенному горделиво зачитала слова со своего воображаемого надгробья.

И я уйду. А птица будет петь

как пела, и будет сад, и дерево в саду,

и мой колодец белый.

На склоне дня, прозрачен и спокоен,

замрет закат, и вспомнят про меня

колокола окрестных колоколен.

С годами будет улица иной;

кого любила, тех уже не станет,

и в сад мой за беленою стеной,

тоскуя, только тень моя заглянет…

И я уйду; одна – без никого,

без вечеров, без утренней капели

и белого колодца моего…

А птицы будут петь и петь, как пели.²²

Часть вторая

Счастливые пришельцы

– Я часто размышлял о разнице между нильдарами принадлежащими к разным классам. И пришел к выводу, что она заключается лишь в том – от чего они могут получать удовольствие. Вот, например, нильдары попроще могут радоваться незатейливым вещам, таким как выпивка, покупка обновок, драки, и прочее, и прочее. Принадлежащие же к высшим классам уже не могут получать удовольствие от таких примитивных источников. Так скажем, их не удовлетворит уже покупка даже нового дома, лошади и так далее. Они хотят большего. Их не устроит простая игра на дудочке – им нужен концерт целого ансамбля арфистов. Они уже не ругаются с соседями из-за того, что их коза поела капусту. Они могут отслеживать тонкие изменения в природе, наблюдать за жизнью, течением времени, размышлять о высших материях. Что такое добро и зло, например. Им уже не под стать быть частью повседневной мышиной возни. А есть еще выше, те, которые смотрят в небо, думают о вечности, о том, как помочь другим понять, что не стоит думать о козе и капусте. – Так размышлял Фислар, изредка помешивая содержимое котелка, и подбрасывая в огонь поленья, пока Марианна нарезала овощи.

– Да, ты в чем-то прав, но все же я с тобой не согласна. Нас обучали пирамиде потребностей²³. То есть если базовые желания не удовлетворены, то человек не способен желать чего-то еще. То, о чем ты говоришь, приписывая эти качества людям высшего сословия, может и появляются лишь оттого, что у них есть всё в материальном смысле. Например, если у человека не хватает денег на кусок хлеба, вряд ли он захочет послушать даже самую лучшую музыку.

– То есть ты думаешь, что бедняк не может отдать свои последние деньги для того, чтобы услышать концерт или приобрести произведение искусства? А богачи, наоборот, только и размышляют как о рождении новых звезд? – Фислар скосил глаза в сторону с неприязнью.

– Нет, я так не говорю. Всегда есть исключения. Я знаю примеры знаменитых художников и писателей, которые голодали, но отдавали всего себя предмету своей страсти. Некоторые даже не желали продавать свои картины, находясь при этом в совершенно безвыходном материальном положении. – Марианна отряхнула руки и попробовала воду на соль, – Как же хорошо, что я не сидела без дела и научилась у кухарок готовить. Ведь раньше-то совсем не умела. – Она улыбалась довольная как слон, согревая озябшие пальцы у костра. Ночи здесь были гораздо холоднее.

Харша и Аймшиг выкладывали на огромную красную скатерть с вышитым на ней золотым орнаментом гору снеди, выставляли бутылки вина, пузырьки с благовонными маслами, сладости, украшения, золото и жемчуг, куски парчи. Все это они производили уже две ночи подряд, ожидая прихода стражей, но никто не приходил. Марианна молча недоумевала их усилиям, смеясь внутри себя над их ожиданием. Какие-то стражи, что за бред! Бедняжки не подозревают, что попали в скучнейший из миров. Только если воры позарятся на все это добро, хотя тех из них в любом случае поймали бы где-нибудь на границе, перевози они столько золота. При этих мыслях она совершенно не представляла, что же они сами будут делать, если их остановит милиция с этим добром. Уже три дня прошло с тех пор, как они ступили сквозь портал и теперь шли непроторенными тропами. За год лес зарос настолько, что Марианна его не узнала, как и не нашла той туристической тропы, по которой они в прошлый раз с отрядом пришли сюда. Харша и Аймшиг не брали с собой никакого багажа кроме подношений стражникам. Это составляло два огромных набитых до отказа рюкзака. В них они уместили копченые свиные рульки и рыбу, сыры, мед, варенья, цукаты, бутылок пятнадцать красного и белого вина, россыпи драгоценных камней, благовония в виде порошков, хлеб и даже не забыли принести бутылку воды из священного источника нагов. Учитывая, что сами не прикоснулись к еде за все это время, удивляло как терпеливо они тащили на себе эту поклажу кряхтя от натуги. Принцесса оказалась намного сильнее, чем выглядела. Марианна же шла налегке, потому как ее рюкзак теперь нес Селдрион, заскочивший в синеву портала в последние секунды. У него с собой не было абсолютно ничего, был одет как обычно – в темном парчовом сюртуке и военных сапогах до колен, с мечом у пояса и длинном плаще. Спрыгнул с лошади, нырнул за ними. Когда все отошли от гипнотической задумчивости, отзвуками прохождения через портал, чуть ли не случилась драка. Харша не ожидала увидеть Владыку, а он не ожидал увидеть Фислара. Марианна попала между молотом и наковальней не зная, как отвертеться. Попрощавшись с ним в тот пасторальный вечер, она была убеждена, что после всего что она наговорила, он не пойдет за ней ни в одном из вариантов вселенной. Но он пришел, несмотря ни на что. Меч пришлось закопать под деревом у входа в портал. Обернув его в бархатный темно-синий плащ, он чуть было не плакал, прощаясь как с другом, под неусыпным контролем нагини. Двинулись примерно по тому же пути, откуда в прошлый раз пришла скиталица. Нашли одну желтую полустершуюся метку на дереве, указывающую на правильность направления. Второй день подряд Фислар пытался покусывать и подкалывать Селдриона, чьи попытки тот игнорировал с вальяжным спокойствием льва. И сейчас происходило то же самое. Фислар продолжал.

– Да, ты права. В массе люди, конечно, следуют пирамиде потребностей, как ты выразилась. Но почему существуют исключения среди бедняков, и никто не знает о таких исключениях среди богачей. Кто-нибудь хоть слышал о том, чтобы богач совершил такое самопожертвование? Ведь неудивительно, потому как они даже и не слыхивали о таком. Поверь мне – это за пределами их воображения.

– Нуу…не согласна с тобой. Богатые люди часто становятся меценатами, филантропами. Этих случаев тоже предостаточно.

– Позволь спросить, к какому слою населения ты себя причисляешь, а? – Вдруг заговорил Селдрион подавшись к костру из тени.

– Это неважно, я не об этом. – Небрежно отмахнулся Фислар, как от назойливого комара.

– Насколько мне известно, такие разговоры всегда начинают лишь те, кто причисляет себя к сливкам общества. К тем, что уже не только превзошли все обыденные формы желаний, но и обладают способностями судить других с высоты своего полета. Как никак, познали все тайны мироздания. Верно? – Он смотрел прямо в глаза Фислару, привычным холодным тоном перетирая его в порошок. Фислар сжал губы и не сдавался.

– Это ты обо мне говоришь? – Наконец выпалил он. Обращаться к Владыке так фамильярно было для него своего рода внутренней революцией. Прежде, он множество раз мысленно настраивал и убеждал себя в том, что Владыка Селдрион уже не имеет власти в этой земле и он не обязан ему подчиняться. Владыка саркастически засмеялся.

– Тебе, тебе. Если я смотрю тебе в глаза и говорю что-то, то обращаюсь к тебе. То есть критерием личности для тебя является лишь то, интересуется ли этот индивид искусством и прочей лабудой. Размышляет ли он над бренностью бытия, так ведь?

Марианна нахмурилась, всей кожей ощущая назревающий конфликт. Хорошо знакомый тон, наводящие вопросы… Она попыталась поймать взгляд Фислара, который не знал Селдриона с такой стороны, то тот не смотрел на нее, и даже в танцующих языках пламени было заметно, как покраснело его лицо.

– Я хочу сказать, – начал он, – что я не делю людей по классам исходя из их доходов и даже считаю это в корне неверным. Я считаю, что люди должны делиться по классам исходя из их потребностей. Если бедняк желает познавать мир или писать стихи, значит он и есть представитель высшего сословия, а если богач только и думает, что о выпивке и женщинах, – он попытался акцентировать ударение на последних словах, чтобы заносчивый Селдрион понял, что говорят именно о нем, – то его нужно отнести к низшему классу, как бы богат он не был. Почему мы не можем сделать это, ведь у него интересы, по сути, скотские. Там он и должен быть, вместе с другими скотами, которых окружает подобная грязь.

– А денежки его присудить бедному поэту, так ведь? – Издевательски улыбался Селдрион.

– Да, вполне можно присудить, если так выражаться.

– Выходит так, что твоего папашу надо отправить в хлев, а тебе бедному поэту побыстрей выдать наследство, чтобы такие богатства направить в нужное русло. Он ведь ведет себя именно так как ты говорил. Из всех моих генералов так никто никогда не нажирался на приемах. Ты думал я не знаю из какой ты семьи? Я помню времена, когда твой папаша только родился, уж не говоря о тебе. Странно слышать, что его дорогое чадо, его единственный наследник, сейчас высказывает такие революционные идеи. Не думаю, что он рад тому, во что превратился его сын.

Фислар подскочил как ужаленный. Стоял, побагровев от гнева, ноздри вздувались как у бешеного коня. Он закричал:

– Не смей трогать мою семью, сукин ты сын! Я говорил о тебе и только о тебе. Упал нам на шею заносчивый лентяй. Круглыми сутками ничего не делает, только знай готовь ему и делай за него всю работу. Ты уже не Владыка в этих землях, так что изволь быть наравне со всеми остальными.

Марианна сжалась как ёжик, опустив голову к коленям, спиной ощущая поднимающийся гнев Селдриона, который сидел позади, опираясь на дерево. Харша повернулась с явным недовольством на плотно сомкнутых губах, но пока молчала. Селдрион медленно поднялся, как бы невзначай кинув веточку в костер. Начинал он не спеша.

– Ну хоть я, как ты довольно грубо выразился, не Владыка уже, тем более я сам признаю это и прошу более не называть меня так. Все равно занимаюсь здесь более важными вещами, чем ты. Поэтому если у тебя есть свободное время, то ты и выполняешь все, что обычно выполняют слуги, ибо что бы ты не воображал о себе в своих мечтах, то ты был и будешь слугой. Слуга, рожденный в семье генерала, потому и покинувший ее, чтобы быть ближе… – Селдрион с явным наслаждением произнес последние слова, – … к своему сословию.

Фислар метнулся в его сторону, а Марианна резко встала, преградив ему путь.

– Прошу не надо.

– И чем же ты здесь таким важным занимаешься? – Фислар уже был не в состоянии сдерживаться.

– Да вот, охраняю Мариэ от него. – Он махнул рукой в сторону вампира. – Ты же не в состоянии этого сделать. Он уложит тебя на лопатки в два счета. Тем более, моя дорогая принцесса меня приглашала еще задолго до того, как ты появился у меня во дворце.

– Но тебя не приглашала Мариэ! – С ненавистью отвечал Фислар. Харша насупилась и отвернулась, продолжая раскладывать самоцветы по граненым тарелочкам. Аймшиг с некоторым равнодушием наблюдал за скандалом, сидя на коленях перед скатертью.

– Да, это так, но для меня дело чести защитить ее, зная, что вампир уже попробовал ее крови и не удержится, чтобы попробовать еще раз. Она теперь для него лакомый кусочек. Я просто не мог оставить ее в такой компании. Пришлось прийти туда, где нужна моя помощь, даже если ее и не просят. Поэтому моя должность здесь даже повыше твоей, ты уж смирись. Прислуживать кому-то, не так уж стыдно. К тому же, Аймшиг согласится со мной в этом.

Харша незаметно положила ладонь на руку вампира, предлагая не ввязываться. Но Фислара последние его слова так распалили, что он не выдержал и ринулся в сторону Владыки.

– Ах ты гад!

Марианна вытянула обе руки умоляя Фислара остановиться. Когда же услышала, что Селдрион сдвинулся с места, она незамедлительно ринулась к нему, прислонившись к груди и не давая ему пройти дальше. Селдрион опустил взгляд и обнял ее за талию хитро улыбаясь. Марианна резко отпрянула, не до конца понимая своего жеста.

– Вот видишь, по поведению девушки можно судить о том, что ты скорее всего не продержался бы в поединке со мной даже нескольких жалких секунд.

– Прошу, прекратите эту ругань. – Начала Марианна задыхаясь от волнения. – Я буду слугой здесь, раз вы оба настолько своенравны, что считаете постыдным обычные дежурства в лагере. Я буду всем готовить, смотреть за костром и мыть посуду, мне не тяжело. Лишь бы вы не ругались. Этот лес скоро закончится и уж продержусь как-нибудь без вашей помощи. – Она говорила, обращаясь в основном к Селдриону, и взгляд его смягчился.

– Ну не ругайся, я все понял. – Нежно произнес он бархатным голосом и Харша услышав это скользнула по его лицу виноватым взглядом.

– Так, тихо вы, – прохрипела она, собравшись с мыслями, – мы уже все подготовили, сейчас будем читать заклинание, и в этот раз прошу всех читать вместе с нами. Если и сегодня не сработает, то мы уже не знаем, что и думать.

– Может то, что никаких стражей не существует? – С кривой усмешкой спросила Марианна.

– Девочка, не говори глупостей. Конечно же существуют.

Все встали на колени, хотя некоторые не очень охотно после долгих препирательств, и начали повторять за Харшей призыв стражей людского мира явиться и принять подношения. После того, как они поднялись с колен, подул сильный порыв ветра, закачавший верхушки вековых сосен. Харша с улыбкой смотрела наверх. Марианна спросила:

– Что это значит?

– Скорее всего сегодня все получится.

***

Марианна зачерпывала из кастрюльки чечевичный суп и поднесла его Селдриону, сидевшему невдалеке от костра. После ссоры, в лагере воцарилось молчание, только она двигалась бесшумно тут и там прибирая посуду, споласкивая стаканы и надламывая выпеченные накануне лепешки. Фислар остановил ее, когда она пыталась поухаживать и за ним и теперь самостоятельно накладывал себе ужин. Затем налила заваренный компот из сухофруктов в кружку и только поставила его на салфетку рядом с Владыкой, как он схватил ее за руку и чуть приподнявшись шепнул на ухо:

– Я не беспомощный младенец, Мариэ, мне просто нравится твоя забота. – Поймав его улыбку, Марианна закатила глаза в манерном выражении крайней усталости его поведением, от чего он, кажется, засиял еще больше.

Только присев с тарелкой огнедышащего варева, измученная за последнюю неделю холодными ночами, сном на беспощадно жесткой подстилке, долгими переходами, съедаемая комарами, о существовании которых совсем забыла в благословенном крае Алатруэ, она резко обернулась. Харша, молча смотревшая на костер все это время, тоже встрепенулась.

– Что там?

– Я слышала хруст. Может медведь?

– Медведь не подойдет, нас слишком много. – Объяснил Аймшиг.

– Вот еще раз, слышали?

– Ночные звери. В лесу всегда полно шорохов, это нормально. – Ответил Фислар.

Но тут звуки трескающихся веток стали отчетливо слышны всем и Владыка отложил тарелку. Фислар тоже приподнялся, а Аймшиг схватился за изогнутый кинжал на поясе. Тут из темноты кустов прямо к лагерю вышла огромная немецкая овчарка. Она спокойно окинула компанию усталым взглядом и нагло двинулась к свиным рулькам любовно разложенным на кроваво-красной скатерти. Марианна подпрыгнула за ней, едва успев схватить за ошейник, прежде чем собака разинула пасть чтобы полакомиться подношениями. Харша зашипела, поднеся палец к губам, и Марианна повернулась, все еще держа собаку и делая отчаянно-бесстрашные попытки оттащить ее назад. Ей показалось, что именно поведение собаки злит принцессу, но та шипела на Мариэ. Ничего не понимая и все еще цепляясь за ошейник, девушка застыла в недоумении, как вдруг, с тех же самых зарослей, держа компанию на прицеле ружья, вышел худосочный дед в охотничьем камуфляже.

– Стой! Браконьеры! Не двигаться! – Истошно завопил он.

Марианна отпрянула от собаки, повернулась в сторону крика и только увидев ружье, рефлекторно подняла руки вверх. В это же время пес, аккуратно поддев самый крупный кусок мяса, исчез в лесу в противоположном направлении. Остальные не разобрали ничего из того, что сказал дед, но Харша многозначительным взглядом приказала повторять за Марианной. Все встали и подняли руки.

– Мы не браконьеры, просто туристы. – Громко и четко, пытаясь выговаривать каждую букву, чтобы глуховатый старик услышал, отвечала испуганная Марианна.

– Что?! – Все-таки переспросил дед, не снимая их с мушки.

– Туристы, туристы! – Почти кричала она. – Я решила показать моим друзьям наши леса. Они все иностранцы, языка не понимают. Прошу вас, не пугайте их.

– Аааа! – Громко ответил дед, опуская ружье. – Ну туристы, тогда ладно.

Все опустили руки, следуя за Мариэ, и Харша незаметно прокралась ближе к ней, улыбаясь деду во все зубы, чтобы незаметно шепнуть девушке: «Пригласи его к нам».

– Но это просто лесник, Харша. – Марианна замялась, и в то же время дед, внимательно оглядывающий присутствующих, заметил кучу бутылок на скатерти.

– Это что вы здесь отмечаете? Праздник какой? – Спросил он Марианну, щурясь на один глаз.

– Да, решили отметить. Присаживайтесь к нашему огоньку, будем рады. – В ее тоне сквозила неловкость.

Моментально на самом удобном и чистом месте у костра оказался пенек, покрытый курткой Аймшига, Харша уже откупоривала бутылку вина и наливала в бокал, Фислар резал мясо и сыр. Деду подали старинный серебряный бокал, и он подозрительно повертел его в руках нюхая содержимое.

– А вы что не пьете? Отравленное что ли? – Он подозрительно засмеялся, и протянул бокал Марианне.

– Да у нас просто бокалов таких нет, но если вы не доверяете, то могу попробовать перед вами. – Натянуто смеясь пыталась отшутиться Марианна, шепча Харше на нильдари: «он хочет, чтобы мы тоже пили». Компот полетел в кусты, нагини уже разливала вино по кружкам. Когда дед с видом бывалого выпивохи залпом осушил весь бокал, Марианна с досадой пожалела о том, что не успела подготовить своих друзей к подобным инцидентам. Что будет если принцесса поймет, что тот, кого она принимает за стража – обычный лесник, который без зазрения совести может смести половину их подношений. Тем временем не замеченная никем собака доела окорок и вернулась за другим.

– Так что отмечаете? – Вспомнил лесник.

– Мы… – замялась Марианна, – мы отмечаем уникальное событие. Вот собрались на природе все вместе. Так здорово, что судьба свела нас всех здесь в этом замечательном лесу. Ведь помните да, – она тихонько напела, – …Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались. – Она подняла свой стакан, из которого попивала лишь сквозь зубы, для приличия, потому как на дух не переносила алкоголь.

– Я люблю эту песню! – крикнул пьянеющий лесник. – Замечательный повод, скажу вам! Ну-ка, подружка, подлей мне еще. – Он потряс бокалом перед лицом Харши, и Марианне опять стало стыдно за соотечественника. Пока принцесса наливала вино с изяществом японской гейши, он спросил. – А она откуда?

– Она из Америки, – на ходу придумывала Мариэ.

– Вот как! – удивился дед. – А эти?

– Они из Швеции, – ответила Мариэ за нильдаров, прикидывая на кого же они больше похожи. – А он из Монголии. – Ответила за вампира.

– Как интересно! Вот действительно, как же здорово, что все вы здесь собрались. А сама откуда?

– Я из Москвы. – Она изо всех сил старалась вежливо улыбаться.

– А! Понял! – Крикнул дед, смеясь, подцепив кусок мяса вилкой, протянутой Харшей. – Понятно, понятно! Мы то тут знаем, что в Москве собрались одни вруны! – Он загоготал страшным смехом и ей стало неприятно, было похоже на то, что дед двинулся на политике. Все тоже улыбались поддерживая.

– А вы работаете здесь? – Марианна поддерживала беседу.

– Ну да, ну да. На службе. Вот Мухтар со мной, помогает. Хотя он уже староват, но еще ловит браконьеров. Эй, американка, как там у вас? Как дома, как родня? – Старик уже начал пытаться разговаривать без переводчика, а у Марианны пот катился градом, начни она переводить Харше на английский, поэтому она просто кивнула.

– Хорошо. Спасибо. – Ответила Харша по-русски единственные два слова, которые знала. Марианна выдохнула.

– Ну, а у вас как? – Спросил старик остальных и те закивали так же напряженно улыбаясь, словно им пришили губы невидимой ниточкой. Тут Марианна впервые оторвалась взглядом от Харши и заметила бледного как мел Селдриона и Фислара вытирающего пот со лба дрожащей рукой, а другой рукой пытающегося выпить немного вина из походной деревянной кружки. Аймшиг весь почернел, как будто ушел в тень.

– А у вас, как в Монголии дела? Все так же оленей пасете или как их там…? Бывал я там, бывал…давно правда. – Старик добрался и вампира. Марианна пожалела, что не назвала для всех одну страну. Монгол склонил голову с натужной улыбкой, которую можно вычислить невооруженным взглядом. Не выдерживая всеобщего напряжения, Марианна то и дело подавала глазами знаки то одному, то другому, чтобы они расслабились и перестали бояться обычного, хоть и вооруженного ружьем лесника.

– Между собой как общаетесь?

– По-английски. – Отвечала она. – Расскажите, как вам здесь на службе, браконьеры часто бывают?

– Частенько, частенько. – Старик отвечал, не глядя на девушку, проводя взглядом поочередно от одного к другому гостю, тщательно их разглядывая. – Но сейчас еще молодежь повадилась сюда ездить, грибы едят ядовитые, музыку слушают громко. Нехорошо тишину леса нарушать, не так ли? – Он прищурился, глядя на Мариэ и ей показалось, что глаза его уже были не выцветшие от старости, а пронзительно-черные. На мизинце поблескивал старый перстень с рубином, который совершенно не вязался с его простенькой вытертой одежонкой. Они помолчали немного, стараясь выглядеть как можно более раскрепощенно, хотя это давалось с трудом. Старик уже выпил три полных бокала, и собака лежала у его ног с набитым пузом.

– Так, где ты их подобрала? – Опять спросил он.

– В интернете познакомилась. – Марианну бросило в жар.

– В интернете говоришь… эх москвичи вы москвичи, пропащие вы души, с этими вашими ентернетами… И куда же вы направляетесь?

– Я – домой к родителям, остальные попутешествовать хотят.

– Хорошо, хорошо, путешествуйте. В этом ничего плохого нет. Мир повидать…Только не вредите никому, – и тут он обратился как будто именно к Аймшигу, – не убивайте, не воруйте, и прочими гадостями не занимайтесь, и будет у вас все хорошо. Так ведь? – Он опять повернулся к Мариэ и выглядел теперь как странноватый сказочник.

– Вы совершенно правы! – Она закивала, стыдясь про себя его причудам.

В назидание, он опять окинул всех внимательным взглядом, как будто ожидая возражений, но возражений не последовало. Когда он наконец засобирался вставать, после долгой мучительной тишины, нависшей над лагерем, Марианна вздохнула облегченно – до него наконец дошло. Видимо почувствовал всеобщее напряжение, созданное его внезапным появлением, вкупе с паразитированием на чужом столе. Поднимаясь уходить, он стянул с головы старую кепочку и, как бы раздумывая над чем-то, мял ее руках. Начал прощаться. Харша часто кланялась и приседала, сияя улыбкой, мужчины почтительно склонили головы совсем не по современным обычаям Швеции. Марианна сделала пару шагов, провожая лесника, радуясь тому, как быстро он ушел. Но он вдруг остановился на пол пути и произнес:

– А вы, молодая красивая девушка, я знаю, поверьте старику, что много сейчас трудностей у молодых. Вам будет очень тяжело жить будучи такой.

Марианна напряглась.

– Что вы имеете в виду?

– А то, что вам нужно быть незаметнее, не попадаться на глаза лишний раз. Спросите у ваших друзей, они, наверное, понимают, о чем я.

– Хорошо, – она подозрительно скрючила нос, – но что же мне делать?

– Сделать вы ничего не сможете, но вот если оденетесь попроще, скажем вот в это, – и он протянул пожеванную старую охотничью кепку, которую, казалось, приобрел еще во времена Ильича, – то может и пронесет. – Марианна заулыбалась, не в силах объяснить его действия ничем кроме маразма и пробормотала.

– О, это лишнее, простите, не могу взять, вам нужнее. – И пыталась сделать как можно более вежливое лицо, немного пятясь назад и отмахиваясь руками. Харша зашипела сквозь зубы «Бери!»

– Вот видите, ваша-то подруга разбирается в жизни. – Он весело повернулся к Харше, как будто поняв ее. С плохо скрываемым подозрительным отвращением приняла необычный подарок и поблагодарила сквозь зубы.

***

Она еще стояла, сжимая в руках бесполезную вещицу, смотрела в темную гущу ночи. Пес скрылся по следам хозяина в шуршащую тьму леса. Если бы луна взошла, то светила бы огромным холодным фонарем, но ее еще не было, несмотря на недавнее полнолуние. Странным казалось то, что старик покинул их просто так. Точно, как и появился: из ниоткуда, и скрылся в никуда, не подсвечивая себе дорогу фонариком. Ветер шелестел верхушками деревьев, как при приближении дождя. Марианна очнулась от раздумий, услышав ликующие вскрикивания Харши. Та висела на шее вампира повизгивая от радости, трепля его за пухлые щеки и щипая за уши с бирюзовыми серьгами:

– Мы прошли! Мы прошли, ты веришь в это?

– Да, да, это было невероятно. Я только сейчас смог нормально дышать.

– Налейте мне, да побольше. – Селдрион протянул кружку облегченно выдыхая. – Давно я так не нервничал.

– И мне. – Подставил свой стакан бледный как бумага Фислар.

– Да вы что, с ума сошли? – Марианна повернулась недовольная. – Зачем так лесника испугались? Чуть не опозорили меня. Нагнали тут мистицизма. Его собака у вас все мясо сожрала, пока вы тряслись от страха. А мне он какую-то оборванную кепку подарил.

– Ты что, – Харша улыбалась настороженно, – не видела их?

– Видела я, не слепая. – Отвечала та угрюмо.

– Принцесса, она не может их увидеть, они же из ее мира. – Сдержанным шепотом подсказал Аймшиг, покачивая головой.

– Что? – Скукожилась Мариэ сдвигая брови.

Компания застыла с вопросительными лицами, и вампир коротко подтвердил свой скептический вердикт.

– Да, она не может видеть.

– Что правда? – Харша повернулась к нему с непониманием на лице. Смотрела на нее несколько секунд внимательным взглядом, а Селдрион опять найдя повод подойти к Мариэ поближе, обхватил ее за плечи, пристально разглядывал, будто изучая.

– Так ты его не видела?

– Да видела я, вы что? Похоже, что у вас групповая галлюцинация. Это был лесник, а вы приняли его за стража. Все то вы мистифицируете. Наш мир – это совсем другое место, здесь нет ничего паранормального, не то, что у вас. Привыкайте. Надо же, испугались дедульку с собакой.

– То есть, ты хочешь сказать, что в вашем мире все такие? – Испуганно спросил Фислар тыча пальцем в темноту леса.

– Какие такие? Да все. Мы все обычные люди.

– Так и есть, она не видит его. – Опять повторил вампир свой окончательный вердикт.

– Да что ты заладил! Не видит, не видит. Что не видит!? Хотите сказать это был не человек с собакой? – Психанула Мариэ.

Все как по команде разразились громким смехом, испугавшим ночных обитателей леса.

– Ты ж моя хорошая, какая глупенькая! – Селдрион попытался заключить ее в объятия, но та вырвалась, крича Аймшигу.

– Скажи мне, что я должна видеть! Ты же из нашего мира, я помню, что слышала это от принцессы еще во дворце нагов.

– Девочка, это был самый настоящий страж, и никакой не лесник. Он принял эту форму лишь для того, чтобы не испугать тебя. Это так милостиво с его стороны стараться не травмировать человека. Он был со своим слугой, который для тебя выглядел как собака, но это была не собака. Я могу поклясться, что хоть я и не робкого десятка, но стражей боюсь до чертиков. А этот был просто огромен. Его дыхание чуть не сдуло меня с места. Темно-синяя кожа, жуткие клыки, огромные выпученные глаза, которые смотрят на тебя так, будто от тебя сейчас мокрого места не останется. – По его лицу пробежала судорога. – Кстати он подарил очень ценную вещь. Ты должна понять, как использовать ее и для чего. Видимо ты ему понравилась, иначе не дал бы ничего. И только благодаря тебе, тому, что ты из этого мира, он пропустил нас. Не хочется даже думать, что было бы, если бы тебя с нами не было.

– Это точно. – Добавила Харша.

– Прости меня, – Селдрион с понимающим шепотом дотронулся до руки нагини, – теперь я понял, почему ты так разозлилась тогда.

– И ты меня прости, я не должна была так к тебе относиться. – Принцесса повернулась с растроганным взглядом. Они обнялись.

– Как трогательно. – Паясничая пробурчал обидчивый Фислар.

– Ну что ж! Давайте выпьем за это! – Не обратив на него никакого внимания, Селдрион поднял кружку с вином. Лица пришельцев сияли от счастья. Марианна поискала взглядом скатерть, но та исчезла вместе со всем содержимым. Осталась лишь недопитая бутылка, которую Харша оставила у костра.

Грязная кровь

Последний день перехода завершился, и путники укладывались на ночлег. На следующее утро они уже должны были выйти к маленькой деревушке, а оттуда на автобусе доехать до ближайшего города. Замерзшая до костей Марианна в очередной раз отвергла предложения Селдриона согревать ее всю ночь в своих жарких объятьях, и улеглась так близко к костру, насколько позволял огонь, то и дело поворачивалась с боку на бок, отогревая спину и плечи. Харша спала, свернувшись клубком на всякий случай, скрыв под тканью свой питоновый хвост. Фислар уже сопел, широко раскинувшись на спине, и только двое никак не могли уснуть. Из-за нестерпимого голода вампир, чье полное имя звучало как Шонийн Аймшиг и переводилось как «ночной ужас», не мог сомкнуть глаз и напряженно вглядывался в звездное небо, совершенно не замечая его красоты. Селдрион тоже не спал, глядя на спину той, за которой последовал сюда, бросив на произвол судьбы царство. Он решил ехать лишь в последний момент, когда оставался день до полнолуния. Написал письмо, заверив его королевской печатью, в которой все-таки назначил на царство старшего сына, ожидавшего этого момента уже долгие годы. Он не брал с собой ничего, что нужно было в столь долгом странствии, кроме коробки с магическими серьгами. Поехал в чем был. С завтрашнего дня ему предстояло носить их, не снимая, все время, пока он собирался находится в мире людей. Харша, сотворившая сей магический предмет, создала около шестнадцати образов, но с тех пор, как он разыграл Мариэ в царстве нагов, притворившись хромым и косым дядюшкой, он не надевал их, и не изучил другие маски. На это было нужно время, которого в тот момент не было, да и не собирался он ехать никуда. Но затея заставить непокорную остаться в замке, с треском провалилась и теперь он глубоко и медленно вздыхал, мысленно гладя ее черные волосы, разметавшиеся по плечам и покрывалу. Аймшиг тоже вздыхал, но уже подальше от костра, потому как не нуждался в тепле. Хотя в последние дни из-за голода его иногда трусило, как при ознобе, он старался держаться невозмутимо. Краем глаза посматривал на Мариэ и Селдриона, видел, что тот не спит и досада разбирала его.Хоть капельку крови, хоть немножко… желание, жившее глубоко в груди, ерзало как плотоядный червь, не давая успокоиться, отвлечься, сомкнуть веки. Он помнил ее вкус…

Неожиданно, где-то глубоко в лесу послышался хруст шагов. Кто-то шел к ним. И не только шел, но и звал тихим голосом. Селдрион сел, вампир закрыл глаза притворившись спящим. Голос был женским, странно слышать его, когда время уже перевалило за полночь. Деревня рядом, может кто-то потерялся. Судьба наконец предоставила ему шанс. Пить кровь животных, особенно мелких, тех кого удавалось поймать в предыдущие ночи, все равно, что человеку питаться одними листьями салата. Только человеческая кровь насыщала, давала силы. Нильдары тоже были не в счет. Не мог объяснить, но не тянуло его пить кровь будто смешанную пополам с серебром. Этот вкус налипал на нёбо и еще долго отравлял любую трапезу. В тайне ото всех, он ностальгировал по кровавым сражениям, когда орды кочевников на лету срубали головы, а он кружил коршуном над полем, упиваясь своей властью добивать раненых. Вот были времена…Но от ярких воспоминаний голод проснулся с новой силой. Он услышал, как Селдрион поднялся и прошел мимо него в лес, откуда доносились звуки. Бесшумно ступая кошачьим шагом, двигаясь от дерева к дереву, он приближался к темной фигуре, опершейся на сосновый ствол. Она тяжело дышала. Нильдар услышал ее сердце еще метра за три и понял, что с ней что-то не так. Это был определенно человек, женщина, а никакой не оборотень пожелавший выманить его в ночи. Без оружия он ощущал себя немного некомфортно, но короткий кинжал все же был припрятан в сапоге, и с ним он не пожелал расстаться, несмотря на все заверения осторожной Харши и пацифистские убеждения Мариэ сдать оружие. Хоть незнакомка казалась безопасной, все же присел, медленно вытягивая кинжал из ножен и застыл в ожидании. Меньше всего ожидал услышать, как она захлюпала носом, что-то зашептала, сползла спиной по дереву и уткнув голову в колени зарыдала. Вышел из укрытия, убрав кинжал. Дотронулся до ее плеча. Вздрогнула, подняв голову. Лицо как у рыбы, глаза далеко поставлены и в носу кольцо. Черные волосы из скомканных пучков с бусинами, разбросанными как капли на траве. Одета в какую-то рванину. От шеи вниз к груди уходил темный рисунок на коже. Таких он раньше не видел. Встала, улыбалась странно. Он чуял, что с ней что-то не то, но пока не мог понять. Когда она залепетала на своем, он поднес палец к губам остановив ее. Восторг светился в ее глазах, а зрачки заполнили всю радужку. Она потерялась, он понял это и без слов, когда жестами пыталась объяснить. Искала своих друзей, с которыми приехали сюда. Нильдар улыбнулся, отчего незнакомка еще больше расплылась, глядя на него полным обожания взглядом. Будто под гипнозом была. Он расслышал и запомнил только одно слово, которое она постоянно повторяла и повторяла, видимо, ее имя – «Карина» и то, что она назвала его «эльф». Начиная терять терпение с этой игрой в угадалки, он молча пошел в противоположную лагерю сторону, откуда и появилась незнакомка. Он видел, как Аймшиг тоже поднялся вдалеке, среди кустов и пошел за ним. Чуя запах чужого лагеря, он подвел ее к месту, удивляясь, как они могли так близко подойти к людям. Хотя дорога между их стоянками не была легкой: им приходилось продираться через жуткие заросли и перешагивать огромные поваленные ветки, тем не менее преодолели они это расстояние минут за десять. Видя вдалеке силуэты палаток, он остановился, не зная теперь как отделаться от этого существа, которое успело влюбиться в него без памяти. И похоже никакая сила не заставила бы ее оставить его в покое. Девушка намертво прилипла к нему, не отставая ни на шаг, с упоением ловила его взгляд, следила за его губами, мимикой, каждым движением. Он уже раздумывал над тем, чтобы привязать ее к дереву, но тут спас Аймшиг невидимкой подошедший со спины на шипящем наречии нагов попросивший дать ему девушку. «Она не в себе, – шипел по змеиному ночной эльф». «Мне без разницы» – отзвуком рождалось шипение из темной чащи. Осознавая, что ужас ночи Монголии так или иначе найдет себе жертву, нильдар решил, что только в его присутствии этот процесс может быть хоть каплю контролируемым, тем более только так можно было избавиться от ее навязчивости. Скрепя сердце, Селдрион позволил вампиру усадить зачарованную на лежащий ствол полусгнившего дерева, и пока она смотрела своим мутным взглядом, пытаясь понять снится ли ей это совершенное лесное существо неземной красоты, Аймшиг кривым кинжалом вспорол ей руку и пил кровь дрожа от наслаждения. Незнакомка даже не вздрогнула, ибо одурманенная им, не чувствовала боли. Теперь уже бывший Владыка нильдаров чувствовал себя участвующим в какой-то грязной постыдной затее, в своей интимности похожей на близость с женщиной. Как будто невольно подсматривал за извращенцем, становясь соучастником. Хотя и не мог оторвать взгляда. Сделав свое дело, вампир облизнул напоследок рану, которая должна была полностью затянуться к утру. Жертва бессильно обрушилась на мягкий мог. Даже не взглянув на вампира, откинувшегося на дерево с блаженной улыбкой, желая, как можно быстрей искупаться, он пошел к ручью мысленно стряхивая липкую смолянистую грязь как будто налипшую на него внутри и снаружи после увиденного.

На следующее утро они делали вид, будто ничего не произошло. Проспавший дольше всех Аймшиг выглядел как после попойки. Его сообщник знал о причине. Нечистая кровь. Харша заметила опухшее лицо, на котором почти исчезли и без того небольшие глаза. Марианна что-то шутила про китайского пчеловода, но никто не уловил суть. Осуждающий, с прищуром взгляд раскосых, черных как угли глаз подруги, вывел его на свет реальности и через час он уже выглядел бодрячком.

Они покинули лагерь с ранними лучами солнца и ночная гостья, очнувшаяся от своего гипнотического сна, списывала свою слабость от потери крови на бессонную ночь и наркотики. Как не пыталась она пройти по вчерашним следам, не смогла найти его. Долго пыталась убедить друзей, что видела эльфа. Мужчину с серебристыми волосами, светлым лицом, будто высеченным из мрамора, прямым носом, темными бровями и глазами, прекрасней которых она не видела ни разу в жизни. Друзья, конечно, были рады ее незабываемому трипу²⁴, но долго еще подшучивали. Месяцы спустя ей не давал покоя его образ, вконец измучивший. Убегая от воспоминаний, пришлось переехать на другой конец планеты спасать плюшевых медведей, пахнущих эвкалиптом²⁵. Там и забыла обо всем.

Марианна же проснулась с мрачным предчувствием. Она снова встретила синеглазого. Вереница обрывистых снов всплыла в памяти, как только он появился перед ней. Множество раз они виделись, но вспомнить о встречах получалось только во сне. Он передавал ей иносказательную мудрость, облаченную в истории, события, случайности, происходившие во снах. Все это мгновенно улетучивалось при пробуждении. Но нет, он не винил ее за неспособность помнить, хотя в этот раз был необычайно строг. Не злился и не осуждал. Молчаливый укор, брошенный невзначай, придал реактивную силу желанию помнить. Во что бы то ни стало. «Следует внимательно следить за всем что ты делаешь, говоришь или думаешь в течении дня. Осознание повседневности увеличивает внимание, и ты сможешь запоминать мои наставления. А также вспомнишь те, что уже забыла».

Она ощущала угнетенность весь следующий день, то и дело возвращаясь мыслями к его опечаленному виду. Так не хотелось расстраивать того, кто по непостижимой причине приходил чтобы учить. Марианна не могла понять его мотивов, так же, как и не могла проникнуть в тайну его существования. Был ли он на самом деле? Реален ли он или это лишь плод работы открытого воображения, когда контроль разума над ним угасал. Все что говорил облаченный в шелковые одежды юноша, все это, являлось настоящим или существовало только во снах? Что за место и где оно находилось: эта бесплодная горная пустыня, где чаще всего они бывали? Безветрие, красные утесы вдалеке и бесконечно синее глубокое небо, без единого облачка. Когда она поднимала взгляд ввысь, звенящая хрустальная синева поглощала, оставляя в безмысленном покое. После этого дня, недвижимый образ, глубинное ощущение умиротворения, исходящее из вида на эту долину, сопровождали ее. Она как бы застывала, когда образ синевы проявлялся перед внутренним взором. Как будто свет, возникающий внутри себя самой, озарял все вокруг, и тогда уже не существовало времени, житейский невзгод, неурядиц. Это синее небо проглатывало все заботы, которые казались лишь маленькими волнами, рябью беспокойства на поверхности океана. Сквозь толщу которого не проходила суета, поражающего своей глубинной тишиной, недвижимостью и вечностью.

Электрический разряд

Они уже почти вышли к деревне. Сложенная пополам кепка лежала в рюкзаке, Харша приняла свой обычный вид женщины в черном, так и не придумав ничего нового, а Селдрион наконец одел серьги. Вращая барабанчик, являющийся основным механизмом по смене иллюзорного тела, под смешки и подшучивания Айма и Фислара, он пытался настроить подходящую личность. После сегодняшней ночи он осознал необходимость маскировки, о которой предупреждал страж. Больше он был не намерен стягивать со своей шеи женщин. Пару раз среди образов попадались девушки, и Селдрион шел по лесу то худенькой блондинкой, то скуластой брюнеткой с глубоким декольте, от чего все начинали еще сильней смеяться. Харша между тем заметила, что иногда женское тело очень даже пригодится, ведь она не зря включила их в список. Но нильдару так не удалось отыскать плюсов в том, чтобы быть женщиной.

Когда они начали спускаться с холма, вдали уже была слышна трасса. Тропа проходила мимо огромной электрической вышки, которой пришельцы любовались, издалека открыв рты. Возвышаясь над деревьями и кустарником, как маяк, выводивший странствующих по океану леса, навстречу новой цивилизации, она приветствовала путников видом своей антиутопической заброшенности. Вышка была старая, проржавевшая, оплетенная вьюнами и обросшая густыми колючками, но все еще действующая. Издалека она издавала монотонный еле слышный гул, и для Марианны это было символом приближения к населенным пунктам. Когда Селдрион, так и не выбравший желаемый образ, проходил мимо вышки, сверху раздался громкий металлический треск. Голубое сияние искрило диким огнем над проводами. Возможно, от дряхлости конструкции, вышка то и дело выдавала пляшущие огни с запахом жженой резины.

– Надо убираться отсюда, скорее! – Нервно крикнула Мариэ, и все побежали за ней.

Уже спустившись с холма, обратили внимание на то, что вместо Селдриона был какой-то дед.

– О, ты наконец, выбрал как будешь выглядеть все оставшееся время! – Саркастически отметила Харша.

– Я не выбирал это тело! – Возмущенно заметил Селдрион, ища на ушах серьги, чтобы сменить личность.

– Дак это же твой дядюшка, Харша. Я помню его. – Залилась смехом Марианна, совсем уже позабыв об обиде.

Но Селдриону было не до смеха. Он шарил руками по ушам, шее, карманам и не мог найти серьги. С округлившимися глазами он молча смотрел на Харшу.

– Что? – Раздраженно отрезала та наконец.

– Они исчезли.

– Как так? Такого не может быть. – Подошла к нему, осматривая.

– Клянусь тебе, их нет. Я не могу убрать это. – Он с отвращением осматривал иллюзорные, скрюченные, покрытые синими венами руки.

Никто ничего не понимал, Марианна побежала обратно вдоль дорожки, ища пропажу. Пока все суетились, Фислар внимательно рассматривал новое тело, в котором теперь заключен некогда бывший Владыка нильдаров, и ликовал. Не думая откуда в нем столько злости, он был бесконечно рад, что серьги сломались, как высказала свое предположение Харша, когда они испробовали все возможные способы. Это был уже не высокий статный красавец, а чахлый старик, невысокого роста, с лысиной и жидкими седыми волосами до плеч, растрепанными и иссушенными. На лице козлиная жидкая борода, глаз с бельмом, который так испугал Марианну в прошлый раз в гостях у Харши. Правая рука свисала как-то безжизненно. Одет в какую-то темную, поеденную молью хламиду, и только королевский перстень, который всегда носил, почему-то остался поблескивать на указательном пальце. В конце концов, Марианна заключила, что именно электрический разряд привел к исчезновению серег. Харша обещала придумать выход из ситуации. Но почему серьги исчезли именно на этой личности? Принцесса связала событие с тем, что это была самая используемая личность и если бы Владыка потрудился примерить другие образы раньше, то не стал бы чудилой волшебником из пограничных земель, с которого она когда-то скопировала эту внешность. Пока женщины метались в поисках чудодейственного спасения, Фислар боролся со своими губами, то и дело растягивающимися от едва сдерживаемого внутреннего смеха. Пытался прикрыть ладонью, поворачивался, будто прогуливаясь туда-сюда. Наконец-то непомерная гордыня его противника будет уничтожена. Пусть этот гад сполна получит от судьбы. Да, именно этого он желал Селдриону. Аймшиг с намеренно равнодушным видом наблюдал за общей паникой, перебирая травинки. Вместе с Фисларом они отдыхали на обочине, непринужденно болтая, предвкушая выход в город. За время, проведенное вместе, Фислар успел отметить незаурядное чувство юмора, присущее вампиру. Будучи определенно черным, оно проявлялось только в неприятных ситуациях. И сейчас Аймшиг своими замечаниями, с каменным лицом, которое было его постоянным спутником, полушепотом сыпал жгучие шуточки о новом статусе Владыки, заставляющие Фислара слезиться от беззвучного смеха. Похоже, что не только бывший садовник недолюбливал Владыку нильдаров. Вампир затаил обиду за прерванный ужин, защищаемый внимательным взором Селдриона. Никто не давал этой наглой девчонке права так спокойно разгуливать на свободе. Теперь же, видя перемены, он втайне надеялся на ослабление силы нильдара скованного слабой оболочкой. Позже, он вскользь спрашивал об этом у Харши, но получил отрицательный ответ. Нильдар не потеряет силу. Внешность – только иллюзия. Хоть досада поостудила его пыл, злоба сохранилась, запорошенная как угли под пеплом, готовые разгореться в присутствии дров. Аймшиг никогда ничего не прощал. С маниакальной бдительностью запоминал все хорошее или дурное, причиненное ему окружающими. И дурное всегда перевешивало. Поэтому и мстил, не упуская случая. Иногда ему казалось, что вся его жизнь – это нескончаемая месть. Но это его нисколько не трогало.

Пока Селдрион отказывался верить, что произошедшее реально и непоправимо. Он возвращался назад, проходил мимо вышки, чтобы повторить вспышку, убившую своей мощностью аппарат по созданию иллюзий, ничего не происходило. Излазил все кусты в жалкой надежде найти серьги, которых не терял. Пытался уцепиться хоть за миллиметр спасательного прутика, который ему протянула бы судьба. Но судьба игнорировала его. И прутика не протягивала. Поэтому сейчас он понуро брел, отказываясь вернуть рюкзак Марианне. Повода возвращать не было. Он еще чувствовал свою силу, как будто ничего внутри не изменилось, как должно было бы, стань он на самом деле стариком. Это было лишь иллюзорное тело, магическая видимость. Им всего лишь надо было придумать выход, как сделать серьги вновь видимыми, чтобы снять их. И Харша уже размышляла над этим. Она то и дело ловила жалостливый взгляд Марианны, смотрящей на старика, и опять чувствовала свою вину. Он еще не видел своего отражения, а уже был так расстроен. Что же будет дальше?

Когда они подошли к деревне, Аймшиг выменял в захудалом ломбарде кусочек золота на деньги. Их было слишком мало за такой слиток, как со вздохом сообщила Марианна, но это были почти все деньги ломбарда. Они сидели неподалеку от остановки и ждали автобус, который должен был приехать только через сорок минут. Она надеялась, что денег хватит на ближайшее время, к тому же для вампира билет был не нужен. С ностальгической грустью оглядывала полуразрушенные домики с крашеными заборами и палисадниками, заросшими мальвой. В такой глуши только местные алкаши бродили, подозрительно косясь на компанию. Аймшиг сделал правильно, что взял на себя обменные операции, ведь стоя теперь рядом с ними и будучи невидимым, он не навлекал на компанию ненужное внимание и слухи об имеющихся у них деньгах. Изредка проезжали легковые машины, грузовики с китайскими надписями. Было облачно и прохладно, комары продолжали атаковать, пока каждый из них не нарвал себе по венику из веток, собрав подобие веера. Харша с Аймшигом не нуждались в подобной защите. Их запах и холодная кровь отпугивали всех насекомых.

У Марианны защемило сердце от вида родных мест, где каждая развалина отдавала ностальгией. Прожив год в нетленной стране богини Алатруэ, она испытывала скорбную грусть покидая те замечательные края, так сильно отличавшиеся от всего того, что было привычно в детстве. Но сейчас, впитывая взглядом тщедушный вид домиков, потрепанную вывеску придорожного магазина, поломанную вандалами остановку, пышные кусты сирени, которая уже давно отцвела там, в чужой дали, и только теперь радовала своим цветом Россию, сердце начинало биться быстрее, как в ожидании предстоящей встречи.

Как ни странно, но даже родившись и всю жизнь прожив в России, она не чувствовала себя своей из-за цвета кожи. Теперь же все они выглядели как группа иностранных туристов, привлекающих внимание местных, в том числе и по причине одежды. Харша попросила Мариэ воспользоваться подарком стража, чтобы хоть как-то скрыть преображенное амритой лицо. Лишь только девушка коснулась кепкой волос, как бомжеватого вида мужик с выбитыми передними зубами, что уже был на пол пути к ней, желая познакомиться, застыл с пустым взглядом, огляделся по сторонам и повернул обратно.

– Эта вещь делает тебя незаметной для окружающих, а также скрывает нас. – Сделала вывод Харша, когда они повторили эксперимент. – Ты не исчезаешь полностью, как Айм, но их взгляд как будто не цепляется за тебя, делает неприметной. Я думаю, что страж преподнес тебе великолепный дар, лучше и не придумаешь.

Когда автобус подошел, они залезли внутрь, оплатив водителю за проезд. Все старательно делали вид, что уже сто раз ездили в автобусах, наполненных дачниками с лопатами и рассадой, с маленькими замызганными креслами, окнами, украшенными пестрыми шторками и кисточками по краю, с воздухом прогретыми до того состояния, что казался лавой, раскаленной прямо в аду и выливающейся на входящих в двери. У водителя играла незатейливая музыка, напоминавшая о девяностых. Фислар упал на кресло рядом с нагини, примостив рюкзак меж колен, озирался по сторонам с пространной улыбкой. Не совсем такой он представлял себе страну, откуда была Мариэ. Харша исподтишка следила за пассажирами, Аймшиг был невидим, а Селдрион с брезгливым видом сел у окна, то и дело посматривая по сторонам.

Взгляд Мариэ ухватился за календарь, прилепленный ошметками скотча к стеклу. Поросенок, в глупейшего вида красных бусах и с маникюром на копытцах от души поздравлял всех с 2019 годом свиньи. Заметив, куда она смотрит, Фислар прыснул от смеха, указывая на изображение. Но не глупый юмор начинающего художника поразил ее. Девушка не могла поверить в то, что кто-то чисто случайно напишет эту невероятную дату, которую она меньше всего рассчитывала увидеть. Пытаясь не показаться странной, она обратилась к пожилой женщине, держащей на коленях корзинку клубники, распространяющей манящий аромат лета.

– Извините, вы не знаете, сейчас что год свиньи? – Она придумала наводящий вопрос, чтобы избежать такого глупейшего вопроса: «Сейчас что – 2019 год?». Уж это было бы слишком. Женщина взглянула на плакат.

– Не знаю, если пишут год свиньи, значит год свиньи. Галя, – обратилась она к соседке, – ты не знаешь, сейчас год свиньи или нет? Ты вроде говорила, что свинину нельзя было на новый год готовить.

Галя оживилась и поддакивала.

– Да, в этом году я не готовила свинину, потому что нельзя. Ведь мы встречаем его. Этого поросенка встречаем. А если так, то нельзя есть. В год петуха – курицу нельзя подавать, ну лошадей и собак-то мы не едим. Мы ж не татары с китайцами. Так что да, этот год – год свиньи, да. Это точно. Ну вот, тут на календаре написано, видите девушка? – Она показывала пальцем.

Все внутри Марианны обрушилось точно так же, как было недавно с Селдрионом. Она поблагодарила за подсказку. Посетовала на то, что не обратила внимания на календарь, обреченно рухнув на кресло рядом со обращенным старцем. Остальные внимательно следили за ее диалогом, не понимая ни слова. Ведь не должна же она была учить их двум языкам. Харша и Фислар кое-как могли разговаривать по-английски, а Селдрион и вампир вообще не знали ни слова на языках людей. Она зашептала, склонившись над его ухом.

– Я не знаю, что случилось, но сейчас не тот год, какой должен быть.

– Как понять?

– Я пошла в поход и пропала в 2007 году и сейчас должен быть 2008, но похоже, что прошло двенадцать лет. Видимо время в наших мирах течет по-разному. Ваш год равен нашим двенадцати.

– Ты уверена? Это точно? – Селдрион выглядел встревоженным. Марианна не могла заставить смотреть себя куда-нибудь кроме его пораженного бельмом глаза.

– Боюсь, что да. – Она стала настолько нервной, ерзая на кресле, что остальные нагнулись со своих сидений, чтобы послушать. – Это просто невероятно, что прошло уже двенадцать лет. Все изменилось, может мои родители и не дожили до этого времени. Боже, они ждут меня уже двенадцать лет… – Она прослезилась и полезла в карман за кружевным носовым платком. – И я никогда уже не закончу учебу. Похоже вы были правы. – Она сгорбилась, вытирая нос. Старик-Селдрион повернулся, чтобы похлопать ее по плечу, обнять, утешить, но только увидев свои руки, вспомнил о трагедии, произошедшей всего пару часов назад, и одернулся осаженный. Сквозь зубы произнес:

– Не нагнетай, мы найдем их. Все будет хорошо.

Харша встала со своего места и держась за поручень мягко гладила плачущую по голове. В автобусе никто не замечал их только благодаря потертой охотничьей кепке.

***

Спустя пару часов, компания выбралась из автобуса на загаженном вокзале небольшого провинциального городишки. Вечерело, накрапывал дождь и нужно было срочно подыскивать жилье. Денег было маловато, но больше всего Марианна боялась, что им не сдадут жилье без паспорта. Аймшиг взял это дело на себя. Путники с отвращением озирались, наблюдая вокруг себя разбросанные пластиковые обертки, окурки, до верху заполненные мусорные баки, полудохлых котов, рыскающих меж порванных пакетов, дома с отвалившейся штукатуркой, пьяные компании. А проезжающие мимо машины, загорающиеся светофоры и лампы вечерних огней хоть и были поначалу любопытны, но быстро опостылели. Голод и усталость брали своё, и они покорно брели за Мариэ с совершенным равнодушием, будто давно привыкли и к самому городу и миру людей, в частности. Но даже среди этой разрухи в какую бы гостиницу они не заходили, без документов их не принимали. Укатанная асфальтом земля не давала даже зародиться мысли об уличной ночевке. Возможно, стоило, как предлагал Аймшиг, всего-то дать взятку, но Марианна трусила. Ломбарды закрылись и драгоценности было негде продать. Они шли по полупустой промышленной зоне, с недостроенными домами, в которых не было даже магазинов. Марианна понимала, что не имея карты, она совершенно не знала, куда идти, и взяла неправильный курс.

– Давайте вернемся, – предложила Харша, – переночуем на вокзале, а завтра уже будем решать.

– Здесь даже воды нет, чтобы попить, нам нужно искать ручей или реку. – Устало подметил Фислар.

– Боюсь тебя разочаровать, но из наших рек ты пить не будешь. Воду надо покупать.

– Покупать воду? – Возмутился старик Селдрион, до сих пор сохранявший молчание.

– Да, да, так и есть. Вот видишь – автоматы уже стоят. Когда я уезжала, такого еще не было. Ко многому придется адаптироваться. – Марианна обрадовалась возможности попить хотя бы за деньги, ведь ее горло тоже пересохло.

Вытряхнув мелочь, они наполнили баклажки водой, попутно разбирая механизм работы автомата.

– Хорошо, что воздух не надо покупать. – Говорил Аймшиг следя за тем, как струя воды разбрызгивается, повсюду не попадая в горлышко.

– Сплюнь, скоро будем покупать и его. – Карие круглые глаза смотрели на него без нотки юмора.

Решив оставить их в ближайшем сквере, вампир отправился на разведку бесшумным призраком пролетая над городом. Вскоре вернулся с деньгами. Еще через пару часов они нашли и гостиницу, и магазин, где Марианна смогла купить еды для всех и расположились на ночлег. После споров кто и с кем будет спать в двух двухместных номерах, которые они сняли, ибо Аймшиг пожелал войти в отель невидимым, Марианна всё же уступила настойчивым уверениям Селдриона в том, что она нуждается в его защите. Переоделась в душевой, чтобы тот не видел и как можно быстрее залезла под одеяло. Но это была ненужная поспешность, потому как беловласый нильдар, превращенный злой судьбой в развалюху, ни за что не осквернил её покой своим присутствием. Зря она думала, что он, как и прежде, просто преследует её. Он был абсолютно искренен в своем рыцарстве, хотя девушка уже давно во всё это не верила. После увиденного в лесу, он не позволил бы вампиру и пальцем коснуться её смуглой бархатной кожи.

Свет давно погас, но он не спал и все думал и думал, продолжая ощущать в какую глубокую яму проваливается прямо сквозь кровать и матрас, уносимый тяжелыми ветрами мыслей, но Марианна выбила его из раздумий, окликнув с соседней кровати:

– Сил, скажи, ты когда-нибудь видел богиню Алатруэ?

– Да, видел. Почему спрашиваешь? – Отвечал после минутной задержки.

– Ничего просто… Неужели ты действительно ее видел? Фислар не верит в это. Он говорит, что это всё выдумки, чтобы контролировать народ, хотя на самом деле никакой богини не существует. А она действительно выглядит как та статуя во дворце? Не могу выбросить её из головы…как хорошо она там смотрелась.

– Фислар совсем как ты. Многого ещё не понимает. Любишь ты слушать всех подряд. И что ты вдруг вспомнила про замок, скучаешь по нему что ли?

– Не знаю… Если скажу, что скучаю, ты только посмеешься надо мной. Но я должна была уйти. Не смогла бы жить там так просто. Безусловно, не все мне там нравилось, особенно огромные расстояния. Когда идешь по коридору, кажется, что он никогда не закончится. Но я любила ту статую. Она чем-то похожа на ангела. Такая мирная, с нежной доброй улыбкой. Обычно я боялась спускаться вниз по главной лестнице, но возле неё всегда останавливалась на несколько секунд любуясь.

– Ты боялась ходить по замку? Почему это?

– Ну… не могу сказать… – Марианна насупилась.

– В чем дело? Теперь я уже не Владыка нильдаров, сам себя же сверг с поста, поэтому можешь рассказывать честно что тебе там не нравилось. Я не обижусь. – Он даже не поворачивал к ней голову, уставясь в неровный потолок.

– Точно?

– Да.

– Я боялась вас, ой, точнее тебя, прости… – Она еще больше смущалась и жалела, что не сформировала фразу по-другому. Селдрион хотел было возразить, но прервал себя и просто ответил.

– Лишь бы ты не боялась меня сейчас. А то я сам себя пугаю. Не могу подходить к зеркалам. Поэтому завесь их завтра для меня, пожалуйста. С этим перевоплощением чуть не забыл, о чем ты спросила. Ах, да. Я видел Алатруэ вблизи лишь однажды. Она проявилась предо мной в нелегкий для меня период. После её посещения дела пошли намного лучше. Но могу сказать одно – она намного красивее чем статуя. Никто не смог бы высечь подобное совершенство.

– А что случилось, почему она являлась?

– Тебе лучше не знать. – Старик нахмурился.

– А у нее случайно не синие глаза? – С той же незатейливой беспечностью спросила Мариэ, но Селдрион притаился.

– Не помню… – Почему-то ответил он, хотя совершенно четко помнил цвет ее глаз. Вопрос, адресованный девушкой, заставил его пережить давнишний сон, где его спасла от падения в бездну молодая женщина с синими глазами. И это была не Алатруэ. На этом разговор сам собой растворился. Он лежал, глядя в потолок и слышал, как зашуршало одеяло на соседней кровати, Марианна отвернулась к стене и затихла.

«Как поверить, что еще вчера мы были так счастливы, празднуя победу, а теперь все не так сложно… будто годы пролетели» – он постепенно засыпал. Каменная плита величиной в надгробье придавила его всем весом, и он не мог двигаться, говорить, даже дышать получалось затрудненно. Теперь все упущено. Старик-инвалид с бельмом на глазу… Он не вернет её никогда. Повернув голову, он видел, как плечи девушки подергивались от беззвучных всхлипываний, тихих слез, которые она пыталась безуспешно сдержать. Как же тяжело потерять все разом, как он потерял, как она потеряла. Не можешь поверить в это. Как будто наше сознание – это всего лишь крошечная комнатка, в которую сейчас безуспешно пытаются втиснуть огромный нелепый шкаф.

Жизнь в тридцать первой квартире

Две недели прошло с тех пор, как странная семья из двух сестер, брата с модной стрижкой, которые Олег обычно характеризовал как принадлежащие лицам нетрадиционной сексуальной ориентации, и их деда, тоже бывшего на одной волне с модой, в темных очках, тонким смартфоном в руке с перстнями, сняла трехкомнатную хрущевку на окраине Москвы. Они внесли залог сразу за два месяца вперед, подписали договор и Олег, постоянно боявшийся быть пойманным налоговой за незаконную сдачу жилья, купил себе ящик пива и довольный устроился на диване. Семейные – самые порядочные квартиранты. Это все знают. А семьи с двумя сестрами, одна краше другой… Пытался закадрить младшенькую, но был быстро поставлен на место старшей, с длинной черной косой и раскосыми глазами. Слишком уж властная. Брат их конечно, больше на хахаля младшей похож, чем на брата. Они темные, он светлый. Как такое может быть? Может двоюродный или сводный? Дед вообще гадкий какой-то. Начал хватать их за руки, заставляя уйти. Так уж ему квартира не понравилась, но Олег сказал сразу, что задаток все равно не вернет, даже если они съедут раньше. Как неустойку. Похоже, что не из бедных, тогда почему сняли такую халупу? Проблемы с документами вроде… Может кто из тюрьмы откинулся… но там весь подъезд таких. Ничего, скорешатся. Похоже эта старшая стерва только оттуда. Скорее всего… Он прям воочию видел, что она сидела за поножовщину или наркотики, больно на цыганку похожа. Борзая такая. Только вот по-русски не бельмеса не понимает. Чеченка может или турчанка…а может вообще шахидка какая. Довольно странно…Прикидывалась поди. Так они эти цыгане могут. Но тут сериал прервался на рекламу и Олег, завороженный яркими сменяющими друг друга картинками, забыл обо всем, слушая рассказ о средствах от простуды и новом живом йогурте с полезными бифидобактериями.

***

Марианна стояла на крохотной кухоньке в ярких легинсах и удлиненной рубашке-платье, пробуя крем для торта. В квартире, сдаваемой собственником, что им еле-еле удалось отыскать среди сотен объявлений риелторских фирм, не было абсолютно ничего. В двух комнатах только четыре кровати с пролежанными матрасами, да пару тумб, старый угловой диван в зале, подранный котами, с протертыми, засаленными от старости подлокотниками, напольная вешалка в прихожей и древний советский скрипящий шкаф в коридоре, из которого разило так, что повесь туда свою одежду, она вмиг пропитается запахом старости и печали недостроенного коммунизма, до самой последней ниточки. На кухне стояли только покрытая толстым слоем жира плита, металлическая раковина без тумбы, да стол о трех ногах, который гибло валился на бок, стоило кому-то подсесть к нему на такую же поломанную плешивую зеленую табуретку.

Марианна рассчитывала поселить своих новых друзей у себя дома, покуда они уладят дела. Первоначально она предполагала, что Харша с вампиром покинут ее, сразу же после портала, но потом с ней решил пойти и Фислар, а еще позже присоединился Селдрион. После она поняла, что Харше нужно попасть куда-то очень далеко, а куда, та и сама не знает, как и не имеет никаких идей по этому поводу. Остальные будто тоже висели на ответственности Марианны. Не знающие языка, не приспособленные к современной жизни в мире людей, они требовали обучения и теперь все вечера в их небольшой квартирке были посвящены общим встречам в гостиной, где Марианна отвечала на все вопросы, с которыми они сталкивались в течении дня. Как ездить на метро, пользоваться телефоном, интернетом, картами, куда смотреть, а куда не смотреть. Они учили языки, теперь уже два, потому как поняли необходимость иметь дело с русскими, не желающими в своей массе поддаваться на провокации и учить язык «врагов», ведших с ними холодную войну на протяжении последних пятидесяти лет. После того, как Марианна привела их всех к порогу своей квартиры, дверь ей открыла незнакомая женщина в розовом халате с пионами, совершенно не понимающая и не знающая ничего о семье Рой, которая жила здесь двенадцать лет назад. Старая квартира многократно перепродавалась. Тогда им стало ясно, что жить негде. В срочном порядке, они нашли объявление Олега. Марианна была одержима тревожными мыслями, что их сим карты, украденные невидимкой Аймшигом заблокируют, и они останутся без интернета, ведь без паспортов они не могли обеспечить себе доступ к связи. Марианна не знала, что же делать, идти ли ей в полицию и заявлять о своем возвращении, чтобы паспорт был хотя бы у нее одной, или подождать, пока Аймшиг не сделает для всех разом, подпольным способом, как он и обещал. Пока тянулся процесс с паспортами, вихрь событий отвлек ее от мыслей о документах. Сначала это была пропажа родителей, затем аренда жилья у молодого пропивохи, постоянно глазеющего на ее грудь, и здесь не спасала даже кепка стража. И эта невыносимая квартира, после ночи в которой, она психанула и купила сначала целую корзину бытовой химии, чтобы до чиста отдраить весь дом, а затем, взяв с собой всех, кто пожелал, поехала в ближайший молл, чтобы докупить недостающую мебель. И теперь они сидели в гостиной, мало-мальски походящей на жилище человека, а не на наркоманский притон. Милые маленькие вещи оживили пространство. Она не хотела обставлять квартиру, в которой они остановились лишь на время. Но на стенах появились фотографии, и яркие полотна, на диване – модное покрывало, столик на колесиках, подсвечники с декоративными свечами, ибо Селдрион не пожелал существовать при электрическом свете. Цветы в горшках, конфеты в вазах, махровые подушки, корзина с фруктами. Тараканы были вытравлены с кухни, появилась необходимая посуда. В спальни докуплено постельное белье, вешалки и раскладные полки для одежды, в вонючий шкаф заброшены ароматические шары, а квартира наполнилась запахом незатухающих благовоний. Шторы тоже было решено заменить и теперь они сидели на раскладных деревянных стульях и ярком диване с книгами по английской грамматике пытаясь вести беседу, с Марианной в качестве руководителя.

Эта суматоха отвлекала от грустных мыслей. Поняв ее настрой, Селдрион тоже помогал, ведь только за делами он мог на время забыть о своем проклятии. Харша часто оставалась в комнате одна, погруженная в свои мысли. Она становилась с каждым днем все задумчивей. Аймшиг постоянно пропадал, предпринимая решительные попытки любыми способами получить документы. Не для себя старался, потому как мог становиться невидимым, а только для Харши, та просила. Однажды Марианна чуть не закричала, увидев две трехлитровые бутылки с красной жижей, стоящие в холодильнике. Вампир нацедил крови с телячьих туш на мясокомбинате. Теперь со спокойной совестью он мог ходить по улицам, хотя запах людей, особенно молодых девушек был весьма и весьма заманчивым. Все же, будучи без сопровождающих, он предпочитал перемещаться невидимой тенью, пролетая над проводами и яркими рекламными вывесками.

Фислар и Селдрион постоянно ссорились. Марианне надоело их разнимать, и она уже ждала, когда наконец все перепалки закончатся дракой, в которой победит Селдрион, тем самым остановив бесконечные покусывания мелкого щенка, постоянно покушавшегося на лидерство. Чем дальше, тем невыносимей становился Фислар, едкой злобой заполняющий ту комнату, куда заходил. Его обижало, что Марианна занимала нейтральную позицию, отдавая мужчинам право разбираться в своих проблемах самим. Желая отвлечь его хоть чем-то, она несколько раз ходила только с ним вдвоем по выставкам, музеям и прочим столичным достопримечательностям. Осмелев, он начал бродить по городу сам, и Марианна была рада отделаться от него хоть на какое-то время. Сама же шерстила интернет в поисках контактов родных. Ходила на бывшую работу отца и матери, но в институте, где он работал, никто не мог его вспомнить, за это время, как назло, сменился весь преподавательский состав, а тот, кто вспоминал, не мог дать никаких точных координат или работающего телефона отца. Швейная мастерская, где работала мать, закрылась, а на этом месте теперь стоял салон красоты. Поэтому последние дни они проводили сидя в квартире вдвоем с Селдрионом. Он не интересовался ни местной архитектурой, ни развлечениями, находя это слишком примитивным и уродливым. Ему не нравились серые улицы с редкими деревьями и не зачаровывали вечерние огни Москвы, которые он счел дешевой подделкой. Он усиленно учил оба языка, и обладавший феноменальной памятью, уже являвшийся на тот момент полиглотом, схватывал информацию на лету, успев опередить в своих познаниях других участников группы. Марианна радовалась тому, что уже может общаться с ним на трех языках, между которыми он тут и там перескакивал, подыскивая нужные слова. Она вспомнила, как было ей самой тяжело год назад, когда только прошла через портал, учить все снова, не зная ни элементарных понятий, ни даже букв на нильдари.

И сегодня был такой же день, как прочие, только Фислар валялся на диване, просматривая ролики и повторяя за блогером новейший американский сленг. Марианна сходила в магазин, вошла в ставший за это время безопасным подъезд, ибо в определенный момент, Селдриону надоело слушать по ночам гогот на лестничной площадке, надоело смотреть на разбросанные инсулиновые шприцы, и он вышел разобраться. Невзрачный дедушка только сначала казался неубедительным, а после пары выбитых об подоконник зубов, стал более уважаемым в глазах местной шушеры. Еще пара таких выходов и старушка с четвертого этажа, принесла ему пирожков с яблочным повидлом в знак благодарности за изгнание бесов. Селдрион шутил, что женщины от него не отвяжутся, даже будь от слепого старика. После этого их дверь подожгли, но выкрученные наизнанку пальцы и полный разнос квартиры в духе Мастера и Маргариты, устроенный Аймшигом, отрезвил нарушителей. После этого трогать тридцать первую квартиру боялись. Марианна вымела из подъезда все шприцы и шелуху от семечек, и возвращалась с пакетами продуктов, пожелавшая идти непременно в одиночку, чтобы устроить сюрприз. А сейчас, Селдрион незаметно пробрался на кухню и стоя в дверном проеме следил за быстрыми движениями девушки, взбивающей крем для торта. От стен кухни отражался раздражающе громкий голос из смартфона, объясняющий скорость добавления сахарной пудры в крем. Марианна сняла с венчика небольшой кусочек и облизнула пробуя.

– Вкусно? – Раздался голос за спиной, и она подпрыгнула от неожиданности. – Испугал? – Он улыбался.

Хоть он и выглядел сейчас как старый американский хипан: черная рубашка в белый горох, фиолетовая бархатная жилетка, желтый шейный платок и потертые джинсы, Марианна неизменно воспринимала его по-прежнему. Сквозь затемненные стекла новых очков, уже не было видно страшного выцветшего глаза, бороду он заплел в косу, а волосы убрал в конский хвост. Приятно одетый для Москвы, он мог свободно ходить на выставки или в рестораны, и был бы скорее всего принят за заграничную рок-звезду. Его неизменные аристократические манеры, высокомерие и властность, которые всегда входили в комнату впереди него, горделивая осанка – все это осталось, и Марианна научилась не придавать серьезного значения этому маскараду. Хотя в глубине души, так далеко, что она даже не признавалась себе самой, ей жутко хотелось, чтобы он превратился обратно. Бывало, в перерывах от тревожных мыслей о настоящем, она вспоминала тот день, когда он надевал на её голову диадему, застегивал ожерелье, чувствовала застывший воздух в спальне, наполненный запахом бергамота и ночной фиалки. Вспоминала тот миг, когда ей удалось так близко разглядеть его серые глаза в предрассветных сумерках комнаты, что мурашки снова проходили по телу. Сейчас она снова вздрогнула, услышав за собой чужой скрежещущий низкий голос, принадлежавший теперь бывшему Владыке нильдаров.

– Ты можешь повторить это для меня? – Он с довольным видом уселся на табуретку разглядывая её стройные ноги обтянутые в стрейч.

– Давай серьезней, а? – Грубо осадила его, продолжая помешивать крем, нажимая краем пальца на продолжение видео.

– Ты стала смелее. Я думаю, что ты не стала бы мне так отвечать, будь мы в замке. Но может это даже к лучшему. – Он перекрикивал громкоголосую девушку, вещающую на всю околицу, как правильно нарезать коржи. «А теперь добавляем клубнику и миндальные хлопья».

– Мне не нравится, когда на меня пускают слюни. Я что, неспособна вызывать ничего кроме вожделения?

– Очень даже способна.

Спустя три минуты взбивания густой массы ручным венчиком, ей опять пришлось попробовать крем, облизнув край руки.

– Помедленней. Не спеши. – С намеренным придыханием комментировал он.

– Я не буду ничего готовить, если ты будешь мне мешать. – Марианна сердито отвернулась.

– Ах, ну да, я совсем забыл, что выгляжу теперь как отвратительный старик. Тебе-то нет до этого дела… – С напускной грустью произнес он.

– Не пытайся вызвать во мне жалость. Может ты это заслужил. Может это бог тебя покарал. – Она отключила мешающее видео и теперь доставала готовые коржи из упаковки в попытке сделать торт.

– Какой такой бог? У нас что с ним личные счеты? Я не делал ничего плохого никаким богам.

– Какой-какой, бог Вишну. Может он тебя наказал за непомерную гордыню?

– Впервые слышу о таком. И что такого в гордыне, это же не преступление. К тому же это какой-то твой бог, а мы поклоняемся и всегда поклонялись богине Алатруэ, и она-то уж точно не будет никому ни за что мстить. Скорее всего то, что ты называешь божественной карой, есть простое электрическое замыкание при соприкосновении с магическим предметом, обладающим иллюзорной силой. Так сказала Харша, а она точно разбирается в таких вещах.

– Откуда она знает? У вас же нет электричества. Она сама его здесьвпервые увидела.

– Да, у нас нет электричества, но зато у нас чисто. – Саркастически съехидничал старик. – Так что ты готовишь? – Он следил за тем, как она доставала коробку с клубникой.

– Торт. У меня сегодня день рождения, хотела накрыть на стол. Даже купила сырого мяса для Харши и Аймшига.

– Ничего себе. – Он быстро поднялся и подхватил из коробочки клубнику. – Фу, безвкусная. – И бросил на стол недоеденную. – И сколько тебе исполняется?

– Не спрашивай, будешь смеяться.

– Отнюдь. Я же отдаю себе отчет, что ты человек. Ты вроде говорила раньше, но это была такая маленькая цифра, что я не успел запомнить, настолько быстро она произносится.

Тут на кухню зашел Фислар за водой. Поднял бутылку, и подозрительно следил за Селдрионом, смерившим его в ответ презрительным смешивающим с грязью взглядом.

– Так сколько тебе? – Повторил вопрос, стоявший у окна Селдрион, следивший за тем, как Марианна промачивала коржи в сиропе.

– Двадцать четыре. – Виноватым голосом отвечала она, по-детски насупившись, чем заставила его губы подернуться в улыбке. – Это не так уж мало для нас, так что не подумайте. В моем возрасте некоторые уже троих детей имеют.

– Вот вздумала, детьми возраст мерить. Это еще ничего не значит. А тебе сколько, мальчик? – прищурился в сторону Фислара, вопросом-метлой выметая его с кухни. Тот не мог разглядеть взгляд, спрятанный за темными стеклами, но различил тон.

– Достаточно, чтобы называться мужчиной. – Фислар не скрывал ненависти в голосе.

– Дорогой мой, мужчина это не тот, что женщин в койку укладывает, а тот, что с честью несет свой долг, и зная твою биографию, мужчиной тебя уж точно не назовешь. – Селдрион отчеканивал слова, как будто желая уничтожить его хотя бы за простое присутствие здесь. Марианна остановилась с ложкой крема в руках, мысленно вздыхая: «Опять началось».

– Я тебе никакой не дорогой, так будешь своих девок называть. Хотя ты уже не сможешь так никого называть. – Фислар нервно рассмеялся и его светлое лицо покраснело. – Я хотя бы могу как ты сам выразился «уложить женщину в койку». Ну, а ты посмотри на себя – ты же просто жалкий старпер. Видать в этом мире ты стал выглядеть таким какой ты есть на самом деле. Ни одна шлюха в этом городе, да что уж говорить – во всей стране, уже не воскресит твой вялый…– тут Марианна звонко щелкнула его по щеке, и он остановился так и не договорив. Он стоял красный до корней волос, из гордости не желая касаться горящей щеки. Поднял на нее взгляд затравленной собаки.

– Ты что, на его стороне? – Прохрипел он.

– Я ни на чьей стороне. Но ты уже перешел все границы, да что говорить, вы оба хороши! – Она остро взглянула на Селдриона. – Хватит затевать скандалы на пустом месте. У меня сегодня день рожденья, дайте отдохнуть от ваших бесконечных перепалок.

– Ты на его стороне. – Еще раз повторил Фислар сквозь зубы.

– Что тебе не понятно в ответе девушки? Свободен.

– Диктатор Селдрион опять затыкает, командует как в своей любимой казарме. – Язвительно отвечал ему Фислар, а потом обратился к ней. – Я пошел за тобой сюда, а теперь ты занимаешь его сторону. Сама говорила, что ненавидишь его, что он гребаный садист с манией величия, а теперь защищаешь его, а не меня. Не ожидал от тебя… – Он отступил назад, поднимая подбородок, громко вдыхая воздух. Затуманенные гневом зеленые глаза потемнели.

– Я не говорила такого, не ври. – Врала Марианна, обвиняя других во вранье. Ее руки дрожали. В своей непоколебимости Селдрион переводил взгляд от одного к другому, отслеживая каждое движение мимики.

– Говорила, говорила. – Фислар отступал пятясь назад. – Говорила. – Вышел в коридор, оделся, взял деньги и захлопнул за собой дверь.

Её руки продолжали дрожать, когда она повернулась обратно к торту. После минутной тишины, зависшей в воздухе предвкушением опасности, Селдрион вкрадчиво спросил.

– Ты считаешь меня садистом с манией величия?

Марианна притихла, она прекрасно помнила этот осторожный тон, который так часто слышала в замке. Как будто барс затаился перед прыжком. Она искренне пыталась забыть тот момент, когда говорила такое, взгляд метался от нарезанных клубник, к ножу, испачканным рукам и миске с кремом. Боялась поднять глаза. Фислар был прав, поначалу Марианна действительно считала Владыку таковым, но теперь обстоятельства изменились. Фислар бил ниже пояса, нечестно, несправедливо. После превращения, она прониклась сочувствием к доселе отвергаемому, отважно бросившемуся за ней в чужой уродливый мир, оставившему позади свое богатство и привилегии. Она ценила его жертву, хотя до сих пор не ощущала к нему той страсти, что была давным-давно, когда ни с того ни с сего призналась в любви, в полутемной комнате гостиницы, по пути в царство нагов. Но и немудрено. Испытывать влечение к дедушке было бы по крайней мере странно, поэтому она ни на минуту не осуждала себя за это. Как раз наоборот, часто поправляла себя. Уж не считает ли себя обязанной платить ему теперь любовью, заботой, за его жертву, ведь об этой жертве не просила? Сам решился на это, и как взрослый мальчик должен нести свою ношу. Её дело отыскать родителей, а не пытаться разобраться в возникавшем любовном треугольнике. Селдрион подошел ближе и снял очки, взгляд его был уставшим, он поднял её за подбородок внимательно и немного равнодушно разглядывая черешневые глаза. Снова повторил вопрос.

– Ты правда ненавидишь меня? Он говорил правду? Только не ври, прошу.

– Было правдой. – Марианна испуганно глядела в выцветшие глаза, выглядывающие из-под седых бровей. Он всегда видел её насквозь, не было смысла отрицать свою вину. Сила, исходившая от него, всегда ломала все сопротивление, будь другая на его месте, давно бы уже вырвалась, сбежала, а не стояла, застыв испуганным кроликом перед удавом. – Но теперь это не так. У меня нет к тебе никакой ненависти. Ненавидеть это плохо, так он сказал.

– Кто сказал?

– Мой друг из снов. – Марианна дотронулась до его руки, и он отпустил подбородок.

– Это он правильно сказал. – Селдрион смягчился, отошел. – Я схожу за вином, раз уж у тебя день рожденья. Буду ждать торт. – Он махнул на прощание рукой и вышел из кухни. Марианна облегченно вздохнула.

Теплый летний ветер обдувал Фислара, рассекая длинную светлую челку. Он проехал на метро до центра и теперь бродил по привычному маршруту парка Зарядье. Когда дошел до обитого стеклом и деревом парящего моста, летящего поперек Москвы реки и открывающего прекрасный вид на самое сердце России, то остановился на пару минут, задумчиво глядя вниз на мутную реку. Из такой точно пить не будешь. Паромы с туристами проплавали внизу неспешно, а на мосту то и дело кто-то делал селфи. В отличие от Владыки, его не угнетала Москва. Все казалось новым, необычным, интересным, только вот поделиться этим было не с кем. Терзавшая дыра одиночества снова разрасталась прямо по центру груди, отдавая глухой болью. Пустота в сердце. Как она могла поддержать этого противного старика, которого он меньше всего рассчитывал увидеть, пересекая портал. Раздражение копилось изо дня в день, и он не мог сдерживать мелкие издевки и подколы. Но в этот раз не он первым начал. И она не поддержала. Не заняла его сторону, хотя он был не при чем. Не обращала на него никакого внимания. Очень редко разговаривала, а все из-за тлетворного ядовитого влияния Владыки. Даже здесь не нужен никому. Прыгнуть бы с этого моста. Только чтобы внизу была не вода. Дыхание перехватило, голова закружилась. Вот он перебирается через ограждение и люди в панике кричат, кто-то звонит спасателям, пытаются ухватить за рукав, но не успевают и его безжизненное тело, разбившееся о нагретый металл проходящего катера, так некстати испортившее туристам экскурсию, соскребают с палубы, и закапывают в чужой земле. Напором воды смывают оставшуюся кровь в бурую бензиново-пятнистую реку и продолжают возить людей изо дня в день, будто ничего не происходило. Здесь совершенно никому не важно, жив ты или мертв. Никто не заметит. Никто не услышит. Никто не спасет. Справа показался новый паром, подкатывающий медленно, лениво. Жаль, что был слишком далеко от края моста. Пока Фислар рассчитывал траекторию полета, малодушно пугаясь возбуждения от собственных мыслей, рядом остановилась девушка, сделав селфи на его фоне. Рассматривая кадр, заметила с какой грустью он глядит на воду. Потрепала его за рукав.

– Давайте сделаем фото? – Улыбаясь спросила она. Фислар глянул на нее. Брюнетка с каре до плеч, в больших очках с черной оправой, губы с красной помадой, полновата, но в пышной короткой оранжевой юбке и в кедах на высокой подошве. Черная сумка через плечо, телефон в руках с вишневыми ногтями. На вид лет двадцати семи. Он сделал вид, что не говорит по-русски. Брюнетка с восторгом затараторила по-английски, интересуясь откуда он, зачем приехал, как долго пробудет в Москве. Найдя в своем новом лексиконе слова ответа, он уже через пару минут обнаружил себя очарованного шумным влиянием незнакомки пахнущей сладким ароматом от Дольче Габана, ведущим ее под ручку, куда-то по парку, в кафешку, и дальше, дальше. Он перестал замечать, когда его ужасный английский сгладился с ее помощью и исправлениями. Ведь вымышленному шведу позволительно говорить с таким акцентом, не так ли? В пол десятого от Мариэ пришло аудио сообщение. Он проигнорировал его и отключил телефон. Проснулся от гипноза только на следующее утро в постели новой подруги, слыша ее ранний будильник.

***

Марианна накрыла на стол, за окнами уже стемнело. Харша вышла из комнаты и теперь неспешно зажигала свечи. Селдрион сидел за сонетами Шекспира, скаченными на планшет, постоянно задавая Марианне вопросы для перевода.

– Ты слишком рано взялся за них, там сложный устаревший язык, который не понимают даже некоторые носители. Я не понимаю и половины выражений, что ты у меня спрашиваешь. Кстати, когда будет Аймшиг? – Спросила она у Харши.

– Я послала ему сообщение, но он пока молчит.

– И Фислар ушел… Зачем ты сегодня так… – Она поджала губы, но Селдрион не оторвался от книги. Теперь он ничего не спрашивал, а пользовался переводчиком, пытаясь разобраться в контексте.

– Этот мальчик ведет себя как истеричка с розовым бантиком на шее. Я рада что его не будет. – Осипший голос нагини раздался в небольшой гостиной.

– Слышишь, тетя Харша ерунды не скажет. – Поднял глаза старик-Селдрион и оба засмеялись.

Послышался щелчок в замке, Марианна подпрыгнула к двери. Там стоял Аймшиг. С каменным лицом он снимал ветровку, цепляя ее на вешалку.

– Что? – Поднял короткие брови в вопросе. Марианна угрюмо побрела обратно в комнату.

Устав ждать оскорбленного Фислара, она предложила всем садиться за скромный ужин. Аймшиг сходил за бокалом бычьей крови и пил ее через трубочку, как он выразился, чтобы не травмировать дам. Но запах все равно стоял, и Селдрион с выражением тошноты на лице пересел подальше. Харша была вялой, с потерянным аппетитом она ковыряла вилкой кусок сырой рыбы. То и дело вздыхала. Селдрион не очень искренне похвалил торт, не испытывая в жизни любви к сладостям, и теперь Марианна сидела, печально глядя на свечи, понимая что это уже второй потерянный день рожденья в ее жизни, а надо было сбежать с Фисларом, бродить по ночным улицам, подпевать музыкантам в переходах, прыгать по лужам, хрустеть напичканными химией сухариками обязательно с кока-колой, а не сидеть здесь с тремя уставшими от жизни стариками, прожившими столько, что она бы на их месте сама себя похоронила от усталости. Не выдержав вздохов принцессы, Мариэ наконец спросила:

– Харша, что случилось. Ты очень грустная в последние дни.

– Да. Так и есть. – После минутного молчания обреченно отвечала принцесса. – Я потеряла след.

– Что? – Селдрион вскинул брови.

– Я потеряла след того, кого ищу, ради которого я бросила вызов своему отцу, чуть не развязала войну, оставила все свое прошлое, все свою жизнь позади. Потеряла его здесь в шумном кипящем мире. Ведь я не знала совсем, к чему быть готовой. Ваш мир такой…он противен мне, грязный, вонючий, перенаселенный. Как здесь отыскать того, кто мне нужен… не знаю даже. Ума не приложу.

– То есть ты не знала даже зачем сюда идешь? – Удивилась Марианна.

– Я знала. Я должна была найти Его. Но Его здесь нет. Видимо Он очень далеко отсюда. Даже не представляю, как отыскать иголку в стоге сена.

– И что же ты собираешься делать? – Печально протянула Мариэ.

– У меня только одно решение – молитва и пост. – При ее ответе неожиданно для всех Селдрион расхохотался. Аймшиг глянул на него исподлобья.

– Что смешного?

– Та ли это Харша, которую я знаю уже больше тридцати лет? Та ли это принцесса нагов? Кому молиться будешь? – Он заглядывал в ее лицо, а в глазах играли озорные искорки, которые почему-то обидели больше Марианну, чем Харшу. Та была равнодушна ко всему.

– Это не смешно, Сил. Я буду голодать, пока Он не придет ко мне. – В ее голосе звучала твердость.

– Да кто не придет ответь наконец?

– Не твое дело. – Она бросила тарелку на диван, так не притронувшись к еде и молча вышла. Вампир вышел следом. Они опять остались вдвоем.

– Зачем ты так? Теперь и ее обидел. Почему ты такой? Почему вы все такие. Не можете спокойно уживаться друг с другом, относиться с любовью друг к другу. Только и ждете момента, чтобы обидеть, ударить исподтишка. Мой друг из снов говорит, что мы все равны и надо относиться к любым существам с одинаковой любовью. Все заслуживают счастья и не желают страдать. Но страдают. А мы своими грубыми словами только увеличиваем их страдания. Всегда надо говорить мягко, чтобы другим было приятно, ведь им и без того так тяжело жить… Я даже один день не могу провести в спокойствии, без ругани. Как вообще вышло, что мы все стали так несчастны. Я расстроена, ты расстроен, Фислар ушел страдать на улицу, Харша решила заморить себя голодом, да и Аймшиг не особо рад своей судьбе, вон какой мрачный все время ходит. Как такое произошло, скажи мне, Сил? – она с мольбой взглянула на него. Пламя свечей колыхалось, по комнате плясали причудливые тени, то и дело падая на ее сияющее чистотой лицо. Щемящий сердце цветок нежности распускался в его сердце, когда она назвала его так ласково, как обращались только самые близкие друзья, родные, и как она обратилась впервые.

– Не печалься. Ведь не существует тех вещей в жизни, что нельзя пережить кроме самой смерти. Как пришло, так и уйдет. Это не навсегда. Если бы ты знала, сколько невзгод пришлось мне пережить за свою жизнь… Так что после этого, подобное кажется сущим пустяком. – Он говорил с бесхитростной добротой в голосе, – Лучше послушай мой подарок тебе. Ты же любишь стихи. Я готовился целый вечер. – Он засмеялся и медленно прочитал ей отрывок из «Ромео и Джульетты» на английском, который она помнила почти наизусть, боготворя Шекспира.

Ах, если бы глаза ее на деле

Переместились на небесный свод!

При их сиянье птицы бы запели,

Принявши ночь за солнечный восход.

Стоит одна, прижав ладонь к щеке.

О чем она задумалась украдкой?

О, быть бы на ее руке перчаткой,

Перчаткой на руке!

Михаил Александрович

Вскоре бычьей крови стало мало, или просто вкус надоел. Он и сам не понял, как обнаружил себя бродящим по ночным подворотням. В прошлый раз кровь была грязной, не стоило такого повторять. Нужно быть повнимательней. Разборчивей искать жертву. В полутемных комнатках с низкими потолками он не мог долго находиться. Ее запах был повсюду, проникая даже на заплесневевший балкон, когда он выходил подышать воздухом. Может просто частички аромата засели в носу, вызывая в памяти тот вечер, когда она была полностью в его власти. Страх делает кровь вкуснее, а она была до смерти напугана. Теперь не так. Это было нечестно поселиться вместе, все равно что поселить в одной клетке тигра и овечку. Вряд ли они станут друзьями. Старался не бывать с ней наедине. Этот проклятый дэв²⁶ постоянно следит за ним, чует что-то или уже знает, может мысли читать умеет. Кто его разберет. Да только теперь не успокоиться его нутро, пока не выпьет ее до конца. Только тогда желание прекратиться. Долго же он сохранял устойчивость, живя в крае богини, где не встречал подобных себе за те года, что провел там, сбегая от преследователей. Кровь нильдаров охладила его пыл, и он не пил ее. Ловил крупных животных, бродивших по лесу, усыпляя, впивался в их толстую шкуру – те даже не шевелились. Кровь лошадей, коров, которых нильдары разводили большими стадами. Но после той ночи уже не мог спокойно спать. Если бы хоть кто-то знал, что испытывает вампир, выпивая хоть каплю такой наичистейшей, наполненной нектаром богов крови. Это удовольствие не сравнимо с любым из наркотиков, даже сома не сможет соревноваться. Может потом похитить ее и пить маленькими порциями, чтобы сохранить подольше. Но он знал, что не сможет сдержаться. Нужен контролёр. А она ходит как ни в чем ни бывало, смеется, говорит всякую чепуху. Эта ходячая и говорящая квинтэссенция удовольствия. Нет, он точно не сдержится, не сможет растянуть. А если случится так, что погубит ее, то и нильдар прикончит его в отместку. Так что считай, словно рядом со смертью живешь. Со своей смертельной страстью. Если бы они знали, что означает такой голод. Это не просто, как они говорят – проголодался. Это уголь, который вложили тебе в сердце, и он разъедает внутренности. Горит вечным мучительным огнем желания. Поэтому должен себя контролировать хоть как-то. Харша хочет вернуть амриту, но ведь и та тогда умрет. Может и хорошо, к лучшему. Но когда еще сможет появиться такая, как она, с такой чистотой, благоуханием, которую он мог бы столетиями держать где-то в укромном домике на цепи, чтобы приходить пить понемногу, когда совсем невмоготу. Взять себе помощника, пусть следит за ней и бьет палкой его, если увлечется. Ох, не понимают они, не понимают иссушающей жажды, мучившей его. Только сребровласый понимает. Да и тот не до конца, так бы не позволил ей жить в одной квартире с чудовищем. Тоже привязан к ней, но иначе. Но как можно быть таким идиотом. Ходит, наслаждается тем, как она его посылает. Будучи на его месте, давно бы сделал ее своей. Никому бы не отдавал. Да и нильдар тоже никому ее не отдаст. Как же быть…

Он подходил к открытому бару, где люди пили пиво стоя возле высоких столиков прямо на улице. Чуть правее виднелся вход в подвал с яркой вывеской, откуда доносилась громкая музыка. Он спустился вниз, прошел мимо охраны, заплатив за вход миниатюрной девушке с коровьими ресницами и надутыми губами. В подвале играла музыка, кто-то танцевал, за столиками и барной стойкой сидели люди. Он сел в баре и заказал себе виски. Повернувшись полубоком, внимательно разглядывал толпу танцующих в облегающих мини юбках девушек с распущенными волосами и накрашенными губами. Девушек в баре было не очень много, а у стойки сидели еще пару таких же охотников как он, только цели у них были разные. Он повернулся, когда порыв ветра из открытой двери, прохладой ударил в спину обратив внимание на пару входящую в ночной клуб. Это был высокий рыжеватый мужчина на вид чуть за сорок, с залысинами, одетый в приличный костюм и его спутница с кудрявыми пышными волосами до плеч. Она была невысокой, несмотря на красные босоножки с высоким каблуком, которые вкупе со строгим образом мужчины смотрелись довольно вульгарно. Вливающийся в дверь поток воздуха, заставивший Аймшига повернуться, соединил его взгляд со взглядом человека в костюме. Давнее чувство кольнуло в груди. Это было как в замедленной съемке, когда оба будто узнали друг друга. Мужчина отвел взгляд первым, а Аймшиг принялся тайком поглядывать за ними. Они сели за столик в углу, откуда открывался удобный обзор на зал. Чуть позже его спутница пошла танцевать. Она вертелась возле одиноких девушек, избегая контакта с мужчинами, еще чуть позже она уже танцевала с парой довольно робких молодых девчушек, выряженных так, будто приехали из глубинки. Она казалась веселой и заводной, прямо душа компании. Пока ее партнер сидел за столиком и заказывал алкоголь и закуски, а официант все больше и больше наполнял стол, женщине в красных босоножках удалось уговорить их пойти к столику и выпить за знакомство. Вскоре все уже хохотали и пили на брудершафт. Через пару часов, когда компания засобиралась, женщина предложила их подвезти, ведь ее муж, сидевший все это время за столом, так и не притронулся к алкоголю. Те согласились. Аймшиг вышел следом за ним и немного постоял возле входа в клуб, глядя как они удаляются к блестящему чернотой городскому внедорожнику. Девушки сели на заднее сиденье, и машина поехала, ласково шурша дорогой резиной по асфальту. Став невидимым, Аймшиг последовал за ними по воздуху. Долго петляя, они выезжали из центра и теперь мчались по магистрали куда-то за город. Проехав по проселочной дороге, внедорожник добрался до захолустья с деревянными покосившимся дворами и остановился под потухшим фонарем. Аймшиг спустился бесшумно, став за кустами следил за машиной. Вскоре женщина открыла дверь, вышла и что-то приказала девушке с заднего сиденья. Та пересела вперед, а дама в босоножках, напротив уселась назад. Ступая тихо как кошка, невидимый якша крался к огромной черной коробке из металла похожей на упитанного лоснящегося зверя. Задние стекла затемнены, ничего не видать и ему пришлось обойти машину. Когда он встал возле водительского сиденья, то заметил, как мужчина склонился над шеей безжизненной, белой как мел, девушки из бара. Аймшиг не мог разобрать что именно происходит, но интуиция его не обманывала. Человек в костюме пил кровь жертвы, в то время как его дама прикончила вторую. Почуяв взгляд со спины, мужчина резко обернулся и выхватив пистолет нацелился на невидимку. Окно машины медленно ползло вниз, Аймшиг поднял руки, материализовавшись. Но не потому, что боялся, а потому, что впервые за долгие годы встретил соплеменников. Их звали Михаил Александрович и Елена, добавившая с флиртующей окровавленной улыбкой, «Николаевна».

***

Фислар теперь часто пропадал ночами. Приходил под утро, издающий перегарную вонь и падал на диван в гостиной. Ни с кем не разговаривал и оставшееся время до ночи проводил между сном и неудержимой перепиской. Марианна сделала вывод о появлении у него дамы сердца. Поэтому старалась не заходить в зал без необходимости и частенько стала выбираться в город. Бесцельно бродила по книжным магазинам, перелистывая одно за другим свежеиспеченные издания. Часто Селдрион сопровождал ее в таких походах, но бывало, она уходила, не предупредив и он нагонял ее только после того, как срывал телефон постоянными звонками, наносящими неприятный пепел вины на оправдывающийся быстрый язык. Аймшига тоже потеряли, а Харша заперлась в комнате лишая себя еды и воды, поэтому Марианна не беспокоила ее лишний раз, проводя одинокое время на кухне. Что сказать, квартира угнетала ее не меньше других. Когда Фислар начал вести себя как свинья, разбрасывая повсюду вещи и огрызаясь на упреки, она перестала прибираться. Селдрион теперь молчал и больше не пытался говорить с ним. Марианна постоянно порывалась пойти в милицию, чтобы написать заявление на утерю паспорта, но так боялась возможных неприятностей с выяснением личности, а также возможности поставить под угрозу безопасность спутников, что до последнего оттягивала неизбежный момент. Пока у них были деньги от продажи золота и бриллиантов, которые носил в мешочке на груди Аймшиг, трудности казались стоящими в стороне. Поэтому они целыми днями бродили по центру, возвращаясь лишь к вечеру, когда Фислар намывшись и причесавшись, отправлялся в очередной клуб. Там его ждали все новые и новые женщины. Не проведя с первой и пары ночей, он перестал отвечать на звонки, начал сам ходить по клубам, каждый раз уходя с новой красоткой. Забывался в чужих постелях, и лишь выходя за порог, снова ощущал прилипшее одиночество, поджидавшее его за закрытой дверью на лестничной площадке. Странным образом это одиночество усиливалось, чем больше он пытался его отдалить. Обычно ему не приходилось ничего делать. Девушки сами подходили знакомиться, приметив его среди десятков и сотен повседневных русских мужчин. Обычный садовник из страны Алатруэ, был здесь под стать голливудской суперзвезде, с которым хотела бы быть каждая вторая, а иногда и первая. Многие даже спрашивали список фильмов в которых он снимался, а когда отвечал отрицательно, пророчили ему карьеру актера или модели. Уже подумывал заняться этим. Ни за что не стал бы возвращаться обратно. Планировал пойти на фотосессию в понедельник, по приглашению новой одноразовой подруги, как кстати модели. Но втайне ото всех, все же вынашивал план мести, грозившим Селдриону полым уничтожением. А потом можно было бы бросить их всех. С глаз долой из сердца вон.

Исповедь принцессы

Она лежала, глядя пустым взглядом в потолок, свет фар подъезжающей машины скользнул неровными полосками света по стенам. За окнами опять стало тихо. Была уже поздняя ночь, но Марианна не могла уснуть после всего, что произошло сегодня. Фислар опять схлестнулся в словесном поединке с Владыкой. Когда она сушила волосы, вытирая их полотенцем по пути из ванной, он перехватил ее, зажав в коридоре. Устроив «случайность» таким образом, чтобы Селдрион обязательно все видел, он прижал ее к стенке в «жарком» поцелуе. Прежде чем она успела сообразить хоть что-то и хоть что-то предпринять, в коридор вошел Владыка, заставший руку Фислара сжимающего ее грудь. Полураспахнутый халат, крепкая пощечина. Как жаль, что не успела оттолкнуть его вовремя. Когда Фислар в молчаливой усмешке повернул голову, потирая щеку, то, с другой стороны, получил сильный удар по челюсти. Стоял, сплевывая кровь, дьявольский взгляд, бесконечно довольный своей выходке. Марианна стыдливо запахивала халат и выглядело это ровно так, словно было с ее подачи. Взглянув на нее только раз, Селдрион молча вышел, громко хлопнув за собой дверью. Его телефон был недоступен. Проведя весь вечер на нервах, Марианна с тоской следила за каждым движением фар, в надежде, что он приедет на такси. Но его не было. Отмщенный за все прошлые унижения, Фислар горделиво лежал на диване, радуясь, что нашел у противника самое уязвимое место. Он желал только одного, чтобы Селдрион никогда не появлялся в этой квартире, не видеть его больше ни секунды своей жизни, не слушать больше его тычков и подзатыльников. После громкого скандала, он тоже покинул квартиру только позже, опять к ночи. Аймшига же не было аж со вчерашнего дня, а Харша истощенная своими обетами лежала ничком на кровати. Уже больше недели она не прикасалась к пище, и четыре дня из них не пила. Марианна просила ее, умоляла не делать глупостей, но нагини была непреклонна. «Иначе он не придет. А мне больше нечего делать в этом мире, да и вообще в жизни. Я отреклась от всего ради него, и он должен прийти. Либо он придет, либо я сдохну. Так мне и надо». Марианна посчитала эти максималистические высказывая довольно странными для взрослой здравомыслящей женщины. Кого она ждала и кто должен был прийти в эту раздолбанную квартиру на окраине Москвы, даже не разберешь. О секрете не знал даже безмолвный Аймшиг, настолько это было важно. Обитая в пустой квартире, полная тревожных мыслей, она даже забыла о проблемах с документами, потерянных родителей, и о своей навязчивой красоте, сводящей с ума всех вокруг, приторно-противной как боль в зубах от большого количества меда. Теперь, когда круг ее мыслей сузился до маленького, освещаемого светом сонного сознания, кружочка, там она видела только его. В этом фрагменте ее жизни помещался только Селдрион. Казалось, что ничья судьба ее больше не интересовала. Даже своя. Как жаль, что Фислар так поступил, а она вовремя не ответила ему пинком по яйцам, чего он точно заслуживал в этот момент. Винила себя в тугодумии, неспособности быстро ориентироваться в ситуации. Теперь тот, кого она постоянно отвергала, был так дорог для нее, что знай он это в настоящий момент, незамедлительно вернулся бы обратно. Но телефон отвечал механическим голосом. Этот абонент недоступен для оправданий, просьб, извинений. До свидания, звоните позже или лучше никогда. Больше всего она боялась не того, что с ним может что-то случится в изгибах темных подворотен, а того, что его сердце может закрыться навсегда. Масла в огонь ее самосожжения подлила Харша начавшая вдруг нежданный ночной монолог.

– Селдрион ушел, да?

– Да. – Прошептала в ответ невзрачно.

– Как мне его жаль. – Нагини, как и ее соседка, уставившись глядела в потолок, иссушенная, с потрескавшимися губами, слабым хриплым голосом. Ее длинный хвост свисал с края кровати. Не в силах была даже подтянуть обратно. – Я знаю почему он пришел за тобой в этот мир. Наверное, только я и знаю. Но сегодня ночь откровений. Хочу исповедоваться тебе. Я умираю. Чувствую, что больше не выдержу. Скорее всего эта ночь будет последней. Тот, кого я жду не придет ко мне, видно, я столько натворила в этой жизни, что недостойна этого. Пусть так, хотя бы если умру, то не сотворю еще больше. Поэтому извини, если мой рассказ будет тебе неприятен, но ты мой единственный слушатель. – Марианна села на крае кровати, пытаясь сказать хоть что-то ободряющее, но видя обтянутые кожей скулы, мертвенную бледность различимую даже во мраке комнаты, запавшие глаза Харши, она не смогла ничего из себя выдавить, ком горечи застыл в горле. Нагини продолжила. Было такое ощущение, что она говорила бы, даже если Марианны не было рядом, говорила, если бы была абсолютно одна в этом мире. – Селдрион любит тебя, я никогда не видела его таким. В его глазах горит огонь, когда он смотрит на тебя. Возможно, ты даже не замечаешь этого. А сейчас он выглядит таким потерянным, хотя кажется уверен в себе, но это не так. Земля уходит у него из-под ног, со всей этой чепухой с серьгами. А я ничего не могу сделать. Как жалею о тех грубых, подлых поступках, которые делала, дабы позлить его. Видя приходящую смерть, не понимаю, как могла быть так жестока с ним. Он не заслуживает этого. Да и не только с ним я поступала бесчестно. В одно время даже любила его. Как шутят его приближенные – такая история есть у каждой женщины, что встречала его в своей жизни. Но многие потом просыпаются, и чувства проходят. Как это было у тебя, да и у меня. Я вижу, что теперь он настолько одинок, что даже сам не представляет насколько. Когда-то у него была жена и для меня они были образцом любви и верности. После ее смерти, совершенно внезапной, пришедшей из ниоткуда, так быстро, как удар исподтишка, он зачерствел. Стал с цинизмом относится к любви, женщинам. Только брал, не открывая сердца. Я видела эти превращения, но ничего не могла сделать. Хотя одно все же сделала, о чем жалею до сих пор. Но я не могла иначе. Он выл как раненый волк, сидя у пустой постели, где еще недавно лежала та живая, такая тихая, такая умиротворенная в своем последнем чувстве. Я и ее любила. Чтобы смягчить его боль, я предложила принимать ее облик иногда, просто чтобы он мог хоть на миг вспомнить о светлых моментах их жизни и вырвался из ямы в которую падал. Сначала он не хотел, но я все же сделала это. В первое время было сложно, потом мы втянулись в эту потустороннюю игру в жизнь после смерти. Увлекшись, мы стали проводить целые вечера вместе. Так сблизились… Даже слишком, теперь понимаю, что перешла черту, не совладала с собой именно я. Я первая. Это я виновата. Так хорошо научилась играть роль его жены. Жила тогда у него почти год… Все больше и больше внедряясь, как дерево пускает бесчисленные корни в почву его сердца. Но я не она. Поэтому однажды, он не совладал с собой. Да… мы слишком далеко зашли в этой игре. И может я и рада была бы почувствовать его любовь хотя бы в чужом теле, но не могу. Лишь создаю иллюзию снаружи… А тело так и остается змеиным. Все-таки я – не его жена… и не была ею никогда…Я тогда помогла ему в некотором смысле… Ты должна понимать, о чем я. После этого случая я обрела силу, а он потерял. Это так странно рассказывать тебе, даже стыдно, ведь это был хранимый годами секрет. Но ты должна знать это о нем, чтобы суметь понять меня и может простить. И его простить. Хотя все случилось задолго до твоего появления. Тогда поняла, что в таких ситуациях я на короткое время обретаю власть над его силой и могу ее использовать. Ох уж эта извечная меркантильность. В то время он еще не додумался до причины, хотя после нашей близости пролежал без сил почти месяц или около того. Но ощущение того, чем он обладает, могущества дэвов, их вечной молодости, энергии сохраняемой до самой смерти, помогло мне понять какая между нами разница. Еще никогда я не чувствовала себя так хорошо. Заманчивое искушение пришло в голову повторить ощущение власти над миром, всесилия. Но с того раза наши встречи прекратились. «Это чересчур, – писал он тогда, – мы должны это забыть. У нас не остается другого выбора». Но алчность моя не может быть так легко удовлетворена, поэтому пришлось прикинуться танцовщицей, которых часто приглашали во дворец в то время, и я соблазнила его снова. Тогда он все понял. До сих пор называет меня ведьмой. Когда я сделала это второй раз, у меня было столько сил, что казалось я могу летать по воздуху. Я смогла творить чудеса и сев как-то в своей спальне, просидела там трое суток недвижимая. Обрела способность глубоко вспоминать, и обнаружила в себе знания о том, кем была до этого рождения. Если бы не он, то всего этого бы не было. Я часто думаю над тем, как причудливо строятся переплетения наших судеб. Все что кажется случайным, не является таковым. Обязательно приведет еще к чему-то, а то к следующему и так далее. События цепляются друг за друга.

Итак, я вспомнила кем была. Может ты не поверишь мне, но так и есть. Это не просто какой-то сон. Это был прямой опыт переживания, проживания прежней жизни, кем я была раньше. Просто удивительное ощущение. Тогда мне стали ясны причины рождения в этом отвратительном теле. В прошлом, я была послушницей, одной из сотен ничем не примечательных учениц великого гуру. Его могущество сложно описать словами, но я помню, что даже короли падали перед ним ниц. Я приняла от него обеты нищенствующей монахини и побрила голову, ходила облаченная в длинные просторные одежды. Но не ценила его милости, не ценила того, в каком редком теле мне удалось получить драгоценное рождение. Дурные склонности заставляли меня нарушать свои обеты, по мелочи, то одно, то другое, и в конце концов, я стала неряшливой со всем что имела, не ценила ничего. Была еще молодой и думала, что все исправимо, но это не так. Однажды, по пути в соседний монастырь с поручением, с горы упал камень, небольшой булыжник, так метко разбивший мне голову. За свои многочисленные мелкие нарушения обетов, я была рождена в теле нага. Но благодаря своим заслугам, стала принцессой, окруженной заботой и изобилием²⁷. После того, как я вспомнила все, во сне мне начал являться бывший Учитель. Каким-то образом я очистила себя для того, чтобы он смог появиться предо мной. Это произошло много лет спустя, и я к тому времени уже очень продвинулась. Он давал мне наставления. Это продолжалось долгие годы, и я практиковала как могла. Это очень тяжело, когда ты такой как я. В этом теле сложно отказаться даже от убийства, потому как оно требует питания мясом, а ложь настолько въелась и пропитала живущих при дворе, что и поныне я не могу обходиться без нее. Сильные вспышки гнева постоянно выбивали из равновесия. Однажды я пырнула брата ножом, когда разозлилась. Но все же старалась вести себя достойно. Помогать другим. Насколько получалось. Но грехи зачастую тянут вниз, сильно, бесконтрольно. Следуя наставлениям учителя, я подолгу могла сосредотачивать свой ум на дыхании. Пока вдруг предо мной не возник образ кристально чистого неба. Дальше него я пока не продвинулась. Но в последнее время я уже не вижу его, бурные события выбили меня из колеи. Но тогда, еще до того, как я узнала, что ты попала в наш мир, а Селдрион прекратил со мной всякое общение, я ощутила, что это чувство и есть настоящее счастье. И когда ты им обладаешь, самым естественным кажется разделить его со всеми. Словно от этого оно только приумножается. Но в замке не с кем было делиться. Всем наплевать. Они только и заняты своей драгоценной особой. Ищут счастье вовне, не догадываясь, что оно всегда здесь, с тобой. Просто это небо иногда закрывают облака. И понимая все это, иногда мне становится жалко вас всех. Такие несчастные, такие заблудшие. Ты думаешь, что будешь счастлива, если найдешь родителей, будешь жить спокойно. Сил не мыслит своей жизни без тебя. Айм мечтает обрести власть над народами, которых он будет доить, выпивая их кровь. Фислар хочет быть уважаемым, добиться всего в своей жизни сам. А я хочу только одного – встретить своего Учителя и попросить у него прощения за свои прошлые проступки. Упасть ему в ноги, преподнеся ему в дар все свое богатство, украшения, и даже свою жизнь. И как бы мне хотелось, чтобы он учил других так же, как и меня. Ведь кто из них станет меня слушать? И пусть сегодня я или умру или узнаю дорогу к нему. – Харша замолчала. Марианна была поражена красотой ее слов, дрожащей искренностью ее голоса и видения синего неба, которое ей самой довелось переживать во снах. Гудящая тишина вдруг разбавилась гулом заработавшего на кухне холодильника. Марианна вздохнула. Неужели ничего нельзя сделать с упорством принцессы. Неужели, ей придется стать единственным безмолвным свидетелем глупой смерти. Эта мысль давила на грудь и стало тяжело дышать. Вдруг Харша продолжила. Ее губы ссохлись от жажды и было сложно говорить, – А ведь я знаю почему Селдрион пошел за тобой. Скорее всего он слышал наш разговор с Аймом. Я дала своему отцу обещание, что верну амриту, как только закончу свое дело в этом мире. А оно заключалось в том, чтобы вернуть Дхарму в наше царство, где она была давно утеряна. Я хотела привести моего учителя в царство нагов, чтобы возродить наши знания. Ты нужна была для того, чтобы пройти мимо стража туда и обратно. Поэтому мы бы убили тебя, как только ты бы опять прошла через портал. Но сейчас я понимаю, насколько это глупо и бессмысленно. Учитель ни за что не пошел бы с нами на таких условиях. Как только бы узнал о наших планах, тут же повернул обратно. Пусть бы отец убил меня, но мне не стоило давать таких обещаний. Теперь я уже никогда не вернусь домой, чтобы не приводить в исполнение свои слова. И тебе советую не возвращаться. Селдрион хотел спасти тебя. Поэтому бросил все безвозвратно. Прости меня, я отрекаюсь от своего обещания и больше никогда не причиню тебе зла. – Она повернула голову. Заметив слезы в ее глазах, Марианна пересела на край кровати, взяв ее руку. – Я хочу, чтобы все вы были счастливы. Не ругайтесь и живите мирно. Это мое поручение тебе.

Марианна не могла сдерживаться и разрыдалась. Всхлипывала, рукавом вытирая слезы. Харша потянула ее руку, и когда та наклонилась, поцеловала в щеку.

– Не плачь по мне. Если я умру, Аймшиг сделает все что надо. Не плачь, нельзя плакать, ведь мертвые видят слезы, как реки крови. Иди ложись спать.

– Как же я теперь засну.

– Думай о хорошем. Наполни свое сердце любовью ко всем живущим, и ты сразу успокоишься. Расслабься и засыпай счастливым сном. Это мое последнее желание. – Она тихо улыбалась, разжав руку Мариэ. – Будь хорошей девочкой, слушай тетю Харшу.

Марианна еще сидела на краю ее кровати, но нагини обратила взгляд в потолок и больше не поворачивалась. Лицо, украшенное тайным торжеством духа. Стараясь следовать ее советам, но все еще не в силах успокоиться, Марианна сходила в ванную и умылась, и попыталась уснуть, пожелав перед этим счастья всем, кого когда-либо знала. И начала она с принцессы.

***

После пары часов поверхностного тревожного сна Марианне показалось, будто она лежит с открытыми глазами и смотрит на комнату. И это была не та комната, что она знала. Будто наступил рассвет, и все озарилось розово-голубыми лучами солнца, становясь похожим на предрассветное небо. Издалека послышался нежный звук маленьких колокольчиков, шелестящих на ветру подобно стайкам певчих птичек. Марианна хотела было сесть на кровать, чтобы понять, что происходит, но почувствовала, что тело лежит парализованным не в силах шевельнуться. Звон колокольчиков становился чище и громче, приближаясь и вдруг дверь в комнату отворилась, и ароматы благовоний наполнили пространство. Таких запахов никогда не ощущала прежде. Все глубже вдыхала их, с каждым разом желая больше наполнить легкие. В дверях, озаряемый ярким светом, появился царь. Он был в короне, шелках, ожерельях и браслетах на босых ногах. Над ним возвышался зонт, который несла прекрасная женщина, обернутая в полупрозрачную материю. Вошедший был высоким, а корона добавляла еще сантиметров двадцать к его росту, женщина держала огромный зонт с золотой бахромой и жемчугом, высоко над его головой, и Марианна удивилась, как смог он пройти в низкий дверной проем обычной хрущевки, не нагнувшись и не опуская зонта. С замершим дыханием, она следила за происходящим. Следом за царем и его помощницей вошли еще две женщины с кувшинами в руках. У Марианны не укладывалось в голове, как вообще такая процессия смогла поместиться в комнатушке размером девять квадратов, где между двумя кроватями приходилось иногда пробираться боком. Тем не менее, комната оставалась тех же размеров, и царь со свитой не уменьшились и не кучковались, а стояли ровно так, как положено монаршим особам. Улыбаясь, он подошел к кровати нагини. Марианна разглядывала его, все больше и больше признавая в нем друга из снов. Это был он. Да! Тот самый синеглазый юноша, облаченный в шелковые одежды, но теперь на нем красовалась корона и серьги, и окружала его блистающая великолепием свита. Синеглазый кивком дал приказ одной из женщин с кувшинами. Та налила немного жидкости в крошечную пиалу, внезапно оказавшуюся у нее в руках и чуть отодвинув нижнюю губу нагини, медленно-медленно влила жидкость ей в рот. Затем подошла вторая и вылив немного воды из второго кувшина себе на ладонь, провела рукой по лицу, шее, рукам и груди нагини. Затем открыв маленькую коробочку перед молодым царем встала в ожидании. Он присел на край кровати, смотря на безжизненное тело с огромной любовью. Марианна не понимала, как она могла видеть все это, не поворачивая застывшей головы, но заметила, как он смахнул свою слезу кончиком безымянного пальца правой руки, а затем опустил его в густой порошок, находившийся в коробочке. Этим же пальцем поставил точку на лбу нагини, прямо между бровей. Не переставая улыбаться лишь краешками губ, он подошел к кровати Марианны, и она столкнулась взглядом с его синими полуприкрытыми глазами, от чего вздрогнула, когда он поставил такую же точку ей на лоб. Точказапахла масляными благовониями. Тело Марианны наполнилось радостным трепетом, захотелось выбежать на улицу и начать смеяться, прыгать как антилопа и целовать прохожих, или просто открыть окно и громко закричать, да, закричать, как сильно она всех любит, чтобы все тоже любили друг друга. Юноша начал таять в воздухе, пока полностью не растворился вместе со свитой. Сначала замолкли колокольчики, украшающие его зонт, а затем пропало сияние. Марианна проснулась.

Цена паспортов

Шум работающего днем и ночью телевизора доканывал его. В камере было ужасно душно, пыльно, накурено. Единственное окно у потолка, ни разу за свою долгую жизнь не видевшее мокрой тряпки, было замуровано ржавой решеткой с уличной стороны. С потолка свисала одинокая лампочка на жалком полинялом от времени проводе. Стены, облепленные толстым слоем несмываемой грязи, были испещрены надписями и покрыты кратерами выбитой штукатурки, и вроде бы имели отвратительный зеленый цвет, хотя сейчас было трудно определить. Пол был липким, а постельное белье на кроватях, казалось не меняли лет пять. Сначала он даже не понял, где оказался, настолько был пьян. Пошарив по карманам, понял, что телефон безвозвратно потерян. Уже три дня живший на улице, и не желавший возвращаться домой, Селдрион в своем старческом облике, теперь выглядел как настоящий бомж. Порвал где-то джинсы, и клок ткани свисал на коленке. Пропил совершенно все свои деньги, а возможно и телефон, так как этого тоже не помнил. Был грязен как черт, спал где попало. Ввязавшись в драку со стражами порядка, выясняющими его беспаспортную личность, вскоре загремел в обезьянник. Мариэ не выходила из головы, и он был готов отрезать ее и подарить кому-нибудь, лишь бы больше никогда не вспоминать о том, как этот урод сжимал ее выдающуюся из тонкой ткани халата грудь. Когда люди в форме начали бить его дубинками за оказанное поначалу, хоть и довольно вялое сопротивление, он покорно принимал удары, желая вывести наружу накопленную внутри боль. Да, пусть эта боль будет от ударов сапогами, чем от вырванного сердца. Лучше так. Но как посмел этот гад дотронуться до нее. Ведь даже он сам никогда не позволял себе такого, а тут какой-то мелкий уродец решил посягнуть на святыню. Да и она хороша. Поддерживала мальчишку в его истериках, вместо того чтобы сразу поставить на место. Не понимаю… ничего не понятно. Что делать дальше. Вспоминал, как она попрощалась тогда, так окончательно дав понять, что ничего не выйдет, но нет, надеялся, глупец. Это было еще тогда, когда предстал перед ней во всем величии, а теперь будучи уличным бродягой, таким жалким, уродливым, хромым и старым, уж подавно. Пора бы уже сдаться. Но если сдастся, то Аймшиг заберет ее себе. Видел его взгляды, брошенные украдкой, когда та проходит мимо. Он уже никогда не успокоиться, пока не прикончит ее. Поэтому, хоть и отвергает, а что же еще делать с тем, кто выглядит старше ее дедушки, он все равно будет рядом. Но если сидит здесь, на грязной койке в душной камере, то он не рядом. И не защищает ее. В это время тот, другой, точно воспользуется случаем. Ах, какой же олух мог так поступить! Какого черта я здесь делаю? Но как выбраться из этой клетушки, после которой спальня в этой уродливой квартире кажется царскими хоромами, сидя с еще тремя такими же как он, бродягами, дебоширами и пьяницами. Он даже не мог сообщить своем местонахождении никому из друзей. Как же безответственно, как глупо. Совсем забыл себя в этой дурацкой уязвленной страсти. Не поступил бы так раньше, точно не поступил. Нужно мыслить холоднее, не поддаваться эмоциям, ведь так долго это удавалось, удастся и теперь. Но телевизор, показывающий бесконечные сериалы про доблестных стражей порядка, спасающих город от таких как он, бандитов и бродяг, сидящих в замызганной клетке, продолжал то и дело сбиваться на шум, громко вещая на пустой, такой же грязный, как и все вокруг, коридор. От этого шума Селдриону хотелось лезть на стену.

***

Марианна вернулась из магазина с десятком яиц для Харши. Нагини выходила из голодовки, но все еще лежала, не вставая. Когда Марианна проснулась, то увидела ее, судорожно пишущую что-то на обрывке листочка. Тот, что приходил со свитой, был ее Учителем, будучи в то же время другом Мариэ из сновидений. Не вязалось его теперешнее величие, с тем модным парнем из кинотеатра, который весело закидывал себе в рот попкорн и смотрел с ней фильм про золотого павлина. Дакини²⁸, приходившие с ним, влили Харше в рот нектар, спасший ее жизнь и принесший облегчение. Синеглазый сообщил ей место, куда следовало двигаться дальше и она уже была готова идти туда хоть пешком, но Марианна предупредила ее, что написанное находилось, судя по картам, глубоко на севере Индии в горах. Выздоравливающая попросила альбомные листы и краски для рисования, незамедлительно взявшись за работу. Она пыталась изобразить те места, которые Учитель явил ей, когда дотронулся до лба. Художник из нее был так себе. Казалось, что она впервые в жизни взялась за кисти, но упорно продолжала работу, в перерывах между сном, надеясь как можно точнее изобразить увиденное. Среди множества видений особо запомнился полуразвалившийся домик, стоящий недалеко от огромного обрыва посреди песчано-коричневых холмов и гор, в окнах которого развевалась белоснежная тюль. Неостекленное окно и пустая дверь зияли чернеющей неизвестностью, но колыхание куска белой материи придавало видению особую надежду.

Селдриона все не было, и Марианна уже позвонила во все ближайшие больницы, отделения милиции и морги, но его нигде не видели. Аймшиг, наоборот, сидел теперь целыми днями в гостиной, за просмотром новостей перешучиваясь с Фисларом. Они еще не понимали и половины из рассказанного диктором, но вампир взял на себя задачу комментировать и переводить происходящее на экране. Делал это он точно, четко, с чугунным неподвижным лицом так, что Фислар покатывался со смеху, ощущая неловкость за то, что радуется черному, как смола асфальта, юмору. Аймшиг подытожил свое выступление фразой:

– Я знаю, что не так с современными людьми. Вы перестали пить из черепов своих врагов.

Наконец, в доме воцарился временный покой. Марианна иногда присоединялась к совместному просмотру. Аймшиг любил криминал. Поэтому они наблюдали бесконечные вереницы рассказов о пожарах, контрабанде наркотиков, воровства, ДТП, пьяных падений из окон, поножовщин и пойманных проститутках. Когда это начинало порядком угнетать, она шла на кухню и читала стихи, на которые Фислару теперь было абсолютно наплевать. И вспоминала, как бежала с книгой мимо кустов сирени, прячась от приближающегося дождя, пробираясь узкими тропками сада, чтобы в одиночестве наслаждаться весной. Вспоминала то молочно-белое платье с высокой талией, что любила больше всего и как пыталась украсить свою обкромсанную ножницами голову, розовой веточкой цветущей айвы. Иногда задумчивый взгляд падал в окно, на полузаброшенную детскую площадку, на которой никогда не было детей и только по ночам пьяные маргиналы пили пиво, и вспоминала тот вечер, когда так смело высказалась о своих модных феминистических принципах, которые были безвозвратно утеряны, как только на ее плечи легла будто бы сама собой разумеющаяся уборка по дому и готовка на двух мужчин. Как незаметно она стала похожа на маму. Безропотно выполняющая эту монотонную, всегда незаметную и никем не ценимую работу. Вспоминала, как же яростно он смотрел на нее тогда своими стальными глазами с темными ресницами. «А вы счастливы?» – спрашивала дерзко, понимая сейчас, что он несчастен точно так же, как и она. Тяжелая рука легла ей на плечо. Вздрогнув, резко обернулась. Позади стоял Аймшиг.

– Надо поговорить, пойдем. – Сказал он.

Они прошли в мужскую спальню, в которой теперь жил только один вампир, и закрыв дверь он серьезно произнес.

– Сейчас придет один очень уважаемый человек. Он принесет нам паспорта. Всем нам. Поддельные паспорта. – Он замолчал, сделав акцент на последних фразах.

– Это замечательно. У тебя получилось сделать паспорта?

– Да, но это было намного сложнее, чем я ожидал и сложнее чем ты говорила…

– Ну я никогда не подделывала паспорта, только в фильмах видела. – Марианна смутилась его напористости, кожей ощущая скрытую агрессию.

– Присядь. – Он показал на кровать и Марианна села. – Есть одно условие, которое назначил мне этот человек. – Он тяжело выдохнул, собираясь с силами, и в голову Марианны начали закрадываться страшные подозрения о причине разговора. – Это условие, как ты поняла, связано с тобой, поэтому я и позвал тебя. Ему не нужны деньги. Он рассчитывает получить нечто иное. – Марианна сглотнула.

– И что же?

– Сначала я хотел, чтобы ты вспомнила, насколько это важно для Харши. А она тебя спасла, жизнь тебе сохранила, разве это не бесценно? Пожертвовала всем, понимаешь. Она тебе как мать. Дала тебе новую жизнь и эта жизнь лучше прежней. Поэтому перед тем, как отвечать, ты должна подумать о той услуге, которой можешь отплатить за ее помощь. И помочь ты можешь не только ей, но и всем нам. Понимаешь?

– Нееет… – Протянула Марианна отпрянув. – Никакого секса. – Аймшиг засмеялся.

– Ну ты даешь, я даже не мог подумать о таком. Нет, ему не нужен секс. Он не совсем человек, чтобы ты яснее поняла. – Но Марианна не понимала.

– А что тогда?

– Ну понимаешь, – он аккуратно взял ее за руку, как будто она была хрустальная, – он такой же, как и я. Только так я смог пробиться в эти круги, чтобы добыть нам паспорта. Через подобных мне. Еще он обещал дать банковские карты, если его все устроит. Прислать курьером. Это очень важно. Так он сказал, что нам будут нужны карты. Без них ведь далеко не уедешь. Он неплохой. Любит помогать.

Марианна с лихорадочной внутренней усмешкой представляла вампира, который любит помогать людям.

– Он хочет моей крови? – Выдавила из себя.

– Какая понятливая. Он уже здесь, ждет внизу в машине. Я позвоню. – И он схватился за телефон.

– Подожди, подожди. Мы же не договорились. – Она перехватила его руку. – Я еще не подумала.

– Тогда думай быстрее, он не любит ждать. – Нервно ответил Айм и глаза-щелочки потемнели. – Ты лучше подумай о том, что все уже готово, ты сможешь поехать в свою Индию в поисках родственников, Харша встретит своего Учителя. Она жизнь за него готова отдать, а ты крови пожалела? – Он явно давил на Марианну, и та судорожно впопыхах решилась – будь что будет.

– Хорошо, а как это будет происходить? Я выживу? Пусть только меня за шею не кусает, как это в фильмах показывают. – Но Аймшиг уже звонил, быстрым движением отмахиваясь от нее.

Спустя пару минут, монгол открыл гостю входную дверь и в комнату, где Мариэ осталась сидеть, будто пригвожденная к кровати, вошел довольно приятный мужчина в дорогом костюме, рубашке с галстуком и черном летнем пальто. Его кожаные фирменные оксфорды едва слышно приятно хрустели при каждом шаге, и шлейф изысканного парфюма наполнил комнату. Мужчина был рыжеватый с залысинами, лет сорока с хвостиком, непримечательной наружности. В руках он держал папку для бумаг на молнии. Аймшиг представил его Марианне на ломанном русском:

– Познакомься, это Михаил Александрович. Михаил Александрович, познакомьтесь – Мариэ.

Михаил Александрович оказался очень вежливым и приятным во всех смыслах человеком. Он присел на противоположную кровать, с удивлением озираясь по сторонам с легкой улыбкой.

– Очень рад вас видеть. – Вкрадчиво обратился он к девушке. – Айм удивительно мало мне про вас рассказывал и теперь видя вас здесь, я просто не понимаю, как подобная орхидея может находиться в столь, – он прищурился, подыскивая слово, – в столь удручающей обстановке. Вам место в королевских залах.

– О, спасибо, я как раз оттуда. Но вы не правы, мне и там не нашлось места. – Марианна засмеялась смущенно. Пришедший напомнил ей о тех временах, когда ей постоянно приходилось подбирать слова для светских разговоров в замке, и это повеселило ее. Понравился его стиль речи, в духе героев русских классиков. И она добавила, – Так что теперь я пробую себя здесь.

– О, как же замечательно вы выразились, – продолжал галантничать Михаил Александрович, – возможно не только вам это удастся. Может и мне чуток перепадет попробовать. – Он игриво подмигнул, но так изящно, что это не выглядело грубым флиртом, и совершенно не задевало. – Аймшиг говорил с вами о нашем деле? – Марианна вела себя чересчур бодро, и несмотря на кажущееся спокойствие, ее руки дрожали, а где-то под рубашкой градом катился пот, прямо по рукам, щекоча кожу.

– Да, он мне только что сказал, так что не обессудьте, если я отниму немного вашего времени.

– Ничего страшного, отнимайте. – Он пересел рядом с ней на кровать. Аймшиг стоял у двери, как страж наблюдая за ними. – Я думаю, что вы интересуетесь, правильно ли мы подготовили необходимые документы? – Сказал он, предупреждая ее вопрос. – Вот, можете проверить.

Марианна просматривала вынутые им из папки паспорта. Там были государственные и заграничные документы, со всеми фотографиями, выдуманными именами и местом рождения. Во всех паспортах стояли печати о прописке в Москве. Это было действительно недешево сделать подобные документы сразу на пятерых. Пока она листала маленькие странички, вампир нежно заправлял ее волосы за ухо, и она недовольно отклонилась от него в сторону.

– Ну что же вы так, не упрямьтесь. – Возмутился Михаил Александрович.

– Что-то вы рано меня трогаете. – Процедила девушка.

– Почему же рано, все документы в порядке, вы все проверили, а я что должен просто так сидеть? Я деловой человек, у меня каждая минута – деньги, так что я зря его не теряю, вот видите, подготавливаю вас к нашей встрече. Можно сказать морально. Мы же с вами совсем незнакомы, вдруг вы меня боитесь. Все-таки незнакомый мужчина вломился в вашу квартиру, и теперь вот рядом с вами сидит. Неловко, наверное, понимаю вас.

– Я говорила Аймшигу, что мое условие, чтобы меня не кусали в шею.

– Ну нет, мы не договаривались, что вы будете условия ставить. Здесь условия ставлю я и только я. – Он был так близко, что она чувствовала его дыхание, отдающее сигаретами и ментоловой жвачкой, поэтому сидела как каменная, глядя на скомканное одеяло, лежащее на кровати напротив. – Давайте, вы не будете чудить, расслабитесь. – Он кивнул Аймшигу и тот вышел, забрав с коленей девушки папку с документами. И когда дверь за ним закрылась, он спросил, поглаживая ее по волосам. – А почему вас так зовут, Мариэ, вы не русская? Хотя говорите без акцента и еще словарный запас такой богатый имеете.

– Мой папа родом из Индии, мама русская, а я родилась в Москве и всю жизнь здесь прожила.

– Так вот откуда эта экзотическая красота. Индия… Очень колоритная страна, бывал там и не раз. Не сказал бы, что согласен со всем, что там имеется, но не нам судить. Вас можно считать наипрекраснейшей представительницей этого народа. Вам никто не говорил, что вы похожи на богиню, которые у них в храмах повсюду? Только еще лучше. Право, будь я человеком, то тут же предложил вам выйти за меня замуж. Развелся бы со своей грымзой, и увез бы вас прямиком на Мальдивы. Вы достойны только самого лучшего. – Он отодвинул ее волосы и нависая над ней, нюхал шею.

– Пожалуйста, я же просила, что не надо кусать меня за шею. – Марианна чувствовала, будто ее как товар на рынке только что продали и нет рядом того, кто мог бы защитить. Сопротивление было бессмысленным. Этот человек имел власть, был опасен и не собирался отступать. Аймшиг сторожил дверь снаружи. Она была окружена вампирами, к тому же сама десять минут назад так поспешно дала свое согласие, не совсем представляя последствия. Да и без согласия все уже было давно согласовано. Отступать было поздно.

– Вы что хотите, чтобы я вас за ножку укусил? – Спросил он игриво, крепко сжав ее бедро до боли. – Так не пойдет. Я старался, пробивал по связям, напрягался, отдавал свои кровные. Причем немало так отдал, знаете. И самое главное – нарушал закон. А все только потому, что ваш знакомый порекомендовал мне вас. Все ради вас делалось, понимаете. Я даже не взял с собой супругу. Побоялся, что в первый раз вдвоем мы вас сильно испугаем. А знаете, как она разозлится, когда узнает, что я делал без нее. Уууух…очень разозлится. – Тут он резко обхватил ее железной хваткой и мгновенно впился в шею. Марианна почувствовала острую боль, но ее хриплый крик был задушен ладонью у рта. Аймшиг осторожно приоткрыл дверь, наблюдая за процессом, чтобы успеть остановить его до того, как он убьет ее. Она уже не могла убежать, вырваться и как будто не хотела. Воля ее была совершенно подавлена и через некоторое время она уже обмякла в его объятьях, откинувшись назад, как в обмороке. Еще через несколько секунд Аймшиг похлопал гостя по плечу, приказывая остановиться.

Михаил Александрович с помутневшим взглядом, так знакомым для Аймшига, откинулся на подушку и тяжело дышал, роясь в карманах пиджака. Достал салфетку, вытер губы, скомкав ее, кинул на пол небрежно. Девушка лежала без чувств, завалившись на бок. Глаза закатаны, рот приоткрыт, а из недавнего укуса стекала красная струйка крови. Аймшига затрясло, как только он увидел все это. Желание накатывало как беспощадное цунами на несчастных островитян. Он грубо растолкал гостя, и тот, пошатываясь, с блаженной улыбкой на чуть окровавленных губах, вежливо распрощался и вышел за дверь. Спустившись к машине, забрался на задние кресла и спал так пару часов, подогнув ноги как младенец, отходя постепенно от безумной дозы крови смешанной с амритой. Такого блаженства он не испытывал никогда.

Захлопнув за ним дверь, Аймшиг ринулся в спальню и запер дверь на шпингалет. Хоть он и говорил, что пришедший был его сородичем, это было не совсем правдой. Монгол был рожден якшей, магическим способом далеко в горах, давным-давно, так давно, что уже сам забыл сколько ему лет. Будучи свирепым духом, хранителем, некогда павшим и бежавшим в другое измерение от преследователей, он не имел ничего общего с кровожадными выродками настоящего, которые даже не умели залечивать раны своих жертв, выпивая их до смерти. Он не мог без слез смотреть на то, что Михаил Александрович сделал с Мариэ. Закрыв за собой дверь на щеколду, он легко подхватил и перевернул ее на спину. Взяв как ребенка на колени, ее безжизненное тело, он начал слизывать протекшую кровь, но все равно не удержался, ненадолго приложившись к укусу. Остановиться было сложно, но сквозь дурман, он осознавал, что этот раз может стать для нее последним, и через силу прекратил, не желая ее смерти. Нега, сравнимая с той, что испытывала Марианна после приема у царя нагов, лежа на мягком мху рядом с беседкой, после одного единственного глотка сомы, разлилась по его телу. Он облизнул рану, и все тело расслабилось, стало ватным и невесомым одновременно. Каждый вдох разжиженным воздухом вливался в грудь разноцветным потоком искрящихся частиц, доставляя неизмеримое удовольствие. Ему казалось, что он начинает чувствовать энергию жизни, переносимую на крыльях дыхания. Не в силах больше удерживать девушку на коленях, он повалился с ней на кровать. Она была совершенно без сил, как будто спала, или была в коме, только слабое дыхание говорило о том, что она жива. Обнял ее, прижав к груди и, испытывая запредельное блаженство, не сразу мог говорить. Вначале это были просто мысли, постоянно путавшиеся, беспорядочные, потом он начал шептать ей на ухо о своих мечтах увести ее далеко-далеко отсюда, спрятать ото всех, и не позволять больше никому ее обижать. Шептал об их мирной жизни в одиноком домике в лесу, где их никто не найдет. Гладил ее черные шелковые волосы, убаюкивая сам себя. Вскоре заснул сном, наполненным фантастическими переживаниями запредельных миров, где он все время чувствовал себя на грани того, чтобы разгадать тайны мироздания. Покой окружил его. Долгое успокоение от непрерывного голода, которое дала ему та, что сейчас бессильно лежала рядом.

Через пару часов Марианна проснулась. В голове гудели колокола, и комната шла ходуном. Она едва разобралась, где находится, не понимая, что произошло. Тяжелая рука Аймшига лежала на талии, не давая выбраться. Вырвавшись из последних сил, она села на кровать. Монгольский хан спал с блаженной улыбкой на окровавленных губах. Марианна с ужасом начала понимать, что он тоже приложился к ее крови и ее сразу затошнило. Едва успела добежать до туалета и ее вырвало, лоб покрылся крупными горошинами пота. Она тряслась как от холода, сидя на потрескавшейся от старости плитке уборной. Потом ее вырвало снова и только минут через пятнадцать еле доползла до ванной. Отмокая под горячей струей воды, пыталась вытравить из тела могильную сырость. Слезы беззвучным градом катились из глаз, а мысли были обращены только к нему одному. К тому единственному, чьи душевные муки сейчас усиливал непрерывный поток рекламы из телевизора, висящего на стене в грязном коридоре.

Да кто вы такие!

Через пару дней, проведенных в обезьяннике, бомж-молчун всем надоел. Все нары были заняты, а новые и новые нарушители все поступали, держать же прежних не было указаний сверху и его отпустили. Выйдя на свободу, он щурился на солнечный свет, впервые за эти дни в экстазе вдыхая свежий воздух. Долго бродил по улицам, не в силах отыскать свой дом. Город казался огромным, и он совершенно не помнил свой предыдущий маршрут, тем более что был привезен в отделение на машине в совершенно нетрезвом виде. Люди косились на него, кто со страхом, кто с отвращением. Денег не было, даже чтобы купить воды, не говоря уже о еде. Гордость не позволяла просить милостыню, и он просто молчаливо страдал. Отвращение мешало забрать из мусорки недопитую бутылку, и он устало брел, уже без сил, сам не зная куда, то и дело глотая слюну. В обезьяннике хотя бы кормили, хотя едой это не назовешь и он оставлял ее не притронувшись, но еще приносили кипяток в казенных жестяных кружках и можно было не умереть от жажды. Все лишения он переносил с гордостью офицера, попавшего в плен, и вспоминал давнишний разговор с Харшей, произошедший прямо перед тем, как она дала ему серьги, с такой ясностью, будто это происходило сейчас. Это было накануне того самого пира устроенного Сафалой. Он полулежал, тогда развалившись на низкой тахте с множеством подушек, в то время Харша сидела на скрученном кольцами хвосте напротив, держа в руке бокал вина. В полумраке мерцающей драгоценностями комнаты, ее острое лицо с черными глазами, внешние концы которых были немного выше внутренних, с тонкими губами, плоской переносицей и высоким лбом, казалось царственным, но не привлекательным. Сейчас он рассматривал ее длинные, свисающие прямо до плеч вдоль лебединой шеи, серьги, представляющие из себя шедевр работы ювелира поразительной красоты. Старался занять свой взгляд, иначе тот неминуемо опускался на ее небольшую, скрытую под тяжестью золота, грудь с темными сосками. Все нагини всегда «ходили» обнаженными, предпочитая в качестве одежды украшения. Ее браслеты слегка позвякивали, когда она подносила бокал к губам. Уже несколько минут они вели неторопливую беседу о превратностях судьбы, рожденных в королевских семьях.

– Я думаю, что это в своей мере проклятие. Вот взять, например, меня. – Он подцепил кусочек сыра и жуя продолжил. – Все думают – какое же счастье родиться богатым, с детства быть окруженным заботой, изобилием, уважением. Быть старшим сыном в семье, зная, что когда-нибудь к тебе перейдет царство. Все восторгаются тобой. Царевич сделал это, царевич сделал то. Ноги целуют, преклоняются. Но с другой стороны – это же просто ужас. Никакого покоя, никакой личной жизни. Шагу не ступишь без того, чтобы об этом потом не узнала вся страна. Да что страна, бывало выходило и за пределы. Однажды по молодости, у меня был роман с одной девушкой, она служила в стрелковых войсках. Прекрасная лучница, почти добралась до звания командира, хотя сейчас понимаю, что уже не могу припомнить ее лица. Мы прятались, изворачивались, посылая записки через доверенных слуг, и встречались исключительно при лунном свете. Но уже через неделю мой отец волшебным образом все-таки узнал обо всем, ее перевели в другой город, а меня ждала двухчасовая головомойка, на которой присутствовали все члены семьи. Меня заставили извиниться за недостойное поведение прямо там, при всех, и поклясться, что больше такого не повторится. После этого отец принялся искать мне жену, и находил таких, что я был готов провалиться сквозь землю, а иногда просто в ужасе бежать прочь. Он совсем не смотрел на то, какими они были. Видел только родовое имя. Все они хуже ночного кошмара.

– То же самое, – хрипло засмеялась Харша, – мне пару лет назад сватали одного богача, но я не согласилась. Он годился мне в отцы, но это никого не смущало.

– Но дальше – хуже. Я не скажу, что жалуюсь, ведь у власти свои преимущества, от которых трудно отказаться. Даже невозможно. Но тебе этого не понять. Ты же вроде шестая в очереди на престол?

– Да, мне повезло. – Харша улыбалась. – Зато никто не обращает внимания на мои причуды.

– Так вот, эта публичность, она как зеркало… будто все время смотришься в него. Повсюду лишь твое искаженное изображение. И не видишь правды. Вокруг все лгут, чтобы услужить, понравиться. Огромный груз. Посмотрел бы я на тех дураков, что любят за выпивкой, порассуждать о том, что бы делали на моем месте. Построить планы на мою жизнь без меня. Иногда верное решение просто невозможно просчитать и приходится заранее брать на себя ответственность за все, что может случиться по твоей вине. А случиться все может что угодно. Небольшая оплошность может привести в итоге к народному восстанию, войне или голоду. Ты уже не ответственен только за свою жизнь, ты отвечаешь за жизнь каждого клопа в царстве. Поэтому иногда хорошо иметь низкую чувствительность к общественному мнению, которое всегда недовольно любым пустяком, уметь договариваться с совестью. Поэтому весь материальный комфорт, который получаешь за это, меркнет на фоне непрерывного давления со стороны. Министры хотят одного, торговцы другого, священники третьего, а народ четвертого, противоречащего трем предыдущим. Это ужасно сложно. Но что же я жалуюсь, хотя не хотел этого. – Он отпил из бокала. – А хотел сказать о том, что иногда хочется стать неприметным нищим на обочине, никем и ничем. Чтобы кроме своей шкуры не отвечать абсолютно ни за что. И это и есть свобода. Идешь куда хочешь, делаешь что душа желает и не обязан ни перед кем отчитываться. Скажешь, что это глупо? – Он поднял брови разглядывая озадаченную принцессу.

– Нет. Не думаю. Что-то в этом есть. Но сможешь ли ты? – Она глянула на него строго, будто проверяя его силы.

– Не знаю, я бы хотел попробовать, только одно мешает. Меня всегда и везде будут узнавать. Это лицо такое же проклятье, как и титул. Я даже по своему дому не могу передвигаться, чтобы не видеть, как служанки глазеют на меня. Вам нагам, везет, что умеете меняться. – Он замолчал, застыв в размышлениях, слегка покачивая правой рукой вино в бокале. – Иногда на меня такое находит, даже не знаю… Есть у нас такая старая сказка, где царь и нищий поменялись местами. И царь, став нищим, бесконечно страдал. Я думаю, что со мной такого бы не было. Будь у меня шанс, то я без страха открыл для себя новые границы бытия. Пожить той жизнью, что была недоступна десятки сотен лет. Ведь я будто живу в коконе, сотканном из комфорта. Но всегда, при таких мыслях, внутри копошится сомнение, что реальность не оправдает моих романтизированных ожиданий. Что она намного жестче, чем я могу представить… Но все же интересно выйти за границы…

«Что ж, – думал он, сейчас умирая от жажды на пыльных улицах, – все-таки перешел границу. И здесь нет того, чего я искал».

По мере приближения вечера, отвращение, питаемое к оставленным людьми недопитым напитками, таяло как лед в бумажных стаканчиках содовой, под палящим солнцем. Он сидел в парке, тайком подглядывая за парочкой влюбленных, курлыкающих на скамейке перед ним. После того, как они ушли, выкинув недопитый стакан газировки в ближайшую мусорку, он, стараясь стать незамеченным, ловким движением поднял его и брезгливо выкинув трубочку, открыл крышку и с наслаждением выпил черный, сладкий, ледяной, шипящий напиток. На дне оставалось много льда, и он терпеливо дождался, когда тот растает, чтобы допить воду. После проделанного, гордость, мучившая его своей неприступностью последние дни, ослабила хватку, и он начал подглядывать за поведением таких же бездомных бродяг, к вечеру вылезавших из своих укрытий. Ночевать предстояло на улице, благо было лето. Опасаясь быть замеченным стражами порядка, он свернул в сторону маячившей вдалеке лесополосы. Уже в сумерках дошел до нее, изнывающий от жажды и голода, с радостью в сердце наблюдая уходящую в даль сизую гладь реки. Сойдя с трассы, нашел себе укромное место, где никто не смог бы приметить его. Искупавшись в реке, лег спать прямо на земле. Несмотря на гадкий привкус речной воды и голод, просверливающий дыру в желудке, на душе было спокойно. Через пару часов, когда, наконец, стемнело, и звуки проезжающих по трассе машин возникали реже и реже, он лежал на спине, глядя на черный небосвод. Из-за света фонарей не было видно звезд. «Что за треклятая дыра, – думал про себя, – везде грязь, река отравлена, дышать нечем, все ходят со злыми лицами. А где-то там, она одна в компании этих мерзавцев. И может даже не вспоминает обо мне». Но сердце приятно щемило в груди, когда думал о ней. Марианна с глазами испуганной лани. Такая кроткая, но иногда дерзкая, как бы намеренно, слишком наиграно, что становилось ненатурально. Эта скромность, стеснительность Марианны с последних пор начала привлекать больше, чем ее красота, к которой он уже привык. Ее глаза – два живых зверька, то мечутся быстро в волнении, то прячутся от стыда, то ощетиниваются, обороняясь. Не может дать отпор, хотя пытается, но слишком уж воспитана. Хотя нет, больше робка, чем воспитана. А как надувает пухлые маленькие губы, обижаясь. За любым движением бровей готов бы следить вечно. Волосы поправляет рукой, машинально сбивая в кучу, не зная, не представляя, что этим жестом можно было бы покорить тысячу сердец, если бы хоть кто-то видел ее. Поклониться земным поклоном надо было стражу за такой подарок, что скрывает ее от лишних глаз. Да не поняли сразу, запоздалые благодарности. И как она там одна? От Фислара никакого толка. Он не защитит от вампира. Даже его слабых мест не знает. Ах, если бы он смог вспомнить адрес…, то уж на коленях бы стоял и просил, чтобы помогли, довели или денег дали. Да, на коленях. Лишь бы вернуться… Ох уж эти проклятые русские названия улиц, такие длинные, трудно произносимые.

В воздухе пахло сыростью, густыми зарослями и хрустящей травой. Комары оставили его в покое, как только скрылось солнце, хотя до сих пор бывало жужжали над ухом. «Хоть бы все было хорошо. Я приду к тебе, только доживи» – молил Селдрион постепенно проваливаясь в сон похожий на обморок.

Перед рассветом, Марианне снился сон. Она была в своей старой квартире, но не такой, какой помнила раньше. Запыленная, погруженная во тьму, с задернутыми плотными шторами, сквозь которые еле проходил дневной свет. Она была там одна. В дверь постучали. На пороге стоял Селдрион, правда она не совсем видела его лицо, только смутный образ, будто навеянный воспоминаниями. Он вошел молча, как-то слишком уверенно, как к себе домой. Ей показалось, что он отсутствовал целые месяцы или даже годы и вот теперь решил вернуться. Они беседовали ни о чем, она старалась вести разговор как обычно, по-дружески сохраняя дистанцию. Но это была словно видимость, для отсутствующих в комнате зрителей. Как всегда, когда она поступала так для кого-то, чтобы ее не осудили другие. Вся ее жизнь строилась на том, чтобы быть хорошей девочкой, поступать правильно, чтобы мама с папой гордились, а учителя хвалили. Это была отыгранная годами стратегия, которая сейчас давала трещину, ведь он все время нарушал эти границы. Он подходил слишком близко, так, что она уже начинала чувствовать тепло его тела, и легкое дуновение дыхания на своей коже. Он то и дело поправлял ее волосы, брал за руку, приобнимал и это выглядело так естественно, как жесты давнишних друзей. Небрежные, ничего не значащие. В них не было даже капли флирта. Со стороны выглядело идеально, ровно так, как ей всегда нравилось, только было одно исключение. Внутри нее горело сжигающее пожирающее неспокойное пламя. Они оба знали, что каждое прикосновение не просто так. Во сне поняла, будто он чувствует, как закипает ее кровь при каждом его движении и намеренно ведет ее дальше по этому лабиринту метаний между тем, кем она хочет казаться и тем, что на душе. Он заставлял ее, вытягивал из зоны комфорта, где она только страдает, запертая в душной клетке, силой своей воли притягивая ее внутренний взор к правде, которую она сама от себя прятала, покрываясь выдуманной ложью. И правда была в том, что его бесконечная любовь, которую она ощущала во сне вместе с каждым его прикосновением, была взаимной. Столько тепла было в этом мираже, столько трепетного счастья, что ей хотелось, чтобы он больше никогда не покидал ее. В какой-то момент действие перешло в сплошные ощущения от прикосновений. Позже она поняла, что это был первый тактильный сон в ее жизни, когда, проснувшись все еще ощущала на коже тепло его рук. Она водила его по комнатам, показывая свои цветы и картины, диваны и кухню, все ненужные неважные мелочи повседневности, но они оба знали, что это лишь фасад. Окутанная пеленой нежности, трогательной любви с его стороны, какую никогда не испытывала, она проникалась теми же чувствами, ловила каждый его взгляд, и в конце концов, даже решилась дотронуться, ломая тем самым все свои стереотипы. Он говорил ей посреди тех бессмысленных фраз, которыми она пыталась наполнить пустоту завешанных шторами комнат, что пришел за ней, но не торопит ее и не принуждает принимать решения. Все происходило в загадочной полутьме, сумраке, где его лицо было лишь едва различимо. На его настойчивые фразы она повторяла вновь и вновь что не может с ним пойти, на что он снова и снова отвечал, что будет ждать ее вечно и не свернет с пути. Наконец, она уже обрела решимость сдаться своей любви, которую прятала от всех и себя самой с того самого вечера возле беседки, которую маскировала под отвращение и даже ненависть к нему. Одно время ей так успешно удавалось закрывать на это глаза и даже верить в истинность своих выдумок. Все воздвигнутые стены рухнули вместе с нестерпимым желанием поцелуя. Но стоило ей подумать об этом, как сон стал рушиться и она проснулась.

Теперь не было никаких сомнений. Ей стало безразлично как он выглядит сейчас. Вместе с признанием поражения она будто вспомнила, что любила его давным-давно, задолго до их первой встречи, когда он вышел из дворца навстречу потерявшейся, грязной и уставшей незнакомке из другого мира. В тот день ее поразила красота всех существ, которых она видела, которых еще долгое время звала эльфами, девушек и юношей, что были старше ее прабабушек, выстроившихся в два ряда по обеим сторонам дороги, в то время как Владыка с двумя сопровождающими подошел приветствовать ее. Изумительная свежесть мира Богини Алатруэ вечно пребывающего в покое, в чистоте, как будто недавно отмытой дождем. Вкус воды и пищи там был настолько приятным, что первое время она не могла напиться и утолить голод. Пространство, будто напитанное нектаром, все, включая людей, живущих там, своей вечно молодой жизнью, не знающей болезней, природу, которая дышала любовью, встречая путников, где птицы пели мелодичней и звонче, и даже ветер шелестел по-другому. Он вышел тогда навстречу, в венце из сверкающих бриллиантов и сапфиров, и удивленно смерил ее взглядом с головы до ног, в котором читались подозрение и равнодушие. Обошел вокруг медленно, пока все стояли, опустив взгляды, и лишь Марианна, не зная обычаев уставилась на него не сводя глаз, а затем улыбнулся сначала неприметно, но встретившись с ее пораженным взглядом заметил, что и она удивлена не меньше его, и оттого улыбнулся широко, обнажив ряд белоснежных зубов. Долгие месяцы после, эта улыбка не давала Марианне покоя. А в воздухе тогда разносился пьянящий сладкий запах ночной фиалки.

Этим утром она поняла, что готова на все, лишь бы вернуть его.

***

Михаил Александрович торопливо барабанил пальцами по рулю. Вечерело. Находившийся справа лесопарк окутывали сумерки. Сидящая рядом Елена Николаевна уткнулась в телефон, забивая стресс бесконечной прокруткой ленты в Инстаграме. Он повернулся к ней, разглядывая украдкой ее не по возрасту размалеванное лицо и недоумевал, в какое время та милая девушка, которую он полюбил, превратилась в салонную стерву с наращёнными ресницами и прооперированным тонким носом.

– О, ведут, нашли, нашли, наконец. – Вдруг торжественно объявил он, поглядывая вправо поверх головы супруги. Та обернулась.

Из леса выходили двое крепких короткостриженых парней, ведя под руки обтрепанного старика бомжеватого вида.

– Это он? – Елена Николаевна брезгливо фыркнула в сторону мужа. – Смотри, все сиденья тебе загадит, скажи Славику, чтобы подстелил что-то. Или ты в багажнике его повезешь? – Она заигрывающе улыбнулась, сверкая коварной улыбкой.

– Нет, сзади повезу. – Коротко ответил он.

По мере того, как компания подходила ближе к машине, Михаилу Александровичу удалось различить в неясных сумерках, разбитые лица обоих, кровь, размазанную по лицу его бравых ребят и неясная тревога змеей зашевелилась в груди. До него не доходило, как старый бомж мог так разукрасить экс-чемпиона по боксу, пока же он думал о том, как трудно будет терпеть запах крови в машине. Обычно при таких ситуациях он делал вид, что хочет поболтать, перекурить и пару минут стоял возле машины с ребятами, если позволяло время, и когда забирался внутрь, недавний запах сигарет отбивал желание крови. Но только если позволяло время. Сейчас же другой случай. Скорее всего курить придется в машине, не переносивший этого и вечно кричащий на Лену за подобное, сам занял ее место. Хотя ум его уже не был занят разукрашенными лицами ребят, которым удалось победить старика, лишь вколов ему дозу успокоительного, от знакомого врача из клиники душевнобольных. Он не мог дождаться, когда снова увидит ЕЁ. Сердце радостно замирало в предчувствии встречи, с тех пор как Аймшиг позвонил с просьбой. Конечно, он предпочел остаться с ней один на один, как тогда, но старая сука устроила скандал после прошлого раза и пришлось взять ее с собой. Ребята толкали мужика, чтобы он шел быстрей, но тот упорно сопротивлялся. Им пришлось тащить его силой, тревожась лишь о том, чтобы никто не заметил. Славик удивлялся необыкновенной тяжести пойманного, и теперь скрепленного наручниками боевого деда. Они почти несли его, и Андрюха прикинул, что на вид в нем было не больше шестидесяти килограмм, а по ощущениям как будто все сто.

– Шевелись урод! – Сквозь зубы бормотал он, со злобой припоминая, как уже второй раз им пришлось выслеживать и охотиться за ним как за зверем. Но в этот раз они подготовились серьезней.

Тем временем Михаил Александрович поспешно выбежал из машины, открывая им заднюю дверь. Накинул на сиденья плед, и когда гостя загрузили, дал по газам. Елена Николаевна уже достала из сумочки духи, собираясь во что бы то ни стало отбить вонь, которая, по ее мнению, будет сопровождать их всю поездку, но пшыкнув пару раз, обнаружила, что бомж не так вонюч, как выглядит. Бутылочка Шанель скрылась обратно в сумочке, а нарисованные брови Елены Николаевны так и застыли на лбу.

– Что вам от меня надо? – С сильным акцентом произнес старик. – Куда вы меня везете?

Два бугая сидели с каменными лицами по обе стороны от него, держа руки у пистолетов в кобуре, готовые сразу же действовать, если опять окажет сопротивление, но он не пытался. Вялая слабость разливалась по всему телу, а веки постепенно смыкались. Он боролся изо всех сил.

– Как сказать… – начал медленно Михаил Александрович, – у нас есть задание. – Тут он почти радостно воскликнул. – Ждут тебя дома, внучка твоя. А как тебе не стыдно, так обращаться с моими ребятами. Не такой ты старый каким кажешься. Они у меня не просто какие-то гопники с подворотни, а мастера спорта, спецназовцы. А ты их так уделал. Зачем так, а? Дедуля, ты может шаолиньский монах какой? – Сам засмеялся своей шутке, а парни заулыбались, как по команде. Елена Николаевна, хмыкнув пренебрежительно уткнулась в телефон.

– Что? Внучка? Дома? – Только повторил Селдрион, не разобрав в быстрой речи и половины сказанного.

– Да, да, внучка. Ищет тебя, с ног сбилась. Говорит, и морги обзвонила и обезьянники. А ты тут оказывается – в двадцати километрах от дома прохолаживаешься. В лесу он жить решил. И кто бы знал? А? Если бы не моя помощь, никогда бы ты не нашелся. Да что с тобой? Как можно сбегать от родных, не понимаю…

– Спасибо. – Угрюмо пробормотал Селдрион. – Если бы вы сразу сказали. – И продолжил говорить на нильдари. Потом повернулся к мастерам спорта поочередно извинился перед ними, поймав в ответ лишь гримасу презрительного отвращения.

– Не русский что ли? – Подала голос Елена Николаевна.

– Да, вроде как из Латвии приехал к ней. Вот странная девушка – отец из Индии, дедушка из Латвии. Какая многонациональная родня. Я всегда был уверен, что лишь смешение кровей рождает таких красавиц. Ну знаешь, мулатки там… все такое, – он застыл на полуслове настороженно глядя на жену, понимая, что проболтался. Недовольно цокнув языком, она сильно ударила его по бедру ребром телефона.

– Мерзавец.

Селдрион ощутил тщательно скрываемую неловкость сидящих рядом с ним. Их босса унижает жена, прямо у всех на глазах. Он засмеялся, сначала тихо, потом громче и громче, захлебываясь от искренней радости. Ее поступок стал катализатором прорвавшейся плотины напряжения. Как бы то ни было, он едет домой. В этой темной железной повозке, пусть избитый, пусть уставший и опьяненный лекарством, но возвращается. Он согнулся от смеха, но сидящий справа боец остановил безумца четким ударом под ребро. Селдрион закашлялся, но не расстроился, а продолжил вытирать выступившие от смеха слезы. Вскоре они подъехали к дому, и теперь бывший Владыка нильдаров, готов был упасть в ноги его спасителям, и целовать подошвы их кроссовок в радостном трепете предвосхищая встречу с Мариэ, и извинения перед Аймшигом. Такое сопровождение должно дорого стоить. Но когда они поднялись наверх, освободив его руки от наручников, дверь открылась и его кубарем смела, чуть не уронив на пол, обезумевшая от счастья Марианна. А потом смущенно отступила, опустив глаза к полу, как будто поняла, что позволила себе лишнего. Они застыли в дверях, и Селдрион пытался поймать ее вечноускользающий взгляд своим мутным, одурманенным взором, и устав от этого просто обнял ее, крепко и уверенно. Напряженное по началу тело ее обмякло, и она скользнула руками по его спине.

– Можно мы войдем наконец. – Грубо растоптала всю интимность момента Елена Николаевна своими раскрашенными как у лягушки губами.

– Да, да, конечно. – Марианна отступила влево, давая им пройти. Михаил Александрович, приказал ребятам умыться от крови и ждать его на улице.

Черноглазая хозяйка проводила их в ванную, показала полотенца, и притворив дверь, ждала, когда они умоются, в смятении не зная, что делать дальше. Тем временем Аймшиг пригласил гостей войти в зал, и даже Харша вышла из своей комнаты. Селдрион же остался стоять недалеко от Марианны в коридоре, молчаливо перекидываясь с ней взглядами, совсем позабыв о своем жалком внешнем виде и мучительных днях, проведенных в камере.

– Ты это видел? – Прошептал Андрюха, включив воду, чтобы не было слышно их разговора.

– Да… – отвечал Славик, намыливая руки.

– Я первый раз такую вижу.

– Я тоже.

– Взять бы ее номер…

– Не получится, она для шефа.

– Да пошел он…

– Давай шевелись. – И Андрюха тоже начал умываться, склонившись над раковиной. Потом вытерся, тщательно пытаясь разгладить волосы, прилизывая их по направлению к затылку.

– Че хорохоришься? – Засмеялся Славик.

– Ниче. Ее ноги да мне бы на плечи.

– Губу-то закатай, – Славик смотрел через зеркало с острой решительностью давая понять кто здесь главный.

– Ах ты гнида! – Злобно прошипел Андрей, за что был схвачен за грудки и железной хваткой притянут к стене.

– Заткнись, а то хуже будет. – Пробурчал сквозь зубы его напарник.

В дверь постучали, оба обернулись на звук, Славик отпустил руки, Андрей показушно отряхнул футболку, будто запачкавшись от его прикосновений. Марианна стояла в нерешительности предлагая им выпить сока или воды, дабы извиниться за нанесенные увечья. В другой раз ни один из них не посчитал это страшнее царапины, но теперь был повод побыть с девушкой на кухне. Плотоядно следя за каждым ее движением, они ждали, когда она снова наклонится, чтобы поставить пакет сока обратно в холодильник. Селдрион, как назло, стоял в проходе, с флегматичным показным равнодушием следя за ними. Он недоумевал тупости Марианны, которая решила продлить пребывание этих мерзавцев в их доме, своими ненужными проявлениями гостеприимства. А та в свою очередь стояла, сгорая от стыда, сопровождаемая взглядами двух головорезов, но была готова обменять целый вечер стоя здесь и краснея, чем делать то, что нужно будет делать. Тем временем гость устал ждать и сам пришел на кухню застав там своих ребят, цедящих сок по глоточку, проглотивших языки при виде неземной красотки.

– Ну-ка, пшли отсюда! Бездельники! – Он крикнул раскрасневшись. Селдрион прислонился спиной к стене узкого коридора, давая им пройти. – И ты, дядя, иди отдохни, проспись. – Он обращался к Селдриону, похлопывая девушку по спине. – Пошли поговорим, дорогая.

Селдрион напрягся. Что-то недоброе таилось во взгляде этого лощеного мужчины, и жест этот, такой открытый, как будто уже был знаком с Марианной. А поймав ее взгляд на мгновенье, сразу понял, что только страх связывает ее с незнакомцем на черном внедорожнике. Но Марианна спрятала этот страх поглубже, стараясь казаться спокойной, уверила:

– Правда, ты устал, наверное, иди помойся, переоденься и потом посидим поболтаем. Мне нужно пойти поговорить. Это важно. – Она сделала упор на последних словах.

– О чем вы собираетесь разговаривать? – Спросил он на нильдари.

– Сил, правда, я не могу тебе сказать, такой уговор. Поверь мне, ничего страшного не случится.

– Я не верю тебе. Что ты скрываешь? – Шептал он.

– Да говорите по-русски в конце концов! – Вспыхнул Михаил Александрович. – Пошли уже. – С угрозой он посмотрел на девушку, подтолкнув ее в спину.

Она молча, понуря голову, прошла мимо Селдриона, и мужчина в дорогом костюме прошел за ней. Из гостиной выглядывала кудрявая голова Елены Николаевны.

– Я уже не могу дождаться. – Сказала она противным звонким голосом с нервным смешком.

Казалось, что для такой маленькой квартиры слишком много людей. Спертый воздух, давящие стены, низкий потолок, привычно тусклый коридор со старыми обоями в блеклый цветочек и ненавистный вонючий шкаф, источающий запах старья, несмотря на все попытки Марианны ароматизировать его. Пройдя следом за Михаилом Александровичем, Селдрион остановился у входа в зал заметив стянутые напряжением знакомые лица. Харша сидела на краешке стула, такая прямая, худая, глаза задернуты пеленой слез. Она смотрела на Селдриона с молящей просьбой, такой, какую на миг заметил у Мариэ на кухне. Мрачный Аймшиг, будто ушел в тень, почернел весь и только огоньки едва сверкали из-под опущенных век, и даже белки глаз казались теперь черными. Фислар тоже был здесь, сидел в кресле, весь бледный, дрожал от нервов. Селдрион остановил взгляд на нем. Сколько дней Фислар копил желчь, чтобы вылить ее на врага, сколько раз он обвинял его во всем, что происходило в доме в последние дни, но сейчас, видя уставшего растрепанного старика, который еще недавно был тем, кого он ненавидел больше всех на свете, он понял, что ненависть исчезла и на ее место пришла банальная жалость. Владыка ни в чем не виноват. Лишь в том, что ушел, не сказав ни слова, хотя и в этом поступке Фислар уже начинал подозревать себя. Да, провокатор. Чьи злые шутки всегда ведут только к несчастьям. И как же она ошибалась, называя его – Элихио. Вся злоба на мнимого обидчика растаяла в воздухе, в мгновение ока растворилась, исчезла будто не было ее вовсе, и он едва смог одними губами прошептать беззвучно:

– Ты хоть знаешь, что здесь происходит?

Прорвавшись сквозь пелену наркоза, Селдрион метнулся к комнате, куда только что вошли трое, дернул ручку, но дверь была заперта.

– Фислар! – Взревел он на всю квартиру словно лев. Но к тому времени, как прибежал Фислар, он уже сорвал хлипкий шпингалет и застал вампира, отодвинувшего черные пышные волосы жертвы, склонившегося над бархатной шеей. И его супругу, держащую нож, занесенный над правой рукой девушки, чтобы напиться волшебной крови смешанной с амритой. Марианна находилась в полудреме, сонная тяжесть слепляла веки, и она перестала соображать, что происходит. Одним ударом Селдрион выбил нож из рук Елены Николаевны, и наотмашь ударил Михаила Александровича. Голова у того отскочила к стенке, послышался звонкий визг, Марианна безвольно завалилась набок, на то место откуда вскочила Елена Николаевна. Вампирша хотела было сбежать, забыв своего мужа в беде, но Фислар преградил ей дверь, а потом схватив ее за волосы, повернул, зажав рот левой рукой, с поднесенным к горлу ножом в правой. Харша и Аймшиг остались сидеть так, будто их и не было в соседней комнате. Принцесса беззвучно плакала.

– Я ничего не мог сделать, это ее воля. Она так хотела. Сама решила. – Вновь и вновь, как заведенный, повторял Аймшиг уставившись в одну точку.

А Селдрион тем временем в слепой ярости стащил тело за грудки и бил его, бил, пока тот не упал на пол, методично снося ему нос, разбивая в ошметки брови и губы. Харша не выдержала, вскочила, побежала в комнату. Упала перед ним на колени, хватая за руки, но лишь сама получила локтем в грудь и ахнула. Елена Николаевна билась в истерике сдерживаемая Фисларом, Харша все пыталась оттащить Владыку обхватив со спины, хватала за руки, Аймшиг же сидел неподвижно в кресле гостиной и молился лишь о том, чтобы Селдрион забил насмерть упыря.

Никто не заметил, как Михаил Александрович потянулся за шокером. И хотя он знал, что и ему придется пережить силу разряда вместе с избивающим, все же щелкнул синей молнией в бедро Селдриона. Оба забились в судорогах, драка прекратилась и Селдрион упал рядом с вампиром, лицом в пол.

Елена Николаевна в ужасе наблюдала сцену. Она не могла решить куда же глядеть, на залитого кровью супруга или туда, где только что был старик, а теперь лежал некто другой. Пораженный зрелищем, Фислар отпустил хватку, Харша застыла, прижав согнутые руки с крепко сжатыми кулаками к груди, как будто защищаясь от чего-то, а Марианна, едва отошедшая от гипноза, тайком щипала себя за запястье. В дверях остановился Аймшиг. Кожа его была черно-синяя, сам будто увеличился в размере и два клыка выдавались из гневно сомкнутых губ. Елена Николаевна, вырвавшись из рук блондина, сидела в углу, переводя взгляд с одного на другого. Панический страх охватил ее тело сильной неконтролируемой дрожью. Она была готова выпрыгнуть в окно, лишь бы больше никогда не видеть тех, кто был в комнате.

На месте, где только что был бешеный старик, лежала девушка с каре, одетая по странной моде. На правой кровати, свернув длинный, в питоновых пятнах, зеленоватый-бурый хвост, сидела вся в украшениях обнаженная женщина-змея, на левой кровати, схватившись за голову, оперев локти в колени, прекрасная дева, похожая на богиню, дальше от нее, в дверях – черный свирепый демон, а ближе, молодой красавец, который чуть было не придушил ее две минуты назад.

– Да кто вы такие! – Шептала она, обливаясь холодным потом.

– Мы те, с кем тебе лучше не связываться. – Громогласно отвечал демон. И хотя он говорил медленно и спокойно, его голос был таким властным, низким и гулким, что она не помнила себя от ужаса.

– Убирайтесь! – Продолжал он. – И чтобы духа вашего здесь не было.

Ни шагу назад

Харша сжимала холодными руками паспорт. Где-то там, наверху, слаженная система кондиционирования ударно справлялась с жарой, царящей снаружи, поэтому в здании аэропорта, с его высоченными потолками, было прохладно. Но нагини бы предпочла, чтобы было жарко и на ее макушку светило бы солнце. Она то и дело потирала озябшие руки, пока Аймшиг, стоящий рядом, со вздохом не снял свою куртку и не накинул ей на плечи. В открытом шелковом черном комбинезоне ее спина полностью продувалась, но теперь стало легче, и она улыбнулась ему в ответ. У них была только ручная кладь, поэтому, когда они получили на руки билеты, то еще носили с собой кожаные дорожные сумки. Хотя Марианна и предупреждала ее о том, что не следует выглядеть слишком дорого, Харша не совсем поняла ее намеков. Она лишь скопировала образ, на который долго смотрела сквозь сияющий экран своего телефона, привлекший больше всего. Путь предстоял дальний, с несколькими пересадками, проездами на такси и ночевками в гостиницах, которые они заранее забронировали. Группа разделилась, и они остались без помощи со стороны Мариэ. Мелким почерком она все же скопировала все устные инструкции в блокнот, лежащий в черной сумке, и иногда перечитывала его. Пока ехали в такси, пока стояли за билетами и теперь, когда им предстояло пройти контроль. Руки нагини дрожали от волнения, когда они стояли в очереди, ожидающей досмотра багажа, но ее острое лицо казалось невозмутимым, а взгляд сосредоточенным. Но все прошло на удивление гладко и быстро. Ее ноги были открыты, и таможенники разрешили ей не снимать черные босоножки на шпильке, хотя Аймшига заставили разуться и снять ремень. При одном взгляде на нее, можно было предположить, что некая бизнес-леди совершает командировочный рейс, а ее скучающий вид, который она постаралась придать своему лицу, говорил лишь об усталости от постоянных перелетов. Они настолько проработали свой внешний вид, продумали историю, имена, просмотрели маршруты на картах, дотошно запомнили наизусть все названия, потренировались в языке, что даже вечно нервная Марианна расслабилась, провожая их в дорогу. Аймшиг наконец расстался со своими тяжелыми серьгами из бирюзы и коралла, состриг сантиметров двадцать волос, сбрил бороду с усами и даже надел очки с нулевыми диоптриями, чтобы легкостью походить на представителя офисного планктона. Они летели в Индию, чтобы затем проехав пол страны, переместиться на самый ее север, где в глубине труднопроходимых гор ее должен был ждать Учитель. И кто знает, что было бы дальше. Харша подозревала, что и там их путешествие не закончится, ведь уже просмотрела фотографии улиц из того города, на который ей указал учитель и те даже близко не были схожи с видениями, которые она так старательно зарисовывала, пока Селдрион бродил по улицам, Фислар зависал в барах, а Марианна обрывала телефоны больниц и моргов. Ей было смешно и одновременно стыдно понимать, что она совершенно не умеет рисовать, рука не слушалась и каждый раз выводила совершенно не то, что было сокрыто в воображении и она с теплой грустью вспоминала, как красиво рисовала Арсалиэ – та, чей образ она не единожды принимала, втайне мечтая стать желанной Селдриону. Ее картины до сих пор украшали парадные залы дворца, а самые лучшие висели на стенах спальни, и на них, к сожалению, испуганная Марианна, доморощенная любительница искусства, так и не обратила внимания в тот неприятный день дарования драгоценностей.

Харша судорожно сжимала пряжку ремня безопасности. Повернула голову вправо, рядом сидел Аймшиг, и она попыталась улыбнуться, но получилось слишком натянуто, слишком уж это было похоже на нервную судорогу, стянувшую лицо. Аймшиг взял ее холодную руку, похожую на сморщенную куриную лапку, сжал своей такой же холодной, но крупной и немного рыхлой и вновь отвел взгляд. Вдалеке орал младенец, правее вампира сидела пожилая иностранка, уже распихавшая по карманам все необходимое содержимое своего рюкзака и листавшая рекламные журналы. Харша освободила свою руку и тоже взялась за журнал. Когда она посмотрела по сторонам, то заметила, что многие делают то же самое. Значит все правильно, значит так и нужно. Незаинтересованно пролистав беспорядочно страницы текста перемежающиеся с яркими, сочными картинками богатой жизни, она почувствовала подступающую от волнения тошноту. Боялась летать. Если Аймшигу полеты не были чужды, то нагини чувствовала себя в не своей тарелке от одних только мыслей о необходимости оборвать связи с землей. Хотя из рассказов отца знала, что и в их племени были летающие существа. Увы это не передалось ей по наследству. Внутри металлическая коробка выглядела довольно уютно, как маленький дом, а Марианна специально подбирала для них места подальше от окон. Поэтому спустя десять минут, ей удалось немного расслабиться, ведь это было совершенно не таким, как она себе представляла. Вскоре самолет тронулся, а стюардесса начала свой инструктаж. В этом рейсе не нашлось пассажира более внимательного, чем молодая женщина с черными, убранными в высокий пучок волосами. Харша следила за каждым движением стюардессы с такой жадностью, будто от этого зависит ее жизнь и успех в начатом деле. Аймшиг же, по сторонам не смотрел вовсе, постоянно подавляя в себе желание наклониться вперед, к креслам сидящих прямо перед ним, вдохнуть запах молодой крови, бегущей в телах двух подруг, летящих в Индию, ради посещения Тадж-Махала. Уже давно он был в состоянии постоянного голода. Позавчера допил остатки свиной крови из холодильника, и понимал, что еще долгие дни впереди будут пустыми, лишенными смысла. Также как и Харша, он вспоминал Мариэ, но не с радостной благодарностью, а с сожалением. Счастье было так близко. Если бы сребровласого дэва убили в попытках поймать, то это было бы лучшим исходом событий, но везучий сукин сын опять выжил. А как она подошла к нему тогда, протянула руку и сказала: «Плати». «За что?» – удивился он. «За то, что использовал меня. Плати ту цену, которой я по твоему мнению достойна. Я жду». И рука ее маленькая, с аккуратными нежными пальчиками застыла на уровне его глаз. И взирала на него недобро, исподлобья, блондинка с каре, и мальчишка-пьянчуга, вообразивший из себя невесть что, стоило ему сделать модную прическу, тоже смотрел так, словно Аймшиг был виновен во всех смертных грехах. Впервые за всю свою жизнь испытывал стыд, стыд за то, что было для него всегда так естественно, всего лишь исполнением потребностей, жизненной необходимостью. А эти двое не сводили с него глаз. Она же стояла, так властно глядела, и он понял, все осознал – никогда его не простит. И выложил ей на руку десять огромных бриллиантов из мешочка, носимого на шее, ровно половину их состояния. А она, снова поделив пополам, сразу же отдала одну часть Фислару, смотревшему теперь озадаченно. «Иди. Ты свободен. Живи своей жизнью, как тебе нравиться. Теперь мы будем каждый за себя» – так сказала тогда. Как будто от сердца отрезала их всех, его с принцессой и мальчишку, но потом все же подошла к нагини, обняла так крепко, так любяще шепнула на ухо слова прощания. Но он ничего не расслышал. А Фислар все стоял тогда, с протянутой ладонью, на которой красовались пять прозрачных камней, и смотрел в одну точку…

Он тяжело вздохнул и покосился на седовласую аккуратную женщину с красивыми, но старомодными часами на левой руке. Скорее всего, когда они доберутся до цели, он будет рад, если появиться возможность укусить даже такую, но пока энергия молодости притягивала как магнит.

Самолет начинал разгоняться, и Харша всем телом вжалась в кресло, Аймшиг похлопал ее по колену.

– Чего ты боишься, я же умею летать. Если этот дом сломается, то я на лету тебя подхвачу, не убьешься.

– Да, да, я знаю. – Харша кивнула быстро, поспешно.

Лишь бы все было хорошо. Если бы кто знал, как она мечтала достичь своей цели, и если бы ей сказали, что ради этого, ей пришлось бы тысячи раз переживать страх перед полетами, то она ни секунды не колеблясь, согласилась бы, лишь бы снова увидеть Его. Боль разлуки засевшей занозой свербила сердце, наполняя грустью его обладательницу. И она знала: все случившееся с ней – было лишь путем к Нему. Позволь она умереть Марианне, кто бы помогал ей в этом мире, кто бы дал такие сложные инструкции, обучил языку. Да им пришлось бы много лет потратить лишь на то, чтобы освоиться, а Учитель был в человеческом теле, и не мог ждать годами, десятилетиями, как нильдары. Люди живут так мало… В минуты раздумий ей больше всего хотелось изменить срок жизни людей, всех без исключения, лишь бы только один Учитель жил дольше. Какое однобокое великодушие! Она сама в тайне насмехалась над своими благородными порывами, потому как привыкла к этому, привыкла ставить под сомнение любое свое действие, а кто бы отучил? Может быть Он…, и она прекрасно знала, что Аймшига тоже терзают те же страхи, те же сомнения, что и ее. Как-то в начале знакомства он рассказывал ей, как оказался в их мире, но с годами рассказы становились всё туманней, путаней и вскоре он вовсе замкнулся в себе, не желая делиться болью. А ведь предателем себя считал. Изгнанным с позором жалким предателем.

И когда они взлетели, Харша с торжественной улыбкой повернулась к нему, сжав руку в своей и сказала, сверкая возвышенным блеском в глазах:

– У тебя все получиться. Ты сможешь все исправить. Верь мне.

Слезы Караваджо

Огни священного города, расположенного на берегу Ямуны²⁹, постепенно разгорались, противостоя наступающим сумеркам. Темнело очень быстро. Стоило солнцу скрыться за горизонтом, как их настигала темнота. На главных магистралях сумрачная гуща вытеснялась яркими синтетическими фонарями, так не любимыми Селдрионом. Хотя и тот уже порядком попривык, научившись не обращать внимания.

Их путь проходил извилистой петлей, вынуждая постоянно переезжать. Отъезд отложился после того, как внешность Селдриона опять изменилась из-за воздействия шокера. В этот раз он, как и его спутники, обнаружил себя блондинкой с обрезанным как по линейке каре, доходящим до края скул и огромными голубыми глазами с белесыми ресницами. Теперь он был даже ниже Марианны, над чем они часто смеялись, когда та решила, что новым именем в паспорте должно быть что-то вроде Алисы Клоп. Этот образ щуплой маленькой, но очень самоуверенной девушки принадлежал представительнице ордена воинствующих монахинь, которую как-то заметила Харша, находясь в Восточных провинциях. Бойкая, сильная, решительная, она зачаровала Харшу, вписав свой лик в историю создания магического артефакта. Хотя шокер и изменил внешность, сами серьги все так же были сокрыты. По началу Селдрион никак не мог привыкнуть к женскому телу, разглядывая и щупая себя перед зеркалом, при походе в туалет и душ, но больше всего ему было необычно и неудобно смотреть на мир с такого «приземленного» ракурса.

С тех пор, как их компания развалилась на части, Марианна уехала с Селдрионом в Питер, где они подали заявление об утере паспорта на имя Алисы. После долгой бумажной волокиты, и череды взяток, им все-таки удалось оформить документы. Удачная операция заложить в ломбарде один из бриллиантов, помогла им выручить довольно приличную сумму, на которую они сейчас и жили.

После того, как они прилетели в Индию, в надежде найти родственников девушки, Селдрион на своей шкуре ощутил каково быть иностранкой, а к тому же блондинкой, в Индии. На него пялились абсолютно все, дети бегали, трогали и попрошайничали, молодые мужчины как бы невзначай прижимались к нему в автобусах и поездах, таксисты игриво подмигивали, а некоторые даже просили дать им свой номер. От одного хозяина гостиницы, даже поступило внезапное предложение руки и сердца, как только его жена отвернулась. Бывший Владыка нильдаров постоянно чувствовал себя будто под прицелом камер телефонов, голым на ярко освещенной сцене, откуда нет спасения. Как-то он даже признался Марианне, что теперь на своей шкуре ощущает, каково было ей в мире богини Алатруэ, на что та, смеясь отвечала, что ему все-таки намного тяжелее, ведь похотливость местных мужчин не идет в сравнение со всем случившимся с ней дотоле. Когда в очередном переулке Селдриона, бывшего теперь Алисой и возвращавшегося в номер с продуктами, зажали трое парней, его терпение уже было переполнено. Двое из них отделались легкими увечьями, а последний так и остался валяться на земле без движения. Их последующей судьбой он мало интересовался. Марианна так и не узнала об этом, и к счастью, на протяжении всего времени оставалась полностью незамеченной, благодаря подарку стража. А это было единственным, что его сейчас заботило.

Когда они приехали в Джайпур³⁰, откуда был родом отец девушки, то по прежнему адресу не нашли никого из родных. Люди, купившие их дом, оказались разговорчивыми и дали некоторые зацепки. Хозяином был полный мужчина с убранными в хвост поседевшими волосами, засаленной майке, чуть размазанной тилакой³¹ на лбу и скатывающимися вниз уголками глаз, как у грустного грузного монстра из детских мультфильмов. С необычайным гостеприимством он принял гостий, вываливая на них всю известную за жизнь информацию. Его жена принесла холодный домашний лимонад, недоброжелательно поглядывая на незнакомок. И хотя хозяин молил их остаться погостить, Селдрион повелительным жестом взял Марианну за руку и вышел прочь, как только они все разузнали. Это посещение, несмотря на отвратительное воспоминание о сальных взглядах, которые индус бросал вдогонку, сильно продвинуло расследование.

В этом длинном рассказе Марианна узнала все новости, произошедшие за двенадцать лет. С тех пор как она пропала, ее родители долго не сдавались, пытаясь отыскать правду. Мать чувствовала, что Марианна жива, ей снились сны, иногда слышался голос дочери возникающий из ниоткуда, но все их попытки прояснить дело приходили в тупик. Без вести пропала… таков был вердикт. И полиция не хотела даже смотреть в сторону запылившейся папки бумаг с именем Марианны Рой. В конце концов, от бесконечных переживаний мать девушки слегла с инсультом. Отец долго ухаживал за ней, но, когда второй инсульт забрал у него супругу, не выдержал и вернулся домой в Индию. Забрав престарелую мать из-под опеки старшего брата, он решил посвятить всю оставшуюся жизнь служению Богу и уходу за старушкой. Они продали дом, принадлежавшей их семье и разделили деньги пополам. Новый хозяин не запомнил, куда переехал дядя Марианны, но отец переселился во Вриндаван, чтобы потратить остаток жизни на молитвы. Беда была в том, что новый хозяин не знал ни адреса, ни телефона. За долгие годы у него не сохранилось никакой информации. И хоть он тщательно перебирал пожелтевшие засаленные бумажки, между делом разглядывая голые лодыжки Алисы, ему ничего не удалось найти, чтоб хоть как-то удержать их. И только когда они вернулись в номер, Марианна позволила горю выплеснуться. Долго рыдала, от горя свернувшись клубком на гостиничной кровати, долго не могла принять и поверить в смерть матери, даже допустить которую для нее было непостижимо, но все это время Алиса мягко утешала ее, взывая не терять надежду, не сдаваться, не прогибаться под тяжестью испытаний. И эта забота, как ни странно, давала облегчение, лечила раны.

Глядя на Владыку в его новом обличье, девушка не могла воспринимать его по-прежнему. Постепенно она свыклась, что теперь он – женщина и это даже начало радовать, как будто наконец обрела подругу. По началу они снимали два отдельных номера, но потом Мариэ так расслабилась, что решила снимать один номер с раздельными кроватями в целях экономии. Она чувствовала, что он не притронется к ней ни при каких обстоятельствах, по крайней мере в этом теле, а деньги с продажи бриллиантов были не бесконечными и требовали к себе бережного отношения, к которому Селдрион не привык. Теперь Марианна стала частенько, словно из вредности, играючи, называть его Алисой, как было указано в российском паспорте, и, хотя он по началу лишь горько усмехался своей участи, но постепенно втянулся в игру. Как он заметил про себя – его новое тело сняло с Марианны вуаль застенчивости. Она больше не отталкивала его, а даже наоборот, когда они шли по городу, постоянно рискуя быть задавленными мотоциклистами или рикшами, проезжающими мимо с громкими сигналами в подобном хаосу мире, она хватала его за руку и становилась в карман между торговыми лотками, как бы желая спрятать от опасности. С нежной заботой, смеясь полным белых жемчужных зубов ртом, она подбирала ему разноцветную одноразовую одежду, которая рассыпалась после первой же стирки. Сама уже давно ходила в сари, нахлобучив прозрачный платок с блестящей каймой поверх выгоревшей кепки стража. Она накупила каких-то ненужных дешевых браслетов и серег, наносила тилаку на лоб, изображая замужнюю женщину, и целовала его в щеку, когда он соглашался на ее нелепые уговоры разрисовать ноги и руки мехенди. Обретение «подруги» и зыбкая надежда найти отца, наполняли ее дни цветной радостью и нежеланием обращать внимание на недовольное бурчание Селдриона о потере своей мужественности.

Сезон дождей внезапными ливнями заставал их иногда где-то на пол пути с базара или храма, и они возвращались домой вымокшие до нитки, будто только что побывали под бурным потоком водопада. Иногда Селдрион погружался глубоко в раздумья, и Марианна старалась не беспокоить его. Так же было и сегодня, когда он смотрел вдаль уходящему солнцу, сидя на плоской крыше их трехэтажной гостиницы. Горничная только что развесила белье на веревках, протянутых меж железных столбов, забетонированных прямо в крышу, поэтому маленькая фигурка Алисы терялась за развевающимися полотнами простыней.

Когда подошла Марианна, он не услышал ее, сидя в наушниках, пока она не притронулась к плечу. Он вздрогнул.

– Что, испугался? – Спросила она улыбаясь. – Ух, и не страшно же тебе тут сидеть? -

Наклонилась вниз, наблюдая как он болтает босыми ногами, свешанными с края крыши.

Вечерело, и некоторые торговцы в лавочках под ними, уже спускали металлические жалюзи, продавцы фруктов разбредались кто-куда, толкая перед собой тележки с непроданным товаром. Рыжие обезьяны перепрыгивали с крыши на крышу, изредка повисая на старых проводах, мотоциклисты неутомимо сигналили друг другу, даже не догадываясь о бесполезности своего занятия. На город, распростершийся пред ними, постепенно опускалась тьма. Марианна заметила, что Селдрион в наушниках.

– Что слушаешь?

Он оживился.

– У тебя есть с собой телефон и наушники?

– Да. – Марианна порылась в маленькой сумочке, висевшей через плечо. Когда она отыскала отправленную им запись и воткнула мягкие белые затычки в уши, он похлопал ладонью по месту рядом с собой, приглашая сесть так же, свесив ноги с крыши дома. Марианна недовольно покосилась. И хотя метрах в двух от них находился замшелый козырек балкона, было страшновато.

– Садись, садись. Давай быстрее, а то пропустишь всю магию уходящего солнца. – Торопила Алиса.

Марианна осторожно заползла, скинув шлепанцы, и уселась на теплую бетонную плоскость побеленной крыши. Солнце должно было сесть минут через десять. Его уже почти не было видно из-за высоких зданий вдалеке. Но небо еще оставалось ярко малиновым. По кивку они одновременно нажали «Играть».

На экране загорелось название: Jordi Savall – Lachrimae Caravaggio Folias³². Только услышав первые звуки, Марианна улыбнулась. Удивительно, как удалось Селдриону отыскать нечто, так похожее на то, что она как-то слышала от уличных музыкантов возвращаясь к Тиаинэ с полной корзинкой снеди. Сразу же в памяти всплыли просторные мощеные улочки, с двухэтажными светлыми домами по бокам, все пространство перед которыми было усеяно цветами. Запах лип, разносимый свежим ветром и цокот подков по мостовой. Журчание фонтанов на главной площади и зелень огромных деревьев, под тенью которых укрывались от полуденного солнца вечно молодые, беззаботные подданные богини Алатруэ. Вспомнила как бежала посмотреть танцы, посвященные весеннему празднику цветов, когда пышная процессия проходила по улице прямо перед их домом. Легкие нильдарки в шелковых невесомых одеждах были изящнее прима-балерин. Они танцевали с букетами, украшенными длинными шелковыми лентами. И виноградные лозы, обвившие беседку с петуньями, которые ежедневно поливала темноволосая мать Тиаинэ, необыкновенная женщина с взглядом, источавшим мягкую доброту. Вспомнила то, как широко распахивала скрипучее окно, крашеное голубой краской, и долго бесцельно пялилась на улицу, не в силах заставить себя прочитать даже строчки из открытой книги. Тут она осознала, что все это происходило с ней только у Тиаинэ. Эта музыка была из мира той, что титаническими усилиями когда-то обучала жестами и улыбками всем вещам о мире Алатруэ девушку, похожую на испуганного потерянного воробья. О, Тиаинэ – богиня терпения… Библиотека с запахом старой бумаги, дворец, его холодные мраморные полы, статуя Алатруэ, держащая в руке табличку с письменами, как знак дарования знаний нильдарам, и огромный царь-гаруда, так мастерски изображенный на фреске, что казалось – следит за проходящими мимо. И тут же в воспоминания хлынул потоком тот последний день, когда Владыка приехал за ней, чтобы попросить остаться. Та река грусти, которая изливалась из его глаз и катила свои воды прямо от скрипучей резной калитки Тиаинэ в закат. Да, тогда близился закат как сейчас… он приехал на закате…, и я уйду, а птица будет петь как пела. И будет сад и дерево в саду и мой колодец белый…

Марианна обнаружила что сейчас разревется от воспоминаний. Весь бешеный, шумный, грязный, иррациональный мир вокруг нее перестал существовать и остались только они одни, сидящие на горячей крыше, провожающие взглядом уходящее солнце. Как в тот день. Да, тогда…Но теперь переливчатая, журчащая музыка ручейком светлой радости озаряла их лица. Все-таки они вместе, и Марианна с глазами наполненными слезами, положила руку на плечо Алисы. Как это странно. Как это все странно… Необыкновенное изящество скрипки одухотворяло обглоданные дома, с обвалившейся штукатуркой и грязный берег реки вдали, так что это казалось лишь частью большой сказки, героями которой им посчастливилось стать. Красота напрямую вливалась в их уши, будто музыканты играли только для них двоих. Алиса повернулась, в ее ясных глазах сияли отсветы величественной меланхоличности, а нижняя губа была поджата, словно сожалея о чем-то далеком. Марианна только сейчас поняла, как сильно Селдрион тоскует по своему миру. Его долгие раздумья, частое желание остаться одному, молчаливые размышления на крыше, все это было лишь об одном – о той тоске по прекрасному краю, любовью запечатленному в сердце. Да, он любил добровольно покинутый мир, богиню Алатруэ, что удостоила его чести однажды видеть ее в живую, своих подданных, как ни странно, и то монументальное родовое гнездо, которое категорически отказывалась принимать Марианна, то, как дорожил своей честью и доблестью, и только сейчас начал это понимать. Как его радовали парады и военные марши, свое умение владеть оружием и сила прежнего тела. Как в тайниках души становилось приятно от стыдливых взглядов женщин, даже если они были всего лишь служанками и как он постоянно старался построить прочную стену между собой и миром, да только мир взял и разрушил ее до основания. Внезапно и безжалостно. Одного толчка – взгляда в черешневые глаза, подобного землетрясению, хватило чтобы разрушить так долго и трудно возводимое. И сейчас Марианна увидела его как обычного человека, со своими слабостями, желаниями, стремлениями и страданиями. Сколько в нем было заблуждений, тревог, печалей. Так ясно увидела… Этим вечером они будто стали понимать мысли друг друга и она впервые за все время почувствовала его суть, самое сердце. Изменчивое, хрупкое, покрытое рубцами старых шрамов, но очень теплое. И благодаря этой музыке, их уединенности и душевной близости, она ощутила, как из сердца этого исходит тепло к ней, целый вихрь расплавленного золота любви, которое распахивало, разрывало на части грудную клетку. Захотелось раствориться внутри, стать его частью, как будто хочешь залезть в его тело и заполнить его душу без остатка. Марианна вскинула брови, и часто заморгала, стараясь унять слезы. Музыка все замедлялась и становилась тише и тише, нежнее и нежнее, пока не осталась лишь гитарная партия, сопровождаемая позвякиванием бубенцов. Солнце село за горизонт. Селдрион наклонился к Марианне поцеловав ее губами Алисы.

***

Чудесный миг растаял вместе с шумными шагами, доносившимися с лестницы. Алиса с Марианной все еще сидели, касаясь друг друга кончиками носов, как вдруг ближняя к ним простыня была одернута резким движением руки сына хозяина гостиницы. Он работал администратором и накануне очень долго и тщательно проводил совершенно ненужную проверку их поддельных паспортов при регистрации. Увидев происходящую сцену, Самир, а именно так звали этого пухлого невысокого парня двадцати пяти лет, стриженного, как все индусы, под модную копирку в барбершопе, остановился и немного оторопел. И когда Алиса повернулась к нему с недовольным лицом, он искусственно заулыбался, помахав им рукой.

– Привет!

– Привет. – Мрачно ответила блондинка.

– Я не помешал? – Он суетливо подсел на выступающую часть края крыши, где сидели девушки.

– Вообще-то… – Начала было Алиса, подняв вверх палец, но Самир быстро перебил ее, тыча в лицо смартфоном.

– Смотри, это у нас такие вечеринки проходят. Хотите сходить со мной? Там так улетно! Музыка, танцы, для вас все бесплатно, напитки и прочее. Это очень круто! – Он был очень оживлен, пролистывая перед равнодушными голубыми глазами весь список обещанных развлечений. – Вот такие колонки там стоят, смотри. Ой, а вам не страшно тут сидеть? Ну вы девчонки отчаянные.

– Нас все это не интересует. – Холодно отвечала Алиса.

– Ну тогда может… – Самир понизил голос. – Может вы по-другому отдыхаете? У меня есть гашиш, трава, ЛСД, все что захочешь. Я могу достать. Это точно. Все знают, что Самир может достать только первоклассный товар, никакой химии. Ух! Ты так улетишь с этого гашиша, не пожалеешь.

– Спасибо, нас это не интересует, я же сказала. Мы вообще не напрягаемся, чтобы так отдыхать. – Настойчиво повторяла Алиса.

– Да ну, что вам, молодым девчонкам здесь сидеть, пошли тусоваться. Это такой крутой клуб, очень престижный, только для богатых, музыка вообще качает, знаешь!

– Да, я вижу, как там элитно. Просто шикарнейшее место. – Саркастически ответила Алиса на нильдари, а Марианна прыснула от смеха.

– Не-не-не, пойдем со мной, зачем тут сидеть. Давай слезай с крыши, моя дорогая, а то улетишь вниз, по частям тебя никто не соберет, понимаешь. – Он покачал головой из стороны в сторону на индийский манер. – Скажи свой Инстаграм, хочу на тебя подписаться. Ты очень красивая, ты ведь из России? Ты гимнастка, да? Спортсменка, я вижу какая у тебя хорошая осанка. – Он заботливо похлопал Алису по спине, и она скривилась отпрянув. Он потянул ее за руку, желая во что бы то ни стало снять с опасной крыши, хотя, по-видимому, это было лишь поводом ее потрогать. – Я тебе говорю, убьешься, дорогая моя. Ты прям такая сладкая, моя дорогая, не могу на тебя спокойно смотреть. Пошли в клуб, а?

– Я никуда с тобой не пойду, отвали! – С грубым отвращением смотрела на него Алиса. Ему все-такие удалось стащить ее с края крыши и Марианна, которая уже стояла рядом, тихонько потягивая ее за руку в сторону выхода.

– Зачем так грубо. А? Ты что? – Нахмурился Самир, но Марианна предупредила разгорающийся конфликт.

– Прости, мы с тобой не пойдем, потому что мы лесбиянки и у нас свадебное путешествие. Так что не приставай к моей жене.

Алиса быстро взглянула на Марианну со смесью замешательства и лукавства. Индус тоже смотрел на нее прищурившись, будто не расслышав. Такого расклада Самир не ожидал и пока в его тугой, прокуренной гашишем голове, медленно вращались шестеренки мыслей, девушки уже бежали в свой номер. На лестнице он крикнул вдогонку.

– Да у вас просто не было нормального мужика!

Пастушок

Марианну разбудили звуки ситара³³ разносящиеся из портативной колонки, стоящей на комоде напротив кровати. Из окна проникали первые лучи солнца и запах сигарет – жильцы нижних этажей курили на балконе. Марианна нежилась в кровати, радостно прислушиваясь к небесным звукам. Как только Селдрион получил доступ к Интернету, он находил больше интересной, редкой, прекраснейшей музыки, чем Марианна слышала за всю жизнь. Ей было неловко осознавать, что он так быстро обогнал ее во всем. Быстрее выучил язык. Даже два, если считать, что по-русски он тоже немного говорил. С гаджетами освоился быстрее.

– Ну какого…! Даже проветрить нельзя! – Алиса вышла из душа в халате, захлопывая форточку с недовольством. – Зачем вообще курить? Это же просто… – Тут он прервался на полуслове, обернувшись к Марианне, которая уже сидела на кровати, поправляя волосы. Ей было стыдно, что она проснулась позже и не успела привести себя в порядок, пока он не увидел ее такой заспанной и растрепанной.

С быстротой мыши она проскользнула в душ, а Селдрион сел на подоконник и снова застыл, как статуя. Марианна даже не предполагала, насколько ему было противно находиться в этой грязной стране. Оборачиваясь по сторонам, ему казалось, что раньше здесь жил совсем другой народ. Древняя цивилизация… Именно они построили эти величественные храмы, написали небесную музыку, гармоничней которой нет даже у нильдаров, они обладали огромными знаниями о мире, дорожили тем, что было вокруг. Сейчас же здесь жили другие… Они мочились на стены, простоявшие несколько тысячелетий, бросали обертки и одноразовые тарелки прямо в городские канавы, постоянно шумели и никого не уважали. Видя все это, он понимал – что-то в этом мире не так. Вспомнился тот храм, который откапывали рядом с берегом Ямуны. Полностью погребенный илом реки. Сколько же веков упадка должно было пройти, чтобы целый комплекс скрылся под землей. Никому не нужный. Что же стало с этими людьми? Все его мысли были об этом.

Они шли по старым узеньким улочкам, окруженными с обеих сторон невысокими зданиями в каждом из которых на первом этаже был крошечный магазинчик или лавчонка, а Селдрион следил только за тем, чтобы не упустить ярко-малиновое сари его улыбчивой похитительницы сердца, но упадок окружающей культуры, нагонял на него неясную тень тоски. Вот что бывает, когда правители не живут чисто. Воруют, развратничают, думают только о себе, позволяют своим шакалам безнаказанно притеснять простой люд. Ему страшно было смотреть в глаза людям из низших каст. Столько горя он никогда не видел. И чувство несправедливости полыхало огнем в душе. До чего же довели народ. До полуживотного состояния… В России он такого не видел. Там другое. Все ходят такие занятые и вечно недовольные. Никто не улыбается, кроме детей, да и те скоро перестанут, как только примкнут к шестеренкам работающей без остановки машины по выкачиванию из людей жизненной силы и обмена ее на клеточку в муравейнике и новый телефон. Как грустно… Или это утренняя рага³⁴ навеяла на меня это… Бесконечные страдания мира людей. Цепляются за какие-то крохи. Радуются купленным на улице сладостям. Даже смешно. Вынуждены подбирать объедки со стола своих господ. И ведь еще стареют, болеют, умирают… Столько калек, как в их путешествии по Индии, он никогда не видел. Сидят под мостами, спят на дорогах и железнодорожных станциях. Жарят початки кукурузы прямо на обочине на огне, разведенном из высушенного коровьего навоза. Сердце его сжималось каждый раз, когда он видел это. Но ничего поделать не мог. По началу отдавал деньги, пребывая в непрекращающемся шоке от увиденного, хотя Марианна шла рядом, равнодушная ко всему. Привыкшая. Это так странно…и страшно. Не может человек постоянно чувствовать боль. Привыкает. Они привыкли к своей боли, она привыкла видеть подобных им. Иногда давала детям конфеты. Но не более. Слишком уж их много. Больных, бездомных, покалеченных, слепых, старых, с высохшими руками и истощенными лицами от бедности и безнадеги. Всем не поможешь. Надо в корне менять систему. Стереть с лица земли неравенство, бедность уничтожить. Но как…Такие глобальные реформы нужно проводить. Реформы человеческого духа…

И пока Селдрион зависал в своих мыслях, рассуждая о том, как привести мир к лучшему, в то же время неотрывно следя за малиновым сари, не обратил внимания, как они остановились и уже несколько минут стояли у какого-то дома, или небольшого храма, из центра которого доносилась музыка и песни.

Зал делился на две половины. Белая с темно синими вкраплениями – мужская, и вся разноцветная, как будто безумный художник решил рассыпать все краски что у него были – женская. В центре, и как бы на сцене, сидели несколько музыкантов. Посередине располагался пышно заросший волосами и бородой с проседью мужчина, играющий на чем-то похожем на стоящий на полу аккордеон³⁵. На нем была белая одежда, почти как у всех мужчин и бежевый шарф. По обеим сторонам от него располагались: худой и очень активный барабанщик,девушка и парень с караталами³⁶. Они постоянно повторяли одну и ту же мелодию, простую, монотонную, и слова. Постоянно одни и те же слова. Позади них располагался пышно украшенный алтарь с искусственными и натуральными цветами, масляные лампы, фрукты, яркие ткани. А по центру стояли две фигуры. Слева, вероятно мужчина черного цвета с флейтой в руках, а справа белоликая женщина. Обе фигуры были так нарядно разодеты, что казалось, сейчас сломаются от обилия украшений и упадут на головы поющим. Но не падали.

Запевалы задавали мелодию, которую подхватывал зал. Лица сидящих прямо на полу людей светились счастьем и умиротворением. Некоторые закрывали глаза и иногда поднимали руки с обращенными вверх ладонями, улыбаясь про себя. Ведущий выкладывался по полной. Постепенно музыка ускорялась. Люди хлопали в ладоши в ритм барабанам. На какое-то время Селдриону показалось, что все присутствующие впали в определенного рода транс. Сидели, самозабвенно воспевая имя черного пастушка с флейтой в руках. Марианна тоже покачивалась из стороны в сторону, закрыв глаза. Им не хватило места в небольшом храме, больше похожем на чью-то гостиную, чтобы сесть, поэтому они, как часть зевак, стояли в дверях. Народ сзади толкался, желая узреть духовный транс гуру с аккордеоном. На мгновение Селдрион ощутил, что его вот-вот и тоже унесет, а у Марианны опять текли слезы, она утирала их краем сари, сложив ладони у груди, не отрываясь глядя на алтарь. Как быстро она могла заплакать, а потом так же быстро засмеяться. И смеяться сквозь слезы и плакать смеясь.

Гуру обладал очень приятным, сильным, зычным голосом. Он все играл и играл свою бесконечную мелодию не останавливаясь. Девушка справа от него подпевала с блаженной отрешенной улыбкой. Парень с барабаном впал в полнейшее безумие, отстукивая бешеный ритм. Пели нереально долго, и Селдрион уже устал стоять, но всех присутствующих это как будто не волновало. Полнейший божественный экстаз. Когда он обернулся, то увидел танцующих, скачущих людей недалеко от входа, на улице. Среди этого безумия вдруг заметил крадущегося к алтарю мальчика лет шести. Мальчик был в одном дхоти³⁷, голый по пояс, но на руках его блестели браслеты из жемчуга. Он оставался незамеченным экстатирующей толпой и спокойно взяв с алтаря банан, очистил его и начал есть, смотря прямо в глаза Селдриону сквозь затуманенный благовониями зал. Мальчик улыбался и нильдару вдруг стало не по себе от этого взгляда. Вдруг быстро одернулся, почувствовав прикосновение к своей ладони, резко убрав ее, думал было, что его опять решили полапать в толпе, но заметил стоящую внизу маленькую аккуратненькую девочку. Она протягивала ему сладкий шарик, похожий на те, что продавались на каждом углу.

– Спасибо, но где ты это взяла? – Спросил он по-английски, склонившись к девочке.

– Там. – Девочка указала на алтарь, где только что мальчик воровал бананы, и заулыбалась, смутившись и подставляя кулачок ко рту, чтобы спрятать улыбку.

Селдрион опять взглянул на алтарь, но там уже никого не было. Не только мальчика, но и статуй. Среди шума, грохота барабанов, звона каратал, воплей толпы, дыма благовоний, духоты, он начал плохо соображать. Статуй не было. Это был факт, а не галлюцинация. Он протер глаза и обнаружил в правой руке шарик ладду³⁸, который ему дала девочка, хотя помнил, что не брал у нее ничего. Девочка и мальчик куда-то испарились, вместе со статуями. Селдрион шарил глазами по комнате, не найдя их, выглянул на улицу, и тут же заметил тех самых детей, идущих за ручку. В руке у вороватого мальчика он разглядел свой смартфон. Дернул Марианну за руку, одновременно ощупывая сумку. Телефона не было. Мальчик повернулся к нему и заулыбался опять, так странно, что у Алисы все волосы на руках встали дыбом. Ребенок как будто специально остановился посреди улицы, а мир вокруг замер. Никто не проезжал мимо и не беспокоил его. Мальчик не двигался. И улыбался. Странно улыбался, гипнотически. А потом отвлекся и начал разглядывать свою новую игрушку. Селдрион смотрел, как дети вертят в руках телефон, пытаясь разблокировать. И почему-то нильдару показалось, что это у них получилось, хотя он ставил на блокировку отпечаток пальца. Он все стоял и пялился на них, парализованный взглядом мальчика. Его разбудил крик очнувшейся Марианны.

– Алиса, это твой телефон. Селдрион, ты что стоишь! Держи вора! Эй, там вор! Держите вора!

Индусы обернулись на крик, все еще смутно понимая реальность. Кто-то вальяжно пошел к мальчику, отчитывая его. Но пронырливый мальчик не слушался старших и бросился бежать со всех ног, утягивая за собой руку девочки. С Селдриона как будто сняли заклятие неподвижности, и он тут же пустился со всех ног за мальчиком, оставив Марианну позади. Она тоже бежала, но сари мешало ей, и она только кричала что-то вслед. Мальчик свернул направо в узкий переулок, перепрыгивая через корзины, расставленные по пути, ловко огибая встречных прохожих, проскакивая под повозками, перелезая через мотоциклы и с ловкостью обезьяны повисая на выступавших из домов уголков. Случилось так, что Селдрион, бегавший обычно очень быстро, никак не мог догнать его. Мальчик все время был впереди на расстоянии достаточном лишь для того, чтобы видеть куда он повернет. Селдрион в виде Алисы-блондинки сметал все на своем пути, не успевая включить здравый смысл и решить, так ли уж ему нужен был его телефон. Иногда он кричал что-то типа «Держите вора», и прохожие удивленно оборачивались. Он даже не заметил, что девочка куда-то делась, потому что следил только за ловким воришкой. Бесконечные петляния среди узких улочек, которые становились все пустыннее, уводили его все глубже и глубже и дальше от отставшей вдалеке Марианны. Внезапно дверь одного из домов, мимо которых пробегал Селдрион, открылась и оттуда вышла старушка в белом хлопковом сари. Нильдар не успел остановиться и впечатался прямо в дверь, одновременно сбив с ног бабушку, толкнув ее той самой дверью. Несчастная повалилась с тонким слабым вздохом, пытаясь зацепиться за что-то невидимое в воздухе, а Алиса упала прямо на нее, придавив всем телом. Старушка хватала воздух, прохожие со всех сторон сбежались и засуетились. Кто-то уже вслух осуждал таких девушек, которые носятся сломя голову, ведь девушкам положено ходить медленно, как пава.

– Ты что такая тяжелая! – Возмущалась бабулька, когда Алиса перекатилась в сторону и поднялась, чтобы подать ей руку. – Такая маленькая, а как будто на меня мужик стокилограммовый упал и чуть не раздавил. Ты сколько весишь? – Бабушка отряхивалась.

Толпа зевак окружила их. Хоть что-то интересное произошло прямо на их улице и будет что обсудить вечерком. Американка сбила с ног нашу всеобще любимую матаджи³⁹ Малу, матушку Прадип-даса. Толстые женщины цокали языками, парень в клетчатой рубашке поднял с земли телефон и подал Алисе.

– У вас выпало.

Селдрион не верил глазам. Как его телефон оказался возле злосчастной двери. Когда ребенок успел его скинуть? Этого он не мог понять, озираясь по сторонам. К толпе зевак подбежала Марианна и увидев, как женщины отряхивали белое сари бабули, начала кричать всем, чтобы расходились, потому что не на что тут смотреть, разве что, если никто не хочет помочь бабуле деньгами. Фраза оказалась действенной, и толпа с недовольством начала расходиться. Марианна быстро проверила в порядке ли Алиса и затем обратила внимания на потерпевшую. Подойдя ближе, ее нижняя челюсть опала, чуть не разбившись о мостовую, а глаза стали круглыми как монеты.

– Бабуля! – Крикнула она по-русски и бросилась с объятьями к старушке.

Игра

– Мне кажется, что бабушка хотела проверить, сколько в тебя влезет. Если будешь столько есть, то она догадается, что где-то в тебе сокрыт подвох. – Марианна загадочно подмигнула, зажигая масляные светильники, расположенные в стенных нишах.

– Я думал, что именно так в вашем мире проявляется вежливость. – Последовал ответ из скрытого во мраке уголка на кухне.

Пару дней назад они переехали к отцу Марианны погостить. Ей пришлось долго объяснять свою пропажу враньем о жизни в секте сибирских эко-поселенцев, а изменение внешности – несколькими пластическими операциями в попытках скрыться от властей. «Но зачем тебе было скрываться? – Глаза поседевшего индуса округлились от удивления, – Ты сделала что-то плохое?». Поэтому приходилось врать и врать не останавливаясь. Строя шаткий домик нагромождений из лжи о трех куриных ногах. Владыка видел, что отец нисколько не верит в глупые сбивчивые россказни, хотя изо всех сил старается. Но сверенные факты из детства, ее подробная предыстория жизни, хотя бы развеяли сомнения, что перед ним именно его дочь, хотя порядком изменившаяся. Поэтому она решила поселиться у отца «погостить». Селдрион всеми силами сопротивлялся переезду, желая остаться в комфортабельной по здешним меркам гостинице, но Марианна его и не приглашала, и волей-неволей пришлось последовать за ней, ведь невозможно было оставить ее одну без присмотра. Места в доме отца Марианны, по-новому назвавшемуся Прадипом с добавлением приставки «дас» обозначающей духовного слугу Господа Кришны, было довольно мало. Они спали на разворачивающихся рулетах тонких матрасов, наполненных сбившейся комками ватой, в довольно аскетичной атмосфере. В доме было всего две комнаты, и одна из них была отдана под алтарную. Только там проявлялось всевозможное изобилие света, бижутерии, цветов, тканей и всего прочего, чтобы угодить божествам, во второй полупустой комнате находилась спальня отца и бабушки, а третья же комната служила кухней, гостиной и коридором, и в отличие от алтарной, не была искушена особым убранством, а напротив, выглядела нищей и довольно грязной. Селдрион давно смотрел на окружающий мир сквозь пальцы, но больше всего его расстроила внезапная перемена в поведении Марианны. Возможно, из-за присутствия отца или смены обстановки, она начала вести себя несколько искусственно, наигранно, будто начала стыдиться Селдриона в его сверхъестественном облике Алисы. Всячески избегала встречи взглядов, и как будто даже была не рада тому, что он переехал вместе с ней. Свела на нет практически любой прямой контакт, кроме обыденных бытовых фраз.

– Что случилось, Мариэ? – Не выдержал он наконец.

– Ничего, все нормально. – Она закончила зажигать светильники и теперь просто переставляла кухонную утварь с одного места на другое, как будто заняться было нечем.

– Избегаешь меня?

– Нет. Почему ты решил? – Селдрион опять отметил про себя нотки искусственности.

– Тогда поговорим.

– Ну уж нет, каждый разговор с тобой превращается в игру кошки-мышки! – Марианна всплеснула руками и повернулась, испуганно встретившись с ним взглядом.

– Ты не доверяешь мне?

Она цокнула языком и отвернулась, продолжая вытирать пыль.

– Мариэ, – позвал он, – почему ты избегаешь меня? Что случилось?

Но Марианна молчала. Отец с бабушкой уже давно улеглись спать, приходилось разговаривать шепотом. Селдрион понял – как всегда с ней нельзя вести себя прямо, потому что каждый раз при подобных попытках она замыкалась в себе и молчала. После разумной паузы он начал разговор.

– Тогда у меня есть предложение. Раз уж ты заговорила про игры. Может сыграем в одну очень интересную игру? – Он сидел на табуретке, облокотившись о крохотный столик, который бабушка Мала использовала для раскатки лепешек чапати.

– Смотря какую. – Хмыкнула Марианна, но уже более заинтересованно.

– Игра «вопрос-ответ». Мы по очереди спрашиваем друг друга обо всем, что нас интересует и честно отвечаем на это. Если три раза отказываешься отвечать, то проигрываешь одно желание. Любое желание. Обещаю, что с моей стороны не будет вопросов способных заставить тебя краснеть.

– Звучит так себе… не очень заманчиво. Ты случайно не в такой игре проиграл Харше желание?

– Уже начала играть? – Хитро спросила Алиса.

– Нет. Погоди, дай подумать. – Марианна почесала голову, как будто усиленно размышляя. – Не понимаю зачем тебе это, ведь ты и так знаешь обо мне все. Во мне в принципе не может быть ничего интересного.

– С чего ты взяла?

– А как же твои разведчики, которые постоянно шпионили за мной в замке?

– Я не про разведчиков. С чего ты взяла, что в тебе нет ничего интересного? – Вскинув брови он не отпускал взгляда. – К тому же, все это совсем не то. Сведения от доносов слишком уж общие и совершенно не сближают. Не дают возможности выговориться.

– Сближают…выговориться… – Она скептическим тоном повторяла его фразу. – Ох, Марианна, не забывай кто перед тобой, не забывай, что это тот самый хитрец, что может любую информацию использовать в своих интересах, – Она закатила глаза к небу, будто убеждая себя. Алиса засмеялась.

– Времена меняются, Мариэ. Все уже не так как прежде.

Это было очень странно… Марианна задумалась. С одной стороны, подвох прятался в условии быть должным одно желание. С другой стороны, она знала – ей скрывать нечего, а Селдриону наоборот есть. Многовато скелетов накопилось в шкафу за такую долгую жизнь. Поэтому ей ни в коем разе не удастся проиграть ему желание. Но с какими целями он это делал? Для чего? Может хочет проверить ее. Она ощутила искушение оставить его в должниках, чтобы иметь козыри в рукаве, ибо без них всегда ощущала себя с ним как-то не защищенно, словно перед экзаменатором. И в то же время, это просто интересно. Ему теперь не удастся увильнуть от ответа, как всегда, делал раньше. Тут лавина вопросов, которые она так хотела задать, возникла одновременно, накатила, подбивая соглашаться. Как долго она стеснялась спросить его обо всем, отстраняясь, поддерживая дистанцию. И даже сама возможность поучаствовать в некоей викторине приманивала. Да, он давно уже раскусил ее слабые стороны. Та черта, что уже всплывала на поверхность, когда Фислар предложил устроить эту компрометирующую переписку, снова возобладала. И в тот раз она краем ума догадывалась о последствиях, но в последний момент нечто переломило ее решение в сторону согласия. Ох уж это любопытство Пандоры… а может просто банальная глупость.

– Ладно, я согласна. Только при одном условии. Нельзя отвечать просто «Да» «Нет» «Не знаю». Если вопрос задан, то надо описать всю историю, пока ответ не будет ясен вопрошающему.

– Хорошо, сама напросилась. И раз уж ты добавила условие, то и я могу. Мое главное условие – не обижаться на ответы.

Марианна кивнула и, по просьбе Селдриона, встала с дивана, чтобы пожать руки для шутливой клятвы играть на десять вопросов. Уселась напротив него на табуретку. Он дал ей право начинать.

– Так… мой первый вопрос. – Она пыталась отыскать достойный вопрос, но было как-то стыдно. Тут вопрос сам вбежал в голову помахивая флажком. – Ты убивал людей, или нильдаров или еще каких-то крупных существ?

– Да, конечно. – Ответил он как-то сухо, поджимая тонкие губы Алисы. Лицо навострилось как у птицы. – Нильдаров, нагов, любых противников на войне. Неоднократно.

– Какой ужас, какой кошмар! – Марианна запричитала, подняв брови жалобным домиком, спросила. – И тебе было их не жалко?

– Так, это уже второй вопрос.

– Так ужасно, так ужасно.

– Подожди, мы договаривались не обижаться и не расстраиваться. А ты с первого вопроса уже начинаешь. – Строго заметил Селдрион. – Совсем не умеешь играть. Мы только начали, а ты уже нарушаешь правила. Давай, отключай эти ненужные эмоции. Что было, то было. Нечего причитать.

– Хорошо. – Марианна поникла, сгорбившись на табуретке.

– Мой вопрос. Ты в последнее время получала сообщения от Харши, Фислара или Аймшига?

– Нет. Ты мог меня и так это спросить, без игры. Я ничего не получала. Мне никто не пишет. – Алиса спокойно смотрела на нее в ожидании следующего вопроса, оперши подбородок на кулак. Повисла тишина. Марианна с грустью думала, что вот она – мгновенная расплата за глупый интерес. Любопытной варваре как говориться… Решила не спрашивать про жалость к врагам. – Как получилось, что ты стал должен Харше клятву? Точнее желание.

– Она спасла мне жизнь. И я сгоряча ляпнул – пусть просит все что хочет. Она запомнила эти слова, а потом еще многие годы напоминала, лишь бы я не запамятовал. Это было не в такой игре, если ты хотела знать.

– Ничего себе! Не тогда ли, когда русалка плюнула?

– Что прости? – Алиса аж закашлялась.

– Я слышала, как солдат рассказывал про вашу историю с русалкой. Что-то там про колье с изумрудами как орех. И про её… – Она резко затормозила пытаясь не рассмеяться, потому что едва чуть не сболтнула столь часто употребляемое в рассказе слово «сиськи», которые так приворожили солдата.

– Ну, ну… – Он подался вперед с интересом с нетерпеливой усмешкой кивая головой. Марианна так явно почувствовала, что сиди перед ней в тот момент не маленькая худощавая блондинка, а он сам, собственной персоной, то она бы никогда, никогда в жизни бы не разговаривала бы так раскованно. – Дак что там дальше-то? Что он говорил?

– Я не могу сказать. Он много чего говорил, я не помню. – Марианна скромно опустила глазки в пол, а он смотрел на нее и задавался вопросом, как же у них женщин это получается? С детства их что ли учат этим жестам и позам? Таким жестам и таким позам, чтобы мы беззащитные сразу теряли голову.

– Не помнишь или не хочешь сказать? – Продолжал он надавливать.

– Ну что ты, в конце-то концов? – Она возмутилась, взбрыкнувшись как молодая кобыла, и деловито интеллигентно ответила, чуть закатив глаза, – Он говорил о ее прекрасных рыжих волосах. А то знаете, что, стоит мне хоть что-то не то сказать, как вы опять сочтете меня за развратницу какую-то. Это у вас что, в природе заложено? Свои проекции на людей перекладывать.

Он отвел в сторону взгляд понимая, что ходит по краю. Стоит чуть сильнее надавить и она снова выскользнет как рыба, психанет, встанет и уйдет, замкнется в себе. Но как она не могла устоять перед своим любопытством, так и его, неведомая сила толкала непременно пошутить как-то пошло, чтобы посмотреть, как она краснеет. Поэтому сделав вид, что задумался, он продолжал.

– Я помню, как этот дурак на нее слюни пускал. Полнейший шут. Не знаю, что было со мной в тот вечер, и почему я взял с собой именно его, не кого-то другого, но после того случая он у меня больше не служил. Надо же было купиться на эту тварь, просто удивительно… – Он оставил фразу недоговоренной словно специально, чтобы понаблюдать как ее будет распирать любопытство. И рыбка проглотила приманку. Марианна сидела, прокручивая в уме заковыристую фразу, чтобы парировать. Ей показалось, что удастся повести в разговоре.

– Владыка Селдрион, – обратилась она нарочито официально. Улыбка растянулась на его губах, – почему же вы называете красивую женщину, будь она хоть сто раз русалкой, так грубо? Из того разговора я поняла, что она, хоть и не имела… ног, но была довольно приятной наружности.

– Моя дорогая, – тут она покраснела, – ты же не знаешь ничего об этих существах. И он тоже не знал. И по незнанию своему принял ее за красотку. Я не спорю, ее обнаженное тело ровно до пояса, где начинается рыбий хвост, очень заманчиво выглядит, особенно для вечно тоскующих юношей. Но стоило бы ему нырнуть к ним под воду, и он бы увидел их истинный облик. Это просто жуткие ведьмы и не всегда и не все из них женского пола, хотелось бы отметить. Но когда появляются на поверхности – все прекрасны. Не буду спорить. Но это лишь уловка. Средство охоты.

Марианна поджала губы в раздумьях. Вопрос сам собой просился сорваться, поэтому она сдерживалась. Он не торопил, да и не стал бы, потому что просто обожал такие разговоры. Какое удовольствие можно испытывать просто от общения. Если встречаешь открытого партнера, способного и готового, как и ты подбрасывать в костер разговора новые дрова, искреннего, какой всегда была Марианна, то все слова, даже те, за которые могло бы быть стыдно в других обстоятельствах, медом ложились на душу. В этом была особенная тонкая близость. Некая игра.

– Так все-таки ты считаешь русалок красивыми, хоть и опасными. – Марианна словно хотела поставить этой фразой точку, кивнув головой.

– Да, они красивы, – Алиса медленно проводила пальцем по бортику стола, – особенно в женской форме. Но ты намного, намного красивее. – Он наконец поднял на нее взгляд, – Да. Это так. – И тем самым обратил ее точку в запятую. Марианна же была опять недовольна. Цокнула и отвернулась.

– Так, мы остановились на том, что ты ответил на мой вопрос о том, как ты задолжал Харше клятву. Поэтому теперь твоя очередь спрашивать. – Она пыталась вернуть разговор в нужное русло, но Селдриону было на это наплевать.

– Ты думаешь, что я с тобой из-за внешности, да?

Марианна занервничала. Ее сердце стучало сильней и хотелось вдохнуть больше воздуха, но не ясно было как это незаметнее сделать. Поэтому она опять прикинулась недовольной, вздыхая.

– Конечно. – С глубоким вздохом полной напускной усталости отвечала она. Эти слова словно совсем его не тронули. Он остался сидеть, опершись локтем о край стола, задумчиво поглаживая подбородок.

– Значит теперь твой вопрос.

– Я, пожалуй, вернусь к теме, которая меня реально волнует, в отличие от этих пустых разговоров, на которые ты постоянно стремишься отвлечь меня. Мне интересно узнать больше о войне. Я слышала, что люди, которые там побывали, уже не могут вернуться к нормальной жизни. Что убийство как-то раскалывает душу. Изменилось ли что-то в твоей жизни после этого?

Было видно, что ему стало неприятно. Высокомерная нега, в которую он был погружен предвкушением приятной расправы своим превосходством над оппонентом с не таким крепким интеллектом, растворилась.

– Ты опять за свое. – Сказал он со вздохом. – Давай я один раз и навсегда отвечу на все вопросы по этой теме, и мы никогда больше не будем их поднимать…

– Если ты не хочешь, можешь не отвечать. – Перебила его Мариэ.

– Нет уж, я отвечу. – Усталое терпение отражалось в глазах Алисы, столь знакомое девушке по тем дням, когда она видела его в замке работающим. – Во-первых, я не помню, как это было, кто был первым. Вроде бы я тогда еще стрелял из лука, а потому увидеть его мучения мне не представилось. И я долго живу. Все равно, что ты спросила бы про первый поцелуй и я ответил бы тебе, что помню, но смутно. Со временем все затирается. Чувства, воспоминания. Но на войне… там… – он обхватил лоб ладонью, потирая, словно болела голова, – в общем, Мариэ, чтоб ты знала. Я не хочу и никогда бы не позволил тебе побывать хоть близко к местам сражений…

– Почему? Там так ужасно? – Она слушала затаив дыхание.

– Да. Там ужасно. – Он поднял на нее тяжелый взгляд. Такого в нем она никогда еще не видела. За время, что они были знакомы, она уже успела немного изучить всю палитру его эмоций, от гнева до ласковости, от хитрости до ошарашенной простодушности. Но это было совсем не то. Это был пугающий, травмирующий взгляд человека, пережившего огромную боль, всеми силами старавшегося ее позабыть. Она испугалась.

– Прости, прости. Не отвечай если не хочешь.

– Нет, я отвечу тебе раз уж ты принудила меня вспомнить тот ад. Я повторяю, тебе раз и навсегда, чтобы ты больше никогда меня не мучила этими вопросами. Запомни это. Все, что происходит с нами в жизни так или иначе меняет нас, верно? – Марианна кивнула. – Так следовало тебе предположить, что и это повлияло на меня. Оставило след. Но такова уж моя судьба, я давно принял ее и смирился. И даже с гордостью ношу свой долг. – Алиса села прямее демонстрируя гордый способ принятия превратностей жизни. – С давних времен и множество раз я участвовал в войнах, и убивал только на поле боя. Не отсиживался на холмах вдалеке, чтобы руководить сидя за столиком с подзорной трубой, пока мои люди гибнут, что бы там не говорил Фислар. У нас сама техника боя не подходит для того, чтобы отсиживаться. Короли всегда идут впереди войска, иначе никто не будет воевать. Солдаты сражаются не только за страну, но и за короля. У людей, как я понимаю, все не так. Люди трусливы. Пока подданные воюют, сами малодушно отсиживаются в окопах. Боятся, и есть чего. Там на поле боя, совсем другая реальность. Я не смогу тебе объяснить, как бы не пытался, но так хотел бы, чтобы ты никогда не узнала ее. Там ад, настоящий ад, я не шучу. Там ты уже не ты, там богини смерти кружат повсюду и их вой стоит в ушах, и холодные разряды молний бегут по венам, и уже невозможно остановиться. Потому что уже нет выбора. Или ты или тебя. Никак иначе. Как будто животное распарывает оболочку изнутри вырываясь наружу, крушит всех на части. И когда оно там, то нет страха. Оно – это не я. Я – это я. Я могу убить и в миру, но это будет другое. Тогда это сделаю я – а не то животное. Это страшно, Мариэ. Пусть никто никогда не узнает ужасов войны. Но это животное такое могущественное, и эти молнии в теле, пробирающие до самого нутра… они еще долго не дают прийти в себя. Кошмары мучают по ночам. Но со временем проходит. Все проходит. Я уже долго живу, точно знаю. Какая бы сильная боль не была – она обязательно пройдет. С каждым разом панцирь все толще и толще, и все меньше и меньше переживаешь. Может это имеют в виду, когда говорят, что душа раскалывается… Не знаю.

Селдрион замолчал. Марианна смотрела на него с глубокой печалью. Казалось, над столом повисла грозовая туча.

– Прости что спросила.

– Ничего страшного. – Он замолчал, Марианна, не зная, что делать, встала со стула, прошлась по комнате, касаясь рукой подлокотников дивана, потом заглянула в холодильник. Долго рылась на полке вытаскивая из дальнего угла манговый сок. Налила себе и ему. Поставила на стол, в миг покрывшийся испариной стакан. За это время Селдрион прогнал тучу и снова сидел как ни в чем не бывало. Действительно толстокожий.

– Но я все не уймусь, как бы ты не вздыхала и не закатывала свои прекрасные глазки. – Продолжил он с хитрым видом. – Но мне просто не терпится возразить на тот ответ, что ты считаешь, что я пошел за тобой только из-за внешности. Нет. Это не правда. И не верь в эту ложь ни на мгновение. Я сам могу тебе ответить тем же, раз уж моя очередь спрашивать. Ты ведь сама привлеклась именно моей внешностью, уж мне ли не знать. Я вижу таких дамочек насквозь, что вешаются мне на шею зачарованные. И не мое ли положение, мой статус привлекли тебя вдогонку к внешности? Ведь так? Так ведь? – Он напирал, выпытывая правду. – Что же ты теперь ответишь, оскорбленная добродетель? – Марианна смешалась, растерялась. Она сидела, не глядя в его сторону и потирала руки одну о другую, пытаясь спастись от ситуации в разглядывании своей формы ногтей. Наконец, подняла глаза.

– Прости, мне очень стыдно. Так не должно быть, я знаю. – Она прятала взгляд, казня себя. – Я знаю, что влюбиться нужно в душу и все такое. Стихи об этом постоянно читаю, но так уж вышло.

Он пододвинул к ней стул и почти упираясь коленями в ее колени, взял ее руку маленькими ладошками Алисы. От неожиданности она подняла взгляд.

– Это нормально, Мариэ. Я хочу, чтобы ты поняла, что это абсолютно нормально, не надо винить себя в этом. Все мы привлекаемся сначала внешней оболочкой. Не все в жизни выходит так, как себе представляешь. Иногда, что-то происходит просто «потому что». Ты никак не можешь повлиять на это или остановить. Потому что потому. И все тут. Иногда бывает, что не стоит искать в любом чихе космический смысл. Он может быть бессмысленным и в этом и есть его красота. Хаос случайностей, что происходит с нами, временами просто бесподобен. Я вот и не знал, что когда-то окажусь здесь в этом месте с тобой. Еще полгода назад я и представить себе не мог, что я застряну в этом мире, да еще, о ужас – в женском теле. В то время все мои мысли занимало лишь то, где найти чародеев, чтобы испортить погоду. Как тривиально я жил! Но мировой хаос вмешался в мою судьбу, соединив ее с твоей. Это же просто чудо, ты не находишь? Прекрасное, удивительное чудо. – Он смотрел на нее с плохо скрываемой улыбкой, замечая при этом как в ней почему-то нарастает недоверие, превращая взгляд в отстраненный.

– Ах, как сладко поете Владыка. – Она прищурилась, придав глазам черешням томный взгляд. Ресницы пышно обрамляли их, когда так делала. Будто сверкающее озерцо света поселилось среди пушистых реснитчатых гущ. Он понял, что все потеряно и его слова утонули в вязкости момента, и сердце ее больше не рядом, но все же хотелось, так сильно хотелось поцеловать эти губы, обращенные к нему в полуулыбке. Так сильно хотелось, что он чуть было не поддался несносному искушению, ведь она еще так близко, коленями изредка дотрагивалась до него. Титаническая воля потребовалась, чтобы он все же немного отпрянул, чуть выпустив руку, которую так изящно достала. Следя за ним, видела, как неотрывно смотрел на ее губы.

– Не доверяешь мне?

– А как же можно? – Она отвернулась в пол оборота, унося колени, пряча их друг под другом, ногу на другую положила.

– Но почему, что же я сделал? – Она в ответ улыбнулась коварно.

– Мне все нужно перечислить?

– Но я же извинился тогда, хотел подарок тебе сделать. Сама отказалась.

Ее лицо побелело. Селдрион мысленно чертыхнулся, понимая, что в очередной раз проиграл в этой битве на минном поле. С женской логикой невозможно сражаться, потому что ее не существует. Все равно, что бороться с ветром. Только силы потратишь, а ему хоть бы что. Все равно любое оружие направит против тебя. Она поднялась.

– Не помнишь уже, что хотел сделать в тот день? Для чего меня приглашал? И теперь как соловей мне поешь, чтобы поверила. Только я знаю, даже татуировку себе здесь набью – она хлопнула себе по левому запястью, – «Никогда не верь Селдриону». Не помнишь уже? Как потом приходил ко мне после бала с попыткой повторить неудавшееся ранее. Почему я вообще должна тебе верить, если понимаю, что ты видишь во мне лишь мою внешность. Только это. Только сосуд, и все слова твои ханжеские. Ты только на словах можешь говорить о том, что огонь привлекает, а живешь совсем иначе. Только внешность важна. И не надо сравнивать мое положение и твое. Я попала в ваш мир и такого как ты видела впервые. Мне было так приятно, с моей то замученной заниженной самооценкой, что такой как ты, обратил на меня внимание, разговаривает со мной на равных. Только это толкнуло меня на тот глупейший поступок, о котором столько раз пожалела. Для тебя же я не что иное как игрушка. – Она гневно смотрела в сторону, прохаживаясь по комнате. Резко остановилась. – Знаешь, в таких ситуациях как сейчас, если это происходит в книгах, героиня обычно выбегает из комнаты прочь. Но знаешь, что отличает жизнь от книги? То, что сейчас мне некуда бежать. На улице ночь, живем мы в одной комнате, а ты к тому же еще везде меня преследуешь.

Алиса тоже поднялась. Выглядела расстроенно.

– Я же сказал тебе, что теперь многое изменилось. Все уже не так как раньше. Я прошу у тебя прощение за то, что было. Но так терзая меня, ты даже не думаешь, что вообще не имеешь представления ни обо мне, ни о моих чувствах. – Он пересел на диван сурово глядя на пол. – Когда ты ушла к Тиаинэ, ты не знала, как я мучился от одиночества блуждая по замку, где больше тебя нет. Я ждал, что в один из дней слуга принесет мне новость о том, что ты решила вернуться, что у меня появился второй шанс, который я уже не упущу. Но постепенно мне пришло понимание, что ты не придешь. Никогда не придешь. Это так тяжело. – Он поднял на нее свой привычно уставший взгляд, преломляющийся в голубых Алисиных глазах. – Так тяжело понимать, что будь ты хоть трижды царь всех земель, обладая любыми сокровищами, красотой, силой, родословной, да будь ты хоть семи пядей во лбу и прочитай за жизнь хоть целую библиотеку… – Он добавил поспешно. – Да, я прочитал все книги в той библиотеке, а потому перестал туда ходить. Да разбейся хоть в лепешку в попытках угодить. Ничто. Повторяю, ничто, не поможет тебе влюбить в себя женщину. Скорее всего она в отместку полюбит первого попавшегося бездарного нищего уродца. – Он продолжал рассуждать отстраненно, не глядя на растерянную Марианну, словно говорил сам с собой. – Я больше не буду тебе мешать и преследовать тебя всюду. Видимо, я слишком глуп и самонадеян, что не принимаю отказов с первого раза. Поэтому по законам литературы, на которые ты ссылаешься, именно мне нужно сейчас уйти. В ночи со мной ничего не случится, в отличие от тебя. Завтра я соберу вещи и покину этот город. Если ты сильно хочешь, то могу это сделать даже сегодня. Просто мне будет сложно поймать такси в ночное время.

Он поднялся. Марианна стояла не шелохнувшись. Ее словно ударили чем-то тяжелым по голове, и она плохо соображала. Алиса подошла к столу, выпив залпом стакан сока, поставила его на стол стряхнув на пол несколько капель со дна запотевшего стакана. Возле двери подхватив с вешалки куртку, нагнулась чтобы завязать шнурки. Сильный страх овладел Марианной. Страх и сожаление. Она быстро подошла к нему, встав к двери спиной. Загораживая проход.

– Не уходи. Я не отпущу тебя. – В ее лице была решительность. Он вздохнул и молча стоял, спокойно глядя на нее.

– Все-таки так удобно быть с тобой одного роста. – Ни с того ни с сего проговорил он. – Можно видеть так близко твое лицо, твои прекрасные глаза, а раньше мне все время приходилось наклоняться. Посмотри на меня, – он криво усмехнулся, – это я пытаюсь найти хоть какие-то плюсы в своем положении.

– Прости, что наговорила такого. Я больше так не буду. – Марианна дрожала, – Вот видишь, что бывает, когда ты пытаешься меня разговорить. – Она пыталась улыбнуться, но глаза покраснели. – Уж лучше если бы я навсегда замолчала.

– Тише, тише. – Он бережно погладил ее по спине, утешая. Они стояли обнявшись. Марианна постепенно успокоилась, но потом снова начала всхлипывать. Он спросил. – Что такое? Что опять случилось?

– Я так хочу, чтобы ты опять стал собой. – Она вытирала слезы.

– Я тоже хочу стать собой. Это все Харша халтурщица. Сотворила непонятно что.

Но Марианна его перебила.

– Я так хочу, чтобы ты стал собой, и я могла поцеловать тебя. – Он улыбнулся.

– Что мешает тебе сейчас?

– Ты же женщина. – Она отвечала с какой-то детской обиженностью в голосе, что судьба распорядилась не так, как хотелось бы.

– А ты закрой глаза. – Прошептал ей на ухо. Но она сопротивлялась. – Закрой глаза. – Шептал он тихо. – Просто закрой глаза.

Послезавтра

В то время пока Марианна с Селдрионом еще искали способ оформить документы, Харша с Аймшигом пролетели и проехали сотни, тысячи километров, чтобы оказаться в том месте, название которого ей удалось записать после чудесного видения.

Харша до конца не понимала, что нужно делать дальше. Они обошли пешком уже почти весь горный городок и его окрестности, облазили леса, заглядывали чуть ли не в каждую дверь, но ничего не происходило. Они жили здесь уже больше месяца и Аймшиг позволил себе расслабиться, разбавляя свой ежедневный рацион из коровьей крови, кровью людской. Невидимкой он заходил в полуразрушенные бараки к беднякам, спящим вповалку всем семейством на замызганных кусках старых простыней. Иногда долго парил за балконами богатых домов, рассматривая обитателей сквозь пыльные стекла. И когда свет в доме погасал, тихонько крался бережно ступая по прохладной плитке, чтобы впиться в горло очередной одурманенной жертве. За это время он раздобрел, а лицо приобрело здоровый румянец. Харша все видела, но только недовольно цокала языком, предупреждая о возможной опасности. Она и сама в последнее время позволила себе послабление в режиме, ела плотнее и спала дольше. Хотя все время чувствовала бесконечную усталость и навязчивое желание отступить. Невозможно бороться с жизнью каждый день, изо дня в день превозмогая трудности уже на протяжении многих месяцев, которые начинали казаться вечностью. Она злилась на себя, на Аймшига и даже на Учителя, за то что постоянно вынуждал ее преодолевать препятствия, выворачивая себя буквально наизнанку. За то что ничего не давалось даром, как раньше, как она привыкла в прошлой жизни до появления Марианны. Эти долгие бесполезные поиски истощали ее больше, чем тюрьма, где отец морил ее голодом. Но она не подавала виду, будто от самой себя скрывая свое выгорание.

Сначала решила, что Учитель дал название этого города, чтобы она нашла его здесь. И по странной логике ей показалось, что он непременно должен находиться где-то вдали от суеты, жить в неприметном ветхом домишке, вокруг которого бегают куры и блеют овцы. Поэтому они обошли сначала окрестности. Несколько раз платили навязчивым проводникам, обещающим отвести к «Великому Гуру», но никаких великих гуру Харша так и не увидела. Так… одни мошенники.

Затем Аймшиг предложил прочесывать все улицы и заглядывать в лица каждому проходящему мимо. Возможно, она узнает кого-то. Но все тщетно. Потом взялись за самое сложное – монахов. Харша не совсем понимала причину, почему Аймшиг так долго оттягивал эту возможность, казавшуюся неизбежной, ведь если Учитель не живет в уединении, то тогда он точно в монастыре. Но Аймшиг противился, изворачиваясь как уж на сковородке. Харша злилась. В конце концов, она сама стала заходить на территорию монастырей приняв облик скрюченной тибетской бабушки. Этот образ казался наиболее неприметным. Она могла сесть на бордюр или парапет возле входа в монастырь и часами крутить молитвенный барабан шепча невразумительно, тем временем внимательно рассматривая лица прохожих. Несколько раз ее поднимали с земли, заводили в храм или усаживали на скамеечку в тенёк. Приносили молочный чай. Харша улыбалась беззубым ртом, но не отвечала ни на какие вопросы изображая смесь медитативного погружения и старческой деменции. Когда все кланялись, она кланялась, все пели, и она пела.

За время их пребывания в городе, она еще ни разу не была в самом большом храме. Таким странным ей это казалось спустя время. Сначала боялась его. Как-то раз, издалека заслышав громкое гудение труб и звон цимбал, она прокралась, пошаркивая сбитыми башмаками, к главным воротам. Вокруг спали несколько светлых пушистых собак, чья шерсть от пыли приобретала непонятный оттенок. На одной собаке вихлялась надетая прямо на тело чья-то растянутая синяя футболка, так что лапы были продеты в рукава. На их лбах виднелись синие отметки. Жизнь на улицах уже бурлила и кипела как черное масло в крошечных лотках продавцов уличного фастфуда. Проезжали непрерывно сигналящие машины и мотоциклы, солнце палило вовсю, попрошайки приставали к прохожим, прямо перед металлической сеткой ворот на земле расположилась женщина, торгующая лепешками. Те лежали прямо на расстеленном куске материи. Прохожий купил две и поделил между собаками, которые лениво разбрелись по сторонам, упали на землю и зажав кусок передники лапами интеллигентно жевали.

Харша неуверенно вошла в ворота⁴⁰. Сразу же по правую руку появилась дверь с крутой лестницей, ведущей в сумрачные помещения. Немного постояла там, будто от усталости вдыхая воздух, наполненный штукатурной сыростью. По главной дороге люди шли дальше. Сюда никто не сворачивал. Решила пойти за всеми. Все туда – и я туда. Затем опять собаки. Одна большая рыжая, вторая маленькая противная пигалица с недовольной мордой. По средине между желтоватыми строениями располагалась небольшая площадь, справа украшенная стелой и статуей человека, объятого пламенем⁴¹. Вокруг что-то написано. Харша не очень хорошо освоила английский, не говоря уж о тибетском. Поплелась дальше за всеми. Затем еще ворота. Всех обыскали, а на нее – никакого внимания. Поднявшись вверх по ступеням, она увидела довольно большую площадку, посреди которой росли высокие ажурные деревья, а половина пряталась под огромным шатром. Потом еще лестница наверх, где взору открывалась просторная зала с колоннами. По центру помещения – еще один зал, огороженный стенами с большими, настежь распахнутыми окнами, в котором возвышалась огромная золотая статуя Будды со стоящим перед ней ярко украшенным троном. Харша взглянула на него издалека, сделала три поклона, как все, и уселась напротив. Позади монахиня средних лет усиленно очищала свою карму простираниями⁴², нашептывая бесконечные молитвы. Приходили поклониться босоногие яркие индусские семьи с детьми, пожилые тибетцы крутили барабанчик правой рукой и держа в левой руке четки, совершали обходы вокруг Будды⁴³. Монахи сновали туда-сюда, высокие иностранцы в свободной одежде с любопытными улыбками на лицах осторожно фотографировались у каждого предмета, то и дело перешептываясь. С третьего этажа изредка доносились устрашающие звуки труб, звон, напевы, которые и привлекли нагини. Немного посидев, она решила сделать круг со всеми. Дойдя до балкончика – остановилась. Взору открывалась уже привычная местность, не перестававшая восхищать своим величественным великолепием. Вокруг простирались пушистые горные гряды, поросшие деревьями, издали похожими на мох, из которого тут и там, как грибы, вырывались скопления домов. Вдалеке горы смотрели суровым, мрачным взором, их шапки то и дело заносило серыми быстрыми тучами. Харша вдыхала теплый летний воздух, приносимый нежным ветерком. Журчали насекомые, из города за стенами храма доносились сигналы автомобилей.

За долгое время, проведенное в скитаниях, Харша впервые ощутила полный покой и безмятежность. Она щурилась морщинистыми веками навстречу восходящему солнцу, вливавшемуся в залы, с любовью оглядывая присутствующих в храме людей. Как же хорошо! Так редко ей удавалось испытывать такую благодать. Вдох и выход, вдох и выдох. Никогда раньше не дышалось так приятно. Даже с сомой не сравнить. Все равно что слушать журчание ручья. Тихое, переливчатое, ненавязчивое. Она улыбнулась какой-то паре иностранных туристов, проходящих мимо, и заметила, как их лица мгновенно просияли. И они прошли мимо, ощущая то же самое, что и Харша. «Что же это такое?» – спрашивала она себя. Что это за место, дарующее всем радость? Ведь не просто так эти люди улыбнулись сгорбленной тибетской бабуле. Все это не случайно… Ведь еще вчера они ругались у себя в номере, проклиная мошенников, размещающих в интернете несоответствующие фото номеров. В путешествии, их уже несколько раз обманули, завышая стоимость проезда, они надышались пыли в Дели, голова гудела от громких сигналов машин, успели подхватить пищевое отравление, а наглая мартышка украла у женщины фирменные солнечные очки. Но придя сюда, они тоже, как и принцесса, вдруг ощутили, что все их жертвы и усилия были не просто так, что здесь их любят и ждут, и всегда будут ждать и любить несмотря ни на что.

Все еще улыбаясь, сама себе, она пошла дальше по коридору. Молодые индианки врозовом и зеленом сари обогнали ее. Сразу вспомнила про Марианну. И вдруг такой теплотой проникалась к ней. Надо бы написать им, как они…

Все сворачивали в дверь, ведущую направо и разувались. Харша стянула потасканные башмаки и оставила их на ступеньках. Никто не обратил внимания, как обувь растворилась в воздухе, как только нагини отвела от нее взгляд. Внутри был похожий зал, только поменьше прежнего⁴⁴. Огромная алтарная часть со множеством фресок и чашами с шафрановой водой, расставленными в ряд. Блюда с каменными бусами, светящиеся позолоченные лотосы, множество божеств от маленьких до огромных, а повсюду были заткнуты купюры нерадивых прихожан. Недовольный монах быстро очищал алтарь от купюр, как будто собирая урожай чайного листа, находя бумажки иногда в самых необычных местах. На стенах повсюду изображены яркие, многорукие, многоногие, многоликие божества, божества в союзе, мирные и яростные, парящие на лотосах или вырывающиеся из адского пламени. Она совершила простирания, как это сделали розово-зеленые девушки перед ней. Обошла по кругу. В стеклянной коробке был один странный⁴⁵. Если долго на него смотреть, то появлялось иррациональное чувство, которое она не смогла себе объяснить. Стоя в союзе с супругой, он имел столько рук и ног, что сложно было посчитать. В каждой руке был предмет. Испытывая восхищенный трепет, Харша тоже достала купюру и просунула ее в коробку рядом. Теперь она понимала тех людей.

Пятясь назад, слева она заметила еще одну статую, такую большую, что странно было представить, как она оставалась сокрытой все то время, пока нагини бродила, разглядывая обстановку⁴⁶. Это была огромная золотая женщина в короне. Ее левая нога была поджата, а правая свешивалась. В одной руке она держала лотос. Харша подходила ближе и ближе. Женщина отстраненно взирала на нее полуприкрытыми глазами. Ее золотое тело казалось настоящим, насколько ровно было отлито и отполировано. На губах застыла неопределенная улыбка. Принцесса подобралась еще ближе, почти вплотную к стеклу, которое защищало статую. Но по лицу женщины было ясно видно, что в защите она точно не нуждается. Ее безмятежность будто возвышала ее над миром, наполненным беспокойством и болью. Долго разглядывая ее, нагини чуть сдвинувшись вправо, чтобы не мешать поклонам китайской паломницы. Не могла оторвать взгляда от нечеловеческой красоты. Черты лица статуи были гармоничными, но все равно так не походили на все красивые гармоничные лица нильдаров, нагов и людей, которые она видела прежде. На лице огромной золотой женщины была «печать». Это как вуаль надеваемая нильдарками на праздники, чтобы скрыть свое лицо, только у нее вуаль как бы срослась с лицом, сделав его навеки недосягаемым для обыденного понимания. Тем не менее оно было настолько открытым, будто женщина никогда ничего не скрывала. Широкий высокий лоб, не делал ее некрасивой, даже наоборот. И красота эта была не обычной красотой. И улыбка выражала многое и почти ничего. Как если ты смотришь под разным углом, каждый раз видишь иначе. То кажется, что это добрая улыбка матери смотрящей на свое дитя, то улыбка вдруг становиться внимательной и сосредоточенной, и даже немного грозной и воинственной, а то вдруг кажется, что с такой улыбкой можно смотреть на очень грустные вещи, и хотя осознаёшь их присутствие в мире, печаль не заражает, не ломает, а потом вдруг опять казалось, что это просто улыбка, которую удалось сделать скульптору, и все размышления бывшие у тебя до этого нереальны, ведь это всего лишь статуя, а не живая золотая богиня. Тут Харша поймала себя на стойком ощущении, что точно так же, как сейчас она разглядывала и размышляла о статуе, та разглядывает ее. И не размышляет, потому что видит все насквозь. Принцессе стало неловко, и она опустила взгляд на разложенные повсюду украшения. Потом смотрела на ноги и вытянутую руку женщины, которые были выполнены так изящно, что не оставляли за собой выбора – в эту статую обязательно вселится божество. Тут она опять ощутила на своей макушке взгляд. Быстро подняла глаза. Будто бы поймала богиню на том, как ее глаза метнулись в прежнее положение. Но нет. Это просто иллюзия, мираж. Статуя оставалась неподвижной. Теперь она еще внимательней смотрела за богиней. Уже стало казаться, что та точно живая, только умеет сидеть так неподвижно, что даже не увидишь, как ее грудь вздымается при дыхании. И для того, чтобы следить за тобой, ей не нужно вращать глазами или поворачивать голову. Все ее тело и есть глаза. Все ее тело и есть уши. Все ее тело и есть всепроникающая мудрость. Харше стало жутко. Но не от богини исходил ужас. А от самой себя. Насколько велика была разница между ними. Это монументальное великолепное существо, подобно золотой горе. Даже ее простое присутствие здесь приносит нескончаемую радость, благоговение и очищение всем, кто взирает на нее. И тут внизу под ней стоит самое жалкое и ничтожное создание в мире. Ни одной добродетели, только пороки. Перехватило дыхание, как будто дали под дых. В груди заворочался терзающий червь раскаяния. Харша сморщилась. «Прости меня, прости меня, прости меня…» – повторяла она, не зная зачем, осознавая, что эти слова абсолютно бессмысленны ведь для этой богини она уже прощена, но только для себя самой – нет. Для себя надо прощения просить. В горле застрял ком. Харша еще раз подняла взгляд наверх. Все стало ясно, она просто ничтожество. Можно уходить. Улыбка богини опять показалась доброй, ласковой, излучающей счастье. В грудь как будто мягко ударило нечто. «Послезавтра» – раздалось в голове. «Это я подумала?» – тут же повторил уже свой внутренний голос. «Не может быть. Что – послезавтра? Что это значит? Это я подумала или это знак? Как теперь выяснить?» – Харша посмотрела вверх: «Хорошо, послезавтра так послезавтра. Я приду сюда и завтра, и еще и еще и буду приходить пока не найду своего Учителя или хоть какую-то зацепку на пути к нему».

Из храма она вышла, будто воспарив на крыльях.

***

Долго пришлось уговаривать Аймшига пойти в новый храм. Он лежал, раскинувшись на двуспальной кровати, опухший как после пьянки. Они снимали номера всегда с большой кроватью, иначе нагини негде было разместить свой хвост. В ее дворце все кровати были круглыми и немного углубленными. А здесь все как у нильдаров. На возвышении и квадратной формы.

Харша занимала кровать по ночам. Аймшиг – днем. К вечеру, кое-как разлепив глаза, он вылетел невидимкой в окно, оставив ее одинокой в своих раздумьях. И на следующий день она опять шла в храм. На этот раз пол в зале был укрыт разномастными ковриками, приклеенными скотчем к полу пакетам, тут и там разложены подушки с записками. Некоторые углы были полностью огорожены натянутой лентой с надписями «Американская группа», «Испанская группа». Харша так ничего не поняла, и опять ничего ни у кого не спрашивая, вернулась домой.

Когда наступило то самое «послезавтра», она уже не стала слушать мычание и невнятные отговорки разжиревшего якши, и угрожая вылить на него стакан воды для ускорения пробуждения, смогла поднять его рано с утра, после недолгого двухчасового прерывистого сна.

Аймшиг шел тяжело, натужно вздыхая на каждом шагу, будто нечто тяготило его. Принцесса терпеливо ждала за каждым поворотом, пропуская людей и проезжающие машины, занимавшие большую часть узких улочек и едва не задевавшие прохожих зеркалами. Еще не доходя двухстах метров до храма, он сильно согнулся и шел будто выдирая ноги из трясины. Постоянно тер шею, нервно растягивая ворот футболки, будто тот душил его. Взглянув на лицо якши, нагини ужаснулась. Бледный как мел, с темными синяками под глазами, будто бы постарел сразу лет на триста. Кожа тонкая, как пергамент, ссохлась мелкими морщинами, на спине появился горб и старческая одышка.

– Что с тобой? – Спросила она тревожно.

– Шея болит… шея… куда ты меня ведешь? – Прохрипел он.

– Потерпи немного, когда мы придем ты сможешь сесть. Там много места.

И они продолжали идти, но каждый шаг давался будто взбирались на Эверест. Их обгоняли быстрым шагом разномастные прохожие, спешившие в храм.

– Зачем ты трешь ее, прекрати! – Она стукнула его по руке. – Ты уже до красна натер. Не трогай.

И хотя Аймшиг больше не прикасался к шее, Харша видела, как разгорается на ней подобное петле, накрученной вокруг горла, алое пятно.

– Я не могу уже, что ты делаешь?! Погубить меня решила? – Внезапно рассвирепел Аймшиг.

– Да что с тобой? – Харша заорала в ответ неожиданно громким сиплым голосом на незнакомом языке так, что проходящие мимо тибетцы обернулись.

– А ты не видишь? – Хрипел он.

– Нет.

– Тогда мы подойдем еще ближе – посмотришь наконец. – С ненавистью прошипел он, и шел, прилагая сверхусилия, на этот раз уже из злости, чтобы увидела и наконец поняла, отчего он так страдает.

До главных ворот оставалось метров пятьдесят. Харша с тоской наблюдала, как люди протискивались сквозь них, быстрее стремясь занять места получше, прямо на тех матрасиках и подушках, которые разложили еще вчера. Видя эту большую толпу, она только сейчас догадалась о смысле странных записок. Она резко обернулась на мощное постукивание по руке.

– Видишь, доигралась. Она опять проявилась, чтоб тебя. – Сипел как задушенный Аймшиг, хватаясь за горло.

Харша наконец разглядела причину его страданий. На нем висела огромная каменная табличка. Прораставшая из нее железная ржавая цепь туго обтягивала шею вампира, заставляя его склоняться ниже и ниже. На камне, бывшем размером во всю грудь Аймшига, постепенно прорисовывались странные огненные письмена. Он постоянно пытался приподнять булыжник, чтобы потереть саднившую грудь, но то и дело отдергивал руки, будто обжигаясь. Харша с тревогой спросила:

– Что это Айм?

– Мой позор, о котором я тебе уже рассказывал. Видать ты хочешь провести меня туда, где мне не рады, вот она и проявилась.

– Что значит это надпись?

– «Предателям здесь не место». Эти гады повесили мне ее на шею в напоминание о том, чтобы я и близко не подходил к таким местам.

– Она у тебя со времен изгнания?

– Она и есть часть моего изгнания! Харша я не могу терпеть, она же нагревается, ты что не видишь?! Пошли отсюда! – В бешенстве взревел монгольский хан.

Харша испуганно обернулась по сторонам, в надежде, что их никто не видит. Трое индусов задумчиво смотрели с противоположной стороны улицы. Молодая тибетка вышла из своего магазинчика и уже некоторое время неподвижно стояла, прислушиваясь к незнакомой речи. Аймшиг крепко схватил принцессу за руку и затащил в грязный проулок между домами, куда сгребали весь мусор и ходили облегчиться. Вонь стояла страшная. Аймшиг будто не замечал этого, с раскрасневшимися щеками и диким взглядом пытаясь стянуть цепь, чтобы та, хоть сколько-то дала возможность продышаться.

– Все пялятся. Что уставились! – Крикнул с ненавистью, махая рукой на людей, которые быстро отвели взгляды. – Как же я вас всех ненавижу, тупые, бездарные, жалкие куски мяса. Стоят, вылупились, сукины дети!

Харша с тревожным упреком смотрела на его мучения.

– Иди домой, прошу тебя, – шептала она, – я не думала, что все так плохо. Ты не говорил.

– Говорил, не говорил, какая разница. Да говорил я тебе. Дырявая голова! Все забыла. Опять. Ах, как жжется! С каждым шагом, становиться все тяжелее, горячее и туже сжимает горло. – Он тер грудь, едва приподнимая табличку.

– Иди, иди, дорогой, быстрее. – Харша похлопала его по спине, выталкивая из переулка, – Потом расскажу тебе, что было.

– Сдались мне твои россказни! – Крикнул ей вслед, брызжа слюной.

Несколько секунд стояла, провожая его долгим взглядом до ближайшего поворота, и затем, как очнувшись, поспешила занять место.

***

В храме тем временем народу было битком. Она поднялась наверх и еле-еле смогла протиснуться в самый центр – место находящееся прямо перед открытыми дверьми в алтарную с небольшим залом. Так что издалека ей было видно статую Будды и стоящий перед ним трон, который загораживали головы окружавших его тибетцев. Какой-то парень уступил ей место, она заулыбалась беззубым ртом кивая головой в благодарность.

По залу прокатилось движение. Сначала где-то на улице, а потом уже в зале и даже из микрофонов, повсюду разнеслось пение. Все вставали, расправляя в руках белые, синие, желтые шарфы⁴⁷, прокручивая сжимали четки, собранные горстью. Было тесно, Харшу со всех сторон окружали улыбающиеся сосредоточенной отрешенностью люди. Все пели. Сначала она просто раскрывала рот, пытаясь уловить слова и напев, а потом вступила, волнуясь, своим хриплым ломающимся голосом. Никогда не умела петь. Но звенящий напев, разносимый по бетонной коробке с круглыми колоннами и деревьями, прорастающими сквозь пол, заглушил, смел ее голос в общую кучу предвкушающего восторга. В задних рядах, люди стояли спокойно, даже смирно, сняв обувь, в одних носках на своих подстилках. В передних рядах, куда попала скрытая под маской старой тибетки в черном платье и разноцветном полосатом переднике наша знакомая, стояла толкотня и давка. Все стремились встать ближе к пустому проходу, по которому то и дело проходили охранники с суровыми лицами, строгими костюмами и взглядами. А люди вокруг такие разные! Рядом с ней стояли лысые монахини в бордовом, китаянки с одинаковыми прическами в защитных масках, снизу сидели старушки и ветхий мужичишко, который даже был не в силах подняться, чтобы приветствовать процессию. Невдалеке виднелись светлые волосы иностранцев, держащих один белый платок на двоих, мужчина и женщина, в возрасте. Молодая тибетка нянчила младенца, держа на коленях. Худой индус с усами, в темных очках, модный парень с пышной бородой, кудрявая женщина в широких штанах, пара в национальных парчовых костюмах! Бесчисленное множество. И все как один пели, каждый немного на свой лад, но получалось красиво, слаженно. Хор вдохновлял, мощь поющей людской массы будто приподнимала над землей, аж легче становилось. Харша пела и пела, блуждая взором по лицам, отмечая настороженную сосредоточенность, ожидание. Все такие разные, но с одинаковым восторгом смотрящие на уходящую вниз лестницу. Медленно и торжественно раздавалось пропеваемое в микрофон «ОМ МАНИ ПАДМЕ ХУМ»⁴⁸, а толпа вторила и гулом отражалось эхо со всех сторон.

Внезапно пение мантры прекратилось и все как один запели другой мотив, новый, плавный⁴⁹. Харша не смогла понять слов – похоже пели на тибетском. Харшу обступили и зажали со всех сторон. Сзади напирали все сильнее, интенсивнее. На лестнице показалось какое-то движение. Поднимались люди. Харша встала на цыпочки, задирая голову, жалея о том, что эта тело такого низкого роста. Но кто-то добрый подвинулся, обернувшись и она смогла пролезть чуть-чуть ближе.

По лестнице вели старичка в красно-жёлтом, двое таких же, обернутых в ткани, держали его под руки. Охрана крутилась как стая беспокойных собак, кидая быстрые взгляды на толпу, отталкивая тех, кто лез, чрезмерно выдаваясь вперед. Он прошел так быстро, едва на мгновенье погладив толпу по головам, по белым шарфам, протянутым преданными руками. Быстро подхватили младенца, протягивая навстречу одному из пузатой охраны, а старичок беззаботно похлопал мальчишку по полулысой головке и двинулся дальше. Харша смотрела, как девушка, стоявшая рядом, заплакала, старушки улыбались так, что счастливее их не найти человека на всей земле, младенец ничего не понял и смирно сидел, облизывая пальчики.

Все начинали рассаживаться. Вскоре началась лекция. Харша жадно водила глазами по толпе, наблюдая. Некоторые были в наушниках, с тетрадями, книгами, писали постоянно. Кто-то слушал закрыв глаза, кто-то вращал барабан или читал мантры на четках. И говорил старичок только на тибетском, поэтому Харша маялась ничего не понимая, а потом начала засыпать. И снова началась толкотня – все побежали в туалет, но лекция продолжалась. Разносили чай, Харше налили в картонный стаканчик, что-то соленое и молочное. С непривычки боялась незнакомой еды, но все же глотнула разок. Раздавали лепешки, она взяла, но не ела. Оглядываясь, вокруг видела сотни людей, жующих, пьющих горячий чай, старательно пишущих что-то и создавалось впечатление, что ты в родном месте, там, где тебе должно быть и все вокруг – твои родственники. Солнце светило вовсю, нагревая спины сидящих, и Харша замлела, расслабилась, начала засыпать, но вдруг аж подскочила. «Что будет, если засну?». Это же ума не приложить, какой кошмар может случиться. Ее магия действовала только при концентрации, осознанно, если же убрать контроль над телом, то тут же можно опять в змею превратиться. Вот будет криков, если узнают. Она сонно заулыбалась, воскрешая в памяти, свой новый образ, тем самым упрочивая его, закрепляя.

Через пару часов учения закончились, и тибетский дедушка вышел по противоположной лестнице, весело помахивая рукой. Харша решила купить наушники и радио.

На следующий день, она снова вошла, но уже будучи собой, лишь без хвоста, уселась под надписью «Английская группа». И опять то же самое, все пели, старичок заходил, улыбался, начинал говорить, разносили чай, раздавали лепешки, потом все бежали в туалет и опять продолжали карябать свои каракули, чтобы больше никогда их не прочесть. Всеми силами она вникала в произносимое размеренным мужским голосом в наушниках, но понимания не хватало. Обводила зал грустным взглядом, жалея о том, что так мало занималась. Селдрион был прав, говоря, что она не успеет выучить язык. Хотя он успел. Ну а что ему, это уже шестой его язык. С каждым разом все быстрее учишься, а она даже на нильдари говорила с ошибками, хотя уже так много лет его знала.

Печально смотря на сосредоточенные лица американцев в их группе, она догадывалась, что говорят о чем-то серьезном и важном. Ах, где бы взять перевод. А то, как рыба немая. Да, сложно быть рыбой. Вчера еще казалось, что наушники с радио исправят ситуацию, но нет, ничего не изменилось. Харша опять начала раздражаться. Да сколько же можно! Что я за глупая рыба! Приехала не пойми куда, ничего не понимаю, никого не знаю, и от этого всего никакого толка.

Вечером, она сидела голодная, равнодушная ко всему. Ничего не хотелось. Не знала, стоит ли вообще завтра идти туда. А когда заснула, как в яму провалилась. Во сне к ней пришел «он». Тот старичок, по которому плакала русая девушка и улыбались белозубые американцы. Он просто сидел рядом с ней, а были они не пойми где, то ли в парке, то ли в кафешке какой-то. Сидел, сложа руки и ничего не делал. А тревога бывшая у Харши на сердце все растворялась и растворялась, и вместо нее опять пришел тихий свет и покой, что она испытала впервые, побывав в храме.

Поэтому на следующий день, она все-таки пошла туда снова. Просидела опять с английской группой, а потом, когда все побежали как бешеные в туалет, ее охватила сказочная простота и ясность. Стало так чисто, понятно, пропала зажатость, и тело будто как перышко. Она не хотела в туалет, но как будто ради какой-то шутки решила пойти. Простояла длинную очередь в женский, начинавшуюся аж от столовой. И когда вернулась, то какой-то импульс заставил пройти мимо английской группы, спуститься по лестнице вниз и оставив позади сидящих за парапетами людей, встать в самом конце, почти у выхода, ограниченного решетчатыми воротами.

В этот раз ее ничего не тяготило, но хотелось так сильно увидеть еще раз поближе, того кто давал здесь ученья. И вот она стояла, не лезла вперед, и когда подъехала машина, забиравшая старичка, она чуть подалась вперед, и как будто чем особенным выделилась из толпы. И будто все назад отступили, а она, склонившись ждала благословений. И он вдруг заметил ее, вытащил взглядом среди остальных. И с радостным смехом, будто маленький ребенок, похлопал ладонью по темной макушке. Смеясь, показал другому монаху пальцем на нее, и тут же отвернувшись в сторону благословлял остальных, улыбался, залезая в машину.

***

Харша сидела на скамейке. Все уже давно разошлись, много людей подсаживались к ней, занимаясь своими делами, болтали друг с другом, а потом уходили. Она же все сидела и сидела. Не то чтобы не хотела уйти, нет, она пыталась, но ноги не шли, будто ватные стали. Как только доходила до большого барабана, стоявшего в маленькой комнатушке перед выходом, то дальше не могла сдвинуться. И главное, больной себя не чувствовала. Поэтому решила подождать, нежась под палящими лучами солнца, которых все избегали, а она любила, потому как прогревали вечно холодное тело. Думать становилось легче под солнцем. И вспоминала, как они, живя под землей, вместо солнца использовали большой бриллиант с магической сердцевиной, и вместо звездного неба усыпанный голубыми бериллами потолок. И задумалась, вспоминая деревья из самоцветов, что ночью окрашивали воздух своим приглушенным розовым светом, и мох, бывший вместо травы, в искрах красных ягод, и резные беседки из камня, и целые горы самоцветов, из которых все было сделано в замке.

Вдруг она заметила, как монах у ворот, похожий на того, что был со старым учителем, показал в ее сторону пальцем. Вынул из вороха тканей бумажку, отдав ее молодому послушнику. И еще раз кивнул в сторону Харши. Она навострила уши, и все внимание мгновенно собралось в камне под кожей лба, которым она колдовала. Собрав все свои силы, она пыталась прочитать их мысли, понять причину, почему на нее посмотрели. Но не смогла, да и не надо было искать причин. Молодой монах уже шел в ее сторону быстрым шагом. Дойдя, поклонился и держа бумажку двумя руками, аккуратно подал ей. Харша взяла осторожно, с сомнением в лице. И монах с улыбкой удалился, пожелав удачного дня.

Не дождавшись пока он уйдет, она раскрыла сложенную вдвое записку. На вырванном из блокнота листочке были только цифры. Два ряда цифр с запятой. Харша ничего не понимала. Сидела, осмысляя произошедшее. Он подошел и отдал ей бумажку, подошел и отдал. И именно ей…не кому-то другому. Значит это что-то весьма важное. Учитель в виденье назвал это место, а богиня сказала – послезавтра. Харша теперь точно не сомневалась, что это слова были свыше. Теперь еще бумажка. Она силилась вспомнить, где уже видела такие цифры. Да, это было когда она искала этот город, Дхарамсалу, рядом с картой были цифры. Эти цифры – координаты. Ей дали пароль от нового места.

Она ликовала. Радость заполняла всё сердце, и чуть наклонив голову на бок и вытянув ноги в черной юбке, она разглядывала людей. Какими хорошими теперь казались. Как будто все они были причастны сейчас к ее радости и хотелось с ними поделиться. А это были лишь люди, существа другой незнакомой расы, которую она, как и Аймшиг до этого считала слабой, ни на что не способной. Но тот монах, так просто улыбался подавая записку, будто она была его другом. А старый Учитель так беззаботно смотрел на всех, когда шел рукой махая. И девушка, что сидела бок о бок с ней на учениях, такой открытой казалась, бесхитростной. Харша задумалась. Было четкое ощущение, что все они причастны сейчас к тому, что случилось. Все они помогли ей как-то и где-то. Дети, бегающие с криками по площадке между деревьев, парочка, устроившая фотосессию в храме, мужчина в защитных штанах, задумчиво попивающий чай из термоса, любые случайные прохожие казались совсем неслучайными. Даже цикада, оглушительно стрекочущая прямо над головой на дереве, будто тоже внесла свою лепту. Харша закрыла глаза, чувствуя что-то вот-вот и хлынет из груди потоком признательность. Как они все дороги ей. Так сильно, так сильно… Она вздохнула натянуто. Будто вырвется сейчас из груди птица. И полетит, задевая крыльями макушки прохожих. Птица-признательность. Как же близко мы все находимся, совсем рядом, мешая – друг другу помогаем. Цепляемся за мнимые недостатки, но ведь здесь нет ничего кроме нас самих. Это так замечательно! Что еще может быть столь важным в мире помимо существ. Что может быть важнее жизни? И Харша сглотнув прерывисто, поняла, что ради каждого здесь, она прошла бы по углям километры. Ради каждого, она отдала бы все царство, все самоцветы и всё что имеет. Полюбить бы их всех, утешить, потушить огонь боли, зажечь свет радости, вернуть надежду, утолить голод и жажду, даровать покой… Всем и каждому. Никого не исключая.

Солнечный ученик

Как только прозвенел будильник, Ринчен быстро поднялся с кровати, стремясь попасть к умывальнику быстрее остальных. Его товарищи едва разлепляли глаза, подсвечивая себе фонариком одевались и уже выйдя в коридор, включали лампочку, одиноко повисшую на скрюченном проводе.

Со вчерашнего вечера ему было трудно уснуть, то и дело просыпаясь ночью от предвкушения следующего утра, он всю ночь ворочался с боку на бок, тем не менее так быстро поднялся с кровати, обмотался бардовым монашеским одеянием, самым первым достиг туалета и умывальника, что казалось, сонливость ему совершенно не страшна. Тем не менее, на утренней службе, за монотонным чтением молитв и сутр, овеваемый сизыми облаками курящихся благовоний, сидя на холодных подушках за низенькими столиками, он то и дело клевал носом и опять путал слова. Иногда поток заученного месяцами, годами до автоматизма, будто бы сам изливался не имея препятствий, бесконтрольно, живо, будто по наитию. А иногда столь же знакомый, многократно повторяемый текст, забывался от слова напрочь. Так было сегодня. Сосед ткнул его пальцем в колено, когда тот опять в диссонанс с остальными читал параллельную строчку. Ринчен встрепенулся, кутаясь плотнее от утренней свежести, направил взгляд вверх. Старый трюк, чтобы не заснуть. Но и это не помогало. Спустя пару часов, когда всё закончилось, сонливость тоже прошла, как её не бывало.

Он запускал пальцы в светлый плотный мех бродячего храмового пса, наблюдая вместе с ним, как другой послушник разбавляет цампу⁵⁰ с водой. Пришла пора собачьего завтрака. Немного задумавшись, наблюдая как собаки дружно лакают жидкую мучную воду, он вздрогнул как от удара, когда настоятель крикнул ему, чтобы поторапливался. Ну как крикнул, не сказать даже, просто неожиданно громко произнес его имя. В желудке привычно урчало, но до завтрака еще далеко. С кухни уже доносились соблазнительные манящие запахи жареных лепешек, риса, овощей, и обведя напоследок быстрым взглядом пустой внутренний дворик храма, он понимал, что сегодня горячей еды ему не видать. И даже лепешек к чаю. После небольшого перерыва, монахи снова собирались на групповую медитацию, ему же предстоял двухчасовой переход через горы, неся рюкзак с новой порцией пищи, которую поочередно раз в месяц монахи относили йогину, живущему далеко в горах.

Сам монастырь находился в шести часах пути от ближайшего населенного пункта, а йогин выбрал еще более отдаленное место для своей практики, но Ринчен гордился своей судьбой каждый раз, когда ему выпадала честь отнести несколько килограммов цампы и риса к далекому низенькому домику, выстроенному из камней без цемента, на плоской чаше горного перевала.

Рюкзак был уже собран. Охнув под его тяжестью, двинулся к монолитным воротам, но быстрый топот возвестил о приближении его друга, тыкающего острой палочкой на службах, вечно противостоящего сну Габэ. Он молча сунул в руки Ринчена два теплых как кусочек солнца кружка лепешек.

– Ты знаешь, я все равно не буду есть, пока Гуру не поест первым. – Со вздохом он отстранил подающую руку.

– Все равно, на обратном пути съешь, запьешь водой из ручья. Уж воду я тебе не буду подносить. Не дождешься. – Габэ со смехом всунул лепешки другу за пазуху и повернул убегать.

– Спасибо. – Ринчен махнул рукой на прощанье.

Дорога была не тяжелая. Привыкший к большим расстояниям, он натянул козырек старой китайской бейсболки, пряча глаза от солнечного пекла. Здесь никогда не было жарко, как на юге. На вершинах гор извечно лежали сонные искристые снега, солнце отражалось от их белых шапок, от плоской пустынной долины, усеянной камнями, разбивалось на множество слепящих осколков, падая в льдистые переливы ручейков и горных речек. Вода в них действительно обжигала холодом и летом, и зимой, когда, отфыркиваясь, умыл лицо, быстро отряхивая руки от студеных капель. Снова начал читать мантру. Благословение дороги, благословение начинаний. Хоть бы добраться быстро и благоприятно. Холодный ветер обжигал все еще влажные ладони, он спрятал руки под края бардовой накидки.

Первая половина пути всегда такая. Идешь себе быстро насколько можно, рюкзак еще не давит, перескакиваешь с камня на камень между потоками воды, прячешься от сквозных порывов ветра, холодных даже в самый жаркий день. Думаешь о своем, хотя надо думать о.…и тут такой большой список. Во-первых, как же хорошо, что я родился человеком, такая возможность для практики, можно помогать всем, вот собакам, например. Мы их кормим, а что бы они ели в бесплодной пустыне кроме жидкой цампы? Иногда они слушают учения. Правда спят все время. Удивительно, что сегодня с утра спать совсем не хотелось, а потом за молитвами опять засыпал. Хорошо, что Габэ нашел способ будить меня. А то как-то заснул перед одним высоким Ламой, аж слюни потекли, потом выговор сделали. Два месяца усиленных простираний. Ведь это все из-за моей неблагой кармы. Все она виновата, проклятая. Что же я такого натворил-то, что засыпаю каждый день? Днем вовсе спать не хочется, а ночью… Собаки лают. Мешают. Может если бы мы их не кормили, то они не жили бы здесь и не мешали бы моей практике. Как же все связано. Хотя собаки тут не причем. Опять эти неправильные мысли. Почему я ничего не понимаю…Опять прыжок и вот опять дальше. Ну! Ногу намочил. Теперь будет хлюпать всю дорогу. Кроссовки уже старые, два раза заклеивал, но где взять новые – это вопрос. Хоть бы спонсор какой объявился. Монастырь без спонсора – это не дело. Вот творил бы наш йогин чудеса какие, то тут всегда была бы куча паломников, дары приносили бы, пожертвования. Там глядишь денег на кроссовки бы выделили, да и сумку новую надо, старая совсем порвалась. Да и стены в общей комнате покрасить…

Перед его взглядом возникали и исчезали, крупные камни, ручейки, переходы между скалами, и теперь он наконец добрался до крутого подъема, ознаменовавшего собой финишную прямую к перевалу. В тени желтовато-красных гор, он стянул бейсболку, заткнув ее в спинку рюкзака. Дыхание сбивалось, но Ринчен карабкался с мужественным выражением лица, представляя себя никем иным, а учеником самого Миларепы⁵¹, собравшим неимоверное количество добродетели прислуживанием великому учителю. Это уже была не просто тяжелая ноша, а сундук с драгоценностями открывающий для него прямой портал к просветлению. Священная ноша. Карабкаюсь к освобождению. И все же обратно идти тоже приятно. Еще лепешки греют сердце. Набрать ладонью прозрачной ледяной воды… Он сглотнул голодный. Вкус и запах лепешек, укрытых в левой части накидки у груди, не давал покоя. На небольшом выступе он остановился. Скинул рюкзак. Никаких сил не осталось. Вынул их, оставивших небольшой масляный след на одежде и сладостно вдохнул печеный запах. Нет, не надо. Только когда учитель поест. Что же я за человек. Миларепа, наверное, вообще без еды мог находиться, а я слюни пускаю как собака несчастная. Он спрятал лепешки обратно. Сверху полетели маленькие камешки, он укрылся под утесом, утягивая рюкзак в глубину. Это странно. Может учитель спускается сверху? За водой решил пойти, забыл, что сегодня день, когда мы приносим ему провиант. Камешки сыпались один за другим, маленькие, отскакивали от земли, увязали в горной пыли. Он следил на ними задумчиво. Вот так Девадатта скинул на Будду кусок скалы. Ранил его палец. Так странно. Будда устранил все завесы. Завесу омрачений и завесу всеведения⁵². Тогда почему его карма все равно созревала? Почему камень смог его ранить?⁵³ Крик далекой птицы отвлек от раздумий, и только он принялся закидывать рюкзак обратно за спину, справа вверху послышался хруст шагов о гравий почвы. Ринчен вышел из своего укрытия. Кто еще здесь может ходить?

Быстрым шагом из-за поворота появилась маленькая фигура, лицо, заросшее бородой с усами, спутанные длинные волосы, на голых ногах кроссовки, короткие шорты выше колен с бахромистыми краями, превращенные именно в шорты из джинсовых брюк, что порвались лет десять тому назад, на голое тело пыльная серая накидка. Да он узнал его.

– Гуру Чова! Гуру Чова! – Закричал Ринчен падая в дорожную пыль лицом.

Йогин⁵⁴ улыбнулся. Терпеливо дождался окончания формальных приветствий, когда раз за разом Ринчен падал ниц, касаясь кончиками пальцев его ярких кроссовок. Смотрел на него, такого нескладного, тощего как монастырские собаки, забывшего про свои возлюбленные лепешки, которые выпали прямо в дорожную пыль, как только тот обнажил правое плечо для простираний.

– Будь счастлив. Ом мани падме хум. – Он похлопал по недавно выбритой голове послушника. – У тебя выпала еда, смотри. – По-отечески наклонился и вручил монаху утерянное.

Ринчен с пунцовым от стыда лицом бежал следом за йогином.

– Куда вы идете, учитель? – Спрашивал, запинаясь на каждом слоге, попутно отряхивая одежду. – Я принес рис и цампу, как всегда. Может мне занести ее в вашу хижину? Сегодня же день, когда мы пополняем ваши запасы, вы не забыли? Так мне отнести еду наверх?

– Кому ты собрался ТАМ оставлять еду? – Не замедляя шага отвечал Гуру Чова.

– Как же, вам.

– Я больше там не живу.

– А где вы живете?

– У тебя в комнате! – Учитель засмеялся как безумный, откинув голову назад, обнажив ряд слабых полусгнивших зубов.

Они быстро спускались. Уставший послушник, забыв обо всем, мчался со всех ног за стариком, но все равно не поспевал. Тяжелый рюкзак отдавливал плечи, мягко, но сильно ударял по пояснице с каждым прыжком по перевалу. Ринчен подставил руки под жесткие протертые лямки. Не помогало.

– Учитель, куда мы так торопимся. Может помедленнее?

– Ты можешь идти со своей скоростью. Я не тороплю. Но мне надо поторапливаться. Меня ждут.

– Кто ждет? – Кричал в ответ, намочивший теперь и вторую ногу в ручье.

Старик остановился. Поднял палец вверх и произнес торжественно и медленно, делая ударение на каждом слове:

– Сегодня солнце взошло на юге.

– Что? Что это значит? – Спрашивал озадаченно Ринчен, почесывая бритую голову.

– А то и значит. – Отрезал учитель. – Тебе все да расскажи. Не понял ну и ладно. Мне надо торопиться.

Солнце взошло на юге. Наверно это он о своем видении или сне. Обычно на востоке встает. Видимо какая-то благая весть придет. Солнце – это знак всего хорошего. Еще это символ мудрости. Может он имел в виду, что его ждет просветление в скором времени. А может с юга нас ждут хорошие вести. Может он спешит зайти в храм в двери, расположенные на юге, чтобы передать нам тайные учения, которые получил в своем шестилетнем затворе. Он – есть солнце мудрости для нас, значит так и есть, он спешит подарить всем нам мудрость. И взойдет он с юга.

Мысли крутились перед глазами, не мог успокоиться. Такой волнительный момент. Когда Гуру Чова только ушел в затвор, он был еще ребенком, ничего не понимал. Сейчас намного поумнел, но видать не настолько, чтобы разобрать шифровки старого мудреца.

Как только издали показались монастырские стены, лама простерся три раза, падая лбом на твердые камни. Ринчен поглядывал украдкой. Вот Будда, какой же необыкновенный. Ради нас, по нашим же омрачениям принимает такие причудливые формы. Ведь если бы я не знал, кто передо мной, то никогда бы не стал падать перед ним как дурак или таскать такие тяжелые рюкзаки. Прошел бы мимо и даже не посмотрел. Фу, оборванец какой-то. Чем отличить от бродяги? А он – это ОН. Сам Будда из милости своей учащий нас в разных формах. В глазах защипало. Ринчен сглотнул ком подступивший к горлу, подхватив рюкзак, двинулся за быстрой маленькой фигуркой с голыми ногами. Настоятель будет недоволен. Вечно ему не нравиться, что Гуру Чова ходит тут и там полуголый, столько мирян и мирянок сползается в монастырь со всех сторон. Кочевники даже со своими домами приезжают, живут за стенами монастыря, яков пасут в низинах. Никому вроде не мешают, но нет. «Мы же не зря так удаленно находимся, а чтобы миряне не прерывали нашу медитацию. А ну как они начнут ходить тут направо-налево». «Но как же, – отвечаешь ему, – им же тоже надо помогать». «Что верно, то верно» – ответит, но насупиться и весь день ходит обиженный на весь свет.

Когда монахи еще издали увидали кто идет рядом с Ринченом, быстро побежали собирать все для торжественной встречи, но подготовиться как следует не успели. Гуру слишком быстро ходит. Поэтому в дверях его встречали только десяток человек с кхадаками в руках и благостным взглядом добрых прищуренных глаз.

Его посадили на высокий торжественный трон, где обычно сидел настоятель для спешного проведения гуру-пуджи⁵⁵. Ринчен все время неотрывно следил за всеми движениями старика, его взглядами, словами, пытаясь уловить в них то, что считал для себя признаками просветления. И все время ему казалось, что вот-вот и он увидит эти признаки, и сразу на него снизойдет благословение – он хотя бы перестанет засыпать на утренних службах. Вдруг послышался скрип входной двери. Ринчен, как и несколько монахов автоматически повернули головы, чтобы заметить двух посетителей, пробиравшихся послушать пуджу. Уже все разузнали. Как эти миряне смогли догадаться, что гуру вернулся? Он еще пойдет в соседний монастырь, как обычно, через их поселок, и тогда уж там стекутся толпы верующих, чтобы провожать его и просить благословений. Ни на миг не оставят одного. Эти не могли знать. Видимо пришли по другому поводу или попали случайно. Когда все монахи повернули головы обратно к текстам, Ринчен то и дело, снова отрывал взгляд от длинных вытянутых листов, чтобы посмотреть на пришедших. Семейная пара. Мужчина такой крупный, мощный, скорее всего богатый и жена его худая с длинной черной косой и глазами угольками. Она вдруг поймала его взгляд. Ринчен смутился, потупился. Габэ опять тыкал его ногу запасённой палочкой.

– Не отвлекайся. – Шипел сквозь зубы.

Но Ринчен снова и снова переводил взгляд на женщину, которая смотрела на гуру восторженным взглядом. Почувствовав, что он опять на нее смотрит, уставилась в ответ не мигая. Ее черные раскосые глаза были необыкновенно пугающими, но взгляд казался знакомым. В худом скуластом лице с тонкими бровями было что-то зловеще-ведьмовское. Этот взгляд не давал ему заснуть пол ночи. И да, она пришла с юга.

С примесью ворона – голуби

Селдрион резко открыл глаза. В ушах стоял звон. Лежал на спине будто оглушенный после взрыва. Сердце билось быстро и сильно, грудь бешено вздымалась в порывистом дыхании. Он повернул взгляд влево и вспомнил наконец, где был. Лежал на гостиничной двуспальной кровати, окруженной балдахином невесомых белых занавесок, а рядом спала Марианна. К счастью, в этот раз не было приличных свободных номеров на две кровати. Судьба сама как будто сталкивала их все ближе и ближе. Поэтому вчера он торжествовал.

Голова гудела, тонкий свист в ушах постепенно сходил на нет. Во рту пересохло, снедаемый сильной жаждой еле поднялся. Тело отяжелело, будто распухло. «Да что же это такое» – смутно вспоминал сон, из которого будто вырвали за шкирку как щенка, затем подошел кто-то мощный, тяжеловесный, легонько щелкнув его пальцами между бровей. От сильной боли Селдрион закричал во сне и сразу же проснулся.

– Что за черт! – Шептал он, упав на четвереньки рядом с кроватью. Тонкие ноги иллюзорной Алисы не держали тело. Он не помнил, когда чувствовал себя так плохо. Перед глазами возник огромный черный пульсирующий круг. Увеличившись, он закрыл все видимое пространство, и нильдар как будто ослеп с открытыми глазами. Предчувствуя потерю сознания, лег на холодный пол, то и дело проваливаясь в небытие. Марианна тихо сопела на кровати. Изо всех сил стараясь не разбудить ее, едва придя в чувство, он пополз в сторону ванной и кое как поднявшись, хватаясь за дверной косяк, нажал выключатель. Белый бездушный свет на несколько секунд ослепил его, сделав неподвижным. Зашел, тихо прикрыв дверь, чтобы не слышно было даже поворота замка дверной ручки.

Опершись руками о раковину, тяжело дышал, покрываясь липким холодным потом. По телу пробегали мурашки вперемешку с горячими волнами – приливами крови к лицу. Смотрел на себя, на привычный уже образ с большими голубыми глазами. Глубоко вздыхая, будто от нехватки воздуха, расфокусировано шарил глазами по зеркалу, раковине, своим оледеневшим рукам. Включил воду тонкой струей, купая руки и протирая лицо, шею, уши. Привычные жесты, казалось, хранили обрядовый налет повседневности, скрывавшей острую тяжесть мира. Поэтому он не сразу обратил внимание. Но тут вдруг дошло. Стоило голове чуть проясниться от шума воды. Серьги. Они здесь – на месте. Сильно моргнув, будто не веря глазам, смотрел в зеркало, чувствовал, что радость, смешанная с неверием в происходящее, отдаленным громом накатывает все ближе и ближе. И будто с грохотом выломив дверь, она ворвалась в сознание иррациональным бешеным восторгом. Немедля ни секунды, он снял их трясущимися руками, тут же ощущая, как раковина с зеркалом постепенно отдаляются и пространство уходит вниз, прижимая тело к земле, будто поднимаешься на лифте. Переведя взгляд от витиеватых цилиндриков серег, сжимаемых правой рукой, он чуть было не расплакался, увидев в зеркале себя. СЕБЯ! Приоткрыв рот, с наворачивавшимися слезами то ли счастья, то ли волнения или даже горечи, он разглядывал себя, подняв брови, такого каким последний раз был в тот далекий день, проходя мимо электрической башни. И одет был в ту же одежду – изящно вышитый удлиненный сюртук глубокого синего цвета вечернего неба со стоячим воротником, и суженые по ноге серые брюки с высокими военными сапогами.

Селдрион плотно сжал губы, стараясь не рассмеяться нервным смехом прямо в зеркало. В глазах плескались игривые зайчики отражающегося света. Внутри будто раздувался воздушный шарик, расправляя спину и заставляя задыхаться от волнения. Не выдержав напор улыбки, он начал посмеиваться, прикусывая губы, будто разговаривая сам с собой и от этого становилось еще смешнее.

– Стало быть я не мылся столько времени? Почти четыре месяца без воды? Это перебор не правда ли?

И тут же сам себе отвечал: «Да конечно, помыться стоит», с предвкушением ощущая продолжение ночи. Голова еще кружилась, когда он стягивал сапоги и расстегивал белоснежную рубашку, которая почему-то совсем не загрязнилась за прошедшее время. Но совершенно неинтересно подвергать логическим сомнениямэти запутанные факты, связанные с магией. Значит, Харша нашла способ починить серьги. Или они сами починились, как обычно живя своей жизнью. И этого пока было достаточно. Он включил воду, подождал пока та станет горячей, разглядывая себя в зеркало. Видеть свое прежнее голое тело было как минимум странно. Уже привык к превращениям. Как принцесса может постоянно жить в таком ритме? Постепенно начинал чувствовать себя хорошо, как прежде, уже и не веря в то, что пятнадцать минут назад полз сюда на четвереньках.

Горячий поток льющейся воды и свет, исходящий из дверных щелей, разбудили Марианну. Она перевернулась на бок, лениво размышляя о причине принимать душ в час ночи, и снова уснула незаинтересованная.

Селдрион спустил, наверное, полтонны воды, прогреваясь под горячими струями, успокаиваясь и размышляя. Хотелось полежать в ванной, и он вспомнил изобилие, окружавшее его раньше. Источник, бьющий рядом с замком, так что вокруг него было возведено специальное строение, вроде стеклянной оранжереи, заросшее плотными рядами деревьев, закрывающими гигантские окна от посторонних глаз. Туда могли заходить только слуги для уборки и члены королевской семьи. Ну и Харша туда пробиралась через лифт ведущий из его спальни. Хотя источники в царстве нагов не сравняться с этим. Такое великолепие… побывав однажды, он хотел было все перестроить, но потом успокоился. Поэтому разрешал ей бывать там, несмотря на правила. Но в этом номере был только душ. Ох уж этот ограниченный бюджет… Когда он выключил воду, все мысли уже пришли в порядок, голова была ясной и холодной, но сердце трепетало.

Протерев волосы белоснежным полотенцем, он взял другое, столь же махровое и пушистое обернув его вокруг талии. Перед тем как выйти, еще раз взглянул на себя. Да, все так, все на месте, а серьги лежат покинутые на ободке раковины. Поспешным движением спрятал их в карман брюк, висевших на крючке.

Она спала, повернувшись спиной к двери ванной. Селдрион на цыпочках прокрался и лег рядом. Тонкая полоска света, проникающая из приоткрытой двери, немного освещала комнату. Марианна лежала, подперев рукой голову на подушке, черные волнистые волосы, уже доходящие до середины спины, рассыпались по плечам, откинулись назад на подушку, разметались по простыне, полная грудь мерно вздымалась при вдохах. Одета в совершенно нелепую ночную сорочку с нарисованными желтыми ушастыми белками, которых она называла «пикачу»⁵⁶, хотя он одел бы ее в лучшие шелка, только чтобы потом снять их. Брови широкой дугой изгибались на конце, ресницы черные, длинные, кожа матовая бархатистая, цвета кофе с молоком. Пухлые розовые губы прелестной формы, за улыбкой которых он мог бы следить вечно. Ключицы изящно проглядывали сквозь ровную кожу, отдающую утренней свежестью, вечной молодостью. Он закусил губу чувствуя, что опять внизу начинает биться сердце. Поправил ей волосы, убрав аккуратно с лица непокорную прядь. Чувствовал, что руки дрожали, как у мальчишки. Взял ее левую руку, свободно лежащую над одеялом, потирая ладонь большим пальцем. Марианна заворочалась, вздохнула сонно. Селдрион усмехнулся сам себе, наблюдая как из памяти вырывается отрывок стихотворения, которое специально заучивал, ожидая удачного момента. Приблизившись к лицу, тихо полупропел над ухом.

С примесью ворона – голуби,

Завороненные волосы.

Здравствуй моя нежнолобая,

Дай мне сказать тебе с голоса,

Как я люблю твои волосы

Душные, черноголубые.⁵⁷

Марианна заулыбалась сквозь сон. И прошептала:

– Ты выучил Мандельштама для меня? Такой приятный акцент. И голос тоже…

Она потянулась, Селдрион отодвинулся, опираясь на левый локоть, с улыбкой наблюдая за реакцией. Раскрыв глаза, она застыла шокировано, глядя на него. Ничего не понимая, прищурилась, нахмурилась, подняла брови домиком. Он засмеялся очарованный ее удивлением.

– Я снял серьги. – Пояснил наконец.

– Правда! Это так здорово. Как это случилось, расскажи? Когда? – Лицо просияло восторгом. Она хотела сесть, но Селдрион мягко удерживал ее, не давая подняться. Марианна обвела его глазами и вдруг покраснела, заметив наготу.

– Что случилось? – Он смотрел немигающим взглядом.

– Когда ты снял серьги, то остался без одежды? – Марианна замерла, всем телом теперь ощущая его присутствие. Она металась взглядом с его голого торса к еще мокрым волосам, бровям, скулам, губам, не в силах отвести взгляд, ибо отводить было некуда. Селдрион лежал на боку прямо перед ней, впиваясь неподвижным гипнотическим взглядом серо-стальных глаз, и в полутьме она могла различить чуть вздернутые уголки губ. От волнения она начала тихонько дрожать, как от холода.

– Что случилось? Тебе холодно? – Он не изменился в лице, но Марианна ясно слышала отзвуки торжества в голосе.

– Нет, просто…ты так близко…

– Я все это время был «так близко», ты не думала? – Марианна молчала. – Я все это время наблюдал, как ты выходишь из душа, вытирая волосы, как одеваешь свои любимые дешевые украшения, которые только уродуют тебя, как спишь, обнажая длинные ровные ноги, как ешь, расчесываешь волосы, мажешь кремом руки, поправляешь одежду. Все ежедневные мелочи твоей женской жизни… И все это так пленительно изящно… Я все это видел и, наверное, ты только сейчас подумала об этом. Я же живу с тобой в одной комнате уже несколько месяцев. И ни разу тебе в голову не приходило, что я чувствую в этот момент. Правда?

Марианна молчала, у нее кружилась голова. Она вообще не могла думать ни о чем рядом с ним. И опять взглянула тем самым взглядом, который бросила тогда в кабинете, когда он мучил ее своими речами. Во взгляде читалась немая мольба – молчаливое признание в любви. Селдрион тут же смягчился и отвел взгляд.

– Ладно, забудь. – Он откинулся на спину.

Они лежали неподвижно в напряженном ожидании, предчувствии. Марианна краем глаза разглядывала его мышцы, бугрившиеся под белой мраморной кожей, ровной, как будто это была статуя, без единого пятнышка или изъяна, на серебряно-белые волосы, разметанные по подушке, точеные скулы и профиль аристократически-ровного носа. Они лежали так долго, что Марианна стала понимать – он ничего не предпримет. Как будто с того самого вечера после бала, после сокрушительного отказа, уязвившего самолюбие, он решил избегать любой инициативы, любых попыток даже дотронуться до нее. Из гордости предпочтет остаться в одиночестве. Минуты казались вечностью. Она заметила, как он плотно сжал губы, чуть хмурясь и поняла, что настал тот момент, который нельзя упускать и в этот момент все зависит от нее. Протянув руку, она дотронулась до плеча. Селдрион оставался недвижимым.

– Поцелуй меня. – От волнения Марианна дрожала еще сильнее, подавляя нервный смех в голосе заметила. – Я совершенно не знаю, что делать дальше.

Медленно повернул голову, и лишь в глазах искрилась лисья усмешка. Придвинулся близко, так что она снова различила во полутьме радужку его глаз. А потом как лавина нахлынул, разбросав на части, впивался в ее тело, заставляя прятать крики в подушке, рассыпаясь на миллиарды радуг.

С небес на землю

Между подошвой стоп и плоскостью земли проложены мягкие подушки, вокруг вата, идешь, не ощущая веса, и притяжение не действует на тебя. Каждый шаг подпрыгиваешь и чуть зависаешь, как астронавт, высадившийся на Луне, если там хоть кто-то бывал конечно. Прыгучая невесомость, бархатистость мгновений. Мир как будто схлопнулся в один прозрачный коридор вокруг глаз, из-за которого не видно ничего кроме любви. Селдрион с Марианной жили словно паря в воздухе, каждый вдох как под сомой, каждый шаг, не касаясь земли. И не было в их мире ничего кроме счастья, ничего кроме влюбленных глаз, смотрящих в ответ с точно такой же любовью и нежностью, как и у тебя. На новом мотоцикле проезжали по бесконечно длинным пустынным дорогам, на которых им никто не встречался, кроме случайных пастухов. Ветер развивал черные волнистые волосы, выбивавшиеся из-под шлема, она прижималась к его спине, чувствуя, что вот-вот и провалится сквозь ребра в самое его сердце. Теперь все его тело принадлежало ей, и наоборот. Марианне безумно нравилось обладать таким существом. Внутри себя она даже гордилась этим. Когда закрывала глаза, вспоминалось, как его губы ласкают ее шею, и мурашки пробегали по телу, скапливаясь внизу живота. Эта экзальтированная влюбленность заставляла их резко останавливаться в пути и предаваться страсти прямо в полях, кишащих змеями, за камнями среди диких скал, под пальмами, посреди дня и под луной. Они жили в прозрачном пузыре, отделяющем их мир от всего остального. Головокружение заставляло ее потерять всякий стыд и будучи однажды замеченными из окон соседнего дома, она только стала громче кричать и извиваться, будто бросая вызов смотревшим. Эта страсть была похожа на неумолимого преследователя, который не оставлял их ни на миг. Этот мучитель заставлял их забывать свои вымышленные имена на стойках регистрации и смеяться как умалишенные, забывать задергивать шторы во время близости, забывать завтракать, обедать и иногда ужинать. Однажды они даже чуть не потеряли все оставшиеся деньги и бриллианты, и пришлось ползать вдоль дороги в полутьме освещая путь фонариком с телефона. Как-то раз Марианну чуть не сбил автобус. Она засмотрелась куда-то в сторону, забывая о том, что живет не одна в мире. Иногда она будто просыпалась ото сна и ей становилось страшно. Будто она скользит неведомо куда, в огромную зияющую пропасть без дна. Ходит по самому краю, близится к смерти. Взглядом искала в глазах Селдриона хоть какую-то опору, каплю здравого смысла, ту присущую ему холодность и сдержанность, которую так хорошо знала, но ничего не могла обнаружить. Словно он переживал эту любовь гораздо сильнее неё, и сам летел во тьму, нырял в нее как пловец прыгает с берега в синеющую пропасть океана, и ее за собой утаскивал. Он не чувствовал никакой опоры, все стало эфемерным, нереальным. Лишился разума, спятил проще сказать. Марианна стала центром вселенной, с нее он не сводил глаз, не в силах утолить постоянную жажду. Он и сам не понимал, чего жаждет. Зачем и почему это все. Частенько в мыслях мелькали сцены торжественного возвращения домой, жизни в замке в полной гармонии, той самой пасторальной идиллии. Жили они долго и счастливо. Очень долго и очень счастливо. Ведь она теперь бессмертна. В новом замке, раз старый так тяготил. Он построит его так, исключительно как хочет она, все будет так как ей нравится. И поля вокруг будут усеяны цветами, дикими цветами, как она любит, и будет очень тихо, только птицы щебечут… И вот он уже видел внутренним взором как нежное утреннее солнце пробивается сквозь прозрачные шторы их нового несуществующего дворца. И это не закончится, надо верить в то, что это никогда не закончится и все будет так как должно быть. В ней амрита и он никогда не потеряет ее. Никогда. Никогда…

Просыпаясь ночами, он вздрагивал как от острой иглы, уколовшей сердце и поворачивался, шаря рукой в темноте, чтобы проверить, тут ли она? И она была здесь, мурлыкала рядом спросонья, а рука бессильно скатывалась на кровать. Затаившийся страх терзал эту руку. Почему сама без его разрешения сжимала простыни, как будто там кто-то скрывался. Рука что-то знала. Будто тело сейчас умнее ума. Тело помнило боль, о которой забыла душа, мечущаяся жадно в ярких комнатах страсти. Но он сам не хотел даже мысли такой допустить в сознание. Будто от мысли что-то измениться, будто она материальна.

Марианна была иногда недовольна, что Селдрион ревновал ее к брату. Он не хотел ходить к нему в гости и ей запрещал. Точнее не запрещал даже, а пока просто кривился так, будто съел дольку лимона. Они приехали сюда, после встречи с отцом и бабушкой. Это был последний город для их поездки перед возвращением в Москву. Селдрион уже планировал в какую страну они переедут позже, где он займет любой управленческий пост. Какая любопытная необходимость. Даже было интересно, кем он сможет стать в этом мире имея в запасе еще шестнадцать личностей. Но пока кузен Марианны приглашал их на праздник. Веселое шествие, торжественный маскарад или какой-то религиозный обычай, Селдрион не запомнил, потому что казалось, что если Марианна вдруг снимет кепку стража, то этот смешливый пухлый индус, добродушно нянчащий детей на коленях, вдруг кинется на нее как голодный пес. Несмотря на то, что она ему сестра. Он не мог не вспоминать все те случаи, когда Марианна снимала кепку в этом мире перед кем-то случайно и как загорались их глаза, как гипнотически не могли они оторвать от нее взгляда. Его тонкие губы сжимались сердито, когда она смеялась с братом о чем-то и трепала детей за щеки. Был вынужден опять носить маску, почти всегда, кроме поездок на мотоцикле или наедине с ней в отеле. Отец Марианны видел Алису, они не могли раскрыть обременяющий секрет, хотя Марианна просила. Сколько воли ему нужно было, чтобы возобладать над своим нежеланием опять надевать серьги. Но теперь он уже знал всех персонажей, подготовленных Харшей, и по приезду в Россию, хотел навсегда отказаться от женского образа. Он постоянно мечтал поскорее убраться отсюда, переехать на север в западные страны, раз услышав, что там почти нет людей, надеясь, что никто ее там не увидит. Индия чрезмерно тяготила его.

Иногда Марианна в полной мере ощущала властность, о которой раньше он забывал по влюбленности. Ее телефон уже не принадлежал ей, потому как Селдрион теперь тоже пользовался им, проверяя ее хотя пока скрытно. Она лишь успевала заметить, выходя из ванной, как он бросает ее телефон на кровать и берется за свой. Каждый раз проверял ее вид, окидывая критическим взглядом то, как одета, не выпускал никуда одну или иногда сам ходил за напитками, оставляя ее в отеле. Они ели в ресторанах за самыми последними столиками, на обочине, где ничего не было видно, и снова начинало казаться, что она попала в мраморный дворец, веющий холодом и вечностью. Она безумно любила его, но каждый раз его ревность заставляла ее взгляд на мгновенье потухать, она грустнела, улыбаясь совсем слабо. И вот слои ваты невесомости становились все тоньше и тоньше, и скоро она поняла, что ходит по земле.

Последней каплей стала его паранойя по поводу сна. Марианна проснулась от того, что он крепко прижимал ее к себе ночью, целовал в макушку как ребенка, натужно прерывисто вздыхая. Впоследствии убеждала себя в том, что ей показалось что он плачет, хотя он действительно плакал тогда, первый раз со смерти жены. О богиня Алатруэ, как реалистично это было… Словно опять вернулся в прошлое, попав именно в тот момент, который хотел забыть, запить вином, перелистнуть дни как можно быстрее, меняя новых и новых женщин, убежать от прошлого в звуках воя, разносящегося на полях битвы, когда изумрудное небесное сияние забирало души нильдаров обратно домой в небеса. А она лежала тогда на кровати, бледная, рассеянная и обессиленная. И не было в ней уже той жизни, не было никакой силы, что смогла бы удержать. А говорят, что нильдары живут до пяти тысяч лет. Кто бы в это поверил, ведь сам он ни разу не видел прошивших так долго. Все эти глупые, бесполезные доктора разводили руками, не понимая причину болезни. Но он то знал. Он все знал, хотя поверить в ужасную правду стало бы для него смертным приговором.

Это было утро, кстати. Он помнил, как отвратительно разнилось веселое лучистое солнце с кошмаром, происходившим прямо перед глазами. Всё было как во сне, а теперь во сне и повторилось. Все ушли, и он просто разрыдался. Стоял не в силах поднять на нее невидящие, окутанные пеленой глаза. Она слабо назвала его имя, едва слышно похлопав рукой по кровати. Упав как подрубленный на колени, он целовал ее руку, пытаясь теплом своих губ разжечь догорающие угли жизни. Милая, такая милая, такая родная… Просила его успокоиться. Спокойно, мягко, серьезно, как будто все уже решено и она не намерена откладывать. Не мог даже взглянуть ей в глаза, те глаза, что достались Алвину, принявшему тяжелый венец царской власти. Так хотел, но не мог. Арсалиэ взяла его руку, вздрогнул. Припорошенные дымкой слабости, ее глаза источали любовь и уверенность в своей нетленности. Селдрион наклонился, опустившись ей на грудь, прислушиваясь к сердцу, едва касаясь держал голову на весу, чтобы она не чувствовала тяжести. Слова застревали внутри горла, слезы беспрерывно падали на белое одеяло. Она медленно гладила его волосы, успокаивая, утешая, как будто это он умирал, не она. Так медленно проводила руками, чуть задевая ногтями кожу головы. Только она так делала, никакая другая женщина в мире не способна была дотянуться до его мыслей, прочесывая волосы. Это успокаивало всегда… но не в этот раз… Все чудовищно реально повторялось во сне, что начал всхлипывать еще спросонья, а когда продрался сквозь марево ночи, не мог успокоиться, даже сжимая Марианну в объятьях.

Она, конечно, пожалела его, но до сих пор обладая детской глупой непосредственностью не смогла проникнуться его интерпретацией сна, как вестника грядущей катастрофы. Ее планы совершенно отличались от планов Селдриона на следующий вечер. Сначала она хотела пойти к знакомой подруге на маникюр, затем к жене брата на мехенди, потом на рынок за новой одеждой к карнавалу, надо было успеть подобрать цветы и благовония для подношений богам, закупить продуктов и помочь семье брата готовить праздничный ужин. В общем, день обещал быть очень занятым. Она встала еще до рассвета, бегая по номеру, беспорядочно хватая вещи и кидая их куда ни попадя, суетилась как маленькая пушистая собачка, наводя вокруг больше хаоса, чем порядка. Бросила полотенце на стул, пощекотала пятку Селдриона, высунувшуюся из-под одеяла, и туда же незамедлительно задернутую, вывалила все украшения на столик, начала разгребать, но тут же бросилась к телефону, озаренная новой идеей, начала искать ответ в интернете. Последние три дня по его настоятельной просьбе, она не покидала дом, но сегодня решила, что с нее хватит. Решив бороться за свою свободу и независимость любыми известными способами, она протестно шумела, протестно бегала по комнатам, с вызовом одевалась и как только солнце встало, заварив Селдриону чай, поставила чашку на столике рядом с кроватью и с протестующим видом уже вставляла ключ в замочную скважину.

– Ты куда? – Он лежал не двигаясь, сонно пытаясь собрать ее образ в одно изображение.

– К брату, надо помочь Радхе с детьми и готовкой. – Марианна опять приняла независимый уверенный вид.

– Но мы же договаривались… Мы вместе пойдем туда вечером.

– Но вчера она написала мне, что у нее просто коллапс. Я должна помочь. – Она все еще держалась своей правды, но уже довольно струхнула.

– Нет, я сказал, что нет. Сколько раз тебе объяснять. – Селдрион повысил тон голоса. – Мы пойдем позже и точка. Мне кажется, что ты вообще ничего не понимаешь, или специально не хочешь понять, лишь бы позлить меня.

– Но, Сил, ты что не понимаешь, что держишь меня здесь как в тюрьме! Боюсь представить, что будет дальше. В Швеции я, наверное, вообще людей не увижу ближайшие одиннадцать лет. Это мой кузен, почему я не могу проводить время с его семьей? Я же не иду на свидание. К чему такая ревность? – Марианна как будто выпрашивала разрешение.

Селдрион глубоко вздохнул, сев на кровати, направил на нее свой фирменный немигающий взгляд, отчего та незамедлительно взбесилась.

– Да, что это наконец такое! У меня есть своя жизнь, почему я не могу жить так как хочу, я не ребенок, а ты не мой отец, чтобы вечно отпрашиваться!

– Я твой муж, это значительней. – Не мигая заметил он.

– У нас не было свадьбы, ты не делал мне предложение, у меня даже нет кольца, ты мой муж только на словах. Это ничего не значит!

– Ты что такое говоришь, следи за языком! – Селдрион помрачнел. – Как это ничего не значит? У тебя есть слово, что я дал тебе. Когда мои слова стали так дешево стоить? Ты никогда не признавала этих побрякушек, а теперь тебе нужно кольцо, чтобы считать себя моей женой?

Марианна чувствовала, что надвигается буря. Ее морозило, то и дело бросало в пот, но вчерашнее обещание данное себе бороться за свободу, выдвигалось на первый план.

– Нет, – она демонстративно вздохнула, – мне не нужно твое кольцо. Обойдусь. А то вдруг если ты наденешь его мне на палец, то я полностью стану твоей рабыней. Потом запрешь меня в башне без лестницы и запретишь общаться даже с подругами. Хотя нет, ты и так это уже сделал. Поэтому знаешь, что, у нас тут не ваше царство-государство Владыка Селдрион, а демократия, равенство и свобода слова. Поэтому я буду делать то, что считаю нужным для собственного благополучия. И если тебе нужна безропотная рабыня, то поищи ее в другом месте. – С этими словами она повернула ключ в замке, открывая дверь, и тут же ощутила, как его рука вдавливает дверь на место. За мгновение он преодолел расстояние от кровати до двери и стоял за ней голый, посмеиваясь. Когда Марианна повернулась, то он уже щипал ее за щеки с таким видом, будто разглядывал очаровательного щеночка.

– Ну, куда ты, дорогая? – Зашептал приобняв, так уютно, что угрозы как ветром сдуло.

– Никакая я тебе не дорогая, отстань. – Делала вид, что ей очень неприятно и отталкивала его руки.

– Милая моя, Мариэ, – он взял ее за подбородок, потянув его к себе, заглядывая в глаза с безотчетной нежностью, – я так беспокоюсь за тебя. Пока ты здесь с амритой, в этом царстве людей, ты обречена. Ты не понимаешь. Это так опасно, почему не видишь этого? Тебя уже использовали вампиры, и все равно ты ничего не поняла… конечно будут использовать и люди. Как ты думаешь, что будет, если мужчины на улице увидят тебя без кепки стража? – Он прижался щекой к ее щеке и шептал на ухо. – О боги, я боюсь предположить, что будет… Поэтому я так оберегаю тебя, неужели ты не понимаешь. Ты живешь как будто ты та, что прибыла в страну Алатруэ беспомощным воробьем, но ты уже совсем не та. Выучи это, запомни, это необходимо.

– А что будет, если ЭТО случится? – Марианна отстранилась, и смотрела на него сухо. – Что будет если то, чего ты боишься больше меня самой, произойдет? Я буду грязной для тебя? Я буду больше тебе не нужна? Ты это мне хочешь сказать? О избирательно щепетильный Владыка нильдаров, который желает только самых лучших, свежих, чистых женщин, что тогда будет, Ваше эстетское величество?

Селдрион замер. Смотрел в ее черешневые глаза, которые сейчас пугали холодом, пытаясь найти там то, что было раньше, но не находил. Не мог сказать ни слова, а она медленно и плавно отстранила его, открыла дверь и уже выходя сказала.

– Ты не понимаешь меня. Я хочу жить, а не существовать целую вечность.

***

Все же чувство вины отравило весь ее день. Она не сделала маникюр и отказалась от тела, расписанного узорами хны, потеряла всякое желание идти на рынок, и вместо этого просто сидела в своем смартфоне бесконечно пролистывая фото знаменитостей. Не смотрела на них, а просто отвлекалась. Желая приободрить ее, Радха то и дело начинала разговор, но каждый раз тот завязал в вязком нежелании Марианны отвечать. Нехотя резала зелень, с притворством улыбалась племяннику, врала о том, что ничего не случилось. Ждала от Селдриона сообщений. Но их не было. В какой-то момент уже отчаялась, решила позвонить и извиниться, но Радха предположила, что девушка просто не выспалась и отправила ее в пустующую спальню отлежаться.

Видимо, тяжелые мысли перед дневным сном и спровоцировали этот кошмар. Ей давно не снился голубоглазый, с тех пор как в последний раз укорял ее в плохой памяти, когда только они перешли через портал. И теперь, спустя несколько месяцев появился. Жутко… Его лицо крупным планом возникло перед нею. Только лицо и раскрытые в ужасе глаза. Дышал сильно, с натугой, и марево сна вздымалось, вибрировало вместе с его дыханием. Но взгляд ее опускался ниже и теперь она видела, как держится за живот рукой, из-под которой выливалась пульсирующая темная кровь. Ха! Ха! Он тяжело выдыхал, грудь высоко вздымалась. «Ему больно» – сверкнула быстрая мысль. Эта черная кровь густой жижей вытекала, просачиваясь сквозь пальцы, капая на землю крупными каплями. Листья вокруг дрожали. И тоже в ужасе. Звенящий звук приближался. Марианна начала задыхаться. Неподвижность, скованность движений. Кап, кап, падали черные жирные капли. Плюх…одна из них подбросила за собой брызги из разлитой на земле лужи. Марианна понимала, что не может кричать, не может бежать, не может проснуться. «Беги!» – выдохнул он. И она заорала, проснулась резко от своего голоса. Дневной кошмар уснувшей на спине.

***

Радха заглянула, отворив дверь, нянча ребенка на руках.

– Все в порядке? Ты кричала. – Обеспокоенно смотрела.

– Да, – Марианна не могла отдышаться, – уснула на спине и во сне начала задыхаться. Так бывает.

– Ну ладно, хорошо. Тут твоя подруга пришла. Я решила проверить не спишь ли ты.

– Алиса?

– Да. Я могу сказать, что ты проснулась.

– Да, позови ее.

***

Заперший дверь на щеколду и снявший серьги, Селдрион сидел на краешке кровати, внимательно слушая.

– Мы должны срочно уехать отсюда. Это плохой знак.

– Да мы уедем. Завтра обязательно уедем. – Рассказывая старалась не смотреть в его сторону, говорила будто сама с собой разглядывая короткие зеленые шторы на окне.

– Я пришел не просто так. – Он принялся скручивающими движениями стаскивать перстень с мизинца левой руки, – Ты говорила с утра…, и я понял, что был не прав. Но извини, я не могу купить тебе кольцо сейчас. – Он поднял сосредоточенный взгляд поймав ее недоумение и покраснел. Первый раз она увидела Владыку покрасневшим. От этого стало неловко за него больше, чем за себя. Она потупилась, сделав вид, что ничего не заметила. Селдрион продолжал этот странный по своей торжественности ритуал встав на правое колено, приподнимая удерживаемое в пальцах кольцо, тихо произнес. – Марианна Рой, согласна ли ты стать моей женой?

С детства она мечтала услышать заветную фразу, сполна насладиться моментом, который обещал стать единственным уникальным моментом в ее жизни. Ведь такое не повториться дважды. Прокручивала в воображении все подробности как это может быть и то, как она должна вести себя. Вот она удивится, немного, только для приличия, потом обрадуется, вздохнет как кисейная барышня и закатив к небу глаза, с улыбкой ответит «Да, я согласна». Но в жизни все получилось совсем по-другому. Ситуация была настолько искусственной, что ей показалось, Селдрион покраснел именно от этого. Давление традиций. Так глупо, так глупо. Невероятно дискомфортно. И стыдно. За него и за себя. Неужели мы такие? Неужели мы такие, примитивные как амебы, до исступления готовые повторять и повторять эти заезженные, никому не нужные, ни для кого не важные ритуалы? Даже для нас самих. И не было здесь того воздушного вдохновения, которое видится, когда глядишь, надев розовые очки. Не ощущалось ни близости, ни любви, ни таинства. Она в безмолвной холодности протянула правую руку, но он взял левую, и будто желая побыстрее закончить этот процесс, одел свой массивный перстень на безымянный палец. Кольцо с огромным изумрудом было велико и болталось из стороны в сторону. Они оба мысленно вздохнули с облегчением. Селдрион сел обратно на кровать, Марианна автоматически прокручивала перстень, глядя на разбросанные по комнате детские игрушки, запыленные цветы на подоконнике и стул, обвешанный неубранной одеждой.

– В общем-то мы подберем тебе новое кольцо в другое время. – Он как-то робко встретил ее быстрый взгляд. Неужели бедность так выбивает почву из-под ног…

– Мне и так все нравиться. – Марианна улыбнулась слабо, но так по-доброму, что, не выдержав он метнулся к ее нежным губам. Все было забыто и все прощено.

Белая смерть

Процессия двигалась через весь город, шумя, горланя, разбрасывая мусор, взрывая фейерверки. Повсюду люди в чалмах выкрикивали прославления в воздух, радостно, но все же в массе своей агрессивно. Он шел за ними в своем обычном облике. Алиса не захотела прийти на маскарад. Алиса заболела, осталась дома. Как жаль, но не важно, мы все равно ее плохо знали. Не так уж она нам тут и нужна.

Марианна изредка поворачивалась назад и ловила на себе его взгляд. «Этот мужчина все время смотрит на тебя» – шептала Радха опасливо. «Я знаю, знаю» – Марианна оставляла ответ при себе просто кивая головой. Этот мужчина смотрит на тебя. Следит за тобой. Охраняет. Все забыто и прощено. Она шла веселая, с расписанными узорами руками, в новом праздничном наряде, поворачиваясь, ища, встречая глазами, и снова повернувшись обратно удовлетворенно улыбаясь про себя.

Свет заливал улицы, люди толпились, лавочники работали допоздна, пытаясь урвать неминуемую прибыль, разномастная и разношерстная толпа окружала. Битком все набито. Кого не встретишь – улыбка на лице. В основном мужчины. Были и женщины, многие в сари, как и она, некоторые на европейский манер. Верующие, кто праздновал день своего гуру, все в чалмах. Другие, просто зеваки, приверженцы других религий, что тоже не мешало им горланить и трясти руками за чужого гуру. Для них все одно. Все боги одинаковы. К чему же спорить. Не о чем.

В толпе попадались нагие аскеты, в одной набедренной повязке и горшочком в руках, юркие дети, только смотри за карманами, взрослые в офисных рубашках, студенты, студентки с дешево размалеванными лицами и распущенными кудрями. Продавались цветочные гирлянды, тарелочки с бархатцами и свечи, неминуемо выбрасываемые лишь после встречи со взглядом божества, и это никак не спасало улицы от гор мусора. Все они двигались к главному храму, стекаясь повсюду с маленьких загаженных улиц, закоулков, полуразрушенных взрывами домов, многоэтажек, особняков. Селдрион все время ловил ее взглядом, чтобы не потерялась в толпе. Марианна старалась то и дело отстать от Радхи и брата чтобы побыть рядом с ним, но та все контролировала. «Не потеряйся!» – кричала, пробиваясь сквозь уличный шум и снова хватала за руку. «Лучше бы за своими детьми так следила» – думала Мариэ и снова ловила взгляд Селдриона безнадежно пожимая плечами.

Если бы не столько света вокруг, фонарей, свечей уносимых в руках незнакомцев, то можно было бы разглядеть почти полную луну, выглядывающую сквозь проемы между домами. Завтра полнолуние. Сам праздник завтра. Все должны будут собраться вместе, семьями. И хоть это не в их традиции, но кто откажется вкусно покушать. Особенно братишка. Уж вот какое пузо отрастил женившись. Поэтому для нас любой праздник – праздник.

Селдрион подобрался ближе, коснулся ее руки в толпе, обернулась с озорной улыбкой. Вся сверкает как тысячи солнц. На лбу и между бровями узорные точки искристой пастой поставленные. В ночи даже огромные искусственные серьги казались бриллиантами. Усыпана звездами. Мое небо. Мой космос. Красные ногти, браслеты до локтя, чужеземная красота. Ему больше нравилась та, в зефирном платье с жемчугами, танцующая с ним на балу перемирия. Чистая, скромная, прячущая взгляд, чтобы поймать который нужно пальцем поддеть подбородок. А сейчас другая, но все же его.

Толпа становилась все гуще, плотнее к друг другу. Он напрягся. Не стоит туда ходить. Потянул ее за руку. Где-то впереди кричала Радха. Махала рукой, звала. Барабаны стучали, люди пели хором громко размашисто, кто-то толкнул его плечом. Становилось жарче от тел. Запнулся обо что-то. Какой-то кулек или пакет с мусором. Опустился разглядывая, отпустив ее руку. Толпа продолжала напирать. Толкали в спину. Пригляделся. Страшно было смотреть ближе – раздавят. Какая-то шерсть, коснулся рукой. Кровь осталась на пальцах. Собака. Раздавили бедняжку. А потом напирая, вновь и вновь наступали на уже холодное тельце. Еще смотрел на темное пятно, потирая его задумчиво. Еще один знак. Как же плохо… Раздавили не заметив. Шла со всеми, попала в людской водоворот. Надо уходить. Он поднял взгляд туда, где только что была Марианна, не обнаружив там никого. Расталкивая локтями, пробивался вперед. Люди злились, кричали. Кто-то пытался проораться через толпу. Он тоже начал. Крикнул ее по имени, но голос его потонул в массивах блуждающих звуков. «Мариэ! Мариэ! Где ты?» – звал на нильдари, и только соседи по толкучке оборачивались, посматривая испуганно на иностранца.

Где ты, Мариэ? Где ты… Кровь стучала в висках, надвигающийся ужас начал сжимать ребра, во рту пересохло. Где ты… Мариэ! А они все напирали, все пели, улюлюкали. Людская река несла свои потоки все дальше и дальше. Он метался от одного места к другому. Подбежал к какой-то лавчонке, стал на каменное возвышение рядом, но даже с высоты своего роста обладая потрясающим зрением не мог разглядеть ее. Выхватил телефон. Гудки, всё гудки. Никто не берет трубку. Вышел хозяин, недовольно уставился на чужеземца, поправшего ногами ценный стариннейший экспонат. Спрыгнул легко, побежал вдоль лавочек, опережая толпу. Где-то неподалеку русло реки сломалось. Люди качнулись из стороны в сторону. Послышались крики. Женщину задавили. Хоть бы не ее. Толпа снова двинулась восстановленная. Бедняжку с отдавленной рукой вытаскивали наружу. Нет не она. Какая-то толстушка с зеленом сари. Обливалась потом, рядом худосочный муж в светлой рубашке с тревожным, тревожащим взглядом. Селдрион бежал, протискиваясь дальше. Толпа уже достигла храма. Вся площадка была залита многовольтным светом желтых фонарей. Он смотрел с вершины лестницы на них, но там не было Марианны. Метнулся обратно. Протиснулся сквозь толпу, на другую сторону улицы, пробежал там, рыская до того момента, где потерял ее. Проглядывал сквозь черные головы, не находя ничего. Ах эта чертова собака. Отпустил ее руку и теперь навсегда. Вернулся снова. Там, где была еще недавно придавлена женщина в зеленом. Поискал глазами повсюду. На земле выделяясь лежало что-то. Он поднял с ощущением тревожной тоски понимая, что это потертая кепка стража. Затошнило. Автоматически отряхнул с нее пыль, пряча в карман. Стремясь обуздать свои чувства, снова достал телефон, набрал ее номер. Нет ответа. Нет ответа, только гудки. Он прошел, не отпуская руку от уха вниз по улице. Слева поворот на другую улицу. Впереди него молодой парнишка наклонился к земле – чуть было не споткнулся об него. Заглянул через плечо. На телефоне – его фотография. Будто звонит сам себе. «Дай-ка сюда мальчик мой телефон» – с этими слова выдернул цепко. Тот шептал что-то вроде я не вор, Селдрион бросил его недоумевающего. Теперь все дальше и дальше по этой улице. Гораздо меньше людей здесь. Быстро шел, почти бежал меряя землю огромными шагами. Каждая секунда может навредить. Теперь без сомнения все пазлы сложились в картину. Все предупреждения вещали об этом. Ее похитили. При заварушке потеряла защиту, и кто-то увидел ее. Утащили куда-то. Наверное, не один, раз смогли с ней справиться. Почему никто ничего не сделал. Неужели окружающие не заметили? Как девушку тащат куда-то. Наверное кричала. Выкинули телефон или сама потеряла по дороге. Явно не воровство было их целью. Почему он не заметил этого. Дошел куда-то, темно, никого нет. Откуда-то сверху донеслись крики. Вокруг помойка. Заброшенные дома, разрушенные как от взрывов. Повсюду нет окон. Мусора по колено. Наклонился к скрытым в сапоге ножнам. Все на месте. Внизу воняет сильнее. Опять крики. Ее крики. Узнал. Холодная ненависть выкристаллизовала его ум, дыхание стало ровным, он чувствовал, как дотоле спящее животное опять прогрызает свой кокон, стремясь вырваться наружу. Здесь он хозяин, а они жалкие рабы, чьи кишки заслуживают того, чтобы их как можно быстрее вырвать, смешивая запах их гниющей плоти с вонью объедков, по которым бегали крысы размером с кошку. Он повернул в зияющую пустоту дверного проема. Опять налево. Луна была высоко и своим светом благоволила ему. Сырость, затхлость, смех нескольких голосов, ее рыдания. Но он уже никуда не спешил. Так холодно, что даже смешно становилось. Думал, что обезумеет от гнева, но нет, все обратно.

Прошел два пролета, не шелохнув даже крохотной бумажки, способной создать шум. От звуков ее криков, сглотнул прерывисто. Спиной вдоль стены – прижался к пустому проему одной из пустующих квартир, откуда лился свет. Холодный свет фонарей смартфонов, который они включили, чтобы лучше разглядеть ее. Быстро глянул в комнату. Так быстро, что мозг не успел соединить увиденное в страшную правду. Сердце опять забилось неимоверно, гнев охватил. Она лежала посреди этой грязи, уже голая, с завязанным ртом, один из них, был спиной к двери, удерживая ее руки за головой, двое других схватив брыкающиеся ноги, разводили их в стороны. Четвертый и самый главный стоял перед ней на коленях со спущенными штанами, острием ножа проводя по нежной коже живота, оставляя на нем тонкие небольшие порезы. Запугивали.

Селдрион не мог больше ждать. Марианна не успела даже заметить, как сухо хрустнула свернутая шея того, кто держал ее руки, быстро принялась стаскивать кляп. Минус один. Они подняли взгляды наверх. Белая смерть собственной персоной была перед ними. Когда он отпустил обмякшее тело, рухнувшее на землю с глухим стуком, вскочили на ноги. Пока главарь путался в своих штанах, Марианна выдернула ноги и проскользнула между ними за спину Селдриона, шаря впотьмах руками в поисках разорванного сари.

Ближний крепыш бросился на нильдара с ножом. Проигрыш был очевиден. Никогда не стоит сражаться на ножах с тем, чьи руки длиннее твоих. Мгновенным порезом, выбив по венам он заставил противника выронить нож, крича от боли. Правой ногой танцующим жестом придавливая острие, швырнул его в далекие кучи мусора у стены. Схватив за пышную шевелюру, со зверской улыбкой на лице размозжил его череп глазницей об угол бетонного подоконника. Минус два.

Марианна закричала от испуга. Парни поняли – дело плохо. Телефон, подпертый ими о мусор на подоконнике, упал фонариком вниз, оставляя всех в темноте. Только луна проникала сквозь пустые рты окон, из века в век наблюдая грехи человеческие пустым равнодушным взглядом. Двое других кинулись к выходу. Главаря Селдрион одним жестом впечатал в стену, заставив потерять сознание на мгновение. Другой мощный, татуированный, мог бы описаться от страха, если бы не умер так скоро, наколотый брюхом на ржавые осколки арматуры, торчащие в раскуроченном дверном проеме. Сколько же изнасилований тебе прошли даром. Безнаказанный доселе. Сколько плачущих, кричащих так и не смогли найти справедливости в этой стране. А стоило ли оно такой смерти? И некогда теперь тебе будет подумать над этим. Минус три.

Селдрион шел твердым фашистским шагом вперед к своей последней дышащей жертве. Только холод, расчет. Никаких эмоций. Моя власть, мое право, моя борьба. Холод луны вторил его шагам. Она стояла, жавшись к стене, уже одетая, окутанная в оранжевые еще только недавно казавшиеся праздничными блестки наряда. В правой руке – разорванное ножом белье. Те милые кружева, которые так любил. Все нарушено и попрано. Грязной ногой, плевком в душу. Он наступил сапогом на распростертую ладонь безжизненного тела. Каблуком прямо в мякоть руки. Елозя по ней, выдавливая кровь наружу, привел в сознание последнего. Тот было ринулся к ножу, которого теперь было не отыскать. Рука пошарила в темноте, он застонал от боли и бессилия, поднял взгляд вверх. Селдрион стоял на его ладони не давая подняться. Голова кружилась от удара. Беловласый прицокнул доставая свой телефон. Белый свет ослепил его, обнажив перед миром его страдания. Кровь струйкой стекала из разбитой губы. Ссадины на лице. Жалкое зрелище.

– Так-так-так… – Размышлял вслух на английском смертельный незнакомец. Они должны были думать, что такая девушка не будет без охраны. Как же похоть одурманивает. – Что же с тобой сделать?

Девушка стояла, забившись в угол. Справа, слева и прямо перед нею распростершись лежали три трупа. Дрожала. В последней попытке ринулся подняться, пытаясь схватить его за ногу, заставить потерять равновесие, но незнакомец будто бы чуял, предсказывал события, отскочил в сторону и с размаху впечатал ему сапогом в живот. Главарь плаксиво вскрикнул, упав на пыльный бетонный пол.

– Что же с тобой делать-то, мразь? – Обходя по кругу щурился беловласый слепя фонариком. – Что с ним сделать? – Он обратился к девушке. Та молчала, дрожала. Он засмеялся, так весело и легко, от чего еще жутче. Как будто ничего серьезного не происходило. Будто над повседневной шуткой. – Я знаю. Помоги мне дорогая. Ну что же ты дрожишь? Держи телефон. Свети мне, а то ничего не видно. А если ничего не видно, то просто теряется весь смысл, не так ли? – Он опять повернулся к девушке, та шептала что-то невнятное, но телефон держала, светила ему неверной рукой. – Что скажешь, а тварь? – Он легонько поддел пинком главаря.

– Простите мистер. – Он поднялся на четвереньки поворачиваясь к нему лицом. Жмурился. Кишки крутило животным страхом. Смерть стояла прямо перед ним. Ее холодное дыхание передавалось вместе со светом. Беспощадное. Захлебнулся от резкой боли. Беловласый опять ударил его сапогом снизу по челюсти, заставив зубы клацнуть друг об друга. Челюсть отделилась. Жила своей жизнью. Он заскулил, повалившись на бок, свернувшись калачиком, пытаясь укрыть сломанные части тела внутри скорлупы позвоночника. Мягкий живот. Ценные органы. Все звери так прячут свою боль от врагов. Инстинкт сработал. Пощады…

– Пожалуйста, мистер, простите сэр… – Повторял он снова и снова, пряча голову от ударов, которых не последовало. – Простите меня сэр, я так больше не буду. Смилуйтесь пожалуйста. Пощадите.

Белый остался холоден и не тронут. Девушка же поддалась и заскулила.

– Оставь его, Селдрион. Пожалуйста не убивай его.

– Ха! – Он повернулся задорно, – Конечно же нет. Раздевайся, мразь!

Он встряхнул побитого за шкирку, как тряпичную куклу, подняв его на ноги.

– Когда я заходил на ваше мероприятие, ты уже был готов, почти раздет. Так что, давай, давай. Раздевайся скорее. – Поторапливал беловласый.

– Сэр, простите сэр. Не убивайте сэр, у меня мать одна. Пожалуйста, сэр. Я единственный сын. Не кому будет ее кормить. Она умрет без меня, сэр.

Девушка плакала, от этого бандит еще больше раззадоривал себя, то и дело всхлипывая.

– Простите, сэр, я не знал, что это ваша жена сэр. Я вас так понимаю. Я сам бы на вашем месте… Но простите, я не знаю, что на меня нашло… Я больше никогда, никогда, клянусь вам. – Скрючившись он зарыдал бессильно.

– Ты что, оглох что ли? – Удивленно заметил белый. – Я же сказал, раздевайся. Ты не понимаешь по-английски? Может поймешь по-другому? – И размашисто ударил его по челюсти. – Ох, чего только не придумаешь, чтобы не умирать, не так ли? И про мать, и про отца. И да, да я вообще сирота и жизнь моя собачья. Простите, простите. Простите, сэр. – Передразнивал Селдрион.

Марианна схватилась за локоть, но он оттолкнул ее равнодушно. Парень начал раздеваться. Селдрионследил немигающим взглядом.

– Трусы тоже снимай. Вот и замечательно. – Дьявольская усмешка сочилась из плотно сомкнутых губ. – Да, определенно смотреть не на что. Жалкое существо. Знал бы ты на кого позарился сегодня. Эта девушка – богиня. А ты что с ней делал? С богиней-то? Так вы здесь их почитаете, да? Проси у нее прощенья. Немедленно.

Парень дрожал, съежившись от страха.

– Простите, простите меня. Я не знал, простите меня за все. – Он упал на колени. Слюни, сопли и кровь смешались в один мерзкий поток на его подбородке. Рука Марианны дрожала, сжимая телефон. Он упал на колени и полз к ней, полз рыдая. Она не выдержала и нажала на кнопку. Темнота вновь охватила комнату. Глаза еще не привыкли с лунному свету.

– Я думаю, что она тебя простила. Только я – нет. – Селдрион быстро подошел к нему со спины, схватив за волосы, откинул голову назад и одним легким движением перерезал глотку, прямо как тогда, в давнишний день. Магические состязания. Тренировки не зря прошли. Минус четыре.

Марианне казалось, что она в любое время дня и ночи может вспомнить тот задыхающийся хлюпающий звук. Захлебывающийся собственной кровью.

Красное и зеленое

Клубы пара поднимались над зеленоватой водой, сквозь которую он разглядывал свой пупок. Оттолкнулся от бортиков ванной, сел, спрятав голову в колени. На левом запястье уже виднелось несколько порезов. Думал, что, кромсая тело можно излечить душу, но нет. Не получилось. Как он дошел до такого? Фислар часто задавал себе этот вопрос в последнее время. Вздохнул, опять упал спиной на противно-зеленую спинку ванной, так что вода пошла частыми плотными волнами, то и дело накатывая на колени, выстраивая волосы на ногах ровными рядами. Вокруг царила безвкусица, но сама хозяйка апартаментов, что он арендовал на ближайшую неделю, совершенно не смыслящая в дизайне интерьеров, была довольно милой женщиной, хотя немного растрепанной. Из плотной копны крашеных черных волос так неаккуратно виднелись седые корни, да и ходила она в засаленном переднике, туго обтягивающем толстое, как у личинки, тело. За время, проведенное в модельном бизнесе, глаз Фислара наловчился обнаруживать любые недостатки во внешности людей. И теперь было сложно разучиться этому.

Он обвел взглядом претендующую на роскошь ванную в красно-зеленых тонах, как из фильма ужасов. Сверху за спиной, располагалось окно, из которого можно было наблюдать внутренний дворик, стилизованный под мексиканский культ смерти⁵⁸. Это нравилось туристам и приносило доход. Под раскидистыми каштанами на ветках висели загорающиеся по вечерам гирлянды лампочек, освещающих скелеты, разодетые в разноцветную одежду. За углом стояла смерть с косой в полный рост, которую до ужаса пугались возвращающиеся поздно ночью забывчивые пьяные американцы, постоянные завсегдатаи небольшого гостевого домика на окраине города Мерида в Мексике. Когда он еще бродил по городу, присматривая подходящее место, только увидев хозяйку и этот дворик, понял – что это именно то, что он искал. Здесь сама смерть благоволит подобному. Его только беспокоило – не отпугнет ли его поступок туристов. Слишком уж понравилась хозяйка. Теплая, живая, как солнце разгоняющая своей энергией хандру, ругающаяся с соседкой по-испански, прямо через улицу, аж прохожие оборачивались. Она готовила с утра завтрак и собирала всех постояльцев, будто они были одной семьей, за огромным деревянным столом на шестнадцать человек. Все подходили к столу в разное время, но она неугомонно без устали бегала туда-сюда, принося овсянку, блинчики и яичницу с беконом – европейский завтрак для уставших от безжалостного перца туристов. Полная, низенькая, с увядающим лицом и золотыми браслетами на рыхлых как бы раздутых изнутри руках. Быстро смотрела на него черными бойкими глазами, хлопала по руке – приглашая к столу. Фислару всегда это щемило сердце. Вот такой, наверное, должна быть мать. Чуть дотягиваясь до него, заставляя склониться, трепала его за щеки и смеялась, как будто знала уже очень давно. И каждый раз, видя ее, он жалел почему не родился у нее, почему он не Педро или Хосе, почему не может завалиться толпой со своими братьями в этот дивный, пропитанный солнцем, дом. Но это было не так. Его родная мать – холодная, как гранитная могильная плита, не моргнула глазом и не повела бровью, когда он, разругавшись с отцом, пришел к ней рассказать, что уходит. Уходит навсегда. «Так тому и быть» – отвечала, даже не повернувшись, не взглянув ему вслед. Слезы опять потекли сами собой, Фислар сидел, то и дело смывая их, пригоршнями зачерпывая воду. В последнее время он только и плакал. Стоило ему остаться наедине с собой, и он садился на кровать или пол, а слезы сами текли и текли по окаменевшему лицу. Боли уже будто и не было. Опустошенное равнодушие к миру, ко всему в жизни. Только эта солнечная женщина хотя бы изредка, хотя бы по утрам за завтраком, выводила его из мрачных глубин.

Он почти перестал есть. Только завтрак, да и тот казался пресным как опилки. Возможно, он уже перестал чувствовать вкусы. Возможно, и запахи, и любые другие эмоции. Лежал целыми днями и спал, а по ночам нападала бессонница и он залипал в бесконечные сериалы, помогающие хоть на время забыть о прошлом.

А в прошлом было так много… Слишком много того, о чем никогда не хотелось бы вспоминать. А начиналось все так просто… такой легкой казалась жизнь. Беспечной. Он успел сняться для нескольких каталогов одежды, когда его заметили выше. После было несколько постановочных фотосессий в экспериментальном стиле. Он любил эксперименты, но не до такой же степени… Но не будем об этом. На той фотосессии было все еще нормально. Ему вообще нравилась эта жизнь, тусовки, новые люди, кокаин по утрам в гримерке с моделями, по вечерам – пиво, по ночам – экстази. Он мало спал, много танцевал с девушками в клубах, всегда с новыми. Это стало его жизненным кредо, почти привычкой. Но с теми, с работы – ни, ни. Суп отдельно, мухи отдельно. А они смотрели так влюбленно, прижимались, ходили в одних трусах повсюду. Хотя на работе это было нормально. Переодеваешься где попало. Это приходилось делать часто. Вот и случилось, что его заметили. Точнее, «обратили внимание». В то время он был так наивен, что и в голову не могло прийти такое. Кит, так кается звали продюсера из Англии, который «случайно» оказался тогда на месте съемок. Девчонки пошутили тогда, что Фислар должен стать знаменитым, ведь у него такая внешность и голос. Бывало, он пел им разные песенки подражая поп-идолам. Тогда Кит устроил прослушивание. Обещал карьеру, миллионы, начал раскрутку. Все происходило так быстро, что Фислару казалось, будто его затягивает огромный невидимый водоворот. Но уносит не вверх, а вниз. Только теперь он знал – все водовороты ведут вниз.

Это была яхта, вечер. Кит и раньше был довольно обходителен, а теперь вообще решил напился с Фисларом, вроде как празднуя что-то. Они проводили время вместе так давно, что Фислар уже начал считать его своим другом. У друга было много денег. У друга была яхта и несколько крутых машин. У друга был дом с панорамным окном и хороший виски в мини-баре. У друга были очки в толстой черной оправе и на футболке все время глупые рисунки, вроде мультяшных радужных единорогов. Но с пиджаком и джинсами смотрелось удачно. У друга было навязчивое желание обниматься, по-дружески хлопать по колену. В тот вечер, на яхте, Кит, которого он считал своим другом, настолько чувственно признался в любви, что сподвигнул пьяного Фислара перейти грань в экспериментах со своим телом.

Протрезвев, Фислар понял, что произошло совсем не то, чего он ожидал от прежнего себя. «Я же не такой!» – крутилось в его голове и стыдно было смотреть в глаза персоналу яхты, ведь они всё знали. Точнее узнали, хотя может только сейчас ему открылась правда, что все всё знали и раньше, только он как дурак носил розовые очки не понимая, почему Кит разминал ему шею после долгих репетиций, пил коктейль, покусывая трубочку, пристально глядя в глаза поверх очков и как вихрь носился вокруг него решая проблемы.

И Фислару начало постоянно казаться, что все его осуждают. Будто кто-то снял на видео ту сцену в фешенебельной каюте и выложил ее во все соцсети, и теперь все только и ходят, вокруг показывая пальцем, шепчась за спиной. Люди в метро, аэропортах, персонал отелей, модели, певицы и вся та дрянь, которая плавает в топах всех заголовков и имеет миллионы подписчиков, говорят только о нем. Хоть он и прекратил общение с англичанином, ссылаясь на усталость попросил отпуск, тот все понял. Сначала Кит угрожал, потом просил прощения, а теперь плакался в каждом сообщении, прося вернуться. Но Фислар не возвращался. От жуткой паранойи он пересек Атлантику, бежал сломя голову, рыдал на коврах, ночью падая с кровати, трясся в углу своей комнаты, боясь выключить свет, ведь тени, вырастающие от комодов и тумбочек могли уволочь его в невидимое царство, спрятанное в пыли под шкафом. Он похудел, истощился и одинаково боялся как своего прошлого, так и будущего. Постоянно прокручивая чужие ленты, он силился отыскать намек, отсылку к тому видео, которое, как он был уверен, обязательно снял Кит и запостил абсолютно на всех порносайтах. Но Кит не делал этого. И все его слова проходили мимо ушей Фислара.

Затем перевозбуждение от паранойи отпустило, и на его место пришла госпожа депрессия. После тревожности, когда он не мог ни спать, ни есть, депрессия казалась отдохновением. Тогда ее цепкие корни еще не проросли сквозь его ум, он даже видел в этом некую трезвость. Правильную оценку мира так скажем. И по этой оценке выяснялось, что вся правда в том, что он – полное ничтожество. Его никто и никогда не любил и не полюбит, вся жизнь была лишь самообманом, а будущем ждет только лишь смерть, прихода которой он так жаждал. Можно было не сомневаться, что как только черная густота самобичевания накрыла его, тут же нашлись для нее все доказательства. Он никогда не был нужен своей семье, всегда чувствовал себя чужим. Для создания надгробия в честь его погибшего кузена, отец потратил больше денег, чем за всю жизнь на Фислара. Он был разочарованием, отбросом, позором рода. Хотел стать бродячим бардом, но только сказал матери, та донесла отцу, который хорошенько выпорол ребенка. С тех пор, он и не думал о том, что ему действительно нравиться. Делал то, что говорили родители. А отец желал для сына военной карьеры и продолжения рода. И хотя он честно пытался, ничего из того не вышло. Тайком ходил на уроки лютни. Когда отец узнал, то не сломал ему пальцы лишь из-за того, что Фислар занимался стрельбой из лука. Но лютню разбил. Нашел ее, хотя тот тщательно прятал. Тогда и решил уйти. Бросил им прямо в их надменные лбы, такие же как у Селдриона, которого ненавидел скорее всего по этой же причине: «Вы мне хуже врагов, не хочу вас больше никогда видеть». С тех пор подрабатывал разнорабочим, живя почти в впроголодь. Отец перекрыл ему доступ к любой нормальной работе. Все, кто знал его семью, боялись нанимать Фислара. Все, кроме дворецкого Владыки Селдриона и еще пары смельчаков до него. И он брался за самую тяжелую, тупую, грязную работу, мечтая однажды накопить денег и уехать за океан, в свободные страны людей, чтобы может быть там найти свое счастье. Хотя денег катастрофически не хватало. Но тут появилась Марианна, принесшая теплый ветер перемен. И казалось, что самыми счастливыми временами в его жизни были звездные ночи в лабиринтах деревьев, где они рассуждали о вечном, о том, о чем он всегда мечтал говорить, но было не с кем. Но и она не осталась с ним и даже не дала ему шанса. Он не хотел портить их дружбу пошлым хватанием за руки и навязчивыми объятиями. Хотел, чтобы все было так чисто. Видать женщины не любят романтиков. Их привлекает толстый бумажник и панорамные окна. Здесь в шоу бизнесе, он только это и видел. Какие противные все, вытошнить бы их из своей памяти. И съеденный кусок лез обратно, а Фислар бежал обнимать унитаз. Потом просто спал забывшись. Сил не было встать, подняться навстречу новому безликому, черно-белому дню.

Именно тогда он начал задумываться о конце. Как будто все лучи жизни вошли в конус, соединившись вместе в один большой луч, который указывал на табличку «Смерть». Только она могла стать правильным, быстрым завершением его мучений. Это смерть. Точно. Как глупо и бездарно он жил, что даже не жалко. Надоело мучиться, валяться на кровати с тяжелой головой и слабостью в теле. Телефон иногда присылал сообщения типа: «Прости меня. Мы должны быть вместе. Ты не понимаешь. Я никогда и никого так не любил». Извращенец. Похотливый пройдоха в модных очках и бородкой. Но желания мстить не было. Не хотел его бить и мордой возить по асфальту. Пусть он просто меня оставит в покое. Почему нельзя меня просто оставить в покое!

– ААААА! – Фислар орал во все горло, так что горничная недовольно стучала в дверь.

И теперь он думал о смерти, даже лезвие себе купил для этого. Ведь долго размышлял – как это сделать. Спрыгнуть с крыши – можно просто остаться инвалидом, под машину – водитель будет виноват и его посадят, напиться таблеток – а вдруг откачают. Поэтому избрал способ, самый безболезненный, отдающий поэзией и романтическим максимализмом. Спустить кровь в горячей воде. Аймшиг был бы рад. Вдруг вспомнил про вампира. Забавный был, шутки шутил. Всегда смеялись вместе над беловлаской. Фислар скривился в болезненной улыбке. Но нет, теперь никакая веселая мысль не отвлечет его, не на этот раз. Вода уже начала остывать. «Прости меня, донья-Эсперанса, но твоя ванная сегодня из зеленого окрасится в красный. Но тебе же нравиться это сочетание, поэтому ничего страшного». Фислар опять хмыкнул про себя, с кривой усмешкой потянувшись за лезвием бритвы.

Руки неприятно жгло, но, когда погрузил их в теплую воду, боль прекратилась. Снаружи кто-то запел, подыгрывая себе на гитаре. Туристы. Как прекрасно умирать под прекрасную музыку! О, испанские мотивы. Такая жгучая, разжигающая страсть в сердцах людей, музыка подходила только для танго с розой в зубах. Вот они безумцы, сами прыгают в водоворот, который утянет их на дно. Теперь Фислар знал, что если долго смотреть в бездну, то бездна будет смотреть на тебя. И если постоянно ходить по обрыву, то в конце концов упадешь.

Красная краска постепенно наполняла воду, окрашивая ее алыми клубьями дыма. Фислар откинулся и ждал. Кровь вытекала катастрофически медленно и это начинало раздражать. Он уже начал замерзать в этой проклятой ванной. Решил ускорить процесс. Пройтись во вене вдоль руки, а не поперек, как это делают слабаки. Ведь хотя бы умереть хотелось не как слабак. Он прицелился, пытаясь различить синюю полоску вены, и вдруг вздрогнул. Телефон засветился и брякнул, приняв сообщение. «Чтоб тебя!» – Фислар выругался про себя, повернувшись к комоду рядом с раковиной, на которой лежал телефон. Слишком далеко. Это надо вставать, идти. Но скорей всего это опять Кит. Мириться хочет. И любиться. Фислар поежился от отвращения. Нет. Это надо заканчивать. Определенно надо заканчивать. Сжав скулы, он преисполнился настолько сильной решимости, которой у него не было все то время, пока сидел, рыдая сутками напролет, обняв колени, сквозь гору скомканных салфеток грустно глядя, как за окном вечереет, представляя свое безжизненное тело. Но сейчас не вечерело. Было около одиннадцати утра. Поэтому он выбрал именно этот час. В это время позавтракав, все обычно расходились по экскурсиям и дом оставался полупустым. Но, как назло, именно сегодня какому-то идиоту захотелось спеть серенаду. И вот не вечером, а именно с утра. Какая непростительная глупость. Фислар принялся за вену. Лезвие шло туго и неприятно. Он кривился. Кровь с первого пореза стекала по руке и капала с локтя. За окном послышался шорох. Кто-то ползал по подоконнику. «Видимо голуби». Эти птицы обгадили здесь все вокруг. Но шорох продолжался. Фислар задрал голову. Сквозь окно на него глядел белый голубоглазый кот. Кот царапал по стеклу и противно мявчал.

«Как ты сюда залез? С неба упал что ли?» – Фислар решил игнорировать животное и погрузил левую распоротую руку в воду, с наслаждением наблюдая как быстро начала вытекать кровь. «Да так тебе и надо, кусок говна». Причиняя себе боль, он как будто бы мучил того, кого ненавидел. Того, кто испортил его жизнь, не оправдал родительских надежд, упустил девушку, запачкался грязными связями, ловил наркотический приход, напивался пьяным, жил безрассудно. Так тебе и надо. Если ты сдохнешь, то никто не заплачет, ничего в мире не измениться. Такого как ты дерьма повсюду навалом. Слезы злости наворачивались, он стискивал зубы, а кот мяучил за окном, пытаясь пробраться внутрь. И вдруг в глубине ума, выплыла быстрая легкая мысль. И даже не мысль, а попытка, надежда, клятва. Что если можно было бы все отмотать назад, к тому моменту, когда они с Марианной сидели в ночной тишине, освещаемые костром. Что бы он сделал тогда? Что изменил бы? И почему-то сам образ Марианны отошел на задний план, и он ощутил чистоту, которую потерял. Ведь была она у него, только совсем не ощущал. Чистоту и остроту мира. Как будто потерял настоящее детство…И все бы сделал сейчас, чтобы смыть с себя эту грязь пороков, налипших смолисто. Он силился отыскать причину этой грязи. И вот кажется, она как птица-колибри, порхала по комнате, только не ухватить ее. Где-то здесь, близко, совсем рядом… Кот определенно мешал думать. Кот все испортил. Даже умереть нормально не дают. Фислар психанул и встал, открыв наконец форточку.

– Ну и что, ты этого добивался?! Чего тебе надо, что ты меня тревожишь? Как ты сюда залез? – Он свесился с окна второго этажа, пачкая кровью стену. Кот топтался взминая подоконник лапами, смотрел влюбленными голубыми глазами и урчал. – Ах чтоб тебя! – Выругался он, понимая, что кота некуда было прогнать, внизу только обрывистая стена и нет никаких способов понять, как он залез сюда. – Хочешь пройти, проходи. – Фислар отодвинулся от форточки, и кот засуетился, примеряя траекторию прыжка. Внизу была только ванная, наполненная кровавой водой, а кот не мог рассчитать траекторию. Фислар ждал, понимая, что сегодня его план провалился. Опять. Вылез из ванной, покрывая розовыми лужами пол под мокрыми ногами, прошел к рулону туалетной бумаги и начал бинтовать себя. Разорвал тонкое полотенце, замотал сверху. Кровь быстро пропитала и окрасила полотенце. Фислар опять выругался и побрел в комнату в попытках найти лейкопластырь. Наложив плотную повязку, вернулся, обнаружив кота, сидящим на краешке ванной.

Он убирал за собой, протирая стены и пол туалетной бумагой, будто пытаясь скрыть следы преступления. Что если все отменить, повернуть время вспять… Если это возможно, то он никогда, никогда больше не упал бы в эту грязь. Все – больше никакого секса. Никакого, никогда и ни с кем. Он замер на мгновение, решив навсегда удалить старую жизнь, стереть из памяти своей и телефона. Телефон. Кстати, телефон лежал все так же на комоде, поблескивая лампочкой сообщения. Фислар поднялся с пола, выкинул грязную бумагу в урну.

Писала Харша. Он удивился. Латиницей на нильдари. Не сразу осилил читать такую тарабарщину, похожую на военный шифр. Приглашала в гости, в милую удаленную от мира деревушку. Вот именно, это то, что мне сейчас нужно. Что-то очень милое и очень удаленное. Фислар обернулся. Вода в ванной почти стекла. Кот сидел на зеленом ободке, облизываясь. Красное и зеленое. Кот взглянул голубыми глазами, спрыгнул вниз и принялся тереться о ноги, пофыркивая. Фислар подошел ко входной двери и приоткрыл ее. Кот тоже подошел, но только посмотрев в проход, снова уселся, продолжая облизываться.

– Да выходи ты уже. – Шептал Фислар, настойчиво выталкивая кота ногой за дверь. Кот увернулся от ноги несколько раз, побежал в комнату и запрыгнул на кровать. – Да что ты будешь делать? – Он запричитал. Кот скорее всего хозяйкин. Он ощутил внутренний толчок, неожиданное наитие сходить к Донье Эсперансе, под предлогом вернуть кота. Одел темную рубашку с длинным рукавом чтобы спрятать забинтованные руки, хотя на улице было довольно душно. Да, гардероб у него теперь был просто огромный. Многие могли бы позавидовать, ведь именно для этого выкладывают свои фото в интернет, не так ли?

Кот не противился, когда Фислар подхватил его на руки. Вместе они вышли, захлопнув дверь и спустившись на первый этаж повернули направо в хозяйское крыло. Не доходя, Фислар остановился у дверного проема. Белая занавеска, повешенная вместо двери, колыхалась под порывами ветра. Изнутри доносились голоса актеров с экрана телевизора и голос Доньи Эсперансы, громко говорящей с кем-то по телефону. Фислар никогда не мог различить ругается она или просто общается. Он решил подождать окончания разговора. Но она выключила телевизор и повесив трубку перешла в соседнюю комнату. Кот лез к Фислару целоваться, фырчал и мял его лапами, потому отпустил его на землю, а сам тихо пробрался вдоль стены. Кот следовал за ним, крутясь как юла вокруг ног. Уголком глаза Фислар следил, как она зажгла свечу на алтаре и, склоня голову, зашептала. Она кланялась и шептала будто бы жалуясь, плачась Богу на земную жизнь. Поэтому он решил уйти, не беспокоить ее. И пошел было, как вдруг услышал свое имя. Резко затормозил, прижался к стене плотнее. И с замиранием сердца слышал, едва разбирая испанский, что она молится за него. ЗА НЕГО! Упоминая его имя, чужое имя написанное в чужом подделанном паспорте, молилась за живущего чужой подделанной жизнью в чуждой стране. Перехватило дыхание, в горле застрял комок и грудь будто сковали железные прутья. За него кто-то молился. Впервые в жизни. Он никогда не верил ни в богов, ни в богинь, смеялся над этим, но тут… Сердце как будто расплавилось. Она молилась за него. Фислар сползал вниз, скользя спиной по стене. За него… за самого последнего эгоиста и неудачника. За самого недостойного, грязного, порочного на свете. Бросившего свой дом и отчизну, растоптавшего чувства всех близких людей. Недостойного даже доброго взгляда. Чуть не убившего себя сегодня. Видать это не просто так. Значит кто-то любил! Все же кто-то любил его… Совершенно чужой человек, простая мексиканская женщина, с которой он и не был по-хорошему знаком. И кот, что пришел, чтобы спасти его, а сейчас уже исчез без следа, будто был призраком. И Харша любила, видимо все-таки ей он был дорог, раз приглашала к себе. И Марианна любила, отдала ему половину бриллиантов, что достались ценой собственной крови. А он так быстро истратил всё без остатка. Фислар разрыдался, без памяти, без тормозов, завыл как раненный, но не добитый жизнью. А Донья Эсперанса выбежала испуганная, увидав сломленного отчаянием, одиноко сгорбленного с болезненным взглядом зеленых глаз на истощенном лице.

Он упал ей в ноги, хватая за щиколотки, теплые, живые, не в силах просить разрешения стать его матерью. На запястьях рубашка покрылась бурыми пятнами.

Канон Пахельбеля

⁵⁹

Все безнадежно повторялось и повторялось. Селдрион смотрел на небо, покрытое смогом. Ни единого облака. Как тошнит от всего этого. Здесь не увидишь даже чистого неба. Завтра самолет. В тот день они покинули город незамедлительно после происшествия. Он позволил ей принять душ и выбросить одежду бывшую на ней в тот самый момент. Вместо мытья, она просто рыдала, упав на пол. Мыл её как инвалида. Одевал. Когда сели в такси, то все снова повторилось. Она рыдала безудержно, не говорила ни слова. Прошло уже четыре дня с страшного декабрьского полнолуния, как она онемела.

Последние дни они не выходили из номера отела в Дели. Красивого, просторного. Всю еду приносили слуги, но она ничего не ела. Едва заставил ее выпить сок. Завтра вылет.

Лежала с недвижимым лицом на боку, упершись взглядом в пространство. Все повторялось. То же самое было с Арсалиэ до болезни. О том, как схожи были причины тогда и сейчас, он даже себе старался не признаваться.

Стоило только дотронуться до плеч Марианны, и она снова начинала плакать. Не мучай меня своим молчанием, не мучай. Скажи хоть что-то. Но она оставалась неподвижной и безмолвной.

За это время он перепробовал все варианты, равно не действующие. Сначала был сух и строг, говорил приказами, когда надо было незамедлительно убраться оттуда, когда отмывал с одежды засохшие капли крови, стаскивал вещи в чемоданы. Потом наоборот расчувствовался ее горю, омывая ее под душем, будто это он был сиделкой, а она беспомощным больным. Целовал и утешал, но она вырывалась рыдая. Затем сменил тон. Кричал, обвинял, а потом стоял на коленях, каялся, просил прощения, молил поговорить с ним, а затем снова злился и обвинял. Но это было подобно разговору со статуей. Она молчала, не смотрела на него, безжизненно вялым было ее тело, взгляд пустым, лицо осунулось, а глаза опухли от слез. Три дня мучимый бесплодной борьбой, он уже не знал, что делать. Четвертый день они проводили в молчании. Чувствовал, как самого засасывает в водоворот горя. Нельзя позволять себе это.

Встал, отлепив взгляд от безрадостного мутного неба. Захватил колонку в неразобранных дебрях чемодана. Нашел мелодию на телефоне. Эта приятная успокаивающая музыка всегда действовала на него гармонично. Включил звук.

Размеренный ритм напоминал о медленных танцах на балах. Скрипичная партия лидировала, оставляя ощущение плавного полета в облаках. Небесная чистота, именно то, что нужно нам сейчас. Заботливо подхватил легкое тело, лежащее на кровати. Поставил ее на ноги. Эта музыка заставляла его поверить, что бывшее в том грязном разрушенном доме и вовсе не существовало. Опять чувствовал себя самим собой. Животное не приходило. Ничего не было. Прижал ее за талию бережно поддерживая. Ее мягкая полная грудь коснулась его тела. От волос исходил запах белой акации. Переступая с ноги на ногу, он вел ее простыми движениями. Она не сопротивлялась. Под эту музыку танцуют на свадьбах, а мы будто на похоронах. Мало-помалу она включалась, ступая уверенней, оживала. Но взгляд все так же спрятан, укрыт в глубинах памяти. Хотя бы тело здесь, с ним.

Номер люкс позволял танцу развернуться. Он повел ее, как чаще всего нильдары танцевали на балах. Тот танец, что они танцевали еще тогда, когда она уже была слишком уставшей, а он слишком пьян, чтобы запоминать. Плавные движения музыки заставляли душу воспарить над обыденностью. Она взглянула в его глаза. Будто очнулась ото сна. Это был не тот Селдрион, приказывающий насильнику раздеться, это был не тот Селдрион, размозживший хрупкий череп одним ударом о подоконник. Это не он исторгнул поток черной крови одним взмахом кинжала. Это был тот Селдрион, что грустил с ней на закате, сидя на прогретой крыше, глядя на уходящее солнце. Это был тот Селдрион, что приехал к воротам Тиаинэ, уносясь с ней на лошадях вскачь все дальше и дальше от города. Как такое может быть? Разве может один и тот же человек быть таким разным. И хоть он не человек… все же. Марианна остановилась, подошла ближе, взяв его крупную ладонь в свои руки. Эта рука боялась потерять ее, эта рука заботилась о ней… эта рука так безжалостно убивает, одним взмахом прекращает жизни. Он же говорил ей раньше, что убивал. Убивал по обязательству, неоднократно. Почему тогда она не думала об этом. Скрипки заливались, выплескивая восторженный возвышенный звук из колонки, заполняя им этот дорогой безвкусный номер. А она смотрела на эту руку. Селдрион поцеловал ее в макушку, обняв, прижав к себе второй рукой.

Возможно ли жить с этим дальше? Теперь, уже зная правду. Лучше бы они совершили, то что хотели и остались живы. Если бы можно было повернуть время вспять, то даже не стала кричать, звать на помощь, лишь бы они остались живы. Слезы того парня, что на коленях просил пощады. И промолчала, не сохранила ему жизнь. За что?

Эта музыка не давала возможности представить, что тот мир, существовавший недавно, существует для кого-то сегодня. Тот мир, в котором убивают, насилуют, мир страданий, заполненный реками крови. Как это может быть одновременно? Облака райских миров по соседству с обителями ада. Кто-то танцует, а кому-то вспарывают горло. Кто-то лежит объятый сомой на мягком мху среди светящихся волшебных деревьев, а кого-то сжигают заживо, протыкают копьями, чья плоть разрывается, ступив на мину. Медленно истекать кровью лежа в нескольких метрах от своей ноги. Мучительная смерть от рака. Миллионы забитых на мясо животных. Неизлечимые болезни. Страшно. Есть ли в мире справедливость? Если есть, то в чем она заключается, такая неочевидная? Он так привязан, так любит, объят страстью, что ради нее убьет любого. Может ли такая любовь существовать на свете? Конечно может, но будет ли это любовью? Кому решать ее судьбу?

Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит.⁶⁰ Марианна заплакала, вспомнив эти слова. Он прижал ее к груди сильнее. Подхватив его правую ладонь, раскрыв ее, поцеловала, слезы текли по щекам бесшумно. Селдрион склонился, нежно прижав свое щеку к ее щеке.

***

На следующий день в аэропорту Марианна пошла в туалет и не вернулась. Больше часа прошло, прежде чем он осознал бессмысленность метания и поисков. Она ушла сама. Сообщения не доходили. Бессильно опустился на металлическую твердь казенного кресла. Пульсация крови в висках. Темнело в глазах. Тьма и мрак. Падение в бездну. Сон сбылся, теперь окончательно. Открыв дорожную сумку, прямо сверху обнаружил свёрток салфетки, в которой лежало кольцо. Простая белая салфетка со столика аэропортного кафе. С одним лишь словом на ней «Прости». Селдрион сжался в беззвучном плаче.

Последний в мире канон ре-мажор. Звуки воспоминаний эхом звучали в его опустевшей голове, покинутом сердце, сливаясь, уносились с дальним дикторским голосом просящем опаздывающих пассажиров Иванову Алису и Рой Марианну пройти на посадку рейс 513 Дели-Москва…

Часть третья

Заснеженными тропами

Фислар стоял на морозе, куртка настежь, в зубах сигарета. Проходящая мимо скрюченная тибетка недовольно покосилась. Цокнул про себя, отойдя на пару метров дальше от входа в придорожную гостиницу.

Погода стояла прекрасная. Бушевавшая два дня подряд буря улеглась и снежные шапки лежали повсюду как ленивые меховые животные. Они примостились на крышах домов, по улицам и закоулкам, где люди неустанно боролись с ними, дабы очистить проезд. Они раскинулись всюду: вдали на бескрайних полях, вдоль замерзшей реки и на дальних пиках гор, что смотрели на город молчаливо возвышаясь. Солнце зимой вставало поздно и вот уже девять утра, а оно только-только вылазит откуда-то сзади, наполняя лежащую впереди долину искристыми желтыми отблесками. Так прекрасно, что грудь его наполнялась радостью вместе с кружащей голову первой утренней сигаретой. Было холодно, он посмотрел на свои озябшие покрасневшие пальцы, кинул окурок на обочину и засунув руки в карманы, решил пройтись несколько метров вдоль реки. Повернув налево, похрустывая новенькими желтоватыми сапогами с рифленой подошвой, он перешел дорогу подойдя ближе к застывшему льду реки. Тут и там сквозь заснеженную толщу проглядывали влажные пятна тонкого льда. Такая быстрая река не замерзала даже зимой. Рука сама собой потянулась к карману. Достал еще сигарету, затянулся, провожая взглядом реку, текущую с северных высоких гор. Величаво пугали, заставляя трепетать. Туда нам и нужно. Не понятно, чего же ждет Аймшиг.

Порядком замерзнув, на ходу застегивая куртку, выдыхал последние ядовитые облачка дыма, следя внимательным взглядом за приближавшейся к гостинице белой машиной. Такси. Кто-то едет в такую рань. Заселение обычно после двенадцати. Кстати, еще не собрал свои вещи. Половина из них оказалась не нужной. Аймшиг повелел взять рюкзак. Придется покупать его где-то здесь. Уж должны продаваться. Почему-то верил упорно в эту абсурдную мысль, словно по привычке живя в изобильной товарами Америке. Теперь заспешил ко входу, чувствуя, что уши уже начинают отмерзать.

Он поравнялся с машиной, когда водитель вышел открывать багажник для пассажиров. Из задней двери кто-то выбирался. Фислар притормозил. Вроде девушка. Одна приехала. Когда она взвалила на плечи рюкзак, различил знакомый голос. Стоял несколько секунд, спиной к машине, уже взявшись за дверную ручку. Надо проявить вежливость. Открыв даме дверь, мельком взглянул на половину лица, видневшуюся из-под широкого мехового капюшона. Сердце стукнуло.

– Мариэ? – Он полуспросил негромко.

Та подняла глаза, мгновенно расплывшись в улыбке. Белозубая. Нос небольшой округлый, как у зверька. Глаза-черешни.

– Фислар?! – Чуть не крикнула она со смехом. Бросилась ему на шею. Обнялись крепко. – Ты тоже здесь? Не ожидала тебя увидеть! Боже, ты так модно выглядишь. Наверное, все косятся. – Она радостно смеялась.

– Что значит «тоже здесь». Я-то тут уже пару дней кукую. Этот паразит Аймшиг даже не удосужился сказать кого мы ждем. Ты одна? А где «он»? – На последней фразе он скривился, будто говорил о мерзкой жабе.

– Замечательно! Значит мы пойдем вместе. Так лучше, даже безопаснее. – Марианна вздохнула будто с облегчением, но на вопрос не ответила. – Давай зайдем внутрь, я замерзаю.

Она поторопилась, пролезая перед ним. На стойке регистрации ее приветствовала молодая аккуратная тибетка в национальном платье и теплой вязаной жилетке. Фислар смотрел стоя в стороне, как она суетиться, потирает замерзшие пальцы, достает паспорт и деньги. Получив ключ от номера, Марианна обернулась.

– Я, пожалуй, переоденусь. Давай встретимся чуть позже здесь внизу. Я умираю, как хочу горячего чая.

***

– Тут все так по-домашнему. – Марианна осматривалась по сторонам. – Зато чисто. Вроде как… – Она опять заулыбалась.

– Да, не Париж, но неплохо. У них отличные блинчики на завтрак. И одеяла почти не воняют. – Фислар наклонился ближе. – Хотя все равно приходится спать в спальнике. Я не ожидал такого дикого холода по ночам.

– Ах ты неженка! – Марианна махнула рукой.

– Кстати ты что, на горнолыжный курорт собралась? – Подметил ее широкие дутые штаны и теплую жилетку.

– Купила все в самый последний момент. Так получилось.

– А где Селдрион? Когда он приедет? – Фислар вернулся к мучившему вопросу. Марианна опустила взгляд.

– Он не приедет. Давай не будем об этом.

– Что-то случилось? – Фислар всматривался в погрустневшее лицо.

– Мы больше не вместе. Пожалуйста, больше никогда не спрашивай об этом, ладно?

Когда они уже доедали блинчики, со звоном колокольчика в кафешку ввалился Аймшиг, в тибетском традиционном мужском костюме, черной куртке на одно плечо и бирюзовых серьгах. Марианна повернулась, задержав взгляд на его волосах, убранных в косу на спине.

– Так девочки-мальчики, надо выдвигаться. Доедайте и собирайтесь. Через час выходим.

– Уже?! – Оба застыли, открыв рты.

– Уже-уже. Вот ваши кошки. – Он бросил рядом с Марианной тяжелый пакет. – Ровно в одиннадцать и без опозданий, а то останетесь здесь.

Фислар открыл было рот, чтобы возразить, а Марианна просто ускорилась, запивая последний блинчик остатками чая.

– Мне надо срочно успеть, я еще вещи не сортировала.

– Да у тебя же весь рюкзак уже собран, а у меня его вообще нет.

– Да, Фислар, у тебя есть час на то, чтобы решить этот вопрос. – Она быстро вылезала из-за стола, подхватывая пакет с кошками.

– У него было на это два дня. – Подметил Аймшиг ехидно улыбаясь.

– Эй, была буря!

***

Все же спустя час, Фислар стоял одетый, с рюкзаком и недовольным выражением лица. Потянулся за сигаретой.

– Вот твои кошки. – Выходившая из двери Марианна вручила ему металлическую пару.

– Что это? – Он покосился.

– Ты что, куришь?

– Да.

– Всегда считал, что курение – удел вечно недовольных людей. Скрючат мину и лезут за сигаретой. – Аймшиг не смотрел на него.

– Все, давайте не ссориться. – Марианна подняла палец вверх, наставляя.

– Да мне в общем-то без разницы на его мнение. – Нильдар недовольно хмыкнул.

Выйдя из дверей гостиницы, они двинулись направо вверх по дороге. Как сообщил вампир, дорога дальше города засыпана вчерашним снегопадом, предстояло идти по реке. Шли быстро, в темпе. Иногда Марианне приходилось бежать за ними. Аймшиг шел легко одетый, меховая шапка лишь для вида, шея и уши оставались открытыми и становилось холодно от одного лишь взгляда на него. Ветер усиливался, пронося тонкие стайки снежинок по обледеневшим тропам. Быстро достигнув пределов деревни, которую тут называли городом, они начали забирать влево, спускаясь с холма к реке. Несколько раз Марианна поскальзывалась. Никто не помогал ей. Постоянно ловила себя на мысли, как отвыкла от самостоятельности. С ним даже рюкзака нести не пришлось бы. Избаловал. Опять защемило сердце. Когда уезжала на такси, стремясь сделать все как можно быстрее, будто себя от себя отрывала. Часть своего тела, болезненно, кровоточаще. Так нестерпимо. Купила антидепрессанты без рецепта. От них жутко заболела голова. Пришлось бросить. Все-таки смогла сама силой воли заставить прекратить плакать. Принуждала себя насильно, будто была для себя чужим человеком. Либо сейчас это сделать, либо умереть. Она выбрала жить. Жить одной, без него. Напоминала себе об этом ежедневно, ежечасно. Аймшиг не оставлял следов на снегу, смотрела на его ноги. Вроде идет со всеми, но следов не остается. А с виду такой тяжелый. Ноги Фислара обтянуты серыми джинсами. Желтые высокие сапоги на рифленой подошве. Не скользит совсем. Длинный мешковатый пуховик цвета хаки, шапка крупной вязки, выбритые виски, сигареты. Так сильно изменился с тех пор. Надо тоже срочно сделать стрижку. Невыносимы эти волосы, что он гладил. Все изменить, всю жизнь перестроить.

Спустившись к реке, надели кошки. Аймшиг не скользил. Да идет ли он вообще по земле? Ведь ни капли не касается, только вид делает. Ступая по реке, сосредоточенно молчали. Каждый думал о своем.

– Не подходите близко к мокрому льду. Держитесь ближе к берегу. – Предостерегал вампир.

Ах, да, он же вампир. Может поэтому. Отражается ли он в зеркале? Конечно отражается, столько раз видела. Лед – прозрачно-голубые кристаллы, морозная свежесть. Солнце проходило над ущельем где-то сверху, совсем не касаясь окружающих с обеих сторон скал, между которыми текла река. Дорогу сверху совсем замело. Ни одна машина не пройдет. Аймшиг такой молчаливый, боялась спрашивать обо всем. Вот Харшу увижу, тогда… Фислар тоже молчит. Такой же, как всегда, недовольный, нахальный максималист. Опять начал отравлять воздух дымом. Марианна помахала рукой у носа. Вампир повернулся:

– Кури- кури. Нашей богине только лучше. – Засмеялся про себя.

– Что ты несешь? Какой богине? – Нильдар закатил глаза. Аймшиг продолжал смеяться.

– Моей богине. Жги благовония для черной демоницы⁶¹. Да обретет она силу!

– Идиот! – Прошипел Фислар, но сигарету выкинул.

***

Спустя пару часов сделали привал. В ногах напряжение от неудобной ходьбы. Река уходила влево и им нужно было опять подниматься наверх.

– Придется идти по снегу. Дальше никак.

Марианна заправляла штаны в ботинки. Предстояло карабкаться вверх по обледенелым уступам. Хватаясь за камни, будто от этого зависела ее жизнь, она поднималась самая последняя, дрожа от страха.

– Быстрей давай! – Сердито каркал Аймшиг.

Поднявшись, увидела тонкую полоску дороги, уходящую вверх между нависающими справа скалами и речным обрывом слева. Хорошо хоть не было льда.

– Здесь громко не разговаривать, и не смеяться, вдруг лавина сойдет. Всем молчать. – Наставлял вампир полушепотом, хотя в этом не было необходимости.

Снег засыпался в ботинки несмотря на все предосторожности. Фислар то и дело ругался про себя в очередной раз вытаскивая льдинки из сапог. Мерно, медленно протаскивая поочередно правую, а затем левую ногу, Марианна чувствовала, как приходит покой в мысли. Чем дальше от пыльного шумного Дели, тем лучше. Правую, левую, правую, левую, правую… Оставалось надеяться, что Харша не прислала Селдриону то же сообщение. Когда получила, то проверила и его телефон. Ну а что, он-то этим постоянно занимался. Поэтому принцессино письмо пришлось скрыть. Теперь он не знает ее адрес. Точно не знает. Хотя пока не спросит Харшу наверняка, о спокойствии и говорить нечего.

Повернув сквозь ущелье, они наконец покинули прибрежную зону обратившись лицом к огромной долине, уходящей вниз, распластавшейся справа, укрытой горами со всех сторон, как огромное гнездо орлана. Над домиками вдали поднимался дым, крыши чернели тут и там. Вчерашний снегопад не коснулся их, поэтому идти стало легче. Неверное солнце вновь пряталось за скалами, оставляя путников в привычной тени. Рюкзак отдавливал плечи, Марианна то и дело подтягивала лямки, Аймшиг быстрым шагом шел метрах в пятидесяти, Фислар почти рядом с ним, а она все не успевала, уже порядком взмокнув от погони, начала раздражаться. Оголодав, она уже представляла, как поест чего-нибудь свежего и горячего в уютной обстановке, подобной придорожной гостинице. Только подойдя ближе к деревне, накатилось разочарование. Каменные беленые дома облеплены снизу сушащимися коровьими или ячьими лепешками, дороги особо не было, только маленькие тропки. Изрядно напоминало средневековье. Время здесь будто застыло в тринадцатом веке. В загонах, огороженных стенами, слепленными из тех же ячьих лепешек, меланхолично жевали черные волосатые животные с припорошенными спинами. Низенькие строения, всякое отсутствие цивилизации. Аймшиг быстро петлял меж домов, так что гостям не удавалось запомнить дорогу сюда, пока не достигли крошечного сарайчика на обочине деревни рядом с загоном для скота. Здесь укрывались животные от буранов.

– Ты куда нас ведешь? – Подозрительно спросил Фислар. – Мы что «здесь» будем жить?

– Размечтался! – Вампир расхохотался в ответ.

– О боже мой… – Марианна переглядывалась с Фисларом, строя ему рожи ужаса, в ответ получая такую же гримасу.

Аймшиг три раза сильно ударил по двери, взбивая клубы пыли в чистый морозный воздух. Через несколько секунд дверь отворилась и на пороге показалась тощая фигурка Харши в человеческом облике.

– Дверь хочешь выломать? – Недовольно смерила его взглядом.

– Привел гостей. – Он отодвинулся, махнув рукой в сторону недоумевающих лиц.

– О! Как замечательно! Проходите, проходите! – Харша засветилась от счастья, освобождая проход.

***

Они сидели, сгорбившись под нависающими полками загроможденными всякой ерундой и старыми вещами. Несвежий дух, дымно и пыльно. Марианна чихнула. Убрав со стола, Харша поставила перед ними чашки. Позади, на черной закопчённой печке грелсячайник. Марианна грустно взглянула в маленькое замызганное окошко почти у потолка. Комнатка почти два на два, примыкала к хлеву. По сути, играла роль сторожки или склада, где и жить-то не предполагалось. Две узкие лавки по бокам, маленький столик. Напоминало место в плацкартном вагоне.

– Ты живешь здесь? – Поджав губы сожалеюще спросил Фислар. В ответ та только бросила острый взгляд ничего не ответив. Фислар хихикнул так хулигански открыто, что Марианна отвернулась, сделав вид, что рассматривает старую тханку⁶² в закопчённой парче, висящую в противоположном углу.

– Может тебе помочь? – Спросила она, на что Харша тоже ответила вопросом.

– Где Селдрион?

Марианна опять чихнула, потрясая руками в воздухе, будто желая отогнать пыль.

– Я приехала одна. Наши пути разошлись.

– Как это? – Нагини резко повернулась, проводя взглядом от нее к сидящему напротив вампиру.

– Ну так. Разошлись, расстались, мы больше не вместе.

– Не говори ерунды, что это значит вообще? Он должен был приехать. – В ее голосе звучала смесь удивления и раздражения. Она кивнула Аймшигу, – Ты посылал ему письмо?

Фислар демонстративно прокашлялся в кулак, все взгляды обратились к монголу. Вскинув брови, улыбался довольный, так неожиданно. Харша закипала от злости, как и дымящийся чайник, стоявший на печке.

– Отвечай. Ты посылал ему письмо? – Хрипло прикрикнула она.

Аймшиг разразился смехом, хлопнув себя по бедрам.

– Нет. – Он продолжал хохотать. – Этой беловласке я писать не стану. Спасибо, но нет. Избавьте.

– Что это значить? Но я же просила тебя. Как ты смеешь не слушаться моего приказа? – Харша перешла на визг.

– А ты мне кто, прости? Царевна-королевна Харша Шестая В Очереди На Престол Царя Нагов, до которого мне вообще дела нет! – Аймшиг прищурился и потемнел, сумрачно стало вокруг, и Марианна почувствовала, как по щекам дунуло холодным ветерком. Все истерики нагини, ее заламывания рук, слезы, злобный визг, угрозы, работали только с Селдрионом, терпевшем ее лишь в силу своей высокомерной способности видеть всех окружающих немного ущербными. Тут же почувствовав, что пережала, Харша отвернулась, будто за чайником и сменив тон заметила:

– Ты мог бы сделать это по дружбе. Ты же знаешь, что я хотела видеть именно его.

– Похоже, мы тут лишние. – Фислар намеренно громко шепнул на ухо Марианне.

– А я не хочу вообще его видеть. – Поставил точку в разговоре Айм.

– Я тоже. – Скривился в ухмылке Фислар.

– И я. – Робко прошептала Марианна, подняв ладошку вверх.

– Мы проголосовали, так что ты в меньшинстве тётушка Харша. – Съязвил Фислар и Харша взорвалась в ответ.

– Какая я тебе тётушка, я тебя в два раза моложе! – Орала она, а Фислар издевательски улыбаясь чесал подбородок.

– Ну это он тебя так все время называл.

– Но его здесь нет!

– Вот именно. Сразу так хорошо дышится.

Харша взяла себя в руки, молча наливая чай, плотно сжав скулы, только крылья носа ее вздымались, готовясь разразиться тирадой. Громко, подвинув к краю стола табуретку, она уселась, глядя искоса то на Марианну, то на Аймшига. Тот ухмылялся про себя, облокотившись на стену, пальцами вращая огромные перстни с самоцветами. Наконец не выдержала повисшей тишины.

– Как ты могла его бросить, он столько для тебя сделал? Он столько раз спасал тебя от смерти? Спас тебя, когда ты прошла через портал, поселил у себя во дворце, обучил языку, дал тебе все необходимое, спас от Аймшига, последовал за тобой в этот мир, бросив все что у него было, всю свою жизнь. Он столько страдал из-за тебя, а ты? Неблагодарная!

Марианна уткнулась взглядом в серые завихрения пара, исходившие от чая. Фислар достал телефон, пытаясь найти сеть.

– Тут нет связи. – Констатировал модный капитан очевидность.

– Понятное дело что нет. – Опять психанула Харша. – Поэтому я и послала его на перевал отправить сообщение всем вам. Чего он не сделал.

– Все понятно, – Фислар ехидничал, – а я-то думаю, что это ты меня вдруг приглашать решила. Мы тебе не нужны. Мы так, мусор за компанию.

Он сделал попытку выбраться, для чего Марианне пришлось встать и выйти, чтобы пропустить его. Накидывая пуховик на плечи, затягивая шарф, он прошептал.

– Спасибо за прием! – Он намеренно выделил последнее слово самым пренеприятнейшим тоном, какой у него был в запасе. – Тогда каждый сам по себе, я уеду отсюда, как только будет возможность.

– Подожди, я с тобой. – Марианна быстро засобиралась. Но нагини продолжила тираду, не поворачиваясь к ней лицом.

– Если бы ты знала, как он любил тебя. Я никогда не видела его таким. Как ты можешь поступать так? Все равно, что найти бриллиант в куче навоза, а потом выкинуть его обратно. Раньше я бы все отдала за такое.

Марианна вспыхнула.

– Если ты его так любишь, то забирай себе. Дарю. Мне такого добра больше не надо.

И когда они уже открывали дверь, чтобы выйти, Аймшиг вязко, низко произнес.

– Просто наша царевна стала никому не нужна, как только у нее закончились все уловки и деньги. Ни Владыке, ни даже своему драгоценному учителю.

Послышался шлепок пощечины. Она сидела красная с пугающим горьким взглядом, а вампир прижимал к щеке руку.

Воспоминания

Когда все ушли, она осталась одна в крошечной пыльной каюте, заваленной, как склад, вещами хозяев, что разрешили ей жить здесь. Они хотели поселить ее в своем доме, но Учитель настоял. Вздохнула. Слова вампира болью отзывались в сердце, заставляя терзаться снова и снова. Он не принял ее. Не принял. Сказал, что не обучает таких как она. В тот момент, казалось, что мир вот-вот и рассыплется на части. На карту было поставлено все, но эта карта проиграла. Кто виноват? Сама и виновата. Селдрион тоже поставил все лишь на одну карту, которая подвела его. Она думала… Все думала, рассчитывала, планировала, уже видела, как войдет в царский дворец проведя рядом с собой Учителя, прекраснейшего из всех богов, чьи глаза изливают вокруг синий свет, усмиряющий диких братьев. Белокожий, в короне и одеждах небожителей. Он – ее Учитель. Она – Его ученица. И грянут хвалебные гимны, девушки из свиты будут осыпать их лепестками лунных лотосов, отец склониться к их ногам. Братья смирят наконец свои гордые взгляды. Он должен был обуздать их всех, воспарить на облаке над городом и громогласно проповедовать Дхарму, которую те должны были хранить, но утеряли в веках в погоне за наживой и властью. Тут она станет главной жрицей, а отец пусть правит, только номинально. Реальной власти отныне у него нет, не должно быть.

Ах мечты, мечты. Увидев Ламу Чова в жизни, она не смогла сопоставить свои видения с реальностью. Но сердце кольнуло, волосы на голове зашевелились, из глаз потекли слезы. Смотрела на него с замирающим сердцем. Монахи вокруг что-то пели. Аймшиг сопел недовольно, хоть в этот раз и смог попасть внутрь храма. А она не отрывала глаз от заросшего грязными лохмами старика в желтой накидке. Колокольчики звенели в руках бритоголовых, мерно гудел гул их голосов, дым благовоний застилал полутьму храма, и она ощущала тот же восторг, что был у нее там, в Дхарамсале. Когда все закончилось, подошла к нему. С неяркой, несмелой улыбкой обратилась. И нужен был переводчик. Аймшиг жил здесь много веков назад, знал старое наречие, но лама едва разбирал его речь. Худо-бедно помогал молодой вечно-краснеющий монах едва освоивший английский. Один американец как-то приезжал в монастырь и полгода обучал всех монахов. Но как же плохо они разговаривали…оба. Харша ежесекундно покрывалась липким потом волнения. Да, не так себе все представляла.

Им назначили аудиенцию в одной из монастырских комнат. Это была бывшая комната Ламы, который бывал здесь совсем редко, а ученики так боялись что-нибудь изменить в ее пространстве, что заходили сюда лишь затем, чтобы вытереть несуществующую пыль. Поэтому груды свертков, книг, увенчанных тряпочками, разорванными кусками кхадаков, парчой, лежали разбросанными тут и там. Казалось, они занимали все свободные поверхности, и чтобы поставить чашку, приходилось отодвигать целую груду застарелой бумаги. Конечно, настоятель был этому недоволен. Мастер Чова уже давно не прикасался к книгам, лишь по вечерам бубня про себя сутры, многие просто по памяти. Так же давно он уже не считал комнату своей, ютясь по прибытию в углу на полуразвалившейся кровати со старым, продавленным до дыр матрасом, укрытым как одеялом из бывшей красно-коричневой монашеской накидки. В комнате размером не больше двенадцати квадратов, он занимал только один угол, в котором ел, спал, медитировал, размещал подношения, звенел колокольчиком и стучал маленьким барабанчиком⁶³. И для всего этого ему было достаточно разве что полутора метров. Хоть абсолютно все осознавали ненадобность вещей, размещенных в этих стенах с облупившейся краской, точно таких же, как общая монашеская спальня, где просыпался Ринчен, но рука каждого из них замирала перед тем, как тронуть здесь хоть что-то. Поэтому в очередной раз заходя сюда с наполеоновскими планами, настоятель снова и снова вертел по сторонам головой, от чего становился похожим на потерянного голубя, любовно проводя рукой по древним манускриптам, иногда так нужными в центральном зале, и поднимал руку вверх, приказывая и без того бездействующим помощникам остановиться и покинуть комнату. И так вновь и вновь. После этого проходил месяц-другой и у него опять начинало зудить все же сделать то, от чего их останавливала невидимая сила. Напуская на себя тучи деятельной активности, он бодро поднимал первых попавшихся на глаза послушников и снова входил в эту комнату, окутанную застывшим временем. И снова останавливался в дверях, лишь краем глаза отмечая про себя то, как невластно здесь время, и что даже пыль не в силах покрыть собой эти пожелтевшие письмена.

Теперь же в комнате теснились четверо. Сам мастер, его помощник раскрасневшийся Ринчен, строгая Харша, как всегда в черной кружевной юбке в пол, туго затянутом не горле жакете, который так сильно обхватывал ее руки и туловище, что казалось, она состоит из костей, а рядом с ней мрачный Аймшиг, такой же как всегда, только в тибетском традиционном наряде с приспущенным правым рукавом.

Гуру улыбался рассеянно-дружелюбно, глядя в пространство меж ними, махнув рукой на пол перед собой, куда Ринчен уже заботливо подложил подушки.

– Делаем поклоны. – Прошипел Аймшиг сквозь зубы.

Пытаясь не сшибить предметы вокруг, они кое-как поклонились, и наконец усевшись, Харша как-то стыдливо начала расправлять юбку, будто оттягивая время, даже вампир кинул взгляд в ее сторону, удивленный поведением. Она молчала, странно-неловко косясь то и дело на сидящего у ножек низкой кровати Ринчена. Гуру улыбался дружелюбно.

– Говорите, что у вас. С чем пожаловали? – Спросил он и Ринчен перевел.

– Мы прибыли издалека. – Начала было Харша.

– Очень издалека! – Аймшиг сильно махнул рукой вдаль, будто пытаясь общаться с глухонемым.

– И у нас очень важная просьба.

– Весьма и весьма важная! – Добавлял комично Аймшиг на старом наречии.

– Что за просьба? – Заинтересовался мастер.

Харша замолчала. Этот проклятый языковой барьер. Если она все расскажет, то будет очень странно. Скорее всего их выгонят и больше никогда сюда не пустят.

– Это просьба о помощи. Я знаю, что вы высокий лама, что вы много всего знаете. У вас много знаний. – Она кашлянула в кулак. Боже, как же плохо она знала английский. Сюда бы Марианну.

– А я пришла издалека. Наш народ сейчас в большой беде. У нас много проблем. Война, ненависть в сердцах родственников и друзей. Алчность в умах моего народа. Они постоянно жаждут золота и власти. Все больше и больше. И им никогда не хватает. Когда-то у нас были древние знания, но теперь все утеряно, и мы пребываем в упадке. – Харша ждала, когда монах переведет. Казалось, он справляется неплохо. – Поэтому я пришла просить вас, от лица всего нашего народа, посетить наш край и даровать нам священное знание. Восстановить гармонию и справедливость в нашем мире.

Она облегченно выдохнула. Ринчен бросил взволнованный быстрый взгляд, но тут же справился с собой и с щенячьим блеском в глазах перевел это все сидящему на кровати.

– Я правильно понимаю, вы простите Учителя даровать Дхарму вашему народу? Вы ведь это имеете в виду под «знанием». Простите за вопрос. – Ринчен снова покраснел, едва уколовшись об обжигающие черные угли раскосых глаз незнакомки. Она вперилась в него, просверливая до основания, не отпуская с крючка гипнотически застывшим взором, так что послушник почувствовал себя мышью перед смертью, представшей в виде змеи. По спине пробежал холодок. Когда она отпустила его, спасаясь бегством, его глаза обратились в надежде к ее спутнику, но встретили там могильный холод и полное равнодушие. Ринчен обомлел. Никогда прежде он не встречал таких людей. Они напугали его. Живя в столь отрадном, пропитанном святостью месте, он и забыл, что такое страх, забыл, что бывают плохие люди и зло. Ежедневно читая молитвы о благе существ, он представлял их всех заблудшими беспомощными душами, глупыми, немного жадноватыми, но все же добрыми, такими как те кочевники, часто заходящие в храм. Их глаза были часто растерянными, пугливыми, но все же такими теплыми, радушными. Бывало, он посещал их дома, чтобы помогать старшим монахам проводить там ритуалы, и потом их кормили, смеялись, подвозили на старом мотоцикле или низкорослой лошадке. Пару раз он даже бывал в крупных городах, где шумная жизнь бурлила, пенилась подобно потоку. И там были занятые своими делами люди, раздраженные, невнимательные, но когда улыбался им, то всегда улыбались в ответ, но теперь… Все равно что смотреть в бездонный пустой колодец. Высушенный, заброшенный. Такие глаза были у гостя в дорогих украшениях из бирюзы и коралла.

Мастер похлопал его по плечу смеясь, вырвал из мира фантазий. Ринчен вздрогнул извинившись, сам над собой засмеялся, хотя на душе скребли кошки.

– Передай ей, что я не смогу никуда с ней пойти. Извинись за меня. Скажи, что я уже очень слаб для подобных длинных путешествий. Я бы с радостью даровал им учения, но не могу. Пусть попросят кого-нибудь помоложе.

Ринчен перевел. Гостья открыла рот, вздернув надменно брови. И совершенно не стесняясь присутствия Учителя повернула голову влево, принявшись шептаться на чужом наречии с видом таким недовольным, что монах будто кожей чувствовал, как она поносит Гуру Чова. Ее спутник смотрел в сторону и ни один мускул не дрогнул на его круглом и плоском, как луна лице. Видно было, что ему абсолютно наплевать. Видя все это, Гуру, желая их успокоить, перевел через монаха.

– Скажи им, чтобы не беспокоились. Мы попросим кого-то из старших геше⁶⁴ пуститься с ними в дорогу. Не оставим их. А пока, они могут ходит в наш монастырь, и слушать Дхарму. Правда на тибетском читаем. – И он улыбнулся.

– Нет, вы не понимаете, я пришла издалека именно за вами. Мне нужны вы. Именно вы. Я прошу вас обучать меня и мой народ. Разве для вас это ничего не значит? Да можно сказать вы сами меня сюда и привели, как же теперь отказываетесь. Вы что, бросаете меня? – Она истерично срывалась на визг в последней фразе. Ринчен старательно переводил уже не пытаясь разобраться в ситуации.

Последовало долгое молчание. Должно быть слова женщины в черном привели гуру в бешенство, но обернувшись, Ринчен обнаружил в них странный мелькающий отблеск.

– Гнев разрушит тебя, моя дорогая. Лишь с этим врагом тебе нужно бороться. – Морщинистые веки почти полностью закрывали его глаза, будто он засыпал. – Я уже ответил на твои вопросы, поэтому прошу вас, приходите позже. Сейчас у меня еще посетитель.

Она прищурилась и резко встав, вышла за дверь не прощаясь. Спутник ее, тем не менее поклонился, выйдя из двери не повернувшись спиной, в полусогнутой позе.

***

Все оборвалось внутри вместе с отказом. Харша вернулась в деревню, лежащую в шести часах ходьбы от монастыря. Ходила по комнате ничего не понимая, будто обухом ушибленная. Аймшиг наливал себе бокал за бокалом, в воздухе разносился алкогольный дух, а вампир с каждым разом становился бодрее, будто от кофеина.

– Ох, прошли времена, когда можно было пить чистый спирт. Тут продают только выдохшееся вино. Вот вернусь в Москву… – Он мечтательно закатил глаза. Харша с недовольством открыла форточку.

– Невыносимо воняет. Ты можешь не раздражать меня еще сильнее, я и так на взводе?

– Я праздную. С каких пор это запрещено? Исполнил свой долг и теперь свободен. Знал бы этот заносчивый нильдар, что не только он был связан своим обещанием, то относился бы ко мне с большим пониманием.

– Ты тоже бросаешь меня? – Она смотрела с тревогой. Заходящее солнце просачивалось сквозь шторы, заполняя золотом комнату.

– Я буду приходить к тебе в гости. – Не слишком обнадеживающе прошептал сквозь зубы сидящий в кресле вампир. Приподняв кубок на уровень глаз, рассматривал его содержимое. Массивный, из золота со вставками крупных камней, один из немногих предметов, бывших в его собственности.

– Как же так… – Харша бледнела, серела, уменьшалась. Не выдержав эмоций уже не могла контролировать себя, приняла свой обычный облик. Скрутив хвост в кресло, уселась с ним рядом.

– А вот так, принцесса. Мы достигли цели и теперь каждый сам за себя. – Он залпом допил бражку, стряхнув капли на пол. – Удачи! – Пройдя размашисто, открыл дверь на балкончик, взгромоздясь одним прыжком на перила, обернулся лицом к позеленевшей от нервов нагини с тусклыми запавшими глазами, помахал на прощанье рукой и с мерзкой ухмылкой упал назад, в неизвестность. Тут же его не стало.

«Надеюсь, не видел никто» – Харша скользила запирать дверь балкона.

***

После его ухода, стало еще тоскливей. Она бродила по улицам, люди глазели. Приходилось принимать облик местных или уходить в горы, куда осенний ветер вечерами заносил бушующий холод. Часами сидела в пожухлой отцветшей траве, обращенная взглядом в далекую даль и все вспоминала. Тучи катились навстречу, огромные пухлые шапки, небо за ними серело. Дождь собирался. Где-то вдали пасли скот, по видимой за несколько километров дороге проезжали редкие машины с прицепами. Было тихо, пустынно. Пусто снаружи и пусто внутри. Эта природа как бы несла с собой застывшую вечность. И казалось, что прежней жизни никогда не существовало. Она сидела на крупном камне, поросшем лишайником, вокруг поднимался низкий колючий кустарник, пролетали пчелы и мошки. Ей не было дела. Все одно. Он отказал ей лишь потому, что была слишком настойчива, груба, нужно было мягче просить. Мягкости ей всегда не хватало. Провела рукой по мшистому камню. Там под сводом каменного неба вся земля сплошь и рядом была покрыта таким. Нежный серебряный мох, самоцветы, журчание подземных источников, запах лунного лотоса. Неуловимый, пьянящий. Она оторвала листочек ближайшей травы, растерла в ладонях, вдохнула. Запах не тот. Слишком пряный, бодрящий, слишком насыщенный жизнью. Кого я стесняюсь. Здесь нет никого, можно и так посидеть, приняв свой облик. Обратившись, долго смотрела она на браслеты, массивные, тяжестью обрекающие. Тело ниже пупка покрыто питоновыми пятнами, может слиться с местностью как камуфляж. Гладкое, холодное, гибкое. Подняв кончик хвоста, подхватила руками серьгу-погремушку с раннего детства, пронзающую тело. Ведь настоящей принцессе нужно скользить так плавно, держа кончик хвоста на весу, лишь бы не брякнул ни один колокольчик. Надо бы снять это уже наконец. Распилить на кусочки и все распродать. Жить здесь до конца своих дней, никогда не встречая сородичей. Жить в человеческом теле. Она бессильно опустила хвост, брякнув об землю. Застыла в раздумьях.

Слева на тропке послышался звон колокольчика, приглушенное шуршание камня. Кто-то приближался. Встрепенувшись, она замерла и решила вновь обратиться, внутренний взгляд поместив на камне желаний, вросшем в лобную кость.

Какой-то деревенский вел за собой ослика, груженного всяческой снедью, видимо на ярмарку. Харша отвернула скуластую голову вправо, чтобы лишний раз не встречаться с ним взглядом, надеясь, что пронесет, втайне догадываясь, что с простаками не так просто разминуться не пообщавшись. Ровно так и вышло. Поравнявшись, он остановился и крикнул.

– Доброго дня! Скоро дождь начнется, вам стоит вернуться домой, а то промокните!

– Я не говорю по-тибетски. – Недовольно ответила, немного рассерженная за нарушенное одиночество.

– А, понятно! – Кричал настойчивый торговец, – Инглиш?

– Инглиш, инглиш. – Кивнула она невольно заулыбавшись. – Я не понимаю, что вы говорите! – Крикнула Харша в ответ со своего камня, что находился в нескольких метрах от тропки.

– Вы промокните, дождь начинается!

– А может я хочу промокнуть!

– Зачем так!? – Кричал деревенский

– Что?! – Не расслышала Харша.

– Зачем хотите промокнуть?!

– Люблю такую погоду!

– А долго ли мне до древни?! – Кричал мужчина, удерживая ослика за узду.

– Часа два! – Харше уже становилось смешно оттого, как долго может длиться это перекрикивание.

– О, это недолго. – Приободрился тибетец. – Но возможно надо передохнуть. Хотите чая? У меня еще остался. – И он начал рыться в мешках, нагруженных на ослика. Наконец достал огромный термос.

– Только если вы сюда подойдете, там негде сидеть! – Харша еще надеялась отшить незваного товарища. Но он уже двигался к ней, оставив ослика у дороги, держа наперевес гигантский термос литра на три.

Его приближавшегося, удивленно разглядывала нагини, понимавшая что обозналась. Этот человек не был тибетцем, скорее всего поэтому он смог заговорить с ней по-английски. Но и индусом он не был. Да, одет в тибетскую одежду, но ростом выше любого тибетца, худощав, смугловат, черные волосы заплетены в косу, по старому обычаю, в одном ухе серьга с бирюзой. На вид молод, моложе ее, лет двадцать-пять не больше. Лицо покрыто темной щетиной. Он стоял ниже, разливая по кружкам чай, пока Харша со своего пьедестала следила за его тонкими пальцами, начиная сомневаться, торговец ли он вообще. Но больше всего удивили глаза, которые он поднял, подавая чашку. Травянисто зеленые, интенсивного ровного цвета, миндалевидные, обрамленные роем черных ресниц, и с черными же дугами бровей над ними.

– Угощайтесь. – Улыбнулся он приветливо.

– Спасибо. – Харша подхватила пластиковую чашку, скрученную с термоса.

– Я Церин, кстати. А вас как величать?

– Зара. – С милой улыбкой соврала Харша.

– Откуда вы, Зара?

– Издалека, а вы?

– Что значит издалека? – Засмеялся Церин. – Это весьма растяжимое понятие.

– Я из России. Поэтому английский плохо знаю.

– Как необычно! Такая редкость. Никогда не встречал здесь русских.

– Откуда же вы сами?

– Я иду от озера Манасаровар⁶⁵. Там моя родина.

– И какова цель визита? Торгуете? – Харша кивнула на ослика. Это длинное название ни о чем ей не говорило, и совершенно не заинтересовало.

– Да, с этим тоже. Но основная цель куда значительней. – Он неловко засмеялся.

– И какая?

– Не могу сказать, – он улыбнулся с добрым лукавством. – Как вам чай?

– Хороший. – Опять соврала, даже не пригубив напиток.

– Но вы даже не пробовали. – По-детски возмутился Церин. – Да не собираюсь я вас травить. Это очень вкусный чай. Я же пью, не бойтесь.

– Простите, не переношу молоко. – Она смотрела, поджав губы, как по белесой поверхности расходятся круги.

– Это не молоко. Это сладкий сок растений из нашего озера. Очень полезный. Дает трезвость рассудка. Улучшает память, делает сон более крепким. По вкусу похож на молоко.

– То есть это снотворное? – Возмутилась Харша.

– Да нет же, нет. – Церин вздохнул, обреченно прикрыв свои кошачьи глаза. – Тот сам видит подвох во всем, кто в мыслях имеет такое. Но мой разум чист, я желаю вам блага. – Произнес он неожиданно на старинный манер.

Пристыженная Харша отпила из кружки. Вкус воспоминаний раннего детства ворвался ей в душу. И она замерла. Запахи, звуки влились отовсюду. Вспомнила, как маленькой детской ручонкой перебирала, запуская пальцы в мамин мешочек с жемчугом. Розовый, желтый, черный и белоснежный, так околдовывал блеском. Сколько было его там – не счесть. Рассыпала его тогда по всей кровати. Потом собирала, но все же непослушные пару жемчужин ускользнули, закатились, спрятались в царских чертогах. Не отыскать их. И тогда, именно тот день был незримой нитью связан со вкусом напитка. Силилась вспомнить. Церин следил за ней со спокойной улыбкой.

– Ну и как? Нравиться?

– Так странно. Я вспомнила детство. Мама давала мне нечто подобное. Вспомнила! Этот сок для детей. – С ликованием к нему обратилась. – Давно не пробовала этот вкус. Очень редкий. Поэтому дают только детям, чтобы они росли крепче. Да, вы правы, очень полезный. Только вот я никогда не знала из чего его получают, потому что была еще ребенком в то время.

Церин загадочно улыбался сам себе, не глядя на Зару, грея руки о кружку горячего чая, сидя почти у ног своей новой знакомой. Но вот, подняв взгляд от поседевшей зелени мха, с предвкушением, предчувствием странным, он обратился к ней.

– Это сок из корня лунного лотоса. А вы, Зара, точно из России?

Сердце Харши замерло, она побледнела, покраснела, покрылась пятнами, но вовремя очнувшись, смогла спрятать тон своего лица за умелой иллюзией и максимально беспечно засмеялась.

– Нет, мои родители из Казахстана. Так уж получилось. И у нас тоже есть озера. Представляете! – Слова так быстро неловко придуманы, аж стыдно стало, но продолжала оправдываться. – И в этих озерах тоже растут лотосы. Белые такие…да…

Церин тоже засмеялся, но взгляд его стал внимательным, понимающим, даже сочувствующим.

– Ха, я уж решил, что вы тоже из деревни близ Манасаровара. Ну ничего, пусть будет Казахстан.

Они помолчали немного. Ветер усиливался, сгоняя черные, полные ливня тучи в низину деревни. Ослик жевал траву, звеня колокольчиком. Допив напиток, Харша с благодарностью вернула кружку. Парень вытер остатки чая ветошью и прикрутил обратно к термосу.

– Что ж, приятно было познакомиться, Зара. – Произнес он поднимаясь. – Надеюсь еще увидимся. – Харша кивнула в ответ. – Желаю вам добиться успехов на вашем пути. Ведь не просто так вы зашли так далеко от дома, забравшись в эту забытую глушь.

Он помахал ей рукой на прощанье и вскоре скрылся в дали темнеющих туч, унеся с собой звон колокольчика. А Харша осталась в ожидании грозы, так и не пришедшей, пролившей без остатка все свои воды в деревне. Глубокий и ровный сон, какого не было у нее долгие годы, посетил той ночью принцессу.

Больная собака

– Хватит мечтать, Харша, подай мне ведро! – Прикрикнула толстая, вечно недовольная тибетка неопределенного возраста, махнув рукой в сторону.

Хоть и с трудом различив, все же поняла, чего от нее хотят, Харша сходила за ведром и подала его хозяйке.

– Ишь какая вальяжная курица. – Про себя бубнила женщина, устанавливая ведро для дойки под выменем мохнатой коровы-«нака»⁶⁶, принявшись доить. Харша остановилась, уставившись взглядом на быстрые обветренные руки. Та недовольно повернулась, хмуря брови.

– Хватит здесь стоять и глазеть. Хлев не чищен. Лопата на своем месте. Давай, давай, быстрее! – При последних словах ее нижняя губа выпятилась с отвращением. – Ох уж за что ты послана на мою голову.

Харша привычным жестом взяв лопату, принялась выгребать навоз из еще теплого от дыхания животных хлева. Воздух снаружи трещал морозом. Хозяйка Джолма издали косилась на Харшу, сидя на низкой скамеечке, то и дело выглядывая из-за хвоста нака.

– Теперь пойди на улицу, поставь сушиться. – Хозяйка крикнула, когда работница закончила выгребать. – Что же тебя постоянно нужно учить-то. И потом сена принеси! Чтоб тебя. – Крикнула она вдогонку.

Харша дотащила ведро до пустой части забора, где обычно сушились прилепленные к нему коровьи лепешки, которыми по обыкновению топили печь, грелись и готовили. Яки снабжали людей почти всем необходимым. Принявшись загребать правой рукой, она формировала в ладошках блинчик с размаху ударяя им об стену, после чего он там и оставался прилепленный. Месяцы ушли у нее на то, чтобы прекрасно овладеть этим «мастерством». Из кадки с навозом шел пар, лицо обжигало морозом, но руки пока не замерзали и то ладно.

Может хорошо, что он меня не видит в таком состоянии. До чего докатилась. Из принцессы в рабыню. Стыдно было бы перед Владыкой такой показаться. В грязи живу и от грязи рук не отрываю. Если бы эта дура знала, что раньше у меня было жемчуга больше, чем навоза в ее поганом хлеву. Золото не знали куда девать. Даже подсвечники из него делали. Глупая гусыня! Если бы не мастер Чова, то и не удостоилась бы она этой чести – иметь принцессу нагов на побегушках.

Навоз закончился и Харша схватив теми же грязными руками ведро, спешила обратно. Слишком студено сегодня. Яки мерно жевали траву, и хозяйка уже успела подоить всех коров.

– А где сено? – Крикнула она, увидав Харшу с пустыми руками. – Сено, сено. – Повелительно повторила, тыча пальцем в полупустые кормушки.

Харша выбежала на улицу, в дверях столкнувшись с хозяином. Он сделал вид, что не заметил. Фух, пронесло. Не хотелось туда возвращаться. Они оба не любили ее, и она ощущала это всей кожей. Неудивительно, ведь желая исполнить волю мастера Чова, они и не думали, что за это придется чем-то пожертвовать. Надои снизились почти вдвое, как только Харша поселилась у них. Хозяйка догадывалась об этом и все время давила на мужа, который и так поседел раньше времени от постоянных хлопот. «Нам нужно переселить ее оттуда» – вновь и вновь повторяла она вместо мантры на ухо засыпающему супругу. «Да отвяжись ты» – бурчал он в ответ, понимая, что не может нарушить свое обещание. Так получилось, что суеверная хозяйка незамедлительно стала гнобить новую служанку, вынуждая бросить работу и уйти. В это же время хозяин потратил уйму денег из отложенных, приглашая монахов, чтобы те проводили ритуалы для скота. Ритуалы, как ни странно, не работали, надои продолжали снижаться, и хозяин даже решил пригласить ветеринара, ждать которого пришлось почти месяц, а его посещение оказалось столь же бессмысленным, как и ожидание. Животные здоровы, вот и все. «Она – злой дух» – то и дело шептала жена, денно и нощно настраивая его против служанки. И действительно. Откуда она вообще свалилась на нашу голову. Все же было хорошо. Он планировал стать благодетелем нового монастыря, но теперь боялся, что годы трудов пойдет насмарку, видя, как богатства тают как весенний снег. Да она даже никогда не сидела с ними за одним столом, а ведь столько раз приглашали. Никогда не видел, чтобы она ела. «Это она по ночам наших наков досуха выпивает» – зудила супруга. Пару раз видел у нее гостя. Весьма неприятный человек. Мрачный, недобрый. И вот они вдвоем остаются с коровами по вечерам, когда хозяева уже не видят, и кто их знает, что они там творят. Одно время решил следить за ней. Смотрел в закоптившее стекло – она учила тибетский. Выводила буковку за буковкой, повторяла что-то. Другой раз просто сидела очень долго и неподвижно, так как люди никогда не делают, но ноги устали стоять на носочках возле форточки, и он бросил это дело. После этого решил больше не слушать жену, а верить гуру Чова. Пусть живет и все тут. Раз сказал, значит надо. Но постоянное монотонное жужжание под ухом, подобное назойливому рою мух, круживших в коровнике, изводило его день за днем. Мы так совсем разоримся, по миру пойдем, и платье я последнее донашиваю, и продуктов надо на базаре накупить, половики у дверей-то совсем прохудились, а все эта прошмандовка, так ее перетак, все из-за этой поганой сволочи, выпивает наших кормилиц, а я такая несчастная, бедная одна-одинешенька, и муж родной даже меня не слушает, а как помрет, то я точно по миру пойду, милостыню просить, и в монахини меня не возьмут потому что старая, и никому я уже не нужна, а всю жизнь работала как проклятая, да за что мне такая жизнь, уж на что такая у меня карма плохая, и духи злые меня преследуют, и нет мне избавления. Она начинала выть, сама себя раззадоривая и подначивая, краем глаза подглядывая за супругом, который обычно вставал и молча выходил на улицу. Но в этот раз не выдержал и залепил пощечину. «Да захлопни уже свой рот» – крикнул он. Джолма застыла, молча прижимая руку к щеке, с обидой глядя на него. Глаза наполнились непритворными слезами, и она молча выбежала в соседнюю комнату. Потом не разговаривала с ним целый день.

И вот теперь так неприятно было сталкиваться с виновницей происшедшего. Та пробежала мимо, пряча свой острый взгляд. Таким взглядом можно и зарезать. И будь он оружием, можно было бы грабить торговцев на пустынных дорогах. Фух, что-то недоброе в ней есть. Может Джолма и права. Он шел мириться, но женщина упрямилась, выставляя ультиматумы.

Харша слушала, нагребая сено, как они переругиваются. Искоса наблюдала за приоткрытой дверью с радостью ощущая неизбежное наказание для ее обидчицы. Опустила вилы с сеном, воздух сразу из колючего морозного, дотоле неприятного, стал вдруг отдавать приятным вкусом мести. Так знакомо это чувство. И чем больше они кричали, тем больше она радовалась.

Сколько дней она уже провела здесь как в плену. Гуру Чова пришел сюда лишь однажды, а Ринчен приходил раз в неделю, обучая ее языку, поэтому с каждым днем, она все больше и больше разбиралась с тем, что говорят ей, а также за ее спиной. Жила, изо дня в день чувствуя проклятия, лившиеся в свой адрес. Неизбежную, непримиримую грубость и хамство хозяйки, ее постоянные тычки и подзатыльники. Харша, сделай то, принеси это, ах ты ж нерасторопная кобыла, и откуда у тебя руки растут. Что, Харша, опять напортачила? Чтоб тебя! Куда ты это льешь? Ты к нам с луны упала? Цацу из себя будешь строить? Это что, мне за тебя переделывать? Слишком долго копаешься. Я не говорила тебе этого, не выдумывай. А как ты хотела? Ты что золотая, мне может тебе в ноги кланяться? Работай, не сломаешься.

Постоянно размышляя над тем, чем она заслужила такое наказание и почему Гуру определил для нее такой тип работ, она приходила к выводу, что своим появлением и бесцеремонным обращением разгневала его и теперь он ей мстит. И неважно, что после того дня, она приходила к нему вновь и вновь просясь в ученики, раз за разом слышала отказ. Он принял ее извинения в грубости, но несмотря на это, поставил первым условием обязательные работы. Подведя ее к загону для животных, он указал на грязь, смешанную с навозом, и сказал – вот это и есть твой ум. Ты должна его очистить, иначе я не смогу принять тебя. Принявшись с энтузиазмом за работу, она выскребла загон за пару дней, ожидая обязательной похвалы, которой не последовало. Когда гуру Чова подошел посмотреть на результаты труда, оказалось, что яки снова нагадили, хоть и было ощутимо чище. «Ну вот» – сказал он – «Ничего не изменилось». «Но это просто невозможно!» – негодовала Харша «Невозможно расчистить здесь все, если яки постоянно будут здесь ходить и гадить». «Вот именно!» – мастер радостно поднял указательный палец вверх. На этом разговор и закончился. Харша усмотрела в этом определенный изощренный способ издевательства, вроде тех, что проделывали с ней ее братья, заливавшие чернилами ее пергаменты, на которых она училась грамматике. Так, что эти пергаменты приходилось переписывать вновь и вновь, и даже спать с ними, чтобы похищавшие их по ночам братья в очередной раз все не испортили. Поэтому она решила, сжав зубы терпеть, ежедневно планомерно перенося этот сизифов труд.

К несчастью, Джолма с ее постоянными придирками на пустом месте, добавляла определенно большой кувшин дегтя без того маленькую бочку сомнительного меда. Харша с холодной ненавистью и кажущимся только ей самой достоинством сносила все эти нападки. Старалась никогда не смотреть в глаза всем этим жалким людишкам, она продавала сама себе свой благородный мученический образ. В определенный момент ей начало казаться, что она и есть здесь единственное добро, противостоящее неадекватной злобе ее новой соперницы. Каждый день, загребая лопатой содержимое загона, она вновь и вновь утверждалась в своих мыслях о том, что если ад и есть, то Джолма непременно туда попадет, ну а она сама за все свои мучения родиться в раю с телом даже более совершенным чем у нильдаров. Она начала замечать все изменения в настроении хозяйки, где каждый новый выпад только сильнее подтверждал собственную правоту. Да, с таким багажом неблагой кармы, она точно веками будет гореть в аду. И поделом ей, ведь так и должно быть. Зло должно быть наказуемо. Причем оно само себя и накажет. Ведь если имеешь столько плохих мыслей об истинных праведниках, то сам себе роешь могилу. Кажется, она должна умереть от сердечного приступа. И это будет великолепная, сострадательная со стороны Харши смерть. Ведь по ее искреннему и совершенно объективному мнению, хозяйка должна бы долгие месяцы задыхаться, лежа на своем смертном ложе, от того, что ее задушит собственная злоба и жадность. И ведь какая жадность. Харша нежно вспоминала свои былые годы, когда могла пожертвовать целое состояние. И неважно, что любовнику. Этих любовников разве упомнишь? Ведь имеет значение сам жест. Жертвовать дело хорошее по определению. А хозяйка? Да она кружку молока не нальет бедняку. Все копит и копит под подушкой свои бумажки. Что будет делать, если пожар? И в мечтах Харши появлялся пожар, который неминуемо должен произойти в этой загадочной цепи событий кармического воздаяния. Точно, пожар уносит все ее сокровища, а она старая и бедная умирает от чахотки где-нибудь в канаве.

И мысль повторенная, обмусоленная со всех сторон, обретшая краски, вкусы и запахи, неминуемо становиться реальностью. И магический камень работал даже против воли, а надои все снижались. Животные теряли аппетит и сон, мычали по утрам голодные, но положишь им, и едят с неохотой, то и дело останавливаясь.

Поэтому утренняя ссора наполнила ее день оптимизмом. Может гуру Чова поставил ее служить этим людям, чтобы наказать их. Харша подняла торжествующий взгляд в небо. Там всегда царило спокойствие и безмятежность. Свобода. Эти ширь и простор так захватили ее, что она забыла, где находится и заулыбалась. Хозяин прошел недовольный, и мысль мелькнула – ведь надо же, куда исчезли смертоносные ножи из этих черных глаз. Зареванная Джолма заметила, как он глазеет на Харшу и не давала ей покоя несколько последующих дней.

***

В понедельник опять пришел Ринчен с книжками. Бодрый, веселый, но как обычно робеющий перед Харшей. Про себя звала его цыпленком. Никуда не денешься, но она получала удовольствие от подавления его щенячьей радости. Даже говорить для этого не приходилось. Ринчен приходил веселый, а покидал их, как всегда задумчивый, словно постаревший. Джолма бегала за ним, как за сыном. Харша даже сначала думала, что Ринчен и есть их сын, видя, как хозяйка подкладывает ему побольше вкусностей в тарелку, пихает в сумку сладости и деньги, от чего тот неминуемо краснеет. После уроков с Харшей, на которую Джолма сегодня смотрела волком, он изменил свой распорядок и решил провести для них небольшой ритуал. Хоть, и не имея на это фактического права, он много раз видел, как это делают старшие, и просто решил повторять. Хозяйка расплылась в безудержной улыбке и снова забила его сумку подарками. Когда он вышел, Харша выскользнула через задний двор и последовала за ним.

Сегодня он отказался, чтобы его подвезли и шел пешком, задумчивый и немного хмурый. Ничуть не жалея об упущенной возможности прокатиться с ветерком на хозяйском мотоцикле, он надеялся поймать попутку, как только справиться с мыслями. Холодная весна наполняла собой тропинки, окрестности и холмы, одной рукой обдувая сильным ветром, и обжигая палящим солнцем с другой. Текущие с гор ручьи за ночь покрывались ледяной коркой, и снова таяли к обеду. Он развязал четки с запястья и шел, небрежно помахивая ими. Одинокая дорога. Конечно, если никто не поедет, то придется топать по лужам до соседнего поселка. Оттуда его подбросят.

– О чем задумался? – От неожиданности он аж подпрыгнул. Из неоткуда возникла Харша.

– Откуда ты взялась? – Опешил он.

– Шла за тобой всю дорогу.

– Зачем?

– Спросить кое-что надо.

– Спрашивай.

– Ты там живешь с гуру Чова… – Замялась Харша. – Не знаешь случайно, когда он там решит меня в ученики принять? Ничего про меня не говорил?

– А.…я.… не знаю. – Пролепетал Ринчен.

– А то, скоро лето, яков выгонят на пастбище, мне уже не надо будет их дерьмо разгребать. Хотя может он придумает для меня какое-нибудь другое бесполезное занятие. Например, камни в реке с места на место перекладывать.

– Я не знаю…

– Да что ты заладил. Не знаю и не знаю. – Харша сделала вид, что сердится.

– Я правда не знаю. – Робко начал Ринчен. – Но не думаю, что гуру дал тебе бесполезное занятие.

– Нет, ну польза определено есть. Для кого-то я бесплатный работник. – Харша смотрела недоброжелательно.

Ринчен покраснел сильнее обычного, но теперь не от застенчивости, а от обиды.

– Ты думаешь, что Лама дал тебе это задание исходя из корысти? Думаешь, оно ему надо? – Выражение лица Харши все больше и больше возмущало его. – Лама Чова никогда даже слова не скажет просто так. Он мудрый человек.

– Да, ну и мудрость. Что ж тут мудрого, чтобы коровник убирать. Когда я шла сюда, то думала, что смогу получить такие огромные знания. Ух! – Харша не принимала во внимание наличие интеллекта в цыпленке, поэтому начала говорить как бы сама для себя. – Ты бы знал, кем я была, и сколько мне пришлось преодолеть, чтобы попасть сюда. Ха! Попасть сюда, чтобы ячьи лепешки на стену лепить, да полы подметать. Вот это да. Будто я всю жизнь мечтала быть служанкой. Я в своей жизни ни разу не прикоснулась к нечистотам. Я из богатой могущественной семьи, где родители никогда не позволили своим детям даже смотреть на слуг, разговаривать с ними, не говоря уже делать за них работу. Это же просто позор! Не так ли? – Она повернулась, ища одобрение.

– Почему делать окружающий мир чище – позор для вас? – Вместо одобрения он выразил озадаченность.

– Да, потому что мы крупная рыба, мой мальчик. – Она положила ему руку на плечо, шепча почти на ухо. – Мы не плаваем на мелководье, мы делаем большую работу. Я пришла к человеческому учителю за крупными знаниями, а не за ячьими какашками.

– И чему же ты хотела обучиться? – Он с неприязнью косился на ее руку.

– Да чему угодно! – Ее глаза загорелись и с силой оттолкнув его, принялась жестикулировать. – Например, летать по воздуху, вот я, например не умею и боюсь летать и надеялась овладеть этим здесь. Управлять силами природы, читать мысли людей, уметь направлять их волю. Ну не только людей, всех существ: змей, животных и прочих. Уметьпобеждать врагов, не вступая в войну. Создавать свои дубликаты. Ну и прочее…неужели ты не знаешь?

– Это же просто жажда сиддх⁶⁷. – Ринчен смотрел осуждающе.

– И что? – Харша вздернула тонкие брови.

– А то, что лама не будет тебя учить таким вещам. Даже если ты разгребешь весь навоз на свете. – Вспылил Ринчен.

– Значит, лама Чова не настоящий мастер. – Харша вошла в привычное русло манипуляций.

– Нет, настоящий! – Почти выкрикнул Ринчен.

– Чем докажешь? Он ничего не умеет.

– Все он умеет, просто не показывает. Сиддхи не для того нужны, чтобы просто хвастаться перед кем-то или показывать свое могущество.

– А ты видел его сиддхи, что он может? – Не унималась Харша.

– Нет, я не для того решил стать монахом.

– Ох, не смеши меня! Твой гуру не владеет сиддхами точно также, как и ты не решал становиться монахом. За тебя все решили.

– Никто за меня не решал.

– Да уж не скажи. Тебя забрали ребенком, всю жизнь прожил в монастыре и даже не представляешь, что можно жить по-другому. А жизнь такая разнообразная, поверь мне. В окружении монахов разве есть другой выбор, кроме как самому стать монахом. К тому же ты еще не настоящий монах, я уже тут во всем разобралась. Так что нечего меня обманывать. Ни ты, ни твой лама больше меня не проведете.

– Какая же ты противная! – Воскликнул Ринчен. – Не зря тебя поставили на такое грязное дело. Чванливая, злобная, жестокая. Наверное, быстрее эти ручьи потекут вспять, чем тебя примут в ученики!

Харша остановилась со злобным блеском в глазах, уже готовая залепить ему пощечину, как вдруг от груды камней справа послышалось тонкое поскуливание. Оба повернули головы.

– Что там? – Нагини первая нарушила тишину.

– Мне показалось, что кто-то скулил. Может собака?

Ринчен ринулся в сторону, то и дело спотыкаясь о крупные камни.

– Эй, ты куда? Мы же не договорили. – Всплеснула руками возмущенная.

Но Ринчен не обращая на нее уже никакого внимания пробирался наверх. Потом остановился. Она едва различила, как он успокаивающе залепетал на тибетском. Пошла наверх. И правда, дворняжку придавило камнями. Видимо, уже давно здесь сидела. Черная, исхудавшая, с лопоухими ушами и затравленным взглядом. Одичавшая. Ринчен принялся отодвигать камни, на что собака оскалила зубы срываясь на низкое угрожающее рычание.

– Ой, да ей ноги перебило. Думаю, что она уже не жилец. Оставь, а то еще покусает. – Харша осторожно поглядывала за собакой из-за его спины. Ринчен обернулся, во взгляде его читалось омерзение.

– Да ты просто сумасшедшая!

Собака рычала, пуская слюну с обнаженных десен, срывалась на дикий отчаянный лай. Ринчен с натугой тянул на себя огромный камень, при каждом его движении собака рвалась на свободу скалясь и причиняя себе еще большую боль. Ее зубы клацали всего в нескольких сантиметрах от лица монаха. Харша неподвижно стояла, с опаской глядя на собаку.

– Он махнул рукой на собаку, и ее зубы лязгнули в воздухе в месте, где только была его рука. – Я каждый день молюсь, чтобы встретить такую собаку, чтобы помочь такой собаке. А ты, ты такая глупая, что мой племянник, которому пять лет и то умнее, добрее и сострадательнее тебя. И что с того, что она меня укусит… Ведь существа, все время причиняют друг другу боль лишь из-за того, что сами страдают. Им больно, понимаешь, поэтому они и кусают друг друга, калечат, убивают. Это все, что они могут сделать в своем неведении. И все они просто хотят счастья, хотят, чтобы их боль прекратилась. И она думает, что если она укусит меня, то ее боль прекратиться… Но ведь это не так… – Он сглотнул и принялся отодвигать камень. Харша присела рядом помогая. Вместе они быстро справились и Ринчен укутал собаку в свою монашескую накидку. Она продолжала рычать и кусала ткань изнутри, но он заботливо шептал ей на ухо ласковые нежности и собака в конце концов сдалась. Харша смотрела на обгоревшее под лучами горного солнца лицо Ринчена, которого доселе не считала даже за человека, и видела, как счастье сочится из каждой поры, каждой клеточки его существа. Такое счастье, что нет даже у нильдаров, опившихся сомой, нет у ее отца, стяжавшего несметные богатства, нет и не было ни у одного из тех, кого прежде встречала, и не было никогда у нее. И вдруг в ней щелкнул волшебный замочек и правда открылась. Правда о себе самой, то, что Ринчен понимал, а она еще нет. Что нет в мире ничего драгоценней чем сердце, пронизанное состраданием.

***

Когда Ринчен забрал собаку, Харша еще на полуавтомате медленно брела за ним, но одумавшись остановилась. Ее жизнь будто перестала быть ее. Она смотрела на себя словно со стороны, следя за мысленным потоком, будто была его проверяющей на фабрике. Отстраненно-равнодушно. Все работает ну и ладно. Вот опять всплывает нежелание возвращаться домой, где на тебя постоянно кричат по любому поводу, вот скользнуло воспоминание о том, как пили с Селдрионом сому, вот темные металлические ставни ее клетки, куда посадил отец, вдруг встали на горизонте закрыв перед ней сегодняшний миг, потом снова дорога – покрытая удивительно ровным для такой глуши асфальтом. Снег на нем таял быстрее всего, стекая ручейками по склону ниже, поэтому было сухо идти. Она заметила, с какой невероятной скоростью может подмечать такие мелкие детали, такие четкие воспоминания и одновременно с этим регистрировать их в невидимый журнал, что становилось любопытно, сколько мгновений отделяет наблюдаемое и регистрируемое. Она повернула назад. Ринчен не желал ее общества, и обида взметнулась на поверхность и тут же в журнале отметилось «обида», а затем и «я обиделась» и после «я обиделась, потому что он ко мне не справедлив». И вопрос: «Но кто несправедлив? Ринчен или ситуация? А может вся жизнь не справедлива». «Это наверное Ринчен». «Его слова несправедливы или действия?». «И то и то». «Но что же конкретно?». Она снова остановилась. Ум метался от слова, к слову, и от действия к действию, не находя более конкретного ответа. «Так что же конкретно тебя обижает?». «Не знаю». «Не знает она». И тут же будто чужими глазами на себя посмотрела. Может никто и не обижает. И как вообще меня можно обидеть. «Как?» – опять вопрос. Зарегистрировала. Записала в журнал. Вообще процесс регистрации мыслей сильно отвлекал от процесса обижания. Но чувствам сейчас придаваться не захотелось. Слишком много от них суеты. Как-то нелепо казалось впадать в эмоции под неустанным взглядом внутреннего судьи.

«Так я это я или я – это тот, кто сейчас записывает в журнал?». Твердая дорога под ногами, птица пролетела, ветер дунул и пахнуло весной. «Ни то, ни другое» – был интуитивно быстрый ответ. «Так что же такое – я.…?» «Ни то, ни другое. Ни то, ни другое…» и ветер своими порывами вторил словам: ни то ни другое ни то ни другое…Вдруг стало страшно. Будто себя потеряла. Дак, где же тогда я была все это время? Кто жил за меня? Кто ты? Где ты прячешься? Куда убегаешь? Харша опять пролистала журнал чуть назад. А может я и то и другое? То старое я, что знаю всю свою жизнь, облекшееся в форму Харши, взгляды Харши, мнения Харши, опыт Харши. Ведь оно-то, хоть оно-то когда-нибудь было? Странное неуловимое чувство. Будто бы тот, кто всегда регистрировал в журнал всю жизнь Харши знал, что старое я не что иное, как маска. Будто бы даже какая-то чужеродная маска, надевая которую ты перестаешь быть собой, а становишься Харшей. Становишься Харшей… сливаешься с ней что ли. Вот эта быстрая мысль – он обидел меня. Откуда взялась? Не из того ли образа, взгляда, мнения, опыта той Харши, что вовсе не существует? Она будто подбегает к тебе, такому огромному ТЕБЕ, что стоит как недвижимый истукан посреди каких-нибудь песков и дюн, и дергая тебя за рукав кричит таким противным капризным голосочком: «Смотри, смотри, он меня обидел. Он меня обидел, он тебя обидел. Он ТЕБЯ обидел». И истукан вдруг отрывает взгляд от своей залитой солнцем пустыни и тут же забывает, кто он есть и становится этим маленьким противным голоском. И говорит сам себе – он меня обидел, он меня обидел, он меня обидел. Пустыня схлопывается в узкий коридорчик подзорной трубы, из которой этот мерзкий карлик смотрит на своего Ринчена и орет как резанный. И вся его жизнь – это лишь подзорная труба, которой он старательно вычленяет в безбрежном поле каких-то мелких таракашек и букашек, которых любит или ненавидит в зависимости от своей карличьей припадочности. И боже, эта личность и вправду сумасшедшая. Ринчен сказал, что я безумная. Да так и есть! Это же просто открытие какое-то! Будто рядом распахнули люк и свежий горный поток ворвался внутрь, смывая остатки замыленности. Я и есть сумасшедшая. Только не обидно вовсе. Это ты, дикий сумасшедший карлик, а не я. «Ни то, ни другое. Ни то, ни другое». «Так что же такое – я?». Харша осела на землю немигающим взглядом уставясь в одну точку, забыв обо всех и вся, забыв о маскировке и мерах предосторожности. Ее длинный питоновый хвост сползал с дороги в канаву для дождевой воды, грузные украшения отливали миллиардами искр под переменчивым весенним солнцем, а она остановилась будто в шаге от прорыва в бесконечность, повторяя «Ни то, ни другое. Ни то, ни другое».

Очнулась она уже в темноте. Моргая по сторонам, силилась вспомнить, где находится. Вокруг лишь бескрайняя горная пустошь, мимо проходит дорога. Как долго она сидела и мог ли кто-то заметить? Те мысли, что раньше сулили полный тревоги вечер, и даже не один, теперь хоть и присутствовали, но сильно не беспокоили. Этот невидимый великан будто остался с нею вместе со своим невозмутимым покоем. Чтобы побыстрее добраться, она не стала принимать человеческий облик и быстро доползла змеей почти к деревне, отмечая про себя забытое удовольствие прикасаться всем телом к земле, камням, ощущать выверенные плавные движения, держа на весу кончик хвоста, по-царски неся золотую погремушку. На подходе к домам, стали лаять собаки, пришлось стать человеком и бесшумно крадясь по переулкам, она приблизилась к своей лачуге.

Целый день меня не было. Сегодня у Джолмы, наверное, истерика случилась. В хозяйских окнах горел огонь и ощутив незнакомый импульс в груди, она подкралась к желтым бликам, разносящимся вокруг стекол. Шторы распахнуты. Хозяин как обычно смотрит телевизор на маленьком постоянно мелькающем пузатом мониторе, хозяйка моет посуду. Столько времени она прожила у них, но даже ни разу не зашла в главный дом, с того самого момента, как лама Чова определил ее жизнь в хлеву. Бедность, захламленность разномастной посудой, тряпками и тряпочками, календари на шкафчиках, искусственные цветы, одинокая лампа холодным белым светом, обдающая помещение, делая его каким-то разрозненным, чужим, на полу коробки и тюки с продуктами, зеркало в пластиковой раме. Харша смотрела на двух пожилых и уже почти чуждых друг другу людей по обыкновению занимающихся каждый своим делом, что ей вдруг стало жаль их. Нет, не из-за бедности, а из-за совместного одиночества. Почему они, довольно богатые по местным меркам, живут одни, ограничивая себя во всем? Тут женщина что-то сказала. Окна плохо пропускали звуки голоса, да и ещё Харша плохо понимала тибетский. Мужчина молчал, но со спины было видно, как он не желает этого разговора. Женщина начала зудеть. Жалующимся тоном она все ныла и стонала, не в силах остановиться. Мужчина игнорировал. Но это не мешало ей начать самой по себе накручивать градус монолога. Вскоре она уже кричала на него, требуя действий и Харша поняла, что ссора из-за нее. Хозяйка требовала вышвырнуть Харшу за шкирку, как только она появится на пороге. Закаменевший хозяин сидел в кресле и даже принцессе стало очевидно, что до добра такие разговоры не доведут. Но неподвижность мужа, будто бы заставляла женщину все больше убеждаться в собственной правоте. В конце концов она пихнула его рукой в плечо обозвав тряпкой. Он вскочил и коршуном уставился на нее. Но это не остудило пыл хозяйки.

– Прекрати! – Крикнул он. – А то как!

– А то что? Ты тряпка, ничего не можешь, пока жена тебя воспитывать не начнет!

– Это ты меня воспитываешь?! – Взревел он.

– А кто же еще? Пока тебя не заставишь, ты с места не двинешься! – И она яростно хлопнула его полотенцем по рукам.

Тут сердце Харши сжалось. Еще сегодня утром она желала, чтобы эта безумная жадная женщина как можно быстрее легла в могилу, но видя какую пощечину ей залепил муж, она искренне почувствовала жалость. Женщина схватилась за щеку.

– Ты – изверг!

– А ты – хуже злого духа. Мало того, что жена из тебя никакая, так ты еще поручениям моего ламы хочешь воспротивиться. В ад меня тащишь! И зачем я на тебе женился. Ведь дядя предлагал мне хорошую порядочную девушку из соседнего села. Тогда бы сейчас у меня были бы дети и внуки. А ты – просто засохшее дерево.

– Что!? – Завизжала Джолма.

– Да, никакого от тебя проку. Это из-за тебя, из-за твоей постоянной злобы я лишен наследников. Демоница проклятая! Весь мой род уничтожила.

– Провалиться тебе! – Крикнула рыдающая навзрыд Джолма, бросившись к двери. Харша скрылась в темноте между постройками. Тибетка выбежала простоволосая, не накинув даже шинельки. Стояла завывая, захлебываясь рыданиями, все время повторяя: «Как ты посмел изверг. Пойду и разведусь. Вот возьму и разведусь». А потом снова задыхалась и плакала. Харша следила за ней с болью в сердце, не смея выйти из укрытия. Хозяйка подошла к тазу с водой, что стоял на улице и с вечера покрывался тонкой ледяной корочкой, и разбив лед рукой, принялась умывать лицо отплевываясь. От холода начало сводить руки и вытершись расшитым вышивкой фартуком, она устало побрела в хлев. Гладила обдающих ее горячим дыханием коров, утыкаясь лбом в их черные шерстяные головы. «Только ты один меня понимаешь дружочек. Только ты один».

Немного успокоившись, прошла в дом мимо незамеченной нагини, миновав уснувшего или притворяющегося спящим напротив телевизора мужа, в свою комнату и зажгла масляный светильник. Харша приникла к окну, понимая, что пальцы от холода уже давно не чувствуют его шероховатой поверхности. Джолма достала из-под шкафа небольшую обувную коробку, и сев на кровати с печальной улыбкой принялась доставать оттуда вещи. Маленькие вязанные носочки и кофточки, фотографии. Она поднимала их в воздух перед собой снова и снова, потом складывала на кровать, разглаживая бережно каждый шовчик. Одну из фотографий приложила к губам и опять заплакала.

Просто больная собака, что кусает тебя, изнемогая от собственной боли. Харша опять ощутила себя кем-то другим. Не собой и не пустынным великаном, а Ринченом. Она смотрела на Джолму его глазами. Какая, в сущности, разница была сейчас между ней и тем застрявшим в камнях животным? И все нападки, упреки, причитания хозяйки вдруг предстали пред ней как на раскрытой ладони. Слишком долго страдала, так долго, что сил терпеть и сдерживаться уже не было. А есть ли у меня такая накидка, как у Ринчена? Смогу ли помочь? И тут же внутренний писчий заметил в журнале: «Малодушие». «А вдруг она меня покусает?» «И пусть покусает». Да, пусть покусает, лишь бы ей стало легче. Пусть бьет кулаками, меня, а не своего мужа, который столь же трагично, но по-мужски скрытно переживал смерть их ребенка. И я буду стоять там недвижима, а она пусть кусает. И да не отвечу я больше злом на зло, ударом на удар, пощечиной на пощечину. Ведь тот кто творит зло сильно болен. Так глубоко в сердце, что уже и сам разучился отличать свою боль. И зло – лишь болезнь. И буду я лекарем для страждущих, сиделкой у постели больного. Да стану я сокровищем для бедных, защитником для беззащитных и проводником для странствующих. Да стану я островом для жаждущих суши и светочем – для ищущих света. Чудотворным камнем, благим сосудом, мантрой, древом, исполняющим желания, коровой изобилия. И пусть вечно прибуду я в мире, страданий рассеивать тьму.⁶⁸

***

Невидимой тенью она проскользнула в полутемном коридоре мимо спящего под синими бликами экрана хозяином. Джолма аж подскочила, сгребая в кучу остатки прошлого, пытаясь в попытках спрятаться от постороннего взгляда. Она была настолько застигнута врасплох, что даже не смогла перестроиться на обычный лад своей ненависти к Харше, поэтому в ее взгляде больше читалось детское удивление и растерянность. И пока она не успела опомниться, принцесса обняла ее и гладя по голове прошептала на ломанном тибетском: «Не расстраивайся, я все знаю». Этой ночью обе женщины знатно напились, Джолма плакала то от счастья, то от горя, а Харша смотрела на нее с искренней теплотой в глазах и понимала: «Да, похоже, что у меня нашлась накидка».

Прыжок в бездну

С тех пор, как Марианна приехала в деревню к Харше, она только и делала что тосковала. Удалила Селдриона из всех контактов, сменила почту и закрыла соцсети. Днями напролет она больше всего боялась, что он найдет ее, но больше всего хотела этого, как только солнце заваливалось за горизонт и на деревню опускались сумерки. Днем она отвлекалась, помогая по хозяйству семье, к которой их пристроили. Вместе с Фисларом они платили мизерную аренду за пару комнат в зажиточном по местным меркам, но абсолютно неотапливаемом доме. Поэтому неизбежно, как обычно после полуночи, страдая от холодной бессонницы, она брала свой спальник, пару одеял и шла на общую кухню, ближе к догорающей печи, где частенько уже встречала Фислара ютившегося на одной из скамеек. Кое-как подобрав ноги, угрюмо застегивая молнию, они засыпали на импровизированном кухонном уголке, уже в пять утра разбуженные хлопотами хозяйки и утренним богослужением. С приходящим в новый день напускным оптимизмом она как обычно шутила, что скоро лето и уж тогда-то заживем. Фислар молчаливо сносил эти нелепые шутки, мучаясь от участившихся болей в теле, вызванных сном в позе эмбриона. Хоть ему и доставалась более длинная часть кухонного уголка, он никогда не мог распрямиться полностью, ни здесь, ни даже на полагающейся ему кровати в неотапливаемой комнате. Постоянно задевал головой светильники и лампы, висящие на засаленных проводах прямо посреди коридора или кухни. В его комнате не было даже розеток, чтобы заряжать телефон, поэтому поначалу чрезвычайно нервничал, но потом привык и стал частенько забывать свой полуразряженный смартфон повсюду, так что однажды хозяйская дочь, сходившая с ума от его внешности, пролила на экран горячее молоко.

Сначала хозяева очень стеснялись гостей. Старались чинно садиться за стол, и вести себя как им казалось по-западному, но получалось слишком уж камерно, как гипсовые статуи. Юная Лхаце уж до того стеснялась есть при Фисларе, что в первые недели даже схуднула. Но после того, как Марианна начала проводить свою привычную настойчивую активность по дому, как она это всегда и везде делала, они все больше привыкали и расслаблялись. Марианна смеялась над своим неумелым доением наков, над тем, как обжигала пальцы пытаясь разжечь печь, смеялась над Фисларом и Лхаце, из вредности называя их Ромео и Джульеттой, над мохнатыми милыми коровами, хохотала вместе с хозяйкой абсолютно по любому поводу, училась готовить тибетские блюда на брахманский манер, помогала шить и вышивать, ухаживала за скотиной и прибиралась. С ее приходом дом будто наполнился светом. Даже сама будто бы верила в свою отрепетированную актерскую игру и только когда солнце начинало садиться, она неизменно выходила во двор вдыхая морозный воздух и смотрела вдаль уходящему солнцу вспоминая раскаленную белую крышу и слезы Караваджо. И чем дальше сгущались сумерки, тем более она замыкалась в себе. Но хозяева рано ложились и уже не видели этой – другой Марианны. Ощущая в сердце щемящую боль, грусть, накатывающую будто волнами прибоя, она чувствовала, как всё её тело тоскует по Селдриону. Она ласкала себя, представляя его руки, вспоминая его неистовую страсть и безудержную фантазию. Потом плакала, снедаемая желанием пусть не близости, но хотя бы мгновения увидеть его, где-нибудь в толпе, крикнуть как сильно она его любит, и тут же представляла, что внезапно встречает его здесь, на соседней улице. Что бросится ему на шею, такому высокому, плечистому, чтобы вдохнуть знакомый запах бергамота и ночной фиалки, повиснуть на нем, укутать нос в серебряные волосы. Как он молча, совершенно без слов поймет и простит все её дурацкие выходки, и просто прижмет к себе крепко-крепко. Картина эта вся будто сияла счастьем, а сердце щемило так, что оно начинало биться неровно, раз через раз спотыкаясь. Ведь что могло бы быть, не будь она столь напугана его действиями и не сбежала так опрометчиво. И в своих фантазиях она вновь и вновь прощала и просила прощения, целовала его и мирилась, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее, так что нужно было вставать посреди ночи чтобы сменить белье. И как ей хотелось в тот миг открыть почту и найти там письмо от него, чтобы бежать навстречу сломя голову. И краем ума все же понимала, что поступила предательски, что никогда ей не будет дороги назад, и не настолько сильно он любил ее, чтобы прощать такие опрометчивые плевки в душу. Именно эти мысли хладили ее ум и с покрасневшими от бессонницы глазами, она шла ощупью в кухню, чтобы заснуть на жесткой скамейке в самом неудобном положении, под постоянное ерзание Фислара на соседней лавке. Она жила в картонном мире, созданном для видимости, в то время как ее собственное сердце сиюминутно разрывалось от тоски.

И хоть ей казалось, что боль удается спрятать, для Аймшига все было очевидно. Как только она появилась в деревне, он неустанно следил за каждым ее движением, возводя планы, основательно, как стоят подпорные стены. Очутившись так близко к родным землям, он стал понимать, что многое изменилось с тех пор, как его с позором вышвырнули отсюда. Похоже на то, что победившие его, уже и сами канули в лету, ибо много лет провел он скитаясь в землях Алатруэ, где год шел за двенадцать. Баланс сил изменился, народилось много стихийных духов природы, которые носились туда-сюда никем не управляемые. Большое начальство покинуло мир, казавшийся теперь обезглавленным. Наблюдая тут и там этих беззаботных дурачков, он не понимал, как до сих пор никто не пришел подчинить их. Духи вели себя наивно и безалаберно, их сила рассеивалась и Аймшиг чувствовал в себе поднимающиеся амбиции. А Марианна была важнейшим звеном в этой цепи. Поэтому он начал действовать.

***

Девушка шла от уборной, расположенной на улице, подсвечивая землю под ногами. Окружающая абсолютная тишь и тьма давила на подсознание картинками из ужастиков, и лишь над головой распростерся бездонный небосвод до краев наполненный звездами. Марианна подняла голову и остановилась. До дома было далековато, и в окнах уже не горел свет. Приближалась полночь. Она решила сознательно бороться с иррациональным страхом темноты и выключила фонарик. Звезды мистически мерцали будто колыхаясь в жидком черном лоснящемся мареве. Огромный бескрайний небосвод заставлял ощутить себя космической песчинкой, гонимой потоком времени в неизвестность. Удивительно, как один взгляд на звезды заставляет нас ощутит всю суетность мира, застилающую иллюзией глаза днем. Ведь сейчас кажется, что именно это и есть истина, и нет и не может быть никакой истины при солнечном свете. Все бегают, снуют туда-сюда, мирские заботы столь мелочны, что создавалось ощущение будто люди специально избегают смотреть в небо, лишь бы не ощущать осуждающего взгляда с тех самых далеких звезд, бывших свидетелями всех наших мельчайших страстишек. Вся правда здесь – в этом звездном небе. Мощь, которую ты не можешь не замечать. Неудивительно, что можно невзначай испугаться, увидев себя летящем на крошечном шарике из камня, воды, дерева и малой толики перегнивших трупов твоих предшественников по эволюции, сквозь бескрайнюю пустошь космоса. Где-то там вдалеке пролетают кометы, блуждающие звезды. Там есть мистические черные дыры, пульсары, темная материя и энергия. А может и это все ложь, и мы лишь смотрим на дыры в шкуре, которой боги укрывают наш мир на ночь. Марианна полной грудью вдохнула. Страх проходил. Невозможно, да и не хотелось отрываться от звезд, возвращаться в свое скромное жилище, чтобы подкинуть в печь сухой брикет из ячьего навоза и снова лечь спать на твердом узком ложе. Ей захотелось поднять руки вверх и закричать звездам, чтобы забрали ее с собой навстречу неизвестному, непознанному и непознаваемому. Чтобы самой увидеть разумный океан, покрывавший собой всю планету, создающий рядом с людьми образы секретных уголков их памяти. Или горизонт, загибающийся в дугу так, что жившие там считали свои мир вывернутым наизнанку. Может посчастливится увидеть обелиск неизменно придающий новый виток эволюции. Или стать свидетельницей того, как лучи света обхватывая скатываются к поверхности массивной черной дыры, может даже побывать внутри нее⁶⁹. Смотрели тогда с Селдрионом и вспомнила как сказал он – этот фильм не о космосе, а о том, как одинок человек…

Не заметила, как черная тень отделилась от ограды, направившись к ней. Только когда прямо над ухом он прошептал ее имя, вздрогнула и чуть не подпрыгнула. Вовремя зажал рот рукой. Но ненадолго лишь для того, чтобы не стала орать. Когда отпустил, Марианна, отдышавшись от пережитого шока спросила, хватаясь за сердце:

– Что тебе надо? Ты что, следил за мной? – Она едва различала его глаза. Аймшиг молчал. – Да что ты хочешь в конце-то концов! Хватит меня пугать, нависая надо мной тут в темноте. Если ты дальше будешь молчать, то я закричу.

– Не закричишь, – вкрадчиво прошептал он, – уж я-то тебя выучил.

– Так все, отвали! – Намеренно грубо махнув рукой в его сторону как бы игнорируя его угрозы, она двинулась к дому.

– Подожди-ка. – Он крепко зацепил ее за руку. Марианна обернулась, напуская на себя больше смелости, хотя уже струхнула. Столько ночей она засыпала в страхе после того нападения. Столько раз внутренне сжималась рядом с ним, когда оставались один на один в комнате.

– Не смей меня задерживать!

– Тихо ты, я пришел поговорить. – Он будто бы отступил во тьму, разжав ее руку.

– А я не хочу разговаривать. Я иду спать. Ты видел, что ночь на дворе? Приходи с утра, тогда и поговорим. – Она быстрым шагом направилась прочь.

– Ну нет, так не пойдет. – Снова из мрака возник, преградив путь и удерживая за плечи. Тут-то она по-настоящему испугалась. Все пережитые эпизоды насилия всплыли разом. Все то, что так старательно выгоняла на задворки сознания. Как Аймшиг бил ее при первой встрече, и вампиры по очереди пили у обездвиженной кровь, как четверо преступников тащили за волосы по грязной лестнице, их липкие мерзкие руки и предсмертные судороги. И вместо того, чтобы драться, дать отпор, она застыла, вновь парализованная страхом.

– Я ведь не враг тебе, не надо бояться. – Аймшиг склонился над ухом, и она опять почувствовала его тело так близко, как в ту ночь, когда он душил ее. Он был окружен словно магнитным полем, дававшим незримый гнетущий эффект. Рядом с ним прибивает к земле, будто он весит несколько тонн. Пространство и время прогибались под тяжестью этого с виду обычного тела, как на графиках астрофизиков планеты и звезды проваливаются в гравитационную ткань мира. И смрадный мерзкий запах, едва уловимый тяжелый дух скотобойни, кровавых внутренностей животных.

И видя, какой эффект произвел его жест, Аймшиг улыбнулся краем рта, что осталось незамеченным в темной тишине.

– Ты должна знать, что я к тебе очень хорошо отношусь. И здесь ты не найдешь более близкого друга, чем я. Обещаю, что больше никогда тебя не обижу, пальцем не трону, если ты вдруг боишься меня из-за прошлого. Я пришел помочь, понимаешь? – Он потряс ее за плечи как тряпичную куклу, пока она не закивала, тогда он продолжил монолог. – Я вижу, что ты страдаешь из-за любви. Но этот нильдар никогда тебя не любил, это ты должна понять. – он опять встряхнул ее, чтобы поймать ее взгляд. – Он никогда тебя не любил, понимаешь? Ты страдаешь попусту. Ты даже не знаешь его. Меня поди считаешь монстром, а его святым. Но на твоем месте я бы поразмыслил кто из нас совершил больше злодейств. Историю плохо знаешь? Было ли такое, что цари были праведниками? Я лично сомневаюсь. Ты ведь сбежала от него и теперь скрываешься, так? Что он такого сделал? Бил тебя?

Марианна отрицательно покачала головой.

– Чем он обидел тебя? Можешь мне рассказать?

Марианна погрустнела и замкнулась. Голова опустилась и черные волнистые волосы волной выскользнули из-под капюшона закрыв собой лицо. Аймшиг подсознательно ощущал, что вот-вот и все получится. Он смягчил хватку, аккуратно опустив капюшон, заправил ее волосы за ухо. Она была так близко, что он снова почувствовал, как наяву вкус ее крови на языке. Сглотнув, еще несколько секунд боролся с собой, но вдруг понял, что гипноз слабеет и она уже настойчиво порывается уйти. Стоять же здесь в ночи, хоть и сглатывая слюну вожделения было так томительно прелестно, что в решающий миг он не смог себя остановить. Опять. И снова ее взгляд стал затуманено сонным, а тело вялым. И качнувшись в стороны, она подалась вперед, навстречу его рукам, подхватившим тонкую талию, закутанную в дутые пухлости зимней куртки.

Он был лишь немного выше девушки, и ее открытая смуглая шея оказалась так близко к лицу, что волна экзальтированного возбуждения пробежала по телу. Будто при прыжке с тарзанкой, когда пред тобой открывается великолепная ширь каньона, простирающегося во все направления, и ты стоишь одиноко на краю обрыва, а сердце замирает от смеси страха и адреналина. Так было почти всегда, когда он кусал кого-то. Предвкушение прыжка. Просто с кем-то эти прыжки были так – будто со ступеньки спрыгиваешь, некоторые давали прыжок с балкона первого этажа. Несколько раз встречались пятиэтажки. Но такой безумной пропасти – никогда. Он чувствовал себя чем-то вроде первооткрывателя, отчаянного безумца, бросившего вызов природе. Прижался носом к ее шее вдыхая, изо всех сил борясь с хищническими позывами. Сейчас, вот-вот, еще немного. Так страшно прыгать в бесконтрольную энергетическую бездну. Лишь бы не выпить ее…лишь бы не выпить полностью…Он зачем-то поцеловал ее в шею, уже совсем задурманенную, сонную.

– Ты должна мне верить. Я пришел помочь. Я приношу счастье. Я приношу покой. Я и есть – твое успокоение. Я – есть покой.

Сейчас… Сейчас… Сейчас… Все.

Дьявольская красота

Наутро Марианну не могли добудиться. Хозяйка уже поставила на стол тарелку с лепешками и горячий молочный чай, и пока Фислар расталкивал спящую беспробудным сном, Лхаце сиротливо жалась к стенке, не зная куда присесть – Марианна лежала на ее месте. Под раздраженную фразу на нильдари о том, как можно спать так долго и беззаботно на такой жесткой скамье, Марианну громко вырвало на пол зеленой жижей. Все зажмурились с отвращением отвернувшись, комната наполнилась отвратительным запахом, мужчины быстро ретировались прочь, а Лхаце с матерью помогали убираться растерянно извиняющейся Марианне.

Голова дико гудела, комната ходила ходуном, двоилась, рассыпаясь в тумане. Ей стоило огромных усилий привести себя в чувство. Было дико стыдно за испорченный завтрак, хотя она не заметила ни доли укора во взглядах женщин. Только обеспокоенность. Всю оставшуюся неделю она ходила поникшей, задумчивой и постоянно уставшей. Мысли мутились, и она не находила в своей памяти ответа плохому самочувствию. Возможно отравилась. Стала есть осторожнее и к концу недели все потихоньку прошло. В доме даже опять послышался её смех, по которому уже истосковались его обитатели. Но через некоторое время все опять повторилось. В этот раз не за завтраком. Марианна успела доползти до случайной ёмкости на полу, прежде чем изрыгнуть из себя зеленую воду. Хозяйка тоскливо качала головой. «Беременность» – первое, что пришло ей на ум. И обида невольно скривила ее лицо. Все-таки эти двое крутили роман за их спиной, хотя так отчаянно прикидывались просто друзьями, даже жили в разных комнатах. А у нее уже были такие планы на будущее Лхаце с этим парнем. Ведь такой богатый иностранец смог бы вывести ее девочку в люди. Смог бы дать ей достойное будущее.

И чтобы не мучаться пустыми догадками, пригласили врача, определявшего по пульсу все недуги. Марианна к этому времени снова оправилась, хотя и не полностью. На щекотливый вопрос о беременности, заданный хозяйкой тайком за углом в коридоре, врач смутно пробурчал про себя «не думаю» и, силясь определись причину расстройства, дольше обычного держал ее руки, разглядывал язык, глаза, расспрашивал, что-то записывая в блокнот. Он уехал, так и не дав четкого диагноза, в полном замешательстве понимая, что не может отнести рисунок пульса девушки ни в одну из известных ему категорий. Этот случай так заинтриговал его, что сразу же от пациентки, он направился в соседний город за консультацией к старшему и более опытному товарищу. Фислар, не стесняясь доктора усмехался над его потугами, как чертик из табакерки, сидя во время осмотра на стуле неподалеку. А вся семья сгрудилась рядом, чтобы дотошно изучать все движения мысли на лице врача, и по ним уже вынести свой вердикт. Марианне тоже было любопытно, что ей скажут и может ли тибетский доктор определить наличие амриты в организме. Этот не смог. Она с надеждой вглядывалась в его потерянное лицо. Когда он ушел, Фислар, не стесняясь хозяев назвал доктора ослом по нильдари, хотя они с Марианной договаривались больше так не делать.

После того, как подобное случилось в третий раз, семья обеспокоилась не на шутку. Марианна решила больше не спать на кухне, и притащила в свою комнату на всякий случай тазик. Хозяйка заставляла ее пить желчегонный чай и не давала жирной пищи, решив, что это расстройство печени. Подспудно она расспрашивала девушку о изменениях в теле, болях в груди или животе, пытаясь натянуть на симптомы свой диагноз. Через неделю врач вернулся уже со своим другом, и они снова по очереди слушали ее пульс, смотрели на язык и расспрашивали. Семья глазела на этот бесплатный цирк.

За всей этой беготней с болезнями, они смирились и почти забыли о заливистом смехе разносящимся в комнатах, о солнечном свете и движении, приносимыми хлопотливой помощницей, о её не всегда уместных нелепых шуточках и о многом другом, что казалось таким естественным в первое время. Она больше не напевала себе под нос мотивы заставок индийский сериалов, не сюсюкалась с яками и не убегала с дикими воплями от шпор петуха, что доводило хозяина до конвульсий от смеха. Чтобы посмотреть на такое, он специально вновь и вновь посылал ее кормить кур и мириться с петухом. Но петух был непримирим, и снова Марианна с визгом дикого поросенка бежала прочь, а пожилой тибетец вытирал выступившие слезы и хватался за живот. Все это безвозвратно ушло, и хоть весеннее солнце все чаще заливало своим светом полы с разноцветными домоткаными ковриками, настоящее солнце будто уже навсегда скрылось за горизонтом.

Она ходила бледная, вечно уставшая и постоянно спала. Желая развлечь ее, хозяйка совала девушке в руки вышивку, чтобы снова сидеть за столом как раньше, обучая друг друга тибетско-английским словам. Но через какое-то время Марианна начинала жаловаться на боль в руках и тенью скрывалась в своей комнате, а женщина оставалась сидеть одна с застывшим взглядом нашептывая мантру будды сострадания.

После стука, Фислар заглянул в комнату. Марианна лежала, свернувшись клубком на кровати.

– Доброе утречко. Ты опять сегодня болеешь? На тебе лица нет.

– Не знаю…не знаю… – Марианна прошептала высохшими губами. – Все время нет сил ни на что. Может это авитаминоз?

– Что это еще такое? – Фислар иронично скривился в своем стиле, присев на край кровати.

– Ну витаминов не хватает. Фруктов, овощей. Мы тут едим только хлеб и сыр. А мне так давно хочется винограда и слив. Ты не представляешь.

– Давай съезжу в город. Хозяева могут подвезти.

– Что ты…не стоит. Так далеко ехать. Несколько дней потратишь. Они могут испортятся пока будешь везти обратно. – Марианна сделала попытку улыбнуться и сжала его руку, – Но все равно спасибо.

И уже стоя в дверях он спросил, сдерживая озорную улыбку:

– А ты точно не беременна?

– Ой, иди уже, а то сейчас подушкой кину. Вот заладили. – И залившись смехом как прежде, она выхватила подушку из-под головы замахиваясь.

– Все, убегаю, а то покалечить можешь.

– Беги-беги подлый трус. – И как только Фислар захлопнул дверь, подушка мягко ударилась об стену, а он еще пару секунд по инерции улыбался, сжимая ручку.

***

На следующий день он снова пришел к ней в комнату. На улице солнце долгожданно плавило опостылевшие снега, журчали ручьи, и весенняя капель переливами отблескивала, падая со скатов крыш. Воздух пах весной. Даже здесь, в чуждом краю, весна была точно такой же как в мире богини Алатруэ. Будоражащая, волнующая, поднимающая со дна души уснувшие надежды и предчувствия близких перемен. Выйдя с утра на улицу, Фислар выкурил последнюю сигарету из тщательно растягиваемого блока, взятого с собой в путешествие, и решил, что это и есть повод для перемен. Все вокруг толкало вперед, вело, направляло. Как плавился обледеневший снег на равнинах и холмах вокруг, вместе с ним должно было утекать прочь всему очернявшему опыту, накопленному ранее. Он даже сел позавтракать со всеми, хотя никогда не делал этого раньше. Лхаце опять краснела лишь только случайно встречаясь глазами. И хотя раньше его весьма раздражал данный факт, то именно сегодня, уже решивши стать другим, новым человеком, он ради любопытства решил взглянуть на нее по-иному. Очень добрая, скромная девушка. Таких не встретишь на лондонской неделе моды. Ощутив себя на ее фоне еще более порочным, он чуть было опять не впал в самоедство, но вовремя остановился, будто поймав себя на этой подлой изменчивой мысли. Ведь сейчас же время перемен. Все можно изменить, начать заново, точно, как природа все создает и снова разрушает каждый год, совершенно не заботясь о последствиях. К чему же тащить за собой этот старый багаж. С этими мыслями он осторожно открыл дверь, удерживая кружку с горячим чаем.

– Вставай лежебока. – Он распахивал короткие аляпистые шторы. – Солнце уже высоко.

Марианна замычала невнятно из подушково-одеяльной кучи, откуда виднелся только клок черных волос.

– Я открою окно, если не будешь вставать.

– Это угроза? – Марианна высунула нос наружу. – Здесь и так нереально холодно.

– Да, это угроза. Сегодня отличный день и если ты не вылезешь отсюда, то я сам перекину тебя через плечо, отнесу к реке и брошу в ледяную воду. Там-то ты точно забудешь об этих жалких попытках оправдать себя. Если ты чем-то больна, так это ленью. Даже доктор не смог определить. Видела его лицо? – И он экспрессивно изобразил недоумение на лице тибетца от чего Марианна засмеялась.

Когда они наконец вышли на улицу, значительно потеплело. От дома, расположенного почти в центре поселка, направились к мосту. Перейдя его, спустились вниз к реке, опираясь на огромные валуны, чтобы не поскользнуться. Вдоль реки снега уже давно не было. На камнях он растаял в первую очередь, и река стала шире, мощнее, с каждым новым днем будто ускоряя свое движение. Ее прозрачные летом воды, сейчас бурлили и пенились, в воздух поднималась мелкая влажная пыль и если идти совсем рядом с водой, то можно было заметить радужные проблески на мечущихся невидимых пылинках.

Марианна ступала по прибрежной крупной гальке, смешанной с песком, так что ее следы впечатывались в почву и наполнялись снизу влагой. Фислар следил за движением игристых радуг и блеском лучей на гребнях волн. Уже долгое время они просто шли молча, погруженные в свои думы. Видно было, что девушка двигалась из последних сил. Ее не занимало разглядывание окрестностей, не привлекали величественные горы вдалеке и быстрый шумный поток. Она шла с равнодушно-отрешенным выражением побелевшего лица, покрытого болезненной испариной. Присели на привал возле огромного валуна. Фислар достал из рюкзака заготовленные хозяйкой вкусности и большой термос с молочным чаем. Но все это не всколыхнуло ни на секунду рассеянного взгляда больной, незаинтересованно блуждающего от предмета к предмету. И едва он намеревался было открыть рот, для укоризненных речей в ее адрес, она произнесла, тыча за спину Фислара пальцем.

– Там кто-то идет.

Он обернулся. Со стороны моста, откуда они спустились, приближалась одинокая фигура.

– Кто это? Ты видишь? – Спросила она близоруко щурясь.

Но Фислар не отвечал, проматывая возможные сценарии будущего и желая избежать приближающегося знакомого. Хоть и находил с ним общий язык, все равно всегда общались несколько натянуто. Пока он молчал, Марианна и сама смогла разглядеть незнакомца.

– О, это Аймшиг. Давно не виделись. Надо же, так странно встретить его в таком месте. Сам идет к нам.

– Действительно странно… – Задумчиво протянул Фислар.

Не доходя шагов двадцати, вампир крикнул, махая рукой.

– Что, голубки, не помешал?

Фислар поднял брови, с безнадегой хватаясь за лоб, произнес про себя.

– Какие голубки? Что он несет.

Но Аймшиг уже дошел до них, скидывая с плеч огромный старомодный рюкзак-ларь с деревянными стенками.

– Вас с дороги прекрасно видно. Вот решил свернуть, раз уж заметил. Не проходить же мимо. – И он бросил долгий взгляд черных пустых глаз на Марианну.

– Да, присаживайся, мы тут только разложились. – С вежливым спокойствием отвечала она. Фислар обернулся. – Давно не виделись.

– Действительно. Давно не виделись. – Эхом повторил Аймшиг.

– Откуда ты пришел с такой тяжелой ношей? – Вновь спросила Марианна заинтересованно. Фислар внимательно ее разглядывал. Какое старомодное произношение… С чего вдруг.

– Иду издалека, уже второй день. Несу подношения нашей богине, мы собираемся делать жертвоприношение. – В это время он зачем-то принялся раскрывать рюкзак, доставая содержимое.

– Черной демонице? – Фислар иронично вскинул брови.

– Конечно нет, вот ты глупый. – Аймшиг говорил, неотрывно глядя на Марианну. – Богине природы, чтобы весна поскорее пришла. Ведь это так прекрасно! Не правда ли, что весна прекрасна. – Он наконец оторвался взглядом от ее круглых глаз и мельком взглянул на Фислара.

– Безусловно добрый сэр. – Спародировал ответ с ироничной интонацией шекспировского Гамлета Фислар.

Марианна тоже взглянула на нильдара улыбаясь, будто бы говоря: «Смотри, ведь как он изменился, ты не находишь? Стал совсем другим. Просто замечательно.»

Аймшиг выкладывал на их тканое яркими узорами полотно свои «дары».

– Это все чистая пища, ты не находишь, Фислар? – Спросила Марианна, будто подтверждая его недавние мысли. – Это точно не для «черной демоницы».

И он разглядывал фрукты, лежащие на одеяле, все больше и больше ощущая себя подневольным героем театральной постановки. За исключением, чтовсе вокруг знают свои реплики, а ты – нет. Красные блестящие яблоки, пузатые груши, маленькие, покрывшиеся темными пятнами бананы, шероховатые апельсины, раздутые грейпфруты, ворсяные киви и под конец вампир вытащил плетеный лоток с прозрачно-желтоватым виноградом изящной удлиненной формы и несколько сизо-черных слив. Марианна невольно улыбнулась.

– Так красиво! К этому всему еще бы цветов набрать, жаль – не лето.

– Если тебе что-то нравится – бери. – Будто невзначай предложил Аймшиг и лицо девушки озарилось радостной надеждой, но быстро сникло.

– Я не могу. Это для богини. Не хорошо это все.

– Здесь Я решаю, что дарить богине, а что нет. – Отрезал Аймшиг с плохо скрываемым раздражением, ставя ударения на каждый слог.

– Нет, я не могу. – Ломалась Марианна.

– Бери.

– Нет. – Она надула щеки.

– У тебя же «авитаминоз». – Заметил вечный скептик Фислар. – Сама говорила, что хочешь фруктов.

В конце концов, Марианна робко взяла одно из самых многочисленных в этой куче яблок, лишь бы только прекратились их уговоры. Аймшиг резко стал раздраженным, начал собирать все обратно, не церемонясь закидывая фрукты как попало. Фислар наливал чай.

– Будешь? – Предложил ему кружку.

– Нет, я ухожу. Времени нет, сидеть с вами, бездельники.

– Но ты забыл это. – Марианна указывала рукой на оставшиеся виноград и сливы.

– Они помялись, все равно выкидывать.

– Как кстати. – Фислар еле сдерживал насмешливую улыбку.

– Ничего не поделать – на дне лежали.

Это была его последняя фраза. Без прощаний и лишних слов, он зашагал обратно к мосту. Откинув рукой длинную челку пшеничных волос, Фислар смотрел ему вслед, щурясь от солнца.

– Странный он. И с нашей последней встречи как будто ещё поправился, тебе не кажется?

***

Несмотря на принесенный и поделенный поровну между домашними виноград, глянцевое яблоко и сливы, Марианне не стало лучше. Лхаце с упоением слушала отмазки Фислара от поедания фруктов в виде долгих рассказов о той шикарной заграничной жизни, где существуют огромные магазины размером в двадцать, а то и пятьдесят таких домов, как их, и где располагаются полки до краев усыпанные подобным нежнейшим, сладчайшим фруктом разных расцветок и размеров, а полок этих все равно как целая кухня. И ей виделись эти моря изобилия подобными тем, что читались нараспев монахами в сутрах о чистых землях⁷⁰. И тогда казалось, что чистая земля, окруженная снежными горами, охраняемая Ченрези, так часто воспеваемая в гимнах о здоровье Далай Ламы, не есть та земля, которую покинули ее бабка с дедом убегая от захватчиков, хотя отсюда до нее и рукой подать, а значит там все точно такое же бесплодное и пустынное как здесь. А чистая земля – это там, на заокраинном западе, откуда приехал этот обворожительный незнакомец с чуть вздернутым носом и зеленоватыми глазами. Ведь как иначе можно объяснить все то, что он видел. Дома до небес, покрытые синим стеклом, как льдом, дороги, заполненные машинами, красивейший парк, где люди бегали, играли, общались и отдыхали просто лежа на траве. Все это он показывал ей на видео, ставшее свидетелем его правоты. И он жил там, среди этих беззаботных людей в красивой, новой, чистой одежде, поедающих великолепные сладости под сенью огромных деревьев, что ей и не снились. Ни такие деревья, ни сладости. И в очередной раз глядя на себя в зеркале, она сравнивала это лицо, с лицами тех девушек, с его фотографий. Они будто жили на другом уровне неба. Счастливые. Беззаботные. И опустив глаза, она снова бралась за работу, оставлявшую лишь усталое опустошение и грязь под ногтями.

Тем временем Марианна бледнела и гасла, и трепет жизни по капле уходил из нее. Врачи разводили руками, предполагая, что ей не подходит местный климат. И хотя Фислар еще с самого первого дня заводил разговор о том, чтобы уехать, она все время просила его потерпеть и остаться хотя бы на пару недель. Нет, говорила она, все нравится, прекрасная природа, прекрасные люди. Такая тишина! Время лечит. В другом месте будет хуже. Боюсь уезжать. Почему боишься? Но потому как ответ не удавалось получить каждый раз, Фислар понял, что дело здесь в Селдрионе. Так много вопросов и так мало ответов.

Конечно, он был полностью согласен с ней. В этой глуши, куда не пробивала его мобильная сеть, он с удовольствием замечал, как сходила на нет его паранойя. Та история, из-за которой ему еще приходилось прятать шрамы на левой руке, все больше отдалялась в прошлое, показывая себя самого в глупом свете. Из-за одержимости соцсетями, которая пришла побочным воздействием работы в моделинге, он плохо стал отдавать себе отчет в происходящем. Наблюдая в то время порывы волн общественной любви и ненависти, терял связь с реальностью. Постоянно хотелось оказаться на гребне великой волны всеобщего обожания, и несколько сотен тысяч его подписчиков ежедневно растили в нем это чувство. Желание угодить другим. Я буду делать все, чтобы понравиться вам, ведь так приятно читать эти строки, когда вы обожаете меня. И так же страшно видеть, как вы прилюдно распинаете очередную бедняжку, ляпнувшую глупость не подумав. Теперь, сидя здесь, среди неподвижных горных вершин, похожих на древних седых мудрецов, кажется смешно и нелепо бояться речей, ненавидящих тебя. Даже не речей. Просто букв. Даже не букв – просто пикселей на экране черного и белого цветов, из которых мы сами вырисовываем буквы, эмоции, интонации. Часто даже не те интонации, с которыми это писалось. Иногда он бродил сам по себе посматривая вокруг и размышляя каким камнем разбить свой телефон. Но не разбивал. Потому что именно в телефоне сейчас были все его деньги. А денег было достаточно. Марианна не знала, но он сделал головокружительную по быстроте карьеру в модельном бизнесе, закончив ее дорогостоящим контрактом на рекламу туалетной воды и автомобиля премиум класса. Стал самой известной восходящей звездой, снялся в скандальном клипе, разбил данную на пользование Феррари и просидел несколько суток под арестом за вождение в нетрезвом виде. Потом выход на музыкальную арену, который тоже стал многообещающим. Правда внезапно исчез с радаров, а интернет так быстро забывает своих героев…Хотя некоторые фанатки до сих пор пытались отыскать его, строя теории заговора. И все это теперь казалось каким-то искусственным, полным фальши.

А Марианна как попугай все твердила с того дня о том, какой же Аймшиг замечательный. Что он настолько скромный, что решил не пугать своим видом наших благодетелей и отказался прийти в гости, и то, что он всюду ей помогает и поддерживает. И как здорово, что он умеет летать по воздуху и даже один раз пронес ее, правда не высоко, но она все равно испугалась, хотя это было захватывающе. И как же с ним спокойно и умиротворенно она себя чувствует, как ни с кем другим. Что он все понимает и видит людей насквозь, а мы считали его злым. На самом же деле это его прозорливость. И как однажды она расстроилась от новостей в телефоне (хотя на самом деле это было сообщение, все-таки доставленное от того, кого старалась забыть изо всех сил), а он просто взял и запустил его в воду с размаху. И теперь нет источника проблем. Она стала пропадать, подолгу гуляя в окрестностях, несмотря на слабость, оставляя Фислара наедине с Лхаце, отчего тому не оставалась ничего иного, как обучать девушку английскому. Семья ее была не из простых крестьян и у нее уже было некоторое образование. Люди воспитанные, интеллигентные. Бабушка Лхаце была держателем линии⁷¹, хотя Фислар вряд ли до конца понял, что это значит. А дядя был тулку⁷². Кто такой тулку, Фислар тоже не осилил с первого раза. Лхаце поведала смешную историю о том, как ее дядя в возрасте одиннадцати лет повадился курить. Где он брал сигареты, никому не известно, но когда бабушка узнала, то так разбушевалась, что даже соседи собрались поглядеть что будет. Она заставила дядю поклясться под статуей Манджушри⁷³, что он не будет больше курить. «Какой позор для нашей семьи, ведь ты же тулку!» – изображала ее повадки Лхаце, хохотала вместе с Фисларом. Дядя был готов провалиться хоть напрямую в ад, лишь бы только избежать разгневанной бабушки. Он стал монахом, кстати. Иногда приезжает в гости. Правда редко.

– Что значит, монахом?

– Ты что не знаешь? – Лхаце вскинула брови с таким же видом, точно Фислар, когда ему говорили, что не слышали слова Инстаграм.

После этого разговора Фислар страстно, хоть и тайно от самого себя захотел во что бы то ни стало увидеть дядю Лхаце.

***

И через некоторое время это случилось. Сбившись с ног в поисках проблемы Марианны, отец прежде большого семейства, в котором пока осталась лишь незамужняя Лхаце, братья которой уже давно разъехались в крупные непальские города по работе, пригласил своего брата в гости. Кунзук Вангпо Тулку Ринпоче⁷⁴ – таково было его полное монашеское имя, прибыл в деревню ближе к вечеру в сопровождении двух помощников. Фислар смерил пришедших подозрительным взглядом, как смотрит домашний кот на непрошеных гостей. Досточтимый Кунзук был мал ростом, худосочен, с большой круглой головой на тоненькой неправильно изогнутой шее. Голова была, пожалуй, слишком уж круглая. Такая же круглая, как и все его лицо, все линии которого будто решили сойтись вместе в одной точке. Круглый маленький нос, круглые глаза, брови, маленькие аккуратные щечки и вечная, не сходящая с лица улыбочка, которая делала его похожим на сдувшегося постаревшего фарфорового ангела. Эта улыбка с самого начала принялась раздражать Фислара, но он терпеливо сидел в общей комнате с хозяевами и еще несколькими соседями, пришедшими послушать Ринпоче. Сначала была долгая, нудная и несколько шумная церемония, которая навевала на нильдара сон, затем пришедший начал что-то также нестерпимо долго, нудно, с остановками объяснять мирянам, которые слушали его, открыв рты. Все это осталось вне досягаемости Фислара, ведь говорилось полностью на тибетском. В конце слушатели пытались пропихнуть старому ангелу разноцветные шарфы, которые он брать отказывался, и только в обратку вешал эти шарфы на шею дарившим⁷⁵. Когда же они начали совать монаху деньги, Фислар закатил глаза. И здесь та же петрушка. Деньги он не трогал, но его помощники, обмотав руки багряными накидками ловко поскидывали купюры со столика в сумку. Фислар чуть не расхохотался, увидев эти уловки. Все это выполнялось с лицами святош, какие бывали у служителей культа богини Алатруэ, частенько наблюдаемых Фисларом в священных рощах, пока тот еще соглашался ходить с матерью на эти нелепые церемонии.

Когда соседи разбрелись, сели за чай. Ринпоче выделили специальный стул, подложив на него дополнительные доски и подушки, что все равно не сделало его выше Фислара, сидящего поодаль, поэтому Фислара согнали (точнее вежливо попросили) пересесть на низкую шатающуюся табуретку. Когда порядок сидящих был установлен, хозяин шепотом спросил нильдара.

– Где же Марианна, уже темнеет?

– А я что, ее охранник? – Резко ответил тот, обиженный табуреткой.

Хозяин, смутившись замолк, с тревогой потирая руки.

– Садись брат, она должна скоро прийти, не беспокойся. – Все с той же улыбкой, но уже на английском, хотя и с сильным акцентом произнес Ринпоче.

– А вы что, пророк-предсказатель? – Сострил Фислар, бросая фразу, как перчатку перед дуэлью.

– Нет, просто на улице холодно становится. Замерзнет, придет. – Легко засмеялся в ответ Ринпоче, не обратив внимания на колкость.

Говорили о незначительных вещах. Но все на английском. Иногда отец Лхаце срывался на тибетский, но Кунзук отвечал ему, будто стараясь именно для Фислара, чтобы тот тоже понимал. Устав от их скучных разговоров, Фислар начал раздражаться. Улыбка высохшего ангела казалась ему все более и более натянутой и поддельной, а сам он ханжеским лжецом. Пытаясь вывести его на чистую воду, дождавшись паузы, он спросил.

– Лхаце говорила мне, что вы решили стать монахом. Каково это? Почему решили?

– Стать монахом было самым лучшим поступком в моей ситуации.

– Что за ситуация?

– Я родился человеком и в этом теле самое лучшее – стать монахом.

– Это потому что работать не надо? – Язвительность фразы заставила всех сидящих обратить взгляды в его сторону. Лхаце пинала ногой под столом. Фислар демонстративно повернулся к ней. – А что? Любому дураку понятно, почему некоторые выбирают эту дорогу. Сидишь на шее у общества, ничего полезного не делаешь.

Глаза монахов, пришедших с Ринпоче, округлились. Один не выдержал.

– Как это ничего не делаешь?

– А что вы делаете? Ну, расскажи-ка мне.

– У монахов много обязательных дел. Например, обряды проводить, медитировать… – Он спешил, поэтому постоянно запинался.

– То есть дела такие – звенеть в колокольчик и сидеть закрыв глаза. Вот это работа. Да… – Фислар откинулся назад телом, ожидая почувствовать спинку стула, забыв, что сидит на табурете, от чего нелепо покосился, но быстро поправился, будто так и надо.

– Вам будет сложно понять, ведь вы – западный человек. – Стараясь быть более вежливым парировал монах.

– И как «западный человек» я имею образование, так что надеюсь разобраться с этим. Я же совсем не дурак. – Фислар положил руку на грудь. – Попробуйте, рискните объяснить мне вашу чудную логику.

– Фислар! – Побагровевший от стыда и плохо скрываемого гнева хозяин повысил голос.

– Не беспокойся, – поднял ладонь Ринпоче, – мы обязательно объясним, раз вы желаете слушать. Мы любим всё объяснять. Это нетрудно для нас. – И обхватив обеими руками кружку чая, Ринпоче замолчал, будто собираясь с мыслями. – Для начала…

Но ему не дали начать. Входная дверь заскрипела и сквозь проем медленно пролезла Марианна. Все обратили взгляды к двери и лишь Ринпоче продолжил медленно, спокойно потягивать чаек. Марианна долго боролась со шнурками ботинок, теряя равновесие, цепляя хозяйские куртки и падая, так что мать одним взглядом послала Лхаце проверить самочувствие гостьи, но девушка застыла в проеме, не решаясь подойти. Марианна уже расправилась с ботинками и «летящей» походкой вплывала в комнаты. Лицо красными пятнами, глаза осоловелые, длинные волосы растрепаны и скомканы. Фислар повернулся, тут же осознав, как сильно она пьяна. Лхаце метнулась за стулом и посадила гостью как можно дальше от монашеского угла. На ней не было кепки стража и монахи, вместе с хозяином, потупили взоры. Все – кроме Фислара и Ринпоче. Он улыбнулся своей неизменной улыбкой гостье, а она, глупо помахав рукой присутствующим, чуть было не села мимо стула.

Хозяйка избегала смотреть на Марианну желая только одного – исчезнуть прочь из этого места лишь бы не быть свидетелем позора семьи. Фислар подтянул Марианну вместе со стулом вплотную к себе и наклонившись к ее уху, шептал на нильдари:

– Что, подруга, где так накидалась?

– А разве это заметно? – Она развязно захихикала. – Ну выпила чуть-чуть и что? – И тут же добавила набычась, глядя глаза в глаза тулку. – И что?

Хозяйка автоматически подсунула под нос Марианне какую-то еду. Ей так хотелось отвлечь всех обратно к былому разговору, который уже казался совершенно безобидным на фоне катастрофической ситуации настоящего. Но это оказалось почти невозможным. Украдкой, скрывая от самих себя, мужчины неотрывно следили за ее движениями, а она сидела подбоченившись, как бы свысока глядя на всех присутствующих, раскрасневшаяся, наглая и от этого еще более влекущая чем обычно. Без капли стеснения прямо рукой подцепила кусок мяса из хозяйской тарелки. Тут уже и у Фислара отвалилась челюсть. Глядя на то, как она пожирает мясо, которое и в жизни-то не пробовала, он понимал, что все они смотрят лишь на ее жующие губы, облизывающие стекающий жир. Дьявольская красота. Доев, она принялась смачно облизывать пальцы, так что даже женщины попали под гипноз. После этого в полной тишине, повисшей над столом, заерзала на стуле, заламывая руки как при горячке. Голова мотнулась на плохо управляемой шее, и она подперла ее рукой. Потом ей стало дико жарко, и она принялась разбрасывать повсюду свои длинные волосы, положив часть на плечи Фислара, толкнув его несколько раз локтем и чуть не перевернув тарелки. Помахав ладошкой на лицо, она принялась стягивать свитер. Отвлекшись почти насильно от рассматривания ее движений, Фислар повернулся, встретившись со строгим печальным взглядом досточтимого Кунзука. Тот медленно прикрыл веки, будто говоря, что все понимает. Фислар почувствовал, что пора действовать. Встал и заботливо обхватив девушку за плечи, принялся уговаривать ее пойти лечь спать. Но она сопротивлялась. Заплетающимся от алкоголя языком она вдруг закричала, грозя пальцем в небо:

– А я знаю! Знаю всё про вас!

– Знаешь, знаешь, пошли, чудила. – Приговаривал Фислар пытаясь оторвать ее от стула, понимая, что не может этого сделать. Она будто вросла корнями в пол.

– Кто тут из вас беспредельничает, а?! – Марианна ткнула пальцем на ошалевших монахов.

– Ну-ка молчать в моем доме! Приберись, а то выглядишь как проститутка. Позор! – Отрывисто прикрикнул хозяин, стукнув по столу кулаком.

– Ах, ты! – Она медленно поднималась, превращаясь в дикую фурию, и хозяин тоже поднимался, полыхая багрово-красным лицом. – МААААЛЧААААТЬ!!! – Завизжала она диким нечеловеческим воем, поднялся ветер, раскачавший лампочку, взрывной волной прошедший по всему дому, вторя сумасшедшей, грозно шелестя занавесками. Фислар отступил в сторону, когда она схватила стакан, стоящий на столе, и сжала его рукой, смотря неотрывно в глаза мужчине. Стакан лопнул, рассыпав осколки по столу, а рука ее осталась невредимой. Женщины ахнули в страхе, а хозяин, будто кто-то подрезал ему коленные сухожилия, стал медленно сгибаться и сел на место. Удовлетворившись этим, она повернулась к монахам.

– Говорите-ка, кто из вас, негодяев, тут безобразничает! – Но те испуганно молчали как рыбы, не понимая, что она имеет в виду. Сцена была действительно жуткой. – Я вас последний раз спрашиваю, кто посмел прийти сюда, в мои владения и начать проводить свои гадкие, жалкие, отвратительнейшие ритуалы. Говорите, а то сейчас откушу ваши мерзкие головы! – Свирепо рычала она сквозь растрепанные волосы.

Фислар в полнейшем недоумении искал глазами любого из сидящих в комнате, кто смог бы остановить ее. Вокруг стояла звенящая тишина, подобная вакууму, сквозь который он различал лишь своё бешеное сердцебиение.

Наконец заговорил тулку:

– Это был я. – Произнес он спокойно и отчетливо.

– Ах ты подлец! – Скрежетала зубами неузнаваемая Марианна.

Отшвырнув ногой кособокую табуретку Фислара, преграждающую путь, она двинулась прямо на Ринпоче, сверля его исподлобья ненавидящим взглядом.

– Я уничтожу тебя. – Прошептала она прежде, чем все произошло. Спустя несколько часов, вспоминая в одиночестве последовательность событий этого эпизода, Фислар постоянно путался в своих мыслях. Сначала показалось, что, когда она подошла ближе к монаху, протягивая свои руки со скрюченными пальцами, будто хватавшими в воздухе его горло, тот резко поднялся и с сильным придыханием низко зычно произнес: «ПХЭТ!»⁷⁶ основанием ладони правой руки ударяя по центру лба обезумевшей. Но уже спустя секунду, когда она валилась на пол, хватаясь руками за пространство, тулку сидел на том же самом месте, в ровно такой же позе, будто бы и не делал никаких стремительных выпадов, способных даже у мускулистого человека сбить ритм дыхания. И на его лице не было тени волнения. Только выражение глубочайшего удовлетворения.

Хозяйка первая вскочила, когда Марианна упала. Нервно сжимая передник, она разглядывала девушку, корчащуюся в судорожных муках на плиточном полу. Марианна лежала терзаясь, скручивалась и извиваясь как червь, держась за живот, то подтягивая, то резко распрямляя обтянутые джинсами ноги. Резко перевернулась, встав на четвереньки, она шумно изрыгнула из себя мутно-зеленую жижу со спиртовым удушающим послевкусием. Фислар мог поклясться, что увидел лежащие в этом месиве четыре блистающих камня, похожих на изумруды, спустя несколько мгновений потемневшие и начавшие таять до тех пор, пока не обратились в расплывчатые комочки глины. Тут же все резко вздрогнули от громкого стука неистово хлопнувшей форточки, ударившей об оконную раму так сильно, что стекло треснуло. Досточтимый Кунзук встал, а за ним и остальные, словно как по команде к действию. Пока он медленно подходил к обездвиженной девушке, каждый быстро нашел себе занятие. Один из его спутников достал из сумки пластиковую бутылку без этикетки и уже наливал жидкость в кружку, другой доставал тексты, раскладывая их по низким столикам, которыми монахи пользовались этим вечером. Хозяин что-то вытягивал из шкафа, а хозяйка побежала на улицу за водой. Лхаце торопливо сворачивала вечернюю трапезу, скидывая всю еду из тарелок в большой чан, будто собираясь ее срочно выбросить. Фислар стоял, растеряно наблюдая, как Ринпоче присел на корточки рядом с девушкой, заботливо убирая с лица спутанные, мокрые от пота волосы. Когда матушка вытерла лицо и шею несчастной влажной тряпкой, а монах прыснул на нее водой из неопознанной бутылки, тулку кивнул Фислару.

– Надо отнести ее в комнату.

И Фислар уже совершенно свободно поднял легкое обмякшее тело, вспоминая, что вот-вот и десять минут назад он не мог даже на сантиметр сдвинуть ее со стула.

Когда больную уложили на кровать, она очнулась и холодными пальцами зацепила ладонь стоящего рядом Ринпоче.

– Не уходите, пожалуйста. Прошу вас. Не оставляйте меня одну.

И он присел на кровать, утешающе глядя на изможденное лицо и произнес:

– Конечно же я не уйду. Мы будем охранять тебя. – И аккуратно убирая волосы со лба, заботливо поглаживая ее по макушке, добавил. – Спи спокойно, они не придут.

– Что с ней? – Спросил Фислар шепотом, когда она прикрыла уставшие веки. И Ринпоче повернулся с укором глядя на него.

– Она под властью демона. Ты должен был знать об этом.

Дары

Харша сидела на постели больной, осторожно поглаживая холодными пальцами высунувшуюся из-под одеяла ладошку Марианны. На улице стояла глубокая ночь, и полная почти синеватая луна высоко висела над головой, проникая бледными лучами сквозь занавески. Из далекого коридора доносились отблески одинокого светильника, оставленного включенным для одного из монахов непрерывно бубнящего под нос молитвы. Его товарищ в это время спал рядом на полу. Теперь они должны были не прекращая, посменно читать ритуал, отгоняющий злых духов, дабы не дать Аймшигу, которого распирала мощь крови подпитанной амритой, возможность забрать Мариэ. Ринпоче с Фисларом тоже не спали, сидя в дальнем углу полупустой комнаты девушки, где они уже очень долго, тихим вкрадчивым шепотом что-то обсуждали. Их диалог, начатый за вечерним чаем, продолжился лишь только после того, как Фислар хоть чуть-чуть успокоился. До этого он бегал по улицам, пугая соседей, что есть мочи выкрикивая имя вампира. Но, как и следовало ожидать, Аймшиг не пришел на дуэль. Вообще Фислару надо бы радоваться, ибо в последние недели свирепствующий якша с лицом Чингисхана обрел реальную силу, и теперь даже Селдриону очень сложно, и даже почти невозможно было бы справиться с такой мощью. Вампир уже подчинил себе всех местных духов, собирая энергию теперь и с них, а также стяжая в виде добровольно-принудительных даров себе любимому золото и всяческие ювелирные мелочи. Он даже облюбовал несколько пещер под жительство, в одну из которых даже относил околдованную Марианну, забывшую обо всем на свете. Но чем чаще он пил ее кровь, тем больше понимал, что вскоре от нее останется лишь бесполезная оболочка, с которой уже ничего не поимеешь. Тогда ему пришло в голову забрать амриту себе. Так странно, что раньше не догадывался до этого. Тогда можно стать самым могущественным духом на планете, постепенно порабощая все новые и новые земли. Никто уже не смог бы противостоять ему. Обретя силу, ему казался смешным тот нелепый мнимый трепет, который он испытывал к ней вначале. Поэтому, когда Фислар орал как бешеный его имя в пустоту ночи, он, в компании новых друзей, отдыхал в своей богато украшенной пещере. В полнолуние он чувствовал себя особенно сильным.

Наоравшись до хрипоты, облаянный и едва не покусанный собаками, Фислар, гневно барабанил в дверь, где жила Харша. Хозяева вышли из соседнего дома, опасливо жмурясь в темноту, подсвечивая себе путь. И вот уже принцесса бежала, стараясь не терять из виду развевающийся пуховик нильдара. Когда вошла запыхавшись, Ринпоче встретил её всё той же приятной улыбкой полной доброжелательности и теплоты. И пока сидела, стараясь не расплакаться от взгляда на запавшие глазницы некогда пышущей здоровьем девушки, Ринпоче принес себе стул из кухни и сел рядом с Фисларом. «Можно узнать? – поинтересовался он деликатно, – откуда вы все к нам попали?» И Фислар ответил как обычно, почти не обратив внимания, приняв тот вопрос за копию множества подобных, что уже приходилось слышать раньше. «Издалека» – бросил он коротко. И только когда Ринпоче задал второй вопрос, он удивленно обернулся, окинув взглядом округлое лицо постаревшего ангела.

– То, что «издалека», я вижу, – и Ринпоче тихонько захихикал, – Но как?

И Фислар лукаво подмигнув ответил, наклонившись ближе, поняв ход его мыслей и прошептал заговорщически так, будто теперь это был их совместный секрет.

– Через магический портал.

И досточтимый сразу поверил, удивившись как ребенок, хотя ему уже шел, по-видимому, шестой десяток, чуть хлопнул себя по коленке и прошептал: «Ну надо же как бывает».

***

А Харша неотрывно вглядывалась в лицо той, которую уже спасала почти год назад. Да, действительно, если не считать разницы в скорости времени, это было примерно в начале весны. Когда они возвращались с празднества в царстве нагов, все так же текли потоки ледяных ручьев, что покрывались ледяной коркой после заката и вновь таяли в полдень. Лошади ломали подковами их хрупкие стеклышки, а она тогда еще не принимала вид двуногих, ползя рядом с лошадью Марианны, за которой ей поручил проследить Селдрион. И Марианна эта выглядела тогда совсем иначе. Но это неважно. Она много раз думала, кому же пришло в голову отравить эту никому не нужную девчонку из мира людей. Ладно у неё были свои планы на покорение нового мира. Но кому могло понадобиться травить ничего из себя не представляющую незнакомку? Тайный орден? Заговорщики против власти? Террористы? Как бы то ни было, они были так искусны, что даже тайной полиции, подвластной Советнику, а также известной своими изощренными методами выведения подопытных на чистую воду, не удалось найти ни одной зацепки. Селдрион в то время предпочитал не думать о неудачах своего правления, очарованный действиями амриты на тело этой несчастной, что лежала теперь выпитая почти досуха, чья матовая смуглая кожа приобрела теперь зеленоватый оттенок. Казалось, что с тех времен прошла целая жизнь. Харша опять глубоко вздохнула. Столько лишений, что ждало её в этот год не встречалось и за всю жизнь, насчитывавшую чуть более восьмидесяти лет мира Алатруэ. Хотя по здешним меркам, она выглядела плюс-минус на тридцать семь. Если только в облике человека. Вряд ли, имей она питоновый хвост, кто-то здесь решился бы оценивать возраст ее лица. Просто глазели бы в ужасе. А Селдриону по человеческим меркам на вид не больше тридцати. Фислар вообще выглядит иногда как восемнадцатилетний подросток, хотя приближался ко второму столетию. Аймшиг… Ха, она еще думала, тогда сидя в изножье трона отца, что этот замкнутый, нелюдимый якша лишь туповатый беженец третьего мира, из которого можно веревки вить. Не тут-то было. Столько лет провел в услужении, и никто не догадывался, что бывший раб на самом деле таил в себе грандиозные планы.

Тут Марианна зашевелились, сморщивши брови во сне, прерывисто быстро дышала, как от дурного сна. Харша погладила ее руку.

– Мариэ, Мариэ, проснись, все хорошо, это просто сон. Что с тобой? – тихо шептала на нильдари.

Та резко открыла глаза, выскакивая как из кошмара, длившегося по меньшей мере последние недели.

– Харша? – выпалила она словно в горячке, – Ты здесь.

– Да, я здесь, с тобой. Все в порядке. Мы с тобой.

– Так хорошо, что ты здесь. Я так боюсь, Харша. Я так боюсь, – она крепко сжала в ладонях костлявую лапку нагини.

– Не бойся, не бойся. Мы здесь.

– Нет, ты не понимаешь. Боже, Харша, ты вообще не понимаешь. Он убьет меня. Прикончит. Теперь он не сможет остановиться. Как же он стал силен… Ты не знаешь. Ты просто ничего не знаешь, – ее глаза беспокойно бегали по лицу принцессы, не в силах остановиться. – Он собирает союзников. Подчиняет слабых, ломает средних, уговаривает сильных. Он не остановиться. Я здесь в ловушке. И это все из-за проклятой амриты. Все из-за нее, – она принялась всхлипывать. – Ты просто не понимаешь, не понимаешь.

– Хорошо, успокойся, – Харша старалась придать голосу устойчивости, – Мы поможем тебе сбежать, уехать отсюда подальше, туда, где он тебя не найдет.

– Он найдет, Харша, еще как найдет, – Марианна еще сильней сжала руку, быстро кивая головой. – Я боюсь. Ты бы знала, какого это. Быть не личностью, а всего лишь предметом. Для всех них. Теперь уж точно жить мне недолго. Та кепка стража осталась в его пещере, когда они колдовали. С ним теперь куча свиты. Они делали обряд… чаша с кровью… заставили выпить. Так противно! Как же мерзко ощущать себя такой грязной, будто надо мной надругались. И даже кинься в ледяную реку, что течет по соседству, это не помогло бы смыть этот позор. Я не могу припомнить ничего более противного. А со мной случались всякие вещи. Ты не представляешь. Ты даже не знаешь, на что ты меня облекла, решив тогда спасти. – Марианна тряслась в сильном волнении. Харша смотрела на нее глазами полными беспомощной жалости. Фислар с Кунзуком тоже прекратили разговор. – Эта гадость, что лежит во мне… Этого не должно было быть. Я же не богиня, обладающая силами от рождения и способная себя защитить. Это все равно, что наделить неограниченной властью котенка. Они съедят его заживо, а из шкурки сделают управляемое чучело. Вот что со мной происходит. Почему я ушла от Селдриона. Как думаешь, почему сбежала? Он ведь самоцвет, который сложно найти, как ты говорила. Да потому что он спятил. От того, что я рядом. Как спятил сейчас Аймшиг, как сходят с ума другие, кто видит меня без амулета. Он расправился с четырьмя бандитами, пытавшимися меня изнасиловать. Расправился прямо на моих глазах, так что кровь последнего, кому он вскрыл глотку прямо предо мной, брызнула на лицо и одежду. Как долго я не могла отмыться от этого запаха…Это было так ужасно, что я бежала, забыв об опасности к любым хоть сколько-то знакомым мне людям, даже Аймшигу. Тогда мне казалось, что любой в мире лучше Селдриона. Но как же я ошибалась. И теперь он просто меня прикончит. Он выпьет амриту, и вы получите полноценного монстра. Вряд ли мир после этого останется прежним. Я не знаю, что делать, я просто не знаю. Я даже убить себя не могу. Проклятое бессмертие…

В комнате повисла пауза и Фислар, так же как Харша, слушавший монолог на полувздохе, осознал, что это была его провинность. Это он не уследил за ней. Был так беспечен. Не зря Селдрион еще тогда после портала буквально называл его щенком, не способным противостоять Аймшигу. Хоть вампир не вызывал его симпатий, все же не был так противен, как Селдрион. Вместе с ним они шутили за спиной Владыки, он даже чувствовал себя как-то по-товарищески рядом с якшей. Как же это было обманчиво! Только теперь до него дошло, что нет и не было никогда ничего общего у существ из разным миров. Никакой дружбы. А он просто гнал, от зависти или детской обиды на своего соотечественника, земляка, на своего короля. И все для чего? Просто хотелось быть не таким как все. Максималистский подростковый бунт против традиций предков. Непроходимый идиот – почти диагноз. Он внезапно оторвался от своих мыслей, вспомнив нечто оранжевое, что они приметили недавно в кустах, гуляя с Лхаце вдоль реки. Тогда он почему-то решил, что видел детский мячик. И только теперь дошло, что это был оранжевый бок еще не успевшего сгнить грейпфрута, который выкинул циничный Аймшиг сразу же после их разговора.

Тут Харша навострилась вся, как охотничья собака заметившая дичь.

– Когда мы разъехались, Селдрион был девушкой-блондинкой, ведь так? – Марианна закивала. – А когда он убивал тех людей, как он выглядел?

– Он был собой. – Медленно отвечала Марианна.

– Так значит, он смог снять серьги, – торжественно произнесла нагини. Марианна не понимала, как можно так радоваться тому, что произошла так давно, ведь ей и в голову не приходило, что они могли думать, что он сих пор ходит в серьгах.

– Да, он смог. Но это было довольно давно. Мы прожили чуть больше месяца в его подлинном обличие. Правда ему приходилось иногда снова надевать серьги. Когда покупали билеты, например и нужен был паспорт. Ах, боже мой, – она вдруг мечтательно отвлеклась, уносясь за воспоминаниями, – он совершенно не мог распоряжаться деньгами. Все время приходилось следить, чтобы он не потратил все наши сбережения. – Она задумалась, улыбаясь сама себе, погруженная в прошлое, откуда ее вырвала бесцеремонная Харша.

– То есть серьги починились «сами»? В какое время это было?

– Так… – силилась вспомнить Марианна, пока нагини то и дело поворачивалась назад с расползающейся по лицу улыбкой, чтобы взглянуть на удивленные лица Фислара и Ринпоче, который не понимал ни единого слова. – Мы только уехали от отца с бабушкой, сняли номер…Это было примерно в начале ноября я думаю…

Харша выдохнула, прищурившись переспросила еще раз.

– Ты уверена?

– Я не уверена точно. Только примерно. Помню, что проснулась, а он лежит рядом в своем облике и говорит, что смог снять серьги. Это было в середине ночи, возможно в начале ноября, но дату я не запомнила. А что такое? Почему спрашиваешь?

Харша встала в сильном волнении, прошлась туда-сюда провожаемая взглядами присутствующих. Она выглядела так, будто узнала, что выиграла в лотерею. Словно сама не верила своей удаче.

– Да, точно, тогда. Ах, какая же я малодушная. А самое худшее – маловерная. – И она стукнула себя легонько по лбу. Торжественная улыбка играла не ее лице, заражая присутствующих. Ринпоче спросил первым.

– Есть хорошие новости?

– Да. Есть. Я отправляюсь к ламе Чова.

***

На следующее утро, не спавшие всю ночь, они отправились в путь, чуть небо окутала предрассветная лазурь. Оба монаха так и остались нести свое круглосуточное бдение в доме больной. Осторожно попрощавшись с братом, так чтобы не разбудить заснувших от усталости где попало его жену и дочь, Кунзук Вангпо вышел бодрым шагом, вслед за грациозно выскользнувшей в двери Харшей и Фисларом не знавшим усталости от горячности ума. Из еды они взяли только необходимый минимум и ничего не брали для ночлега. Предполагали подойти к дверям монастыря к закату, пройдя весь путь быстрым шагом почти без остановок. В начале им везло. Полуразвалившийся грузовичок подвез на несколько километров до поворота. Но дальше погода ухудшилась и после обеда тучи затянули весь небосклон. Пошел крупный липкий снег, застилающий дорогу, а хлопья летели, сплошным покрывалом ложась на голову и плечи. Не сомневаясь в том, что это проделки Аймшига, Харша то и дело останавливалась, грозила кулаком в небо и что-то кричала на незнакомом языке. Фислар жмурился, стараясь укрыться от летевших в глаза снежинок, а Кунзук Вангпо шел быстро и четко переставляя ноги методичным шагом. За время в пути, они успели продолжить разговор, и хоть недосып и усталость мешали нильдару внятно соображать, Ринпоче удалось разложить в его голове буквально по полочкам всю причинно-следственную связь принятия монашеских обетов. Теперь эта концепция поднялась и восстала в его сознании наполнив ум пониманием логики мира. Правильная, незыблемая, нерушимая, и подобно тому самому черному обелиску, запускающая его сознание на новый виток. Когда он задумывался над тем, почему же никто другой из его прошлого окружения никогда не задумывался над такими, казалось, очевидными вещами, то не мог найти ответа. Почему он сам не задумывался над этим? Да он вообще, если смотреть прямо, всегда был поверхностным. Одна из немногих околонаучных книг, что он прочитал, а позже построил на ней все свое мировоззрение, говорившая о тирании правящего класса, заставляя его искать все свои проблемы в дисбалансе политических сил и абсолютной монархии скрепленной религиозными традициями страны Алатруэ. Смерть кузена на войне, стремление окружающих к материальным благам, трепет подданных перед Владыкой, основанный лишь на недостатке сведений, его собственная неудовлетворенность амбиций и неспособность найти свое место в мире – во всем этом он винил тех, кто у власти. Ведь им дана сила изменить мир, а они только пьют сому, да ходят по бабам. Как же тут Селдриону не оказаться крайним. А тот мир, что описывал ему досточтимый Вангпо, являл собой иную картину. Сначала сложно принять. По крайней мере неприятно. Как может быть, что я сам виноват в том, что случилось так, а не иначе. Ведь я-то простой обыватель. Это не в моих руках заключена вся сила и власть государства. Это все он, они, другие. Но Ринпоче отражал возражения Фислара, словно бы играл в настольный теннис. Быстро, аргументированно, логично. Уже через пару часов он начал уважать этого тихого, казавшегося незначительным человека, а в конце дня Ринпоче удалось занять пьедестал его тайного кумира. Когда они дошли до стен монастыря, солнце, ни разу не выглянувшее сегодня из-за густых туч, уже садилось и без того мрачный день стал еще темнее. Собаки, навострившие уши с приходом сумерек, выбежали навстречу, заливаясь лаем, но узнав Кунзука, тут же принялись радостно вилять хвостами.

В монастыре все было по-прежнему. Застывшее время в обшарпанных стенах здания выстроенного кучкой бежавших от коммунистов тибетских монахов. Посреди дворика все то же скрюченное невысокое дерево, посаженное прошлым настоятелем еще при закладке фундамента. Покосившийся навес, покрытый проржавевшим железом, беленые стены и окна с короткими кучерявыми уличными шторками. Справа перед входом в основной зал – колонка для воды с выстроенным вокруг мини бассейном. Навстречу им вышли люди кутавшиеся в бардовые шали от морозного вечера. Фислар с любопытством оглядывался. Меховые белые собаки флегматично-дружелюбно махали хвостами. Увидев Ринпоче, монахи принялись кланяться, падая прямо на отсыревший от снега мощеный камнем пол внутреннего дворика.

***

– Вас так много, пройдемте в этот зал. – Хлопотал схожий с гусем наставник, провожая пришедших за ламой, а также всех монахов пожелавших присутствовать на собрании.

Харша волновалась, почесывая и заламывая руки, с замиранием сердца глядя на зал, постепенно наполнявшийся людьми. Ринпоче уже успел протянуть в руки ламе Чова откуда ни возьмись появившийся белый шарф, они обменялись приветствиями и вот уже лама дружеских хлопал Вангпо по плечу похохатывая с ним от какой-то шутки. Словно они друзья детства. Сто лет не виделись.

Наставник зажигал одну за другой керосиновые лампы экономя энергию маленьких солнечных батарей на утро. Это был зал для официальных приемов. По трем стенам от потолка до пола протянулись шкафы со стеклянными полками, заваленные текстами. Поблескивая оранжевыми боками парчи, те аккуратно лежали, соседствуя со статуями будд в соседних полках. Четвертую стену занимали четыре крупных окна трапециевидной формы. Здесь было гораздо аккуратней общей комнаты Ринчена. Стены буквально в прошлом месяце обновлены красной краской. Тханки в дорогой парче и три алтаря с различным набором божеств, возле которых всегда теплились масляные светильники, стояли искусственные цветы, бутылки содовой и печенье из супермаркетов в яркой, казавшейся крайне неуместной здесь, обертке. Желтое свечение старых керосиновых ламп будто согревало собой неотапливаемую холодную залу. Весь потолок был увешан флагами, сшитыми из кусочков разноцветной парчи. Желтые, зеленые, белые, красные…Подобные укрывали собой и несколько колонн, находившихся посреди комнаты. Пол устелен красноватыми коврами, приятно сочетавшимися с темно-коричневой мебелью. Доносился аромат благовоний, повисший в комнатах с утра. Харша с Фисларом как-то нелепо остановились в дверях и там же остались, пока все рассаживались на багровые подушки по обеим сторонам зала. Харша боялась, а Фислар на правах гостя ждал приглашений. Монахи тихонько переговаривались каждый о своем, и принцесса заметила Ринчена с другом, еще пару знакомых лиц и совсем расстроилась. Все шло не по плану. Она всю дорогу представляла, как состоится ее тет-а-тет с гуру Чова. Но сам приход Кунзука Вангпо похоже не давал и возможности на осуществление конфиденциальности. Похоже, что немного встревоженные поначалу монахи вообще не догадывались о причинах их появления. Для них это выглядело очередным посещением, возможно с просьбой о передаче учений самим досточтимым Вангпо. Поэтому эти внеплановые посиделки казались чем-то вроде торжественной встречи, которой только недавно одарил их сам мастер Чова.

– Пригласите же гостей сесть. – Оторвавшись от беседы как бы невзначай заметил учитель.

И сразу же двое метнулись и усадили пришедших, сначала Фислара, а Харшу последней, почти у выхода. Главное же кресло, возвышающееся надо всеми и укрытое парчой, сейчас пустовало, и это не давало настоятелю покоя. Он ерзал, пока все усаживались и как только наступила небольшая пауза, поднялся и низко склонившись произнес:

– Почтенный Лама, вы знамениты своей скромностью, но прошу вас все-таки сесть на трон.

– Зачем мне садиться туда, мой друг, если я не буду давать никаких посвящений? – Парировал гуру Чова тем же самым тоном, с каким обратился настоятель.

Ринпоче видимо нашел это забавным, так что быстро отвернулся, скрывая улыбку.

– Но вы светом своей мудрости поистине, как солнце озаряете нас, даже не говоря ни слова, поэтому мы просим вас… – Он суетливо обернулся, намекая сидящим вступиться с помощью. И они как один склонились сидя на местах, сложа руки в просьбе. И хотя Ринчену никогда не было близко изящное подхалимство наставника, он тоже склонился, найдя его слова в этот раз справедливыми.

Когда лама Чова просто сдвинул свою подушку вправо и сел под трон, а наставнику пришлось сесть, не солоно хлебавши, Харша всеми силами пыталась поймать взгляд учителя, чтобы дать ему знак, выслушать ее просьбу. Но это не удавалось, потому как Ринпоче начал речь:

– Я может быть запамятовал, но мне казалось, вам пребывать вретрите еще пару лет. С чем связано досрочное прерывание обетов и не кажется ли вам, но это лишь мое мнение, что это может послужить недобрым знаком?

– Недобрым? Не думаю. В ночь накануне моего возвращения, мне был явлен удивительный сон, – присутствующие навострили уши, явно слышащие об этом впервые, и лама поправил бордовую накидку, одетую после долгих уговоров настоятеля и крайне странно выглядящую на фоне его длинных с проседью спутанных волос.

– И что за сон? – Ринпоче чуть подался вперед.

– Мне снилось солнце, взошедшее на юге.

По залу прошел шепот. Каждый решил обсудить с товарищем свое мнение. А Кунзук Вангпо и Лама Чова как два ведущих весьма причудливой передачи на тв, со спокойными улыбками дожидались затишья. Будто их разговор для них самих не имел совершенно никакого значения, будто все что говорилось, говориться сейчас и будет произнесено в будущем, им самим уже давно известно, а потому не представляет интереса. Поэтому они просто разворачивали пред присутствующими подобие встречи.

– Значит ли это, что в будущем, нам стоит ожидать помощи с юга? Вы обращались к Его Святейшеству за трактовкой?

– Трактовка оказалась бы запоздалой, мой друг. Сон исполнился уже на следующее утро.

– Это весьма неожиданно.

– Что уж говорить, я и сам не ожидал! – Вдруг гуру хлопнул себя по колену и захихикал в кулак. Это выглядело настолько странно, что у Фислара на секунду случился когнитивный диссонанс. От недосыпа и голода немного кружилась голова, поэтому комната для него выглядела наполненной маревом плывущих огней, отражающихся от золота статуй, чужеземным языком, где он ничего не понимал и дискомфортом положения. Но повадки ламы Чова, даже не ссылаясь на усталость восприятия, казались иррациональными, как у сумасшедшего. Когда они только пришли, он то был благовоспитанно-чинным, то хохотал бесовским смехом, и странным казалось, что этот факт игнорировали все присутствующие. Тут лама продолжил, – И как ты думаешь, что у нас находится на юге? – Ринпоче немного нахмурился.

– Индия? – Ответил играющий в наивные угадалки.

– Нет. Ворота. Там ворота, понимаешь? – И лама залился закашливающимся смехом.

Монахи улыбались непонимающим взглядом пытаясь поймать ответ в глазах товарища. Наставник не находил себе места от этих чудачеств, то и дело повторяя себе как мантру: «Это йогин, просто йогин. Они испокон веков были такими. Все нормально».

– Вы имеете в виду – ворота монастыря? – Задавал наводящие вопросы Ринпоче.

– Да, да! – Лама громко выдохнул остатки смеха, рукой вытирая выступившие слезы.

– То есть, вы говорите, раз солнце взошло на юге, а на юге у нас ворота, то значит ли что в тот день пришел некто, кто будет сиять словно солнце? И он пришел именно в этот монастырь не так ли? Но кто пришел, можно ли узнать?

– Ох, дорогой мой Ринпоче, столько вопросов и все без ответа. Вы сами являете собой свет мудрости, затмевающий любое сказанное мной слово. Так разве ж не догадались, что этот «кто-то» сейчас сидит в этой самой комнате.

Из-за непонятных намеков, Ринчен с Габэ сразу оба как под копирку поняли то, что лама указал источником своего сна именно Кунзука Вангпо, и слаженно так, глядя друг другу в глаза, одновременно закивали, будто читая мысли соседа. Но Ринпоче оказался не столь догадлив, поэтому с той же странной улыбкой, будто ожидая того, что уже предвидел, чуть наклонился произнеся:

– Вы как обычно перехвалили меня. Откройте ж наконец секрет. Нам всем не терпится узнать.

И лама покачал головой из стороны в сторону, будто с осуждением.

– Да вот же, сидит ваш секрет. Прямо там, в углу у входа. Спрятался.

Все обратились глазами к Фислару и он, ничего не понимая, не зная о чем они говорят, трепал Харшу за рукав, чтобы она объяснила.

– Этот белый чужеземец? – Поспешил с вопросом настоятель.

– Да нет же, глупцы, вы что, совсем не заметили женщину? Этот длинный как оглобля перекрыл ее, а вам и невдомек. – И он засмеялся снова, все сильней и сильней, пока они недоумевали. Но вдруг резко прекратил, став предельно серьезным. И в глазах его, окутанных паутинкой множества морщин, теперь не было и капли прошлых смешинок. Они поистине принадлежали серьезному, глубокомысленному человеку.

– Это она – то солнце что вам снилось? – С плохо скрываемым пренебрежением спросил настоятель.

– Да. Это она. Она принадлежит к благородному семейству⁷⁷. Хоть это и сложно различить.

И Харша сразу, судя по его ответу, решила будто он видит насквозь ее прошлое, пока не спохватилась вспомнив, что сама при первой же встрече, упоминала о своем роде. Но гуру не говорил о ее царской семье, а лишь прозорливым умом усмотрел тот день с собакой, изменивший всю ее жизнь. День вступления на путь длиной в эоны.⁷⁸

Не знавший чем себя занять в этом тибетском многословии, Фислар уже начал подремывать, когда краем глаза заметил светлое пятно, мелькнувшее в проходе и скрывшееся за одной из колонн. Он принялся следить за тем местом, но так и не дождавшись повторного шевеления, списал все на усталость. Когда же он повернул голову к ламе Чова, то увидел белого кота, прикорнувшего на его сложенных по-турецки ногах. Кот почувствовал взгляд и впялился в ответ своими немигающими стеклянно-голубыми глазами. Сердце заколотилось и нильдара обдало жаром. Тот самый кот, что спас его от самоубийства был так похож на этого кота. В миг, окружающий мир с его полутемной комнатой исчезли в зелено-безвкусной ванной, кровавых следах на полу и молитвах доньи Эсперансы за спасение его души. Время остановилось, давая возможность прочувствовать то мгновение, сломившее гнет ужаса и депрессии надеждой, верой в лучшие дни. В тот мир, где за тебя кто-то молится. Ведь именно кот не дал ему времени спустить кровь. Кот, появившийся из неоткуда, а теперь гипнотизирующий его взглядом сфинкса. Нет, этот кот просто похож, он не может быть тем самым котом. Не может. Не может быть. Это какая-то мистика, а мистики нет, это лишь сказки для глупых детей, что готовы поверить в придуманных древних богов. Ничего этого нет, и у нас лишь этот миг, та жизнь, что нужно прожить перед тем, как кануть в Лету. Но монах говорил ведь другое. Нечто за гранью.

Кот мурлыкнул и лениво поднявшись пошел навстречу Фислару. Уселся теперь на его колене, так будто это его место по праву. А Фислар все смотрел на него, убеждая себя, что нет ничего. Ведь так просто думать и жить, когда ничего не существует. Нет и не будет. Когда ты лишь случайность в хаосе жизни. Случайность, не имеющая начала и конца.

Тут Харша, побуждаемая взглядом ламы Чова, зашевелилась вставая. Отвлекла нильдара от его мыслей. А лампы как будто сгрудились в кучу, пряча свой свет, затухали. «Делай, что решила» – прозвучал в ее голове голос учителя. И она поднялась, встав посреди комнаты. Окинула всех взглядом, в котором больше не было места страху. Весь страх остался в ерзанье на багровой подушке, в томительном ожидании своего слова. Когда же решилась, то больше ничего не осталось. Только порыв души, подобный сильному ветру, сдувающему в сторону, сбивающему с ног, уносящему, будто магнитом притягивающему к желаемому. И она желала. Желала именно того, что делала. Душа нараспашку, все захотелось отдать, избавиться полностью от блестящих призраков прошлой греховной жизни. В крайней признательности, растроганности увиденным. То, как являли они перед ней свои игры. Игры в угадалки. Эти два человека, что по сути своей неотличны. Их изящный спектакль натолкнул на мысли о чем-то невидимом, что можно лишь иногда ощутить, как легкий сквозняк в открытых летом комнатах. Настолько невесомый, кажущийся несуществующим. И те порывы, что и раньше бывали у нее, когда с барского плеча одаривала некоторых любимчиков, тот порыв, что двигал ею, когда спасала Марианну, когда просила у ламы спасти Селдриона. А он ведь действительно спас, ведь так интересно было спросить у Владыки, как это было… Теперь может и не узнает никогда. Ну и ладно, пусть будет секретом. Их секретом на троих. Она стояла посреди застывших в прошлом интерьеров, расписных стен, людей, обернутых в старые ткани, и выдохнув произнесла по-тибетски, будто от себя отрекалась.

– Не бойтесь, прошу вас.

И вновь обратив внутренний взор к камню желаний под кожей на лбу, она приняла свой истинный облик. В миг все ошарашенно вздрогнули, вздохнули, вскрикнули. Лишь два мудреца сидели недвижно. Лама поднял руку, успокаивая зал.

– Говори, что ты хочешь.

Но Харша молчала. Один за одним, она принялась снимать украшенья. В обратном порядке, что одевали ее во время инициации, когда пришло время стать взрослой. Сначала ворох тяжелых, монолитных браслетов что свисали гроздьями от запястьев до локтя. Потом витиеватые ленты браслетов с предплечий. Затем один за одним, ожерелья. Те, что свисали, глубоко опускаясь, скрывая то место, где у людей обычно пупок, затем полукруглые, изрезанные самоцветными вставками, схожие с широким воротником, укрывающие грудь. И последние, перетягивающие шею плотным ошейником, прячущие ямочку между ключицами. Это все она, под испуганные взгляды множества глаз, складывала перед собой на пол, сгибаясь в хвосте, движениями балерины. Затем пришла очередь серег, доходящих до плеч, звенящих при каждом повороте головы и оттягивающим мочки. Золотая кайма из косы, с сапфирами и рубинами. И наконец витиеватый венец с бриллиантами, извлеченный из черных глянцевых волос, вырвавший упрямые пряди. Остановилась, смотря на золотую кучу, и вдруг вспомнив что-то обернулась, подхватив изящным движеньем серьгу-погремушку, протыкающую кончик хвоста. Сняв украшенья, ощутила огромную радость и легкость. Непривычная нагота, которую теперь видели все. Но пораженные сверх меры, больше смотрели на ее питоновое тело, чем на обнаженный торс. И только потом произнесла:

– Прошу вас, примите это золото. Хоть я вовсе не обладаю достоинствами, а лишь недостатками, но прошу вас не отвергать мой подарок. Это лишь знак моей безмерной благодарности вам. Вашей неоценимой помощи и поддержки. Даже если вы, как и прежде не захотите брать меня в ученики, я больше ни разу не попрошу. Я больше ничего не хочу просить за себя. А лишь за других. За всю свою жизнь я наделала столько плохого, стольких людей заставила страдать. Многих по неведению, многих намеренно. Но были и те, что страдают из-за моих благих побуждений. И мученья одного из них вы уже прекратили. Я так благодарна за это. Но прошу, в последний раз, исполните мою просьбу. Помогите несчастной, что неповинна в моих ошибках. Помогите ей, и я больше ничего не попрошу.

Лама сидел каменным изваянием, а Ринпоче, наоборот, улыбался без меры, будто, если бы было можно, то вскочил её обнимать.

– Ринчен, принеси какую-нибудь корзину.

И тот ринулся к выходу, через пару мгновений держа перед носом гуру пустую плетеную корзинку из-под овощей.

– Сложи-ка сюда это золото.

Все смотрели как Ринчен с трудом поднимая увесистые блоки ожерелий, перекладывает их в запыленную корзину. Харша стояла низко склонившись. Когда же тот закончил, пододвинув корзину ближе к учителю, тот поклонившись дотронулся до нее лбом, принимая подарок и тут же повернулся, выдвинув ногу, небрежно пнул корзинку в угол за троном.

– Хорошо. – Произнес он наконец. – Я постараюсь исполнить твою просьбу. А также с этого дня принимаю тебя в ученики.

Явление золотого павлина

В комнате Марианны ничего не изменилось с тех пор, как троица покинула дом. Та большей частью спала, не имея сил даже подняться, несколько раз выходила по нужде в сопровождении хозяйки, ее дочки, а также монаха непрерывно читающего заклинания. Ее не кормили, потому что Ринпоче запретил. Давали только воду. Да она и не настаивала. Была рада своему уединению. Сны приходили тяжелые, мутные. Не запоминались.

Но на следующий же день, к вечеру, те трое вернулись, приведя с собой целую делегацию. И хоть повод был довольно сомнительный, но хозяин сильно радовался появлению ламы Чова лично. Соседи потолпились возле порога, но их не пускали, приглашая зайти в гости на следующий день.

Харша села на постель больной. Какая-то другая, не как всегда. Лицо не такое острое. Марианна приглядывалась, но так и не смогла определить точной разницы. С украшениями нагов, принцесса будто сняла с себя бремя их мира. Животную ожесточенность и божественное высокомерие. Царство нагов лежало на стыке этих двух миров. На половину животные, на половину боги. Поэтому их долгая, полная наслаждений и золота жизнь, омрачалась грубыми инстинктами, безжалостной конкуренцией. Конечно, и среди них попадались мудрецы, но не в мире богини Алатруэ.

– Как ты? – Спросила принцесса.

– Немного лучше. Кто там пришел с тобой?

– Я привела к тебе необычайного человека. – Торжественно объявила она. – Ты не поверишь, но это он помог починить серьги. Я не знаю как… но это точно он.

– Ничего себе! – Марианна поднялась на кровати. – Я хотела бы лично поблагодарить его. Селдрион так мучился, будучи не в своем теле.

– У тебя еще будет время на это. Я привела его сюда, чтобы он помог тебе извлечь амриту.

– Что, правда? – Марианна погрустнела. – Ты думаешь, он правда сможет?

– Что с тобой? Ты расстроилась? Я думала – ты решительно хочешь избавиться от нее.

– Да, я, конечно, хочу. Просто… – И девушка замолчала понуро.

– Что – просто? – Тихо спросила Харша доверительно положив свою ладонь на ее плечо.

«Просто без амриты я буду ему не нужна» так хотелось сказать, но Марианна молчала. Опять молчала, пока не поняла, что лишь ее замкнутость при появлении проблемных вопросов, именно в том, что больше всего волновало, щемило сердце, не давало покоя, возможно, и была источником всех проблем. Из-за гигантской разницы в возрасте, соотношении опыта и силы, ей так и не удалось по-настоящему довериться Селдриону, быть открытой и честной с ним. Обсуждать то, что было важно. Делиться. Вот именно – делиться. И от осознания ошибки, понимания того, что его уже не вернуть никогда, она снова печально надрывно вздохнула. Это самое жесткое слово – никогда. Никогда⁷⁹.

А он ведь так хотел. Столько попыток делал навстречу. И, может быть, все и получилось, и удалось бы пробиться к её сердцу, если бы не убежала. Испугалась проблем, которых как ей казалось уже никогда не решить. С другой стороны, она больше не желала делать его убийцей. То, что люди погибли именно по ЕЁ вине, как она была страстно убеждена, просто не оставляло ей права находиться рядом с ним. Она не могла больше никого подставлять. Ни его, ни себя, ни других. Уж лучше тогда сгинуть рядом с Аймшигом. Но и эта мысль лишь в отдалении казалась хоть в чем-то хорошей. Если же дольше подумать, то хуже. Она была как раз той атомной бомбой, которую не стоило открывать человечеству. Конец с Аймшигом был предрешен. И пусть можно самой погибнуть, но разве подставить под удар бесчисленные поколения людей – это лучше? Волей-неволей, если им удастся все же вынуть амриту, на Харшу падет участь стать долгосрочным хранителем, и прятаться оставшееся время до открытия портала, а потом вернуть отцу, как обещала. Так вот почему в царстве нагов так долго, веками хранили эту единственную каплю. Боялись произвести на свет тирана. Как это уже неоднократно случалось. Хираньякашипу, Бали, Равана⁸⁰, неужто потом должен был следовать Аймшиг?

Так что же ты молчишь, Марианна Рой? Если бы поделилась своей болью с любимым, то может стало бы легче, и не надо бы было убегать. Если бы поделилась своей болью с другом, то может не связалась бы с вампиром. А если сейчас, тот самый последний момент, когда еще можно хоть что-то исправить, продолжая молчать можно действительно привести себя к концу света. И тогда ее прорвало.

Она изливала весь поток мыслей, открылась без страха быть уязвленной в самое чувствительное место, той самой принцессе, нагини, что, умирая, так же открывала и ей свое сердце. О всех своих страхах и чувствах, о своей безумной любви к Селдриону, которая будто бы жила еще до ее появления в замке и только там пробудилась. И то, как все попытки сдержать ту любовь, обуздать, охладить, сделать из нее нечто несуществующее, с треском проваливались и причиняли вред лишь ей самой. И каждая из тщетных попыток, будто только больше усугубляла, усиливала привязанность. И ей казалось в тот самый момент, что будь она на его месте, то поступила бы точно так же. Пошла бы за ним хоть на край света. Так хотелось уйти с ним сейчас. Куда угодно уйти, лишь бы быть с ним. И снова клином врезалось, безжалостно рассекая ее мир то самое жестокое, самое-пресамое жесточайшее слово – НИКОГДА.

– Ну почему же – никогда? – Откровения тронули Харшу.

– Да потому что! Потому что нет у меня другого пути. И не было никогда. Я должна отдать взятое напрокат. То, что чуть было не погубило меня. А он…он забудет меня, если еще не забыл и сто раз не пожалел, что пошел за мной. За предательницей. Наши жизни так отличаются. А моя столь кратковременна. Нам все равно не быть вместе. Никогда. Никогда! Нельзя подставлять под удар всех существ лишь потому, что я захотела жить долго и счастливо.

– Может тогда мы найдем того, кто смог бы тебя защитить от Аймшига? К чему эти жертвы. Ведь что за предубеждение – либо я, либо они. Если ты будешь счастлива, то все остальные нет. Если все остальные будут счастливы, то ты – нет. Как это умещается в твоей голове?

– Нет, Харша, это пустое. Хватит болтать. Все уже решено. Мне лишь надо принять свою судьбу.

– Ну, а если твоя судьба – это бороться за своё счастье?

– Но я не хочу бороться. Счастье – это то, что приходит само. За него не нужно бороться. Было бы ошибочным думать обратное. И если в жизни мне предстоит лишь борьба, то я не хочу такой жизни. Я знаю лишь одно. Что я больше никого не полюблю. Никогда. И пусть я останусь одна до конца своих дней. Ничего страшного. Пусть так. – Марианна категорически замотала головой.

– Не говори так, все пройдет. – Утешала Харша.

– Если любовь истинная, то не пройдет.

– О, Мариэ, ты так молода, что не знаешь, как переменчиво сердце. – С грустной улыбкой сказала нагини.

– А ты любила? Скажи мне Харша, раз так говоришь? – И взгляд ее направился будто пронзая светом глаза принцессы, просвечивая насквозь ее душу. И та опустила взгляд, не выдержав силы правды. А правда была так очевидна. Она сама поняла ее лишь несколько дней назад, когда, сидя за стаканом местного вина, вынутого из заначки, смотрела на безутешную горесть Джолмы. Та собака, Ринчен, распростершаяся снизу долина, блики солнца от украшений… Тогда будто проснулась от тысячелетнего сна обманутости обидами, страхом, ненавистью, местью. И даже любовь, что была в ее жизни, никогда не была настоящей, правдивой, драгоценной. Всегда смешана с ревностью, страстью, выгодой. Возможно ее всегда и тянуло к Селдриону лишь потому, что она видела их прежнее счастье с Арсалиэ. Хотела как бы заразиться его способностью любить. И все это выливалось… О боги… Все выливалось в паразитизм, шантаж, влечение, замешанное на зависти. Зависти к его великой любви. Такой же любви, что видела сейчас в глазах Мариэ. И скорее всего лишь она виновата в том, как он изменился со смерти жены. Когда начал брать, не давая взамен. Своим вмешательством в его судьбу, в его энергетику, принятием облика Арсалиэ, хоть под маской утешенья, она нарушила ту святость, что мог он хранить нетронутой многие годы. Внесла в её облик часть своей жалкой натуры. Надругалась над ЕЕ памятью. Это она ожесточила его, заставила закрыться, выдавая наружу лишь свои пороки. И она не смогла больше держаться. Зарыдала. В слезах искупленье. А Марианна с обливающимся кровью сердцем, обняла ее как любимую подругу, утешая, с нежной заботой, спонтанно изливающейся на всех, кто был рядом. Этот могучий поток хотел пробить окна и двери и хлынуть навстречу Ему, тому единственному, где бы он ни был.

***

Из комнаты Марианна вышла решительным шагом, словно болезнь отступила. В общей комнате ее уже ждали. Незнакомый невысокий и весьма худосочный человек с копной волос и веселыми морщинками вокруг глаз, вышел навстречу. Ее что-то спросили. Переводчик. Да, уверена. Да, точно. Ринчен, поднеси тазик поближе. Остальные сидят полукругом разбросанные по комнате. Лица напряжены. Старичок в джинсовых шортах и серой накидке подошел, ближе улыбаясь полубеззубым ртом. Но все, я решила. Так надо. Кивнула. И левой рукой, будто приобняв ее за спину, хотя и не тронув, нанес сокрушительный удар тремя собранными вместе пальцами правой руки. Прямо в солнечное сплетение. От резкой боли комната пропала из вида, она на миг перестала, потеряла любую способность дышать и упав на колени изогнулась дугой. Паралич как при столбняке. Мышцы парализовало, и она застыла в дикой агонии. Он подошел со спины и занеся топором правую руку, ударил ребром ладони по выгнутой спине. И ее тут же буквально вывернуло наизнанку, прямо в придерживаемый Ринченом синий пластиковый тазик. Спустя несколько минут, когда уже приходила в себя, кто-то подсунул ей кружку с напитком. Шафрановая вода золотистого цвета⁸¹. Она отпила и автоматически проведя пальцами по поверхности и почувствовав шероховатость, отдалила кружку от себя, разглядывая рисунок. На белом фоне прорисованный золотистой краской стоял павлин. В окружении таких же золотых цветов, в золотистой кайме. Такой простой, схематичный рисунок кистью. Явно не дорогой китайский фарфор. Скорее всего эта кружка имела тысячи братьев близнецов, штампуемых на механистических заводах. Но это был именно золотой павлин. И это была кружка ламы Чова.

***

Они сидели на остановке. Не пойми где в горах оказалась остановка. Она никак не была обозначена и если бы не Лхаце, то не нашли бы. Тем более в таком тумане. Но Марианна радовалась, еще не подозревая, каково это ехать по сложному серпантину при такой видимости. Душу грела мысль, что они заботятся, охраняют. Лама Чова и прочие. Напустили облаков, лишь бы воплощение древнего ужаса не смогло ее обнаружить. Тот, наверное, был в ярости. Рвал и метал не в силах отыскать уже совсем новую, свободную в своей обычности Марианну. Правда внешность пока еще не совсем поменялась. Хотя точнее сказать – вообще не поменялась. Изменилось лишь отношение к ней окружающих. Стало спокойнее. Теперь она была просто красивой, как тысячи-тысяч молодых девушек. И хоть кепка стража была утеряна в пещерах среди демонов разных мастей, она продолжала носить головной убор в общественных местах, а еще иногда и маску. Теперь на голове её красовалась модная бейсболка с прямым козырьком, подаренная Фисларом. А что поделать, страх – дело долгоиграющее. Она уезжала учиться рисовать. Хотя до того, как лама предложил ей этим заняться, никогда прежде не брала кисти в руки. Разве что в глубоком детстве. Ну а теперь… Согласилась. Ведь так необычно, причудливо кроется ткань нашей жизни. Год назад – почти дипломат, а теперь – будущий тханкописец⁸². Кто бы знал. Кто бы знал…

Фислар тоже сидел рядом на камне, обросший, утративший лоск лондонского света, оттого все больше схожий с тем, прежним Фисларом, пилившим до кровавых мозолей деревья в лесу Владыки Селдриона и переписывающим строки про цветы на кладбищах вселенной. Тем Фисларом, что еще не отучился мечтать. Что, возможно, только сейчас из состояния гусеницы или личинки, достиг состояния Элихио – вечного странника. А она сумела разглядеть его суть еще тогда, в сиреневых сумерках цветущих глициний. О, Элихио, никогда не отыскать тебе дом сколько бы ты не пытался. Даже тот, временный дом, где, сидя в своей келье, ты вдруг посмотришь в окно, и обомлев от неожиданности, увидишь две радуги в небе, с которого дождем упадут мелкие светло-желтые цветы⁸³. Эти цветы покроют собой всю землю, крыши, дороги, собак и людей, будут гроздьями свисать с хвойных веток, а потом так же внезапно исчезнут. Тогда, узнав об уходе из мира ламы Чова, ты все же решишь написать Киту огромное письмо с извинениями. Ровно так, как перед уходом в тот самый день наставлял тебя мастер. И, не выдержав надрыва разлуки, Кит достанет билеты на самый ближайший рейс, потратит неимоверные деньги на проводников и все же добравшись, увидит того, кто изменил всю его жизнь. Увидит, стоя в опаленном пустынным ослепительным солнцем дворе, того, кто никак не изменился с их последней встречи. А сам он уже наполовину седой, промотавший свое состояние, победивший рак кожи, уставший от жизни простой и жалкий. Вновь узрит свое божество, которое теперь стало лишь еще дальше, еще недостижимей в этих красных накидках с обритой налысо головой.

И Лхаце сидела тут же на остановке, в мглистом тумане, будто на краю света, в преддверии рая. Еще вчера плакала, прячась за домом, лишь бы никто не услышал. Фислар уходил, уезжал с Марианной, хотя и не вместе, но все равно покидал их. Придуманная жизнь, сотканная из воздушных замков, где они были бы вместе, существовала лишь в ее воображении. Под кроватью осталась увесистая пачка зеленой валюты, обернутая в газеты. «Ты должна обещать мне, что потратишь эти деньги на обучение. Езжай с любую страну, куда хочешь. Тебе этого хватит. Только исполни свою мечту». Так наставлял он, отдавший ей почти все заработанные деньги. И она кивала, чуть не рыдая. И счастье, и горе одновременно. Мечтала выйти за него замуж. Мечтала стать врачом в Америке. Но лишь одна мечта может исполниться. И хотя пандемия сильно отдалила исполнение этой мечты, все же спустя девять лет, получив образование в Индии, она смогла переехать в штаты, переквалифицироваться и работать медсестрой. Там она все-таки вышла замуж, хотя за другого, своего пациента, родила двух девочек, но все-таки иногда вспоминала, вечно пытаясь отыскать в бескрайности соцсетей того, кто помог ей в самом начале жизни, чтобы отблагодарить, рассказать о себе и о том, что для нее тогда значил этот поступок. Но этого не произошло. Она больше никогда его не увидела.

И Харша была здесь. И нечто подсказывало, нашептывая ей на ухо, что они больше никогда не встретятся. И снова это «никогда». Может и нет никакого «никогда». Ведь может ли быть что-то конечное в бескрайнем водовороте времени, где никто и ничто никогда не исчезает. Не перестанет существовать. Что же тогда можно обозначить словами «когда-то» или «никогда». Всего лишь слова. Ничего не значащие обозначения, не имеющие абсолютного смысла. А может это вообще лишь начало нового приключения?

Рождение заканчивается смертью,

Встречи заканчиваются разлукой,

Накопление заканчивается истощением,

Взлеты заканчиваются падением⁸⁴

Такие строки прочитал ей Лама Чова, пытаясь утешить тяжесть расставания с подругой, которую только обрела и вот уже теряла. Но теперь, размышляя над их смыслом, она продолжила. Ведь так и смерть закончится рождением, а разлука – новой встречей. Все переменно, непостоянно, не имеет основы, не рождено и не преходяще. Так, где же разлука? Где встреча? Но она была здесь, эта разлука, ощутимая, не контролируемая, словно поток горной реки, текущей под обрывом, где они ждали автобус. И хоть умом понимала истину, сердце все равно тосковало. Не в силах терпеть завывающую тишину пустынной каменистой долины, она нарочито весело обратилась к Фислару:

– Ты вроде петь умеешь, не так ли? – Фислар кивнул небрежно. – Так спой нам что-то, что молчишь? Надо развеять эту тоску, а то сердце разрывается.

И тот посмотрел лукаво на сидевших рядом девчонок, покусывая травинку точно ковбой.

– Нечто веселое, да? – Девчонки кивали головой как заводные собачки, а Харша чуть откинулась, вытянув иллюзорные ноги. – Сейчас подумаю. Надо бы вспомнить что-то, а то в голову ничего не лезет. – Он сморщился припоминая. – Я столько раз слушал эту песню в наушниках, по дороге на работу в Нью-Йорке. Обожаю ее! А ведь там, в метро, особенно хочется свободы, которая прямо сочится из этой песни. Эти ребята точно светочи, освещали мой день позитивом⁸⁵.

Он вскочил, притопывая себе ногой, держа смартфон вместо воображаемого микрофона начал петь:

Pack yourself a toothbrush dear

Pack yourself a favorite blouse

Take a withdrawal slip, take all of your savings out

Cause if we don't leave this town

We might never make it out

I was not born to drown, baby come on

Он подал руку Лхаце, жестом суперзвезды, та поднялась смущенно улыбаясь. И обходя ее по кругу, как фанатку, он продолжал петь, пританцовывая, будто перед зеркалом кривлялся. Так свободно и раскованно. Так легко.

Forget what Father Brennan said,

We were not born in sin

Leave a note on your bed

Let your mother know you're safe

And by the time she wakes

We'll have driven through the state

We'll have driven through the night, baby come on

Он подал руку Марианне, приглашая и ее к танцу, притопывая сапогом и прихлопывая по бедру в такт. Тибетцы, стоявшие в отдалении, ожидая автобус, разглядывали их с улыбками, показывали пальцами, смеялись. Но Фислару было не почем. Ветер свободы ворвался в его новый день, наполнив воспоминаниями, запахом кофеен и разогретого асфальта. Сквозь туман и мглу, он пел, воскрешая ушедшее солнце. Дни на лужайках под роскошными дубами, жирные пончики и жареный картофель, который подъедали укаткой воруя из его пачки совсем юные фотомодели.

If the sun don't shine on me today

And if the subways flood and bridges break

Will you lay yourself down and dig your grave

Or will you rail against your dying day

And when we looked outside, couldn't even see the sky

How do you pay the rent, is it your parents

Or is hard work dear, holding the atmosphere

I don't wanna live like that

If the sun don't shine on me today

If the subways flood and bridges break

Марианна подключилась, хлопая вместе с ним, махая рукой застенчивой Лхаце, чтобы та бросила прятаться. Даже Харша стала ритмично хлопать, смеясь во весь голос над их выходками. Ее хриплое карканье разносилось по долине, вторя хлопкам. А Фислар разошелся, распелся, наполняя долину ясным мелодичным голосом.

Jesus Christ can't save me tonight

Put on your dress, yes wear something nice

Decide on me, yea decide on us

Oh, oh, oh, Illinois, Illinois.

Они плясали втроем, и Фислар кружил их по очереди за руки. Хохотали как дети. Харша с восторгом ловила их сияющие взоры. Такие молодые. Такие счастливые. Фислар специально пропел последнюю, быструю часть песни дважды, чтобы дольше веселиться. Тибетцы тоже смеялись сорадуясь заморским чудакам. Молодые люди хлопали в ритм их свободолюбивой, как само воплощение Америки, беззаботной песенке. И казалось – вся остановка превратилась в концертную площадку.

Но все заканчивается. Как и эта песня. Автобус уже уносил Фислара с Марианной в далекое неизвестное будущее. Если солнце не будет сиять. Сдашься ли ты, милая? Лхаце махала рукой, едва сдерживая слезы. Харша обнимала ее за плечи, печально улыбаясь в след старому проржавевшему от сырости автобусу, уносящему этих двоих прочь от затерянной в горных долинах и перевалах остановки, прочь от прошлого.

Обратно они шли молча всю дорогу. И у обеих еще играла в голове, незатейливая мелодия, напетая несостоявшимся бардом:

If the sun don't shine on me today

If the subways flood and bridges break…

Pack yourself a toothbrush dear

Pack yourself a favorite blouse…

Часть четвертая

Харша

Ветер теплый, почти жаркий. Отражается от камней, становясь нагретым. Так и льнет ко мне, как собака. Но от этого будто еще хуже. Лучше бы ледяной буран. Вот вновь метнулся и рассыпался о щеки. А пот льет градом. Тяжело идти с такой ношей в горы. Задыхаешься, останавливаешься. Потом снова идешь. И опять дыхания не хватает.

На, казалось бы, затерянных от цивилизации тропках, что бы такого в том, чтобы принять свой облик. Да нет-нет и встретиться кто-то пеший. Пилигрим, торговец, турист. Откуда бы им тут взяться, но всё же идут. Все-таки пользуются еще этой старой дорогой, по которой раньше ходили караваны мулов. Теперь же есть магистраль внизу. Широкая извилистая грунтовая дорога на полторы машины. Для здешних мест – роскошь.

Все, опять нет сил. Остановиться бы. Какое странное опустошающее чувство, когда смотришь вдаль. Склоны горных хребтов так безлики, чужды, монументальны. Желтовато-коричневые, будто песчаные, сизоватые вдалеке, в бездонных безбрежных просторах долин, что распростерлись повсюду – не хватает взгляда, чтобы объять их. Приходящее одновременно возвеличивание и свержение. Кажешься себе щепкой. И сердце вторит гулу ветра в ушах: тук-тук, тук-тук. А еще так далеко.

Когда все разъехались, настало опустошение. Хотя вроде и не общались до того. Она говорит мне – «Любила ли ты?». Да, если подумать… а потом еще подумать. И еще. То становится ясно, что вообще не знаю, что такое любовь. Как можно ее чувствовать. Что это такое? И вся жизнь как имитация. Хотя до ее слов вообще не приходило в голову думать о таком. Может только подсознательно, тайком от себя. Но так открыто, честно… Никогда. И зачем это нужно? Хотя без этого и накатывает то самое опустошающее чувство. Чувство одиночества. Одна такая в этом мире. Что поделать? Да и в компании сородичей никогда не чувствовала единство, сопричастность. Может они такие? Другие у них интересы. Не схожие с моими. Хотя если еще подумать… То может статься, что и особых интересов у меня никогда и не было, и это оправдание лишь притянуто за уши. Кто бы что не говорил, то правда такова, что если нет в тебе любви, то и снаружи ее не ощутишь. Даже если все вокруг будут сутки напролет вертеться, пытаясь окружить своей заботой, так и останешься безучастной, неприкаянной. Никто и ничто снаружи не имеет того алмазного тарана, что способен разбить ледяные стены, окружившие душу, наполненную одиночеством.

Лама Чова говорил, что никогда такого не ощущал. Где бы он ни был, в горном затворе или среди толп мирян, в чужой стране или в родительском доме, он никогда не чувствовал себя одиноким. Это, как он сказал, и есть твое эго. Оно не дает тебе даже шанса на счастье. Сливаясь с восприятием, заставляет охранять и беречь его будто сокровище какое. И потом доходит до того, что изо всех сил защищаешь саму причину своих страданий. Защищаешь свое упрямство, которое порой доводит до исступления, до принятия решений, вредящих всей жизни. Защищаешь свою гордость, а потом скрывшись в своей скорлупе, страдаешь там от недостатка воздуха. Сама себя запираешь в клетку. Защищаешь свои вспышки гнева, рушащие отношения с окружающими, называя их частью своего характера. Своей неприкосновенной личности. Сколько же можно защищать свои недостатки так, будто от этого зависит твоя жизнь? Будто не видишь, как за этим стоит до смерти перепуганное эго, смерть которого и будет для тебя обретением свободы. Да, свобода не стоит дешево. За нее нужно «умереть».

Так он говорил. Но легче всего кивнуть головой, будто понятно, ровно тогда, когда все спокойно и эти слова ничего не значат. Когда же приходит время бороться… Сколько ты продержишься? Сдашься ли ты, перед приходом нового дня, нового вызова. А они поступают и поступают, предстают пред тобой как безмолвные истуканы, давящие, угрожающие. Постоянно. Даже в полном отсутствии людей можно изводить себя до беспамятства. Можно ненавидеть себя, потом жалеть, потом хотеть умереть, потом снова себя жалеть, чувствовать вину, укорять, жаловаться на других, на жизнь, на прошлое. И так до бесконечности. Ум, подобный грязному бурлящему потоку. Вроде тех, которые бегут с гор при сходе сели. Несут за собой, уносят в себе великое собрание вещей, частиц. Вот оторванные ворота, столбы, оконные рамы, а тут и поломанный стул вдруг выплывает в грязном потоке. Чьи-то драгоценные вещи – дом, разбросанный в щепки силой стихии. Её не остановить. Просто остается наблюдать. В такой тишине и уединенности грязь ума усиливается стократно. Кажется порой – да откуда же берется такое. Ведь раньше этого не было. «Просто раньше ты не обращала внимания», – говорит Лама Чова. А когда это пройдет? Но он не отвечает, загадочно покачивая головой. Когда пройдет, тогда и пройдет. Кто знает сколько на это потребуется времени. Год, неделя, месяц, сто лет, кальпа⁸⁶… Главное иди туда, в ту сторону и придешь когда-нибудь. И не важно, сколько времени это займет, ведь ты здесь и так с безначальных времен и все, что делала раньше, так это шла в обратном направлении. Все это не принесло ничего, кроме страданий, которые сейчас переживаешь. Поэтому иди, иди, превзойди и следуй за пределы⁸⁷. Так и говориться. Главное без сомнений, твердой походкой.

И пока он объясняет, все вроде бы понятно. Но стоит отвернуться…, и ты снова там. Стоишь на том же самом месте, будто и не было никогда никаких изменений. И снова гнев и страх, желания и сомнения, как черные вороны, что ждут чтобы начать клевать тебя, стоит выйти из воды. Вот они, сидят на поникших ветках деревьев. Молчат. Никуда не улетали, ты просто на время отодвигаешь их в сторону. Но они остаются, притаившись ждать подходящего момента, минутной слабости, стечения обстоятельств. И эта бесплодная борьба заставляет разочароваться, поникнуть. Но нет, и тут приходит он на помощь со словами: «Воспринимай все препятствия, как благословения. Ибо если не было бы препятствий, то невозможно было бы расти, невозможно было бы определить на каком этапе пути ты находишься, невозможно понять свои слабые стороны. Без препятствий никуда. Это твои самые лучшие помощники. Радуйся им». И это – радостное усилие, безмерная практика, превосходящей все препятствия радости. Ведь переживание горя вовсе не отдаляет нас от горя, а лишь усиливает его. И чем чаще и глубже пропитываешься горем, тем быстрее оно проявится, всходит на свет. Тем проторенней его дорога. И все придет к тому, что единственной реакцией на любой раздражитель будет лишь чувство глубокого несчастья, потерянности, одиночества. И это тот путь, которым шла бесконечные эоны предыдущих жизней. А теперь раз – и наоборот. Взять и вопреки всему начать жить иначе. Реагировать иначе, вести себя по-другому. Ведь прошлый путь исхожен вдоль и поперек и как бы ни казались его дорожки родными и приятными для глаза, все они сплошь и рядом усыпаны колючими шипами ошибок, ржавыми гвоздями заблуждений и поросшие репейниками страданий. Нет, туда путь заказан, как бы ни тянуло жить по-старому, сопротивляться переменам. Поэтому, поначалу, радуйся искусственно, натужно, потом размышляй снова и снова, становись осознанней до тех пор, пока каждый день, каждую минуту и секунду радость сама не будет выливаться спонтанным потоком. А пока… пока так не получалось. Поэтому опять злилась, отчаивалась, раздражалась, в очередной раз таща на спине тяжеленный мешок цемента для строительства ступы прямо посреди горных перевалов.

Остановилась, пот вытирая. Как всю жизнь жила и даже не знала, что такое вспотеть. Ожерелья с серьгами казались самой тяжелой ношей. Как давно это было. Хотя и совсем недавно. Но все же, будто пропасть отделяла ее от того, прежнего мира, где жила свою жизнь царевны Харши, шестой в очереди на престол царя нагов Сафалы, как «мило» подметил Аймшиг. Жизнь полная пороков, сплетен, интриг. Теперь, оглядываясь назад, казалось, что самым лучшим поступком всей жизни – было спасти жизнь Марианне, хотя и таким странным способом. А кто в тот момент смог бы предложить лучше? Ну вот, до чего можно докатиться в такой глуши, бесконечно разговаривая сама с собой. Уже подвожу итоги уходящей жизни. Хотя Лама Чова приказал не отчаиваться. Это еще не конец.

Это случилось почти сразу после отъезда Марианны с Фисларом. В тот день, она уже приняла решение уйти от Джолмы, прощалась с ней накануне, а сидя вечером в свете керосиновой лампы заметила на сгибе локтя странное пятно. Сначала не обратила внимания. По мере того, как пятно росло, рос страх и приходило понимание. Как-никак каменная болезнь. Поражала нагов и других мифических существ и считалась неизлечимой в их мире. По мере запущенности, пятно разрасталось, сковывая верх тела, серой коркой, подобной камню. От рук к груди. Когда пятна доходили до сердца – оно останавливалось. Поняв, через что ей предстоит пройти, плакала утыкаясь в бордовую накидку своего гуру. А он ждал, утешал. Только не долго. Надо взять себя в руки и попытаться исправить. Созревание любой, даже самой тяжелой кармы, можно попытаться остановить, изменить. А если это невозможно исправить, если это неизбежно, то зачем плакать попусту. Доживи остаток своей жизни в радости. Таков был приказ. Строгое напутствие доброго друга. Сложно забыть его внимательный, проникающий в самое нутро взгляд, часто сменяющий приступы дикого хохота, поведения сумасшедшего.

Посовещавшись с другими монахами, сделав пару гаданий, и написав письмо в Дхарамсалу, было принято общее решение о необходимости строить ступу⁸⁸. Это должно быть благоприятное место, возле дороги, которое стало бы полезным всем проходящим, пролетающим и проползающим мимо существам.

Сначала она строила просто из камней, по типу стоящих повсюду ступ, где булыжники были просто выложены друг на друга. Те ступы стояли веками не разрушаясь. Но, видимо, для Харшиной ступы в природе полагались исключения. Когда она приходила к месту на следующий день, после трудного дня поиска и выкладывания лучших, по ее мнению, камней, когда руки тянуло, а спина не разгибалась, то находила прежнее место девственно чистым, будто никто и никогда не проводил здесь никаких работ. В первый раз она растерялась. Прошла чуть дальше, вернулась, сделала круг на месте, с недоверием глядя туда, где прежде стояли зачатки будущего строения, и долго сидела рядом недоумевая. Поэтому следующий раз строила чуть подальше от заколдованного места, с которого в неизвестном направлении исчезают ступы, но опять все повторилось. Хотела было остаться ночевать рядом, чтобы увидеть, как один за другим или все сразу вдруг начнут испаряться в небытии камни, но не смогла. К вечеру подул ледяной ветер, выгнавший ее замерзшую обратно в свою пещеру, ниже по склону, из которой она только и слышала доносившееся бушевание стихии. С утра нескольких рядов, что были накануне установлены, как ветром сдуло. Тогда она рассердилась. Долго кричала куда-то в небо, грозила кулаком, лишь бы вызвать на разговор того, кто портил ей жизнь. Жаловалась на свою судьбу ламе, но тот лишь ответил, что с таким настроением ступы не строят. Это не соревнование какое-то. Не надо никого побеждать. Если духи не хотят в этом месте, то мы пойдем в другое. Но и в другом месте было то же самое. Тогда монахи собрались проводить ритуал изгнания демонов с этого места, который бойкотировал гуру Чова так и не появившись. Поэтому Харша краем ума все же осуждала его в своих неудачах. Потому как исчезновения ступ не прекратились, где бы она их не начинала. Она предполагала, что это мог быть Аймшиг, но винить его без доказательств не бралась. Для окружающих, ее случай казался вопиющим беспределом, ведь до этого нигде и никогда просто так неисчезали ступы. Монахи косились, когда она вновь и вновь приходила к гуру за советом, как на прокаженную, коей она и была даже не в переносном смысле, ведь пятно разрасталось, а работа между тем не двигалась. Поэтому в конце концов ею было принято решение цементировать камни между собой, чтобы неизвестным было сложнее все разломать. Поэтому она и тащила наверх этот тяжеленный мешочек цемента, снаружи казавшийся таким маленьким. Прямо от самой деревни, два дня пути, за которые она выматывалась до исступления. Состояния отупевшего животного. Пока она шла, гнев сменялся усталостью, усталость спокойствием, спокойствие тупостью. И где-то между усталостью и спокойствием в той очередности, вклинивалась будто золотыми прожилками сквозь бесполезную горную руду она. Безмятежность. Раз ощутив прилив блаженного покоя, Харша уже не пыталась увильнуть от обязанностей. Шла с радостью. Уже без гнева. Молчание и тишина. Облака, неподвижно лежащие кучами вдоль до самого горизонта, выстроились в шеренги, все в одной плоскости, будто лежали на невидимом подносе. Не было деревьев и травы. На такой высоте уже сложно было представить себе хоть какое-то насекомое. Ничто не мешало и не отвлекало. Когда воцарялось безветрие, мир становился застывшей картинкой. Ни шума рек, ни звуков города, ни пения птиц. Это был третий мешок. Два других лежали припрятанными в пещере неподалеку. Потом надо бы спуститься вниз, чтобы принести пластиковые бутылки, наполненные колыхающейся кристальной горной водой. Таков был план. Уже почти дошла. Будто прощаясь с белыми пухляками, лежащими на небосводе, словно их кто-то приклеил, она окинула взглядом долину, прежде чем продолжить финальный рывок, финальный подъем. Кристальная чистота и спокойствие. Казалось, ничто не может поколебать ее силы.

Но нет. Как оказалось, причем довольно быстро – может. Еще как может. Неизвестные злодеи украли предыдущие мешки, камни были раскиданы как попало, словно уже старались не так сильно, а посреди будущей ступы кто-то навалил огромную кучу. Харша в бессилии опустилась на камень. Было так обидно, словно ей при всех плюнули в лицо. Гнев распирал ее щеки прилившей к потному лицу кровью. Руки потряхивало мелкой дрожью. Ей казалось, что если бы сейчас она поймала того, кто это сделал, то порвала бы на кусочки. От злости хотелось реветь словно дикий медведь. Она чувствовала, как зубы стиснулись настолько, что заскрипели, а пальцы выдавили на ладонях красные отметины. Она старалась. Все-таки старалась взять себя в руки, дышала, терпела, как учил ее гуру. Застыла как дерево, лишь бы не дать гневу выйти. И правда, вскоре после этого, пришло отчаяние. Разрыдалась. Была же надежда на эту ступу. Нет ничего в мире, что вылечит ее, но может хоть это бы помогло… От гнева и жалости к себе осталась без сил, будто мимо проходил Аймшиг. Как же было, что лишь десять минут назад она ощущала себя такой легкой и чистой. А теперь… От нервов пятно на левой руке заболело, запульсировало. Горело и жгло, будто раскаленное железо. Хотелось сдаться, прям сейчас. Просто лечь на землю и умереть. Но раз жизнь так тяжела, разве будет легкой смерть? Она уже поняла, что для нее в этом мире нет ничего дармового.

Застыла как изваяние. Оледенела внутренне. Просидев так пол часа или около, безмысленно, поникше брела к реке. В такие минуты больше всего хотелось стать собой, так надоели эти ноги. С ними и скорость ни к черту, но нет, нельзя. Поэтому она продолжала плестись по пыльной каменистой дороге, подметая землю черными кружевными юбками. Когда ей становилось невыносимо – всегда шла к реке или ручью, будто им можно доверить все свои тайны и страхи. Родная стихия звала к себе. Ровно как в ту ночь, когда по тайному ходу скользила в царские купальни, где следила за изумрудными отблесками воды, подсвеченными насквозь изнутри ранним солнцем, утешаясь от слез, пока не пришел мыться Селдрион с разбитым в кровь кулаком. Уже тогда значит был неравнодушен. Почему она только сейчас вспомнила про его руку? Значит уже тогда…

В одиночестве и тишине память обостряется. Идешь себе, идешь, а такие моменты приходят на ум, из неоткуда, будто всплывают из глубины так ясно, словно нет ничего вокруг, и ты на машине времени перемещаешься в тот самый момент. Переживаешь его снова. Анализируешь. Отпускаешь. Когда-то застреваешь, и он потом еще долго играет в мыслях ностальгией или радостью, может виной, а иногда и горем.

Вода журчала рядом. Всегда холодная, всегда новая. Лама Чова говорил, что это и есть наша истинная природа – свобода от омрачений. Беспримесно чистая, сама себя очищающая. Сияющая подобно солнцу и непрерывная подобно реке. Течет себе из неоткуда в никуда. Стоит оставить ее как есть, не отвергать и не привязываться к тому, что приходит и уходит, как вся грязь прибьется к берегам, осядет на дне и вот уже спонтанная чистота вырывается наружу. Харша сидела на камне, гладила его любовно. Нагретый солнцем, здесь казался желаннее, чем на безбрежных пустошах сверху. Она обернулась по сторонам. Река так манила, звала к себе, что нестерпимо захотелось окунуться. Хоть тут и бывают люди, но только на дороге, вряд ли пойдут сюда. Непереносимо хотелось погрузиться в студеность потока. Она скользнула между камней и погрузилась в бурлящие воды. И тут же в тело будто вонзилось тысячу спиц, дыхание перехватило, движения затормозились. Она глубоко выдохнула, чтобы не вскрикнуть. Но скоро все отступило, ручей показался родным и бодрящим, и она плыла против потока, сносимая им обратно, извиваясь длинным хвостом, так долго, что человеку не в силах было бы выдержать. Игристое солнце переливалось, искрясь в бурлении волн, ее длинные иссиня-черные волосы расплелись и лежали, окутывая спину, пока она еще умывалась, сидя в воде на кольцах хвоста. Развернулась было выползать, взглядом ища тропку, по которой спускалась, как замерла. Сердце рухнуло в желудок. На берегу, буквально в нескольких метрах от нее стоял человек. Сразу узнала его, аж губы побелели. Тот парень с осликом и чаем, она уже и не помнила, как его звали. Какое-то тибетское имя, звонкое как колокольчик. Она поджала губы. Он глядел на нее замерев так же, будто два зверя случайно встретились на незнакомой для обоих тропке. Стоят и не знают, что же им делать по их звериным обычаям. У Харши в ушах звенело, тело не ощущалось, и она не могла владеть им. В голове один за другим перебирались возможные варианты, и она уже открыла рот, чтобы соврать, как он опередил ее.

– Я знаю кто ты. Я видел.

Он сказал это. Да, черт побери, он сказал это на языке нагов. Словно почудилось, будто ручей с ветром на пару поигрались, переврав слова в то заклинание, которое хотелось бы слышать. Не шелохнувшись, она только прищурилась. Тогда он повторил.

– Я знаю кто ты. Я видел тебя. Не бойся – я тоже из этого рода.

– Откуда ты знаешь этот язык. – Харша издалека пыталась прочесть на его загорелом лице тень обмана, но взгляд был бесхитростным.

– Я же сказал. Мы из одного рода. Я тоже не человек.

– Тогда хватит прикидываться. Покажи себя.

– Выйди сначала, ты, верно, замерзла.

– Покажи себя! – Взревела она. И слова эти с надрывом взорвавшиеся, как последняя надежда, отчаянная тоска по правде, нетерпеливая.

Вот почему у него такие зеленые глаза. Травянистые. Худощавое гибкое тело плавно переходило в хамелеоново-зеленый хвост с крупными темно-еловыми пятнами, украшений почти не было, только браслеты и маленькие серьги из золота. Простолюдин – мелькнуло в ее голове, пока она, не торопясь выползала из воды. Он ждал ее. Как хорошо, что сама уже без украшений. Не нужно мне тут, чтобы еще кланялись. Она старалась не думать о его внешности, но некто внутри уже успел отметить про себя ощущение особой гармоничности его присутствия. В жизни ей не довелось пересечься с простыми нагами. А в этом мире может все немного по-другому? Он тоже заметил отсутствие украшений, хотя всегда хотел судить о других исключая проявления статуса, не предвзято. Но взгляд его цеплялся о то изящество, с которым она двигалась, мягкость, так сильно контрастирующая с напряженно-внимательными глазами, высокими надменными скулами и вздернутыми тонкими бровями. Ее широкий распластанный нос в сочетании с другими чертами давал ощущение схожести с американскими индейцами, если бы он знал таких. Как же был похож на индейца ее отец. Марианна отметила это еще будучи в чертогах нагов. Нет, она точно не здешняя.

– Так значит Зара из Казахстана? – Припомнил он, доверчиво улыбаясь.

И когда импульс доверия, излучаемый кошачьими глазами того, кого она даже забыла по имени, тронул мягкой лапой ее сердце, нагини прорвало. В тот день ей казалось, что это был самый долгий разговор за всю ее жизнь.

Аймшиг

– Поклонничка себе завела? – Спросил он, ковыряясь в зубах осколком кости.

Харша молчала. Его присутствие она ощутила сразу, как только он сел на камень неподалеку, проявившись из воздуха. До его появления, она умиротворенно выкладывала камни почти любовно промазывая щели между ними раствором. Ступа возвышалась уже до пояса. Церин, который просто перевел на тибетский свое настоящее санскритское имя Джарадаштин, что означало «долголетие», сменил ее на посту, чтобы отправиться за провизией и водой. Он должен был отсутствовать весь следующий день, пока Харша, чье имя на санскрите значило «неудержимая радость», что она только сейчас узнала от Церина, деликатно умолчавшего о втором и буквальном переводе, дабы не выглядеть грубым, возводила стены ступы.

– Где ты хоть его откопала, расскажешь? – Он причмокнул губами, засовывая кость куда-то за пазуху традиционной тибетской куртки. – Ей, ты что оглохла? – Крикнул громче, видя, что она не реагирует. – Ну так что у вас тут любовь-морковь значит. – Не сдавался вампир подходя ближе. – Или как обычно нашла себе очередного раба и связала его клятвами?

– Убирайся пожалуйста. – Сдержанно произнесла она в ответ.

– Слова «убирайся» и «пожалуйста» как-то не сочетаются между собой, тебе не кажется? – Он оглядывался по сторонам почесывая бороду.

– Я не хочу с тобой разговаривать, Аймшиг, просто уйди. – Харша повернулась к нему, скользнув черноглазым взглядом-бритвой.

– А я хочу. С каких это пор ты меня избегаешь?

– Тебе напомнить весь список твоих проступков? – В ее глазах неумолимая твердость. Он стиснул кулаки, но не отвернулся.

– А тебе? – Сквозь зубы парировал он.

– Мои проступки у меня как на ладони. Я не боюсь их и не скрываю.

– Неужели? – Он прищурился.

– Да.

– Тогда какого черта ты сейчас творишь? – Взбесился вампир. – Сколько можно было давать тебе знаки и предупреждать? Что ты здесь городишь! Это мои владения, так что валите отсюда со своим дружком, и чтобы духу вашего здесь не было.

– С каких пор это твои владения?

– С тех пор, как я здесь все захватил и местные духи природы в моем подчинении.

– Ты? – Нагини скептически-презрительно сморщилась, указывая пальцем в его сторону.

– А что? – Аймшиг разозлился еще больше, – Что, я чем-то хуже других?! Ты в своем уме женщина, чтобы мне такое говорить? Я сотру твою постройку в песок, глазом не моргнешь. Вот увидишь!

– Тогда я точно буду строить ее именно здесь. – Спокойно ответила та, поворачиваясь обратно к ступе.

– Ах ты гадина! – Ревел он почернев. – Чтоб тебе провалиться, вот увидишь на что я способен.

– Да, да, – скучающе отвечала она, – ты можешь раскидать камни в стороны, сбросить цемент в обрыв и нагадить. Я все это уже знаю. Приходи, когда придумаешь что-то новое.

Он зарычал в ответ и взметнувшись черным облаком исчез в небесах. Харша облегченно выдохнула, но тревога не покидала ее весь следующий день. Почти не спала и дежурила возле ступы, пока не вернулся Церин.

Но ни на следующий день, ни через неделю ничего не произошло и она продолжала строить, постепенно забыв о неприятном разговоре. Она не давала Церину помогать ей. Мешки с цементом носила сама и только на руках, не взяв его ослика. Иначе кому пойдут заслуги – ей или копытному? Пятно застыло не увеличиваясь, но она практически никогда не принимала свой образ рядом с ним, хотя они оба и были нагами, дабы он не заметил болезни. Дни протекали в полном молчании, сменяясь тихими беседами по вечерам, когда они позволяли себе просто посидеть, глядя на уходящее солнце, медленно разжевывая сушеное мясо и попивая чай с соком лунного лотоса.

Аймшиг явился спустя две недели. Пьяной походкой ходил вокруг занятой работой нагини, держа в руках излюбленный кубок и бутылку с вином. Он был крайне развеселен, что довольно угнетало. Она не вступала в разговор, размышляя про себя о том, что он похоже опять кого-то покусал, раз выглядит пьяным, ведь от алкоголя обычно бодрился.

– А знаешь что? – Начал он свой длинный непрерываемый монолог, прохаживаясь туда-сюда и помахивая кубком. – Знаешь, я дождусь, когда ты все достроишь, устанешь и лишь тогда займусь разрушением. Чтобы жизнь тебе медом не казалась. Ведь это все из-за тебя. Не говоришь куда спрятала девчонку. Ну ничего. Я и сам найду, только лень мне пока этим заниматься. Слишком много других дел. – Он затормозил и стоя на месте покачивался с носка на пятку. В этих узких глазах, не отражающих ничего кроме злобы, начали проявляться задорные искорки. Как бы предвкушение перед моментом чтобы вывалить на свет очередной злобный секрет. Харша не смотрела на него, и он прошелся, став поодаль, но так, чтобы она видела при возможности. Подбоченясь, он засунул бутылку в левую подмышку и демонстративно вытянув правую руку, будто бы любовался чем-то. Потом повернул ладонь в сторону принцессы. – Смотри, а? Какую штуку себе недавно откопал. – Но принцессе было совершенно безразлично его любование новой безделушкой. Тогда он подошел ближе, сунув руку прямо в лицо работающей. – Смотри. Видала такое? А? – Она узнала кольцо с первого взгляда. И глаза округлились при виде того самого перстня, что Владыка носил на мизинце. Вот он, снятый с длиннопалой нильдарской руки, семейная реликвия, теперь красуется на квадратной мясистой руке якши, тоже на мизинце. Ее как будто ударили под дых. И он заметил. На это хватило доли секунды. Неудержимая реакция. Уж не думала, что он так скоро напомнит о себе. Но молчала, и повернувшись, принялась за работу, игнорируя движения Аймшига. А тот продолжал издеваться.

– Хорошая безделушка. Думаю, что останется со мной. Этот перстень достался мне так просто, но тем не менее, я сделаю его своим трофеем. Конечно, мне бы хотелось большего. – Он приложил указательный палец к носу, раздумывая. Сел неподалеку на камне, полускрестив ноги, бутылка стояла рядом. – Я имею в виду, что хотелось бы больших трудностей с моей стороны в ходе обретения сей награды, редкостного приза, но трудности были только со стороны его бывшего обладателя. «Но все равно, – говорил он с довольным прищуром разглядывая украшенный мизинец, – все равно этот трофей будет мне напоминать о прошлом». Так приятно… В этот раз меч, занесенный над горлом побежденного, был в моих руках. – Он задумался. Харша почти не могла продолжать работу. Руки тряслись, дыхание перехватывало и кровь стучала в висках. Она затаила дыхание в ожидании продолжения рассказа. И он знал об этом. Поэтому подбирался так медленно.

– Так вот… Решил я со слугами посетить местный рынок. Частенько там бываю. Там можно иногда найти редкие, антикварные вещички, знаешь ли. Идем мы значит между лавочек и тут меня кто-то хватает за рукав…

Горный маленький рынок. Места так мало, что торговцы громоздятся на скалах почти друг над другом, как ласточки в своих гнездах. Каждый из них расчистил себе крошечный участок в пару квадратов, отделенных от обрыва невысокой оградой из камней. На кусках материи, прямо на земле разложено все, что нужно местному жителю. От муки, мяса и овощей, до украшений, одежды, предметов культа. Солнце светит, птички щебечут, Аймшиг идет со свитой, горделиво расталкивая окружающих своим пузом. Наблюдает подобострастие в лицах торговцев. Его здесь знают. Местный богач. Засмотрелся было на какие-то серьги с бирюзой, продавец вьется вокруг, словно назойливая муха, а тут кто-то за рукав тянет. «Пшел вон, старый оборванец» – слетело с его губ прежде, чем он узнал его. Седая борода, бельмо на глазу. Одет как старый волшебник – поеденная молью фиолетовая жилетка, черные штаны. Он скривился в усмешке. Солнце мешало видеть этого несчастного – отступил в сторону.

– 

Ну здравствуй, злой дух. – Сказал встречный на нильдари.

– 

Ха, какими судьбами! – Воскликнул вампир, расхохотавшись.

– 

Где она? Ты знаешь? – Тут же выпалил старик.

– 

Дела мне до нее нет. – Бросил презрительно, тут же сменив тон. – Не знаю и знать не хочу. Отвали.

И он бросил бирюзовые серьги, с таким видом будто именно они рассердили его. И прошагав мимо прилавка с кислой миной, двинулся дальше. Но старик не отставал.

– Прошу тебя, скажи, где она. У меня не осталось надежды. Я так рад, что встретил тебя. Я потратил уйму времени и денег на то, чтобы отследить ее местонахождение. И по звонкам с ее номера смог определить, что она была в этой местности. Правда сигнал прервался и больше я не получал сведений. Когда ехал сюда, кто-то украл почти все сбережения и драгоценности. Пришлось скитаться, не имея средств. И вот чудо! Я встречаю тебя именно в этой местности. Это все не просто так. Ты точно знаешь где она. Скажи прошу тебя! – Он опять схватил Аймшига за рукав, но тот отбрыкнулся, а шедшие рядом три духа из свиты каждый на рожу кривее другого, ощетинились, взявшись за рукоятки кинжалов у пояса.

– Тише ребята, не трогайте этого оборванца. Только не здесь. – Аймшиг подозрительно оглядывался по сторонам и продолжил идти прочь от рынка. Старик не отставал.

– Давай поговорим, прошу тебя! – Оборванец бежал следом на за ними и духи поворачивались, шипя в ответ как рассерженные кошки. – Да что же это такое в конце концов! – Закричал он. – Я прошу тебя, я умоляю тебя сказать мне хоть что-нибудь о ней, где ты видел ее в последний раз, как она, что с ней. Скажи, я отдам тебе все что у меня есть. Или ты хочешь, чтобы я стал пред тобой на колени? Ты этого хочешь? Говори, адово отродье, зло во плоти! Я видел по глазам, что ты знаешь о ней. Ты – лживый кусок дерьма, я всегда видел, когда ты врешь! Тебе не скрыть от меня правду! – Он яростно кричал вслед уходящему Аймшигу и тот остановился. Повернулся раздумывая. Старик-Селдрион догнал его. Лицо в красных пятнах негодования. Аймшиг стоял, поглядывая на своих спутников.

– Так-так-так… – Начал он, внимательно разглядывая лицо старика. Он не просто так шел от рынка на безлюдную дорогу, не просто так. Селдрион знал и об этом, хотя уже давно доверился своей судьбе. Ведь каждый день нырял в бездну неизбежности своего существования. Вся жизнь уже давно стала бесконечным тягомотным черно-белым фильмом, и он уже ничего не боялся. Совсем ничего.

– Так-так-так… как думаете, стоит ли преподать урок этому заносчивому нильдару, который не перестает быть заносчивым, даже будучи уродливым стариком, без денег и положения, покинутый всеми, обездоленный? – Духи все как один закивали головами. – Так вот, вы же не думаете, что это и в правду старикашка? Ну сними-ка серьги, мы хотим тебя видеть. – Он обратился к нему уже на нильдари. И Селдрион немного замявшись, покорно выполнил его приказ. Духи вылупили глаза, заахали, заохали, один даже испугался. Аймшиг, довольный таким эффектом на публику, продолжал. – И что же ты готов дать мне за информацию, раз говоришь, что тебя обокрали и у тебя нет ничего ценного? – На что Селдрион протянул ему последний перстень, что у него остался. Принятый, а после возвращенный в бумажной салфетке.

– Это что еще такое? – Аймшиг напустил презрительности.

– Перстень моего деда. Он был на его руке, когда тот победил в битве Трех Великих Воинств. Ты тогда еще не родился.

– Откуда тебе знать, когда я родился. – С резкой злобой огрызнулся якша, но вещица сразу стала привлекательнее. – Так… – протянул он, стараясь казаться незаинтересованным, – А что еще? Этого мало. Ты говорил, что на колени готов стать.

– Я не говорил такого. – Гордо ответил нильдар, сжимая скулы.

– Ха, вы слышали, слышали? – Он крикнул духам. – Обманщик. Ты орал, что готов стать на колени предо мной, не так ли? Вы же слышали это? – Но духи не разбирались в нильдари, поэтому молчали нахмурившись. – На что мне твое старое кольцо! Я жажду возмездия! Ты угрожал убить меня, разве не помнишь. А я вот помню. Вставай на колени, раб, иначе не узнаешь ничего о своей драгоценной пухляшке.

– Нет. – Лицо Селдриона заострилось привычной гордыней. – Выбирай или кольцо или ничего.

– Условия мне ставишь? Ты вроде бы сейчас не в таком положении. Дай-ка подумать. – Аймшиг сплюнул. – Я выбираю послать тебя к черту. – После чего развернулся уходя прочь.

Он двинулся дальше в горы, чтобы принять невидимость не на глазах у прохожих, довольно ухмыляясь про себя о закинутом крючке. Селдрион теперь никогда от него не отстанет. И видя этот наглый шантаж, тот в свою очередь стоял не двигаясь, глядя им вслед. И только когда все они исчезли, растворившись в воздухе, какая-то часть его, что раньше кричала отчаянием, затихшая на время, снова пробудилась и сердце надрывно сжалось, теряя надежду. И он побежал вслед, туда, где только что были они, со всех ног, так быстро как мог, снимая на ходу перстень, и добежав, встал на колени, умоляя. Аймшиг тотчас же появился. Владыка опустил взгляд, обеими руками протягивая перстень. В жестах его читалось самое показное почтение на какое он только был способен.

Вот он стоит поверженный, на коленях, носками своих королевских сапог утопая в придорожной пыли. Собранные в пучок на макушке волосы растрепались, прежнего лоска как не бывало. Аймшиг быстро вырвал перстень из рук. Пока нильдар не передумал. Криволицые спутники довольно ухмылялись.

– Так это ты – кусок дерьма. – Прошипел он, склонившись над его головой. – Подкаблучник. Посмотри на себя, что эта женщина с тобой сделала. Уже забыл кем ты был. Позор! Видать, когда она уходила, то в своем маленьком кулачке унесла твои яйца. – Аймшиг хохотнул довольный. – Как же ты невыносимо туп. Я думаю, что за все это время ты даже не догадывался о нужном применении такой силы. Вся эта ваша похоть и любовь, неотличимая от похоти. Червяк. И благо, что ты стоишь сейчас на коленях передо мной, ведь я-то не потерял голову перед волшебством амриты. Правильно ты склонился перед тем, кто точно знал, как использовать ее уникальные способности. И да, я видел ее здесь. Очень много раз. Да, я неоднократно пересекался с ней, для общения и приятного времяпрепровождения. – Он смеясь добавил. – Ну, для меня приятного. Но ты просишь припомнить последний раз нашей встречи. – Он остановился, поглаживая бороду, словно вспоминая, и довольная улыбка расползалась по его плоскому лицу. – Да, это было очень весело, слушай, тебе понравится. Началось все с того, что я по обыкновению выпил ее крови. Потом она отлеживалась в моей пещере среди этой шушеры, моих слуг, потому что уж не стал бы я ее на свое ложе-то укладывать. Не пристало мне со смертными быть на короткой ноге. Когда она вроде очухалась, мы напоили ее до беспамятства. В то время я находил забавной способность моей подруги демоницы вселяться в тела людей, чтобы изводить их родственников, поэтому мы так и поступили. Отправил ее домой, управляемую ракшаси⁸⁹-кукловодом. Что уж не сделаешь лишь бы посмеяться над врагами. – Он опять прыснул от плохо сдерживаемого восторга. – Благодаря нам, она хотя бы первый раз в жизни попробовала мясо. После её вывернуло, но не в этом суть. Было очень забавно. Не помню, когда так смеялся. Жаль, что лично не видел их лиц. Вот такой был последний раз. Понравилось слушать? – Но Селдрион не отвечал. Аймшиг подбоченился высокомерно. – Ну что, когда дуэль? Ты будешь со мной драться, а? Жалкая ты тварь. Или проглотишь все, что я тебе скормил. Предупреждаю, из-за крови твоей женушки, я стал довольно силен. Нелегко тебе придется.

Но Селдрион молчал. Взгляд его серых глаз потух, тело поникло. Издеваясь и паясничая, вампир обходил Владыку по кругу несколько раз, вдоволь упиваясь возмездием. В конце концов безответный монолог стал его утомлять и плюнув с презрением в сторону нильдара, Аймшиг испарился в воздухе.

Но ему показалось, что Селдрион тогда окаменел и так и остался стоять там, на том самом месте, и если Харша вдруг захочет увидеть эту статую, то пусть отправляется в местечко N, и найдет его за базарной площадью.

Харша рыдала от боли согнувшись пополам над стенами ступы.

– Что здесь происходит? – Пришедший раньше времени Церин оторопело глядел на них, держа ослика за узду. Аймшиг громогласно рассмеялся взмыв в небо.

Чудеса

Появление якши полностью выбило Харшу из колеи. Она, то сидела без движения, то принималась ползать туда-сюда, в беспокойстве заламывая руки.

– Я должна найти его и рассказать, что с ней все нормально. – Говорила она Церину.

– Но как ты сможешь сделать это? Это местечко довольно далеко от нас, к тому же сомневаюсь, что он до сих пор стоит там. – Здраво замечал тот в ответ.

– Но я должна, должна…Забрать кольцо. Сказать ему. Надо все вернуть на свои места.

На что Церин только задумчиво потирал подбородок, покрытый темной щетиной, углубляясь в раздумья. А она все ходила и шептала, не могла работать, плохо спала. Казалось, что это изолированное ожидание с каждым днем все больше угнетает ее, нависая над головой угрожающим скалистым уступом. Верно, как думалось Церину, на то и рассчитывал Аймшиг. Деморализовать ее. Не дать строительству быть оконченным. Хотя цельная картина не была для него ясна. Харша постоянно утаивала то одно, то другое. Церин не находил общей концепции их путешествия. Сначала она рассказывала только о себе. Якобы сама прибыла в этот мир искать учителя. Затем он видит еще одного ее знакомого и узнает еще о двух существах, прибывших в мир. Причины всех остальных были для него совершенно не ясны. Сколько же их там было всего? К тому же эти её переживания говорили о сильной привязанности, подобной болезненном нажатии на ушиб. Все спокойно, пока не дотронешься…

В один из этих дней Харша заметила рядом с собой на камне маленький букетик высокогорных цветов. Почему-то это даже рассмешило ее на время. Но не совсем так как он того ожидал.

– Боже, Церин, мы же не птицы, чтобы таскать всякие безделушки в гнездо. – Произнесла она с каким-то укором.

И он смутился, как-то нелепо отшутившись. И только к полудню до нее дошло. «Да он же ухаживает за мной». Как ужасно, так грубо обидеть того, кто старается ради тебя. Она даже не думала о нем, никогда. Мысли где-то в прошлом все время. А он есть и есть. Вроде как мебель. Но даже если так, то все равно… Она же смертельно больна. К чему связывать себя узами привязанностей, когда стоишь у порога смерти? Да и всегда такая грубая была. Вроде бы хитрая, но не там, где надо. Бестактная. Заявилась тогда к Селдриону… Будто бы он для нее действительно был дойной коровой. С Аймшигом разговаривала приказным тоном. На Марианну из ревности даже смотреть избегала. Фислара высокомерно считала избалованным ребенком. Отца не уважала, братьев никогда не любила. Так стоит ли теперь удивляться, когда камни, разбросанные за всю жизнь, начинают ссыпаться отовсюду горной лавиной. Одно к одному. Болезнь неспроста. Можно ли успеть все исправить, если на это нет ни моральных ни физических сил?

Спустя четыре дня, Харша не выдержала.

– Все, я иду его искать. Просто места себе не нахожу. Я должна сделать это.

– Я пойду с тобой.

– Зачем? – Она оторопело взглянула в его кошачьи глаза.

– Как это зачем? – Почему-то опять смутился он. – Я хочу помочь тебе.

– Не надо Церин, не стоит. Сторожи ступу, а то Аймшиг опять ее разрушит. – Она шарила глазами по лагерю, собираясь в дорогу. Старательно упаковывала в парчу тексты, свои заметки и записочки, накарябанные мелким извилистым почерком, связку сушеного мяса, принесенного Церином. Он молча наблюдал за ее порывистыми, даже в момент волнения не перестающими быть плавными и текучими движениями, даже не находя в себе смелости, чтобы вставить хоть еще слово, чтобы сделать хоть еще попытку. Наконец, когда она все сложила, подала знак, что уходит, совершенно безо всяких пояснений и прелюдий, как-то совсем мельком взглянув на него, будто специально избегая прямого контакта. Он провожал ее до перевала. Когда уже пришла пора прощаться, он чувствовал, что шел и шел бы с ней дальше, по этой пыльной каменисто-серой дороге, этими ненастоящими ногами, лишь бы не оставаться там, на горе, в полном неизвестности одиночестве. Но она остановилась.

– Я не говорю – прощай, Церин. Я вернусь как можно скорее, чтобы не отягощать тебя долгим ожиданием. Знаю, не приятно, что я повесила на тебя свои проблемы с Аймшигом, но прошу дружеской помощи, и только сейчас, один раз. Постараюсь, чтобы такое больше не повторилось. – Она пыталась уловить искорки понимания в его глазах.

– Да, без проблем. Я буду там, сколько потребуется. – Он изо всех сил старался улыбаться.

– Хорошо, не буду долго прощаться, я пошла.

Он было шагнул к ней обняться на прощание, но она уже уходила. Он смотрел ей в след, чувствуя, как в груди волной накатывало опустошение. Но не успела она скрыться за поворотом, до куда Джарадаштин решил проводить ее глазами, как встретилась с группой людей, поднимавшихся навстречу. Невольная улыбка расползалась, расходясь от прищуренных глаз по загорелому лицу. Сразу же узнал шедшего первым. В тех самых, ярких, но уже сильно потертых от времени кроссовках, которые, кажется, были подарком от неизвестного растроганного наставлениями ламы китайца, в обрывках джинсов и серой накидке на голое тело, шел лама Чова. Церин как-то приносил ему еду по поручению отца, когда тот был в длительном затворе, бушевал ураган и помощники две недели не могли добраться до его изолированной в горах пещере. Уже тогда он был в этих кроссовках, хотя если вспомнить, то было это больше восьми лет назад. За ламой следовали и другие. Двух старших монахов он тоже узнал – геше Ла, а имя второго запамятовал. С ними двое молодых послушников. Их имен он не знал, но видел частенько. И еще один ребенок. Совсем маленький – лет шести. Ему приходилось почти бежать следом за взрослыми, ведь на один их шаг приходилось три его маленьких шажка. Они остановились, окружив принцессу, лама громко кричал, даже отсюда было слышно. «Опять ругает Харшу» – трогательно подумалось Церину. Было видно, что они возвращались.

Лама узнал Церина и еще издалека помахал ему рукой как близкому другу. Тот упал на землю, кончиком пальцев едва коснувшись его обуви. Харша глядела удивленно. Процессия тронулась дальше, вверх к недостроенной ступе, следуя старой тропе. Церин не отставал.

– Куда вы идете? – Спросил он полушепотом у Харши на языке нагов.

– Мое путешествие отменяется. Гуру Чова сказал следовать за ними. Срочно. Это все что я знаю. Но в любом случае прошу тебя сторожить ступу. Уж не знаю, сколько буду отсутствовать. – Она наконец повернулась к Церину, и коснувшись взглядом его зеленых глаз, остановилась. – Что с тобой? – Спросила шепотом. Он выглядел зажатым в тиски.

– Теперь я знаю – тебя не будет слишком долго. А если ты вернешься, то все уже не будет прежним.

– Что? Что не будет прежним? – Она сморщила лоб.

– Все. Я чувствую это. – И взгляд его был растерян и отстранен.

– Харша, поторапливайся! – С явным неудовольствием гуру Чова кричал издалека. Они уже успели порядочно отстать. И Харша двинулась дальше, отвернувшись от Церина, но тут же остановилась, чувствуя, как он сжимает ее руку, такими же холодными как у нее пальцами. Повернулась в пол оборота, вопросительно глядя в ответ, он одними губами прошептал, не произнося звуков:

– Я не хочу тебя терять. – Но рука ее выскользнула на волю, как сдуваемый осенним ветром пожелтевший лист дерева. Она двинулась за группой и больше не поворачивалась.

***

Они шли целый день, остановившись прямо перед закатом. Ринчен отдал Харше палатку, которую дальше поручалось нести самой, а также тяжелое плотное одеяло, из-за чего его рюкзак сразу же сильно уменьшился, а её – увеличился раза в три. После чая с цампой на костре, что еле удалось развести из-за сильного ветра, они расположились в трех палатках. Гуру Чова не пожелал укрыться от стихии, оставшись сидеть на горном выступе. Харша подошла к Ринчену.

– А он не замерзнет? – Она оглядывалась на пустынный горный ландшафт утопающий в безбрежном океане темнеющего неба.

– Нет. – улыбался Ринчен. – Он владеет техникой внутреннего огня. Как без этого он смог бы прожить столько лет в пещерах? Ты что, думала, там есть чем топить? – Он засмеялся.

Харше не спалось, она, то и дело прислушиваясь к звукам с улицы, свернувшись кольцами на всю палатку. Но снаружи была тишина. Сонливость то и дело накатывала на нее, заставляя вновь и вновь переживать предыдущий день. Его рука, хватающая ее руку. Шепчущие губы. Странная у неё была реакция. Желание отстраниться. Маленький мальчик подбирает камушки у дороги. А где-то скитается Селдрион… Без надежды и денег. Непереносимое чувство одиночества. Ветер, завывающий снаружи. Она будто воочию видела свои мысли. Как йогин в серой накидке сидит на камне, гроза проливается на деревню внизу, а вокруг колючий пряный кустарник. Запах цампы. Монотонные напевы. Богиня с печатью запредельного на лице. Послезавтра. Жемчужины рассыпались на кровати. Аймшиг с кубком забирается на перила. Шагает в пропасть. Солдат растапливает камин. Прутья решетки. Там высоко птицы летят куда-то. Церин тоже птица. Он умеет летать. Дрема смешивалась с мыслями, рассуждениями, трансформируясь в нечто несуразное. Наконец, она уснула.

На следующий день все повторилось. А потом еще и еще. День за днем. Она не знала, куда они шли, да и не спрашивала, положившись на волю учителя. Благо, дни были спокойными, солнечными. Они переходили с перевала на перевал и дошли бы до цели гораздо быстрее, если бы не горы. Здесь лишь кажется, что место так близко, что ты можешь дойти до него за пол дня, ведь вот оно, рукой подать. Можно увидеть его, стоит лишь присмотреться. Но нет. Истина всегда в том, что придется идти не один день. А в их случае, она даже не видела места назначения. Даже не спрашивала куда они держат путь. Днем все вели себя как обычно. Харша и гуру Чова молчали, пожилые геше беспрестанно крутили барабанчик правой рукой и перебирали четки левой. Ринчен и его друг Габэ изредка перекидывались парой фраз, а ребенок, хоть он родился Тулку и был спокоен и смышлен не по годам, то и дело останавливался, удивляясь то какому-то камешку, то травинке, то заметив необычные скопления камней, бежал к ним сломя голову, почти расталкивая смеющихся монахов, то отставал от группы задумавшись на одном месте. Гуру Чова шел первым, Харша замыкала процессию. Они ели, как ей казалось, лишь заваренную чаем цампу, откалывая ложкой куски сливочного масла из пластиковой засаленной банки с давно истлевшей этикеткой арахисовой пасты. Иногда ребенок жаловался на то, что ему не хватает конфет. Но в этом молчаливом сопровождении и ему было неловко канючить, поэтому нытье быстро прекращалось. Запасы Харши быстро заканчивались, цампу она есть не могла, и начав было нервничать о грядущем голоде, решилась спросить.

– Учитель, а сколько нам еще идти?

– Куда? – Спросил он в ответ, с прищуром глядя в ее черные глаза.

– Не знаю… До ближайшей деревни, наверное. Мои запасы кончаются.

– Тебе надо пытаться есть цампу. По-другому долго здесь не протянешь.

– Я пробовала, но чувствую себя после нее плохо.

– Тогда постарайся не привязываться к чувству голода. Попробуй сделать как я говорил. Ты вообще должна думать об этом каждый день. Помнишь? О том, что вещи не обладают самобытием. Размышлять. Когда почувствуешь голод, то, где именно он находится? Попробуй найти это место. Где ты обычно чувствуешь голод?

– Здесь. – Харша немного не понимала его, но дотронулась рукой до живота.

– А где именно? Это желудок или кишечник или может язык? Может это твой язык сам по себе хочет есть?

– Скорее всего это желудок. – Отвечала нагини.

– А если это желудок, то какая его часть – верх, низ, может центр?

– Не знаю… я не знаю. Сложно сказать. Весь целиком, наверное.

– А когда ты хочешь есть, то, наверное, думаешь о еде?

– Несомненно.

– То есть представляешь, что ты будешь есть.

– Да, чаще всего так. Хотя иногда мне просто хочется, чтобы прекратилась боль голода.

– Но в тех случаях, когда ты представляешь еду, то, где она находится?

Монахи оставили свои дела и слушали их разговор.

– Она в моем воображении, я полагаю.

– Так может это твое воображение хочет есть? Ведь это оно подкидывает тебе идеи.

– Верно. Сначала вы сказали о желудке, но теперь я понимаю, что скорее всего это вторично.

– То есть воображение хочет есть, а не ты. Или желудок хочет есть, а не ты. Почему ты тогда говоришь, что голодна? Где ты, что хочет есть? Найди мне её.

– Что вы имеете в виду? – Харша смешалась. Ринчен улыбался со странным ехидством.

– Я говорю, найди мне того, кто хочет есть. Вот когда у тебя закончится еда, тебе будет удобнее сконцентрироваться на поисках. Когда желание будет приходить – отследи откуда оно приходит и куда уходит. Кто производит это желание. Где этот: «кто»? Как он выглядит, имеет ли он имя Харша, где он находится, какого он цвета и формы. Что он такое? Что есть ты? И что есть голод, который ты называешь своим?

И Харша честно пыталась найти ответ на его вопрос весь следующий день, но периодически накатываемое чувство голода, не только не помогало, как предположил лама Чова, а наоборот мешало концентрации. Вместе с ним всегда приходили его верные спутники – раздражение и усталость. Поэтому нагини, измотанная долгой однообразной дорогой и голодом, покорно брела за командой, и даже маленький Тулку устал и больше не развлекался киданием камешков в горные расщелины. Наконец, он уселся прямо на камни и начал жаловаться.

– Лама, вы говорите – найди мне того, кто хочет кушать. Я вот не могу найти его. Куда бы я не смотрел – его там нет. Вверх, вниз, снаружи, внутри. Нигде нет. И нет у него ни цвета, ни формы, ни имени, ни запаха, но все же он хочет конфету. Можно мне конфету? – Лама Чова остановился и подошел, радостно похлопав мальчика по лысой голове, каким-то теплым отеческим жестом.

– Потерпи еще денек. Уже почти пришли.

***

Вечерело. Они только что отошли от реки, где Харша впервые за эти дни смогла вдоволь напиться и умыть лицо и руки (она все же стеснялась принимать свой облик в компании этих людей, хоть и знала, что они все её уже видели), как сзади послышался стук лошадиных копыт. Приближался всадник на низенькой увешанной разноцветными кисточками украшений, лошадке. Поравнявшись с ними, он ловко соскочил с лошади и крикнул, от души поклонившись:

– Здравствуйте, почтенные! Позвольте пригласить вас к нашему огоньку. Мы местные скотоводы, живем в этих горах всю свою жизнь. Просим вас отведать нашего угощения и даровать нам свои драгоценные наставления по Дхарме.

– Хорошо, мы пойдем с вами. – Кивнул лама Чова.

Дом кочевников был больше похож на юрту, сшитую из шкур животных. Посередине круглого шатра стояла печь-буржуйка и на ней в кастрюле уже что-то булькало. Молодая женщина в традиционном наряде стыдливо улыбалась, трое чумазых как маленькие чертята ребятишек копошились вокруг, а самый маленький – четвертый прятался за маминой юбкой, испуганно глядя на гостей огромными глазами. На низкой тахте сидели двое стариков, держа в руках по молитвенному барабанчику с длинной ручкой, один конец которой упирался в землю, дабы не держать барабан на весу. Повсюду висели тханки, стояла разномастная посуда, термосы, лежали лоскутные одеяла и вещи. Было грязно, но самобытно. Видно было, что в шатер пытались привнести кое-какую красоту из подручных материалов. Это было обычное тибетское жилище, застрявшее в пучине прошлых столетий, нисколько не изменившись. Более бедное, чем Харша встречала раньше, но теплое и уютное. Монахов и Харшу рассадили по местам, расстелив циновки на полу и подставляя вместо столов все имеющиеся под рукой предметы. Бабушка не вставала – болели ноги. Дед подсел к общему столу, не смея пошутить про припрятанную в загашниках на случай внезапных гостей бутылку. В низенькие плошки монахам налили суп с плавающими внутри увесистыми кусками мяса и жира. Женщина разложила на столе лепешки. Харша сглотнула с аппетитом.

– Для кого было убито животное?⁹⁰ – Строго спросил лама Чова.

– Для нас, для нас, почтенный. – Со своего места крикнула знающая старушонка.

– А когда? – Он строго смотрел на мужчину, что пригласил их.

– Сегодня вечером. – Не смог соврать тот, опуская взгляд.

В это время в дверях появился брат хозяина, вытиравший разделочный нож, и так остановился, растерянно улыбаясь. Женщина быстро кивнула ему, чтобы закрывал дверь. Глядя на брата хозяина, лама Чова сухо произнес, подняв вверх палец:

– Тогда не смейте выкидывать или ломать кости. Ей, дочка, подай пустую кастрюлю. Кидайте сюда. – Приказным тоном он указал на подставляемую емкость.

Харшу удивило, хотя она и раньше встречала подобное отношение со стороны тибетцев, с каким подобострастием они относились к ламе Чова. По их лицам и общению, было ясно, что они не знали, кто перед ними, и пригласили их в дом, не только из-за монашеских накидок, но и просто по доброте душевной и открытости, царившей в этих краях. Но стоило ламе со свитой только зайти в дом, как с первой же секунды им старались услужить. Будто не гости вошли в юрту, а хозяева. Будто это хозяева были просителями, а не дарителями. И их желание проявить щедрость, было похоже на то, как спортсмен прилагает все усилия для достижения победы на олимпиаде. Казалось, что они всю свою жизнь только и ждали этого случая, того самого дня, когда мимо них будет проходить группа незнакомых монахов, дабы незамедлительно воспользоваться таким редкостным шансом улучшить свою карму. Поэтому, они словно расцвели в присутствии гостей. Блаженные улыбки не покидали их лица ни на секунду. Они превратились в глаза и уши внемлющими любой прихоти приглашенных. Поэтому даже обрадовались, когда лама отдал приказ.

В этот раз перед едой, они читали гораздо дольше обычного. Харша то и дело сглатывала слюну, косясь на тарелки. Начали есть в полном молчании, и принцесса знала, что они нарушают свой обет не есть после полудня. Маленький тулку, сидевший рядом с ней, лишь отхлебнул пару ложек бульона и принялся тянуться за лепешками. Харша с улыбкой подала ему парочку. Он тоже улыбнулся в ответ с такой искренней простотой, что сердце нагини растаяло.

– Тетя Харша, хочешь мойсуп? – Пролепетал он, пытаясь дотянуться до ее шеи.

– А почему ты не ешь?

– Я не голодный. – Очень серьезно ответил он и подвинул свою тарелку.

Было что-то неуловимое в этом маленьком мальчике: то, как он держался, какая сосредоточенная серьезная взрослость была в его взгляде, когда он задавал вопросы, и с какой осторожной внимательностью слушал ответы. И как эта ненапускная спонтанная взрослость сменялась детской беззаботностью, как смело, и в то же время скромно, он держал себя, как будто имел больший контроль над своим поведением, чем принцесса в свои очень много лет. Поэтому сейчас она чувствовала себя словно бы сидит рядом с инопланетянином, сверхразумным существом, которое умеет читать мысли и чувствует все то, что ты чувствуешь, предсказывает все то, что ты хочешь сказать и заранее отвечает на все твои вопросы. Харша вздохнула. Какой тяжеловесной она казалась себе на фоне ее спутников. Все они вели себя так, словно были наполнены гелием, как воздушные шары и только тоненькая веревочка связывала их с этой реальностью, из года в год истончающаяся, пока шарик не взмоет высоко в небо оставляя за собой лишь радугу. И почему только сейчас, поглядывая изредка на этого мальчика, она всем сердцем наполнилась желанием любить. Чтобы он или подобный ему когда-нибудь называл ее мамой. Ведь может же быть чудо. Может же быть так, что когда-то она сможет иметь такого ребенка. Такого уникального ребенка. И сразу сердце ее обратилось в прошлое, на касание холодных пальцев и порядочно заросшего бородой Церина, который шептал что-то. Она не расслышала, но догадалась. Просто так за руки на прощанье не хватают. Могло ли хоть что-то из этого выйти, не будь она смертельно больна? И может ли наступить тот кубический сантиметр счастья, за который можно ухватиться? Кубический сантиметр возможности.

Когда все доели, лама Чова приказал хозяйке очистить от мяса все оставшиеся кости, еще плавающие в большом чане и бросать их всё в ту же емкость. Скопив все остатки, он вынес кастрюлю на улицу, махнув остальным следовать за ним. На улице похолодало. Люди кутались в накидки, молодая женщина застегивала на детях курточки. Малыш заплакал. Она взяла его на руки, сюсюкая. Лама поставил кастрюлю с костями довольно далеко от шатра по центру открытой площадки. Ночь нависала над землей бархатно-черным небом, искрящимся мириадами белых осколков. В загоне неподалеку раздавалось душное дыхание спящих животных, мелкая белая собачка засуетилась у дверей виляя хвостом. Выходя на улицу, монахи захватили с собой циновки, на которых сидели. Семейство, не понимая, что делать дальше, толпилось в дверях. Крикнул им: «Берите подстилку и выходите. Садитесь вокруг меня. И собаку пристегните». Когда все наконец устроились на земле вокруг кастрюли, и даже бабушка, для которой был специально принесен стул, гуру Чова заговорил.

– Вы просили меня дать вам учение, что я и сделаю. Но вы должны знать, что я простой отшельник, что живет в пещере и кормится подаянием. Я не обладаю высокой ученостью и нужными знаниями, но я довольно много практиковал сострадание, поэтому поделюсь тем, что имею, так же как вы разделили сегодня с нами ваш ужин. И чтобы вам легче было понять, я расскажу вам притчу.

– Однажды Благословенный⁹¹ проходил мимо одной деревеньки. Дверь одного из домов открылась и вышла женщина, с ребенком на руках, прямо как ты сейчас. – Он указал пальцем на хозяйку. Та улыбнулась и засмущалась. А лама Чова продолжал. – Женщина бросила дворовой собаке остатки их трапезы – рыбьи кости. – Он достал из чана с объедками крупную кость и показал ее всем. Последовала долгая пауза. Харша краем глаза мельком взглянула на сидевших. Все как один не отрываясь следили за движениями мастера. Подождав немного, он положил кость на землю внимательным четким движением, будто вставлял микросхему в космический корабль. Это движение так заворожило принцессу, что больше она не отвлекалась. – Затем, – продолжал он, – когда собака съела поданное ей, из дверей вышел мужчина. Собака бросилась к нему, желая ласки, но получила лишь пинок ногой. «Пошла вон, грязная шавка» – крикнул мужчина раздраженно. – Лама достал еще кость, и таким же хирургическим движением положил ее на землю. – Тогда Благословенный остановился. В его глазах была грусть. Один из старших монахов, что был в его свите, спросил склонившись с почтением: «Если Благословенный разрешит мне задать вопрос, то я спрошу. Когда мы шли через эту деревню, то на лице Татхагаты⁹² возникла грусть. Объясни Почтенный, что стало причиной появления грусти на лице Татхагаты». И Будда ответил: «Хорошо, монах, я объясню тебе, что стало причиной появления грусти на лице Татхагаты». – Лама Чова методично доставал одну за другой кости и косточки, кусочки позвонков, череп и лопатки, проявляя необыкновенную ловкость и аккуратность в раскладывании скелета животного на земле. Люди затаили дыхание загипнотизированные его движениями. – Благословенный сказал: «Некогда в этом доме жил один крестьянин. Он любил рыбачить на пруду, что находился недалеко от его дома. Он так был привязан к этому занятию, что после смерти, гонимый дурными ветрами кармы, вынужден был родиться рыбой в том самом пруду, к которому ходил на протяжении всей своей жизни. Его старушка-жена тоже была очень сильно привязана к своему дому, поэтому после смерти не смогла отправиться в высшие миры, а родилась собакой в том же самом месте. Сегодня с утра молодой крестьянин, их сын, которого мы видели сегодня, сходил на пруд и поймал там рыбу. Этой рыбой был его отец. Его жена приготовила рыбу, и они вместе пообедали. Во время трапезы, он держал на руках своего драгоценного сына, не зная при том, что-то был его соперник, скоропостижно погибший. Из-за сильной привязанности к его жене, враг крестьянина после смерти вошел в лоно его жены и родился их сыном. Когда он выходил из дверей, то пнул собаку, что была его доброй матерью. Поэтому я говорю вам, монахи – ест плоть отца, пинает ногой мать и нянчит на руках врага – таков обычный человек. Это и есть сансара. Именно поэтому вы увидели грусть на лице Татхагаты».

Лама Чова закончил выкладывание костей. В воздухе повисла гнетущая тишина. Харше показалось, будто все вокруг исказилось. Пространство стало резиновым, а время остановилось. Никто не шевелился, поэтому картина, застывшая во мраке, вокруг ламы и стоящих рядом масляных светильников, которые бросали искаженные блики на его лицо, делая его то демоном, то добрым волшебником, металась как ночной мотылек. Из-за копны спутанных волос, покрывавших собой всю его спину, он выглядел необузданно диким, устрашающим, но цепкий внимательный взгляд выцветших от старости глаз приводил ум окружающих к диссонансу, отчего они начинали сомневаться во всяком явлении, в каждой вещи, что видели и слышали, проверяя их на достоверность и не находя в этом никакой опоры. Хотя он сам был здесь, он сам и являлся той опорой, единственной на что можно положиться, но Харша как будто все время избегала этого. Ведь положиться хотелось на нечто надежное, постоянное, достоверное. А гуру Чова не производил такого впечатления. Он сам будто был частью некоей пластичной субстанции, застывшей лишь на время, чтобы вновь, внезапно и неожиданно для всех начать меняться. Только что он сидел, не дрогнув ни одним мускулом, закончив свой рассказ будто бы на полуслове, не сделав никаких нравоучительных выводов из притчи, и тут же резко хлопнул в ладоши три раза, так, что подскочила не только старушка, но и все без исключения хозяева и гости.

– Иди, иди отсюда. – Мастер отталкивал от себя маленького ягненка. – Беги в загон. – Он еще три раза хлопнул в ладоши, но уже тише, будто прогоняя животное. Ягненок побежал куда-то во тьму. И, прежде чем Харша начала хоть что-то понимать, всем телом ощущая, как вселенная вновь обретает знакомые очертания, превращаясь из резиновой, натянутой как струна, как тетива лука, в нашу обычную, знакомую с детства, твердую, скучную, ничем ни примечательную, бабка упала на колени со слезами на глазах.

– Батюшка мой, помилуйте, да что же нам делать-то теперь?! Бедным несчастным. Мы же простые скотоводы. Не владеем никакими богатствами, но все бы отдали, чтобы в ад не попасть. Скажи, миленький, как, как же нам в ад-то не попасть. Ведь не накопили же за всю свою жизнь ни единой добродетели. Ни на песчинку в Чистых землях не накопили. Что поделать-то? Прошу тебя, объясни нам. – И она стояла на коленях, умываясь слезами, падала ниц и причитала, а ее родные с такими же скорбными лицами сидели рядом, одними глазами подтверждая глубокую просьбу.

Харша мельком взглянула на землю, где лама Чова раскладывал кости, но не увидела там ровным счетом ничего. Она замешкалась. Обеспокоенным взглядом искала ответ на лицах монахов, но те словно надели маску отрешенности. Каждый погрузился внутрь себя, не мельтеша по сторонам в поисках ответа, который и так был им известен. Но для нагини ничего не было ясно. Она сидела, сопротивляясь единственной фразе, что всплывала в ее сознании. «Ну не мог же он его воскресить. Это невозможно. К тому же, мы съели его. Мы съели все мясо». И она все хотела кинуться к дому, проверить, осталось ли мясо в кастрюле или приросло обратно к барашку. Но тут ее тронула маленькая ручка тулку. Он заговорщически наклонился к ней, а его пальцы пытались пробраться в сжатый кулак принцессы. Очнувшись, она разжала руку и там тут же блеснула яркая конфетная обертка.

– Держи, мне дали сегодня. – Шептал он с озорными искорками в глазах.

– Ты знаешь где кости? – Спросила в ответ, приняв конфету. И он встал рядом с ней, согнувшись и подставив ладошки прямо к ее уху.

– Я видел, как нарастает мясо. – Его детский хрипловатый шепоток звоном эха раздавался в ее голове. А старуха все причитала.⁹³

***

Ранним утром путники двинулись дальше, унося с собой пограничный опыт переживания другой реальности, оставляя счастливых, светящихся умиротворением хозяев. Харша ночевала на улице в своей палатке, а лама не спал всю ночь, наставляя хозяев, проводя ритуалы и ночную медитацию. А спал ли он вообще когда-нибудь, Харша не знала.

К полудню дошли до деревеньки. По местному мнению – городка. Улицы узкие пустынные. Город огорожен со всех сторон высокой каменной стеной нескольких сотен лет на вид. На подобие главной площади собирались люди. Женщины пряли пряжу, старики читали мантры, сидя на обочинах возле домов. Монахи что-то спросили у местных. И тут же некто вызвался их проводить. Петляли по улочкам, то и дело нагибая голову, чтобы пройти по узким нависающем тоннелям между домов, которые стояли так близко, что, казалось, от того бездонного неба кочевников оставались лишь лоскутки. Связки дров на лежали крышах, обозначая статус хозяев. Не стоило на них смотреть, потому что под ногами, на каменистых дорожках лежали экскременты животных, которые убирались лишь для того, чтобы стать сухим топливом для печей, поэтому Харша вскоре перестала мотать головой по сторонам, а принялась увлекательно перескакивать с ноги на ногу, ступая по дороге, как по минному полю.

Их как обычно пригласили в гости, в этот раз расселив по соседним домам. Харшу поселили отдельно ото всех. Гуру Чова бдел о том, лишь бы никто не заметил ее ночное перевоплощение. После того как все расположились, она, чувствуя себя в очередной раз покинуто, не смогла остаться со старыми монахами, которые все свободное время посвящали перечитыванию и бубнению своих практик, а также не могла и разделить радости молодых, отправившихся разведывать город. Да и разведывать тут было нечего. Обойдя вокруг города буквально за десять минут, она нашла его покинутым и скучным. Прежние селения больше нравились. Там были рынки, площади, можно было глазеть на пыльные грузовики или пытаться отыскать площадку с новым видом на окрестности. Здесь же ничего не было видно. Повсюду стены. В город можно попасть лишь, с одной стороны, пройдя меж статуй стражей. Ей показалось, что стражи были маловаты и выглядели не так свирепо, как в действительности. Женщины с пряжей проводили незнакомку в черном подозрительными взглядами. Та слышала, как они шептались. У ламы здесь было дело, но он никому не говорил какое, и если бы не он, то вряд ли они ночевали бы здесь. Харша бесцельно брела за ворота, скрываясь от лишних глаз, не оставляя попыток повторять за монахами читая про себя мантры или пытаясь отыскать свое «я». Но размышления о пустоте как обычно вытеснялись вспышками воспоминаний. Ягненок во тьме, возникший из неоткуда после трех хлопков в ладоши, тулку поделившийся с ней конфетой. Так странно, но те мысли о материнстве вновь испарились куда-то будто бы их никогда не было. Она казалась себе снова незнакомкой. Все слова, действия, реакции. Возможно ли предсказать их появление, или все возникает бесконтрольно? Что-то теплилось в сердце вспоминая Церина. Его глупый букет, который раскритиковала. Тупое методичное размешивание цемента до боли в запястьях. Серая жижа сопротивлялась будто живая. Даже веселье ощущаешь, когда нет всего этого. Хотя это вроде искупительного билета от болезни. Но возможно ли приобрести такой. Или дело не в ступе? Если бы все было так просто, то все больные строили ступы направо-налево и жили бы вечно, но такого не бывает. После вчерашнего, сомнения в словах учителя, что посещали ее иногда, исчезли как утренний туман. Теперь она знала, что верит ему. Беспрекословно. Хотя и раньше посещали подобные мысли, но по сравнению с настоящим осознаванием, все прошлое казалось детской игрой, чем-то ненастоящим. Вот теперь-то она поняла, вот теперь-то она ощущает все то, о чем пишут в текстах. Пылью со стоп моего всеблагого учителя… Захотелось наклониться к земле. Вот здесь они сегодня проходили. Он ступал здесь…Она наклонилась. Худые пальцы уперлись в землю, будто требуя от нее замены великолепию ступавшему по ней, обещаний вечности. Харша замерла. На небе ни облачка, вокруг большие песочно-серые валуны выше человеческого роста. Откуда он взял цветы? Ведь на долгие километры вокруг не растет ничего. Она не видела его с вечера. И даже за сутки он не смог бы спуститься туда, где были луга, где была хоть какая-то жизнь. Это невозможно. Даже в обличие нага, чья скорость быстрее, он не успел бы. Как можно…Что ты таишь от меня Церин? Кто ты? Этот ослик все время для вида. Настоящий ведь. Неужели здесь на Земле еще остались наги способные летать? Кто-то шел из города. Харша резко встала и повернула направо. Хотелось обойти город с внешней стороны.

Это было бесцельно и бесполезно. Трачу время зря, пока другие практикуют. Но все же было сложно заставить себя заниматься тем, значение чего виделось с трудом. Они выросли здесь, сроднились с божествами, мантры которым читают сутками напролет. Я здесь лишь около года. И с удовольствием твердила бы мантру, чтобы снова призвать на встречу синеглазого в царской короне, что может входить в комнату – не входя в нее. Но она не знала его имени. Лама Чова – это не он, она уже давно поняла это. Вычислила. Но невозможно было отрицать их связь. Близкую как у матери и ребенка, ближе, чем у влюбленных и друзей. Настолько близкую и настолько другую, отличную от всего, что испытывала ранее. Связь учителя и ученика сложно передать словами. Это и отеческое, и дружеское, очень закрытое, интимное, наполненное обязательствами и чистой преданностью. Вера подобной силы, что скажи лама Чова – Харша иди прыгни со скалы, то Харша пойдет и прыгнет, потому что знает, чувствует, что он никогда ни при каких обстоятельствах не пожелает ей вреда, и понимает абсолютную правдивость, искренность, чистоту его помыслов, карта дорог которых навсегда останется для нее тайной. Будто зрячий ведет слепого. Что будет, если слепой вдруг усомнится? Станет спрашивать и выпытывать «А зряч ли ты? И что ты видишь? И как это выглядит?». Ибо, что бы не описывал зрячий слепому – тот не способен распознать это как истину. И если он говорит – там пропасть, не ходи туда, значит так и есть. Разница лишь в том, что сейчас доверяясь учителю, ты слеп лишь на время. Доверяясь ему больше и больше, следуя его наставлениям, глаза мудрости прорежутся и сам будешь видеть.

Вдоль дороги камни, исписанные священными символами, выкрашенные красками, выдолбленные в камне. Лежат тут веками. И пока она шла, размышляя об оке мудрости, заметила на крупном камне вдалеке глаза Будды. Она частенько встречала их раньше, но никогда не хватало времени постоять, подумать, поразглядывать. Художник не обладал хорошей техникой, а может местный камень был неудобным материалом, но даже издалека заметила простоватость работы. Марианна поехала изучать тханкопись. Повезло, она и без обучения хорошо рисовала. Арсалиэ была художницей. А у Харши, наверное, получилось бы еще хуже, чем было здесь. Но все же мысль автора была ясна. Завиток между бровями. Полуприкрытые веки. Запредельный взгляд. Хотелось бы когда-нибудь ощутить его. Вот бы увидеть его воочию. Вот так, своими собственными глазами. Не статую и не рисунок, а здесь и сейчас. Она прошла чуть дальше, не отрывая взгляда. Повернулась, посмотрела куда он смотрит. Вдали горы у самого горизонта – оттуда они пришли. И перед ними голая, утомляющая однообразностью пустыня, идя по которой оставляешь все мысли и остается лишь ветер и стук сердца. Дыхание. Она прошла еще дальше, повернулась на прощание и тут заметила между камней за большим глазастым камнем спрятавшуюся влюбленную пару. Харша пригляделась. Те целовались. Такие юные и страстные, что принцесса аж сморщилась от отвращения. Фу, люди. Как можно! Зажиматься за святыней. Эта молодежь – вообще никаких идеалов. Она сюда приехала черт знает откуда, а они живут тут и внимания ни на что не обращают. Молодые были так увлечены, что не замечали ее. Но это и не удивительно. Харша всегда двигалась бесшумно, как Селдрион или Аймшиг. Хорошо, хоть просто целуются, значит еще не полный разврат. Она повернулась и пошла дальше. Мысли о мудрости больше не приходили.

Когда она добралась до конца пути, остановилась. Было такое ощущение, что она заразилась. Будто заразу можно подхватить глазами. Столько месяцев она провела без мыслей о близости, что уже была полностью уверена, что это ее уже больше не интересует. А тут. Стоило ей только увидеть чужую страсть, как все прежние пороки с новой силой проснулись в ее жилах. То, как тот парень держал девушку, прижимая ее к камню, как трепетно гладил ее тело и склоняясь покрывал поцелуями шею, не давало Харше покоя. Она сглотнула будто ждала чего-то. Сердце билось через раз, а взгляд затмевало пеленой воспоминаний. Как, где и с кем это было раньше. Как и где это может происходить сейчас. С ним. Если бы Церин был рядом, то она, не раздумывая накинулась на него следуя своей хищнической натуре, благо, что он далеко. Такой молодой. Его кожа еще сияет, в то время как её уже показывают первые признаки упадка. Его влечет к ней, теперь-то она знает, глупая тетеря, почему раньше не замечала, почему раньше не пользовалась случаем. К тому же он простой наг, без этих царских заковырок с обязательным знакомством с родителями и прочими стереотипами. Она могла быть с ним сколько хочет, а потом просто сказать прощай, как делала это десятки раз в прошлом. Все было так возможно. И зачем вообще семья и брак, какие-то глупые дети вчера в голову лезли. Разве не помнишь, какого это? Когда братья выпускали на волю свои орды потомства. Шум, гам, драки и бесконечные доносы друг на друга…Но что же я… Зачем так. Харша остановилась, села. Я же решила вступить на путь исправления. Я не могу просто так как раньше использовать мужчин. К тому же возраст. Скоро уже никем за просто так не попользуешься. Ах, проклятье. Что они со мной сделали? Я же только что была другая, одухотворенная такая, отстраненная от прошлого, желаний, даже гнев не возникал уже так долго. А теперь… Харша оперла голову на руки, сгорбившись на камне. Нет. Это конец. Хватит потакать безумствам. Каменная болезнь – наказание за прошлое, а оно так ничему и не научило. Нет. Нет. Хочется не этого. Мы это всё проходили. Проходили миллионы раз в миллионах жизней. Пусть в этот раз это будет любовь. Просто любовь. Преобразовать это чувство, этот низменный порыв во что-то великое. Любовь. Любовь. Хоть перед смертью почувствовать ее.

Когда она вернулась уже смеркалось.

Под водой

В дверь постучали. Джарадаштин аж подскочил от неожиданности, хватаясь за сердце. В круглую комнату, расписанную фресками, изображающими подводную растительность, с куполообразного потолка до пола украшенную жемчугом и перламутром, совсем другую, более легкую и невесомую чем темные залы родного для Харши дворца, величественно вползла, поблескивая золотом и бриллиантами его мать.

– Мне доложили, что ты здесь. – Низким мягким голосом проговорила она.

– Да, да. Сегодня только добрался.

Мать подыскивала глазами место, чтобы сесть, но все вокруг было завалено свитками.

– К тебе слуги что, вообще не заходят? Надо бы их прислать на уборку. – Она ласково улыбнулась.

– Не надо, а иначе мне придется сражаться с ними. – Джарадаштин насупившись сгребал свитки в кучу, освобождая место на полукруглом низком диване.

– Ты все тот же. Читаешь и читаешь. – Она подхватила один из свитков, без интереса пробежав по нему глазами.

– Теперь иногда ещё и пишу между делом. – Смущенно заметил он.

– Куда ты все время пропадаешь, отец беспокоится? Он хотел прийти к тебе, но я опередила.

– Ну, это долгая история. Не буду отнимать у тебя столько времени. – Он неловко потирал шею, уводя взгляд от ее украшенных сурьмой зеленых глаз.

– Как ты можешь отнимать мое время, родной? Давай, рассказывай, чем ты там в очередной раз увлекся.

– Знаешь, мама, я помогаю одной… – Он замялся, не зная, как охарактеризовать Харшу, женщина она уже или все-таки приличнее будет сказать девушка, но все-таки нашел выход из положения. – Я оказываю посильную помощь одной особе в благом деле. Она строит ступу.

– Она из наших? – Насторожилась мать.

– Да, да, конечно, она из наших, только из другого мира. Я не понял точно, откуда, да она и сама не может объяснить, но точно не с Джамбудвипы⁹⁴. По моим догадкам они пришли с востока из Пурвавидехи. – Он махнул в сторону своей круглой кровати заваленной отсыревшей от времени древней макулатурой, рывшись в которой, он искал ответ на этот вопрос на протяжении нескольких дней при прошлом своем появлении во дворце. – Каким-то образом им удалось проникнуть через магический портал. Такие аномалии встречаются не часто, судя по написанному. Я подозреваю, что его мог сделать некто более могущественный, о ком мы не знаем.

– Это определенно настораживает, но ты говоришь – им? Сколько их попало в наш мир? – Она глядела выпытывающе.

– По моим подсчетам – четверо. Еще мужчина-полубог и женщина-человек. С ними еще якша был. Но он из наших краев. Только его я и видел. – Он закончил свое чистосердечное признание, поджав губы и наблюдая за недовольством на лице матери. Он ожидал такой реакции, но ненавидел врать. Уж лучше горькая правда, чем скользкая дорожка недосказанности.

Она сидела на диване с недовольным выражением лица. Это значило только одно.

– То есть их провел сюда этот якша? Я скажу отцу. Где они находятся?

– Это не в наших владениях. Довольно далеко отсюда.

– А если они заявятся сюда, что нам делать? Смотри, не показывай им эти края. Тем более якше. А что это за «особа» такая? Получается это ты с ней пропадаешь неделями? Между вами что-то есть? – Она перешла от нравоучительного тона к хитрой полуулыбке, наблюдая как он будет выкручиваться. На последней фразе он покраснел, что вызвало еще большую улыбку на ее лице – уж не могла сдержаться от умиления, следя за первыми движениями влюбленного сердца.

– Ну мам! – Обиделся Джарадаштин, понимая, что его поймали. – Я, между прочим, пишу книгу о великих представителях нашего народа. А она так идеально подходит для этой роли. Ты не представляешь, сколько нужно было преодолеть ей в нашем мире, чтобы добраться сюда, чтобы найти гуру Чова, ученицей которого она является. Она все время вынуждена принимать облик человека, ты же знаешь как это трудно. Быть все время не собой.

– Так зачем она ползает в мире людей? Пришла бы к нам. Мы же не чужие. Помогли бы.

– Этого я не знаю. Как я понял – это ее сознательный выбор. Учиться у человека. Гуру Чова, как ты знаешь великий йогин. Возможно один из последних. Ведь люди все больше и больше деградируют. Несколько поколений – и они окончательно выродятся, полностью забыв о Дхарме. К тому же, так было предначертано. А может она просто не знала, что в этом мире тоже есть наги. – И он обнаружил, что впервые задумался об этом только после слов матери.

– Ты сказал, она строит ступу?

– Да, строит, а я помогаю сберечь ее от разрушения, охраняю, чтобы тот якша, с которым они вроде бы в ссоре, не ломал ее в очередной раз.

– Что якша имеет против ступы? – Опять напряглась мать. – Разве он не Дхармапала⁹⁵?

– Полагаю, что нет.

– Хорошо, я поговорю с отцом, чтобы он послал разведчиков проследить за ним. Уж больно все это подозрительно.

– Я уже послал туда вместо себя двух охранников. Она ушла с ламой буквально несколько дней назад, поэтому мне там больше нечего делать.

– Ты же сказал, что помогаешь ей охранять? Значит ты там не для этого, раз вернулся?

Джарадаштин опять недовольно поморщился, когда она поймала его. Но мать больше не интересовалась выпытыванием правды, предоставив ему самому быть хозяином своей жизни.

– Хорошо, приходи ужинать. Ты заинтриговал меня, мне бы и самой теперь хотелось бы увидеть нагини с континента Пурвавидеха. Не часто такое бывает.

Когда она покинула комнату, Джарад или Церин, как было удобнее произносить Харше, несмотря на схожую для нее сложность звонкости имен, подполз к прозрачному отверстию в стене, служившему подобием окна. Толстый слой тугой пленки, пузыря, наподобие большой искривленной по горизонтали капли. Сквозь него проходили жидкие лучи подводных светил, тусклый отблеск которых рассеивался, едва пробиваясь сквозь толщу воды. Дворец, как весь город нагов, находился на самом дне, и даже ниже дна озера Манасаровар. Укрытый в воздушном пузыре с отражающей поверхностью, он оставался сокрыт от жадных людских глаз. Как и народ Сафалы, жители Манасаровара, чувствовали себя в большей безопасности под сушей.

Церин размышлял о том, как получилось, что оба мира пересеклись? Если это были отдельные континенты, меж которых протекает Великий океан, то возможно ли такое даже магическим образом? Может, все-таки, они с Джамбудвипы? Одного из слоев космического пирога. Так может выйти, что слои просто слиплись на время, и теперь можно беспрепятственно попадать друг другу в гости. Потеряет ли мать тогда интерес к Харше, если будет знать, что та не с другого континента? Он наклонился к окну. Внизу копошились слуги, выкладывая дорожки новыми камнями. Вздохнул как-то обреченно. Тоска одолевала его все последние дни, и он не находил в себе ни сил, ни энергии, чтобы продолжать писать. С грустью поднял часть пергаментов, и потасовав их как огромные игральные карты, вновь положил на место чувствуя не то груз, не то усталость только от одного этого действия. Опустошенность. Но несмотря на ощущение упадка, в этом присутствовал некий комфорт. Совершенная грусть окутывала его пушистой мягкостью. Он знал о причине, по крайней мере, хоть что-то знал конкретно. Окруженный хаотичным беспорядком, чувствовал себя здесь дома. Будто этот беспорядок часть его личности и если нарушить хоть что-то, то и он сам уже не будет прежним. Но ей не понравится. Она даже с камней пыль сдувает. Такая строгая, как и мать. Даже как-то боязно думать о ней в такой привольной форме. Будто открывается дверь… Так…это будет так. Он вдруг открывает ей дверь, и она вползает сюда, оглядывается по сторонам. Ищет. Она что-то ищет, как и его мать только что искала. Ах, да, точно, присаживайся сюда. Он мысленно скинул все свитки на пол демонстративным широким жестом. И лишь бы не покраснеть, потому что уже при мысли об этом нарочито показном жесте лицо загорелось. Ладно, не будем так. Надо будет убрать эти свитки аккуратнее. И вообще, если я буду заранее знать, что она придет, то уж смогу подготовить место. Но все же хочется, чтобы она видела. Чтобы сама поняла и лицезрела то, как он презрительно относится к своему положению, к деньгам, вещам, роскоши. Это будет проявляться во всем. Его жестах, повадках, в том, как он замусорил свою царскую комнату, словно это свинарник. Демонстративно, так что это даже смешит мать, но все же является частью его натуры. Этот беспорядок говорил лишь о том, что он важен Церину не сам по себе, а как антипод всему тому, что окружало его с детства. Если бы его родители были неряхами, но он бы в ответ вылизывал каждый квадратный сантиметр. И вот она заходит, садится на это место. А он будет стоять здесь рядом, возле окна, уперев локоть в каменный выступ. Вот так, как сейчас стоит, небрежно глядя в сторону. Он подбоченился, представляя свою позу. А она должна все-таки заинтересоваться этими книгами, что лежат вокруг, свидетелями его образованности. Наверняка ей будет все в диковинку. Ведь так бережет те два текста, что дал ей лама Чова, каждый день читает и перечитывает, постоянно уточняя у меня значения новых тибетских слов, а потом положит руку на бумагу и смотрит куда-то вдаль. Все думает и думает. Может так по часу сидеть, неподвижно глядя в облака. Церин чувствовал, что это бережная забота о книгах, которая проявляется в ее жестах, происходит от того, что она видела их слишком мало. Ее происхождение неясно, но двигается она не как простушка, хотя не имеет золота. Примут ли ее родители без украшений? Вроде при дворе это нечто неприличное. И Церин хотел бы дальше продолжать эти мечтания не имеющие начала и конца, как в дверь постучали. Слуга приглашал к ужину.

***

– Не кажется ли тебе, что он отощал? – Обратился его отец к матери, и та только вздохнула, обреченно отложив в сторону двузубую вилку.

– Брат нашел себе возлюбленную? – Бесцеремонно вставила его старшая сестра, сидящая напротив.

– Никого я себе не находил. – Стиснул зубы Церин.

– Папа, скажи ему чтобы не врал, я все-таки обучалась чтению мыслей. – Деловито парировала она.

– Не ерничай милая. – Мать мягко дотронулась до ее руки.

Церин сидел, сгорая от стыда. Все за столом, включая мужа его сестры будто бы уже давно знали некую тайну, переглядываясь между собой со шпионским видом. Дождавшись, когда отец закончит есть, он как можно быстрее спешил скрыться из залы, но строгий голос остановил его.

– Пройдем со мной, Джарадаштин. – Отец поймал его взгляд. Сестра бесстыже хихикала.

***

Когда они зашли в просторную залу, где его отец всегда принимал посетителей, Джарадаштин уже мысленно перелистнул все возможные варианты провинностей, за которые его могли отчитывать. Потому как попадание сюда никогда не обещало для него ничего хорошего. Отец заговорил.

– Я знаю где ты пропадал последние несколько месяцев. И знаю, что ты делаешь и с кем проводишь время. Я совсем не против такого твоего общения, но помня о том, что ты по моему наставлению отправился искать себе невесту, раз отказывался от всех кандидатур, что мы тебе предлагали, я могу тебе сказать, что теперь я против.

Сердце Джарада упало с глухим отзвуком, будто запнувшись. Силы оставили тело и он словно осел.

– Я, конечно, не знаю, что сейчас с твоими планами на женитьбу и касаются ли они этой женщины, с которой ты бываешь, – продолжал отец, – но я тоже имею право устанавливать свои правила в моем дворце и на моих владениях. И я отказываю не потому, что эта женщина без роду и племени, а потому что она йогини. И ты всегда должен помнить о том, какое тяжкое преступление совершает тот, кто препятствует пути йогов. И что будет с тем, кто уводит их с алмазного пути на наш порочный мирской путь.

– Папа, но я же… – Начал было Церин оправдываясь.

– Не надо, прошу тебя. – Успокаивающе отвечал отец. – Просто знай, что мы желаем тебе только пользы. Да и себе мы желаем того же, поэтому, если ты все же совершишь ошибку и ослушаешься моего приказа, то знай, мы не примем вас в нашем царстве. Я не хочу, чтобы из-за тебя проклятие пало на весь наш род. Помни это. Я все сказал.

И Церин, видя каких трудов стоило отцу произнести эту фразу для единственного наследника и любимого сына, почувствовал, что именно этот день станет поворотным в его жизни, которая навсегда отвернется от комфорта царских комнат к тяжкой борьбе на самостоятельность.

Пустота входит в пустоту

Стоило Харше включить фонарик, чтобы почитать, в дверь без стука вошел гуру Чова. Молча взяв её за руку, повел к дверям.

– Куда мы идем, учитель? – Немного испуганно спрашивала принцесса.

– У меня назначена встреча. И ты идешь со мной. – Кратко отвечал тот.

Недолго они следовали по заковыристым улочкам, пока лама не остановился возле ничем не примечательной двери.

– Это что – пивнушка? – Подозрительно щурилась Харша, когда они зашли в полутемное помещеньице с низким нависающим потолком, огромными потемневшими от времени деревянными балками и маленькими оконцами.

Появление йогина вызвало оживление среди местных выпивох. Каждый хотел получить благословения, и лама Чова радушно хлопал по их лбам ладошкой и улыбался. Некоторые подсовывали засаленные купюры в складки серой шерстяной накидки. Когда каждый получил то, что хотел, люди расселись по местам с удовлетворенным видом, будто только что сделали крупное, зависящее единственно от них дело и, выражая всем своим видом полную расслабленность насчет будущего, продолжили распивать крепкое. Вклад в следующие жизни сделан.

Учитель с ученицей расположились в темном углу, заказав соленый молочный чай и лепешки.

– Кого мы ждем? – Осмелилась спросить Харша.

– Они уже в пути. – Гуру смотрел куда-то в сторону. – Ничего не хочешь мне сказать?

– Что сказать? – Испугалась Харша.

– От тебя разит как от ишака. – Он резко повернулся, будто подозревая ее в очередном безнравственном поведении, вцепившись глазами, но быстро смягчился, по-отечески похлопав ее по руке. – У тебя осталось мало времени, чем ты занимаешься, практикуешь, как я говорил?

– Не всегда получается… – Ей не хотелось скрывать правду.

– А что не получается, расскажи?

Он был так добр, обращался таким мягким тоном, с необъяснимым блеском в глазах, что у нее опять появилось желание вдоволь поплакать в жилетку, только если бы не мгновенное воспоминание о той фразе, что как-то сказал ей Ринчен: «Завидую тебе, ты удачлива». «Почему же удачлива» – спросила в ответ. «Гуру тебя все время ругает». «Конечно, я же ничего не умею. Что же в этом хорошего?» «Это значит, что ты более способная чем мы все вместе взятые. Меня он только хвалит. Думаешь ему нравится тебя ругать? Конечно нет, он очень мягкий человек». Поэтому в данных обстоятельствах его тон говорил лишь о том, что она начала сдавать свои позиции, поэтому бесхитростно рассказала о тех мыслях, что посещали ее с момента их расставания с Церином. И подытожила:

– Я, конечно, не говорю, что влюблена в него. Это было бы уж слишком. Но когда думаю о нем, то в груди появляется тянущее чувство, будто нечто хочет притянуть его к себе. Этому сложно противиться. И это отвлекает от медитации.

Пока она говорила, то смотрела куда-то в пол, в сторону, разглядывала ножки деревянных монолитных стульев, проводила пальцем по изрубленной поверхности липкого стола, поэтому, когда обернулась, заметила, как йогин с удовольствием уплетает лепешки и даже совсем ее не слушает, то нахмурилась. Видя ее осуждающий взгляд, он оторвался от макания теплой мякоти в чай и подвинул тарелку к ней.

– Угощайся. – И кивнул взглядом на круглые жаренные кусочки хлеба.

Харша демонстративно вскинула тонкие брови. Буквально за долю секунды снова погрузилась туда, откуда так долго выбираться – в тягучее болото обиды. Мало того, что он вообще не слушал ее, хотя с таким показным интересом расспрашивал, так еще и предлагал ту еду, про неспособность переваривать которую она неоднократно упоминала. Принцесса уставилась на него с видом недовольной школьной учительницы, ученик которой вновь забыл все, что было так старательно вбиваемо в его пустую голову, вертелся на уроке и отвлекал одноклассников.

– Я такое не ем. – По слогам отчеканила она.

– Нет, теперь уже ешь, не бойся бери, бери. – С непоколебимой уверенностью он подталкивал к ней тарелку. Она уставилась в его глаза, окруженные тысячами морщинок, будто проверяя. Нет, он не шутил.

– Хорошо, если мне станет плохо, тогда… – Но она не закончила фразу опасаясь кармических последствий. Следя за тем, как она щепетильно отламывает кусочек лепешки размером с ноготь и пытается его есть, лама Чова захохотал. На его безумный смех обернулись несколько посетителей. Закончил смеяться так же резко, как и начал, хлопнув себя по колену, будто вспомнил что-то.

– А кстати, где тот толстяк?

– Какой толстяк? – Не поняла принцесса.

– С которым ты приходила ко мне в первый раз. Еще по-нашему был одет.

– Аааа… – Протянула она, понимая, что он вспомнил Аймшига. – Ну он… он сейчас…В общем я не знаю, чем он занимается.

– А почему? – Не унимался лама.

– Я не знаю… – Опять соврала Харша, надеясь, что гуру не догадается о связи между произошедшим с Марианной и Аймшигом, которого видел лишь единожды. К тому же, он подозрительно быстро сбежал от начинавшей разговор темы. – Мы сейчас не общаемся. – Коротко отвечала она.

– А что не так? – Он сверлил ее глазами.

– Мы немного поругались.

– Поругались и теперь не общаетесь. – Задумчиво проговорил гуру. В это время дверь открылась и звон колокольчика приветствовал новых посетителей. Это были четверо мужчин, одетых по-городскому, в джинсах и плотных куртках. В их руки как бы сами собой напрашивались мотоциклетные шлемы, оставленные вероятно в комнате, где они собрались переночевать. Но лама Чова даже не обратил на них внимания. – Поругались и не общаетесь. А, вероятно, раньше дружили?

– Раньше, да. По крайней мере, так мне казалось. – Харша задумчиво подперла подбородок кулаком. – Но все меняется. Вы ведь сами меня все время учите, что все непостоянно. Значит эта ситуация будет мне уроком непостоянства. – Она нервно хихикнула.

– Почему именно эта? – Гуру опять вперился в нее взглядом. Харша испугалась.

– Что вы имеете в виду?

– То и имею. Мы как сансарные существа не умеем контролировать свои мысли и чувства. Сегодняшний друг обернется врагом, а враг станет другом. Все что ты любишь и ценишь сегодня, возможно завтра уже не оставит следа в твоем сердце. Привязанность сменяет гнев, а гнев сменяет привязанность. Это лишь метания ума. Как помехи на радио – уж точно не стоит твоего внимания. То, как ты говоришь, что тянет к одному, будто ветром сносит, не говорит о любви, об истинной любви. Ведь и некто другой в прошлом, тоже был так же дорог, но время идет, и ты уже не вспоминаешь о нем. Люди и места сменяют друг друга, как сменяют друг друга день и ночь, зима и лето. Хватит гоняться за приятными картинками убегая прочь от неприятных. В них нет никакой правды, никакой истины. Будь посередине, всегда помни о своей цели и тогда чувствам не удастся обдурить тебя. Это твоя задача – отыскать правду среди лжи. Ну уж если ты и любишь кого-то, то это никак не помешает твоей практике. Истинная любовь всеобъемлюща, она высока как небо, широка как простор океана. В ней нет места беспокойству и мелочности. Она приносит с собой только покой и счастье. Просто помни это.

Харша задумалась. Его слова в тот момент прорезали реальность ножом истины, которой невозможно было сопротивляться. Словно он видел и чувствовал, что именно нужно сказать ей сегодня, чтобы поучение произвело максимальный эффект, было поистине впитано сердцем.

За барной стойкой стало шумно. Пришедшие просили выпивки и снеков. Их гид торговался с владельцем забегаловки на покупку бензина, разлитого в пластиковые бутылки. Пришедшие были иностранцами. Один был лет пятидесяти с хвостиком, с темными, изредка поседевшими волосами и светлыми глазами. Даже во время путешествия его лицо с глубокими носогубными складками было гладко выбрито. Взгляд его был жестким и требовательным, а под глазами виднелись припухлости говорящие о регулярном и обильном злоупотреблении алкоголем. Второй был моложе, лет тридцати пяти на вид, и вел себя так, будто первый был его боссом, с которым судьба случайно сдружила его. Он не был так дотошен в бритье и потому его светлая щетина за время путешествия давно превратила его в бородатого моряка. Будучи блондином, он имел квадратное, словно отточенное на станке лицо, с тонкими губами и довольно приятной улыбкой. Хотя сегодня он редко находил повод для веселья. Третьим, был стриженный будто по линейке молодой индус, с ярким шейным платком, выбивавшимся из-под кожаной куртки. Он был чрезвычайно активен и разговорчив, возможно, потому как служил путешественникам гидом и старался честно отработать свой заработок, точно так же, как и четвертый из них, тибетец, бывший в обратную строну слишком молчаливым и замкнутым, помогающий им лишь в общении с местными. Европейцы и индус говорили между собой на английском, тогда как между собой те двое иногда переходили на незнакомый язык, показавшийся Харше довольно грубым.

Возня за барной стойкой и шумное раздвигание стульев мешали принцессе думать. Вот гости уже накатили по одной, оттого повеселев, принялись разговаривать громче. Харша пыталась остановить мгновение подлинного понимания пришедшего после наставления гуру, но оно ускользало как гибкий угорь, а гости все время отвлекали, перетягивая на себя внимание, и через несколько минут она поняла, что только и делает, что глазеет на них, пытаясь выяснить кто же они и откуда приехали. Тут старший, сидевший к ней в пол оборота, заметив ее пристальный взгляд, обернулся и подмигнул одним глазом. Она выпучилась на него, не веря такому откровенному жесту, на что он поднял рюмку с тибетской самогонкой, кивнул ей и выпил, все так же не отрывая глаз. Она цокнула внутри себя: «Мужчины, везде одинаковые» и принялась трепать ламу Чова, который сидел спиной к пришедшим, упрашивая его поскорее уйти отсюда.

– Но ты же не доела свою лепешку. – Простодушно ответил йогин. – Ты верно не веришь в мою силу. Ведь я же сказал тебе, что ты можешь теперь есть хлеб и вообще все, что едят люди. Без этого в горах тебе не прожить. Кто ж тебе мясо будет постоянно приносить? Хотя тебе и так недолго осталось. – И он захихикал, чем снова напомнил ей вредного школьника.

– Пожалуйся, давайте уйдем отсюда, вот тотздоровяк уже выпил и начинает пялится на меня. К тому же я не голодна, доем позже. Мы можем забрать все с собой. – Поспешно твердила Харша, пытаясь убедить гуру. Но тот уперся как бык.

– Ну уж нет, заплачено, так заплачено. Ничего мы не будем забирать. Знаю тебя, потом выкинешь под забор и делов. Привыкла к своей роскоши, где можно еду выкидывать. У нас так не поступают. Ешь давай. – Отвечал он напористо.

Харша принялась медленно жевать. Вкус хлеба напоминал ей водоросли. Жесткие и безвкусные. Мужчина за соседним столиком не выдержал. Взяв бутылку и рюмку, он двинулся к ним. Сев без приглашения на соседний стул и беспардонно разместив на их столе свой алкоголь, он протянул руку Харше.

– Рихард, очень приятно. А как вас зовут? – Обратился он на английском с акцентом.

Харша натянула улыбку, сделав вид что не знает языка, не подавая руки в ответ. Лама Чова будто впервые понял, что кроме них здесь есть еще кто-то и с любопытством, совсем без раздражения, которое сейчас испарялось из каждой поры его ученицы, разглядывал гостя. Рихард находился в той стадии пьяной веселости, отличающейся заметной активностью и разговорчивостью, поэтому не дождавшись рукопожатия, просто налил себе рюмочку. Первая стадия. Поэтому он не замечал в раскосых глазах Харши-Пакахонтес никакой агрессии. Она процедила сквозь зубы.

– Давайте уйдем отсюда…

– Нет, что ты! Я европейцев раз в год вижу и то не каждый год. Сейчас мы поспрашиваем у него откуда он и зачем приехал.

– Мы же пришли сюда ждать ваших знакомых, вы что забыли? Они уже не придут. Все уже разошлись. Пойдемте скорее. Если у нас будут неприятности… – И Харша опять оборвала себя на полуслове боясь нарушить обет, не договорив, что иначе будет винить во всем ламу Чова. – Ладно, вы тогда оставайтесь, а я пойду.

– А ну, куда собралась! – И йогин быстро поднявшись стукнул ее ладонью по лбу.

Рихард оторопел от такого жеста, а потом рассмеялся и повернувшись к своему столику позвал гида-переводчика. Пока тот шел, мужчина протянул руку косматому отшельнику для знакомства. Лама Чова не растерялся, сильно стиснув руку гостя, так, что тот охнул от неожиданности и снова захохотал довольный. Затем спросил через переводчика.

– Почему вы сделали это?

– Ой, да это моя глупая дочка. Ну совершенно дикая. Я ей говорю – да когда ты уже замуж выйдешь, ведь я-то совсем старый, когда умру, кто за тобой следить да ухаживать будет?

– Да дочка-то у вас уже совсем взрослая. – Он смерил оторопевшую от услышанного Харшу взглядом. – Это ей в пору за вами ухаживать.

– Ты прав, – отозвался лама, – да только как хочу ее засватать, она все одно твердит – боюсь и все тут. Как скажи, с такой справиться?

– Мужчин боится? И меня боится? – Рихард заинтересовался.

– Это ты ее сам спроси. – Лама быстро перевел ответственность.

Рихард открыл было рот, но к столу уже подошли остальные спутники. Он повернулся:

– Кстати, знакомитесь, это Томас – мой зять, – он махнул рукой с сторону светловолосого бородача, – Камал – наш непальский проводник и Пхубу – наш тибетский переводчик. Мы с Томасом путешествуем на байках по здешним горам. Сам я – бывалый путешественник. Объехал на двухколесном коне почти пол мира, для Томаса же это первое путешествие в жизни. Я говорю ему – хватит сидеть дома. Тем более, когда в стране локдаун. Что это за жизнь – работа-дом, дом-работа. А сейчас вообще даже на работу не сходишь. Сидит с женой в одной квартире сутками. Нечего-то к юбке привязываться. Мужик должен быть мужиком. А то Клара тебя быстро под себя подомнет. Ох уж эта проклятая эмансипация и толерантность, которой болеет наша страна. Это ведь как рак. Понимаете, как рак разъедающий здоровый организм. Знаете, что такое рак? Это болезнь такая. – Рихард уже порядочно набрался, то и дело подливая себе, и его стало заносить. Вторая стадия. Томас сидел потупившись, вперив взгляд в свой стакан с полудопитой брагой, Камал довольный кивал головой из стороны в сторону, будто подписываясь под каждым сказанным словом, а у Пхубу был такой же страдальческий взгляд как у Харши, когда она слушала эту тираду. Он сразу понял, кто сидит перед ними и теперь ему было очень стыдно, за Рихарда, за себя и за свою работу, которой он так гордился вплоть до этого момента. Когда рассказчик остановился, и настало время переводчика, Камал юркнул как мышь к прежнему столику, подобрав спрятанные бутылки с бензином, заботливо переставив их себе под ноги.

– А вы откуда? – С детской заинтересованностью спросил гуру.

– Гамбург, Германия. – Как и следовало ожидать, немного спесиво отвечал Рихард. – У меня там фирма по логистике. – Лама Чова слушал очень внимательно, но по одному его виду было ясно, что он не разобрал ничего из сказанного.

– Фирма, фирма… – Эхом повторил единственное понятное слово. – А ты женат?

– Ха-ха-ха! – Немец схватился за живот от смеха и отсмеявшись повернулся к хозяину попросив еще две рюмки. – Попридержи коней, дед. А ты шустрый черт, я погляжу! Ну-ка выпей со мной, прежде чем такие вопросы задавать. – Хозяин принес рюмки, пару бутылок и налил Харше и ламе.

Видя, как ее священный учитель повеселел при виде выпивки, принцесса окончательно расстроилась. Буквально несколько часов назад она бродила по безлюдным окрестностям и готова была покрыть свою голову пылью по которой он ходил. Она чувствовала его мудрость, его перст, руководящий ее судьбой. Она вверилась ему полностью, и готова была сделать всё, чего он пожелает. Она чистила хлев и таскала на своих плечах мешки с цементом, медитировала и заучивала тексты, не спала ночами, представляя его как Будду на своей макушке, что излучает сотни тысяч лучей во все стороны света⁹⁶. А теперь… Неужели ее готовность следовать всем его советам была столь поверхностной? Неужто только на словах она бы сбросилась со скалы, отдала бы свое тело тигру, пошла бы за ним по раскаленной лаве…Те бесплотные мечтания были лишь игрой фантазии? Что если он сосватает ее какому-то немцу и скажет – теперь ты должна жить с ним, даже несмотря на то, что ты даже не человек. И что он задумал? Разве не он сам ещё пол часа назад уверял отказаться от мирской жизни и следовать высшим путем. Разве не он говорил ей, что времени осталось так мало…

Прикинув все это, она решила – будь что будет. Жить ей осталось все равно меньше года. Стоит ли забивать себе голову долгосрочными планами. Она расслабилась и наконец в первый раз искренне улыбнулась сама себе. Увидев это, Рихард не договорив фразу заметил:

– Старик, врешь ты все. Не боится она меня.

– Это замечательно! Просто великолепно! – Всплеснул руками экспрессивный дед. – Впервые она не боится. – Он хлопал Харшу по плечу. – Я же говорил тебе – нечего мужиков бояться, а то придется тебе стать старухой-девственницей! – Он захохотал, осоловелый Рихард подхватил его смех, услышав перевод. – Это сама судьба привела тебя в наши края. Не зря я сегодня захотел выпить чаю в этом ресторанчике. Не зря.

– Я разведен, кстати. – Немец сально подмигнул принцессе. Тут она почувствовала, как чья-то рука тронула ее локоть. Она повернулась. Томас наклонился к ней и прошептал, прикрыв сбоку рот ладонью.

– Простите его, мы сегодня попали в такую заварушку, вот его и понесло.

– Какую заварушку? – Спросила Харша, забыв, что притворялась, что не знает английский.

– Я чуть не улетел со склона. Было реально страшно. Слишком сильно газанул и тут… В общем, сердце в пятки ушло. Они меня втроем вытаскивали вместе с мотоциклом. Мне кажется, он испугался за меня так же сильно, как я сам. Так-то он хороший человек, пока не выпьет. Просто стресс, все дела…

– Томас! – Прикрикнул Рихард шутливо. – Ты что у меня невесту отбиваешь? У тебя уже есть моя дочь, чего тебе еще надо? – И Томас поспешно выпрямился на своем стуле. Харша подняла рюмку и чуть пригубила. Губы обожгла прозрачная жидкость. Давно не пила, а лама Чова выпил уже три таких. – Так вот слушайте все, кто отвлекался. – Рихард обращался преимущественно к Харше. Язык его уже слушался плохо. – Мы тут решили с этим дедом, кто больше выпьет, тот загадывает желание. Если побеждаю я, то я выбираю его дочку. Возможно, заберу её с собой в Гамбург. Там посмотрим. – Он поднял в воздух руку с рюмкой, призывая всех ко вниманию. Камал при этих словах молодецки присвистнул, а Томас хлопнул себя по лбу с откровенным разочарованием. – Да, тут не пахнет правами женщин, но мы и не в Германии! – Он отчаянно и с каким-то надрывом расхохотался. Похоже, это было его болезненной темой. – А если выигрывает этот дед, хотя вряд ли, учитывая мой алкогольный опыт и его субтильность, то… – Камал опять присвистнул, словно болельщик на стадионе, – то…, – Замялся Рихард. – Что ты хочешь дедуля, за свой возможный выигрыш?

– Да я тебя порву как грелку! – Как пес зарычал лама Чова, с особенной уверенностью, которая бывает лишь у пьяных.

– Да, конечно, ты – Меня! – Распалялся немец, – Да ты не знаешь, сколько я выпил за свою жизнь! Твои жалкие победы и рядом не стояли.

– Я говорю тебе бледный пришелец, что обыграю тебя, чего бы мне этого не стоило.

– Да ты же сам хотел, чтобы я дочку твою замуж взял, это и было твоё желание.

– Но теперь не хочу, вот так. Я передумал. – Йогин поднял указательный палец вверх. – А за свою победу я хочу другого.

– И чего же?

– За свою победу я хочу – разговор! – Почти выкрикнул последнее слово лама Чова.

– Разговор? Какой разговор? С кем разговор? Хочешь, чтобы я только поговорил с твоей дочкой, а не брал ее… – он сделал многозначительную паузу, подмигнув Камалу, – замуж?

– С кем, этого я тебе пока не скажу. Если одержу победу, то ты должен мне разговор. Вот и всё. С кем и какой разговор, скажу позже. Согласен? – Старик протягивал руку немцу.

– Ну что ж, обычный разговор, в обмен на дочку. Как тут не согласиться. Ох уж эти средневековые обычаи. – С каким-то плохо скрываемым удовольствием заметил Рихард. Камал разбил рукопожатие, знаменуя начало пари.

Чтобы уравнять состояние перед состязанием, Рихард настоял, чтобы старик выпил еще три рюмки, ибо уже не помнил точное количество выпитого. Хозяин радовался выпавшей удаче и крупному заработку, Харша с тревожным любопытством наблюдала весь этот цирк, Пхубу сел к столику в пол оборота стараясь их не замечать, а Камал и Томас завели свой отдельный разговор. Индус до последнего не хотел сдавать свои вожжи ответственного по развлечениям, и обратив внимание как заскучал второй путешественник, начал задавать настойчивые вопросы, в надежде, что внимание к своей персоне может порадовать Томаса.

Они пили рюмка за рюмкой некрепкую тибетскую самогонку. Видя, во что постепенно превращается его тесть, Томас поднялся и шепотом попросил бармена разбавлять приносимый алкоголь. Харша смотрела на Рихарда уже не с отвращением, а с жалостью. Азартная страсть, с которой он рисковал внезапной остановкой сердца лишь для того, чтобы потешить свое самолюбие, превращала его в ее глазах в горделивого карлика духа. А ведь то был обычный человек. Как забыла она о пороках общества, общаясь лишь с монахами, видя их целомудренную чистоту. Видать из-за того и поддалась мирским страстям, обещающим счастье земное. Ведь все, кто не отдал себя служению наивысшему, так или иначе и есть этот Рихард. И даже Церин. Может сейчас не такой, но станет таким. А как же тот толстяк? Он спросил ее. Тот толстяк, что был на службе у нее дольше, чем она знала Селдриона. Ещё до того, как спасла Владыку от яда, а тот в обмен пообещал ей любое желание. Прямо как сейчас. Любое желание. Аймшига пригрел Сафала, поручив ему приглядывать за Харшей. Помогать ей. И сколько лет он с преданностью верного пса защищал, охранял её. Думала, что они друзья. Но даже если Аймшиг делал всё не по своей воле, то важно ли это? Главное делал. Скрепя зубами исполнял все её просьбы, даже больше. Проявлял инициативу. Ведь он сам пошел в комнату Марианны, чтобы забрать амриту. Рисковал быть убитым охраной или самим Владыкой. Ведь решил тогда, что этот поступок сможет защитить её от расправы отца. Значит не всё делал за деньги. Значит даже Аймшиг способен на благородство. А она перечеркнула последним его поступком их многолетнюю дружбу. Оставила в прошлом заслуги. Привязанность сменяется гневом… Вот именно! И кто может гарантировать, что сделай Церин нечто претящее ей, и очередная привязанность не обернется отторжением. Кто знает… А она поставит на кон своё счастье всех следующих жизней. Обменяет слиток золота на фантики. Какая-то дешевая лотерея получается. И гнев сменится привязанностью… Она взглянула на Рихарда. Может вообще вся эта история лишь очередной урок, преподанный гуру? Когда незнакомец поднял тост в её честь часом раньше, разве не искривляла ее губы гримаса отвращения? И вот она уже сидит и размышляет о том, что же заставляет человека так много пить? Она представила себя на месте немца. Просто немыслимо! А ведь возможно он просто болен. Так же болен как та собака, как Джолма. Болен своей несчастностью, болен своим одиночеством. Ей страшно захотелось поговорить с ним, выяснить причину этой раны. Действительно ли все так, как говорил Томас? Только лишь из-за происшествия пьет Рихард? И стало вдруг стыдно, ужасно стыдно, за то отвращение, что она испытывала к нему, за то показушное презрение и высокомерие. Разве будешь ты бить больного горячкой, если он в бреду своем обозвал тебя последними словами? Разве станешь распаляться, желая отомстить немощному? И Харша вновь ощутила то теплое чувство, что в последнее время так часто накатывало на неё. В текстах говорилось – возлюби всех существ, ведь они были твоими матерями, отцами, братьями и сестрами в бесконечных скитаниях в сансаре. Но она никогда не могла этого понять. Эти слова оставляли её сердце безучастным. В своей семье она была в гладких отношениях только с матерью, и то лишь до определенного возраста. Поэтому такой подход с ней не работал. Ведь она не Марианна, которая ради своих родителей даже Селдриона могла бы бросить. Но теперь, глядя на Рихарда, она поняла, что можно возлюбить всех существ и наоборот. Как мать любит свое дитя. Ведь сейчас у неё не осталось никаких рамок, чтобы считать себя нагини, женщиной или считать его человеком, мужчиной. Был лишь несчастный ребенок и мать, что изо всех сил желает ему добра, которая ищет в своей голове хотя бы одно нужное слово, способное утешить, дать силу, направить прочь от страданий. Как-то она хотела стать матерью Тулку. Но то ведь было совсем другое. Сейчас прежнее желание показалось ей окрашенным гордостью. Она хотела гордиться. Хотела самого лучшего, самого ценного ребенка, чтобы и дальше тешить свое эго. А что, если твой ребенок такой? Другой? Бандит или алкоголик. Вот он сидит здесь. Уставший от жизни, старый, морщинистый. И лишь по своей болезни забывает, что ты его мать, и смотрит с похотью. Бедное дитя в бреду горячки…

Тут она решила, что хватит. Пока лама Чова совершенно не изменился в своем поведении и казался лишь слегка подпившим, Рихард уже клевал носом. Харша решила спасти его от этого нелепого пари.

– Давайте заканчивать. Ребята, вы должны помочь ему дойти до гостиницы. Если хотите, я провожу вас. Если ты хочешь. – Она положила ладонь на руку немца, и он хмыкнул с довольной улыбочкой.

– Нет, мы так не договаривались! – Запротестовал йогин. – Я хочу честно выиграть.

– Ну может хватит с вас?! Это же бессмысленно. Нам ехать завтра. А теперь я сомневаюсь, что они смогут. – Отчаянно взмолился Пхубу обращаясь к гуру.

– Нет, я протестую.

– Да, я тоже протестую! – Заявил вдруг Рихард. – Мы ведь еще не допили все что здесь есть.

Томас подавал отчаянные знаки владельцу, размахивая руками и тот напустив в глаза скорби произнес.

– Сожалею, но весь алкоголь уже закончился. Приходите завтра вечером.

– Что за глупости! – Рихард стукнул по столу огромным кулачищем и продолжил возмущаться уже на немецком. Это была уже третья стадия. Агрессивность. Лама Чова тоже стукнул по столу своим хрупким кулачком, от чего стол задрожал больше, чем от удара немца. Тот впялил в старика свои окосевшие очи, пытаясь сфокусироваться.

– Я не буду такое терпеть. За что меня тут так унижают! Я протестую! – Лама Чова начал выбираться из-за стола. Харша за ним, ей хотелось придержать его, если вдруг упадет. Но он мельком взглянул на нее трезвым, как стеклышко хрусталя, взглядом. Харша аж осела от неожиданности. Йогин продолжал еще возмущаться, взмахивая в воздухе руками, а Рихард с удовольствием потешался над старым клоуном. Даже Томас уже улыбался, демонстрируя белоснежные виниры⁹⁷.

Тут старик нагнулся под стол, схватив одну из припрятанных Камалом бутылку с бензином.

– Ах вот где вы злодеи прячете от нас выпивку! – Он открыл крышку и под оторопевшим взглядом присутствующих, включая испуганного до состояния мгновенного отрезвления Камала, за несколько секунд осушил бутылку.

В баре повисла гробовая тишина. После того, как старик допил, кинул пустой бутылкой в лицо Рихарду. Та попала в плечо и покатилась по полу. Рихард смотрел на бутылку тупым пустым взглядом.

– Погоди, ты что сейчас сделал… – Постепенно доходило до него.

– Ей дедуля, ты что сделал, это же был не самогон! – Камал выбежал из-за стола, размахивая руками, с отчаянием цепляясь за свою густую шевелюру, – Я… Я там бензин поставил. Зачем ты выпил это! Ты же сейчас коньки отбросишь. Ты что наделал! – В его круглых глазах проносились одна за другой сцены судебных заседаний, где он будет ясно и четко объяснять, как поставил бутылки под стол, почему в такой таре вообще находился бензин и как свалить всю вину на хозяина. Он сжимал руками голову, словно стараясь чтобы та не разлетелась на части.

Окинув их презрительным взглядом и демонстративно плюнув себе под ноги, лама обратился к Харше.

– Пойдем, дочка. Нам не место среди сумасшедших. Они решили, будто я спятил и пью бензин.

В полнейшей тишине они вышли из бара. Рихард поднял бутылку, понюхав. За ним подсунул свой нос Камал. Запах бензина уж точно не с чем не спутаешь.

Когда они вышли, лама схватил Харшу за рукав, быстро прошептав:

– Иди назад по улице и спрячься в переходе. Выйдешь лишь после того, как я свистну.

Встревоженная принцесса незамедлительно последовала его совету и вот ее черное платье уже слилось с густым мраком ночного, погруженного в спящую тишину, города. Она прижималась к каменной стене, но сердце её так громко стучало, что даже не сразу расслышала как они говорили.

Когда они вышли, мужчины вместе с хозяином выбежали следом за стариком. Они упрашивали его вызвать рвоту, угрожали мучительной смертью, но он повторял и повторял одну и ту же фразу: «Ну что, я выиграл, выиграл же!?», и Рихарду пришлось сдаться. Видя, что старик был абсолютно трезв и здоров, и даже не собирался умирать от отравления, он по убеждениям Пхубу согласился, что перед ним не кто иной, как великий мистик. Но не слава мистика была важна для старика. Он хотел завоевать авторитет. Поэтому после недолгих препирательств друзья были отправлены обратно в бар, ждать Рихарда, а он сам и Пхубу остались с йогином, шептаться на улице. От ночной прохлады и бензинового шока немец немного протрезвел. Они долго настойчиво поднимали одну и ту же тему. Про разговор. Лама Чова требовал исполнения пари и Рихард, наконец, сдался.

– Какой-такой разговор, про что ты постоянно твердишь, старик?

– Разговор с твоей бывшей женой. Ты должен поговорить с ней и сказать так. Вот слушай, запоминай как я говорю и слово в слово ей скажешь. Говори так: «Дорогая Петра, я вел себя как последняя скотина…»

– Эй, подожди, откуда ты знаешь… – Дыхание мужчины перехватило.

– Не перебивай меня, а повторяй: «Дорогая Петра, я вел себя…»

– Я вел себя… – Начал было Рихард после долгой паузы и тут же безудержно разрыдался. Пытаясь справиться с собой, он отошел к стене, кусая кулак, а лама Чова безжалостно повторял слова, переводимые окаменевшим от осознания происходящего чуда переводчиком.

– Я был так жесток и несправедлив к тебе, Петра. Жажда денег и материального комфорта ослепила меня…

– Жажда денег ослепила меня… – Сквозь всхлипывания, сосредоточенно, старательно, как молитву за пастором, повторял Рихард.

– Поэтому я забыл о тебе, о твоей бесконечной доброте, терпении. Я забыл те счастливые дни, что ты озаряла своим присутствием.

– Свои присутствием…

– И сейчас я переплыл бы океан, прошел бы над жерлом вулкана, пересек раскаленную пустыню босиком, лишь бы ты простила меня. И если в твоем сердце осталась лишь толика прежней любви, прошу тебя воскресить ее ради меня, ради нас. Я люблю тебя так, как никто никогда никого не любил.

Рихард не смог повторять за ним, упершись лбом в дом, чья стена служила высоким забором на узкой улочке, и лица его не было видно в густой темноте. Лама Чова терпеливо повторил свой наказ еще один раз и кивнув головой переводчику собрался уходить. Пхубу глубоко поклонился, пытаясь схватить гуру за руку, но тот сам, поняв его чаяние, возложил руку на голову. Тибетец счастливо улыбался. Рихард оторвался от забора.

– Но почему, почему я должен делать это? – С неким отчаянием в голосе спросил он. – Ведь вы всё знаете. Вы даже знаете её имя. Должны же вы знать – почему. Ответьте.

– Я-то знаю, но тебе не надо знать. – Ответил йогин так строго, что в тот момент Рихард забыл, что уже давно являлся крупным бизнесменом, с объемами выручки, позволявшими вот уже четыре месяца путешествовать, руководя фирмой удаленно. Подушка безопасности, что защищала его от соблюдения локдауна и прочих скучных нормативов, не могла защитить от прямых, правдивых наставлений этого старого сморщенного человечка, поразивших его сердце стрелами мудрости. – Обещай мне, что сделаешь это. – Лама пристально вглядывался сквозь темноту ночи в голубые глаза гостя.

– Я обещаю, я обещаю. – Мужчина хватал его за руку, пожимая её обеими руками с особой бережной благодарной теплотой.

Лама Чова молча развернулся и ушел, растворившись в ночи. Харша боялась, что он забудет про неё, а она не помнила дороги обратно, поэтому стояла, насторожившись как охотничья собака. Немного повздыхав на улице, немец зашел обратно в бар. А нагини услышала приглушенный свист позади себя в переходе. Там она наткнулась на учителя.

– Но как, как вы это сделали? – Недоумевала она, с округлившимися глазами. – Как вы пили бензин?

– Эх, Харша. Я излечил этого человека, а ты удивляешься обыкновенным сиддхам. – Ответил он немного разочарованно. – Все просто. ОМ СВАБХАВА ШУДДХА САРВА ДХАРМА СВАБХАВА ШУДДХО ХАМ⁹⁸.

Предсказание

Наутро, когда они уже выходили из дверей, тепло простившись с приютившими на ночь хозяевами и вдоволь насытившись молочным маслянистым чаем перед предстоящей дорогой, обнаружили, что почти весь крохотный городишко выстроился в две шеренги вдоль каменных стен начиная от порога их дома. За ночь весть о чуде распространилась со скоростью пожара, с ранних часов тревожа умы простых домохозяев. Пока спутники ламы Чова только выполняли утренние ритуалы, люди перебегали от дома к дому, от ворот к воротам, нервно постукивая по облупившемуся от старости дереву. Они шептались, договаривались, наряжались в праздничную одежду, доставали новые кхадаки.

Самым первым, монахов встретил тот самый хозяин пивнушки. Он простерся перед ними, совсем не ожидавшими помпезного приема, протянул ламе белый кхадак, вручил всем деньги. Следом за ним толпу прорвало и разномастные тетушки и бабушки, мужчины, молодые и старые начали напирать на ламу, которому удавалось ловко пробираться между ними, не обращая внимания на давку, попутно улыбаясь каждому встречному. Люди верили, что дыхание такого сидхи может излечивать от алкогольной зависимости, то и дело подсовывая ему под нос открытые бутылки с водой, чтобы он дунул туда, тем самым благословив напиток. Пока он выполнял все это, старшие монахи взяли на себя роль секьюрити, разрезая руками поток, дабы люди не задавили друг друга. А Харша подняв взгляд, случайно заметила по-собачьи растерянные глаза Рихарда, стоявшего позади толпы, не смеющего проявить наглость и разбросать других локтями, чтобы пробиться к ламе, как это делали деревенские. Он немного жалко улыбнулся, и махнул ей рукой подзывая.

– Доброе утро! Тут столько народа, мы даже не ожидали увидеть все это. – Говорил он, отводя глаза, когда она наконец протиснулась сквозь толпу бабулек, охотниц за благословениями. – Мы тут это… – Он замялся, ища в глазах Томаса поддержки, но тот делал вид что ничего не понимает, приветливо улыбаясь Харше. – В общем я хотел извиниться перед вами, – Произнес он с выдохом, словно избавившись от груза. В его руках показалась маленькая коробочка и он торопливо вручил ее принцессе.

– Что это? – Она с любопытством рассматривала яркую оберточную бумагу.

– А вы разверните. Я когда путешествую, всегда вожу с собой сувениры из Германии. И дарю их исключительно тем, кто как-то повлиял на меня. Поэтому он ваш. Надеюсь, вы не выбросите его в первую же мусорку. – Он скромно кашлянул.

Пока Харша разворачивала бумагу и открывала коробочку, из которой показалась маленькая бутылочка со спрятанным в ней крохотным корабликом с парусами, мачтами, и всем снаряжением, Рихард подробно и даже немного нудно извинялся за вчерашнее. На что Харша просто отмахнулась.

– Все это мелочи, забудьте. Я нисколько не обижаюсь. Но скажите, как же вы запихнули туда целый корабль! – Ее глаза были широко распахнуты от удивления. – Как вы смогли протиснуть его через такое узкое горлышко.

Томас рассмеялся её примитивному удивлению. Он хотел было начать рассказывать всю систему, но Рихард жестом оборвал его.

– Вот такое волшебство. У нас в стране тоже бывают волшебники. – И просунул ей в руку плотный конверт. – Передайте это вашему отцу. Я очень благодарен ему за вчерашний вечер. Поверьте мне, но сегодня я словно заново родился. Я не чувствовал такой легкости на душе уже больше двадцати лет.

Харша проникновенно глянула в его светло-голубые глаза и подняв быстро руку, дотронулась до его предплечья, словно пытаясь подарить напоследок ту поддержку, которой хотела поделиться вчера, понимая, что они уже больше никогда не увидятся. Вот как бывает. Этот человек, что вчера вел себя так грубо, оказался на удивление воспитанным и деликатным. Сегодня, вся его натура словно излучала из себя, была воплощением вежливости и субординации. С такими манерами он мог бы прекрасно ощущать себя даже на приеме Владыки нильдаров, что уж говорить о мире людей. Томас настойчиво кашлянул в кулак. Она так долго держала руку на руке Рихарда, что ситуация становилась комичной.

– Точно, я просто задумалась. – Отвечала Харша убрав руку и ничуть не смутившись. – Тогда я тоже подарю вам кое-что. – Она поспешно рылась в рюкзаке. – И это тоже потому, что благодаря вам я кое-что поняла в жизни.

С большим трудом она отыскала в недрах поклажи небольшой камешек размером с пол своей ладони с изображением посередине.

– Это тибетская буква «А». Я сама выточила ее на камне. И тоже надеюсь, что вы не выкинете ее в первую мусорку. – Она чуть наклонилась к ним, словно пытаясь открыть секрет, – Это символ изначальной чистоты нашего ума. В этом слоге заключено всё. – И она тут же быстро отклонилась, спиной вливаясь в людской поток, следующий за гуру. – Абсолютно всё! – она отходила покидая их, смываемая движущейся толпой, улыбающаяся загадочно, рукой машущая, и после прощального крика, пожелавшего им удачи, она слилась с людьми, пропала своей темной головой среди множества таких же голов, покинула их навсегда.

После долгой паузы, когда улицы вновь опустели, Рихард наконец пришел в себя, сказав задумчиво:

– Странно… Такое чувство, что с ними мы были давно знакомы, просто я не могу вспомнить. И вот так внезапно встречаешь, чтобы вновь потерять. – Он остался стоять, погруженный в свои думы, даже когда Томас похлопал его по плечу, приглашая вернуться.

***

Слава о проделках ламы с бензином продолжала распространяться по округе подобно чуме. Да, они привлекли внимание. Да, это того стоило. Из ближайших монастырей поступали приглашения посетить их, на что йогин отвечал решительным отказом. Они шли быстро и ежели кто-либо из встречных желал благословений, то ему приходилось рысью бежать за гуру спешно придерживая перед собой церемониальный шарфик на полусогнутых руках. Но один из просителей все же отличится своей особенной настырностью. Возможно, подозревая о намерении настоятеля с помощью славы йогина сыскать в монастырь больше пожертвований, или может другие обстоятельства толкали гуру Чова давать очередной отказ просившим. Но и после трех отказов, настоятель посылал очередного гонца. На этот раз гуру не выдержал, раздраженно воскликнув, отчего бедный юноша-монах сжался как улитка:

– Да знает ли он, чему препятствует своей гордостью! Какой же нам придется делать теперь крюк из-за этого глупца! У меня что, других дел нет?!

Но он всё же последовал за просителем, вздрагивающем теперь при каждом резком движении, а за ним Харша и все остальные.

Поднимаясь по крутой лестнице ведущей в монастырь, сделав крюк в пару дней, он игнорировал традиционные приветствия, проходя мимо выстроившихся полукругом монахов. Настоятель чуть ли не бежал впереди него, желая проводить куда надо, но лама Чова целенаправленно прошел в главный зал. Поклонившись так много раз, что ученики устали считать, он сел перед статуей Будды оставаясь недвижим много часов. Делать было нечего, и пригласившим его, пришлось-таки усаживаться на вечернюю молитву в единственном центральном зале. Их чтение и звон колокольчиков не коснулись его ушей. Он оставался без движения, когда они уходили, и был таким же когда они наутро вернулись. Уже сутки прошли, как он сидел так, а по монастырю уже пошли пересуды, о том какой уникальный практик посетил их. Ушел в самадхи⁹⁹, когда выйдет – не знаем. Настоятель торжествовал, внутри себя довольно потирая руки. По истечении суток йогин поднялся и как ни в чем не бывало пошел туда, куда его изначально хотели пригласить. Там уже спешно расставляли новые подношения, а настоятель крутился возле него назойливым оводом. Но гневно было лицо вошедшего. Проследовав по зале, и подойдя ближе к чашам с подношениями, куда только что была налита шафрановая вода, набрал в грудь воздуха и с размаху плюнул в одну из них. Настоятель схватился за сердце, все остальные окаменели. После этого йогина было уже не остановить. Он переворачивал блюда с фруктами и цампой, раскидывая их по красному ковру. Пришедшие за ним в тантрическую залу стояли в дверях не в силах пошевелиться. А после того, как руками скинул все подношения со стола, сам забрался на него и приспустив оборванные шорты прямо перед статуей Ваджрайогини¹⁰⁰, наложил на столе огромную кучу. Запах сразу заполнил всю залу. Люди прикрыли носы накидками. Настоятель не помнил себя от злости.

– Что б тебе дурак, в ад провалиться прямо сейчас за такое надругательство! – Завизжал он как резаная свинья и забыв обо всех приличиях, стаскивал йогина за косматую голову вниз. – Ты что творишь! Придурок! Идиот! Да ты видать спятил от своего бензина! Убирайся прочь и последователей своих уводи, чтоб тебе пусто было! – Он тащил его за ухо вниз по лестнице, а безмолвная толпа с ужасом в глазах провожала их. Йогин гримасничал как сумасшедший, обнажая поломанные черные зубы, высовывал язык и хлопал себя по ягодицам усиленно демонстрируя всем свою наготу, ведь настоятель даже не дал ему натянуть обратно шорты.

Поставив его спиной к монастырским воротам, настоятель с удовольствием толкнул его в спину, и тот упал прямо в дорожную пыль хохоча как безумный. Ринчен бежал за ним всю дорогу и плакал. Все остальные шли молча, боясь обсуждать увиденное. Поступок сей так шокировал его приспешников, что оба старых геше устыдились, а устыдившись отреклись от него. Когда Ринчен и Габэ подняли своего учителя под руки, уводя его прочь от монастыря, те двое остались, извиняясь перед настоятелем и другими почтенными. Маленький Тулку бежал следом. Харша взяла его за руку.

– Но зачем вы так, зачем? – Всхлипывал Ринчен. – Он вас ударил. Нам не следовало ходить сюда. Разве вы не могли просто отказать им, чтобы не ходить сюда. Ведь могли же, могли?

– Хватит нюни распускать. – Оборвала его Харша. – Этот настоятель и все остальные просто кучка идиотов. Они думают, что он пил бензин, они думают, что он наложил кучу вместо подношений. Да они просто ничего не понимают! Тебе должно быть их жаль.

– Ха, ребятки! – Проговорил гуру оправившись. – Зато мы выиграли время. Теперь-то уж нам никто не будет препятствовать.

Оставшиеся в монастыре геше со стыдом на лицах убирали экскременты со стола, проветривали залу, стирали, намыливая под ледяной водой, красную скатерть. Они сливали в общий чан, бывшую чистой и святой, оплеванную воду. Слезы катились по их щекам, пока они методично выполняли поручения настоятеля. Ни один из них не заговорил об этом. Они чувствовали себя преданными, а святость Учения поруганным. Они вылили загаженную воду под куст, и выбросили дерьмо в нужник. Большую часть ночи не могли спать, не могли смотреть друг другу в глаза. Читали молитвы, лишь бы не потерять веру, боялись, что Будда навсегда отвернется от них после того, как они замарали себя столь долгим поклонением лжегуру. Еле уснув под утро, они не успели разобрать панику, пробежавшую по монастырю. В воздухе раздавался дивный аромат благовоний. Это были не обычные монастырские благовония, в этом сейчас все были уверены. Необычайный запах шел из далекого мира богов, может из таинственной, скрытой от нас Шамбалы¹⁰¹, а может из чистых земель, но он был здесь и пронизывал насквозь все комнаты, залы и кухню. Он доносился откуда-то с улицы, и монахи бегали повсюду, пытаясь найти источник. Одно только ощущение этого запаха наполняло их радостью, прикосновением к высшему, чистому. Пока один не зашел в туалет по нужде. Этот источник запаха исходил из ямы с нечистотами, куда вчера геше выкинули последствия осквернения. В яме поверх кучи экскрементов россыпью лежали драгоценности и благовония. Монахи выуживали их по одному, удивляясь тому, что запаха нечистот не осталось. Украшения, хоть и лежали на горе из нечистот, были абсолютно чисты словно ничто не в силах их запачкать. Держа их в руках, они побежали к настоятелю, а старый геше схватил другого за бардовую накидку:

– Пошли в кустах проверим.

И когда подошли, обнаружили синий цветок утпала¹⁰², источавший неземной медовый аромат. Аж голова закружилась. Это и был вчерашний плевок йогина.

– Не думал, что увижу такое. – С сердцем полным раскаяния за прошлую злость на ламу Чова, произнес один из них.

И можно было бы передумать, пуститься следом, но лама Чова с учениками были уже далеко. Они держали свой путь в леса Непала, прочь от безжизненных гор.

***

Харше было тяжело идти. Болезнь прогрессировала, покрывая почти всю кожу от запястья до внутренней стороны локтя. Поэтому нагини часто останавливалась, держась за поясницу. Дыхание поверхностное, прерывистое. Ринчен оборачивался каждый раз, когда она отставала. Маленький Тулку тоже хотел поддержать её и брал за руку. Гуру Чова снизил темп и шел молча, сосредоточенно ступая, словно каждый шаг отделял его от понимания чего-то важного.

Когда жжение в руке становилось нестерпимым, лама сам поливал её рану водой из бутылки, что давало лишь поверхностный, недолгий эффект, а потом снова начинало печь. Кожа словно становилась частью магмы, изливающейся на поверхность из жерла вулкана. Сначала края раны становились красными, обожженными. Затем потухали, серели, покрывались наростами, но внутренний жар не проходил и нагини ощущала, что обычно ледяная рука становилась горячей. Она дотрагивалась до здоровой кожи второй холодной ладонью, чтобы как-то снизить температуру, но ничего не выходило.

Вся компания, будучи свидетелями её страданий, невольно прикасалась к предчувствию смерти. Это гнетущее ощущение предстоящих великих страданий. Все они были слишком молоды, чтобы всерьез думать об уходе из жизни, хоть это и было одной из их практик, но все же смерть никогда не вставала перед ними напрямую, так очерчено. Скорее всего из всех лишь гуру Чова имел хоть какое-то представление о том, что ждет нас всех в конце.

Что если бы не было смерти? Харша вспоминала как читала когда-то давным-давно такое рассуждение в одной из книг в библиотеке нильдаров. Автор предполагал, что без смерти в жизни не было бы смысла, что смерть как яркий контраст для неё и на фоне предрешенности существования можно полнее ощутить всё сущее, даже самые мельчайшие радости. Она придерживалась этого мнения лишь до того времени, пока не пришла её пора умирать. На самом же деле все жившие вокруг неё никогда и не думали о смерти для того, чтобы скажем сильнее радоваться ничтожной ласке, чашечке чая… Пусть автор оставит себе свои глупые рассуждения, которым даже сам следует лишь на бумаге или в порыве хвастовства пред противоположным полом. Смерть нужна, чтобы мы больше ценили жизнь. Что за чушь! Да они вспоминают о ценности жизни лишь на пару минут, после того как им донесли, что умер близкий знакомый, а потом опять живут как ни в чем не бывало, как будто это случиться со всеми, но только не с ними. Бояться говорить об этом. Боятся даже подумать о смерти, суеверно сверяя свои повседневные неудачи с такими страшными крамольными мыслями. Будто если не будешь думать о смерти, то не умрешь никогда. Чем больше думаешь, тем ближе становишься. Какое средневековое толкование бытия…Сколько таких чудаков уже было и сколько их будет. Беспечные дети.

И она представила себе мир, где не было бы смерти. И в этом мире было бы все иначе. Возможно, он и существует где-то там, так далеко, что даже мысль неспособна дотянуться до его границ. В том мире не было бы войн и убийств. Ведь если бы никто не умирал на полях сражений, то стали бы существа вести эту бесполезную игру? Там не было бы старости и болезней. И все были бы молодыми и красивыми как нильдары, только жили бы вечно. И ей представлялся мир, в блаженство которого хотелось упасть, как в мягкое облако. Повернувшись спиной к краю уступа, откинуться назад и полететь, зная, что ничто не причинит тебе боли. И она мысленно погружалась в эту негу, блаженство чистого небытия, лишь бы на мгновение отвлечься от раздражающего жара. А если нет старости и болезней, то было бы у этих существ тело? Ведь наше тело и есть источник болезней. Только по причине своего низкого рождения она испытывает сейчас это. Те воспоминания о прошлой жизни, что посещали ее после обретения силы, уже совсем истерлись и иссохли, но все же помнила почему родилась такой. Не из-за доброты, не из-за хороших поступков своих мы обречены на страдание, что бы не говорили о ведущей в ад дороге, вымощенной добрыми делами. Какое чудовищное заблуждение! Сама вырыла себе яму, так что теперь предстоит в нее упасть и только не надо жаловаться. Что если не было бы смерти… Этого мира бы не было. Мира, наполненного несчастьем, где существа, словно золотоискатели, годами роются в грудах горной породы за одну лишь золотую пылинку, крошечку счастья. Чтобы схватившись за нее изо всех сил, испепелить её взглядом полным жадности. А потом ищут и ищут снова. Ещё и ещё… Ей захотелось, чтобы этот мир никогда не существовал. Чтобы утихомирились ненависть и злоба, чтобы растаяли все привязанности, чтобы заблуждения сменились мудростью. И что может поделать она одна в этом океане существ, рвущих друг другу глотки за золотую крупинку счастья.

Ей вспомнилась история про нищего, которую рассказывал лама Чова. Про то, как один очень бедный человек жил в ветхом доме, в фундаменте которого был зарыт сундук с золотом, но не знал об этом. Поэтому каждое утро выходил на улицу просить подаяние у прохожих. Его били и пинали. Ему давали лишь объедки, которым он радовался до беспамятства. И все было до тех пор, пока одни добрый прохожий не подсказал ему, что он буквально живет на золоте. Этот прохожий и есть наш учитель, наш гуру, говорил тогда лама Чова. Он указывает на природу нашего ума, вечный, неистощимый источник счастья.

– Вот, например, мой Учитель. – Он указал на маленького Тулку и Харша обомлела от неожиданности. – Да, это так. – Заметив ее удивление продолжал он. – Я ведь тоже тулку. Меня нашли, когда мне исполнилось четыре. Но мать отказалась меня отдавать. Монахи приходили несколько раз, но она обливала их помоями. Она говорила, что им нужен сын, наследник, а не бритый налысо нищий, которых и так полно повсюду. Потом китайцы захватили Тибет и мы, как и тысячи других таких же, бежали, кто в Индию вслед за Далай Ламой, кто в Непал. Я был совсем маленький тогда, меня несли на руках, по ночам пробираясь мимо китайских оккупантов, готовых стрелять на поражение. Поэтому, в виду столь страшных событий, о моих способностях быстро забыли. Когда я вырос, родители нашли мне невесту, девушку из нашей деревни беженцев и все шло по плану моей матери. Только мне ужасно не хотелось всего этого. Я сопротивлялся, переча родителям, но меня все же женили насильно. Она была хорошей девушкой. И стала бы хорошей женой для достойного человека, желающего жить по-мирски. Но я не мог побороть себя, поэтому, когда узнал о ее беременности, понял – если не уйду сейчас, но не уйду уже больше никогда. Тогда я всю ночь не мог уснуть и на утро просто встал и ушел из дома. Словно хотел в уборную выйти. Ничего с собой не брал. Больше я туда не возвращался.

– Как так, оказывается вы были женаты? – Спросила нагини, чуть прикрывая рот рукой от неожиданности.

– Да был, и ребенок у меня все-таки родился. Это сын. Он живет сейчас в городе. Родители помогли ей вырастить его, пока я скитался.

– Но как же так, как вы могли… – В голосе принцессы чувствовался укор.

– А как Будда мог? – Спросил он.

– Я не знаю… – Она подперла голову кулаком в задумчивости.

– Харша, Харша. Ты до сих пор мыслишь, как мирянка. Это очень частый вопрос от тех, кто плохо знает каким был Будда. Ведь истории у нас чем-то схожи, за исключением того, что масляный светильник не может сравнить себя с Солнцем. Он тоже бросил жену и ребенка и ушел странствовать, после того как случайно увидел страдания сансары: старость, болезнь и смерть. Его осуждали что он плохо поступил. Как так, можно подумать. Бросил жену и ребенка. Нарушил свой долг. Но всё стало яснее чуть позже. Когда Будда обрел просветление, то принес светоч мудрости в наш мир и множество существ получило от этого безмерную пользу. От его наставлений, которых бы просто не существовало, будь он просто царем,вырастившим по всем правилам своего ребенка. Став Буддой, он привел своего сына, жену, мать, двоюродных братьев и прочих родственников, а также множество людей и богов к состоянию архатства¹⁰³. Выхода за пределы сансары. Обретения истинного счастья и свободы от страданий. Многие существа стали на путь бодхисаттв, многие обрели плод вступления в поток и око Дхармы. Разве было бы все это, не покинь он семью? Как можно сравнить мирское счастье двух существ – его жены и сына, с вечным счастьем миллионов. Как скажи мне, Харша?

Харша молчала, она все поняла.

– Так и я. Возможно мой сын вырос без меня, и я даже не смог привести его на путь. Но вот мои ученики. Я стараюсь помогать им и может из этого хоть что-то выйдет. И даже если бы я совсем не имел учеников, то какая в том разница? Ушедший от мира не имеет желаний. Он не убивает существ для своего пропитания, он приносит мир и спокойствие туда, куда приходит. Из-за его обетов существа рядом с ним всегда чувствуют себя в безопасности, ведь понимают, что он не причинит им вреда. Рядом с ушедшим от мира, мужья не опасаются за своих жен. Рядом с ним люди не боятся за свое имущество. Он никому не лжет, и люди знают это. Их вера в добродетель возрастает, лишь при одном появлении ушедшего от мира. Ведь он – само проявление добродетели во плоти. Он не произносит грубых слов, не стремиться стяжать славу. Он равно относится к тем кто хвалит его и тем кто ругает. Потому суждения его не предвзяты. Его поведение безукоризненно. Его любовь и сострадание всеобъемлющи. Поэтому он приносит пользу лишь своим молчаливым присутствием в мире. Ушедшие от мира накапливают заслуги для всех, держат чашу весов, добавляя свои добродетели в море грехов человеческих. До тех пор, пока есть в мире такие существа, он не сгинет в огне и не потонет в воде. Но с каждым годом их все меньше и меньше. В конце концов мир разрушится и многие из живущих больше никогда не родятся людьми. Это так печально, но, к сожалению, это правда.

Харша слушала внимательно. Ринчен и Габэ сидели бок о бок, с блеском в глазах глядя на своего ламу, ребенок был задумчив и ковырял палочкой в земле.

– А что, если он сгинет. Что тогда? – Спросила она. – И вы и этот малыш – ваш Учитель, рождаетесь тут уже много раз, чтобы спасать всех. Что будет, если здесь никого не останется?

– Есть и другие миры. Это неважно. Если мир прекратит существование, это не значит, что существа исчезнут. Так же продолжат рождаться.

– А вот, например, наш мир. Тот мир откуда я пришла. Ведь там совсем нет таких как вы. Что делать тем существам? – Она запиналась от волнения.

– Значит, они не создали карму для того, чтобы у них появились подобные нам.

– А что если… – Она задумалась. – А как создать эту карму? Вот я, например, я же из того мира. А ведь я так хотела, чтобы вы посетили его. Но вы ответили мне, что уже возраст не позволяет проделать такие путешествия. К тому же портал откроется только через одиннадцать лет… Я и сама не доживу до той поры. – Она тоскливо усмехнулась. – Но раз вы умеете такое проворачивать, раз ваши способности так велики… Может тогда вы родитесь в нашем мире. И поведете за собой нагов, богов и прочих существ, так же как вы помогаете здесь. Ведь я видела, все мы видели, что нет предела вашим возможностям. Сострадание ваше не имеет границ. Так может ответите на мою просьбу согласием? В прошлый раз я просила вас помочь Марианне и поднесла все свои украшения. А теперь у меня совершенно ничего не осталось, но я могу поднести вам всю свою практику, всё своё стремление, чтобы вы исполнили мою просьбу. – Она приняла прежний облик змеи, склонившись перед ним с руками, сложенными у сердца. – Прошу вас, придите в мир богини Алатруэ, чтобы вести существ прочь от страданий.

Ринчен и Габэ смотрели на нее с выражением ужаса на лице. Лама Чова долго взирал ей прямо в глаза, морщинки вокруг его глаз поползли в стороны и, сощурившись, он улыбнулся по-доброму.

– Прекрасно! Прекрасно. Сегодня ты совершила лучшее подношение своему гуру. Ведь чего стоят богатства всех миров по сравнению с практикой Дхармы. Но ты слишком переоцениваешь мои возможности. Я не такой хороший практик, как ты думаешь. Мне кажется, что я навеки останусь учеником, даже несмотря на то, что мой бывший учитель уже обрел новое тело. Я не стану обещать тебе того, чего не смогу выполнить. Но если твое пожелание искренно и этим ты создала благую карму, посеяла семена, то после смерти я смогу быть притянут силой твоего мира и буду рожден в нем. Кто знает, кто знает.

Ринчен запаниковал. Он тоже упал на колени перед йогином и взмолился дрожащим голосом.

– Но как же мы, учитель? Что же делать нам? Не уходите, прошу вас. Оставайтесь здесь чтобы вести нас до окончания сансары. Я хотел бы никогда не расставаться с вами. Что мы сможем делать без вас? Будем как осиротевшие дети. Не бросайте нас. Прошу вас. Пусть все мои заслуги пойдут на то, чтобы мы никогда не расставались. – Он наклонил голову. Лама Чова положил свою руку на его макушку.

– Хорошо, Ринчен. Пусть и твое желание сбудется. Да будет так.

Габэ и маленький тулку повторили слова товарища. И лама ответил им так же. Пусть ваши желания сбудутся. Да будет так.

***

Они разложили свой небольшой лагерь на границе леса. Харша сидела спиной к густой чаще, молодые монахи расположились слева от нее вокруг кострища. Лама Чова был погружен в размышления или медитировал сидя в пол оборота, сквозь полусомкнутые веки взирая на безлюдную пустошь, раскинувшуюся вокруг лесного островка, укрывшего их от предстоящей ночи. Небо за его спиной окрасилось алым и желтым, облака величественными сизыми толпами проплывали мимо уходящего солнца, то закрывая его, то снова обнажая, ловя своими резными краями золотистые лучи, торжественно зажигаясь, заставляя путников завороженно ловить взглядом их замысловатые зыбкие очертания.

Ринчен и Габэ принесли к костру кучу хвороста и теперь Харша иногда подкидывала его в огонь, наблюдая за колышущимся танцем языков пламени.

– Не бросай так часто. Сейчас я проведу ритуал, потом подкинешь. – Старик начал разворачивать засаленные парчовые тряпочки хранившие его церемониальные предметы.

– Что за ритуал?

– Нужно устранить все препятствия на нашем пути. Так что это займет время. Необходимо, чтобы вы все тоже читали и старались визуализировать, не отлынивая и не теряя концентрации.

Молодые люди расселись на подстилки и долгое время пели, повторяя за ламой, читали и визуализировали множество божеств, способных очистить препятствия к практике. Когда они закончили, Харша чувствовала подъем сил и почти забыла о болезни. К тому времени уже стемнело. Она подкинула дров в костер и светлые блики покрыли лица присутствующих. Все молчали, не глядя по сторонам, словно оставались пребывать в том мире, где прекрасная женщина с телом зеленого цвета испускает мириады лучей очищая пространство¹⁰⁴. Ночь была душной и влажной. Когда они спустились с гор, климат стал заметно жарче. Появились москиты и мошки. Дневные птицы передали свою эстафету и после небольшой передышки, как по команде единого дирижера, вступили птицы ночные, издавая звуки мистические и жутковатые. Лес словно ожил, наполнившись неисчислимыми шорохами, взвизгиванием, клекотом и свистом. Словно туда запустили отряд злобных ведьм, желающих запугать любого до смерти. Но это были всего лишь зверушки. Теперь было их время.

Внезапно гуру заговорил. Словно поймал поток, вливавшийся в него светом и плавно вытекающий речью, оформленный в слова. Ринчен не сразу догадался что именно он читает.

– Простираюсь перед тем, кто не имеет ни начала, ни середины, ни конца; кто пробудился, а пробудившись, указывает вечный путь бесстрашия, чтобы те, кто не осуществил осуществили. Преклоняюсь перед Солнцем святой Дхармы, излучающим свет мудрости, устраняющим привязанность, неприязнь и катаракту неведения… – Он внимательно вглядывался в лица слушающих, но они сидели, не глядя на него, обратившись в сам слух, не отвлекаясь виденьем форм. Маленький тулку устал и медленно моргал засыпая. – Склоняюсь перед теми, кто видит, что природа ума – ясный свет, а омрачения бессущностны, кто, истинно постигнув изначальный покой – предел отсутствия двоякой самости всех существ – обладает неомрачённым умом, зрящим, что все существа подобны совершенным Буддам… Сущность подобна драгоценности, пространству и чистой воде: по природе своей никогда не омрачается. Если бы у существ не было бы семени Будды, они не удручались бы от страдания, не желали бы ухода от страданий, не заботились о нем и не стремились бы к нему¹⁰⁵. – Он уже не смотрел на них, читая по памяти, вдохновенно, как, бывало, Марианна нараспев читала свои избранные стихи, повторяя в уме миллион раз одни и те же строки, любовно запоминая каждое слово, придавая каждой фразе весомость и значимость, вдумываясь, ожидая за каждой буквой найти бесконечно глубокий смысл, приводя в уме примеры, сравнивая свою жизнь с написанным. Он глубоко любил все тексты, что лежали теперь в его комнате нагроможденные стопками, так что чашку поставить было некуда. Все эти тексты уже давно стали частью ламы Чова. Он более не нуждался в бумаге, нося глубоко в сердце каждую строчку.

Пока он читал, Харша внимательно слушавшая его речь, постепенно улетала куда-то. Словно сначала слышишь лишь звуки, потом приходит смысл, а после – переживание. Так и она. Сначала слышала лишь слова и думала про себя опять одну и ту же мысль о том, какой же ее учитель умный и ученый, хотя выглядит как бродяга. Потом она поймала себя на том, что опять снова и снова крутит по кругу эту мысль, словно желала получить за нее подарок, выиграть приз в конкурсе. Словно сама эта бесконечная жвачка мысленных восхвалений способна была привести ее к достижению состояния Будды. Ей стало видно, как на ладони, имей она такие мысли, она может до скончания времен крутить их по кругу, но абсолютно никак не приблизится к пониманию. Поэтому попыталась обратить фокус внимания в смысл его слов. Тут она словно шла где-то близко. Как по самому краю обрыва, нащупывая нечто важное. Она уже бывала на этом обрыве. Она уже сидела на нем свесив ножки когда-то. Когда это было… Силилась вспомнить. Точно во сне ей пришли вдруг на ум обледенелые ручьи, дорога, полурастаявшие снега на полях у поселка. Это было после собаки. Она сидела тогда на краю. Это был тот самый край. А гуру все говорил и говорил. Она уже не видела, как Габэ, заботливо положил мальчика на подстилку из своей куртки и тот все пытался не уснуть, чтобы получить передачу. Одну из тысяч полученных передач учений.

Вот еще чуть-чуть и она подойдет к обрыву. Он говорил и говорил, а она пока стояла и ждала чего-то. Осознание было на пороге. Оно остановилось с кулаком, занесенным над дверью, чтоб постучать, но не стучало. Ей стало страшно. Нечто грозное надвигалось со всех сторон. Она уже не могла смотреть по сторонам, не оглядывалась на Ринчена и Габэ, не пыталась поймать истину за хвост. Множество небесных труб звучно, настойчиво призвали Истину и та, как черная туча, как песчаная буря надвигалась из-за горизонта обещая обратить в пух и прах все жалкие мыслишки и планы на будущее, бесконечную мысленную жвачку, жажду любви, жажду жизни. Нечто огромное как сам небосвод, двигалось вперед огромными легкими вдувая воздух в рог победы. Харше стало жутко. Если эта темнота настигнет ее, то ее уже не будет. Ощущение смерти, животный страх перед неизвестным шевелился в животе, и она не могла справиться с дрожью, пробившей все тело, как молния поразившая прямо в макушку, оставившая красный фрактальный след на коже спины и плеч. Вокруг звенел колокольчик, словно одинокий ослик брел по дороге, унося на повозке ее мертвое тело. Это ей уже больше не пригодиться, сожгите в костре, развейте по ветру, в конце концов сбросьте коршунам и грифам на съедение. Всепоглощающая природа сиюминутности существования охватила ее. Она умерла. Теперь окончательно. Пережила смерть при жизни. Казалось теперь все кончено.

Но вот в дали ума забрезжил рассвет. Кто-то шел к ней. Все небо оросилось радужными звуками его голоса произносящего слова из древних текстов. Таких древних как сама вечность. Словно эти слова всегда и везде существовали, проявляя себя сквозь века. Она уже не понимала смысла, не разбирала слов, прислушиваясь только к звукам голоса, в вибрациях которого содержалась изначальная глубина. Этот голос говорил и говорил ей что-то, и казалось, он повторяет и повторяет одно и то же, одно и то же, что знали все мы, что слышали все мы где-то за гранью, в промежутке. Словно всплыла память о том, что происходит после смерти¹⁰⁶, когда все небо, земля и пространство вокруг тебя наполнено миллионами миллиардов божеств прыгающих, танцующих, скачущих вокруг тебя в безумной пляске. Все они, лишь проявления твоего ума от размеров с огромную гору, голова скрывается в облаках, а ноги уходят под землю, до размеров с маковое зернышко, но ты видишь их всех одновременно. Слышишь эту какофонию звуков, что они издают. Яростные и жуткие, добрые, блаженные, все крайности, что можно себе вообразить от верхних небес до ужасов ада. Это они говорили тебе все это, но ты лишь в ужасе бежишь от них к новому рождению в сансаре. Это и есть наш ум. Бескрайний и глубокий как океан. Не из тех океанов, что бывают на земле. Ведь земные лишь жалкое подобие того, что не имеет дна, не имеет формы, звука. Она падала в эту бездну. Под ногами простиралось нечто. Это объемное ощущение глубины не выразишь словами, его можно лишь пережить, а пережив засмеяться или испугаться. И вот она все время думала, что будет дрожать от страха, но неожиданно засмеялась. Бездна больше не пугала. Бескрайнее чувство объема под собой. Мы словно маленькие всполохи на поверхности. Вся наша жизнь лишь жалкое разбрызгивание волн, мельтешение. Не так-то просто увидеть бескрайнюю глубину, что скрыта в нас самих. Как может пугать свое лицо? Оно и есть ты, которого никогда не существовало, ни сегодня, ни вчера. И никогда не будет существовать. Ты – это бездонный океан с миллионами маленьких волн, каждая из которых надевает на себя маску, принимает на время маленькое лицо. И океан никогда не считает себя волной. Харша словно повисла в этом познании величия. Теперь она не падала вниз, как с обрыва, а парила как пушинка в невесомости, колыхаясь на просторах непознаваемого. Волны смертоносности приходили и отступали. Она не привязывалась к ним и не отторгала. Все просто проявлялось перед ней, сиюминутно сворачиваясь. Это было переживание глубочайшего покоя, в котором больше не осталось понимания «я» и «мое». Не осталось страхов, цепляния за жизнь. Все иллюзии о мирском счастье развеялись мудростью. Когда ты понимаешь, что эта Харша лишь всполох на просторах огромного океана, крохотная волнышка, ничего не значащая сама по себе, то это знание успокаивает. Парение в просторе блаженства. Если бы сейчас у нее были бы те воспоминания, что приходили раньше, то она вспомнила, что представляла состояние Будды, как большое количество сомы. Но это же было просто смешно. Глубина не сравнимая ни с чем. Неописуемое. Как может волна охватить океан? Как может Харша понять, что чувствует Будда? Только если сольется с океаном, отпустив все концепции, тогда поймет, но это уже не будет такое понимание, которого ожидает Харша личность, какое ждет Ринчен и Габэ. Это будет совершенно другое.

Она дышала медленно и ровно. Так неслышно, что казалось совсем перестала дышать. Нежные отзвуки множества колокольчиков. Дыхание ветра. Не имеющая тела постепенно возвращалась обратно в мир людей. Переживание вечности и глубины постепенно растворялось, покачиваясь из стороны в сторону, как на морских волнах. Гуру уже давно закончил передачу. Ринчен и Габэ покинули свои места, оставив их двоих недвижимых возле догорающих углей. Ночь близилась к завершению. Харша не заметила, как просидела, не двигаясь все это время в своем истинном обличие, когда она забыла контролировать свой ум, удерживая в воображении иллюзорное женское тело в черной кружевной юбке и узком жакете. Когда растворилась в бесконечности?

Лама Чова повернул голову, словно услышав кого-то. Сквозь марево ночи из темноты к костру шагнула молодая тибетка. Ее волосы были убраны в пучок. Поверх национального платья накинута шаль. Руки и ноги в браслетах, каких обычно не одевают тибетки. Как сквозь сон Харша наблюдала за ней. Она принесла дров. Молча подкинув их к углям, она села почти вплотную к ламе Чова. Он смотрел на нее как-то странно, краем глаза косясь. Тибетка сидела как призрак. Мир Харши обрел наконец свою плотность, и она поймала себя, как пялится во все глаза на женщину, пытаясь не упустить ни одного ее движения, не в силах распознать сон это или нет. Тибетка будто поняла ее помыслы, взглянув на нее долго, тягуче, кивнув медленно с таинственной улыбкой на маленьких пухлых губах. Гуру Чова не обращал на Харшу внимания. Он в пол оборота шептал незнакомке:

– Не может быть. Мы так старались. Неужели ничего нельзя сделать?

Последовала долгая пауза, но речи девушки Харша не слышала и губы ее не двигались. Старик словно говорил сам с собой.

– Я хотел даровать ей Великую печать¹⁰⁷, но что же теперь будет? Я могу не успеть. – И снова долгая пауза. Харша ради приличия смотрела в костер, а сквозь него на сложенные в полулотосе ноги незнакомки. Она не хотела упустить момент, когда та уйдет, чтобы проследить. Зачарованная не замечала ничего вокруг.

– Хорошо, как скажешь, матушка. («Матушка?» – воскликнул внутренний голос нагини), я дам ей все что смогу, все что знаю, а там жизнь в ее руках. Пусть свершится все что должно. Ведь даже сам великий Маудгальяна¹⁰⁸ не смог перехитрить судьбу. Но ты, – тут он повернулся к девушке, встав на колени, – утешь страдания Тибета, прошу тебя, – и он упал лицом в землю, чуть касаясь ее ног кончиками пальцев. – Утешь страдания всех существ. Если бы я мог хоть что-то сделать. Если бы я мог… Какое огромное море страданий… Почему я не могу попасть в ад вместо них… Почему… – Он отнял лицо от земли и по глубоким морщинам его текли слезы.

Девушка в ответ улыбнулась то ли печально, то ли радостно. Харша уже где-то видела такую улыбку. Силилась вспомнить. Незнакомка положила руку мягкой ладошкой на косматую голову старика, утешая. Он снова пал ниц, а она с любовью гладила его по голове. Нагини пыталась не сводить с нее глаз. Чудилось, что вот-вот и должно произойти нечто важное, чего нельзя пропустить. Предчувствие свербело в сердце. Небо на горизонте начинало светлеть. Приближался восход. Ночь словно обозлилась на прощанье и резко похолодало. Старик и девушка не двигались. Это длилось так долго, что Харша решила, что видит лишь трюк, магическую иллюзию. Она зевнула и потерла глаза. Йогин сидел со спиной прямой как палка, в позе для медитации перед костром. Взгляд его полуприкрытых глаз был обращен перед собой и в никуда. Харша снова потерла глаза. Девушка исчезла, испарилась в ночном сновидении. Гуру Чова открыл глаза шире и недовольно произнес:

– Иди уже спи. Чего сидишь здесь всю ночь? Хорошо бы медитировала, а то просто дремлешь и бездельничаешь как обычно.

Харша молча поднялась и поползла к своей палатке. Уже засыпая, она вспомнила этот взгляд. Этот взгляд был у золотой статуи богини в Дхарамсале.

Пустыня безвременья

Её окружала кромешная мгла. Левее от небольшого выступа в скале, на котором она сидела, располагалась дверь, в данный момент замурованная от пола до потолка. Харша сама смазывала камни раствором из глины, добытой в безлюдной пустоши, где она находилась так долго, что само понятие времени растворилось. Хотя по людским меркам не очень, около трех лет, но постоянно пребывая в кромешной тьме и тишине, не соблюдая привычные каждодневные ритуалы, начинаешь постепенно забывать о том, что у времени есть свои рамки, о том, что оно вообще существует и для кого-то что-то значит. Раз в неделю, снаружи раздавались три осторожные удара обломком дощечки о красноватый камень скалистых уступов. Через какое-то время, она поднималась и выдвинув самый нижний не закрепленный камень, затягивала внутрь пакет с цампой и ведро воды, выставляя наружу такое же пустое. Человек снаружи брал ведро и незаметно удалялся, а камень задвигался на место. И она садилась обратно, на свернутый кольцами хвост, чтобы продолжить погружаться все глубже и глубже в недра ума.

В те моменты, когда она отвлекалась, что происходили с ней все реже и реже, да и только в то время, когда она ела, отходила ко сну или только просыпалась, с ней случались яркие приступы воспоминаний. Словно всё было наяву.

Вот лама Чова взбирается вверх, а она за ним. Выходят на перевал и взгляду открывается широкая долина, окруженная песочно-бурыми, с красными вкраплениями, холмами и сизыми горами вдалеке. Они идут по дорожке меж круглых разбросанных повсюду серых камней, как ожерельем украшенными желтыми полосами другой породы. На камнях вырезанные символы, мантры, что кажется, все это поле, подпираемое у горизонта гроздьями холмов, заговорено сотнями и тысячами практиков, что были здесь до неё. Их заботливые, иссохшие от старости руки проделывали всю эту работу. Не спеша выдалбливая в камне свои письмена, размешивая пестиком краску, промазывая, прокрашивая их кисточкой. Где-то здесь, вероятно и лама Чова приложил свою руку, как его учитель и его, и его… И ей тоже предстояло внести свою лепту. Так тихо, что кажется – мир остановился, замер. На перевале еще был ветер, а здесь, словно испугавшись нарушить звучание каменных мантр, ветер стихал, и несмотря на то, что долина была открыта по всем направлениям, всегда было тихо. Даже зимой.

Они идут дальше и слева внизу она видит пропасть. Подойдя ближе, можно заметить внизу проблески света, отражающиеся от бликов горной реки. Туда никак не спуститься, только если ты не птица или Церин из рода летающих нагов-драконов. А потому спасеньем кажется мелкий родник правее дороги, неожиданно бьющий прямо из кучи камней. Словно когда-то, некто могущественный был мучим здесь жаждой, и лишь стукнув посохом по скале, обеспечил все грядущие поколения практиков водой. Харша радостно пьет, загребая воду ладонями, а после смачивает свою рану. Может излечится святостью этой воды. Водою будды не смывают скверны…Но суеверная надежда все же живет.

Проходя дальше, она замечает скрывавшийся доселе меж глыбами маленький каменный домик. Ее сердце замирает, волосы на голове вдруг приходят в движенье, а на глазах блестят слезы. Это то место, что лицезрела в видениях, при смерти лежа на дряхлой кровати в гнетущей московской квартире. Да, все это то же, но чуть иной ракурс. Явленное голубоглазым в короне, которого она принимала за своего настоящего учителя, было со стороны глаз орла парящего. Домик все тот же. Вблизи становилось заметно, что это лишь камни, выложенные друг на друга толстым слоем, крыша из прохудившихся досок, крошечное оконце, как пустая глазница, дверь без петель, просто сколочена и поставлена рядом. Каждый раз её нужно поднимать, чтобы сдвинуть и перекрыть выход. Внутри пусто, заброшено. Уступ из камней прямо в стене – подобие алтаря, неподалеку каменная печь-плита. Она ходит по единственной крохотной комнатке, гладит предметы рукой, дотрагиваясь осторожно. Лама Чова помогает раскладывать вещи. Вымели пыль, постелили циновки. Рядом с окном лежит дощечка, грубо сбитая из расслоившихся мебельных остатков. Харша поднимает ее. Вероятно, от зимнего холода, хотя уже было понятно, что эта лачуга сможет защитить лишь от снега, ни как уж от стужи. Под дощечкой нагини заметила кусочек кружевной старой тюли. Единственная роскошь. Она зацепила белую, рассыпающуюся от прикосновения, тряпочку на два гвоздя по сторонам окна. Сквозь открытую дверь тихо прокрался сквозняк выдувая тюль наружу сквозь каменный проем. Теперь все как в видении. Здесь она провела нелегких восемь месяцев.

Сейчас научилась уже не хвататься за приходящие мысли. Пусть будут как волны прилива. Накатывают и отступают. Еще недавно все было иначе. Даже после прозрения случившегося с ней в непальском лесу, она все равно еще бывало хваталась за приходящие эмоции, мысли, воспоминания. Особенно болезненные.

Будучи в этом домике, она иногда с пронзительной болью вспоминала Церина. Их последнюю встречу. После долгих странствий с гуру, она уже не вернулась строить ступу. Когда пришла туда поздней осенью, то, как ожидалось, не обнаружила там никого. Следовало бы предположить раньше, что он не будет ждать так долго. Начиналась зима, уже выпал снег и продолжать строительство было бы просто невозможно. Гуру Чова попросил выделить ей пристройку к монастырю, где она жила, денно и нощно выполняя очистительные практики, которые все же не помогли остановить болезнь. Но она верила и больше не позволяла унынию поймать свой ум в сети. Пережитое в тот вечер, решительно сдвинуло ее восприятие с мертвой точки. Теперь уже была уверена на сто процентов и более в том, что все это правда. И боль не могла поколебать ее решимость. С новой весной она продолжила строить ступу. Церин снова начал приходить, всем видом показывая, что не винит ее в долгом отсутствии. Да и она не ставила ему упреков, ведь ступа находилась в полной сохранности. Аймшиг не смог разрушить ее. Здоровье ее ухудшалось, и потому в новом году она больше не отказывалась от услуг ослика своего нового друга. Дело шло быстрее и к концу лета они всё достроили. Лама Чова принес статую Будды, сделанную из чистого золота, чтобы замуровать внутри ступы. Она не задавала вопрос, каким образом монахам удалось переплавить ее украшения, со счастливой улыбкой принимая подарок. На освящение ступы собралось удивительно много незнакомых людей, а Харша сидела неподалеку уставшая, вымотанная, истратившая все свои ресурсы до последней нитки. Тогда ей хотелось только одного – просто не упасть замертво при всех этих людях. Поэтому среди толпы она не способна была узнать других нагов, облаченных в иллюзорную форму человека – родителей Церина, пришедших со свитой. Спустя пару дней, она снова поднялась наверх, хотя строить уже было не надо. Сердце манило ее еще раз поймать взглядом пухлые бока облаков, словно приклеенных к небу, снова вдохнуть холодный ветер, так сильно мешавший в работе, но теперь, неизменно ассоциировавшийся с победой над собой, с преодолением всех препятствий и обретением твердости духа. В своем старом лагере она встретила Церина. Он сидел спиной к дорожке, по которой они обычно ходили и глядел вдаль, в том направлении, куда смотрела бы ступа, будь у нее глаза. Услышав шорох за спиной, он не сразу повернулся. Вид у него был невыспавшийся, замученный. Он взглянул на нее тем самым странным взглядом, когда хватал ее за руку, шепча только губами безмолвное признание в любви. Харша все поняла и погрустнела. Что она может сказать ему теперь? То, что тело ее пожирает каменная болезнь или то, что она больше не способна думать о мужчинах как мужчинах и женщинах как женщинах. Или может то, что он младше ее почти в два раза, и его влюбленность обязательно пройдет через пару лет, как проходили и её сердечные метания. Или о ценности своего выбора пути, ушедшей от мира, преподанного старым йогином. А может рассказать ему, признаться в том, как он – молодой мальчик был первым в ее жизни, по-настоящему тронувшим сердце, о том, как смогла она преобразовать свою привязанность к нему в чистую любовь, как приумножила ее в тысячи миллионов раз и поделила со всеми существами. Как приняв свои чувства такими какие они есть, увидела блеск, что стоит за ними, распознав который очистилась от всего наносного. Как он стал поворотной вехой на её духовном пути, не делая для этого совершенно ничего. О том, как хотела бы она поделиться с ним своим опытом, знанием, ранами, чтобы он никогда-никогда не повторял ее ошибок. Чтобы он всегда был лучшей версией самого себя. Но глядя в его изумрудные кошачьи глаза она поняла почему… Почему –

Водою Будды не смывают скверны,

Страдания существ рукой не устраняют,

Другим не переносят постижения свои -

Они Учением об истине существ освобождают.¹⁰⁹

Что бы она не сказала в этот раз – каждое слово обидит, ранит его чувства. Да, он не поймет. Ему не перенесешь свое постижение, не передашь свою реальность, не подаришь свой опыт. Хотелось бы хоть как-то предупредить…но он уже нагнулся, подхватив что-то за камнем и стоял перед ней, держа в руках единственный цветок.

Изо рта его извергнулся сбивчивый поток лавины слов. Неловкий, неопытный. Цветок меконопсиса¹¹⁰ это был кажется. Нежные синие лепестки цвета неба над Тибетом. Нежные и ломкие как его чувства, которые Харше предстояло обратить в пыль. А он говорил и говорил об уникальности момента, ее достоинствах, ее подвигах, стойкости, смелости, о его мыслях, чувствах, непонимании родителей, о том, как нашел Аймшига и разговаривал с ним, о страданиях одиночества и, конечно, о своей любви. Харша слушала с застывшей на губах улыбкой, ничего не означающей, пустой, далекой от правды, а всю руку до локтя обжигало словно была погружена в горячую воду.

Теперь она вспоминала об этом лишь мельком, как о множестве других страшных и веселых, трагических, эйфорических, изменчивых, но уже давно пережеванных и пережитых чувствах. Тогда же, сидя среди голых каменных стен жилища отшельницы, она не могла отделаться от горечи воспоминаний. Она выходила за водой, поворачивалась и долго смотрела на то, как колышется гонимая легким ветерком белоснежная ажурная штора в ее окне. Будто играя с тобой, то выглянет наружу, то снова прячется в доме. Иногда парит на воздухе, переливаясь волнами, как знамя победы. Белое знамя смиряющего себя, наездника, подчинившего необузданного коня своего ума, одинокого воина. В поражении победу нашедшего.

Когда становилось невмоготу сидеть, она отправлялась на долгую прогулку к реке, чтобы искупаться и, уже спускаясь по крутым берегам, замечала разбросанные то тут, то там синие огоньки цветущего тибетского мака. Принесенные издалека, созданные чтобы радовать. Церин так и не смог забыть ее. Ведь не сказала всей правды, о том, что смертельна больна. «Я не могу выйти за тебя, потому что ещё не закончила своей аскезы» – говорила тогда, зная лишь то, что жить ей осталось не более года. Но он не сдавался. Больше не приходил к ней, не желая мешать, но все же следил, оставаясь невидим. А потому, куда бы она не отправилась, повсюду, заботливой рукой были посажены хрупкие горные цветы небесной окраски.

Тем не менее прошло уже года четыре, а она все никак не могла умереть. Болезнь тянулась, пятно то увеличивалось, то уменьшалось, но не исчезало полностью. В первый раз, когда начало уменьшаться, она чуть ли не прыгала от радости, думая, что начала выздоравливать. Но вскоре все вернулось на круги своя, словно пятно держало ее в заложниках, коварно манипулируя. Но теперь ей было уже все равно.

Лама Чова передал ей все что знал и сам удалился в затвор. С тех самых пор, как она заживо замуровала себя в пещере на высоте около семи метров над землей, чтобы подняться на небольшой выступ перед которой, надо было местами карабкаться, держась за веревку, прошло уже около трех лет. Она больше не практиковала ничего кроме Великой печати, держась Алмазной колесницы, словно эта была та самая веревка, по которой нужно было лезть наверх, чтобы не улететь в расщелину и не разбиться намертво. Лама Чова был прав, говоря тогда, что солнце взошло на юге, что Харша его солнечный ученик, чему сама откровенно не верила, обращая внимание лишь на то, как часто ругал ее. Ни один из живущих в тех местах монахов не продвигался с такой скоростью. Может дело было в ее прошлых заслугах или в том, что, прилагая постоянную концентрацию для того, чтобы обращаться в человека, шаматха¹¹¹ давалась ей просто, возможно вера в учителя сыграла первую роль, а может, невероятная упертость или нависшая угроза смерти, но она мчалась вперед, проглатывая учения одно за другим, как скоростной поезд.

Живя в том крошечном домике, она простила себя, за то, что так и не отыскала Селдриона, чтобы рассказать ему правду. Простила и отпустила упущенное зря время жизни, все время, когда увлекалась всем чем угодно, лишь бы не делать ничего полезного. Она простила и Аймшига за все его гадкие выходки, а приняв, полюбила. Поэтому, когда в один из дней он подошел со спины к сидящей на краю обрыва, свившей кольцами хвост, взглядом пытающейся дотянуться до самого края земли, то, не тая ничего на душе, она просто и ясно улыбнулась ему. Со всей незатейливой простотой, которая так подкупала людей в глазах ламы Чова. Улыбнулась так, словно ничего никогда и не было, словно расстались они лучшими друзьями. С тех пор Аймшиг изредка приходил к ней. Он всегда появлялся с гостинцами, принося вкусности из мира людей и немного стыдился, когда она хотела разделить трапезу с ним. «В следующий раз, я принесу еще больше» – говорил он так, словно сердится, отчитывая ее за щедрость. А ей просто было приятно молча сидеть рядом с ним, делясь деликатесами, которые он так ревностно подбирал для нее. Бывало, они подолгу сидели на пороге дома и Аймшиг жаловался на то, как приятели и подчиненные бросили его, как только он начал терять силу, обретенную за счет Марианны. Сперва боялся поднимать эту тему, боялся, что и она отвернется от него, как другие, стоит ему упомянуть имя девушки, но так хотелось пожаловаться кому-то, поныть, когда судьба распорядилась с тобой так жестоко, несправедливо, по его мнению. Но Харша настолько изменилась, что он перестал чувствовать себя рядом с ней бывшим слугой, рабом, мерзавцем и кровопийцей. Рядом с ней, ему начинало казаться, что есть все-таки и в нем нечто хорошее, раз его так ценят и ждут. Он пытался быть ненавязчив, обращаясь со вновь обретенной дружбой, как с хрусталем. Теперь-то понимал, чего может лишиться. Поэтому, когда вновь приходил, невидимкой постукивая в дверь, всегда в волнении ожидая новой встречи, то со стороны сам себе казался неловким. И всегда умилял её напускной деловитостью, с какой бывало доставал из-за пазухи палку копченой колбасы или маленький контейнер с маринованными осьминогами. И Харша всегда вздыхала замученным душам животных, но никогда не отказывалась принимать подарки, всегда нарезая и подпихивая в его сторону первый кусок.

Именно он теперь каждую неделю приносил ей маленький мешочек с цампой, сливочным маслом и ведро воды. Сейчас других даров она не принимала. И он тосковал по тем вечерам, когда они сидели вместе, разглядывая уносящиеся в даль облака, каждый раз удивляясь безветрию долины. Он смотрел, как тонкая рука, в которой теперь просвечивали все косточки, а кожа превратилась в белый пергамент, забирает сквозь отверстие в стене его подношения, выставляет пустое ведро наружу и снова закрывает просвет камнем, и думал о том, что никогда не понимал этих смертных, которые словно всю свою жизнь ищут себе партнера, свою любовь и вторую половинку. Он от души смеялся над любовью и теми, кто верит в нее. И теперь, иногда тоскуя по Харше, ему казалось, что на самом деле, он просто инвалид, неспособный на эмоциональный диапазон людей, а тем более богов. И Церин всегда встречал его внизу спрашивая шепотом, все ли в порядке и можно ли, в следующий раз пойти вместо якши, но тот всегда отвечал отказом, боясь, что когда-то не сможет увидеть даже её руку. Когда они отходили подальше, то опять начинали ругаться, потому что Церин ревновал, а Аймшиг цинично насмехался над ним. Ведь какой дурак поверит, что ему есть дело до какой-то сумасшедшей дуры, похоронившей себя заживо.

И эта полоумная отшельница сидела в пещере, не слыша, даже не зная о том, какие страсти кипят снаружи. Как борются за честь приносить ей пищу те, от кого она давно отрешилась, те, бывшие ей ровно дети, родные сердцу, но уже выросшие, взрослые дети.

Денно и нощно мрак окружал ее. Сначала она двигалась на ощупь, долгое время, больше года. Иногда начинало казаться, что наоборот, вокруг нее не тьма, а свет. Все залито ярчайшим белым светом. Но стоило поморгать глазами, и галлюцинация проходила. Но с течением времени моргание или нажатие на глаза перестало помогать. Ей казалось, что она сидела в белоснежной комнате, со множеством зажженных светильников и стоит ей открыть глаза пошире и она сможет увидеть всю эту комнату, светильники, а может солнце, находящее будто бы в зените, пронзительно отражающееся от зеркального пола, а потому распространяющего свой свет во всех направлениях. Но когда она открывала глаза шире – ничего не происходило. И она отпустила это видение, как отпускала сотни предыдущих. Просто покоилась в этом свете, когда он приходил и не волновалась его отсутствием. Пока наконец, она вновь не проделала тот же фокус с попыткой поднять глаза и сфокусироваться в темноте и перед ней появилось видение. Она видела его во сне раньше, но даже не догадывалась, что не только она уже видела это. Теперь же всё было как в реальности. Она увидела себя сидящей посреди огромной, сколько глаз доставало пустыни, или каменной плоской площадки коричнево-желтого цвета. Вплоть до горизонта не было видно ни деревца, ни привычной горы или речки. Напротив, местность была сухой, пустой, ровной словно ладонь. А над землей простиралось еще более бескрайнее небо. Яркого, насыщенного сине-голубого цвета. Этот цвет был настолько живым и явным, что даже нереальность оттенка не могла породить сомнений в его существовании. Он приятно дополнял, оттенял желтизну пустыни. Харша поняла, что цвет этот был точно таким, как бывал у лазурита. Интенсивный, насыщенный. Может все небо было сделано не из воздуха, а из тверди драгоценного лазурита.

Харше нравилось мысленно посещать эту местность. Она возникала после нескольких часов непрерывной медитации. Попадая туда снова, в теле ощущалась легкость, воздушность, а в уме – безмятежность. Безликий простор наполнял ее спокойствием, одновременно с неким раскрытием, словно сам ум выворачивался наизнанку, становясь всепоглощающим в попытках достигнуть краев, заглянуть за горизонт этих земель, увидеть, что находится за этим небом. Но когда она намеренно ждала появления этой долины, видение не приходило. С течением времени, когда она всё чаще и чаще бывала там, а приходило оно всё легче и легче, ум Харши начал кучниться. Это было странное слово, но именно так она охарактеризовала происходящее. Ее ум постепенно становился облаком, пытающемся взлететь в небо, чтобы оттуда увидеть грядущее. Все время казалось, что за горизонтом что-то происходит, что оттуда навстречу к ней идет нечто очень важное, что нельзя пропустить, точно так же как появление и уход таинственной тибетской девушки с браслетами на голых щиколотках. Если бы она могла себе представить, как течет время за пределами её пещеры, то поняла бы, что пытается найти отгадку уже больше трех недель. Она не могла мерить периодичность постукивания Аймшигом палочкой по замурованным камням, потому как сразу же забывала о том, как давно он не приходил. И если бы он забыл про нее, то и она вспомнила о себе не раньше, чем через месяц. Поэтому не обратила внимания, что в этот раз постукивания, доносившиеся снаружи, поступили гораздо раньше обычного. Церин не выдержал правил, установленных вампиром и сам пришел к ней. Он не думал ни о чем наперед, желая лишь одного – увидеть ее руку и убедиться, что Аймшиг не врет и Харша еще жива. Услышав звук, йогини поползала за ведром и только тогда заметила, что оно до сих пор наполовину наполнено водой. Видимо, стала забывать есть и пить. Когда камень отодвинулся, и наружу вытянулась тонкая с синими венами ручка, Церин не выдержал, схватив ее ладонь обеими руками. Харша хоть и не ожидала прикосновения, но руку не вырвала, только сжала легонько в ответ, приветствуя. В тот день, она рассудила это как знак и когда он ушел, принялась выбивать раствор из камней. Через несколько дней, когда подоспел Аймшиг по своему графику, она уже закончила, скидывая камни вниз со склона, очищая площадку и щурясь яркому солнцу.

Она была так слаба, что им обоим пришлось переносить ее, держа в воздухе. Церин глядел на нее во все глаза, с особенным, щенячьим благолепием. В пещере она вовсе не стала краше, наоборот, лицо еще больше осунулось, побледнело, кожа приобрела землистый, зеленоватый оттенок. Она поправлялась больше месяца, перед тем как отправиться дальше.

Процессия

3:30 Старый йогин резко открыл глаза. Сидя со скрещенными ногами на подстилке из обрезков одеяла, он ждал пока станут видимыми тени предметов. Потянулся к табурету, служившему тумбочкой, за стаканом воды, вытирая текущие по щекам слезы. Шмыгнув пару раз носом, поднялся, выпрямившись перед алтарем. В темноте невозможно было различить ни нарисованных глаз божеств, ни сложенных друг на друге маленьких медных плошек для подношения воды в правом уголке каменной полки. Он долго стоял, вглядываясь в темноту, повторяя про себя произнесенные уже миллионы раз фразы благопожеланий. Поднял над головой сомкнутые ладони рук, задержав их там на несколько секунд дольше обычного, опустил ниже, прижимая ребра ладоней ко лбу, потом поднес к горлу и остановился на уровне сердца. Скользящим, мастерски исполненным движением, ловкость в исполнении которого обретается лишь с многолетним опытом, плавно проведя по полу руками, лег на землю и замер в полном простирании. В его скромном жилище не было слышно ни звука. Ночная темнота еще не отступила, но небо уже озарялось дальним светом приближающегося солнца. Он лежал долго, недвижимо, не в силах подняться и остановить падающие на пол крупные капли слез.

4:00 Аймшиг открыл глаза. Чудилось, что зверь притаился в кустах. Вампир вальяжно возлежал в гамаке, завязанном меж двух невысоких скрюченных деревьев. Возле потухшего костра спала Харша, свернувшись клубком, пряча, как обычно, свое змеиное тело от посторонних глаз под накинутым легким покрывалом. Ночь в этот раз была тревожной. Аймшиг беззвучно поднялся, выискивая глазами источник своего беспокойства. Принюхался. Из-за кустов на него тоже смотрели принюхиваясь. Догадавшись, кто это был, вампир лег обратно, небрежно закинув ноги в гамак. Тот снежный барс, которого пригрела Харша, все бродит за ними в поисках пищи и ласки. Всегда боялся его, к ней же шел почему-то. Даже дотронуться смогла пару раз до его благородной морды рукой. И теперь вот сидит в кустах и разглядывает ее. И чего ему не живется свободным? Аймшиг повернулся на бок и снова уснул.

5:14 Харша со вздохом потягивала руки, продираясь сквозь дебри сонливости. Когда они началистранствовать, каждое пробуждение для нее было сродни героизму. Страшная ломота во всем теле и усталость, такая, что казалось, и глаз не можешь открыть, посещали ее регулярно. Ближе к девяти утра, она раскачивалась, приходя в норму. Больше не сидела в долгой медитации. Сейчас ей казалось важнее нечто другое. Что бы не делала, ни на минуту не прекращался в ее уме непрерывный анализ своих чувств, ощущений, мыслей. Следила за каждым своим движением, отмечая мельчайшие тонкости прикосновений, дыхания. И даже утренняя тяжесть ощущалось ею не как наказанье, а своего рода приятная нега. Ощущения, даже самые неприятные, если за ними внимательно следить, прекращают быть твоими врагами. И каждое из них становилось для нее очередным проявлением светоносности ума, каким бы оно не было.

Как и Аймшиг, она повернула голову к кустам, заметив в предрассветных сумерках светлое пятно. Улыбнулась. Мощный кот любопытно подглядывал за ней перебирая толстыми мохнатыми лапами на месте. Потом задремал.

Нужно было начинать утреннюю сессию, но она все никак не могла отойти от преследующего долгие месяцы видения. Сегодня в безлюдной пустыне под открытым небом у нее образовалось стойкое ощущение, что тот, кого она так долго ожидает, проводя здесь целую вечность, вот-вот придет, проявится. И без того замерший, застывший во сне пейзаж, превратился в простую картинку, словно перед тобой поставили огромный лист картона с рисунком, рекламный баннер, и нечто уже притаилось за ним, в напряженном прыжке ждущее своего момента, чтобы броситься навстречу, разрывая преграды, ломая препятствия. Поймав себя на снедающем внутренности любопытстве, Харша очнулась, осадила себя и села медитировать. Надо избегать привязки к этому чувству. Лишь одно из сотен других проявлений ума.

– Опять расселась и сидит. – Аймшиг подошел из-за спины, с охапкой хвороста. – Давай потом, а? Чаю надо попить. Как ты без чаю? Ведь это они сделали из тебя чайную наркоманку. – Он говорил, нарочно отчитывая ее, в глубине души ощущая отеческую заботу.

Харша открыла глаза и слабо улыбнулась. Он продолжал не глядя.

– Ну вот что ты все сидишь и сидишь? Хоть какой-то в этом прок есть? В чем смысл-то такого сидения? Я понимаю еще, если бы делала что-то, а то дремлешь целыми днями.

Он уселся со скрещенными ногами, подсовывая в потухшие угли хворост и навешивая над ним пузатый чайник, с которого стекали холодные капли. Харша не отвечала на его вопросы, как-то рассеяно оглядываясь по сторонам. Сильный порыв ветра шатал низкие, кряжистые, словно исковерканные суровой природой деревья и кустарники, срывая и унося вверх первые желтеющие листочки. Один из них прибился прямо к ее черной кружевной юбке. Подняв его тонкими пальцами, она разглядывала полупрозрачные жилки на свету.

– Вот и осень начинается.

– Вот именно. Опять в пещере запрешься?

– Наверное, нет. Церин предложил какое-то место рядом с их озером. Или в самом озере. Не помню уже… Он прав, мне все-таки лучше быть ближе к своим. Так безопаснее. То, что я постоянно вынуждена превращаться в человека, еще больше расходует и без того небольшой запас моих сил. Я чувствую, что для прорыва мне нужен полный покой, и более комфортные условия. Таких жестоких аскез я больше не выдержу. – Она говорила медленно, будто сама с собой, расфокусировано глядя в костер. – Да, все они правы. Что бы я не делала, это тело будет камнем тянуть меня вниз. Не слишком благоприятное рождение, что поделаешь… Поэтому мне нужен должный уход, когда я опять запрусь. Более подходящая еда… мне надо отучиться впадать в крайности.

Она задумчиво провела ладонью по земле, разглядывая крупинки и камешки, перемешанные с серым сухим грунтом. Мельчайшие веточки, осколки опавших листьев. Какая изумительная детализация, разве можно не удивляться такому чуду? Где еще найдешь силу, способную удерживать жизнь в теле, способную проявить все эти предметы, дать им уникальную форму, каждому из них особый присущий запах и цвет. Что же говорить о нашей способности все это ощутить, познать, впитать, запомнить, пребывать… Глядя на небо и летящие в воздухе листья, на холодные руки кажущиеся своими, слыша хриплый низкий голос, ощущающийся как свой, как можно не познать единство изначальной чистоты и спонтанного присутствия? Она вдыхала прохладный воздух, с полным блаженством ощущая, как он касается ноздрей, проникает в легкие, как наполняется, опускаясь живот и расправляются плечи. Аймшиг резко вырвал ее из проявлений спонтанности.

– Ну, дак что там с ответом? Растворился в пустоте всех явлений? – Опять шутил со свойственным ему каменным выражением лица.

– А что ты хотел?

– Неудивительно, что от этой отвратительной диеты у тебя отшибло память. Я говорил, в чем смысл такого сидения? Это же просто невыносимо.

– Нет, наоборот. Очень даже приятно. – Ее лицо было наполнено тихим внутренним сиянием. – Конечно, по началу, все очень трудно дается, но потом только блаженство. Такое сильное и чистое, что не сравнится ни с одним из мирских удовольствий.

– То есть ты сидишь наслаждаешься значит. – Он усмехнулся. – То есть, все ради удовольствия?

– Конечно же нет. – Харша задумчиво поправляла волосы. – Просто этот путь очень и очень долгий. И я только-только подобралась к самому его началу. Со стороны может показаться, что не только долгий, но и очень трудный. Ну и конечно его целью служит только одно. Ответь мне, что думаешь?

– Обрести силу? Победить всех врагов? – Не думая отвечал вампир.

– Нееет… – Харша изобразила удивление. – Главная цель очень простая. Достигнуть истинного счастья в его самой высшей, чистейшей, неизменнейшей форме. И сделать это к тому же не только для себя одного. Ведь что толку в собственном счастье, когда другие страдают? А еще и всех остальных привести к этому. Вот как.

– Да разве такое возможно? – Пренебрежительно хмыкнул якша, подсовывая по одной палочке, к начинающему закипать чайнику.

– Да, я думаю, возможно. – Харша мечтательно задумалась, глядя поверх его круглой головы. – Оседлавший коня бодхичитты переходит от радости к радости¹¹². От радости, к радости… Я думаю – это здесь главное. Сколь бы ни был долгим и трудным этот путь, какой бы абсурдной не казалась мысль о том, что других можно изменить, главное здесь лишь то, что, идя по нему, будешь переходить от одной радости к другой, пока все они не сольются в единый поток бесконечного радования. А что нам еще нужно? Ты же знаешь, что не так уж много нам выпадает счастья в жизни.

– Это точно. – Аймшиг задумчиво гладил бороду.

6:30. В комнате раздалось заунывно-раздражающее позвякивание будильника. Соржу перевернулся на бок, шлепая пальцем по экрану. Из кухни доносился манящий запах жаренных блинчиков с топленым маслом. Жена уже давно поднялась и потому, когда он вошел в кухню, едва продирая глаза, уже вовсю хлопотала, наполняя термос чаем, насыпая в контейнер рис с бараниной.

– Давай живее. Умывайся, кушай, собирай вещи. – Недовольно отозвалась она на попытку утренних объятий. – Почему так долго спишь? Я еще с первым будильником проснулась. Сам вчера говорил, что сегодня у вас богатый клиент. Нельзя его упустить.

– Это богатый китаец. – Мрачно произнес Соржу акцентируя последнее слово.

– Ну хоть американец, какая разница? – Нетерпеливо отвечала она.

– Как это какая? – Еще мрачнее отвечал Соржу.

Женщина резко повернулась от плиты, укоризненно глядя на мужа.

– И что? Ну и что? Деньги же не пахнут. Дочке в школу собираться. Чем будем платить. У нас долгов как шелков. Точнее, как блох на собаке. Если бы у нас было столько долгов как шелка, то мы были бы богаты. Или наоборот… – Она не могла выбраться из этой запутанной речевой ситуации. – В общем ты понял. Иди и работай. Вот я тебе еды собрала.

– Знаешь, мне сегодня снился очень нехороший сон. – Он замялся в дверях по пути к умывальнику, глядя на нее вполоборота. – Не случилось бы чего.

– Хорошо, я почитаю мантру защитникам. – Пролепетала она быстрым шепотом. – Ну иди. Иди же скорее.

7:36 было на часах Данба, когда он круто повернул руль, разворачивая машину у дома Соржу. Посигналил. Через пару минут, дверь открылась и в проеме показался Соржу вместе с провожающей женой. Данба, быстро выскочил из двери и помахав ей рукой, открыл багажник, принимая из рук напарника сумки со снаряжением и ружья.

Когда дверь мягко захлопнулась, Данба в очередной раз произнес зазубренную наизусть фразу.

– Слышишь, да? Вот эта красотка! Совсем не сравниться с прежней развалюхой. Ездить – одно удовольствие.

– Знал, что ты опять это скажешь. – Соржу со смехом хлопнул водителя по плечу. – Поехали уже забирать эту гниду.

– Скажешь еще. – Данба с особым удовольствием повернул ключ зажигания, слыша приятные мурлычущие звуки. – Это надо прекращать. – Он разворачивался, помахав, вслед за напарником, его жене на прощание, и все еще сидя с застывшей по инерции улыбкой, продолжал. – Нам нужно ко всем клиентам относиться достойно. Ведь они – источник наших денег и благополучия.

– Ну ты прям как моя жена. – Недовольно пробурчал Соржу.

– А что, мне не обидно. – Смеялся Данба по обыкновению бывший в хорошем расположении духа. – Жена у тебя хорошая. Вон какое пузо при ней наел. – И он с коротким смешком хлопнул соседа по животу. Но обратив внимание на понурый вид друга, отвлекся наконец от привычной веселости и серьезно спросил. – Ну, что такой смурной? Случилось чего?

– Да, ничего. Всё нормально, только вот сон плохой приснился. – Соржу смотрел в окно.

– Прочитай мантру защитникам.

– Не, ну ты точно, как моя жена. – Неожиданно грубо ответил напарник. – Какие защитники станут нас охранять? Ты сам-то хоть раз задумывался? На кой черт мы им сдались, если мы неблагими делами занимаемся. У тебя что, религия предков только для того, чтобы календарик на стену повесить?

– Ладно, не кипятись. – Данба немного поник. – Что уж поделать, но мы вынуждены крутиться, чтобы хоть как-то деньги заработать. Надо же как-то жить…

– А это видно, что денег у тебя ой как не хватает. – Соржу похлопал по гладкому корпусу джипа. – Бедняжка. Страшно смотреть, как ты выживаешь. Смотри, с голоду не помри. – Он сердито повернулся к окну скрестив руки на груди.

Ехали молча. После нескольких минут тишины, Данба решил бороться с мрачным настроением товарища. Включил радио. Сквозь шум помех изредка прорывался сильный пронзительный голос какой-то женщины, поющей китайские народно-патриотические песни. Поборовшись несколько минут с радио, водитель со вздохом выключил звук. За окнами распростерлась пустынная грунтовая дорога. Далеко впереди виднелись горы и между ними поселок, где их ждал клиент. Внезапное озарение, посетившее водителя, подкинуло идею для разговора. Он щелкнул пальцами.

– Вспомнил. Соседка одну интересную историю рассказала. – Хмурый напарник молчал как рыба. – Она мне говорит по секрету, что мол неделю назад видали на здешних горах одну странную парочку. Вроде как люди, но нет в них ничего человеческого. На иностранцев чем-то похожи. Один из них сильно на монгола смахивает. Одет по-старому. Подходить к ним страшно. Было вроде так, что они просто мимо деревни прошли, а на следующий день у всех удои снизились. Поэтому люди говорят, будто это злые духи бродят. Проклятия на деревню насылают. А что делать в наших горах иностранцам-то? Женщина вся черная, на ведьму похожа… Странные. Кто их знает, что там задумали… – И он отвлекся от дороги с надеждой посмотрев на Соржу. Тот никак не среагировал, бесцельным взглядом провожая уходящие в даль холмы.

9:18 Веймин забыл зачем доставал телефон. Вроде бы время посмотреть, но стоило отключить подсветку, как из головы напрочь вылетело увиденное. Опять нажал. Поправил очки.

– Долго еще ехать? – Обратился к тибетцу лет тридцати сидящему за рулем.

– Да, еще часа два по серпантину, – на ломанном китайском отвечал тот.

Веймин со вздохом откинулся на спинку кресла. Интернет здесь ловил плохо. Не зная, чем себя занять, подавшись вперед, обратился к проводнику.

– Дак что, там действительно видели снежного барса?

– А то, как видели. – Отвечал за друга водитель. – Вот Соржу не даст соврать, что своими глазами видел. Ведь видел же, да?

– Да, конечно. Он там, на перевале был. Далеко правда. Я с бинокля смотрел.

– И вы утверждаете, что мы сегодня сможем его увидеть? – Поинтересовался китаец, хватаясь обеими руками о спинки кресел, чтобы не болтаться на неровностях дороги.

– Ну, я рассчитываю на это. – Отвечал сквозь зубы Соржу, надеясь про себя, что они никогда не встретят животное.

– Хорошо было бы, если бы вы давали больше гарантий. – Китаец съязвил сквозь зубы.

– Да, конечно, конечно! – Вмешался со всей своей веселостью Данба. – Это были бы не мы, если бы просто так людей по горам водили. Лучшие охотники в округе!

– Вы ведь знаете, что это незаконно? – Прямо задал вопрос Соржу.

– Раз это незаконно, то зачем меня везете. Сообщником же будете. – Упрекнул в ответ Веймин.

– Я надеялся, что вы передумаете насчет барса. Может горных козлов постреляем?

– Да ты что, издеваешься! На кой мне сдались ваши козлы? – Вспылил китаец и достал телефон, принявшись там что-то искать. – Вот, смотрите. Мой кабинет. Стена пустая. Вот прям сюда он и пойдет. Идеально подойдет.

Данба не успел разглядеть фотографию, не в силах отвлечься от дороги, а Соржу всё видел хорошо. Китаец ему телефон прямо под нос подсовывал. Ярко красные стены, фундаментально сбитая мебель из массива. Огромные окна и расписные пузатые вазы.

– Сюда не влезет. Он ведь крупный. – Отметил он, мысленно рассчитав пространство.

– Ну, на пол положу. – Небрежно отмахнулся китаец.

Посидев в молчании несколько секунд, ни с того ни с сего Веймин продолжил возмущаться. Видимо, слова Соржу задели его за живое.

– Ну ты сказал тоже, козла! У меня паркет из розового дерева, коллекционные вазы, люстры на пол потолка, а вы говорите мне – козлов пострелять. Да стал бы я за козлом ехать в такую глушь? У вас тут даже воздуха нормального нет. Дышать нечем.

– А нам вроде нормально. – Сухо ответил Соржу.

– Только вам и нормально. Кочевники, что с вас взять. Если бы не Мао, то так бы в шкурах и ходили. – С отвращением плюнул словами Веймин, деловито поправляя очки.

Видя, как сжались в ярости скулы Соржу, Данба быстро сориентировался, поставив флешку в магнитофон. Дальше они ехали, нехотя слушая как молодая девушка тоненьким голосочком на языке оккупантов поет незатейливую песенку о любви.

13:48 Церин не находил себе места. В последние несколько дней, когда она дала свое согласие погостить с целью практики, он быстро возвратился домой, начиная наводить порядок повсюду. Мать изредка заглядывала в его комнату, улыбаясь от умиления. Отец тоже был рад возвращению сына и даже с удовольствием был готов принять йогини в своих владениях, зная о ее отказе. Хоть Церин и нарушил правила, все-таки сделав ей предложение, отец не мог долго сердиться. К тому же Харшин отказ, заставивший его сына всю зиму проваляться на кровати в томной меланхолии, дал отцу возможность не исполнять своего слова и не выгонять единственного наследника на трон. Он видел ее возле ступы. Уже тогда она была похожа на смерть. Сильно не здорова. Неужели Джарадаштин сам не замечает этого. Теперь вот носится по замку, впервые в жизни взяв инициативу, приняв на себя роль командира направо-налево отдает приказания. Смотришь, и сердце радуется. Так можно постепенно его и царским делам обучить.

15:12 Харша подошла к ручью напиться. Рука привычно горела после целого дня, проведенного в движении. Хотелось во что бы то ни стало окунуть ее в воду. Остудить. Зачерпывала и лила на пятно. Зачерпывала и лила.

15:36 Снежный барс, объект розысков, чья шкура должна была покоиться на красной стене, а не бессмысленно проводить время жизни, мирно развалившись на солнышке, прогревал косточки. Услышав, как птица вспорхнула, резко взмахнув крыльями, поднял голубоглазую морду. Он начинал линять, летний подшерсток вылазил, но богач не учел этого, поспешно покупая билет на ближайший рейс. А надо было ему приходить зимой.

15:50 Данба тихо крался, осторожно ступая по сухим листьям. За ним Веймин. А Соржу обходил кромку леса по другой стороне, чтобы не спугнуть животное. В руках китайца – крепко зажатое ружье. Весь он напрягся, превратившись в хищного зверя, ведь охота – единственное благородное дело, делающее мужчину мужчиной. И хотя ему больше нравилось, в своих поездках на природу, охотиться на тигров, львов и леопардов, он даже не задумывался о том, что охота на кошачьих самое странное и глупое занятие. В его спальне стояло чучело льва, что изготовили из трофея, которым он очень гордился. Лев просто лежал и спал в тот день, когда Веймин решил позлить его. Если честно, льву было глубоко наплевать на охотников, потому как не привык он быть предметом охоты. Инстинкты у него не так работали. Проводникам пришлось сильно постараться, чтобы разбудить его, а потом еще и заставить напасть. Тем не менее, Веймин сделал тогда много бережно хранимых фотографий. Вот он со львом в разных ракурсах. Стоит, нога упирается на морду. Позади охотники-африканцы. С автоматами зачем-то. Но что уж поделать, они везде с автоматами ходят. Но он не станет скрывать, что охота была его страстью. Ну любит он это дело. К тому же надо как-то отдыхать. Разве не может позволить такого? Ведь патриот, гордость партии, директор завода, настоящий мужчина.

16:02 Соржу неосторожно наступил на ветку. Та хрустнула, и зверь поднял голову. Заметил его. Перестал облизываться и лежал, глядя дикими бесчувственными глазами на жалкого человека так нагло вторгшегося в его первозданный изолированный мир. Тот кивнул товарищам, медленно снимая ружье с плеча.

Харша замерла, как и барс, поймав краем взгляда движение рядом по склону. Сидела в кустах, прячась там по нужде и видела, как ее недавний кошачий спутник поднял голову. Быстро глянула влево, заметив двоих, крадущихся рядом. Один из них снял ружье, нацелившись прямо в голову барсу, но зверь не замечал ничего, настороженно глядя в другую сторону. Человек взвел курок, послышался тихий щелчок, донесшийся до шерстистых ушей. Барс повернул голову.

Перед глазами нагини кубарем промелькнуло нечто необъяснимое. Возможно, это были скомканные раздумья, не успевшие раскрыть себя. Она взметнулась в воздух, став на мгновение летающим змеем-драконом, про которых мечтала всю свою жизнь, и вылетев прямо за метр перед барсом, шлепнулась наземь.

16:03 в воздухе раздался выстрел.

Соржу еще ничего не разобрал, но что-то огромное и длинное, гигантской змеёй, взвилось в воздух прямо перед барсом. Испуганный ее появлением и выстрелом, зверь парой прыжков преодолел пропасть, исчезнув в ближайшей расщелине, а огромное змеиное тело, извиваясь темным питоновым хвостом, ускользнуло в противоположной стороне. Страх уколол сердце тибетца, заставив похолодеть. Волоски на руках встали дыбом. С другой стороны, истошно завопил Данба по-тибетски:

– Это был наг! Я видел. Тело наполовину человек – наполовину змея. Мы ранили нага! Сейчас мы разгневаем духов местности. Нужно скорее убираться.

– Что ты орешь, как потерпевший! Что это было? Говори по-китайски! – Сбившимся, истерично надломленным голосом пропищал Веймин.

Но Данба не слушал его. Он уже несся вниз широкими шагами переступая через камни и поваленные деревья, держа ружье наперевес. Китаец крикнул ошеломленному Соржу.

– Он что, помешанный? Что за чертовщину я подстрелил? Надо бы пойти посмотреть.

Но и Соржу его уже не слушал, устремившись вслед за убегающим напарником. Он и не хотел разбираться ни с чем из того, что там орал ненавистный китаец, понимая, что в состоянии аффекта Данба может просто сесть и уехать, оставив их одних в лесу. Надо было остановить его во что бы то ни стало. Страшный сон сбывался. В нем, их машина раздавила змею, от того вся земля начала сотрясаться и поднялся ураган. Они пытались уехать, но огромная пылевая туча летела за ними то и дело нагоняя. На этом сон резко прервался, не давая узнать окончание.

Веймин, видя, как они убегают, тоже подался панике и бежал следом, крича сорвавшимся писклявым голосом.

– Стойте, стойте. Меня подождите.

Они успели добежать до машины пока Данба не уехал. Заскочили. Хлопнув дверьми, помчались прочь от этого места, только пыль во все стороны летела.

***

Аймшиг нашел ее через час, истекавшую кровью. Он даже остановился на месте, не веря глазам и разглядывая ее, словно это была инсталляция. Она лежала, распластав по камням пятнистый хвост. Весь живот залит красным, липким. Кровь стекала по телу на хвост, образовав на земле крупную лужицу, кое-где уже засыхала.

– Что с тобой? – Сердце застучало в ушах, он присел на корточки рядом с ней.

– Да вот, – она пыталась отшутиться, – умирать собираюсь.

– Как так? – Вампир ничего не понимал. – Как такое может быть. Ведь я недавно отошел. Кто это сделал?

– Охотники. Они пришли за барсом, но случайно попали в меня. Ты не должен винить их. – Она в спешке хватала его за руку.

– Винить! – Заорал он, раздуваясь от гнева. – Винить! Да я разорву их в клочья!

– Нет, не надо, прошу тебя. – Харша силилась подняться, чтобы схватить его крепче и не отпускать, давая людям время скрыться. – Это я сама виновата.

– Я отнесу тебя к твоим родичам. Они должны вылечить.

– Уже слишком поздно. Только силы истратишь. – Пыталась вразумить его Харша тяжело вздыхая. – И если вдруг тебя кто-то увидит со мной…такой… У меня уже нет сил, чтобы менять облик.

– Ты что, думаешь, что я оставлю все на произвол судьбы. Я должен что-то сделать.

Подхватив ее длинное, обмякшее тело, он взмыл в воздух, сделав обоих невидимыми. Харша смотрела на него взглядом полным любви, обхватив шею руками. Тонкие запястья танцовщицы. Лицо заострилось, белея. Он летел над безлюдными холмами, изредка опуская взгляд на её облик, с каждой минутой приближающейся смерти становящийся прекрасней. Красная жидкость стекала по ней, впитываясь в ткань серого халата на его животе, пропитав собой всю одежду, спускалась ниже, и он уже чувствовал, как ноги в серых штанах становятся влажными и липкими, погружаются в запах убийства. Её голова то и дело безвольно закидывалась назад и ей приходилось прилагать сверхусилие, чтобы смотреть на него.

– Держись, держись. – Шептал вампир. А в глазах был только ужас. – Возьмись одной рукой за рану. Держи ее, чтобы кровь не уходила.

– Ты просто герой. – Улыбаясь дотронулась до его лица. – Только не мсти, прошу тебя. Не стоит запускать карму на новый виток.

А он молчал, в ответ стиснув зубы до хруста. Видя, как она умирает, понимал, что не успеет доставить ее к нагам врачам. Принялся снижать высоту, приземлившись на вершине холма. Ее тело уже не держалось. Руки разлетались в стороны крыльями. Он положил её прямо на камни, скинув с себя верхнюю куртку с запахом, принялся вытирать ею кровь умирающей. Бессмысленное действие. Она подняла руку, медленно проведя по его растрепавшимся волосам, убранным на спине в длинную черную косу. Аймшиг замер, а потом схватил её руку, крепко прижав к груди. Первый любящий жест всей его жизни. Она осторожно погладила его щеку. Дышать было тяжело. Она откинула голову назад, но тут же, буквально через несколько мгновений опять вся навострилась, подняла корпус, опершись на локоть. Мягко вытянув свою руку из его ладоней, указала в сторону горизонта.

– Что там? Смотри. – Она щурилась, пытаясь разглядеть что-то в дали. Аймшиг обернулся.

– И что там? Что ты видишь? – Спросил он в ответ, не замечая на что указывает её палец.

– Я не понимаю… – Отвечала она, задумчиво дотрагиваясь до подбородка, не прекращая вглядываться в даль.

– Там ничего нет, просто облака. – Аймшиг чувствовал, что его будто придавливает огромным камнем. Она уходила, впитываясь красным в серую земляную пыль. Покидала его навсегда.

– Да, нет же. – Твердила нагини упорно. – Вот там что-то движется навстречу. Я даже слышу звук колокольчиков.

– Хорошо бы это Церин летел к нам на всех парусах. Только его сейчас ожидаю. – Аймшиг с нежностью разглядывал ее внезапно помолодевшее лицо.

Она начала улыбаться. Сначала незаметно, потом все яснее, так что губы расползались, обнажая белые мелкие зубы с выделявшимися клыками, которых почти никогда не было видно при обычном разговоре. Вытянулась, распрямилась вся, словно подготавливая себя к долгожданной встрече. Бесконечное торжество сияло во взгляде. Она покачала головой из стороны в сторону, будто не веря себе.

– Это они… – Прошептала тихо. – Это они, они! – Аймшиг быстро повернулся, ничего не замечая. – Это они идут. Они идут. – На её нижних ресницах виднелись капли накативших слез радости. Поднеся руку к губам, она шептала, словно в бреду. – Слышишь? Слышишь эту музыку? – Она хватала его слабой рукой, пытаясь встряхнуть. – Я все не верила, но они идут. Они идут сюда.

Она все шептала и шептала, и откуда у нее только взялись силы, чтобы так долго сидеть, опершись на локоть и вглядываться в заваленный облаками мутный горизонт. Аймшиг закрыл лицо руками, не в силах вынести это. Она словно напевала себе под нос какую-то мелодию, слышимую как наяву. А у якши в ушах звенел только ветер. Наконец, бессильно соскользнула с локтя, повалилась на землю. Губы пересохли, на лице сияние победившего смерть, лицезрение вечности в глазах. Аймшиг только и слышал, как она говорила сбивчивым шепотом странные речи, недоступные его пониманию.

– Они подходят, они уже близко, Аймшиг. Звон цимбал эхом разносится по всему небосводу. Лазуревое сияние… Когда их не было, я все думала и думала, зачем мне эта пустыня, но вот теперь я вижу там их корабли, сотканные из цветов. Земля преображается… Пустыня покрылась пышным садом. Слышишь. Все в цвету, как весной. Там, где они проходят, земля становится золотом. Что за чудные звуки раздаются повсюду? Не довелось мне в жизни слышать таких… Как же их много. Тысячи тысяч. Несут зонты и победные стяги… Зонты и победные стяги…

Она затихла. Аймшиг тронул ее холодную руку. Глаза стеклянные, пустые, неотрывно замершие, устремленные в синеву неба.

А деревья продолжали прорастать. Те, кто были сверху, там в плывущих по воздуху кораблях, танцуя, кидали в землю бесчисленные семена, прораставшие сразу же, как по волшебству. Они вскидывались к небу, расширяли крону, и когда тени плывущих судов проходили над ними, внизу уже стояли усыпанные драгоценными плодами бесчисленные деревья. В воздухе плавно скользили миллионы лепестков появившихся из неоткуда и исчезающих в никуда. Харша сидела как обычно в своей позе посреди преображающейся пустыни. Когда процессия уже подошла к ней настолько близко, что можно было различить их лица, она заметила божество в короне, сидевшее на троне выше всех, на лотосе из сверкающих драгоценностей. Их огромные корабли словно уткнулись о невидимую мель и сверху вниз полетело множество хрустальных лестниц. Божество покинуло трон, вниз устремляясь, к ней на встречу, и свита несла за ним зонты и победные стяги. Когда он только ступил на первую ступень, она уже различила улыбку на округлом ласковом лице. Ей не верилось, что Он сам пришел за ней. Со всеми спутниками, тысячами тысяч танцующих даков и дакинь, несчетным количеством женщин и мужчин бодхисаттв.

Знакомый незнакомец, не торопясь спускался по лестнице. Улыбался так, словно долгие годы жаждал этой встречи. Глаза светились синевой. Сколько времени прошло…Как же долго они ждали друг друга… Харша вся потянулась к нему. Ее сердце трепетало. Она поднялась и пошла навстречу. Да, да, именно пошла, ибо не было у нее больше прежнего змеиного тела. Она была точно такой же, как тысячи тысяч дакинь, облачена в шелковые одежды парящие прямо над телом, к нему не касаясь. На голове корона, как и у них, и все тело в сияющих украшениях. Ей совсем не хотелось плакать, не хотелось бежать вперед или отстать сзади, стоя, теряясь в сомнениях, достойна ли этого. Таких скорбных мыслей у нее больше никогда не возникало. Никогда они больше не появлялись. Заблуждения ушли прочь вместе со сброшенной змеиной шкурой обусловленного существования.

Синеглазый остановился в паре шагов от нее. Окружающие девушки и юноши улыбались, словно сбылась их самая заветная мечта. Словно они тоже всем сердцем хотели, чтобы она стала одной из них. И теперь видя ее, трепещут от радости. Синеглазый поднял руку в жесте благословения. Музыка стала тихой и нежной, ласково шепчущей. Существа из свиты остановили свой танец. Звуки цимбал, флейт и арф растворились в воздухе. Мир словно замер. И Харша узрела его блаженную форму, недоступную взору смертных. Ту истинную форму, которой обладал одиннадцатиликий Владыка Состардательнозрящий¹¹³, с тысячами рук с глазами на каждой, держащими драгоценные предметы, со шкурой оленя на левом плече, с головы до ног облаченный в царские одежды и украшения, а из его головы, горла, груди разносился свет коренных слогов. Он сиял светом тысячи солнц. Так ярко, что ни один глаз мирского существа не способен выдержать не ослепнув, не потеряв рассудок от страха. Но она узрела все в истинном свете. И узрев распознала явленное. Свет природы своего собственного ума, скрывавшийся в синих глазах юноши.

Сбросить оковы

Время на вершине горы утекало невидимым песком сквозь пальцы. Поднялся сильный ветер, с юга надвигались тучи, вокруг потемнело, начинались сумерки. Недовольный мир хмурился. Аймшиг не помнил уже сколько времени он сидит рядом с безжизненным телом. Кровь на его одежде стала подсыхать и задубела. А он просто сидел, впялившись в ее открытые, казавшиеся сейчас ненастоящими, глаза, своим пустым отрешенным взглядом. Опустошенным. Заброшенным. Нет, слез у него не было, да и быть не могло. Разве могут возникнуть они в иссохших черных колодцах, откуда, словно летучие мыши, лишь изредка вылетали гонимые тьмой подсознания, резкие, жгучие, губительные мысли.

Поза, в которой он сидел, уже давно покалывающей болью упиралась в поджатые голени. Он пересел рядом с ней, облокотив скрещенные руки на согнутые колени. Задумчиво глядел на запад, где уходящее солнце скрывалось за темно-серыми тучами. Смотрел туда, куда только недавно указывал ее дрожащий от напряжения восторженный палец, в ту сторону, куда она улыбнулась в последний раз. Повернул голову. Да, она все еще здесь, хотя давно стало ясно, что в ней уже не осталось ничего из бывшего ею. То самое, запредельно важное, непомерно главное, жизнь сохраняющее, блеском глаз отсвечивающее, уже испарилось, как мелкая лужица, оставшаяся после ночного дождя, исчезает, как только восходит жаркое солнце. И она испарилась, превратившись в тучи, приходящие с юга, уносимые ветром на запад. Туда, в тот край, в ту страну, откуда пришли они. Кто это был, он не знал и знать не желал, но именно они сейчас виделись ему виновниками произошедшего. Сглотнул, чувствуя, как из центра груди, приходящей дрожью разрастается злость. Теперь он дышал как-то прерывисто, мелко, словно на этой горе было мало воздуха. Подступающее чувство железным обручем охватывало грудь, обжигало, мешало нормально вздохнуть. Это была злость, переходящая в боль и боль, превращенная в злость. Все смешалось в едином бурлящем котле ненависти. В горле застрял невидимый ком, и сколько бы он не глотал, пытаясь прогнать его, ничего не выходило.

Вдруг резко, для самого себя, молниеносно и легко подскочил, словно буря гнева теперь вела его, управляла силами его жизни, и подняв пару камней в бессильной злобе, запустил их на запад. Камни, пущенные со сверхъестественным импульсом, летели прямо и долго, как пущенное из пушки ядро, и исчезли где-то в далекой невидимой глазу дали, в сером мареве сумерек. Дышал сильно, натужно. Взгляд потерялся в глубинах памяти, где только недавно, еще буквально вчера, она говорила что-то, смотрела отрешенно на кроны осенних деревьев, поправляя рукой волосы. Его лицо становилось темнее, но он и не думал об этом. Набравши полную грудь воздуха, он крикнул, что было силы, и крик тот был больше похож на рокот сотен военных рогов, сливающихся в унисон перед битвой, на низкий рык льва, разносящийся над саванной, на грохот сошедшей лавины. Это длилось так долго, что с ближайших скал посыпались камни, увлекая за собой, захватывая в плен новых и новых последователей, превращаясь в шуршащие потоки, вторящие его крику.

Остановился, трудно было дышать. Обернулся к ее старой оболочке, в которой ничего не осталось. Простая кукла. Хрупкие кости хрустальные, ломкие ледышки запястьев рук. Ничего важного и нужного для него там уже не было и на миг показалось, что сейчас смог бы запросто бросить тело, как камни, чтобы больше никогда его не видеть. Но вместо этого, словно испугавшись своих мыслей, как-то тревожно-быстро нагнулся к ней принявшись гладить её руки, и в этом движении не было никаких чувств, словно бы он гладил скалы, землю, песок. Ибо это уже было не отличить от скал, земли и песка. Начал снимать свою одежду. Тибетскую длинную куртку, испачканную кровью, что уже лежала брошенная рядом, он свернул и подложил под ее запрокинувшуюся голову. В парчовый алый халат, тоже пропитанный кровью до самых колен, он укутал её обнаженное тело, подоткнув под бока, как одеяло. На хвост не хватило длины и долго смотрел на него в некотором отупении. Потом вдруг очнувшись, стал подыскивать глазами пару мелких красивых камней, чтобы закрыть ей глаза, но не найдя ничего вокруг, встал, суетливо бегая, рыская. Найдя, бережно прикрыл веки, положив на них камни. Заметил свои руки. Они становились темно-синими, почти черными, как темные грозовые тучи, летевшие с юга, точно такими, какими бы были, не принимай он много лет эту форму монгольского хана, которую примерил ещё во времена нашествия и исключительно из чувства восторга перед безупречным покорителем земель человеческих, не знающим жалости. Вспомнил он почему решил это сделать. Весь род людской хотел бы тогда уничтожить. Не стоит он того, чтобы его защищали. Мерзкие пакостники, уничтожающие вокруг себя все прекрасное, что видят, как уничтожили они это чудо, безжизненно лежавшее рядом, как уничтожили бы того барса, ведь его шкура непременно должна быть на полу из розового дерева. Как они, словно смерч, уносили из века в век, все прекрасное, ими не созданное, обращая шедевры в небытие. И тогда он отрекся от своей клятвы, данной защищать род людской, и пожелал лишь одного – уничтожить их полностью, стереть с лица земли. Ведь если их не будет, то остальным станет только лучше. И последовал за полчищами свирепствующих кочевников, наполняя их легионы своей яростью, насыщая их стрелы губительной силой. Но другие якши из его племени, видя все это, поймали, изловили злого духа, сковав навсегда цепью проклятия, навесив на шею камень, пылающий каждый раз, когда подходил близко к святыням. Тогда и уменьшились силы его, обладавшие способностью заряжать могуществом армии. И иго сломилось само собой, с годами сойдя на нет, потерявшись в веках. А теперь, в этот момент, он снова ощутил, вспомнил силу ярости, владевшей его сердцем века назад. Вспомнил, зачем он живет, воскресил к жизни потухшие уголья ярости. И растворив наконец лицо Чингисхана, казавшегося теперь безобидным ребенком в сравнении с настоящим его ликом, отказался, отрекся ото всех масок. Острые когти прорезались на крупных массивных пальцах темно-синих ладоней. Тело раздулось, как воздушный шар, наполняемый распирающим гневом. Волосы на голове огненно-рыжими, длинными космами разметавшись по круглым покатым плечам. Лицо округлилось, расширилось, и угрожающе загорелись на нем широко распахнутые дикие глаза. Изо рта выдавались крупные зубы с острыми клыками, распространяя вокруг смрад убийства. Вокруг него постепенно собирались тучи. Поднялся, все еще тяжело дыша, глядя на мертвое змеиное тело, словно взгляд свой хотел напитать ненавистью, отжать ее смерть без остатка, растратив все силы в разрушительной агонии. И когда заговорил, голос был низко-рычащим, словно вестник из ада возвещал о своем прибытии.

– Та, что просила не мстить, ушла, оставив меня одного. А потому, только я здесь решаю, что делать. И сегодня я требую возмездия. Люди отплатят сполна своей кровью за твою гибель. Они заслужили это. Да, они заслужили.

Клубящиеся тучи полностью скрывали его обнаженное в демонически-устрашающей форме тело. Он ощущал в себе великий подъем силы. Идеальная ярость. Такого не было даже при Марианне. Эта сила подняла его в воздух, и он помчался со скоростью урагана вслед за убийцами. Достигнув ущелья, где была убита нагини, принюхался к воздуху. Их страх всё ещё липкими щупальцами держался за ветки деревьев. Сейчас он чувствовал их ничтожную сущность. И дьявольский смех раскатами грома разнесся над долиной.

***

Они уже почти доезжали до деревни. Молчали всю дорогу, то и дело оборачиваясь назад, истекая холодным потом гнетущего ужаса. Позади сгущались тучи, надвигалась гроза и изредка у горизонта сверкали молнии. Они были настолько напуганы, что даже не останавливались по нужде, терпя до деревни, боясь остаться наедине с непредсказуемостью природы. Данба все шептал про себя как умалишенный, что теперь злые духи их не простят, что им навсегда заказан путь в горы, что он обеднеет, пойдет по миру, и гневно срываясь кричал на китайца, с которого уже не собирался брать денег, а потому и кричать можно было, что именно тот виноват во всех их бедах. В Веймине в одночасье погиб коммунист-атеист, и он уже со страстью заключенного смертника молился духам предков, Гуань-Инь¹¹⁴ и Будде, о том, чтобы все было хорошо и его никто никогда не трогал. Возможно, если бы не Данба с его неподдельной паникой в безумном взгляде, китаец бы забыл о происшествии спустя пару часов, привычно уткнувшись в смартфон, но атмосфера, царящая в машине, захлестнула его волной паники. Все-таки он доверял местным. Ощущая себя гостем в их мире, он смотрел на мрачные запуганные лица тибетцев, заражаясь от них животным ужасом.

Соржу с неподвижным лицом следил за дорогой, без остановки проматывая в памяти момент икс. Поначалу, он убеждал себя в невозможности увиденного, в групповой галлюцинации, игре света и тени. Хоть и будучи верующим человеком, слышавшим с раннего детства множество мифов о людях со змеиным хвостом, все же считал их просто легендами, выдумками необразованного деревенского люда. В отличие от Данбы, он не верил ни в каких духов и демонов, снижающих удои. Но вспоминая раздавшийся выстрел, навстречу которому выпрыгнуло нечто, он понимал, что другого быть и не может. Это был наг. Он видел его буквально шагах в десяти. Половина человека, половина змеи. Этот наг защищал собой барса. А они ранили нага, а может даже убили. Тучи сгущались как раз над тем местом и словно бы следовали за ними по пятам. Этот тревожный сон, где они задавили змею, и пылевая буря гналась за машиной, сбывался, а Соржу краем души ощущал, что им не избежать наказания. И он с жалостливой грустью вспомнил жену, обещавшую с утра помолиться защитникам, дочку, которой предстояло идти в пятый класс и мысленно обнял их, гладя ребенка по голове, прощаясь. Внутри себя он так же молился, но не как Веймин – о своей безнаказанности, а просил прощения у всех духов природы за свои сокрушительные действия. Он обещал, зная уже, что сможет исполнить обещание лишь в следующей жизни, что навсегда прекратит охоту. Он представлял, как придет на птичий рынок и потратив все деньги, купит столько птиц, сколько возможно. И выпустит всех на волю. Он поступит так же, как в джатаке про золотого павлина, истории из прошлой жизни Будды Шакьямуни, когда охотник раскаялся в своих проступках стоя перед этой чудесной птицей. И сейчас он тоже мысленно стоял перед золотой говорящей птицей, размером больше человека, слезно моля помочь его семье после смерти. Но не успев додумать эту мысль, почувствовал, что машина не управляема. Дорога перед глазами петляла. Машина уходила влево, на обочину, грозясь улететь в кювет. Резко повернулся. Данба бездыханный поник над рулем, не удерживаемый даже ремнем безопасности, который так не любил пристегивать. И, прежде чем Соржу успел хоть что-то крикнуть, схватить руль, машина скатилась с дороги, пролетела метра три и сильно ударившись о землю бампером, перевернулась упав на крышу. Смертоносной невидимой иглой Аймшиг за один удар прошел сквозь сердце пассажира заднего кресла и водителя, остановив их жизнь навсегда. Сердечный приступ – сказали на вскрытии.

Помятая машина лежала, затихнув в мелком ручье, текущем вдоль дороги. Аймшиг медленно обошел вокруг, осмотрев присутствующих. Долго вглядывался в их неподвижные лица, слушал дыхание. Увидев подтверждение своим догадкам, не захотел вскрывать погнутую дверь, чтобы обезглавить последнего, чтобы увериться в их смерти, поэтому легко взмыл, направляясь в поселок, чтобы продолжать расправляться с жителями. Ему казалось, что жажда крови может быть когда-то насыщена. Но нет, она никогда не насыщается. Бездонная глотка. Через час Соржу пришел в себя, задыхаясь от подпиравшей лицо подушки безопасности. Его спас ремень и молитвы жены.

***

Лама Чова провожал посетителя. Приходил его ученик мирянин. Невзрачный пожилой мужчина, почти полностью поседевший, бедно одетый, держатель традиции тайной йоги. Тихий домохозяин, бессловесный. По такому даже не догадаешься, что знает хоть что-то.

Со вздохом уселся лама Чова на свой коврик, где с утра вытирал непрерывные слезы по Харше, и успокоив свой ум, начал ритуал.

***

А разгневанный якша бурей приближался к деревне. Раскаты грома сотрясали округу, молнии сверкали в темном небосводе, люди поспешно выбегали на улицу, собирая с веревок сушащееся белье, пряча под навесы корзины со снедью, заводя животных в загоны и хлева. Видать, сильный дождь будет, говорили друг другу, не ожидая совсем, как с одной из гор в них уже летит огромная глыба, поддерживаемая невидимой силой. Он разжал руки и с сильным грохотом, унося с собой потоки мелких камушков, глыба упала в реку, перекрыв ей течение. Люди оборачивались, с тревогой глядя на рушащиеся горы, что окружали их поселенье. А Аймшиг бросал в их сторону один за одним валуны размером с корову. Некоторые долетали, руша постройки, убивая животных. Некоторые сбивались в кучу, катились громыхая. Аймшиг метался по воздуху укрытый серой мглой. Заметив источник их страха, окруженные со всех сторон сверкающими молниями, словно заточенные в клетке животные, люди обезумели. Женщины с криками хватали детей, убегая прочь по улицам. Бросали имущество, со всех ног спасаясь от катастрофы. Единицы уезжали на машине, кто-то скакал на лошади, эгоистично бросая в бушующей буре своих старых и медленных соплеменников. Аймшиг навис над деревней с камнем в руках.Всё, что держал он, будучи невидимым, тоже становилось таким и сейчас он со злобным наслаждением разглядывал, как зажиточные люди, ополоумев неслись на пикапе, проезжая мимо бежавших пешком, хотя в кузов могло поместиться много народа. После встречи с тем джипом, он, казалось, питал особую ненависть к автомобилям, а потому, летел за ними ожидая удобного момента для сброса булыжника, способного превратить кабину в лепешку.

Внезапно из-за гор у него за спиной раздался пронзительный звук. Словно острием клинка, звук разрезал округу, прекращая множественные удары молний, останавливая закручивающееся кольцо облаков. Сердце Аймшига кольнуло болью. За жутким, оглушительным воем, показавшимся якше похожим на лошадиное ржание, последовали тяжелые громыхающие шаги, словно к деревне приближался грузный великан, каменный голем. И опять дикое пугающее ржание разнеслось по долине, от которого Аймшиг словно оглох. В голове его слышался только громкий свист, как после взрыва при контузии. Он выронил камень на опустевшую снизу дорогу и сжал голову руками, словно прячась от новой приближающейся волны душераздирающего ржания, сламывающего его силы, страхом попирая его горделивую ярость. Когда ржание послышалось в третий раз, руки не спасли якшу от проникшего сквозь кости черепа непосредственно в мозг звона, от которого должны были полопаться все стекла в домах, но тем не менее стояли невредимые и люди, только что испуганно бежавшие прочь, останавливались за деревней на дороге, тревожно глядя на стихший камнепад.

Тяжелая сила накатила на иссини-черное тело с когтями. Он стал задыхаться. Схватившись руками за горло, снова нащупал раскалявшуюся цепь с повешенным на нее жаром горящим камнем с тайными письменами. По мере проявления, она опять начинала душить его горло, безжалостным удавом стягивая шею с каждым выдохом. От боли он даже не мог закричать, в панике хватая воздух, поспешно, как выброшенная на сушу рыба. Пришлось опуститься на землю. Изможденным взглядом покрасневших демонических глаз, он смотрел в ту сторону, где только что раздавался звук. Сумеречные горы озарились красным сиянием. На них стоял некто, пока еще сложно отличимый, но быстро приближающийся. Испуганный до смерти якша со страхом следил, как нечто с пугающей скоростью приближалось к деревне. Было в этих движениях что-то необъяснимо жуткое и он все пытался понять, почему ему становилось страшно так, что кишки выворачивало. В приближении красного пятна, в образе которого все четче начали угадываться пугающие черты демона, поднявшегося из самой преисподней, было что-то ненастоящее, порывистое. Он вроде бы шел, шаг за шагом, медленно и Аймшиг видел это. Но стоило хоть на миг моргнуть, от натуги вытягивая в стороны канаты цепей, сжимающих горло, как демон тут же оказывался ближе не на пару шагов, а на добрую сотню. Он словно бы перепрыгивал, двигался в перемотке кадров. Часть его шагов оставалась невидимой зрителю. Вроде следишь за ним, и он предсказуем, а вот и нет, он уже резко приблизился и дальше не знаешь, что еще может вывернуть.

Аймшиг упал на колени. Лицо наливалось кровью, он почти задыхался. Красный демон приблизился к нему, появившись шагах в двадцати. Остановился. Скованный якша смотрел на него сквозь выступившие слезы. Перед ним красовался трехголовый, шестирукий, шестиногий огненно-красный повелитель огня, из него же вырывающийся. Все головы одновременно смотрели во все стороны, рассинхронизированно вращая глазами, и каждый из глаз в то же время неотрывно следил за вампиром. Головы в коронах из черепов, а из макушки вырастали три зеленых лошадиных головы, издававшие пронзительный звук исполинской сирены. Красный демон топнул одновременно тремя левыми ногами и Аймшигу показалось, что от этого стука земля поднялась волной и пошла на него, грозясь закрыть собой. Потом он так же стукнул тремя правыми ногами и от земли уже ничего не осталось, а якша падал и падал куда-то в пространстве, но демон стоял в нескольких шагах напротив, недвижимый. Он держал меч и трезубец с черепами. На плечи наброшена свежесодранная кожа человека со всё еще стекающей по ней кровью, поверх красовалась гирлянда из черепов. Мощные бедра обвязаны тигриной шкурой. Он скалился на Аймшига своими тремя зубастыми ртами, из которых полыхало огненное дыхание. Аймшиг сидел перед ним на коленях, сломленный ужасом, прикованный к земле весом каменного изваяния с письменами, не в силах скрыться, убежать, не способный вымолвить даже слова, молящего о пощаде. Демон не двигался. Больше всего Аймшиг боялся этого непредсказуемого молниеносного движения.

– Кто ты? – Наконец хрипло прошипел он.

– Я защитник этих земель. – Взревел красный демон полыхающим дыханием обжигая пространство. Окружавший его ореол огня разросся до небес. – Как осмелился ты распоряжаться судьбами людей, живущих здесь? Говори!

Но Аймшиг уже не мог ничего ответить, он хрипел, протягивая вперед руки, жадно хватающиеся за воздух. Демон щелкнул пальцами. Цепи на шее вампира ослабли и тот жадно хватал воздух. Первое что он сказал было:

– Как… как ты сделал это? Ты можешь снять с меня цепи?

– Да. – Отвечал тот голосом подобным грому, до нутра пробирающим. – Но не стану этого делать. Ты нарушил свою клятву и теперь, вплоть до своей смерти будешь носить их.

Аймшиг сокрушенно упал ниц, словно земным поклоном почитая пришедшего чтобы победить. В тот момент он ощущал такую силу и власть, исходившую от огненного пылающего тела, какую никогда прежде не удостаивался лицезреть. Эта сила словно сломала в нем что-то. Сначала был только застывший в глазах мистический ужас, преобразовавшийся после в бушующий необузданный восторг. Аймшиг понял, что века назад, когда свои родичи его избили, связав, обездвижив, то даже все вместе сложив свои силы, они не смогли бы тягаться с щелчком пальцев пылающего демона. Ему захотелось хоть как-то стать ближе к таким мистическим способностям, хотя бы в его подчинении быть способным лицезреть эту мощь, исполнять все приказы победителя, так сильно, как он никогда ничего не желал. Будучи из тех, кто ценил только силу, уважал только силу и понимал только силу, Аймшиг фанатично принял полное превосходство трехголового, пожелав вверить ему свою жизнь, пожелал распластаться пред ним, стать ковром, по которому тот будет ходить, рабом, слугой. Демон видел все его мысли, но ждал его слов. И в стенающем крике Аймшиг воскликнул:

– Кто ты, о пылающий жаром несокрушимой силы? И почему, когда я вижу твое величие, то страх мой превращается в единственное стремление, единственное желание. Такое твердое желание, будто оно высечено на камне. Как я хочу служить тебе, о Великий! Прошу, смени гнев на милость и прости меня за то, что так нагло вторгся во владения твои. И прошу тебя, прими меня в свои верные слуги, позволь мне стать безропотным рабом твоим, исполняющем волю твою. Я поражен видением твоей силы, словно это была бы смертоносная стрела, убившая во мне всю гордыню, что сжимаешь ты в одной из своих рук. Ведь сам я ничтожнее самой малой песчинки, по сравнению с тобой, о Великий. Ты как гора Сумеру¹¹⁵ – повелительница гор. Твоя мощь может держать на себе все мирозданье. Прошу ответь, примешь ли ты меня в свою свиту? Позволишь ли мне действовать под твоей волей?

Аймшиг бился головой о землю, стоя на коленях и придерживая руками мешающую табличку. Демон отвечал громогласно:

– Имя мое – Хаягрива¹¹⁶, потому как сражаю врагов ржанием лошади. Я вижу твое раскаяние и прощаю тебя. А потому не буду убивать. Но словами не воскресишь убитых тобою, не построишь разрушенные дома. А потому я приказываю тебе восстановить твой утраченный обет служить людям, защищать учение Будды, спасать монахов от иноверцев. Ты помнишь, что это и есть цель твоей жизни Дхармапала?

– Да, я все помню, клянусь тебе, о Великий! – Аймшиг с трепетом смотрел на Хаягриву.

– Да будет так! – Словно бы поставил этим жирную точку, принял под свое крыло раскаивавшегося якшу, закрыл все распахнутые двери. Гневный защитник таял в воздухе, пока не остались только глаза на переднем красном лице, и все они следили за Аймшигом не спеша покидать пространство, но потом и они исчезли медленно закрывшись.

Невыносимые тяжелые цепи с глухим стуком упали на землю, разбившись на тысячу осколков. Он смотрел как камень с письменами тает в воздухе, рассыпаясь с каждым порывом ветра, словно сделан из пепла. Удивительно, но решив стать навечно слугой, он впервые за всю свою жизнь ощутил свободу.

В комнате со стенами, выложенными из неотесанных камней, погруженной в вязкий ночной сумрак, лама Чова открыл глаза. Он улыбался.

***

Погребальный костер для Харши возвели неподалеку от перевала, где прежде она строила ступу. Удивительно много пришло народа. Выглядели, конечно, как люди, но Марианна всё же догадалась. Церин рыдал безутешно, и его уже устали успокаивать. Все остальные стояли с печальными лицами, с цветами в руках. Никто не разговаривал. На пустой площадке наги возвели огромный пьедестал, на вершине которого лежала завернутая в белую ткань Харша. Похороны проходили по воле царя нагов и ведическому обряду и долго обсуждалось, кто же должен первым зажечь костер. Аймшиг старался теперь не смотреть в сторону Марианны, на чьей шее висела колба с амритой, переданная ей еще при расставании Харшей. Гуру Чова уже плохо ходил. С недавних времен, самочувствие прежде бодрого старика, резко ухудшилось, словно он потратил всю свою жизненную энергию и резко постарел. Но все так же иногда смеялся припадочно, заставляя окружающих оглядываться с недоумением.

Фислара не было. Аймшигу хватило сил только чтобы перенести сюда Марианну, сильно испуганную его внезапным появлением. Нильдар же жил сейчас в довольно отдаленном месте и даже не подозревал о случившемся.

Когда нужный момент наступил, йогин, взяв подожженный факел, двинулся к телу, поддерживаемый под руки молодыми монахами. Джолма утирала слезы глядя, как пламя лижет длинное тело, похожее на мумию. Она узнала секрет о том, кто жил у нее все это время, только сегодня, и чуть было не закатила истерику, если бы гуру Чова не стукнул ей по лбу своей деревянной тростью обладающей силой бессловесного убеждения. Теперь она изредка потирала синяк и вспоминала, как Харша заботилась о ней, и снова плакала, и плакала, как Церин, хотя муж ругал её за это. Сам Церин ушел прочь от толпы, не выдержав пугливого взгляда красивой индианки, боявшейся, по-видимому, что и он тоже начнет биться в истерике.

Дрова хорошо занялись и жар костра распугал от него наблюдателей. Неподалеку от Церина встали две девушки из свиты его сестры и заговорили полушепотом.

– Слышала, что это была одна великая йогини из наших. – Говорила одна.

– Да, да, это точно. Но вроде как из другого мира. – Поддержала вторая.

– Я знаешь, что думаю. – Продолжала первая. – Как же здорово, что в мире вдруг ни с того ни с сего появляются такие уникальные существа. Это же просто дар какой-то. Не каждый способен на такое. Я думаю, что она уже родилась такой могучей. Ни за что не поверю, что обычные нагини, такие как мы, способны на такое. Я слышала, что она совершала великие аскезы. Это точно дар свыше. Сверхспособности.

– Да, да, ты права. – Опять поддакивала вторая. – Я тоже думаю, что нам, обычным нагам и делать нечего в этих пещерах. Это только если боги одарят силой, тогда уж и можно. Но куда нам до такого.

– Да, ничего уж не поделаешь. Все предначертано. – Тихо ответила первая.

Церин слушал с плохо скрываемым отвращением на заплаканном лице. Не в силах сдержаться он быстро поднялся и закричал на них срывающимся голосом.

– Ах вы тупые улитки! И как же вы такие родились на свет? Мозгов не больше, чем у рыбы! – Присутствующие обернулись, а Церин продолжал кричать разозлившись. – Да знаете ли вы, что она проделала в своей жизни, чтобы добиться этого?! Правильно, ничего вы своими мелкими умишками не способны постичь. Через что она прошла! И это все она делала сама, своими силами. Никто! Слышите, никто ей не помогал, никакие ваши бесполезные боги здесь ни при чем. Они только и могут, что лениво лежать и с боку на бок переворачиваться. Знали бы вы, через что она прошла! Знали бы вы! – Он кричал исступленно, а девушки отпрянули, ужасаясь его вида. Он разрыдался сильнее, крича сквозь всхлипывания «Знали бы вы…знали бы вы…», и все грозился куда-то в пустоту и все деликатно и холодно молчали, но кто-то вдруг с внезапной теплотой обнял его за плечи, заботливо поглаживая по голове. Он обернулся. Рядом стояла индианка с круглыми большими глазами подобными спелым ягодам и тихо шептала ему:

– Я знаю, я знаю… Успокойся. Я знаю. Все знают.

Да будет лес…

Уже почти стемнело, когда они только добрались до места. Погода была мрачной и ветреной. Мелкие крупинки дождя изредка падали на лицо, небо затянули серые однообразные тучи, словно бы размазанные по небосводу. Из-за непогоды время заката словно бы проскочило мимо и ночь быстро обволакивала небольшой холм, к которому они подходили. В другой раз и с другой командой все было бы намного быстрее, но когда вместе идут и молодые здоровые и слабые старики, отряд часто останавливался и становилось трудно рассчитать необходимое время в пути. Когда они только подбирались к месту, Марианна уже издали заподозрила неладное. Сквозь ветви старых сосен проплешиной зияла недавняя вырубка, и это заставляло ее сомневаться в правильности направления. Еще раз сверила по карте. Все верно, но в том самом месте, где находился портал, черные лесорубы уничтожили под корень красоты старого заповедника.

Они остановились на границе остатков леса и опустевшего поля, где ещё лежали разбросанные повсюду и не успевшие перегнить ветки и сучья. Обездолено торчали из земли крупные кряжистые пни. Сердце её загорелось болью обиды за попранное, загаженное место. Надругались над природой. Она прерывисто вздохнула, ощущая бессилие. Где же вы энты¹¹⁷, защитники лесов? Давно ли вы уснули вечным сном забвения?.. К ней подошел молодой парень, кивнул в сторону холма.

– Нам туда?

– Да, туда. – Марианна вглядывалась в даль.

– Похоже, что там кто-то уже занял место. Как же нам пройти? – Он обеспокоенно чесал голову.

– Сейчас схожу поговорить.

– Не опасно ли это? Может пойти с тобой?

– Не надо. Похоже, я знаю кто там. – Она с горечью усмехнулась, двинувшись в сторону горевшего на холме костра.

– Я приду чуть позже. На всякий случай. Проверю, все ли нормально. – Добавил на прощание юноша.

Она старалась идти как можно быстрее, сердце сбивчиво стучало, то замирая от страха, то вновь пускаясь в неистовую радостную пляску, но передвижению мешали большие поломанные ветки, через которые нужно было постоянно перелезать. Наконец, она нащупала нечто похожее на старую тропинку.

Склон холма был довольно крутым, хотя издалека казался плоским и удобным. Поднявшись, она остановилась, восстанавливая дыхание. Осмотрелась. Колючие капли то и дело задувало в лицо, но ветер был по-летнему теплым, ласкучим. Метрах в пятнадцати стояла палатка, рядом горел костер и на пеньке между ними, повернувшись к ней широкой спиной, сидел незнакомец. Марианна засомневалась. Мясистая крупная спина, бритый затылок, одет в камуфляж и берцы. Типичный такой выживальщик. Мужчина копошился в костре, словно не слыша ее шагов. Ей стало немного тревожно. Она громко прокашлялась.

– Добрый вечер! – Приветствовала его по-русски. Но он не оборачивался. – Здравствуйте! – Она потихоньку ступала, как осторожная лань, готовая при малейшем резком движении броситься наутек, обходила его со стороны. Он сидел, вытачивая ножиком колышек. Взгляд в костер. Лицо незнакомое, щетинистое, хмурое, квадратная грубая челюсть. Марианна больше всего боялась, чтобы не попался рецидивист. Но подмечая неприметные тонкости, мелкие штришки, она все больше и больше убеждалась про себя, что это просто выживальщик. Ну и лица у них бывают. Весьма суровые.

– Здравствуйте! – Она кивнула ему улыбаясь, когда он поднял голову.

– Здорова, коль не шутишь. – Ответил ей мужчина на чистом русском, поднимая вверх свинцово-тяжелый взгляд. Мурашки пробежали по ее телу. – Ты что, призрак? – Задал он довольно странный вопрос. Она засмеялась.

– Нет. Я – человек. Просто пришла поздороваться. Наш отряд остановился у подножия холма, и я просто увидела ваш костер и пришла познакомиться.

– И часто ты так знакомишься? – В его взгляде ощущалась опасность. Марианна выдохнула, пытаясь убедить себя, что нож ему только чтобы хлеб нарезать.

– О чем вы? Я просто подошла приветствовать вас, чтобы вы… не боялись нас… – Она нелепо закончила фразу подсознательно догадываясь что опять ляпнула совсем не то что хотелось.

– Боялся вас? – Мужчина как-то презрительно глянул на нее, подняв брови. Ее сердце забилось сильнее, узнав этот до боли знакомый жест прошлого, но разум отказывался верить. Судорожно вздохнула.

– Ну, в смысле, я хотела вам сказать, что мы пришли сюда и мы нормальные люди, чтобы вы ничего там себе не надумали. Поэтому и пришла познакомиться. Но я уже ухожу. Вижу, что вам и так все понятно. – Она отступала назад, улыбаясь натянуто. Он поднялся. Какой-то квадратный качок, подумалось ей, и помахав рукой, она быстро развернулась, в спешке пытаясь скрыться подальше от этого места. Но не заметив в наступившей темноте торчащий корень дерева, запнулась, упала и чуть было не расшибла голову о пень. Неловко пытаясь спастись от падения, она содрала об обломки коры на пне кожу от локтя до запястья. Поставила кучу заноз и расшибла коленки. Мужчина ахнул и быстро подбежал к ней подсвечивая путь фонариком.

– Ну, девушка, кто ж так по лесу ходит! Так и убиться можно.

Присел рядом на корточки, освещая ссадины. Марианна стонала.

– Какая же я растяпа, так неловко. – Она изредка бросала на него пугливые взгляды.

– Нужно обработать рану. Так ты еще и коленки расшибла!

– Я, пожалуй, пойду. – Она пятилась от него, опираясь руками о землю. Он быстро поднялся, вернулся к костру и принялся рыскать в рюкзаке. Догнал ее, когда она уже со всех ног удирала прочь.

– Да постой ты, надо же обработать рану!

– Пожалуйста, оставьте меня, я замужем! – Она бежала спотыкаясь. Навстречу ей из лагеря уже выдвинулись трое. Мужчина остановился и во все горло заорал в порыве раздражения.

– Дак если ты замужем, то надо с мужем быть, а не убегать от него, бросая одного в аэропорту как ненужную собаку!

Марианна резко замерла на месте, словно её подстрелили, но тело еще не успело рухнуть на землю. Из лагеря бежали спасители, но она кивком головы попросила их удалиться. Развернулась, медленно пошла обратно. Он уже вернулся назад и сидел там, где раньше.

– Может хватит маскарада? – Спросила она на нильдари.

– Сколько вас там? – Мужчина отвечал не поворачиваясь.

– Вместе со мной – двенадцать.

– Так вот, пусть эти одиннадцать разворачиваются и идут обратно. В портал войдешь только ты. И если не хочешь, то уговаривать не буду.

Она подошла к нему, встав неподалеку, разглядывая свои ранения и не обращая внимания на его слова. Подошла почти вплотную, протягивая руку.

– Ты похоже хотел мне помочь?

– Помоги себе сама. – Он с пренебрежением махнул головой в сторону соседнего пенька, взглядом указывая на стоящие там пузырьки. Она отступила на пару шагов, но к пеньку не пошла. Так и осталась стоять в темноте, озаренная мечущимися бликами костра.

– Почему ты не хочешь пускать их? – Спросила она наконец, видя, как он принялся опять вытачивать колышек. Но ответа не последовало. Быстро закончив работу, бросил заостренную ветку в костер. Так уже в девятый раз.

– Так значит ты замужем. – Опять он начал по-русски. – С каких это пор?

– Уже давно. – Марианна поджала губы. Он тяжело вздохнул.

– Тогда какого черта ты здесь забыла?

– Нам очень нужно попасть туда. – Марианна осторожно дотрагивалась до болячки, из которой сочились крупные капли крови, аккуратно вытягивая занозы. – Если ты помнишь, то Харша хотела попасть в наш мир, чтобы найти своего учителя. – Тут он резко перебил ее.

– Да уж, как такое забыть?! Годами мне мозг выносила.

– Так этот учитель оказался великий йогин, и теперь он оставил тело. – Марианна не обратила внимания на его раздраженный тон, продолжая спокойным голосом. – И он обещал Харше родиться в мире богини Алатруэ. И теперь я и его ученики должны будем отыскать его снова.

– Экою он забаву нашел, мотать людей туда-сюда, словно это шутки какие, портал пересекать. – Он бросил в костер очередную ветку. Огонь пылал жарко и шумно. Марианна чувствовала, как начинают нагреваться глаза, если долго смотреть на пламя, а потому отвернулась. Небо постепенно расчищалось и стала видна восходящая полная луна. Ветер постепенно стихал. Ночь наступала.

Он продолжал.

– А Харша с тобой?

И Марианна с болью быстро взглянула на него и снова отвернулась, придерживая руку. Потом дотронулась рукой до сердца и быстро одернула обратно, словно вспомнив о ране и теперь с сожалением разглядывая блузку, испачканную кровью. Он видел все это, но смотрел на нее холодным безучастным взглядом чужих глаз. Эта внешность немного пугала ее, не давая повода искренности.

– Да. – Отвечала она коротко. – В каком-то смысле Харша здесь, со мной.

– Что значит: «в каком-то смысле»? Если я её увижу, то ей точно несдобровать. Так что пойди передай там, чтобы сюда не совалась. Ведь это всё из-за неё. Из-за этой глупой затеи. Я мог бы жить как ни в чем не бывало, и ничего из этого не случилось бы. За годы странствий, что я провел здесь, многое успел подумать и передумать. И теперь понимаю, что это полностью ее вина. Если бы не она, то не было бы этих серег, – он вдруг с какой-то ненавистью схватился за уши и вытянул серьги, на глазах Марианны растворяя прежнюю внешность, принимая истинный облик сребровласого Владыки нильдаров. – Не было бы амриты, этого похода… – Он остановился на мгновение, будто поперхнувшись. И продолжил потухшим голосом. – Ничего бы из этого не было. Не было бы всех страданий, что я испытал, бродя по миру людей с тех пор, как получил ту записку в аэропорту. Да даже записки бы этой не было. Ничего бы не было, если бы не эта проклятая змея. Своими руками бы её задушил. Пусть не смеет обратно соваться.

Он замолчал. Черешневые глаза Марианны наполнились нежностью. Она плюнула на то, что может испачкать светлую блузку и полезла рукой за шиворот, вытянув длинный шнурок с мешочком на конце. Растянула тонкие веревочки, раскрыла черную ткань, вышитую причудливым орнаментом. Вытряхнув на руку содержимое, подошла к нему, сунув ладонь под нос.

– Вот твоя Харша, точнее то, что осталось от нее. А сама она уже давным-давно ушла из нашего мира. Она умерла, Сил, так что тебе теперь незачем волноваться. – На ладони лежало несколько разномастных жемчужин и желтый полупрозрачный камень, гладкий как морская галька.

– Что это? – Он поднял на нее стальные глаза.

– Это реликвии, что остались после того, как мы сожгли ее в погребальном костре. Такие появляются только если практик достиг определенных высот на своем пути. – Она перебирала жемчужинки. – А вот это – камень исполнения желаний, который есть у каждого нага во лбу. За счет этого они могут менять форму. Это мне другие наги объяснили. Похоже, что твои серьги сделаны из пары таких. Ну и еще немного Харшиного волшебства, конечно. – Она скорбно улыбалась. Селдрион слушал внимательно, но смысл её слов до него не доходил.

– Что это значит, что она умерла? Как это?

– Да, она умерла.

– Давно?

– Да, уже много времени прошло. Лет шесть наверное…

Он задумчиво смотрел на ее ладонь, ссадины на коже и перламутровые жемчужины на мягкой руке. Весь его вид говорил о том, что он попросту не мог допустить смертность принцессы. Ее скорбную недолговечность. Словно можно было бы вечно ненавидеть её и ругаться с ней, грозиться убить, но даже краем ума не допускать, что она и сама может сделать это. Может взять и умереть.

– Я не мог этого знать… – Медленно произнес он.

– Ничего страшного, я думаю – она обрела лучший мир.

Оторвавшись от раздумий, он молча поднялся, взял с пенька пузырек и вату и подошел к Марианне. Та уже успела спрятать камни обратно. Наблюдавшая за его действиями уже протягивала правую руку. Он взял ее мягкую маленькую ладонь. Смотрел ей в глаза с жгучим холодом.

– Ну, а ты как? Счастлива замужем? – Снова заговорил по-русски, словно не мог произносить такое на нильдари.

Марианна молчала. Смочил вату дезинфектором и по-хозяйски с каким-то особым чувством принялся стирать уже запекшуюся кровь. Она сжимала от боли пухлые губы, морщила нос черноглазая, с кожей бархатной, матовой. И он опять не выдержал. Её присутствие всегда приводило его в особое смятение, трепет. Слова, идущие из глубин страдающего сердца поэта, вошли в его губы, и он заговорил этими словами, словно бурным потоком извергающимися. Страстно-горькими словами-стихами нищего, вечно страждущего поэта Маяковского, годами мысленно повторяемыми, так ладно, спонтанно вырывающимися с его губ. Будто не бедному поэту принадлежащими, а самому Селдриону, повторяющему с придыханием, с трепетом.

Дым табачный воздух выел.

Комната -

глава в крученыховском аде.

Вспомни -

за этим окном

впервые

руки твои, исступленный, гладил¹¹⁸.

Он остановился, держа ее руку, не в силах отпустить. Марианна моргала, пытаясь унять слезы. Она тоже знала эти строки наизусть.

Сегодня сидишь вот,

сердце в железе.

День еще -

выгонишь,

может быть, изругав.

В мутной передней долго не влезет

сломанная дрожью рука в рукав.

Выбегу,

тело на улицу выброшу я.

Дикий,

обезумлюсь,

отчаяньем иссечась.

Не надо этого,

дорогая,

хорошая,

дай простимся сейчас.

Его голос дрогнул, он отпустил ее руку, отступив на шаг назад.

Все равно

любовь моя -

тяжкая гиря ведь -

висит на тебе,

куда ни бежала б

Дай в последнем крике выреветь

горечь обиженных жалоб.

Он больше не мог говорить. Сел обратно на пень, обхватив голову руками. Костер быстро затухал. Луна, раскидав вокруг себя тучи, ясно освещала поляну белым призрачным светом. Его волосы серебром сверкали с сиянием лунным в унисон. Тихо заговорил, словно бы про себя, храня секрет ото всех.

– Я не пущу вас, можете возвращаться. Сначала думал, что только тебя… но теперь понимаю. Как мог быть я слеп все эти годы. Я ждал, ломался, как зверь в клетке. Все же надежда жила во мне, перечеркивая все страдания, что да, точно! Она должна! Она почему-то должна меня простить, что бы я такого не сделал. Ведь столько лет уж прошло. Ведь даже каменное сердце способно растаять. – Он замолчал, сглатывая горечь. – А знаешь, я не говорил тебе раньше, всё повода не было. Ведь я-то тогда… – Он с отчаянием впивался пальцами в волосы. – Ведь я-то тогда зацепился за ту глупость про запах, что ты мне сказала мимоходом. Сначала не обратил внимания, но когда ты ушла из замка жить к этой учительнице и страшная тоска, смертельная мука меня одолела, то ночами бродя по замку я вспомнил об одной вещи, что видел в книге много лет назад. И это так взволновало меня, что бросился искать в библиотеке. Было сложно, но все же отыскал то место, что прочитал сотни лет назад, в те времена не понимая. И спустя столько лет оно обрело значение. Это была книга по магии, если тебе интересно. Там, в самом конце, почти в приложении, я обнаружил сноску по любовному волшебству. Там говорилось, что есть некий феномен, что встречается очень редко, но все же бывает, когда одному из влюбленных кажется, что от его любимого исходит особый приятный аромат. Что тем, кто почувствует это, просто суждено быть вместе. Я, конечно, не верил в то время в такие пустяки. И понятно. Тогда мне казалось, что там говорилось о некоем животном запахе, пробуждающем страсть. Но никогда бы в жизни не подумал, что это будет аромат цветов. Ведь если бы все нильдары и нильдарки друг для друга пахли цветами, то уж точно не стали бы они натираться маслами и благовониями. И тогда я решил, что это неспроста. – Он с горечью запнулся на полуслове, но все же осмелился произнести это. – Тогда я подумал, что ты рождена для меня, а я для тебя, ведь я тоже чувствовал твой запах. Но жизнь слишком жестока. Вся правда лишь в том, что ты рождена только для того, чтобы мучить меня. Как можно любить мучительницу? А ведь можно, представь себе! И сам я дурак, сам виноват, что долгие годы всё таскаюсь следом за тобой. Какой я Владыка, какой царь, если веду себя как собака, ждущая подачки? И теперь только понимаю, что я никогда ничего для тебя не значил, а все мои надежды просто мираж. Уходи прочь, убирайся. Хватит меня мучить! Хватит издеваться! – Закричал он в отчаянии, – Ты не существуешь, ты только видение. Потому что мою прежнюю Мариэ до смерти замучили вампиры. Выпили досуха. А ты – очередная иллюзия злобной змееподобной ведьмы.

Марианна подошла к нему, протягивая левую руку, словно бы опять не обратив внимания на его душевные терзания, но глаза ее покраснели.

– А эту руку полечишь? Она сильнее поранилась.

– Да иди ты к черту! – Взревел Селдрион чуть не плача. Вскидывая на нее блестящие от слез глаза. Лицо раскраснелось. – Уйди от меня, прочь! Пусть тебе твой муж помогает. Уходи!

– Вот я и хочу, чтобы он мне помог. – Марианна никуда не уходила, терпеливо и мягко стояла на своем, с осторожной внимательностью приглядываясь к нему.

– Что? – Он снова поднял голову.

– Я хочу, чтобы ты, как мой муж, помог мне вылечить руку. – Она улыбалась дрожащими губами, которые снова перестали ее слушаться как тогда, в тот пасторальный вечер поломанной идиллии. – По крайней мере, всё это время я надеялась, что ты примешь меня обратно, после всех моих чудовищных выходок. Даже после моего предательства… – Она отвернулась в сторону, подняв руку, на пальце которой красовалось старое фамильное кольцо, ставшее обручальным, выменянное Аймшигу за правду, и вновь возвращенное его обладательнице. – Но если ты хочешь, – продолжала она с расползающейся улыбкой наблюдая всю гамму чувств на его лице, – если ты хочешь, то я конечно уйду. Если ты все-таки хочешь…

Он схватил ее за руку, не веря глазам. Разглядывал кольцо. Марианна взирала на него с торжеством во взгляде. Нет, это уже была не та Марианна, другая, но все та же, прежняя. С годами стала мудрей и спокойней, мягче. Больше не спорила и не бунтовала, увидев бессмысленность страстей. Тяжелая жизнь научила терпению. Понимая, как ошибался, Селдрион рассмеялся словно закашлялся, с жаром сжал ее в объятьях, стискивая талию, всем телом чувствуя ее правдивую материальность, настоящесть. С трепетом продолжая шептать ей на ухо бурные, пламенные речи Маяковского, словно только теперь понял его замысел, прожил его горькую жизнь до конца, и теперь все кончено.

И в пролет не брошусь,

и не выпью яда,

и курок не смогу над виском нажать.

Надо мною,

кроме твоего взгляда,

не властно лезвие ни одного ножа.

Они стояли озаряемые лунным сиянием, два одиночества столь долго скитавшиеся, плачущие то ли о том, чтобы найти друг друга, то ли о том, чтоб побыстрее забыть. Но теперь все прошло. Все закончилось. Одиночество и скитания. Их больше не будет. Не выпадет больше в их век эта карта. Никогда не наступит время расставания. Все впереди, но теперь только смерть способна вновь приблизить разлуку. Вспомнив об этом, Марианна начала сопротивляться, вырываясь из его объятий. Приблизивши губы к его уху, тихо повторяла одно и тоже, одно и то же, пока он не пришел в себя, прекратив жадно стискивать ее тело.

– Дай я сначала скажу тебе. Ты должен знать. Подожди. Дай я сначала скажу тебе что-то важное.

– Что, говори. – Селдрион не выпускал ее из объятий словно боясь, что она исчезнет как призрак выдуманный Харшей, хотя уж давно убедился в обратном.

– Во мне больше нет амриты. Я иду возвращать ее нагам, вместе с реликвиями Харши. Амрита – это то, что было дано мне лишь на время. Теперь я не буду жить вечно, как ты раньше хотел.

Но вместо того, чтобы ответить, он целовал ее шею за ухом, вдыхая одурманивающий запах шелковых черных волос, касался щекой ее бархатных щек.

– Ты пахнешь все так же. Цветущей белой акацией. Как будто в тебе ничего не изменилось. Все так же безумно прекрасна. Теперь я уже не смею помыслить о вечности. – Он оторвался от нее, с искрами в глазах ловя ее взгляд. И усмехнувшись добавил. – Мир людей растоптал мою гордость. Скитания полностью изменили меня, подменив на кого-то другого. Не знаю даже, понравится ли тебе теперь этот другой, ведь мы еще не знакомы. Я и сам дивлюсь переменам. И теперь даже не знаю, кто я, зачем живу и долго ли еще протяну. Поэтому для меня стало важно лишь сейчас. И сейчас я хочу быть с тобой. Просто хочу быть с тобой…

***

Когда синее сияние портала погасло и последний силуэт исчез в пустоте, вибрация гулкого звука прекратилась. На пне лежала одинокая потертая кепочка стража.

Рано с утра, когда небосвод только окрасился в розовый, из чащи показался щуплый старик в камуфляже, держащий ружье наперевес. Рядом с ним семенила дряхлая вылинявшая овчарка. Старик бодро поднялся на холм. Слишком бодро для своих лет. Поднявшись, он не стоял отдыхая, как Марианна, бывшая раза в три моложе, а спешно пошел к потухшим углям костра. Остановился, глядя на кепку. И нацепив ее обратно на голову, уселся, обратившись лицом к вырубке, уничтожившей чудесный лесной дворец, где он правил. Собака с особенным кряхтением, одышкой или может осуждающим вздохом улеглась рядом. Старик долго и пристально вглядывался в даль, словно подсчитывая количество исчезнувшего. Пытаясь запомнить каждую сосну или дуб жившие здесь прежде. В его глазах читалась безутешная тоска, которая нарастает с каждым годом у тех, кто способен запечатлеть в памяти все изменения мира. Потом со смирением в сердце, закрыл глаза, глубоко вдохнув утренний сладостный воздух. Вдалеке щебетали беззаботные птицы. Он сидел на пеньке очень долго, что казалось просто уснул. Его пес-помощник давно похрапывал. Время рассвета прошло и солнце уже начало раскалять воздух. Когда старик открыл глаза – из пеньков, разбросанных по поляне, начала пробиваться нежная молодая поросль, гонимая к солнцу его чудодейственной волей.

2019-2021 г.

Посвящается благу всех живущих. Да обретут они счастье!

Примечания

1

Отрывок из песни украинской группы Flёur «Отречение», исполняющей музыку в стиле приближенном к дарквейв, барокко-поп. Сами характеризуют свой стиль как кардиовейв

(обратно)

2

Наги – змееподобные существа в индуизме и буддизме с верхней половиной тела человека и хвостом змеи. Обитают в пещерах, водоемах. Являются хранителями несметных сокровищ скрытых под землей, а также тайн и мудрости. Самыми известными считаются тысячеголовый змей Шеша олицетворяющий вечное время и царь змей Васуки, которого боги использовали для пахтания Великого океана.

(обратно)

3

Сома – опьяняющий напиток богов в индуизме.

(обратно)

4

Нильдары – класс низших боги (полубогов) с продолжительностью жизни 5000 лет своего измерения. Они лишены страданий старения и болезней, поэтому выглядят молодо до самой смерти. У мужчин нильдаров нет растительности на лице. Перед смертью их ожидают, как и других богов, особые знаки – появляется запах от тела, цветы вокруг них начинают увядать, а сиденье даже на самой мягкой подстилке кажется мучительно твердым. Близкие умирающего, видя эти признаки, пугаются и оставляют его в полном одиночестве. Нильдари – язык нильдаров.

(обратно)

5

Амрита – напиток бессмертия в индуистской мифологии, полученный богами при пахтании Великого океана.

(обратно)

6

Гаруда – мифический царь птиц, получеловек, полуптица. Ездовое животное Господа Вишну в индуизме. Гаруды считаются непримиримыми врагами змеев-нагов, в схватке с которыми наги всегда проигрывают.

(обратно)

7

Брахма – один из трех верховных богов в индуизме. Считается богом-творцом Вселенной.

(обратно)

8

Ссылка на пастушек из Вриндавана и мальчика играющего на флейте, относится к жизнеописанию лил (божественных игр) Господа Кришны, полной аватары (воплощения) Господа Вишну в индуизме. Вриндаван – небольшая деревня, где Господь Кришна провел свое детство. Обладая всеми признаками богов, он имел ко всему прочему запах тела сандалового дерева, что считалось одним из священных деревьев. Благодаря множеству великолепных качеств, обладал также способностью влюблять в себя окружающих.

(обратно)

9

Якша – мифическое существо, разновидность демонов-вампиров владеющих силами природы. Могут существовать либо как злые духи, ракшасы, либо быть на стороне порядка и служить воле богов. В сутрах буддизма упоминается, как многие якши принимали священные обеты охранять Дхарму (Учение Будды) и его последователей.

(обратно)

10

Чапати – индийские бездрожжевые лепешки. Дал – индийское острое блюдо из бобовых.

(обратно)

11

Махашиваратри – один из самых крупных праздинков в Индии, когда отмечается день свадьбы Господа Шивы и Дэви Парвати. В эти дни проходят крупные массовые шествия и богослужения. Время проведения приходится на февраль-март.

(обратно)

12

Отсылка к молитвам маленькому пастушку все так же относится к культу Господа Кришны, распространенному в разных регионах Индии. По приданиям цвет его тела был темно-синим, почти черным, цвета грозовой тучи. От этого и произошло его имя – Кришна, переводящееся как «черный».

(обратно)

13

Веды – сборник священных писаний индуизма.

(обратно)

14

Стихотворение Хосе Горостриза.

(обратно)

15

Хуан Антонио Дельгадо Сантана «Сверху вниз».

(обратно)

16

Элихио – один из персонажей книг Карлоса Кастанеды. Особо одаренный на Пути Знания ученик Дона Хуана.

(обратно)

17

Николай Заболотский «Во многом знании – немалая печаль»

(обратно)

18

Отрывок из стихотворения Николая Заболотского «Лодейников».

(обратно)

19

Сита Дэви – супруга Господа Рамы одного из воплощений Вишну в индуизме.

(обратно)

20

Стокгольмский синдром – термин в психологии описывающий защитно-бессознательную травматическую связь, взаимную или одностороннюю симпатию, возникающую между жертвой и агрессором в процессе захвата, похищения, применения угрозы или насилия.

(обратно)

21

Сергей Есенин «…До свиданья друг мой…»

(обратно)

22

Хаун Рамон Хименес «Конечный путь».

(обратно)

23

Подразумевается пирамида потребностей Маслоу начинающаяся с выполнения физиологических потребностей и заканчивающаяся потребностями в самореализации.

(обратно)

24

Трип – сленговое слово, употребляемое для обозначения наркотического «путешествия» под воздействием галлюциногенов.

(обратно)

25

Отсылка относится к огромным пожарам 2019 года, произошедшим в Австралии. В то время множество волонтеров занимались спасением коал, которые пахнут эвкалиптом, и прочей живности.

(обратно)

26

Дэв (дэвы) – эпитет богов в индуизме.

(обратно)

27

В буддизме считается, что монахи нарушающие свои обеты, рождаются после смерти в теле нагов. Как сказано в сутрах: после прихода в мир Будды всегда возрастает количество нагов.

(обратно)

28

Дакини – женские духи в буддизме, небесные танцовщицы, которые являются носителями, хранителями и защитниками тайных учений.

(обратно)

29

Река Ямуна протекает в Индии и является одним из самых полноводных притоков Ганги. На ее берегу расположен священный для паломников вишнуизма город Вриндаван.

(обратно)

30

Джайпур – город в восточной части индийского штата Раджастан.

(обратно)

31

Тилака или тилак – священный знак, который последователи индуизма наносят глиной, пеплом, сандаловой пастой или другим веществом на лоб и другие части тела.

(обратно)

32

Jordi Savall – Lachrimae Caravaggio Folias – испанский гамбист, дирижер и композитор. В его репертуаре музыка эпохи барокко и Возрождения, а также традиционная испанская музыка. Данное произведение переводится с латыни как «Слезы Караваджо» и написана Джорди Савалем специально для выставки посвященной работам итальянского художника эпохи барокко Микеланджело Караваджо. Произведение исполняется в старинной манере небольшим инструментальным ансамблем (скрипка, арфа, виола).

(обратно)

33

Ситар – струнный щипковый музыкальный инструмент типа лютни, используемый для исполнения классической индийской музыки.

(обратно)

34

Рага – музыкально-эстетическая концепция, закон построения крупной музыкальной формы в рамках индийской классической музыки. Раги классифицируются по сезонам или времени суток, когда например утренняя рага не может исполняться в другое время кроме утра, так как считается что именно тогда происходит максимальное воздействие на слушателя.

(обратно)

35

Имеется в виду фисгармония.

(обратно)

36

Караталы – индийский ударный инструмент, представляющий собой диски из латуни или другого сплава, похожие на маленькиевогнутые тарелочки.

(обратно)

37

Дхоти – традиционная мужская одежда представляющая из себя отрез ткани обернутый вокруг бедер так, что становилось похоже на свободные шаровары.

(обратно)

38

Ладду – десерт из нутовой муки, топленого масла, сахара и специй, представляющий собой маленький шарик размером с абрикос.

(обратно)

39

Матаджи – вежливое обращение к женщине, переводящееся как «Дорогая мать».

(обратно)

40

Далее происходит описание главного храма, расположенного в городе Дхарамсала на севере Индии, места резиденции Его Святейшества Далай Ламы 14 и «столицы» тибетских беженцев в Индии.

(обратно)

41

Имеется в виду памятник воздвигнутый в память тибетцами погибшим во времена китайской оккупации произошедшей в 1950 году, по причине которой тысячи монахов и мирян были вынуждены бежать, а многие погибли замученные в китайских тюрьмах. Известно, что некоторые монахи устраивали демонстративное самосожжение на площадях, чтобы привлечь внимание мира к геноциду тибетцев и уничтожению их религии и культуры, устроенному Китаем, однако, подобные действия не вызвали поддержки со стороны Его Святейшества, так как в буддизме человеческая жизнь является ценной для практик ведущих к просветлению, а самоубийство создает неблагоприятную карму.

(обратно)

42

Полные простирания, когда практикующий полностью ложится на пол перед божествами, относятся к предварительным практикам нёндро, в обязательном порядке выполняемыми всеми буддистами, желающими получить тантрическое посвящение. Могут выполняться единожды в жизни 100 000 раз. Но большинство практиков выполняют их ежедневно на протяжении всей жизни. Тантрическая практика в буддизме подразумевает обширную и сложную визуализацию божеств, а также работу с энергетическими каналами в теле.

(обратно)

43

В молитвенном барабане находятся свитки с мантрами. Считается, что кручение молитвенных барабанчиков приводит к накоплению благого кармического потенциала, необходимого для выхода за предела круговорота сансары (бесконечного и принудительного воплощения в одном из шести миров: богов, полубогов, людей, животных, призраков и существ ада).

(обратно)

44

Здесь описывается тантрический зал внутри Резиденции Далай Ламы.

(обратно)

45

Описывается статуя Будды Калачакры в союзе с супругой. Тантра Калачакры относится к одной из самых сложных тантр ввиду многоступенчатости визуализации.

(обратно)

46

Статуя Зеленой Тары. Будда в женской форме, воплощающая в себе просветленную активность все будд. Считается, что ее мантра устраняет все препятствия на духовном пути.

(обратно)

47

Имеются в виду кхадак – ритуальный длинный шарф, даримый в знак почтения, дружбы или благопожелания. В Тибете кхадак традиционно дарят высокопоставленным ламам или подносят во время богослужения.

(обратно)

48

Мантра Будды Сострадания Авалокитешвары (по-тибетски Ченрези), который является хранителем Тибета, поэтому его мантра относится к самым популярным. Далай Лама считается воплощением Авалокитешвары, поэтому перед его учениями всегда поют именно её. Считается лучшей из мантр развивающей сострадание.

(обратно)

49

Это происходит, когда Его Святейшество появляется непосредственно на территории храма. Тогда исполняется молитва Мигцемы ламе Цонкапе, величайшего буддийского патриарха, учеником которого был Первый Далай Лама.

(обратно)

50

Цампа – обжаренная ячменная мука. Замешанная с молочным чаем, сливочным маслом и солью, является одним из популярных традиционных блюд тибетцев.

(обратно)

51

Миларепа – знаменитый учитель тибетского буддизма, йог-практик живший в 11-12 веках. Был знаменит своим аскетичным образом жизни и сложением множества песен посвященных сущности учения Будды. Один из немногих достиг состояния полного просветления еще при жизни.

(обратно)

52

Понимание пустотности своего «я» и понимание пустотности всех явлений.

(обратно)

53

Дэвадатта – двоюродный брат Будды Шакьямуни и его извечный антагонист. Известен тем, что из зависти к Будде примкнул к его общине с целью посеять раскол, что ему практически удалось. С самого рождения старался всячески навредить Будде и убить его. Одна из этих попыток, упомянутое здесь сбрасывание камня, когда один из падающих камней ударил Будду по пальцу, ранив его. И хоть Будду убить невозможно, но считается, что карма пролития его крови отправляет виновника в страшнейший из адов – Авичи, ад непрерывного мучения. Несмотря на жизнь полную ненависти к Будде, перед смертью Дэвадатта все же раскаялся и принял прибежище в Будде, Дхарме и Сангхе, что тем не менее не уберегло его от попадания в ад, хотя несомненно послужило зарождением корня добродетели ведущего к просветлению. Здесь Ринчен задумывается о том, почему кровь все равно пролилась, если для любого страдания нужно созревание неблагой кармы, а Будда уже устранил неведение, которое ведет к созреванию семян. Возможный ответ на эту загадку кроется в понимании пустотности или взаимозависимого возникновения. То, что нами воспринимается как тело Будды на самом деле не является таковым, а лишь собранием частей. Так же самосуще не существует ни сам Будда, ни Дэвадатта. Это довольно сложный философский вопрос, который не имеет прямого ответа. При медитации на взаимозависимом возникновении должно возникнуть прямое прозрение, лишенное всяческих концепций, поэтому на словах дать ответ на этот вопрос просто невозможно, поскольку все слова обусловлены.

(обратно)

54

Йогин – под этим словом здесь понимается практик Дхармы (Учения Будды), не относящийся ни к монахам, ни к мирянам, всецело посвятивший свою жизнь реализации пути. Йогины всегда оставались нонконформистами (индивидуалистами), находящимися на задворках общества. Жили на кладбищах, лесах и пещерах, целиком посвящая себя поиску истины. Их целью было окончательное освобождение, а бескомпромиссный образ жизни отражал эту приверженность.

(обратно)

55

Гуру-пуджа – ритуал подношения учителю, тантрическая практика единения своего ума с гуру воплощающего в себе воплощенного будду.

(обратно)

56

Пикачу – белкообразное существо из популярного японского мультфильма.

(обратно)

57

Стихотворение Осипа Мандельштама посвященное Лиле Поповой, преданной сталинистке.

(обратно)

58

Культ Санта Муэртэ, современный религиозный культ божеству персонифицировавшему смерть. Берет свои корни в слиянии древних культов ацтеков и майя с католицизмом.

(обратно)

59

Канон Пахельбеля – также известный как канон в ре мажор немецкого композитора эпохи барокко Иогана Пахельбеля написанное для струнного квартета к свадьбе И.К.Баха. И по настоящее время часто используется для медленного танца на свадьбах.

(обратно)

60

Знаменитый отрывок из Нового Завета Первого послания коринфянам Апостола Павла.

(обратно)

61

В тибетской культуре курение считается возжиганием благовоний черной демонице земли.

(обратно)

62

Тханка – в тибетском изобразительном искусстве изображение божеств предназначенное для медитации на их качествах.

(обратно)

63

Колокольчик и ваджра обязательные предметы для проведения тантрических практик. Двусторонний ручной барабан дамру изготавливается из дерева и имеет вид песочных чесов. Используется для практики чод (отсечение привязанностей посредством медитации на кладбищах, визуализации принесения в жертву собственного тела, преодоления бесплотного демона одержимости собственным «Я». В эту практику посвящаются только опытные последователи, постигшим все остальные аспекты учения)

(обратно)

64

Геше – буддийская монашеская ученая степень соответствующая званию доктора наук в западном мире. Чтобы получить это звание, монахи должны были сдавать определенные экзамены на знание священных текстов и логики. Главное отличие между званием лама и геше состояло в том, что ламой называли того, кто истинно достиг духовных реализаций на собственном опыте, в то время как геше означало лишь интеллектуальное понимание учения. Вроде разницы между теоретиком и практиком.

(обратно)

65

Манасаровар – пресное озеро на Тибетском нагорье в Тибетском автономном округе Китая, расположенное в 950 км к западу от Лхасы. Является популярным местом паломничества.

(обратно)

66

Нак – самка яка. Яки – тибетские небольшие быки покрытые густой темной шерстью с небольшим горбом на спине. Самое важное животное для тибетцев.

(обратно)

67

Сиддхи – сверхъестественные силы, развитые благодаря духовным практикам. В буддизме, в отличие от индуизма, развитие сиддх не считается самоцелью, а лишь частью практики развития искусных средств. То есть нужны только лишь для того, чтобы помогать другим. Желание обрести сиддхи без развития альтруизма и мудрости считается низким устремлением и приравнивается к желанию мирских удовольствий и власти. Обычно в текстах упоминается восемь обычных сиддх (в отличие от сверхобычных, под которыми подразумевается достижение состояния будды): умение становиться маленьким как атом или бесконечно большим, левитация, вездесущность, осуществление желаний, управление природными силами, превосходство над природой, полная удовлетворенность.

(обратно)

68

Цитата из произведения Бодхичарья- ававтара (Путь бодхисаттвы) индийского мыслителя и буддийского монаха Шантидевы, жившего в 8 веке в индийском монастыре Наланда, принадлежащему к числу 84 великих махасиддх. Бодхисаттвой зовется существо обладающее бодхичиттой, то есть умом устремленным к достижению полного просветления ради блага всех живых существ и освобождения их от страданий сансары. Бодхичитта зарождается посредством развития сострадания основанного на мудрости, то есть на понимании пустотности всех явлений.

(обратно)

69

Отсылки к произведениям фантастики: Станислав Лем «Солярис», Братья Стругацкие «Обитаемый остров», и научно-фантастическим фильмам Стенли Кубрика «Космическая одиссея 2001» и Кристофера Нолана «Интерстеллар».

(обратно)

70

Чистые земли – миры будд, находящиеся за пределами сансары, населенные исключительно бодхисаттвами. Отличаются от райский миров в других религиях тем, что существа попадают туда не для вечных наслаждений, а для обучения. Нечто вроде университета для бодхисаттв, дающего им временный отдых от перевоплощения в сансаре с целью спасения существ.

(обратно)

71

Держатель линии преемственности – тот, кто своим существованием подтверждает всю последовательность линии духовных наставников бывших до него, вследствие чего обнаруживается подлинность передаваемого учения. Также это тот, кто сам имеет разрешение давать посвящения в практику другим ученикам.

(обратно)

72

Тулку – «перерожденец». Человек способный после смерти сознательно обрести рождение в нужное время и нужной местности. Когда такой учитель умирает, то часто он дает своим последователям указания, где искать его последующее воплощение. С помощью знаков оставшихся после кремации, чудесных снов и гаданий, монахи определяют район его воплощения. После чего исследуют всех маленьких детей в этой местности, предлагая им предметы из прошлого воплощения. Если ребенок проходит все тесты, а также проверяется на подлинность другими высокими ламами, а также Далай Ламой, то ему присваивается титул Тулку. Обычно судьба таких детей предопределена с самого рождения. Они станут монахами. К самым известным из ныне живущих относятся сам Далай Лама, Семнадцатый Кармапа, Мингъюр Ринпоче и другие.

(обратно)

73

Бодхисаттва Манджушри считается воплощением праджняпарамиты, то есть высшей мудрости.

(обратно)

74

Ринпоче – буквально «драгоценный». Уважительный титул для именования высших лам и перерожденцев.

(обратно)

75

Церемония дарования благословений.

(обратно)

76

Слог ПХЭТ – могущественный слог открывающий нашу природу ума, не используется отдельно от практики чод. Изредка может использоваться для общения с духами. Но в данном случае и скорее всего Ринпоче изгнал демона из Марианны за счет того, что смог совладать со своим собственным умом, а не по причине применения «магический способностей» или «колдовства».

(обратно)

77

Входит в «семейство» бодхисаттв.

(обратно)

78

Эон – в сутрах буддизма, это то количество времени, которое потребуется для того, чтобы истереть в порошок скалу размером 25*25*25 км протирая ее раз в сто лет шелковой тканью. То есть неисчислимое количество времени помноженное в несколько раз. Как известно, что Будде Шакьямуни потребовалось три больших эона, чтобы достичь пробуждения с момента зарождения бодхичитты. Его путь тем не менее считается самым быстрым в традиции сутры.

(обратно)

79

Отсылка к песне группы Флёр «Никогда».

(обратно)

80

Хираньякашипу, Бали, Равана – перечисление всесильных демонов в индуистской мифологии живших в другие эпохи и побежденных аватарами Вишну.

(обратно)

81

Шафрановая вода используется для подношений.

(обратно)

82

Художник рисующий тханки – буддийские изображения божеств, чем-то схожие с иконами, но являющиеся не предметом культа, а зацепкой для ума практикующего, картой, на которой каждый элемент имел свое особенное значение для медитации.

(обратно)

83

Описываются события, встречающие при уходе из жизни великих мастеров, при умирании достигших состояния радужного тела (редкое посмертное состояние практиков Дзогчен, когда тело полностью растворяется в радужном свете, оставляя лишь волосы и ногти)

(обратно)

84

Гатха (стихотворение) в одной из Джатак (рассказах о прошлых жизнях Будды Шакьямуни), в которой он вонзил в своё тело тысячу игл, чтобы только услышать эти строки Дхармы.

(обратно)

85

Фислар исполняет песню The Lumineers “Sleep on the floor” американской группы играющей в стиле инди-рок, фолк-рок и американа. Это название буквально переводится как «Светочи». Приводится буквальный перевод.

Возьми с собой зубную щетку, дорогая,

Возьми с собой любимую блузку,

Сними все свои деньги

И собери все сбережения.

Потому что, если мы не уедем из этого города,

Мы можем никогда его не покинуть.

Я родился не для того, чтобы тонуть.

Любимая, давай.

Забудь, что сказал отец Бреннан,

Мы рождены не во грехе.

Оставь записку на своей кровати,

Сообщи матери, что с тобой всё в порядке.

И к тому времени, когда она проснётся,

Мы уже проедем весь штат,

Мы будем ехать всю ночь.

Любимая, давай.

Если солнце не будет сиять надо мной сегодня,

И если метро затопит, а мосты разрушатся,

Ляжешь ли ты на землю и начнёшь копать себе могилу,

Или ты пойдешь против своего смертного дня?

(обратно)

86

Кальпа – в индуизме один день Брахмы продолжающийся 4,32 милларда лет

(обратно)

87

…поэтому иди, иди… – дословный перевод мантры Праджняпарамиты. ОМ ГАТЕ ГАТЕ ПАРАГАТЕ ПАРАСАМГАТЕ БОДДХИ СВАХА

(обратно)

88

Ступа – буддийское культовое сооружение имеющее полусферические очертания. Первые 8 ступ были воздвигнуты после кремации Будды Шакьямуни и содержали его прах. Считается что ступы способствуют сохранению мира, выражают собой чистую природу ума, Просветление.

(обратно)

89

Демоны-людоеды и злые духи в индуизме и буддизме. Ракшасов женского пола называют ракшаси

(обратно)

90

Согласно правилам Винаи (своду монашеской дисциплины) монахам запрещено есть мясо убитых ради них животных.

(обратно)

91

Эпитет Будды Шакьямуни. Такими словами обычно начинается большинство сутр.

(обратно)

92

Татхагата – букв. «Пришедший к таковости(всех явлений)». Эпитет Будды.

(обратно)

93

Это и последующие чудеса явленые Ламой Чова являются свободной адаптацией и интерпретацией сказаний о йогинах прошлого. Несмотря на невероятность историй, множество современников свидетельствовали об их истинности. Некоторые истории можно почерпнуть из книги «Блистательное величие» Тулку Ургьена Ринпоче, некоторые относятся к более древним текстам.

(обратно)

94

Джамбудвипа – в индуистской космологии тот континент, где обитает современное человечество (нечто среза реальности). Пурвавидеха – соседний континент.

(обратно)

95

Дхармапала – пер. «Защитник Дхармы». Гневные божества буддийской мифологии защищающие учение и каждого отдельного буддиста. Имеются легенды, где демоны были обращены в дхармапал магической силой святых (пример Гуру Падмасамбхавы).

(обратно)

96

Часть гуру-йоги, самого быстрого способа достичь пробуждения посредством милости гуру. В этой медитации гуру предстает как Будда, дарующий благословения.

(обратно)

97

Вини́ры – фарфоровые или керамические накладки, замещающие внешний слой зубов.

(обратно)

98

ОМ СВАБХАВА ШУДДХА… – «мантра отсутствия сути» трансформирует все дхармы (мельчайшие элементы, частицы) в осознавание их истинной сути. С этой мантры начинаются тантрические медитации требующие растворить собственное «я, эго» во взаимозависимости.

(обратно)

99

Самадхи – состояние глубокого медитативного сосредоточения. Достигается посредством развития парамиты концентрации – шаматхи.

(обратно)

100

Символизирует преобразование неведения и страстей в мудрость постижения пустоты. Является главным йидамом в школе кагью тибетского буддизма.

(обратно)

101

Шамбала – невидимая страна в горах Тибета, упоминаемая в Калачакра-тантре.

(обратно)

102

Цветок утпала – голубой лотос, символ богини Тары. Зачастую его появление является символом чего-то несуществующего, или настолько редкого, что кажется вымышленным.

(обратно)

103

Архат – в буддизме человек, достигший полного освобождения от клеш и вышедший из «колеса перерождений» сансары.

(обратно)

104

Имеется в виду Зеленая Тара

(обратно)

105

Отрывок из Уттаратантры Майтреи. Он относится к третьему повороту колеса учения и говорит о татхагатагарбхе – семени будды в каждом существе. По замыслу здесь должна была бы быть тантрическая передача, но Уттаратантра относится к разделу сутр, и приведена здесь в силу того, что тантрические тексты не подлежат разглашению.

(обратно)

106

Отсылка к Бардо Тодол, тибетской книге зачитываемой умирающему или уже умершему, в которой и описаны происходящие явления.

(обратно)

107

Великая печать – имеется в виду учение Махамудры, высшей школы тибетского буддизма обучающего ученика непосредственно пребывать в состоянии истинной природы ума. Далее по тексту будет следовать намеренная путаница с практикой Дзогчен (Великого Совершенства), потому как автор не считает себя способной описывать такие глубокие постижения или относить их к одному из учений, поэтому здесь это название приводится лишь для художественного описания.

(обратно)

108

Маудгальяна – один из выдающихся учеников Будды. Славился своими чудесными способностями.

(обратно)

109

Эти слова приписываются самому Будде и объясняют его основной подход, что только мы сами изнутри можем понять истину. Ее невозможно навязать «снаружи».

(обратно)

110

Меконопсис – гималайский мак с синими лепестками.

(обратно)

111

Однонаправленное сосредоточение на объекте.

(обратно)

112

Цитата из Бодхичарья-аватары Шантидевы

(обратно)

113

Владыка Состардательнозрящий – перевод имени Будды Сострадания – Авалокитешвары.

(обратно)

114

Гуань-Инь – бодхисаттва в женском обличие, китайский аналог Будды Аволокитешвары в махаяне.

(обратно)

115

Гора Сумеру – в индийской и буддийской космологии центр Вселенной.

(обратно)

116

Хаягрива – гневный аспект Будды Амитабхи, владыки Лотосового семейства (в которое входят также Авалокитешвара и Зеленая Тара). Защитник учения, устраняющий все препятствия тела, речи и ума. У всех будд и бодхисаттв есть гневное воплощение, но не стоит думать, что оно возникает из-за того, что они гневаются. Гневное воплощение проявляется для того, чтобы усмирять трудных, злых существ, на которых не воздействует мирное воплощение, так как из-за своей распущенности эти существа творят недобродетели.

(обратно)

117

Энты – во вселенной Дж.Р.Толкина это духи-защитники деревьев. Могли ходить и разговаривать.

(обратно)

118

Стихотворение В.Маяковского «Лиличка!»

(обратно)

Оглавление

Часть первая

  Всё-таки жива

  Пробуждение жизни

  Встреча с ханом

  Снежный барс

  История с русалкой

  Черешневый взгляд

  Молодой Элихио

  Сон о золотом павлине

  Фатальная переписка

  Сита Дэви Московской губернии

  Бал

  Незнакомка во тьме

  Перемены

  И я уйду…

Часть вторая

  Счастливые пришельцы

  Грязная кровь

  Электрический разряд

  Жизнь в тридцать первой квартире

  Михаил Александрович

  Исповедь принцессы

  Цена паспортов

  Да кто вы такие!

  Ни шагу назад

  Слезы Караваджо

  Пастушок

  Игра

  Послезавтра

  Солнечный ученик

  С примесью ворона – голуби

  С небес на землю

  Белая смерть

  Красное и зеленое

  Канон Пахельбеля

Часть третья

  Заснеженными тропами

  Воспоминания

  Больная собака

  Прыжок в бездну

  Дьявольская красота

  Дары

  Явление золотого павлина

Часть четвертая

  Харша

  Аймшиг

  Чудеса

  Под водой

  Пустота входит в пустоту

  Предсказание

  Пустыня безвременья

  Процессия

  Сбросить оковы

  Да будет лес…

*** Примечания ***