Черный портер [Нина Ян] (fb2) читать онлайн

- Черный портер 2.07 Мб, 408с. скачать: (fb2)  читать: (полностью) - (постранично) - Нина Ян

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Нина Ян Черный портер


Серенький денек клонился к вечеру. Целый день собирался дождь. И когда он, наконец, пошел, люди даже почувствовали облегчение. Не зря ждали. Не зря зонтики таскали с собой. Зонтики – самые разные, складные, толстенькие, увесистые, цветные и однотонные трости с загнутыми ручками, длинные, острые, похожие на копья – настоящее холодное оружие – спешно извлекались и раскрывались, словно перевернутые колокольчики на огромной клумбе.

По Невскому, если сверху поглядеть, заспешили странные существа – жучки не жучки… может мокрые осенние цветы на коротких и длинных ножках? «Жучков» нес невидимый поток. У входа в метро он, в последний раз плеснув, уносил всех в распахнутые двери. Сзади уже надвигалась ночь. Тяжелые тучи только ускорили темноту. Но они все-таки успели. Вбежали в теплый ярко освещенный вестибюль до ливня и промозглых густых сумерек, темней, чем иная ночь.

– Люсь, это золотое дно, я тебе говорю! Ты че? Они теперь с голой задницей лучше, а свадьбу! Ох, свадьбу им подавай, чтоб чертям было тошно! Эти-то новые!

– Валюта, свадьбы всегда были хуже чем… Как там? Один потоп и два пожара? Нет, это про ремонт, кажется. Так ты говоришь…?

– Не поверишь, чего только не наворотют! Птицы, лошади, пушки палят! А пирог-то, пирог! Машина у них....

– Как – машина? А лошади? Да ну, Валь, скажи спасибо, что не верблюды. Чем бы дитя ни тешилось!

– Один раз был! Я те грю, был дромадер! Псих такой из Эмиратов прилетел и девочку тут себе нашел.

– А почему псих?

– Нет, это я так. Он ничего, симпатичный. Только по-нашему не сечет почти. И девочка у него, знаешь, не та, что завтра будет… А ты у них кто?

– Я помощник и курьер. Ты погоди, я тебе сейчас про завтрашнюю… Она беленькая такая, тоненькая, глазки круглые…

Две женщины выскочили из дверей дома со свежевыкрашенным фасадом и неоновой вывеской «Торжественные события» и тоже устремились в метро. Одна из них, на ходу открывая зонтик, что-то взволнованно говорила подруге, отвлекалась и потому зонт не слушался. Но вот, наконец, получилось, и огромный прозрачный сферический купол с серебристой полосой укрыл их обеих так, что больше ничего не стало слышно.

Утро. Ничто не предвещало.

Ранее утро, необычно холодное для конца августа, выдалось ясным. И когда северное солнце зажгло Невскую воду и шпили города, которому недавно вернулось, в который уже раз, имя Святого Петра, старожилы определили: отличный будет день!

В Павловске его необыкновенные, специально подобранные для осени, деревья в парках рдели, алели и отливали червонным золотом. Но и на Гороховой было на что посмотреть. И впрямь золотая осень. Самое подходящее время для свадеб.

Красная Шкода остановилась у подъезда. Из нее быстро выкатилась резвая шатенка, извлекла из багажника два объемистых, но видно, не особо тяжелых чемодана и поспешила к подъезду. Ее ждали. Дверь немедленно отворилась. Девушка эта была известным в городе парикмахером, любила называть себя еще и «визажисткой», зарабатывала очень хорошие деньги, особенно если, как в этот раз, работала на дому, и теперь готовилась выполнить ответственную задачу.

Невеста волновалась. Она встала в шесть часов. Еще раз примерила туфли. Полюбовалась букетом и фатой. Заставила себя выпить чаю и съесть бутерброд. Спроси ее, с чем? Она не помнила. Но надо было. Обязательно! Еще чего доброго хлопнешься в обморок. Немножко, но поесть. Ну вот, уже подруги звонят!

Девчонки должны прийти помочь. Надо одеться, да так, чтобы не повредить прическу и макияж. Потом приедет жених с ребятами – его встретить. Да мало ли дел! Они и дочку забрали, пятилетнюю Кирочку. Ой, ее еще тоже одеть и причесать…

Невеста, двадцатипятилетняя Лариса, снимала двухкомнатную квартиру на Гороховой улице. Комнаты, обставленные стильной хорошей мебелью, сияли чистотой. Стекла и зеркала сверкали. В большущей, после современной перепланировки, ванной сейчас стояло удобное «функциональное» кресло, на подзеркальнике расположились расчески, щетки и щеточки, флаконы, флакончики, помада, и, наконец, самые любимые духи. Духи хоть и назывались «Митсоуко», но были конечно и всенепременно прямиком из Парижа!

Ну вот и все. Приехала! Задребезжал, затренькал дверной звонок. И работа закипела! Густые светлые волосы до плеч уложили в каре, укрепили тоненький обруч диадемы, прикололи полупрозрачную фату, усаженную, словно светлячками, крошечными блестящими камушками. Миловидное бледненькое личико под мягкими беличьими кисточками сделалось похожим на персик. Светлые реснички заметно потемнели и сгустились. Брови выгнулись дугой.

Платье Лариса выбирала одна. Жених его не видел. Длинное, в талию, с вышивкой «ришелье» по корсажу, мягкие складки шелестят, небольшое корректное декольте открывает стройную шею как раз так, чтобы было соблазнительно и женственно, но не больше. И чтоб украшения – гарнитур «колье и серьги «Лаура» показать. Подруга Женька ахнула: блеск! и осторожно спросила. Лар, брильянты?

Ну, другая бы начала темнить. Или подтвердила – конечно! А что еще? Лариса спокойно объяснила:

– Это «Сваровски» в серебре. Вместе с диадемой купили. Видишь, один камень в середине синий, а остальные прозрачные. И в диадеме так. Можно бы «Лауру» с горным хрусталем, но и так дорого, даже очень…

Женька присвистнула. Ей нравилось красивое слово «Сваровски», и платье, и вообще, а Лариса про себя усмехнулась. Нет, для брильянтов время еще не пришло. Да и не в них дело. Парикмахер закончила, расцеловала невесту, пожелала ей счастья и ускакала. А девушки принялись за платье. Длиннющая молния раскрывала его как орех, а потому:

Шаг внутрь, легкий треск молнии… Цвет у платья был не белый, а серебристый. И с диадемой в волосах, с этими синими звездочкам в ушах, и на груди, Ларка вдруг показалась подруге какой-то северной принцессой.

Снова тренькнул звонок. Зазвенел детский голосок в прихожей, и вошла маленькая девочка, дочка, совсем, до странности непохожая на мать. Разве, глаза… Но в остальном круглощекая крепышка, румяная как пирожок, с блестящими темными волосами вовсе не напоминала северного эльфа. Девчушку Киру привели Ларины друзья Кулаковы. Они уложили ее спать у себя, накормили и доставили к маме поутру.

С Киры сняли пальтишко, размотали шарф, и оказалось, что на ней платье как у мамы! Нет, не пугайтесь – без декольте. Но тот же цвет, тот же, в общем и целом, фасон! Когда девочку причесали, то даже крошечная диадема, и та для нее была!

Народ принялся восхищаться. Щелкать камерами. Киру подвели к маме, затормошили, она было, начала капризничать от смущения, но тут в повернулся ключ в замке, замок лязгнул и вместе с друзьями явился и сам жених.

Девчонки заголосили:

– Ларка, скройся! Мы его немного помучаем и договоримся. Это – первый сюрприз! Мы тебе скажем, когда!

Невеста упорхнула в другую комнату, оставшиеся пошептались и жених с ребятами снова вылетел за дверь.

Четверть часа спустя невеста с дочкой и подругами вышли из подъезда и увидели длинный белый лимузин с открытой дверцей. К нему от подъезда вела красная ковровая дорожка, поодаль стояли несколько человек с инструментами. Как только Лариса сделала первые шаги, грянула музыка! Бог ты мой, она не знала названия, но чудный, торжественный и лиричный, незабвенный полонез Огинского в этом даже и не нуждался. Можно ничего не знать, не чувствовать почти ничего, он сам расскажет без слов, что с тобой происходит сейчас необыкновенное, праздничное, волнующее… Вот сейчас!

Эрик, высокий темноволосый сероглазый плечистый парень, был в смокинге. Они немного поспорили перед свадьбой, что бы выбрать? И решили, что никаких белых костюмов, красных фраков и прочих чудачеств не хотят. Требовалось без фокусов, но все-таки не так как всегда. И тогда приятель-музыкант помог. Смокинг! Чего же лучше?

Лариса, совсем недавно узнавшая, что слово «тюль» мужского рода, старалась ничего не забыть. Покрой ее платья называется «дюшес». Господи, покрой «принцесс», это она хоть слышала. Соседка поминала. Она шила, любила и знала это дело. Но «дюшес»? И вот еще – гардения в петлице! Гардения оказалась георгином. Ничего страшного.

И они не забыли про цветок. Правда, не георгин, но красивый, белый, такой же, как у нее в букете в самом центре. А у нее синий, глубокого сапфирового цвета, точно как камень в колье.

И вот она выходит из дома под звуки завораживающей музыки, Эрик усаживает ее в машину и они едут в церковь! Что, как не сон? Конечно, сон – пастор в сутане сказал несколько теплых прочувствованных слов. Эрику задали вопрос, и он сказал:

– Да!

Невеста тоже ответила:

– Да, если Бог нам поможет!

Оба торжественно поклялись любить и уважать друг друга, хранить верность, поддерживать в счастье несчастье и идти по жизни вместе, пока их не разлучит смерть!

Им разрешили поцеловаться и объявили отныне мужем и женой!

Когда молодожены вышли из церкви, там уже не было машины. Распорядитель слегка замешкался, но лицо его тут же прояснилось. По мостовой зацокали подковы, раздалось фырканье, щелканье бича и – батюшки светы – из-за угла вылетела тройка лошадей! Лошади – холеные, серые в яблоках как в сказке про Ивана царевича, были просто загляденье! Лариса не знала куда смотреть. На открытую лакированную пролетку, на светлые гривы, заплетенные в самые настоящие косички, на дуги в цветах… Нарядный кучер лихо осадил своих красавцев. И Эрик, глядя в ее изумленные светлые глаза Золушки, вдруг сказал что-то по-немецки. Она не поняла.

– Дарф их биттен, – прошептал он. Потом поднял на руки легкую как перышко жену, усадил на белые стеганые подушки, а следом уселся сам.

– Двинулись! – скомандовал Эрик. Друзья стали рассаживаться по машинам. Кортеж тронулся.

Ехать было недалеко. В глубине квартала нашелся небольшой особняк, принадлежавший во время оно графу Сологубу. Эта примечательная в русской истории семья родом из Польши, попав в Россию, быстро обрусела. Родоначальник был поначалу в большой милости у Императора и чудовищно богат. Спустя несколько поколений, отчаянного мотовства и легкомыслия это миновало. Известный литератор, друг Пушкина если и не нуждался, то… Впрочем, это к делу не относится. Он умер в Париже. Ну а в Питере при их родстве и свойстве трудно было найти стоящий особняк, не имевший никакого прямого или косвенного отношения к Сологубам!

Особнячок чудом сохранился почти неприкосновенным, был любовно отреставрирован и преобразован в небольшой клуб для избранных людей. В ней имелся прекрасный зал для торжеств, фойе и даже ухоженный сад с фонтаном и открытой террасой. Там-то и ждали наших героев накрытые столы! Взволнованные друзья со слезами умиления глядели на молодоженов и девочку – тоже в платьице и с букетом. Оркестр – небольшой, хорошо сыгранный джаз-банд, тактично, где надо, вступал и замолкал. Распорядитель умело вел торжество. Все шло по плану, как было задумано, и даже погода, капризная и неверная петербургская погода, не подвела. Утро сменил чудесный августовский ясный денек, солнце напоследок не пожалело тепла. И все, задуманное в саду, прекрасно получилось.

Двое посторонних

Эта необычно теплая, солнечная погода, она-то ребят и привела! Двое студентов пробрались в сад, закрытый для посторонних, без особенных трудов. Они просто перелезли через ограду и продрались через частый кустарник зеленого бордюра. Занятия еще не начались. Это тебе не школа. Но они уже приехали к началу семестра кто откуда. Каникулы были позади. Ребята провели их отдельно. Ну, и соскучились понятно! Интернет, интернетом, но наука еще тоже не доросла, чтоб Валерке заменить его рыжую веселую стервозную Юльку живьем! А тут в кустах была такая скамеечка…

Только через часок, когда заиграла музыка, загомонили гости и засверкали бенгальские огни, Юлька высунула из зарослей давно отцветшего жасмина свой любопытный нос.

– Валерка, свадьба! Нет, ты взгляни, и какая! Давай тихонько проберемся? Посмотрим, сначала из кустов, а потом… Там окна большущие…

Будущий архитектор дополнил.

– Ампирный особняк, окна венецианские прекрасной формы. Но сверху фриз они могли бы....

– Прекрати, зануда! – оборвала его третьекурсница – биологиня и потащила поближе к месту действия, на ходу поправляя растрепавшиеся медно-красные кудри и прихорашиваясь.

Они тихонько прокрались по дорожкам сада и осторожно подобрались к зеркальному приоткрытому окну. Оркестр вступил и замолк. В нарядный зал, украшенный цветами, фестонами из лент и подсвечниками, с помощью официантов торжественно вплыл столик с тортом в форме китайской пагоды из трех воздушных ярусов, изготовленных мастером – кондитером. Барабанщик выбил дробь, и у молодоженов началась веселая возня – чья рука окажется сверху! Победила Лариса, «свадебный пирог» был под общие аплодисменты разрезан, и гости принялись за десерт.

Затем все потанцевали с полчаса, как вдруг распорядитель попросил внимания и объявил следующий сюрприз. На середину зала выпорхнула фигурка в длинном кружевном черном одеянии. Оно скрывало целиком и голову, и лицо. Только пластика быстрых танцующих движений позволяла предположить, что это женщина, а не мужчина. На секунду свет погас. А когда лампионы вновь вспыхнули, сомнения рассеялись. Танцовщица сбросила покрывало.

Это была смуглая девушка, быстрая как ртуть и гибкая как молодая лоза. Она танцевала, браслеты на ее руках звенели, затем не иначе как из воздуха чудом появились еще два небольших бубна, а через несколько минут они снова улетели и растворились, потому, что свет снова погас. Зато засверкали факелы! Это был танец живота, танец бедер, крошечных летающих ножек и рук, похожих на шеи лебедей. Но вот она присела, будто сделалась кошкой, готовой к мягкому прыжку, выпрямилась… из-за ее спиной вдруг раскрылись пестро прозрачные крылья бабочки!

Зал ахнул. Бабочка летала, кружилась, уносилась в потоке света и возвращалась, словно готовая броситься в огонь, сгореть… Сейчас сгорит! Но тут накатил оркестр теплой волной. Крылья взметнулись и опали. Необычайное существо снова свернулось в клубок и… исчезло под звуки музыки и оглушительный гром аплодисментов!

– Слушай, это грандиозно, Валерище! – в восторге объявила Юлька. – Побудем еще, мне страшно нравиться. Я думаю, в суматохе можно и в зал пробраться. Никто ж не поймет – их тут много. Гости невесты будут думать, что мы от жениха а…

– Жениха – что невесты! Можно, но ты кое-что позабыла, – он выжидательно посмотрел на девушку. Ну, не дошло?

– Нет! Не томи, мне вот есть захотелось. Они там лопают… Эй! Так что?

– Ты посмотри на нас. Мы же с тобой… это вот… не при галстуке, а там свадьба! Все причепуренные такие…

Юля взглянула на него, потом на себя – точно. Не годится. Их джинсы и маячки, куртки и кроссовки – нет, не стоит и пробовать!

– Ты прав. Лучше посидим в кустах.

– Ты же проголодалась?

– Ой, мне так интересно! Я такого никогда не видела. У нас в Быково… Ну не важно. Давай подождем пол часика, а потом…

Занятые разговором они не заметили, как в зале что-то изменилось. Публика снова бросила танцевать. Тосты тоже прекратились. Сидящие за столами поднялись и повалили из зала в сад. Студенты, охнув от неожиданности, едва успели спрятаться.

Молодожены сошли с лестницы вниз и остановились. Гости их окружили. А двое молодых людей вынесли складной столик и большой плетеный короб с крышкой, накрытый узорчатым платком.

– А теперь, – промолвил распорядитель, – мы вспомним чудесный обычай. Наши дорогие Лариса и Эрик, пожалуйста!

С этими словами он снял платок, а затем поднял крышку. Под ней оказалась клетка с белыми почтовыми турманами, которые, увидев свет, принялись громко ворковать.

Молодожены засияли. Им вручили каждому по голубю, они подняли их на вытянутых руках и… выпустили в голубое высокое Питерское небо под радостные крики своих друзей. Потом еще… И наконец, они открыли крышку совсем!

Турманы кружились над садом, пара за парой, а затем начали садиться. Гости возвратились в зал. Их ожидала новая часть программы. Голубятники подманили своих питомцев и посадили снова в клетку.

Было и впрямь необычайно тепло. Распорядитель Тарас, человек средних лет, черноглазый живчик, упитанный жизнелюб уверенно без суеты справлялся с шумным, уже подвыпившим слегка сборищем. Он то дирижировал танцами, то устраивал игры в фанты, то требовал тишины и читал поздравление в стихах или объявлял очередной сюрприз. Теперь он решил вывести народ на террасу.

– Друзья, – весело начал, – пришло время вручить молодым супругам подарки! Конечно, вы их осыпали конвертами, которые они откроют сами без нас! Вот, смотрите, здесь – он указал на большой серебряный поднос – их целая гора. Но это не все! У нас есть гости с особой выдумкой и чувством юмора. Ребята мне помогут…

Он махнул рукой, и официанты вывезли столик на колесиках, уставленный коробками, свертками и пакетами разной формы.

– А я немножко прокомментирую. Ну, начали! Оркестр заиграл марш. Тарас поднял первый короб, раскрашенный как-то знакомо. Пожалуй…

– Ну? Вы всматриваетесь и узнаете? Конечно! Это большой кирпич, тяжкий камень, свалившийся с души у друзей Эрика, моряков северного флота, когда он, женился на красивой девушке! Сам камень, правда, они получат в виде вазы из зеленого нефрита… Но это мелочи!

Народ засмеялся и зааплодировал. А Тарас перешел к параллелепипеду из цветного картона, снял с него открытку и прочел:

– Внимание! А это слезы безутешных Эриковых двоюродных братьев – холостяков. Они потеряли своего товарища! Он бросил их! Перешел в армию женатиков! Парни порыдали, порыдали, и вот собрали драгоценную влагу. Она, правда, оказалась очень крепкая…

Тут он приоткрыл коробку, и взглядам гостей открылся нарядный набор марочных коньяков.

Тарас показывал вышитый мешок с кедровыми орехами, диковинный деревянный короб с копченым угрем, большие и маленькие унты из кожи и оленьего меха, бочонок цветочного душистого меда.

Тарас рассказывал и показывал. Гости вставали под аплодисменты. Молодожены благодарили.

Гости возвращались в зал и снова высыпали в осенний сад. Невеста переоделась. Она появилась на этот раз в лиловом платье, не стеснявшем движений. Юбка годе весело кружилась вокруг стройных ножек, когда она танцевала, а блестящие камушки в венке из искусственных незабудок вместо фаты в волосах посверкивали в лучах прожекторов.

Народ разошелся не на шутку. Наступил нередкий на празднествах момент, когда присутствующие уже мало обращают внимание на виновников торжества. И Лариса этим воспользовалась.

Она выскользнула в сад из бокового выхода одна, огляделась и нашла. Вот там, за густым кустом жимолости ее не будет видно. Она покурит и…

– Ах ты, пропасть! – Лариса вскрикнула.

Она чуть не споткнулась и перепугалась не на шутку. Прямо на земле сидел какой-то тип с потертым рюкзачком. Типичный ободранец, правда, не особенно грязный, но обросший, нечесаный, в продравшемся на коленях комбинезоне хаки. Он лузгал семечки. На травке рядом с жестяной кружкой валялась мятая пачка сигарет.

– Этто еще.... образина! Откуда? Здесь нельзя! У, тварюга! Я мужикам свистну, они тебя размажут по асфальту!

Из нежного рта, умело накрашенного и обведенного карандашиком Шанель полилась такая матерщина, что бомж обомлел.

– Ты чо? Ты… не бойсь! Я Федя. Я ничего. Я… куру я тут, – заныл дядька.

– Куруу! – передразнила было она, как вдруг… не на шутку обозлившаяся невеста сообразила, что сама забыла взять сигареты. Да и куда? Карманов у нее не было, ну не совать же их за корсаж…

– Ладно… Хрен с тобой, если… Тихо сиди! Дай-ка закурить! Это какие?

– Хорошие! Малборо, угощайся, нам не жалко!

– Мааальборо? – насмешливо протянута девушка. – Ну да, держи карман шире, паленые конечно. А, делать нечего!

Она вытряхнула сигарету из пачки, попутно ухватив щепоть семечек, и жадно закурила. Сигарета не желала раскуриваться. Лариса бранилась. Но спустя две затяжки, наконец, поостыла и присела рядом с бомжем на пенек.

– Ладно, дядька. Спасибо. Что я, не понимаю? Бывает. Ну, не журись! А ты… голодный, небось? Зайди-ка в туалет, умойся. Только не пугай народ. Коридорчиком без шума пройдешь и за стол. Там еще всего полно – поешь.

Она молча загасила окурок. Мастерски отщелкала семечки так, что шелуха повисла в уголке губ, потом стряхнула их и поднялась.

– Во, бляха муха, дает! Дак у меня маячка есть и гребешок. Я, таво… живо, -проговорил вконец растерянный бомж.

– Эй… девонька! А не выгонят? Ты… сама-то – кто?

– Я? Невеста! – громко, уверенно ответила Лариса. Через минуту ее уже не было. Словно Феде все это только показалось.

Юль, слышишь, разговаривает кто-то. Женский и мужской голос, – дернул Валерка за руку свою подругу.

– Где? Не, шумно, не разберешь, – отозвалась она без всякого интереса.– Густые кусты, стемнело, мне показалось… ссора какая-то или…

– Да бог с ним, пойдем еще поглядим! Или там девушка была хорошенькая?– Юлька хлопнула Валерку по попе и потащила поближе к месту действия.

В зале кружились пары. Играл оркестр. Подавали горячее. Делали паузу. И снова танцевали. Но вот распорядитель опять вышел, позвонил в серебряный колокольчик и попросил внимания. Сделалось тихо.

– У нас есть необычная идея. Мы хотим оставить на память молодоженам сувенир.

Тарас хлопнул в ладоши. Официанты внесли транспарант, на котором было нарисовано большущее раскидистое дерево, усыпанное яблоками. – Наш фотограф сделает моментальные снимки, а мы распишемся. Да еще оставим отпечатки пальцев. Снимки наклеим на яблочки! Можно по двое. Можно и всей семьей! А ребята помогут.

Около транспаранта помощники с красками и влажными салфетками приветливо улыбались. Гости загомонили и устремились к дереву, радуясь новой игре. Удивительно, как и взрослые и дети всегда не прочь себя увековечить!

Они охотно обмакивали в краску палец, а иногда и всю ладонь и прижимали к листу. Следом надо было расписаться. А погодя, получив свое фото, пришпилить или наклеить на место и его.

Мужичка у входа в служебное помещение никто не заметил. Маячка у него была слегка помята, но чистая, синяя такая и почему-то с гербом СССР. Щербатый гребешок Федя использовал на все сто. Физиономию старательно отмыл. А комбинезон? Так коленки, они под столом. Федор очень хорошо поел. Когда же гости в очередной раз высыпали в сад на фейерверк, он подошел, обмакнул пятерню в бриллиантовую зелень и старательно приложил к листу. Федор Поползнев, вывел он толстым черным фломастером. Вытащил влажную салфетку и вытер руку. А потом засунул и то и другое себе в карман. Да, урожайный выдался вечерок у шулера на покое Федьки Поползнева. Пойти попробовать, может бывшая подружка пустит ночевать?

А студентов, хохочущих и целующихся, поймал фотограф в саду. Он оставил свой длиннофокусный помощнику и бегал повсюду с мыльницей. Чтобы осуществить идею «дерева на память» требовались обычные снимки. Ребятишки ему так понравились, что он их сфотографировал без спросу, да так, что они и не заметили. Ну а потом подскочил и показал результат. Снимок оказался удачным. Тогда, не глядя на их веселое сопротивление, он уволок ребят в зал, заставил расписаться, оставить пальчики, а за все эти труды вручил еще одно фото им на память.

– Ладно, значит, судьба, давай тогда что-нибудь съедим, – предложил Валерка, – теперь уже на нас никто не глядит. Даже фотограф вот принял за своих.

Они тоже присели в сторонке и поклевали первое, что попалось на глаза, а вскоре, никем не замеченные, выбрались снова в сад на скамеечку.

– Ну как тебе? – осведомилась Юлька.

– Знаешь, весело у них. Столько всего напридумывано. Но… где многовато, а где и простовато.– А в общем, да – неплохо, конечно. Всем спасибо! Посидим тут или посмотрим еще?

Они поболтали немножко, а потом подошли к открытым уже кое-где из-за духоты окнам.

Жених с невестой снова оказались в кругу гостей. Что-то еще, наверно, ожидалось.

– Валерка, невеста, кажется, устала, – Юля пригляделась и добавила. – Смотри, побледнела как! Или свет падает неудачно? Знаешь, пойдем, пожалуй… Это ты – устала.

– Конечно, пошли.

Студенты повернулись и пошли прочь. Они протиснулись сквозь кустарник и направились назад тем же путем, что пришли. Никто им не встретился. Они без помех перебрались через ограду, обогнули угол и собрались уже перейти через улицу, как вдруг услышали пронзительный крик. Потом еще.

– Господи, это что такое? – Юля остановилась.

– Да верно, дурака валяют. Ты не пугайся. Просто еще что-нибудь придумали. Вампиров пригласили, – пожал плечами Валерий, – но тут же поправился. -Нет, я не прав. Ты погляди, сирены, а вот и скорая… К воротам подлетела машина, и, визжа тормозами, остановилась. Не прошло и нескольких минут, как за ней примчался реанимобиль.

– Пошли, – решительно сказал Валера. – Врачи приехали. Что бы там не стряслось… Мы им помочь не можем. Пойдем.


Пасечник. Звенигородская жизнь как она есть.

Дом, крепкий просторный сруб из толстых бревен, стоял в глубине ухоженного по-городскому сада с несколькими аккуратными клумбами у крыльца. На клумбе лучше всех остальных цветов были флоксы. Нежно лиловые и с алым ободком в серединке, белые, аметистовые, малиновые – они благоухали в нагретом ласковым солнышком воздухе, словно специально старались для хозяина. А он сидел тут же, на вольном воздухе за столом под полосатым тентом, всматривался в большую стеклянную пирамиду перед собой и делал пометки в объемистой клетчатой тетради.

Было тихо. Только дятел прилежно стучал иногда по высокой золотистой сосне, жужжали порой назойливые осы, да птицы перекликались где-то очень высоко над землей.

Хозяина дома друзья прозвали Михайло Потапычем. И не зря. Большой, ширококостный, с русой густой, хоть и короткой, курчавой бородой, басовитый он мог и так эту кличку заслужить. Но родители угадали и впрямь нарекли сына Михаилом! И этот «таскавший железо» с юности штангист, а потом борец-тяжеловес теперь к сорока охотно и без обид откликался на Потапыча.

Зимний добротный дом принадлежал ему самому с женой и детьми. Они любили тут жить до заморозков. Правда, теперь, когда дети подросли, в школу из Звенигорода стало добираться уже не с руки. Но в выходные, да в такую чудесную погоду… Он-то и на неделе еще иногда остается. На факультет он все равно ездит, если надо ночь-полночь, биостанция рядом, термиты… Да, термиты! Это было его новое увлечение. Одновременно, помощь другу, отпускнику. Пора сделать учет. Недавно он объяснял детишкам, что термиты вовсе не муравьи. Они… ох, вот опять отвлекся!

Потапыч перевернул страницу и стал заносить в таблицу, занимающую целый разворот, цифры, стрелочки и кружки. Жена с близнецами уехала в Звенигород за тетрадками и мелкой школьной амуницией. Большая овчарка свернулась у его ног. Покой! Никто не мешает и…

Раздался противный скрип, будто открылись с усилием проржавевшие садовые ворота, еще раз. За ним глухой звук, словно тяжелый мешок с мягкой рухлядью свалился на землю. С минуту было тихо. Как вдруг тишина сменилась ворчливой беззлобной руганью и жалобным кряхтеньем.

– Минька! Потапыч! Что это, холера ясна, я где? Пся крев, Минька-а-а!

Михаил Леонтьевич Скуратов оторвался от наблюдений и немного подождал. Новый взрыв жалоб и проклятий заставил его, однако, подняться.

– Петь, ты чего орешь? – пробираясь сквозь густой кустарник забасил он. –Ты ж после обеда решил покемарить в гамаке и…

Тут как раз Потапыч, решивший вместо дорожки двинуть через кусты к лужайке рядом с малинником с двумя развешанными на участке гамаками, вырвался на оперативный простор, слегка поцарапанный шиповником. Рядом поспевала серая Рада, сильно смахивающая на волка. Им открылась впечатляющая картина.

Скрипел гамак. Он раскачивался между деревьями. В нем, обложенный большими подушками извивался и чертыхался рыжий детина с густыми усами и круглыми серыми глазами. Подушки падали. Детина рычал. Сверху на все это безобразие с ветки липы, с безопасного расстояния взирал пестрый упитанный кот и иногда от возбуждения шипел.

– ХШШШШ! Брысь, Федька!

– Я Петька, а не Федька!

– Да это кот! Федька соседский, шелапутина, цыплят таскает…

Друзья орали, не слушая друг друга. Кот порскнул прочь. Выдрессированная собака, до сих пор терпеливо дожидавшаяся команды, вопросительно заскулила, глянув на хозяина.

– Петро, что с тобой такое? Слезай с гамака и объясни! – взревел хозяин, перекрыв густым басом остальные звуки.

– Миня, какой, слезай? Где близнецы? Где эти маленькие… Да посмотри, черт тебя возьми!!!

Ох! Кто не читал Свифта, совсем забытого, кажется, теперь, мог поучиться у Мишиных близнецов.

Скуратовский друг Петр Синица мирно заснул сном праведника. Интересно, бывают «послеобеденные праведники»? Или им следует быть голодными? Нет, это вроде, «велико постники» голодные, а праведники…

– Ми-ня! Они меня пришили, твои эти огольцы! Ты только.... Всюду! И за майку, и за штаны, и руки и ноги пришили! Ну? Видишь? Не только привязали, а еще и… Я им больше… Ни за какие коврижки больше ничего никогда не расскажу! В теннис играть не буду! Рыбу…

– Петь! Утихни. Я сейчас ножницы принесу. А мужичков выпорем. Ну не ори! Рыбу ты ловить вообще-то не любишь! Ты ведь моих мурашей тоже не любишь, а?

Миша старался отвлечь приятеля. Синица… Ох, он ведь сказал, а вернее, проорал чистую и горькую правду! Восьмилетние скуратовские безобразники аккуратно, старательно вдвоем(!) толстыми рыбацкими иглами с огромным ушком пришили Петра к гамаку с матрацем всюду, где смогли дотянутся. Да как ловко!

Скуратов сбегал домой, притаранил инструмент и принялся освобождать страстотерпца, который устал вопить и уже только стонал.


История вопроса

Миша с Петром познакомились лет пять назад. Дело было так. Михаил – кандидат наук и младший научный сотрудник, как водится, зарабатывал гроши. Он зарабатывал их на самом биофаке МГУ На родной кафедре. Что могло быть почетней и прелестней раньше в дни проклятого… чего? Да-да, проклятого социализма! Так вот, что могло быть лучше для ученого, чем «остаться на кафедре» и сразу поступить в очную аспирантуру! Для энтомолога – акт настоящего признания. Уважения к знаниям и возможностям. Имя среди знатоков. Защита диссертации без черных шаров. И это все хорошо… Но и в совке это было бы очень скромно, не говоря про теперь! А жить-то надо…

Миша был уже женат. Жена Инка про себя говорила – хожу на службу. С подробностями она не спешила. Инка тоже раньше была «своя». Занималась «поведением», на кафедре высшей нервной деятельности к ее работе по леммингам коллеги отнеслись с большим интересом. Но близнецы.... Нет, все лемминги на белом свете не могли перевесить для Инки близнецов. Она помаялась, покрутилась, поплакала в подушку и устроилась работать в городскую управу. Дядя помог. Ни тебе командировок – «поля» по три месяца в году – ни нищенских окладов, ни… Ох! Ни любимого дела.

Жена – типичная отличница по всем предметам, энергичная, ответственная и толковая, быстро продвигалась среди «офисного планктона». И стала отлично зарабатывать. Бабушек на вахте сменила няня. А Миша… Миша на отцовском участке взял да занялся пчеловодством. Он призанял немножко денег. Почитал. Притащил знатока, и тот дал подробные указания. Привез парочку приятелей и они вместе соорудили ульи. Купил несколько семей опять же под руководством знатока. И дело пошло!

Но главная решающая идея была – привлечь стариков! У Скуратовых под Звенигородом была дача. Отец – инженер, умелец и любитель понемногу на медные деньги своими золотыми руками выстроил дом. В нем – тоже постепенно – появились вода, газ и электричество. Но жили там все же летом. А рядом-то в домиках подале около небольшой деревеньки имелись настоящие «зимники».

Эти жили круглый год. И из них кое-кто, конечно, работал, но чаще это были пенсионеры из коренных или москвичи, кто купил домишко, а квартиру в Москве за приличные деньги сдавал.

Потапыч, который тут всех знал с детства, пригляделся к народу. Люди не бедствовали, но и не процветали. Это точно. Он слегка помозговал – пенсионеры-то еще хоть куда! «Девушкам» и шестидесяти нет, один военный юрист – тоже мужчина с самом расцвете сил, а бывший летчик санитарной авиации, так тот вообще просто хоть завтра замуж!

Долго ли коротко ли, организовали они общество и ограниченной ответственностью. К делу подошли серьезно. «Сотрудники» Мишины отправились на курсы пчеловодов. Сначала энтузиастов было шестеро. Потом, как обычно, двое отсеялись. Но остальные четверо не на шутку увлекались.


Продолжение

Сейчас Скуратов иногда с удовольствием вспоминал, как сидели у него при свечке – электричество как обычно отключили, что-то в очередной раз стряслось. Как засыпали его вопросами. Смущались и тут же начинали смеяться над собой, пробуя на вкус многим не слишком знакомые слова – взяток, роение, расплод…

Младшая «девушка» – учительница музыки Божена оказалась из них самой неожиданно компетентной. Она долго сидела молча, а потом, порозовев от волнения, вдруг начала сыпать такими «пчелиными» словечками, что собственный муж сделал большие глаза.

– Братцы… если получится, можно начать прополис… это самое… производить или выпускать. И маточное молочко – оно жутко дорогое. Не знаю, как добывают пчелиный яд, но пергу…

– Окстить, Боженка! – не выдержал сосед, летчик в отставке. – Это что за зверь? Как там? Пер… ну, не очень прилично…

В ответ раздался хохот. А когда поутихли, объяснил уже сам Скуратов. Он, тем временем, понял, что знает не очень много. Нет, у отца была колода, но это так…

Мишин отец – Леонтий Николаевич Скуратов никаких склонностей к насекомым сроду не имел. Зверей предпочитал в вареном и жареном виде. На домашнего кота поглядывал с большим неодобрением. И тот, любимец жены и двух детей, от него кроме неумолимого «брысь» ни одного слова не слыхал. Был, Леонтий Николаевич, правда, рыбак, увлекался подледным ловом, но это все!

Когда он однажды пришел с работы домой, бормоча себе под нос странное слово «борть», никто из домашних его не понял. Про слово «бортник» не вспомнили, озабоченно отрешенному выражению отцовского лица значения не придали. И зря.

Насекомых отец семейства, и в правду, не жаловал. А историей интересовался. В особенности историей отечественных ремесел, умений далеких предков и даже прикладных искусств. Он то плел из лозы красивые туески, то сладил сам большую бочку, а потом два бочонка поменьше для жены. И та солила на даче грибы собственного сбора и делала бесподобные малосольные огурцы!

Он устроил мастерскую, завел верстачок и любовно выискивал себе инструментарий. Совсем не просто в советские времена!

Когда он наткнулся где-то на книжку про медосбор, в доме тяжело заболела его младшая дочка Искра. Девочка металась в жару, кашляла, а кашель был сухой, нехороший… Случившаяся тут же тетка жены, травница и поклонница сухой малины, настоек и чесночных капель, посетовала:

– Зима! Сейчас бы меда девчушке, да свежего, но где ж его взять! В магазине если найдешь, кто ж тебе скажет, сколько стоял и где собрали! А бабушка, бывало, клею пчелиного возьмет, водкой зальет, и как кто заболеет, лучшего средства не сыщешь. Что от простуды этой, что он кашля…

– А ведь верно, – пришло в голову Леонтию. – И наши старики, бабушка и дедушка, если с нами детьми что не так, медом много чего лечили…

– Будет у нас мед и самый лучший, – пообещал себе Скуратов, но ничего вслух не сказал.

Пасеки Леонтий себе в то время, конечно, не завел. Рамочный улей – тоже сложная хреновина. И не так интересно. Скуратов съездил на биостанцию, благо рядом, посоветовался. Ему дали адресок. После этого он долго возился в мастерской с двухметровым бревном. Что-то долбил, выпиливал, мастерил, а потом поставил, вернее, повесил на стропилах сушить.

Он до конца не был уверен, что сумеет – никакого опыта. Но удовольствия было море! Он представил себе, как будет лить свечки из собственного воска и присмотрел формочки и фитили – друзья на «Лампочке» подсобили. Он запасся мелкой тарой для пчелиного клея – прополиса.Услышав странное слово «перга», Леонтий тоже сперва удивился, а потом выяснил, что это белково-углеводородный пчелиный корм. Цветочная пыльца, залитая медом, в отсутствии кислорода под действием ферментов и дрожжевых грибков и бактерий превращается в особую плотную массу, которую называют так. Говорят, тоже ценный лечебный продукт! А уж маточное молочко! Правда, меда самого, пишут, можно от одной семьи получить килограмм пять. Не так много для них четверых на сезон. Ну, это пока. Лиха беда начало! Да, пока речь шла еще только о колоде. И Леонтий продумывал, как сделать, чтобы пчел не отпугнул запах дерева. Пчела капризна. Ей нелегко угодить. Хорошему и сухому иногда может гнилое предпочесть. Но где гниль, там болезни. С другой стороны надо их и защищать, значит шершней отпугивать, шмелей, ос, мелких грызунов и прочих грабителей. Медведей в Звенигороде, борони боже, пока на свободе нет! А как укрепить внутри крестовину для сот? Как вынимать – выламывать соты понемногу, чтобы не беспокоить семью? Да мало ли… Вот кстати, а защита? Надо опять посоветоваться. Знакомые пчеловоды, что уже появились, были далеко. Леонтий снова отправился на Биостанцию МГУ И тут вышел небольшой конфуз.

Инженер, мужик обстоятельный, сначала сам почитал. Писали так – пчелы бывают в зависимости от места злыми по-разному. Попросту говоря, на юге они кусачие, но не очень. У нас в Подмосковье – севернее и дело хуже. А потому на юге достаточно халата и сетки для лица. Ему же надо… Да, а что ему надо? Проволочный каркас? Опять же, опыта нет. В общем, пришел. Нашел энтомолога. Тот спорил с товарищем. Разговор шел, похоже о саранче. То и дело звучало знакомое, но не совсем понятное слово «мониторинг».

Когда дело дошло до Скуратова, тот принялся не очень уверенно объяснять.

– Тут у меня, видите, Николай Семенович… – энтомолог был человек немолодой – я прочитал, что в нашем ареале распространения пчелы злее, а потому…

Он осекся: энтомолога, похоже, передернуло. Или показалось? Но в ответ на вопросительный взгляд, тот кивнул.

– Да, я слушаю, Леня.

Леонтий снова заговорил.

– Так вот, если это так, значит у нас, мне нужен у нас другой защитный костюм. Посерьезней. А какой? В южном ареале распространения достаточно…

Нет, не показалось. Энтомолог крякнул и слегка помялся.

– Леня, вы не обидитесь? Можно я вас поправлю? Вы, инженер, вовсе не обязаны знать эту терминологию. Но сейчас повсюду без конца болтают на эти темы! Окружающая среда, защита животных и растений… Слова экология я вообще слышать не могу. Такую чушь несут! И вот это тоже: несчастный ареал…

И поскольку Леонтий, несколько озадаченный, молчал, продолжил.

–Так можно?

– Ну конечно, Николай Семенович! Я ж в этом неуч, я только благодарен буду… Вы мне про экологию тоже, пожалуйста, объясните. Хорошо?

– Сейчас, я недолго, – с видимым облегчением ответил тот. – Сначала – ареал. Это слово само означает – область распространения. Применяется в биологии широко. Вместо того чтобы говорить – область распространения золотистого хомячка или там, колорадского жука, принято говорить – ареал распроклятого жука! А посему – ареал распространения это масло масляное и ахинея. Но очень и очень широко… Ареал распространения ареала распространения настолько широк, что с ним бороться не легче чем, с жуком!

– А экология? Почему…?

– Ну, это модно до тошноты. Экология – наука о взаимоотношениях организма со средой. И все! И баста! А из нее делают эпитет. Определение, несущее положительный смысл. Сравнительные степени образуют! Леня, подумайте, как можно быть экологичным! Да к тому же экологичным более или менее? А это что такое – хорошая экология или плохая экология? Хорошие взаимоотношения организма со средой… В любой среде чертова прорва разных организмов. И для какого из них она «хорошая»? Для каждого? Любого, что ли организма? Так не бывает. Там, где хорошо организму «плесневый грибок», нам с вами неуютно. Или организму «бледная спирохета»? А среда, она тоже… Ой, я вам голову заморочил.

– Нет, я понял. Термины – очень важная вещь. Не договорившись о терминах, любую дискуссию нельзя вести. А я, знаете, зануда! Если уж делать…

– Правильно. Так как вы говорите? Защитный костюм? Я завтра спрошу ребят на кафедре. Есть у кого. И вам скажу, к кому и куда обратиться. А от себя добавлю – обязательно антигистаминные препараты дома заведите. И чтоб все в семье знали, как пользоваться, и где лежат. Пчелы есть пчелы. Хорошее дело. Отличное просто. Но всякое может быть. Бывает порой, у них развивается агрессия. Долго ли до беды…

Долго ли… Ну, долго ли, коротко ли, но пчелы у Скуратовых появились. Отец возился с конструкцией колод. Читал литературу. Ездил на ВДНХ набираться опыта. Семья помогала. Но странным образом даже будущего энтомолога Мишку в то время пчелы не занимали. Зато он завел себе цыплят!

Мама к этому делу отнеслась с пониманием. Она помогала, чем могла, кормила цыплят, готовила, если надо корм, подкладывала яйца в инкубатор. И с удовольствием собирала у клохчущих курочек яички. И поскольку про сальмонеллез широкая публика еще не слыхала, то Искра с Мишкой поутру выпивали каждый по сырому домашнему яичку, осторожно надбив скорлупку с прилипшей сухой травой. Желтки у них были вкусные, солоноватые и густого, темно-желтого цвета. Совсем не похожие на магазинные были желтки!

Желтыми, пушистенькими и трогательными были и нежные цыплятки. Они пищали, жались друг к другу, толкались у блюдечка с водой. А потом принимались клевать крутое яичко, мелко порубленное мамой.

Клевать! Ключевое слово названо. Мишку интересовал «порядок клевания» -краеугольный камень иерархии в науке о поведении животных. И через год – зимой за птичником присматривала соседка – у Мишки, точнее, у Мишкиных роскошных важных пестрохвостых трех петухов вырос и оперился вполне достойный гарем! Петек назвали поэтому Султанами – первым, вторым и третьим. По инерции у Первого султана еще и любимой жене – черноперке дали имя Гаяне, второй рыжей курочке с розовым гребешком черт знает почему, но Кармен, остальные были под номерами.

Миша завел дневник для наблюдений – толстую общую тетрадь в клетку и принялся изучать иерархию!


Ложка дегтя величиной в саркофаг

Но вернемся из прошлого в настоящее. Потапыч не спеша отпарывал пришитого к гамаку Петра и вслух урезонивал его, обещая египетские казни сорванцам. По себя же он удивлялся их неистощимой изобретательности и каверзности. Они подкладывали булыжники в сумки его гостям. Связывали рукава висевших на вешалке курток.

Как-то они устроили ловушку. Поставили сразу за высоким порогом кювету с мыльной водой. В нее попался сосед. И хоть тогда они две недели сидели без сладкого, хотьвечный семейный камень преткновения – телевизор все это время оставался для них под запретом, это не помогло. И вот – поди ж ты! На этот раз они переплюнули сами себя!

– Готово, Петро, гуляй, свободен, – подытожил свою работу Михаил. – Знаешь что, выбери-ка сам наказание для этих троглодитов! Голой попой в крапиву не посадишь, как меня за… м-м-м, ну неважно. Скажут, непедагогично. Да и Инка слезой изойдет… Но…

– Нет, погоди! За что тебя задницей высадили? Отец, небось?

– Он! Я… стыдно теперь признаться, мед спер и на рынке продал. Деньги были нужны на опыты. Но главное, соврал я ему… Петь, ты постой, не отвлекайся. Что будем делать? Оставить без, без чего? Я все перепробовал. Теперь давай ты.

Но Синица неожиданно тут смягчился. Он, бездетный и неженатый, мог только вспомнить, как было у него самого. Ну, наказывали, конечно. Но он уже подзабыл…

– Э, пес с ним. Они ж маленькие.

– Как бы не так. Обязательно накажем. Не можешь? А я придумал. Я их на фотоохоту не возьму. И для ребят с биостанции птиц ловить. Вот они у меня запоют! Ну ладно. Забудем пока. Давай Раду возьмем да погуляем. Мои скоро должны вернуться. Инка звонила и обещала нам сюрприз. Тогда поужинаем, а там…

В этот момент заверещал телефон. Он поцокал, посвистел, а потом закуковал кукушкой.

–Ну, по крайней мере не банально, – прокомментировал Синица. – что, снова Инна звонит? Близнецы одолели?

Михаил взял аппарат, поздоровался, стал слушать, отойдя чуть в сторонку, а Петр было собрался немного понасмешничать. Но увидев выражение Скуратовского лица, передумал и замолчал. Михаил же все слушал, иногда вставляя короткие «понял», «да», «нет», пока с нескрываемым волнением сам не заговорил.

– Эрик! Прими мои самые… ну, ты понимаешь… самые искренние соболезнования! И если я только чем смогу… Я немедленно! Найду-найду! Не сомневайся. И знаешь, тут у меня друг как раз сидит… Помнишь, история была с медом? Фальсификаторы? А мне специалиста нашли? Вот-вот. Он самый. Если хочешь… Сам хотел просить? Знаешь, мы сделаем так. Сейчас прервемся. Я с ним поговорю. Объясню ситуацию. И перезвоню тебе, куда и когда скажешь. Да! Жму руку. Обнимаю тебя, дружище! Ох, беда какая!

Петр, с огромным облегчением сообразивший, что это не Мишина жена, вопросительно уставился на Потапыча.

– Что такое? На тебе лица нет. Кто это был? Что стряслось?

– Есть у меня один давний знакомый. Э, нет. Конечно, друг. Необычный человек. Такой… Бендер не Бендер… Я расскажу тебе, просто сейчас не время. Звонил жених его дочери. У него горе приключилось. Сама дочь… невеста его… видишь, он в Питере женился. Верней, свадьба как раз была. И вдруг прямо посреди бала… Анафилактический шок. И не спасли.... Сначала никто не понял. Вызвали скорую. Ну и… Пока врачи добрались, пока суд да дело…

– Нет, Петь, он мне почему звонил? Почему вспомнил в такой момент? Девушку ужалила пчела! Откуда же в центре города пчела? Ну и…Он хочет разобраться. Про пчел понять – первое понятное побуждение. Но не только. Он – Эрик – говорит, что кто-то им грозился. Письма они с угрозами получали. Еще были разговоры по телефону. Он спросит, а она отмалчивается. Когда такое стряслось, все подозрительно! Наконец, тесть богатый! Вокруг него много всякого.... Страсти горят, наследство, деньги, процветающая пивоварня в Баварии… Он думает… Все возможно! И жениху нужен доверенный человек.

Потапыч, как-то и впрямь спавший с лица, забегал туда сюда и замахал руками, подыскивая слова.

– Петь, возьмешься? Я… очень тебя прошу!

– Минька, я правда, ничего не понял… ни про пчел, ни… Какая пивоварня? Но, ты знаешь. Меня не надо в двух случаях уговаривать. Если мне интересно. И если хорошим людям помощь нужна. Я ломаться не привык. Да и свою работу люблю. У него, наверно, нет денег?

– Денег? Наверно, нет. Но я готов…

– Брось, Потапыч. Мне просто надо знать. Дело есть дело. Я веду бухгалтерию. И у меня моя команда, мы вместе все решаем. Мне надо знать, по какое статье, и все. Ну а теперь давай подробно. И начали!


Чудной человек Чингиз

Жил был в Баку на окраине города в маленьком домишке с подслеповатыми окнами сапожник Мамедов. У него было пятеро детей, больная жена и недружная большая сварливая родня.

Звали сапожника Эмином. Он работал с утра до ночи в мастерской с низким потолком, между деревянных колодок, инструментов, прохожих на орудия средневекового ветеринара, и заготовок из кожи и материи для подкладки всех цветов и фасонов. На стене висели клещи и молоточки, в жестянках блестели гвоздики, мотки суровых ниток и дратвы лежали на полках у стены.

Своих сыновей, их было трое, он с малолетства приучал к ремеслу. Ну что ж, у старшего Муслима хорошо получалось. В пятнадцать лет он тачал модные дамские сапожки, модельные туфли и мог сработать отличные офицерские сапоги. Средний… нет, этот пошел не в отца. Его тянуло к земле. Парень сажал плодовые деревья: черный и белый тут, черешню, абрикос и гранат. Даже появилась теперь во дворе и новая культура – грецкий орех. Парень ухаживал за садом, снимал с матерью и сестрами урожай и азартно торговал на Будаговском базаре орехами и инжиром. Они держали овец, и за ними тоже ходил Рафаэль. А мастерская… Он помогал, из воли отца не выходил, но неохотно. Душа не лежала. Эмин особенно не настаивал. Что делать? Пусть будет агроном. Тоже нужное дело для семьи.

Девчонок отец любил, но не баловал. Ну, может, разве что, иногда. Деньги на мороженое сунет им потихоньку от матери. Смастерит щегольской кожаный поясок, а той сумочку! Это ко дню рождения. Если заслужат. Но, честно говоря, с девчонками у них не было забот! Они исправно парили, шкварили, мыли, стирали и убирали и учились шить – дело в советские времена не лишнее. Поди, даже если есть деньги, что-нибудь купи! А деньги… Откуда деньги на все, если столько ртов? Кямаля – постарше уже хорошо пекла. Парвана – двумя годами младше, шила и кроила – любо дорого и помогала отцу с подкладками, если была такая нужда. Нет, девчонки у него были молодцы. Все, все было ничего. Если бы не младший.

Любимый младший сын, баловень, пухлый младенец, толстенький бутузик дошкольник, худой загорелый сорванец подросток не давал соскучиться родным и учителям.

Да, кто же из него рос, собственно говоря?

Этот Чингиз в школе учился удивительно ровно. Правда сказать, никто из детей Мамедова особенно не блистал на занятиях, но чтобы всегда, только тройки и ничего другого! Старшие любили физкультуру и пение. Средний по ботанике и природоведению получал иногда отличные отметки! Девочки -прилежные и исполнительные во всем, красиво писали, старательно учили стихи и в младших классах даже из первых вступили в пионеры.

А Чингиз… Двоек он почти не получал. Это было по-своему удивительно. Просто все, абсолютно все школьные предметы не вызывали у мальчика никакого интереса. Он без труда научился читать и писать, умел быстро и безошибочно считать в уме, но это все! Как он вообще не оставался на второй год? Не вылетел из школы в те времена, когда из школы еще запросто вылетали? Родители подарков учителям не носили, а те, в свою очередь, не бегали к нужным людям на поклон. Не верите? А у меня тетя выросла в Баку. Я точно знаю. Были! Были такие времена…

Но мы отвлеклись. Так вот. Худенький и невзрачный Чингиз нашел на свалке остов велосипеда, привел двоих парней и они долго с ним возились в чулане, перемазанные маслом, и таскали откуда-то детальки, латали камеры, отмывали в керосине цепь. Визжали напильники по металлу, вздыхал насос.

Чингиз ребятам не помогал. Зато, пошептавшись с Рафаэлем, он сыпал им орехи и урюк в полосатый бабушкин мешок. Упросил старшего Муслима, и тот из остатков кожи, чтобы не сердился отец, сделал им чехол для охотничьего ножа и сплел новые пижонские брючные ремни.

Велосипед через месяц бегал как новый! Парни его еще и покрасили вонючей пронзительно красной краской. Краску стянули в трамвайном депо. Детали они добывали… Впрочем, об этом мы умолчим.

И Чингиз стал гонять на велике. Ловко вскакивал и спешивался со своего красного конька. Хорошо получалось. Лихо. Но мяч с ребятами погонять на пустыре? Просто побегать, поиграть в казаки-разбойники? В этом малец замечен не был. Он и вообще «не играл», не склонен был валять дурака и бездельничать. И равным образом, скромно трудиться. На благо ли своей собственной семьи, советского народа вообще или столицы солнечного Азербайджана Баку! Первая история, что с ним приключилась, началась очень обыденно. На складе пошивочной фабрики служил заведующим толстый, молчаливый дядя Рустем, умевший жить.И сам умел. И жене, и детям этого умения его хватало. Но заметьте, только так скажешь, люди тотчас подумают об одном. А вы? Вы тоже думаете, он воровал? Выносил, обмеривал, обвешивал? Ничуть не бывало! Ни одной чужой нитки! Ни копейки! Чтобы нам быть последовательными, следует добавить – ни сантиметра. Все-таки, текстильный склад.

А тогда еще шили! Не увяло многим теперь непонятное слово «отрез»! Чего? А – габардина, бостона, шевиота. Следом идут ткани полегче – чесуча, китайский шелк, поплин, штапель, ситец…

Из этого всего шили, нет, «строили» костюмы солидным мужчинам, «отшивали» им же зимние тяжелые пальто. А их подругам… О, тут необходимо, конечно вспомнить нежные и торжественные, легкие и струящиеся крепдешин и муар. А креп-сатин? Фай? Креп-паризьен? Я уж не говорю про пахнущий театром бархат… И не только. Был еще нечто, звучащее просто по-королевски. Вслушайтесь: панбархат!!! Честное слово, не знаю, вместе или отдельно это надо писать, а спросить уж некого. Так-то, господа. И если уточнить, почему – есть же словари? А как же. Но у старых авторитетов – вместе, а современная программа красным подчеркивает…

Уже появился искусственный шелк. Еще не очень популярный, он шел среди прочего, на пионерские галстуки. И надо же такому случиться, целая штука – огромный алый плоский валик, запакованный как куколка бабочки капустницы, лежащий у складской стены был напрочь испорчен жирным черным мазутом, которому совсем не место на складе фабрике в ведении пятидесятилетнего Рустама Мамедова. Ну, не место. А мазут, между тем, нужная вещь. И если его и раздобудешь, не всюду положишь, не всюду и сохранишь. И кто положит, тот и, порой, поможет, если что… Выйти из положения… Списать.. .Не как-либо там, по всем правилам списать!

И вот другой бы словчил – не было же ничего, не так давно война кончилась, пятидесятые годы, а Мамедов наш – ни-ни! В таких случаях полагалось списанное уничтожить, ну он и уничтожил! И акт списания был, и все, что полагается. Но мы отвлеклись. В общем, Мамедов со товарищи указанный алый шелк в самом деле уничтожил. Но, как показала упрямая порою действительность, все же не совсем.

Он уничтожил, а Чингиз нашел! Парень обнаружил его на свалке прикопанный в земле, неглубоко и весь в мазуте, а потому пахнувший словно паровозное колесо. На велике притащили завернутую в мешок из под муки штуку домой. Чингиз заперся с отцом в сараюшке и битый час уламывал его, пока не уговорил. А потом усадил всю семью шить.

Дети, достигшие «призывного» возраста в то время хотели в пионеры – интересно! Это означает, что ты молодец, ты – хороший! Тебя выбрали, поставили перед всеми на линейке, а в зависимости от фантазии и инициативы начальства, может, даже и перед всей школой.

Горнист трубит! Ты читаешь «торжественное обещание»: «Я, юный пионер Советского Союза…» Тебя поздравляют, ты отдаешь салют, и тебе – тебе! – клопу, тоже отдают салют старший пионервожатый и председатель совета дружины.. ..уф.... давно этих слов язык не выговаривал!

И тут дело доходит до галстуков и значков. Значки с течением времени менялись. Галстуки меньше. Раньше их пропускали через значки. Были такие, похожие на маленький костер с язычками пламени. Потом завязывали, и это надо было уметь. Галстук – треугольный шейный платок – носили в школе с обычной и «пионерской» формой – белый верх, черный низ. И мальчики и девочки – одинаково на шее, под воротничком. И галстуки были одинаковы. Во всяком случае, они были красные. Но вот материал! Штапельные тусклые галстуки мялись и висели «селедкой». Вида они не имели. Их только постираешь, на следующий день они уже мятые. Разве что гладить их каждый день… Только, кто будет это делать?

То ли дело плотный «скользучий» искусственный шелк, тут же сохнущий на ветру, яростного алого цвета! К нему и кляксы почти не пристают!

Мамедовы вырезали испачканные места. Нашили галстуков. А девочки с мамой вдобавок для пущего блеска вышили звездочки на правом – главном галстучном конце. И эта звездочка с ее пятью лучиками окончательно довершила дело.

Когда на весь пригород только два магазина, а в них все одинаковое, если что и есть… И лежит на скучном прилавке. А лучше сказать, валяется… К тому ж, дороже.. .А тут, любовно сложенные пылающим цветком, с этой звездочкой наверху, да перевязанные толстенькой ниткой мулине с нанизанной прозрачной бисеринкой!

Тетя Тамара Мамедова шепнула пару слов соседкам. Ате – своим. И галстуки у Мамедовых расхватали как горячие пирожки. Школьные, жареные в масле, пирожки с повидлом из тягуче-резинового теста – единственное блюдо их убогого школьного буфета.

Они заработали неплохие деньги. Большую часть отдали отцу.


Поросеночек рос, рос… Продолжение про Мамедова

Школу Чингиз закончил и аттестат получил. Красный велик исправно служил семье, но к нему прибавилось еще одно транспортное средство. Его уже не собирали по косточкам, а купили у дяди. Тот служил боцманом на торговом судне, прилично зарабатывал и недавно стал счастливым обладателем мотоцикла.

Сумел! Гордый, он хотел было свой почти новый мотороллер – только два года и проездил – племяннику подарить, но… Деньги никогда не лишние. Ну, да не в том дело. Тут важно что? Во-первых, уважение. Соседи давно с интересом поглядывали на младшего. А тот рос, вытянулся, раздался в плечах, возмужал, похорошел и… по-прежнему времени не терял.

После школы он и не думал учиться дальше. Еще можно было пойти на завод, к нефтяникам, к тому же дядьке на выучку… Но парню, который об институтах и не мечтал, светила армия, вот он и сказал отцу – мне перекантоваться сейчас немного, а там – вернусь, поглядим. И устроился на автобазу помощником механика.

Он работал сутки, а потом три дня кряду имел свободных. Хорошее дело для человека с головой.

Сначала Чингиз возил фрукты из деревень. Покупал дешево. А мать и сестры продавали их на базаре подороже. Потом съездил в Грузию и познакомился с нужными людьми. В Грузии умели выращивать и обрабатывать хороший табак. Тоже можно – купить дешевле, потом продать, но лучше бы делать папиросы. Это уже настоящее дело! Значит, надо раздобыть гильзы, найти, кому эти гильзы набивать....

Через полгода дело у него закипело. Все, что нужно нашлось. В нескольких киосках появились душистые папиросы в коробочках с надписью «Бакы». Табак был отличный, цена меньше чем «Казбек» и, тем более, «Беломор».

Деньги складывали сначала в жестяную коробку из под леденцов. Ее как-то привез в подарок из Ленинграда мамин двоюродный брат. Потом в другую. Эта была бабушкина, большая с вытесненными на крышке цветными пышными красавицами, точно, купленная «до семнадцатого года». Бабушка хранила в ней катушки, цветные нитки для вышивания «мулине» и подушечки с иголками. Все это пришлось переложить в большую стеклянную банку, а емкость освободить.

Красавицы пооблезли, конечно, но все еще были ничего. Сама коробка -высокая. Денег в ней помещалось много. А если их поменять на купюры покрупней, свернуть плотненьким моточком, резинкой перевязать – еще больше. Но и ее бы скоро не хватило. Отец решил – надо сделать сундучок. К нему хороший замок. И в доме, в подвале лучше, как следует схоронить. Он уж хотел сходить с знакомому столяру…

Только однажды в ночь с субботы на воскресенье в холодную и ветреную темень, когда почти все в доме уже спали, в окно Чингиза постучали. Сначала негромко согнутым пальцем. Потом посильней. Требовательно. Чингиз услышал. Окошко скрипнуло. Он высунулся. Пошептался с пришедшим. Потом тихо, не зажигая света оделся и разбудил отца.

На следующий день новенькая Ява веселого оранжевого цвета, сменившая прежний скромный мотороллер, исчезла со своего обычного места у сарая. Исчез и сам Чингиз. Отец отнес на работу заявление от него с просьбой об увольнении «по собственному желанию». Мать плакала по ночам.

В большой бабушкиной коробке снова поселились как ни в чем ни бывало нитки, иголки и разнокалиберные пуговицы.


Синичка по зернышку клюет

– Так, ребята. У нас новое дело. Я коротко сейчас расскажу. Ситуация там чуднАя. Сам я пока не много знаю. И первое, что нам предстоит, как раз собрать информацию. Я посмотрел, в этом месяце у нас не очень напряженно. Отчеты оставим ассистентам, бухгалтеру и приглашенным помощникам. А мы трое поедем. Да! Мы поедем…

– Куда? – ахнули Синицинские соратники в унисон.

Но Луша навострила ушки и засияла, а Олег озабоченно воззрился на начальника и встревожился.

– Ну это – кто куда. Я в Мюнхен. Пивоварение изучать. Девушка Лукерья сначала в Питер, а там посмотрим. А ты…

Он внимательно взглянул на Олега и… сделал паузу. Коллега Майский, определенно, нервничал. Перспектива «поехать» его явно не прельщала. Петр, помедлив, обратился к нему снова.

– Впрочем, я тебя могу командировать заниматься проблемой Др/'s mellifica. Это можно на месте проживания. (род пчелиных).

Apis mellifica (медоносная пчела)? – улыбнулся биохимик Олег. – Пасеку заведем? По крайней мере вкусно. Ну ты, шеф, эрудит! Шпаришь латинские названия, чисто энтомолог.

– Обижаешь! Конечно, я уже почитал. Я ж тебя знаю. Начнешь смеяться над бедным юристом, который не смыслит ни шиша. А мы…– Да да! Не лаптем щи хлебали. Тоже грамоте знаем…

– Ты, Петь, никак у Потапыча побывал. Я видел на кухне баночки стоят, соты лежат и пахнет как в раю! Нет, кроме шуток, у Потапыча? У него все в порядке? Дело…

– Петр Андреевич, – заволновалась Луша, – там ничего такого? Ну шеф, ну не мучайте!

– Да вы же не даете сказать! – Петр не знал, плакать или смеяться. – Не трещите, и я объясню. Да! Был я, был у Потапыча! Да, дело привез от него! Нет, у него все в порядке! И с ним самим, и с со всеми домочадцами! Успокоились? А теперь слушайте внимательно.

Петр рассказал о свадьбе. О том, как жених только ставший мужем и тут же вдовцом, в отчаянии попросил помощи. И наконец, как он согласился эту задачу взять на себя.

– Мне мой Мишка сначала сам объяснил, что это за люди, – начал свой рассказ Синица.– Он знаком с отцом погибшей девушки. И тот ему пару раз очень серьезно помог. Потом я по своим – по нашим, стало быть, – каналам справки навел. Очень любопытно, но небогато. Ну, в общем, так. Жил был в городе Баку парень Чингиз, которому, родись он не в СССР, не было б цены. Скажем, в Америке. А еще лучше на полвека раньше. Пока образование все же не так много решало. Погоды не делало. Но и в сороковом тоже было ничего. Он был энергичный, предприимчивый, целеустремленный, неутомимый и хорошо держащий удар. Он как мячик отскакивал от препятствий. Он гнулся, но не ломался. А сжавшись, по всем законам механики, использовал энергию пружины с максимально возможным КПД. Чингиз начал еще мальчишкой делать деньги из всего…

– Что плохо лежало? – дополнила Луша.

– Ну, думаю… нет. Я собственно… Лу, нам только предстоит разобраться. Мне пока кажется, он не жулик. Он тот, кто всюду умеет увидеть выгоду. Использовать ее. Вряд ли ангел. Но… Кто из вас Драйзера читал? Никто? Известный, но основательно забытый писатель. У нас его охотно переводили, поскольку Драйзер был коммунист. Самый настоящий коммунист, убежденный, но американский. Совершенно не аскет. Большой любитель прекрасного пола и… Впрочем, это к делу не относится. Драйзер написал трилогию «Финансист», «Титан» и «Стоик». Историю жизни молодого человека, который стал миллионером. Прирожденного предпринимателя. Так он мальчишкой еще начал с того, что увидел, как распродают мыло на складе по дешевке.Он занял деньги у отца. Купил два ящика. И продал хозяину парфюмерного магазина неподалеку уж дороже, но дешевле обычной оптовой цены. И потому тот его охотно купил!

Видишь, какая штука. Это была честная сделка. Он не всучил бракованное мыло. И ничего не украл. Но этот Фрэнк Каупервуд – помню до сих пор имя – подметил все вышеперечисленное, сориентировался и действовал быстро и энергично. Деньги отцу он вернул. Прибыль осталась ему. И он ее снова пустил в оборот. У меня создалось впечатление…

– Петь, ты просто идеалист. Советский делец не мог не испачкать перышки. Даже в нормальной среде трудно остаться «в белом» и преуспеть. А уж у нас! Взятки он должен был давать или как? Чего морщишься? Не нравится, когда эдак – по-пролетарски да попросту?– возразил Олег и недоверчиво хмыкнул.

– Так я не спорю. Чего взъелись, честное слово? Классовые чувства взыграли? Но мы же, никто из нас… Слушайте братцы, какие мы пролетарии? По образованию и воспитанию, по материальному положению…

– Ох, а я, купился! – прервал Петр самого себя.– Нет, я вообще не прав. Все, что я слышал пока от Потапыча – почти одни домыслы. Фактов немного. И они таковы. Этот Мамедов богатый человек. У него деньги и собственность в России, Испании и Германии. Он не молод, ему за шестьдесят. Образование – десять классов. Четверо детей и все от разных женщин. Отцовство он признал. Женат не был. Живет в Мюнхене, но, вроде, российский гражданин. Владеет там сетью магазинов и большими процветающими пивоварнями. И это все.

– Петр Андреевич, но если Потапыч с ним знаком, у него создалось же какое-то личное впечатление? Кроме того, вы сказали, Чингиз ему помог. А это о чем-то говорит. Как дело получилось? – поинтересовалась Луша.

– О, тут ты права, Лу! – Петр улыбнулся. – Сама по себе история любопытная. Мишка, когда медом своим занялся, был зеленый. Как меда стало много, потребовалось его хранить, затаривать – слово то какое! – а потом уж продавать. Ничего этого никто не умел. А инспекции? Налоговое управление? Бюрократы и казнокрады? Скуратов стал искать по знакомым знающих людей. Попробовал – ничего не получается. Его знакомят – а те сразу замыкаются. Нет общего языка! Не его среда. Что торговые люди, что бывшие комсомольцы, что цеховики, что директора заводов, быстро перекрасившиеся в собственников… Ну, не его!

Мишка – парень упорный. Он плюнул – не хотите, не надо. Решил – сам разберусь. И думаю, быстро бы погорел или даже сел. Но однажды вечером на огонек – они с друзьями затеяли шашлык – зашел сосед с дачи неподалеку. К нему прибыла племянница со своим новым другом. Друг для нее рядом дачу снял. Эта племянница – тридцатилетняя пышная стервозная капризница, прослышав про соседские достижения, вбила себе в голову добыть материал из первых рук. Мед ее мало занимал. Но маточное молочко! Прополис! Да что там говорить – «желе-рояль»! Прямо от производителя, к тому же по-соседски, с гарантией и, значит, не обманут.

Друг, одетый в неброский дизайнерский костюм миланского модного магазина, на несколько тысяч дороже пестрых перьев своей спутницы, явно родился за добрых четверть века до счастливого момента ее появления на божий свет.

– Лена, ты хочешь какую-то гадость для лица? Возьми деньги и купи. В гости меня не тащи, я устал, – бросил он и двинул бровями.

И его прелестница несколько увяла. Тем бы и кончилось. Но в вечернем воздухе запахло дымком. А потом молодым жареным барашком. Дядя улыбнулся.

– Это как раз у Скуратовых, я его встретил. Они вечерком затеяли шашлык. Он звал!…

– А я привез Мукузани и Кахетинское, – задумчиво заметил Чингиз.– А этот ваш пасечник, он из новых? Забор под током вокруг дворца?

– Ой, что вы, Чингиз! Он нормальный парень, я его с детства знаю. Оброс немножко мясом, как медом занялся, но без глупостей. У него что семья, что друзья – люди как люди. Батя – инженер…

– А нас не прогонит? Хотя… Посмотрел бы я…– усмехнулся Чингиз себе в усы. И распорядился. – Значит так. Лена, ты останешься. А мы сходим. Глянем, что за пасечник. Все, что можно и нужно тебе, я куплю, не кукситься! – небрежно добавил он.

Через четверть часа мужчины, переодевшись в джинсы, майки и спортивные куртки, подошли к скуратовским воротам. У Чингиза в рюкзаке позванивали бутылки Мукузани.

Мамедов одобрительно глянул на добротный бревенчатый дом, ухоженный цветник, серую поджарую вышколенную овчарку Раду, подавшую сдержанно сигнал – чужой! И кивнул.

– Верно. Ни зАмка, ни охраны. Можно знакомиться.

Когда же Михаил вышел встретить гостей и радушно пригласил хорошо знакомого соседа к себе, а тот признался, что его спутник хотел бы увидеть пчел, произошло главное и событие, окончательно покорившее сердце приезжего.

Михаил пояснил – большая пасека и основные ульи не здесь. Но если хочется полюбоваться на пчел, это все же можно.

– У меня тут колоды. Мой папа еще завел, – начал он… и замолк, удивленный внезапным восклицанием приезжего.

– Не может быть! Настоящие, из дерева? Я сам в детстве.. .У нас в Баку… Немолодой суровый человек на глазах расцвел.


Немного, но только факты

Мишка этому зубру понравился. И тот ему объяснил, как жить. Знакомство продолжилось. У бакинца в Москве были деловые интересы и эта дева. А год спустя у Потапыча обычные трудности начались. Он кому-то помешал. Не свой – этого часто достаточно. А тут еще «больно умный», выискался тоже, деньги хочет зарабатывать!

Ему намекнули – он не понял. Ему шины прокололи у микроавтобуса. Опять не понял. Ну, тогда ему пчел чем не надо покормили.

– А чем их вообще… Они же сами кормятся? Да и потом, разве они едят, а не пьют? Я, если и знала, то забыла про пчел, как там дело обстоит, – посетовала Луша и с надеждой взглянула на Олега.

– Я помню, что знал. Но знаю не так уж много. Я не энтомолог. Понадобится…

– Точно, Олег, – включился Петр, – понадобится – спросим. Есть у кого. И прочтем. А я вам пока скажу – им пчел поморили. И тут вступился Чингиз. Кому-то он позвонил, кому-то моргнул. И Мишку оставили в покое.

Потапыч жутко переживал. Не знал, как себя вести. Он понимал, что он у человека в долгу. Но как отблагодарить и чем? Ну, маялся он, ночей не спал, и, наконец, однажды решился и попросил о встрече.

Он говорит, прихожу я в ресторан. Как водится, поели, выпили по рюмке вина, и я начал мямлить. Я так и эдак, слева и справа захожу… Чингиз молчит! Смотрит на меня, словно не слышит моих речей, на вопросы не отвечает и заговаривает о другом. Под конец даже не разрешил мне за ужин заплатить! Зыркнул да пробурчал что-то вроде – молод еще со старшими-то спорить!

Ну, это раз. А был еще и другой. Мишка, он встал на ноги и медленно, но верно имя заработал. Но перед тем, как мы познакомились, что произошло? Он же почти обанкротился. Под его маркой «Бортник» ловкие мальчики стали патоку людям подсовывать. Меду нальют сверху немножко, и довольно! Были и другие фокусы. Да вы помните. Но вот чего я тоже не знал, Мишка очень много тогда потерял. Он, главное, еще сам брал кредит! А людям надо платить, свои долги с процентами отдавать, да за аренду.. ..ну, и т. д. и т.п. И когда он нас нашел и пригласил – тоже деньги – его дело совсем стало «швах».

Ну, говорит Потапыч, если бы не семья, не дети… Даже и застрелиться нельзя!

Только однажды у него зазвонил телефон. Мишка сам уж не подходил. Жена сняла трубку. Тебя Чингиз, говорит. И верно – Чингиз из Мюнхена. Как он узнал? Видно, он Мишу не только не забыл, но и из поля зрения не выпускал.

Ну, этот времени-то терять не стал. Он распорядился. – Завтра пойдешь в такой-то банк и получишь беспроцентную ссуду. И назвал цифру…

Скуратов наш онемел, а когда к нему вернулся дар речи, стал блеять про «обеспечение», дом под Звенигородом и квартиру в Москве. В ответ же получил такие слова.

– Про квартиру и дом слышать не хочу. У тебя жена, двое детей! А что до обеспечения… Что ж! Мне твоего слова довольно. Да вот еще, сына одного, как вырастет, мне отдай в пивовары! И тут первый раз засмеялся. Бес знает, шутит он или нет! И после этого… Тут-то и наступил перелом. Мы с вами все, что надо, раскопали. Мишка оправился и снова пошел в гору. Деньги он года через два все вернул.

– Слушай, ты говоришь, не ангел, но знаешь, это как в анекдоте: очень, однако, похож! – сощурился Олег.– А поскольку так не бывает, давай теперь про всякие «но». Ты говоришь, что сейчас семьи у него нет. И не было? Что, даже жены?

– Жены? Мне кажется, он из тех, кто не женится, – покачал головой Синица.

– А слабости… Скуратов… я ж говорю, мало знает… Он что сказал? Чингиз умный, хваткий, целеустремленный как танк. И вместе с тем дремучий до чертиков. Вот ты, Луш, пчелы, помянула. Его отец держал пчел. Потому, ему, вроде, про пчел интересно. Но Потапыч убедился, он в них ничего не понимает! Да и вообще, за что ни возьмись… Не знает, что у цветов есть пестики и тычинки. Не знает, вообще, что это такое мед! Почему он бывает хороший или плохой. Отчего мед, нагретый выше шестидесяти градусов, не лучше варенья…

– Петр Андреевич, а я тоже не знаю, – наморщила носик Луша Костина.

– И нормально, Лушаня! Многие не знают. Но он и не хочет знать! Ты не знаешь, но заинтересуешься – спросишь. Постараешься понять, особенно, если тебе по делу надо. А этот – нет! Вот, к примеру, мы как-то про ток заговорили. Я тоже не очень понимаю, что это собственно такое. Ну, я юрист. Но мы в школе учились. Я знаю хоть слово электроны. И помню – это не шарики, которые -маленькие такие – бегут по проводам.

Так вот, Скуратов говорит, Чингиз «этих глупостев не знает и знать не желает»! За ним мальчик бегает и записывает. Его задача – вникать. И даже просто по хозяйству – если что понадобится, понравится барину, тот пальцем ткнет, а мальчик купит. Телевизор или там технику другую… Но на людей -зверское чутье!

– Скажи, начальник, чутье чутьем, но тебя послушать, он живет всю жизнь один. Жены нет и не было. Больше ты никого не поминаешь, – уточнил Одег Майский.

– Да не я, а Потапыч! Но пока у меня именно такое впечатление. Всегда один. Правда, есть одно исключение! Тоже интересно. Этот Чингиз сейчас в Мюнхене живет. Он раньше не то, что языков кроме азербайджанского, на котором, кстати, не может почти писать, он азбуки ни одной не знал.

– А русский?

– По-русски он хорошо говорит. Правда, с сильным акцентом. А пишет жутко. И вот представь, что вышло. Когда у него уже очень много денег завелось, он стал недвижимость покупать. Вначале в Испании. У него там дома, рестораны и отель. Затем поездил по свету, и Германия ему больше других по душе пришлась. Там есть сети русских магазинов. Он взял, да одну из них купил. А сам поселился в Мюнхене, для чего обзавелся домом. И в доме этом…

Ну я уж упоминал, что Чингиз не знал языков. И в соответствии со своей натурой, учить не намеривался. Но это же неудобно, когда ты в другой стране живешь. А он, тем временем, постарел. Уюта захотелось.

Подруги у него не переводились, но жил он один. Подумал-подумал наш друг Чингиз и сделал вот что. Он нанял семью и поселил в своем трехэтажном особняке. Муж стал садовником, водителем и вообще мастером на все руки. Жена готовила и убирала. Дети… О детях я расскажу потом. Ну, ребята, вы же понимаете, у меня мама со своим мужем в Мюнхене живет. А потому я кое в чем лучше Мишки разбираюсь. Так вот. Таких, как эта семья Ленц, народ из бывшего Союза между собой обычно зовет – «наши немцы» в отличии от «наших прочих» эмигрантов, которых полным полно. Они приехали в качестве так называемых «поздних переселенцев». Германия в свое время решила, что все этнические немцы имеют право вернуться на родину, если захотят. И когда такая возможность появилась, «наши» поехали. Надо заметить, есть разные «поздние». Скажем, из Румынии – приехали целыми поселками. Из Польши и из других мест.

Нам тут важно, что Ленцы сохранили язык в семье. Они свободно говорили, мало того, даже прилично писали по-немецки. Это огромное преимущество для новоиспеченного эмигранта! И сразу скажу – среди наших большая редкость. Об этих Ленц я сам уже навел кое-какие справки, поговорив подробно с одним из них. Позже я вам объясню, с кем. А пока слушайте выжимку из того, что я знаю сам от мамы об эмиграции и этого рассказа.

Приехали они вшестером – родители жены, семья Ленц и их дети. Сразу смогли объясняться всюду, где это нужно. Оформление у них поэтому прошло быстро и удачно. А это, порой, длинная занудная нервотрепка. Может, благодаря знанию языка они попали в Мюнхен, а не в какую-нибудь дыру. В общем, удача за удачей!

И вот старики получили солидную пенсию и быстро нашли квартиру в пригороде. А «молодые», которым было за сорок, принялись за поиски работы.

Вот тут постепенно выяснилось, что их преимущество – язык, при всей своей важности, оказалось первым и последним их достижением.

Папа Генрих раньше работал на заводе. Он кроме школы ничего не кончал. Свидетельств никаких не имел. Парень был самый простой – учиться не умел и не привык. Мама Марта трудилась в заводской столовой. Ей тоже кроме восьмилетки предъявить было нечего. В Германии же наступили тогда времена, когда, куда не ткнись, требовалось учиться. Причем всерьез. А на их взгляд, и долго – года два три…

Люди другого склада со свободным немецким учиться бы не пошли, а побежали. Другие, но не они.

За сорок – это не молодость. Но и до пенсии далеко. Ленц растерялись и затосковали. Помогли неожиданно родители. Некоторое время спустя пенсионеры, живущие под Мюнхеном, потихоньку познакомившись за пивом и шахматами с соседями, подыскали Генриху место. В России полной аналогии для этой работы нет. Называется она – Hausmeister. И представляет собой…

– Подожди, Петь. Я догадаюсь. Интересно же, – прервал рассказ Синицы Олег. – Можно ведь из этимологии попробовать. Хаус, естественно, дом. А потом -мастер. Значит, домашний мастер. Верно, в больших домах есть мастерские, куда жители приходят, если им нужно что-то починить.

–Тепло, но все же мимо денег, – ответил Петр. – Хаусмайстер, надо сказать, любимый персонаж анекдотов и комедий на бытовые темы. Ну а всерьез в первую очередь он отвечает за чистоту и порядок. Он убирает дом и улицу перед домом, стрижет газон и кустарник во дворе, заведует отоплением и чинит, если что поломалось. Но только по мелочам. И у него от всего в доме ключи.

Ну и Марта начала убираться. И сперва устроилась в начальную школу. Ездить надо было далеко, скромная зарплата, зато постоянная работа. А значит, медицинская страховка, пенсионные отчисления… Жизнь потихоньку налаживалась. Так прошло несколько лет. Дети учились. Марта перешла тоже уборщицей к зубному врачу, где служила и на работе, и на дому. Так вышло ближе к дому, дай не в пример больше денег. И как раз у зубного врача встретил ее наш бакинский эксцентричный миллионер.

Он, хоть и супермен, но живой же человек. Не из стекла и бетона сделан. Как-то зуб у него заболел под коронкой. Ночью. Наутро сделалось невтерпеж. Они и прибежали к врачу с переводчиком из наших эмигрантов. Надо сказать, эмигрантов в Мюнхене полно, как я уж тут говорил. Кажется – чего лучше человеку без языка? Но Скуратов обмолвился, что Мамедов неохотно к ним обращался.

– А почему? – полюбопытствовала девушка.

– О, это интересно! Напомни, потом подробно поговорим. А сейчас скажу только: он очень трепетно к налогам в Германии относился. И бурчал, что «эти», мол, вечно по-черному заработать норовят. То пособие получают, а сами налево зашибают. Или еще как-нибудь…

– Шеф, ну не говорил ли я, что он ангел? Впрочем, тут и ангела мало. А дальше я не силен. Это подумать надо, чтобы у коммерсанта душа болела о налоговых поступлениях другой страны! Я понятно излагаю?

Олег возвысил голос и сделал значительное лицо,

– Ты, друг, скоморошничаешь. А дело не так уж тривиально. Я тоже заинтересовался. И вот что услышал. В России и Азербайджане Чингиз в этом был не хуже, но и не лучше других. Искал пути платить поменьше и находил. Жуткая коррупция, говорил. Платим чиновникам в карманы. А немцы свою страну в порядке и холе держат. И как раз на налоги! – парировал Синица. И после небольшой паузы добавил.

– Что касается Мамедова… Брось ты. Какой там ангел? Наоборот, акула типичная. А лучше – личинка богомола! И не спрашивайте меня сейчас, почему. Все равно не расскажу. Стоп, о чем я говорил? – он рассеянно взглянул на своих сотрудников.

– Вы, Петр Андреевич, с коронки у акулы капитализма перескочили на переводчика…

– Верно. Чтобы понятно было, в Мюнхене и в стране вообще врачи работают так. Они открывают приемную, где чаще всего один, а реже два три специалиста обслуживают пациентов. С ними обычно еще вспомогательный персонал – прежде всего сестры, приглашенный бухгалтер, этот приходит не каждый день, и все, кто требуется еще в зависимости от специализации. Это носит название – «Праксис» (die Praxis). Женского рода, кстати, слово. Там непременно имеется нужное оборудование, небольшая лаборатория – сложные анализы отсылают на сторону – а кто-то, конечно, убирает. И что, к примеру, рентген? Он как, у каждого свой?

Рентген делается на месте почти всегда. Мелкие операции, скажем, у ортопеда – тоже. И многое другое. Все зависит от самого врача. Они охотно работают в связках. Один стоматолог оперирует, другой – нет. И отсылает своих к определенному коллеге. Но погоди. Нас ведь интересует уборщица!

Она в тот день пораньше, чем обычно, пришла. Марта, как правило, не видела пациентов у начальника. Убирают после и до приема. Это ж медики. Там во время работы чисто УЖЕ должно быть. Но после небольшого ремонта в служебном туалете срочно потребовалась помощь. Словом, пришла она. И услышала русскую речь.

Эта Марта – такое пышное солнышко – хлопотушка, хохотушка и болтушка. Весь народ уже разошелся. Наши одни остались, так как явились без «термИна»…

– Без чего они явились?

– Без… ох, сейчас. Очень просто. К врачу приходят по записи. Дата записи называется – термИн. Так и говорят -«я получил на такое-то число термИн», «сделать термИн» и т. д. То же самое и куда угодно: в ведомство, в парикмахерскую, на переговоры по поводу работы. Даже к себе домой.

– То есть как?

– А приходит к тебе кто-то просто так на квартиру. Тот же хаусмайстер, человек из домоуправления, свидетели Иеговы там, а ты им и говоришь.– Нет, я занят. У вас же нет термИна! То есть, им не было назначено. Вы не договорились на определенный срок. Ну вот, я опять забыл…Марта – сдобное солнышко! Теперь вспомнил? – Олег сделал в воздухе мягкий жест, словно слепил колобок. – Да, так люди, которые, взяли да пришли – всякое бывает, например, с острой болью – ждут, пока пройдут все по записи. И вот когда в комнате для ожидающих стало пусто, Марта подошла поговорить.


Семья Ленц

Она рассказала про себя. Про где живет и что делает. И про семью. И про здешнюю их жизнь. Про погоду. И что будет у них к обеду бульон и пирожки с капустой. А потому ей домой надо вовремя поспеть. Марта как раз объясняла, что убирается у врача, когда ее позвали. Сестра обратилась к ней с просьбой. И удивленный Чингиз услышал, как Марта бегло свободно с ней разговаривает. Очень она понравилась Чингизу…

Так это началось. Мамедов – человек предусмотрительный на свой лад. Он подождал. Все обдумал. Навел справки и о ней, и о муже. Затем предложил им у него на пробу поработать и остался доволен.

Он оформил их сначала на «базис» – есть такая форма работы или приработка. А через полгода предложил к нему перебраться. С тех пор они у него живут.

Ну, я уж упоминал, что у этих людей были дети. Младший сын тогда был подростком. Этот спокойный толковый парнишка, прилично, но без особого блеска учившийся в реальном училище, куда больше интересовался футболом, чем науками. Эрик охотно помогал отцу в саду и в мастерской, которую оборудовали во флигеле, а с Чингизом вместе ездил на стадион, когда играли «Байерн Мюнхен». Благо, с билетами у него не было проблем.

Старшая девочка тоже еще училась, но скоро должна была учебу закончить. И с ней было благополучнее всех. Тоненькая, похожая на мальчика Лина тогда чуть выше брата. С хвостиком на макушке вечно в джинсах и на велосипеде, она выросла совсем немецкой девочкой и по-русски говорила из всей семьи хуже всех. Лина была немножко близорукой, а потому носила смешные пестрые очки, делавшие ее похожей на стрекозу.

Лина школила брата, потому как младший, но если что не так, стояла за Эрика горой. И они вместе все еще охотно шалили, даром, что она была совсем взрослая девица.

Родители ее слегка побаивались. Твердый характер, совсем другие интересы. Само стремление учиться отличало ее от них и, что скрывать, делало слегка чужой. Бабушка, та тоже больше благоволила Эрику. А дед… один дед любил Лину сдержанной глубокой любовью, такой же немногословной и основательной, как он сам.

Чингиз как-то научил ее играть в нарды. Вскоре она уже обыгрывала его, хитро поглядывая на взрослого дядю, который смешно сердился, фыркал в усы и бормотал.

– 

Линка, ни стыда ни совести. Опять? – Иногда он ворчал, смеясь

Шантрапа!

Она не понимала. А потому не обижалась. Но все равно и не думала поддаваться. Не тот характер. Вот этот-то характер ее и вел.

– 

Наша порода! Моя Линуська любому шороху задаст. Золото а не девка. Всюду – от победы к победе, – говаривал не чаявшей в ней души дед. Он ценил образование. И очень гордился ее успехами. Гимназией. Целеустремленностью,

дисциплинированностью и напором. У девушки были большие планы. И дед это понимал.

Как перевести немецкое слово Kaufmann? Kaufen – это покупать. Mann -человек. Человек, который покупает? Покупатель? О, вовсе нет. Скорее, тот, кто продает. Но не только. Этот самый кауфманн делает многое другое.

Как ни странно, совсем не просто оказалась найти в богатейшем русском языке нужный эквивалент. Ближе всего, пожалуй, коммерсант в самом широком смысле слова. Деловой человек. Старые словари со своими предложениями -торговец, лавочник – конечно не отвечают на вопрос.

Если спросить сотрудников самых разных фирм, контор, мелких и крупных организаций про их профессию, они ее назовут, используя как раз это слово. Оно было прежде лишь в мужском роде. Теперь бесчисленные Kauffrau довершили грамматическое разнообразие.

И вот в «экспедиции» работают экспедиционскауфрауен. В турагентстве -райзекауффрауен, так как «райзе» означает поездка. Далее, собственно, везде. Есть они и на почте, и в любой фирме, специализирующейся на продажах и покупках чего угодно – от запасных частей машин и механизмов, до предметов роскоши или химических реактивов и легких фракций нефти.

Кауфманн означает род деятельности и профессию, а также позицию и присвоенную квалификацию. Чтобы им стать, надо учиться. Для этого есть очень широкая сеть средних специальных учебных заведений. Там учатся три года. Затем сдают государственный экзамен, который принимает независимая комиссия. Но можно, конечно, получить и высшее коммерческое образование. Такой человекпишет в своей визитной карточке – дипломкауфманн и каждый понимает, что он отличается от «просто» такого же без диплома образовательным цензом.

Девочка Ленц училась всегда с интересом и хорошо. Она сумела кончить гимназию и поступила в университет изучать экономику.

Что до младшего Ленца, он, кончив школу, сперва не ставил перед собой сложных задач. За партой ему сидеть больше не хотелось.Зато он по-прежнему играл в футбол. И однажды капитан команды – сын пивовара после игры обмолвился, что отец ищет ученика.

– 

Может, кто хочет, ребята? – вопросительно глянул он на своих.

Эрик недолго думал. Почему нет? Друг представил его. И его взяли. Родители не возражали. Парень, поступив учеником в пивоварню, принялся за работу.

Время шло. Эрик, понемногу взрослея, все больше убеждался, что этот случайный выбор – его судьба. Ему очень нравилось! Он тоже нравился и делал несомненные успехи.

Но кто особенно был доволен таким развитием событий, это Чингиз Мамедов, к тому времени заинтересовавшийся этим делом с разных сторон и решивший купить парочку пивоварен себе!

Да, да – Чингиз! Несколько лет Мамедов в Мюнхене жил не тужил, не замечая самого города. Ему нравилось, что вокруг красиво и ухожено. Он менял машины и с удовольствием ездил – очень аккуратно, ничем не напоминая безбашенных южных молодцов – по отличным здешним дорогам. Он любил и ценил хорошую еду и вино. И обошел мюнхенских гастрономов, сравнивая достоинства баварской традиционной кухни с турецкими кулинарами.

Деловые партнеры его то и дело приглашали. Так он убедился, как много городе разных разностей. А кулинары знают, чем удивить. Дальше больше. Ему старались угодить. У Парижской площади в переулке за домом с лианами, усыпанными лиловыми душистыми цветам, повар француз готовил ему изысканный десерт. Он обедал у японцев и у китайцев. Или проводил вечер в ирландском пабе чуть в стороне у знаменитого в городе рынка овощей и фруктов.

Первое время он жил в Мюнхене наездами. Потом осел насовсем. Этому предшествовало немаловажное событие. Оно, словно океанская волна, что надувает паруса, но и топит корабли, выносит камни и брызжет белой пеной на берегу, имело разные следствия.

И кто сказал, что Чингиз не жениться? Что – никогда… Есть известная фраза, про слово «никогда».


Агентство Ирбис. Первые результаты.

На Маросейке нужно свернуть в переулок, углубиться немного и повернуть еще раз, а потом проходным двором проскользнуть внутрь между чудом уцелевших домов и домишек туда, где за чугунной решеткой живая изгородь из густейшего колючего кустарника закрывает зрителю обзор. Позвонив и подождав положенное время, можно войти.

Если, конечно, назначено. Времена, когда любой мог взойти на высокое крыльцо и сам позвонить в дверь особнячка под красной крышей, прошли. Домик на курьих ножках сейчас тоже умел поворачиваться «к лесу задом, ко мне передом». Но не для всех.

Петр Андреевич Синица, дипломированный юрист, бывший следователь, не женат – нет, нет, не участвовал – открыл детективное агентство, собрал небольшую отличную команду, а потом выстроил как в сказке для нее дом.

Кто следил за его расследованиями, знает, что в этом доме у него живут звери и птицы, есть уютная бабушка на хозяйстве, сверкающая кухня и настоящая печь… Да мало ли!

Что же касается самого хозяина… Петр – рыжеусый пижон с густой шевелюрой отливающих медью волос и веселыми круглыми серыми глазами, ценил и любил комфорт. Он серьезно интересовался модой и весьма тщательно выбирал себе одежду, получая нескрываемое удовольствие от процесса. Но при этом, не испытывая нужды в деньгах, никогда не купил бы себе ничего только престижа ради. Самого дорогого и слишком модного. В одежде он был убежденный англоман. А вот стряпню охотно пробовал самую разную, но решительно всем другим предпочитал русскую кухню.

Петр – верный поклонник покойного Похлебкина, иногда читал вслух из него своим соратникам осенними вечерами под гудение огня и треск полешек в изразцовой голландской печи. При этом он… Да, еще он курил трубку. Этих трубок имелась у Петра целая коллекция. Тут надо сознаться, что Синица не был настоящим курильщиком. Хотя запах табака очень любил.

Однако, больше процесса ему нравилась процедура! Достать табакерку, понюхать сначала не спеша, набить трубку, примять в чашечке табак, раскурить и пускать колечки…

И вот на этом месте можно уже это дело завязать. Если нет зрителей, конечно.

Ну, жизнелюб! Да, Петр с удовольствием варил кофе, собственноручно, без всяких агрегатов, которые глубоко презирал, лопал вкусные вещи, одевался, собирал трубки и сигары, но больше всего он любил своих ребят, ведомых и охраняемых домоправительницей тетей Мусей.

На этот раз, приняв решение отложить повседневные дела и заняться просьбой Скуратова, Синица сперва разослал их по делам. А получив первые доклады от них самих и ответы на запросы различных ведомств, которые умел ускорить с помощью прежних связей и знакомств, а иногда и личного обаяния, Петр Андреевич уселся читать и обдумывать полученные результаты.

– Начнем, благословясь! – Петр включил ноутбук а рядом положил блокнот как привык. – У Мамедова четверо детей. Три сына – парни. Одна – молодая красивая девушка. Он не чадолюбивый. Вообще семью не завел. Но вот пришла пора и он заинтересовался потомками: дозрел! У почему?

Тут могло как угодно повернуться. Кто-то из парней больше понравился. Тогда прочих по фигу! Наоборот, разочаровал – опять к свиньям!

Неизвестно, что он за фрукт, сам Чингиз. То ли для него одни мальчики в цене? Традиционалист, наследника возжаждал, ну и… То ли… Впрочем, человек противоречив. Вполне могло случиться по-другому. Увидел фею Ларису и растаял! Вдобавок, Эрик, его избранник и дипломированный пивовар, решил на ней жениться. Вот и конфликт. Прочие наследники – с носом!

Кстати, если для кого-то дело в наследстве, зачем гробить Ларису? А почему не Эрика? Например, потому, что ее проще. Во всяком случае – эти Мамедовские дети для меня первые подозреваемые. Уже целых три. Ну, посмотрим, что говорит Костина. По телефону она щебетала как-то огорченно, пробыла в Питере недолго и отправилась дальше в Норильск. Теперь пора вникнуть, что к чему.

Луша Костина, отправленная Синицей в Питер, без приключений добралась до места назначения, а устроившись, сразу позвонила Ленцу. Они тут же договорились.

Луша город немного знала. Добраться до Гороховой не составило труда. Эрик ее ждал. И она, нажав внизу кнопку вызова и набрав код, легко взбежала по той же широкой мраморной лестнице, по которой однажды торжественно и не торопясь спустилась вниз белокурая красавица-невеста, чтобы больше никогда сюда не вернуться… Ей открыли. Жених, а лучше сказать, вдовец, похудевший, с покрасневшими от бессонницы глазами и трехдневной щетиной на осунувшемся лице, поздоровался с ней и пожал руку. Для чего высокому Эрику пришлось несколько пригнуться.

Девушка же, в свою очередь, удивилась. Рукопожатие? Это было по-немецки. И ей, крошечной, ожидавшей от него привычной реакции незнакомых людей, видевших в ней поначалу маленькую девочку, тем более непривычно.

– Здравствуйте! Я – Лукерья Арнольдовна Костина, ассистентка Петра Андреевича Синицы из агентства «Ирбис». Мы с вами по телефону… -торжественно начала Луша привычную церемонию представления.

Это хорошо помогало. Люди адекватные оставляли свои вопросы при себе и переходили к делу. Неадекватные… Ну, и с ними она со временем научилась справляться! Но сейчас нет. Не действовало. Парень явно вообще ничего не замечал. Он покивал, пригласил ее жестом в дом, ив ту же минуту откуда-то послышался детский плач.

Эрик вздрогнул.

– Я сейчас! У меня Кира заболела, – пробормотал он и, наскоро извинившись, вышел.

А Луша осмотрелась. Это была двухкомнатная квартира, хорошо со вкусом обставленная, но теперь в полном беспорядке…

Тот, кто видел ее в день свадьбы, не узнал бы Ларисино жилище. Ее сияющей чистоты, аккуратно прибранных комнат, любовно выбранных мелочей на своих местах и ухоженных цветов. Что до цветов, то в комнате, служившей, по видимости, гостиной, множество их обнаружилось в вазах и двух высоких банках из-под сока с яркими наклейками.

Луша цветы не сразу заметила, но, уловив болотный запах стоячей воды и прелых листьев, сделала несколько шагов. Обогнув стол, она увидела… В углу около шкафа были свалены как попало подарки. К пакетам, сверткам и упаковкам явно никто не прикасался. Рядом – пожухшие, увядающие и увядшие цветы…

Боже мой. Бедный парень. Ведь тут еще ребенок живет! Надо срочно… Ее мысли прервал появившейся хозяин квартиры с кружкой, тарелочкой в цветочек и детским одеяльцем в руках. На его измученном лице читалась усталость и печаль.

– Извините, Лукерья.... как? – начал он, смешался, но все-таки продолжил. – А меня зовут Эрик. И если вы мне скажете еще раз…

– Ну конечно! Но это я для того, чтоб каждый раз долго не объяснять, что я не школьница и.. .В общем, зовите меня Лушей! Эрик, я вижу, вы страшно заняты. Я постараюсь вам не усложнять жизнь. Наоборот, я чем смогу, помогу. Расскажите мне только, что изменилось за это время. Потом, я хотела бы посмотреть документы, какие есть и.... Будет здорово, если мы сможем спокойно поговорить. Подробно! Так, чтоб вы мне все рассказали, что найдете нужным. А потом я задам вопросы. И вот тогда, если вы не против, для шефа и для нас всех мы запишем ваши ответы на диктофон.

Я для начала прикинула план работы. А дальше жизнь покажет. Не спешите! Я тут командировке. Если надо, я приеду еще раз.

– Я понимаю. Я… Луша, я должен еще раз извиниться за это все… – он махнул рукой и девушка поняла, он имеет в виду царящий в доме хаос. – Вы понимаете… Это так просто не опишешь. Я Питер мало знаю, но ничего, я справляюсь с житейскими делами. Зато здешнюю жизнь – формальности, законы, практику – не знаю совсем! Я бы уехал сразу, но даже этого не могу – я мучаюсь с усыновлением! Кстати, как это назвать? Она девочка… Нет, все же – удочерением, вероятно. И в тоже время… Если это несчастный случай, мне не будут препятствовать уехать. А если нет? Тогда…

– Тогда вы окажетесь под следствием! – Луша внимательно поглядела на него -ни тени беспокойства. Только огромная усталость.

– Ну хорошо! Не будем опережать события. Скажите, пожалуйста, а эту пчелу нашли? Ту вот, которая Ларису укусила. Вы позвонили Потапычу.. .то есть, я хочу сказать – Михаилу Леонтьевичу Скуратову и сказали, поскольку он пчеловод…

– Да, Лушенька. Они тогда диагностировали сразу анафилактический шок. И мне сказали – пчела. Я… позвонил Чингизу. А он мне тут же назвал Скуратова. Мы знакомы –он у нас был и мы у него. И я тут же… Я же никого не знаю! Так вот. А несколько позже… Ну, я же должен был всюду ходить один. По всем инстанциям. У Ларисы тут никого нет. Да у нее и вообще…

Вы понимаете, на свадьбе у нас было немало народу. Но все – приезжие. Наши родственники ближние и дальние из России, ее подружки из Норильска… Я не всех знал. Они – кто где – поселились, пожили несколько дней и по домам.

Эрик запнулся. Он помолчал, потом досадливо тряхнул головой.

– Словом, мне кажется, вполне возможно, мы много нового узнаем. Со временем… Врачи позже мне это уточнили. Это была не пчела. Теперь они говорят – оса!

Это следовало обдумать. Переварить. Как так? Важно это или нет? Что – небрежность? Некомпетентность, а может быть, кто-то кого-то покрывает?

– Эрик, скажите пожалуйста, а вы раньше знали, что Лариса – аллергик, или нет? Была у нее особая чувствительность? – спросила чуть погодя не на шутку озадаченная девушка.

– Видите, аллергик – да. На аспирин – это я давно знаю. Еще у нее отеки бывали. Что-то про комаров я тоже слыхал. Но все же не такое, чтобы она была повсюду настороже…

Крошечная Костина глядела на Эрика Ленца с нескрываемым сочувствием.

– Ясно. Мы с вами приступаем. Составим для вас отдельный план. Вам срочно требуется юрист. Он займется удочерением. Я позвоню – это Питер, я тут не знаю людей. Но шеф найдет порядочного.

– Вы – вот что! Хотите отдохнуть? Нет проблем! Я посижу и почитаю, что дадите. А вы…

Луша приступила у работе.


Теперь перед Синицей лежал ее отчет. Петр углубился в чтение. Прошло минут десять. Он сделал паузу и забормотал себе под нос.

– 

Добро! Крошечная Луша из Питера пишет, что дело там открывать не хотят, хоть Эрик настаивает. Тот не собирается сдаваться. А потому она решила пока разобраться, кто мог быть заинтересован в смерти девушки. И для этого нашлись материалы!

Смотри ты – очень важно и неожиданно. Укус был, только это не так называется. И… мать моя женщина, вовсе не пчела, а оса! Но как… Ага, вот и обоснование:

Пчелы и осы жалят (потому что жалом), а кусаются – челюстями (какой-нибудь большой жук и т.д.). Другой момент, а почему именно пчела? Осы именно в конце лета и осенью как раз весьма активны. Они вездесущи, любят питаться испорченными фруктами и ужалить запросто даже могут. Ну и… А, вот. Луня думает, диагноз они вообще поставили в спешке. Надо все проверить заново. Хорошо бы…

Так, а это что? Ну, согласен. Раздобыть специалиста. Пусть вникнет в результаты вскрытия. И главное – добьется токсикологической экспертизы.

Подведем предварительные итоги. Насколько я понял девочку, причина смерти толком не установлена. Теперь едем дальше. Подозрения? Она пишет, что материалы нашлись. Что бы это… Письма? – Петр удивился.

О! Это класс! В наше время письма – обычные, на бумаге, не так часто и найдешь. Но человек приехал с Севера, переписывался с подружками, да еще письма хранил. Просто любо-дорого! Вот, а потом… А попозже эта погибшая Лариса.... Что? Нет, когда она на компьютере выучилась, мы не знаем. Не исключено, что давно. Но когда ноутбук появился, тут уж она.... как там Лушаня изъясняется? – Петр прочел вслух.

– 

Глубокоуважаемый шеф! Я цирковая сирота. Меня не так просто удивить. Я выросла среди разных толстокожих животных и хищных зверей. Но эти письма и фотографии… Это все, знаете, даже не для детей после сорока. Я понимаю – надо. Только мне стыдно и противно. Эрик сначала сам не смотрел, а мне разрешил читать. Если скомандуете, я отсканирую и пошлю. Ну а пока я для вас сбацала короткий отчет, который и прилагаю.

А, каково? А что нам остается? Я, хоть и не «цирковой», но… Меня, как я следователем лет десять проработал, еще трудней удивить. Хотя… Чем черт не шутит, в самом деле!

Синица, сначала негромко бубнивший про себя, задумчиво замолк. Он углубился в отчет, который, не глядя на обещанную краткость, все же состоял из нескольких страниц.

Луша писала, что, судя по всем, попавшим в ее руки материалом, девушка Лариса была холодная хищница. Ее неласковая судьба, жизнь без любви и без заботы, хоть без нужды, этой неприглядной правды не меняет. Она росла на деньги Мамедова, не зная ничего об этом. Не знала и его самого. Он объявился, когда сам решил, без всякой связи с ее жизнью. И тогда произошли интересные события. Лариса приехала в Мюнхен знакомиться с отцом. Там ее и увидел Эрик. Эрик девушке понравился. Так и пишет. Что до любви… видно, не тот она была человек. Страсти – не ее проблемы. А вот довольства, комфорта и удобств добыть себе она хотела. И добыла почти… Так, что еще? – Синица встал и прошелся по комнате. Эрик говорит, Лариса получала письма с угрозами. Она процедила сквозь зубы, что это «Роберт-урод»! Эрик попробовал уточнить – она отмахнулась. Принялась браниться, но он этого не любил и она замолчала. Фыркнула только – «родственничек»!

Хорошо, а ее дочка Кира? Нет, погодим. Луша пишет, тут еще не все ясно. Но опять же Эрик пару раз слышал странные разговоры. Кто-то звонил. Ему показалось, что речь идет о Кире. Однажды он подошел, просили Ларису, а голос был мужской. Лариса огрызалось, но все междометиями. На этот раз он ясно слышал «Кира», но эта тема была табу и он спрашивать не стал.

Если мы установим, что у нее были враги, то дело прояснится. Пусть я решил, что главное – другие дети Мамедова, но я могу и ошибаться? – пожал плечами Петр.

Ладно. Едем дальше. С Лушей пока все. Зато другие дети Мамедова…

Стоп. Это уже Олег! Второй из «основного состава» соратник Синицы, биохимик Олег Майский был брошен на сбор информации о трех других детях Чингиза. Он, старше Синицы, его давний знакомый и личный друг, единственный был с начальником на «ты».

– 

Господин Майский… Сначала приветы и пожелания… а, вот! – бурчал Петр себе под нос. – Он рапортует коротко и без эмоций. Вот же, жук! Да я понял уже, добро! Что же он там накопал? Лариса-то младшенькая. Девочка. А остальные – парни. О кей, добро. Итак.

«Первый сын родился на Кавказе в Грузии в городе Сухуми, – писал Олег. Я сначала наводил справки, где мог. Только после того, как Союз развалился, да к тому же отношения с Грузией теперь паршивые, много ли просто так добьешься? И пришлось ехать! Грустная это история, с его сыном Отари. Чингиз был человек предприимчивый. Ему там где-то в горах табак выращивали и обрабатывали. И он познакомился с молодой и красивой вдовой Нино. Эта Нино очень в деньгах нуждалась. Она соглашалась на любую работу. И у табачниц Мамедова быстро стала бригадиром. Хозяин ее заметил. А потом приголубил.... Эта вот Нино родила мальчика нашему Чингизу. Ее страшно жалко. Ну, не суждено было счастье человеку! Сама сирота. Замуж вышла, как это было в порядке вещей тогда, пятнадцати лет от роду. А через год муж погиб – разбился на мотоцикле. Потом этот Мамедов… Тут, правда, он сразу и до конца этой бедняге Нино деньги переводил. Она его добром поминает!

И, знаешь, Петя, пусть тебя это не удивляет. В Грузии очень тяжело жилось после отделения от России. Даже в Тбилиси порой не было света и тепла. А Сухуми не Тбилиси. Там сначала все куда хуже было. А Нино Горидзе и ее сын Отари жили в полном достатке в своем доме. Она взяла к себе дальнюю родственницу и они вместе растили мальчика. Мамедов два раза в год их обязательно навещал. Сын о нем знал. И был воспитан в уважении и почитании отца.

Отари рос, ходил в школу, учился как все, футболом очень увлекался. А как вырос, собрался стать виноделом. И надо же такому случиться… Никогда не был парень «уличным мальчишкой». Таким, что больше с ребятами, чем дома. Но как подрос и наступили другие времена, его словно подменили. Он сделался молчаливым, отчужденным, целыми днями где-то пропадал и однажды совсем исчез, оставив матери письмо, чтобы не искала.

Много позже она узнала, что он ушел на войну и погиб, (может, в 92 году? Или во время грузинских событий?) Тело не нашли, а вернее, не опознали. Так никто и не понял, что случилось. Соседи потом шушукались, что какая там война… Он несчастной любви все это приключилось. Девушка его вышла замуж за другого и укатила в Москву. Отари решил отомстить. Жизни своей он больше уж не жалел».

– Черт знает что, – Петр поморщился и стукнул ладонью по столу.– Отчего судьба колошматит одного и того же человека без передышки? Мне всегда казалось… Да нет, я просто чувствовал определенный баланс.

Везет, опять везет, дела идут хорошо, выиграл в теннис, понравился, нашел, а не потерял – значит вскоре жди. Что-то, да стрясется. Долго так не бывает. Но и наоборот. Проиграл, заболел, потерял, обругали – тоже эта проклятая полоса не навсегда. Однажды кончится. Так примерно оно, действительно, и было. Да, так и было, но у меня! А у Нино – сироты, подруги цеховика, матери единственного сына… Эх, еж с картошкой!

На столе рядом с ноутбуком стоял небольшой поднос, а на нем симпатичный голландский бутерброд. Слова «сандвич» придирчивый в вопросах перевода Синица не любил. Как не любил любые привившиеся перевранные англицизмы. Он сам, где мог, боролся с ними. Мама его смеялась.

– Я тоже слышать не могу по-немецки слово «пузл». Кто-то однажды прочитал «Puzzle» на немецкий манер. Так и пошло. Сейчас в каждой школе учат английский. Я не говорю, знают язык – конечно, нет! Но читать-то умеют! А этот «пузл» живет. У языка своя жизнь. Что поделаешь! Борись не борись…

– Живет, – парировал немедленно Петр, – а ты и я все-таки говорим «пазл». Говорили, говорим и будем говорить!

Словом, в этих вопросах Петр был педант и упорно вместо принятого отечественного «сейшн» слегка подчеркнуто артикулировал – «сэшн», старался, где можно, не склонять иностранные слова, его передергивало, когда он слышал привычные обороты вроде питаться «фастфудом», а саму ненавистную сеть быстрого питания он называл неизменно «Мэк Донадд» и только так.

Но вернемся к бутерброду. Он подсмотрел его в Роттердаме, где был однажды в гостях. И с тех пор, если ему хотелось себя побаловать, то покупал какой-нибудь хитрый хлеб, лучше итальянский, брал отличный острый преострый ножик и резал его тончайшими ломтиками. После того начиналась неспешная ювелирная работа. Следовало смазать одни ломтики маслом – для этого имелись различные варианты: ирландское, чесночное, с травками. А другие – песто или как еще. И, наконец, прослоить, чем бог послал: ветчиной, сыром острым и нет, ломтиками салата и огурцом. А можно и… Эй, можно баловаться-то прекратить и начать работать! И для того Синица сочинил себе какао побольше и налил в синий термос. Правда и тут он сварил этот напиток на молоке по всем правилам искусства, а не просто развел в кружке дешевый эрзац. Вот вам!

На подносе как раз стоял стакан с какао из термоса и дымился, когда Петр шарахнул по столу. Наказание не заставило себя ждать. Стакан качнулся и тонкая шоколадная струйка выплеснулась наружу. На стол! На пол! Даже на кушетку сбоку!

Рыжий хозяин Ирбиса вскочил и помчался на кухню за тряпкой, держа навесу ошпаренную руку и чертыхаясь.

– Вот ведь охламон, не мог на кухне как люди поесть, если приспичило, вместе со всеми игрушками. Четверо детей, – напевал он тем не менее себе под нос, – «когда б мы жили без затей, я нарожала бы детей…»

А это Вероника Долина. Отличная песня, мама пела, только ни к селу, ни к городу теперь. Мне скорее «двенадцать негритят» пора петь. Они у Агаты Кристи один за другим…

Петр аккуратно промокнул все, что мог. Ворча, убедился, что светлую кушетку так просто не отдерешь, а значит понадобится моющее средство, принес и его и… остановился, глядя с недоумением прямо перед собой.

Э, что за мысли! Ведь получается, из четырех детей двух нет на свете. Уж не хочет ли кто-то всех детей Мамедова… Да ну, что за чушь! Отари погиб давно. Про Ларису я ничего пока не знаю. Это только предположения. Я со своей стороны готов помочь. Парня жалко, жениха. Потапычу обещал. И случай неординарный, нам интересно. Он, кстати, будет развиваться. Я чувствую… Ну, кончено, старый сыскарь пошел по следу!

Пусть я не старый, что кокетничать без зеркала. Не старый – опытный! Мне инстинкт подсказывает, я уверен, что это не конец! Да… не конец, и… Петр обернулся и с сожалением глянул на испорченную часть мебельного гарнитура.

Хорошо, для кушетки я, дилетант, сделал, что мог. Завтра поищу и поспрашиваю – пусть приедут на дом почистить. Наверняка, есть, кому! И что касается конца… – Синица подул на запястье, рука еще болела, а он никак не мог вспомнить, что же такое… А! Вот. Он покрутил головой, отыскал пластырь, оказал себе первую помощь, жалостливо постанывая, благо никто не слышит, и снова включил ноутбук.

История Отари кончилась. Не кончился доклад Олега. Петр нашел новый подзаголовок. Он касался следующего, второго сына по старшинству.

Второй сын Чингиза Гарик как и он сам родился в Баку. Но как непохожа была эта новая глава на прежнюю! Собственно, даже на две прежних. Также совсем, совсем не похожа на других была его мама Динара, сотрудник бакинского филиала ВНИГНИ – как назывался в свое время всесоюзный нефтяной геологоразведочный институт. Она – из всех тогдашних его подруг, одна закончила университет по той же специальности, что и Олег, и занималась разведкой нефтяных месторождений.

Этим многие занимались. Да только совсем по-разному. Бурение – это понятно. Но были способы, для непосвященного, необычные. Например, с помощью ударной волны, которая распространяется в средах разной плотности с различной скоростью. Это называлось сейсморазведкой. Были, в том числе, и биохимические тоже.

Есть сопутствующая растительность, микроорганизмы, есть и другие сигналы для нефтеносных пластов. Один из них – ископаемая пыльца. Динара очень хорошо училась. Успешно работала. Мало того, она была красавица – эта самая Динара, мечта восточного мужчины. Волосы и глаза у нее были черные как смоль. Густая коса уложена на затылке. Персидские брови над ясными глазами и красиво очерченные яркие губы! А чуть пониже белой и нежной шеи, дальше… начиналась как раз эта самая мечта.

Мягкие круглые плечи и полная грудь, уже прекрасно, но это еще не все. Маленькие точеные ножки с округлыми икрами были, возможно, задуманы, для другой женщины. Что греха таить, о талии лучше умолчим. Зато – рубенсовские бедра, рубенсовские же ягодицы, вся это обильная, еще совсем молодая плоть цвела, словно сочный золотисто розовый персик.

Маленькая красавица была пышна как кустодиевская купчиха. Пусть имени Кустодиев ее блестящий кавалер, нет спору, ни разу не слыхал.

Они жили скромно, тогдашние нефтяники. Динаре было особенно нелегко приодеться, очень уж нестандартная фигура. Ей шила тетя. Но тут девушке повезло. Тетя была известная бакинская портниха с клиентурой на дому. Динара пришла примерить платье. Чингиз с приятелем – забрать для приятеля спортивный пиджак. Он увидел ее из машины, когда она входила.

На следующий день около подъезда Динары стоял Чингиз с цветами. Он поздоровался, она удивилась, но ответила. Но от цветов, вежливо поблагодарив, отказалась и, откинув головку и вздернув носик, прошла мимо, крепко держа за руку брата. Он подумал и понял – дело серьезное. Девушка из приличной семьи, у самого в Баку, родственники и знакомые. Просто так не получится… Как быть?

Чингиз принялся искать людей, что могли бы его рекомендовать. Сначала расспросил портниху, как мог. Та, женщина хитрая и бывалая, сперва замкнулась – племянница, как-никак. И сама тут же справки навела – кто ж это такой любопытный? Ей, знавшей весь город, это было несложно. Перед ней лебезили, к ней старались попасть. Ей старались услужить, а потому про Мамедова она скоро многое узнала, правда только то, что он и сам был не прочь рассказать.

Тетка задумалась. Отец Мамедов – почтенный человек. Семья простая. Но все дети как дети. Только один Чингиз… Да, но он, зато, богат. Как поступить? Поговорить с сестрой или нет?

А Чингиз – человек действия и не думал останавливаться. Он стал встречать Динару и провожать, но на расстоянии, не навязываясь, стараясь не испугать. Со временем Динара стала поглядывать в его сторону с любопытством. Сияющую лаком черную Волгу парень оставлял немного в стороне. А сам всегда с букетом, аккуратно и нарядно одетый, не походил на привычных ей ребят. Не в пример старше и солидней… Что и говорить, интересно.

Нашлись, конечно, и общие знакомые. Однажды они пришли к Джафаровым домой разведать обстановку.

Вечер только начинался. Во дворе под кипарисом мужчины играли в лото. Слышался крики разносчиков.

– Веник-веник! – весело орал одноногий инвалид на костыле, толкая самодельную тележку перед собой.

– Марожна! – вторил ему басом старик в шароварах и пестрой тюбетейке.

Гомонили ребятишки, звенели обручи по булыжнику, подталкиваемые гнутыми железками, стучали костяшки домино.

Солидная пара – мужчина слегка за пятьдесят в белой рубашке с закатанными рукавами и его полная миловидная жена, на которую он с удовольствием исподтишка косился, не спеша проследовали к дому в глубине и вошли в подъезд.

Пахнуло крепкими хорошими духами, прошелестело ее шелковое фиолетовое платье и нежно звякнули золотые браслеты на округлых руках Гульнары, пока она поднималась по щербатой лестнице на второй этаж.

Она была красивая женщина, знающая себе цену. И это ее попросил богач Мамедов осторожно навести мосты. Ее – главного бухгалтера Рыбтреста Гульнару Саидову. Даже не ее мужа – уважаемого человека в округе. Директора большой и шумной почты на Торговой улице.

Они были дальние родственники Джафаровых. Найти повод повидаться оказалось не очень сложно. Не так давно у брата хозяина родился внук. И теперь Саидовых ожидал щедрый бакинский стол, краски и запахи которого можно сравнить разве с райским садом. А так как мы не были в раю, то и предпочтем решительно его!

И чему удивляться? Ведь для гостей всегда на столе все самое лучшее. Конечно, плов, следом долма из виноградных листьев, овощи свежие, маринады из баклажанов и маленького зеленого острого перчика, зелень – кинза, которая там называется кешниш, рейхан, лук кявяр, овечий сыр, рыба кутум, икра, белужий балык, севрюга горячего копчения, фрукты, кишмиш, орехи – смесь грецких и миндаля с фундуком, чай и все к чаю: варенье из белой черешни, начиненной грецким орехом, конфеты, пахлава и курабье… уффф!

Правда, вода в Баку была только по утрам. Позже ее носили ведрами, набирая во дворе из крана. Но это уж была вода так вода! Родниковая, так называемая – Шолларская, вода спускалась по трубам прямо с гор.

Динара тоже безропотно волокла свои ведерки на второй этаж родного двухэтажного домика с тремя парадными, обходя полоскавшееся на ветру постельное белье, что сушилось во дворе на веревках, подоткнутых длинными деревянными шестами. Джафаровы вовсе не купались в роскоши. И все-таки сын сапожника Чингиз и Динара – оба бакинцы, росли очень уж по-разному.

Чингиз, пока не повзрослел, вообще не видел таких квартир, как у нее. Он бы мальчишкой удивился и секретеру у окна, и большому книжному шкафу, и их круглому столу с бархатной скатертью и фарфоровой вазой со срезанными цветами. И если ковры – один на стене, а другой на полу он, хоть видел у людей – были у состоятельных соседей ковры! То радиолу «Ригонда» с зелененьким глазком и даже телевизор КВН с лупой, наполненной водой, он точно школьником не встречал.

Школьником? Да он тогда уже зарабатывал. Он – неохотно – но помогал отцу. Динара же девочкой часто, почти каждый день с мамой бегала в кино во Дворец культуры. А по выходным -ив настоящие кино «Низами» или «Ветен». Они даже в театр ходили. Вещь немыслимая для родителей Мамедова. Зачем?

А если б его мама узнала, что после кино Лейла водила свою дочку в кафе, похожее на мраморный дворец с высокими потолками, то не просто бы этому удивилась, но еще ее осудила.

Есть всякую дрянь? Сосиски? Пить какао? Деньги тратить? Разве у хорошей хозяйки нет дома, чем накормить семью? А замужняя женщина не хозяйка… какая же это женщина? Впрочем, эти теперешние – городские… С утра на работу. А дети, а муж – как же без настоящего присмотра? Себя мама Чингиза городской, прожив в Баку, пусть и на окраине, тридцать лет с хвостом, все же не считала.

Он познакомился, конечно. И стал ухаживать – терпеливо, внимательно, не спеша, завоевывая ее благосклонность. Тактика эта была непривычна для Чингиза. И не смотря на все его усилия, сперва не очень удавалась. Конфеты и шоколад, красивые жесты, машина и бесчисленные цветы – все это, не произвело обычного впечатления.

Чингиз попробовал дарить Динаре украшения – она их не взяла! Девушка не взяла золотую цепочку, кулон с рубином… Тогда он истратил немереные деньги и заказал кольцо, которое ему привезли из Ирана. Настоящая контрабанда! Бриллиант!

Он отослал его с надежным человеком Джафаровым, стал ждать. Вскоре ему передали стороной, что отец Динары хочет с ним поговорить. Это недолгий был разговор. Вежливо, но непреклонно седой солидный человек объяснил богатому нагловатому парню, что ЕГО ДОЧЬ не может и не станет принимать подарки от мужчины, пока это не жених.

И что ж? Мамедов стерпел. Он, пробормотав извинения, забрал свою игрушку назад.

Время шло, делая свою невидимую работу. Чингиз нравился уже Динаре, хотя был явно «не свой». А он был влюблен. И, верно, сделал бы предложение. Уж приняла б его она или нет… Но судьба распорядилась иначе. Динару послали в экспедицию на долгий срок. Чингиз поспешил за ней. Она вернулась. А вскоре уехала снова и заболела.

Боже ты мой! Шестидесятые годы. Глухомань. Нет ничего – ни помощи, ни лекарств, ни транспорта. Геологическая экспедиция, что твое производство. У нее план, рабочие, маршрут, начальство. Они не бросили тяжелобольную девушку, но ее надо было срочно доставить на большую землю. А как?

Тут-то и появился волшебник Мамедов. Хлопнул в ладоши и… Он увез Динару в районный центр на машине. А там устроил все. Отдельную палату, хорошего опытного врача, уход и покой. Она выкарабкалась. И он снял ей квартиру и поселился неподалеку от нее. Ей надо было прийти в себя.

После этой истории… Никто и никогда не узнал, что приключилось между этими людьми, только Динара уволилась. В Баку она больше не вернулась, а устроилась на работу в Горьком. Там и родился в положенное время мальчик Гарик, что получил фамилию матери, и… прочерк в метрике в соответствии с тогдашними правилами.

Олег писал, что мало сумел узнать. Но по всем признакам Динара с Чингизом расстались мирно и по ее инициативе. Через несколько лет ее отец, который это все очень тяжело пережил, умер. А она в Горьком вышла замуж и вернулась в Баку, где вся семья теперь и живет. Гарика муж Динары усыновил. А тот, зная правду про Мамедова, никаких связей с ним не имел, а говорить о нем не любил.

Петр потер лоб. У него начала болеть голова. Не иначе, погода меняется, – подумал он и взглянул в окно.

Так. Сделаем, конечно, дубль. Наведем справки – где был, чем занимался. Но если доклад подтвердится, Гарик, похоже, тут не при чем.


Северная столица

Луша верно докладывала своему любимому шефу. В Питере сперва никто и не думал открывать уголовное дело. Прискорбный случай! Только кого теперь удивишь аллергией? Даже такой, с летальным исходом, в мелодраматических декорациях, как на сцене.

Но Эрик не успокаивался. Он делал заявления, требовал расследования, ходил и писал всюду, куда можно ходить и писать. Сначала его выслушивали, сочувствовали. Потом… он снова приходил и тут иногда начинали уже хамить. Как бы там ни было, а воз был и ныне там.

Делу помог случай. Нарядная и богатая свадьба, красавица невеста, ребенок -сирота, безутешный муж – вдовец… Кто из газетчиков пропустит возможность расписать случившееся в самых ярких красках?

И популярные издания не пожалели слез и крови. Правда, они кое-где немножко перепутали, кое-что слегка приукрасили, и… Лариса сделалась из двадцатипятилетней медсестры студенткой первого курса медицинского. Эрик -владельцем пивоваренного завода, девочка Кира превратилась из дошкольницы в годовалую малышку.

Но общественное внимание, но резонанс! Что теперь будет? Как развиваются события? Что с ребенком? Кто виноват?

И читатели забросали редакцию взволнованными письмами, а корреспонденты побежали разыскивать свидетелей.

Одна из них, сотрудник «Рассвета на Неве», тряхнула связями. Молодая журналистка специализировалась на криминальной хронике и мечтала в будущем писать сценарии.

Ее дядька, собственный единоутробный дядя Радий Степанович Дно – жертва родительской увлеченности ядерной физикой лет пятьдесят назад, служил не где-нибудь, а в УТРО. Это надо было использовать на сто процентов. Подумайте, какой материал!

Мила Близняк разыскала Эрика. Она позвонила и вприпрыжку проскакала по ступенькам к двери.

На пороге стоял высокий парень в клетчатом фартуке с поварешкой в руке. В нос ударил противный до странности знакомый запах. Что бы это… батюшки! Бедняга, верно, кипятит молоко. Ну правильно, это молоко убежало!

– Здравствуйте. Меня зовут Мила. Я корреспондент газеты «Рассвет на Неве», вот мое удостоверение. А вы – Эрик? Господин Ленц? Я, по заданию редакции… – начала девушка, и смешалась.

– Я Ленц, – Эрик, нехотя, кивнул. На его лице отразилась откровенная досада. Мила увидела из-за его спины круглощекую девчушку с бантиками на черноволосой головке. В ярких глазках малышки светилось любопытство. Но на бледном личике вместо улыбки была написана тревога.

Дочка. Та самая маленькая сирота… – Милке сделалось невыносимо стыдно.

– Корреспондент? Я ждал слесаря, – буркнул хозяин дома, – у нас кран в ванной течет. Извините, мне… нам совсем не до того. Да я и рассказывал уже. Думал, поможет. Думал… Да, а теперь ничего уже не думаю. Давайте… Нет, лучше мы сразу распрощаемся и конец.

Он – усталый и издерганный, чуть не послал ее куда подальше. Нет, не туда, куда вы подумали. Не в его привычках. Он с детства привык как дед, когда злился, отправить надоедливых «к лешакам». Пока рос в Германии, присловье свое забыл. Кто б его понял в Мюнхене и окрестностях? Но здесь в Питере… Впрочем, и здесь, конечно. Это было время и люди совсем не его деда.

В общем, Эрик сначала вызверился. Пусть его оставят в покое! Он ничего не хочет больше рассказывать, и…

Луша, приехавшая от Ирбиса, – что поделаешь. Он сам просил помощи. И Скуратов нашел ему Петра Синицу с его агентством. Значит, пришлось Луше Костиной рассказывать, что знал. Это само по себе было тяжко. Ну а потом началось… Пришлось потом все же почитать, пришлось и в бумагах Ларисы разбираться. Этот ужас…

Он просто не мог еще переварить. Здоровая и жизнерадостная его натура защищалась. Он старался не думать. И ведь еще повезло.

На его счастье… В бумагах и почте его невесты не было ни слова любви к своему жениху. Но и ни одного плохого слова о нем самом. А ведь она знала всякие слова…

Эрик с напряженным недружелюбным видом стоял в дверях, не предлагая зайти. Едва сдерживаясь, он процедил, что у него полно дел. Что хозяйство и Кира…

Но Мила, коммуникабельная девица без комплексов, и не думала обижаться.

– Все понимаю. Простите ради бога. Давайте, я помогу. Что надо делать? Кашку? Так лучше я Кирочке сварю. Геркулесовую. А вы пока… Да, а потом я ей поглажу вещички. Вон у вас стопочка. Дайте, пожалуйста мне утюг, -дружелюбно затараторила она.

Эрик несколько растерялся. Он немного помолчал. Кира пискнула. Мила обезоруживающе улыбнулась.

Обстановка несколько разрядилась. Когда же примерно через час «кашка» благополучно сварилась, Кира с Эриком уселись за салат и бутерброды с чаем, пока Мила рядом прилежно гладила Кирины брючишки и платьица, все трое принялись болтать, будто были знакомы сто лет.

Ребенок поел и отправился в свою комнату играть, взяв обещание с тети Милы зайти попозже, чтобы нарисовать принцессу.

– Обязательно с золотыми волосами. У папы не очень получается. У него разбойники лучше. И… что тут удивляться, он же все-таки мальчик! – рассудительно сообщила Кира слегка ошеломленным взрослым.

Мила прикусила губу. Она отметила про себя это – «папа». И мысленно пообещала сделать все от нее зависящее, чтобы… Да, конечно. А что?

Ничего нового она от Эрика не узнала. Но с ее точки зрения обязательно следовало разобраться.

Шок? Да. Все симптомы соответствуют. Но путаница. Сначала про пчел. А кто сказал, что это пчела? Насекомое нашли? И какое? Даже она знает, что пчелы разные бывают. Что-то такое про пчел-убийц рассказывал ее брат. Она сама, кстати, читала, как разные вещи можно имитировать! А если это укол? Ядом? Подходящим ядом… Почему нет? И вообще. Первое правило какое – выяснить, кому выгодно. Лариса погибла. Ее больше нет. Кто выигрывает, кому могла принести пользу ее смерть? И если это месть, то…

Тут она призадумалась. Месть. Ревность. Само собой, первое, что приходит в голову, вернее кто – это муж. Муж… Но как раз эта идея отчего-то совсем не понравилась молоденькой скуластой стриженой Милке в красной майке, черных джинсах и мальчишеских кедах, что снова принялись носить по всему белу свету.

В ее черных миндалевидных глазах, не карих, а как раз черных, словно греческие маслины, искрилось непритворное сочувствие. И дружеский интерес. Нет, она их не бросит. И для начала надо найти дядю и все узнать.

Эрику она про дядьку ничего не сказала. Но пообещала позвонить, спросить, как дела. И вскоре снова у Ленца объявилась. Новости были хорошие. На этот раз дело открыли без дальнейших разговоров. Следователь попался толковый и не ленивый. А оперативная группа сразу взяла быка за рога.

С самого начала выяснилось одно интересное обстоятельство. Простой вопрос – откуда пчелы в этом месте и в это время года отчего-то сперва никого не занимал. Нет, насекомое не нашли, поскольку не искали. Тогда следователь решил попробовать начать с другого конца. Гости. Кто был на свадьбе? Кто где находился, когда ей стало плохо? Как развивались события? Кто помогал? Были следы на теле? Какие именно? Укол, укус, ужаление? Это разные поражения, какое же именно из них? И что доказано, а что – нет?

– И что ты думаешь, Милка? – дядька усмехнулся и ткнул племянницу в бок. – Есть следы поражения! Осмотр тела, запротоколированные данные паталогоанатома это показали. Но там ведь как – она аллергик была? Аллергик. Симптомы все совпали. Ничего противоречивого. Никаких, вроде, подозрений. Никто на это и не смотрел! Я теперь решил с медиками поговорить по-свойски. Не просмотрели ли настоящую причину гибели? Она могла среагировать на что-нибудь, если была так чувствительна. Вот тебе и симптомы. Но умереть от этого? Они пока не могут точно сказать, чего! Надо специалиста. И токсикологическую. А я тем временем примусь за гостей. Это тоже, знаешь… Свадьба, невеста все время на виду. Как ты ее уколешь, укусишь или ужалишь так, чтобы никто не спохватился?

– Дядя Радий, они могли кого-то нанять, – пожала плечами Мила.

– Они – это кто, враги? – густо захохотал смешливый родственник, но тут же посерьезнел, – ладно, беги, болтушка, я ж говорю, теперь потрясем гостей!

И люди забегали. Список гостей нашелся легко. Его прошерстили – нет ли судимых и подозрительных? И поначалу никого не нашли. Но список списком, а кто на самом деле пришел? Кто заболел? Привел подругу, сына, а может быть, взял, да незваным явился – все это следовало уточнить как можно скорей.


Эрик, Лариса, Мила

Как так вышло, что Эрик Ленц быстро сдружился с черноглазой журналисткой, так непохожей на его Ларису? Этот парень до страшной передряги, куда он нежданно-негаданно попал, не слишком задумываясь, шел по жизни вперед. Он не испытывал особых трудностей, не задавал себе и окружающим сложных вопросов без ответов. У него дело шло так. Эрик звезд с неба не хватал. Он был с детства симпатичным, а это здорово облегчает жизнь. Нравиться людям – дар почище интеллекта и способностей. Он был сильным и ловким – всегда преимущество среди ровесников.

Скромное положение родителей вскоре скомпенсировал миллионер Мамедов. Семья поселилась у него в особняке. И мальчик с одной стороны не ныл и не просил, с другой – получал не меньше детей состоятельных родителей. Что компьютер, что велосипед модной марки, занятия в спортивной секции, музыкальная школа, электронная гитара…

Все шло гладко иудобно. Он даже не был влюбчив, подростковые проблемы не мучили юношу. Но и непритязательные свободные нравы, привычные дискотеки с пивом и косяками не слишком затронули его. У него вовремя появилась первая подружка. Потом еще. Ну, гуляли… как положено, сначала довольно невинно. Но, когда после шестнадцати уже не только целовались, то -тоже… Без особого, так сказать, энтузиазма. Ему как-то пришло в голову, что он не по этому делу. Так и думал.

Однажды Чингиз за общим обедом сказал, что скоро к нему из Питера на неделю прилетает дочь. Он велел Марте приготовить для нее комнату. Подумал немножко, и попросил Эрика заказать столики в хороших ресторанах и билеты в оперетту. Да… а куда еще?

– Эрик, девушке двадцать три года. Куда бы ее сводить? – Мамедов вопросительно поглядел на молодого человека.

– Я думаю, в магазин! Как они там в рекламе рассказывают? Про брильянты? Но, Чингиз Эминыч, если кроме шуток, я же ее не знаю, не видел никогда. Вы мне расскажите про нее! Что ей нравится? Когда к вам гости приезжают, то вы…

– Э, брат! То взрослые. Сестра твоя – она мне в этим деле не советчик. Слишком серьезная девица. А ты как раз подойдешь. И вот еще что. Ты нам компанию не составишь? Сходим вместе? Я думаю, с тобой ей будет повеселей. Потом – я пива не пью, а Лариса… ее Ларисой зовут, так вот, она пьет за милую душу. А ты у нас пивовар! Лучше с тобой выбрать правильный «мае» и выдуть. Так я его назвал? Или, надо бы, ее?

«Мае» – по-баварски называлась огромная литровая пивная кружка. Она наводила на Чингиза страх количеством нелюбимого напитка. Если он иногда рисковал попробовать все же новые сорта, то выбирал для себя емкости поменьше. Благо, в Германии есть кроме кружек сравнительно небольшие бокалы для разного вида пива.

Они все еще побалагурили. В конце -концов было решено заказать билеты на концерт поп музыки для затравки. Чингиз хотел один поехать встречать дочку в аэропорт, а привезет, уж дома поговорить. Но вышло по – иному.

Мамедов прихворнул. Его некстати разбил радикулит, что стало в последнее время с ним иногда случаться. За руль уселся молодой Ленц.

Борт прибыл вовремя. Лариса получила багаж и без приключений встретилась с отцом. Чингиз познакомил молодых людей. И его дочь показалась парню такой красивой, что он еле слышно поздоровался и всю обратную дорогу молчал.

Бавария лежит на юге страны. Против привычных представлений, но в соответствии с всем остальным божьим светом, чем южней, тем меньше встречается блондинок среди народонаселения, Германия это или нет. А уж таких северных фей с глазами цвета весенних крокусов Эрик, возможно, не видел никогда. Он смущался. Не поднимал глаз на девушку. Но пришлось же помогать с трудом двигавшемуся Мамедову, самой гостье, маме Марте, приготовившей стол для них всех. И он постепенно разговорился. Тем более, что Лариса помогла.

Чингиз, с интересом наблюдавший за Эриковыми мучениями, однако заметил, что его дочь, не знавшая ни слова по-немецки, почти не знакомая с отцом, приехавшая в Мюнхен впервые, не испытывает ни тени смущения!

Парень пропал, – многоопытный Мамедов про себя улыбнулся. Он сам видел Ларису лишь в третий раз. Сначала приезжал к ней знакомится в Питер. Потом купил ей тур в Польшу и встретился с ней в Варшаве. И вот сейчас, ну ничего не скажешь, красавица!

Лора была на удивление не похожа ни на него, ни на мать. Он не испытывал к ней тепла. Нижним чутьем, интуицией, которая у Мамедова работала, что твой радар, он ощущал, что девушка ему платит тем же. И все же странным образом, он гордился Ларисиной красотой, как гордился бы породистым скакуном или дорогушей машиной.

Ну, ничего. Я погляжу на нее. Если она не зловредная, может, даже неплохо… -прикидывал Чингиз погодя, глядя, как увязает его Эрик, к которому он как раз испытывал своего рода привязанность куда больше, чем ко всем своим детям.

Так это начиналось. Лариса прогостила вместо одной целых три недели. Виза была на месяц. А когда пришла пора ехать – в Питере ждала Кира, оставленная одна с няней, – Эрик при первой возможности помчался к ней. Все решилось быстро. Они надумали жениться. Гостей на свадьбе набралось человек пятьдесят. Но почти все были люди, прибывшие издалека. Большая семья Ленц частью оставалась в России. И собрались родственники с женами и детьми, прилетели из Сибири и Урала, с Волги, кто-то теперь жил в Прибалтике, кто-то в Казахстане. Друзья невесты из Норильска, два три человека из Питера – недавние знакомые Ларисы, все они быстро исчезли после печального события. Эрик остался один.

Луша, как обещала, нашла ему юриста. Тот занялся документами. Но многое требовало личного присутствия. Города парень не знал. Маленький ребенок нуждался в неусыпном внимании. Открытое, наконец, уголовное дело – тоже. К моменту появления в его жизни веселой, активной и энергичной Милы Близняк, Эрик был совершенно издерган и измучен. И чувствовал себя бесконечно одиноким неудачником.

Сначала он пытался щетиниться. Большая и горькая беда и разочарование в любимой женщине – все это не способствует доверию к незнакомому человеку. Но под дружеским напором этой девчонки без комплексов лед быстро начал таять. Прошло не так уж много времени… и стало видно невооруженным взглядом, что Милка уж точно влюблена. Она была так заботлива! Так толково по-деловому помогала ему во всем, хоть ничего была не должна… Остальному следовало, конечно, приложиться. Так оно и случилось.

Мила за всеми заботами не забывала держать дядьку под контролем. Как-то она забежала к нему в гости поворковать, поблагодарить за помощь и вручить домашний апельсиновый кекс. И Радий, которого она застала за работой, добродушно поделился с ней новостями, никаких особых секретов, правда, не поведав.

– Движемся потихоньку, – он пожал плечами и кивнул головой на стол, – Там вон список гостей со свадьбы, любопытная ты сорока, – добавил Радий и принялся протирать очки.

– Эх, пора стекла менять, плохо вижу, – заметил он, – тут один знакомый капитан советует лучше линзы. А ты как думаешь? Сменить очки на контактные линзы или нет?

Они поговорили о том, о сем. Перебрали родных и знакомых и собрались попить чайку, как в дверь постучали. Дядя встал, негромко поговорил с коротко стриженой женщиной в форме и быстро вышел. Его вызвали по делу. И молодая журналистка не удержалась от соблазна.

Она подошла к столу, вытащила камеру и щелкнула список гостей, потом еще раз для верности. А убедившись, что снимок получился, быстро спрятала ее в сумку.

Дядька, впрочем, скоро вернулся. Он был озабочен – два разбойных нападения за прошлую неделю! А потому, наскоро чмокнув свою любимицу в лоб, стал прощаться. Мила послушно направилась к двери.

– Да, Маланья, что выяснилось! – вдруг остановил ее дядя Радий. – С этим свадебным делом еще один курьез случился. Помнишь пчелу? Так вот. Пчела оказалась не пчела.

– Это как же? Невесту, выходит, вовсе никто и кусал? – племянница вытаращила глаза, – Может, аллергии тоже не было?

– Постой, куда ты торопишься. Все было! Но только вместо пчелы оса. Да не кусал, а жалил! Там такое дело…

И к удивлению племянницы, дядька, покопавшись в бумагах на столе, извлек распечатку, водрузил на нос очки, и ткнув толстым пальцем в абзац, выделенный жирным шрифтом, принялся объяснять.

– Эта пчела – то: жало у нее, потому она не кусает. Она жалит! А жало, хитрость такая, зазубренное, да так, что его обратно выдрать нельзя. Там и остается, да еще с остатком внутренностей зверюги!

– Дядя, какой такой зверюги?

– Да ну тебя… Пчела, говорю! Не путай меня. Так вот. Кабы это была пчела…

– Они бы жало нашли! А его нет? – подхватила Милка.

– Соображаешь! – одобрил дядя Радий,– Теперь, когда я их там маненечко тряхнул, они тоже сообразили. У осы, мол, эта самая штука… ты чего хихикаешь, хулиганка? Я говорю, жало! Ну, жало, словом, гладкое оно! Ужалила, а потом взяла да извлекла без проблем. Так они теперь думают на осу!

– Вот ведь головотяпы, – возмутилась Милка, – разве они все это не должны знать?

– Должны! Да только Мил, как всегда – кто-то болен, кто – в отпуске, персонала не хватает, и в этот день были какие-то зеленые практиканты на подхвате. А день тяжелый! Тоже ведь, знаешь, люди работают. Не верблюды. Устают! Ну ладно. Что я тебе тут буду… Беги! Маме привет передай!

В тот же день Мила, ставшая у Эрика уже своим человеком, позвонила и сказала, что вечерком хочет забежать.

– Что тебе купить? Да нет, кроме молока и творога. Я думаю… Давай, я вам сделаю куриную лапшу, Кира любит и… Ну да, и ты… Слушай, ты мне вот что лучше скажи, ты можешь со этим своим агентством по – быстрому связаться? – будто невзначай спросила она.

– Да? Ну, отлично. А вот приду, и поговорим, – услышал Ленц в ответ на свои вопросы.

Тем же вечером Мила нашла у Эрика координаты агентства «Ирбис», записала имена директора и сотрудников и взяла дальнейшее в свои руки. Когда она предложила их соединить, он не спорил.

– Лукерья Арнольдовна? Здравствуйте, меня зовут Мила. Да, конечно, по поручению Эрика Ленц. Видете, тут такое дело. В мои руки попала конфиденциальная информация. Я думаю… вы справитесь оперативней, если я вам ее передам. Но, поймите, вы мне должны обещать…

Эрик сначала прислушивался. Однако, потом… Он сегодня встал в пол шестого – ребенок проснулся и заплакал. Кире что-то приснилось. Потом ему нужно было спешить с ней вместе по бесконечным делам усыновления. Потом где-то Киру покормить, купить ей шапочку – день выдался холодный… Холодный день – они сам замерз. Ну вот, а тут Кирочка уже спала, он, наконец, сам поел и согрелся. Пришла Милка, он устроился в кресле, Луше звонит… девчонки там о чем-то журчат…

Словом, Эрик вскоре задремал, а девушки поговорили. «Ирбис» получил факсом список и принялся, не теряя времени, за работу.


Дед

Родители Марты были люди работящие. Им нелегко пришлось при Советах. Они всю жизнь работали, не покладая рук, исправно ходили в церковь, не делая при этом никогда и никаких демонстраций, и растили детей.

Жили они за городом. И там всегда сажали все, что росло. Еще держали живность, кого и когда разрешалось. И в доме был скромный, но достаток.

Дед – мастер на все руки, отличный плотник и столяр, к тому же был редкостный домосед. Переезд в Германию ничего в этом не изменил. Марта забегала к родителям всегда при первой возможности. По праздникам приходили всей семьей. Но, отдать, так сказать, визит… Мама Инга и рада бы. Если б не дедово упрямство.

Долго Марте не удавалось получить этот самый стариковский визит. Казалось, что никакими силами не удастся уговорить упрямого патриарха навестить дочь. Даже любопытство – взглянуть на на дом Чингиза да на него самого – не помогало.

Вроде и интересно ему… И прямо не отказывается… Но завтра да завтра, потом как-нибудь, только не сейчас, и так без конца. Марта уже рукой махнула. Как вдруг…

Время шло. И однажды Марта рассказала Чингизу, что скоро у деда день рождения – семьдесят пять! Она посетовала на его упрямый характер, на то, что его в гости не дозовешься, а в ресторан подъёмным краном не вытащишь.

Против всякого ожидания кавказец заинтересовался не на шутку. Уважение к возрасту? Старшему в семье? Тоска по утраченным традициям и своей родне? Кто знает.

Будем праздновать, как следует тут у нас, – сказал он, как отрубил голосом, не терпящим возражений.

– Устроим стол на его вкус. Позовем всех, кого он захочет. Я сам пойду приглашать!

Марта – женщина по натуре покладистая, послушная с хозяином обычно не спорила. А если обиняками иногда и пыталась, у него находились веские аргументы. В том числе и такие, что позволяли ему, когда фантазия приходила, с удовольствием топтать пышную курочку-хохлаточку в промежутках между другими подружками.

И она как курочка только отряхивалась. Почистит бывало перышки, а на следующий день обязательно подарок получит. Это уж непременно. Подарок назывался – гутшайн. Мы о нем позже поговорим.

В этот раз она проворно начала одеваться. Чингиз брюки застегнул и спросил.

– Марта, о чем таком мне с дедом поговорить, чтобы угодить? Что в дом принести? Я знаю, он человек непьющий. Но в праздник рюмочку коньяка или там…

Марта не смотря на «баловство» к хозяину обращалась по имени отчеству и на вы. Она подумала немного.

– Папа мой пивом интересуется! Не так пьет, как… Вы его про фамилию нашу спросите. Попросите его рассказать, но аккуратненько, будто бы не от меня! Он сам-то.. .он бы лошадок иметь хотел. Он и пиво бы варил… Как прадед. Да какое там в ссылке пиво…

Марта повернулась. Она раскраснелась. Платьице свое она еще не успела надеть. И только взялась за колготки, как… Эх, колготки-то были новые. Но это, конечно, не беда.

Когда через часок Чингиз угомонился, он про деда не забыл.

– Я что спросить хотел? Это же твой папа. А я твою фамилию девичью не знаю. Как тебя раньше звали? – поинтересовался он.

– Наша фамилия Баумгартнер. Гартен это сад. Баум – дерево. Гартнер – сейчас, правда, по-другому, вот так, примерно – гэртнер, произносят… Но все равно -садовник. Вы с ним…

Но тут во дворе послышалось шуршание шин. Генрих вернулся домой.

Патриарх Баумгартнер

В гости Чингиз отправился один и без предупреждения. Он, правда, придумал хитрый ход, чтобы совсем некстати не явиться. Чтобы не вышло, что хозяин в сауну отправился, спать лег, болен или уселся посмотреть любимую передачу.

Марта привычки деда знала назубок. Кроме того они решили сказать, что Генрих заскочит к ужину поговорить о беседке. Чингиз решил ее устроить в саду и поручил это Генриху. Так посоветоваться, мол, надо. И может, тот согласиться вместе поехать, что нужно, покупать.

Генрих, вправду, явился минута в минуту, как обещал. Он разложил на столе проспекты, рассказал, что сам думает о деле, начал уже и задавать вопросы, когда раздался звонок. Пришел Чингиз.

Он вошел, вежливо представился, извинился за вторжение и обезоруживающе улыбнулся.

– Глубокоуважаемый Стефан Германевич, вы к нам ни ногой! Ну я подумал, что если гора не идет к Магомету… В общем, если не выгоните, то, я где скажете, подожду и с хозяйкой поболтаю, пока вы закончите дела. У меня тут с собой харч имеется. Я ведь решил на ужин напроситься. И хоть говорят – наглость, второе счастье, но все хорошо в меру!

С этими словами он подмигнул Генриху. Тот взял ключи от машины и вышел. А через пять минут вернулся, нагруженный разноцветными пакетами.

Инга заохала и захлопотала. Генрих взялся помогать. А старику, сперва несколько насторожённому, но чем дальше, тем больше приятно удивленному учтивостью и подчеркнутым уважением гостя к нему как к главе дома, ничего не оставалось, как его занимать и пуститься с ним в светские разговоры.

Стефан Германевич показал Чингизу их ухоженную квартиру с большой террасой, увитой плющом и уставленной горшочками с цветами. Подробно объяснил, чем доволен у себя дома, чем недоволен.

Потом заговорили о машинах. Дед предложил спуститься в гараж. Там стоял его любимец темно красный фольксваген. И они подробно обсудили преимущества немецких машин перед японскими что касается ремонта и запасных частей. Как и где лучше застраховаться, как важно ездить без происшествий, какой у хозяина огромный водительский стаж…

Дед принялся жаловаться на «Marder» (куниц), мол, нет на них управы – жрут, негодяи, все, что ни попадет – провода, резину. А страховка не платит, вот недавно приходит утром в гараж, а на машине следы – лапки! Ну что ты будешь делать?

Помянули и внуков. Чингиз – Эрика. Футболист! Дед – Лину. Умница, учится отлично, в каникулы старается заработать, с удовольствием рассказывал Баумгартен.

– Я сначала недоволен был, должна же и она отдохнуть. А потом она меня убедила. Вот сейчас говорит, хочет денег накопить и сдать на права. Я бы помог, так девчонка не берет! Собралась… знаете, тут студенты всюду на подмоге. Ее сокурсники в праздник зарабатывают – любо дорого. И ее порекомендовали. Кельнершей, вернее, помощницей, конечно. Ну, и она тоже… Где-то там… Какой-то, как его… «Гусь»!

Чингиз улыбнулся. Он хотел что-то сказать, но, но их позвали к столу.

В доме угощали по-русски. Баварская семья предложила бы сначала напитки: вино, пиво, разные соки и минеральную воду в изобилии с небольшими дополнениями, а потом через часок два пригласила к ужину.

Инга же подала на стол многочисленные закуски, салат оливье, нарезанную селедочку и скумбрию. Затем наступила очередь основного блюда и все с аппетитом принялись за домашние котлеты и картошку с грибами и луком. Наконец, после чая со сливовым пирогом, Чингиз начал исподволь.

– Стефан Германевич, не зря Генрих с вами советуется о беседке! Беседка, она где будет стоять? В саду. А Марта говорит – я сам немецкого не знаю – фамилия у вас говорящая. И как раз про сад!

Дед помолчал. Все выжидательно смотрели на него. Прошло несколько минут и наконец он улыбнулся. Его обветренное лицо в глубоких морщинах, лицо человека, много работавшего на воздухе, смягчилось. В серых глазах промелькнуло удовольствие. Он хорошо поел. К нему пришел знакомиться дочкин босс. У него дом – полная чаща. Во всем порядок. Не стыдно и показать. И вот теперь вопрос этого начальника… Очень приятный, вообще, вопрос!

– Фамилия? Фамилия-то наша… В начале, точно, садовник был. Как не быть! И видно, плодовыми деревьями занимался. Примерно так. Это, видите, здесь у многих. Фамилия от ремесла. Пекари, мясники, кузнецы, садовники, плотников одних… Слышали, наверно, в России – Тишлер да Циммерман. Это ж плотники! Ну, «ман», понятно – кто. Человек, мужчина. А «циммер» – комната и «тиш» -стол. Вот и получается человек, который делает комнаты да столы. Но я про садовника не знаю. Зато про прадеда нашего…

И он опять замолчал. И тогда все дружно загомонили.

– Отец, расскажи гостю, интересно! Это же такая история! Не каждый может похвалиться. Праздник сам какой! Самый большой на свете. Сейчас про него во всем мире знают. Это шутка ли сказать Октоберфест и мы, наша семья среди основателей!

– Какой праздник? Как вы сказали? Что такое этот самый бер и… дальше как будто… тест? – переспросил Чингиз.

В ответ наступила тишина. Потом раздались неуверенные смешки. Наконец, хозяйка спросила.

– Чингиз Эминыч, вы шутите? Быть не может, что вы… Нет, правда, что ли?


Истина, голая как…

Да, он не знал. Трудно поверить, но это так. В самом деле, даже не так удивительно, что человек, не знающий языка – ни одного слова! – живущий в городе наездами, пусть и долго, осень привыкший проводить на море, нечего не слышал о главном баварском народном празднике. Главное, пожалуй, не в том, что он отсутствовал в сентябре и октябре. Что пива не пил и не любил.

Вот же сказал Довлатов, в ответ на вопрос, отчего не пишет об Америке, хоть живет здесь уж десять лет, примерно так.

– Да я живу не в Америке, а на Брайтон бич!

Ну, пусть на Брайтон бич. У него все же была своя семья, знакомые если не приятели, собутыльники в конце концов… А у Чингиза в Мюнхене кроме обслуги Ленц, по существу и не было никого. Он не был совсем уж нелюдимым. Ездил в Баку, виделся там с многочисленной родней. Колесил в России по делам. Его принимали и угощали, всячески развлекали и ухаживали за ним.

Да и потом – женщины! «Хорошие и разные», как пелось в одной песне его молодости. Кое-кого он в Мюнхен тоже возил. Ну, что тут долго разговаривать. Не знал, и все тут. От деда впервые услыхал.

– Видите какое дело, Бавария была когда-то королевством, – начал старик. Слушатель очень удивился, но вида не подал и переспрашивать не стал. Он и об этом слыхом не слыхивал. Как – королевство? Такое чуднОе слово, детское сказочное, как Золушка, Снегурочка и феи, было не его лексикона. Что Германия – государство, он понимал. Но…

А дед, тем временем, рассказывал дальше.

– Раз королевство образовалось, значит у него появился король. Король, как водится, женился, родился сын, который, пока папа не стал королем, был сыном курфюрста – тоже, неплохо, вообще-то говоря. Но теперь он сделался принцем.

Кронпринцу по имени Людвиг однажды тоже настала пора жениться. Невеста Терезе была родом из Саксонии. По поводу свадьбы собирались устроить празднества и народные гулянья. Об этом теперь и поговорим подробнее.

Жил был кучер! Ему пришла пора в армии служить. И вот…


История вопроса

У Чингиза был кабинет. И в нем – красивая удобная кабинетная мебель. Стол полированного дерева на львиных ножках. Шкафы.

У него все было! Использовал он это ВСЕ или нет, другой вопрос. Ну, например, вот – ноутбук. «Мальчик» купил. Мальчик показывал ему картинки. Сам Мамедов этой штуки побаивался. Но мы отвлеклись.

На этот раз на полированной столешнице лежала красивая красная папка аккуратно сброшюрованных бумаг. Обычно, на ней не наблюдалось ни пылинки, но и никаких других признаков жизни – только стоял прекрасный письменный прибор, полученный в подарок. Да… А теперь хозяин устроился в удобном кресле, с минуту полюбовался на труды своего референта, хоть ему бы в голову не пришло его так именовать, надел очки и приступил.

На первой странице крупным жирным шрифтом с петитом было написано:

Наполеоновская Германия Странно звучит, не так ли? Немецкая интеллигенция с энтузиазмом

восприняла первые шаги французской революции. Кант приветствовал ее из Кенигсберга, назвав заслуживающей восхищение попыткой искоренить произвол и установить верховенство закона. Победу французов восславил и молодой Фихте. В некоторых буржуазных кругах Нюрнберга отмечали день падения Бастилии -14 июля. Когда Германузская армия появилась на берегах Рейна, многие немцы оказали ей радушный прием.

Государства средней и южной Германии по своему выиграли от управления наполеонидами. Был введен Гражданский кодекс, запрещены корпорации, признана свобода вероисповедания, отменены государственные привилегии.

Первого января 1806 года Наполеон сделал Баварское княжество Королевством. Дом Виттельсбергов имел особенно тесные связи с Германией. Один их них – Макс Иозеф первый с 1799 года был курфюрстом в столице Баварии Мюнхене. Его и провозгласил Наполеон первым Баварским Королем. А сын Макса Людвиг, девятнадцатилетний амбициозный юноша, сделался таким образом наследником престола.

Королевство Бавария объединило Швабские и Франкские земли. Резиденцией был избран Мюнхен. Но конечно, аристократии ранее самостоятельных земель не так просто было расстаться с привычными привилегиями. Лояльность доставалось и укреплялась с трудом.

Когда кронпринц собрался жениться, празднества должны были поспособствовать единству государства. Стать инструментом этого единства и его демонстрацией одновременно.

Свадьба

Свадьбу наследника престола и принцессы Терезе отпраздновали через четыре года после провозглашения Баварии королевством в 1810 году. Эта свадьба имела для Виттельсбергов династическое значение. Последнее торжество такого уровня произошло у них аж в 1722 году!

Принц Людвиг, родившийся в 1786 году, женился на восемнадцатилетней Терезе Заксен-Хильдбургхаузен. День их бракосочетания в честь короля отца назначили в день его именин 12-того октября. Церемония должна была состояться в придворной капелле Резиденции Мюнхена.

Мюнхенские стрелки собирались чествовать жениха и невесту парадом и соревнованиями по стрельбе, которые должны были продлиться до 21 числа.

На следующий день после бракосочетания тринадцатого устроили празднества для народа от имени царствующего дома. Город украсила иллюминация. Стены были увешаны транспарантами с аллегориями и восхвалениями королевства и короля. Шесть тысяч человек из самых состоятельных и уважаемых горожан было приглашено на танцы и ужин в четыре лучших городских гостиницы. А множество остальных щедро угощали на открытом воздухе. В среду 17-то октября состоялось следующее важное событие праздника – скачки.


Скачки 1810года

Скачки организовал кавалерийский дивизион Национальной гвардии третьего класса, части гражданской армии, в которую входили «руководящие мюнхенцы».

Поскольку Королевство Бавария отобрала привилегии самоуправления городов в пользу централизованной власти, офицеры гражданский армии теперь приняли на себя и представительские функции в государственной жизни. Они снова возобновили традицию проводить скачки, которые раньше были до 1786 года на Якоби ярмарке в западной части города на Свободной площади.

В центре площадки находилась королевская палатка для царствующего семейства. Собственно скачки продолжались только 18 минут. Но благодаря присутствию короля они происходили при колоссальном стечении народа со всей Баварии. Собралось около 50-ти тысячи человек!

В отличие от прочих празднеств, устроенных королевским домом для народа, скачки были организованы самими мюнхенцами ради чествования короля. Всеобщее воодушевление было так велико, что место проведения скачек было единодушно решено назвать в честь новоиспеченной молодой кронпринцессы Терезе. А само соревнование – обязательно повторить.

Кронпринц писал:

«Народные праздники особенно радуют меня. В них сказывается национальный характер, унаследованный детьми от родителей, которые в свою очередь переняли его от своих пращуров. Я бы тоже очень хотел иметь детей, которые будут настоящими баварцами. А в противном случае я их не так бы уж и хотел… Ведь мой отец Король воспитал настоящим баварцем и меня самого».

А директор Городского архива Мюнхена, шутя, заметил, что мюнхенским таксистам, которые каждый год клубятся около Терезиенвиезе – места проведения праздника, и собирают с этого поля – точнее, луга – хороший урожай, невдомек, что идея его проведения принадлежит их предшественнику, кучеру по профессии. Он в то время в качестве унтер офицера кавалерийского дивизиона Национальной гвардии третьего класса исполнял свой воинский долг в молодом Королевстве Бавария.

Кучера, а теперь младшего офицера звали Герман Баумгартнер по прозвищу «zum Spanner». И это именно он придумал в дополнение к прочим увеселением в честь свадьбы 12-го октября устроить конские бега.

Его командир майор Андреас фон Далль-Арми, мюнхенский коммерсант, нашел эту идею превосходной и реализовал в кратчайший срок. Он доложил о ней королю, получил согласие и уже через тринадцать дней на Зендлингской горе состоялись первые бега.

И вот семнадцатого октября после мессы в капелле национальная гвардия торжественным маршем проследовала из города к месту проведения бегов, на котором уже собрались сорок тысяч зрителей. Королю и его жены Каролин вместе с молодой четой выстроили собственный павильон. Для этого из Аугсбурга из цейхгауза специально доставили знаменитый Турецкий шатер.

И празднества начались! Сначала шестнадцать пар детей в национальных костюмах чествовали Королевское семейство венками и фруктами. А затем состоялись бега.

И что бы вы думали? Первое место в этих соревнованиях среди тридцати участников завоевал… кучер Герман Баумгартнер!!! А его командиру Далль-Ами мы обязаны тем, что этот патриотический праздник был не забыт и не стал чем-то, состоявшимся только один раз. Он предложил проводить его регулярно и назвать в честь кронпринцессы место его проведения «Терезиенвиезе», а принц это официально разрешил.

С1815 года легко произносимое и хорошо запоминающееся название «Терезиенвиезе», что означает – «Луг Терезе» окончательно вошло в обиход.

Праздник сначала не воспринимался именно мюнхенским. Это произошло значительно позже, когда уже его организация полностью перешла к самому городу. Со временем он из общенационально баварского сделался мюнхенским. И вот тогда город решил почтить двух своих граждан, которым он обязан идеей и воплощением первого «Октоберфест», как называют всюду его теперь.

Восьмого октября 1824 года Андреас Далль-Ами как гражданин, имеющий особые заслуги перед городской общиной, получил специально учрежденную для этого золотую медаль за «Основание, проведение и совершенствование Октябрьских празднеств». А в 1896 году в честь кучера и наемного городского извозчика, которого к тому времени уже не было в живых, по инициативе городского государственного архивариуса Эрнеста фон Дестоушеса в нижнем Зендлинге, одну из улиц назвали – Баумгартнерштрассе.

Праздник, конечно, со временем менялся. К скачкам – главной приманке для зрителей, присоединилась сельская ярмарка. Там продавали скот и, конечно, овощи и фрукты. Устраивались соревнования по стрельбе. Даже детские праздники и увеселения для школьников. Все это очень хорошо пополняло государственную кассу.

Но наступил 1819 год – решительного перелома в истории Октябрьских праздников. За год до этого Мюнхен и его магистрат получили особые конституционные права на самоуправление в королевстве Бавария благодаря специальному, посвященному этому эдикту. И с 25-го сентября 1819 года город стал единственным ответственным за его развлекательную часть. Теперь только он занимался его финансированием и организацией. Так обстоит дело и по сей день. Хотя так называемая «полезная» часть праздника по крайней мере до 1913 года находилась в ведении сельскохозяйственного союза Баварии.

Город постепенно выкупал земельные участки и одновременно препятствовал застройке поля для празднеств. Нужно было немало места. Ведь, к примеру, в 1830 году Мюнхен устроил дважды скачки, соревнования по стрельбе в птиц, оленей и неподвижные мишени, ринг для фехтования, и фейерверк. Не говоря уж о торжественной встрече для самого Короля!

Как же относились монархи к этому празднеству? Король Максимилиан Иозеф первый регулярно присутствовал на скачках. За исключением 1814 года, когда он отбыл на Венский конгресс. Он очень ценил роль праздника…

Чингиз читал! Тоже мне, происшествие – что тут удивительного? Если бы он взял, да и на воздух взлетел, заржал как жеребец или… Ну к примеру… Что бы такое еще придумать?

Но лучше, пожалуй, объяснить, что этот человек без крайней надобности не читал никогда и ничего! Вот разве, вывески…

Он знал, что ему требовалось. Слушал новости. Смотрел телевизор. Но читать? Да еще не для дела, а просто так? А тут он заказал материалы про Октоберфест, просмотрел их на русском и… остался недоволен. Не было ничего! Ни про королевство, ни про Баумгартнера…

Тогда он посоветовался с людьми. Послал своего парнишку-переводчика раздобыть книжки посерьезней, велел поискать а затем перевести. И вот теперь… Он и сам удивился, как это все стало ему до странности интересно.

Дед – прямой предок человека, который придумал Самый Большой Народный Праздник в Мире. Он, этот дед – его знакомец, дочь этого деда у него, Чингиза, по хозяйству, и… впрочем, не важно. Но в честь деда, то есть предка, хоть и это не важно, лучше думать – в честь деда – в этом городе, таком красивом, ухоженном, нарядном, со сверкающим и витринами и сказочной иллюминацией к рождеству, есть УЛИЦА!!! Так прямо и называется. Он был. Посмотрел. Никакой туфты!

А дед – кремень, к слову сказать, так и не согласился праздновать у Мамедова. Только дома. Зато его самого пригласил. Больше, сказал, чужих не будет. Семья выслушала это решение молча. Никто и не посмел возразить!

Мамедов собрал все, что можно. Он был мужик настырный, когда хотел. И скоро у него начали скапливаться материалы. Теперь его интересовало все.

Он заметил, что этот преимущественно сельскохозяйственный праздник, где главенствовали скотоводы, землевладельцы, охотники и им подобные, объединенные в собственные союзы, постепенно превратился в народные гулянья с аттракционами и морем особенного мартовского пива.

Скачки, вокруг которых все, собственно, началось, со временем отменили. Ярмарки с продажей скота, фруктов и овощей – тоже.

Соревнования по стрельбе продолжаются, но о них мало кто знает. Они происходят в закрытом помещении, где можно присутствовать только посвященным.

Многое увяло и полиняло, только не питье пива. И не просто так, а с особыми ритуалами – кулинарными и нет. С кренделями, огромными как свернувшиеся золотистые змеи. С пряниками величиной с тележное колесо!

Для него делают медовые твердые разноцветные пряники десятков сортов в форме сердец на ленточках, которые надевают на шею как украшение, жарят кур, бесчисленные сосиски и сосисочки, да что – сосиски, на вертеле запекают целых поросят и даже быков!

Разнообразная баварская снедь, – все это в особых павильонах и просто на улице расцвело пышным цветом и теперь принадлежало празднику так же, как великолепный парад его пивоваров во главе с бургомистром. Как чудесные народные костюмы для женщин и мужчин, в которые, кажется, целый город одевается в эти дни без различия пола, возраста, национальности и цвета кожи и которые носят в Мюнхене трудно произносимое название – «Дирндл».

Чингиз, крутой, одинокий человек ощутил незнакомое ему прежде чувство сопричастности. Он захотел составить собственное мнение. И решил на этот раз остаться в городе в сентябре. Для начала он заказал места в самой большой палатке для себя самого и семьи Ленц.

Они пришли. Готовились и собирались всерьез. Чингиз с веселым одобрением рассматривал красочные яркие костюмы Марты с Линой, женственные, нарядные, которые им очень шли! Эрик в кожаных штанах и шляпе с пером был тоже таким празднично необычным, что Чингиз впервые подумал, уж не надеть ли однажды ему тоже… Но нет, до этого было еще далеко!

В палатке – огромном помещении, украшенном гирляндами, заполненном людьми в похожих, но самых разных народных костюмах, где в центре из выгородки для оркестра гремела духовая музыка, было шумно и празднично. Они пришли в пять часов, посидели до семи, поглядели, как то и дело дружно поют за столами, как танцует, вскочив на скамейки, и в проходах, взявшись за руки, стар и млад, как иногда вместе запевает зал.

Чингиз спросил.

– Вижу, все пьют пиво. Пока… мирно. Неужто и пьяных нет? Марта ответила.

– Мы тут впервые. Дорого… Вы, Чингиз Эминыч, пригласили. Раньше я… детей-то сюда водила. Мы водили! Вы ж видели, тут аттракционы как у нас. Правда, у нас попроще, а все-таки похоже. Но, конечно, люди – знакомые – рассказывали. Вечером, чем позже, тем хуже. Станет неприятно. А сейчас… Мне нравится!

Чингизу тоже понравилось! И палатка, и обиход, и все это умение устроить праздник.

– Правильный я выбрал себе город! – сказал бывший бакинский миллионер. – Девушки, хотите тут что-нибудь еще или посмотрим другие палатки? Как, Генрих вам не сказал? У нас же есть еще пять. Там всюду заказано на четырех!

Выдержав с удовольствием паузу и полюбовавшись их благодарным изумлением, он увлек всех наружу, чтоб увидеть и другие самые знаменитые палатки, названия которых прочитал и запомнил намертво, как все, что впрямь его интересовало.

Тут была отдельная история, с этими палатками. Город, его магистрат и полиция с 1824 года специально решали, кому позволяется на Лугу продавать пиво в палатках. Таких было сначала ровно восемнадцать. Это число со временем увеличивалось. А к концу века вместо небольших прежних появились уже настоящие пивные залы.

Чтобы их строить и содержать требовались большие капиталы. Вместо мелких коммерсантов на сцену вышли большие мюнхенские пивоварни.

В «Гигантском зале» Георга Ланга с 1892 года мюнхенцы стали подавать специальное «визн» пиво. Речь идет об особом светлом мартовском пиве, крепче и дороже обычного, которое с 1871 варил Габриел Седлмаер (Franziskaner-Leistbrau) и разливал мюнхенский хозяин Михаэль Шоттенхаммель. Это его начали продавать затем во всех мюнхенских пивоварнях в качестве Октофестовского особого пива.

В юбилейный 1910 год были выстроены уже целых десять пивных залов, спроектированных знаменитыми архитекторами, такими как Габриель и Эммануель фон Зайдль и Герман Дюльфер, и выполненных строительными фирмами. В1871 году был основан союз Мюнхенских пивоваров, который поддерживает и охраняет марки мюнхенского пива вообще. А с 1952 года именно он защищает торговую марку напитков, именующихся «Визн» пивом, Мюнхенским Октоберфестпивом и «Визн-мартовским» пивом. Марки запатентованы. А на Октоберфест допускаются только и единственно свои мюнхенские же пивоварни! А контракты город заключает как прежде только на один год!!!

– Дядя Чингиз, – спросил еще подросток Эрик, – мы купим этого дракона? Он подбежал к продавцу расписных надувных монстров, шариков, змеек и сердец и стал подпрыгивать, стараясь дотянуться до игрушки.

– Ой! А тут пряники. Я…

– Эрик, это что такое? Сейчас же перестань, – сердито оборвала его Марта. Ты у мамы можешь… Нет, вообще, что за мода такая – клянчить! Ничего не… Марта, он у меня сегодня в гостях. Я с ним сам поговорю. Дома накажешь! Договорились?

– Ясно, купим! Пошли, ты выбери и скажи. Покажешь – это твоя работа. Я заплачу…

– А это будет твоя? – спросил мальчик под смех смущенных взрослых.

– Верно! Но ты еще будешь разговаривать. Я ведь могу только по-русски! А продавец не поймет.

– Дядя Чингиз, да ты все можешь. Я знаю, если тебе понравится, ты сам выберешь. И все поймут. Правда? Велосипед, машину, танк…

– А танк нам зачем? Нет, танк не будем. Давай-ка что-нибудь другое, – засмеялся на этот раз и Чингиз.

– Давай! Вот такую палатку! Чтобы все к нам приходили!

– И пили пиво? Смотри, тут много всего нужно. Они и пьют и едят. Где мы все это возьмем?

– А мы сами… Пиво? У меня в классе один парень. Его отец пивовар, мы все ходили смотреть. Там такие штуки – высокие из металла. А в них пиво.

– Сами? Ну, хорошо, давай, учись, и.. А что? Почему бы не купить? – Чингиз пожал плечами и взъерошил густую шевелюру мальчугана.


Палатка «Баварский гусь»

Маленький павильончик, увенчанный гусиной головой с ярко красным клювом, обещал посетителям жареных цыплят, свежие кренделя, усыпанные крупной солью, скромный выбор салатов и десерта и пиво, пиво, пиво разных сортов, но зато уже в изобилии!

Хозяйка в сопровождении двоих помощников – мускулистого мюнхенца Гюнтера и веселой чернокожей Адели из Камеруна сама работала за стойкой. Это была яркоглазая улыбчивая решительная блондинка, разворотливая, легкая на ногу и острая на язык. Она носилась с тяжеленными кружками по шесть в руке, обслуживая гостей внутри и снаружи, отвечала на шутки посетителей и ловко уворачивалась от слишком настойчивых из них, одновременно стараясь не обидеть, но и не обнадежить, что совсем не просто среди подвыпившей разгоряченной публики, особенно если повторяется едва ли не каждый день!

«Гусь» украшали сине белые в ромбик баварские флаги, бочонки с медными кранами и керамические высокие пивные кружки, а также плакаты с портретами хорошенькой хозяйки, обещавшей…

Ну вот, например. «Каждому нашему гостю, заказавшему сотую порцию цыплят, «Баварский гусь» дарит НАСТОЯЩЕГО ГУСЯ!» Или: «Спешите видеть! Самая красивая хозяйка палатки «Октоберфест»! Мы участвуем в парадном выезде со своей командой. Вас ожидает сюрприз!» «Дрессированный гусь!» «Умный осел выбирает Мюнхен вместо Бремена!»

Конкуренты ворчали и посмеивались, когда на парадном выезде, на открытие, грандиозном и богатом, среди повозок с кучером, запряженных великолепными лошадьми с любовно расчесанными хвостами и изукрашенными гривами в косичках, с нарядными седоками в сопровождении музыкантов однажды появился… смешной маленький ослик с густой челкой, семенящий перед повозкой в четыре колеса.

Ослика вел в поводу веселый парень, в повозке сидела красивая блондинка. И не одна. Рядом невозмутимо разместился большой белый с черным пес. На коленях девушки мурлыкал кот. А за спиной в высокой решетчатой клетке наподобие клеток для попугаев – огромная серая гусыня, время от времени хлопала крыльями и степенно, но громко выговаривала что-то свое, гусиное в ответ на звонкое кукареканье.

Что? Какое такое кукареканье? Ну, дело в том, что в довершение всего этого непотребства на плече парня сидел петух с роскошным хвостом, крепко уцепившийся за кожаные лямки его штанов не хуже беркута. Этот – то вот петух, не глядя на неурочное для его племени время, орал «кукареку» с периодичностью неутомимой кукушки.

Сразу три издания – вечерняя и дневная мюнхенские и даже солидная «южно-немецкая газета» заметили необычную компанию и поспешили поделиться новостью с читателями.

На повозке, расписной и заметной, крупными буквами стояло: «Баварский гусь». Блондинка с кренделем и кружкой в руках смотрелась великолепно. Народ прочитал и повалил валом. Конкуренты перестали смеяться и призадумались.

А в палаточке появился аккордеонист. Он был, краснощекий, с длиннющими седыми густыми усами, словно берущими реванш у несколько уже поредевшей шевелюры.

Якоб носил замшевые штаны до колен на лямках и толстые вязаные носки. Его кожаные ботинки из выворотки украшали эдельвейсы. Эдельвейсы красовались и на пуговицах из рога, и на рубашке в мелкую розовую клетку, и на небольшой зеленой шляпе с перышком, лихо задранным вверх.

Аккордеонист играл и пел. Посетители радовались и подпевали. Пиво лились рекой. И скоро палаточка для такого количества желающих оказалась тесновата…

Как быть? Взять кредит? Расширяться или подождать? Хозяйка Яна, работавшая как вол в эти сентябрьские дни, кормившие целый год, ломала голову. Нет, долгов она не хотела и боялась. Вмести с тем, можно и упустить удачу…

Такие мысли роились у нее в голове, пока губы весело улыбались, сильные пальцы отсчитывали деньги, а синие глаза бросали цепкие взгляды по сторонам, ничего не упуская. Когда на пороге появились новые посетители и остановились в нерешительности, она мигнула Адели и та подлетела к ним, сияя своей неотразимой улыбкой на шоколадном лице с глазами лани.

Солидный мужчина лет пятидесяти с хвостом, дорого и модно одетый южанин с замкнутым лицом и зоркими колючими глазами на загорелом лице не спеша оглядывал зал. На его левой руке блеснуло кольцо. Яна невольно заметила. И в голове мелькнуло, что этот не похож… словом, вряд ли будет надевать побрякушки – сразу видно. Так, это что – бриллиант? Ну, тогда она, пожалуй, еще такого не видала. Очень уж большой, странной формы.

Все тряпки фирменные. Верно, богатый турок. А возможно и араб. В этом она мало разбиралась.

Было еще довольно рано и много свободных мест. «Солидного» сопровождали еще двое – молодые парни, ничем не отличающиеся от прочей мюнхенской публики. Они уселись вместе, и парни заговорили между собой. Южанин же продолжал пристально, почти неотрывно смотреть на Яну.

Все же, наверно, турок. В Мюнхене очень много народу из Турции. И такой разный народ! Здесь живущие и работающие, но родившиеся еще там, здесь в Германии уже и родившиеся, их родственники и гости… Многие говорили на немецком лучше нее самой. Другие не знали ни одного слова.

Яна старалась никому не задавать обычный при знакомстве вопрос: «Откуда вы?» Сама этот вопрос терпеть не могла и к другим с этим не приставала. Ее вечнодонимали расспросами про Польшу, часто просто не зная, как начать разговор и что сказать. А надоедает до чертиков! Вот она и не спрашивала. Хоть иногда интересно, что скрывать…

Как этот тип на нее уставился! Вроде ничем уж не удивишь, но… это, пожалуй, чересчур! Не стесняется совершенно. Пялится так упорно, что как-то даже не по себе… Не позвонить ли ей… да нет, чепуха! Она не из пугливых, хоть и всегда побаивалась южан. Их темперамент, обидчивость, а иногда дремучая уверенность самца, что можно…

Как же? Она ему пиво подает? Платье открытое? Хохочет с мужиками?

Честные женщины дома сидят и без мужчин и старших никуда не ходят. Значит с другими можно, так почему ему нет?

Зал тем временем начал заполняться. Вошла целая группа итальянцев и расселась посередине. Большая семья с чадами и домочадцами поискала, где удобнее, и с помощью Адели стала усаживать детей-школьников и двух пожилых полных матрон. Шумная ватага молодых парней, которых здесь именуют охотно – бурши, подошла вместе к стойке и заказала пиво, закрыв ей общий обзор.

Яна отвлеклась и скоро забыла о пристальных взглядах приметного посетителя.

Прошло около часа, появился аккордеонист, посетители оживились. Несколько человек вскочили на скамейку и принялись, стоя, танцевать.

Постепенно к вечеру родителей с детьми сменили компании приятелей и парочки, но южанин с друзьями не уходил. Их обслуживал Гюнтер. Он то приносил им цыплят, то пиво, которое исправно поглощали спутники «солидного».

Гюнтер как раз только отошел, вернее, на крыльях отлетел от их стола – он носился по залу стрелой, наступило самое горячее время – как заметил краем глаза одного из спутников помоложе. Тот встал и начал пробирался к стойке. Странно… Еще что-нибудь? Так почему не к нему?

А молодой человек, лавируя между столиками и скамейками, переждал других, обменялся с Аделью парой слов и, покачав головой в ответ на ее вопросительный взгляд, терпеливо стал ждать, пока освободится Яна.

– Что угодно господину? – наконец, приветливо спросила хозяйка, – что-нибудь не так?

Яна глянула на этого плечистого рыжеватого баварца с серьгой в ухе и тут же все вспомнила. Южанин! Отчего-то ей снова стало не по себе. Она поискала глазами – сидит! Они за столиком Гюнтера. Так что ему…?

– Уважаемая госпожа Вишневска, мой друг Чингиз приглашает вас за наш столик и спрашивает, что вы позволите для вас заказать?

– Ваш друг? – она повернула голову и с неудовольствием убедилась, что южанин продолжает сверлить ее глазами.

– Вон он, его миланский сиреневый пиджак вместе с мексиканским загаром трудно не заметить, – засмеялся рыжий и лукаво подмигнул. Вот оно как, мексиканским!

– Но вы-то из Мюнхена?

– Я-да!

– Ну значит, вы понимаете, что я на работе. Передайте, пожалуйста, своему другу, мою признательность. Но…

– Я так и думал, но он упрямый, как бык. Он сам недавно только узнал про наш Октоберфест и теперь очень им интересуется. И вот теперь.... Вы понимаете, он по-немецки почти не говорит. Видите ли, это крупный предприниматель. Он вбил себе в голову… Дорогая пани Яна, Вы позволите мне вас так называть? Он мечтает с вами познакомиться. Это такой человек! Он чудак, конечно. Но деньгами сорит под настроение, и… Он может, к примеру, инвестировать сумасшедшие деньги в ваше дело… Ведь «Гусь» принадлежит Вам?

Яна порозовела. Разговор принимал неприятный оборот. Надо сразу поставить этого наглеца на место.

– Уж не хотите ли вы сказать, ваш «мексиканец» полагает, что может все купить? Мюнхен не Мексика! Ни я, ни «Гусь» не продаемся. Если ему неймется, то… – она явно была задета, а потому плечистый в ответ сделал круглые глаза.

– Как можно? Вот вы уже и рассердились. Уверяю вас, он не имел в виду ничего обидного!

Обаятельно улыбаясь, рыжий подъезжал так и эдак, но Яна быстро взяла себя в руки.

Она стала отшучиваться, а потом извинилась, и, подозвав Адель, просто ушла куда-то внутрь помещения за занавеску. Баварец развел руками и вернулся к столику. Вскоре они расплатились с кельнером и тоже ушли. Но с этого дня «сиреневый пиджак», который, впрочем, менял расцветки и фасоны, стал постоянным посетителем «Гуся» и сидел, сидел, сидел с сопровождающими и без, хоть уже не пытался пригласить за столик хозяйку. Зато смотреть, ему было нельзя запретить. И он смотрел, только и всего.

Ну, не совсем. Каждый день ровно через четверть часа после появления Яны на рабочем месте в «Баварский гусь» стал являться курьер с небольшим, но прекрасно составленным букетом цветов и затейливо упакованной коробочкой.

Лучшие мюнхенские кондитеры, швейцарский и бельгийский шоколад, Германузское шампанское…

– Шефин, – сказала как-то Адель, – смотри, – эти презенты – дорогие. Но как сделано! У человека много денег. Он мог таскать тебе огромные коробки конфет и охапки роз. А он заказывает у шоколатье крошечный тортик с твоим именем, пирожные с нашей эмблемой из золоченых орешков. Шлет тебе коллекционное вино. Надо отдать ему должное, этот мексиканец… Пора сказать ему спасибо! И если хочешь, пошли меня. Это тебя ни к чему не обяжет, а мне чихать. Хотя… Как с ним разговаривать? Немецкий он не знает, испанский не знаю я. С франкоязычным бы не было проблем, а…

– Сейчас ты скажешь, английский у нас по части Гюнтера. Все верно. Да может, это не он? Курьер объясняет каждый раз, что это все для меня. Но открыток нет. Нет и визитной карты. Да если бы и была… Ох, не знаю… Представь себе, что же я скажу? Спасибо? Наверно, мне следовало сразу отказаться. И пусть вернут отправителю. Я не знаю этого человека! Но ты права – все это небольшое, изящное, со вкусом… Тут ведь сама себе покажешься вульгарной дурой, устроив по этому поводу показательный цирк!

– Но тебе интересно? – не отставала Адель.

– Конечно, интересно. И тревожно. Ищешь его глазами, неловко и вместе с тем… Кстати, уже семь часов, а его столик пустой! Слушай, сегодня с утра было так много дел и еще, помнишь, света не было из-за короткого замыкания, мы перепугались – как с холодильником, все испортится…

– Подожди, ну и…? – включился Гюнтер, незаметно подошедший, чтобы наполнить кружки и услышавший этот разговор.

– Я говорю – нет нашего мексиканца! Он не пришел. А утром не было курьера! Мы с вами закрутились и про него забыли. Не было – понимаешь? Вот все и кончилось. И хоть приятно, не спорю, что скрывать, а все-таки…

– Яна! – прервал ее негромко Гюнтер.

– А? Что?

– Обернись, пожалуйста. К тебе пришли.-

Лавируя среди посетителей, к стойке приблизилась девушка в форменном курьерском костюме. Она поздоровалась и спросила, переводя глаза с одного на другого из троицы, обслуживающей «Гуся».

– Простите, я ищу фрау Вишневска. Может, я неправильно произнесла… Вот тут написано! Пакет хозяйке «Баварского гуся», – и она протянула толстый конверт в коричневой обертке.

– Это я, – Яна даже немного побледнела. На этот раз не презент, а что-то другое.

– Отлично. Распишитесь, пожалуйста! – курьер вручила Яне конверт, получила от нее в ответ подпись и улетучилась.

В этот день было полно посетителей еще и потому, что ожидался футбол. На стене «Гуся» для этого имелся телевизор. В зале сновали помощники – студенты, которых на такой случай приглашали на условиях почасовой оплаты когда надо.

Яна не выдержала. Она мигнула своим и все трое дружно вылетели в подсобку. Яна дрожащими пальцами разорвала конверт.

– Шефин! Да не волнуйся ты так, давай-ка я посмотрю.

– Нет, ничего! Ой, да это билеты! И сразу два.... Но на этот раз еще открытка. На маленьком кусочке атласного картона стояло несколько слов. С соблюдением всех правил грамматики и самой утонченной вежливости глубокоуважаемую госпожу Вишневска очень просили принять два билета в оперу. Кроме того ей предлагалось самой решить…

– Нет, ребята! – восхитилась Адель, – как хотите, а он… А-то уверена, что это мексиканец! До чего же изобретательный тип!

Надо сказать, в немецком языке для этого случая есть очень подходящее слово «рафинирт», вызывающее у нас вполне адекватные ассоциации. Ход был, и впрямь, удачный. Изощренный кавалер писал вот что. Билета два. Яна вольна сама решать и пойти с кем захочет. Но господин Чингиз Мамедов, будет искренне рад, если она выберет его! Ей достаточно позвонить… и телефон. Или написать… и адрес.

– Это Национальный театр и в субботу через неделю, – прочел Гюнтер, – а что за опера?

– Посмотри на билетах. Я в опере была раза два, но хорошие места очень дорогие.

– Братцы! Подождите, он здесь пишет, как его зовут. Имя… Так пишут «Чехия», и значит вначале «Ч». Да я теперь вспомнила – его приятель тогда сказал -Чингиз. Я еще подумала… какой-же он мексиканец? Разве, эмигрант? Фамилию вообще легко прочитать. Это азербайджанская фамилия!

– А это где?

– Ну это бывший Союз Социалистических Республик, а теперь страна такая на Кавказе – Азербайджан. А опера?

– Понятия не имею. Может, модерн, а может, просто я не знаю. На билетах в девятый ряд партера стояли загадочные слова «Pique Dame"


Синица приехал в Мюнхен

Петр прилетел Мюнхен и из аэропорта направился, как всегда, к маме. На этот раз его привезла на машине сестра клиента Лина. Она во что бы то ни стало, хотела его повидать. А потому предложила доставить его домой. Он, в свою очередь, привез ей какой-то таинственный пакет, что ему в Москве передала дальняя родственница Эрика и Лины – полная статная женщина в больших роговых очках с громким голосом человека, привыкшего командовать.

– Петр Андреевич, отдайте девочке посылку! Не потеряете? Прямо с Алтая. Такого не купишь в магазине! – грозно предупредила она. От пакета, заботливо упакованного и перевязанного ленточкой, приятно пахло пряной травой.

Петр все думал, как бы о нем не забыть. А, вот и встречающие! Тетка вручила ему фото, но Лина узнала его первой. Она стояла перед выходом с московского рейса, вглядываясь в прибывших. Волноваться не было причин. Они договорились, что Петр сядет на скамейку и будет ждать. Но мало ли что бывает в рейсе. Случается даже, что самолеты с попутным ветром прибывают быстрей!

Синица бодро катил свой черный чемодан. Пакет он заботливо извлек и сунул в карман куртки, его запах щекотал ему ноздри. И тут слева из толпы встречающих вынырнула худенькая фигурка в очках.

– Здравствуйте, я Лина Ленц. Я встречаю Петра Андреевича Синицу. Мне кажется…

– Да, – с облегчением ответил он, – это я. Я вам привез от тети Агнессы что-то такое, что должен не забыть передать!

– Вот спасибо! А я… Вы видели Эрика? И девочку? Понимаете, он должен привезти ребенка. Я очень беспокоюсь. Мы разговариваем по телефону. Но телефон же -нето! У нас вышло так, что мы его ждали тут… Никто на свадьбу не приехал. И вот…

Петр смотрел на нее. Она была похожа на мальчика. Светлые волосы собраны в хвостик, задорно подвязанный так, что он торчал как у школьницы. Пестренькая оправа очков. Джинсы с заплатками. Спортивная куртка с шейным двухцветным платком, а за спиной синий рюкзачок.

Нет, она ошиблась. Петр не видел ни Эрика, ни Киры. Но им было, конечно, о чем поговорить. Русский у Лины был неважный. Как только она освоилась и перестала старательно строить фразы и выговаривать слова, акцент и ошибки не позволяли усомниться, что он – не родной ее язык. И Петр иногда старался сдержать улыбку, когда она невольно то и дело вставляла немецкие слова. Совсем девочка. Интересно, сколько же ей лет?

Машина Лины ждала в подземном гараже. Голубой небольшой БМВ помчал их по привычному для Петра маршруту. И он с удовольствием отметил, как хорошо девушка держится, аккуратно ведет машину, уверенно и свободно чувствует себя за рулем. Кстати, она, точно, старше восемнадцати, раз есть права…

Они долетели без всяких остановок и пробок меньше, чем за час и условились встретится через день, чтобы обсудить Линины вопросы. Ее интересовало все, связанное с Эриком.

– Я бы хотела еще, Петр Андреевич, если вас не затруднит… Мама говорит, что по почте долго. Да и вещи иногда пропадают, если пошлешь из Германии. Можно, я привезу посылочку для тети? Небольшую! Только лекарства и духи!

На том и порешили. Забегая вперед, скажем, что они встретились еще раз. Лина приехала на велосипеде. День был теплый. Она в открытой белой майке и в эластичных синих велосипедных штанах смотрелась даже не студенткой, а школьницей.

И Петр еще один раз выпил кофе и поболтал с худенькой сестрой Эрика мюнхенской прекрасной осенью, забрал небольшую аккуратную упаковку и простился.

Он знал, Лина давно не живет с родителями. Синица намеревался познакомиться сам с Чингизом Мамедовым и семьей Ленц. Можно было начать расспросы с Лины, раз уж так получилось. Но что-то удержало его. Он захотел сначала навести справки стороной. Позже он не раз вспоминал эти свои мысли…

Квартира, куда приехал Петр, была пуста. Мама с мужем уехали в Брюссель на выставку. У Кирилла Бисера там были дела. А Катя никогда не была в этом городе и решила взглянуть на него, хоть и не надеялась, что муж сумеет составить ей компанию.

Петр открыл дверь внизу в подъезде своим ключом, поднялся по прохладной мраморной лестнице с карликовыми деревцами и вазонами с каланхоэ и остановился перед белой дверью.

Ох, в почтовый ящик не заглянул! Ну ничего. Все равно надо будет в магазин, он и заберет почту. Пойти поесть? Да, душ принять, может, полежать пол часика с книжкой, и вперед! Все-таки устал, пока добирался.Зазвонил телефон, и Петр, толкнув чемодан в сторонку, поспешил к комнату. В трубке зажурчал мамин голос.

– Сыночек? Я так и думала, что ты уже тут. Так неудачно вышло! Мы только вчера уехали, уже нельзя было отменить, но зато дома полный холодильник! У тебя пока все есть, ничего не покупай, слышишь? И обязательно попробуй – я для тебя специально сварила грибной суп – мы в Кирой сами собирали и шесть белых нашли. Там еще плов с курицей и… Да, пирог! С вишнями, вот это было трудно. И потому я…

Тут в трубке что-то засвиристело и зажужжало, и голос пропал.

Петр тут же почувствовал себя мальчишкой, который пришел домой, а мама на работе. Она всегда была на работе. Когда же хозяйством заниматься? К тому ж она очень любила концерты, театры с музеями. А дом…

Ну, казалось бы, что тут можно ожидать? Дома должно быть безобразие и неуют. На кухне сухмень. Сын заброшен и неухожен…

И что касается сына, проблемы были, что правда то правда. Не без этого. Зато обед!

Петр, когда подрос и стал бывать у друзей, иногда дивился. Он об этом специально не задумывался, но почти бессознательно считал, что его хирургиня мама, растившая сына без отца, просто и не могла быть очень уж хорошей хозяйкой. А, напротив, у приятелей, чьи мамы иногда просто сидели дома, или чаще… скажем так, здорово отличались от Екатерины Сарьян, кандидата медицинских наук, дочери и внучки высокообразованных людей, где даже пращуры… Ну, в общем, понятно. Вот у приятелей – у них дома все, без сомнения, должно быть лучше, чем у него!

Он, к примеру, опять же, бессознательно, ожидал, что мама близнецов Гуриных, маникюрша в маленькой парикмахерской на углу Малого Николопесковского, хозяйка – то есть, домашняя хозяйка, куда как лучше Кати.

Она ж дома всегда по вечерам. Она книжек не читает. За билетами в театр не бегает. И в консерваторию. В этом точно можно было не сомневаться, в консерваторию по абонементам на Рихтера, ни за какие коврижки не пойдет. Консерватория? Это где? Нееет! Не знааю… Музыка? Если бы Кобзон! Тогда с дорогой душой.

Или мама Мишки Кострова. Эта была бухгалтер. Тоже – никаких глупостей – дежурств, конференций, домашних библиотек, классической музыки пополам с театром на Таганке.

Дома сидит! И по телефону болтает, где в ГУМе кофточки давали. Кофточки назывались «лапша». В полосочку такие. Она в очереди стояла, целых сорок минут убила, а размер кончился. Так она с досады 44 четвертый взяла, теперь надо вот продать. Вопрос, кому! Кофточка модная больно. Абы кому-то жалко!

Когда выяснилось, что близнецов после школы ждет сковородка с картошкой, из которой они без тарелок ее одну и едят… Петя Синица очень удивился! У Костровых, у тех....

– Эй! Куда это меня занесло, – фыркнул Петр и не спеша отправился исследовать холодильник.

Семейство Бисер купило квартиру в Мюнхене, а в пригороде – дом. Они жили то там, то тут в зависимости от своих житейских надобностей. Но глава семьи, большой поклонник и знаток кулинарии, всюду заботился о нужных кондициях для нее. А потому…

Петр увидел просторное помещение, в котором как готовили, так и ели, распланированное на новый лад.

Посередине этой кухни – столовой располагалась большая плита из двух частей – одна газовая с живым огнем, как выражался гурман Бисер, другая -банальная электрическая. И мама Катя, по-прежнему еще три дня в неделю принимавшая пациентов, по большей части готовила на ней. Но только если не видел муж!

К плите примыкали разделочные столы, образовывавшие с ней прямоугольник. К одной из стен – раковина, а потом еще столы с электрическими и ручными мешалками, мельницами и миксерами.

Отдельно на специальной подставке красовалась кофейная машина, где под высоким давлением изготавливалось экспрессо и другие кофейные вариации. Но больше для гостей.

В этом доме кофе мама варила сама, вручную. Это было такое священнодействие. Кофе в зернах любовно выбирался, слегка поджаривался на чугунной сковороде, после чего…

Телефон снова затрезвонил. На этот раз в трубке раздался встревоженный голос Луши.

– Шеф? Вы почему не откликаетесь? С вами все в порядке? Я уже....

– Погоди, как не откликаюсь, вот же мы разговариваем. А, ты на мобильный, верно, пыталась, так я в самолете выключил и забыл. Я же только что вошел. Ну, почти. Да ты сама вздрюченная… Стряслось там у нас чего? Ты где?

– Я? В Питере. Вернулась из Норильска. И… Где мне еще быть. Про Ларису сведения собирала. Ну, вы же сами в командировку послали, а теперь…

– Что ты обижаешься, я просто не включился еще. Я тут… воспоминания детства, понимаешь… У мамы я. И… ну ладно. Ты толком говори. Ты устроилась?

– Да, знаете, здесь празднества всякие. С гостиницей сначала было сложно, чтобы не ездить очень уж далеко. Но я интересную нашла! В обычном доме – два этажа купили и переделали. Все крошечное. Но прямо около Московского вокзала. Шеф? Вы меня слышите?

– Луш, есть хочется. Давай по делу. А потом с удовольствием поделимся впечатлениями. Я там сам давно не был. Так, что?

– Вы знаете… – она помолчала, – новости есть. Довольно много. Даже на удивление. Я в Питере была всего неделю, хоть вы не помните…– она снова помолчала и обиженно засопела.

– Ну Луш, ну прости!

Луша вздохнула. Стало слышно, как она завозилась и зашелестела страницами.

– Я вам немножко расскажу. И если хотите, перешлю отсканированные материалы.

– Но… Тебя что-то беспокоит?

– Ох, понимаете, человека нет. Такая смерть. На свадьбе. Невеста на глазах жениха и друзей… И дочь у нее осталась. Нет, от другого. Тут надо еще

выяснить, кстати, про отца. Но дело в том, что эта молодая женщина… которую так хочется пожалеть… ну, от души пожалеть… Луша собиралась с силами. А тем временем ее старший друг и начальник начал понимать, в чем проблема. Он знал ее, свою удивительную единственную в своем роде маленькую верную соратницу. Она была неисправимо хороший, сердечный человек! А потому о молодой красивой безвременно погибшей дочери Чингиза ей хотелось бы разузнать одно хорошее. К тому же, как известно, о мертвых – хорошо или ничего, но это никак не вязалось с их работой.

– Слушай, Дюймовочка ты моя, не мучайся! Хочешь, я начну? Я из первого доклада хорошо понял, что Лариса, пожалуй, не попадет сразу в рай. Ей придется сначала в чистилище обождать и ты знаешь, почему. Так не она одна! Я, к примеру, даже и не надеюсь…

Петр почувствовал, что она улыбается.

– Я в Норильске дневник ее матери раздобыла. А потом мне еще обещали… Но об этом позже. А сейчас я вам в телеграфном стиле, как ваша мама говорит. Коротко. Только самое основное. Подробности – письмом. Мама… Мама его еще помнила телеграммы. Срочные сообщения передавали раньше телеграфом. Белые бумажки с наклеенными полосками отпечатанных слов почтальон приносил домой. Это стоило денег. И люди старались быть лаконичными. Позже их стали читать по телефону. Луша, та, верно, не видела такого даже в кино.

– Согласен. Приступай. Что она натворила?

И Луше рассказала, как много лет назад смазливая молодая медсестра, работавшая в военном госпитале, отправилась на юг отдыхать. Ее военная часть была расположена около Норильска, там платили по северному хорошо. В отпуске можно ни в чем себе не отказывать. И две подружки выбрали на этот раз Сочи. Одна – Женя лаборантка, возившаяся с анализами, долговязая застенчивая девица в джинсах и спортивной маечке боялась всего и вся. Она беспрекословно слушалась вторую – Жанну, яркую блондинку, развязную дерзкую оторву, в которой все было с такой же, купленной на медные деньги претензией, как ее имя и сладкие цветочные духи.

Жанна – девушка «фигуристая», по словам сестры хозяйки, с крутыми бедрам и пышной грудью, носила юбки, короче на ладонь, чем следовало и блузки без лифчика. Карминные губы, подведенные брови, взбитые кудри, высветленные перекисью почти до белизны…

Жанна говорила низким голосом, слегка растягивая слова и глядя прямо на собеседника круглыми нагловатыми глазами с зеленой кошачьей искоркой. У нее было много знакомых и каких-то дальних родственников по белу свету. И всем Жанна умела угодить. В то время, когда просто так купить и заказать то, что нужно, было нередко, просто невозможно, она не только жила удобнее других, но чувствовала себя человеком значительным и важным. Немножко даже загадочным. А это очень интересно!

В гостинице «Приморская» у нее работала тетя Клава – десятая вода на киселе. Персонал заискивал перед теткой, хорошим парикмахером. К ней и гостиничное начальство ласкалось, когда регулярно являлось «на прическу». Но она и без того была на хорошем счету.

Эта тетя Клава родом из Новгорода как-то осела в Сочи с мужем милиционером и прижилась. Там где море и юг, контрабанда пробьется как трава сквозь асфальт, сколько не корчуй. И Клаве морячки сбывали косметику, краски для волос и прочее подобное, купленное в плавание за бесценок. Но иногда ей перепадали даже ножницы фирмы Золинген, что имеет каждый уважающий себя мастер. Эти, самые дешевые, стоят и сейчас не меньше пятисот евро. А уж тогда…

Но, впрочем, не о том разговор. Клава со своим милиционером жила не тужила. И устроить племяннице номер для нее не составило проблем. Не за так, конечно…

Родственницы созвонились, было договорено, что привезти, и помимо денег – а как без них – Клавин гардероб пополнился шапкой из чернобурки. Этот фасон именовался – «стожок», и на следующий день небольшой кружок из двух дежурных по этажу, зав. производством из ресторана и мужского мастера Гоши сгрудился вокруг Клавы, разглядывая обновку.

Шапку трясли, любовались блестящим густым пушистым мехом, а он богато серебрился, и эта северная обновка пахла лесом и настоящей зимой, по которой иногда у Клавы ныло сердце.

Девиц поселили на третьем этаже в торце здания. Оно стояло на высоком берегу. А их скромный, но приличный номер имел даже небольшой балкон. И если выйти на него покурить, усевшись на пластиковый стульчик, то море становилось не только слышно, но и видно.

Жанна, которая по жизни обычно не шла, а неслась вприпрыжку, потряхивая светлыми подпаленными кудрями, задумывалась, глядя вечером на потемневшие волны, окаймленные пеной.

Что ее ждет впереди? Она хотела бы как следует погулять. Не только в отпуске… Но, может… замуж уже пора? И если да, тогда за кого?

В военной части она особенно не светилась. Стреляла глазками, умела, кому надо дать понять, что…

Нет! Для нее подцепить себе мальчика в этой голодной стае было, конечно, не проблема. Вопрос, надо ли уже сейчас. Может, рано. И если да, то какого именно?

У них в части офицеры нередко женились на кухонной обслуге. На тетках, даже уже не особенно молодых… А она, Жанна, курсы окончила – раз. Профессия у нее отличная – всем она нужна. И девочка хоть куда! Ножки, глазки, талия… Но ладно, это потом. Сегодня мы – в ресторан, а там поглядим.

В первый же день она не пришла ночевать. Боцман торгового флота подошел к Жанне сразу, как только заиграл оркестр, потом пересел к их столику и принялся заказывать девушкам мороженное, фрукты и сладкое вино. Он вежливо пригласил потанцевать пару раз и Женю, но все было ясно с самого начала.

К полуночи они проводили лаборантку до номера, чтоб не боялась, и сказали, что пойдут и погуляют при луне…

Боцман Леша был в восторге. Ему под конец просто повезло. Следующий день был последний. Отпуск кончился. И вдруг девочка, такая сговорчивая и горячая! Ну ничего, в дороге отоспится. До Клайпеды ехать далеко. Да, жаль завтра уезжать… Как только ей сказать об этом?

Ну, он и не сказал. Зачем девушку расстраивать?

Как бы удивился женатый Леша, если б узнал, что об этом тут же Жанне шепнула официантка. Обслуга в гостинице – очень хорошо информированные люди, нередко, просто по должности – хорошо. Так вот. Узнав, о том, что кавалер завтра отбывает, Жанна захлопала в ладоши.

– Тем лучше. Это так, поразмяться – паренек. Ты ж понимаешь – понабьются сюда девчонки и ждут! Вот гляди, – она кивнула в стороны сдвинутых столов, где сидели в кружок молодые женщины и пели хором.

– Фабрика «Карамель» гуляет! Он – такой боцман этот, невидаль для девчат. Сокровище уже, что в штанах! Да при деньгах! А я? Я молчала, да посмеивалась, пока он хвост распускал. Но у меня в госпитале и вокруг мужиков, что грязи под ногами. И все облизываются! А деньги у меня тоже есть, я работаю. Он думает.... Нет, это я поиграла и дальше пошла!

Официантка – стройная, высушенная солнцем крепкая и сухая женщина слегка за сорок, пловчиха и дочь потомственного рыбака усмехнулась.

– А ведь и верно, Жанка! Ты у нас северная зубастая лисица. Здешним не чета. Ты только… смотри, аккуратно! Я тебя подстрахую. С чужими не надо, поняла? Они… разные бывают, эти… игроки!

Она знала, что говорила, местная уроженка Галя!

А Жанна развлекалась в свое удовольствие. Они с подругой загорали, купались каждый день. Плавали, правда, обе плохо, робко, у берега. В воду голову опускать не умели. Но плескались и веселились, а потом усталые, растягивались на бережке.

Советский сервис им не слишком мешал – курортные очереди, безобразные столовки, всего этого можно благополучно избежать, когда есть в Сочи знакомые.

Девушки наведывались на рынок, похожий на музей, такая там была красота. Овощи, фрукты, южные деликатесы. Народу на рынке было немного. Люди больше приходили полюбоваться на это великолепие – янтарный виноград, алые гранаты, одуряюще душистые дыни и пестрые арбузы. Но девчонок с Севера заоблачные цены не пугали. И они не спеша с удовольствием обязательно что-то себе выбирали.

Обедать они обычно ходили в Приморской в ресторан, где их тоже держали за своих. А вечером… вечером неизменно жизнь украшали кавалеры Жанны.

Женя стоически переносила роль подружки. Она не ожидала от Жанны такой прыти. Та через два дня на третий растворялась в ночи с разными знакомыми. Но Женька была – могила. Она никогда не трепалась о ближних на работе. С другой стороны, вот у нее сейчас отпуск. И если бы не Жанна, сидеть бы ей дома. Ну, в лучшем случае под Житомиром у двоюродной сестры. Было у девушек общее и кроме работы. Женя тоже, как и Жанна была сирота!

Дней через десять девчонки отоспались, подрумянились на Кавказском солнце, Жанна даже иногда пробовала нырять, когда произошло первое знаменательное события. Тихоня Женя… познакомилась с Толиком!

Парень из Адлера работал на аэродроме техником. Он был постарше девиц, имел армию за плечами и большую семью с сестричками и старшими, уже женатыми братьями.

В Сочи Толя приехал как раз к одному из них на день рождение, которое тот, капитан пограничного катера, решил отметить в ресторане.

Худенький невысокий Толя заметил Женю в голубом платьице, когда Жанкин ухажер по сложившемуся уже ритуалу повел ее танцевать и вежливо доставил обратно, не воспользовавшись даже местной особенностью приглашать даму на два тура. Женина русая стриженая головка с челкой плыла среди танцующих почти вровень с партнером, командировочным из Свердловска, ухлестывающим за Жанной грузноватым дядькой лет за пятьдесят.

Тот у Жанны шансов не имел, довольно быстро в этом убедился и как человек неглупый, заказав девчонкам в качестве прощального жеста кофе гляссе, откланялся.

Он откланялся, а Толик подошел! Жанна его заметила издали. Прямо к ним шел симпатичный парень, аккуратно, модно, но без выкрутасов одетый и причесанный. Она одобрила его внешний вид, стала приветливо улыбаться, как вдруг!

Парень миновал броско накрашенную блондинку Жанну, сидевшую вполоборота к нему. Сделал еще три шага и…

– Простите, девушка, если вы еще не устали… Разрешите… Потанцуем? Он наклонился к Жене, и та, не веря своим ушам, вспыхнув, послушно поднялась. Они ушли танцевать. Жанна осталась одна!

Да. Ничего страшного, конечно. Но она не привыкла… За соседним столиком хихикали подружки из Горького с двумя сержантами отпускниками. Ей отчего-то показалась, будто потешаются над ней. И что за чушь лезет в голову!

Музыка кончилась. Сальвадоре Адамо замолк. Но Женя не вернулась. Спустя несколько минут вступил местный диксиленд. Стало понятно, что пара осталась и продолжает. А она сидит!

Девушки в зале всегда старались занять столик, который обслуживала Галя. Жанна приподнялась и поискала официантку глазами.

Выпить, что ли? Взять да и заказать сто грамм коньяка? Надо сказать, с этим делом у Жанны Демушкиной был полный порядок в танковых частях. Она – девка справная, любившая и умевшая готовить, если надо вполне могла сварганить настоечку на рябиновом ходу. В госпитале у них глупостей не терпели. Но в закрытом поселке продавался спирт. И они делали «клюковку», когда клюкву везли из тундры. А то давили голубику или морозили рябину, а уж потом, как горечь с нее сойдет, заливали подразведенным спиртом, сахаром засыпали и к Новому году имели отличное первоклассное домашнее вино.

Были и среди дамского пола любительницы за галстук заложить. Но не Жанна. Курить курила. И то не так, чтобы очень. Она, скорей, любила иногда подымить, чем жить не могла без табака.

А, это мысль! Достать сигареты… Она закурит и успокоится, вот и Галя ее заметила, сейчас подойдет.

Галя, действительно, от дальней стенки направилась уже к ней, как вдруг в зале произошло какое-то движение. Оркестрик замолк, танцующие направились кто куда – к своим столикам, на воздух, на террасу и просто к стенкам, чтобы дождаться музыкантов. А в это время время группа мужчин, войдя в зал, устремилась к единственному незанятому столу в самом центре зала.

Стол, сервированный и уставленный приборами, сиял крахмальной скатертью под большой люстрой. Бокалы из настоящего хрусталя на нем вспыхивали на свету цветными искрами. А в середине рядом с вазой с большущей чайной розой красовалась табличка с надписью «спец. заказ».

Группа, человек пять шесть разного возраста, но все только мужчины, двигалась к этому, видно, как раз ими заказанному столу, а навстречу им уже летел официант Автандил. Он радушно приветствовал солидных клиентов и принялся пожимать им руки. И Жанна невольно заметила, что все они, и гости и официант, поглядывают на одного.

С ним первым поздоровался Автандил, его усадили на почетное место, его почтительно расспрашивают о том, что заказать.

Пока Жанна косилась на вновь прибывших, Галя тихонько подошла и остановилась у нее за спиной.

– 

Глянь, – негромко проговорила она так, что кроме девушки никто не услышал, – видишь, это местные воротилы. Тот постарше рыбу продает.

Она указала глазами на седого мужчину в темном костюме с галстуком несмотря на жаркий южный вечер.

– 

Эти два брата в джинсах – табачники. В горах плантации есть и женщины… Да что я тебе рассказываю, табачники и точка. А два другие на фруктах и на вине.

– 

Галка, ты мне скажи, там у них такой в белом пиджаке..

него, смотри, как интересно, рубашка вишневая, а галстук – как будто специально подбирали, точно такой, только посветлей! Он, кажется, самый молодой, но они… просто приседают от… не знаю уж, от чего. Боятся, что ли? Чего смеешься? Он секретарь райкома? А может, начальство из Москвы? Южный, однако, мужик. Сразу видно. Так, кто?

– Нет, он не секретарь. И откуда, я не скажу, сама не знаю. Что южный – это точно. Галстук ему наверняка подбирали. Может, в Лондоне или Париже. Где захочет, там и подберут.

– Ну, не томи! Я лопну сейчас. Кто же он такой?

– Миллионер! Он часто здесь бывает. Они все под ним ходят. Но я только это и знаю. Ну, имя еще. Этого парня зовут Чингиз.

Отчего-то у Жанны екнуло сердце при этом имени, хоть сам миллионер на ее вкус был не так чтоб очень, не Тихонов. Если уж из южных ребят выбирать, то кто там приходит в голову? Разве, Вахтанг Кикабидзе? Одет, правда, хорошо!

– Жан, тебе принести чего? А то мне пора, – прервала ее размышления Галя.

– Ой, прости, моя золотая, Женьку увели, так я… Знаешь, принеси нам, пожалуйста, ликера. Какой у вас получше? Как оттанцуется, выпьем за нее!

Жанка – в сущности хоть и пустельга, но не вредная деваха, через минутку готова была уже порадоваться за свою безропотную верную подружку.

А когда та вернулась и познакомила ее с Толиком, они в этот вечер поменялись ролями. Выпив отличного ликера «Красный камень» – только для своих – за знакомство, Толя позвал Жанну потанцевать, предварительно, правда пожав Жене руку и попросив ее ОДИН танец без них поскучать.

– О! – Жанна поняла брови. – Так он, все же ко мне клинья подбивает, но стесняется, и…

Додумать она не успела. Они с Толей поднялись и пошли к оркестру. Идти было недалеко. Толя обогнул колонну и… чуть по пути не столкнулся с человеком, энергично направившимся прямо к ним. Ошибиться было невозможно. Два соседних столика уже опустели, сидевший там народ тоже отправился танцевать.

– Мать моя мамочка! – не сдержалась медсестра, – да это же… Ни на кого не гладя, к их столику приблизился давешний миллионер, сделал приглашающие движение и негромко добавил пару слов. Чудеса продолжались! Белопиджачный Чингиз предложил руку Жене! Обе пары, не сговариваясь, протанцевали всего один танец. А, вернувшись на место, перезнакомились.

Новый Женин партнер быстро уговорил их перебраться в свою, тем временем несколько поредевшую компанию – остались одни «табачники» – и принялся радушно всех угощать. Он весело болтал, ухаживал за девушками, не забывал при этом оказывать слегка подчеркнутое внимание механику Толе. Да так, что тот и не подумал обидеться. Потому что очень скоро все стало ясно. Миллионера Чингиза совсем не интересовала скромненькая Женя.

Вечер закончился тем, что все уселись в черную Волгу «директора фабрики» из Баку, так представился Чингиз, проехались по вечернему Сочи и договорились завтра, в воскресный день отправиться на катере на морскую прогулку.

Толю ждали у брата. В гостинице в семидесятые тоже был строгий режим. Жанне на этот раз не хотелось сразу быть слишком покладистой. Ее, кстати, никто и не торопил…

Словом, примерно в полночь их чинно проводили домой, мужчины распрощались, все договорились на завтра и обменялись телефонами.

Эта встреча, случайная, под южным небом, веселое и никчему не обязывающее знакомство, имело очень серьезные последствия.

– Лу, ты это вообще про Чингиза или? – спросил Синица, слушавший до сих пор, не перебивая.– Мне все про него интересно. Но, я понял так, что ты про девушку уже накопала, и…

– Да, шеф, извините. Увлеклась. Я же вам еще ничего не объяснила. Это из дневника. Мне Эрик дал ее бумажки. Все разрешил просмотреть, даже письма. Она хранила черновики. Дал прочесть, что у ней осталось. Взглянуть на вещи, на комнату. Там не много. Она была… Знаете, книг почти никаких. Есть письма. Чужие то – еще ничего. А уж ее собственные Эрику… Просто Эллочка – людоедка. Убожество!

– Зато, – голос Луши сделался торжественным и довольным, – я нашла дневник! Это серьезная удача. Я вам, по-моему, говорила!.

– Постой… Вот это сюрприз! Как-то плохо вяжется с людоедкой. Впрочем… человек противоречив. И про нее – нет, не говорила.

– Не Ларисин, ее матери дневник! И хоть она тоже не член союза писателей…

– Ах, матери? Это да. А что не член СП – как раз отлично. Нам только членов СП не хватало для полного комплекта. Подпольные цеховики есть, есть модерные пивовары – такой компот, можно несварение желудка запросто схлопотать. Но ты меня не слушай. Это все, кроме пивоваров, из СССР. Ты же у меня молодая!

– Не, я молочно-восковой спелости. Я знаю… Да, что я сказать хотела? Там дальше, если коротко, немножко про девушку Женю. Они с этим Толиком поженились примерно через год.

А Жанна дня через два переехала из Приморской к этому Чингизу и до конца отпуска у него жила. Потом она улетела вместе подругой к себе на Север. А там сколько надо времени миновало и маленькая Лариса родилась. Прошу любить да жаловать!

– Как, а с Чингизом уж больше ничего? – удивился Петр.

– Почти. Они еще встречались несколько раз и все. Но он про девочку знал. И с самого начала деньги переводил. И такие солидные были деньги, что у этой дурынды Жанны… У нее, видно, и так был ветер в голове. А тут… Она себе няню наняла и о дочке редко вспоминала. Сумела перебраться из военной части в Норильск, устроилась в госпиталь сестрой и, судя по всему, связалась с какой-то шантрапой.

– Так. Ничего себе. И где же она сейчас? Ларисе было двадцать пять лет. Значит, мамаше – она же была такая юная – всего-то лет сорок пять?

– Где? Ну, наверно, там же. В чистилище. Шеф, эта Жанна в скором времени села. Мухлеж с лекарствами. Инъекции какой-то дряни для повышения потенции с летальным исходом. Села она, и там, в тюрьме быстро умерла. А девочка угодила в детский дом. И тут вмешалась, представьте себе только, девушка Женя, которая взяла и разыскала отца. Она по-прежнему в Адлере. И все дальнейшее уже от нее. Я с ней по телефону говорила. Но, понимаете, за достоверность…

– Нормально, Лу! Двигай дальше. Мы пока экстенсивно работаем. Слушаем всех. Читаем все. А уж потом будем анализ и синтез делать, – заметил Петр.

– Вообще… Смотри, это же целый роман! Мишка считал, Чингиз детьми недавно только интересоваться начал!

– Верно! Он странный человек. Денег не жалел, но… Ну, понимаете, деньги, они многое могут. Когда мать у нее умерла, Ларисе уж было лет тринадцать.

Жанна, попав под суд, ее к какой-то дальней родственнице пристроила. Кому надо сунули, оформили опекунство, да и все дела. Но что-то там не срослось.

Дева росла нелегкая. Родственница собралась замуж. И когда Жанны не стала, она и денег не захотев, сдала девчонку органам опеки. А те уж, не долго думая, – Луша помолчала.

– Так вот. Быть бы Ларисе в этом детском доме до совершеннолетия, как по закону положено, но Женя сумела, не знаю уж как, до Чингиза достучаться. И он кого-то прислал.

Коротко говоря, если свести все воедино – этот дневник, Женины рассказы, самого Эрика и еще документы, которые пока мне удалось посмотреть, тогда так.

Лару определили в интернат. Там ей было не сладко, а с ней и того сложней. Учиться эта девчонка никогда особо не стремилась и не любила. Но аттестат все же получила. И потом, не знаю уж как, с помощью Чингиза или нет, но кончила медучилище и сделалась как мать медсестрой. И вот, вы знаете, обычно, если кто из родителей яркий черноглазый брюнет, как этот Чингиз, а мама блондинка, то ребенок удается в отца. Даже если родиться светлым, непременно с возрастом потемнеет. Но у них вышло наоборот. Эта Лариса выросла и стала… Словно снегурочка – большущие такие глаза, густые волосы, и все это как у северной феи.

– Хорошенькая? – с неподдельным интересом уточнил шеф.

– Очень! Это как раз самое главное и есть. Стройная голубоглазая красавица получилась. И очень быстро. Вы знаете, мне как-то не по себе… Я же в душу к ней… ее уже нет, судьба тяжелая. Мать легкомысленная вертихвостка. Без отца. Вскоре – просто сирота. И все-таки. Ну, видите, должна же я вам рассказать, хоть это неприятно. Там у нее были письма от подруг. Так вот. Судя по всему, она холодно и точно решила сначала получше устроиться у себя в Норильске. И этому помог первый… друг.

Он был какой-то шишкой в их городе. Но лечатся все! Вот и познакомились. И ей стало там в Норильске удобно и хорошо. Потом она подцепила кого-то из Питера. И перебралась туда. Я почему знаю? Это совершенно откровенно обсуждают ее подруги. И ни одного слова про любовь. Никаких романов или там увлечений. Один расчет.

– Лушенька, но у нее же девочка есть! А кто отец? – несколько озадаченно спросил Синица.

– Вот! Самое интересное – этого я пока не знаю. И ни одного слова об этом – ни письменного, ни устного, хоть человек такого склада как Лариса… Зачем она вообще родила? И если да, то почему… Она ни копейки не получала для девочки. Никаких следов алиментов. А Эрику сказала – давай с тобой договоримся. Это мой ребенок. Если хочешь, он станет наш. Но никаких расспросов не хочу я!

– Ультиматум… Дала понять – не нравится, не надо! – предположил Петр.

– Я думаю, да. И он так понял и замолчал. Он очень любит ее… И он, видите, такой… западный уже парень. Он считает – дети никогда не помеха. А взрослая двадцатипятилетняя девушка… У нее обязательно кто-то был на полную катушку.

– Ну, ребенок! Очень хорошо! Они себе и еще нарожают! И знаете, что? Этот ребенок, маленькая девочка – вот она-то очень на Чингиза похожа!

– Да, – протянул ее собеседник – весьма непростая девушка. Где-то имеется все-таки отец ее дочки. И мы не знаем… Ему вполне могло не понравится, что Лариса выходит замуж. Совершенно не исключено, что он объявится и потребует девочку себе, доказав как-нибудь отцовство.

– Зачем как-нибудь? – возразила Луша. – Теперь это просто. Генетическая экспертиза, только и всего. Но вы правы. Я тоже подумала о неизвестном отце. Ну, и еще о ее «друзьях». Это все женатые люди. Ведь ей могли отомстить! И кое-какие шаги уже предприняла. Позже – как раз об этом. Не все стразу.

– Верно. А есть какие-то приметы?

– Пока нет.

– А мы еще не касались наследства и Эрика. Как он вообще-то появился?

– Эрик? Ничего загадочного. Ведь мы знаем, Чингиз, постарев, проявил впервые родительские эмоции. Сама Лариса, исправно получая деньги, никогда ему… скажем так, не надоедала. Она не стремилась с ним познакомиться поближе. Но он, перебравшись уже в Мюнхен насовсем, как-то пригласил дочку к себе. Так она познакомилась с Эриком. Как я поняла, тут было прямое попадание. Не так уж много времени прошло, как он сделал предложение и получил согласие.

– Лушаня, а после свадьбы как? Молодые где хотели жить?

– В Мюнхене! Они и с этим несобирались тянуть. План был такой. Сначала у Эрика в его квартире всем спокойно привыкнуть к новому месту. Устроиться ей на курсы учить язык, ребенка определить в детское учреждение… Это, кстати, не так просто, Эрик сказал, в Мюнхене очереди в ясли и сады. Ну а потом… Чингиз им дом к свадьбе собрался подарить. Но так, чтобы они сами смогли выбрать, где и какой. Такие все серьезные шаги и решения! И, я бы сказала, принятые и впрямь как-то слишком быстро.

– Ты знаешь… Мне мама рассказывала, как на ее глазах все больше пар стало появляться. Он – европеец… – поддержал шеф разговор о международных браках.

– Немец?

– По всей вероятности, на человеке же не написано. Она – азиатка. Откуда? По-разному. Из Вьетнама, с Филиппин, из Таиланда… Часто уже коляска рядом. Тут что удивительно? Там, в Баварии по крайней мере, где мама давно поселилась, а ее муж еще раньше – люди теперь по много лет живут вместе, но не женятся! У них нередко даже и дети есть. Черт знает почему так происходит, но это другой вопрос. Когда же какой-то тип захочет себе выбрать подругу в Азии, ее ему нельзя привезти к себе, не женившись. И он сразу женится! Не долго думая, без испытательного срока, без… Ну понятно, без обычный рациональных выжиданий. И делают это именно зрелые люди. Молодежь все-таки…

– Да, – Петр прервал себя на полуслове, – я почему об этом заговорил? Эрик жил в Мюнхене. У него там и работа, и родители – все. А Лариса – в Питере. Чтобы быть вместе, ему тоже пришлось решать скорей.

– Петр Андреевич, пока я не забыла, еще вот что выяснилось… – Луша вздохнула. – У бедняги Эрика иллюзий, я думаю, не осталось. В конце концов он был вынужден прочесть эти письма. И ее электронную переписку, и многое другое. Но есть еще кое-что. Лариса, уехав из Норильска, назанимала денег. Она осталась должна. Такое впечатление, она думала замести следы и не платить. И, кто знает…

– Я понял. Об этом тоже следует подумать. А кто заимодавец?

– Их несколько. Я вам, когда документы и мой отчет пошлю…

– Понял. Знаешь, Лу! А ведь у нас.. .мм м… – он сделал паузу. – Тебе точно не понравится, но чем больше я тебя слушаю.... Видишь ли, мы сначала на веру принимали, что Лариса белая и пушистая, а это совсем не так. Верно?

– Верно, – неохотно подтвердила девушка. – Чует мое сердце, это еще не все, шеф. Что вы надумали?

– Ну, это не сложно предположить. Ты считаешь, он ее любит. Возможно! Очень сильные чувства, если они обмануты и оскорблены, могут… Ты понимаешь, Эрик мог все, о чем ты рассказала, что вроде только сейчас выяснилось, узнать раньше! Это раз. А два – это твое мнение, что он очень ее любит! А если – нет? Или уже нет? Ее отец передает ему пивоварню. Мы не уяснили еще, не было ли там каких условий. Во всяком случае, такой брак мог здорово укрепить его позиции в глазах Чингиза. И прежде чем ты в меня будешь кидать тяжелыми предметами и шипеть, как твой пестрый котенок, уясни, пожалуйста, следующее. Отныне жених – тоже наш подозреваемый!

В ответ на взрыв Лушиных эмоций, он серьезно и веско проговорил.

– Ассистент Костина, это не обсуждается. Примите к сведению и исполняйте. Немедленно перешлите мне все имеющиеся документы. Продумайте план работы. И не забудьте, у этого человека, а мы его совсем не знаем, на руках остался маленький чужой ему ребенок.


Красивое слово «Детектай»

Петю учили языкам. Когда он рос, в приоритете уже был английский. Способный парень усидчивостью не блистал. Но он сначала увлекся «фэнтези», а потом и музыкой. И тут случился прорыв.

Под словом – музыка его ровесники подразумевали обычно рок, метал, реже кантри или уж поп. Но только не классику. И мама Катя только вздыхала. Морщить курносый с веснушками и родинкой нос она побаивалась. Отпрыск и так не очень жаловал материнский авторитет в пору взросления и мужания.

Справедливости ради, следует сказать, что домашнее воспитание совсем даром не пропало. Острые иглы дикобраза с возрастом перестали топорщиться, и оказалось, Петр любит симфоническую музыку и орган. Он бегал в консерваторию слушать Генделя. А в последнее время, пожалуй, всему и всем стал предпочитать Грига. Даже в этом году собрался в Норвегию, чтобы взглянуть на его фиорды.

Во вторую очередь пришло время немецкого. Тут дело пошло сразу настолько хорошо, что мама поглядывала на него с удивлением. Он, будто, вспоминал…

Синица быстро начал читать, заговорил, и даже экзотическая манера германцев обращаться с числительными не вызвала у него никаких трудностей.

Кто еще ставит телегу впереди лошади? Как будет по-русски, если надо сказать – три десятка и две единицы? Да прямо так и будет – «тридцать два». Сначала десятки, а потом единицы. Британцы действуют аналогично, а потому сорок пять, это по-англицки – «фоти файв». Снова – сначала десятки, а потом единицы. Германузы тоже. И только в Германии… Ну, вот возьмем, к примеру, те самые тридцать два. Немцы говорят – «драй унд цванциг». Что означает -«три и двадцать» а не «двадцать и три» как у нормальных людей.

Не удивительно, что многие путаются. Многие, но не Петя. Он сразу освоил эту хитрую премудрость.

Но когда мама вдруг вышла замуж за одноклассника, который в то время жил в Мюнхене, и переехала к нему, выяснилось, конечно, что есть масса деталей, которых не было в Петиных учебниках. Или он невнимательно читал?

Как бы там ни было, но ни смешное словечко – «дох», ни суффикс «ай» для образования существительных… Нет, он этого не знал.

Не знал? А теперь знает. Слов на «ай» много. «Бюхер» – это книги. А «бюхерай» – библиотека. Есть еще одно, правда, слово, – «библиотек», но так именуют серьезные

академические собрания. «Бюхерай» много проще. «Бекер» – пекарь, «бекерай» – пекарня, где одновременно пекари часто продают то, что производят. А его собственная профессия… Не! По профессии он все-таки юрист!

У меня и справка есть, – веселился про себя Петр по дороге к назначенному месту. – Очень серьезная бумажка – диплом, называется. И даже еще одна. Другое дело – место теперешней работы. Тут мы давно решили с ребятами серьезности избегать. Наше агентство «Ирбис», для тех кто не знает – снежный барс – любит пошутить и умеет. Правда, в конце концов… Как там М. М. Жванецкий говорит – давайте вместе посмеемся? Но почему-то не все хотят! У Синицы было сегодня хорошее настроение. Он взял, да потихоньку замурлыкал.

– Добрые услуги нашего бюро Сохранят вам силы, время и здоро!

Петр Андреевич Синица был в Мюнхене давно уж свой человек. И кроме ближайших родственников – мамы с мужем и сводной сестры, имел немало знакомств. В том числе таких, что завел себе по работе.

Он отдавал материалы на исследование в лаборатории, когда в том была необходимость. Консультировался с юристами, если вопрос касался международных проблем. Получал справки из архивов. Но до сих пор все это было для соотечественников. Даже, когда дело касалось войны и ее последствий. Теперь в первый раз ему требовались самые подробные сведения о людях, живущих непосредственно тут.

Интересно, кстати, они граждане Германии? Чингиз, Эрик и его родители? Хотя, родители не при чем. Но надо будет спросить.

Петр направлялся к своему коллеге, также как и он, бывшему сотруднику следственных органов, открывшему свое детективное агентство. Они познакомились, когда оба были еще на государственной службе и расследовали дело небольшой очень ловкой и профессиональной группы мошенников, орудовавших между Мюнхеном и Москвой.

Герман Клинге отслеживал фигурантов у себя дома, а Петр встречал их в Москве. Как раз «детективное агентство», эти два слова, на немецком слившиеся в одно занятное – «детектай», навели Синицу на размышления о языке по дороге к другу.

Детектай! – ему от чего-то сделалось смешно.

Контора Клинге располагалась в самом центре. Вокруг гомонили разноязычные прохожие. Велорикши на своих изукрашенных искусственными цветочками повозках катали туристов. Мимо проследовали сразу две такие одна за другой с арабскими красавицами, закутанными в черные одеяние. Девушки были одна другой лучше.

Лихие извозчики, изворачиваясь на ходу, лопотали по-английски о местных достопримечательностях, каким-то чудом умудряясь не врезаться в толпу. На углу сидел румынский цыган с играл на баяне одну и ту же мелодию. Он отчаянно фальшивил, а маленькая пушистая пегая собачка перед ним на одеяле то и дело умильно взвизгивала и, кувыркнувшись на спину, махала лапками.

Петр завернул за угол и вошел в узкий длинный проулок, больше похожий во двор. На доме справа он увидел множество солидных вывесок. Это, по большей части, были врачи. Ортопед, невролог, зубопротезный центр… Нет, не то. Верно, в следующем подъезде.

Так, а тут что? Консультант по налогообложению, два адвоката – по трудовому праву и по бракоразводным процессам… А! Наконец, вот оно.

«Детективное агентство» Братья Клинг, Консультации и расследования.

О, какой большой список! И действительно: предлагались услуги по самым разным вопросам, от невинных выяснений, болен ли впрямь сотрудник, представивший на долгий срок бюллетень, или он преспокойно катается в горах на лыжах и в ус не дует, доказательств супружеской неверности, что уже посерьезней, до уличения объекта в обмане страховых компаний, работе сотрудника одновременно на в двух конкурирующих компаниях и прочая и прочая.

Петр позвонил. Через минуту раздалось негромкое урчание, и дверь открылась. Широкая лестница вела вниз и вверх. Отчего-то пахло деревом. Ах вот оно что! Перила, красновато коричневые с глубоким рельефом, действительно, были деревянные. Да еще с бронзовыми шишечками. Прелесть какая, – восхитился Синица, знавший толк в таких вещах. Старый дом благородных пропорций, с эркерами и легкими балконами по фасаду нравился ему все больше и больше.

Перед агентством справа на циновке стояло замысловатое деревце, похожее на карликовых японцев, только много выше. На широченных дверях сиял начищенной медью звонок с пупочкой в середине, на которою следовало нажать. Он и нажал. Раздался звук почтового рожка. Спустя минуты две дверь отворилась.

Перед Петром открылся довольно длинный коридор с мягким ковром. По обе стороны от него – двери. А в конце просторная комната для посетителей с креслами по стенам, стопкой разноцветных журналов и уголком с игрушками и книжками для малышей.

– Ишь ты, да тут у него Шагал! Интересно, это братья выбирали или дизайнер? – загляделся на левую стенку Петр Андреевич. Но секретарша увлекла его в кабинет старшего из братьев.

– Пожалуйста, господин Синица! Шеф просил его извинить, он бы сам, конечно… Просто вдруг позвонили. Он скоро освободиться. Они вошли, и Герман, приветственно замахал рукой, строя одновременно смешные гримасы и указывая левой на стул перед собой. Петр сел и осмотрелся. Нет, это не дизайнер!

В кабинете стояла добротная старая мебель с точеными ножками, гнутыми спинками и кожаными сиденьями с ободком из мелких медных гвоздиков, которую так ценил он сам. Высоченный потолок с лепниной украшала люстра никак не моложе позапрошлого века, а по стенам располагались не полки, а настоящие книжные шкафы. В них за стеклянными дверцами он увидел классическую библиотеку правоведа – латинские фолианты, немецкие с готическим шрифтом и современные своды законов и уложений в чудесных коричневых переплетах с золотым тиснением.

Спиной к окну за большим столом, точнее, облокотившись на его широкую столешницу, сам хозяин агентства энергичным голосом что-то настойчиво внушал собеседнику. На его лице читалась досада.

Секретарша развела руками. Гостю, как видно, придется подождать, но ничего не поделаешь!

Через несколько минут Клинге, наконец, распрощался и, выскочив из-за стола, бросился пожимать Петру руку. Они обнялись.

– Рад тебя видеть, Питер! Рассказывай. Потом давай поужинаем вместе. У тебя нет других планов?

– Кто же отказывается от ужина? С удовольствием. Как здесь здорово! Я ведь у тебя впервые и мне страшно нравится. Я никак не ожидал…

– Таких хором от офиса? – засмеялся хозяин, – и правильно. Деловые люди так агентство не обставляют. Это были бы безумные деньги. Все очень просто. Мы с тобой в квартире моего деда. Я и брат, мы служители Фемиды в пятом поколении в семье. Захочешь, я тебе расскажу.

– Непременно! Как состарюсь, стану писать мемуары. Одна глава будет про тебя!

– Одна? Не согласен. Нас два брата. И будет только справедливо, по крайней мере по одной каждому. Но если всерьез… У нас интересная предыстория. А в годы нацизма – драматическая. Один из пращуров был еврей со всеми вытекающими последствиями. Хоть уже родители его крестились.

– Тоже юрист?

– Да. Дослужился до судьи. Женился на католичке. Родился сын. Тут и подоспели нацисты.

– Смотри-ка, – Петр сделал озабоченную мину. – Если они сейчас вернуться, выходит, ты недостаточно чистокровный?

– Выходит, так, – усмехнулся Клинге, – брат, возможно, потому и в адвентисты пошел.

– В адвентисты? Седьмого дня? Я о них почти ничего не знаю. А какая связь?

– Адвентисты с иудаизмом в хороших отношениях. Чтят Ветхий завет.

– Так его все христиане, вроде, чтят. Разве адвентисты не христиане?

– Я бы сказал, христианнейшие из христиан. Не потому, что он такой, а просто они стараются буквально следовать библейскому тексту в обыденной жизни. К примеру, у них выходной в субботу, а не в воскресение. Свинину они не жалуют, также как иудеи.

– И мусульмане, – дополнил Петр.

– Точно. А еще, в соответствии с божьим словом, не употребляют в пищу мелких морских тварей. Скажем, креветок.

– О! Это жаль. Я люблю. Крупные креветки в остром соусе… – засмеялся Синица.

– Ладно тебе. Не будем углубляться сейчас, но если хочешь, я тебя свожу к нам в общину. Народ подобрался, в основном, симпатичный. Я потому и хожу. В воскресение обещали хороший концерт, и мы можем… Но погоди. Ты сказал, у тебя срочное дело? Я парень холостой. Меня не надо из вежливости о жене и детях расспрашивать. Так что, излагай, давай. Я дам задание, и мы с тобой покинем служебное помещение, чтобы не смущать сотрудников. Поужинаем, спокойно и не спеша поболтаем и наметим, когда снова встретимся. По делу и просто так. Я сегодня свободен до восьми.

– Никак, свидание? – оживился Синица.

– Нет! Свидание не сегодня, а через день. Чисто деловая встреча с клиентом, для которого готовы результаты. Но это знакомый. И он захотел прийти домой.

– Хорошо. Я коротко. Герман, тут в Мюнхене живет некий Чингиз Мамедов из бывшего Союза. Все, что я тебе дальше о нем скажу, только предположения. А именно – он очень состоятельный человек. У него то ли были, то ли есть магазины и пивоварни. Ему за шестьдесят. Большой поклонник прекрасного пола. Не женат, но имеет четырех внебрачных детей.

– Посмотри. Я тебе фотографии принес. К сожалению, они любительские. Он приятель моего друга. Так вот. В первую очередь, я хочу узнать про него все, что можно. И на этот раз – точно.

– Значит, слухи не нужны? – усмехнулся Герман.

– Что ты! Нужны! Все нужно! Но ты мне факты тоже, пожалуйста, раздобудь. А вообще, чем больше, тем лучше. Да ты сам понимаешь. Ты его видел? Был у него? Он где?

У него здесь дом. Сам я – нет, мы не знакомы. Только хочу познакомиться.

– Мамедов, говоришь… Имя у него – такие в Азии тоже есть.

– Правильно. Насколько я знаю, он сам родом из Баку. Но, как я уж тебе сказал, все это лишь с чужих слов. Я даже не знаю… понятия не имею, на каких правах он тут.

Если состоятельный… Мой приятель – он из клиентов, кстати, – считает, Чингиз – очень богатый человек! Но ты же знаешь, когда поглубже копнешь, такие репутации рассыпаются!

– Бесспорно, Петер. Я просто подумал, есть же имущественный ценз. Если человек ни в чем не замешан, то предприниматель с настоящими чистыми деньгами, вложив крупные суммы в Германии, имеет право тут жить. А имею в виду, без всяких просьб об убежище и все такое. Но я понял. Я сейчас Якоба позову, он все запишет, нам нужно только… Ты знаешь, как фамилия Мамедов пишется на немецком?

– Да, нет проблем. А дам тебе еще его телефон и адрес электронной почты.

– Больше чем достаточно! Итак, Мамедов. И это все?

– Нет. Тут еще такое дело. У него в доме – это тоже по словам знакомого – живет семья, муж и жена, люди средних лет. Они работают у него как обслуга. У этих людей в свою очередь есть двое детей, девочка и мальчик. То есть, я хотел сказать… – Петр смешался.

– Петер, да ты золотое дно. Счет за услуги растет как на дрожжах! Не торопись, ну что ты, в самом деле? Ничего страшного. Ты перепутал? Два мальчика? Или только…

– Да нет, прости. Я немного зарапортовался. Они взрослые уже. Оба здесь выросли, насколько я понимаю. Их дочь встретила меня. С ней я познакомился. Ей тетка со мной что-то переслала. Она-то, вроде, работает. Но, я уж тебе надоел, точно я ничего не знаю. Мне и про них нужно тоже, все, что только можно. Ее я не стал спрашивать. Не хочу спугнуть. Сначала ты справки наведи. В особенности, про молодого человека. Его зовут Эрик, он сейчас пока в Петербурге. С ним-то и приключилась беда.


И Синица рассказал Герману Клинге о муже, сделавшемся в день свадьбы вдовцом.

Постучался и вошел Якоб, молодой человек среднего роста в черной майке и джинсах с серьгой в ухе. У него были хорошо развитые бицепсы, доброжелательное выражение лица и… совершенно неприметная внешность. Петр взглядом профессионала это немедленно оценил. Эти русые волосы и серые глаза с зелеными крапинками… Ни усов, ни бороды. А потому – надел на него очки, снял очки. Нарисовал татуировку, напялил цепь с шипами – и он такой. А хочешь: тирольскую шляпу набекрень и кожаные шорты – совсем другой человек!

«Другой человек», однако, действовал. Он, бесшумно и ловко двигаясь по просторному кабинету, подошел, представился, включил свой, похожий на небольшую, папку ноутбук и стал резво записывать задание. Время от времени он задавал шефу короткие вопросы, которых Петр большей частью, не понимал.

Он услышал: «Клиент ортодокс?» Затем некоторое время спустя: «По городской или региональной?» «Азюлянты? Нет? Понял, поздние, тогда проще!»

Синица сам тоже кое-что пояснил. Его материал скопировали и отдали обратно. Кажется, все.

В дверь снова постучали. Вошла секретарша и сказала, что «все готово!»

– Петер, нас ждут в столовой. Пойдем, ребята, – пригласил Клинге их обоих. – У нас по-домашнему. Конечно, не так, как у тебя, но столовая имеется. Те, кто сегодня не в разгоне, там собрались, чтобы с тобой познакомиться. Кофе – опять же, не вручную сваренный, но поверь, из очень хорошей машины, в твоем распоряжении. И все, что полагается в приличных домах к нему. Скажи девочкам, что ты хочешь. Капучино? Двойной эспрессо? А может, лучше чай?

В столовой по сравнению с кабинетом все было не в пример демократичнее и скромней. Но выдержан тот же стиль. Посередине стоял массивный круглый стол, окруженный стульями, а по стенам комнаты два высоких буфета с резными дверцами, полные фарфоровой и фаянсовой посудой.

Стол был накрыт. На нем Петр увидел разные кондитерские штучки – печенье, маленькие пирожные и нарядный торт.

– У меня тут на английский манер раздаточное окно, – похвалился Герман и указал на проем в стене, соединявший столовую с кухней.

Это уже нововведение. У деда Людвига не было.

– Шеф, у деда Людвига прислуга была! – раздался веселый девичий голос из того самого окна, о котором только что шла речь. И не одна! – согласился Герман.

– Ты где прячешься, Рита? Давай садиться. Кати тут, Якоб и гость тоже, ждем только тебя. Рита проходит у нас практику, – пояснил он. – Она студентка юридического факультета. А вот и она!

Раздался стук каблучков, пахнуло горьковатыми духами, и в комнату впорхнула девушка. Она внесла поднос с кофе, представилась и села.

Практикантка, будущий юрист? Она больше походила на… На кого бы? Петр ощутил нечто похожее на мягкий толчок в грудь. Он поздоровался и… все время, пока сидел за столом, исподтишка разглядывал ее, изо всех сил стараясь сохранить равнодушную мину.

Рита была в платье. В платье! Даже не в деловом костюме, не говоря уж о джинсах и леггинсах. В ней было что-то женственное, выпадавшее из спортивно нейтрального стиля унисекс, так широко принятого повсюду. В то же время, заботливо одетая девушка ни в чем не переборщила, не изменила хорошему вкусу.

Она пользовалась косметикой, но в меру. Платье ее подчеркивало фигуру. Но не было вызывающе сексапильным, как и она сама. Как и ее милое лицо. Ласковые серые глаза. Шелковистые густые волосы до плеч цвета молочного шоколада.

Полногрудая, юбка до колен, небольшие каблучки изящных туфелек…

– Вот, нашел! – Синица, потерявший нить разговора, чуть не ахнул вслух, но вовремя удержался.

Он понял вдруг, что за образ почудился ему сразу, как только он увидел эту девушку. Она вовсе не выглядела старомодно. Но это струящееся платье серо голубого цвета, туфли, маленькие камеи на шее и в ушах, все это странным образом гармонировало с интерьером. Словно она было неотъемлемой частью вполне современного детективного агентства Клинге в доме, принадлежащем братьям, чья семья занята юриспруденцией уже лет двести подряд.

Часа полтора спустя Герман и Петр сидели в театре варьете за накрытым столиком, уплетая вышеупомянутые королевские креветки, обжаренные в чесночном соусе.

Театр располагался недалеко. Друзья решили отправиться пешком. А посему по приходе они не только заказали сыр и зелень, а потом некошерное горячее, но и кьянти к нему, и в свое удовольствие, поглядывая на акробатов и танцоров на сцене, не спеша принялись болтать о том, о сем.

Мелочь, а приятно: ни тебе мыслей о содержании алкоголя в крови за рулем, ни забот об истекшем времени на стоянке.

Зал – небольшой, уютный, двухуровневый, был полон. Хорошо одетая публика охотно смеялась и аплодировала довольно незатейливому представлению.

– Петер, – осведомился Герман, когда они обсудили его последний отпуск на Тенерифе и пони, которого он собрался купить племяннице, – что ты сам думаешь об этом деле? У тебя есть версии?

– Версий сколько хочешь. Ее могли другие дети достать. Из зависти, например. Или от жадности. Отец хотел ей, верней, ее мужу, опосредованно, так сказать, оставить пивоварню. Это раз. Сегодня выяснилось, что она сама была.... как бы это поточнее… девушка вырвалась из провинции и шла как ледокол к своей цели. Она рано осталась сиротой, так как мать села и умерла в тюрьме.

– Господи, ну и судьба! Голодное детство и позор. Ты сказал, к цели? Тут впору утопиться. Стоит ли удивляться, что…– ахнул Герман. – Но я тебя перебил!

– Нет. Голодного детства не было. Зато все остальное.... Она выросла красавицей. Родила от кого-то ребенка. Перебралась в столичный город. Вроде еще, набрала денег без отдачи. Вполне возможно, что свадьба с последующим переездом в Германию не понравилась заимодавцам или отцу ребенка. Мы пока очень мало знаем! – пожал плечами Петр.

– А жених? Или… Я не спросил: они успели… как это делается в Петербурге? Понимаешь, тут женятся по-разному. Некоторые только регистрируют брак, как положено по закону. Другие – еще венчаются. Раньше можно было только венчаться. Записывали в церковные книги, и все. Теперь нельзя. Юридическая ответственность наступает только при государственной регистрации и не

иначе, – объяснил Клинге.

– В Питере? Собственно, совершенно также. Только в советские времена венчались редко, а если – да, старались сделать это по-тихому. А сейчас – наоборот. Венчаются часто, даже напоказ и стремятся изо всех сил отпраздновать на широкую ногу свадьбу. Причем, желательно, на западный лад. Народ насмотрелся и делает «красиво». Тратят дикие деньги и нередко чудовищно безвкусно. Я все это не люблю, – Синица смешно наморщил нос и сделался похож на недовольного рыжего спаниеля.

– А как было у твоих клиентов? – поинтересовался собеседник.

– Насколько мне рассказали, хорошо. Парень же вырос здесь. И он все организовал по-мюнхенски. Для здешнего человека там не было ничего из ряда вон. Но празднично, весело и торжественно. С пролеткой, оркестром, в красивом особняке. Они сначала побывали на регистрации, а уж потом…

Нет, все-таки, какая злая судьба! – стукнул по столу кулаком Петр. – Эта красавица – взгляни только на фото, как хороша! – была, верно, холодная и бесчувственная стерва. Точно мы этого никогда уже не узнаем. Но незаконнорожденный ребенок, мать в тюрьме, и в двадцать пять лет на своей свадьбе умереть от анафилактического шока… Ты подумай – это тебе не Мюнхен. Там в сентябре прохладно. И.... какие пчелы и осы, собственно, в центре города, а? Но погоди…

– Ну да! Мы же хотели о женихе, – напомнил Герман.

– Вот именно. Мне сначала такое в голову не пришло. Это он выступал как потерпевший. Он нашел моего друга биолога – любителя пчеловода. Хотел что-нибудь понять. Был потрясен. Но потом… видишь, я свою Дюймовочку Лушу послал в Питер. И она там письма этой Ларисы нашла, компьютер обследовала. Вот тут-то выяснилось постепенно, что она была за человек. Для жениха, понимаешь, такой приятный сюрприз… Тут я и подумал, а что если он на самом деле об этом раньше догадался? Или его кто специально просветил? Что касается материальной заинтересованности… Я хочу встретится с Чингизом и узнать из первых рук, как там было. Кто наследует. Что уже принадлежало Ларисе, а что ему.

– А Чингиз был на похоронах?

– Нет. Ни на свадьбе, ни на похоронах. Так получилось. Он был в Австралии по делам. Они решили, что молодые приедут в Мюнхен. И будет вторая серия. Его семья тоже тут ждала.

Наступил антракт. Вечер выдался очень теплый. Народ высыпал на улицу. Многие закурили. Синица достал было свою трубку, но раздумал. Это все же было целое дело – набить ее, раскурить, потом. Ну, откровенно говоря, потом всласть повоображать. Пуская красивые колечки и любуясь отличной обкуренной трубкой на этот раз вишневого дерева, одной из его любовно лелеемой коллекции.

Нет. Лучше после спектакля. Покурим потом. Они закатятся в клуб. И тогда уж… Но вот идея! Он попробует позвонить Чингизу. И если застанет, договорится увидеться. Конечно! Чего тянуть?

– Герман! Я решил позвонить Мамедову. Мой Михаил ему рассказал, кто я такой. Я спрошу, как он смотрит на то, чтоб встретиться. Заодно ты будешь в курсе дела! Давай отойдем в сторонку, где потише, – проговорил Синица и, заглянув, в записную книжку, набрал номер. Послышались длинные гудки. Трубку долго не брали. Петр терпеливо ждал.

– Ты звонишь домой или на мобильный?

– Домой. Мы ж еще не знакомы. Сейчас вечер. На мобильный… Можно человека застать в ситуации, когда ему это будет неприятно. Лучше для первого раза обычный телефон. Нет дома, так нет! Завтра позвоню. В трубке раздался перезвон и заговорил автомат. Абонент временно недоступен. Переключаю вас на его помощников, – мелодично и бесстрастно отрапортовал он.

В этот момент звонки прервались. Сначала Синица решил, что он ошибся. Голос, прерывавшийся от рыданий, что-то невнятно бормотал.

В голове Петра Андреевича пронеслось мгновенно – Чингиз-то, вроде, один… а это кто? Подруга? Хотя, в доме еще живут эти Ленц!

Женщина говорила бегло по-немецки, но язык звучал суховато. Не мюнхенский диалект. В то же время и образованный здешний народ «звучит» иначе. Тот, что владеет «высоким немецким языком». Наши, наверно. Ну, надо представиться:

– Меня зовут Петр Синица, – начал он. – Я приехал из Москвы по делам. Мне бы хотелось поговорить с господином Мамедовым. У нас общие друзья…

Договорить ему не пришлось. В трубке раздались всхлипывания. Женщина, пролепетав, «из Москвы», перешла на русский, но снова расплакалась. Наконец она с усилием проговорила:

– Простите. У нас беда. Мне трудно, я… лучше дочка. Она вам все объяснит. После короткой паузы вступил другой голос, молодой, решительный, очень напряженный.

На этот раз собеседница, неплохо владевшая русским языком, говорила с таким акцентом, что не было сомнений – он для нее если и родной, то второй.

– Здравствуйте. С вами говорит Лина Ленц. Слушаю вас. Ах, это вы… Вы же приехали по просьбе брата. И вы хотели… Я помню, мы виделись. Мне придется… я должна… мне очень жаль, но Чингиз Эминыч не сможет с вами поговорить. Дело в том, что.. .он умер. Да, несколько дней назад. Родители тут пока не живут. Но в доме есть дела. Вы их застали случайно Им тяжело…

Нет, мы… пока не знаем… Он… был здоров. Ни на что не жаловался. И вдруг… Это случилось дома. Может… нет, у него было здоровое сердце. Мы… Ну, вы понимаете.

Вы… Если не ошибаюсь, Петр Андреевич Синица? Я записала. Оставьте мне, пожалуйста, еще раз свой телефон. И мой…– ах, у вас высветился? Ну, конечно. Да, я… Вы юрист? Ну, да. Мне Эрик рассказывал. Конечно! Но сейчас… Да… мне надо к маме. Простите… Я позвоню.

Пока Петр говорил по телефону, Герман, стоял в стороне. Он ничего не слышал. Не спеша листавший программку молодой человек уже двинулся к театру, чтобы не пропустить звонок. И тут его нагнал Петр.

– Эй! Что стряслось? Ты позвонил, а он не в настроении? – Герман сразу почуял неладное.

– Помнишь, я хотел… – начал Петр.

– Ты хотел договориться о встрече. И что?

– Не с кем теперь договариваться. События развиваются с устрашающей скоростью. Я не очень верю с такие случайности, но… В общем, Чингиз Мамедов умер. Тело уже увезли!


Новое задание

Некоторое время спустя после внезапной смерти отца Ларисы Синица и Герман сидели в ресторанчике за кофе на площади с труднопроизносимым для славянина названием – «Леэль» и беседовали. Это было симпатичное место. Площади как таковой тут не наблюдалось, одно название. Об этом Петр сначала как раз и заговорил.

– Ты что, Петер, улыбаешься в свои рыжие усы и молчишь? О чем думаешь? -поинтересовался Клинге.

– Да так… Знаешь, слово – «Lehel» надо произнести так, чтобы букву посередине было почти не слышно. Именно, почти. Но и сама же она тоже – 'почти', эта площадь которой, вообще-то, нет. Ну вот. А, чепуха.

– Слушай, я голову теперь ломаю. Я как узнал, что полиция…

– Ты хочешь сказать, КРИПО.

– Да, да! Криминальная полиция. Как стало ясно, что открыто уголовное дело, первый вопрос у меня возник, есть ли у него завещание. То есть, кто наследует?

– Нет, это потом. Он же… я тебе рассказывал. Бакинец. Но давным-давно не живет в Баку. И последние лет десять все реже туда наезжает. Дети его – кто где. Я до тебя понятия не имел, что у него за паспорт. Видишь ли, он… его возраст – немножко за шестьдесят. Город Баку был столицей Азербайджана в составе Советского Союза. И там люди, подобные Мамедову, предприимчивые ребята, стремившиеся деньги заработать, преследовались всерьез. Мой друг сказал, что тот однажды сбежал. Тюрьмы боялся. В общем, я бы не очень удивился, если б оказалось, что…

– Он остался советским гражданином? Нет, брат. Такое маловероятно. Он же ездил по всему миру.

– Ах! Бывают всякие чудеса. А у миллионеров… Ну, да мы теперь знаем, что к чему. Оказалось, завещание себе в сейфе лежало, чин чинарем. Кто бы мог подумать! Вот если бы не было завещания, тогда в законные сроки соответствующую часть тоже получили дети, хотя…

– Погоди. Давай по порядку. Ты выяснил, что Мамедов имел здесь гражданство.

– Это было несложно. Ничего незаконного нет для детектива наводить некоторые справки. Этот гусь Мамедов был очень предусмотрительный человек. На него тут не нашлось никакого компромата. А серьезные деньги, наоборот, нашлись. И он- не складывая все в одну корзину – все больше и больше в Германии инвестировал. В последние годы – в пивоварение и продажу. У него не возникло никаких трудностей с натурализацией. Он подал заявление даже раньше, чем перебрался сюда совсем, – заметил Клинге.

– Хорошо. Едем дальше, – подхватил Петр, – уголовное дело заведено. Мамедов умер от угара. Перед этом он выпил вина со снотворным. Добровольно! Хорошего вина.

– Почему ты думаешь – добровольно?

– Никаких следов насилия на теле не нашли. А само снотворное – вовсе не яд, но довольно сильное средство. Ну, он выпил и спустя некоторое время мирно заснул. И все! Патанатом это тут же установил. Я думаю, если бы не бдительные Ленц, дело могло бы сойти.

– А ты? Не стал бы сомневаться? – Герман с интересом посмотрел на приятеля.

– Я б непременно засомневался. Другое дело, мои возможности ограниченны. Ты меня знаешь. Я парень упрямый как бульдог. Но в этом случае… КРИПО работает? Ну и пусть себе. В конце концов, им и карты в руки. Я еще немножко побуду, наверно, и в Москву.

– Как, умываешь руки? – Клинге заметил несвойственное Синице выражение неуверенности на его лице.

– Видишь ли, у меня нет финансовых проблем. Я Эрику вызвался помочь на свой страх и риск. Однако, все относительно. Одно дело, воспользоваться твоей помощью для определенных сведений. Другое – полноценное расследование в Мюнхене еще одного убийства. Пригласить для этого целое агентство в твоем лице мне не по плечу. К тому же, голодные сироты тут не плачут. Мое чувство справедливости и сострадания не особенно…

Телефон зашевелился. Сначала он зажужжал. Петр удивился. У него их было два. Один только для деловых контактов со специальной защитой, не позволявшей запеленговать местонахождение аппарата. Он извлек телефон. В это время жужжание сменилось кряхтением.

– Ну, разворчался! Кого это, не представляю себе… – Петр взглянул на плоский аппарат словно на сколопендру, выползшую из складок мирной домашней пижамы. Он буркнул что-то под нос, но потом всмотрелся и сообразил, кто звонит.

– Вот как! Интересно. Ну, что же. Поговорим, – пробормотал он и отозвался по-немецки. – Халло, Синица. Чем могу служить, госпожа Ленц?

После этого он долго слушал, не говоря ни слова в ответ.

– Я понял, – минут через десять услышал с интересом ожидавший продолжения Клинге, – Мне необходимо подумать и посоветоваться. Я вам позвоню сегодня в семь вечера, если вас устроит, – добавил вежливо Петр и распрощался.

Клинге терпеливо ждал. Но его лицо выражало такое неподдельный интерес, что Петр Андреевич засмеялся.

– Герман, ну, ты и любопытный! Чисто мамин толстый пятнистый щенок Тоби. Вот возьму и не скажу!– Герман скроил обиженную мину. – Ладно, не буду тебя мучить. Дело в том, что нас с тобой… Если мы согласимся, нас наняли. И заказчица-то, заказчица! Она сразу предложила аванс, добавив, что предоставит все необходимые гарантии, чтобы финансовые ограничения не мешали мне работать. Это вообще…

– Слушай, а как она нас нанимает! Карт бланш! Уму непостижимо – честно тебе скажу – с этой стороны я абсолютно не ожидал. И тон какой! И лаконичность, словно… Она уже обо мне, об «Ирбисе» в Москве справки навела. Сыпет словами типа референции, рекомендации и отзывы клиентуры! Фантастико, брат!

– Да, кто? Петер, злодей, кто это был, наконец? Ты же ничего не говоришь!

– А очень просто. Фрау Лина Ленц юниор обратилась ко мне, а значит, к тебе тоже, потому что здесь я без тебя не могу работать, за профессиональной помощью. Вот тебе бабушка и Юрьев день!

Последнюю фразу, произнесенную на русском, Герман Клинге не понял. Но в следующую минуту ему стало не до этого. Он воззрился на своего собеседника, потому, что… Петр вскочил, вытащил из кармана невесть откуда взявшуюся светящуюся большую бусину, и та прокатилась как молния по его по плечам. Следом Синица снова поймал ее в ладонь, прищелкнул языком и… проглотил сияющий шарик на глазах публики, обалдевшей от нежданного зрелища. Клинге тоже едва не поперхнулся.

– Ловкость рук и никакого мошенства! – промолвил Петр. И принялся подробно и основательно объяснять другу свое несолидное поведение, хлопать его по плечу и договариваться о деталях общей работы.


Большой праздник

Старый Баумгартен прожил большую жизнь и не жаловался на здоровье. Он вообще ныть не любил. Если что, терпел. Но кряжистый мускулистый сухой выносливый дед, никогда не занимавшийся спортом, разве мяч любил мальчишкой погонять, ни дня не сидевший без работы, действительно обладал завидным организмом.

Всякие глупости вроде здорового питания его не занимали. Он ел, когда было что, как хотел и сколько получалось. Спал тоже. Врачам не надоедал. Просто не появлялся у них.

Но годы есть годы. В последнее время стал понемногу прихварывать и он.

Странное дело – люди его склада порой тянут до последнего. Не лечатся! Упрямятся, а иногда втайне боятся узнать, что у них не так. Старик же, против ожидания, покряхтел и отправился в больницу. Однако, один. Жену с собой не взял, как она его не просила. А, вернувшись, никому ничего не стал рассказывать.

Лина, любимица закончила как раз учиться. У нее как всегда все вышло без сучка, без задоринки. Она получила диплом с отличием, еще во время практики нашла работу – ее пригласили туда, где она делала диплом. После диплома она отпраздновала окончание с сокурсниками, они съездили в честь окончания

вместе во Флоренцию. И вот теперь девочка собралась, как следует это отметить с семьей!

Старик давно приготовил ей подарок. Они с бабушкой завели «Sparbuch», в переводе сберегательную книжку – совсем как в Союзе, смеялись старики – и откладывали на нее каждый месяц из своих пенсий. Теперь там получилась кругленькая сумма.

Лина позвонила, что сегодня придет. Она решила просить деда, зная его особенности выбрать, как отпраздновать и когда. И сделать, как захочет. Дома у него, значит дома. А может, у родителей. Вдруг он, чем черт не шутит, согласится на ресторан? Или еще идея. Она несколько лет подряд подрабатывала кельнершей на подхвате. Можно с хозяйкой поговорить. Вдруг деду станет интересно, так можно там заказать. Снять целый зал. Сделать для такого случая у нее «Geschlossene Gesellschaft».

Тогда на дверь вешается эта табличка, означающая дословно «закрытое общество», то есть вход только для приглашенных. И позвать своих. Благо, с деньгами у нее теперь никаких проблем.

Да, об этом она тоже решила поговорить. Пора. Не очень просто, но… Ну что же, ее-то мужества хватит. В этом Лина не сомневалась!

Дед что-то неважно выглядит… Как бы уговорить его заняться собой? Отправить их с бабушкой на курорт? Конечно. Она подумает. Сейчас – поговорить, и скорей!

Лина в последнее время с удовольствием играла в бадминтон. Она так и прискакала с ракетками за спиной.

Добравшись до Баумгартнеров на велосипеде, она поставила свой гоночный в специальную стойку и защелкнула замок.

Перед дверью девушка дунула уголком рта, и челка взлетела вверх с ее вспотевшего лба. Блеснули темно-синие леггинсы, брякнул пряжками рюкзачок, мелькнула белая с голубым курточка. Лина вошла.


Смерть Чингиза

Это был отличный подарок! Два дня в прекрасном Штарнберге на берегу озера со всем, что только можно желать. Они получили море удовольствия. Так близко от дома по отличной дороге! Значит не надо, в ожидании отдыха сначала вымотаться как следует по пути в парадиз. А потом то же самое – обратно. Так, что забудешь, как отдыхал. А тут – они через полчаса поставили машину на стоянку и сели на широкий старомодный корабль. Он не спеша потрюхал от одной пристани к другой, пока не причалил к «Бернардо», куда они держали путь. Осталось пройти метров двести и…

Они очень хорошо отдохнули! Было приятно ничего не делать. Их обслуживали! Они поплавали в бассейне, сходили на массаж, с аппетитом обедали и ужинали. Вечером в восемь их ждал фольклорный ансамбль.

На третий день в воскресение Ленц пригласили в гости. Бывшие сослуживцы Генриха в пригороде на полпути между Мюнхеном и Штарнбергом снимали дом. Они уже все продумали. Была намечена прогулка по берегу Изар – реки, на которой стоит Мюнхенград. Потом обед и еще одно, не слишком привычное дело для здешнего житья.

В саду Чингиз посадил несколько сливовых деревьев. В этом году они дали отличный урожай. Только куда девать столько слив? Марта решила сварить варенье сразу на три семьи. И нашла помощников для этого дела. Электрик с женой с интересом поддержали ее идею.

Еще можно было сыграть в настольный теннис, поглядеть на велосипед, недавно купленный соседом приятелем, почтовым работником, развозивший посылки на фирменном желтом автомобиле. Тот был большой любитель двухколесных машин. Он их холил и лелеял не хуже домашних питомцев и очень гордился каждым новым приобретением. Да мало ли…

Ленцы приехали в полдесятого. Вечер прошел без приключений. Все выспались, позавтракали и тут-то и началось.

С самого начала в этот несчастный день все пошло не так. Началось с того, что приболела хозяйка. Она чихала и кашляла. А потому гулять отправились, но втроем. По приходе с прогулки после обеда взялись было за сливы, но выгрузив их и, обмозговав дело, пришли к выводу, что, пожалуй, они не дозрели. Путь маленько полежат!

– Так что? Поиграем? Стол в саду, я сейчас шарики и ракетки принесу, – сказал хозяин, как вдруг… Легкий шорох, а затем стук крупных капель по стеклу и крыше оповестил всех о начале ливня.

С утра было влажно и тепло. Воздух неподвижен. О такой погоде говорят, что дождь висит. Но, видно, нитка оборвалась. Настроение окончательно испортилось. Гости и хозяева повздыхали и решили оставить все свои планы до другого раза. Ленцы собрались домой.

Марта позвонила хозяину, как было заведено – не надо ли что купить по дороге на бензоколонке, да и вообще, как дела? Мамедову, к слову сказать, нравилась такая забота.

Телефон в доме вызванивал венский вальс несколько минут, но никто не подошел. Видно, уехал. Ну и ладно, не беда и нечего волноваться. Захочет, позвонит сам.

Дождь все шел. В выходной день вечером многие возвращались из пригорода в Мюнхен, а потому ехать пришлось медленно, почти вдвое дольше, чем обычные тридцать минут. И когда они прибыли, уже смеркалось.

В доме было тихо и темно. Ленцы оставили в гараже машину и вошли. По боковой лестнице они поднялись к себе в квартиру на втором этаже, выгрузить вещи и переодеться. И так как было еще не поздно, принялись за обычные дела.

Генрих вышел в сад полить перед сном газон. Марта спустилась в кухню, которая вместе с главной столовой помещалась на первом этаже.

Она сразу заметила небольшой непорядок. Несколько отличий от собственных привычек.

Хозяин, консервативный до мелочей, обычно не трогал ничего. Он у себя в спальне и кабинете держал в холодильнике и шкафу еду и напитки и брал оттуда, что хотел, если приходила такая фантазия. Но в ее царстве? Очень редко… Впрочем, чего не бывает. Возможно, кто-то пришел.

Там не было ничего особенного. Разве… чуть приоткрыта посудомойка. А в ней две рюмки внутри. Она бы выбрала другие. Кстати, Чингиз, если задумает убрать за собой, ставит посуду в раковину. И еще. Тарелок нет, но два использованных прибора есть.

У Мамедова новая подружка? К этому ей не привыкать. Но если так, надо срочно поменять белье…

Для этих пустяковых наблюдений требовалось несколько быстро промелькнувших минут. Всюду по-прежнему было тихо. Казалось, нет ни души. У Марты, однако, с каждым мгновением росло тоскливое чувство тревоги. Как удомашней живности перед ненастьем. Разве они знают, почему? Или поняли слово – гроза? Что это с ней, просто предчувствие плохое? Нет, вот оно. По крайней мере, что-то определенное.

Посторонний запах, скорее приятный, чем нет, привлек ее внимание в конце концов. Откуда только?

В это время в кухню из сада, предварительно постучавшись, вошел Генрих. Между собой супруги обычно болтали на немецком.

– Шеф дома? – спросил он. – Нет? Знаешь, тянет дымком из бани. Может, кто был у него. Вчера бы –я не удивился. Шашлык! А так – он без меня ничего не включает. И то сказать, хозяйство не простое. У других только сауна, и хватит. А наш все себе завел. Тут тебе и парная, и терма эта – так и не знаю хорошенько, как ее называть…

– Турки зовут «хамам», – подсказала жена.

– То турки! А он в Тбилиси видел, еще в те, старые времена, – это раз. Дома у себя в Баку – это два. И в Турции, конечно, тоже. Я с мужиком говорил, который тут все отделывал. Он им пороху задал!

– И что, мужик остался недоволен? – поинтересовалась Марта.

– Я бы не сказал. Им с напарником было интересно. И платит наш хорошо. Не торгуется. Ничего не скажешь, красиво получилось.

– И я скажу – здорово. Где у него дерево мореное, где мрамор. А где эти ребята дощечки вделали. Из сандала, из самшита… пахнет, как в раю! – поддержала жена. Потом она потянула носом и добавила.– Но ты говоришь… Слушай, Генрих! А я ведь теперь тоже замечаю. Действительно, попахивает дымком. Чудно. И ты же знаешь его. Он среди дня просто так в воскресение… Непривычно. – Давай, сходи. Уж не искра ли какая, или что с электропроводкой. Может, мы горим?

Генрих вышел. Его не было минут десять. Когда он появился снова, на нем не было лица.

– Ты что? Случилось что-то? Ты почему… тебе помочь? Мне туда… – она не договорила.

– Никуда не ходи и ничего не трогай, – замотал головой муж и поспешил к телефону.

Генрих был человек, немало в жизни повидавший, и вовсе не паникер. В Мюнхене опыт работы хаусмайстером к тому же научил его действовать в форс-мажорных обстоятельствах. Он хорошо знал, что ему теперь делать.

– Полиция? Здравствуйте, говорит Генрих Ленц. Мой адрес «Берг ам Лайм 18». Это дом господина Мамедова, мы с женой – служащие собственника дома, тоже тут живем. Мы с полчаса назад вернулись домой и через некоторое время зашли в его комнату отдыха после сауны и терм. А… он там лежит. Он умер. Что? Нет, он холодный… Нет, я не трогал, но не сомневаюсь. Я позвонил сразу вам… но… должен я все же вызвать врача или… Вы сами? Да. Хорошо. Так и сделаем. Нет, ничего не взломано. Он лежит одетый на кушетке. Окна? Плотно закрыты. Только, похоже, он недавно ел. В комнате пахнет, словно там жарили шашлык. Что? Или гриль. Да, конечно. Мы будем ждать.

Марта в ужасе всплеснула руками. Ее рот приоткрылся, а лицо даже не побледнело, а как-то посерело от этого жуткого известия.

– Умер? Как – умер… Ведь он был здоров… и всегда… – Но это к делу совсем не относилось.– Что ж это будет? Что к делу-то относится или нет, теперь уж не ей решать.

А Генриху, между тем, сделалось нехорошо. Он плохо себя почувствовал. Его замутило. В кухне стоял узкий диван, и он на него прилег.

Полиция приехала быстро. Удостоверившись, что супруги ничего не трогали и больше в комнату не входили, они расспросили Генриха. Потом переглянулись. Один сотрудник надел шлем, напоминающий противогаз, принес из машины измерительный прибор и отправился в СПА, велев Лендам оставаться на месте. Вскоре появился врач.

– Угарный газ! – объявил, вернувшись, полицейский. – Вы, господин Ленц, обнаружили тело и вам нехорошо? Все правильно. У вас тоже легкое отравление. Вам окажут помощь. Как была закрыта дверь?

– Дверь? Мммм… У нас тут их несколько. Наша – на два поворота. Так же, как мы ее заперли. Дверь гаража… Да нет, обычно. А вот парадный вход… Не знаю. Мы через него не входили.

– Пойдемте-ка, посмотрим. Парадную дверь просто захлопнули. В чем и удостоверился полицейский, надевший предусмотрительно тонкие белые специальные перчатки.

– Так. Вызываем оперативную группу. Дом потом будет опечатан, можете ли вы где-то еще переночевать? Только не покидайте город. Вы понимаете, что нам придется еще снять подробные показания с вас обоих. Покажите, пожалуйста, мне ваши документы.

– Да, конечно. Мы… Марта, позвони родителям! Мы поедем ночевать к родным. Господин комиссар, запишите, пожалуйста их адрес. Телефон? Я сейчас продиктую вам все наши телефоны. Кому сообщить? Видите, это не так просто. Он не женат. Как? Подруга… У него, были разные подруги, но… Нет, нет, спутницы жизни, такой, чтобы тут жила… Такой нет! Но… я же только шофер, садовники… мастер на все руки. Я не его доверенное лицо. Нет, мне лучше. Хоть есть еще неприятные ощущения. Другое дело, жена… Я вас прошу, можно, вы с ней позже поговорите?

Марта полулежала в кресле. Пока муж объяснялся с полицией, она закрыла глаза и слышала все их разговоры словно издалека сквозь толстое тяжелое одеяло.

У нее упало давление. Голова кружилась. По всему телу разлилась вязкая противная слабость. Испуг и горе сменились безразличием. Она почти не ощутила укол, который ей сделал врач.

Прибыла бригада в защитных костюмах, их белые комбинезоны с крупными буквами «полиция» на спине делали их похожими на врачей и космонавтов сразу. Защелкали фотоаппараты, началась работа по консервации отпечатков пальцев – Марта в своем летаргическом состоянии ничего не видела. Тем временем, очередь дошла и до нее.

Главный – комиссаров от КРИПО было двое – негромко пробурчал второму.

– С пышечкой непременно поговорим! Глянь, как ее скрутило. Домоправительница, такая аппетитная, смазливенькая, да у одинокого мужчины…

– А как же, обязательно побеседуем. С одной стороны – она тут с мужем работала. С другой… Ну, если хозяин даже к ней и не приставал… – он глянул на Марту, прищелкнул языком и добавил, – в чем я сомневаюсь, так она ж не муж. Она точно знает больше про его подруг.

Их работа, собственно, только начиналась. Никаких следов насилия. Ничего не взломано. Но это – на первый взгляд! Богатый иностранец… Надо было установить причину смерти. После заключения судебно-медицинской экспертизы решить, что стряслось. Несчастный случай? Тогда выразить соболезнования и выяснить причины, чтоб он не повторился. А если нет, открыть уголовное дело.

Тело Чингиза увезли. Марта, казалось, уснувшая от укола, передернулась, когда взвизгнула молния специального покойницкого пластикового чехла, похожего на спальный мешок. Прошло еще часа полтора. И постепенно она тоже стала приходить в себя. Надо было жить дальше.

Врач осмотрел ее, предложил отправить в больницу до завтра, но не настаивал, когда муж спросил, а не лучше ли будет все же у родителей дома. Они созвонились и, немного погодя, отправились к Баумгартенам на машине. В доме Мамедова осталась только полиция.

Со дня смерти Чингиза Мамедова пролетело несколько недель. Детективы прилежно работали. Герман выделил двух человек. Это были ноги и уши. И они бегали: выясняли связи покойного, по своим каналам разузнавали о его финансах. Был он здоров или нет. И кто наследует – вопрос совсем не простой!

Если человек не стар и не болен и вдруг внезапно умирает, жизнь его ближних может обратиться в полный хаос. Нечто подобное вполне можно было ожидать теперь.

Чингиз – одинокий волк, бессемейный, не очень общительный чудак, живущий давно в Германии почти без языка. Строго говоря, без близких и без друзей… Он дела держал под своим контролем. У него были подчиненные, посредники, служащие, домашняя обслуга. Был еще Эрик на особом положении.

Эрик? Тот сидел в Петербурге. Его держали там дела, а, в первую очередь, маленькая Кира.

Эрик… А кроме него? Чингиза-то больше не было, а самые разные дела.... Например, где документы? Как, кому и сколько следует теперь платить? Где вообще деньги? Ну хорошо, слава богу – дом и участок его. За них плату не потребуют. Пока. Хоть расходы по обслуживанию, налоги. Ну, ладно, пока не до того. Но ведь есть вещи… да вот, хотя бы, похороны! На что и где хоронить?

Как только первое оцепенение прошло, море вопросов всплыло и принялось бурлить в голове бедняги Марты. Она искренне горевала. Несколько лет ее жизнь была устроена так удобно! Она с семьей жила как за каменной стеной.

Человек по натуре работящий и прилежный, она с удовольствием сделалась домоправительницей в таком отличном особняке.

Хозяин не вмешивался в ее дела – уже хорошо. Он был большой поклонник ее стряпни – еще лучше. Она же очень прислушивалась и присматривалась к его вкусам и старалась всей душой угодить ему и его гостям.

И потом… Что греха таить, Марте нравился Чингиз. Ей вообще нравились черноглазые брюнеты. Ей льстило, вдобавок, это его… неослабевающее внимание к ее достоинствам! Кто б не появлялся, какие бы подруги не возникали на мамедовском небосклоне, свою хозяюшку он не забывал.

Она была не ревнива, и он в ней это ценил. Ценил, что доставлял удовольствие. Что с него денег не тянула, ни о чем сама не просила. А еще – ее чистоплотность, честность и аккуратность. И баловал ее за это. Никогда не оставлял без подарков.

А бесплатная квартира? А сколько они с мужем отложили уже «на старость» из аккуратно капающих на банковский счет зарплат? А еда? Совсем не скаредный, он и слушать не стал, когда Ленц сначала хотели завести отдельное хозяйство.

Мамедов скомандовал.

– Марта! На базар ходить для всех! Купишь, что захочешь. Приготовишь для меня, для семьи, а когда потребуется, и для гостей. Надо будет что заказать, об этом поговорим. Деньги будешь получать на хозяйство каждый месяц. Муж у тебя непьющий, а то бы ничего не вышло. Захочешь в шампанском купаться, вот разве тогда…

Тут он засмеялся и прекратил на этом разговор.

И вот еще. Была бы она, курочка хохлаточка, которую он исправно топтал, Генриху плохой женой, Чингизу бы это не понравилось! Но мужу ней был ухожен, накормлен и обихожен! Что говорить. Очень они друг другу все подошли!


Большие новости


Петр Синица сидел в квартире мамы в самой маленькой комнате за небольшим письменным столом с настольной лампой над ученической толстой тетрадкой в клетку. У него были такие, когда он учился в университете. Все современные штуковины мирно лежали перед ним и спали. Он взял с собой в Мюнхен две. Плоский удобный легкий комп и айфон, оба компактные, легко помещающиеся в сумку через плечо и в карман.

Но теперь он хотел подумать. Он забрался как в норку в комнату для гостей, чтобы ничто не отвлекало.

Не прошло и нескольких дней, как все прояснилось. Покойный перед смертью выпил хорошего красного вина. У него именно такое стояло дома. Он принял – добровольно иль нет – сильное снотворное и уснул. Как раз такое снотворное Чингиз использовал сам. Его иногда мучили боли в пояснице. Он умер уже во сне, отравившись угарным газом. Да только откуда газ?

В доме имелась русская парная с печью. Но ее на этот раз не топили. Техническая экспертиза это точно установила. Хамам и сауна нагревались электричеством.

Зато в просторном помещении для отдыха с полом из мраморной крошки, креслами и ковром с подушками и валиками долго держался устойчивый запах жареной баранины. Спросили Марту. Однако, она об этом ничего не знала. Она показала, что шашлык Чингиз вполне мог пожарить сам. Он это даже любил. Но сам за собой не убирал. Прилечь бы мог. А спать всерьез пошел бы к себе в спальню.

В доме была кладовая, а там все необходимое для самых разных ухищрений, будь то гриль или что иное. Он делал это как раз непременно по субботам. И включал вентиляцию, если жарил мясо дома. На своем месте стоял мангал. На столе – тарелка, прибор и бокал. Но только один. Отпечатки пальцев на посуде были только Чингиза. В мангале, как и положено, лежали наполовину выгоревшие древесные угли, сбрызнутые вином.

Подробные показания дала и ее дочь Лина, которая в этом доме уже не жила. Эта худенькая девушка в джинсах с шарфиком на шее, с хвостиком светлых волос на боку, бледная и решительная очень толково и обстоятельно отвечала на вопросы. К удивлению полицейских, она одна знала, где у хозяина сейф.

Сама Лина прилетела из Амстердама на следующее утро с двумя сослуживцами из командировки. Тогда она и узнала от родителей… Вопросов к ней у полиции не было.

Петр, когда приехал… Он как думал? Посидит с недельку, в крайнем случае, дней десять сам, понюхает, даст задание здешним детективам и домой. А теперь что?

В конце концов, задание он дал. Остальное можно по связи. Сейчас все стало – не проблема. Ему самому. Да только поговорить с Ленцами, если они, конечно, согласятся. Он – лицо неофициальное. Они ему ничего не должны. Мюнхен – не российская глубинка. Люди знают свои права.

Ведь его клиент – Эрик. И то не напрямую, а через Михаила. Ну, значит, первое – поговорить с Михаилом и объяснить – открылись новые обстоятельства. Пусть скажет, какие у него соображения. С Эриком тоже надо бы связаться. Узнать, как продвигается дело в Питере. Может, они там что уже нашли!

Он, Петр, конечно, так просто сдаваться не собирается. Профессиональный интерес, да и натура не позволят. Он должен, хочет понять, что произошло…

Да! Есть две главные задачи, они же – возможности, продвинуться в деле вперед. И первая – похороны. Тут нужен человек, который знает среду. Он, Петр, и сам пойдет поглядеть. И людей Клинге возьмет. Вторая – узнать, есть ли новое завещание. И если да.. ..О! Если да, так это само по себе интересно. На редкость интересно! Мужик был здоров. Не был особо озабочен благополучием близких. И близких, как таковых, вроде не имел. Все в голос твердят, Мамедов был человек дремучий. На тот свет не собирался. С юристами....

Петр Андреевич хотел продолжить внутренний монолог словами – дела с юристами не имел, но призадумался.

Э, я скор на обобщения и умозаключения. Хоть сам этого не терплю. Чингиз, он был, без сомнений, противоречивый и необычный фрукт. Откуда я знаю… Мне в это тут не следует лезть. Просто попрошу Клинге узнать все, что можно, про завещание. И на этом пока закончу. Мы с ребятами проанализируем, что собрали. Сделаем промежуточный доклад. И поглядим. А я полечу в Москву!

Кстати… Как только полиция сообщила, что они предполагают насильственную смерть, стало ясно – похороны откладывались.

Уже Эрик дал знать, что быстро приехать не сможет. Выяснилось, что близких родственников у Чингиза не осталось. Как нет – официально – и детей.

В юридическом смысле слова не было узаконенного отцовства, с другой стороны – никто из отпрысков иск не подавал.

Ну вот, а теперь пора об этих детях поразмыслить, – вздохнул Петр и принялся писать. Он был человек консервативных привычек.

Итак. Старший его сын погиб на первой чеченской войне. Он был артиллеристом и сражался на стороне чеченцев. Второй по старшинству – преуспевающий крупный делец, нефтяник из Баку, не хотел знать Мамедова при жизни. Он его отцом не признавал. У его матери удачно сложилась жизнь. Она вышла замуж, а муж растил Гарика как своего ребенка.

Оставались младший сын и Лариса. Обеим женщинам Чингиз исправно помогал. Что касается Ларисы, тут хоть что-то известно. А младший… Нет, про него ничего не знаю. Пока! И, значит, слово Майскому. А как… Что такое? Да, может, совпадение?

Первым бросилось в глаза Синице в отчете Олега Майского как раз имя младшего сына.

Батюшки светы, малого-то зовут Роберт! В письмах, что Лариса выбрасывала… Ну-ка!

Да, Петр решил, что им следует срочно заняться. Он включил ноутбук и нашел материал, недавно полученный от Олега. Вот что он прочел.

Роберт, сын подружки Чингиза, которому повезло меньше всех, намаялся и намотался за свою тридцатишестилетнюю жизнь. Даже непутёвая мать Ларисы по-своему заботилась о дочери. А с Робертом поступили так. Родительница, певичка из не слишком успешного ансамбля, отдала его на воспитание родственникам и растворилась в бесконечных просторах развалившегося Союза. Никто не знал, жива она или нет. Чингиз в свое время навел справки. Он узнал, где живет ребенок. Нашел верного человека и посылал исправно деньги, пока тому не исполнилось восемнадцать. И все!

– Да. Не густо, – проворчал Петр, ну ладно, едем дальше. Что еще о Роберте? Родственники – честные люди. Они не обижали его, но и не любили. А тот оказался трудным, конфликтным и ершистым.

Он рос в Казани. С грехом пополам окончил школу, где без конца дрался и дерзил учителям. После чего сбежал из дома с компанией таких же безбашенных пацанов и колесил по стране, подрабатывая то тут, то там и подворовывая по мелочам.

Что он умел? Парень неплохо играл на бас гитаре. А еще был рослым и крепким. Однажды тренер пришел к ним в класс и предложил ребяткам заняться борьбой. Он пригласил нескольких, которые ему показались подходящими. Среди них подошел и Роберт. Это была удача. Впервые у парня стало что-то получаться! Если бы тренер через два года не ушел, кто знает… Но тренер – отставник уволился. А Роберт кончил школу и, как уже было сказано, из дома сбежал.

Ну, хорошо. Ничему толком не учился. Бродяжничал. А потом… Что потом-то? Где? Вот. Олег дальше писал так.

– Мы не все знаем. Есть лакуны. Но несколько лет спустя Роберт осел в Питере, нашел работу в баре, а потом и подругу. Она – сама спортсменка, гимнастка, переставшая уже выступать, работала в спортивном клубе. Тут он занялся бодибилдингом и преуспел.

– Так. Преуспел. И где же он теперь и что… О! Очень интересно, – Петр вытаращил глаза, – вот это номер!

Роберт с того момента, как переехал в Питер, относится к своему телу как к фруктовому саду, холит, лелеет его, регулярно и неукоснительно тренируется, он.... работает в ночном клубе стриптизером! Пригодилось и умение играть на гитаре. Придает особую пикантность на этой сцене. А, значит, Роберт этот…

Прекрасно зарабатывает, ни в чем не знает нужды, но… Э! Стоп. Во-первых, он в Питере. А во-вторых, что такое стриптизер? Это как балерина. Очень недолгая карьера. Даже танцор, балерун, акробат на манеже могут подольше продержаться. Если же он еще и альфонс… Да, вероятность, что это он писал письма, очень велика! Как ни мало информации, а все сходится. Он и Роберт, и родственничек. А раз так, будем действовать!

Эти Синицинские размышления прервал комариный писк. Пиликал Скайп. Звонил Клинге. На экране появилась его взволнованная физиономия.

– Питер? Привет. У меня для тебя новости. По делу Мамедова произведен арест. Я узнал по своим каналом. И, честно сказать, не ожидал. Видишь, они, то есть КРИПО, обнаружили разные отпечатки пальцев в его этой комнате на восточный лад. Ну, ты помнишь, где нашли тело. И еще на посуде. А потом сличили со своей базой данной. И, понимаешь, нашли… Необычная история, восходящая к временам ГДР. Можешь себе представить? Оттого и опечатки эти… Просто тебе, Джеймс Бонд и компания. Поверить трудно.

– Герман, Прости, я ни черта пока не понимаю, – изумился Петр.

– Ясно, не понимаешь! Ты погоди. Это не простое дело. Я тебе пока скажу, они провели красиво и оперативно несколько акций – опросили свидетелей, просмотрели камеры наблюдения и нашли. Все совпало. Опечатки пальцев на бокалах и посуде в посудомоечной машине – ну, все! А еще завещание подоспело. О чем я говорил.

– Эта персона… Ну, кого арестовали. Наследует львиную долю всего. Помнишь, у Мамедова дома был сейф. Так в нем нашли завещание в духе этого человека. Там два листка. Один на русском от руки. Этот он сам написал, а к нему приложен перевод. Но все по всем правилам заверено! Составлено года два назад. Я тебе сейчас самое главное коротко перескажу.

Петр слушал внимательно. Выходило, что из своего огромного состояния Мамедов распорядился выплатить значительные суммы детям. Всем одинаково. За ними следовала Марта. Она получила пожизненную ренту. Ее старший сын – одну из двух пивоварен в свое распоряжение. Мало того – в завещании Чингиз Эминыч Мамедов указал еще одного человека, имя которого знали Петр и Клинге. Это был старый Баумгартен! Деду было завещано…

– Стоп. Я отвлекся из-за важных вещей, но самое главное… – оборвал сам себя Синица, – Герман, – воскликнул он, – ты ж еще не сказал, что за персона наследует? Кого арестовали? Кто там, он или она? И как зовут? Или ты не знаешь?

– Знаю. Это женщина. Немецкая гражданка по имени Яна Вишневска. Она наследует вторую пивоварню и остальные деньги! О ней в вежливых стандартных выражениях сказано, что завещатель признателен ей за неизменную привязанность и верную дружбу. Сама она – предпринимательница, бизнесвумен, хозяйка пивного павильона.

Пивного павильона? А почему ты ее так круто…

– Э, брат, так ведь не просто палатки, а на «Октоберфест». «Визн-павильон», это тебе не…

– Да, понял. Совсем другое дело. Но при чем здесь Мамедов? Яна оказалась его подругой, о ней никто и не знал. Будто, он даже жениться собирался. Но и это еще не все. А что еще?

Еще? Ты просто не поверишь. На самом деле эта Вишневска… Верно, полька? Яна и фамилия… Ну, в Мюнхене полно поляков. А вот и нет! Это – псевдоним! Был вначале. Нет, ты вообще сядь. Или держись за что-нибудь крепкое. Приготовился?

– Не томи! Ну? Что еще такое?

– Эта Яна на самом деле родилась в Москве. Ее зовут Татьяна Балашова. Вернее – звали. Она сменила гражданство, имя, фамилию, и теперь… И теперь, КРИПО считает, что она укокошила Мамедова. Ну, хорошо. А можешь ты мне объяснить, почему? – глаза Синицы сделались круглыми и блеснули фосфорическим светом словно его давешний шарик.

Просто кот на охоте. Разве усы чересчур пушистые, – решил Клинге. Но таким мыслям не следовало давать хода.


Танька

Танька была девчонка веселая, хорошенькая и непоседливая. Мама ее растила одна – отца малышка почти не помнила. Он работал на Трубном и попал, бедняга, однажды под транспортер. Жив остался, но сильно был покалечен.

Дочке было года три, когда он скончался в госпитале. Мать, измученная и враз постаревшая почти не плакала. Она пробормотала сквозь зубы: «Хорошо хоть не дома…» И оглянулась, не слышал ли кто… Теперь надо было снова бороться. Таську растить. Она, вообще-то, сама говорила – рОстить. Так, как у них в деревне.

Ну, это тоже было давно. Теперь Клавдия жила в Москве, работала на том же заводе, и даже неплохо зарабатывала. Еще на работе была столовка – там кормили дешево, хоть не вкусно. Ей как вдове обещали садик заводской для ребенка в первую очередь, и может, даже через год путевку в Дом отдыха, если, конечно, норму будет выполнять, дисциплину не станет нарушать да вот еще общественную работу какую возьмет…

С этим, правда, похуже. Где время-то на нее? Работа сменная, в магазинах очереди, а дома постирушка, стряпня – то да се, но главное дочурка! Днем пока садика не дали с ней старуха соседка по квартире сидит, а все одно не дело без матери! Намедни валеночки не досушила, так и вышел ребенок гулять, а на дворе зима! Валеночки эти с галошками Тасеньке подарила тетка, Клавдина сестра. Вот на сестру и вся надежда! Ира-сестра совсем, совсем другая была…

В кого только их Ира такая уродилась? В большой крестьянской семье одна Ира была отличница. Это не такое уж диво у послушных, а то и боязливых детей. Они стараются! Хорошо себя ведут. Все, что надо выполняют, чтобы старших не сердить.

Но с Ирой было не так. Она училась, потому что хотела этого. Ей было интересно, все давалось легко, а кроме прочего доставляло удовольствие, когда хвалили и ставили всем другим в пример.

В деревне Редкино была неплохая школа. Золотая медалистка Ира, конечно, хотела в институт. Она посоветовалась со своими, потом в школе – благо директор рядом жила.

Надо было обо всем подумать заранее. Где жить? Значит, общежитие. А где оно есть? А диплом получит, так где работать? Учительницей! Учителя всюду и всегда нужны.

Судили рядили и решили подавать документы в «Ленинский пед» – так его тогда называли в отличии от другого. Тот второй для простоты звали – «Крупской». Сокращая, таким образом, длинное название – «Всесоюзный государственный педагогический институт имени Н. К. Крупской» до понятного, однако, родительного падежа всем известного имени собственного.

«Ленинский пед» и исторический факультет – для него Ире, как образцовой комсомолке дали характеристику лучше некуда. А исторический факультет… Это политическая ответственность! И, кстати, несколько предметов можно вести – историю, обществоведение… Что еще?

Пока довольно, – рассмеялась директриса. – А знаешь что? Можно в МГУ попробовать. Там же экзамены в июле. Просто для тренировки. Ну не пройдешь… Даже волноваться не надо. Просто пойдешь потом в августе и сдашь. Ну как?

Ира сначала растерялась. Как, в МГУ? Там, наверно, только одни москвичи… талантливые… особенные…

Еще чего! Ребята отовсюду приезжают. Со всей страны. Но это не главное! Мы же договорились – это всего лишь тренировка. Не сдашь? Плевать!

Она сдала! Ира набрала полупроходной балл. Таких на оставшееся место набралось пять человек. Но она – со своей золотой медалью была вдобавок секретарем комитета комсомола школы. В конце концов выбрали двоих – мальчик из Армении тоже с медалью оказался из Еревана.

– Из столицы… И кто родители? – спросил председатель приемной комиссии.

– Папа преподает физику в институте, а мама – врач.

– А девочка?

– Девочка из деревни. Мать доярка, отец – тракторист.

– Ну так о чем говорим? – устало пожал плечами председатель. Теперь бы сказали – это все равно, что главный выигрыш в лотерее.

Невозможно! Невероятно! Московский Ордена Ленина и т. д.!!! И место в общежитии, и стипендия, иии!!!

Ира не просто поступила. Она – способная уравновешенная прилежная девушка – и дальше хорошо училась, бегала лыжные кроссы, вела кружок в подшефной школе....

Она не задавала лишних вопросов при углубленном изучении Краткого курса истории Коммунистической партии СССР и снова выдвинулась как комсомолка, хоть локтями никого не расталкивала. К диплому она была уже…

Но не в этом суть. Куда важней, что на пятом курсе она вышла замуж за Лешку с Геофака, с которым познакомилась в студенческой экспедиции на Алтае.

Лешка был парень хоть куда. Он смотрел на румяную маленькую Ирку с высоты мысленных метра девяноста и посмеивался. Взрослый – в армии отслужил!

Не чета этим ребятишкам – он не только влюбился, а выбрал себе Жену, хоть вовсе не считал нужным ей о таких своих соображениях сообщать.

Служил-то он, собственно, во флоте, что означало по тем временам три года. И это ведь надо понимать – три года – как отдать на подводной лодке, где иногда больше пятидесяти по Цельсию в отсеках. Где даже выдают хлопцам красное вино! А это потому, что служба тяжелая и ответственная!

Ну, настало время объяснить – Леша был такого же точно роста как наше ВСЕ. Да, а вы что думали? Александр Сергеевич Пушкин вырос до ста шестидесяти шести сантиметров и… перестал. Насовсем перестал расти, но тогда люди были поменьше! Не то теперь…

И Леша расстраивался. Он ел морковку. Занимался гимнастикой с растягиванием. Читал книжки, а в них искал способ подрасти… Ничего не помогало!

А время шло. Однажды Леша влюбился в девушку не на шутку. На вечере, набравшись храбрости, он пригласил ее танцевать – Лена покраснела и отказалась. Он подождал и снова попробовал. А когда подошел в третий раз, Лена отозвала его в сторону. Она – стройненькая и высокая – потупилась, помолчала немножко и…

– Леш, я даже без каблуков… А сегодня мама мне лодочки принесла, я и надела! Ты ж мне до плеча. Засмеют, Леш!

Он убежал. Дело было в выпускном классе. Бросить школу? Конечно. Немедленно! Но отец… Ладно, он поговорит с отцом.

Отец – мужик серьезный, лет двадцать проработавший горным инженером, после чего… но о нем еще речь впереди – выслушал сына, не перебивая.

– Школу, значит, бросаем. Геологом… Геологом-то, стало быть, ты больше не хочешь стать? В Москву ехать? И в МГУ поступать? Ну, это, брат, твоя жизнь. Только… На что жить будешь?

Я нашу семью тебе позорить не позволю. Мать будет плакать. Я в городе не последний человек. И что же это – сын секретаря горкома школу среднюю школу не осилил? Сам ушел? А может, выгнали его? Проштрафился или из двоек не вылезал так и…

– Пап, – не выдержал Лешка, – я всегда без троек, не то что… Я же хорошо учусь!

– Э, брат, кто там разбирать будет – он украл, у него украли – слухи, это дело такое.... Аттестат не получил? Секретарский сын? Значит уж такой был оболтус – пробы ставить негде! Если тебе на это… Нет, брат, мне моя репутация… В общем, так. Пойдешь…

– В школу больше не пойду! – завопил Лешка, хлопнул дверью, выскочил на улицу и убежал. У него тоже был характер. Весь в отца, раньше бывало, говорила мама, шлепала его по еще круглой детской заднице, а потом целовала в яблочную упругую щечку.

Гроза погремела и прошла. Все проходит… Лешу перевели в интернат, где он через несколько месяцев сдал экзамены и получил аттестат. Но вместо Москвы с университетом он отправился на флот. Оказалось, маленький рост для подводника – преимущество. Он подумал, а может сделаться моряком? Надо посмотреть!

Упорный собранный Лешка, отслужив, впрямь, хорошо подумал и решил, что… Нет, это не для него! Подводник, да, мужская профессия. Так же, как геолог. А все ж таки… Вокруг всегда только одни мужики?

Но, шутки в сторону, эдак через полгода, когда школа начинает подзабываться, и ребята мечтают в увольнение хорошо погудеть, он в свободные часы снова взялся за книжки. И пусть моряк-подводник срочной службы и школьник-выпускник очень, ну очень разные виды деятельности, Леша Бобров к окончанию службы был неплохо подготовлен к экзаменам.

По иронии судьбы он тоже набрал полупроходной балл, но для ребят после армии даже в университете имелись определенные льготы.

Отец решил, что все к лучшему. Парень его, пожалуй, не подкачал. В Москве он никому не звонил – подождал, как сложится. Ну а теперь можно и помочь…

Когда Лешка нашел себе маленькую, прилежную отличницу Ирку и собрался жениться, уже зазвездившийся Первый секретарь из большого приволжского города особого восторга не испытал.

Совсем из простых… Даже и не москвичка…

Они с матерью приехали взглянуть. Остановились в гостинице Украина. Только устроились, Лешка с избранницей и объявились. Снизу Боброву позвонили. Как же! Просто так было пройти нельзя.

Когда они влетели в огромный просторный двухкомнатный отцовский номер, у бедной Ирки глаза разбежались от секретарского великолепия. Она здоровалась, смущалась, косилась на хрустальные люстры, красно коричневые узорчатые ковры и нарядную белую лепнину. А Лешина мать – видная крупная женщина с тяжелой русой косой, короной уложенной на голове, приветливо заулыбалась.

– Дети! А пахнет как хорошо – что это у вас?

И правда, по комнатам распространился сытный уютный запах свежеиспеченного теста.

– О! Подожди! Я тебе сейчас… Пироги с капустой! – старший Бобров потянул носом и вопросительно глянул на будущую невестку. Покушать Бобров любил. Его лучшая половина дома его не баловала. Главный бухгалтер на заводе, она – властная, красивая, хорошо знающая себе цену – одевалась с энтузиазмом и следила за гардеробом мужа, в дом приходила помощница убираться. Но еда? Ели по большей части на работе. Из распределителя еду порученцы привозили, «заказы» приносили… Как придется. Сама Серафима Ивановна не пекла. Но…

Ирка всплеснула руками и бросилась к большущему коробу, заботливо упакованному в бумагу, перевязанному веревочкой.

– Ой, я совсем забыла! Это мы с мамой напекли. Здесь и с капустой, и с грибами и рисом. А еще сладкие! Серафима Ивановна, Вадим Борисыч, пожалуйста! Они утром только что из духовки. Мы с Лешей укутали, Леша с вареньем любит… Мы с мамой и с сестрой вишневое варенье варим. С косточками и без косточек. Я косточки шпилькой вытаскиваю! – тараторила от смущения Ирка и не могла остановиться.

С вишневым вареньем? Да кто же не любит с вишневым вареньем пироги?

Мир налаживался. Девчушка – симпатичная, занятная и какая-то своя понравилась Лешкиным родителям.

Ребята вскоре поженились, пожили недолго в общежитии в комнате «женатиков», когда Вадим Борисыч решил – пора! И помог.

Им дали жилье в Черемушках, где до дома от метро топать надо было минут пятнадцать с авоськами и барахлом. Из окон виднелся перелесок и деревенька, магазинами поблизости и не пахло, но это было большое, неописуемо редкое счастье – своя отдельная квартира в Москве!

Ирку распредели. Она направлена была в Гороно – городской одел народного образования. Не прошло и нескольких лет, как ее приняли в партию, начали выбирать в партком и наконец, рекомендовали на повышение в министерство.

Все это время ее младшая сестра, нисколько не выделяясь среди деревенских ребятишек, училась спустя рукава, ходила на танцплощадку в клуб, переживала, как раздобыть новую пару капроновых чулок, а раздобыв, ее не порвать, да не перекрутились еще бы швы при ходьбе.

После школы она помогала матери по хозяйству, любила кур, а потом кроликов завела. Думали они уже кроликов этих не только на мясо, но и на шапки сдавать, как вдруг…

Выскочила сестренка замуж за их же сельского паренька, да и уехала с ним работать на завод.

Вот говорят – яблочко от яблоньки не далеко катится. Как посмотреть… Ирина мама, та считала, что дочка, видно, в прадеда счетовода удалась. Тот – грамотный, сметливый и толковый, был заядлым книжником и ни на кого в семье не похож.

Дед читал приложения к Ниве, газеты выписывал и делал из них подшивки по годам, одевался по-городскому. Детей своих хотел выучить…

Правда, тут нечто помешало – одни это событие назвали в последствие «Октябрьский переворот», другие иначе, не в том вопрос.

Правду сказать, из его пятерых детей те трое, что выжили, никакого интереса к образованию не имели. Ну, так и яблоки – один год на них большой урожай, на следующий яблоня, говорят, отдыхает. А еще через год, то есть через поколение, пришло время Ирины Федоровны Балашовой. К слову сказать, там пол деревни были Балашовы. Помещик когда-то был такой, Балашов. Ему принадлежало сельцо. И потому Клавдия в замужестве так Балашовой и осталась, поскольку и ее бедняга муж из их деревни был Балашов.

Про Клавдию мы уже знаем, она осталась вдовой и отцвела, не успев толком распуститься. Проворными умелыми руками, которые во всем были хороши – «и жать и ткать», она содержала свою комнатуху в чистоте, девчушка ее ходила в школу аккуратная с вышитым белым воротничком и вывязанными бантиками, утром завтракала крутым яичком и манной кашей с маминым вареньем, а после школы ее обязательно ждал обед. Этот обед…

Как Танька побольше подросла, она уже сама суп разогревала. Иногда и сарделька еще к обеду была. И тоже каша. Ее мама в сундук прятала. У них был сундук – туда, между одеял и подушек ставили алюминиевый котелок. Гречка полдня теплая оставалась.

Про всякие там кружки, спорт и языки какие разговоры? Клаве бы «юпочку» для Таньки да пальтецо справить, последить, не прохудились ли зимние ботинки… Но время шло и со временем тетя Ира, что обустраивалась и укоренялась в новой солидной жизни, за это потихоньку взялась.

Ира своих не забывала. Отца уже не было в живых. Мать состарилась и начала болеть. У сестры жизнь не задалась.

Как-то так получилось, что всем им не на кого было опереться, кроме нее. Ведь у Иры и муж, да не выпивоха и раздолбай как у иных – геолог, специалист по глубинному бурению. И сама-то она – работник министерства. Все было бы хорошо, только отчего-то у них не было детей…

Ирка, сделавшаяся Ириной Федоровной, к племяннице приглядывалась. Пока малышатина бегала по двору и играла в салочки и классики, она покупала ей мороженое и шоколадки. Из командировок, становившихся все интересней, привозила нарядные платьица.

Когда же Ирина поняла, что девочка растет способная, активная и пытливая, она решила перевести ее в другую школу. Танька хорошо успевала по всем предметам и быстро сделалась любимицей учителя английского языка. Значит, что? Английская школа – веяние времени, чего же лучше!

Тут и вышла первая закавыка. Рядом с Клавиной коммуналкой таких спецшкол не нашлось. Маленькую девочку не отправишь одну на другой конец Москвы! Ирины Черемушки от Марьиной рощи тоже семь верст до небес и все лесом. Кто ж будет Таньку водить?

Но Ира-то где работала? Правильно! В министерстве народного образования. Подруга, что занималась «по профилю», навела справки подробней. Может, они что пропустили? Но, нет! Ближайшая школа у метро Щербаковская находилась ни с чем не сообразно далеко.

– Ир! Слышишь, Ирина Федоровна, – подруга полистала служебный справочник, мне, что пришло в голову… Тебе приспичило обязательно английскую? А если так: важно же что – учительский коллектив, дети из семей… ну, не все чтобы с Трубного завода. А сам язык… Давай, пусть английский она дома с репетитором.

Ты это к чему? Математическую спецшколу я не хотела бы, у нас никто не…

– Стой, почему? Там совсем рядом школа с углубленным изучением немецкого. Я знаю директора – это голова. И у нее там не так, что – «полы паркетные, а врачи анкетные». Учителя знают свое дело, в самой школе порядок.

Ну как? Они раньше немного дальше были, а теперь новое здание построили и школу туда перевели. Так это всего несколько домов от твоей сестры. Я знаю район. У меня институтская подружка неподалеку жила.

Вот с этого все и началось. Танька приступила. Ей поначалу было все непривычно. В новой школе спрашивали куда строже, ее отметки тут же поползли вниз. «Хорошистка» сделалась троечницей, а это было неприятно. Если раньше достаточно было с ее цепкой памятью быстренько пролистать учебник и решить простенькие примеры, теперь этого не хватало.

Сами учебники другие, немецкий, соученики… Нетрудно блистать на общем сером фоне. Эти ребята и разговаривали иначе. Словно все были дети тети Иры… Она однажды прямо так и сказала.

Ирина Федоровна, конечно, фыркнула, прикусила губу, чтобы не рассмеяться и покосилась, не слышала ли, борони боже, сестра. Но призадумалась.

Она стала подсовывать Танюшке интересные книжки, чаще брать с собой в кино и в театр, нашла для нее кружки. И все понемногу наладилось. Девочка снова стала учиться хорошо. По окончании школы она выбрала Иняз, экзамены сдала с одной только четверкой по истории и… не прошла на дневной.

Этого никто из них не ожидал. Пока Клава плакала, а выпускница упрямо мотала головой – не хочу даже думать о другом институте.. .не знаю, не знаю, не знаю! К маме на завод пойду! Ирина Федоровна все продумала и организовала.

Вот что, мои дорогие! Отметки передаем на вечерний, я все узнала – там берут. А про завод забудь. Будешь работать секретаршей на кафедре немецкого в МИЭМЕ. Я договорилась.

И в ответ на слабый писк огорошенных родных: как это – на вечерний? Что за зверь – МИЭМ? Ой, я не умею секретаршей… Ой, боюсь! Следовали спокойные ответы.

МИЭМ – тоже учебный институт. Там несколько корпусов. Твой – на Павелецкой. Мой начальник их курирует ион… Словом, там тебя берут. Вечерний – в твоем же институте. Там необходимо работать. И по специальности. А не умеешь? Научишься! Ты через месяц приступаешь. И с понедельника на курсы машинописи пойдешь!

Долго ли коротко ли, но дело и тут пошло. Да так успешно, что по окончании института Таню, к тому времени проработавшую больше пяти лет на кафедре, взяли туда же на работу. Что было по тем временам редкостной удачей и для выпускницы университета. А уж для «вечерницы» неисполнимая мечта!

И она начала работать.

Что такое немецкий в техническом вузе? Лекций нет. Только семинарские занятия. В советские времена не учили говорить. С кем и когда? Студенты переводили тексты по специальности, сдавали так называемые «тысячи» – определенное количество печатных знаков по профилю. Кроме того были еще «тысячи» газетные. К примеру, суконный текст тогдашних наших – для немцев или же гэдээровских изданий.

Студенты блондинистую глазастую Таньку любили. Молодая, веселая, она влетала в аудиторию и, тараторя что-то на языке, чего они большей частью не понимали.

Зато – хорошенькая! Они заглядывались на нее и косились откровенно на аппетитные округлости, а той хитрили, чтобы она подошла поближе, если ей летом случалось явиться в открытой блузочке.

Редкостная удача понемногу превращалась в рутину. Зав кафедрой писала диссертацию. Надо было помогать. Сотрудники ворчали. А Татьяне доставалась больше других – она хорошо печатала. Это было в докомпьютерную эру доблестью довольно редкой. Ведь рукописи тогда и впрямь все писали от руки, а потом отдавали машинисткам.

Личная жизнь… Ну, за ней давно ухаживал один парень Виктор. Хороший инженер, подходящий человек и замуж уже пора…

Как вдруг случилось с ней во второй раз необычное. Позвонила тетя Ира и вызвала срочно с работы в министерство.

Господи! Танька не верила своим ушам! Можно отправиться в ГДР на полгода работать в какой-то тамошней конторе, где нужен человек, знающий два языка. Есть чиновник – большой бонза. У него огромный архив, который следует упорядочить. Требуется помощница.

– Что? Как? Почему от нас? Почему я? -вопросы кипели, вырывались белым клубящимся паром из Танькиных розовых губ сердечком и…

– Никаких подробностей! – отрезала Ирина Федоровна и сухо спросила, глядя необычно серьезно в серые в крапинку как перепелиное яичко глаза племянницы. – Таня, если ты ХОЧЕШЬ, я дам тебе список документов. Как соберешь, начнем оформлять. Подумай хорошенько. Место на кафедре за тобой останется. Командировка – это деньги. Но главное – неоценимый опыт и впечатления, которых ты тут…

– Да тетя Ирочка же! Конечно, хочу! Я перепугалась… нет, растерялась просто! Кто ж такое ожидал? И Витька, ты знаешь, он… все же полгода, это долго…

– А ты очень влюблена? – тетя Ира подняла бровь. – Поговори с ним!

– Я… да, поговорю. Можно, я список этот пока погляжу, вдруг я все-таки для такого дела не гожусь?

На этом месте эмоционального диалога Ирина Федоровна звонко рассмеялась и долго не могла остановиться.

– Мать моя – женщина! Да если бы ты им могла не подойти, кто бы с тобой разговаривал, моя дорогая? А теперь – брысь! У меня полно работы.

И точно. Через час у шефа назначен был междусобойчик. Надо было проследить за помощниками. Она и для него набросала небольшую речь, и для себя – остроумный тост в стихах. Ожидался зам министра, ему вручили медаль. Следовало поздравить.

Через несколько месяцев бумаги были собраны и отправлены «куда следует». Произошло и еще одно знаменательное событие. Танька и Виктор Афанасьев подали документы в ЗАГС. Было решено расписаться до поездки.

Но колесо Фортуны скрипнуло, сдвинулось и… пришло распоряжение ускорить отъезд. Свадьбу пришлось отложить.

Да, это был другой мир! Социалистическая Германия вовсе не походила на рай. Никакого изобилия! Все очень скромно, чтобы не сказать бедно. И все-таки, это был не СССР! Модно одетые раскованные молодые ребята, открыто целующиеся на улицах. Кафе и бары, куда ненадо было стоять в очередях. Модная же музыка без особых гонений и ограничений… Это было непривычно и необычно.

И продукты! Тоже скромно, без особого разнообразия, но опять-таки нет очередей за вполне приличного качества мясом и пресловутой, особенно популярной в родном отечестве колбасой…

Таня очень много работала. Она быстро убедилась, что ее понимают, только словарный запас оставлял желать лучшего. Ну, ничего. Особенно здорово помогало, что говорила она отныне на работе только по-немецки. Русских тут не было! На русском были только документы, которые следовало разбирать, каталогизировать и, следуя указаниям ее начальника, отдавать на уничтожение, либо распределить по соответствующим скоросшивателям и папкам.

Ссыльные, пленные, интернированные, дети ссыльных, умершие, отправленные назад на родину и нет…

Боже, она старалась не вникать, как только поняла, что это будет за работа. Таня Вишневская так никогда и не узнала, как случилась, что в качестве «русской» – посредницы выбрали ее.

Кто-то решил, что нужен «невовлеченный», нейтральный человек? Что неплохо убить сразу двух зайцев – устроить стажировку для преподавателя немецкого и получить для деликатного дела носителя языка?

Примерно так. Вышло почти случайно – при дружеской встрече на «высшем» уровне зашел такой разговор. Дальше по нисходящей решали, кому сделать большое одолжение. Все же надо было работать – лентяй из детей сановников не годился. Надо было и знать немецкий, что сделалось среди избранного потомства теперь немодным. Ну вот и…

Очень способная, с отличным музыкальным слухом, прилежная и приветливая, Таня понравилась пожилому господину Бауеру. Встретил он ее вежливо, но с холодком. И сначала помалкивал, приглядывался. Затем помаленьку стал расспрашивать – о ней самой, рассказывать – о себе и Конторе. Она охотно отвечала и впитывала как губка язык, не стесняясь иногда переспросить, записать новое слово, попросить привести вместо непонятного синоним, а нет, так объяснить его смысл.

Она умудрялась все это делать в меру, чтобы не мешать работе, не утомить шефа и просто не надоесть. Вскоре оказалось, что шеф ждет вопросов, а если она молчит, рассеянно снимает очки, ерзает и смотрит на помощницу с недоумением и укором.

На работе – сотрудники между собой говорили обычно: «в бюро» – царила дисциплина и спокойная доброжелательность. В обед они собирались в особой комнате, похожей на столовую и на кухню сразу. Там была плита, чтобы еду разогреть. Стояла общая посуда. Можно было и кое-что купить – приезжал буфетчик на смешной маленькой расписной машинке с надписью – «бротцайт».

Надпись Танька сначала не поняла. Она многого тут не понимала и не только из-за языка. Всюду полно специфики. Начнешь в лоб переводить, получишь чушь. На этот раз спрашивать не хотелось. Брот это хлеб. Цайт – время. Время хлеба, получается? Но позже прояснилось. Ближе всего, пожалуй, туристско-военное слово «перекус». Ну, они и перекусывали.

Чаще, впрочем, приносили еду из дому и садились все за длинным столом, покрытым голубой клеенкой в мелкий цветочек, за которой дома народ давился в очередях.

Сотрудники открывали свои коробочки с едой и болтали, она больше слушала. Они рассказывали о домашних делах, о детях – все были много старше.

Старше? Когда кому двадцать пять, даже чужие тридцать выглядят солидно. А тридцать пять? И вместе с тем: ну что это за возраст для женщины? С нашей – теперешней точки зрения. А для мужчины даже тогда в середине восьмидесятых?

Ему исполнись тридцать четыре года за месяц до Танькиного появления у него на рабочем месте. Он был женат. Жена дома воспитывала детей. Старшему Гюнтеру было уже пять, дочке Софи два годика. Семья жила в домике под Дрезденом, доставшемся жене от родителей. И она, парикмахер на дому, даже сохранила прежнюю клиентуру.

Все было хорошо. Надежная работа у Штефана, Катарина – любящая мать и преданная жена, верующая, усердная прихожанка Евангелической общины. И вдруг…

На пятницу выпал свободный праздничный день и вместе с выходными, которые здесь называли одним словом – «вохененде», что значит – конец недели. Их получилось аж три. И в «конторе» устроили поездку на природу для сотрудников.

Такие вещи там были приняты. Народ их любил, если не было между собой очень уж скверных отношений. Все принялись готовиться, обсуждать предстоящую погоду, что взять с собой, и с удовольствием распределять, кому что купить.

И погода не подвела – весенний день, еще не очень теплый, выдался на редкость солнечным. Небольшой белый с синим, речной уютный кораблик пыхтел по реке, не спеша, двигаясь вдоль зазеленевших берегов. Он приветствовал коротким гудком встречные суда, а компания пассажиров, смеясь, тоже махала им руками.

Вода искрилась. Народ надел темные очки, а куртки снял. Тут носили брюки и джинсы куда чаще, чем в Москве. Танька тоже охотно джинсы надевала. Но она и платья любила, и сарафанчики, а больше всего – короткие детские такие расклешенные юбки с кофточками и маечками. В них она выглядела совсем уж молодой. И не то что за студентку из своего же института, но спокойно за старшеклассницу бы сошла. Благо старшеклассницы с их боевой раскраской не стремились выглядеть помоложе…

И она так упаковалась, чтобы к любому повороту быть готовой. Белая блузка из шитья с темно красным, отделанным таким же шитьем сарафаном для солнечной погоды. Куртка ветровка, тонкий спортивный свитер с черными брючками – если похолодает.

У нее был купленный здесь алый рюкзачок из плащевой ткани. Невесомый, прочный, вместительный, он складывался в малюсенькую сумку на молнии. В него все великолепно уместилось! Еда – было и у нее свое задание, она приготовила салат – косметичка, носочки, шапочка…

И поутру, когда еще прохладно и у реки дует свежий ветерок, Таня – белый верх черный низ – в куртке и кедах, на голове бейсболка с широким козырьком – ничем не выделялась из большой группы оживленно гомонящих сотрудников.

Но вот все расселись, поездка началась, день брал свои права, солнце стало пригревать сильней. А когда позавтракали, оказалось, что шеф взял с собой аккордеон…

К Таниному удивлению этот инструмент был в Германии очень популярен. Впрочем, она много чего узнала – позже… Не только про аккордеон и блины.

Шефа стали просить поиграть. Он, не ломаясь, расстегнул красиво инкрустированный футляр, сверкнул перламутр, зазвучала музыка и… все запели!

Они пели, стройно и музыкально, поющие хорошо знали слова, она с удовольствием слушала и думала, что музыка и пение занимают тут куда больше места, чем дома. Поют дети – сами без принуждения, часто. Поет молодежь и вот взрослые поют и играют. Ей нравилось!

Сидели все сначала в закрытом салоне. Но ближе к полудню, конечно, высыпали на палубу. Танька решила – пора. Она незаметно удалилась со своим рюкзачком в комнату «для девочек» и переоделась. А когда снова появилась…

Невыразительный хвостик превратился в шелковистую белокурую волну до плеч с челкой до красиво изогнутых бровей. Она подкрасилась, чего обычно не делала на работе. Сияющие большие глаза улыбались. Белая открытая блузка с короткими рукавами оттеняла золотистую кожу, а яркий сарафан подчеркивал талию и удачно открывал стройные загорелые ножки в плетеных сандалиях с лакированными ноготками, похожими на спелые ягоды.

Превращение всегда скромно, по-деловому и корректно одетой сотрудницы было так разительно, что народ остолбенел. Кто-то зааплодировал. Другие подхватили.

Как приятно! Ее с удовольствием разглядывал «и стар, и млад». Но один взгляд… Она сначала даже не поняла. Возникло чувство, как бывает, если горячий солнечный луч дотронется до кожи.

Греет? Нет, жжет. Беспокоит. Тревожит. Кто? Ах, да это же…

Курт, когда она вернулась назад, смотрел на рябь за бортом. Но зааплодировали, он повернулся на звук и испытал… Ему, почудилось, он ослеп. Словно вспышка. После этого случилась нечто, не поддающееся логическому объяснению.

Весенний день – корабль, сослуживцы, окрестности, музыка, разговоры и смех… Исчезло все. Осталась только она.

Но кто? Танья – как они ее называли? В строгом сером костюме с гладко причесанной головкой, старательная практикантка, что смотрит Бауеру в рот? А тот и рад, зануда.

Сама – молоденькая. Ничего особенного. Но с ней не так просто объяснится, а если работа срочная, это действует на нервы. И вот… Она? Полдороги Курт, потрясенный, молчал и сидел в углу, что было на него совершенно не похоже. Тем временем прогулка продолжалась, они сошли на берег, отправились гулять, устроили пикник, опять пели и даже немножко танцевали под аккордеон. А когда вернулись на корабль и приплыли домой, выяснилось, что им назад по дороге.

Курт приехал на машине. Его трабант был припаркован на пристани. И Бауер, заботливо опекавший Таню, спросил, не подвезет ли он девушку. Ведь она устала?

– Что Вы по этому поводу думаете, Танья?

«Танья» была совсем непротив. Курт же, решивший раньше, что ослеп, теперь едва не оглох. Он не верил своему счастью.

Парень пробормотал в ответ несколько вежливых слов и… едва удержался, чтобы не схватить ее в охапку и унести в машину.

Они двинулись по вечернему Дрездену, у него дрожали руки от напряжения и он с трудом заставлял себя поддерживать хоть какой-то разговор.

Но вдруг разговорилась она! Ее – вдруг – отпустило! Легкий туман укрыл настоящее – Германию, не такой уж свободный язык, ответственность командировки, когда одни чужие люди вокруг…

Она ехала НА МАШИНЕ – машина была из всех знакомых людей только у тети Иры. Рядом сидел сослуживец – очень, признаться, симпатичный парень, до сих пор явно не видевший ее в упор.

И вдруг! Как волнуется! Как смотрит – таким взглядом можно бы зажечь сигарету, не надо спичек… ну разве не приятно? И Танька расщебеталась, забыв про грамматику, о том, о сем.

О прогулке. И о своих треволнениях тоже. А еще – как училась, как еще школьницей с немецким боролась. И, кстати, о всяких дурацких стишках, которые зубрили в школе, вместо нужных вещей:

Нет, ну ты представляешь? «Майн брудер ист айн тракторист ин унзерер кольхозе»! Разве в ГДР есть колхозы? Или вот, еще лучше:

Айн, цвай, драй, фир -Ин ди шуле геен вир; Ин ди шуле коммен вир -Унд бекоммен фюнф унд фир!

Танька глянула на Курта, который ничего не понял, но больше оттого, что плохо соображал, и принялась хохотать.

– Ой, ты не знаешь, ведь у нас лучшая отметка пятерка, а у вас – единица. Мы это все вместе дружно скандировали! Гордо так! Ну что, опять не понимаешь? Идем в школу и получаем самые плохие отметки!

Они как-то незаметно перешли на ты. А он думал только, что эта проклятая дорога скоро кончится, и тогда…

– Танья… Как ты смотришь на то, чтобы часок посидеть в кафе? Еще рано. Если ты не очень устала, я… тут недалеко, за углом отлично варят кофе, – хриплым голосом с трудом выговорил Курт, прервав ее на полуслове. Таня подняла глаза. Они потемнели и округлились. Ответить небрежно от чего-то тоже не получилось.

Они вышли из машины, которую он забыл закрыть. Завернули за угол и под ближайшим каштаном принялись целоваться так, что у нее распухли губы. До кафе они все же добрели, но минут через тридцать, держась за руки и останавливаясь на каждом шагу, вернулись в автомобильчик, который, сорвавшись с места, рванул за город, в летний домик двоюродного брата Курта.

Мотор чихнул, трабант подпрыгнул, вильнул, но выправился и скрылся, затерявшись вдали.

Курт позвонил домой и что-то соврал. Ей такого не требовалось. А потому это продолжалось два дня и две ночи почти без перерыва. И без того постройневшая в Германии Танька похудела на три с половиной килограмма, ее глаза лихорадочно блестели, скулы выступили, а тени от густых ресниц сделались синими как ночь.

Вода в летнем домике была, еда – нет. Они не заметили. Порой ей делалось холодно, она путалась укутаться, что-то набросить, но слышался хриплый от страсти голос:

– Танья, сними! О, любимая моя, сними и иди сюда!!!

В понедельник пришлось явиться на работу, хотя ходить она почти не могла. До двенадцати как-то додержавшись, Таня взяла тяжелые скоросшиватели со стола и понесла к стеллажам. Скоро обеденный перерыв. Еще чуть чуть и…

Теперь следовало подняться на три ступени по складной лесенке. Первый шаг, второй… Она подняла руки. Остальное рассказали сотрудники потом.

Папки грохнулись на пол, счастье, что не прямо на голову, а рядом. Но на этом везение кончилось. Она упала в обморок от нервного истощения, а может, и голода, ударившись о стоящий рядом стол.

Прийдя в себя, Таня увидела перепуганных сослуживцев, шефа, а минут через десять и бригаду неотложной помощи, которая, поколдовав и измерив, что можно и нельзя, и вкатив укол, уехала, строго настрого велев завтра явиться к врачу.

Ее отправили домой на такси, шеф велел отлежаться и объяснил, что ей выпишут бюллетень. Дома она кое-как дотащилась до постели и провалилась в сон. А вечером в дверь позвонили. Приехал Курт.

Он каялся. Говорил, что виноват безмерно, он же взрослый. И он женат. И уж совсем непростительно, но он не знал, но она ведь…

Да, «Танья» двадцати пяти от роду, советская девушка-москвичка этой самой девушкой и была в прямом физиологическом смысле слова. Испытав горячую волну безумства, она с изумлением осознала, что, несмотря на боль, почти не заметила, как все получилось, словно иначе было просто нельзя.

Он поил ее куриным бульоном, затем чаем с птифурами, с детским энтузиазмом варил какао и готовил ужин. Он обещал себе и ей, что надо ее беречь, завтра к врачу, о близости не может быть и речи… Затем признался, что отправил себя в командировку, а потому поедет к друзьям. Так будет правильно. Лучше! И… остался у нее.

Они поспали часа три, после чего все началось сначала.

Так продолжалось до пятницы. В субботу ему надо было непременно домой. Но уже вечером события приняли крутой оборот.

Таньке стало плохо – стошнило раз и другой, она пошла в ванную и не дошла – снова обморок. Тогда, недолго думая, Курт отвез ее в больницу, где качая головой, врачи вынесли вердикт «сотрясение мозга» и поместили незадачливую практикантку в палату, сказав, что о выписке в ближайшие две недели нечего и думать.

На следующий день, не будь всех этих происшествий, можно было отметить ровно полгода, как Таня приехала на работу в Дрезден разбирать дела интернированных и пленных солдат…

Потекли дни. Прошло не две недели, а три и у нее появилась новая тревога. Еще немного, и она, поговорив с лечащим врачом, решилась.

Сестра отвела Таню в кабинет. Одну ее не отпускали. После осмотра она дрожащим голосом переспросила.

– Доктор, а вы уверены?

– Я – да. Но бывают всякие чудеса. Приходите еще через неделю, мы опять сделаем анализ, я вас снова посмотрю и тогда уж…

Но и через неделю результат вышел тот же самый. Таня была беременна.

Ну, что тут рассказывать… Штази работала очень хорошо. Никакого скандала! Таня, пролежав, еще неделю выписалась и спустя пару дней вышла на работу. К тому времени капитана Курта Коха, который на службе ходил в цивильном платье, и впрямь отправили в командировку. И далеко. ГДР в содружестве с Большим братом поставляла вооружение дружественным странам в Африке. Тамошние специалисты нуждались в консультантах!

А практикантка в свою очередь, проработав еще около месяца и получив безупречный отзыв от шефа Бауера, который и бровью не повел, но искренне огорчился, отбыла восвояси.

Она вернулась в Москву и первым делом коротким, четким разговором покончила раз и навсегда с инженером Афанасьевым.

Затем отправилась на работу и подала заявление. Она, повысив квалификацию, рассчитывает на большее!

Зав кафедрой опешила от напора своей недавней «вечерницы» и призадумалась. Она знала про командировку, понимала, где Таня работала. И потому… Обещала. При первой возможности… Но девчонка какова? Изменилась, словно вылупилась из яйца, да сразу с коготками!

И она не ошиблась. Это была другая Таня. Она намеревалась рожать! С теткой поговорили и наметили план компании. Работать продолжать. Не волноваться, следить за здоровьем, питаться, как рекомендуют врачи и....

– Танька! – Ирина Федоровна решительно положила руку на плечо племянницы, но голос ее звучал непривычно мягко. – Вообще в голову не бери пока и готовься. Мы с дядькой твоим посоветовались, а он-со своим отцом. Вступишь в кооператив, и все тебе поможем! Ой, ну перестать, детка! – осеклась тетка, так как на этом месте Таня молча заплакала.

Слезы катились у нее по лицу, она даже не пыталась их унять, а только сжимала сильнее губы.

– Теть Ир, я… сейчас перестану… это в первый раз. Я голову ломала, что негде жить, а ты…

– Да на что родственники? Не тушуйся! Или мы не начальство? А свекор мой? Я тебе квартиру зубами вырву.

– Но деньги…

– А это уж не твоя печаль! Ну? Работа есть, и какая работа! Сама – картинка, родные тебя любят… А время пройдет, и я справки наведу… Я обещаю тебе… Только подожди!

Что же, ждать, так ждать. Наступило лето. Зацвели липы, полетел тополиный пух, у студентов начались каникулы. Они разъехались кто куда. Многие в стройотряды – подзаработать, что бог пошлет, в походы, на дачу, реже к морю и на пляж. А в институте стала набирать обороты приемная кампания.

В самой комиссии требовались разные люди. Таню тоже привлекли. У нее была организационная часть. Еще она помогала «русалкам», приглашенным преподавателям, функция которых была заниматься сочинением.

Чувствовала она себя вполне прилично, выглядела – тоже, почти не поправилась. Никто ничего не замечал. В начале августа, когда поступление и все с ним связанные коллизии были в самом разгаре, Таня решила подумать о подходящей одежде. В начале семестра осенью она должна округлиться. Надо купить что-то подходящее – скрадывающее, удобное и элегантное одновременно. Чем меньше вопросов и подозрений она будет вызывать у студентов и коллег, тем полезней для нервной системы. А значит для будущего малыша.

Был теплый день – не жаркий, ясный, безветренный, когда приятно пройтись по городу пешком. Таня приехала на Проспект Мира. Там много магазинов, которые она знала и где можно бы, если повезет, купить. А что? Платье? Брюки? Да, свободное платье, это всегда хорошо. Надо посмотреть. Может, еще блузу свободную, пуловер… Вообще, денег не так уж много и… Вот идея! Она закажет сшить сарафан! А под него можно менять кофточки, надеть, что хочешь. Ну, хорошо, а сейчас вот платьице. Его можно точно померить!

Она прошла в примерочную, захватив выбранное трикотажное платье красивого темно синего цвета, и собралась снять свое, как вдруг… Резкая боль пронзила позвоночник и отдалась внизу живота так, что у нее потемнело в глазах. Она не сдержалась и закричала. Потом еще раз…

Подбежавшая на крик продавщица увидела молодую красивую женщину с посеревшим лицом и закушенными от боли губами.

Скорая приехала быстро, благо недалеко за углом располагалась большущая клиническая больница.

Э, да тут… Жор, давай носилки. Она кровит, – не особенно понижая голос, скомандовал один медбрат другому.

Через несколько дней больную гинекологического отделения Московской областной больницы Татьяну Вишневскую родные доставили домой.

Таня поступила с кровотечением. Выкидыш предотвратить не удалось. После необходимых процедур, немножко отлежавшись, она… Да, уже одна, не надо беречь себя, думать о будущем в связи с прибавлением семейства, зато надо… дальше жить.

Надо! Она должна! Как-то и где-то. На что-то, с кем-то почему-то. Это слишком. Невыносимо и нестерпимо! И отчего, собственно, должна? Почему и кому она должна?

Третья за короткое время Таня жить совершенно не хотела… На дворе, между тем, был конец восьмидесятых. Это значило – ветер перемен, время надежд, всеобщего возбуждения, грандиозных изменений, перемещений, взлетов, падений и кутерьмы.

Кто в Москве, превратившейся во всемирный центр новостей, тогда интересовался Германией? Каждый день приносил потрясающие известия, немыслимые еще совсем недавно. Падение берлинской стены, объединение этой страны… Москвичам было, ей богу, не до того. Слишком собственная жизнь стала полна!

Таня, та, заметила… Но… Как переменилась хорошенькая хохотушка, прилежная и толковая молодая ассистентка кафедры иностранных языков! Словно во сне ходила она на работу, выполняла, что должно, но из нее словно воздух из яркого воздушного шарика, ушла радость и веселая энергия. Ей казалось, что она завернута в вату. Звуки внешнего мира доходили, но очень слабо. Ничего не хотелось. Даже печаль… Она была скорей пассивно равнодушна, чем опечалена.

Таня худела, бледнела час от часу, на работе еще как-то держась, но дома она сидела, не двигаясь, часами, а в десять с таким же безучастным лицом укладывалась в постель.

Раньше бы сказали – шуршали листки календаря. Нет, календаря у них не было, но дни складывались в месяцы, незаметно перетекая в годы.

Время шло, а ничего не менялось. Советский Союз приказал долго жить – она, по-прежнему безучастная, пожала плечами. Ирина Федоровна с мужем открыла магазин, а затем и ресторан, где свекор, секретарь райкома, а ныне пенсионер, сделался директором – Таня почти не заметила.

Но с этого началось. Однажды тетя Ира, страшно занятая тысячью новых проблем, преодолев вялое сопротивление, приволокла все-таки племянницу к себе.

– Танька! Нам нужна помощь! – храбро начала она сочинять, на ходу воодушевляясь. – Мы расширяемся. Ищем контакты, мы хотим опыта набраться, поставщиков надежных найти.

– Да ты слушаешь? – сердито оборвала она себя на полуслове. – Ты хоть знаешь, что у нас за ресторан? Тебя же никуда не вытащишь! Таньк, ну проснись!

Они придумали это сообща. Гибнет девка! Чем дальше, тем меньше человеческих контактов. Не хочет ничего. Даже не тоскует, а угасает. В то время о депрессии уже знали. Но не очень брали в голову. А это депрессия и была, депрессия в квадрате.

– Ну? Не надейся, я от тебя не отстану, а значит, слушай лучше, – Ирина потрясла Таню за плечо,– Мы сначала за образец взяли чешские кафешки, где жарят шпекачеки – такие колбаски-сосисочки, и пивом запивают. Пошло хорошо. Но в последнее время я все слышу – в таком роде куда лучше дела делают в Баварии. Пиво разных сортов, колбаски такие и сякие. А главное, мне самой – я же там была -понравился антураж. Это для наших мужиков не довод, а для меня – да! Я все организовала, развернула, я… Тань! Я договорюсь в институте. Я и раньше… Ну а сейчас и вовсе не проблема. Ты уйдешь в отпуск за свой счет насколько надо. Я тебя в командировку посылаю от нашего объединения вместе с двумя молодцами, которые будут у тебя на посылках. Редкостная ситуация для работодателя, знаешь ли. Деньги у меня есть!

Деньги, и правда, были. Уже большие деньги. А посему не особенно и упиравшаяся племянница в сопровождении двух бойцов пивного фронта вскоре прибыла в Мюнхен и поселилась в небольшом пансионе «Хирш», что означает – олень.

Разместились. Заняли два удобных номера, правда, на разных этажах. После чего, заказав экскурсию по городу, Татьяна потаскала ребят за уши по двум трем картинным галереям, а в великолепном огромном «Немецком музее» всевозможной техники и разнообразнейших средств передвижения от царя Гороха до наших дней даже рискнула ненадолго оставить одних.

За хорошее поведение молодцам было обещано сходить на футбол на игры Лиги, а потому они исправно явились в отель, позволив себе только по порции мороженого, которое сумели купить, выразительно жестикулируя и тыкая пальцами в яркую витрину.

Дальше Таня стала обзванивать посредников по поручению тетки. Она договаривалась о встречах, передавала поручения, вела записи, выслушивая советы. Молодцы же побежали по магазинам. Они полюбовались, облизываясь, на спортинвентарь. Помечтали о тряпках. Навестили пару раз секс-шоп и долго обсуждали увиденное, хихикая по углам.

Хотелось, конечно, большего! Но узнать, где бордель, к несчастью, было не у кого. Не Таню же спрашивать.

Здоровые, энергичные вполне дремучие эти мальчики из тех, что по-русски со словарем, на всех других языках изъясняться решительно не умели.

А Таня начала потихоньку просыпаться. Языковая среда требовала вспомнить все, что прежде знала. Подчиненные – внимания и помощи. Чувство ответственности за порученное дело и теткины деньги… Да, опыта никакого, но надо попытаться, по крайней мере!

Сперва мальчишки. Им было сказано – слушаться! Ей – командовать. Обещано, что эти архаровцы во всяком случае не пьют, поскольку дома всерьез занимаются биатлоном. Но если что, велено было тотчас рапортовать. И она, с недельку подождав, четко сообщила.

– Замечу вас в подпитии, голуби вы мои, позвоню в Москву! Завтра вместе пойдем по ресторанам. Работа вкусная. Будем пробовать. Я поговорю, спрошу разрешения, а вы станете записывать. Фотоаппарат не забудьте!

Мальчишки были дальние родственниками свекра тети Иры. Предполагалась в нынешние трудные времена приспособить их к делу. Пусть посмотрят, поучатся. И для начала....

Ох, как много оказывается на белом свете разных жареных и вареных колбасок! А почему одни белые, а другие красные? А эти – пестренькие какие-то. Это что же там еще внутри? И почему эти белые – толстенькие так странно подают – в фарфоровой чаше, накрытой крышкой? Мясо, кстати, белым же не бывает?

Таня терпеливо переводила. Колбасок, правда, море. Внутри у них чего только нет – травки, сыр, пряности, шпик, конечно. И мясо разное – чаще свинина, потом говядина, а иногда смесь. А белые – это местная баварская гордость. Их варят, вернее, нагревают, не торопясь. И подают в супнице, в горячей воде, чтобы не остыли. К ним полагается особенная такая сладковатая горчица. Горчиц тут тоже, кстати, не счесть.

– Ой, блин, Жорка, смотри… да не туда, дядька несет огроменную штуковину! – Генка ахнул. Соседи оглянулись.

– Ага! Ну, будете себя хорошо вести, я закажу. Эта штука называется…

– Ой ты! Ее от кого, то есть я хотел сказать, что это зажарили? Красиво как! И пахнет, и корочка такая – слюнки текут, мы хоть и поели, а все равно!

– Погоди, Ген! Татьяна Григорьевна, извините, как вы сказали?

– С вами скажешь, орете, как оглашенные, словно дикие кочевники! Это кусочек свиной ножки, его так целым куском запекают. «Хаксе» называется.

Всю разнообразную снедь публика запивала, преимущественно, пивом. Таня пиво не любила. Она его и в Дрездене не пила, и тут, ясное дело, не жаловала, но надо же было разобраться? Пиво, оказывается, тоже разное бывает. А она и не знала… Ну, хорошо, крепкое и не очень, это хоть понять можно. А почему разный цвет? Она до сих пор на это внимания не обращала. Да и к чему? А оно, пиво это, какое-то светлое, темное, пшеничное, августовское – это только по названиям, если дословно переводить. Но вот еще, бог ты мой, «заячье пиво» имеется! Нет, так дело не пойдет.

Таня несколько растерялась. Человек добросовестный, она отнеслась серьезно к теткиному поручению. Они с ребятами ходили из ресторана в ресторан. Она внимательно читала меню.

Мальчики фотографировали интерьеры. Они пробовали, что казалось новым и интересным. Пиво.С этим следовало быть осторожной. Она решила переписать сорта и цены. Ну и заказывать иногда, в конце концов, этим парнишкам ведь хочется. И привести образцы. Вот поговорит с теткой по телефону, они решат.

Всем троим было интересно. Но спустя несколько часов, обойдя пяток ресторанчиков, несколько пивных погребков и выпив кофе со странным названием «эспрессо», которое так и хотелось переврать, все устали и с удовольствием побрели назад в отель.

Таня приняла душ и прилегла с намерением через часок позвонить в Москву. А мальчишки… Ну, не такие уж они были мальчишки, по крайней мере в собственных-то глазах!

Около двадцати. Двоюродные братья и закадычные друзья. Вместе окончили техникум. Вместе сдали на права. Вместе приехали в Москву и собрались учиться на повара. А теперь… Ну, будет что рассказать ребятам в Соликамске!

Значат так: немножко денег у них имеется. Танька, которую велено именовать Татьяной Григорьевной, спит – сама велела до восьми не будить. Ключи от номера есть. Они в Мюнхене!

– Жор, давай чуток отдохнем и ноги сделаем! Она и не заметит. Мы с тобой сытые, на жратву нам деньги не нужны, так побродим, может, чего или кого интересного встретим…

– А не влипнем? Ведь если что не так, она нажалуется и…

– Да нет, не похоже. Она не вредная. Только воображает! Старшую стоит из себя, а так… Ну ладно, пошли!

Парни выскользнули из отеля и отправились в свободное плавание по столичному городу земли Бавария Мюнхену, не зная ни слова по-немецки, в поисках приключений. Которые они вскоре и нашли, не прошло и тридцати минут.

Таня, усталая от непривычной обстановки, несколько переевшая в прямом и переносном смысле, находившаяся пешком больше обычного, переводившая двум оболтусам, которые не умолкая обстреливали ее вопросами, проспала до десяти.

Проснувшись, она не сразу поняла, где находится. Совсем стемнело. Она легла, не раздеваясь. И приподнявшись на постели, стала оглядываться в поисках часов, пока не сообразила, что они на руке. Потом заохала – четверть одиннадцатого. Вскочила. Умылась. Привела себя в порядок и принялась звонить братьям в номер. Никто не отзывался. Тогда, заперев свою дверь, она направилась к ним на третий этаж.

Комната была заперта. Опять никого. Окончательно перепугавшись, Татьяна побежала к портье, где убедилась, что ключи эти охламоны унесли с собой, а ушли давно, по крайней мере до того, как он, портье, сменил предыдущего и заступил на ночную вахту.

Было уже за полночь. Таня сидела у телефона и мучилась, не зная, что предпринять. Звонить или не звонить в Москву? Подождать до утра? Звонить в полицию? В полицию…

Полиция, однако, вскоре сама не заставила себя ждать. В номере раздался звонок.

– Здравствуйте, говорит обервахтмайстер Бауер, четырнадцатый ревир. Я хотел бы поговорить с фрау Балашов!

– Я вас слушаю, – в голове встревоженной Тани вихрем пронеслись мысли о провокациях и шпионских ужасах. Она все же советская девушка была. А тут – ночь кромешная, мальчишки пропали, полицейский звонит… кстати, какое это звание – обервахтмайстер? Что это означает? Какое ведомство?

– О, извините за беспокойство, время позднее, но два молодых человека, а именно, господа Пасюк и Салов не говорят по-немецки. Они… знаете, рисуют, а потому…

– Они… что? – не поверила своим ушам Танька.

– Ну, они попали в очень неприятную историю. И хоть они по закону и малолетние…

Полицейский выразился иначе. Но сбитая с толку Татьяна не ощутила разницу между вопросами, касающимися правонарушений взрослых и юношества. Малолетние? Может не они… да нет, фамилии он назвал! Господи, мои олухи что-то натворили. Что же делать?

– Фрау… э… Блашов, – продолжал там временем низкий голос в трубке, – вы не отрицаете знакомство с этими…э…

– Молодыми ослами, – неожиданно для самой себя обреченно дополнила его собеседница. И видавший виды полицейский расхохотался с облегчением.

Тогда все интересовались русскими. Встречали их с доброжелательным интересом, но Мюнхен, не деревня, и Йене Бауер по опыту знал, как мало было надежды среди них найти человека, с которым можно сносно объясниться по-немецки. Чаще всего несколько английских слов, которыми располагал попавший впросак турист, только вызывали глухое раздражение.

Английский-то Йене и сам терпеть не мог, хоть изъяснялся на нем вполне сносно. Но служба есть служба – что поделаешь? Вот и теперь он приготовился пострадать.

У ребят нашлась визитная карточка отеля. Паспорта были с собой. Что касается рисования… Но об этом позже.

В общем, позвонив и выяснив в отеле все, что можно, он быстро сопоставил «рисунки», жестикуляцию провинившихся и рассказ портье.

Ну, сейчас начнется мучение! Какая-то старшая в группе трех туристов. Наверно, тоже как обычно, два слова на английском, и все.

И вдруг! Свободная и довольно правильная речь, приятный голос, акцент есть, но проскальзывают скорее саксонские интонации. Необычно и интересно. Просто приятный сюрприз! На чувство юмора у молодой женщины, разбуженной в четверть первого полицией, рассчитывать мог только неисправимый оптимист. А вот поди ж ты! На удивление сегодня повезло.

Он расспросил ее обстоятельно. И Таня коротко и толково объяснила, что приехали они приглядеться, как поставлено дело в небольших баварских ресторанах. Молодые люди – родственники предпринимателя, который собрался нечто похожее открыть в Москве. Они – дальние. А она – поближе, племянница его жены, преподаватель немецкого.

– Герр Бауер! Я правильно назвала ваше имя? Слава богу, но… В трубке сделали паузу, и дежурный догадался и пришел на помощь смущенной собеседнице.

– Я до сих пор не сказал, что произошло? Понимаю. Так вот, ваши подопечные явились в пуф, выпили, получили все востребованные услуги. А когда пришло время платить, они пытались сбежать. И этот последний пункт программы им осуществить не удалось. Работники пуфа вызвали полицию. Ну а полиция – это я! Юноши задержаны. Они…

– Герр Бауер! Ужас какой… Не заплатили? Я конечно… только вы мне скажите, сколько. Я завтра же! Или надо непременно сегодня? Но я не знаю, где вы… Да, господи, а что это такое, и какие услуги? Много эти олухи задолжали?

– Не волнуйтесь вы так, фрау Балашов! Счет на сто девяносто три марки. Услуги? Вы понимаете – обычные, это…

– Как вы сказали? Я не совсем… неужели они отправились в оперу? Буфф? Это скорее, оперетта…

– О! Извините меня. Я боюсь, имеет место недоразумение. Пожалуй, будет хуже если… Словом, придется внести ясность. Мне право очень жаль, только пуф вовсе не опера. Это…

– Тогда какая-то рок группа? А! Вы сказали, что они выпили. Верно, бар? Винный погребок?

– Ну.. .по-другому это иногда называют – «Дом радости». Теперь поняли?

– Танцевальный зал?

– Это бордель! – не выдержал старший вахтмайстер. – Мне не хочется вас огорчать. Я надеюсь, вы… Но это не могут быть ваши дети! В конце концов… Фрау Балашов, с вами все в порядке? Не надо вызвать врача? Ну, не плачьте, оно того не стоит, это же мальчишки! Вот если бы девчонки, тогда можно было бы еще понять…

Наутро Татьяна прибыла в полицию прямо на полицейской же машине. Огорошенная любезностью стражей порядка, она их благодарила за помощь, которая требовалась на каждом шагу.

Она еще ничего не умела! Заплатить за молодых негодяев? Где? Кому? Наличными? Переводом в банк?

Полицейский позвонил, и из борделя по имени «Попугай» прибыл… кассир – молодой человек в джинсах и спортивной рубашке, ничем не выделяющийся в толпе.

– Отто Кляйн, – представился кассир. Он сказал, что заведение отказывается от претензий, если клиенты заплатили. Скандалы никому не нужны. Отто вежливо поблагодарил присутствовавших, выписал квиток – подтверждение и собрался было вручить Тане проспекты с приглашением их посетить, но вовремя удержался.

Это, однако, было еще не все. Проступок Таниных молодцов так красиво назывался, что она впервые после ночного разговора с Бауером улыбнулась. И как не улыбнуться, когда, оказывается, сходить в публичный дом и не заплатить, это «кавалирсделикт»!

Да, чертовы «кавалеры» не совершили тяжких преступлений – членовредительства, поджога и грабежа с убийством, а потому отделаются штрафом.

Таня снова потянулась за бумажником – ночью она согласовала с теткой все свои действия – но ей тут же объяснили, что это делается только и исключительно переводом. Она получит нужные бумаги, с которыми следует пойти в банк, а там, если хочет, она переведет сумму штрафа со своего счета -так дешевле, а нет, заплатит наличными.

Боже мой! А как это, пойти в банк и заплатить? Все ж чужие деньги… Штраф – еще триста марок с хвостиком, а вдруг что-нибудь не так? После этого надо забрать мальчишек с цугундера и домой. А там как можно скорей в Москву. Билеты им можно поменять? А если можно, то где?

Беседу обо всем происшедшем вел другой вахтмайстер, не Бауер, но спустя некоторое время обнаружился и он за стеклянной перегородкой, отделявшей большую общую комнату от кабинета начальника. Оказалось, он заместитель, ИО, человек постарше остальных.

Он, заинтересовавшись необычной и занятной историей, вышел взглянуть на вчерашнюю собеседницу и застал драматический момент.

Таня крепилась долго. Публичный дом! Здесь, оказывается, вполне легальный и доступный… Два вышеупомянутых осла в полиции! Кстати, а может они из пуфа что-нибудь звездное уже принесли? Деньги, штрафы, билеты, невыполненные поручения…

Лечение депрессии вышло настолько радикальным, что пациентка, отчаянно всхлипнув, вдруг принялась рыдать как обиженная школьница. Тут и вмешался Бауер.

Было уже около двенадцати. Происшествий никаких. Он отдал несколько негромких распоряжений и предложил.

– Я все равно пойду обедать. Банк у нас рядом. Мы сейчас вместе с вами зайдем и все оформим. Я помогу. Лэне, вы распечатали? Тогда дайте мне папку пожалуйста! – обратился он к секретарше.-

Что еще? Билеты? А вы когда хотели? Как вы сказали, у вас «ореп date»? Тогда вообще не надо волноваться. Вы забыли, наверно.. .ах, никогда до сих пор? Я понял. Знаете, вот мы вернемся через часок, ведь вам же тоже надо поесть, а вы пока подумаете, кому из вас и когда. У вас насколько виза?

Он заговорил растерявшуюся «фрау Балашов», забрал сброшюрованные документы и они вышли на улицу. Тане показалось там все праздничным и ярким после строгого помещения. Другая жизнь! Она даже не представляла себе, насколько была права…

Пиво. Таня окукливается и вылетает!

Балашову захлестнул перестроечный прибой. Плавала она плохо. А потому волны повозили ее по дну, она нахлебалась соленой воды, ударилась, галька оставила ссадины, песок набился в рот, но под конец… Ее вынесло на берег, пригрело солнце, море отхлынуло назад и успокоилось на время. До следующего шторма.

Много чего случилось в Москве и Мюнхене, пока девчонка из общежития Трубного завода выросла. Пока выправилась и выучилась. Пока стала она преподавательницей московского вуза. Но ветры перемен, холодные и суровые ветры заставили и ее так переменится, что Миша Потапов, о котором она слыхом не слыхала, биолог Потапов, специалист по муравьям, узнав много позже эту чудесную историю придумал такую аналогию.

– Петро, – обратился он к Синице, – ты не любишь мою науку. Насекомых еще меньше, я понимаю. Но вот смотри. Мало кто из непосвященных задумывается, что такое метаморфоз.

– Ну брось, я знаю. Это преобразование, радикальное физиологическое изменение организма. Мы в школе проходили. А я вообще-то хорошо учился, – возразил тот.

– Ладно, верю. Но ты вдумайся, пожалуйста. Гусеница – это одно существо. Оно устроено так, что только питается. Однажды природа ей подает сигнал. И она окукливается.

– Сигнал? Какой?

– Они разные бывают. Температура снижается. Световой день уменьшается. Зелень высыхает – нечего есть. Или все это сразу. Но погоди. Окукливается она, значит. А что это такое? Что там в куколке происходит?

– Да, вот теперь я – пасс. Поймал. Понятия не имею. А что?

– Представь себе – мягкое существо гусеница покрывается плотной коркой – хитиновым покровом. Уменьшается в размерах и замирает. Внешне уже тогда – ничего общего с червячком на ножках, как было раньше. Длительное время эта ее стадия не питается, не пьет, ничего не делает. Но самое интересное не это. Ее фаза – это зовется диапауза, она…

– Погоди, Мишк, у многих же похоже. Вот зимняя спячка, у вас – медведей, это что? Зверь спит, он почти не ест и так пережидает неблагоприятные условия.

– Ты прав, брат. Это тоже приспособительный механизм. Ну а насчет того, что похож… Послушай. Мы где остановились? Куколка? Так вот, если ты подождешь и вскроешь куколку, когда она созрела, окажется, что гусеницы в ней нет! Нет, ты понимаешь? Ведь никто ничего не делал! Это в ней работает некая программа сама собой! Под плотным покровом прежнее существо преобразовалось в коллоидный раствор. Ничего нет – органов, внутренних и внешних, жвалов, глаз, ног… Это уже потрясающе. Но мало того. Через некоторое время из этого раствора начнется образование совсем другого существа – бабочки! Снова появятся нервные узлы – ганглии. Снова – ротовые органы и глаза. Только совсем другие. Это же бабочка, а у нее крылья! Органы размножения! Знаешь, это такое чудо…

– Да, Миш. Признаться, ты меня удивил. Пока молодой и зеленый, о таких вещах не задумываешься, в особенности если учитель не фонтан, а сам – оболтус. Так ты это к тому, что Таня Балашова…

– Вот именно! По-моему, похоже.

Молодые прохиндеи отделались легким испугом. Они посидели в кутузке и быстро с помощью Тани в тесном содружестве с полицией улетели из красивого современного аэропорта Конрада Аденауэра, имя которого им ничего не говорило, назад в Москву, а вслед за тем в родную провинцию. Там их как нашкодивших котят ждали разгневанные родители. «Птица счастья» клюнула ребят в мало поротые задницы и, свистнув издевательски на прощанье, улетела.

Таня Балашова сдала ребят дядьке с рук на руки, не спуская с них глаз в пути ни на минуту. Она подробно отчиталась. Побыла с месяц дома, осыпала подарками начавшую прибаливать сильно постаревшую маму, оставила ей денег и немецких лекарств и, после нескольких серьезных разговоров с теткой Ириной наедине, снова отбыла в Мюнхен.

Надолго на этот раз. Кроме регулярных, примерно раз в год наездов в гости, наверное… навсегда!

Как мы уже упоминали, деньги были. Они только еще подросли, дали побеги, заколосились и обещали отличный урожай. Супруги оперились, купили недвижимость, завели участок за городом на речке Клязьме. Появились уже большие планы.

Чего не было, так это ощущения надежности. Правда, Ирине с мужем неплохо и интересно работалось. Поначалу. Но чем позже, тем сложней… И вообще – береженого бог бережет, а все яйца в одной корзине держать неразумно.

Ирина – на редкость целеустремленный и опытный уже человек – железной дланью в мягкой рукавичке вела семейный корабль. Она умела рискнуть. Но делала это неохотно. Теперь Ирина решилась на новый ход. Пусть первый блин и вышел комом, тогда больше она о Таньке заботилась… А теперь, что ж, теперь попробуем двух зайцев убить!

Татьяна получила инструкции, широкие полномочия, солидную кредитную карту и отправилась снова в Мюнхен на стажировку в знаменитый мюнхенский ресторан.

Тот, кто здесь начинает… это бывает весьма по-разному. Очень молодые живут еще с родителями. Постарше – снимают жилье. В зависимости от кошелька они перебиваются с хлеба на квас или ведут свободный образ жизни.

Таня на этот третий уже раз имела кое-какой опыт, деньги и неоценимого советчика.

А потому она записалась на курсы по вождению, купила маленький серебристо черный смарт, который пока поставила в подземный гараж небольшого четырехэтажного аккуратного дома, где сняла себе квартиру – лифт,подвал, лоджия, две комнаты и кухня – и… начала получать удовольствие от жизни.

Пожалуй, впервые в этой самой жизни почти без всяких забот! И пусть другой на ее месте сказал бы, что их у нее как раз полно – обставить квартиру, получить права, познакомиться с новым делом – только разве этот заботы? Молодая, красивая, свободно распоряжающаяся собой, в своем жилье… Выбрать мебель по вкусу, не бросая денег на ветер, но не мелочась? Разве не прекрасно?

А серебристый жук – автомобильчик? Таня раньше, спроси ее, о чем она мечтает, выпалила бы: «Собаку хочу!» Какой автомобиль? И даже не потому, что дорого, нереально, примерно так же, как самолет. Нет, она была как-то не по этому делу.

Но оказалось, у нее хорошо выходит! И за рулем – здешние друзья охотно делали фотографии, только появились новые камеры, маленькие, компактные, простые в обращении – так за рулем она выглядела на все сто!

Депрессия… Она отступила, отшелушилась, осыпалась, словно прошлогодняя листва. Таня забыла про свою равнодушную неподвижность и сонное оцепенение. Она жила! Никто ее не торопил, не было ни контроля, ни давления. Все шло своим чередом и получалось, получалось, получалось!

Дело, совсем новое, просто марсианское для нее дело, оказалось неожиданно интересным. Спустя некоторое время девушка пришла к мысли все основательно изучить не только на практике. Первым делом она записалась сразу в несколько мюнхенских библиотек. Книги, которые она разыскивала, несомненно, удивили бы всех ее знакомых и близких из прежней жизни. Преподавательницу немецкого языка и кафедры Московского вуза электронного машиностроения, любительницу французской классики, поклонницу Томаса Манна, Фейхтвангера и вообще исторических романов, почему-то теперь интересовало только пиво!


«Statuta thaberna»

Звучало здорово. Просто трубы и литавры. Почти так же красиво, как терра инкогнита! У них в инязе латынь была. Но… Таня выучила к экзамену наизусть оду и, проникновенно, глядя в глаза экзаменатора, продекламировала ее. И он, глядя в ее веселые серые глаза – в тот день было облачно – дальше уже не особенно вникал.

Что взять? Красивая девушка. Вечерний факультет. Зачетка в порядке… «Отлично» – был бы, пожалуй, перебор… А «хорошо» в самый раз, пусть живет. Как солнце выглянет, глаза у этой девчонки сделаются точно синими…

Такие вот дела!

А резюме? Таня не знала латыни. Правила чтения она тоже основательно забыла. Но – «статута таберна» она осилила.

Само сочетание слов: как его перевести? Закон таверны, то есть, пивной? Голову ломать, конечно, не стоит. Речь о пиве. Подумать только, в такую седую древность тут кайзеру пришло в голову, что необходимо о пиве издать закон! Кайзер велел:

«Для того, чтобы варить пиво, следует брать одновременно столько солода, чтобы на три раза из 13 мер на одну четверть ячменного солода....»

Нет, не очень понятно. Надо спросить. Не более, чем три порции… Ладно, тут всякие меры сыпучих материалов, объемы жидкости и тому подобное. Устарело. А вот потом!

«В пиво нельзя добавлять смолу и другие опасные вещества. В нем не должно быть ничего другого, помимо воды, хмеля и солода!»

И это в пятнадцатом веке! Закон! Пиво варят, вино делают, отсюда – пивовар и винодел. Хотя было еще у нас выражение – винокурение. Это что-то из Гоголя. Он вином «горилку» называл. А пиво? Как это его, интересно, варят? Даже я знаю, что есть пивные дрожжи. И раз дрожжи это грибы, они живые, значит, высокие температуры их должны бы убить, уничтожить… Нет, надо все это понять. И помню, про квас тоже так говорили. Спирт прекращает брожение.. .А это я откуда взяла? Ладно, разберемся! И не такое я… Кто у нас по естественным наукам, а лучше даже… Кто разбирается в технологиях производства еды и питья? А что они делают сейчас, а что делали тогда? Когда оно появилось, это самое пиво?1

В конце концов, устав от чтения, копирования разных материалов да и трудностей перевода – все эти зубодробительные «осахаривания» и «охмелевания сусла» на немецком не так-то просто найти в словарях, если ты не специалист – Татьяна решила сделать паузу в обучении, но на свой лад.

Есть же живые люди – пивовары. Есть пивоварни! Может, пойти и посмотреть? Не обязательно огромное пивное производство. И вообще, здесь так много клубов, экскурсий, путешествий по интересам… Надо поспрашивать у людей! В наше интернетное время она, первым делом, поискала бы в сети. Напоминаю, что сети НЕ БЫЛО! Таня поэтому поступила «как всегда». Она позвонила своему «дяде Пенсу».

Бездетные Бауеры – супружеская чета слегка за пятьдесят, оба работники полиции – оказались неоценимым приобретением для Тани Вишневский. После приключения с молодыми оболтусами Йене дал ей свою визитную карточку, поначалу, со служебным только телефоном, и разрешил, если что, ему позвонить.

С вопросами! Было в ней что-то, вызвавшее доверия у старого служаки.

Таня, человек умный и тактичный, когда вернулась в Мюнхен, взяла и позвонила. Но просто так! Она поблагодарила Бауера за помощь. Сказала несколько вежливых и сердечных слов и тут же спросила о жене, фотографию которой заметила у него на столе в отделении, называемом «ревир»:

Ей бы хотелось рассказать фрау Бауер, какой отзывчивый у нее муж. Профессионал, но и живой человек!

Пенсу стало приятно. Белокурая хорошенькая женщина не забыла нормальный долг признательности. И раз о жене, значит, она не флиртует. Не намекает и на презенты, которые он по долгу службы никогда не возьмет, а просто благодарит!

Он спросил, какие у нее планы. Узнал, что она приехала на стажировку, после чего собирается начать собственное дело.

– Знаете, это звучит толково, – сказал он. – Если будут у вас юридические трудности, то я могу вам порекомендовать опытных людей. Они проконсультируют и… словом, обращайтесь.

Трудности? Как без них. Она, и вправду, навела у него справки пару раз по делам, а потом пригласила его с женой в хороший ресторан поужинать.

Уютная Лотта, кулинарка и большая специалистка по выращиванию душистых цветов в своем небольшом ухоженном саду, отнеслась к ней с живейшим интересом. Они были даже похожи! Танька – девчонка из общежития Трубного завода и опытнейший эксперт-криминалист Лотта Бауер. С такими же ясными большими глазами, то серыми, а то весело голубыми в солнечный ясный день.

Женственная Лотта с хорошей фигурой и ямочками на щеках, воспитанная и улыбчивая… Она гораздо больше походила на Танькину мать, чем ее бедолага мама, тихо угасавшая в Москве на исходе своей так неладно и безрадостно сложившейся жизни.

Близилось Рождество. Если спросить у тех, кто понимает… Не стоит приезжать на Рождество на несколько дней, если рассчитываешь полюбоваться городом, пообщаться с людьми и походить по праздничным магазинам.

Все закрыто! Сам праздник – «Святой Вечер» принято проводить со своей семьей в самом тесном кругу. На следующий день – мертвая тишина. Рождественские базары захлопывают ставни. Все и все отдыхает. И если ты один и чужой…

Бауеры пригласили Таню Вишневскую к себе. У них не было детей, а жизненный опыт был. И они хорошо себе представляли, как это – начинать одному в малознакомом городе.

Танька пришла и принесла небольшой облитый глазурью и усаженный шоколадными звездочками торт собственной выпечки.

Ее все очень удивило! Елка – скромно украшенная только соломенными звездочками и настоящими крошечными свечками. Совсем не пушистая, а словно нарисованная на морозном стекле. Стол – разные сосиски с гарниром из тушеной капусты. И все! А на десерт…

Вот на десерт подали необыкновенное печение! Красивое, просто загляденье, разнообразных сортов. Песочное и слоеное, шоколадное и воздушное, безэ, заварное и бисквитное, изукрашенное так, что не стыдно и профессиональному кондитеру! Это традиционное печение, которое называется «плецхен» – гордость немецких хозяек – печется все предрождественское время во многих семьях и с удовольствием поедается как ими самими, так и чадами и домочадцами, не исключая сослуживцев.

Таня, Лотта и Йене Бауеры подружились.

Когда Татьяна позвонила Йенсу и задала вопрос, как бы ей поглядеть на пивное дело на практике и поговорить со специалистами, он ответил.

– В Мюнхене и окрест есть немало больших и маленьких пивоварен. Я узнаю, проводят ли они экскурсии и мастер – классы. Кто, когда и как. И знаешь, это отличная мысль! Если сможем, мы с Лоттой тоже с тобой пойдем. Ты у нас пива не пьешь.А мы попробуем и тебе расскажем, идет? Недели через две Таня отправилась знакомиться к первому в ее жизни настоящему пивовару.


Людвиг Берг, пивовар

Пивовара Таня представляла себе обязательно с брюшком. Круглолицый, щекастенький, крупный мужчина с бородкой в замшевых штанах до колен. Рубашка клетчатая, рукава короткие и мощные волосатые руки, а в них огромный Круг – так называется большущая пивная кружка в Баварии. Такой… верно, лет сорока с хвостиком. Едок, веселый выпивоха, посетитель футбольных стадионов и, может, еще владелец огромного мотоцикла Харлей – Дэвидсон кроме семейного авто.

Ну, угадала она разве клетчатую рубашку. Стройный широкоплечий парень лет тридцати пяти по имени Людвиг Берг явно отличался хорошим вкусом. Темно синие джинсы и пуловер под горло на тон светлей облегали его отличную фигуру, а воротник этой самой рубашки в мелкую клеточку был расстегнут как раз так, что была видна плоская платиновая цепочка.

Людвиг рассказывал.

– Ладно, пиво-пивом, – говорил он, – но кто из вас слышал про пивной суп? Ах, слышали? Нет, я не про пивную кулинарию вообще, Да, конечно, пиво добавляют в разные блюда, и это не секрет. Используют для приготовления соусов, печение с пивом пекут. Но это все детские игрушки! Вот, слушайте! Это было такое чудо, настоящая еда, очень калорийная и популярная в свое время. В совсем другое время, когда работа у людей была преимущественно тяжелая, по улицам ходили пешком или ездили верхом. Энергию расходовали совсем по-другому. И вот этот пивной суп с нашей точки зрения, это… Словом, внимание!

Берем пол литра темного не слишком сдобренного хмелем пива, два яичных белка, 50 грамм сливочного масла, четверть литра молока, сахар, соль, немножко корицы и лимонную цедру по вкусу. А теперь нам понадобятся две разные кастрюли.

В одной вскипятим 400 миллилитров пива с небольшим количеством соли. В другой распустим сливочное масло.

Яичные белки взобьем в крутую пену с чайной ложкой сахара и добавим 100 мл холодного пива. Эту смесь осторожно вольем в кастрюлю с маслом, добавим молоко и, поставив на огонь, доведем до кипения. Затем осторожно вольем полученное в горячее пиво!

В готовый суп сахар, корица и лимонная цедра добавляется по желанию.

Таня навострила ушки. Народ слушал и записывал. Она, глядя на оратора, подождала продолжения, хотела что-то сказать, но… передумала. Лектор заметил ее движение.

– Фрау Балашов, вы с чем-то не согласны? – обратился он к Тане. Откуда он знает, как ее зовут? Ах, да! Перед началом экскурсии им раздали картонные прямоугольники с именами. Их следовало поставить перед собой на круглый стол, вокруг которого уселись экскурсанты.

Таня улыбнулась. Она уже справилась с застенчивостью. Да и преподавательский опыт пригодился – к общению с разной аудиторией не привыкать -стать!

– «Повесь котел на огнем, возьми лучше всего темного сладкого, – не спеша начала она, -ав другой котел разбей дюжину яиц, добавь большой кусок масла и взбей все это мутовкой вместе с холодным пивом. Затем добавь в яйца горячего пива, щепотку соли и снова взбей. Теперь достань добрый хлеб и заправь им суп. Если хочешь, можешь еще подсластить его сахаром с корицей!»

Она читала немного нараспев. Стояла полная тишина. Густые брови пивовара поползли вверх, а зеленоватые глаза широко раскрылись от удивления.

– Вот это номер! – вы цитируете наизусть…

– Гюнтера Томмеса, это я учусь из всех возможных источников. Извините, пожалуйста. Я вовсе не хотела мешать. Просто не удержалась. В вашем рецепте такое скромное количество яиц по сравнению с моей цитатой. Хлеба тоже нет… А между тем и мой рецепт тоже от него, от Томмеса. Может, вы другое издание читали. Если хотите, после экскурсии мы поговорим…

Он посмотрел на хорошенькую девушку с одобрительным интересом, хотел что-то еще добавить, но надо было продолжать.

Так это все началось. Экскурсия шла своим чередом. Народ слушал и задавал вопросы. А Танька больше не встревала. Она многое уже знала. Про светлое пиво со вкусом персика из Фландрии. Собственно, если уж дословно переводить, так надо бы «белое» сказать. Но не будем мелочны! А еще про темное, крепкое вкуса много лет выдержанного вина. Его следовало долго хранить в погребе со льдом…

Старые пивовары экспериментировали с разными сортами зерна, травками и пряностями. Они брали дикорастущую пшеницу – однозернянку, а к ней – то кленовый сироп, то вереск, то еще какую-то «конскую траву», то имбирь. Кстати, про траву вопрос остался открытым. Она не нашла пока перевода. Но ее дотошная натура не давала успокоиться. Таня решила, что обязательно решение найдет. А может, это просто «конский щавель», который она помнит с детства?

Но продолжим. Добавляли также сливы и сладкий березовый сок, иногда почему-то березовые листья, да мало ли что еще! Ну и применяли это самое пиво как лекарство тоже.

Мое пиво пьют от выпадения волос! – утверждал бродячий лекарь, предлагая свой «березовый» товар.

А это вот от поноса, ревматизма и кожных экзем! Не сомневайтесь, очень помогает!

И что бы вы думали? После таких заявлений его темно желтое березовое расходилось так хорошо, что не всем желающим еще и хватило!


Отступление о пиве вообще


Разные пивные истории звучали иногда довольно обыденно – в самом деле, ну добавляют или не добавляют при изготовлении напитка пряности и соки, тоже невидаль! Иногда же и впрямь экзотически для непосвященного. И, пожалуй, больше всего Таню удивили «пивные камни».

Это придумали в Страсбурге в середине пятнадцатого века, если верить специалистам. Там вместо того, чтобы вешать котел над огнем, чтобы согреть его содержимое, поступали наоборот. Когда котёл был полностью готов и наполнен всеми необходимыми ингредиентами, в него опускали докрасна раскаленные камни. Сами камни нагревали прямо в камине, раздувая огонь мехами.

Такой хлопотный и затратный способ пивоварения – пивные камни раскалывались, их можно было употреблять только один раз – тем не менее, сделался очень популярен. Он придавал пиву неповторимый вкус, поскольку солод в этом случае частично карамелизировался прямо на камнях.

Надо заметить, пивоварение процветало и каждый город старался придумать тут что-нибудь свое.

В Бамберге, например, солод поджаривали на открытом огне, используя для этого дрова исключительно букового дерева. Там варили темное, густое, крепкое пиво. Оно попахивало дымком, да и еще и отдавало бычьей кровью! Выяснилось, что ею обрабатывали там балки в помещениях пивоварен, чтобы дерево лучше сохранялось.

О Эрфурте в связи с пивоварением тоже можно рассказать много интересного. В этом городе право варить пиво, было связано с участком земли. Собственник такого участка должен был доказать, что имеет имущество и капитал больше 500 гульденов и исправно платит налоги. Тогда он мог сделаться пивоваром.

Но мало того, что варить пиво разрешалось не каждому горожанину. Делать это тоже можно было только в определенное время!

В Эрфурте была написана знаменитая Вальпургиева книга, предписывающая пивоварам правила и порядок их работы.

В ней для граждан – пивоваров устанавливалась определенная последовательность: «пивные дни». Тем самым городской совет стремился предотвратить коллективные городские пьянки, неизбежно происходившие в случае, если все одновременно варили пиво. Когда же для пивовара наступал вышеописанный заветный день, в городе придумали, как оповестить об этом окружающих. Там было принято иметь на фасаде дома отверстие, в котором выставлялся пучок соломы, если у хозяина имелось готовое пиво на продажу.

Городской совет позаботился оповестить своих сограждан вот еще о чем. В «пивные дни» им запрещалось опустошать в речку «Гера» свои ночные горшки! Да, пятнадцатый век: «О tempora, о mores!»

Кельн


В Кельне издавна шумно и безудержно праздновали карнавал. Но вот что интересно, начиная с 1456 года, там запретили продавать пиво в тавернах! Для этого предназначались только пивоварни, имеющие специальную концессию (лицензию?)! Спрашивается, а почему?

Дело в том, что всюду во время карнавала царили пьянство, обжорство и.. .к большому сожалению, вдобавок еще разврат. Показательно, что во время карнавала толпа эскортировала традиционные фигуры. Среди них были: «лейтенант – вор сала», «лейтенант по прозвищу волчий голод» и, наконец, еще один «лейтенант – глотатель шампуров с жареным мясом». Этот, пожалуй, из всех троих наиболее безобидный

В Кельне варили очень светлое пиво, горькое, на вкус сильно отдававшее хмелем. И в тоже время, как ни странно, одновременно сладковатое с привкусом пшеничного хлеба.

Там же в Кельне имелась книга, где были собраны все правила пивоварения, начиная с 1412 года. В ней значилось, что для варки так называемого «хмелевого» и «красного» пива можно употреблять только ячменный солод. Для «Койте» пива же – как ячмень, так и пшеницу, и овес, а также их смеси.

Но вернемся к вопросу, отчего запретили пиво варить и продавать в тавернах. Тем самым хотели предотвратить разные злоупотребления, которые особенно легко удавались во время всеобщего буйства. Это было сделано, чтобы пиво не разбавляли и добавляли туда вредные вещества.

Пивоварни же, имеющие лицензии, контролировали отныне каждые четырнадцать дней!!!


Город Бош: Антониеео пиво


Таня Балашова не принадлежала к знатокам живописи. В детстве в музеи ее не водили. Правда, когда она подросла, то бывала с классом в Третьяковке и в Пушкинском. Там она послушно поглядывала по сторонам, да хихикала потихоньку с девчонками, если видела «обнаженную натуру». Вот и все. Но память у девочки была хорошая. И поскольку они сочинения потом писали, то имена художников следовало знать. Вот она и знала – был, мол, такой знаменитый нидерландский мастер Босх. (Bosch)

Когда так сложилось, что Таня выучила язык, ей стало ясно, что немецкий вариант произношения звучит иначе. Три последние буквы вместе читаются как «Ша». (Апо-голландски вообще «Бос»!)

Татьяна вспомнила было об этом, когда услышала о городе «Бош», подумала о том, какое там окажется пиво – чего только уже не наслушались, нельзя сказать, что так уж интересно, какую пряность или травку там добавляли горожане, как вдруг…

Рассказчик заговорил сначала вовсе не о пивоварении, а о болезни, случившейся в округе, от которой пострадало много людей. Что-то и ей вспомнилось. Как он сказал? Ах, конечно! Антониев огонь! Хвороба с температурой и бредом. Нет, толком она не помнила. Надо почитать. Но при чем тут заболевания?

Она прислушалась. Пришло же кому-то в голову! Люди, переболевшие «Антониевым огнем», рассказывали о видениях, о своих необычных переживаниях. И вот как-то раз одному пивовару захотелось попробовать добиться того же эффекта, только без болезни!

Поговаривали, что все дело в зерне. Отсыревшая рожь, де, всему виной. И он долго экспериментировал с зерном, как умел. Считалось, что кипячение зерна предотвращает эпидемии. Он его и кипятил… А если этого не делать? Но, наоборот…

И однажды он сделал вот что.

Пивовар опустил мешочек с зерном в пиво и долго его там держал, пока при употреблении такого пива у гостей не появились галлюцинации, но без тяжелых последствий. Если, конечно, выпить только один «круг»… По словам пивовара, видения эти могут привести как в рай, так и в ад. Но это зависит целиком от того, кто напиток употребляет…

Так, – продолжил Людвиг Берг, – в пивоварении уже тогда пять веков назад натолкнулись на наркотические вещества, сходные с ЛСД!

Действительно, на отсыревшем зерне ржи развивались плесневые грибы. Спорынья. От нее люди страдали от кошмаров. Они видели ведьм, чертей и оборотней. И некоторые историки полагают, что массовая истерия, сопровождающаяся погромами и охотой на ведьм, могла быть спровоцирована в частности и Антоновым огнем.


Цербст

Народ оживился. Немного поговорили об ЛСД, о марихуане. О выращивании конопли и о том, хорошо или нет разрешить ее легальное использование. А затем оратор призвал слушателей к порядку и улыбнулся.

– 

Я бы и так рассказал вам о пиве Цербста. Но сегодня это еще приятнее в присутствии такой слушательницы, как фрау Балашов. Ведь императрица «Катарина ди цвоте» – так это звучит по-немецки – принцесса Ангальт Цербстская родом как раз оттуда. И, несмотря на очень небольшое число жителей, там пивовары образовали свой цех в 1375 году и постановили варить собственное пиво! Они называли его «цербстское горькое» или попросту «пряное» и производили только два сорта.Один – корабельный или купеческий – на вывоз и экспорт. Другой – жидкое пиво – для простолюдинов.

В Цербсте гордились тем, что свой солод сушат только на дубовых дровах, пользуются только собственным хмелем и имеют отличную чистую воду. Холодную, жесткую, слегка отдающую селитрой.

Берлин

Дальше уже не так подробно Берг упомянул Берлин, пояснив, что там варили пиво с кислинкой и фруктовым вкусом. Оно отсвечивало белым, от того, что берлинцы применяли свои особые дрожжи.

Ратцебург

В этом городе в пиво добавляли соль и медвежий лук. Там же варили пиво, под названием «Бракотт», рецепт которого привезли из Англии. Делали его так: брали 50 литров пива из дважды поджаренного солода и оставляли два дня, пока оно не отстоится совсем. Затем варили его с четвертью фунта солода, восьмушкой фунта меда, постоянно снимая пену, пока напиток не станет прозрачным. К этому добавляли щепотку перца и молотой гвоздики, еще раз доводили до кипения, потом охлаждали. После чего следовало приготовленное выдержать три дня, а в заключение добавить еще и немножко виски!

Гамбург

В Гамбурге имелось более 500 пивоварен. Одна из них – большое каменное здание, даже служила ратушей. И, тем не менее, город Гамбург, который на самом-то деле Хамбурьх – примерно так – не придавал большого значения собственному пивоварению. Оно не играло первой скрипки в Ганзе, хоть все еще экспортировалось, и важнейший рынок для экспорта был Амстердам. Там оно хранилось в бочках и оттуда уже вывозилось дальше во Фландрию, Брабант, Вестфалию и Рейнланд. В Данциге в 1416 году даже произошло восстание против доставки в город пива из Гамбурга. Так как местные пивовары не хотели конкурентов.

Удивительно! В городе, несмотря на огромное количество пивоварен, не было ни цеха, ни гильдии пивоваров. Пиво, тем не менее, контролировалось каждую неделю. А потому контролем руководил старейшина. И сам контроль был поставлен очень серьезно!

Еженедельно из 500-ста пивоваров произвольным образом выбиралось 20, которые обязаны были предоставить на пробу свое пиво. Это сопровождалось церемонией, сопровождавшейся традиционными формальностями.

Сначала выступал пивовар, который расхваливал гамбургское пиво и его благородных пивоваров. Затем контролируемое пиво делили на десять классов по качеству и вывешивали результаты на всеобщее обозрение. Лучшие сорта возглавляли список. Худшие завершали его. А самое неудачное пиво суровые судьи уничтожали. Она выбивали у бочек дно!

Перед церемонией старшина цитировал как молитву поговорку, известную всей Ганзе:

Если Любек – город торговли

Люнебург – город соли,

Данциг – город вина,

А Кельн – город зерна,

То Гамбург – кто же не знает?

Гамбург – наша пивная!

После этого все аплодировали, и начиналось тестирование пива. Как было сказано, пиво, не отвечавшее требованиям высоких судей, уничтожалось. Бочки разбивались. Контролеры следили, чтобы все пиво этого сорта было уничтожено и в самой пивоварне тоже. При этом судьи пели:

Граждане, молитесь

Читайте «Отче наш» десять раз.

Бог, храни вас!

Здесь живет тот,

Который пиво сгубил.

И он за это сполна получил!

Линц

В заключение одна история о «самом крепком в мире пиве». Кайзер был очень болен. Ему предстояла операция. И было решено сварить для него особое пиво, чтобы он не чувствовал боли. Его придворный любимый пивовар поступил так. Он взял темный сильно высушенный солод. Пряности не просто добавил, но варил так долго, что они превратились в сироп. Содержимое котла с помощью раскаленных пивных камней нагревал многократно. Сдобрил все это для надлежащей горечи хмелем. Добавил «Фатерунзер», чтобы пиво не было кислым. И оставил настаиваться. Через две недели напиток был готов.

Таня немного отвлеклась и включилась снова, когда слушатели зашевелились и засмеялись. Видно, что-то интересное. Надо вникнуть.

– Удивительна судьба этой книги! – продолжал, между тем, оратор. – «Книга о хорошей еде» написана в Вюрцбурге. Она содержит 101 рецепт и описывает способы приготовления различных блюд. И что очень важно – перечислены ингредиенты и приправы. На нее следовало опираться и ссылаться тому, кто уполномочен решать, хорошо изготовлено то или иное блюдо и напиток, или нет! Это было написано в те стародавние времена, когда люди дома книг, как правило, не имели. Простой смертный их даже часто и не видал. Где, собственно? Разве что в церкви?

Но нас-то интересует пиво. А для него уже пятьсот лет назад были выработаны правила, включающие шесть обязательных пунктов. Вот они.

Вода для пивоварения должна быть чистой от стоков дубилен и красилен, боен или навоза, потому что они распространяют чуму и другие болезни.

Солод должен пахнуть хорошо, быть чистым и без плесени. Кроме ячменя можно использовать другое зерно только в исключительных случаях. Оно должно быть свежим и хорошо высушенным.

Кроме хмеля можно употреблять только пряные травы, которые не вызывают душевных заболеваний человека.

Пряности для пива следует варить.

Готовое пиво нельзя разбавлять водой.

Пиво, которое прокисло или испортилось, следует уничтожить. Его нельзя обрабатывать золой и другими подобными средствами, чтобы снова продавать.

Я постарался это все без сложных архаических оборотов вам пересказать. Но суть не менял ни чуточки. Эта суть по-прежнему актуальна. А ведь мы говорим сейчас об установлениях и законах пятнадцатого века!

Я повторюсь: книги тогда были редкостью! А эту не только написали, но и сохранили.

Справа от Тани сидел немолодой баварец с бородой. Вот, он, пожалуй, был похож на придуманного ею пивовара. Но румяный полнокровный и жизнерадостный бодрячок рассказал, что он работает в банке. При последних словах он оживился.

Вы знаете, господин Берг, а я читал, что даже раньше как раз у нас в Баварии что-то уже такое было. Пивной закон? Не берусь точно сказать, возможно. Но где и когда…

Герр Фукс, я вам могу определенно сказать: в Аугсбурге считают, будто самое древнее пивное право, если можно так выразиться, появилось у них. Еще в 1143 году там городской совет издал закон, по которому пиво можно было варить только из солода, хмеля и воды. А в тринадцатом веке кайзер Фридрих Барбаросса приказал за дурное пиво платить штраф в пять полновесных гульденов – очень по тем временам серьезные деньги!

Кстати, Аугсбург и его знаменитый при Фуггерах кабачок «Облапошенный купец», так там пиво варили по-разному. С травками, не только из ячменя, а из разных смесей, да и березовое, о котором я вам уже…

Э! «Облапошенный купец»? Прелесть какая. Аугсбург это недалеко. Может, съездить? Надо после экскурсии расспросить.

Когда все кончилось, это и были ее первые слова. Она собиралась спросить о разном. Составила список еще дома. Добавила по ходу рассказа Берга к нему два пункта прямо сейчас и…

– Да, и довольно много, – начала она в ответ на предложение задавать вопросы, если они есть. – Я хотела бы знать… А почему купец «облапошенный»? Мне так понравилась, я даже подумала, если он сохранился, так посмотреть…

И осеклась. Никто же ни черта не понял. Неловко даже. Как это я? Ведь хотела спросить о бочках, какие лучше и хранят ли теперь так пиво там, где продают, и вдруг… Только она ошиблась. Берг все понял.

– Почему так назвали, я не знаю, – ответил он.– Сам кабачок не сохранился до наших дней. Но… имя Фуггер вам что-нибудь говорит? И Фуггерай? Вот это следует посмотреть. И если вы хотите…

Они разговаривали, словно были тут вдвоем. Чета Бауер переглянулась. Жена потихоньку потянула мужа за рукав и проворковала.

– Танья, моя дорогая, мы торопимся. Мы хотели бы поблагодарить и попрощаться. Я тебе вечером позвоню, и мы обо всем поговорим.


Синица и его версии

Петр решил привести в порядок свои мысли. Пожалуй, стоило записать… Кто сейчас на очереди? Роберт! Это была его версия номер один. Живет в Питере. Узнал об отце, но не испытывает к нему никаких чувств, а сам, пусть устроен неплохо, но очень ненадежно. К тому же среда. В этих клубах, где работают стриптизеры, публика, мало похожая… Ну, сравнений не осталось. Бабушка бы сказала – на институт благородных девиц. Только где они, девицы? В повседневной жизни так давно не говорят. А почему? Девчонки бегут впереди паровоза, спешат расстаться с девичеством, часто вовсе не от безумной страсти. Нет! Просто это такая инициация! Значит – своя, взрослая, востребованная!

Слово «круто» Петр Андреевич не жаловал. Он ворчал, что крутыми бывают яйца. Но их надо уметь варить, иначе…

Тут Синица, если его не остановить, пускался в рассуждения, как и сколько надо варить яйцо, чтобы получилось «всмятку», а как – в «мешочек». Затем следовал рассказ о яйцах «пашот», а если слушатель попался благодарный, и о французских омлетах в придачу. Но это уж – в качестве десерта, благо, знаменитые королевские омлеты с нашей точки зрения были сладкие блюда, похожие как раз на него.

Да, «круто» он не любил, однако, понимал, что любой юный остолоп именно так бы сказал о девице лет шестнадцати, с кольцами в носу, губах и языке, татуированной по самое не могу, подвыпившей, с сигаретой или косячком, каждое утро просыпающейся в чужой постели.

О! Крутая! А она и довольна. Ну, хорошо, она довольна, а почему я разворчался? У меня что – дети такого возраста и я…

Что – ты? – пробурчал Синица и разом прекратил внутренний монолог. Он встал, прошелся по комнате, повертел в руках мобильный телефон, но отложил и его.

На лице директора агентства «Ирбис» отразилась несвойственная ему задумчивая грусть.

Роберт – не девица, какие… какая связь? Ну, скажем – в таком клубе всякая шантрапа любит время проводить. У стриптизера вполне могут быть криминальные знакомства. Собственно, не у стриптизера – тоже. Но… Что я хочу сказать? Мне пришло в голову, что этот Роберт мог, к примеру, в клубе рассказать про папашу. И не обязательно сам, но… О, тут множество вариантов! Консультанты – как получить наследство. Исполнители. Сочувствующие. Но, чтобы не усложнять, надо выяснить, где был Роберт во время свадьбы сестры.

Да, и еще одна задача. Где был Роберт, когда Чингиз… Ну, мы пока не знаем, как там дело было, но… Но! Если выяснится, что он приехал в Мюнхен…

Да, такие соображения у меня были. А на деле… Роберту подвернулась халтура на несколько месяцев. Он уехал с труппой артистов разных жанров на гастроли. Турне шло по бывшим республикам и странам восточного блока. Они начали с Молдавии, из нее отправились в Румынию, там задержались – дешево и неплохие отели, а потом снова двинули по клубам Чехии, Словакии и, под конец, Польши. Никаких сомнений в его присутствии на гастролях нет!

Вторая версия нравилась Петру меньше. Не так интересно. Он тогда прикинул. Почему Лариса переехала в Питер и, судя по некоторым признакам, впопыхах? От кого у нее дочь? Что за таинственность?

Она хорошо относилась к ребенку. Девочка была ухожена, сыта и заботливо одета. Особого тепла у Ларисы не было ни к кому. Уважения к знаниям – тоже.

Она не пыталась Киру пораньше чему-нибудь учить, водить в кружки и т. д. Но свой долг выполняла. В ее бумагах не нашлось никаких признаков, даже намеков на алименты, упоминаний об отце или поисках его. Что, если это отец? Он мстит или хочет забрать ребенка?

Но снова выяснилось: Лариса служила медсестрой в двух лучших клиниках в Норильске. Она была очень красивая девушка, одевалась прекрасно и со вкусом. У нее всегда водились деньги. Ее охотно приглашали в компании. Одна из ее знакомых рассказала ей о том, что процветающее направление в медицине – искусственное оплодотворение.

Ей стало известно, что есть доноры спермы. Им за это платят хорошие деньги. С другой стороны есть люди – мужчины и женщины, – которые естественным путем не могут иметь детей. Сперма от донора в таком случае – хороший выход для обоих. Нечего говорить, однако, как важно бы будущим родителям было знать, кто этот донор! Он должен быть здоров, без вредных привычек, внешне привлекателен. Для интеллигентных людей было бы также огромным преимуществом убедиться, что донор тоже способный и образованный человек. Только по закону донорство стопроцентно анонимно!!!

Лариса, на свой лад необычная девушка, о таких говорят – с большим запасом криминальной энергии, призадумалась, узнав о гинекологическом центре «Надежда».

Центр был знатный. При нем работала частная лечебница со своим стационаром, операционной и родильным отделением. У них был и банк спермы. К отличным местным специалистам приезжали коллеги из Питера и консультировали пациентов. Там даже приглашали хирургов с именем, когда возникала необходимость или было особое желание пациента.

Чистота, хороший уход, лучшие врачи – все это стоило больших денег. Но пациенты – как водится, чиновники, управленцы, новоиспеченные богатеи и жулики всех мастей – не скупились.

Прошло немного времени, и Лариса крепко подружилась… вовсе не с главврачом, нет! С человеком, которого раньше называли начальником отдела кадров. Теперь он именовался, конечно, менеджером и был заместителем директора. А знал уже абсолютно все про всех и обо всем в самых мельчайших подробностях…

Так, об этом подробно в отчете у Лушеньки. Она пишет.

Платон Макарович Долгов, энергичный усатый живчик, да к тому же холостяк, слегка за пятьдесят, врезался в Ларису, бедняга, и очень скоро если не все, то многое уже знала и она.

У нее созрел план. Она решила сделать ход конем – устроить свою жизнь неординарно. Совсем не так, как повела бы себя просто искательница больших денег.

Деньги? Она не была жадной и скупой. Замуж? Пока не хочется. Да и неверное это дело. Много обязательств. А если северный миллионер на ней женится сегодня, то завтра другая девушка точно так же сможет запросто его завоевать.

Тогда он Ларису бросит. Значит, суды. А высудишь достаточно или нет, еще вопрос. Разве, если у них будут общие дети? Но, вдруг он отберет у нее детей? Нет, детей жалко. Это она на себе испытала. И уж своих детей… холодная Лариса в этом вопросе все-таки далеко не пошла.

Ларчик, давай сегодня я в «Северной звезде» столик закажу, – Платон состроил умильную рожу и дернул Ларису за халат, когда она заскочит к нему в кабинет получить подпись в ведомости.

– Вечером? Там, Платоша, начальство гуляет сегодня вечером. У мэра день рождение. Я уколы делала, так директор с мэром об этом по телефону трепались, кто приглашен, кто нет…

– Да пусть! Они наверху. Там этот зал для ВИЦ ты знаешь. А мы с тобой внизу с народом. Поедим и потанцуем, а Ларочка? Нам они зачем? Начальство! Знаешь… Лет пять назад эти все…

Он помолчал. Старый кадровик, образование – десять классов, армия, сверхсрочник, а потом кадры – он знал как облупленных «тутошних и теперешних» и крепко их не любил. Человек, чтивший иерархию, он их держал за выскочек, презирал на вороватость, а больше всего за наглость и хамоватую напористость.

– Пойдем, девочка! Я… просьбу-то твою не забыл. Ну… покажу тебе там его! Издали глянешь, а ты решишь. Скажешь – добро, хорошо. Я с Полей уж договорился.

Полина Дюжева – старшая сестра, отвечавшая за банк спермы, Долгову приходилась племянницей. Маленькая юркая сноровистая сорокалетняя хохотушка одна воспитывала сына. Она была у дядьки в неоплатном долгу. Ее сынок – веселый кудреватый балбес время проводил на стадионе. Футбол! Он был крепок как пенек, ел за двоих, а от его голоса в соседних домах дрожали стекла. И все ж таинственным образом Леха Дюжев сделался счастливым обладателем белого билета. Армия ему не грозила.


История Лушиного отчета требует отдельного рассказа

Луша Костина, приехав в Норильск, стала искать знакомых Ларисы. И без особых трудов нашла Платона Долгова. Казалось бы, удача. Однако сначала она была разочарована.

Немолодой дядька был немногословен. Не слишком приветливый, он произвел на нее впечатление недалекого человека. Общался он нехотя и явно тяготился необходимостью отвечать на ее вопросы.

Никогда бы ей его не разговорить. Помог случай. На его служебном столе Луша заметила программку Шапито и улыбнулась.

Платон Макарыч, вы цирком интересуетесь? А в Норильске есть цирк? Здесь же холодно. В шатре не выступишь…

И вдруг собеседник неожиданно оживился. Он заговорил про цирк, употребил несколько профессиональных словечек, заметил, что Луша могла бы на его взгляд… И тут она его прервала рассказам об училище, о цирковом прошлом, а Долгов совсем размяк.

Выяснилось, что он из цирковой семьи, но на особый манер. Его отец был изобретатель, умелец. Он делал для цирковых уникальную аппаратуру. Такой человек в цирке ценится необычайно! Он может придумать номер – раз. От его умения и надежности часто зависит жизнь артистов – два. Он же и делает «чудеса»! Какой иллюзионист – кудесник без своих мастеров? Разве – бывает иногда, но редко – он мастерит сам себе.

Он женился, ясное дело, на своей, дочери потомственного фокусника. Жена его работала у отца ассистенткой. И сам он вошел в династию «Дергач».

Но вернемся к Долгову, что получил фамилию отца. Он ребенком начинал в номере «гуттаперчевых гимнастов». Мальчик подавал надежды и очень был увлечен. Но повредил сухожилие, да так, что с карьерой на манеже пришлось расстаться навсегда.

Цирк Платон Макарыч, однако, продолжал любить. И они с Костиной быстро нашли общий язык. Сначала поговорили об униформе, потом о джигитовке, потом…

Платон Макарыч, не время сейчас, но яс вашим папой очень познакомиться хочу! Я ж о нем слышала, это он «дракона» придумал! А в Сочи – ну помните, конечно, Сочинский цирк? Всегда ждали «дракона» и так его и называли – Долговский аттракцион.

Долгов – сын полыценно засиял. Луша напомнила о знаменитый фокусе старой цирковой семьи Дергач. Их дети работали на трапеции. Отец с ассистенткой, выбегавшей на манеж в сияющем стеклярусом наряде с перьями на головке, собирал полные залы на «дракона». Ассистентка – гибкая эффектная женщина, танцевала, отвлекая внимание. А тем временем на арене фокусник в индийской чалме с изумрудным камнем, словно глаз гигантской змеи, на круглом столике извлекал из воздуха светящийся изнутри золотой шар.

Вступала музыка, и шарик начинал расти. Струнные пели – он, светясь все ярче, вращаясь и меняя форму, превращался мало-помалу в огромное яйцо. Медные подхватили – яйцо налилось алым цветом. И, наконец, раздалась барабанная дробь!

Яйцо к тому времени принялось слегка потрескивать. Из него полетели искры, прожектора скрестились на куполе. В этот момент грянули литавры. Яйцо раскололось. Прямо под купол вымахнул трехглавый дракон. Три его головы, развернувшись, одновременно выдохнули пламя, а в зале раздался рев!

– Лушенька, они у меня на покое – мама с папой. Как они будут рады! Такая девушка молоденькая, да из своих, а папу знает. Помнит его прошлую славу. Они старые альбомы покажут… знаете, а я сейчас сразу позвоню… вы к нам надолго?

После этого все пошло как по маслу. Долгов немного подивился – цирковая девочка пошла в детективы. Порадовался – толковая и хорошенькая. А о Ларисе погоревал.

– Лушенька… я человек незамысловатый. Она очень красивая женщина была. Со мной… дружила. Какая там с ее стороны любовь? Я не ишак – я же понимал.

А все ж… она совсем одна на свете была. А к мужикам как-то у нее… вот веришь ли, не веришь, я человек опытный, тертый! Не лежала у ней душа к мужикам! Меня спросить… никого она не любила.

Платон Макарович, я все последнее время Ларисой занимаюсь. Я вам не только верю, но именно так сама думаю. Странная холодная девушка. Странная холодная горькая у нее судьба. Хоть не сказать, что ей всегда не везло.

– Верно! – хлопнул по столу ладонью Долгов и окончательно перешел с Костиной на ты.

– Вот ты смотри, она что не задумает, получала! Деньги у нее были. Одно время… я знал про ее отца – так он, как дочь выросла, платить было перестал. Но Ларка не пропала! Работа у ней была такая, что девочка всегда на виду. Красавица… Захотела в Питер, так помогли… А перед тем Кирочка и все такое!

– Тут у нас есть центр «Надежда»… – начал Платон Макарыч и замолчал.

– Видите, я как раз на это натолкнулась. Мне надо понять, разобраться, кто мог ей смерти желать. Я с вами хитрить не буду. Мы отрабатываем версию за версией. Вы знаете про отца Лары? Он очень богатый человек. И у него есть еще дети, мальчики. Может, причина – борьба за наследство? Мой шеф занимается отцом. Еще один сотрудник – этими братьями. Моя задача узнать про Кирочку. Кто ее отец? Почему нигде про него ни слова? Никаких алиментов? И вот еще. В Питер многие хотят. Только.. .А она не сбежала? Ну, словом… расскажите, пожалуйста, что знаете. Ларисе вы не сможете навредить!

– А девочке? – засомневался Долгов.

– Я думаю… надеюсь, тут будет все в порядке. Они успели оформить брак. И муж Эрик… ну, тот, что теперь, вдовец, сейчас собирает документы, чтобы ребенка удочерить. Он увезет ее в Мюнхен, если все получится. Эрик, кажется, порядочный парень. Он по профессии пивовар. Теперь у него будет даже своя пивоварня! Я была у него в Питере. Знаете, Платон Макарыч, малышка его зовет папой!

– Ну, раз так –да я и сам думаю… Тут юридически все равно. Потом, Лара так и так письменно отказалась! – пробормотал себе под нос негромко Долгов.– Ладно, – он серьезно без улыбки взглянул на девушку, – я уж решил. Ты к нам придешь, а я обдумаю, чтобы без ошибок. Ты запишешь с моих слов, я прочту и подпишу. Человек умер. Дело серьезное. А ты мне тоже, знаешь, копию паспорта и удостоверения из агентства, что скажешь?

Платон Макарыч глянул на Костину выжидательно и встретил прямой светившийся уважением ответный взгляд.

– Что я скажу? Один друг у нее, бедняги, был!

Через пару дней Петр Андреевич Синица получил от своей помощницы Костиной следующий письменный рапорт:

Резюме: в центре «Надежда» вели учет доноров. Это была легальная акция на нелегальном правовом поле. У центра имелось финансирование нанаучные цели. Они проводили самостоятельную работу. Лариса решилась на искусственное оплодотворение. Но хотела знать донора. Его и выбрал Долгов.

С помощью Платона Макарыча «Надежда» вела учет. А потому он знал всех. Донором стал местный холостяк тридцати семи лет, владелец рыбных промыслов и банка «Ресурсы» Константин Бережной.

Долгов навел справки. Этот богатый человек был неглуп, кончил в Свердловске институт с красным дипломом и очень следил за своим здоровьем. Он был пловец, баскетболист и гонщик на мотоцикле. Даже подруг он выбирал – спортсменок!

Костя, парнишка из обычной семьи – отец военный инженер, а мать врач, в студенческие времена, и несколько лет спустя они вовсе не купался в золоте. Донорам хорошо платили. К тому же… ну, что скрывать! Новое, экзотическое дело звучало интересно.

План кампании был такой. Лариса рожает ребенка, А когда ему исполнится годик, обращается к его отцу и кается. Она ему скажет:

Она, де, медсестра в больнице. В «Надежде» тоже подрабатывала. Поэтому она знает, кто у ней донор. Что дивится, между своими-то…

Вышло все случайно. Она просто хотела здорового малыша без отклонений, а среди сильно пьющего мужского населения Норильска такое маловероятно.

Вы, мол, Константин Иванович, и без меня знаете, что к чему. А у меня такая судьба! Я – сирота. И я хочу своему ребенку другого детства. Я вас не думала беспокоить. Но, чувствую, что одна не справлюсь. Я себя переоценила. А вы, если сомневаетесь, так сделаем генетическую экспертизу. Сейчас с этим нет проблем!

И все у нее снова срослось без сучка и без задоринки. Здоровая девочка росла, ни в чем не нуждаясь. Лариса оказалась заботливой, хоть и холодноватой матерью. Долгов их навещал и поддерживал, а он много чего мог.

В назначенный срок она связалась с Бережным и тот – человек рациональный, пожалуй, похожий на нее, спокойно выслушал эту историю, внимательно оглядел молодую красавицу, подержал румяную черноглазую Киру на руках и… немедленно организовал экспертизу. А убедившись, что малышка – его биологическая дочь, он назначил Ларисе постоянное содержание и взял с нее расписку, что она не имеет к нему отныне и впредь никаких имущественных претензий.

Затем он пригласил ее в ресторан, проводил домой и остался ночевать. Эту последовательность действий он стал время от времени повторять с методичностью хорошо организованного человека.

Прошел год. Костя – заядлый рыбок, вышел в море с друзьями на баркасе. Поднялся ветер, начало штормить, несколько случайностей… беда грянула и подкосила этого до сих пор удачливого парня. Его смыло волной, ударило о баркас, да так, что выжить он выжил, но остался парализованным на всю жизнь.

Сразу вслед за этим крупные и мелкие щуки принялись растаскивать бережновское добро. Особенно свирепствовал его двоюродный брат. Родители Константина, замученные претензиями заимодавцев, стали уже бояться лишиться квартиры и средств на уход за беспомощным сыном. Но так далеко, к счастью, дело не зашло. Судебным решением Бережному и прямым наследникам следовало получить четверть его капитала. И тут Долгов оценил опасность ситуации.

– Я им помог, – пояснил Платон Макарыч. – Родители знали про ребенка. Это были люди старого закала. Они плохо разбирались в новой реальности. И мы, обсудив с ними положение дел, решили так. Лариса молодая. У нее своя жизнь. Пусть пройдет время. Утрясется как-то, Кирочка подрастет – познакомятся. Сейчас – лучше нет. Пусть у врагов, которые тут же обнаружились у беспомощного отныне Кости, не будет повода бояться претензий еще одной, неожиданно обнаружившейся наследницы.

Распоряжение о ежемесячной выплате прекратили, чтоб не оставлять следов. Лариса переехала в Петербург. На ее счет положили крупную сумму, которой должно было хватить на жизнь на несколько лет.

– Да! Опять полно интересного. Но не за что ухватиться! – Петр проголодался. Поесть? Это дело. И надо переключится. Опыт показывает, это всегда полезно для работы. Нужны другие эмоции!


Похороны

Похороны Мамедова удивили народ, как и другие его дела. Для человека его нрава, образа жизни, бессемейного бирюка пришло довольно много людей. Хотя, с другой стороны, понять это обстоятельство было можно. Народ был связан с покойным исключительно по работе.

Петр пришел на похороны вместе с Ритой. Он, стоя в сторонке, мурлыкал себе под нос нечто в рифму. Она прислушивалась, невольно поглядывала на него, но напрасно.

Вот если б кто понимал по-русски на этом кладбище в центре города, где давно уж почти не хоронят, так как нет места, то услыхал бы такие стихи:

– Мистер Твистер, Бывший министр, Мистер Твистер, Миллионер, Владелец заводов, Газет, пароходов, Вернулся в гостиницу «Англетер». Нет, не то! А дальше как? А, вот: Владелец заводов, газет, пароходов, Приехал – ту-ту-ту – в СССР!

– Да ну. Не особенно подходит. Да и забыл. Вот, честное слово, память-то у меня хорошая, как же там в середине?

Петр думал о том, что покойный и здесь много чего имел. Пришли те, кто работал в его двух пивоварнях, имел с ним торговые дела, сотрудничал так и сяк. Конечно, все они тут.

Он присмотрелся и показал на них глазами Рите. Она поняла и незаметно придвинулась поближе.

Немцы тихонько переговаривались. Чувствовалось, они друг друга мало знают. А вот в группке слева – сразу видно, что наши. Это из его русского магазина. Он продал сеть. Но оставил себе один, получше. Пришли трое: директор, бухгалтер и зав по перевозкам, азербайджанец Ахмед. Они держались особняком.

Петр, одетый скромно, с шарфиком на шее и в джинсах, не выделялся совершенно. Он подошел поближе.

– Чингиз, чудак! Кто бы мог подумать, распорядился обо всем заранее. Здоровый был мужик. И вот же… Ты посмотри – какие похороны. Да на этот, как его, манер… Евангелисты хоронят. Я не пойму, он же, мусульманин? Хрен его знает, во что он верил, может, и ни во что. Но если говорить про обычаи, кто ж еще? – сказал Ахмед.

– Евангелисты – это Лука, Фома, Матфей и Иоанн. Ты хочешь сказать – протестанты, дядя Ахмед, – поправила молодая бухгалтер, неплохо ориентировавшаяся в Мюнхене и окрестностях.

– А вообще, правда. Я тоже ни шиша не пойму. Совсем был не такой человек. И вот же. Предусмотрел!

Отдельно в первом ряду вместо родственников стояли трое – Генрих с Мартой и ее мать. Больше никого.

– А где дед? – мелькнуло в голове у Петра, но тут же и забылась.

В группе провожающих произошло какое-то движение. Люди расступились. Пронесся легкий ропот. Головы повернулись. И тут же стало тихо.

К ним шла молодая женщина в черном. Все теперь смотрели только на нее. Петр ее не знал. Она была стройная, довольно высокая в туфлях на каблуках. Черная шляпа с полями и перьями и перчатки до локтей отделяли ее от этого кладбища, группы людей в партикулярном платье и, пусть кладбищенской, но обыденной обстановки неяркого осеннего дня и негромких разговоров, как вступление симфонического оркестра отделяет концерт от легкого прибоя ожидания в зале.

– Кто это? – услышал Петр. Это спросил директор магазина. И сейчас же на немецком тот же вопрос прошелестел среди остальных. Их было человек тридцать. И потому получилось, будто порыв ветра задел крону дерева.

Девушку никто не знал.

Но вот она подошла и негромко поздоровалась. В руках у нее был сверток, упакованный в серебристую бумагу так, что содержимого не было видно. Его она, глядя поверх голов окружающих, протянула Марте.

На лицах Ленц отразилось сначала изумление, затем…

– Лина! – ахнула мать и тут же прикусила язык. Зато заговорила сама Лина. Ее слова звучали отчетливо. Язык, насколько мог судить Синица, был безупречен, а манеры…

Голова, слегка откинутая вперед, металл в грудном голосе и в то же время нескрываемое волнение, сдержанность и страшное возбуждение. Она была словно звенящая тетива. Голос иногда прерывался. Глаза… нет. Ни одной слезинки Лина нет проронила.

– У меня горе. Чингиза Мамедова больше нет, – начала она.– Я не знаю, и никто пока не знает точно, что случилось. Я не хочу об этом сейчас думать. Этим его не вернешь. А он был полон жизни и планов на будущее. Ведь это был необычный человек. Сдержанный и волевой, он жил так, как считал нужным. Чингиз не был ангелом, вовсе нет. Он всю жизнь боролся за хорошую жизнь, как он ее понимал. А когда борешься, то бывают жертвы с обеих сторон. И вот как раз теперь он решил, исправить ошибки и помочь взрослым детям. А еще… Он впервые за всю свою долгую жизнь захотел иметь семью.

Девушка замолчала. В руках у нее не было ничего. Но на плече, почти незаметная на черном строгом платье, висела сумочка. Такие дамы берут в театр. В ней уместился бы разве ключ, платочек да помада и все.

Но еще для одной вещи места в ней все же нашлось.

Лина глубоко вздохнула. Было видно, как трудно ей продолжать. Но вот она справилась с собой. Ее рука в перчатке скользнула в сумочку.

– Я… сейчас скажу важное. Не спрашивайте, почему. Не знаю. Мне хочется сказать, и потому я скажу. Я – невеста Чингиза Мамедова. Мы скоро должны были пожениться. Мы с ним ждем дочь! А теперь…

Она вскинула высоко руку. На солнце – гладкое, серебристого цвета с несколькими камешками в середине цветка – блеснуло кольцо. Кто-то из русских отчетливо шепнул «платина». Синица поморщился.

Но все оторопели. Сделалось совсем тихо.

– Я чувствую… я должна сказать людям, которые пришли его проводить. Да, я была его невестой. Ну а теперь… теперь я его жена! – в полной тишине ее голос звенел словно флажолет у струнного инструмента.

Лина тем же странным слепым движением передала кольцо матери, медленно стянула перчатки одна за другой и, пока они скользнули на землю, левой снова взяла свое кольцо и надела его на правый безымянный палец.

Она была очень хороша – тонкая, высокая, в черном, со светлыми волосами вокруг бледного лица. Ни грамма косметики, только блестящие широко раскрытые глаза с расширенными зрачками.

Лина снова протянула руку назад, ни слова не говоря. Марта как сомнамбула вернула ей сверток, уверенная, что делает как надо, сама не зная почему. Одно движение и сверток раскрылся с легким сухом треском.

Девушка извлекла из него темно лиловые длинные цветы. Это были оранжерейные петунии, траурного цвета. Крупные словно лилии, они издавали сильный аромат. В центре необыкновенного букета алел большой стрельчатый цветок.

Девушка в полной тишине взяла цветы, опустила их на гроб и пошла прочь. Все молчали.

После похорон всех пригласили в кафе у входа на кладбище. Петр, слава богу, здесь еще никого не хоронил. Значит, и на поминках тоже не был. Их всех, человек двадцать, рассадили за столы и официанты стали приносить еду и напитки. Это было скромное кафе над цветочным магазином, где продавались все необходимое от леек и лопат до обычных для кладбищ растений, цветов, венков и декоративных композиций.

Люди негромко переговаривались. Распоряжалась Инга Баумгартен. А Марта спустя некоторое время подошла к Петру и села за его стол. Она снова совсем притихла и не принимала участия в разговоре. Только один раз подала голос и она.

Рита намеренно нейтральным тоном заговорила о наследовании вообще, о том, как сложно бывает в семьях, когда надо делить имущество. Остальные вяло поддержали эту тему. Сама Рита вставляла междометия тоже без эмоций. Как вдруг она обратилась к Петру, глядя на него, словно они сидели только вдвоем.

– Петер, у господина Мамедова в сейфе было завещание. И мне пришло в голову… Теперь, после того, что госпожа Лина Ленц нам рассказала, оно, возможно, устарело? Там было же…

В этот момент Марта, словно проснувшись, подняла голову.

– Завещание… Лина только позавчера с нами поговорила. Мы не знали. Теперь она каждый день другая. Я ее вот сегодня не узнала… Что я хотела-то? – растеряно спросила она.

– Вы хотели нам объяснить про завещание, – напомнил Петр.

– Завещание? Да, верно, Чингиз сделал потом другое. Он оставил все, как было для детей, для меня и моего папы. Но остальное… Весь его капитал теперь Лине! Лине и девочке. Ох, да! Пивоварня – это тоже, как раньше, – вымолвила она и замолчала.

Если человек не стар и не болен и вдруг внезапно умирает, жизнь его ближних может обратиться в полный хаос. Нечто подобное вполне можно было ожидать теперь.

Чингиз – одинокий волк, бессемейный, не очень общительный чудак, живущий давно в Германии почти без языка. Строго говоря, без близких и без друзей… Он дела держал под своим контролем. У него были подчиненные, посредники, служащие, домашняя обслуга. Был еще Эрик на особом положении.

Эрик? Тот сидел в Петербурге. Его держали там дела, а, в первую очередь, маленькая Кира.

Эрик… А кроме него? Чингиза-то больше не было, а самые разные дела. Например, где документы? Как, кому и сколько следует теперь платить? Где вообще деньги? Ну хорошо, слава богу – дом и участок его. За них плату не потребуют. Пока. Хоть расходу и обслуживанию, налоги. Ну, ладно, сейчас еще не до этого. Но ведь есть вещи… да вот, хотя бы, похороны! На что и где хоронить?

Как только первое оцепенение прошло, море вопросов всплыло и принялось бурлить в голове бедняги Марты. Она искренне горевала. Ее жизнь несколько лет была устроена так удобно! Она и ее семья жили как за каменной стеной.

И вот теперь, потрясенная неожиданным поворотом, Марта отчаянно искала, на что бы опереться. Так хочется не думать… А, вот! Будет кто спрашивать…

Она работала у хозяина. Он полюбил ее дочь. Они собрались пожениться. Вдруг он внезапно умер! Ее дочь – наследница огромного состояния. У нее – Марты будет внучка. Они – вся семья отныне и навсегда не будут иметь финансовых забот! И все!

– Рита, это же… я должен сперва переварить. Вы понимаете, Лина эта! Вы ее еще не видели. Не говорили с ней. Но и то производит впечатление, правда? Ее внешность, голос, что и как она говорила! – взволнованно начал Петр, когда они простились и остались, наконец, одни.

– Петер, красавица, одетая как принцесса, всюду, не только в таких необычных обстоятельствах производит… – кивнула девушка, но он не дал ей договорить.

– Красавица? Это была девчонка похожая на мальчишку. Вы бы ее на улице не приметили среди тинейджеров. С хвостиком на боку и в шортах! На велосипеде! Да у нее, верно, кольцо в губе и татуировка на…

Тут Петр глянул на Риту и слегка попридержал коней, не став уточнять, где, по его мнению, могла бы быть татуировка у дочери Марты с Генрихом.

– Но это еще не все. Молодая женщина Лина, она теперь наша клиентка, работодательница моя и вашего шефа Клинге. Мы – ее детективы! Это она… – возбужденно возвысил голос Синица и… замолчал.


Синица начал работать сам

Петр проснулся очень рано с чувством бодрости и ожидания чего-то хорошего. Раньше он бегал, не обязательно по утрам, но исправно и старательно. А в Мюнхене, где этому никто не дивился, по его чистым улицам с ухоженными деревьями и цветниками – особенно охотно.

В последнее время он перестал делать это регулярно. Зато устраивал себе тренировку мускулатуры по другому – ходил дома в клуб в боксерскую секцию и там выучил эффективный комплекс упражнений.

В маминой квартире была терраса. На улице солнечно, вот он там на толстом ковре сейчас и займется. А заодно, подумает. Есть ведь о чем подумать…

Со дна смерти Мамедова прошло-пролетело несколько недель. Детективы прилежно работали. Герман выделил двух человек. Это были ноги и уши. И они бегали: выясняли связи покойного, по своим каналам разузнавали о его финансах. Был он здоров или нет. И кто наследует – вопрос совсем не простой, не смотря на завещание.

Синица договорился с Клинге. Теперь ему в повседневной работе будет помогать его практикантка., что сопровождала его на кладбище. Эта… черт знает отчего, но он про себя называл ее – шелковистая – Рита! Ладно. Никто же не узнает, значит, почему нет, собственно. Она уже заканчивает «уни». Так они тут между собой называют альма матер. Этот знаменитый, из лучших в стране Людвиг-Максимилианс-университет. Она знает город гораздо лучше него. Так же как язык, законодательство, ходы и выходы.

Он себя убеждал так старательно, словно это была не практикантка из детективного агентства, вполне подходящая ассистентка, а просто хорошенькая знакомая.

Она мне нравится! Вот я и… Чего уж перед самим собой? Я оправдываюсь. И это потому, что вместо того, чтобы просто пригласить девушку в ресторан или куда еще…

Нет, но мне же, правда, нужен тут человек для дела. Если б Клинге возразил или предложил мне своего парня, как там его, Якоба, я бы и заткнулся. Что ж я самоедствую? Надо собираться. И за работу. Тут деловая жизнь куда раньше начинается. Не то, что в Москве.

Петр испытывал еще и приятное, слегка подзабытое чувство охотничьего азарта. Все же, обычно бегали и разыскивали следы ребята. А он руководил, анализировал, раздавал задания и обобщал результаты.

Синица осознал, что соскучился по такой работе, с которой когда-то начинал. И то сказать, новая ситуация – расследование в другой стране, где он ориентировался хорошо и знал прилично язык, а его молодцы и молодицы – не называть же Лушеньку молодцом – нет, требовала взяться за это самому.

Вот и ладно. Он продумает, что уже знает о гибели Ларисы. Что в целом нарыли Лушаня и Олег. Как это все связано с ее отцом Чингизом. Да связано ли еще? И тут с Чингизом с помощью Риты, где понадобится, он и попробует сам. Вот, например, хорошо, что Рита – студентка, девушке, с Линой проще найти общий язык, чем ему. С другой стороны – если Лина станет сказки рассказывать, так он, Петр, не зная деталей, пожалуй, не заметит. Другое дело здешняя жительница Рита.

Если человек умалчивает, это, порой, совсем не значит, что он в чем-то виноват. Стесняется, возможно. Кого-то покрывает. Честно путает – память плохая. Хоть это настораживает. Проверить, во всяком случае, надо.

Совсем другой коленкор, когда человек сознательно врет, искажает конкретные факты, в которых невозможно ошибиться.

Так вот. Ему, Синице, совсем нетрудно соврать. Он в Мюнхене о чем-то знает, о чем-то нет. Другое дело Рита!

Да просто веселее вдвоем. Если, конечно, такая привлекательная помощница не станет делу мешать…

Петр решил всюду побывать и посмотреть самому. Он внимательно выслушал все, что смогли ему сообщить у Клинге. Подумал над результатами из Питера и Москвы и наметил себе план. Первым делом он захотел познакомиться со всей семьей Ленц и договорился о встрече.

Марта с Генрихом жили пока у стариков. Петр связался с Линой по телефону и условился, когда он сможет туда зайти. Он попросил, чтобы все были дома, и предупредил, что приведет помощницу.

Синица был готов к каким – то возражениям – люди реагируют по разному на расспросы. Особенно если свежа еще утрата. Но выбитые из колеи старшие Ленц, похоже, были даже рады обо всем происшедшим поговорить, да еще со своим из бывшего Союза. Кроме того, Лина держала всех теперь в ежовых рукавицах.

Кто ее информировал о Петре? Где она наводила справки? Как бы то ни было, приняв решение и удостоверившись на свой лад, что «Ирбис» и его владелец достойны доверия, она предоставила Петру Андреевичу Синице свободу действий и, с достойной удивления последовательностью, выполняла неукоснительно все его указания.

Их ждали к ужину. Пуллах – пригород Мюнхена сделался городом недавно. Впервые попавший сюда москвич решил бы, что это дачное место. Вдоль нешироких улиц, по которым раза два в полчаса проплывали толстые бокастые автобусы, занимая их почти целиком, тянулись особняки. К вечеру жители возвращались уже домой. Движение оживилось.

Петр поглядывал на машины, паркующиеся у вилл, но больше на приусадебные сады. Он сравнивал их с маминым загородным домом, вдыхал запах свежестриженного газона и цветущей лаванды и посмеивался над Ритой, неизменно пугавшейся радостного собачьего лая, которым хвостатые члены семейств, встречали хозяев и их железных коней.

Рита бывала часто тут у друзей. Она уверенно провела Петра мимо разноэтажных домов и домиков из дерева и кирпича самой разной архитектуры, мимо небольшой ратуши и довольно солидной церкви и направилась к площади с магазином, за которым виднелся одно в округе многоквартирное сооружение, явно выпадавшее из общего стиля.

Прямо у железнодорожного полотна высились здания большущей и известной на всю страну фирмы «Линде». Ее управление выстроило для обслуживающего персонала несколько домов, в одном из которых которых посчастливилось снять квартиру старикам Ленц. Да не просто так. Руководство и профсоюз «Линде» решили две квартиры предоставить пенсионерам-ветеранам. А дед и был ветеран. Настали же в этой, так много воевавшей и терпевшей сокрушительные поражения стране, такие удивительные времена, что здесь перестали спрашивать, а на какой стороне ты воевал, ветеран?

Петр позвонил. Отворила дверь Лина. Синица с большим интересом ждал встречи с ней и гадал, кто его ждет в этот раз. Девушка – девочка, скорее, мальчик в джинсах с хвостом на боку и пирсингом? Холодная властная красавица, одетая как британская принцесса?

Лина снова их удивила. Она выглядела не по возрасту взрослой. Уверенная в себе уместно и дорого одетая молодая женщина была в светлых свободных брюках и васильково синем блузоне, открывавшем руки и шею. На этот раз ее лицо было умело подкрашено.

Лина вежливо улыбнулась и сказала все нужные слова. Но глаза ее словно не принимали в этом участия. Петр, внимательно вглядевшись, не сомневался, что ее мысли были отсюда далеко.

Мама Марты Инга встретила их приветливо и повела сразу к столу, где уже ждали ее дочь с мужем, что теперь жили у них. Гостей усадили на обширной террасе, увитой плющом и уставленной вазонами с цветами.

Инга была сухонькая подтянутая совершенно седая кареглазая женщина с на редкость хорошо сохранившейся густой старательно уложенной шевелюрой. Ее блестящие волосы слегка отливали синевой.

Марта удалась не в нее. В ней не было ни следа материнской строгости. Обычно хлопотливая, улыбчивая жизнерадостная женщина с миловидным лицом и живыми голубыми глазами тихо сидела в углу и чуть что принималась плакать, если никто не видел. Сейчас она постаралась взять себя в руки. Гости!

– Здравствуйте! Садитесь, пожалуйста. У нас как раз все готово, только вас ждали, – радушно проговорила она и принялась их угощать.

Петр почувствовал, что проголодался. Он с удовольствием принялся за домашнюю стряпню и к радости хозяйки отдал дать салатам, за которыми последовал отличный тыквенный суп с кокосовым молоком и креветками, а потом речная форель с отварным картофелем.

Говорили за столом по-немецки. Это порадовало Риту. Она приготовилась было скромно молчать и терпеливо улыбаться, в ожидании перевода, поскольку шла к аусзидлерам. Кто не знает, что эти поздние переселенцы из СССР дома говорят по-русски!

И вот сюрприз – старая хозяйка с дочерью и зятем болтали на диалекте, который Рита вполне сносно понимала. А уж Лина только немного старше нее выросла тут. С ней, конечно, вообще не было проблем. Она недавно закончила ТУ, так называли для краткости Технический университет в Мюнхене студенты. И они тут же принялись обсуждать вдвоем студенческие дела.

После ужина на некоторое время все разбрелись. Девушки остались на террасе. Марта с матерью принялись убирать со стола. Генрих, узнав, что Петр курит трубку, повел его взглянуть на дедовский доморощенный табак.

– Покажи – покажи! – вслед им добавила Инга. – Дед их, смеси эти, любит, меняется с другими куряками, сам делает, а я ему кисеты вышиваю. Мама моя вышивала, бабушка вышивала…

Дальше Петр не слышал. Они вошли в дедов закуток. Комнатка была небольшая. Но здесь умещалось многое множество разных полезных вещей. По стенам – шкафы и шкафчики с инструментами для тонкой работы, которым в подвале не место. Удобный стол. Складная узкая кушетка – пусть есть спальня с женой, а все не помешает! На книжных полках стояла библия в золоченом переплете и другие «божественные» книги.

Над столом немного наискосок Петр увидел целую выставку кисетов! Вышитые крестом и гладью, изукрашенные цветной кожей и кисточками, они помещались в специальных ячейках под стеклом. Один из них лежал на самой столешнице. Пахло табаком и травами.

– Вот, глядите, в шкапе, в ентом вон, в ящичках. Тут-то у него табакерки. И все до одной, чего не то там ни есть, а уж он бумажечки пришпандорил! – с уважительной насмешкой показывал комнату деда Генрих. А Петр не в первый раз подивился, как вполне пристойный складный немецкий сменился у него простецким неграмотным русским языком. Он знал уже этот любопытный феномен. Приехавшая из глубинки молодежь училась тут в школах и разговаривала, как прочие мюнхенцы. А русский – родительский и дедовский, переняла из села.

В самом деле – каждый ящичек у старика был надписан. Воспользовавшись разрешением, он приоткрыл несколько и почитал разноцветные наклейки.

Вы трубку курите? А… все одно. Возьмите мешочек! Он с собой носит. От ентих, комарей, хорошо! – Генрих протянул Петру небольшую упаковку.

– Герр Ленц! – начал Синица.

– Да ну, зовите вы меня – Генрих. А то, будто, шеф выволочку каку.. .а? Петр Андреич, дак, что?

– Генрих, я, верно, уж всех спросил, остались вот только вы. Где сам-то дед? Где старый Баумгартен?

Ганрих вздохнул. Он помолчал немного. Потом махнул рукой и с какой-то суровой уверенностью вымолвил.

– Придет! – повернулся и увлек Петра назад в столовую.

Рита встала. Слегка стемнело. Внизу во дворе загорелись фонари, утопленные прямо в землю. Она заметила, как их холодноватое таинственное свечение понравилось Синице. Вообще, интересно здесь! Эта 'вышитая' старушка, словно сошедшая с бабушкиной гравюры, пухленькая хозяюшка – ее дочь, наивная и уютная… И вдруг суперсовременная прохладная, платиновая какая-то, Лина! Прохладная? А внутри бушующий огонь… Но надо не забывать – он на работе. Итак, осмотримся. И вот хороший предлог.

– Лина, а где комната 'для девочек'? – Рита встала и подошла поближе. Узнав, где в доме туалет для гостей, она взяла с собой сумочку и исчезла минут на десять. А вернувшись, пощебетала оживленно о разных разностях с Линой и попросила показать ей квартиру. Она заметила мимоходом, что подумывает себе подыскать что-то попросторней.

Вернувшийся Петр с интересом услышал эту новость и несколько напрягся. Рита ищет жилье? Не иначе, съезжается со своим парнем. Эх, жаль. Спросить?

– У вас что-то изменилось? Я хочу сказать, – начал он, – но нет, это нескромный вопрос!

Последнее со стороны Петра была всего лишь военная хитрость. Он-то рассчитывал как раз на прямой ответ. Скажет сейчас – мы, мол, с моим другом ищем квартиру для двоих…

Мама ему рассказывала, кстати, о подводных камнях, ожидающих человека в немецкой среде, если он не знает нюансов употребления слова «друг».

Тут такая штука. «Мой друг» в исполнении женщины означает человека, с которым вместе живут. С ним все серьезно. Хоть не обязательно давно. Если же отношения только начались… он подумал, что пожалуй, не знает, как нужно тогда сказать.

Есть слово – «выйти». Мы еще только несколько раз вместе «вышли»! Раньше о таких в Москве говорили – они «встречаются». Да, пожалуй.

Но вот если у тебя с кем-то дружеские отношения, не флирт, не роман – ничего похожего, то о мужчине следует сказать – один из моих друзей, хоть и это не особенно точно.

Пока такого рода мысли мелькали в голове рыжего усатого владельца «Ирбиса», ничего не подозревавшая практикантка, придумавшая коварный ход, чтобы разведать обстановку, слегка смешалась. Она собиралась записать телефон ответственного за дом, будто бы желая навести справки, и вытащила ручку. Вопрос Синицы застал ее врасплох. В нем за небрежностью оно услышала волнение и тоже.... Что это, черт возьми, с ней?

Рита взглянула на Петра и собралась ответить. Про ручку она забыла. Та соскользнула со стола и откатилась к дверям. Петр не успел помочь, и она быстро встала, пошарила под столом, прошла в угол террасы и обнаружила свою пропажу за большущим расписным горшком с акацией. Рита подняла ручку, еще раз глянула в угол и вернулась к столу. Вдруг она смешно заморгала, засуетилась в поисках платка и… чихнула.

Все заулыбались. Посыпались пожелания здоровья, пока девушка, добыв наконец, платок, вытирала разом заслезившиеся глаза. Генрих почти не принимал участие в общем разговоре. Это был крупный немного рыхлый мужчина с малоподвижным лицом. Он с аппетитом ел, неторопливо и с удовольствием пил светлое и молчал. За него время от времени говорила теща.

– Генрих наш совсем… знаете, господин Синица, он такой обстоятельный, ну как ему жизнь менять, не мальчик, поди уже! Кто же думал… Чингиз Эминыч был нестарый человек… А вот теперь…

Генрих согласно кивал. Он вздохнул, подумал и положил себе еще молодой картошки с белым соусом.

– Грех жаловаться, – продолжала тем временем говорливая бабушка Ленц, -хозяин моих не обидел. Он им, дочке нашей, всего оставил. Такой был человек! Нет, ну кто бы мог подумать, никого не забыл. Он ей пенсию назначил…

– Ренту! – открыл рот Генрих и недовольно покосился на Ингу. – Кака така пенсия?

– Вот, обиделся за жену. Чай, не старушка, – засмеялась теща и хлопнула Генриха по плечу. -Ай, молодец!

Тут и Марта появилась из кухни, спросить, подавать ли чай. При последних словах матери по ее лицу пробежала тень. Рита посмотрела на нее.

Какие разные женщины в этой семье, – снова невольно подумала она.

Подтянутая седая Инга, и впрямь, слово сошла со старого портрета. Ее платье, отделанное шитьем, с вышитым крестом передником было не баварского стиля. Она сама шила. И знаток понял бы, что в этой семье сохранились еще традиции далеких предков откуда-то, похоже, из Австрии. Она бегло говорила по-русски, но с акцентом. И даже в прежней жизни пересыпала свою русскую речь немецкими словами как крупной солью – грибы.

Марта была в юбке и шелковой белой блузке. Поверх нее была надета безрукавка палевого цвета. Светлые волосы заботливо уложены. Ресницы и губы подкрашены много ярче, чем у Лины. Но также же, как и у нее, растерянность и печаль в глазах.

– Хотя, что это я? – спохватилась Рита, – Растерянность у Лины? Конечно, нет.

– Фроляйн Рита, не хотите ли кофе? – Рита задумалась и потому не услышала этих слов Марты. Лина мягко взяла ее за руку.

– Мама спрашивает… Рита, что ты будешь пить? Я сейчас принесу пироги. Они пьют чай. Но мы привезли хорошую кофе-машину от… – она запнулась.

– Какой прекрасный костюм, – невпопад ответила Рита, – и очень тебе идет. Я… извини. А что ты будешь? Давай я с тобой. Мне все равно.

– Тогда мы выпьем кофе. А мой костюм… Это мы… с мужем в Париже в «Галерее Лафайет»… вместе выбирали, – с усилием вымолвила Лина и вскинула голову, невидящим взглядом устремившись куда-то вдаль.

– И это тоже он – посмотри! – она коснулась шеи, указав Рите на затейливую косичкой цепочку с маленьким крестиком.– Первый его подарок. Он услышал, как я маме говорила. Мне к Рождеству хочется… А еще… Глаза Лины наполнились слезами.

Чтобы ее отвлечь, Рита быстро проговорила.

– Знаешь, я в этом немного понимаю, мой дед был ювелир. Это же византийское плетение!

– Да, Чингиз мне как раз у ювелира специально заказал. Ясно, это куда дороже магазина. Он никогда… Ой, не в этом, конечно, дело.

Снова позвали к столу. Девушки стали помогать Инге. После случайного замечания о цепочке мысли Рита приняли другое направление. Ей пришло в голову, что за колоссальный соблазн для девчонки, дочки уборщицы и дворника

– ведь так? – так вот, что это за соблазн был для нее очутиться в таком доме. В этом особняке, где жил восточный миллионер, что однажды и на нее посмотрел глазами мужчины…

Эта Лина могла ведь вырасти вульгарной продажной девкой. Он покупает, она продает! Не учиться, а пить и гулять. Даже внешне – обвеситься побрякушками, словно новогодняя елка. Цветные большущие камни, толстые золотые цепи… Он бы не отказал. А на ней кроме скромного византийского украшения только обручальное кольцо и крошечные серьги матового золота в тон крестику. Если сравнить, даже ее мать… Да, Мать!

Рита всмотрелась. Не в пример дочке мать охотно носила массивное золото. Все, что было на ней надето, отличалось солидностью. Если знать, что это натуральные вещи… Девушка подвинулась ближе, она передала Генриху сливки и печенье и незаметно бросила внимательный взгляд на Марту.

Золотая цепь из крупных звеньев. Жемчужное ожерелье с увесистым золотым замочком. Главное… Не может быть! Точно. Жемчуг – не речной, не выращенный на плантациях. Он, пусть, не из Индийского океана – такие колье теперь носят разве члены королевского дома. Но натуральный и очень дорогой. К нему – серьги – это гарнитур. А еще часы… Дай-ка, спрошу.

– Марта, вы знаете, мне кажется, у моей мамы похожие часы. Можно взглянуть? Марта охотно протянула руку. Она с удовольствием глянула на запястье, а потом отстегнула браслет и подала его гостье.

– Пожалуйста! У меня разные есть, но эти – самые любимые. На ладонь Рита легла изящная вещица, которой не было, конечно, у ее мамы. Но она знала их по каталогам. Должна была знать. Одна из ее практик – страхование ювелирных изделий…

Словом, часы Картье, корпус золотой, циферблат, усыпанный мелкими бриллиантами…

А на правой руке Марты Ленц еще браслет из золота двух цветов. Да и сумка…

Рита заметила сумку цвета беж и решила, что это Лины. Хоть потом усомнилась – не ее стиль! И точно – она принадлежала Марте.

Эта сумка от Луи Вюиттон, большущая, похожая на кошелку – Рита таких терпеть не могла, их подделывали все, кому не лень, изготовляя даже из клеенки

– стоила тысячи две! Как здорово она зарабатывает, домоправительница Чингиза. Пусть даже дети уж выросли, но… Нет, надо разобраться!

Стало прохладно. Гости и хозяева перешли в столовую. Инга ловко собрала на резной поднос посуду. Она принесла вино и печенье и спросила, кому еще что подать. Завязался негромкий разговор о житье бытье. Снова вспомнили про квартиры. Рита оглядела комнату, похвалила обстановку и спросила.

– Я смотрю, в этой комнате тоже хорошая жизнь для кошек. Все есть! Полочки, гнездышко с матрасом. На террасе внизу – кошачья дверца. Под лестницей внизу – туалет. Все как положено. А где же кот?

Синица, который все это тоже краем глаза видел, впервые подумал, где же, в самом деле, кот? Это не у Мамедова, чтобы ему так долго гулять в большом саду. Да, есть место – палисадничек. Но там не видно. В Мюнхене кошки не гуляют 'сами по себе'. Хоть, вообще говоря, какое им дело до кота…

Воцарилось молчание. Чудно… Петр несколько удивился.

Кстати, Рита, тоже не отвечает. Она перевела разговор. Почему бы? Никто сегодня не хочет отвечать.

И точно! Его самого, было, заинтересовало, где дед. Но на вопрос и о нем члены семьи отвечали уклончиво.

Дед не здоров. Он стал нелюдимым и неразговорчивым. У него характер изменился. Ну, не хотят говорить!

Вдруг неожиданно подал голос Генрих. Он слегка осоловел, устал сидеть, привстал и, похрустев пальцами, неожиданно заговорил на русском.

– Тесно тут. Будем квартиру искать, – веско обронил он и добавил с довольным видом.

– Купим! У нас с матерью в банке накапало. Рента еще. Залог внесем и сразу въедем. Это ж каждый хозяин согласится. Я у ребят спрашивал. Можно хоть и на прежней работе, там две квартиры продавались. И я себе чего не то, а найду. А нет, водителем пойду. Да вот, пиццу развозить, а чо?

– Папа, не беспокойся, – вступила негромко Лина в разговор. – Мы это все не спеша решим. Нам бы сейчас с дедом… – добавила она, и тут же замолчала.

Пора было прощаться. Посмотрели, какая ближайшая электричка – они ходят каждые двадцать минут, недолго ждать.

Потом еще столько же до города. С Ритой ему оставалось побыть не больше часа, – с досадой прикинул Петр. Он вздохнул. Но с минуту подумав, приободрился. Ну, нет. Что он, мальчик? Он ее проводит. В конце концов, уже довольно поздно. Спросит небрежно, не сторожит ли ее ревнивый друг перед домом с пистолетом? И тут… – Синица усмехнулся, – она возьмет, и ответит – да! Хотя… Как-то не похоже.

Однако Рита отвела его в сторонку. И только она негромко начала говорить, он понял, что в прах рассыпались все его надежды побыть вдвоем.

– Питер, мы с Линой… она предложила мне съездить в клуб. Потом она отвезет меня домой. Я думаю, там мы без помех поговорим. Для дела полезно…

Живая веселая физиономия Синицы погасла. Глаза больше не улыбались и он молчал.

Расстроен? Но почему? Не нравится, что…А у нее, наоборот, счастливые мурашки! И это вот, потому, что…

Стоп, не стоит больше обманывать себя. Понятно уж, отчего и почему. Теперь надо как-то выйти из положения.

– Петер, вы не против? Мы можем теперь на 'ты', как вы смотрите на это? – Рита коснулась его руки. И так как он все еще молчал, смело закончила свою мысль.– Если молчание знак согласия… у меня еще одно предложение. Давай, созвонимся завтра и встретимся, чтобы обсудить результаты нашего визита?

Бедный владелец и директор агентства «Ирбис», кандидат юридических наук, бывший следователь Петр Синица – человек взрослый и солидный, обрадовался так, что студентку последнего курса Риту, в сущности, молоденькую девчонку, бросило от смущения в жар.

Его круглые серые глаза засияли. Густые ресницы захлопали как у малого ребенка, и даже пушистые рыжие усы… Но нет, это ей, верно, показалось. От радости топорщатся усы разве у котов. Впрочем, котов в доме у Риты не держали.


В саду

Это был сад. Генрих, неторопливый и прилежный в любой деле, любил только работу садовника. Он спланировал и разбил газоны, посадил деревья, исправно растил и стриг декоративные кустарники. Чингиз предоставлял ему тут большую свободу. Однако, интересовался иногда. Он все же ребенком немного повозился и сам в саду и огороде.

Петр решил посмотреть на место происшествия. Он обошел просторную комнату с полом, выложенным цветной плиткой, полюбовался коврами, оценил предусмотрительность и комфорт.

– Генрих, здесь запах этот был, верно? Жареным мясом, дымком пахло, вы поэтому… – начал Петр.

– Ну, да! Мы с женой спервоначалу спохватились. Али горим? Он всегда только по субботам, а чо ж в воскресение? Ну, вот. А как КРИПО прискакали, так сразу про энтот газ кумекать зачали. Да и мне поплохело, – охотно объяснил тот.

– Но смотрите, тут вытяжка. Там, где место у него для мангала. Впрочем… – Синица оборвал фразу. Зачем же вытяжку включать, если хочешь уморить клиента угарным газом?

Петр слушал Генриха и удивлялся, в который раз любопытному феномену, обычно, больше заметному у молодых. Немцы из бывшего Союза нередко говорили на малограмотном русском языке. Но – вполне грамотном немецком. Вот и Генрих! Он дома пристойно, по крайней мере для Петрова уха, общался со своими, пока не перешел на русский с Петром.

У этой комнаты был целый пульт управления, который Генрих включил. И сразу же зажурчал фонтан. Загорелись светильники, укрытые матовыми плафонами. Лучи мягкого света залили кресла и диваны, размещенные в живописно продуманном беспорядке. Подушки и шотландский плед, столик с мужскими глянцевыми журналами, встроенные в стену бар и холодильник… На другой стороне рядом с сауной у Мамедова был массажный кабинет, а рядом ниша для паузы в банных процедурах любого рода по всем современным правилам.

Одна стена помещения, целиком выполненная из стекла, смотрела в сад. Она нажатием кнопки закрывалась, если надо, с помощью жалюзи орехового цвета. А ближе к ней уж стоял удобный стол человек на десять массивного дерева такой высоты, чтобы сидеть, не нагибаясь.

Тут не было на полу ковров. Зато имелась печь, больше чтоб любоваться огнем, а рядом углубление в полу, облицованное огнеупорной глиной, с вытяжкой в форме плоской трубы.

– А это штука зачем? – обратился к Генриху Петр и указал на трубу.

– Так хозяин же жарил шашлыки, если такая ему фантазия была, я ж говорил, – пожал плечами Ленц.– Он такой, когда сам даже на базар поедет зелень выбирать, а когда… Марта знает, что ему надо. Дак, доверял. Но уж мясо… Она такая, обижалась про себя-то… а только, он такой, мясо сам у турков брал и точка. Вот, бывало… Он от, Петр Андреич, Азербайджан, вы знаете, да? Дак он по-ихнему залопочет и давай… вот этого…

– Торговаться? – предположил Синица.

– Что вы? Какой, торговаться? Как он приедет, хозяин магАзина бывало че, наровит магАзин вааще закрыть! Потому, кунден приехал стоящий, серьезный… Да нет, Чингиз мясу выбирал! А тот, мясник-то, и рад. Ему профит, нашему – уважение. Он мясу-то понимал! А в гараже у нас… дак там не только гараж, там склад или чо. Дед вот струмент лОжил. Ну и мангал, ядрен корень, и этта… гриль… да, когда электрическа, а когда – так.

Петр пришел вместе с Ритой. Она ждала в сторонке. У них было решено, что он поглядит и выйдет, а потом снова она. Не отвлекаясь, другими незамыленными глазами. Потом они все сравнят.

Синица не спеша прошелся по комнате, сделал несколько фотографий и повернулся к Генриху.

– Здесь что-нибудь трогали?

– После полиции – ничего, – покрутил головой тот.

– А убирались?

– Да нет. Сперва-то было не велено. Ну а потом… Марта, она сюда не хочет. Лина… Теперь как Лина решит!

Рита чихнула. Петр, косившийся на нее, удивился – нос девушки, ее маленький прямой носик, покраснел и распух. Она то и дело вытаскивала платок, чтобы промокнуть слезы, текущие из глаз.

Аденовирус? Бедняжка на глазах заболевала. Иногда это быстро, он знал.

Рита снова чихнула.

– Питер, – попросила она, – давай я выйду пока. Я по саду похожу, погуляю. Мне что-то…

– Тебе нехорошо? Тогда не надо лучше на улицу. Если температура… Я обещаю, мы уже недолго. И отвезу тебя поскорей домой.

– Нет, нет! Давай, я там поброжу. Я тебе потом… Я пошла, ладно? – ответила девушка.

Она ушла. А Петр, закончив осмотр, уселся с Генрихом за столом и начал его подробно расспрашивать о привычках и характере Мамедова.

Прошло минут десять и у Петра зазвонил телефон для своих. Он вытащил аппарат и удивился. Звонила Рита.

– Питер, я тут у самого дальнего конца у ограды. Не надо привлекать лишнего внимания. Поэтому я решила позвонить. Выйди под удобным предлогом. Но один. Я тебе должна что-то показать.

Петр удивился еще больше. Он наскоро придумал предлог. Услал Генриха в дом с поручением, вышел и быстро нашел Риту. Она стояла у большого старого развесистого каштана. Листья на нем почти не пожелтели. Но многие уж осыпались. Рита играла с листвой. Она подцепляла листочки сухой веткой и подкидывала их в воздух.

Узкая почти неприметная тропинка вела к ней от ограды, где Петр заметил запертую небольшую калитку, выходящую в переулок.

– Взгляни! – сказала она.

Синица покрутил головой.

– Да не сюда. И не туда, погоди. Ты посмотри вниз! Петр опустил голову. Перед ним был свежеутрамбованный квадрат земли с небольшой плитой из гранита. Эта плита, кустик зимостойкого растения, усыпанного мелкими шариками нежно розового цвета,заботливо высаженный в грунт… Все это напоминало…

– Рита, что это за… Ты думаешь… А что там написано? – он нагнулся.

– Знаешь, я смотрела и думала, прежде чем тебе звонить. Там… не только написало. Там – рисунок. У меня есть предположение. А ты сперва посмотри!

Она снова чихнула. И Петр… На гранитной плите стояло только одно слово, выполненное готическим шрифтом. «Штефан», 2002-2004, увидел Петр.

– Могилка? Рита, что за лабуда! Я извещу Клинге. Мы выясним, конечно, это дело. Но ведь – постой. Ты что думаешь, тут младенец? Крошечный размер, годы жизни…

– Да. Сначала я так и решила. А потом… Я тебе говорю, у меня теория. Но ты сначала внимательно посмотри. Ты видишь, там что нарисовано? Или… выбито на граните?

И правда. Рисунок на камне, сделанный будто тоненькой иглой… У Петра было отличное зрение. И как только он осознал, на чем сосредоточиться…

– Эй! Мне не мерещиться? Я попробую, а ты смейся на здоровье, если это чепуха. Очень полезно для острастки. Я вижу над словом «Штефан».. .он еще что-то тихонько добавил и вопросительно поглядел на девушку.

– Точно так, шеф! – кивнула она, снова оглушительно чихнув. – Давай позвоним братьям. Пускай обдумают, как поступить, чтобы не нарушать законов. Удостоверимся и если я права, то расскажу тебе о своей теории.

– Ладно! Уходим. Я только сделаю еще круг почета в комнате. Хотел тебя пустить для контроля…

– Лучше не надо. Давай, завтра. Я из дома, что надо, возьму, и тогда…

– Хорошо, – не особенно вникая, быстро согласился Петр. Следовало торопиться. Нельзя злоупотреблять терпением Генриха. Он обещал тому недолго. У Ленца были свои планы.

Когда минут через десять он снова появился и подошел к скамейке, на которой его ждала Рита, у него был довольный, но несколько озадаченный вид. Он спрятал в карман пластмассовый мешочек с чем-то цветным и обратился к Рите.

– Поехали. Давай обсудим. Я тут нашел… ну, обменяемся секретами, хорошо?

Два следующих дня все были по горло заняты. Они бегали как ошпаренные, проверяли свои версии, собирали недостающие сведения, кто как мог, почти не общаясь друг с другом, – боялись расплескать догадки.

Петр мучился сомнениями. Ему страшно хотелось поговорить с Мартой. Но… кто он такой, чтобы задавать неудобные вопросы? С какой стати она должна отвечать?

Марта еще советский, запуганный с детства человек, может и ответить 'с разбегу'. Впрочем, скорее, именно, 'с испугу' ответит. Ну, а если она замкнется…

Лина не даст ее в обиду. Не оставит одну. А при Лине такие вопросы задавать… Нет, как следователь… да! Тогда бы ему пришлось! А вот теперь… Лучше он найдет обходной путь. Видно же, что у людей горе. Они не прикидываются. И Лина ждет ребенка. Зловещая 'полная правда' может наделать непоправимого вреда!

Синица отчаянно скучал по Рите, но мужественно сидел и гулял один – думал. Он закурил трубку, чтобы создать себе настроение и отвлечься, трубка гасла, он то забывал про нее, то снова ее старательно раскуривал… И наконец, он придумал план.

Для этого следовало все же поговорить сначала с Мартой. Но обиняками. Надо бы ее найти. Только лучше не дома.

Он позвонил. Ему ответили, что Марта отправилась в врачу. Как раз к тому дантисту, у которого служила раньше. Она договорилась подработать. И сегодня уже будет там убираться. Ей нужны были деньги. Введение в права наследства – дело долгое. Идет следствие. Потом придется полгода ждать… А надо жить! И пусть Лина ей постоянно повторяет, что у нее деньги есть, Марта так не привыкла!

Это было даже лучше, чем Петр ожидал. Врач практиковал недалеко от маминого дома. Он зайдет… и поглядит. Попробует дружески поговорить.

Эта была симпатичная место. По обеим сторонам проезжей части тут расположись агентства, магазинчики, кафе, приемные врачей и антикварные лавочки. На этой уютной респектабельной улице засветилась витрины и фонари, рабочий день подходил к концу. У дантиста тоже уже кончился прием.

Но Петру, в ответ на звонок, открыли. Дверь парадной отворилась, и старая деревянная лестница заскрипела под его шагами. Несколько ступеней и налево! Опять дверь. А за ней…

Синица удивился – это была обычная квартира, в которой сохранили и бережно поддерживали именно этот приватный стиль обжитого дома, а не присутственного места. В комнате для ожидания стоял диван с подушками рядом с домашним круглым столом. На нем – салфетки ручной вязки. У стены шкаф. Почти такой же был в комнате его бабушки – коричневый, резной, настоящего дерева, а не теперешней фанерованной халтуры. Высокий потолок украшала люстра с хрустальными подвесками. Вообще, было что-то трогательное в интерьере. И пусть это не приемная Клинге, Петру понравилось.

Ну, лепота! – подивился Петр. Он огляделся. Впустить его впустили. А где народ? И если все ушли, тогда кто открыл? И где Марта?

В это время вошла сестра со словами, что как ни жаль, но он опоздал. Но пусть скажет, чем она может помочь. Если надо, она его запишет к доктору на прием, только для этого им лучше пройти в бюро.

Петр поздоровался и пустил в ход весь свой шарм, чтобы расположить эту женщину к себе. Он объяснил, что пришел поговорить с Мартой Ленц. Что у него к ней дело, так как он работает на ее дочь вместе со своим другом Клинге и…У них теперь так много забот. Он помогает. Все заняты. А у Лины брат в Петербурге. У них общие дела.

Сестра Михаэла Краус – строгая женщина средних лет в очках и белом халате, уже почти освободилась. Ей нужно было только кое-что запереть и можно уходить. У «путцфрау» ведь свои ключи.

Михаэла сегодня не слишком торопилась. Дома ее никто не ждал. Она уже слегка перекусила. А рыжий посетитель – иностранец, одетый не броско, но по настоящему хорошо – она-то в этом понимала – был человек любезный и занятный. Она привыкла – в Мюнхене среди пациентов много иностранцев. Часто приходят люди, с которыми трудно объяснится. Она справляется, но это нелегкий труд! С этим же разговаривать не составляло никакого труда.

Даже имя у этого посетителя несложное. Он сразу попросил называть его Петер, а про фамилию свою сказал, что если ее перевести, выйдет «Амзель»! Сестра обрадовалась – очень интересно! Не фокус, что она охотно разговорилась.

Они принялись болтать и она рассказала своему собеседнику сначала о себе, потом о шефе, докторе Шрайбере и его жене. А там они незаметно перешли к тому, зачем пришел Петр. Семейство Ленц!

И тут Михаэла совсем оживилась! Это было так необычно – миллионер, семья Марты, которая у него поселилась, его насильственная безвременная смерть…

Марта? Пока она у нас работала, все были довольны. Она хорошая и прилежная. Честная женщина, хоть и не святая. А кто святой? В конце концов, кто без слабостей… Сейчас ей снова деньги нужны. Она, вы знаете…у нее такие с этим хозяином… Ну, он же с ней…

И, сестра, понизив голос, принялась за жгучие подробности. Марта была на работе не так уж сдержана на язык. Ей тоже иногда хотелось поделиться. Если б не некоторые соображения… если б не разговоры с Ритой… А так? Нет, Петр не очень удивился. Его предположение подтвердилось.

Поговорив с Михаэлой еще четверть часа, он не стал дожидаться Марты. Она явно задерживалась. И к лучшему. Придумав подходящую отговорку, Петр объяснил, что ему пора.

Он вышел вместе с сестрой Краус и, сердечно с ней, распрощавшись, решительно взялся за мобильный телефон.

– Рита? Добрый вечер. Знаешь, у меня новости. Если у тебя нет других планов… Примерно через час? Я жду тебя. Давай поужинаем вместе, я все тебе расскажу. Идет?

Очень довольный, он было направился к метро, но тут же передумал. Нет, время есть. А настроение такое, что хочется пройтись. Они увидятся! Он это сегодня заслужил. Все складывалось необыкновенно удачно!

Момент истины

Олег Майский, которого за спиной дорогие коллеги нередко звали жуком, об этом знал. Я парень необидчивый, говорил он о себе. Но, вот, парнем, они его как раз не называли!

Олег был в «Ирбисе» старше всех. Луша, лет на двадцать моложе, соблюдала вежливость и пиетет. «Приходящие» – специалисты на договоре – тем более. С Марией Тимофеевной он был на 'вы', правда, сам он ее звал тетей Мусей, а она его даже порой Олеженькой, если в хорошем настроении!

Зато с шефом они были старые друзья и даже на службе на 'ты'. И потому, когда Олег поутру услышал в трубке треск, шипение, затем далекий, искаженный помехами голос, вдобавок, двоящийся или, скорее, множащийся эхом, он, не смотря ни на что, быстро его распознал.

– Жучище! Салют, дорогой. Если разбудил, прости. Ах ты, пропасть – в ухе, собака, трещит! Ты… слышишь меня, вообще? Я сейчас на волю выйду. Так… Вот. Теперь я на террасе. Ну, лучше? Давай. Привет! – речь Синицы стала, и вправду, отчетливей.

Майский, я тебе что-то купил. Но не скажу – сюрприз! В твоем любимом магазине. А пока не прибуду, придется поработать. Лушка сейчас где? Все в разъездах? Слушай, я получил депешу от Эрика. Мы договорились, что он нас обоих известит. В общем, так. В Питере дело продвинулось вперед. Они сделали, наконец, токсикологическую экспертизу. И выводы, ты понимаешь, до того интересные, что надо сначала покумекать.

Дело заключалось в том, что токсикологическая экспертиза в Петербурге пришла к выводам, которых никто из заинтересованных лиц не ожидал. Причиной гибели покойной Ларисы были вовсе не осы.

Сначала было решено, что ее ужалили. Но жала не нашли, значит, пчелу можно было исключить. Грешили на осу. Специалисты установили два места поражения и реакцию кожных покровов, усиленную тем, что девушка была аллергик. Опросили официантов и те показали, что в саду при особняке было немало ос. Они залетали на кухню и вполне могли оказаться на праздничном столе.

И вот новая экспертиза утверждает – невеста умерла от отравления ядом!

На этом месте Синица, когда читал письмо, присвистнул и проворчал.

– Ну, ты смотри! Моя хваленая интуиция… Спроси меня, я бы держал пари сто против одного… Отчего-то я был почти уверен в несчастном случае. И это у девочки с таким прошлым, с мамой, умершей в тюрьме, с папой – миллионером, с маленькой дочкой, которая неизвестно от кого… Вот тебе, дорогой – отравлена! Пожалуйте в дамки! Очень полезно против наполеоновского комплекса всезнайства. Разным самоуверенным рыжим богатеньким Буратино, собственникам, зарвавшимся начальствующим кретиноидным… Эх!

Петр принялся снова за письмо. И приступ самокритики, осложненный хроническим недовольством собой, свойственным творческим натурам, сменился у него недоумением, и любопытством.

Патологоанатом и токсиколог едины в том, что яд поступил прямо в кровь. Содержание желудка дает однозначный ответ, что его не было в еде и напитках. Врач нашел также поражение на нижней части спины, которое можно квалифицировать как укус…

– Вот что, Майский. Ты – биохимик. В этом деле все время назойливо лезет фауна. Все же, тебе это ближе, чем нам с Костиной. Вспомним, с чего началось. Я себе спокойно сидел у Мишки, когда все это произошло. Эрик его нашел, идея номер один была – кто? Пчела! Не прошло и…

– Полгода? – подначил его Олег.

– Вот именно! Словом, потом они решили – оса. Теперь… Змея, рептилия, какой-нибудь ужасный варан. А что? Я читал, что вараны Галапагосских островов…

– Ох, эрудит ты наш. За что тебя люблю, начальник, ты у меня начитанный, ты – не какой-нибудь невежда! – Олег захихикал. Как раз слышно стало хорошо!– Вараны эти огромные! Ты как себе представляешь, варан вместо рояля сидит в кустах?

– Да перестань, нельзя пошутить… Ты слушай, директор говорит! Сначала я Мишке позвоню, потом ты. Езжай к нему. Пусть он сам подумает. Пусть свой народ, биологов потрясет. Что за яд? Растительного происхождения? Животного? Синтетический? Откуда он мог попасть? Устройте мозговой штурм! Следствие – следствием… А мы теперь список гостей получили – раз. Ребята – помощники побежали.

– Теперь – яд. В Питере пока ума не приложат, откуда он. Ну, Питер – не деревня. Но и в Москве не помешает узнать. Укусили, не укусили… рано делать вводы. Лады?

– Петя, ты еще яд не назвал. Чем хвалимся? С чем мне приходить к Михаилу? Я и сам среди своих пошурую.

– Да, извини! Эта мерзость называется – еерзутоксин. Ты запиши. Ну, я с тобой прощаюсь. Давай потом вечером поговорим. Опять плохо слышно!


Совет в Филях

Следствием этого разговора были посиделки, куда кроме Олега Майского Миша Скуратов пригласил нескольких друзей с факультета и приятеля из института тропической медицины.

Михаил принимал народ один. Среди его достоинств кулинарные блистали своим отсутствием. Он сходил в магазин купить «полопать и потопать» и позвал на кухню жену однокашника помочь.

– Дашка, я тут харчи разные заготовил. Моя боевая подруга ушлепала с потомками к родителям. Мы на просторе должны поесть и это… выпить и закусить, как положено. Потом я со всеми вами посоветоваться хочу. Друг просил летучий ученый совет организовать. А щас… поруководи, немножко, а? Я, знаешь, кроме кулеша на костре в экспедиции и всякого дерьма из полуфабрикатов как-то не…

– Ну, да. Зачем тебе, гвардейцу, кашеварить? Раньше, наверно, девочки роились, сейчас есть жена! – Дарья Рожкова ткнула Скуратова в бок и засмеялась.

– Даш, мы поможем! Я мужиков мигом организую, только скажи! – заныл Скуратов и просительно заглянул Даше в глаза.

– Ну, что с тобой делать – небось, все голодные. Иди, показывай припасы. И где тут у вас что лежит, раз ты уж такой бобыль, – для порядка поворчала Рожкова.

Они общими усилиями соорудили салат – композицию из слегка запеченных овощей, картофеля, креветок, пахучих травок – у Миши нашелся даже розмарин – сбрызнули оливковым маслом, бальзамико, посыпали пармезаном и принялись уписывать, запивая еду хорошим кьянти.

– Мишк, ты зря прибеднялся. Отличный провиант! Хлеб с маслинами один чего стоит. Дарья его подогрела в духовке, да с салатом, просто объедение! А там еще кое-что…

– Будет, будет! Ешьте на здоровье, мужички. Только давайте, погутарим. Мне муж сказал, что у вас летальный случай. Вы как, расскажете? Или есть диагноз и описание? О то заинтриговали… Но я, как пришла, меня отправили на кухню. А там, хоть Минька извинялся…

Дарью Рожкову – терапевта широкого профиля, специализирующегося на аллергии, биологи привлекли как консультанта первой очереди. Друзья попросили ее объяснить, как могла случится такая путаница.

Утолив голод, Майский сделал введение, и она обратилась именно к нему.

Диагноз был – анафилактический шок? И он… пациент, что – умер в больнице?

– Это не он. Девушка молодая. Там до больницы-то дело не дошло. Невеста умерла прямо на свадьбе. А вот диагноз как раз такой. Даша, я вас хотел попросить, вы мне – неграмотному, не докторским, а обычным языком, объясните, если не трудно, что бывает при этом шоке. Какие у него симптомы? – обратился к Рожковой, в свою очередь, Олег.

– Дарен, ты ему не очень верь, он все же биохимик. Он… этого… полуграмотный. Но вместе с тем, он частично прав. Мы профаны, и ты_ того… попроще с нами! – присоединился муж.

– Ладно, мальчики. Попробую. Я ничего специального не собираюсь… Ну, так. Для начала – при анафилактическом шоке комбинация симптомов бывает разной. К примеру, всякие там отеки, пятна, падение артериального давления и прочее. Причем как практически сразу после попадания аллергена, так и с задержкой в несколько часов. Но это еще не все. Самое неприятное и коварное – может вообще каких-то особых внешних проявлений не быть. Все зависит от конкретного организма.

– Даша, а это без разницы – кто ужалил? – переспросил Олег.

– Конечно. Я слышала, были разные идеи по поводу самого поражения.

– Ну, это я могу напомнить. Я по перепончатокрылым. Хоть ничего особенного, но… не все присутствующие в курсе дела. Или я не прав?

– Как терапевт, я в ваших этих… деталях организмов… не волоку. Для меня – укусил, ужалил или там… а что еще бывает?

– Цапнул! А лучше цапнула, – Скуратов обернулся к молчавшему до сих пор лысоватому полному мужчине лет пятидесяти, – Витька, что делают рептилии? Или, к примеру, вот земноводные, если им придет фантазия…

Виктор Савич, к этому времени отработавший в Тропине четверть века, негромко засмеялся.

– Цапнул – это хорошо. Универсально звучит. Мы тут о многом поговорили. Но пока до сути дела… Я что хочу сказать. Ты, Потапыч, мне это все в пожарном порядке прокричал, и я прискакал как попрыгун.

Народ в ответ заулыбался. Вальяжный солидный Виктор, который скачет, даже и не как попрыгун – это было нелегко вообразить.

– А, смеетесь? А ведь этот ирод меня от преферанса увел! Тут, говорит, вопрос жизни и смерти, ты мне друг или не друг? Ну, я ремень подтянул, и… Да, так я что хотел спросить, – Виктор снял очки и оглядел собравшихся маленькими умными слегка раскосыми глазками.

– Токсикологи-то… есть же результаты. Что там? Какая хреновина?

– Так это – я тебе сейчас.. .я записал, – Миша схватился за толстый ежедневник. Но Олег Майский его опередил.

– Виктор Ильич, они яд определили. И очень были горды. Там, говорят, нечто из ряда вот выходящее. Совсем нетривиально. Так хвалились, что я сразу запомнил наизусть. Хреновина называется – «верзутоксин».

Все это время собравшиеся – опытные квалифицированные люди, побросавшие свои дела, вели беседу серьезно. Шутки и посторонние темы не отвлекали их больше нескольких минут. Но на лицах не было напряжения. Никто голоса не повышал, нервозности тоже не было. Может быть, потому, реакция степенного Виктора на чуднОе незнакомое слово произвела маленький фурор.

Он сидел в кресле, устроив удобно свое тестообразное брюшко. И вдруг вскочил! Массивные модные очки повисли на шнурке, хохолок на лысоватой голове встрепенулся.

– Что вы, братцы! Такого вот… не может быть, это какая-то дребедень. В центре Питера! Это ж вам не арсеникум или там банальный циан-кали… да что я вам рассказываю! Такое действующее вещество… Мы что, в Бразилии? В джунглях Амазонки? В мангровом лесу?

– Вить, ты чего распетушился? Ты объясни, пирожок, – Миша потряс друга за плечо.

– Ты, выходит, знаешь эту пакость? Ты полагаешь, это какие-то экзоты? Ну, так скажи!

– А что ты думаешь – и скажу! Да только… Ну, хорошо, какой нормальный ворог будет такое дикое средство употреблять, чтобы жертву угробить? Хочешь невесту отравить? Ну и насыпь отраву в шампанское! Что-нибудь тривиальное, да? Сейчас у всей шантрапы – наркотики! Я не пойму, они, токсикологи эти, выпендриваются или же…

– Погоди! Ты нам еще… Потом решим – выпендриваются, там, или что. Ты тут и джунгли уж помянул… – остановил его Потапов.

Савич, однако, пришел в такое возбуждение, что принялся бегать по комнате, что-то невнятно бормоча себе под нос.

– Витя! – Дарья встала и подошла к взволнованному Савичу.

– Ну-ка, как доктор-доктору! Отвечайте, не то оставлю без сладкого!

Он неожиданности Савич захлопал ресницами и сел.

– Ох, да… спрашивайте. Я ведь и впрямь распсиховался. Что я хотел…

– Вы хотели назвать источник яда «верзутоксин». Он, видно, необычный. Где его можно достать? Вдруг мне срочно понадобится.

– Достать? Хлопотно. Далековато будет. Таким ядом поражает жертву паук вида cerberea. Он у него близок по структуре и токсичности к одному больше известному яду Atrax robusta под названием атраксин. Этот является пресинаптическим нейротоксином, смертельным для человека и других приматов. Сам же зверь зовется – Hadronyche cerberea и живет в Австралии, в сухих склерофитных лесах. Но и этого мало. Он еще один из своего семейства живет преимущественно на деревьях.

– Что же это получается, а? Такой яд изготовить.. .не знаю, вообще возможно или нет. Но опять-таки, зачем?

– Постой, Вить, – Скуратов пожал плечами, – почему непременно изготовить? Сам паук и укусил нашу невесту, а если яд настолько опасный, чего же удивляться…

– То есть, Минька, он слез с дерева в Австралии, сел на самолет, в Пулково приземлился и дальше на городском транспорте или на машине…– Олег саркастически хмыкнул, остальные было поддержали, но тут вмешалась Дарья.

– Мальчики, весело-то не очень. У вас летальный случай и основания подозревать убийство. А если кто специально раздобыл паука? Совсем неплохо придумано. Ни пальбы, ни холодного оружия в руках…

Публика ахнула. Сделалось тихо. Как вдруг спустя несколько секунд молчание

нарушил сам виновник переполоха.

– Даша, а что на сладкое? Я же теперь заслужил? – требовательно осведомился Виктор Ильич.

Быково. Студенческий… барак.

Синица распорядился. В «Ирбисе» это было давно налажено. В агентстве имелись наработанные связи и банк данных, позволявший быстро найти надежных энергичных помощников. Дело поручалось одному проверенному исполнителю. Он отвечал за результат и конфиденциальность. А если в свою очередь брал себе людей, то и за них.

«Ирбис» платил внештатникам исправно без проволочек наличными. Были оговорены сроки, ответственность и неустойки – не сможешь – извини! Все это действовало эффективно.

На этот раз двое студентов по поручению одного из внештатников опера Мысловского принялись звонить, бегать и ездить – искать и раздобывать информацию о свадебных гостях. И довольно долго – безрезультатно. Тогда он сам решил еще раз потрясти Эрика. Вдруг что-то придет на ум?

Он позвонил и застал на месте вместо Ленца, Милу Близняк. Она сидела дома с Кирой и учила ее читать, а Эрик бегал по бесконечным делам усыновления -удочерения и звонил «девочкам» время от времени, уверяя их и себя, что вот-вот придет…

За время работы «Ирбиса» по делу о гибели Ларисы все «заинтересованные лица» мало-помалу перезнакомились. Дима, услышав голос Милы, не удивился, сговорился, что через часок зайдет а про себя подумал, что бедняге Ленцу, похоже, улыбнулась, наконец, удача.

Часам к пяти он уже вошел в подъезд и позвонил у сделавшейся знакомой двери.

– Дмитрий Сергеевич? Заходите, пожалуйста. Мы тут одни. Сейчас вас будем принимать. А Эрик точно уж обещал к шести. Вы знаете, я тут, то есть мы… Мила слегка запнулась, но быстро оправилась.

– Я вам сама как раз собиралась позвонить. Мы убирались, я помогала порядок наводить.

Она обвела рукой вокруг и Мысловский осмотрелся. Запущенная квартира Эрика преобразилась. Тут уже не было стерильной Ларисиной чистоты и холодноватого порядка парикмахерского салона после генеральной уборки. Но вещи стояли на местах. На кухне вкусно пахло оладьями с яблоками. А на подоконнике появились цветы в расписных вазонах. Кира в отглаженной кофточке и штанишках с вышитыми зайцами сидела за столом с большущей книжкой с картинками.

– Ну, Милочка, вы просто домашняя фея. Так заботитесь о малышке, сердце радуется, – заметил Дмитрий, оставив мысли, как Эрику повезло, при себе.

– Давайте оладьи есть! Садитесь, Дмитрий Сергеевич, я поставлю чайник. И пока он закипит, я расскажу.

– Спасибо! Вы начали… вы мне собирались позвонить?

– Да, да! Понимаете., она взглянула на девочку и осеклась. Дима тут же понял, в чем дело.

– Кир, а у тебя есть машинки? Я в прошлый раз видел разные. Давай играть! Спрячь их в комнате, а я буду искать. И как найду… Отличная мысль, – немедленно подхватила находчивая Мила. Найдете – получите оладушку!

– А если нет, то нет, – хмыкнул опер и подмигнул ребенку. Но девочка, не заметив подвоха, обрадовалась и убежала в комнату за машинками. И взрослые тихо заговорили.

– Я не хотела при ней. После гибели ее матери… Эрик… ему было тяжело ко всему тут прикасаться. Он не хотел, не мог, к примеру, подарки разбирать. Все было кучей навалено. Но когда-то ведь пришлось начать… Я ему предложила помочь, и он был рад. Так вот, за коробками и цветами, за всякими разными упаковками после свадьбы я нашла интересную штуковину!

Она вышла в коридор и вернулась с чем-то вроде старой географической карты, какие Мысловский видел в школе. К длинной круглой в сечении деревяшке была приторочено плотное клеенчатое полотно. Так иногда выглядели свернутые флаги, которые перед парадом несли знаменосцы.

– Вот, взгляните. Это друзья приготовили молодоженом сюрприз. Дерево! Оно должно было остаться на память о свадьбе и гостях. И Мила развернула полотнище. Дмитрий глянул, и у него захватило дух. Действительно ветвистое дерево, а вместо листьев, вернее, на них – батюшки светы – подписи, а рядом отпечатки пальцев присутствовавших разных цветов.

– Милочка! Да вы просто… куда домашний фее – вы Фата Моргана какая-то! Это ж мечта криминалиста! Пальчики, ладошки…

Дима на радостях вскочил и пустился в пляс. Потом он подскочил к несколько ошалевшей Милке и чмокнул ее в зардевшуюся щечку.

Нечего и говорить, что в как раз в эту минуту на пороге возник Эрик Ленц, прихода которого по понятным причинам не слышали, занятые собой «действующие лица и исполнители».

Дерево оказалось плодоносным. На нем нашлись особи, которых на свадьбу никто не приглашал. Милиция о них не знала. И Мысловский не в службу, а в дружбу, слегка тряхнув связями, передал группе свои новые результаты.

В свою очередь, «Ирбис» благодаря этому сотрудничеству быстро вышел на многообещающего подозреваемого.

Шулер с приводами без определенных занятий. Некто Поползнев Федор. Какой-то темный тип. Уж не сунул ли ему кто денег, да посулил еще? Не замешан ли?

Шулер в простоте душевной оставил свою подпись крупными буквами. Рядом он еще, не иначе – для потомства, пришлепнул свою ладонь. Сомневаться не приходилось. Судимый! Он!

Шулера быстро отыскали.

Да, он был в саду. Да, невесту видел. Она даже сказала: «Дядька, зайди поешь!» И его видели! Официанты показали. Все же для опытного глаза этот вот бомжеватый тип был приметен. Тип сел за стол, заправился, потом расписался да ушел. Гости тогда еще 'гуляли'!

Не он? Надо все же уточнить. Опер быстро навел справки по своим каналам. И… ничего! Ни шальных денег. Ни мотива. Он даже подружку шулера разыскал. Тот к ней в этот день явился и остался ночевать.

Подружка – разбитная веселая скуластая бабенка Люська, стреляла глазками, лопала принесенный опером торт безе и была явно польщена вниманием этого симпатяги, который кроме торта еще и бутылку портвейна приволок. Сам, правда не стал… ну и ладно. Чайку попили да и перешли на ты.

– Дима, он дурной, веришь или нет… я его давно знаю, в одном дворе выросли. Ну, я помоложе. Он… анекдот слышал? Сидит мужик на базаре, крутые яйца продает рупь за яйцо. Ему люди говорят: Степа, а ты почем яйца покупал?

– Я-то? Дык по рублю!

– Да ну? Дак ты за рупь отдаешь?

Степа в ответ

– А то! Яйца сварю, свои деньги назад получу, а к ним – бульон! И так всю жизнь. Да еще вечно влипнет, куда ни то… Он парень-то не вредный. Ко мне заявился, на лестнице соседа встретил. Тот со смены пришел. Троллейбус водит сосед. Хочешь – спроси. Он тебе время скажет. А что стряслось?

Она выслушала, подумала немножко, наморщила лоб.

– Не! Федор пришел трезвый, но сытый – поел там хорошо. А пить не пил. Это вот не рисковал – выпрут, да бока намнут. Он оттудова быстренько убрался. Ты говоришь, ее какая-то зараза укусила? Федька тогда… у меня память хорошая: он ведь разволновался: интересно. И мне – давай все рассказывать! Боялся, вдруг выгоню. Мне тоже ж.. .И жалко его, но и надоело уж.

Ну, ладно, я, что сказать-то хочу? Он насмотрелся всего, сначала из кустов, потом невесту вдруг принесло, да ты знаешь. Федя в зал зашел… Нет! Стой. Я тебе не об этом. Слушай.

Федор, пока в кустах еще сидел, парочку приметил. Молодые какие-то. Не гости! Студенты. У них свиданка была. Я почему… Ты думаешь – Федька там затесался, не гость, а мог навредить. Так эти тоже были в саду и в зал зашли, да за стол.

Он мне зачем рассказал? Сомневался. Узнают, что он не гость и пробрался на халяву – шею намылят. Кто будет разбираться? Невесту искать? Да она, поди, и забыла. Невеста эта, я тебе скажу… Ну, не о том разговор! Так вот, студенты. Он их видел и слышал, а они его нет. А как зашел поесть -глядь, а они тоже сидят! Ему и поспокойней стало.

Опер Дима соседа – водителя троллейбуса, конечно, отловил и для себя уяснил, что Федька Поползнев в злодеи не годился. Он вовремя убрался, как точно определила верная боевая подруга Люська.

– Этот Федька – дремучий, недалекий и… странное дело, безобидный какой-то мелкий жулик, похоже, был не при чем. А… студенты?

Дима задумался – студенты… Где их искать? Поговорить еще с женихом, тьфу, прости господи, с мужем, верней, с вдовцом?

Он опять сходил на Гороховую. И точно! Среди подписей на листьях «дерева» обнаружились два студента. Они никого особо не заинтересовали. Верно, их не приглашали на свадьбу. У Эрика сохранились списки гостей. На память он тоже не жаловался. Мало того, отыскались фотографии, которые сделал фотограф для «дерева».

Из них задуман был монтаж на память. Фото впопыхах ссыпали в пластиковый пакет. Когда Эрик с Димой начали разбираться… двоих ребят, одетых совсем обыденно, обнявшись, сидевших на скамейке в саду, Ленц не знал.

– Дмитрий Сергеевич, вот, смотрите! Это – дядька из Казахстана с женой. Там вот в выходных костюмах – братья двоюродные с девушками. А это из Норильска. Их две семьи приехали. Эти тоже Ларкины. Я, если кого увижу… имен не помню, не стану врать, но те и вот… другие на фото втроем стоят – наши, гости приглашенные. Да они и одеты как на праздник!

Дима сам был того же мнения. Парочка в саду на скамейке выделялась простецким снаряжением. Как они теперь это называют? Разменявший пятый десяток Дима хмыкнул: «прикид»!

Эрик, мне тоже кажется, что студенты на карточке – те ребята. И я еще надумал кое-что. Но это так пока. Подождем… Вы вот что. Я это фото у вас возьму, если не возражаете, и шулеру покажу.

Эрик кивнул, Мысловский убрал фотографию в нагрудный карман и стал прощаться, когда Мила его остановила.

– Простите, Дмитрий Сергеевич, не думайте, пожалуйста, я не вмешиваюсь. Я просто… мне страшно интересно. Вот этот шулер. Он же перепугался, да? Мелкий жулик и выпивоха, да неудачливый. Он думает, его теперь заметут, хоть он не при чем. Оказался случайно рядом. И тут – палочка выручалочка. Студенты! Он их видел мельком. Из-за кустов, говорит. Если вы ему это фото покажете, он…

– Понял, Мил! Правильно, между прочим. И от страха, и даже вполне себе просто так… мы не знаем, какой он наблюдатель – Федя Поползнев. Может, внушаемый и лабильный человек. А может хитрый мелкий трус. Но ведь и я не мальчик. Вам это интересно? Ну, слушайте.

– Для начала я с ним поговорю. Что он помнит? Что он тогда увидел? По ходу разговора запросто новые детали всплывут. Тут надо следить, чтоб он не начал придумывать. А я,– случайно – наводить разговор на определенный типаж. Затем я ему покажу с десяток фотографий похожих пар. И поглядим, кого он опознает. Найдет нам тех – хорошо. А не найдет… Видите, ребята. Возможны разные варианты поиска. Шансы хорошие! Эти птички подписались и руки приложили. Выясним – не криминальные? Если да – проще, а если нет… Тогда фамилии. Свои они или не свои? Могли же они их написать от фонаря – Иванов и Сидорова. Могли – от нечего делать или с умыслом – чужие фамилии начирикать, но реальных людей, которых мы станем долго нудно искать. И хорошо еще – Пол Маккартни и Алла Пугачева заставят сразу задуматься. А двое из своей группы – нет!

Опер спохватился, взглянул на часы и снова стал прощаться. Не на шутку заинтересованная, Юля отправилась провожать Мысловского к дверям. Ей пришло в голову попросить у него телефон.

Не возьмет ли он ее к Поползневу на опознание как журналистку? Но покосившись на затуманившегося Эрика, девушка решила, что момент для установления деловых связей выбран неудачно.

Дальше события стали разворачиваться быстро. Скоро выяснилось, что, во всяком случае, такие люди существуют. Студент четвертого курса из Петербурга Валерий Краснов, будущий архитектор. И Юлия Денежка, двадцатилетняя студентка биологического факультета. Отпечатки пальцев получились отлично – ничего криминального за ними не числилось.

Дима – заядлый курильщик, выскочил дома на балкон, несмотря на паршивую пагоду и пронзительный ветер. Там, воровато поглядывая на жену, которой обещал завязать, вытащил сигареты, угнездился спиной к стене и задымил, а затем набрал телефон приятеля.

– Тошка? Это снова я. Связь плохая была. Не мог толком разговаривать. Слушай, с меня причитается. Какой разговор! Да… хозяин барин – хоть куда! Хочешь, двинем с тобой…

Он запнулся. Ира – жена приоткрыла дверь, и, покрутив пальцем у виска, сунула мужу куртку. Дима крякнул, скорчил умильную гримасу, но когда дверь закрылась, снова с удовольствием затянулся.

– Антон, коньяк или как прикажешь, да? Ты мне… Коротко. Потом подробности по почте. Идет. Но ты скажи – мне срочно надо гонцов послать, дело же в разных местах, сейчас речь идет о Питере и Москве, и, я не очень понял… Ага!

Некоторое время Дмитрий молчал и сосредоточенно слушал. Потом удовлетворенно кивнул.

– Антош, усек! Мне главное – дЕвица красавица учится в Москве, а сама из Быково. У моего брата там дача. Это недалеко. Адрес пошлешь и я отправлю парней. Видишь какое дело, мне показалось перспективным… Да нет, не буду до времени болтать!

Дмитрий Сергеевич связался с Олегом Майским. Архитектором он занялся сам. А Майскому передал информацию и сообщил, что отправит 'гонцов' по адресу проживания Денежки.

– Олег, а дальше как? Я остаюсь на связи по этой Юле?

– Не надо, – отозвался сразу Олег. – Мне тут удобней. Ближе. Это твое дерево «пожеланий» – находка, шеф страшно рад. И кое-что еще обнадеживает. Боюсь даже…

– Вот и я боюсь. Кинем на пальцах. В молоко или…

– Не, не будем. Работаем, Митрич, спасибо тебе, бывай! Оба они не хотели вслух обсуждать, чтобы не сглазить, одну мелочь…

Еще через пару дней сложилась следующая картина. Итак – студенты, реальные люди, не в чем предосудительном до сих пор не замешанные. Валерий живет в Питере с родителями. Найти его не составило труда. Он оказался контактным, симпатичным и общительным парнем. Свадьбу помнил и подробно охотно рассказал Диме, что смог. Только…

– Дмитрий Сергеевич, Юлька ко мне приехала тогда на несколько дней. Я ее у знакомых девчонок в общаге устроил. Там еще трое. И мы тут вот в двухкомнатной вчетвером. Я мама, папа и брат. Мы с ней – в кафе, в кино еще там куда… Но и вдвоем хочется побыть. Мы все ж таки… в саду этом… друг другом…

– Да я понимаю, – ободрил Дима молодого человека, – но я должен как можно больше свидетелей найти. Вдруг кто, что необычное увидел? А вы с Юлей еще, чем хороши – взгляд стороннего человека, ни кем не связанного родством или свойством. Да и потом… Ты смотри, вы двое рядом расписались. А кто она тебе? Ты объяснил теперь – твоя девушка, а ведь могла быть – никто! Или сестра! Случайная знакомая! Или совсем иначе – была твоей подругой, а теперь нет. Другие отношения, другой коленкор…

Он слегка заболтал Валерку, который слушал с интересом любителя детективов. Парень принялся тоже рассуждать, стараясь вспомнить детали пережитого. А потому следующий небрежный вопрос Мысловского застал его врасплох.

– А как у вас тогда с Юлей после свадьбы? Дальше-то вы куда? Вместе были или как? – Мысловский вертел в руках коробочку, которую ловко сложил из клетчатого тетрадного листочка. Студент следил за ним глазами. Он поднял голову.

– В тот день… Постойте, сейчас.. .а, вот! Юля с утра бегала на вокзал однокурсника встречать. Тот проездом что-то в Питер передал. Ей вечером надо было это отвезти. Только не спрашивайте меня – что и кому. Понятия не имею! Да она и не любит… Ты, говорит, меня контролируешь? Ну я и…

Краснов разговаривал открыто, смотрел доверчиво. Нет, не врет и не скрывает, – подумал Дмитрий.

– Надо будет, еще встретимся. Сейчас, пожалуй, достаточно. Правда, еще вот что.

– Валерик, мы с Юлей тоже должны поговорить. По всем правилам, сейчас мне следует тебе сказать – ни в коем случае не предупреждай ее! Только… я не стану. Я думаю – бЕстолку. Но даже не это главное. Так поступить тебе было бы предательством по отношению к ней. Так что…

– Это верно и.. .Я все равно тут же б позвонил. Но некуда. Юля у тетки живет в Быково. А сама она из-под Тулы. У нее там папа старенький и больше никого. Он сельский учитель на пенсии, она как раз к нему и поехала. Какие туда звонки…

В «Ирбисе» существовало правило – одно из многих – помощники работали только по двое. На этот раз парень с девушкой, будущие юристы отправились в Быково в теплый приветливый день в самом радужном настроении.

Деньги всегда нужны! И чтобы заработать, ребятам из команды Мысловского порой приходилось солоно. Они разбирались с горами бумаг в поисках нужных счетов. Часами разыскивали под дождем какое-нибудь авто зеленого цвета с царапиной на крыле и стертым протектором. Бродили по подозрительным кабачкам, разглядывая их посетителей в надежде встретить свидетеля.

Сами Владик и Нора ничего не предпринимали. Они себя именовали «подсобники» и, выполняя для «Ирбиса» очередное вспомогательное задание, чаще всего не знали, зачем. Иногда они придумывали наперебой «историю» и веселились. Это помогало скоротать время.

Но не теперь. А зачем? Погода хорошая, задача – легкая, ехать недалеко. Владик место знал. Там есть разные возможности…

Но сначала надо девушку найти. Чего проще? Адрес есть. Фото тоже. Ее друг говорит, уехала. А может, нет? Или вернулась уже? Как бы там ни было, сегодня они разведают, что к чему. И судя по обстановке, приедут сюда еще или доложат Олегу Майскому, что дело сделано.

Они сели на электричку на Новой, проехали с полчаса, и вышли на станции, где неподалеку был аэропорт, а с другой стороны железной дороги – поселок и многочисленные дачи.

Автобус ходил редко. Он был небольшой, старый и по пути дребезжал по неважной, как водится, дороге. Красивые богатые и безвкусные дома сменялись советскими унылыми строениями. Ребята болтали, не спеша. Им нужно было ехать до конечной.

Последняя остановка с непритязательным названием «Садовое товарищество» расположилась у заросшего травой пятачка. Асфальт кончился.

Водитель охотно объяснил, как идти, и «подсобники» двинулись налево проселочной неширокой улочкой, пока и она не кончилась, упершись в барак.

Ветхое трехэтажное строение глядело подслеповатыми окнами в лесок. Рядом сушилось белье. Детишки бегали наперегонки и играли в мяч. Полная женщина, высунувшись из окна, басом монотонно выкликала.

– Тимка! Домой. Тимка, выдеру!

А у убогого подъезда на двух скамеечках, выкрашенных бледно голубой пооблезшей краской, сидели и неспешно беседовали жильцы.

Дядька в белой майке и лиловых трениках с банкой пива в руках что-то доказывал соседу – бодрому старику с развернутой мятой газетой. Старик – лысый с аккуратно подстриженными усами, выглядел не в пример опрятней собеседника. Он был одет в облегающий костюм на молнии и кроссовки. И был похож на спортсмена благодаря все еще подтянутой фигуре, особенно выигрывавшей на фоне пивного живота соседа. Чуть подальше мускулистый парень с татуировками на голых руках и бычьей шее ремонтировал мотоцикл. Присмотревшись к картинкам, можно было проследить его незамысловатую биографию. На запястье красовалось и имя парня «Гена». Он разложил инструмент на траве, рядом пристроил музыку, вымазался по уши в масле и кряхтел от напряжения. Напротив них трое женщин разного возраста разговаривали о своем, прилежно работая крючком, словно в кружке вязания. Тут же стояли коляски, в которых спали маленькие дети.

– Скажите, пожалуйста, это Зеленый тупик, дом три? – Нора подошла поближе, поздоровалась и начала разговор. Дядька отхлебнул пивка и возвысил голос.

– Палыч, слушай меня. Не могут они играть! Рази ж это голкипер? Да мы во дворе и то…

– Извините, пожалуйста, мы ищем… – вступил было Владик. Старик глянул на него и хихикнул.

– Дом три! Вот этот только и есть. Ни первого, ни второго… А тебе кого надо?

– Уффф! Нашли. Спасибо вам, мы ехали, ехали, а все сомневались, что туда, – затараторила Нора.

Хорошенькая бойкая в веснушках девушка быстро располагала к себе людей. Она могла непринужденно болтать о том, о сем. Умела и посочувствовать. А если надо, отбрить, но не обидно! Неоценимое качество для их работы.

Владик завидовал. Слегка замкнутый, он так не мог. Зато он был наблюдателен. Не торопясь, запоминал детали, обдумывал. И вместе ребята делали выводы.

– Мы из института с обследованием жилищных условий, у нас удостоверения есть! – легенда и ксивы были заранее приготовлены. Нора достала из сумки солидную темно красную папку.

– Тут студентка живет, Юля Денежка. Так мы хотим проверить, а если что не так, на очередь в общежитие поставим. И вообще… но, может мы все-таки не туда?

'Музыка' мотоциклиста завопила дурным голосом популярного певца: «Зайка, мояаааа!», Нора от неожиданности вздрогнула, мужички засмеялась. Она выжидательно посмотрела на жильцов, бросивших свои дела и прислушивающихся к любопытному разговору. Женщины оставили вязание. Одна из них помоложе встала и подошла поближе.

– Как же! Живет у тети Нюры Котовой, я ее давно знаю, девулька Юлька. Не вредная! Но с нами не корешится. Со мной – не курит! Они в деревню уехамши на пару дней.

Она хрипловато рассмеялась.

– Я – что, а соседки и дядя Гриша, – она кивнула в сторону пузатого любителя пива, – с этой Юлей на ножах. Так если вы ее в общежитие… они точно бутылек опчеству поставят!

– А чем она соседей… Или тут что случилось? – Владик удивился. Он не ожидал такого поворота.

С минуту повисла пауза. И вдруг заговорили все сразу, кроме молодухи, принявшейся качать проснувшегося ребенка.

– Жабы! – громко возгласила приземистая соседка в цветастом платье, связавшая как раз половину синеньких детских теплых рукавичек.

– Да жабы – ладно. Давеча была змея! – дядя Гриша налился бурой кровью.

– А тараканы? Тараканов, девушки, не забыли? То пиявок продает, то рыбакам всякую гадость разводит…

– Ну, это бы ничего, – примирительно сказал старик. Рыбаки-то кому мешают?

Нам рыбакам…

Разговор сделался общим. Владик извлек припасенные для таких случаев конфеты. Чем дальше, тем становилось интересней.

'Музыка' попритихла. Ее стало почти неслышно. А мотоциклист подошел послушать, немного постоял и слинял. Занятые разговором, студенты этого не заметили. А Гена не спеша обошел барак и свистнул три раза. Из окна сверху высунулась голова с подмосковным ирокезом. Спустя несколько минут ее хозяин спустился вниз. Они поговорили. Затем мотоциклист мирно вернулся к своей машине и снова занялся ремонтом.

'Подсобники' несколько расслабились. Легенда сработала безупречно. Они, уселись поудобней, перезнакомились с разговорчивыми жильцами зеленого ветхого скворечника, прослушали, исправно кивая, истории жизни присутствующих и отсутствующих домочадцев. А через часок, больше ничего не опасаясь, включили диктофон и принялись наговаривать доклад. Много полезного им поведали соседушки.

Когда пришло время отправиться обратно, они опять дождалисьавтобуса. Бедная тарахтелка, расписанная незатейливой быковской рекламой, подошла вовремя. Водитель вышел покурить. До отправления осталось минут пять, и к машине еще подтянулись пассажиры.

Две девочки школьницы. Старичок с рюкзаком. Молодой парень в черной майке с надписью БЕС с крашеными волосами. Нора на него покосилась – ирокез! Она таких терпеть не могла. Боковым зрением она отметила, что он уселся неподалеку, надел наушники и сразу включил плеер.

– Нор, – спросил Владик, что у них за история? Каким боком там эта дева замешана? Начальство не колется…

– И правильно делает, Влад, а ты как думал, – парировала она.

– Но интересно! Кто нам мешает пофантазировать. Они расследуют, агентство…

– Стоп! Не по правилам! Агентство не называть! – Нора невольно оглянулась. Полупустой автобус… Отбой. Никому нет до них дела. Школьницы хихикают между собой, дед дремлет, а ирокез при деле. Отбивает такт на коленях. Музыка, блин! Могу себе представить…

– Ну, давай. Черт знает, что там у них. Не скажут и не надо. Я думаю, незаконная торговля. Мы сейчас все отдадим. И если шеф скажет, будем эту Денежку ловить дома и в ее педе. Я только и знаю, это не у нас, а в Питере. Гляди: она разводит дома живность.

– Или перепродает! Мы ж пока не знаем! – вставил Влад.

– Видно, чтобы подкалымить. А дальше – в зависимости от. Может, кто крадет, а она…

– Крадет? Жаб и тараканов?

– Про жаб не знаю. Но рыбы бывают страшно дорогие. И есть разные любители. Кстати, и сам аквариум – большой с разными штуками: подогревом, аэрацией, освещением, очисткой тоже стоит чертову порву денег.

– Да вроде, про рыб-то речь не шла!

– Верно. Мы что выяснили? Девица-красавица без вредных привычек. Но – торгует. И живностью! На том пока и стоим!

Спустя некоторое время работник таможни Колышев Иван отзвонился корешу Генке. Генка зарабатывал на хлеб с маслом в охране на аэродроме. Но у него еще имелись нужды. Их он удовлетворял по-другому.

– Во, блин! Спасибо, Вань – резюмировал дружбан Генка, очень внимательно выслушал Ванин доклад. Я твой должник. Теперь мне ее срочно надо найти. Вот же невезуха! Ну, бывай.

И он ее нашел. Ушлой мобильной группе молодых дерзких жуликов, торговавших экзотами, огласка и неприятности были совсем без надобности. У них до сих пор получалось гладко. Их даже совесть не мучила. А что? Не наркота, не паленый спирт! Они не воруют, не спекулируют! Что за беда, пусть какой-то трекнутый, который сбрендил на бабочках, получит свой экземпляр? Или зверька, земноводное, рептилию… Впрочем, такие слова у них употребляла только Юля. Только она, правда, и понимала «что-за-беда»… Да и то не до конца. Все-таки, лишь отчасти. Очень уж еще зеленая была. Ветер в голове!

– Юлик, домой пока не возвращайся. Как? Да так! Паленым пахнет! Как раз у тебя. Слушай. Мне повезло, что я рядом случайно… Да, и подсуетился. Что? Ну, ясно – по порядку. Но без балды… тебе надо сделать ноги. Да, понял, чего тут не понять. Ты, слушай, давай!

Ветер ветром, а управились они быстро. Юля до сих пор сомневалась – стоит ей идти в академку? Прервать учебу? Звучит заманчиво – экспедиция в Бразилию. Ее берут. Она со школьных еще времен в кружке. Каждое лето они собирали насекомых. Она уже один раз была, и умеет все, что надо. Пусть она не энтомолог, но умеет косить, приморить и извлечь насекомых, а потом правильно отправить в морилку по-настоящему. Умеет этикетировать. С бабочками – их надо особенно бережно извлекать – она вообще была лучше всех на практике. Юля и какой когда сачок выбрать, знает. Но главное, она испанцу – начальнику понравилась. Он и не скрывал. Так уговаривал! Через две недели надо лететь в Варшаву. Там собирается группа, чтоб сработаться. Выезд в поле, тренировка, а потом в путь. Но она бы, пожалуй, отказалась. А теперь…

Паспорт у нее был. Виза тоже. Значит…

Энтомолог – лаборант Юлия Денежка, студентка в академическом отпуске еще с двумя биологами-герпетологами вылетела из Москвы в Бразилию и благополучно отбыла в составе исследовательской экспедиции Мадридского университета вглубь страны.


Деловое свидание по любви

Солнце, нежаркое ласковое осеннее, самое лучшее на взгляд Петра, не жаловавшего жары, юга и пляжных отпусков, осветило его любимое место в городе, куда он с удовольствием приходил даже один. Здесь было всегда оживленно. Наверно, если кому-то пришло в голову посчитать народ на площади, так туристов оказалось бы больше. Даже не обязательно туристов, но нездешних, с разными целями оказавшихся в городе ненадолго. Они фланировали по ней, заходили в кафе, в хорошую погоду старались устроиться прямо на улице, благо в городе, чем дальше, тем больше появлялось столиков «на пленэре».

«Чужие» без конца фотографировали все окружающее, а прежде всего, себя самих. Но всегда и в любую погоду тут было полно и мюнхенцев. Они тоже здесь встречались, чтобы отправиться гулять в Английский парк, посидеть в «Тамбози», «Резиденц» и еще где неподалеку, да, наконец, просто побродить вокруг и поболтать, если есть настроение.

Здесь прямо у метро был вход в Дворцовый сад с беседкой барокко и фонтанами. Петр в нем усаживался на скамеечку, раскуривал одну из своих любимых трубок и любовался на чудесное сооружение, где располагалось высшее баварское начальство. Этот гармоничный симбиоз старинного здания и современных архитектурных идей очень нравился убежденному консерватору Синице, который был, несомненно, не чужд разных противоречий. Но если уж что любил…

Да, чтобы не забыть! Сад окружала арочная колоннада, а рядом с ней шла игра в шары. Небольшие группки людей разного пола и возраста увлеченно и сосредоточенно следили за действом с тяжелыми металлическими кругляшками, измеряли расстояния бросков, обсуждали результаты и тут же устраивались перекусить и переодеться.

Все это – гуляющие с детьми, велосипедисты, праздношатающиеся, игроки в шары, кафе под открытым небом и прочее – мирно уживалось, гомонило, смеялось, встречалось и расставалось под звуки оркестра, совсем недурно наяривавшего джаз у нарядной арки.

Входов в метро на этой популярнейшей площади было несколько. Молодые люди договорились встретиться в кафе Тамбози у самого метро. А после делового разговора Петр хотел увести Риту вглубь соседнего квартала, где прятались уж совсем уютные небольшие ресторанчики. В них особенно охотно ходили студенты, университет был тоже отсюда в двух шагах.

На этот раз Петр решил, что погуляет и получит дополнительное удовольствие от любимого места и мысли, что скоро ОНА придет.

Он начал с того, что обошел площадь и погладил львов! Это было не совсем по правилам. Львы, если их погладить по носу, должны приносить счастье, но мюнхенцам! Петр был москвич… оставалось надеяться, что в виде исключения львы ему простят. Удача сегодня… Это было так важно как никогда!

Затем Синица вошел в церковь. У него с религией были непростые отношения. Верить хотелось, да не очень моглось. У Петра было много вопросов к Вседержителю. Но тот не отвечал! Это, впрочем, совершенно не мешало владельцу «Ирбиса» быть горячим поклонником церковной архитектуры, будь то пламенеющая готика или благородные пропорции северных храмов. А Соловецкий монастырь? Или изумительное Кижское деревянное зодчество?

«Тиатинеркирхе», торжественная, нарядная и светлая церковь, в которой, несмотря на всю ее популярность и поток туристов, порой бывало тихо и свободно, имела одну особенность. О ней, как ни странно, мало кто знал.

В ней была Черная мадонна. Слева от входа, в полумраке, в сете колеблющегося пламени свечей… Не сразу и заметишь, что на этой иконе не обычная Богоматерь. Петр подходил и, чувствуя себя школьником, потихоньку от мамы покупающим мороженое на деньги, полученные на завтрак, ставил свечи.

Он зажигал крошечные плоские огоньки лучинкой и шептал – вот эта бабушке, а эта – отцу, которого я не знал. А эта… тут следовало имя, которое даже шепотом нельзя.

Рита уже должна была довольно скоро появиться. Петр обошел церковь, постоял перед алтарем и отправился ее встречать.

Кафе Тамбози, выходившее на площадь и в Дворцовый сад, на втором этаже имело глубокие ниши, в которых, забравшись внутрь, можно было поговорить без помех. Встретиться там была идея Рита. Она пришла даже немного раньше. Синица сразу заметил, что девушка взволнована. В ее лице читалось напряжение. Что-то случилось?

Но она, взбежав по лестнице и наскоро поздоровавшись, не дала ему времени углубиться в предположения.

– Питер? Ты уже здесь! Я еле удержалась, так хотелось тебе позвонить. Но это вопрос дисциплины. И я сказала себе, у нас важный разговор. Лучше лично. Ты сядь.

– Я заказал нам кое-что, тут неплохо, но ждать надо страшно долго. Я в этом на собственном опыте неоднократно убеждался. Место бесподобное. Народу всегда полно. Вот они и экономят. Обслуги мало. А когда кельнер появиться, ты сможешь дополнить, как захочешь.

– Да да, спасибо. Я… просто умираю от нетерпения рассказать свои новости. Понимаешь, это как часть мозаики. Мне кое-что давно пришло в голову. Но я молчала, пока не получу результатов. Приготовься!

– Слушай, ты меня пугаешь. Результатов? Ты это о чем?

– Операция «Надгробный камень в саду» завершена. Лина разрешила. Я организовала. Клинге заказал экспертизу. Вернее… ты распорядился, чтобы срочно, и он…

Ах, да. Конечно.

Рита от волнения повысила голос. Соседи начали прислушиваться.

– Рит, не пугай народ! Так что?

– А вот что. Это – действительно надгробный камень, а под ним.... – она заговорила совсем тихо. Потом пересела поближе и зашептала Петру в ухо.

Синица слушал ее с нараставшим удивлением. Рот его слегка приоткрылся. Он склонил голову, рыжие усы слегка шевельнулись, наконец, он не выдержал и захихикал.

– Извини! Продолжай, пожалуйста, – он постарался сделать серьезную мину.

– Понимаешь, это же у них в саду. Я просила у Лины разрешения. Она его дала без разговоров, но сначала посмотрела, конечно, о чем там речь. И спросила о результатах. У меня не было причин и возможности ей не сказать. В общем…

В это день они еще поговорили часок. Каждый из их поделился своими соображениями и совместно они выработали план компании. Было решено, что Рите нужно встретиться с Линой и узнать побольше о старом Баумгартене. Что он за человек, отчего семейство о нем теперь разговаривает неохотно? Где он?

Даже когда они вышли из кафе и не спеша отправились гулять, разговор вертелся сперва вокруг общего дела. Рита принялась строить предположения об отце Марты.

Петер, он старый человек, может быть, он боится? Увидел случайно, что-нибудь. Или кого-то знакомого и опасается последствий. А возможно, не хочет быть ни во что замешан. Знаешь, иностранцы… Она покосилась на Синицу и засмеялась.

– Да говори! – ободрил ее Петр, – Я не приму на свой счет. Иностранцы чувствуют себя неуверенно? Это правда. Но не забудь, у меня мама тут замужем за очень состоятельным человеком. Сама она врач и еще практикует. У него свое процветающее дело. Оба они благонадежные и благонамеренные. Да я,и сам…

– Ой, какие словеса, да ты – хвастунишка! Я знаю, что ты владелец «Ирбиса» и…

– Выгодный жених! – закончил Петр и… покраснел от своей неуместной шутки до корней волос, как краснеют разве такие как он рыжекудрые кавалеры. После этой декларация ему – не совсем уж зеленому юнцу, осталось только одно.

Очень кстати подвернулась тенистая аллея. Там, вообще-то, были удобные пустые скамейки, но Синица обнял свою возлюбленную, привлек к себе и зашептал ей что-то на ушко прямо на проходе посреди пешеходного пути.

Они так увлеклись, что стайка ребятишек обтекла их с обеих сторон, довольно громко хихикая, но не смогла помешать. Они ничего не слышали!

Потом Петр и Рита бродили по городу, двигались без руля и ветрил куда глаза глядят и, в конце концов, пришвартовались у Синицинской мамы. Ее фамилия теперь стала Бисер. Она красовалось на медной табличке, привинченной к солидной двери.

– Смотри, это мама с… Ну, с мужем! Я его так и не научился правильно называть. Понимаешь, она меня одна растила. Отца я не знал. Это длинная история. А потом, как раз, когда мой отец умер, она вдруг вышла замуж за одноклассника.

– Питер, ты хочешь сказать… Она всю жизнь любила твоего отца? И только, когда он умер…

– Нет, не думаю. Вернее… Она очень его любила. И долго, но не всю жизнь. Я подробностей не знаю, нам с ней об этом трудно говорить. Я больше с ним, с этим Бисером… То есть, он со мной. Дело в том, что они все втроем в одном классе учились: мама, мой отец – Андрей и Кирилл. Кирилл – ее теперешний муж. Он мне и рассказал, как дело было.

– Они в Москве учились? А как в Мюнхене оказались?

– Видишь ли, это отдельная история. Кирилл Бисер – немец. Как только стало можно, он уехал в Мюнхен и увез свою семью. Он тогда был женат тоже на однокласснице. Она вскоре заболела и умерла. Осталась дочь. Я тебя обязательно познакомлю.

Они вошли. Рита смешно пугалась шорохов. Просила позвонить и удостовериться, что мама не придет.

– Эх, у меня дома не так, чтоб очень – я снимаю комнату, а там еще двое, парень и девушка. Можно, конечно, ко мне…

Но он видел – к себе ей не хотелось. Да и зачем? Здесь же хорошо!

– Не волнуйся! Мама с Бисером в Риме. И, знаешь, есть охота. А здесь всего полно. Я запасливый. И я люблю готовить. А сам Кирилл, так он просто кулинар! Давай подумаем, что тебе хочется, ия с удовольствием…

– Вот здорово! Так я же тоже люблю, – обрадовалась Рита.

Они принялись кашеварить и вскоре обсыпались мукой, перепачкались в желтке и авокадо, вымазались в масле с сахарной пудрой. Очень уж много было отвлекающих моментов…

В Баварии бывают изумительно теплые вечера. Этот был один из них. И молодые люди после ужина вышли на террасу.

– Ты устала? Давай, я принесу плед и все такое… Синица устроил Риту, разбросал подушки и, когда она, положив голову ему на руку, прикрыла глаза, блаженно подумал.

Звезды наверху прямо над головой действительно мерцают… Верил на слово, но сам никогда не замечал. Он был счастлив.

Утром они снова за завтраком заговорили о деле Чингиза и решили подвести первые итоги.

– Полиция арестовала женщину, которую обвиняют в убийстве. Что ты думаешь об этом? – спросила Рита.

– У них веские основания были. Это его подруга. И завещание…

– Постой, но бывшая! Теперь его подруга, да нет, жена – это Лина. И новое завещание – у нее.

– Тогда еще все это не было известно. Зато отпечатки пальцев Яны Вишневска и явственный мотив – налицо. Причем, заметь – Лина в качестве жены вовсе не повод для оправдания Яны. Наоборот! Ревность, а значит месть…

– А что еще известно?

– Она к нему приходила. И не отрицает. Но раньше. Говорит с одной стороны, что совершенно не причастна к смерти Мамедова. Но… отказывается наотрез сказать, где была в то время, когда он умирал от отравления.

– Значит, нет алиби.

– Возможно, есть. Или тоже кого-то покрывает… Все связаны! Хотя… я не прав. Это Яна не член семьи Ленц. Так ты считаешь, вполне вероятно, что она?

– Я? Нет. Мы с тобой и Клинге пока не занимались Яной. Но интуитивно, да и по некоторым другим причинам, я думаю, это не она. Пусть пока. Это дело полиции. Мне, кстати, все интересней становится. Я уверен, что замешена семья. Вопрос только, как и почему. У них, видишь, разные интересы и побуждения. Они теперь все наследуют…

Ты подумай, Чингиз Мамедов сыграл в их жизни колоссальную роль! Работодатель, источник благополучия, их сын Эрик женится на его дочери. Мало того – оказывается вдруг, он сам без пяти минут муж Лины Ленц! Но есть кое – что еще. Я не решаюсь тебе сказать. Очень неприятная штука… Я, видишь, подозревал. А теперь почти убедился. Мне придется дожимать это дело, надо будет действовать осторожно…

И он рассказал, что узнал от медсестры об отношениях Марты и Чингиза. Представь себе – вдруг дознался муж. Или еще кто. Брата в Мюнхене нет, значит исключаем. А сама Лина? Что если… Нам нужно вплотную заняться алиби, раз такая запутанная история.

– Нет, признаюсь, я пока не готов. Надо как следует подумать.


Ирбис. Предварительные итоги.

Дня через два после длинных и не очень разговоров с Олегом и Лушей, указаний, блиц совещаний и прочего руководства расследованием обстоятельств гибели Ларисы Синица решил, что пора делать выводы. Для этого он провел генеральную репетицию. Он рассказал Рите, что сделано, найдено и выяснено, чтобы проверить, как выглядят его доводы с точки зрения третьего лица.

Девушка сидела, оседлав стул как пони, и слушала. Она устроилась рядом с письменным столом, на котором лежала записная книжка. Синица вещал. Рита молча внимала. Но если в ходе его рассуждений она видела просчет, молча, записывала свои замечания толстым красным фломастером. Так прошло с полчаса. Затем диспозиция изменилась.

Петр мерил комнату бесшумными шагами – словно бенгальский тигр – пришло ему в голову. Его рыжие волосы слегка отросли, он откидывал густую прядь со лба небрежным заученным движением и сам себе нравился!

– Я кокетничаю, – покаянно думал директор Ирбиса, но мне это доставляет такое удовольствие, что если она не против, я…

– Петер, ты о чем думаешь? Ты замолчал на словах: «братья явно не при чем!»

– Да, спасибо. Не могу толком сосредоточиться, – он притянул ее к себе и поцеловал.

– Ну, вот. Ты хочешь сказать, что это я виновата. Тебе работать надо, ты в командировке, время идет – работа стоит! – задумчиво проговорила Рита.

Петр несколько встревожился. Ведь она, похоже, серьезно. Дисциплинированная девушка, человек долга. К тому же, это он – Синица, сам у себя на работе. А как раз у нее практика, важная часть ее учебы и дальнейшей карьеры. Возьмет сейчас, да уйдет!

– Бог с тобой, я же сам себе хозяин. Да если я захочу… Могу вообще все послать к черту, могу…

– Ах, перестань! Можно подумать, я не понимаю, что ты не бросишь дела на середине, если обещал. Своих ребят ты тоже не оставишь. Да если б это было не так, я…

Тут они опять надолго прервались.

Петр нашел у мамы маечку. Она была Рите слегка велика, но очень шла. Пестрый горошек и хвостики, которые она себе поутру устроила после душа, сделали девушку еще моложе.

– Знаешь, когда я познакомился с сестрой, она была, вот, вроде тебя. Только рыжеватая такая, а так, прямо как ты – детеныш. Ладно, давай трудиться, – вздохнул он.

Ну, так. Смотри, где я не прав. Мы выделили основные направления. Корысть – деньги Мамедова. Ревность. Проблемы отцовства. И ничего не подтвердилось! Теперь я знаю – один сын у Чингиза погиб, другой, бакинец, ничего не хочет и, кстати, все имеет. Наконец, третий, такой, вроде, многообещающий хулиганистый и неустроенный тип, который даже сестре письма писал поганые, в это время блистал своим отсутствием в Питере!

– Постой, это новость. Роберт?

– Ну, молодец. Ты даже имя помнишь. Я просто забыл тебе сказать. На днях Олег доложил, что парень недели за две до свадьбы сестры отбыл на гастроли. Один его кореш сколотил группу, нашел… черт знает – импресарио его назвать – перебор, но… менеджера? Словом, они отправились по бывшему лагерю на месяц.

– Куда? По какому лагерю? – удивилась Рита.

– А, извини. Жаргон. Раньше в СССР так восточноевропейские республики называли – «социалистический лагерь». Ну, а они поехали в Болгарию, Румынию и Словению. Кроме того, ведь ни один из детей… Ты же знаешь. Если доказать отцовство, то дети, даже рожденные не в браке, имеют право на законную часть, даже если родители им по завещанию ничего не оставят. Но в нашем случае…

– Да, согласна. Мотива нет. Ни способа, ни условий – всех этих трех составляющих, когда человека берут под стражу, – кивнула головой Рита.

– Завещание мы теперь тоже знаем. Всем детям поровну. Пивоварню – Эрику. Вторую и все остальное невесте – жене Лине. И капитал. Все – Лине! Исключая суммы, назначенные ее родным.

Заметь, мы все время говорим так, будто установлено, что это преступление! Будто мы точно знаем – некто умышленно неизвестным способом отравил невесту Ларису. И это можно понять. Все обстоятельства были подозрительны. Они вызывали вопросы. Когда ж я узнал, что это экзотический яд… Суди сама, какой несчастный случай? Заказ!

Я как рассуждал? Кто-то решил убить невесту. Он сделал этот с умом. И с выдумкой! Очень ловко – жених и гости ничего не заметили. Мало того, он раздобыл редкостное средство.

Я тогда думал – наверно, следы ведут в Норильск. Откуда взялся ребенок? Нигде ни одного слова об отце. Никто ничего не знает. Никаких, между прочим, алиментов. А Лариса – девушка прагматичная. Совсем одна. Почему она вообще

решила рожать? Странная история. Возможно, ребенок не ее? Это первое.

Кроме того, она человек без эмоций. Все это время, когда несколько сотрудников Ирбиса, и яв том числе старались понять, что собой представляла эта двадцатипятилетняя красавица, речь никогда не шла о любви! Это второе. И согласись, тоже интересно.

И что же? Мои работают дальше. Луша едет в Норильск, где снова выплывает необычная история.

Петр пересказал Рите то, что услышал про Долгова и объяснил, как Луша получила от него показания, заверенные и подписанные по всем правилам. А потом встретилась с родственниками биологического отца Киры.

– Опять, ты смотри, мотива нет. Кирин отец – донор был богат, но сделался инвалидом. Больше не набоб, но деньги есть. Его семья и он сам ни на что не претендуют. Им лишь бы выжить. А Лариса переехала в Питер, где потом в ее жизнь снова вмешался Чингиз. Чингиз – это деньги и перспективы.

– Петер, пока все правильно. Но не забудь, мы знаем не все и не всех. Она все же авантюристка. Ты согласен? Бесспорно, да! Только холодная авантюристка. Авантюристы задевают чужие интересы, активно преследуя свои. Это неизбежно. А вместе с тем, она очень хороша, у нее деньги и удача. В последнее время у девушки так много денег, ей так везет! Как не иметь врагов и завистников? Это было бы просто чудом! И твой Долгов же сказал, Лариса…

– Всегда получала, то, что хочет, – задумчиво дополнил Петр. – Рита, я полностью согласен. Возможно, есть третье лицо и оно выплывет. Твои доводы справедливы. Надо, в принципе, держать ушки на макушке. Но пока… Я должен констатировать, я не нашел ни мотива, ни преступника. У меня остался один помощник, который отрабатывает свою версию.

– Давай подведем итоги. Мы не знаем в точности, убийство это или нет. Но… – Рита встала и подошла к Синице.

– Этим ядом случайно отравиться нельзя. Значит, еще подождем.

Он продолжал что-то говорить, но тут Рита его обняла и запустила пальцы в его густую шевелюру с фатальными последствиями для общего дела.

Воля нашего детектива, несокрушимая, словно легированная сталь, стала плавиться и таять как та же сталь в сталеплавильной печи! Ибо… что такое высокотемпературные печи в сравнении с настоящей страстью?

Пауза вышла долгой. Над Мюнхеном спустился вечер. Небо в этот день было ясным. Перед закатом оно меняло цвет с голубого на синеватый и розовый, не обещая ночью осеннего дождя.

Петр и девушка уснули прямо на террасе и проспали до восьми. Потом они ужинали при свечах. Одна свечка отбрасывала на стену тень, дрожавшую от ночного ветерка. И Петр принялся показывать Рите фокусы. Он устраивал пальцами серого волка, а то- монахиню с испанском головном уборе. Она радовалась и удивлялась его умениям. И это чудесное время узнавания было еще одной стороной.

– Ты… совсем другой. Там у Клинге я тебя увидела на работе. Ты был чужой, веселый, уверенный в себе коллега – клиент. Вы разговаривали о делах и ты…

– Честно? Я, как тебя увидел, старался себя держать в руках. Но это нелегко давалось.

– Нет, подожди! – она отстранилась. – Ты сейчас опять начнешь и я должна… это важно. Нам же нужно теперь про Мамедова. И Лина ведь очень разная!

– Ты хочешь сказать, как я? – возмутился Синица не столько самой параллели, сколько тому, что их отношения можно сопоставить вообще с кем-нибудь еще.

Нет, ты права. С Мамедовым… тут я полностью уверен – его отправили на тот свет. Если подытожить – его гибель похожа на случайность, а дочки – нет. А ней докопались до яда! Ну и вокруг отца полно людей, которые могли отомстить!

– 

Так давай по порядку. Методом исключения, – Рита уселась поудобней, потом покосилась на Петра и отползла подальше, забрав целых три подушки с валиком в придачу.

– 

Пожалуйста! Так исключим всех детей. Не стану перечислять, ты знаешь, почему. Затем, Эрика. Остальные Ленцы кроме Лины пока первые кандидаты. Ну и Яна. Давай теперь, возражай!

– 

Угу! Хотя, нет, сначала не буду. Ленцы? Там, видимо, внутренний конфликт. Драма. В семье Ленц что-то не в порядке. Похоже, хоть не доказано – Чингиз спал со всем, что движется. С Мартой тоже. А с дедом что? Поссорился со своими? И где он сам? Отчего все о нем молчат?

– 

Ой! У меня версия, – Рита вскочила, подушки отлетели в стороны, шелковистые хвостики ее душистых волос взметнулись в воздух. Петр подавил желания схватить и прижать ее к себе и позабыть про Мамедова. Петер, Чингиза нашли супруги Ленц. Ты справедливо полагаешь, ему могли отомстить за связь с Мартой. И первый, конечно, муж. Теперь смотри – а Лина? Разве не могла она сама узнать? И уж тогда…

– 

Нет. Я все-таки… Лина совсем не тот человек. Эта коллизия – мать и дочь с одним и тем же мужчиной, как ни странно, не слишком редкая вещь. Случается! Порой, трагедия, а иногда расчет и цинизм. Только Лина… я готов спорить, на что хочешь, но Лина его любит. Она страдает и горюет, а в довершение всего ждет ребенка. Вот Генрих… Тут надо выяснить.

– Да, а версия-то… Давай, я сейчас скажу. Мне пришло в голову: что если Марта с Генрихом вдвоем сговорились убрать Чингиза? Причем, ты спросишь, зачем? А у меня есть ответ.

Смотри: сейчас про его шашни с Мартой никто не знает, а как потом? Так, чтобы он не проболтался. А может, Генрих узнал, и тогда… Марта выпросила прощение такой ценой? Разумная вполне версия…

Дня через два погода испортилась, и зарядили дожди. Рита и Петр не виделись – у них было полно дел, ей надо было в университет и в агентство, ему – поработать с документами, но главное, им думалось, вдруг дело продвинется, если они попробуют не отвлекаться?

Она исправно бегала по городу, чертыхаясь и то и дело забывая зонтики в метро и автобусах.

Если бы не парковка… Нет, зря я не на машине, совсем промокла, туфли, джинсы… ох, ну как теперь достать телефон?

Мобильный заливался, очередной зонтик мешал его вытащить. Рита, встряхиваясь как мокрый щенок, заскочила в первое попавшееся кафе.

Звонила Лина.

– Рита? Привет. У меня новости. Мне надо с тобой поговорить. Что? Ну да, об этом самом. Но… Нет, лучше с тобой. Мне так проще. Это будет репетиция. Ну а потом… я с Петром тоже поговорю.

– Да, конечно! Ты где? У меня дел еще часа на полтора. Только я мокрая как мышь. Но.. .у тебя такой голос… Ты как себя чувствуешь? Все в порядке? Слушай, как ты Синицу странно зовешь – Петр!

– Так правильно по-русски. А я? Со мной-то все нормально. Это совсем о другом. Яна… ее выпустили до суда. Я хочу тебе про нее рассказать. Ну и уж заодно немножко и про меня. Про нас.

В полседьмого девушки встретились. Они поужинали и заказали себе большой чайник имбирного пряного пахучего чая. Рита все еще мерзла. Лина взглянула на нее, помедлила немного и вдруг слегка обтянула тонкий синий шелковый джемпер, так, что обрисовался еще мало незаметный шарик.

– Смотри, вот она! Уже видно. И я теперь хочу и буду думать только о ней! Я постараюсь поменьше горевать… Я не хочу… Ты видишь, как сложилось. Я молодая, да. Но взрослая. Я многое понимала! Я с себя ответственность не снимаю. Но вот она – Лина положила руку чуть ниже груди – она не при чем! Я вам, в первую очередь Синице, передаю все права. Но сама теперь хочу как можно больше отстраниться. Поэтому!

Она снова указала на себя рукой.

Помолчали. Рита ждала. Было видно, что предстоит важный разговор. Лина, однако, не разжимала губ и, казалось, ушла далеко в свои мысли. Тогда она решила начать сама.

– Лина, вот ты сказала, что Яну выпустили. Почему? Просто до суда? Ей же предъявили обвинение. Это ведь не простое задержание!

– Нет, ее… открылись новые обстоятельства. Она… раньше не хотела говорить. У нее алиби! И полное отсутствие мотива.

– Ой! Вот так номер. Но как же так, не пойму. Значит, она молчала, не побоялась попасть в тюрьму… ее же задержали!

– Против нее тогда многое говорило. Но, ты слушай. Я постараюсь по порядку.

Придя домой, Рита, взволнованная и взбудораженная старалась обдумать услышанное. Как бы не забыть, не перепутать… Можно, конечно, переспросить. Только не передумает ли девушка делиться? Лучше все записать по памяти. Ну вот: она расскажет Петеру так.

Лина познакомилась с Яной самым прозаическим путем. Ей хотелось подработать. У них тогда с Чингизом ничего не было. Но не в этом дело. Лина из тех, кто работает, а не клянчит у родителей и окружающих. И он… интересно! Он – с одной стороны дремучий такой самец, который запросто покупает все, что хочет. В том числе подруг.

Покупает! Но только тех, что продаются! А если нет – он это очень уважает!

Лина рассказывает, он ее поддержал, как она захотела заработать. И посоветовал… Дал телефон знакомой, а с той, в свою очередь, поговорил.

У Яны уж был тогда ее павильон. Дело процветало. Там всегда нужны мобильные люди на подхвате. И студентке хорошо – часы работы можно выбрать, и кроме заработка есть еще чаевые. В палатке-то, говорят, до восьми тысяч за две недели выходит! Лине понравилось. Она сама пришлась ко двору. А потом и подружилась с хозяйкой. Прошло еще года два, и она стала ее доверенным лицом.

Лина – взрослая девушка, знала про Мамедовских подруг, которые иногда приезжали, жили в доме наверху, а вскоре исчезали.

Девушку это мало занимало. Ее родители Чингиза между собой называли Хозяином. При детях его дела было не принято обсуждать. У семьи Ленц был отдельный вход. При подругах не было совместных обедов с ужинами в выходные. Вся хозяйская жизнь протекала в такие периоды для нее вообще незаметно. Спустя пару лет она поселилась отдельно и тогда стала видеть и слышать еще меньше.

Чингиз с тех пор, как вырос, вел себя, как считал нужным сам, не оглядываясь на других. В его жизни немного было людей, с которыми он считался. В зрелые его годы таким человеком неожиданно стала Яна Вишневска.

Красивая, независимая, преуспевающая Яна отлично освоилась в Баварии. Она ему страшно нравилась. А ей ровно ничего не надо было от богатого Мамедова. Она его не замечала, не хотела знакомиться, не поддавалась на разные уловки. Его это только раззадорило.

И вот когда она пошла в оперу… Тут уж вышел настоящий вечер сюрпризов! Мало того, что загадочные слова «Pique Dame» означали не много, ни мало – «Пиковую даму» – прекрасные певцы со всего мира пели на трех языках: на русском, немецком и, вдобавок, на итальянском! А сама Пиковая дама? Сюжет еще не слишком отличался от оригинала, зато декорации, костюмы!

Яна в Мюнхене так много работала, что мало где бывала. А уж на русской классической опере – ни разу. И это был своего рода культурный шок – граф, графиня Лиза и Герман в офисных костюмах. Декорации в том же духе. И пока она, широко раскрыв глаза, старалась это переварить, чтобы не отвлекаться на детали, а получать удовольствие, ее спутник почти не слушал вообще.

Чингиз велел своему помощнику купить хорошие билеты на дорогую престижную постановку. Национальный театр – чего же лучше? Если надо произвести должное впечатление. Попробовать завоевать Яну с другой стороны.

Что именно – помощник выбирал сам. Он решил, что так шефу будет ближе. Все же из школьной программы. Пушкин.

Когда они встретились… Это было странное время для бакинца. Увлеченный необыкновенной историей Баумгартена, он заинтересовался Октоберфестом и стал вникать. Впервые попытался даже поучиться немецкому. Решил купить пивоварню. И вдруг – Яна! Человек романтического склада решил бы, что тут судьба. Только музы и не хватало, и вот – нашлась!

Ну, Чингиза эти мысли не посещали. Зато он беспокоился о другом. Как с ней разговаривать? Он не знает здешнего языка. Если она полька, от этого не легче. Вот с турчанкой бы азербайджанский помог, а тут что делать? Наладится, тогда будет не особенно важно болтать, но то – потом!

Билета было куплено три. Рядом, но на некотором расстоянии от шефа держался переводчик и помощник Вальтер – немец из 'бывших наших'. Он родился уже в Мюнхене, его роль на этот раз была посредничать.

Вальтер, увидев Яну, выступил вперед, представился ассистентом, сделал вежливый жест в сторону работодателя и начал.

– Фрау Вишневска, господин Мамедов, к сожалению, не говорит на немецком и потому он мне поручил сказать вам, как рад вас видеть и провести вечер в вашем обществе. Я буду неподалеку. И если понадоблюсь…

Яна поблагодарила. Произнесла все полагающиеся ответные слова. После чего задала вопрос.

– Вальтер… Вы позволите мне вас так называть? Из какой страны родом господин Мамедов? Я вижу, он южанин. Какой язык…,– начала она, но закончить не пришлось. Чингиз, услышал свою фамилию, вмешался немедленно.

– Что она говорит? – властно раздался его голос. Яна вскинула глаза. Она немного помедлила, а потом:

– Вот так, так! Ну, нам не потребуется переводчик. По-русски я тоже говорю! – услышали шеф и помощник, не веря своим ушам.

Немая сцена, последовавшая вслед за этими словами, вполне устроила бы автора любовной мелодрамы.

Седой эффектный 'шейх' в сером костюме от Валентино просиял. Его черные глаза метали молнии. Нарядная красивая блондинка лет на двадцать его моложе в вечернем платье из плотного матового шелка смеялась, ее ровные отличные зубки блестели, синие глаза светились приветливо, радуясь неожиданному эффекту. И только изумленный порученец застыл, открыв рот. Этого уж он вовсе не ожидал.

– Яна Вишневска! Хорошо говорит в мягкой такой манере, не идеально, конечно, так полька же!

И Вальтер с минуту стоял молча, пока хозяин не удалил его со сцены движением руки. Ему больше были не нужны посредники.

Да, Мамедов обрадовался не на шутку. И они провели вполне приятный вечер. Оперу он терпел, поглядывая на свою даму, довольна ли, не пора ли ее просто увести. Но все было в порядке. И они закончили этот день в отличном ресторане, откуда он отвез ее домой, даже не пытаясь развить свои успехи. Зрелый человек с точной интуицией, он точно уловил, что иначе первый вечер

сразу же станет и последним.

С той поры он стал ее приглашать, куда было интересно ей, вежливо и ненавязчиво развлекать и… помогать. Где – советом, где – своими людьми, где – транспортом.

Чингиз мог разрулить ей любую ситуацию на работе. Со временем, оказалось, иметь такого друга – делового, всегда готового к услугам и щедрого – стало подарком судьбы.

Яна стойко держалась – ни гроша наличными, как не уговаривал Чингиз. В кредит тоже нет. Но она же понимала: все его множащиеся услуги – деньги. А в ее деле – как на крышке парового котла. Каждый день что-нибудь случалось!

Они встречались. Опытный хищный зверь выжидал. И однажды, дождался…

Все это время Яна жила на свой лад полной жизнью. Она училась, ошибалась, падала и вставала, уставала и отдыхала. И играла в непривычные новые игрушки, чтобы вознаградить себя и порадовать за упорный и напряженный труд.

Яна в Германии начинала на деньги тетки. В средствах она не была стеснена. Относясь к делу добросовестно, она прибыль вкладывала в развитие, но и себя старалась не обижать.

Она не экономила на спичках, а, выработав определенные принципы, неукоснительно придерживалась их. Ее удобная ухоженная квартира была отлично оборудована. Она прекрасно одевалась и отдыхала, где хотела. Причем, поступала так, как нравилось лично ей.

Молодая женщина следила за модой. Она не любила долго носить одно и то же и даже со временем завела портниху – дело теперь достаточно редкое. У нее имелся пяток костюмов 'дирндл' на все случаи жизни, она меняла одежду и обувь так часто, как приходило в голову, не жаловала пляжные отпуска, но предпочитала им коктейль из «посмотреть и повалять дурака» с массажем и процедурами вперемешку.

Что еще? Еще она училась ездить на лошади. Яна купила себе гнедую двухлетку, поставила в конюшню и брала часы у тренера каждую неделю.

И это все? Да! Почти…

Конечно, давно не тайна для читателя, кто такая Яна Вишневска, почему она говорит по-русски, правда? Не известно только, как это получилась. Ну, ей всю жизнь одновременно везло и не везло. А потому мы станем пока ее снова называть Таней. Таней Балашовой.

Таня начала в Мюнхене учиться. Ей помогли. Появился опыт, а средства были. Все шло на лад. Скоро встал вопрос о том, чтобы завести свое дело. Но как? Под своим именем? Таких, вроде нее, из бывшего Союза было в Германии не мало. Но…

Таня отличалась от сограждан уже одним знанием языка. У нее не было ни малейших предубеждений по отношению к «местным». Она скоро наедине с собой стала говорить о мюнхенцах – мы, а не они, как это делали «бывшие». Вместе с тем «не гражданин» испытывал трудности и ограничения как предприниматель. Когда она познакомилась с поляком Левандовским, почва

была уже удобрена. Оставалась собрать урожай.

Томаш Левандовский был тертый калач. Он был хозяин кафе «Кракау» и ресторанчика «Ганз», что по-русски означает – гусь.

И вот кафе кондитерская процветала. А «Гусь» терял перья. Томаш – человек неунывающий, всегда готовый на риск суетился в поисках выхода. Но… действовал осмотрительно. Не спеша. Он решительно не хотел влезать в долги.

Брат, женатый на немке, владелец аптеки и парочки домов, начал уже уговаривать его продать «Гуся».

– Томаш, «Кракау» у тебя в порядке. Сам ты уже не мальчик. Хватит с тебя! Вот у жены кузина, так у нее есть покупатель! Мы однажды разговорились… Она хочет свое дело завести и деньги есть. Знаешь, красивая женщина эта Таня! Я ее видел. У нее, правда, трудности…

– О! Что за трудности у красивой Тани? Давай – знакомь! Ты меня знаешь, тут я готов на компромиссы и…

– Ну еще бы мне тебя не знать, старый греховодник! Мама тебе так и не простила, что внуков не дождалась. Вот я посмотрю, что скажет кельнерша Милена, если… – брат и хмурился, и посмеивался, пока Томаш махал руками и беззлобно отругивался. Он был большой поклонник прекрасного пола и закоренелый холостяк.

Это шутливый треп привел, однако, к весьма полезному знакомству, переговорам и самым разным планам. Томаш сдался. А результаты не заставили себя ждать.

Томаш – гражданин Германии, лет сорок проживший к тому времени в Мюнхене, имел в городе обширные связи. Присмотревшись к Татьяне, посоветовавшись с братом и Бауерами, они решили, что пора и ей стать гражданкой. Для этого самым простым выходом был брак.

Жениха нашли быстро. Ее мужем сделался глухонемой племянник Левандовского Филипп тридцати двух лет от роду. Бедный неполноценный парень за это получил загородный домик с хозяйством, которое лучше всего было бы назвать фермой. Его мечта самому разводить кур сбылась!

Таня сократила имя. Из Татьяны хорошо получилась Яна. Фамилия мужа «Вишневски» преобразовалась еще проще.

И Яна Вишневска открыла ресторан. Она присоединилась к сети «Винер вальцер». В «Гусе» сделали ремонт, набрали персонал и работа закипела.

Сеть жарила цыплят! Они работали на Октоберфест и в городе. А для молодой начинающей хозяйки так было много проще – не изобретать свое, а следовать разработанной уже концепции.

Замужем… свой ресторан… растущий капитал, который опытная тетка умела вложить и приумножить… напряженная работа и отличный отдых… каждая мелочь, любое пожелание больше не проблема. Так что же, все удалось? Она счастлива? А где же у этой энергичной ухоженной красавицы личная жизнь?

Таня долго считала, что с этим делом покончено. Вялое сватовство и несостоявшееся замужество, сумасшедшая любовь, разлука и выкидыш… Она

казалась себе человеком, неспособным больше принять себя всерьез.

Ресторанный бизнес с самого начала сводил ее постоянно с разными людьми. Следовало быть приветливой. Внимания она получала, хоть отбавляй. Иногда слишком много, но тут спасала материальная независимость!

Там, где другая девушка опасалась бы потерять работу, место ученицы, осаживая чересчур навязчивого соратника или клиента, Таня ничего и никого не боялась!

Выгонят? Не беда – Мюнхен большой столичный город. Хороших ресторанов много.

Станут грубо лезть а то и грозить? Так на это есть дядя Бауер.

Кстати о Бауерах. Жена «дяди» со временем сделалась для девушки в этом смысле незаменимым источников советов. Она знала, что и как. Как вежливо отказать? Как одеться? Как вести себя, чтобы все было ясно? Есть вещи принятые и нет, язык жестов, поступков и поведения в каждой среде.

Однажды в далекой и почти нереальной 'довоенной' московской жизни знакомая девушка – жена военного советника, откомандированного в Ирак, рассказала ей такую историю.

– Нас, жен, посылали туда к мужьям. Мы приезжали и, ни черта не зная, должны были как-то вести хозяйство. И раз одной из нас понадобилось срочно в город.

Она взяла такси. Вскоре женщина с ужасом заметила, что шофер повез ее совсем не туда, куда следовало. Вел себя этот человек необычно дерзко. Они оказались в подозрительном квартале и ей с трудом удалось выйти без особых потерь из этой передряги.

Всему виной стало незнание местных обычаев. Выяснилось, что только женщины легкого поведения может сесть в машину рядом с водителем! И это самое – не сесть некстати «рядом с водителям» – неоценимая вещь!

Так вот, внимание… Скажем, сыпались предложения поужинать, потанцевать. Но на работе лучше ничего не заводить. И она старалась отшутиться.

Похвально, да? Не каждая устоит. Но у Тани не было особых страданий. Предложения? Иногда было лестно. Иногда досаждало, как мошкара. Только… отчего ей ни разу не хотелось согласиться?

Может, попробовать? – Яна пожала плечами и уговорила себя, что лекарство – не конфета. Бывает и не особенно приятным. Но оно лечит! Если она пока не собирается в монастырь....

Это был хозяин соседнего кафе. Они походили по модным барам, съездили в пригород на праздник урожая, станцевали сальсу, сходили на концерт.. .Ох! А дальше? Дальше ей решительно не хотелось…

Это был коллега, хороший парень. Он не виноват, что… Яна сжала зубы. Она решилась и однажды рассказала Клаусу о себе.

– Прости. Ты мне нравишься. Я старалась… думала… Знаешь? Видно, я болею. Ты тут совершенно не при чем! Любая девушка будет счастлива стать твоей подругой! Это со мной не все в порядке. Я тебе скажу, как чувствую… Надеюсь, это когда-нибудь пройдет. Но пока – нет!

Они с Клаусом расстались друзьями. А Яна – Татьяна махнула уж на себя рукой. Только… Однажды, когда пришло время идти в отпуск, она двинула во Францию. И в отличном отеле в Ницце на берегу моря на третий день она познакомилась Рене!

Этот парень был из Тироля. Он сначала поглядывал на нее денек,прислушивался к ее беседе с кельнером. Затем сделал выводы.

Рене одинаково свободно владел тремя языками. Яна, по-настоящему, только одним немецким. Стесняясь своего куцего английского, она каждый год давала себе обет им заняться. Ну, а пока…

Хитрец остановился раз у нее за спиной и стал переводить французские приглашения на вечер в клубе. Яна поблагодарила. Рене спросил, не составит ли она ему компанию…

Рене был моложе. Он недавно кончил университет. Дома его ожидало место управляющего в отеле дяди. Перед этим он и приехал отдохнуть.

От этого симпатичного, остроумного парня шла такая волна, что захлестнула даже ее.

Вечер в клубе начался в девять. В полночь они отправились к нему в номер, вывесив табличку «не беспокоить». Лед растаял. Пустыня… что? Так вот и написать, пустыня, мол, расцвела?

Яна спустя некоторое время почувствовала себя взрослой на детском отдыхе. Да, она, убедилась, что еще женщина! Ее крошечный горький опыт сумасшедшей давнишней страсти растворился, растаял как промозглый туман с наступлением летнего утра.

Буме! Тиролец Рене стал ее любовником, хоть сама она это слово не терпела. И что?

Раз Яна сказалась больной и ушлепала к себе. Она заказала завтрак в номер и устроилась на лоджии. Было рано. Море – еще белесоголубое спокойное, сливалось с горизонтом. Вдали проплывали игрушечные кораблики.

Две недели неслись к концу. Пришла пора разобраться. Она взяла зеркало и поставила перед собой.

– Ян, давай поговорим. Ну, какие впечатления? Ты довольна? – заявила она в лицо блондинке с бронзовой от ветра и солнца кожей в зеркале.

– Ты влюбилась или как? Только не ври! – говорила в таких случаях мама.

Нет, она не влюбилась. Повзрослев для «жизни и работы», она осталась девчонкой, искренне ожидавшей настоящей любви. А ее-то и не случилось.

Дальше вышло все очень складно. Повезло, что каждому надо на работу, а ей немного раньше, что он живет далеко. Надо было только тактично распроститься.

Яна приехала и все немедленно рассказала «тете». И та одобрила. Знаешь, это первый шаг. Я уверенна – наладится! И может быть, тебе надо их предупреждать!

Ну, если надо… Конечно, смотря кого! Она подумает. Однако так потом и пошло. Полная напряжения интенсивная профессиональная жизнь и, порой, ни к чему не обязывающие связи. Мужчин она ставила в тупик. Ведь с ней все было наоборот! Рано или поздно, но новый друг замечал, что именно Яна не стремилась к серьезным отношениям, не держалась за него вообще, а потом, вежливо скрывая равнодушие, стремилась с ним расстаться. Да, так и шло. Пока она снова не встретила Людвига.

Много воды утекло со времени ее экскурсии в пивоварню. «Винер вальцер» – вся сеть, приказала долго жить. Янин ресторан снова сделался «Гусем». Мало того, она стремилась получить место на «Октоберфест». И решила назвать палатку – из суеверных уже соображений «Баварский гусь».

Конкурсы! Их было в Мюнхене множество. Организаторы не жаловались на отсутствие фантазии. По итогам разных соревнований съезд учителей гимназий аплодировал лучшему педагогу, на празднике урожая короновали принцессу виноделия, социал-демократы поздравляли с победой союз помощи одиноким матерям.

Приуроченные к праздникам награждения происходили тоже по-разному. Выигравший чествовался то на собрании коллег, то в ратуше бургомистром, на обществе любителей и почитателей такого-то мастерства, в профессиональном союзе, в зале собраний партии, затеявших кампанию политиков.

Как раз партия СПД и устроила конкурс начинающих гастрономов. Было решено посоревноваться тем, кто не старше сорока. В духе времени их интересовали иностранцы. Люди, обосновавшиеся в Мюнхене недавно, начавшие свое дело и преуспевшие. Яна подошла идеально.

– Одно участие! Ты подумай – бесплатная реклама. О тебе напишут не только квартальные листки, но газеты! Я считаю… неважно, займешь ты место или нет, но познакомишься. А там глядишь… ты же хочешь на Визн, правда? -Левандовский улыбнулся.

– Давай, поговори с Бауерами. И решай! Разумно, – решила Яна – так и поступлю.

И вскоре на военном совете с Бауерами было решено сказать – да!

Она согласилась. Дело было организовано серьезно. Фотографы щелкали затворами камер. Комиссии добровольного жюри обследовали кухню. Учитывалось: меню, интерьер, сервис, вышколенность кельнеров… Но! Главное, еда и напитки!

Она нервничала, плохо спала сначала, а потом решила – будь что будет! Три раза команда из шести человек без предупреждения рассаживалась в «Гусе» за столики. Они выставляли ресторану оценки по балльной система: Оценивались основные блюда, закуски, десерт и, наконец, как соотносятся цены и качество гастрономии!

Потом пришли профессионалы. Эти заметили все:

Ее меню на хорошей бумаге, где иностранные слова грамотно написаны и правильно переведены! Интерьер – скромный, но со вкусом выполненный: светлый беж с бамбуком, лианы и немного живых цветов с керамикой, сияющая хромированной сталью кухня…

– Пиво отличное, – резюмировала комиссия, – карта вин небольшая, но вина выбраны с пониманием. Что касается повара…

Член комиссии – пухлый хозяин ремонтной мастерской, рассыпался в похвалах, его сменил владелец бензоколонки, а директор детского сада Мари смущенно негромко попросила.

– Эй, смеяться не будете? Я слопала цыпленка… А теперь хочу блинчики как в прошлый раз! С малиной и ванильным мороженным! Ну а потом… Пускай мне сварят кофе.

Нет, Яна правильно поняла! Вручную! С сахаром и… да, чуточку корицы…

– Гусиный? – вопросительно взглянул на нее тут же подлетевший кельнер.

– Ну да! Гусиный. Вот именно! – под дружный смех собравшихся уверенно закончила свой заказ Мари.

Оценки «Гусь» заработал по десятичной шкале очень неплохие. Подвели итоги и оказалось… Она не верила своим ушам! Им дали третье место среди двадцати пяти участников. Это была оглушительная победа!

Под конец правительство Баварии вместе с магистратом решило устроить торжество в здании парламента – «Ландтага».

Официальная часть закончилась. Их пригласили за накрытые столики поговорить и обменяться впечатлениями. Яна заметила знакомое лицо. Ничего удивительного! У нее в Мюнхене полно знакомых. Высокий шатен с загорелой худой физиономией разговаривал с распорядителем.

Сосед Яны, Тим, владелец отеля у Западного вокзала проследил за ее взглядом.

– Тим, кто это? Видела, а вспомнить не могу…

– Ты не знаешь? Это же победитель. Только, как он исхудал и… впрочем, что удивляться. Достается бедняге. Но справляется! Его дела идут лучше некуда.

Не успела Яна его расспросить, как все задвигалось. В зал вошли музыканты, а за ними танцевальный ансамбль. Начался танец, публика зааплодировала и залюбовалась танцующими. А Яна… вспомнила!

Это же пивовар! Она только начинала. Они познакомились. Он произвел на нее большое впечатление. И тогда она, начинающая и еще чужая в Мюнхене, она – еще Татьяна Балашова долго с ним говорила, попросила разрешения осмотреть его пивоварню, рассказала немножко и о себе и узнала, что у него все отлично. Процветает, женат, правда нет детей.

Праздник продолжался. Распорядитель попросил внимания и вызвал их всех к себе. Пять человек, а среди них и Яна, получившая третий приз, вышли на авансцену, а член парламента под звуки медных вручил им призы и цветы.

Яна, взволнованная и раскрасневшаяся, отвлеклась. Настала ее пора благодарить и радоваться. Когда ж она умолкла и подняла глаза, то встретила его удивленный взгляд. Он переждал остальных и подошел.

– Яна Вишневска, хозяйка «Баварского гуся»? Мне что, мерещится или…

Но тут снова заиграла музыка. Распорядитель поднял руку и:

– Мы попросим нашего победителя открыть бал и пригласить даму по своему выбору! – сказал он, приветливо улыбаясь. Людвиг поднял брови. Он знал, но забыл, ведь с ним договорились. Танцевальная группа стояла в ожидании. Он секунду помедлил и…

– Яна? Вы позволите?

Это был вальс. Не веря своим ушам, плохо понимая, что происходит, Яна отчего-то приподнялась на носки – он был такой высокий… И положила руку ему на плечо. Вокруг закружились пары. А у нее в голове пронеслась шальная мысль.

– Я.... раз два три… понятия не имею, могу ли танцевать вальс… раз два три… раз два три… черт меня побери!

Сделали два тура, она вроде уловила, как надо, почти перестала бояться, но тут все кончилось! Собравшиеся зааплодировали музыкантам, танцующим, а в первую очередь им двоим.

Яна оказалась в центре внимания. Из них вышла красивая, видная пара, а он, вдобавок, победитель среди своих. Первый приз среди пивоваров!

Через четверть часа и это закончилось. Она спустилась по широкой мраморной лестнице, к гардеробу. Тут-то и нагнал ее Людвиг.

– Яна! Мы так необычно встретились. Вы хотите снова исчезнуть? Подождите! Давайте где-нибудь посидим. Я… не знаю, как мне… Но скажите, я не ошибся? Вы же… Танья?

Она молча кивнула.

– Вы – фрау Вишневска, – с утвердительной интонацией добавил молодой человек. – Ну а имя… Понимаю. Вы вышли замуж?

Лицо его затуманилось. Он ждал ответа, а… она молчала.

В немецком для таких случаев есть занятная возможность. Это шутка. Но вполне привычная. Все поймут, о чем идет речь, если услышат то, что негромко прозвучало из ее уст. Яна вымолвила.

– Яйн!

Этим словом – слившимися вместе «йа» и «найн» – коротко и точно можно описать разные сложности. А на русском потребуется четыре. Вот они: И да, и нет!

Яна с Людвигом сели в его машину и отправились в хороший ресторан. Они проговорили весь вечер. Она испытала давно забытые чувство свободы и доверия. А он, наконец, расслабился и забыл. О напряженнейшей работе. Забыл о тяжелейшей домашней ситуации. Об уходе за безнадежной больной. О чувстве долга. Сосущем чувстве вины…

С этого вечера Яна и Людвиг стали видеться регулярно.

Не прошло и месяца после награждения выигравших конкурс, как в Гусь явился Чингиз…

На этот раз, когда Рита встретилась с Петром, они битый час говорили о Яне Вишневска. Девушка волновалась. Она вставала и садилась, бегала по комнате и жестикулировала. Рита приняла историю Яны так близко к сердцу, что он только удивлялся.

– Петер, у этой Яны… Я все прекрасно помню. Хоть основные вещи пришла домой и записала. Вот, смотри, что получилось. Она, мне кажется, жила в такой скорлупе! Ведь ей с одной стороны везло. Ты подумай! Там у нее дома раздрай. Тяжелые времена и нехватки…

– Ну, это первое время, – заметил Петр, – потом наладилось. Кстати, «там у нее» – это у меня. В Москве!

Рита затормозила на всем ходу. Нахмурилась.

– Ох, прости! Мне не пришло в голову. Ты обиделся?

– Ну что ты, я просто так. Продолжай.

– Нет, я только… Она приехала, начала с нуля и все получилось. Деньги были, но можно ж разориться! Она компаньонка тетки. Но та тоже живой человек – всякое бывает. А у нее…

Рита взглянула на Синицу. Следит он за ее мыслью? Понимает?

– Я вижу, ты хочешь сказать – у Яны отлично шли дела. А это скорее исключение, чем правило, – ободрил девушку Синица.

– Вот-вот. Красивая, богатая, удачливая, работоспособная. И сдержанный человек. Не жалуется на усталость. Не ноет. Не просит помощи. Со стороны взглянуть, так счастливица! А девчонке Лине куда моложе себя она постепенно открылась совсем другой. Спрашивается, почему? Обе из России? Возможно. Лина неважно говорит по-русски, но говорит! Яна – железная…

– Хромированная, – засмеялся Петр.

– Ну, да! Так и Лина из этого блестящего металла. Давай, я тебе сейчас главное быстренько…– Рита заторопилась. – Яна сначала оттаяла с Рене. Нет, скорее, начала таять. Сердце и голова не участвовали. А тут она влюбилось. Впервые за много лет. Это была странная медленная история. Они стали видеться. И долго ничего не было! Очень долго.

– А почему? – удивился Петр, – что-то им мешало?

– В этом все и дело. Оказалось, что у него больная жена. Болезнь Альцгеймера в прогрессирующей стадии. А пивовар на редкость ответственный человек. Он за ней ухаживал дома. Собачья жизнь. Ни минуты. Отдыха. И он…

– Постой, ты думаешь, он… как его? Людвиг Берг? Ведь живой человек! Оставим пока чувства. Он – молодой мужик. Потребности, в конце концов, никуда же не делись. И, встретив эту Яну, которая, ты говоришь, влюбилась… Нет, не пойму. Он, что, настолько святой? Выходит, у него ничего не было, пока жена болела?

– Нет! Погоди. Мы до этого дойдем. Как раз наоборот. Просто он понял – тут серьезно. Не перебивай, пожалуйста! Мне важно про Яну объяснить. Представь себе: в ее жизни появляется Людвиг. А некоторое время спустя она добилась места на «Визн»!

Ну, у нас о таких говорят – «Gluckspiiz». У этой девушки все опять получилось! Дела пошли хорошо. Палатку она назвала «Баварский гусь». И стала там работать снова сама.

И вот спустя некоторое время в Гусь» является Чингиз! Мы про это кое-что уже знаем. Но до сих пор…

– Стой! Уже имелся Людвиг, когда… – Синица наморщил лоб.

– Да, уже. Но заметь, они видятся, хоть не часто. У них ничего интимного. Только… ведь бывает – наэлектризовано так, что одна искорка и заполыхает! Ну, представь!

– Да чего там представлять? Когда я вокруг тебя ходил, мне казалось, что у меня температура… А теперь?

На этот вопрос Петр ответил очень убедительно. Деловая часть прервалась, но было незаметно, чтобы участники совещания об этом сожалели. Когда они слегка остыли, он спросил.

– На чем мы остановились? Чингиз? Не помню…

– Сейчас! Людвиг уже был. Но с ним – ничего эдакого. Затем Чингиз. Тоже пока ничего. Важно вот что. Эти два сюжета с этих пор пошли параллельно!

С Людвигом ничего нет. С Чингизом – тоже. Берг для нее все важней. Чингиз все нужней как друг. Ей с каждым днем больней сознавать, что Берг – опять ловушка. Просто женатый разведется! А этот – нет. У него гипертрофированное чувство долга. Пусть нет детей. Пусть он, похоже, ее любит…

Это довольно долго продолжалось. Если ты меня спросишь… По-моему, наконец, Яна приняла Чингиза Мамедова как противоядие.

– Ну хорошо, а другой?

– Людвиг? А с ним продолжалось платонически. Но болезнь жены прогрессировала. И настал момент, когда стало уже невозможно ухаживать дома. Он был вынужден поместить ее стационар.

– И куда? Я не слишком много знаю об этом. Есть дома престарелых, но это же не то!

– Есть еще… как бы тебе это.. .Да ты поймешь. Есть и дома, и станции по уходу за тяжелобольными людьми. В них, кстати, бывают закрытые отделения. Это для тех, кто может взять и уйти, а вернуться – не сумеет. Не знает своего имени, не помнит, куда идет…

Ну, жена пивовара уже ходить не могла. Она сидела в кресле в позе эмбриона. Без посторонней помощи – ничего!

Словом… Чингиз все сильней привязывался к Яне, бросил своих «девушек», однажды заговорил о женитьбе. А у Яны шла кругом голова. Она решила взять паузу. Уехать в отпуск одна и хорошо подумать.

Она отправилась в июне в забытый богом уголок. В Болгарию в Октополь на две недели. И сказала Чингизу, что там решит. Если – да, то да!

Она ведь как думала: в конце концов, ей тоже надо иметь семью, пора завести детей. И тут такой неординарный человек как Чингиз. Ей даже пришло в голову познакомиться с его детьми. Вникнуть. Ей тогда казалось, если они с Мамедовым по-своему подходящие люди… Что за дети у него получились? Что за дети могут получиться у них двоих?

А тем временем жене пивовара стало хуже. Она впала в коматозное состояние, а у него произошел нервный срыв.

– Слушай… Это уж! Он – тоже человек. Так угробиться можно. Причем, это ведь жене не поможет!

– Ты прав. И потому… Друзья и родители уговорили этого парня отдохнуть. И он, в конце концов, рассудил как ты. Он спросил себя, хочет ли он жить дальше. И сказал – да! Спросил – заслужил ли он тоже счастье? И сказал – да! А чего он по-настоящему хочет? Ну, об остальном нетрудно догадаться.

Он узнал, где Яна, нашел ее, приехал и с тех пор все изменилось окончательно и навсегда.

– А Мамедов?

– Яна все сказала Чингизу. Лина говорит, он переболел, а затем… стал уважать ее больше прежнего. Сделал распоряжения, о которых я тебе еще расскажу. Мы же пока об отношениях!

– Верно. И я думаю, как ни странно для капиталиста советской выпечки как Чингиз, да и Тани – Яны, выдравшейся из прежней жизни, но именно отношения, а не деньги для них сыграли главную роль! – задумчиво кивнул Синица.

– Итак, Яна мирно расстается с Чингизом. Нет конфликта! По крайней мере, мы об этом не знаем. Хорошо, двигаемся дальше. Как пивовар?

– Они с пивоваром сделались парой, но в полной тайне от окружающих. Из-за болезни жены.

– Так. А как же сама Лина? Как у нее с Мамедовым? Она не ревновала?

– Ты знаешь, нет. Сначала ведь он был для нее вроде родственника. Может, впервые она поняла, что он мужчина, из-за Яны. А как-то раз… тут я подробностей не знаю, все случается однажды впервые. Но одно точно. У Яны с Чингизом все было кончено, когда у него начались отношения с Линой!

– Девушки остались друзьями? Тоже, знаешь ли, необычно!

– Не спорю. Но вместе с тем… Представь себе. Это и для Лины сложное положение – такой роман. Она из тех, у кого полно знакомых. Но не подруг. С мамой она никогда не делилась.

А с Яной как же вышло?

– Та ей доверилась и, тем самым, приручила. Лина знала лучше всех, как Яна к кому относится. Знала, что Мамедов – их хозяин и взрослый дядя, для Яны был мужчиной! И когда все началось… с кем ей было советоваться? А ведь так важно с кем-то поговорить! Словом… все это время единственным человеком, который обо всем знал, была Яна Вишневска и никто другой!

– Теперь смотри. Если совсем в двух словах. Лина этого Мамедова полюбила. А он… черт его разберет, его уж нет, но видно, он твердо решил устроить свои дела. Вспомни, он же и раньше был по-своему порядочным? Детей не бросил…

– Ты это к чему?

– Я взяла и составила таблицу. Сопоставила даты. Подумала над завещанием. Над дарственными. Над переводом денег Яне. Над Лининым рассказам. Получилось, Мамедов, по-моему, с полгода назад принял решение изменить свою жизнь. Думаю, он решил жениться на Лине. И потому, смотри, он делает все эти шаги.

Он… раздает долги. Огромное свое состояние распределяет сам. Хм, посмотрим… Он детям оставил деньги поровну, подарил пивоварни Эрику и Яне…

– И не забудь, Яне тоже просто подарил деньги! Это отношение его к Яне, которая ушла к другому, как-то мирит меня с ним. С этим прохиндеем! – стукнул по столу кулаком Синица.

Он, этот благодетель, уже немолодой человек. Денег у него прорва. После раздачи слонов, всех его щедрых, не спорю, разных жестов Лина наследует больше десяти миллионов одних банковских вкладов. Так по крайней мере шепнула нотариальная птичка на ушко твоему начальнику.

– И значит, он прохиндей? Да ты, мой друг, коммунист!

– Нет, конечно. Но Мамедов этот… – Синица сморщился. – Эх, неохота даже… Из-за Лины… всей семьи… мне и с тобой даже об этом неприятно! Противно. Неловко. Он же… у него скоро родится дочь! Твои расчеты очень толковые. Возможно… это плановый ребенок. Учитывая его возраст, не стоит с таким делом тянуть, ведь так? И вот. Да, он щедрый! И ответственный на свой манер. Но он собирается жениться на девушке, и спит с ее матерью! С другими – нет, я верю. А с Мартой продолжает! Лина уже беременна, а он… Мне же медсестра рассказала!

– Ой, не сердись. Беру свои слова обратно. Как-то забываешь… Мерзость. И тогда… прохиндей – слишком мягко будет. Но язык не поворачивается, все же его убили.

– Все же! И Лина – беременна! И Ленц все – по своему хорошие люди! И всех жалко! А только он – негодяй! – лицо Петра потемнело, губы сжались и слегка приоткрылись, обнажив отличные крупные зубы. Глаза сузились от гнева.

– Петер, ты так смешно сердишься… успокойся! – погладила его по руке Рита.

Но на самом деле ей было не смешно. Она косилась на этого нового для нее Синицу и думала, как важно ей узнать его и в ясную погоду, и в бурю. Но ей сделалось не по себе. И он это заметил.

– Погоди, – переменил тему Петр, – мы не договорили. Я так понял, Лина не только не враг этой женщины, но друг. Она, выходит, Яну защищает. Больше того, она, некоторым образом поручила тебе…

– Вот именно, – обрадовалась Рита, увидев, что его лоб разгладился, а глаза потеплели. – Я все отвлекаюсь, а дело в том, что Лина как твой и шефа заказчик просит вас Яне помочь. Она уверена – Яна не при чем. И тут такое дело. У Яны хороший адвокат. Ее отпустили до суда. Но только она молчит. Она про этого Берга ни слова не сказала. И потому… Словом, она хочет себя сейчас поберечь – это раз.

– Я понял! Как можно меньше вмешиваться ради себя и будущего ребенка.

– Верно. Но считает своим долгом постараться выручить Яну. И еще. Ты как детектив не должен, на ее взгляд, тратить время на версию с Вишневска. Это она тебе тоже хотела сказать. Я для тебя…

Тут Рита передала ему тонкую синюю папку с белым тиснением.

– Вот документы. Яна по просьбе Лины коротко описала дело. Затем копии распоряжений Мамедова для Яны с датами. Телефоны и адреса.

– О! Отлично. Какая же она молодец! Но, стоп. И надо с Яной поговорить. Лучше, сначала, ты! Конечно, дорогой. Непременно!

– А с Людвигом? Он, кажется, Берг?

– Он Берг. Но он сейчас в Канаде. Там у него двоюродный брат. Они открывают целых два филиала. На мой взгляд, дело настолько деликатное, что я бы подождала, прежде чем по телефону разговаривать с ним о любимой женщине, которая была все-таки и подругой Чингиза.

– И которую подозревают в убийстве.. .Я согласен. Да еще мой немецкий! Он приличный и только. Я б не взялся на нем вести такой разговор. Одно неверное слово и у собеседника инфаркт!

Э, Рита, радость моя, что за мысль! – Синица вдруг вскочил с дивана, – ты говоришь, ее парень в Канаде, она его любит и молчит?

– Да. И что? – удивилась Рита.

– Очень просто. А если это он? Яна поэтому – ни слова. Дед болен и все. Сосредоточен исключительно на себе, как нередко с больными. И оттого мы его не понимаем! Мы ищем его мотивы, а их нет. Нет с нашей точки зрения, понимаешь? Может, вообще после него хоть потоп. Бывает!

Рита от неожиданности уселась верхом на стул, воззрилась на Петра и вдруг забарабанила по полу.

– Это аплодисменты? Ах, нет, наоборот. Значит, ты протестуешь?

– Я устала. Пауза. Любимый! Антракт. Публика хочет в буфет!

Следующая неделя выдалась суматошной и суетной. Рита была очень занята, ей потребовалось срочно сдать в университете промежуточный отчет о практике и две письменных работы. Петр, в свою очередь, не выходил почти из дома. Только на встречи с Клинге. Он вел переговоры с Москвой, писал без конца какие-то запросы и распоряжения, долго совещался с Якобом, сотрудником Клинге. И, наконец, подвел итоги.

– Герман, – обратился он к Клинге, ты выслушал мои соображения. Что думаешь?

– Да у меня полно всяких соображений. Но сначала новость. Мне звонила наша клиентка Лина. Тебя она не застала. И обратилась ко мне, так как они все очень встревожены. С тобой она еще тоже обязательно поговорит.

– А что случилось?

– Она теперь знает, где ее дед. Он в России. И она очень просит тебя уговорить его вернуться! С ее стороны это такое же задание, как любое другое. И гонорар…

– Погоди, я запутался… Рано про деньги. Но как это совпало! она с Ритой встречалась и много чего мне с ней послала. И вот вдруг… Но это, в конце концов, ее дело.

– Вот именно. И видишь ли, поскольку она ждет ребенка, ей туда ехать сложно. А другим членам семьи – бесполезно. Он никого не хочет видеть. А потому, это

просто перст судьбы. И если ты не против. Я- за! Но… вдвоем.

– А как она – согласна? – задал Герман вопрос, не называя имен. И, однако, не вызвал у Синицы удивления.

– Сегодня спрошу, – кивнул в ответ Петр.

– Тогда… как лучше? Мне послать ее в командировку? Или сделаем гостевую визу? Подумаем, что быстрей! И вот еще. Я-то готов. И я считаю, надо нам вдвоем лично поговорить с Линой. Мы с тобой не следователи. Она – наша клиентка. Давай спросим. Хочет она… дожать или нет?

Синица встал, прошелся по комнате и вопросительно взглянул на Клинге.

– Петер, я такого же мнения. Тоже хотел с тобой это обсудить. Канада? Сейчас он вне нашей юрисдикции, хотя…– начал Герман малопонятную фразу, а Петр продолжил.

– Они, если найдут нужным, потребуют выда.. .-и замолчал.

– Словом, договорились! – друзья пожали друг другу руки и разошлись.

В консульстве заказали визу для Риты. Пока пришел ответ, протекло еще немало времени.

Когда самолет поднялся в воздух и взял курс на Москву, в Успенском монастыре на Волге недалече от Казани ни у кого не осталось сомнений. Конец близко!

Помнит кто еще про Юлю Денежку? Юлю из хлипкого барака в Быково, студентку биологического факультета?

Двое ребят, работавших на договоре, для Ирбиса нашли барак, услышали много интересного, пришли к разным выводам, но саму Юлю в тот раз не увидели. Она была у тетки.

А потому они с хорошо знакомым советскому человеку «чувством законной гордости и глубокого удовлетворения», не ведая, правда, по молодости об этих формулировках, доложили обо всем работодателю, отдали записи с фотографиями и отбыли восвояси. Больше мы с ними не встретимся.

Зато… опер Мысловский прочел разведанное и принялся, по его словам, «чесать репу» Он был опытный знающий парень с цепкой памятью и быстро соображал.

– Олег? – связался он с Майским тут же по получении информации от ребят, – Слушай, я думаю, мы на верном пути. Давай, я тебе все перешлю. И у меня план такой… Ты слушаешь? Дальше надо будет с таможней пообщаться. И с ребятами, которые… Да, и еще… Хотя, нет. С зоологами или как их там… это лучше ты.

После чего они возбужденно поговорили, перебивая друг друга, охая и чертыхаясь. Майский план одобрил и энергичный Мысловкий начал действовать немедленно. Он сделал несколько запросов, потеребил друзей. Раздобыл сведения интересующего его характера и обобщил результаты. Пришла пора и Майскому доложить.

Некоторое время из-за полуприкрытой двери его комнаты можно было слышать мало понятные для семейных реплики и замечания, перемежающиеся энергичными междометиями.

– Сколько, говоришь, ног, Олежек? И все волосатые? Не… что? Ну, всем, чем попало… Вот я же и говорю, не жабы, а насекомые. Как – не насекомые? А кто же эти гады? Гады – змеи… ты меня совсем запутал! Ладно, я понял. Паук – не змея, но и не жук. Да… дай договорить! Тогда примерно, недели две спустя двух парнишек повязали. Они в Питере трафик наладили. Кому? Ну как – есть коллекционеры, например. А есть… Разные типы… Чего? Да, типы, говорю! Потребители! Ясное дело, они по-разному опасны и по-разному сами криминальны. Ну, понимаешь, да? Одни разводят и продают в домашних условиях. Налогов не платят. Живность мучают. А другие… другие держат дома… крокодилов! Как – ну и что? А вдруг крокодил сбежит? И, наконец, довольно безобидные чудики. Эти хотят редкость себе для мелкоскопа добыть, ее на мелкие фрагменты раскурочить и… не знаю там, что еще. В общем, рыцари науки!

– Постой, ты сказал, двоих взяли… – перебил его Майский.

– Ну да! Эти – мелкая шпана. Курьеры. Кто-то заказывал. Кто-то через таможню передавал заказ. Так вот, я пока понял так. Наша Юля привезла из Москвы посылку, а там – экзоты. Она их передала шпане. А те – заказчику. Тут-то начинается самое интересное. Понимаешь, органы вышли на мальчишек. А те – не гангстеры. Сразу раскололись. И заказчик из солидного института Академии Наук, тоже не слишком запирался. Странный такой тип! Его Кабанов зовут. Алексей Николаевич. Кандидат. Живет за городом. Снимает угол. Холод, бедность… Все гроши тратит на… ах ты, не насекомых… этих вот других тварей – на пауков! Один как перст… Обросший такой… запущенный… Да.

– Не мучь! Что дальше было? – взмолился Олег Майский.

– Дальше-то? Очень просто. У них оплата вперед. Кабанов заказал четырех зверей и за них честно деньги отдал. Он с ними уже не раз имел дело. А потому, когда доставка пришла, взял свой бокс и унес. Дома открыл, а там – три!

– Ох! И что? Небось, это дорого? Кабанов-то промолчал?

– Нет. Но у них еще такого не бывало. Оказалось, что бокс поврежден. Где и когда зверюга убежала, никто не знал. А вдруг уже у него? Они тогда договорились полюбовно. Ему вернули деньги и все. Но часть суммы удержали.

– И… это что, тот паук? – не веря своим ушам, несколько осипшим голосом спросил Олег?

– А ты как думал? Он самый и есть!


Остров Свияжск

– Да ты, Рит, не выговоришь. Это трудное слово. Слушай: Свияжск! Многие русские слова у иностранцев звучат чуднО из-за дурацкой транскрипции. Какой-нибудь «Мьедвьедев». Понатыкают зачем-то мягких знаков… Вполне можно куда ближе к оригиналу выговорить. А то ударение обязательно искорежат. ВИталий КлИчко. Разве трудно его назвать правильно?

– Да? Как?

– Просто. Слушай – ВитАлий КличкО. Еще пример. Очень популярное слово «тайга». Сейчас в Европе без конца говорят о природе и животных. Я часто слышу в новостях, как поминают тайгу.

– А кто? Неужто, политики?

– Путешественники, биологи! Даже тигров так называют. И что ты думаешь? Слово двухсложное, две гласных, чего проще! Так нет, только «тАйга» черт знает, почему.

– Петер, ты чего разворчался? Ты забыл, с чего начал! – Рита пихнула Синицу в бок.

Они прилетели в Москву, отдохнули и отоспались денек, а потом отправились поездом в Казань.

Петр не любил отечественную железную дорогу. С детства помнил ветхие простынки, плохо вымытые стаканы, затхлый запах и грязные туалеты. Да еще хорошо, если там не заперто! А ехать довольно далеко. Неловко как-то перед Ритой.

К тому же… просто хотелось, чтобы им никто не мешал. Смотреть бы в окно, рассказывать Рите обо всем по дороге, прилечь, а она, чтоб рядом посидела. И никаких болтливых противных попутчиков. Примутся пить, гудеть, жевать всю дорогу – жуть! И… если ей переодеться? Взгляды одни… А полки? Уляжется кто наверх! Носки! Босые ноги!

Они с Ритой договорились – это будет приключение. И путешествие! Можно было на самолете, это быстро. Но она не хотела. А он еще не знал, что следовало спешить…

По всему по этому ушлый Синица выбрал поезд, неудобный и дорогой для простых смертных, да еще купил купе целиком.

Действительно – фирменный экспресс прибывал в жуткую рань, стоил куда дороже, зато… Все вышло там лучше некуда. Пассажиров мало. Проводники ведут себя пристойно, в купе – чисто, постели аккуратно заправлены новым бельем.

Они отъехали от города, сходили в вагон – ресторан и поели, а потом Рита облачилась в синий спортивный костюмчик и принялась спрашивать. Ее мучило любопытство.

– Петер! – начала она издалека, – как ты сказал, «Свииж»? Я буду учиться, а ты меня поправляй. Это городок?

– Свияжск. Давай-ка я тебе напишу. И мы повторим пару раз по буквам. Ну, видишь, был городок… теперь село. Во всяком случае, важно, что это остров.

– Необитаемый?

– Почти. Не пугайся, я шучу. Люди там есть, конечно, но немного. Человек триста или около того всего-навсего. А чего там много, так это разных церквей.

– Чистая правда! Церквей там насчитывалось более десяти. И монастыри. А еще пушка с названием «девкина голова».

Ну, перевести так, чтобы вся прелесть названия сохранилась, не выйдет. Или это: этнографический центр «Ленивый торжок». И все же он попробовал.

– Там пушка называется.. .не поверишь! «Злой девчонки голова»! Эх, перевел я неуклюже, прости, я что-то сонный…

– Все равно здорово. А почему?

– Не знаю, – признался Петр.

– Ты почитай еще, мне же интересно! Может, есть английский текст? Тогда, давай, я! А ты пока спи.

Петр действительно задремал после еды на нижней полке, но ленивые мысли крутились вокруг того, как это все рассказать. Он с удовольствием думал, как будет ее водить, показывать… Только б не оказалось, что это все картинки, а на деле «позор и разорение»…

Картинки были чудесные. Белокаменная церковь, краснокирпичный храм – этот поздний. Явно не старше восемнадцатого века. Хоть может, и девятнадцатый. А недалече… деревянная церковка. Ну не может же она быть настоящей, сохраниться! Но, вдруг? Эх, кончим дело, вникнем. Рите интересно. Она спра…

Вагон покачивался, Синица сонно завозился и забормотал себе под нос.

– Названия, имена какие! Богородице-Успенский мужской монастырь, Иоанно-Предтеченский, Троице-Сергиевский монастырь, Собор Богоматери – Всех Скорбящих Радости, Сергиевская церковь… Не, я человек неверующий, а все равно заслушаешься…

Рита, которая сидела как раз так, как он об этом мечтал – у самой его подушки и тихонько гладила и ворошила его густую шевелюру, фыркнула.

– Что ты там по-русски мурлычешь? Ни слова не понимаю. Спи уж!

За окном стемнело. Станции и полустанки неслись назад. Позвякивали и погромыхивали на стыках шпал вагоны. Поезд летел вдаль. А Петр, действительно, заснул сном младенца и проспал так до четырех.

Зазвенел плоский крошечный дорожный будильник. До прибытия оставался час с хвостом. Рита уже встала и собралась. Она что-то писала в дневнике с сосредоточенным серьезным лицом.

– Петер! Проснулся? Какао хочешь? У нас полный термос. И бутерброды. Время еще есть. Не торопись.

– Спасибо. Только поцелуй меня сперва. А… ты, что такая серьезная? Ты поспала? Я смотрю, ты свежая как огурчик и готова. С тобой не пропадешь. Хоть в десант!

– Так я ив Мексике волонтером работала, и в Израиле на «территориях». Не удивляйся.

Синица быстренько умылся и уложил свое хозяйство. Рита все писала. Он развернул фольгу на бутербродах – запахло свежим огурцом, отпил горячего какао и снова взглянул на девушку.

– Рит, ты не ответила. Молчишь… Что-нибудь случилось? Ты мне можешь все сказать!

Она подняла голову от записей и захлопнула тисненую алую книжечку, потом помолчала минуту и, подняв голову, посмотрела на него без улыбки.

– Да. Хорошо. Знаешь… у меня предчувствие. Ну… откровенно сказать, я боюсь!

Тревожное недоброе чувство после этих слов не оставляло их обоих в пути. Дорога, конечно, помогала. Обычные хлопоты, любопытство, впечатления от новых мест. К тому же Петр рассказами старался ее развлечь. Пока добирались от Казани, он прилежно излагал своей благодарной слушательнице то, что успел прочитать.

– Знаешь, я сам там не был. Мои знания… но я тебе перескажу, что нашел. Это совсем немного и чрезвычайно интересно.

Жил да был царь Иван четвертый. Считается, первый царь. Раньше их называли князья. Этот был гнусный злодей почище Ирода. Зверь, садист… ох, я не хочу углубляться. Но пришлось его упомянуть. Город – а это прежде был военный городок, крепость – сделали по его приказу. Так, по крайней мере, гласит история. Все это было затеяно, чтобы захватить Казань – оплот татаро-монгольского ханства. Неподалеку от Углича, а это тоже древний город, воины царя вместе с воеводами вырубили лес и за четыре недели построили городок. Вот послушай. Я для тебя даже нашел немецкие мемуары. Некий Генрих фот Штаден пишет:

«Великий князь приказал срубить крепость с деревянными стенами, башнями, воротами, как настоящий город; а балки и бревна переметить все сверху донизу. Затем этот город был разобран, сложен на плоты и сплавлен вниз по Волге, вместе с воинскими людьми и крупной артиллерией. Когда он подошел под Казань, он приказал возвести этот город и заполнить все укрепления землей; сам он возвратился на Москву, а город этот занял русскими людьми и артиллерией и назвал его Свияжском».

– Тут жили люди – чуваши или как, раньше говорили, – чувашины. А Князя звали Андрей Курбский. Я тебе не надоел?

– Да нет, что ты! Когда это все было?

– Пишут, что… удивительно! Есть точная дата основания, не знаю уж, как этому относиться. Но… 25 мая 1551 года основан город Свияжск! – прочитал Петр.

– С-в-и-я-ж-с-к, – старательно по буквам выговорила Рита. – Мы сейчас куда? В отель? Я тебя прошу… не оставляй меня там одну.

– Я заказал по телефону номер. Ну что ты, родная! Что с тобой творится? Теперь ты меня пугаешь, а не…

– Я… не знаю, что от него ожидать. Если он видел, знает… А может, все иначе? Мы забыли, как богат был Чингиз. Правда, вроде никто не привлек нашего внимания. Что, если…

– Постой, ты думаешь – Чингиза укокошили из-за денег, дед причастен, сбежал, а мы… – удивился Петр.

– А мы пока единственные, кто не успокоился и копает. Версия у следствия какая? Они Яну арестовали, так? А мы узнали от Лины, где дед. Причем, только потому, что она твой клиент и тебе лично доверяет. И она с дедом поддерживает одностороннюю связь. Он звонит, только когда сам хочет. Она ему шлет деньги. А ты, который знает здесь все ходы и выходы…

– Ты мне льстишь, детеныш! – Петр привлек ее к себе, но она отстранилась и сердито высвободилась.

– Нет, подожди! Я не кончила. Ты спросил Лину, хочет ли она, чтоб ты работал дальше. Кто бы ни… То есть… что бы ты там…

– По-русски в таких случаях говорят – «не взирая, на лица» – пробормотал себе под нос Петр. – Я… Рит, я сейчас переведу!

– Да ладно! Лина сама… мы о ней тоже… Почем мы знаем, что у нее в голове. Но она тебя убедила, что хочет узнать правду. И вот ты здесь! А я думаю… – девушка нахмурилась и замолчала. Синица тоже сделался серьезным.

– Что ж, договаривай! Я ведь тоже не школьник. Я многое повидал. Ты их всех подозреваешь?

– Я думаю, что мы здесь в опасности. В другой стране, далеко от Мюнхена, где нас никто не знает. Если кому важно, чтобы мы замолкли… Деда этого могли вынудить уехать. Какой-то крупный зверь, кому выгодно. И он здесь залег. Не вышло ли, что мы сюда прибежали и влезли в чью-то паутину? Что тут для нас ловушка? Это же мы взяли да приехали… А тут зверь!

– О, у тебя такое серьезное беспокойства на уме…

– Человек, загнанный в угол, всегда опасен. А потому… Мы приехали убедить деда вернуться домой. Сами были б рады убедиться, что дед никого не видел. Если же он видел Берга… ведь ты это предполагаешь… то опять же – убедить. Но и успокоить, а надо, так защитить. Он, возможно, считает себя в опасности. Наконец, если это Генрих…

– Ох, знаешь, мне неуютно еще и потому… Не все рационально. Все-таки, страна такая большая. Вот у меня два языка. Но по-русски я не знаю ни слова, читать тоже не могу. Может, от этого…

Знаешь, давай передохнем, глянем на церковь, а потом только… Мы все время будем вместе! Я тебя хотел поберечь. С ним не знакомить, но…

– Только вместе! Пожалуйста, – Рита взяла его за руку. Петр кивнул и обнял ее за плечи.

– Не волнуйся! Я тебе обещаю.

От Казани до Свияжска было уже не очень далеко. Петр со спутницей перебрасывались репликами, не сговариваясь, только о том, о сем. Выходило не очень складно. Но он старался, как мог.

Снова вспомнили пушку. Объяснение названию все же нашлось. На ее лафете было изображение женской головы.

– Злое такое лицо с гримасой и волосы во все стороны! Смахивает на Медузу Горгону, – пояснил Синица.

– Да ты не слушаешь? – переспросил он. – Вот тебе еще подробность. У православных, которых в Германии зовут «ортодоксы», есть святой по имени Христофор. Его изображают с песьей головой. А в Свияжске против всех канонов есть фреска, где он – с головой лошади!

Рита озадаченно глянула на него. Было видно, мысли ее – далеко, но тут и она все же оживилась.

– Это как же? Почему с песьей? Почему… ничего не понимаю!

– И я. Выясним! Это и многое другое. Поехали. Уже близко. Я думаю, на Волгу сейчас не время пока любоваться. Автобусам здешним у меня мало веры… Возьмем машину. Я читал, дорога хорошая и езды примерно час. Они нашли такси, условились, и машина без приключений довезла их до места. Затем пришлось подняться по лестнице и катить свою поклажу на колесиках до пристанища с названием «Дом купца Каменева» постройки прежних времен.

Дом – низ каменный, верх деревянный – с резными наличниками и таким же балкончиком на фасаде понравился Синице опять же на «картинке». Он несколько опасался, что реальность окажется скромней.

Остров, если глянуть на него с птичьего полета, правда, был какое-то чудо. Небольшой среди волжской воды округлый кусок земли с выбеленными кирпичными монастырскими стенами, куполами церквей и колоколен, что ни здание, то легенда. И где-то там, в странноприимном убежище живет теперь этот человек…

Петр подумал – какая, однако, игра слов! Странный старик Баумгартен в странноприимном убежище. Правда, сходство чисто внешнее. Убежище-то, если он таковое вообще найдет, оно от слова «странник»!

Владелец «Ирбиса» чувствовал охотничий азарт. В этом деле все было необычно. По сути, у него нет клиента. Он оказывает услугу другу Михаилу. Правда, это касается одной Ларисы. Дальше с Чингизом у него есть некие обязательства, но… Да. Об этом позже.

Они с Клинге поговорили с заказчицей Линой. Очень серьезный, надо заметить, был разговор. И после этого Синица, при всей заинтересованности, чувствовал себя свободно! Странным – тоже – образом не на службе.

И с Ритой! Так удивительно все сошлось. Эта его версия, вернее – их версия… Потребовалось же из Мюнхена отправиться сюда. Она согласилась. А он ей пока не объяснил… Она знает только, что старик должен быть здесь.

За мощной монастырской стеной подальше от прихожан и паломников, от любопытных проезжих отпускников за деревьями и разросшимся кустарником ютился небольшой дом. Он был обнесен стыдливым редким заборчиком. Побелка на стенах домика облезла, так, что видны стали кирпичи кладки. Круглые колонны, поддерживающие двускатную крышу крыльца, зияли выщерблинами, стертые ступеньки требовали ремонта.

Дверь тут днем не запиралась. Петр вошел и быстро убедился, что в доме пусто. На шероховатой беленой стене висели трогательные фотографии в рамочках. Трапезная человек на десять с деревянными столами и лавками, а сбоку плита и самовар. Комнаты братьев. Еще одна – для занятий и молитв.

Петр поднялся по боковой лестнице – никого! Внутри чисто. Крашеные суриком двери, одна отворена. Он заглянул – все точно как на фото. Комнаты на втором этаже больше всего напоминали кельи. С небольшими оконцами, белеными потолками и кирпичным полом. Узкая деревянная кровать у стены. Тумбочка. Стул. Пестрый коврик на полу, а на стене православный календарь – два цветных пятна. В углу иконка со свечечкой.

К его удивлению, на дверях комнат висели таблички. Он отыскал свою. На второй двери слева ученическим старательным почерком по клетчатой бумажке под стеклом выведено было – «брат Степан», а строчкой ниже – господин Баумгартен С. Ф. Войти?

Петр поколебался немного. Если кто его застукает, хозяин вернется в самый неподходящий момент, тогда – пиши, пропало. Тут уж о доверительном разговоре не мечтай. Нет, не пойдет. Рано. Если позарез понадобится, обыщем комнату. Но не теперь.

Коридор, довольно широкий, идущий вдоль этажа, был хорошо освещен большим прямоугольным окном. Он подошел и заглянул вниз.

– Где ж ты, господин Баумгартен?

Вопрос был, конечно, риторический. Так он тебя тут и ждал, сидел, вот, и дожидался, рыжий ты нахал!

Где – где… Уехал! Может, это вообще обманное движение. Табличка же ни о чем не говорит! Он, Степан Францевич, человек со средствами. Для здешних мест так просто богач. Линаеще сказала, она ему отправила перевод…

В это время взгляд Петра, бездумно устремленный в окно, привлекло какое-то копошение внизу. Он всмотрелся. За «странноприимником» сзади высадили кустарник. Оттого Петр не сразу заметил, что дальше расположился обширный огород. Аккуратные грядки сменяли парники, а за ними солидная теплица.

Форточка в окне была приоткрыта, и Синица не только видел, но слышал, что делалось снаружи.

Скрипнула дверь теплицы, из нее вышел высокий мужчина и направился к грядкам. В руках его была корзина, наполненная виноградом.

Синица повернул голову и увидел слегка поодаль еще несколько человек, копошившихся в земле.

Трое мужчин и женщина огородничали внизу. Чувствовалось, хозяйство тут справное.

Синица на зрение не жаловался. На память тоже. Он стал разглядывать «огурчики-помидорчики», в которых сам не слишком разбирался. Вот капусту, картофель не спутаешь! Монахи выращивали все на свете. Салат, петрушка, укроп… По забору были высажены плодовые деревья. И «братие» трудились, не покладая рук.

Петр никогда не видел старика Баумгартена. Он запасся, само собой, фотографиями, но их оказалось на редкость мало. Не слишком удачные, не резкие, они явно оставляли желать лучшего. А паспортное фото… Паспорт в Германии – «аусвайс» действителен десять лет. С тех пор дед изменился. Лина, вот, сказала, он бороду отрастил… Ну, так и начнем с бородатых!

Можно было не гадать, а выйти из сыроватого дома на вольный воздух, да спросить. Но Петру стало интересно. И хотелось взглянуть на этого человека, о котором он много думал, ни с кем этим пока не делясь.

Кто он? Каково ему пришлось? Чем жертвует? Он стар – жизнь уже позади. Но у него же все в порядке. Хорошая и любящая семья. В доме достаток. Так что приключилось? А с ним определенно что-то не так. Не могла же гибель невесты внука сыграть такую роль, что старик взял да уехал и бросил всех. Оставалась смерть Чингиза. Значит, видел и покрывает…

Внизу загомонили. Женщина, жестикулируя, указывала назад. А один из работников, приземистый конопатый мужичок, оглянувшись на теплицу, двинулся и стеклянной двери и скрылся. Немного времени спустя он появился вновь в сопровождении высокого белого как лунь седобородого старика, с усилием передвигавшего ноги. В руках у конопатого был объемистый рогожный мешок, обвязанный бечевкой.

– Брат Степан, – услышал отчетливо Синица голос приземистого, – давай, я тебя тут посажу! На воздусях, дорогой ты мой, орешки перебирать, тебе и веселее! И мы тута, и ты – сидя, и польза всем. Благолепие, – сильно напирая на «о» добавил он.

Брат Степан? Этот сосуд скудельный? Быть не может! Но это и впрямь оказался старый Баумгартен.

Под толстенным деревом, в котором несведущий в ботанике Петр не сумел бы опознать липу, стоял широкий стол, а по бокам скамейки.

– Это дело, брат Парамон. Я с вами тут посижу. Мне уж, как вам, работать не под силу. А орехи – это хорошо!

– Вот и ладно. Сестра Ксения тебе сейчас одеялко и под спину чаво сообразит. Ксения Ильинишна, будь ласкова…

– Иду, иду уже! Кака у яво келья? Написано? – быстроглазая юркая мелкая женщина в белом платочке и темно синем в мелкий горошек платье резво вскочила и чуть ли не вприпрыжку понеслась в сторону жилища Степана. Он неожиданности Синица отпрянул от окна, но, подумав с минуту, двинулся ей навстречу.

Он встретил женщину на полпути к комнате Степана, поздоровался, назвался и коротко объяснил, что ищет Баумгартнера по поручению его семьи.

– Дык, это… Петр Андреич, зайдемте тады со мной, я вас сведу. Брат Степан туточки, хворый он, а мы мигом!

Они заглянули в келью. Там было так же сиротски пусто, как и на фото. В нос ударил резкий запах дезинфекции.

– Сестра… Как мне вас называть? Обязательно сестрой? А можно Ксаной? – Синица вопросительно глянул на женщину. Сколько ей? Пожалуй, лет тридцать пять? Выглядела она моложаво. Крепенькая, краснощекая, эта сестра или нет, рада была новому человеку.

– Дак зовите, как хочете! Мы деревенские, свои Ксюшкой кличут, а я у дьякона в прислугах, дак он… сестрой Ксенией! – охотно отозвалась она.

– В прислугах? – переспросил Петр, чтоб поддержать разговор.

– Я тутошняя, с под Казани, а как померли все мои, дак… Замуж кто возьмет? Ни кола, ни двора, школу от тожа… только шесть годков и ходила, дак… А так я все по дому – и постирушку, и штопку, и шить и вязать! А шти и хлебушко или там блинцы – дак лучше Ксюши никто на деревне не могет! Вот отец Питирим меня и взял. По хозяйству! – уютно ворковала Ксана, быстренько извлекая из простого деревянного шкафа серое солдатское одеяло, комковатую подушку в полосатой наволочке и толстую вязаную мужскую куртку.

– Ксаночка, вы сказали – «хворый». Он заболел? Степан Францевич простудился? – Петр напрягся. Он сам не очень понимал, отчего с волнением ждал ответа.

– Кокой там! Он… пошлите скорей! Яму худо на ветру, – вдруг спохватилась Ксана, – айда, Петр Андреич. А… рази ж семья не знат? – на ходу добавила она.

– Нет! Расскажите, пожалуйста. Они все очень волнуются. Давайте, я помогу! – с этими словами Синица забрал у Ксаны узел с теплыми вещами, приготовившись внимательно слушать.

Этот печальный рассказ словоохотливая простодушная Ксюша начала так:

– Да вишь ты, Андреич, там у себя… он, брат Степан, к нам с Хермании пристал… Дык вот, стал он у себя хворать. Душно, грит. Задыхаюсь! Кости все ноють, сам похудал. Кажная холера, грит, вяжется.

А к дохтуру – ни-за-что! Он упрямыый! Переморщимся, грит. Не такое видали. А только время идет – яму хужей и хужей. И, стало быть, однако, пошел. Ну, там ему – херманские доктора анализы всяки, уколы, да то, дасе… А потом пошушукались и говорят.

Сестра Ксения остановилась. Она слегка порозовела от волнения, рот ее приоткрылся, обнажив редкие желтоватые зубки. Руки она свела ладонями на груди.

– Белакровия, вот что у брата Степана болить! – старательно выговорила Ксана. И чуть погодя добавила еще одно слово, нисколько его не переврав. Лейкоз!

Дальше уж осталось немного. Упрямый дед разозлился на весь мир. Какого рожна вдруг умирать? Он пожил бы! А вместе с тем он не хотел родных мучить своими болячками. Жалел…

Ксана не знала толком, отчего он решил уехать. В монастыре любили посудачить. А тут такой предлог! Не каждый день к ним на остров приезжают постояльцы «с самой Херманьи» – мордашка сестры Ксении сделалось серьезной.

– Говорили, у него была родня с Волги. Будто, мальчишкой он тут нередко жил на каникулах. Будто, как заболел, потянуло его в здешние края. Одно, между тем, знали точно. Брат Степан тут имел знакомца. Даже больше. Отец Мефодий из Сергиевской церкви был родным братом жены Степановой сестры!

Петр присвистнул. Эх, где его ребята! Луша бы точно разобралась, какая это вода на киселе. Не то, что он! Впрочем, не слишком важно.

А Ксана продолжала. Дед, по ее словам, был большой домосед.

Да, Петр слышал.

Но человек родственный. Всегда всем открытки к праздникам писал. Охотно их приглашал к себе. И верующий! Он с этим Мефодием, хоть тот православный, любил о библии толковать. Короче говоря, как-то они с дедом Степаном сговорились.

Степан тогда один уже ехать не хотел. Он выписал в Мюнхен этого Мефодия и тот его доставил в Свияжск. С тех пор Баумгартен и сделался братом Степаном. Живет же он безвыездно тут. И молится целый день!

– Но он тяжело болен. Ему уход нужен. Удобства. Здесь в келье этой… даже ведь и помыться… А как врачи? – задал вопрос Синица, до сих пор слушавший Ксению, не перебивая.

На лице женщины появилось какое-то новое выражение, скользнула хитроватая улыбка.

– Дак брат Степан… больной, а богаатай, да-а. Почитай каждый день врач. То сюды, то туды… У няго машина туточки, дык возют. И он… где у няво чумодан, там спить. Здеся… он тока днем. А спить тама.

Она хихикнула и глянула на Синицу, который сначала ничего не понял. После осторожных вопросов ситуация постепенно прояснилась.

Старый и больной Баумгартен нуждался в уходе. Есть он тоже не мог, что дадут, иначе говоря, что готовили другим. И для него все организовали лучше некуда.

Он жил не здесь, а в монастыре в удобной теплой квартире. Там же столовался. Имел в своем распоряжении машину с водителем. К нему из Казани ездили врачи. Когда надо, его самого возили в больницу, благо дорога хорошая и близко. Но это все.

Целыми днями дед молился. Ни с кем, кроме монастырских, не знался, и знаться не хотел. Только эти заброшенные сюда судьбой бедняги его и видели. Они жили при монастыре «из милости». И помогали тут, чем могли. А сам старик писем не писал. По телефону не говорил. И с каждым днем становился все слабей…

Петр лихорадочно соображал. Смертельно больной Баумгартен? Да, старый, но он сейчас стал похож на свою тень, если сравнить с последним фото. Оно, слегка смазанное, сделанное полгода назад на пасху в кругу семьи, отличалось все же, как небо от земли от нынешнего облика старика. Крепкий пожилой мужчина с проседью, с морщинистым, но мужественным загорелым лицом сделался ветхим старцем.

Как же вести себя с ним? Линин дед умирает и знает это. Его право – распорядиться своей жизнью. Ему совсем нечего терять. Ия,вообще чужой ему человек и атеист. Так он пошлет меня подальше и будет прав. Он – глубоко верующий, ни жены, ни детей не захотел, а тайно от них живет в монастыре… Этот Степан Францевич готовится встретиться со своим Богом. Скоро!

Все эти мысли промелькнули у Петра в голове, пока он, довольно споро, под быстрый говорок Ксении неумолимо двигался к огородникам. Может, повернуть назад? Придумать что-нибудь на ходу? Плюнуть просто? Собрать сведения, побеседовать с врачами, с Мефодием и уехать?

Чутье и жизненный опыт подсказывали Петру, ему будет не слишком сложно раздобыть и скопировать историю болезни, письмо от Мефодия к родным… Он сам, как и Степан Францевич для этих мест был очень состоятельный господин!

Так как?

Бабушка Синицы говаривала: «глаза боятся, а руки делают!» Может, поэтому сейчас он все же шел себе рядом с сестрой Ксенией, стараясь укоротить шаг, чтобы примениться к ее коротким ножкам, но никуда не поворотил. Он лишь нахмурился, чего говорливая спутница не заметила.

Они вышли, обогнули здание и направились по дорожке к липе, где тем временем к ним спиной уселись у стола огородники. Братья все вместе перебирали орехи, а дед глядел.

– Время обеденное, – раздался голос дедова соседа, ссыпавшего в мешок очередную горсть лещины. Через полчасика машина за тобой придет. Брат Степан, я, что просить-то хотел… не подкинешь меня до магазину? Мне б папирос…

– Э, а Ксюша тут как тут. И.. .к нам гости! – перебил себя говоривший.

Все обернулись. Женщина ускорила шаг, взяла у Петра вещи и захлопотала. У нее выходило ловко. Маленькая заминка произошла, только пока она устраивала деда, помогала застегнуть вязаную куртку, пристраивала подушку и укутывала ему ноги.

Синица остался в сторонке под пытливыми взглядами остальных. Те его внимательно изучали.

Интересно! В их монотонную жизнь без событий вошло что-то новое, занятное. Этот рыжий с густыми усами в джинсах с вельветовым пиджаке сероглазый гость совсем не походил на братьев. Поэтому они глядели во все глаза. Все кроме деда! Он, не повернув головы, тихо толковал с Ксаной, благодарил, даже попробовал приподняться. И стало видно, как страшно он слаб.

Дед еще раз сделал усилие… попытка опять не удалась. По лицу Степана Францевича прошла мучительная гримаса.

От Синицы все это не укрылось. Он сделал шаг вперед, открыл спортивную сумку и засиял, надев себе на лицо одну из самых своих обезоруживающих улыбок.

– Здравствуйте! Я не хотел мешать. Но думаю, пора. Меня зовут Петр Андреевич Синица.

С этими словам он извлек из спортивной сумки пиво, сыр, ветчину, хлеб, большую нарядную коробку конфет и предложил.

– Пожалуйста, угощайтесь. Я приехал их Москвы. У меня тут важное дело. Так, что…

При этих словах старый Баумгартен, до сих пор старательно глядевший в пол, поднял на Петра глаза.

– Вы ведь ко мне? – прозвучал его слегка надтреснутый голос.

Петр обещал Рите – только вместе. Но старался уговорить ее остаться. В самом деле, не стоило им появляться вдвоем. Ему следовало осмотреться и разобраться. А ведь ее не оставишь ни на минуту. Она без языка! Он бы и сам боялся, а не только встревоженная девушка.

– Ты слишком красивая! Только появишься – у них зазвонят колокола. Прощай инкогнито! – отшучивался Петр.

Но не было бы счастья… Рита с утра уж немножко куксилась – думала, устала с дороги. А оказалось, не то. Она расчихалась и раскашлялась, горло у нее разболелось.

Синица с помощью двух гостиничных тетушек раздобыл мед и малину, они наполнили термос липовым чаем. И Рита, укутанная в теплую шаль, позволила надеть на себя вязаные носки, кротко свернулась калачиком и уснула. Так и вышло, что он отправился на поиски Баумгартена один.

Он не собирался брать быка за рога. Не рассчитывал даже сразу его найти. Был готов к тому, что старик уехал или даже вовсе не появлялся в Свияжске.

Петр склонялся к мысли, что дед видел, что случилось с Чингизом Мамедовым. И если это попросту Берг… Знает и решил устраниться? Иначе почему он никому ничего не сказал? Почему не взял с собой жену? Зачем не только оставил семью, а вообще уехал из страны? Петр Андреевич к тому ж хотел быть поначалу один, потому, что совсем не знал, как дело обернется. Вдруг придется изображать кого из себя? Что тогда делать Рите? Она и вообще приметная… а уж в стольном граде Свияжске… Нет. Не пойдет! Что он знал до приезда сюда? Что дед замкнулся и почти перестал разговаривать с домашними. Они тоже избегали его, как-нибудь упоминать бог знает почему. Что кот исчез – общий любимец. Кота они, странным образом, нашли…

У Петра не было никаких оснований разыскивать деда, пока он по косвенным причинам не предположил, что тот, возможно, что-то знает… Но вообще хотел оставить это дело. Но… Лина попросила!

И вот – встреча. «Насельники» оживились. К их скромному столу подкрепление оказалось как нельзя кстати. Ксана обрадовалась конфетам, взяла одну, потом другую и засмущалась как девочка. А дед Степан встал без посторонней помощи, выпрямился и решительно проговорил.

– Петр Андреевич? Сейчас машина придет. Хотите поговорить? Вы можете поехать со мной.

Петр отметил, что старик говорил правильно, много лучше жены с дочерью. По сравнению с Генрихом он был просто златоуст. Не смотря, на физическое недомогание, в нем чувствовалась внутренняя сила. Петр не стал спрашивать ни о чем, тем более, возражать. Он кивнул.

– Я готов. Поедем! У меня для вас есть письмо от внучки. Я приехал…

– Да, знаю. Она мне посылает переводы. Умница девочка. Предупредила старика, как и что.

– Брат Степан, а курево? Можно мне с вами? Я тебе только что…– встрял давешний сосед.

– Извини, Митрий. Нету теперь папирос. Сигареты. Мы заняты. В другой раз! – буркнул дед.

Рита, проснувшись, не сразу поняла, где находится. Под окном разговаривали, смеялись, потом кто-то запел. Кто это… где… Постой, она в России. А что это за язык? Ясно, не немецкий. Тогда какой? Очень знакомое слово «курасон»… Постепенно ее сознание прояснялось. У входа в гостиницу «дом купца Каменева» мужской голос, а потом еще и два женских слажено пели под гитару на испанском! Она неплохо знала романскую группу. Слышно было прекрасно. А когда снаружи перешли от вокала к прозе, Рита уже хорошо разобрала, что к чему. Это были приезжие, туристы.

Еще один голос, мужской, погромче… Теперь они перешли на английский. Речь шла о том, что двое уезжают в Казань, а двое останутся в гостинице. Испанцы, два архитектора на несколько дней.

У них был сопровождающий, гид. Парень, которого туристы называли Алекс, проводил своих подопечных, простился с ними до утра и повез отъезжавших в аэропорт.

Синица сел в машину со стариком. Они вместе пообедали в его комфортабельной квартире. Неспешный разговор их шел о семье. Старый Баумгартен рассказывал. Он объяснил, как сложилось у них на новом месте. Как Марта нашла работу. Как ее дети росли. Про внуков говорил охотно и ласково. Почти без напряжения. Особенно о Лине. Но вот он стал делать паузы. Веки его отяжелели. Голос зазвучал приглушенно.

Петр видел, что старик устал. Он предложил ему не стесняться и прилечь.

Сейчас будет сопротивляться. Отвергнет с негодованием, еще, пожалуй, разозлится как на брата Митрия! – с несколько запоздалым сожалением Петр глянул на собеседника и приготовился извиниться.

Но дед неожиданно кротко закивал и… лег. Не прошло и нескольких минут, как он заснул.

Синица подождал полчаса. Он никуда не ходил без книжки. И сейчас похвалил себя в который раз за предусмотрительность. Прошло еще минут сорок пять… В двери повернулся ключ, и вошла женщина. Оказалось, к деду ходит медсестра. Процедуры, уколы… Делать нечего, надо было уходить.

Когда Петр пришел домой, он застал такую картину. В кресле заботливо укутанная, сидела его болящая Рита, а перед ней…

– Что я вижу? Да мне тебя нельзя оставить одну даже на часок! – с несколько наигранным энтузиазмом включился он.

– Ты меня познакомишь? Целых два кавалера, серенада! И вдруг – я. Меня зовут....

– Петер, ребята не понимают по-немецки. Они испанцы. Мы сегодня познакомились, – голос девушки звучал так, что не приходилось сомневаться. Она все еще больна.

– Ой, тебе лучше не разговаривать. У меня паршивый английский. Но ничего. Так ты тут не скучала? Я рад. Сейчас я буду тебя кормить. Ты выздоравливай! Завтра продолжите общаться!

С этими словами он вежливо, но решительно выставил молодых архитекторов, и они отправились к себе. А потом рассказал Рите обо всем, что узнал и увидел.

Они поужинали и она уснула.

На следующий день Петр снова отправился к деду. А Рита с испанцами решила осмотреть островок.

Так и пошло. Монастырская жизнь, что делать! Он спал на кушетке, Рита – на двуспальном ложе. В девять они завтракали. Синица договорился за очень умеренную мзду, и им готовила горничная. Она на тяжелом деревянном подносе приносила обильный завтрак из монастырского хозяйства. Рита еще сопела и кашляла. Но аппетит у нее не пропал. Петр же всегда ценил хороший харч. И они уплетали за обе щеки яичницу, отличный творог с густой сметаной, румяные сырники или блины. К горячему чаю им полагался гречишный мед собственного сбора и два сорта варенья.

Кофе они варили сами!

Рита была в этом вопросе без претензий. Ей нравилось, когда Петр о ней заботился, священнодействуя с любимым напитком. Особенно, чудный запах свежесмолотых зерен. Но она вполне обходилась чем-то другим, если того требовали обстоятельства. Не то Петр. Что-что, а кофе! Одним словом, он, не слишком надеясь на сервис в монастыре, взял с собой все необходимое. А в первый же день приезда раздобыл плитку у вахтера.

После кофе полагалась пауза. Петр устраивался в кресле. Рита – у него на коленях. Они подробно и с удовольствием обсуждали прошедший день. Планировали предстоящий. Делились предположениями. Думали, как и о чем тактично спросить деда, а где, наоборот, промолчать. Когда набраться терпения и подождать. А где, все-таки, продвинуться, хоть чуток вперед.

Потом Петр уходил к Баумгартену. Старик для него изменил свой распорядок дня. В «странноприимник» он больше не ходил. Вовсе перестал молиться, чему с неудовольствием удивлялся свояк Мефодий. Не ходил и в церковь на службы, где он исправно бывал, если здоровье позволяло. Только процедурная сестра и через день врач нарушали ход их беседы. В конце недели ему следовало быть в больнице в Казани. Он об этом заранее предупредил Петра. Тому стало казаться, что старик к нему по-своему привязался. Он его ждал!

– Петр Андреевич! – как-то начал он поутру, когда явился Синица на велике, одолженном у вальяжного Мефодия.

Того трудно было представить на такой легкомысленной машине, но факт есть факт. И Петр, сделав несколько кругов по острову, прибыл точно в срок, как договорились, радуя пунктуальностью сердце строгого деда.

– Вы знаете, что я серьезно болен, – старик явно волновался. – Я вам тут много порассказал. А вы слушали. Не перебивали. За это вам спасибо. Знаете, не каждому расскажешь! Но и не каждый выслушает. А уж поймет… Об этом нечего говорить! Так вот. Я старый человек. Я жил свою жизнь. В другое время рос. Родители мои… Они были люди, конечно, не этого века. Не этого и воспитания. Я, видите, мастер. Учился я меньше, чем хотел. Работал – много. У меня было, что помогает жить – руки. Было и что мешает – правила! Еще от отца. У нас дома… мы пели, играли на гармонике, рисовали. Еще мы писали дневники. Как только научились писать, нам мама дарила маленькую тетрадь. Для дневника. И як этому привык. В последние годы я там о нашей семье пишу. Ну, обо всем. О празднике тоже… Который зовут «Октоберфест». Не знаю, надо ли гордится… Ну, все равно!

Постепенно речь его стала спокойней. Он немного помолчал, а затем кивнул.

– Тут такого рода дело. Вы видите, я болен. Вот вы… хотите спросить. Я же вижу! Я сам хочу рассказать. Но не могу. Я в субботу уеду в Казань, а вам оставлю ключ. Тут на столе будет вас ждать вот эта толстенькая тетрадь.

Он снял с шеи простую серебряную цепочку с незатейливым ключиком и отдал ее Петру.

– Ну… я.. .или… Мефодий вам объяснит, – начал Степан Францевич и снова заволновался. – Обещайте! Кто знает, может, я останусь в больнице. Тогда вы ко мне приезжайте. Приедете? Мне хочется знать… Ну, я вас позже спрошу!

На следующий день Петр и Рита решили прийти вдвоем. Баумгартена она больше не боялась. Прошла уже почти целая неделя. Она наслушалась рассказов о нем, а раза два, выздоровев, подсматривала за «своим парнем», как она стала мысленно называть Синицу и стариком, когда те выходили на прогулку. Эту коварную акцию спланировал Петр. Он показал Рите, когда и где прятаться.

Синица выгуливал деда регулярно. Для этого у него имелся складной стул на колесиках. Петр катал его по саду. И Рита просто пришла пораньше и устроилась между густым кустарником и кирпичной стеной, огораживающей сад. Очень удобно! Петр делал круги по дорожке. Значит, он поворачивался спиной. Можно было сколько хочешь на них любоваться, а потом выбраться и уйти к себе.

Обычно дед уже ждал Петра. Иногда он выходил на крыльцо. А иногда сидел в комнате, приоткрыв дверь, чтобы Синица не ждал, пока ему отопрут. На этот раз дверь была закрыта. На ней…

– Петер, листок! – кивнула девушка. – Там что-то написано, видишь? Эх, мне надо выучить русский. Не черта не понимаю и это…

– Постой. Я должен… Ох ты, понятно, же, что в любой момент… Но все равно не ждешь. Все равно врасплох застанет…

– Что? Он…?

– Нет, он жив. Ему стало ночью плохо. Он вызвал сестру, а та – скорую из Казани. Баумгартен в больнице. Но… ты подумай! Он не забыл ее попросить меня об этом предупредить! Эта записка, что тут висит. Она же мне!

Петр и Рита принялись совещаться между собой, затем отправились советоваться с Мефодием и медсестрой. Любой, связались с больницей, узнали ее адрес и, наконец, решили обдумать все случившееся дома.

Мефодий – племянник деда Степана, человек средних лет с окладистой бородой, солидный, с брюшком и лысиной, говорил низким голосом с длинными паузами. Он объяснил, что положение серьезное. Старику дали морфий. Поговорить с ним нельзя.

Племянник жил неподалеку. Сам он собрался навестить дядю завтра и обязался ездить к нему впредь через день. Он сказал, что поговорит с врачами. И сообщит, конечно, семье.

– Я, вернее, мы приехали уговорить его вернуться! Но я вижу…– огорченно начал Синица.

– Что вы, надежды нет никакой! Куда уж там – переезд! Я думаю… Они, семейные его… жена-то захочет сюда приехать. Он раньше не разрешал! Дядя Степан, знаете… он упертый, не хотел и все. А, что теперь говорить, это все равно поздно.

– А у меня к вам дело. Дядя-то! Он дал мне поручение. У вас есть ключик? – Мефодий внимательно глянул на Петра. Петр не сразу понял, о чем он. Ключик? Да, от ящичка.

– Ох, из-за всего, что произошло, совсем забыл… Вот он, на цепочке, я ее сразу надел и не снимаю.

Мефодий с интересом взглянул на ключ, протянул было руку, но отдернул.

– Маленький какой! Ну и коробочка небольшая. Зайдем к нему, мы ж рядом. Это быстро, – озабочено добавил он. Когда они вошли к Баумгартену, в квартире был порядок. Только на столе стояла недопитая чашка чая, рядом лежало свежее вафельное полотенце.

– Вот, видите, Петр Андреевич. Дядя Степан хотел вам свои записи передать, на столе оставить. Он думал – если станет хуже, так в больницу поедет. Но сам! А вышло.. .то что вышло. Я вам сейчас… это такой ящичек. Дядька любил, знаете, по дереву работать. Раньше! И сделал, вот. Ну, шкатулкой у нас бабушка называла. Сейчас так не говорят. И… это ключ от нее. Сейчас я вам принесу. Мефодий вышел в другую комнату. Раздался скрип его шагов и шорох открываемой дверцы. Спустя минуту он появился. На его лице было растерянное выражение. Рот слегка приоткрылся.

– Петр Анреевич! Не знаю, что и думать. Все обыскал. Нету! – с этими словами он машинально снова отдал ключик Петру.

Синица бурчал себе под нос какую-то банальность, вроде того, что человек, мол, предполагает… а Бог…

Да! Он хотел обратно плыть по реке, не спеша, потом… может, в Казани поболтаться. Получить удовольствие от жизни. Снять номер в лучшей гостинице или наоборот, позвонить в Москву и попросить ребят найти здесь концы. Можно ведь наоборот, вернее совсем иначе – остановиться на частной квартире. Чтобы вообще не было чужих.

А что вышло? Как говорит брат Мефодий «вышло то, что вышло!»

Баумгартен в больнице в тяжелом состоянии. Ему дают сильные болеутоляющие. Днями прилетит жена, а пока у него Мефодий. Врачи единодушно говорят, что конец близко. Никакой надежды. В себя он не придет.

– И не надо, что вы, Петр Андреевич, кроме мучений его уже ничего не ждет. Один единственный раз за все время лучше ему стало… Ненадолго. И знаете – Казань не Свияжск. Город большой. Тут у нас всякой твари по паре. Так он меня попросил…

Маленький круглый доктор с лысой, как шар головой, одышливый и улыбчивый живчик, вдруг оглянулся через плечо и зашептал.

– Я вам по секрету… Громко не хочу. Знаете, Мефодий-то огорчится. Но брат Степан, как они его тут кличут, меня просил, и я ему немецкого пастора добыл. Тут есть. Ничего, явился! Такой… нестарый мужичонка. Пришел, знаете, в костюме с галстуком, чин чином. И они часа два шептались.

– Это что же… вроде исповеди? Я сам мало что знаю. Я атеист, – Синица ощутил какую-то неловкость и тут же разозлился.

Что за черт? Когда это он стеснялся своих убеждений?

– Я знаю по книгам – у православных есть соборование, обряд перед смертью. В чем суть – не моего ума дело. А тут что?

– Так и я вроде вас. Но теперь все уверовали по команде. Да ну! Не моя епархия. Были бы здоровы, – доктор вздохнул и улыбнулся.

В больнице было чистенько, но бедно. Отдельная палата для Баумгартена была оборудована раковиной. Рядом с кроватью – тумбочка. Петр помнил их с детства – выдвижной ящичек и дверца. В пионерлагере точно такие же стояли. Синица – человек опытный, хоть приезжий, осмотрелся и, задав несколько вопросов, смотался с Ритой в универмаг, где купил к некоторому удивлению скучающей продавщицу семь комплектов постельного белья и столько же полотенец, которые и вручил Мефодию. О еде и уходе, если исправно платить и наблюдать, можно было больше не волноваться.

Он подумал, посоветовался с Ритой, и они решили лететь. Им тут нечего было больше делать. Довершил дело разыгравшийся у Риты нешуточный бронхит. Она вроде выздоровела! Но слишком понадеялась на себя. И погуляла по острову, постояла на Волжском берегу, на ветру, а поутру у нее снова поднялась температура. Девушку стал мучить страшный свистящий кашель.

С билетами не было проблем. Рита с Петром распрощались в Казани с Мефодием, который их проводил в аэропорт, и вечером они уже прибыли в Москву.

Казань куда южней столицы. Погода там, вдобавок, выдалась необычно теплой. Антициклон сменился циклоном. И вначале было солнечно и тепло. Потом стало тепло и влажно. Иногда моросил дождь, который назвали бы грибным, будь пораньше. Грибы, собственно, уже сошли. Но на острове пахло прелой листвой и подгнившими яблоками. С Волги – рыбой и водорослями.

А вот в Москве сухой холодный ветер сменился первым снежком. Для поземки еще не время, но похоже. Петр укутал свою больную так, что из вязаного шарфа были видны только ее синие глаза, и усадил в машину. Их встречал Олег. В машине было тепло. В длиннющем лимузине с широкими удобными сидениями лежали пледы с подушками.

Рита без церемоний улеглась. Петр сел вперед. Мужчины негромко заговорили, а Рита задремала под журчание непонятной речи и шорох шин.

Олег разработал детальный план компании и с удовольствием излагал ее шефу, с некоторой тревогой ожидая одобрения. В «Ирбисе» Луша ждала контрольного звонка.

– Слушай, босс! – начал Майский, поглядывая сбоку на своего начальника и стараясь угадать его настроение.

– Ей, какого черта! – прервал его Петр. – Распустил я вас. Сколько раз тебя просить? Не зови меня так – звучит просто издевательски!

– Тише! Разбудишь Риту. Не буду больше, прости. Я вот рад тебя видеть. А ты – ругаешься! Ну, подожди. Надо скорее решать. Мы подумали… Как ты смотришь на то, чтобы пожить в «Ирбисе»? Ты представь – там все готово, все к твоим услугам, а за девочкой уход обеспечен. Места сколько хочешь, печка, камин… подумай, как ей будет интересно! Я уж не говорю о зверях. Если конечно....

Тут Олег покосился на Синицу.

– О, а это я не учел… Не все же любят зверей!

На этом месте Петр нахмурился и замолчал. Он о чем-то сосредоточенно думал. Олег ему не мешал. Он включил тихонькую музыку. По его лицу блуждала улыбка.

Хорошая дорога, снежок из колючего сделался крупнее и мягче, блюз рассыпался, словно огоньки с хрусталинками, его самый лучший друг сидел рядом и, наконец, не один – чего еще хотеть от жизни? Они приедут, Петро вроде, не против, а «дома» – друзья всегда так называли «Ирбис» – все уже готово! «Домомучительница», Луша и синицинская красавица-лайка терпеливо ждут с ужином. Комнаты тоже. Рита заболела, а потому они на всякий случай приготовили две! Все посидят, а потом решат, как дальше. Захотят, все останутся в агентстве. А нет – он «девушек» развезет по домам.

Народ, конечно, выпьет глинтвейн. С холода и с дороги так здорово! А он не станет, он за рулем. Лушаня ему оставит в термосе. Вот дома…

Его размышления прервал Петр, который, обернувшись назад, заговорил с проснувшейся Ритой. Немецкого языка Майский не знал. Ему показалось, что Петр ее спрашивал, а она отвечала.

– Рита говорит, поехали! Против собак она тоже ничего не имеет, – в ответ на вопросительный взгляд Олега, сказал Синица.

Вот и ладно. Остальные еще на даче. Котята выросли, да ты знаешь про котов! Значит, что? Песик, сова, еноты и два попугая! Ты только ей не рассказывай. Она ж еще ничего не видела. Вы были у тебя и скорей в Казань…

– Не буду, Олежка, когда я тебе сюрпризы портил? Ты ж у нас главный спец, дед Мороз и фата Могана. Но, ты скажешь! Ничего себе – песик! Это мой защитник, опора и надежда – песик? Да он тебе лапы кладет на грудь и носом тычет в твою физиономию – лижется! Скажи, не так?

– Ладно, не придирайся. Ну, хочешь, псище! И кстати,… ишь, раскипятился – можно подумать, ты сказки не любишь. Кто знает наизусть Сельму Лагерлеф, Астрид Лингрен и «Вечера на хуторе близ Диканьки»?

– Так потому мы сошлись! Пьем молочный пунш, курим трубки и читаем друг дружке вслух Теккерея, – кивнул Петр, улыбаясь.

– Ты, начальник… ну, я же не сказал – босс? Ты вот не материшься и уже этим одним моей нежной душе....

– Боксера среднего веса первого разряда… – дополнил Петр и оба негромко рассмеялись.

– Ладно, хитрый! Знаю я тебя. Ритку вылечим, соберемся и устроим военный совет. Ты сказал, ждешь вестей о Ларисе. История со студенткой…

– Да, я все собрал, а Мысловский пообещал итоговый доклад о студентке Денежке. Надо же иметь такую фамилию… Она, кстати, утекла, эта Юля. Не хочу опережать события, но… она в экспедиции в Бразилии.

– Вот и поговорим. Я тоже над этим думал и все ваши отчеты раздербанил. Так мы и сравним. Мишку Скуратова покличем и расскажем. А он уж – Эрику. Ну а затем в Мюнхене поговорим еще раз об истории с Чингизом. Там у меня тоже есть, что сказать.

– Стоп, – прервал шефа Майский и с таинственным видом взмахнул рукой, -я об этом еще не успел. У нас новые известия. В Мюнхене арестовали Людвига Берга. Открылись новые обстоятельства. По всему видно, что это он!

Вот те раз! Людвиг? Он был в Канаде во время самых драматических событий. И пусть они его впрямую не касались, он Янин возлюбленный. Значит, не посторонний. Однако…

Петра интересовала Лина, а не Яна. Потом Марта. Он быстро исключил для себя версию, что Чингиза прикончила Вишневска. Мотив с наследством отпал, когда выяснилось, что ей Мамедов не завещал, а дарил. Дальше – больше. Лина с Яной оказались подругами, а не соперницами. К тому же у Яны обнаружилась тайная любовь!

Только… как часто обманывает видимость! Берг вполне мог ревновать. Мог – не верить, что с Чингизом у Яны кончено. Мог, наконец, бояться соперничества. Или мечтать отомстить за прошлое!

Петр осознал, что он понятия не имеет, что за человек Людвиг. Это всегда главное. Но и технические подробности – где и когда он был в момент преступления – ему неизвестны. Черт знает… Опять же, с Линой поговорить? Мюнхенская полиция…

– Майский, я думаю, надо ли нам в это лезть. КРИПО тоже не дети. Разберутся! Но с другой стороны как детективы на службе у Лины Ленц… Да. Я пока не знаю, – пожал плечами Петр Синица.

Олег пояснил, как вышло, что материал, компроментирующий Людвига, обнаружился только сейчас.

Напротив особняка Мамедова в некотором отдалении расположился в двухэтажном домике магазин «Байк». Он предлагал дорогущие спортивные велосипеды. Покупателей было мало. Но никого не волновала его рентабельность. Велосипеды, каприз богатого владельца – любителя, занимали его сами по себе.

В «Байке» никто не искал свидетелей, поскольку он был закрыт. Сперва владелец был в отъезде – уехал в отпуск в Австралию. Потом он там затеял усовершенствования – менял электронику и витрины. Так или иначе, но длительное время никто не появлялся за прилавком. Когда же до хозяина с большим опозданием дошла весть о том, что случилось у Мамедова, он сам позвонил в полицию.

Оказалось, в магазине работали камеры внешнего наблюдения. Они без перебоя осматривали свое поле обозрения. Одна из них исправно фиксировала фасад и вход в дом Чингиза Мамедова.

Первым делом, съемки полностью подтвердили рассказ Яны. Два часа дня. Вот она прибыла на машине, ворота открылись. Чингиз встретил ее, чмокнул в щечку, они оставили машину в саду и вошли в дом.

А вот она уходит. И опять живой, здоровый Мамедов ее самым дружеским образом провожает. На этом, собственно, с Яной все.

Но только Яна подъехала, вскоре за ней в поле зрения появляется другая машина. Она паркуется за углом. Это, все всяких сомнений, синий спортивный БМВ, правда, номерного знака не видно. А вот и водитель. Он вышел и остановился так, чтобы его заслонял кустарник. С этой позиции ему хорошо видно гараж и вход в дом. Он наблюдает за Яной и Мамедовым.

В десять минут девятого вечером синий спортивный БМВ проделывает тот же маневр. Водитель на этот раз, перемахнув через ограду, скрывается в саду. Он крадется к дому. Сгибается в три погибели. Раза два можно видеть, как он заглядывает в окна нижнего этажа. Чуть позже девяти он мелькает снова снаружи, огибает ограду, садится за руль и уезжает.

Его, конечно, поискали, – Майский встал и прошелся по комнате. – Как ты понимаешь, если среди криминальных нет, это сложней. Но нашли довольно быстро. И оказалось – Людвиг. Все совпало. Машина тоже его. Ну, на утро следующего дня Людвиг Берг улетел в Канаду!

– Его взяли, Петя. И ты бы взял. Теперь смотри. Яну пока выпустили! Эта штука ее формально оправдала. В то же время, черта с два ей удастся просто отвертеться. Парочке могут инкриминировать сговор. С мотивом не ясно, согласен. Потом – Яна с Мамедовым вошли туда, где столовая. А «банная» часть в особняке в стороне и там другой вход. В то же время, пойди, докажи, что не она напоила его вином со снотворным, а Берг докончил это дело.

– И кто устроил шашлык? Зачем? Они что, вместе ели? Да и вообще. Пусть Берг ревнует! В таких случаях можно пырнуть ножом, грохнуть, чем попало. Но история с вентиляцией? Чудно. Пока не пойму!

– Нет, ну, Петя! – возразил Олег. – Эти камеры наблюдения, они же больше никого не показали! На мой взгляд, у этого Берга, а у него и мотив и

возможности, дело совсем швах. Брось, это он. Из ревности. Из вредности. Из… да пес его знает, почему. В общем – бедная эта Яна! Да уж. Бедная… Таня Балашова!

Дней через пять зима пришла всерьез. Снег больше не таял. Когда ночью мороз устраивал под окнами хрустальное царство, Петр с Ритой любовались ветками, сверкающими в лунном свете, вспоминали Снежную королеву и… сговаривались однажды рвануть в Норвегию.

– А еще можно на Аляску, – мечтательно протянула Рита, глядя на огонь. Смеяться не будешь? Знаешь, чего мне жутко захотелось? На оленях! Я умею верхом. Коляской меня учили управлять. А олени… такие – северные, чтобы рога большие и сами тоже… Они не пушистые, но у них же, шерстка? шубка?

– Шкура! Ой, ты прямо как Олег. Он моего пса зовет «песик», а ты у ездовых оленей нашла шерстку с шубкой! У меня была оленья шкура. Не помню, откуда она взялась. Верно, подарил кто-то. Шкура, серо-белая, выделанная, с густым мехом, лежала на полу и страшно лезла. Мне она так нравилась! И я долго терпел. Но пришлось, конечно, выкинуть…

Рит, давай с тобой проговорим все, что знаем про Ларису. А завтра соберем всех ребят. Пора закругляться. Ты как? Можно уже билеты заказывать?

– На конец недели – вполне. Если ты со мной будешь гулять, я воскресну. Эй! Я сказала – гулять, а ты что делаешь, хулиган?

Этот прямой деловой вопрос остался без ответа. А камин через часок догорел. Только угли еще тлели и потрескивали в тишине. Сделалось совсем темно. «Проговорить про Ларису» на этот раз им не удалось.

Прошел день. За ним еще один. И в кабинете в одиннадцать часов собрались синицинские соратники плюс Дима Мысловский. Рита уселась в огромное кожаное кресло и утонула в нем. Девушка укуталась в плед и затихла. Кресло она поставила так, чтоб видеть Петра. Русский было все равно не понять, но ей хотелось самой увидеть процедуру. И взглянуть на его команду в деле тоже. Ей все было интересно. Как они общаются между собой? Как выглядят на работе? Как держится шеф?

Миша Скуратов, приглашенный на это заседание, уселся напротив Синицы.

Эх! Неудачно. Отсюда как раз Риту было плохо видно. Он еще не видел синицинской дамы сердца. А потому Потапыч вставал, вертелся и ерзал на стуле так, что прочая публика начала на него косится. Но вот Синица взял в руки колокольчик. Стало тихо. Народ приготовился слушать шефа.

Часы Петра Андреевича громко тикали. Час «икс» приближался. Сотрудники потихоньку веселились и заключали пари – какой раритет коллекции отстал, какой убежал вперед?

Петра это раздражало, но он не признавался. Все его любимцы были обязаны быть безупречны.

Раз в месяц в «Ирбис» являлся часовщик – пижон почище начальника в безукоризненном костюме. Он носил бабочку, курил как и Петр трубку, ездил на вылизанной двуцветной машине с шоколадными боками и бежевым верхом, а чемоданы с инструментом ему носил «юноша бледный со взором туманным» по имени Симеон. Этот волоокий и томный подмастерье преданно взирал на своего шефа и кротко молчал, не встревая без разрешения в разговоры.

Настенные, напольные, с маятником и без, каминные и даже каретные часы были слабостью Петра Андреевича. Он их любил и холил. Над ним подтрунивали, кому не лень. К часам Петра ревновали, упрекали, а как-то раз на собрании команды…

Петр держал в луках карманные часы – луковицу и любовался. Он крутил увесистую серебряную цепь – часы предназначались для жилетного кармана. Петр их называл напузными. Эти он намеривался купить. Продавец – антиквар и давний знакомый предложил ему подержать их дома и поиграть, хорошо зная Петрушину слабость.

И Петр играл! Он пристегивал и отстегивал цепочку. Щелкал крышкой. Бережно заводил дорогую увесистую штуковину. А Лукерья ворчала. У нее была новая прическа. Она приоделась. Она готовилась к докладу. Ждала внимания и похвалы. Больше того, собиралась всех пригласить к себе на дачу на шашлыки. А что же шеф?

– Опять распроклятые часы! Он – такой пунктуальный, не смотрит ни на кого. Не слушает Олега. Сейчас уже ей пора, а он… И вообще! Он их всех ни в грош не ставит, не любит больше своих ребят, – бормотала себе под нос Луша Костина.

– Ша! Прекрати, Лушаня! Вас всех? Конечно, я вас тоже… то есть… вас – больше! Ох ты пропасть… До чего довела солидного человека противная девчонка! – неожиданно взорвался Петр.

Ладно, я вот тебе покажу. Я-к вам – тоже – стану – вызывать – часовщика – каждый – месяц! Хочешь? И пусть проверит механизм! Мои – настоящие часы! Это вам не штамповка с батарейкой. Точнейшая работа. Наручные – на рубиновых камнях! У них винтики, колесики! Есть серебряные, есть золотые! А если уж что не так… Что ж! Я их велю заменить! А? Где у тебя колесики?

И Синица, сделав зверское лицо, направился с самым решительным видом к Луше, вовсе не ожидавшей такого напора. Она растерялась, но ненадолго. Любимый шеф не успел сообразить, что случилось. А его крошечная соратница тряхнула стариной.

В просторном кабинете кроме часов по стенам стояли книжные стеллажи. Они были добротные, сделанные на совесть, как все, чем окружал себя владелец Ирбиса.

Высокий потолок. Дубовые полки. Рядом передвижная складная лестница, на этот раз приведенная в полную боевую готовность… Луша взлетела наверх, ловко выхватив витую цепь из рук Синицы.

Надо же такому случится – в этот момент ровно в половину двенадцатого все многочисленные приборы точной механики Синицы зазвонили, кукушка прохрипела «ку-ку», орел захлопал крыльями, а напольные экземпляры пропели: «бомммм!»

Но с простецкой деревянной кукушкой что-то не ладилось. Ее противный голос не умолкал. Скрипучее «ку-ку» заглушило прочие звуки.

– Вот! Видите? Я – лучше. Стоит вам попросить, я вообще не стану куковать! – раздался сверху хорошо поставленный девичий голос.

– Ну, так. Я начну. Я свел воедино данные. И у меня вышел связный текст, который я сейчас доложу. Кто хочет дополнить, ради бога. Давайте действовать по регламенту. Часы пошли.

Напомню кратко, что в Питере погибла невеста во время свадьбы. Девушке стало плохо. Вызвали скорую. Спасти ее, к несчастью, не удалось. Первый диагноз был анафилактический шок. И несмотря на центр города, прохладную погоду и конец летнего сезона, сначала грешили на насекомых.

Она аллергик. Ее ужалили! Пчела, а потом оса… Длянеспециалиста – один хрен, там второпях не очень разбирались. Но жених… муж, то есть, не успокоился. Он теребил органы дознания и сам старался внести ясность. Так через моего друга энтомолога, присутствующего здесь Мишу Скуратова, в дело ввязалась все мы.

Чем мы больше поначалу вникали, тем казалось вероятней, что тут не чисто. Жертва – незаконнорожденная дочь миллионера Мамедова. Мать у нее проворовалась, угодила в тюрьму и там умерла. Сама эта Лариса перебралась в Питер, что для сироты не так просто. Ее жизнь до свадьбы полна белых пятен. Взять хотя бы дочь от неизвестного отца.

А вместе с тем, у этой девушки всегда были деньги прежде всего от отца – Мамедова, но не только. Она – красавица, невеста преуспевающего пивовара из Мюнхена, вполне могла вызвать у окружающих зависть, а, значит, и ненависть.

Ее жених не слишком верил в случайности. Я – тоже. Мне самому… признаться, и я верил, что ее убрали. Ведь тех, кто мог этого желать, вагон!

Мы решили проверить сперва детей Чингиза Мамедова. Все незаконнорожденные от разных матерей, они не знали друг о друге. Никаких родственных чувств между ними не было. Зато конкуренция вдруг возникала. Отец детьми не интересовался, а тут вспомнил! Они тем временем выросли. Как знать, что они за люди? И не решил ли кто из них убрать остальных соперников?

Мы начали работать, и оказалось, что старшего сына нет в живых. Он погиб на Кавказе. Другой живет в Баку и считает отцом мужа матери. Он очень состоятельный человек и не хочет иметь с Чингизом ничего общего.

Третий сын Роберт стал самой многообещающей кандидатурой в преступники. Этот сбежал из дома, шатался по стране, жил в Питере и, узнав об отце и Ларисе, даже писал ей угрожающие письма! Вот тут уж я решил, что нашел! Действительно, Роберт из тех, кто пьет и принимает всякую дрянь. Он здорово смахивал на жиголо. Мало того, в последнее время он подвизался стриптизером в клубе. Коротко говоря, братец Роберт на ангела совсем не похож! Но тут не выгорело тоже. Оказалось, Роберт собрал концертную бригаду и уехал на гастроли в Восточную Европу.

– Однако, он мог ведь кого-нибудь нанять? – пожал плечами Олег.

– Нанять? Ну, что ж. Мы знали уж от врачей – яд попал в организм жертвы не через желудок. Значит, что – укол? Я не буду останавливаться на подробностях, но мы убедились – Лариса была всегда рядом с женихом за исключением нескольких эпизодов. Их всех проверили. Она должна была заметить укол! И рассказать. Ведь больно! Но ничего не было до самых последних минут. Я к этому еще вернусь.

Теперь – укол. Не исключено. Общие соображения такие. Кто уколол? Вообще-то – кто угодно. В том числе, муж. Но вероятнее, чужой.

Значит, следовало искать стороннее лицо – раз. Кто из приглашенных был с невестой груб и агрессивен – два. Про мужа речь впереди.

Опрос гостей и официантов не дал ничего. Все шло мирно. Муж пока вне подозрений. А вот стороннее лицо мы нашли!

В саду оказался бездомный, известный органам. Шулер. Может, его наняли? Тот же Роберт! Мы его заподозрили, конечно. А он, безобидный и бестолковый бедолага, оказался не при чем. Наш опер был разочарован. Зато от шулера мы получили ценную информацию. Она и раскрыла эту трагическую историю…

Вот что оказалось. Пока бомж сидел в кустах, он заметил в саду студентов. Парочка на скамейке – парень и девушка, занятые друг другом, услышали шум и поняли, что в особняке свадьба. Тогда они пошли посмотреть!

И вот представьте цепь идиотских случайностей. Судьба в чистом виде… Будь эта свадьба не здесь! Если б им не пришло в голову войти, взглянуть и поесть… Но…

Я вижу – я же не рассказывал до конца, что знаю. Все ждут! Пока только мы с Мысловским знаем все детали…

Тут Петр, любивший театральные эффекты, сделал паузу и обвел соратников глазами.

– Ох, шеф, не томите! – не выдержала Луша. – Мы ж с Олегом столько всего нарыли. Но, выходит, мы только исключали разный народ, что мог бы быть заинтересован. А вы – взяли да нашли!

– Это не я, Мысловский! Его ребятишки. Ему повесим на грудь медаль!

– Бросьте, – засмущался Мысловский, – да просто мне повезло. Это журналистка нашла дерево, а потом уж… Ну, правда – нечем особенно гордится. Не то, чтобы… Ну, да – эта версия высветилась. А ведь могла и у вас!

– Ладно. Ты прав. А все равно – молодец! Твои ребятки – толковые. Хоть, как выяснилось, им надо меньше растабаривать об оперативных данных. Словом, немного уже осталось рассказать. Гости оставили подписи и ладошки.

– Как, ладошки? – не выдержал Скуратов.

– А очень просто. На свадьбе распорядитель задумал соорудить дерево из подписей гостей. Объясняю: на листе нарисовали ствол с ветвями. Публика макала в краску пальцы и шлепала на большущий лист в виде листочков этого дерева на память. Не поняли? Ствол как ствол, а листва из ладошек и пальчиков! Рядом расписывались, писали пожелания да объясняли, кто есть кто.

Так отыскались студенты, которых никто не приглашал. Вот они-то: парень из Питера, девушка из Быково, он – будущий архитектор, она – внимание! – биолог!

– Биолог? Биолог… да, ну и что? Постой, а это важно? – Майский с недоумением глянул на Синицу.

– Что? Ну как же! Помнишь, я тебе как-то сказал – в этом деле из всех щелей лезет фауна.

Кстати, братцы, Мысловский, герой дня – не отнимешь. Но жук, то есть я хотел сказать, уважаемый коллега Майский тоже эээ… сделал огромный вклад. Он… как это? Забывать стал советские клише. Ну ладно. Но это он с помощью мозгового штурма обнаружил, каким образом, без прямой диверсии…

– Нападения?

– Ну да! Скажем, не диверсии – агрессии. Так вот, при повторных тщательных токсикологической и других экспертизах выяснилось – Ларису не жалили! Пока речь идет о жалящих насекомых, так называется поражение кожных покровов. Но если мы говорим о пауках, они не жалят, а кусают. Ее как раз укусили! Уже важно. Яд определили тоже. И выяснили, что он – редкий, экзотический, токсичный и для аллергика смертельный – относится к определенному пауку!

Первое время это известие показалось совсем невероятным. Что за бред, в самом деле? Кто, решив отравить невесту, так поступит? В наше время? Когда в каждой подворотне подростки продадут наркоту? Так уж сложно, будто действовал марсианин…

– А маньяк? Психопат, которому в этом, в такой сложности, в обстановке – свадьба, невеста красавица – как раз и смысл? – попробовала возразить Костина.

– Не спорю, Лу! Да, что угодно случается. Но с разной степенью вероятности. Исключить нельзя и маньяка! Только дело-то оказалось куда проще. Наш Мысловский руками помощников доискался, что студентка торгует живностью из под полы и так зарабатывает на мороженное. Как только это стала ясно, забрезжил свет!

Мы обратились по своим каналам за справками. И выяснили, что есть международные торговые цепи, промышляющие экзотами. А эта Юля – как раз звено. Попросту говоря, заказчик в Питере дает знать им, что ему надо. Они оповещают своих. Кто-то ловит. Другой везет. Юля же – на сей раз, по крайней мере, должна была доставить заказ!

И вот, как я уж начал тут говорить, цепь случайностей. У них свидание в саду. Потом, когда веселье в разгаре, и никто ни на кого не смотрит, студенты заходят в зал, садятся за столы и едят, после чего мирно уходят, оставив там подписи с ладошками. Все это время у Юли с собой был бокс с экзотическими пауками для заказчика. Расставшись с кавалером, она отправилась на встречу с клиентом и отдала ему бокс. Когда клиента нашли, он показал, что расплатился, как обещал, а позже не досчитался двух особей! Он объяснил, что знает этих людей давно. Что он не стал устраивать шум. Ему вернули деньги и все.

– Э, погоди! И что, никто не подумал… Это же ядовитая тварь! – возмутился Майский.

– А если б подумали? Что б они стали делать? Бокс оказался поврежденным. Но где паук удрал и куда? Я верю, что она не заметила. Никто ж не заинтересован в скандале. Тем более, вот в такой беде. А шельма Денежка, она ж не специалист по паукам. Ей их вручили, она отвезла. Кранты!

– Ну, и я думаю… Юля, ясен пень, легкомысленная свистушка. С таким грузом и на свиданку! Что? Как? Кто сказал – мы запросто? – шикнул Синица в ответ на некое шевеление честной компании.

Всех уволю! Ну ладно. Я вас не стану сразу уж увольнять. Не плачьте! Нет, я… вот что – я вас временно отстраняю. И там… чего-нибудь, да лишу! – добавил он в ответ на их осторожное хихиканье.

В общем, ребята! Выяснено и доказано. Этот паук просто убежал! Когда у нас возникла такая мысль, мы нашли специалиста. И тот подтвердил Олегу, еще не знающему про Юлю Денежку, что это вполне реально – транспортировка такого паука! Температурный режим, содержание его в боксе, перелет, перевозка – все возможно. Я что хочу подчеркнуть – мы сначала убедились, это не фантазия. Ведь есть множество организмов, которых в жизни не довезешь, да еще нелегально. Михаил Леонтьич Скуратов не даст соврать. И это был бы бред, а не версия, несмотря на экспертизы.

Но… ведь выяснилось, что есть заказчик и т. д. Как же?

Это – позже! Все постепенно складывалось. Мы не знали сначала. Но я помню, когда впервые нам пришла мысль в голову, что экзотический яд мог иметь такое происхождение, Олег сразу засомневался. Возможно, это в принципе или нет? Есть же очень хрупкие организмы, есть эндемики, есть… ох, ладно, это мы уже уклонились.

– Ну вот. И так, смерь Ларисы – нелепая ужасная случайность. Нет умысла! Нет его, и не было. А где преступница? – осведомилась Луша.

– Ты не поверишь – в Бразилии! Митрий Сергеич считает, – Петр указал на Мысловского, – не без оснований полагает, что девицу вовремя предупредили. Она, недолго думая, устроилась лаборанткой через Мадридский университет и отбыла в экспедицию в Бразилию. Поди ее там достань в каком-нибудь девственном лесу!

Дело на этом я считал бы завершенным, если б у него нежданно-негаданно не образовалось продолжение. Чингиз Мамедов. Отец!

Снова Мюнхен

– Малыш, мы почти дома. Скажи, ты долго была в пути. Тебе не надоело? – Петр взял Риту за руку.

Командир объявил, что самолет пошел на снижение. Сейчас заложит уши, ей станет больно, она зажмурится и затихнет. Маленькие дети заплачут. А его девочка будет молча терпеть и страдать. Он же знает, она не любит летать. Боится. Да и вообще, как подумаешь… Со стороны не так уж и заметно, но Рита значительно моложе его. И впрямь, девочка! Как это все серьезно у них обернулось. Надо что-то решать… Уже? Или можно погодить?

Машину тряхнуло, Боинг выпустил шасси и еще четверть часа спустя они приземлились, вытряхнулись наружу и отправились прямиком домой к Рите. На этот раз было решено остановиться у нее, так как двое других ее соседей студентов – «квартиросъемщиков» отправились кто куда. Каникулы! Приближался Новый год.

– Петер, а что, жена Бумгартена прилетела? Как они решили? Рита, разобрав свои вещички после долгого отсутствия, принялась за сортировку почты.

– Должна, – отозвался Петр.

– Я позвоню попозже и узнаю. Они решили… Дед сам не оставил распоряжений. Под конец он пришел в себя, смягчился как-то и хорошо с ней поговорил. Он сказал – как хочешь, поступай. А я ухожу…

– Ну, в общем, последнее, что я узнал, звучит так. Он скончался. Они сделали кремацию. Жена привезет урну сюда, где семья. И они ее вместе похоронят. Будет место, куда прийти, помянуть. Все по-людски. Их же много, а теперь, когда у Лины будет дочка, его правнучка, еще больше.

– Да. И Эрик приедет. И тоже с девочкой, – кивнула в ответ Рита.

– Я думаю, он скоро женится на этой журналистке. Мне хочется их всех увидеть. Я столько слышала… Но… Слушай! Ты, кажется, огорчен? Как-то ничего не вышло с расследованием… – она вопросительно взглянула на Петра.

– А как ты с Клинге договорился? Есть же материальная сторона дела. Вы партнеры. Вот Лина нас послала найти и вернуть деда. А что вышло? Большой вопрос, заплатит она теперь, не заплатит, а ты…

– Брось! – отмахнулся Синица. – Пусть тебя это не волнует. Мне пора было в Москву. Нельзя надолго оставлять дела и агентство. Есть обязательства, клиентура, сотрудники. Кто ждет моей подписи, кто – личной встречи. Просьба Лины как-то хорошо все связала, пришлась кстати. Но главное… Ну, что скрывать. Я ж мог отказаться в любую минуту. Взять, да отказаться! А я…

Рит, малость передохнем, к маме сходим с визитом и… спокойно поговорим. Но и сейчас… Главное, конечно, ты! Я до смерти хотел удрать ото всех с тобой. И мы удрали!

Ты говоришь, Лина, деньги… Я сам полностью материально независим. Не заплатит? Я переживу. Вот чисто по-человечески… Я взялся помочь Мишке Скуратову. И как смог, помог. Моя совесть в этом случае чиста.

Что касается гонорара за дело о Ларисе – пока нам никто не заплатил. Аванса не было. А мы ведь потратились! Как ты думаешь – все эти командировки туда-сюда и даже в город Норильск! Поездки на Кавказ! Сотрудники на договоре, студенты – «руки и ноги» Мысловского! Ну, я не сомневаюсь, если не Эрик – кто его знает, как дело обернется – но Мишка частично нам возместит затраты. Чингиза – то уже нет… А второе дело… тут все запуталось. Надо втроем еще раз обмозговать.

Действительно, смутная какая-то история вышла! Строго говоря, расследование гибели Чингиза Мамедова – жителя Мюнхена и немецкого гражданина частного детектива Петра Синицы, юриста из Москвы никаким боком не касалась.

Он уж докладывал – у него самого чувство справедливости, сострадание и прочее такое – не задеты! А прав никаких! Возможности ограничены! В конце концов, в полиции Мюнхена сидят грамотные люди.

Да, Лина для них с Клинге – клиентка. Заказчица. Она просила. Ну, что сказать? Лина, только потерявшая любимого человека, в положении… Она тоже погорячилась. Они с ней поговорят и все.

Синица думал, что надо как-то отвертеться. Линина открытая рана и вся щекотливая ситуация с ее семьей… Она просила разобраться. Но лучше бы без него. Какого лешего, честное слово? Ради чего ему в это лезть?

За время его отсутствия, случившееся как-то отодвинулось для Петра и затянулось дымкой. Свияжск, Москва, Рита… Нет, ему решительно не хотелось. В самом деле – другие разберутся!

Лине это только причинит новые страдания. Ведь придется, хочешь, не хочешь, вытаскивать на свет личную жизнь Чингиза. Причем, его этим не вернешь. А ей и будущей дочери это зачем?

Все. Решено. Завтра он откажется. Ну а Клинге… Клинге сможет работать для Ленц один. Или… Что ж, если надо «Ирбис» заплатит неустойку.

Прошло несколько дней. Мама и Рита на удивление быстро нашли общий язык. И Синица с интересом заметил, что мама явно рада. Как же! Вдруг они возьмут да съедутся? И сынище будет тут рядом. Поди, плохо!

Действительно – хорошо. Ну а… «Ирбис» и его ребята? Ладно, они еще обо всем подумают. А пока как-то спокойно уладилось дело с Линой.

Молодая женщина слегка округлилась, ее бледное лицо порозовело, глаза стали другими. В них больше не было пронзительного света хирургических ламп. Она выслушала доводы Петра Андреевича и на удивление легко согласилась.

– Я вас понимаю. Что ж, все разумно, – кивнула задумчиво она.

Мне тогда хотелось самой вмешаться. И… знаете, все сразу. Вы в Мюнхене – детектив, приехавший помочь моему брату. Да еще свой. К тому же я ни секунды не верила, будто Яна что-то плохое сделала Чингизу. Вот я к вам и обратилась.

Другое дело, теперь! КРИПО взяли Людвига. Это вполне возможно. Из ревности. У них с Яной были сложные отношения. Я с ней подробно говорила. Да, она в ужасе. Но и она… не знает, что и думать. Чему верить.

По словам Лины, дело обстояло так. Людвиг тщательно скрывал от большой дружной семьи жены свою любимую женщину. Он считал, они поняли бы – по умолчанию – что он не может вечно жить как монах.

Что-то, где-то, с кем-то у него есть? Не страшно. Только не серьезные отношения. Это было бы предательством!

Яна его любила и с таким положением вещей смирилась. Молчала. Терпела. К заботам о жене не ревновала. А время шло. И вот ревновать принялся он…

Людвиг стал изводить себя мыслями, что красивая веселая преуспевающая Яна всегда на виду, окруженная вниманием, однажды просто не выдержит. Она бросит его! Встретит другого человека! Она неминуемо уйдет! А тут еще и Чингиз.

С самого начала Яна поставила все точки над i. Близкие отношения с Чингизом у нее раз и навсегда прекратились. Но они остались друзьями. Человек независимый, она бы не позволила Людвигу диктовать, с кем ей дружить, а кем нет.

А дальше было так. Они старались этой темы не касаться. И Яна чем дальше, тем меньше рассказывала Людвигу о Мамедове. А он чем меньше слышал, тем больше подозревал.

Она, действительно, преуспевала. Но, не смотря на родство в Москве, наработанный опыт и многое другое, была, куда все-таки уязвимей, чем кто другой на ее месте. Она тут в Мюнхене была без корней, без деловых связей, тысячи ниточек и возможностей человека своей среды. Вот Чингиз с его интуицией, возможностями и деньгами и стал со временем незаменим!

Он давал ей чувство защищенности. Умел тактично помочь. Подставить плечо. Организовать, расшить узкие места, раздобыть из-под земли, что ей нужно. Да, у нее были средства. Вместе с теткой. Но у него-то – миллионы, принадлежащие единственно ему.

А он без Яны скучал! Ему было интересно все, что касалась ее дела. Он вникал в детали, задавал вопросы и был благодарным слушателем.

Яна заметила, что Людвиг мрачнеет, если на сцене возникает Чингиз. И она понижала голос, когда он звонил. Получив от него письма, меняла быстренько страницу, если рядом был Берг. Все это только ухудшало дело. Завидев русский текст, услышав разговор на русском, если не дай бог, он был с мужчиной, Людвиг сразу подозревал худшее.

Яна врать не хотела, а правда ему не нравилась. И Берг, человек сдержанный, злился молча. Он хмурился, замыкался. Медленно, но верно дело шло к беде.

У Чингиза с Линой, тем временем, стало совсем серьезно. Вот уж это сначала было тайной для всех, кроме одной Яны Вишневски! Она поклялась, что не скажет никому на свете. И держала слово. Впрочем, даже если бы и сказала…

Людвиг, в том, что касалось Мамедова, все равно ей не верил! Она пробовала. Обмолвилась однажды, что у того новая пассия. Берг только хмыкнул.

Он не додумывал этого до конца. Ведь если бы додумал… Зачем же ей? Для чего обманывать Берга? Она ему ничем не обязана, наоборот! Ну, ревность бывает абсолютно нелогична.

– Герр Питер, вы знаете, Чингиз был со мной исключительно.. .не знаю, как объяснить – Лина нахмурилась, но заметив, что Петр хочет вмешаться, заговорила снова.

– Нет, постойте! Важно… он был очень взрослый! Вы сейчас думаете – старый.

Я вижу! Вы прямо не скажете, но думаете. А это чушь.

Он был, по-своему, моложе меня. Но взрослый – да. Решительный – да. Ничего и никого не боялся! Не помню, чтобы он чего-то не смог. Но я всегда чувствовала – есть граница. Я… плохого в жизни не видела. А он… мне казалось, он видел все на свете. Он разное и страшное пережил. И я не спрашивала, когда он замолкал.

Ну, однажды стало ясно, что мы поженимся и очень скоро. Чингиз стал приводить в порядок свои дела. Меня это интересовало, как все, что его касалось. Но, в то же время, не трогало. Верите вы или нет… Не трогало абсолютно!

У меня отличная память. Что он, когда говорил, я помню как компьютер. Вот однажды он сказал про завещание и про детей. Потом передумал и объяснил, что решил лучше подарить деньги и имущество. И подарил!

Вы смотрите вопросительно. Вы думаете, я могла быть против. Конечно, нет! Ну и здорово, что подарил. Я знала – он Яну обеспечил. Он так хотел. Теперь такой разумный и дельный человек как она никогда не будет нуждаться, пусть все ее рестораны и палатки разом разорятся!

Итак, он, Чигиз, то есть, все оформил. Яна поохала, поотказывалась и согласилась. Она расплакалась, поблагодарила и почувствовала себя словно у Христа за пазухой впервые в жизни.

Кажется, все отлично. Кроме, разве, одной важной детали. Яна долго колебалась, рассказывать ли об этом Людвигу. И решила рассказать! Она сочла, иначе выйдет хуже.

– И как? – Петр в первый раз задал вопрос и с волнением ждал ответа.

– Они серьезно поссорились! А потом… Он, видно, решил для себя выяснить, что там у нее с Мамедовым. И стал… Дальше, понимаете, это все через третьи руки. Что от Яны, что от адвоката Людвига…

– Вы, я смотрю, в это плохо верите? – осторожно осведомился Петр.

– Да я вообще не верю! – Лина вскочила. Ее глаза впервые за все время разговора метали молнии. Губы сжались. Голос дрожал от гнева.

Ведь у него же – мотив! Он был там примерно в это время. Есть доказательства. Он – человек в отчаянном положении. Устал. Издергался. Измучен жизнью и ревностью. Я думаю – это он! Он в тюрьме. Яна на свободе. Плачет, но… Ой, не знаю. Я для нее была готова на…

– На что?

– На многое! А для него, само собой, нет! Раз он на видео, на это должна быть причина. Он говорит, что следил. Я бы еще могла подумать, что он хотел зайти к Мамедову и прямо спросить, но… это маловероятно. Чингиз не знал почти ни слова по-немецки.

В общем, я вам кратко перескажу его версию. Или, скорей, резюме. Людвиг, будто, услышал или увидел – прочел, скажем, CMC, что Яна условилась встретиться с Чингизом. Прийти к нему! И домой! Он вышел из себя. Решил за ней проследить и…

В тот день, когда все случилось… Если совсем коротко, Людвиг утверждает, что знал, когда и где они встретятся. Он доехал до особняка Мамедова, припарковался так, чтобы из дома машины не было видно, убедился, что она тут и вошла с Чингизом в дом. Тогда Берг перелез через ограду, подкрался к окну, но ничего не увидел. Зато почувствовал себя идиотом… и убрался восвояси.

– А почему мы тогда…?

– На видео не видим, как он отчаливает? Он, по его словам, уже под окном остыл. Пришел в себя. До него дошло, что будет, если его застукают! Позору не оберешься. Яна его бросит. Если она пока колебалась, теперь окончательно решит, что из них двоих лучше уж Чингиз.

Людвиг, будто, почти ползком под окнами обогнул дом, с тыльной стороны садом прошел…

– А понял! За домом камере не видно, а он снова перелез через ограду и…

– Даже перелезать не надо! Там калитка. Она запирается, но изнутри на засов. Он вышел, не встретил по пути никого, сел в машину и уехал восвояси.

– Слушайте… Я не очень пока вникала. Я… как мне вам объяснить… Мне страшно трудно. Ведь боль! Ответственность! Семья – они же вдруг остались… Ну, понимаете, у них была своя жизнь, занятия, обязанности. Они уже не очень молодые люди! Да, деньги есть, но…

Но я должна принимать без конца решения, все контролировать, подписывать целое море бумаг.

А я… я же.. У меня… головокружения и диатез. Мне – к врачу. И я боюсь, что весь этот ужас может сказаться на малышке.

Стальная, титановая Лина вдруг дрогнула. Ее лицо сделалось снова детским. На глаза набежали слезы.

– Петр Ан-дре-е-вич! – старательно выговорила она.

Мне легче по-немецки. Мы с вами так обычно и разговариваем. Но вдруг… я вам сейчас на русском. Да мне… нет, до мне! А! До меня теперь дошло. Он врет! Людвиг Берг говорит не правда! Ой! Не выходит.

И она снова перешла на родной. От волнения, и впрямь, выходило не слишком гладко.

– Герр Петер! Не мог Берг увидеть, не мог и услышать вообще ничего, что говорил и писал Чингиз! Чингиз не знал немецкого. Но и Берг русского не знает! И что? Яна на азербайджанском говорила? То есть… Вы поняли? Я немедленно… Может быть, КРИПО не все знает. Откуда? Но для меня.. .Я… теперь никаких сомнений! Никаких… Бедная моя Яна…

Лине сделалось нехорошо.

Яна брела по улице, не замечая ветра и мороси. Низкие облака сделали этот зимний тоскливый день темней темного. Это навсегда. Весны просто не будет.

Избалованным погодой мюнхенцам грех жаловаться. Так много ясных и теплых дней! Осень тут прекрасная. Мягкая, золотисто зеленая, солнечная. Даже зимой часто хорошо. Но только не сегодня.

Промозглая сырость забиралась в рукава пальто. Ветер хлестал по глазам. И это было даже лучше. Никто не замечал ее слез.

Она все и всегда преодолевала! Сколько она сумела! Разве было легко? Выучилась. Стала своей среди ребят из совсем другой среды в школе. Потом кафедра. Путь от секретарши вечерницы в преподаватели был вовсе не прост. Кроме студентов есть коллеги. Еще вчера она для них она была девочкой на посылках. Не все сразу переварили, как «подай – принеси – пошла вон!» сделалась в одночасье ровней.

А Германия? Что говорить. Но главное сейчас не это. Со стороны… Как однажды сказала тетя Ира? Ты – красивая, образованная, у тебя – мы, а мы всегда тебя поддержим! И это правда. Она же понимает. Так и есть! Школа, место работы, ее эта стажировка в ГДР… Потом становление в новом качестве и головокружительная, в сущности, карьера!

Улица была пуста. Яна, не замечая того, сначала тихо потом громче принялась говорить вслух.

– Да, деньги были. Но ты попробуй, сумей! Я ж не покупала предприятия, чтобы стричь купоны. Нет, все сама! Ах, господи! Вот опять я о работе…

Ну, стоп. Надо иметь мужество сказать правду. Успех, достаток – важнейшие вещи. Может, кому их хватит, мне – нет. А кроме них? Меня словно сглазили в колыбели. Больше-то ничего нет! Не было, нет, не будет… Не будет никогда. В этом сомнений не осталось.

В который раз все обрушилось. Больше у меня нет сил. Если нет радости… Почему до сих пор у меня нет мужа, ребенка? Любовь была. Редкая птица – любовь! Но непременно ненадолго. А потом крах!

Я взрослая. И в Дрездене я была уже не ребенок. Двадцать пять это не шестнадцать. А здесь через столько лет – совсем. И что? Я снова страдаю. И.. .я – сидела – в тюрьме. Даже и выговорить страшно. Я ж ничего плохого не сделала! Одно это ломает человека. А я справилась. Я выдержала! Пока это касалось только меня. Но теперь – все.

Людвиг… Людвиг убил Чингиза! Все сошлось. Людвиг… а я его люблю. Чингиза нет, а он мне был друг. При всех его особенностях. Для меня – друг!

Нет, хватит. Желаний нет. Сил нет. Нет и… Стоп. Есть одно желание! Пусть она кончится, эта невыносимая боль.

Ветер усилился. Яна ускорила шаг и укрылась под козырьком у подъезда. Скорей домой! О чем это она под конец? Что-то нужно было еще додумать. Ох, вот.

Ей предстоит… ее снова вызовут. Ей придется давать свидетельские показания. Потом – суд. Надо будет еще подкладывать дровишки в костер, который загубил ее жизнь, сломал надежды на будущее, семью, детей! Ее любовь!

Яна остановилась. Зачем она, борясь с непогодой, топает пешком? Она знает, что делать. Такси!

Но… это же не Москва. Мюнхен. Тут нет в потоке машин зеленых огоньков. У вокзалов, около театров ждут таксисты. А в этой тихой части города – нет. Но ей нужна машина. Немедленно. Значит....

Яна осмотрелась. Увидев магазин, она вошла внутрь.

Здравствуйте, у меня к вам просьба. Вызовите мне, пожалуйста, такси! – обратилась она к молодому кассиру.

Когда много лет назад она с удивлением впервые увидела такую сцену, ей так понравилось! Это была одна из мелких приятных черт новой жизни, где все куда удобней и лучше приспособлено для людей. Оказывается, в порядке вещей прямо из магазина вызвать такси. Ей никогда не приходилось, но вот…

Она прислонилась к стенке в сторонке и затихла. Что-то вроде сонной одури… Таксист через несколько минут вывел ее из оцепенения.

Дома все было как всегда. Адель приходила поливать цветы. Убираться не входила в ее обязанности. Яна вызывала другого человека. Было заведено, что она звонит, когда надо. Так удобнее. Она не любила отдавать ключи чужим. У Адели же, ключи, были и… дома все сияло! Она приходила, делала, что требовалось, а потом исчезала.

Тепло, на кухне пахнет кофе и мускатным орехом. Азалия усыпана белоснежными цветами. В маленьких вазах полураспустившиеся тюльпаны. Почти весна…

Холодильник… Ее обычный набор. Все есть. А на столе – вот почему так вкусно пахнет – свежеиспеченный кекс!

Вот тут она и заплакала. Нет, все равно. Так будет еще больней. Надо только написать, чтоб виноватых не искали. Сейчас…

Записка. По электронной почте – Лине. Еще кому? Тете Ире. Они позже получат. Нет. Больше не могу.

Когда с мамой стало совсем плохо и безнадежно, Яна приехала. И родное разгильдяйство на этот раз наоборот, помогло.

Мама не хотела в больницу. И они с тетей Ирой все организовали на дому. Дома дежурили медсестры. Врач приходил консультировать. Препараты – а скоро понадобились препараты – они купили, сколько надо. Осталось еще! Это не Мюнхен. Москва! А потому и сейчас – у нее есть.

Яна выбрала красивое и удобное домашнее платье и переоделась. На столик около кровати поставила воду, а рядом тяжелый устойчивый хрустальный бокал, чтобы не смахнуть в полусне. В ногах – любимый теплый шотландский клетчатый плед.

Все готово? Пожалуй. Осталось только одно простое нестрашное дело. Но надо сосредоточиться. Сначала красные таблетки. Потом воды. Подождать немного. Теперь три зеленых. И вот тогда допить стакан до конца.

Через некоторое время сделалось совсем тихо. Только тикали часы. Да дыхание спящей, если прислушаться, еще можно было различить. Оно становилось тише, слабее, медленнее…

Лину отвезли к врачу и тот немедленно отправил ее на больничный. Она послушалось. А добравшись домой, там осталась сначала на пару дней, потом еще на денек и наконец, до конца недели.

Когда же стало лучше, она окончательно решила не вмешиваться больше в ход событий.

Лина самым дружеским образом опять поговорила с Петром, попросила прислать ей счет и щедро расплатилась. После чего решительно сказала, что это все!

– Я всех вас буду рада видеть весной. Мы с малышкой – она похлопала по шарику под свободным свитером – уедем в курортное место в Швейцарии. Рядом – отличная больница. Там все предусмотрено для таких, как я. Мы будем гулять, делать упражнения, правильно питаться… И постараемся больше не страдать!

Это может показаться бездушным. Я даже не хочу… Бабушка приезжает из Свияжска. Будем урну хоронить. Я была дедушкина любимица. И я… непременно потом приду! Но не сейчас. Не могу я больше. И…

– Что вы! Конечно – сколько может один человек перенести! Даже если бы вы не ждали ребенка, вам надо передохнуть и вы… – начал Петр, но Рита просто встала, подошла к молодой женщине и обняла ее.

Лина беззвучно заплакала, но быстро справилась с собой.

– Ничего, я… сейчас. Ну, вот и все. Нет, нет, подождите еще немножко! – сделала она протестующий жест, заметив, что Петр и Ритой приготовились было распрощаться.

Герр Питер, у меня к вам есть еще просьба. Верней, работа. Пожалуйста, не откажите! Она как раз для вас с Ритой. Дело в том, что я не хочу больше никакой деловой переписки. Полностью устраняюсь от дел. Все, кроме бэби, пока табу.

Тут она в первый раз улыбнулась и продолжила. Ну, я распорядилась, где нужно. Взяла отпуск. Мамедовские дела передала. Их поведет управляющий. Но есть еще и мои. В том числе, русские корреспонденты. Я вас прошу разрешить мне переадресовать их вам. В вашем распоряжении мама с папой. Что понадобится, можно спросить и узнать. Я вам доверяю. Гонорар на ваше усмотрение. Только без самой крайности ко мне не обращайтесь!

– Я несколько… разговор принял такое неожиданное направление… А что нам надо делать? – Синица захлопал ресницами и сделал круглые глаза.

– Есть житейские вещи. Пожалуйста, поздравьте всех от меня! Откажитесь от моего имени от приглашений! Попросите, кого надо подождать! Объясните, что от меня пока не стоит ждать…

– Что именно? – улыбнулся в свою очередь и Петр.

– А? Ничего! Пауза! Вы понимаете? Ой, я вас очень прошу! Я вам доверяю! Но почему я? – Синица несколько оправился от удивления. Вы – знаете, вы – умеете, вы примете верные решения. И вы же – если совсем иначе нельзя – найдете тогда меня! Я только вам оставлю адрес и телефон. Я с завтрашнего дня беру другой!


Так и вышло, что в один зимний тоскливый день именно Петр Синица получил по почте письмо, адресованное Лине Ленц. Совсем не для посторонних глаз письмо!


– Эй! Мы свободны! Даже такое чувство, словно чего-то не хватает. Так было, когда я диссертацию защитил. Представь – прихожу домой и… ничего не надо по работе! Не надо писать статьи, править, отдавать на рецензии, ждать ответа. Не надо… да, ничего уже не надо!

Вот и теперь. Но, слушай. Мы свободны, мы даже заработали – давай-ка поедем отдыхать! Недалеко – возьмем паузу вроде Лины, поговорим, кстати, обо всем…

– Родим себе девочку… – в том же тоне дополнила Рита и… сразу замолчала.

Нельзя не заметить. Он даже изменился в лице! Но… почему? Показалось? Синица сразу перевел разговор на другую тему. Он стал с преувеличенным оживлением интересоваться, где какая погода. Что можно выдумать, куда отправиться вдвоем.

– Отель берем пятизвездочный и что-нибудь… изюминку найдем! Конный спорт или наоборот, парусный… э, сейчас зима. Какие там паруса… а, может, лучше в Альпы? Или на недельку в Париж? В Лондон?

– Ты меня запутал. Сначала недалеко. Расслабиться. Теперь в столицы.

– Нет, дело в том – куда угодно! Куда хочешь! В Гонконг! Это были первые наброски. Хотя, сразу надолго я не смогу. И вот что. Мне давно хочется… Только пойдем, выберем вместе! Чтобы тебе точно нравилось.

– Петер! Ты куда-то перескакиваешь с отеля и лошадей. Я уже ничего не понимаю. Что выберем?

Он сгреб ее в охапку, усадил к себе на колени и принялся шептать на ушко разные нежности. Как ему-то не очень важно куда, лишь бы с ней. Как все же хочется устроить ей необыкновенный отпуск. Еще..

– Давай вместе купим колечко. Чтоб на твой вкус. Это у нас будет такая… ну, репетиция! Мы же об этом говорили?

Они, действительно, говорили. Он даже ее учил. Она себе записала: «Verlobung» – это «о-б-р-у-ч-е-н-и-е»!

Не так сложно.

Но.. .не пойдет. Надо прямо спросить, отчего он… А Петр токовал как тетерев. Не чувствует? Ну, ладно. Поговорим про отдых и колечко. Нет, все же я не могу…

Ей стало не по себе. Она мягко высвободилась.

– У меня есть дядя, а у него агентство. Там можно узнать, что хочешь, и заказать. Позвонить? Я только найду в компьютере его телефон. Он папин брат. Я с ним не очень часто связываюсь. Ты погоди, я сейчас!

– А колечко?

– Вернемся и если ты еще…

– Стой, то есть как – «еще»? – до Синицы дошло наконец, что дело пахнет керосином. Он встревожился, собрался объясняться. В это время Рита отошла к ноутбуку и…

– Петер! Смотри – письмо. Как ты хотел, тебе и копия мне. Для Лины от Яны Вишневска. И… здесь такой странный текст, но все равно понятно! Оно пришло полтора часа назад. Надо… Петер, я срочно вызываю полицию!

Это было прощальное письмо, где русские слова мешались с немецкими. Там стояло, что никого не надо винить. Что – невыносимо! Все ни к чему и нЕ для кого! Она любит Людвига, но, верит, что он убил. И с этим не может жить. Что хочет скорей уснуть, чтоб не страдать.

Я хочу проститься. Объяснить. И еще… пусть найдут, пусть я недолго…, – писала Яна, – ключи есть у Адели. Ты получишь письмо на другой день. Меня уже не будет. Сейчас четырнадцатое. Я приняла мамины лекарства и усну. Ночью наступит смерть. Письмо придет утром. Просто скажи…

Дальше Рита читать не стала.

Она бросилась к телефону.

Петр не успел сообразить, что к чему, а она уже скороговоркой тараторила дежурному, четко перечисляя все, что надо. Ключи у Адели…– пробормотал Петр. Какие там… дверь ломать срочно! Дорога каждая минута! Постой, но уже поздно! Письмо пришло утром, мы прочли днем… Потом объясню. Число же! Да ну, поехали. Беги к машине, а я следом! Давай!

На машине до Яны было минут двадцать. Они двинули через центр. Навигатор Рита привычно не включала, так как могла с закрытыми глазами ездить по своему городу. Это на сей раз и подвело.

Центр перекрыли. Демонстрировали человек пятьдесят южан с плакатами, флагами и портретами неведомых мюнхенцам людей. Полиция охраняла их со всех сторон. Редкие любопытные собрались поглазеть. И значит, не проехать…

Трамвай делал кольцо у памятника Максу, вместо того, чтобы, как обычно, через Маринплатц ехать к центральному вокзалу. Автомобилям проезд был тоже закрыт. Им пришлось свернуть. Они попетляли, с черепашьей скоростью покрутились по переулкам, потеряли с полчаса и доплелись до Яниной квартиры через час с четвертью как раз, чтобы увидеть три машины. Полиция, пожарники и скорая помощь уже были там. Носилки с капельницей, укрытые одеялом, два дюжих парня установили внутрь. Дверцы стояли открытыми. И можно было видеть, как женщина средних лет хлопотала у пострадавшей. Полицейский разговаривал с другим врачом.

Рита не стала толком парковаться. Она высыпалась из машины, подскочила к комиссару.

– Здравствуйте! Это я звонила. Мы раньше не сумели. Ну что? Вы? Успели! Скорее, мы все вместе успели. Скажите спасибо ее ангелу хранителю. Она жива? И главное… будет жить?

– Надеюсь! Там есть такая закавыка. Она наглоталась медикаментов. Рядом лежат упаковки и это хорошо. Если бы не… они не нашего производства. Кириллица! Врачи разберутся, да время дорого… Ну а вообще гарантий никогда нет

Петр, успевший подойти, услышал последние слова – про прогнозы.

– Петер! -заторопилась Рита, – Яна наелась лекарств. Они не могут понять, каких. Написано, вероятно, по-русски! А ты… можешь?

– Ну конечно! Покажите, пожалуйста. Прочесть я, во всяком случае, смогу. И как следователь, и как…

– Следователь? – лицо полицейского выразило неподдельное изумление. Вы – следователь! А девушка Рита – студентка юрист и…

– Господа! Я вас попрошу отправиться со мной в президиум. Там мы с вас снимем показания. Это все очень странно.

Петр, услышав это из уст комиссара в Мюнхене, невольно рассмеялся, чем снова удивил молодого полицейского. Откуда было знать двадцатисемилетнему Клаусу Мозеру, уроженцу города Ессен, что вспомнилось советскому человеку Петру Андреевичу Синице, как только помянули «президиум»?

– Рит, так невозможно. Яна в больнице. Мы не можем ничем помочь. А ты вся извелась. Я тебя прошу, давай уедем. Не хочешь далеко, хоть на пару дней. Но – отвлечься необходимо! Подумай…

Он замахал рукам и не дал ей возразить.

– Я знаю. Да, у нее все, что можно сейчас хреново. Чингиз умер. Людвиг в тюрьме. Лина решила – и правильно – беречь себя и будущего ребенка. Но с другой стороны – зачем ей мы? Посторонние совсем люди? Мы ее видели?

– Только на фотографии.

– Вот именно! А ты говоришь! И потом. Давай спокойно разберемся. Ты же всем позвонила.

– Ну да. Я даже понимаю. Хорошо, я.... – Рита помолчала. Они вымотались. В полиции были вежливы. Но пришлось объясняться, отвечать на бесконечные вопросы. Рассказывать, как это вышло, что Петр – иностранец, юрист и частный детектив так здорово вовлечен в эту разветвленную история, в которой все время умирают люди. И что у них за отношения? И кто Рита? И почему?

Да, Петр – тертый калач держался превосходно. Он сначала напрягся. Как бы это Рите не вышло боком. Репутация – очень чувствительная вещь. Но потом позвонили Клинге. И все встало на свои места. Однако… Он прав. Надо вдохнуть и выдохнуть!

– Я поговорила с Аделью. Она в Мюнхене. Уже была в больнице. Может и хочет туда ходить. Мы с ней сегодня пили кофе. Самое приятное впечатление! Там есть и еще сотрудники. Потом… Ну, в общем, я согласна. Давай на пару дней! Мне… вообще-то уже учиться надо. Так что… Поехали. Уговорил! И передохнем.

– Ты мне так и не объяснила – времени не было – как так вышло, что письма… Мы успели, хотя Яна все рассчитала? Я отвлекся. Было совсем не до этого. Спасли! Но мне же интересно!

– Ей повезло! Она использовала такую функцию в рассылке. Письма должны были отправиться с задержкой. Лине и ее тете в Москву.

– Тете? Так это же по-русски? И как ты…?

Яна объясняет Лине, кому пишет и зачем, и поминает свою тетю. Так вот – она перепутала. От волнения… Или писала уже под действием препаратов. Только письма – одно для Лины, на немецком с русскими словами, которых я, конечно, не поняла, а другое – отдельно – для тети, пришли вместе! Они отправились сразу к нам! Там дата и час, причем, она пишет – сейчас четырнадцатое! Теперь понял?

– Не… нет! И что? Там же подробно стоит…

– Петер, успокойся. Ты волнуешься, а потому… Не сердись. Какое это было число? Когда Яна отравилась?

– Число? Ну, день я помню – четверг! В среду было тринадцатое. Я суеверный и не стал звонить в банк. Значит…

Ох, – Петр хлопнул себя по лбу, – прости, я осел. Теперь понял! Она пишет – сейчас четырнадцатое. Выходит, письма пришли сразу.

Конечно! Счастье, что вышло так. Я потому тут же бросилась звонить.

А я забыл начисто подробности. И… хватит об этом. Подведем итоги. Яна в больнице и не одна. Мы не должны изводиться мыслями, будто бросили ее в беде. У нее есть друзья – с одной стороны. Мы ей чужие люди – с другой.

– Едем! Уговорил. Я даже знаю, куда. Можно в Зальцбург. Там неподалеку в горах....

И они углубились в обсуждение поездки, стараясь не возвращаться к насущным делам. Было решено взять барахла, как можно меньше, делать остановок как можно больше. Узнать, где в пути красиво и вкусно, выбрать самый лучший отель, где все есть!

– Именно! А если не хватит – купим. В отеле, рядом с ним, у черта на куличиках. И ни о чем не думай, малыш, договорились?

– Я… хорошо. А у нас здесь еще есть дела?

– Только одно. Звонила Инга.

– А кто это?

– Ты забыла? Ну, уже легче. А то я все в глупом положении. Но, шутки в сторону. Это бабушка Лины, жена старого Баумгартена. Она приехала, привезла урну и просила…

– Приехать на… не знаю, как и назвать… похороны? – удивилась Рита, – Но ведь кремация была в Свияжске.

– Точно. Кремация – да. А с остальным они решили повременить. Выбрать время и место. Захоронить урну сами. Потом, когда вся семья будет в сборе, приедет Эрик, родится девочка у Лины – тогда установить памятник. И сделать, что полагается.

– Разумно. Но ты сказал, она тебя просила…

– Да. Степан Францевич для меня ей что-то передал. И она… старый человек, ей нет покоя, пока она не выполнит его волю. И я заеду ненадолго, скажу нужные слова, и самому на сердце будет легче.

– Конечно. Ияс тобой! – Рита потерлась щекой о его руку и кивнула. Они так и сделали. Ей еще пришло в голову привезти венок. Петр одобрил, осталось только купить. Но при мысли, что он будет стоять на виду, напоминая всем о смерти, пока не захоронят урну… Словом, она сделала по-другому.

Девушка договорилась с агентством ритуальных услуг. Она выбрала фото и заплатила. Условились, что адресат скажет, когда доставить заказ. Ей вручили вручили большой внушительный конверт в траурной рамке с витой серебряной полосой. Теперь все было готово. Можно ехать к Баумгартенам!

Всю дорогу они молчали. Как отвлечься? Как не думать о том, что предстоит? О старой женщине, о смерти… Они – полупосторонние люди, угнетены, так что сказать о семье покойного, о Ленц? Петр вздохнул. Он включил негромко музыку. Зазвучал блюз.

К их искреннему удивлению Инга не проронила ни слезинки. Она их встретила, проводила в столовую и предложила кофе. Когда Рита ей передала конверт, она растрогалась.

– Как вы это хорошо придумали! Я, знаете, не то, что наши бессловесные из Союза. Они все только со своими.А я-то говорю хорошо! – гордо сказала она.

Мне поэтому можно было всюду бывать. Но я… муж у меня был человек суровый. И домосед. Он требовал, чтобы и я тоже никуда ни ногой! За покупками – это можно. Только ненадолго! И тихо чтобы. И по его. Я вам скажу, я Мюнхена почти не знаю. Как здесь и что. А спрашивать и просить, на это у меня свой плохой характер. Ну, не люблю. Так вот – как он в Свияжск уехал, я только и начала…

– Жить! – вдруг произнесла внятно Рита, но смутившись и покраснев, тут же стала извиняться. Седая женщина посмотрела на нее без улыбки.

– А что ж! Пожалуй, что – жить! Мои долги выплачены. Работа – сделана. У меня пенсия. Моя дочь меня любит. И я могу. Не все поймут. Но кто всегда делал, что должен, не что хотел! Кто…

Впервые слезы показались на ее глазах и поползли по щекам.

– Фрау Инга! – Рита взяла ее за руку. Мы с Петером едем на пару дней отдохнуть. А вернемся, давайте, я за вами заеду. Мы встретимся! Просто так, без всякого дела. Наденьте ваше самое любимое платье, хорошо? Я вас приглашаю пообедать. Это мой родной город. Я знаю, где!

– Ой, да я с удовольствием, родная! Какая ты девочка хорошая! Моя внучка – тоже хорошая девочка, но… Дай… Нет, а знаешь? Пойдем с тобой потом в магазин. Я там хочу… Только.. .не будешь ли смеяться?

– Что вы! Моя бабушка берет меня покупать бикини. Она ждет в кабинке, а я ей приношу купальники, чтоб ей не одеваться. Она вас точно старше, а выбирает самые яркие расцветки!

– Ну, тогда слушай.

Инга наклонилась к Рите и пошептала ей на ушко. Потом выпрямилась и, порозовев, сказала уже громко. Очень всегда хотела, да не могла. Он бы мне в жизни не разрешил!

Пора было уходить. Инга вынесла из комнаты деда сверток и вручила Синице.

– Велено – прямо в руки. И на словах: «это – на ваше усмотрение!» Ну, вот и все.

– На мое усмотрение? Что именно? – удивился Петр Андреевич и с нетерпением стал ждать продолжения. Но напрасно.

– Ну, надо знать моего Степу. Станет он объяснять! Это! И понимай, как хочешь.

Когда по пути назад Петр стал выпытывать, что такое сказала Инга, Рита сначала улыбалась, дразнила его, подшучивала. А потом…

– Бабушка Инга хотела бы сделать со мной одну покупку, она о ней мечтала всю жизнь, – Рита больше не улыбалась.

– Почему, нет? Она теперь состоятельная женщина. Инга может многое себе позволить. Ей хочется посоветоваться? Вполне понятно, особенно, если покупка дорогая.

– Ну, это не брильянты. Не кругосветное путешествие. Не дом.

– А что? Я расспрашивал больше в шутку. Но ты меня заинтриговала, – он глянул на девушку с любопытством.

– Бабушка Баумгартен хочет купить со мной джинсы, – спокойно объяснила Рита. – Не очень весело, да? Я, говорит, полвека хочу. Весь город переверну, но джинсы у ней будут. Учти, она ведь полвека замужем. Уж я ее поведу!

– Учел! Значит, ты точно угадала. Ты поведешь ее жить!

Зимы не было долго! И вот она соскучилась и пришла. Ночью похолодало, выпал снег, а утром подул ветер. И зима наверстала. Она укрыла землю и замела склоны и овражки, легла одеялом на крыши, выбелила деревья, еще недавно покрытые листвой.

Зеленое Рождество! Это странное словосочетание сделалось в Мюнхене привычным. А потому листья, хоть не зеленые, держались до января. Теперь голые уже ветки, отяжелев от хлопьев, опустились.

Изар зима не тронула. Пусть себе! Он нес свои воды без помех. А лужицы, озерца и за ними пруды и большие водоемы покрылись льдом. Прекрасная дорога до Зальцбурга меж гор и серебряных вершин под голубым, пусть, зимним, небом то справа, то слева сверкала этими зеркалами Снежной королевы.

Петр с Ритой ехали так медленно, как могли. Где можно, они сворачивали с автобана. Охотно останавливались перекусить. Менялись за рулем. Фотографировали водопады и друг друга, дурачились и целовались.

Отель они выбрали за городам. Дорога поползла вверх. Петр был за рулем, а Рита позвонила портье. Он вырулил на пятачок у горного озера. И там их встретил паренек в форменной красной куртке, похожий на принца из сказки про волшебный орех. Он был очень разочарован – гости прибыли почти без багажа!

– Волшебный орех! Петер, ты просто прелесть. Тут все вообще как в сказке.

Этот домик… мне хочется сказать, что дворец. Он такой уютный и нарядный! Но не хочу короля. С ним – министры, интриги, слуги, армия. Он нам помешает.

– Ладно, не хочешь короля, не надо. Зато принцесса у меня есть!

– Пошли смотреть. Имей в виду, если что не так, я стану капризничать! Не вздумай, кстати, мне перечить. Я очень важное лицо! Я…

– И не подумаю! Конечно, ты – важнее. Возлюбленный принцессы… пока, конечно, она не..

.– Чтоооо?

Всю эту болтовню они вели, вприпрыжку поднимаясь по лестнице, пока бой на лифте вез два небольших чемоданчика до номера, в котором…

– В котором нас ждет камин! – сияя, словно медный пятак, гордо сообщил Петр Синица.

Номер из двух комнат был выше всяких похвал. Пятизвездочный отель не подкачал. Все было именно так, как в подробнейшем проспекте. И они радовались как маленькие дети – эти двое, оставшись одни на этот раз без всяких опасений и неудобств.

Здание прилепилось к горному склону. Из окон открывался вид на озеро и поросшие лесом горы.

– Я просила льняное белье. А сколько белого! Люблю белый цвет. Мне нравится белая мебель и палевые цвета. Смотри, эти панели, лампионы…

– А я просил – вот такой обзор, чтобы и озеро, и горы. Ну, здорово. А эркер? Но, главное, конечно, камин. И он горит! Я буду поддерживать огонь, а ты…

– Жарить тебе дичь на вертеле и готовить грог! Но ты должен сперва пойти на охоту. Иначе, откуда дичь?

– Да куда хочешь! Можешь скомандовать, пусть принесут мне лук и копье. Ну а сейчас мы будем танцевать при свете пламени нагишом!

В общем, вышел чудесный отдых. Они отправились в сауну и на массаж. Поспали, к обеду и впрямь, заказали дикую косулю и снова без всяких угрызений совести отдохнули.

И это была прелюдия. Впереди ожидался вечер!

В девять Рита надела невесомое вечернее платье. Петр облачился в смокинг. Было задумано идти танцевать.

Залов оказалось три. В одном кабаре, в другом бар, в третьем… в третьем, правда, танцевали. И как!

Две пары откалывали аргентинское танго, так что у всех захватило дух. Гости сначала расступились. Они только смотрели. Потом самые смелые пустились подражать. Некоторое время спустя все уже танцевали. И хорошо!

Когда молодые люди в полвторого пришли к себе, они устали той счастливой усталостью, о которой менее удачливый народ мог только мечтать. Они, раздеваясь на ходу, добрались до постели, и провалились в мягкую мглу, даже не успев понять, что это сон.

Петр проснулся часа через три. Светила луна. Дрова в камине почти догорели. Он достал ящичек и замер на минуту.

«Это», оставленное на его усмотрение человеком, которого уже не было, оказалось теперь в его полном распоряжении.

– Рита, пойдем сегодня гулять? Озеро большое, мы можем двинуть вокруг. Я спросил, пока ты спишь, где тут пройтись, чтоб удобно, без скачек с препятствиями, но красиво. Они сказали, там всюду пешеходная дорожка.

– Гулять? С удовольствием.

Слушай, я сквозь сон видела, как ты читаешь. Не хочешь мне рассказать?

– Это невежливо отвечать вопрос на вопрос. Но я тебя прощаю. Я даже… Да, я читал. А рассказать… обязательно! Я раздумывал, как не испортить нам остаток передышки. И ты мне не оставила выбора. Я загадал – не спросишь, так промолчу до Мюнхена. Спросишь… Врать я тебе не могу. Умалчивать – не так поймешь. И, значит, давай так. На середине пути – это здешний променад – есть ресторан. Сядем. Я расскажу. Я ночью сделал заметки. Потом… У нас есть еще тема.

Рита молча кивнула.

– Я оденусь. Иди вниз. Через десять минут я спущусь. Она стала проворно собираться. Но куда делась ее беспечность и безоблачность?

Вовсе не воспоминания деда ее заботили. Октоберфест? Ну хорошо, он расскажет об основателе какое-то семейное предание. Возможно, совсем не лестное. Даже если есть документы, так что с того?

Вряд ли для семьи деда это существенно. Было, верно, чертовски важно для Чингиза. Но его нет! Даже если предположить…

В конце концов весь интерес Мамедова к старику связан был только с этим. Он с ним носился, осыпал знаками внимания, праздновал его юбилей! Оставил Штефан Францевичу солидные деньги! Если б Мамедов узнал какие-то несимпатичные вещи…

Но все это имеет чисто исторический интерес! Деньги завещаны. Про Лину дед ничего не знал. А ведь она до вступления в права наследства распоряжается счетами. А Лина сразу поддержала семью. Деда – вообще отдельно. Она и Ингу поддержала.

Ну, интересно, конечно, что он пишет. Все это пришло Рите в голову, когда Инга вручила им шкатулку. И забылось. Ведь Петр сказал, им необходима передышка. Никаких дел!

Как некстати, что он заехал к Инге по дороге. Ну, тогда ей так не казалось. Она тут же захотела с ним. И… нет, правильно все было. Просто…

Ой, какое это имеет значение! Он говорит – у нас есть еще тема! Я так боюсь! – крутилось у нее в голове.

Отчего… Возможно, он все-таки женат. А… девочка? Я пошутила… как он в лице переменился! Вдруг, у него есть дети. Именно, девочка. Так может, это он боится? Мне все равно, пусть у него вагон девочек и мальчиков. Но он-то этого не знает! Поговорить? Не поговорить?

Да! Я забыла о Клинге. Все – чепуха. Он старый знакомый Петера. Не просто знакомый, а коллега. Они раньше вместе работали. Да собственно, и сейчас тоже. Петер не просто гость, а партнер шефа по работе.

Конечно, шеф бы не допустил. То есть… он не стал бы вмешиваться, я взрослый человек, сама решаю. Но…

Да, вот. Вспомнила. В самом начале Клинге нам рассказал, приедет, мол, из Москвы мой друг – симпатичный энергичный неженатый владелец детективного агентства! В это время его кузина Герда пришла и принесла результат медэкспертизы. Он на нее со значением посмотрел и спрашивает.

Познакомить?

Она что-то там ответила. Только я тогда не стала слушать. У меня были дела. Ну, короче, не женат. Ой! Тогда почему… Мы говорили о помолвке, но так, вообще, не особенно конкретно…

Погода и в этот день была словно на заказ. Легкий морозец, синее небо и полное безветрие, покой, а вместе с тем веселое оживление встречных, которые все же попадались им по дороге, – все это помогло ей отвлечься и поддержать легкий шутливый разговор. Казалось, и он в хорошем настроении. Радуется как вчера, разве порой смотрит, будто взглядом спрашивает о чем-то. Слегка озабочен.

Они обогнули водоем. Отряхнули снег на ступеньках и вошли в светлый облицованный деревом зал с большими окнами.

Да, это была не кафешка, а ресторан. На стенах висели натюрморты и гравюры. Крахмальные скатерти и салфетки, хорошая посуда понравились Петру. Он, правда, навел справки. Но действительность превзошла его ожидания.

Вполне подходит! Осталось теперь сделать заказ и попросить не тянуть.

Он усадил Риту. Им принесли меню, карту вин. Петр извинился и отошел и вскоре, пошептавшись с официантом, снова появился.

Странно! Рита держала в руках меню, не читая. Она уперлась невидящим взглядом в окно.

Петр тронул девушку за плечо, она вздрогнула. Тогда он сел за столик, тоже развернул меню, но снова сложил и заговорил.

– Мне кажется, ты волнуешься?

Так он до сих пор не замечал? Не чувствовал. Как это… по-мужски. Только сейчас и дошло. По дороге он был занят своими мыслями, и только.

– Петер! Да, я волнуюсь. Ты сказал – есть другая тема. И я боюсь. Ты мне хочешь сказать что-то важное? Скажи. Я пыталась быть трезвой и разумной. Молчать. Терпеть. Но не выходит. Так что?

К ним подходили, меняли бокалы, зажгли свечу – она ничего не видела. Но наконе, за Ритиной спиной появились целых два официанта.

Этих было уже мудрено не заметить. Один нес ведерко с шампанским и колокольчик. Другой – вазу с цветами, которую осторожно водрузил на стол. Официант с ведерком остановился. Рука в белой перчатке поднялась вверх. Колокольчик – большой с тяжелым длинным язычком – издал внушительный звон.

– Вы позволите, господа?

– Конечно! – ответил Петр.

– Шампанское? У тебя день рождения? – брови Риты поползли вверх. Улыбка неуверенно сменила прежнее тревожное выражение ее лица.

– Нет. Но подожди еще минутку. Спасибо! – он отпустил официантов и поднял высоко свой бокал.

Радость моя! Сначала я хочу выпить с тобой просто за то, что мы здесь вместе. И чокнуться! видишь, какой я старомодный! И вот… Петр вынул из кармана серебряную коробочку.

Открой, пожалуйста! Я не смог уговорить тебя. Но я старался, как мог. Если ты не передумала…


Она не верила своим глазам и ушам. Коробочка… В ней лежало кольцо с сапфиром.

– Камень как твои глаза. Скажи мне – да! Хочешь, я встану на колени?

Рита засмеялась и заплакала сразу. Слезы брызнули из ее сияющих синих глаз, но голос не сорвался. Он прозвучал звонко на весь зал.

– Хочу!

Петр опустился на одно колено. Девушка протянула руку. Кольцо было чуть-чуть велико!

И тут раздались аплодисменты. Весь зал, заполненный наполовину, официанты и даже повара, выглянувшие из-за двери, бариста у стойки – все хлопали и радовались вместе с ними.

Их начали наперебой поздравлять. Откуда-то прискакала девушка и принесла еще букет от обслуги. Включили музыку!

Рита с Петром совершенно забыли про толстенькую тетрадь в клетку, перетянутую для верности резинкой из ящичка с секретом.

Вторую половину озера они огибали так медленно, будто и вовсе не хотели возвращаться.

У каждого куста следовало поцеловаться, вспомнить, кто что сказал, полюбоваться кольцом. Рите теперь страшно хотелось скорей выбрать кольцо и для него. Значит… а что ему нравится? Пойти вместе? Или лучше пусть будет сюрприз?

– Ты встал на одно колено, и вышло именно так, как я мечтала! Я так счастлива! Я даже не думала… Твоя мама как-то к слову сказала, что ты не знаешь, как здесь делают предложение. В Москве не так.

– Ну, точней, в Москве вообще никак! До революции в России были как у всех обычаи и процедуры. Но все смело! Октябрьский переворот поубивал не только людей. Он все уничтожил. Культуру, традиции, попросту, воспитание! Это самое чувствительное. Ведь даже праздников не стало. Одно время они Новый год тоже запрещали! Елку!

– Постой, Малыш! – Синица остановился. – Вот я с тобой и опять… Все забыл, ни черта же не соображаю. Я собрался тебе рассказать про Баумгартена, и, знаешь, язык не поворачивается. Ну, не хочу я сегодня о плохом! Давай… Нас это не касается впрямую. Хоть очень важно. Завтра же все передам Клинге. Я позвонил ему. И мы договорились.

Рита слушала вполуха. Они только смотрела на него и ждала. Ну, да. Сейчас он что-то скажет. Все глупости про «женат» забылись. Клинге бы знал. Его мама… стал бы ее Петер знакомить с мамой? А та – так себя вести? Она ж была очень рада. И… Ой, нет. Вот оно! Сердце не обмануло.

– Я… не решался. У меня тоже есть трудности. И я тебе написал. Если хочешь… Мы можем сделать так. Ты возьмешь конверт. Прочитаешь. И хорошо без меня подумаешь. А я пока улечу. Я буду ждать тебя в Москве, просто, чтобы не влиять на твое решение. Ты… у тебя жизнь впереди. Я тебя намного старше. Ты можешь…

– Выбрать себе юного принца вместо меня! – закончила за него фразу Рита. – Нет, послушай! – она заговорила быстро- быстро. Я так переволновалась, что больше не могу. И вдруг поверила. Стоп. Ты только одно скажи. Кто-то стоит между нами? Или что-то?

– Нет. Я тебе клянусь.

– Ты меня любишь и то, что ты говорил…

– Чистая правда. С первого до последнего слова только правда.

– А тогда – все. Помнишь, Лина сказала про Чингиза, что он взрослый? Ты тоже. По-своему. Нет, я не сравниваю! – запротестовала она в ответ на его движение.

Я только хочу сказать – я вижу, тебя что-то гнетет. А жизнь разная. Я… уже не первую практику делаю. Я все-таки, без пяти минут юрист. Яив тюрьме поработала. Там мне надо было обрабатывать личные дела арестантов. А это же истории! Чего я только не читала… Мне понятно, как трудно даже предположить, что может случиться, а потом мучить человека.

Я сделаю в точности, как ты хочешь. Я тебе доверяю! Письмо? Хорошо, письмо! Прочту потом. Действительно, если есть повод, подумаю. Это я тебе обещаю.

И о другом. Ты прав. Я тоже сегодня о плохом ни слышать, ни думать не хочу! У меня в глубине души жила тревога. И вот – прошла! Поцелуй меня. И теперь… пошли домой! У нас тобой еще целый день!


Братья Клинге

– Герман, ты прочитал. Что ты думаешь обо всем этом? Как поступить? Я решил сначала поговорить с тобой. Мы пока советуемся как частные лица и друзья. Я вполне сознаю свою ответственность. И, вместе с тем, мне хочется действовать грамотно. Я мало знаю здешнее судопроизводство и…

– Ответственность? Да. Ты прав. Тут многие… Для этих Ленц – горе и позор. Для фрау Баумгартен…

– Ой, тут я даже не хочу думать. Представь себе, ведь она мне отдала эту тетрадь. А в ней…

– Петер, он… ты заметь, старик сказал – на твое усмотрение. Это, знаешь ли, означает, что ты тетрадь можешь сжечь, забыть о ней, но волю покойного тем самым не нарушишь!

– А парня, которого арестовали, оставлю сидеть в тюрьме? Я разобью сознательно его жизнь – он же не виновен. Я сломаю жизнь этой Яне – она его любит. Я…

– Стой, я поработаю адвокатом дьявола. Смотри. Представь себе, идет следствие. Это не ты, а КРИПО должна дознаться и выяснить, кто убил. Они дознаются! По крайней мере, они установят, что Людвиг не виновен! С другой стороны, семья Ленц, Инга, Лина и ее будущая дочь. Это будет процесс, который вызовет резонанс. Огласки тогда не избежать. Конечно, будет скандал. И грязь! Отвратительные подробности! В таких условия я сомневаюсь, что Лина сумеет сохранить любовь и уважение к Мамедову. А когда вырастет ее дочь…

Брррр.. Верно. Но не могу же я, а теперь, мы…

– Бесспорно, мы не можем! Мы снимем копии. Заверим их. А оригинал отдадим адвокату Берга. Я с ним посоветуюсь. Но, как бы он не решил, не допущу, чтобы это осталось без внимания. Однако… есть у меня еще одно соображение.

Герман встал из-за своего солидного письменного стола, оперся на него обеими руками и пристально взглянул на Синицу.

– Петер! Нам повезло. Это не надо переводить. И значит, мне проще работать. Полиции, адвокату и судье будет проще. Это – выигрыш. Я так обрадовался, дурак, когда ты мне сказал, что дед дневник писал по-немецки! Представь – еще были б спекуляции о качестве перевода, – он помедлил.

Так вот, я обрадовался. А потому, не сразу сообразил.

Мы этого человека не знаем. Но даже если б знали! А может, он выдумал? Мечтал поступить именно так. Или… он был смертельно болен. Ему было совершенно нечего терять. Он мог это сочинить, чтоб…

– Я понял, Герман. И что?

– Ну, что – нужны доказательства! А это, – он указал на мелко исписанный блокнот, – серьезнейший повод их искать. И ты…

– Немедленно приступаю. Считаю своим долгом. Не столько перед… Ну, в общем, перед тобой.

– Так, а теперь объясни мне, что ты намерен делать. Ты, правда, улетаешь? В Москву?

– Да, я лечу в воскресение. И условился, что мама с Ритой меня на этот раз не провожают.

– Вы мне рассказали про обручение. Но праздновать…

– Мы будем праздновать! Ты знаешь, как я люблю такие вещи. Только еще Рита должна подумать. Ведь ни один человек на белом свете, кроме тебя… Ты ей не сказал?

– Я написал письмо. Я улечу, она вскроет и обдумает. Как… ни один? А мама?

– Она тоже не знает. Зачем расстраивать, пока я все равно не женат. Ну, хорошо. А мне ты разрешишь тебя проводить?

– Я буду рад! Я чувствую себя казанским сиротой, если меня не встречают – провожают.

Этот разговор состоялся в кабинете агентства братьев Клинге за день до отлета Синицы в Москву. Было поздно. Сотрудники давно разошлись. Друзья долго говорили то о делах, то о посторонних вещах и пустяках, пока не спохватились – полночь, давно пора по домам.

Синица достал трубку. Клинге немедленно извлек из ящичка свою. Оба любили ритуалы. В полном молчании они набили и не спеша раскурили эти дорогие игрушки и окутались клубами душистого дыма.

Клинге понизил голос. Он о чем-то спрашивал, а Петр, помедлив, отвечал. Затем опять была пауза.

Вопрос. Пауза. Вопрос… Так протекло с полчаса. И стало заметно, что затуманившийся Синица ободрился и повеселел.

Еще несколько вопросов. Ответы Петра теперь следовали сразу. Потом оба замолчали. Вдруг, не сговариваясь, они обменялись трубками, пожали друг другу руки, обнялись и распрощались.


Момент истины

На следующий день после необходимых процедур и консультаций, на стол адвоката Людвига Берга легла коричневая папка с бумагами. Среди справок и формуляров там находилась толстенькая тетрадь, для верности перевязанная красной резинкой. Отдельно увеличены были из нее несколько страниц. Внизу имелась печать. Ею нотариус удостоверял, что текст копий идентичен оригиналу. Адвокат открыл папку и приступил.

Страницы были пронумерованы. Сто шестая, с которой первой была сделана копия, началась так.

Сегодня воскресение

Разобрать велосипед. Смазать. У нас в гараже перегорела лампочка. Прислали по почте еду для кота. Я раньше заказал. Выкинуть. Позвонить племяннику – день рождения. Мне пора, мы уже договорились.

Я сделал, что решил. Это было так.

Я сказал хозяину моей дочери Марты и ее мужа, что мне нужно с ним поговорить. Объяснил – по важному делу. Только вдвоем. О Лине. Он тут же согласился.

Я знал его привычки. По субботам он часто делал шашлык. Я рассчитал. Мои должны уехать. И он то же самое сказал – никто не помешает!

Чингиз иногда не мог уснуть. Болела спина. Он принимал сильное снотворное. Я спросил, не даст ли он мне тоже! Он мне принес целую упаковку.

Мамедов пил грузинское вино к шашлыку. У него всегда стояло в стенном шкафу Цинандали. Целая батарея бутылок! Я забрал одну такую домой и растворил в ней снотворное. Оно было без вкуса и запаха.

Я предложил выбрать и купить баранину. Но он решил это сделать сам. Пошел дождь. Это облегчило дело. Он пожарил мясо. Мы поели. Договорились разговор отложить на потом. Он выпил вина. Потом еще. Сказал, что внезапно навалилась сонливость. Извинился. Прилягу, мол, на пол часика, и тут же уснул.

Я выключил вентиляцию. Для верности поджал рычаг. Добавил древесного угля из пакета и поджег. Проверил, плотно ли закрыты окна. Забрал все мое. Его оставил. Это – тарелка, прибор, рюмка. Сам ушел в гараж.

Я там сидел и думал. В доме я бывал постоянно. Строил беседку. Он меня звал, если видел. Тут живет моя дочь. Я все вытер. Но даже если что найдут, не страшно. Это его вино. Это его снотворное. Он сам жарил мясо. И уголь тоже его. Ни на кого не подумают.

Я сидел очень долго. Никто меня не видел. Я пришел с заднего хода. Через калитку, которую специально открыл. Через нее и уйду!

Я посмотрел. Этот человек умер.

Он заслужил. Моя внучка Лина сказала мне, что выходит за него замуж. Я очень… он же старик! Но она меня уговорила. Они ждут ребенка. Она даже плакала. Ну, хорошо. Что поделаешь. Но однажды получилось, что я увидел его через окно.

Адвокат Хофман был человек опытный, лет на пятнадцать старше Клинге, всякое повидавший, которому с этим дело повезло – ни грязи, ни крови, состоятельный клиент, такой заплатит по счету обязательно – поднял голову и воззрился на своего посетителя.

– Вот так номер! И вы, герр Клинге… как я должен к этому относится? То есть – для моего подзащитного это большая удача! И вы говорите, этот человек умер?

– Лейкемия! Ему было хорошо за семьдесят и он довольно быстро сгорел, – спокойно пояснил Герман Клинге.

– Постойте, я даже растерялся… сейчас! А… мотив? Зачем этот, как его? А да – господин Баумгартен. Зачем он отправил к праотцам миллионера – жениха своей внучки? Я правильно понял? Ну, да! Мне ж уже рассказали. История не из обычных!

Да, герр Хофман, Мамедов был ее женихом. Но вы дальше, пожалуйста, читайте. Я вам, чтобы поберечь ваше время, эту историю отдельно приготовил.

Адвокат, к лицу которого, казалось приклеилось выражение недоумения, поправил круглые очки без правы. Он вытащил новый лист. «История», если ее изложить последовательно, пояснить, где надо, и сгладить дедовы корявые обороты, выглядела так.


Собственный дом с садом и беседкой

Мемедовский особняк стоял в глубине участка весьма солидной величины. Это всюду выглядело бы внушительно. Но в Мюнхене с его дорогущей землей процветающего мегаполиса! В Мюнхене, столице Баварии, городе с самым высоким в стране жизненным уровнем! Ленцы все это понимали и тихонько гордились работодателем. Генрих водитель, мастер по мелкому ремонту, да еще и садовник, эту последнюю работу любил больше всего.

Кроме умелых рук у него была и интуиция. Он мог пнуть забарахлившую машину в нужном месте так, что мотор чихнет, колеса закрутятся, а лампочки снова замигают. В повседневной жизни в России – бесценные качества для любого. Там он был еще хорошим огородником – нужда заставляла. Но сложись жизнь иначе, Генрих, выбрал бы себе декоративное садоводство.

Как понадобилось приняться за беседку, он тоже не сплоховал. Работа есть работа. Дед согласился ему помочь, тронутый Мамедовской просьбой и уважением. Они вместе выбирали и покупали материал, охотно вникая в разные предложения. Приятно, если не надо экономить. Не надо мелочиться, выгадывать гроши, проигрывать в качестве или менять проект, стараясь сделать подешевле. Но Генрих выполнял долг, а старик вскоре увлекся. И незаметно старый Баумгартен сделался главным строителем!

Генрих перепланировал участок сада для беседки. Ездил в оранжерею, сажал кустарник, обдумывал, что за лианы лучше тут подойдут.

Баумгартен возился с деревом! Он собирал, сверлил, полировал кое-где. Придумал пару штучек, а в довершение всего решил у себя в мастерской сделать занятный флюгер.

Старик, человек старательный, работал в своем темпе. Ему вручили ключи и он приходил, когда хотел, добираясь то своим ходом, то на машине, и тюкал топориком, клеил, красил и забивал гвоздики в свое удовольствие. В дом он, заходил, когда звали. Разве, стучал в окно Марте – поздороваться.

Дочь знала его привычки. Она поставила ему в мастерской стол и стульчик, где на салфетке отца непременно ждали бутерброды и термос с какао. Захочет – поест, захочет – нет…

Как-то вечером, облачным и туманным, отчего раньше обычного потемнело, старый Баумгартен решил ненадолго съездить к Мамедову. Ему в голову пришла одна мысль, а для этого требовалось сделать парочку измерений.

Жены дома не было. Дочь с мужем собрались пойти в кино. На машине он ехать не захотел, так как, простудившись, выпил к обеду шкалик водки с перцем в качестве лекарства. Словом, пока добрался, совсем стемнело, хоть и не было еще поздно. Он поехал налегке. Все нужное давно в идеальном порядке было уже на месте. Но спереди у него был приспособлен рюкзачок собственной конструкции. Так носят младенцев! А у деда на пузе, свернувшись, ехал и в ус себе не дул пятнистый кот – любимец, давно отдресированый для таких мелких путешествий.

Имя у кота было Степа. Старик в России звался тоже Степан. Это в Мюнхене он стал Штефан, по правилам правописания и произношения, как мама его хотела, когда сына родила.

Кот был – балованное капризное дитя и крикуша. Если его не брали с собой, он истошно орал. А в рюкзаке – пластмассовом ящике с решетчатой дверцей спереди, откуда он мог обозревать окрестности – кот блаженно ворковал и сибаритствовал, хорошо зная, что после любого такого путешествия получит что-нибудь вкусное. Ящик куда меньше и легче обычного старый Баумгартен смастерил сам. Жена сшила ему чехол с лямками. И их с котом жизнь приобрела новые краски!

В доме со стороны фасада было темно. Нет никого, подумал старик. И ошибся… У Ленцев планы изменились. Генрих отправился играть в настольный теннис с приятелем в его церковную общину. У того выдался свободный вечерок. И кино решили отложить. Марта осталась у дома.

Окна спальни Мамедова выходили в сад. Кабинета – тоже. Разобравшись с делами, поужинав и посмотрев новости по русскому телевидению, Чингиз прилег на диван и подремал. А проснувшись, взял да позвонил в колокольчик.

В это время на небе развиднелось. Потеплело, туман рассеялся, выстроенный уже каркас беседки хорошо виден был в свете садовых фонарей. Старик повозился в мастерской с заготовками. Если бы моросило, он, может, отправился б домой. А так… Он не спеша подошел к беседке и поднялся по приставной лестнице. Флюгер он приспособит в середине купола, но когда тот станет вращаться, надо учесть…

Он хотел подняться всего на несколько ступенек. Отсюда в особняке был виден, разве что, потолок.

В этот момент раздался звон колокольчика. Это был подарок. Сделанный на заказ из чистого серебра и любовно изукрашенный сканью, колокольчик преподнесли Чингизу в Дагестане на память лет пять назад. Он похвалил похожий однажды в гостях у ювелира. Этого было достаточно.

Кот ходил вслед за дедом, что твоя собака. Он уселся возле беседки и принялся вылизываться. Но колокольчик… кошки вообще слышат очень хорошо!

Какие там были мотивы у кота, стало ли ему интересно, испугался ли он его в безмолвном саду… Только Степа мяукнул, вскочил, с шипением взлетел на купол беседки, оттуда он недовольно воззрился на хозяина и замолк.

Кота следовало как можно скорей достать. Его дурной нрав не раз причинял деду неприятности и раньше. Степа был кот домашний, один гулять не ходил. Иногда на поводке, словно крошечная болонка он сопровождал хозяина. Но жизнь – штука сложная. И если ему удавалось куда залезть, то вниз он спускаться сам ни за что не желал. Зато, если его пригласить! Руку ему протянуть!

Ну, делать нечего. Старый Баумгартен стал, чертыхаясь, подниматься на самый верх.

Черненый язычок, вызванивавший в вечерней тишине, замолк. Старик добрался до конца лестницы и глянул вперед.

Прямо перед ним два окна были освещены. Плотные шторы закрывали их до половины. Комната открывалась перед глазами, словно сцена: кусочек стола, светильники, ковер и большое высокое кресло с горой подушек на нем. Против окна – дверь. Вот она открылась и вошла Марта.

Старик стоял на лестнице, с нее было видно лучше некуда. И он увидел…

Дочь в домашнем платьице, Чингиза в стеганном шелковом халате на голое тело, кресло, а вскоре Марту на нем…

Сперва он надеялся, что… Нет, очень недолго, но он надеялся таки на чудо. Она устраивалась, смеясь. Мамедов развязывал халат… Дальше он не стал смотреть.

Дед протянул руку вверх. Кот безропотно перешел по ней к нему на плечо. Старый Баумгартен слез вниз, зашел в мастерскую и все убрал за собой, а потом аккуратно запер сначала дверь, потом ворота и отправился к себе домой.

– Давайте, я вам это все теперь подытожу, – Герман Клинге заметил, что адвокат закончил чтение.

– Я над этим дневником сам посидел. Мой друг, о котором я вам рассказал, тоже. Ну, я кратко. Там было так. Пришла к деду однажды внучка и сказала, что у нее серьезный роман с этим Мамедовым. Они собираются пожениться. Ждут ребенка. Он был потрясен и возмущен. Мамедову за шестьдесят! Она – девчонка. Но он сумел сдержаться. А потом принял этот факт, как неизбежное зло. Заметьте – Мамедов супербогатый человек. Но дед о деньгах не думал ни минуты. Во всем дневнике об этом ни слова.

Потом это жуткое открытие. Его родная дочь. Эта сцена. Омерзение… Ну, я вам скажу, как это он еще удержался…

– Герр Клинге! – начал Хофман.

– Коллега, зовите меня пожалуйста, Герман. Я буду очень вам обязан. Я же еще от отца слышал ваше имя!

– Это лестно, конечно, но… тем самым вы мне даете понять, что я – другое поколение! Эх, молодой человек, не успеешь оглянуться…

– Как всякий зеленый дерзец делает бестактные намеки солидному человеку! Они посмеялись. Обменялись вежливыми комплиментами. Поговорили немного об общих знакомых, вспомнили покойного отца Германа.

– Да! Так я говорю, – вернулся Герман к теме разговора, – как старик удержался и не укокошил их на месте!

– Ну это вы уж…

– Вы правы. И, однако, я бы не поручился… Да я тоже!

И, понимаете, он же вида не подал. Ни дочери, ни внучке. Но решил, что свадьбе не бывать. А Мамедов свое получит. Они помолчали. Адвокат Хофман задумался.

– Я должен дать этому законный ход. Записать ваши показания. Вы говорите, ваш друг…

– Да, он юрист, – кивнул Герман, – мы с ним, что надо, проделали. А потом я без него. Он уехал. Но прилетит, если потребуется. Он обещал. А его показания по всем правилам науки… – Герман заулыбался.

– Да я не сомневаюсь! – Хофман рассмеялся в ответ.

– Ну, теперь пора от беллетристики вернуться на землю. Все это хорошо. Людвиг Берг мне клялся и божился, что он не при чем. И я верю! Но у него и отягчающие обстоятельства, и мотив. А тут…

– Да, может, старик все выдумал? – в один голос выговорили служители Фемиды

и снова засмеялись.

– Уважаемый коллега! Пусть, зеленый, но я сразу подумал именно об этом. О доказательствах. И принялся их искать. Начнем с того, что в рассказе деда нет противоречий.

Мамедов по субботам жарил шашлык – это раз. У него есть такое вино -два. И именно там, где сказано. Снотворное тоже. Чингиз его принимал. И установлено – как раз от своего снотворного он уснул и не проснулся. Дальше – в этот день приходила Яна. И это было много раньше. Старик ее не видел. Еще он говорит – сидел в гараже, домой вернулся необычно поздно. И я нашел…

– Свидетеля? Но это ничего не доказывает!

– Однако, подтверждает! Вы угадали, свидетель есть. Дед человек твердых привычек. Из тех, кто рано ложится и встает. А в этот день он вернулся за полночь! Взгляните. Он в воскресение отчитался.

Хофман с интересом взглянул на Германа. Этот мальчик подавал большие надежды. Зря он не пошел в адвокаты.

– Я вижу, вы мне приготовили сюрприз?

– Не откажите в удовольствии, прочтите! Я предвидел такой ход вещей. Эта страница в конце. Записи, маркированные красным.


Воскресение. Продолжение.

Сегодня сауна. Пойти? Подумаю. Сначала дело. Все уже готово. Хорошо, что заказал заранее.

Я его усыпил. Взять такси? Подумаю. Плита давно уже там. Это было хорошее решение. И усыпить – тоже. Но тяжело.

Встал так рано, что все спят. Вчера встретил ночью Карла с собакой. У него был день рождения. Они недавно вернулись из ресторана. Он удивился – я же ложусь рано.

Похоронил кота. Правильно, что все сделал заранее. Осталось только снять деревяшку, положить мешок на молнии, засыпать да прикрыть все плитой. Земля осядет, обложу камешками на цементе.

Красивые дорогие очки адвоката висели на цепочке, а потому, когда они упали, никакой беды не случилось. Его близорукие глаза под седыми кустистыми бровями на этот раз светились изумлением.

– Герман, побойтесь бога, что это я тут… кого он усыпил? Кого похоронил? Какого, к бесу, кота?

– А это я сейчас объясню, – вздохнул Клинге.

Звучит дико. Но чистая правда. И доказано. Мой друг Петер с помощницей Ритой на это еще до дневника натолкнулись. Вот, слушайте. Дело было так. Он по просьбе Лины Ленц включился в расследование как частный детектив. И вместе с Ритой они осмотрели место происшествия. И там у нее разыгрался приступ аллергии и она вышла в сад.

Рита погуляла по саду и натолкнулась на странную штуку. На земле лежала гранитная плита, похожая на надгробную. С датой, именем и… рисунком. Она вгляделась и, к своему удивлению, увидела ушки и усы! Тогда она вызвала Синицу. Они посовещались и решили узнать, что это такое. Получили разрешение от Лины. И сделали все необходимые шаги. И что вы думаете? Оказалось, что там погребен кот. Молодое здоровое животное. Домашний кот, любимец деда, который у них пропал. Даже имя совпало. Причем, его усыпили.

– Вы хотите сказать, что они произвели эксгумацию и аутопсию???

– Вот именно! А результат я, конечно, вам принес. Там, в папке внизу. Взгляните. Нет, на бланке… да, этот!

– Герр Клинке, я больше ничему не удивляюсь! Этот госпиталь я знаю хорошо, подпись солидная. А тут… Не понял…

– А это анализ бытовой пыли на месте преступления. Мы его заказали в университете.

– И как же вы? Я под впечатлением.

– Вы знаете, это мой друг! Я нашел специалистов. Но идея и версия была моей практикантки Риты и его. Я сказал… это дело дорогое. А ему стало интересно, и он заплатил.

– Другими словами…, – адвокат внимательно прочел акты, удостоверился, что они составлены и подписаны, как надо, и сложил их в папку, – Вы удостоверились. В саду похоронен кот Баумгартена, как он об этом и говорит. Кот умер не своей смертью.

– В бытовой пыли на месте преступления содержится нюхательный табак этого самого человека.

– Лина Ленц… знаете вы или нет, но она обратилась в КРИПО, – начал Хофман. – Она была полна негодования и уверенности, что убил Берг. Его рассказ, как он узнал, что Чингиз и Яна собрались встретиться, Лина сочла ложью. Нельзя понять ни устно, ни письменно людей, когда не знаешь их языка. Значит, Людвиг не смог бы понять ни их телефонного разговора, ни электронных писем. Чингиз, со своей стороны, не знал немецкого! Звучит вполне логично, – согласился Синица.

– Не спорю. Однако, это правда, которая разъяснилась проще некуда. Яна договорилась с Чингизом и Берг, конечно, этого не понял. А потом рассказала об этом сотрудникам уже на немецком. От них по этому поводу ей ничего не надо было скрывать!

Адвокат поднялся. Он тряхнул головой, собрал бумаги и закрыл папку.

– Я это все внимательно перечитаю. Надо переварить. И действовать, конечно! Как будут новости, я сразу вам позвоню.


Избушка

– 

Как надо правильно сказать? Избушка-избушка! Повернись к лесу задом, ко мне передом? Ну, Лень, я никому не скажу. Я же знаю, у тебя есть какой-то секрет. Ты им приносишь почту. Значит, можешь войти. Мне мама рассказывала, несколько лет назад тут не было такого высокого… А это как называется? Постой. Забор это забор. Еще есть…

– 

Поля! У них забор металлический. Бывают еще решетки. Или просто стена из кирпича, а тут вот эта штука растет. Густая, высокая, ничего не видно. И она за забором! А домика вообще не видно.

– Ну, я же и говорю… А! Вспомнила – живая изгородь. Так как ты…? Курьер – молодой парень на мотоцикле и девчушка за его спиной еще немножко попререкались. Оба они были одеты в блестящую коричневую кожу. Шлемы цвета яичного желтка с белыми врезками не давали рассмотреть лица. Но тоненький девичий голосок позволял предположить, что она значительно его моложе. И верно, Поле недавно исполнилось шестнадцать.

Курьер Леня, девятнадцатилетний студент, дальний родственник тети Муси очень ценил свою работу. Он гордился, что ему доверяют, что хорошо зарабатывает. Обязанности несложные, зато – ответственность! Когда его брали, начальник так и сказал.

– Он, директор… или владелец? – Тут Леня путался.

Теть Машенька – так он звал Марию Тимофеевну, которая была двоюродной сестрой его бабушки, а потому вычислить родство и найти в языке для него правильное слово не стоило и пытаться, так вот, она, тихонько хихикая, сказала так.

– Петр Андреевич, как бог Саваоф, у нас один в трех лицах. Владелец, директор.. .,-на этом месте она почему-то замолчала. Ленька немного подождал, но не утерпел.

– И кто? Вроде, больше никого не осталось? – потеребил ее он.

– Еще – душа! «Ирбис»… Петр Андреевич Синица, наш Петенька, и есть «Ирбис». А без него.. .ну как тебе объяснить…

И мелко закрестилась.

Ну, через год, что прошел с тех пор, Леня уже такие вещи понимал без долгих разъяснений.

Он поставил свой мотоцикл, велел Поле подождать и позвонил. Ему ответили. Створка ворот зажужжала и отползла. Ленька ловко водрузил на складную портативную тележку две объемистые коробки и въехал внутрь. Ворота закрылись. К большому разочарованию Поли, увидеть ей ничего не удалось!

Подумать только, аллея оказалось спланированной буквой «г». Взгляд упирался в такие же высокие зеленые преграды, как снаружи.

Синицы не было. Зато «дома» сидела тетя Муся. Она ждала своих к обеду. Солянка – ее фирменное блюдо, готовая, стояла на плите, над вторым она как раз колдовала.

В рабочей комнате Луша занималась своими делами. Да Мысловский, поджидавший Петра Андреевича, тукал по клавишам, добивая свой очередной отчет.

– Леньчик! Здравствуй, мой дорогой. Ты снова с коробками? Большие!

– Теть Машенька, дай я тебя чмокну. Большие! Но легкие. Снова шефу лично в руки. И что ему шлют?

– Если б и знала… То не сказала б!

– Что я не понимаю, что ли? Но интересно ж! За весь год я не носил сюда столько разных коробок. И все из Германии.

– Лень, пошли на кухню. Хочешь вредный теплый пирожок?

– Спрашиваешь! А можно два? Меня на улице ждет Поля. Она и так от любопытства вся извелась. А я – видишь, какой молодец, ничего не рассказываю. Я как-нибудь Петра Андреевича спрошу, может, он разрешит зверинец ей показать?

– Лень, раньше по-другому было. Но нас грабили, верней, пытались грабить. Нас не очень-то… Они же не знают, что тут нет никаких сокровищ! Но есть люди, что обязательно нагадят. Чини да убирай потом за ними! Потом… Сейчас все с компьютером. А шеф, он… у него сейф. Такой, что только он один открыть может. Он и в банке ячейки арендует. А все ж… Кто знает, Лень, бывает, бумаги важные лежат. Или там, что… Он – директор! И у него агентство, да дом. Сам дом – это ж его собственный! Мы все – сотрудники. Он говорит, мы – голова, руки и ноги. И вы – на договоре, которые. И если что… мы же, Леня, сюда бежим, как домой. Я уж не говорю… Ой, я с тобой заболталась! Давай, бери пирожки, я заверну.

– Поля эта соседская…

– Знаю я ее. Ты мне смотри! Она детский сад-то кончила? Ну, ладно, не хмурься! Я тебе… напомни, у меня фотографии зверушек есть. Я дам. Это можно. Но… чужих, нам тут не надо.

А вдруг Поля залезет? Перепрыгнет через забор, подберет ключик к замочку и – в дамки!

Ленька застегнул куртку, забрал «вредные» пирожки – жаренные в масле шарики с печенкой и луком – и захихикал.

Эти последние слова услышал Олег Майский, совершенно бесшумно возникший откуда-то за Лениной спиной. Олег сделал торжественную мину и откашлялся.

– Леонидис, гордый спартанец! Я видел только что у ворот твою юную подругу. Думаю, она медленно, но верно вмерзает в мотоцикл. Так вот, остереги ее от необдуманных действий, ради ее собственного благополучия. В наших помещениях в неслужебное время охрану несут дрессированные питоны! Среди них попадаются очень крупные экземпляры…

– Эй, а Леньчик-то опять коробки принес! И снова от Клинге. Тятя Муся, и мне до смерти интересно. Он же приезжает! Осталось меньше двух недель.

Коробок накопилось уже целых девять. Спрашивать Петра не решались. Сам он против обыкновения держался как Виннету, вождь Команчей. Или Апачей? С каждым разом любопытство разбирало народ все сильней.

Сотрудники стоили всевозможные догадки. Но! Луше было спрашивать не по чину. Молоденькая! Тетя Муся – на хозяйстве, не по служебным делам. «Договорные» – эти вообще в счет не шли. Оставался Олег.

Взрослый – старше Синицы. Личный друг, с ученой степенью. Шеф же тоже кандидат! Ну, вот Олег и спросил.

– Олежек, – Петр хлопнул его по плечу. Не поверишь, но японятия не имею. Герман Клинге шлет их одну за другой. Одни – тяжелые. Последние три – легче, но большие! А при них сопроводиловка.

– Я знаю, там пишут: «лично в руки», – кивнул Майский.

– Это самой собой! Но не все. Клинге прислал письмо. Он ведь скоро приезжает! Так вот – просьба до его прибытия посылки не открывать. Сюрприз!

– Постой. У него какая-то дата? Или у нас, у тебя? Праздник?

– Да нет! Он едет к клиенту. Мы, кстати, должны помочь. Этот клиент – инженер познакомился тут… Словом, его обокрали. Есть один клуб, а там девушки. Парень сам понял, что влип. Скандала он не хочет. Но пропали деловые бумаги и… Ох, зачем это я! К делу совсем не относится. Я только хотел сказать, что приедет приятель и деловой партнер. У нас прекрасные отношения! Вот мы даже трубками обменялись.

Он указал на затейливую трубку с янтарным мундштуком и чашечкой с головой китайца. Сверху он был прозрачный, как раз такого цвета, который и зовут янтарным, снизу – молочно-желтый с прожилками. Китаец хитро улыбался.

– Петя, а как… ну ты же понимаешь. Ты ничего не говоришь о Рите. Ты прилетел, сказал мне, как мы с тобой всегда столько лет уж другу говорим, главное. И вот – молчишь! Давай, лучше, мы…

– Давай! В общем, так. Мы обручились. Я так тебе и сказал, но не все. Есть проблемы. И не у нас, а у меня. Мы с ней условились. Я ей оставил письмо и улетел. Она должна прочесть, подумать. Ну и решить.

И вот с тех пор, как я вернулся, Рита пишет. Звонит. И ни слова, про… решение. Она сказала – подумает. И думает! А я, ты сам понимаешь, что к чему.

– Петя, прости… какие у ТЕБЯ могут быть проблемы? Ты молод, здоров, ты… отчего не назвать вещи своими именами – завидный жених, весьма состоятельный человек. Мы давно друг друга знаем. Мало того, мы вместе работаем. А это – другое дело! Совсем иная сторона личности! Так в чем…

– Я тебе скажу! Ты будешь третий человек. Даже мама еще не знает. Они сидели внизу. Печка топилась с открытой дверцей как в то время, когда в «Ирбисе» еще не было камина. Потрескивали дрова. Уголек выстрелил, упал на пол и зашипел. Петр вздохнул.

Он стал рассказывать. Видно было, что он страшно волновался. Длилось это не долго, но когда он кончил, напряженно слушавший Олег не на шутку перепугался. Черт возьми, Петро-то бледный как смерть. Эк его скрутило!

– Слушай! Я был бы лицемер и осел, если сделал вид, что это чепуха! Но для тебя… Ты – человек широких взглядов. Можно же…

– Верно. Я – да. А вот она… Майский – она мне в дочери годится. И кто знает…

– Да ты спятил, начальник! Какие дочери? Ну, разве ты лет в шестнадцать… А что? В шестнадцать я был безбашенный болван! Вполне сексуально озабоченный, кстати. Хорошо, не нашлось какой-нибудь глупышки. Впрочем… Ну, это сложный вопрос.

– Короче, ждемс!

– Петя! Бог знает, ты понимаешь или нет, как мы тебя с Лушкой… и тетя Муся тоже. Ты ведь для нас.. .и «Ирбис» и наша работа.. .Э, я хотел не то! Как хочешь, но только я уверен, я ж ее видел. Она поймет! Давай, лети ты назад в Мюнхен! Рита тебя увидит и все! Петь! Ну, можно, я закажу тебе билет?

– А, где наша не пропадала – заказывай! Герман приедет скоро. Я его встречу. А через пару дней улечу. Ты прав! Камень упадет с души, и я вернусь. Тогда мы обо всем договоримся. А если не упадет…

Олег затаил дыхание. Он даже приоткрыл рот.

– Тогда мы за тобой приедем и вернемся вместе!

– Кто будет зверье кормить, я тебя спрашиваю?


Корь, как и было, сказано

– Лушенька, он дома третий день. Сначала у него железки опухли. Потом горло, то другое, ну а теперь уже сыпь. И, девочка ты моя, они его в больницу хотят забрать. Я Олега спросила. Он болел! Я за себя не боюсь. Мы с сестрой покойной обе в детстве, как полагается, переболели. А ты? Тут самое главное…

– Мария Тимофеевна…

– Ты что это, злишься на меня? Отчего я из тети Муси – как там Петенька говорит, а? Вот – разжалована без выходного пособия в Марь Тимофеевны!

Растроенные и озабоченные, Луша с тетей Мусей сидели на кухне. Мужчин не было. Зато новости были! Синица серьезно заболел. Всем известная детская болезнь, неприятная, но не очень опасная штука в детстве, у взрослых, если угораздило, протекала тяжко. У Петра – исключительно тяжело! Все друзья были за больницу. Спокойнее!

– Я тоже имела удовольствие. Но я с ним последняя общалась. Он был уже не здоров. Могла и подхватить!

– Нет, тогда не беспокойся. Олег сказал – иммунитет на всю жизнь. Он с Леней сейчас у него. Шеф нас – девочек, стесняется. Вот и поедут втроем. Решили в инфекционное отделение на Стромынке. Олег сказал, еще с билетом в Мюнхен надо решать. Можно дату поменять, но говорит, лучше сдать. Пока ничего не ясно… Он позвонит. И что-то я такое про телефон… А вот! Слушай, Лунечка! Не забыть бы. Эрик тебе звонил из Петербурга. Он говорит, ты знаешь. Просил перезвонить.

– А, Ленц? Знаю, конечно. Я непременно… узнаем только про шефа. Откуда он? Они еще в Питере или уже в Мюнхене?

– В Питере. И тоже к нам собираются по дороге в Мюнхен. Зачем, не знаю. Он тебе сам объяснит. А мы с тобой… нас в больницу пустят? Поесть ему… да просто я беспокоюсь. Я забыла уж, как с корью этой. На диете, не на диете?

– Я, теть Мусь, дергать его стеснялась. Знаю, не любит, если болен. Но если на Стромынке – там с уходом все в порядке. С кормежкой тоже. Мы прорвемся. Там так – боксы за стеклянной стеной, а вдоль коридор. Когда можно и если шеф не против, мы через стекло его увидим. И есть переговорное устройство. Поговорим.

Да, Эрик! Могу забыть – дел много и шеф… Пойду-ка я. Действительно, а вдруг, что-то важное? Сейчас найду телефон.

С этими словами Луша Костина отправилась искать записную книжку. Дозвонилась она на удивление быстро. Но вместо Эрика к телефону подошла Мила.

– Здравствуйте, он вас ждал! Только недавно вышел. А как у вас всех? Что вы говорите! Петр Андреевич? И тяжело? Да, это редко, но у меня с подругой тоже было. И тоже в больницу попала. Это недели на полторы. Не повезло ужасно! Но… надеюсь, если без осложнений, так это даже кстати.

– Чтоооо? Как вы сказали? – Луша не верила своим ушам.

– Не сердитесь! Это я… Просто выскочило случайно. Давайте лучше по порядку. Пожалуйста! Не обижайтесь – я объясню.

После сбивчивых извинений и реверансов за эти неловкие слова Луша услышала от Милы вот что.

– Мы собрались. И у нас все почти готово. Эрик решил, мы не будем пока ничего тащить. Только детские вещи. Самое необходимое. Он говорит – не надо. И значит, мы налегке. Мы все оформили! Пришлось, конечно… вы понимаете! Не без моральных потерь. Но это все не важно.

Я вам сейчас расскажу. Мы… много же времени пролетело. Эрик познакомился с Клинге. Аяс Линой. Мы с ней переписываемся. А я учу немецкий! У меня с этим… с языками… всегда было не так, чтоб очень. Но! Когда стимул – совсем другое дело. Кира пойдет в детский сад. Мне же нужно будет…

Ой, я болтаю и болтаю. Лушенька! Я думаю, лучше, если вы запишете. У вас под рукой есть? Ну, хорошо. Тогда я начну!


Эпилог

Синица промаялся с неделю. Его выписали, доставили домой, но он все еще полеживал.

Детская болезнь по-взрослому подкосила этого человека. Он похудел. Скулы на лице обострились. Глаза слегка запали. Петр больше не напоминал веселого дерзкого рыжего мальчишку.

На звонки ближних он отвечал очень неохотно. С мамой соглашался немного поговорить, остальных просил звонить на работу. Бюллетенем о здоровье велено было заниматься Луше.

Клиенты, старые и не очень, друзья и знакомые и, главное, верные соратники перешептывались горестно – погас!

С Ритой… С Ритой он переписывался. Он ей наврал, что болит горло. Если нельзя избежать, приходится открывать рот. Но лучше так! Усы он в больнице сбрил.

Луша, допущенная, наконец, « к постели умирающего», увидев это безобразие, заахала.

– А где «гордость и краса»? Зачем, Петр Андреевич? Это ж национальное достояние – ваши усы! Фирменный знак Ирбиса! Что ж это такое? Голос девушки прервался. Ресницы дрогнули. Луша вдруг… расплакалась!

А народ – тетя Муся, Олег и Мысловский от неожиданности совершенно растерялся.

– Лу, ты что это? Ну я… тебе обещаю, я отращу! – Петр вышел первым из ступора. Он стал ее утешать, бормотать смешные словечки, гладить как маленькую по головке.

Она не унималась!

– Шеф! Вам лучше? Ну, правда же? А вы… вернетесь? Тут Потапыч однажды… Нет, он беспокоился! Но он сказал, вам, верно, надоело, вы бросите… то есть… ну, «Ирбис» и работу, и… и…

– Лунечка, какая чушь, я.. .ну давай, я приду на работу, в избушку, хочешь? Тут Луша, старательно приодевшаяся для шефа, который это всегда замечал о одобрял, ощутила легкий, но решительный рывок. Кто-то дернул ее за красное нарядное платье. Она удивилась. Показалось?

Луш, мне за рулем пока не велено. Головокружения. Но если кто доставит, я соберу свои дряхлые кости и прикачу! Устроим коротенькое собрание. Поговорим о делах. Пообедаем вместе. Долго, боюсь, я…

Нет, не показалось. На этот раз Олег – она заметила – чувствительно пихнул ее вбок. Девушка покосилась на Майскова. И тут!

Ой! Да как же это она забыла? Увидела шефа. Расчувствовалась. Непростительная оплошность. Чуть было все не испортила! Надо срочно отрабатывать назад!

– Простите меня. Я разнылась. Ну, я соскучилась. Но, знаете, сегодня же пятница? Давайте в понедельник! И вы окрепнете, и наш ремонт… Мы вам не стали рассказывать – не хотели тревожить. Только у нас в гостиной ремонт! Была протечка и… ничего страшного! Мы все уже организовали. Но там пока закрыто. Паркет и стены сохнут. Нельзя открывать!

Петр, который было вскочил и засуетился, устал от своего порыва. Он, вправду, был еще слаб. И легко согласился.

– В понедельник так в понедельник. Да, братцы, напомните! Когда Герман прибывает? Надо ж встретить!

– До этого еще неделя. Не беспокойся, – заторопился Майский, – встретим! Мы решили, Леня – он у нас с двумя языками – поедет в аэропорт. Он их…

– Кого, их? – переспросил Синица.

– Его! Я оговорился. Он привезет его сначала в отель. А следом к нам. Как ты думаешь, часам к шести удобно? Мы сразу и уговоримся. Приготовимся, все ребята, то есть, кого ты сочтешь нужным, будут. Стол накроем! А там, как скажешь, поговорите о делах… Но в день прилета, если ничего срочного…

– Ты прав. Отличный план, Петр откинулся на подушки.

– Э, брат, да ты… вот что. Я вижу, как ты устал. Мы отчаливаем! Впереди рабочий день. Тетя Муся останется тебя покормить. Давай, пока! Почеломкаемся и оставим тебя в покое!

– Значит, до понедельника, шеф? – Луша виновато протянула свою маленькую ручку, – Не сердитесь. Я больше не буду ныть!

– Что ты! Я сразу… наоборот… когда видишь, что у тебя есть друзья, что ты нужен, снова хочется… ну, тогда ты понимаешь, зачем! Он пожал крошечную ручку и поцеловал ее.

– Пошли-ка, Лу, или ты снова расплачешься. Опять глаза на мокром месте! – Майский потянул Костину к двери.

Они вышли. И тут же явилась с кухни тетя Муся с теплым молоком с медом.

– Петенька Андреевич, пожалуйста, понемножку, а то горячо!

Петр слушал ее уютный голос, маленькими глотками пил молоко, его неудержимо тянуло в сон…


Домодедово – Шератон – агентство «Ирбис»

В понедельник начать трудовые будни не получилось. Синица отправился к врачу. А тот отнесся к делу серьезно. Его слушали, осматривали, брали анализы, делали кардиограмму с нагрузкой, мяли и хлопали, пока он не заартачился и не взмолился.

И часа через три Петр, измочаленный и злой, окончательно понял, что хочет только домой. Он позвонил своим и извинился.

Однако, врач остался доволен. И Петр, выспавшись, тоже ощутил, что хвороба, пожалуй, наконец, сдалась.

А во вторник с утра было солнечно. Настроение с самого начало – неплохое. И он поехал-таки на работу. Правда, на всякий случай, еще не на машине, а на метро.

В «Ирбисе» радостные соратники не знали куда усадить и чем порадовать болящего! Они принялись ему рапортовать о клиентуре, которая засыпает шефа благодарностями, о замечательных новых идеях, предложениях новой работы, о…

Синица, однако, снисходительно слушавший это щебетание, в конце-концов фыркнул.

– Ну, размурлыкались! Неужто я так похож на умирающего? Одни хорошие новости? Ладно уж. Сделаем так. Панихида пока откладывается. Я на этой неделе войду в колею – стану мучить вас еще не полный рабочий день. Но все же, приступаем!

Я вас послушал. Есть интересные предложения – согласен! И мы начнем с портвейнов. Эта история с сомелье, с коллекцией вин. Давайте пока войдем в курс дела. Поручения будут такие.

Луша – испанские вина. Пожалуйста, серьезные источники и консультанты. Я тебе дам несколько имен, сошлешься на меня. Они, если надо, направят тебя дальше. Первый доклад в четверг.

Олежка – тебе португальские. Вникни. Там меня интересуют портвейн не меньше чем десятилетней выдержки, дорогие марки. Основной конфликт был в них.

– Шеф, а почему вы выбрали вино? Мы спорили… Я думала, вы захотите найти оружие. Эта кража из собрания Кротовского, у которого шпаги, дуэльные пистолеты, а?

– Потому, что я пока не воинственный! Вот погоди, приду в форму, мы с вами гаубицы разыщем, не то, что дуэльные пистолеты!

– Нет, босс! Тебе просто пиво и пивовары надоели. И ты решил назло врагам заняться вином!

– Жук, ты не веришь, что я сегодня мирный? Почему, нет? Я, правда, вино предпочитаю пиву. Гость приедет, выпьем отличного вина.

Кстати, давайте в пятницу перед приездом Клинке подведем итоги. Дело Ларисы Ленц – с ней давно ясно. Дело Мамедова – у кого есть что сказать, приветствуется!

Эй! Внимание на флангах – что такое, разбаловались без начальства? Никакой дисциплины! Отставить смешки, я серьезно. Сядем в кабинете, я всех послушаю. Приготовьте коротко выводы и результаты. Затем проанализируем. Луша, тебе протокол. И закроем. А на следующей неделе полный отчет и в архив.

– Мы свое доложим, но главные новости ведь у тебя? – Олег вопросительно взглянул на Синицу.

– Да. Ты не ошибся. В пятницу – больше никаких тайн. Я вам приготовил историю. И я ее расскажу!

– Ну и ладно. Теперь смотри, что мы надумали про торжество. В шесть, если все будет в порядке, Леня привезет Клинге сюда. Не отдохнуть ли тебе в промежутке? И приедешь! А мы уж тут подготовимся. И в грязь лицом…

– Да я не сомневаюсь! Сколько нас? Основной состав – трое, Мысловского зовем, он герой дознаватель, а Ленчик заработает сверхурочные. Он будет переводчик ассистент при особе…

Варяжского гостя! – Луша хлопнула по столу.

– Хорошо ребята. Договорились. Можно расходиться.


Апофеоз: он же эпилог

Пока Петр болел, тетя Муся оберегала кабинет, что твое святилище. Старшина отставник, убиравший «избушку» раз в неделю, туда не допускался. Даже на кухне она ему это позволяла. И там гудел пылесос, гуляла швабра и летали его тряпочки трех различных видов – жесткие, мягкие и замшевые! Старшина успел в свое время послужить и в торговом флоте, где еще надраивали какие-то неведомые ей медные части. Его рассказы и морские словечки она уважала. Работал этот старый знакомый Майскова хорошо!

Но кабинет? Ни в коем случае! Она сама там бережно ухаживала за Петенькиными часами, книжными шкафами и резной мебелью.

И вот час настал! Сотрудники слетелись за десять минут до срока и, сидя за столом, взволнованно шушукались. Предстояли разные необычные события.

– В гостиной я все проверила. Даже дрова, хоть это дело Лени. Все пиротехнические штуки тоже, – Луша чуть повысила голос, но тут же испуганно оглянулась.

– Не трепещи! Нет его еще. В гостиной нечему портиться, не волнуйся. Мы пробовали, все в порядке. Меня беспокоит сад. Все же зима. На воздухе – Мысловский наморщил лоб. – А я думаю – там тоже ничего сложного! Источники в доме. «Крышу» предусмотрели. Что может случиться? Ураган? – успокоил его Олег.

– Не! Ураган – не штука. Вот если орехи достанутся другим! Тетя Муся нам не простит никогда! – добавил он.

– За это не беспокойтесь! Зря, что ли у нас в команде универсальный специалист манежа широкого профиля. Она все может – жонгляж, каучук, трапе…

Тут щелчок прервал это перечисление, и Луша выразительно указала на дверь.

Самые большие и старые часы зашипели, заскрипели и раздался первый глубокий «боммм», исполненный собственного достоинства.

Дверь открылась. Петр Андреевич Синица вошел под бой часов. Соратники зааплодировали.

– Ну, голуби, – начал шеф, когда оживление улеглось, – день сегодня необычный. У нас встреча, как Лу тут верно отметила, варяжского гостя. Поэтому буду краток. Сперва я доложусь сам, кто захочет, меня дополнит. Я решил рассказать о том, чего вы еще не знаете о гибели Чингиза Мамедова. Олег, с какого места мне начинать?

– Мы распечатали твой отчет. У всех по экземпляру. Луша, если не возражаешь, сделает резюме. Шеф кивнул. Костина встала и откашлялась.

– Мы знаем, как погиб Чингиз Мамедов. Знаем виновника – это Штефан или Степан Францевич Баумгартен. Из отчетов и материалов ясно, как он это сделал. У нас по этому поводу нет вопросов. То же касается мотивов. Мы все прочли. Ни у кого нет особой охоты об этом говорить. Но вместе с тем… все, что я перечислила, пока известно нам только со слов старика в дневнике. Мы не знаем, как он попал в ваши руки. И главное, какие есть доказательства, что в нем не выдумки, а правда.

– Так, я понял. Ну, слушайте. Мы с Ритой приехали в Свияжск. Я познакомился с дедом. Это был человек себе на уме. К тому ж – не слишком общительный. Но в монастыре он несколько стосковался по привычным собеседникам. Когда я – посторонний человек, появился, он уже несколько оттаял.

С другой стороны я приехал только уговорить его вернуться! Мне в голову не приходило… Ну вот. Мы с ним разговаривали обо всем на свете. И я обмолвился, что в Мюнхене ведут следствие. Что Яну посадили. Вот он тогда, похоже, и решил, выложить карты на стол. Но это только предположение, которое приходит в голову задним числом. Он мне сказал совсем другое – намекнул на историю семьи!

Дед был уже плох. Когда он захотел мне отдать дневник, я подумал – там воспоминания, возможно, история его предка. А потому не придал этому значения. Мной в Свияжске больше руководило сочувствие, уважение к старику. Я сделал бы, что в моих силах, а тут такая мелочь! Просит прочесть – конечно, прочту!

– Постой, но я помню. В отчете же, Петь, написано, что он тебе в Свияжске дневник не дал! – Олег раскрыл распечатку и указал на девятый пункт.

– Верно. Я до сих пор не знаю, что случилось. Он сам просил взять! Но его внезапно увезла скорая в больницу.

Возможно, когда ему стало плохо, он забыл. Рука в последний момент не поднялась. Когда смерть стучится… Кто знает? Как бы там ни было, позже к нему в больницу приехала жена Инга. Ее он и просил после смерти отдать мне шкатулку с дневником. Выходит, он взял его с собой.

– Ну, что гадать! Факт тот – Инга вернулась в Мюнхен. Она мне отдала запертый маленький ящичек. А ведь могла… открыть, сломать, даже выбросить!

– Запертый? Выходит, его пришлось все-таки ломать? – Мысловский не на шутку оживился. Он еще не видел шефа «Ирбиса» в деле, а не за письменным столом.

– Нет, ключ у меня был от самого деда. Не будем отвлекаться. Если хочешь, потом…

– Ой, Петр Андреевич, я олух, в отчете об этом есть! – повинился тут же Мысловский.

– Я напомню в двух словах. Когда дневник оказался у меня в руках, я там прочел, что старик договорился с Мамедовым о встрече. Хозяин сделал шашлык. Дед хорошо знал его привычки. Он подменил бутылку с вином на такую же со снотворным. Через некоторое время Чингиз прилег на диван и уснул. Дед выключил вентиляцию, плотно все закрыл, оставил угли тлеть и ушел в гараж, где просидел несколько часов. Потом пришел, удостоверился, что Чингиз умер, забрал свой прибор, вытер все, что мог, но не особенно старался и волновался – он был в доме частым гостем. И ушел через заднюю калитку.

Забегая несколько вперед, скажу, дед считал, что поступил справедливо. Свадьбу следует предотвратить. Чингиза – наказать. Больше никто не пострадает. Он был из тех, кто своих мнений и решений не меняет.

Дед был смертельно болен. Об этом никто не знал. Он все равно решил уехать. Теперь к этому добавилось желание больше не слышать о гибели Мамедове. Своих не спрашивал, ничего знать не хотел. Домашних вышколил. Кто бы посмел ему перечить?

– Петр Андреевич! – Луша уже несколько раз порывалась что-то спросить. – А как же кот? Я пока не поняла, причем тут это несчастное животное.

– А, ну тут такое дело…Я ж говорю, он был… Степан Францевич этот… Видишь, он этого кота любил. А любовь.. .с любовью....

Петр поскучнел. Было ясно, продолжать ему не хотелось. Но, делать нечего. Пришлось все же досказать.

– Дед, когда это все случилось, страшно переживал. Он на кота смотреть не мог! Отчего он именно так поступил, а не иначе, надо спросить его самого. Но он кота усыпил.

Мало того – он заказал плиту со всем, что я описал, и схоронил этого… Степу в саду Мамедова. Бедная Рита вначале решила, что там младенец… Эта неприятная история, однако, показала, что в дневнике описано все, как есть! Такое выдумать… это бы свидетельствовало, что дед – человек с отклонениями. Но он… По крайней мере, мы неоднократно убеждались, каждое его слово – правда.

– А как вы… был же, верно, толчок? Когда вы начали думать в этом направлении?

– Верно. Был такой момент! Это – кусочек кисета. И аллергия. У кого? – в один голос удивились слушатели.

– На этот раз у Риты. Рита еще в гостях у Баумгартенов, когда мы пришли знакомиться, стала чихать, глаза и нос у нее покраснели. Ну заболел человек! Такая же картина повторилась в доме Мамедова на месте преступления. У нее повторился приступ – острый, малоприятное состояние. Она вышла в сад. А я уже без нее нашел случайно – вовсе не искал, просто повезло – одну приметную мелочишку. Ниточку с бисеринками. Так Инга расшивала кисеты своему мужу. Это само по себе ни о чем не говорило. Он там бывал! Но я вспомнил про него.

Нитку, вернее, крошечный кусочек, я спрятал. Вскоре раздался звонок. Рита меня вызвала в сад взглянуть на найденную гранитную плиту. Это вкупе с ее странными симптомами и был тот самый толчок.

Мы стали разбираться, что к чему, коснулись и ее нездоровья. Я спросил, конечно, в чем дело. Оказалось, она аллергик. Ничего страшного, но есть некоторые вещи, которые действуют на нее быстро и ощутимо. И среди них такая редкость по нашим временам, как нюхательный табак! Так вот, я заказал еще и анализ бытовой пыли в комнате отдыха. Его сделали грамотно. Стало понятно, что это дедов табак. И следы свежие. Мы пришли к выводу, что он, по всей видимости там был совсем недавно.

– Но ты сказал, дед часто бывал в доме, – засомневался Олег.

– Верно! В принципе, да. Я специально очень осторожно позже поговорил со всеми. Бывал? И да, и нет. Чингиз его приглашал, если так совпало, что он дома и старик тут. Тот не отказывался. Но сам он часто приходил в гараж и мастерскую. А в другие места – как правило, нет. Просто, этого не докажешь!

Отец Марты, он же дед Лины, человек с ключами от дома куда-нибудь там зашел? Вполне возможно. Кто проверит, было или нет? Кто станет на него показывать и доказывать?

С другой стороны – всех членов семьи опросила полиция. Ни он, ни кто другой словом не обмолвились, что дед там был!

Мы тогда… это был только повод вообще его иметь в виду! Еще странность – дед куда-то делся. Отчего? Что-то знает? Видел? Боится за себя? Или не хочет выдать своих?

Семейные отмалчиваются! Затем, выяснилось, что старик болен, у него лейкоз. Он умирает. Взял, да уехал подальше в привычную среду.

Дальше… Он все же сказал своим, где находится. Лина стала ему переводить деньги. А я решил – меня в Мюнхене больше ничто не держит. С Ларисой сами разберемся. С Мамедовым – криминальная полиция. И тут вдруг Лина, которая ко мне уж раньше обратилась за помощью, попросила найти деда и убедить его вернуться. И я решил – почему, нет? У меня… ну, не важно. Словом, мы вместе поехали. С Ритой. Нашли его, поговорили… Тут и начинается история с дневником!

– А как дальше с этими, с этой парой? Лу, глянь, пожалуйста, как их зовут. Она – Яна, фамилии я не помню, – поинтересовался Мысловский в наступившей тишине.

– Об этом я мало знаю. Приедет Герман, спросим. Яна пыталась покончить с собой. Ее спасли. Ее друг Людвиг… у меня было в последнее время много забот и я не знаю подробностей. Но я передал Герману все, что нужно, а он связался с его адвокатом.

Хорошо, что ты спросил. Обязательно выясним у Клинге, чем кончилось дело. А сейчас, ребята, если есть дополнения, пожалуйста. Лу, как ты?

– Да, шеф, я готова. Уже записываю!

– Отлично. Давайте по старшинству. Нормальный разбор полетов. И выводы: что получилось, что нет. Где сомнения? Где мы сделали ошибки? Что учесть на будущее?

Они еще поработали. По кругу высказались о деле, договорились о справках и дополнениях и решили, что на сегодня все.

– Люди! А что с каминной? Как там? Я бы посидел у огонька. Где будем принимать – в столовой? Я позабыл вас спросить. Или пойти мне взглянуть? У нас, конечно, не бал и если…

– Да-да, мы тоже… есть дела поважнее, ты прав. На этот раз примем гостей в столовой. В гостиной страшно пахнет лаком. Просохло не совсем, мастер сказал, нельзя зажигать огонь, чтобы не перекосило…– Олег на мгновение задумался.

– Оптические оси зеркал! – добавил он.

Хохма была рискованной. Петр – юрист юристом, а в школе учился хорошо. Основной курс физики он знал вполне прилично. Как звали жену Бойля – Мариотта его спрашивать не стоило.

Но обошлось! Начальник пропустил мимо ушей последнее замечание Майскова. Зеркал в каминной было много.

В двенадцать все разошлись, чтобы вечером собраться для встречи друга и делового партнера шефа Германа Клинге.

Домик на Маросейке, избушка на курьих ножках выглядел небольшим. Но только на первый взгляд. У него был подземный этаж, а в нем гараж на несколько машин. Из гаража шел ход, которым весьма удобно пользоваться, если надо, не привлекая лишнего внимания, уйти по своим делам. Ход – вернее его назвать туннелем – выводил довольно далеко. Впрочем, внутри в «Ирбисе» полно чудес. Обо всех долго рассказывать. Всему свое время. Сейчас-то речь о другом. Все машины агентства остались себе стоять. А вот курьер Леня отправился в аэропорт на роскошном лимузине. Темно синюю очень представительную машину арендовали, заранее хорошенько обследовали, сделали на ней контрольную поездку и убедились – все в порядке.

Да, Леня отправился, а ирбисовцы остались ждать. Перед отъездом он позвонил в отель убедиться, что номер, заказанный из Мюнхена на имя Клинге готов и свободен. Портье подтвердил заказ и прочитал его еще раз для верности. Леня удивился.

– Сколько? – переспросил он. Портье снова повторил.

– Вы уверены?

– Никаких сомнений. Я сегодня на дежурстве. И мне перезвонили как вы сейчас. Все именно так, как хотел гость. Не сомневайтесь. Он говорил по-английски, но с этим у меня нет проблем.

Ленька и не сомневался. Шератон есть Шератон. Что ж, Клинге не мальчик. Планы у него могли измениться.

Без всяких приключений курьер встретил мюнхенский самолет, привез Клинге и.. .ммм… сопровождавших его лиц в отель. Затем дождался, пока они отдохнули и приготовились, и доставил гостей в Ирбис. Только… туннель, о который мы упоминали, заканчивался в соседней улочке. Он выходил наружу в сооружение, в точности похожее на высоковольтную подстанцию. Снаружи! А внутри… ну, назовем его теплой проходной!

Курьер набрал код. Дверь открылась. Небольшая процессия вошла внутрь. Мысловский впустил их и, поздоровавшись, наоборот, сел в машину и доставил ее на место.

Леня, на вполне сносном немецком болтавший всю дорогу с Клинге, увлек его и… других гостей по туннелю в Ирбис, где они поднялись на второй этаж на лифте. Затем, никем незамеченные, проследовали в верхние комнаты. Щелкнули замки. Леня набрал телефон Олега и доложился.

– Так. Полчаса осталось. Синица подъезжает. Тетя Муся уже накрыла на стол. Ровно в шесть вы входите! Ты понял меня? Отбой! – услышал взволнованный студент.

Сюрприз готовился тщательно. Пусть, тайна, известная хотя бы двоим, уже не тайна. Как знать, не заболей Синица серьезно и тяжело, так, что долго не был в «избушке», все б сорвалось. Вся таинственность однажды раскрылась. Но старая поговорка про несчастье, которое, порою, помогает счастью, сработало. Петр ни о чем не догадался!

Он тоже приоделся. На нем был светло-серый костюм. Синий галстук в полоску и слегка отросшие, аккуратно подстриженные усы были ему, определенно, к лицу.

Луша, взглянув на шефа, решила, что он, похудев, помолодел и это тоже кстати.

Накрыли стол. Предполагался легкий ужин. В шесть Герман Клинге в сопровождении Лени вошел в столовую, где его уже ждал Петр. Друзья обнялись. Синица краем глаза отметил, как много на столе приборов. Но не успел он удивиться, в комнату вошел Олег, а с ним… Брови Синицы поползли вверх. Яркая блондинка в темно синем смокинге, замшевых туфельках с цокающими каблучками… Он никогда ее не видел. Такую женщину он бы не забыл. И вместе с тем… какое знакомое лицо!

– Питер, позволь тебе представить. Фрау Яна Вишневска, которая…, – начал Герман Клинге.

– Которой вы спасли жизнь, – подхватила Яна, – в этой земной жизни больше ничего не боится! Я нашла господина Клинге, я его… долго охмуряла. И мы выработали план!

Я упросила Германа. Мы вместе прилетели. Я вовсе не хочу вам мешать. Но… вы не только меня вытащили за ниточку. Хоть она была уже очень тоненькой! Вы Людвига… Его же отпустили! Знаете, он в реабилитационной клинике. Но он мечтает и…

Сейчас заплачет!

Яна все время говорила по-немецки. Народ ничего не понимал. Только Леня, который, ее в ее, решил, что синеглазая красавица – подруга Германа, слушал и медленно, но верно осознавал свою ошибку. Из ее взволнованной речи он смог не так много уяснить. Но… точно, не подруга!

Пока Яна жала руку Синице и сбивчиво снова и снова благодарила, в комнату на подставке с колесиками въехала одна из самых тяжелых таинственных «коробок Клинге» в сопровождении тети Муси.

– Тут… кое-что, – Яна махнула рукой, – а остальное… Господин Клинге, вы уж потом без меня… я исчезла! Но вы, – она опять подбежала к Петру Андреевичу, – должны мне обещать, что когда будете в Мюнхене, мы встретимся! Иначе Людвиг меня убьет!

Яна вышла. И снова заговорил Олег.

– Петя, у нас есть еще гости. Они мечтали сделать сюрприз. И я взял на себя смелость, уговорить их зайти. Они тоже хотят тебя поблагодарить и познакомиться. Все втроем. Ты разрешишь?

И снова не успел мало что понявший Петр Андреевич сказать «да», как в комнату вошла маленькая девочка. Ее яркие черные глаза светились любопытством. Щечки были похожи на снегирей зимой. Белые бантики в горошек, платьице веселого розового цвета, сумочка в такой же горошек… Смешная, занятная, девчушка остановилась посреди комнаты. Отчаянная решимость что-то сказать переполняла ее маленькое сердце.

– Здравствуйте, дядя Петр! Меня зовут Кира Ленц. Со мной папа Эрик и мама Мила. Они хотят сказать спасибо. Вы помогли нам… разобраться. Они стесняются, а я нет! Я хотела вам подарить свою куклу. А мама Мила считает, куклы мальчикам не годятся, мальчики играют в машинки. Ну… мы с ней и с папой подумали. Сходили в зоопарк. Папа мне показал там диких кошек. Он говорит, Ирбис – снежный барс. И вот мы его нашли! Барс гораздо лучше машинок. Ведь он живой!

Кира достала из сумочки белого мягкого дикого горного кота и вручила Синице.

– Эй, клопешник, спасибо. А… откуда ты знаешь, который – я? – голос Петра дрогнул. Но белого «барса» в серое пятнышко он крепко прижал к груди.

– Ты же рыжий! – ответствовал ребенок.

Взрослые, даже те, что знали, что к чему, так оторопели от этого выступления, что Эрика Ленца за руку с его Милой никто почти и не заметил.

Милка уткнулась носом в платок. Малышка подбежала к отцу. Эрик схватил ее на руки.

Несколько секунд все молчали. Потом… Киру тормошили и целовали. Родители ее благодарили Петра и все со всеми знакомились.

Ленька с Эриком то и дело шелестели на ухо бедному Герману, надоедая ему переводом происходящего. В общем, нормальный дурдом!

Спустя некоторое время суматоха улеглась. Договорились, что Эрик с Милой отбудут по делам, которых у них много, а Кира останется. Ей было интересно взглянуть на здешних зверей, тетя Муся обещала вкусные вещи. Да и вечером в огромном городе малышке не место.

– Дома лучше, – решительно заявила тетя Муся. Ужин продолжался. Время близилось к семи. Олег встал и попросил внимания.

– У нас сегодня необыкновенный день! Наш руководитель и вдохновитель, владелец и директор выздоровел. Друг «Ирбиса» и партнер Герр Клинге приехал в гости. Мы все очень хотели, чтобы вечер прошел как можно интересней. У нас в запасе есть разные сюрпризы. И если вы думаете, что это все, вы никогда еще не были так далеки от истины!

Шеф, коллектив тебе слегка морочил голову. Прости! Гостиная, она же каминная, готова. И там подадут десерт. Мало того. Фея нашего домашнего очага Мария Тимофеевна превзошла себя. Всех ожидает торт и лотерея. Орехи счастья! Я вас попрошу в каминную.

И пока никаких вопросов! – замахал руками Майский. Он хлопнул в ладоши. Хихикающие синицинские соратники вытащили откуда-то круглые нашлепки и запечатали рты. На красных кружочках на двух языках крупными буквами было написано одно слово – «печать».

Следующие минут пять ирбисовцы, включая Леньку, изъяснялись одними жестами, а Герман с Синицей хохотали, глядя на эту уморительную пантомиму. Впрочем, что им оставалось?

Каминная – так называли гостиную – находилась этажом ниже. Туда спустились по лестнице. Майский, зайдя вперед, сделал руками пару пассов и отворил дверь.

Им открылась замечательная картина.

В комнате горел камин. Отблески пламени отражались в шести зеркалах, по периметру ее украшавших. Еще горели электрические канделябры. И тоже у зеркал. Потолок был задрапирован серебристой тканью.

Посреди комнаты на круглом столе сиял начищенным серебром старинный парадный сервиз. Искрились бокалы цветного хрусталя. Шампанское в ведерках со льдом, янтарный и сизо-лиловый виноград… Смешки как-то сами собой замолкли.

Луша, по-прежнему молча, развела присутствовавших по местам, но сесть не разрешила. Она указала им рукой вперед и тоже хлопнула в ладоши. Раздался гонг. С легким шипением раскрылись резные ореховые дверцы лифта, соединявшего кухню и гостиную.

Свет погас. Что-то прошелестело. В следующую секунду вдоль стен засияли невидимые светильники. Вступила музыка. Звуки арфы хрустальными колокольчиками полились вместе с этим светом.

Шесть человек стояли полукругом лицом к нише лифта. А из нее вышла девушка. Она сделала шаг вперед и музыка смолкла.

На девушке было кружевное платье, в волосах живые цветы. Она улыбалась. В полной тишине девушка что-то прошептала. Слов никто не разобрал, зато не было сомнений – из всех присутствующих шести она увидела только одного.


Рита!

– Рита, Рита, Рита… нет, я, похоже, сошел с ума. Это галлюцинации, – бормотал тем временем владелец Ирбиса.

Как сомнамбула он обошел стол. Рита стояла, не двигаясь. Ирбисовцы дружно выученным движением сняли со рта печати. Леня ловко открыл шампанское и наполнил хрустальные бокалы.

– Прозит! – первое слово отчетливо прозвучало, пробудив заколдованное царство.

– А это кто? Она – Золушка? – вдруг раздался детский голосок. Кира, про которую все забыли, улизнула от тети Муси и пробралась посмотреть. Это называется обручение! – назидательно умудренным тоном сказал Леня.

И тут уж все загомонили. Клинге посмеивался. Петр хлопал своими пушистыми ресницами и то обнимал счастливых соратников, то тряс их, хватая за грудки.

– Как же это? Ах вы – конспираторы! И все знали? Нет, все??? Луш, да ты у меня – «девушка Бонда», а мужики… Я ж вам задам, но это потом. Потом!

– Э, ребята, взгляните на малышку, – Мысловский кивнул на девочку. Кира тем временем, забравшись на стул, деловито дегустировала шампанское из цветного бокала.

– Стоп, шампань для взрослых! – Дима попытался забрать «игрушку», ребенок тут же заверещал.

– Давайте-ка усадим Кирочку в сторонку, дадим ей что-нибудь вкусное, -резонно предложил Олег, – я принесу стул, а вы…

– Закройте лифт! – раздался в это время голос сверху, – тогда получите стул! Решили без торта остаться? Ишь, шантрапа, нельзя доверить им ребенка!

Дверцы захлопнули. Лифт проследовал наверх и вернулся. В нем, сидя на стуле, прибыла тетя Муся. В руках она держала блюдо. Рядом стоял сервировочный столик, а на нем торт.

Это произведение кулинарного искусства заслуживает отдельного описания! Торт состоял из бутонов, облитых глазурью! Бутоны с ореховой, вишневой, ванильной, шоколадной и бог знает еще какой начинкой, увенчанные в середине вензелем из имен Петра и Риты помогала делать вся дружная команда. Торт вышел роскошный. Блюдо, напротив, было небольшим и скромным.

Марию Тимофеевну вывели под руки. Торт вынес Леня и поставил на стол. Все зааплодировали. Олег поднял руку и попросил внимания.

– Перед тем, как поздравить наших друзей с помолвкой, мы по старому обычаю сейчас устроим небольшую лотерею. У тети Муси в руках блюдо, на нем шоколадные орехи. И Луша… Лушенька, ты готова?

– Почти! Лень, приступай!

Леня достал плотный красный шарф и завязал Луше глаза.

– Вот, кто хочет, может проверить! Итак, в бумажных корзиночках шоколадные орехи. Для всех. Мы посчитали.

– И мне? – пискнула Кира.

– А как же? И тебе! Но сиди тихо, иначе не получишь! Ребенок замолк.

– Внимание! Ореховая фея у нас тоже тетя Муся. Орехи все заколдованы. В корзиночках написано – открыть ровно через неделю, в десять часов иначе не сбудется! Так, Мария Тимофеевна?

Тетя Муся энергично закивала.

– Еще одно. Орехи обязательно открывать! Не зубами…

– А чем? Щипцами как Щелкунчик? – Ленька защелкал как филин клювом на охоте.

– Леонидис! Не перебивай старших. Найдешь, чем. Кусать сразу не надо, понял? Ну вот. Сейчас в полной тишине я буду выбирать их и спрашивать: Лушань, кому орех?

– А кто…?

– Ленька, не возникай! Тоже я!

– Я вытащу, – он взял длинные серебряные щипцы с роговыми наконечниками, – а Лу, стало быть, с закрытыми глазами скажет, кому!

– Майский! Я прошу слова, можно? – подал голос Синица, – Ты не сказал нам, что в орехах.

– Да, виноват. А это – самое главное. Внутри ядрышки. А среди них – золотое. Значит, кто вытянет, верней, кому достанется… Тому и счастье. Давай!

Они сыграли в «орешки». Олег щипцами хватал корзиночки с большими с детский кулак шариками из шоколада и раздавал по очереди, каждой старательно приклеивая имя, чтобы не перепутать. Странное дело! Синицы, среди перечисленных, не было.

– Эх, дожить бы! Еще через неделю… Но утром. А это хорошо. Просыпаюсь, а у меня в орешке счастье! – мечтал Ленька.

Потом снова хохотали, снова поздравляли обрученных, снова рассматривали кольца, болтали всякую чепуху, и, наконец, высыпали в сад, где было подготовлено последнее действо праздника. Во внутреннем дворике с другой стороны «избушки», который тут трудно было даже предположить, устроили танцевальный настил для танцев. Небо осталось ясным. Но над землей взвился тент. Вокруг него расположились колонны с отоплением. Вскоре в саду сделалось тепло. Но Петр все же набросил невесте на плечи шаль.

– Сейчас они включат снова музыку. А мы будем танцевать. Ты не устала? Если нас ждет еще ковер самолет, я бы не очень удивился. Пойдем?

Вальс поплыл над зимним садом Ирбиса. Петр повел свою невесту по кругу. И тут совершенно бесшумно расцвели зеленые звезды, цветные фонтаны, алые спирали и лилово синие узоры. Начался великолепный фейерверк!

Жених с невестой танцевали. Друзья стояли вокруг. «На хозяйстве» в этот вечер был, прежде всего, Леня. Он и принял сигнал, что вернулись Яна с Эриком.

Через часок Леня повез Клинге обратно в отель. Гости разошлись. Рита с Петром еще раз одни станцевали в саду и ушли. Они остались ночевать в «избушке».

А Кира уговорила Эрика выйти в сад и посмотреть перед сном звездочки.

Фейерверк кончился. Кира огорчилась. Остались, правда, конфетти. Они переливались в лунном свете. Собрать? Девочка нагнулась. На земле что-то белело. Листочек! Она подняла бумажку и сунула в сумочку. Нечего говорить, что ребенок устал от всего пережитого. Им отвели комнату. Пора было в кровать. И Мила принялась разбирать Кирины вещички.

Куртка, шапка, ботиночки… Вдруг из сумочки Киры выпала бумага. Белый листок, исписанный от руки, был слегка испачкан и источал слабый аромат духов.

– Кирусь, что это?

– Я нашла, а тетя Рита потеряла. Я хотела… но только я забыла. Устала! Мам – Мил! Я же умею читать?

– Давай-ка раздеваться! Постой, читать? Умеешь. Только читать чужие письма нельзя! А ты прочла?

– Я хотела… у меня не получилась. И я сердюсь! Теперь ты попробуй!

– Сержусь! И славно, что не получилось. Это по-немецки. Наш папа мне объяснял. Там письменный шрифт другой. Я тоже не сумею. И… Мышка, это же листочек. Не знаю, кто его потерял!

– А я знаю. Он пахнет тетей Ритой. И вот – там ее цветы!

Кира встряхнула бумажку. На стол упали слегка увядшие фиалки. Мила озадаченно присвистнула.

– Мы папе отдадим. Да это, небось, и не письмо. Почерк тут… Нет, все равно. Я не понимаю. Ну, спи, мое солнышко. Давай, я тебя поцелую.

– Эрик! Взгляни, пожалуйста. Детеныш что-то нашел. Может выйти неудобно. Говорит, тетя Рита потеряла. Сложенный листок на немецком без конверта. Может, и ерунда? Знаешь, неловкая ситуация. Если важно, а мы невольно прочитали…

– А где нашла?

– Да здесь только что в саду! Смотри, оно еще влажное, тут даже след каблучка. Эрик взял листок. Не понять это было невозможно. Взрослый человек, знающий немецкий… Вот именно! Кроме него в доме таких чужих уже не было. И что делать?

Крупным уверенным почерком на сложенной бумаге было написано: «Моя любимая! Я просил твоей руки и был счастлив, что ты ответила – «да». Но я сказал – есть препятствие. Я не решился тогда договорить. И ты поймешь, почему. Так случилось, что я не могу иметь детей! В одном из моих первых дел на работе я перенес…»

Эрик быстро скомкал белый листочек и взглянул на Милу. Он обнял ее, прижал к себе так крепко, что она пискнула, и потянул за собой.

– Пошли!

– Что ты там увидел?

– Мил, это, письмо. Рита его потеряла. Оно, правда, важное. И не для посторонних глаз. Они дома, мы – у них в гостях. Можно бы отнести его снова в сад. Сделать, все, как было, пока наша маленькая разведчица его не отыскала. Но… вдруг кто еще найдет?

А можно его вернуть. Тогда Синица поймет – мы читали! Значит, эти решения… оба хуже! И мое тоже не блеск! Но я все-таки решил.

С этими словами он увлек Милу обратно с сад. Похолодало. Все уже было убрано. Внутренний дворик приведен в порядок. Ничто не напоминало о празднике. Тент сложили. Настил для танцев из толстого пластика покоился в подвале. Колонны – обогреватели – тоже. Только несколько металлических пластин для фейерверка еще остались пока стоять.

Светилисьлишь два окна. Да слабый свет из сторожки, выходившей на сторону переулка, отражался на полированных поверхностях.

Эрик достал зажигалку.

– Мил, я покурю.

Он зажег сигарету, потом порвал на мелкие кусочки письмо.

– Хочешь поджечь? Еще бы!

– Ох, ты сама – детеныш!

– Ладно, дай скорей зажигалку, застукают!

– Бери!

Но огонек не сразу загорелся. Влажный листок сначала почернел, потом затлел краешек и наконец, вспыхнул рыжий язычок. Тише! Слышишь? Разговаривают!

Под окнами на третьем этаже был небольшой закрытый балкон. Выпуклый иллюминатор, теплый стеклянный аквариум, весь изнутри увили лианами. Снаружи людей не удалось бы рассмотреть даже на близком расстоянии. Но голоса…

Это была двухуровневая квартирка Петра. Капитан оставался на своем корабле, когда приходила такая фантазия. Сверху спальня. Внизу кабинет и этот вот балкон. Он с Ритой спустился вниз. Света они не зажигали.

– Петер, я так хочу, чтоб у одного из нас было ядрышко!

– Ни за какие деньги! Я тут же съем собственный орех, а твой… давай – ка я тебя ограблю! Ты суеверная? Я просто проглочу орехи. Тогда мы не узнаем, есть ядрышко или нет! Попробуй, докажи, что его не было!

– Малыш, мое счастье – это ты! Смотри, за окном тихо, словно мы не в столице, а в лесу. Я никому не позволю…

– Ой! Тихо? А там огонь! – Рита прижалась носом к стеклу. Где?

Но листочек догорел. Петр ничего не увидел.

– Это, наверно, отражение. Фары… Кометы с метеоритами…

Риты с метеоритами. Луна! Нет, ты меня поцелуй… пошли отсюда! Кроме тебя я глядел только на девочку.

– Да? Почему? Я ж ничего не понимаю. Она болтала, все смеялись… завтра же начну снова заниматься!

– Я тебе переведу. Она называет этих ребят только папа и мама. И, похоже, ей с ними хорошо, а они счастливы.

– Это «мама и папа» я поняла без перевода!

Притаившиеся как набедокурившие школьники Эрик с Милой слышали, конечно, только гул голосов. Они бочком пробрались к двери, боясь, устроить шум, но все обошлось. Было еще совсем не поздно. Но в одиннадцать в «избушке» все взрослые и дети спали без задних ног, мало чем отличаясь друг от друга.

Дмитрий Сергеевич Мысловский – солидный семейный положительный человек утром за завтраком начал осторожно подлизываться к жене. Он уплел приготовленный ее омлет с ветчиной, с аппетитом закончил салат и собрался сварить какао – это он иногда делал сам. Жена не проронила ни словечка. И Дима знал, почему.

На днях она его уговаривала сходить в кино с друзьями – соседями. После чего они были званы на пирог. А он застрял в Москве. Получил для этого отпуск. Случай, правда, был уникальный. И никакие отговорки… Ох!

Дима был в заговоре. Его роль в операции «обручение» была существенной. Он отвечал за «Шератон». Он, когда наступил час «икс» и Клинге прислал разрешение, распаковал таинственные коробки. Он привел двух молчаливых ребят, и они быстро, сноровисто подготовили все технические чудеса.

В коробках еще нашлись испанские и итальянские вина, французское шампанское! Интересно… Но это все же не главное.

Как мог Дмитрий Сергеевич Мысловский пропустить такой номер? Обручение шефа Ирбиса? ТАКОЕ обручение? Ну, как?

– Пупсик! Не дуйся. Я тебе привез коробочку, – Дима потянул жену за халатик.

– Не смей… ну, порвешь же… не называй меня пупсиком, Митяй!

– А ты не злись. Вот, гляди! Тетя Муся мне для тебя упаковала. Пирожные!

Жена Ира сдалась. Они не ссорились надолго. Что сделаешь? Посмотреть, действительно, интересно. У Димки всегда тайны. Такая работа…

В коробочке были эклеры. Но разные! Ванильные, шоколадные, кофейные… Вот, отлично! Вечером на десерт будет очень кстати. Но это явно, не все! Лукавая физиономия мужа…

– Ладно, прощаю! Иди, я тебя поцелую! Я вижу, что-то еще. Ой, может, наоборот, плохое? – испугалась боевая подруга.

– Да, нет. Ну, что ты! Все в порядке. Смотри, орех. А я сберег для тебя!

Он поставил на стол затейливую картонную корзиночку. Сбоку крупно на красной наклейке было выведено – «друг Ирбиса Д. С. Мысловский».

– Открой. Там шоколадный орех. Если повезет, внутри, есть ядрышко. Тогда…

– И ты мне принес?

Растроганная Ира стала так нежно благодарить Димку, что торжественное извлечение… или как? «вскрытие» звучит судебно-медицински, щелкание – неуместно.. .ну, это самое – шоколадного ореха чуть было не сорвалось по весьма уважительным причинам.

– Нет, давай откроем!

– Умираю от любопытства. А как?

– Постой. Еще одиннадцать минут. Велено сегодня всем одновременно ровно в десять!

– Смотри, он из двух половинок. Так и задумано. Прямо ножичком и все. Нет ядрышка – не надо. Возьмешь, да съешь! Это бесподобный шоколад. Я пробовал. Они специально заказали.

– А кто?

– Это все домоправительница Синицы тетя Муся. Ей сделали половинки. А дальше она сама. И никому ни слова! А ты не знаешь, что там? Понятия не имею! Ну, ядрышко…

Они достали швейцарский ножичек. Жена осторожно водрузила орех на тарелку с салфеткой и нажала. Тисненые половинки раскрылись, остро запахло шоколадом. Они были толстые. Орех – литой и увесистый. Только в середине он имел выемку величиной с крупную жемчужину. В ней лежал шарик, завернутый в прозрачную бумажку.

Жена, не веря своим, глазам, взяла тяжелую горошину, развернула…

– Митька, это золото! Да посмотри же – проба… Это недоразумение, наверно, это не нам!

– Золотое ядрышко… Счастье… – на Диму стоило посмотреть.

Он бросился звонить. Но телефон сначала был безнадежно занят. Он несколько раз пытался снова. В Ирбисе никто не отвечал!

В Москве в это же время похожие сцены происходили еще в нескольких местах.

Лукерья Костина сначала запрыгала от радости, потом всмотрелась и тоже бросилась к телефону.

Олег Майский – любитель и знаток, сию секунду оценил драгоценную полновесную горошину высокой пробы. Он схватился за голову. Но… решил немного выждать. Мешать Петру? Это ж не пожар! А если не Петру, то – кому? Нет, он сначала подумает!

Ленька сплясал фанданго, прошелся на руках, проорал несколько английских ругательств и помчался к подружке на мотоцикле.

Эрик с Милой отворили орешек своей дочки точно по часам. Увидев ядрышко, Мила улыбнулась. Все правильно.

– Но орешки не простые, В них скорлупки золотые…– Продекламировала она. – Эрик, ты не помнишь? Тебя не здесь учили!

– Мне бабушка читала. Я знаю наизусть царя Салтана. Там дальше про изумруд…

– А что ты такой задумчивый? Нашей девочке везет! Смотри, как она радуется.

– Мил, взгляни. Ядрышко настоящее. Что делать будем?

– А какое еще? – совсем не удивилась Мила.

Эти удивительные ребята могли только настоящее счастье подарить совсем маленькой девочке. Несчастья у ней уже были, – тихонько добавила она.

Герман нашел ядрышко. Полюбовался. А затем написал Петру письмо, где сказал, что это был незабываемый вечер. Подарок – тоже незабываемый! И он решил заказать себе кольцо на память, а бусину счастья оправить в серебро. Нет, лучше в слоновую кость!

Только Рита чуть не проспала назначенное время. Петр ходил вокруг и боролся с желанием ее растормошить.

Приученный с детства держать слово, он честно ждал до десяти. Она не просыпалась!

Рит! Мне очень жаль тебя будить. Но… орешек! Я же страшно любопытный. Это все придумала тетя Муся. А мне? Чтобы она МЕНЯ забыла? Ни в жизнь! Тут что-то не то. И я не успокоюсь, если…, – шептал он в розовое от сна ушко.

– Петер, милый… открой, пожалуйста, без меня. Я… полчасика… сам же и виноват, а будишь…

Ему было нечем крыть. Он знал.

Рита свернулась калачиком и сонно потерлась носом об его щеку. Синица встал и достал корзиночку. «Нашей Рите» прочел он на наклейке. Петр взял орех. На донышке лежала записочка. Потом, – решил Петр.

Он извлек ножик, почти как у Мысловского, только меньше. Орех на блюдечке на гладкой поверхности скользил. Как бы… а, вот! В шкафу нашлась пиала. Одно движение и увесистый шарик – бусина литого золота легла на ладонь Петра Андреевича Синицы.

Проба, крошечная буква «м», матовая поверхность… Бусина была просверлена. Он хорошо ее знал. Еще бы! Он сам заказывал это ожерелье. И сам дарил.

Да, записка! – Петр схватил бумажку. Она была адресована… ему!

Владелец Ирбиса схватился за голову. Счастье? Он был счастлив. И растроган до глубины души, да так, что по его рыжей – у него все было рыжее – двухдневной щетине, по снова уж пушистым усам скатился тоже шарик, но поменьше. Он очень напоминал… но не будем углубляться!

– Малыш, вставай! Ты выиграла. Но спать мы будем позже. Мне срочно нужна твоя помощь. Твой вкус, женская интуиция. Какой-нибудь ловкий ход.

Вперед! Надо купить ожерелье, браслет… ах ты, понятия не имею… брошь, королевскую корону!

Мы идем брать ювелирный магазин!

– Чтооо? – сонливость мгновенно улетучилась. Бравый волонтер Рита – сна ни в одном глазу – свечкой взлетела над кроватью. Она, усевшись по-турецки, уставилась на Петра.

– Вместе… грабить? – Рита покосилась на свое одеяние. Синице нравилось кружево. И на его любимой было прозрачная туника с вытканными кое-где по кружевному полю цветами. Но только – кое-где…

– Может, ты объяснишь?

– Эта безумная Мария Тимофеевна…

– Танте Мари?

– Она самая! Я – сам – дарил – ей – ожерелье! Все делалось на заказ на юбилей. Из жемчуга. И спереди золотые бусины по числу лет, что она проработала у меня. Ну, вот она и пишет.

«Дорогой Петенька! Я вас так всегда называю, когда вы меня не слышите. Я придумала эту игру – орешки счастья. Все делали сюрпризы. А я? На «хозяйстве»! Разве что, торт, а это не в счет!

Потом села и подумала – ну как же кому-то одному? А другие?

Я решила – это будет золотое ядрышко.

Потом опять села и подумала. Какое ж счастье с фальшивым ядрышком? Фальшивое?

Вам не было ореха. Не могу же я вам дарить ваш подарок. Простите вы меня, старую. Я это – от души. У меня еще остались бусинки. Я попрошу, и мне сделают. А счастье-то нужно всем! Ваша домомучительница тетя Муся»

Конец конца

– Что же мы сделаем с бусиной? Закажем два кольца, в каждом – по половинке? Хожу и думаю об этом! – Рита развела руками.

– Все мои идеи по своему хороши. И в тоже время… не то! Ну как такую необыкновенную вещь делить! Резать! А может… Нет, и это не годится…

Не мучайся. Давай просто подождем. Мы подарка тоже пока не придумали. Но ребята помогут. Они теперь будут внимательно прислушиваться! И мы с тобой… знаешь, давай ей просто так не в зачет серьги купим. Она носит! А что-то из ряда вон – потом!

– Петер… – Рита изменилась в лице. – А ты знаешь… Я, кажется, взяла да придумала! Давай… Вся история, из-за которой мы познакомились, крутится вокруг Октоберфеста. Началось, конечно, с Ларисы, но…

– С Мишки Скуратова. С его пчел! Нет, я понял. Потом – действительно, сплошное пиво. И что?

– А вот что. Свозим танте Мари на этот праздник! Я ей… – как будет здорово! Ты подумай, мы ее поводим. Я ей куплю два, нет – три трахта разных цветов и фасонов!

– Ну, ты ей сначала объясни… правда, это моя задача. Она и слова такого не знает – трахт! Будет там стесняться…

– Посмотрим! Ты вспомни фрау Ингу Баумгартен!

– Что? Джинсы?

– Не только. Кстати, какая отличная компания для танте Мари! Фрау Инга ей ближе по возрасту, чем мы. И Инга говорит по-русски. Захочет Мари отдохнуть от нас с тобой, мы ей найдем, с кем! Ну? Я б на твоем месте сказала, что я молодец, а ты…

– Да ты зазнаешься! Нет, я правда не уверен… Дадим идее отстояться! Но что верно, много разных совпадений в этой истории. Тут ты права. Я все не решался тебе рассказать про миф, связанный со Свияжском.

– А почему?

– Я сам суеверный. Ну… немножко. Тебя еще.. .не то, что пугать, но все-таки. Мне и не хотелось! Такое имя! Да ты о чем?

Есть легенда, что в этом Свияжске установили памятник Иуде Искариоту. Будто бы, в1918 году его соорудили.

– Тому самому? Зачем?

– Это ж сразу после революции. Тогда очень богоборчеством увлекались. Никаких подтверждений этому нет, но одна мысль… Подумай только. Этот старый человек Баумгартен, проживший длинную трудную жизнь. Переживший такую драму! И… убийство. А где мы его нашли? Место, куда он ушел, бежал, отправился на покаяние – я его до конца так и не понял. Не знаю! Но вдруг прочесть, что здесь был памятник Иуде!

Рита помолчала. Она подошла к Петру и обняла его.

– Помнишь, что мы друг другу сказали на озере в горах? Не будем о плохом! Все они пережили передрягу. Но Эрик, Мила и девочка… как она сказала? Разобрались. И рады этому. Лина ждет ребенка. Яна с Людвигом… Ой, мне очень хочется на них взглянуть вместе. Только… эта Яна… Петер, она такая красавица, что я… не пойти ли мне знакомиться одной?

– Одной? Смеялись они вместе. Они в последнее время все делали вместе, эти двое.

Спустя несколько месяцев в осенний чудесный день утром около одиннадцати часов на «Самом большом в мире народном празднике» аттракционы уже работали вовсю. Детишки визжали, взвиваясь ввысь. Гуляющие в костюмах всех цветов радуги, шляпах с перьями и без, с пряниками сердечком на шее и в руках рассматривали друг друга и, пользуясь случаем, искали свободное место в огромных главных палатках.

«Баварский гусь» же до трех часов был закрыт для посетителей. Его арендовал женский союз «народный костюм». И члены союза одна за другой входили и рассаживались за длинными столами.

Это были по большей части немолодые женщины в теле. Они, в дорогих костюмах в талию, с глухой блузкой, но иногда с большим по-девичьи декольте, все выглядели по-разному. Объединяло их, однако, хорошее настроение! Они заказывали огромные кружки пива и пили их не спеша, обмениваясь прибаутками и радуясь друг другу, что встретились.

Разные диалекты, а среди них мюнхенский и швабский, иногда так отличались друг от друга, что собеседницам требовалось усилие догадаться, о чем же речь. Но веселью это нисколько не мешало.

Одна из женщин, совсем седая, с красивой элегантной стрижкой выделялась стройной фигурой, несмотря на возраст. Ее костюм – темно красный трахт, а лучше – дирндл с блузкой из черного шитья и украшения из серебряных эдельвейсов тоже притягивали взгляды. Она разговаривала с соседкой справа. Но их бы уж никто не понял. Разговор шел по-русски.

– Инга, – спрашивала соседка, – а ты не сердишься? Наш Петруша, он все разворошил. Тебе лучше не стало. Я же понимаю. Хочешь, не хочешь, а…

– Сержусь? Разве только, на судьбу. Адвокаты попались хорошие. Они договорились. Степа ж умер! Там все дело было… Лина сначала твердо верила, что это Берг. Его адвокат Хофман… мы встретились. И поговорили. Никто не хотел огласки. Никто не хотел и Лине навредить. И удалось уладить. С малыми потерями.

– Если тебе тяжело…

– Это довольно просто. Совсем скрыть было невозможно. Теперь Лина знает, что это дед. Но… Произошел такой разговор. Вот слушай. Адвокат – Чингиз был не ангел. Она – я это понимаю.

Он – ваш дед – суровый, бескомпромиссный человек. Она – я согласна.

Он – Чингиз вас по-своему любил, как никого никогда в жизни. Она –я в это верю!

Он – но ангелом он и от этого не стал! Она – возможно. Я этого не знаю.

Адвокат – да вам и не нужно знать. Это ничего не изменит! Она – я тоже так считаю.

Адвокат – ваш дед, господин Баумгартен за вас обиделся. Он счел, что нельзя допустить этого брака. Он был неизлечимо болен и знал это. Она – теперь и я об этом знаю. А тогда – нет.

Адвокат – он на свой лад выполнил долг перед вами. И он вас очень любил! Она – в моей душе нет гнева. Только большая печаль. У меня ребенок. И я справлюсь. Я постараюсь помнить хорошее о них обоих. Но мне нужно время.

Примерно так, Мария.

– Скажи, а этот пивной праздник? Хотели же родословное дерево чертить. Книжку издать. У Мамедова, мне рассказывали, были большие планы!

– Ой, Мусенька! Оказывается… Никакого предка-то у нас не было. Это просто однофамилец. Дядька Степин, не сильный был грамотей. Звон услышал… и рассказал. А родня поверила! И ну, гордится! А мой Степа – ему особенно в душу запало. И мы все – глупые индюки – не так, чтоб очень громко, но меж собой все же повторяли!

А кто ж узнал?

– Лина! Знаешь, Муся, она всегда на себя надеялась. А как эти… фантики облетели, еще больше. Кстати, она Петю твоего очень уважает! Но тут был нужен другой специалист. Она решила обратиться в архив. Ей все и выяснили… А я тебе так скажу – и пусть! Я за нее… у них с девчушкой будет очень много денег. Но я в ней уверена. Она и дочь – это будут порядочные люди. И я горжусь, что правнучка тоже Инга. Мы теперь ближе стали, она раньше дедова была.

Подружка! И я за тебя горжусь.

Мария Тимофееквна достала зеркальце. Она поправила волосы, подкрасила губки и с удовольствием оглядела свое платье. Напрасно Синица сомневался! Белая нарядная блузка оттеняла его шоколадный цвет. А фартук в мелкую клеточку с расшитым поясом и такой же шейный платок удачно гармонировали с ее глазами – вишенками.

– И платье вы с Ритой выбрали, и ходишь ты со мной всюду, – какая ж ты молодец! Другая бы села и… ай, не слушай!

Смотри, что я тебе принесла! С этими словами тетя Муся вынула из сумки пакетик. Затейливая корзиночка перекочевала из ее рук к Инге, которая обнаружила там шоколадный орех!

Возьми, вот ножичек! В этом орехе может быть ядрышко. И, если повезет…

К вящему удивлению тети Муси лицо Инги осветилось, в глазах загорелся азарт.

– Так пустой или нет… Давай откроем!

Литые половинки открылись. Золотое ядрышко очутилось на ладони Инги.

Примечания

1

Пиво – один из самых сложных в изготовлении алкогольных напитков. Вкратце технология его

производства такова. Сначала изготовляют солод, замачивая и проращивая зерно (обычно ячмень), затем отделяют ростки и сушат готовый продукт. Зачем это делают? При проращивании в зерне возникают ферменты, которые помогут превратить крахмал зерна в сахар, а именно сахар потребляют дрожжи, превращая его в спирт и углекислый газ. Вторая стадия – затирание, когда солод дробят и начинают растворять его (затирать) в воде. Для действия ферментов нужны определённые температуры, поэтому затирание представляет собой довольно сложный процесс (длящийся порядка часа или двух), когда сусло нагревают, помешивая до определённых температурных пауз, выдерживают и поднимают температуру до следующей паузы. После полного осахаривания (когда крахмал превратился в сахара), сусло фильтруют через слой зерновой шелухи (дробины), что тоже может занимать час и более. В финальной стадии полученное сусло варят с хмелем, чтобы придать ему необходимый аромат и чтобы выпали в осадок белки, содержащиеся в зерне. Отфильтровав охмелённое сусло от белков (бруха) и хмелевой дробины, сусло охлаждают и направляют на брожение.

(обратно)

Оглавление

  • *** Примечания ***