Сибирская кровь [Андрей Черепанов] (fb2) читать онлайн

Андрей Черепанов Сибирская кровь

Предисловие с предысторией

Крутая, под идеально прямым углом, излучина Лены, самой мощной реки России, большие острова, величественные с красноватым отливом отвесные скалы. Отсюда до Верхоленска, некогда бывшего острогом и центром обширного уезда, около пяти верст^[1], а в противоположную сторону до крупнейшего пресноводного озера мира Байкал или наискосок направо – до столичного Иркутска – менее трехсот. Вокруг – таежный лес из лиственницы и сосны, богатые охотничьи угодья. Здесь расположена деревня Картухай. Вернее, то, что от нее осталось. Заброшенные земли, заброшенные избы, единственная улица – Совдеповская.

А когда-то это было многолюдное, богатое поселение, стоявшее на обоих берегах реки. Тут жило несколько поколений моих предков по отцовской линии – государевых пашенных крестьян, потомков первых сибирских купцов и казаков. Тогда название деревни произносилось по-иному, мягче, без каркающего слога, и изначально имя это было – Кутурхайская деревня.

Отсюда в конце 1930-х годов мой дед Черепанов Георгий Матвеевич вместе с женой Елизаветой Ивановной, тремя дочками и семьей своего старшего брата Василия перебрались по Лене на север, в Якутию, на берег реки Алдан, наиболее полноводного в России притока. Василий Матвеевич обосновался в поселке Усть-Мая, а мой дед – рядом, в Белькачах. И уже там появился на свет мой отец Владимир Георгиевич Черепанов, ставший руководителем республиканского масштаба, основоположником нашей московской династии.

Почему все они переселились за три тысячи верст от своей малой Родины, кто их предки и как они оказались в Сибири – меня всегда волновало. Однако, как, к сожалению, принято, мы всерьез пытаемся изучать свои фамильные корни, когда уже не остается в живых дедов и даже отцов, которые еще многое и важное помнят. Так и у меня.

Для составления этой книги я наконец-то занялся далеким прошлым, погрузился в него на много месяцев в поиске того, что сбереглось в архивах за последние века. И теперь передаю результаты поиска настоящему и будущему – своим потомкам. Уверен, что немало познавательного для себя в настоящей книге найдут не только носители одной со мною фамилии, но и всех других фамилий, чьи предки жили в Верхоленске и рядом с ним, а еще в Илимске, Иркутске и Якутии, да и в целом каждый интересующийся историей великой Сибири.

В книге рассказывается о том, где хранятся нужные документы, на что в их изучении надо обращать особое внимание, о порядке, очередности и логике действий, о том, в каких формах удобно отображать найденные сведения, как удивительно много можно узнать о далеком прошлом своей родни. Наверняка такой рассказ непрофессионального, но уже ставшего опытным исследователя архивов будет полезен тем, кому еще предстоит приступить к изучению фамильных историй, составлению родословных собственными силами. К достойному и, между прочим, очень увлекательному занятию.

Первая архивная справка

Я загорелся историей верхнеленских^[2] Черепановых через четыре года после смерти своего отца, в конце 2015 года, когда от его сестры, моей тети Риммы Георгиевны Михеевой, получил разительную весть. Ту, что у нашего родственника Владимира Васильевича Топоркова, уроженца Усть-Маи и бывшего главы района, есть официальный документ о нескольких поколениях Черепановых. И это была полученная по его просьбе еще в июне 2012 года подробная справка Государственного архива Иркутской области (ГАИО) с копиями страниц церковных метрических книг.

Тогда, в 2012 году, мой троюродный брат Владимир Топорков знал и сообщил сотрудникам архива лишь то, что его мама Лариса Васильевна и дед Василий Матвеевич Черепанов происходили из Качугского района Иркутской области. При таких вводных единственным эффективным приемом исследования фамильной линии стало изучение архивных документов сначала «в глубину», от XX века в прошлое, к середине XIX века и, насколько получится, дальше, а на последующем этапе – набор как можно больше подробностей о родственниках уже в обратном временном направлении, из прошлого к настоящему. Именно так и поступили сотрудники архива. После того, как они нашли запись о Василии Матвеевиче и его братьях в разделе крестьян Куртухайской деревни^[3] исповедной росписи Верхоленского Воскресенского собора за 1916 год, наша родословная составлялась по метрическим книгам этого собора (прежде – церкви).

Из архивной справки я узнал, что отцом моего деда Георгия Матвеева^[4], то есть моим прадедом, был Матвей Даниилов Черепанов. Он рожден по старому стилю 13 ноября 1867 года^[5] и вступил 23 октября 1911 года в свой второй брак со вдовой Анной Николаевой Шелковниковой после смерти первой жены Любови Адриановой. Мои дважды прадед и прабабушка по линии Черепановых – это Даниил Васильев и Евдокия Васильева, трижды прадед – Василий Николаев, трижды прабабушка – Анисия Андреева (по всем ним в справке были указаны даты смерти и возраст на эти даты). И, наконец, предположительно мой теперь уже четырежды прадед – Николай Черепанов, около 1789 года рождения.

В справке давались и другие метрические данные из 1866–1919 годов о Черепановых, включая даты рождений братьев и сестер моего деда, о которых я прежде не слышал, их бракосочетаниях и рожденных у них детях. Были в ней и не интересные мне имена вершивших таинства крещений и венчаний священников, но, к сожалению, отсутствовала важнейшая информация. Ничего не говорилось о венчании Матвея Данииловича с моей прабабушкой, ее девичьей фамилии^[6], о рождениях и венчаниях его родителей и дедов. Оставались неизвестными имя его прабабушки и отчество прадедушки Николая, да и не было убежденности, что именно Николай – представитель предыдущего поколения фамильной линии «моих» Черепановых. В справке не приводились какие-либо сведения о Куртухайской деревне, о том, жили ли в ней семьи других Черепановых, а если жили, то были ли друг другу близкими родственниками. Да и такая задача перед сотрудниками архива вообще не стояла.

Это и сподвигло меня на проведение собственного исследования родословной. После предварительной подготовки^[7] я начал его 16 мая 2016 года в Иркутске, где оказался впервые в своей жизни, с изучения хранящихся в областном архиве дел – исповедных росписей и метрических книг. А в выходные, 21–22 мая 2016 года, опять-таки впервые съездил в Верхоленск и там по счастливой случайности познакомился еще с одним моим троюродным братом – Николаем Васильевичем Черепановым, внуком Матвея Матвеевича, среднего сына моего прадеда. И он многое рассказал о Картухае, в котором родился, показал на месте, где стояли дома наших предков.

Затем около двух лет я отдал чуть ли не ежедневным поискам сведений из многих сотен архивных дел, подробному знакомству с историей Сибири и сибирских фамилий, обобщению, систематизации материалов. Сам придумал и заполнил удобные формы представления сведений о фамильных линиях, описал события. Но о потраченном времени ничуть не жалею, оно того стоит.

Глава 1 Об исповедных росписях и метрических книгах

Еще 26 декабря 1697 года в целях выявления раскольников, которые на Руси того времени считались чем-то вроде «пятой колонны», Московский патриарх Адриан издал «Инструкцию старостам поповским или благочинным надзирателям» по составлению исповедных росписей из трех списков: прихожан, что ходили на исповеди, прихожан, что не ходили, и раскольников. Однако тогда эта инициатива не воплотилась сколь-либо широко в жизнь¹.

Следующей такой попыткой стал указ российского царя Петра I от 8 февраля 1716 года «О хождении на исповедь повсегодно, о штрафе за неисполнение сего правила, и о положении на раскольников двойного оклада». Уже из самого названия документа видно, что правитель принуждал своих подданных посещать религиозные учреждения и участвовать в священных таинствах. Для тех, кто не был на исповеди, устанавливались штрафы, а раскольники облагались двойным основным налогом (тяглом). Указ предписывал священнослужителям подавать светским властям именные списки тех, кто не исповедовался, по неуважительной причине уклонялся от следования православным обрядам. Но и это распоряжение в первые годы его издания исполнялось из рук вон плохо. И тогда власти рьяно взялись за дело. 7 марта 1722 года был издан указ Синода^[8], который обязывал всех прихожан «быть на исповеди и причастии, начиная с семи лет, у своего священника».

Очередной синодский указ от 17 мая 1722 года вменял священнику обязанность государственной важности – сообщать властям о готовящейся измене, о которой он узнал на исповеди: «…если кто на исповеди объявит еще несделанное, но к делу намеренное от него воровство^[9], наипаче же измену, или бунт на государя, или на государство, или злое умышление на честь или здравие государево и на фамилию его величества…».

Совместный же указ Сената^[10] и Синода от 16 июля 1722 г. окончательно закрепил ведение «записных исповедавшимся книг»: «…учинить именныя прохожанам своим всякого звания мужеска и женска пола людям книги, в которых как православных, так и раскольников означить по домам изъяснительно, и под написанием всякого дома оставлять праздное место на ходящее впредь быть прибылым в тот дом, также убылым объявление: в котором туда прибудет и кто куда отбудет…». Тем же, кто находился в отлучке, указ жестко предписывал исповедоваться у «знатных и неподозрительных священников» и брать у них «заручные письма», которые по возвращении следовало отдавать своему священнику.

Через пятнадцать лет, в изданном уже при императрице Анне Иоанновне указе Синода от 16 апреля 1737 года, вновь говорилось об обязательности исповедей: «…все Ея Императорского Величества верные подданные исповедания Святыя православно восточныя церкви, всякаго чина мужеска и женска пола люди, от семилетне-возрастных и до самых престарелых, во дни Святыя четыредесятницы^[11] у отцов своих Духовных исповедывались и приобщались Святых Таин повсягодно, без всякого, от такового душеспасительного долга избежения, лености же и небрежения своего. Буде же кто за какою-либо крайне богословною виною в Святую четыредесятницу онаго не исполнит, то таковым тое исповедь чинит в последующие тому два поста, в Петров или Успенский неотменно и потому же Святых Таин приобщаться».

Этим же указом введен единый порядок составления исповедных росписей. Они представляли собой список прихожан по населенным пунктам и сословиям с нумерацией в первом слева столбце по домам (семейным дворам), в двух последующих – по прихожанам отдельно мужского и женского пола. Здесь содержалась информация о родственных связях: глава семьи, его жена, сыновья, жены и дети сыновей, незамужние дочери и т. д. (за исключением иногда младенцев до одного года), их возрасте, участии в отчетном году в таинстве исповеди и причастия. Если такого участия не было, то называлась причина «проступка» – нахождение в отлучке, малолетство и прочее. Имена же жителей, что не имели таких уважительных причин, включались в направляемый церковному начальству «Рапорт об уклонившихся от единоверия в раскол».

Исповедные росписи подготавливались после Пасхи по ежедневным исповедным ведомостям, где в текущем режиме записывали всех пришедших в церковь для совершения священных таинств. Являлись же на них чаще всего целыми семьями, домами, что существенно облегчало определение полного семейного состава в конкретном году.

Такой порядок составления исповедных росписей просуществовал почти неизменным до прекращения в 1917 году их обязательного ведения. Но в первый период советской власти появился близкий аналог – похозяйственные книги. В них также указывались жители каждого дома, их родство и годы рождения. Только цели стали иными, в частности контроль за полнотой вступления семейств в колхозы.

Было несложным понять практический принцип, классический код составления исповедных росписей. Он таков: изначально любую вновь прибывшую в церковный приход семью священнослужители включали в очередную годовую роспись, начиная с главы дома, ниже указывали его жену. Если же глава дома умирал, то список начинали с его вдовы. Однако в случаях, когда вдова повторно выходила замуж, а затем опять становилась вдовой и жила в доме своего сына от первого брака, ее обычно указывали ниже всех. Далее перечисляли детей в порядке убывания их возраста. Часто перечень всех сыновей выносили выше всех дочерей. Перед холостыми детьми обычно шло одно из уточнений: «их дети», «его дети», «его дети от первого брака», «ее дети». Но если сын уже имел собственную семью и жил в родительском доме, его могли перечислять вместе с женой и детьми после более молодых неженатых и незамужних детей главы общего семейства, и ссылки на то, что он сын, не было. Мол, и так понятно, что когда в доме живут несколько семей и не уточняются их какие-то особые родственные связи, то это – семьи родителей и сыновей. Если же в доме проживал кто-то еще из мужчин или женщин, скажем, брат, сестра, племянник, зять главы семейства или его воспитанница, такое обычно оговаривалось. Конечно, росписи содержат и исключения из правил. Но они довольно редки^[12].

Когда один из сыновей женился и селился отдельно, то в исповедной росписи наступившего года весь перечень членов его семьи исключался из родительского дома и размещался сразу же после него, ведь появлялся новый семейный двор. И так всегда было проще составителям, так как это надежно защищало от ошибок. Когда женился и селился в своем доме следующий сын, список его семьи размещался также сразу после родительского, и, значит, он вклинивался между родительской семьей и семьей ранее женившегося, то есть обычно старшего брата. В результате опять же формировался общий перечень большого семейства, но уже в порядке не убывания, а повышения возраста сыновей. Когда умирали и глава семьи, и его вдова, то сын, что жил перед тем с ними, – а это обычно самый младший сын, – оказывался в росписи со своей семьей выше семейств своих братьев.

В последующем аналогичный порядок применялся уже по каждому семейному дому сына, внука и т. д. В конце концов получалось фамильное древо, сформированное по сыновьим ветвям. Но их ветви произрастали не по единой горизонтали, а укладывались друг за другом вертикально и постепенно, по мере появления новых поколений, растягивались. Так, списки семей во главе с родными братьями со временем отодвигались друг от друга, ведь между ними вклинивалось все больше и больше потомков каждого младшего брата.

Отчества прихожан в росписях приводились не всегда, что сегодня существенно усложняет исследования. Но, по общему правилу, если в таких росписях после главы какого-либо дома вы видите главу другого дома с той же фамилией и значительно меньшего возраста, а за ним – чуть большего возраста, то это, скорее всего, означает, что первый из них отец, а двое следующих за ним – его сыновья. Если же у третьего по очереди возраст больше, чем у второго, и еще больше, чем у первого, то они наверняка – братья.

Сумятицу в эту стройную систему вносило нарушение между братьями возрастной очередности выезда из родительского дома. Скажем, если старший сын женился позже младшего или если родители до своей смерти жили в одном доме со старшим сыном, то его семья вместе со всеми последующими поколениями оказывалась в исповедных росписях не ниже, а выше семей младших братьев.

Традиционный принцип мог нарушаться также, к примеру, при переписи семейных дворов в порядке их фактического размещения в населенном пункте или при смене прихожанами своих сословий. А уж совсем многое изменилось к началу XX века, когда росписи стали составлять еще и в алфавитной очередности фамилий и имен глав семейств.

Важно знать, что исповедные росписи не особо отличались точностями в указании возраста прихожан, ошибки в пару-тройку лет оказывались в них обыденным делом. Похоже, что этот возраст определялся священниками «на глазок», ведь он не был принципиально важным для искомых целей. Специалисты утверждают также, что содержание, достоверность, полнота описания в исповедных росписях различались и зависели от нескольких причин – года написания, местности, в которой находился приход, прилежания переписчика, наличия в приходе своего священника или священника входящего. Обычно текст росписи переписывался с прошлогоднего документа с внесением в него изменений за прошедший период, с исправлением или без исправления старых ошибок и созданием новых. В некоторых случаях порядок описания и тексты двух смежных по годам росписей мало схожи между собой, что может свидетельствовать о проведенной в конкретном приходе церковной переписи.

Один – оригинальный – экземпляр составленных исповедных росписей оставался в церкви, а второй – аккуратно переписанный – направлялся ежегодно, обычно до октября текущего года, на хранение в архив соответствующей консистории^[13].

Что же касается метрических книг, то в дореволюционной России, как и во многих других странах, именно за религиозными учреждениями была закреплена функция их составления, то есть ведение официальных записей актов гражданского состояния о рождениях, бракосочетаниях и смертях. При этом метрические записи по православным россиянам вели православные церкви, по последователям других распространенных конфессий – их религиозные учреждения. Согласно законодательным актам, такая работа началась в отношении российских лютеран, католиков, мусульман и иудеев соответственно с 1764, 1826, 1828 и 1835 годов^[14]. А с 1879 года по баптистам и с 1905 года по старообрядцам и сектантам метрические записи производились в органах полиции.

В Русской православной церкви самые древние свидетельства о ведении метрических книг восходят к митрополиту Киевскому, Галицкому и всея Руси Петру Могиле. Именно он в 1646 году созвал «Метрополитанский собор», принявший решение о ведении священниками этих книг. Однако со скорой смертью митрополита такая практика тут же завершилась.

Следующая попытка установления правил ведения записей о крещениях, венчаниях и отпеваниях состоялась через два десятилетия на Московском церковном соборе 1666–1667 годов, а первым актом светской власти о метрических книгах стал указ Петра I от 14 апреля 1702 года «О подаче в патриарший Духовный приказ приходским священникам недельных ведомостей о родившихся и умерших». Он содержал требование служителям московских церквей доставлять ведомости, «что у кого в приходе родится младенцев и крещено будет, так же и мужеска и женска полу всяких чинов людей, всякаго возраста умерших у приходских церквей погребено». Предполагается, что такие ведомости могли составляться на основе уже имеющихся метрических книг, и самые ранние из сохранившихся в архивах метрик православных церквей содержатся в книге крещений и погребений Донского монастыря за 1703–1708 годы.

А вот повсеместное ведение метрических книг началось с 1722 года после издания «Прибавлений к Духовному регламенту»: «Должны же отселе священницы иметь всяк у себя книги, которыя обычне нарицаются метрики, то есть книги записныя, в которых записывают прихода своего младенцев рождение и крещение, со означением года и дня, и с именованием родителей и восприемников. Також и которые младенцы, не получившие крещения, померли, с приписанием вины, коей ради младенец лишен Святаго крещения. Да в тех же книгах записывать своего прихода лица, браком сочетаемыя. Також и умирающие приписанием по Христианской должности в покаянии преставилися и погребаемые; и аще кто не погребен, именно написать вину, чего ради не получил христианского погребения с указанием года и дня. А повсегодно объявлять такие книги в Приказ Архиерейский».

Синод своим указом от 20 февраля 1724 года установил требование «ведать о количестве всего российского государства людей, рождающихся и в брачное супружество совокупляющихся и умирающих», и ввел графические формы метрических книг. Они составлялась на каждый год в трех частях, поэтому церковные метрические книги еще назывались троечастными:

– о рожденных, куда заносились записи в дни крещений детей с указанием этих дат (впоследствии к ним добавились даты рождений)^[15], присвоенных светских именах, об именах и фамилиях отцов (впоследствии^[16] – еще и отчествах отцов, именах и отчествах матерей) и восприемников^[17]. При рождении ребенка вне брака обычно указывалось, что он незаконнорожденный от такой-то «девки» (иногда поначалу и она не упоминалась), его отец не назывался, фамилия давалась по матери, а отчество – по имени восприемника или усыновителя;

– о бракосочетавшихся, где отражались даты венчания с указанием имен и фамилий (позже – еще и отчеств) женихов, имен и фамилий отцов невест, собственных имен невест (c конца XIX века стали указывать не отцов, а отчества невест), впоследствии – возраста каждого из вступающих в брак, имен и фамилий поручителей^[18];

– об умерших с указанием имен и фамилий (впоследствии к ним добавились также отчества) их отцов, а в случаях, когда умирала жена, – их мужей. Если же умирали сами главы семейств или вдовы, то приводились их имена и фамилии (впоследствии – также отчества)^[19].

Позже стали указывать число лет (месяцев, недель или дней) каждого умершего, а затем – и причину смерти. Впрочем, чаще всего сведения о возрасте давались их родственниками и не проверялись. Они же сообщали, чем страдали умершие перед смертью, и священники в меру своей осведомленности о болезнях записывали их в метриках. Сплошь и рядом в столбце «причина смерти» вместо нее назывались симптомы – горячка, понос, кашель, либо писалось: младенческая, а по старикам – натуральная, дряхлость или старость.

Все метрические записи приводились еще и со ссылками на сословие и, со временем все чаще, на конкретный населенный пункт, где жили прихожане^[20].

Надо заметить, что регистрация в метрических книгах велась церковнослужителями со слов прихожан, и родители или восприемники при крещении, а жених или поручители при бракосочетании могли ознакомиться с внесенной записью и подтвердить ее верность в соответствующей графе. Полнота и формальная правильность заполнения метрик контролировались благочинными, проверяющими текущую документацию подведомственных церквей каждые полгода. Во избежание подлогов, ошибок, упущений ответственность за каждую запись возлагалась на весь церковный причт^[21].

Записи в составленных по итогам каждого года метрических книгах нумеровались отдельно по своим частям (впоследствии внутри частей о рожденных и умерших – раздельно по мужчинам и женщинам), подписывались священнослужителями, прошивались и скреплялись печатями. Подлинная версия хранилась в церкви, а ее переписанный дубликат^[22], заверенный руководителем церковного причта, перенаправлялся в архив консистории. Мне встречались и метрические книги даже в трех аналогичных экземплярах, а иногда находились экземпляры таких книг, подписанных священником, но заверенных старостой местной мирской избы, и зачастую они оказывались далеко не полными^[23].

После принятия 16 сентября 1918 года Всероссийским центральным исполнительным комитетом «Кодекса законов об актах гражданского состояния, брачном, семейном и опекунском праве», но не везде и не сразу, ведение официальных метрических записей перешло к государственным светским учреждениям – подотделам ЗАГС местных органов исполнительной власти.

Так что именно сохранившиеся в государственных архивах исповедные росписи и церковные метрические книги, а в первые годы советской власти – похозяйственные книги и во многом аналогичные им списки или ведомости с перечнями жителей домов при локальных и всероссийских переписях населения – это те документы, что, без сомнения, являются самым ценным, а зачастую, и уникальным источником информации о составе семей, определения родственных связей, годов рождения, получения достоверных данных о том, что и когда в дореволюционные и в первые послереволюционные годы происходило с нашими родственниками.

Сохранившиеся исповедные росписи, церковные метрические и похозяйственные книги, материалы переписей находятся обычно в фондах государственных архивов соответствующих областей (похозяйственные книги хранятся также в архивах местных органов власти). Их там можно найти по названиям фондов. В каких – рассказ отдельный. Внутри же фондов книги соответствующих лет надо искать по описям^[24], которые выдаются для ознакомления и обычно публикуются на официальных интернет-страницах архивов.

На основании бюллетеня Центрархива РСФСР от 25 мая 1927 года все исповедные росписи «моложе» 1865 года подлежали уничтожению, как не имеющие исторической ценности. К счастью, это положение в полной мере реализовано не было, и, например, в Государственном архиве Иркутской области сохранились якобы «не имеющие исторической ценности» исповедные росписи всех верхнеленских церквей за 1872 год, Качугской Вознесенской церкви за 1915 год, Верхоленского Воскресенского собора за 1916 год, без которых задача составления родословных оказалась бы трудноразрешимой.

Поручения же об уничтожении метрических книг вообще не было^[25], и большинство из них по верхнеленским церквям сегодня доступно для изучения.

Фонд духовной консистории

Исповедные росписи и метрические книги, которые требуются для составления родословных иркутских корней, хранятся в Государственном архиве Иркутской области в делах фонда № 50 «Иркутская духовная консистория Священного Синода» и охватывают период с 1737 по 1937 год^[26]. Такие архивные документы есть также в отдельных фондах некоторых церквей^[27]. Насколько я сумел выяснить, аналогичная система хранения церковных документов реализуется и в государственных архивах других субъектов Российской Федерации.

Интересна хроника создания и жизни Иркутской епархии⁴, которая этой консисторией управляла. Она берет свое начало с декабря 1706 года, когда в составе Тобольской епархии, чьи архиереи вели тогда религиозные дела всей Восточной Сибири, было открыто особое викариатство^[28]. Возглавил его, получив в свое ведение сорок с небольшим церквей, епископ Иркутский и Нерчинский Варлаам Коссовский, прежде бывший наместником киевского Пустынно-Николаевского монастыря и архимандритом сибирским. Самостоятельная же Иркутская епархия учреждена в январе 1727 года указом императрицы Екатерины I уже при епископе Иннокентии (Иване Кульчицком), происходящем из дворян Черниговской губернии и позднее прославленном церковью в лике святых.

Новая епархия много раз меняла свои границы. Изначально под ее духовное руководство был передан почти весь обширнейший регион Сибири от Енисея до Тихого океана^[29], а в 1796 году – еще и Аляска с Алеутскими островами. После того как в 1824 году Иркутская епархия поглотила уже и всю Енисейскую губернию, подотчетная ей территория по площади достигла около половины всей Российской империи. Но она стала уменьшаться через десятилетие, когда перешли под ведение Томской епархии енисейские приходы, затем, в 1840 и 1852 годах, выделились Камчатка, Охотск, Курилы, российско-американские владения и Якутия, а в 1894 году – Забайкалье. И с 12 марта 1894 г. до фактического упразднения в 1930-х годах епархия именовалась Иркутской и Верхоленской.

Общее же число церквей под ее управлением достигло в 1914 году двухсот двадцати трех, и именно они составили костяк того наследства, что попало в архивный фонд № 50. Есть там также следы былого административного величия – метрические книги некоторых церковных учреждений Енисейской епархии.

Исповедные росписи и метрические книги церквей, находившихся на территории Иркутской губернии, разбросаны по десяти из двенадцати описей к фонду № 50^[30]. И, хотя внутри них они приведены в основном в четком хронологическом порядке, именно на этом этапе возникает для исследователей родословных первая непростая задача – выбрать среди пятнадцати тысяч разнообразных по темам архивных дел исповедные росписи и метрические книги исключительно «своих» церквей. Задача усложняется еще и тем, что в описях зачастую по одним и тем же годам есть несколько метрических книг без конкретного перечня церквей, и приходится заказывать их последовательно, пока не найдется нужная. Вдобавок к тому, в аннотациях дел содержится немало ошибок, и под названиями одних церквей скрываются совсем другие.

Я убежден, что спасение – в тотальном цифровании (сканировании) исповедных росписей и метрических книг, систематизации и размещении их в электронном виде блоками по названиям церквей. И, к чести сотрудников Государственного архива Иркутской области, они поддерживают такую инициативу, с лета 2016 года активно ее реализуют. И особенно важна эта работа в отношении дел, находящихся в россыпи (когда листы не прошиты и не пронумерованы) или зараженных грибком, ведь, по действующим правилам, получать их для изучения вообще нельзя, и такая возможность появляется лишь после оцифровки^[31].

Однако, несмотря на все усилия тех же сотрудников, одна проблема останется навсегда нерешенной: к сожалению, не все архивные документы сохранились до наших дней, и имеются солидные бреши как по годам составления метрик, так и в целостности метрических книг. Поэтому наверняка многие исследователи позавидуют белой завистью, когда узнают, что мне удалось обнаружить более девяноста процентов полностью или почти полностью сохранившихся метрических книг Верхоленского Воскресенского собора (церкви) за период 1773–1920 годов. А ведь зачастую архивы не содержат и половины документов по изучаемым церквям.

В Государственном архиве Иркутской области есть и похозяйственные книги, и материалы советских переписей. Они – в послереволюционных фондах, в делах соответствующих городских и сельских советов депутатов трудящихся и их исполнительных комитетов, а также статистических комитетов. Номера таких фондов можно легко найти по официальному сайту архива. Там же размещены и все описи к фонду № 50.

Глава 2 Семь верхнеленских церквей

Еще в начале исследования мне стало понятным, что в тот период, за который сохранились архивы, все мои верхоленские предки Черепановы были прихожанами одной единственной церкви – Верхоленской Воскресенской, впоследствии преобразованной в собор. Поэтому для отображения непосредственно моей фамильной ветви в виде родословного древа были вполне достаточны только ее исповедные росписи и метрики. И именно это церковное учреждение в моем исследовании занимает главенствующую роль как приходская церковь столичного острога, затем – города и как содержащее основной массив информации.

Однако в ходе своей работы я многократно усложнил поставленную перед собой задачу, чтобы так же многократно упростить ее для каждого из своих последователей. Эта задача – составление полного перечня метрических записей верхнеленских церквей о Черепановых, всех, что найдены за XVIIIXX века, а также оформление их общего родословного древа, произрастающего с древности. Для чего мне и понадобилось изучение архивов еще шести церквей Верхоленского уезда Иркутской губернии. Причем, как выяснилось, их роль сразу после XVIII века в сохранении сведений о жизни Черепановых была очень высока. Четыре из них, как и Верхоленская Воскресенская церковь, о которой я расскажу позднее, известны еще с XVII века – первого десятилетия XVIII века.

Ближайшая к Верхоленску – Николаевская церковь (с 1806 года – Вознесенская, или Церковь вознесения Господня), вероятно, построенная в начале XVIII века, а перестроенная в 1784 году «тщением приходских людей»⁵, находилась в Качуге^[32]. В 1925 году решением Иркутского губисполкома она была объявлена памятником архитектуры и вскоре после того снесена со ссылкой на отсутствие средств для реставрации. Сам же Качуг был основан в 1686 году казаками в трех десятках верст юго-восточнее Верхоленска, вверх по течению реки Лены. И уже через него пролегали пути к другим церквям, причем как по воде, так и посуху.

Если пока не брать во внимание Верхоленскую Воскресенскую церковь, то самая древняя из верхнеленских церквей – Введенская (Церковь введения во Храм Пресвятой Богородицы) в Манзурке, что основана русскими поселенцами в 1648 году на одноименной реке^[33] – левом притоке Лены – примерно в шестидесяти верстах к югу от будущего Качуга. Находясь на Якутском тракте почти на сотню верст ближе к Иркутску, чем Верхоленск, в XVIII веке Манзурка была крупным волостным^[34] центром Верхоленского уезда. Деревянная Введенская церковь перестраивалась дважды – в 1765 и 1824 годах (освящена через десять лет) – и «дожила» до 1930 года, когда ее закрыли за неуплату налогов и устроили в ней зернохранилище.

Следующая по старшинству – Покровская церковь (Церковь покрова Пресвятой Богородицы) в Бирюльке, на чью пашню в 1668 году были расселены шесть семей ссыльных смоленских стрельцов^[35] и служащих Вознесенского девичьего монастыря, а также девяти семей вольных крестьян (ссыльные поселились на территории будущего поселения Бирюльки, шестеро вольных крестьян – в будущей Анге, еще трое – в будущей деревне Юшиной)⁷.

Бирюлька расположена в тридцати верстах к юго-востоку от Качуга на самой реке Лене при впадении в нее реки по имени Бирюлька^[36]. Покровская церковь, построенная еще до 1689 года и сгоревшая, вновь «построена в 1790 году тщением прихожан», обшита в 1860 и 1867 годах тесом⁸ и сохранилась до 1930-х годов. Рядом с ней в 1812 году соорудили еще и каменную церковь под тем же названием, но она стала разрушаться из-за некачественного исполнения и, по специальному указу Иркутской духовной консистории 1860 года, была разобрана, возведенная же на ее месте деревянная церковь в 1883 году сгорела (согласно же клиринговой ведомости 1843 года, каменная церковь была построена без иконостаса в десяти саженях перед деревянной в 1812 году, «по непрочности содержания в 1839 году определена к ломке, по нерадению о сем прихожан и по нерадению самих сельских начальников остается по сие время нераскладною и грозит падением»⁹). Следующее здание церкви, освященное в 1910 году, а в 1932 году закрытое и перенесенное по решению Качугского райисполкома 1937 года в село Ангу для организации в нем клуба, также вскоре было уничтожено огнем.

И, наконец, – Ильинская церковь (Церковь пророка Илии), построенная на пожалованных в 1682 году «на пропитание Киренского монастыря» пахотных и сенокосных землях у реки Анги^[37], в Ангинской заимке, что примерно в двадцати верстах на восток от Качуга. Первое упоминание о ней датировано 1706 годом. Клиринговые ведомости 1843 и 1867 годов сообщают также, что, то ли «тщением крестьян Воробьева и Софонова», то ли «усердием жителей Верхоленскаго округа, Карамского селения крестьян Ольхоновых»¹⁰, здесь была в 1803 году возведена и в 1804 году освящена каменная Ильинская церковь^[38]. Постановлением Восточно-Сибирского краевого исполнительного комитета 1933 года ее разобрали для строительства ремонтных мастерских.

Остальные две церкви моего исследования относительно молоды и основывались они с главной целью – разделить разросшиеся приходы старых церквей и тем самым понизить их загрузку. Одна из них – построенная в 1860 году «тщением крестьян Верхоленскаго округа, села Белоусовского Николаем и Васильем Яковлевых Белоусовых» и освященная в том же году теплая деревянная Иннокентиевская церковь¹¹ (Церковь святого Иннокентия, епископа Иркутского) в Белоусово, что в десяти верстах на юго-запад от Верхоленска, на реке Куленге^[39]. К ней с 1 июня 1861 года отошло ведение метрических книг по православным жителям куленгских поселений на всем протяжении от Толмачево до Житово, прежде входивших в приход Верхоленской Воскресенской церкви^[40]. Вторая – освященная в 1897 году Казанская церковь (церковь Казанской иконы Божией Матери) в Бутаково, что в десяти верстах на север от Анги, на реке Малая Анга¹³. Она стала с 20-х чисел мая 1899 года вести метрические книги по православным жителям нескольких поселений, ранее относившихся к Ангинской Ильинской церкви, крупнейшие из которых – Бутаково и Костромитино.

Надо сказать еще и о Седовской Богородице-Казанской церкви, к которой перешла роль ведения метрических записей по части манзурского прихода – главным образом Карлукского, Копыловского, Самодуровского и Седовского селений, расположенных от Манзурки выше по течению реки. И, как я установил, такой переход состоялся в 1886 году, ведь в предыдущий период метрические книги Манзурской Введенской церкви были полны записями о прихожанах из вышеназванных поселений, а с 1886 года таковых в ней почти не стало, и общее число ее записей упало чуть ли не в два раза.

Седовская Богородице-Казанская церковь располагалась довольно далеко от Верхоленска, и, изучив ее сохранившиеся метрические книги¹⁴ (в них содержатся записи о рождениях еще с 1866 года, но те записи вплоть до 1885 года – почти полная компиляция метрик Манзурской Введенской церкви^[41]), я не нашел в них упоминаний о Черепановых.

Их архивы

Хотя до нашего времени не выжила ни одна из «моих» верхнеленских церквей, кроме Верхоленского Воскресенского собора, в Государственном архиве Иркутской области хранится множество дел с метрическими книгами этих церквей, есть и несколько составленных ими исповедных росписей. О них я рассказываю в приложенной к настоящей книге справке с уверенностью, что приведенные в ней подробности, включая распределение православных прихожан по сословиям, будут интересны исследователям.

Здесь же сообщу лишь о том, что старейшая из обнаруженных мною в архиве исповедных росписей верхнеленских церквей – это «Ведомость, учиненная в Иркутскую духовную консисторию ведомства Иркутского уезда Качинской слободы Вознесенской церкви за 1825 год». Она хранится в деле № 3183 описи 1 к фонду № 50. А росписи сразу всех действовавших тогда верхнеленских церквей имеются за 1843 и 1872 годы, и они подшиты в два объемных дела за № 3948 и 5234 той же описи^[42]. Есть в ней и дело № 5161 с исповедными росписями Качугской Вознесенской церкви за 1870–1877 годы, а в деле № 975 описи 3 содержится ее роспись 1842 года.

Из них видно (при исправлении найденных мною ошибок нумерации), что в середине 1843 года в поселениях, подведомственных верхоленской, ангинской, бирюльской, качинской и манзурской церквям, всего было 11916 православных прихожан, и подавляющее большинство из них – 10177 – крестьяне. А к середине 1872 года общее число прихожан из тех же поселений достигло 17523 человек, включая 13374 крестьян (без учета крестьянствующих оседлых инородцев)^[43]. Существенный рост за те двадцать девять лет произошел по всем церквям, кроме Верхоленской Воскресенской. Но это «кроме» объясняется вышеуказанной передачей в 1861 году части прихода того религиозного учреждения Белоусовской Иннокентиевской церкви. При этом их общий приход также вырос.

А самые «молодые» сохранившиеся исповедные росписи – за 1915 и 1916 годы – принадлежат Качугской Вознесенской церкви и Верхоленскому Воскресенскому собору. Они формируют соответственно дело № 9507 из описи 1 и дело № 492 из описи 7 к фонду № 50. К сожалению, других исповедных росписей «моих» церквей я в архиве за XX век не обнаружил.

Что же касается метрических книг, то их по всем семи церквям оказалось на хранении в Государственном архиве Иркутской области в цельном и фрагментарном видах в отдельных делах свыше тысячи, и для оформления общего фамильного древа верхнеленских Черепановых исключительно важным было найти метрики за каждый год, не пропустить ни одной из них.

Вроде, нет особой сложности – читай названия дел по описям к фонду № 50, заказывай и изучай требуемые. И это, действительно, верно в большинстве случаев. Но, как я уже отметил, зачастую по одним и тем же годам имеется по нескольку дел с аналогичными названиями, чаще всего – «Метрические книги сельских церквей Иркутской епархии», и изначально, еще недостаточно хорошо разбираясь с подчерком переписчиков, я не находил даже имевшиеся в них книги Верхоленской Воскресенской церкви. Заказывал другие книги по тем же годам и, понятно, вновь не находил. Впоследствии приходилось повторять заказы, а ведь по правилам большинства архивов в один день каждому исследователю выдают для изучения ограниченное число дел и к тому же – спустя пару дней после заказа. В некоторых архивах есть даже правило полугодового запрета повторной выдачи дел в те же руки. С оцифрованными документами, конечно, намного проще.

Кроме того, совсем не редко в названии и комплектовании архивных дел скрыты заложенные еще много десятилетий назад ошибки. Скажем, в деле метрических книг за 1787 год оказался лишь первый лист книги за тот год Верхоленской Воскресенской церкви, все же остальные – в деле за 1776 год; книги 1804 года по всем верхнеленским церквям почему-то подшиты в «Метрическую книгу градоиркутской Спасской церкви», а за 1844 год – в «Метрические книги церквей города Иркутска», где как раз-то и нет ни одной метрики городских церквей; несколько листов метрической книги Верхоленской Воскресенской церкви за 1805 «пристроены» к метрикам Спасской церкви Уриковской слободы; часть записей 1853 года подшита в дело за 1801 год. И таких примеров множество. Поэтому я вовсе не исключаю, что еще не каждая из сохранившихся и требуемых для моего исследования метрик обнаружена.

Все же найденные мною метрические записи о Черепановых сведены в три табличных перечня – о родившихся, бракосочетавшихся и умерших. Они составлены по выработанному в ходе моего исследованиясистематизированному и, как представляется, удобному для составления родословных методу. Для заполнения таблиц и последующего достоверного оформления на их основе общего фамильного древа Черепановых пришлось внимательно изучить сплошным порядком записи всех найденных в архиве метрических книг верхнеленских церквей. А таких записей в совокупности оказалось порядка полумиллиона на сотне тысяч страниц. Зато теперь каждому исследователю истории верхнеленских Черепановых предоставлена возможность самостоятельного изучения по таблицам и древу конкретно своих фамильных ответвлений, не прибегая ко всему массиву архивных дел. Приложенный же к настоящей книге список сохранившихся метрических книг церквей Верхоленского уезда Иркутской губернии поможет как желающим проверить верность составленных мною таблиц метрических записей о Черепановых, так и составителям родословных других фамилий.

В дополнение к тому я заполнил систематизированные таблицы метрических записей обо всех прихожанах Верхоленской Воскресенской церкви (а не только о Черепановых) за XVIII век – с 1773 по 1800 годы, самых сложных для прочтения^[44]. Эти таблицы здорово облегчили мой последующий труд и гарантировали отсутствие недосмотров при оформлении ответвлений родословного древа от чисто мужской линии к линиям происхождения жен Черепановых, ставших моими прародительницами^[45]. И, конечно, размещенные в табличном варианте записи – а они заменяют собою более полутора сотен находящихся в иркутском архиве листов метрических книг – помогут исследователям всех верхнеленских фамильных линий. Хорошо, если кто-нибудь продолжит заполнение таблиц метриками вплоть до 1920 года и опубликует их, но это – кропотливая работа на несколько месяцев.

При этом я не стал экономить силы – и советую так же поступать другим – и привел в перечне о рождениях полные данные метрических записей о восприемниках. И такие данные являются важнейшим, зачастую уникальным источником верного составления родословных, ведь они по начало XIX века содержали ссылки на родственные отношения крестных отцов и матерей с отцами новорожденных, если они были самыми близкими родственниками, либо на то, чьей еще матерью, дочерью, женой или вдовой являлась крестная мать.

Кстати, в ходе работы над перечнями я сделал неожиданное для себя открытие. Оказалось, что в те даты до XIX века, которые обычно, по наивности, считаются днями рождений известных россиян, эти россияне были не рождены, а крещены. О самих же датах рождений официальных документов вообще не сохранялось. Как появился такой вывод? Расскажу.

Я обратил внимание на то, что первые четыре раза, когда верхоленские Черепановы давали своим дочерям имя Татьяна, в метриках об их рождениях указывалась исключительно дата 12 января. Так было в 1775, 1785, 1795 и 1807 годах. Добавлением к 12 января тринадцати дней разницы в датах между старым и новым стилем получается 25 января – общеизвестный Татьянин день. Вроде все закономерно: имя православной святой требовалось присваивать в день ее памяти^[46] родившимся девочкам. Но в изученных мною исследовательских работах о родословных утверждается, что в метриках приводились дни рождений младенцев и лишь позднее к ним были добавлены столбцы с датами крещений. И меня сильно удивило, как это женам верхоленских Черепановых удавалось в течение первой половины января с 1773 по 1817 годы не родить ни одной девочки в иной день, а попадать с такими рождениями четко на 12 января и поэтому давать им имя Татьяна.

Конечно, это могло объясняться редким совпадением. Но вот обработка большого массива метрических записей – о рождениях в XVIII веке детей всех верхоленских фамилий – показала часто повторяющиеся и солидные бреши с датированием метрик. К примеру, с 1 по 11 января 1776 года не было ни одной записи Верхоленской Воскресенской церкви о рожденных девочках, а 12 января их сразу три, и все – о тех же Татьянах. Или, скажем, с 22 мая по 12 июня 1788 года тоже нет ни одной записи, а на 13 июня выпадает их целых пять, и все – об Акилинах. То же самое произошло в 1790 году, но «на выходе», опять же 13 июня, оказалось уже шесть Акилин. Аналогичная картина с рожденными мальчиками. В частности, с 4 по 17 февраля 1797 года метрических записей о них вовсе не было, а 21 февраля их три – об Евстафиях. Разумеется, это означает, что в условиях навязанной церковью обязанности называть детей в дни крестин исключительно именами «дежурных» православных святых родители дожидались, когда наступит день «раздачи» желательных им имен, и тогда шли регистрировать новорожденных. Ждать с крещением младенцев приходилось и для того, чтобы избежать присвоения однополым близнецам одинаковых имен. Так, верхоленец Петр Шеметов в 1798 году принес своих дочек-близняшек на крещение с разрывом в день, что позволило назвать их по-разному – Параскевой и Настасией. А Филипп Шелковников ждать не стал и дал своим младенцам одни и те же имена: сыновьям в 1797 году – Никифор, дочерям в 1798 году – Ирина.

Вместе с этим открытием я нашел ответ на интересовавший меня с детства вопрос – почему прежде столь почиталось празднование дней именин и зачастую они воспринимались как дни рождений? Ответ оказался на удивление прост: других-то дат, связанных с рождениями, кроме дней крестин, в стародавние времена в документах даже и не фиксировалось и о них не помнили!

«Мои» церкви стали приводить в своих метрических книгах по две даты – рождения и крещения – с 1806–1807 годов^[47]. Также по две даты – смерти и отпевания (погребения) – появились в них только в первой половине 1838 года.

Глава 3 Раскопанные истоки

В начале моего исследования я вынужденно повторил путь, пройденный специалистами иркутского архива для составления в 2012 году справки о Черепановых.

В поиске семей, в которых были Василий и Георгий Матвеевичи Черепановы, в разделе «Деревни Куртухайской крестьяне и их семейства» исповедной росписи Верхоленского Воскресенского собора Иркутской епархии за 1916 год¹⁵, обнаружились упоминания о четырех Георгиях Черепановых. Один из них носил отчество Илларионов и был возрастом четырех лет; второй – Даниилов – пяти, третий – Петров – пятидесяти семи лет. Четвертый же – Георгий, шестнадцати лет (около 1900 года рождения, как и мой дед), был приведен без отчества, но с пометкой, что он – брат главы дома Василия Матвеева Черепанова, двадцати четырех лет. Здесь же вписана шестилетняя Капитолина, и это имя мне известно по рассказам моей тети Риммы Георгиевны Михеевой как имя сестры моего деда. Других Капитолин в деревне не было. То, что именно этот Георгий – мой дед, никаких сомнений не возникло.

В разделе «Крестьяне Кортухайского селения» более раннего документа – исповедной росписи Верхоленской Воскресенской церкви за 1872 год¹⁶ – надо было искать уже Матвея – моего прадеда. Там приведены только два Матвея Черепанова. Первый из них с отчеством Илларионов в возрасте тридцати одного года, и он вряд ли мог к 1900 году, к тому времени в свои почти шестьдесят лет, стать отцом моего деда и, тем более, к 1910 году, примерно в семьдесят, – отцом его сестры Капитолины. Второй – Матвей, трех лет, указан как сын Данилы Васильева Черепанова, имеющего возраст тридцати пяти лет (около 1837 года рождения), и Евдокии Васильевой, тридцати четырех. Значит, наиболее вероятно, что они и есть мои дважды прадед и прабабушка, а имя моего трижды прадеда – Василий. И, действительно, в последующем метрическими записями подтвердится, что Георгий и Капитолина рождены от Матвея с отчеством Даниилов.

В разделе о крестьянах Кутурхайской деревни самой древней из сохранившихся исповедных росписей Верхоленской Воскресенской церкви – за 1843 год¹⁷ – говорится только о двух Василиях Черепановых. Один – с отчеством Яковлев, восемнадцати лет, – в силу своего возраста не мог иметь сына, рожденного в 1830-х годах, да и такой сын в росписи его семьи должен бы тогда значиться, но не значился. В списке же семьи другого Василия с вполне подходящим для такого рождения возрастом двадцати девяти лет и его жены Анисии перечислен сын Даниил, семи лет. Других Даниилов или Данилов в деревне нет. Понятно, что именно эти Василий и Анисия – мои трижды прадед и прабабушка.

По росписи, вся семья Василия жила в доме во главе с Николаем Черепановым, пятидесяти четырех лет (около 1789 года рождения). Здесь же перечислены вторая жена главы дома Анастасия и четыре ребенка Николая от первого брака – Николай, Анна, Марфа и Елена^[48]. Из позднее же изученных метрических записей о рождении детей от кутурхайского крестьянина Василия Черепанова видно, что его отчество – Николаев. Да и, как я уже отмечал, мое пришедшее с наработанным опытом понимание порядка составления исповедных книг позволило увериться, что проживание в одном доме двух и более семей без уточнения, кем являлись главе этого дома младшие по возрасту члены другой или других семей, предполагало их родство как отцов и сыновей. Неопределенности не осталось: Николай был моим четырежды прадедом.

Такой путь к познанию имен моих предков по мужской линии вплоть до четырежды прадеда, или по шестое поколение передо мной, при счастливом наличии исповедных росписей, занял у меня от силы пару часов. Но вот исследование на большую глубину оказалось принципиально более затрудненным сразу по нескольким объективным причинам.

Во-первых, в Государственном архиве Иркутской области не удалось найти исповедные росписи Верхоленской Воскресенской церкви ранее 1843 года. Не обнаружено ни одной ее метрической книги до 1773 года, а также ряда книг за период с 1773 по 1843 год: их нет за 1779, 1782, 1796, 1799, 1802 и 1808 годы.

В Государственном архиве Иркутской области. Май 2016 г.

Во-вторых, чем древнее метрические записи, тем обычно сложнее их «расшифровка», особенно тем, кто не имеет солидного навыка работы с архивными первоисточниками. Старый текст отличается крайне непривычной для сегодняшнего дня манерой написания. Это и витиеватость, и сокращение слогов, и своеобразное изображение множества букв и буквосочетаний («в», «д», «и», «к», «н», «т», «ю», «кс», «ов»), похожесть ряда из них друг с другом (особенно «е» с «ю» или «и» с «к» и «н») либо, наоборот, непохожесть написания одних и тех же букв даже у одного и того же переписчика в одном и том же слове, и периодический вынос некоторых из них (чаще всего – «з», «л», «н» и «т») над основным текстом.

Для того чтобы каждый мог сам поэкспериментировать, приведу здесь копию страницы метрической книги Верхоленской Воскресенской церкви «о рождающих(ся) младенцах» 1775 года, где сосредоточены, пожалуй, все существенные трудности «зашифрованного» архивного письма. Мало кому удастся быстро, а то и совсем не быстро, понять записи^[49]. Впрочем, когда приходит навык, и ты возвращаешься к архивным документам повторно, удивляешься тому, как прежде можно было не понимать или неверно понимать вполне внятные написания слов.

В-третьих, только после 1809 года, да и то не всегда, в верхнеленских метрических книгах стали ссылаться на конкретный населенный пункт проживания прихожан при записях о бракосочетаниях. В записях же о родившихся и умерших такие ссылки появились как обязательные лишь с 1832 года. Это не позволяет видеть отношения приведенных событий к конкретным поселениям.

В-четвертых, имена и отчества обоих родителей начали приводиться в метриках о рождениях только с 1831 года. До того матери не указывались вообще, а у отцов назывались, за редкими исключениями, лишь имена и фамилии. Записи об умерших до 1831 года, а немного ранее – о повенчанных, также давались без указания отчеств. Это существенно усложняет установление, кто точно был записан отцом рожденного ребенка, кто заключил брак или умер. А, скажем, в 1780-х годах Верхоленская Воскресенская церковь регистрировала рождение детей иногда сразу от трех Иванов и двух Василиев Черепановых в год.

Наверняка именно по этим обстоятельствам специалисты Государственного архива Иркутской области не стали продолжать поиск и выяснять, от кого и когда был рожден Николай Черепанов, и прочерчивать нашу фамильную линию дальше к его предкам. Между тем указанный в исповедной росписи 1843 года возраст Николая, с учетом высокой вероятности ошибки в два-три года, о которой я уже писал, предполагало его рождение в 1786–1792 годах, а метрические книги за тот период сохранены полностью.

Исповедная роспись 1916 года. Фрагмент с семьей Василия Матвеевича Черепанова с братом Георгием (дом 312)

Исповедная роспись 1872 года. Фрагмент с семьей Даниила Васильевича Черепанова (дом 92)

Исповедная роспись 1843 года. Фрагмент с семьей Черепанова Николая и его сына Василия (дом 133)

Метрическая книга Верхоленской Воскресенской церкви 1775 года. Фрагмент о рождениях

Мещанин Иван

При изучении метрик Верхоленской Воскресенской церкви с 1786 по 1792 год, да и в целом по XVIII веку, за который они сохранились, выяснилось, что в них нет ни единого упоминания Кутурхая в каком-либо варианте написания его названия. Но зато вступающие в брак прихожане той церкви числились тогда исключительно жителями Верхоленского острога и венчались они как Верхоленского острога посадские, разночинцы, купцы, мещане и крестьяне. Всего за вышеприведенный семилетний период было зарегистрировано рождение от Черепановых тринадцати сыновей, и троим из них присвоено имя Николай. Так были названы рожденные в 1786 и 1788 годах^[50] сыновья купца Зиновия и мещанина Василия, но оба младенца умерли, не прожив и по полгода. Следующий за ними Николай родился в декабре 1791 года у мещанина Ивана Черепанова.

Очень долгое время, вплоть до 1825 года, в верхоленских метриках не упоминается каких-либо Николаев Черепановых, кроме Николая с отчеством Иванов. И при венчании в 1843 году вторым браком «Кутурхайского селения крестьянина Николая Иванова Черепанова» с тридцатиоднолетней девицей Анастасией, дочерью умершего станционного смотрителя Иванова Алексея^[51], был приведен возраст жениха в пятьдесят два года, что с уникальной точностью подтверждает его рождение именно в 1791 году. Ведь мы понимаем, что бракосочетание – это единственное событие, возраст участников которого назывался его непосредственными участниками. Николай уж наверняка знал, и лучше всех других, сколько ему лет. Поэтому я полностью уверен, что мой четырежды прадед Николай был рожден в 1791 году от Ивана, и мещанин Иван Черепанов – мой пятижды прадед.

Следующей же задачей стало определить происхождение самого Ивана, каковых среди Черепановых того периода в Верхоленском остроге оказалось несколько. И мне повезло разрешить такую задачу с высочайшей долей вероятности.

В метрике о рождении Николая восприемниками младенца были названы Василий и Татьяна как сын и дочь отца новорожденного. Наверняка она – «та самая Татьяна», что приведена в одной из первых сохранившихся метрик Верхоленской Воскресенской церкви о Черепановых: с таким именем в январе 1775 году была рождена дочь «у посацкого Ивана Григорьева Черепанова». Она к концу 1791 года достигла почти семнадцати лет, а из множества изученных метрических записей я видел, что это – тот возраст, когда девушек часто приглашали на крестины восприемницами, вероятно, заодно устраивая им на церковной церемонии что-то вроде общественных смотрин для последующего замужества^[52]. Сведений же о других Татьянах, чьим отцом был какой-либо Иван Черепанов, не обнаружено.

Интересно, что на протяжении последующих с 1775 года четырнадцати лет в метриках о рождении у Черепановых детей ни разу не говорилось об отчестве ни одного из их отцов^[53]. А здесь оно было приведено как будто специально для подсказки, благодаря чему удалось узнать имя теперь уже моего шестижды прадеда – Григория. Кстати, та запись о рождении Татьяны окажет неоценимую помощь, даст ключ к решению другой важной задачи исследования – о выяснении происхождения жены Ивана Григорьевича, моей пятижды прабабушки. Но об этом – позже.

Из метрических записей с упоминанием Григория выяснилось, что, кроме Ивана, у него были сыновья Зиновий и Никифор^[54], дочери Настасия (Анастасия), Анна и Татьяна^[55], а также то, что он умер в 1792 году в возрасте шестидесяти девяти лет (значит, рожден около 1723 года). Но оставалось неизвестным, кем ему приходились перечисленные в метрических книгах последней четверти XVIII века в качестве отцов рожденных младенцев Иван большой, Иван малой^[56], Козьма, Петр с отчеством Иванов^[57] и два Василия (один из которых был родным братом Козьмы и носил отчество Иванов^[58]), а также умерший в 1778 году в возрасте восьмидесяти девяти лет (около 1689 года рождения) «верхоленской мещанин Иван Федоров сын Черепанов». Сохранившиеся же записи из метрических книг за 1789, 1804 и 1811 годы об Иванах, умерших соответственно в возрасте пятидесяти шести, пятидесяти трех и шестидесяти пяти лет, за 1820 год о Василии и Петре, умерших шестидесятитрех- и пятидесятилетними, в прояснении дела особо не помогли.

Я потратил уйму времени на детальное изучение других метрик, главным образом о восприемниках, и исповедной росписи 1843 года, строил долгими вечерами на листе ватмана в съемной иркутской квартире множество схем в попытке определить достоверную версию родственных связей Григория с вышеуказанными персонажами. Однако таких версий, не имеющих явных изъянов, внутренне непротиворечивых и поэтому вполне подходящих, получалось немало. Ведь тот же Иван Федорович Черепанов с примерно одинаковой вероятностью мог быть и отцом, и дядей, и братом, и даже дедом Григория. Да мог статься и просто однофамильцем. А в подобных случаях не одна единственная, а несколько правдоподобных версий – это, значит, почти ничто.

Тогда я понял, что без сказок не обойтись. Ревизских сказок. Так оригинально для сегодняшнего восприятия назывались перечни семей, что составлялись со слов, то есть сказов, или сказок их глав в период переписей жителей Российской империи. Такие переписи организовывались властями в интересах подушного налогообложения населения, и сказки ревизуемых давались под присягой. Как и в исповедных росписях, в ревизских сказках приведены списки граждан по населенным пунктам и сословиям с указанием главы каждого из семейных домовладений, его возраста, имен членов семьи со ссылками на их отношения к главе семейства и возраст. Всего было назначено десять таких ревизий. Первая проводилась в 1719–1727 годах по указу Петра I, последующие – с различной периодичностью вплоть до 1859 года.

Купцы из ревизских сказок

Подавляющее большинство сохранившихся до наших дней «доревизионных» переписных книг и сказок по трем первым ревизиям находятся в Москве в Российском государственном архиве древних актов (РГАДА), по более поздним ревизиям – как правило, в государственных архивах соответствующих областей. Однако, к сожалению, по описям к фондам Государственного архива Иркутской области я не нашел ни одной ревизской сказки по Верхоленску, и до сих пор их местонахождение мне выяснить не удалось, не знают о нем и сами сотрудники архива¹⁸.

Поэтому оставалась надежда только на РГАДА. И для начала по разрозненным комментариям из интернета, затем – по размещенной на сайте московского архива информации я узнал, что материалы переписей населения России с 1709 по 1767 год хранятся в делах его фонда № 350 «Ландратские книги^[59] и ревизские сказки». Он наиболее популярен среди исследователей родословных, все содержащиеся в нем дела оцифрованы, доступны для изучения без предварительного заказа и удобны для ознакомления в электронной базе данных читального зала^[60]. К сожалению, того же нельзя сказать, например, о фонде № 214 «Сибирский приказ^[61]», содержащем переписные книги конца XVI – начала XVIII века, которые выдаются по предварительному заказу в виде микрофильмов (рулонной фотопленки шириной 35 мм), и приходится изучать их на неудобных аппаратах, произведенных еще в 1960-е годы.

В опись 1 к фонду № 350 включены пятьсот две единицы хранения (архивных дел) с материалами переписей жителей многих регионов России за 1709–1718 годы, но ни по содержащемуся в самой описи географическому указателю, ни по полному перечню аннотаций мне не удалось обнаружить в той описи ни одного дела по Верхоленску или любому другому иркутскому поселению.

Аналогичный результат – по материалам первой ревизии, дела с которой, по идее, должны бы находиться в описи 2 к фонду, что содержит документы первых, вторых и третьих ревизских сказок населения всей Российской империи. Я разыскивал сказки этой ревизии не только по географическому указателю к описи, но и изучил аннотации к каждому из перечисленных в описи четырех тысяч трехсот четырнадцати дел, однако все безуспешно. Да и вообще с этой ревизией по Верхоленскому острогу и в целом по Иркутскому и прилегающим к нему уездам, где могли бы оказаться верхоленские сказки, какая-то мутная история.

Читальный зал РГАДА

В том, что такая ревизия там проводилась, сомнений нет: это подтверждается как архивными документами второй иркутской ревизии с перечислением фамилий и имен подпавших под прежнюю перепись персонажей и произошедших с ними изменений, так и упоминаниями итогов той ревизии в ряде работ по истории Иркутска. Известно даже, что первая ревизия податного населения Сибири велась Переписной канцелярией полковника князя Сонцова (Солнцева) – Засекина со штаб-квартирой в Тобольске. Вот только в таких работах нет конкретных ссылок на архивное дело с ревизскими сказками. А, скажем, в книге «Иркутск. Материалы для истории города XVII и XVIII столетий», выпущенной еще в 1883 году по спискам Московского архива Министерства юстиции России, приведены перечни тех, кто попал в переписи 1684, 1686 и 1698 годов, в сказки второй и третьей ревизий и выбыл после первой ревизии, но сообщается, что «книги первой ревизии 1722 г. в делах сказанного архива не оказалось». А ведь Московский архив Министерства юстиции – пожалуй, единственное архивное учреждение^[62], где, в принципе, могли храниться ревизские сказки, чтобы впоследствии перейти в РГАДА. Однако, как уже замечено, в специально предназначенном для этих сказок фонде № 350 их нет.

Несмотря на долгие поиски, не обнаружились они и в фонде № 214 «Сибирский приказ», где размещено множество материалов по переписям населения Сибири, включая все те, что приведены в вышеуказанной книге по истории Иркутска^[63], нет ссылки на них в специальном ученом «Обозрении столбцов и книг Сибирского приказа в 1592–1768 годах», составленном в 1894 году выдающимся историком-археографом Николаем Николаевичем Оглоблиным^[64]. Документов первой иркутской ревизии не нашлось и среди девяти сотен дел фондов № 1025 «Иркутская провинциальная канцелярия» и № 1121 «Иркутская приказная изба». В то же время я не увидел ни в одной работе, ни в каком-либо комментарии исторических исследователей сведений о том, что такие документы утеряны. Значит, их поиски стоит продолжать.

Зато мне посчастливилось сразу найти по описи две нужные мне сказки второй ревизии, проводившейся в России с 1744 по 1747 год. Они содержатся в архивном деле № 1056 «Ревизские сказки. Иркутск» под аннотацией: «Книга переписная посадских людей, разночинцев, цеховых и дворовых г. Иркутска, посадских людей, разночинцев, монастырских, государственных крестьян и ссыльных Китойской волости, Кудинского присуда, Идинского, Бельского, Верхоленского, Балаганского острогов, слобод и деревень Иркутского уезда».

Ревизские сказки 1744 года посадских Верхоленского острога.

Фрагмент с семьей Черепановых (пункты 7610–7613)

Ревизская сказка 1762 года купца Верхоленского острога Черепанова Ивана (лиц.)

Ревизская сказка 1762 года купца Верхоленского острога Черепанова Ивана (оборот)

Там перечислено более десяти тысяч мужчин (в сказках второй ревизии приводились лишь ревизуемые души мужского пола), из которых под пунктами 7567–8047 записаны «Верхоленского острогу посацкие» и «Верхоленского острогу разночинцы»¹⁹. Позже я пришел к выводу, что отсутствие в перечне крестьян объясняется отнесением занимающихся тогда земледелием жителей Верхоленска и приписанных к нему деревень к сословию разночинцев – выходцев из казаков. Все же другие интересные для моего исследования поселения показаны чисто крестьянскими, и в эту ревизскую сказку вошли триста сорок крестьян из Манзурской и Верхоманзурской деревень, четыреста пятьдесят девять – Бирюльской слободы, сто тридцать девять – Качинской деревни и двести один крестьянин Киренского монастыря Ангинской заимки (всего одна тысяча сто тридцать девять мужчин)²⁰.

В сказках указано сто шестьдесят семь посадских^[65] Верхоленского острога. Особо много среди них Малцовых, Поповых и Тюменцовых. Разночинцев^[66] же, в раздел которых включены также ссыльные, – триста четырнадцать, большинство из них опять же Тюменцовы, а также Бутаковы, Кистеневы, Козловы, Пермяковы, Толмачевы и Хабардины. Соответственно, все ревизуемое мужское население Верхоленского острога, без учета отсутствующих в сказках казаков, в год проведения второй ревизии состояло из четырехсот восьмидесяти одного человека. И были они представителями девяноста трех фамилий^[67].

В семье Черепановых – Иван в возрасте пятидесяти трех лет (в зависимости от того, на какой год проведения ревизии мог быть указан его возраст, – а я его вначале не знал, – он от 1691 до 1694 года рождения) и его сыновья Григорий, девятнадцати лет, Иван, шести, и «Иван же», четырех лет²¹. Больше носителей такой фамилии в Верхоленском остроге тогда не было, что, безусловно, прояснило главное, «пазл сложился»: Иван Федорович Черепанов, умерший в 1778 году в указанном в метрике возрасте восьмидесяти девяти лет, – никто иной, как глава семейства Черепановых из ревизской сказки. Он – отец моего шестижды прадеда Григория и, значит, мой семижды прадед.

Стало понятным и то, что двое тезок – младших сыновей Ивана Федоровича – были теми самыми Иванами большим и малым из метрик последней четверти XVIII века. Почему теми самыми? Да потому, что они – братья с одинаковым именем, что бывало не так часто. И, исходя из приведенного в ревизской сказке возраста, ни один из них не успевал стать отцом двоих других родных братьев Иванов (названных бы тогда тоже большим и малым), чтобы те заимели уже в 1776 и 1778 годах, как то следует из метрических книг, собственных детей. Действительно, от 1744–1747 годов, когда проводилась вторая ревизия и Иванам было шесть лет и четыре года, до 1776 и 1778 годов, когда от «метрических» Ивана большого и Ивана малого впервые были рождены дети, прошло максимум тридцать два и тридцать четыре года, и к тому периоду этим Иванам исполнялось всего по тридцать восемь (1776 год – 1744 год + 6 лет = 38 лет Ивану большому и 1778 год – 1744 год + 4 года = 38 лет Ивану малому), а это вряд ли достаточно, чтобы любому из них дважды обзавестись внуками. К тому же из метрических книг Верхоленской Воскресенской церкви столь большое количество Иванов Черепановых в те времена не усматривается.

Отцом двух Иванов из тех метрик конца XVIII века не был и Григорий, ведь уже стало известным, что у него имелся собственный сын Иван без дополнительных приставок к имени. Значит, этому его сыну – Ивану Григорьевичу – Иван большой и Иван малой приходились дядями.

Федор Черепанов, который, судя по отчеству Ивана Федоровича, был его отцом и моим восьмижды прадедом, не вошел в перечень ревизуемых верхоленских посадских из-за своей смерти до второй ревизии. Об этом говорится в деле № 1057, озаглавленном как «Книга города Иркуцка и Иркуцкого уезду кто имяны мужска пола душ из прежней переписи полковника князя Солнцова-Засекина, тако ж из приписных после оной переписи умершие, взятые в рекруты, бежали и другими разными случаи убыло». В ней приводятся изменения ревизуемого населения по сравнению с первой ревизией, которые обычно служили одним из фактических обоснований результатов уже второй ревизии при сдаче в переписную канцелярию. И в ее разделе под названием «Верхоленского острога посацкие» в перечне «Померло» приведен Федор Черепанов²². Но точный год его ухода из жизни остался невыясненным.

Из той же книги²³ следует, что на общее изменение числа (двадцать три человека) включенных в первую ревизию верхоленских посадских повлияли смерти шестнадцати человек, зачисление четверых в рекруты, ошибочное повторное указание двоих и побег одного. Число же разночинцев изменилось на сто пятьдесят пять: умерло девяносто семь, взято в рекруты пятнадцать, бежало одиннадцать, определено в посадские по Верхоленску – шесть, в посадские по Иркутску – один, вписано двоекратно – три, переведено в Бирюльскую слободу – четыре, вступило в острог в казаки – четыре, в казаки определено – тринадцать, а один определен в дети боярские^[68]. Кстати, об этом сыне боярском – Михаиле Полуектове: в ходе исследования происхождения жен моих предков выяснилось, что он был моим семижды прадедом.

Очень жаль, что вторая ревизия собирала сведения исключительно о мужчинах. Когда эйфория от моей первой «встречи» с Иваном Черепановым и его сыновьями прошла, я вновь и вновь возвращался к их списку. К списку, где на дне страницы ревизской сказки находился отец семейства. И на меня из далекой середины XVIII века как будто веяло тоской мужского одиночества. Но ведь было понятным, что это впечатление – наверняка ложное, и в семье Ивана Федоровича была любящая жена – мать Григория и его братьев. И вполне могло статься, что в момент составления ревизской сказки семьи Черепановых в их доме слышались голоса еще молодых сестер Григория и двух Иванов.

Это подтвердилось при изучении сказок третьей ревизии, проводившейся в России с 1762 по 1764 год. Они фактически продолжали вторую ревизию: повторяли ее данные по фамилиям, именам и возрастам ревизуемых в прежней очередности, но без нумерации, и давали дополнения по возрасту, достигнутому теперь уже к третьей ревизии, а также по рожденным после второй ревизии сыновьям. Сказки третьей ревизии бесценны тем, что в них перечислялись также жившие на тот момент матери, жены (вдовы), сестры, дочери с указанием их возрастов и еще – по матерям и женам назывались их отцы, а по замужним сестрам и дочерям – их мужья.

Моя рекомендация: из-за большого объема сложночитаемых материалов третьей ревизии и прежней очередности перечисления имен ревизуемых поиск мужских персонажей для составления родословных надо начинать со сказок второй ревизии. Найдя их в конкретном населенном пункте, будет легко сделать то же самое по списку жителей аналогичного населенного пункта в сказках уже третьей ревизии, если определить критерием поиска их возраст на дату второй ревизии. Скажем, Григорий Черепанов приведен на начальных страницах сказок второй ревизии Верхоленского острога в возрасте девятнадцати лет. Значит, его имя также будет находиться на начальных страницах сказок третьей ревизии, и для его ускоренного поиска надо читать не подряд все имена ее персонажей, но лишь те, в правом столбце от которых «По последней ревизии лета» приведен возраст девятнадцати лет.

Сначала материалы третьей ревизии со списком жителей Верхоленского острога я нашел в архивном деле № 1059 «Иркутские ревизии» под аннотацией: «Сказки о разночинцах, ямщиках, государственных и монастырских крестьянах, мастеровых и работных людях Сибирской суконной фабрики содержателей Петра Яковл. Боровского и Ив. Григ. Бестужева, Талкинской трети, Идинского, Бельского, Балаганского, Верхоленского острогов, Верхоленского дистрикта Иркутского уезда»²⁴. Судя по общей преамбуле к перечням верхоленских семей, итоги их ревизии сводились в единый отчет 17 апреля 1762 года. Но о них я расскажу ниже.

Все же мои попытки найти по аннотациям дел описи 2 к фонду № 350 третьи ревизские сказки верхоленских посадских, где должны быть перечислены Черепановы, оказались тщетны, что вызывало страшное разочарование. Но ровно до той поры, пока я верил в безошибочность самих аннотаций^[69]. А в конце концов взял да и пролистал все электронное архивное дело с не относящимся к Верхоленску названием «Сказки купцов, посадских людей и цеховых г. Иркутска» под № 1058. Оказалось, ох как не зря! После материалов третьей ревизии по городу Иркутску^[70] там нашлись ревизские сказки по острогам Иркутского уезда, включая Верхоленск. И, конечно же, – целая кладезь полезнейшей для моего исследования информации.

Эти сказки верхоленских посадских²⁵, составленные разными датами 1762 года, по форме отличаются от той, что применялась по разночинцам: сведения о посадских семей проводятся не общим списком, где о главах семей говорилось в третьем лице, а каждой семье отводится отдельная страница или лист, и запись ведется от первого лица – главы семейства. В преамбуле ко всем ним сказано: такой-то посадский или купец «дал сию сказку о положенных в Верхоленском остроге по последней 1747 года^[71] ревизии в подушном окладе и с того числа разными случаями убылых и после того вновь рожденых объявляю на самой истинне без всякой утайки. А буде впредь в сем обличен явлюсь в том повинен будь положенного по указам тяжкаго штрафа без всякого милосердия». В конце сказок – собственноручная подпись того, кто «К сей сказке руку приложил», если он – глава семейства. Есть и дополнительные приписки – «по велению», когда подписант – член семьи, действующий по поручению ее главы, либо – «по прошению», когда подписант таковым не являлся.

Всего в сказках посадских Верхоленского острога десять семей во главе с купцами – Иваном Багатыревым, Романом Зуевым, Григорием Козловым, Дмитрием Мичуриным^[72], Дмитрием Молевым, Михаилом Незговоровым, Афанасием Соловьевым, Леонтием Тюменцовым, Фомой Уваровским и Иваном Черепановым, и двадцать восемь «некупеческих» посадских семей под фамилиями Безродные, Быковы, Высоцкие, Дорофеевы, Захаровы, Козловы (две семьи), Коркины, Куницыны, Лазаревы, Малцовы (две семьи), Никитины, Пихтины, Поповы (три семьи), Савиновы, Селивановы, Смертины, Созоновы, Тюменцовы, Уваровские (четыре семьи), Чирковы и Шишкины.

Надо знать, что в тот период полагалось считать купцами не только торговых людей, но и городовых докторов, аптекарей и лекарей, судовых промышленников, а также ремесленных мастеров, и за купечеством закреплялись предпочтительные права на занятие торгово-промысловой деятельностью с обязанностью по уплате подушной подати в сорок алтын в год. Однако, судя по тому, что в третьей верхоленской ревизии купцы выделены из общего списка посадских (в отличие, например, от ревизии г. Иркутска), они были «чистыми» купцами – торговыми людьми.

Сказке Ивана Черепанова отведен двусторонний лист²⁷, и его семья по очереди перечисления – десятая среди всех посадских и вторая из купеческих, после Ивана Багатырева. На дату ревизии Ивану – семьдесят один год (теперь понятно, что он 1690 или 1691 года рождения^[73], и в метрике о его смерти в 1778 году возраст завышен всего-то на один-два года). Его жене Мавре, дочери казака Тимофея Тюменцова, – пятьдесят девять лет^[74], сыновьям Григорию, Ивану большому и Ивану малому – соответственно тридцать семь лет, двадцать четыре и двадцать два года, а двум дочерям с одинаковыми именами Матрона – тридцать четыре года и тридцать лет. Но они уже не в отчем доме, а отданы в Верхоленском остроге взамужество. Первая стала женой обывателя Андрея Падерина, вторая – купца Якова Дорофеева.

Далее перечислены: жена моего шестижды прадеда Григория Анисия в возрасте тридцати пяти лет – она дочь верхоленского казака Ивана Нечаевского – и дети Зиновий, четырнадцати лет, Иван – одиннадцати, Настасья – десяти и Анна – девяти лет. Понятно, что Анисия – моя шестижды прабабушка, а ее отец Иван Нечаевский – мой семижды прадед. И я уже знал, что через тринадцать лет, в 1775 году, сестра моего пятижды прадеда Ивана Григорьевича Анастасия выйдет замуж за иркутского цехового Федора Летосторонцева, а младшая сестра Анна – еще через три года – за канцеляриста Верхоленского комиссарства Василия Петрова, он же – Шеметов^[75].

У Ивана большого – жена Марфа, двадцати пяти лет, из семьи верхоленского казака Ивана Кистенева, и семилетняя дочь Евдокия, которая в 1778 году станет женой мещанина Ивана Уваровского.

У Ивана малого – жена Матрона, двадцати лет, и детей пока нет. Сказано, что Матрона – дочь крестьянина Бирюльской слободы Якова Попова, но позже выяснится неверность этой записи. На самом деле, отец Матроны – бирюльский крестьянин Яков Дмитриевич Силин^[76]. Как я установил впоследствии, Иван малой и Матрона – тоже мои шестижды прадед и прабабушка, ведь их трижды правнучка Любовь Черепанова (эта ее фамилия – и по происхождению, и по мужу) стала в 1900 году мамой моего деда Георгия Матвеевича.

Перечень семьи Черепановых в ревизию хотя и оформлялся от имени купца Ивана Черепанова, но «велением отца своего его сын Григорий Черепанов руку приложил»^[77]. И он в той ревизии «руку приложил» также к сказкам десяти других посадских семей. Что это означает? Может, мой шестижды прадед в Верхоленском остроге был одним из немногих грамотных или занимал какой-то общественный пост, обладал высоким доверием. Еще не знаю.

В том же архивном деле я нашел важную информацию, прежде не достающую для верного оформления веток общего фамильного древа Черепановых. Причем нашел почти случайно и далеко за основной ревизской сказкой в одном из дополнений к ней и после дополнений к сказкам г. Иркутска и нескольких острогов. В нем: «1763 году ноября 1 дня в силе Ея императорского величества из иркуцкого магистрата указу в Верхоленску у земских дел верхоленской посацкий Иван Федоров сын Черепанов сказкой объявил на самой истинне без всякой утайки, что у нижеписанных детей моих после поданных сказок имеюца вновь рожденныя их дети. А имянно: у Григорея вновь рожденой сын Никифор, 5 мес., у Ивана вновь рожденой же сын Василей, 9 мес., у Ивана же вновь рожденой сын Козма, год. К подлинной сказке велением отца своего Ивана Черепанова сын Григорей Черепанов руку приложил»²⁸.

После определения, из каких семей происходили у Ивана Федоровича Черепанова и его сыновей их жены, и кому были отданы замуж две его дочери Матроны, мне стало важным выяснить о тех семьях по материалам второй и третьей ревизий больше подробностей. Но каждый раз в поиске разбросанных в четырех объемных архивных делах (с № 1056 по № 1059) интересных мне верхоленских фамилий – а они приведены более чем на двухстах заполненных непривычными подчерками страницах – терялась масса времени и часть сведений периодически пропускалась. И тогда для полноты сбора информации я потратил пару недель, но составил систематизированный посемейный список жителей Верхоленского острога 1722–1763 годов. В его основе – перечень изменений к первой ревизской переписи населения и итоги двух последующих переписей с учетом дополнений 1763 года. Фамилии в нем собраны для удобства изучения родословных воедино в алфавитном порядке с указанием сословий, родственных связей и перечислением членов каждой отдельной семьи по аналогии с порядком составления исповедных росписей, но в хронологии рождения детей вне зависимости от их пола, с обозначением наиболее вероятных годов рождения, дополнительных сведений из материалов ревизий.

Полагаю, что такие сведения являются источником изучения истории возникновения некоторых фамилий. Скажем, в третьей ревизии приведены друг за другом Александр Аревьев сын Козмин и Яким Аревьев сын Толмачев. Во второй ревизии они также расположены рядом, но с отчествами Ярофеевы, причем у Толмачева указано: «Яким Ярофеев сын, он же Толмачев». По всей вероятности, они – братья. Однако Яким был переводчиком, и его прежняя фамилия Козмина преобразовалась в Толмачева.

В составленный мною список попали в подавляющем большинстве те, кто жил в Верхоленском остроге весь период или только часть периода 1722–1763 годов, – все мужчины, облагавшиеся подушным оброком, и члены их семей. Не вошли же в него некоторые выданные до 1762 года взамужество вне Верхоленска дочери^[78], чиновники, ясашные^[79], церковнослужители и те, кто прибыл в Верхоленск и убыл из него по любым причинам, включая смерть, между второй и третьей ревизиями (в отдельных случаях – прибывшие и убывшие между первой и второй ревизиями, по казакам – все убывшие до третьей ревизии), не оставив после себя сыновей. Также нет в списке их жен (вдов) и дочерей.

Всего же перечень состоит из одной тысячи восьмисот восьми человек (без двойного учета дочерей по родительским семьям и в семьях мужей), представляющих сто двадцать девять фамилий. Из них одна тысяча двести восемьдесят пять человек восьмидесяти трех фамилий – это те, кто числился по сказкам третьей ревизии и дополнениям к ним как постоянные жители Верхоленского острога в конце 1763 года. Но, повторю, в ревизские сказки попали не все, и население тогдашнего Верхоленска, конечно, было несколько большим. Правда, с одним уточнением: к Верхоленскому острогу весь XVIII век относились также ближайшие деревни вверх и вниз по течению реки Лены и все деревни на ее притоке Куленге.

Этот список действительно здорово помог в моем исследовании, и, уверен, посодействует другим исследователям верхоленских родословных с помощью своеобразного моста в виде составленных мною таблиц метрических записей 1773–1800 годов. Ведь по нему удается прослеживать родственную связь от жителей Верхоленскогоострога и других верхнеленских поселений начала XIX века с их предками 1722–1763 годов и наоборот.

Наверняка в список вкрались неточности, за которые заранее прошу меня извинить. Но каждый исследователь самостоятельно может сверить правильность записей с оригинальными архивными документами, для чего я привожу полистовый перечень таких источников в отношении всех охваченных им семей.

Итак, в перечне изменений после первой ревизии, в сказках второй и третьей ревизий Тимофей Тюменцов – отец моей семижды прабабушки Мавры Тимофеевны и, значит, мой восьмижды прадед – вообще не упоминается. Значит, он либо оставался к первой ревизии казаком, либо умер еще перед ней, до 1722 года. Но в тех же сказках говорится о Зиновии Тимофеевиче Тюменцове, имевшем на дату второй ревизии возраст в сорок семь лет^[80], и его брате Дмитрии, сорока трех лет. Наверняка Мавра – их сестра.

Согласно третьей ревизии, Зиновий ушел из жизни в 1749 году, а Дмитрий – в 1758 году. У Зиновия остались сыновья Козьма и Семен (служил в Нерчинске), взявшие себе в жены дочь верхоленского подьяка Андрея Падерина^[81] и дочь илимского казака Ивана Мишарина. У Зиновия были также дочери Матрена и Дария, вышедшие замуж за верхоленского разночинца Ефима Кистенева и крестьянина Тутурской волости Никифора Рудых, и еще незамужняя Екатерина. У Дмитрия – сыновья Афанасий (взят в рекруты), Игнатий, женившийся на дочери тутурского крестьянина Григория Тихонова, Иван, тоже взявший в жены дочь тутурского жителя, священника Анцыфера Шастина, и холостые Василий с Алексеем, а также дочери Маремьяна и Федора, вышедшие замуж за верхоленских посадских Демида Незговорова и Федора Уваровского, и пока что незамужние Параскева с Домной.

В сказке третьей ревизии по родительской семье Анисии Ивановны, жены моего шестижды прадеда Григория, говорится об ее отце – разночинце Иване Нечаевском, шестидесяти трех лет, и его жене, стоит полагать, моей семижды прабабушке Пелагее Ивановне. Она – «взятая того же острогу казачья дочь Козловых», пятидесяти лет. Но нельзя исключать, что ее возраст приведен не на текущую, а на предыдущую ревизию, и она родилась не в 1712 году, а около 1695 года. Ведь здесь же возраст дочерей Ивана Нечаевского указан явно по состоянию не на 1762, а на 1745 год: всего лишь девятнадцать лет Анисии, которая «взамужество выдана … за верхоленского посацкого Григория Черепанова», и семнадцать – Вассе, жене верхоленского разночинца Григория Шергина.

И в целом верхоленские ревизские сказки грешат несостыковками в приведенных возрастах замужних дочерей^[82]. Судя по всему, четкие инструкции до глав семейств не доводились, и кемто они указывались на дату предыдущей ревизии, кемто – на текущую, кемто – на дату замужества дочек. К примеру, в сказку по третьей ревизии верхоленской семьи Абатуровых во главе с семидесятипятилетней вдовой Устиньей включены ее четверо вышедших замуж дочерей с указанием их возраста в восемнадцать–двадцать лет, а из сказок же их мужей следует, что им в 1762 году было уже от двадцати семи лет до сорока одного года. Кстати, Капитолина – одна из дочерей Устиньи Абатуровой (сама Устинья из семьи казака Алексея Толмачева) – вышла замуж за копииста Верхоленской приказной избы Андрея Степановича Падерина (тестя Козьмы Зиновьевича Тюменцова) и стала моей шестижды прабабушкой по линии Евдокии Васильевны, матери моего прадеда Матвея Данииловича Черепанова.

Какой именно казак Иван Козлов являлся отцом моей семижды прабабушки Пелагеи и, значит, моим восьмижды прадедом, мне с точностью выяснить не удалось. Однако, скорее всего, им был тот, кто перечислен в деле № 1057 под пунктом 3485 как умерший между первой и второй ревизиями разночинец. Наверняка в момент замужества своей дочери он считался еще казаком, но, как это широко практиковалось, получил земельный надел под Верхоленском и занимался его обработкой (по тогдашним правилам приводимых в остроге сословий, после отставки со службы числился разночинцем).

В той же сказке семьи Ивана Нечаевского говорится о двух его сыновьях – Иване, отданном в 1749 году в рекруты, и Федоре, а в подразделе казаков приведен, наверное, еще один его сын и тоже Иван – «казак Иванов сын Нечаевской» – и перечислены дети этого казака – Иван Иванович Нечаевский, бывший при прежней ревизии из казаков в возрасте пяти лет и поверстанный в Иркутск («по г. Иркутску в службе действительно служит»), и Никита Иванович, трех лет на период проведения предыдущей ревизии, направленный «для определения после в Иркутской канцелярии в казачью службу».

В дополнении к этой ревизской сказке сообщается о смерти Ивана Саввича Нечаевского 3 октября 1763 года. Отчество умершего раскрывает имя его отца – Саввы. Значит, Савва (Савелий) Нечаевский, как и Тимофей Тюменцов и Иван Козлов, – среди моих «неединофамильных» восьмижды прадедов.

В ревизских сказках по семьям Кистеневых, откуда происходила жена Ивана большого Марфа Ивановна, ее имя вообще не упоминается. Но указывается Иван, отданный в рекруты еще перед второй ревизией, и его жена Александра, дочь иркутского казака Гаврилы Бушкарева. Вероятно, они и были родителями Марфы. У них – три сына. Это – Петр, женившийся на дочери верхоленского казака Ивана Пуляевского, отданный в рекруты Мамонт и еще холостой Игнатий.

В сказке третьей ревизии говорится об Андрее Андреевиче Падерине, зяте Ивана Федоровича Черепанова, как о бывшем разночинце Илимского ведомства Братского острога. Его жена – Матрена Ивановна, тридцати пяти лет, «взятая Верхоленскому острогу посадская дочь Черепановых». У супружеской четы родились дети Дарья и Анисим.

Из материалов второй и третьей ревизий выясняется, что отец и брат купца Якова Дорофеева, второго зятя Ивана Федоровича Черепанова, были определены по Верхоленску в посадские в 1723 году и умерли до второй ревизии. А его жена – «Матрона Иванова дочь тридцати лет взята у верхоленского купца Ивана Черепанова». К третьей ревизии у Якова и Матроны четверо детей – сын Федор и дочери Марина, Анна и полугодовая Стефанида, которая в июне 1763 года умирает.

Здесь же я увидел, что вдовой разночинца Якова Толмачева из Верхоленского острога, имевшего в год проведения предыдущей ревизии возраст в пятьдесят три года, была восьмидесятилетняя Пелагея Федоровна, которая «взятая была из того же острогу посадская дочь Черепановых». Наверняка Пелагея – сестра Ивана Федоровича и, значит, моя двоюродная семижды прабабушка. Детьми Якова Толмачева и, вероятно, Пелагеи были названы уже имевшие свои семьи Антип и Остафий, а также младший Яков, которого в 1758 году отдали в рекруты. Позже выяснится, что Остафий был дважды прадедом Евдокии Васильевны, матери моего прадеда Матвея Данииловича Черепанова. Значит, Остафий Толмачев – мой шестижды прадед.

Вот только меня смутил указанный в сказке возраст Пелагеи. Если она в 1762 году действительно достигла восьмидесяти лет, то была рождена около 1682 года и оказалась на десяток лет старше своего мужа, а самый младший из их детей появился на свет, когда ей было под пятьдесят пять, что довольно странно. Скорее всего, Пелагея Федоровна родилась около 1692 года, а ревизор не потрудился уточнить ее возраст^[83]. Не удивительно, ведь он для организаторов третьей ревизии в отношении женщин не имел весомого значения и мог приводиться произвольно.

В сказках третьей ревизии Манзурской слободы (всего там ревизоры насчитали тридцать семь разночинцев и четыреста шесть крестьян мужского пола), Бирюльской слободы вместе с Качинской деревней (тридцать один разночинец и семьсот шестьдесят шесть крестьян мужского пола)^[84] и Киренского монастыря при Ангинской вотчине (с учетом дополнений к сказкам, двести семьдесят мужчин и двести девяносто пять женщин)²⁹ нашлась лишь одна запись о Черепановых. В ней говорится, что у Якова Дмитриевича Силина и его жены Степаниды Васильевны, происходящей из семьи крестьянина Бирюльской слободы Василия Высоких, «дочь Матрена восемнадцати лет выдана взамужество Верхоленского острога за посадского Ивана Черепанова»³⁰. Она и есть жена Ивана малого. На дату проведения третьей ревизии у Якова и Степаниды был еще годовалый сын Алексей и дочери Лукерья с Вассой.

Таким образом, из ревизских сказок удалось узнать несколько фамилий моих верхнеленских родственников, но, главное, имена и годы рождения всех живших в середине XVIII века в Верхоленском остроге Черепановых и их жен. Однако когда и откуда пришли в верховья Лены их предки, оставалось загадкой. Перед изложением установленных мною обстоятельств и моих версий приведу наиболее важные для настоящего исследования фрагменты истории «Верхоленского Брацкого острожка на велицей реке Лене».

Глава 4 Из древней истории Верхоленска

Тридцатые и сороковые годы XVII века в Сибири были временем активного освоения русскими служилыми людьми земель на реках ленского бассейна. Делалось это с основной целью – сбора ясака с местного населения для пополнения государственной казны. Такое приведение под «высокую государеву руку», конечно, вызывало недовольство, вплоть до яростного вооруженного сопротивления коренных жителей, и заставляло передовые казачьи отряды закрепляться на новых землях строительством особых защитных сооружений – острогов. Ими, по заведенной выходцами с европейского русского Севера традиции, именовались поселения, вокруг которых возводился палисад – изгородь из свай (бревен, поставленных вертикально, один конец которых углублялся в землю, а другой, верхний, заострялся). Внутри палисада, в детинце, размещались воеводский или приказной дом, канцелярия или съезжая изба, амбар для ясашной казны, государевы погреба и амбары для хранения пороха, свинца, амуниции и хлебных припасов, непременно – часовня или церковь. Некоторые поселения имели двойные остроги, когда второй из них возводился вокруг палисада. Жилые дома для казаков, ремесленного и другого городского люда ставились за острожными стенами, образуя посад. Там же находились торжище и ремесленные слободы³¹.

После основания енисейскими казаками в 1630–1632 годах Илимского, Братского, Тутурского, Усть-Кутского и Ленского (Якутского) острогов русские землеискатели довольно быстро добрались до северо-запада и северо-востока ленского бассейна, обосновавшись на Алдане, Вилюе, Индигирке, Колыме, Олекме, Яне^[85]. Но южное направление оставалось еще слабо изведанным. Это главным образом объясняется тем, что сегодня звучит довольно странно – маршруты к среднему течению реки Лены и северным окраинам Сибири оказались для русских первопроходцев доступнее южного пути. Ведь большинство из них были все теми же енисейцами либо поморами и использовали соответственно Ленский волок^[86] и северный морской путь. Да и земли на севере были малолюдны, и поэтому полагалось, что местные жители разрозненны, не имеют признаков государственности и не будут оказывать опасного сопротивления русской экспансии. Южнее же жили воинствующие племена тунгусов (эвенков) и бурят.

Однако новое направление влекло, особенно когда пошли слухи о множестве там серебра. К слову, имеется свидетельство, что впервые об этом серебре узнали в 1638 году казаки Бутальского острожка^[87], что был сооружен вблизи нынешнего алданского поселка Белькачи, куда по иронии судьбы ровно через три столетия переехал из-под Верхоленска мой дед Георгий Матвеевич Черепанов. Тех казаков привел из Томска в Якутск и далее – на Алдан атаман Дмитрий Копылов. И эвенкийский шаман Томконей поведал ему и о наиболее удобном пути к Охотскому морю – через хребет Джугджур, и о большой реке на юге под названием Чиркол, в низовьях которой, в землях нанайцев, есть «серебряная гора» (речь шла о реке Амур и горе Оджал)³².

По одной версии, именно ради поиска богатых месторождений серебряной руды и был, по распоряжению якутского воеводы, направлен в 1641 году из Усть-Кута вверх по Лене пятидесятник^[88] Мартын Васильев с казаками. Однако из-за мелководья и наступивших суровых холодов отряд, немного ни дойдя до впадения реки Куленги в Лену, был вынужден там зазимовать. Для чего и поставил острожок в десять печатных сажень^[89] длиною и в девять шириною, укрепил его рвом и надолбами³³.

По другой версии, целью отряда Мартына Васильева изначально была постройка острога против устья Куленги для сбора дани с местного населения. Но, опять же, он был неожиданно остановлен мелководьем и сильными заморозками, случившимися 30 сентября 1641 года, и чуть поодаль от искомого места за две недели был построен острог с башнями и избами для казаков. Эта версия подтверждается поданной 11 сентября 7154 года от сотворения мира (1645 года от рождества Христова^[90]) через Сибирский приказ челобитной двадцати пяти служивших в Верхоленском остроге березовских, енисейских и тобольских казаков «Царю государю и великому князю Михаилу Федоровичю всеа Русии»: «В прошлом, государь, во 149 г.^[91] маия в 30 день посланы мы, холопи твои, с усть Куты на твою государеву службу в верх по Лене реке во усть Куленги реки с пятидесятником с Мартыном Васильевым 50 человек и велено нам, холопем твоим, по твоему государеву указу и по наказной памяте стольников и воевод Петра Петровича Головина^[92], Матвея Богдановича Глебова, дьяка Еуфимья Филатова, в верх Лены реки на усть Куленги поставить острог и, поставя острог, збирать твой государев ясак с тынгусов с розных родов, которые иноземцы тынгусы и братцкие люди тебе, государю, непокорны были и ясаку с себя преж сего не давывали, и поставя острог, и велено нам жить Верхоленском в Братцком острошке до перемены и на остроге караул караулить и аманатов беречь и всякие твои государевы зделья делать. И как, государь, мы, холопи твои, пошли с усть Куты в верх по Лене реке с хлебными запасы и с аманатом братцким в досщенниках и на Лене реке замелели, досщениками итти невозможно, и пятидесятник Мартын Васильев велел делать струги новые, в чем бы мошно поднятца, и мы, холопи твои, зделали четырнатцать стругов великою нужею и топоренка приломали, и что было взято с собою у нас, холопей твоих, предена для ради сетишек рыбные ловли, из тово предена поделали бечевы и пошли в верх Лены, не дошед до усть Куленги версты за 4, и почал быть путь поздной. Изобрав место, где быть острогу, и почали делать острог на спех днем и ночью, потому что стала осень, и острог и башни и избы в остроге поставили и около острогу чеснок побили и надолобы двойные и твой государев ясак собрали на 150 г. с тынгусов с розных родов и с брацких людей»³⁴.

В следующей, поданной 5 апреля 7154 (1646) года, челобитной казаков Верхоленского Брацкого острожка говорилось о том, какие людские потери они понесли ради сбора дани. И в ней содержалась просьба увеличить контингент острога: «По твоему государеву указу и по наказной памяти твоих государевых воевод Василья Никитича Пушкина^[93] с товарыщи посыланы, государь были мы холопи твои, да с нами ж из гулящих^[94] из охочих людей, на твоих государевых изменников и непослушников на брацких людей, которые преж сего были под твоею государевою царьскою рукою и ясак с себя платили, и после того, изменя тебе государю, и ясаку с себя платить не учали, и выманя нашу братью из острошку к себе в улусы, а иных, которые посланы для ясашного збору, на смерть побивали, и под Верхнеленьской острожек в один год трожды войною приходили, и что было у нас служилых людей конишек и скотишку, и то все в те приходы без остатку отогнали. И божиею, государь, милостию и твоим государевым счастьем в нынешнем походе мы холопи твои тех твоих государевых изменников войною дву родов икирежей и сипугаев войною смирили, и ясаку на тебя государя 13 сороков и аманатов взяли… И в том твоем государеве в Брацком Верхнеленьском острошке за безлюдством быть от них невозможно, только де твоими государевыми ратными людьми и войною и впредь их ничем не смирить. Милосердый государь царь и великий князь Михайло Федоровичь всеа Русии, пожалуй нас холопей своих, вели, государь, на тех своих государевых изменников и непослушников послать с нами своих государевых служилых и из охочих из гулящих людей, чтоб тех твоих государевых изменников и непослушников, которые тебе государю чинятца непослушны, войною умирить и под твою государеву царьскую высокую руку привесть и укрепить, и от такова их непостоянного воровства и измены унять. И пожалуй, государь, нас холопей своих, вели, государь, впредь в том в Верхнеленьском Брацком острошке своих государевых служилых людей устроить против Красноярского острогу 200 человек конных, и те кони мошно взять у тех же непослушных брацких людей войною. И пожалуй, государь, нас холопей своих, вели на тех служилых людей с Москвы своего государева оружья прислать 200 карабинов да 200 пансырев да на пеших охочих людей 300 мушкетов, потому, что государь, брацкие мужики воинские многие конные, бывают на боях в куяках и в наручах и в шишаках, а мы, государь, холопи твои людишка неодежные, пансырей у нас нет и с своих худых пищаленок их брацких куяков не пробиваем, а у ково есть у нас нарочитые пищали, те их и побивают, а ис худых ничево им не учинить. А тот, государь, Верхнеленьской острожек тебе праведному государю впредь годен, и как твои государевы немалые служилые люди человек з 200 в нем будет, и тех твоих государевых непослушников брацких мужиков войною смирить и под твоею государевою высокою рукою укрепить мошно»³⁵.

Впрочем, две приведенные версии ничуть не противоречат друг другу, если исходить из того, что Верхоленский острог сразу же планировалось основать как форпост и для сбора ясака, и для дальнейшего движения на юг – к Байкалу и за него, включая поиск серебра. Из-за того, что острожек был размещен на земле, заселенной бурятами (в тогдашнем произношении – братцкими людьми), в его первоначальном названии появилось слово Братцкой, или Брацкой.

Инициатором же основания Верхоленского Брацкого острожка был тобольский казак со своеобразным именем Курбат Афанасьевич Иванов^[95], служивший с 1639 года в Якутском воеводстве, в чьем ведении тогда был весь бассейн реки Лены. Но, к сожалению, имя этого умелого и смелого воина, путешественника-исследователя, талантливого организатора, если хотите – настоящего государева человека, предано незаслуженному забвению. А стоило бы его увековечить, скажем, в названии главной улицы Верхоленска.

Действительно, после первого похода с небольшим отрядом в верховья Лены, состоявшегося осенью 1640 года, именно Курбат Иванов подал якутскому воеводе Петру Головину челобитную, чтобы, как он писал, «вверхь великие реки Лены на усть Куленги реки середь Братцкие земли поставить острог, потому что прилегли многие пашенныя места и всякие угодья рыбные и звериные и впредь та государева земля была пространна и прочна и стоятельна»³⁷. Воевода так и поступил, направив «в верх Лены реки до усть Куленги реки Березоваго города пятидесятника Мартына Васильева да с ним пятдесят человек служилых тобольских и березовских и енисейских отряд». А сам Курбат Иванов в это время выполнял другие поручения воеводы: «собрал государева ясаку на 150-й год со жиганских и с молоцких и сь якутов и с тунгусов против прошлого 149-го году с прибылью прибрал три сорока дватцеть соболей да я ж Ивашко призвал неясашных тунгусов вилюских Калтакулсково роду князца Селегу с ево улусными людьми под государеву царскую высокую руку и взял с нево князца и с его улусных людей вновь государева ясаку дватцеть соболей да шубу соболью и те тунгусы почали государю ясак платить по вся годы. Да я ж Ивашко по государеву указу и по наказной памети стольников и воевод Петра Петровича Головина с товарыщи чертил чертеж великую реку Лену с вершины и до устья и в нее падучим рекам Витим и Киреньку и Алдан и Вилюй и в них падучим рекам и по Лене реке пашенным местам и всяким угодьям и сторонным рекам и Апчере реке и на Собачье рекам на Лене и по Мае реке на Ламу и на море куде ходили служилые люди Дмитрея Копылова и Байкал и в Байкал падучим рекам».

Все эти поручения, когда в боях, когда в холоде и голоде, были блестяще исполнены. И вот Курбат Иванов в конце июня 1642 года «пришед на Илимской волок к стольником и воеводам к Петру Петровичю Головину с товарищи и отдав государев ясак подал в съезжей избе чертеж и против чертежу роспись с усть Куты реки до вершины Лены реки и Байкалу, Лама тож, и в них падучим рекам и пашенным местам и сенным покосам сметной список и роспросные речи тунгуссково князца Мажоуля про мугалин и про Китайское государство и про братцких людей за своею рукою и тот чертеж и роспросные речи и роспись за моею Курбатковою рукою стольники и воеводы Петр Петрович Головин с товарыщи послали блаженные памяти к великому государю царю и великому князю Михаилу Федоровичю всеа Русии к Москве».

Уже через два месяца после возвращения из похода, по свидетельству самого Курбата Иванова, «во 150-м году августа в 24 день стольники и воеводы Петр Петрович Головин с товарыщи велели» ему «ехать из Якутцкого острогу в Верхоленской Братцкой острожек на перемену к пятидесятнику Мартыну Васильеву»³⁸. И здесь Курбат Иванов как умелый полководец относительно малыми силами и с малыми потерями защищался от нередких атак многочисленных «братцких людей», постепенно добиваясь их полного перехода «под государеву царскую высокую руку». Отсюда же зимой 1642/43 года начался знаменитый поход Курбата Иванова во главе отряда из семидесяти четырех человек к озеру Байкал. Достижение этим отрядом в июле 1643 года северо-западного побережья озера напротив острова Ольхон считается датой его открытия для Московской Руси. По возвращении в Верхоленский острог был составлен «Чертеж Байкалу и в Байкал падучим рекам и землицам… и на Байкале где можно быть острогу».

Плодотворная государева служба Курбата Иванова на Верхней Лене в то время была оценена по царской воле, и «1651-го февраля в 7 день приказал боярин князь Алексей Никитичь Трубецкой^[96] пятидесятника Курбатка за ево службы и за соболиной збор за ево поминочные соболи поверстать в дети боярские по Тобольску, а учинить ему оклад денег двенатцать рублев, хлеба десять чети ржи и овса то ж, три пуда соли, да в приказ дать денег пять рублев да с казенного двора сукно доброе аглинское».

Несмотря на то что в 1646 году Курбат Иванов стал приказчиком Усть-Кута, он исполнил свою первоначальную задумку о расположении Верхоленского острога: в 1647 году «с Верхоленскими служилыми и с новоприборными охочими людьми и с походу пришед на усть Куленги реки в новом месте острог поставил и башни и омонатцкой двор и круг острогу надолбы устроил». Жизненную потребность такой перемены Курбат Иванов объяснил в своей «Сметной росписи» тем, что «Верхоленской Братской острожек поставлен не у места, потому что то место неусторожливо и некараулисто, и пашенных мест и сенных покосов воблизе нет». Мол, это произошло в 149 г. совершенно случайно, так как именно здесь «замороз застал» отряд пятидесятника Мартына Васильева. Острожек следует перевести «на угожее место» – на четыре версты выше, до устья Куленги. Здесь будет «караулисто», да и «луговых мест» довольно на четыре версты вверх и вниз по реке Лене. Есть тут и «пашенные места» – вверх по реке Куленге на десять верст, затем рыбные ловли, звериные промысли. На них, а также вниз по Лене до устья реки Татуры можно «устроить» более двухсот пашенных крестьян³⁹.

Забегая вперед, скажу, что примерно так, да еще с солидной прибавкой посевных площадей, постепенно и расселились под Верхоленском пашенные крестьяне – вверх по рекам Куленге и Лене более чем на тридцать верст (это нынешние куленгские поселения Толмачева, Челпанова, Алексеевка, Большедворова, Хабардина, Белоусово, Шеметова, Житова и ленские поселения Степнов, Картухай, Шишкина, Кистенева) и вниз по Лене почти на сорок верст (Ремизова, Куницына, Козлово, Пуляева, Тюменцева). И теми пашенными крестьянами были изначально казаки Верхоленского острога, которым земля выделялась для обработки взамен хлебного жалования^[97].

На искомой позиции – напротив впадения реки Куленги в Лену – Верхоленский Братский острог представлял собой уже квадрат со сторонами в двадцать печатных саженей, на углах стояли избы по четыре сажени каждая, между ними была проезжая башня. Детинец размещался на пригорке, а посад – под нею. Это следует из ответов администрации Верхоленского дистрикта на вопросы анкеты действительного статского советника Татищева^[98]: «Верхоленской острог стоит при реке Лене на гористом месте, на правой руке, а посад под горою. …при Верхоленском остроге имеютца: две церкви деревянные, две улицы – одна проежжая, вторая береговая, а торжищ не имеетца».

Кстати, те ответы содержат и сведения о населявших Верхоленский дистрикт «братцких и тунгуских народах»: «Живут скверно… От них ея императорскому величеству никакой услуги не имеетца, понеже ни на какие службы не посылаютца, а платят в казну ея императорского величества ясаку братцкие по два рубли в год, а тунгусы по четыре и по три и по два и по одному соболю, смотря по их пожиткам и по промыслам». И еще: «Верют они иноземцы в шаманов своих, а они шаманы верют в дьявольскую силу … а богов никаких не исповедают кроме вышеозначенного диявольского нахождения… жертвы воздают чрез шаманов, когда они ко своему сомнению здумают, овогда … втыкают на колья баранов и жеребят, а иногда в бубны бьют и о посохах скачют… Никакого между ими предания об их древности никогда не имеют … в здешнем месте обитают от роду своего, как зачались и откуда деды их пришли того они не знают, понеже поселение их прежде Верхоленского острогу, а преж сего до поселения русских людей сами над собою власть имели, а как русские люди в ясак под руку царскую подклонили, тогда никакой власти не имеют… За всякие злодеяния, сиречь за кражу и за протчие непорятки, правят они: ежели украдет из них одну корову или ино что, то правят десять голов за одну корову… А по возрасте младенца от закону никакого обучения не имеют, токмо обучение одно предлагают – учат на конех ездить и всякую черную работу робить. А в супружество вступают таким обычаем, когда девку и мужика сведут вместе, и покинут в юрте обеих, а сами все из юрты выдут вон и больше ничего не исполняетца. И имеют у себя жен, ежели богатой, то имеет три жены, иной – две, а скудные и по одной. Тако ж и жен от себя отлучают в таком состоянии, понеже дают они за них калымы, сиречь покупают дорогою ценою, ежели будет не в обычай, то они их и продают иных на сторону, а в то место иных покупают. А погребение у них отправляетца в таком состоянии: овогда мертвых на огне жгут, а иногда загребают в землю, а никакого отпеву не бывает»⁴⁰.

Сразу же после основания острога на новом месте к его главной функции – сбору ясака – добавилось земледелие. И казаки, и поселившиеся неподалеку крестьяне из ссыльных и вольных переселенцев с «материковой» России начали активно осваивать пашню, строить мукомольные мельницы. Выращенный здесь хлеб пополнял продовольственные запасы острога, а его излишки шли в северные поселения Сибири.

Но на первых порах пришлось терпеть разорение: «в 1648 годе нападали буряти на Верхоленск и причиняли великий вред особливо в уезде, где недавно поселившиеся крестьяне удары от них выдержать были принуждены. Притом они грозились разорить не токмо Верхоленск, но и Усть-Кут, да и самый Илимск. Тогда пропасть бы было Верхоленску когда был новый воевода Якутский Дмитрий Франсбеков^[99], зимовавший в том годе в Илимске, 200 человек промышленных утесненому острогу не прислал на помощь. Посей причине щастие переменилось, и предводителей сей станицы московский дворянин Василий Нефедьев был в состоянии не токмо обороняться против бурят, но и на самих их напасть; что и произвел в действо с таким добрым успехом, что некоторое число бунтавщиков порубил и получил добычу много лошадей и рогатого скота, не потеряв при этом ни одного человека»⁴¹.

Список тех, кто защищал Верхоленский острог в его начальные годы, из ста одиннадцати служилых людей я размещаю в алфавитном порядке их семидесяти фамилий в приложении. Они изначально были сменяемыми казаками, «годовальщиками». Но некоторые из них завели в Верхоленске семьи и остались в нем или в рядом расположенных поселениях навсегда. Другие же были переведены или бежали.

Сравнивая фамилии этих служилых с теми ста двадцатью девятью фамилиями, что оказались представлены в Верхоленском остроге через сотню лет, видно совпадение в четырнадцати случаях – по Васильевым, Григорьевым, Дорофеевым, Ждановым, Захаровым (Захарьевым), Ивановым, Козловым, Коршуновым, Максимовым, Никитиным, Петровым, Сорокиным, Степановым и Шипицыным. Стоит полагать, что это не простое совпадение довольно распространенных в Московской Руси фамилий, а именно эти казаки из 1640-х годов и стали предками постояльцев Верхоленского острога 1722–1763 годов и нынешних жителей Анги, Бутаково, Верхоленска, Качуга и ближайших к ним поселений.

С 1648 года Верхоленский острог вместе с другими поселениями верховья Лены, Ленского волока и бассейна реки Илим вошел во вновь образованный Илимский уезд Ленского разряда^[100] и был в нем до причисления в 1686 году к Иркутскому воеводству^[101], объединяющему все остроги Прибайкалья^[102]. А в 1708 году Верхоленск в составе Иркутского уезда – уже в Сибирской губернии (с 1719 года – как часть Тобольской провинции, с 1724 года – выделенной из нее Иркутской провинции). И, наконец, он в 1764 году – в Иркутской губернии с прямым подчинением Иркутску.

1655 год был ознаменован в Верхоленском остроге первым в здешних краях антиправительственным вооруженным выступлением русских казаков^[103]. Взбунтовались служилый человек «стараго ленскаго наряда»^[104] десятник Михаил Григорьевич Сорокин и двадцать пять казаков якутско-илимского отряда, приведенного им в острог с судоверфи на реке Тутуре^[105], правом притоке Лены вниз по ее течению в сотне верст от Верхоленска. К ним присоединился есаул Федор Иванович Краснояр. Бунтовщиками двигало желание бросить тяжелую государеву службу и податься в Даурию^[106] с ее будто бы несметными богатствами, отсутствием там воевод и наличием множества плодородных земель.

И вот ранним утром 25 апреля 1655 года Михаил Сорокин и еще один казак – Федор Мещеряков^[107] – явились в часовню святого Николая Чудотворца (церкви в остроге тогда еще не было), силой взяли там войсковое казачье знамя и «оставили коня Николе в казну», то есть в надежде на покровительство Николая Чудотворца принесли ему в жертву коня. Затем Сорокин со знаменем в руках вышел на площадь острога, где уже выстроилось с оружием его войско. И там был устроен «круг» с выносом креста. Все они «крест целовали на том, что-де им итти в Даурскую землю, а атаманом быть у них» Михаилу Сорокину и есаулом Федору Краснояру: «а иново-де атамана и есаула им никово не выбирать».

Чуть позже к бунтовщикам присоединились казаки под руководством однофамильца Михаила Сорокина Якова, а также крестьяне из-под Илимска и Якутска. Они за несколько месяцев всполошили все ленские поселения, не гнушаясь грабежами торговых людей и разорением усть-кутской ярмарки, а отряд Якова Сорокина мог, но лишь из-за недостатка времени не стал захватывать столичный Илимск. Кстати, о Якове – многие историки ошибочно считают его родным братом Михаила Сорокина. На самом деле, Михаил Григорьевич Сорокин был из Тобольска, а Яков Ермолаевич Сорокин – «московской ссыльный человек»⁴². У Михаила Сорокина, действительно был брат, но другой – казак Антип Григорьевич, и он остался в Верхоленском остроге.

В конце концов «воровской отряд» общей численностью до трехсот человек, набрав необходимый для себя запас еды, вина, одежды и оружия, через Усть-Олекминский острожек направился в Даурию. Местные власти в осуществлении плана беглецов помешать никак не могли, но создавали видимость таких помех. К примеру, якутский воевода Михаил Лодыженский^[108] поручил илимскому «городничаему» Богдану Черепанову и «последним служилым людям», оставшимся в Илимске (а их было всего с десяток человек), организовать погоню за сорокинцами, вручить им «указную память» и «воров розговаривать», чтобы они «из побегу воротились и в винах своих государю добили челом», а в Даурскую землю не ходили «самовольством, скопом и заговором», никого впредь не грабили и вернули бы все раньше награбленное у разных лиц. Если эти «розговоры» не будут иметь успеха, воевода предписывал Черепанову собрать на Лене торговых, промышленных, гулящих людей и крестьян и с ними «воров переимать и привести в Илимской острог»⁴³. Разумеется, Богдан Черепанов поостерегся от погони, а что в дальнейшем случилось с сорокинцами – с точностью не известно.

А сам же Верхоленский острог пополнился новыми казаками, и власти стали поддерживать закрепление в нем служилых людей с собственными семьями взамен не вполне надежных «годовальщиков». Наверняка, именно тогда казакам – обычно взамен части государственного жалования – стали активно выделяться под Верхоленском во владение пахотные земли, и они занялись их освоением, кормлением с них своих семей. При этом непосредственной обработкой земли могли заниматься не сами или не только сами казаки, а привлекаемые ими работники.

Все это хорошо видно из раздела «Верхоленского Братцкого острошку служилые люди» окладной книги Илимского острога за 7185 (1677) год^[109]. В нем показан «армейский штат» из казачьего атамана и тридцати казаков со множеством новых фамилий по сравнению с начальным после основания Верхоленского острога периодом. Из прежних осталось лишь пятеро, и все их носители – не потомки казаков из 1640-х или другие их родственники, а они же сами. И на сей раз имена и фамилии в списке дополнены отчествами, что предоставило хорошую возможность узнать, как звали их отцов: пятидесятник Михаил Иванович Козлов, конные казаки Григорий Борисович Ангрышев, Яков Федорович Кудря, Антип Григорьевич Сорокин и Андрей Леонтьевич Шипицын⁴⁴.

В ходе моего исследования станет известным, что семьи Ангрышевых и Кудря в полном составе покинут Верхоленск еще до первой ревизии, единственный представитель семейства Шипицыных умрет вскоре после нее, последний верхоленский казак с фамилией Сорокин будет направлен в 1748 году на службу в Охотск. Продолжат же династию верхоленских казаков-пионеров только Козловы. А представители других десяти фамилий, что были и среди казаков Верхоленского острога 1640-х годов, и среди его жителей 1722–1763 годов, полностью покинут воинскую службу и станут посадскими (купцами) или разночинцами.

В конце XVII века острог перестроили в форме четырехугольника со «стоячим» острогом с четырьмя глухими и двумя проезжими башнями в северной и западной сторонах. В нем размещались приказная изба, двор приказчика и государевы амбары, а за его пределами – около сорока дворов разночинцев – пашенных крестьян.

Историки утверждают, что еще через полстолетия, в середине XVIII века, поселение было перенесено на полторы версты выше по течению Лены. Однако вряд ли такой перенос состоял в разборе старых изб и возведении их на новом месте. Скорее всего, прежние постройки и их жители остались, где и были, но ввиду занятости ближайшей к детинцу земли под дома и приусадебные участки последующие строения организовывались уже на дальнем от него расстоянии. Там, где изгиб реки, если смотреть со стороны острога вверх по ее течению, уходил направо, к юго-западу, а горная гряда – налево, к юго-востоку, формируя между собой широкое пространство.

Впоследствии Верхоленск продолжал растягиваться вдоль реки, пока не достиг в длину пяти верст. Затем этот процесс прекратился, судя по всему, из-за выхода поселения к затапливаемым, болотистым почвам недалеко от нынешнего Картухая. Кстати, наверняка именно фактор зажатости Верхоленска рекой с запада, горами с востока и заболоченной низменностью с севера и юга послужил естественной преградой для его роста и даже лишил статуса районного центра, передав его Качугу.

Но пока ничто не предвещало упадка. Наоборот, в 1775 году из острога было образовано особое Верхоленское комиссарство, в 1816 году – слобода^[110]. А через сорок лет, в 1857 году, губернатор Восточной Сибири Муравьев-Амурский, побывав в этом поселении, пожаловал ему статус города, и он стал центром крупного одноименного округа (с 1898 года называемого уездом), в который входило семнадцать волостей, расположенных на территории нынешних Качугского, Жигаловского, частей Баяндаевского и Ольхонского районов Иркутской области.

Развитию Верхоленска и всего близлежащего региона поспособствовало тогда создание здесь стратегического транзитного пункта для снабжения грузами Якутска. Именно отсюда начинался ленский речной путь. Его значение резко возросло в середине XIX века после обнаружения золотоносных россыпей в Витимско-Олекминском районе и улучшения обустройства маршрута от Московского (Большого Сибирского) тракта к реке Лене, когда появились новые речные порты, в том числе в Жигалово и Качуге. В «большую воду» с местных причалов отправлялись десятки тысяч пудов грузов на барках, полубарках, карбазах и паузках. Купеческие суда обеспечили проведение в рядом расположенном от Верхоленска селении Качуг ежегодной весенней ярмарки^[111], оборот которой к концу XIX века достигал пяти тысяч рублей^[112]. Обслуживание ленского судоходства внесло серьезные изменения в жизнь и занятия жителей Верхоленского уезда, немалая часть из них стала лоцманами, гребцами, грузчиками.

Но главным промыслом верхнеленцев оставалось хлебопашество, и в одном из хранящихся в Государственном архиве Иркутской области дел есть подробный статистический отчет о зерновых за 1905 год. По нему, в Верхоленском уезде посевная площадь под овес, пшеницу, рожь, ярицу и ячмень составляла тогда 49993 десятины^[113] (примерно 54,5 тысячи гектаров) со сбором с них 2509,4 тысячи пудов (40,2 тысячи тонн) зерна. Это, при населении уезда на тот год в 72,2 тысячи человек, соответствовало целым 35 пудам (560 килограммам), или полутора килограммам в день на каждого уездного жителя⁴⁵. Хорошее разнообразие стола добивалось подсобным огородным хозяйством, под которое была отведена еще большая площадь: согласно «Энциклопедическому словарю Брокгауза и Ефрона», в Верхоленском округе общий объем пахотной и огородной земли достиг к 1889 году 106803 десятин, около 1,7 десятины на душу населения. Понятно, что излишки урожая продавались, и немалая часть их попадала, к примеру, в Якутск, население которого еще с XVII века активно снабжалось хлебом, что выращивался в верхнеленско-илимском регионе.

Верхоленск отметился в истории и как место ссылки и пересылки декабристов, участников польского восстания 1863–1864 годов и революционеров-марксистов. Здесь, в частности, были члены Северного тайного общества декабристов Андрей Андреев и Николай Репин (они погибли во время пожара в пересыльной тюрьме в сентябре 1831 года), писатель Николай Чернышевский, большевики Иван Бабушкин, Феликс Дзержинский, Валериан Куйбышев, Вячеслав Молотов, Серго Орджоникидзе, Лев Троцкий, Михаил Фрунзе, Емельян Ярославский.

Верхоленск и поселения на Куленге. Вид с Поклонной горы

Верхоленский Воскресенский собор

В 1907 году в городе Верхоленске был освящен построенный в камне величественный Воскресенский собор – единственное из сохранившихся в поселении до наших дней культовое сооружение, разоренное и лишь чудом не взорванное при советской власти^[114]. Изначально же православные жители Верхоленска и близлежащих деревень крестились, венчались и отпевались в перенесенной в период между 1646 и 1651 годами на территорию нового острога часовне, к которой пристроили престол во имя святителя и чудотворца Николая и в XVIII веке преобразовали в Воскресенскую церковь (Церковь воскресения Христова). К 1792 году она обветшала и пришла в негодность^[115], поэтому рядом с ней заложили и в 1796 году освятили новую, «теплую» деревянную Воскресенскую церковь^[116]. Впоследствии, на основании указа Святейшего Синода от 20 октября 1872 года № 2193, она была переименована в Собор воскресения Христова, и уже потом это имя перешло к каменному храму.

Деревянное культовое сооружение вместе с возведенной в 1718 году в посаде Верхоленского острога для летних богослужений Богоявленской церковью (Церковью богоявления Господня) была взята Иркутским губисполкомом в 1925 году под государственную охрану как памятник архитектуры, но в 1937 году ее разобрали на строительство детского дома в Верхоленске и на дрова, не уцелела и Богоявленская церковь.

Вероятно, на первых порах и хоронили умерших православных верхоленцев на прилегающем к церкви погосте^[117], а затем захоронения стали производить в нескольких сотнях метрах дальше, на вершине ближайшей горы (почему бы не назвать ее Поклонной?) под величественными соснами у ныне разрушенной часовни. Отсюда открывается чудесный вид собора, всего Верхоленска и реки Лены. Там и сейчас действует сельское кладбище. Оно «стихийное», и семьи сами выбирают места для вечного упокоения своих близких, места между сотен заросших мхом и травой, но еще различимых холмиков над старыми многослойными захоронениями. Некоторые из них покрыты фрагментами потемневших от времени плит с уже нечитаемыми надписями. К великому сожалению, когда копают новые могилы, нередко тревожат прах давно умерших верхоленцев. Среди которых – и мои предки.

Двадцать пять верхоленских фамилий

По сказкам третьей ревизии (с учетом дополнений к ним), Черепановы вместе с Коркиными, Падериными и Полуехтовыми имели к окончанию 1763 года по шестнадцать представителей своих фамилий и делили поэтому показателю среди других верхоленцев двадцать первое – двадцать третье места. Весь же «победный пьедестал» тогда с большим отрывом занимали Тюменцовы, Бутаковы и Толмачевы с их соответственно ста тремя, восьмидесятью пятью и семидесятью двумя представителями. За ними следовали Кистеневы (пятьдесят шесть), Шеметовы (пятьдесят два), Козловы и Уваровские (по пятьдесят), Малцовы (сорок семь), Пермяковы (сорок три), Белоусовы (сорок два), Аксамитовы (тридцать восемь), Пуляевские и Челпановы (по двадцать девять), Поповы и Хабардины (по двадцать семь), Болшедворские (двадцать пять), Шелковниковы (девятнадцать), Багатыревы (восемнадцать) и Шергины (семнадцать)^[118].

Если добавить к этому перечню еще двоих – Сорокиных (пятнадцать представителей) и Пихтиных (четырнадцать), то получится перечень из двадцати пяти наиболее распространенных в Верхоленском остроге того времени фамилий. Их девятьсот шесть представителей – это более семидесяти процентов всех включенных в сказки третьей ревизии жителей острога на окончание 1763 года.

И по сей день в Качугском районе Иркутской области, а также в Иркутске, Читинской области и ряде других ближайших регионах широко распространено большинство из этих фамилий и еще тех, что в период проведения третьей ревизии носили не столь многочисленные семейства Верхоленского острога, но взяли себе крещенные в православную веру инородцы (в частности, новокрещенные Жидовы), либо те семейства, что к середине XVIII века расселились по верхнеленским селам и деревням. Но некоторые из этих фамилий немного изменились, и Аксамитовы стали сначала Аксаметовыми, затем – Аксаментовыми, Багатыревы – Богатыревыми, Болшедворские – Большедворскими, Бутарины – Буториными, Жидовы – Житовыми, Малцовы – Мальцевыми, Тюменцовы – Тюменцевыми, Черкашенины – Черкашиными и Черкасовыми.

Сословная эволюция

В ходе моего исследования выяснилось, что практически все носители тех фамилий верхоленцев, кто в годы первых ревизий были посадскими, разночинцами и казаками, постепенно перешли в крестьяне. Для установления хронологии смены сословий я использовал составленные мною таблицы метрических записей Верхоленской Воскресенской церкви XVIII века.

По ним, еще в 1773–1775 годах, как и при третьей ревизии, среди верхоленцев большинство – разночинцы. Но много и посадских (они из носителей прежде наиболее распространенных верхоленских фамилий у Багатыревых, Козловых, Малцовых, Пихтиных, Поповых, Тюменцовых, Уваровских и Черепановых), а также казаков (Белоусовы, Болшедворские, Козловы, Пермяковы, Пуляевские, Толмачевы, Шеметовы и Челпановы). Остальные – священники (Поповы, Уваровские и Шергины), чиновники (Падерины) и новокрещенные (Тюменцовы). Надо заметить, что в тех метриках часто фигурируют поселенцы, наверняка ставшие крестьянами, с новыми для Верхоленска фамилиями. Но в них совсем не упоминаются Аксамитовы, Бутаковы и Полуехтовы из-за обоснования их семейств в других православных приходах – из метрических книг ангинской и качугской церквей того времени видно, что Аксамитовы и Бутаковы перебрались в Ангу, а Полуехтовы (Полуектовы) – в Качуг.

В последующий же период ситуация резко меняется, что объясняется реформой сословий, осуществленной манифестом императрицы Екатерины II от 17 марта 1775 года о разделении делового населения городов на две части – мещанство и купечество. Поэтому с 1776 года ни посадских, ни разночинцев среди прихожан Верхоленской Воскресенской церкви больше нет, и становится однозначно понятным, что под вывеской последних ранее скрывались крестьяне, ведь именно с 1776 года их в Верхоленске – добрая половина. Все же прежние посадские стали именоваться мещанами и только десять представителей трех фамилий, из которых восемь Черепановых, – купцами (Уваровский Филипп, Шеметов Иван, Черепановы Василий, Григорий, два Ивана, Зиновий, Козьма, Михаил и Никифор).

В 1790-х годах картина еще раз обновляется: в Верхоленском остроге купцов с распространенными фамилиями совсем не остается, да и в целом о местном купечестве говорится лишь один раз, в 1797 году (о Никифоре Касьянове), существенно падает число казаков, а крестьян становится примерно вдвое больше всех остальных сословий вместе взятых. Однако пока здесь еще немало мещан. Так, среди Козловых, Тюменцевых и Шеметовых в большинстве крестьяне, но есть мещане и казаки. У Белоусовых, Болшедворских, Пермяковых, Пуляевских и Толмачевых – тоже много крестьян, имеются казаки и совсем нет мещан. Среди Уваровских преобладают священники и мещане, но также упоминаются крестьяне. У Поповых – только священники и мещане. У Челпановых крестьян и казаков примерно поровну. У Хабардиных – исключительно крестьяне. А у Багатыревых, Малцовых, Пихтиных и Черепановых – наоборот, одни мещане.

Последнее изменение произошло на заре XIX века. Если прежде ряды верхоленских крестьян пополнялись главным образом отставными казаками (что делали они наверняка с явной охотой), а прочие сословия предпочитали не отказываться от городских ремесел, то отчего-то перед весной 1801 года отмечается почти всеобщий и фактически разовый переход мещан Верхоленска к крестьянству. Ведь если с самого начала января 1800 года по 18 февраля 1801 года мещанами в метриках еще назывались представители многих семейств – Багатыревых, Беляевых, Быковых, Высоцких, Калаужевых, Куницыных, Лазаревых, Малцовых, Молевых, Мясниковых, Норицыных, Пихтиных, Поповых, Савиновых, Селивановых, Смертиных, Созоновых, Соловьевых, Тепляшиных, Титовых, Тюменцовых, Уваровских и Черепановых, то с 19 февраля и до конца 1801 года – ни разу. К примеру, Козьма Черепанов 17 февраля того же года назван в метрике мещанином, а уже через месяц с небольшим, 20 марта, – крестьянином.

Что послужило тому причиной? Моя версия: это следствие принципиально изменившейся политики центральной власти по освоению пашенных земель. Именно в тот период по воле императора Павла I в Восточную Сибирь активно привлекались земледельцы. Так, в 1799 году вышел указ «О заселении местности между Байкалом, рекой Верхней Ангарой, Нерчинском и Кяхтой», который был инициирован запиской на высочайшее имя члена Государственного совета Российской империи князя Гавриила Петровича Гагарина. Она содержала предложение предписать губернатору Иркутскому отвести для крестьян «самые плодороднейшие, изобилующие всеми угодьями для поселян нужными, и назначая на каждую душу по тридцати десятин, дабы, кроме пашни, и пастьбы для скота довольно было… На первый раз для двух тысяч душ построить в назначаемых селениях дома из казны, запасти хлеба на год, и приготовить земледельческие и прочие для поселян нужные орудия. Також снабдить их и нужным скотом для обзаведения и семенами для посева… Необходимо надобно, чтобы доколе сии поселения совершенно укоренятся, были бы от губернатора определены надзиратели надежные, попечительные и знающие в сельском хозяйстве… Всякий пришедший поселянин свободен от всяких податей на пять лет»⁴⁶.

А.И. Корзухин. Возвращение из города

Хотя этот указ не затрагивал напрямую Верхоленск, понятно, что разумный иркутский губернатор должен был принять и в отношении его земель во многом аналогичные меры. Тем более что в конце 1799 года Павел I рассылал сенаторов для осмотра губерний, особым пунктом инструкции предписывая им «взять сведения», достаточно ли земли у крестьян, «сделать мероположение» для предоставления о том Сенату и выяснить вопрос о переводе поселян с малоземелья на пустопорожние земли. Немаловажно и то, что при Павле I государственные крестьяне получили право записываться в мещанское и купеческое сословия, и, значит, те, кто был в этих сословиях ранее и переходил в крестьяне, мог при желании вернуться обратно.

Так что на переломе XVIII и XIX веков Черепановы в числе других мещан-верхоленцев стали перед выбором принятия предложения, от которого нельзя было отказаться. И приняли его: взяли себе наделы земли и сделались крестьянами. Исключение составили лишь четверо Черепановых: Петр – сын Зиновия Григорьевича со своим племянником – тезкой Петром Михайловичем, и два сына Ивана Григорьевича Черепанова Лев и Григорий. И наиболее вероятная причина такого исключения в том, что они не имели потомков, с кем могли бы вместе обрабатывать землю. Похоже, что старший Петр (в 1806 году он в метриках назван купцом, в 1810 и 1815 годах – мещанином) и Лев Черепановы вообще были бездетными, ведь записи об их бракосочетании и наличии у них жен и детей полностью отсутствуют как в верхоленских метриках^[119], так и в сказках шестой ревизии мещан Иркутска, кем они в 1801 году стали числиться⁴⁷. А Григорий довольно поздно, в 1812 году в возрасте двадцати восьми лет, женился на Тюрюминой Марфе Григорьевне, дочери крестьянина из Качинской волости, и из его девятерых детей не менее пяти умерли во младенчестве, одна дочь – в два года. Трое оставшихся – Фока, Федор и Надежда, которые были рождены соответственно в 1816, 1818 и 1822 годах, то ли также умерли детьми, то ли были еще подростками, когда потеряли в 1825–1826 годах своих родителей^[120] (Григорий Черепанов умер от чахотки в статусе иркутского мещанина в 1825 году, когда ему было всего сорок три года, от той же болезни спустя полтора месяца в тридцатипятилетнем возрасте умерла его жена Марфа, а еще через два месяца – его сорокадевятилетний старший брат Лев). Младший же Петр весной 1801 года не достиг семилетнего возраста и, вероятно, попал в иркутские мещане за компанию со своим дядей.

Из Черепановых к некрестьянскому сословию после 1801 года относился также ясашный Ананий. Но он никогда и не именовался мещанином и, как выяснилось из метрической записи при его крещении, не был кровным родственником «моих» Черепановых, а был подкинут в 1790 году Зиновию, старшему сыну Ивана Григорьевича. И, похоже, что хороших отношений Анания с обретенной родней не сложилось: ни он, ни его дети не были восприемниками своих однофамильцев, а те, в свою очередь, не стали восприемниками многочисленных детей Анания^[121], кроме единственного случая, когда в 1816 году таковым был назван Никифор Черепанов, младший брат Зиновия Ивановича.

Местные деревни. Языческая гора

Вероятно, на начальном этапе крестьянствования все семьи Черепановых обрабатывали земельные наделы в административных границах самого Верхоленска либо вблизи него с сохранением для проживания своей прежней «столичной прописки». Это предположение вытекает из того, что первое свидетельство в метриках о местожительстве Черепановых вне Верхоленска приходится только на 1811 год, на крестины дочери одного из Василиев в Качинской Вознесенской церкви. Значит, их обустройство в других местностях, включая Кутурхайскую деревню, произошло постепенно, по мере разрастания семейств.

Наверняка они оказались среди последних из наиболее распространенных в Верхоленске фамилий, кто организовал свое компактное проживание вне самого Верхоленска и занялся там обработкой земель. Другие сделали это раньше, вот почему и большинство местных деревень издавна именовалось по их фамилиям – Белоусовская, Болшедворская, Жидовская, Козловская, Куницынская, Пуляевская, Селивановская, Толмачевская, Тюменцовская, Уваровская, Хабардинская, Челпановская, Шеметовская. Подобные же имена дошли до сегодняшних дней. Такой чести не удостоились Мальцевы, Созоновы и Черепановы^[122], поселившись в местностях, уже имевших к тому времени устоявшиеся названия. Одно из них – Кутурхай, примерно в пяти верстах по течению Лены выше Верхоленска, а по твердой дороге – в часе ходьбы от него. Жители Кутурхая ставили свои избы на обоих берегах Лены, связанных обычным или маятниковым паромом^[123].

Если верить материалам первой Всесоюзной переписи населения по Качугскому району, Картухай основан в 1725 году. По тем же материалам, в том же 1725 году были основаны деревни Селиванова и Степнова, чуть позже, в 1730 году, – Козлова, Куницына, Пуляевская, Ремизова и Тюменцева, еще через двадцать лет, в 1750 году, – Белоусово, Хабардина и Шеметова, а, наоборот, раньше, в 1720 году, – Шишкина.

Меня с самого начала исследования несколько смущала округлость, «юбилейность», вышеуказанных годов, и она наверняка предполагала ориентировочность периода основания деревень и наличие ошибок в его определении. Потом я точно узнал, что приведенные года основания – ложные, и все или почти все верхнеленские деревни появились еще в XVII веке. К примеру, по изученным мною архивным документам, деревня Козлова возникла не позднее 1670-х годов, когда в ней начал осваивать пашню казак-пятидесятник Михаил Иванович Козлов с сыновьями. А уж совсем сомнителен приведенный в советской переписи период основания деревень Толмачева, Алексеевская, Большедворская и Челпанова соответственно в 1620, 1621, 1622 и 1623 годах. И дело здесь не столько в якобы погодовой последовательности, а в их появлении до Верхоленского острога, чего уж точно не было. Ведь из архивных источников известно, что первые десять крестьянских семей оказались обустроенными в верховьях Лены только в 1646 году. Всего же тогда из центра Московского царства через Енисейск было завезено воеводами Василием Пушкиным и Кириллом Супоневым по пути в Якутск два десятка семей (часть расселена «на Тунгуском Чичюйском волоку»). О тех переселенцах говорилось как о прибывших на Лену ссыльных черкасах^[124] (малороссах) с повелением «тем черкасом пахать и посеять озимью рожь ко 155-му году»⁴⁸ (1647 году). Но они расселились, по воле Курбата Иванова, довольно далеко от Верхоленского острога, в районе реки Тутуры.

Вышеназванные же деревни основывались не ссыльными черкасами, а верхоленскими казаками со второй половины XVII века. Это, в частности, подтверждается «Переписной книгой Илимской слободы о сборе хлеба и сколько они имеют пашенной земли и сенных покосов» за 7207 (1699) год: от Тутурской слободы «вверх по Лене реке на левой стороне острог, а в нем церковь во имя Николы Чудотворца и посад, дворы верхоленских служилых людей. Против Верхоленского острогу за Леной рекой прямо на Куленге реке живут дворами и пашут за хлебное жалование верхоленские конные казаки» с перечислением этих казаков⁴⁹.

Однако вернусь к Кутурхаю. Не думаю, что он изначально заселялся профессиональными рыбаками: река в этих местах мелководна, что не дает надежный шанс на промышленно высокий улов. Хотя это, конечно, не мешало доброй рыбалке для себя, хорошему пополнению семейного стола. Чаще всего рыбу ловили здесь, как такое было принято и разрешалось на всей Лене вплоть до конца XX века, сетями и неводом (бреднем). Иногда даже попадались крупные таймени, и до сих пор рыбаки вылавливают здесь их экземпляры под несколько десятков кило.

Другое дело – земледелие. Верхнеленские почвы состоят преимущественно из красного суглинка, а в низинах – из чернозема, и они довольно плодородны. Поэтому, невзирая на резко-континентальный климат с большими колебаниями температур и коротким безморозным периодом^[125], главным занятием жителей Кутурхая всегда было хлебопашество. Обычно использовалась традиционная для славян двухпольная система земледелия^[126], пахотные земли переходили по наследству. Помимо выращивания хлебов, чаще всего – озимых, здесь разводили картофель и коноплю, были посевы гречи, гороха и проса. Кто хотел, промышлял в лесах белку, лося и других зверей, а, при желании, ездил на Байкал за омулем. В общем, можно было трудиться и жить.

В отличие от других местных поселений, наименование села с нынешним названием Картухай никогда не имело славянских корней и многократно понемногу изменялось. Так, в сохранившихся метрических книгах XIX века, когда стали указываться имена населенных пунктов, среди них появилась сначала Кутурхайская деревня, затем она стала называться также Кутрухайской или Котрухайской. В последующий же период «т» и «р» поменялись местами и появились Кортухай и Куртухай. Часто метрические книги содержали даже по несколько различных написаний деревни в один и тот же год. А первое ее упоминание как Картухайское селение я заметил в метрической записи за январь 1862 года, причем это была метрика о бракосочетании в новообразованной Белоусовской Иннокентиевской церкви.

Из сказанного позволительно сделать вывод, что изначально местность имела такое имя, что вполне приемлемым для русского восприятия было лишь его окончание «хай». В первой же части звучали согласные «к», «т», «р», гласная «у» и, может, «о». Но его исконное произношение явно оказалось непривычным для славян и потому заменялось на разнообразные близкие и удобные аналоги.

Похоже, что имя это имеет тюркские, а точнее – якутские корни, чьи племена очень давно жили в здешних краях. Считается, что они оставили о себе свидетельства в виде наскальных изображений животных и надписей, известных сегодня как Шишкинские писаницы: около деревни Шишкина на гладкой красноватой поверхности ленских скал сделано более двух тысяч рисунков охрой – это сцены охоты на животных, военных походов, празднований, выпаса скота, фигуры лошадей и всадников. Одно из таких изображений – древнего всадника – даже взято в качестве герба Республики Саха (Якутия).

Кутурхайская скала

Здесь жили наши предки

По легенде, полторы сотни татар, обитавших в южных пределах енисейского бассейна, по какой-то причине отделились от своих сородичей и пошли во главе с Омогой Баайем от Енисея на восток. Достигнув Манзурской степи, они расположились там на жительство. Но пришествие чужих людей не долго устраивало местных бурят, и те надумали пришельцев истребить. Татары узнали о заговоре и, не теряя времени, отправили несколько человек на реку Лену возле нынешнего Качуга для постройки плотов, а когда все было готово, перешли через гору, загрузили на плоты свои пожитки и скот, да и пустились в длинную дорогу вниз по реке на север в долину Туймаада, что в районе современного Якутска. Через некоторое время приплыли к татарам по Лене забайкальские буряты хоринского рода, перемешались с ними и составили теперешних якутов, народ, имеющий сходство языком и нравами и с татарами, и с бурятами.

На месте бывшего Кутурхая. С троюродным братом Николаем

А кто был в районе Верхоленска, знает, что здесь много гор, заросших вечнозелеными деревьями. Но как раз несколько выше Верхоленска, там, где река Лена в своем течении делает крутой поворот на север, над ее излучиной возвышается открытая всем ветрам и поэтому высушенная ими, потерявшая свою растительность снизу и до самой верха скала красноватого цвета. Она расположена в непосредственной близи к правобережному Кутурхаю. Если же смотреть с противоположного, левого берега реки, то скала красуется (в прямом и переносном смыслах) напротив.

Между прочим, в находящейся в ней пещере-нише тоже имеются доказательства существования культуры ранней поры железного века – высеченные рисунки-петроглифы и надписи древнетюркского периода, наконечники стрел. Предполагается, что та пещера когда-то служила сторожевым пунктом с уникальным наблюдением долины реки Лены.

Так вот, на якутском языке слово «хайа» означает гору или скалу, легко запоминается и может произноситься как «хай»^[127]. Непривычное же для слуха русского человека начало имени Кутурхая – это, вполне возможно, «куурт» – побудительное от «куур», то есть «сушить, высушивать», или «кутаар» – ярко-красная сыпь. Вот вам и «Куурт-хайа», «Кутаар-хайа» – высушенная, покрасневшая гора. И производные от того – Кууртхай, Кутаархай, Кутурхай и прочие модификации. Название деревни могло произойти и, к примеру, от «куоттар-хайа» – что-то вроде горы-убежища, оберегающей горы.

Но лично мне наиболее привлекательной и правдоподобной видится версия происхождения названия деревни, ставшей моим предкам родной, от «Кутур-хайа» – гора шаманских песен. Вполне вероятно, что на землях Кутурхая издавна селились люди, могли и брать себе фамилию по названию местности при обращении в православие. Вероятно, именно так произошло с крестьянином Василием Кутурхаевым, запись о смерти которого в возрасте двадцати одного года я нашел в метрической книге Верхоленской Воскресенской церкви за 1776 год. Или, наоборот, тот Василий, либо кто-то из его предков мог оказаться основателем Кутурхайской деревни, перебравшийся в нее из другой местности.

В любом случае я уверен, что правильно называть деревню надо не иначе как Кутурхайской, или Кутурхаем. Ведь именно так она была обозначена в сохранившихся верхоленских метриках первые два раза, когда в ней с девятилетним перерывом, в январе 1817 и 1826 годов, отмечались свадьбы Яковов Ивановичей Черепановых. Один из них был родным братом моего четырежды прадеда Николая, внучка другого – Любовь – стала моей прабабушкой. И ровно то же название было официальным вплоть до конца XIX века⁵⁰, а может, и дольше. Что же до Кутрухайской, Куртухайской, Картухайской и прочих искажений имени в метриках и исповедных росписях со второй половины XIX века – так это чисто церковная отсебятина.

Глава 5 Откуда здесь Черепановы

Еще не найдены архивные источники, из которых безусловно определяется имя основоположника верхнеленской династии Черепановых. И самое раннее из обнаруженных мною упоминаний моей фамилии в Верхоленском остроге приходится на приведенные выше ревизские сказки. Поэтому остается лишь предполагать, но вполне обоснованно, что в Верхоленском остроге первым – один или уже вместе с Иваном Федоровичем – поселился посадский Федор. Ведь будь то его отец или дед, вероятно, в остроге к середине XVIII века жили бы из Черепановых не только представители ветви Ивана Федоровича, а потомки, к примеру, его двоюродных братьев: семьи-то тогда отличались многодетностью. Нет документов и о времени такого поселения, ясно лишь, что состоялось оно до 1722 года, иначе Федор не попал бы в сказки первой ревизии. И уж совсем сложно с выяснением его происхождения.

Из исповедных росписей и метрических книг видно, что Федор с Иваном не были инородцами. Хорошо известно также, что носимая ими фамилия образована от прозвища «Черепан», и так в старину на Руси называли выходцев из Череповца^[128] или профессиональных гончаров, а новгородцы – еще и тех, кто шил мужские сапоги с голенищами. Поэтому нет никаких причин сомневаться, что Федор и Иван Федорович либо их близкие предки были выходцами из европейской части страны. Но конкретно откуда и когда появились в Восточной Сибири первые носители фамилии Черепановых?

В попытках отыскать ответ на этот вопрос я провел несколько недель в Российском государственном архиве древних актов. Читал аннотации в описях, заказывал и изучал наиболее, на мой взгляд, перспективные для темы моего исследования архивные дела из фондов под № 214 «Сибирский приказ», № 494 «Илимская воеводская канцелярия», № 607 «Якутская воеводская канцелярия», № 1025 «Иркутская провинциальная канцелярия», № 1121 «Иркутская приказная изба» и № 1177 «Якутская приказная изба», включающих порядка двадцати двух тысяч единиц хранения. Пришлось мне и множество раз возвращался к фонду № 350 «Ландратские книги и ревизские сказки». В том, что успел заметить, хоть и не часто, но попадалась моя фамилия.

Иркутские однофамильцы

В самой древней из изученных мною переписей жителей Иркутска^[129] (в его ведение Верхоленский острог перешел с 1686 года, что ближе всего к первому вероятному появлению в нем Федора Черепанова) – «Имянной книге иркутским, баргузинским и селенгинским казакам, получающим денежный оклад, и посадским людям» за 7189 (1681) год – Черепановых еще не было. Не нашел я их и в «Писцовой книге по Иркутскому острогу» за 7194 (1686) год и в «Имянной книге» примерно за тот же год⁵¹.

А вот в «Книге имянной иркутским посадским людям с годовым оброком» и «Книге переписной иркутским посадским людям и их детям и родственникам» за 7207 (1699) год в числе ста десяти посадских города говорится об Иване Черепане. Он платил тогда годовой оброк в десять алтын, был женат, жил в своем доме, но, в отличие от многих других перечисленных иркутян, не имел в то время сыновей. Он же и только он из Черепановых приведен также в «Списке имянных книг с иркутских посадских людей» за 1704 год⁵².

По утверждению одной из исследовательских работ⁵³, этот Иван происходил из Енисейска (его отец – государев пашенный крестьянин), что был в 1677 год прислан под Иркутский острог на пашню в деревню Разводную, и там в 1686 году вместе с ним проживали его пятеро сыновей – Ерофей, Афанасий, Захар, Мокей и Григорий, рожденные в 1671–1684 годах. Однако вывод о тождественности посадского и «пашенного» Иванов Черепановых не верен, ведь в перечне изменений после первой иркутской ревизии (о нем я еще скажу) приведены два Ивана Черепанова. Один – умерший посадский г. Иркутска, другой – умерший вместе со своим сыном Ерофеем крестьянин Верхангарских деревень⁵⁴, а к ним относилась и Разводная. Кстати, о Верх-ангарских деревнях: во избежание путаницы, надо заметить, что в прежние времена так назывались отнюдь не те поселения, что за сотни верст от Иркутска на реке Верхняя Ангара, впадающей в Байкал в его северо-восточной оконечности. Верхангарские деревни располагались совсем рядом с Иркутском, выше его по течению Ангары, и, как следует из сказок третьей иркутской ревизии, из тех поселений иркутяне нередко брали в жены местных крестьянок, включая дочерей Черепановых. Верхангарские деревни были в 1950-х годах затоплены Иркутским водохранилищем.

Иркутский острог

Многие Черепановы из г. Иркутска и близлежащих к нему поселений, жившие в начале XVIII века, были из семейств названных Иванов и попали в ревизские сказки. Но, напомню, сказок первой иркутской ревизии обнаружить не удалось, и имена включенных в них представителей фамилии Черепановых можно частично установить лишь по хранящимся в Российском государственном архиве древних актов документам второй и третьей ревизий. Наименования таких документов, раскрывающие их содержание, я уже давал в разделе «Купцы из ревизских сказок» главы 3.

Добавлю здесь, что в деле за № 1056 со сказками второй иркутской ревизии потеряны листы прежней нумерации за № 1 (в нем содержались пункты 1–19 с перечислением посадских г. Иркутска)^[130], № 138–198 (в них пункты 2548–4055 с разночинцами г. Иркутска) и их заключительная часть (обрыв на пункте 10567). Всего же в 1744 году в Иркутске было «всех чинов, состоящих в подушном окладе», в количестве 4079 душ. Это – «посацкие, приписано к посаду в цех, разночинцы, помещиковые дворовые люди, кому крепостных людей указом иметь не запрещено», численностью соответственно в 1750, 271, 2004 и 54 человека⁵⁵.

В деле № 1057 с перечнем изменений после первой ревизии приведено пятьсот тридцать восемь таких изменений по посадским – по тем, что жили в г. Иркутске на дату ревизии, и по тем, что приписаны позже. В том числе умерли – 414, взяты в рекруты – 66, бежали – 41, посланы в ссылку и переведены в посад в другие поселения – по 4, посланы в партию в Якутск – 3, писаны двоекратно, «в рождении не бывали» и посвящены в попы – по 2. Изменений по цеховым было сорок три: умерли – 29, взяты в рекруты и бежали – по 5, посланы в ссылку – 2, посланы в партию в Якутск и отпущены из ссылки в прежнее жилище – по 1. По разночинцам тысяча триста пятьдесят пять изменений: умерли – 814, переведены в посад по Иркутску – 103, в казаки по Иркутску – 98, взяты в рекруты – 84, бежали – 82, выбыли в казаки на Камчатку и в Якутск – 46, посланы в ссылку – 40, писаны двоекратно – 29, освобождены из ссылки – 22, переведены в Знаменский девичий монастырь – 15, посвящены в дети боярские по Иркутску – 6, переведены в цех по Иркутску – 5, освящены в попы – 4, выбыли в посад Илимска и Кабанска – 2, «в рождении не бывали», переведены в цех по Илимску, посвящены в дети бояр по Илимску, пострижены в монахи и «проданы дворянину Фирсову» – по 1.

Сказки третьей ревизии на шестьсот шестьдесят семь семей посадских (купцов) и триста восемьдесят шесть семей цеховых из г. Иркутска приведены на первых шестистах восьми листах дела № 1058. Те сказки разных дат 1762 года (есть несколько сказок и 1763–1764 годов) начинаются с семьи купца Андрея Гранина. Ни один их лист не потерян. Затем идут сказки посадских людей иркутских острогов и дополнения к сказкам (дополнения по самому Иркутску – на листах 703–745).

Составленные по состоянию на 13 февраля 1763 года сказки на одну тысячу пятьсот восемьдесят одного иркутского разночинца и восемьдесят четыре дворовых человека с дополнениями к ним подшиты в часть 1 дела № 1059 по лист 98 включительно. За ними в той же части дела, а затем – в его второй части со сквозной нумерацией, приведены сказки крестьян и разночинцев острогов, Верхангарских и других деревень Иркутского уезда^[131].

В фонде № 350 также есть совсем короткий, на семь листов, документ по иркутским ревизиям, о котором я еще не говорил. Это собранные в 1722–1723 годах «Сказки посадских и жителей г. Иркутска и уезда об отсутствии приписных и утаенных». Они формируют дело № 1055. Первая сказка заверена группой иркутских посадских во главе с десятником Василием Петровичем Нижегородовым, и в той группе есть уже известный Иван Черепанов. Всего же в деле содержится четырнадцать таких сказок по г. Иркутску, нескольким слободам и Верхангарским деревням с перечислением не только имен и фамилий, но, что по тем временам крайне редко и поэтому особо ценно, отчеств нескольких десятков местных жителей. Вот и у иркутского посадского Ивана Черепанова отчество оказалось Васильевич. Значит, именно он – «Иван Васильев сын Черепан з детьми» – приведен в окладной книге г. Иркутска за 1708 год как владелец «десятиной пашни» в Каргополой заимке⁵⁶.

Из перечня изменений после первой ревизии, сказок второй и третьей ревизий установлено, что в Иркутске, кроме Ивана Васильевича, из мужчин-посадских под фамилией Черепановых к 1744 году умерли Петр и Егор, был направлен «в партию в город Якутск» Савва Иванович, а остались в городе Степан Иванович (наверняка все они – сыновья Ивана Васильевича, рожденные после 1699 года)^[132] с сыном Петром, Иван – сын Саввы (в 1747 году отдан в рекруты), а также «в прежнюю перепись прописный» с 1723 года города Енисейска разночинец Антипа Андреевич с сыном Петром (другие его сыновья были направлены в Нерчинские сереброплавильные заводы, взяты в рекруты и умерли) и переехавший в 1730 году из города Чердыни «посадского отца сын» Никита Мокеевич с детьми Василием, Дмитрием и Петром⁵⁸.

В разночинцах же Иркутска в начале XVIII века числились еще два Ивана Черепанова, но один из них перед второй ревизией умер (это уже третий умерший в Иркутском уезде в 1722–1744 годах Иван Черепанов). Имена другого Ивана и его однофамильцев Николая и Ильи с сыновьями включены в сказки третьей ревизии, а до того наверняка были во второй ревизии на тех листах, что утеряны⁵⁹.

В иных иркутских поселениях изменения по Черепановым коснулись крестьян градоиркутского Знаменского девичьего монастыря (умерли Архип Черепанов и два его сына), Верхангарских деревень (кроме Ивана и Ерофея, в период между первой и второй ревизиями ушли из жизни еще один сын Ивана Федор^[133] и сын Ерофея Максим) и Оецкой слободы (умерли Василий и его сын Сила). В 1744 году в Верхангарских деревнях жили всего шестеро крестьян мужского пола под фамилией Черепановых, наверняка все они – потомки енисейского Ивана, включая двоих по линии его сына Захара и четырех – по линии Федора. К 1762 году их число увеличилось до одиннадцати⁶⁰.

Мне также удалось достоверно установить происхождение почти всех Черепановых, проживавших в г. Иркутске в конце XVIII – начале XIX веков. И помогли в том три документа Государственного архива Иркутской области – «Список городовым обывательским домам, сочиненной городовыми старостами Петром Трапезниковым и Петром же Зыряновым 1796 году», книга о посемейных и поимущественных списках с литерами «М»—«Ш» за 1800 или 1801 год^[134] и материалы проведенной в 1811–1812 годах шестой иркутской ревизии. Те документы хранятся в делах № 180, 236 и 556 описи 1 к «Объединенному архивному фонду «Органы Иркутского городского самоуправления (дума и управа)» за № 70. По ним в 1796 году в Иркутске перечислено тринадцать Черепановых – дети умершего Степана Ивановича мещане Василий, Прасковья и Яков; вдова мещанина Дмитрия Никитовича (он сын чердынца Никиты Мокеевича Черепанова) Марья Ивановна с сыновьями Дмитрием, Константином, Петром и Федором; мещанин Петр Антипович (он сын енисейца Антипы Андреевича Черепанова) с женой Ириной Ивановной и детьми Алексеем, Андреем и Михаилом. В самом начале 1800-х годов сказано еще и о жене и дочери Алексея Петровича, жене Андрея Петровича, жене и двух сыновьях Якова Степановича. К декабрю 1811 года из их состава выпали умершие Василий Степанович, Дмитрий Дмитриевич, Михаил Петрович, Петр Антипович и отданный в рекруты Федор Дмитриевич, но подключились четверо сыновей Константина Дмитриевича и двое – Алексея Петровича. Появился также Алексей, сын умершего в 1801 году Семена Петровича (он внук Антипы Андреевича или Никиты Мокеевича). В 1801 году мещанами Иркутска стали и верхоленские Черепановы – Лев Иванович с братом Григорием и Петр Зиновьевич с племянником Петром⁶¹. Конечно же, именно по их линиям могли рождаться последующие поколения Черепановых г. Иркутска.

Илимские однофамильцы

В изученных архивных документах по Илимску (в его непосредственном ведении Верхоленский острог состоял в 1648–1686 годах) говорится только о двух семействах Черепановых середины XVII века – во главе с казаком и крестьянином.

Основоположником местной казачьей династии Черепановых стал Богдан, тот самый, которому, как уже говорилось в главе «Из древней истории Верхоленска», якутский воевода поручал весной 1655 года организовать погоню за беглецами в Даурию. При написании той главы я был полностью уверен, что Богдан – просто мой однофамилец, случайный попутчик верхоленских событий и никто более. После же нескольких посещений Российского государственного архива древних актов мое расположение к нему круто изменилось. Пока сохраню интригу, почему.

«Книга окладная Илимского острогу денежному, хлебному и соляному жалованию илимским и верхоленским ружникам и оброчникам, служилым людям и судовым плотникам» за 7161 (1653) год утверждает, что 1 сентября 7162 года «по государева царева и великого князя Алексея Михайловича всеа Русии грамоте пятидесятник Богдашко Черепанов поверстан в Лимском остроге в городничие». В мае 1665 года он уже выступал в качестве атамана казачьего при подписании вместе с другими илимцами мирской челобитной о даче из патриаршего двора благословенной памяти на постройку Киренского Троицкого монастыря (городничий тогда был уже другой – Савелий Брага)⁶². А в монографии Вадима Николаевича Шерстобоева «Илимская пашня» сказано об осмотре в 1666 году атаманом Богданом Черепановым, по поручению илимского воеводы Лаврентия Обухова, земель на реке Илге^[135]споследующим расселением там тридцати восьми сосланных в Илимск на пашню семей⁶³. Как выяснилось в ходе проведенного мною исследования, часть предков моей прабабушки Любови Адриановны – жены Матвея Данииловича Черепанова, происходили как раз из илгинских крестьян.

Вероятно, тогда же крестьянствовать решился и сам Богдан Черепанов, и в «Книге имянной Илимскаго острогу пашенным крестьянам и сколько кто пашет государева десятинные пашни» за 7184 (1676) год говорится, что он до своей смерти в 7176 (1668) году «по челобитной пашню пахал» в деревне на «Илге реке в Знаменской слободе… а ныне тое ж пашню пашет на себя неверстаной сын ево Богданова Семен». В 7189 (1681) году оказался «атаман казачей Семен Ипатьев сын Черепанов поверстан в атаманы на умершего атамана на отца его Богданова место Черепанова и в его оклад»⁶⁴ (интересно, что отчество Семена неоднократно приводилось в окладных книгах Илимского острога как сын Ипата, а не Богдана⁶⁵, что, вероятно, объясняется различием крестильного и светского имен его отца).

В 1691 году атаман Семен Черепанов стал вместо сына боярского Андрея Ерофеевича Хабарова, он же – сын известного первооткрывателя устюжанина Ерофея Павловича Хабарова, приказчиком Усть-Киренского острога^[136], исправно передавал в казну выплачиваемые местными откупщиками^[137] деньги, а в 1696 году умер. Накануне же, как утверждается в илимских окладных книгах, не сдал в государеву казну очередные откупные. Воистину ли он взял и не сдал те деньги, либо, воспользовавшись смертью приказчика, на него эту недостачу «повесил» за взятку начальству нечистоплотный откупщик, останется вечной загадкой. Но солидный по тем временам долг в семнадцать рублей (по другому источнику – в двадцать два рубля), двадцать два алтына и одну деньгу, то есть примерно в три – четыре годовых оклада служилого человека, закрепили за проживавшими в Илимске малолетними сыновьями Семена. Постепенно они его отдавали, заплатив, к примеру, в 1700 году два рубля и три алтына, и остались должными еще двенадцать рублей. Как знать, где они могли зарабатывать такие деньги, может, помогали вместе со своей матерью в обработке земли крестьянину Ивану Петровичу Бабкину, к которому перешла их отцовская пашня⁶⁶.

Илимский острог (гравюра по рисунку А.П. Радищева)

Уже позже, в 1677 году, в пометную и расходную книги Илимского острога были включены также другие «некрестьянствующие» Черепановы – посадский Яков Антонович, что платил оброк в двадцать шесть алтын четыре деньги, и казак Степан Артемьевич. Яков оставался в том же остроге и в 1689–1702 годах. Вероятно, он же – Яков Черепан – состоял вкладчиком^[138] Усть-Киренского Троицкого монастыря. Но в подомовой описи Илимска за 1703 год ни о Якове со Степаном, ни об их потомках упоминаний уже нет. Зато промышленный человек Яков Черепан упомянут в 1709 году в Новоудинской слободе⁶⁷.

А вот первую семью илимских крестьян под фамилией Черепановых неказачьего происхождения возглавлял Михаил Захарович, и обрабатывал он пашню у реки Киренги^[139]. Постепенно к пашенному делу подключились его сыновья Никита, Василий и два Петра⁶⁸.

Я узнал, что свою фамилию Михаил Захарович получил не от собственного отца: согласно «Книге имянной Илимского острога пашенным крестьянам и ссыльным черкасам» за 7164 (1656) год, «на ниже Киренги на левой стороне на Никольском лугу ссыльной пашенной черкашенин Ивашка Фомин Чарапан пахал на государя десятину ржи за полдесятины яри и в 7160 году Ивашко Черепан помер, а в его место пашет на государя десятину ржи за полдесятины яри пасынок ево Ивашков Мишка Захаров и ставо же тягла»⁶⁹. Его отчим «Ивашко Фомин з женою с Агафьицей, да двое детей: Михалко 10 лет, дочь Окулинка 2 лет» был перечислен в росписи воронежских черкас, пойманных за попытку бегства в Литву и присланных осенью 1641 года в Москву, а затем сосланных после короткого пребывания в Свияжске на пашню в Сибирь^[140]. Но и сам Иван Фомич не владел фамилией Черепановых до поселения на илимскую пашню, а приобрел ее уже там по названию речки Черепанихи, впадающей в Лену с правой стороны в семи километрах ниже Никольского наволока. И это неизвестного происхождения название было у речки еще до поселения там черкасов⁷⁰.

Под Илимском также крестьянствовали, но уже позднее, в 1688 году, Василий Дементьевич и Назар Семенович Черепановы, в 1696 году первый из них утонул⁷¹. Об иных же илимских Черепановых я сведений за XVII век не обнаружил. Однако они появляются впоследствии в материалах по ревизиям, и частично те материалы находятся в фонде № 1 «Илимская воеводская канцелярия» Государственного архива Иркутской области, либо были переданы им в октябре 1950 года в Российский государственный архив древних актов. Но попали они в нем почему-то не в специально предназначенный для подобных дел фонд № 350 «Ландратские книги и ревизские сказки», а в дела № 1216 и 1217 описи 1 к фонду № 494 «Илимская воеводская канцелярия».

Те, что я нашел в Иркутске, – это сказки первой илимской ревизии по посадским, служилым людям (их сохранилось немного) и пашенным крестьянам с приведением имен, часто и отчеств глав семейств, их жен, сыновей, дочерей, братьев, возрастов (вероятно, на 1722 год)^[141], подробным описанием имущества, хозяйств и иногда – места их нахождения. А в Москве – «Список жителей Илимского уезда в 1744 году по сравнению с переписью 1719–1723 годов» и «Ведомость жителей Илгинского острога^[142] и приписанных к нему деревень, состоявших в подушном окладе по переписи 1723 года и состоящих налицо в 1744 году».

Илимские сказки

К сведению исследователей: такие же «сравнительные» списки ревизуемых по другим российским регионам тоже могут храниться вне фонда № 350. Однако в них содержится важнейшая информация, не только дублирующая сказки сразу первой и второй ревизий, но и имеющая уникальные, не входящие во вторую ревизию данные о том, в каком году исключались персонажи первой ревизии и по каким конкретным причинам это сделано. В тех материалах заполнялся только один столбец с возрастом ревизуемых, и в нем, насколько я понял, он указывался для живших ко второй ревизии как достигнутый, текущий, а для убывших из-за смерти, поверстания в рекруты и прочих случаев – на дату этого убытия (так в деле № 1216) либо на дату первой ревизии (так в деле № 1217).

Так вот, в тех документах приведен бобыль^[143] Кондратий Васильевич Черепанов в возрасте, согласно первой ревизии, сорока пяти лет (возможно, он – сын утонувшего илимского крестьянина Василия Дементьевича Черепанова) с женой Татьяной и сыном Матвеем⁷². А во второй ревизии среди крестьян Черепановых в илимском ведомстве указаны «новокрещенный мунгальской породы» Василий из Кежемской слободы, два Петра из деревни Змеинской – навернякамладшие сыновья Михаила Захаровича Черепанова (из той же деревни Василий Черепанов – вероятно, средний сын Михаила Захаровича или его внук – в 1709 году был десятником⁷³). В них же перечислены к тому времени умершие Черепановы Максим и Яким из Ботовской деревни, Никита из деревни Фоминых, Иван из Криволуцкой слободы, «гулящий» Василий из деревни Черных (они соответственно около 1639, 1659, 1658, 1659 и 1683 годов рождения)⁷⁴.

Два Петра Черепанова, около 1667 и 1675 годов рождения, возглавляли многочисленные семейства разночинцев Киренского острога (приписаны в 1749 году в иркутском ведомстве, соответственно, в острог, написание названия которого неразборчиво, но больше похоже на Илимский, и на поселение в пашню) и крестьян Змеинской деревни в сказках второй и третьей илимских ревизий⁷⁵. Такие сказки приведены, как и положено, в описи 2 к фонду № 350 в ее делах за № 1042 «Книга переписная посадских людей, разночинцев, государственных крестьян, ссыльных г. Илимска, Усть-Кутского острога и деревень Илимского уезда», № 1043 «Книга переписная посадских людей, разночинцев, государственных крестьян, ссыльных Киренского, Чечуйского острогов, слобод, деревень Илимского уезда», № 1044 «Книга переписная посадских людей, разночинцев, государственных и монастырских крестьян, ссыльных Илимского, Яндинского, Братского острогов и деревень Илимского уезда»^[144] и № 1045 «Сказки о посадских людях г. Илимска, о разночинцах, государственных (пашенные), монастырских крестьянах г. Илимска, Яндинского, Усть-Кутского, Киренского, Чечуйского и Братского острогов Илимского уезда. Ведомость прибылых после подачи сказок III ревизии» в двух частях. Первые три из этих книг составлены в 1745 году, последняя – 1762 году.

В начале и середине XVIII века крестьяне Черепановы наверняка жили и в других деревнях илимского ведомства, ведь они даже когда-то основывали там целые поселения. К примеру, я нашел исповедную роспись прихожан из деревни Черепановой под Яндинским острогом за 1799 год, где тогда, правда, уже не осталось ни одного Черепанова, а лишь пять семей Замарацких и Дунаевых общей численностью свыше полусотни человек⁷⁶.

Имя еще одного Черепана – присыльного Федора – я нашел в илимских книгах учета десятинного хлеба за 1709 год по Чечуйскому острогу^[145]. За ним была закреплена «поголовного оброка осмина ржы»⁷⁷.

Якутские однофамильцы

В хранящихся в РГАДА документах по Якутску (напомню: все поселения ленского бассейна изначально были в его прямом ведении, а с 1648 и до 1686 года часть из них с Верхоленском подчинялись ему через Илимск) говорится об адресованном в период между декабрем 1645 года и июлем 1647 года целовальнику^[146] Терентию Иванову сыну Черепану поручении якутского воеводы о назначении в Верхнеянское зимовье; о направлении его со служилыми людьми в 1652 году в Жиганы; об отчете 1656 года того же Терентия, теперь уже приказчика Олекминского острожка, о сборе ясака с якутов, раздаче им казенного скота и умолоте хлеба; об отпуске промышленного человека Григория Черепана из Ленского острога «в замороз на рыбу»; о взыскании в 1660 году долгов с Гаврилы Черепана; о деле того же года промышленного человека Петра Афанасьева сына Черепана; о выдаче в 1675–1676 годах рыбы вместо хлебного жалования десятникам казачьим, включая опять же Гаврилу Черепана; о расспросной речи Ивана Черепана между 1679 и 1682 годами (она почти не «расшифровывается»); о взыскании долга по кабале с посадского человека Гаврилы Черепанова, находящегося в Оленьке; о вручении в начале 1680-х годов наказной памяти казачьим десятникам, в том числе Артему Черепанову, с распоряжением о направлении их в Мегинскую волость для сбора ясака; о взимании в 1700 году оброка в сумме восьми алтын и две деньги с Гаврилы Черепанова из Жиганского зимовья; о числившемся в 1704 году гулящим человеком Иване Терентьеве сыне Черепанове^78.

Здесь же есть «Книга выдачи жалования служилым людям» за 1641 год с «Тренькой Семеновым Черепаном»; «Книга о раздаче денежнаго, хлебнаго и солянаго жалования детям боярским и разнаго звания служилым людям Якутского острога» за 1648 год с Гаврилой Федоровым сыном Черепаном, и Ларионом Федоровым сыном Черепаном; сметы и именные указатели служилых людей по Якутску, составленные в 1680-х годах, где перечислены казаки под фамилией Черепаны, или Черепановы: Артем, Гаврила с сыном Иваном, около 1672 года рождения, Григорий, Морозко, Никита и Степан (в том числе сказано о командировках Артема и Никиты в Оленекское зимовье и Охотский острог), в 1692 году – умерший накануне от оспы Акилко, Алексей Яковлевич, новокрещенный Гаврила Яковлевич, умерший Ганка, Федор Феоктистович; перечень якутских посадских за 1693 год с Яковом Черепановым и его сыном Харитоном, около 1687 года рождения; опись якутских дворов за 1700 год, в одном из которых, у местного пономаря, жил казак Алексей Черепанов; переписная книга Якутского острога за 1720 год с двумя абзацами о Черепановых – служилом Семене Григорьевиче с сыном-младенцем Иваном и служилом из Енисейского города Андрее; «Реестр якутских дворян, детей боярских, казаков и их родственников» от 10 ноября 1744 года опять же со служилым Семеном Григорьевичем и его сыном Иваном, смотровой список находящихся при г. Якутске войск, вероятно 1760 года, с пятидесятником Иваном Черепановым⁷⁹.

Якутск в XVII веке

К сожалению, в описи 2 к фонду № 350 нашелся лишь один материал по ревизским сказкам Якутии, и он в деле № 4194, которое в аннотации именуется как «Книга переписная выбывших после 1-й ревизии посадских людей, разночинцев, казаков, дворовых, государственных крестьян г. Якутска, Охотского, Зашиверского, Алазейского, Анадырского, Олекминского, Камчедальского, Верхнекамчедальского, Болшерецкого, Удского, Нижнего Камчатского острогов, Устинского, Ситкацкого, Верхнековымского, Среднековымского, Нижнековымского зимовьев Якутского уезда» 1748 года. В действительности же приведенный в книге список содержит перечень выбывших ревизуемых по г. Якутску (потерянные пункты перечня с 1 по 34 относятся к его умершим посадским), Анадырскому, Зашиверскому, Олекминскому острогам, Алазейскому, Жиганскому, Ковымским (Верхний, Нижний и Средний), Средневилюйскому, Ситкацкому, Усть-Янскому зимовьям, Оленьей реке, Амгинской, Витимской, Усть-Витимской и Пеледуйской слободам. И эти изменения даны по пункт 2353. Под остальными же пунктами приведены не данные по выбывшим, а перечень фактически проживавших в тот период ревизуемых из Болшерецкого, Камчадальского, Верхне- и Нижнекамчадальского, Охотского, Тауцкого (на его пункте 3742 перечень обрывается) и Удского острогов.

В той книге сказано об умерших разночинцах г. Якутска Андрее и Семене; предъявленном в г. Якутске в казачью службу Иване – сыне разночинца Степана; умерших посадских Оленьей реки Василии, Иване и Илье Черепановых; с Оленьей же реки взятом в рекруты Михаиле Ивановиче Черепанове и бежавшем от Егора Черепанова дворовом Василии (уж не тот ли он «новокрещенный мунгальской породы» Василий из Кежемской слободы под Илимском?); находившемся в Охотском остроге разночинце Семене Черепанове⁸⁰.

Я не ограничился работой в иркутском и московском архивах и впервые за четверть века побывал на своей малой Родине, в г. Якутске. Пытаясь выяснить корни живших там Черепановых, изучил 28–30 марта 2017 года в Национальном архиве Республики Саха (Якутия) несколько десятков дел. В первую очередь занимался поиском исповедных росписей якутских церквей за период с XVIII века по начало XX века. Их в архиве – целая коллекция, и находятся они вместе с метрическими книгами среди почти двадцати тысяч единиц хранения фондов № 225 «Якутское духовное правление», № 226 «Якутская духовная консистория» и № 228, 230–267, 269, 270, 273, 274, 475, 492, 560, 561, 567–569, 573 и 574 отдельных церквей^[147]. Но в самых древних из сохранившихся росписей действовавших тогда в Якутске Богородицкой, Николаевской, Предтеченской, Преображенской церквей, Спасского мужского монастыря и Свято-Троицкого кафедрального собора – за 1833–1834 годы⁸¹ – православных жителей самого города под фамилией Черепановых не нашлось^[148]. Прихожане с такой фамилией были лишь в прикрепленных к городским церквям многолюдных сельских поселениях, но они – новокрещенные инородцы. К примеру, в приходе Предтеченской церкви состояла большая семья Якова Черепанова из Хомустахского родового управления Намской инородной управы⁸². Вероятнее всего, свои фамилии те инородцы получили в конце XVIII – начале XIX века, когда происходило массовое обращение местных жителей из их исконного язычества в православие. Скажем, из документа, названного «покорнещий рапорт» и представленного 2 апреля 1805 года «Великому господинну преосвященному Вениаминну Епископу иркуцкому и нерчинскому и ковалеру», и приложенной к нему справки следует, что в бытность Григория Слепцова протоиереем Богородицкой церкви в Якутске, а затем – проповедником он обратил в 1800–1805 годах в новую веру 11068 якутов и якуток из нескольких улусов⁸³.

Не оказалось «неновокрещенных» Черепановых и среди имен одной тысячи двадцати жителей г. Якутска в обнаруженных в деле архивного фонда № 12 «Якутское областное управление (1805–1919)»⁸⁴ сказках девятой ревизии, которая проводилась в городе в 1851 году^[149]. Согласно же одному из дел фонда № 166 «Якутская городская дума (1856–1917)», в десятую ревизию 1858 года в перечень городских мещан оказались включенными двое Черепановых – Николай Васильевич в возрасте двадцати одного года и его сестра Анна, семнадцати лет. Там же имеются отметки, что Николай причислен в Якутское мещанское общество по отдельному указу областного правления и в 1871 году умер, а его сестра в 1859 году вышла замуж. Из другого дела того же фонда я узнал, что Николай – незаконнорожденный сын мещанской дочери Акулины Васильевны Черепановой⁸⁵ (стоит полагать, что его сестра Анна – тоже незаконнорожденная).

За недостатком времени мне не удалось заняться поиском архивных материалов о Черепановых, проживавших в Якутске в конце XIX века, да и вряд ли это продвинуло бы тему моего исследования. Но ведомости уже советской переписи, той, что проводилась в городе в 1931 году, я посмотрел (они подшиты в дела № 1139–1142 описи 1 к фонду № Р-70 «Статистическое управление ЯАССР»). Как оказалось, тогда в Якутске было всего три семьи Черепановых по четыре человека каждая^[150] и в трех других жилищах находились еще пенсионер-инвалид, женщина-пенсионерка и учащаяся. Все пятнадцать – русские. Вероятно, они или их предки перебрались в город незадолго до той переписи.

Но зато в начале XIX века жило совсем немало Черепановых «неинородного» происхождения в отдаленных от центра Якутии поселениях. В деле «Исповедных ведомостей и росписей различных церквей Якутской области» за 1826 год, содержащем без малого тысячу листов, я нашел среди шестидесяти двух крестьян Усть-Оленька^[151] – прихожан Жиганской Николаевской церкви – имена тридцати трех Черепановых⁸⁶. Один из них – Роман – староста местного крестьянского общества, и из аннотаций к делам фондов № 26 «Верхоянский окружной исправник (1822–1917)», № 52 «Усть-Оленское крестьянское общество» и № 190 «Жиганский нижний земский суд» видно, что такую должность Черепановы занимали там прежде, в конце XVIII – начале XIX века⁸⁷. Думаю, что они – потомки казачьего десятника, а позднее – посадского Гаврилы Черепанова и близкие родственники известных по изменениям после первой ревизии посадских Оленьей реки Василия, Егора, Ивана, Ильи и Михаила Черепановых.

А в прихожанах Олекминской Спасской церкви в 1826 году состояла вдова мещанка Агафия и ее двадцатипятилетняя дочь Акулина. Наверняка Акулина – дальний потомок также уже ставшего известным приказчика Олекминского острожка Терентия Ивановича Черепанова и мать рожденных вне брака Николая и Анны Васильевичей Черепановых. Тех, кто поселился в Якутске перед ревизией 1858 года.

В том же Олекминске или под ним жили и Черепановы коренной национальности. Так, в 1837 году Якутский окружной суд рассматривал дело об обиде, причиненной олекминским якутом Андреем Черепановым другому якуту – крестьянскому выборному Одинцову⁸⁸.

Федорова пятерка

Понятно, что в архивном поиске следов «моих» Черепановых в период их жизни до второй ревизии мне пришлось сосредоточиться больше на упоминаниях о Федоре, нежели об Иване Черепанове с его очень широко распространенным в сибирской Руси именем. И исходил я из того, что в те стародавние времена для перемещения с одного места жительства на другое требовалось специальное разрешение (паспорт) местного общества, обычно предоставляемое в пределах того же региона. Значит, если Федор Черепанов родился не в Верхоленском остроге, доревизионный перечень посадских которого в архивах обнаружить не удалось, а переехал в него, то наверняка не далее, чем с территории Ленского заказа или Иркутского воеводства.

Среди иркутских, илимских и якутских Черепановых я нашел пять случаев упоминания Федоров, подходящих по возрастному «цензу» умершему в период между 1722 и 1744 годами в Верхоленске посадскому Федору Черепанову.

О крестьянине с таким именем и с той же фамилией из иркутских верхангарских деревень уже сказано, и нет никаких сомнений в том, что он и верхоленский посадский Федор – разные лица, ведь хоть и есть документы об их смерти в один период – между первой и второй ревизиями, но зато в разных сословиях и местах. Между тем совсем не исключено их кровное родство. Тем более не исключено родство Федора Черепанова из Верхоленского острога с жившим в ту же пору посадским Иваном Васильевичем Черепановым из г. Иркутска^[152]. Будучи примерно одного возраста и находясь в соседних сибирских острогах, они могли даже совместно организовывать торговлю между ленскими и ангарскими поселениями, к примеру, зерном.

Долгое время наиболее подходящей кандидатурой на роль искомого Федора Черепанова мне казался персонаж, о котором говорится множество раз в архивных документах Илимска самого конца XVII века. Он – потомок атаманов казачьих: внук бывшего городничего Илимского острога Богдана Черепанова и сын бывшего приказчика Усть-Киренского острога Семена Черепанова. Того самого приказчика, чьи малолетние дети платили будто бы невозвращенный им долг и чьи имена я еще не назвал. А между тем, согласно «Перечневым росписям приходных и расходных книг в Илимской приказной избы денежной казны, хлебным запасам и вину» за 7204 (1696) год, у Семена было два сына – Федор, тринадцати лет, и Иван, пяти. По «Книге окладной Лимского волока и Лимского острога» за 7208 (1700) год им же соответственно семнадцать и десять лет⁸⁹. Значит, Федор рожден в 1683 году, а его брат Иван – в 1690 или 1691 году, то есть как раз тогда, когда появился на свет мой семижды прадед Иван Федорович Черепанов.

В сметном списке денежных доходов Илимского острога за 1700 год упомянута челобитная Федора Черепанова. О чем она – выяснению не поддается, но в составленной в 1703 году описи Илимского города, где подробно приведена вся городская архитектура с перечислением семейных домовладений, о домовладении Черепановых ничего не сказано (правда, там есть «двор от Наугольной башни на низ вдовы Фетиньи Ивановы дочери» без уточнения, чья она вдова. А в илимском документе примерно за 1716 год сказано о вдове Ксении Черепанихи). Казаки Черепановы не упоминаются и в илимских «Книгах окладных хлебному жалованию служилым людям» за 1709 год⁹⁰. Значит, стоило предполагать, что Федор и Иван в период между 1700 и 1703 годами покинули илимское ведомство и перебрались куда-то по соседству. Однако куда, если не в Верхоленский острог, ведь в ревизских сказках других поселений иркутско-илимско-якутского региона имен Федора и Ивана Черепановых с подходящим периодом жизни не обнаружено. Они могли обосноваться в Верхоленске сразу же или побывать до первой ревизии где-то еще, скажем в Чечуйской слободе (напомню здесь о присыльном Федоре Черепане из 1709 года, который, возможно, и оказался впоследствии в Верхоленском остроге).

Приведенная версия вроде бы противоречит тому, что, по дополнению 1763 года к сказкам третьей верхоленской ревизии и метрической записи 1778 года о смерти Ивана Черепанова, он носил отчество Федорович и, получается, был сыном Федора, а вот илимские Федор и Иван – братья. Однако Федор, сын киренского приказчика Семена Черепанова, заменил своему брату Ивану рано умершего родителя, а традиционно бывало, что при отсутствии в семье отца его дети в ревизских сказках, метриках и исповедных росписях «привязывались» к их старшему брату. Вот и Иван в таком случае вполне мог быть для ревизоров и церковнослужителей Федоровичем, а его сестра Пелагея Черепанова, в замужестве – Толмачева, – Федоровной.

Переписная книга Якутского острога 1720 года. Фрагмент о семье служилого Семена Григорьевича Черепанова и посадском Федоре Ивановиче

Не знаю, по чистой случайности или в подтверждение верности такой версии, произошло так, что верхнеленские Черепановы ни разу до 1828 года, то есть при жизни Ивана Федоровича и еще пятьдесят лет после его смерти, не называли рожденных ими сыновей Семенами (Симеонами). Возможно, потому что помнили о тяжелом «долговом» детстве потомков своего близкого родственника с таким именем^[153].

Это довольно симпатичное построение фамильной линии было уже подробно изложено мною под разделом с не лишенным апломба названием «Богданов род» и слыло исключительно достойным, как вдруг то достоинство «приказало долго жить» вместе с уходом из жизни самого илимского Федора. Дело в том, что ровно накануне мини-юбилея – полутора лет с начала моих активных архивных поисков – я для окончательного убеждения в надежности той версии изучил в РГАДА несколько дел Илимского острога начала XVIII века. И в одном из них – «Книге окладной денежного, хлебного и соляного жалованья илимским служилым людям» за 1704 год – сказано и об Иване, и о Федоре Черепановых. По ней, «оклад выбылой умершаго атамана казачья Семена Черепанова денег шесть рублей хлеба две четверти полторы осмины ржи две четверти овса полтора пуда соли … а за хлебное жалование служил с пашни у него сын Иван тринадцати лет». И еще в книге говорится о том, что в январе 1704 года рядовой казак «Тимофей Григорьев сын Попов» поверстан в Илимске в «пешью казачью службу вместо умершаго казака Федора Черепанова и в его оклад»⁹¹. Отсюда следует, что если илимский Иван Черепанов и мог после 1704 года перебраться из Илимска в Верхоленск, то Федор – вряд ли. Впрочем, нельзя быть полностью уверенным, что в той записи нет ошибки. Случайной или умышленной, чтобы, скажем, скрыть позорный для илимского воеводы факт побега Федора – сына «целого» бывшего атамана и приказчика – от непосильной ноши надуманного долга его отца. Еще мне кажется крайне удивительным поверстание в атаманский оклад тринадцатилетнего отрока Ивана и то, почему в случае такой возможности в него ранее, сразу со смертью отца, не поверстали еще Федора.

Однако если илимский казак Федор Черепанов действительно умер в Илимске в самом начале XVIII века, то у меня на сегодня имеется лишь одна версия появления в Верхоленске посадского Федора Черепанова, и она основана на уже упомянутой переписной книге Якутского острога за 1720 год. В ней приведен абзац о том, что «Во дворе служилого Семена Григорьева сына Черепанова жена его сказала: ему, Семену, тридцать семь лет, а он послан Великого Государя на службу в Охоцкой острог. Сын его Иван двадцать недель. Подомники его Енисейского города сын боярской Аврам Корнилев пятидесяти пяти лет, да посацкой Федор Иванов сын сорока пяти лет»⁹².

Тот же Аврам Корнилев приведен в якутском городском реестре 1744 года в разделе дворян и детей боярских⁹³. Значит, он был постоянным жителем Якутска и если соседствовал в доме с Семеном Черепановым, то наверняка состоял с ним в родстве. Однако, кто же тогда второй подомник – посадский Федор Иванович, не означает ли отсутствие его фамилии в переписи 1720 года, что она совпадала с фамилией главы дома Семена Черепанова? И в таком случае не «мой» ли это Федор, который в том году мог находиться в Якутске по купеческим делам, а заодно вместе с женой^[154] помогать по уходу за недавно родившимся сыном своего, к примеру, двоюродного брата Семена Григорьевича – ближайшего потомка того самого Григория, что «в замороз на рыбу» ходил? А раз имени посадского Федора Черепанова нет ни среди умерших в перечне изменений после первой якутской ревизии, ни в вышеприведенном городском реестре, то он обустроился вне Якутска до 1722 года. Если же такое обустройство состоялось в Верхоленске, то это был период между 1720 и 1722 годами, ведь Федор успел попасть в сказки его первой ревизии.

При верности данной версии мой восьмижды прадед Федор рожден около 1675 года, а имя его отца, моего теперь уже девятижды прадеда, – Иван. Однако у данной версии имеется два изъяна. Первый: нет безусловной уверенности, что тот Федор Иванович в действительности носил фамилию Черепановых. Второй: раз он был рожден около 1675 года, то не особо высок шанс появления у него в 1690–1691 году, то есть всего лишь в возрасте пятнадцати – шестнадцати лет, сына Ивана – моего уже установленного семижды прадеда из Верхоленского острога. Впрочем, возраст Федора Ивановича приведен со слов жены Семена Черепанова, и его точность вряд ли была сильно важна для составителей якутской переписи 1720 года.

Что же до рядового казака Федора Феоктистовича Черепанова из Якутского острога 1692 года, то его переход в верхоленские посадские, да еще с высоким общественным статусом ближайших потомков, мне представляется маловероятным.

Легенда о Пустозерске

Оставим пока что в стороне рассуждения, откуда точно пришли в Верхоленский острог Федор и Иван Федорович Черепановы, и займемся выяснением происхождения илимских и якутских казаков Черепановых.

Об атамане Богдане (по крещению – Ипате) Черепанове из Илимска известно, что он носил отчество Иванович⁹⁴, но, разумеется, не являлся сыном сосланного на илимскую пашню черкаса Ивана Фомича Черепанова: хоть и имелась адресованная якутскому воеводе 20 октября 1649 года царская грамота о поверстании в службу ссыльных людей⁹⁵, но назначение их чуть ли не сразу, еще до 1653 года, в пятидесятники, а тем более – в городничие и атаманы казачьи – это уж слишком.

Конечно же, государева служба Богдана Ивановича Черепанова проходила через согласование в Якутске, ведь Илимск был тогда в его ведении. Очень вероятно, что и начиналась она в Восточной Сибири с Якутского острога вместе с Терентием Ивановичем Черепановым, назначенным около 1646 года целовальником в Верхнеянское зимовье, а впоследствии приказчиком Олекминского острожка. Смею предположить даже, что они были родными братьями, ведь оказались в якутском ведомстве в одно или примерно в одно время, имели одинаковое отчество, не столь распространенную одинаковую фамилию и оба получили высокие должности. Но тогда откуда они были родом?

Надеюсь, на этот вопрос ответит составленная 5 июля 7155 (1647) года наказная память^[155] якутского воеводы Василия Пушкина сыну боярскому Василию Власьеву и целовальнику Кириллу Коткину. В ней говорится: «в нынешнем же во 155 году, июня в 15 день, писал в Якуцкой острог к прежнему к стольнику и воеводе к Петру Головину с Ковыми реки^[156] томоженной целовальник Петрушка Иванов сын Новоселов, а в отписке его написано, что де ныне на Ковыме реке у служилых людей у Фтарка Гаврилова с товарищи у девяти человек аманатов пять человек… Да того ж числа с Ковымы ж реки писали в Якуцкой острог служилые люди Вторко Гаврилов с товарищи да тот же целовальник Петрушка Новоселов и послали з государевым ясашным и з десятинным збором служилых людей Гришку Фофанова да Селиванка Харитонова да с ними ж для государевой соболиной казны для провожанья торговых и промышленных людей: Ивашко Иванов Черепанов Пустозерец с товарищи…». Известно, что команда прибыла в Якутск летом того же года на коче⁹⁶ – деревянном одномачтовом парусно-гребном судне северных и сибирских промышленников.

Из этого следует, что в 1647 году казаки с реки Колымы (вероятнее всего, из Нижнеколымского зимовья^[157]) сопровождали в Якутск группу людей, доставлявшую для государевой казны соболиные меха. И во главе той группы был выходец из Пустозерска, наверняка купец Иван Иванович Черепанов. Замечу: купец Черепанов – также Иванович, также не рядовой, и его ремесло также связано с восточносибирскими острогами. Стоит думать, что он – отец или брат казаков Богдана и Терентия Черепановых, и все они происхождением из Пустозерска. А верхоленские посадские Федор и Иван Черепановы – их близкие родственники. Они – потомки купца Ивана Ивановича Черепанова – пустозерца или его брата. И тогда самый дальний из ставших известным по моему исследованию предков всех якутско-илимско-верхоленских Черепановых – это Иван, отец купца Ивана Ивановича, рожденный в Пустозерске еще в XVI веке^[158]. В пользу такой гипотезы приведу пять обстоятельств различной степени важности.

Первое. Из ревизских сказок и метрических записей видно, что представители нескольких поколений верхоленских Черепановых в течение XVIII века числились купцами, а добиться права заниматься купечеством было не просто, оно часто передавалось по наследству, давалось за собственные заслуги или заслуги предков, ближайшей родни.

Второе. Мой семижды прадед Иван Федорович Черепанов сразу двух своих сыновей назвал Иванами, сделав их тем самым Иванами Ивановичами. Его сын Иван малой и внук Иван Григорьевич последовали тому же примеру, дав имя Иван своим сыновьям. И это имя-отчество в то время у моих предков было очень популярным, явно популярнее, чем у других верхоленских фамилий^[159]. Оно могло присваиваться в честь высокочтимого родственника, о котором тогда еще хорошо помнили.

Пустозерский острог. XVI век

Третье. Вряд ли в середине XVII века семейству Черепановых требовалось наличие в своем составе сразу нескольких купеческих семей для организации поставки государству якутской пушнины. Наверняка с такой работой справлялась и одна. Не исключено еще, что было даже гласное или негласное табу во избежание монополии и злоупотреблений допускать к занятию пушным купеческим промыслом группы представителей одной фамилии. А какая-либо иная купеческая специализация в первые десятилетия освоения Русью якутских земель, вероятно, не была востребована. Причины – в здешнем суровом климате, отдаленности и сложности коммуникаций с другими сибирскими регионами, от чего Якутский и ближайшие к нему остроги и зимовья не производили товары, имевшие в тех регионах спрос. Поэтому другие перебравшиеся в Якутию Черепановы могли не купечествовать, а служить казаками или речниками.

Постепенно и добыча для государевой казны «мягкой рухляди» – пушнины – перестала приносить доход из-за прежде интенсивного истребления соболя^[160] и введенного в конце XVII века царского указа о запрете русским его промышления в Сибири. Пребывание же в посадском (купеческом) сословии было накладным: требовалось не только платить немалый годовой оброк, но и делать дополнительные взносы «для служб». Так, в 1701 году «по указу великого государя и по грамотам из Сибирского приказу собирается с посацких людей 10-я деньга; и таких денег с посацких и с торговых людей во 196 г. для Крымскаго походу^[161] собрано 70 руб.»⁹⁷. Значит, тот из Черепановых, кто унаследовал купечество от пустозерского Ивана Ивановича, а вероятно, и он сам, мог перебраться из Якутии в иное сибирское поселение с более мягким климатом, и уже его потомки – почему бы ни верхоленские Федор и Иван? – продолжили купеческую династию на южных от Якутска землях. Скажем, занялись торговлей зерном.

Четвертое. Уже говорилось со ссылкой на расходную книгу Якутского острога за 1648 год о двух Черепановых – Гавриле и Ларионе Федоровичах. Из-за относительной редкости их фамилии резонно полагать, что они – родственники купца Ивана, казаков Богдана и Терентия Ивановичей Черепановых, отправившиеся вслед за ними в Якутск из одной и той же местности. И эта местность, полагаю, «вычисляется» по двум архивным источникам, отстоящим друг от друга более чем на семьдесят лет. В вышеназванной расходной книге имеется приписка, что у Лариона Черепана имелся племянник Дорофей Корнилов, и тот племянник вступил вместо своего дяди в должность толмача, прежде же он служил в Енисейском остроге. А в также ранее упомянутой переписной книге Якутского острога за 1720 год говорится о Корнилове (Корнилеве), но Абраме, который жил тогда в доме казака Семена Черепанова. Судя по единой фамилии и приведенному возрасту, Абрам, скорее всего, – сын Дорофея и, соответственно, близкий родственник якутским Черепановым. Как сказано в той переписи, он – сын боярский из Енисейска. А известно, что основанный в 1619 году Енисейский острог заселялся в том числе поморами, включая пустозерцев. Жители Пустозерска Черепановы с отчеством Федоровичи, да и Ивановичи, либо еще их отцы-пустозерцы могли перебраться изначально в Енисейск, а вскоре уже оттуда одной или двумя «волнами» – в Якутск.

И, наконец, пятое. Как-то в детстве я спросил своего отца, имеют ли к нам отношение те Черепановы, что на Урале построили первый в России паровоз. И он ответил, что это вполне может быть, ведь по запомнившимся ему семейным сказаниям наши предки пришли в Сибирь с Урала. Теперь же, после проведенного исследования, мне стало понятным, что если рабочие из среднеуральского Нижнего Тагила Ефим Алексеевич Черепанов^[162] и его сын Мирон – наши родственники, то уж очень дальние. И, значит, корни верхоленских Черепановых надо искать в других поселениях Урала. А Пустозерск – это город-острог в Заполярье, и что важно – в Заполярье именно уральском.

Основан он был в 1499–1500 годах московскими воеводами по распоряжению царя Ивана III на берегу реки Печоры, рядом с озером Пустое^[163]. Это был первый русский форпост на Крайнем Севере, «поставленный для опочиву Московского государства торговых людей, которые ходят из Московского государства в Сибирь торговать»⁹⁸, и, вероятно, для защиты расположенных поблизости месторождений серебра и меди^[164] со стороны моря от чужестранцев, а со стороны тундры – от кочевников. Первыми жителями Пустозерска стали более четырех тысяч выходцев из Вологды, Устюга, Вятки и еще – татарские лучники, остяки и зыряне. Но затем за ненадобностью столь большого населения многие из них вернулись в родные края, и к концу XVI века здесь жило около тысячи человек – русских, литвин и крещенных татар.

Пустозерск действительно смог обеспечить надежную связь европейской части страны с зауральской, «закаменной» самоядью^[165]. Каждой зимой в период ясашного сбора здесь проводились торговые ярмарки. К их началу в Пустозерск «подкорчевывало» до трех тысяч самоядов (с XVIII века их стали называть самоедами) с оленями, пушным товаром и моржовым клыком, съезжались русские купцы из Архангельска, Холмогор, с Пинеги, Мезени, Вологды и даже из Москвы. Главным же средством заработка жителей Пустозерского уезда были морские промыслы. Сначала Пустозерск превратился в центр, откуда промышленники из других регионов России ходили в экспедиции в самое устье Печоры, в Болванскую губу, затем на арктические острова Колгуев, Новую Землю, Вайгач, а наиболее предприимчивые и отважные пустозерцы сами «в неуклюжих баркасах… в конце XVI и в начале XVII веков пускались морем в Обскую губу и далее в р. Таз и в Мангазею».

Вскоре для них промысловые поездки в Сибирь стали обыденными. Хорошо изведав пути в Мангазею, пустозерцы пошли на Енисей и, обосновавшись там, перебрались на Лену и еще дальше на восток. К примеру, известно, что летом 1643 года группа промышленных людей во главе с Иваном Корепановым^[166], представителем ранее широко распространенной в Пустозерске фамилии, совершила переход на кочах из Индигирки в Жиганск^[167].

Так бы и развивался Пустозерск, приобретая выгоды от открытия в нем в 1597 году таможни, если бы не Смутное время, начавшееся на Руси уже на следующий год после того открытия. В условиях бесконтрольности со стороны властей расцвела контрабанда, в первой декаде XVII века в Пустозерске вовсю хозяйничали английские и датские купцы в обход таможни. В 1620-х годах царские власти принялись наводить на Севере жесткий порядок, даже чрезмерно жесткий, включая запрет любым торговцам, невзирая на их государственное подданство, проходить на Мангазею через Вайгач и Ямал. Тем самым путь из Пустозерска на Мангазею стал почти исключительно речным, неудобным, и уральский город начал медленно, но неуклонно увядать.

Ужесточением правил воспользовались карачеи (харючи), самый влиятельный ненецкий род. Они занялись, как сегодня принято называть, «серым бизнесом», перехватили прежний торговый заработок Пустозерска и в результате обзавелись арсеналом огнестрельного оружия, подчинили себе другие племена, перешли к разбоям. Так, в 1644 году карачеи захватили в плен не успевших скрыться за стенами острога женщин и детей, в 1661 и 1663 годах убили воеводу, разграбили город и сожгли острог, в 1668 году разорили рыбацкие промысловые избы и тони.

Трудности усугублялись тем, что пахотного земледелия в Пустозерском уезде не было из-за неблагоприятных климатических условий: это «место тундряное, студеное и безлесное, и зимою порою, тундра с водою смерзается». Вот и кормились пустозерцы, лишенные былых торговых доходов, только «зверем, да рыбою, да травою» и хлебом, когда удавалось его выменять на рыбу и пушнину. В переписных книгах уезда нередко делались такие записи: «умерли с голоду всей семьей в прошлых годех», «обнищал до конца, скитается меж дворов з женою и детьми», «кормятся по миру работой и христовым подаянием».

К середине XVII века Пустозерск, как и через сотню лет после того Верхоленск, стал местом ссылки и заключения. Здесь содержались участники восстаний Степана Разина и Кондратия Булавина, сюда же был сослан предводитель старообрядчества протопоп Аввакум со своими сподвижниками^[168]. Четырнадцать лет просидел Аввакум на хлебе и воде в земляной тюрьме в Пустозерске, но продолжал свои проповеди, рассылал грамоты и послания. Очередное резкое письмо к царю Федору Алексеевичу с осуждением действий его отца Алексея Михайловича и патриарха Иоакима привело в 1681 году к сожжению Аввакума и его товарищей в пустозерском срубе.

И многие жители Пустозерска еще в начале XVII столетия стали покидать родные места, переселяться в Сибирь – в зауральский Енисейск и далее на восток. Поэтому историки утверждают о наличии архивных документов по населению Пустозерского уезда, пестрящих сообщениями о том, что такой-то житель «сбежал в Сибирь», «сошел в сибирские городы з женою и детьми»^[169]. Наверняка и Черепановы из Якутского острога середины XVII века, если все они действительно происходили из Пустозерска, назад уже не вернулись, остались в Сибири навсегда. Для убеждения в этом я изучил в Российском государственном архиве древних актов переписную книгу Пустозерска 7187 (1679) года⁹⁹ и не нашел в ней ни одного носителя своей фамилии, а, скажем, Корепановы там еще были.

В 1762 году Екатерина II распорядилась Пустозерский острог разобрать, бревна от него «употребить на топление». Вскоре был упразднен и Пустозерский уезд. А уже при советской власти, в 1924 году, когда в Пустозерске осталось менее двухсот жителей, он потерял статус города, затем – центра района. Последний удар по нему нанесло природное бедствие: из-за шторма в Баренцевом море погибла лодка с рыбацкой артелью, куда входила большая часть пережившей войну пустозерской молодежи. Древнее поселение осталось без будущего, и в 1962 году, в год моего рождения, его покинула последняя жительница. Пустозерск исчез, теперь на его месте всего лишь луг с колышками и крестами.

Глава 6 Где, кто, от кого. почти детективное расследование

Чтобы правильно оформить линии общего фамильного древа верхнеленских Черепановых, не пропустить ни одного потомка Ивана Федоровича, определить географические места жительства отдельных семейств, мне потребовалось не только составление таблиц всех найденных метрических записей «моих» церквей, но и детальное изучение списков прихожан по их исповедным росписям, ключевыми из которых стали те, что составлены в 1843 году. Как выяснилось, тогда в верхнеленских поселениях жило шестнадцать семей Черепановых во главе с правнуками Ивана Федоровича, либо их вдовами. Еще одно – во главе с его внуком и одно – с праправнуком. Были и два семейства «просто» их однофамильцев.

Свой рассказ о них я начну, как и сам начинал эту часть своего исследования, с Куржумовской деревни, ведь ее жители попали в самую древнюю из сохранившихся исповедных росписей, а Куржумово стало частью нынешнего административного центра района – Качуга^[170].

Куржумовские

В исповедную роспись Качинской Вознесенской церкви за 1825 год включено две семьи Черепановых из шестнадцати человек, и все они – среди восьмидесяти православных крестьян Куржумовской деревни, что располагалась в трех десятках верст от Верхоленска выше по течению реки Лены, в районе судоверфи современного Качуга. Основано Куржумово было крещенным в православную веру казаком, затем – сыном боярским бурятских кровей Василием Куржумовым¹⁰⁰, передавшим пашню своему наследнику Федору. Вот что о той деревне говорит хранящаяся в Российском государственном архиве древних актов «Переписная книга Илимской слободы о сборе хлеба, и сколько они имеют пашенной земли и сенных покосов» за 7207 (1699) год: «От ангинского устья вверх по Лене полверсты на правой стороне деревня, а в ней двор верхоленского сына боярского Федора Куржумова. Пашет за хлебное жалование»¹⁰¹.

В одном из перечисленных в росписи 1825 года домовладений Черепановых было большое семейство Никифора Григорьевича^[171] и его жены Ефимии Ивановны, во втором – Василий Иванович с женой Натальей Васильевной и детьми¹⁰².

У меня не возникло ни малейшего сомнения в происхождении Никифора, несмотря на серьезное завышение его возраста в росписи (семьдесят один год вместо верных шестидесяти двух), ведь единственный у Черепановых Никифор, который к 1825 году мог быть уже в солидном возрасте, согласно дополнению к сказкам третьей ревизии, рожден в 1763 году от Григория, старшего сына Ивана Федоровича. Следующий же за ним Никифор Черепанов появился на свет лишь в 1794 году, к тому же был не Григорьевичем, а Никифоровичем, да и прожил менее двадцати дней.

Мне удалось выяснить имена рожденных в 1783–1810 годах – в рекордном числе – девятнадцати детей (девяти сыновей и десяти дочерей) Никифора и его жены Ефимии^[172], дочери купца Ивана Шеметова. Но девять из них точно умерли малышами, судьба еще троих осталась неизвестной. А трое их дочерей вышли замуж до 1825 года: Анна за казака Верхоленского острога Ефима Пермякова, Татьяна – за ясашного Верхоленского комиссарства Прокопия Житова, Марфа – за крестьянина Якова Шеметова. Четверо оставшихся в семье детей – девицы Мария и Матрена, сыновья Александр и Алексей – попали в исповедную роспись 1825 года^[173].

Можно установить и вероятный интервал переезда семьи Никифора Григорьевича Черепанова из Верхоленского острога в Куржумово, но он довольно широк: самого его младшего ребенка – дочь Екатерину – крестили в конце 1810 года еще в Верхоленске, а при замужестве Марфы в начале 1824 году ее отец Никифор был назван крестьянином Куржумовской деревни.

А вот над задачей происхождения куржумовского Василия Ивановича Черепанова, а заодно и других Василиев Черепановых (все они также Ивановичи) мне пришлось поработать как над логической головоломкой. Дело в том, что из обнаруженных метрик и дополнений к третьим ревизским сказкам доподлинно известны четыре Василия Черепанова из Верхоленского острога, жившие в период, подходящий для наличия у каждого в 1825 году собственных детей. Двое из них были сыновьями Ивана большого, рожденными в 1762 и 1780 годах, по одному – сыновьями Ивана малого и Ивана Григорьевича с неизвестными годами рождения: метрические записи о том не сохранились, но в 1781–1791 годах они становились восприемниками новорожденных^[174]. Все четверо Василиев Ивановичей Черепановых имели собственные семьи. Женой одного еще в 1784 году была названа Параскева Ивановна (урожденная Пермякова)^[175], и она умерла в 1812 году в возрасте пятидесяти одного года. Трое других заключили свои первые браки в 1785, 1795 и 1803 годах соответственно с Еленой Петровной Буториной (из метрических записей установлено, что она умерла в 1820 году еще при живом муже), Екатериной Ивановной Белоусовой (также умерла при живом муже в 1801 году) и Феодосией Ивановной Кистеневой (в 1813 году после смерти мужа повторно вышла замуж).

Известно также, что к 1825 году троих Василиев Черепановых уже не было в живых: один умер в 1804 году в приведенном возрасте сорока лет (значит, он около 1764 года рождения), второй в 1812 году в тридцать три года (около 1775 года рождения), третий в 1820 году в шестидесятитрехлетнем возрасте (около 1757 года рождения). Остался жив единственный Василий, согласно качинской росписи, пятидесяти трех лет (около 1778 года рождения).

Из этих вводных напрашивался наиболее подходящий вывод: самый старший из Василиев – это сын Ивана большого, 1762 года рождения, женился до 1784 года, а скорее всего, в 1779 году^[176], на Параскеве Пермяковой и умер в 1804 году. Ближайший к нему по старшинству Василий – сын Ивана малого, появившийся на свет около 1764 года, женившийся в 1785 году на Елене Буториной и умерший вскоре после нее в 1820 году. Третий Василий – сын Ивана Григорьевича, родившийся намного позже, в 1776году. Он был в 1795 году женат на Екатерине Белоусовой, а, вероятно, на следующий после ее смерти 1802 год (за него метрическая книга не обнаружена) вступил в свой второй брак с Натальей Васильевной Полуектовой^[177]. Четвертый Василий – также сын Ивана большого, который родился в 1780 году, был в 1803 году женат на Феодосии Кистеневой и умер в 1812 году.

Последующее изучение метрик утвердило меня в верности именно такого вывода. Главное, я узнал из них, что жена Ивана малого Матрона Яковлевна и Петр Буторин, отец жены одного из Василиев Елены, вместе были восприемниками троих детей Василия Черепанова^[178]. Значит, Елена Петровна Буторина – невестка Матроны Яковлевны и Ивана малого, и поэтому, по методу исключения, Параскева Ивановна Пермякова – никто иная, как старшая невестка Ивана большого (в силу возраста двоих самых младших Василиев Ивановичей Черепановых она не могла статься женой ни одного из них).

И еще – в 1807 году при рождении дочери одного из Василиев Евдокии ее крестным отцом стал Григорий Иванович Черепанов (а таков в Верхоленском остроге был один – сын Ивана Григорьевича). Он назван братом отца новорожденной, а крестной матерью была дочь Василия Полуектова Татьяна, она же наверняка – сестра Натальи Васильевны Полуектовой, родной матери новорожденной. Значит, невесткой Ивана Григорьевича была Наталья Васильевна. И в 1825 году остался жив и состоял в прихожанах Качинской Вознесенской церкви тот Василий, что был сыном Ивана Григорьевича.

Согласно сохранившимся метрикам, у этого Василия Ивановича Черепанова в 1796–1820 годах родилось одиннадцать детей (пять сыновей и шесть дочерей). Трое из них умерли в возрасте от одного месяца до четырех лет (в том числе две дочери от первой жены Екатерины Ивановны), судьба еще одного сына – рожденного в 1814 году Мирона – не вполне ясна: после его крещения метрических записей о нем не сохранилось, не было его и в исповедной росписи 1825 года, ни он, ни его дети не перечислены также в последующих верхнеленских исповедных росписях, но имеются записи о бракосочетаниях в 1876 и 1885 годах рожденного около 1854 года Василия Мироновича Черепанова из Кутурхая и смерти в 1885 году его первой жены. Стоит полагать, что Василий Миронович – сын Мирона Васильевича и внук куржумовского Василия Ивановича Черепанова.

Анисия – первенец и единственный выживший ребенок Василия Ивановича в его браке с Екатериной Ивановной – вышла замуж за крестьянина Исетской деревни Ивана Черкашенина^[179]. Шестеро детей Василия Ивановича и Наталии Васильевны – Григорий, Евдокия, Афанасия, Гликерия (Лукия), Сильверст и Петр числятся в исповедной росписи 1825 года. Там же жена Григория – Евдокия Никитична и их сын Николай.

Некоторое время я полагал, что после того года Василий Иванович Черепанов женился, перебрался в соседнее селение, а затем стал вдовцом уже в третий раз, ведь имеется запись Качугской Вознесенской церкви о смерти в 1833 году шестидесятисемилетней Феодоры как жены исетского крестьянина Василия Черепанова. Но после изучения исповедной росписи крестьян Исетской деревни обнаружилась ошибочность приведенной записи. В той деревне жила в 1825 году Феодора Ивановна, и тогда ей было пятьдесят девять лет, то есть, как и должно, на восемь лет меньше, чем в 1833 году у умершей. Однако мужем ее оказался не Василий Черепанов, а крестьянин Иоанн Тюрюмин¹⁰³. К ошибке могло привести то, что Василий Иванович, вероятно, являлся Иоанну Тюрюмину близким родственником через свою невестку Марфу Тюрюмину (она – жена Григория Ивановича Черепанова, родного брата Василия) и участвовал в церемонии посмертного отпевания Феодоры.

Судя по тому, что Василий Черепанов впервые упомянут в метриках качинской церкви в декабре 1811 года при рождении дочери Лукии, а предшествующие крестины его ребенка – дочери Афанасии – были в октябре 1809 года еще в Верхоленске, переезд Василия Ивановича в Куржумово состоялся в период между этими событиями, одновременно или несколько раньше переезда туда же Никифора Григорьевича Черепанова, его родного дяди.

Через восемнадцать лет, по данным исповедной росписи 1843 года, число православных крестьян Куржумово немного сократилось – до семидесяти трех, а состав двух семей Черепановых в ней, наоборот, увеличился на одного – до семнадцати человек¹⁰⁴. На самом же деле, с учетом невключенных в роспись Матвея и Афанасии, рожденных в 1840 и 1841 годах от Селиверста Никифоровича, и без учета умершей в 1840 году, но включенной в роспись дочери Александра Никифоровича Февронии, их состав увеличился на двоих и до восемнадцати. Значит, с такой правкой православных крестьян в деревне в 1843 году было семьдесят четыре. А по росписям 1872 и 1915 годов, Черепановы в Куржумово представляли соответственно двадцать шесть и восемнадцать человек из общего числа семидесяти пяти и ста двадцати девяти православных крестьян¹⁰⁵.

Уже к 1843 году здесь не стало Никифора Григорьевича: он умер в начале 1839 года, только-только дотянув до своего семидесятипятилетнего юбилея. В следующем году умерла его жена Ефимия Ивановна. Главой общего семейства стал их сын Александр, женившийся в 1827 году на Акилине Зуевой из Манзурской деревни, и у супружеской четы успели родиться шестеро детей (два сына и четыре дочери), трое из которых, согласно метрикам, умерли малышами, судьба одного – рожденного в 1833 году Самсона – неизвестна. Поэтому в роспись должны были войти лишь двое оставшихся в живых детей Александра – Михаил и Устинья. Однако, повторюсь, там оказалась и Феврония, восьми лет, с тем же именем, что умершая в начале 1840 году трехлетняя дочь Александра Никифоровича^[180]. Судя по всему, Феврония вписана в роспись по ошибке, ведь какого-либо упоминания о ней в верхнеленских метриках после 1843 года нет.

В семейном домовладении также перечислены брат Александра Алексей с женой Параскевой – дочерью крестьянина Ангинской слободы Леонтия Дерягина – и уже пятидесятитрехлетняя незамужняя сестра Мария (она так и останется старой девой и уйдет в мир иной в возрасте восьмидесяти одного года). Младшая же сестра Матрона к тому времени создала семью с крестьянином Василием Толмачевым. У Алексея все четверо родившихся до 1843 года детей умерли, а самый младший Харитон, появившийся на свет в сентябре 1843 году, в роспись не вошел. Однако окажется так, что именно Харитон станет единственным продолжателем всей фамильной ветви Никифора Григорьевича.

Дело в том, что сын Александра Никифоровича Семен, рожденный уже после 1843 года от первой жены Александра, умер двухлетним, все четверо детей от второй жены – младенцами, а у его сына Михаила в более чем шестидесятилетнем браке с Лукией Кондратьевной Черкашениной вообще не было потомства. Из одиннадцати же детей Алексея Никифоровича и Параскевы Леонтьевны, девять из которых – сыновья, пережили младенчество лишь двое – Мавра и Харитон^[181]. В свою очередь, из троих сыновей Харитона также выжил и завел собственную семью только один – Платон, а из его пятерых сыновей – уже двое.

А вот глава другой семьи куржумовских Черепановых из предыдущей росписи Василий Иванович был в 1843 году еще жив. Но он уже без жены, умершей в 1836 году «от колотья»^[182]. Раньше, в конце 1825 года и в 1826 году, умерли дети их сына Григория трехлетний Николай и трехмесячный Прокопий, а в 1829 году – «горячкою» – сам двадцатисемилетний Григорий. И спустя восемь лет произошло довольно редкое по тем временам событие – появление на свет внебрачной девочки Анны. Она была дочерью Евдокии Никитичны, вдовы Григория. Через четыре месяца эта Евдокия вышла замуж за поселенца Качугской слободы Павла Васильевича Куликовского и в 1843 году жила с ним, дочерью Анной и рожденным в новом браке сыном Иваном в Качуге. В 1856 году девятнадцатилетняя крестьянская дочь Анна Павловна Куликовская вышла в Бирюльке замуж за сорокадвухлетнего поселенца-вдовца Якова Жидова. О ее незаконном рождении метрика не упоминала. А ее то ли родной, то ли приемный отец Павел Васильевич Куликовский пережил свою жену: в исповедной росписи 1872 года он был во главе крестьянской семьи Качугской слободы, в состав которой входил его сын Иван с женой и детьми, но Евдокии в ней уже не было. Она умерла «от лихорадочной» в ноябре 1860 года¹⁰⁶.

Четверо детей Евдокии от ее первого брака с Григорием Васильевичем – сыновья Адриан с Иваном и дочери Евдокия с Александрой – остались в Куржумово. Лишившись родительского контроля, обе эти дочери в 1841 и 1843 годах каждая в своем семнадцатилетнем возрасте тоже родили вне брака, но их дети вскоре умерли. В конце июля 1843 года одна из них – внучка Василия Ивановича Черепанова Евдокия вышла замуж за крестьянина Тимофея Баранова из Большеголовского села. Вторая же его внучка Александра в 1847 еще раз родила дочь, прожившую два года, и тоже стала женой, но значительно позже, в 1851 году, качугского крестьянина Адриана Шубина. По заведенному тогда обычаю, каждая из них была названа в метриках о венчании не привычным словом «девица», а неприличным – «девка».

Через сорок–пятьдесят лет, в 1884 и 1890 годах, тот же «подвиг» совершат правнучки Василия Ивановича Черепанова по линии другого его сына – Селиверста, когда умрет, не оставив сыновей, их отец Матвей Селиверстович. И первой из них опять окажется та, что с именем Евдокия, второй – Мария^[183]. А через три десятка лет эстафету подхватит Соломония, еще одна правнучка Василия Ивановича, и родит вне брака троих детей-погодок, начав уже через девять с половиной месяцев после смерти в 1916 году своего отца Андрея Селиверстовича.

В качугскую роспись 1843 года не попали две дочери Василия Ивановича – Евдокия и Лукия, вышедшие замуж за бирюльского крестьянина Затея (Изота) Осипова и крестьянина Ангинской слободы Илью Аксаметова. А Селиверст, женившийся на Синклитикии Черкашениной из Исетской деревни, с сыном Никитой и братом Петром – попали. Как и все еще незамужняя тридцатитрехлетняя Афанасия (она замуж не выйдет и умрет в 1874 году, через неделю после своего шестидесятипятилетнего юбилея).

Василий Иванович Черепанов покинул этот мир спустя семь лет, в 1850 году. Его фамильная линия по ветви старшего сына Григория пресеклась: старший из выживших сыновей Григория Андриан женился дважды, но умер почти сразу за своей первой женой Гликерией, дочерью Петра Толмачева, а их единственный ребенок Мирон прожил только три с небольшим месяца после вторичного замужества мачехи. Брак же Ивана, младшего сына Григория Васильевича, оказался бездетным. Такая же линия пресеклась или почти пресеклась и по ветви, идущей от Селиверста^[184], среднего сына Василия Ивановича: из девяти внуков Селиверста Васильевича от сыновей Никиты и Матвея дожил до создания собственной семьи лишь один – Кондрат Никитович, такой же шанс имел рожденный через два года после него брат Иван, но он умер в восьмилетнем возрасте «от укушения бешенной собакой». Впрочем, и все дети Кондрата ушли из жизни, не протянув и по полгода. А из шести внуков Селиверста от сына Андрея к 1915 году остались в живых только двое, рожденные в 1903 и 1910 годах, и их судьба осталась неизвестной. Умерли в возрасте от трех недель до двух лет и все три потомка Петра, самого младшего отпрыска Василия Ивановича.

Хоть и совсем не долго, но в Куржумово пожило также семейство Алексея Кирилловича Черепанова – правнука Ивана Григорьевича по линии его младшего сына Якова^[185]. Если в исповедной росписи 1872 года Алексей числился еще крестьянином Шишкинского селения, то в 1873 году он накануне своего двадцатипятилетия женился на вдове из Куржумово Марфе Поповой^[186] и, вероятнее всего, тогда же и переехал к жене. В последующем при регистрации рождений и быстрых смертей всех их троих сыновей местом жительства отца, но в качестве временного, называлось Куржумовское селение. Однако после того как в 1879 году умерла его жена Марфа и следом за ней только что рожденный сын, Алексей Кириллович Черепанов в 1884 году женился на вдове Варваре Шелковниковой как кутурхайский крестьянин и обосновался с ней в Алексеевской деревне^[187].

Стоит полагать, что к концу 1921 года (а последняя из сохранившихся качугских метрических книг составлена именно за тот год) в Куржумово жили под фамилией Черепановых восемь потомков Никифора Григорьевича^[188], вдова его правнука и две жены праправнуков, а также пять потомков Василия Ивановича и вдова его внука, то есть всего семнадцать человек^[189]. А это означало отрицательный прирост по сравнению с 1843 годом.

Макаровские

Черепановы оказались к 1843 году еще в одном поселении качугского прихода – в Макаровской деревне, что находилась по течению Лены в восьми верстах ниже Качуга и была основана в конце XVII века, вероятнее всего, верхоленским пятидесятником казачьим Иваном Назарьевичем Кистеневым, либо его племянником разночинцем Макаром Федоровичем Кистеневым. И появление Черепановых в Макарово заставило меня столкнуться с задачей не менее сложной, чем задача выяснения происхождения четверых Василиев Ивановичей Черепановых, разрешенная в разделе «Куржумовские». Только теперь надо было узнать происхождение четверых Иванов Васильевичей Черепановых.

Проблема в том, что метрические книги Качугской Вознесенской церкви содержат с 1836 года множество записей о рождении детей в семье макаровского крестьянина Ивана Васильевича Черепанова и его жены Гликерии Семеновны. Есть там и запись о его смерти в 1858 году в возрасте сорока восьми лет (он около 1810 года рождения). А впервые Иван появляется как макаровский крестьянин в феврале 1826 года в метрике о его бракосочетании с Гликерией Хромовой^[190] из Косогольской деревни. Но ведь в таком случае и он, и его родители должны были в составленной накануне, в 1825 году, церковной росписи числиться в Макарово. Ан нет! Ни в нем, ни в других качугских поселениях семейства крестьянина Ивана Черепанова не оказалось. Пришлось разбираться, почему.

Сохранились метрики о рождении от верхоленских Василиев Черепановых сыновей Иванов, или Иоаннов, в 1786, 1803 и 1809 годах и о бракосочетании некоего Ивана Васильевича Черепанова в 1800 году (изначально я полагал, что он не входит в состав вышеперечисленных Иванов, ведь младшие из них к 1800 году еще не появились на свет, а бракосочетание родившегося в 1786 году в его возрасте четырнадцати с небольшим лет маловероятно). Рожденный в 1803 году Иван вскоре умер, а ни один из старших, кто родился в 1786 году и венчался в 1800 году (если это разные персонажи)^[191], не был крестьянином из Макарово, ведь им в 1858 году исполнилось более семи десятков лет, а это уж совсем далеко от заявленных в метрике сорока восьми, и ошибиться столь существенно церковники не могли. Остался претендовать на макаровское крестьянство единственный и самый младший. Но какой из четверых Василиев Ивановичей его отец?

Понятно, что им не мог быть старший сын Ивана большого, ведь тот Василий умер еще в 1804 году. Не был им и сын Ивана Григорьевича из Куржумово, у которого в том же 1809 году, спустя всего три месяца после появления на свет Ивана Васильевича, родилась дочь Афанасия (она перечислена в исповедной росписи 1825 года). Тогда – он сын Ивана малого или младший из сыновей Ивана большого?

Ответ на этот вопрос удалось найти с помощью восприемницы, и ею у Ивана стала Анна Ивановна, жена крестьянина Гордея Тюменцова. А она при бракосочетании в 1804 году названа дочерью умершего Ивана Черепанова. Но к тому году Иван малой был еще жив. Значит, отец Анны Ивановны – Иван большой и, в свою очередь, ее племянник – макаровский Иван – внук Ивана большого и сын его младшего Василия^[192].

Объяснение же причины, по которой крестьянин Иван Васильевич не был перечислен в исповедной росписи 1825 года, нашлось, когда я вернулся к метрической записи о бракосочетании его родителей, а в ней отец невесты Феодосии Кистеневой, будущей матери Ивана, приведен как крестьянин Макаровской деревни. И, напомню, в 1813 году, на следующий год после смерти своего мужа, она вступила во второй брак. Ее новым мужем стал Осип Малцов, крестьянин Бутаковской деревни. И стоило предполагать, что Феодосия переехала к нему в Бутаково. Но это не подтвердилось: я нашел метрическую запись «столичной» Верхоленской Воскресенской церкви о рождении у крестьянина Осипа Малцова в 1815 году сына Диомида. Из этого следует понимать, что Осип после свадьбы поменял приход и поселился в доме своей новой жены в Верхоленске, и в нем же, по всей вероятности, продолжал жить до свадьбы его пасынок Иван.

К сожалению, я не смог узнать судьбу других детей Феодосии от ее первого брака – Евдокии и Никифора^[193]. А вот сын Иван, как уже известно, женился в 1826 году и, судя по всему, получил земельный надел в Макаровской деревне – там, где жили его ближайшие родственники по материнской линии^[194]. Наверное, поселился он в той деревне непосредственно перед своей свадьбой или сразу после нее. Вот почему его и не оказалось в исповедной росписи макаровских крестьян за предыдущий год. Прояснилось и долго удивлявшее меня обстоятельство, по которому куржумовский Василий Иванович Черепанов и его дети, проживающие рядом с Макаровской деревней, ни разу не становились кумовьями Ивана Васильевича Черепанова и его детей, а также – наоборот. Все просто, они были не самыми близкими родственниками: те Василий Иванович с Иваном Васильевичем приходились друг другу троюродными братьями.

Изучение следующей по древности из сохранившихся исповедных росписей за 1843 год полностью подтвердило мою версию: Иван Васильевич Черепанов был в ней в списке крестьян Макаровского селения вместе с женой Гликерией, детьми Соломонией и Петром, а также со своей матерью, наверняка вновь вдовой, Феодосией Ивановной¹⁰⁹. Всего же известно о рождении у Ивана и Гликерии к 1843 году семерых детей (трех сыновей и четырех дочерей), но трое из них точно умерли во младенчестве, а судьба двоих осталось невыясненной.

В самом же Макарово в 1843 году проживали шестьдесят семь православных крестьян, а в 1872 и 1915 годах, согласно исповедным росписям, их было соответственно девяносто семь и двести один, Черепановых среди них – шестеро и тринадцать¹¹⁰.

Из метрических записей видно, что Гликерия, жена Ивана Васильевича, умерла через шесть лет после его смерти, а задолго до того семья похоронила двух рожденных по истечении 1843 года дочерей. Их старшая и единственная выжившая дочь Соломония вышла замуж за крестьянина Платона Ивановича Протасова из Качугской слободы, и фамильную линию продолжил один лишь сын Петр, но намного успешнее отца. Из его двенадцати детей три дочери и два сына завели собственные семьи, и к концу 1921 года в Макарово жили под фамилией Черепановых пятнадцать прямых потомков Ивана Васильевича, две жены его внуков и одна – правнука, то есть всего восемнадцать человек, в четыре с половиной раза больше, чем было макаровских Черепановых в 1843 году.

Верхоленские

В исповедной росписи Верхоленской Воскресенской церкви за 1843 год Черепановы разбросаны по пяти ее разделам: они среди крестьян самой слободы, Кутурхайской, Ремезовской, Житовской деревень и поселенцев. Именно в такой последовательности и будет о них мой рассказ.

В первом и наиболее объемном – «столичном» – разделе той росписи перечислены пятьсот шестьдесят восемь крестьян, из них тридцать два представителя шести семейств Черепановых¹¹¹ (без учета вдовы Елены Уваровской в доме ее зятя Григория Черепанова и воспитанницы Афанасии в семье Лаврентия). Установление происхождения по фамильным ветвям именно этого перечня потомков – тех, кто остался жить в Верхоленской слободе, – оказалось наиболее сложным и неоднозначным.

Главное зерно сомнений отнюдь не в том, что составители исповедной росписи Верхоленской Воскресенской церкви, в отличие от составителей росписей других верхнеленских церквей, не удосужились указать отчества глав семейств. Хотя и это обстоятельство серьезно затруднило исследование. А в том, что в росписи был явно нарушен классический метод ее построения, вероятно, из-за массового переезда семейств многих фамилий в начале XIX века из Верхоленского острога в сельские поселения и последовавшей смены сословий оставшихся в остроге с мещанского на крестьянское.

В результате очередность перечисления семейных дворов Верхоленской слободы дана явно не по порядку отнесения их глав к предкам и даже не по фамильным блокам, а, как я предполагаю, по их фактическому размещению, либо в последовательности смены сословий. Иначе невозможно объяснить, почему пять из шести слободских домовладений Черепановых разделены между собой вставками домовладений семей других фамилий, и только два из них, причем не самые близкие друг другу по родству, показаны без раздела. И это лишило меня возможности подтвердить мои выводы о происхождении глав семейств схемой размещения их домовладений в исповедной росписи.

Конечно же, остается сожалеть, что мне не удалось найти исповедные росписи конца XVIII – самого начала XIX века или сказки четвертой–пятой ревизий^[195]. Нашлись бы, и все стало намного яснее. Поэтому надо продолжать их поиск. А пока же приходится довольствоваться тем, что есть.

Итак, во главе первого из перечисленных в росписи 1843 года домовладений слободских Черепановых показан Калинник с женой Ксенией. Судя по отчеству Калинника при бракосочетании в 1833 году с дочерью крестьянина Верхоленской слободы Захара Уваровского по имени Ксения и появления от них в 1833–1842 годах детей, он – сын Федора. По приведенному в той же росписи возрасту в тридцать семь лет (около 1806 года рождения), его отцом мог быть Федор, рожденный как в 1776 году от мещанина Ивана большого, так и в 1789 году от мещанина Ивана Григорьевича. Но младший из этих Федоров умер в 1807 году с указанием в метрике на то, что он – сын бывшего крестьянина Ивана и, значит, еще не создал собственную семью. Старший же в 1800 году женился, будучи еще мещанином, на Марии, дочери крестьянина Абрама Скорнякова из Бирюльской слободы. Поэтому наверняка Калинник – сын того Федора и внук Ивана большого.

Всего известно восемь детей его отца Федора, и все они, за исключением самого Калинника, – дочери. Двое из них ушли из жизни во младенчестве, одна – десятилетней, а судьба еще двоих осталась неизвестной.

Так трагически случилось, что за четыре с половиной месяца 1812 года друг за другом умерли «в горячке» самые близкие родственники Калинника: сначала его дядя Василий малой, затем сестра Акилина, отец Федор, мать Мария и вдова дяди Василия большого Параскева. А тогда Калиннику едва исполнилось четыре года^[196], и его, судя по всему, вместе с несовершеннолетними сестрами Евдокией, Елизаветой, Наталией^[197] и Параскевой приютила семья единственного оставшегося в живых родного дяди Петра.

У самого же Калинника из пяти рожденных детей остались в живых к 1843 году двое – Феоктиста и Яков, и их имена попали в роспись. Однако после того как в 1844 году умер двухлетний Яков, через полгода – сам Калинник, в 1853 году вышла замуж его дочь Феоктиста, в семье осталась лишь вдова Ксения, и она одна была включена в исповедную роспись 1872 года¹¹². С ее смертью в первый день 1880 года больше не осталось под фамилией Черепановых ни потомков Калинника Федоровича, ни его отца Федора Ивановича, ни их жен или вдов.

Во втором слободском домовладении Черепановых 1843 года записаны Григорий с женой Мариной, детьми Антоном, Мариамной, Тимофеем и вдовой Еленой Уваровской. Еще двое их сыновей умерли. Отчество Григория – Петрович, что видно из метрик о рождении в 1832–1840 годах детей Григория и его жены Марины, дочери Артемия Уваровского. По приведенному в росписи возрасту в тридцать шесть лет, Григорий около 1807 года рождения. Сохранившиеся метрические записи с 1803 по 1815 год (за 1808 год не обнаружены) свидетельствуют, что в тот период у Черепановых появился на свет единственный Григорий и как раз в 1807 году от крестьянина Петра. Был ли этот Петр рожден в 1774 году от одного из посадских Иванов Черепановых – большого или малого (но точно не от Ивана Григорьевича, который стал при том рождении восприемником), либо в 1775 году от посадского Зиновия Черепанова, либо этот Петр родился до 1773 года, в 1779 или 1782 годах, за которые метрики отсутствуют, – с уверенностью говорить пока нельзя. Однако известно, что в 1793 году один из Петров Черепановых венчался, и отчество жениха было Иванович. С 1794 года наверняка у него же, называвшегося сначала мещанином, а после 1801 года – крестьянином, рождались дети. Крестьянин с именем Петр умер в 1820 году в возрасте пятидесяти лет (он около 1770 года рождения).

Однако примерно в тот же период жил и Петр Зиновьевич Черепанов^[198], старший внук Григория Ивановича, вот почему после 1801 года имеются метрические записи о двух Петрах Черепановых – о крестьянине и о мещанине (купце). Правда, второй из них упоминался исключительно как восприемник^[199]. Но из составленных в декабре 1811 года сказок шестой ревизии иркутских мещан следует, что мещанин Петр Зиновьевич Черепанов вместе со своим племянником Петром (он – сын Михаила Зиновьевича) в 1801 году перебрался из Верхоленска в Иркутск и в следующем году «вышел в иркутские купцы», детей у него не было¹¹³. Значит, только крестьянин Петр Иванович Черепанов мог быть отцом Григория и других верхоленских Петровичей, метрики о рождении которых за период с 1793 до 1813 года сохранились, – Ерофея, Ефрема, Степана и Параскевы. Но вот загадка – кто отец самого Петра Ивановича – Иван большой или Иван малой?

Для выяснения я обратился к метрическим записям о восприемниках детей Петра. Но изучение первой такой записи – о рождении от него в 1795 году Ерофея – не помогло: там восприемниками названы Григорий Пермяков и дочь отца Пелагея, и, хотя был один из сыновей Ивана большого – Василий большой – женат на урожденной Пермяковой, этот Григорий Пермяков – не обязательно ее близкий родственник. А Пелагеи были в дочерях и Ивана большого, и Ивана малого. Аналогичная ситуация с метрикой о рождении в 1797 году Стефана (вновь Пелагея и вновь непонятный по родству Прокопий Широкобрюхов). При рождении же в 1804 году у Петра дочери Параскевы восприемником был совсем не известный мне мещанин Яков Иванов и Евдокия, дочь Михаила Зиновьевича Черепанова, для которого любой из сыновей и Ивана большого, и Ивана малого – двоюродный дядя.

Дело решило только рождение в 1813 году Ефрема, самого младшего из сыновей Петра. Его восприемницей оказалась опять же Пелагея, но зато на сей раз в принципиально новом статусе – жены Тимофея Лагирева. А замужние дамы в те времена крайне редко становились восприемницами детей своих родственников дальше отцов, братьев и сестер. Значит, знание их происхождения, как правило, дает безупречно верную информацию о кровной родственной связи. По Пелагее она такова: замуж в феврале 1804 году она вышла как дочь умершего Ивана. Но к тому месяцу единственным умершим из Иванов Черепановых был Иван большой (Иван Григорьевич умер в декабре того же года). Значит, ее брат Петр – сын Ивана большого.

Всего, согласно метрикам, у Петра Ивановича и его жены Марии, дочери верхоленского мещанина Дмитрия Беляева, было восемь детей (шесть сыновей и две дочери), трое из которых умерли младенцами, судьба дочери Параскевы после 1818 года не установлена^[200]. Их четыре сына – Григорий, Ерофей, Ефим и Лаврентий – дожили до 1843 года и завели свои семьи. Об одном Петровиче – Григории – как главе слободского домовладения Черепановых в 1843 году только что сказано, о других – в порядке исповедной очередности. А в завершении раздела я расскажу еще и о том, как сложилась судьба семейств всех сыновей Петра Ивановича Черепанова к концу 1920 года.

Третья из перечисленных семей Черепановых в разделе крестьян Верхоленской слободы исповедной росписи 1843 года возглавляется еще одним Петром. Кроме него в росписи его дети Иван с женой Агапией, Филипп и Татьяна. Петр Черепанов – вдовец и, судя по его возрасту в пятьдесят лет, около 1793 года рождения. Известны лишь два Петра, родившиеся у Черепановых с 1783 по 1801 год (метрические книги за 1796 и 1799 годы не обнаружены). Один появился на свет в 1792 году от мещанина Василия, другой в 1794 году от мещанина Михаила. Оба вполне «подходящи», но для верности исследования нужен один.

И помогают в этом метрические записи от 1813 года о бракосочетании Петра с Анной, дочерью Ивана Белоусова из Белоусовской деревни, и о рождениях всех включенных в список детей Петра. По ним, его отчество – Васильевич. Также Петр с отчеством Васильевич и его жена Анна Ивановна многократно в 1814–1841 годах были восприемниками^[201]. О Петре же Михайловиче после 1807 года^[202] верхоленские метрики вообще не упоминают. Стоит полагать, что перебравшись в 1801 году в Иркутск (об этом говорилось выше), он там навсегда и остался.

А от какого из Василиев произошел Петр Васильевич проясняет метрическая книга 1814 года, где сказано о рождении у Ивана Васильевича Черепанова вскоре умерших близнецов Анны, Ильи и Марии. Среди их восприемников были брат отца Петр и мать отца Елена, а Елена – невестка Ивана малого. Это означает, что тот Иван и отец тройни Петр Васильевич – внуки Ивана малого.

Из ставших известных восьми детей (двух сыновей и шестерых дочерей) Петра Васильевича и Анны Ивановны Черепановых две дочери умерли двухлетними, одна – в двадцать четыре года от чахотки, их дочь Дария выдана взамужество крестьянину Прокопию Белоусову, судьба двух Василис осталась неустановленной. В период между 1846 и 1851 годами семья Петра Васильевича в полном составе перебралась из Верхоленской слободы в близкорасположенную Степновскую деревню^[203].

В четвертом семейном домовладении Черепановых – вдовы Анастасия и Татьяна с детьми последней Михаилом (с женой Евдокией), Зиновием и Марфой. Это, конечно же, семья умершего в 1813 году крестьянина Михаила, сына Зиновия Григорьевича. Ведь именно Михаил был в 1789 году женат на Анастасии, дочери мещанина Андрея, или Андрияна Воробьева из Анги, и Анастасия Андреяновна неоднократно включалась в число восприемников как жена крестьянина Михаила Черепанова^[204]. Мужем же Татьяны был рожденный в 1800 году от Михаила сын Афанасий, и именно он указан в 1824 и 1827 годах отцом Зиновия и Марфы.

Это семейство – единственное, где к 1843 году остались на верхоленской земле потомки Зиновия – старшего сына Григория Ивановича – и его жены Акилины Никифоровны^[205]. Всего же известно о рождении у Зиновия девятерых детей (пятерых сыновей и четырех дочерей), но все шестеро последних умерли малолетками. Осталось трое – сыновья Михаил, Никита и Петр. О самом младшем из них – мещанине Петре, так и не ставшим крестьянином, уже сказано. Средний Никита был женат на Надежде, дочери мещанина Верхоленского острога Григория Тепляшина. Из их одиннадцати детей (пятерых сыновей и шести дочерей) не менее восьми умерли во младенчестве. Судьба сына Михаила, а также дочерей Анисии и Марии^[206] не установлены.

И у Михаила, старшего сына Зиновия Григорьевича, с его женой Анастасией Андреевной рождено не менее одиннадцати детей (шесть сыновей и пять дочерей), из которых трое умерли во младенческом возрасте, младшая дочь Евдокия – четырехлетней, судьба сына Степана осталась невыясненной, а родившийся перед ним Петр, первый из переживших младенчество, перебрался в 1801 году в Иркутск. Их дочери – старшая Евдокия, Минодора, Ефимия и Мария – вышли замуж соответственно за верхоленского пономаря Михаила Попова, крестьянина Николая Тюрюмина из Белоусовской деревни, иркутского мещанина Поликарпа Софонова и крестьянина Дмитрия Шеметова.

Запись о бракосочетании их сына Афанасия Михайловича с Татьяной Васильевной^[207] мне обнаружить не удалось, поэтому ее девичью фамилию пришлось «вычислять», и в этом помог (конечно, если она определена верна) восприемник афанасьевских дочерей Дарьи и Марфы. Им в 1826 и 1827 годах был назван без уточнения места жительства крестьянин Григорий Сокольников. И вновь услужил ранее составленный мною список жителей Верхоленского острога. Из него я узнал о замужестве дочери казака Захара Винокурова с бирюльским крестьянином Григорием Сокольниковым. Разумеется, это были разные Григории – их годы рождения могли расходиться лет на пятьдесят–сто, но моя догадка, что эта фамилия из Бирюльской слободы, сразу же подтвердилась. Во-первых, в исповедной росписи Бирюльской Покровской церкви за 1843 год оказалось множество семейств Сокольниковых, и среди них – во главе с Евлампием Васильевичем, сорока четырех лет¹¹⁴ (около 1799 года рождения). Он вполне мог статься братом Татьяны, как и Григорий Сокольников. Во-вторых, в изученных бирюльских метриках за 1801–1807 годы нашелся и сам Григорий Сокольников (у него в 1803 году родилась дочь Матрена). В-третьих, упоминался там и Василий Сокольников как отец рожденного в 1802 году Михаила, и именно он мог быть отцом Татьяны, появившейся на свет, скажем, в 1799 году, за который метрические книги Бирюльки не сохранились. Все бы хорошо, но стройность версии нарушилась метрической записью бирюльской церкви 1838 года о смерти Григория Сокольникова в возрасте семидесяти пяти лет с отчеством Стефанович. Впрочем, он мог быть не братом, а дядей или дедом Татьяны^[208]. Не исключено еще, что отец Татьяны Васильевны – мещанин Василий Скориков, чья дочь Агриппина в 1827 году тоже была в числе восприемников Марфы, дочери Афанасия и Татьяны.

Всего в семье Афанасия Михайловича и Татьяны Васильевны было рождено три сына и три дочери, по одному из которых быстро умерли, а их старшая Дарья вышла замуж за мещанина Николая Мурашева^[209] из Качугской слободы. В исповедной росписи 1843 года как раз трое оставшихся – Зиновий, Марфа и Михаил.

К 1872 году, когда составлялась следующая сохранившаяся исповедная роспись, умерла вдова Афанасия, три года спустя – вдова Татьяна. Сын Татьяны Михаил Афанасьевич упоминался после 1843 года лишь дважды, когда у него родился и, не прожив восьми месяцев, умер сын Иван, и в дальнейшем его судьба, как и судьба его жены Евдокии, осталась неизвестной. Зиновий Афанасьевич, женившийся в 1846 году на Александре Афанасьевне Широкобрюховой, через пятнадцать лет умер, его вдова вскоре вышла замуж вторично, умерли и трое из шести их детей, одна дочь вышла замуж, судьба другой не установлена. Марфа Афанасьевна тоже вышла замуж, хотя и довольно поздно, в двадцать семь лет^[210], за крестьянина Емельяна Клименко из Качугской слободы.

В результате из потомков семейства вдов Анастасии и Татьяны в Верхоленске к 1872 году остался лишь один Черепанов – Петр Зиновьевич, внук Афанасия Михайловича, проживавший вместе со своей матерью Александрой (она похоронила и второго мужа, вновь став вдовой)¹¹⁶. В исповедной росписи того года Александре Афанасьевне дан возраст в пятьдесят один год, и это близко к действительности. Намного ближе, чем в метриках о ее первом и втором замужествах, где возраст невесты был занижен сначала на семь, затем – на целых десять лет^[211].

Осенью 1872 года тот Петр женился на Домнике Черкашиной, но первые рожденные в браке сын и дочь умерли младенцами. Точно известно о рождении еще двух их сыновей – Сергея в 1876 году и Иннокентия – в 1879 году. Причем, крестины Сергея проходили в Манзурской Введенской церкви и почему-то его отец был приведен в метрике не как крестьянин, а как мещанин города Верхоленска. Следующее же появление Петра Зиновьевича Черепанова (надо полагать, того же самого) в верхнеленских метриках приходится на 1903 год, когда он был в Качугской Вознесенской церкви восприемником Таисии, чьим отцом указан Сергей Петрович Черепанов. И они оба в метрической записи именуются крестьянами Тутурского села. Через семнадцать дней после рождения Таисии Сергей Петрович умер от воспаления легких в возрасте двадцати семи лет, подтверждающем его появление на свет именно в 1876 году. Интересная деталь: его вдова Евгения Клеониковна^[212] в 1904 году была названа крестной матерью Степана, рожденного в семье Матвея Афанасьевича и Анны Николаевны Шелковниковых. Той самой Анной Николаевной, что в 1911 году стала второй женой моего прадеда Матвея Данииловича Черепанова.

И больше о представителях ветви Зиновия Григорьевича Черепанова, носящих его фамилию по праву передачи от отца к сыну^[213], в метриках и исповедных росписях «моих» верхнеленских церквей ничего не говорится.

Есть вероятность, что его потомком (дважды правнуком) мог статься не «качугский восприемник», а другой Петр Зиновьевич: в одном из хранящихся в Национальном архиве Республики Саха (Якутия) дел¹¹⁷ имеется прошение крестьянки Анастасии Ивановны об утверждении к исполнению духовного завещания ее мужа витимского крестьянина Петра Зиновьевича Черепанова, умершего в Якутской городской больнице 19 июня 1902 года^[214]. А, согласно метрике о втором бракосочетании Александры Афанасьевны – матери верхоленского Петра Зиновьевича, ее мужем стал поселенец как раз из Витимской волости. Впрочем, можно предположить, что Петр Зиновьевич Черепанов, умерший в 1902 году, и его полный тезка из Тутурского села, ставший восприемником в 1903 году, – родные братья.

В пятом по счету слободском домовладении Черепановых в 1843 году перечислен Лаврентий с женой Матроной – дочерью крестьянина Петра Савинова из Челпановской деревни, и детьми – Ириной и двумя Мариями, а также воспитанницей Афанасией^[215] (все три сына Лаврентия и Матроны умерли малолетними). Здесь также его брат Ефрем со своей женой Матроной, дочерью станичного казака Федора Тюменцова.

Во главе шестого домовладения – Ерофей. Там же его жена Евдокия – дочь крестьянина Фомы Незговорова из Верхоленской слободы, и сыновья Никита, Стефан и Ксенофонт (еще один их сын и две дочери умерли, судьба одной дочери не установлена).

При определении происхождения Григория Черепанова из Верхоленской слободы уже обосновывалась версия о том, что и он, и Ерофей, и Ефрем, и Лаврентий – сыновья Петра Ивановича и внуки Ивана большого. В дополнение стоит сказать, что при рождении Ефрема и нескольких детей Лаврентия и Ерофея Черепановых их восприемниками стали близкие родственники Ивана большого Черепанова других фамилий^[216]. А что до нескольких случаев такого же восприемства этих Петровичей с родственниками Зиновия Григорьевича, то есть с потомками не Ивана большого, а его старшего брата Григория Ивановича, то они легко объясняются не близким родством, а близким соседством.

После составления росписи 1843 года братья Ерофей и Лаврентий прожили совсем недолго. Они умерли «натуральною» в самом начале 1844 года в один и тот же день. Их средний брат Григорий прожил еще девять с половиной лет, а самый младший Ефрем – пятнадцать. В 1854–1856 годах ушли из жизни и жены всех братьев, кроме Григория, чья вдова Марина Артемьевна попала в исповедную роспись 1872 года. В той же росписи – сын Григория и Марины Тимофей с женою и сыном Степаном. Судьба же Антона, старшего брата Тимофея, осталась неизвестной, а их сестра Мариамна вышла замуж.

Со смертью в 1880 году от дифтерита двенадцатилетнего Степана фамильная линия его деда Григория Петровича, вероятно, прервалась, и ни одного его потомка в исповедной росписи 1916 года уже не было. Не оказалось там, как и в более ранней росписи 1872 года, потомков его младших братьев Ефрема и Лаврентия: все дочери Лаврентия в 1848–1856 годах повыходили замуж, а у Ефрема ни одна из пятерых его дочерей не прожила и трех лет. Сыновей же у него не было вовсе.

Дальше правнуков верхоленская мужская ветвь Петра Ивановича продолжилась только по линии его первенца Ерофея, да и то она дважды чуть не оборвалась: найдены сведения о женитьбе лишь одного ерофеевского сына – среднего Степана, а о судьбе старшего Никиты и младшего Ксенофонта после их упоминания в исповедной росписи 1843 года ничего не сохранилось. В первом браке Степана хоть и было рождено шестеро детей, трое из которых сыновья, однако выжил и завел собственную семью лишь один его ребенок – дочь Агафия (она была в трехлетнем возрасте, когда умерла ее мать, в 1872 году жила в Козловском селении¹¹⁸ в качестве «приемыша» семьи Уваровского Гаврилы Никифоровича и Марии Лаврентьевны, двоюродной сестры Степана, – и спустя два года вышла замуж)^[217]. Из семерых рожденных детей Степана в его втором браке – а в нем также было три сына – два из них умерли младенцами, остался один старший – Авраам. И только после Авраама, имевшего одиннадцать детей, включая семерых сыновей, дожили до создания собственных семей два продолжателя фамилии. Всего по этой линии в исповедную роспись 1872 года попали шестеро, 1916 года – девятеро¹¹⁹, а к концу 1920 года в Верхоленске было восемь живых потомков Ерофея Петровича под фамилией Черепановых, две их жены и одна вдова.

Если распределение семей Черепановых из домовладений Верхоленской слободы 1843 года по их происхождению сделано верно, то в нем – в распределении по происхождению, но, повторю, не в размещении по исповедной росписи – наблюдается стройная системность. Во-первых, собственных потомков оставили здесь все сыновья Ивана Федоровича – Григорий, Иван большой и Иван малой. Во-вторых, «столичная прописка» перешла по наследству от каждого из них только одному сыну – соответственно Зиновию Григорьевичу, Петру Ивановичу и Василию Ивановичу. В-третьих, был соблюден принцип «столичной прописки» по родственному старшинству.

Последний вывод сделан из того, что в 1843 году в Верхоленской слободе по линии старшего сына Ивана Федоровича Григория, умершего до 1801 года, то есть года перехода Черепановых в крестьянство, жили вдова, невестка и внуки Михаила, старшего сына Зиновия, который тоже был старшим сыном своего отца. Петр, чьи дети и внуки оказались там же, был старшим сыном умершего задолго до 1801 года Ивана большого и его второй жены Евдокии Яковлевны (и еще –Калинник, воспитывавшийся в семье Петра после ранней смерти его родителей)^[218].

Единственный же из оставшихся в живых к 1801 году сыновей Ивана Федоровича Черепанова Иван малой изначально, конечно, сам был во главе крестьянского домовладения в Верхоленской слободе и оставил его своему второму по старшинству сыну Василию Ивановичу, а не первенцу Козьме – скорее всего из-за рождения у Козьмы уже нескольких сыновей к 1812 году, когда Иван малой и его жена Матрона Яковлевна умерли. Вероятно, явная нехватка в перспективе небольшой площади «столичной» усадьбы и сподвигла к переезду Козьмы со всей его семьей в другое поселение – Бутаково. Позже аналогичное событие произошло уже внутри большого семейства Василия Ивановича, когда его отцовский дом достался второму сыну – Петру, а не первому – Ивану, который с его несколькими сыновьями перебрался в Кутурхай.

Хочу уточнить: списки крестьянских семейств Черепановых в разделе исповедной росписи по Верхоленской слободе не обязательно должны свидетельствовать о нахождении принадлежащих им участков пахотной земли исключительно в черте слободы. Наверняка, проживая в Верхоленске, они могли обрабатывать земли и поблизости от него, например, вместе со своими родственниками в Кутурхае.

А добавить надо, что уже после 1843 года Верхоленск пополнился четырьмя семействами Черепановых, чьи предки стали известны в ходе моего исследования как прежде жившие в иных верхнеленских селениях (о них подробно будет рассказано еще и в соответствующих разделах).

Сюда раньше прочих других, в период между 1845 и 1846 годами, перебралась из Ремезовской деревни часть потомков Ивана большого по линии его внука Ефима Васильевича во главе с Никифором Ефимовичем Черепановым^[219] – он сам, его жена Василиса и три дочери. И уже здесь в семье родилось восемь сыновей, но двое из них умерли во младенческом возрасте, один – в три года, один (неженившийся Леонтий) – от рака почти в сорок лет. Старшая и младшая дочери Никифора Ефимовича вышли замуж, средняя, вероятно, тоже. Все они, кроме Агафии, первенца Никифора и Василисы, перед тем родились вне брака.

В 1872 году в семью Никифора входили его жена, три сына – Антоний, Тимофей и Василий, и младшая дочь Гликерия^[220], а в 1916 году – те же Антоний (с его сыном – тезкой), Тимофей (с женой и тремя детьми) и Гликерия, ставшая вдовой под фамилией Воробьева¹²⁰. Вот только судьба Василия Никифоровича осталась неизвестной. К концу 1920 года численный состав Черепановых по этой линии не изменился, и в нем было шесть потомков Ефима Васильевича и жена его внука.

Главы остальных трех «понаехавших» в столицу семей уже в XX веке – это потомки Ивана малого Феофилакт Яковлевич (он правнук Ивана Васильевича) и Никита Петрович (он правнук Матвея Васильевича), а также потомок Григория Ивановича Михаил Саввич (он внук Константина Ивановича). Первый из них перебрался в Верхоленск из Пихтинского селения в период между 1901 и 1904 годами, двое других – из Кутурхая между 1910 и 1912 годами^[221]. Все их семьи вошли в исповедную роспись по Верхоленску 1916 года: Феофилакт Яковлевич с женой, сыном Иннокентием и шестью дочерьми; Никита Петрович с женой, сыновьями Николаем, Александром, Владимиром и двумя дочерьми; вдова Михаила Саввича с сыном Иваном и тремя дочерьми¹²¹. По этим ветвям к концу 1920 года в Верхоленске жили под фамилией Черепановых по семь потомков Ивана и Матвея Васильевичей и по одной жене их правнуков; пять потомков Константина Ивановича, вдова его правнука и жена праправнука.

Какое-то время в Верхоленске работал окружным исправником коллежский секретарь Иоанн Иосифович Черепанов, происхождение которого осталось невыясненным. О нем сохранились три метрические записи верхнеленских церквей: за 1867 год Качугской Воскресенской церкви – о его венчании в возрасте двадцати восьми лет на семнадцатилетней девице Анне, дочери умершего верхоленского купца Николая Мурашова, за 1882 и 1883 годы Верхоленского Воскресенского собора – о крещении и смерти их сына Николая.

Судя по исповедным росписям, в Верхоленской слободе из общего числа шестисот сорока восьми крестьян значилось в 1872 году в пяти домовладениях восемнадцать потомков Черепановых и их жен (вдов), а в 1916 году – в шести домовладениях – тридцать семь представителей фамилии Черепановых в составе одной тысячи двухсот двадцати трех слободских крестьян¹²². Согласно сохранившимся метрическим книгам, к концу 1920 года число верхоленских Черепановых достигло уже сорока одного.

Однако если не брать в расчет прибывших в Верхоленск из других поселений, то налицо драматическое сокращение здесь «коренных» жителей – носителей моей фамилии по сравнению с 1843 годом: напомню, что в тот год их было тридцать два, в 1872 году стало двенадцать, в 1916-м – всего девять, а к концу 1920-го – одиннадцать.

Согласно похозяйственным книгам Исполкома Верхоленского сельсовета¹²³, в 1940–1942 годах в Верхоленске осталось пять семейств Черепановых, и происхождение глав трех из них – Михея Ивановича, Петра Яковлевича и Серафима Прокопьевича с приведенными 1872, 1877 и 1911 годами рождения – мне установить не удалось. А главы двух других семейств – Семен Абрамович и Иннокентий Филатович – это соответственно сын Авраама (Абрама) Степановича, он же – правнук коренного верхоленца Ерофея Петровича Черепанова, и сын бывшего пихтинца Феофилакта (Филата) Яковлевича. Рядовой солдат Иннокентий Филатович Черепанов погибнет 1 апреля 1943 года на фронте Великой Отечественной войны в районе железнодорожной станции «Абинская» Краснодарского края.

Кутурхайские

Следующее в исповедной росписи Верхоленской Воскресенской церкви 1843 года поселение с Черепановыми – Кутурхай^[222], в котором тогда в девяти семейных дворах жили семьдесят девять крестьян. Черепановых из них – семьдесят¹²⁴, подавляющее большинство. Они в семи домовладениях, в среднем по десять человек на один семейный дом, что почти в два раза больше, чем у их родни – однофамильцев из Верхоленской слободы (где немногим более пяти человек на одно домовладение). Столь солидную разницу можно объяснить как тем, что переезжающие в Кутурхай из Верхоленска передавали часть ранее принадлежавших им жилых построек родственникам, так и высокой рождаемостью в деревне с возможностью на новых, больших территориях дворов возводить просторные жилища, а то и по нескольку пригодных для проживания строений. Кстати, и в дальнейшем средний численный состав кутурхайских семейных домовладений Черепановых превышал, хоть и не настолько, тот, что был в Верхоленской слободе и в целом по всему православному верхоленскому приходу.

Интересная деталь: если немного отклониться от основной темы моего исследования и сравнить жилищные условия в верхоленских деревнях со слободой, то выяснится, что в 1843 году при средней плотности заселения в 7,4 жильца на семейное домовладение как по всему приходу главной верхнеленской церкви, так и среди лишь его крестьянствующих семей у крестьян Верхоленской слободы она была всего 6,3 жильца на один дом. Вероятная главная причина того – в сравнительно небольших жилых помещениях слободы, что не позволяло размещаться в них трем поколениям верхоленцев. А в деревнях же были нередки случаи проживания в одном доме по десятку, а то и полутора десятка крестьян. Есть даже «рекордсмены» – в Челпановской деревне семья во главе с Иоанном Винокуровым из двадцати трех человек и в Большедворской деревне семья во главе со вдовой Епистимией Большедворской из двадцати одного человека^[223].

Но вернусь к исповедной росписи по Кутурхаю 1843 года. В ней между двумя блоками крестьянствующих семей Черепановых вклинился список семьи вдовы Ксении Созоновой. И, как оказалось, неспроста: блоки разделены по именам предков.

В первом домовладении – самая большая семья из пятнадцати человек во главе со вдовой Анной Черепановой. С ней сыновья Никифор с женой Анной – дочерью Василия Шеметова, и детьми Евгенией, Николаем и Яковом (двое других их детей умерли в полтора и три года); Илларион с женой Еленой – дочерью Кирилла Лацизартави, и детьми Евпраксией, Дмитрием и Матвеем (они потеряли еще одну дочь-младенца); Федор с женой Екатериной – вероятно, дочерью Ивана Уваровского, и детьми Анной и Евдокией (еще одна их дочь и сын умерли).

Судя по сохранившимся метрикам, мужем Анны был Иван Васильевич, ведь именно Иван стал отцом рожденных в 1813 и 1816 годах Иллариона и Федора, а в 1841 году в Кутурхайской деревне умер Иван Васильевич Черепанов, крестьянин в возрасте пятидесяти восьми лет (около 1783 года рождения). Но какой из Василиев был его отцом? – вопрос, уже ставший традиционным.

Это удается выяснить опять же по восприемникам. Таковыми у родившегося в 1813 году Иллариона, сына Ивана и Анны, были Данила Караулов и сестра отца Анисия. Начну с Анисии, и ею могла статься дочь как Василия – сына Ивана малого, так и Василия – сына Ивана Григорьевича^[224]. Но точно ни одного из умерших к тому времени Василиев – сыновей Ивана большого, ведь в метриках о бракосочетаниях двух Анисий Черепановых в 1814 и 1815 годах они были названы дочерьми Василиев, а не умерших Василиев.

Исходя же из того, что Надежда Петровна, жена Данилы Караулова, стала в 1803 году восприемницей Иоанна, рожденного от сына Ивана малого Василия, а сам Данила Караулов был в 1814 году восприемником близкого родственника жены того же Василия^[225], следует, что дети вдовы Анны никто иные, как правнуки Ивана малого. Такой вывод получает еще более твердое основание при понимании, что Надежда Петровна Караулова – это рожденная в 1783 году дочь Петра Буторина, то есть сестра Елены Петровны, жены Василия – сына Ивана малого.

Но вот происхождение самой вдовы Анны пока что для меня остается неубежденно раскрытой тайной. Дело в том, что сохранилась запись, о которой я говорил в разделе «Куржумовские», от ноября 1800 года о бракосочетании одного из Иванов Васильевичей Черепановых. Его женой наверняка стала рожденная в 1781 году Анна, дочь верхоленского мещанина Власа (Власия) Тюменцова. И все бы ничего – Анна Власьевна вполне могла в свои девятнадцать лет выйти замуж, иметь после 1800 года детей и войти в исповедную роспись 1843 года по Кутурхаю. Однако если ее мужем стал Иван – сын Василия и внук Ивана малого, то жених на дату бракосочетания достиг лишь четырнадцати с половиной лет, ведь он родился в апреле 1786 года. А в тот период в России был строгий запрет на вступление в брак мужчин моложе пятнадцати, и до разрешенного возраста не хватало без малого полгода, точнее – пяти с половиной месяцев. Поэтому я долго гадал: были ли церковники в 1800 году введены в заблуждение о возрасте жениха, либо кутурхайский Иван женился на другой Анне и в другое время, к примеру, в 1802 году, за который метрики не сохранились, а их повенчанные в 1800 году тезки куда-то из-под Верхоленска исчезли.

Но когда к завершению своего исследования я узнал, что, по действующим тогда правилам, церковно-епархиальное руководство могло понизить брачный возраст как раз на полгода, стал придерживаться версии о венчании кутурхайского Ивана Васильевича Черепанова именно с Анной Власьевной и именно в 1800 году. Разве предположение о том, что жених получил специальное церковное соизволение на свой ранних брак, не коррелируется с тем, что молодым со свадьбой не терпелось, и она состоялась буквально сразу же по достижении женихом особо разрешенного возраста в четырнадцать с половиной лет?

Во втором домовладении – Яков Черепанов с женой Евдокией, дочерью крестьянина Петра Пермякова из Челпановской деревни, и детьми Василием, Йовом, Евдокией, Неонилой, Петром, Анастасией, Татьяной и Минодорой. В семье редкая по тем временам удача – она потеряла в молодом возрасте только одного из девяти своих детей (он умер «от горячки» почти пятнадцатилетним). Десятый же по очереди ребенок Якова и Евдокии, появившийся на свет в сентябре 1843 года Адриан, еще не вошел в составленную в середине того года исповедную роспись, а он станет моим трижды прадедом по линии Любови Черепановой, матери моего деда Георгия Матвеевича.

Метрика о рождении Якова, к сожалению, не сохранилась, но он – наверняка тоже сын Ивана Васильевича и Анны Власилевны, ведь его отчество – Иванович^[226], и семья во главе с ним приведена в исповедной росписи классически, сразу после семейств младших братьев. К тому же восприемниками его восьмерых детей были жена Ивана Анна, сам Иван Васильевич, сыновья Ивана Васильевича Илларион, Никифор и Федор, жена Федора Ивановича Екатерина, а они, при таком понимании родства, – мать, отец, братья и невестка Якова.

Всего же найдено подтверждений об одиннадцати детях (восьми сыновьях и трех дочерях) Ивана Васильевича и Анны Власьевны, из которых пятеро умерли во младенчестве, включая всю рожденную в 1814 году тройню, один сын – пятилетним, судьба одной их дочери в ходе моего исследования не выяснена^[227]. Оставшиеся в живых их четыре сына как раз и вошли со своими семьями в состав двух первых кутурхайских домовладений, и от них было рождено свыше пятидесяти детей. Больше всех – не менее восьми – дожило до создания собственных семей у первенца Якова, который становился отцом целых пятнадцать раз.

Мне не удалось выяснить с точностью, сколько прожил Яков Иванович Черепанов^[228], но уже в 1872 году, когда составлялась следующая из сохранившихся исповедных росписей, в ней было перечислено четыре семейных домовладения его потомков в составе двадцати двух носителей фамилии Черепановых, в 1916 году – уже восемь домовладений с семьюдесятью тремя Черепановыми¹²⁵. На самом же деле в 1916 году их было еще больше – семьдесят пять^[229], а к концу 1920 года стало восемьдесят шесть (из них семьдесят один потомок Якова, четырнадцать их жен и одна вдова). И это – абсолютный рекорд среди всех ставших известными тридцати пяти заведших свои семьи праправнуков Ивана Федоровича Черепанова. Вероятно, совсем недаром Яков Иванович стал единственным из восемнадцати глав семейств Черепановых исповедных росписей верхнеленских церквей 1843 года, который представлял уже четвертое поколение после Ивана Федоровича. Все же остальные были второго или третьего поколения.

Сыновья Якова Ивановича внесли совершенно разную лепту в продолжение фамилии. К концу 1920 года по ветви его старшего сына Василия Яковлевича в Кутурхае было девять Черепановых и все они – представители линии его единственного не умершего в детские годы внука Адриана Марковича. Ветвь же второго из таких сыновей – Йова Яковлевича, не дожившего до тридцати шести лет, – оборвалась с умершими в трех- и девятимесячных возрастах внуках, а из рождаемых чуть ли не в каждый год семнадцати детей третьего сына Якова Петра до создания своей семьи дожила лишь его самая младшая дочь.

Но зато благодаря четвертому из переживших отрочество сыну Якова Адриану, тому самому, который родился в год составления исповедной росписи 1843 года и в нее не вошел, к концу 1920 года в Кутурхае было тридцать восемь Черепановых. А тридцать девять Черепановых было по линии его младшего брата Григория.

В исповедную роспись 1872 года по ветвям трех младших братьев Якова Ивановича – Иллариона, Никифора и Федора – вошло ровно столько же представителей Черепановых, сколько у одного Якова, – двадцать два, проживавших в трех семейных домовладениях. А к середине 1916 года они отстали: полностью растеряв потомство Иллариона, обеспечили лишь восемнадцать таких представителей¹²⁶ (с учетом двух невключенных в роспись)^[230]. Главная причина их потерь – в высокой детской смертности: из тридцати внуков и внучек Иллариона, Никифора и Федора по линиям их сыновей, соответственно Матвея, Николая и Петра, дожили до создания собственных семей только два их внука и четыре или пять внучек.

К концу 1920 года численность представителей ветвей Никифоровичей и Федоровичей под фамилией Черепановых (последний потомок Иллариона Ивановича – его внучка Дарья Матвеевна – вышла замуж в 1891 году) в Кутурхае по сравнению с 1916 годом увеличилась на двоих и достигла двадцати – шестнадцать потомков Никифора и Федора и четверо их жен. Еще девять Черепановых по линии Феофилакта Яковлевича, внука Никифора, пожили в самом начале XX века в Пихтинском селении, затем перебрались в Верхоленск^[231], и куда-то переехало все семейство его же внука Петра Николаевича. Таким образом, к концу 1920 года в Кутурхае под фамилией Черепановых проживало восемьдесят семь потомков Ивана Васильевича, восемнадцать их жен и одна вдова, то есть всего сто шесть человек.

Глава третьего кутурхайского домовладения – Матвей Черепанов. В составе его семьи в 1843 году были также жена Фекла – дочь крестьянина Верхоленской слободы Прокопия Толмачева, и пятеро детей – Елизавета, Козьма, вторая Анастасия, Василиса и Агафия. Другие три сына умерли, а судьба еще одной Анастасии – их первенца – не установлена.

Метрических записей о рождении Матвея и Надежды^[232], названной сестрой Матвея при крещении в 1820 году одной из его дочерей, обнаружить не удалось, но из записей о бракосочетании Матвея в 1819 году с Феклой и рождении от него в 1831, 1833, 1835 и 1841 годах детей известно, что он – сын Василия. Опять же вопрос – какого?

В 1822 году восприемниками дочери Матвея Елизаветы были Михаил Батурин и Матрона, сестра отца. А Михаил Батурин – это муж Елены, рожденной в 1797 году от Василия, сына Ивана малого^[233]. Что же касается Матроны, то, хотя ее отцом в 1807 году и был назван Василий малышев, наверняка такое дополнение к его имени не означало, что он был Василием малым – сыном Ивана большого, ведь в таком дополнении тогда никакой надобности не было: его брат Василий большой уже умер. Скорее всего, под «малышевым» подразумевался Василий от Ивана малого.

Стоит понимать также, что, если бы Матвей происходил от Василия малого, который женился в январе 1803 года, его первенец вряд ли появился бы на свет раньше конца того же года. Но все метрические книги за 1803–1807 годы сохранились, а в них отсутствуют записи о рождении Матвея. Поэтому, вероятно, Матвей – сын более старшего Василия, того, что рожден от Ивана малого. Он – родной дядя Иллариона, Никифора, Федора и Якова Черепановых, вошедших в только что изученные перечни жильцов черепановских домовладений. И, значит, первый блок кутурхайских семейств Черепановых составлен в исповедной росписи исключительно из потомков сына Ивана малого Василия.

У самого же этого Василия и его жены Елены Петровны, если я верно определил фамильные линии, было восемнадцать детей (восемь сыновей и десять дочерей), из которых девять умерли вскоре после рождения, судьба их первой дочери Феклы не выяснена. Другие же их дочери – Анастасия, Анисия, Елена, Матрона и Надежда – вышли замуж соответственно за крестьянина Семена Малцева из Степновской деревни, казачьего сына Филиппа Толмачева, церковнослужителя Михаила Батурина, ясашного Савву Большедворского и крестьянина Никифора Шелковникова. Уже известно, что один из женившихся сыновей Василия и Елены – Петр – остался в Верхоленской слободе, а, как только что показано, двое других – Иван и Матвей – обосновались в Кутурхайской деревне.

Когда Васильевичи перебрались из Верхоленска в Кутурхай, можно попытаться определить по метрическим книгам, вот только, к сожалению, Верхоленская Воскресенская церковь стала указывать места поселений прихожан в частях этих книг о рожденных и умерших лишь с 1834 года. И по первым же родившимся после того у Никифора Ивановича (в 1834 году) и Матвея Васильевича (в 1836 году) детям их отцы были названы кутурхайскими крестьянами. В части же о бракосочетавшихся Матвей Васильевич в 1819 году был еще крестьянином Верхоленской слободы, но уже в 1826 году Яков Иванович назван Кутурхайской деревни крестьянином. Других свадеб с 1801 по 1834 годы у этих потомков Василия не было.

Из таких куцых сведений можно сделать вывод, что переезд Ивана и Матвея Васильевичей состоялся вместе с появлением у них собственных семей – Ивана, вероятно, в 1802 году, Матвея – в 1819-м. Именно такой очередностью переезда и объясняется размещение в кутурхайском разделе исповедной росписи 1843 года семейства Матвея под семейством его старшего брата Ивана, а не наоборот.

Отдав взамужество троих своих дочерей (четвертая, Василиса, умерла шестнадцатилетней «от горячки»), Матвей Васильевич ушел из жизни в самом конце 1862 года^[234], и к 1872 году семейство во главе с его вдовой Феклой Прокопьевной состояло из восьми человек – ее самой, вдовы сына Кузьмы, трех его дочерей, единственного из оставшихся к тому году в живых сына Матвея и Феклы Петра с его женой и дочерью Агафией¹²⁷. В 1887 году эта дочь вышла замуж. Из последующих же пятнадцати детей Петра, рождаемых чуть ли не с годовой периодичностью, все, кроме сына Никиты^[235], умерли в малолетнем возрасте, а Никита со своей семьей и вдовствующей матерью перебрался в период между 1910 и 1912 годами в Верхоленск^[236]. В итоге в Кутурхае потомков Матвея вообще не осталось.

Четвертое по счету домовладение Черепановых, открывающее второй блок их кутурхайских семейств, возглавляется Константином. Он – точно сын Ивана Григорьевича, ведь рожден Константин в 1786 году от купца Ивана, и его восприемницей была мать отца Анисия Ивановна. А она – жена Григория, старшего сына Ивана Федоровича.

Первой супругой Константина стала Варвара, дочь верхоленского крестьянина Ивана Шеметова, но в 1829 году, через неделю после рождения их очередного, из известных, – двенадцатого ребенка, она умерла. Из их шести мальчиков и шести девочек четверо скончались младенцами (включая последнюю дочь, которая прожила чуть больше четырех месяцев), судьба еще троих осталась неизвестной^[237]. Дочь Анна была выдана замуж за Михаила Шелковникова из Алексеевской деревни. Оставшиеся в живых Василий, Егор, Александра и Лука и вошли в исповедную роспись. А с ними – жена Василия Мария – дочь Семена Куницына из Куницынской деревни, с сыном Яковом и жена Егора Татьяна – дочь Кирилла Лазарева из Алексеевской деревни.

Второй брак сорокатрехлетнего Константина с двадцатидевятилетней дочерью Ивана Большедворского Ириной из Жидовской деревни состоялся менее чем через три месяца после смерти его первой жены. Но не став ни разу матерью, она спустя двенадцать лет после свадьбы умерла. Сам же Константин ушел в мир иной в 1846 году, спустя три недели после своего шестидесятилетия.

С 1860 года в сохранившихся верхоленских метриках и исповедных росписях пропадает какая-либо информация о сыне Константина Егоре, жене Егора и их пятерых детях, четверо из которых – сыновья. Наверняка все они перебрались в иную местность. А по ветвям других сыновей Константина Василия и Луки в 1872 году в Кутурхае было семнадцать Черепановых, в 1916 году их осталось только пятеро (четыре потомка и жена одного из них)¹²⁸, причем четверо из них – по линии единственного рожденного у Луки сына Петра. Да и его линия чуть было не прервалась из-за смерти у этого Петра десяти из двенадцати детей, включая подряд девять сыновей и дочерей, рожденных с 1890 по 1902 год.

Кроме семейства Петра Лукича представителем ветви Константина Ивановича в 1916 года была Анна, внучка Василия Константиновича. Но после ее замужества в 1918 году в Кутурхае потомков того Василия под фамилией Черепановых не осталось. И это случилось как из-за того, что у нескольких сыновей Василия умерли в малолетнем возрасте все или почти все их потомки мужского пола (у Якова – один или двое из двоих^[238], у Анфима – пятеро из шестерых, у Прокопия – шестеро из шестерых), так и из-за обустройства Михаила, внука Василия от его сына Саввы, со своей семьей в Верхоленске в период между 1911 и 1912 годами^[239], а также вероятным переездом сына Василия Константиновича Софрона, сына Анфима Васильевича Фирса и троих сыновей Саввы Васильевича – Софрона, Федора и Петра в неустановленном в моем исследовании направлении^[240]. Таким образом, к концу 1920 года в Кутурхае осталось три потомка Константина Ивановича и жена его внука.

В следующем, пятом кутурхайском домовладении Черепановых вписаны вдова Анна с сыновьями Ксенофонтом, Кириллом и Петром (по росписи, братья около 1827, 1821 и 1829 годов рождения), дочерью Марией и женой Ксенофонта Еленой – дочерью Ивана Шеметова из Тальминской деревни^[241].

Анна – сорокадевятилетняя вдова умершего в 1830 году в приведенном в метрике возрасте тридцати одного года Якова Черепанова, ведь именно от него рождены в 1822, 1825 и 1827 годах Ксенофонт, Петр и Кирилл, а также еще один сын, проживший всего семь месяцев. То же подтверждается записью от 1817 года о бракосочетании Якова Ивановича Черепанова с Анной, дочерью Арефья Винокурова из Челпановской деревни^[242].

Список семьи Якова приведен в росписи сразу после и, как будет видно в дальнейшем, непосредственно перед семьей сыновей Ивана Григорьевича. При рождении от Якова в 1822 и 1825 годах детей их восприемниками были мещанин Лев Иванович Черепанов (дважды) и дочь Константина Татьяна. А они – сын и внучка Ивана Григорьевича, что предполагает их близкое родство с Яковом. Поэтому наверняка Яков – сын Ивана Григорьевича.

По линии Якова Ивановича в 1872 году в Кутурхае жило уже пятнадцать Черепановых: его вдова Анна на восьмом десятке лет и по семь представителей ветвей ее с Яковом сыновей Ксенофонта и Петра. Средний же их сын Кирилл в 1854 или 1855 году перебрался со своим семейством в Шишкинскую деревню (но, вероятно, он после 1883 года вернулся и умер в 1893 году уже в Кутурхае)^[243].

К 1916 году число «ксенофонтовцев» в Кутурхае¹³⁰ достигло двадцати, а «петровцев» – всего двух^[244]. Еще один потомок Петра – его шестидесятилетний сын Иннокентий жил в 1916 году, согласно исповедной росписи, со своей второй женой Феодосией в Куницынской деревне (все три его сына умерли младенцами)^[245]. Но тех и других было бы наверняка намного больше, если бы летом 1882 года не убило градом в еще довольно молодом возрасте – тридцати семи лет – единственного заведшего семью сына Ксенофонта Ефима вместе с его шестнадцатилетним первенцем Василием, и если бы пережил младенческие годы хоть один из трех детей мужского пола у сына Петра – Георгия.

К концу 1920 года ветвь Якова Ивановича разрослась в Кутурхае ненамного – до двадцати четырех Черепановых, из них – двадцать его потомков, три их жены и одна вдова.

В шестом домовладении – уже известный по главе «Раскопанные истоки» мой четырежды прадед Николай Черепанов – еще один сын Ивана Григорьевича. Его семейная судьба во многом схожа со старшим братом Константином. Он тоже потерял свою жену – Татьяну, родившую ему девятерых детей, и тоже довольно быстро, через полгода, женился вновь. Его вторая жена – Анастасия, дочь качугского станционного смотрителя Алексея Иванова, – тоже вскоре умерла. Правда, в отличие от жены Константина, Анастасия на следующий год после свадьбы родила сына, но он прожил лишь двенадцать дней. Впрочем, рождение и смерть последнего ребенка Николая, смерть его второй жены произошли уже после 1843 году. И подробности его жизни и жизни его отца Ивана Григорьевича, которые мне удалось выяснить в ходе исследования, я расскажу в отдельной главе настоящей книги. Ведь они – мои предки.

А пока же перечислю тех, кто, кроме самого Николая и его второй жены, попали в исповедную роспись семейства. Это его дети от первого брака – Василий, Анна, Иннокентий, Николай и Марфа, а также жена Василия Анисия – дочь Андрея Тюменцова из Верхоленской слободы – с детьми Агафией, Еленой, Даниилом и Георгием и вторая жена Иннокентия Евдокия – дочь оседлого инородца Никиты Житова из Шеметовской деревни (его предыдущая жена Агафия, дочь Алексея Луковникова из Толмачевской деревни, с которой он прожил всего год, умерла через пять дней после рождения первенца и одновременно с ним, и Иннокентий женился во второй раз уже через месяц)^[246]. То есть всего – тринадцать человек. Однако дочь Василия Агафия, 1831–1832 года рождения, приведена в исповедной росписи, судя по всему, ошибочно, ведь метрические книги Верхоленской Воскресенской церкви 1820–1830-х годов сохранились в полном объеме, но в них нет записи о такой Агафии. Не найдены также метрики о ее последующей судьбе. Однако в феврале 1831 года зарегистрировано крещение в Ангинской Ильинской церкви дочери Филиппа Кузьмича Черепанова с именем Агафия. Она не вошла в исповедную роспись той церкви, и о ее судьбе тоже ничего не известно. Может, «филипповская» Агафия жила в Кутурхае?

В 1872 году число представителей ветви Николая Ивановича под фамилией Черепановых возросло до двадцати, в 1916 году¹³¹ – до семидесяти восьми человек^[247]. К концу 1920 года их стало восемьдесят три, включая шестьдесят шесть потомков Николая Ивановича, шестнадцать их жен и одну вдову. И еще осталась неизвестной после 1903 года судьба семейств двух его внуков – Григория и Митрофана, родившихся от младшего сына Николая и второй жены этого Николая Неонилы, дочери Кузьмы Матвеевича Черепанова. А в тех семействах было по два переживших младенчество сына^[248].

То, что главы семейств с четвертого по шестое домовладение кутурхайских Черепановых происходили от Ивана Григорьевича Черепанова, отлично подтверждается очередностью их размещения в исповедной росписи 1843 года. Кроме одного исключения – по возрасту и по времени женитьбы начинать их список должны были семьи Якова и Николая, а завершать – Константина. Но Константин оказался среди Ивановичей первым.

Однако такое нарушение классического принципа построения росписи легко объясняется. Дело в том, что смерть Ивана Григорьевича пришлась на 1804 год, когда успел жениться и покинуть отчий дом с переездом в Куржумово его старший сын Василий. Свадьба же Константина (в 1806 году) еще не состоялась, и со смертью отца он оказался главным мужчиной в доме^[249] и наверняка после своей женитьбы остался с уже немолодой матерью Верой Никитичной^[250] помогать ей заботиться о своих несовершеннолетних братьях Федоре (он умер через три года после отца), Николае и Якове. Первым перебрался в другой дом женившийся в 1812 году Николай, следующим и последним – в 1817 году – Яков. Вот почему список семьи Константина в росписи и оказался выше всех.

Стоит полагать, что переезд семейства во главе с Верой Никитичной из Верхоленской слободы в Кутурхай состоялся в период между январем 1812 года, когда венчался Николай еще как верхоленский крестьянин, и январем 1817 года, когда венчался Яков уже как крестьянин Кутурхайской деревни. Но это верно, если только в 1812 году Кутурхай не считался частью Верхоленского острога. Если же считался, то переезд мог состояться чуть ли не в 1801 году под руководством самого Ивана Григорьевича.

Седьмое и последнее кутурхайское домовладение Черепановых из 1843 года возглавляется Иваном. В росписи перечислены его жена Акилина, сыновья Прокопий и Василий, вторая жена Прокопия Ирина, побывавшая прежде в статусе вдовы крестьянина Верхоленской слободы Ивана Зубакова (Прокопий вступил во второй брак через месяц после смерти первой жены Наталии – дочери Петра Щапова), дети Прокопия от первого брака Анастасия, Тимофей, Козьма и Анна (еще двое его детей умерли), жена Василия Акилина – дочь Якова Куницына, и их сын Петр.

То, что глава семейства Иван носил отчество Иванович, следует из метрических записей 1831, 1833 и 1836 годов о восприемниках^[251], а также о бракосочетании дочерей и сына Ивана Ивановича в дни их свадеб в 1835, 1841 и 1843 годах. Из сохранившихся метрик XVIII века известны только два Ивана, отцами которых тогда стали Иваны Черепановы. Старший из них рожден в 1773 году от посадского Ивана малого, восприемником его назван Иван Григорьевич. Младший – в 1780 году от самого купца Ивана Григорьевича^[252]. Так кто из них кутурхайский Иван Иванович?

По приведенному в исповедной росписи 1843 года возрасту Ивана в шестьдесят девять лет, он – около 1774 года рождения. По возрасту в метрике о его смерти в 1844 году в семьдесят четыре года – около 1770 года рождения. Значит, он явно тяготеет к рождению в 1773, а не в 1780 году. Это косвенно подтверждается и записью о смерти его вдовы Акилины Ивановны в 1848 году в приведенном возрасте семидесяти пяти лет (около 1773 года рождения), ведь вряд ли она была намного его старше. Но лично я давно привык к грубым искажениям в метриках возраста прихожан солидных лет обычно в сторону завышения. Тем более что в исповедной росписи 1843 года Акилине всего шестьдесят пять лет (около 1778 года рождения).

Однако свидетельством в пользу более раннего года рождения Ивана послужила и версия о происхождении Акилины. А она такова: когда при изучении перечня восприемников внуков Ивана Ивановича я добрался до Харитонии, рожденной в 1839 году дочери Прокопия, среди ее крестных родителей названа Анастасия Ивановна, вдова верхоленского крестьянина Митрофана Шергина. Стало важным понять, кто она для Прокопия или его жены – с тем же отчеством, что у Ивана и Акилины. И в разделе исповедной росписи 1843 года «Верхоленской слободы крестьяне» я обнаружил список семейства во главе со вдовой Анастасией Шергиной, шестидесяти трех лет (около 1780 года рождения)¹³³. А с таким возрастом она вполне могла статься сестрой Ивана или Акилины, что стоило проверить по метрике о ее бракосочетании. И такая метрика нашлась: в 1812 году были повенчаны полувторым браком^[253] Митрофан Илларионович Шергин и девица Анастасия, дочь отставного казака Ивана Феофановича Козлова. Так, может, и Акилина – тоже дочь Ивана Козлова?

И метрические книги Верхоленской Воскресенской церкви подтвердили рождения от Ивана Козлова как Акилины в 1773 году, так и двух дочерей с одинаковым именем Анастасия в 1777 и 1784 годах. Но если Акилина Ивановна появилась на свет в 1773 году и, по исповедной росписи, считалась на пять лет моложе мужа, то маловероятно, что ее муж родился в 1780 году и был младше ее на целых семь лет. Значит, Иван Иванович действительно рожден в 1773 году?

После повторного изучения метрик я понял, что это вовсе не обязательно: оказалась, что отцом той Акилины был разночинец (бывший казак) Иван Козлов, а двух Анастасий – действующий казак. Следовательно, в Верхоленском остроге в 1770–1780-х годах жили два отца под именем Иван Козлов. Вполне вероятно, что у казака родилась и собственная дочь Акилина, например, в 1782 году, за который метрическая книга не обнаружена.

Да и предположение о рождении Ивана и Акилины в 1773 году мне представлялось сомнительным из-за довольно позднего в такой версии – в возрасте свыше тридцати лет – появления у них первого ставшего известным по сохранившимся метрикам ребенка (в 1804 году). Есть и другой, более весомый довод, который чуть было не склонил весы к тому, чтобы посчитать Ивана Ивановича сыном не Ивана малого, а Ивана Григорьевича. И он вновь возник из метрических записей о восприемниках новорожденных. Но не тогда, когда такими восприемниками были Иван и Акилина, ведь, к сожалению, обнаруженные метрические записи не содержат ни одной ссылки на крестных с полным именем Иван Иванович, а «просто Иваном» мог быть любой. Что же за его жену Акилину, то она была восприемницей детей и Васильевичей – потомков Ивана малого, и Ивановичей – потомков Ивана Григорьевича^[254], и это, конечно, объясняется соседством с ними в одной деревне и не добавляет веса ни одной из версий.

Для прояснения дела потребовалось изучить записи о восприемниках детей самих Ивана и Акилины, и среди них из числа Черепановых оказались исключительно потомки Ивана Григорьевича и его родного брата Зиновия: Григорий Иванович, его жена Марфа, Яков Иванович и дочь Михаила Зиновьевича Евдокия. Надо особо отметить, что большинство из них (кроме Якова) жили не по близкому соседству в Кутурхае, а в Верхоленской слободе и никогда не были восприемниками уже ставшими известными потомков Ивана малого.

Между тем, напомню, что Иван Григорьевич был крестным отцом Ивана, рожденного в 1773 году у Ивана малого, и данное обстоятельство в те времена дорого стоило, создавало свои духовные родственные связи, не менее крепкие, чем кровные. Их было вполне достаточно для того, чтобы, к примеру, потомки Ивана Григорьевича становились восприемниками детей его крестного сына. Поэтому пришлось искать еще хотя бы один довод в пользу какой-либо из версий, и он, полагаю, нашелся с помощью Анны Черепановой, отданной в 1815 году замуж за крестьянина Григория Богатырева из Верхоленской слободы.

Метрика о ее рождении не найдена, но в записи о том бракосочетании невеста названа дочерью крестьянина, а не умершего крестьянина Ивана Черепанова. Значит, ее отцом не был ни Иван большой, ни Иван малой, ни Иван Григорьевич, ведь все они умерли еще до 1812 года. А таковым мог быть только Иван, рожденный в 1773 или в 1780 году. Но какой из них? В попытке ответить на этот вопрос я вновь поднял самую древнюю из обнаруженных верхоленских исповедных росписей, и в ней первая же крестьянствующая семья в Верхоленске возглавляется Григорием Богатыревым¹³⁴. Ему в 1843 году было пятьдесят лет и, согласно метрикам, он действительно рожден в 1793 году. И у него жена Анна того же возраста. Но ведь младшему из Иванов Ивановичей Черепановых, если выжил он, а не его старший двойной тезка, в 1793 году исполнялось только тринадцать, отчего он вряд ли способен претендовать на роль отца Анны.

Однако и здесь не все так просто: в 1793 году Анна Черепанова в Верхоленском остроге не рождалась, нет записей о ней и в метрических книгах Верхоленской Воскресенской церкви за десять предшествующих и пять последующих лет^[255], сохранившихся в полном объеме, кроме 1796 года. Поэтому стоит полагать, что и появилась Анна на свет именно в 1796 году, а это шансы рожденного в 1780 году Ивана Ивановича хоть и увеличивает (ему тогда было бы шестнадцать лет), но не особо сильно. И, по совокупности приведенных обстоятельств, я склоняюсь к выводу, что кутурхайский Иван Иванович – все-таки рожденный в 1773 году сын Ивана малого.

Всего известно девять детей Ивана и Акилины (четыре сына и пять дочерей), из которых по одному сыну и дочери умерли малолетними, судьбы одного сына и одной дочери остались неизвестными^[256]. О венчании их старшей Анны я уже написал, а младшая Анна стала женой Степана Шелковникова из Алексеевской деревни. Была выдана замуж и еще одна их дочь Мария – за Афанасия Малцова из Степновской деревни, – но за три с половиной месяца до той свадьбы она первой из верхнеленских Черепановых родила вне брака.

Умер Иван Иванович уже в следующем после составления исповедной росписи, в 1844 году, его вдова Акилина и старший сын Прокопий – спустя четыре года, еще через одиннадцать лет – младший Василий. Сын Прокопия Тимофей был дважды женат, но, прожив чуть больше трех десятков лет, оставил после себя одну-единственную дочь. Поэтому к 1872 году из потомков Ивана и Акилины под фамилией Черепановых остались лишь семейства Кузьмы Прокопьевича и Петра Васильевича в общем составе из девяти человек. К 1916 году эти ветви разрослись до двадцати четырех – по двенадцать представителей Черепановых на каждое семейное домовладение¹³⁵. А к концу 1920 года в Кутурхае было двадцать четыре живых потомка Ивана и Акилины под фамилией Черепановых и семь их жен, то есть всего тридцать один человек.

В целом же в том селении, согласно исповедным росписям и с учетом сделанных мною корректировок, в 1872 году проживало сто тринадцать Черепановых из ста пятидесяти двух местных крестьян, а в 1916 году – двести двадцать два из трехсот шестидесяти пяти (в исповедную роспись не включены жившие в 1916 году восемь кутурхайских Черепановых и ошибочно включены трое)¹³⁶.

К концу 1920 года численный состав семейств Черепановых достиг там двухсот сорока восьми. Их оказалось бы еще больше, не переберись в период между 1905 и 1907 годами из Кутурхая в Шишкинское селение семейство во главе с Екатериной Ильиничной – вдовой Филиппа Петровича Черепанова (он – сын Петра Васильевича – потомка Ивана малого, кто в 1843 году возглавлял третье по очередности домовладение Черепановых в Верхоленской слободе)^[257]. Однако это семейство не имело местных корней, а поселилось в Кутурхае в период между 1872 и 1884 годами из Степново^[258].

Из похозяйственных книг Исполкома Верхоленского сельсовета¹³⁷ видно, что к началу 1940-х годов^[259] в деревне под названием Картухай осталось двадцать семь семейств Черепановых. Не менее пяти их глав погибнут в Великую Отечественную войну. Из них по линии Васильевичей – Андриан Игнатьевич (он – правнук Якова Ивановича), а по линии Ивановичей – братья Мин и Прокопий Павловичи (они – дважды правнуки Николая Ивановича), Клеонит Кузьмич и Прокопий Никифорович (правнук и дважды правнук Якова Ивановича).

Ремезовские

Если идти далее по заложенной исповедной росписью Верхоленской Воскресенской церкви 1843 года очередности перечисления поселений с Черепановыми, то следующая за Кутурхаем – Ремезовская деревня (теперь это поселок под названием Ремизова) в непосредственной близости к Верхоленску, чуть ниже его по течению Лены. В Ремезово тогда в восьми семейных домовладениях проживали пятьдесят крестьян. Семь из них – Черепановы: вдова Афанасия, ее сыновья Алексей, около 1811 года рождения, Никифор, около 1814 года рождения, их жены Анастасия с Василисой и дочери Алексея Анна и Никифора Агафия¹³⁸.

Мужем Афанасии, конечно же, был Ефим Васильевич, умерший в 1838 году, ведь именно от крестьянина Ефима Черепанова рождены как раз в 1811 и 1814 годах Алексей и Никифор. Афанасия Семеновна неоднократно названа женой Ефима Черепанова в восприемницах^[260]. И венчался Ефим Васильевич Черепанов в 1804 году именно с Афанасией, дочерью крестьянина Верхоленского острога Семена Норицына.

Документально подтвердить дату появления на светЕфима не удалось, но, исходя из записи о его смерти в 1838 году в возрасте шестидесяти пяти лет, он около 1773 года рождения и мог быть сыном только самого старшего из Василиев Ивановичей Черепановых – Василия большого, и, значит, внуком Ивана большого. А рождение Ефима наверняка пришлось на 1782 год, за который метрики потеряны.

Всего же известно о двенадцати детях Василия большого (четверых сыновьях и восьмерых дочерях)^[261], из которых семеро умерли во младенческом возрасте, предшествующий Ефиму сын – в два года, судьбы еще двоих дочерей^[262] остались невыясненными. Его дочь Екатерина была выдана взамужество крестьянину Шишкинской деревни Глебу Козлову. Продолжил фамильную линию отца лишь один Ефим.

В 1804 году, в день свадьбы Ефима с Афанасией, местом жительства жениха был указан Верхоленский острог, при бракосочетании в 1831 году их дочери Марфы населенный пункт проживания ее отца приведен не был, а изначальное указание на Ремезовскую деревню в метрических записях о Черепановых пришлось только на 1833 год, когда в свой первый раз женился Алексей Ефимович. Значит, переезд семейства Ефима из Верхоленска в Ремезовскую деревню мог состояться между 1804 и 1833 годами. Но, скорее всего, в Ремезово поселился еще его отец Василий большой, ведь до 1816 года ремезовцы считались жителями Верхоленского острога (позднее – слободы).

Из десяти детей Ефима и Афанасии (троих сыновей и семерых дочерей) трое умерли в возрасте от четырех месяцев до полутора лет, судьбы двоих остались неизвестными. Три дочери Ефима Васильевича к дате составления исповедной росписи 1843 года были отданы замуж: Евдокия – за верхоленского крестьянина Дмитрия Молева, Марфа – за поселенца Осипа Васильева и Степанида – за крестьянина Большедворской деревни Ивана Пономарева. Причем свадьба двадцатиоднолетней Евдокии проходила в 1841 году, через месяц после рождения ею внебрачного сына.

Алексей, сын Ефима, имел последовательно трех жен и все они прожили не долго – и дочь Григория Богатырева из Верхоленской слободы Акилина, и дочь Тимофея Сазонова из Кутурхайской деревни Татьяна, и, наконец, дочь Осипа Пихтина Анастасия. Дети были только от последней жены – четверо сыновей и три дочери. Трое из них умерли младенцами, старшая Анна вышла замуж, судьба младшей Евдокии не установлена. Два сына, рожденные уже после 1843 года, продолжили его фамильную линию.

Младший же сын Ефима Васильевича, Никифор, был женат единожды на Василисе Андроновне с девичьей фамилией, вероятно, Шелковникова, и кроме троих дочерей имел восемь сыновей. Однако все они родились не в Ремезово, а в Верхоленской слободе после переезда туда семейства в 1845 или 1846 году^[263].

В 1872 году, как и двадцать девять лет до того, в Ремезовской деревне жили семеро Черепановых среди шестидесяти одного крестьянина, и это хороший результат, ведь здесь осталась лишь ветвь Алексея Никифоровича. В 1916 году она разрослась уже до проживавших в трех семейных дворах двадцати трех представителей среди ста пятидесяти восьми включенных в исповедную роспись ремезовских крестьян¹³⁹. Еще примерно одиннадцать представителей той же ветви по линии Ивана Алексеевича почему-то в росписи пропущены, хотя в 1917–1920 годах некоторые из них упоминались в метрических записях Верхоленского Воскресенского собора как крестьяне, а затем – мещане Ремезовской деревни^[264]. Значит, на самом деле в Ремезово в 1916 году было тридцать четыре Черепановых. Из сохранившихся метрических записей видно, что к концу 1920 года их число увеличилось еще на пятерых, и ремезовских Черепановых стало тридцать девять (тридцать два прямых потомков Ефима Васильевича и семь их жен).

Житовские и гогонские

Четвертое по очередности перечисления поселение прихода Верхоленской Воскресенской церкви, в котором в 1843 году проживали Черепановы, – Житовская деревня. В том поселении, ныне именуемом Житова и находящемся примерно в двадцати пяти верстах от Верхоленска вверх по течению реки Куленга, обосновались тогда в двадцати двух домовладениях сто сорок два крестьянина.

Семья Черепановых во главе с Гаврилой состояла из шести человек. Это – сам Гаврила, его жена Акилина и их дети Мария, Мариамна, Улита и Савва¹⁴⁰. Еще двое умерли прежде. Согласно записям от 1832, 1837, 1838 и 1841 годов о рождении детей у ясашного Гаврилы (Гавриила), его отчество – Григорьевич.

Я долго пытался понять принадлежность Гаврилы к какой-либо из родословных линий, идущих от Ивана Федоровича Черепанова, даже «пристраивал» его к сыну Ивана Григорьевича мещанину Григорию^[265], но что-то все время не получалось. При этом мне было удивительным полное отсутствие Черепановых в восприемниках детей Гаврилы и аналогичное отсутствие Гаврилы и его жены Акилины в восприемниках детей других Черепановых. Но когда при изучении метрических книг после 1843 года я добрался до 1853-го, выяснилось, что умерший в том году в возрасте пятидесяти лет Гавриил Егорович (Григорьевич) Черепанов из Житовской деревни – оседлый инородец^[266]. И тут же все прояснилось: он вообще не был родственником «моих» Черепановых, но, вероятно, при обращении в православие кого-то из его предков – бурята или тунгуса – ему была дана распространенная в здешних краях наша фамилия. Можно полагать, что этим предком Гаврилы, его дедом, был новокрещенный Андрей Черепанов, который в 1778 году венчался с такой же новокрещенной Незговоровой Евдокией Федоровной, а их сын Григорий и стал отцом Гаврилы.

Похоже, что ясашная Параскева Черепанова, что умерла в 1813 году в возрасте пятнадцати лет, и Ирина Абрамовна Черепанова, вышедшая в 1831 году замуж за ясашного Андрея Белоусова, – тоже внучки тех самых новокрещенных Андрея и Евдокии. Вероятно, их же потомками были ясашный Анисим Черепанов – восприемник рожденного в 1810 году сына ясашного Ефима Карманова; ясашный Петр Черепанов и рожденный от него в 1826 году Игнатий; еще один ясашный Петр, который умер в 1831 году в двухлетнем возрасте (если только фамилии этих персонажей не являются ошибками в метриках).

Стоит полагать, что семейство инородцев Черепановых обосновалось в Житовской деревне еще с XVIII века. Но уж точно это произошло не позднее 1829 года, когда венчался со своей Акилиной, дочерью крестьянина Изосима Толмачева, Гаврила Черепанов из Жидовской деревни.

Именно такое название – Жидовская – деревня носила прежде, и пошло оно, судя по всему, от ее основателя – верхоленского конного казака Ивана Семеновича Жидова, который начинал свою службу в Восточной Сибири еще с Якутского острога, попав в его «Книгу о раздаче денежнаго, хлебнаго и солянаго жалования детям боярским и разнаго звания служилым людям» за 7156 (1648) год. Затем Иван и, видимо, его брат Яков оказались в ведомстве Илимска, чьи окладные книги за 1677 и 1684 годы гласят о том, что «Ивашко Семенов сын Жидов пашню пашет» и служит казаком Верхоленского острога, а «Якунка Семенов сын Жидов» – казаком Илимского острога. Отцом же их был, вероятно, казак, что перечислен в «Книге имянной березовским служилым людям и ружейникам» первой половины 1630-х годов с именем Семен, трудно расшифруемым отчеством (вроде, Беев) и фамилией, больше похожей в написании на Шидова¹⁴¹.

Мне не удалось узнать, когда и почему Жидовская деревня оказалась полностью заселена инородцами, а в исповедной росписи Белоусовской Иннокентиевской церкви за 1872 год обо всех жителях Житовского селения – Белоусовых, Большедворских, Житовых, Лагиревых, Толмачевых, Тюменцовых и Черепановых – говорится исключительно как об оседлых инородцах^[267]. Но, вероятно, такое заселение происходило постепенно из близлежащих деревень. Ведь, скажем, в 1807 году состоялось венчание новокрещенного ясашного из Белоусовской деревни Андрея Белоусова на Вассе, дочери крестьянина Хабардинской деревни Осипа Хабардина. А в исповедной росписи 1843 года вдова Васса Белоусова со своими сыновьями Петром и двумя Стефанами числились уже в Житовской деревне. Полагаю, что свою фамилию Андрей Белоусов получил от отца-тунгуса, крещенного в возрасте тридцати пяти лет под именем Стефан. Как это следует из реестра Верхоленской Воскресенской церкви 1804 года, его восприемниками были крестьянин Василий Белоусов с дочерью Татьяной¹⁴².

Согласно исповедной росписи, население Житово к середине 1872 года достигло двухсот восемнадцати человек, из которых Черепановых якобы осталось только двое – рожденный около 1848 года у Гаврилы сын Михаил со своей женой Марией Александровной¹⁴³. На самом же деле, к тому году у Михаила была уже дочь Мария, и в Житово проживало еще семейство его старшего брата Саввы с женой Акилиной – дочерью ясашного инородца Ивана Белоусова и сыном Андреем. Значит, Черепановых в селении тогда было шестеро из не менее чем двухсот двадцати двух местных крестьян.

К сожалению, из-за отсутствия более поздних росписей белоусовской церкви численность ее прихода по Житово в начале XX века мне определить не удалось. Но из сохранившихся метрических книг видно, что православных инородцев Черепановых там в 1916 году было уже целых тридцать один (это даже без учета Саввы и Михаила с их женами, даты смерти которых остались неизвестными), а к концу 1919 года – тридцать три: четыре потомка Гавриила Григорьевича по линии Саввы и две их жены, двадцать три потомка по линии Михаила и четыре их жены.

Однако единственный сын Саввы Гаврииловича Андрей со своими детьми и женой и старший сын Михаила Гаврииловича Иона со своими числились с 1899 года крестьянами не Житовской, а Гогонской деревни, что была основана в полутора верстах от Житово, еще дальше вверх по течению Куленги.

Степновские

В исповедной росписи 1843 года среди ста девяносто четырех верхоленских поселенцев оказалось четверо Черепановых – вдова Наталия и ее дети Татьяна, Ананий и Улита¹⁴⁴. Легко выяснить, что ее умершим в 1828 году мужем был Ананий Михайлович, ведь именно он в 1809 году венчался с Натальей Ивановной Сорокиной, и от него рождены перечисленные в росписи дети. В метриках ясашная вдова Наталья Ивановна была названа еще и матерью умерших дочерей Анания Параскевы и Улиты.

И с Улитой возник первый вопрос: так, действительно ли она в 1843 году была в возрасте пятнадцати лет и жива, что следует из самой росписи, а также метрической записи 1856 года о замужестве двадцативосьмилетней дочери оседлого инородца Улиты Черепановой^[268], или умерла в свои девять лет, что следует из метрической записи 1836 года? С Наталией Ивановной – второй вопрос: есть метрика о ее смерти в 1839 году. Так, она-то сама в 1843 году жила или уже умерла? С другой дочерью Наталии Татьяной третий вопрос: имеется подтверждение ее бракосочетания в 1842 году с поселенцем Шишкинского села Никитой Непомнящих. Так, все-таки, она в 1843 году – незамужняя дочь Наталии или уже жена Никиты? С Никитой Непомнящим четвертый вопрос: в той же росписи есть такой поселенец с подходящим возрастом. Но почему его женою там названа не Татьяна, а Агафия? Видно, не все было ладно с ведением метрических записей и исповедных росписей по верхоленским поселенцам.

Известны имена одиннадцати детей Анания Михайловича Черепанова (четверых сыновей и семи дочерей)^[269], из которых к дате составления росписи 1843 года точно выжили двое – Татьяна и Ананий. Шестеро умерли малолетками, одна дочь – в двадцать семь лет. Судьба еще трех дочерей – Анисии и двух Екатерин – не установлена, но они в 1843 году были (если не умерли ранее) уже в том возрасте, что предполагает их прежде состоявшееся замужество. Поэтому я подозреваю, что в 1843 году единственным поселенцем Черепановым был Ананий Ананьевич, все же остальные из перечисленных в описи умерли, а вышедшая замуж Татьяна сменила фамилию. И это подозрение целиком оправдывается полным отсутствием в метрических записях после 1843 года упоминаний о вдове или потомках Анания Михайловича Черепанова, кроме представителей ветви его сына Анания Ананьевича.

В росписи не указано место жительства семейства, но, исходя из метрической записи о бракосочетании в 1842 году Татьяны и смерти в 1843 году еще одной дочери Анания Феодосии, это была Степновская деревня^[270]. Такое поселение и сейчас расположено на правом берегу Лены, немного выше Верхоленска и непосредственно перед Картухаем. И даже улица с безобразным названием Совдеповская у них одна на двоих. А основано Степново было, по всей вероятности, верхоленским конным казаком Антипом Григорьевичем Сорокиным до 1686 года¹⁴⁵.

Уже в 1845 году Ананий Ананьевич женился как крестьянин Сорокинского села (не второе ли это название Степново?) и, вероятно, тут же перебрался на малую родину жены, в Шеметовскую деревню, где с 1846 года рождались и последовательно умирали все их дети. В 1854 году умер сам Ананий, а через три года его бывшая жена Надежда повторно вышла замуж как вдова крестьянина из инородцев. И больше Черепановых по линии Анания Михайловича не осталось, его фамильная ветвь обломилась.

В разделе «Двадцать пять верхоленских фамилий» главы 4 уже написано о том, что он не имел кровного родства с «моими» Черепановыми, а был в 1790 году подкинут к дому купца Зиновия Григорьевича и принял отчество по своему крестному отцу Михаилу Зиновьевичу. Ровно пять лет до того, в 1785 году, Зиновию же подкинули девочку, названную Анной, и ее крестным стал другой его сын – Петр. Но, вероятно, именно она, не выйдя замуж, умерла в 1819 году в приведенном в метрике возрасте тридцати семи лет.

У верхнеленских Черепановых был еще один подкидыш – Алексей, появившийся в 1783 году в доме моего пятижды прадеда Ивана Григорьевича. Его крестным отцом стал Василий Зубаков. Но дальнейшая судьба Алексея Васильевича осталась неизвестной.

В сохранившихся метриках Верхоленской Воскресенской церкви за XVIII век приведены всего девять крещений подкидышей^[271], и, как видно, трое из них достались проживавшим в Верхоленске сыновьям Григория Черепанова, которые были купцами либо мещанами. Приемными отцами всех остальных стали крестьяне других фамилий, жившие, вероятно, в близлежащих деревнях. Интересно, это объясняется тем, что мои родственники были в те времена самыми зажиточными и жалостливыми в Верхоленском остроге, или тем, что их дома находились ближе других к окраине?

Надо заметить, что в Степновской деревне селились и крестьяне Черепановы – потомки Ивана Федоровича. Правда, ненадолго. И первым был Иван Иванович – внук Ивана Федоровича по линии Ивана Григорьевича: из Степново еще в феврале 1815 года выходила замуж его дочь. Но то семейство не попало в исповедную роспись 1843 года по Степново из-за переезда за много лет до ее составления в Кутурхай.

В ту роспись не попало и другое «степновское» семейство Черепановых – Петра Васильевича (он внук Ивана малого), однако по иной причине – оно переехало в Степновскую деревню из Верхоленской слободы не до, а после 1843 года, точнее в период между 1846 и 1851 годами^[272]. Но одна часть тех Петровичей – его старший сын Иван с женой Агафией^[273] и дочкой Анной – уже в июле 1852 году оказалась намного дальше, на реке Мая^[274], в составе вольных переселенцев для организации работы Аимской дистанции Якутско-Аянского грузового и почтового тракта¹⁴⁷. Младший же сын Петра Филипп задержался в Степново вплоть до своей смерти в 1871 году, а его вдова и четверо детей «отметились» в ней в исповедной росписи 1872 года¹⁴⁸. Однако к 1884 году все они переехали в Кутурхай^[275], и в Степновской деревне Черепановых больше не осталось.

Малоангинские (костромитинские и шейнские)

Третьей и последней исповедной росписью верхнеленских церквей 1843 года, в которую включены Черепановы, была роспись Ангинской Ильинской церкви. Всего в ней числилось пятнадцать Черепановых, и они – крестьяне Малоангинской деревни, располагавшейся, если я не ошибаюсь, вблизи Бутаково, примерно в шести десятках верст по сухопутной дороге от Верхоленска, в тридцати – от Качуга и в пятнадцати – от места соединения рек Малая и Большая Анга в единую Ангу, впадающую в Лену. Общее же число приведенных в росписи малоангинских православных крестьян – семьдесят один¹⁴⁹.

Вероятно, по присущей той росписи неаккуратной нумерации, три брата – Абрам, Гавриил и Кондратий Кузьмичи Черепановы с их женами и детьми – числятся в ней в одном доме с Яковом Архиповичем Костроминым. В соседнем доме – семья Филиппа Кузьмича Черепанова. Ясно, что общий отец Кузьмичей – рожденный в 1762 году Козьма, первенец Ивана малого.

Известны имена девяти детей (четырех сыновей и пяти дочерей) Козьмы, или Кузьмы, и его первой жены Агафии – дочери Прокопия Тюменцова^[276], ушедшей в мир иной в 1801 году. Один из их сыновей прожил лишь шесть лет, две дочери – умерли младенцами, судьба еще одной – Марфы – не установлена (она была в 1800 году восприемницей своего брата Кондратия и, вероятно, в 1802 году выдана замуж). Другие их дочери – Елизавета, Параскева и Устинья – стали женами крестьян соответственно Петра Хабардина из Хабардинской деревни, Федора Татаринова из Малой Манзурки и Анисима Куницына из Верхоленского комиссарства.

Второе бракосочетание Козьмы наверняка пришлось на 1802 год, за который метрики Верхоленской Воскресенской церкви не найдены, а может, и состоялось вдали от Верхоленска. Не нашлось и записей об участии его новой жены в крестинах младенцев и ее смерти. Поэтому в ходе исследования не удалось даже выяснить, какое она носила имя. Но у Козьмы после ухода из жизни первой жены была дочь Варвара (она родилась в декабре 1806 года и через месяц умерла), и, по всей вероятности, его сын Филипп тоже был рожден во втором браке и несколько раньше его сестры, в 1802 году.

Отцовство сыновей Козьмы из исповедной росписи 1843 года подпало под четко выраженную закономерность: чем младше был сын, тем больше он оставил своих потомков. Самый старший из них – Гавриил, имевший рано умершего брата-близнеца Прокопия, был женат на Дарье Ждановой из Бутаковской деревни, но, вероятно, все шестеро их детей не пережили младенчество^[277], и поэтому у Гавриила не было внуков. У следующего по очереди – Абрама – и его жены Матрены Толмачевой из Верхоленской слободы было восемь детей, и выжили лишь двое – сын Ермил (в исповедной росписи ошибочно назван Ефимом) и дочь Зиновия. Но ничего не известно о рождении детей в первом браке Ермила, а единственный ребенок от второго брака умер в четырехмесячном возрасте. Что же до Зиновии, то она до своей смерти в возрасте пятидесяти трех лет оставалась «старой девой». Таким образом, линии Гавриила и Абрама Кузьмичей Черепановых, судя по всему, прервались.

А вот хотя у Кондратия, третьего по старшинству из перечисленных в исповедной росписи 1843 года сыновей Козьмы, и его жены Софьи – дочери бутаковского крестьянина Федора Панкрашина, родились только двое детей, эти дети благополучно дожили до создания собственных семей. Их дочь Дарья вышла замуж за ангинского ясашного Дмитрия Воробьева, а Еремей был женат дважды, имел и сыновей, и внуков, и правнуков, один из которых – Корнилий Георгиевич Черепанов – стал успешным боевым полководцем, генералом и Героем Советского Союза.

У Филиппа, самого младшего сына Козьмы, и его жены Елены, урожденной Бутаковой, к 1843 году было рождено восемь детей. Их первенец умер, судьбы двух дочерей с одинаковым именем Агафия остались неустановленными, а Терентий, Анфиса, Зиновия и Тимофей вошли в исповедную роспись. Еще одного их сына – пятилетнего Андрея – в нее не включили явно по ошибке. С его учетом количество Черепановых и общее число православных крестьян Малоангинской деревни в 1843 году было на одного больше – соответственно шестнадцать и семьдесят два.

Вероятно, переезд этой ветви Черепановых из Верхоленска состоялся в период между январем 1811 года, когда вышла замуж Параскева, дочь еще верхоленского крестьянина Козьмы Черепанова, и январем 1817 года, когда венчался Кондратий Черепанов из Бутаковской деревни^[278]. Далее, по 1836 год, в метриках обо всех потомках Козьмы говорилось как о бутаковских крестьянах^[279], а с 1837 по 1862 год – чаще как о малоангинцах. Но уже в 1848 году при бракосочетании дочери Филиппа Черепанова Анфисы ее отец назван крестьянином Костромитинской деревни, и в исповедной росписи 1872 года все местные православные прихожане Черепановы численностью в тридцать четыре человека на шесть семейных домовладений – среди ста тридцати крестьян Костромитино¹⁵⁰. Но это вовсе не означало их прежний переезд из Малоангинской деревни. Я уверен, что Малая Анга во второй половине 1840-х годов была административно разделена на две части. В той ее части, что сохранила прежнее название, жили ясашные, в другой – крестьяне. Этот вывод хорошо подтверждается исповедными росписями: в 1872 году Малая Анга упоминается исключительно как место жительства ясашных, а фамилии крестьян Костромитинской деревни повторяют те же фамилии из Малой Анги за 1843 год. Кроме того, в 1850-х и 1860-х годах в метриках периодически чередовалось указание одних и тех же семей – то как малоангинских, то как костромитинских.

Надо сказать, что в метрической книге 1852 года есть записи о рождении в Костромитинской деревне двоих Черепановых – Мавры и Елены, не вошедших в исповедную роспись 1872 года семейств Черепановых. И в тех метриках церковниками допущены очередные ошибки. На самом деле, родителями девочек были Никанор Ермилович, Мария Якимовна, Илья Ермилович и Анастасия Кирилловна, но не Черепановы, а Савиновы, как следует из предыдущей исповедной росписи¹⁵¹.

К сожалению, мне не удалось найти росписи после 1872 года ни по Ангинской Ильинской церкви, ни по Бутаковской Казанской церкви, в ведение которой с 1899 года перешли все бутаковские поселения, поэтому точный состав костромитинской династии Черепановых на более «свежие» даты установить невозможно. Но если обосновываться сохранившимися записями церковных метрических книг за период 1872–1921 годов^[280], то к концу того периода в Костромитино жило не менее ста сорока четырех крестьян под фамилией Черепановых, включая пятерых членов семьи Филимона Еремеевича – последнего оставшегося в той деревне внука Кондратия Кузьмича (это – он сам, его жена, сын, невестка и внук). А по линии Филиппа Кузьмича там было сорок девять потомков Терентия^[281], жены трех сыновей Терентия и одиннадцати внуков; одиннадцать потомков Тимофея, жена одного его сына и одного внука; двадцать пять потомков Андрея, вдова сына, жены двух его сыновей и трех внуков; двадцать шесть потомков Ивана, жены троих его сыновей и стольких же внуков.

Требуется уточнить, что в вышеприведенный расчет вошли как те из Черепановых, кто жил в самом Костромитино, так и в расположенном, судя по всему, в его административных границах или в непосредственной близости, Шейнском выселке, позднее ставшем поселком Шейна. Разделить же Черепановых по двум этим поселениям оказалось неблагодарным занятием, ведь в метрических записях представители одних и тех же семейств показывались периодически то как обитатели Костромитинской деревни, то как Шейнского выселка. Впервые же жителем Шейны из носителей фамилии Черепановых был назван Трофим Осипович – внук Терентия Филипповича Черепанова – при крещении в последний день 1903 года его дочери Синклитикии.

Еще до окончания XIX века покинула Костромитино часть потомков Кондратия Кузьмича Черепанова: его внук Григорий Еремеевич обосновался в период между 1878 и 1894 годами со своими детьми в Ангинской слободе, а другой его внук Варлаам Еремеевич – в 1891 году в Бутаково^[282].

Качугские

Первое по хронологии событий верхнеленское поселение, в которое перебрались Черепановы уже после 1843 года, – Качугская слобода. Но основоположником местной фамильной династии оказался тот, кто не владел фамилией Черепановых по праву передачи ее от отца к сыну. И был им Василий – сын Марфы Афанасьевны Черепановой, правнучки Зиновия Григорьевича, той, что входила в 1843 году в состав семейства из Верхоленской слободы во главе со вдовой Анастасией, ее бабушкой.

Василий рожден Марфой в Верхоленске вне брака в самом конце 1846 года в ее девятнадцать лет, и фамилию ему присвоили по матери, а отчество – по крестному отцу – священнику Николаю Пономареву. Через семь с небольшим лет у Марфы появился еще один внебрачный ребенок – Алексей, но он через неделю умер. А спустя восемь месяцев, в октябре 1854 года «девка Марфа Афанасьева Черепанова» повенчалась с качугским поселенцем вдовцом Емельяном Клименко. Наверняка она взяла с собой в мужнин дом и Василия.

В 1872 году незаконнорожденный Василий Черепанов был включен в исповедный список семейства поселенца Емельяна Антоновича Клименко вместе с матерью и своими братьями – неполнородным Георгием и сводным Петром. Всего же в том году в Качугской слободе числилось шестьдесят восемь православных поселенцев¹⁵².

По совпадению, дочь Василия Николаевича Черепанова, названная, как и ее бабушка, Марфой, тоже родила вне брака и тоже в девятнадцать лет. Но она замуж так и не вышла, а в первый день лета 1910 года, за четыре недели до собственного тридцатилетия, утонула. Сам же Василий Николаевич умер в возрасте тридцати шести лет, его вдова повторно вышла замуж, и в исповедную роспись 1915 года по Качугскому селу вошла лишь семья его сына-крестьянина Петра Васильевича с женой и собственным сыном¹⁵³, а к концу 1921 года в Качуге жили под фамилией Черепановых не менее пяти потомков Василия Николаевича^[283] и его невестка.

Шишкинские

Шишкинская заимка располагалась примерно в десяти верстах от Верхоленска и в пяти от Кутурхая вверх по течению реки Лены и была основана, вероятнее всего, верхоленским конным казаком Максимом Белым до 1686 года¹⁵⁴. Сейчас там деревня Шишкина. В исповедной росписи 1872 года в ней в числе девяноста семи крестьян приведено пятеро Черепановых¹⁵⁵. Они – семья вдовца Кирилла Яковлевича (он – средний сын Якова Ивановича^[284], правнука Ивана Федоровича по линии Григория) с детьми Алексеем, Дмитрием, Петром и Татьяной.

По всей вероятности, переезд Кирилла из Кутурхая в Шишкинскую деревню состоялся в 1855 году^[285], и последовал он туда вослед своей сестре Марии, вышедшей в 1850 году замуж за жителя той деревни Матвея Нечаева. Однако в начале 1873 года старший сын Кирилла Яковлевича Алексей женился на вдове Марфе Поповой и обосновался у нее в Куржумово. Видимо, после того, как в 1883 году вышла замуж Кириллова дочь Татьяна, ее отец покинул Шишкино и вернулся в Кутурхай, где в 1893 году умер. Переехали и его младшие сыновья, и в исповедную роспись 1916 года по Шишкинскому селению никого из представителей ветви Кирилла Яковлевича Черепанова уже не включили^[286].

Зато в том же году и в том же селении¹⁵⁶ среди двухсот восьмидесяти его крестьян было шестеро Черепановых из семейства Иосифа Филипповича^[287] (он – младший сын Петра Васильевича, правнука Ивана Федоровича по линии Ивана малого). Переезд этого семейства в Шишкино из Степновского селения состоялся в период между 1905 и 1907 годами^[288] еще при живой матери Иосифа Екатерине Ильиничне, в девичестве – Непомнящей. А она – уроженка Шишкинской деревни.

К концу 1920 года по сравнению с 1916-м число шишкинских Черепановых не изменилось, и оно состояло из пять потомков Петра Васильевича и жены его правнука.

Черепановские из-под Манзурки

Когда я добрался до метрических книг Манзурской Введенской церкви второй половины XIX века, был сильно удивлен множеством ее записей 1855–1872 годов о прихожанах нескольких фамилий из Черепановского селения, именуемого также деревней Черепанова. И удивлен даже не столько самому названию поселения, сколько тому, что его почему-то вообще не было в исповедной росписи церкви за 1872 год. И лишь потом открыл для себя, что ни в одной из двух частей той росписи нет также манзурских православных приходов Кокоринской, Кокуйской и Самодуровской деревень. Не иначе как два священнослужителя, составлявших каждый свою часть росписи, долго спорили, кому заниматься списками прихожан тех поселений, да так и не пришли к согласию.

Наверняка Черепановское селение образовалось из части Самодуровской деревни, основанной очень давно пашенными крестьянами Самодуровыми в десятке верст к югу от села Манзурка, и новое образование появилось в XIX веке, но его название имело неустоявшийся характер. Такой вывод сделан на следующих основаниях: стартовая метрическая запись о Черепановской деревне датирована 3 марта 1855 года, когда крестили Алексея, сына крестьянина Даниила Петрова. То же селение названо 4 ноября 1856 года при крещении дочери крестьянина Ивана Григорьевича Серебренникова и его жены Марии Дмитриевны, а при венчании этих родителей 30 января того же года жених считался еще крестьянином Самодурово. Кстати, имя пятнадцатилетнего Иоанна Серебренникова нашлось в исповедной росписи Манзурской Введенской церкви за 1843 год в семье во главе с крестьянином Григорием Лаврентьевичем Серебренниковым из той же Самодуровской деревни, и в ней было немало других персонажей, которые после 1856 года периодически записывались жителями теперь уже другой, Черепановской деревни. Таковым был, к примеру, Дионисий Петрович Серебренников, женившийся в январе 1849 года и крестивший в 1860 году сына Василия¹⁵⁷.

Интересно, что ближайшая к Самодуровской деревне Седовская Богородице-Казанская церковь, в отличие от Манзурской Введенской, не признавала до 1875 года деление Самодурово на две части: при переписывании сведений о крещениях жителей той деревни в свои метрические книги 1866–1885 годов она вместо Черепановской деревни приводила Самодуровскую^[289].

Но какое отношение имеет Черепановское селение 1850-х годов собственно к Черепановым и конкретно к кому из них? Полагаю, что все дело в появлении там Герасима Ильича Черепанова – мещанина из пермского города Кунгура^[290]. Правда, в церковных метриках он «всплывает» только в 1868, 1869, 1870 и 1871 годах, когда сначала хоронит свою жену Агриппину Ивановну, умершую «от горячки», затем заключает в тридцатипятилетнем возрасте второй брак с Варварой Клюкиной из Борисоглебской слободы Ярославской губернии и приносит на крещение двоих дочерей. Причем восприемником первой из них стал кунгурский мещанин Михаил Герасимович Черепанов – наверняка сын Герасима Ильича. А его близким родственником вполне мог быть уроженец Кунгура 1881 года рождения профессиональный революционер-большевик Сергей Александрович Черепанов^[291].

К сожалению, ни разу место жительства семейства Герасима Черепанова под Манзуркой не называется. Поэтому стоит только предполагать, что он поселился именно в Самодурово и именно в 1855 году либо накануне, когда ему было двадцать с небольшим лет, завел там хозяйство, привлекал к работе местных крестьян, и его имя получила либо часть деревни, либо у нее появилось двойное название. И вполне может быть, что главой семейства Черепановых был тогда Илья Черепанов – отец Герасима Ильича.

Впервые же Черепановы поселились под Манзуркой намного раньше 1855 года, о чем свидетельствует найденное упоминание «Манзурского ведения Черепановской деревни» еще в метрике Качугской Вознесенской церкви за 1818 год, когда венчалась дочь умершего крестьянина той деревни Никиты Серебренникова Акулина. А в 1839 году там же выходила замуж «девица Агафия Лукина Шергина дочь волости Манзурской деревни Черепановской крестьянина Луки Шергина». Имя Черепановской деревни я заметил в метрике самой манзурской церкви тоже за 1839 год, и она о крещении новорожденной Анны, дочери крестьянина Якова Серебренникова. В исповедную же роспись Манзурской Введенской церкви 1843 года и Лука Парфенович Шергин, и Яков Михайлович Серебренников, и его дочь Анна включены как жители Самодуровской деревни¹⁵⁹. В несколько последующих с 1839 года лет имелись единичные случаи упоминания Черепановской деревни под Манзуркой, а в 1845 и 1846 годах отмечается их всплеск – по десятку таких упоминаний. С 1849 года они прекратились и вот с 1855 года появились вновь.

Последняя метрическая запись о манзурских Черепановых датирована ноябрем 1871 года, и, по всей вероятности, вскоре они куда-то переехали. В конце 1870-х – начале 1880-х годов записи о Черепановской деревне встречались совсем уж редко, и они наверняка давались по привычке, а потом почти совсем исчезли^[292]. Но официально у деревни имелось два имени – Самодурова и Черепанова – вплоть до конца XIX века, а может, и дольше. По предложению ветерана Великой Отечественной войны Прокопия Ивановича Ельникова, в середине 1950-х годов Самодурово было переименовано для благозвучия в Заречное¹⁶⁰, ведь находится оно на стороне реки, противоположной селу Манзурка.

Черепановские из-под Бутаково

Упоминания Черепановской деревни содержатся в метриках ангинской и бутаковской церквей. Но наверняка так иногда неофициально именовалась часть Костромитино, ведь все четыре обнаруженных мною случая причисления Черепановых к одноименному селению пришлись на костромитинцев: в 1879 и 1916 годах Ангинская Ильинская церковь зарегистрировала рождение у «Черепановской деревни крестьянина» Василия Терентьевича Черепанова дочери Анисии, а у такого же крестьянина Арсения Григорьевича Черепанова – дочери Елены; в 1921 году Бутаковская Казанская церковь зарегистрировала у той же деревни гражданина Василия Ильича Черепанова рождение дочери Ефросиньи, а прежде, в 1903 году, – венчание вышеуказанной Анисии как «Черепановской деревни крестьянской девицы».

Между тем все прочие дети Василия Терентьевича и Арсения Григорьевича Черепановых (они – потомки Филиппа Кузьмича) рождались и умирали как до, так и после дат перечисленных метрических записей в Костромитинской деревне.

Малотарельские

В исповедной росписи Бирюльской Покровской церкви за 1872 год в числе двадцати пяти поселенцев Малотарельской деревни (она располагалась в шести верстах от Бирюльки, выше по течению Лены, на ее противоположном берегу) приведена семейная чета Сергея Карповича Черепанова, около 1836 года рождения, и Варвары Борисовны¹⁶¹. И как раз с середины 1872 года появляются метрические записи о детях поселенца Сергея Карповича и его жены Варвары, но под отчеством Федотовна. Из таких записей можно заключить, что у них было восемь сыновей, из которых трое умерли в малолетнем возрасте, как и все три их дочери. Точно выжили Иван с Михаилом и, вероятно, Василий, Петр и Яков.

Сам Сергей Карпович Черепанов ушел в мир иной в первой половине 1890-х годов, ведь имеется метрическая запись 1895 года о смерти его трехлетней дочери с пометкой об ее отце как «ныне умершем».

Еще один сын Сергея Карповича – Степан, около 1876 года рождения, «обнаружен» вместе со вдовой Варварой Борисовной Черепановой в документе под названием «Список лиц не бывших у исповеди и Святаго причастия более 3 лет по приходу Бирюльской Покровской церкви за 1899 год»¹⁶². Значит, фамильную линию поселенца могли продолжить не пять, а шесть его сыновей, и у троих из них – Ивана, Михаила и Степана – точно имелись семьи. Судя по всему, к началу 1920-х годов в Малой Тарели было не менее семи Черепановых, и числились они там уже не поселенцами, а крестьянами.

В связи с полным отсутствием каких-либо данных о потомках Ивана Федоровича Черепанова с именем Карп, происхождение Сергея Карповича в ходе моего исследования не определено.

Надо заметить, что имелись еще случаи, когда Черепановы неустановленного мною происхождения появились, но, правда, потом навсегда исчезли из бирюльских метрик, и были ими крестьянине Макар и Марк. Первый из них в январе 1797 года принес своего сына Иоанна на крещение, а второй в феврале того же года – своего сына с тем же именем – на отпевание. В феврале 1813 года вновь Макар Черепанов крестил теперь уже Василия в Верхоленской Воскресенской церкви. И больше о них свидетельств нет. В каком поселении жили крестьяне Макар и Марк, состояли ли в родственной связи с Карпом Черепановым и, главное, верно ли были записаны в метриках их имена и фамилия, осталось загадкой.

Селивановские

Согласно исповедной росписи, в 1872 году в Селивановском селении среди пятнадцати поселенцев проживал рожденный около 1815 года Венедикт Андреевич Черепанов с женой Татьяной Ивановной¹⁶³. Но ни примерный период его переезда туда, ни происхождение мне выяснить не удалось, и, судя по всему, он не был потомком Ивана Федоровича Черепанова. В августе 1879 года Венедикт Андреевич утонул, а через шесть с небольшим лет умерла «от старости» его вдова.

Что же до самого Селиваново, оно, насколько мне удалось узнать, находилось в непосредственной близости к Верхоленску и, по местным меркам, было отнюдь не маленьким: в 1916 году в двадцати семи домовладениях Селивановской деревни проживало больше ста шестидесяти крестьян¹⁶⁴. Сейчас его уже нет.

Алексеевские

Были верхоленские поселения, в которых Черепановы впервые упомянуты в церковных архивах уже после 1872 года. Самый ранний случай относится к Алексею Кирилловичу Черепанову. Он перебрался в Алексеевскую деревню на реке Куленге из Куржумово или Кутурхая, вероятнее всего, в феврале 1884 года, когда венчался с Варварой Иннокентьевной Шелковниковой, вдовой местного крестьянина^[293] (первая жена Алексея Кирилловича тоже была вдовой, и он также переезжал в дом жены, но в Куржумово. Все три сына, рожденные в той семье, умерли малолетними). При переезде в Алексеевскую деревню к Алексею сразу же либо позднее присоединился его брат Дмитрий.

В 1886 году у Алексея Кирилловича родилась дочь Стефанида, и я увидел ее имя в списке тех, кто не был на исповеди и Святом причастии два года и более по Белоусовской Иннокентиевской церкви за 1899 год. Она там числится среди крестьян Алексеевской деревни вместе со своей матерью и братом Николаем (ему шестнадцать лет и не понятно, рожден ли он от первого брака Варвары Иннокентиевны или уже после него)^[294]. В столбце, предназначенном для пометок о том, какие были сделаны внушения, сказано, что Варвара Иннокентьевна не исповедовалась и не причащалась «по нерадению», хотя была «убеждаема 4 марта и 15 июня», а ее дети – «по безпечности и нерадению родителей»¹⁶⁵.

В 1910 году Алексей Кириллович Черепанов умер. Что сталось с его вдовой, Степанидой, а также Николаем, не выяснено. А вот Дмитрий Кириллович прожил в деревне Алексеевская до своей смерти в 1927 году.

Ангинские

В Ангинской слободе родилась и из нее была отдана взамужество в 1875 году в семнадцатилетнем возрасте Мария Евграфовна Арефьева, первая жена костромитинского крестьянина Григория Еремеевича Черепанова – одного из четырех заведших свои семьи внуков Кондратия Кузьмича. Трое детей у молодоженов появились на свет в Костромитинской деревне, включая последнего рожденного в июне 1878 года Петра, но две его старшие сестры умерли младенцами. Сохранившиеся метрические записи больше никаких событий в семье не зафиксировали вплоть до смерти в марте 1894 года уже в Ангинской слободе Марии Евграфовны Черепановой. Через два месяца ангинский крестьянин Григорий Еремеевич Черепанов вступил в свой второй брак, выбрав в жены соседку по слободе Марфу Семеновну Елизарову. И у них рождались только девочки.

Григорий умер в 1916 году, но к 1920 году, за который нашлась последняя метрическая книга Ангинской Ильинской церкви, из семьи Григория наверняка была в живых не достигшая пятидесяти лет вдова Марфа Семеновна и еще не успевшая выйти замуж ее дочь Наталия. А что к тому времени сталось с родившимся более сорока лет до того ее пасынком Петром Григорьевичем – неизвестно.

Бутаковские

Из первых пяти детей Варлаама Еремеевича Черепанова – старшего внука Кондратия Кузьмича – четверо умерли еще младенцами, а один сын – двухлетним. Зато все последующие четверо – две дочери и два сына – выжили. И как раз, отдавая взамужество старшую из дочек в октябре 1897 года, а младшую – в январе 1899 года, Варлаам был назван сначала костромитинским, а затем – бутаковским крестьянином. Значит, и обосноваться он со своей семьей в Бутаковской слободе мог в период между этими двумя событиями. Однако, вероятнее всего, переезд состоялся еще раньше – до июля 1892 года, когда у «Бутаковской деревни крестьянина Варлаама Йеремиева Черепанова» и его второй жены Марфы Васильевны родился сын Илья.

К сожалению, метрика о венчании Варлаама и Марфы, наверняка состоявшемся в 1891 году, не сохранилась, и поэтому мне не пришлось узнать происхождение невесты, но интересная деталь: у их единственного ставшего в ходе моего исследования известным ребенка – Ильи – крестными были дворянин Иоанн Владимирович Ястржембский и его дочь Евдокия. Впоследствии Илья Варлаамович Черепанов стал учителем в Бутаковской министерской школе (одноклассном училище). И таковым он впервые назван в ноябре 1912 году, когда все остальные ангинско-бутаковские Черепановы крестьянствовали. Да и сам Илья еще в апреле того же года числился крестьянином (в том месяце он венчался, а в ноябре хоронил первую жену, умершую «от отравления»).

Исходя из данных метрических книг, к концу 1921 года в Бутаковской слободе из Черепановых проживали Варлаам Еремеевич со своей второй женой, два его сына с женами и девять внуков и внучек. Всего пятнадцать человек.

Пихтинские

В период между 1898 и 1900 годами в Пихтинскую деревню из Кутурхая перебирался Феофилакт Яковлевич Черепанов^[295] (он – внук Никифора Ивановича, дважды правнука Ивана Федоровича по линии его сына Ивана малого). Задержался он там ненадолго и обосновался в период между 1901 и 1904 годами в Верхоленске^[296].

Куницынские

В деревне Куницынской, располагавшейся примерно в шести верстах от Верхоленска ниже по течению Лены, согласно исповедной росписи Верхоленского Воскресенского собора, в 1916 году жил сосвоей второй женой шестидесятилетний Иннокентий Петрович Черепанов (он – внук Якова Ивановича – правнука Ивана Федоровича по линии его сына Григория). Еще с ними в доме во главе с бывшим свекром жены находилась семья пасынка Иннокентия Петровича и холостой внук главы домовладения. Всего же тогда в Куницыно проживал триста пятьдесят один крестьянин¹⁶⁶.

Иннокентий Петрович переехал туда (если вообще переезжал, а не просто числился), вероятно, в 1911 году, когда отдал замуж свою самую младшую дочь, почему-то названную в метрике «крестьянской девицей» Усть-Тальминской деревни. Две другие его дочери были отданы взамужество раньше и из Кутурхая. Самая же старшая утонула вскоре после второго брака отца, чуть не успев достигнуть девятнадцати лет. А до того он потерял в малолетнем возрасте еще пятерых своих детей, включая всех троих сыновей.

Между тем Иннокентий Петрович в росписи 1916 года приведен ошибочно: имеется запись соседней Белоусовской Иннокентиевской церкви о его смерти еще в 1913 году в Кутурхае.

Усть-тальминские

В разделе «Верхоленские» уже сказано об умершем в 1903 году крестьянине Тутурского села Сергее Петровиче Черепанове, который, по всей видимости, был трижды правнуком Зиновия Григорьевича – внука Ивана Федоровича Черепанова по линии его старшего сына Григория. Его вдова Евгения Клеониковна и дочь Людмила не позднее 1912 года поселились в Усть-Тальминской деревне, что располагалась на правом берегу реки Куленги напротив Белоусово. В начале 1915 года из той деревни Евгения Клеониковна Черепанова в указанном в метрике возрасте тридцати шести лет (примерно 1878 года рождения) повторно вышла замуж за крестьянина города Верхоленска Николая Шеметова. И сама она по девичьей фамилии наверняка тоже была Шеметовой, ведь в 1877 году у усть-тальминского крестьянина Клеоника Степановича Шеметова рождалась дочь Евгения, а в 1912 году поручителями на венчании в Белоусовской Иннокентиевской церкви Семена, младшего брата Сергея Петровича, были усть-тальминцы Алексей и Григорий Клеониковичи Шеметовы. Да еще Людмила, дочь Сергея Петровича, в том же году стала восприемницей дочери Ивана Клеониковича Шеметова. Стоит полагать, что все эти Клеониковичи – родные сестра и братья, а Евгения Клеониковна оказалась в Усть-Тальминской деревне отнюдь не случайно: она перебралась после смерти первого мужа на свою малую Родину, к собственным братьям.

Шеметовские

В метриках Белоусовской Иннокентиевской церкви имеется запись о рождении в 1915 году у учителя Шеметовского двухклассного министерского училища Михаила Петровича Черепанова и его законной жены Екатерины Николаевны сына Леонида. О таком учителе известно еще и как об одном из организаторов антиземского собрания бедноты, батраков и части бывших фронтовиков в Верхоленске в декабре 1917 года¹⁶⁷. Поэтому в ту метрическую запись вряд ли вкралась ошибка, и такой персонаж действительно был. Однако больше о нем ни в сохранившихся метриках, ни в исповедных росписях я упоминаний не нашел.

Между тем Шеметовское селение находилось рядом с Усть-Тальминской деревней (напротив ее и буквально примыкая выше по течению Куленги к Белоусовскому селу), то есть с местом жительства вдовы и дочери Сергея Петровича Черепанова, о которых говорилось в разделе «Усть-тальминские». Значит, с некоторой натяжкой, но можно предполагать, что Михаил Петрович был родным братом Сергея Петровича, перебравшимся вместе с его семьей из-под Тутуры на берега Куленги. Такая версия становится надежнее со знанием того, что из Шеметовской деревни происходила Татьяна Митрофановна Вагина, ставшая в 1912 году женой еще одного Черепанова из Тутурского села – Семена, а он также с отчеством Петрович и потому наверняка брат Михаилу и Сергею.

Согласно похозяйственным книгам Белоусовского сельсовета¹⁶⁸, в начале 1940-х годов в деревне Шеметова жило лишь одно семейство Черепановых – во главе с Анной Ивановной. Было у нее несколько сыновей и дочь под отчеством Афанасьевичи, появившиеся на свет в 1916–1936 годах. По всей вероятности, они – дети рожденного в 1887 году «Житовской деревни оседлого инородца Афанасия Михайлова Черепанова». Если только у вышеуказанного учителя Михаила Петровича Черепанова не было еще и брата или племянника Афанасия.

Хабардинские

К сожалению, метрические книги белоусовской церкви за 1920–1924 годы в архивах найти не удалось, но зато обнаружены такие книги за последующие шесть лет. И в них есть запись о рождении в 1927 году в деревне Хабардинская, что примерно в километре от Белоусово вниз по течению Куленги, дочери Марии в семье Ефима Филипповича и Пелагеи Федоровны Черепановых. Этот Ефим появился на свет в Кутурхае в 1898 году. Он – потомок (дважды правнук) Якова Ивановича, внука старшего сына Ивана Федоровича Григория.

Улусные инородцы

Я не встретил в сохранившихся исповедных росписях верхнеленских церквей ни одного имени представителей фамилии Черепановых, проживавших в улусах. Но метрические записи об оседлых (ясашных) инородцах Черепановых из нескольких улусов появились с 1879 года в Ангинской Ильинской церкви, а с началом регистрации метрик Бутаковской Казанской церковью – уже и только в ней. Значит, они оказались исключительно в бутаковском ведении.

В моей таблице я условно «привязал» всех Черепановых-инородцев к новокрещенному из Верхоленского острога Андрею Черепанову, повенчанному в 1778 году с новокрещенной Евдокией Незговоровой. И предполагаю, что в ангинских и бутаковских метриках конца XIX – начала XX века фигурируют правнуки, дважды и трижды правнуки тех новокрещенных по линии умершего в 1913 году в возрасте восьмидесяти пяти лет их внука Ивана Ивановича Черепанова из Хартуховского улуса.

Если исходить из такого построения родства, то к 1920 году в улусах прихода Белоусовской Казанской церкви, вероятно, проживало под фамилией Черепановых шестнадцать потомков Ивана Ивановича, по одной вдове и жене его сыновей, пять жен его внуков. Всего двадцать три человека.

Надо заметить, что по крайней мере один потомок моего семижды прадеда Ивана Федоровича Черепанова – правнук Козьмы крестьянин Иннокентий Иванович Черепанов – приятельствовал со своими однофамильцами инородческого происхождения. Он стал крестным отцом внебрачного сына ясашной вдовы Агриппины Егоровны Черепановой из Эцыкакского улуса. А всего известно о рождении у нее четырех детей, когда она была женой, и столько же – вдовой^[297].

Ошибочно указанные

В метрической книге Манзурской Введенской церкви 1866 года говорится о венчании крестьянской дочери из Самодуровской деревни Евдокии Яковлевны Черепановой, около 1842 года рождения. Однако из исповедной росписи 1843 года видно, что в той деревне жил не Черепанов, а Серебренников Яков Михайлович и у него была дочь Евдокия как раз 1842 года рождения¹⁶⁹.

В исповедную роспись 1872 года по Верхоленской слободе были включены в составе военных тридцатишестилетний Митрофан Афанасьевич Черепанов, а среди крестьян – сорокашестилетний Гавриил Иванович Черепанов с женой и четырьмя детьми¹⁷⁰. Но я не обнаружил ни одной метрической записи о них – ни до, ни после 1872 года, не оказалось их и в росписи 1916 года. Все они не понятно как пришли и не понятно как ушли. Вероятнее всего, составители той росписи в указании фамилий просто ошиблись. Уж в отношении Митрофана Афанасьевича – наверняка, ведь они перечислили в доме, где он якобы жил (но на исповеди не был), еще и Митрофана Афанасьевича Винокурова с тем же возрастом (а он на исповеди был).

Семья в составе Григория Степановича Черепанова, его жены Ирины Тимофеевны и троих детей Анны, Селиверста и Якова приведена в исповедной росписи 1916 года по деревне Толмачевой¹⁷¹. На самом деле, они – Челпановы, что следует из записей о бракосочетании в январе 1899 года крестьянина Григория Степановича Челпанова с незаконнорожденной девицей Ириной и о рождении у них в декабре того же года сына Селиверста.

Тысяча от одного

Я долго продумывал и оттачивал системный метод отображения линий общего фамильного древа Черепановых в табличном варианте, чтобы он был удобен для восприятия, включал все наиболее значимые сведения, наглядно демонстрировал степень родства, но при этом был максимально компактен. И это, вроде, удалось. В приложении к настоящей книге содержатся таблицы по ветвям потомков Ивана Федоровича и Мавры Тимофеевны Черепановых, по верхнеленским Черепановым неустановленного мною и инородческого происхождения, а также найденышам.

При заполнении таблиц я брал сведения не только из ревизских сказок, сохранившихся метрических записей о рожденных, бракосочетавшихся и умерших Черепановых, перечней их семей в исповедных росписях и похозяйственных книгах, но и использовал записи, где они были указаны как восприемники детей с иными фамилиями. В тех же редких случаях, когда доступные архивные документы не позволяли сделать однозначного вывода о родственных отношениях или установить точные даты событий, приведены их самые правдоподобные, на мой взгляд, версии.

Наибольшую сложность доставило мне определение происхождения детей, рожденных до 1831 года, из-за отсутствия в метриках того времени указания матерей и отчеств отцов. Особенно трудно было правильно распределить происхождение по фамильным ветвям сорок пять детей нескольких Василиев Ивановичей Черепановых. К примеру, требовалось понять, какой конкретно из мещан с таким именем-отчеством был отцом умершей в апреле 1798 года в четырехмесячном возрасте Наталии, запись о рождении которой найти не удалось. Для этого я выяснил по прежде составленной таблице метрических записей верхнеленских церквей о Черепановых, отцами каких еще детей в 1797–1798 годах были Василии. Их оказалось трое: в мае 1797 года и декабре 1798 года родились две дочери Василия – сына Ивана малого, а в августе 1797 года – дочь Василия большого – сына Ивана большого. Значит, рождение от них Наталии в период с января 1797 года по апрель 1798 года не «умещается». Еще один Василий – малой, сын Ивана большого, к тому времени отцом стать не мог, ведь он женился лишь через шесть лет, в 1803 году. Вот и остался Василий, сын Ивана Григорьевича. И в подтверждение сделанного вывода: у него и его жены Екатерины первенец родился в 1796 году, следующий ребенок – в 1800-м. Между ними довольно большой перерыв по рождениям, не характерный для молодоженов того времени. Значит, наверняка, Наталия – их дочь.

Но, повторю, более надежным средством решения задач с «определением отцовства» в случаях неоднозначности метрических записей всегда было изучение имен восприемников и ссылок на их родственное отношение к новорожденным.

Всего в ходе моего исследования стали известными по состоянию на окончание 1843 года имена трехсот семидесяти одного потомка моего семижды прадеда Ивана Федоровича Черепанова, носящих его фамилию по праву отцовской крови, и имена их шестидесяти четырех жен^[298]. Из них в исповедные росписи верхнеленских церквей 1843 года было верно включено одновременно живущих соответственно сто восемь и тридцать шесть, то есть всего сто сорок четыре носителя фамилии Черепановых^[299]. Вместе же с родившимися в 1835–1843 годах, выжившими, но по ошибке, малолетству или рождению после составления росписей не включенными в роспись еще десятью детьми^[300], их было сто пятьдесят четыре на восемнадцать семейных домовладений.

Таким образом, в Верхоленске и рядом с ним на сто пятьдесят второй – сто пятьдесят третий год после рождения Ивана Федоровича жили под фамилией Черепановых сто пятьдесят четыре его потомка и их жен (вдов). Значит, всех одновременно живущих прямых потомков у него уже тогда было не менее двух с половиной сотен^[301], а то и существенно больше с учетом представителей тех ветвей фамильного древа Черепановых, что до 1843 года переехали за пределы верхнеленских православных приходов, и их судьбы остались неизвестными.

Достойный результат! Окажись у каждого из еще неженатых и незамужних в 1843 году верхнеленских Черепановых (а таковых я насчитал восемьдесят три) аналогичное достижение, то тогда еще через полторы сотни лет, к концу XX века, число их одновременно живущих потомков превысило бы двадцать тысяч. Это больше, чем достигнутая к первой декаде XXI века численность населения всего Качугского района.

Из тех верхнеленцев, кто к концу 1843 года носил фамилию Черепановых, пятьдесят два относились к ветви Григория, тридцать три – Ивана большого и шестьдесят восемь – Ивана малого^[302]. Всего же, по установленным данным, у Григория – старшего сына Ивана Федоровича – с его женой Анисией Ивановной, урожденной Нечаевской, было шесть выживших к 1773 году детей (по три сына и дочери). Все сыновья Григория и Анисии имели жен, и, как было уже показано, их потомки в 1843 году жили в Верхоленской слободе (линия Зиновия), Кутурхае (основная линия Ивана) и Куржумово (линия Никифора и часть линии того же Ивана). Дочери Григория и Анисии – Анастасия, Анна и Татьяна – тоже завели свои семьи: они были выданы замуж за иркутского цехового Федора Летосторонцева, канцеляриста Верхоленского комиссарства Василия Петрова и купца Балаганского острога Андрея Колмогорова.

У Ивана большого – среднего сына Ивана Федоровича – известно двенадцать детей (по шесть сыновей и дочерей), из которых трое умерли в возрасте от двух до четырех лет^[303], судьбы дочерей Анастасии и Марфы остались неустановленными^[304]. Из тех детей Ивана большого, что дожили до создания собственных семей, дочь Евдокия, вышедшая замуж за верхоленского мещанина Ивана Уваровского, и старший Василий были рождены в 1755 и 1762 годах его первой женой Марфой Ивановной, имевшей девичью фамилию Кистенева, а остальные – в 1770–1789 годах второй женой Евдокией Яковлевной^[305], которая наверняка имела родственную связь с иркутским дворянином Яковом Кобяшевым, иначе с чего бы он стал в 1776 году восприемником ее сына Федора.

Я нашел список семьи этого дворянина в исповедной росписи Прокопьевской церкви г. Иркутска за 1761 год¹⁷². Там он и его жена Анна Родионовна указаны в возрасте тридцати пяти лет. В том же домовладении – его дети Василий и Татьяна и еще отец Борис Дмитриевич¹⁷³ (он, по всей вероятности, – сын рядового пешего казака Дмитрия Ивановича Кобяшева, о котором говорится в окладных книгах Иркутска 1708 и 1712 годов)¹⁷⁴ – с женой и сестрой, «да при них живущие брацкой породы девица Стефанида Яковлева дочь, девица Евдокия Стефанова дочь». Каждой из тех девиц в 1761 году было по шестнадцать лет (они около 1745 года рождения), что вполне корреспондирует с восьмидесятилетним возрастом Евдокии Яковлевны в метрике 1822 года о ее смерти. Вот только не вполне понятно, какая из этих девиц могла стать второй женой Ивана большого под именем Евдокии Яковлевны – та, кто «брацкой породы» Стефанида Яковлевна, или та, кто Евдокия Стефановна. Вероятнее, конечно, вторая, и она, согласно более ранней исповедной росписи той же церкви за 1752 год, была вскромленницей семьи Якова Кобышева, сына боярского¹⁷⁵.

Дочери Ивана большого от второго брака Анна и Пелагея^[306] вышли замуж за верхоленских крестьян Гордея Тюменцова и Тимофея Лагирева. А потомки его женившихся сыновей в 1843 году жили в Ремезово (линия Василия большого), Верхоленской слободе (линия Петра и Федора) и Макарово (линия Василия малого).

В семье младшего сына Ивана Федоровича Ивана малого и его жены Матроны Яковлевны, урожденной Силиной, было девять детей (шесть сыновей и три дочери)^[307], из которых двое умерли малышами. Остались неизвестными судьбы рожденных от них четверых детей, включая сына Алексея после его бракосочетания с Параскевой, дочерью крестьянина Верхоленского острога Прокопия Шеметова, и появления у них первенца Елены^[308]. Наверняка они совместно куда-то переехали, к примеру, в Иркутск. Может, это подтверждается метрической книгой градоиркутской Богородско-Владимирской церкви за 1828 год, в которой я нашел запись о смерти иркутского мещанина Алексея Черепанова в возрасте пятидесяти лет¹⁷⁶, что близко к 1774 году рождения сына Ивана малого с тем же именем.

В 1843 году потомки оставшихся на верхнеленской земле сыновей Ивана малого обосновались в Малой Анге (линия Кузьмы), Кутурхае (вся линия Ивана и основная линия Василия) и Верхоленской слободе (оставшаяся линия Василия).

Составленные на основании сохранившихся метрических записей расчеты показывают, что за следующие семьдесят семь – семьдесят восемь лет, в начале 1920-х годов, численность одновременно живущих верхнеленских Черепановых по ветвям сыновей Ивана Федоровича возросла как минимум на четыреста представителей и превысила пять с половиной сотен человек, включая более четырехсот пятидесяти потомков Ивана Федоровича Черепанова и добрую сотню их жен (вдов). При этом численность представителей линии Ивана малого была выше, чем у представителей линий его старших братьев вместе взятых. Общее же число одновременно живших тогда в Верхнеленье и за его пределами потомков Ивана Федоровича Черепанова под разными фамилиями, без сомнения, перевалило далеко за тысячу человек.

Ветви инородцев и тех, чье происхождение в ходе моего исследования не установлено, добавили к совместной команде верхнеленских Черепановых на начало 1920-х годов еще более шестидесяти носителей такой фамилии.

Я предпринял попытку пойти дальше и установить индивидуальные и обобщенные данные о Черепановых на период до начала Великой Отечественной войны и опубликовать родословные таблицы с учетом таких данных. Достижение этой цели, не нарушая семидесятипятилетний режим защиты конфиденциальности персональных данных, позволило бы охватить сведения за период длиною ровно в два с половиной столетия с рождения Ивана Федоровича Черепанова. Однако, к сожалению, на мой запрос в Качугский районный отдел ЗАГСа об ознакомлении с составленными до 1941 года записями актов гражданского состояния по проживавшим в Качугском районе семействам Черепановых я получил отказ. И любезную просьбу «сообщить информацию в отношении запрашиваемых: фамилия, имя, отчество, дата, место рождения и смерти», то есть как раз ровно то, что я и хотел по архивам ЗАГСа узнать.

Поэтому мне пришлось довольствоваться обнаруженными похозяйственными книгами Верхоленска и ближайших к нему поселений за 1938–1942 годы¹⁷⁷, архивами качугской судоверфи и «Лензолотофлота», материалами об участниках Великой Отечественной войны и незаконно репрессированных гражданах, разрозненными интернет-источниками информации о верхнеленских Черепановых, теми данными, что размещены на портале новосибирского «Древа Жизни» и предоставлены моими родственниками. Все это позволило дополнить фамильные линии сведениями за период после начала 1920-х годов. Но такая информация имеет довольно эпизодический характер и делать на ее основе обобщающие выводы о составе верхнеленских семейств Черепановых на более «свежий», чем начало 1920-х годов, отрезок времени категорически противопоказано.

Что же до хотя бы примерной оценки числа потомков Ивана Федоровича Черепанова на сегодняшний день, я за нее даже не берусь, и вряд ли можно такое число более-менее точно рассчитать, ведь не известно, как сложились судьбы тех, кто оказались разбросанными по всей стране. А в самих верховьях Лены Черепановых осталось совсем немного. Почему так произошло, во многом объясняет следующая глава.

Глава 7 Из истории Верхнеленья в советский период и после

Понятно, что, как и прежде, политические события в Верхоленске диктовались в 1917 году и далее происходящим в губернской столице Иркутске. А в марте того года, по распоряжению законного органа власти – Исполнительного комитета общественных организаций, был отстранен от должности последний иркутский губернатор Александр Югон, арестованы военный генерал-губернатор Александр Пильц^[309] и высшие чины полиции, выпущены политические заключенные.

После октябрьского переворота, устроенного в Петрограде большевиками, повсеместно в России прошли выборы Учредительного собрания, и на них в Сибири большевиков поддержала лишь десятая часть избирателей. Тогда они пошли на захват власти силой. Сформированный ими Объединенный комитет рабочего и солдатского советов объявил 30 ноября 1917 года о создании временного Военно-революционного комитета (ВРК), Красной гвардии и обыскной комиссии для изъятия продовольствия с предприятий и частных квартир. Состоявшееся через три дня заседание Советов под председательством большевика Якова Янсона^[310] постановило впредь до организации советской власти подчинить себе все силы Иркутского гарнизона и органы управления ВРК. Это, конечно, не устроило широко поддерживаемую населением Партию социалистов-революционеров^[311], и ее сторонники отказались следовать тому постановлению. И тогда большевики устроили ожесточенные бои с защищавшими иркутский Белый дом юнкерами, в которых погибло свыше трехсот человек, около семисот было ранено. Те декабрьские бои 1917 года стали крупнейшими по количеству жертв после аналогичных событий в Москве, и именно они послужили прологом братоубийственной гражданской войны в Восточной Сибири.

Подписанный 29 декабря 1917 года договор о перемирии оказался нарушенным уже на следующий день, и в Иркутской губернии при поддержке красногвардейцев из Красноярской губернии установилась власть Советов. Но пока еще ненадолго: в ночь на 11 июля 1918 года большевики покинули Иркутск, в город вошли части Чехословацкого корпуса и Временного Сибирского правительства. Тогда гражданская власть временно перешла к Городской думе. Однако после ареста в январе 1920 года Александра Колчака, его расстрела и возвращения в Иркутск в марте того же года Красной Армии советская власть была восстановлена. Что она принесла Верхоленску и ближайшим к нему поселениям?

Да простят меня читатели, но вынужденно приведу здесь цифры сухой статистики и расчетов. Они важны для обоснования последующих выводов. Начну со сведений со стародавних времен по поселениям, ранее числящихся под единым «брендом» Верхоленского острога. В разделе «Купцы из ревизских сказок» главы 3 уже сказано о том, что в конце 1763 года число ревизуемых жителей острога и ближайших к нему деревень вместе с членами семей составляло 1285 человек. Конечно же, все они были прихожанами Верхоленской Воскресенской церкви. Из приложенного к настоящей книге «Списка сохранившихся исповедных росписей» явствует, что через семьдесят девять с небольшим лет, в середине 1843 года, православных прихожан той же церкви стало уже 3216 – их число увеличилось в 2,5 раза^[312], что, по формуле сложного процента^[313], соответствует росту 1,1–1,2 процента за год. За следующие двадцать девять лет, к середине 1872 года, число православных, проживавших в тех же поселениях (напомню, часть прежнего прихода перешла к Белоусовской Иннокентиевской церкви), достигло 4346, то есть стала в 1,35 раза больше, а это 1,0–1,1 процента роста в год. А еще через сорок четыре года, к середине 1916 года, та часть прихода, что относилась к Верхоленскому Воскресенскому собору (белоусовские исповедные росписи после 1872 года обнаружить не удалось), увеличилась в 1,73 раза – с 2696 до 4673 православных (из них 1383 жили в самом городе Верхоленске), и ежегодный рост составил тогда 1,2–1,3 процента.

Из приведенных в том же «Списке» сведений о численном составе прихожан Качугской Вознесенской церкви следует, что таковых в 1872 году стало в 1,48 раза больше, чем в 1843-м, а в 1915 году – в 1,53 раза больше, чем в 1872-м, и их ежегодный рост составлял соответственно 1,3–1,4 и 1 процент. Совместно же приходы двух, а с середины 1861 года трех церквей – белоусовской, верхоленской и качугской – показали на удивление стабильный результат – ровно по 1,15 процента в среднем в год за каждый из вышеуказанных периодов^[314]. Легко подсчитать, что при сохранении достигнутых к 1915–1916 годам по сравнению с 1872 годом темпов прироста населения тех территорий, на них через сотню лет, в середине 2010-х годов, жило бы свыше 47 тысяч человек (замечу: эта величина без учета неправославных жителей, а с ними было бы существенно больше).

Еще более высокие темпы увеличения населения в XIX веке наблюдались в приходах ангинской, бирюльской и манзурской православных церквей. Так, согласно сохранившимся исповедным росписям, число закрепленных за ними прихожан за период с 1843 по 1872 год возросло в 1,52 раза, или ежегодно на 1,4–1,5 процента^[315].

А официальная статистика свидетельствует, что накануне драматических событий 1917 года Верхоленский уезд и Иркутская губерния в целом жили чуть ли не в условиях демографического взрыва: 28 января 1897 года, в день проведения Первой всеобщей переписи населения Российской империи (она оказалась и последней), в городских и сельских поселениях уезда переписчики насчитали 69,1 тысячи человек, а через девятнадцать лет, в январе 1916 года, их было 93,4 тысячи^[316]. Таким образом, произошло увеличение в 1,35 раза, что соответствует среднему ежегодному приросту в 1,6 процента. Во всей же губернии в январе 1897 года проживало 514,3 тысячи человек, а в 1916 году – уже 833,2 тысячи¹⁷⁹, а это рост в 1,62 раза, или на 2,5–2,6 процента в год.

Если бы население территорий Верхоленского уезда и Иркутской губернии продолжало увеличиваться следующее за 1915 годом столетие теми же ежегодными темпами, что и на протяжении 1897–1915 годов, то его численность превысила бы к 2016 году соответственно 450 тысяч и 10 миллионов человек – а это для губернии более чем десятикратный рост. Но такого, к сожалению, не произошло: на 1 января 2016 года, по данным Росстата¹⁸⁰, в Жигаловском и Качугском районах, которые составляют костяк бывшего Верхоленского уезда, проживало всего лишь 25,7 тысячи человек (и это на площади в 54,2 тысячи квадратных километров!)^[317], а во всей Иркутской области – около 2,4 миллиона.

Что же до поселений на территории прежних белоусовского, верхоленского и качугского приходов с их в 1916 году, по моим расчетам, не менее 11 тысячами православных, то в расположенных на тех же землях Белоусовском, Верхоленском, Качугском муниципальных образованиях и поселке городского типа Качуг вместе взятых в начале 2016 года жило всего-то 9,7 тысячи человек. Значит, за прошедшее столетие не только не состоялось ожидаемого четырехкратного, до 47 тысяч человек и более, роста числа местных жителей, а налицо их абсолютная убыль. По территориям же прежних ангинского (с конца XIX века также бутаковского), бирюльского и манзурского (с учетом седовского) приходов, к которым относилось без малого 11 тысяч прихожан в 1872 году и, по моей оценке, более 20 тысяч в 1916 году, депопуляцию – а к 2016 году там осталось всего лишь 7,4 тысячи жителей – иначе, как катастрофической, назвать нельзя. И она продолжается.

Впрочем, здесь даже без знания статистики ощущается пессимизм, чувство, что людское опустошение поселений не останавливается: рабочие места закрываются, молодежь оттуда уезжает, сжимаются последние остатки экономики.

Но известно, что все познается в сравнении. Возьму для такого сравнения с Иркутской областью ближайшую к ней провинцию Канады с ее довольно схожими условиями – историей освоения, площадью территории, отдаленностью от центра страны, климатом, природными богатствами. И географические широты у нее близки, включая то, что параллель пятьдесят второго градуса северной широты, пролегающая у Иркутска, пролегает недалеко и от ее столицы. Эта канадская провинция называется Британской Колумбией и специализируется она, как во многом Иркутская область и ее Качугский район, на деревообработке, бумажной, добывающей промышленности, туризме, сельском хозяйстве и рыболовстве. Так вот, согласно доступным статистическим данным, жителями Британской Колумбии в 1911 году было 392,5 тысячи, а в 1921 году – 524,6 тысячи человек и, стоит полагать, что на промежуточном временном интервале – в начале 1916 года – население провинции составляло около 440 тысяч, т. е. примерно половину тогдашнего населения Иркутской губернии. К началу же 2016 года, благодаря естественному приросту и иммиграции, число местных жителей достигло 4,7 миллиона. Значит, Британская Колумбия смогла обеспечить за прошедшее столетие более чем десятикратный рост собственного населения. А вот Иркутская область за тот же срок ограничилась от силы ростом в три раза, и оттого она, стартовав с двоекратным людским преимуществом, финишировала с двоекратным отставанием.

Высоких успехов добились «британские колумбийцы» и в уровне жизни: их средний доход на душу населения в 2015 году достиг 32850 канадских долларов, что в эквиваленте превышало 1,7 миллиона рублей. Аналогичный показатель для Иркутской области – 269 тысяч рублей, и поэтому иркутяне живут в шесть-семь раз беднее канадцев. А среднедушевой денежный доход 2016 года в 102 тысячи рублей дотационного Качугского района так и вообще имеет семнадцатикратную разницу с Британской Колумбией, к тому же свыше трети местных жителей получает доход ниже скудного прожиточного минимума, нищенствует^181.

Отчего сравнение явно не в пользу некогда быстро растущего сибирского региона? Какое с ним случилось бедствие? Что заставило Качугский район недосчитаться сотен тысяч, а Иркутскую область – многих миллионов жителей? Почему канадская провинция по праву живет под своим официальным девизом «Великолепие без заката», а российская – нет?

Лично для меня ответ давно ясен.

Мрачный заворот

Без сомнения, значительный урон населению и экономике Иркутской губернии нанесло участие России в Первой мировой войне: из-за массового призыва в армию где-то замедлился рост, а где-то даже упала численность граждан, сократились площади посева зерна, вспыхивали голод и эпидемии тифа. Однако такие неблагоприятности не носили очень уж затяжного характера и сразу же после окончания военных действия должны были быстро компенсироваться, как это произошло во всех странах антигерманской коалиции, вышедших из той войны победителями. Однако, в отличие от них, на Россию нагрянула куда большая беда – большевистский переворот октября 1917 года. Именно он стал тем механизмом, что свернул нашу страну с цивилизованного европейского пути, на который она начала вставать после свержения монархии, тем водоразделом, что пролег между Россией, пусть и с перерывом на войну, но ускоренно растущей, повышающей благосостояние своих граждан, и Россией деградирующей.

Разгон всенародно избранного Учредительного собрания, сдача проигравшей мировую битву Германии обширных территорий, развязывание гражданской братоубийственной войны, выдворение цвета нации за рубеж, массовые ленинско-сталинские расправы над соотечественниками, уничтожение частной собственности, голодоморы, фактическое поощрение военной подготовки и провоцирование нападения гитлеровской армии, бездарное руководство обороной^[318] – это то, что принесла России власть коммунистов-большевиков. И из крестьянской страны она стала страной репрессированной. Причем под репрессии попали фактически все – одни оказались замучены до смерти или расстреляны, другие попали в тюрьмы, лагеря и ссылки, а третьи жили в страхе.

По политическим статьям Уголовного кодекса РСФСР были осуждены, а в постсоветское время реабилитированы несколько Черепановых, рожденных в Верхнеленье. Из тех, чьи имена я узнал: Андриан Гавриилович (родился в августе 1894 года в Кутурхае, заведовал товарной базой Тунгокоченского райпотребсоюза, расстрелян в июне 1938 года), Анна Тимофеевна (родилась в августе 1902 года в Верхоленске, работала финансистом в Петрозаводске, выслана на поселение в Красноярский край), Владимир Федорович (родился в 1941 году в Качуге, художник, проживал в Ангарске, отбывал пятилетний срок в Дубравлаге), Иока Андриановна (родилась в ноябре 1893 года в Кутурхае, медицинский работник, отбывала предыдущее наказание в карельском лагере, расстреляна в октябре 1937 года). А, к горькому примеру, из проживавших в Бутаково, Верхоленске, Толмачево и Тюменцево представителей трех наиболее распространенных в середине XVIII века верхоленских фамилий – Бутаковых, Толмачевых и Тюменцевых – под незаконные советские репрессии попали не менее тридцати восьми. Двадцать пять из них в 1937–1938 годах расстреляны. Всего же только за те два года в СССР по политическим обвинениям было арестовано более миллиона семисот тысяч человек, из которых свыше семисот двадцати пяти тысяч казнены, в среднем по тысячи в сутки¹⁸².

Те репрессии осуществлялись советскими карательными органами в связке и под непосредственным руководством партии большевиков, о чем сохранилось множество свидетельств, включая направленную 26 апреля 1938 года шифровку и.о. секретаря Иркутского обкома ВКП(б) и начальника НКВД Иркутской области в ЦК ВКП(б) и центральный аппарат НКВД. В ней сказано: «Ввиду значительной засоренности области правотроцкистскими, пан-монгольскими и кулацко-белогвардейскими элементами, подпадающими под первую категорию, просим ЦК ВКП(б) разрешить дополнительный лимит по первой категории для Иркутской области 4 тысячи». Шифровка содержит личную подпись Сталина под визой «За» и подписи его подручных в поддержку новых убийств сограждан. А ведь уничтоженные этими властвующими палачами были чьими-то любимыми и любящими сыновьями, мужьями и отцами или дочерьми, женами и матерями. Подавляющее их большинство – разумные, честные, деятельные граждане, патриоты.

По-иному статься и не могло – опыт всех, без исключения, стран «строителей коммунизма» доказал, что коммунистическая идеология привлекательна, но не жизнеспособна и может реализовываться только через искажение правды, одурачивание, подавление инакомыслия, принуждение, репрессии. Главный же экономический столп социализма и коммунизма – отказ от либеральной экономики с частным предпринимательством в пользу огосударствления производств и распределения их результатов неминуемо несет труднопреодолимое экономическое отставание, относительное и абсолютное нищенство сограждан.

Для убеждения в этом пройдемся вокруг всего земного шара по уже знакомой параллели пятьдесят второго градуса северной широты. И встретятся нам по пути двенадцать государств. Пять из них – Великобритания, Германия, Ирландия, Канада и Нидерланды – никогда (за исключением восточной части Германии) не знали социализма. И величины их валовых внутренних продуктов (ВВП) на душу населения^[319] были в 2016 году от 40,1 до 62,6 тысячи долларов США¹⁸³. Отдельно замечу: в них качественные и общедоступные системы образования и здравоохранения, надежная правозащита, высокая продолжительность жизни и относительно низкое расслоение общества по доходам. Шесть других государств – Белоруссия, Казахстан, Китай, Монголия, Россия и Украина – многие десятилетия были социалистическими. И имели в 2016 году подушевой ВВП всего лишь от 2,2 до 8,9 тысячи долларов США, уступали старым либеральным экономикам в 4,5–28,5 раза. А между этими группами разместилась с ее 12,3 тысячи долларов Польша – государство, которое попало под каток социализма позже других, в 1944 году, и выскочила из-под него уже в 1989-м. Четкая закономерность налицо.

Уверяю: стоит пройтись по любой другой параллели, сравнить статистику временно разделенных наций (ГДР и ФРГ, народный и арабский Йемены, КНР^[320] и Тайвань, КНДР и Южная Корея) и убедиться в том же – чем больше социализма, тем всегда дремучей экономика и, значит, тяжелее жизнь людей.

Великолепие, закатанное в колхоз

С захватом большевиками страны, те не только блокировали силой оружия работу законно избранных органов власти, но и сразу приступили к столь почитаемым ими «экспроприациям». В сельских районах они проводились под личиной продразверстки, и в Иркутской губернии инициировалась такими директивами советской власти, как ленинский декрет от 20 июля 1920 года № 171 «Об изъятии хлебных излишков в Сибири». В нем говорилось: «Совет Народных Комиссаров, во имя доведения до победного конца тяжкой борьбы трудящихся с их вековечными эксплуататорами и угнетателями, постановляет в порядке боевого приказа: 1. Обязать крестьянство Сибири немедленно приступить к обмолоту и сдаче всех свободных излишков хлеба урожаев прошлых лет с доставлением их на станции железных дорог и пароходные пристани… 4. Виновных в уклонении от обмолота и от сдачи излишков граждан, равно как и у всех допустивших это уклонение ответственных представителей власти, карать конфискацией имущества и заключением в концентрационные лагери как изменников делу рабоче-крестьянской революции».

Реализация планов продразверстки больно ударила почти по всем крестьянским хозяйствам, ведь подавляющее их большинство в Сибири принадлежало не беднякам (кто трудился, таковыми почти никогда не были), а середнякам^[321], и они привыкли реализовывать собственноручно выращенный хлеб на свободном рынке, а не отдавать его почти задаром. К тому же работящему крестьянству было чуждо коммунистическое мировоззрение и дика диктатура пролетариата. Категорически не воспринимали они и фальсификацию выборов в депутаты местных советов, когда в них выдвигали лишь большевиков-партийцев. Вот почему возникли недовольства, саботаж, и, к примеру, Верхоленское политбюро РКП(б) осенью 1920 года доносило, что за малым исключением все крестьяне в уезде представляют из себя «море контрреволюции, которое вот-вот разбушуется и захлестнет уезд»¹⁸⁵.

Очень скоро опасения большевиков сбылись: начались вооруженные антисоветские восстания, уничтожались продотряды и коммунистические активисты. Во многом такие восстания были спровоцированы объявленной в конце сентября 1920 года принудительной мобилизацией мужчин некоторых возрастов на борьбу с Врангелем и завоевание Польши и возглавлялись бывшими унтер-офицерами. В их подавлении участвовало свыше 25 тысяч красноармейцев, а также множество чекистов, милиционеров и мобилизованных большевиков. Массовые расстрелы недовольных крестьян стали тогда обыденным действом¹⁸⁶, но власти оказались вынуждены вскоре смягчить политику – объявлять амнистии, заменить продразверстку продналогом. И вооруженные конфликты постепенно свелись на нет.

Между тем крепкие, работоспособные и умелые крестьяне с их самостийностью оставались для большевиков как бельмо на глазу. И их стали душить завышенными сельхозналогами и нормами обязательных поставок продукции государству, раскулачивали, лишали избирательных прав, ссылали и убивали. Параллельно с тем всячески стимулировался отказ от частных земельных наделов в пользу коллектива. Сначала это были низшие формы кооперации в виде артелей, товариществ по совместной обработке земли, а в середине 1920-х годов повсеместно организовывались коммуны, многие из которых перерастали в колхозы. К 1928 году в Качугском районе было создано 68 коллективных хозяйств, а к 1933-му – году завершения основного этапа коллективизации в СССР – 143 колхоза, объединившие 7382 единоличных крестьянских хозяйства¹⁸⁷.

Подавление частной инициативы, обобществление собственности и труда, централизованный диктат отпускных цен, уравниловка неизбежно губили крестьянское дело, порождали массовый исход крестьян из родных мест. Мне рассказывали, что когда в 1930-х годах сильно прижали жителей верхоленской деревни Селиваново с требованием о вступлении в колхоз, те построили плоты, загрузили на них свой скарб и всем составом сплавились вниз по реке Лене до Якутска. И деревня, простоявшая две сотни лет, навсегда исчезла. Безусловно, очень жаль деревню, но ее последним жителям крупно повезло, ведь «проблемы» с оставшимися в верховьях Лены единоличниками решались иногда куда радикальнее. К горькому примеру, некоторые жители деревни Хабардина еще помнят, как во времена раскулачивания устроили в ней праздник по случаю завершения посевной, а с него тех мужиков, что владели крепкими крестьянскими хозяйствами, большевики согнали в амбар. Продержали там ночь и на рассвете повели по Заячьей пади в сторону Качуга, да не довели: по дороге всех расстреляли. Чтобы другим неповадно было.

Немало местных крестьян-единоличников назвали лишенцами и сослали с семьями в ныне умерший Ихинагуй – деревню в верховьях реки Куленги в пятидесяти километрах от Верхоленска. И им тоже здорово повезло, ведь в начале 1930-х годов многие сотни тысяч крестьян Советского Союза попали в лагеря или были насильно вывезены за тысячи километров от родных мест, значительная их часть в пути погибла. Всего же, по имеющимся расчетам, потери населения СССР за 13 лет коллективизации превысили 32 миллиона человек. В том числе отмечались случаи, когда жены крестьян, понимая, что их дети не выживут в долгой дороге к новому месту поселения, в ночь перед высылкой пробирались к сельсоветам и оставляли своих детей на крыльце. Надеялись, что их подберут, вырастят. Подкидышей же свозили в самый крупный сельсовет и клали там на пол. По распоряжению руководства, не позволялось ни разбирать их по домам, ни кормить, ведь они классово чуждые, да и следует пресекать порочную практику подбрасывать своих детей государству или беднякам. Какое-то время младенцы плакали, потом уставали, замолкали и, наконец, угасали от голода. Их хоронили в общей могиле¹⁸⁸.

После коллективизации прежде богатые, по-сибирски уютные и добротные поселения постепенно пришли в упадок, разорились вместе с теми колхозами и совхозами, куда их причислили. Не помогли ни государственные материальные вспоможения, ни манипуляции с объединениями хозяйств. Так, в январе 1969 года, в самый разгар социализма, был организован совхоз «Верхоленский» на базе нерентабельных и низкорентабельных колхозов имени XX партсъезда, «Заветы Ильича», «Рассвет» и «Сибиряк» с отведением ему площади в 77,3 тысячи гектаров для обеспечения мясного животноводства и растениеводства. Хозяйство оказалось убыточным, к 1972 году поголовье скота резко сократилось, совхоз даже не смог перейти на хозрасчет¹⁸⁹.

Сельскохозяйственная деятельность в верховьях Леныстала постепенно сворачиваться, и этот процесс уже не мог остановиться в постсоветский период. Вот почему, согласно официальной статистике Муниципального образования «Качугский район», на всю его обширную территорию в 2015 году приходилось лишь 14 тысяч гектаров посевных площадей, в том числе под зерновые – 6,2 тысячи. Из них к пяти крупным сельхозпредприятиям, из которых три убыточны, относилось более 4,5 тысячи гектаров, или 73 процента зерновых посевов, а к шестидесяти фермерским (крестьянским) хозяйствам – 1,6 тысячи гектаров, или 26 процентов зерновых посевов, в 2,8 раза меньше. Однако фермеры-единоличники произвели ровно столько зерна – 1,8 тысячи тонн, – что и крупные хозяйства, а в следующем, 2016 году при незначительном росте площадей – уже в 2,2 раза больше их. Производительность труда единоличников превысила производительность «совхозников» пяти-шестикратно и наконец-то стала выше той, что была более столетия назад^[322].

Аналогичная статистика за те же постсоветские годы по Жигаловскому району пока недоступна, но известно, что в 2014 году на весь тот прежде хлеборобный район, кормящий и себя, и северные районы ленского бассейна, посевы зерна занимали смешную площадь – 0,6 тысячи гектаров – с продукцией на них менее 0,7 тысячи тонн и было всего лишь два крестьянина-фермера.

Из приведенных данных хорошо видно, что, к сожалению, сейчас все еще катастрофически мало крестьян, которые могли бы вернуть своей малой Родине славу житницы. Впрочем, она вряд ли имеет реальный шанс когда-нибудь вернуться, ведь вековые и некогда мощные корни сибирского крестьянства за многие десятилетия господства социализма загублены.

Добрая память о губителях

Еще в разгар коллективизации и первые годы после нее в Кутурхае жило несколько сотен человек, там размещались начальная школа, клуб, больница, контора колхоза, были даже большие детские качели для развлечения детворы и молодежи. А в 2010 году, по данным Всероссийской переписи населения, в нем осталось всего десять человек (семь мужчин и три женщины). Проезжая же несколько раз в майские 2016 года выходные по правобережному Кутурхаю, я не увидел в нем вообще каких-либо признаков жизни, одни лишь покосившиеся изгороди и дряхлые строения (за исключением пары-другой домов, вероятно, используемых летом как дачи). На месте же всей левобережной части поселения теперь обширный луг для выпаса лошадей с десятком невзрачных возвышенностей. Под ними – остатки кровли изб, сарайчиков и утвари кутурхайцев, брошенные при разборе строений на дрова.

За советские годы обезлюдил, хоть не столь существенно, и бывший уездный центр Верхоленск, и в нем сейчас немногим более полутысячи жителей. А прежде понизился его статус: в начале 1920-х годов он стал именоваться поселком, в 1924 году потерял звание верхоленской столицы, а в июне следующего года преобразовался в село. Село, забывшее свое прежнее историческое величие и, даже спустя десятилетия с ухода советской власти, очень хочется надеяться, в вечное небытие, с неподражаемым упорством чтящее ее губительные идеалы. Звучит абсурдно, но идущая через весь Верхоленск улица носит имя высоко оцененного Лениным ссыльного марксистского пропагандиста – самоубийцы Николая Федосеева^[323], а самый глубокопочитаемый здесь мемориал посвящен расстрелянным в июле 1918 года первым местным большевикам, незаконно, вопреки воле подавляющего большинства местных жителей, захватившим власть.

Остатки Кутурхая. Вид с правого берега Лены

«Парадные» ворота Кутурхая

Опустошенная деревня

Советы оставили в Верхоленске еще одну памятную веху – устанавливаемый лишь на теплые месяцы года понтонный мост вместо стационарного. Многократно обещанного, но так и не построенного. Вот и приходится уже в XXI веке жителям нескольких расположенных на противоположной стороне реки Лены куленгских поселений добираться на «большую землю» зимой, как и в давнюю старину, по возводимым на льду мосткам. И они с приходом оттепели проваливаются в еще холодную воду. В мае, когда начинается ледоход, людей по очереди переплавляют с берега на берег на «Казанке», а ранней весной и поздней осенью, когда лед тонкий, их связь с цивилизацией вообще на месяц-полтора прекращается.

То, что по Кутурхаю, вымершему как после применения отравляющих снарядов, пролегает улица Совдеповская, выглядит символичным, но и служит надругательством над светлой памятью некогда живших здесь поколений трудолюбивых сибирских крестьян, включая тех, кто носил фамилию Черепановых. Улицы в Качуге и в сельских поселениях района под названиями Советская, Ленина и прочих государственных деятелей эпохи социализма представляются ровно таким же надругательством.

Прославленные Черепановы

Вторая мировая война, немалая вина за горькие последствия которой лежит на кровавом диктаторе Сталине, сильно покосила мужское население Верхнеленья. Из призванных в армию по одному только Качугу почти двух с половиной тысяч человек погибло семьсот восемьдесят. Всего же я нашел сведения о тридцати двух погибших в той войне Черепановых, призванных из Качугского района, что образован на части территории бывшего Верхоленского уезда. Это – Тарас Михайлович из Бутаково; Иннокентий Филатович из Верхоленска; Зиновий Моисеевич и Максим Владимирович из Житово; Петр Михайлович из Качуга; Василий Архипович, Василий Философович, Георгий Георгиевич, Георгий Григорьевич, Михаил Игнатьевич, Николай Философович, Федор Трофимович и Яков Устинович из Костромитино и Шейны; Платон Николаевич и Тихон Андреевич из Куржумово; Александр Васильевич, Александр Николаевич, Андриан (Адриан) Игнатьевич, Василий Матвеевич, Даниил Минович, Дмитрий Васильевич, Ефим Никифорович, Клеонид Кузьмич, Мин Павлович, Павел Васильевич, Петр Яковлевич, Прокопий Никифорович и Прокопий Павлович из Кутурхая; Алексей Семенович и Иван Семенович из Ремезово; Иннокентий Константинович из Шишкино; Егор Сергеевич из Щапово. Но эти сведения вряд ли полные.

А самым прославленным из выживших в той войне местных призывников, чьим именем названы улицы нескольких поселений, в том числе отдаленных от верховья Лены, стал Корнилий Черепанов (пятижды правнук Ивана Федоровича Черепанова, представитель линии Иван малой – Кузьма – Кондратий)^[324], родившийся 13 сентября 1905 года в Бутаково^[325], – первенец крестьянина Георгия Варлаамова и его шестнадцатилетней жены Александры Кирилловны.

Боевые навыки Корнилий Георгиевич Черепанов получил еще в 1929 году в вооруженном конфликте на Китайско-Восточной железной дороге и в 1938 году на озере Хасан. Во Второй мировой войне он командовал дивизиями в боях с Германией и Японией, в том числе освобождал Старую Руссу, Холм, Новоржев, участвовал в штурме Кенигсберга. В битве за Маньчжурию получил тяжелое ранение, потерял руку. Постановлением Совета народных комиссаров СССР от 11 июля 1945 № 1683 Черепанову Корнилию Георгиевичу было присвоено воинское звание генерал-майора, а указом Президиума Верховного Совета СССР от 8 сентября 1945 года – звание Героя Советского Союза «за умелое командование стрелковой дивизией, образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с японскими милитаристами и проявленные при этом мужество и героизм».

После окончания войны и до ухода в запас в 1953 году Корнилий Черепанов возглавлял военный комиссариат Московской области, после – работал в центральном опытно-конструкторском бюро Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук. Умер он 30 января 1999 года в возрасте девяноста трех лет, похоронен в Москве.

Есть и верхнеленские Черепановы, ставшие широко известными своими мирными профессиями. Самый старший из тех, о ком есть сведения в интернете, – Алексей Игнатьевич Черепанов, рожденный 14 марта 1913 года в Кутурхае (он пятижды правнук Ивана Федоровича Черепанова, представитель линии Иван малой – Василий – Иван)^[326]. Алексей Игнатьевич – участник войны, получивший в 1943 году тяжелое ранение на Северо-Западном фронте, а в послевоенное время – доктор биологических наук, профессор, занимающийся колеоптерологией (наука о жуках), автор множества монографий. В 1955–1978 годы он руководил новосибирским Институтом систематики и экологии животных Сибирского отделения Академии наук СССР, затем заведовал Сибирским зоологическим музеем при институте. Умер он в Новосибирске 4 декабря 1985 года.

Лев Степанович Черепанов (наверняка он сын Степана Гаврииловича, который перебрался в якутские Белькачи, и шестижды правнук Ивана Федоровича Черепанова, представитель линии Иван малой – Василий – Иван)^[327] родился 7 ноября 1929 года в Кутурхае, в начале 1950-х годов в период службы в частях Военно-воздушных сил повоевал за Северную Корею. Затем работал корреспондентом в иркутских и красноярских газетах, сотрудничал с московским издательством «Современник», стал ярким репортером эпохи «оттепели», писателем, автором романов «Тишина на двоих» и «Горбатые мили». Именно он открыл широкой общественности в 1978 году семью саянских отшельников-староверов Лыковых и помогал ей. В конце жизни Лев Степанович Черепанов переехал в Москву^[328].

Александр Павлович Черепанов, рожденный в Качуге 30 марта 1920 года (он шестижды правнук Ивана Федоровича Черепанова, внук Василия Николаевича – внебрачного сына Марфы Афанасьевны Черепановой, представитель линии Григорий – Зиновий – Михаил)^[329], воевал на Халкин-Голе и в Маньчжурии, стал полковником, в 1962–1976 годах возглавлял штаб гражданской обороны Челябинской области, был депутатом Челябинского областного совета народных депутатов двух созывов. Умер в 2010 году.

Значительно сложнее оказалось найти потомков верхнеленских Черепановых, родившихся уже вдалеке от Верхоленска (назову их внуками Верхнеленья). И вовсе не потому, что среди них нет широко известных, а потому, что места рождения этих потомков разбросаны по всей стране, ведь «внутренняя эмиграция» была географически обширной. И сейчас их отношение к «моим» Черепановым устанавливается лишь по биографиям со ссылками на места рождения отцов или матерей. Но, надеюсь, после выхода настоящей книги те, кому интересно упоминание имен своих близких в ее новых изданиях, проявят себя и поделятся со мною такими именами. Пока же в дополнение к далее приводимым сведениям о моем отце Владимире Георгиевиче Черепанове вынужденно ограничусь здесь представлением двух внуков Верхнеленья, о жизни которых я узнал в ходе работы над книгой.

Первый из них – Виктор Алексеевич Черепанов, рожденный 22 октября 1948 года в Новосибирске (он шестижды правнук Ивана Федоровича Черепанова, сын колеоптеролога Алексея Игнатьевича, о котором сказано выше, и поэтому также представляет линию Иван малой – Василий – Иван)^[330]. Виктор Алексеевич – доктор юридических наук, заслуженный юрист Российской Федерации, профессор Ставропольского государственного аграрного университета. А прежде он возглавлял отдел главного управления кадров и учебных заведений МВД СССР и Ставропольские высшие курсы милиции, являлся подполковником внутренней службы. После ухода из органов внутренних дел был избран депутатом Ставропольской краевой думы, где занимал должность председателя контрольно-счетной палаты. В 1997–1999 годах работал в Администрации Президента Российской Федерации заместителем полномочного представителя Президента в республиках Адыгея, Дагестан, Кабардино-Балкария, Карачаево-Черкессия и в Ставропольском крае, в 2000–2011 годах – заместитель, первый заместитель главы Ставрополя, советник председателя Думы Ставропольского края, в ней же – заместитель представителя губернатора и правительства края, действительный государственный советник Российской Федерации 2-го класса.

Второй – Анатолий Петрович Черепанов (семижды правнук Ивана Федоровича Черепанова, представитель линии Иван малой – Кузьма – Филипп)^[331], рожденный 12 мая 1951 года в деревне Шейна Ангинского района Иркутской области. Он – доктор технических наук, изобретатель, автор методических пособий и многих десятков научных работ, профессор Ангарского государственного технического института.

А еще об одном верхнеленском Черепанове, славном, ярком, но оклеветанном молвой, – особая глава.

Глава 8 Кому – бандит, кому – освободитель

Я заметил, что в Верхоленске, когда разговор заходит об истории поселения, моя фамилия всякий раз ассоциируется с Адрианом, или Андрианом Черепановым. И такая ассоциация негативна. Мол, в первые послереволюционные годы был такой главарь вооруженной антисоветской банды, лютовал, расстреливал и убивал обухом топора местных коммунистов и даже замучил до смерти невинного молодого учителя из села Келора. В общем, свирепый бандит. Точно также он характеризуется во множестве публикаций. К примеру, в августе 2017 года в журнале «Загадки истории» под рубрикой «Злодеи» опубликована статья Виктора Волынского «Тени исчезают в полдень» об Адриане Черепанове и его жене Анне как главарях «банды матерых убийц»^[332]. Полагаю, что настала пора принципиально изменить отношение к этому человеку. Потому, что его стремления были справедливы и он – истинный герой.

Адриан^[333] Григорьевич родился 6 августа 1867 года и был старшим сыном в семье крестьянина Кутурхайской деревни Григория Яковлевича Черепанова и его жены Евгении Иннокентьевны, также урожденной Черепановой (они являлись друг другу пятиюродными братом и сестрой). Бабушка Адриана по материнской линии Евдокия происходила из семьи оседлого инородца Никиты Житова, и поэтому в жилах ее внука текла и русская, и «туземная» кровь^[334]. Та же бабушка оказалась крестной матерью (восприемницей) Адриана, а его крестным отцом – русский крестьянин Василий Богатырев^[335]. И, по иронии судьбы, Адриан стал русско-бурятским крестьянином-богатырем.

Дед Адриана Григорьевича по отцовской линии Яков Иванович Черепанов приходился и дедом моей прабабушки Любови Адриановны, и, значит, Адриан Григорьевич – мой троюродный прадед. И еще четырехюродный, ведь общий предок, но уже по линии его матери, – прадед Николай Иванович Черепанов – у него имелся с моим прадедом Матвеем Данииловичем^[336]. Адриан и Матвей, будучи родственниками и земляками-одногодками, оказывались сопоручителями на свадьбах и наверняка приятельствовали. Поэтому верю, что, окажись Матвей Даниилович Черепанов к большевистскому перевороту жив, он присоединился бы к восстанию Адриана Григорьевича против губительной советской власти.

Когда Адриан достиг девятнадцати с половиной лет, умерла «от родов» его сорокалетняя мать Евгения Иннокентьевна, не выжил и рожденный ею младенец, а до того поумирали еще семеро братьев и сестер Адриана, и у его отца осталось в живых четверо детей – вышедшая к тому времени замуж за верхоленца Якова Зуева первенец Наталья, сам Адриан, Георгий в возрасте четырнадцати лет и Гавриил, двенадцати. Конечно же, забота о младших братьях досталась и Адриану.

Адриана Григорьевича и его второй жены Анны, появившейся на свет 16 января 1892 года в семье крестьянина Качугского села Прокопия Григорьевича Чемякина. А названы их дети были, как и последние российские императоры, Александром и Николаем.

В первый раз он женился восемнадцатилетним, еще до ухода из жизни своей матери, на ровеснице Анне, дочери крестьянина Тальминского селения Якова Ивановича Шеметова, и с тех пор навсегда стал окружен Аннами: с таким именем были и две его дочери, и вторая жена, приведенная в дом в 1912 году через четыре месяца после смерти первой от гангрены. Всего же известно о рождении от Адриана Григорьевича двенадцати детей – точно по примеру его отца. Но трое из них умерли младенцами, еще трое – в два, семь и двенадцать лет. В числе невыживших младенцев оказались и оба ребенка Адриана Григорьевича и его второй жены Анны, появившейся на свет 16 января 1892 года в семье крестьянина Качугского села Прокопия Григорьевича Чемякина. А названы их дети были, как и последние российские императоры, Александром и Николаем.

Черепанов Адриан Григорьевич

Кутурхай. Дом купца А.Г. Черепанова

Завели семьи адриановские сыновья Василий и Гавриил, и к концу 1920 года у них было уже шестеро собственных сыновей – продолжателей фамилии. Вероятно, вышла замуж старшая дочь Адриана Мария. По крайней мере, ее в исповедной росписи семейства за 1916 год нет. А трое дочек – родившиеся в 1893 и 1895 годах две Анны и самая младшая Варвара, 1901 года рождения, – тогда еще ждали своей очереди на замужество.

Адриан Григорьевич Черепанов имел в Кутурхае вместе с сыновьями крупный крестьянский надел и, как утверждается, являлся совладельцем пристани в Качуге, занимался торговлей, купечеством^[337]. Он характеризовался своими земляками с добротой – как настоящий крепкий хозяин, который трудился не покладая рук. Еще его называли человеком справедливым¹⁹¹.

Повстанцы-антибольшевики

Когда в январе 1918 года верхоленские большевики по примеру своих старших товарищей из Петрограда и Иркутска силой разогнали законно избранное Земское собрание и назначенный им исполком, а в марте того же года провели собственный съезд, создали исполком теперь уже Верхоленского уездного совета рабочих и крестьянских депутатов и узурпировали в уезде власть, Адриан Григорьевич Черепанов наотрез отказался ее принимать. Наверняка он прекрасно понимал, что это за власть. Знал о подлом предательстве в Первую мировую войну, продаже высшим руководством большевиков Отечества врагу, повсеместно чинимом произволе, полном пренебрежении ради достижения своих целей чужими жизнями. Знал он и о том, что октябрьский государственный переворот в центре России организован промышлявшими в прежние годы кровавыми грабежами «эксовцами» и поддержан потомками крепостных с рабской психологией. Знал, что мощь большевиков зиждется на лживых лозунгах, потакании низменному желанию завистливых бездельников отобрать у трудоспособных и успешных соседей их имущество и привычном беспредельном терроре. Значит, семена этой заразы надо было уничтожать, ростки выкорчевывать, пока они глубоко не проросли и широко не распространились, освобождать от них родную землю. Что он и делал, когда многие другие только роптали.

Бойцы возглавляемого Адрианом Григорьевичем повстанческого кавалеристского отряда из крестьян, купцов и бежавших из иркутских тюрем офицеров арестовали 5 июля 1918 года в Верхоленске самозванных совдеповцев и передали их военно-полевому суду. Под него попали также несколько большевиков, арестованных позднее. После проведенного расследования многих из взятых под стражу освободили, а нескольких из-за тяжести совершенных ими преступлений приговорили к расстрелу. По официальной версии, в отношении четырнадцати приговор приведен в исполнение 21 июля 1918 года вызванным из Иркутска отрядом Ивана Красильникова, впоследствии генерала-майора армии Колчака. Один совдеповец был убит чуть раньше при попытке к бегству, еще один бежал.

В том же месяце отряд Черепанова взял в плен на Приленском тракте вблизи Верхоленска большую группу большевиков. Среди них оказался даже «местный Дзержинский» – первый председатель Сибирской чрезвычайной комиссии, комиссар иркутской милиции Иван Постоловский, под чьим руководством за несколько недель до того события были посажены за решетку участники антибольшевистского восстания в Иркутске, часть из которых – расстреляна по приговору большевистского военно-полевого суда. Черепановцы передали захваченных коммунаров новой иркутской власти, и через несколько дней чехами и белыми офицерами был повешен у берега Ангары теперь уже и сам Постоловский^[338]. Прошу обратить внимание: в период, когда еще была возможность вручения судеб плененных безоружных врагов белогвардейскому правительству, Адриан Григорьевич самосуда не чинил.

Вероятно, в тот же год он вернулся к мирной жизни. Но когда в марте 1920 года большевики вновь захватили власть в Иркутской губернии, он был вынужден скрываться в лесах и повторно собирать вместе с офицерами Даниилом Ивановичем Шелковниковым^[339], Поповым (прибыл из Самары, имя и отчество не выяснены) и Иваном Александровичем Яковлевым (он же – полковник Осипов) вооруженный кавалеристский отряд из местных сподвижников. К нему присоединились десятки офицеров-каппелевцев, участников «ледового похода», не успевших уйти в Забайкалье, бурятов. В этом отряде Анна Прокопьевна, жена Адриана Черепанова, стала кемто вроде атаманши, и называли ее Черепанихой. В нем был как минимум еще один Черепанов – двадцатисемилетний племянник Адриана Григорьевича и бывший офицер Василий Егорович, бежавший из верхоленской тюрьмы в октябре 1920 года. Но его весной 1921 года убили верхоленские чоновцы^[340].

Согласно подготовленному в конце 1920 года обзору Иркутской ГубЧК о повстанческом движении в Иркутской губернии, первое открытое выступление черепановцев состоялось 29 октября 1920 года, когда «белая банда численностью в 50 с небольшим всадников под командою известного в уезде бандита из промышленников, старого контрреволюционера Черепанова появилась в Харбатово и увела с собой двух коммунистов (впоследствии были убиты) – председателя Ленского хошуна Сотникова и продагента Рожкова… В первых числах ноября банда оперировала в пределах Эхирит-Булагатского аймака. 11 ноября имела удачное для себя столкновение с разведкой красного отряда из Верхоленска, причем со стороны отряда красных погибло 7 чел. и в руки банды попало 17 лошадей»¹⁹².

Повстанцы несколько раз угрожали Верхоленску новым захватом, освобождали от большевиков деревни и долго нагоняли на красноармейцев ужас. Еще одну местную группу антибольшевистских повстанцев, иногда соединяющуюся с отрядом Адриана Черепанова, иногда действующую самостоятельно, возглавлял тогда Николай Прокопьевич Большедворский. Он – эсер, бывший комиссар Временного правительства, последний председатель законного исполнительного комитета Верхоленского уезда. В 1921 году погиб.

Сохранилось множество свидетельств об истинных мотивах восстания Адриана Григорьевича Черепанова со товарищи против советской власти. Одно из них – «живописный» доклад секретаря Верхоленского уездного комитета РКП(б) Дмитрия Федоровича Зинковского, предоставленный в Иркутский губернский комитет большевистской партии 20 января 1921 года. В нем сообщалось, что кадровый состав отряда, – а Зинковский называет его не иначе, как шайкой и бандой, – «составился из бывших офицеров-карателей, закоренелых контрреволюционеров и разной сволочи, бежавшей из тюрем и боявшейся расправы советского правосудия. Далее банда пополнялась дезертирами, которые не явились на мобилизацию… Ясно, что главным образом дезертирами являлись кулацкие сынки, вслед за которыми в банду пошли и некоторые кулаки, недовольные разверсткой… Особенно больно ударила разверстка по кулакам-бурятам, которым нужно было в значительной степени поделиться своим богатством; буряты-кулаки потекли в ряды белобанды, а за ними поплелись робкие, забитые, темные буряты-бедняки и середняки, всецело находящиеся под влиянием своих кулаков… К концу октября банда возросла до 70–80 чел. и к концу ноября до 200 беляков…

База шайки находилась в окрестностях улуса Талай, что в 18 верстах от г. Верхоленска и приблизительно в таком же расстоянии от Качуга… Главным источником питания банды являлись бурятские улусы и с. Кутурхай – родина местной контрреволюции… Хотя следствие еще не выяснило полный план организации этих темных отбросов трудового общества, уже теперь с определенностью можно сказать, что первым шагом банды было устройство кулацких подпольных, постоянно действующих организаций, которые в период мирной жизни вели контрреволюционную, главным образом провокационную работу, вводя крестьян в заблуждение об истинном положении советов России и Сибири, внося в сознание крестьян мысль о недолговечности и непрочности советвласти, о походе японцев, о легендарном «буфере», играя на слабых струнках собственничества крестьян, подбивая их на срыв, на сопротивление разверсткам, прятание, утаивание хлеба и посевной площади… Первое, что является бесспорным, это то, что данное движение не является случайным, стихийным взрывом кулацкого возмущения кулацких элементов деревни против разверсток или каких-либо других мероприятий советской власти. Лоном, из которого вышло это чудовищное белогвардейское детище, является Иркутск: Черепанов Адриан, получив определенные задания, заявился в уезд и стал здесь работать. Работа его была успешна…

Банда идет под флагом свержения советвласти, не высказываясь определенно, какую власть они установят после свержения существующей. Они стыдливо прячутся за занавеску «буфера». Пленные крестьяне на вопрос, чего они добиваются, отвечали, что хотят «установить власть буфера». Тогда не будет разверстки, а будет свободная торговля, не будет пайка, а жри сколько хочешь – вот политическая платформа повстанцев. На вопрос, почему же крестьяне именуют себя белыми, пленный отвечал, что они пока не придумали, как себя можно было бы иначе назвать. Как ни сумбурны эти лозунги, они могут привлечь крестьянство, которое в силу своего экономического положения не может не быть во враждебном отношении к экономической политике РКП и советвласти, и, создайся неустойчивое положение, банда может вырасти до громадных размеров и играть решающую роль. Борьба с ней не может ограничиться лишь военными действиями. Нужны другие меры, и центр должен подумать о них»¹⁹³.

Из доклада Зинковского хорошо видно, что сами же противники повстанцев понимали естественную природу сопротивления крестьян советской власти с ее продразверсткой, разорявшей сибирские деревни. Но большевики подготовились к безжалостному подавлению недовольства. Одновременно с фактическим провоцированием в Сибири множества вооруженных восстаний наподобие восстания Адриана Черепанова, сюда направлялось подкрепление в виде регулярных частей Красной Армии и проводились кровавые репрессии против самих повстанцев и их сторонников. Вскоре силы оказались далеко не равными.

И вот когда к концу 1921 года открытая борьба была уже невозможна, ждать справедливого суда над захваченными большевиками стало нелепо, отряд под руководством Черепанова перешел к отдельным актам уничтожения и устрашения. Так, в ночь на 7 ноября 1921 года группа во главе с Анной Черепановой ворвалась в село Заплескино, и она лично зарубила шашкой трех коммунистов, после чего выцарапала ножом на двери совдепа: «Пусть встречают свой праздник на том свете!».

Но только вот приписываемые черепановцам смертельные мучения в Келоре местного молодого учителя (подозреваю, что и убийство в Караме коммунистов обухом топора) были на самом деле причинены не ими, а повстанческим карательным отрядом под руководством Валентина Дуганова. И о нем обязательно надо рассказать.

Этот отряд, называемый «Золотыми зубами» (у Дуганова были золотые коронки на зубах), хоть и объединился с черепановцами в октябре 1921 года на реке Илге, но ненадолго. Сам же к тому времени двадцатидевятилетний уроженец Саратова Валентин Леонидович Дуганов – прежде музыкант, Георгиевский кавалер и помощник начальника штаба бригады в корпусе Каппеля – отличался среди белогвардейских командиров «исключительными зверствами». Попал он в Иркутскую губернию в результате его ареста большевиками в марте 1921 года на территории Монголии, и в июне того же года Иркутская ГубЧК приговорила его по обвинению в совершении контрреволюционного преступления к расстрелу. Однако 20 июня 1921 года Валентин Дуганов сумел бежать. Вот что об этом говорится в «Фрагментах воспоминаний» Анны Васильевны Тимиревой-Книпер, которая находилась в момент побега в той же тюрьме после казни ее возлюбленного адмирала Колчака: «Гражданская война кончилась. Многие заключенные получали сроки – максимальный был тогда 5 лет. И вдруг начались расстрелы – по 40, 80, 120 человек. Люди, примирившиеся с приговором, поняли, что терять им нечего: среди бела дня человек десять бросились на вышку с часовым, перемахнули через забор и бросились бежать». А по свидетельству другого заключенного – Горбунова, непосредственным поводом к побегу был вывод на расстрел «не только приговоренных, но также срочных и следственных, ни разу не допрошенных в 50, 70 человек»¹⁹⁴. Получается, что окрепшая в Иркутской губернии советская власть казнила лишенных свободы и поэтому не представлявших опасности для нее противников десятками даже без следствия и суда.

Часть бежавших арестантов были убиты, а троица во главе с Дугановым, отсидевшись в бурятских улусах до установления на реках ледяного покрова и набрав сторонников, главным образом – тех же бурятов, как раз и объединились в октябре 1921 года с отрядом Адриана Черепанова. Но уже в следующем месяце более полсотни повстанцев во главе с Дугановым двинулись на Байкал, продолжая по дороге расправу над большевиками и их сторонниками. Судя по исследовательской работе Владимира Баранчука «Памятник на берегу Байкала» с подробными цитатами ежедневных сводок Иркутского ГубЧК, дугановский отряд «при входе в какой-либо населенный пункт выдавал себя то за красных, то за банду Черепанихи, в зависимости от обстановки»¹⁹⁵. И наверняка не Адриан или Анна Черепановы, которые еще 22 ноября 1921 года находились вблизи Киренска (по сводке: «от Киренска в расстоянии однодневного перехода»), т. е. примерно в отдалении четырех-пяти сотен верст от села Келора, а бойцы «Золотых зубов» совершили 23 ноября 1921 года нашумевшую изуверскую казнь сельского учителя Иосифа Аксаментова. Тот же Баранчук так и пишет, что в Келору ворвалась банда «Золотые зубы». Впрочем, казненный не просто учительствовал, а «вел среди населения и особенно молодежи пропаганду идей В.И. Ленина», являлся первым комсомольцем Жигаловского района. И, по тем понятиям, был деятельным врагом, заслужившим лютую смерть.

Спустя полтора десятилетия советская власть по-своему ответила на гибель ленинского пропагандиста: ею в 1937–1938 годах были казнены по политическим мотивам восемь Аксаментовых из того же Жигаловского района. Ни в чем не повинных.

Вдоволь полютовав у Байкала, отряд Дуганова в самом начале 1922 года направился трассой нынешней Байкало-Амурской магистрали к Витиму, а затем – в якутскую Чурапчу на помощь местным повстанцам. По воспоминаниям полного Георгиевского кавалера, большевика латышско-польских кровей, активного участника Гражданской войны в Якутии и Иркутской области Ивана Строда¹⁹⁶, именно дугановцы с местными белогвардейцами устроили в марте 1922 года вблизи Якутска засаду на красноармейский отряд бывшего иркутского анархиста, главы Верхоленской группы советских войск, затем – командующего войсками Якутской области и Северного края, коммуниста Нестора Каландарашвили и убили его^[341].

Думаю, не лишним будет рассказать, что после гибели Каландарашвили его отряд возглавил Иван Строд и ровно через год вошел в историю как руководитель беспримерной по героизму и стойкости обороны аласа Сасыл-Сысыы (Лисья поляна) у якутского села Амга^[342] от войска белого генерала Анатолия Пепеляева^[343]. Победив в том противостоянии, Строд фактически предотвратил захват Якутска белогвардейцами, освобождение его от советской власти. За ту победу он был награжден персонально для него изготовленным золотым нагрудным знаком Центрального исполнительного комитета ЯАССР и серебряной шашкой с золотой надписью «Герою Якутии»^[344].

Но большевики сами загубили своего героя: в августе 1937 года Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила Ивана Яковлевича Строда к высшей мере наказания за «участие в антисоветской террористической организации». По заведенному порядку тех времен, его сразу расстреляли. По иронии судьбы, в том же августе за «создание контрреволюционной организации» был арестован и Анатолий Николаевич Пепеляев, а в январе 1938 года, по приговору новосибирской Тройки НКВД, – тоже расстрелян. Впоследствии амгинские противники были реабилитированы – красный в 1957 году, белый – в 1989-м.

Что же до Валентина Дуганова, то, когда красноармейцы в конце концов оттеснили повстанцев к Охотскому морю, он, вероятнее всего, отбыл на корабле во Владивосток, затем повоевал в Забайкалье в районе Нерчинска и ушел в китайскую Маньчжурию. Оттуда – вновь в Забайкалье, где в сентябре 1924 года погиб в бою.

Под чужой фамилией

О дальнейшей судьбе Адриана Черепанова имеется несколько противоречивых версий. По одной из них, опубликованной редактором якутской газеты «Ленский водник» Александром Павловым в путеводителе «Лена – от истока до устья», Адриан Григорьевич погиб в октябре 1921 года в бою с чекистами в тот же день, когда он с остатками своей «банды» устроил выше Верхоленска засаду и разгромил группу надоедливо преследовавших его красноармейцев. Будто бы Адриан Григорьевич вырвал из груди раненого командира той группы Александра Мишарина^[345] сердце и повесил его на дерево. А оставшаяся без мужа Анна Черепанова якобы «до 1928 года держала в тревоге жителей местных деревень. Живя в тайге, она время от времени приезжала помыться в бане, запастись провизией, а также для устройства своих пяти (или даже более) свадеб».

Однако эта версия не «бьется» как с воспоминаниями Василия Рудых, сослуживца Мишарина по верхоленской роте, так и с вышеприведенным докладом Зинковского, по которым Мишарин еще за год до того, 10 ноября 1920 года, у селения Талай вместе с пятью другими коммунистами попал в засаду и погиб от ружейных залпов по команде Адриана Черепанова «Рота, пли!». Кроме того, не вполне понятно, что за тревога была у местных жителей от помывки еще довольно молодой женщины в бане и якобы устраиваемых ею свадеб, а также почему столь долго ее не могли обезвредить и прекратить «тревожные мучения» населения. Конечно же, все это в путеводителе – нагромождение лжи. Полагаю, что и утверждение о вырванном сердце – мифическая выдумка, ведь тело Мишарина обнаружено не было и обстоятельства его гибели неизвестны.

Согласно же статье Игоря Подшивалова «Жанна Д’Арк сибирской контрреволюции»¹⁹⁷, к 1922 году многие бойцы отряда Адриана Черепанова погибли или были расстреляны при поимке, но сами супруги Черепановы как в воду канули. Вскоре их поиски были прекращены. И только через пятьдесят лет выяснилось, что, осознавая бессмысленность дальнейшей борьбы, Адриан и Анна Черепановы распустили свой отряд и поселились в селе Манзурка под фамилией Корепановы^[346]. Благо, переделать в документах пришлось всего-то две первые буквы. В конце 1920-х, опасаясь опознания, они уехали на север и поселились в отдаленной фактории эвенкийского кооператива «Нюкша». Адриан Черепанов вскоре стал заведующим этой фактории, а Анна – снабженцем. В 1936 году Анна привезла тяжелобольного Адриана в Читу, где он умер в возрасте семидесяти лет. В факторию Анна не вернулась, работала счетоводом на курорте Дарасун в 140 км южнее Читы, потом заведующей столовой, а перед самой войной переехала в Красноярск. Здесь она начала с продавца и дошла до директора магазина и даже заведующей торгом. В начале 1970-х Анну Черепанову опознал житель Приленья, приехавший в Красноярск навестить сына. Четырнадцатилетним пацаном он видел атаманшу, когда она у него на глазах зарубила его родителей, и запомнил ее на всю жизнь. Следствие подтвердило, что пенсионерка Анна Корепанова и атаманша Анна Черепанова – одно и то же лицо. По фотографии ее опознали другие старожилы. Выдали ее и прихрамывание на правую ногу, и ранившая ее пуля от берданки, которую она всегда носила на шее на черном шелковом шнурке. Но Анну Черепанову не смогли ни казнить, ни судить – вышли все сроки давности.

Эта версия выглядит вполне правдоподобной во всем, кроме одного (срок давности пока оставлю в стороне) – жизни «черепановских» Корепановых в Манзурке. Они – Адриан и Анна – могли поменять что угодно, вплоть до цвета собственной кожи, но реальное происхождение вновь заселившейся семьи в том же районе, где происходили громкие повстанческие события, было бы «вычислено» советскими властями мгновенно.

Еще более сомнительный вариант развития событий в первый период после прекращения Адрианом и Анной Черепановыми вооруженного сопротивления большевикам приведен у Владимира Баранчука в его «Памятнике на берегу Байкала»¹⁹⁸. Автор направляет скрывающуюся от обнаружения чету даже не в относительно отдаленную Манзурку, а в самый эпицентр риска – в Качуг и Кутурхай, где их вообще каждая собака знает. И приведенный мотив такого безумства у Баранчука прост: Адриан и Анна «все чаще стали подумывать о том, как там, на родине, живут их дети, чем занимаются, не потревожили ли их большевики». Автор, по-видимому, не в курсе, что «их» дети умерли еще младенцами, а традиционно хорошо налаженное оповещение повстанцев о событиях в поселениях не оставляло шансов на незнание «как там». И он пишет далее: «Прикинувшись обычными гражданами, возвращающимися из поездки к родным в гости, они стали короткими отрезками пути пробираться к Иркутску. Где они ехали поездом, где на попутных подводах, даже местами шли пешком. И вот наконец Иркутск. Решено в Иркутске не останавливаться, хотя здесь у них был дом, по ул. Кузнечной, 15. Но их тянуло туда, где дети, где усадьба, где хозяйство. Оставаться в Иркутске – значит, подвергнуть себя риску быть опознанными и арестованными. Уличив подходящий момент, они договорились с ямщиком обоза, который двигался на Качуг. Доехали до Качуга, теперь предстояло добраться до д. Картухай. Это уже не так далеко. Вот-вот – и они предстанут пред своими родными. Решено сделать небольшой крюк, сначала побывать у своих идейных покровителей, разузнать, что о них слышно в округе: по деревням и селам, и быть готовыми ко всяким расспросам и допросам. По дороге в с. Бирюлька, куда ехали Черепановы, их подвода вдруг была остановлена. Случилось то, чего они боялись. Сотрудник ГПУ Скворцов, проверив документы у проезжающих, опознал их и арестовал 28 ноября 1922 г. Арестованных этапировали в Иркутск».

Затем, как гласят приведенные в «Памятнике…» официальные документы, Адриан и Анна были помещены в Иркутский губернский дом заключения, с ними проводились следственные действия, 17 июля 1923 года было издано постановление старшего следователя при Иркутской губернском суде Мамаева о принятии дела к своему производству, 24 октября того же года в тюрьму поступило обвинительное заключение уголовного отдела Иркутского верховного суда по статьям 58, 64 и 76 Уголовного кодекса для вручения его Адриану и Анне Черепановым, Прокопию Шеметову, Ивану Яковлеву и Даниилу Шелковникову.

Но, как утверждает Владимир Баранчук, «Выполняя принудительные работы внутри тюрьмы, Черепановы с большим усердием трудились и тем самым снискали у тюремной охраны уважительное отношение. Пользуясь репутацией относительно “надежных” арестованных, чета Черепановых совершает побег. Организованная поимка беглецов была неудачной. Они как сквозь землю провалились. Дело было приостановлено. В официальных документах было написано, что супруги Черепановы до суда были выпущены под подписку о невыезде и уехали на Дальний Восток».

И, наконец, приводятся уже известные обстоятельства о подделке супругами Черепановыми «изрядно потрепанных за долгие годы скитаний» документов на Корепановых, появлении их «далеко на севере в Забайкальской области в эвенкийском кооперативе Нюкша фактории Калокан», смерти Адриана Григорьевича в Чите и опознании его вдовы жителем Качугского района. И, как оказывается, опознал прихрамывающую на правую ногу Анну Черепанову в очереди у прилавка на базаре г. Тайгинска Егор Житов.

С выяснением его фамилии сразу же рушится миф о «четырнадцатилетнем пацане», что «видел атаманшу, когда она у него на глазах зарубила его родителей». Дело в том, что известен лишь один случай совершенной повстанцами казни в Житовской деревне, где обитали верхнеленцы с такой фамилией. Согласно сделанным 19 ноября и 11 декабря 1920 года докладам начальника милиции Верхоленского уезда¹⁹⁹, совершила его в ночь с 17 на 18 ноября 1920 года «банда белых под предводительством бывшего офицера (ближайшего участника Верхоленского расстрела в 1918 году) Николая Большедворского». «Банда» состояла из бурят и житовских крестьян, к которым относился и сам Большедворский. Убит ею был лишь председатель Куленгского волостного исполкома Григорий Корнилович Житов. Причем, его не зарубили, а расстреляли, и одного, без жены. Еще шесть взятых в плен коммунистов вскоре оказались на свободе.

К тому же, как я узнал из метрических книг, в период с 1901 по 1919 год у «приленских» Житовых родилось всего четыре Георгия (Егора) – в семьях Николая Евстафьевича, Георгия Исидоровича, Николая Корнильевича и Григория Федоровича соответственно в 1904, 1910, 1914 и 1915 годах. Ни одному из тех Егоров в 1920 или 1921 году не было четырнадцати лет, и ни одного из их отцов не убивали повстанцы. Предвидя же довод о том, что в рассказе Белоусова и Гудкова «Разыскана через пятьдесят лет (Черепаниха)»²⁰⁰ опознавший Анну Черепанову житель Верхоленья назван не Егором, а Иннокентием Георгиевичем (Егоровичем) Житовым, сразу на него отвечу: не было человека и с таким именем, имевшим в начале 1920-х годов возраст, близкий к четырнадцати годам^[347].

Мало того, официальные источники ни об одном убийстве отрядом Черепановых жен большевиков, либо каких-либо Житовых из каких-либо поселений вообще не сообщали. Зато, к глубочайшему сожалению, семьи Житовых из Качугского района вскоре сильно проредила окрепшая Советская власть. Она в 1937–1938 годах незаконно репрессировала целых пятнадцать их глав, в том числе восемь расстреляла.

Далее ВладимирБаранчук утверждает, что к делу Анны Черепановой «были приложены сотни страниц и десятки фотографий, запечатлевших ее “художества”. После предъявленных ей обвинительных статей Уголовного кодекса РФ, согласно которым она заслуживает высшей меры наказания, сердце 80-летней старухи не выдержало». Из чего следует вывод: Анна Прокопьевна, многолетняя верная спутница Адриана Григорьевича Черепанова, избежала судебного приговора вовсе не благодаря истечению срока давности, а из-за случившейся с ней смерти.

В вышеизложенных событиях есть еще несостыковки. Во-первых, Адриан и Анна не могли в Иркутск добираться поездом, ведь в те времена приленская тайга поездов еще не видела, их движение открылось только в 1950 году. Во-вторых, в 1922 году в Бирюльке, как и в других верхнеленских поселениях, властвовали большевики и никаких «идейных вдохновителей» типа «вашингтонского обкома» там быть не могло. В-третьих, вряд ли повстанцы, имеющие уникальный партизанский опыт и боевые навыки, позволили себе вот так просто нарваться на ГПУшника^[348], а нарвавшись, не суметь от него отбиться. В-четвертых, как-то уж нереально либеральным оказался режим нахождения под стражей опаснейших «бандитов», который позволил им бежать, причем семьей. В-пятых, якобы имеющаяся подписка о невыезде не могла послужить официальным оправданием для тюремщиков побега арестантов. Наверняка отпустивший на волю под такую подписку случайно пойманных врагов сам попал бы, да еще вместе со всем начальством тюрьмы, под арест. И, наконец, в-шестых, крайне сомнительно наличие на руках у беглецов из-под стражи собственных документов.

Все объясняет другая, действительно добротная работа – диссертация Павла Новикова «Вооруженная борьба в Иркутской губернии и Забайкальской области». По ней, «28 декабря 1922 г., воспользовавшись объявленной амнистией, отряд А.Г. Черепанова в с. Бирюлька сдался, в т. ч. офицеры Д.И. Шелковников, П.Н. Шеметов, И.А. Яковлев. Всех перечисленных доставили в Иркутск и 30 декабря заключили в тюрьму. Почти через год, 24 ноября 1923 года, супруги Черепановы до суда были выпущены под подписку о невыезде. Оба уехали на Дальний Восток, где проживали в Колокане»²⁰¹.

Так, значит, в конце декабря 1922 года, когда дальнейшее сопротивление окрепшей советской власти в Верхнеленье стало бесполезным, оставшиеся в живых бойцы отряда Адриана Черепанова сложили оружие и добровольно сдались. Вероятно, они поверили в объявленную амнистию и ждали мягкого приговора. Однако, вскоре поняли, что полагаться на обещания Советской власти нельзя, и она в конце концов их расстреляет. Вероятно, воспользовались передышкой и нахождением в тюрьме для восстановления сил, свиданий со своими близкими, выбора надежного варианта сокрытия после выхода из тюрьмы под подписку о невыезде. А изменить меру пресечения на такую подписку им вполне могли. Мол, зачем бежать тем, кто сам же сдался?

Что бы там ни было, но Адриан и Анна Черепановы обхитрили надзирателей и скрылись. Как знать, может они еще успели помочь забайкальским повстанцам, к примеру, тому же Валентину Дуганову.

И, судя по всему, место их жительства после выхода из заключения было выбрано отнюдь не случайно. Я с удивлением обнаружил, что забайкальский поселок Калакан находится на реке Витим в Тунгокоченском районе (прежде – Витимо-Олекминский национальный округ с центром в Усть-Муе, затем – в Калакане). А, согласно «Книге памяти Восточного Забайкалья», в том же районе заведовал товарной базой райпотребсоюза Андриан Гавриилович Черепанов. Он – еще один племянник Адриана Григорьевича, рожденный 2 августе 1894 года в Кутурхае, но живший со своей семьей – женой Натальей Васильевной (она урожденная Черепанова, его пятиюродная тетя) и сыном Михаилом – в Нерчинске. Может, он помог своему дяди с обустройством на новой месте.

К тому же, очень недалеко – в ста километрах от Нерчинска и в двухстах от Канакана – располагается село под названием Утан, граничащее с Тунгокоченским Чернышевского района Забайкалья. И в том селе жили сотни крестьян Черепановых, вполне вероятно, потомки верхоленского купца Ивана Федоровича Черепанова или его однофамильца илимского крестьянина Михаила Захаровича. Некоторые из них принимали участие в антибольшевистских восстаниях.

Не знаю, связано ли это было как-то с Адрианом Григорьевичем, но его племянника Андриана Гаврииловича Черепанова 26 мая 1938 года арестовали, через неделю приговорили Тройкой УНКВД по Читинской области по статьям 58-2, 58–10, 58–11 УК РСФСР к высшей мере наказания и 24 июня 1938 года расстреляли. Он был реабилитирован 30 мая 1958 года военным трибуналом Забайкальского военного округа. Под советские репрессии 1930-х годов попали, а впоследствии реабилитированы и более ста утанских Черепановых, главным образом крестьяне-единоличники, из них приговорены к расстрелу не менее десяти.

Зло против зла

Я уже рассказал о ряде публикаций с сюжетами о зверских злодеяниях «банды» Черепанова, и многие из них элементарно выдуманы. Но у меня вовсе нет повода утверждать, что зверств не было. Были: Адриан Григорьевич и его жена Анна Прокопьевна находились в условиях, отнюдь не отличавшихся мягкой средой. Напомню только некоторые из деяний большевиков в начальный период Советской власти.

5 декабря 1917 года революционные матросы эсминцев «Гаджибей» и «Фидониси» расстреляли в Севастополе на Малаховом кургане весь офицерский состав своих эсминцев²⁰². К вечеру того же дня резня офицеров шла уже по всему Севастополю. В Евпатории большевики утопили в море всех схваченных членов офицерской дружины на глазах у их родственников, арестовано свыше восьмисот «контрреволюционеров» и «буржуев», степень виновности которых определяла организованная из местных и севастопольских революционеров судебная комиссия. Многих арестованных тут же казнили и сбросили в море. В январе 1918 года краснофлотцы и красногвардейцы устроили смертоубийство сотен офицеров и случайных прохожих на улицах Симферополя, Феодосии и Ялты. В следующем месяце в крупнейших городах Крыма ими устроена очередная вспышка безнаказанных массовых убийств.

5 января 1918 года в Петрограде по приказу руководства большевиков расстреляна из пулеметов мирная демонстрация в поддержку Учредительного собрания, десятки граждан были убиты, сотни ранены.

Ровно через полгода председатель Всероссийского ЦИК (формальный глава высшей законодательной и распорядительной власти в РСФСР) Яков Свердлов на съезде Советов открыто призвал к «массовому террору», который необходимо проводить против «контрреволюции» и «врагов советской власти». Главарь большевиков Владимир Ленин 9 августа 1918 года дал указание одному из губисполкомов: «Необходимо произвести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев; сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города». Ему вторил руководитель вооруженных сил советской республики Лев Троцкий: «следует знать, что не позднее чем через месяц террор примет очень сильные формы по примеру великих французских революционеров. Врагов наших будет ждать гильотина, а не только тюрьма». В том же августе большевики потопили в Финском заливе баржи, наполненные офицерами, многие из которых были связаны по двое и трое колючей проволокой.

Примерно тогда же появилась совместная инструкция ЦК РКП(б) и ВЧК для своих питерских сообщников следующего содержания: «Расстреливать всех контрреволюционеров. Предоставить районам право самостоятельно расстреливать… Взять заложников… устроить в районах мелкие концентрационные лагери… Принять меры, чтобы трупы не попадали в нежелательные руки…»^[349].

31 августа 1918 года к массовому террору призвала центральная большевистская газета «Правда»: «Наши города должны быть беспощадно очищены от буржуазной гнили. Все эти господа будут поставлены на учет и те из них, кто представляет опасность для революционного класса, уничтожены».

Принимались и официальные документы. Так, согласно постановлению СНК РСФСР от 2 сентября 1918 года, «обеспечение тыла путем террора является прямой необходимостью», республика освобождается от «классовых врагов путем изолирования их в концентрационных лагерях», «подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам». И уже на следующее утро в газете «Известия» появилось сообщение о расстреле Петроградской ЧК свыше пятисот безвинных заложников.

5 сентября 1918 года вышел декрет «О красном терроре» с узаконением большевиками убийств и насилия, возведения террора в ранг государственной политики. Феликс Дзержинский, председатель ВЧК при Совете народных комиссаров РСФСР, призвал рассматривать его как закон, который наконец-то наделил чекистов «законными правами на то, против чего возражали до сих пор некоторые товарищи по партии, на то, чтобы кончать немедленно, не испрашивая ничьего разрешения, с контрреволюционной сволочью». Другой руководитель ВЧК, глава подразделения по борьбе с контрреволюцией Мартын Лацис так определил перед своими подчиненными «смысл и сущность красного террора»: «Мы не ведем войны против отдельных лиц. Мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материалов и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который мы должны ему предложить, – к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого».

Член ЦК РКП(б) Григорий Зиновьев тогда же открыто потребовал: «Нужно уподобиться военному лагерю, из которого могут быть кинуты отряды в деревню. Если мы не увеличим нашу армию, нас вырежет наша буржуазия. Ведь у них второго пути нет. Нам с ними не жить на одной планете. Нам нужен собственный социалистический милитаризм для преодоления своих врагов. Мы должны увлечь за собой девяносто миллионов из ста, населяющих Советскую Россию. С остальными нельзя говорить – их надо уничтожать».

И вот уже 20 сентября 1918 года после пыток сотрудниками ВЧК был расстрелян на берегу Валдайского озера на глазах его шестерых детей русский мыслитель, публицист и общественный деятель Михаил Осипович Меньшиков. Нередко бессудные расстрелы сопровождались средневековыми издевательствами. Ходили даже слухи, что харьковские чекисты «снимали перчатки с кистей рук» арестованных, воронежские катали их голыми в бочке, утыканной гвоздями. В Царицыне и Камышине «пилили кости», в Полтаве и Кременчуге сажали на кол, в Одессе привязывали цепями к доскам и бросали в печи, опускали в котел с кипятком, либо разрывали пополам колесами лебедок, в Орле широко применяли замораживание людей, обливая их в зимние морозы холодной водой.

Не успокоились большевики и во времена, когда исчез риск потери ими власти над страной. К примеру, в том же Севастополе, когда в него 15 ноября 1920 года вошли части под командованием Василия Блюхера и Семена Буденного, прошли массовые аресты и казни. Были буквально увешаны трупами фонари, столбы, деревья и даже памятники Исторического, Приморского бульваров, Нахимовского проспекта, Большой Морской и Екатерининской улиц города русской славы. Но этого показалось мало, и через несколько дней, 6 декабря 1920 года, Владимир Ленин заявил: «Сейчас в Крыму триста тысяч буржуазии. Это источник будущей спекуляции, шпионства, всякой помощи капиталистам. Но мы их не боимся. Мы говорим, что возьмем их, распределим, подчиним, переварим». Уже 25 декабря того же года был издан приказ Крымревкома за № 167, которых обязал во всех уездах и городах полуострова в десятидневный срок произвести регистрацию бывших офицеров и военных чиновников, полицейских, государственных служащих, занимавших при прежней власти ответственные посты, духовенства и крупных собственников. По составленным спискам решалась поставленная Политбюро ЦК РКП(б) и СНК РСФСР задача тотального уничтожения в кратчайшие сроки отдельных социальных групп населения по ленинскому завету, «никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты».

Всего под наблюдением центральной власти крымские большевики к 1922 году «переварили» до ста пятидесяти тысяч человек, население многих сел исчезло полностью. Причем исследователи тех событий особо выделяют массовые расправы советских войск и карательных органов над врачами, всем медицинским персоналом госпиталей, с ранеными военными и сотрудниками Красного Креста. Многие жители Крыма прошли еще и через организованные большевиками на его территории концлагеря, в которых заключенные подвергались систематическим издевательствам тюремщиков, унизительным процедурам и пыткам.

При подавлении крестьянского восстания в Тамбовской губернии под руководством Александра Степановича Антонова большевики расстреляли в июне 1921 года в старинном селе Паревка Кирсановского уезда до ста двадцати шести заложников – женщин, стариков и детей. Впоследствии это преступление, как и множество других, советская власть приписала «бандитам». В борьбе с повстанцами и их сторонниками применялось химическое оружие^[350], уничтожение огнем целых деревень. Согласно приказу Полномочной комиссии ВЦИК от 11 июня 1921 года, в случае укрывательства оружия или «бандитов» следовало расстреливать на месте без суда «старших работников в семье». Под такой же расстрел подпадали и граждане, отказывающиеся называть свое имя.

Так что тогда в России шла не просто идеологическая борьба, в которой физическое уничтожение противников неуместно, а смертельная битва за выживаемость личности, семейств, всего государства. От того, куда качнется, чья возьмет, зависел и будущий уклад жизни трудолюбивых сибирских крестьян: вернется в регион привычный и добрый мир, либо все подчинится разрушительной воле большевиков.

Вот и делал Адриан Григорьевич Черепанов то, что в его силах, для очистки родной земли от большевистской скверны. Воевал люто, зло против лютого зла. Не отставала от него и его отважная жена-соратница Анна Прокопьевна. Говорили, что она еще и мстила за своих расстрелянных братьев^[351]. Однако называть ее кровожадной и ставить в один ряд с Розалией Землячкой и другими большевистскими уродками, как это сделано, например, в статьях «Анна Черепанова: “атаманша-упырь” Гражданской войны» и «Пять главных фурий Гражданской войны в России: идейных и беспощадных»²⁰⁴, безумно. Те не вели партизанскую войну в смертельной опасности и в окружении значительно превосходящего по численности вооруженного врага. Они хладнокровно проводили на подотчетным им территориям массовые расстрелы жителей и топили баржи, заполненные пленными русскими офицерами, доверившимися обещаниям новой власти и не покинувшими Родину.

Та же Землячка, проведя в конце 1920 года – начале 1921 года менее трех месяцев в Крыму комиссаром с особыми полномочиями, хозяйничала так, что Черное море покраснело от крови. За период ее полномочий было казнено девяносто шесть тысяч человек, и, по свидетельству очевидцев, «окраины города Симферополя были полны зловония от разлагающихся трупов расстрелянных, которых даже не закапывали в землю… Курсанты кавалерийской школы (будущие красные командиры) ездили за полторы версты от своих казарм выбивать камнями золотые зубы изо рта казненных». Вероятно, именно за такие «заслуги в деле политического воспитания и повышения боеспособности частей Красной армии» Розалия Землячка была в 1921 году награждена высшим в то время орденом Красного Знамени и стала первой женщиной, удостоенной той награды.

Ведь будь у какой-нибудь очередной «землячки» в тогдашнем Верхоленском уезде полномочия на уничтожение стольких же соотечественников, как в Крыму, и теми же по-большевистски ударными темпами, уезд превратился бы за три месяца в безжизненную пустыню. И население Качугского района составляло бы сегодня не нынешнюю всего лишь четверть от загубленного Розалией Землячкой числа крымчан, а его не стало бы вовсе. Между тем, прах верной и видной большевички Розалии Самойловны Землячки, обожествлявшей Ленина, все еще покоится с почетом в стене московского Кремля.

А вот победи в войне с большевиками Адриан Григорьевич Черепанов со своими последователями, он не только был бы высоко ценим в здешних краях, как, скажем, Чапаев в СССР, но и не было повода называть его малую Родину «краем заброшенных деревень», а большую – «Верхней Вольтой с ракетами». Однако он оказался всего лишь одним из очень немногих, кто осмелился в 1918–1922 годах драться на верхнеленской земле за правду. Другие же бездеятельно наблюдали. И потому тогда победило зло.

Но борьба и жертвы Адриана Григорьевича Черепанова с соратниками вовсе не оказались напрасны. Они проредили гряду самых рьяных и потому наиболее опасных для жителей Верхнеленья и всей иркутской земли большевиков. К тому же вооруженные крестьянские восстания в Сибири и по всей стране заставили советскую власть смягчить свою политику и не загубить в начале 1920-х годов частное крестьянское хозяйство окончательно. А это спасло от голодной смерти миллионы россиян.

Загубленная Иока, она же – Анна

Не сумев дотянуться до Адриана Григорьевича Черепанова, советская власть расправилась с его дочерью. Об этом я узнал, когда проверил верность одной своей догадки. А она возникла из приведенного в списке «Жертвы политического террора в СССР» перечня незаконно репрессированных под фамилией Черепановы (таковых по всей стране оказалось больше тысячи). И среди них со ссылкой на «Книгу памяти Республики Карелия» приведена Иока Андриановна Асида-Черепанова. Она родилась в 1893 году в селе Картухай, беспартийная, заключенная, врач, жена секретаря японского консульства; проживала: Карельская АССР, Медвежьегорский район, Беломорско-Балтийский канал; арестована 20 сентября 1937 года, обвинена по статье 58-6 УК РСФСР и приговорена 20 сентября 1937 года Тройкой при НКВД Карельской АССР к расстрелу; расстреляна 1 октября 1937 года, место захоронения – окрестности города Кемь^[352]. А на интернет-портале санкт-петербургского Центра «Возвращенные имена» об Иоке Асида-Черепановой говорится еще и как о ранее проживавшей в Ленинграде на набережной реки Фонтанки главвраче 3-го пункта охраны здоровья детей и подростков.

Оказывается, ее первый арест состоялся 9 декабря 1933 года с осуждением Тройкой полномочного представительства Объединенного государственного политического управления в Ленинградском военном округе на пять лет исправительно-трудовых лагерей по той же статье 58-6 «Шпионаж, то есть передача, похищение или собирание с целью передачи информации, являющихся государственной тайной…».

Судя по ее отчеству, году и месту рождения, Иока Андриановна вполне могла статься рожденной 22 января 1893 года Анной, дочерью Адриана Григорьевича Черепанова, организовавшего в Верхоленском уезде антисоветский мятеж. Так и вышло: управления Федеральной службы безопасности Российской Федерации по г. Санкт-Петербургу и Республике Карелия, Верховный суд Республики Карелия мою догадку подтвердили, любезно предоставив копии анкеты, протокола допроса арестованной Иоки Андриановны Асида-Черепановой и судебного постановления о ее реабилитации.

Она действительно была медиком: закончила в 1919 году Харьковский медицинский институт по специальности врач-гинеколог и физиотерапевт. Действительно имела постоянное место жительства в Ленинграде на Фонтанке и еще одно – на проспекте 25-го Октября. Действительно была назначена главврачом, но непосредственно накануне, за полмесяца до ареста. И муж у нее был, однако не японского подданства, а вполне себе советского – Алексей Тимофеевич Васильев. Позднее я нашел и его имя-отчество среди незаконно репрессированных, но не тех почти восьми тысяч Васильевых, что приведены в списке «Жертвы политического террора в СССР», а у Центра «Возвращенные имена». Он – 1902 года рождения из г. Демянска Новгородской губернии, член ВКП(б) в 1924–1933 годах, юрисконсульт треста столовых Дзержинского района г. Ленинграда был арестован 14 февраля 1938 года и по приговору Особой тройки Управления НКВД по Ленинградскому округу, по статье 58-6 УК РСФСР расстрелян в Ленинграде 17 октября того же года.

При заполнении анкеты арестованного и в ходе состоявшегося 10 декабря 1933 года допроса по уголовному делу за № П-47534 Иока Андриановна перечислила среди близких двоих своих сестер, занизив возраст каждой из них на три года. Причем, ту, что постарше, она назвала Инной под фамилией Николаева, а самую младшую верно – Варварой Андриановной Черепановой^[353]. Из чего, похоже, стоит сделать вывод, что, по примеру своего отца и его второй жены, две Анны подделали личные документы изменением собственных имен на Иоку и Инну. И еще младшая Анна исправила свой год рождения с 1895 на 1898, а Варвара – с 1901 на 1904. Это было сделать легко, чтобы не попасться чекистам как дочерям «бандита».

Вероятно, такая конспирация сработала, спасла всех сестер от «привязки» к отцу, ведь реальное имя Анны Адриановны так в материалах дела и не появилось, а Инна Николаева и Варвара Черепанова в опубликованных списках репрессированных не числятся. Наверняка помогло им тогда и то, что следователи не сделали запрос по месту их рождения и поверили в отсутствие сведений о родителях. Значит, недаром Иока заявила, что проживала в Картухае с родителями в доме из пяти комнат лишь до 1911 года, пока не закончила три класса приходской школы, а затем якобы бежала из дома в Иркутск. Будто бы она училась в иркутской гимназии на собственные деньги, «зарабатывала в качестве продавца и прислуги в одной частной лавочке». Потом, в 1914 году, поехала для продолжения учебы в Харьков на средства своего жениха Хохлова (хотя неужто ему не интереснее было оставить двадцатилетнюю невесту с собой в Иркутске, чем направить ее за несколько тысяч верст к разворачивающимся событиям мировой войны?). А в период оккупации Украины Германией она вместе с подругой Клавдией Соловьевой перебралась во Владивосток, имея на руках документ Сибирского землячества о командировании в Японию с научными целями. И будто бы даже не знала, «каким путем был изготовлен этот документ». Во Владивостоке она прожила до 1920 года – «работала врачом, а затем вместе с мужем-коммунистом Филатовым Василием Александровичем бежала от чехов в Иркутск и Петропавловск». В конце 1921 года «разошлась с Филатовым и выехала в Евпаторию с сестрой Варварой, где работала в течение года старшим врачом Школы комсостава. Затем около года заведовала Санаторием военных ВУЗов». В 1923 году переехала в Ленинград, в 1928–1929 годах была в Германии, а в 1930–1931 годах, по приглашению сталинобадского наркомздрава, – в экспедиции по обследованию населения южной части Таджикистана.

Протокол о втором и, вероятно, последнем допросе Иоки Андриановны датирован спустя более полутора месяцев, 1 февраля 1934 года. Вероятно, в результате «спецмероприятий», она оказалась на том допросе поразговорчивее. Сказала и о ложных данных в анкете, составленной при поступлении на работу врачом в артиллеристскую школу в Евпатории, касательно места рождения («вместо гор. Иркутска я указала гор. Токио, что подтвердила документом, выданным мне Сибирским землячеством в Харькове в 1918 году»), и о своих связях с японцами. Эту связь она якобы стала поддерживать с 1925 или 1926 года в Ленинграде и вплоть до ноября 1933 года выполняла их поручения. Изымала из почтового ящика и пересылала в Киев приходящую на имя секретаря консульства Японии в Одессе Митани почтовую корреспонденцию (в протоколе допроса написано: «не исключена возможность, что корреспонденция носила шпионский характер»), покупала ему в Ленинграде фарфор. Якобы Иока Андриановна еще и сообщала Митане и практиканту Министерства иностранных дел японцу Исида данные о результатах своей экспедиции в Таджикистан, в частности «о настроении населения, о басмачестве, о состоянии дорог, а также показывала фотоснимки, произведенные в приграничных районах Таджикистана».

Ей явно «шили дело» о шпионаже. И для твердого подтверждения ее шпионской деятельности с осознанием ответственности за преступления в заключительной части протокола было даже вписано то, что Иоке Андриановне «одесские консульские сотрудники, в том числе Митани, в случае войны с Советским Союзом предлагали выехать из Одессы на каком-нибудь итальянском пароходе. Жена Митани предлагала выехать из СССР вместе с ними под видом их няни». А будто бы на поставленный самой Иокой перед японцем Исида вопрос о «намерении нелегально бежать в Японию, последний ответил, что лучший способ уехать из СССР, это добиться служебной научной командировки».

В том протоколе кемто были проставлены двойные кресты у абзацев, текст которых наверняка вошел в обвинительное заключение и зачитывался прокурором в судебном заседании. И целых два таких креста содержал последний, совсем уж по-иезуитски «шедевральный» абзац показаний арестантки: «В 1927 году, по японскому обычаю, я с Митани заключила кровный союз на предмет честного служения его народу. Это обещание было зафиксировано на бумаге, и Митани проколол мне вену и напился моей крови».

Иока Андриановна Асида-Черепанова отбывала назначенное судом наказание в Беломорско-Балтийском исправительно-трудовом лагере НКВД СССР, где работала врачом центрального лазарета. Когда она отсидела в лагере почти четыре года и до ее освобождения оставался лишь один, было сфабриковано очередное дело – за № П-8854 – по обвинению десяти заключенных, выходцев со всего Советского Союза (шести мужчин и четверых женщин), из лагерного лазарета в создании контрреволюционной группы и проведении антисоветской пропаганды. Свидетели утверждали, что «эти лица между собой спаяны, антисоветски настроены … мечтая о скорейшей войне капиталистических фашистских государств с СССР и гибели последнего, мечтая о том, что только в этих случаях представится возможность попасть за границу и вернуться к свободной и счастливой жизни» и «единомышленники собирались в лазарете в один кабинет и рассказывали анекдоты антисоветского характера и возводили клевету на советский строй… больные подходили к дверям и слушали разговоры этих людей».

Самих обвиняемых по делу даже не допрашивали, но всех до единого, включая Иоку Андриановну, через десять дней после скорого приговора расстреляли. Постановлением президиума Верховного суда Карельской АССР от 29 апреля 1959 года № 5/98 все они были реабилитированы. Посмертно.

Мне так и не удалось узнать, когда и отчего у Анны Адриановны Черепановой возникла фамилия Асида и были ли у нее дети и муж – секретарь японского консульства. Но известно, что некоторое время в период после 1912 года в таком консульстве в России работал японец с аналогичной фамилией – Хитоси Асида, ставший в 1948 году премьер-министром Японии. На мои сделанные еще в июне 2016 года запросы в Посольство и Консульство Японии в Российской Федерации о точном времени нахождения Хитоси Асида в России и его семейном положении в те годы ответы не поступили.

Если сведения о смерти Адриана Григорьевича Черепанова в 1936 году верны, то он, по всей вероятности, знал об аресте своей дочери, но не дожил до ее расстрела.

Глава 9 Путь в будущее: от Федора до Федора и дальше

Да простит меня читатель, но в этой главе я вынужденно повторю некоторые метрические сведения о моих предках по мужской линии, чтобы они по каждому фамильному колену были собраны воедино. Приведу здесь также установленные в ходе проведенного исследования события их жизни и жизни их жен. Кое-что сообщу еще о себе и о своих детях, то есть в целом – о двенадцати поколениях Черепановых.

Предки Ивана Федоровича

Ни происхождение, ни точные годы жизни Федора, который наверняка стал первым из Черепановых на верхоленской земле, пока что однозначно не установлены. Имеется лишь документальное свидетельство, что он умер в период между 1722 и 1744 годами как посадский Верхоленского острога. Федор был моим то ли восьмижды прадедом, то ли старшим братом моего семижды прадеда Ивана. Но и в том, и в другом случае я вправе считать его своим предком. Ведь если верна версия о том, что Федор и Иван Черепановы пришли в Верхоленск из Илимска и были потомками казачьих атаманов Богдана и Семена, то тогда Федор заменил малолетнему Ивану его рано умершего отца.

Федор совершенно точно застал эпохи царствования на Руси Ивана Алексеевича Романова и его брата Петра (впоследствии императора Петра I), а также, возможно, вдовы, внука, племянницы, внучатого племянника и младшей дочери Петра I – Екатерины I, Петра II, Анны Иоанновны, Елизаветы Петровны и Ивана VI. Это был тот период, когда уже завершилось активное присоединение к Руси сибирских территорий, прекратилось сопротивление ему местных племен и русские переселенцы обустраивали прежде военизированные для сбора дани остроги на мирный лад, главным делом поднимали пашню. И если посадский Федор Черепанов купечествовал, то торговал, скорее всего, зерном. И такая торговля – к примеру, организация по реке Лене и ее притокам поставок зерна с плодородных верхнеленских земель на север, в Якутию^[354], – была выгодной и интересной всем ее участникам.

У Федора имелся сын или брат Иван, взявший в жены дочь казака Мавру Тимофеевну Тюменцову, и дочь или сестра Пелагея, чей муж Яков Толмачев был верхоленским казаком, а после своей отставки – разночинцем. Все восемь ставших известными при моем исследовании детей Ивана и Пелагеи (пятеро от Ивана, трое – от Пелагеи) родились в период между 1727 и 1740 годами, и в зависимости от того, когда Федор умер, у него была возможность подержать на руках чуть ли не каждого из них, либо такой возможности не было вовсе.

Иван Федорович и Мавра Тимофеевна

Мой семижды прадед Иван Федорович^[355] Черепанов родился в 1690 или 1691 году и умер в Верхоленске в декабре 1778 года восьмидесятисемилетним старцем, став самым долгоживущим из моих предков по отцовской линии, чьи годы рождения и смерти мне известны. Значит, он был во главе доросшей до меня фамильной ветви на протяжении отрезка времени длиной от тридцати четырех до восьмидесяти двух лет (в зависимости от того, когда именно в период с 1722 до 1744 годов умер Федор и был ли он его отцом, либо его отец – казачий атаман и приказчик Киренского острога Семен Богданович Черепанов) и захватил эпохи правления в России императрицы Елизаветы Петровны (может, и несколько предыдущих ей российских императоров), ее племянника Петра III и вдовы этого племянника Екатерины II. Иван Федорович долго числился в Верхоленском остроге посадским (купцом), а в записи о смерти – мещанином.

Мавра Тимофеевна, дочь казака Тимофея Тюменцова, – скорее всего, вторая жена Ивана Федоровича и моя семижды прабабушка, родилась около 1703 года и была примерно на двенадцать лет младше мужа. Дата ее смерти осталась неизвестной, но она точно пришлась на период после 1762 года.

От Ивана и Мавры рождены пятеро детей, имевших собственные семьи. Самый старший из них – Григорий женился на дочери разночинца (бывшего казака) Анисии Ивановне Нечаевской; средние – две дочери Матроны – вышли замуж за разночинца Андрея Андреевича Падерина и купца Якова Саввича Дорофеева; и младшие – два сына Ивана – взяли в жены дочь верхоленского казака Марфу Ивановну Кистеневу (а после ее смерти – Евдокию Яковлевну, вероятно, иркутянку Кобышеву) и крестьянскую дочь из Бирюльской слободы Матрону Яковлевну Силину.

Установлены имена тридцати трех внуков и внучек Ивана Федоровича и Мавры Тимофеевны, родившихся под фамилией Черепановых (их двадцать семь) и под фамилиями Дорофеевых и Падериных в семьях Матрон (шестеро). Из них, как минимум, семнадцать завели собственные семьи. Иван Федорович дожил до рождения своих не менее чем семерых правнуков и правнучек.

Григорий Иванович и Анисия Ивановна

Мой шестижды прадед Григорий Иванович, старший из известных сыновей Ивана Федоровича Черепанова, родился в 1724 или 1725 году и умер в Верхоленском остроге в июне 1792 года, прожив примерно шестьдесят семь лет, на двадцать меньше своего отца. Поэтому и возглавлял он фамильную ветвь всего тринадцать с половиной лет в период правления в России императрицы Екатерины II. Так же, как и его отец, Григорий Иванович числился посадским (купцом), а в записи о смерти – мещанином. В период проведения третьей ревизии в Верхоленском остроге его подпись удостоверяла подлинность ревизских сказок более четверти посадских семей, что предполагает высокое общественное доверие к нему, грамотность или занимаемую им в то время значимую должность.

Его женой была Анисия, родившаяся около 1727 года в семье разночинца (до отставки – казака) Ивана Саввича Нечаевского и Пелагеи, дочери казака Ивана Козлова. Прожила она около семидесяти четырех лет, и дата регистрации ее смерти (отпевания) пришлась на 1 июня 1801 года, через три месяца после почти всеобщего перехода верхоленских Черепановых из мещан в крестьянское сословие.

Известны имена троих сыновей и троих дочерей Григория и Анисии. Это их первенец Зиновий, названный, вероятно, в честь старшего брата его бабушки Мавры и взявший в жены Акулину Никифоровну, чье происхождение не установлено; Иван (о нем и его жене будет подробно рассказано в следующем разделе); Анастасия и Анна, отданные взамужество иркутскому цеховому Федору Федоровичу Летосторонцеву и канцеляристу Василию Петрову; Никифор, чьей женой была дочь верхоленского купца Ефимия Ивановна Шеметова; Татьяна, вышедшая замуж за балаганского купца Андрея Колмогорова.

Из установленных двадцати двух внуков и семнадцати внучек по линиям сыновей Григория и Анисии пятнадцать завели свои семьи, шестнадцать умерли детьми, а трое совершеннолетних внуков – холостыми (включая перебравшегося в Иркутск Петра). Также не вышла замуж и умерла в восемьдесят два «от дряхлости» их внучка Мария. Судьбы еще двух внучек и двух внуков остались невыясненными.

Григорий Иванович Черепанов успел дожить только до одной своей правнучки и одного правнука, а Анисия Ивановна – до не менее восьми.

Иван Григорьевич и Вера Никитична

Мой пятижды прадед Иван Григорьевич был рожден в 1750 или 1751 году и стал вторым по старшинству сыном Григория и Анисии Черепановых. Он возглавлял фамильную ветвь на протяжении всего двенадцати с половиной лет, на год меньше своего отца, в период правления в Российской империи Екатерины II, ее сына Павла I и внука Николая I. При нем большинство верхоленских Черепановых стали крестьянами, включая всех его сыновей, кроме мещан Григория и Льва. Сам же Иван Григорьевич основной период своей жизни числился посадским, купцом и мещанином, а умер крестьянином в Верхоленском остроге или в расположенном рядом с ним поселении Кутурхай в самом конце 1804 года «от старости» в возрасте всего пятидесяти трех – пятидесяти четырех лет.

Над ответом на вопрос, кто была женой Ивана Григорьевича, мне пришлось долго поработать. Ведь, в отличие от жен его отца и деда, она не перечислена в 1762 году в сказках третьей ревизии и, в отличие от жен его потомков, не попала в сохранившиеся с 1773 года записи верхнеленских церквей о бракосочетаниях. Однако Верхоленская Воскресенская церковь в 1778–1804 годах называла восприемницей нескольких детей последовательно жену купца, мещанина и крестьянина Ивана Черепанова, а в 1806–1815 годах – уже его вдову Веру Никитичну^[356]. А по тем же метрикам известно, что в период между 1804 и 1806 годами среди верхоленских православных умер лишь один Иван Черепанов – тот, кто с отчеством Григорьевич. Прежде выяснились и имена жен двух других Иванов Черепановых – Ивана большого (сначала Марфа Ивановна, затем – Евдокия Яковлевна) и Ивана малого (Матрона Яковлевна). Поэтому размышление об имени-отчестве жены Ивана Григорьевича Черепанова у меня много времени не отняло. Но вот на разгадку ее происхождения я потратил уйму сил.

Следуя из того, что в метрике от 12 сентября 1824 года о «натуральной» смерти в Кутурхае вдовы Веры Никитичны говорится о ее возрасте в семьдесят лет, она была около 1754 года рождения и, если появилась на свет в Верхоленском остроге, то обязательно должна бы попасть в его третьи ревизские сказки как дочь какого-либо Никиты. В составленном мною списке жителей Верхоленского острога 1722–1763 годов среди них нашлось целых два десятка Никит, но ни у одного из них не было дочери Веры. Да и во всем остроге в те годы жила лишь одна Вера – дочь казака Ивана Толмачева, около 1743 года рождения, вышедшая замуж за Степана Мишарина из Илимска^[357]. Значит, моя пятижды прабабушка Вера Никитична была взята взамужество не из Верхоленска. Тогда откуда?

В поисках я внимательно пролистал все ангинские, бирюльские, качинские и манзурские ревизские сказки и обнаружил в них множество Никит, у двух десятков которых возраст позволял иметь детей, рожденных примерно в те же годы, что и «моя» Вера Никитична. Однако ни в одной их семье также не было дочерей с именем Вера. Та же картина – с ревизскими сказками ближайшей к Верхоленску Тутурской слободы²⁰⁵.

Следующим этапом я приступил было к изучению многих сотен страниц материалов ревизий по Илимску и другим иркутским слободам, но мне пришла в голову идея еще раз и повнимательней присмотреться к метрическим записям о восприемниках детей Ивана Григорьевича и Веры Никитичны. И мне вновь уникально повезло: при рождении в 1775 году их первенца Татьяны ее восприемниками были названы Федор Дорофеев, двоюродный брат Ивана Григорьевича, и девица Екатерина, дочь иркутского посадского Никиты Куроптева. Понятно, что Екатерина – близкая родственница кого-то из родителей, иначе с чего это вдруг девушку из столичного Иркутска занесло за сотни верст в Верхоленск крестить чужого ребенка. А ее отец Никита, часом, не отец ли и Веры?

Дальше я размышлял так: раз в самых первых из сохранившихся метрик верхнеленских церквей – за 1773 и 1774 годы – не говорилось о рождении детей у Ивана Григорьевича и Веры Никитичны Черепановых, но, судя по их возрасту, они создали семью незадолго до появления на свет Татьяны, их бракосочетание, скорее всего, пришлось именно на эти годы. Однако если оно не было зарегистрировано в Верхоленске, то могло состояться в Иркутске. И я взялся за метрики действовавших тогда в Иркутске десяти приходских церквей, начав с 1773 года. И почти сразу, при изучении четвертой по очереди книги – из градоиркутской Богородской Владимирской церкви^[358] – поймал удачу. В ее записи от 26 апреля 1773 года сказано: «Венчан Верхоленского острогу посадской Иван Григорьев сын Черепанов иркуцкого посацкого Никиты Куроптева з дочерью ево девицей Верой первым браком»²⁰⁷.

Последующее изучение метрических книг той же церкви косвенно подтвердило мою версию о родственных связях верхоленских Черепановых с посадским Иваном Васильевичем Черепановым, который жил в Иркутске в конце XVII – начале XVIII веков. В приходе церкви значились Черепановы – потомки этого Ивана. Могло статься так, что в конце 1760-х – начале 1770-х годов Иван Григорьевич или еще его отец Григорий Иванович познакомился с Верой Куроптевой, ее отцом Никитой Андреевичем и матерью Анной, дочерью иркутского казака Ильи Злобина, когда был вместе со своими родственниками – потомками иркутского посадского (купца) Ивана Васильевича Черепанова – на службе в церкви. Или это чистое совпадение, что невеста верхоленского посадского Черепанова была в приходе именно той одной из десяти градоиркутских церквей, прихожанами которой были иркутские посадские Черепановы?

От Ивана Григорьевича и Веры Никитичны Черепановых рождено не менее одиннадцати детей (восемь сыновей и три дочери), из которых не пережила младенчество только одна дочь, восьмой по счету ребенок. Родившийся следом, через полтора года, сын Федор умер «горячкою» восемнадцатилетним. Судьба еще одного сына осталась невыясненной. Благополучно же завели собственные семьи их последние трое детей, как и все предыдущие, за исключением самого первого – Льва, который умер в сорок девять лет холостяком.

Елена и Татьяна – дочери Ивана и Веры – вышли замуж за крестьянина Григория Шеметова из Верхоленска и дьячка Качинской Николаевской церкви Косьму Уваровского^[359]. Обо всех женившихся сыновьях Ивана и Веры – оставшемся в мещанах Григории и тех, кто стал крестьянами в Куржумово и Кутурхае, кроме Николая, – уже рассказано в соответствующих разделах главы 6, о Николае – в следующем разделе.

От этих сыновей было рождено двадцать шесть внуков и двадцать одна внучка Ивана Григорьевича, но только четверо при его жизни. Не менее семнадцати из них умерли во младенчестве, судьбы еще шестерых остались неизвестными. Первый «сыновий» правнук появился за два года до смерти Веры Никитичны, первая внучка – за полгода.

Николай Иванович и Татьяна Петровна

Мой четырежды прадед Николай Иванович Черепанов оказался десятым по счету и довольно поздним ребенком в семье родителей: его отцу, мещанину, к дате крещения сына в Верхоленском остроге 6 декабря 1791 года было около сорока лет, матери – тридцать восемь. Отец умер за несколько дней до тринадцатилетия сына Николая, оставив его и своего самого младшего пятилетнего Якова на попечение матери и только что достигшего совершеннолетия их брата Константина.

В первый раз Николай Иванович женился за месяц до того как ему исполнился двадцать один год и, прожив со своею женой Татьяной ровно тридцать лет, стал вдовцом. Вторая жена – Анастасия – годилась Николаю в дочки, ведь родилась она в год его первой свадьбы. Но прожила в браке совсем недолго, всего четыре года. Успев родить и через двенадцать дней похоронить сына, она умерла от чахотки сорокалетней.

Николай Иванович стал первым из поколений Черепановых, большая часть жизни которых прошла в деревенской местности среди крестьян. Умер он в Кутурхае накануне своего семидесятилетнего юбилея, 17 октября 1861 года, «от старости». Значит, был во главе фамильной ветви длительный срок, без малого пятьдесят семь лет. За это время в России успели смениться несколько императоров – Александр I, его брат Николай I, племянник Александр II, внучатый племянник Александр III, начаться и закончиться нашествие Наполеона, восстание декабристов, Кавказская и Крымская войны, было отменено крепостное право. Вероятно, из-за того, что на век Николая Ивановича пришлись столь обширные события, он многоезнал и помнил, слыл умудренным опытом старцем, в метрической записи о его смерти церковники привели возраст в восемьдесят два года, завысив его на целых двенадцать лет.

Судя по метрической записи 28 января 1812 года, в которой «венчан соизследованием верхоленский крестьянин Николай Иванов Черепанов на засватанной им невесте дочере верхоленскаго крестьянина Петра Зырянова на дочери его девице Татьяне первым браком», девичьей фамилией моей четырежды прабабушки была Зырянова. Однако я специально лишний раз изучил все документы Верхоленской Воскресенской церкви за 1773–1843 годы в поиске хотя бы еще одного упоминания в них Зырянова и не нашел его. Такой фамилии среди прихожан не было вовсе: с ней не рождались, не венчались, не умирали, не были восприемниками. Но зато незадолго до того венчания, в 1810 году, среди восприемниц верхоленских детей дважды приведена Татьяна, дочь крестьянина Петра Титова^[360].

Я выяснил также, что Татьяна была крещена в Верхоленском остроге как дочь мещанина Петра Титова 12 января 1790 года, что с точностью соответствует возрасту в пятьдесят два года, приведенному 25 декабря 1842 года в записи о смерти Татьяны Петровны, жены крестьянина Кутурхайской деревни Николая Черепанова. И эти обстоятельства предполагают ошибку в указанной при бракосочетании моих предков фамилии отца невесты, либо такая фамилия была у него прежде.

Еще одно подтверждение девичьей фамилии Татьяны Петровны как Титова в том, что сын Петра Титова Иван многократно становился восприемником потомков (детей и внучки) Николая и Татьяны _{Черепановых}^[361], а Николай Иванович Черепанов и его дочери, в свою очередь, были восприемниками детей и внука Ивана Петровича Титова^[362]. Если приведенная версия верна, то матерью Татьяны Петровны Черепановой была крестьянская дочь Анна Тимофеевна Тюменцова, и, кроме Титовых и Тюменцовых, ее ставшими известными мне предками были Ашлаповы и Белоусовы.

Татьяна Петровна прожила недолгую жизнь и умерла «от горячки». Однако у меня есть подозрение, что эта «горячка» – результат самоотравления. Дело в том, что в начале сентября 1843 года, чуть меньше чем через девять месяцев после смерти Татьяны Петровны, у ее с Николаем Ивановичем дочери Анны родился и вскоре умер внебрачный сын. Значит, вероятная дата его зачатия двадцатипятилетней Анной совсем немного опережает дату смерти ее матери. Татьяна Петровна узнала о «грехопадении» дочери и, не выдержав позора, наложила на себя руки?

Ровно через три года (день в день) после смерти Татьяны Петровны, в декабре 1845 года, Анна Николаевна родила своего второго внебрачного сына – Ефима, еще через шесть лет с небольшим, в январе 1852 года, – внебрачную дочь Анастасию. А в феврале следующего года она была отдана взамужество тридцатишестилетнему поселенцу Кутурхайской деревни Егору Константинову, и для него это оказался второй брак^[363]. Был или нет Егор Константинов отцом кого-либо из рожденных Анной Черепановой детей, так и осталось тайной. А церковники что-то попутали, но скорее – проявили свою способность оригинально пошутить, «поприкалываться» в малозначимых сведениях, и в метрической записи о том венчании тридцатипятилетняя мать троих внебрачных детей Анна Николаевна Черепанова названа девицей с возрастом в четырнадцать лет. «Шутником» наверняка оказался тридцатидвухлетний пономарь^[364] Верхоленской Воскресенской церкви и родственник невесты Никита Андреевич Уваровский^[365].

Я не узнал судьбу незаконнорожденного сына Анны Николаевны Ефима. А вот «девица Анастасия Иннокентиева дочь^[366], деревни Куртухайской незаконнорожденная девки Анны Николаевой Черепановой» в январе 1869 года, в день своего семнадцатилетия, вышла замуж за крестьянского сына Якова Толмачева.

Анна была второй дочерью в семье Николая Ивановича и Татьяны Петровны Черепановых, а всего у них родилось пять девочек, и первой стала Васса (Василиса). Она появилась на свет ровно через девять месяцев после свадьбы родителей. Запись о ее бракосочетании не обнаружена, но опять же Анна Николаевна Черепанова была восприемницей ребенка, рожденного 23 февраля 1839 года в семье крестьянина из Куницынской деревни Афанасия Попова и его жены Вассы Николаевны. Наверняка эта Васса и есть первенец Николая и Татьяны. В исповедной росписи 1843 года в семье Поповых дети не приведены, значит, их рожденная в 1839 году дочь вскоре умерла, но в росписи 1872 года в списке той же семьи значились два сына и дочь – внуки и внучка Николая Ивановича и Татьяны Петровны.

Мария, третья дочь Николая и Татьяны, стала женой крестьянина Пигола Васильевича Кистенева в феврале 1842 года и тем самым нарушила очередность замужества родных сестер. А ведь до того старшая Анна семь раз «выходила в свет» – была восприемницей, ее же младшая сестра – лишь единожды. Однако Марии на дату ее свадьбы было уже двадцать два года, и, вероятно, ждать свою сестру она больше не захотела. Может, именно это и обидело Анну, сподвигло на «грехопадение».

Четвертая их дочь – Марфа – тоже опередила свою сестру Анну с замужеством, но лишь на месяц, и завела в январе 1853 года семью с двадцатидвухлетним крестьянином из Верхоленской слободы Платоном Михайловичем Уваровским. Самой ей шел тогда уже двадцать пятый год. Эту семью Уваровских я в исповедной росписи 1872 года не обнаружил.

Пятая их дочь, также названная Марфой, умерла, прожив лишь неделю.

Из четверых сыновей Николая Ивановича и Татьяны Петровны умер во младенчестве один – Иосиф. Он был вторым по очередности рождения сыном. Следующий же за ним – Иннокентий – наоборот, прожил дольше всех, до семидесяти семи лет. Первая жена Иннокентия Агафия Алексеевна, урожденная Луковникова, успела родить только одного ребенка и вместе с ним через пять дней этот свет покинула. Со второй женой – Евдокией, дочерью оседлого инородца Никиты Житова, у Иннокентия было десять детей, но только трое из них дожили до собственных семей. Одна их дочь – Евгения – вышла замуж за Григория Черепанова^[367] – внука кутурхайского Ивана Васильевича и своего пятиюродного брата, другая – Ульяна – за Якова Кистенева, сын Севериан женился на Татьяне Шеметовой. И из двенадцати детей Севериана и Татьяны пережили младенчество все, кроме самого последнего, названного, как и дедушка, Иннокентием.

А два других сына Николая Ивановича и Татьяны Петровны – самый старший Василий и самый младший Николай – стали моими трижды прадедами. О Василии Николаевиче я расскажу в следующем разделе. А о Николае Николаевиче, рожденном 6 декабря 1825 года, в день тридцатичетырехлетия крестин своего отца, – в этом.

Он был женат дважды. В первый раз, в двадцать два года, 18 января 1848 года на двадцатиоднолетней Анне, дочери отставного солдата из Ремезовской деревни Петра Куницына. За семнадцать лет брака у Николая и Анны родилось десять детей – четыре сына и шесть дочерей, шестеро из которых умерли во младенчестве, судьба сына Андрея осталась неизвестной. Их дочь Агафия вышла замуж за Иннокентия Ратькова, и в той семье появилась на свет Домника, ставшая бабушкой моего отца Владимира Георгиевича Черепанова. Дочь Евдокия была отдана взамужество тоже Иннокентию, но Сазонову. Сын Иван женился на Устинии Кистеневой.

После смерти своей первой жены Анны Петровны^[368] Николай Николаевич взял себе в жены внучку Матвея Васильевича Черепанова, свою пятиюродную племянницу Неонилу Кузьминичну, что была на двадцать лет младше его. И в той семье рождены сначала два сына, затем – две дочери. Их старший Григорий был женат на Феодосии Ивановой, младший Митрофан – на Агриппине Тимофеевой. Одна дочь вышла замуж за Михаила Смертина, судьба другой не выяснена.

Всего мне стало известно о рождении тридцати шести внуков и внучек Николая Ивановича и Татьяны Петровны – тридцати от сыновей и шестерых от дочерей. Из них завели свои семьи не менее четырнадцати. Еще при жизни Николая Ивановича Черепанова у него были две правнучки и правнук по линии его старшего внука – продолжателя фамилии.

Василий Николаевич и Анисия Андреевна

Мой трижды прадед Василий Николаевич родился в Кутурхае в первый день 1815 года и был вторым после сестры Василисы ребенком и старшим сыном в семье крестьян Николая и Татьяны Черепановых. Он очень рано женился – в январе 1830 года, в тот месяц, когда ему только-только исполнилось пятнадцать. Метрическую запись о его бракосочетании я нашел в самом начале своего исследования и изначально посчитал, что в ней говорится о каком-то другом, более взрослом Василии. Ведь тогда я еще верил в исключительную правильность широко публикуемых утверждений о разрешенном возрасте бракосочетаний в России. А из них следовало, что с петровских времен действовал жесткий порядок регистрации браков, и жених не мог быть младше восемнадцати лет.

На самом деле, восемнадцатилетний ценз был установлен указом не Петра I, а Николая I. В петровском же указе о единонаследии говорилось о более солидном возрасте для женившихся мужчин – двадцать лет – и отменялись прежде практиковавшиеся исключения из такого правила. Вот только введенная Петром норма не применялась даже в период его правления, и при бракосочетаниях церковники продолжали основываться на допетровском «Стоглаве»^[369], а им позволялся брак для мужчин в пятнадцать, а для женщин – в двенадцать лет. В 1774 году Синод издал особое предписание духовенству проверять, чтобы вступающие в брак жених имели «не менее 15 лет, а девицы… – 13 лет». И только императорским указом Синоду от 19 июля 1830 года «воспрещено было священникам отныне впредь венчать браки, если жених и невеста не достигли еще: первый осмнадцати лет, последняя шестнадцати лет».

Однако этот синодский указ был издан не до, а спустя полгода с бракосочетания Василия Черепанова, и он-то еще мог жениться в свои пятнадцать лет. Что и сделал. Причем, он, как и его женившийся в 1800 году четырехюродный дядя Иван Васильевич Черепанов, вступил в брак сразу же по достижению разрешенного возраста и тоже в жены себе взял урожденную Тюменцову.

И опять же, как тот дядя, Василий Николаевич прожил недолго. Он умер в Кутурхае в пятьдесят один год с непонятным диагнозом «от излома ноги». Дата смерти пришлась на 5 июля 1866 года, всего через четыре с половиной года после ухода из жизни его отца.

Мне не удалось найти записи о рождении в 1809–1817 годах Анисии, ставшей женой Василия Николаевича Черепанова. Хотя, судя по ее указанному в исповедной росписи 1843 года возрасту в двадцать девять лет и возрасту в метрике о ее смерти в Кутурхае 1 мая 1870 в пятьдесят семь, родилась она примерно тогда же, когда и ее будущий муж. Может, на самом деле Анисия, как и ее однофамилица по происхождению Анна Власьевна, жена Ивана Васильевича Черепанова, была существенно старше своего мужа и появилась на свет в 1808 году, за который метрическая книга не обнаружена. Но я установил, что ее отцом был крестьянин Верхоленской слободы Андрей Тюменцов, матерью – Анна, дочь разночинца (крестьянина) Прокопия Шеметова. В числе предков Анны Андреевны также Большедворские, Высоких, Зубовы, Кустовы, Молевы, Орловы, Падерины, Полуектовы, Рудых, Толмачевы.

У Василия Николаевича и Анисии Андреевны было лишь пятеро детей^[370] – совсем мало по тем временам, меньше, чем у любого из трех непосредственно предшествующих предков Василия, и меньше, чем у каждого из его младших братьев.

Их дочь Елена вышла замуж за крестьянина из Белоусовской деревни Осодуля Григорьевича Главинского. Что произошло с ее сестрой, Ольгой, осталась невыясненным, а еще одна – Мария – умерла, не прожив и месяца.

Даниил, старший сын Василия и Анисии, стал единственным, кто продлил фамильную линию отца, младшему же Егору (Георгию) этого не удалось. Его жизнь была коротка и закончилась трагично.

Он впервые женился в двадцатилетнем возрасте на дочери Филиппа Лазарева Степаниде, но она, пробыв в замужестве чуть больше двух лет, умерла бездетной. Второй брак Георгия – с Дарьей Андреевной Уваровской – тоже продлился совсем недолго, однако умер на двадцать седьмом году жизни он сам.

Обстоятельства смерти Георгия подробно документированы с приобщением к метрической книге, чего я ни разу ни по одному верхоленцу больше не замечал. Они предваряются заверенным священнослужителем Андреем Уваровским «удостоверением» государственных крестьян Василия Николаевича Черепанова, его жены Анисии Андреевны и сына Данило Васильевича в отсутствие подозрения в насильственной смерти их сына и брата Егора Васильевича. А далее следует заключение о том, что 3 марта 1866 года Егор Черепанов «работал на пилке леса в Куртухайской селении с крестьянином того селения Тимофеем Прокопьевым Черепановым^[371]. Ввиду метели, стоя на козлах^[372] с пилой в руках, и … по неосторожности поскользнулся, выпустил из рук пилу и мгновенно упал вниз, ударился головой о бревно … до той степени сильно, что от удара этого был около двух часов и затем умер». В удостоверение заключения «руку приложили» Григорий Черепанов (по личной просьбе Адриана Черепанова, Егора Мальцова и за себя), Николай Черепанов^[373], Иннокентий Черепанов (по личной просьбе Ефима и Матвея Черепановых, Бориса Безродного «по безграмотству их»), Петр Черепанов (по личной просьбе Кузьмы и Селивана Черепановых, Леонтия Винокурова и за себя), Севериан Черепанов. При удостоверении находился, что и подтвердил своей записью, еще один Черепанов (без указания имения) – «волостной голова»^[374].

Так погиб единственный родной брат моего дважды прадеда. Через три месяца и три дня умер его отец. И еще через восемнадцать дней – «от горячки» – второй участник бедолажной распилки леса тридцатилетний Тимофей Прокопьевич. В том же году вдовы Георгия и Тимофея Черепановых вновь вышли замуж, одна – за куницынского крестьянина, другая – за отставного унтер-офицера.

Я не буду приводить здесь ставшее известным мне число внуков и правнуков Василия Николаевича и Анисии Андреевны, потому что они все – потомки героя следующего раздела.

Даниил Васильевич и Евдокия Васильевна

Мой дважды прадед Даниил (Данил, Данило) Васильевич Черепанов родился в Кутурхае 9 декабря 1836 года, когда его отцу шел двадцать второй год, и умер 8 октября 1912 года «от старости» в возрасте семидесяти пяти лет опять же в Кутурхае, был государственным крестьянином. Он возглавлял фамильную ветвь более сорока шести лет, застав эпоху правления в Российской империи Александра II, его сына Александра III и внука Николая II.

Женой Даниила стала 16 января 1855 года Евдокия. Родилась она 29 июля 1836 года в Челпановской деревне в семье крестьянина Василия Савельевича Савинова и Агафии, дочери крестьянина Никифора Васильевича Зуева, а умерла «от паралича» в Кутурхае 14 апреля 1905 года, через три месяца после своей серебряной свадьбы. Среди предков Евдокии Васильевны, кроме Савиновых и Зуевых, были Абатуровы, Большедворские, Бутаковы, Буторины, Высоких, Зубовы, Козловы, Молевы, Орловы, Падерины, Скорняковы, Соболевы, Толмачевы, Тюменцовы, Усовы, Челпановы, Чемякины, Черепановы, Шеметовы.

У Даниила Васильевича и Евдокии Васильевны было девять детей – шестеро сыновей и три дочери. Сначала родились две дочери, потом все сыновья и в завершении – еще одна дочь.

Двум своим первым сыновьям, появившимся с перерывом в три года, они дали одинаковое имя Гавриил. Один из них женился на своей семиюродной сестре Наталии Черепановой^[375] из Кутурхая, другой – на Акулине, дочери станичного казака из Шеметовского селения Кирилла Петрова. Третий их сын Кирилл умер четырехлетним от опухоли, шестой – Митрофан – в двенадцать лет от кори. А между ними были рождены Матвей, мой прадед, и Илларион, взявший в жены дочь кутурхайского крестьянина Поликарпа Винокурова Марию.

Дочери Даниила Васильевича и Евдокии Васильевны Анастасия, Евдокия и Ефимия вышли замуж соответственно за кутурхайского крестьянина Петра Черепанова (он пришелся жене пятиюродным дядей), крестьянина Шеметовского селения Калинника Шеметова и рядового верхоленской команды Андрея Пуляевского. В 1902 году, через четыре месяца после смерти двадцативосьмилетнего Калинника, его вдова Евдокия Данииловна повторно вышла замуж – за крестьянина Житовской деревни Лаврентия Тюменцева. Дети у нее были и от одного (не менее троих), и от другого (семеро).

Всего же мне стали известны имена сорока внуков и внучек, появившихся на свет в семьях четверых сыновей Даниила и Евдокии, и двадцати пяти – у их троих дочерей^[376], то есть всего шестьдесят пять. Но двадцать три из них умерли младенцами, еще десять в возрасте от четырех до двадцати двух лет. У двух Гавриилов дожили до создания собственной семьи только по одному сыну, у Матвея – трое, у Иллариона^[377] – точно двое, а узнать, продолжили ли фамилию Черепановых еще два его сына, рожденные в 1905 и 1912 годах, я не смог в силу недоступности соответствующих архивов.

При жизни Даниила Васильевича родилось не менее двенадцати его правнуков и правнучек, при жизни же Евдокии Васильевны, которая умерла на семь с половиной лет раньше мужа, – из ставших мне известными – один.

Матвей Даниилович и Любовь Адриановна

Мой прадед Матвей Даниилович Черепанов появился на свет в Кутурхае 13 ноября 1867 года и был в семье шестым по счету ребенком. Его родителям тогда исполнилось по тридцать одному году. Сколько же он прожил, был ли хотя бы один день после смерти его отца в октябре 1912 года старшим по фамильной ветви, до сих пор покрыто тайной. И я о ней расскажу чуть позже.

Женился Матвей Даниилович Черепанов двадцатилетним 10 января 1888 года на ровеснице и однофамилице Любови Адриановне. Была она ему семиюродной сестрой, и в их детях сошлись линии двух сыновей Ивана Федоровича – старшего Григория и младшего Ивана, чтобы затем разойтись вновь, в том числе к нам, троюродным братьям, появившимся на свет в Усть-Мае Владимиру Васильевичу Топоркову, в Кутурхае – Николаю Васильевичу Черепанову и в Якутске – мне.

Судя по записям о сословии Матвея Данииловича при рождении от него детей, он летом 1889 года состоял в воинской службе, а осенью 1894 года был «уволенный в запас армии рядовой». Значит, проходил пятилетнюю срочную службу с конца 1888 до конца 1893 годов, что полностью соответствовало императорскому Манифесту от 1 января 1874 года «О введении всеобщей воинской повинности». Согласно пунктам 10, 11, 14 и 17 утвержденного им «Устава о воинской повинности», поступление на службу по призывам решалось жребием, который вынимался единожды на всю жизнь; к жребию призывался «ежегодно один только возраст населения, именно молодые люди, которым к 1-му января того года, когда набор производится, минуло двадцать лет от роду»; ежегодный призыв к исполнению воинской повинности и назначение на службу по жребию производилось в Сибири с 15 октября по 31 декабря; общий срок службы в сухопутных войсках определялся в пятнадцать лет, из коих шесть лет действительной службы и девять лет в запасе. Только как раз накануне призыва Матвея Данииловича Черепанова срок действительной службы сократился на год благодаря утвержденному императором Александром III «мнению» Государственного Совета от 14 июня 1888 года «Об изменении сроков службы в войсках и в ополчении и правил, относящихся до ратников первого разряда ополчения»: «общий срок службы в сухопутных войсках для поступающих по жеребью определяется в восемнадцать лет, из коих пять лет действительной службы и тринадцать – в запасе»²⁰⁹.

Моя прабабушка Любовь родилась 9 сентября 1867 года в Кутурхае в семье крестьянина Адриана Яковлевича Черепанова (он – внук Ивана Васильевича Черепанова, того самого, кто женился в четырнадцать с половиной лет) и Анны, дочери крестьянина Петра Шеметова. В числе предков Любови Адриановны также Байдуковы, Буторины, Быковы, Воробьевы, Высоких, Главинские, Дружинины, Зубовы, Лебедевы, Монаковы, Мезенцевы, Обеднины, Новопашенные, Падерины, Пермяковы, Пироговские, Полуектовы, Прошутинские, Рудых, Середкины, Силины, Соболевы, Толмачевы, Тюменцовы, Черкашенины, Шелковниковы, Шеметовы.

За три-четыре месяца до рождения Любови умерли друг за другом «от кашля» и кори две старшие дочки ее родителей. И этот рок – смерть одних детей перед самым рождением других – будет потом преследовать ее сына Георгия.

Она в семнадцать с половиной лет потеряла свою мать, сгоревшую «от простуды», и, став самым старшим в семье ребенком, конечно, помогала отцу поднимать шестерых своих младших братьев и сестер (еще один ее трехлетний брат умер от скарлатины всего через месяц после матери). Сама же Любовь Адриановна ушла из жизни в Кутурхае в сорок четыре года «от болезни желудка» 8 августа 1911 года, на полгода раньше своего отца.

Смерть жены Матвея Данииловича пришлась, когда их младшему сыну Георгию было всего одиннадцать лет, а единственной оставшейся в живых дочери Капитолине – меньше года, и через два с половиной месяца он женился вновь. Мачехой его детям стала сорокаоднолетняя крестьянская вдова Анна Николаевна Шелковникова из Алексеевской деревни. Она наверняка была рождена либо в одном из поселений прихода Бирюльской Покровской церкви, метрические книги которой за 1866–1872 годы не сохранились, в семье венчавшегося там в 1858 году Николая Васильевича Калмакова из Подкаменной деревни, либо – в семье Николая Логгиновича Колмакова из Большеголовского селения^[378]. Восемнадцатилетняя Анна Николаевна Калмакова из того селения в первый раз вышла замуж в 1888 году за алексеевского крестьянина Матвея Афанасьевича Шелковникова^[379], и у них было не менее четырех детей, двое из которых умерли младенцами. А рожденные в 1895 и 1902 годах дочери Пелагея и Мария могли остаться живы и тогда были Матвею Данииловичу Черепанову падчерицами.

В сохранившихся метрических книгах верхнеленских церквей после своей второй женитьбы кутурхайский крестьянин Матвей Даниилович упоминается лишь единожды – 26 июня 1912 года, когда он был восприемником Петра – сына Исидора Ивановича Карасева^[380] из Тутурской волости. И затем исчезает навсегда. Его нет ни в записях об умерших, о восприемниках и поручителях верхнеленских церквей, ни в исповедных росписях 1915–1916 годов прихожан Качугской Вознесенской церкви и Верхоленского Воскресенского собора. Нет там и его жены (или вдовы) Анны Николаевны Черепановой.

То ли он вскоре после лета 1912 года умер за пределами приходов верхнеленских церквей, то ли в одном из таких приходов в период 1912–1916 годов, за который церковные метрики не сохранились^[381], то ли куда-то переехал с новой женой, то ли произошло что-то еще, мешающее выяснить его судьбу, я до сих пор узнать не смог. Но его сын и мой дед Георгий Матвеевич Черепанов говорил своим детям, что стал воспитываться не отцом, а старшим братом с двенадцати лет.

У Матвея Данииловича и Любови Адриановны было семеро детей. Первый сын Степан, родившийся через полтора года после их свадьбы, прожил чуть больше месяца, и весть о его смерти застала Матвея Данииловича в армии. Спустя семнадцать лет умер в четырехлетнем возрасте от дифтерии еще один их Степан, а точно между ними – их годовалая дочь Евдокия.

Свои семьи завели три сына и дочь: Василий^[382], Георгий и Матвей Матвеевичи женились на крестьянках Евдокии Семеновне Даниловой из Кистеневской деревни, Елизавете Ивановне Скорняковой из Макарово (вторая жена Георгия Матвеевича – Екатерина Васильевна Имбрикова была из якутской Усть-Маи) и Марии Васильевне Шеметовой из Кутурхая. Капитолина выходила замуж дважды. Все они, кроме Матвея Матвеевича, в самом конце 1930-х годов перебрались из Кутурхая в Усть-Майский район Якутии.

Жена Матвея Матвеевича была почти на три года старше своего мужа, и, если верить в правильность возрастов по исповедной росписи 1916 года, один или двое их детей родились еще до венчания родителей (метрики о рождении Михаила и Анны не найдены, и судьба Михаила не известна. Может, его вообще не было, и церковнослужители ошиблись). Сам же Матвей Матвеевич служил в 1918 году прапорщиком 9-го Сибирского стрелкового запасного полка, а затем, со слов его внука Николая Васильевича Черепанова, был в колчаковских войсках, дезертировал, скрывался от большевиков в лесах вблизи Кутурхая. Но что-то мне эта причина «скрывания» не представляется достаточно убедительной, и она могла называться для того, чтобы его детям не попасть под репрессии. Вполне вероятно, Матвей Матвеевич Черепанов воевал в крестьянском повстанческом отряде против советской власти. Его в 1921–1922 годах или несколько позже выследили и убили кистеневские чоновцы. Спустя несколько недель тело, распухшее до того, что лопнул поясной армейский ремень, родственники отыскали в глухом лесу и тут же захоронили, а вернувшийся с фронта Великой Отечественной войны Василий – сын Матвея Матвеевича не смог найти места погребения отца.

Всего мне стало известно с точностью двадцать одно имя внуков и внучек Матвея Данииловича и Любови Адриановны: по шесть от каждого из их сыновей и трое – от дочери. Но Матвей Даниилович успел увидеть только одного или двоих из них, Любовь Адриановна – вряд ли^[383]. Пять внуков и девять внучек завели свои семьи.

В Великой Отечественной войне участвовал старший внук Матвея Данииловича и Любови Адриановны Василий – отец моего троюродного брата верхоленца Николая Васильевича Черепанова. Он в декабре 1941 года состоял в обороне Москвы под городом Клином, в феврале 1942 года – защищал Калинин, в 1943–1945 годах наступал под Курском, Орлом, Минском, брал Кенигсберг и Пилау, получил ранение. Награжден боевыми орденами Славы III степени и Красной Звезды, медалью «За боевые заслуги», трудовым орденом «Знак Почета» и медалью «За освоение целинных земель», юбилейными наградами участника войны.

Его старший сын Владимир, рожденный в 1947 году, – красноярец, и у него есть сын Денис. Средний – Николай, 1950 года рождения, живет в Верхоленске, а рожденные от него сыновья Александр и Сергей – в Иркутске, но у них своих сыновей пока нет. Младший – Геннадий, 1954 года, – иркутянин, у него сын Александр. Дочери Василия Матвеевича – Вера, Галина и Надежда.

А о потомках других детей Матвея Данииловича и Любови Адриановны Черепановых, временно или навсегда ставшими якутянами, – в следующем разделе.

Георгий Матвеевич и Елизавета Ивановна

Мой дед Георгий Матвеевич Черепанов родился 21 февраля 1900 года в Кутурхае, когда его родителям-крестьянам было по тридцать два. Стал по очереди пятым из их семи детей и третьим из четырех выживших. Он потерял свою мать в возрасте одиннадцати с половиной лет, и отца, вероятно, еще через год. Воспитывался старшим на девять лет братом Василием, который незадолго до смерти матери женился. Имел четырехклассное образование. Приняв эстафету, скорее всего, от своего деда, а не от рано умершего отца, был во главе фамильной ветви с конца 1912 года, ровно полвека из которых пало на период правления советских вождей Ленина, Сталина, Хрущева и Брежнева.

Моя тетя Римма Георгиевна Михеева утверждает, что в 1919 году – начале 1920-х годов Георгий Матвеевич вместе со своим братом Василием скрывались в лесах от призыва то ли в армию Колчака, то ли в Красную Армию, то ли и в ту, и в другую. Но лично я смею предположить, что они были в отряде, воюющем против советской власти. Позднее мой дед наверняка признавался кулаком, либо отказывающимся вступать в колхоз. Иначе трудно объяснить июньский 1935 года протокол заседания исполкома Верхоленского сельсовета с вопросом о рассмотрении обращения Черепанова Георгия Матвеевича восстановить его право голоса и постановление «воздержаться до расследования»^[384]. Это предполагает его прежде состоявшееся лишение избирательных прав вследствие каких-либо «провинностей» вроде сопротивления советской власти или кулацкого прошлого.

В первый раз Георгий Матвеевич женился 15 ноября 1922 года на Елизавете Ивановне Скорняковой, ставшей матерью всех его детей. Я нашел имя Елизаветы в ее возрасте тринадцати лет в исповедной росписи Качугской Вознесенской церкви за 1915 год. Она там – старшая дочь крестьянина Макаровской деревни Ивана Ивановича Скорникова и его жены Домники Иннокентьевны²¹². Затем обнаружились метрические записи о рождении Елизаветы 20 октября 1901 года и бракосочетании ее родителей, которое состоялось за девять месяцев до того, 17 января 1901 года.

Георгий Матвеевич Черепанов с первой женой Елизаветой Ивановной. Кисловодск, 12 марта 1950 года

Первая из этих записей помогла выяснить происхождение моей прабабушки Домники. Восприемницей, то есть крестной матерью ее дочери, оказалась девица Мария Иннокентьевна Ратькова, что, по совпадению отчества матери и восприемницы, с большой долей вероятности предполагало ту же девичью фамилию Домники. И нашлось тому множество подтверждений, включая нахождение имени вдовы Агафии Николаевны с фамилией Ратькова над списком семьи «моих» Скорняковых в исповедной росписи 1915 года и, главное, обнаруженную вышеуказанную метрику о бракосочетании. Согласно ей, невеста тоже была Ратьковой. А позже выяснилось, что Агафия Николаевна Ратькова была и матерью Домники, и урожденной Черепановой. Ее отец Николай Николаевич – сын моего четырежды прадеда Николая Ивановича Черепанова. Значит, Елизавета оказалась четырехюродной сестрой своего мужа Георгия, и, может, неспроста та же Римма Георгиевна Михеева прежде удивлялась похожестью своих родителей друг на друга^[385]. Но вот в какой семье родился отец Елизаветы, мой прадед Иван Скорняков, долгое время было для меня полной тайной.

В метрике о бракосочетании в январе 1901 года Ивана Скорнякова и Домники Ратьковой жених приведен как «Исетской деревни^[386] незаконнорожденный крестьянский сын, Йоанн, по восприемному отцу Васильев Скорняков» в возрасте двадцати четырех лет (значит, он родился в 1876 году или в самом начале 1877 года). Я досконально изучил все сохранившиеся метрические книги верхнеленских церквей с конца 1860-х годов и за 1870-е годы в поиске записи о рождении внебрачного Ивана. «По дороге» подсчитал, что из двадцати пяти незаконнорожденных и крещенных в Качугской Вознесенской церкви в 1870-х годах целых шестнадцать случаев пришлось на матерей из Исетского селения. И в том был какой-то феномен Исети: незаконнорожденные оттуда были в два раза чаще, чем из всех других поселений качугского прихода вместе взятых, хотя со своими менее чем тремя с половиной сотнями прихожан Исеть не дотягивала и до шестой части всего этого прихода. Из чего можно бы сделать вывод, что в те времена исетские девицы оказались в десяток раз грешнее своих сверстниц. Только такая статистическая выборка непрезентативна, ведь не все рожденные вне брака от прихожанок Качугской Вознесенской церкви были крещены именно в ней. Да и не все рожденные были крещены: имелись случаи, когда в сокрытие своего «грехопадения» молодые мамаши умертвляли новорожденных. К счастью, иногда безуспешно. И мне встретился один страшный случай попытки убийства девицей незаконнорожденного дитя. Он произошел в бирюльском приходе – в первый день июня 1877 года протоиерей Бирюльской Покровской церкви Лавр Коноулин без восприемников покрестил под именем Митрофана малыша. И вот что было записано о нем в метрическую книгу²¹³: «Едва зарытый на кладбище в старую могилу только что новорожденный младенец, был вырыт и принесен в Мирскую избу… при самом тихом дыхании был мною окрещен кратким крещением и миропомазан. По дознанию, младенец оказался рожденный от крестьянской дочери, Бирюльской слободы девки Марфы Ивановой Чемякиной^[387]».

Но возвращусь к Исети, жительницы которой, стоит полагать, своих незаконнорожденных не убивали. И за вышеуказанное десятилетие были «девки», имевшие по два-три рожденных вне брака и крещенных ребенка, а у Ирины Кожевниковой их было даже четверо. Десять незаконнорожденных детей оказалось у семи крестьянских дочерей Скорниковых. Но из них не было ни одного Ивана. Зато сын с таким именем появился у Александры Кожевниковой и как раз в 1876 году, а его восприемниками названы Гавриил Скорняков и вдова Матрена Черепанова из Куржумово. Я уж было посчитал, что тот Иван и стал моим прадедом, взяв фамилию своего крестного отца, однако после изучения записей об умерших выяснилось, что он не пережил уже следующий, 1877 год.

Не удалось найти сведений в искомые годы о незаконнорожденных Иванах и в сохранившихся метриках других верхнеленских церквей, что предполагает крещение Ивана Скорнякова в Белоусовской Иннокентиевской или в Бирюльской Покровской церкви, метрические книги которых за 1876 г. не обнаружены. Но неожиданно мне повезло, и я все-таки «отыскал» своего прадеда: в исповедной росписи Качугской Вознесенской церкви за 1877 год – а она была самой последней из сохранившихся перед 1915 годом, и без нее я бы уже ничего не узнал, – приведена запись «Софии сын Йоанн /незаконнорожденный/ родился 24 августа 1876 года». Эта запись завершает перечень семьи крестьянина Исетского селения вдовца Федора Дмитриевича Скорнякова²¹⁵. В нем среди пяти детей Федора Дмитриевича – его старшая дочь София, тридцати одного года.

Последующим изучением архивов установлено, что женой Федора Дмитриевича и матерью Софии была Матрона Кондратьевна, урожденная Черкашенина, и она умерла, вероятно, в 1869 году^[388]. Иван оказался первенцем Софии Федоровны, но далеко не единственным ее незаконнорожденным ребенком. Вне брака она рожала еще не менее шести раз в 1878–1887 годах, однако из тех детей пережила младенчество лишь появившаяся на свет в январе 1878 года дочь Ксения.

В конце 1887 года Софья Федоровна Скорнякова в возрасте сорока одного года вышла замуж за тридцатисемилетнего качугского поселенца Пуда Захаровича Устинова и уже в браке, в 1892 году, родила еще одного ребенка, не прожившего и полутора лет.

Показательно, что в 1899 году при замужестве Ксении, внебрачной дочери Софии, и при крещении в 1901 и 1909 годах детей Ксении, а также в исповедной росписи 1915 года она записывалась по восприемному отцу Ивану Никифорову с отчеством Ивановна, но при крещении в 1900 году своего первенца – Филипповной. Это ошибка или ее родной отец носил имя Филипп?

Родным же отцом моего прадеда Ивана Скорнякова наверняка был Иван, если он ни разу при крещении своих детей не именовался, как это было принято, по восприемному отцу Васильевичем, а всегда – в 1901, 1903, 1904, 1906, 1908, 1912, 1914, 1916 и 1920 годах – только Ивановичем. Но вот происхождение его родного отца Ивана остается загадкой, поэтому предки моей бабушки Елизаветы Ивановны могут быть установлены лишь по ее матери и матери ее отца. И таковыми, кроме Ратьковых, Скорняковых, Черепановых и Черкашениных, из ставших мне известными были Аксамитовы, Ашлаповы, Белоусовы, Бутаковы, Витецкие, Воробьевы, Елизаровы, Злобины, Зуевы, Кистеневы, Козловы, Куницыны, Куроптевы, Лагиревы, Лебедевы, Нечаевские, Никоновы, Обеднины, Пермяковы, Пироговские, Пронины, Протасовы, Рудых, Сенотрусовы, Татариновы, Титовы, Толмачевы, Тюменцовы, Чемякины.

От Георгия Матвеевича и Елизаветы Ивановны рождено шестеро детей (по три сына и дочери), но первые два их сына умерли от кори в один и тот же январский день 1935 года. Михаилу было одиннадцать, Георгию – почти семь лет. И случилось это за полторы недели до появления на свет моей тети Риммы. Задолго перед ней, в 1925 году, родилась ее старшая сестра Анна, а после нее, в 1937 году, Надежда и в 1941 году – мой отец Владимир.

В речную навигацию 1938 или 1939 года состоялся переезд Георгия Матвеевича и Елизаветы Ивановны с тремя их дочерьми в поселок Усть-Мая^[389], что расположен в юго-восточной Якутии на берегу реки Алдан – притоке Лены, напротив впадения в него Маи. Чуть раньше или одновременно с ними там же обосновались семьи Василия и Капитолины – старшего брата и младшей сестры моего деда. Точно не известно, но, по всей вероятности, Василий и Георгий Матвеевичи добирались до Усть-Маи с пристани судостроительного завода в Качуге или Киренске, самостоятельно управляя свежеизготовленными грузовыми газоходными плавсредствами (карбасами), доставили их на новое место дислокации.

Желание моего деда и его брата перебраться в 1930-х годах из-под Верхоленска в какую-нибудь иную местность мне понятна. Они, бывшие крестьяне-единоличники, вряд ли хотели работать на пашне уже не как ее владельцы и самостоятельно, а в коллективном и поэтому обреченном на деградацию хозяйстве. Однако почему для искомого места жительства был избран берег далекой северный реки, с точностью узнать вряд ли удастся. Но можно строить догадки, и я думаю, что им Мая была известна давно. И дело не только в том, что еще в 1935 году Василий и Георгий Матвеевичи впервые перегоняли газоходы из Киренска в Усть-Маю²¹⁷ для образованной незадолго до того, в 1932 году, в составе треста «Востокзолото» транспортной организации «Лензолотофлот».

Наверняка все началось значительно раньше, и на Мае жили уже многие десятилетия родственники верхнеленских Черепановых, вели с ними переписку, приезжали (приплывали) друг к другу в гости. Некоторые из тех родственных связей мне удалось обнаружить^[390]. Так, в датированном 26 декабря 7195 (1686) года архивном документе сказано о направленном из Майского зимовья в прежнее Майское ясачное зимовье казаке Никите Силином. А летом 1852 года в период организации якутско-аянского грузового и почтового тракта из Степновской деревни, что в непосредственной близости к Верхоленску, в поселение Аим в верховьях реки Маи переехало семейство Ивана Петровича Черепанова, правнука Ивана малого и его жены Матрены Яковлевны, урожденной Силиной. Да и девичья фамилия жены самого Ивана Петровича Агафии Терентьевны тоже оказалась Силина. Вместе с ними была шестилетняя дочь Анна. Она и, предполагаю, впоследствии рожденные у Ивана и Агафии уже на новом месте дети приходились троюродными сестрами и братьями Адриану Яковлевичу – деду Василия и Георгия Матвеевичей Черепановых по линии их матери Любови Адриановны. И майско-верхнеленские родственники вполне могли общаться, хорошо знать о местах жительства и условиях жизни друг друга. Поэтому как в 1852 году Иван с Агафией, так и в конце 1930-х годов Василий и Георгий Матвеевичи со своими семьями ехали в известную им местность, прежде обжитую их довольно близкими родственниками.

Кроме того, примерно в пятистах километрах от Усть-Маи вверх по течению Алдана в поселке Чагда (Учура) жило семейство Толмачевых. Оно, по информации моего троюродного брата Владимира Васильевича Топоркова, вело родство от верхоленцев Якова и Пелагеи, урожденной Черепановой (ее происхождение я не выяснил). Их потомок Иннокентий Павлович Толмачев стал в 1972–1977 годах председателем Якутского горисполкома, по-нынешнему – мэром города, затем – министром жилищно-коммунального хозяйства Якутской АССР. И уже я помню, что мой отец во второй половине 1970-х годов несколько раз летал с ним на вертолете на рыбалку в низовья реки Алдан (вроде, на его приток Келе). Так что на берегах Алдана были родственники верхоленцев и под другими фамилиями.

За год-другой до моего деда и его старшего брата в Усть-Мае обустроилась семья их двоюродного брата Ивана Гаврииловича Черепанова (он – сын Гавриила Данииловича старшего). Его мать и _{вторая жена}^[391] также происходили из Черепановых: Наталия Николаевна и Анна Филипповна были своим мужьям соответственно семи- и шестиюродными сестрами. Позднее сын Ивана Гаврииловича Иван Иванович работал начальником речных пристаней в Усть-Юдоме и Эльдикане^[392], от него пошла линия Аркадия и Виктора, и они мои четырехюродные братья.

А по линии Василия Матвеевича – брата моего деда – фамилию Черепановых продолжили два его сына – старший Петр и младший Василий: потомки Петра Васильевича живут в Москве (по сыну Валерию, бывшему прокурору), в алданском городе Томмоте (по сыну Олегу) и в Томске (по дочери Виктории); потомки Василия Васильевича – в Усть-Мае (по сыну Александру) и в Орле (по дочерям Галине и Ирине).

Его дочь Лариса вышла замуж за Василия Топоркова, но девичью фамилию Черепановых не сменила. Родившийся в их семье 1 января 1943 года сын Владимир Васильевич Топорков после семнадцати лет комсомольской и партийной работы был в 1984–2008 годах председателем Усть-Майского райисполкома, заместителем руководителя секретариата Верховного Совета Якутской АССР, главой администрации Усть-Майского улуса, министром по делам народов Республики Саха (Якутия), первым заместителем постоянного представителя Якутии при Президенте Российской Федерации, руководителем муниципального образования «Усть-Майский улус».

Со слов моей тети Риммы, Капитолина Матвеевна – сестра моего деда – со своим вторым мужем (первый умер в Усть-Мае) перебралась в Мухтую^[393], поселок, расположенный на реке Лене примерно на полпути между Кутурхаем и Якутском, затем – в крымский Бахчисарай и, наконец, в Новосибирск. Ее трое детей, рожденных еще до переезда в Якутию в первом браке с Соловьевым, были в Мухтуе вместе с ней. Но один из сыновей – Геннадий – в возрасте шестнадцати или семнадцати лет застрелился. Второй – Виктор – завел свою семью и остался в Мухтуе (Ленске). Римма – дочь Капитолины Матвеевны жила с матерью и отчимом в Новосибирске. Моя тетя и ее тезка Римма Георгиевна как-то у них гостила.

Георгий Матвеевич Черепанов. На реке Алдане

Совсем ненадолго остался в Усть-Мае и мой дед Георгий Матвеевич. Он перебрался на две с половиной сотни километров выше по течению Алдана в основанное в 1931 году село Белькачи, где был крупный затон^[394] для зимнего отстоя и ремонта судов, купил в селе просторный деревянный дом.

В ходе моего исследования выяснилось, что в 1955 году в Белькачах оказалась семья еще одного бывшего кутурхайца Степана Гаврииловича Черепанова и его жены Агафии Николаевны. Он – по одной линии четырех-, по другой –семиюродный брат моего деда и еще – племянник (уже третий из перечисленных в настоящей книге) Адриана Григорьевича Черепанова, возглавлявшего в 1918–1922 годах под Верхоленском вооруженный отряд против советской власти^[395]. Стоит полагать, что опасность преследования за близкое родство с повстанцем могло инициировать переезд Степана Гаврииловича на Алдан раньше его кутурхайских земляков^[396].

Не знаю, как Степан Гавриилович Черепанов, но Иван Гавриилович, Василий и Георгий Матвеевичи Черепановы сразу же по обустройству в Якутии поступили на работу в якутский «Лензолотофлот».

Василий и Иван ходили в должностях капитанов грузовых газоходов, а мой дед Георгий числился в затоне рабочим, но в течение сезонов навигации был лоцманом по пассажирским перевозкам между населенными пунктами рек Алдан, Мая и Юдома (приток Маи). Пассажирами были золотодобытчики и члены их семей.

Он мастерски проводил большие суда по низкой воде, и длина его маршрутов по извилистым фарватерам стремительных якутских рек измерялась многими сотнями километров. Видимо, из-за специфики работы на судах, когда в замкнутом пространстве нельзя размять ноги, у Георгия Матвеевича были в них серьезные боли, и Елизавета Ивановна периодически возила мужа на салазках в больницу.

В выходные дни Георгий Матвеевич Черепанов любил порыбачить, и у него, конечно же, была лодка и самодельные сети разных калибров, вязать такие сети научился у него и мой отец. Зимой он ловил из-подо льда на «крюки» крупных тайменей и налимов, летом растил овощи на приусадебном участке, то есть с удовольствием делал то, что делали несколько поколений его предков. Эта тяга к рыбалке и собственноручно выращенным продуктам была передана «по наследству» его потомкам – моему отцу и мне.

Он был не очень разговорчивым человеком и, со слов хороших знакомых моего деда, вел беседы, как все мужики его возраста и круга, преимущественно о рыбалке, охоте, лаптежниках^[397], перекатах на Алдане и уровнях воды в нем. Однако Георгий Матвеевич обладал удивительным талантом сочинять своим детям сказки захватывающих сюжетов. Вероятно, и мне их рассказывал, когда приезжал навестить своих детей и внуков в Якутск.

Георгий Матвеевич Черепанов со второй женой Екатериной Васильевной. 1957 год

Судя по всему, был он физически крепким и привлекательным для женского пола, и мой отец рассказывал, что иногда возникали семейные конфликты из-за подозрений Георгия Матвеевича в его супружеских изменах. Потом не избежал того же в Якутске и сам мой отец, ведь и Белькачи, и Якутск не столь крупны, как Москва, чтобы слухи – достоверные и не очень – не доходили до жен.

Анна, старшая дочь Георгия Матвеевича и Елизаветы Ивановны, в 1940 или самом начале 1941 года уступила настойчивым ухаживаниям сотрудника милиции из Усть-Маи Зосима Топоркова^[398] и в свои пятнадцать лет вышла за него замуж. Но ее семейная история завершилась быстро и трагично – в конце осени 1941 года она умерла при родах, рожденная ею девочка прожила всего два дня. Вскоре Зосим женился повторно.

В то время Елизавета Ивановна Черепанова была на последнем месяце беременности своим последним ребенком – моим отцом – и даже не смогла поехать в соседний поселок на похороны дочери. А сразу после Великой Отечественной войны случилась еще одна тяжелая для Елизаветы Ивановны утрата: ее мама Домника Иннокентьевна Скорнякова (Ратькова), отправившаяся из Качуга погостить к дочери в Белькачи, где-то по дороге бесследно исчезла. Было ей тогда около семидесяти лет.

Как рассказала мне тетя Римма, моя бабушка Елизавета страдала врожденным пороком сердца и проблемой с желудком, у нее была постоянная потребность есть речной песок (возможно, то был известный сейчас симптом дефицита в организме железа), и она его запасала на каждую зиму чуть ли не по паре ведер. А вечерами насыпала песок на тарелочку и степенно проглатывала чайными ложками. Похоже оттого и умерла она рано, 13 февраля 1953 года, на пятьдесят втором году жизни от декомпенсированного порока сердца, сердечно-сосудистой недостаточности и цирроза печени. Осенью того же года мой дед Георгий привел в дом новую подругу жизни – Имбрикову Екатерину Васильевну, 1902 года рождения, красавицу-мордовку из Усть-Маи. Они оформили брак через три года, 27 ноября 1956 года, и говорили, что мой дед стал по счету восьмым или девятым ее мужем^[399]. Но зато, как он гордо заявлял, – последним, на котором ее поиски суженного наконец-то прекратились.

Георгий Матвеевич Черепанов умер в Белькачах за два месяца до столетнего юбилея своего отца и на следующий день после столетия своей мамы^[400], 22 сентября 1967 года, от инфаркта миокарда сердца, а его вдова – через несколько лет в Якутске. И я помню, как мы медленно ехали в «Волге» за грузовиком с ее гробом, и управлявший автомобилем отец говорил мне, что похоронную процессию по дороге на кладбище обгонять нельзя: туда еще успеем.

Невестка Екатерины Васильевны Черепановой утверждала, что та перед смертью была немного не в себе, рвалась обратно на Алдан, но не говорила, зачем. А там под полом впоследствии проданного той невесткой дома новые жильцы нашли тайник с россыпью золота, и о найденной и сданной государству находке сообщила одна местная газета. Знал ли о том золоте мой дед, неизвестно.

До самой смерти Георгия Матвеевича находили кров и теплый прием в его белькачинском доме выдающиеся сибирские археологи, ставшие заслуженными деятелями науки Российской Федерации, академиками, муж и жена Юрий Алексеевич Мочанов и Светлана Александровна Федосеева^[401], когда они в летние сезоны 1965–1967 годов приезжали на раскопки под Белькачами древней стоянки. В результате тех раскопок были обнаружены следы пребывания человека за восемь с половиной – десять тысяч лет, включая обломки каменных ножей, наконечники дротиков, иглы, древние рыболовные грузила, скребла, топоры, тесла, керамические и железные изделия, дополнительные доказательства заселения Американского континента с территории Северо-Восточной Азии²¹⁹. С Юрием Алексеевичем и Светланой Александровной близко подружились в Белькачах и мои родители. Потом они часто встречались в Якутске и Москве, а в 1970 году даже вместе ездили на археологические раскопки на реку Колыму, прошли ее до самого устья на моторной лодке.

Вот что Светлана Александровна Федосеева в январе 2016 года, за полтора года до своей смерти, написала мне о моем дедушке: «С Георгием Матвеевичем у нас сложились теплые, почти родственные отношения. Я никогда не забуду, как они^[402] без нас не снимали первый арбуз в теплице и как пригрели нас в своем теплом и чистом доме. Кормили, баловали деликатесами. Помню, как Георгий Матвеевич провожал нас по окончании полевого сезона и дошел вслед за уходящим катером до самого мыса Эльги, левого притока Алдана, где кончался поселок Белькачи и начиналась сорокаметровая терраса Алдана. А на следующий день мне потребовалось вернуться на пару часов в Белькачи, где я увидела его в гробу и осталась его хоронить. Царство небесное этому настоящему лоцману и Человеку!».

В конце 2000-х годов Юрий Мочанов и Светлана Федосеева еще раз посетили Белькачи и вместе с тогдашним президентом Республики Саха (Якутия) Вячеславом Анатольевичем Штыровым^[403] побывали у могил моих деда и бабушки, почтили их память.

Все младшие дети Георгия Матвеевича и Елизаветы Ивановны получили высшее образование, завели свои семьи. Их дочь Римма преподавала математику в школе и медицинском училище, вышла замуж за Андрея Ивановича Михеева, якута из села Синск Орджоникидзевского района Якутской АССР. Впоследствии он стал первым секретарем комитета комсомола этого же района, затем – вторым секретарем Усть-Майского райкома КПСС, первым секретарем Якутского обкома ВЛКСМ, руководителем обкома профсоюза работников госучреждений, генеральным директором «Якуттуриста».

В семье Михеевых было два сына, моих двоюродных брата, – Александр и Владимир. Александр родился в Югоренке 25 ноября 1955 года и погиб, задохнувшись в дыму пожара в Якутске 21 июля 1989 года, но за мгновение до того успел перекрыть газовый вентиль и спас от взрыва общежитие. Владимир был рожден в Покровске 12 октября 1958 года и умер в Якутске от последствий инсульта 20 мая 2015 года. У Александра осталось трое детей – Андрей^[404], Виктория и Кирилл, у Владимира – дочь Мария. Все они, как и их бабушка Римма Георгиевна, живут в Якутске.

Надежда – младшая дочь Георгия Матвеевича и Елизаветы Ивановны – была многократной чемпионкой Якутска и Якутии по спортивной гимнастике, после получения высшего образования тоже преподавала в школе, но не математику, а русский язык и литературу, затем перешла в органы милиции и возглавляла в звании майора кадровую группу управления пожарной охраны республиканского МВД. Ее мужем стал выходец из Тамбова Юрий Александрович Ознобищев, спортсмен, преподававший акробатику в Якутской ДЮСШ. Его воспитанниками были и мы с сестрой. В их семье тоже два сына – Владислав и Олег, родившиеся в Якутске соответственно 15 ноября 1959 года и 17 февраля 1967 года. Старший в Якутске же и проживал, но в конце 2017 года перебрался в Тамбов, а младший в Тамбове умер еще 14 октября 2013 года. У Владислава есть сыновья Артем и Роман. У Олега остались сын Денис и дочь Кристина, и живут они рядом с бабушкой Надеждой Георгиевной.

Из-за того, что у Надежды и Риммы не было дочерей, женская линия, дошедшая до них через Елизавету Ивановну Черепанову (Скорнякову) из бесконечно далекого прошлого, к сожалению, пресеклась.

Владимир Георгиевич и Инна Федоровна

Мой отец Владимир Георгиевич Черепанов появился на свет в родильном отделении поликлиники села Белькачи, что прежде относилось к Алданскому, а ныне – к Усть-Майскому району Якутии. Для выяснения точной даты его рождения мне понадобилось «состыковать» три вести. Первая, которую я многократно слышал от самого отца о том, что он родился 18 октября 1940 года, но в его официальных документах, включая паспорт, приведена другая, несколько более поздняя дата – 19 января 1941 года. Вторая, что была получена от Усть-Майского отдела ЗАГСа об осуществленной 30 января 1942 года записи о рождении Черепанова Владимира в селе Белькачи 18 декабря 1941 года. И третья – от сестры моего отца Риммы Георгиевны – о том, что он родился в начальный период Великой Отечественной войны, осенью 1941 года, и сразу после смерти в родах его старшей сестры Анны, отчего его мама Елизавета Ивановна не смогла поехать на похороны собственной дочери. Из этого я делаю вывод о рождении моего отца 18 октября 1941 года и о завышении им собственного возраста ровно на год (ведь не случайно же возникла дата 18 октября, которую мы каждый раз отмечали)^[405].

Черепанов Владимир Георгиевич с сестрами Риммой и Надеждой

Он оказался поздним, шестым по счету ребенком у своих сорокалетних родителей и их единственным пережившим детский возраст сыном. Ему было всего одиннадцать с небольшим лет, и он учился в пятом классе, когда умерла его мать Елизавета Ивановна. По трагическому совпадению, ровно столько же было и его отцу Георгию Матвеевичу, когда он потерял свою.

На семейном совете решили, что помогать Георгию Матвеевичу по хозяйству и воспитанию малолетнего сына Владимира останется его младшая дочь Надежда, а старшая Римма поедет в Якутск за высшим образованием. Но после того, как в Белькачах появилась мачеха, и вторая хозяйка стала не нужна, Надежду тоже отправили в Якутск.

В 1955 году, сразу по окончании моим отцом белькачинской семилетней школы, а его сестрой Риммой – двухлетнего педагогического института в Якутске, она забрала его для продолжения учебы к себе в поселок Огонек^[406] Усть-Майского района. Этот поселок расположен в семи-восьми сотнях километрах от Белькачей сначала вниз по течению Алдана, затем вверх по течению Маи и ее притока Юдомы^[407]. От него напрямую до Охотского моря остается каких-то три сотни километров. Но после того как в начале 1956 года Римму Георгиевну вместе с ее мужем перевели на работу в расположенный на расстоянии около пятидесяти километров водного пути поселок Югоренок, мой отец вынужден был жить в интернатах: в восьмом классе в Огоньке, в девятом – в поселке Чагда (Учура), что примерно в полутора сотнях километров от Белькачей вверх по течению Алдана. Кстати, эту чагдинскую среднюю школу прежде заканчивали его сестры и тоже тогда селились в интернатовском общежитии.

В десятом же, завершающем классе средней школы, мой отец учился в Покровске^[408], центре Орджоникидзевского района (ныне – Хангаласского улуса) Якутии, что на берегу реки Лены в восьми десятках километров к юго-западу от Якутска. В Покровск он попал опять же не случайно – туда в 1957 году переехала его сестра Римма вместе со своим мужем, избранным первым секретарем Орджоникидзевского райкома ВЛКСМ.

После получения полного среднего образования мой отец поступил на отделение физики физико-математического факультета Якутского государственного университета (ЯГУ). Интересно, что хотел-то он учиться профессии золотодобытчика в Казахском горно-металлургическом институте в Алма-Ате и именно туда сдавал экзамены через комиссию ЯГУ. Получил он одну «четверку», остальные «пятерки», но, по принятой в то время традиции, единственная комсомольская путевка в тот институт досталась при значительно худших экзаменационных результатах представителю местного населения – брату Андрея Ивановича Михеева. Моего же отца преподаватели уговорили остаться в Якутске.

Поселился он в общежитии на улице Ойунского и, хотя имел повышенную стипендию – чуть больше тридцати рублей, денег не хватало, и к концу каждого месяца выплат стипендии он вместе с сокурсниками заходил в студенческую столовую, где покупал за пару копеек стакан чая и наедался предлагаемым тогда бесплатно хлебом. Зато в день стипендии студенты восстанавливали недостаток глюкозы жадным поглощением килограммов закупленных леденцов.

А моя мама родилась 4 октября 1940 года в поселке Нюрба^[409] на берегу якутской реки Вилюй, что впадает в Лену чуть выше Алдана, в семье Федора Александровича и Елены Васильевны Куликовских. Они – из сел Скибин и Александровка, расположенных вблизи города Жашкова в правобережной части Украины, потомки поляков (ляхов), прежде исповедовавших католическую веру и традиционно селившихся особняком^[410] от местных малороссов и евреев.

Черепанов В.Г. 15 января 1956 г.

Надеюсь, что когда-нибудь появится отдельная книга о моих предках по материнской линии, и там будет много интересного. Хотя бы потому, что один из таких предков (у моей бабушки) был полным Георгиевским кавалером, а Иван Данилович Черняховский, ставший дважды Героем Советского Союза и самым молодым генералом армии, если не маршалом^[411], в детстве дружил с моим дедом и даже, по имеющимся данным, был его троюродным братом и какое-то время, когда они оба осиротели, вместе с ним жил в семье старшего брата моего деда Трофима Александровича Куликовского^[412].

Пока же скажу лишь то, что моя бабушка по материнской линии Елена Васильевна Куликовская (в девичестве – Пацановская)^[413] появилась на свет по старому стилю 13 мая 1910 года и умерла 10 июня 2001 года. Разумеется, мы часто с ней встречались, в детстве я много раз у нее гостил.

А вот моего родного деда по материнской линии Федора Александровича Куликовского, который родился в 1908 году и умер в 1986 году, я никогда не видел^[414]. Дело в том, что 1 сентября 1941 года, когда моей маме шел всего одиннадцатый месяц, ее отца-агронома, переехавшего в 1939 году со своей женой и сыном Александром в Нюрбу из Украины заведовать государственным сортоучастком, арестовали за антисоветскую агитацию и пропаганду. Арест был произведен по доносам сослуживцев и на основании постановления помощника прокурора Якутской АССР Мишарина^[415]. Из протоколов допросов свидетелей следует, что мой дед говорил о тотальном вранье по радио о событиях на фронте и что, в частности, «Красная Армия допускает отступления и оставляет отдельные города потому, что колхозники недовольны Советской властью… Когда на Украине не было коллективизации, население жило богато, зажиточно, а как коллективизировали, то стало вымирать».

После допросов самого Федора Александровича – вроде, без пристрастия: по документам уголовного дела не видны попытки инкриминировать создание антигосударственной группировки – его в январе 1942 года приговорили к расстрелу по части 2 статьи 58–10 Уголовного кодекса РСФСР («Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений»). Но своим определением от 21 марта 1942 года Верховный Суд РСФСР смягчил приговор до десяти лет лагерей. И он их отбыл на каторжных работах где-то под Магаданом и выжил. А когда в 1951 году вернулся в Якутию к своей семье, выяснилось, что его жена была уже замужем за другим, у сына сменили фамилию на фамилию отчима, дочь полюбила этого отчима как родного отца, и места в их судьбе для бывшего политзаключенного не осталось. И он, поняв собственное бессилие вернуть былое семейное счастье, уехал.

Инна Федоровна Черепанова

Федор Александрович почти сразу женился повторно, жил на Украине, в Казахстане и на Кубани, и у него родилось еще два сына – старший опять же Александр и младший Вячеслав. Они оба завели семьи и детей, но Александр прожил недолго. А с Вячеславом, неполнородным братом моей мамы, и его семьей мы подружились, когда в 2013 году после долгих поисков смогли найти их в адыгейском селе Тульское^[416]. Там мой родной дед в 1986 году умер и похоронен. В феврале 1990 года Президиум Верховного Суда РСФСР реабилитировал Федора Александровича Куликовского за отсутствием в его действиях состава преступления.

Стоит полагать, что, выйдя замуж за другого, моя бабушка не предала своего невинно осужденного мужа. Она знала о расстрельном приговоре и не имела повода сомневаться в приведении его в исполнение, ее с детьми выставили из служебной квартиры на улицу, имущество конфисковали, на работу не принимали. К счастью, через некоторое время Елену Васильевну Куликовскую с сыном Александром и дочерью Инной приютил у себя в доме постоянно находящийся в разъездах Федор Петрович Щуков, начальник нюрбинского участка правительственной телефонной связи. Он же вскоре стал вторым мужем моей бабушки.

Федор Петрович отличался недюжинной силой, в одиночку устанавливал линейные столбы, с которыми не всегда могла справиться целая бригада из восьми рабочих, не пользовался гаечными ключами, всегда раскручивал и накрепко закручивал любые мотоциклетные гайки пальцами, мог легко поднять за шиворот сразу двух агрессивных мужиков и ударить их лбами. В Нюрбе говорили, что «в нем черт сидит». И не знали, что этот «черт» однажды спас его от большевистской расправы, когда его работящую крестьянскую семью «раскулачивали» под кемеровским Прокопьевском. Тем большевикам понравился большой дом Щуковых, и они явились его конфисковывать. Николай – а это настоящее имя отчима моей мамы – оказал упорное сопротивление, вроде даже кого-то покалечил в обиде за то, что все в его семье было заработано собственным трудом, без привлечения батраков, и Щуковы – никакие не кулаки. Его приковали широкой металлической цепью и приготовили к отправке в районный центр к следователю, но он эту цепь ночью разорвал, взял у своего старшего брата Федора его документы и сразу же подался с ними в далекую Якутию. Искали-то Николая Петровича, а не Федора Петровича Щукова.

В своей работе по телефонизации республики он стал высококлассным специалистом, его крестьянская смекалка обеспечивала первые места вверенного ему участка в обширном регионе Восточной Сибири по скорости устранения аварий. Удивительно то, что Федор Петрович, закончив всего лишь четырехлетнюю школу, успешно взял на себя и личный выход на линию, и текущее руководство деятельностью организации, и функции сопровождения – аккуратно вел бухгалтерию и отчетность.

После регистрации брака с моей бабушкой, Федор Петрович, не имея собственных детей, настоял на том, чтобы пасынку Александру присвоили его фамилию. Фамилию же моей мамы менять не стали. Мол, без толку, ведь она выйдет замуж и опять поменяет. Также поступили с ее старшей сестрой Верой, которую сразу после войны забрали из Александровки и увезли в западно-украинский Костополь, куда Щуков устроился опять же начальником участка. Поработав там полтора года, он заскучал по Якутии, вновь попросился туда и уже в Москве получил направление в Верхневилюйск^[417], село неподалеку от Нюрбы.

Мама запомнила, сколь тяжелым был в 1947 году путь туда: семья проехала из Москвы на поезде до Усть-Кута, тут же пересела в местном Осетровском речном порту на пароход и направилась по Лене далеко на север с пересадкой в Якутске на Вилюй. Где-то по дороге моя мама заразилась корью, и ее, по распоряжению медиков, разместили на карантин в пароходном закутке между поленницами дров, чтобы не заразила других. Сказали, что вряд ли выживет. Она часто теряла сознание, а когда приходила в себя, видела рядом отчима, плачущего от полного бессилия выручить свою любимую маленькую падчерицу. Вскоре стал заканчиваться запас продуктов, и от голода спасла лишь встреченная баржа с мукой, что села на мель. Крепкого Федора Петровича направили ее разгружать, и он по ходу долгой работы натолкал в свои карманы этой муки.

Мучная заварка и изготовленные на пароходной печке оладьи помогли моей маме справиться со смертельной болезнью, и семья без потерь добралась до места назначения. Прожили они в Верхневилюйске года три, пока Федора Петровича Щукова не арестовали и не осудили на пять лет за обнаруженные финансовые нарушения еще в Нюрбе. Там он оплачивал мастерам сверхурочные часы по установке многокилометровых линий телефонной связи, оформляя наряды на их родственников. Не помогли ни доказательства, что работа действительно была сделана, ни подтверждения бывшими сослуживцами того, что себе он не брал ни копейки. Наказание отбывалось в Якутске, где Федор Петрович занимался электрообустройством дома на центральной площади Дзержинского, в котором впоследствии был размещен известнейший в городе продуктовый магазин № 4.

А моя бабушка в это время завербовалась разнорабочей на кирпичный завод, но медицинская комиссия в том же Якутске не пропустила ее из-за порока сердца, и она смогла устроиться в городе тоже разнорабочей на предприятии, снабжающем организации автомобильными запчастями. Была и истопником, и уборщицей, и курьером. Платили мало, отчего денег еле хватало ей и ее троим детям на питание, а, скажем, одежды купить не могли, и Александр, старший брат моей мамы, целый год то ли из-за отсутствия обуви, то ли потому, что помогал своей маме курьерствовать, не ходил в школу. Правда, потом он быстро наверстал упущенное и даже претендовал на золотую медаль, но двоих учителей из школы в селе Майя^[418], где круглый отличник Александр Щуков заканчивал последний класс, заставили поставить ему по итогу года четверки (и в том на выпускном вечере ему одна из учительниц с горечью созналась). Судя по всему, дело было в ущемленной национальной гордости: кому-то очень не хотелось, чтобы русский парень обошел в успехах якутских выпускников.

Перед Майей семья моей бабушки Елены Васильевны Куликовской пожила еще в Ытык-Кюеле и на территории станции под Хаптагаем^[419], в каждом из которых Федор Петрович Щуков занимался телефонным сообщением. Когда моя мама училась в последних классах средней школы и в подготовительном отделении института в Якутске, ее по субботам встречал, а по воскресеньям отвозил обратно отчим. Для этого ему надо было пересекать трехкилометровую Лену зимой по льду на лошадиной подводе, а в теплый сезон – на весельной лодке, преодолевая страшное по силе течение.

Моя мама боготворила своего заботливого отчима, заменившего ей с младенчества отца. Заботился он и обо мне, и я его любил. Только вот моя бабушка часто ругалась с Федором Петровичем из-за его периодической выпивки. И умер он в 1969 году буквально у меня на глазах от отравления после трудового дня суррогатной водкой: помню, как в самом конце мая того года я зашел в гости к бабушке и в сенях заметил деда Федора, который сидел боком ко входу и на мое приветствие никак не отреагировал, а минут через пять послышался грохот упавшего тела. Так Елена Васильевна стала теперь уже настоящей вдовой, если не считать, что ее первый муж, который с ней официально не разводился, был жив еще семнадцать лет. Он ей несколько раз присылал письма, направил свою выпущенную в 1965 году книгу-брошюру «Кукуруза на поливе» о новаторских опытах на сортоучастке под Алма-Атой, предлагал увидеться с ней и с их общими детьми. Однако ответа не дождался.

В начале 1980-х годов моя бабушка переехала из Якутска в рязанские Кирицы, где некоторое время прожила со старшей дочкой Верой, затем – в собственную квартиру в подмосковном Долгопрудном, а несколько своих последних лет провела рядом с моими мамой и сестрой в Москве, где и умерла на девяносто втором году жизни от воспаления легких. Похоронена она на Троекуровском кладбище столицы.

Но в декабре 1961 года, когда мои родители поженились, до этого было еще очень далеко, четыре десятка лет. И я вернусь к рассказу о них.

Владимир Черепанов и Инна Куликовская познакомились в самом конце сентября 1959 года, когда возвращались в Якутск с сельхозработ, на которые ежегодно направляли студентов. Мой будущий отец тогда был на втором курсе университета, а будущая мама после двух лет работы на телефонной станции под Хаптагаем только что стала студенткой того же физико-математического факультета, но его математического отделения.

Ехали они из дальнего села, где месяц собирали на полях картофель, в открытом кузове грузовика под управлением нетрезвого водителя и, конечно, разговорились. Потом оказалось, что поселили их в студенческом общежитии в комнатах на противоположных концах одного этажа. Они часто встречались, вместе ходили на общежитские дискотеки и через год с небольшим, 2 декабря 1960 года, расписались: жених подал заявление в единственный тогда отдел ЗАГСа г. Якутска, спустя месяц пришел туда с невестой и их без свидетелей зарегистрировали. Свадьбу даже не отмечали.

Примерно через месяц после заключения брака молодой семье выделили в общежитии часть комнаты. Другую часть, отделенную шкафом, заняла также только что образованная якутско-татарская семья. В ней первенец появился на несколько недель раньше, чем у моих родителей, но глава той семьи заранее отвез жену на свою малую Родину и долго скрывал, что она уже родила. Потому, что родилась девочка.

Мои же будущие родители ничего не скрывали. Однако поначалу это не помогло. Когда в сентябре 1961 года организовывался очередной выезд студентов на осенние сельхозработы, университетская медичка из местных кадров не дала освобождение от поездки беременной мною студентке третьего курса Инне Федоровне Черепановой. Да она и не настаивала, и это чуть было не закончилось плачевно.

Ей досталась работа в Мегино-Кангаласском районе ЯАССР по погрузке вилами и доставке в повозках на лошадях и быках снопов сена с полей и их стогование. Мало того что поднятие веса беременным противопоказано в принципе, моя будущая мама как-то раз получила случайный, но сильный удар вилами в живот от своего напарника, а потом еще и упала с лошади. Хорошо что через несколько дней мой будущий отец приехал на мотоцикле в совхоз и отвел свою беременную жену в местный здравпункт к деревенским врачам. И те, москвички и ленинградки, распределенные после мединститута в глубинку, тут же отпустили ее в Якутск. Впрочем, очередного падения это не предотвратило.

Новый, 1962 год, мои будущие родители встречали в селе Майя, где тогда жила моя бабушка Елена Васильевна со своим мужем Федором Петровичем. А еще до рассвета 2-го января 1962 года они вернулись на рейсовом автобусе в Якутск, чтобы успеть к восьми утра на лекции. Двери студенческого общежития на ночь никогда не запирались, ведь все «удобства» для студентов – что жарким летом, что лютой зимой – были во дворе. Но оказалась запертой калитка у загораживающего по периметру общежития почти двухметрового забора. И перелезая через тот забор, моя мама с него свалилась. Спустя пару часов у нее начались схватки, и в одиннадцать часов утра я родился.

В роддоме молодая мама готовилась к экзамену по математике (теории вероятности), пока дежурная медсестра не отняла у нее тетради. А не успела-то она изучить совсем немного. Однако, по ненаучному «закону подлости», на экзамене 7-го января 1962 года из трех вопросов вытянутого билета два оказались из неизученных тем. И моя мама, успешно решив все экзаменационные задачи, получила позорную тройку. Почти через двадцать лет ровно такая же история повторилась на двух подряд моих экзаменах и тоже по математике: мне оба раза что-то мешало изучить самые последние темы, и по одной из них было в вытянутых мною билетах. Я также успешно решал все задачи, но из-за незнания теоретического вопроса получал пониженные оценки, правда, четверки. Реабилитация случилась лишь на третьем, самом последнем математическом экзамене – по разделу теории вероятности. Мне не пришлось опять что-то недоучивать, а потом неминуемо не знать ответа. Но лишь потому, что профессор заранее освободила меня от устных вопросов в поощрение за победу по этому предмету в институтской олимпиаде.

У моей мамы было очень мало грудного молока, отчего я, будучи младенцем, голодал и постоянно плакал. Меня чуть ли не сутками напролет укачивали родители и их сокурсники^[420]. Приходили с занятий и по очереди качали. Но якутские врачи никак не хотели выписывать на меня дополнительное бесплатное питание. Это заставило моих родителей его приобретать, на что их стипендий стало хронически не хватать. Тогда отец устроился для подработки лаборантом в университете, а затем – техником в химической лаборатории Якутского геолого-управления. Помогал и мой дед Георгий Матвеевич, направляя каждый месяц из Белькачей по двадцать рублей от своей небольшой пенсии.

С сестрой Татьяной

После получения моим отцом в июле 1963 года диплома о высшем образовании и начала постоянной работы стало легче, и он с благодарностью отказался от помощи, несмотря на рождение в семье 3 августа того же года второго ребенка – дочери, моей сестры Татьяны.

Первые годы отец продолжил трудиться в геологоуправлении, но не техником, а лаборантом, инженером, старшим инженером. Одно время занимался доставкой специальными щипцами в рентгенорадиометрический кабинет чугунных колб с минеральной породой для проверки наличия в ней урана. Если бы хоть одна такая колба упала и разбилась, он рисковал получить опасную дозу излучения. Еще в тот период мой отец исполнял обязанности младшего научного сотрудника Института мерзлотоведения и вместо стеснявшейся мамы преподавал физику в вечерней средней школе рабочей молодежи № 8 г. Якутска. А затем, благодаря своему тестю, впервые вышел в начальники. Это произошло в 1967 году, когда Федор Петрович Щуков посоветовал временно проживавшему с его семьей в одной служебной квартире заместителю начальника Управления технической эксплуатации кабельной и релейной магистрали (УКРМ) № 18 взять к себе на работу своего зятя. Тогда УКРМ-18, предназначенное обеспечивать центральное телевизионное вещание и телефонное сообщение между населенными пунктами Якутии, только что образовалось как подразделение Министерства связи СССР и остро нуждалось в кадрах.

Мой отец был принят в него на должность начальника производственной лаборатории, а всего через два с небольшим года стал главным инженером управления, еще через два, в мае 1971 года, – его руководителем. В этом ему уж точно никто не помогал, карьера продвигалась исключительно отцовским трудолюбием, талантом и умом. Спустя шесть с половиной лет, в ноябре 1977 года, он был награжден орденом «Знак Почета».

Он любил охоту и рыбалку. Не часто, но ездил на ГАЗе или УАЗике с друзьями, включая Андрея Ивановича Михеева – мужа моей тети Риммы, за пару сотен километров поохотиться на уток, зайцев или лося. А порыбачить брал с собой и меня. Летом ставили сети, и я с самого детства помогал отцу: управлял весельной лодкой, удерживая ее вдоль сети, пока он доставал из ячеек рыбу. Почти каждой осенью мы вместе с отцом и Юрием Александровичем Ознобищевым – мужем другой моей тети Надежды Георгиевны, таскали неводом из Лены тугунка, а в марте–апреле была ловля на зимние удочки из-под полутора-двухметрового льда окуней и красноглазок. Удивительно, но когда дневная температура колебалась между двадцатью и тридцатью градусами мороза, лунки под ярким якутским солнцем не замерзали, и мы получали загар перед ними без рукавиц, шапок и ватников.

Привозили обычно с рыбалки домой по десятку килограммов рыбы, и отец ее солил. Летом же, когда мы всей семьей отдыхали на якутских озерах, где этой рыбы было неимоверное множество и надо было себя сдерживать, чтобы не наловить лишнего, мой отец обычно уступал мне право завершающего лова. Вручал надувную лодку, весла и давал двадцать–тридцать минут на рыбалку. Но и за это время легко можно было вытащить пару десятков рыб. Причем днем в прозрачной воде отлично просматривался их размер на дне, и я подводил приманку к самым крупным экземплярам.

Владимир Георгиевич Черепанов. На реке Лене

А моя мама после получения высшего образования поработала в лаборатории нерудных полезных ископаемых геофизиком, преподавателем математики в Якутском государственном университете, старшим инженером-программистом ЭВМ в Институте мерзлотоведения. Совсем не высоко, но она, как говорится, обеспечивала отцу надежный тыл: он всегда был вовремя накормлен, дети – приучены к самостоятельности, в доме порядок и радушие, постоянная готовность и искреннее желание достойно встретить гостей, будь они друзьями из Якутска или начальством из Москвы.

В середине 1979 года мой отец после серьезных размышлений согласился на свой перевод^[421] на работу в Москву. И стал он там по завершении полугодовой командировки заместителем начальника Главного управления внутриобластной междугородней телефонной связи вновь образованного Министерства связи РСФСР. Это, конечно, был перевод с понижением – с первой роли в отрасли в автономной республике на второстепенную роль, к тому же не в союзном, а в российском главке, – но зато в столицу с соответствующим выделением для семьи жилплощади с пропиской. В те, советские, времена о московской прописке можно было только мечтать главным образом из-за принципиальной разницы в продуктовом снабжении более-менее сытой столицы и провинций, чьи прилавки магазинов были по-социалистически нищенски пусты. Но наша семья и без того не голодала, и хоть редко, но мы ели даже экзотические в Якутии апельсины, купленные в продуктовом магазине под заведованием старшей сестры моей мамы, или привозимые отцом из командировок в центр, доставали мясо, которое во времена развитого социализма продавалось в регионах, как и сахар, по талонам, летом на даче^[422] выращивали огурцы и помидоры, на балконе зимой всегда стояли ведра собранной нами брусники (мы ее предпочитали есть замороженной со сгущенкой) и бочонок добытой рыбы. Там же – наше любимое и не заменимое ничем лакомство, которого долго потом будет недоставать в Москве – доставленные обычно из-под самого северного якутского поселка Тикси крупные экземпляры омуля, муксуна, нельмы, сига, чира для изготовления строганины^[423]. Поэтому, думаю, отец согласился на Москву не из-за ее снабжения. Наверняка его манили в хорошем смысле карьерные перспективы, и они у грамотного и еще довольно молодого трудоголика в новом министерстве, без сомнения, были.

Однако мой отец поддался соблазну заменить с местами работы и жительства еще и заботливую, самозабвенную жену. Как только летом 1980 года моя мама прилетела в Москву вместе со сдавшей выпускные школьные экзамены дочкой Татьяной, она получила извещение Тимирязевского районного суда г. Москвы по делу о расторжении брака. И на первом же судебном заседании мои родители были разведены.

К тому времени я уже год как стал студентом Московского финансового института (МФИ), жил в Москве и приехал к зданию суда вместе с родителями. На заседание не пошел, а ждал его завершения во дворе и видел, какой это был шок для моей мамы. Знаю, что она на меня страшно обиделась, когда я, в отличие от моей сестры Татьяны, спокойно отнесся к вести о разводе и не рассорился с отцом, поддерживая с ним прежние добрые отношения. Но, по-моему, если взрослый мужчина созрел для такого шага, нормальной семейной жизни уже не будет, одна сплошная нервотрепка. Поэтому и не стоило противиться ее неизбежному прекращению.

Вскоре мой отец познакомился и 6 марта 1982 года зарегистрировал брак с младшей его на десять лет уроженкой красноярской деревни Двинка с самым привычным для верхнеленских Черепановых именем-отчеством Анной Ивановной Серых (по бывшему мужу – Чебану). Через неделю уехал с ней и ее трехлетней дочкой Виорикой в Астрахань руководить областным производственно-техническим управлением связи. В 1987–1991 годах он находился в командировке в Венгрии по линии внешнеторгового объединения «Машприборинторг». Потом вернулся в Москву на должность заместителя начальника Главного центра управления междугородними связями (ГЦУМС), был генеральным директором по техническому развитию, вице-президентом акционерного общества «ОРБиТЕЛ». После оформления в 1996 году «северной» пенсии мой отец еще поработал главным инженером и первым заместителем директора ГЦУМС, а в самой середине 1998 года уволился по собственному желанию.

Он взял участок и построил вместе с женой невдалеке от подмосковных Бронниц сначала баню, затем – двухкомнатный дом из бруса с собственноручно выложенной печью, все теплые месяцы предпочитал проводить там, сажал картофель и овощи, собирал клубнику и малину, пек свой хлеб, ловил карасей в местном пруду. Занимался воспитанием приемной внучки Виктории, родившейся в 1995 году в тот же день, как и его дочь Татьяна – 3 августа. Каждый праздник Нового года, а еще 23 февраля, в наши дни рождений, иногда 7 мая на день радио (связиста) мы с ним созванивались, делились новостями, иногда встречались у него в московской квартире на улице Академика Варги, пару раз вместе были на даче. Неоднократно я приглашал своего отца в Крым, где и у меня, и у моей сестры рядом с морем есть квартиры, но он всегда отказывался. Хотя мог бы попытаться исцелить лечебными крымскими грязями свои ноги, чтобы избавиться от мучивших его тромбов.

Где-то во второй половине 2000-х годов у него случился микроинсульт, но организм постепенно восстановился, и день рождения 18 октября 2010 года, отмеченный им, его женой и мною в его квартире как семидесятилетний юбилей, мой отец выглядел вполне окрепшим. Как оказалось, это был последний раз, когда мы виделись. В сентябре 2011 году он решился на операцию по очистке сонной артерии от холестериновых бляшек, и я узнал о ней после сообщения Анны Ивановны, что мой отец находится в реанимации московской городской больницы № 15 в Вешняках. Он был в коме, вероятно, из-за неудачного наркоза и последовавшего инсульта. Я приезжал к нему, что-то говорил, но отец так и не приходил в сознание. Только как-то раз мне показалось, что у него скатилась слеза. Ранним утром 4 декабря 2011 года меня разбудил звонок из больницы с вестью о том, что мой отец умер.

От вскрытия отказались, в свидетельстве о смерти говорится об острой сердечной недостаточности, постинфарктном кардиосклерозе. На его похоронах из кровных родственников я был вместе с сестрой Татьяной и двоюродным братом Олегом Ознобищевым^[424]. Сестры отца Надежда и Римма Георгиевны приехать из Тамбова и Якутска не смогли из-за их преклонного возраста и слабого здоровья. Моего отца похоронили рядом с его приемной дочерью Виорикой на Ивановском кладбище, что сейчас на территории Новой Москвы.

Таким образом, Владимир Георгиевич Черепанов был во главе фамильной ветви сорок четыре года, и очередным главой стал я. Чтобы превысить такой срок, мне надо дожить почти до ста лет, а этого не удавалось никому из верхоленских Черепановых. Будет трудно, но надо стараться. Кто-то ведь должен быть первым.

Моя мама Инна Федоровна Черепанова замуж больше не выходила, сосредоточилась на нас, своих детях. В Москве она поработала старшим инженером, начальником сектора разработки функциональных программ ГЦУМС, занималась в коммерческих банках бухгалтерией, руководила службой внутреннего контроля. Ушла на пенсию в ноябре 2002 года. Тоже согласилась на операцию очистки сонной артерии и делала ее в 2017 году в бакулевском Институте коронарной и сосудистой хирургии не без огрехов, но успешнее. Живет она чаще всего в Крыму у моря, недалеко от Севастополя со своей дочерью, моей сестрой Татьяной, иногда наведывается в Москву.

Моя сестра Татьяна окончила в 1986 году учетно-экономический факультет Московского финансового института. После четвертого курса и за год до получения высшего образования, 27 июля 1985 года, вышла замуж за студента того же института Андрея Белова. У них 14 апреля 1986 года родился сын Алексей. Потом был развод, новое замужество, однако совсем недолгое. По моей рекомендации, пошла работать в коммерческий банк главным бухгалтером, да так в банковской сфере и осталась. Даже несколько лет возглавляла мелкий банк, совладельцами которого мы с ней были, брала к себе на работу нашу маму. Потом занялась домашним хозяйством, вместе со своим гражданским мужем построила в Крыму дачу,выращивает на ней фрукты и виноград.

У Татьяны детей больше не было, как не было дочерей у единственной сестры моей мамы, отчего женская линия, идущая от Елены Васильевны Куликовской (Пацановской), пресеклась, так же как ранее пресеклась такая же линия от моей бабушки по отцовской линии.

Я и мои дети

Родился я в г. Якутске 2 января 1962 года у двадцатилетних студентов физико-математического факультета местного государственного университета Владимира Георгиевича и Инны Федоровны Черепановых через тринадцать месяцев после их свадьбы. Знаю, что имя мне выбрали в честь Андрея Ивановича Михеева – мужа-якута моей тети Риммы Георгиевны, который был главой семьи, приютившей моего отца в его школьные годы. А сам выбор имени произошел, когда первый секретарь Якутского обкома ВЛКСМ Андрей Михеев^[425] нагрянул в гости к моим родителям в общежитие, и ее обитатели были просто шокированы видом этого статного красавца.

Жил со своими родителями сначала в том же студенческом общежитии на улице Ойунского, затем в квартире бабушки – на Лонгинова. Но самые ранние мои воспоминания – о событиях в доме № 44 на Короленко, куда мы переехали в 1964 году. Он был деревянным и одноэтажным, на две квартиры. В двух комнатах одной из них размещались мы, в третьей – коммунальные соседи. Здесь же были большая общая кухня, коридор и холодный чулан для хранения продуктов. В нем водились мыши, и я ставил на них самодельные мышеловки. «Санузел» – обычная сколоченная из досок кабинка – был на улице, в дальнем углу неогороженного двора (он все еще там стоит, хотя сам дом давно снесли), импровизированный душ – в чулане.

Из дома я с пяти лет сам, без родителей, ходил и по теплу, и по морозу за два или три квартала в детский сад и еще отводил в рядом расположенные ясли свою сестру. И в магазин за продуктами мама меня тоже отправляла с пяти лет. Давала деньги, поручение и отправляла. И ничего, справлялся, даже порой, когда не было порученного продукта, подсчитывал остаток денег и брал верный вес чего-то нужного другого. Теперь я понимаю, что тем самым вольно или невольно и, надеюсь, успешно моя мама приучала меня с малолетства считать, мыслить, действовать и в целом – самому стоять на ногах. Что, конечно, правильно. Хотя иногда обучение такому стоянию в его буквальном смысле происходило чрезвычайно рано: соседи родителей по общежитию развлекались тем, что, когда мне едва исполнился месяц, давали цепляться за их пальцы и подтягивали, пока я, покачиваясь, не вставал на ноги. В итоге у меня стало не все в ладах с позвоночником.

По субботам моя мама организовывала генеральную уборку с мытьем полов и даже внутренних дверей, давала задания и мне с сестрой с наших еще дошкольных лет (с той поры я долго не любил субботы). В начальных классах привлекала меня к решению задач «Кванта», когда-то популярного физико-математического журнала для школьников и студентов. На первом этапе объясняла, как надо их решать, через год мы с ней соревновались с переменным успехом, кто быстрее найдет верный ответ, а годам к двенадцати победа обычно оставалась за мною.

Но при такой самостоятельности я был чрезмерно домашним, не терпел детские ясли и сад. Часто чуть ли не весь день стоял или сидел у своей ясельной кроватки, держась за ее ножку, пока за мной после окончания работы не приходила мама. И не дай бог, она не забирала меня самой первой! Та же проблема – с летним детским лагерем. Мама часто вспоминала, как каждое воскресенье с самого утра она должна была проводить в лагере со мной, и когда уже затемно возвращалась по лесной дороге на велосипеде домой, даже вдалеке слышала мой плач. Впрочем, я и сейчас не особо люблю посещать чужие дома, предпочитаю принимать гостей у себя.

В первый класс школы № 29 г. Якутска поначалу ходил без сопровождения родителей, но после переезда нашей семьи зимой 1969–1970 года в однокомнатную квартиру кирпичного дома в доме № 4 на улице Халтурина^[426] в сильные холода меня подвозил в школу и забирал после продленки отец: все-таки добираться надо было в темное время суток и больше километра. Помню, как-то раз он не смог приехать вовремя, учителя меня не удержали, и я пошел домой один. По дороге так замерзли мои руки, а варежка превратилась в льдышку в форме ладони, что периодически соскальзывала с нее вместе со школьным портфелем. Не снимая варежку с ручки портфеля, я засовывал в нее бездвижную ладонь, поднимал портфель и шел дальше по слабо освещенной улице. Дома мама долго сокрушалась и разогревала мне отмороженные руки и ноги, они несколько десятков минут страшно болели и с того дня не терпят холода.

Во второй и третий классы я ходил в близко расположенную школу № 5, в четвертый-седьмой – в довольно отдаленную, но самую в то время «продвинутую» № 8 (ее директором был муж моей тети Андрей Иванович Михеев). И тогда я выучил произношение чисел на якутском языке, которые прекрасно помню до сих пор. Дело в том, что в те годы первые классы Якутска освобождались от школьных занятий при пятидесяти одном градусе мороза, вторые – при пятидесяти двух и так далее. В пятьдесят шли в школу все^[427], в шестьдесят – никто. А утренние новости по радио всегда завершались прогнозом погоды, и сначала он давался на местном языке. В лютую зиму хотелось побыстрее узнать, не наступило ли счастье не идти сегодня на занятия.

Учился хорошо, но уже не был, как в первом классе, отличником и разок «скатился» до тройки в четверти по какому-то предмету. И по ходу уроков очень редко, но получал двойки и тройки. Даже помню, что заклеивал страницы дневника, чтобы родители не увидели такого позора. Но они не имели особой привычки проверять, как я сделал уроки и сделал ли, смотреть мой дневник, и в нем обычно я сам расписывался за свою маму. Будь с учебой совсем плохо, им бы о том говорили на родительских собраниях. А вот лишний контроль детей расхолаживает.

В четырехкомнатную квартиру дома № 2/2 на улице Ярославского мы переехали в конце 1976 – начале 1977 года. Ее балкон выходил в сторону местного краеведческого музея, во дворе которого стояла башня древнего Якутского острога. До нее напрямую было всего лишь сотню-полторы метров, и мы с одноклассниками иногда подходили к строению, заглядывали внутрь, где хранились не выставляемые музейные экспонаты, включая мумию якутки. Если моя версия о происхождении верхоленских Черепановых от переехавшего в Якутск купца из Пустозерска верна, то через триста тридцать лет один из его потомков смог увидеть и прикоснуться к тому строению, к которому, конечно, подходил он. К сожалению, в 1980-х годах та острожная башня сгорела.

Очень близко к дому располагалась средняя школа № 2, которая после своего открытия в 1977 году считалась лучшей в Якутии. Я в ней учился с восьмого по десятый классы. Когда были уроки физкультуры и мне не хотелось таскать с собой сменную обувь, ходил в школу в кедах. Хоть дорога занимала от силы минут пять, в мороз они успевали затвердеть, да и носимая весь школьный сезон «универсальная» болоньевая куртка становилась колом и чуть не звенела.

Я быстро освоился в новом дружном коллективе, и учеба давалась легко. Если в восьмом классе у меня еще были четверки по итогам года: не очень хорошо шли предметы, которые надо заучивать – история и английский язык, то в девятом и десятом – ни одной. Участвовал в олимпиадах по физике, химии и математике. В школах брал первые места, в Якутии – призовые. Наверняка именно в знак признательности за многократную защиту на этих олимпиадах чести школы № 2 директор Александр Иванович Рыбкин^[428] добился того, чтобы мне по ее окончании вручили золотую медаль. Я о ней и не думал и спокойно перенес получение на выпускном экзамене по литературному сочинению «четверки». Это сочинение писалось как бы от имени комсомола, пафосно, и до сих пор помню его начало: «Я, комсомол Страны Советов, родился 29 октября 1918 года». И далее – «Мои члены…». Такой текст не понравился местной комиссии, и она занизила оценку, однако, как потом выяснилось, директор опротестовал ее в Москве и найденными цитатами из книг доказал состоятельность спорной формулировки.

Моя сестра Татьяна училась в той же школе на класс младше и тоже хорошо. Но иногда нарушала дисциплину, пропускала уроки. Периодически на школьных линейках меня хвалили, а ее ругали, и тем самым отношение к нашей семье уравновешивалось.

С детства не особо старался, но имел предрасположенность к укреплению и закалке тела (вероятно, восстанавливались навыки моих сибирских предков): в восьмом или девятом классе всего пару раз поделал наклоны на скамье, и мой пресс до сих пор почти непробиваем; с неделю перед сном обливал ноги холодной водой, и прежде очень частая простуда отступила. А если упирался, то меня не могли оторвать от земли и трое крепких мужчин.

Спорт всегда любил – последовательно занимался гимнастикой, легкой атлетикой, баскетболом. Значимых достижений не было, но награждался золотым значком ГТО, побеждал в школьных соревнованиях по прыжкам в длину и высоту. В шестом или седьмом классе в городской эстафете по бегу был в выигравшей команде своей школы. Тогда впервые моя фотография попала в тираж газеты с надписью «Андрей Черепанов получает кубок и грамоту». Честно говоря, я не был ни капитаном той команды, ни лучшим ее бегуном. Просто, по частой тогда практике, у нас в команде почти все оказались «подставными» – то ли ученики других школ, то ли переростки, и по завершении своих этапов эстафеты тут же разошлись, а я, получив с большим отрывом от соперников эстафетную палочку, пробежал последний этап, разорвал финишную ленту и остался получать награды. В единственных соревнованиях на городском стадионе по прыжкам в высоту, в которых принимал участие, взял третье место по городу, но с каким результатом, теперь не помню.

Имея подходящий рост – 182–183 см^[429], играл в баскетбол в самых старших классах за школьную сборную, однако без успехов: редко попадал в корзину издалека. Не находил общего языка с учителем физкультуры со своеобразной фамилией Аллахский. Он был сильно экзотичен, поругивал меня за то, что мало фолил, требовал больше жесткости, чем точности. Но зато я приучился с неудержимым напором, тараном врываться в чужую трехсекундную зону и проходить под кольцо для завершающего броска.

Летом часто играл на поле у нашего дачного участка в футбол с местными ребятами. Стоял на защите своих ворот или нападал на чужие, а промежуточные роли не терпел. Моим футбольным бенефисом в школе стал матч с параллельным классом, в первом тайме которого я был вратарем, во втором – нападающим. Мы выиграли 10:0, и, если не обманываюсь в воспоминаниях, семь голов оказалось моими.

Очень любил гонять на утоптанном снегу во дворе в хоккей с мячом. Чаще всего такой хоккей и был моим главным зимним времяпрепровождением в свободное от учебы и домашних заданий время. В последние школьные годы, когда мы жили на улице Ярославского^[430], окна моей комнаты на четвертом этаже выходили как раз во двор, а с другой стороны двора был такой же дом, где жили мои друзья-одноклассники, впоследствии переехавшие в Москву Олег Воронов и Андрей Кузнецов^[431]. Сделав уроки, я высовывал голову в форточку и звал их на улицу криками «Ворон!» (с ударением на второй слог) и «Кузя!». И мы, поставив куски снега на ширину ворот, сражались с другими соседскими парнями. Иногда играл с ними в зале нашей квартиры в настольный теннис или по телефону в шахматы.

В самых старших классах появилось у меня еще одно увлечение – слушать вечерами «вражьи голоса» – передачи радио «Свобода» и «Голос Америки». Из них узнавал о любопытных текущих событиях, замалчиваемых в СССР. Однако не больше – тогда у меня никакого разочарования в коммунистической идеологии не возникло, я оставался уверенным в преимуществах социализма. Возможно из-за того, что делала свое дело тотальная советская пропаганда, и была у меня какая-то детская вера в слова, крестьянская наивность. Мол, столько у нашей страны великих достижений, столько героев и неустанная забота о человеке! А там, на Западе, люди прозябают. Понимание и твердое убеждение в пагубности коммунизма пришли позднее, когда начал сравнивать экономики социалистических и капиталистических государств, разбираться с законами их действия, узнал о массовых и кровавых ленинско-сталинских расправах над соотечественниками. А вот некоторая моя наивность в общечеловеческих отношениях так и осталась – многим верил и зря.

Вместе со мной иногда слушал те передачи и мой отец по привезенной им из командировки в Италию японской магнитоле Sanyo. А ее уже как магнитофонный кассетник, которых в те времена развитого социализма почти ни у кого не было, я периодически по возвращении с уроков выставлял в окно. И включал на всю громкость запись диска 1978 года ансамбля с Ямайки Boney M, навсегда ставшего любимым (того, что с песнями «Ночной полет на Венеру» и «Распутин»). Так я делился западной песенной культурой с проходящими мимо якутянами.

Где-то класса с четвертого была у меня мечта стать следователем. И когда перед окончанием школы я занялся выбором вуза, отец посоветовал поступать на юридический факультет военного института в Москве. Я немного поразмышлял и понял, что не потерплю подчиняться приказам в интеллектуальном процессе расследования. И с отказом идти в военные следователи мой интерес к этой профессии почему-то напрочь отпал. Зато вскоре появилось желание заняться международными финансами. И оно не было неожиданным.

Будучи восьмиклассником, я начал собирать иностранные монеты, и вначале мы с Олегом Вороновым даже организовали что-то вроде соревнования в таком коллекционировании – у кого больше наберется стран и поинтереснее экземпляры. Моя коллекция быстро пополнялась благодаря откуда-то проявившемуся у меня «купеческому» навыку – я менял красочные этикетки от жевательных резинок, что, по моей просьбе, привезла из туристической поездки в Японию мама, на монеты или почтовые марки. Моим знакомым ребятам нравились такие этикетки, мне же в них не виделось никакого смысла. Они с радостью получали свое, я – свое. А те марки я потом тоже обменивал на монеты в городском клубе филателистов. Еще, решив собирать и российские монеты, отдал за них несколько книг из домашней библиотеки, но те, что, на мой взгляд, были семье малоинтересны (в основном из давно прочитанной серии «Жизнь замечательных людей»). Однако посчитал такое справедливым, ведь прежде я внес собственный вклад в пополнение библиотеки, когда собирал и сдавал макулатуру за талоны на дефицитные тогда книги.

Помню, к примеру, стоял у нас на полке объемный томик о художнике Василии Сурикове «Дар бесценный», к которому давно никто не прикасался. А пришедший ко мне в гости одноклассник Саша Китаев, буквально бредивший живописью, уговорил меня отдать ему эту книгу в обмен на монеты. И «отвалил» их с десяток, среди которых были и царские серебряные рубли, и дирхам арабского Халифата чуть ли не XI века, и медные сибирские монеты Екатерины II. Кто бы мог устоять? Потом одну сибирскую я поменял штук на двадцать сказочных по красоте монет экзотических стран и сразу же стал недосягаем в нашем с Олегом Вороновым соревновании. Мама немного меня пожурила за потерю книги, но, видя мою гордость от пополнения коллекции, простила.

Может, моя тогдашняя страсть к взаимовыгодному обмену была отголоском из прошлого – от купеческого ремесла моих дальних предков. Отчего-то она ярко проявилась, когда я жил в непосредственной близости к башне Якутского острога, откуда они, вероятно, свое ремесло начинали.

Так вот, первые навыки обмена и коллекционирования иностранных монет подготовили естественную почву для моего окончательного выбора профессии. Благодаря золотой медали я сдал в самом начале августа 1979 года только один экзамен – сильно нелюбимый мною английский язык – и стал студентом факультета «Международных экономических отношений» Московского финансового института. На такой престижный факультет я бы без моего отца не поступил, хотя бы потому, что на него принимали исключительно москвичей и иностранцев. Но решение об отцовском переводе в столицу оказалось уже принятым, и временное отсутствие прописки в Москве помехи не составило.

Моими сокурсниками были несколько представителей европейских стран «народной демократии» и около пятидесяти выпускников московских школ. В плеяде ярких талантливых личностей – Александр Афанасьев, впоследствии возглавивший акционерное общество «Московская Биржа». Именно с его подачи родилось короткое, но емкое название настоящей книги.

Малогабаритную квартиру на улице Приорова^[432], что, по символическому совпадению, оказалась недалеко от кинотеатра под названием «Байкал» и ближайшая дорога к нему вела через лес (Тимирязевский^[433] парк), моему отцу выделили только весной 1980 года. Поэтому весь первый курс я жил в студенческом общежитии на улице Галушкина. Это было вновь построенное для Московской олимпиады шестнадцатиэтажное здание с комфортабельными блоками, разделенными на две комнаты для размещения по два или три студента. Я оказался в одном блоке с лаосцем Бунлапом Пхетчампой, краснодарцем Александром Реутским и мингрелом из Тбилиси Романом Кортавой. С Романом, потомственным банкиром и безупречно благородным человеком, и его женой еще с первого курса Риммой я дружу до сих пор.

Не буду подробно останавливаться на общежитских событиях, скажу лишь, что мои сокурсники-москвичи многое потеряли, не вкусив их своеобразия. Но они часто проходили ко мне в гости или записывались у вахтеров на мою комнату, а сами «зависали» на других этажах.

Часто я «подкалывал» товарищей по общежитию и однокурсников своим паспортом, а он был толще обычного, потому что содержал несколько дополнительных страниц на якутском языке. В том числе о национальности со вписанным от руки словом «нуучча»^[434] – русский. Но я шутил, что у меня такая редкая национальность, и многие верили.

Моя студенческая жизнь была полна, однако, каюсь, не хождениями на лекции. И все потому, что уже на первом курсе мне по чистой случайности повезло заняться общественной работой при комитете комсомола института. В составе его организационно-массовой комиссии под руководством аспиранта Андрея Казьмина^[435] я большей частью печатал характеристики, планы, отчеты, протоколы комитетовских заседаний и, что очень важно, был в самой гуще институтско-комсомольских событий. К тому же впервые оказался в привилегированном положении – с нашего факультета иногда выгоняли всего лишь за две пары часов отсутствия на лекциях по неуважительной причине, а я как бы всегда находился при деле и отсутствовал, когда хотел, то есть почти всегда. Посещал лекции обычно лишь, если надо было подготовиться на них к семинарам по английскому языку или поиграть с сокурсниками в «длинные» крестики-нолики. Иначе зря терял бы время: запоминать лекции – для меня занятие мало благодарное, а быстро их конспектировать с последующим пониманием написанного я никогда не умел в силу своего неразборчивого подчерка. Перед экзаменами же всегда можно было почитать конспекты товарищей из параллельной группы, с которыми такие экзамены по одинаковому предмету разводились по датам, и обычно я их брал у Алексея Трофимова. Ну и, конечно, писал шпаргалки. И были они лично мною разработанной еще перед школьными экзаменами конструкции – простой, но хитрой: те шпаргалки можно было доставать и читать, ничуть не разоблачаясь перед экзаменатором, даже если тот экзаменатор сидел или стоял прямо напротив. Впрочем, как то обычно бывает, если пишешь шпаргалки непосредственно перед экзаменом, хорошо запоминаешь темы, и использовать шпаргалки не возникает особой нужды.

Игнорирование лекций успеваемости совсем не мешала, скорее – наоборот. Если после самого первого семестра, когда я эти лекции еще посещал, мои экзамены сдавались плоховато, даже с одной «тройкой», то почти все последующие на отлично с назначением повышенной на десять рублей стипендии. Правда, до красного диплома чуточку не дотянул – из двадцати трех предметов получил семнадцать «пятерок», а надо было на одну больше. Однако, если золотая медаль давала льготы при поступлении в вузы, то красный диплом – никаких. Вот и бог с ним!

На третьем и четвертом курсах меня, по рекомендации Андрея Казьмина и тогдашнего секретаря комитета ВЛКСМ института Александра Арсенова, избирали уже в состав этого комитета, отвечающим сначала за организационно-массовую работу, затем – за идеологический сектор. Впрочем, вся идеология в моем ведении сводилась тогда к проведению ежегодных общественно-политических аттестаций студентов. Они должны были знать основные политические события, имена членов Политбюро ЦК КПСС и руководителей ведущих зарубежных компартий. Кто что-то не помнил, помнил другое, и аттестацию всегда проходил. И еще я тогда впервые занялся чем-то вроде журналистики, став во главе штаба «Комсомольского прожектора»: писал в настенную газету сатирические заметки о студентах-прогульщиках и курильщиках.

Первая моя зарубежная поездка – по железной дороге – была в болгарский город Свиштов как руководителя группы комсомольского актива, состоящей из «целых» двух человек. Там весело с местными студентами в их общежитии встречали 1982 год, год завершения длинной эпохи правления в СССР Леонида Ильича Брежнева. Привез оттуда кожаную куртку и чемодан художественных книг на русском языке, которые купил за обмененные на болгарские левы положенные в то время к вывозу в соцстраны тридцать рублей и пару дополнительных, контрабандных червонцев^[436].

Трижды в летние каникулы был в студенческих строительных отрядах – на укладке и ремонте железных дорог под древним рязанским городом Касимовым и почти столь же древней смоленской Рудней (был там комиссаром отряда), на сборе арбузов в Астраханской области. Наиболее яркие воспоминания остались о том, как мы разгружали вагон новых покрытых ядовитым креозотом шпал, а потом крепили их к рельсам, мастерски забивая стальные костыли двумя-тремя ударами молота. Или как устроили с однокурсником Сашей Комаровым импровизированное соревнование, кто дольше выдержит без отдыха в работе с удивительно похожими на крестьянскую соху электрошпалоподбойниками весом под два десятка кило, работали в охотку, и так с начала и до конца дня никто никому не уступил. А до того трудягу Сашу сняли с должности бригадира, поймав при получении через окошечко нашего вагончика сумки с бутылками водки, купленной вскладчину на празднование чьего-то дня рождения. На его место поставили бригадирствовать другого, оказалось, того, кто передавал ему эту водку, но непойманного. И еще как наш стройотряд участвовал в конкурсе агитбригад с цельной музыкально-поэтической постановкой на тему Троянского коня и был явно на голову выше всех, однако, когда жюри конкурса объявило присвоение и первого, и второго места своим землякам, мы вышли из зала под песню Андрея Макаревича «Сегодня битва с дураками». Потом же выяснилось, что нам собирались вручить гран-при.

А чуть раньше я поработал в подмосковном совхозе, где студенческие группы перед началом второго курса традиционно собирали картофель. Мои сокурсники до сих пор вспоминают, как их бросало в дрожь, когда видели меня каждым морозным утром выходящим во двор с голым торсом и разбивающим в бочке с водой возникшую за ночь кромку льда, чтобы умыться.

Активно занимался в институте баскетболом под руководством талантливого тренера Анатолия Говора. Был капитаном факультетской команды, в которой играл и двухметровый Михаил Прохоров, ставший впоследствии известным предпринимателем. За редким исключением нашей команде доставалось второе место после намного большего по численности кредитно-экономического факультета с его лучшим игроком Кириллом Баженовым.

После окончания института летом 1984 года меня среди прочих не сильно «блатных» сокурсников отправили служить на два года в армию в звании лейтенанта. Попал я – не без протекции моего отца и дяди по материнской линии Александра Федоровича Щукова, который тогда служил полковником в Генеральном штабе, – в Астраханский областной военный комиссариат. Был там начальником пенсионной группы. Вместе со своими гражданскими подчиненными назначал пенсии отставным военным, их вдовам и детям. Инициативно проверил дела более двух тысяч астраханских военных пенсионеров, нашел среди них тех, кто имел права на льготы участников Великой Отечественной войны, но не знал о том. И, наоборот, обнаружил в результате проведенного расследования пользующегося льготами незаконно. А был он сотрудником одного из райвоенкоматов Астрахани, через которого удостоверения участников войны и вручались, и я добился его позорного увольнения.

За два года службы ревизовал финансовую деятельность и пенсионную работу всех районных военкоматов области, в свободное от основных задач время руководил бюро ВЛКСМ комиссариата, на комсомольских собраниях постепенно научился публично выступать, а до того всегда страшно робел даже при общении с незнакомыми людьми по телефону.

Здесь же я стал кандидатом в члены КПСС. Конечно, вступал в коммунистическую партию не без налета карьеристских соображений: хотя мне, как и большинству представителей так называемой интеллигенции, было понятным, что членство в партии не помогало непосредственно в продвижении в профессиональной карьере, но с определенного уровня «нечленство» точно тому мешало. Таковы были правила игры, а другой-то «игры» тогда не было. Впрочем, забегая чуть вперед, скажу, что я не успел использовать партийные преимущества, свои должности за оставшееся пятилетие советской власти я занял бы и без КПСС.

Проживал в Астрахани в отцовской квартире или на его даче у волжского побережья с ним, его второй женой Анной Ивановной и ее дочкой Виорикой. Несколько раз мы вместе с отцом ездили на сказочную по уловистости рыбалку в самые низовья Волги, к Каспию, отъедался осетриной и нередко – черной икрой. Ушел из армии в запас летом 1986 года в звании старшего лейтенанта, через несколько лет получил капитана, и на том моя «воинская карьера» счастливо завершилась.

В 1986–1991 годах работал последовательно инспектором, старшим экономистом, руководителем группы, заместителем начальника отдела^[437] управления государственных кредитов Банка для внешней торговли (Внешэкономбанка) СССР, и для этого никакого блата не понадобилось. В то время распределение во Внешэкономбанк после нашего факультета считалось, пожалуй, наихудшим вариантом, тем более в его подразделения, откуда в вожделенные загранкомандировки попадали в лучшем случае после пяти лет работы (намного быстрее все продвигалось во внешнеторговых объединениях).

Но благодаря настойчивым требованиям Главного инженерного управления Министерства внешних экономических связей СССР (ГИУ МВЭС)^[438], вместе с которым я часто выверял в переговорах с иностранцами-заемщиками расчеты по поставкам советского оружия в счет госкредитов, прежняя традиция была нарушена. Мой «предвыездной» период оказался сокращенным ровно в два раза, и уже с весны 1989 года мне удалось четырежды поучаствовать в работе межправительственных делегаций в Ираке. Там напряженный график переговоров чередовался с часами свободного времени, и я с удовольствием гулял по шумному Багдаду, любил заходить на центральный рынок с его непривычным для советского человека изобилием доступных товаров – фруктов, мясных изделий, восточных пряностей, сладостей, ширпотреба… И несколько десятков командировочных долларов мне хватало на покупку множества сувениров. А наиболее предприимчивые сотрудники совзагранучреждений в Ираке обменивали накопленную и привезенную из СССР валюту не по официальному курсу три доллара за один местный динар, а по курсу черного рынка один доллар за три динара (меняли и для меня). Потом приобретали на багдадском рынке «километраж» – сотни метров цветной ткани – и сдавали ее в московские комиссионки, зарабатывая тем самым целые состояния. Кому черный рынок и дефицит – зло, а кому – благо. Потом состоялись мои командировки в такие экзотические страны, как Гвинея-Бисау, Кабо-Верде, Ливия, два Йемена.

Не забывал исполнять свой гражданский долг и ежегодно сдавал бесплатно кровь со своим отрицательным резус-фактором, пока по главному московскому телеканалу не показали репортаж с давно хранящимися в каком-то подвале колбами со сданной кровью, на одной из которых была написана моя фамилия. По партийной линии был начальником штаба добровольной народной дружины Внешэкономбанка и одно время – секретарем партбюро управления. Прекратил в нем традицию проводить политинформации и отчитываться перед партийными товарищами о командировках. Первым из сотрудников Внешэкономбанка поддержал начатое Борисом Ельциным движение по выходу из КПСС^[439], участвовал в августе 1991 года в организации обороны от ГКЧПистов московского Белого дома. В общем, было увлекательно.

Как-то в полете во Вьетнам я познакомился с высокопоставленным сотрудником Госплана, и потом он рекомендовал меня своим сослуживцам, создававшим коммерческий банк «Виза». Меня пригласили заняться в нем валютными операциями. Так я в 1991 году перешел в коммерцию, стал начальником отдела, затем – единственным заместителем председателя правления банка, курировал в нем всю рыночную (некредитную) деятельность, содействовал с самых начальных этапов становлению Валютной биржи, которая впоследствии преобразовалась в крупнейшую торговую площадку страны – Московскую межбанковскую валютную биржу (ММВБ) и Московскую Биржу. Несколько лет подряд входил в состав ее «законодательного» органа – биржевого совета, работал председателем совета секции валютного рынка.

Несмотря на отсутствие на старте генеральной лицензии, банк «Виза» быстро обрастал контрагентами и клиентурой, стал одним из крупнейших операторов валютного рынка России. Как только нам удалось получить право на открытие прямых корреспондентских счетов за рубежом, могу смело утверждать: быстрее и качественнее с клиентами в России не работало ни одно кредитное учреждение. А основной долларовый счет я открывал в Bank of New York^[440], и с тем банком в деловой столице США меня знакомил его вице-президент князь Голицын.

Поэтому совсем неспроста два первых раза, когда ведущим экономическим журналом сравнивались квартальные итоги по прибыльности, мой банк был признан победителем среди всех средних и малых кредитных учреждений России^[441]. Официальный триумф закончился тем, что в последующие разы журнал вообще не стал включить «Визу» в конкурс, объяснив это тем, что его столь высокая эффективность в принципе необъяснима.

Помню сложившуюся тогда атмосферу доверия между руководителями валютных подразделений московских банков. Все мы прекрасно друг друга знали и проводили совместные операции долгое время без официально установленных лимитов, на чистой интуиции. Как-то мне нужно было для моего довольно небольшого банка привлечь сроком на один день сразу двадцать миллионов долларов (а рублевые средства мы сами размещали под большой процент). Нашел семнадцать у традиционных контрагентов, а еще три – никак. Звоню Андрею Мельниченко, который в то время возглавлял МДМ-банк. Говорю: «Андрюх, дай, плизз, трешку на овер^[442]!». Он мне: «А завтра точно вернешь?» – «Точно» – «Бери!».

Или, скажем, просит меня по телефону Александр Осмоловский из Альфа-банка приобрести для него на ближайших биржевых торгах за рубли миллион-другой долларов, покупаешь их, а пока возвращаешься на рабочее место, рыночный курс валюты вырастает на несколько процентов. Но ты все равно совершаешь сделку на прежних условиях. Было и наоборот, когда, к примеру, я договорился в «черный вторник» с Сергеем Агеевым о продаже полутора миллионов долларов банку «Империал» с расчетами на следующий день по действовавшему тогда на рынке высочайшему курсу, а уже через час этот курс начал валиться. Однако рубли пришли в «Визу» вовремя и в полном объеме. Можно было бы сказать, мол, извини, забыл о сделке или что-то не получилось, а затем продать ранее купленные и подорожавшие или купить подешевевшие доллары в прямой сделке с другими контрагентами, поделить прибыль и заработать сразу на пару добротных московских квартир. Но у нас и мысли не появлялось кого-то подвести, не подтвердить делом устные соглашения, пусть даже они стали совсем невыгодны. Можно сказать, что тот еще молодой валютный рынок был рынком банкиров-купцов: на нем царствовали заветные принципы купечества на Руси «доброе имя лучше богатства» и «уговор дороже денег». Да и что в характере мужчины может быть важнее ответственности за дело и собственные слова? Не уверен – не обещай. А если обещал – отдай все, умри, но выполни.

Поэтому для меня стало шоком невозвращение в 1995 году из Всероссийского биржевого банка в «Визу» солидной суммы кредита. А ведь его брал под свою ответственность мой старый знакомый, который, как потом выяснилось, элементарно лгал своим товарищам о надежности банка. Некоторое время после того «кидания» было очень тяжело с поддержанием ликвидности «Визы», но постепенно справились, восстановили доходность, хоть и далеко не прежнюю. Только романтика доверия пропала, во всех банках появилась система жесткого контроля устойчивости контрагентов. Да вот что-то не очень она помогала и помогает.

Вскоре мне пришлось столкнуться с вероломством части бывших сослуживцев, которых взял в банк и обучил навыкам профессии. Они прежде прозябали на низких зарплатах, а, дорвавшись до высоких банковских и привыкнув к ним, но не имея способности к совершенствованию методов законного и надежного извлечения прибыли, начали тупо опустошать «кормушку», фактически топить банк «Виза», как только я из него ушел^[443].

А ушел я в сентябре 1996 года, приняв приглашение заместителя председателя Центрального банка Российской Федерации, бывшего руководителя Валютной биржи Александра Потемкина возглавить валютное управление в составе департамента иностранных операций (ДИО) главного банка страны. Через два года, минуя должность заместителя, стал директором департамента, занимался реализацией курсовой политики и управлением золотовалютными резервами, входил в состав комитета Банка России по денежно-кредитной политике.

Но, уверен, что ключевой, наиболее ответственный период моей работы в ЦБ начался с возвращением в него после августовского кризиса 1998 года известнейшего банкира Виктора Геращенко. Сразу скажу: на мой взгляд, Виктор Владимирович – человек исключительно яркий, эрудированный, высокий профессионал, но ему близки социалистические воззрения, и поэтому деятельность его команды в ЦБ – что в 1989–1994, что в 1998–2002 годах – приносила совсем немного пользы.

Помню, как в конце сентября 1998 года руководители Банка России приняли решение о введении института торговли валютой на бирже с искусственным, внерыночным завышением цены рубля путем валютных ограничений. Я же всегда считал, что валютные ограничения заявленного смысла не достигают, а как антипод свободного предпринимательства препятствуют развитию страны, обязательно ведут к ее деградации. Поэтому они поддерживаются только сторонниками распределительной системы хозяйствования или экономически безграмотными людьми, либо коррупционерами и «серым» бизнесом. Но решение было принято, и первый заместитель председателя Банка России Андрей Козлов, с которым мы были добрыми знакомыми еще со студенческих времен и единомышленниками, попросил меня написать инструкцию (положение) о порядке и условиях действия такого института. Мол, если инструкцией займется инициатор решения – подчиненный ему зампред, курирующий валютное регулирование^[444], можно себе только представить, что он в ней понапишет.

Я взялся за дело с главной мыслью не допустить столь любимых валютными регуляторами из ЦБ индивидуальных разрешений на проведение операций, иначе коррупционные аппетиты закрепили бы порочный порядок надолго. И мне это удалось. Тем не менее лист согласований инструкции открывался моей визой с комментарием: «Технически верно, экономически – вредно». И тут же я начал буквально заваливать Совет директоров Банка России служебными записками с подробными доводами, подтвержденными расчетами, в пользу скорейшей отмены ограничений.

Мой конфликт с представителями команды Геращенко вступил в открытую фазу, когда я категорически отказался выполнить письменное поручение зампреда ЦБ, курирующего международную финансовую деятельность^[445], предоставить определенному им швейцарскому банку сведения об объемах размещенных Банком России у конкретных контрагентов за рубежом депозитов в золоте. Из-за такого моего отказа делиться коммерческой тайной взбешенный зампред добился объявления мне строгого выговора за нарушение субординации. А я направил Виктору Геращенко разъяснение происшедшего с настоятельной просьбой отменить явно необоснованное взыскание или уволить меня по собственному желанию, чтобы я мог отменить выговор в суде.

Увольнять не решились, ведь в то непростое посткризисное время в Банке России не было других специалистов с большим опытом коммерческого банкира, досконально знавших и буквально «кончиками пальцев» чувствовавших рынок, легко прогнозирующих его реакцию на каждое действие ЦБ. А во избежание дальнейших конфликтов меня просто вывели из-под кураторства зампредов, неформально переподчинили напрямую здравомыслящему и прогрессивному первому заместителю председателя ЦБ Татьяне Парамоновой. Вместе с ней нам удалось сделать много полезного и, главное, остановить атаку сослуживцев-антирыночников на Россию, довольно быстро добиться отмены тех самых валютных ограничений.

И еще: начиная с апреля 1999 года я самостоятельно принимал решения об интервенциях Банка России на внутреннем валютном рынке и величине устанавливаемого курса, только в отдельных случаях заранее ставил о том в известность председателя ЦБ. Использованная мною в тот период тактика курсовой политики ведущее экономическое издание «Ведомости» назвало «лестницей Черепанова»²²¹, и она прекрасно сработала. Краткое авторское отступление: считаю, что в условиях страны с неустоявшейся экономикой, которой является Россия, слабой конкуренцией и ее тотальной зависимостью от товарного импорта и сырьевого экспорта, для становления и ускорения экономического роста крайне благодатно жесткое управление динамикой национальной валюты, но исключительно рыночными операциями. Причем, курсовые ориентиры должны быть общеизвестны и надежно достигаемы. Поэтому отказ от такого управления при наличии достаточных золотовалютных резервов – это экономическая диверсия, порождающая хаос. Конечно, очень важно суметь выбрать единственно верную динамику, для чего в руководстве центральным банком нужны грамотные специалисты-рыночники, а не научные работники.

Когда кризис окончательно сошел на нет, я вновь обратился с заявлением об увольнении, из-за отсутствия реакции на него – во второй раз, провел долгую взаимоуважительную беседу с Виктором Владимировичем Геращенко и в конце апреля 2000 года покинул ЦБ. Но о работе в нем у меня остались самые добрые воспоминания^[446]. Особо я благодарен за них сотрудникам департамента иностранных операций, которые всецело поддерживали мою позицию, и горд достигнутой сплоченностью коллектива и четким исполнением поставленных задач. Это позволяло и твердо контролировать рынок, и избегать потерь, и наращивать операционную прибыль Банка России (что безукоризненно подтверждало верность тактики нашей работы). К тому же мой департамент показал спортивную сплоченность коллектива, когда трижды подряд побеждал в ежегодных спартакиадах центрального аппарата ЦБ. И если в первый раз победа далась с трудом, во второй – намного проще, то в третий мы оказались наголову выше всех соперников. И такой триумф запоминается навсегда.

Непосредственно накануне моего ухода из ЦБ был спровоцированный уже мною конфликт с командой Геращенко, и он произошел на заседании совета ММВБ под председательством зампреда Банка России, курировавшего мой департамент^[447]. На том заседании я выступил против рекомендации его в следующий состав совета как человека, плохо понимающего законы рынка и ничего, кроме вреда, не способного принести бирже. Конечно же, тогда другие члены совета, мои добрые товарищи – зампреды коммерческих банков и руководители их валютных подразделений, меня в открытую не поддержали и поддержать не могли в силу опасения быть наказанными. Но и не в том состояла цель моего выступления: им я хотел надолго охладить административный пыл своего куратора. Вдогонку к тому в центральных экономических газетах прошли статьи о профессиональной некомпетенции антирыночников, и такая стратегия отлично сработала: ЦБ под руководством Виктора Геращенко что-то еще ограничивать даже не пытался.

Следующие полтора года я возглавлял департамент внешнего долга Министерства финансов Российской Федерации. Как и положено по такой должности, указом президента мне был присвоен классный чин действительного государственного советника Российской Федерации третьего класса^[448]. Множество раз вылетал в командировки в Западную Европу и Северную Америку обычно в составе правительственных делегаций. Имея стойкую неприязнь к долгам, обосновал в секретной записке возможность и модель выкупа (досрочного погашения) государственных валютных займов. С трудом и не сразу, но «пробил» правительственное одобрение и сам вел первые подобные операции Минфина. И они удались так, что рынок даже «не дернулся», никто вне правительства и его агента Внешэкономбанка не узнал о таком выкупе. Это сэкономило расходы федерального бюджета на сотни миллионов долларов. Однако в условиях, когда родственный департамент – внутреннего долга – в период высоких поступлений от продажи нефти наращивал государственные рублевые заимствования, тем самым искусственно увеличивалпроцентные ставки на рынке, подавлял интерес к производственным инвестициям и вредил отечественной экономике, я посчитал правильным окончательно уйти с госслужбы во внешние оппоненты. К тому подтолкнуло еще и понимание последовательного роста коррупции среди высших чиновников, и он просматривался во многих принимаемых ими решениях, включая тему государственного долга. Я участвовать в том не хотел, считал и считаю делом подлым личное обогащение вопреки интересам дела, за которое отвечаешь.

Уверен, стоило мне остаться в Банке России или в Минфине, меня ждала дальнейшая карьера. Уж должность первого заместителя председателя Центрального банка Российской Федерации я бы после ухода Геращенко легко при желании занял, как занял ее рекомендованный мною для работы в ЦБ Сергей Швецов. Вот только пришлось бы тогда либо смиряться с часто неприемлемыми правилами и идти против собственных убеждений, либо вновь конфликтовать. И я бы надолго не задержался.

А на «вольных хлебах» мне, не отягощенному более правилами корпоративной солидарности, удалось благодаря множеству опубликованных статей, комментариев, дискуссий и телеинтервью приостановить активное наращивание бюджетной задолженности, кое-что исправить в проводимой в стране курсовой политике, налогообложении, совместно с вице-президентом РСПП Кахой Бендукидзе добиться серьезной либерализации валютного законодательства.

Поучаствовал я и в политике: с программой реформ «Власть разумных законов» баллотировался в 2004 году в депутаты Госдумы на признанных несостоявшимися довыборах по Преображенскому избирательному округу г. Москвы, возглавлял в 2013–2014 годах контрольно-ревизионную комиссию «Республиканской партии России – Партии народной свободы», впоследствии отобранной у моего друга Владимира Рыжкова.

Сейчас часть времени отдаю консультациям по правовым и финансовым темам и вот – изучаю архивы и пишу то, что мне по душе. В любом случае, меня радует, что какой бы деятельностью ни пришлось заниматься, всегда находил в ней удовольствие и творческий простор (меня хлебом не корми – дай что-нибудь поусовершенствовать, а ведь совершенство не знает пределов). Правда, кроме работы по дому, той, что традиционно считалась женской. Насколько знаю, мой отец тоже был таков. Видно, в нас заложено, что мужчина должен отдавать себя работе вне дома, а дома отдыхать. Зато женщина ответственна за домашнее хозяйство и освобождена от зарабатывания денег.

Один раз был официально женат и разведен (17 декабря 1988 года и 17 августа 2005 года), имею «законнорожденную» 23 июня 1989 года старшую дочь Дарью. День ее рождения пришелся точно на столетний юбилей великой поэтессы Анны Андреевны Ахматовой, и поначалу была идея назвать ее Анной, именем, которое мне всегда нравилось. Но посчитал, что это может обидеть мою маму, ведь такое же имя – у второй жены ее бывшего мужа.

В первое время моя семья обосновалась вместе с дедом и бабушкой жены в их московской квартире на улице Шоссейной, а с 1996 года – в моей на Кутузовском проспекте или на даче около Апрелевки. Не скажу, как с женой, а со всеми остальными жили дружно. Дед Георгий Федорович Пахомов, бывший донской казак, участник войны и отставной офицер, был в хорошем смысле простым, очень надежным и рассудительным, не любил советскую власть, в чем мы с ним всегда солидаризировались. Не имея собственных потомков мужского пола, относился ко мне как к родному внуку, я к нему – как к родному деду.

Другие же мои дети родились вне брака, что произошло впервые, по крайней мере за десять известных мне колен моей ветви Черепановых. И я, конечно, не думаю, что тем самым положил хорошую традицию, но к официальному браку по множеству довольно неразумных правил действующего законодательства отношусь отрицательно. Направленный же мною в Госдуму законопроект о правке Семейного кодекса был «успешно» проигнорирован.

Мой старший сын появился на свет 25 января 2008 года, в день семидесятилетия великого барда Владимира Высоцкого. Может, стоило назвать его в честь деда Владимиром, однако я не сторонник присвоения имен живущих близких родственников. И он был назван Федором. Как родной отец и отчим моей мамы. И так случилось, что мой отец видел своего внука лишь однажды, когда я привез его в 2009 или 2010 году на выписку отца из больницы. Впрочем, он почему-то и не настаивал на встречах, хотя Федор в тот период был единственным продолжателем нашей фамильной линии.

Моя младшая дочь Ульяна рождена 20 января 2012 года, младший сын Георгий – 11 июля 2017 года. А между этими событиями, в феврале 2017 года, у моей старшей Дарьи появилась собственная дочь Агата, и с тех пор я – дед.

С середины 2012 года мне посчастливилось много времени проводить в просторной квартире на _{самом берегу Адриатического моря}^[449]. А когда же я приступил к изучению своей родословной и побывал в Кутурхае, где жили мои предки, много-много раз живо представлял себе, как сидели у вечно прохладной и еще узкой в своих верховьях реки Лены мой трижды прадед Василий с женой Анисией – почему-то именно они – и мечтали о том, что кто-то из их потомков поселится на берегу теплого моря. Вода будет простираться до горизонта, и с другого берега не станут слышны чужие голоса. Может, теперь их мечта сбылась.

Надо добавить, что здесь буквально в сотне метров от дома у причала стоит моторная лодка, на которой я при доброй погоде выхожу на рыбалку. Делаю из крупного свежезамороженного сибаса строганину, жарю у моря на углях мясо. Летом на большом балконе высаживаю мясистые помидоры из семян украинского Крыма. В кадушках растут сосна и ель. Но хочу еще взять земельный участок, окружить его теми же соснами и, возможно, лиственницами и березами, выращивать на нем собственные фрукты, овощи и ягоды. В общем, все, как было принято в жизни моих прародителей.

Глава 10 Родники материнских фамилий

По ходу исследования мне удалось выработать эффективный алгоритм и получить навык верного определения девичьих фамилий матерей своих предков. Делюсь опытом с будущими исследователями, и здесь все очень просто: в тех случаях, когда имя предка – праотца или праматери – включено в сохранившуюся исповедную роспись семьи его или ее родителей, то начинать поиск дозамужней фамилии матери требуется с расчета примерного года рождения самого старшего ребенка в семье. Затем надо с того, либо предыдущего года и «в глубины лет» искать метрическую запись о бракосочетании родителей. Когда исповедная роспись не обнаружена, задача решается несколько сложнее, ведь обычно приходится изучать большее число метрических книг. Но лучше приступать к той, что отстоит от предполагаемого года рождения предка (если он точно не первенец) лет на двадцать пять, потом брать книги за плюс-минус один год, плюс-минус два года и т. д.

В найденной записи и будет говориться о девичьей фамилии невесты, имени ее отца, а где-то с конца 1830-х годов – еще и о возрасте невесты, по которому можно впоследствии «выйти» на дату ее рождения, и далее – бракосочетаний и рождений представителей предыдущих поколений. Если венчание происходило в приходской церкви мужа, а за небольшими исключениями так и было, и имеется полный набор метрических книг, то поиск много времени не занимает. Когда же не удается найти метрику о бракосочетании, в определении девичьей фамилии матери предка иногда помогают перечни восприемников (крестных) ее детей, либо ее собственное участие в крещениях чужих детей. Однако неоднозначную версию важно подтверждать последующим нахождением метрики о рождении праматери под уже предполагаемой фамилией.

Используя такой алгоритм, я точно узнал, что моими предками оказались представители большинства – пятнадцати из двадцати пяти самых распространенных в середине XVIII века в Верхоленском остроге фамилий и еще не менее сорока пяти верхнеленских, илимских и иркутских фамилий. Из специально разработанной и заполненной таблицы материнских родословных линий по ветви Иван Федорович – Георгий Матвеевич Черепановы, приложенной к настоящей книге, хорошо видно, как крови тех фамилий вливались через матерей в кровь предшествующих мне поколений Черепановых, словно притоки в реку. Таблица содержит полный перечень имен всех ставших мне известными предков по отцовской линии – праотцов и праматерей. По большинству из них есть данные о сословиях, точных датах либо наиболее вероятных годах их появления на свет и ухода из жизни, а в целом ряде случаев – еще и венчаний. Замечу, что для составления такой таблицы пришлось возвращаться повторно к полумиллиону метрических записей верхнеленских церквей, а к самым древним из них, включая все составленные в XVIII веке, – десятки раз, чтобы проследить каждую из фамильных линий.

А в настоящей главе я подробно расскажу, что удалось в ходе исследования узнать – где-то много, где-то совсем чуть-чуть – о шести десятках родных мне фамилиях и еще о не вошедших в это число несколько самых распространенных в поселениях верховья бассейна реки Лены фамилиях, их истоках. Ведь вполне может статься, что их представители – тоже мои предки^[450].

Абатуровы

Единственным из известных мне предков-мужчин под этой фамилией стал Еремей, родившийся около 1683 года и умерший в 1760 году верхоленский разночинец и, значит, бывший казак. Все жившие в третью ревизию в Верхоленском остроге под фамилией Абатуровых – это его вдова Устиния и сын Василий со своей женой и тремя малолетними дочерьми. А четверо дочерей самого Еремея к тому времени вышли замуж. В том числе – Капитолина, появившаяся на свет в 1722 году^[451] и бывшая женой «верхоленского копеиста» Андрея Степановича Падерина. Она – дважды прабабушка Евдокии Васильевны Черепановой (в девичестве – Савиновой), матери моего прадеда Матвея Данииловича Черепанова. Значит, мне она – шестижды прабабушка, а ее отец Еремей – мой семижды прадед^[452].

Карта Иркутской губернии начала XIX века

В исповедной росписи градоиркутской Прокопьевской церкви за 1752 год и в сказках третьей ревизии по Иркутску я увидел имена посадского Ивана Борисовича Оботурова, около 1693 года рождения (он вполне мог статься младшим братом Еремея), и его жены Мавры с подкинутыми в их дом в 1743 и 1746 годах незаконнорожденными Иваном и Прасковьей. Мавра – дочь иркутского посадского Аникея с распространенной в Верхоленском остроге фамилией Мальцов. В их семье еще одна Прасковья – взятая «в 1760 году по родству в прекормление» сирота – дочь умершего иркутского казака Ивана Винокурова и его умершей жены Матрены Аникиевной (наверняка она – сестра Мавры). А в сказках второй ревизии тот же посадский Иван назван как в 1729 году «в прежнюю перепись прописанный … города Устюга Пежемской волости государственный крестьянин Иван Абатуров»²²³.

Известно, что Великий Устюг – это упоминаемый в летописях еще с начала XIII века город на Вологодщине, где когда-то бытовало прозвище «Абатур», присваиваемое своенравным упрямцам.

Аксамитовы, они же – Аксаментовы. Воронежская история

В семье тутурского крестьянина Петра Дмитриевича Аксамитова родилась в 1730 году Параскева, или Прасковья, которая стала женой крестьянина из Бирюльской слободы Давыда Никоновича Черкашенина и моей шестижды прабабушкой. Ее девичья фамилия произошла от устаревшего ныне византийского названия плотной ткани с узором из золотой или серебряной нити^[453].

Согласно множеству изученных мною архивных документов и работам историка-исследователя Георгия Красноштанова²²⁴, основоположником всей верхнеленской династии Аксамитовых был Петр Евстафьевич, поселившийся в середине XVII века на заимке в устье реки Киренги напротив Усть-Киренского острога (ныне районный центр Киренск)^[454]. В сентябре 1648 года в росписи пашенных крестьян он записан как «Петрушка Аксамитов с женою Татьяницею, да у него сын Гришка». А в 1663 году семья Аксамитовых перебралась на левый берег реки Киренги в полутора десятках верст от ее устья (там сейчас расположен поселок Юксеева), и «лета 172, февраля в 25 день, по государеву указу воевода Лаврентей Овдеевич Обухов отдал по челобитью Усть-Киренского Троецкого монастыря строителя, черного попа Ермогена, выпашную пометную заимку Усть-Киренскому к новому монастырю в дом пресветлой живоначальной Троице, которую заимку в прошлом во 171 году усть-киренской пашенной крестьянин Петрушка Аксамитов покинул, роспашную землю и сенные покосы, и скотинной выпуск, и всякие деревенские угодья, чем он, Петрушка, владел, и на той заимке двором и всяким дворовым строеньем поступился он, Петрушка к живоначальной Троице в монастырь же. И по указу великого государя воевода Лаврентей Овдеевич Обухов по даче и по поступной записе велел тою пометною Петрушкинскою заимкою Усть-Киренского нового монастыря строителю, черному попу Ермогену з братьею пашенною и непашенною землею, и сенными покосы, и скотинным выпуском, и всякими угодьи владеть безданно и безоброчно. А по отводу пашенных крестьян прикащика Богдана Черепанова межи той пометной Петрушкинской заимке: от Лены реки вверх по Киренге реке против Никольского истока, что под погостом исток в реку в Киренгу пал. А на киренской стороне – на нижной конец Елового острова до камени по старым межам, по которым межам владел Петрушка Остафьев».

В том самом Усть-Киренском Свято-Троицком монастыре Петр Аксамитов умер. А родился он, вероятнее всего, в конце 1610-х годов в городе Переславле^[455], на территории Речи Посполитой – федерации Королевства Польского и Великого княжества Литовского. В 1639 году стольник, воевода и князь Иван Федорович Волконский так написал Московскому царю: «В нынешнем, государь, в 147 году, февраля в 10 день, пришли, государь, на Усерд^[456] из Литовской земли городка Переяславля холостые черкасы Петрушка Оксемидов, Якушка Олексеев, Федотка Иванов, Васка Иванов, Олександрик Степанов на твою государеву на вечную службу». В царской грамоте от 20 марта 7147 (1639) года было предписано отпустить тех черкас для «нашево денежново жалованья» в Воронеж. А в грамоте, направленной через три месяца воронежскому воеводе Мирону Андреевичу Вельяминову-Зернову содержалось указание наделить их «землями и дворовыми местами, и всякими угодья». Тогда же в расходной книге было записано, что «выдано из государевых житниц переезжим черкасом, холостым ж, которые пришли из Усерда на Воронеж, по три чети ржи человеку. А кому дано, и их имена: Александрик Дубровской, Петрушка Оксамитов, Якушко Олексеев, Васко Иванов… Черкасы ж, которые были холосты, а государево денежное и хлебное жалование на Воронеже взяли, а после того женилися: Филонко Омельянов, Петрушко Оксамитов, Олександрик Дубровской, и их женам дано по чети ржи». Значит, Татьяна – жена Петра – была из-под Воронежа, точнее – из Костенок^[457], где после свадьбы семья Аксамитовых проживала.

Их старший сын «Гришка» – Григорий – в 1665 году сбежал вместе с черкасом Никифором Черниговским на Амур и был в 1677 году рядовым албазинским казаком. Намного раньше, еще из Воронежа, попытался бежать обратно в Литву и сам Петр Аксамитов, но безуспешно. В докладах воронежского воеводы Андрея Ивановича Сонцова-Засекина и памяти из Разрядного приказа в Приказ Казанского двора от 9 октября 7150 (1641) года сказано, что «которые выходцы черкасы устроены были в Курском и в Воронежском уезде на житье, и те черкасы ис Курска и из Воронежского уезду з женами и з детми побежали было в Литовскую сторону. И за теми за изменники, за курскими и заворонежскими черкасы, посыланы из городов головы». Стрелецкий и казачий глава Плакида (Матвей Юрьевич) Темирязев с ратными людьми сошлись 31 августа 1641 года в степи «по Крымской стороне реки Дона, за рекою Сосною в восми верстах, и учинили» с беглецами двухдневный бой. «И многих побили и жен их поймали. И те изменники, воронежские и курские черкасы, из городех з женами и з детьми присланы к государю к Москве. И государь указал: изменников, чугуевских и курских, и воронежских черкас, сослати в низовые городы^[458], в которые пригоже, и устроить в службу, в какую пригодятца. А на Москве те изменники черкасы посажены в тюрму, а жены их и дети поставлены в черных слободах на дворех». В приложенной к той памяти росписи среди воронежских черкас, присланных 29 сентября 1641 года из Усерда в Москву, приведен «Петрушко Оксамитов з женою Татьянкою».

Семья Аксамитовых попала в чувашский город Ядринск, где Петр послужил стрельцом, но в понизовых городах опальные черкасы прожили только четыре месяца, и в феврале 1642 года было принято новое, стратегическое для развития Восточной Сибири решение: «93-х человек, а з детми 188 человек, всех ис тех городов сослать в Сибирь на великую реку Лену и посадить их всех, и строить на пашню государеву, смотря и новые пашенные места, стольники и воеводы, Петр Головин с товарыщи». Путешествие в Сибирь через Енисейский острог оказалось продолжительным, и на берегу Лены ссыльные черкасы поселились лишь в 1645 году. Так стрелец-малоросс Петр Евстафьевич Аксамитов стал сибирским пашенным крестьянином.

Из множества архивных документов – «Книги о сборе оброчного хлеба с пашенных крестьян Илимска» 7181 (1673) года, «Переписной книги Илимской слободы о сборе хлеба, и сколько они имеют пашенной земли и сенных покосов» за 7207 (1699) год, книги окладной пашенных крестьян по деревням Илимского уезда за тот же год, имянной и приходной книг в части Тутурской слободы за 1700 год, перечню изменений после первой илимской ревизии – видно, что, кроме Григория, у Петра Аксамитова было еще пятеро сыновей – Еремей, Илья, Лука, Прохор и Федор, и к середине XVIII века Аксамитовы расселились в Евсеевской, Криволуцкой, Наумовской, Орловской и Якимовской деревнях²²⁵. Именно из Якимовской деревни перебрались перед третьей ревизии в Верхоленск потомки Еремея Петровича, включая его внука Петра Дмитриевича Аксамитова, ставшего отцом моей шестижды прабабушки Параскевы. А в период первой ревизии Еремей Аксамитов в возрасте шестидесяти девяти лет еще жил в Тутурской слободе со своей женой Дарьей и сыновьями Григорием, Дмитрием, Иваном, Семеном и Федором. Тогда у Дмитрия Еремеевича были жена Арина (указана как Орина), три сына, включая Петра, и четыре дочери. В книге подушного семигривенного сбора за 1727 год семья Еремея также записана в тутурской деревне Екимовской, только к прежнему составу сыновей добавлен второй Семен²²⁶.

По «вычисленной» цепочки поколений можно легко сделать вывод, что самый дальний из ставших известным мне предков под фамилией Аксамитов – и он наверняка был жителем запорожского Переславля – мой одиннадцатижды прадед Евстафий.

Из метрических книг следует, что во второй половине XIX века фамилия верхнеленских Аксамитовых все чаще записывалась как Аксаметовы, а затем закрепилась на Аксаментовых. Это последнее изменение произошло, к примеру, в Ангинской Ильинской церкви с 1916 года.

Ашлаповы

Со столь оригинальной фамилией родилась в 1694 году и выходила замуж за верхоленского разночинца Петра Тюменцова дочь илгинского крестьянина Семена Аникеевича под привычным именем Агафия. Она моя семижды прабабушка.

«Сенка Аникиев сын Ощлап», или Ошлапов назывался в илимских переписных книгах 1699 года – начала 1700-х годов как пашенный крестьянин Знаменской и Илгинской слобод. В 1705 году он и его ближайшие соседи по пашне «по евангельской заповеди господни сказали: …рыбная ловля есть сверху Илги реки от Стефановой межи вниз по обе стороны до Ермачева ручья, полтретьи версты длиннику. А рыболовные снасти у них ввопче заеска береговых, в них по одной морде таловой. А в улове у них в вешнее время теми мордами рыб: елцов, окуней пуда по три или четыре бывает».

В архивах я нашел еще имена Кондратия Петровича Ошлапа из деревни Вешняковской в Чечуйской волости и бобыля Степана Ошлапова из Киренского острога, который рожден в конце XVII века и в 1727 году «взят в партию Шестакову»²²⁷. Может, они – близкие родственники Семена Аникеевича.

Ни происхождения Семена Ашлапова, ни происхождения его фамилии я не выяснил. Но понятно, что его отец Аникей – мой девятижды прадед.

Байдуковы

Федор Байдуков – отец родившейся в 1703 году Анны, которая вышла замуж за качинского крестьянина Дмитрия Филипповича Силина и стала моей восьмижды прабабушкой.

В «Переписной книге Илимской слободы о сборе хлеба, и сколько они имеют пашенной земли и сенных покосов» за 7207 (1699) год и в окладной книге пашенных крестьян по деревням Илимского уезда за тот же год говорится, что примерно в восьми верстах вверх по Лене от Куржумово (современный Качуг) «на левой стороне деревня новопашенного крестьянина Фетки Байдукова». А в окладной книге 1701 года написано: «Из гулящих людей Фетька Иванов сын Байдуковых построен в четь десятины ржаные, ярового тож. Льготы ему дано на три года»²²⁸. Из этого видно, что Федор Иванович Байдуков, чей отец Иван – мой десятижды прадед, пришел на верхнеленскую землю в самом конце XVII века. Откуда – выяснить не удалось.

Что же касается происхождения его фамилии, то она, полагаю, связана с байдаком – легким промысловым судном.

Белоусовы

Рожденная в 1722 году и отданная взамужество крестьянину Тимофею Петровичу Тюменцову дочь верхоленского казака Терентия Ивановича Белоусова с морским именем Марина – моя шестижды прабабушка.

Фамилия Белоусовых связана с Сибирью уже с первой половины XVII века, если и того не раньше. В 1611 году пеший казак Лука Белоус входил в состав делегации города Томска, направлявшейся к московскому государю; в 1630 году в послужном списке томских казаков сказано о «Нехорошко Полуянове сыне Белоусове», который в одном из боев «под мужиком лошадь убил»; в 1696 году казачий десятник Наум Белоусов подписывал договор служилых людей Селенгинска, Удинска, Кабанского и Ильинского острогов о взаимной поддержке и организации органов самоуправления; в 1699 году енисеец Яков Яковлевич Белоусов получил пашню под Нерчинском, а его брат Клим из Енисейска бежал; томский десятник Иван Белоусов свидетельствовал в 1705 году об отказе части городских жителей подчиняться указу царя Петра Алексеевича брить бороды и носить иноземное платье; Семен Белоусов был определен между первой и второй ревизиями в казачью службу по Якутску²²⁹.

С давних пор Белоусовы появились и на верхнеленской земле. Так, еще до 1653 года илимский воевода Богдан Оладьин направлял Савелия Белоусова вместе с другими служилыми людьми «на заставу к Чечюйскому волоку…, чтоб в Даурскую землю из Илимского и Верхоленского острогов, и от судового дела служилые и наемные охочие промышленые люди, не поделав судов, не розбежались»; Кузьма Белоусов был в 1673 году пашенным крестьяном Щукиной заимки под Иркутском; Семен Петрович Белоусов перечислен среди казаков в окладной книге Илимского острога за 7161 (1673) год, а казак, затем – пятидесятник Верхоленского острога Иван Павлович Белоусов – в книгах за 7185 (1677), 7192 (1684) и 7201 (1693) годы; приказчик Илимского острога с тем же именем – Иван Белоус – по распоряжению воеводы^[459] Ивана Зубова в 1679 году пытался, хотя безуспешно, расселить несколько ссыльных крестьян на манзурскую пашню²³⁰.

Еще в «Переписной книге Илимской слободы о сборе хлеба, и сколько они имеют пашенной земли и сенных покосов» за 7207 (1699) год сказано: «От Качинской деревни вверх по Лене полверсты на левой стороне за Качиком речкой двор верхоленского конного казака Лаврушки Белоусова. Пашет пашню за хлебное жалование»²³¹. Судя по приведенным координатам, та пашня находилась в районе современного Качуга, его улицы Ленина^[460]. Позднее Белоусовы основали еще одну деревню – Белоусово – на левом берегу Куленги напротив впадения в нее Тальмы.

Не знаю, имели ли казаки Белоусовы из Илимска и Верхоленска близкое родство между собой, но верхоленский пятидесятник Иван Павлович Белоусов наверняка был отцом казака Терентия Ивановича Белоусова, в чьей семье родилась моя шестижды прабабушка Марина. Может, и «пашенный» казак Лаврентий – тоже сын Ивана. Если вышеназванная версия верна, то самый дальний из ставших известными мне предков под фамилией Белоусовых был основоположник их верхоленской династии пятидесятник казачий Иван Павлович Белоусов. И тогда его отец Павел – мой девятижды прадед.

Богатыревы

Мне не стали известны мои предки под такой фамилией, но Багатыревы входили в состав наиболее распространенных фамилий Верхоленского острога 1763 года. Все ее представители были потомками купца Карпа, умершего еще перед второй ревизией.

Я нашел лишь албазинские и нерчинские «следы» Богатыревых в Восточной Сибири. Казачий десятник Андрей Богатырев был в 1677 году в Албазинском остроге, где со своими товарищами подавал приказчику «заручную челобитную, чтоб их, служилых людей, великий государь пожаловали: велели отпустить в поход на Зею и по Быстрой реке поискать на ясашных иноземцах», а после того, как они получили отказ, «судейную избу опорочили» и того приказчика «домишко вовсе разорили»²³².

А в самом конце 1685 года из Москвы в Нерчинск для лучшей организации обороны местных уездов и установления мирных политических и торговых отношений с Китаем было отправлено посольство во главе с боярином Федором Алексеевичем Головиным в сопровождении чуть ли не полтысячи московских стрельцов и нескольких офицеров, включая подполковника, начальника Даурского полка Сидора Богатырева. В именной книге Нерчинского острога 1711 года среди посадских перечислен Павел Богатырев²³³. Имели ли с ними родственные связи верхоленские Багатыревы, впоследствии ставшие Богатыревыми, не знаю.

Большедворские

Зиновия, по разным линиям, моя пятижды и шестижды прабабушка, появилась на свет в 1753 году в семье верхоленского казака Ивана Тимофеевича Большедворского. Замуж она вышла в 1773 году^[461] за разночинца Андрея Ивановича Тюменцова и умерла в 1812 году.

В период третьей ревизии в Верхоленском остроге жили потомки только Тимофея и Фрола Большедворских. Кто точно был их отцом или отцами, мне выяснить не удалось, и на эту роль могут претендовать трое – Федор Иванович и два брата Зиновия Большедворских, перечисленных в двух именных 7201 (1693) года и расходной 1712 года книгах по Верхоленску. И вот уже их отец наверняка Иван Семенович Большедворский, который служил в Верхоленском остроге конным казаком еще в 1677 году. Стоит полагать, что он первым обосновался на пашне на левом берегу реки Куленги в семи верстах от Верхоленска, в деревне, называемой сегодня Большедворовой. В ней, как писалось в «Книге окладной денежному, хлебному и соляному жалованию» за 7192 (1684) год, пеший казак «Фетка Иванов сын Болшедворского пашню пашет»²³⁴.

При таком понимании родства, отец основателя той деревни и всей верхоленской династии Большедворских Семен – по разным линиям, мой десятижды и одиннадцатижды прадед.

Бутаковы. Запорожская история

Мои предки по чисто мужской линии породнились с четырьмя фамильными линиями Бутаковых, и ближайшими мне родственницами под такой девичьей фамилией оказались три моих шестижды и одна семижды прабабушки. Старшая из них – Васса, или Василиса, дочь верхоленского разночинца Марка Осиповича Бутакова, родилась в 1717 году и умерла в 1800 году, мужем ее был разночинец Никита Иванович Витецкий. Следующая за ней – Агриппина, дочь разночинца Дементия Бутакова, которая появилась на свет спустя пять лет, в 1722 году, была женой опять же разночинца Федота Макаровича Кистенева. Далее – Евдокия, 1724 года рождения. Она происходила из семьи верхоленского казака Кондратия Леонтьевича Бутакова, вышла замуж за бирюльского крестьянина Дмитрия Леонтьевича Скорнякова и умерла в 1785 году. И младшая – Ефимия, родившаяся в 1727 году в семье верхоленского казака Савелия Леонтьевича Бутакова и отданная взамужество бирюльскому крестьянину Ивану Амосовичу Зуеву.

Восходящую родословную линию двух первых из них – Василисы Марковны и Агриппины Дементьевны Бутаковых – мне удалось установить довольно легко из илимско-верхоленских архивных документов. По ним, еще в 7163 (1655) году в Илимском остроге был казак Игнатий Бутаков, и тогдашний воевода Богдан Оладьин (Аладьев), узнав, что «в Ылымском уезде у Тунгуски реки в горе есть железная руда», направил его со служилым Шесташкой Коршуновым на поиски этой руды. Они ее успешно сыскали и доставили образцы в Илимск, положив тем самым начало освоения железорудных месторождений в Восточной Сибири^[462]. Через много лет, по поручению другого илимского воеводы – Силы Оничкова, казачий пятидесятник Игнатий Бутаков с группой товарищей искал угожие пашенные места в районе илимской реки Туны и Ангары вверх от будущего Яндинского волока до Идинского острожка. По итогам поиска воевода сообщил в доставленном в январе 1672 года Московскому царю послании, что «на луговых землях и по нагорным еланям можно построить в пашню по Илиму и Туне больше двадцати семей и за Ангарским волоком, вверх по Ангаре, до Идинского острожка – больше пятидесяти семей»²³⁵.

В 1673 или 1674 году в одной из деревень Нижнеилимской волости некий крестьянин Федор Лыткин «остарел и за увечьем ис пашни выпущен в Енисейской монастырь, а в ево Феткино место Лыткина по челобитной за порукою поверстан в тож тягло казачей сын Фетка Игнатьев сын Бутаков», но уже 1 сентября 1674 года, «по указу великого государя и по грамоте, Фетка Бутаков от пашни отставлен и та феткинская пашня Бутакова отдана отцу ево Феткину илимскому пятидесятнику казачью Игнашке Бутакову за государево хлебное жалование». Однако и он владел землей совсем не долго – 9 марта 1676 года умер. Запись об этом в окладной книге 7185 (1677) года раскрывает его отчество – Севастьянович. Примерно тогда же (начав до 1682 года) имеющие те же отчество и фамилию Герасим и Даниил служили судовыми плотниками Илимского острога, «которые на Якутцкой обиход суды делают», а Максим Севастьянович Бутаков – пешим казаком Верхоленского острога. В 1684 году Герасим, Даниил и Максим Севастьяновичи, а также два Петра Игнатьевича и Алексей Максимович Бутаковы пашню пахали (эта пашня или та ее часть, что досталась Максиму Севастьяновичу, прилегала к деревне, называемой сегодня в честь русского историка XIX века Щапова). По потомкам: у Герасима Севастьяновича были сыновья Василий, Григорий и Федор, у Даниила Севастьяновича – Михаил и Никита, у Игнатия Севастьяновича – кроме двух Петров и Федора, еще Агафон, Кузьма и Михаил, у Максима Севастьяновича, кроме Алексея, Дементий и Осип (они были верхоленскими казаками), у кого-то из Петров – Афанасий, Василий, два Степана, Терентий и Яков²³⁶.

В результате исследования выяснилось также, что в 1624 году в Тарском городе служил конный казак Семен Бутаков; в 1696 году казачий десятник Петр Бутаков подписывал договор служилых людей Селенгинска, Удинска, Кабанского и Ильинского острогов о взаимной поддержке и организации органов самоуправления; в том же году в Илимском остроге служили рядовые казаки Агафон, Михаил и Никита Бутаковы; в 1725 году в Илимске умер служилый Михаил Бутаков, около 1657 года рождения; во вторую ревизию в Идинском остроге жил Афанасий Бутаков, 1667 года рождения, а в Иркутске – рожденный в 1689 году «города Устюга посадского отца сын в прежнюю перепись написанной в онном городе Алексей Бутаков»²³⁷. Может, и илимские казаки Бутаковы – тоже выходцы из Устюга?

По всей вероятности, большая часть Бутаковых из Илимска так и осталась в его ведомстве, перейдя в крестьяне: в «Списке жителей Илимского уезда в 1744 году по сравнению с переписью 1719–1723 годов» перечислены рожденные в самом конце 1680-х годов братья-крестьяне Григорий, Иван и Федор Бутаковы из деревни Бутакова, и тогда там жили только потомки этого Ивана. В исповедной росписи Преображенской церкви Яндинского острога за 1799 год я нашел перечень крестьян той же деревни, состоящий исключительно из четырех семейств под фамилией Бутаковы в составе сорока трех человек²³⁸.

Из списка же жителей Верхоленского острога 1722–1763 годов видно, что по фамильным линиям, идущим от Севастьяна Бутакова, в остроге в середине XVIII века проживали потомки Дементия и Осипа Максимовичей, умерших в период между первой и второй ревизиями, и еще – умершего в тот же период Михаила, который, скорее всего, тоже был сыном Максима. И именно казаки, а в отставке – разночинцы, братья Дементий и Осип Максимовичи стали соответственно отцом Агриппины Дементьевны и дедом Василисы Марковны. Значит, их дед Севастьян – мой девятижды и десятижды прадед.

А вот история с происхождением двоюродных сестер – Евдокии Кондратьевны и Ефимии Савельевны Бутаковых – оказалась намного причудливее, и я потратил немало сил на поиск упоминаний имени их деда Леонтия в тех же илимско-верхоленских архивах, но безрезультатно. Он не назывался среди потомков Севастьяна Бутакова и вообще не включался в переписные, окладные, доходно-расходные книги, никогда не подписывал казачьи челобитные, хотя наверняка послужил казаком, ведь, по действовавшей в то время практике, иначе не вошел бы в сказки первой ревизии Верхоленска как разночинец. Ничего не нашлось о Леонтии Бутакове и в доступных списках служилых людей отдаленных от Верхоленска острогов. И тогда я внес в интернет-поисковик по сибирским архивам только первый слог фамилии Бутаковых – «Бут». И появилась ссылка на единственный случай приведения в документах XVII века такого человека. Но зато какой – именно казак и именно Леонтий!

Это была составленная 11 августа 7178 (1670) года царская грамота якутскому воеводе князю Якову Волконскому^[463] о возвращении в Москву ссыльных. В ней поручалось «Малоросийских городов жители, которые сосланы в Сибирь, авруцкой полковник Децик, киевской полковник Семен Третьяк, писарь Самойло Савицкой, радичь бывшего гетмана Якимка Сакаш, ирклеевской полковник Матьяш Попкеевичь, Переясловского полку Барышевской сотник Иван Воробей, переяславцы два брата Кунжонки, Нежинского полку ясаул Левка Бут, Фома Тризничь писарь полку Переяславскаго … сыскать тотчас и из Якутцкого прислать к Москве с нарочными посылщики, на ямских подводах»²³⁹.

Как выяснилось из «Истории России с древнейших времен» Сергея Михайловича Соловьева и интернет-портала «Родовод», в 1663 году в запорожском городе Нежине было жесткое, с убийствами, противостояние при избрании гетмана левобережной Украины. Посредством интриг в выборах, в которых участвовало свыше сорока тысяч казаков со всей страны, победил Иван Брюховецкий^[464], отличавшийся своими подписями в адрес государя с тошнотворной лестью типа «верный холоп и нижайшая подножка пресветлого престола»^[465]. Сразу же состоялся войсковой суд победителей над проигравшими. Его вердиктом был казнен прежний гетман Яким Сомко^[466] и семь его соратников, а десять казаков, включая наказного полковника, есаула Нежинского полка^[467] Левку (Льва, Леонтия) Бута, отвезены в оковах в Москву, а затем сосланы в Сибирь. Следующий же гетман Демьян Многогрешный^[468] начиная с 1669 года неоднократно ходатайствовал перед государем Алексеем Михайловичем об их возвращении, и вышеприведенная царская грамота была второй по счету. Похоже, что поиски на бескрайних просторах Сибири ссыльных запорожцев оказались непростыми. Однако по крайней мере один из них – Фома Тризнич из Переславского полка – в 1670 году вернулся на родину.

Я нашел в переписной книге Красноярского острога и уезда, составленной в сентябре 7180 (1671) года²⁴⁰, т. е. в следующий после возвращения Фомы Тризнича год, список «Детей детей боярских» с пятилетними Михаилом и Иваном, сыновьями соответственно киевского полковника Семена Третьяка и переславского писаря Фомы Тризнича. При этом ни Фомы, ни Семена в той книге, включая ее раздел «Дети боярские», не было. Неужели они вернулись в Запорожье без своих сыновей?

Леонид же Бут, как это следует из «Книги Енисейского острога о числе сделанных в новом остроге всяких строений» за 7175 (1667) год и «Книги Енисейского острога переписным енисейским посадским людям, кто сколько платит государевой казны оброку и пятаго снопа сена» за 7177 (1669) год, отбывал свою ссылку в районе Енисейска, руководил строительством защитных сооружений для ближайших деревень из колотых бревен, надолбов и засек. И в первой из вышеназванных книг его имя писалось как Левка, а в разделе «Польские и литовские люди (запорожцы)» второй из книг – как Леонтей²⁴¹. Наверняка его либо не смогли найти для возвращения на родину, либо енисейский воевода сделал вид, что не нашел в своем ведомстве этого грамотного и полезного в деле служилого человека с большим навыком руководящей работы, и его поиски прекратились. К тому же вскоре некому стало за него ходатайствовать, ведь в марте 1672 года гетман Демьян Многогрешный был низложен по надуманным подозрениям в связях с Турцией и выдан царским властям. А после проведенного в Москве следствия он лишь чудом избежал смертной казни, но сам оказался в пожизненной сибирской ссылке^[469].

Может, Леонтий Бут и инициативно отказался возвращаться и вместе с женой и родившимся в начале 1670-х годов сыном Кондратием остался в Сибири. Там его фамилию в полном ладу с малороссийскими обычаями изменили на Бутока^[470], а затем – на Бутакова, как и у его соседей – илимско-верхоленских казаков.

Если эта версия верна, то предком доброй половины Бутаковых из Верхоленского острога и моим – по двум линиям – восьмижды и девятижды прадедом Леонтием Бутаковым был сосланный в Сибирь есаул Нежинского полка.

Буторины

Сразу две Елены, появившиеся на свет под фамилией Бутариных, стали моими пятижды и шестижды прабабушками. Старшая из них родилась в 1742 году в семье верхоленского разночинца Ивана Васильевича и умерла в 1815 году. Она была женой такого же разночинца Остафия Яковлевича Толмачева. Младшая, родившаяся в 1767 году в семье Петра Ивановича (он – сын вышеназванного Ивана Васильевича) и умершая в 1820 году, выходила замуж за кутурхайского крестьянина Василия Ивановича Черепанова.

Фамилия Буториных – ее написание часто переходило в Бутариных и обратно – нередко упоминается в илимско-иркутских документах второй половины XVII – начала XVIII века. О Буториных много говорится и в ставшей легендарной монографии «Илимская пашня», написанной на основании архивов профессором Вадимом Николаевичем Шерстобоевым. Из нее я узнал о посадском человеке Иване Филипповиче Буторе, распорядившемся о строительстве дощаников в киренской Кривой Луке в 7161 (1653) году; о пашенном крестьянине с таким же именем – Иване Буторе, который имел землю в Заусаевской заимке, переданную в 1658 году подьячему съезжей избы Павлу Пежемскому; о тутурском приказчике Иване Буторине, выполнявшего в 1723 году поручения илимского воеводы²⁴².

В «Книге имянной Илимскаго острогу пашенным крестьянам и ссыльным черкасам» за 7161 (1653) год тоже сказано о Иване Филипповиче Буторе, но как о владельце пашенной земли, причем и выше, и ниже Илимска, а на Криволуцком лугу таким владельцем был его брат Тимофей Филиппович Буторин. О посадском человеке Ивашке Буторе, который пахал на себя пашню «на Ленском волоке в Ылимском остроге», говорится в отписке 1657 года стряпчего и илимского воеводы Петра Семеновича Бунакова. А в окладных книгах Илимского острога за 7204–7208 (1696–1700) годы приведен казак Михаил Иванович Буторин с сыновьями Иваном и Василием, около 1686 и 1691 годов рождения. А, согласно окладной книге Илимска за 1709 год, тот же казак за хлебное жалование пашню пахал в Усть-Кутской слободе²⁴³.

Из этих сведений, а также материалов второй и третьей верхоленских ревизий стоит заключить, что первыми Буториными, обосновавшимися в илимско-верхоленском регионе, были братья Иван и Тимофей Филипповичи. Иван Филиппович стал отцом казака Михаила, от которого, в свою очередь, рождены: старший сын Иван, будущий тутурский приказчик и сын боярский; средний Василий и младший Яким, родившийся в 1699 году. Все верхоленские Буторины середины XVIII века – потомки того Михаила.

При верности такого заключения, Филипп, дед верхоленского казака Михаила Ивановича Буторина, – мой одиннадцатижды прадед.

Быковы

Моя пятижды прабабушка Дарья Яковлевна с неустановленой точно девичьей фамилией – умершая в 1809 году жена верхоленского крестьянина Меркурия Алексеевича Пермякова. Ее бракосочетание наверняка пришлось на отрезок между 1763 годом, когда закончилась третья ревизия, и 1773 годом, начиная с которого сохранились метрические книги Верхоленского Воскресенского собора. Поэтому все происходившее в то «безвестное» десятилетие можно только «вычислять». Если предположить, что Дарья появилась на свет в Верхоленске, ее отцом и моим шестижды прадедом могли быть либо Яков Быков, либо Яков Немчинов, у которых имелись дочери с таким именем и с подходящим (соответственно 1756 и 1752) годом рождения. И при выборе среди них предпочтение надо отдать, конечно, первому из этих Яковов, ведь в 1794 году Дарья Яковлевна стала его внуку крестной матерью. Вот только Яков – не родной, а незаконнорожденный сын в семье посадского Захара Быкова. Он, вероятно, был подброшен и при крещении получил отчество Иванович, которое в 1790 году указано в метрике о его смерти. Значит, ни у Якова Ивановича Быкова, ни у меня нет кровного родства с Быковыми, оказавшими Якову семейный приют.

К третьей ревизии в Верхоленском остроге осталась только одна семья Быковых – во главе с тем самым Яковом. А согласно второй, там жили еще его приемный отец посадский Захар и неизвестного с ним родства (может, племянник) посадский Алексей Быков со своими братьями Иваном и Харитоном, которые в третьей ревизии указаны как Шишкины. В те же годы был среди бирюльских крестьян Иван Евсеевич Быков с женой и детьми²⁴⁴.

Мне не удалось построить фамильную линию от Захара Быкова к его предкам. Но в 1696 году в Илимском остроге проживал посадский Дмитрий Быков – вполне вероятно, отец Захара. А самым первым представителем такой фамилии в Восточной Сибири, о котором удалось узнать, был енисейский казак Григорий Бык, служивший в 1633–1634 годах в Якутском острогес атаманом Иваном Галкиным. Тогда он принимал участие в защите острога от «государевых непослушников». Вот как об этом сказано в послужном списке: «Гришка Семенов Бык дрался явственно, на приступе убил под мужиком коня, да он же поколол копьем мужика»²⁴⁵.

Витецкие

Моя пятижды прабабушка со сказочным именем Лукерия Никитична в девичестве носила фамилию Витецких. Она родилась в 1743 году и умерла в 1786 году, на пять лет раньше своего мужа крестьянина Якова Ратькова.

Дедом Лукерии по отцу был казак Иван Прокопьевич Витецкий, отслуживший пятнадцать лет в Анадыре и вернувшийся оттуда в Верхоленск в год проведения третьей ревизии. Два его сына – Иван и Карп – тоже служили вне родного города: один – в Охотске, другой – в Иркутске. Еще двое верхоленских Витецких – Василий и Дмитрий – также, вероятно, его сыновья, попали в Тункинский острог и в рекруты.

Наверняка именно об его отце, самом дальнем из ставших известным мне предков под фамилией Витецких, моем восьмижды прадеде Прокопии, написано в монографии Вадима Николаевича Шерстобоева «Илимская пашня» как о проживавшем в Илимске ссыльном с прекрасным подчерком. Отчего в 1703 году он направлялся илимским воеводой в Усолье для оформления там розыскных, таможенных, соляных и других дел. Воевода лично распорядился «отвести государской двор, где ему з женою и з детьми жить». Может, близким родственником этого Прокопия был «Ивашка Микитин сын Витецев», перечисленный в окладных книгах пашенным крестьянам по деревням Илимского уезда 1699 и 1706 годов²⁴⁶.

Воробьевы

Фекла, дочь верхоленского мещанина Андреяна, или Андрея Воробьева, ставшая моей пятижды прабабушкой, родилась в 1766 году и вышла замуж в 1782 году за бирюльского крестьянина Ивана Григорьевича Семенова. А другая моя пятижды прабабушка под той же девичьей фамилией Акилина, или Акулина, стала в 1786 году женой верхоленского крестьянина Семена Яковлевича Шеметова. Мне стало известным, что она – умершая в 1824 году дочь тутурского крестьянина Ивана Воробьева, но года ее рождения с точностью установить не удалось^[471].

В сказках второй и третьей ревизий Верхоленского острога нет ни одного представителя фамилии Воробьевых. Значит, отец Феклы Андреян Воробьев был поверстан в мещане в период между 1762 и 1782 годами. А был он «ангинским жителем», как следует из метрической записи Верхоленской Воскресенской церкви за 1789 год о бракосочетании купца Михаила Черепанова с Анастасией, еще одной дочерью мещанина Андрея Воробьева^[472]. В третью ревизию «Киренского манастыря в Ангинской вотчине» включена единственная семья Воробьевых. Ее тогда возглавлял Никифор, сын умершего в период между первой и второй ревизиями Луки, и среди его шестерых сыновей Андрея названо не было. Правда, сказано о его старшем, еще холостом сыне возрастом в двадцать один год, но без имени. А он, конечно, мог быть Андреем – отцом рожденной через несколько лет Феклы. Однако в сказке предыдущей, второй ревизии, этот сын приведен как Никита²⁴⁷. И я думаю, что крайне редкое событие, когда ревизор не указал имя ревизуемого, связано с прежней ошибкой, и ревизор просто запутался, а отцом Феклы действительно был Андрей, и тогда его дед Лука – мой восьмижды прадед. Но вот его происхождение мне выяснить не пришлось.

Зато по линии Акилины повезло больше. Согласно «Книге о сборе оброчного хлеба с пашенных крестьян Илимска» 7181 (1673) года и «Книге имянной Илимскаго острогу пашенным крестьянам и сколько кто пашет государева десятинные пашни» 7184 (1676) года, в Тутуре была лишь одна семья Воробьевых: «Мишка Дмитриев сын Воробей з детьми с Пашком с Ывашком с Ондрюшкою», которые «пониже Верхоленского Братского острожка наниз по Лене реке» в Тутурской волости «пашут великих государей на десятинах рожь, а за яровые десятины платят великим государям оброк отсыпным хлебом с полудесятины яровые по десяти пуд ржи на году». А занял ту землю «промышленный человек» Михаил Воробей в 1661 году по распоряжению илимского воеводы Тихона Андреевича Вындомского в адрес приказчика Верхоленского острога сына боярского Никифора Качина с правом пахать «по обе стороны Тутуры реки. А межи тем лугам с нижного конца, от Скопина Гнезда вверх до Келоры реки со всеми угодьями и с рыбными ловли». Условия же выделения ему полутора десятин земли были близки к кабальным: он обязался безвозмездно сдавать государству весь собранный им урожай с прилегающих трех четвертей десятины государственной пашни. А это в два раза больше принятой тогда нормы, да и льготный период сокращался с четырех до двух лет. Вероятно, такое обязательство было обусловлено присоединением к пашне необычайно крупного, в двадцать две десятины, участка земли под сенокос и выгон. К концу XVII века сыновья Михаила Воробья широко расселились по Тутуре и выше ее устья по Лене и уже прозывались Воробьевыми, а три их поселения – деревнями Воробьевыми, позже две из них переименовались в Большую и Малую Воробьевые. Земельный участок в одной из них, что располагался в Усть-Киренской Нижней волости и ранее принадлежал «збеглому» крестьянину, достался Михаилу Воробьеву в 1698 году со льготой на три года. Из окладной книги пашенным крестьянам следует, что Михаил Воробей к 1706 году уже умер, и вместо него пашней владели сыновья Андрей, Иван, Савва и Семен. Рядом с ними крестьянствовал «Павел Михайлов сын Воробьев»²⁴⁸.

В «Списке жителей Илимского уезда в 1744 году по сравнению с переписью 1719–1723 годов» все Воробьевы были еще в деревнях с полностью идентичными именами – Воробьевыми. По тому списку в 1744 году в одном из них семейство Воробьевых возглавлялось Павлом, во втором – Саввой и Семеном (они, как и Павел, – Михайловичи, сыновья Михаила Дмитриевича Воробьева)²⁴⁹, в третьем – Марком. В последней из перечисленных деревень тогда жил также крестьянин Федор Воробьев с малолетним сыном Иваном (они около 1699 и 1734 годов рождения), и у Воробьевых не было других Иванов с возрастом, подходящим для рождения у них дочери, которая могла бы выйти в 1786 год замуж. Значит, те Иван и Федор – и есть мои предки.

В третьей ревизской сказке деревни Воробьевой утверждается, что Федор – брат Марка. А если сравнить перечень соседей-крестьян Марка и Федора по вышеуказанному «Списку» с такими же перечнями из «Переписной книги Илимской слободы о сборе хлеба, и сколько они имеют пашенной земли и сенных покосов» за 7207 (1699) год и «Книги имянной пашенным крестьянам» 1700 года, то становится понятным, что в их деревне прежде главенствовал Иван Михайлович Воробьев²⁵⁰. Уже из этого вытекает наиболее подходящая версия, что Марк и Федор – сыновья того Ивана. И такая версия отлично подтверждается сказкой первой илимской ревизии: в ней дано отчество Марка Воробьева – Иванович. В той же сказке приведена его шестидесятилетняя мать Авдотья²⁵¹.

Отсюда следует, что Дмитрий, отец основоположника верхнеленской династии Воробьевых – промышленника, а затем тутурского крестьянина Михаила Дмитриевича Воробьева, – мой десятижды прадед.

Высоких, они же – Высоковы

Две родные сестры, дочери крестьянина Василия Высоких из Качинской деревни, стали моими семижды прабабушками. Старшая из них – Параскева, или Прасковья (она по одной из линий еще и моя шестижды прабабушка) – родилась в 1724 году, была замужем за верхоленским казаком Иваном Тимофеевичем Большедворским и умерла в 1801 году. Младшая – Стефанида, или Степанида, – родилась в 1726 году, была женой качинского крестьянина Якова Дмитриевича Силина и ушла из жизни в 1800 году.

Из вторых и третьих ревизских сказок по бирюльскому ведомству я установил, что Василий и его брат Алексей Высоких умерли в период между первой и второй ревизиями, и у Василия остались два сына с их семьями и четыре вышедшие замуж дочери, включая Параскеву со Стефанидой²⁵². Больше никакой информации о происхождении качинских Высоких из материалов тех ревизий найти не удалось. Зато кое-какие зацепки появились при изучении документов илимской ревизии. В «Списке жителей Илимского уезда в 1744 году по сравнению с переписью 1719–1723 годов» крестьяне под фамилией Высоких приведены в двух деревнях – Высокова и Орлова²⁵³. И в той, и в другой в первую ревизию были Василии, но они рождены в 1706 и 1713 годах, а старший же из детей «моего» качинского Василия – Афанасий – появился на свет в 1714 году. Значит, тот Василий не мог родиться позже 1690-х годов.

В деревне Орлова самым старшим из Высоких оказался в 1744 году Иван, рожденный в 1706 году, и он уж точно не был предком «моего» Василия. А вот в деревне Высокова главой всего семейства на дату проведения первой ревизии назван Яков, 1639 года рождения. Он умер в 1733 году, не дотянув до своего векового юбилея лишь шесть лет. Перечисленные в «Списке» его четыре сына – Алексей, Исак, Петр и Семен – появились на свет в 1680-х – начале 1700-х годов, когда их отцу было более сорока лет^[473]. Надо думать, что эти сыновья от его второго брака, а прежние, уже взрослые и заведшие собственные семьи, могли не направляться к новому месту жительства Якова Высоких.

На этом новом месте он сам обосновался незадолго до наступления XVIII века, ведь его упоминания в изученных мною переписных книгах не было вплоть до 1685 года, когда он появился как «Якунька Григорьев», а в 1700 году – как усть-кутский крестьянин «Якушка Григорьев сын Высоков». А прежде – еще до 1661 года – в деревне Высоковой^[474] поселился его брат «Гурька Григорьев сын сысолетин», и у него был единственный сын Федор, около 1669 года рождения²⁵⁵.

Фамилия Высоких, которых часто именовали также Высоковыми, не столь распространена, чтобы пренебрегать версией родства между ее носителями усть-кутским крестьянином Яковом Григорьевичем и качинским крестьянином Василием. К тому же рожден Василий, скорее всего, как раз в середине периода, в котором рождались уже ставшие известными четыре сына Якова. И переехать на пашню в другую деревню он мог еще до первой ревизии из-за перенаселенности Высокова, как то же самое сделал, но после первой ревизии Петр Яковлевич, его младший брат (о том стоит отметка в илимском «Списке»), и до первой ревизии уже упомянутый брат Алексей.

Поэтому стоит полагать, что «мой» Василий – тоже сын Якова Григорьевича, и тогда Григорий Высоких – по разным линиям мой девятижды и десятижды прадед.

Главинские

Рожденная в 1792 году Феврония, дочь верхоленского крестьянина Никиты Терентьевича Главинского, в 1809 году вышла замуж за крестьянского сына Илью Семеновича Шеметова и стала моей четырежды прабабушкой. Умерла она в 1860 году.

Из ревизских сказок Верхоленского острога следует, что в середине XVIII века в остроге была лишь одна семья Главинских во главе с Иваном Васильевичем, дедом Никиты. А прадедом Никиты был умерший после первой ревизии Василий Главинский, мой восьмижды прадед. О нем в «Сметном списке Иркутского уезда и его острогов» 1701 года говорится как о верхоленском сыне боярском, что предполагает его казачье прошлое и, вероятно, прославленных предков. И в подтверждение того детьми боярскими под фамилией Главинские также были в 1693 году в Верхоленске Иван Андреевич, в Илимске в 1723 году – Алексей (вероятно, он же через десять лет состоял приказчиком Братского острога), в Иркутске в 1762 году – судя по всему, его сын Андрей Алексеевич²⁵⁶.

Наверняка все они родственники, а верхоленские дети боярские Иван Андреевич и Василий – еще и братья или отец с сыном. Но вот имена их предков мне узнать не удалось.

Горбуновы. Сиротская история

В сказках третьей ревизии Криволуцкой слободы женой крестьянина Никиты Протасова названа Елена, рожденная около 1732 года в семье крестьянина Киренской волости Дмитрия Горбунова²⁵⁷. Прежде я ошибочно полагал, что Елена – моя шестижды прабабушка и поэтому подробно занялся историей довольно распространенной в верхнеленских и илимских поселениях фамилии Горбуновых.^[475]

Среди многочисленных Горбуновых из второй и третьей илимских ревизских сказок, «Списка жителей Илимского уезда в 1744 году по сравнению с переписью 1719–1723 годов» и переписной книги Чечуйской слободы 1721 года²⁵⁸ нашелся лишь один Дмитрий, и он был сыном Ивана, умершего в 1730 году в приведенном возрасте девяносто пяти лет. Крестьянствовал тот Иван со своим семейством в деревне Салтыковская и имел десять переживших младенчество сыновей. А появились они на свет в диапазоне 1670–1719 годов, и получается, что четверо самых младших его сыновей, включая Дмитрия, родились, когда их отцу шел уже девятый десяток лет. Другие же Горбуновы были тогда крестьянами деревень Алексеевской, Берендиловки и Змеиновой. Судя по переписным книгам самого конца XVII – начала XVIII века, все они происходили (может, только кроме берендиловских) от пашенного крестьянина черкасских кровей «Данилко Иванова сына Горбуна», у которого тоже было десять-одиннадцать переживших младенчество сыновей и тоже, если верить сказкам, с широчайшим разбросом по годам рождения – примерно на период 1635–1690 годов. Крестьянствовали все они изначально в заимке Змеиновой «на Лене реке ниже Усть-Киренского острожка». И вот имена тех сыновей, вошедшие в «Книгу пашенным крестьянам по деревням Илимского уезда» 1699 года: «Микишка, Абрамка, Васка, Онисимка, Осташка, Микитка, Меркушка, Софонка, Коземка, Ивашко» и, по разным данным, Михаил или еще один «Васка». Как мне удалось определить, ко второй ревизии Иван, один из сыновей Даниила Ивановича Горбунова, переместился со своими детьми в деревню Салтыковскую (вполне вероятно, что именно он был в 1690 году «приему хлебу з гумен целовальником Ивашкой Горбуновым»), Кузьма – в Алексеевскую, а в Змеиновой точно остались потомки Даниила Ивановича по линиям Абрама, Анисима, Василия, Меркурия, Никиты, Никифора и, вероятно, Остапа и Софона. Крестьяне же Андрей, Иван и Семен Горбуновы из Берендиловки – скорее всего, сыновья Михаила или еще одного Василия Данииловича. Но мне не удалось узнать, имели ли какие-либо родственные связи с Даниилом Ивановичем Горбуновым крестьянин Тимофей Петрович Горбун, перебравшийся в 1669 году на бирюльскую пашню; Андрей, Григорий, Демид и Федор Горбуновы, переведенные в ту же Бирюльку из Верхоленска в период между первой и второй ревизиями (но они в бирюльских сказках так и не появились), и проживавшие в Бирюльской слободе в XVIII веке Василий, Киприян, Матвей Горбуновы и их потомки²⁵⁹.

Откуда пришел и когда обосновался на ленской пашне Даниил Иванович Горбунов, рассказано у историка-исследователя Георгия Красноштанова. Согласно приведенным им архивным документам, был такой воронежский черкас Мартын Иванов, который вошел в Московское государство через Путивль и жил в Костенках, затем пытался бежать обратно в Запорожье^[476] и после поимки доставлен в Усерд, а оттуда – в Москву. И в московской росписи 1641 года он числился «с матерью Офросиньицей. Брат у него Ивашко 12 лет, Данилко 10 лет» (значит, Даниил 1630 или 1631 года рождения). Из столицы Мартын попал на службу стрельцом в Курмыш^[477], где и умер. По дороге на поселение в Сибирь умерла в Камгорте^[478] и Ефросиния, мать братьев. Даниил с Иваном остались сиротами, но все же добрались до верховьев Лены. В 1653 году Иван бежал на Амур в войско Ерофея Хабарова, а младший Даниил почему-то получил фамилию Горбуновых и в 1656 году пахал «на государя десятину ржи да полдесятины яри»²⁶⁰.

Если все было именно так, несмотря на сомнительную потребность ссылки в Сибирь Ефросинии с детьми – малолетними братьями умершего «изменника», то тогда в 1730 году Ивану, сыну Даниила Ивановича Горбунова, никак не могло исполняться девяносто пять лет, ведь не рожден же он в четырех-или пятилетнем возрасте своего отца. Но если к 1730 году он достиг, скажем, восьмидесяти, тогда куда убедительнее представляется появление у него младших сыновей в 1710-х годах.

Дружинины

Год, когда родилась в семье илгинского крестьянина под фамилией Дружининых моя пятижды прабабушка Татьяна Лазаревна, остался неизвестным, но я узнал, что она в 1786 году стала женой крестьянина Ивана Игнатьевича Новопашенного и прожила в том замужестве совсем недолго, менее пяти лет. Вскоре то ли умер, то ли был взят в рекруты и ее муж, оставив без родителей моего тогда еще малолетнего четырежды прадеда Митрофана Новопашенного.

Имя Лазаря, отца Татьяны, с отчеством Исакович я нашел в исповедной росписи Илгинской Богоявленской церкви 1798 года по крестьянам деревни Тимошинской. Он там около 1734 года рождения во главе семейного домовладения вместе с тремя сыновьями и женой Дарьей Панфиловной, которая младше его на два десятка лет²⁶¹. Понятно, что она – вторая жена Лазаря, ведь вряд ли отданная взамужество в 1786 году Татьяна могла статься дочерью рожденной около 1755 года Дарьи Панфиловны. В той же деревне тогда было еще шесть семейных домовладений Дружининых и по одному такому домовладению – в рядом расположенных деревнях Ближнезакорской и Нижнеслободской.

С происхождением всех илгинских Дружининых конца XVIII века я с трудом, но разобрался благодаря ревизским сказкам Илимского острога с множеством перечисленных в них имен носителей такой фамилии²⁶². Как оказалось, в деревне Ближнезакорской издавна жили потомки крестьянина Нифонта Исаковича Дружинина, умершего в 1729 году в возрасте ста лет. У его единственного ставшего известным сына Ивана, рожденного в середине 1680-х годов и также дожившего до 1729 года, было несколько собственных сыновей, но к 1798 году из его потомков остались «по прежнему месту прописки» лишь двое: Иван Илларионович и наверняка рано ставший сиротой его племянник Вавило Захарович. Они – соответственно правнук и дважды правнук Ивана Нифонтовича по линии его старшего сына Петра (стоит полагать, что Захар тоже был Илларионовичем).

У Нифонта имелся младший брат крестьянин Тимофей Исакович Дружинин, который появился на свет около 1641 года и прожил восемьдесят лет, основав на левом берегу Илги по своему имени деревню Тимофеевскую (Тимошинскую)^[479]. У него было пятеро сыновей. Но старшие – Иван, Кирилл и Семен – «в 1723 году взяты на поселение на нерчинские заводы» вместе со всеми их детьми (кроме двух сыновей Ивана: его Ефим к 1744 году оставался на пашне, а Осип в 1737 году был отдан в рекруты). И к началу второй ревизии в Тимофеевской деревне жили младшие сыновья Тимофея Исаковича – тридцатипятилетний Егор с детьми Дементием, Емельяном, Касьяном, Филимоном и Харлампием и пятидесятипятилетний Исак с Абросимом, Константином, Лазарем и Тимофеем. В конце 1740-х годов у Егора родились еще два сына – Кирилл и Сергей. К 1798 году Егор и Исак Тимофеевичи умерли, и в деревне остались в трех домовладениях сыновья Егора под именами Емельян, Филимон с Сергеем и Харлампий с Кириллом, а в трех других домовладениях – сын Исака Лазарь и внуки Исака Козьма и Сидор Абросимовичи. Еще один его внук – Анисим Тимофеевич – проживал в Нижнеслободской деревне.

В илимские ревизские сказки попали еще и Дружинины, происхождение которых в ходе моего исследования осталось неустановленным. Это – крестьянин деревни Шерстенниковой Игнатий, примерно 1696 года рождения, с сыновьями, и они – «перешедшие собою Илимского уезда из Усть-Куцкого острога»; рожденный около 1684 года Лаврентий из деревни Симахиной и Лаврентий же (может, это одно лицо, но с указанным возрастом, предполагающим его рождение уже в 1693 году) из деревни Подпорожной с братом Иваном и племянником Игнатием, умершим в 1739 году в возрасте тридцати трех лет. При этом утверждается, что разночинцы Лаврентий и Иван «безвестно бежали в 725 году», но первый из них «явился налицо». Нашел я и второго, и им оказался Иван Федорович Дружинин, около 1695 года рождения, приписанным как раз в 1725 году в посадские города Иркутска²⁶³.

О Дружининых говорится также в переписных книгах Илимска конца XVII – начала XVIII века и в иркутских ревизских сказках. В них есть тот же «Нифанко Исаков» из Илгинской слободы и пашенный крестьянин Даниил Федорович из Нижнеилимской слободы и Тутуры; иркутский разночинец Петр и приписанные в посад г. Иркутска после первой ревизии крестьянин Илгинского острога Иван, города Селенгинска посадские братья Иван и Егор, ссыльный из Суздаля архиерейский сын Федот. Имели ли они какое-либо родственное отношение к крестьянам Нифонту и Тимофею Исааковичам Дружининым, не знаю. Не удалось выяснить и то, был ли их предком служилый человек «Ивашко Дружинин» и, вероятно, его сын «Василко Иванов сын Дружинин» из г. Березова 1624 и 1638 годов²⁶⁴.

В монографии Вадима Николаевича Шерстобоева «Илимская пашня» с опорой на архивы утверждается, что в 1701 году Тимофей Дружинин, чей отец Исаак^[480] – мой девятижды прадед, входил в состав «Илимской слободы выборных десяцких». Примерно тогда же, в 1699 году, большое семейство Дружининых из Тимофеевской деревни, первое упоминание о которой приходится еще на 1665 год, обладало солидным хозяйством – имело мельницу, восемь с половиной десятин посевных площадей, пятнадцать лошадей, свыше трех десятков голов крупного рогатого скота, ставило в год четыре сотни копен сена, из которых сто продавало, а восемьдесят восемь сдавало государству²⁶⁵.

Елизаровы

Агафия, рожденная в 1720 году жена ангинского крестьянина Никифора Лукича Воробьева, была дочь, «взятая Киренского манастыря вкладчика Василея Елизарова». Она – моя семижды прабабушка. Согласно ревизским сказкам по Анге, ее отец и мой восьмижды прадед Василий Елизаров умер между первой и второй ревизиями, оставив после себя сыновей Артема, Ивана, Осипа и Степана, от которых и пошли все ангинские Елизаровы²⁶⁶.

Однако происхождение самого Василия Елизарова, к сожалению, мне с точностью определить не удалось, а мог он статься потомком, к примеру, одного из казаков – Михаила или Никифора Елизаревых, перечисленных в переписной книге г. Березова в 1624 году, но, скорее всего, – тутурского «пашенново крестьянина Оверки Елизарева», которого разорили в середине 1640-х годов «брацкие люди», и/ или крестьянина Илимского уезда 1699 года Григория Елизарева²⁶⁷.

Злобины. Красноярская история

Анна, дочь иркутского казака Ильи Злобина, появилась на свет в 1732 году и умерла в 1790 году, была замужем за посадским (купцом) из г. Иркутска Никитой Андреевичем Куроптевым. В их семье рождена Вера, ставшая женой моего пятижды прадеда Ивана Григорьевича Черепанова. Значит, Анна Ильинична – моя шестижды прабабушка.

В сказках второй ревизии г. Иркутска я не нашел Ильи Злобина, но в них попали его однофамильцы – братья Сила и Яков, рожденные в середине 1710-х годов, и они вполне могли быть сыновьями Ильи. А в книге Станислава Гурулева «Первые иркутяне» имеется единственный персонаж под фамилией Злобин, который жил в Иркутске в начале XVIII века и как раз с именем Илья, – рядовой конный казак Илья Петрович с окладом в семь рублей, семь четей с осьминою ржи, четыре пуда овса и четыре пуда соли в год. Еще один Злобин – красноярский казак по имени Иван – заезжал в Иркутск ненадолго в 1689 году для передачи воеводе Леонтию Кислянскому вестей от монгольского хана Гелея Кутухты, желавшего вступить в русское подданство²⁶⁸.

Изучив иркутские архивы, я нашел у Гурулева ошибку: Илья Злобин был по отчеству не Петрович, а Провович. К примеру, именно «Иван Провов сын Злобин» перечислен среди казаков Иркутска в 1708 году, а «Илья Пров сын Злобин» получил, согласно расходной книге Иркутска за 1712, три рубля с полтиной для тункинской годовой службы²⁶⁹. Но правда в том, что других иркутских казаков с такой фамилией в самом начале XVIII века не существовало. По крайней мере, мне их найти не пришлось. Зато они были в относительно недалеко расположенном Красноярске (и из сибирских казаков только там), происходили от хорошо известного атамана Михаила Злобина. И казак Иван, посещавший в 1689 году иркутского воеводу, был сыном того самого Михаила и тоже атаманом.

В составленной 30 сентября 7180 (1671) года переписной книге Красноярского острога и уезда²⁷⁰ сказано, что «Атаман Михайло Злобин живет в деревне на Березовке^[481], а у него сын Ивашко десяти лет». В собранных же в 1722 году сказках первой ревизии Красноярска в том же поселении были и уже девяностолетний Михаил Злобин, и его сыновья Иван (почему-то в возрасте семидесяти лет, а при его рождении около 1661 года должно бы шестидесяти), Данила, два Федора, и внуки, и правнуки. Еще один Злобин – Степан (он тоже сын Михаила) – в Караульском остроге. По тем сказкам, Михаил – отставной, Иван – действующий, а Алексей (сын Ивана) – неверстанный дети боярские. Ко второй ревизии Михаил, его сыновья Иван, один из Федоров, а также несколько внуков, включая Алексея, умерли²⁷¹.

Между 1671 и 1722 годами переписей прошло полстолетия, и ровно в его середине в Красноярске случилось событие исторической важности с самым активным участием Злобиных. Названо оно было «Красноярской шатостью^[482]», и я приведу вкратце то, что о нем известно из исследовательских работ, главным образом из «Красноярского бунта 1695–1698 годов» историка-археографа Николая Николаевича Оглоблина²⁷². Уверен, что это и интересно, и познавательно, и во многом перекликается с изложенными в настоящей книге событиями и даже с современностью.

По Оглоблину, в XVII веке служилые люди Сибири, в отличие от центра Московского царства, имели значительную независимость и самостоятельность. «Находясь вдали от непосредственнаго влияния московских традиций и дисциплины, они могли свободнее обнаруживать свои стремления и упорнее добиваться удовлетворения их. Всего ярче и полнее эта относительная самостоятельность сибирских служилых людей выступает именно в их частых и резких бунтах против воеводской власти». В то же время «Нигде кроме Сибири злоупотребления воевод не доходили до той грандиозной степени, когда населению становилось совершенно «не мочно жить», и оно, после бесплодных воплей к великому государю о смене воевод, открыто поднимало против них бунт и пыталось своими силами и средствами оградить себя от «воевод-разорителей, грабителей, мучителей». Одним из таких разорителей оказался Алексей – воевода и сын прежнего уважаемого в Красноярске воеводы Игнатия Васильевича Башковского.

В.И. Суриков. Красноярский бунт 1695 года

Он отличался непомерным мздоимством, собирал со служилых людей, желающих перейти на уплату ясака, немалые «отступные». Наибольший же вред он приносил тем, что облагал приезжавших в Красноярск бухарских и калмыцких купцов «великими взятками», и те в отместку устраивали набеги, направляли своих «воинских людей … приходить войною» на Енисейский и Красноярский уезды. Утверждалось даже, что в набегах использовались порох и свинец, которые подручные воеводы корысти ради бухарцам же и продавали.

Обращения с челобитными в Москву дело не меняло, и в начале 1695 года недовольные Алексеем Игнатьевичем Башковским старослужащие люди Красноярского острога^[483] стали собираться в свои круги и устраивать «думы и советы» под руководством нескольких детей боярских, осуждать воеводу. Им противостояла небольшая группа также во главе с сыном боярским, но из ссыльных черкас Василием Многогрешным (его брат Дементий, бывший малороссийский гетман, о котором сказано в разделе о Бутаковых, отбывал тогда ссылку в Селенгинском остроге). Недовольство вылилось 16 мая в сбор целой толпы повстанцев перед приказной избой и объявлением отказа Алексею Башковскому от воеводства. Воевода в ответ угрожал карами и потребовал выдачи «пущих заводчиков». Однако это только разозлило толпу, и та принялась «разорять домишка и грабить животишка» служилых людей из воеводской партии. Самого же воеводу восставшие вначале хотели убить, но ограничились тем, что сорвали с него одежду и подвергли всяческим оскорблениям его жену. Опасаясь за свою жизнь, Башковский удрал с семейством в Енисейск.

Получив город в свои руки, повстанцы немедля принялись за организацию самоуправления: главные руководители движения, включая Дмитрия Тюменцова (он нем еще будет разговор в разделе о Тюменцовых), были избраны так называемыми городскими и уездными судьями. Те судьи имели полномочия воевод, ограниченные «советом» служилых людей (боярских детей, атаманов, пятидесятников) и всенародной «думой» – общим собранием участников движения. Судьям сразу же удалось остановить в городе грабеж и вернуть в приказную избу пожитки Башковского за исключением его обширных «съестных и питейных припасов». И как только волнения улеглись, «думцы» направили царю через Сибирский приказ челобитную, где обо всем произошедшем написали, повинились перед ним и попросили назначить нового, «добраго воеводу».

Нового воеводу-то им назначили, да вот только Мирона Игнатьевича Башковского, родного брата изгнанного Алексея. Ожидая от него мести, многие казаки покинули Красноярск и скрывались по своим деревням или у родных и знакомых. Однако оставшиеся в городе служилые люди стали уговаривать тех вернуться в город для сопротивления новому воеводе. И он, узнав в сентябре 1695 года, что большинство «деревенцов» под началом Василия Обухова действительно возвращается, потребовал, чтобы они «в Красноярск многолюдством не ездили, а буде кому какая нужда, и они бы ехали в город человека по три, или по пяти, или по шести». Но его никто не послушался. Поручение воеводы казачьему десятнику Илье Сурикову^[484] доставить в город Обухова также осталось невыполненным: дойдя до одной из деревень и получив отказ в выдаче ему «смутьянов», Суриков отправился в обратный путь. И по дороге встретил очередной отряд «деревенцев», которые жестко заявили, «что, если воевода выйдет с ссыльными людьми на поле, они с ними будут биться».

Как только первая часть бунтовщиков достигла Красноярска, в нем началось брожение, на городских площадях собирались, как потом их называли в сыскном деле, «народные воровские круги» во главе с боярскими детьми – «заводчиками» еще предыдущего выступления против воеводы. Затем на первые роли вышли новые деятели. И среди них – конный атаман Михаил Злобин. Он – внук сына боярского из Стародуба Северского^[485] Андрона Злобина, погибшего в 1605 году под Кромнами^[486], и сын атамана Дементия Злобина, в 1611 году есаула в Первом народном ополчении, героического участника битвы за Смоленск в 1614 году, боевого соратника Дмитрия Пожарского и одного из основателей Красноярского острога, имевшего больше десятка серьезных ранений в боях и получившего за свои заслуги высочайший почет и пожизненное жалование.

Мирон Башковский, как и его брат, также поначалу грозил мятежникам, обещая «город выжечь и вырубить», и его угрозы также подлили масла в огонь: стали подвергаться грабежам и поджогам дома воеводских сторонников. В ноябре 1695 года воевода вынужден был запереться со своим окружением в полсотни человек в малом городе (крепости), где пробыл в осаде почти десять месяцев.

В том же ноябре «народная дума» избрала семь новых судей, включая атамана Михаила Злобина^[487], причем он стал среди них по должности старшим, кемто типа нынешнего главы администрации области или города. Как следует из документов того времени, судьи «делали всякие государевы дела», все то, что полагалось делать воеводе. В том числе собирали ясак, оброк, таможенные сборы. Как считает Оглоблин, «город и уезд добровольно и без всяких замешательств подчинились красноярским судьям и стали легко забывать порядки воеводского управления».

Сам же воевода, несмотря на объявление ему отказа от воеводства, свою власть отдавать совсем не хотел ни «народной думе», ни прибывшему в Красноярск дворянину Федору Степановичу Тутолмину, которого тобольский воевода направил, по распоряжению Сибирского приказа, временно исполнять обязанности красноярского воеводы. Когда Тутолмин сообщил Мирону Башковскому о своем назначении и потребовал сдачи воеводства, то Мирон «в малой город его не пустил и печать и казны и дел не отдал». Тутолмин поселился под Красноярском, откуда пробовал договориться с выборными судьями выжить Мирона из малого города и самому усесться на его место. Он даже посоветовал красноярцам «морить голодною смертию осадных сидельцев». Те сначала согласились, в течение трех дней не подпуская к крепости жен осажденных с хлебом и другими припасами, но потом бросили эту меру, и Федор Тутолмин перестал вмешиваться в дела города, занялся «винным куреньем», приглашая к себе на пиры выборных судей.

В августе 1696 года в Красноярск прибыл новый назначенный царем воевода – стольник Семен Иванович Дурново (в те времена его фамилия записывалась как Дурной)^[488], которому было поручено произвести розыск и о злоупотреблениях братьев Башковских, и о «шатости». Подчиняясь царской воле и в надежде на справедливое расследование, большинство красноярских «народников» во главе с Михаилом Злобиным изменили «мирскому делу» и перешли под власть этого воеводы.

Но надежда оказалась напрасной. Вскоре в Москву пошли одна за одной челобитные с жалобами на Дурново из-за гонений противников Алексея и Мирона Башковских. Узнав имена челобитчиков, Дурново начал недовольных «изгонять и разорять пуще прежняго», велел ссыльным людям, с которыми вступил в союз подобно Башковским, челобитчиков хватать и бить батогами до полусмерти, «в тюрьму и за караулы безвинно сажать, и в оковы ножные и в ручные железа назад руки заковывать, и мучить». Бил он челобитчиков и собственноручно, а вместе со своими помощниками «многих людей переувечил – головы испроломил палками». Некоторые из недовольных были отправлены Дурново в Енисейск, где местный воевода Михаил Игнатьевич Римской-Корсаков посадил их в тюрьму и «морил томною голодною смертью». Ничуть не брезговал Семен Дурново и взяточничеством, вымогая десятки рублей жалования у посылаемых на годовую службу в остроги казаков.

Конечно же, защищаясь от множества обвинений, воевода давал свою версию событий, утверждал, что настроил красноярцев против себя тем, что служит «великому Государю радетельно» и ищет ему «во всех сборах прибыли», а злоупотребления служилых людей преследует. Однако ни одного конкретного факта «злоупотребления», кроме широко практиковавшегося в Сибири даже среди воевод «воровского» винокурения, он привести не смог.

Недовольство воеводой красноярцев неуклонно нарастало, зрел очередной бунт во главе как с некоторыми из прежних деятелей «шатости» (в том числе Дмитрием Тюменцовым и его братом, атаманом пеших казаков Аникой), так и из молодых служилых людей, включая Ивана Злобина – сына Михаила. Рассматривались идеи еще одного «народного» отказа воеводе-«беспредельщику» и даже покушения на него. И хотя заговорщики действовали тайно, Дурново что-то предчувствовал, отчего готовился к осаде в том же малом городе, свозил туда орудия, мушкеты, пищали, ядра, порох и свинец. Как пишет Оглоблин, «Большую ломовую пушку, находившуюся в городской Алексеевской башне, воевода взял настоящею вылазкою из малого города: отряд ссыльных людей под командою Ф. Шарыгина напал на караул у пушки, и у караульщиков отбили (пушку) ночью, воровски, и утащили в малый город». Тем самым постепенно обезоруживался большой город.

В самом начале января 1697 года, вероятно, из-за опасения жестких репрессий против себя, к Дурново явились два главных руководителя предыдущего бунта – выборные судьи Михаил Злобин и Трофим Еремеев – и подали ему «изветы» о замыслах красноярцев отказать воеводе и «избить осадных людей». Все выданные были немедленно арестованы. Большинство ничего не открыли воеводе и никого из товарищей не выдали, но Конон Самсонов, старый «вор и бунтовщик», против которого было слишком много улик, показал, что в доме у Петра Сурикова собиралась «дума» служилых людей. Там были Злобины, Еремеевы и другие. И, мол, они, а преимущественно – Михаил Злобин с сыновьями Иваном и Данилой, подговаривали избить осадных людей – «вырубить всех».

В ходе последующего следствия молодежь «запиралась» во всем, а старики уличали друг друга, спасая себя. Иван Злобин и около тридцати его товарищей «посажены были за караул», а их отцы и старшие братья остались на свободе, представляясь или действительно состоя воеводскими сторонниками. С произведенными арестами движение против воеводы почти затихло, но скрытое озлобление к Дурново продолжало нарастать и все шире распространяться.

В мае 1697 года, разбив кандалы, Иван Злобин с товарищами сумели бежать, и наверняка помогли им в том сами же караульные. Беглецы отсиделись под Енисейском, и через два месяца большая часть из них вернулась в Красноярский уезд и стала «жителей возмущать» к бунту против Дурново. Вскоре движение перешло в Красноярск, и на сей раз Дурново почувствовал себя в малом городе действительно осажденным и боялся выйти из него, не будучи убитым. А вал челобитных, подписанных и русскими, и инородцами, с жалобами на злоупотребления и притеснения со стороны «лихого воеводы» нарастал. В конце концов московский думский дьяк Данило Полянский, проводивший следствие, решился снять Дурново с воеводства и начать о нем розыск. В феврале 1698 года на съезжий двор были призваны красноярские челобитчики, и им объявлен указ: Семена Дурново «из Красноярска взять в Енисейск с женою и с детьми, и с людьми», а город у него принять енисейскому «письменному голове^[489]» Степану Самойловичу Лисовскому.

Лисовский, которого красноярцы хорошо знали по его долголетней службе в Енисейске и считали своим сибирским, а не московским служилым человеком, сразу поладил с ними, и «Красноярская шатость» совсем затихла. Однако розыск был явно предвзятым: он проводился в Енисейске, на челобитчиков оказывали такое давление и применяли пытки, что некоторые из них поменяли свои показания на поддержку воеводы, его же обеляли собственные сторонники, а главарей бунта в Енисейске арестовали, отчего они вообще отказались сотрудничать со следствием. В результате Дурново предстал чистым как младенец и на основании полного отсутствия вины попросился вернуть его на должность. И в конце июля 1698 года Полянский объявил: «стольника Семена Иванова сына Дурново отпустить в Красноярск на воеводство по прежнему великаго государя указу и по наказу, каков ему дан на Москве из Сибирскаго приказа».

Дурново приплыл в Красноярск на рассвете во второй день августа 1698 года, сразу же повесил на свою шею красноярскую «государеву печать» и направился в местный собор с требованием отслужить по торжественному случаю молебствие. Весть же о его возвращении вызвала бурю негодования, в большом городе и на площади составился «воровской круг» из более чем трехсот человек. Народная «дума» порешила употребить силу против Дурново, если тот добровольно не оставит города. Около четырех часов дня толпа подошла к бане, где после обеда отдыхал Дурново, и, когда тот вышел, потребовала, чтобы он уезжал, что до воеводства его не допустят. Но после взаимных упреков Дурново, сославшись на потребность исполнения государева указа, ушел обратно в «мыльню», развалился там на постели. И тогда несколько бунтовщиков его «сдернули за ногу, и били под бока, и за волосы драли», затем скатили с лестницы и повели к собору, где находились остальные красноярцы. Потолковав у собора, «думцы» почти единогласно решили прибегнуть к старинному приему – Дурново «посадить в воду», иным словом – утопить. И потащили его за волосы к Енисею. Однако топить не стали – его спасли уговоры и самоотверженность Лисовского, бросившегося на защиту воеводы. Дурново затолкнули в лодку, куда тут же залезли несколько его спутников, и оттолкнули ее прочь от берега. Но пока та лодка была еще в досягаемости, люди из толпы забрасывали ее камнями.

Плавание Дурново до Енисейска прошло для него благополучно, и он уже пятого августа давал показания Полянскому, пораженному явным бунтом красноярцев. Не желая сознаться, что те прогнали воеводу за его тяжелые грехи перед ними, Дурново сделал попытку взвалить вину за свое изгнания на собственного спасителя. Мол, будто Лисовский не хотел отдавать воеводства и натравил «воровских людей». Но зато Дурново перестал добиваться новой посылки на воеводство и поспешил уехать в Москву под предлогом болезни. Исполнять обязанности воеводы было поручено московскому дворянину Якову Афанасьевичу Бейтону, и Лисовский сумел смирить красноярцев, подчинить их новому воеводе.

Правда те еще поиздевались над Данило Полянским и вторым следователем дьяком Данило Берестовым, не пуская их целых пять дней в город для продолжения сыска. Но дьяки надолго в Красноярске не задержались – их розыскная деятельность была прекращена из-за возбужденных против самого Полянского обвинений в злоупотреблениях.

А в Красноярский острог в 1700 году прислали из Москвы новых воевод, и это были Петр Саввич и его сын Федор Петрович Мусины-Пушкины, которые провоеводствовали в Красноярске много лет и добились обвинения «во многих неправдах» прежних воевод. Мол, среди красноярских служилых людей виновных не обнаружено, «опричь ссыльных воров и которые, запершись в малом городе, были с воеводами, ничьей измены и никакого бунта кроме того, что они, красноярцы, без великого государя указу, Алексею и Мирону Башковским от воеводства отказали… не явилось».

Но в целом расследование дела о «Красноярской шатости» тянулось аж до 1708 года. По одним источникам, часть служилых людей Красноярского острога пытали, в том числе в московском Тайном приказе, и выслали в другие остроги. По другим, сослали в Иркутск на семь лет лишь уличенных в злодеяниях бывших воевод Алексея, Мирона Башковских и Семена Дурново.

Был ли как-то вовлечен в события «Красноярской шатости» мой восьмижды прадед Пров Злобин, не приходился ли он одним из сыновей красноярского атамана Михаила Дементьевича Злобина, остается пока загадкой.

Зубовы. Стрелецкая история

Согласно сказкам третьей ревизии, Анна, дочь казака Илимского города Ивана Зубова, была рождена в 1680 году и вышла замуж за илимского подьяка Степана Трофимовича Падерина. Анна Ивановна по двум линиям – через свою дочь Анастасию, а затем и сына Андрея – стала моей семижды прабабушкой.

В изученных именных, окладных, доходных и расходных книгахИлимска второй половины XVII века – первого десятилетия XVIII века мне попадалось упоминание только одного Ивана Зубова. Он – подьячий, сын другого подьячего Бориса Григорьевича Зубова. У того Бориса имелось еще два сына – Андрей и Семен, числившиеся в Илимском остроге в 1700 году соответственно казачьим пятидесятником и сыном боярским. А отцом Бориса Григорьевича был, по всей вероятности, служилый человек Гришка Зубов, которого илимский воевода Богдан Оладьин еще до 1653 года направлял вместе с другими людьми на заставу к Чечюйскому волоку²⁷³.

Вплоть до 1696 года, а может и в долгий последующий период, был «Иван Борисов сын Зубов бездетен» и считался молодым сотрудником приказной избы. Понятно, что он не являлся отцом Анны Ивановны, родившей в 1709 году собственную дочь. К тому же тот Иван Зубов – не казак, а потомственный чиновник (его отец занимал должность подьячего еще в 1665 году, подписывая челобитную о даче из патриаршего двора благословенной памяти на строительство Киренского Троицкого монастыря)²⁷⁴.

Однако выяснилось, что к концу 1670-х годов, а точнее 24 сентября 1676 года в Илимском остроге появился еще один Иван Зубов, причем казак. Только вот имя его в местные финансовые документы не попадало и не должно было попадать. Потому что не по чину, ведь Иван Дмитриевич Зубов оказался не простым казаком и даже не сыном боярским, а илимским воеводой, под властью которого был обширнейший регион Сибири, включая верхнеленский бассейн.

Иван Дмитриевич Зубов пришел на место прежнего воеводы Силы Осиповича Аничкова, успешно правившего без малого десятилетие: Аничков расширил Илимский острог на более удобном месте, вел энергичные и благотворные поиски новых земель для поселения крестьян в верховьях Лены. Сам же Зубов пробыл на воеводской должности меньше трех лет, до 21 июня 1679 года, и, вроде, ничем себя не прославил. Его сменил Иван Петрович Гагарин, прежде – царский стряпчий и стольник, впоследствии – иркутский и якутский воевода²⁷⁵, и о нем историками много чего написано (он, в частности, возвращал из ссылки безвинно осужденных по якутскому «бунту» 1690 года казаков, включая семью, полагаю, моего семижды прадеда Филиппа Щербакова, о котором сказано в разделе о Полуектовых).

Но мне-то интересен не Гагарин, а Зубов: откуда прибыл в Илимск, почему и куда так быстро убыл, от него ли произошла моя семижды прабабушка Анна Ивановна Зубова, а если от него, то кто по происхождению он сам? И о том, что я узнал, расскажу подробно.

Было понятно сразу, что Иван Дмитриевич Зубов знатного происхождения, ведь илимский воевода – это как сегодня областной губернатор. Он назначался и освобождался от должности по воле царя, был дворянином. И вот что поведано о нем в «Российской родословной книге, издаваемой князем Петром Долгоруковым» в 1850-х годах²⁷⁶: Зубов Иван Дмитриевич был воеводой в Илимске с 1677 года, потом – стольником, его отец Дмитрий Иванович погиб в 1634 году при осаде Смоленска, а брат Клементий Дмитриевич – в 1659 году под Конотопом^[490], дочь Евдокия вышла замуж за Ивана Ивановича Колычева. А первым из известных его предков был живший в середине XV века Иван Андреевич Зубов^[491]. От него пошли сын Иван, внук Никита Ширяй, правнук Лукьян и дважды правнук Иван. И этот дважды правнук, он же дед илимского Ивана Дмитриевича, присутствовал в 1602 году вместе со своим родным братом Кузьмой и тремя двоюродными братьями в историческом событии в составе многочисленной свиты дворян: та свита принимала датского принца Густава, который приезжал в Москву свататься к дочери Бориса Годунова царице Ксении.

Интересно, что все эти сведения приведены в вышеуказанной книге среди российских фамилий, имеющих иностранные почетные титулы. Все потому, что германский император Франц II произвел в 1793 году представителя фамилии Зубовых, сенатора Александра Николаевича^[492] в «Графское Римской Империи достоинство», а в 1796 году его сына Платона Александровича – в «достоинство Святлейшего Князя Римской Империи». Тот же Платон Александрович впоследствии получил звание генерала от инфантерии, старший брат его – граф Николай Александрович был зятем Александра Суворова и находился шталмейстером^[493] при российских императорах Екатерине II и Павле I, а младший Валериан стал генерал-майором в двадцать три года, «на двадцать пятом году от рождения, предводительствуя на Кавказе российской армией, направленной на защиту Грузии от персиян, он взял Дербент, пожалован был генерал-аншефом и получил Георгиевскую звезду». Другие же представители рода Зубовых были воеводами в Астрахани, Березове, Вологде и Туринске.

Затем я занялся выяснением годов жизни воеводы Ивана Дмитриевича Зубова и его отца. И первым делом – датой гибели Дмитрия Ивановича в смоленской осаде, ведь в книгу князя Долгорукова явно вкралась ошибка – в 1634 году он в осаде погибнуть никак не мог: тогда шли переговоры, боев за город не было^[494]. И эта ошибка, как следует из работы дореволюционного смоленского краеведа Ивана Орловского, ровно в два десятилетия.

С.И. Иванов. Стрельцы

Им же подробно излагаются события, произошедшие через двести пятьдесят лет после взятия Смоленска литовским князем Витовтом с содействием его двоюродного брата короля польского Ягайло (лето 1404 года) и приведшие, наконец, к тому, что город «был навсегда отобран у Литвы царем Алексеем Михайловичем». В работе имеется ссылка на «Дворцовые разряды»^[495] с таким описанием штурма в августе 1654 года: «против 16-го числа, в ночи был приступ к городу Смоленску. … указал государь быть и приступать к Днепровым воротам и к Наугольной башне голове стрелецкому Артамону Матвееву с приказом. К Пятницким воротам стольник и воевода Иван Богданов Милославский, а с ним дворяне Гаврило да Михайло Федоровы дети Самарины. К Королевскому пролому приступал голова стрелецкой Дмитрий Иванов сын Зубов, и голову стрелецкого Дмитрия Зубова на приступе убили».

И далее, со ссылкой на показания перед польским Сеймом представителя вражеской стороны – руководителя обороны Смоленска от русских Филиппа Обуховича: «во втором часу по полуночи, давши сигнал из трех гортонов, неприятель ударил со всех сторон на крепость и приставивши широкие лестницы, полез по ним на стены. Таких лестниц насчитывали до четырех тысяч. Сначала москвитяне вскочили на Большой вал (Королевскую крепость), но здесь их быстро отразили, положивши несколько сот человек и самого их полковника (Зубова)»²⁷⁸.

Удалось мне узнать также, кем еще побывал Иван Дмитриевич Зубов и примерно когда умер. Помогла в том запись о бракосочетании его дочери. На одном из интернет-порталов нашлась информация о том, что «… землей в наших краях владели и стольник Лукьян Петрович Воейков, и стольник Иван Дмитриевич Зубов, и многие-многие другие. Вот архивные данные за 1686 год: жена стольника и головы московских стрельцов Ивана Дмитриевича Зубова, вдова Марья, выдала дочь свою Авдотью за Ивана Ивановича Колычева и дала ему в приданное 7 дворов и 24 четверти в Диком поле, на реке Зуша в Чернском уезде»²⁷⁹. Так ведь Авдотья – это просторечная форма имени Евдокии, о которой написано в книге князя Долгорукова, и умершим к 1686 году мужем Марии, конечно же, был илимский воевода!²⁸⁰ И, значит, он когда-то возглавлял московских стрельцов.

Действительно, множество источников свидетельствует о том, что был стрелецкий полк Зубова, охранявший в XVII веке Чертольские (Пречистенские) ворота Москвы. И жили стрельцы числом от пятисот до тысячи человек в поселении, обособленном от других улиц Москвы. Фамилия полковника Ивана Зубова закрепилась в бытовом названии того поселения – Зубово, а затем оно перешло в имена Зубовского бульвара и Зубовской площади. Аналогичное закрепление фамилии главы соседнего полка стрельцов – Левшина – за Большим и Малым Левшинскими переулками²⁸¹.

Вот только полковником, давшим имя площади и бульвару в Москве, был не Иван Дмитриевич Зубов, а его дед – Иван Лукьянович, и он отличился 22 августа 1612 года в сражении у Чертольских ворот с войском под командованием гетмана Яна Ходкевича, что шел на помощь засевшим в Кремле полякам. Атака поляков была отбита, и они отступили на Поклонную гору. Прежде же Иван Лукьянович возглавлял полк стрельцов в Смоленске, был там в первые годы XVII века выборным дворянином²⁸² и наверняка в 1609–1611 годах участвовал в обороне города от польско-литовских войск короля Сигизмунда III^[496]. Вполне вероятно, в том же городе у Ивана Лукьяновича Зубова родился сын Дмитрий, погибший в 1654 году при его освобождении.

Точные годы жизни старшего Ивана Зубова остались мне неизвестными, но, утверждается, что похоронен он был по заведенному для московских стрельцов порядку вблизи нынешней Зубовской площади, на погосте у Храма успения Пресвятой Богородицы на Могильцах, что на Большом Власьевском переулке²⁸³. А командование стрелецким полком перешло от Ивана Лукьяновича Зубова сначала к его сыну, затем – к внуку^[497].

Пролистав все пять книг «Дворцовых разрядов», я узнал еще о нескольких эпизодах жизни Дмитрия Ивановича и Ивана Дмитриевича Зубовых. Первый из них служил воеводой в Верхотурье, Темникове, Переславле-Рязанском и Белом городе (записи от 1620, 1622, 1625, 1636 и 1643 годов), по государеву распоряжению, входил в свиту князя Дмитрия Пожарского, когда царь Михаил Федорович отправлялся в поход в Сергиево-Троицкий монастырь (1624 год), присутствовал на приеме Московским царем кызылбашского посла (1625 год). Второй – участвовал вместе с князем Петром Долгоруким в крестном ходе «к знамению пресвятые Богородицы» (1666 год) и направлялся царем вместе с воеводой боярином Петром Шеметевым в Севск «против крымского царя» (1662 год)²⁸⁴.

Но нигде не обнаружилось информации о судьбе бывшего воеводы Ивана Зубова после его возвращения в 1679 году из Илимска, если такое возвращение вообще состоялось. Удивительно и то, что у князя Долгорукова ничего не говорится о сыновьях Ивана Дмитриевича Зубова, и в целом мужская линия его отца – дворянина, имевшего четверых детей, как будто продолжилась лишь Клементием Дмитриевичем, да и то не далее двух представителей следующего колена.

Может, они попали в опалу, скажем, из-за участия бывшего илимского воеводы в бунте московских стрельцов 1682 года? Не о нем ли написано в работе Алексея Ракитина «Отечественная пыточная традиция в вопросах и ответах» как о «неком Иване Зубове», который получил во время допроса с пристрастием пятьдесят два удара кнутом, но выжил^[498]? Я напомню, что в результате стрелецкого бунта 1682 года (его историческое название – Хованщина) было убито несколько царедворцев, соправителем десятилетнего царя Петра Алексеевича стал его старший брат Иван, а фактической главой Руси – их сестра Софья. После бунта был казнен глава Стрелецкого приказа Иван Хованский с сыном Андреем, другой его сын – Петр – сослан в Сибирь.

Как бы то ни было, но, судя по замужеству Евдокии Ивановны Зубовой в 1686 году, родилась она наверняка в 1660-х. Значит, можно предполагать появление на свет ее отца Ивана Дмитриевича Зубова на двадцать-сорок лет раньше, а с тем и вероятность того, он мог быть также отцом родившейся в 1680 году Анны, ставшей женой илимского подьячего Степана Падерина.

Между тем у меня в такой версии остаются немалые сомнения. И они в том, что совсем не ясен мотив, по которому дочь вернувшегося в Москву воеводы могла бы выйти замуж за чиновника средней руки из далекого Илимска. Или она рождена вне брака? На решение о ее замужестве повлияла старая дружба Ивана Зубова с родителями Степана Падерина? Иван Зубов после 1682 года был сослан в Сибирь? Вдовствующая Мария Зубова обнищала и не имела приданного для знатного замужества младшей дочери? Что-то еще?

Зуевы

Анастасия, вышедшая замуж в 1782 году за крестьянина Петра Филипповича Скорнякова из Исетского селения и ставшая моей пятижды прабабушкой, родилась в 1767 году в семье бирюльского крестьянина Ивана Амосовича Зуева^[499]. А внук его брата Алексея Амосовича крестьянин Никифор Васильевич Зуев из Большеголовского селения был отцом Агафии, моей трижды прабабушки. Эта Агафия появилась на свет в 1815 году и стала в 1835 году женой крестьянина Василия Савельевича Савинова из Челпановской деревни.

Первое упоминание о Зуевых на бирюльской пашне я заметил в «Переписной книге Илимской слободы о сборе хлеба, и сколько они имеют пашенной земли и сенных покосов» от 7207 (1699) года. В ней сказано, что от деревни Федора Куржумова (она располагалась на полверсты выше устья реки Анги) «пять верст вверх по Лене на левой стороне пустая порожняя пашенная земля и сенные покосы лежали впусте, а прежде сего пахали тое пашню Бирюльской слободы крестьяне Ивашка Синков, Якимка Черкашенин. И по разбору воевода Федор Родионович Качанов покинутая порожнюя пашня и сенные покосы отданы на оброк бирюльским пашенным крестьянам Пронке Зуеву, Ивашке Черкашенину, Гришке Федорову. Велено им с тое пашни отсыпным хлебом оброку платить с 210 году всем ввопчем двенадцать чет ржи на год … и в том оброчном хлебе в платеже взята по них поручная запись». Те же Зуев и Черкашенин приведены в окладных книгах 1706 и 1707 годов, но уже с отчествами – «Иван Данилов черкашенин, Прокопей Тимофеев Зуев» (интересно, что в той же книге, да и часто прежде Прокопий Тимофеевич также записывался как «сын Голово», или «Голой»). В 1705 году они «по святой евангельской заповеди господни сказали: рыбная ловля от их заимки вверх на полторы версты по обе стороны Лены реки есть, в разрыв, местами, а не сповал, малые притоны. Поперешнику той рыбной ловли, где притоны, на семнадцать сажен. Ловят они в два невода десятьюсаженными, про себя, а не на продажу, з женами своими»²⁸⁶.

В 1736 году Амос Зуев, оформляя наследство своего отца Прокопия (Пронки), заявил об утере «даной» на землю, и Верхоленская канцелярия Иркутского уезда просила Илимск дать справку из старых земельных дел. Тогда Илимская воеводская канцелярия подтвердила, что в 1684–1685 годах илимским и якутским воеводами была отведена земля Синькову, однако в 1701 году делянка «збеглого пашенного крестьянина Ивана Михайлова сына Синькова» запустела и была закреплена за Зуевыми²⁸⁷.

К 1762 году были семьи у шести сыновей «Амемоса Прокопьева сына Зуева» – у Александра, Алексея, Бориса, Дорофея, Ивана и Осипа (еще один его сын Илья был отдан в рекруты). В бирюльском ведомстве, к которому тогда относились качугские земли, жили и его братья Дмитрий с сыновьями Иваном и Иудой (еще один его Иван перебрался под Манзурку), Степан с сыновьями Никифором и Леонтием и Михаил с Дмитрием, Михаилом и Терентием (еще один его сын Иван отдан в рекруты)²⁸⁸. И именно им обязаны появлением на свет многочисленные верхнеленские Зуевы.

К сожалению, происхождение Прокопия Тимофеевича – основоположника бирюльской фамильной династии Зуевых, чей отец Тимофей – мой девятижды прадед, мне с точностью определить не удалось. Но его предком вполне мог быть Архип Петрович Зуев, который перечислен в «Книге окладной Илимского острогу денежному, хлебному и соляному жалованию илимским и верхоленским ружникам и оброчникам, служилым людям и судовым плотникам» 7161 (1653) года. Еще один Зуев – казачий десятник Тарас из Пелыма – служил в 1656 году в Даурии²⁸⁹. Если он был братом Архипа, а Архип – действительно предок Прокопия, то верхнеленские Зуевы – потомки выходцев из Пелымского острога^[500]. В «Книге имянной пелымских служилых людей» 1624 года я нашел имена двух Зуевых – «Гараски» и «Оски», но рядовой стрелок «Тараска Зуев» был в 1623 году не в Пелыме, а в Нарыме^[501], а еще один или тот же Зуев «Гараска» – в 1625 году в Томске²⁹⁰.

Кистеневы

Пока что нет прямых свидетельств тому, что Дарья Петровна, жившая в 1795–1843 годах и ставшая женой качугского крестьянина Нестора Яковлевича Ратькова и моей четырежды прабабушкой, появилась на свет именно в семье Петра Кистенева. Однако есть тому свидетельства косвенные: дважды, в мае 1817 года и в июне 1819 года, дочери Петра Ефимовича Кистенева назывались восприемницами детей семейства Нестора и Дарьи Ратьковых. Сам же Петр Ефимович в 1781 году взял в жены свою однофамилицу и двоюродную тетю Агафию Федотовну, которая была младше его примерно на семь лет (при верности версии моего родства с Петром Кистеневым она моя пятижды прабабушка).

Из списка жителей Верхоленского острога 1722–1763 годов видно, что дедом появившегося на свет в 1756 году Петра Ефимовича был Яков Макарович Кистенев. Основоположником же верхоленской династии Кистеневых стал, конечно, казачий пятидесятник Назар. Тому имеется немало свидетельств, включая приведенные в работе Георгия Красноштанова «Никифор Романов Черниговский: документальное повествование». Так, Назар Степанович Кистенев стоял во главе служилых людей, направленных в сентябре 1649 года первым илимским воеводой Тимофеем Васильевичем Шишериным на Чечуйский волок, он прибыл туда в десятых числах октября и в конце ноября того же года возвратился в Илимский острог. В 1665 году к Назару Кистеневу обращались уже как в «Верхоленском Братцком остроге приказному человеку пятидесятнику казачью». Илимский воевода Сила Осипович Аничков сообщал в 1671 году царю, что, по дозору «Илимского острогу сына боярского Василья Куржумова да верхоленского конных казаков пятидесятника Назара Кистенева, около того места, где на усть Иды на мунгальском перевозе острожку быти, по их, Васильеву и Назарову, высмотру, пашенные земли и сенных покосов порозжих, диких, пустых, есть много, и пашни вновь завесть, и крестьян поселить можно»²⁹¹.

«Конных казаков пятидесятник … Назар Стефанов сын Кистенев» из Верхоленского острога, получающий в год семь рублей двадцать пять алтын, приведен в окладной книге за 1685 год. В ней же его сыновья казаки Иван и Федор Назарьевичи с окладом в семь рублей («Федор Назарьев сын Кистенев» вошел также в именную книгу Верхоленского острога 1693 года). Из других финансовых и именных книг следует, что был у Назара еще один сын – казак Степан, и все вчетвером в 1684 году пашню пахали взамен выплаты хлебного жалования. Причем, именно на заимке Степана впоследствии появилась деревня Кистенева. В «Переписной книге Илимской слободы о сборе хлеба, и сколько они имеют пашенной земли и сенных покосов» за 7207 (1699) год подробно поведано, где она располагалась: «Вверх по Лене реке от Верхоленского пять верст деревня на левой стороне, а в ней два двора верхоленских конных казаков Васки Максимова, Сергушки Григорьева. Пашут за хлебное жалование. От Васки Максимова да Сергушки Григорьева вверх по Лене три версты деревня на левой стороне, а в ней два двора верхоленских конных казаков Стенки Кистенева, Ивашки Тимофеева. Пашут за хлебное жалование. От Стенки Кистенева, Ивашки Тимофеева деревни вверх по Лене полтрети версты деревня на левой стороне, а в ней двор верхоленского конного казака Фетки Кистенева. Пашет за хлебное жалование. Вверх по Лене реке от Фетки Кистенева две версты на левой стороне Бирюльские слободы»²⁹² (имеются в виду первые пять дворов Качинской деревни, нынешнего Качуга).

Из именных и приходно-расходных книг Верхоленского острога 1693–1712 годов определяется, что внуками Назара Кистенева были Кондратий по линии Ивана, а Макар и Марк (около 1681 года рождения) – по линии Федора. То, что отчество этого Макара, деда Агафии Федотовны и прадеда Петра Ефимовича, – Федорович, подтверждается также книгами пашенных крестьян за 1699, 1706 годы и челобитной «бирюльского пашенного крестьянина Макара Федорова Кистенева» от 27 ноября 1708 года, в которой он сообщает: «в нынешнем в 1708 году волею Божиею, женишка у меня умре и ребятишки. И после того лежал я на смертной постеле многие недели. И от той болезни, от щепотные скорби, обезножел. И от таково разорения, и от недосмотру скотишко у меня выпал. … пашу я в Каченской деревне четверть десятины. И мне тое пашни тянуть и пахать невозможно и нечем. И в нынешнем же 708 году … вышеписанную четверть десятины и сенными покосы в Каченской деревне за такую нужною болезнию и за разорением здал я полюбовно промышленному человеку Луке Иванову сыну Димову»²⁹³. Между тем в сказках второй и третьей ревизий Верхоленского острога перечислены восемь сыновей и дочерей разночинца Макара Кистенева, рожденных в 1710–1735 годах (включая погодок – деда Петра Ефимовича Якова и отца Агафии Федота). Значит, после 1708 года он еще раз, а то и дважды женился.

Не представляет труда установить происхождение каждого представителя Кистеневых из Верхоленского острога 1763 года (кроме Петра Ивановича, внука Никиты) вплоть до казачьего пятидесятника Назара Степановича Кистенева. Его отец Степан – мой, по разным линиям, десятижды и одиннадцатижды прадед. Но вот откуда Кистеневы пришли в Восточную Сибирь, пока не ясно. Может, они – потомки казака Горлана Кестенева, об участии в бою которого говорится в послужном списке Томска 1630 года: «государю служил и бился явственно, под мужиком коня застрелил»²⁹⁴.

Козловы. Ветеранская история

Дочь верхоленского казака Ивана Козлова Пелагея, рожденная то ли в 1695, то ли в 1712 году^[502], бывшая женой разночинца Ивана Савельевича Нечаевского и умершая после 1762 года, стала матерью Анисии – жены старшего сына Ивана Федоровича Черепанова Григория. А, по всей вероятности, ее сестра Феодосия, появившаяся на свет в 1708 году, была отдана взамужество верхоленскому разночинцу Никифору Челпанову и умерла в 1777 году. Пелагея и Феодосия – мои семижды прабабушки.

Нет ни малейших сомнений в том, что основоположником верхоленской династии Козловых был казак, который еще в сентябре 1645 года подписывал челобитную с изложением событий основания Верхоленского острога, и имя его – «Мишка Иванов Козлов» и «Михалко Иванов сын Козлов» – вписано в 1633 году в «Книгу имянную березовским служилым людям и ружейникам» и в 1648 году в «Книгу о раздаче денежнаго, хлебнаго и солянаго жалования детям боярским и разнаго звания служилым людям Якутского острога» среди березовских^[503] казаков. Согласно «Окладной книге Илимского острога», он не позднее 1653 года становится пешим казачьим пятидесятником в Верхоленске и остается пятидесятником, как минимум, до 1677 года (его оклад тогда составлял «5 рублей 6 алтын 4 денги»), будучи к тому времени в Верхоленском остроге единственным из его самого первого казачьего состава. Послужил он и приказчиком в Тутуре, и именно у него отпрашивался в 1655 году с тутурской судоверфи в Верхоленск, якобы для изготовления топоров, будущий организатор побега в Даурию десятник Михаил Сорокин²⁹⁵.

В вышеуказанной окладной книге за 1653 год пятидесятник «Мишка Иванов сын Козлов» приведен среди холостых «Верхоленского острожку служилых людей». Но он, конечно, был женат и имел детей в 1676 году, за который я нашел первое упоминание его как пятидесятника казачьего, который пашню пашет «под Верхоленским острошком в Тутурской волости». Где находилась та пашня, можно узнать из «Переписной книги Илимской слободы о сборе хлеба, и сколько они имеют пашенной земли и сенных покосов» за 7207 (1699) год: «От вышеописанные тутурские последние деревни вверх по Лене деревни иркутского присуда верхоленских служилых людей … двор верхоленских конных казаков Левки да Микитки Козловых пашут за хлебные жалования за два свои оклады отца своего заимку»²⁹⁶.

Из ревизских сказок следует, что эти сыновья Михаила Ивановича Козлова – Леонтий и Никита, рожденные в 1656 и 1657 годах, прожили соответственно девяносто шесть и девяносто девять лет. Еще у него был сын Петр, о котором говорится в окладной книге 7192 (1684) года, и, вероятно, Тимофей, ведь в «Книге имянной Верхоленского острога» за 7201 (1693) год перечислен «Иван Тимофеев сын Козлов»^[504]. Наверняка тот же Иван приведен в «Книге расходной г. Иркутска и иркутского присуду пригородов и острогов служилым людям» за 1712 год, где среди верхоленских пеших казаков также указаны пятидесятник Леонтий и рядовой казак Никита Козловы²⁹⁷. Стоит полагать, что казак Иван Тимофеевич Козлов и был отцом моих семижды прабабушек Пелагеи и Феодосии.

Если эта версия верна, то другой Иван, отец казачьего пятидесятника и приказчика Михаила Ивановича Козлова, – мой одиннадцатижды прадед. Сколь близкое родство с ним имели казаки Козловы под именами «Жданко Дмитриев», Кондратий и «Лазарко Иванов» из Березова 1624–1634 годов, а также вкладчик Киренского троицкого монастыря Илья Михайлович Козлов из вторых ревизских сказок Илимска²⁹⁸, осталось неизвестным.

Коркины

Я не нашел своих предков под этой фамилией, однако она входила в число двадцати пяти самых распространенных в Верхоленском остроге 1763 года фамилий, и среди ее представителей оказались две семьи разночинцев (бывших казаков) – потомков Герасима и Григория и одна семья посадских – потомков Алексея. Приходились ли они друг другу близкими родственниками, мне выяснить не удалось, как не удалось найти какой-либо версии происхождения Коркиных-посадских.

А вот, по одной из моих версий, линия верхоленских разночинцев могла восходить к служилому Якутского острога Алексею Коркину из Тобольска, который летом 1645 года набросился на якутского воеводу за то, что тот хотел наказать батогами казаков, досрочно покинувших караул «у казенных анбаров соболиных»^[505]. Разумеется, за такую провинность Алексей Коркин был наказан, может, сослан на службу из столицы Ленского разряда в Илимское ведомство, в составе которого тогда был Верхоленский острог.

По другой версии, Коркины из Верхоленска являлись потомками казака Федора Коркина, служившего с 1650 года в Даурии, а до того занимавшийся соболиным промыслом на Олекме. Третья версия – они потомки Савелия, основавшего деревню Коркина в Тутурской волости, первое упоминание о которой найдено за 1649 год. Вероятно также, что племянником или внуком кого-то из них – Алексея, Савелия или Федора – являлся илимский десятник Еремей Мартемьянович Коркин, который, как утверждается в окладной книге 1683 года, «в Орленской волосте пахал на себя пашню, а челобитья о той ево пашне в приказе нет. А по государевой грамоте земель пахать даром никому не велено». Наверняка именно его сыном был Михаил Еремеевич Коркин, перечисленный среди илимских пеших казаков по Верхоленскому острогу в «Книге окладной денежному, хлебному и соляному жалованию» за 7192 (1684) год (он был поверстан в 1684 году на место умершего Василия Кудрина). А другой же его сын – Андрей Еремеевич Коркин – устроился в 1698 году на пашню в Усть-Киренской Нижней волости «на збеглого Якушково место Кондратьево Кошевого в десятину без чети ржаную, ярового тож» со льготой на два года. И, по всей вероятности, именно тот Андрей умер в 1724 году, оставив после себя в деревне Коркиной сыновей Лаврентия с Сидором, пасынка Леонтия и племянника Ивана²⁹⁹.

О рядовых пеших казаках Коркиных – Андрее, Михаиле и брате Михаила Григории – говорится во многих именных и приходно-расходных книгах Верхоленска за 1699–1712 годы³⁰⁰. И хотя их отчество не приведено, они – наверняка Еремеевичи.

Кузнецовы. Амурская история

Я занялся изучением истории восточных сибиряков Кузнецовых, считая их своими предками. Это произошло из-за ошибочного мнения, что бабушкой моего четырежды прадеда Петра Протасова была Елена, рожденная в семье Дмитрия Ивановича Горбунова и Евдокии^[506]. И эта Евдокия, согласно сказкам илимской ревизии, появилась на свет в 1706 году в семье разночинца Киренского острога Федота Кузнецова³⁰¹.

Я нашел имя такого разночинца с его сыновьями и внуками в материалах второй и третьей ревизий по Илимску, в ведомстве которого находился Киренский острог. Как оказалось, он около 1670 года рождения и прожил восемь с половиной десятилетий. Там же под фамилией Кузнецовых приведен казачий сын Петр, в деревне Салтыковской – два крестьянина Ивана Борисовича, в Яндинском остроге – Василий с детьми Андреем и Иваном. В тех материалах сообщается и о том, что в Орленской слободе «поселился домом ис Тутурской слободы сын боярской Иван Кузнецов», около 1657 года рождения, с сыновьями Афанасием и Иваном, а из Кежемской слободы бежал Григорий Кузнецов, «в 1721 году бежал безвестно» и казачий сын Артемий, но из Илимского острога. При этом в остроге осталось еще много Кузнецовых: отставной служилый Прокопий, Андрей, два Василия, Григорий, Иван и Семен с детьми и внуками. Наверняка они – близкие друг другу родственники и выходцы из Тобольска, ведь по некоторым содержится отметка о назначении в 1728 году в Илимск из Тобольской губернской канцелярии³⁰².

Надо заметить, что несколько десятилетий ранее, в самом начале XVIII века, был иной состав илимских Кузнецовых, и тогда в остроге числился посадский Василий Михайлович Кузнецов, служили рядовые казаки Василий, Прокопий и Степан Максимовичи Кузнецовы, жил десятник казачий Юда Леонтьевич Кузнецов с малолетним сыном Иваном и наверняка еще с одним своим сыном рядовым казаком «Петром Юдиным сыном Кузнецовым» и братом Емельяном Леонтьевичем. Эти Емельян и Юда Леонтьевичи вполне могли быть детьми владельца пашни в Нижнеилимской слободе Леонтия Михайловича Кузнецова, которую в 1706 году занимал уже крестьянин Афанасий Илларионович Усов³⁰³.

В период второй ревизии много было Кузнецовых среди крестьян Ангинской заимки Киренского монастыря. Большинство из них происходило от умершего после первой ревизии Аверкия Кузнецова (это – пятеро его сыновей – Леонтий, Максим, Прокопий, Семен, Федор – и семеро внуков). Там же жили Афанасий Кузнецов с сыном Ларионом и тунгусы под той же фамилией Афананасий и Григорий³⁰⁴.

Была ли у кого-то из этих Кузнецовых близкая родственная связь с Федотом Кузнецовым, осталось неизвестным, как не известно, жил ли он до Киренского острога в Иркутске, в перечне казаков которого за 1708 год приведен Федот Михайлович Кузнецов. Кстати, тогда же в Иркутске служили и другие казаки под фамилией Кузнецовых – Дмитрий Фомич, Иван Мелентьевич и Степан Филиппович³⁰⁵.

А имена первых сибиряков под фамилией Кузнецовых имеются в архивных книгах 1623 года: Григорий, Дмитрий и «Куземка» Кузнецовы служили тогда казаками города Березова, а Григорий Алексеевич Кузнецов был стрельцом в Сургуте³⁰⁶.

Известно также, что ссыльный воронежский черкашенин «Карпик Никитин Кузнец», поработав на тутурской пашне, был в самом конце 1640-х годов переведен в кузнецы Верхоленского острога, а в 1650 году – на место своего однофамильца «Онофрейка Степанова Кузнеца» в Усть-Кут для «государевы соляные вари для цыренные^[507] починки кузнечного дела… Самого же Онофрейка Кузнеца свезли от Соли с собой воеводы Дмитрей Франзбеков да диак Осип Степанов в Якутцкий острог». Интересно, что Онуфрий Степанович Кузнецов стал в Якутске казачьим десятником (в Якутском остроге были еще с начала 1640-х годов его братья Максим и Яков из Мезени, Яков послужил и на Индигирке), затем состоял в амурском войске Ерофея Хабарова, был назначен после Хабарова командующим войском и «он был герой, не уступавший ни в чем предшественнику своему Хабарову». Летом 1658 года в бою с маньчжурско-корейской флотилией полководца династии Цин Шархуда на амурском Корчеевском плесе Онуфрий Кузнецов был взят в плен, и больше о его судьбе ничего не известно. А, в свою очередь, черкашенин Карп Никитович Кузнецов «попросился в пашенные крестьяне, стал пахать на левом берегу Куты, напротив соляной варницы, в деревне, которая существует и сейчас, и по его имени названа Карповой. Его сыновья жили в этой же деревне и были солеварами». В 1660 году «здал он, Карпунка, пашню» и стал посадским человеком³⁰⁷.

Куницыны

С такой фамилией выходила в 1848 году замуж за крестьянина Николая Николаевича Черепанова из Кутурхайской деревни появившаяся на свет в 1826 году «девица Анна Петрова, дочь деревни Ремезовской отставного солдата». Она стала моей трижды прабабушкой.

Из ревизских сказок легко устанавливается происхождение ее отца Петра Васильевича Куницына вплоть до его прадеда посадского Степана, умершего после первой ревизии. Степан – мой семижды прадед и младший брат посадского Петра, родившегося в 1682 году. Еще один Куницын – Василий – был взят в рекруты.

Я не нашел доказательств родственной связи между этими посадскими, с одной стороны, и посадским Федором Варламовичем (или Вахромеевичем) Куницыным из Илимского острога 1690–1700 годов, который платил годовой оброк в размере полтины³⁰⁸, а также с крестьянами Куницыными Иваном и Шестым (Шесташкой)^[508] Филипповичами и сыновьями Ивана Андреем, Данилой и Иваном, с другой. Вот только стало известным, что владели те крестьяне пашнями в Верхнеилимской волости начиная еще до 1653 года, и к 1698 году Андрей и Иван Ивановичи умерли, а их брат Данила сбежал³⁰⁹. И, конечно, их деревня – не та, что сегодня находится в четырех километрах от северной оконечности Верхоленска и называется Куницына.

Куницынскую деревню под Верхоленском основали, вероятно, в начале XIX века потомки посадского Семена – дети и внуки его сына Леонтия. И это видно из перечня крестьян деревни в исповедной росписи Верхоленской Воскресенской церкви за 1843 год. Там во главе семейных домовладений из самых старших Куницыных были Веденей, Иван, Кондрат, Прокопий, Семен и Филипп³¹⁰. А они – рожденные в 1775–1798 годах дети верхоленских мещан Василия, Власа, Семена и Филиппа – всех четверых сыновей Леонтия Куницына, перечисленных в сказках третьей ревизии.

Куроптевы. Солеваренная история

Моя пятижды прабабушка Вера Никитична родилась в 1753 году в семье иркутского купца Куроптева, вышла в 1773 году замуж за верхоленского посадского Ивана Григорьевича Черепанова и умерла в 1824 году крестьянкой в Кутурхае.

В материалах третьей ревизии по г. Иркутску содержатся перечни трех семей Куроптевых, они идут среди начальных сказок по иркутским посадским друг за другом – во главе с Петром Андреевичем в возрасте на период ревизии (1762 год) шестидесяти шести лет, Иваном Андреевичем, пятидесяти одного года, и сорокашестилетним Никитой³¹¹. Отчество Никиты не приведено, и сказка о его семье составлена не им самим, а его женой Анной Ильиничной. Он же «в 761 году без данного ему из ыркуцкого магистрата пашпорта отбыл до города Якуцка для купечества и собрания долгов». В семье трое детей – восьмилетний сын Петр^[509], старшая дочь Вера, шести лет, и младшая Екатерина, двух лет. «К сей сказке прозбою Анны Ильиной иркуцкой посацкой Иван Полосков руку приложил».

К сожалению, по приведенным по семье Никиты Куроптева данным выяснить, кто был его отцом невозможно. Ничуть не проясняют, а даже запутывают вопрос его происхождения сказки второй ревизии. Куроптевых там среди посадских пятеро: «написанный в прежнюю перепись» сорокавосьмилетний Петр с родившимися после переписи сыновьями Иваном и Федором, «написанный в прежнюю перепись» тридцатитрехлетний Иван (он около 1711 года рождения) и сразу после него – «У него сын в прежнюю перепись написанный же» Никита³¹³. Судя по тексту, Никита – сын второго из вышеназванных Иванов. Но этого не могло быть, ведь Никите, по ревизским сказкам, в 1744 году исполнялось то ли двадцать пять, то ли двадцать восемь лет^[510]. Не стал же тот Иван его отцом в своем пяти- или восьмилетнем возрасте!

Поэтому приходится строить версии проведения фамильной линии иркутских Куроптевых, восходящей от Никиты. И одна из них представляется таковой: когда записывались сказки первой ревизии, Андрей – отец Петра и Ивана – уже умер, и ревизор записал этих его сыновей вместе, приведя после них отчество «Андреевы дети Куроптевы». Следующим был назван самый младший из живших тогда в Иркутском остроге Куроптевых – Никита под отчеством Иванов. При составлении же сказок второй ревизии переписчик посчитал, что Иван Андреевич – и есть отец Никиты. На самом же деле его отцом мог статься брат Андрея под именем Иван, и мне удалось отыскать в архиве «доревизионные следы» Ивана Куроптева. Но сначала расскажу о таких следах Андрея Куроптева и, по всей вероятности, его предка Афанасия.

Об Андрее Куроптеве и его сыне Петрушке, около 1696 года рождения, говорится в «Книге переписной иркутским посацким людям и их детям, братьям и племяникам и захребетникам нынешнего 207 года» (1699 года). Он же – женатый и живший своим двором с годовым оброком в 16 алтын 4 деньги – в «Списке с имянных книг иркутских посадских людей» за 1704 год³¹⁴. А в работе Станислава Гурулева «Первые иркутяне» сказано со ссылкой на неназванный источник 1699 года еще и о посадском Сидоре Куроптеве (вероятно, брате Андрея) и со ссылкой на сметную книгу Иркутска 1681 года – о посадском Афанасии Янотариевиче Куропте, выходце из северного Яренского городка^[511], компаньоне основателей иркутского соляного промысла братьев Михалевых. При совместной покупке в начале 1670-х годов оборудования для добычи соли Афанасий имел свою долю, проданную впоследствии, в декабре 1680 года, за солидную по тем временам сумму – девяносто рублей³¹⁵. Наверняка тот же Афанасей Янотариевич попал и в Писцовую книгу 1686 года, но уже в качестве «посадского человека Афонки Инотариева, по сказке его, родом он Еренского городка, а в Иркуцкой пришел в прошлых годех при приказном енисейском сыне боярском Иване Перфириеве и поверстан в посад при нем, Иване, а в Еренском был он государев пашенной крестьянин. Детей у него сын Ивашко осемнатцати лет, холост…»³¹⁶. Вполне могло статься, что тот Иван Афанасьевич Куроптев вскоре завел свою семью, и в ней появился Никита. А не был Иван упомянут в перечнях посадских людей Иркутска 1698–1704 годов оттого, что оказался в тот период, к примеру, в рекрутах, а Никита же остался на попечении его матери и дяди.

Другая версия: отец Никиты по имени Иван был не братом Андрея, а его сыном, рожденным, скажем, в 1698 году. Третья версия: Никита – сын не какого-либо из Иванов, а Андрея Куроптева, и все три главы семейств Куроптевых из второй и третьей ревизских сказок – Петр, Иван и Никита – родные братья (именно так полагает Иркипедия. ру). И, наконец, самая, на мой взгляд, достойная версия: Никита – сын Петра Андреевича Куроптева, и в ревизию 1722 года, материалы которой найти не удалось, при составлении перечня семьи Куроптевых записали сначала этого Петра, затем его младшего брата Ивана и, наконец, сына Петра Никиту (часто перечни семейств в первую ревизию шли именно в такой последовательности: старший брат – младший брат – жена и дети старшего брата – жена и дети младшего брата). А во вторую ревизию упоминания о брате исключили, что было тогда обыденным явлением, и Никита как сын «прикрепился» к своему дяде Ивану.

Как бы там ни было, но наверняка Афанасий Куроптя – основатель посадской династии Куроптевых в Иркутске^[512]. Он, по сведениям Галины Александровны Леонтьевой, автора книги «Служилые люди в Восточной Сибири во второй половине XVII – первой четверти XVIII веков (по материалам Иркутского и Нерчинского уездов)», слылся известным иркутским кузнецом, чем и заинтересовал в качестве компаньона Михалевых при сооружении особо крупной соляной варницы и организации кузницы в Усолье³¹⁸.

Если дедом Веры Никитичны действительно был Петр Андреевич, а его дедом – Афанасий Янотариевич, то Янотарий, или Нотар Куроптя, чья фамилия произошла от северорусского слова «куропатка», стал моим десятижды прадедом.

Судя по «Списку городовым обывательским домам» за 1796 год и сказкам шестой ревизии г. Иркутска, старший брат Веры Никитичны мещанин Петр Куроптев умер в 1800 году, не оставив после себя потомков мужского пола, а единственным продолжателем фамильной династии Куроптевых стал «считающийся в рабочих людях» его двоюродный брат Константин Федорович – внук Петра Андреевича³¹⁹.

Кустовы

В 1740 году родилась в семье иркутского посадского Михаила Кустова моя шестижды прабабушка Евдокия. Замужем она была за верхоленским казаком Григорием Афанасьевичем Шеметовым.

Я нашел имя своего семижды прадеда Михаила Кустова с его сыном Матвеем во вторых ревизских сказках купцов города Иркутска. Он – в прежнюю перепись прописанный в 1724 году «города Тобольска Мехонской слободы^[513] бобыльский сын»³²⁰. В третьей же ревизии Кустовы почему-то вообще не приведены.

Лагиревы

Моя шестижды прабабушка Мария родилась в 1722 году у верхоленского казака Василия Лагирева и вышла замуж за такого же казака Михаила Ефимовича Пермякова.

К третьей ревизии в Верхоленском остроге была только одна семья Лагиревых во главе с казаком Николаем Васильевичем. Его брат Григорий находился тогда в командировке в Охотске. Ровно те же персонажи я нашел в сказках второй ревизии по г. Иркутску, и Григорий с Николаем там приведены как дети умершего разночинца Василия (в самом конце листа, после которого большая часть материалов ревизии утеряна)³²¹. Значит, прежде Лагиревы жили в том городе.

Мне не удалось с точностью определить происхождение Василия Лагирева, но он располагал очень редкой фамилией, и, судя по всему, он же – «Василий Федоров сын Лагирев» – был перечислен в «Книге о выдаче строителям Иркутского Рождественского монастыря жалования», составленной, вероятно, в 1717 году. А в расходной книге г. Иркутска за 1712 год сказано о Даниле Федоровиче Лагиреве. Наверняка они – братья, и имя моего самого дальнего из ставших известными Лагиревых – Федор. Если это именно так, то он мой восьмижды прадед.

Были Лагиревы в начале XVIII века и крестьянами: в «Книгу имянную Иркутска и уезда деревень и слобод и пашенным крестьянам» за 1712 год включен Матвей Афанасьевич Лагирев³²². Может, он – двоюродный брат Василия и Данилы Федоровичей.

Лебедевы

Появившаяся на свет в 1703 году и умершая в 1774 году Татьяна Петровна была взята взамужество верхоленским купцом Леонтием Тюменцовым «илимского ведомства Илгинской слободы у крестьянина Петра Лебедева». Она – по разным линиям, моя семижды и восьмижды прабабушка.

Самое раннее упоминание о Лебедевых на илимской земле я нашел в «Отводной памяти сыну боярскому ЕрофеюХабарову на пашенную землю и сенные покосы за рекою Леною», составленной 21 июня 7172 (1664) года. В ней говорится: «на Лене-реке против Никольского погосту … по указу великого государя … илимской служилой человек пятидесятник казачей Кирилко Лебедев да таможенной целовальник Мартынко Пахорук той земле и сенным покосам межи учинили от Мелничной речки по проезжую дорогу, а с проезжие дороги впрямь на середней тал, а с талу на болшую лиственицу, а за Лену-реку впрямь на болшую сосну» (может, тот Кирилл Лебедев прибыл в Илимск из Красноярска, в переписной книге которого за 1671 год приведен конный казак Иван Кириллович Лебедев с шестнадцатилетним сыном Наумом)³²³.

В следующих по хронологии документах, в которых мне попалась фамилия Лебедевых, – именной книге середины 1680-х годов, «Книге пашенных крестьян по деревням Илимского уезда» 1699 года, именной и приходной книгах 1700 года, окладной книге 1706 года – есть крестьянин Иван Аникеевич Лебедев с сыном Семеном из деревни Безрукова, а также крестьянин «Онисим» Лебедев, но в трех книгах отчество последнего Павлович, в одной – Яковлевич. Еще в «Илимской пашне» сказано о Ф. Лебедеве из Усть-Илгинской деревни – владельце мельницы, которая «кроме помола на семью пудов по сто по полтора, молола сторонним людям сот по шести», причем бралось за помол со ста пудов по 6 алтын 4 деньги, т. е. по 1/5 коп. с пуда. Это давало, по словам Лебедева, 1 рубль 4 алтына 4 деньги в год». Наверняка его имя – Федос, который приведен вместе со своими братьями Григорием, Ефимом и Игнатием, а также сыновьями, внуками и племянниками – усть-илгинскими крестьянами в «Ведомости жителей Илгинского острога и приписанных к нему деревень, состоявших в подушном окладе по переписи 1723 года и состоящих налицо в 1744 году» и в сказках третьей илимской ревизии. Те же Лебедевы – Федос (Федот) и Игнатий Петровичи, соответственно сорока и тридцати четырех лет, и Григорий (о нем говорится как о брате Игнатия, но почему-то с отчеством Гаврилович), двадцати одного года, – перечислены в сказках первой ревизии, хранящихся в Государственном архиве Иркутской области. По «Ведомости», братья рождены в период 1683–1701 годов, и, значит, Татьяна Петровна Лебедева вполне могла статься их сестрой³²⁴.

Имя Федоса под отчеством Петрович я встретил еще и в переписной книге Илгинской слободы за 1709 год. Там он – внук пашенного крестьянина Анисима Лебедева, у которого был еще сын Роман. Отсюда напрашивается высоковероятный вывод, что отец моей семижды-восьмижды прабабушки Татьяны Петр был сыном Анисима Павловича Лебедева. Значит, Павел Лебедев – мой, по одной линии, десятижды, по другой – одиннадцатижды прадед. Его же братом или сыном, вероятно, был умерший в 1731 году в возрасте семидесяти девяти лет обротчик «Ортемий Лебедев», который указан в окладной книге 1706 года, приходной книге 1709 года по Нижнекиренской слободе и в «Списке жителей Илимского уезда в 1744 году по сравнению с переписью 1719–1723 годов»³²⁵.

Мальцевы

Среди моих предков представителей этой фамилии я не нашел, но она входила в состав наиболее распространенных в Верхоленском остроге к 1763 году. И тогда в остроге оказалось два больших посадских семейства Малцовых. Одно возглавлял восьмидесятилетний Иван Семенович, другое – сыновья умершего в 1761 году в возрасте семидесяти четырех лет Петра.

Наверняка Иван и Петр – родные братья, а их отцом был включенный в «Список с имянных книг иркутских посадских людей» за 1704 год Семен Малцев. Может, это тот же «Сенька Малцов», казачий десятник Удинского острога, что подписывал в 1696 году вместе с другими казаками договор служилых людей Селенгинска, Удинска, Кабанского и Ильинского острогов о взаимной поддержке и организации органов самоуправления. Еще один казачий десятник Мальцов – Василий – был в 1677 году в Албазинском остроге, где со своими товарищами подавал приказчику «заручную челобитную, чтоб их, служилых людей, великий государь пожаловали: велели отпустить в поход на Зею и по Быстрой реке поискать на ясашных иноземцах», а после того, как они получили отказ, «судейную избу опорочили» и того приказчика «домишко вовсе разорили»³²⁶.

В период второй ревизии несколько посадских под фамилией Мальцевых, рожденных в 1708–1718 годы, были в Иркутске³²⁷. У самого первого и старшего из них приведено в ревизской сказке отчество Иванович. Значит, они вполне могли статься сыновьями верхоленского Ивана.

А в окладной книге 1706 года и в сказках первой илимской ревизии есть «Пашенной крестьянин Яков Данилов сын Малцов», шестидесяти четырех лет, с женой, сыном Григорием и шестью внуками. Об «илгинском пашенном крестьяне первого Знаменского десятку» Якове Мальцеве сказано и у Шерстобоева в его «Илимской пашне»: он в первый день 1721 года с другими крестьянами избирал десятника³²⁸.

Может, предком перечисленных Мальцовых был «Ивашко» или «Жданко» Малцов – один из женатых казаков из окладной книги Тюменского города 1623 года³²⁹.

Мезенцевы

Марфа, рожденная в 1790 году в семье илгинского крестьянина Иллариона Мезенцева (его женой за десять месяцев до того стала вдова Ефимия из Верхоянска), вышла в 1810 году замуж за крестьянина Митрофана Новопашенного³³⁰. Она – моя четырежды прабабушка.

В исповедных росписях Богоявленской церкви Илгинского острога за 1798 и 1799 годы приведены сначала четыре, потом пять крестьянских семейств Мезенцевых в деревне Каменской и три – в Бачемской (Бачанской). Марфа с отцом Ларионом, матерью Ефимией Михайловной и сестрой Анной – во второй. Как оказывается, Ларион – сын Абрама и внук Дмитрия Мезенцевых³³¹.

Из материалов ревизий 1744 и 1762 годов видно, что Дмитрий Мезенцев, около 1683 года рождения, с братьями Власом и Козьмой поселились в деревне Каменской еще до первой ревизии. Власа в 1723 году отдали в рекруты, а сыновья умершего в 1733 году Дмитрия перебрались в соседнее поселение, где Марфа и родилась³³².

Для выяснения происхождения ее прадеда Дмитрия Мезенцева я использовал полученные сведения из оброчной и именных книг Илимского острога второй половины XVII века. По ним, под фамилией Мезенцовых жили несколько крестьян: в 1653 году Федор Филиппович на пашенных землях под Усть-Кутом, в 1673 году Иван Ананьевич на реке Лене в Киренской волости, в 1677 году Кирилл Герасимович в Верхоилимской волости, Зотей Антипович в Верхней Киренской волости, Юрий Архипович в Орленской волости, а Иван Юрьевич с Михаилом Константиновичем в Илгинской волости. Но серьезней всех на роль предка Дмитрия Мезенцева претендовал Захар Степанович, который включен в 1699–1706 годах в окладные, именные и приходные книги по Илгинской слободе³³³. Он подходил по критериям и времени, и места жительства. И даже имена Степана и Захара, приведенные в материалах второй ревизии, вероятно, были присвоены сыну и племяннику Дмитрия Мезенцева в честь ближайших предков.

Сказки первой илимской ревизии такую версию полностью подтвердили: в них перечислен сорокалетний «пашенной крестьянин Дмитрий Захаров Мезенцов» вместе с братом Козьмой, женой Марией, тремя сыновьями Василием, Козьмой и Степаном (Абрам тогда еще не родился), а также пятью дочерьми в деревне Каменской³³⁴. Значит, Степан, отец пашенного крестьянина из Илгинской слободы Захара Степановича Мезенцева, – мой девятижды прадед.

А вот когда пришли Мезенцевы в Восточную Сибирь и кто был основоположником их местной династии, остается пока гадать. Может, таким основоположником оказался казак «Якушко Федоров Мезенец», приведенный в «Списке с сургуцких книг» 7132 (1624) года, или томский казачий десятник «Семен Иванов сын Мезеня», об участии которого в двух боях говорится в послужном списке 1630 года: в каждом из них он «бился явственно, мужика убил» и еще был «ранен в брюхо ниже пупа стрелою». Мог им быть и «Ефимко Меркурьев Мезеня», который, судя по отписке Семена Дежнева и Никиты Семенова якутскому воеводе, в январе 7159 (1651) года ходил вместе с промышленными людьми «вверх Анандыру реки в ясачное зимовье», а, вероятно, его потомок «Игнашка Ефимов Мезенцов» перечислялся в 1692 году среди казаков Якутска³³⁵.

Молевы

Дочь верхоленского купца Ивана Молева Параскева, или Прасковья – моя, по разным линиям, шестижды и семижды прабабушка – родилась в 1721 году и умерла в 1789-м, была замужем за разночинцем Верхоленского острога Иваном Тюменцовым.

Ее отец появился на свет в 1684 году, был определен в посадские по Верхоленску между первой и второй ревизиями из крестьян Ангинской заимки Киренского монастыря³³⁶ и дожил до семидесяти пяти лет. Его фамильную линию в Верхоленске продолжил лишь единственный сын Дмитрий, и у того к 1762 году было уже по три сына и дочери.

Мне на удалось установить происхождение моего семижды и восьмижды прадеда Ивана Молева, но, может, его отцом был Федор Устинович Молев, который назывался в 1695 году среди пашенных крестьян иркутского Воскресенского мужского монастыря и был «женат на монастырской вкладной на русской девке^[514]», а дедом – Устин Никифорович, служивший судовым плотником в Илимском остроге и, согласно окладной книге за 7185 (1677) год, имевший годовой оклад в пять рублей. Кстати, в том же остроге в 1700 году был служилый человек Андрей Молев³³⁷. Стало мне известно и о купце с той же фамилией из таможенной книги Иркутска за 1696 год: «…отпущен из Иркутска… в Братский острог гостя Ушакова приказчика Игнатия Ерофеева лавочный сиделец… Молев с ним послал он, Игнатий своего варения сто пудов соли».

Монаковы, они же – Манаковы. Бражная история

Параскева (Прасковья) с такой девичьей фамилией стала моей семижды прабабушкой. Она родилась в семье верхоленского разночинца Анания Васильевича Манакова в 1712 году и вышла замуж за разночинца Степана болшева Шелковникова. Муж был старше жены на два десятка лет.

В период второй и третьей ревизий в Верхоленском остроге жила только одна семья Манаковых, и происходила она от прожившего девяносто два года Анания. А первое упоминание о нем я нашел в «Книге о сборе оброчного хлеба с пашенных крестьян Илимска» за 7181 (1673) год среди крестьян Киренской волости: «Васка Стефанов сын Манаков з детьми с Тимошкою с Кирюшкою с Ывашком с Онашкою да с пасынком Елешою^[515]». В том же году Василий Степанович умер. А спустя несколько лет Ананий Васильевич Манаков самостоятельно обрабатывал землю, что следует из «Переписной книги Илимской слободы о сборе хлеба, и сколько они имеют пашенной земли и сенных покосов» за 7207 (1699) год и окладной книги 1706 года³³⁹.

На период между вышеуказанными годами пришлось совершенное Ананием Васильевичем, как бы это сегодня называлось, превышение пределов необходимой обороны. «Полковой камчацких казаков Петрушка Федоров сын Вальковский» в своей жалобе писал, что 12 апреля 1702 год Ананий резал его в доме у Фирса Москвитинова, придя к нему «неведомо зачем» и просил «его, Онашку, допросить и жену ево Маланью, и пашенных крестьян». Вскоре Петр Вальковский «от того ножевого резанья в Усть-Киренском умер».

На допросе Ананий подтвердил, что резал «ножем … пьянским делом. А за то де ево, Петрушку, он, Анашка, резал ножем, что де ево, Анашку, он, Петрушка, бил кулаками. И он де, Онашка, от побой боронясь, ево, Петрушку, ножем и резал. А в той де ево, Анашкине, вине волен великий государь. А пили де оне у Фирска Москвитина брагу… И пашенный крестьянин Анашка Манаков в застенке у пытки роспрашиван, и пытан. На пытке было ему двадцать пять ударов да две стряски. И с пытки сказал прежние свои речи…: зарезал де он, Анашка, Петрушку пьяным делом, бороняся от себя, потому что де Петрушка ево, Анашку бил. А ни с кем де он, Анашка, зарезать Петрушку не совещался, и товарыщей де с ним никого небыло». То же самое он подтвердил 22 апреля, когда «на пытке было ему тритцать ударов. Да ему ж, Анашке, было три стряски, зжен и огнем». Завершив расследование, стольник и воевода Дорофей Афанасьевич Траурнихт с дьяком Максимом Романовым приказали 23 апреля 1702 года «пашенному крестьянину Анашке Монакову за ножевое резанье, что он, Анашка, зарезал досметри новоприборного казачья сына Петрушку Фальковского, учинить ему наказание: бить ево, Анашку, при многих Якутцкого города^[516] жителях и при приезжих торговых и промышленных людех, вместо смертельные казни, на козле кнутом и впроводку по торгом и по улицам нещадно, чтоб ему, Анашке, и иным, на то смотря, впредь неповадно было так воровать и государевых людей досмерти ножем резать, и, не бив челом великому государю, собой управливаться. А смертною казнью его, Анашку, не казнить, для того, что он в распросе в ножевом резание не запирался, и з дву пыток. … И очистился он, Анашка, от того убойства кровию своею и огнем. Да и в указе великого государя и в Соборном Уложении напечатано: кто кого ранит, от себя боронясь, и ответчика в том не винить, и за увечье на нем раненому ничего не указывать, потому что тот раненый сам неправ… И учиняя ему наказанья, дать ево на чистые поруки з записью о том, что впредь ему никого не убить и не зарезать, жить смирно… и отпустить ево, Анашку из Якутцкого вверх на заимки, в деревню ево, чтоб государева пашня не стала». Поручились же за Анания Манакова якутского города сын боярский Родион Кашинцов, посадские люди Петр Вострецов и Яков Латышев, казаки Андрей Хабаров (сын известного первооткрывателя устюжанина Ерофея Павловича Хабарова, в честь которого назван г. Хабаровск), Яков Протасов, Федот Шестаков и Максим Прибылой³⁴⁰.

Через месяц после того приговора Анания Манакова для учинения наказания доставили в оковах в Якутск, и установленное наказание свершилось. К вопросу о смертной казни: приговори тогда к ней Анания Васильевича, не родилась бы через десять лет в его семье дочь Параскева, еще через четыре года – сын Савелий, а потом – большое число его внуков и внучек…

У Георгия Красноштанова сказано, что «заимка Васьки Монакова, половника бывшего приказчика киренских пашенных крестьян Василия Скоблевского, находилась на Киренге, где впоследствии появились деревни Шорохово и Пахорукова… Половник – это, выражаясь по-современному, арендатор, отдававший половину урожая тому, у кого он арендовал землю»³⁴¹. Судя по работе игумена Лаврентия Мордовского «Историческое описание Киренского Свято-Троицкого монастыря…», точное расположение той земли «и с рыбными ловлями и со всякими угодьи» – в районе монастырских земель. Фамилия семейства Манаковых закрепилась здесь в названии протяженного Манаковского ручья, впадающего в реку Киренгу в семнадцати километрах от ее главного города Киренска. А прежде была там и деревня Манаковская, и в конце 1690-х – начале 1720-х годов живший в ней «пашенной Яков Манаков, он же Кирилов сын, с чета десятины платил чет полторы осмин ржи». Судя по тому, что отчество у того Якова было Васильевич, он – тоже сын Василия Степановича Манакова. Это же подтверждается именной книгой 1687 года: «Кирилко Манаков … А братей у него: Якунька, Онашка»³⁴².

Отец Василия Степановича Манакова и мой десятижды прадед Степан, вероятно, был в 1677 году целовальником и вместе с приказчиком и казаком входил в состав группы «выдельщиков и умолотчиков» по Орленской волости³⁴³.

Имели ли илимско-верхоленские Манаковы какие-то родственные связи с «Оской Манаковым», перечисленным в 1692 году среди рядовых холостых казаков Якутского острога³⁴⁴, осталось неизвестным.

Нечаевские, они же – Нечаевы

Рожденная в 1727 году и умершая в 1801 году Анисия была женой купца Григория Ивановича Черепанова и моей шестижды прабабушкой. Из сказки второй ревизии установлено, что происходила она из семьи разночинца, или отставного казака Ивана Савельевича Нечаевского.

Его отец Савелий (Савва) мог статься старшим братом перечисленных еще в первую илимскую ревизию пашенных крестьян Михаила, Никиты и Петра Федотовичей Нечаевских, около 1689–1711 годов рождения³⁴⁵. А их дядей, вполне вероятно, был приведенный в «Списке жителей Илимского уезда в 1744 году по сравнению с переписью 1719–1723 годов» отставной плотник Андрей Нечаев, который до своей смерти в 1729 году в возрасте шестидесяти пяти лет обрабатывал пашню под Усть-Кутским острогом. Среди его сыновей – Сава, который «сошел собою в 1743 году в город Иркутск»^[517] (но тот Савелий примерно 1692 года рождения, и он, конечно, не был отцом появившегося на свет в 1699 году верхоленского разночинца Ивана Нечаевского). Еще один Нечаев – Федор, рожденный около 1674 года, – жил тогда с сыном и внуками в деревне Таюрской.

Отцом же всех Федотовичей наверняка был умерший в 1737 году в возрасте восьмидесяти семи лет крестьянин Федот Нечаевский, основавший в Тутурской слободе деревню Нечаева, переименованную позднее в Чупановскую (в той деревне в 1744 году крестьянствовали его сыновья Антон и Петр, а другие – Михаил, Прокопий и Никита со Спиридоном – перебрались на пашни соответственно Иркутского уезда, Бирюльской слободы и деревни Закорской)³⁴⁷. Федот, при верности приведенной здесь версии, – мой девятижды прадед.

Может, близкое родство с Иваном Савельевичем Нечаевским имели также жившие в 1684 году в Енисейске торговый человек Семен Нечаевский с братом Василием, в 1696 году в Илимском остроге казак Андрей Нечаев и целовальник «важенин^[518] Козма Нечаевской», посланный в 1697 году «с Москвы из Сибирского Приказу с нашею великого государя соболиною казною и иною мягкою рухлядью для продажи и мяны в Китайское государство». Вероятность такого родства есть и с Архипом Нечаевским, который, согласно книге Станислава Гурулева «Первые иркутяне», в 1705 году состоял приказчиком подьячего приказной избы Александра Андреевича Курдюкова (его брат Евдоким Андреевич Курдюков в конце 1680-х годов был приказчиком Верхоленского острога)³⁴⁸.

Основоположником же всей сибирской династии Нечаевских (Нечаевых), возможно, оказался «Мишка Ничаев», приведенный в списке служилых людей Тарского города 1624 года³⁴⁹.

Надо заметить, что фамилия Нечаевских в сохранившихся верхнеленских метриках мне ни разу не встретилась, она была заменена в них на Нечаевых^[519].

Никоновы. монастырская история

При верности версии о том, что отцом иркутского купца Никиты Куроптева был Петр Андреевич, моей семижды прабабушкой оказывается жена того Петра Фетинья, родившаяся в 1692 году у дьячка градоиркутского Вознесенского монастыря Афанасия Никонова.

К сожалению, в ходе исследования мне ничего не удалось узнать об Афанасии Никонове, моем восьмижды прадедушке, кроме того, что у него была еще одна дочь – Евдокия, около 1709 года рождения, ставшая женой иркутского посадского Ивана Щетинина³⁵⁰. Но его фамилия, возможно, пошла от Никона, настоятеля того монастыря в 1683–1686 годах.

Новопашенные, они же – Новопашины

Фамилия Новопашенных была у Ксении, моей трижды прабабушки. Она родилась в 1814 году, в двадцатилетнем возрасте вышла замуж за крестьянина Шеметовской деревни Петра Ильича Шеметова, своего ровесника, и ровно два десятилетия спустя умерла. После смерти жены ее муж прожил опять же ровно двадцать лет.

Выяснить имена предков Ксении оказалось делом совсем не простым, и проблемы начались еще с метрической записи о ее венчании, в которой священнослужители умудрились допустить сразу три ошибки. Во-первых, отец невесты был назван крестьянином Илегонской волости, которой никогда не существовало. Во-вторых, он записан как Иван Митрофан (а не Иван Митрофанов, либо Митрофан Иванов) Новопашенный. В-третьих, имя невесты вообще приведено не было, а было лишь ее отчество – Митрофанова.

С именем и отчеством невесты я разобрался по метрикам о рождении детей Петра Шеметова в 1835 и 1842 годах, и их матерью оказалась Ксения Митрофановна. Волость – понятно, не Илегонская, а Илгинская, ведь из близких к Верхоленску только в ней и в Тутурской волости когда-то были деревни Новопашенные³⁵¹. Но ведь при столь неаккуратной регистрации брака могла вкрасться ошибка еще и в фамилию отца невесты. Поэтому пришлось поднимать метрические книги Илгинской Богоявленской церкви, и я нашел в них запись о рождении Ксении в 1814 году у крестьянина Митрофана Новопашенного. Были обнаружены и исповедные росписи той же церкви за 1798 и 1799 годы с шестнадцатью семьями Новопашенных в Ближнезакорской, Илдинской, Суховской, Кыченской и Верхоилгинской деревнях. Но только в последней из них был Митрофан, к тому же с отчеством Иванович и подходящим возрастом (одиннадцать–двенадцать лет) для рождения от него в 1814 году ребенка. Он – без родителей в семейном домовладении Игнатия Ивановича Новопашенного и приведен как «племянник его» сразу после перечисления вдовы-невестки Феклы Яковлевны с ее малолетними детьми³⁵². Отсюда, по идее, должен следовать вывод, что отец Митрофана Ивановича был Иваном Ивановичем – братом Игнатия Ивановича Новопашенного. Между тем, это не так.

Для определения восходящей родословной линии Митрофана мне понадобилось построить целое фамильное древо илгинских Новопашенных, и это было сделано на основе материалов всех трех первых ревизий³⁵³. По ним, крестьянствующие со второй половины XVII века представители этой фамилии произошли от двух братьев – старшего Алексея и младшего Кирилла Евдокимовичей, рожденных в середине 1660-х годов (имелся у них еще племянник Леонтий Ярофеевских, но он «сошел собой» в Ангинский Киренский монастырь^[520] и, вероятно, своих потомков не оставил). У Алексея были сыновья Григорий, Дмитрий и Иван, у Кирилла – Данила и Потап. И в «Ведомости жителей Илгинского острога и приписанных к нему деревень, состоявших в подушном окладе по переписи 1723 года и состоящих налицо в 1744 году» все они числились крестьянами «деревни Ближной Закорской», а в Новопашенной их тогда уже не было. По указу же Илимской канцелярии 1723 года, три семьи во главе с Дмитрием и Иваном Алексеевичами, их племянником Авдеем (сыном умершего Григория Алексеевича) переселились в Илдинскую деревню и жили в ней в период второй ревизии, в 1744 году. А две другие семьи во главе с братьями Даниилом и Потапом Кирилловичами проживали в том же году в Марковой деревне. Прописка в тех же двух деревнях сохранилась у всех Новопашенных к третьей ревизии 1762 года. А вот к 1798 году часть потомков Григория и Дмитрия Алексеевичей возвратились в Ближнезакорскую деревню, часть или все потомки Ивана Алексеевича переселилась в Верхоилгинскую деревню, а все потомки Даниила и Потапа жили в Кыченской^[521], а также Суховской деревнях (если только приведение в ней двух семей Новопашенных в росписи 1799 года – не ошибка. В предыдущей росписи они числились в Кыченской деревне).

Иван Алексеевич Новопашенный был рожден около 1702 года, и у него имелись сыновья Игнатий, Петр, Родион и Устин, а вот Ивана не было, поэтому не мог Иван статься братом Игнатия. Зато у Игнатия в 1762 году был годовалый сын с таким именем, и, конечно, именно он оказался отцом Митрофана. А вводящая в заблуждение запись в исповедных ведомостях объясняется тем, что изначально Митрофан перечислялся в них вместе со своими родителями Иваном Игнатьевичем и Татьяной Лазаревной, а те, в свою очередь, – после четы Евстафия Игнатьевича, младшего сына Игнатия Ивановича Новопашенного, и Феклы Яковлевны^[522]. И наверняка в росписи стояла пометка, что Иван Игнатьевич – «брат его», Евстафия. Но в 1790 году умерла мать Митрофана, а его отец то ли тоже умер через два года, в 1792 году, за который метрики не сохранились, то ли был взят в рекруты^[523]. И тогда, исключая Ивана Игнатьевича Новопашенного из росписи следующего года, церковники заменили по его сыну Митрофану запись с «сын его» на «племянник его» и не учли при этом, что и сам двадцатидвухлетний Евстафий был в 1791 году исключен из росписи по случаю собственной смерти³⁵⁵.

По установленной цепочке поколений легко вычислить, что верхоилгинский крестьянин Митрофан Новопашенный приходился дважды правнуком Алексею Евдокимовичу Новопашенному, отец которого – Евдоким – мой девятижды прадед.

Но пока что загадкой остается происхождение их фамилии, впоследствии измененной на Новопашиных. Вероятны различные версии: для того чтобы стать Новопашенными, давно крестьянствующей в поселении семье могли выдать целинную, «новопашенную» землю, либо прежде обрабатываемую землю отдать семье переселенцев – «новопашенникам». А возможно, была некая интеграция этих двух сценариев, и вновь прибывшей семье крестьян дали в обработку новую пашню. Думаю, именно последний вариант наиболее правдоподобен. И вот почему.

Расширение пашенных земель на практически безграничных просторах Сибири было делом совсем не редким, и навряд ли в каком-то из сибирских регионов ее счастливые обладатели сменили бы исключительно в этой связи свою прежнюю, привычную там фамилию на Новопашенных. Переезды тоже были нередки, и с ними хоть и появлялись новые имена деревень, но не Новопосевные, Нововыпасные, Новопашенные и прочие, а традиционно одноименные с их носителями. Однако если бы рядом с какой-то деревней прирезали новый земельный участок под пашню и передали его во владение вновь прибывшим поселенцам – они вполне могли получить прозвище, затем – фамилию Новопашенных. Мне такое событие представляется еще более вероятным в случае привнесения поселенцами инновационных для региона пашенных культур.

Когда же появились на илгинской земле Алексей и Кирилл Новопашенные и названная в их честь деревня – еще один непростой вопрос. В попытке ответить на него я наткнулся в социальной интернет-сети «Одноклассники» на сообщение жительницы Жигалово Ирины Винокуровой. В нем сказано, что деревня Новопашенная образовалась в 1723 году «на живописном берегу Илги… Позднее названа Лукиново (по имени ссыльного Луки Афанасьева). Крестьяне распахивали земли, занимались скотоводством и рыболовством». Конечно же, информация о названии деревни взята ею из монографии «Илимская пашня», в которой автор со ссылкой на послание 1744 года Илгинской приказной избы Сибирскому приказу описывает Илгинский острог (ныне село Знаменское) с его Знаменской и Богоявленской церквями³⁵⁶. Правда, автор высказался о том предположительно. А зря: в опубликованном в 1894 году сборнике «Статистика Российской империи. Волости и населенные места» по Иркутской губернии приведены сведения, что две деревни Новопашенные назывались также Лукинова и Рудаковская, и Лукинова была как раз в Илгинской волости.

Вот только основана деревня Новопашенная, конечно же, не в 1723 году, а не позднее 1712 года, что видно из сказки первой ревизии: «Пашню Алексей Новопашенной снял у прежняго пашенного крестьянина у Прокопия Самяхова» и «бил челом Великому Государю, а в Илимской приказной палате подавал челобитную прежнему каменданту Лаврентию Ракитину в прошлом в 712 году». К 1719 году семейства Алексея Евдокимовича и Потапа Кирилловича с его отцом Кириллом Новопашенным и несколько их подворников, которые «пришли в Сибирь ради черной работы» из Устюга и Яренска, имели уже немалое имущество. На два двора оно состояло (кроме пашни и жилых строений) из семи рабочих лошадей, восьми жеребцов, одиннадцати коров, тринадцати телят, двух быков, трех бань и малой мукомольной мельницы.

Обеднины

Сразу две дочери разночинца, бывшего пешего казака Верхоленского острога Гаврила Обеднина стали моими шестижды прабабушками. Старшая из них – Марфа – родилась в 1719 году, была замужем за верхоленским посадским Леонтием Степановичем Куницыным и умерла в 1791 году. А верхоленский разночинец Алексей Федорович Пермяков оказался мужем Матроны (Матрены), которая была младше своей сестры на три года, а умерла позже ее на три дня. Оттого имена двух сестер перечислены друг за другом и в сказках ревизии 1762 года как дочерей Гаврилы Обеднина, и в метрической книге Верхоленской Воскресенской церкви за 1791 год как умерших вдов.

Гавриил (Гаврила) – отец Марфы и Матроны – появился на свет в 1668 году, прожил больше восьмидесяти лет и оставил после себя в Верхоленске троих сыновей с их женами и детьми. Причем все эти сыновья были рождены, когда Гавриилу шел шестой десяток, и наверняка в его втором браке. Еще один Обеднин – Иван – вероятно, тоже его сын, но значительно старше остальных, к 1762 году перебрался со своей семьей в Бирюльскую слободу.

Установить в точности имена предков Гавриила Обеднина мне не удалось, однако имеется версия, основанная на «Книге окладной денежному, хлебному и соляному жалованию» за 7192 (1684) год. В ней говорится, что казак «Ивашко Иванов сын Обеднин пашню пашет», а в расходной книге 1712 года он уже не перечислен, но перечислен верхоленский пеший казак Гаврила Обеднин³⁵⁷. Наверняка Гавриил был поверстан в службу на место своего отца. Если эта версия верна, то дед Гавриила Обеднина по имени Иван – мой девятижды прадед.

Их же предки, скорее всего, жили в Красноярске, и двое красноярских воеводы – Андрей Ануфриевич Дубенский и Федор Михайлович Мякинин – направляли соответственно в 1629 и 1636 годах «в Братцкую землицу пятидесятника Офоньку Обеднина да толмача Максима Иванова» и «красноярских служилых людей Ивашка Обеднина да Якунку Резвуху да Левку Данилова»³⁵⁸. Вполне возможно, что красноярский служилый Иван Обеднин и есть мой девятижды прадед, а пятидесятник Афанасий Обеднин – его отец и тогда – мой уже десятижды прадед.

Орловы. Соседская история

Такую фамилию носила до венчания с верхоленским купцом Иваном Молевым Мариамна, ставшая, по разным линиям, моей семижды и восьмижды прабабушкой. Родилась она в 1701 году в семье умершего перед второй ревизии крестьянина – вкладчика Ангинского Киренского монастыря Саввы (Савелия) Матвеевича Орлова³⁵⁹ и сама ушла из жизни в 1777-м.

В «Списке жителей Илимского уезда в 1744 году по сравнению с переписью 1719–1723 годов» я нашел большое семейство Орловых из деревни Орлова³⁶⁰. Его в первую ревизию возглавлял Карп, но он в 1730 году в столетнем возрасте умер. У него было четыре сына – Иван, Павел, Степан и Федор, заведшие собственные семьи, и у Степана имелся среди других детей сын Савва. Однако он появился на свет около 1706 года и поэтому, конечно, не мог претендовать на роль отца Мариамны.

Из «Переписной книги Илимской слободы о сборе хлеба, и сколько они имеют пашенной земли и сенных покосов» за 7207 (1699) год, именной, окладной и приходной книг за 1699–1706 годы про Карпа Орлова известно, что он имел мельницу в Тутурской слободе, платил за нее годовой оброк алтын и четыре деньги, носил отчество Васильевич и был у него брат Лука. Карп перечислен и прежде, в переписной книге 1673 года, под разделом с надписью «Тутурские волости пашенные крестьяне пашут великих государей на десятинах рожь, а за яровые десятины платят великим государям оброк отсыпным хлебом с полудесятины яровые по десяти пуд ржи на год» вместе с братьями в семье отца и рядом с поселившимся отдельным двором еще одним братом: «Васка Иванов сын Орлов з детьми с Карпункою с Лукашкою с Стенкою с Феткою … Матюшка Васильев сын Орлов …». Те же два семейных двора попали в илимскую перепись 1676 года, и из представителей фамилии Орловых только они³⁶¹.

На основании таких данных однозначно установить, чьим сыном был «мой» Савва Орлов, нельзя. Между тем в переписные книги, составленные в феврале 7194 (1686) года и январе 7197 (1689) года, включен Василий Иванович Орлов с указанием, что у него на заимке проживают три сына, и один из них женат (наверняка женат Карп), и отдельно – Матвей Васильевич Орлов со своими тремя сыновьями³⁶². Из этого вытекает вывод, что Мариамна могла быть внучкой только Карпа или Матвея, ведь никто другой из сыновей Василия Ивановича стать дедом в 1701 году просто не успевал. Но по вышеприведенному «Списку…» уже удалось узнать, что семейство Карпа из деревни Орлова до 1744 года не переезжало, включая его старших сыновей, а вот семейства Матвея там не было. Следовательно, имеется наибольшая вероятность, что именно Матвей и оказался в Анге.

Тому есть также иное подтверждение: в черновике описания казачьих заимок Верхоленского острожка, который, по мнению историка-исследователя Георгия Красноштанова, составлен до 1686 года, сказано о расположенных рядом, по обе стороны речки Гульмы, сенных покосах и пашенных землях «пятидесятника казачья Михаила Козлова да тутурского пашенного крестьянина Матюшки Орлова». А в донесении приказчика Бирюльской волости якутскому воеводе Петру Петровичу Зиновьеву утверждается, что весной 1688 года «Верхоленского острогу приказной человек Евдоким Курдюков якутцкого присуду пашенного крестьянина Матюшку Васильева Орлова збил с пашни. А ту пашню он, Евдоким, отвел верхоленскому пятидесятнику казачью Михаилу Козлову… Да он же, Евдоким Курдюков, прислал … отписку о себя, что того Матюшку Орлова посадить в Бирюльке на пашню»³⁶³. Из этого следует, что лишь один из сыновей Василия Ивановича Орлова – Матвей – мог перебраться на бирюльские земли, к которым тогда относилась и территория Ангинского Киренского монастыря. И наверняка перебрался на них вместе со своей семьей, включая сына Савву.

Значит, ту землю передавали друг другу два моих десятижды прадеда, а Иван, отец крестьянина Василия Ивановича Орлова, включенного в «Книгу имянную Илимскаго острогу пашенным крестьянам и ссыльным черкасам» 7161 (1653) года и основавшего еще до 1645 года³⁶⁴ деревню Орлова (Орловку) и поныне стоящую на левом берегу Лены напротив районного центра Жигалова, – мой по одной линии одиннадцати-, по другой – двенадцатижды прадед.

Я не смог определить, имел ли какие-то родственные связи Василий Иванович Орлов с «Андрюшкой Орловым», включенным в именные книги березовских служилых людей за 1623 и 1633 годы, но знаю, что он был ссыльным, и о нем первый илимский воевода Тимофей Васильевич Шушерин в 1650 году сообщал московскому царю: «Вверх по великой реке Лене к Верхоленскому острошку на Тутуре построил я, холоп твой, ссыльных же людей Григория Облязова: Васку Орлова да Матюшку Татарина^[524]». В московской росписи ссыльных за 1641 год о нем было сказано: «Васка Иванов з женою с Окулинкою да с сыном Матюшкою»³⁶⁵.

Падерины. переписная история

Анастасия, моя шестижды прабабушка, появилась на свет в 1709 году в семье подьяка Илимского острога Степана Трофимовича Падерина, была замужем за верхоленским разночинцем Афанасием Степановичем Шеметовым и умерла в 1783 году. А ее племянница Фекла, ставшая женой бирюльского крестьянина Василия Алексеевича Зуева и моей пятижды прабабушкой, родилась в 1744 году у копииста (канцелярского служащего) Верхоленской приказной избы Андрея Степановича Падерина. Именно его витиеватым подчерком составлено несколько дополнений к сказкам третьей ревизии верхоленских разночинцев³⁶⁶, многие другие – его сыном Петром (всего же в те сказки включены десять детей Андрея).

А как-то он по делу пострадал. В «Илимской пашне» рассказано о таком случае: иркутский дворянин Афанасий Кондратьев в 1758 году, когда он состоял верхоленским управителем, дал взаймы тридцать один рубль посадскому Козлову, за что взял у него дочь, которая должна была жить у Кондратьева «вечно». Сделку переписывал «копеист» Падерин. Прошло восемь лет, и брат Козловой подал жалобу, прося освободить сестру, так как она отработала весь долг отца. По распоряжению иркутского губернатора, Козлова была отпущена, Кондратьев оштрафован на пять рублей, а писчик «бит батоги»³⁶⁷.

Вероятно, вскоре после того случая Падерины перебрались в Иркутск, вот почему мне попалась на глаза метрическая запись о крещении в 1794 году новорожденного Прокопия Падерина не в Верхоленске, а в градоиркутской Богородской Владимирской церкви³⁶⁸.

А в 1762 году в Верхоленском остроге еще было две семьи Падериных. Одна из них, состоящая из потомков Степана Трофимовича, дала жизнь двум вышеназванным женам Черепановых. Вторая, состоящая из потомков Андрея, – но другого, родного брата Степана и, значит, дяди первого Андрея, – наоборот, взяла к себе дочь Ивана Федоровича Черепанова.

В именных и окладных книгах 1677–1704 годов говорится и о Степане, и об Андрей, которые жили в Илимском остроге с 1680-х годов, и имелось у них еще два брата – Герасим и Семен. А отцом их был «Трошко Козмин сын Падерин», занимавшийся, в частности, в 1710 году в Яндинском остроге пивной продажей³⁶⁹. Понятно, что его отец – Козма (Кузьма) – мой девятижды прадед.

Впоследствии Андрей Падерин стал в Братском остроге таможенным целовальником, и в «Записной книге Илимской таможни» за 1724 год говорилось, что в его приемной была «Его Императорского величества печать сребреная Брацкого острогу таможеная». Из сказок по тому же острогу следует, что казачий сын Андрей Падерин умер в 1728 году в возрасте пятидесяти девяти лет, его дети Григорий и Андрей (это уже третий ставший известным Андрей в семействе Падериных) бежали в неизвестном направлении, но позже явились в Илгинский острог. Согласно же третьей верхоленской ревизии по разночинцам, в конце концов они оба оказались в Верхоленске³⁷⁰.

В архивах также сохранилась информация о службе некоего Павла Падерина в 1624 году в Тарском городе и, видно, того же «Пашки Ондреева Падерина» в 1638 году уже в Березове, о пребывании Дмитрия Падерина в 1641–1643 годах в должности целовальника Нижнеямского зимовья, о владении енисейских служилых людей Ивана и Прохора Падериных в деревне Падерина землей, купленной их отцом «Ивашкой Падерой у служилого человека Гришки Пермяка» в 1648 году, о рядовом казаке Дмитрии Падерине из Нерчинского острога 1685 года, о подписании в 1696 году пятидесятником Павлом и казаком Анисимом Падериными договора между служилыми людьми Селенгинска, Удинска, Кабанского и Ильинского острогов о взаимной поддержке и организации органов самоуправления³⁷¹. Но имели ли те Падерины близкое родство со своими верхоленскими однофамильцами, осталось тайной.

Пермяковы

Бабушкой Любови Адриановны Черепановой по отцовской линии, то есть моей трижды прабабушкой, была Евдокия, которая родилась в 1807 году в семье крестьянина Челпановской деревни Петра Меркурьевича Пермякова, в 1826 году вышла замуж за крестьянина Якова Ивановича Черепанова из Кутурхайской деревни и умерла в 1884 году. Девичью фамилию Пермяковых носила также моя пятижды прабабушка Татьяна, дочь верхоленского казака Михаила Ефимовича Пермякова, ставшая в 1783 году женой крестьянина Никиты Яковлевича Толмачева^[525]. Она – 1763 года рождения и 1831 года смерти. Появившаяся на свет в 1731 году дочь верхоленского казака Мариамна Ивановна Пермякова была женой мещанина Якова, подкинутого во младенчестве в дом Захара Быкова. Она – моя шестижды прабабушка. А моей семижды прабабушкой была рожденная намного раньше, в 1710 году, Марфа – дочь конного казака Никиты Аникеевича Пермякова и жена разночинца Якова Макаровича Кистенева.

Из-за отсутствия в ревизских сказках Верхоленского острога отчеств многих из ревизуемых и наличия большого числа семейств Пермяковых мне не удалось «зацепиться» за восходящие фамильные линии отца Мариамны Ивана и деда Татьяны Ефима, моих семижды прадедов. А вот с линией деда Евдокии Меркурия повезло: он, его отец Алексей и дед Федор были на дату третьей ревизии еще живы и попали в сказки, к тому же рожденный около 1690 года разночинец (бывший казак) Федор назван в них сыном Никиты, того самого, чьей дочерью была Марфа. Отсюда понятно, что сам Никита родился не позднее начала 1670-х годов. Согласно же окладной книге 1677 года с перечислением полного состава казаков Верхоленского Братского острожка, в нем тогда из Пермяковых служил лишь десятник конных казаков «Оничка Иванов сын Пермяк» с окладом в семь рублей восемь алтын две деньги. Значит, наверняка именно он был отцом Никиты, а также рожденного около 1663 года Алексея и вошедшего в «Книгу имянную Верхоленского острога» 7201 (1693) года «Ивана Аникеева сына Пермякова», чей сын Лука появился на свет около 1691 года (Алексей и Лука возглавляли две семьи Пермяковых во время второй ревизии). Четвертым точно «выявленным» сыном Аникея (Онички) Ивановича Пермякова оказался «Мишка Оникеев сын Пермяков», который, по окладной книге 7192 (1684) года, пашню пахал за хлебное жалование. Пятым – Елистрат, примерно 1675 года рождения, умерший в период между первой и второй ревизиями, ведь в «Книге имянной г. Иркутска и его уезда, Селенгинского, Верхоленского, Иринского и Кабанского острогов детей боярских и всяких чинов служилых людей, братьев и племянников» за 7201 (1693) год он приведен как брат Никиты³⁷².

Еще из документов Сибирского приказа и Иркутской приказной избы определяется, что «Оничка Иванов сын Пермяков» продолжил служить в Верхоленском остроге десятником и в 1682, и в 1686, и в 1701 годах, у десятника Ивана Пермякова в 1693 году был сын Алексей, примерно 1681 года рождения, сам он состоял в 1701 году приказчиком Верхоленского острога, а пешие казаки Алексей большой и Никита Пермяковы закончили свою ратную службу не ранее 1712 года³⁷³.

Пока не полностью ясен ответ на вопрос, кто были предками Аникея Ивановича Пермякова. Но есть версия, основанная на отписке якутским воеводам 1650 года об юкагирской девочке – «ясырке» (прислужнице), рассказавшей об «измене» нескольких местных князьков Московскому государю, и на поданной в 1655 году челобитной служивых и промышленных людей о назначении им денежных и хлебных окладов за службу на реке Анадырь³⁷⁴. И в тех документах говорится о служилом человеке Иване Ивановиче Пермяке. Однако намного более вероятной выглядит версия о казаке Иване Лукьяновиче Пермяке, который вошел в «Книгу Ленскаго волоку всяким денежным доходам» за 7147 (1639) год, а 19 сентября 1646 года он привез в Якутский острог грамоту из Сибирского приказа об отправке на реку Лену ссыльных черкасов³⁷⁵. Если он был отцом основателя верхоленской династии Пермяковых Аникея Ивановича, то тогда дед Аникея Лукьян Пермяков – мой одиннадцатижды прадед.

Стоит полагать, что у верхоленских Пермяковых осталась в Якутском остроге многочисленная родня, ведь в перечне казаков того острога числились в 1692 году Андрей, Василий, Иван, Семен и Яков Пермяковы, а в 1700 году – под той же фамилией Иван с отцом Андреем и Семен с пасынком Иваном. Был еще двор казака «Микитки» Пермякова, в котором жила его жена³⁷⁶. Как знать, может сам Никита тогда служил уже в Верхоленске.

Пироговские. Рыболовная история

Появившаяся на свет в 1721 году дочь тутурскогокрестьянина Матвея Ивановича Пироговского Варвара стала женой верхоленского купца Афанасия Леонтьевича Тюменцова и моей, по разным линиям, шестижды и семижды прабабушкой.

По третьим ревизским сказкам Тутурской слободы, Варвара приходилась сестрой Тарасу Матвеевичу Пироговскому, а братом Матвея Пироговского был Кирилл Иванович. Отсюда вполне ясно, что родной дед Варвары по отцу – Иван. И он, судя по материалам первой ревизии, оказался долгожителем: умер в Петровской деревне в 1721 году в возрасте восьмидесяти одного года. В переписной, именной и приходной книгах 1699–1700 годов той же слободы и в окладной книге 1706 года по Усть-Кутской слободе приведен пашенный крестьянин «Ивашка Максимов сын Пироговской»³⁷⁷, из чего появляется имя Максима как прадеда Варвары. Он мой, по одной линии, девятижды, по другой – десятижды прадед.

Иван Максимович Пироговский соседствовал с другим моим восьмижды прадедом Иваном Михайловичем Воробьевым, и они в 1705 году рассказывали, что «рыболовной снасти у них на человека по бреднику. Бредник по пятнадцати сажен длиною, по семь гривен ценою. Да по остроге, ценою острога по четыре деньги. Ловят они сами, без работников, про себя, а не на продажу. И внаем той ловли никому не отдают. А в улове у них, меж работою, летом и осенью вышеписанными снастями рыб: ленков, елцов, налимов по четыре и по пяти пуд на человека бывает»³⁷⁸.

Предком Ивана Максимовича (скорее всего, его дедом) мог статься подьячий Игнатий Пироговский, который в 1639 году, по поручению воеводы князя Никиты Михайловича Барятинского, вместе с мангазейским сотником стрелецким Алексеем Шафраном и казенным целовальником Матвеем Быковым учинял роспись воеводского двора в Мангазее. Пироговские из Тутуры могли иметь родственников и в Якутском остроге, среди посадских людей которого в 1700–1704 годах назывался Степан Пироговский со своей женой и новокрещенным Иваном³⁷⁹.

Пихтины

На период третьей ревизии в Верхоленском остроге было много представителей этой фамилии, и их родословные линии совершенно точно восходили к жившему в 1672–1753 годах посадскому Михаилу Пихтину. Но ни его происхождение, ни наличие моих предков под той же фамилией мне установить не удалось.

Полуектовы, они же – Щербаковы. Томская история

С такой фамилией родилась в 1718 году повенчанная с верхоленским разночинцем Степаном Толмачевым девица Фекла. Она стала моей шестижды прабабушкой.

Ее отцом был Михаил Полуектов, который, согласно перечню изменений после первой ревизии, оказался единственным, кто в период 1722–1744 годов «по Верхоленскому острогу определен в дети боярские»³⁸⁰. Появился на свет он в 1699 году и умер в 1756-м, а на его место поверстан был восемнадцатилетний сын Иван. И тот Иван впоследствии стал дворянином: именно так он назван в метрических записях 1792 года о смерти его дочери и венчании через месяц его сына Ивана с Еленой, дочерью бирюльского крестьянина Дмитрия Зуева^[526], в Качинской Николаевской церкви³⁸¹. Это те данные, что имеют хорошее документальное подтверждение. Дальше – сложнее.

В сказках третьей ревизии по Верхоленскому острогу все Полуектовы приведены в составе семей казаков, кроме вдовы родившегося в 1692 году и умершего в 1762 году Ивана, наверняка брата Михаила. Та вдова – среди разночинцев. Имена Ивана, а также Степана во вторую ревизию также входили в раздел разночинцев. Однако это вовсе не означает, что они были классическими разночинцами: по действующему тогда правилу, дети боярские указывались не отдельно, а вместе с ними (так случилось и в отношении Михаила, когда ревизоры включили его в расчет изменения числа разночинцев – бывших казаков).

Однако в именной книге казаков Верхоленского острога за 1677 год Полуектовых не было вовсе. Значит, они определены в острог позднее. Может, из Иркутска? И в развитие этой версии в книге Станислава Гурулева «Первые иркутяне» перечислено несколько иркутских Полуектовых: Алексей, Афанасий, Иван, Петр Степановичи и Арина Анфилофьевна. Они – сыновья и жена Степана Полуектова. В той же книге и сам Степан – уроженец Томска. Он – сосланный в 1654 году в Якутск вместе с отцом Андреем Щербаковым (именно Щербаковым, а не Полуектовым) за участие в томском бунте, впоследствии казачий атаман, участник восстания 1690 года в Якутске, из-за чего вновь наказан и, по приговору якутского воеводы, отправлен с женой и детьми в ссылку в Иркутск³⁸².

Полное подтверждение этому я нашел в двух книгах города Томска – именной за 7133 (1625) год и послужном списке за 7138 (1630) год, а также в исторических работах Валерии Есиповой, Николая Оглоблина и Бориса Полевого и в архивном «Судебном деле о восстании 1690 года в Якутском остроге»³⁸³. Согласно этим источникам, конный казак Андрей Щербак действительно служил в Томске, и там же был казаком, вероятно, его отец Григорий Яковлевич Щербаков (он, в отличие от Андрея, всегда приводился с именем-отчеством и считался женатым, когда Андрей – еще нет). Вот как описывались их ратные заслуги в двух боях: «Андрюшка Щербак государю служил и бился явственно, мужика убил, а под ним коня убили», «десятник Андрей Щербак бился явственно, мужика убил», «Гришка Яковлев сын Щербак бился явственно, под ним лошадь убили»^[527].

Андрей Щербак участвовал в начавшемся в 1648 году бунте «служилых и жилецких людей» против воеводы князя Осипа Щербатаго. Воевода был арестован и впоследствии отстранен от должности^[528]. Порядок в Томске восстанавливали казаки из других сибирских городов. Виновников же бунта наказали ударами кнута и сослали в 1654 году на службу в «гиблые» места. Так Андрей Щербак с сыновьями Филиппом Щербаком и Степаном Полуектовым оказались в Якутске.

Почему у Степана была не отцовская, а иная фамилия, не ясно, но в росписи участников уже следующего, якутского восстания о нем так и сказано: «Атаман казачей Степан Полуехтов, уроженец томской, а сослан он в сылку ис Томского в Якутцкой с отцом своим с Ондрюшкою Щербаковым во прошлом во 162-м году за томской бунт». Отмечу, что в Томске 1620–1630-х годов фамилии Полуектовых среди казаков не было, но я увидел таковую у тарского конного казака 1624–1625 годов Фторушки (Второго) Полуектова³⁸⁴.

Замечу сразу, чтобы не возникло непонимание: сосланный в Якутск Степан Полуектов и Степан, отец верхоленского Михаила Полуектова, – разные персонажи. Первый Степан лет на тридцать-сорок старше второго, ведь он еще в 1671 году доставлял из Москвы в Якутск весть о смерти в столице известного землепроходца и мореплавателя якутского казачьего атамана Семена Дежнева^[529]. Степану же из Верхоленского острога, согласно ревизским сказкам, тогда было всего лишь около двух лет.

Степан Полуектов действительно дорос в Якутске до казачьего атамана, и в таком качестве был включен, к примеру, в именную роспись 1681 года как направленный в командировку в Борогонцы^[530]. Имелись у него тогда и дети – Афанасий, Василий и Иван, рожденные в 1670–1678 годах. Тогда же в ведомстве Якутского острога были казаки Афанасий, Дмитрий и Степан Щербаковы, чье происхождение мне выяснить не удалось.

Филипп же Щербак в 1682 году числился как попавший на «одногоднюю службу … для толмачества» в Тонторское зимовье, а вскоре стал пятидесятником и приказчиком одновременно Верхо-Киренской, Криволуцкой и Усть-Кутской волостей. Значимая для дальнейшего повествования деталь: из архивных документов следует, что в июле 1686 года якутский воевода обращался к приказчику Филиппу как к Щербакову, а в октябре того же года Филипп сдавал дела новому приказчику как Полуектов³⁸⁵.

Спустя три с половиной десятилетия после обоснования в Якутске, в начале 1690 года, во время пирушки пятидесятник Филипп Щербаков назвал вором приближенного к якутскому воеводе взяточника Петра Ушницкого. Тот тут же подал стольнику и воеводе Петру Петровичу Зиновьеву «извет» (донос), что, якобы, Щербаков замыслил его убить, и Филиппа тут же арестовали, пытали сначала на дыбе, затем ломали руки и «жгли огнем». В конце концов обвиняемый начал «виниться», оговорил себя и других казаков. Сказал, что будто после убийства воеводы они хотели бежать в Анадырь и на Камчатку^[531]. Однако «признания» Филиппа не спасли, и он под продолжающимися пытками умер. То же случилось и с другим выходцем из Томска – пятидесятником Иваном Паломошным.

На состоявшемся суде воевода постановил, что заговорщики «хотели в Якутцком великих государей пороховую и свинцовою казну пограбить и стольника и воеводу Петра Петровича Зиновьева и градцких жителей побить досмерти и животы их, и на гостине дворе торговых и промышленых людей животы ж их пограбить и бежать за Нос на Анадырь и на Камчатку реки». Главарем бунта он объявил выходца из Березова сына боярского Михаила Антипина и приговорил его к казни. Также повелел шестерых «заговорщиков» бить кнутом и сослать в Нерчинский острог вместе со своими семьями и семьями погибших товарищей. В том числе к ссылке была приговорена «вора ж и бунтовщика Фильки Щербакова жена Овдотьица Васильева дочь з детьми с Стенькою да с Ывашком да з дочерьми с Паранкою да с Анюткою».

Еще троих – атамана Степана Полуектова, казаков Никиту Кармолина и Дмитрия Попова – сослали в Иркутский острог (что, в связи с куда более мягким климатом, мало похоже на наказание), Сергея Мухоплева^[532] – в Усть-Яну. Однако в начале 1691 года воеводу Зиновьева вызвали «на разборки» в Москву, по дороге в которую он умер. Новый же якутский воевода князь Иван Петрович Гагарин довольно быстро убедился в невиновности казаков и позволил всем им вернуться в Якутск.

Степан Полуектов своим правом воспользовался, и он включен в переписную книгу Якутска 1693 года как казачий атаман с малолетними сыновьями Алексеем, Афанасием и Петром, 1678–1689 годов рождения³⁸⁶. Через тринадцать лет, в 1706 году, Степан Андреевич был «по указу великого государя и по грамоте приверстан в дети боярские». В переписной книге того года в Якутске числятся в рядовых казаках его сыновья Василий Степанович и Иван Полуектовы, а их младшие братья Алексей, Афанасий и Петр – почему-то нет. Ни в одном списке служилых людей (казаков) Якутска после 1690 года не встречаются и сыновья Филиппа Щербакова. Они также отсутствуют в сохранившейся переписной книге 1699 года прежнего места ссылки его семьи – Нерчинска³⁸⁷. А вот зато в ряде челобитных из Иркутска 1698–1700 годов³⁸⁸ фигурирует казачий пятидесятник Степан Щербаков. Замечу, он «случайно» и Щербаков, и Степан, и нерядовой казак, кем и должен бы быть повзрослевший сын Филиппа Щербакова. Из этого стоит сделать вывод, что представители большого семейства Полуектовых – Щербаковых, включая освобожденных из нерчинской ссылки вдову и детей Филиппа, обосновались в Иркутске, а в Якутск не вернулись (либо побыли там некоторое время и вновь переехали на Ангару).

У моего семижды прадеда Михаила Полуектова не столь распространенная фамилия, чтобы отвергать версию близкого родства всех томско-якутско-верхоленских Полуектовых. А в подробностях она такова: казачий пятидесятник из иркутских челобитных конца XVII века Степан Щербаков – это сын погибшего под пытками Филиппа Андреевича. И, исходя из известного обстоятельства, что те Щербаковы легко брали себе фамилию Полуектовых и наоборот, он же – отец верхоленских детей боярских Михаила и Ивана Полуектовых.

Эта версия подтверждается тем, что в переписной книге Якутского острога за 1682 год приведен «у казака у Фильки Щербакова сын Стенка 5 лет». Значит, он рожден около 1677 года, что близко корреспондирует с возрастом Степана Полуектова из Верхоленского острога на даты ревизий. Кроме того, в «Книге расходной г. Иркутска и иркутского присуду пригородов и острогов служилым людям» за 1712 год фигурирует пятидесятник верхоленских пеших казаков Степан Полуектов, а имя пятидесятника Степана Щербакова бесследно исчезает, да и в именной книге городских иркутских казаков за 1708 год вообще нет фамилий Полуектовых и Щербаковых, кроме имеющего пашню в Хомутовской деревне «Матвея Афанасьева сына Щербака»³⁸⁹. И еще одно будто бы случайное совпадение – в сказках второй ревизии верхоленских разночинцев сразу же после Степана Полуектова приведены Феоктист и Яков Пуляевские. То же повторяется в третьей ревизии и дополняется тем, что «их мать вдова Филипова дочь семидесяти лет взята была того же острогу казачья дочь Полуехтовых». К сожалению, ее имя не названо, но она похоже – Анна или Прасковья, одна из прежде сосланных в Нерчинск вместе с матерью, братьями и сестрой дочерей Филиппа Андреевича Щербакова. Если это так, – а это, я уверен, так, ведь череда вроде бы случайных совпадений часто свидетельствует об их неслучайности, – то выходцы из Томска казаки Филипп и Андрей Щербаковы – мои девятижды и десятижды прадеды. А если еще принять на веру, что томский казак Григорий Яковлевич Щербаков – отец Андрея, тогда Яков Щербаков – мой двенадцатижды прадед.

Поповы

Мне не известны мои предки с такой фамилией, однако она была довольно распространена в Верхоленском остроге в середине XVIII века, и тогда ее носители принадлежали четырем семьям. Одна из них, совсем небольшая, возглавлялась разночинцем Матвеем, приписанным в Верхоленск в 1729 году из крестьян г. Ваги Верховажской четверти^[533]. Остальные же семьи были посадскими: две состояли из потомков родившегося в 1662 году и умершего в 1748 году Ивана, одна – из потомков умершего между первой и второй ревизиями Михаила с неустановленным годом рождения.

Я не готов предлагать версии их происхождения из-за наличия в исследуемом мною регионе в XVII веке множества персонажей под фамилией Поповых и ее высокой популярности на Руси, ведь уже в «Книгу о раздаче денежнаго, хлебнаго и солянаго жалования детям боярским и разнаго звания служилым людям Якутского острога» за 1648 год было внесено три казака с такой фамилией – Богдашко Иванов, Вахрушко Максимов и Ивашко Гаврилов³⁹⁰.

Много Поповых было тогда и среди илимских служилых людей, которым «за хлеб жалована пашня». В 1653–1700 годах таковым в каждой из переписных книг назывался в Нижнеилимской волости Андрей Григорьевич и к нему подключались наверняка его братья Григорий и Симон Григорьевичи, сыновья Иван и Савелий, племянник Петр Симонович. В числе пашенных крестьян были приведены в 1673 году по Лене реке Киренской волости «Ивашка Алексеев сын Попов с сыном с Левкою да с племянником с Марчком», в 1700 году – «Ивашка Андреев сын Попов», в 1719 году – «Федор Игнатьев сын Попов»³⁹¹.

Согласно «Выписке Илимскаго острога с окладных, расходных денежных и соляных книг» с 7178 по 7190 (с 1670 по 1682) год, в том остроге был подьячий «Андрей Иванов сын Поповых». Имелись и «чистые» посадские: в «Списке с имянных книг иркутских посадских людей» за 1704 год есть Осип Попов и его бежавший однофамилец Дмитрий³⁹².

Пронины

В 1740 году в семье бирюльского крестьянина Семена Пронина родилась моя шестижды прабабушка Ирина. Она была примерно на двадцать три года младше своего мужа иркутского цехового Козьмы Яковлевича Протасова.

Я нашел Прониных в верхнеленских ревизских сказках, согласно которым они были приписаны «К оной Бирюльской слободы их Качинской деревне» в 1732–1733 годах как бывшие крестьяне города Тотьмы Мольской волости. И это были Василий Алексеевич и его племянник Карп Семенович с женой и сыном Семеном. Отец же Карпа Семен умер в период между первой и второй ревизиями³⁹³. Наверняка Ирина – сестра Карпа, а их дед Алексей – мой восьмижды прадед.

Протасовы

Родившаяся в 1814 году дочь крестьянина Петра Протасова из Качугской слободы Устинья в свои шестнадцать лет вышла замуж за крестьянина Макаровской деревни Петра Нестеровича Ратькова и стала моей трижды прабабушкой. В метрике о бракосочетании Устиньи отчество ее отца написано невнятно, но более всего оно похоже на Фомина, и поэтому я занялся поиском в архивах имени Фомы Протасова и нашел представителей этой фамилии в сказках третьей илимской ревизии по Криволуцкой слободе. И по ним, самый старший из Протасовых Михаил, рожденный около 1680 года, уже умер, умерли и два его сына и брат Данила, около 1695 года рождения, но был еще жив сын Данилы тридцатисемилетний Никита, и среди уже его детей оказался Фома, появившийся на свет в 1755 году. Судя по приведенному возрасту, другие криволуцкие крестьяне Протасовы – Петр с братом Максимом и живший в Троицком Киренском монастыре Андрей, в деревне Рыковской разночинец Аврам – тоже могли быть сыновьями Михаила, а родившийся около 1690 года разночинец Иван – его братом³⁹⁴.

Из переписных книг Илимской слободы 1673–1706 годов, «Книги великого Государя покупной хлебному запасу» 1721 года и «Списка жителей Илимского уезда в 1744 году по сравнению с переписью 1719–1723 годов» следует, что в 1670-х годах в деревне Сенкинская Чернова крестьянствовал Павел Иванович Протасов со своим племянником Василием; он же в середине 1680-х годов был записан как крестьянин криволуцкой деревни Протасова с единственным сыном Иваном^[534] и тремя внуками – Федором, Федором же и Яковом^[535]; в самом конце XVII века в Криволуцкой слободе пашней владел (той же либо какой-то иной) Федор Иванович Протасов, в 1709 году – Федор Протасов, а в 1721 году – Михаил Протасов; Егор Протасов, около 1676 года рождения, бежал из Нижнеилимской слободы; два Ивана, появившиеся на свет в начале XVIII века, и умерший в 1725 году Андрей, около 1653 года рождения, были вкладчиками Киренского монастыря³⁹⁷.

Из всего этого, к сожалению, невозможно понять, кто был отцом Данилы и Михаила Протасовых, и восходящую от них родословную линию я построить не сумел.

Значительно позже, накануне передачи в издательство окончательного варианта этой книги, мне пришлось изменить свое мнение о происхождении Евдокии Петровны Ратьковой, урожденной Протасовой. Новое понимание пришло в ходе работы над перечнем иркутских жителей XVII–XVIII веков. И в сказках третьей ревизии цеховых г. Иркутска я нашел семью сорокапятилетнего Козмы Яковлевича Протасова, бывшего государственного черносошенного крестьянина из деревни Вачевой Лальской волости Соливычегодского уезда. Как оказалось, он был записан в цех «по чарошному мастерству^[536]», имел жену Ирину, двадцати двух лет, и годовалого сына Филиппа. Причем, Ирина названа дочерью Семена Пронина, крестьянина Бирюльской слободы, в непосредственной близости к которой располагалась и одно время относилась к ее ведомству Качинская деревня. А я запомнил, что в сохранившихся метрических книгах Качинской Николаевской церкви за XVIII век часто встречались записи о крещении детей крестьянина Филиппа Протасова. У меня даже имелась версия, что представители той фамилии Филипп и Фома – один и тот же человек. Но теперь мне понятно, что это не так, и криволуцкий Фома не был дедом моей трижды прабабушки Устиньи, а был им Филипп Протасов из Иркутска. Это утверждение обосновано метрикой о крещении Филиппом Протасовым в качинской церкви в 1783 году сына Петра, восприемником которого стал крестьянин Карп Семенович Пронин. Он – наверняка брат Ирины Семеновны Протасовой, урожденной Прониной, и двоюродный дед младенца. К тому же в метрике о крещении Устинии в 1814 году ее отец Петр приведен под отчеством Филипов. Что же до записи о ее бракосочетании в 1831 году, то в ней отчество отца вполне может читаться и как Филипов.

Интересен еще один восприемник детей Филиппа Кузьмича Протасова – у появившейся на свет в 1781 году его дочери Татьяны им назван иркутский сын боярский Михаил Иванович Чемесов³⁹⁸. Может, он был тестем Филиппа Протасова и тогда моим шестижды прадедом?

Самый же дальний из ставших мне известными носителей фамилии Протасовых – Яков – мой семижды прадед. Имел ли он какое-либо отношение к крестьянину и приказчику Криволуцкой волости Якову Протасову или крестьянину с теми же именем и фамилией из Бельского острога, чьи дочери, примерно 1729 и 1732 годов рождения, стали женами иркутских цеховых Федора Жаравлева и Гаврилы Сутупова, пока не знаю.

Прошутинские

Федосья, ставшая женой тутурского крестьянина Ильи Васильевича Рудых и моей семижды прабабушкой, родилась в 1707 году в семье крестьянина Головской деревни Гаврилы Прошутинского. Он перечислен вместе с братом Иваном в сказках третьей ревизии Орленской слободы. О нем же и его первой жене Ирине^[537], трех дочерях, включая старшую Федосью, братьях Василии, Дмитрии и Иване говорится в сказке первой илимской ревизии. Все братья по отчеству – Леонтьевичи⁴⁰⁰. Их отец Леонтий – мой девятижды прадед.

Когда и откуда они появились в Сибири, мне выяснить не удалось, как и найти имя еще кого-то под той же фамилией в изучаемом мною регионе, кроме умершего в Кежемской слободе в 1724 году в возрасте восьмидесяти лет Петра Прошутинского (еще Петр Захарович, а также Алексей Захарович Прошутинские перечисляются у историка Георгия Красноштанова как пашенные крестьянине деревни Кривошапкина Криволуцкой волости); Василия Григорьевича Прошутинского, включенного в «Книгу о выдаче строителям Иркутского Рождественского монастыря жалования» за, предположительно, 1717 год, и умершего после второй ревизии иркутского разночинца Прокопия Прошутинского⁴⁰¹.

Пуляевские, они же – Пуляевы. Караульная история

Пока что мне не пришлось узнать ни об одном своем предке под такой фамилией, но она издавна была распространена в верхнеленских поселениях. А в наше время есть даже деревня Пуляева в двадцати километрах вниз по течению Лены от Верхоленска, прежде же Пуляевские деревни были и в Орленской слободе, и под Илгинским острогом. Первую из них, судя по «Илимской пашне», основывал казак Иван Пуляев еще до 1652 года, вторую – вероятно, его потомки перед 1723 годом⁴⁰².

Я нашел усть-кутского «Якушку Иванова сына Пуляева» в «Книге именной пашенным крестьянам» за 1700 год, а список пашенных крестьян Пуляевых, наверняка его сыновей Антипа Яковлевича с тремя родными братьями Иванами и их племянника Герасима Родионовича – в сказках первой илимской ревизии и в «Списке жителей Илимского уезда в 1744 году по сравнению с переписью 1719–1723 годов». Выяснил, что в 1799 году в ней Пуляевых, или Пуляевских уже не было, а жили лишь три семьи Тупицыных общей численностью в семнадцать человек⁴⁰³.

В архивных же документах середины XVII годов говорится о двух Пуляевых – Афанасии и Иване, и вот что о них известно: 23 ноября 7161 (1652) года якутский воевода и стольник Иван Павлович

Акинферов поручал «Якутцкого острогу служилым людям Офонке Пуляеву да для толмачества Титку Спиридонову. Ехать им из Якутцкого острогу вниз по Лене реке до в Якутцкие волости на Ситу в Бояназейскую, и в Новейскую, и в Чачуйскую и в иные розные волости, которые платят в Якутцкой острог, опроче Вилюйский Якутов, для государева царева и великого княза Алексея Михайловича всеа Руси и ясачного и поминочного и воеводцких и дьячьих поминков сбору»⁴⁰⁴.

А несколько лет раньше, в расходной книге 7154 (1646) года, записано, что «На усть Куты у государевы соляной варницы служилые люди: березовской – Ивашко Иванов сын Пуляев. А сказался, что холост». Наверняка этот же персонаж упомянут в отписке торгового человека в Якутскую избу о конфликте в Якутском остроге 4 июня 7153 (1645) года. Тогда казак Алексей Коркин набросился на воеводу за намерение наказать батогами казаков, досрочно покинувших караул «у казенных анбаров соболиных». Он кричал: «не бей де нас, не бей, не дадимся де бить». А «стольник и воевода Петр Петрович Головин велел взять ево, Алешку Коркина, служивым людям и служивые люди за нево, Алешку, не приметца нихто. И стольник и воевода Петр Петрович Головин принялся за нево, Алешку, и сам Олешка Коркин принял стольника и воеводу Петра Петровича Головина за груди и поволок из сеней на крыльцо и приволок к порогу к сенному, а кличет к себе служивых людей, а служивые люди стоят на крыльце многие и тюремщики и стоя крычат великим шумом. И в те поры кинулся новоприборной служивой человек Ивашко Пуляев, которой седит в Приказе, и ухватил Олешку Коркина на пороге сенном за волосы, а другою рукою за руку, которую рукою он, Олешка, держал, стольника и воеводу Петра Петровича Головина за груди и отнял у нево, Алешки, стольника и воеводу Петра Петровича Головина»⁴⁰⁵.

В 1648 году Ивашко Иванов сын Пуляев все еще перечисляется среди казаков Якутского острога, и, судя по отписке якутскому воеводе, составленной в 1655 году, вероятно, тот же самый Иван Пуляев ходил вместе с Семеном Дежневым в 7161 (1653) году «в поход на неясачных людей чуванзей. И они, люди оленные, сами ушли и жен и детей увезли. А которые были робята неболшие, и они, после того скопяся, многие люди, и тех робят отбили, да служивого человека Ивашка Пуляева убили»⁴⁰⁶. Между тем, до своей гибели он вполне мог завести семью, и скорее всего усть-кутский крестьянин Яков Иванович Пуляев, попавший в именную книгу 1700 года, – его сын.

Основоположником же чисто верхоленской династии Пуляевских вероятно стал конный казак «Ивашко Козмин сын Пуляевской» (он мог быть племянником Ивана Ивановича Пуляева), перечисленный единственным из носителей такой фамилии среди «Верхоленского острошку конных казаков» переписной книги Илимского острога за 7184 (1676) год и в разделе «Верхоленского Братцкого острошку служилые люди» окладной книги Илимского острога за 7185 (1677) год. В такой книге за 7192 (1684) год он был приведен уже как пеший казак Верхоленского острога, который «пашню пашет», а в именной книге 7201 (1693) года есть, полагаю, его сын «Афанасий Иванов Пуляевский»⁴⁰⁷.

Ратьковы

Родившаяся в 1880 году и безвести пропавшая в 1945 году дочь крестьянина Иннокентия Петровича Ратькова из Макаровской деревни Домна (Домника, Доминика) была повенчана в 1901 году с «Исетской деревни незаконнорожденным крестьянским сыном» Иваном Ивановичем Скорняковым, и в их семье появилась на свет моя бабушка по отцовской линии Елизавета Ивановна.

По записям метрических книг Верхоленской Воскресенской и Качугской Вознесенской церквей мне удалось добраться до Якова Раткова – прадеда Иннокентия Петровича и моего пятижды прадеда. Он – единственный мужчина из представителей фамилии – впервые появился в них в 1786 году, причем в тот год сразу трижды и только в августе. Сначала он крестил свою дочь, затем похоронил жену Лукерию Никитичну и ту же дочь. И назывался он то крестьянином, то поселенцем. Еще через пять лет «поселенной Яков Ратков умре без покаяния» в возрасте сорока шести лет. Его осиротевшему сыну Нестеру тогда было около тринадцати.

Я нашел лишь одного представителя той или примерно той фамилии в Сибири XVII века, и оказался им «Тимошка Семенов Родьков», включенный в перепись Красноярского острога самого конца 1660-х годов⁴⁰⁸. Был ли он предком верхоленского Якова Ратькова, неизвестно.

Рудых, они же – Аксютины. Рыжеволосая история

Под этой распространенной на тутурской земле крестьянской фамилией была рождена в 1740 году в семье Ильи Васильевича Рудых дочь Арина. Она вышла замуж за тутурского крестьянина Ивана Федоровича Воробьева и стала моей шестижды прабабушкой. Еще одна моя шестижды прабабушка под девичьей фамилией Рудых – Марфа Семеновна – родилась в 1732 году и была женой верхоленского разночинца Якова Семеновича Толмачева^[538]. А Ефимия Рудых, появившаяся на свет в 1702 году и отданная взамужество верхоленскому сыну боярскому Михаилу Степановичу Полуектову, – моя семижды прабабушка. Прожила она долгую жизнь и умерла в 1780 году.

Как я выяснил из архивных документов, все эти линии восходят к трем братьям – Василию, Михаилу и Степану Андреевичам Рудых (Ефимия – дочь Михаила, Арина – внучка Василия, Марфа – внучка Степана)⁴⁰⁹. О них и еще об их двух родных братьях Козьме и Ульяне – а все Андреевичи рождены в период с середины 1650-х по середину 1670-х годов – сказано в первой илимской ревизии и в «Списке жителей Илимского уезда в 1744 году по сравнению с переписью 1719–1723 годов»⁴¹⁰. Они в начале XVIII века крестьянствовали в двух деревнях с одинаковым именем Рудых, что «от Тутурской слободы вверх по Лене реке Иркуцкого Присудствия до Качинской деревни пятисотнях сто тридцать верст, а вниз по Лене до Усть-Илгинской деревни сорок верст, а чрез волок до Илгинского острогу сорок же верст».

В одной из тех деревень жили семьи Василия, Степана и Ульяна – средних по возрасту сыновей Андрея Рудых, в другой – семья младшего Козьмы с его племянниками – сыновьями старшего брата Михаила. В 1736 году три сына Ульяна Иван, Прокопий и Родион перебрались в «монастырскую деревню» (наверняка на земли Ангинского Киренского монастыря), и дети того Прокопия Алексей и Иван попали в сказки второй и третьей ревизий Бирюльской слободы. В них же был Борис Яковлевич Рудых с сыновьями, а он – сын Якова Ивановича, брата Андрея. Именно те «монастырцы» положили начало бирюльским династиям Рудых. А вот Василий и Степан Андреевичи Рудых со своими семьями остались в тутурской деревне Рудых, где соответственно в 1759 и 1750 годах умерли, когда каждому из них было под девяносто лет⁴¹¹.

О Михаиле, Степане и Ульяне Андреевичах и Борисе Яковлевиче Рудых говорится также в нескольких книгах по Тутурской слободе 1699–1707 годов. По ним, «Мишка Рудов» – выборный целовальник⁴¹² (однако тот Михаил, вполне мог быть не Андреевичем, а Яковлевичем – сыном Якова Ивановича).

Удалось мне узнать и имя самого первого тутурского крестьянина под фамилией Рудых: в «Книге имянная Илимскаго острогу пашенным крестьянам и ссыльным черкасам» за 7161 (1653) год сказано, что «на левой же стороне на Лене реке на Подкаменном лугу» пахал пашню «Ивашко Федоров Рудой». А в именной книге Илимского острога за 7184 (1676) год приведен, конечно же, его сын «Ондрюшка Иванов сын Рудов» с местом жительства «пониж Верхоленского Братцкого острожку на низ подле Лену реку Тутурская волость». Он же вместе с «Антошкой Ивановым Рудовым» упоминается в переписной книге пашенных крестьян 7194 (1686) года⁴¹³.

В своей работе «На ленских пашнях в XVII веке»⁴¹⁴ историк-исследователь Георгий Красноштанов доказывает архивными документами, что Иван Федорович Рудых был ссыльным черкасом, пойманным при побеге из Костенок в Литву, и родоначальником всех тутурских Рудых, Рудовых и Рудаковых. Прозвище Рудой ему присвоили на берегах Лены за рыжий цвет волос. А в росписи присланных 29 сентября 1641 года из Усерда в Москву воронежских черкас он был под другой фамилией – «Ивашкой Оксютиным з женою Овдотьицею. Детей у него: сын Ондрюшко 5 лет, Трофимко 3 лет, Федка – году». Сначала его семья побывала в ссылке в Курмыше^[539], где Иван Аксютин служил стрельцом, а затем через Енисейск направилась на илимскую пашню^[540].

Согласно сборнику «Статистика Российской империи. Волости и населенные места», в 1893 году в Тутурской волости Верхоленского уезда были деревни Рудовская и Верхне-Рудовская. Село Рудовка есть и сегодня в составе Жигаловского района Иркутской области. Наверняка они были основаны Иваном Федоровичем Рудых (Аксютиным) и его ближайшими потомками. Его отец Федор – мой одиннадцатижды прадед.

Савиновы

Евдокия, вышедшая в 1855 году замуж за моего дважды прадеда Даниила Васильевича Черепанова и умершая в 1905 году, появилась на свет в 1836 году в семье крестьянина Челпановской деревни Василия Савельевича Савинова.

Фамильную линию ее отца я проследил по метрикам и ревизским сказкам вплоть до моего восьмижды прадеда, еще одного Василия Савинова, рожденного около 1688 года. Он был в 1724 году определен вместе с сыном Лукой в посадские Верхоленского острога из разночинцев и стал основоположником в нем фамильной династии. Это, вероятно, означает, что прежде, еще до обретения сословия разночинца, сам Василий Савинов или его отец служил казаком. А таким казаком мог быть «Лучка Савин», подписавший в 1696 году «Выбор» об отказе илимскому воеводе стольнику Челищеву от власти и о передаче управления выборным людям. И тогда получается, что верхоленский Василий назвал своего сына в честь деда. Впрочем, Василий мог оказаться и потомком хлебного оброчника из Криволуцкой слободы Федора Савина или вкладчика Усть-Киренского Троицкого монастыря Никиты Савина, родившихся около 1650 года. Близким же его родственником, видимо, являлся Афанасий Савин, который, согласно таможенной приходной книге г. Иркутска за 7200 (1692) год, сопровождал в Братский острог под руководством посадского Кирилла Мигунова партию байкальских деликатесов: «тридцать бочек рыбы омылей просольных, две бочки икры омылевой»⁴¹⁵.

Готов я предложить и версию о том, кто из Савиных появился первым в Восточной Сибири. Эта версия обоснована несколькими упоминаниями в документах 1620-х – 1640-х годов Семена Савина из Березова. Служилый человек с таким именем был перечислен в именной книге города Березова за 7131 (1623) год. А в челобитной березовских служилых людей и в последующей отписке воеводы и стольника Михаила Семеновича Лодыженского на имя царя Алексея Михайловича о недостатке кормщиков, знающих условия плавания по Обской губе в Мангазею, сказано, что Семену Савину был «за обычай мангазейской морской ход», да только он в 1646 году направлен из Березова на «государеву службу в кормщиках и в вожех на кочах» за государевыми запасами. Архивы сохранили также запись о том, что в 1650 году «промышленный человек Семейка Савинов белозерец» продал одному купцу на реке Индигирке тридцать четыре соболя за тридцать четыре рубля. Еще два Савиных – Дмитрий и Никита – состояли в 1670-х годах в приказчиках Зашиверского острожка на Индигирке и колымских зимовий⁴¹⁶. Вполне вероятно, они – сыновья Семена Савинова.

Семеновы. якимовская история

В 1823 году, когда выходила замуж за крестьянина Исетской деревни Кондратия Ильича Черкашенина двадцатилетняя Епраксинья, моя будущая четырежды прабабушка, она была вписана в метрику как дочь крестьянина той же деревни Ивана Семенова. В исповедной росписи Качинской Воскресенской церкви за 1825 год приведен такой исетский крестьянин с подходящим возрастом в шестьдесят три года (около 1762 года рождения), и его отчество – Григорьевич⁴¹⁷. Значит, Григорий Семенов – мой шестижды прадед.

Если бы он сыздавна жил в Исети, его имя должно было попасть в сказки второй и третьей ревизий Бирюльской слободы, но этого не случилось: в них есть семейство во главе с Василием Артемьевичем Семеных без единого Григория⁴¹⁸. Это предполагает, что Григорий или уже его сын Иван Григорьевич поселился там после 1762 года, а откуда, мне выяснить не удалось. Поэтому не удалось и построить от него восходящую фамильную линию. Но зато я узнал, что в 1690-х годах в Качинской деревне крестьянствовал «Артюшка Григорьев сын Семиных» со своим сыном «Ваской», а Василий Артемьевич стал главой семьи до 1707 года⁴¹⁹.

Из «Списка жителей Илимского уезда в 1744 году по сравнению с переписью 1719–1723 годов» следует, что Семеновы проживали также в Новоудинской слободе, и были ими пашенные крестьяне Герасим и Кирилл, рожденные в самом конце XVII – начале XVIII века, но в 1740 году Кирилл бежал⁴²⁰.

В монографии Георгия Красноштанова «На ленских пашнях в XVII веке» говорится о «Якимко Семенове» – сыне ссыльного черкашенина Семена Ивановича с прозвищем Окованец. И этот Яким был поселен в 1684 году по распоряжению приказчика Бирюльской волости якутского сына боярского Леонтия Трифонова на пашню на мысу между рекой Леной и ее притоком Ангой. А его отец Семен когда-то жил в Курске, бежал, был пойман и препровожден в Хотмышск^[541], оттуда – в Москву. После непродолжительной службы в Козьмодемьянске^[542] направлен через Енисейск на Ленский волок, куда прибыл в конце 1640-х годов одиноким. Его первая жена Оринка была послана в Сибирь отдельно и «по дороге» вышла замуж за другого ссыльного курского черкашенина – Ивана Никифоровича Мороза (он попал на одну заимку с Иваном Фомичем Черепаном и в 1656 году постригся в монахи, «потому что он, Ивашко, пахать не может и очми обнишал, ослеп»). В той же монографии рассказано и о ссыльном черкашенине Семене Андреевиче, который был в воронежских Костенках десятником и оказался одним из «пущих заводчиков» побега. Там же написано, что у него тоже был сын Якимко Семенов – основатель деревни Екимовской на реке Тутуре, переселенный со своими тремя сыновьями в Бирюльскую волость в 1699 году⁴²¹.

Впрочем, потомки тех Якимов Семеновичей могли носить фамилию Черкашениных и не быть в родстве с «моим» Иваном Семеновым.

Сенотрусовы. Приказчиковая история

Одной из моих семижды прабабушек стала Параскева, или Прасковья, родившаяся в 1702 году дочь казака Якова Сенотрусова из Илимского острога. Она вышла замуж за верхоленца Ефима Пермякова и, чуть не дожив до восьми десятков лет, умерла в 1781 году.

Из архивных документов я узнал, что в мае 1665 года десятник казачий Парфен Сенотрусов подписывал челобитную о даче из патриаршего двора благословенной памяти на строительство Киренского Троицкого монастыря⁴²². Наверняка он и положил начало илимской фамильной династии, но оставил после себя в остроге только одного сына – Василия Парфентьевича, ставшего сначала казачьим десятником, а к 1684 году – пятидесятником. Из окладных книг Илимского острога видно, что в конце XVII века все казаки под фамилией Сенотрусовых – Андрей, Семен, Сила и Яков – Васильевичи. При этом в 1696 году «Сенка Васильев сын Сенотрусов» числился на службе в Даурах (в Нерчинске), а к 1700 году «Якушка Васильев сын Сенотрусов» стал казачьим десятником, ответственным в Илимске за сбор податных платежей⁴²³.

Никифор – по всей вероятности, старший сын того же Парфена Сенотрусова – в 1685 году причислен к сынам боярским, являлся приказчиком Нерчинского острога, в августе 1688 года во время командировки нерчинского воеводы Ивана Остафьевича Власова исполнял его полномочия, в июне 1693 года умер. К 1700 году на место отца с окладом в четырнадцать рублей с полтиною был поверстан «Иван Микифоров сын Сенотрусов»⁴²⁴. О Никифоре известно также, что он в 1665 году был подьячим Съезжей избы Илимского острога, а в 1682 году на речке Уюрге впервые произвел опытный сев, на что «смотря, тутошние жители учали пашню разводить и хлеб сеять». Через четыре десятилетия были деревни, основанные его сыновьями и внуками – детьми боярскими Агафоном, Афанасием и Иваном Сенотрусовыми⁴²⁵.

Что же до Якова Васильевича Сенотрусова, то, согласно «Илимской пашне» историка Вадима Шерстобоева он с некоторыми перерывами был в период 1702–1721 годов приказчиком последовательно Бирюльской, Криволуцкой, Верхне-Киренской волостей и Илгинского острога, но в конце концов его отстранили с должности по просьбам местных крестьян. Вот что доносил от их имени в июне 1721 года выборный мирской челобитчик Илгинской Знаменской слободы пашенный крестьянин Семен Басов: «С прошлого 710-го году по нынешней 721 год всего, опроче других прикащиков, в 7 лет, будучи у нас… десятник казачьей Яков Сенотрусов на приказе, учинил он нам… в те годы… в государевых денежных и хлебных поборах великие переборы и многих из нас держал на правеже и брал с нас себе поминки и бил безвинно и бес пощады своими руками напрасно». Басов называл также несколько случаев присвоения Яковом Сенотрусовым казенных денег. И, мол, в 1721 году он откупил в Илгинской Знаменской слободе и на устье Илги квасной и пивной промысел и «держит нас, чтоб мы пили, многие дни». Автор «Илимской пашни» посчитал, что «едва ли не самой главной причиной» отстранения Якова Сенотрусова от власти как раз и послужил пивной откуп, не совместимый по тогдашним правилам со служебной деятельностью⁴²⁶.

Между тем «Илимской десятник казачей Яков Сенотрусов» со своей женой Палагеей, детьми Иваном, Игнатием и Дарьей (другая его дочь – Параскева, моя семижды прабабушка, – наверняка к тому времени уже вышла замуж) и внуками попали в сказки первой ревизии. И в них говорится, что, по поданной в 1720 году челобитной в Илимскую приказную палату и «по приговору илимского дворянина Ивана Степанова Литвинцова^[543], Илгинского острогу Усть-илгинской деревни Тутурской слободы пивные промыслы отданы ему, Якову … С того пивного промыслу в Ылимску в казну великого Государя откуп уплатил на 1721 год сто один рубль восемь алтын две деньги да пошлин платит он, Яков, три рубли двадцать три алтына полшесть деньги» (та сказка подписана самим моим восьмижды _{прадедом Яковом Сенотрусовым)}⁴²⁷. Так что при приобретении пивного промысла он ничего от начальства не утаивал.

Имя прадеда Якова Васильевича Сенотрусова мне помогли «расшифровать» научные сотрудники Российского государственного архива древних актов: в «Окладной книге Илимского острога» за 7161 (1653) год сказано о Парфенке Сенотрусове с отчеством «Емельянов сын»⁴²⁸. Емельян Сенотрусов – мой одиннадцатижды прадед.

Середкины

Согласно сказкам третьей ревизии, Татьяна, жена верхоленского разночинца Тихона Степановича Шелковникова и моя шестижды прабабушка, родилась в 1734 году в семье иркутского разночинца Пантелея Середкина.

Единственную семью под такой фамилией (она приведена как Сереткины) я нашел в сказках второй и третьей ревизий г. Иркутска, и в ней был сам разночинец Пантелей, его брат Василий с женой Маврой, брат Григорий, сын Прокопий с женой и тремя сыновьями. Но о детях уже престарелой четы Василия и Мавры ничего не сказано, а Григорий в 1747 году стал рекрутом. Имена еще двух Сереткиных – Анисима и Степана – вошли в перечень изменений после первой ревизии: Анисим определен в Якутск в казачью службу, Степан умер⁴²⁹. Поэтому фамильную линию иркутских Сереткиных продолжил лишь Прокопий Пантелеевич.

Кто были предками моего семижды прадеда Пантелея Середкина (Сереткина), мне выяснить не удалось, как и не удалось узнать, имел ли он близкое родство с казаком «Гришкой Григорьевым Серединым», включенным в 1638 году в «Книгу имянную березовским служилым людям и ружейникам», или с пашенными крестьянами, что в 1673 году жили в Орленской волости и на Ангаре в Новоудинском острожке «Тимошкой Семеновым сыном Сереткиным з детьми с Роткою с Ывашком с Ывашком же с Офонкою с Пашкою с Ывашком … Ивашкой Тимофеевым сыном Сереткиным^[544]». Этотангарский Тимофей Семенович – брат переехавшего в период между 1664 и 1674 годами с верхнеленской заимки Шерстенниковой промышленного человека Фомы Семеновича Сереткина⁴³¹, и кто-то из его потомков вполне мог обосноваться в Иркутске.

Силины

Дочь крестьянина Якова Дмитриевича Силина из Качинской деревни Матрона (Матрена) родилась в 1742 году, вышла замуж за верхоленского купца Ивана Ивановича Черепанова малого и стала моей шестижды прабабушкой. Умерла она в 1812 году.

По изменениям после первой ревизии, вторым и третьим ревизским сказкам крестьян Качинской деревни легко устанавливается, что основателем местной династии Силиных был Филипп, имевший трех сыновей – Дмитрия, Никифора и Федора⁴³². Но вот происхождение самого Филиппа, моего девятижды прадеда, мне определить не пришлось, я даже не обнаружил его фамилии в изученных илимско-верхоленских документах XVII века, а впервые он появился в окладных книгах 1706 года как новый оброчник Усть-Кутской слободы «крестьянский сын Филип Силин с пашенные земли и сенных покосов, что на Анге реке». В ней же приведен крестьянин Михайло Силин⁴³³, может, его отец или брат.

А Силины обосновались в Сибири задолго до того: женатый пеший казак «Якушка» был в 1623 году в Тюмени, десятник стрелецкий Савелий Иванович и рядовой казак Семен Савельевич – в 1624 году в Сургуте, Максим – в 1666 году в восточно-уральской Беляковской слободе, Антон – в 1683 году в Албазинском остроге на Амуре, Иван – в 1685 году в забайкальском Нерчинске, Никита – в 1686 году на якутской реке Мае. А во вторую ревизию в Тауйском остроге у Охотского моря жили разночинцы Козьма, Илья Иванович и Василий Ильич Силины⁴³⁴.

Не знаю, как насчет остальных, но Филипп Силин наверняка имел близкую родственную связь с казаком Никитой с реки Маи, может, был его сыном или братом. Неспроста ведь в 1852 году Агафия Терентьевна, трижды правнучка Филиппа^[545], перебралась со своим мужем Иваном Петровичем Черепановым на Маю^[546].

Скорняковы

Двое детей крестьянина Исетской деревни Филиппа Дмитриевича Скорнякова стали моими предками. Его дочь Мелания, 1788 года рождения, вышла замуж в 1805 году за крестьянина Большеголовского селения Никифора Васильевича Зуева^[547] и умерла в 1838 году. Она – моя четырежды прабабушка. А София, праправнучка Филиппа Дмитриевича Скорнякова по линии его сына Петра, появилась на свет в 1846 году, имела семерых внебрачных детей, от старшего из которых родилась моя бабушка Елизавета Ивановна Черепанова (Скорнякова).

Согласно изменениям после первой ревизии, вторым и третьим ревизским сказкам крестьян Бирюльской слободы, в начале XVIII века там жил Леонтий Скорняков с сыновьями Андреем, Давыдом, Дмитрием и Козьмой. Козьма умер, не оставив после себя наследников мужского пола, а остальные Леонтьевичи, включая Дмитрия, продолжили свои фамильные линии⁴³⁶.

Мне не удалось проследить родственной связи моего, по одной линии, семижды, по другой – восьмижды прадеда крестьянина Леонтия Скорнякова – основоположника бирюльско-качугской фамильной династии с несколькими однофамильцами из сказок второй ревизии посадских Верхоленского острога (в третьей ревизии они уже не упоминались). Не удалось и выяснить его происхождения. Но он мог статься потомком одного из казаков – «Устилко Ортемьева» или «Макарки Федорова» Скорняков, перечисленных в именных книгах города Березова в 1623, 1624 и 1633 годах. А самым близким же его предком, вполне вероятно, был тутурский крестьянин Никифор Скорняков, умерший в 1739 году в возрасте восьмидесяти восьми лет⁴³⁷.

Соболевы

Как утверждается в сказках третьей ревизии, женой разночинца Верхоленского острога Ивана Васильевича Бутарина была Анна Петровна, которая взята «того же острогу посацкая дочь Соболевых». Родилась она в 1717 году и умерла в 1788 году, стала моей семижды прабабушкой.

Однако семей с фамилией Соболевых в ревизиях по Верхоленску 1744 и 1762 годов не было, и имени моего восьмижды прадеда Петра Соболева нет в перечне изменений после первой ревизии. Значит, если в указание его фамилии не вкралось ошибки, он прибыл на жительство в Верхоленский острог и в последующем убыл (может, умер, не оставив здесь сыновей) в период между второй и третьей ревизиями.

В архивах по Восточной Сибири за период XVII – начала XVIII века я нашел лишь двоих Соболевых, и ими были в 1671 году крестьянин красноярского Введенского монастыря Лука, а в 1685 году – рядовой казак Андрей из Нерчинского острога⁴³⁸.

Сорокины

Мне не известны предки под такой фамилией, но она была в 1763 году одной из наиболее распространенных в Верхоленском остроге. Ею обладали тогда члены двух семей разночинцев – продолжателей фамильных линий Герасима и Тимофея Сорокиных.

«Онтипка Григорьев Сорокин» был перечислен как холостой казак еще в «Книге имянной березовским служилым людям и ружейникам» в первой половине 1630-х годов, а с 1640-х он же вместе с Михаилом и Осипом Григорьевичами Сорокиными служил в Якутске и в Верхоленском Братском острожке. Известно, что в 1655 году десятник Михаил организовал и возглавил побег большой группы служилых и примкнувших к ним людей в Даурскую землю (об этом рассказано в главе «Из древней истории Верхоленска») и поэтому своих потомков в верховьях Лены не оставил. А исходя из того, что в 1677 году Антип был единственным представителем фамилии Сорокиных среди казаков Верхоленского острога^[548], стоит полагать, что вышеназванные Герасим и Тимофей – его потомки, и они – братья или сыновья Василия Антиповича Сорокина, включенного в «Книгу имянную Верхоленского острога» за 7201 (1693) год⁴⁴⁰.

Татариновы

Дочь крестьянина Прокопия Михайловича Татаринова^[549] из Маломанзурской деревни Анна родилась в 1789 году и умерла в 1856 году. Она стала в 1807 году женой исетского крестьянина Дмитрия Петровича Скорнякова, а затем – моей четырежды прабабушкой.

Фамилия Татариновых известна в Восточной Сибири с середины XVII века, если не раньше. Ею обладал «служилой человек Гришка Иванов Тотарин», который приведен в отписке 1645 года пятидесятника Верхоленского Братского острожка Курбата Иванова якутскому воеводе Василию Пушкину, был казачьим пятидесятником, в 1662–1665 годах – приказчиком колымских зимовий, в 1666 году по дороге на Колыму чуть не погиб вместе с выдающимся первооткрывателем Михаилом Васильевичем Стадухиным в боевой стычке с тунгусским племенем ламутов⁴⁴². Может, его потомками были илимский служилый Матвей Яковлевич и пашенные крестьяне Василий и Петр Елизаровичи, их племянник Гаврила Яковлевич, Василий и Петр Гавриловичи Тотариновы, включенные в окладные книги 1677–1684 годов, приходную книгу 1709 года и в сказки первой ревизии Илимского острога⁴⁴³.

Казацкое прошлое имели и Татариновы Дементий с Михаилом, чьи семьи попали в сказки второй и третьей ревизий Верхоленского острога (тот разночинец Дементий в 1712 году был в остроге пешим казаком)⁴⁴⁴.

А основателем верхнеленской крестьянской династии Татариновых мог стать Семен Андреевич из Устюга, о котором говорится в челобитной подьячих Съезжей избы Илимского острога 1665 года, описывающих нападение на илимского воеводу и его убийство: «во 173 году, на весне, маия в 11 день, воевода Лаврентей Овдеевич Обухов поехал с Ленского волоку из Илимского острогу в Ылимской дальной уезд на усть-куцкую и усть-киренские торговые ярманги… Июня в 27 день он, воевода Лаврентей Овдеевич Обухов, с усть-киренские с торговые ярманги, собрався на судно, в дощеник, и взяв с собою нас, холопей твоих, да торговых людей: гостиные сотни устюженина Силы Грудцына человека ево Семена Ондреева сына Татарина… да промышленных людей, человек сорок и больши, всех людей безо всякого оружья и без пороху, и без свинцу, и пошел Леною рекою вверх к Илимскому острогу, и нас, холопей твоих, служилых людей, заставил итти на бечеве, тянуть судно»⁴⁴⁵.

Стоило полагать, и я изначально так и делал, что сыном и внуками этого устюжанина Семена Андреевича Татаринова были «Матюшка Семенов сын Тотаринов з детьми с Феткою с Миткою, Стенькою», которые перечислены в «Книге имянной Илимскаго острогу пашенным крестьянам и ссыльным черкасам» за 7161 (1653) год, «Книге о сборе оброчного хлеба с пашенных крестьян Илимска» 7181 (1673) года и в последующих переписных книгах по Бирюльской слободе. И о них сказано так: «Вверх по Лене реке выше Верхоленского острошка новая Архангельская Бирюлска волость, а в ней новоприборных и присыльных крестьян…». Матвей Семенович среди тех, что «новоприборные из вольных людей, построены в пашенные крестьяне в тягло, пахать великого государя по десятине ржи по полу-десятине яри». А переведен он был из Тутурской волости в Бирюльскую в 1669 или 1670 году⁴⁴⁶.

Однако в монографии Георгия Красноштанова «На ленских пашнях в XVII веке» утверждается, что Матвей Семенович Татаринов – все-таки ссыльный. И, действительно, в направленном в 1650 году московскому царю донесении первый илимский воевода Тимофей Васильевич Шушерин сообщал, что «Вверх по великой реке Лене к Верхоленскому острошку на Тутуре построил я, холоп твой, ссыльных же людей Григория Облязова: Васку Орлова да Матюшку Татарина» с женой Акулиной. И та заимка размещалась на правом берегу Лены в трех верстах ниже устья Тутуры. Между тем ссылка Матвея Семеновича Татаринова больше ничем не подтверждается, и воевода наверняка ошибся⁴⁴⁷.

Судя по архивным документам, ко второй и третьей ревизиям семьи потомков Матвея Семеновича были и в Бирюльской, и в Манзурской слободе, включая поселившегося в «Нижней Манзурской деревне» еще до 1700 года «Федора Матвеева сына Тотаринова». Там и родился в 1761 году его правнук и мой пятижды прадед Прокопий⁴⁴⁸. А самый дальний из ставших мне известными предков Татариновых (впоследствии в метриках некоторых верхнеленских церквей их фамилию изменили на Татарниковых) – отец устюжанина Семена Андреевича Татаринова и мой одиннадцатижды прадед Андрей.

Титовы. зыряновская история

В разделе «Николай Иванович и Татьяна Петровна» главы 9 я уже рассказал об интриге с девичьей фамилией моей четырежды прабабушки, в метрике о венчании которой в 1812 году с крестьянином Николаем Ивановичем Черепановым ее отцом был назван верхоленский крестьянин Петр Зырянов, но, судя по всему, он – Титов.

Да и с фамилией Титовых не все ладно: в метрической книге Верхоленской Воскресенской церкви 1780 года внятно вписано, что с дочерью крестьянина Тимофея Тюменцова Анной был повенчан «верхоленской купец Петр Китов». В 1781 году опять же у Петра Китова был рожден сын Захар, и больше никто и никогда из Китовых в Верхоленске не упоминался, а все рождения детей в 1785 и последующих годах регистрировались уже от Петра Титова. В то же время нет свидетельств о бракосочетании Петра под такой фамилией. Именно это и заставило меня сделать вывод, что Петр Китов и Петр Титов – один и тот же человек. В пользу такой версии свидетельствует также то, что четырежды – в 1785, 1787, 1795 и 1798 годах – восприемниками детей Петра Титова был Логин Молев, а прежде, в 1781 году, он же вместе со своей сестрой Евдокией был восприемником Захара, зарегистрированного как новорожденный сын Петра Китова.

Для еще большей убежденности я разыскивал следующие за 1781 годом метрические записи об Анне Тимофеевне и Захаре Петровиче Китовых или Титовых. Но, к сожалению, ничего не нашлось. Не удалось мне обнаружить и имен православных прихожан с фамилией Китовых или Титовых ни в одной из росписей пяти «моих» верхнеленских церквей за 1843 год, за исключением семей верхоленского крестьянина Ивана Титова и его сына поселенца Якова. Это если не подтверждает, то уж точно не опровергает того, что моим пятижды прадедом был именно Петр Титов.

Интересно, что путаница верхнеленскими церковниками фамилий Китовых и Титовых имела как минимум еще один рецидив, когда Манзурская Введенская церковь в ноябре 1856 года зарегистрировала крещение Матвея, новорожденного сына крестьянина Седовской деревни Федора Варфоломеевича и его жены Марии Филипповны якобы под фамилией Китовых. С той же фамилией Китовых была тогда записана и восприемница девица Анастасия Петровна^[550]. На самом же деле, все они – Титовы, что следует как из предыдущих и последующих метрических записей по тем же персонажам, так и исповедной росписи 1872 года⁴⁵⁰.

Возможно, фамильная тайна Зырянова—Китова—Титова полностью раскроется, когда удастся разгадать загадку о корне отношений Петра Титова с семейством Зиновия Григорьевича Черепанова, дяди Николая Ивановича. Дело в том, что Акилина Никифоровна, жена Зиновия, была восприемницей детей Петра Титова еще задолго до бракосочетания Николая Ивановича и Татьяны Петровны, в том числе стала крестной матерью самой Татьяны Титовой^[551]. Может, Акилина – тетя Петра и, по рекомендации ее мужа Зиновия или свекра Григория, состоялся перевод Петра Титова (изначально Зырянова или Китова) в Верхоленск. А ведь в Иркутске во вторую ревизию жил и в 1746 году умер посадский Никифор Алексеевич Зырян⁴⁵¹. Он примерно 1702 года рождения и вполне мог статься отцом Акилины Никифоровны.

В попытке проверить это предположение я изучил несколько метрических книг градоиркутской Богородской Владимирской церкви, чьими прихожанами были иркутские Черепановы, в ней также венчались родители Николая Ивановича. И нашел в них несколько записей о крещении в Иркутске детей мещанина Петра Зырянова. Однако эти записи были в тот же период, в который крестили в Верхоленске детей мещанина Петра Титова^[552]. Значит, они – все-таки разные лица, если, конечно, отвергнуть версию, что Петр жил то в Верхоленском, то в Иркутском остроге под разными фамилиями. Хотя почему эта версия обязательно должна быть отвергнута?

Толмачевы, они же – Баженовы

Пять раз мои предки брали в спутницы жизни тех, в ком текла кровь Толмачевых. Рожденная в 1750 и умершая в 1835 году Акилина (Акулина) была дочерью верхоленского разночинца Степана Толмачева и женой разночинца Прокопия Афанасьевича Шеметова. Она – моя пятижды прабабушка по линиям сразу двух ее дочерей – Анны и Федосьи. Под фамилией Толмачевых родились в 1687 и 1760 годах Устиния и Анна, ставшие моими соответственно семижды и пятижды прабабушками. Старшая из них – дочь верхоленского казака Алексея Федоровича Толмачева, вышедшая замуж за разночинца Еремея Абатурова. Младшая – дочь разночинца Остафия Яковлевича Толмачева, бывшая с 1786 года женой крестьянина Якова Шеметова и умершая в 1848 году в возрасте около девяноста лет. А в 1791 году в семье крестьянина Никиты Яковлевича Толмачева появилась на свет, а в 1853 году ушла в мир иной Феврония^[553]. Она в 1807 году была отдана взамужество отставному солдату Петру Васильевичу Куницыну и оказалась моей четырежды прабабушкой.

В период третьей ревизии в Верхоленском остроге жили пятнадцать семей Толмачевых. Еще несколько прежде верхоленских представителей той фамилии были «за Байкальским морем в Кударинской слободе» или в командировке в Анадыре^[554], Иркутске и Охотске. Восходящие фамильные линии их глав в большинстве случаев по сохранившимся архивным документам однозначно не прослеживаются, поэтому мне не удалось дойти по ним дальше моих шестижды- и семижды прадедов. Исключение составила только линия казака Алексея Толмачева, отца Устинии. Он – без сомнения один из сыновей Федора Толмачева, о которых говорится в «Книге окладной денежному, хлебному и соляному жалованию» 7192 (1684) года как об илимских служилых пеших казаках, которые служат по Верхоленскому острогу и наделены пашенной землей взамен хлебного жалования: «Ивашко да Олешка да Мишка Федоровы дети Толмачевы пашню пашут». Тем тогда занимался еще один Толмачев, но десятник Иван Федорович большой⁴⁵⁴. И вряд ли стоит сомневаться, что та пашня прилегала к деревне с нынешним названием Толмачева – ближайшего к Верхоленску поселения на реке Куленге.

Те же сыновья Федора Толмачева, однако еще как конные казаки и без Алексея (он был тогда либо молод для поверстания в казаки, либо в командировке), – «Ивашко Федоров сын меншей Толмачев», «Ивашко Федоров сын болшей Толмачев» и «Мишка Федоров сын Толмачев» – перечислены в разделе «Верхоленского Братцкого острошку служилые люди» окладной книги Илимского острога за 7185 (1677) год. В ней сообщается и о том, что Михаил поверстан «во 184 году во оклад отца ево Фетки Толмача, а Фетка Толмач во 184 году умер». Еще из архивов того времени выясняется, что в 1693 году в Верхоленском остроге продолжал служить Иван Федорович Толмачев болшей; Ананий Толмачев, несколько семей потомков которого жили в Верхоленске в третью ревизию, был рожденный около 1681 года сын десятника Федора Толмачева старшего; Ананий и Никифор Толмачевы служили в 1712 году верхоленскими пешими казаками⁴⁵⁵.

Удалось мне и установить отчество основоположника верхоленской династии Толмачевых: в «Окладной книге Илимского острога» за 7161 (1653) год среди еще холостых «Верхоленского острожку служилых людей» приведен «турецкий и тунгуский толмач Фетка Стефанов»⁴⁵⁶. Наверняка с его потомками произошел классический случай присвоения фамилии по роду занятий предка, и дети толмача (переводчика) стали Толмачевыми. Значит, его отец Степан – мой десятижды прадед.

Вряд ли этот прадед сам носил фамилию Толмачевых, а был, вероятно, Баженовым, неспроста ведь в переписной книге Илимского острога 7184 (1676) года среди «Верхоленского острошку конных казаков» перечислен «Ивашко Федоров сын Толмачев, Баженко он же». Впрочем, здесь не все так однозначно: в уже процитированной окладной книге Илимского острога за 7185 (1677) год сказано о поверстании Тимофея Павловича Пежеского «во 185 году на Феткино место Баженина и в иво оклад, а Фетка Баженин по челобитью за старостию и за увечьем азначеной службы отставлен»⁴⁵⁷. Но ведь мы только что видели утверждение той же окладной книги о том, что верхоленский Федор Толмачев умер еще в предыдущем году, а его оклад достался сыну Михаилу. Вот и понимай тут – то ли «Толмачев, Баженко он же» – это про сына илимского, а не верхоленского казака, то ли было в илимском ведомстве два Федора Баженко – в Верхоленском остроге с двумя фамилиями – Толмачев и Баженко, а в Илимском остроге – «чистый» Баженин, то ли в записи вкралась ошибка.

Интересно, что в поиске казаков под фамилией Баженко (Баженовых) или Толмачевых в самых древних именных книгах сибирских городов я нашел только одного из таких – Толмачева – и опять же Федора. Он попал в послужной список города Томска с описью заслуг участников недавнего боя, и в нем: «Фетка Толмачев государю служил, в городку на приступе убил мужика»⁴⁵⁸. Но навряд ли верхоленский и томский Федоры Толмачевы тождественны, ведь послужной список Томска составлялся еще в 1625 году.

Тюменцевы, они же – Ильины

Мне известны имена семерых дочерей Тюменцовых – представительниц самой распространенной в Верхоленске фамилии, ставших моими предками. В том числе трижды их брали в жены непосредственно праотцы Черепановы: Анисия, появившаяся на свет в 1814 году в семье крестьянина Андрея Андреевича Тюменцова и умершая в 1870 году, вышла в 1830 году замуж за Василия Николаевича Черепанова; Анна – та, что родилась в 1781 году в семье мещанина Власия Афанасьевича Тюменцова и умерла в 1856 году, – была отдана в 1800 году взамужество крестьянину Ивану Васильевичу Черепанову; Мавра, рожденная в 1703 году в семье казака Тимофея Тюменцова, стала женой Ивана Федоровича Черепанова. Они мои соответственно трижды, четырежды и семижды прабабушки.

Если остальных моих прародительниц с девичьей фамилией Тюменцовых перечислить в порядке старшинства, то первой из них окажется рожденная в 1732 году дочь разночинца Зиновия Тимофеевича Тюменцова Матрона (Матрена), которая вышла замуж за разночинца Ефима Яковлевича Кистенева и оказалась моей шестижды прабабушкой. А Анна, появившаяся на свет в 1759 году в семье крестьянина Тимофея Петровича Тюменцова, стала в 1780 году женой купца Петра Титова, затем – тещей Николая Ивановича Черепанова и моей пятижды прабабушкой. Примерно через пять лет у мещанина Василия Афанасьевича Тюменцова родилась дочь Стефанида. Она была с 1783 года замужем за мещанином Василием Леонтьевичем Куницыным и тоже оказалась моей пятижды прабабушкой. Рожденная же в 1774 году и умершая в 1844 году еще одна Анна (уже третья по счету) – дочь разночинца Андрея Ивановича Тюменцова, которая вышла замуж за мещанина Ивана Федоровича Савинова, – также моя пятижды прабабушка.

Я насчитал на дату проведения третьей ревизии две посадских (купеческих) и девять казачьих (разночинских) семей Тюменцовых в Верхоленском остроге и еще две, обосновавшихся после второй ревизии из Верхоленска в Иркутске. В связи с тем, что в ревизской сказке прямо говорится об определении главы одного из семейств – Леонтия Тюменцова – в купцы из разночинцев, стоит полагать, что и вторая посадская семья определена из них же^[555], что, в свою очередь, означает казачье происхождение всех верхоленских Тюменцовых.

Судя по всему, они восходят к единственному в 1677 году представителю этой фамилии в Верхоленском остроге под именем «Кирюшка Герасимов сын Тюменец», который был перечислен в окладной книге Илимска в разделе «Верхоленского Братцкого острожку служилые люди» как конный казак с годовым окладом в семь рублей. Тогда же один его сын – Андрей Кириллович – служил казаком в Илимском остроге, а другой – Василий Кириллович – сторожил там таможенную избу. Через семь лет, в 1684 году, в «Книге окладной денежному, хлебному и соляному жалованию» говорится еще о двух служилых Тюменцовых – Андрее Кирилловиче меньшем, что «пашню пашет», и о верхоленском казаке «Ивашко Куприянове сыне Тюменцове». Наверняка отчество последнего приведено с ошибкой, и он также – Кириллович. Полагаю, что Кирилловичем был и казак Тимофей Тюменцов, отец моей семижды прабабушки Мавры, и, согласно «Книге приходной 1712 года г. Иркутска» именно он, верхоленский служилый человек Тимофей Тюменцев, сдавал тогда деньги целовальнику Борису Дементьеву для зачисления в государеву казну⁴⁵⁹.

Происхождение Герасима, отца казака Кирилла Герасимовича Тюменцова, который, при верном определении родства, приходится Тимофею Тюменцову дедом, а мне – по одной линии, одиннадцатижды, по нескольким другим – десятижды прадедом, пока что остается для меня загадкой. Но один из ярких представителей фамилии Тюменцовых, вошедших в историю Восточной Сибири, вполне мог статься его отцом. Это – красноярский казачий атаман Елисей Васильевич Тюменцов, основавший в 1648 году на берегу реки Уды Покровский городок (будущий Нижнеудинск^[556]). Как свидетельствуют исторические источники, Елисей Тюменцев был сыном Василия Андреевича Тюменца, в 1610-х – начале 1620-х годов тарского, а затем – енисейского казачьего атамана, в 1619 году – посла Московского царя к Алтын-хану монгольскому Кончакаю. Изначально тот Василий носил фамилию Ильин и происходил из первого сибирского города Тюмени, где он или его отец был поверстан в дети боярские⁴⁶⁰.

Сыновьями Василия Андреевича историки также называют Василия, не оставившего своих потомков, и Емельяна, упоминаемого в архивных документах 1636–1680 годов в должности красноярского пешего атамана. Вот только иногда крайне застенчиво выдвигается версия, что Елисей и Емельян – одно и то же лицо. Я же понимаю, что это именно так, ведь, по архивным документам, Емельян Тюменцев числился казачьим атаманом в тот период беспрерывно, а в сибирских городах XVII века отсутствовала традиция одновременного назначения казачьими атаманами родных братьев. Оттого не могли атаманствовать в Красноярске и Елисей, и Емельян, а был это, действительно, один человек. К тому же история умалчивает о судьбе атамана Елисея Тюменцова после успешного преследования им в 1666 году киргизского князца Ереняка, разорившего Удинский острог. А, скажем, атаман Емельян Тюменцов попал в перепись Красноярска и Красноярского уезда 1671 года вместе со своими сыновьями Аникой и Дмитрием (последний числился сыном боярским). В конце XVII века эти сыновья приняли деятельное участие в бунте против воеводы^[557], из-за чего Дмитрий был «послан в сылку», и землей в красноярской деревне Тюменцова, основанной Емельяном, в 1701 году владел его сын Иван. Но к 1709 году опала была снята, и Дмитрий Тюменцов вновь занял в Красноярске должность сына боярского, а казачьим атаманом тогда в городе служил Петр Тюменцов⁴⁶¹.

Стоит полагать, что Герасим являлся старшим сыном Елисея (Емельяна) Тюменцова и братом Аники и Дмитрия. Вероятно, он был рожден в тридцатых годах XVII века, служил казаком в Удинском, Илимском, либо другом восточном от Красноярска остроге и оставил после себя там потомков.

Как, в частности, следует из третьих ревизских сказок Верхоленского острога, в 1733 году в верхоленские дети боярские был определен Алексей Тюменцов, позднее перебравшийся в Иркутск^[558]. Наверняка этим было отмечено славное прошлое его предка. Впрочем, я не буду исключать и версии того, что верхоленские Тюменцовы ведут свою родословную не от Елисея (Емельяна) Тюменцова, а от «некрасноярской» линии его отца, енисейского казачьего атамана Василия Андреевича Тюменцова: Герасим мог быть его внуком от другого сына.

А вот те Тюменцовы, что крестьянствовали с середины XVII века на пашне под Усть-Кутом, – «Сенка Ондреев Тюменец», «Ивашка Никитин сын Тюменя» и «Ивашка Андреев сын Тюменцов»⁴⁶² – вряд ли были потомками казачьих атаманов. И, конечно, не ими, а верхоленским казаком Кириллом Герасимовичем Тюменцовым, либо его сыновьями была основана и поныне стоящая на реке Лене в четверти сотни километров ниже Верхоленска деревня Тюменцева.

Уваровские

Среди моих предков пока что не найдено Уваровских, но в 1763 году в Верхоленске было пять посадских семей и одна семья разночинцев под такой фамилией с солидным общим численным составом. Похоже, что предком всех посадских и, вполне вероятно, разночинцев, а также священнослужителей (которые не попали в сказки второй и третьей ревизий) был Григорий Уваровский. Он родился около 1673 года и умер в 1752-м, в верхоленские посадские определен в возрасте пятидесяти лет.

Точно его происхождение мне определить не удалось. Но он вполне мог быть тем самым конным казаком Григорием Любимовичем Уваровым из Нерчинского острога, который включен в его окладную книгу 7208 (1699) года. В той же книге есть еще один Уваров – рядовой казак Василий. А из других архивных источников следует, что Любим Уваров был в начале 1690-х годов нерчинским сыном боярскими. Детьми боярскими состояли в Нерчинском остроге Алексей, а в Селенгинском – Иван Уваровы. И эта фамилия была в Сибири XVII века хорошо известна, ведь ею обладал даже один воевода – Федор Федорович Уваров, который руководил Енисейском в начале 1640-х годов⁴⁶³.

А в Илимске в конце XVII – начале XVIII века жил посадский Федор Власьевич Уваровский. Он в 1704 году платил оброк в двадцать три алтына и две деньги и «по выбору илимских посадских людей был он в Киренском остроге у соляной продажи в целовальниках». Не его ли сын Иван Федорович Уваровский был служилым человеком, проставившим в мае 7203 (1695) года подпись на отводной на землю в Илгинской волости, а в 1708 году оказавшийся в казаках г. Иркутска? И, наоборот, не приходился ли сыном казачьего десятника Данилы Уварова, вошедшего в сметную книгу Иркутска за 1681 год, Василий Данилович Уваровский, который женился на крестьянской дочери и был в 1699 году в Яндинском остроге хлебным оброчником (он родился около 1671 года и умер в 1731 году)⁴⁶⁴? И, интересно, состоял ли кто-нибудь из них в родстве с верхоленскими Уваровскими?

Что же до происхождения фамилии Уваровских, то она вполне могла быть связана с солеварением, ведь в сказках второй ревизии говорится о приписанном в посадские Иркутска в 1725 году Михаиле Уваровском, около 1686 года, государственном сыне крестьянском из-под архангельского города Соли Вычегодской⁴⁶⁵. А в относящейся в те времена к нему Лальской волости была деревня Уварова.

Усовы. смоленская история

В 1721 году появилась на свет и в 1782 году ушла в мир иной моя шестижды прабабушка Ксения, имевшая до замужества с крестьянином Алексеем Амосовичем Зуевым из Бирюльской слободы фамилию Усовых. Отец Ксении Марк Андреевич Усов также был бирюльским крестьянином.

Я нашел много имен представителей фамилии Усовых в илимском ведомстве XVII века, начиная с «Дружинки Григорьева», который включен в «Книгу имянную Илимскаго острогу пашенным крестьянам и ссыльным черкасам» 7161 (1653) года как крестьянин «у Илимского острога на низ Илимска». Наверняка о его сыне – «у Бадармы речки деревня, а в ней Пашка Дружинин сын Усов» – говорится в «Книге имянной Илимскаго острогу пашенным крестьянам и сколько кто пашет государева десятинные пашни» за 7184 (1676) год. Разобраться же с родством других Усовых намного сложнее, и среди них также есть два Павла, но с отчествами Григорьевич и Илларионович: в 1671 году пашенные крестьяне, включая Павла Григорьевича Усова, «пасажены на льготу … в Илимском остроге ниже Илимского устья по Тунгуске реке …, а льготы дано им на три года с прошлого со 179 года да по 182 год, а со 182 года пахать им великих государей десятинная пашня». А в «Книге окладной имянной Лимскаго острога пашенных крестьян» за 7197 (1689) год – «Афонка да Пашка Ларионовы дети Усовы». Они же и Сидор Усов перечислены в окладной книге 1718 года по Верхоилимской слободе. Наверняка тот же Афанасий Усов в 1677 году был старостой илимских «мирских выборных людей» и в 1726 году – умершим крестьянином из нижнеилимской деревни Большой (его внук Митрофан перешел в Карапчанское ведомство). В 1700–1706 годах по Нижнеилимской слободе под отчеством Илларионович вместе с Афанасием назывался еще Михаил Усов. А Иван Наумович Усов состоял в 1676 году в илимских судовых плотниках, «которые на Якутцкой обиход суды делают за судовые ж свои хлебные оклады пашни пашут»⁴⁶⁶.

К началу XVIII века оставались также Усовы под отчеством Григорьевичи – Иван и Кузьма, но они под Братским острогом в деревне Кежемской. Может, детьми одного из них – Кузьмы – были включенные в «Перепись домов Илимска за 1703 год» сын боярский Василий Козмин Усов, его братья казаки Данила и Иван Усовы. Умерший в 1708 году с тем же именем – «Василий Козмин сын Усов» – оказался среди иркутских казаков, а Степан Усов, Федор Усов с братом Якимом, около 1662, 1675 и 1694 годов рождения, – на ангарских Матюшиных островах и в деревне Балаганова. В «Книге о выдаче строителям иркутского Рождественского монастыря жалования», вероятно, 1717 года сказано об Андрее Кирилловиче, Павле Степановиче, Федоре Ивановиче и десятнике Артемии Ивановиче Усовых⁴⁶⁷.

Но все те Усовы вряд ли имели родственное отношение к моей шестижды прабабушке, ведь, согласно исследованию историка Георгия Красноштанова, в Бирюльской волости поселился совсем другой носитель той фамилии – «Андрюшка Власьев Ус». А был он препровожден в 1667 году из Москвы в Тобольск с верхотурским сыном боярским Иваном Давыдовым, а затем – на илимскую пашню в компании сосланных «в дальные сибирские городы на вечное жилье за воровство и бунт смоленских стрельцов» Семена Аристова, Якова Ильина, Якова Матвеева, Дия Петухова, Семена Рыкова и Василия Седых, а также служилых Вознесенского девичьего монастыря Гаврилы Лукьянова, Кузьмы Никифорова и Степана Сосны. Как раз шестеро из тех ссыльных вместе с девятью крестьянами из числа вольных с их семьями сформировали в 1668 году население новой Бирюльской волости. Перед своей ссылкой Андрей Власьевич Ус был «з женою Оринкой да з двемя дочерьми: с Марьицею да з Дашкою. И у Ондрюшки дочери, по сказке пристава, обе по дороге умерли», но появился сын Иван, и к 1686 году у Андрея Власьевича было уже четыре сына. В приходную книгу 1700 года по Бирюльской слободе вписан только один из них – «Гришка Андреев Усов», а в окладную книгу 1706 года – трое, но не под фамилией Усовы, а как «Григорей, Терентей, Микифор Андреевы дети Власовы»⁴⁶⁸.

В материалах второй и третьей ревизий по Бирюльской слободе⁴⁶⁹ Усовы разделены на два «братских» блока: в одном Афанасий и Гаврила Григорьевичи, в другом – Давид, Марк и Терентий Андреевичи. Исходя из приведенных в сказках возрастов и очередности размещения, первый блок составлен из сыновей Григория Андреевича Усова – умершего в период между первой и второй ревизией старшего сына Андрея Власьевича (умер также Иван Усов), второй – из сыновей самого Андрея Власьевича. При этом разница в годах рождения Терентия и Давида с Марком составляла целых двадцать пять – тридцать лет, что предполагает их рождение в разных браках Андрея Власьевича. Понятно, что перечисленные Григорьевичи и Андреевичи (кроме Давида, дети которого в сказках не приведены), включая Марка Андреевича – отца Ксении, и стали предками всех бирюльских Усовых. Дед Марка, он же – мой девятижды прадед Власий, вероятнее всего, жил в Смоленске с его множеством древних переписных книг, и смоленской родословной Усовых еще стоит плотно заняться.

Хабардины

Я не обнаружил среди своих предков носителей фамилии Хабардиных, но ее представители были в 1763 году в Верхоленском остроге многочисленны, и все мужчины восходили к казачьему прошлому.

Судя по всему, основоположниками верхоленской династии Хабардиных были два брата-казака: «Никифорко Козмин Хабарда», служивший в 1653 году в Илимске, а в 1684 году в Верхоленске, и «Мишутка Козмин сын Хабардин», перечисленный в разделе «Верхоленского Братцкого острошку служилые люди» из «Книги окладной великого государя царя и великого князя Федора Алексеевича всея Великия и Малыя и Белыя России самодержца Ленского волока Илимского острога денежному жалованью ружником с оброчником, детям боярским и подьячим и тех чинов служилым людем на нынешней 185 год» (1677 год). В 1693 году там же были казаками Петр Никифорович и Константин Петрович Хабардины – наверняка сын и внук Никифора Кузьмича⁴⁷⁰.

Деревня, расположенная на реке Куленге в десятке километров от Верхоленска и носящая сегодня имя Хабардина, была основана не позднее 1684 года, ведь уже тогда в «Книге окладной денежному, хлебному и соляному жалованию» говорилось, что за хлебное жалование казак «Петрушка Никифоров сын Хабардин пашню пашет»⁴⁷¹.

Челпановы

Моя шестижды прабабушка Маремьяна, родившаяся в 1744 году и умершая в 1789 году, была дочерью верхоленского разночинца Никифора Челпанова, почему-то названного в сказках второй ревизии Федотом. А на самом деле с таким именем был ее муж – мещанин Федот Лукьянович Савинов.

Из ревизских сказок напрашивается не однозначный, но наиболее вероятный вывод, что главы всех семейств Челпановых из Верхоленского острога 1763 года – и казаков, и разночинцев – были потомками Якова Челпанова, рожденного не позднее самого начала 1680-х годов. А уж происхождение этого моего, при верности такой версии, восьмижды прадеда и регион, откуда он пришел в Верхоленск, – пока не установлены.

Надо отметить, что, согласно исповедной росписи 1843 года, находящаяся и поныне в четырех километрах от Верхоленска на левом берегу реки Куленги деревня Челпанова приютила и Челпановых, и Пермяковых, и Савиновых, и Шергиных, и крестьянствующие верхоленские семьи под другими фамилиями⁴⁷².

Чемякины

Две мои семижды прабабушки были до своего венчания Чемякиными. Старшая – Параскева (Прасковья) Ефремовна – появилась на свет в 1700 году и вышла замуж за Никона Михайловича Черкашенина. Прожила она целых восемьдесят два года. Младшая ее на три года Агафия Ивановна стала женой Марка Андреевича Усова. Семьи их мужей, да и семьи самих Чемякиных – все были из бирюльских пашенных крестьян. И отцы моих прародительниц оказались друг другу самыми близкими родственниками: Ефрем – сыном Ивана, отчего младшая по возрасту Агафия приходилась старшей Параскеве тетей.

Согласно архивным документам по Бирюльской слободе 1699–1709 годов, Иван Миронович Чемякин был «поверстан в пашню вместо умершево пашенного крестьянина Ипатка Лаврентиева» и состоял он на ней вместе с сыном Ефремом⁴⁷³. А из ревизских сказок видно, что Иван Миронович умер еще до первой ревизии, его сын Ефрем – в период между 1722 и 1744 годами, в тот же период были отданы в рекруты Андрей и Антон Чемякины, а продолжили бирюльскую династию Чемякиных братья Павел и Гаврила, рожденные около 1691 и 1707 годов (наверняка они – сыновья Ивана Мироновича). Еще два Чемякина – Прокопий с племянником Михаилом – названы как определенные в 1724 году в посадские Верхоленского острога, но в его сказки третьей ревизии ни они, ни их сыновья не попали, и судьба этих потомков Ивана Мироновича Чемякина осталась неизвестной⁴⁷⁴. Понятно, что отец крестьянина Ивана Мироновича Чемякина по имени Мирон – по одной линии мой девятижды, по другой – десятижды прадед.

Черкашенины, они же – Черкашины. Однофамильная история

В семье Герасима Еремеевича Черкашенина в 1709 году родилась моя семижды прабабушка Дарья, вышедшая замуж за верхоленского разночинца Ивана Васильевича Главинского. Зная, что у Ивана Главинского была падчерица Ирина, это наверняка оказалось второе замужество Дарьи Герасимовны. Умерла она в 1783 году. А в 1826 году появилась на свет и в 1869 году его покинула моя трижды прабабушка Матрона. Она в 1844 году стала женой исетского крестьянина Федора Дмитриевича Скорнякова, а затем – матерью Софии, от которой рожден вне брака мой прадед Иван Иванович Скорняков. Отцом Матроны был исетский крестьянин Кондратий Ильич Черкашенин.

Несмотря на идентичность фамилий, Дарья и Матрона – не близкие родственницы и вообще, как и многие верхнеленские Черкашенины, не родственницы между собой непосредственно по линии Черкашениных. Эта фамилия – здесь единственная, носителями которой стали «скопом» главы семейств по признаку их национального происхождения. Прежде же большинство из них были запорожскими казаками и совершенно точно имели иные фамилии. В Сибири же появление тех казаков объясняется тем, что они в середине второй четверти XVII века спасались от притеснения Польши и перешли на службу Московскому царю, вскоре разочаровались и пытались уйти обратно, но были пойманы. Недолго послужив стрельцами в средневолжских городах, их сослали «за измену» через Москву и Енисейск в Сибирь на пашню^[559]. И многих прозвали там, как было принято на Руси вплоть до конца XVIII века называть запорожских (малороссийских) казаков, черкашенинами, или черкасами. Потом это прозвище закрепилось в единую фамилию десятков ссыльных казаков.

Но, как мне удалось установить в ходе исследования, мои предки под фамилией Черкашенины ссыльными не были, а относились они к тем попавшим в Сибирь запорожцам, которые и без приговора к ссылке получили свою новую фамилию исключительно потому, что тоже родились малороссами. И, по совпадению, в обоих случаях самыми дальними из ставших известными мне предками Черкашениными стали Яковы.

Первый из них был «вычислен» по сохранившимся архивам Верхоленского острога: в «Книге окладной денежному, хлебному и соляному жалованию» за 7192 (1684) год среди илимских пеших казаков, служащих по Верхоленскому острогу, перечислен толмач «Еремка Яковлев сын Черкашенин», а в двух имянных книгах за 7201 (1693) год сказано о пешем казаке «Михайло Еремееве Черкашенине с двадцатидвухлетнем братом “Геранкой”»⁴⁷⁵. Конечно же, тот брат (он владел в 1709 году пашней в Бирюльской слободе⁴⁷⁶ и умер в период между первой и второй ревизиями) и стал отцом Дарьи, а оба главы семейств Черкашениных из Верхоленского острога 1763 года – его сыновья. В свою очередь, Яков, отец верхоленского толмача (переводчика) Еремея Яковлевича Черкашенина, – мой десятижды прадед.

Цепочка, ведущая от Матроны, оказалась несравненно длиннее. Сначала по метрическим книгам я «вышел» на ее деда – бирюльского крестьянина Давыда Никоновича, рожденного около 1737 года, а через ревизские сказки – на ее дважды прадеда Михаила Ивановича, около 1673 года рождения. И из тех сказок хорошо видно, что все бирюльские Черкашенины обязаны своим появлением на свет умершим в период между первой и второй ревизиями Ивану, Симону (Семену), Алексею и Лазарю, и именно в такой последовательности привязки к предкам приведены Черкашенины в ревизских сказках⁴⁷⁷.

А из переписных книг 1670-х годов следует, что в Бирюльку перебрался из Тутурской волости и поселился на пашне «Данилко Яковлев сын черкашенин з детьми с Ывашком с Мишкою с Офонкою с Лазарком». Он – в разделе «Новоприборные из вольных людей, построены в пашенные крестьяне в тягло, пахать великого государя по десятине ржи по полудесятине яри». А в 1700 году в Бирюльской слободе было четверо сыновей Даниила Яковлевича Черкашенина из ревизских сказок: «Симашка и Лазарко Даниловы Черкашенины пашут чет десятины ржаные яровое тоже», «Ивашко и Олешка Даниловы Черкашенины – по полдесятины и яровые» (всего же в слободе тогда было тридцать семь пашенных крестьян)⁴⁷⁸. Яков, отец бирюльского крестьянина Даниила Яковлевича Черкашенина, – мой одиннадцатижды прадед.

Где со второй четверти XVIII века, где позже в метриках верхнеленских церквей вместо фамилии Черкашениных стали все чаще записывать как Черкашиных^[560], потом Черкашениных вообще прекратили упоминать. А через несколько десятилетий здесь появилась и фамилия Черкасовых.

Шелковниковы

Под яркой фамилией Шелковниковых родилась в 1767 году моя пятижды прабабушка Ирина. Она в 1788 году вышла замуж за крестьянина Никиту Терентьевича Главинского и прожила с ним до своей смерти в 1812 году.

Отцом и дедом Ирины были разночинцы Тихон и Степан большой Шелковниковы, восходящую фамильную линию которых по ревизским сказкам Верхоленского острога с точностью установить не удается. Однако, вероятнее всего, и Степан большой, и его братья Степан малой, Даниил и Максим – сыновья пешего казака Ивана Ивановича большого Шелковникова и внуки казачьего десятника Ивана Максимовича, а Василий и еще один Иван Шелковников – уже сыновья кого-то из этих братьев. И все они перечислены в илимских и верхоленских книгах 1682–1712 годов. При этом в окладной книге 1684 года сообщалось, чтодесятник Верхоленского острога «Ивашко Максимов сын Шелковников пашню пашет» за хлебное жалование⁴⁷⁹. При таком построении родословной линии, его отец Максим – мой десятижды прадед.

Судя по всему, был у Ивана Максимовича еще один сын – Василий Иванович, сначала промышленный человек, затем – пашенный крестьянин, который до 1699 года основал под Илимским острогом деревню Шелковникова. Умер он в 1737 году в возрасте восьмидесяти восьми лет, оставив после себя сыновей Ивана с Прокопием и внуков. В самом конце XVIII в той деревне жили двадцать пять православных крестьян, все – Шелковниковы, и занимали они три семейных дома. Глава одного – Иван Иванович, приютивший также вдову Марию Потаповну Шелковникову; другого – Хрисанф Иванович, третьего – Феклист Прокопьевич с братом Прокопием⁴⁸⁰. Судя по приведенным отчествам и возрастам, они – сыновья тех самых Ивана и Прокопия.

А Герасим Максимович Шелковников, наверняка брат Ивана Максимовича, служил в 1677 году казачьим десятником Илимского острога, несколько лет спустя стал пятидесятником и приказчиком Усть-Киренского острожка, строительством которого занимался⁴⁸¹.

Были в Восточной Сибири и другие Шелковниковы: «Юрко Шелковник» подписывал в 1662 году вместе с Семеном Дежневым челобитную сотников, атаманов, пятидесятников, десятников и служилых людей Якутского острога о денежном и хлебном жаловании; Яков Шелковник ходил в 1669 году на коче в составе экспедиции на Колыму; вероятно, тот же Яков Шелковников был десятником казачьим и до 1685 года – приказчиком Верхо-Киренской, Криволуцкой и Усть-Кутской волостей^[561]; казак Ивашко Шелковник командировался в 1681 году из Якутска в одно из зимовий. Самым же знаменитым здесь Шелковниковым был первооткрыватель Семен Андреевич Шелковник. Он еще в 1640 году имел в своем ведении соляную варницу под Усть-Кутом, потом служил якутским казачьим десятником и атаманом. Направленный в 1647 году из Якутского острога отряд казаков под его предводительством после ожесточенных столкновений с местными эвенами заложил зимовье, давшее начало городу Охотску.

Год рождения Семена Шелковникова остался неизвестным, а умер он в 1649 году⁴⁸². В силу довольно редкой фамилии, стоит полагать, что именно Семен Андреевич был общим предком всех восточно-сибирских Шелковниковых.

Шеметовы

Девичью фамилию Шеметовых носили четыре моих прародительницы, и две из них Анны. Это родившая в 1781 году и умершая в 1846 году дочь верхоленского разночинца Прокопия Афанасьевича Шеметова, которая в 1797 году стала женой крестьянина Андрея Андреевича Тюменцова, и жившая в 1842–1885 годах дочь крестьянина Петра Ильича Шеметова, вышедшая в 1862 году замуж за Адриана Яковлевича Черепанова. И та, и другая стали тещами моих предков по чисто мужской линии – Василия Николаевича и Матвея Данииловича Черепановых – и моими соответственно четырежды и дважды прабабушками. Две другие Шеметовы тоже оказались моими четырежды прабабушками: родившаяся в 1789 году Федосья, еще одна дочь разночинца Прокопия Афанасьевича Шеметова, выданная в 1806 году замуж за крестьянина Петра Меркурьевича Пермякова и ушедшая в мир иной в 1850 году, и Евдокия, которая появилась на свет в 1795 году в семье крестьянина Якова Григорьевича Шеметова, стала в 1814 году женой крестьянина из Челпановской деревни Савелия Ивановича Савинова и умерла в 1858 году.

Все восходящие родословные линии моих прародительниц из семей Шеметовых привели меня к верхоленскому разночинцу и, значит, бывшему казаку Афанасию Степановичу Шеметову, не дожившему до второй ревизии Верхоленского острога. А в первой он был записан как Афанасий Степанов, но зато в третьей все его потомки – Шеметовы.

В архивных источниках со списками верхоленских, илимских, иркутских и якутских жителей второй половины XVII – начала XVIII веков я нашел лишь одного Шеметова и как раз Афанасия. О нем говорится в книге С.А. Гурулева «Первые иркутяне» как о казачьем пятидесятнике Верхоленского острога и Иркутска 1696–1708 годов, участнике вместе с иркутским воеводой Иваном Перфильевым в переговорах с прибывшими в 1696 году в город восставшими заморскими (забайкальскими) стрельцами и казаками. Наверняка этот казак, а в отставке – разночинец и есть «мой» Афанасий Степанович Шеметов. В «Книге расходной г. Иркутска и иркутского присуду пригородов и острогов служилым людям» за 1712 год Афанасий Шеметов назван верхоленским сыном боярским. Под тем же званием он приведен в сказках третьей ревизии г. Иркутска как отец Прасковьи – жены иркутского посадского Никиты Ивановича Бояркина^[562]. В вышеуказанной книге есть верхоленские пешие казаки Андрей и Василий Шеметовы⁴⁸³.

Не найдя в архивах иных имен, можно на основании данных ревизий без полной уверенности, но утверждать, что все верхоленские Шеметовы произошли от сына боярского Афанасия Степановича. Его отец Степан – по разным линиям мой семижды (дважды), восьмижды и девятижды прадед.

Шергины

Среди моих предков нет представителей фамилии Шергиных, но, согласно сказкам третьей ревизии, она в 1763 году входила в состав наиболее распространенных в Верхоленском остроге. И тогда четверо из пяти ее совершеннолетних носителей – мужчин, были священнослужителями: двое служили пономарями, по одному – иеромонахом и подьяком.

Судя по тому, что рожденный около 1709 года Савелий, глава одного из семейств Шергиных, приведен с отчеством Иванович непосредственно в сказке разночинцев, а Гаврила, глава второго семейства Шергиных, – с тем же отчеством в метрике об его отпевании в 1774 году в Качуге, все верхоленские Шергины происходили от Ивана. Перебрались же они в Верхоленский острог наверняка в середине 1750-х годов из Иркутска, ведь Савелий – бывший разночинец того города, а Гаврила с сыном Никитой были приписаны в 1756 году «по Верхоленску в подушный оклад пономареть».

Заключение с пожеланием

Мы должны быть бесконечно благодарны нашим предкам за подаренные нам жизни. И, пожалуй, единственное, что можем хотя бы частично вернуть как долг совести тем из них, кто давно ушел в мир иной, – это уважение и знание их имен. К великому позору, к своим пятидесяти годам я не знал и не пытался узнать собственных предков дальше родителей моего отца. О предшествующих им поколениям мне было известно только их место жительство где-то на иркутской земле, куда они, вроде бы, перебрались с Урала. Как давно и куда конкретно перебрались, какие носили имена, с кем породнились, когда родились и сколько прожили, чем занимались, было для меня полной тайной, раскрыть которую даже мысли не возникало. Все изменилось от внешнего импульса, от увиденной архивной справки.

И вот теперь, после проведенного мною многомесячного исследования, я знаю имена, фамилии, годы рождений, точные места жительства и во многих случаях – даты бракосочетаний всех отцов, матерей, дедов, бабушек, прадедов и прабабушек моих прадедов и прабабушек по отцовской линии (а материнская не была темой настоящего иследования). За исключением только одной ветви – неизвестного отца моего вне брака рожденного прадеда Ивана Ивановича Скорнякова. А ведь это вместе со мной – как раз те положенные в прошлом для обязательного познания семь колен рода. Но полагалось-то знать поколения только своей фамилии. А вот по собственной фамилии мне стали наверняка известными по восходящей от меня линии десять колен вплоть до верхоленского купца Ивана Федоровича Черепанова и, по наиболее надежной версии, – еще четыре. Поэтому своим детям я передаю имена представителей четырнадцати предшествующим им поколений Черепановых, и первый ставший известным наш праотец – это Иван Черепанов, рожденный еще в XVI веке, вероятно, в северо-уральском Пустозерске. Он для моих детей – двенадцатижды прадед.

Всего же я узнал почти четыреста имен своих предков – как Черепановых, так и появившихся на свет под другими фамилиями, шестьдесят из тех фамилий установлены. Среди них четырнадцать моих одиннадцатижды и один или два двенадцатижды прадедов (точно Иван Орлов и почти наверняка – Яков Щербаков). Мои праотцы были посадскими (купцами), мещанами, казаками и крестьянами – первыми вольными и ссыльными поселенцами в Восточной Сибири и их потомками. При этом мне не удалось найти ни одного своего прародителя неславянских, местных кровей, и поэтому я совсем не убежден, что вправе считать себя типичным сибиряком. Однако, без сомнения, существовало кровное родство – близкое или далекое – подавляющего большинства коренных жителей Верхоленского уезда Иркутской губернии между собой. Значит, и я нахожусь в родстве с их потомками. У нас общие предки – основоположники верхнеленских фамильных династий, разнятся лишь идущие от них родословные линии и иногда число колен.

Без проведенного исследования я бы не узнал, что мои праотцы основывали и поныне стоящие поселения, создавали первое соляное производство, были открывателями земель, стрельцами, атаманами, священниками, приказчиками сибирских острогов и детьми боярскими, бунтовали против воевод-мздоимцев, погибали или выживали под пытками. Не узнал бы я и того, что мои предки по чисто мужской фамильной линии жили весь или почти весь XVIII век в Верхоленском остроге, а в самом начале XIX века сменили свое купеческое и мещанское сословия, чтобы стать государственными пашенными крестьянами Кутурхайской деревни. С той поры они кормили свои семьи собственным тяжелым крестьянским трудом и заодно пополняли хлебные закрома России. А ведь благодаря таким, как они, моя страна поднимала национальную экономику, последовательно улучшала жизнь граждан, излишки зерна направляла на экспорт. Развивались и здравоохранение, и образование крестьян. Те из них, кто обладал способностями и желанием, мог, пройдя начальное обучение в Кутурхае и Верхоленске, податься за повышением знаний в Иркутск, Харьков и другие города России, в том числе в ее столицу, становиться врачами, овладевать другими профессиями. Конечно же, при сохранении сложившегося к началу XX века порядка вещей, в том числе демографической динамики, и Верхоленский уезд, и Иркутская губерния в целом были бы сегодня хорошо заселенной, экономически развитой территорией с высоким благосостоянием населения.

Без исследования не стало бы мне столь очевидным, как после 1917 года привычный уклад жизни моих верхоленских предков оказался сломан большевиками с их ненавистью к частнособственническим интересам крестьян, которые были хозяевами своих домов, земли, деревень, результата личного труда и своей судьбы^[563]. А ведь советская власть не принесла сибирским крестьянам ничего доброго (всеобщее среднее образование, резкое снижение детской смертности^[564] и прочие прелести цивилизации, безусловно, пришли бы в село и без них, как во всем мире, и значительно быстрее). Зато последовавшие за октябрьским переворотом и разгоном всенародно избранного Учредительного собрания гражданская война, разруха, принуждение ко вступлению в колхозы и массовые репрессии погубили крестьянское дело, на десятилетия сделали сибиряков, да и, по большому счету, всех россиян нищими и бесправными. В итоге страна оказалась неспособной производить достаточного для собственного пропитания того же зерна, и оно вместе со множеством необходимых для жизни продуктовых и промышленных товаров позорно стало закупаться за рубежом на выручку от продажи невосполнимых ресурсов недр. Тем самым Россия из экономически мощного, самостоятельного и во многом передового государства превратилась в сырьевого снабженца своих соседей по планете. И она сильно отстала в развитии от конкурентов с капиталистическим укладом хозяйствования за исключением лишь отдельных направлений, вроде освоения космоса и создания атомного оружия, приносящих мало пользы простому человеку. Так, советская власть загубила вполне реальный шанс для страны, избавившейся в начале 1917 года от пережитков абсолютной монархии, стать цивилизованной.

В ходе исследования выяснилось, что некоторые из верхнеленских Черепановых смирились с обобществлением их труда и работали в колхозах до поры, пока те колхозы не рассыпались. По крайнем мере трое кутурхайских Черепановых решились на открытую борьбу с враждебным большевизмом, один из них был убит, двое скрылись. Многие Черепановы забросили привычное крестьянское ремесло и покинули свою малую Родину. И вот сегодня если и живут в Верхнеленье крестьяне под фамилией Черепановых, то их уже далеко не сотни, как в начале XX века, а единицы.

Итоги проведенного мною исследования формализованы в приложениях, венцом которых, на мой взгляд, стало составленное в виде таблицы и произрастающее от Ивана Федоровича Черепанова общее родословное древо почти двух с половиной тысяч жителей верховьев Лены и их потомков, когда-либо носивших его фамилию. Теперь каждый из Черепановых, имеющий верхнеленские корни, может легко определять по таблице степень родства с основоположником нашей фамильной династии и со своими однофамильцами, изучать и достраивать в бесконечное будущее собственную родословную ветвь, узнавать девичьи фамилии своих прародительниц, места, даты жизни и бракосочетаний предков. Не меньшим достижением, полагаю, стало еще одно никогда ранее не оформлявшееся и поэтому полезное для примера древо материнских фамилий, которое демонстрирует выявленные ответвления от основной родословной линии и все ответвления от тех ответвлений с возможностью неограниченного внесения новых открытий. В основном же тексте настоящей книги рассказано с подробными ссылками на первоисточники, что мне удалось узнать о верхнеленских Черепановых, в том числе в разбивке по двум десяткам поселений, в которых они когда-либо жили, историях других родных мне фамильных линий, десяти не вошедших в их перечень наиболее распространенных в середине XVIII века фамилий и некоторых иных, то есть об истоках более семидесяти верхнеленских, илимских и иркутских фамилий.

Больше всего в ходе исследования меня удивили хорошая сохранность и доступность множества документов двухсот-, трехсот- и даже четырехсотлетней давности, а также то, насколько тесной оказалась в те стародавние времена взаимосвязь событий и людей в сибирских местностях, раскинутых друг от друга на тысячи верст и соединенных лишь своеобразной кровеносной системой – реками и волоками. И я, конечно, не забуду того чувства, что испытываешь, когда идешь в архив, чтобы взять в руки для изучения очередное дело, содержащее или вероятно содержащее вековой, а то и многовековой давности список собственных предков. Такое чувство наверняка сродни тому, как если ты прибыл на машине времени в отдаленное будущее и вот-вот увидишь своих потомков. Ты еще не знаешь их имен, возраста, рода занятий. Но с минуты на минуту познакомишься с ними…

За полезные, дельные советы, предоставление важных сведений, содействие в проведенном исследовании и подготовке настоящей книги благодарю:

– руководителя архивного агентства Иркутской области Овчинникова Сергея Геннадьевича и коллектив Государственного архива Иркутской области (особое почтение его директору Семеновой Ольге Георгиевне и начальнику отдела информационных архивных технологий Чукавину Ивану Алексеевичу);

– бывшего главу Администрации Верхоленского сельского поселения Качугского района Иркутской области Шонкина Сергея Ханхараевича;

– коллектив Верхоленской сельской библиотеки;

– коллектив Международного генеалогического центра в Москве;

– коллектив муниципального архива Усть-Майского улуса Республики Саха (Якутия);

– коллектив отдела ЗАГС по Усть-Майскому улусу Республики Саха (Якутия);

– сотрудника Российского государственного архива древних актов Жукова Вячеслава Дмитриевича;

– Михееву Римму Георгиевну, мою тетю из г. Якутска;

– Топоркова Владимира Васильевича, моего троюродного брата из г. Орла;

– Черепанова Андрея Иннокентьевича, моего семиюродного дядю из г. Ангарска;

– Черепанова Николая Васильевича, моего троюродного брата из с. Верхоленск;

– Черепанову Дарью Андреевну, мою дочь из г. Москвы;

– Черепанову Марину Николаевну, мою восьмиюродную сестру из пос. Качуг;

– Шахбазову Наталью Петровну, мою пятиюродную племянницу из пос. Качуг;

– Шеметову Наталью Викторовну, мою восьмиюродную сестру из с. Белоусово.

Фамильная эмблема

В далекие студенческие годы я придумал свою фамильную эмблему. Она вышла как изображение моих инициалов Ч.А. в английской транскрипции – «CH» и «A» всего лишь четырьмя линиями – полукругом и тремя прямыми, располагаемыми так: полукруг формировал букву «C», его снизу пересекали по вертикали две равные параллельные линии, что формировало «H», и конструкция «CH» как бы стояла на ногах. Затем проводилась завершающая прямая с верхней части правой параллельной линии к точке пересечения левой параллельной линии с буквой «C» и далее до одного уровня по вертикали с левой стороной конструкции, а по горизонтали – с нижней стороной ее ножек. В результате появлялась «A», а в целом – стилизованное русское «Я».

Теперь же мне стало понятным, что та эмблема наполнилась новым смыслом и годится для наполнения фамильного герба верхнеленских Черепановых, которые были свободными крестьянами-единоличниками и речниками, а многие из их праматерей происходили из семей казаков. И тогда стоящая на ногах конструкция «CH» с заостренной верхней оконечностью – это символическое лезвие крестьянского серпа, рукоять которого сформирована изображением двух весел. А соединяющая те весла наклонная прямая – это клинок казачьей сабли, опирающийся на свою рукоять (при желании саблю можно считать писательским пером). Опять же получается буква «Я» – символ самостоятельности, личной свободы. Ее образ стоит поместить в круг – аверс монеты и тем самым знаменовать еще и купеческое прошлое Черепановых.

Добавлю, что придуманная тогда эмблема красовалась на обложках моих семинарских конспектов и на тоненькой тетрадке со стихами. В январе 1982 года я в нее вписал, среди прочих, четверостишие, после замены одного слова в котором («звездных» на «отчих»), а то и без такой замены, оно удивительно подходяще в эпиграфы к настоящей книге. Но мне хочется, чтобы начатое мною исследование продолжалось, и поэтому закольцую уже сделанное с предстоящим и размещу те строки не в прологе, а в эпилоге:

И еще: я уверен, что человек, глубоко знающий и ценящий свои родные корни, становится и ответственнее, и сильнее. Он – истинный хозяин на земле, а не временщик. Чем больше таких хозяев, тем всегда ответственнее и сильнее его страна. И у меня есть надежда, что эта книга сподвигнет многих ее читателей заняться познанием имен собственных предков, имен тех, чья кровь течет через их сердца. Дерзайте!

Перечень архивных и иных исторических источников

1. При изложении хронологии появления исповедных росписей и метрических книг, приведении цитат использовались сведения из интернет-портала Genealog-expert.ru (работа Воробьева Александра «Исповедные ведомости (исповедные росписи). История» и др.

2. ГАИО, ф. 50, оп. 3, д. 294, л. 435–436 об.; оп. 1, д. 1387, л. 236–245 об.

3. Там же, оп. 1, д. 1, л. 72–75 об.

4. Калинина И.В. Православные храмы Иркутской епархии. XVII – начало XX века: Альбом-монография. М., 2000; Иркутский историко-краеведческий словарь; и др.

5. ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 3949, л. 35; д. 5035, л. 14.

6. РГАДА, ф. 199, оп. 2, портф. 509, д. 1, л. 1 об., отв. 11.

7. Красноштанов Г.Б. На ленских пашнях в XVII веке (Документальное повествование). М., 2012–2013. Ч. 2. С. 822.

8. ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 5035, л. 37–37 об.

9. Там же, д. 3949, л. 15.

10. Там же, л. 2; д. 5035, л. 25.

11. Там же, д. 5035, л. 65.

12. Там же, оп. 3, д. 836.

13. Калинина И.В. Православные храмы Иркутской епархии. XVII – начало XX века: Альбом-монография; и др.

14. ГАИО, ф. 50, оп. 9, д. 230, 271, 516–525, 778а, 793, 1766.

15. Там же, оп. 7, д. 492, л. 38–45.

16. Там же, оп. 1, д. 5234, л. 12 об.–16.

17. Там же, оп. 1, д. 3948, л. 510–511 об.

18. Письмо ГАИО от 3 августа 2016 г. № Т-427 о наличии ревизских сказок только по нескольким населенным пунктам Илимского уезда и Манзурки (ф. 1, 145).

19. РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1056, л. 291–313.

20. Там же, л. 314–362 об.

21. Там же, л. 293 об.–294.

22. Там же, д. 1057, л. 80.

23. Там же, л. 92–96.

24. Там же, д. 1059, л. 664–726 об.

25. Там же, д. 1058, л. 673–702 об.

26. ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 55, л. 12, домовл. 61; д. 504, л. 301 об.; д. 1, л. 60 об.

27. Там же, л. 681–681 об.

28. Там же, л. 756, «поданная сказка по № 1149»29. Там же, д. 1059, л. 728–783, 786–883, 1254–1292 об.

30. Там же, л. 855–855 об.

31. Интернет-публикация: Хроники основания сибирских острогов в XVI–XVII вв. / сост. Н.М. Полунина и др.

32. Интернет-публикации: Павлик В. Долгий путь на Амур; Полевой Б.П. Новое о местоположении Бутальского острожка; Чернавская В.Н. Первый выход русских к Тихому океану.

33. Интернет-публикация: Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. Гл. 8: Сибирские землеискатели XVII века.

34. РГАДА, ф. 214, оп. 3, стб. 273–274, л. 54–61 об.

35. Архив Санкт-Петербургского института истории РАН, кн. 191, стб. 13, л. 1–2.

36. РГАДА, ф. 214, оп. 3, ст. 368, л. 352–352 об.; оп. 5, д. 6, л. 31 об.

37. В рассказе о Курбате Иванове основные события и цитаты приведены по: Сборник документов по истории Бурятии. XVII век. Улан-Удэ, 1960. Вып. 1; интернет-публикации: Владимир Бахмутов Красноярский. Судьба землепроходца; Курбат Иванов – завоеватель-картограф // Сибирская книга. Электр. журн. Михаила Кречмара.

38. РГАДА, ф. 214, оп. 3, стб. 402, л. 158–171.

39. Там же, стб. 274, л. 287–288. Текст дан по: Оглоблин Н.Н. Обозрение столбцов и книг Сибирского приказа (1592–1768 гг.). М., 1895. Ч. 1. С. 350–351.

40. РГАДА, ф. 199 «Портфели Миллера», оп. 2, портф. 509, д. 1, л. 1–5 об.

41. Фишер И. Сибирская история. СПб., 1774. С. 535–536.

42. Красноштанов Г.Б. На ленских пашнях в XVII веке (Документальное повествование). Ч. 2. С. 273–274 (имеется ссылка на РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 253, л. 469 об.; д. 306, л. 30–30 об.; ф. 1177, оп. 1, д. 703, л. 17–17 об.).

43. Текст дан по: Оглоблин Н.Н. Бунт и побег на Амур «воровского полка» М. Сорокина. (Очерк из жизни XVII века). М., 1886.

44. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 633, л. 42 об.–44 об.

45. ГАИО, ф. 37 «Иркутский губернский статистический комитет», оп. 1, д. 16; Центральный статистический комитет МВД. Ежегодник России 1905 г. СПб., 1906. С. 62.

46. Архив Государственного совета. Том второй. Совет в царствование императора Павла I. 1796–1801 гг. СПб., 1888, стб. 575.

47. ГАИО, ф. 70, оп. 1, д. 556, л. 163 об.

48. Шерстобоев В.Н. Илимская пашня. Иркутск, 1949. Т. 1. С. 240, 505 (имеется ссылка на РГАДА, ф. 214, оп. 3, стб. 274, л. 401–411).

49. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 1227, л. 86–93.

50. Статистика Российской империи. Волости и населенные места: сб. Вып. 4. Иркутская губерния. СПб.: Изд. Центрального статистического комитета, 1894.

51. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 738, л. 143–154 об.; д. 941, л. 80–121, 344–359 об.

52. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 1260, л. 122 об., 170; д. 1401, л. 177 об.

53. Гурулев С.А. Первые иркутяне. Иркутск, 2011. С. 236, 324.

54. РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1057, л. 2, 59 об.

55. Там же, д. 1056, л. 1–138 об.

56. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 1488, л. 116; ф. 350, оп. 2, д. 1055, л. 1.

57. РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1058, л. 233 об.

58. Там же, д. 1056, л. 8 об., 54, 65; д. 1057, л. 2, 6 об., 9 об.; д. 1058, л. 21 об., 185 об., 225.59 Там же, д. 1057, л. 32; д. 1059, л. 45, 51 об., 57 об.

60. Там же, д. 1056, л. 183; д. 1057, л. 57, 59 об., 67 об.; д. 1059, л. 111, 112–112 об., 117 об.

61. ГАИО ф. 70, оп. 1, д. 180, л. 335 об.–367; д. 236, л. 301 об.–321; д. 556, л. 157–164.

62. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 306, л. 14; интернет-портал «Памятники сибирской истории» (имеется ссылка на РГАДА, ф. 214, оп. 3, стб. 450, л. 112–115).

63. Шерстобоев В.Н. Илимская пашня. Т. 1. С. 245–246.

64. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 633, л. 242; д. 767, л. 15 об.

65. Там же, д. 780, л. 8; д. 927, л. 18.

66. Там же, д. 963, л. 51; д. 1020, л. 1020–1020 об.; д. 1109, л. 3, 80, 401; д. 1179, л. 6, 73 об.–74; д. 1227, л. 7 об.; д. 1289, л. 47, 88 об., 205 об.; д. 1329, л. 5 об.

67. Там же, д. 633, л. 28, 38; д. 910, л. 168; д. 1109, л. 117 об.; д. 1227, л. 22; д. 1289, л. 238; д. 1372, л. 890–900 об.; ф. 494, оп. 1, д. 72, л. 38; д. 93, л. 86.

68. Там же, ф. 214, оп. 1, д. 306, л. 137–137 об.; д. 580, л. 388; д. 633, л. 230 об.; д. 910, л. 185 об.; д. 1227, л. 13; ф. 494, оп. 1, д. 41, л. 55; д. 78, л. 128.

69. Там же, д. 306, л. 137–138 об.

70. Красноштанов Г.Б. На ленских пашнях в XVII веке (Документальное повествование). Ч. 1. С. 461, 648 (имеется ссылка на РГАДА, ф. 210, оп. 12, стб. 154, л. 353–371).

71. РГАДА ф. 214, оп. 1, д. 910, л. 191, 193 об.; д. 1109, л. 159, 161 об.

72. ГАИО, ф. 1, оп. 1, д. 6, л. 91 об.–92.

73. Шерстобоев В.Н. Илимская пашня. Т. 1. С. 464.

74. РГАДА, ф. 494, оп. 1, д. 1216, л. 118, 180, 231 об.–232, 356 об.–357, 431 об.; д. 1217, л. 16 об., 30, 49 об.; оп. 4, д. 1900, л. 10–10 об.; д. 1901, л. 36 об.

75. РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1043, л. 24 об., 27; д. 1045, л. 770 об.–771, 777.

76. ГАИО, ф. 50, оп. 7, д. 62, л. 46–46 об.77 РГАДА, ф. 494, оп. 1, д. 93, л. 128 об.

78. РГАДА, ф. 1177, соответственно: оп. 3, аннотация к л. 162–165 д. 704; оп. 1, аннотация к л. 1–17 д. 982; оп. 1, аннотация к л. 41 д. 28 с документами 1640–1692 гг. (в самом архивном деле этого листа нет); оп. 3, аннотация к д. 1149, 1332, 1334, 2054, 2213, 2269, 3241.

79. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 228, л. 8, 32; д. 725, л. 1–90 об., 92–104 об., 105–230 об.; д. 1222, л. 366–377 об.; д. 1647, л. 14; оп. 5, д. 2361, л. 16 об., 61; ф. 607, оп. 2, д. 24, л. 9 об.; ф. 1177, оп. 3, д. 2404, л. 133–137 об.; оп. 4,

д. 14, л. 22; д. 1621, л. 27 об., 34 об., 36 об., 38 об., 52 об.; д. 1782, л. 9–9 об.

80. РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 4194.

81. НАРС(Я), ф. 225, оп. 3, д. 46–49, 60, 62.

82. Там же, д. 48, л. 24 об.

83. ГАИО, ф. 3, оп. 1, д. 921, л. 153–155 об

84. НАРС(Я), ф. 12, оп. 1, д. 843.

85. НАРС(Я), ф. 166, оп. 1, д. 172; д. 233, пункт 255.

86. НАРС(Я), ф. 225, оп. 3, д. 6.

87. НАРС(Я), ф. 26, оп. 1, д. 82; ф. 52, оп. 1, д. 1; ф. 190, оп. 3, д. 30 (аннотации).

88. НАРС(Я), ф. 192, оп. 1, д. 180 (аннотация).

89. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 1109, л. 80; д. 1289, л. 25 об.

90. Там же, д. 1289, л. 102; д. 1372, л. 890–900 об.

91. РГАДА, ф. 494, оп. 1, д. 72, л. 2–2 об., 7 об.

92. РГАДА, ф. 214, оп. 5, д. 2361, л. 16 об.

93. РГАДА, ф. 607, оп. 2, д. 24, л. 3 об.

94. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 306, л. 14.

95. Дополнения к актам историческим, собранным и изданным археографической комиссией / под ред. А.С. Норова, М. Коркунова. В 12 т. СПб., 1846–1872. Т. III (1645–1654 гг.). С. 224.

96. Текст наказной памяти и сведение о прибытии судна в Якутск приведены в: Сборник документов о великих русских географических открытиях на северо-востоке Азии в XVII веке / сост. М.И. Белов. Ленинград—Москва, 1952 (имеется ссылка на ААН, ф. 27, кн. 30, 139; ЯА, карта 10, стб. 1, л. 1).

97. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 1354, л. 362–372 об. («Ведомость Сибирских городов» за 1701 г.).

98. Интернет-публикации: Буяновский Илья. Опустевший Пустозерск. У истоков Крайнего Севера и русской литературы; Окладников Н.А. Пустозерцы в Сибири; материалы Википедии и др.

99. РГАДА, ф. 1209, оп. 1, д. 366.

100. Красноштанов Г.Б. На ленских пашнях в XVII веке (Документальное повествование). Ч. 3. С. 248.

101. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 1227, л. 88.

102. ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 3183, л. 6–6 об., домовл. 43, 46.

103. Там же, л. 20 об., домовл. 146.

104. Там же, д. 3948, л. 553, домовл. 53, 55.

105. Там же, д. 5234, л. 158 об.–159 об., домовл. 91–93, 101, 102; д. 9507, л. 27 об.–31, домовл. 119, 135.

106. Там же, оп. 3, д. 819, л. 57 об.

107. Там же, д. 4553, л. 110, 334 об.–335.

108. Там же, д. 5234, л. 159, домовл. 95.

109. Там же, оп. 1, д. 3948, л. 566 об., домовл. 177.

110. Там же, д. 5234, л. 172 об.–173 об., домовл. 278; д. 9507, л. 31 об.–37 об., домовл. 161, 168.

111. Там же, д. 9507, л. 500–508, домовл. 50, 53, 60, 69, 70, 77.

112. Там же, д. 5234, л. 40 об., домовл. 32.

113. ГАИО, ф. 70, оп. 1, д. 556, л. 163 об.

114. Там же, д. 3948, л. 653, домовл. 49.

115. ГАИО, ф. 50, оп. 7, д. 210, л. 436 об.–437.

116. Там же, д. 5234, л. 42, домовл. 45.

117. НАРС(Я), ф. 192, оп. 3, д. 852.

118. ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 5234, л. 60, домовл. 148.

119. Там же, л. 42 об., домовл. 46; оп. 7, д. 492, л. 27 об., домовл. 209.

120. Там же, л. 43, домовл. 52; оп. 7, д. 492, л. 27 об., 28, домовл. 210, 212

121. Там же, оп. 7, д. 492, л. 14 об., 27 об., домовл. 115, 208, 211

122. Там же, оп. 1, д. 5234, л. 2–8, 37 об.–47; оп. 7, д. 492, л. 7 об.–31 (с учетом исправлений ошибок нумерации в росписи 1916 г.).

123. ГАИО, ф. Р-3232, оп. 1, д. 7, л. 15, 17.

124. ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 3948, л. 510–511 об., домовл. 127–129, 131–134.

125. Там же, д. 5234, л. 13, домовл. 76–79; оп. 7, д. 492, л. 41–44 об., домовл. 307, 309–311, 317, 318, 324, 332.

126. Там же, д. 5234, л. 13 об.–14, домовл. 80–82; оп. 7, д. 492, л. 42, 44–45, домовл. 314, 325, 328, 334.

127. Там же, оп. 1, д. 5234, л. 12 об., домовл. 74.

128. Там же, д. 5234, л. 14, домовл. 83, 84; оп. 7, д. 492, л. 42 об., 44 об., домовл. 314, 329.

129. НАРС(Я), ф. 192, оп. 2, д. 7.

130. ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 5234, л. 15 об., домовл. 93, 94; оп. 7, д. 492, л. 44–45, домовл. 327, 331, 333.

131. Там же, л. 15, домовл. 90–92; оп. 7, д. 492, л. 41, 42–44 об., домовл. 306, 312, 313, 315, 316, 319–323, 326, 330.

132. Там же, оп. 7, д. 492, л. 45–45 об., домовл. 336.

133. Там же, оп. 7, д. 492, л. 500 об., домовл. 27.

134. Там же, оп. 1, д. 3948, л. 500, домовл. 18.

135. Там же, д. 5234, л. 14 об.–15, домовл. 86, 88; оп. 7, д. 492, л. 40 об.–41 об., домовл. 305, 308.

136. Там же, оп. 1, д. 5234, л. 12 об.–16; оп. 7, д. 492, л. 38–45.

137. ГАИО, ф. Р-3232, оп. 1, д. 10, 11, 22.

138. ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 3948, л. 512 об., домовл. 146.

139. Там же, д. 5234, л. 48 об.–50, домовл. 91; оп. 7, д. 492, л. 72 об.–75, домовл. 554, 555, 556.

140. Там же, оп. 1, д. 3948, л. 539–541, домовл. 391.

141. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 42, л. 217 об.; д. 228, л. 31; д. 633, л. 39, 44 об.; д. 767, л. 95; д. 780, л. 17.

142. ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 921, л. 106; д. 3948, л. 540 об., домовл. 396; оп. 3, д. 253, л. 698.

143. Там же, оп. 1, д. 5234, л. 372 об.–376, домовл. 216.

144. Там же, д. 3948, л. 541–543 об., домовл. 431.

145. Красноштанов Г.Б. На ленских пашнях в XVII веке (Документальное повествование). Ч. 3. С. 249 (СПбФ ИРИ РАН, ф. 160, оп. 1, д. 1090, л. 3).

146. ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 3948, л. 441–441 об., домовл. 120; РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1059, л. 855 об.

147. Интернет-публикация: Казарян П.Л. Аянские поселенцы.

148. ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 5234, л. 10 об., домовл. 60.

149. Там же, д. 3948, л. 444, домовл. 162, 163.

150. Там же, д. 5234, л. 132 об.–135 об., домовл. 436, 437, 439–442.

151. Там же, д. 3948, л. 444 об., домовл. 165.

152. Там же, д. 5234, л. 177–178, домовл. 324.

153. Там же, д. 9507, л. 8 об., домовл. 31

154. Красноштанов Г.Б. На ленских пашнях в XVII веке (Документальное повествование). Ч. 3. С. 249 (СПбФ ИРИ РАН, ф. 160, оп. 1, д. 1090, л. 2).

155. ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 5234, л. 16 об.–18 об., домовл. 108.

156. Там же, оп. 7, д. 492, л. 45 об.–51, домовл. 378.

157. Там же, оп. 1, д. 3948, л. 472; оп. 3, д. 680, л. 498; д. 754, л. 294 об.; д. 773, л. 245 об., 261 об.; д. 819, л. 205 об.

158. Хаунен Н.А. Революционер-подпольщик Сергей Черепанов. Пермь, 1967; интернет-издание «Большая биографическая энциклопедия».

159. Там же, ф. 50, оп. 1, д. 3948, л. 472–472 об., домовл. 158, 165; оп. 3, д. 342, л. 476; д. 539, л. 197 об., 634 об.

160. Статистика Российской империи. Волости и населенные места: сб. Вып. 49. В Качугском районе исчезло 30 деревень // СМ Номер один. Иркутск, 2007. 13 дек.; Из Самодурово в Заречное. Молодое поколение возвращается в старинное село // Областная газета. Иркутск, 2016. Вып. 45, 29 апр.

161. ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 5234, л. 230 об.–231 об., домовл. 304.

162. Там же, оп. 2, д. 84, л. 152 об.

163. Там же, оп. 1, д. 5234, л. 32 об., домовл. 201.

164. Там же, оп. 7, д. 492, л. 32–35 об.

165. Там же, оп. 2, д. 84, л. 128 об.

166. Там же, оп. 7, д. 492, л. 75 об.–82 об., домовл. 609.

167. В частности, дипломная работа учителя истории Белоусовской сельской школы Шеметовой Н.В. «История села Верхоленск», 2011 г.

168. ГАИО, ф. Р-3202, оп. 1, д. 4, л. 62 об.–63 об.; д. 13, л. 103 об.–104 об.; д. 21, л. 175 об.–176.

169. ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 3948, л. 472 об., домовл. 165.

170. Там же, д. 5234, л. 30, домовл. 185; л. 43, домовл. 51.

171. Там же, оп. 7, д. 492, л. 60 об., домовл. 464.

172. Там же, оп. 1, д. 55, л. 3, домовл. 5.

173. Гурулев С.А. Первые иркутяне. С. 103.

174. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 1488, л. 59; д. 1570, л. 114.

175. ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 33, л. 4 об.

176. Там же, оп. 3, д. 389, л. 177.

177. ГАИО, ф. Р-3232, оп. 1, д. 7, 15, 17 (по Верхоленску), 10, 11, 22 (по Картухаю); Архив администрации муниципального района «Качугский район», ф. Р-1-Р-17, Р-83.

178. Статистический ежегодник России. 1915 г. Санкт-Петербург, 1916. C. 54; Статистический ежегодник России. 1916 г. Санкт-Петербург, 1918. C. 44.

179. Первая всеобщая перепись населения Российской империи 1897 года: бюллетень / под ред. Н.А. Тройницкого. 1905. Вып. 6. Наличное население обоего пола по уездам и городам с указанием преобладающих вероисповеданий и главнейших сословий. С. 53–54; Статистический ежегодник России. 1914 г. СПб., 1915. 54 с.; Статистический ежегодник России. 1915 г. СПб., 1916. 54 с.; Статистический ежегодник России. 1916 г. СПб, 1918. 44 с.

180. Бюллетень Росстата «Численность населения Российской Федерации по муниципальным образованиям на 1 января 2016 г.».

181. Pорulation Statistics: historical demography of all countries, their divisions and towns. Canada; Statistics Canada, CANSIM» Сборник Росстата «Регионы России. Социально-экономические показатели», 2016 г.; материалы Иркутскстата «Основные показатели социально-экономического положения муниципальных образований»; отчет Муниципального образования «Качугский рай-он» о социально-экономическом развитии района за 2015 г. и др.

182. Здесь и далее, где приведены имена и число репрессированных, данные взяты из списка Международного общества «Мемориал» «Жертвы политического террора в СССР», 4-е изд., 2007.

183. World Economic Outlook Database-April 2017, International Monetary Fund.

184. Борьба за власть Советов в Приленском крае (1918–1921): Сборник документов / под ред. В.Т. Агалакова, С.Ф. Коваля. Иркутск, 1987. С. 57.

185. Цит. по: Иванов В. Крестьянские восстания в Приангарье в 1920 году // Вестн. ИркГТУ. 2011. № 1. С. 281–285.

186. Новиков П.А. Повстанческое движение в Иркутской губернии (1920–1921 гг.). М., 2002. № 6. С. 65.

187. Интернет-портал: «Культурно-историческое наследие села».

188. Баймухаметов С. Великий перелом народного хребта // Новая газета. 2017. № 138. 6 дек.

189. Историческая справка ГАИО о совхозе «Верхоленский».

190. Исторический портал «ХРОНОС». Биографический указатель. Русские писатели и поэты.

191. В частности, дипломная работа учителя истории Белоусовской сельской школы Шеметовой Н.В. «История села Верхоленск», 2011 г.

192. Сибирская Вандея: сб. док. / под общ. ред. академика А.Н. Яковлева. М., 2000. Т. 1 (1919–1920). С. 605. Док. № 878.

193. Там же. С. 591–599. Док. № 877.

194. Новиков П.А. Повстанческий отряд В.Л. Дуганова в 20-х гг. XX в.: участие тунгусов в антибольшевистском движении // Вестн. ТГУ. 2009. Вып. 2 (70). С. 165–168 (см.: ГАИО, ф. Р-157, оп. 4, д. 46, л. 50).

195. Здесь и далее в абзаце цитаты даны по: История в лицах и поколениях: сб. / отв. ред. Ю.П. Лыхин. Иркутск, 2003. С. 154–155.

196. Строд И.Я. В якутской тайге. Якутск, 1961.

197. Подшивалов И. Анархия в Сибири: сб. ст. М., 2015. С. 249–253.

198. История в лицах и поколениях: сб. С. 170–173.

199. Сибирская Вандея: сб. док. Т. 1. С. 585–587. Док. 867; с. 589–590. Док. № 874.

200. Белоусов Г., Гудков Г. Разыскана через пятьдесят лет (Черепаниха) // Верность долгу: рассказы о чекистах.

Иркутск, 1987. С. 208–219.

201. Новиков П.А. Вооруженная борьба в Иркутской губернии и Забайкальской области. Иркутск, 2002. С. 281.

202. Здесь и далее в разделе сведения взяты из различных интернет-источников, имеющих ссылки на документы.

203. ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 9507, л. 14, 16, домовл. 57, 67.

204. Указанные статьи неустановленных авторов опубликованы в интернет-журнале «История от Русской Семерки».

205. РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1045, л. 574–615.

206. ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 7815, л. 162.

207. Там же, оп. 7, д. 14, л. 29.

208. Там же, оп. 7, д. 492, л. 33 об., домовл. 251.

209. Полное собрание законов Российской империи. Собрание второе. Т. 49. С. 1–5; собрание третье. Т. 8. С. 389.

210. ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 5234, л. 163 об., домовл. 156.

211. ГАИО, ф. Р-3232, оп. 1, д. 2, л. 40–40 об.

212. ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 9507, л. 35 об., домовл. 162.

213. Там же, оп. 9, д. 528, л. 18 об.

214. Там же, оп. 1, д. 5234, л. 189 об., домовл. 34; оп. 3, д. 597, л. 600 об.

215. Там же, оп. 1, д. 5161, л. 406, домовл. 290.

216. Там же, л. 37 об., домовл. 277.

217. Топорков В.В. Судьба Джугджура. Орел—Якутск, 2015. 157 с.

218. Интернет-портал Центра генеалогических исследований.

219. Мочанов Ю.А. Многослойная стоянка Белькачи I и периодизация каменного века Якутии. М., 1969.

220. Газета «Версия», 30 октября 2001 г.; газета «Московский комсомолец», 15 января 2002 г.

221. Редакционная статья Грозовского Бориса и Беккера Александра «Лестница Черепанова» спасет российский валютный рынок, считают экономисты ЦМАКП // Ведомости. 2003. 22 дек. № 234 (1034).

222. Газета «Коммерсантъ», 3 октября 2000 г.; газета «Время новостей», 13 октября 2000 г.

223. РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1056, л. 78; д. 1058, л. 279 об.; ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 33, л. 16 об.

224. Красноштанов Г.Б. На ленских пашнях в XVII веке (Документальное повествование). Ч. 1. С. 371–374, 408–463, 484–491, 572–574, 647 (имеется ссылка на РГАДА, ф. 210, оп. 12, стб. 107, л. 319–319 об.; стб. 126, л. 26–27; стб. 154, л. 113–116, 136–139, 307, 353–371; оп. 14, стб. 112, л. 19–21, 436–437; ф. 214, стб. 206, л. 223–224, 246–256); Он же. Никифор Романов Чер-ниговский: документальное повествование. Иркутск, 2008. С. 73, 94–97 (имеется ссылка на РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 767, л. 9–9 об; ф. 1121, оп. 1, д. 95, л. 24–24 об.).

225. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 580, л. 402; д. 1227, л. 77 об.; д. 1289, л. 206 об., 506 об.–507; ф. 494, оп. 1, д. 41,

л. 130 об., 132; д. 1216, л. 189–189 об., 212 об., 370, 385–385 об., 386–386 об.

226. РГАДА, ф. 494, оп. 1, д. 225, л. 147 об.; ГАИО, ф. 1, оп. 1, д. 5, л. 174 об.–176 об. (в первоначальной нумерации).

227. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 1227, л. 100 об.; д. 1289, л. 204 об., 500; ф. 494, оп. 1, д. 78, л. 103 об.; д. 93, л. 123 об.; д. 1216, л. 242 об.; Красноштанов Г.Б. На ленских пашнях в XVII веке (Документальное повествование). Ч. 3. С. 921, 944 (имеется ссылка на РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 1403, л. 514–514 об.; оп. 5, д. 617а, л. 168 об.–169 об.).

228. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 1227, л. 88 об.; ф. 494, оп. 1, д. 41, л. 146–146 об.

229. Соответственно: Акты времени Междуцарствия (1610 г., 17 июля – 1613 г.) / под ред. С.К. Богоявленского, И.С. Рябинина. М., 1915. С. 4 (отписка из Томска в Москву о приведении жителей к присяге боярам и отправлении в Москву выборных от Томских казаков); РГАДА, ф. 214, оп. 3, стб. 368, л. 362; интернет- портал «Памятники сибирской истории» со ссылкой на РГАДА, ф. 214, оп. 3, стб. 1697, л. 26–31; РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 1260, л. 1095–1109 об.; со ссылкой на матер. Томской приказной избы; РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 4194, л. 37 об.

230. Красноштанов Г.Б. Никифор Романов Черниговский: документальное повествование. С. 45 (имеется ссылка на РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 836, л. 14 об.); Гурулев С.А. Первые иркутяне. С. 36; РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 306, л. 37 об.; д. 633, л. 44; д. 780, л. 17; д. 1034, л. 26; Шерстобоев В.Н. Илимская пашня. Т. 1. С. 506.

231. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 1227, л. 87.

232. Красноштанов Г.Б. Никифор Романов Черниговский: документальное повествование. С. 230–231.

233. Гурулев С.А. Первые иркутяне. С. 37; Леонтьева Г.А. Служилые люди в Восточной Сибири во второй половине XVII – первой четверти XVIII века. М., 2012. С. 49; Николев И.Н., Найденов Н.А. Сибирские города. Материалы для их истории XVII и XVIII столетий. Нерчинск. Селенгинск. Якутск. Якутск, 2011. С. 19 (имеется ссылка на РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 1574, л. 60–79).

234. РГАДА, ф. 214, оп. 1, соответственно: д. 1034, л. 28 об., 63; д. 1569, л. 111 об.; д. 633, л. 44 об.; д. 767, л. 109 об.; д. 780, л. 17 об.

235. Шерстобоев В.Н. Илимская пашня. Т. 1. С. 247, 314, 370 (имеется ссылка на РГАДА, ф. 214, оп. 3, стб. 813, л. 47–52; стб. 471, ч. 1, л. 254–255).

236. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 633, л. 37, 40 об., 44, 45–45 об., 203–203 об., 256; д. 767, л. 89, 109; д. 780, л. 12–12 об., 17 об., 19 об.; д. 1034, л. 28–28 об., 63–63 об.; д. 1179, л. 529 об.; д. 1289, л. 28 об., 187 об., 303, 318 об.; д. 1569, л. 112; ф. 494, оп. 1, д. 72, л. 5–5 об.; д. 93, л. 15; Красноштанов Г.Б. На ленских пашнях в XVII веке (Документальное повествование). Ч. 3. С. 249.

237. Интернет-портал «Памятники сибирской истории» со ссылкой на РГАДА, ф. 214, оп. 3, стб. 1697, л. 26–31; оп. 5, д. 6, л. 109 об.; ф. 350, оп. 2, д. 1056, л. 104 об., 380 об.; ф. 494, оп. 1, д. 1216, л. 21 об.

238. РГАДА, ф. 494, оп. 1, д. 1216, л. 49 об.–50; ГАИО, ф. 50, оп. 7, д. 62, л. 42.

239. Дополнения к актам историческим, собранным и изданным археографической комиссией. В 12-ти т. Т. VI (1670–1675 гг.). С. 74–75.

240. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 566, л. 162–213 об.

241. Барахович П.Н. Служилое население Центральной Сибири в XVII столетии (Енисейский и Красноярский уезды): дис. Красноярск, 2016. С. 420–421 (имеется ссылка на РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 527, л. 341 об.; д. 528, л. 229 об.–230 об.).

242. Шерстобоев В.Н. Илимская пашня. Т. 1. С. 430, 528, 570.

243. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 306, л. 108 об., 110, 132; д. 1109, л. 86; д. 1179, л. 12, 524; д. 1289, л. 31 об., 298 об.; оп. 3, стб. 470, л. 367; ф. 494, оп. 1, д. 93, л. 15 об.

244. РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1059, л. 863.

245. Барахович П.Н. Служилое население Центральной Сибири в XVII столетии (Енисейский и Красноярский уезды): дис. С. 404 (имеется ссылка на РГАДА, ф. 214, оп. 3, стб. 368, л. 149; стб. 1139, л. 119).

246. Шерстобоев В.Н. Илимская пашня. Т. 1. С. 149, 511; РГАДА, ф. 494, оп. 1, д. 41, л. 37; д. 78, л. 90 об.

247. РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1056, л. 360; д. 1057, л. 90; д. 1059, л. 1275 об.

248. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 580, л. 438, 441; д. 633, л. 238 об.; ф. 494, оп. 1, д. 41, л. 129а об.; д. 78, л. 109–109 об.; Шерстобоев В.Н. Илимская пашня. Т. 1. С. 91, 160–163, 452.

249. ГАИО, ф. 1, оп. 1, д. 5, л. 184 об., 185 об.

250. РГАДА, ф. 494, оп. 1, д. 1216, л. 375 об.–376, 378–379, 382; ф. 350, оп. 2, д. 1045, л. 603; ф. 214, оп. 1, д. 1227, л. 77 об.–83; д. 1289, л. 206 об.–27.

251. ГАИО, ф. 1, оп. 1, д. 5, л. 185 об.

252. РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1057, л. 88 об.; д. 1059, л. 849 об.–850.

253. РГАДА, ф. 494, оп. 1, д. 1216, л. 336 об.–337, 342, 372 об.–373.

254. ГАИО, ф. 1, оп. 1, д. 5, л. 104 об.–106 об.

255. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 420, л. 321–321 об.; д. 970, л. 223–223 об.; д. 1289, л. 201, 491 об.; ф. 494, оп. 1, д. 78, л. 97 об.; ф. 1177, оп. 4, д. 1524, л. 78–78 об.

256. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 1034, л. 25 об.; д. 1260, л. 389 об.; ф. 350, оп. 2, д. 1059, л. 9 об.; Шерстобоев В.Н. Илимская пашня. Т. 1. С. 428; Т. 2. С. 416.

257. РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1045, л. 740 об.–741.

258. Там же, д. 1043, л. 26 об.–27 об., 28 об., 30 об.–31, 35 об.–36 об.; д. 1045, л. 775 об.–777, 779–779 об., 782–784 об., 793–795; ф. 494, оп. 1, д. 1216, л. 231–232 об., 233 об.–234 об., 237–237 об., 244 об.; ГАИО, ф. 1, оп. 1, д. 7, л. 32 об.

259. Там же, д. 1056, л. 343 об.–344; д. 1057, л. 86–86 об.; д. 1059, л. 834 об.–836 об.; ф. 494, оп. 1, д. 41,

л. 55 об.–57; д. 78, л. 128 об., 131, 137 об.–138; Красноштанов Г.Б. На ленских пашнях в XVII веке (Документальное повествование). Ч. 2. С. 438, 823, 825; Ч. 3. С. 245, 246 (имеется ссылка на РГАДА, ф. 494, оп. 1, д. 34, л. 203 об.).

260. Красноштанов Г.Б. На ленских пашнях в XVII веке (Документальное повествование). Ч. 1. С. 759 (имеется ссылка на РГАДА, ф. 210, оп. 12, стб. 154, л. 308, 365; ф. 214, оп. 1, д. 306, л. 138 об.; оп. 3, стб. 206, л. 250; стб. 298, л. 89; стб. 586, л. 376; ф. 1177, оп. 3, д. 897, л. 14–15 об.).

261. ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 512, л. 13, 29 об.–31, 65 об., домовл. 73, 167–170, 172, 174, 175, 384.

262. РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1042, л. 54 об., 114; д. 1044, л. 10–10 об., 46 об.; д. 1045, л. 555; ф. 494, оп. 1, д. 1216, л. 85, 86, 428–429, 444–445, 495; д. 1217, л. 28, 39–39 об.; д. 1218, л. 75 об., 78 об.; ГАИО, ф. 1, оп. 1, д. 7, л. 3 об., 14.

263. РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1056, л. 48; д. 1058, л. 169.

264. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 42, л. 220 об.; оп. 5, д. 6, л. 127 об., 178; ф. 350, оп. 2, д. 1056, л. 48, 58 об., 79–79 об., 125; д. 1058, л. 169, 202, 284 об.; ф. 494, оп. 1, ф. 41, л. 28 об., 108, 187 об.; д. 78, л. 88 об., 100 об.; ф. 1177, оп. 3, д. 2260.

265. Шерстобоев В.Н. Илимская пашня. Т. 1. С. 92, 176, 270–271 (имеется ссылка на ГАИО, ф. 75, д. 15, связка 2, л. 264–265 об.; д. 41, связка 3).

266. РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1056, л. 361 об.; д. 1057, л. 90 об.; д. 1059, л. 1282–1283.

267. РГАДА, ф. 214, оп. 3, стб. 273–274, л. 54–61; оп. 5, д. 6, л. 129 об.; ф. 494, оп. 1, д. 41, л. 126 об.

268. РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1056, л. 131 об.; ф. 1121, стб. 169, л. 3–6; Гурулев С.А. Первые иркутяне. С. 69.

269. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 1488, л. 20; д. 1570, л. 73 об.–74

270. Там же, д. 566, л. 162–213 об.

271. РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1601, л. 39, 99 об.; д. 1603, л. 80.

272. Оглоблин Н.Н. Красноярский бунт 1695–1698 гг. (к истории народных движений XVII века). М., 2011.

273. РГАДА, ф. 494, оп. 1, д. 88, л. 148 об. – 149, 151, 172 об.–173; Красноштанов Г.Б. Никифор Романов Черниговский: документальное повествование. С. 45 (имеется ссылка на РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 836, л. 14 об).

274. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 780, л. 6; д. 1109, л. 79 об.; д. 1289, л. 25; интернет-портал «Памятники сибирской истории» (имеется ссылка на РГАДА, ф. 214, стб. 450, л. 112–115; стб. 1139, л. 117–121).

275. Шерстобоев В.Н. Илимская пашня. Т. 1. С. 127; Барсуков А.П. Список городовых воевод и других лиц воеводского управления Московского государства. М., 2010. С. 100–101; материалы Википедии.

276. Долгоруков П.В. Российская родословная книга, издаваемая князем Петром Долгоруковым (в 4-х частях).

СПб., 1854–1857. Ч. 3. С. 132–137.

277. Лукина Н.В. Вологодские дворяне Зубовы. Ч. I. М.: Изд-во «Потомки Зубовых», 2004.

278. Орловский И.И. Смоленский поход Царя Алексея Михайловича в 1654 году. Смоленск, 1905 (по изданию:

журн. «Годы». Смоленск, 2002. Вып. 29. С. 32).

279. Интернет-портал «Край мой, Каменка», раздел «Колычевы».

280. Это подтверждается также интернет-публикацией Лукиной Н.В. «Вологодские дворяне Зубовы». Ч. I.

281. Сведения о стрелецком полку под командованием Зубова взяты, в частности, из «Живого журнала» Хорватовой Елены.

282. Молочников А.Н. Смоленские стрелецкие приказы и их руководители вСмутное время. [Электронный ресурс] // «История военного дела: исследования и источники». 2012. С. 327–328 (со ссылкой на «Смоленскую десятню 7114 года»).

283. Рябинин Ю.В. История московских кладбищ. Под кровом вечной тишины. М., 2015. С. 23–24.

284. Дворцовые разряды. Т. 1. С. 440, 452, 462, 524, 617, 688, 693, 742; Т. 2. С. 498, 708; Т. 3. С. 640; доп. к т. 3. С. 342.

285. Буганов В.И. Московские восстания конца XVII века. М., 1969. C. 215–216 (имеется ссылка на РГАДА, ф. 210, оп. 12, ст. 639, л. 619–621 об.).

286. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 1227, л. 88–88 об.; ф. 494, оп. 1, д. 78, л. 113 об.; Красноштанов Г.Б. На ленских пашнях в XVII веке (Документальное повествование). Ч. 3. С. 939 (имеется ссылка на РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 1403, л. 543–543 об.; оп. 5, д. 617а, л. 135 об., 137–137 об.).

287. Шерстобоев В.Н. Илимская пашня. Т. 1. С. 189–190.

288. РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1059, л. 818 об.–822.

289. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 306, л. 19; Малышев В.И. Неизвестные и малоизвестные материалы о протопопе Аввакуме. М., 1953 (РГАДА, ф. 214, оп. 3, стб. 508, л. 188–193 об.).

290. Там же, ф. 214, оп. 5, д. 6, л. 71 об., 135 об.–136, 273 об.

291. Красноштанов Г.Б. Никифор Романов Черниговский: документальное повествование. С. 39, 150, 284–285 (со ссылками на РГАДА, ф. 214, оп. 3, стб. 813, л. 43–46 об.; стб. 985, л. 107–107 об.).

292. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 633, л. 43–44 об.; д. 767, л. 100 об.–112 об.; д. 780, л. 16 об.; д. 927, л. 121 об.; д. 1034, л. 26; д. 1227, л. 86–86 об.

293. Там же, д. 1034, л. 28 об., 62 об.; д. 1289, л. 210, 516; ф. 494, оп. 1, д. 41, л. 145 об.; д. 78, л. 113 об.; Красноштанов Г.Б. На ленских пашнях в XVII веке (Документальное повествование). Ч. 3. С. 940 (имеется ссылка на РГАДА, ф. 494, оп. 1, д. 92, л. 167–167 об.).

294. РГАДА, ф. 214, оп. 3, стб. 368, л. 328–328 об.

295. Красноштанов Г.Б. На ленских пашнях в XVII веке (Документальное повествование). Ч. 2. С. 221 (имеется ссылка на РГАДА, ф. 214, стб. 471, л. 207–208 об., 218–218 об.).

296. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 633, л. 255 об.; д. 1227, л. 85–85 об.

297. Там же, д. 780, л. 15 об., 17; д. 1034, л. 27; д. 1569, л. 111, 116 об., 117.

298. Там же, д. 42, л. 217, 220; 222; оп. 5, д. 6, л. 43, 178 об., 285; ф. 350, оп. 2, д. 1045, л. 922.

299. Там же, д. 780, л. 13 об.; ф. 350, оп. 2, д. 1045, л. 606; ф. 494, оп. 1, д. 1216, л. 382/об–383; Леонтьева Г.А. Служилые люди в Восточной Сибири во второй половине XVII – первой четверти XVIII в. (по материалам Иркутского и Нерчинского уездов). С. 160; Шерстобоев В.Н. Илимская пашня. Т. 1. С. 91, 452, 492.

300. Там же, д. 1034, л. 63; д. 1227, л. 85; д. 1289, л. 208, 509 об.; д. 1569, л. 111 об.

301. РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1045, л. 782.

302. Там же, д. 1043, л. 21 об.–22, 42 об.; д. 1045, л. 774–774 об.; ф. 494, оп. 1, д. 1216, л. 2 об.–3, 14, 19 об.–20 об., 30, 121, 224, 225 об., 340 об.

303. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 1329, л. 5; ф. 494, оп. 1, д. 72, л. 3 об., 4 об.–5, 6, 36; д. 78, л. 83 об.

304. РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1046, л. 356–356 об., 362–362 об.

305. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 1488, л. 69, 71, 85, 93.

306. Там же, оп. 5, д. 6, л. 84 об., 128, 174.

307. Красноштанов Г.Б. На ленских пашнях в XVII веке (Документальное повествование). Ч. 2. С. 36–37, 430 (имеется ссылка на РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 420, л. 313–313 об.; оп. 3, стб. 360, л. 252–253, 289–290; ф. 1177, оп. 3, д. 1184, л. 55–55 об.; оп. 4, д. 13, л. 100 об., 118–118 об.; д. 105, л. 19 об.–20 об.); Щукин Н.С. Подвиги русских на реке Амуре в XVII столетии, описанные на основании подлинных бумаг Якутского и Нерчинского архивов // Сын отечества. М., 1848. Т. 5, кн. 9. С. 22; Владимир Бахмутов¬Красноярский. Онуфрий Степанов – приказной человек Амурской земле; Интернет-портал «Проза. ру»; материалы Википедии.

308. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 910, л. 168; оп. 1, д. 1289, л. 237; оп. 3, стб. 1139, л. 119.

309. Там же, д. 306, л. 107 об.–108; д. 633, л. 198; д. 910, л. 192 об.; д. 1109, л. 161 об., 162; Шерстобоев В.Н. Илимская пашня. Т. 1. С. 250.

310. ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 3948, л. 513–514 об.

311. РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1058, л. 27 об.–28 об.

312. ГАИО, ф. 70, оп. 1, д. 180, л. 136 об.–137, 150 об.–151.

313. РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1056, л. 10 об.

314. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 1260, л. 162 об.; д. 1401, л. 176 об.

315. Гурулев С.А. Первые иркутяне. С. 114, 309 (из перечня жителей деревни Михалево (Усолье-Сибирское) вышеуказанной книги (стр. 309, 310) следует ошибочный вывод, что Афанасий Янотарьевич Куроптя – один из компаньенов братьев Михалевых по соляному промыслу, и Афанасий Натарев, приглашенный братьями Михалевыми на выварку соли, – два разных чело-века).

316. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 941, л. 105 об.

317. РГАДА, ф. 350, оп. 1, д. 1056, л. 139 об.–140.

318. Леонтьева Г.А. Служилые люди в Восточной Сибири во второй половине XVII – первой четверти XVIII в.

(по материалам Иркутского и Нерчинского уездов). С. 183.

319. ГАИО, ф. 70, оп. 1, д. 180, л. 136 об.–137, 155 об.–156; д. 556, л. 50 об.

320. РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1056, л. 68 об.–69.

321. Там же, л. 136 об.

322. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 1596, л. 183; д. 1570, л. 92 об.; д. 1569, л. 120 об.

323. РГАДА, ф. 281 «Грамоты Коллегии-экономии», оп. 11, д. 4898 (текст взят из: Леонтьева Г.А. Землепроходец Ерофей Павлович Хабаров. М., 1991).

324. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 1289, л. 205, 501 об.; ф. 350, оп. 2, д. 1045, л. 519 об.–520 об.; ф. 494, оп. 1, д. 41,

л. 125; д. 78, л. 104 об.; д. 1216, л. 396; д. 1217, л. 3–3 об.; ГАИО, ф. 1, оп. 1, д. 7, л. 19 об.; д. 9, л. 9–10; Красноштанов Г.Б. На ленских пашнях в XVII веке (Документальное повествование). Ч. 3. С. 280; Шерстобоев В.Н.

Илимская пашня. Т. 1. С. 367.

325. РГАДА, ф. 494, оп. 1, д. 78, л. 132 об.; д. 93, л. 75 об., 133; д. 1216, л. 242.

326. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 1401, л. 178; интернет-портал «Памятники сибирской истории» со ссылкой на РГАДА, ф. 214, оп. 3, стб. 1697, л. 26–31; Красноштанов Г.Б. Никифор Романов Черниговский: документальное повествование. С. 230–231.

327. РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1056, л. 17.

328. РГАДА, ф. 494, оп. 1, д. 78, л. 100; ГАИО, ф. 1, оп. 1, д. 9, л. 52–52 об.; Шерстобоев В.Н. Илимская пашня. Т. 1. С. 175–176.

329. РГАДА, ф. 214, оп. 5, д. 6, л. 24 об., 31.

330. ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 462, л. 10 об.; д. 476, л. 22; д. 1081, л. 434 об.

331. Там же, д. 512, л. 15–15 об., 40–40 об.; оп. 7, д. 62, л. 115 об.–116, 131 об.

332. РГАДА, ф. 494, оп. 1, д. 1216, л. 433, 452 об.–453; д. 1217, л. 31–31 об.; ф. 350, оп. 2, д. 1044, л. 3, 17; д. 1045, л. 561 об.–562 об.

333. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 306, л. 123 об.; д. 580, л. 401; д. 633, л. 205 об., 218 об., 234, 239 об., 242; д. 1289, л. 203 об., 497 об.; ф. 494, оп. 1, д. 41, л. 118; д. 78, л. 102 об.

334. РГАДА, ф. 494, оп. 1, д. 1218, л. 76 об.; ГАИО, ф. 1, оп. 1, д. 7, л. 10 об.; д. 9, л. 96 об.

335. РГАДА, ф. 214, оп. 3, стб. 368, л. 311, 347; оп. 5, д. 6, л. 85; ф. 1197, оп. 4, д. 1621, л. 48; Дополнения к актам историческим. Т. 4. С. 16–27, док. № 7.

336. РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1057, л. 91.

337. РГАДА, ф. 494, оп. 1, д. 78, л. 98 об.

338. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 633, л. 45 об.; д. 1289, л. 352 об.; Гурулев С.А. Первые иркутяне. С. 64, 315.

339. Там же, д. 580, л. 403–403 об.; д. 595, л. 116–116 об.; д. 1227, л. 31; ф. 494, оп. 1, д. 78, л. 132.

340. Красноштанов Г.Б. На ленских пашнях в XVII веке (Документальное повествование). Ч. 3. С. 691–694 (РГАДА, ф. 1177, оп. 3, д. 2706, л. 80–91 об.).

341. Красноштанов Г.Б. Никифор Романов Черниговский: документальное повествование. С. 94.

342. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 970, л. 13 об.; ф. 494, оп. 1, д. 41, л. 73 об.; д. 78, л. 118; ГАИО, ф. 1, оп. 1, д. 7, л. 54; Шерстобоев В.Н. Илимская пашня. Т. 1. С. 523–524.

343. Шерстобоев В.Н. Илимская пашня. Т. 1. С. 386 (имеется ссылка на РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 686, л. 60–60 об.).

344. РГАДА, ф. 1177, оп. 4, д. 1621, л. 45 об.

345. ГАИО, ф. 1, оп. 1, д. 9, л. 113.

346. РГАДА, ф. 350, оп. 1, д. 1058, л. 417.

347. РГАДА, ф. 494, оп. 1, д. 1216, л. 135, 156 об., 363 об., 458.

348. Памятники сибирской истории (со ссылками на: ААН, ф. 21, оп. 4, д. 24; РГАДА, ф. 214, оп. 3, стб. 1139, л. 118); Акты, относящиеся до юридического быта Древней России / под ред. Н. Калачова. СПб., 1857. Т. I, № 61; Т. II. С. 435–437; Гурулев С.А. Первые иркутяне. С. 112–113, 133.

349. РГАДА, ф. 214, оп. 5, д. 6, л. 130 об.

350. РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1058, л. 253 об.

351. Статистика Российской империи. Волости и населенные места: сб.

352. ГАИО, ф. 50, оп. 3, д. 318, л. 385 об.; оп. 1, д. 512, л. 1–80 об. (домовл. 226 на листе 41 об.); оп. 7, д. 62, л. 107–159 об. (домовл. 221 на листах 132 об.–133).

353. РГАДА, ф. 494, оп. 1, д. 1216, л. 424 об.–425 об, 451 об.; д. 1217, л. 24 об.–26; ф. 350, оп. 2, д. 1044, л. 4, 16; д. 1045, л. 546–546 об., 560–560 об.; ГАИО, ф. 1, оп. 1, д. 9, л. 69 об.–70 об., 87 об., 88 об.

354. ГАИО, ф. 50, оп. 3, д. 370, л. 145.

355. Там же, оп. 1, д. 266, л. 5; оп. 7, д. 35, л. 22.

356. Шерстобоев В.Н. Илимская пашня. Т. 1. С. 69.

357. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 780, л. 18, д. 1569, л. 111 об.

358. Интернет-портал «Памятники сибирской истории» со ссылкой на ААН, ф. 21, оп. 4, д. 17, л. 127 об.; Барахович П.Н. Служилое население Центральной Сибири в XVII столетии (Енисейский и Красноярский уезды): дис. С. 361 (РГАДА, ф. 214, стб. 53, л. 462–462).

359. РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1057, л. 90 об.

360. РГАДА, ф. 494, оп. 1, д. 1216, л. 365–366.

361. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 1227, л. 85; д. 1289, л. 207, 507 об.; д. 580, л. 443 об.–444; д. 633, л. 238–238 об.; ф. 494, оп. 1, д. 41, л. 134; д. 78, л. 96 об., 108 об.

362. РГАДА, ф. 1177, оп. 4, д. 1381, 1449.

363. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 1227, л. 4–4 об.; Красноштанов Г.Б. На ленских пашнях в XVII веке (Документальное повествование). Ч. 3. С. 47, 248–250 (имеется ссылка на СПбФ ИРИ РАН, ф. 160, оп. 1, д. 921, л. 4–4 об.).

364. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 306, л. 159; Статистика Российской империи. Волости и населенные места: сборник; Шерстобоев В.Н. Илимская пашня. Т. 1. С. 91.

365. РГАДА, ф. 214, оп. 5, д. 6, л. 46 об., 286; Красноштанов Г.Б. На ленских пашнях в XVII веке (Документальное повествование). Ч. 2. С. 92 (имеется ссылка на РГАДА, ф. 214, оп. 3, стб. 360, л. 498; стб. 361, л. 487).

366. РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1059, л. 719 об.

367. Шерстобоев В.Н. Илимская пашня. Т. 2. С. 533 (имеется ссылка на ГАИО, ф. 75, оп. 2, д. 1447, л. 4–5 об.).

368. ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 504, л. 288 об.

369. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 633, л. 38 об.; д. 780, л. 12; д. 1109, л. 86; д. 1179, л. 11 об.; ф. 494, оп. 1, д. 72, л. 12 об.; д. 79, л. 5 об.

370. ГАИО, ф. 1, оп. 1, д. 11, л. 5 об.; РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1044, л. 100 об.; ф. 494, оп. 1, д. 1216, л. 558.

371. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 42, л. 217 об.; д. 782, л. 77–82 об.; оп. 3, стб. 1697, л. 26–31; оп. 5, д. 6, л. 130 об.; Сборник документов о великих русских географических открытиях на северо-востоке Азии в XVII веке / сост. М.И. Белов; Барахович П.Н. Служилое население Центральной Сибири в XVII столетии (Енисейский и Красноярский уезды): дис. С. 293.

372. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 633, л. 43; д. 780, л. 17 об., 18; д. 1034, л. 26 об., 63.

373. Там же, д. 767, л. 101 об.; д. 927, л. 122; д. 1034, л. 62 об.; д. 1260, л. 389 об.; д. 1569, л. 111 об.; интернет-портал «Памятники сибирской истории» со ссылкой на РГАДА, ф. 1121, стб. 175, л. 5.

374. РГАДА, ф. 1177, стб. 102, л. 46–48; интернет-портал «Памятники сибирской истории» со ссылкой на «Дополнения к актам историческим, собранным и изданным археографической комиссией» в 12-ти т. Т. IV (1655–1664 гг.), № 6.

375. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 133, л. 19; оп. 3, стб. 298, л. 80–80, 87.

376. РГАДА, ф. 1177, оп. 4, д. 1621, л. 27, 33 об., 41; д. 1782, л. 10, 16 об., 20 об.

377. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 1289, л. 206 об., 505 об.; ф. 350, оп. 2, д. 1045, л. 600 об.–601; ф. 494, оп. 1, д. 41, л. 129а; д. 78, л. 107 об.; д. 1216, л. 380 об.

378. Красноштанов Г.Б. На ленских пашнях в XVII веке (Документальное повествование). Ч. 3. С. 936–937 (имеется ссылка на РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 1403, л. 519 об.).

379. Интернет-портал «Памятники сибирской истории» со ссылкой на РГАДА, ф. 214, оп. 3, стб. 88, л. 380–389; ф. 1177, оп. 4, д. 1782, л. 15 об.; д. 1868, л. 30 об.; д. 1901, л. 12.

380. РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1057, л. 95 об.

381. ГАИО, ф. 50, оп. 3, д. 148, л. 5.

382. Гурулев С.А. Первые иркутяне. С. 167.

383. РГАДА, ф. 214, оп. 3, стб. 368, л. 311, 348, 351; оп. 5, д. 6, л. 253, 254 об.; Есипова В.А. Томск в XVII веке: документы и материалы. Приходные и расходные книги Томского города 30-х гг. XVII в. Томск, 2005; Оглоблин Н.Н. К истории томского бунта 1648 года. М., 1903 (со ссылками на документы Сибирского приказа); Полевой Б.П. Новое об открытии Камчатки; интернет-портал «Памятники сибирской истории» со ссылкой на РГАДА, ф. 1177, оп. 1, стб. 139, л. 25–33.

384. РГАДА, ф. 214, оп. 5, д. 6, л. 110, 192.

385. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 725, л. 1–90 об., 94, 105–230 об.; Красноштанов Г.Б. На ленских пашнях в XVII веке (Документальное повествование). Ч. 3. С. 192–193 (имеются ссылки на РГАДА, ф. 1177, оп. 3, д. 2435, л. 4–4 об.; СПбФ ИРИ РАН, ф. 160, оп. 1, д. 893, л. 32–33 об.).

386. Там же, ф. 214, оп. 1, д. 1222, л. 366–377 об.

387. Там же, д. 1479, л. 196–227 об.; д. 1272, л. 70–87 об..

388. Зольникова Н.Д. Новые материалы по истории Сибири досоветского периода. Новосибирск, 1986. С. 114–145.

389. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 725, л. 92–104 об.; д. 1488, л. 121 об.; д. 1569, л. 111.

390. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 228, л. 23–24 об.

391. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 306, л. 32 об., 38 об.; д. 580, л. 372 об., 393–393 об.; д. 633, л. 200 об.; д. 767, л. 21, 51, 88; д. 780, л. 9 об., 11 об.; д. 1179, л. 528; д. 1289, л. 188, 292 об., 298 об., 299 об.; ГАИО, ф. 1, оп. 1, д. 5, л. 138 об.

(в первоначальной нумерации).

392. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 767, л. 7; д. 1401, л. 176 об., 179 об.

393. РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1056, л. 354; д. 1057, л. 89; д. 1059, л. 863 об.–864.

394. Там же, д. 1042, л. 140 об.; д. 1043, л. 2–3, 14; д. 1045, л. 736 об., 740 об.–741 об., 922 об.; ф. 494, оп. 1, д. 1216, л. 201 об.

395. РГАДА, ф. 1177, оп. 1, д. 136, л. 2–3 об.

396. РГАДА, ф. 1121, оп. 1, д. № 85а, л. 48–48 об.

397. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 580, л. 408 об.–409; д. 633, л. 218 об.; д. 1227, л. 38; ф. 494, оп. 1, д. 41, л. 81; д. 78, л. 122 об.; д. 93, л. 113 об.; д. 1216, л. 32, 39, 200, 694 об., 696 об.; ГАИО, ф. 1, оп. 1, д. 7, л. 51; Красноштанов Г.Б. На ленских пашнях в XVII веке (Документальное повествование). Ч. 3. С. 234.

398. РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1058, л. 477; ГАИО, ф. 50, оп. 3, д. 26, л. 152 об.; д. 31, л. 146; д. 318, л. 352 об.; д. 407, л. 108 об.

399. ГАИО, ф. 50, оп. 7, д. 23, л. 86 об.

400. РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1045, л. 631; ГАИО, ф. 1, оп. 1, д. 5, л. 137–138 об. (в первоначальной нумерации).

401. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 1596, л. 154 об.; ф. 350, оп. 2, д. 1059, л. 26 об.; ф. 494, оп. 1, д. 1216, л. 116, 352 об.; Красноштанов Г.Б. На ленских пашнях в XVII веке (Документальное повествование). Ч. 3. С. 710, 875 (со ссылкой на СПбФ ИРИ РАН, ф. 160, оп. 1, д. 1095, л. 3–3 об.).

402. Шерстобоев В.Н. Илимская пашня. Т. 1. С. 90, 93.

403. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 1289, л. 201; ф. 494, оп. 1, д. 1216, л. 337; ГАИО, ф. 1, оп. 1, д. 5, л. 108 (в первоначальной нумерации); ф. 50, оп. 7, д. 62, л. 142.

404. Дополнения к актам историческим. Т. 3. С. 376–378. Док. № 106.

405. Красноштанов Г.Б. Никифор Романов Черниговский: документальное повествование. С. 40 (имеется ссылка на РГАДА, ф. 214, оп. 3, стб. 985, л. 113); Ефимов А.В. Из истории великих русских географических открытий. М., 1950 (имеется ссылка на РГАДА, ф. 1177, оп. 2, д. 31, л. 10–12 об.).

406. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 228, л. 21 об.; Дополнения к актам историческим. Т. 4. С. 16–27. Док. № 7.

407. Там же, д. 633, л. 44, 257; д. 780, л. 17; д. 1034, л. 28.

408. Там же, д. 527, л. 330.

409. В частности, РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1045, л. 588, 603, 631.

410. РГАДА, ф. 494, оп. 1, д. 1216, л. 373 об.–374 об., 376 об.–378; ГАИО, ф. 1, оп. 1, д. 5, л. 185–188, 192 об.–194 (в первоначальной нумерации).

411. РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1045, л. 588; д. 1056, л. 335–335 об.; д. 1059, л. 804–805 об.; ф. 1177, оп. 4, д. 1628, л. 11 об.

412. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 1289, л. 144, 206 об., 506 об., 509 об.; оп. 5, д. 617а, л. 132–132 об.; ф. 494, оп. 1, д. 41, л. 129 об.–130 об.

413. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 306, л. 139 об.; д. 633, л. 238; д. 961, л. 60–60 об.

414. Красноштанов Г.Б. На ленских пашнях в XVII веке (Документальное повествование). Ч. 1. С. 462, 491, 638 (имеется ссылка на РГАДА, ф. 210, оп. 12, стб. 154, л. 371; ф. 214, оп. 3, стб. 206, л. 246–256).

415. РГАДА, ф. 494, оп. 1, д. 1216, л. 209, 694; интернет-портал «Памятники сибирской истории» (РГАДА, ф. 214, оп. 3, стб. 1139, л. 117–121); Гурулев С.А. Первые иркутяне. С. 123.

416. РГАДА, ф. 214, оп. 5, д. 6, л. 48 об.; интернет-портал «Памятники сибирской истории» (РГАДА, ф. 214, оп. 3, стб. 289, л. 7–11); Красноштанов Г.Б. Никифор Романов Черниговский: документальное повествование. С. 173–175 (имеется ссылка на РГАДА, ф. 1121, оп. 1, д. 287, л. 32–32 об.); Сборник документов о великих русских географических открытиях на северо-востоке Азии в XVII веке / сост. М.И. Белов.

417. ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 3183, л. 21 об., домовл. 152.

418. РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1056, л. 349 об.; д. 1059, л. 850–851.

419. РГАДА, ф. 494, оп. 1, д. 41, л. 145; Красноштанов Г.Б. На ленских пашнях в XVII веке (Документальное повествование). Ч. 3. С. 328, 940 (РГАДА, ф. 214, оп. 5, д. 617а, л. 136–136 об.; ф. 1177, оп. 4, д. 1628, л. 9–9 об.).

420. РГАДА, ф. 494, оп. 1, д. 1216, л. 453–453 об.

421. Красноштанов Г.Б. На ленских пашнях в XVII веке (Документальное повествование). Ч. 1. С. 633–634, 752–753, 855; Ч. 3. С. 64 (РГАДА, ф. 210, оп. 12, стб. 154, л. 303, 308, 357; ф. 214, оп. 3, стб. 154, л. 303; стб. 206, л. 253, 271; стб. 298, л. 91–92; стб. 306, л. 137–138; стб. 344, л. 209).

422. Интернет-портал «Памятники сибирской истории» со ссылкой на РГАДА, ф. 214, оп. 3, стб. 450, л. 112–115.

423. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 633, л. 37–37 об.; д. 767, л. 19; д. 780, л. 9; д. 1109, л. 81, 87; д. 1179, л. 12 об.,14 об.; д. 1289, л. 2 об., 306, 309 об.

424. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 782, л. 77–82 об.; д. 1063, л. 42 об.; д. 1272, л. 70–87 об.; Акты исторические. СПб., 1842. Т. V. С. 306–307. Док. № 175.

425. Красноштанов Г.Б. Никифор Романов Черниговский: документальное повествование. С. 79 (со ссылкой на РГАДА, ф. 214, оп. 3, стб. 985, л. 115–119); Леонтьева Г.А. Служилые люди в Восточной Сибири во второй половине XVII – первой четверти XVIII века. С. 133 (имеется ссылка на РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 1591, л. 136–136 об., 147–149 об.; д. 1621, л. 1–131 об.).

426. Шерстобоев В.Н. Илимская пашня. Т. 1. С. 140–142.

427. ГАИО, ф. 1, оп. 1, д. 9, л. 71–71 об.

428. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 306, л. 17.

429. РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1056, л. 125 об.; д. 1057, л. 22, 42 об.; д. 1059, л. 14 об.–15.

430. Красноштанов Г.Б. На ленских пашнях в XVII веке (Документальное повествование). Ч. 3. С. 169 со ссылкой на РГАДА, ф. 1177, оп. 4, д. 1284, л. 14–14 об.

431. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 42, л. 218; д. 580, л. 425 об., 453 об.; Красноштанов Г.Б. На ленских пашнях в XVII веке (Документальное повествование). Ч. 2. С. 94, 155–156 (имеется ссылка на РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 306, л. 152–152 об.; д. 420, л. 10–10 об.; д. 586, л. 173–173 об.; д. 595, л. 110–111 об.).

432. РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1056, л. 351–351 об.; д. 1057, л. 88 об.; д. 1059, л. 855–857.

433. РГАДА, ф. 494, оп. 1, д. 78, л. 115, 118; д. 93, л. 102 об., 158 об.; Красноштанов Г.Б. На ленских пашнях в XVII веке (Документальное повествование). Ч. 3. С. 941 (имеется ссылка на РГАДА, ф. 214, оп. 5, д. 617а, л. 138–138 об.).

434. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 782, л. 77–82 об.; оп. 5, д. 6, л. 24 об., 83 об., 88; ф. 350, оп. 2, д. 4194, л. 128–130; интернет-портал «Памятники сибирской истории» со ссылками на «Дополнения к актам историческим, собранным и изданным археографической комиссией. Т. IV (1655–1664 гг.). С. 384–386; Т. IX (1676–1682 гг.). С. 354–356; Т. X (1682–1700 гг.). С. 233–235.

435. РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1059, л. 855 об.; ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 2801, л. 493; д. 3948, л. 441, домовл. 120.

436. Там же, д. 1056, л. 336; д. 1057, л. 85 об.; д. 1059, л. 807 об. – 808.

437. РГАДА, ф. 214, оп. 5, д. 6, л. 45, 125 об.–126, 173 об., 285; ф. 494, оп. 1, д. 1216, л. 364.

438. Там же, оп. 1, д. 566, л. 162–213 об.; д. 782, л. 77–82 об.

439. Красноштанов Г.Б. На ленских пашнях в XVII веке (Документальное повествование), Ч. 3. C. 461 со ссылкой на СПбФ ИРИ РАН, ф. 160, оп. 1, д. 1090, л. 3 об.

440. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 42, л. 219; д. 228, л. 23; д. 306, л. 45–75 об.; д. 633, л. 43 об., 257; оп. 3, стб. 273–274, л. 54–61 об.; ф. 1177, оп. 3, д. 887; д. 1034, л. 28 об.

441. РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1043, л. 16 об.–25 об., 49; д. 1044, л. 192; д. 1045, л. 765–908, 922–937 об.; д. 1059, л. 729.

442. Сборник документов по истории Бурятии. XVII век / сост. Г.Н. Румянцев, С.Б. Окунь. Улан-Удэ, 1960 со ссылкой на Архив ЛО ИИ АН СССР, Якутские акты, карт. 184, стб. 1, с. 192–203; РГАДА, ф. 1177, стб. 2144, л. 4–7; Сборник документов о великих русских географических открытиях на северо-востоке Азии в XVII веке. С. 14, 106 со ссылками на Архив ЛОИИ АН СССР, Якутские акты, карт. 18, стб. 1, с. 30–33; карт. 19, стб. 11, с. 79; Колониальная политика Московского государства в Якутии XVII в. Сборник архивных документов. Ленинград, 1936.

443. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 42, л. 219; д. 228, л.23; д. 306, л. 45–75; д. 633, л. 43 об., 257; оп. 3, стб. 273–274,

л. 54–61, ф. 1177, оп. 3, д. 887; д. 1034, л. 28 об.; ф. 494, оп. 1, д. 93, л. 45.

444. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 1569, л. 111 об.

445. Красноштанов Г.Б. Никифор Романов Черниговский: документальное повествование. С. 80–81 (РГАДА, ф. 214, оп. 3, стб. 985, л. 115–119 об.).

446. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 306, л. 159; д. 580, л. 244 об., 445; д. 1227, л. 76 об.–77; ф. 1177, оп. 4, д. 1381, л. 19–19 об.; ф. 494, оп. 1, д. 93, л. 99 об.

447. Красноштанов Г.Б. На ленских пашнях в XVII веке (Документальное повествование). Ч. 2. С. 92, 821–822 (имеется ссылка на РГАДА, ф. 214, оп. 3, стб. 360, л. 498–498 об.; стб. 361, л. 487–487 об.; стб. 813, л. 22–26 об.).

448. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 1260, л. 485; д. 1289, л. 511; ф. 350, оп. 2, д. 1056, л. 314–315, 316 об., 323 об., 343–343 об.; д. 1057, л. 81, 82 об., 87 об.; д. 1059, л. 728–729, 730–730 об., 733 об., 756 об.; ф. 494, оп. 1, д. 41, л. 138; д. 78, л. 111.

449. ГАИО, ф. 50, оп. 3, д. 407, л. 259.

450. Там же, оп. 1, д. 3948, л. 334 об., домовл. 207; оп. 3, д. 397, л. 7 об.; д. 773, л. 219 об., 246 об.–247; д. 836, л. 23 об., 76 об.; д. 874, л. 210 об.

451. РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1056, л. 22 об.; д. 1058, л. 74.

452. ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 295, л. 88 об.

453. ГАИО, ф. 50, оп. 7, д. 35, л. 24.

454. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 780, л. 17–17 об.

455. ГАИО, ф. 50, оп. 3, д. 633, л. 43 об., 44 об.; д. 767, л. 104 об., 110; д. 1034, л. 26 об., 28, 62 об.; д. 1569, л. 111 об.

456. Там же, д. 306, л. 50 об.

457. Там же, д. 633, л. 257 об.

458. Там же, оп. 3, стб. 368, л. 215–215 об.

459. Там же, оп. 1, д. 633, л. 40–46; д. 767, л. 48; д. 780, л. 13 об., 18; д. 1570, л. 6

460. Там же, оп. 5, д. 6, л. 102; статья Анатолия Каминского в газете «Тракт», № 8, 20 февраля 2013 г. «Атаман Елисей Тюменцев на Удинской земле»; интернет-публикация: Волков В.Г. Музей истории Томска; Муратов Б.А., Суюнов Р.Р., Тюменцев И.В. История фамилии Тюменцевых – 2. Данные ДНК-теста. БЭИП «Суюн». Т. 3, янв. 2016, № 1.

461. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 566, л. 162–213 об.; д. 1504, л. 24; Барахович П.Н. Служилое население Центральной Сибири в XVII столетии (Енисейский и Красноярский уезды): дис. С. 46, 109, 346 (имеется ссылка на РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 14, л. 59–59 об.; д. 1504, л. 103–103 об.; оп. 3, стб. 715, л. 36–36 об.).

462. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 306, л. 125 об.; д. 580, л. 418 об., 420; д. 633, л. 212 об.–213; д. 1289, л. 199.

463. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 1272, л. 70–87 об.; Леонтьева Г.А. Служилые люди в Восточной Сибири во второй половине XVII – первой четверти XVIII века. С. 201, 203, 207, 210, 211; Акты, относящиеся до юридического быта Древней России / под ред. Н. Калачова. СПб., 1884. Т. III, № 355, стб. 400–407.

464. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 1109, л. 118; д. 1227, л. 117 об.; д. 1289, л. 198 об., 237; д. 1488, л. 10 об.; ф. 494, оп. 1, д. 72, л. 38 об.; д. 1216, л. 498л; ГАИО, ф. 1, оп. 1, д. 1, л. 50 об.–51; Гурулев С.А. Первые иркутяне. С. 215.

465. РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1056, л. 48.

466. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 306, л. 115 об.; д. 580, л. 459; д. 633, л. 209–210 об., 256 об.; д. 910, л. 180; д. 1109, л. 153 об.; д. 1289, л. 189 об.; ф. 494, оп. 1, д. 41, л. 18–18 об.; д. 78, л. 830 об.; д. 106, л. 21 об.–22; д. 1216, л. 64; Шерстобоев В.Н. Илимская пашня. Т. 1. С. 82, 386.

467. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 1372, л. 903–903 об.; д. 1488, л. 13, 30 об., 66; д. 1596, л. 166 об.–167, 221 об., 257 об.; ф. 350, оп. 2, д. 1042, л. 43; ф. 494, оп. 1, д. 1216, л. 70–70 об., 107.

468. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 1289, л. 512; Красноштанов Г.Б. На ленских пашнях в XVII веке (Документальное повествование). Ч. 2. С. 816–822; Ч. 3. С. 245 (имеется ссылка на РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 580, л. 449–449 об.; оп. 3, стб. 782, л. 55–56 об.; стб. 813, л. 22–26 об.; стб. 872, л. 27–29 об.; ф. 1177, оп. 4, д. 1381, л. 22–22 об.).

469. РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1056, л. 337–337 об.; д. 1057, л. 85 об.–86; д. 1059, л. 810–812 об.

470. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 306, л. 45; д. 633, л. 43 об.; д. 767, л. 108; д. 780, л. 17 об.; д. 1034, л. 27, 28 об.

471. Там же, д. 780, л. 18.

472. ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 3948, л. 522 об.–525.

473. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 1227, л. 90; д. 1289, л. 208 об., 512; ф. 494, оп. 1, д. 41, л. 140; д. 78, л. 111 об., 114; д. 93, л. 100; ф. 1177, оп. 4, д. 1449, л. 8 об.

474. РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1056, л. 342; д. 1057, л. 86, 87 об.–88; д. 1059, л. 828 об.–830.

475. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 780, л. 15 об.; д. 1034, л. 29–29 об., 63; д. 1569, л. 111 об.

476. РГАДА, ф. 494, оп. 1, д. 93, л. 102 об.

477. РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1056, л. 338 об.–339, 342–342 об., 345–345 об.; д. 1057, л. 86–87 об.; д. 1059, л. 815–817, 830–831, 837 об.–839 об.

478. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 580, л. 445 об.–446; д. 633, л. 245; д. 1289, л. 208, 209, 510, 511 об., 512 об., 514 об.; оп. 3, стб. 813, л. 22–26 об.; ф. 494, оп., д. 78, л. 111–114 об.; Красноштанов Г.Б. На ленских пашнях в XVII веке (Документальное повествование). Ч. 2. С. 821.

479. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 767, л. 57; д. 780, л. 18; д. 1034, л. 27 об.; д. 1569, л. 111 об., 116 об.

480. РГАДА, ф. 350, оп. 2, д. 1045, л. 533 об.–534: ф. 494, оп. 1, д. 1216, л. 418 об.–419; д. 1217, л. 21; ГАИО, ф. 1, оп. 1, д. 7, л. 21 об.; ф. 50, оп. 1, д. 512, л. 72 об.; Шерстобоев В.Н. Илимская пашня. Т. 1. С. 92.

481. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 633, л. 42; д. 767, л. 56; д. 780, л. 11 об.; интернет-публикация: Красноштанов Г.Б. Когда основан Киренск?

482. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 725, л. 24 об.; ф. 1177, оп. 3, д. 2425, л. 21–21 об.; Русские мореходы в Ледовитом и Тихом океанах: Сборник документов о великих русских географических открытиях на северо-востоке Азии в XVII веке / сост. М.И. Белов. Ленинград—Москва, 1952. Док. № 122; данные «Центрального военно-морского портала».

483. РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 1569, л. 111 об.; ф. 350, оп. 2, д. 1058, л. 308 об.; Гурулев С.А. Первые иркутяне. С. 250–251.

Приложение 1. Список служилых людей – казаков Верхоленского острога 1646–1649 гг.

Абросимов Григорий

Ангрышев Григорий Борисович

Андреев Иван

Артемьев Иван

Артемьев Михаил

Артемьев Прохор

Архипов Мелентий

Афанасьев Алексей

Афанасьев Петр

Афанасьев Федор

Афанасьев Фома

Баран Федор Иванович

Васильев Иван

Васильев Завьял

Васильев Федор

Васильев Федосей

Вострой Василий

Вьюхин Григорий Иванович

Гаврилов Герасим

Григорьев Василий

Григорьев Семен

Демидов Исаак

Дмитриев Шумил

Дорофеев Леонтий

Жарков Иван

Жданов Георгий

Жихнов Григорий Герасимович

Задубин Прокопий Герасимович

Захаров (Захарьев) Иван

Иванов Аким

Иванов Алексей

Иванов Дементий

Иванов Иван

Иванов Курбат

Иванов Лука

Иванов Меньший

Иванов Поспел

Иванов Семен

Иванов Сергей

Иванов Степан

Кайгород Федор Васильевич

Канкаров Борис

Кириллов Андрей

Кириллов Степан

Козлов Михаил Иванович

Кокин Иван

Комаров Гавриил

Кондратьев Герасим

Константинов Евтихей

Константинов Михаил

Коршунов Шестой Степанович

Котков Марк

Кудря Яков Федорович

Куклин Яков

Курсин Кирилл Кириллович

Леонтьев Захар

Леонтьев Пахом

Литвин Федор

Максимов Иван

Максимов Исаак

Малахов (Малафеев) Степан

Матаргин Кузьма Тимофеевич

Мещеряков Федор

Михайлов Петр

Муров Артем

Нагабалаев Поспел

Некрасов Андрей Петрович

Никитин Макар

Никитин Марк

Никитин Нехороший

Никитин Тимофей

Никитин Трофим

Павлов Нестор

Павлов Савелий

Павлов Флор

Панфилов Василий

Панфилов Василий же

Пелынский Григорий

Перфильев Нехороший

Перфильев Феодосий

Петров Иван

Петров Семен

Пилиников Иван

Поспелов Юрий

Постоев Фома Васильевич

Прокопьев Федот

Родионов Кондратий

Родионов Петр

Родионов Семен

Сергеев Клим

Сидоров Трофим

Симонов Карп

Сорокин Антип Григорьевич

Сорокин Михаил Григорьевич

Сорокин Осип Григорьевич

Софронов Яков

Степанов Богдан

Степанов Федор

Тимофеев Антон

Тучков Иван Семенович

Ульянов Пятый

Федоров Ермил

Федоров Федор

Федоров Яков

Федотов Дмитрий

Федотов Тимофей

Хмелин Мелентий

Шипицын Андрей Леонтьевич

Юткин Иван

Яковлев Артем Михайлович

Яковлев Полуект

Примечания.

1. Архивные источники: РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 228, л. 21–32 об.; д. 306, л. 45–75 об.; оп. 3, стб. 273–274, л. 54–61 об.; ф. 1177, оп. 3, д. 887.

2. Имена и отчества даны по их современному написанию.

Приложение 2. Список служилых людей – казаков Верхоленского острога 1677 г.

Ангрышев Григорий Борисович

Белой Максим Григорьевич

Белоус Иван Павлович

Большедворский Иван Семенович

Бутаков Максим Севастьянович

Дунаев Антип(?) Кириллович

Дунаев Дементий Иванович

Жидов Иван Семенович

Задубин Прокопий Герасимович, атаман казачий

Кистенев Иван Назарович

Кистенев Назар Степанович, пятидесятник конных казаков

Кистенев Федор Назарович

Козлов Михаил Иванович, пятидесятник пеших казаков

Кострома Устин Яковлевич

Кудря Яков Федорович

Новокрещен Тит Михайлович

Остяк Василий Иванович

Пермяк Аникей Иванович, десятник конных казаков

Плетнин Устин Григорьевич

Прохоров Остап

Пуляевский Иван Кузьмич

Сибиряк Григорий Федорович

Сорокин Антип Григорьевич

Толмачев Иван Федорович бол.

Толмачев Иван Федорович мен.

Толмачев Михаил Федорович

Тюменец Кирилл Герасимович

Хабарда Михаил Кузьмич

Хорошев Иван Захарович

Хриштапавнов(?) Семен(?) Назарович

Шипицын Андрей Леонтьевич

Примечания.

1. Архивный источник: Окладная книга Илимского острога за 7185 (1677) год. Раздел «Верхоленского Братцкого острошку служилые люди» (РГАДА, ф. 214, оп. 1, д. 633, л. 42 об.–44 об.)

2. Имена и отчества даны по их современному написанию.

3. Знак (?) после фамилии и имени означает их нечеткое написание с приведением в списке наиболее вероятного варианта.

Приложение 3. Список жителей Верхоленского острога 1722–1763 гг.

 См. www.istokoved.ru, книга «Сибирская кровь», дополнительные материалы.

Приложение 4. Список сохранившихся исповедных росписей церквей Верхоленского округа Иркутской губернии с информацией о составе приходов

в части приходов Ангинской Ильинской церкви, Белоусовской Иннокентиевской церкви, Бирюльской Покровской церкви, Бутаковской Казанской церкви*, Верхоленской Воскресенской церкви (Верхоленского Воскресенского собора), Качугской Вознесенской церкви, Манзурской Введенской церкви и Седовской Богородице-Казанской церкви (Ни одной исповедной росписи непосредственно Бутаковской Казанской церкви не обнаружено)

1. «Ведомость, учиненная в Иркутскую духовную консисторию ведомства Иркутского уезда Качинской слободы Вознесенской церкви за 1825 год» священника Андрея Орлова.

Перечислено 1263 прихожанина (625 душ мужского и 638 душ женского пола). Из них: духовных лиц (здесь и далее – с семействами или с их домашними) – 6; проживавших в Куржумовской деревне отставных казаков, солдат и солдатских жен – 9; крестьян Качинской слободы – 149; крестьян Головской, Закачугской, Исетской, Кистеневской, Куржумовской, Макаровской и Малоголовской деревень – 1055; ясашных Хромовской деревни – 44 (на них перечень обрывается).

Имеется несколько искажений нумерации, приведших к ошибочному подсчету общего числа женщин в 634 души: три дочери Прокопия Дорофеева приведены под четырьмя пунктами (со 114 по 117), не присвоены пункты при указании Агафии и Марфы Скорняковых (соответственно после пунктов 475 и 495), пункты 498, 514 и 606 приведены дважды.

Архивная ссылка: ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 3183.

2. «Ведомость Иркутской епархии и уезда Качугской слободы однокомплектной Вознесенской церкви за 1842 год» священника Харлампия Мурашева.

Перечислено 1496 прихожан (716 душ мужского и 780 душ женского пола) на двести тридцать четыре двора.

В ходе исследования подробно не изучалась.

Архивная ссылка: ГАИО, ф. 50, оп. 3, д. 975, л. 336–359 об.

3. «Ведомость Иркутской епархии Ангинского благочиния Ильинской церкви … сего 1843 года» священника Алексея Попова.

Перечислено 1855 прихожан (915 душ мужского и 940 душ женского пола) на двести пятьдесят дворов. Из них духовных – 20; военно-отставных – 23; иркутских мещан, живущих в Караиме, – 56; православных тунгусской природы – 94; поселенцев – 191; крестьян Ангинской слободы – 373; крестьян Бутаковской, Заречной, Малоангинской, Москиной, Мысовской, Овсянкинской, Рыковской, Тарайской и Щаповской деревень – 1024; ясашных – 74.

Имеется множество искажений нумерации, приведших к ошибочному указанию общего числа мужчин в 906 душ и женщин в 943 души: при перечислении мужчин приведены «женские» пункты 350, 693, 836, 838, 848, 866, 880, 887, 891 и 911; не присвоены очередные пункты при указании Анны Бутаковой и Марии Кузнецовой (соответственно после пунктов 727 и 749); пропущены пункты 188, 521 и 616 в столбце по мужчинам и пункт 344 в столбце по женщинам; пункты 512 и 897 в столбце по мужчинам и пункты 136, 726–729 и 873 в столбце по женщинам приведены дважды.

После двора под пунктом 250 не указаны, а должны быть последующие дворы, иначе стоит полагать, что в нем одном проживали все 100 поселенцев Мысовской деревни.

Архивная ссылка: ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 3948, л. 428–453 об.

4. «Ведомость Иркутского округа Манзурской Введенской церкви … за сей 1843 год» священника Николая Слепцова.

Перечислено 3064 прихожанина (1522 мужчины и 1542 женщины) на триста сорок пять дворов. Из них духовных – 34; военно-отставных – 29; вольно-пропитанных – 79; крестьян Манзурской слободы – 652; крестьян Аргунской, Бишаевской, Капцагайской, Карлуцкой, Копыловской, Полосковской, Самодуровской, Седовской и Хоготовской деревень – 2083; крещенных ясашных – 87.

Имеется несколько искажений нумерации, приведших к ошибочному указанию общего числа мужчин в 1525 душ и женщин в 1538 душ: дважды приведены пункт 7 в столбце по мужчинам и пункты 8, 892, 1058 – в столбце по женщинам; трем сыновьям вдовы Натальи Татарниковой присвоены четыре пункта – 1353–1356; при перечислении женщин приведены «мужские» пункты 82, 271 и 918; пропущены пункты 315 и 1038 в столбце по женщинам.

После двора под пунктом 345 не указаны, а должны быть последующие дворы, иначе стоит полагать, что в нем проживали 42 крестьянина Маломанзурской деревни и все 79 «вольно-пропитанных».

Архивная ссылка: ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 3948, л. 454–496 об.

5. «Роспись Иркутской Епархии и того же уезда Верхоленской Воскресенской церкви, составленная СвященноЦерковнослужителями о обретающимся при оной Церкви в приходах нижеявленных чинов людям, со изъявлением против коегождо имяни о бытии их во Святую Четыредесятницу у Исповеди и Святых Тайн причастия, и ктож исповедовался токмо, а не причастился, и ктож не исповедался в 1843 году» священника Николая Пономарева.

Перечислено 3216 прихожан (1536 душ мужского и 1680 душ женского пола), проживавших в четырехстах тридцати четырех семейных дворах^[565]. Из них духовных – 20; отставных казаков, проживающих в разных селах, – 23; отставных солдат и солдатских жен – 61; поселенцев – 194; крестьян Верхоленской слободы – 568; крестьян Алексеевской, Белоусовской, Большедворской, Козловской, Куницынской, Кутурхайской, Пуляевской, Ремезовской, Силивановской, Степновской, Тальминской, Толмачевской, Тюменцовской, Хабардинской, Челпановской, Шеметовской и Шишкинской деревень – 2254; ясашных – 96.

Архивная ссылка: ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 3948, л. 497–546 об.

6. «Ведомость Иркутской епархии и уезда Качугской слободы однокомплектной Вознесенской церкви за 1843 год» священника Харлампия Мурашева.

Перечислено 1489 прихожан (718 душ мужского и 771 душа женского пола) на двести двадцать пять дворов. Из них духовных – 9; членов семьи станционного смотрителя Николая Алексеевича Иванова – 6; отставных солдат, казаков и солдатских жен – 29; кантонистов – 2; мещан г. Иркутска, проживающих в Качугском приходе, – 8; членов семьи помещичьего крестьянина Дмитрия Якименко – 3; поселенцев – 124; крестьян Качугской слободы – 177; крестьян Белоусовского, Большеголовского, Исетского, Кистеневского, Куржумовского, Макаровского и Малоголовского селений – 1089; ясашных – 41.

Архивная ссылка: ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 3948, л. 547–572 об.

7. «Роспись, учиненная Иркутской епархии Бирюльской слободы Покровской церкви … сего 1843 года» священника Иоанна Юрьева.

Перечислено 2292 прихожанина (1061 мужчина и 1231 женщина) на четыреста дворов. Из них духовных – 30; военно-отставных и солдатских жен – 49; поселенцев – 160; крестьян Бирюльской слободы – 414; крестьян Быковской, Гавриловской, Заленонской, Заложной, Захребетской, Кокуйской, Косогольской, Кривошеинской, Малотарельской, Подкаменной, Тюрюминской, Цакурской, Юшинской деревень и Большой Тарели – 1543; ясашных братской породы – 96.

Роспись содержит множество искажений нумерации, приведших к ошибочному указанию общего числа мужчин в 1070 душ и женщин в 1232 души: при перечислении мужчин приведены «женские» пункты 140 и 569, при указании женщины приведен «мужской» пункт 542; пропущены пункты 43, 44, 53–55, 188, 377, 585–587 в столбце по мужчинам и пункты 757, 939 – по женщинам; при указании мужчин по пунктам 360, 595, 712, 772, 840 и 852 приведены также очередные пункты в столбце по женщинам 453, 729, 865, 921, 998 и 1012; не присвоены очередные пункты при указании Анастасии Быковой, Гликерии Татариновой, Феодоры Таюрской, Марфы Осиповой, Анны Кузнецовой, Анны и Матроны Сокольниковых, Евдокии Гусовских (соответственно после пунктов 386, 483, 606, 661, 791, 1056 и 1080).

Архивная ссылка: ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 3948, л. 647–689 об.

8. Исповедная роспись Качугской Вознесенской церкви за 1857 год.

В ходе исследования подробно не изучалась.

Архивная ссылка: ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 4553, л. 1–32 об.

9–14. Собрание исповедных росписей церквей Верхоленского округа Иркутской губернии, включая Ангинскую Ильинскую, Белоусовскую Иннокентиевскую, Бирюльскую Покровскую, Верхоленскую Воскресенскую, Качугскую Вознесенскую, Манзурскую Введенскую, за 1870 год.

В ходе исследования подробно не изучалось.

Архивная ссылка: ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 5151.

15–22. Собрание исповедных росписей Качугской Вознесенской церкви за 1870–1877 годы.

В ходе исследования подробно не изучалось.

Архивная ссылка: ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 5161.

23. «Ведомость Иркутской Епархии города Верхоленска Воскресенской церкви, составленной священноцерковнослужителями о обретающимся при оной церкви в приходе нижеявленных чинов людям, со изъявлением против коегождо имени о бытии их в Святую Четыредесятницу у Исповеди и Святых Тайн причастия, и ктож исповедовался токмо, а не причастился, и ктож не исповедался за 1872 год» в двух частях священников Валериана Громова и Евгения Знаменского.

Перечислено 2696 прихожан (1347 душ мужского и 1349 женского пола) на четыреста двадцать семь дворов^[566]. В том числе духовных – 28; служащих Верхоленского полицейского управления – 15; статских – 2; мещан – 6; станичных казаков – 15; военных и отставных солдат, проживающих в г. Верхоленске, – 31; тех же в Козловском, Куницынском, Силивановском, Толмачевском, Тюменцовском, Челпановском и Шишкинском селениях – 64; поселенцев г. Верхоленска – 111; поселенцев Козловского, Кортухайского, Куницынского, Пуляевского, Ремезовского, Степновского, Толмачевского, Тюменцовского, Чалпановского и Шишкинского селений – 180; крестьян г. Верхоленска – 648; крестьян Козловского, Кортухайского, Куницынского, Пуляевского, Ремезовского, Силивановского, Степновского, Толмачевского, Тюменцовского, Чалпановского и Шишкинского селений – 1561; ясашных г. Верхоленска – 2; ясашных тунгусов, живущих по реке Тутуре, – 33.

Архивная ссылка: ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 5234, л. 1–35 об., 36–70 об.

24. «Ведомость Ильинской церкви села Ангинского Верхоленскаго Округа и Благочиния обретающихся при оной церкви в приходе нижеявленных чинов людям … за 1872 год» священника Алексея Попова.

Перечислено 2959 прихожан (1511 душ мужского и 1448 душ женского пола) на пятьсот девятнадцать дворов. Из них духовных – 20; военно-отставных нижних чинов – 75; поселенцев Ангинского села – 86; поселенцев Карамского селения, Бутаковской, Заречной, Мысовской, Рыковской и Тарайской деревень – 255; тунгусов Карамского, Муринского, Натаиского, Нижне-Хандинского, Обурятского, Тулонского и Тыркинского стойбищ (с русскими именами и фамилиями) – 216; крестьян Ангинского села – 357; крестьян Карамского селения, Бутаковской, Заречной, Костромитинской, Москиной, Мысовской, Овсяниковской, Рыковской, Тарайской, Хандинской и Щаповской деревень – 1755; ачеульских, малоангинских, тарайских и шивыканских ясашных – 195.

Имеются очевидные ошибки в нумерации домовладений. Так, сразу же после двора № 314 приведен двор № 519, и именно такое искусственное завышение количества дворов «при означенной церкви» дается в итоговой таблице росписи.

Архивная ссылка: ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 5234, л. 71–149 об.

25. «Ведомость Верхоленского округа Качугской слободы однокомплектной Вознесенской церкви … за 1872 год» священника Александра Спасского.

Перечислено 2206 православных прихожан (1093 мужских и 1113 женских душ), пять католиков и трое некрещенных на триста шестьдесят три двора. Из них духовных – 16; статских и военных – 8; отставных солдат и солдатских жен в Качугской слободе – 6; тех же в Белоусовском, Большеголовском, Исетском, Кистеневском, Малоголовском и Протасовском селениях – 62; верхоленских купцов, проживающих в Качугской слободе, – 25; иркутских мещанок – 2; поселенцев Качугской слободы – 68; поселенцев Белоусовского, Большеголовского, Исетского, Кистеневского, Куржумовского, Макаровского и Протасовского селений – 199; крестьян Качугской слободы – 248; крестьян Белоусовского, Большеголовского, Исетского, Кистеневского, Куржумовского, Макаровского, Малоголовского и Протасовского селений – 1445 (с учетом семьи солдатки Ольги Черепановой с тремя детьми из Куржумовского селения и пятерых мужчин римско-католического вероисповедания); ясашных Большеголовского, Исетского, Красноярского, Макаровского, Малоголовского и Хромовского селений – 135 (с учетом двух женщин и мужчины шаманского вероисповедания).

Архивная ссылка: ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 5234, л. 150–183 об.

26. «Ведомость Иркутской Епархии Верхоленского Округа Бирюльской Покровской церкви …» в двух частях от 22 и 23 августа 1872 года протоиерея Лавра Кокоулина и священника Филарета Титова.

Перечислено 3632 прихожанина (1832 души мужского и 1800 душ женского пола) на пятьсот восемьдесят семь дворов. В том числе духовных – 28; статских – 6; военных и отставных солдат Бирюльской слободы – 20; военных Большетарельской, Быковской, Заложной, Кокуйской, Косогольской, Малотарельской, Мокрушинской, Подкаменской, Прохорячей, Цакурской и Юшинской деревень – 90; верхоленских купцов, проживающих в Заложном селении, – 37; поселенцев Бирюльской слободы (в том числе за Ключем) – 136; поселенцев Болотской, Большетарельской, Бурмакинской, Быковской, Заложной, Кокуйской, Косогольской, Малотарельской, Мокрушинской, Прохорячей, Тюрюминской, Цакурской, Чемякинской и Юшинской деревень, поселенцев, живших вверх по реке Лене на речках Курунгуе и Хамое, – 360; крестьян Бирюльской слободы (в том числе за Ключем и за рекой Леной) – 505; крестьян Болотской, Большетарельской, Бурмакинской, Быковской, Вяткинской, Заложной, Кокуйской, Косогольской, Малотарельской, Мокрушинской, Подкаменской, Прохорячей, Сухановской, Тюрюминской, Цакурской, Чемякинской и Юшинской деревень, крестьян, живших вверх по реке Лене на речке Курунгуе и в Кодогоне, – 2362; ясашных Бирюльской слободы – 2; ясашных Кокуйской и Косогольской деревень – 7; ясашных тунгусов Большетарельской деревни, Иликтинского и Ленского стойбищ – 79.

Архивная ссылка: ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 5234, л. 184–233 об., 234–279 об.

27. «Ведомость Верхоленского Округа и Благочиния Манзурской Введенской церкви … за 1872 год» в двух частях священников Петра Георгиевского и Иоанна Надеждина.

Перечислено 4380 прихожан (2237 душ мужского и 2143 души женского пола) на семьсот пятьдесят шесть семейных дворов. Из них духовных – 22; мещан – 8; военных Манзурской слободы – 30; военных Аргунской, Капцагайской, Карлукской, Копыловской, Литвиновой, Полосковой и Седовской деревень – 98; поселенцев села Манзурки – 132; поселенцев Аргунской, Бишаевской, Ельниковой, Зуевой, Капцагайской, Карлукской, Копыловской, Литвиновой, Маломанзурской, Полосковой и Седовской деревень – 534; крестьян Манзурской слободы – 977; крестьян Алановой, Аргунской, Бишаевской, Будичинской, Васильевской, Ельниковой, Зуевой, Капцагайской, Карлукской, Копыловской, Литвиновой, Маломанзурской, Полосковой и Седовской деревень – 2314; ясашных Алановой, Аргунской, Васильевской, Зуевой, Карлукской, Кудриной, Лапхайской, Маломанзурской и Полосковой деревень – 131, ясашно-оседлых различных селений – 134.

Архивная ссылка: ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 5234, л. 280–320 об., 321–347 об.

28. «Ведомость Иркутской Епархии Верхоленского Округа Белоусовской Иннокентиевской церкви»^[567] священника Михаила Малышева.

Перечислено 1650 прихожан (844 душ мужского и 806 душ женского пола) на двести пятьдесят семь дворов. Из них духовных – 8; военных отставных казаков и солдат Белоусовского и Шеметовского селений – 75; поселенцев Белоусовского, Большедворского, Тальминского, Хабардинского и Шеметовского селений – 77; крестьян Алексеевского, Белоусовского, Большедворского, Тальминского, Хабардинского и Шеметовского селений – 1207; оседлых инородцев Житовского селения – 218; ясашных тунгусов – 65.

Архивная ссылка: ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 5234, л. 349–380 об.

29. «Ведомость Седовской Богородице-Казанской церкви Иркутской Епархии Верхоленскаго уезда Благочиния I округа за 1913 год» священника Симеона Литвинцева.

Перечислено 3558 прихожан (1774 души мужского и 1784 души женского пола) на пятьсот двадцать семь семейных дворов. Из них духовных – 21; мещан – 8; поселенцев Карлукского, Копыловского, Самодуровского и Седовского селений – 90; крестьян Аргунского, Бишаевского, Будичкинского, Ельниковского, Капцагайского, Карлукского, Копыловского, Самодуровского и Седовского селений – 3439.

Архивная ссылка: ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 9266.

30. «Ведомость Качугской Вознесенской церкви Благочиния I-го округа Верхоленского уезда Иркутской Епархии за 1915 год …» священника Александра Яниоса.

Перечислено 3378 православных прихожан (1714 душ мужского и 1664 души женского пола) и двое мужчин-католиков на пятьсот тридцать пять дворов. В их числе духовных – 15; статских (вместе с крестьянкой Киевской губернии Марией Поповой) – 16; иркутских и верхоленских купцов и мещан – 27; поселенцев Качугского села – 36; поселенцев Большеголовского села, Исетской и Кистеневской деревень – 127; крестьян Качугского села – 583; крестьянБольшеголовского села, Исетской, Кистеневской, Куржумовской, Макаровской, Малоголовской и Протасовской деревень – 2502; ясашных Красноярского улуса – 74.

Имеются отметки о нахождении на войне или на военной службе: крестьян Качугского села – 19; крестьян различных деревень – 77.

Содержит ошибки в нумерации, приведшие к занижению на три числа статских и общего числа прихожан: не учтена Лидия, дочь фельдшера Игнатия Смирнова, и дважды приведены «мужские» и «женские» пункты 15. Вероятны и другие ошибки.

Архивная ссылка: ГАИО, ф. 50, оп. 1, д. 9507.

31. Исповедная роспись Верхоленского Воскресенского собора от 5 апреля 1916 года протоиерея Александра Попова.

Перечислено 4673 православных прихожанина (2316 душ мужского и 2357 душ женского пола) и трое мужчин-католиков на семьсот пятьдесят пять семейных домов. Из них духовных – 15; гражданских чиновников г. Верхоленска – 98; мещан и купцов г. Верхоленска – 44; поселенцев г. Верхоленска – 3; крестьян Верхоленского сельского общества – 1223; крестьян Козловой, Куницыной, Куртухайской, Пуляевской, Ремезовой, Селивановской, Степновской, Толмачевой, Тюменцевой, Челпановой и Шишкиной деревень – 3263; тунгусов Абуринского наслега – 30.

Имеются отметки о нахождении на войне или на военной службе: духовных – 1; гражданских чиновников г. Верхоленска – 3; крестьян Верхоленского сельского общества – 44; крестьян различных деревень – 93.

В ходе исследования перечня жителей г. Верхоленска выявлено множество ошибок в нумерации, приведших к искажению в итоговой таблице росписи как общего числа прихожан, так и их численности по полам и сословиям: дважды приведены пункты 25, 84 и 341 по мужчинам, пункты 55 и 426 по женщинам; пропущены «мужские» пункты 70, 170 и 480, «женский» пункт 323; не учтены: сын Михаила Белоусова Степан (после пункта 121), сын Прокопия Челпанова Дмитрий (после пункта 577), дочь Петра Русакова Галина (после пункта 21), дочь Дмитрия Иванова Александра (после пункта 204); присвоены по два пункта Михаилу Незговорову (216 и 217) и дочери Адриана Целикова Агриппине (587 и 588); сын Якова Безбородова Федор и сын Михаила Незговорова Зиновий приведены в «женских» пунктах 97 и 253, а дочь Саввы Соловьева Агриппина и дочь Дарьи Толмачевой Анна – под «мужскими» пунктами 372 и 402; теща Гавриила Шеметова приведена под двумя пунктами («мужским» 632 и «женским» 657)^[568]. Вероятны аналогичные ошибки также в части сельских жителей.

Архивная ссылка: ГАИО, ф. 50, оп. 7, д. 492.

Приложение 5. Список сохранившихся метрических книг церквей Верхоленского округа Иркутской губернии

в части Ангинской Ильинской церкви, Белоусовской Иннокентиевской церкви, Бирюльской Покровской церкви, Бутаковской Казанской церкви, Верхоленской Воскресенской церкви (Верхоленского Воскресенского собора), Качугской Вознесенской церкви, Манзурской Введенской церкви и Седовской Богородице-Казанской церкви

Ангинская (Ангинского села, Ангинской слободы) Ильинская церковь^[569]

Белоусовская Иннокентиевская церковь

Бирюльская Покровская церковь

Бутаковская Казанская церковь

Верхоленская Воскресенская церковь (Верхоленский Воскресенский собор)

Качугская (Качинской пристани, Качинская) Вознесенская (Николаевская) церковь^[570]

Манзурская Введенская церковь^[571]

Седовская Богородице-Казанская церковь

Примечания и пояснения:

1. Список составлен по номенклатуре и в нумерации Государственного архива Иркутской области на май 2016 г.

2. В списке приведены номера описей, дел и листов, содержащих метрические книги (или их отдельные фрагменты) по приведенным годам, из фонда № 50 «Иркутская духовная консистория».

3. Использованные сокращения: оп. – опись, д. – дело, кн. – книга, л. – листы (листы даны по номерам, проставленным в верхних правых углах разворотов дел).

Перечень сохранившихся метрических записей Верхоленской Воскресенской церкви о родившихся, бракосочетавшихся и умерших в 1773–1800 гг.

Приложение 6. Перечень сохранившихся метрических записей Верхоленской Воскресенской церкви о родившихся, бракосочетавшихся и умерших в 1773–1800 гг.

См. www.istokoved.ru, книга «Сибирская кровь», дополнительные материалы.

Приложение 7. Перечень сохранившихся метрических записей церквей Верхоленского округа Иркутской губернии о родившихся, бракосочетавшихся и умерших Черепановых

по книгам Ангинской Ильинской церкви, Белоусовской Иннокентиевской церкви, Бирюльской Покровской церкви, Бутаковской Казанской церкви, Верхоленской Воскресенской церкви (Верхоленского Воскресенского собора), Качугской Вознесенской церкви и Манзурской Введенской церкви

См. www.istokoved.ru, книга «Сибирская кровь», дополнительные материалы.

Приложение 8. Таблицы родословных линий Верхнеленских Черепановых

См. www.istokoved.ru, книга «Сибирская кровь», дополнительные материалы.

Приложение 9. Таблица линий материнских фамилий по ветви Иван Федорович – Георгий Матвеевич Черепановы

См. www.istokoved.ru, книга «Сибирская кровь», дополнительные материалы.

Примечания

1

Верста – старорусская единица измерения расстояния, равная 1066,8 метра.

(обратно)

2

Под верхнеленскими здесь и далее понимаются жители поселений и сами поселения на территории нынешнего Качугского района Иркутской области.

(обратно)

3

Так деревня называлась в конце XIX – начале XX в.

(обратно)

4

До октября 1917 г. отчества обычных россиян приводились без привычных в наше время окончаний и прямо отвечали на вопрос, чей их носитель сын или чья их носительница дочь. Так, сын и дочь Матвея имели соответственно отчества Матвеев и Матвеева (изначально после них еще и приводилось слово «сын» или «дочь»), а уже затем указывалась фамилия. Это может иногда порождать путаницу отчеств и фамилий.

(обратно)

5

Здесь и далее даты до 1918 г., а по церковным метрикам – до 1922 г., приведены, как правило, по старому стилю (юлианский календарь).

(обратно)

6

Выяснилось, что она тоже была Черепановой, семиюродной сестрой своего мужа.

(обратно)

7

Были полезными посещение практического мастер-класса Международного генеалогического центра, установление по размещенным на сайте ГАИО спискам, дела каких архивных фондов мне нужны, уведомление архива по электронной почте о периоде работы в нем, договоренность о встрече с главой администрации Верхоленского сельского поселения.

(обратно)

8

Святейший правительствующий синод – высший орган церковно-государственного управления Русской православной церкви, учрежденный Петром I в 1721 г. вместо упраздненного патриаршества.

(обратно)

9

В данном случае имелось в виду преступление.

(обратно)

10

Сенат в Российской империи учрежден Петром I в 1711 г. как высший орган государственной власти и законодательства, подчиненный императору и назначаемый им.

(обратно)

11

Четыредесятница – первые сорок дней Великого поста перед Пасхой.

(обратно)

12

К примеру, мне запомнился случай, когда после главы семейства, его жены и сына в списке семьи был указан внук от другого его сына без оговорки, что он внук. И сразу же после него перечислена его мать – вдова. Вероятно, эту вдову в списке перепутали местами с ее сыном, и общий принцип оказался нарушенным.

(обратно)

13

Консистории в Русской православной церкви – учреждения по управлению епархиями во главе с архиереями. Границы каждой епархии определялись (и продолжают определяться) Синодом, обычно сообразуясь с административно-территориальным делением субъектов Российской империи (Российской Федерации).

(обратно)

14

В некоторых католических и иудейских приходах метрические записи фактически велись соответственно с 1710 и 1804 гг.

(обратно)

15

Опубликовано множество утверждений, будто в метриках изначально указывались только даты рождений, а затем к ним стали добавлять даты крещений, но в ходе исследования я пришел к прямо противоположному выводу (об этом сказано подробно в главе «Семь верхнеленских церквей»).

(обратно)

16

В метриках Верхоленской Воскресенской церкви – с 1831 г.

(обратно)

17

Восприемники (крестные отец и мать) при крещении младенцев давали за них крещальные обеты, принимали на себя обязательство следить за религиозностью и нравственностью новокрещенных. При необходимости восприемники должны были оказывать покровительство своим крестникам или даже брать их на свое попечение. Как правило, это были ближайшие родственники родителей – их дети, родители, братья, сестры (реже – двоюродные), племянники, дяди, тети, зятья и невестки.

(обратно)

18

Согласно церковным канонам, роль поручителей (в наше время их обычно называют свидетелями) во многом была схожа с ролью восприемников. Они брали на себя обязательство духовно руководить создаваемой семьей и поэтому должны были сами соответствовать высоким требованиям. В поручители не приглашались люди молодые, не женатые, не знакомые с супружеской жизнью. И, конечно, те, кто был разведен или жил с кемто «во блуде», без венчания, пока не прекратит своего «богопротивного занятия».

(обратно)

19

В древних метриках встречаются имена и отчества, совсем редко – только имена вдов без указания их фамилий.

(обратно)

20

В верхнеленских церквях наиболее подробно и систематизированно метрические записи велись с 1 июля 1838 г., и с той даты правила остались почти неизменны.

(обратно)

21

Притч – состав лиц, служащих при какой-либо церкви.

(обратно)

22

При переписывании иногда возникали ошибки (к примеру, бракосочетание Ивана Игнатьевича Новопашенного с Татьяной Лазаревной Дружининой в одном экземпляре метрической книги Илгинской Богоявленской церкви за 1786 г. приведено 12 января, в другом – 18 января.

(обратно)

23

В частности, таков один из экземпляров метрической книги по приходу Ангинской Ильинской церкви за 1813 г.: в нем перечислено только 9 крещений, 3 венчания и 7 умерших. А в полной метрической книге той же церкви за тот же год 60 крещений, 13 венчаний и 49 умерших².

(обратно)

24

Опись – это перечень в порядке очередности номеров архивных дел и их названий (иногда с подробной аннотацией), находящихся в части конкретного архивного фонда (если таких описей к фонду несколько). При заказе дел для изучения надо обязательно ссылаться еще и на опись, в которой они перечислены, так как каждая из них формирует собственный комплект дел с независимой от других описей к тому же фонду нумерацией.

(обратно)

25

Метрические книги церквей долгое время использовались сотрудниками отделов ЗАГСа для изготовления дубликатов свидетельств и справок, поэтому относительно «молодые» книги часто изрядно потрепаны и сохранились хуже древних.

(обратно)

26

Кроме того, я обнаружил в ГАИО прекрасно сохранившуюся метрическую книгу Усть-Кутского острога за 1724 г., когда он был в приходе «Тобольской епархии Илимского города»³.

(обратно)

27

Всего в ГАИО имеются специальные фонды по 33-м отдельным православным церквям, соборам и монастырям и фонд № 790 архивной коллекции метрических книг церквей Киренского уезда Иркутской губернии.

(обратно)

28

Викариатство в православных церквях – церковно-административная территориальная единица, входящая в состав епархии, во главе с викарием – епископом, не являющимся правящим архиереем (иерархом).

(обратно)

29

Кроме северных уездов Илимского и Якутского заказов, а также Якутского Спасского, Киренского и Селенгинского Троицких монастырей, которые вошли в состав Иркутской епархии в 1731 г.

(обратно)

30

Кроме описи 5 с указами, грамотами и клиринговыми ведомостями Иркутской епархии и описи 11 с метрическими книгами Енисейской епархии.

(обратно)

31

Я бы рекомендовал архивам субъектов Российской Федерации заняться ускоренным цифрованием всех находящихся у них исповедных росписей и метрических книг и размещением их в общедоступных электронных базах данных отдаленного доступа по блокам как отдельных церквей, так и годов составления (с возможным взиманием в целях компенсации расходов небольшой платы с пользователей за полученный доступ).

(обратно)

32

По-эвенкийски, кочо – «излучина», «изгиб реки». И, действительно, река Лена в районе Качуга не только имеет множество излучин, но и делает изгиб, поворот с западного направления на северное. Качуг прежде именовался Качиковым, Качигом или Качинской пристанью. Согласно ответам на вопросы анкеты, составленным в 1730–1740-х годах администрацией Верхоленского дистрикта, «прозвание оной деревне дано по сухому ручью, который называется Качиком»⁶.

(обратно)

33

По-бурятски, название реки было Баянзурхэн, что означает «богатое сердце», сердечная. Впоследствии труднопроизносимое название приняло форму Банзурка (Банзюрка) и, наконец, – Манзурка.

(обратно)

34

Волость – это территориальный сельский округ в составе уезда.

(обратно)

35

В ходе исследования я узнал, что один из них был моим восьмижды прадедом (об этом сказано в разделе «Усовы. Смоленская история» главы 10).

(обратно)

36

По-эвенкийски, «бира» – река. Бирюлька – ее русское уменьшительное название.

(обратно)

37

По-эвенкийски и по-бурятски, «анга» – пасть животного, рот, а в переносном смысле – ущелье, расселина, промоина.

(обратно)

38

Значительные суммы в пользу церкви жертвовал Иван Попов (Вениаминов), родившийся в Анге в 1797 г. и ставший в 1840 г. под именем Иннокентия первым православным епископом Камчатки, Якутии, Приамурья и Северной Америки, а в 1868 г. – митрополитом Московским и Коломенским. Скончавшийся в 1879 г. митрополит Иннокентий погребен в Троице-Сергиевой лавре, причислен к лику святых.

(обратно)

39

По-эвенкийски, «кулинга» – змеиный, что подтверждается наличием там змей.

(обратно)

40

Метрические записи Белоусовской Иннокентиевской церкви за июнь–декабрь 1861 г. приведены в одной книге с Верхоленской Воскресенской церковью¹².

(обратно)

41

Об отличии рассказано в разделе «Черепановские из-под Манзурки» главы 6.

(обратно)

42

В делах имеются исповедные росписи также ряда других церквей Иркутской епархии.

(обратно)

43

В двух сохранившихся ведомостях (исповедных росписях) Манзурской Введенской церкви за 1872 г. нет списков жителей Кокоринской, Кокуйской, Самодуровской (Черепановской) деревень, хотя к тому времени имелись о них метрические записи. Это предполагает, что манзурский православный приход был еще крупнее.

(обратно)

44

Таких записей оказалось более трех тысяч.

(обратно)

45

Об этих линиях рассказано в главе 10.

(обратно)

46

По преданию, 12 января 226 г. приговором суда Татьяне, впоследствии признанной святой, и ее отцу – римскому консулу, усекли мечом головы. Случилось это в Риме при императоре Александре Севере.

(обратно)

47

Ангинская Ильинская, Верхоленская Воскресенская, Качинская Вознесенская церкви – с января 1806 г., Бирюльская Покровская церковь – с сентября 1806 г., Манзурская Введенская церковь – с января 1807 г.

(обратно)

48

На самом деле, Елена – дочь не Николая, а его сына Николая Николаевича.

(обратно)

49

Для подсказки: та метрическая запись, что под № 2, оказалась наиважнейшей для моего исследования. В ней говорится: «У посадцкого Ивана Григорьева Черепанова родилась тщерь Татьяна, восприемниками были отцем посадцкой Федор Дорофеев, материю иркуцкого посадцкого Никиты Куроптева дочь его девица Екатерина».

(обратно)

50

Точные даты событий приведены в приложенных таблицах с данными метрических книг, чтобы будущие исследователи могли при желании проверить верность обоснования приведенных здесь выводов.

(обратно)

51

Вероятно, он носил фамилию Астраханцев (в метрической книге Качугской Вознесенской церкви за 1855 г. говорится о смерти 24 июля его невестки, жены отставного станционного смотрителя Алексея Ивановича Астраханцева).

(обратно)

52

Татьяна, дочь Ивана, была восприемницей также в 1787, 1788, 1790 и 1792 гг., а в 1793 г. она вышла замуж за Косьму Уваровского, дьячка Качинской Николаевской церкви.

(обратно)

53

В следующий раз отчество было названо в 1789 г., когда опять же у Ивана Григорьевича Черепанова был рожден сын Федор.

(обратно)

54

Это следует из записей о рождении от них детей в 1773, 1775, 1783, 1785 и 1794 гг.

(обратно)

55

Это следует из указания их как дочерей Григория и родных сестер Ивана, Зиновия и Никифора в составе восприемников в 1773, 1774, 1775, 1777, 1778, 1780, 1783 и 1785 гг., а также бракосочетаниях в 1775 г. Настасии, в 1778 г. Анны.

(обратно)

56

Обычно к именам добавлялись уточнения «большей» и «малой» для того, чтобы понимать, какой из родных братьев-тезок старше и какой младше.

(обратно)

57

В 1795 г. при крещении у Петра Черепанова сына Ерофея его восприемницей была названа сестра отца новорожденного Пелагея Ивановна.

(обратно)

58

Это следует из состава восприемников при рождении Марфы в 1781 г., Устиньи в 1784 г. и Феклы в 1787 г.

(обратно)

59

Ландратские книги – результат подворной переписи, проведенной в ряде губерний России в 1715–1718 гг. по указу Петра I от 10 декабря 1715 г. Она была поручена ландратам (от немецких слов Land – земля, страна и Rat – совет), т. е. местным чиновникам, стоявшим во главе ландратских доль.

(обратно)

60

Не понятно, правда, почему файлы с делами фонда № 350 до сих пор не размещены на общедоступном интернет-портале РГАДА или на порталах областных государственных архивов, и исследователям родословных из отдаленных регионов России приходится знакомиться с ними в Москве.

(обратно)

61

Сибирский приказ – выделенный в 1637 г. из Приказа Казанского двора орган управления Сибирью со столицей в Тобольске, в 1763 г. упразднен.

(обратно)

62

Московский архив Министерства юстиции образован в 1852 г. путем объединения Разрядно-Сенатского архива, Архива прежних вотчинных дел, Государственного архива старых дел, Архива московских департаментов Сената и архивов местных учреждений России. В 1925 г. он вошел в состав древлехранилища Московского отделения Центрального исторического архива РСФСР, переименованного позже в Государственный архив феодально-крепостнической эпохи. А в 1941 г. его фонды переданы Центральному государственному архиву древних актов (ЦГАДА), ныне – РГАДА.

(обратно)

63

Архивное дело № 2375 описи 5 к фонду № 214 под наименованием «Ревизские сказки населения г. Иркутска» содержит лишь краткий, в несколько десятков человек, перечень жителей, составленный «по приказу Иркуцкой провинции стольника воеводы Ивана Ивановича Полуехтова».

(обратно)

64

Насколько мне удалось установить, его предки жили в Сибири на территории, подведомственной Илимскому острогу. Там же проживала часть моих предков, и, вполне вероятно, мы с Николаем Николаевичем Оглоблиным – родственники.

(обратно)

65

Посадские – название городского торгово-промышленного класса, сословия в средневековой Руси, в обязанностях которого было нести тягло, т. е. платить денежные и натуральные подати, а также выполнять многочисленные повинности.

(обратно)

66

Разночинцы («люди разного чина и звания») – юридически не вполне оформленная категория населения в Российском государстве XVII–XIX вв. Разночинцем называлось лицо, не принадлежащее ни к одному из установленных сословий: не приписанное ни к дворянству, ни к купечеству, ни к мещанам, ни к цеховым ремесленникам, ни к крестьянству, не имевшее личного дворянства или духовного сана.

(обратно)

67

Число фамилий приведено без их двойного счета по посадским и разночинцам, с включением Шишкиных, указанных во второй ревизии как несколько из Быковых, и с исключением Мешетовых, которые, как выяснилось, носили фамилию Шеметовых.

(обратно)

68

Сыны (дети) боярские – привилегированное сословие служилых людей, которые выполняли наиболее ответственные поручения военно-административного свойства, находились на государственном обеспечении. В Сибири на протяжении XVIII в. в чины сынов боярских зачисляли воеводы (губернаторы) с учетом выслуги лет, имеющихся заслуг и в отдельных случаях – происхождения претендента.

(обратно)

69

Аннотации составлялись еще в 1949–1955 гг. и детально дорабатывались в 1959–1963 гг. специалистами архива, что, по идее, должно было исключить ошибки.

(обратно)

70

Подробная информация о перечне изменений после первой ревизии, результатах второй и третьей ревизий по городу Иркутску приведена в настоящей книге в разделе «Иркутские однофамильцы» главы 5.

(обратно)

71

Имелся в виду год завершения второй ревизии.

(обратно)

72

Семья посадского Дмитрия Мичурина в том же составе приведена в 1761 г. в исповедной росписи Прокопьевской церкви г. Иркутска, и в сохранившихся метрических записях верхнеленских церквей его фамилия не упоминалась. В исповедной росписи той же церкви, вероятно, за 1794 г. были уже его дети-купцы с семьями. Значит, Мичурины накануне третьей ревизии переехали в Иркутск. А в 1723 г. предки Дмитрия Мичурина – дед Афанасий, бабушка Мария, отец Осип и мать Ирина – жили в Братском остроге²⁶.

(обратно)

73

В разделе посадских (купцов) Верхоленского острога приводится разница их возрастов по сравнению со вторыми ревизскими сказками в 18 лет, и это означает, что их возраст по предыдущей ревизии давался на 1744 г.

(обратно)

74

12-летняя разница в возрасте супругов может предполагать, что Мавра Тимофеевна – вторая жена Ивана Федоровича.

(обратно)

75

По всей вероятности, Василий Петров был сыном разночинца Данилы, приведенного в сказках второй и третьей ревизий вместе с его сыном Ипатом под фамилией Петровых. Между тем рожденная в 1762 г. дочь Ипата и умерший в 1777 г. Данила названы в метриках Шеметовыми.

(обратно)

76

Ошибка произошла, видимо, из-за путаницы: в замужестве в Верхоленске было несколько дочерей бирюльских крестьян Поповых – у Ивана Кистенева (наверняка, близкого родственника жены Ивана большого), Ивана Костромина, Ивана Толмачева и Алексея Челпанова.

(обратно)

77

Слово «приложил» написано другими чернилами и другим подчерком по сравнению с предыдущим текстом, наверняка – самим Григорием Ивановичем Черепановым.

(обратно)

78

Например, в бирюльских и ангинских ревизских сказках перечислены десятки жен, взятых в Верхоленском остроге, которые не указаны в сказках родительских семей, и почему-то особо много из них – по рождению Бутаковы.

(обратно)

79

Ясашные – плательщики ясака (с татарского языка – натуральной подати) – в России в период XV – начала XX века налога с жителей Севера и Сибири, главным образом пушниной.

(обратно)

80

В отличие от посадских и купцов, в третьей ревизии разночинцев Верхоленского острога приводится разница их возрастов по сравнению со второй ревизией в 17 лет, и это означает, что их возраст по предыдущей ревизии давался на 1745 г.

(обратно)

81

Это еще один Андрей Падерин, не тот, чьей женой была Матрона, дочь Ивана Федоровича Черепанова.

(обратно)

82

Часто замужние дочери в перечнях родительских семей не указывались вовсе.

(обратно)

83

Надо учитывать близкое, иногда со слабо неуловимой разницей звучание на русском языке того времени чисел 70 и 80 («семдесят» и «осемдесят»).

(обратно)

84

По манзурской и бирюльской ревизиям общее число перечисленных в сказках женщин не приведено.

(обратно)

85

Остроги строились в Сибири всегда по берегам рек, служивших зачастую единственными доступными дорогами и местом добычи часто главного и в те времена неиссякаемого пропитания – рыбы.

(обратно)

86

Ленский, или Илимский волок, – использовавшийся в XVII–XIX вв. волок между Илимским острогом на реке Илим, правом притоке Ангары, и Усть-Кутом на реке Лене.

(обратно)

87

Бутальский острожек основан в 1638 г. на землях эвенкийского рода быталов у устья реки Дьаанда, или Джанда, что напротив нынешнего села Кутана и всего в трех десятках верст от Белькачей вверх по течению Алдана. Отсюда весной 1639 г. начал свой путь отряд во главе с Иваном Москвитиным, впервые достигший Охотского (Ламского) моря. Через три года после основания острожек был сожжен эвенками и восстановлен несколько выше, в более безопасном месте, где просуществовал примерно до 1696 г.

(обратно)

88

До XVIII в. официальных штатных чинов в казачьих войсках не существовало. Тем не менее, собираясь в походы, казаки разделялись на сотни и полусотни. Избираемые или назначаемые на должности временных командиров сотен именовались сотниками, а полусотен – пятидесятниками. Позднее эти должности вошли как штатные воинские казачьи чины в состав Российской императорской армии.

(обратно)

89

Сажень – старорусская мера длины, соответствующая примерно двум метрам.

(обратно)

90

В связи с тем, что в допетровской России год начинался 1 сентября, разница в годах по старому летоисчислению (от сотворения Мира) и новому летоисчислению (от рождества Христова) составляет 5508 лет в период с 1 января по 31 августа и 5509 лет с 1 сентября по 31 декабря.

(обратно)

91

Имелся в виду 7149 г., ведь в челобитных тех времен обычно приводились только три последние цифры года.

(обратно)

92

Петр Петрович Головин – стольник, окольничий, в 1638–1644 гг. первый воевода Ленского острога, будущего Якутска. При нем, в 1643 г., острог был перенесен на новое место – в долину Туймаада. Отстранен от должности после жестокого подавления восстания якутов, поводом для которого стала перепись ясашного населения.

(обратно)

93

Василий Никитич Пушкин – московский дворянин и стольник, полковой и городовой воевода. В 1644 г. был назначен воеводой (совместно с Кириллом Осиповичем Супоневым) в Якутском остроге, где через 5 лет скончался.

(обратно)

94

Гулящие люди – в России XVI–XVIII вв. разряд населения, состоявший из вольных, не приписанных ни к служилым, ни к посадским; это были отпущенные на волю господами слуги, выходцы из плена и вообще не записанные в писцовые и переписные книги. Гулящие люди не несли государственных повинностей и не платили податей; пользуясь свободой передвижения, они занимались ремеслами, жили работой по найму, за чужим «хребтом».

(обратно)

95

Может, он имел какое-то отношение к томскому казачьему десятнику Ивану Курбатову, включенному в именные книги 1623 и 1630 гг.³⁶

(обратно)

96

Алексей Никитич Трубецкой – боярин, князь, в 1646–1662 гг. – глава Сибирского приказа, в 1672 г. стал крестным отцом царевича Петра Алексеевича Романова.

(обратно)

97

Натурой также выплачивалось соляное жалование, и это во многом аналогично практикуемому вплоть до наших дней в России предоставлению военнослужащим, находящимся в полевых условиях, продовольственного пайка или выплаты им взамен продпайка денег.

(обратно)

98

Татищев Василий Никитич – российский историк, географ, экономист и государственный деятель, автор «Истории Российской».

(обратно)

99

Дмитрий Андреевич Францбеков (по-немецки Fahrensbach) – русский государственный деятель немецко-балтийского происхождения. Стал воеводой в Якутске в 1649 г., но в 1651 г. впал в немилость государя и лишился всех должностей.

(обратно)

100

Ленский разряд – военно-административный округ со столицей в Якутске, созданный в 1638 г. Сибирским приказом. В него вошла территория бассейна реки Лены и впадавших в нее рек, ранее находившаяся в ведении Томского разряда. В последующем границы разряда уточнялись и расширялись вплоть до Тихого океана. Ликвидирован в 1711 г. в связи с созданием Сибирской губернии.

(обратно)

101

Центром Иркутского воеводства был Иркутский острог, основанный в 1661 г. отрядом енисейского казака Якова Похабова, статус города получил в 1686 г.

(обратно)

102

Для улучшения снабжения служилых людей Якутска хлебом в 1675–1702 гг. Бирюльская, Верхняя Киренская с Верхолуцкой, Илгинская, Орленская, Тутурская и Усть-Кутская волости были приписаны к Якутскому острогу.

(обратно)

103

Второе из широко известных выступлений состоялось под руководством Адриана Черепанова после октябрьского переворота 1917 г. и было направлено против власти большевиков (о нем – глава «Кому – бандит, кому – освободитель»).

(обратно)

104

То есть Михаил Сорокин был переведенцем из Якутска.

(обратно)

105

В настоящее время это – территория поселка Жигалово.

(обратно)

106

Даурия (Даурская земля) – старорусское название Забайкалья и (до XVII в.) Западного Приамурья.

(обратно)

107

Они оба и большая часть отряда были среди 25-ти казаков, подписавших в 1646 г. челобитную.

(обратно)

108

Михаил Семенович Лодыженский – стольник, рында (оруженосец-телохранитель великих князей московских и русских царей XIV–XVII вв.) при приеме послов, якутский воевода в 1651–1660 гг. Был заподозрен в том, что «корыстовался» государевой казной, «чинил налоги великие» ясашным, промышленным и торговым людям, по дороге из Якутска в Москву около Енисейска умер.

(обратно)

109

Здесь и далее при пересчете года по юлианскому календарю в григорианский дается разница в 5508 лет, когда говорится о событиях за год, либо если отсутствует уверенность в происхождении событий в период с сентября по декабрь.

(обратно)

110

На Верхоленскую слободу в метриках начали ссылаться еще с 1811 г. Вероятно, в 1816 г. из нее были административно выделены близлежащие деревни.

(обратно)

111

Некоторые историки ошибочно утверждают, что ярмарка проводилась в Верхоленске.

(обратно)

112

В эквиваленте – 4–6 кг чистого золота.

(обратно)

113

Десятина – старая русская единица земельной площади, равная 1,09 га.

(обратно)

114

1901–1907 гг. приводятся большинством историков как период строительства собора, но встречаются и иные сведения, в частности, о его строительстве в 1892–1895 гг. И на самом здании собора размещена плита с надписью о том, что оно «является архитектурным памятником XIX века».

(обратно)

115

По распространенной, но неподтвержденной документами версии, старую церковь в начале XIX в. разобрали и перевезли к шаман-камню у деревни Шишкина, которому поклонялись местные некрещенные инородцы, и в ней жил православный священник.

(обратно)

116

Строителем новой церкви считается крестьянин Прокопий Тюменцов (он родился около 1746 г. в семье казака Прокопия Тюменцова и Маремьяны, дочери разночинца Клима Коршунова. В той же семье в марте 1763 г. появилась на свет Агафия – первая жена Козьмы Ивановича Черепанова).

(обратно)

117

Судя по всему, в настоящее время место погоста занято территорией, прилегающей к сельской школе. Имеются сведения, что в 1970-е годы при рытье котлована для школьной котельной экскаватор зацепил в десятке метров от верхоленской церкви множество человеческих скелетов.

(обратно)

118

Из перечня казаков Верхоленского острога 1677 г. видно, что к тому году в нем из наиболее распространенных на 1763 г. фамилий уже жили представители Белоусовых, Большедворских, Бутаковых, Кистеневых, Пермяковых, Пуляевских, Толмачевых и Тюменцовых.

(обратно)

119

В верхоленских метриках после 1801 г. говорится о рождении детей от крестьянина, а не мещанина Петра, и нет упоминаний о жене, сыновьях или дочерях Льва Черепанова.

(обратно)

120

Каких-либо сведений о них в метриках после их рождений и в исповедных росписях верхнеленских церквей не найдено.

(обратно)

121

Сохранились метрические записи о рождении девяти детей Анания, а не сохранились о еще четверых его детях, известных по записям о бракосочетаниях и смертях и по исповедной росписи 1843 г.

(обратно)

122

В XIX веке одну из деревень под Манзуркой и одну под Бутаково стали иногда называть Черепановскими, но это были их вторые имена, и они не устоялись (о них будет рассказано в главе 6).

(обратно)

123

Маятниковый паром – использование силы течения реки как источник энергии, когда канат закрепляется одним концом посередине реки, например, заякоревается, другим – на пароме, и, располагая паром при помощи руля под определенным углом к течению реки, паромщик проводит судно с одного берега на другой, затем – обратно (подобно маятнику).

(обратно)

124

Большинство из них получили фамилии Черкашенины (позднее – Черкашины и Черкасовы).

(обратно)

125

Средняя годовая температура воздуха здесь около минус 5 °С, бывают морозы ниже минус 40° и жара свыше плюс 30 °С. Река Лена замерзает обычно во второй половине октября, вскрывается – в середине апреля.

(обратно)

126

Система земледелия, когда в один и тот же год одна половина земельного клина обрабатывалась, а другая оставалась под паром, на следующий год происходила смена.

(обратно)

127

К сведению: в районе села Белоусово, что всего в 7–8 км на запад от Картухая, в реку Куленга впадает протекающий в гористой местности ручей Хархай, а по-якутски «хара-хайа» – черная гора.

(обратно)

128

По наиболее распространенному мнению, в названии города точно присутствует старорусское слово «черепь» (возвышенное место, возвышенность). Вторая же его часть произошла либо от слова «весь» (деревня), либо от племени весь, которое издревне жило на той территории (есть предположение, что киевский князь Вещий Олег как раз из племени весь).

(обратно)

129

Иркутский острог возник в 1661 г., в 1682 г. стал центром самостоятельного воеводства, которому через четыре года был присвоен статус города и причислены Балаганский, Верхоленский, Идинский остроги, Бирюльская слобода, а позднее – остроги Западного Забайкалья.

(обратно)

130

Имена персонажей по этим пунктам поддаются частичному восстановлению с использованием материалов третьей ревизии: в первом сохранившемся пункте 20 сказок второй ревизии указан Осип Гранин, перед которым в сказках третьей ревизии перечислено тринадцать Граниных и Степановых. Оставшиеся шесть персонажей (вероятно, Евреиновы, об одном из которых в списке бежавших после первой ревизии говорится перед одним из Граниных) могли в полном составе переехать на новое место жительства, сменить сословие и прочее, и поэтому не вошли в сказки третьей ревизии в прежней очередности.

(обратно)

131

Судя по номеру начального листа и очередности приведения фамилий по предыдущей ревизии, в деле утерян первый лист со списками семейств Семеновых, Зубовых, Кондратовых, Федоровых, Клепиковых и частично Игнатьевых.

(обратно)

132

Еще из сказок третьей ревизии видно, что у посадского Ивана Черепанова была дочь Агафья, рожденная около 1702 г. и вышедшая замуж за посадского Якова Хомякова. У Якова Хомякова не оказалось сыновей, а дочери стали в Иркутске женами разночинца Алексея Белушкина и цехового Никифора Овчинникова⁵⁷.

(обратно)

133

Федор не был перечислен в списке семьи Ивана в 1686 г., но, согласно сказкам второй ревизии, у него был в 1745 г. 32-летний сын. Значит, тот Федор, по всей вероятности, рожден не ранее середины 1680-х и не позднее первой половины 1690-х годов.

(обратно)

134

Примерный год создания книги установленисходя из приведенных в ней возрастов жителей г. Иркутска в сравнении с их же возрастами по сказкам шестой ревизии (в аннотации указан 1799 г., однако в самой же книге приведены события середины 1800 г.).

(обратно)

135

Илга – левый приток реки Лены, ее устье находится примерно в 30 км севернее нынешнего поселка Жигалово, но от Верхоленска напрямую до ближайшей точки Илги не более 40 км.

(обратно)

136

Киренский (Усть-Киренский) острог основан, вероятнее всего, в 1630 г. изначально как Никольский погост при впадении реки Киренги в Лену.

(обратно)

137

Откупщик – сборщик налогов и других обязательных платежей с населения в свою пользу, заплативший за такое право государству.

(обратно)

138

Вкладчик монастыря – передавший монастырю свою землю и получивший ее обратно в пользование уже не как собственность, а как пожалование.

(обратно)

139

Река Киренга – правый приток Лены длиной 669 км, берущий начало на западных склонах Байкальского хребта и впадающий в Лену в районе современного Киренска (примерно в 600 км ниже Верхоленска).

(обратно)

140

О тех событиях рассказано в разделе «Аксамитовы, они же – Аксаментовы. Воронежская история» главы 10.

(обратно)

141

Наибольшее число сказок содержится в деле № 9 описи 1 к фонду № 1 под наименованием «Податные списки илимских пашенных крестьян. Ревизские сказки II ревизии. 1722–1723 годы», но в те годы проводилась 1-я ревизия, и на листе перед сказками проставлен 1719 год. Однако в них говорится в том числе и о событиях 1721 г.

(обратно)

142

Острог на реке Илге, вероятно, возведенный в самом начале XVIII в. на месте основанного в 1640-х годах русского поселения. Ныне с. Знаменское.

(обратно)

143

Бобылями на Руси в XV – начале XVIII в. называли крестьян, не имеющих земельного надела.

(обратно)

144

В деле № 1042 приведены ревизуемые под пунктами 127–2570 (пункты 1–126 с перечнем посадских потеряны), в деле № 1043 – под пунктами 2571–3796 (далее перечень обрывается), в деле № 1044 – под пунктами 5891–9390 (далее перечень обрывается).

(обратно)

145

Чечуйский острог – поселение на реке Лене примерно в 65 км ниже по течению реки от Киренска и в 500 км по прямой от Усть-Илимска. Основан в начале 1630-х годов как ясачное зимовье у волока к Нижней Тунгуске.

(обратно)

146

Целовальники – должностные лица Московской Руси, выбиравшиеся в уездах и на посадах для исполнения государственных обязанностей. Избранный человек клялся работать честно и в подтверждение клятвы целовал крест, откуда и происходит название. До XVII в. целовальники исполняли свои обязанности самостоятельно, а после – под началом воевод.

(обратно)

147

По принятой в якутском архиве номенклатуре, после номера каждого дореволюционного фонда проставлена литера «И». Но здесь и далее я такие номера привожу без литеры.

(обратно)

148

В тех исповедных росписях перечислен 33571 прихожанин (из них 10399 в Богородицкой, 764 в Николаевской, 7104 в Предтеченской, 10911 в Преображенской церквях, 3173 в Спасском мужском монастыре, 1220 в Свято-Троицком кафедральном соборе).

(обратно)

149

Полное название документа – «Перечневая ведомость, составленная Иркутской губернии в областном городе Якутске в ревизской комиссии из поданных в оную сказок по 20-е число января 1851 года о наличном числе душ в Якутском градском обществе, в настоящую девятую ревизию записанных в Иркутской губернии».

(обратно)

150

Это семьи во главе с Черепановыми в возрасте 35–38 лет, проживавшими в Техмастерской, в домах на улицах Полевой и Курашевской: соответственно плотника Андрея Лаврентьевича, работника «Ленгосфлота» Зиновия Петровича с братом Николаем и десятника «Ленгосремонта» с инициалами И.Т.

(обратно)

151

Усть-Оленек – село на реке Оленек, которая протекает чуть западнее Лены, перед самым ее впадением в море Лаптевых. Возникло рядом с основанным в 1633 г. Оленекским зимовьем – прежде административным центром той части Арктики. В нем в 1667–1670 гг. проходила служба известного землепроходца Семена Дежнева.

(обратно)

152

Вероятность такого родства косвенно подтверждается, о чем рассказано в разделе «Иван Григорьевич и Вера Никитична» главы 9.

(обратно)

153

Первый Семен (Симон) появился у Гавриила Кузьмича Черепанова из Бутаковской деревни, когда умерли и его прадед Иван Федорович, и дед Иван малой, и отец Козьма.

(обратно)

154

В переписной книге женщины не указывались.

(обратно)

155

Это что-то типа инструкции.

(обратно)

156

Ковыма-река – река Колыма (по-якутски Халыма) в Якутии и нынешней Магаданской области России длиной более 2 тыс. км. Впадает в Восточно-Сибирское море.

(обратно)

157

Нижнеколымское зимовье основано в 1644 г., по разным данным, помором Михаилом Стадухиным или енисейским казаком Дмитрием Михайловым по кличке Ярило Зырян, или ими совместно, или якутским казачьим десятником Второй (Вторым) Гавриловым.

(обратно)

158

Если купец Иван Иванович Черепанов возглавлял в 1647 г. группу торговых и промышленых людей, то ему, скорее, было тогда больше 30 лет, а его отцу – больше 50.

(обратно)

159

По два сына Ивана у одних и тех же отцов были в тот период в Верхоленском остроге еще у Петра Брагина, Петра Малцова и Константина Хабардина, а у Никифора Уваровского – даже три сына с таким именем, но сами эти отцы – не Иваны.

(обратно)

160

В середине XVII в. из Сибири «на Русь» вывозили в год иногда по полторы сотни тысяч соболиных шкурок.

(обратно)

161

Скорее всего, здесь говорится об ежегодном десятипроцентном сборе, введенном в 7196 (1688) г. для финансирования государственных расходов на войну с Турцией, включая неудачные для Русского царства крымские походы.

(обратно)

162

Он рожден в 1774 г., его отец Алексей и дед Петр были крепостными Демидовых.

(обратно)

163

Сейчас это озеро Городецкое. Оно примерно в 20 километрах на юго-запад от города Нарьян-Мар, административного центра Ненецкого автономного округа.

(обратно)

164

Месторождения серебра и меди были обнаружены в 1491 г. выше по течению Печоры, в устье реки Цильмы, немцами, «которые умели находить руду и отделять ее от земли» и были в составе организованной Мануилом Палеологом, племянником последнего императора Византии и шурином Ивана III, экспедиции. Рудники были заложены в 1492 г. итальянскими горными мастерами, в 1496 г. устроены печи для плавки металла. Однако крайняя удаленность от обжитых мест, отсутствие путей сообщения и бедность руд сделали добычу невыгодной и через несколько лет она была прекращена.

(обратно)

165

Самоядь – старое русское название северных самодийских народов (ненцев и других, говоривших на языках самодийской группы, которая образует вместе с языками финно-угорской группы уральскую языковую семью). Слово, вероятно, произошло от самэ-едне, т. е. «земля саамов».

(обратно)

166

Спустя три столетия эта фамилия будет чудным образом вплетена в судьбу одного из ярких представителей верхоленских Черепановых (об этом сказано в главе 8 «Кому – бандит, кому – освободитель»).

(обратно)

167

Жиганск – поселок в Якутии в 770 км вниз по течению реки Лены от Якутска, прежде – зимовье, основанное в 1632 г. и названное по имени кочевавших в этой местности в XVII веке эвенков – ижиганов (эдигэнов).

(обратно)

168

В 1653 г. протопоп Аввакум был сослан в Тобольск, затем в Якутск, Енисейский острог и Нерчинск. Всю дорогу он прошел пешком, в пути умерли два его сына. В 1664 г. Аввакум был возвращен с Москву, но из-за продолжения «раскольнической» деятельности его вновь отправили в ссылку, на сей раз в Пустозерск.

(обратно)

169

Я не нашел ссылок на источники, и мне до тех документов добраться не пришлось.

(обратно)

170

Заранее прошу прощения у тех, кому приведенные далее подробности, алгоритм действий, мои доводы и доказательства в отношении происхождения представителей конкретной фамилии – Черепановых – будут неинтересны. Однако они, несомненно, важны для их потомков.

(обратно)

171

Здесь и далее отчества даются, как правило, в их современном написании.

(обратно)

172

Больше детей в семье верхнеленских Черепановых я насчитал только у рожденного в 1856 г. Георгия Тимофеевича из Костромитино. У него было не менее одиннадцати сыновей и тринадцати дочерей, но не от одной, а двух жен.

(обратно)

173

Здесь и далее при перечислении членов семейств дети приводятся, как правило, в порядке старшинства. Точные даты и детали всех ставших известными событий в судьбах верхнеленских Черепановых можно узнать из приложенных перечней метрических записей и линий родословного древа.

(обратно)

174

В 1781, 1784 и 1786 гг. восприемником детей Козьмы, сына Ивана малого, был назван брат отца новорожденных Василий, а в 1789 и 1791 гг. восприемниками детей Ивана Григорьевича стал его сын Василий.

(обратно)

175

О Параскеве Ивановне, жене мещанина Василия Черепанова, в верхнеленских метриках говорится лишь однажды: она была в 1784 г. восприемницей Иосифа, «незаконноприжитого» сына крестьянина Ивана Пермякова. Предположение, что ее девичья фамилия – Пермякова, подтвердилось списком жителей Верхоленского острога (согласно дополнению к сказке по третьей ревизии, у Ивана Пермякова в декабре 1762 г. родилась дочь Параскева). В свою очередь, Иван Пермяков был восприемником в 1787 г. дочери Василия Ивановича Черепанова.

(обратно)

176

Это следует из того, что за весь период 1773–1781 гг., кроме 1779 г., метрические книги сохранились, но записи о бракосочетании Василия и Параскевы в них нет, первый же ребенок Василия родился в 1781 г.

(обратно)

177

При рождении в 1807 и 1814 гг. Евдокии и Мирона, детей Василия, их восприемниками были отставной казак Василий Полуектов и его дочь Татьяна, и это подтверждает, что девичья фамилия Натальи Васильевны – Полуектова.

(обратно)

178

Рожденные в 1786, 1788 и 1793 гг. Иван, Николай и Анисия.

(обратно)

179

То, что вышедшая в 1815 г. замуж Анисия была дочерью именно Василия – сына Ивана Григорьевича, подтверждается тем, что восприемницей ее детей в 1825 и 1828 гг. была дочь Василия Черепанова Евдокия. А известно, что при рождении в 1807 г. у Василия дочери Евдокии ее восприемником стал брат отца Григорий Иванович – сын Ивана Григорьевича. В 1831 г. Евдокия вышла замуж как дочь Василия Черепанова из качугского прихода.

(обратно)

180

Умершая в 1840 г. дочь Александра Феврония родилась в середине 1836 г.

(обратно)

181

За кого вышла замуж Мавра, на ком женился Харитон и о других событиях с Черепановыми после 1843 г., можно узнать по приложенным линиям общего родословного древа «Десять поколений Черепановых». В настоящей главе о них будет рассказано выборочно.

(обратно)

182

Это означало, что ее перед смертью колотило, бил сильный озноб.

(обратно)

183

После замужества Марии в 1890 г. ее мать Пелагея Яковлевна (вдова Матвея Селиверстовича) переехала в Протасовскую деревню, где в 1907 г. умерла. Наверняка переезд состоялся вслед поселения в Протасовской деревне еще одной Евдокии – племянницы Матвея Селиверстовича, вышедшей замуж в 1895 г. за местного крестьянина. В связи с малозначимостью обстоятельства проживания Пелагеи Яковлевны Черепановой в Протасовской деревне это поселение как место жительства Черепановых в отдельный раздел не вынесено.

(обратно)

184

Согласно журналу «Входящим делам, поступившим от разных мест и лиц по Качугской Вознесенской церкви на 1857 год» и послужному списку, крестьянин Селиверст Васильевич Черепанов принял присягу и поступил в церковные старосты 11 января 1857 г.¹⁰⁷

(обратно)

185

О Якове и его потомках подробно рассказывается в разделе «Кутурхайские».

(обратно)

186

В исповедной росписи 1872 г. она приведена как жена Ефрема Попова, 26 лет, детей в ее первой семье не было¹⁰⁸.

(обратно)

187

О дальнейшей судьбе Алексея Кирилловича Черепанова говорится в разделе «Алексеевские».

(обратно)

188

Рожденный в 1914 г. трижды правнук Никифора Григорьевича Платон в исповедной росписи 1915 г. не перечислен либо по малолетству и был жив, либо в связи с его ранней смертью.

(обратно)

189

В расчет включена незаконнорожденная дочь Соломонии Андреевны, которая должна бы носить фамилию отца, наверняка не Черепанова.

(обратно)

190

Гликерия (Лукия) Хромова родилась в 1806 г. Она была внебрачной дочерью Евдокии Федоровны (урожденной Вачигиной), вдовы ясашного Семена Афанасьевича Хромова.

(обратно)

191

Об этом расследовании будет рассказано в разделе «Кутурхайские».

(обратно)

192

Жена Гордея Тюменцова Анна была восприемницей и других сыновей Василия малого – в 1804 г. Якова, в 1812 г. Никифора.

(обратно)

193

Еще один сын Василия малого и Феодосии – их первенец Яков – умер через два месяца после рождения.

(обратно)

194

В перечне крестьян Макаровской деревни исповедной росписи 1825 г. есть Леонтий Иванович Кистенев и вдова Матрена Ивановна Кистенева – вероятно, дядя и бабушка Ивана Васильевича Черепанова.

(обратно)

195

Четвертая и пятая ревизии населения Российской империи проводились соответственно в 1781–1787 и 1794–1808 гг.

(обратно)

196

Калинник, вероятно, родился в 1808 г., за который метрическая книга не сохранилась.

(обратно)

197

Если только Елизавета и Наталия не умерли во младенчестве.

(обратно)

198

Он был восприемником родившегося в 1788 г. сына Филиппа Куницына.

(обратно)

199

В 1806 г. Петр назван купцом, а в 1810 и 1815 гг. – мещанином, когда был восприемником детей соответственно Михаила, Федора и Григория Черепановых.

(обратно)

200

Дочь Петра Параскева была в 1818 г. восприемницей сына Ерофея Черепанова.

(обратно)

201

Крестными Петра Васильевича Черепанова и его жены Анны Ивановны стали дети Черепановых: Ивана Васильевича в 1814 г., Матвея Васильевича в 1841 г., а также Екатерины Мигалкиной, Ефима Боровикова и Марфы Челпановой в 1833, 1834 и 1839 гг.

(обратно)

202

В 1807 г. Петр, сын крестьянина Михайла Черепанова, стал восприемником своей двоюродной сестры Анны.

(обратно)

203

О дальнейшей судьбе этого семейства рассказано в разделах соответственно «Степновские», «Кутурхайские» и «Шишкинские».

(обратно)

204

При рождении в 1805, 1806 и 1812 гг. детей у Козьмы Немчинова, Якова Брагина, вдовы Татьяны Дмитревой и Прокопия Широкобрюхова.

(обратно)

205

Найдено 14 записей об Акилине Никифоровне как жене Зиновия при указании ее в числе восприемников (в частности, при рождении в 1775, 1776, 1784 гг. детей Дмитрия Беляева, Стефана Попова, Никифора и Козмы Черепановых). Ее девичью фамилию я не выяснил, не появилось даже версий из-за того, что среди жителей Верхоленского острога в 1762–1763 гг. не было ни одного Никифора с дочкой Акилиной, не удалось «зацепиться» и за восприемников.

(обратно)

206

Метрика о рождении Марии не сохранилась, но она как дочь умершего Никиты была восприемницей рожденных в 1825 и 1827 гг. сыновей Ерофея Черепанова и Иосифа Пихтина.

(обратно)

207

Татьяна Васильевна как вдова Афанасия Михайловича Черепанова была восприемницей в 1832, 1833, 1835, 1839 гг. сыновей соответственно Федора Тюменцова, Осипа Савельева, Ерофея Черепанова, Ильи Белоусова и Михаила Бояркина. Зиновий как сын умершего Афанасия Михайловича Черепанова был восприемником дочери Панкратия Белоусова.

(обратно)

208

Был еще один Григорий Сокольников – крестьянин Верхоленской слободы (на дату свадьбы в 1824 г. – учитель Верхоленского приходского училища) с отчеством Константинович, который умер в 1843 г. в возрасте 39 лет.

(обратно)

209

«Города Верхоленска проживающий в Качуге купец Николай Харлампиев Мурашев» умер в 1862 г. в возрасте 38 лет от «чехотошной и водяной»¹¹⁵.

(обратно)

210

О ней и ее незаконнорожденных детях говорится в разделе «Качугские».

(обратно)

211

Александра Афанасьевна Широкобрюхова родилась в мае 1819 г. в семье иркутского мещанина из Бирюльки, но при ее первом браке в январе 1846 г. указан возраст невесты в 19 лет (примерно 1826 г. р.), при втором в январе 1863 г. – в 33 года (примерно 1829 г. р.). Столь солидное несоответствие возраста в изученных верхнеленских метриках о бракосочетаниях уникально.

(обратно)

212

О ней и ее дочери Людмиле Сергеевне Черепановой говорится в разделе «Усть-тальминские».

(обратно)

213

О потомках Зиновия Григорьевича с фамилией Черепановых рассказано также в разделе «Качугские», но они такую фамилию получили не по мужской линии, а по девичьей фамилии правнучки Зиновия Григорьевича Черепанова.

(обратно)

214

Прошение подписано 16 декабря 1902 г. дочерью Петра и Анастасии Черепановых Елизаветой Пыляевой из Макаровской волости Киренского уезда.

(обратно)

215

Возраст Афанасии, приведенный в росписи 1843 г., – 8 лет, а в метрике от 1846 г. о ее замужестве как дочери Лаврентия Черепанова – уже 19. Ее происхождение выяснить не удалось, но в 1825–1828 гг. было зарегистрировано в Верхоленской Воскресенской церкви крещение лишь одной Афанасии – в октябре 1828 г. в составе двух близнецов у Ивана Шеметова.

(обратно)

216

В 1813 г. восприемниками Ефрема стали Николай Беляев – вероятно, брат жены Петра Ивановича Черепанова, и жена Тимофея Лагирева – Пелагея, уже известная как сестра Петра Ивановича и дочь Ивана большого; муж Пелагеи – Тимофей Лагирев был в 1818 г. восприемником сына Ерофея Никиты, а ее дочь Варвара – в 1826 и 1829 гг. восприемницей дочерей Лаврентия.

(обратно)

217

В связи с малозначимостью обстоятельства временного проживания Агафии Степановны Черепановой в Козловском селении это селение как место жительства Черепановых в отдельный раздел не вынесено.

(обратно)

218

Как будет показано далее в настоящей главе, потомки единственного сына Ивана большого от первого брака Василия жили в 1843 г. в Ремезово, в непосредственной близости от Верхоленской слободы.

(обратно)

219

В июне 1845 г. дочь Никифора Ефимовича Гликерия рождена еще в Ремезово, а в июне 1846 г. сын Леонтий – уже в Верхоленской слободе. Подробно о фамильной ветви его отца Ефима рассказано в разделе «Ремезовские».

(обратно)

220

В 1872 г. был жив еще один сын Никифора Ефимовича – Леонтий, рожденный в 1851 г., но не вошедший в исповедную роспись наверняка из-за нахождения в армии (в записи о его смерти в 1890 г. он назван отставным рядовым солдатом из г. Верхоленска).

(обратно)

221

Одна дочь Феофилакта Яковлевича родилась в октябре 1901 г. в Пихтинском селении, а другая – в июле 1904 г. в Верхоленской слободе; один сын Никиты Петровича родился в марте 1910 г. в Кутурхае, а другой – в сентябре 1912 г. в Верхоленской слободе; младшая дочь Михаила Саввича родилась в июле 1911 г. в Кутурхае, а в мае 1912 г. он умер, будучи крестьянином Верхоленской слободы (но почему-то рожденного уже после, в сентябре 1914 г., Александра записали как сына Михаила Саввича и его жены Евдокии Назариевны). Подробно о фамильных ветвях их прадедов, соответственно Ивана Васильевича, Матвея Васильевича и Константина Ивановича, рассказано в разделе «Кутурхайские».

(обратно)

222

В исповедной росписи 1843 г. это поселение названо Кутрухайской деревней, в исповедной росписи 1872 г. – Кортухайским селением, в исповедной росписи 1916 г. – Куртухайской деревней, но для единообразия и по уже возникшей привычке я продолжу именовать его исторически правильно – Кутурхаем.

(обратно)

223

Если верить нумерации домовладений в исповедной росписи 1843 г., то по двадцать одному человеку жило также в двух домах поселенцев, а целых сорок два – в доме солдатских жен. Но то, вероятно, были общественные домовладения.

(обратно)

224

Это следует, в частности, из того, что в 1793 г. у Василия Черепанова была рождена дочь Анисия (она вышла замуж в 1814 г. за Филиппа Толмачева), восприемницей которой стала мать отца Матрона Яковлевна – жена Ивана малого; а восприемницей детей другой Анисии (вышла замуж в 1815 г. за Ивана Черкашенина) в 1825 и 1828 гг. стала Евдокия, дочь Василия – сына Ивана Григорьевича.

(обратно)

225

Данило Караулов стал в январе 1814 г. восприемником сына Якова Буторина, а двоюродной сестрой Якова Буторина была Елена Петровна – жена Василия, сына Ивана малого.

(обратно)

226

Это видно из метрических записей о бракосочетании Якова Ивановича в 1826 г. с Евдокией Петровной Пермяковой и рождении у них в 1833–1843 гг. детей.

(обратно)

227

У этой дочери (ее имя Фекла), рожденной в 1810 г., был вскоре умерший брат-близнец, и их крестили с разницей в полмесяца.

(обратно)

228

В ноябре 1856 г. у него умерла дочь Варвара, а в 1872 г. он не был включен в исповедную роспись. Но за этот период не сохранилась метрическая книга Верхоленской Воскресенской церкви только за 1865 г., в котором он, вероятно, и умер.

(обратно)

229

В исповедной росписи 1916 г. не указаны рожденные в 1915 г. сын Василия Адриановича Константин и дочь Георгия Григорьевича Степанида.

(обратно)

230

В исповедной росписи 1916 г. не указаны рожденные в 1912 и 1915 гг. дети Петра Алексеевича Георгий и Елена.

(обратно)

231

О дальнейшей судьбе этого семейства говорится в разделах «Пихтинские» и «Верхоленские».

(обратно)

232

Надежда была названа дочерью Василия в записи о восприемниках рожденного в 1817 г. сына Петра Черепанова.

(обратно)

233

Это подтверждается как тем, что восприемницей Елены была сестра невестки Ивана малого, так и тем, что в 1817 г. при бракосочетании Елены ее отцом был назван Василий из Верхоленской слободы, а к тому году в живых остались лишь два Василия – сыновья Ивана малого и Ивана Григорьевича, но сын Ивана Григорьевича проживал в Куржумовской деревне.

(обратно)

234

В метрике приведен возраст умершего в 67 лет, что близко корреспондирует с его рождением в 1796 г., за который метрическая книга не обнаружена.

(обратно)

235

Никите повезло: он появился на свет не спустя год, а спустя год и десять месяцев после рождения предыдущего ребенка своих родителей, когда организм матери окреп.

(обратно)

236

О дальнейшей судьбе этого семейства рассказано в разделе «Верхоленские».

(обратно)

237

Дочь Константина Татьяна была восприемницей рожденных в 1825 г. детей Константина и Якова Черепановых.

(обратно)

238

Осталась неизвестной судьба сына Якова – Гавриила и рожденной через 14,5 месяцев после его смерти у его вдовы дочери Дарьи.

(обратно)

239

О дальнейшей судьбе этого семейства рассказано в разделе «Верхоленские».

(обратно)

240

В Национальном архиве Республики Саха (Якутия) имеется материал 1883–1887 гг. «об убившемся в Успенском прииске в шахте № 63 крестьянине Верхоленской волости Куртухайского села Савве Васильеве Черепанове». Его вдова в 1885 г. вышла замуж за ссыльного поселенца¹²⁹.

(обратно)

241

Сын Ксенофонта и Елены, родившийся в августе 1843 г., сразу умер.

(обратно)

242

Вполне вероятно, возраст Анны в росписи завышен (он предполагает примерно 1794 г. р.): согласно метрикам, родители Анны венчались в 1793 г., а в 1794, 1797, 1798 и 1800 гг. у них рождались дети, но не Анна. Анна могла быть рождена в 1796 г., за который метрики не обнаружены.

(обратно)

243

В 1883 г. дочь Кирилла Яковлевича Татьяна выходила замуж из Шишкинской деревни. О судьбе этого семейства после 1855 г. рассказано также в разделе «Шишкинские».

(обратно)

244

С учетом невключенных в исповедную роспись 1916 г. рожденных в 1900 г. внука Петра Клеоника и в 1915 г. правнука Ксенофонта Георгия; без учета умершей в 1914 г., но включенной в роспись правнучки Ксенофонта Анны и вышедшей замуж в 1915 г. другой его правнучки Наталии.

(обратно)

245

Подробнее о семье Иннокентия Петровича рассказано в разделе «Куницынские».

(обратно)

246

В декабре 1843 г. у Иннокентия и Евдокии родилась и спустя неделю умерла дочь.

(обратно)

247

С учетом невключенных в исповедную роспись 1916 г. рожденного в 1912 г. сына Прокопия Севериановича Ильи и рожденной в 1915 г. дочери Ивана Гаврииловича Антонины; без учета умершей в 1915 г., но включенной в роспись дочери Павла Ивановича Параскевы.

(обратно)

248

После смерти в 1876 г. своего мужа Неонила Кузьминична повторно вышла замуж, но к 1916 г. вновь стала вдовой и жила в Кутурхае с замужней дочерью от второго брака¹³².

(обратно)

249

Еще два сына Ивана Григорьевича – мещане Григорий и Лев, вероятно, жили в Верхоленске или Иркутске.

(обратно)

250

То, что жена Ивана Григорьевича – Вера Никитична, будет доказано в главе 9.

(обратно)

251

Восприемниками сына Матвея Черепанова, двух дочерей Прокопия Черепанова были Мария, Василий и Акилина как дочь, сын и жена Ивана Ивановича Черепанова.

(обратно)

252

В 1780 г. из Иванов Черепановых отцами могли стать только Иван большой, Иван малой и Иван Григорьевич, но у первых двоих в марте и октябре того же года родились свои дети.

(обратно)

253

Полувторым назывались случаи бракосочетания одного из супругов вторым, а другого – первым браком.

(обратно)

254

Акилина Ивановна стала крестной матерью в 1807 г. дочери Константина Ивановича, а в 1816 и 1836 гг. – сына и внучки Ивана Васильевича.

(обратно)

255

Есть метрика 1794 г. о незаконнорожденной Анне без ссылок на ее отца или мать.

(обратно)

256

Родившийся в 1814 г. Глеб был восприемником в 1836 г. сына Ивана Малцова.

(обратно)

257

О дальнейшей судьбе этого семейства рассказано в разделе «Шишкинские».

(обратно)

258

Вдова Екатерина Ильинична Черепанова с ее четырьмя детьми была перечислена в исповедной росписи 1872 г. по Степновскому селению, а в январе 1884 г. ее старший сын Иосиф женился уже как кутурхайский крестьянин.

(обратно)

259

Я получил сведения лишь из похозяйственных книг 1938–1942 гг. За более поздний период книги архивом не выданы со ссылкой на защиту личных данных.

(обратно)

260

Жена, а затем вдова Ефима Афанасия Семеновна была восприемницей в 1804 г. незаконнорожденного Зиновия (его родители не названы), в 1815 г. – дочери Михаила Аристова, в 1836 г. – сына Ивана Малцова.

(обратно)

261

Если Ивана, женившегося в 1800 г. на Анне, считать сыном Василия – потомка Ивана малого, а не сыном Василия большого.

(обратно)

262

Метрики о рождении его дочери Пелагеи не обнаружено, но она была восприемницей рожденных в 1797, 1800, 1801 гг. детей Василия Черепанова, а в 1798 и 1801 гг. – сыновей Василия Соловьева. Пелагея, вероятно, в 1802 г. вышла замуж.

(обратно)

263

О дальнейшей судьбе этого семейства рассказано в разделе «Верхоленские».

(обратно)

264

Сам Иван Алексеевич Черепанов умер в 1889 г. в возрасте 44 лет «от излишнего употребления вина».

(обратно)

265

По своему возрасту Гаврила вполне мог статься сыном Григория Ивановича, если бы подтвердилась версия женитьбы Григория до 1804 г., но метрическая запись о его довольно позднем бракосочетании в 1812 г. указывает на первый брак.

(обратно)

266

Оседлые инородцы – особая категория подданных в рамках права Российской империи – уроженцев окраины страны, по преимуществу восточной, принадлежащих к одному из национальных меньшинств и не кочующих, а проживавших преимущественно на одном месте. Обычно они крестьянстовали.

(обратно)

267

В исповедной росписи Ангинской Ильинской церкви за 1843 г. также приведен целый список семей ясашных «тунгусской природы» и тоже с чисто славянскими фамилиями, большинство из которых – Бутаковы, Воробьевы, Лебедевы, Поповы и Сафоновы.

(обратно)

268

Выяснение истины усложняется тем, что, согласно исповедной росписи 1843 г., дочь Улита в возрасте 8 лет была также в семье оседлого инородца Гаврилы Черепанова из Житовской деревни и тоже в 1856 г. достигла возраста замужества (в исповедной росписи 1872 г. семьи мужа Улиты крестьянина Абрама Толмачева и самой Улиты в Толмачевском селении нет).

(обратно)

269

Без учета умершего в 1831 г. в возрасте двух лет ясашного Петра Черепанова, но он тоже мог быть сыном Анания и Натальи.

(обратно)

270

До 1842 г. местожительство родившихся, бракосочетавшихся и умерших членов семьи Анания в метриках не называлось.

(обратно)

271

Кроме вышеуказанных, в 1775 г. Дмитрий у Василия Абатурова (умер в 1776 г.), в 1776 или 1777 г. Иван у Устина Пермякова (умер в 1777 г.), в 1785 г. Параскева у Никиты Витецкого, в 1786 г. Федор у Ивана Хабардина (умер в 1786 г.), в 1790 г. Анастасия у Ивана Шеметова и Лукия у Алексея Винокурова (умерла в 1791 г.).

(обратно)

272

Внучка Петра Васильевича Анна была рождена в 1846 г. в Верхоленской слободе, а внучка Евдокия в 1851 г. – уже в Степновской деревне.

(обратно)

273

Жена Ивана Петровича Черепанова Агафия рождена в семье крестьянина Рыковской деревни Терентия Александровича Силина, вероятно, двоюродного племянника моего семижды прадеда Якова Силина¹⁴⁶.

(обратно)

274

Мая (по-якутски – Маайа) – река длиной более тысячи километров в Хабаровском крае и Якутии, правый приток Алдана. Аим – село на реке Мая, основанное в 1843 г. как перевалочный пункт Российско-Американской компании на Якутско-Аянском тракте (дороге, соединявшей Якутск с Охотским морем).

(обратно)

275

О дальнейшей судьбе семейства рассказано в разделах «Кутурхайские» и «Шишкинские».

(обратно)

276

Агафия Прокопьевна была среди восприемников как жена Космы в 1780 и 1783 гг. у детей Прокопия, Давида и Петра Тюменцовых. Согласно списку жителей Верхоленского острога, дочь Агафия была рождена у разночинца Прокопия Тюменцова в марте 1763 г.

(обратно)

277

О ранней смерти четверых детей Гавриила известно из сохранившихся метрик, а судьбы рожденных в 1830 и 1833 гг. Марии и Симона остались неустановленными, их в исповедной росписи 1843 г. не оказалось.

(обратно)

278

Есть также версия, что семья Кузьмы переехала в Бутаково в 1811 г. или несколько раньше, ведь свадьба его дочери Параскевы с крестьянином Маломанзурской деревни Федором Татариновым почему-то состоялась в 1811 г. именно в Анге, а не в Верхоленске или Манзурке.

(обратно)

279

За исключением декабря 1835 г., в котором Абрам Кузьмин при рождении, а затем смерти дочери Екатерины был назван жителем Ангинского и Малоангинского селений.

(обратно)

280

Не обнаружены метрики Ангинской Ильинской церкви за 1873, 1874, 1881, 1882, 1891, 1893 и 1921 гг.

(обратно)

281

С учетом Василия, рожденного в 1920 г. в семье Елизара Георгиевича Черепанова, указанного в метрической записи под фамилией Ермолаевых, и его жены Феодосии Данииловны.

(обратно)

282

О них рассказывается в разделах «Ангинские» и «Бутаковские».

(обратно)

283

Рожденный в 1913 г. внук Василия Николаевича Михаил в исповедной росписи 1915 г. не перечислен либо по ошибке и был жив, либо в связи с его ранней смертью.

(обратно)

284

Об Якове Ивановиче подробно рассказано в разделе «Кутурхайские».

(обратно)

285

В сентябре 1854 г. отцом умершего Петра был назвал Кирилл Яковлевич из Кутурхайской деревни, а в декабре 1855 г. отцом родившегося Петра – он же из Шишкинской деревни.

(обратно)

286

О дальнейших судьбах Алексея и Дмитрия Кирилловичей Черепановых говорится в разделах «Куржумовские» и «Алексеевские».

(обратно)

287

Без учета жены Иосифа Филипповича, умершей в 1913 г., но ошибочно включенной в роспись.

(обратно)

288

Дочь Иосифа Филипповича Пелагея вышла замуж в октябре 1905 г. еще из Кутурхая, а ее сестра Марфа в феврале 1907 г. – уже из Шишкинского селения.

(обратно)

289

О таком переписывании рассказано в главе «Семь верхнеленских церквей». Последний случай приведения в седовских метрических книгах Самодуровской деревни вместо Черепановской пришелся на крещение в октябре 1875 г. Параскевы – дочери крестьянина Абрама Седых, а первый случай упоминания Черепановской деревни – на крещение в июле 1877 г. Федора – сына крестьянина Семена Безпрозванного.

(обратно)

290

Кунгур – город в Пермском крае, основанный в середине XVII в.

(обратно)

291

Он родился в семье Александра Степановича и Марии Ивановны Черепановых, был руководителем уральской партийной организации под партийной кличкой Лука, его жена вела переписку с Надеждой Крупской. В 1911 г. в Екатеринбурге арестован за хранение запрещенной литературы, но получил оправдательный приговор благодаря защите адвоката Александра Федоровича Керенского. В 1917 г. входил в число руководителей Военной организации при ЦК РСДРП(б), избирался депутатом Учредительного собрания (№ 10 по списку большевиков), был председателем Томского губернского совнархоза. В 1918 г. расстрелян белочехами в Тюмене под фамилией Морозовых¹⁵⁸.

(обратно)

292

Последнюю такую запись я заметил за 30 сентября 1921 г., когда умерла «Дер. Черепановой Василья Яковлева Серебренникова жена Мария Васильева».

(обратно)

293

Первым мужем Варвары Иннокентьевны, урожденной Пермяковой, стал в июле 1877 г. алексеевский крестьянин Андриан Степанович Шелковников.

(обратно)

294

По расчетам, рождение Николая приходится на 1882–1883 гг., за которые метрические книги белоусовской церкви не обнаружены.

(обратно)

295

В мае 1898 г. дочь Феофилакта Яковлевича Феодосия родилась в Кутурхае, в августе 1900 г. другая его дочь – Александра – в Пихтино.

(обратно)

296

О дальнейшей судьбе этого семейства рассказано в разделе «Верхоленские».

(обратно)

297

Все внебрачные сыновья Агриппины Егоровны Черепановой умерли младенцами, младшая дочь – почти сразу по достижении одного года, а старшая в 1915 г. вышла замуж.

(обратно)

298

Без учета незаконнорожденных детей дочерей Черепановых и вдовы Григория Васильевича Черепанова Евдокии (они должны были носить фамилии своих отцов), а также второй жены Козмы Ивановича, имя которой осталось неизвестным.

(обратно)

299

Без учета вошедших в 1843 г. в списки семей Черепановых, но: заключившей в 1813 г. повторный брак вдовы Василия малого Феодосии Ивановны из Макаровской деревни; умершей в 1840 г. дочери Александра Никифоровича Февронии из Куржумово; отданной в 1843 г. взамужество дочери Григория Васильевича Евдокии из Куржумово.

(обратно)

300

В Кутурхайской деревне сыновья Георгия Константиновича – Платон, Якова Ивановича – Адриан, Никифора Ивановича – Иннокентий, Иллариона Ивановича – Василий; в Куржумовской деревне дети Селиверста Васильевича Матвей и Афанасия, сын Алексея Никифоровича Харитон; в Верхоленской слободе сын Ивана Петровича Борис и дочь Ерофея Васильевича Мария; в Малоангинской деревне сын Филиппа Кузьмича Андрей.

(обратно)

301

Такое число получается, если из 154 верхнеленских Черепановых вычесть не являющихся потомками Ивана Федоровича 36 жен Черепановых, но добавить живших в 1843 г. замужних и вдовствующих дочерей Черепановых, а также рожденных ими уже под другими фамилиями детей. Все они – тоже потомки Ивана Федоровича Черепанова.

(обратно)

302

Агафия, включенная в исповедную роспись 1843 г. в семью Василия Николаевича Черепанова – правнука Григория Ивановича, но, вероятно, рожденная в 1831 г. от Филиппа Кузьмича Черепанова – внука Ивана малого (об этом говорится в разделе «Кутурхайские»), учтена при расчете в составе потомков Ивана малого.

(обратно)

303

Включая дочь Ефимию, умершую в 1773 г. в возрасте трех лет «у посацкого Ивана Иванова болшего» (из записи не понятно, Иванов – это отчество или фамилия). Однако семьи Ивановых в Верхоленском остроге к 1763 г. не жили, а из посадских Иваны Ивановичи были только у Черепановых. Поэтому наверняка Ефимия оказалась дочерью Ивана Ивановича большого Черепанова.

(обратно)class='book'>304 Метрика о рождении Анастасии не обнаружена, но она была восприемницей рожденных в 1804, 1806 и 1809 гг. детей Платона Смертина, Василия и Федора Черепановых, Гордея Тюменцова.

(обратно)

305

Евдокия Яковлевна как вдова и жена бывшего мещанина Ивана Черепанова была в 1798, 1803 и 1805 гг. восприемницей детей Гордея Соколова, Федора Черепанова, Гордея Тюменцова.

(обратно)

306

Метрики о рождении Анны и Пелагеи не обнаружены, но имеются записи о них как восприемницах рожденных в 1794, 1795, 1797 и 1801 гг. детей Василия, Петра (дважды) и Федора Черепановых.

(обратно)

307

Включая дочь Ивана малого Агафию, метрика о рождении которой не обнаружена, но имеются записи о ней как восприемницы в 1786 и 1787 гг. дочерей Космы и двух Василиев Черепановых, а также в 1788 г. сына Филиппа Куницына.

(обратно)

308

Елена как дочь крестьянина Алексея Черепанова названа восприемницей рожденного в 1817 г. сына Агапа Мальцова.

(обратно)

309

Александр Пильц возглавлял в Крыму при генерале Врангеле гражданское управление, затем эмигрировал в Болгарию, где руководил бюро «Объединения русских организаций и союзов», погиб в феврале 1944 г. во время бомбежки американской авиацией г. Софии.

(обратно)

310

Яков Давидович Янсон – член РСДРП(б) с 1904 г., делегат V (Лондонского) съезда РСДРП от Риги, в 1914 г. выслан на поселение в Манзурку. Был членом Центросибири, уполномоченным Наркомата иностранных дел РСФСР, председателем Иркутского губревкома, членом правления Наркомата внешней торговли СССР, торгпредом СССР в Японии, заведовал издательством «Академия» в Москве. В 1937 г. арестован, осужден Военной коллегией Верховного суда СССР и расстрелян на полигоне «Бутово-Коммунарка», в 1955 г. реабилитирован.

(обратно)

311

Социалисты-революционеры, или эсеры, создали свою партию на базе ранее существовавших народнических организаций. Их партия была в 1917 г. наиболее многочисленной и самой влиятельной в России, являлась последователем идеологии сближения интеллигенции с народом в поисках своих корней, своего места в мире.

(обратно)

312

Увеличение числа всех православных прихожан было немного меньшим ввиду невключения нескольких из них в число ревизуемых в 1762–1763 гг. (об этом говорится в разделе «Купцы из ревизских сказок» главы 3).

(обратно)

313

Когда проценты за каждый предыдущий период прибавляются к основной величине и в дальнейшем сами участвуют в создании новой величины (такой алгоритм применяется обычно при анализе динамики роста населения).

(обратно)

314

При предположении, что белоусовский приход изменился в относительном плане за период 1872–1916 гг. примерно так же, как в два соседних прихода, вместе взятых (в 1,64 раза).

(обратно)

315

Реальный рост был еще большим, принимая во внимание, что в расчет не включено число православных жителей манзурского прихода в 1872 г. по Кокоринской, Кокуйской, Самодуровской (Черепановской) деревням.

(обратно)

316

В начале 1914 г. население Верхоленского уезда достигало даже 98,7 тыс. человек, а через год снизилось и в 1916 г. стабилизировалось на отметке 93,4 тыс., вероятно, из-за массового призыва граждан в воюющую армию¹⁷⁸.

(обратно)

317

Плотность населения Жигаловского и Качугского районов Иркутской области вместе взятых в 4,2 раза ниже, чем в рядом расположенной Монголии, и в 44,5 раза ниже, чем в ближайшем к ним автономном районе Китая Внутренней Монголии.

(обратно)

318

Без многолетней поддержки Советским Союзом экономики гитлеровской Германии, его идеологического противостояния антифашисткой некоммунистической Европе, уничтожения в «чистках» военного командования Красной Армии, знания того, что множество граждан Советского Союза ненавидят Сталина, Гитлер вряд ли решился напасть на СССР, а может, не было бы и Второй мировой войны с ее миллионами жертв (известно, что из-за неумелых командиров, бездарности, безумного упрямства и авантюризма Сталина в боестолкновениях погибало и попадало в плен на порядок больше красноармейцев, чем немецких солдат).

(обратно)

319

Валовый внутренний продукт (ВВП) страны на душу населения – это рыночная стоимость произведенных в ней товаров и услуг в пересчете на каждого гражданина, важнейший показатель для определения налаженности (развитости) и динамики развития экономики.

(обратно)

320

Коммунистическое правление в КНР с его экономическими экспериментами типа «Большого скачка» привело к массовому голоду населения. Относительно быстрый рост китайской экономики начался только после смерти Мао Цзэдуна с провозглашением политики реформ и открытости, освобождением сельского хозяйства от многочисленных ограничений, поощрением мелкотоварного производства, т. е. того, что противоречит традиционному социализму.

(обратно)

321

Как говорили местные крестьяне: «Не очень народ богато жил, но кое-что имели – по 10–15 коров, 3–4 лошади»¹⁸⁴.

(обратно)

322

Получается, что у качугских сельхозпредприятий урожайность зерна в 2016 г. – 3,8 центнера с гектара – чуть ли не в два раза ниже той, что была у крестьян Верхоленского уезда в 1905 г.

(обратно)

323

В метрической записи о его смерти сказано: «Застрелился в состоянии истерического сознания от нервной и психической неуравновешенности». Срыв произошел на почве конфликта по распределению поступивших пожертвований между «интеллигентской» и «рабочей» частями политссыльных.

(обратно)

324

Корнилий Георгиевич – пятиюродный брат моего деда Георгия Матвеевича Черепанова по линии его матери и шестиюродный брат по линии его отца.

(обратно)

325

Я много встречал работ, где местом его рождения приведено поселение Шейна, но это не так.

(обратно)

326

Алексей Игнатьевич – двоюродный брат моего деда Георгия Матвеевича Черепанова по линии его матери и шестиюродный брат по линии его отца.

(обратно)

327

В Кутурхае были еще пять Степанов Черепановых, каждый из которых по возрасту мог статься отцом Льва Степановича, однако я нашел информацию о том, что отец Льва Степановича до войны осваивал по заданию «Лензолотофлота» притоки Алдана, а он сам учился в Якутском электротехникуме связи. Если происхождение Льва Степановича Черепанова определено верно, то он по одной линии пяти-, по другой – восьмиюродный брат моего отца¹⁹⁰.

(обратно)

328

Я не узнал точного года его смерти, но встретил в интернет-переписке сообщение Валерия Осипова о том, что его покойному другу, писателю Льву Степановичу Черепанову «многое удалось восстановить из нашего исконного, древнерусского». Сообщение датировано февралем 2012 г.

(обратно)

329

Александр Павлович – семиюродный брат моего отца.

(обратно)

330

Виктор Алексеевич – троюродный брат моего отца по одной линии и семиюродный – по другой.

(обратно)

331

Анатолий Петрович – мой восьмиюродный брат.

(обратно)

332

Статья является компиляцией чужих работ (почти дословно – эссе «Жанна Д’Арк сибирской контрреволюции», которое тоже во многом – компиляция) без малейшей попытки автора их критически переосмыслить.

(обратно)

333

Именно так его имя приведено в метриках о рождении и втором бракосочетании (а по метрике о первом бракосочетании он – Андриан).

(обратно)

334

Вероятно, Адриан Григорьевич имел 1/8 часть бурятской или тунгусской крови, так как Анна Васильевна – жена Никиты Житова и мать Евдокии – была не инородкой, а дочерью русского крестьянина Василия Большедворского (Анна Васильевна выходила замуж дважды: в 1807 г. за Герасима Шеметова и в 1812 г., через 10 месяцев после его смерти, – за Никиту Афанасьевича Житова, умершего в 1841 г.).

(обратно)

335

Василий Григорьевич Богатырев (он – внук моего пятижды прадеда Ивана Григорьевича Черепанова по линии его дочери Анны) приходился крестному сыну Адриану Григорьевичу Черепанову пятиюродным дедом.

(обратно)

336

Сын Николая Ивановича Иннокентий стал мужем Евдокии Никитичны и дедом Адриана Григорьевича, а другой его сын Василий – дедом Матвея Данииловича.

(обратно)

337

Я нашел единственную метрическую запись, в которой Адриан Григорьевич Черепанов назван купцом: в июле 1900 г., когда умерла «от простуды» его дочь Елена.

(обратно)

338

Иван Семенович Постоловский был шурином (братом второй жены) Павла Петровича Постышева, в то время – председателя Революционного трибунала, члена ЦИК Советов Сибири, впоследствии – первого секретаря Киевского и Куйбышевского обкомов ВКП(б), одного из организаторов голодомора на Украине, сталинских репрессий, кампании по поиску «фашистских символов» на пищевых продуктах. В феврале 1938 г. Павел Постышев и его жена Татьяна Постоловская были арестованы НКВД и вскоре расстреляны как шпионы и враги народа, их три сына – репрессированы. Под репрессию попала и Ксения, еще одна сестра Ивана Постоловского, вместе с ее мужем.

(обратно)

339

Наверняка он – бывший купец, родившийся в деревне Алексеевской 6 декабря 1854 г.

(обратно)

340

ЧОН – часть особого назначения – «коммунистические дружины», «военно-партийные отряды», создававшиеся коммунистами на основании постановления ЦК РКП(б) от 17 апреля 1919 г. для оказания помощи органам советской власти на местах по борьбе с контрреволюцией, несения караульной службы у особо важных объектов и др.

(обратно)

341

Примерно в 30 км от Якутска есть Каландарашвилевская (официально – Хахсытская) протока реки Лены, на которой погиб Нестор Каландарашвили. Нередко летними выходными я на ней бывал со своими родителями.

(обратно)

342

Так называемая «Ледяная осада в Амге» считается последним в Советской России крупным сражением Гражданской войны.

(обратно)

343

Анатолий Николаевич Пепеляев – брат Виктора Пепеляева, колчаковского премьер-министра, расстрелянного вместе с адмиралом.

(обратно)

344

Ольга Строд, очень симпатичная внучка этого известного большевика, была моей одноклассницей в школе г. Якутска, и мы даже какое-то время сидели с ней за одной партой. Живет в Москве.

(обратно)

345

Александр Дмитриевич Мишарин родился около 1886 г. в с. Тутура, был помощником командира роты в отряде Нестора Каландарашвили. По найденной в ноябре 1920 г. его окровавленной рубашке предполагается, что он погиб в бою с отрядом Адриана Черепанова. Два родных брата Александра Мишарина в советские годы попали по политическим мотивам под репрессию (один из них расстрелян) и позднее реабилитированы, как и семь других Мишариных из Жигаловского района.

(обратно)

346

При верности версии о происхождении верхоленских Черепановых от купца Ивана Ивановича Черепанова – пустозерца, у них наверняка имелись предки под распространенной в Пустозерском остроге фамилией Корепановых. Возможно даже, что такой была девичья фамилия жены купца.

(обратно)

347

Я нашел метрические записи о рождении в начале XX века двоих Иннокентиев Георгиевичей (Егоровичей) Житовых, но они умерли младенцами.

(обратно)

348

ГПУ – Государственное политическое управление при НКВД РСФСР (прежде Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем, или ВЧК).

(обратно)

349

По имеющимся сведениям, инструкция выполнялось так: трупы замученных чекистами людей свозились в петроградский зоопарк и скармливались хищникам.

(обратно)

350

Из приказа командующего войсками Тамбовской губернии 12 июня 1921 г. № 0116 Тухачевского: «Леса, где прячутся бандиты, очистить ядовитыми газами, точно рассчитывать, чтобы облако удушливых газов распространялось полностью по всему лесу, уничтожая все, что в нем пряталось».

(обратно)

351

Судя по исповедной росписи Качугской Вознесенской церкви за 1915 г., у нее действительно были братья – Григорий, Михаил и Николай²⁰³.

(обратно)

352

Кемь – древний город в устье одноименной реки, впадающей в Белое море. В первой половине 1920-х в нем советскими властями был организован политический концентрационный лагерь.

(обратно)

353

Иока заявила, что Варвара жила в Ленинграде на улице Большая Московская и работала на заводе инженером-архитектором, а Инна с мужем Федором Николаевичем Николаевым – в таджикистанском Сталинабаде (ныне – Душанбе).

(обратно)

354

Из-за короткого лета в районе Якутска успевал вызревать лишь ячмень.

(обратно)

355

Здесь и далее его отчество дается по дополнению 1763 г. к сказкам третьей ревизии и метрике о смерти Ивана Черепанова в 1778 г.

(обратно)

356

Вера Никитична стала восприемницей в 1778, 1781, 1784, 1786, 1787, 1792, 1794, 1804, 1806, 1813 и 1815 гг. детей Иллариона Шергина, Власа Куницына, Осипа Смертина, Василия Мигалкина (дважды), Николая Белых, Михаила Черепанова и Тимофея Созонова (дважды).

(обратно)

357

Может, именно их потомок – некий Мишарин – будет в 1941 г. помощником прокурора Якутской АССР, и по его постановлению арестуют моего деда по материнской линии и приговорят к расстрелу за антисоветскую пропаганду и агитацию.

(обратно)

358

Согласно клиринговой ведомости 1902 г., церковь основана в 1718 г. юродивым Даниилом, освящена в 1729 г. «преасвещеннийшим Иннокентием Кульчицким /святым/»²⁰⁶.

(обратно)

359

Позже Косьма Михайлович Уваровский стал священником Верхоленской Воскресенской церкви (был им, в частности, в 1813 г.), а рожденный около 1803 г. дьячок той же церкви Петр Косьмин Уваровский, чья подпись стоит под исповедной росписью 1843 г., – наверняка сын Косьмы Уваровского и его жены Татьяны Ивановны.

(обратно)

360

Дочь Петра Титова Татьяна была в 1810 г. восприемницей сына Захара Уваровского и дочери Афанасия Титова.

(обратно)

361

В 1813, 1819, 1825, 1828 и 1843 гг.

(обратно)

362

Николай Иванович Черепанов и его дочери Анна и Васса были восприемниками детей Ивана Петровича Титова, рожденных в 1825, 1827, 1833, 1834 и 1839 гг., а также рожденного в 1842 г. сына Якова Ивановича Титова.

(обратно)

363

В исповедных росписях Кутурхайской деревни за 1843 и 1872 гг. семьи Константиновых нет, нет и метрических записей Верхоленской Воскресенской церкви за период 1851 г. – начала 1853 г. о смерти первой жены Егора Константинова.

(обратно)

364

Пономарь – служитель православной церкви, обязанный звонить в колокола, петь на клиросе (место, на котором во время богослужения находятся певчие и чтецы) и прислуживать при богослужении.

(обратно)

365

Он – племянник мужа Татьяны Ивановны Уваровской (в девичестве – Черепановой), тети Анны Николаевны.

(обратно)

366

Ее крестным отцом был дядя Иннокентий Николаевич Черепанов.

(обратно)

367

В семье Григория и Евгении Черепановых в 1867 г. родился Адриан, герой главы «Кому – бандит, кому – освободитель».

(обратно)

368

Мне не удалось обнаружить метрические записи ни о рождении Анны Петровны в 1824–1828 гг. (была найдена лишь метрика о рождении у солдата Петра Куницына в этот период – в 1826 г. – сына Саввы), ни о ее смерти.

(обратно)

369

«Стоглав» – сборник решений Стоглавого (церковного и земского) собора, который проходил в 1551 г. в Кремле с участием царя Ивана Грозного, высшего духовенства и представителей Боярской думы.

(обратно)

370

Не считая указанную в исповедной росписи семьи 1843 г. Агафию, которая, вероятно, была дочерью Филиппа Кузьмича Черепанова из Бутаково, и ее дальнейшая судьба осталась неизвестной (об этом рассказано в разделе «Кутурхайские» главы 6).

(обратно)

371

Тимофей Прокопьевич – четырехюродный дядя Георгия (Егора) Васильевича.

(обратно)

372

Козлы (в данном случае) – приспособление из двух частей на раскосых ножках для пиления дров.

(обратно)

373

Тем самым сохранилась запись, сделанная лично Николаем Николаевичем Черепановым – моим трижды прадедом по линии моей бабушки Елизаветы Ивановны.

(обратно)

374

Кто из Черепановых в 1866 г. был этим главой волости, выяснить не удалось.

(обратно)

375

Второй женой его единственного выжившего сына Ивана тоже будет урожденная Черепанова.

(обратно)

376

Полное число рожденных детей у Ефимии Данииловны в ходе исследования не определялось, но, по исповедной росписи 1916 г., в ее семье оставалось пятеро сыновей и одна дочь²⁰⁸.

(обратно)

377

Я помню отметку в одной из метрических книг о направлении в Читу копии свидетельства о рождении то ли Иллариона Данииловича, то ли кого-то из его сыновей или дочерей. Вероятно, его потомки обосновались там.

(обратно)

378

В исповедной росписи Качугской Вознесенской церкви за 1872 г. среди крестьян Большеголовской деревни перечислен Логгин Егорович Колмыков с сыном Николаем, а у того дочь Анна 3,5 лет²¹⁰.

(обратно)

379

Первый муж Анны Николаевны умер в ноябре 1908 г. в возрасте 45 лет от воспаления легких.

(обратно)

380

Я не установил родственной связи Матвея Данииловича Черепанова с ним, его женой Степанидой Антоновной и восприемницей Натальей – женой Дмитрия Гаврииловича Максакова.

(обратно)

381

Не удалось найти метрические записи об умерших Белоусовской Инокентиевской церкви за период между 18 и 30 ноября 1913 г. и за весь 1914 г.; Бирюльской Покровской церкви – с 23 ноября до конца 1912 г., с 1 января и до 24 марта 1913 г., за весь 1915 г., за периоды с 1 до 10 января и с 20 до 28 мая 1916 г.; Верхоленского Воскресенского собора – за весь 1916 г.

(обратно)

382

Метрическая запись о рождении Василия Матвеевича не обнаружена, что предполагает это рождение за пределами Верхнеленья, когда его отец Матвей Даниилович служил в армии.

(обратно)

383

Ее старшая внучка Домника родилась через три недели после смерти бабушки, а был ли на самом деле у них внук Михаил – не известно.

(обратно)

384

Протокол от 4 июля 1935 г. № 28 заседания исполкома Верхоленского сельсовета обнаружен в 2012 г. сотрудниками иркутского архива²¹¹.

(обратно)

385

Простые расчеты показывают, что у четырехюродных братьев и сестер всего лишь по 6,25 процента крови каждого общего предка (мужа и жены). Поэтому если внешняя схожесть у Георгия Матвеевича и Елизаветы Ивановны действительно была из-за их общего предка Николая Ивановича Черепанова, то исключительно благодаря силе его генов.

(обратно)

386

Исетская деревня располагалась на левом берегу реки Манзурки в 14-ти верстах на юго-юго-восток от Качуга.

(обратно)

387

Она – достигшая почти тридцатишестилетия дочь вдовы Анастасии Ивановны Чемякиной. Что потом произошло с младенцем, мне выяснить не удалось, но среди одиннадцати умерших в бирюльском приходе в июне–декабре 1877 года незаконнорожденных младенцев Митрофана не было²¹⁴.

(обратно)

388

Согласно исповедной росписи, в 1870 г. жены у Федора Дмитриевича Скорнякова уже не было, а осталось семеро детей, включая 4-летнюю дочь. Значит, его жена Матрона Кондратьевна умерла между 1865 и 1870 гг., стоит полагать, в 1869 г., за который метрические записи об умерших не сохранились²¹⁶.

(обратно)

389

Поселение (зимовье) Усть-Мая основано в 1640 г., через него шли экспедиции Витуса Беринга, Пояркова и др. В 1776 г. там была пристань и проживало 19 рядовых казаков. В связи с налаживанием с 1845 г. грузового и почтового тракта между Амгой (Якутском) и Аяном (основанным в 1843 г. поселением на Охотском море) было организовано 38 почтовых станций, включая Усть-Майскую, куда поселено 7 семей из числа 589 крестьян Забайкалья и Иркутской области для содержания всего тракта и земледелия. В 1957 г. Усть-Мая отнесена к категории рабочих поселков.

(обратно)

390

Об этом со ссылками на документы говорится также в разделах «Степновские» главы 6 и «Силины» главы 10.

(обратно)

391

Хиония Ивановна, первая жена Ивана Гаврииловича, происходила из семьи оседлого инородца Ивана Ивановича Большедворского из Житовской деревни, и в браке с ней был рожден первенец Ивана Гаврииловича Георгий, оставшийся в Кутурхае.

(обратно)

392

Усть-Юдома – село на реке Мая, Эльдикан – поселок на реке Алдан.

(обратно)

393

Мухтуя – поселение в Якутии, основанное в 1663 г. «промышленными людьми» на месте эвенкийского стойбища Мухтуй, в XIX – начале XX в. было местом политической ссылки. Стремительный рост поселения начался с середины XX в. в связи с открытием и разработкой алмазных месторождений в бассейне Вилюя. В 1963 г. Мухтуе присвоены статус города и новое имя – Ленск.

(обратно)

394

Затон – часть акватории реки, защищенная от ледохода и течения естественной косой, речным островом или искусственной дамбой.

(обратно)

395

О нем подробно сказано в главе «Кому – бандит, кому – освободитель».

(обратно)

396

Что сталось с его родившемся в 1919 г. первенцем Георгием и, вероятно, следующими детьми, выяснить не удалось (кроме сына Льва, о котором говорится в разделе «Прославленные Черепановы» главы 7). В Иркутске в 2001 г. жил рожденный в 1905 г. Григорий Гавриилович Черепанов. Он – родной брат Степана²¹⁸.

(обратно)

397

Суда, которые отталкивались от воды колесами-лаптями.

(обратно)

398

Зосим Архипович Топорков – сын первого в Усть-Майском районе милиционера Архипа Григорьевича, двоюродный брат Владимира Васильевича Топоркова. Он в 1945–1961 гг. был заведующим райторготделом, райдоротделом, ВРИО председателя Усть-Майского сельсовета, председателем Ыныкчарского поселкового Совета депутатов трудящихся.

(обратно)

399

У Екатерины Васильевны был сын Леонид Кравцов.

(обратно)

400

Моя прабабушка Любовь Адриановна Черепанова родилась 9 сентября 1867 г. по старому стилю, или 21 сентября 1867 г. – по новому стилю.

(обратно)

401

Светлана Федосеева (06.08.1936–30.07.2017) начинала свои археологические изыскания с изучения под руководством академика Алексея Окладникова древних наскальных изображений бассейнов рек Ангары и Лены. А сам Окладников родился 2 октября 1908 г. в селе Константиновка на реке Илге, притоке Лены, и, вполне может быть, что он – родственник Георгия Матвеевича и/или Елизаветы Ивановны Черепановых, как и большинство верхнеленцев и илгинцев друг с другом.

(обратно)

402

Имеются в виду, конечно, Георгий Матвеевич и его вторая жена Екатерина Васильевна.

(обратно)

403

Штыров А.В. родился в 1953 г. в Хандыге Томпонского района Якутской АССР, российский государственный и политический деятель, Президент Республики Саха (Якутия) в 2002–2010 гг., затем – представитель Якутии в Совете Федерации, заместитель председателя Совета Федерации Федерального Собрания Российской Федерации.

(обратно)

404

Андрей родился за два дня до смерти своего отца и носит фамилию отчима Слепцов.

(обратно)

405

Может, он не знал действительного года своего рождения или демонстрировал, что был одногодком со своей женой – моей мамой, а не на целый год младше ее.

(обратно)

406

Поселок Огонек возник в 1941 г. как центр добычи россыпного золота, а в конце 1960-х годов в связи с исчерпанием его запасов был закрыт с постепенным переводом населения в неподалеку расположенный поселок Югоренок.

(обратно)

407

Юдома – река в Хабаровском крае и Якутии, правый приток реки Маи, течение извилистое и быстрое, берега крутые, много подводных камней, порогов и мелей, весной сильно разливается, затопляя долину в устье, судоходна на протяжении более двухсот километров.

(обратно)

408

Покровск основан на высоком Караульном мысу, где, по одной из легенд, прежде жил легендарный родоначальник якутов Омогой-Бай. В 1682 г. после подавления последнего восстания хангаласского населения войска воеводы Ивана Приклонского установили в Покров день на Караульном мысу большой деревянный крест, названный Покровским. Первыми русскими поселенцами Покровска оказались в 1703 г. отшельники градоякутского Спасского монастыря. В 1895 г. Покровск стал волостным центром приленских крестьян-ямщиков. В нем среди прочих побывали писатели Иван Гончаров, Владимир Короленко, отбывал ссылку Серго Орджоникидзе.

(обратно)

409

Первое поселение на месте Нюрбы возникло в середине XVIII в. В 1958 г. Нюрба приобрела статус поселка городского типа Ленинского района Якутской АССР, с 1997 г. – город республиканского значения. В советские времена здесь был центр освоения алмазных месторождений Якутии.

(обратно)

410

В Скибине до сих пор есть улица, дома которой заселены потомками Куликовских (Кулакивских). Вероятно, все они происходили из однодворцев, т. е. шляхтичей, не сумевших документально подтвердить своего дворянского происхождения и владевших землей, передаваемой по наследству старшим сыновьям (в метрической книге местной церкви Святой мученицы Параскевы за 1849 г. говорится об однодворцах Константине и Тимофее Куликовских).

(обратно)

411

Указ о присвоении И.Д. Черняховскому звания маршала был подписан, но он вступал в силу с момента публикации (вероятно, она готовилась к 23 февраля 1945 г.), однако накануне публикации, 18 февраля 1945 г., Черняховский погиб.

(обратно)

412

По сведениям моего неполнородного дяди Вячеслава Федоровича Куликовского, мать его отца (моего деда) Федора Александровича Куликовского и мать Ивана Даниловича Черняховского – двоюродные сестры, урожденные Гречишкины.

(обратно)

413

Она родилась в семье крестьян-единоличников Василия Тимофеевича и Евдокии Ивановны Пацановских.

(обратно)

414

Говорят, я очень похож на него своими повадками (в частности, не сдержан на резкую критику).

(обратно)

415

Вполне вероятно, он – потомок илимских Мишариных.

(обратно)

416

О месте жительства потомков Федора Александровича Куликовского от его второго брака мы с моей мамой узнали от ее двоюродного брата Василия Ломачинского, с которым познакомились в украинском с. Скибин летом 2013 г.

(обратно)

417

Верхневилюйск – село на реке Вилюй. Как зимовье впервые упоминается в 1637 г. Становление его как села приходится примерно на 1780-е годы. Статус самостоятельного сельского образования получил в 1835 г., стал административным центром одноименного района.

(обратно)

418

Майя – основанное в 1902 г. в 52 км к юго-востоку от Якутска село, бывшее в 1930–2007 гг. административным центром Мегино-Кангаласского района (улуса) Якутии.

(обратно)

419

Ытык-Кюель – поселок в 260 км на восток от Якутска (по «зимнику» через Лену) на р. Татта, впадающей в Алдан; Хаптагай – село напротив ленского поселка Старая Табага, что в 20 км южнее Якутска. Телефонная станция находилась от него в 3 км выше по течению Лены через р. Тамма у оз. Ойбон.

(обратно)

420

Они до сих пор вспоминают мои в младенчестве вечно заплаканные серо-голубые глаза и большую голову, что некоторые врачи принимали за признак рахита.

(обратно)

421

Возглавляемая им организация к тому времени была переименована в Территориальный центр управления междугородними связями и телевидением № 18.

(обратно)

422

У нас был дом на лесном участке в 24 сотки под Якутском в районе Белого озера совместно с Телегиными, соседями Веры Федоровны Пилипенко (Куликовской), старшей сестры моей мамы.

(обратно)

423

Строганина (в старину – струганина) – нарезанная стружкой замороженная рыба, одно из основных блюд северорусской, эвенкийской и якутской кухонь.

(обратно)

424

Больше я Олега, самого близкого мне двоюродного брата, не видел, он умер в октябре 2013 г. в свои 46 лет.

(обратно)

425

Еще один Андрей и бывший первый секретарь Якутского обкома ВЛКСМ – Андрей Сандоминович Федотов – стал с 1990-х годов моим добрым якутским другом. Он родился в 1960 г. в Верхоянье, работал еще вторым секретарем ЦК ВЛКСМ РСФСР, руководителем управления Министерства Российской Федерации по налогам и сборам в Якутии. Живет в Москве.

(обратно)

426

Сейчас этот дом числится на улице Петра Алексеева.

(обратно)

427

Закутывались так, что оставались видны одни глаза. Впрочем, при морозе в минус сорок пять и ниже от них было мало проку – уже в паре метров туман стоял как молоко, передвигались по улицам чуть ли не на ощупь.

(обратно)

428

Он был «сахаляром» – полурусским – полуякутом.

(обратно)

429

А у моего отца был рост около 178 см.

(обратно)

430

Квартира состояла из проходного зала и трех спален, одна из которых была моей.

(обратно)

431

После завершения школы они проучились в Московском институте инженеров железнодорожного транспорта, женились и один остался в подмосковной Апрелевке, другой – в Москве. Подмосковные дачи у нас рядом.

(обратно)

432

Приоров Николай Николаевич (1885–1961 гг.) – выдающийся травматолог-ортопед, родился в Архангельской губернии, учился в г. Томске.

(обратно)

433

Парк назван в честь естествоиспытателя Климента Аркадьевича Тимирязева – вероятно, потомка стрелецкого и казачьего главы Плакида (Матвея Юрьевича) Темирязева, который руководил в августе 1641 г. поимкой на Дону бежавших в Литву воронежских и курских черкасов, среди которых были и мои предки (об этом рассказано в разделе «Аксамитовы, они же – Аксаментовы. Воронежская история»).

(обратно)

434

Есть версия, что слово «нуучча» пошло от вилюйских тунгусов и в переводе означало «леший».

(обратно)

435

В 1996–2007 гг. Андрей Ильич Казьмин возглавлял Сберегательный банк России.

(обратно)

436

Следующий мой опыт нарушения таможенных правил пришелся на 2010 г., когда я вез поездом в пакете из-под томатного сока немалую сумму долларов в украинский Крым, но так пришлось поступить только, чтобы их не увидели соседи при предъявлении таможенникам и меня не ограбили.

(обратно)

437

В отделе со мной в 1989–1991 гг. работал в том числе Александр Хлопонин, ставший в 2002 г. губернатором Красноярского края, а в 2010 г. заместителем председателя Правительства, членом Совета безопасности Российской Федерации, полномочным представителем президента в Северо-Кавказском федеральном округе.

(обратно)

438

Начальником финансового управления ГИУ МВЭС тогда был очень грамотный и ответственный полковник Борис Игоревич Богданов.

(обратно)

439

Заявление о выходе из КПСС я вручил тогдашнему секретарю партбюро управления Виктору Андреевичу Козлову – брату будущего первого заместителя председателя ЦБ РФ Андрея Андреевича Козлова.

(обратно)

440

Я дал имя Бони своему вернейшему и умнейшему ризеншнауцеру, что прожил у меня тринадцать лет, и то имя совпадало по звучанию одновременно и с аббревиатурой банка (BONY), и с названием моего любимого ансамбля Boney M.

(обратно)

441

В результате уже первой валютной операции банка «Виза» на его корреспондентском счете осела комиссия, превышающая уставный капитал, и в последующие несколько лет доходы банка от валютных операций были столь велики, что позволили ее главному учредителю за счет дивидендов построить поблизости высотное офисное здание.

(обратно)

442

«Овер» (от «overnight») – сленг, означающий однодневный межбанковский кредит.

(обратно)

443

Через несколько лет после моего ухода из банка его продали, переименовали в «ВИП-банк», затем у него была отозвана лицензия за «серые» операции, а его тогдашний владелец и председатель оказался осужденным за убийство первого заместителя председателя ЦБ РФ Андрея Козлова.

(обратно)

444

Я намеренно не привожу здесь фамилию этого зампреда, зная сколько вреда его деятельность нанесла стране. Велика честь.

(обратно)

445

Прежде он возглавлял отделение Внешторгбанка СССР в Цюрихе (Швейцария), в котором за тот период были выявлены многомиллионные хищения; советско-немецко-швейцарскую компанию «Юраско Цюрих АГ» с ее очень мутными операциями по западным кредитам при выводе советских войск из Германии; «Ялосбанк» с его мошенническим банкротством. Уголовных наказаний избежал посредством заступничества В.В. Геращенко²²⁰.

(обратно)

446

Я надеюсь написать книгу о годах своей работы в Банке России.

(обратно)

447

На основании заключения ГУВД г. Москвы, он был отстранен в 2000 г. от занимаемой должности в связи с тем, что, «злоупотребляя служебным положением, совершил неправомерное удовлетворение имущественных требований» при банкротстве одного из коммерческих банков. Уголовного наказания избежал посредством заступничества В.В. Геращенко²²².

(обратно)

448

Такой класс соответствует воинскому званию генерал-майора или контр-адмирала.

(обратно)

449

То местонахождения мне порекомендовал в 2011 г. Борислав Милошевич, бывший посол Югославии в Российской Федерации (он же – старший брат Слободана Милошевича, президента в 1989–2000 гг. Сербии и Югославии).

(обратно)

450

Такое утверждение обосновывается тем, что из-за недостатка архивного материала осталось великое множество лагун в знаниях о происхождении большинства моих предков, ведь, к примеру, из моих семижды прадедов по отцовской линии, которых у каждого по 128, мне стали известны фамилии лишь 82-х.

(обратно)

451

Здесь и далее в настоящей главе годы рождений ранее 1773 г. приводятся как наиболее вероятные, рассчитанные из приведенных в материалах ревизий и метриках об умерших возрастов.

(обратно)

452

Далее для устранения перегрузки текста я буду называть родство самых близких мне и самых дальних представителей каждой фамилии только со мною. Желающие могут узнать большие подробности самостоятельно по приложенной таблице родословных материнских линий.

(обратно)

453

Название ткани аксамит произошло от греческих слов «шесть» и «нить», так как ту ткань, привозимую из Византии, формировали из шести нитей.

(обратно)

454

Впоследствии та заимка (поселение, обычно однодворное, на земельном участке вдали от освоенных территорий, занятом по праву первого владения) напротив Киренска будет называться деревней Сидоровской, или Сидорова.

(обратно)

455

Переяслав (Переяславль, или Переяславль-Русский) впервые упомянут в 907 г. в договоре великого князя киевского Олега с Византией. В нем в 1654 г. состоялась Переяславская рада – собрание представителей запорожского казачества во главе с гетманом Богданом Хмельницким, принявшее решение об объединении территории Войска Запорожского с Русским царством. В 1943 г. переименован в Переславль-Хмельницкий.

(обратно)

456

Усерд – с 1637 г. город-крепость на Белгородчине, ныне – село Стрелецкое.

(обратно)

457

Костенки – поселение на правом берегу Дона (ныне – село в Воронежской области), где в 1642 г. сыном боярским Богданом Конинским заложен город Костенск.

(обратно)

458

Понизовыми городами тогда назывались поселения на средней Волге.

(обратно)

459

Илимский воевода – правитель административной, финансовой, военной и судебной деятельности Илимского воеводства.

(обратно)

460

В исповедных росписях Качугской Вознесенской церкви перечислялись жители Белоусовского, или Качино-Белоусовского селения на реке Лене.

(обратно)

461

Здесь и далее точные даты метрических событий с 1773 г. можно узнать по приложенной таблице линий материнских фамилий.

(обратно)

462

Коршунов Шестой Степанович входил в состав первых казаков Верхоленского острога (во второй половине 1640-х годов). После того, как через сотню лет, в 1748 г., был направлен в командировку в Охотск, а в 1762 г. – переехал в Иркутск, вероятно, его потомок казак Даниил Климович Коршунов, представителей этой фамилии в Верхоленске не осталось. В XVII в. в честь Шестого Коршунова была названа река Коршуниха (правый приток Илима), а уже по ее имени в 1948 г. – поселок Коршуниха у горы Железная. Сейчас там город Железногорск-Илимский с Коршуновским горно-обогатительным комбинатом.

(обратно)

463

Князь, патриарший и царский стольник Яков Петрович Волконский участвовал в 1654–1655 гг. в русско-польской (литовской) войне, был воеводой в Торопце, Вильно, Витебске, Севске и с 1670 г. в Якутске. В 1676 г. получил чин окольничего.

(обратно)

464

Брюховецкий Иван Мартынович – кошевой атаман Запорожской Сечи, гетман царского Войска запорожского в 1663–1668 гг., за участие в 1664 г. в успешном сражении наДесне (Пироговская битва) против армии польского короля Яна II Казимира был пожалован боярским титулом, в 1665 г. подписал с царским правительством Московские статьи, существенно ограничившие автономию Гетманщины. В 1668 г. присягнул на верность Турции, после чего на Сербовом поле близ Диканьки казаки забили его, а страшно изуродованный труп захоронили со всеми гетманскими почестями.

(обратно)

465

Через три с половиной столетия в одной из республик Кавказа появился столь же льстивый руководитель.

(обратно)

466

Перед казнью палач-татарин, пораженный внушительностью фигуры и красотою Якова Сомко, упрекал казаков: «сего человека Бог сотворил на удивление свету, а вы убиваете».

(обратно)

467

Наказной полковник на Гетманщине – лицо, временно выполнявшее функции казачьего полковника, имел право издавать указы за своей подписью – универсалы. Нежинский полк – административное подразделение Гетманщины со столицей в Нежине, основан в 1648 г., расформирован в 1782 г. и включен в Черниговское наместничество.

(обратно)

468

Многогрешный Демьян Игнатьевич – гетман царского Войска запорожского в 1669–1672 гг.

(обратно)

469

Он отбывал заключение в Иркутской тюрьме, затем отправлен в Селенгинский острог, в 1688 г. руководил успешной обороной острога от монгольских войск, за что был освобожден, участвовал в переговорах с Китаем, завершившихся подписанием Нерчинского договора, в 1696 г. постригся в монахи.

(обратно)

470

Из «Словаря древнерусских личных собственных имен», составленного крупнейшим специалистом по исторической антропонимике дореволюционной России Николаем Тупиковым, следует, что фамилии Бут и Буток имеют общее происхождение. И в целом, в Малороссии носитель прозвища Бут со временем получал фамилию Буток.

(обратно)

471

В метрике о смерти в 1824 г. приведен ее возраст в 67 лет, что предполагает рождение около 1757 г. Однако в составленных в 1762 г. третьих ревизских сказках она не перечислена.

(обратно)

472

Эта та самая Анастасия, что возглавляла в 1843 г. одно из семейств Черепановых в Верхоленской слободе.

(обратно)

473

Имена Якова Высокова и его сыновей Исака, Петра и Семена я нашел и в сказках первой ревизии²⁵⁴.

(обратно)

474

В советские времена – поселок Высокова. Он до сих пор находится на карте Иркутской области.

(обратно)

475

Об этом сказано в разделе «Протасовы».

(обратно)

476

О том побеге подробнее рассказано в разделе «Аксамитовы, они же – Аксаментовы. Воронежская история».

(обратно)

477

Курмыш – город, основанный в 1372 г., в настоящее время – село в Пильнинском районе Нижегородской области.

(обратно)

478

Камгорта – село в бассейне реки Камы.

(обратно)

479

В настоящее время это село Тимошино в Жигаловском районе Иркутской области.

(обратно)

480

Древнееврейское имя Исак довольно часто присваивалось младенцам русской национальности в XVII в.

(обратно)

481

Березовка – поселение под Красноярском, основанное в конце 1620-х годов казаками.

(обратно)

482

Шатость – неустойчивость, склонность к измене, бунт.

(обратно)

483

Красноярский острог был основан енисейскими казаками в 1628 г. при впадении реки Качи в Енисей и первое время именовался Новым Качинским, или Красным острогом, впоследствии – Красным Яром, от названия холма рядом с местом постройки (ныне – Караульная гора).

(обратно)

484

Он предок художника Василия Ивановича Сурикова, написавшего в 1900-е годы эскиз по теме красноярского бунта.

(обратно)

485

Стародуб, или Стародуб Северский, – город в нынешней Брянской области, основан, вероятно, в 1080 г., в XIII в. был уничтожен Батыем, с середины XIV в. – центр княжества в Великом княжестве Литовском, сильно пострадал в 1379 г. от войск Дмитрия Донского, в 1503 г. после победы над литовцами вошел в состав Русского государства.

(обратно)

486

Кромы – поселок в нынешней Орловской области, упоминается в летописях с 1147 г., в его остроге в 1605 г. сторонники Лжедмитрия I сдерживали осаду войск Мстиславского, Шереметева и Шуйского.

(обратно)

487

По другому источнику, Михаил Злобин был судьей еще с первого бунта.

(обратно)

488

Он – трижды правнук дворянина Василия Юрьевича Толстого, по прозвищу Дурной.

(обратно)

489

Письменный голова – приказный человек по назначению центрального правительства, подчиняющийся только главе города или воеводства.

(обратно)

490

Проигранная войском князя Алексея Трубецкого сражение с полками крымкого хана Мехмеда Гирея и украинского гетмана Ивана Выговского.

(обратно)

491

В монографии Н.В. Лукиной²⁷⁷ приведено родословное древо Зубовых еще с семью предыдущими коленами: Захарий (до крещения в 1237 г. – Амрагат, выходец из Булгарии) – Иоанн – Яков – Симеон – Иоанн – Симеон – Андрей.

(обратно)

492

Он – далекая родня воеводы Ивана Дмитриевича Зубова – правнук его четырехюродного брата.

(обратно)

493

Шталмейстер – придворный конюшенный.

(обратно)

494

Безуспешная для русской армии под командованием Михаила Шеина осада Смоленска в ходе русско-польской войны была не в 1634 г., а в 1632–1633 гг.

(обратно)

495

«Дворцовые разряды» – книга в четырех томах и дополнением к третьему тому с текста записей за 1612–1700 гг. о правительственных распоряжениях по военной, гражданской и придворной службам в России (это полная летопись правительственной и служебной деятельности в Московский период русской истории).

(обратно)

496

Смоленск с 16 сентября 1609 г. был в осаде войск гетмана Станислава Жолкевского и оборонялся гарнизоном под командованием воеводы Михаила Шеина. Осада закончилась 3 июня 1611 г. взятием города после полного истощения сил гарнизона крепости, однако из-за крупных потерь, понесенных под Смоленском, войско короля Сигизмунда III не смогло направиться к Москве на помощь польскому гарнизону и отступило в пределы Речи Посполитой.

(обратно)

497

Во многих публикациях приводится ошибочная очередность поколений стрелецких полковников Зубовых, и в них Иван Дмитриевич – не сын, а отец Дмитрия Ивановича.

(обратно)

498

Известен также Иван Гаврилович Зубов (стрелец из полка Глебова), который за участие в бунте 1682 г. был сослан вместе в двумя другими стрельцами «в ссылку в сибирския дальние городы на вечное житье … в пашне»²⁸⁵.

(обратно)

499

По другой версии, этим крестьянином мог быть Иван Дмитриевич Зуев (Амос и Дмитрий – двоюродные братья, родившиеся примерно в одно время), однако Анастасия выходила замуж в 1782 г. как дочь умершего крестьянина Ивана Зуева, а Иван Дмитриевич Зуев умер в 1786 г.

(обратно)

500

Пелымский острог на реке Тавда ниже устья Пелыма основан чердынским воеводой Петром Горчаковым в 1591 г. как сторожевой пост на государевой дороге за Уральские горы. Ныне – село в Гаринском городском округе Свердловской области.

(обратно)

501

Нарым – построенный в 1596 или 1598 г. на реке Оби под руководством сургутского атамана Тугарина Федорова острог. Ныне – село в Парабельском районе Томской области.

(обратно)

502

О разных версиях сказано в разделе «Купцы из ревизских сказок» главы 3.

(обратно)

503

Березовский острог основан в 1593 г. на высоком левом берегу реки Северной Сосьвы, недалеко от ее впадения в Обь (на месте остяцкого поселения Суматвош – «город берез»). Считался главным русским форпостом на севере Сибири, городом. В нем в 1729 г. в ссылке умер «светлейший князь» Александр Меншиков. В настоящее время – это поселок Березово Ханты-Мансийского автономного округа.

(обратно)

504

Исходя из простых расчетов, его отец Тимофей вряд ли мог быть внуком Михаила Ивановича Козлова, а сыном – вполне.

(обратно)

505

Об этом инциденте подробнее рассказано в разделе «Пуляевские, они же – Пуляевы. Караульная история».

(обратно)

506

Об этом сказано в разделе «Протасовы».

(обратно)

507

Цырен – солеварный котел.

(обратно)

508

Он основал деревню Шестакова.

(обратно)

509

В 1796 г. иркутский мещанин Петр Куроптев в возрасте 43 лет жил с женой Василисой Семеновной и двумя дочерьми в доме, оставшемся от отца. Был у него в Иркутске и постоялый двор³¹².

(обратно)

510

Возраст Никиты Куроптева в сказке второй ревизии (25 лет) не соответствует его же возрасту, приведенному в третьей ревизии на дату второй (28 лет) и третьей (46 лет) ревизий.

(обратно)

511

Первое упоминание «Еренского городка», стоящего на северном пути на Урал на реке Вычегда, приведено в Вычегорско-Вымской летописи 1384 г. В настоящее время – село, центр Ленинского района Архангельской области.

(обратно)

512

Вполне вероятно, он перебрался на иркутскую землю не один, а вместе со своим братом, сын которого Федор, около 1674 года рождения, перечислен с детьми и внуками в сказках второй ревизии среди крестьян Иркутского Вознесенского монастыря³¹⁷.

(обратно)

513

Мехонский острог – русское поселение в Тобольском уезде недалеко от слияния рек Исеть и Миасс. Построен в 1660 г. для защиты земледельческих поселений от набегов татар и калмыков, заселен беломестными казаками и крестьянами. Ныне с. Мехонское Курганской области.

(обратно)

514

Она была дочерью крестьянина – монастырского вкладчика.

(обратно)

515

Этот пасынок тоже продолжил фамилию Манаковых – наверняка его сын «Гарасим Елисеев Манаков» владел в 1706 г. пашней в Орленской слободе³³⁸.

(обратно)

516

В том году Киренская волость была в ведении Якутского острога.

(обратно)

517

Он мог перебраться в Иркутск накануне или сразу после венчания своей дочери Натальи, около 1724 г. р., с иркутским цеховым вологодского происхождения Иваном Бородиным³⁴⁶.

(обратно)

518

Важенин – житель реки Ваги, притока Северной Двины.

(обратно)

519

В частности, фамилию Нечаевых с 1775 г. носил Ульян, внук Ивана Савельевича, а затем его потомки.

(обратно)

520

Запись о том внесена, но зачеркнута.

(обратно)

521

Вероятно, они из деревни Маркова не переезжали, ведь Марковская деревня делилась на две части – Кичей и Бейдонова («Статистика Российской империи. Волости и населенные места», 1894 г.).

(обратно)

522

Именно от Евстафия родился ее старший сын Фрол и наверняка трое других детей, перечисленных в росписи.

(обратно)

523

Имеется запись Илгинской Богоявленской церкви о смерти в 1824 г. Ивана Новопашенного без указания его отчества. Приведенный возраст умершего в 70 лет больше подходит для рожденного в 1761 г. Ивана Игнатьевича, чем еще трех живших в 1799 г. Иванов Новопашенных, самый старший из которых – Иван Исаакович – был рожден около 1764 г.³⁵⁴

(обратно)

524

Матвей Семенович Татаринов – тоже мой предок.

(обратно)

525

Возможно, ее мужем был крестьянин Никита Остафьевич Толмачев, умерший 16 декабря 1837 г. в приведенном возрасте 79 лет.

(обратно)

526

Он – племянник моего семижды прадеда Амоса Прокопьевича Зуева.

(обратно)

527

Там же говорится о боевых заслугах томского казака Луки Филипповича Рыжкова – возможно, предка моего друга сибиряка Владимира Александровича Рыжкова.

(обратно)

528

Князь Осип Иванович Щербатый участвовал в русско-польской войне 1654–1667 гг., был первым воеводой в Смоленске после его освобождения в 1654 г., когда в штурме города погиб атаман Дмитрий Иванович Зубов.

(обратно)

529

Исследователь Б.П. Полевой утверждает, что о Семене Щербакове, он же – Степан Андреевич Полуектов, имеется запись в одном из хранящихся в РГАДА документов: «Семен Дежнев. В нынешнем во 181 году по скаске казака Степки Щербакова, что де тот Семен в нынешнем во 181 году на Москве умер».

(обратно)

530

Я бывал в том якутском селе на зимней рыбалке.

(обратно)

531

Филипп Щербаков знал дорогу на Камчатку, потому что в 1662–1663 гг. участвовал в походе туда казачьего десятника Ивана Рубца.

(обратно)

532

Сергей Мухоплев со своим отцом был сослан в 1654 г. из Томска в Якутск.

(обратно)

533

Ныне – город Шенкурск Архангельской области.

(обратно)

534

Из отводной памяти следует, что в 1689 г. отец Ивана «Павел, судом Божиим, умре скоропостижной смертью…, иных детей у него, Павла, кроме ево, Ивашка, никого не осталось»³⁹⁵.

(обратно)

535

Вероятно, этот Яков Иванович Протасов был в 1697 г. приказчиком Криволуцкой волости³⁹⁶.

(обратно)

536

Чарошное мастерство – выделка кожи для обуви.

(обратно)

537

Согласно метрической книге Илгинской Богоявленской церкви, в 1776 г. «Орленской слободы умершего крестьянина Гаврила Прошутинских умре жена его вдова Ефимия Стефанова»³⁹⁹.

(обратно)

538

Марфа Семеновна не стала моей праматерью, если мужем моей пятижды прабабушки Татьяны Михайловны Пермяковой был не Никита Яковлевич, а Никита Остафьевич Толмачев (см. раздел «Пермяковы»).

(обратно)

539

Курмыш – основанный в 1372 г. город на левом берегу Суры (ныне – село в Нижегородской области).

(обратно)

540

О тех событиях подробнее рассказано в разделе «Аксамитовы, они же – Аксаментовы. Воронежская история».

(обратно)

541

Хотмышск (Хотмыжск) – возрожденный в 1640 г. старинный город, в настоящее время – село в Борисовском районе Белгородской области.

(обратно)

542

Козьмодемьянск основан как крепость в 1583 году, в настоящее время – город в Республике Марий Эл.

(обратно)

543

Литвинцев Иван Степанович – илимский управитель (воевода) с февраля 1720 г. по сентябрь 1722 г.

(обратно)

544

Иван Тимофеевич был пасынком Тимофея Семеновича Середкина и позже записывался с фамилией Сур⁴³⁰.

(обратно)

545

Ее прадед Перфилий Никифорович родился около 1724 г., дед Александр – около 1756 г., отец Терентий – около 1782 г., сама Агафия – в 1822 г.⁴³⁵.

(обратно)

546

Об этом подробно рассказано в разделе «Георгий Матвеевич и Елизавета Ивановна» главы 9.

(обратно)

547

Она была младше своего мужа на четверть века и стала его второй женой после умершей Ульяны Степановны Прошевой.

(обратно)

548

Судя по тому, что при описании казачьих заимок Верхоленского острожка, составленном, по всей вероятности, в 1686 г., говорится о заимке «верхоленского умершего конного казака Онтипка Сорокина», он умер до того года⁴³⁹.

(обратно)

549

Его матерью была рожденная около 1736 г. Анна, дочь крестьянина Киренского монастыря Алексея, написание фамилии которого в сказке третьей ревизии Манзурской слободы похожа более всего на Глирких. Однако в ревизских сказках Киренского острога и Киренского монастыря ни такой фамилии, ни фамилий Глинских (встречалась в Чечуйском остроге, но без Алексея) или Грицких (среди них был Алексей в криволуцкой Чугуевской деревне около 1723 г. р.) не нашлось⁴⁴¹.

(обратно)

550

По всей вероятности, ее отцом был Петр Амвросиевич Титов, умерший в 1831 г. в возрасте сорока пяти лет⁴⁴⁹.

(обратно)

551

Акилина Никифоровна была восприемницей детей Петра Титова, рожденных в 1785, 1787, 1790 и 1793 гг.

(обратно)

552

В частности, один из сыновей Петра Зырянова был крещен в Иркутске в августе 1786 г.; а дочери Петра Титова – в Верхоленске в январе 1785 г. и октябре 1787 г.⁴⁵².

(обратно)

553

Возможно, Феврония родилась в семье крестьянина Никиты Остафьевича Толмачева, сына Остафия Яковлевича (см. раздел «Пермяковы»).

(обратно)

554

Я узнал, что казак Кирилл Яковлевич Толмачев, командированный в 1747 г. в Анадырь, после своей отставки был прихожанином Илгинской Богоявленской церкви и жил на Илге, где в 1791 г. умер⁴⁵³.

(обратно)

555

Ее глава Семен (он, вероятно, брат Леонтия) ко второй ревизии умер, и о событии определения его в посадские из разночинцев могли не указать. Аналогично могли поступить по отношению к Павлу (наверняка еще одному их брату), который был после второй ревизии отдан в рекруты.

(обратно)

556

Нижнеудинск находится на Сибирском тракте примерно на полпути между Красноярском и Иркутском.

(обратно)

557

Об этом бунте подробно рассказано в разделе «Злобины. Красноярская история».

(обратно)

558

Тот Алексей был родным братом моего, по разным линиям, шестижды и семижды прадеда Ивана Тюменцова.

(обратно)

559

Об этом подробнее рассказано в разделе «Аксамитовы, они же – Аксаментовы. Воронежская история».

(обратно)

560

К примеру, Манзурская Введенская церковь в 1827 г. вносила метрические записи только о Черкашениных, в 1828–1830 гг. – о Черкашиных, в 1831–1832 гг. – о Черкашениных, в 1833 г. – поочередно о Черкашениных и Черкашиных.

(обратно)

561

Его сменил, как я полагаю, мой девятижды прадед Филипп Щербаков (он же – Полуектов).

(обратно)

562

В свою очередь, две дочери Никиты Ивановича и Прасковьи Афанасьевны Бояркиных вышли замуж за разночинца Степана Большедворского и ясашного новокрещеного Ивана Жидова из Верхоленского острога.

(обратно)

563

О вреде, нанесенном отказом советствой власти признавать право крестьян на свободный труд, писал еще в 1940-х – 1950-х годах исследователь истории илимской пашни экономист Вадим Николаевич Шерстобоев, отчего был объектом травли советскими бюрократами.

(обратно)

564

Страшно видеть метрики церквей об умерших, целые листы которых заполнены записями о детях возрастом от нескольких дней до семи лет от «младенческой», поноса, коклюша, дифтерии, скарлатины, оспы, кори. Детская смертность была практически преодолена, когда родители стали понимать, что нельзя допускать обезвоживания организма детей при отравлениях, и была введена система всеобщей и бесплатной детской вакцинации (считаю, что во спасение детей и недопущения гибели людей во взрослом возрасте от «детских» болезней надо так называемых «антипрививочников» незамедлительно лишать родительских прав).

(обратно)

565

В ходе исследования ошибок в нумерации дворов по исповедной росписи Верхоленской Воскресенской церкви за 1843 г. не обнаружено. А в других исповедных росписях за тот же год были даже очевидные ошибки, вроде указания под общим номером дворов прихожан, проживающих в разных деревнях (двор № 133 в Большеголовском и Исетском селениям качугского прихода, двор № 188 в Капцагайской и Копыловской деревнях манзурского прихода).

(обратно)

566

Исповедные росписи 1872, 1913, 1915 и 1916 гг. на верность нумерации проверялись выборочно.

(обратно)

567

Год составления росписи не приведен.

(обратно)

568

Вышеуказанные данные по жителям г. Верхоленска приведены после исправления ошибок в нумерации.

(обратно)

569

Кроме того, в аннотациях к описям приведены, но в ходе исследования не изучены в связи с наличием других метрических книг за тот же период следующие неоцифрованные дела с метрическими книгами церкви: оп. 3, д. 852 (1863 г.); д. 943 (1894 г.); оп. 9, д. 742 (1903 г.), д. 787 (1911 г.).

(обратно)

570

Кроме того, в аннотациях к описям приведены, но в ходе исследования не изучены в связи с наличием других метрических книг за тот же период следующие неоцифрованные дела с метрическими книгами церкви: оп. 3, д. 589 (1841 г.), д. 610 (1843 г.), д. 763 (1855 г.), д. 774 (1856 г.), д. 975 (1842 г.); оп. 7, д. 164 (1840 г.), д. 198 (1852 г.); оп. 9, д. 1738 (1913 г.).

(обратно)

571

1. В деле № 8 описи 6 имеются также метрические записи церкви XVIII века, точные годы происхождения которых установить не удалось.

2. Кроме того, в аннотации к описи 3 приведено, но в ходе исследования не изучено в связи с наличием другой метрической книги за тот же период неоцифрованное дело № 481 с метрической книгой церкви за 1835 г.

3. Метрические книги церкви за 1843–1864 гг. также хранятся в отдельном фонде ГАИО (ф. 487, оп. 1, д. 7–13).

(обратно)

Оглавление

Предисловие с предысторией

  Первая архивная справка

Глава 1 Об исповедных росписях и метрических книгах

  Фонд духовной консистории

Глава 2 Семь верхнеленских церквей

  Их архивы

Глава 3 Раскопанные истоки

  Мещанин Иван

  Купцы из ревизских сказок

Глава 4 Из древней истории Верхоленска

  Двадцать пять верхоленских фамилий

  Сословная эволюция

  Местные деревни. Языческая гора

Глава 5 Откуда здесь Черепановы

  Иркутские однофамильцы

  Илимские однофамильцы

  Якутские однофамильцы

  Федорова пятерка

  Легенда о Пустозерске

Глава 6 Где, кто, от кого. почти детективное расследование

  Куржумовские

  Макаровские

  Верхоленские

  Кутурхайские

  Ремезовские

  Житовские и гогонские

  Степновские

  Малоангинские (костромитинские и шейнские)

  Качугские

  Шишкинские

  Черепановские из-под Манзурки

  Черепановские из-под Бутаково

  Малотарельские

  Селивановские

  Алексеевские

  Ангинские

  Бутаковские

  Пихтинские

  Куницынские

  Усть-тальминские

  Шеметовские

  Хабардинские

  Улусные инородцы

  Ошибочно указанные

  Тысяча от одного

Глава 7 Из истории Верхнеленья в советский период и после

  Мрачный заворот

  Великолепие, закатанное в колхоз

  Добрая память о губителях

  Прославленные Черепановы

Глава 8 Кому – бандит, кому – освободитель

  Повстанцы-антибольшевики

  Под чужой фамилией

  Зло против зла

  Загубленная Иока, она же – Анна

Глава 9 Путь в будущее: от Федора до Федора и дальше

  Предки Ивана Федоровича

  Иван Федорович и Мавра Тимофеевна

  Григорий Иванович и Анисия Ивановна

  Иван Григорьевич и Вера Никитична

  Николай Иванович и Татьяна Петровна

  Василий Николаевич и Анисия Андреевна

  Даниил Васильевич и Евдокия Васильевна

  Матвей Даниилович и Любовь Адриановна

  Георгий Матвеевич и Елизавета Ивановна

  Владимир Георгиевич и Инна Федоровна

  Я и мои дети

Глава 10 Родники материнских фамилий

  Абатуровы

  Аксамитовы, они же – Аксаментовы. Воронежская история

  Ашлаповы

  Байдуковы

  Белоусовы

  Богатыревы

  Большедворские

  Бутаковы. Запорожская история

  Буторины

  Быковы

  Витецкие

  Воробьевы

  Высоких, они же – Высоковы

  Главинские

  Горбуновы. Сиротская история

  Дружинины

  Елизаровы

  Злобины. Красноярская история

  Зубовы. Стрелецкая история

  Зуевы

  Кистеневы

  Козловы. Ветеранская история

  Коркины

  Кузнецовы. Амурская история

  Куницыны

  Куроптевы. Солеваренная история

  Кустовы

  Лагиревы

  Лебедевы

  Мальцевы

  Мезенцевы

  Молевы

  Монаковы, они же – Манаковы. Бражная история

  Нечаевские, они же – Нечаевы

  Никоновы. монастырская история

  Новопашенные, они же – Новопашины

  Обеднины

  Орловы. Соседская история

  Падерины. переписная история

  Пермяковы

  Пироговские. Рыболовная история

  Пихтины

  Полуектовы, они же – Щербаковы. Томская история

  Поповы

  Пронины

  Протасовы

  Прошутинские

  Пуляевские, они же – Пуляевы. Караульная история

  Ратьковы

  Рудых, они же – Аксютины. Рыжеволосая история

  Савиновы

  Семеновы. якимовская история

  Сенотрусовы. Приказчиковая история

  Середкины

  Силины

  Скорняковы

  Соболевы

  Сорокины

  Татариновы

  Титовы. зыряновская история

  Толмачевы, они же – Баженовы

  Тюменцевы, они же – Ильины

  Уваровские

  Усовы. смоленская история

  Хабардины

  Челпановы

  Чемякины

  Черкашенины, они же – Черкашины. Однофамильная история

  Шелковниковы

  Шеметовы

  Шергины

Заключение с пожеланием

  Фамильная эмблема

Перечень архивных и иных исторических источников

Приложение 1. Список служилых людей – казаков Верхоленского острога 1646–1649 гг.

Приложение 2. Список служилых людей – казаков Верхоленского острога 1677 г.

Приложение 3. Список жителей Верхоленского острога 1722–1763 гг.

Приложение 4. Список сохранившихся исповедных росписей церквей Верхоленского округа Иркутской губернии с информацией о составе приходов

Приложение 5. Список сохранившихся метрических книг церквей Верхоленского округа Иркутской губернии

Приложение 6. Перечень сохранившихся метрических записей Верхоленской Воскресенской церкви о родившихся, бракосочетавшихся и умерших в 1773–1800 гг.

Приложение 7. Перечень сохранившихся метрических записей церквей Верхоленского округа Иркутской губернии о родившихся, бракосочетавшихся и умерших Черепановых

Приложение 8. Таблицы родословных линий Верхнеленских Черепановых

Приложение 9. Таблица линий материнских фамилий по ветви Иван Федорович – Георгий Матвеевич Черепановы

*** Примечания ***