Ночи Белладонны [Аластер Рейнольдс] (fb2) читать онлайн

Аластер Рейнольдс Ночи Белладонны

Лихнис занимал мои мысли задолго до того, как я обнаружила оставленные им под моей дверью цветы.

По обычаю Линии Мимозы мы приглашали на наши сборы свидетелей. Всю тысячу ночей празднества среди нас присутствовали несколько десятков гостей, загружая в нашу общую память воспоминания и впечатления, собранные за двести тысяч лет странствий по галактике.

Они прибывали из самых дальних уголков космоса, их корабли делили орбиты с нашими девятьюстами девяноста девятью кораблями. Некоторые принадлежали к иным Линиям — Бархатниц, Чеканов и Марцеллинов, — в то время как другие представляли более или менее устоявшиеся планетарные и звездные цивилизации. Среди них были посланники кентавров. Спасателей и Канопус-Солидарности, а также представители машинного народа. Наша Линия одна из немногих поддерживала дружеские связи с роботами Кольца Единорога.

В числе гостей был и Лихнис, единственный представитель Линии Горечавки, из старейших в Союзе. Линия Горечавки уходила корнями в Золотой Час, первое тысячелетие космической эры человечества. Лихнис пользовался популярностью, постоянно пребывая в чьем-либо обществе. Он держался приветливо и непринужденно среди незнакомцев, и ему всегда было что рассказать; но точно так же он охотно выслушивал наши истории, кивая и смеясь в нужных местах. Его худощавая фигура не бросалась в глаза, а улыбчивое лицо и кудрявые волосы придавали ему по-мальчишески простодушный вид. Столь же скромными были его одежда и вкусы, и он чувствовал себя среди других гостей так же свободно, как и среди шаттерлингов нашей Линии, Казалось, он доступен для каждого и готов заговорить с кем угодно.

За исключением меня.

В первые дни особых мыслей на этот счет у меня не возникало — и без того хватало, на что отвлечься. И прежде всего это касалось места проведения собрания. Фекде, завоевавшей приз за лучшую нить в Тысячную ночь нашего прошлого сбора, было поручено подготовить к нашему прибытию эту планету. Некоторые поначалу ворчали, но теперь все соглашались, что Фекда превосходно справилась с задачей.

Она прибыла заранее, примерно за столетие до всех остальных. На Терции, планете, которую мы выбрали для сбора, имелся единственный центральный континент, окруженный единственным бескрайним океаном. Три луны с похожими на черепа ликами вздымали в этом огромном зеленом первобытном море ленивые приливные волны. Презрев сушу, Фекда оборудовала место проведения сбора далеко от побережья, использовав технологию Хранителей для возведения на морском дне громадных, похожих на пальцы башен.

Эти каменные колонны уходили в небо на километры. В верхней их части были выдолблены многочисленные залы и галереи, обеспечивавшие достаточно пространства для жилья и празднеств. Некоторые башни соединялись мостами, а с их верхних уровней мы совершали стремительные перелеты к дальним башням или находившимся на орбите кораблям. Некоторым башням Фекда придала черты, соответствовавшие особенностям ее личности. В ее нити-победительнице немалую роль играла музыка, так что одну из башен венчала скрипка величиной с корабль, и мы называли это сооружение Скрипичной башней. Другую колонну украшала голова совы, третью — оплавленная свеча, а самая большая заканчивалась башенными часами со строгими черными стрелками, отмечавшими ход тысячи ночей.

Фекда отлично справилась. Это был наш двадцать второй сбор, и мало кто мог вспомнить место, более подходящее для того, чтобы отпраздновать успехи совместных странствий. Кто бы ни победил на этот раз, ему бы предстояло приложить немало усилий, чтобы с ней сравниться.

И это точно не я. Мое странствие получилось достаточно успешным, но были и другие путешественники, кто уже сплел нити получше тех, что смогла бы сплести я на основании пережитого. Впрочем, я особо не расстраивалась. Если мы сохраним нашу численность, то однажды может прийти и мой черед. А пока этот миг далек, я просто радуюсь моему участию в столь масштабном предприятии.

Прошло, вероятно, пятьдесят ночей или больше, прежде чем меня всерьез заинтересовал Лихнис. Поначалу мои сомнения казались совершенно невинными. Всем хотелось заполучить кусочек нашего гостя-Горечавки, и вряд ли стоило удивляться, что кому-то приходится ждать своей очереди. Но постепенно созрело ощущение, будто Лихнис изо всех сил меня сторонится. Он непременно покидал компанию при моем появлении и раньше времени вставал из-за стола за завтраком, когда я осмеливалась сесть поближе.

Я убеждала себя, что глупо считать, будто он столь холодно относится исключительно ко мне, — в конце концов, я лишь одна из сотен шаттерлингов Мимозы, еще не общавшихся с ним лично. Но ощущение никуда не девалось. А когда я заметила, что Лихнис изредка бросает на меня взгляд, полагая, что я не вижу, мое замешательство лишь усилилось. Неужели я чем-то обидела его или кого-то из шаттерлингов его Линии?

История с цветами началась не сразу. Впервые они появились этак на сотую ночь, оставленные в простой белой вазе на пороге моей комнаты в Совиной башне. Я рассматривала их без особого интереса. С бутонами в форме луковиц, темно-пурпурные, они сменили цвет почти на черный, пока я не вынесла их на балкон.

Я пыталась расспрашивать, кто мог оставить цветы и что это могло означать. Никто другой не получил столь загадочного подарка. Но никто не признался, и я решила выкинуть странное событие из головы. Для шаттерлингов нет ничего необычного в том, чтобы обмениваться шутливыми сообщениями или подарками, а может, само это место ведет со своими гостями некую загадочную игру.

Еще через пятьдесят или шестьдесят ночей цветы появились снова. Предыдущие к тому времени увяли, но теперь я воспользовалась оказией, чтобы слетать к себе на корабль и пропустить цветы черед бортовой анализатор просто хотела убедиться, что в них и в самом деле нет ничего особенного.

Цветы оказались красавкой, или белладонной. Судя по данным «Сарабанды», они ядовиты, но лишь в историческом смысле. Среди нас не было бессмертных, но если бы кто-то и решил умереть, для этого потребовалось бы нечто посерьезнее биологическою яда — оружие, отказ стазис-поля, рукотворная катастрофа с участием не прощающей ошибок физики. Но вовсе не творение неуклюжей природы.

Так что я по-прежнему не имела ни малейшего понятия, что означают эти цветы.

Ближе к двухсотой ночи белладонна вновь появилась на моем пороге, и на этот раз я могла бы поклясться, что успела заметить в коридоре силуэт, прежде чем он скрылся за поворотом. Я убеждала себя, что это не мог быть Лихнис, и тем не менее я видела человека с похожим телосложением, с такими же короткими кудряшками, в такой же одежде.

Тогда я установила возле двери «глаз», что в определенной степени нарушало правила Линии — считалось неприемлемым отслеживать или записывать все происходящее в общественных местах. Но, учитывая возникшее ощущение некой тайны, я решила, что могу позволить себе подобную дерзость.

В течение долгого времени цветы не появлялись. Я решила, что спугнула загадочного гостя, но на триста двенадцатую ночь мой «глаз» застал с поличным Лихниса.

Потом я несколько раз замечала, как он на меня поглядывает. Мы оба знали, что происходит, но я решила ничего не выпытывать — по крайней мере пока. В триста семидесятую ночь он уже не сможет меня проигнорировать — это будет ночь сплетения моей нити, единственная, в которую мне предстояло стать центром всеобщего внимания.

Нравится это Лихнису или нет, но ему придется терпеть мое присутствие.

Лихнис улыбнулся. Мы впервые смотрели друг на друга в упор, не отводя взгляда.

— Наверное, ты считаешь нас слишком робкими? — спросила я.

— Не знаю. А почему я должен так считать?

— Линия Горечавки постепенно увядает. Вас уже нс девятьсот девяносто девять, и с каждым очередным циклом вас будет еще меньше. Сколько вас нынче? Назови точную цифру.

Он сделал вид, будто вспоминает, хотя нелегко было поверить, что это число не выжглось в его мозгу.

— Вроде девятьсот семь... Девятьсот шесть, если предположить, что не вернется Чистец — от него уже полмиллиона лет нет вестей.

— Это десятая часть вашей Линии. Вы потеряли почти сотню шаттерлингов.

— Осмотр достопримечательностей — небезопасное занятие. Тебя ведь зовут Шаула?

— Ты прекрасно знаешь мое имя.

— Как скажешь, — усмехнулся он.

Его реплики звучали легкомысленно, будто придумывались на ходу, — казалось, он считал, что более серьезный уровень мне попросту недоступен. Несмотря на улыбку и веселые искорки в глазах, угадывалась некая фальшь, напряженность, которую он очень старался скрыть. Было утро накануне ночи сплетения моей нити, и хотя день не полностью принадлежал мне — продолжалось чествование Нунки, которая сплела свою нить прошлой ночью, — с каждым часом я все острее чувствовала, как всеобщее внимание переключается на меня. Сегодня ночью мои воспоминания должны проникнуть в головы остальных, а утром, когда мы проснемся, все станут разбирать их по косточкам и критиковать, после чего состоится празднество уже в мою честь. По крайней мере в течение этих двух дней Лихнис будет обязан меня слушать и отвечать на мои вопросы.

Мы стояли на высоком балконе Свечной башни, вдыхая пряный запах морского воздуха и ощущая ступнями теплоту голубых плиток.

— Если столько ваших погибло... Как это происходит у вас, Лихнис? Ваши сборы длятся меньше, чем наши?

— Нет, всё ту же тысячу ночей. Но разумеется, бывают пробелы, когда нет возможности сплести новые воспоминания. В такие ночи мы поминаем умерших. Банк нитей проигрывает оставшиеся от них нити или создает новые комбинации из старых воспоминаний. Иногда мы возвращаем мертвых в виде физических имаго, позволяя им ходить и разговаривать среди нас, как будто они все еще живы. Некоторым это не по душе, но я нс вижу никакого вреда в том, чтобы отпраздновать чью-то хорошо прожитую жизнь.

— У нас нет такой проблемы, — сказала я.

— Да, — осторожно, словно боясь обидеть, произнес он. — У вас — нет.

— Если на то пошло, можно сказать: у нас просто отсутствует врожденная тяга к приключениям, раз уж мы никого не потеряли.

Лихнис пожал плечами:

— Или вы просто выбираете правильные приключения. В осторожности нет ничего постыдного, Шаула. Все вы — частицы одной личности, вас такими сделали для того, чтобы вы могли исследовать Вселенную, а не искали новые способы умереть.

— Значит, ты не считаешь, что мы достойны презрения?

— Если бы я так считал, ноги бы моей здесь не было. Ни разу.

Его ответ тогда полностью удовлетворил меня, показавшись совершенно искренним. Лишь позже, когда я обдумывала наш разговор, вдруг вспомнилось это «ни разу». Как будто Лихнис гостил у нас уже не впервые.

Видимо, он просто оговорился. То был наш двадцать второй сбор, и Лихнис никогда раньше не составлял нам компанию.

И все же...

Я чувствовала себя крайне глупо. Мы пообщались, и все прошло легко и спокойно, словно между нами никогда не существовало непонятной дистанции. И это само по себе казалось странным, внушая тревогу.

День еще не закончился, и я знала, что у нас будет возможность поговорить. Но мне требовалось заранее заготовить все вопросы и не поддаваться беззаботной манере Лихниса. Если он чего-то хотел от меня, то я всерьез намеревалась выяснить, чего именно.

Я не сомневалась, что цветы дарились с намеком, и у меня уже наполовину сложился ответ. Похоже, белладонна подразумевала некий полузабытый факт, служила ассоциацией. В голову тем не менее ничего не приходило, и, когда утро сменилось полднем, меня в основном занимало внесение последних поправок в мою нить. Естественно, у меня были сотни дней, чтобы отредактировать мои воспоминания, но отчего-то я все еще сомневалась, что они приведены в приемлемый вид. Частично я могла это проделать у себя комнате в Совиной башне, но большие фрагменты памяти остались на моем корабле, и я поняла: работа упростится и ускорится, если переберусь на орбиту.

Поднявшись по винтовой лестнице на крышу Совиной башни, я взмыла к моему кораблю. Несмотря на все очарование сотворенного Феклой места, я была рада вернуться туда, где чувствовала себя как дома. Войдя на мостик «Сарабанды», устроилась на собственном троне, чтобы вызвать к жизни дисплеи и приборные панели. Считала светящиеся показания и с удовольствием отметила, что с кораблем все в порядке. Через шестьсот тридцать дней мы все покинем Терцию и я разгоню параметрический двигатель «Сарабанды» почти до скорости света. Мысленно я уже предвкушала очередное странствие с посещением бесчисленных звездных систем и миров.

В панорамном окне на мостике «Сарабанды» виднелось не меньше сотни других кораблей. Глядя на них, я восхищалась разнообразием форм и размеров — плодами труда моих соплеменников-шаттерлингов. Общими у этих кораблей были лишь два критерия: скорость и надежность. Некоторые звездолеты принадлежали нашим гостям, в том числе скромный «Лентяй» Лихниса, казавшийся карликом на фоне практически любого корабля на орбите Терции.

Я прошлась по моим сегментам памяти. Времени это заняло немного, но, когда я закончила, что-то вдруг заставило меня остаться на мостике.

— Корабль, — сказала я вслух, — выдай информацию по запросу «белладонна».

— Число ссылок по данному запросу слишком велико, — сообщила «Сарабанда». — Учитывая текущие ограничения твоих нейропроцессов, тебе потребуется восемнадцать тысяч лет, чтобы просмотреть их все. Желаешь применить поисковый фильтр?

— Да, пожалуй. Сузь поиск до ссылок, в которых прямо упоминаются Линии или Союз, — У меня имелось лишь зыбкое подозрение, но оно странно бередило душу.

— Прекрасно. Все равно остается свыше тысячи ста ссылок. Но наиболее релевантные из них относятся к Линии Горечавки.

Я наклонилась вперед:

— Дальше?

— Протокол Белладонны — экстренная мера, разработанная Линией Горечавки с целью обеспечить продолжение Линии в случае угрозы ее вымирания в результате случайной катастрофы или враждебных действий.

— Поясни.

— Протокол Белладонны, или просто Белладонна, — условленная последовательность действий по оставлению одного места сбора и перемещению в другое. Никакая заранее договоренная цель не требуется. Белладонна функционирует как алгоритм принятия решений, который определит конкретное место для отступления, с использованием простых критериев поиска и отбраковки.

Меня охватила тревожная дрожь.

— Линия Горечавки запустила протокол Белладонны?

— Нет, Шаула. В этом никогда не возникало необходимости. Но протокол Белладонны переняли некоторые другие Линии, включая Линию Мимозы.

— А мы... — Я тотчас умолкла, почувствовав себя глупо. — Конечно нет. Если бы мы хоть раз привели в действие Белладонну, я бы знала. И нам точно не грозило бы вымирание. Да и вообще не было бы серьезных угроз.

«Для этого мы чересчур робкие, — подумала я. — Разве нет?»

Когда я вернулась на Терцию, Лихнис отдыхал в лучах послеполуденного солнца на верхней галерее Свечной башни, с присущими ему обаянием и скромностью отвечая на вопросы о возможностях его корабля.

— Да, за все эти годы я обзавелся кое-каким оружием — а у кого его нет? Но уж точно ничего похожего на гомункулярное. Бои в космосе? Было такое пару раз. Как правило, я стараюсь уклоняться, но порой неприятностей не избежать. Однажды я разнес на куски луну Аргула в Клине Терцета, но лишь для того, чтобы прикрыться ее обломками. Тогда на Аргуле никто не жил — по крайней мере, я так думаю. А потом наткнулся на флотилию Одиннадцатых Интерцессионных, неподалеку от Сердоликовой бухты...

— Лихнис, — обратилась я, и его слушатели не стали возражать против вмешательства, поскольку сегодня был день сплетения моей нити, — можно с тобой поговорить? Где-нибудь наедине?

— Конечно, Шаула. Если только не будешь ничего рассказывать про свою нить.

— Нить тут ни при чем.

Поднявшись с кресла, он стряхнул с одежды хлебные крошки, рассеянно кивнул своим обожателям, и мы вместе направились в тенистый уголок галереи.

— Что тебя беспокоит, Шаула? Мандражируешь перед выступлением?

— Ты прекрасно знаешь, что меня беспокоит. — Я понизила голос, чтобы он не звучал угрожающе, хотя больше всего мне хотелось вцепиться в тощую шею и выжать из Лихниса всю правду. — Что за игру ты со мной ведешь? Даже точнее: на каких струнах играешь?

— Игру? — спокойно, но настороженно переспросил он.

— Те цветы. Я подозревала, что это ты приносил, еще до того, как поставила «глаз». Но ты все равно избегаешь смотреть мне в глаза. А сегодня утром даже прикинулся, будто не знаешь, как меня зовут. Отделываешься легкомысленными ответами и несерьезными улыбочками, словно не происходит ничего странного. Но с меня хватит. Мне нужно обрести ясность мыслей, прежде чем я отправлю мою нить в банк нитей, и ты мне в этом поможешь. Начинай отвечать.

— Отвечать? — переспросил он.

— Ты ведь никогда не сомневался в том, как меня зовут?

Он на мгновение отвел взгляд, а когда снова на меня посмотрел, в его лице что-то изменилось. Появилась некая обреченность, нечто вроде долгожданной капитуляции.

— Верно, нисколько не сомневался. Уж что-что, а твое имя я вряд ли мог легко забыть.

— Говоришь так, будто мы уже давно знакомы.

— Все верно.

Я покачала головой

— Если бы в странствиях мне повстречался кто-нибудь из Горечавок, я бы запомнила,

— Это было не в странствиях. Мы познакомились здесь, на Терции.

Я еще энергичнее мотнула головой:

— Нет, это даже менее вероятно. Ты не обращал на меня внимания с момента моего прибытия. Было очень трудно к тебе добраться, а когда это удавалось, ты обязательно находил повод уйти. И потому вся эта история с цветами раздражает еще больше. Если бы ты хотел со мной поговорить...

— Хотел, — перебил он. — С самого начала. И мы действительно раньше встречались, именно на Терции. Знаю, ты скажешь, это невозможно, поскольку Линия Мимозы никогда раньше не бывала на Терции, а этим башням не больше века. Но я говорю правду. Мы уже побывали здесь. Оба.

— Не понимаю.

— Этот день наступает каждый раз, просто сейчас он наступил чуть раньше. — Лихнис уставился на мозаичные плитки паза, холодно отсвечивавшие оттенками индиго в полутени. — Или мой трюк с цветами срабатывает все хуже и хуже, или у тебя остаются между циклами какие-то воспоминания.

— В каком смысле — между циклами? — Я дотронулась до его руки, давая понять, что хочу положить конец этому издевательству с полуправдами и загадками. — Я спросила мой корабль насчет цветов и узнала о протоколе Белладонны. Да, я смутно помнила что-то такое, но кого может интересовать этот алгоритм, если мы не потеряли ни одного шаттерлинга? И почему ты приносил цветы, вместо того чтобы просто прийти и высказаться?

— Потому что ты взяла с меня обещание, — ответил Лихнис. — Идея насчет цветов — твоя. Это своего рода тест. Не слишком очевидно, но и не особо загадочно. Если поймешь, в чем суть, — так тому и быть. Если нет — придется тебе всю тысячу ночей провести в блаженном неведении.

— Моя идея? Блаженное неведение? О чем ты?

Казалось, слова даются ему с трудом.

— О том, что стало с Линией Мимозы.

Лихнис повел меня на самую верхнюю площадку Часовой башни. Мы стояли под ее куполом, выкрашенным изнутри в пастельный синий цвет и усеянным золотыми звездами, и нас окружали вырезанные в камне окна. Меня удивило, что здесь нет никого, кроме нас. Мы видели шаттерлингов на галереях и променадах других башен, но в эту вечернюю пору Часовая была необычно тиха. Молчали и мы. Превосходство было на стороне Лихниса, но, похоже, он пока не знал, что с этим делать.

— Фекда неплохо справилась, как думаешь? — спросила я, чтобы заполнить пустоту.

— Ты говорила, что вернулась на свой корабль.

— Да. — Я указала на синий свод, за которым расстелилось настоящее небо. — Прекрасное зрелище, когда смотришь на звезды с Терции, но по-настоящему этого не осознаёшь, если ты не на орбите. Я туда время от времени возвращаюсь, даже когда в том нет нужды. «Сарабанда» — моя спутница в десятках странствий, и я чувствую себя оторванной от нее, если слишком долго нахожусь на планете.

— Понимаю. Примерно такие же чувства у меня к «Лентяю». Портулак говорит, что этот корабль просто посмешище, но меня он устраивает.

— Портулак?

У Лихниса слегка напряглось лицо.

— Шаула, давай-ка я тебе кое-что покажу. Здесь довольно мощные фильтры восприятия, но я без особого труда сниму их, если ты согласишься.

Я нахмурилась:

— Фекда ничего не говорила ни про какие фильтры.

— А с чего бы ей говорить? — Лихнис на секунду закрыл глаза, посылая какую-то команду. — Сейчас я уберу потолок.

Он вполне настоящий — эти башни в самом деле выращены из морского дна, — но сейчас мешает нам. — Взмах руки, и свод с золотыми звездами растворился в синем небе. — А теперь покажу корабли так, будто сейчас ночь и ты можешь видеть их на орбите. Если не возражаешь, я их слегка увеличу.

— Делай, что считаешь нужным.

В синеве, будто распустившиеся цветы, возникли корабли всех оттенков и форм. Они выстроились неровной цепочкой по дуге, от горизонта до горизонта, — кинжалы, клинья, сферы, параллелепипеды, цилиндры и изящные решетчатые конструкции. Некоторые больше походили на морских драконов, чем машины. Кроме той сотни, что я сейчас видела, еще девятьсот с лишним не успели появиться в поле зрения. Это была столь простая и красивая коррекция восприятия, что я удивилась, почему мне самой никогда не приходило подобного в голову.

И тут Лихнис заявил:

— Большинство из них ненастоящие.

— То есть?

— Их на самом деле не существует. Это фантомы, созданные здесь, на месте. На орбите Терции лишь горстка реальных кораблей.

Один за другим разноцветные корабли таяли в небе, расширяя промежутки в цепи. Процесс продолжался. Исчез один из десяти, потом два из десяти, три...

Я смотрела на Лихниса, пытаясь понять его чувства. Лицо было совершенно бесстрастным, как у хирурга, который ощущает страдания пациента, но знает, что необходимо продолжать опасную операцию. Уже остался только один из десяти кораблей. Потом один из двадцати, из тридцати...

— Мой настоящий, — наконец сказал Лихнис. — И три корабля Линии Мимозы. Других здесь нет, включая всех тех, которые, как ты считала, принадлежат вашим гостям.

— Тогда как здесь оказались эти гости?

— Никак. Никого нет, кроме меня. Как нет и шаттерлингов Линии, кентавров, машинного народа... никого. Еще одна местная иллюзия. — Он приложил руку к груди. — Я единственный ваш гость. Я прилетел, потому что никто другой не мог этого вынести. И я действительно гощу здесь далеко не в первый раз.

Подняв руку, он раскрыл кулак, и один из кораблей начал увеличиваться, а вскоре сделался крупнее любой из лун Терции.

Когда-то это наверняка был корабль, но с тех пор прошло бессчетное количество эпох. От него осталась лишь оболочка — открытая космосу, испещренная отверстиями. Выпотрошенный и продырявленный, он походил на отвратительный череп, с которого дочиста обглодали мясо, и дрейфовал на орбите под неестественным углом. И все же я сумела узнать его очертания.

«Сарабанда».

Мой корабль.

— Вы все погибли, — тихо проговорил Лихнис. — Шаула, ты не права насчет вашей робости. Как раз напротив — вы были чересчур смелы, слишком любили приключения. Линия Мимозы шла на риск, которого чурались все остальные. Вы видели и совершали чудеса. Но за свою отвагу заплатили жестокую цену. Ваша численность быстро сокращалась, и, когда уцелевшие шаттерлинги осознали всю серьезность ситуации, вы привели в действие Белладонну. — Он сглотнул и облизнул губы. — Но было слишком поздно. Несколько кораблей сумели добраться до Терции, вашего запасного космодрома. Но к тому времени все вы были мертвы и корабли летели на автоматическом управлении. С тех пор половина кораблей сгорела в атмосфере.

— Нет, — заявила я. — Определенно не все мы...

Но он лишь качнул головой — понимающе и сочувственно.

— Осталось только это место. Ваши корабли создали его и подготовили все необходимое для Тысячи ночей. Но больше нет никого из вас, кто мог бы видеть здесь сны. Ты спрашивала про Линию Горечавки и про то, как мы чтим память наших умерших. Я ответил, что мы используем имаго, позволяя тем, кого уже нет, вновь ходить среди нас. Есть только имаго — включая тебя. Их девятьсот девяносто девять, созданных по образцам, хранящимся в вашем банке нитей, из воспоминаний изначальных шаттерлингов Мимозы. В том числе из воспоминаний Шаулы, которая всегда была самой умной и способной из вас.

Я выдавила недоверчивую усмешку.

— Хочешь сказать, я умерла?

— Я хочу сказать, что вы все умерли. Вы мертвы намного дольше, чем длится один цикл. Все, что осталось, — это место. Оно само себя поддерживает и терпеливо ждет двести тысяч лет, а потом тысячу ночей само себя преследует вашими призраками.

Хотелось отмахнуться от его слов, обругать за столь нелепую и безвкусную ложь, но меня вдруг снова охватило глубокое мрачное предчувствие, долго таившееся в душе.

— Как давно?

Ветерок пошевелил его короткие кудряшки.

— Тебе в самом деле хочется знать?

— Иначе я бы не спрашивала.

Но мы оба понимали, что это неправда. С другой стороны, его нежелание отвечать было достаточным ответом.

— Вы пробыли на Терции миллион двести пять тысяч лет. Это ваш седьмой сбор. Вы ходите среди здешних башен, но каждый раз вам видятся всего лишь одни и те же мертвые сны.

— И ты прилетал на нас посмотреть?

— Только последние пять раз, включая этот. Во время первого вашего сбора, после того как вы запустили протокол Белладонны, я был на другом конце рукава Центавра, а когда узнал про второй — когда тут не было никого, кроме ваших собственных призраков, — менять планы было слишком поздно. Но я постарался присутствовать на следующем сборе.

Лучи заходящего солнца придавали его профилю золотистый оттенок. Я чувствовала, что Лихнису трудно смотреть мне прямо в глаза.

— Никто не хотел сюда прилетать, Шаула. Не потому, что они ненавидели Линию Мимозы или завидовали вашим достижениям, а потому, что вы затронули их глубочайшие страхи. То, что случилось с вами, с вашими приключениями и свершениями, вошло в анналы Союза, и никто не может закрыть на это глаза. Ни одной Линии не хочется всерьез задуматься о вымирании. И особенно о том, что такая судьба ждет каждого.

— Но жребий пока не выпал — для вас.

— Рано или поздно это случится. — Лихнис наконец снова повернулся ко мне, и его лицо показалось мне одновременно молодым и старым, преисполненным грусти. — Я знаю, Шаула. Но это не мешает мне радоваться жизни, пока есть возможность. Вселенная по-прежнему чудесна. И по-прежнему восхитительно ощущать, что ты жив, что у тебя есть разум, память и пять человеческих чувств, чтобы упиваться всем, что тебя окружает. У меня хватает историй, которыми я готов с тобой поделиться. Однажды я летел вокруг нейтронной звезды... — Он улыбнулся и покачал головой. — Пожалуй, в следующий раз. Ты все так же будешь здесь, как и эта планета. Восстановится и это место, а заодно сотрет все следы предыдущего сбора.

— Включая все воспоминания о нашем знакомстве.

— Иначе и быть не может. Полагаю, какие-то фрагменты воспоминаний остаются, но главного ты знать не будешь.

— Но я же попрошу тебя передать послание, да? Попрошу оставить цветы у меня под дверью. И ты послушно согласишься, а потом вернешься снова, и когда-нибудь вечером, через двести тысяч лет плюс-минус несколько столетий, мы опять будем стоять на этой площадке и вести почти такой же разговор, и я ни на секунду не постарею и не буду знать, почему ты выглядишь старше и печальнее. А потом ты покажешь мне корабли-призраки, и я кое-что вспомню, совсем чуть-чуть, как будто я всегда это знала, и начну расспрашивать про следующий сбор, который случится еще через двести тысяч лет. Ведь так?

Лихнис кивнул:

— Думаешь, было бы лучше, если бы я вообще здесь не появлялся?

— По крайней мере, тебе хватило смелости увидеться с нами. По крайней мере, ты не испугался напоминания о смерти. И мы снова ожили, внутри тебя. Ведь другие Линии нас не забудут? И еще скажи: ты передавал какие-то наши истории другим Горечавкам во время вашей Тысячи ночей?

— Да, — ответил он, и в глазах мелькнуло грустное воспоминание. — И в половину из них поверили. Но только вы виноваты в том, что из-за своей чрезмерной отваги прожили так мало. Мы могли бы многому научиться у вас.

— Не принимай наш урок слишком близко к сердцу.

— Нам просто не хватило бы смелости.

Солнце уже почти зашло, и в воздухе повеяло прохладой. Пора спускаться с Часовой башни, чтобы готовиться к бессмысленным вечерним празднествам, когда призраки будут танцевать с призраками, будто заводные куклы.

Призраки всю ночь будут видеть пустые сновидения других призраков и верить, что живы. Имаго шаттерлинга, когда-то носившего имя Шаула, тоже будет бесстрашно верить, что она все еще жива.

— Почему я, Лихнис? Почему именно со мной ты решил так поступить?

— Потому что ты уже знала половину правды, — поколебавшись, ответил он. — Я понял это по твоим глазам, Шаула. От тебя не ускользает то, что способно обмануть остальных. И ты не права. Ты в самом деле меняешься. Может, и не постареешь ни на секунду между этим сбором и следующим, но я видел, что с каждым разом ты все сильнее грустишь. И каждый раз ты забираешь цветы чуть раньше. И если бы я хоть чем-то мог помочь...

— Есть чем, — поспешила произнести я, пока хватало смелости.

Он серьезно, с пониманием посмотрел на меня:

— Я снова принесу тебе цветы.

— Нет. Не надо цветов. И никакого следующего раза. — Я сглотнула, зная, что слова будут даваться трудно. — Ты покончишь с этим. Лихнис. Я знаю, у тебя есть оружие. На орбите остались лишь остовы, они не смогут сопротивляться. Ты разнесешь эти корабли вдребезги, как разнес луну Аргула, а потом расстреляешь эти башни. Преврати их в лаву, смой в море, не оставив следа. Обрати машины в прах, чтобы они не смогли восстановить ни башни, ни нас. А потом покинь Терцию и никогда сюда не возвращайся.

Лихнис долго смотрел на меня, и лицо оставалось совершенно неподвижным — как будто паралич разбил все до единой лицевые мышцы.

— Ты просишь меня убить Линию?

— Нет, Лихнис, — терпеливо ответила я. — Линии больше не существует, и ты уже почтил нашу память. Все, о чем я прошу, — о последней милости. — Я положила ладонь на его запястье, а потом сдвинула ее ниже, сплетя его пальцы со своими. — По-твоему, вам не хватает отваги для великих свершений. Я считаю это глубочайшим заблуждением. Но даже будь это правдой, вот твой шанс кое-что совершить. Проявить смелость, благоразумие и самоотверженность. Мы мертвы. Мы мертвы уже миллион лет. Подари нам покой.

— Шаула... — начал он.

— Подумай, — перебила я. — Оцени варианты, взвесь риски, рассчитай вероятность неудачи. Ты все равно придешь к некоему выводу и выберешь тот или иной путь. Если решишь покончить с нами, дождись конца Тысячной ночи, но даже не пробуй намекнуть мне хотя бы словом.

— Я не очень-то умею хранить тайны.

— Тебе и не потребуется. Сегодня сплетение моей нити, Лихнис. Моя ночь ночей. Это значит, что у меня есть особое право корректировать и подавлять собственные воспоминания, чтобы моя нить произвела оптимальное воздействие. И у меня все еще есть возможность отменить часть воспоминаний, включая весь этот разговор. Я забуду и фантомы, и протокол Белладонны, и то, о чем тебя только что просила.

— Моя Линия не одобрила бы подобного.

— Но тебе ведь сошло с рук уже сделанное. Речь лишь о пустяковой коррекции, которую никто не заметит.

— Но ведь я буду помнить наш разговор. И размышлять о твоей просьбе.

— Верно. И если я не ошиблась в тебе, ты никому об этом не расскажешь. У нас наверняка будет еще много разговоров до Тысячной ночи. Но как бы я ни настаивала — а я наверняка буду настаивать, увидев в твоих глазах нечто странное, — не вздумай проговориться. Если я стану спрашивать о цветах, или о других гостях, или еще о чем-нибудь — тупо смотри на меня, и все. Рано или поздно я сумею убедить себя, что ты в самом деле таков, а не притворяешься.

— Буду стараться изо всех сил, — напряженно проговорил Лихнис. — Уверена, что иначе никак?

— Никак. И ты прекрасно это знаешь. Уверена, ты исполнишь мое желание, когда хорошенько все обдумаешь. — Я повернулась к выходу. — Пойду в Совиную башню и отменю это воспоминание. Подожди немного, а потом снова позови меня в Часовую. Я буду плоховато соображать, возможно, попытаюсь задавать странные вопросы. Ты аккуратно переведешь разговор в другое русло, а потом скажешь, что пора идти на сплетение. И мы спустимся по лестнице, как будто ничего не изменилось.

— Но ведь все изменится, — сказал Лихнис.

— Ты будешь об этом знать, а я — нет. Все, что от тебя потребуется, — играть роль лихого ухажера. Улыбайся, танцуй, говори комплименты и поздравляй меня с выдающимся странствием. Справишься?

— Пожалуй.

— Даже не сомневаюсь.

Оставив его, я вернулась в свою комнату.

Потом мы танцевали на утесе Скрипичной башни. Было ощущение, что между нами случилось нечто неприятное, о чем остались лишь зыбкие мимолетные воспоминания. Но вряд ли к этому стоило относиться серьезно. Лихнис оказался идеальным кавалером, внимательным и учтивым, щедрым на остроты, похвалы и теплые слова. Меня несказанно радовало, что я наконец-то разрушила барьер между нами, что до Тысячной ночи еще очень далеко и железные стрелки на Часовой башне не скоро завершат свой круг.

Я мечтала о предстоящих вечерах, о ярких нитях, которые еще не явились нам в сновидениях, о грядущих чудесах и приключениях и говорила себе: как же здорово, когда ты жива, когда у тебя есть разум, память и пять человеческих чувств — все необходимое, чтобы наслаждаться тем, что тебя окружает.