На берегах Горыни и Случи [Николай Владимирович Струтинский] (fb2) читать онлайн

Николай Струтинский На берегах Горыни и Случи

СЛОВО О БОЕВОМ ДРУГЕ

Николай Владимирович Струтинский, автор настоящей повести «На берегах Горыни и Случи», — мой земляк, боевой друг по партизанскому отряду. Вот почему, когда зашла речь о предисловии к его книге, я с удовольствием взялся за перо. Но тут же подумал: а удобно ли писать о близком друге?

Да, удобно! Дружба с Николаем Струтинским завязалась у меня не на молодёжных вечерницах. И не в живописном парке на танцевальной площадке. И не на свадьбе за обильно накрытым столом. Она скреплена суровыми годами Великой Отечественной войны.

А детство наше одинаково проходило в тягостных лишениях в годы жестокого господства панской Польши. Его — под Ровно, моё — под Ковелем. На этой многострадальной полесской земле мы, сельские юноши, лелеяли мечту о новой жизни. И мы одинаково испытали радость, когда золотой осенью 1939 года Красная Армия принесла свободу в наши края. Одинаково радовались мы и первой получке: он стал шофёром, я — помощником машиниста паровоза. Не ошибусь, если скажу, что с одинаковым гневом восприняли мы известие о нападении фашистов и взрыв первой вражеской бомбы на рассвете 22 июня 1941 года. Я — в Ковеле, он — в Людвиполе.

В те годы мы не знали друг друга. Но общая цель и беспредельное стремление защитить Родину от яростного врага привели нас обоих в сентябре 1942 года в партизанский отряд Героя Советского Союза полковника Д. Н. Медведева. Там мы и познакомились. Вместе делили радость и горе, вместе прошли сложный путь борьбы с гитлеровскими оккупантами.

Под руководством опытных чекистов полковника Д. Н. Медведева, подполковника А. А. Лукина, легендарного Николая Ивановича Кузнецова мы, разведчики, смело выполняли свой патриотический долг перед Родиной в городах, оккупированных гитлеровцами, и, прежде всего, в городе Ровно.

Этот город фашисты провозгласили «столицей Украины». В Ровно разместился рейхскомиссариат во главе с матёрым палачом украинского народа, гауляйтером Восточной Пруссии Эрихом Кохом. Здесь находились также штаб главнокомандующего войсками тыла, верховный судья на Украине деспот Альфред Функ, начальник главного управления гестапо и полиции штандартенфюрер Прицман, командующий особыми войсками генерал фон Ильген.

Кроме того, сюда перекочевали разного рода фашистские военные службы и фирмы: «пакетаукцион», «Тодт», фельджандармерия, криминальное СД, шуцполиция и много других. Все они, выполняя приказы фюрера, занимались на временно оккупированной территории грабежом мирного населения, угоняли в Германию на каторжные работы советскую молодёжь, насиловали женщин, убивали детей и стариков…

Виселицами, тюрьмами, концентрационными лагерями покрылась родная полесская земля…

Такова была обстановка, когда летом 1942 года из Москвы на территорию оккупированной Ровенщины перебрасывались патриоты — парашютисты подразделения специального партизанского отряда полковника Медведева.

В ночь с 24 на 25 августа в тыл врага была заброшена и наша группа из одиннадцати человек: Николай Иванович Кузнецов, Коля Приходько, Петя Голуб, Иван Соколов, я и другие. Командование отряда вскоре поручило мне пробраться в Ровно, изучить режим «столицы».

Простившись с товарищами на опушке леса, недалеко от села Балашовка, Березновского района, и выслушав их «ни пуха, ни пера», я направился на крестьянской телеге к шоссейной дороге. Не успел отъехать и двухсот метров, как услышал окрик. Оглянулся: за подводой бежал партизан-разведчик Саргсян.

— Что случилось? — спросил его.

— Забыл предупредить, — запыхался он. — В тех местах действует вооружённая группа. Какая — установить не удалось, но крестьян не трогает, а фашистов и полицейских бьёт. Смотри, чтобы тебя не приняли за какого-нибудь зондерфюрера. Лучше избегай встреч с ними, будь осторожен.

— Постараюсь…

Через несколько дней я возвратился в отряд.

— А у нас радостные вести, — встретил меня с улыбкой Саргсян. — Помнишь, я предупреждал о неизвестной вооружённой группе?

— Помню.

— Так вот, эта группа влилась в наш отряд. В группу входит местная семья Струтинских из девяти человек… Когда фашисты захватили территорию Ровенской области, и отец, и мать, и братья, и дочь — все ушли в лес. К ним присоединилось несколько бывших военнопленных. Командует группой старший сын Николай.

В тот же день я увидел Николая Струтинского: среднего роста, крепко сбитый, с русыми курчавыми волосами, серо-голубыми глазами, аккуратный, подтянутый. На моё приветствие ответил кратко:

— Микола Струтинский.

— Командир партизанской семьи? — спросил я его.

— Ну, как сказать, командир и не командир, в общем что-то в этом роде. А ты кто?

— Я — разведчик отряда. Меня тоже зовут Микола. Недавно возвратился из разведки. Скажу правду, переживал, чтобы не попасться тебе на глаза. Ведь у меня были немецкие документы, деньги, оружие. Наверное, ты не так бы со мной разговаривал тогда!

Партизанская семья Струтинских! Эта простая крестьянская семья в трудную пору совершила настоящий подвиг. Ведь никто не давал Струтинским никакого задания и никто ничего не обещал. Люди не знали истинного положения на фронте, а геббельсовская пропаганда, захлёбываясь, трубила на весь мир о якобы полном разгроме Красной Армии. И поднять тогда оружие против «победителей» могли только настоящие патриоты Советской Родины.

С первых дней пребывания в нашем отряде Струтинские завоевали всеобщее уважение. Каждому нашлось занятие: отец хлопотал по хозяйственной части, мать -стирала, штопала одежду партизан. Старшие сыновья стали разведчиками, дочь Катя ухаживала за больными, а малыши помогали в хозяйстве.

О Марфе Ильиничне я вспоминаю с особым волнением. Эта пожилая женщина с добрым лицом оставила семью и без колебаний пошла ч разведку в оккупированный Луцк. Все восхищались её самоотверженностью. Однажды, возвращаясь в отряд после успешно выполненного боевого задания, Марфа Ильинична попала в засаду и трагически погибла…

Все члены её семьи жестоко мстили фашистам за смерть самого дорогого человека. Николай стал одним из первых сподвижников Н. И. Кузнецова. Многие читатели, видимо, знакомы с документальными повестями Струтинского «Дорогой бессмертия» и «Подвиг».

И вот сейчас передо мной новая его книга — «На берегах Горыни и Случи». Не будет преувеличением назвать её поэмой о мужестве. События, о которых повествует автор, им самим пережиты. Прочитав рукопись, я убедился в том, что это второй подвиг Николая Струтинского. Первый он совершил в борьбе с врагами Родины.

Значительная часть повествования посвящается предвоенному периоду. Автор убедительно показывает, как формировалось сознание, складывались убеждения членов семьи, как пробуждалась и крепла у них воля к свободе, мечта о которой осуществилась после воссоединения западноукраинских земель с Советской Украиной. Такая предыстория основных событий ярко раскрывает истоки замечательного подвига рядовой советской семьи Струтинских.

«На берегах Горыни и Случи» — книга, которая по-настоящему волнует и захватывает, заставляет переживать вместе с героями повествования, восхищаться их бесстрашием, изобретательностью, самоотверженностью.

В подтверджение этому можно привести немало примеров. Вот хотя бы эпизод, когда братьев — Николая и Ростислава — везут на допрос в фашистскую комендатуру, а на дороге их встречает мать. Или случай в лесу, когда, спасаясь от карателей, Струтинские — отец и три сына — в стужу замаскировались на деревьях. Сильно, впечатляюще передан в этих эпизодах духовный мир патриотов. Читая книгу, проникаешься глубоким уважением к героям и, кажется, будто вместе с ними ведёшь нелёгкую, беспощадную борьбу против коварного врага.

Николай Струтинский с душевной теплотой рассказывает о боевых друзьях — партизанах, о подпольщиках, показывает, каким монолитным было единство людей разных национальностей. Среди тех, кто боролся в тылу врага, были русские, украинцы, поляки, казахи, армяне и другие представители нашей многонациональной семьи. Все они преданно любили социалистическую Отчизну и жгуче ненавидели её врагов. На этом фоне страшными призраками проходят все мелкие и крупные фашистские палачи и их прислужники — украинские буржуазные националисты.

Своей непосредственностью, отвагой, замечательными патриотическими качествами волнуют образы Янчуков и, в первую очередь, образ волевой бесстрашной девушки Тамары.

Автору нет нужды приукрашивать фактические события: ведь они сами по себе значительны и потому покоряют своей убедительностью.

Сюжет повести напряжённый и захватывающий. В книге нет домысла, вся она светится жизненной правдой.

Подвиг семьи Струтинских — яркий образец советского патриотизма. И в этом — огромное воспитательное и познавательное значение повести «На берегах Горыни и Случи». Я не сомневаюсь, что книга увлечёт массового читателя.

Николай ГНИДЮК.

Памяти незабвенной,

любимой матери Марфы Ильиничны

и моей боевой подруги

в годы военного лихолетья

Тамары Янчук.

Автор

ОРУЖИЕ И ЕЩЁ РАЗ ОРУЖИЕ

Несколько дней подряд бушевала метель. Большие сугробы снега, как сопки, возвышались на полях и дорогах. И так же неожиданно, как началась, метель прекратилась. В Межиричах давно утихла пулемётная стрельба, не слышно было артиллерийской канонады и лязга танковых гусениц.

Фронт продвинулся далеко на восток, за седой Днепр… Лишь по железнодорожным и шоссейным магистралям днём и ночью беспрерывным потоком двигались вражеские транспорты. Фашисты гнали на восток эшелоны с людскими резервами, техникой, вооружением, боеприпасами, продовольствием.

А здесь, в глухом селе Буда-Грушевская, появление фашистов с эмблемой на высокой тулье вызывало у местных жителей страх. Гитлеровские оккупанты грабили крестьян, отбирали у них скот, сельскохозяйственные продукты.

Однако не все примирились с постигшим их несчастьем. В доме Янчука, стоявшем у самого Липенского леса, вечерами собирались односельчане с непокорными сердцами. Они с волнением обсуждали фронтовые вести, задумывались над судьбой Красной Армии. Возвратится ли она в эти, не так давно освобождённые ею, края? Чаще других задавал этот вопрос хозяин дома — Никифор Яковлевич, высокий, пятидесятилетний мужчина, с продолговатым лицом и заметной лысиной. Говорил он медленно, с расстановкой. Казалось, взвешивает каждое слово перед тем, как его произнести.

Янчук вынул из кармана пиджака аккуратно сложенную газету, развернул её и присел на табурет у стола.

— Давайте почитаем, о чём пишут фашистские подпевалы.

Газета «Волынь» — орган украинских фашистов, издававшаяся в Ровно, пестрела крупными хвастливыми заголовками. На первой странице воскресного номера за 22 февраля 1942 года жирным шрифтом сообщалось об успехах гитлеровской грмии.

Янчук достал вторую газету — за 1 марта — и прочитал вслух: «Берлин. 24 февраля в полдень на посла фон Папена и его супругу, во время их следования к зданию посольства, совершено покушение…»

— Это хорошо! — восторженно прокомментировал сообщение Янчук. — Варваров нужно бить! Без промаха! Наверняка! Да так, чтобы никогда больше не помышляли о чужих землях.

На суровом лице Янчука играли желваки. Весь он был во власти гнева. В глубокой тишине ещё раз призвал:

— Этих рогатых надо бить! Только силой мы вышвырнем их из нашего дома!

— Бороться?… — робко спросила его дочь Тамара. — А если не победим? Погибнем! Враг жестокий и сильный!…

Никифор Янчук ласково посмотрел на свою единственную и любимую дочь. И сегодня, вот сейчас, он увидел её другой. Тамара повзрослела, возмужала и стала ещё более очаровательной. Светлый волос, иссиня-голубые глаза, мраморный цвет лица. Подумал: боже, как пролетели годы!… Не спеша ответил дочери:

— Это ясно, что жизнь человеку даётся один раз. Но прожить её надо достойно! Если потребуется, мы достойно и умрём. Ведь за что жизнь отдадим? За тебя, Тамара, за миллионы таких как ты, чтобы горя не знали. Поэтому и будем бороться с фашистами, они горе и смерть сеют на нашей земле.

С того вечера клич, брошенный Янчуком, звенел в моих ушах: «…И нам их нужно бить! Без промаха! Наверняка!…»

Но для борьбы с коварным врагом необходимо оружие. А где его взять? У кого?

Братья — Ростислав, Жорж и я, а также наши верные друзья — Казимир Янковский, Зигмунд Гальчук и Тамара Янчук собрались на совет. Эта встреча, по сути, положила начало подпольной группе. Мы сознавали, что никто не даст нам инструкции, как начинать борьбу, но прекрасно понимали: в первую очередь надо раздобыть оружие. Оружие и ещё раз оружие! Каждый из нас предлагал планы один фантастичнее другого. Но все сошлись на том, что винтовки лучше всего изъять у лесников.

— У меня есть предложение, — сказал Янковский. — Возле Кудрянских хуторов, в лесу, находится поместье Кашенцева. На прошлой неделе я был там и от людей узнал, что фашисты выдали Кашенцеву винтовку. Вот с него и начнём…

Предложение показалось реальным. Но как его осуществить? Мы знали, что у Кашенцева был слуга, и при нашем появлении в поместье он мог открыть стрельбу.

Была высказана мысль — найти человека, приближённого к помещику, и через него все разведать. Такой человек нашёлся — мой дружок Ян Жигадло.

— Если Жигадло вхож в дом помещика, то считайте — разведка обеспечена, — заверил я друзей.

В этот момент открылась дверь и на пороге появился мой отец. Мы посвятили его в свои планы. Отец одобрил их.

В полночь шестёрка друзей сошлась в лесу неподалёку от дома Яна Жигадло. Все были вооружены… палками, лишь двое имели самодельные кинжалы. Ян Жигадло повёл нас болотистой тропинкой, и вскоре мы очутились в помещичьей усадьбе. Цепные собаки сердито лаяли. Но мы не обращали на это внимания. Каждая секунда была на учёте. Ростислав и Янковский подошли к дому с северной стороны, они тяжело топали ногами, чтобы создать впечатление, будто дом окружают. Жорж и Гальчук приблизились с южной стороны. А я вместе с Яном Жигадло подкрался к домику слуги Кашенцева. Постучали в дверь. Отозвался грубый мужской голос:

— Кто?

— Свои!

Жигадло отошёл в сторону.

Дверь открылась, на порог вышел человек в нательном белье и наброшенном на плечи полушубке. Протирая глаза, он хотел о чём-то спросить, но я моментально схватил его за руку и вытащил во двор. Слуга хотел закричать, но так перепугался, что онемел. Я предложил ему пойти к Кашенцеву и сказать, что дом окружили вооружённые люди и требуют сдать оружие и боеприпасы. Срок для ответа — десять минут.

Слуга постучал к хозяину, тот сразу впустил его. Не прошло и пяти минут, как слуга передал мне винтовку и патроны к ней.

Это была наша первая удача.

Ободрённые успехом, мы возвращались домой Липенским лесом. В километре от нашего дома разрыли муравейник и запрятали в нём добытую винтовку.

НЕЗВАНЫЕ ГОСТИ

Выглянув в окно, Ростислав крикнул:

— Немцы!

В комнату вошли два офицера.

— Кто есть шофёр? — гаркнул один из них. Мы переглянулись.

— Кто есть шофёр? — повторил немец. Я выступил вперёд.

Офицер приказал мне и Ростиславу следовать за ним. На дороге стоял большой грузовик.

— Ремонтир, хльопцы, машина, — потребовали гитлеровцы и, забрав из кузова свои вещи, вернулись в дом.

Когда совсем стемнело, мы, наконец, устранили неисправность и завели мотор. Перед отъездом офицер потребовал водки.

— У нас нет! — развёл руками Ростислав.

— Кто же имеет шнапс? — побагровел гитлеровец.

— Отсюда два километра! — показал я на пальцах.

— Карашо! — воскликнули фашисты. — Поедешь с нами!

— Пришлось сопровождать офицеров в Гуту-Грушевскую.

Въехали в село. По обеим сторонам дороги белели хаты. Посередине села выделялась усадьба, обнесённая плотным дощатым забором. Калитка оказалась запертой. Немец постучал сапогом. Залаял пёс. Потом раздался мужской бас:

— Кто там?

— Бауэр, ком шнель! — позвал фашист.

— А! Господа офицеры, милости прошу! — раскланялся мужчина с длинными казацкими усами. Это был зажиточный крестьянин по прозвищу Чикотун, известный своей жадностью.

В большой комнате тускло мерцала керосиновая лампа. Хозяин усадил гостей у стола, под иконами. Он подозрительно поглядывал на нас. А когда мы сказали ему, зачем пришли, кулак подобрел, зажёг ещё одну керосиновую лампу, что делал только в большие праздники. Затем накрыл стол.

Своеобразный банкет в честь «освободителей» длился далеко за полночь. Кулак и фашисты объяснялись на украинском и немецком языках, при этом энергично жестикулировали.

Охмелевших офицеров Чикотун уложил в белоснежную постель. Они отоспались и в полдень отправились своей дорогой.

— Рановато подвернулся такой случай, — сокрушался Жорж, когда мы вернулись домой. — Появились бы немного позднее, когда листва зазеленеет…

— Да-а! — сочувственно протянул отец.

— А возможно, мы ещё пожалеем? — вставил я. — Сразу бы два автомата, пистолеты, документы и гестаповскую форму. А?

На следующий день, ранним утром, мы поодиночке отправились в Пустомытовское лесничество, находившееся в двух километрах от поместья Кашенцева. Встретились в условленном пункте. На сей раз нам не повезло. Лесника на месте не было, он обходил участок.

С пустыми руками возвращаться не хотелось, и мы замаскировались в кустарнике. Долго ожидать лесника не пришлось. Он был в полувоенной одежде, с винтовкой, на рукаве белела повязка с надписью: Лесник.

Ростислав шепнул мне:

— Разреши, я его разоружу.

— Не спеши, — удержал я брата.

Лесник осмотрелся и вошёл в дом. Вот тогда я приказал:

— Всем оставаться на местах, в случае необходимости прикрывать меня!

Когда я зашёл к леснику, он сидел в кухне за столом и завтракал. Винтовка стояла в углу.

Хозяин удивился, увидя в своём доме незнакомого человека, и сразу потянулся к винтовке. Но я опередил его движение.

— Разве так встречают гостей? Лесной страж покосился на меня.

— А зачем тебе понадобилась винтовка? Значит, пришёл не с чистым сердцем!

— Зла никакого не причиним, если по добру отдашь оружие, — успокоил я хозяина. — Сколько лет в этих местах маешься?

— Три десятка будет.

— Ходил без оружия?

— Без оружия.

— А теперь немецкую винтовку дали для чего?, Чтобы земляков предавал!

Лесник молчал.

— А мы этой винтовкой будем бить фашистов! Понял?

— Понял…

Взяв винтовку, я предложил ему сдать боеприпасы. Он вытащил свёрток с патронами и передал мне.

— Все отдаю, подчистую…

Захватив винтовку и несколько сот патронов, я приказал, чтобы лесник кратчайшим путём проводил нас к соседу на другой участок. Услышав это, жена лесника расплакалась, просила отпустить мужа. Пришлось заверить женщину, что, если она не донесёт на нас, её муж через час будет дома.

Ростислав и Володя остались тут же, в засаде: а вдруг перепуганная женщина вздумает бежать за помощью? Кроме того, в случае появления полицейских братья должны были отойти и произвести два винтовочных выстрела. Для нас это послужит сигналом.

Проделав двухкилометровый путь, я с Жоржем, в сопровождении лесника, пришёл к его соседу.

— Ты стой здесь, а я зайду, — сказал я Жоржу.

И до чего же я был удивлён, когда увидел в доме уже знакомую мне картину: за столом сидел мужчина средних лет, а под стеной стояла винтовка. Этот лесник оказался более сноровистым. Почуяв в моём приходе что-то недоброе, он как рысь кинулся к оружию. Но я успел сбить его с ног и вырвать десятизарядку. Вот только теперь он по-настоящему растерялся и взмолился:

— Если она вам нужна, — показал рукой на винтовку, — берите. Только, прошу вас, не убивайте меня. Я же ничего плохого людям не делаю.

А зачем тебе винтовка? Может, для обороны от немцев?

Лесник потупил глаза. Потом выпалил:

— Клянусь своими детьми, больше угождать немцам не буду.

— Смотри! А то пожалеешь!

Когда мы собрались уходить, лесник попросил дать ему расписку.

— Какую расписку?

— В том, что оружие отобрали.

Мы рассмеялись. А он объяснил:

— Иначе не сдобровать мне.

— Ну, раз такое дело, получай.

На листке бумаги я написал, что по воле народа у лесника изъята винтовка и патроны к ней.

Обрадованный этим, лесник аккуратно сложил бумажку и сунул в карман.

Поздно ночью мы зарыли в лесу оружие и пошли домой. Отец с нетерпением ожидал нас.

— Всё благополучно? — спросил, как только мы появились во дворе.

— Да, отец.

— Молодцы! — похвалил он нас. — Значит, мы имеем уже две винтовки, винтовочный обрез, две тысячи патронов и восемь гранат. Отлично! Теперь можно уйти в лес и начать вооружённую борьбу с фашистами!

Наш арсенал неожиданно пополнился. Мой знакомый Михаил Цупрук сообщил: вблизи Бабинского сахарного завода брошены разбитые танки. На каждом из них остались пулемёты.

— Надо бы туда добраться чем поскорее. Дело стоящее! — воскликнул Жорж.

За трофеями отправились Михаил Цупрук, Жорж и меньший брат Володя. Возвратились они через неделю.

— Сняли всего один пулемёт, — рассказывал Жорж. — Не было зубила, молотка, ключей. Работали только ночью, чтобы никто не увидел. Если пойдём с инструментом, то снимем ещё три-четыре пулемёта.

— А где тот, что принесли?

— Зарыли!

Через несколько дней мы вчетвером отправились к месту недавних боёв. С инструментом дело пошло веселей. Весь день рубили болты, откручивали гайки.

Танки находились на небольшой возвышенности. Это позволяло нам одновременно вести наблюдение за местностью.

Мы видели, как по ленте асфальта мчались со стороны Ровно в Киев открытые легковые автомобили. Видимо, офицеры гитлеровской армии перебрасывались на фронт. Они были в форме и даже в белых перчатках.

— Словно на прогулку едут! — возмутился Жорж. — Неужели им так всё сойдёт?

— Нет, братишка, борьба только начинается!

К вечеру успели снять два пулемёта.

Итак, мы стали обладателями трёх пулемётов. С наступлением сумерек откопали ранее спрятанный Жоржем пулемёт и двинулись в обратный путь через Рясники. Большое село притихло, будто вымерло.

— Давайте здесь отдохнём, — предложил Жорж. Все согласились.

Подошли к знакомому дому. Постучали в окно. Чьё-то лицо прильнуло к стеклу, присмотрелось. Затем щёлкнул засов и в приоткрытой двери появилась женщина. Это была тётя Тоня. Я объяснил, что привело нас к ней в такую пору, попросил разрешения переночевать на чердаке.

— Пожалуйста, там есть сено и солома. Отдыхайте, родненькие.

Мы расположились на ночлег. Но уснуть не могли. Всё казалось, что нас заметили и сообщили в полицию. Я уже представлял себе, как оцепят дом и завяжется бой…

И тут я действительно услышал шёпот брата:

— Коля! На чердак кто-то забрался!

Я вскочил на ноги. Перед глазами маячил силуэт мужчины. Кто он? Что ему здесь нужно? Я готов был обороняться, но мужчина и не думал на меня нападать. Он присел на корточки и тихо сказал:

— Не бойтесь, ребята, я военнопленный, живу у вашей тётки. Моя фамилия Горбань.

На чердак поднялась и тётя Тоня.

— Это хороший человек, — уверяла она. — Он вам кое в чём поможет. Вы тут поговорите, а я пойду приготовлю завтрак.

Так и не довелось уснуть. Оставшиеся до рассвета часы мы проспорили. Горбань отговаривал нас от партизанщины. Не лёгкое это дело, пытался убедить он, зазря отдадите свои жизни. Силища у немца несметная!…

Горбань собрался уходить, но тут увидел торчавший из соломы ствол пулемёта.

— Что это?

— Ничего особенного, собираем железо на металлолом, — Жорж переглянулся с братьями.

Горбань хмыкнул.

— Интересный металлолом вы собираете!

— Сняли негодный пулемёт с обгоревшего танка.

— Довольно, хлопцы, шутить! Я инженер, меня не проведёшь. Должен сказать по совести, нехорошим делом вы занялись…

И снова стал убеждать:

— Одумайтесь, пока не поздно, иначе погибнете! Немец захватил уже всю Украину и Прибалтику!

— А вы на что надеетесь? — спросил я у Горбаня. — Разве не погибнете от бездействия? Погибнете. У нас есть хоть надежда на лучшее, за него и дерёмся. А вот вы вначале пойдёте к фашисту в услужение, а потом он вас и сожрёт.

— Да, но вы рискуете больше. А польза какая? — Все равно земной шарик не перевернёте.

Нам надоели россказни этого «хорошего человека», и я резким тоном спросил у него:

— С этим вы к нам и пришли?

— Поймите меня правильно, мне вас жаль — и только!

Я убедился, что перед нами окончательно деморализованный тип. И всё-таки в моей груди закипела злость. Он знает, наверное, не меньше нашего, как глумится враг над народом. И что же предлагает? Смирение!

И когда Горбань ушёл, мы все почувствовали облегчение.

Вечером мы все повидали родную сестру — Марию. Она узнала о нашем приходе от тёти Тони и сразу прибежала.

— Дорогие мои братики, чего вас сюда занесло? — со слезами на глазах сестра целовала каждого из нас. — Я картошки сварила с салом, кушайте, родненькие. И огурчиков принесла. Кушайте!

Тётя Тоня молчала. Видно, она переживала за Горбаня.

— Не обижайтесь на него, — наконец промолвила, — он не хотел вас обидеть, извинения передаёт.

— Его извинения нам не нужны. Человек он взрослый и знает, что к чему.

Прощаясь с Марией, я шепнул ей: «Передай мужу, Александру, ждём его возле кузни».

— Хорошо! Передам! — и обратилась к хозяйке: — Спасибо, тётя Тоня, за ваше доброе сердце, за приют моим братьям. До свидания!

В сумерках мы пересекли пастбище и вышли к месту встречи с Александром Демьяновичем Болещуком.

— Вы здесь! А я уже волновался. Думал, не дождались меня, — с такими словами вместо приветствия подошёл к нам Александр. — Идёмте в овраг, а то, чего доброго, нас заметят.

По дороге Александр крепко пожал нам руки. Мы всегда ценили его добросердечие и преданность. Узнав о нашем решении бороться с фашистами организованно, он согласился помогать, пообещал раздобыть оружие. Но тут же упрекнул:

— Ребята, маловато вас… Что же это — раз-два — и обчёлся!

— Ничего, дайте только срок: будет вам и белка, будет и свисток!

— Вот, вот. Надежда на время. Мне тоже думается, будет у вас и белка, и свисток…

Добродушное отношение Александра, его напутственные слова вселяли бодрость. Мы были благодарны Александру именно за это.

На лодке переплыли на противоположный берег и взяли курс на восток, к Пустомытовскому лесу.

ВСТРЕЧА С ПИХУРОМ

…На хуторе появился неизвестный. Выглядел он молодо, хотя давно не брился и ходил в рваной одежде. Хуторяне отнеслись к нему недоверчиво. Поговаривали, будто он подослан немцами. Трудно было поверить в эту версию. И по совету отца мы пригласили незнакомца в наш дом.

— Садитесь поближе к печке! — пододвинули табурет высокому, худому человеку.

Гость чувствовал на себе пристальные взгляды людей и немного смутился. Он снял с плеча брезентовую сумку, положил её у ног и, не дождавшись вопроса, представился:

— Зовут меня Иваном, фамилия — Пихур. Был солдатом Красной Армии, а теперь…

— Небось, голоден, сынок, — прервала его рассказ мать. — Сейчас накормлю!

Пихур ел с жадностью, а потом опрокинул миску и вылил в ложку последние капли щей.

— Теперь устроим баньку, приведёшь себя в порядок. И одежонку какую-то найдём, — хлопотала мать.

— Спасибо! Большое спасибо!… — поблагодарил Пихур. После всех процедур он появился в новой одежде, тщательно выбритым. Лицо его сияло.

— Тебя словно подменили. Даже румянец на щеках выступил! — встретил Пихура отец.

На стол поставили чугунок с картошкой в «мундирах», квашеную капусту и огурцы. Затянули на окне занавеску, зажгли лампу.

Отец принёс пол-литра самогонки.

— Это для знакомства, — торжественно объявил он.

Ужин прошёл в дружной семейной обстановке. Мне почему-то казалось, будто Иван Пихур является предвестником возвращения на наши земли Советской власти.

Пихур рассказывал о себе подробно, и чувствовалось, он переживает обиду за все свершившееся…

Пихур окончил лётное училище накануне Отечественной войны, летал на самолёте У-2 Гражданского воздушного флота. В первые дни войны его сбили под городом Дубно. Охваченный пламенем, самолёт камнем падал на землю…

Очнулся в Ровенском военном госпитале. От раненых узнал, что наши войска покидают город…

Когда мало-мальски начал передвигаться, санитарка по секрету сообщила ему, что через день-два немцы увезут пленных офицеров в Германию. Это вывело его из состояния равновесия. Всю ночь он не спал. Пихур уже знал, что означает версия о вывозе пленных офицеров в Германию. Не что иное, как замаскированное уничтожение армейских кадров.

Санитарка Вера не осталась безразличной к судьбе советского человека. Когда Пихур попросил её о помощи, Вера, не задумываясь, согласилась. Бескорыстная девушка раздобыла поношенный костюм, рубашку, ботинки и кепку. Написала записку к своему родственнику и сказала:

— Госпиталь пока не охраняется. Бегите! Доберётесь до села, там вам помогут.

В прачечной, куда его привела Вера, Пихур побрился, переоделся и скрылся.

Родственник санитарки по-братски отнёсся к беглецу, пристроил его на работу к зажиточному крестьянину.

Пихур немного окреп, и тогда он решил бежать к партизанам, слухи о которых ходили по селу. Ему долго пришлось скитаться по хуторам и глухим сёлам, скрываться от фашистов и их приспешников — полицейских.

— И вот я встретил вас, — закончил Иван рассказ.

Пихур прожил у нас десять дней. Мы уже привыкли к нему. Даже предлагали остаться у нас. Но Пихур не поверил в наши возможности. Что может сделать горсточка людей без оружия?

— Вот найти бы большой партизанский отряд, — мечтал он. Пихур собрался в поиски «больших» партизан.

— Если не встретишь их, — возвращайся, примем как родного. — Посмотрели друг другу в глаза. — Не застанешь дома — ищи нас в лесу!

ПОЛИЦЕЙСКИЕ ИССЛЕДУЮТ… ОБУВЬ

Утром к нам забежал Иван Гальчук. Он был взволнован и еле отдышался.

— Слыхали? В Невирковском лесничестве появился разбойник.

— Какой такой разбойник? — недоумевал отец.

— Сегодня ночью лесничий Тарнавский, поставленный на эту должность гитлеровцами, убил крестьянина из села Грушевки.

— За что же он его убил?

— Ни за что. Бедняга хотел припасти немного дров. Вот поехал в лес, а тот изверг приметил его, ну, и отнял жизнь у трудового человека. Четверо детей осталось без отца…

Мы с возмущением узнали об этом зверском акте. Так вот он какой Тарнавский! Фашистский пёс! Свою злобу против Советской власти вымещает на простых, ни в чём не повинных людях!

Никифор Янчук подтвердил печальный факт. Он видел окровавленный снег…

— А кто был вместе с Тарнавским? — спросили Янчука.

— Говорят, все лесники Невирковского участка.

— Фашисты дали Тарнавскому большие права, — не мог успокоиться Гальчук. — Он носит револьвер, всем угрожает расправой. Выйдет на дорогу, что ведёт из Буды в Медведовку или Гуту, задержит фурманки, обыщет. Отнятое у крестьян добро лесники делят между собой, выменивают на самогон и компанией пьянствуют. А теперь, видите, до чего дошло? Человека убили! И управы на них нет!

— Ничего, каждому фрукту своё время! — воскликнул я. Янчук рассказал о своей первой встрече с Тарнавским.

— Иду я как-то из Людвиполя и вижу: лесники гонят группу людей. Присмотрелся — военнопленные. Старшим среди конвоя был рослый, с револьвером в руке. Тогда я не знал, кто он такой, спросил у другого: «Куда вы их? Отпустили бы по домам, ведь они кровные нам братья».

Рослый метнул на меня злобный взгляд, а потом вразвалку подошёл, повертел револьвером перед моим лицом: «Катись, миленький, своей дорогой, а то сейчас отправим в рай!»— А думаете, его подручные лучше к народу относятся? Попробуй-ка скажи что-либо против…

— Все это временное, — уверял отец. — Сегодня ты стерпел, а завтра не сможешь стерпеть. А представляете себе, что получится, когда сообща за них возьмёмся? Не разгуляются, выродки! Всё будет зависеть от народа. Народ — неодолимая сила!

Слушая земляков, я сделал вывод, что прежде всего надо умерить пыл невирковских палачей.

— Мы их выследим, когда они будут возвращаться после попойки, — поддержал меня Жорж.

И вот, захватив с собой оружие, Жорж, Зигмунд Гальчук и я обогнули село и вышли на просеку, ведущую к Невирковскому хозяйству. Вокруг стоял в своём неповторимом очаровании лес, покрытый серебристым инеем.

В секрете были не долго. Послышались весёлые голоса. Мы притаились за маленькими елями. Каждое биение сердца отдавалось в ушах. Голоса постепенно удалились. Мы бесшумно выбрались из кустов на просеку.

— Они, наверное, уехали Медведовским трактом, — предположил Зигмунд.

— Скорее всего остались на ночёвку у Малигранды, — возразил Жорж.

— Айда! Проверим!

…Дремала глухая мартовская ночь. В селе давно погасли огоньки. По небу плыли пушистые облака, в просветах мерцали звёзды.

Бесшумно распахнулась калитка. На мгновение у окон застыли две тени. И… раздался звон стекла. Грянули два оглушительных выстрела. Ночную тишину разрезал крик обезумевших лесников. И снова тишина.

Две тени кинулись к калитке и исчезли в полумраке. Единственным свидетелем дерзкого поступка была далёкая молчаливая луна…

— Как думаешь, Жорж, — спросил дома Ростислав, — в Межиричском гестапо есть ищейки? Они пойдут по следу?

— До рассвета храбрецы не выйдут из дома, а пока свяжутся с карателями — следы исчезнут. И обувь у нас будет другая.

— А я беспокоюсь, — утром Тарнавский наверняка сюда припрётся. Он хитрый, собака!…

У лесничевки толпились полицейские. Среди них были Ортяков и Малигранда. Они приглядывались к каждому прохожему.

В чёрном длинном полушубке, в бараньей папахе и, как обычно, с револьвером, торчавшим за широким офицерским ремнём, Тарнавский метал угрозы по адресу неведомых преступников.

— Под землёй разыщу негодяев! Сведу с ними счёты!

— Выйдем на улицу, отведём подозрения, — позвал я Жоржа. — Я пойду за водой, а ты стой у калитки.

Когда я проходил мимо полицейских, меня грубо окликнули:

— Эй, парень, иди сюда!

— Чем могу быть полезен, пан лесничий?

— Где шлялся ночью?

— Спал. Приболел малость, гриппую.

— А ну покажи свои черевички! Подошву, подошву показывай! — пристал Тарнавский.

— Чего вы, пан лесничий, — заступились Ортяков и Малигранда. — На такое злое дело наши соседи не способны.

Тарнавский покосился на меня.

— Вон отсюда!

А через день в сопровождении Тарнавского к нам явился полицейский.

— Соберите сюда всю вашу обувь! — потребовал он.

— Что случилось, паны добрые? — спросила мама, не подозревая, что её дети причастны к ночному событию. — Опять кого-то убили в лесу? — и распорядилась: — Дети, соберите обувь, какая есть в доме!

К ногам полицейского были брошены рваные сапоги, старые ботинки, трепы на деревянной подошве.

— Это всё?

— Не верите — ищите сами, — обиделась мать. — Ладно, пойдём!

Молчавший до этого отец поддел Тарнавского:

— Пан лесничий, — показал рукой на револьвер, — так можете потерять!

Тарнавский сквозь зубы процедил:

— Тому, кто его подымет, — не сносить головы!

Полицейские собрали отрывочные сведения о вооружённом нападении на лесников и уехали в район.

Урок, преподанный предателям, не прошёл бесследно. Ортяков и Малигранда целую неделю не показывались на своих участках. А когда появлялись там, то без оружия. Каждому встречному говорили, мол, земляков больше обижать не будут.

— Испугались держиморды! — торжествовали люди.

Только Тарнавский не льстил никому, открыто продолжал свирепствовать.

— Я найду этих бандитов и расправлюсь с ними. Помянете моё слово! — хвалился он перед своими дружками.

Отец сразу догадался, кто виновник происшествия, и однажды спросил:

— С лесничими — дело ваших рук? В селе настойчиво об этом шепчутся.

Мы не стали скрывать и обо всём рассказали ему. Отец улыбнулся:

— Разве разумно действовать по соседству?

ПОД КОНВОЕМ ШУЦМАНОВ

Будлянские поля, согретые весенним солнцем, покрылись янтарной зеленью. По утрам их окутывали сизые туманы. Родная земля!

Все оживало вокруг, радовалось чудесной поре. Только люди ходили молчаливыми, угрюмыми. Они мучительно переживали каждый час гитлеровской оккупации: в любую минуту каждый безвинно мог стать жертвой «нового порядка».

Закрылись мельницы.

Крестьяне вынуждены были тайком пользоваться самодельными жерновами. Кто-то сложил об этом горько-насмешливую песню:

А нас манили чащи, густые заросли ельника, ровные, как стрелы, просеки Невирковского леса. Мы готовились к открытой схватке с врагом.

— Мы уйдём из дому и неизвестно когда вернёмся, — говорил Ростислав. — Поэтому надо маме смолоть муки, ей тяжело будет одной, отец с заработков не скоро вернётся.

Ростислав и я извлекли запрятанные в сарае жернова, стали вращать тяжёлые камни. За этой работой нас застали полицейские.

— Руки вверх! — направили на нас винтовки.

«Как глупо получилось! Неужели все?» — молнией пронеслось в голове.

— Овец у тебя не воровали и рук не подымем! — спокойно ответил я.

Полицейский свистнул.

— Чего свистишь? Мы безоружные, а ты с винтовкой — и боишься! — упрекнул Ростислав.

— Ведите их в дом! — приказал старший.

В комнате сидели два гестаповских офицера. Полицейские рылись в вещах.

— Кто есть? — спросил офицер, когда меня и Ростислава ввели.

— Старшие сыновья Струтинского.

— Карашо, сейчас будем смотреть. — Офицер вынул из бокового кармана мундира записную книжку и ткнул в меня пальцем:

— Кто?

— Николай! А это мой брат — Ростислав.

Офицер, приподняв очки, внимательно рассматривал нас.

— О-очен карашо! Аллес гут! Где фатер, мать и ещё брат?

— На заработках. Через несколько дней придут. А сам подумал: «Хотя бы не появился отец».

— Шнель нах Межирич! — приказал, гитлеровец.

Я с братом оказался в одной из комнат конторы лесопильного завода. Нас повернули лицом к стенке, приставили охрану.

«Кто навёл хищников на наш след?» — донимали догадки. Перебирая в памяти всех недругов, я слегка повернул голову вправо и глянул в окно, выходившее во двор лесопильного завода. Между высокими ярусами аккуратно сложенных досок увидел гестаповских офицеров и Петра Косолапого.

Односельчане неодобрительно отзывались о нём. Это по его доносу был расстрелян крестьянин Зинько за нелестный отзыв о фашистах. Украдкой посматривая на этого человека с кривыми ногами и плешивой головой, я подумал: что он знает о нас? И тут вспомнил, как поздней осенью 1941 года я расспрашивал его о ящиках с боеприпасами, оставленными на грузовике красноармейцами, у которых кончился бензин на Жерновском тракте. Беседовал и о том, что, мол, неплохо бы вооружиться.

— Для чего? — хитро прищурил тогда глаза Косолапый.

— Как для чего? Мало ли нечисти шатается на нашей земле… От неё отбиваться надо…

— Ага, понял! — произнёс предатель, не уловив истинного смысла моих слов.

Волнение и злоба сдавливали мне горло. «Если уцелею, — мысленно поклялся я, — расправлюсь с ним». В комнату вбежал полицейский.

— Выходи! — крикнул он.

Нас вывели во двор, где стояло несколько гестаповцев. Косолапый был в стороне.

Не оставалось сомнения, что этот зажиточный, бездетный человек по кличке Слюнтявый является агентом гестапо.

Нас посадили на подводу и повезли. Сопровождал подводу своеобразный эскорт — два гестаповских мотоциклиста.

Караван въехал в село Невирков. Когда приближались к церкви, я ужаснулся: по обочине дороги навстречу шла мама.

Неужели подойдёт? Сердце моё стучало: не подходи к нам, мама! Не подходи! Не подходи!…

Но вот она совсем близко… Прядь седых волос выбилась из-под платка, их нежно колыхал ветерок. Опасность уже нельзя было предотвратить. Мама подняла голову и посмотрела на нас.

Я заскрежетал зубами, потряс головой, делая знак: «Не подходи!» На мгновение мама остановилась, точно вкопанная, и вдруг с криком бросилась к нам.

— Стой! — кричали ей полицейские, вскинув винтовки. Ездовой придержал лошадей.

— О милостивый господь бог! — всплеснула мама руками. — Дети мои!… Мои родные… Куда это вас?…

Мама задыхалась, плакала… Подскочила к нам и поцеловала…

— Отпустите, они ни в чём не виноваты! — обратилась к конвоирам. По её бледным морщинистым щекам текли слёзы…

— Прочь отсюда! Прочь! — старший шуцман изо всей силы оттолкнул седую женщину. От резкого толчка мама упала на землю.

— Мерзавцы! За что старуху обижаете? — не удержался я от гнева.

Лошади, подгоняемые возницей, рванулись вперёд.

— Мама! Родная!… — утешали мы. — Не плачь! Мы не виноваты! За обиду они ответят!…

Мама медленно поднялась и долго смотрела вслед удалявшейся подводе, в которой сидели со связанными руками её сыновья… И словно подгоняемая ветром поспешила домой. У ворот лесопильного завода встретила соседа Зигмунда Багинского.

— Ну что, доигрались твои молодчики? — с усмешкой бросил он матери. — На кого руку подняли? А? Против такой армии! Разум потеряли!…

— Не тешься чужим горем, от своей беды не уйдёшь!…

Дома мать подробно расспросила Катю о случившемся.

— А где Жора, Володя, папа?

— Не знаю, мамочка, они ещё не приходили.

Когда дети уснули, мама накинула на плечи шаль и вышла во двор. Тёмная ночь повисла над селом. Уставшие глаза с трудом различали тропинку, убегавшую к темнеющей полосе лиственниц. Вдруг послышались чьи-то шаги. На мгновение мама остановилась. Следят?

Шаги приближались, вот уже мелькнула тень человека. Мама узнала Слюнтявого. Он миновал кусты, за которыми притаилась она, и удалился.

Мать пошла к Никифору Янчуку, чтобы узнать, где муж и остальные дети.

— Никифор Яковлевич, не сердитесь. За советом и помощью к вам.

Янчук рассказал:

— Сегодня после обеда полицаи и немцы оцепили наш хутор. Обшарили все уголки и убрались к чертям. Не успели два последних полицейских скрыться за поворотом дороги, как во дворе появился ваш Владимир. Я жестом предупредил его о приходе карателей, и он скрылся. А когда стемнело, отправил Жоржа и Володю в Свирки, к отцу. Там они и ночуют. Тамара понесла им ужин.

— Никифор Яковлевич! — попросила мать, — поведите меня к ним!

— Пойдём!

Мать подробно рассказала отцу о трагической встрече с сыновьями и о слежке Слюнтявого.

Услышав кличку Слюнтявого, Янчук вскипел:

— Этот ещё при панской Польше предавал людей! Однажды я решил разделаться с доносчиком. Мы встретились один на один. Косолапый сапоги целовал, клялся, что никогда пакости не сделает. Атеперь…

Наступило минутное молчание. Мать нарушила его первой.

— Забыла, Коля несколько раз говорил о каких-то муравьях. Поняла так, будто что-то важное там спрятано.

Отец знал о нашем муравейнике.

— Нет, оружия пока брать не будем. Сначала пойду в Леоновку, Горыньград, Рясники, встречусь там с надёжными людьми, узнаю настроение. Жорж останется на хуторе, а ты, Марфа, с Володей будешь дома. Тебя не тронут.

Брезжил рассвет…

ЗАПОЗДАЛЫЙ ОБЫСК

Ездовой остановил уставших лошадей. У крыльца особняка Межиричского гестапо стояли офицеры. «Как заслуженных людей встречают», — посмеялся я в душе.

Мы слезли с подводы, осмотрелись.

— Марш! Без оглядки! — шумел шуцман, выслуживаясь перед гестаповцами.

Нас подвели к дежурному. Его лицо показалось мне знакомым. Как будто где-то встречал. Но где именно? Ага!… В Липенском лесу, правда, тогда он был в штатском. Да, вспомнил! Это — кулак Кирилл из Совпы.

— Ваши фамилии, хлопцы? — пробасил Кирилл.

— Струтинские — Николай и Ростислав. Братья.

У полицейского нервно задёргались веки, он потянулся к винтовке.

— А!… — злорадствовал фашистский лакей. — Знаю, знаю вас! Давно за вами охотимся!

Его наглая откровенность огорчила нас. Но именно сейчас требовалась выдержка. Как никогда раньше, она помогала стерпеть обиды.

Нас провели по деревянной лестнице в полуподвал, втолкнули в камеру, дверь закрыли на засов. Вот когда мы с грустью осознали безысходность своего положения. Я как затравленный зверь метался из угла в угол. Ведь у нас столько энергии! А тут сиди и жди, когда с тобой расправятся…

Брат пытался успокоить:

— Коля, не отчаивайся! Я шепнул Ростиславу:

— При нас документы, куда их деть?

Каратели, по-видимому, так обрадовались поимке, что даже забыли обыскать нас. И мы немедленно воспользовались этим. Извлекли из карманов записи, план лесного участка и некоторые другие бумажки. Попади они в руки врага, нам бы не поздоровилось. Но где их спрятать? Ростислав обнаружил в полу, между досками, щель. Приподняв одну доску, сунули туда документы. Лишь после этого облегчённо вздохнули.

Теперь спокойно осмотрели камеру. Стены сложены из кирпича, пол — из широких, прогнивших по краям досок. Оконная коробка укреплена решёткой из толстых прутьев с зазубринами.

Побег исключался.

Подавленные случившимся, молча улеглись на полу. Но тут же раздался топот по лестнице.

В камеру ворвались гестаповский офицер с револьвером в руке и двое шуцманов.

— Обыскать! — приказал гестаповец.

Шуцманы ощупали нас с ног до головы, а затем приказали раздеться. Они усердно прощупывали в одежде каждый шов. Но ничего не нашли. Опоздали!…

Фашист выругался, гаркнул на шуцманов и скрылся за дверью. За ним поспешили каратели. Неприятно заскрежетал засов.

— Ну, кажется, на сегодня все, теперь отдохнём.

Однако заснуть мы не могли. Нахлынули воспоминания о далёком детстве. Что привело нас сюда?…

НА УРОКЕ „ЗАКОНА БОЖЬЕГО"

…Наспех сложив в сумку тетради и книжки, Мария собралась уходить. Заметив меня, уже одетого и притаившегося за дверью, она предупредила:

— Не возьму тебя с собой. В школу принимают с семи лет, а тебе только шесть. Понял?

Я не послушался и выбежал на улицу. Тогда Мария крикнула маме:

— Заберите Колю! Ведь смеяться будут!

— Мария, возьми… Я тебе не помешаю, буду сидеть тихо… Возьми!…

Сестра остановилась. Строго посмотрела на меня:

— Ладно, идём!…

С того дня я стал школьником.

…После уроков мы с двумя мальчиками играли возле школы в «шпака». К нам подбежал одноклассник Коля Протащук.

— Вас зовёт учительница!

Все трое предстали перед Екатериной Константиновной.

— Идите к батюшке и передайте ему моё приглашение придти на урок «закона божьего».

Захватив с собой дубинки, специально приготовленные для обороны от злых собак священника, мы гурьбой побежали к церкви.

— И я с вами! — догнал нас Коля Протащук.

— Давай!

Едва открыли калитку, как на нас набросились два здоровенных пса, спущенные с привязи. Кто-то крикнул: «Айда, вперёд!» — и мы ринулись в «наступление», пустив в ход дубинки. Собаки с визгом удрали из двора.

— Вы что, как бандиты, с дубинками?! — заорал Селецкий, выскочив на порог.

— Здравствуйте, батюшка! — заискивающе поклонились мы и поочерёдно коснулись губами его холёной руки. Так нас учили в школе.

— Батюшка, вся школа просит вас придти на «закон божий»!

…В класс вошёл священник. Все встали и хором приветствовали его: «Здравствуйте, батюшка!»

Несмотря на то, что я и Коля Протащук сидели за задней партой, глаза Селецкого, сверкая, остановились вначале на Коле, а затем на мне.

Коля наклонился в мою сторону и тихо:

— Сегодня поп сгонит злость за своих псов. Видишь, какую линейку принёс.

Селецкий размеренным шагом подошёл к нам, присел рядом и спросил заданный урок о каком-то апостоле, то ли об Иване, то ли о Петре, не помню. Коля, хотя и заикался, отвечал уверенно. Однако Селецкий назвал его мерзавцем, схватил левую руку Коли и сильно ударил по ладони линейкой. Потом ещё и ещё…

Я видел, как дрожали от боли и обиды губы товарища, его серые глаза налились злостью.

— Садись, болван! — затрясся поп. С его головы свалилась высокая, синего цвета, бархатная шапка с крестом на макушке. Это ещё больше разозлило священника. Он сам поднял шапку и, закинув назад растрёпанные волосы, надел её.

«Ну, теперь мой черёд», — подумал я. И не ошибся. Селецкий пересадил Колю за другую парту и придвинулся ко мне.

— Надеюсь, белобрысый, ты лучше выучил божий закон? Его надо знать твёрдо! Ведь это основа нашей жизни, — бубнил Селецкий над моей головой.

Я отвечал путано. Тогда поп дал мне такого подзатыльника, что из глаз посыпались искры. А он издевался: приказал вытянуть левую руку и с силой начал бить линейкой по ладони. Я не выдержал и отвёл руку в сторону. Поп рассвирепел и ударил меня по голове.

Это был последний урок «закона божьего», на котором я присутствовал.

Дома я рассказал о произволе «святого». Отец возмутился, набросил на плечи пиджак и хотел идти к истязателю.

— Успокойся, Владимир, — умоляла мать. — Сам знаешь, к чему приведёт твоя вспыльчивость. Ты и так на учёте. Тебя, как «сторонника большевиков», арестуют, а дети останутся без куска хлеба.

Отец внял просьбам матери и остался дома.

— Бедное дитя, как же он тебя, Коленька? — мать прощупывала мою голову, надеясь обнаружить ссадину. — Руки б ему поотсыхали, негодяю! В церковь больше ни за что не пойду! — немного успокоилась. — Знаю, сыночек, за что он тебя побил. За отца! Он же в церковь не ходит. Не раз Селецкий упрекал: «Почему, Марфа, муж не исповедуется? Безбожник он. Прихожане на утреннюю идут, колокола звонят, а он на видном месте дрова колет. Грешно!»

Отец снова вскипел:

— Видал басурмана! Захотел моей исповеди! Грехи вздумал отпускать! Сам-то он каков? Конокрад! Вор последний! А помнишь, Марфа, кто заступился за него, когда пришли советские войска? Отец Коли, Протащук безрукий. Помнишь? Недавно он и жена его умерли. Трое детей живут впроголодь, ходят в лохмотьях, а батюшка, вместо помощи, избил Колю! Вот какая совесть!

Отец рассказал, как всё происходило.

Конница Буденного двигалась на Варшаву. Бойцы, утомлённые дальними переходами, остановились на отдых в нашем селе. К круче, что неподалёку от церкви, сбежался народ. Оказывается, там богатырь-кавалерист отчитывал человека в чёрной мантии: «Я проучу тебя, как издеваться над народом!»

Когда кавалерист замахнулся саблей, из толпы выбежал высокий, бедно одетый мужчина, без одной руки.

— Я такой же воин, как и ты, — заступился он. — Видишь, на фронте руку потерял. Прошу, оставь батюшку в покое. Он человек не плохой. Здесь какое-то недоразумение…

— Говоришь, он хороший?! — кавалерист вложил саблю в ножны. — Оставить? Ну и чёрт с ним, пусть живёт! А мне жаловались, что он людей грабит. — Повернулся к попу: — Убирайся вон!

Подобрав длинные иолы мантии, Селецкий убежал прочь. Кавалерист весело хлопнул Протащука по плечу:

— Кабы не ты… Пусть благодарит тебя и детей твоих!

— А за что кавалерист хотел казнить попа? — поинтересовался я.

Отец продолжил свой рассказ.

— В 1914 году вспыхнула война против царской России. Вскоре село Горыньград наводнилось беженцами, эвакуированными из района военных действий. Началась голодовка. Царское правительство пожертвовало из своих запасов небольшое количество зерна и крупы. Несколько повозок продуктов выпало и на долю беженцев, остановившихся в Горыньграде. Кто же разделит продукты лучше, чем святой отец?

Люди доверились попу, а он две повозки круп утаил от них. Беженцы умирали с голоду — Селецкий же краденой крупой откармливал своих свиней.

После рассказа отца я ещё больше возненавидел Селецкого. Но мне не раз поручали ходить к нему и приглашать на урок «закона божьего». Я эти уроки пропускал. Однажды со мной убежал и Фаня Чаплинский. Мы побродили в поле, спустились в овраг. Стояла тёплая, солнечная погода, вокруг щебетали птицы, воздух был напоен ароматом цветов.

Словно громадный сказочный краб, овраг своими разветвлениями расходился в разные стороны. То тут, то там стояли островки с откосными стенами. Мы взобрались на один из них.

— Нехорошо поступили мы, Коля, — сказал вдруг Фаня. — Провинились сразу перед батюшкой, родителями и школой.

Внизу послышались чьи-то голоса.

— Попались! Нас ищут. Теперь влетит, — припав к траве, шептал Фаня. — И зачем я тебя послушался, глупый!

Из глубины оврага донеслась польская речь. Мы увидели троих полицейских. Они вели человека в штатском, который тащил на плечах какую-то ношу.

— Михаила Пониманского поймали! — возбуждённо вскрикнул Фанька, забыв о том, что мы прячемся.

В глубине отрога, у глиняной стены, полицейские остановились, Михаил осторожно опустил ношу на землю.

— Наверное, поймали с водкой! — не унимался Фаня. Пониманский и полицейские о чём-то спорили.

— Не меньше тысячи злотых!

— Нет, панове, не могу. Пятьсот дам. У меня больше нет.

Один из полицейских приблизился к Михаилу, снял его шапку, перевернул колпаком вниз и положил ему на голову. Приказал:

— Сиди, не двигайся, а то вместо шапки тебе в голову влеплю.

Все отошли от Михаила метров на десять, и полицейский два раза выстрелил по шапке.

— Если его убьют, то только мы будем свидетелями, — твердил Фаня.

Какая сумма денег спасла Пониманского, мы не расслышали. Но после «упражнений» в стрельбе полицейские спрятали в кусты ношу и вместе с Михаилом удалились. Тогда мы бесшумно спустились по тропинке и вытянули из кустов ящик с бутылками, разрыли неподалёку лисью нору, втолкнули туда ящик и прикрыли ветками. Быстро возвратились на прежнее место и залегли.

Через час появились полицейские, уже без Михаила. Разделив между собой злотые, они подошли к месту, где оставили самогонку. После бесплодных поисков, обозлённые, так ни с чем и ушли.

Вечером я и Фаня встретили Пониманского, проводили к лисьей норе и, к его большому удивлению, вытащили оттуда ящик.

Пониманский поблагодарил нас и дал каждому по одному злотому.

ПОХОРОНЫ В… ДОЛГ

С каждым годом жизнь нашей семьи становилась всё тяжелее и тяжелее. Не выдержала испытаний сестра матери — Наталья. Она умерла с голоду.

Отец занял несколько злотых, купил досок и заказал гроб. Но где достать денег, чтобы уплатить священнику?

— Ты, Володя, попроси его, пусть отслужит молебен в долг, — советовала мама.

— Разве его упросишь? С меня он втридорога сдерёт!

Отец взял у соседей лошадей, гроб с покойницей положили на сани и привезли на кладбище. Словно из-под земли вынырнул дьячок.

— Когда умерла? — пропищал.

— Позавчера.

— Добро. Везите в церковь! — и засеменил по дороге. Распахнулась массивная церковная дверь. Гроб установили посередине церкви.

Отец отправился за священником. Тот принял его не сразу. Пришлось терпеливо ждать. Но вот, наконец, божий слуга появился в кухне, где в углу на табурете сидел отец.

Узнав, зачем он пришёл к нему, потребовал большую сумму.

Отец пожаловался, мол, дома сидят голодные дети, а за душой ни гроша и просил смилостивиться, похоронить покойницу в долг. Но Селецкий и слушать не хотел — он требовал наличными.

Опечаленный отец возвратился в церковь. Он долго смотрел на усопшую, перевёл взгляд на иконы, как бы ища сочувствия у апостолов, и со скорбью произнёс:

— Да, кто без денег — тот и не человек!…

Мать с горя разрыдалась. Отец её успокаивал:

— Не плачь, Марфа, все равно священник похоронит, гроб не заберу, оставлю в церкви…

И действительно, на следующий день, не дождавшись отца с деньгами, Селецкий прислал за ним пономаря. Сестра матери была похоронена в долг.

Весной отец рассчитался со священником.

СТОЙКА НА ВЕРШИНЕ ДЕРЕВА

…На самых плодородных землях Волыни правительство Пилсудского поселяло бывших офицеров польской армии, воевавших против молодой Советской России. Эти земли отдавались им бесплатно «в вечное пользование». Для укрепления хозяйств безвозмездно выделяли денежные ссуды.

Избалованная правительством, а также попустительством главного осадника Юзефа Пилсудского, каста осадников с презрением относилась к украинскому населению, проживавшему в Горыньграде и окружающих сёлах. Они всячески старались унизить человеческое достоинство украинцев, называли их «холопами», «быдлом».

В начальных школах, где занимались дети украинцев, преподавание велось на польском языке и лишь один урок в день проводился на украинском языке.

Помещики, кулаки, ксендзы-иезуиты, осадники беззастенчиво эксплуатировали бедняков. А осенью, по окончании полевых работ, любой богач мог выгнать батрака, как собаку. Обездоленные люди бродили по родной земле в поиске куска хлеба…

Уходил на заработки и мой отец, Владимир Степанович. Он работал каменщиком-штукатуром у Даниила Майстрова.

Майстров был малограмотный мужик из села Мышина, но постоянно интересовался политическими событиями в мире. Он имел примитивный радиоприёмник, которым пользовался каждый вечер.

Отец ходил к Майстрову слушать радиопередачи и иногда, с разрешения хозяина, брал с собой и меня. В радиопередачах я разбирался мало, но в память врезался бой кремлёвских курантов и звуки «Интернационала». Особенно запомнились слова:

Я выучил «Интернационал» наизусть и пел его дома, а часто и среди юных друзей.

У Майстрова я впервые услышал о Советском государстве.

С двенадцати лет я помогал отцу и матери содержать большую семью. Много работал у купца Пини. Этот Пиня закупал яблоки, груши, сливы, словом, урожай фруктов в сёлах нескольких районов. А я лазил по деревьям, срывал плоды с недосягаемых, казалось, веток.

Однажды, помню, Пиня разбудил меня на рассвете, и мы на одноконке помчались в село Вильгоры. Здесь, неподалёку от реки Горыни, предстояло снять урожай груш в саду священника.

Я ловко орудовал на верхушке дерева, и священник похвалил меня за ловкость и отвагу.

— Батюшка, — поправил на жилете золотую цепочку Пиня, — а вы знаете, что Коля может делать стойку на лестнице?

— Да сохрани бог, что вы! — испугался богослужитель. — Ведь он, чего доброго, сорвётся!

Но Пиня вошёл в азарт и решил удивить «святого» моими трюками.

— Коля, покажи! — подзадорил он меня.

Повесив корзину на ветку, я опёрся руками о предпоследнюю перекладину лестницы и выбросил кверху ноги.

— Хватит, мальчик, разобьёшься! — испугался священник.

Я, как ни в чём не бывало, снова стал рвать груши. Мой трюк понравился старику. Раздобрев, он принёс поллитровую банку пчелиного мёда.

— Покушай медку, у тебя силёнок прибавится!

Оборвав груши, мы с Пиней поздно вечером покинули село.

— Получай за работу, — дал мне Пиня один злотый и маленькую корзину с грушами.

Деньги, груши, мёд я принёс матери и, довольный, рассказал, как это всё заработал. Мама выслушала внимательно и разволновалась.

— Ты же мог остаться калекой на всю жизнь!…

НА ГРАНИЦЕ

В один из осенних дождливых дней полиция окружила наш дом. Среди полицейских был пан Плескот.

Непрошеные гости, не предъявив отцу никаких документов, начали обыск.

Мы, дети, испуганно следили за каждым шагом полицейских и по-своему возмущались их грубостью.

Бесцеремонность полицейских вывела отца из равновесия. В ответ на оскорбления он назвал их патентованными грабителями. Это взбесило Плескота, он ударил отца в грудь прикладом.

У отца вырвался лёгкий стон. Он бросил им в лицо:

— Подлые души, я ненавижу вас! Придёт возмездие! Вы не вечные!

Отца вытолкали за дверь.

— Мы запрём тебя, быдло! — брюзжал Плескот.

— Владимир, успокойся, — удерживала мать отца. — Мы не преступники. Пусть переворошат все лохмотья, сами убедятся, что, кроме нищеты, у нас ничего нет.

Полицейские тщательно обыскали каждый уголок, но ничего не нашли. Обозлённые, даже не составили протокола, забрали отца и увезли.

— Мы тебя в тюрьме сгноим! Ты бунтарь! Коммунистический агитатор! — кричал на отца комендант полиции.

— Это ничем не доказано, — отвечал отец. — А кто будет содержать семерых детей? Кто? Вы?

Не располагая прямыми уликами против отца, комендант вынужден был отпустить его.

Я вспомнил, как за несколько дней до обыска, глубокой ночью, к нам в дом вошли двое неизвестных. Они были сравнительно молоды. Когда я проснулся, то увидел, как отец снял с кровати одеяло и занавесил окно в кухне. Мама накормила незнакомцев. Отец потушил лампу и в темноте до рассвета беседовал с гостями. Пробыли они в доме весь день, а когда смеркалось, отец перевёз их лодкой через Горынь на противоположный берег. С тех пор я никогда больше их не видел.

Спустя много лет я узнал от отца, что те двое были из Луцка. За борьбу против польских панов им угрожала тюрьма, и они вынуждены были скрываться.

Безработица, полицейский надзор и гонения изматывали отца. Его уволили с Бабинского сахарного завода, где он работал каменщиком. Своей открытой агитацией против эксплуататоров отец разгневал предпринимателя. Тот ему со злобой заявил:

— Такие как вы, Струтинский, нам не нужны…

Опечаленный отец возвратился домой.

— Вот тебе, Марфа, мой последний заработок, — положил он на стол несколько злотых. — С работы выгнали, да ещё и без права поступления…

— Зачем же с ними ссоришься? — нарекала мать. — Революции ты не совершишь, а детей погубишь.

Отец задумался. А потом подошёл к матери и предложил:

— Уйдём отсюда в Советскую Россию!

— Кто тебя туда пустит? И как мы уйдём?

— Нелегально, через границу!

Такое намерение напугало мать. Как можно уходить с насиженного места, всей семьёй, да ещё тайно?… И всё же она согласилась.

На государственной границе служил сержантом наш родственник Фабиян. Отец обратился к нему за помощью.

— На тебя, Фабиян, вся надежда. Только на тебя!

Фабиян от удивления широко открыл глаза.

— Ты что, Владимир, с ума сошёл?! Я служу в пограничной страже и стану переводить тебя через границу? А моя присяга? У меня трое детей, я их люблю не меньше, чем ты своих. Нет, я не могу выполнить твою просьбу и, прошу тебя, никому ни звука о твоих хлопотах. И я никому не скажу. Обещаю!

Смирившись с судьбой, отец отправился на заработки. Он закладывал фундаменты будущих домов, сооружал из кирпича сараи, ставил печки, штукатурил.

Несмотря на тяжёлую жизнь, отец урывал время для чтения книг. Материальные условия позволили ему закончить только четыре класса. Но ещё в детстве полюбил он сказки, стихи, рассказы, которые тайком доставал у панских слуг.

За книгами, газетами я ходил в соседнее село Рясники к Лукьяну Ткачуку.

Лукьян Ткачук, по прозвищу Король, возглавлял левое крыло «сельробовцев». Грамотный, умный и честный человек, он пользовался большим уважением односельчан.

Король неведомо откуда получал нелегальную литературу и давал её читать моему отцу. Бывало, отец сам ходил к нему, чтобы «отвести душу», но чаще всего посылал за «запрещёнными книжками» меня. Я охотно выполнял это поручение. Обычно отправлялся утром, шёл вдоль любимой Горыни, сворачивал в парк Майстрова, взбирался на Маслюкову гору и оттуда подолгу любовался живописным пейзажем.

Ткачук и его жена относились ко мне, как к сыну. Не помню случая, чтобы они забыли угостить меня чем-нибудь: варениками с вишнями, пирогом с фасолей, кружкой молока или яблоком.

После угощения Лукьян клал мне за пазуху книжки и газеты и при этом поучал:

— Только будь осмотрительным, не попадайся на глаза постерунковым!…

Недостатки угнетали нашу семью. Выход оставался один: продать усадьбу — небольшую глиняную хату и клочок огорода, прилегавшего к Горыни.

Летом 1933 года родители подписали документы о продаже-купле, и злотые царской чеканки появились на столе. Помню, отец клал монету на ноготь большого пальца левой руки и второй монетой стучал по кончику, прислушиваясь к «золотому» звуку. Затем брал вторую монету, третью, четвёртую… В один из дней отец ушёл в Ровно, прихватив большую часть денег.

— Дал задаток, Марфа! — сказал он, когда вернулся из города. — Знаешь, где будет новый участок? Возле Липенского леса, где в 1922 году я работал у купца бракёром? Земли там неважные. Необходимо выкорчевать пни и кусты.

— Хорошо, Владимир, я согласна, хуже чем здесь нам нигде не будет.

Мама со слезами на глазах прощалась с соседями:

— Не поминайте лихом, люди добрые…

Она уселась с малышами на подводу, гружённую скудными пожитками, и мы выехали из двора. Отец, Ростислав, Жорж и я следовали за подводой пешком.

На противоположном берегу Горыни остановились. Оглянулись. Рядом с курганом виднелась чисто выбеленная родная хата… Мы покинули её навсегда… Стало грустно. Я посмотрел на остальных. У всех в глазах блестели слёзы… Немного погрустили — и снова в путь…

К вечеру прибыли на новое место.

— Наконец-то! — произнёс отец. — Вот наш участок земли, за него придётся выплачивать пять лет. Если нарушим срок, помещик с помощью суда нас выселит, а землю продаст другому.

Мама слезла с телеги, огляделась вокруг, трижды перекрестилась:

— Молю о вашем счастье, дети, на новом месте. Да сохранит вас бог от всяких несчастий и бед!

Отец купил в соседнем селе ветхий сарай, разобрал его, перевёз и построил хату. К осени покрыли её камышом.

Раскорчёвка участка изнуряла. На руках лопались мозоли, налитые кровью. Но мы сравнительно быстро очистили полгектара земли и посеяли просо.

В тот год всю весну шли дожди. В низинной местности посев пропал. Все деньги были израсходованы, семья снова осталась без хлеба.

И мы начали батрачить…

КЛЯТВА ПОСПЕЛОВСКОГО

Старинное украинское село Рясники, его крепостные и крестьяне, все поля и угодья принадлежали некогда известному русскому князю Трубецкому. Впоследствии он передал своё имение старшему сыну Андрею, а последний — продал царской казне. Государственный советник Константин Ушинский в конце XVIII века выкупил у казны часть угодий, в том числе парк с красивыми каменными дворцами.

В парке князь Трубецкой воздвигнул «Маслюк». Это — высокая круглая насыпь, поросшая декоративными деревьями. На самой её вершине красовались беседки для княжеских пиршеств.

В рясницких дворцах жила родственница Ушинских баронесса Лидия Александровна Врангель. Она и руководила всем имением.

На лето сюда съезжались многочисленные князья, близкие друзья Константина Ушинского из Петербурга, Москвы и других городов России. А глубокой осенью, когда начинались дожди, жизнь в имении замирала. Лидия Александровна забирала детей Ушинского, прислугу и личного повара в свой фургон, запряжённый тремя парами коней, и уезжала в Петербург.

Лишь ветер гулял зимой по красивым аллеям парка. Когда устанавливалась тёплая весенняя погода, фургон с именитыми пассажирами вновь возвращался.

Десятки женщин и мужчин, постоянные слуги княжеского двора, чистили аллеи, посыпали песком дорожки, высаживали цветы на клумбах. Парк приводился в образцовый порядок.

После победы Великой Октябрьской социалистической революции в России сыновья и дочь Ушинского появились в Рясниках. Вместе с ними прибыл его доверенный в делах. Рясницкое имение распродавалось.

Фруктовый сад, расположенный на юго-западной окраине села, и прилегающий к нему сенокос купил прибывший сюда врач белогвардейских казачьих частей, разгромленных Красной Армией, — Владимир Поспеловский. Это был среднего роста, крепко сложенный, со смуглым лицом и небольшими карими глазами брюнет. Весной Поспеловский приступил к строительству двухэтажного особняка и благоустройству усадьбы. Он носился по саду из конца в конец. Его зычный голос слышался везде: и там, где обсаживали усадьбу живой изгородью, и там, где устанавливали улья, и там, где сооружали беседки. Всё делалось под его строжайшим надзором. Находил время Поспеловский и для посещения больных. Однако за каждый визит брал большие деньги, не считался с возможностями бедных людей.

Жена Поспеловского Марьяна Константиновна, в отличие от мужа, была человечной, добродушной и пользовалась уважением крестьян. Это выводило мужа из равновесия.

Он желчно изрекал:

— Ненавижу бедных! Россию разорили! Какое богатство уничтожили! А ты бы все им отдала. Не спеши, придёт время — они и сами все отнимут!

Семейная жизнь у Поспеловских не ладилась. Но Марьяна Константиновна терпела все обиды: она была матерью троих детей…

Моя старшая сестра Мария в те годы служила нянькой у Поспеловских. К дочери часто приходила мать — Марфа Ильинична. После каждого такого посещения она вздыхала, вытирая слёзы украдкой: «Вот жизнь, не успела девушка подрасти — и уже батрачка…»

Отец, преследуемый полицией, не мог найти постоянную работу и обеспечить семью. И когда барыня предложила матери работу, она охотно согласилась. Мать стирала и гладила господское белье, натирала полы, мыла посуду. За это барыня платила ей деньгами, отдавала поношенные детские вещи.

Игорь, старший сын Владимира Поспеловского, был женат и проживал в Ровно. Из-за частых семейных неурядиц он запил. Его выгнали из дому. Игорь шатался по барам в Ровно и Здолбунове, проводил дни и ночи за игрой в карты. Чтобы скрыться от уплаты долгов, он сбежал в Рясники. Но Владимир Поспеловский отказался от спившегося сына. Игорь временно остановился в нашем доме. Отец предупредил:

— Веди себя достойно, не компрометируй меня перед людьми.

В одной из крестьянских хат Игорь открыл нелегальную школу, стал учителем. Желавшие учиться, — а таких кроме меня набралось десятка полтора, — платили ему по одному злотому в неделю. С большим интересом изучали мы географию, русский язык и другие предметы.

Тяжело было сыну барина жить на подачки. Он истощал, чёрные глаза запали.

Игорь обедал вместе с моими родителями. Когда его угощали самогонкой, он осушал стакан одним духом.

— Вам бы, Игорь Владимирович, жениться на дочери помещика, — как-то намекнул отец. — Пусть даже некрасивой, зато заживёте по-человечески.

Игорь признался, что сам возлагает надежду на такой случай.

— Скоро этим займусь. И если, даст бог, мне улыбнётся счастье, клянусь, Владимир Степанович, поставлю на ноги вашего Колю. Выведу его в люди!

ПИСЬМО ВРУЧЕНО

— Знаете, мама, Игорю Поспеловскому повезло, — сообщила моя сестра Мария, гостившая в нашем «корчунке». — Он женился на Наталье, дочери новомыльского помещика Тищенко.

— А помнишь, Владимир, он клялся, что поможет нашему Коле, — напомнила мать. — Что, если отправить к нему нашего мальчика? Здоровье его сдаёт, измотался на раскорчёвке. Ночью даже вздрагивает, бедняжка. Искалечим его — будет нарекать на нас, родителей, всю жизнь…

— Да-а, — протянул отец. — Но я не верю тем обещаниям. Тогда он сам находился в безвыходном положении, вот и льстил нам. Возможно, и примет Колю, но в люди не выведет, я в этом уверен…

— Что ты, Володя? Разве можно так человеку не верить! — не соглашалась мать и настаивала: — Надо послать Колю к Поспеловскому. Наш сын мечтает стать шофёром, разве мы сможем ему помочь в этом? А вот Игорь сможет!

— Я не против, — согласился в конце концов отец.

— Значит, надо готовить его в дорогу! — обрадовалась мать.

Морозным декабрьским утром я отправился в село Рясники. У меня было рекомендательное письмо отца к Игорю Поспеловскому.

Миновав села Глинки и Тайкуры, я поднялся на возвышенность, покрытую молодым лесом. В пяти-семи километрах виднелось село Ивачково, по которому, подобно узенькому извилистому ручейку, пролегала железная дорога. Она огибала большое село Здолбицу и исчезала в черте уездного центра Здолбунова. Над сёлами возвышались белые купола церквей.

На дороге появился поезд. До сих пор я видел поезда только на картинках. Паровоз, показавшийся мне громадным чудовищем, извергал из короткой трубы клубы сизого дыма, пыхтел, увлекая за собой шесть «домиков» на колёсах.

В изумлении я провожал поезд, пока он не скрылся за возвышенностью. Спустился вниз по узкой дороге, пересекавшей овраг, и пошёл дальше. На хуторе близ села Ивачково встретился со старшим братом Александром. Он здесь батрачил.

На второй день Саша проводил меня до Здолбицы.

— Отсюда, Коля, пойдёшь по дамбе, через мост. Вон парк, в нём благоденствует помещик Тищенко. Там и найдёшь Игоря.

Когда мы прощались с Сашей, он наставлял:

— Всё, что охватывает твой взор, — принадлежит Тищенко: Закревские леса, села Тайкуры, Новосилки, Степановка, Старомыльск. Говорят, что помещик — деспот. Будь осторожен, братишка…

В Новомыльске возле небольших домиков с соломенными крышами, в которых жили батраки, рабочие и служащие, я встретил ребят. От них узнал о местонахождении Игоря Поспеловского.

— Ты кто такой будешь? — допытывались ребята.

— Я с письмом к нему. — Издалека?

— Из Ровно, знаете где? — Да, слыхали.

— Ну вот.

— А кем, мальчик, ты доводишься молодому барину? — спросила дама, услышавшая наш разговор.

— С письмом к нему от родителей.

— Давай я передам его!

— Нет, мне велели вручить ему лично.

— Ну, тогда подожди здесь.

Женщина вскоре вернулась.

— Пойдём!

Через кухню мы прошли в комнату, где на диване развалился Игорь. На нём был красивый серый костюм, сиреневая рубашка, добротные полуботинки. Всё это придавало солидность вчерашнему пройдохе.

— Здравствуйте, барин, — я подал Игорю запечатанный конверт. — Вам большой привет от моих родителей, сестры Марии и Болещуков, — сказал дрожащим голосом.

— Да, да! Припоминаю!… Спасибо! — охмелевшими глазами посмотрел на меня Игорь.

— Мария — это твоя сестра? А тебя зовут Николаем?

— Николаем.

— А письмо кто писал?

— Мой отец, Струтинский Владимир Степанович.

— Ага!

Он вскрыл конверт и прочитал вслух:

«Здравствуйте, глубокоуважаемый Игорь Владимирович! Искренне радуюсь вашему благополучию. Прошу принять моего сына Николая и пристроить его на работу. Пусть поработает у вас два года. За это вы пошлёте его на учёбу в механические мастерские в Ровно или Здолбунов. Мечтаю, чтобы Николай получил специальность! Заранее благодарен.

Ваш В. Струтинский.

Село Буда-Грушевская,

декабрь 1934 года».

— Ну что ж, помню такой разговор. И я своё обещание выполню. Будешь у меня маленьким адъютантом! Согласен?

Я не знал смысла этого слова, но ответил:

— Спасибо, согласен.

— Юля! — позвал барин хромую женщину. — Пригласи мать! — Когда в комнате появилась средних лет женщина, Игорь распорядился:

— С сегодняшнего дня этот мальчик — мой адъютант. Прошу любить его и жаловать и никому в обиду не давать. Столоваться будет вместе с вашим Петром.

— Хорошо, Игорь Владимирович, — покорно согласилась женщина.

С ней я вышел на кухню.

Итак, я стал адъютантом молодого барина. Он занимал половину особняка. Я помещался в небольшой прихожей. Во второй половине дома жил помощник управляющего имением Павло Кухарчук.

Я приступил к своим обязанностям.

— Вот тебе деньги, Коля, — дал первое поручение барин, — сбегай в село и принеси пол-литра «белой головки» и четыре бутылки пива. Понял?

— Понял, господин!

Я собрался идти, но барин задержал меня:

— Обожди! Иди сюда!

— Я тебе не господин, а барин! Ясно?

— Ясно!

Сконфуженный, я быстро скрылся за дверью.

Мне ежедневно приходилось доставлять алкогольные напитки для Игоря. Недосыпая ночей, я дежурил у дома, словно дворовый пёс, в ожидании, авось что-либо понадобится барину.

Однажды поздней ночью он вышел на крыльцо и позвал меня.

— Сейчас же оседлай Ляльку и Грильку.

— Лошади готовы, барин, — доложил я.

— Хорошо. Поехали!

Я проводил барина к лошадям, привязанным к частоколу. Поспеловский ловко вскочил в скрипучее седло. Лошадь, почуяв лихого наездника, загарцевала под ним.

— Пошёл! — лихо крикнул Игорь, и красавица каштанка поскакала рысью.

На вороной длинноногой кобыле я помчался вслед. Догнал Игоря лишь на Здолбуновском шоссе. На взмыленных конях мы ворвались в спящий Здолбунов. У польского клуба спешились. Игорь пошёл в клуб играть в карты, а я сторожил лошадей…

Наконец, барин появился, словно очумевший, и мы помчались обратно по тому же шоссе. У конюшни Игорь соскочил, небрежно бросил на шею лошади поводья и исчез за дверью… Юлии — дочери управляющего.

Жена Игоря была красивая женщина. Ласково её называли Туля. Она любила Игоря и, когда тот запивал и сутками не появлялся, плакала, но никому не жаловалась на свою судьбу.

В пьяном виде Игорь не появлялся к родителям Тули. Он посылал меня с запиской к ней, и она приходила к нему в особняк. Здесь они долго спорили, после чего Туля со слезами убегала домой.

Помню такой случай: как-то Игорь возвратился домой пьяным. Закрывшись в своей комнате, начал стрелять из пистолета в дверь, за которой находился я. Пули впивались в стенку чуть выше моей койки. Потом всё стихло. Я вошёл в комнату и застал барина лежащим на кровати, у которой валялся пистолет. Я поднял его, спрятал и лёг спать.

Когда рассвело, Игорь меня разбудил.

— Где мой пистолет? Я никого не убил и не ранил?

— Пистолет я спрятал, никто не убит и не ранен, только меня напугали.

— Ах, чёрт побери! Как это всё получилось? — раскаивался Игорь. — Пора кончать дебоши!

И тут же, забыв о своём обещании, попросил:

— Поищи в моих брюках деньги на пол-литра! В карманах не оказалось ни копейки.

— Тогда вот что, — не успокоился Игорь, — сбегай и возьми в долг пол-литра и чего-нибудь закусить. Я буду там, за стенкой, — Игорь указал пальцем на вторую половину дома.

И так снова начинался «трудовой» день барина. Пил он и с Юлькой, и с её отцом, и с другими собутыльниками.

Когда Игорь переставал пить, он на зорьке брал ружье, будил прудового Павла Рыжука, и они уплывали на лодке в камыши стрелять чирков и крякв. К завтраку барин возвращался. Я встречал его и принимал добычу. Как всегда, она была богатой. Битую птицу я отдавал повару. Потом приносил барину в кувшинчике крепкого чая с лимоном. Он жадно выпивал его и сразу покидал особняк.

В такие дни можно было видеть, как молодая пара мирно гуляла по аллеям парка, ездила верхом на лошадях или играла в преферанс.

Со временем круг моих обязанностей расширился. Приходилось мыть, чистить, заправлять автомашины, набивать охотничьи патроны, чистить ружья и пистолеты, убирать в квартире, чистить одежду и обувь Игоря и Тули.

Зимой я оставался на хозяйстве сам. Господа уезжали на два-три месяца в Варшаву.

В свободные минуты, — а таких было очень мало, — я читал газеты, книги, занимался самообразованием. Особенно запомнилась мне прочитанная тогда повесть «Тарас Бульба» Н. В. Гоголя.

В селе Новомыльске клуба не было. Молодёжь собиралась и проводила время на улицах или на пустыре. Парни и девушки пели украинские и русские песни, иногда и запрещённые полицией.

Среди парней я был самым молодым, но считался первым запевалой и был с ними на равной ноге. Их доверием я дорожил и никогда ни в чём не подводил. Когда же затевалась драка, не стоял в стороне.

Однажды молотобоец сельской кузни Доижач избил дружка. Доижач был старше меня на несколько лет и выше ростом. Но я решил проучить забияку. Встретил его на речке.

— Ты зачем избил Петьку? Он же не виноват!

— Уйди, сморчок! — скривил губы Доижач. — А то я тебе спущу немного крови. Понял?

Я изо всех сил ударил Доижача. Он свалился на траву, а потом неистово заорал:

— Лежачих не бьют!

— А ты запомни: слабых не обижай!

Доижач молча поднялся и был таков.

Хотя потом он грозился меня зарезать, однако на глаза не показывался.

С тех пор друзья ещё больше меня уважали.

ПОБЕГ ИЗ НОЧИ

Дома дела не улучшались. Отец и старшие сыновья уходили на заработки, мать оставалась с малышами — Славой, Катей, Васей и Володей.

Жорж батрачил у польского осадника пана Новицкого, вблизи села Воронова.

По просьбе матери Ростислав навестил Жоржа. От него он узнал об издевательствах пана. Новицкий кормил батраков похлёбкой, картофельной шелухой, обратом. Тех, кто выражал недовольство, избивал. Люди не выдерживали, убегали.

Пану доставались их жалкие заработки.

Выслушав брата, Ростислав спросил:

— А если обратиться в суд, с него же взыщут эти деньги?

— Кое-кто судился. Но судьи угождают Новицкому. Мало того, после суда он плёткой избивает жалобщика.

— Тогда, Жора, пойдём домой. Мама так сказала: если плохо Жоре, забери его. Но как получить деньги, заработанные тобой?

— Что ты, Ростик, никаких денег он не отдаст. Даже не заикайся об этом!

— Ничего, я попробую хитростью.

Когда братья предстали перед Новицким, Ростислав обратился к нему:

— Вельможный пан, дома мы остались без куска хлеба. Родители очень просили вас передать им заработанные Жорой деньги. Меня и прислали за этим. А Жоржу наказывали ещё лучше служить вам.

Новицкий покосился на Ростислава, перевёл взгляд на Жоржа и неожиданно согласился:

— Хорошо.

Он вытащил из кармана кошелёк и достал пятнадцать злотых.

— На! — сунул монеты Ростиславу в руки.

— Спасибо! — поблагодарил Ростислав. Глянул на Жоржа: — А ты старайся работать хорошо.

— Конечно! — заверил Жорж.

После этого Жорж побежал к домработнице:

— Степанида, дай мне моё бельё.

— Зачем оно тебе? Покидаешь пана?

— Нет, я брату передам, — замялся Жорж.

Но Степанида разгадала замысел Жоржа и, ничего не сказав, вышла из помещения.

— Значит, донесёт, — предположил Жорж. — Но мы успеем скрыться. Побежали! — потянул он Ростислава.

Братья залегли во ржи, они побаивались погони. Опасения оказались не напрасными.

Новицкий вскочил на коня и помчался по пыльной дороге в сторону Пустомыт. Впереди неслись два его пса.

Когда стало смеркаться, во двор наших родителей въехал на коне Новицкий. Навстречу ему вышла мать.

— Что привело вас сюда? — недоумевающе спросила она.

— Ты — Струтинская?

— Да, я! Что случилось?

— Твои сыновья меня обокрали! — накинулся на неё Новицкий. — Где они? Я проучу их! Воры!

— Не может быть! Мои дети этого не позволят!

— Все вы такие! Быдло холопское! Я… Я… покажу вам, мерзавцы! — размахивал Новицкий плёткой над головой матери.

Домой Новицкий ехал полем. Почуяв беглецов, собаки вдруг подбежали к ним. Они ощетинились, но узнали Жоржа и начали ласкаться.

Новицкий свистнул. Псы побежали к нему. Опасность миновала. Когда стемнело, Ростислав и Жорж знакомыми тропинками пробрались домой.

Мама очень волновалась. Вернулся с работы отец. Мы рассказали ему о побеге.

— Его счастье, что не застал меня дома! — гневом сверкали глаза у отца.

…Сын помощника управляющего Пётр Кухарчук, которого мальчишки дразнили Бондарем, относился ко мне недружелюбно. Он кичился положением отца, вмешивался не в свои дела. Я давал ему достойный отпор. Это злило его, и он старался выжить меня.

Мне надоела такая жизнь, и мы с сыном лесника Алексеем решили убежать в Советский Союз. Но мой друг смалодушничал.

Через несколько дней после нашего разговора меня вызвал Игорь.

— Так куда вы собирались бежать?

— Никуда, барин! — пролепетал я.

Тут же мелькнула мысль: Алексей предал! Надо было выкручиваться, да так, чтобы пан поверил.

— Алексей пошутил, а я над ним посмеялся. Говорил, мол, кто из нас храбрее — пусть переберётся через границу туда и обратно.

— Значит, никуда не собирались? — Игорь сдвинул тёмные брови.

— Нет, барин, никуда! — решительно повторил я.

— Ну, ну… Хорошо, если это так, — растягивая слова, промолвил Игорь.

Молодой барин продолжал вести разгульный образ жизни. А Бондарь хитро плёл интриги, клеветал на меня. Он вошёл к Поспеловскому в доверие, перехватывал мои обязанности: чистил ему сапоги, бегал в лавку за спиртным и закуской. Конечно, всё это меня не огорчало: кончался двухлетний срок моей службы, и я с нетерпением ожидал того дня, когда Игорь определит меня в механическую мастерскую и я уйду от него.

Развязка наступила раньше срока. Игорь набросился на меня со свирепой бранью:

— Подлец! Мерзавец! Где шлялся сегодня ночью? Почему не смазал машину?

Я попытался вразумительно ему ответить, но он и слушать не хотел:

— Вон! Знать тебя не хочу! Уходи сейчас же, иначе пристрелю!…

Под злым и колючим взглядом Бондаря я вмиг собрал свои пожитки в узелок и оставил двор барина. Попрощался с теми, кто иногда давал мне тарелку борща или кусок мяса. Все рабочие мне сочувствовали, переживали за меня. Ведь судьба каждого из них также зависела от прихотей пана-подлеца.

— Коля, выйди в сад, я буду там тебя ожидать, — шепнула мне уборщица, молодая девушка, симпатизировавшая мне с первых дней нашего знакомства.

На отдалённой парковой аллее я встретился с Верой. Она вела дамский велосипед, который принадлежал жене Игоря.

— Коля, ты теперь знаешь: кто с деньгами, тот и силён. А кто силён, тот и прав. Вокруг-одна несправедливость, — Вера посмотрела на меня своими добрыми глазами. — Возьми велосипед. Продашь его, это тебе — за твой труд.

Я поцеловал натруженную руку Веры и уехал. На второй день под вечер был уже в родном доме.

Никогда я ничего не скрывал от своих родителей. И на этот раз все рассказал честно маме.

Выслушав меня, она взяла мою руку:

— И всё же, сынок, я не оправдываю твоего поступка. И отец поддержит меня. Как хочешь, а велосипед надо возвратить.

Мне стало ясно, что и отец не погладит меня по головке.

Родители всегда учили нас скромности и честности. И вдруг я явился домой на ворованном велосипеде…

Когда отец узнал о моих похождениях, он сразу преобразился:

— Вот что, воров в своём доме не потерплю!

— Я ведь честно работал два года, а он выгнал меня без денег! — оправдывался я перед рассердившимся отцом.

Но отец не хотел слушать моих доводов. В село Новомыльск я приехал ночью. Разбудил переполошившуюсяВеру, отдал ей велосипед.

— А теперь куда, Коля? — спросила она. — Сам не знаю, куда глаза глядят…

Мне очень хотелось оправдаться перед родителями. Домой я не пошёл, надо было подумать о заработке. И вот я отправился в Костополь. Почему именно туда, до сих пор не могу объяснить. В кармане тогда у меня было всего двадцать грошей…

В центре города, у самого рынка, увидел толпу людей. Я пробрался в середину и увидел здоровенного дядьку, который стоял у столика, накрытого клетчатой клеёнкой. Один парень дважды ловко бросил на стол монету и попал в цель. За это он получил двойную сумму.

«Рискну! — не устоял я перед искушением. — Если выиграю, куплю билет в Янову Долину».

Бросил одну монету на стол. Проиграл. Стало очень обидно.

На улицах города зажглись тусклые электрические лампочки. Слоняясь по Костополю, я добрался до железнодорожной станции. Тут незаметно проник в товарный вагон формировавшегося в тупике эшелона, умостился в уголке и уснул.

Когда проснулся, порожняк был уже на каком-то полустанке. Я выпрыгнул из вагона и пошёл к реке. На берегу паслась лошадь. Увидя её, я вспомнил, что в моей кепке есть рыболовные крючки. Из хвоста лошади вырвал с десяток длинных волосков. Смастерил удочку, накопал червяков и начал рыбачить. Наловил целую низку окуней и плотиц.

Однажды мне довелось видеть, как цыгане готовили свежую рыбу: они разводили костёр и укладывали её на уголья. Я тоже так сделал. Рыба получилась очень вкусной. Поел с удовольствием, и сразу стало веселее.

Марфа Струтинская в молодости

Хата семьи Струтинских в селе Горыньграде, на Ровенщине

Катя и Вася Струтинские (1944 г.)

Ростислав Струтинский (1944 г.)

Александр, старший сын Марфы Ильиничны Струтинской. Погиб при освобождении Волынской области от гитлеровских захватчиков в 1944 году

Ядвига Карловна Урбанович-Бурлатенко, партизанка-разведчица

Мария Степановна Мамонец, хозяйка конспиративной квартиры

Надежда Трофимовна Ильчук в молодости

Антонина Эдуардовна Стычаковская. В её домике (село Рясники) укрывались партизаны

Тамара Янчук

Алексей Глинко

В Яновой Долине сооружались двухэтажные дома. Они предназначались для служащих каменных карьеров. Туда я и отправился.

У одного из костров меня встретил предприниматель. Я попросился к нему на работу. На это строительство вызвал и отца.

РАССВЕТ

Старшего брата Александра призвали на действительную службу в польскую армию. Ростислав находился в Леоновке у тёти — Марии Степановны Мамонец. Жорж батрачил под Луцком, а я устроился каменщиком на Бабинском сахарном заводе.

Это был период напряжённой обстановки в Европе. Гитлеровские войска, проглотив многие страны, первого сентября 1939 года вторглись в Польшу.

Польское буржуазно-реакционное правительство с первого дня войны бросило на произвол судьбы страну. Бек, Ридз-Смиглы и другие позорно бежали за границу.

Семнадцатого сентября 1939 года Красная Армия перешла советско-польскую границу и взяла под защиту трудящихся западноукраинских земель.

Граница, через которую отец совсем недавно хотел перебраться нелегально, даже рискуя жизнью, исчезла навеки! Мы радостно встречали наших братьев-освободителей.

В селе Буда-Грушевская я организовал культурно-просветительный кружок молодёжи. В бывшем панском доме открылся клуб. Здесь читались лекции, хор разучивал революционные песни, проводились занятия по ликвидации неграмотности.

В 1940 году Жорж по вербовке уехал на один год работать в Крым, а Ростислав и я поступили в Ровенскую трёхмесячную школу шофёров. Нас обучали за государственный счёт. Раньше об этом могли только мечтать.

Мы почувствовали себя полноценными людьми. Повсюду зазвучало гордое слово «товарищ». Оно разило богачей, словно гром.

С каждым днём наша родная Советская власть становилась нам все ближе и дороже…

В начале 1940 года отца вызвали в Людвиполь и предложили должность помощника лесничего в селе Левачи. Он охотно согласился. Ему предоставили хорошую квартиру, и отец забрал к себе семью.

В апреле 1941 года отца направили во Львов на курсы усовершенствования. Там его и застала война…

СНОВА ТУЧИ

Стаи бомбардировщиков с крестами на крыльях в сопровождении истребителей устремились на восток. Их гул отдавался болью в наших сердцах…

Моя мать с четырьмя младшими детьми оставалась в Левачах. Где находились муж и старшие дети, мама не знала. Целыми днями она дежурила у дороги, выглядывала нас. Она видела, как отступали части Красной Армии. Больным и раненым воинам выносила молоко и горячую пищу, бинтовала раны.

«Что делать? — беспокоилась мать. — Отойти вместе с советскими частями? Но куда податься с детьми? Нет, нельзя срываться с места…»

И вот случилось то, чего она больше всего боялась. У дома остановились мотоциклисты. Холёный автоматчик в светло-зелёной форме крикнул:

— Матка, рус есть?

— Нет, — спокойно ответила мать. — А сердце стучало, как хмельное, ведь на сеновале лежал раненый красноармеец: боевые товарищи оставили его на попечение матери.

— А твоя сарай рус нет? — спросил второй автоматчик.

— Что вы, уверяю вас, нет! Пожалуйста, посмотрите!…

Уверенное поведение матери не давало повода для сомнений, и мотоциклисты уехали.

В тот же день, взяв только самые необходимые вещи, мать с детьми ушла из Левачей в Буду-Грушевскую. За раненым согласилась присматривать соседка.

У самой Буды-Грушевской встретилась знакомая — Мария Александровна Янчук.

— Куда вас бог несёт в такую пору? Да ещё с детьми! — удивилась она.

— От войны и недобрых людей, — ответила мать, — а вот куда, и сама не знаю.

— Если так, то пошли к нам. Переночуете, отдохнёте, а потом что-то придумаем. Утро вечера мудренее! Пойдёмте, Марфа Ильинична!

— А муж согласится принять?

— Мой Никифор — хороший человек. Мы не раз вспоминали вашу семью. Идёмте, смелее!

Никифор Янчук встретил приветливо:

— Прошу, заходите в дом, рассказывайте, где остальные?

— Ничего не знаю, — развела руками мать. — А у вас муж или сыновья не появлялись?

— Нет, никого не видел.

— О господи!…

— Не отчаивайтесь, — посочувствовал Никифор Яковлевич, — в обиду не дадим. Располагайтесь и чувствуйте себя как дома.

…После окончания школы шофёров я прошёл стажировку и получил удостоверение шофёра третьего класса. Работал в Людвипольском райпотребсоюзе. В первый день войны мне предложили отвезти в Ровно капитана Красной Армии. Моя полуторка нуждалась в срочном ремонте, и я сказал:

— Ехать, товарищ командир, не могу: машина неисправна.

— Я вам приказываю! — рассердился военный.

Пришлось повиноваться. Мы отправились в путь. Я предчувствовал, что вот-вот мотор заглохнет. Каждый подозрительный стук в машине меня беспокоил. В пути не раз приходилось останавливаться, устранять неисправности. С горем пополам добрались до Ровно. Капитан хлопнул дверцой и побежал в часть.

В город уже доносились глухие взрывы артиллерийских снарядов. Государственные учреждения спешно эвакуировались. Мирное население суетливо покидало город.

Набрав полный кузов раненых красноармейцев, я влился в колонну военных автомашин, уходивших на восток.

Неподалёку от Горбаковского моста дробно постучали по кабине:

— Воздух! Воздух!…

Я остановил полуторку. Солдат как ветром сдуло с машины. Мы залегли в кювете. С юго-востока показались фашистские истребители. Они развернулись над мостом и с бреющего полёта ударили короткими очередями по скопившимся автомашинам.

Когда самолёты скрылись из виду, раненые кто как мог взобрались на машину, и мы продолжили путь. Возле Me жирич солдаты высадились, тут их принял эвакогоспиталь, а я поехал в город, где встретил своего хорошего товарища, шофёра Межиричского райотдела НКВД Николая Бондарчука. Мне хотелось поговорить с ним, но он очень спешил. Только и сказал:

— Бегу!

Вдруг какая-то женщина истерическим голосом крикнула:

— Парашютисты!

Все посмотрели в ту сторону, куда она показывала рукой: на землю плавно спускались три парашютиста. Они приземлились в двух-трёх километрах от села Андрусиев, там, где высокой стеной стояла рожь.

— Вот наглецы! — возмутился я. — Среди белого дня! Подбежали сотрудники райотдела НКВД и милиции.

— Поехали! — скомандовали мне.

Не прошло и двадцати минут, как мы прибыли к месту приземления десантников. Начался тщательный поиск. Мы заходили на хутора, просматривали сады, но никого не обнаружили.

Парашютисты как в воду канули. Кто-то высказал предположение, что их спрятали кулаки.

Я возвратился в Межиричи, а оттуда помчался в Людвиполь. С машиной мне явно не везло. На окраине села Совпы отказали передачи скоростей. Включалась только задняя скорость. Не задумываясь, я развернул полуторку и поехал в сторону Людвиполя задним ходом. Крестьяне с удивлением наблюдали за «странной» машиной.

У опушки заглох мотор. Чаша моего терпения была переполнена. Я очень устал, вышел из кабины и прилёг в тени громадного дуба. В небе — ни тучки. Только группы вражеских бомбардировщиков проносились на восток. Я подумал: сколько горя несут они под своими крыльями мирным советским людям…

Самому мне не удалось отремонтировать машину — помогли отзывчивые шофёры. С их помощью я поставил полуторку «на ноги» и прикатил на территорию райбазы.

— Где пропадал, Струтинский? — отчитывал начальник районного отдела НКВД. — Злые языки болтают, будто ты разбился!

Я рассказал о всех злоключениях.

— Без моего разрешения не уезжай! — приказал начальник. -Затевать капитальный ремонт сейчас не время, машина может понадобиться в любую минуту.

— Понял, товарищ начальник!

Над местечком появились вражеские самолёты. В воздух поднялись наши истребители. Завязался бой. Он перенёсся в район переправы через реку Случь.

Кто-то надрывно закричал:

— Горит!

Мы увидели, как пламя охватило советский истребитель. Лётчик выбросился на парашюте и медленно снижался над полем. Как коршун вился над ним фашистский самолёт. Гитлеровец обстрелял парашютиста из пулемёта.

— Вот гадина! — негодовали люди.

Мы подъехали к приземлившемуся лётчику. Он лежал без сознания. Его лицо было окровавлено… Оказали пострадавшему первую медицинскую помощь, уложили его в кузов на сено, прикрытое шёлком парашюта.

Я отвёз раненого капитана в полевой госпиталь.

Поздно вечером возвратился в Людвиполь.

ТРЕВОЖНЫЙ ПОИСК

Ночью меня разбудил командир Лапченко.

— В нашем районе фашисты сбросили десант. Поднимайся, Николай!

Машина мчалась из Людвиполя в западном направлении по грунтовой дороге, освещённой звёздами. В пути находились около часа, затем свернули в сторону, немного проехали по бездорожью и остановились у опушки.

— Жди нас здесь, Николай! — Лапченко с другими чекистами нырнул в темноту.

«Чёрт возьми! — обозлился я. — Сидеть без оружия, в темноте, одному в незнакомой местности!»

Я отошёл в сторону и прилёг в лощине. Притаившись, наблюдал за мерцавшими в синей бездне звёздами.

Часа через два чекисты возвратились.

— Бери курс на лесничевку! — сел в кабину Лапченко.

С потушенными фарами мы двигались полевыми дорогами. Не обнаружив в лесничевке десантников, развернулись и, сопровождаемые звонким пением петухов, прибыли в Людвиполь. С юга и севера в город доносился грохот пушек, слышны были взрывы снарядов и бомб. Фронт приближался. Ударные группы врага продвигались с Ровенского и Здолбуновского направлений по железнодорожной магистрали на Сарны-Олевск и по шоссейной дороге — на Корец — Новоград-Волынский.

Людвиполь оказался в своеобразных клещах гитлеровской армии.

Через Людвиполь на Городницу и затем на Коростень отступали части Красной Армии. В дорогу собрался и я. Лапченко распорядился запастись горючим. Он предупредил, что уедем на всю ночь. По выражению лица командира и по тому, что предстояла дорога в неизвестность, я понял: наши оставляют Людвиполь…

Над родным городом опускались сумерки. Группа чекистов разместилась в кузове. К моему большому удивлению, мне приказали вести машину не на восток, а на юго-запад. Глухой ночью, с потушенными фарами, мы въехали в Межиричи.

Остановились в центре, на площади.

— Николай, надо разведать обстановку, — обратился ко мне Лапченко. — Нет ли у тебя здесь знакомых?

— Есть.

— Надёжные люди?

— Вполне.

— Давай к ним!

Остановились у одноэтажного домика, в котором жил Бузя. Я тихонько постучал в окно. Щёлкнул засов, к нам вышел Бузя.

— Какими судьбами? — удивился он. — В такую пору? Узнав причину, скороговоркой сообщил:

— Красноармейцы оставили Межиричи вчера. В городе безвластие.

— А как ведут себя националисты?

— Вчера под вечер, — шептал Бузя, — во дворце бывшего помещика собралось не меньше сотни вооружённых самостийников. Среди них были сброшенные на парашютах гитлеровские разведчики.

— Спасибо, Бузя! Мы торопимся, будь здоров!

Лапченко поднёс к глазам светящийся циферблат.

— Да, мешкать нельзя. — И тут же, собрав всех вооружённых, приказал: — Сопровождать машины до восточной окраины. Если у парка нас обстреляют, дадим бой!

— Ясно, товарищ капитан!

— Тогда «по коням»!

Гитлеровцы обошли город с двух сторон. Отступать мож но было только по одной дороге — через Городницу. Когда стемнело, чекисты берегом Случи добрались до Маренинского леса. Здесь тишину неожиданно взорвали выстрелы. Все насторожились: неужели и этот путь уже отрезан? Собрались на полянке.

— Товарищи! — взволнованно сказал военком. — Мы временно оставляем Людвипольский район? Но мы сюда ещё вернёмся! А теперь, чтобы не попасть в засаду, мы пойдём к Городнице окольными путями.

Полуторка, которую я вёл, ехала первой. Нередко останавливались, глушили моторы, прислушивались к стрельбе. Затем снова двигались вперёд.

Утром колонна въехала в местечко Городницу, расположенное у бывшей советско-польской границы. Я с большим интересом приглядывался ко всему окружающему: к людям, к домам, к магазинам.

Несколько сотрудников госбезопасности, среди которых был и Лапченко, попрощавшись с товарищами, возвратились на моей полуторке в Людвиполь: им предстояло выполнить важное задание командования.

— Быстричи и Совпу уже заняли немцы, — сообщили нам в городе.

Лапченко приказал никуда не отлучаться от машины. Только он отошёл, как возле меня присел бывший сержант польской армии Омельчук.

— Ты, парень, вижу, задумал отступать с большевиками, — упрекнул он. — Одумайся, пока не поздно! Немцы весь мир пройдут и никто их не остановит, понял? Убегай, куда глаза глядят. Перебудешь, а через часок-полтора немцы освободят нас.

— Освободят, говорите? — возмутился я. — Какой же вы двуличный человек! Недоброе советуете. Вы удрали, я удеру, и другие так поступят, а кто же будет защищать родную землю?

— Так не всё же это могут делать.

— Тот, кто о шкуре своей печётся, конечно, не станет рисковать.

— М-да…

— Так вот, я пойду вместе с Советской властью, а вы идите своей дорогой! Но потом пожалеете!

Омельчук опомнился и схитрил:

— Я так, в шутку, ты извини меня, Николай, — и, заметив подходивших чекистов, удалился.

В тот же день мы благополучно добрались до Городницы, а оттуда уехали дальше. Но в районе Козельца гитлеровские войска сомкнули кольцо. Ожесточённые бои шли на обоих берегах Славутича. Мы оказались на окружённой врагом территории. И в конце сентября 1941 года я возвратился домой в село Буду-Грушевскую.

БРАТ НЕ ОСТАВЛЯЕТ БРАТА

…Да, о многом я вспомнил в ту ночь, многое передумал…

Целые сутки в камеру никто не являлся. Казалось, о нашем существовании совершенно забыли. Палачи надеялись, если подольше их жертва пробудет в состоянии страха, тем скорее у неё развяжется язык.

Ростислав постучал в дверь, попросил вывести его.

— Не стучи, не открою! — прикрикнул полицейский.

— Открой, ты же украинец! — бил на чувства Ростислав.

— Украинец, да не такой, как ты! — ещё злее огрызнулся шуцман.

— Завтра и я стану шуцманом и буду так же старательно служить немцу. Ведь мы безвинно тут сидим, вот увидишь, скоро нас выпустят.

— Но пока ты стучишься и просишься, а не я… Сегодня я у власти, а что будет завтра — меня не касается, — издевался шуцман. — И не стучи! По-хорошему тебе говорю.

— Что поделаешь, раз ты такой несговорчивый. Пусть будет по-твоему, пока ты у власти!

— Не пока, а у власти! — в сердцах гаркнул фашистский верноподданный.

Когда пришла смена, Ростислава вывели, и ему удалось украдкой осмотреться. Потом он рассказал:

— Дверь из коридора во двор запирается на засов.

На вторые сутки, утром, нас перевели в другую камеру. Чем был вызван этот перевод, мы не знали. Здесь застали двух незнакомых парней.

Шуцман-переводчик пренебрежительно бросил:

— Теперь вам будет веселей.

Как только он ушёл, незнакомцы начали ругать себя, зачем их черт надоумил красть баранов у соседей. Не успели даже порезать их, как шуцманы нагрянули… Грозятся, бесы проклятые, в расход пустить.

— Как думаете, что с нами сделают?

— Кто его знает, — уклончиво ответил я.

— А вы за что попались? — поинтересовались незнакомцы. — За кражу или за политику?

— Мы и сами не знаем, за что! Надеемся, что немцы убедятся в нашей лояльности и выпустят.

Любопытство парней насторожило. Мы сообразили: подосланные, хотят выведать правду у нас.

Собеседники расспрашивали о нашей семье, о друзьях.

Вечером незнакомцев увели «на допрос», и больше они не возвращались.

— Осеклись! — улыбнулся Ростислав.

Как только мы остались в камере вдвоём, я спросил у брата:

— Рискнём?

В его глазах прочёл согласие.

— Тогда за дело!

Я сорвал с нар доску, вставил конец её между прутьями решётки. К счастью, они не были сварены и легко поддались. В окне образовалось отверстие.

— Ага! — вырвался у меня вздох облегчения.

Ростислав стал спиной к двери, чтобы часовой не смог посмотреть в «волчок».

В этот момент раздался резкий звон: били о рельсу.

«Тревога? По какому поводу?»

На Дивенских хуторах клубился густой чёрный дым, мы увидели языки пламени…

В коридоре поднялась беготня. Потом снова наступила тишина. Все полицейские, в том числе и стражники, отправились тушить пожар.

Мы недоумевали: неужели призвали на помощь и часового? Я подошёл к двери, постучал. Молчание…

Вот самое время действовать!

Изо всей силы я начал раздвигать доской прутья оконной решётки. Они пружинили, скрежетали. Но я работал с удесятерённой энергией. Наступил момент, когда, несмотря на все старания, прутья больше не поддавались. Я полез первым, рассчитывая расширить отверстие. Но оно оказалось слишком узким для меня.

Мы задумались…

А пожар бушевал. Над городом уже сгущались вечерние сумерки.

Вдруг откуда-то сверху в камеру полилась музыка. Мы оторопели. Кто бы это мог в такую минуту? Оказалось, наверху остался дежурный. От скуки он завёл патефон. Теперь побег усложнился. Есть стража… И всё-таки мы действовали. Вряд ли представится ещё подобная возможность!

— Лезь! — сказал я брату.

Ростислав просунул голову, затем плечо и… застрял. Прутья сдавили ему грудь, дальше не пропускали.

— Коля, тяни назад! Я не пролезу! — простонал он.

— Нет! Потерпи! Возврата нет, или пролезть или… Я с силой сжал его бедра.

— Крепись, Ростик, — подбадривал брата. — Ну!…

О, счастье! Ростислав, наконец, пролез через окно. Теперь надо спешить. Дорога каждая секунда. Я подал брату одежду и поторопил его.

— Скорей одевайся и беги вправо, вдоль стены здания, от гаража уходи напрямик через поле. Оружие зарыто в муравейнике, с правой стороны Медведовского тракта. Ростик, прислонись к решётке! — я поцеловал брата. — Беги! Оружие передашь отцу, отомстите фашистам за меня!

Но Ростислав не уходил от окна. Чистые, как росинки, слёзы катились по его щекам. Он шевелил дрожащими губами:

— Никуда от тебя не уйду! Умирать будем вместе!

Слова брата так разволновали меня, что я даже не знал, как поступать дальше. Повторил: — Беги! Не глупи! Сейчас возвратятся с пожара полицейские — и тогда всё пропало! Беги, умоляю!

Но Ростислав упорно стоял на своём:

— Я не оставлю тебя!…

И тут я вспомнил о двери, которая выходит во двор. В сердце зажглась искорка надежды: Брат уловил мою мысль. Он бросился туда, рукавом выдавил стекло над дверью и отвернул тонкую решётку. Ростислав сунул руку вовнутрь, отвёл железную штабу и очутился в коридоре, затем открыл дверь в камеру.

Такую радость невозможно описать. Мы крепко обнялись. Ростислав шептал:

— Вот видишь! Даже не верится!

Сейчас тревожила одна мысль: только бы добраться до муравейника…

В звуках патефонной музыки тонули осторожные шаги беглецов. Пригибаясь, мы, словно тени, прошмыгнули мим.о здания гестапо и гаража. Перелезли через забор и побежали огородами. Возле луга, залитого талой водой, остановились. Куда теперь? Если огибать разлив справа — выйдем на шоссе. Но по этому шоссе за нами могли послать погоню. Влево от луга — незнакомые места.

Мы кинулись в холодную воду. Идти было трудно, попадались ямы, в которые проваливались по пояс, а то и по шею. Наконец выбрались на сухое место. Выжали одежду. Прислушались — вокруг тишина.

— Какое сегодня число? — спросил я у Ростислава.

— Тринадцатое мая!

— Хотя и чертовое число, но, считай, нам повезло!

— Дай бог, чтобы до утра за нами не кинулись! — запричитал Ростислав.

— Ну, бегом!

Когда мы приблизились к Дивенским хуторам, раздался чей-то окрик:

— Стой!

Не раздумывая, мы побежали ещё быстрее. Грянул выстрел. Второй… Третий… Пули просвистели над головой. Потом всё стихло. Далеко от злополучного места остановились, передохнули. Кажется, опасность миновала. Пошли умеренным шагом. Очутились на шоссейной дороге. Перед нами, сразу же за мостом, раскинулось село Невирков. Три дня назад мы простились там с мамой, пообещав ей скоро вернуться…

Миновали кладбище, луг. Выбившись из сил, мы еле волочили ноги.

Наконец, вошли в лес. Задумчивый, гордый, полный таинственности и очарования, он встретил нас неумолчным щебетом и гомоном птиц. А какое небо! Лазурно-прозрачное, ёмкое, безбрежное…

Никто не видел, как ночью шуцман посетил дом Петра Косолапого. Прощаясь с хозяином, гость предупредил: «Смотри в оба!»

Как только забрезжил рассвет, Косолапый, опасливо озираясь по сторонам, через Жерновские хутора направился в Межиричи.

Явившись в гестапо, он низко поклонился дежурному.

— О, Петер, хайль! — небрежно бросил гитлеровец и, приказав шуцману привести на допрос задержанных братьев, прошёл в свой кабинет.

Шуцман скрылся за дверью, но вскоре вбежал, переменившись в лице.

— Господин офицер! Все камеры обошёл. Они куда-то исчезли!…

— Смеёшься, шуцман! — поднялся из-за стола фашист. Его редкие брови сдвинулись. — Кто выпустил бандитов? Отвечай!

— Господин офицер, -отступив к двери, бормотал шуцман. — Я сам их разыщу! Или прикончу, или живыми доставлю сюда. Поверьте, клянусь пресвятой богородицей, я не виновен!

Гестаповцы с бранью сбежали по скрипучей лестнице в подвал. Когда они убедились в побеге узников, от злости у них перекосились лица. В соучастии заподозрили полицейских.

— Бандиты убежали, наверное, во время вчерашнего пожара, — предположил старший гестаповский офицер, — не исключено, что поджог был совершён специально.

Один из гестаповцев предложил компромиссное решение: предоставить возможность шуцману Кравчуку искупить свою вину. Выделить ему в помощь группу и послать в село.

Облечённый доверием гестаповцев, Косолапый вышел из кабинета своего шефа в хорошем настроении.

С тревожным сердцем мы отыскали громадную пирамиду муравейника. Она стояла нетронутой. Жаль было разрушать сооружение крохотных тружеников, но что поделаешь? Здесь, в этой пирамиде, — наша защита, наше будущее…

Ростислав разгрёб руками муравейник и извлёк две винтовки, цинковый ящик с патронами, четыре гранаты. Муравьи впивались в оголённые руки Ростислава, беспомощно суетились на развалинах своей крепости.

Мы быстро почистили оружие, зарядили винтовки и в приливе бурных чувств крепко обнялись. После заточения мы снова стали боеспособными! Здесь, вблизи кишащего муравейника, дали клятву: пока бьются наши сердца, не выпустим из рук оружие!…

По тёмно-синему небу проплывали тучи. Они все сгущались и сгущались. Хлынул дождь. Мы прислонились к сосне с пышной кроной. Вокруг совсем потемнело. Насторожённо вслушивались в однотонный шум.

— С чего начнём, Николай? — прервал затянувшееся молчание Ростислав.

— Прежде всего свяжемся с домом, сообщим о себе.

— Нет, домой сейчас нельзя! — возразил брат. -Там наверняка устроена засада…

Довод убедительный. Наивно было полагать, что гестаповцы и их подопечные примирятся с нашим побегом. От намерения увидеть родных пришлось отказаться. Сквозь дубняк и густые заросли ольшаника только нам известными тропами мы вышли к хутору Никифора Янчука.

Дверь открыла Тамара.

— Коля!… Ты жив? — бросилась она в объятия.

— Как видишь. Жив…

— Бежал или отпустили?

— Бежал. И Ростислав тоже.

— О боже, как хорошо! Где же он? — обрадовалась Тамара. — А что теперь?

— Добрые люди не дадут погибнуть.

— Конечно!

— Выйди на угол посадки, там Ростислав.

— Хорошо, сейчас.

Тамара, затаив дыхание, слушала наш рассказ о побеге.

— Ты стал каким-то другим, Коля, — неожиданно промолвила она.

— Каким же?

— Строгим…

Такое впечатление у девушки сложилось, видимо, оттого, что в руках я держал винтовку. И я ответил:

— Ты не обращай внимания на оружие. Это — для фашистов я строгий. А для тебя — такой, как и прежде.

А вокруг угрюмый, тёмный лес. Казалось, за каждым деревом, за каждым кустом притаился враг…

— Вечером вернулась из села, — рассказывала Тамара, — там ходят слухи, будто вас расстреляли… Но я не поверила! Не могла, не хотела… И видишь, предчувствие не обмануло меня. — Тамара тяжело вздохнула. — Какое время настало!

— О нас потом, Тамара, сейчас, прошу тебя, сходи к маме, передай ей, что мы будем ожидать её у Свирок. По дороге подготовь её к встрече с нами.

— Вот обрадую вашу маму! — ликовала подруга.

Тамара прильнула к окну. При тусклом свете керосиновой лампы за столом сидела Марфа Ильинична. Она штопала детскую одежду.

Девушка тихонько постучала. Мать вздрогнула. Подошла к окну и сразу узнала Тамару. Едва девушка переступила порог, забросала её вопросами:

— Что случилось? С какими вестями? Тамара приветливо улыбнулась:

— Доброе утро, Марфа Ильинична!

— Кто прислал тебя в такую рань, Тамарочка?

— Просили вас до рассвета быть у Свирок! — скороговоркой выпалила гостья.

— Кто просил? — недоумевала мать.

— Своих увидите, тётя Марфа.

Мать сердцем почуяла: Тамара что-то скрывает.

— Не мучай, доченька, говори всё, что знаешь, — подняла уставшие глаза, — прошу тебя!

— Не задерживайтесь, там узнаете.

Лицо матери зарделось румянцем. Она еле вымолвила:

— Спасибо, голубка… Тамара возвратилась домой.

— Все передала! — обрадовала нас смелая девушка. Каким счастьем светились её глаза!…

— А теперь — к Свиркам!

НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

На маленькой полянке, окружённой ельником, отец мирно беседовал с Жоржем. И вдруг он поднёс палец к губам:

— Тс-с… Слышишь?

Ветви ельника шелестели. Кто-то пробирался. Отец и сын крепче сжали трёхлинейки. Но испуг был напрасным.

— Мама! — радостно воскликнул Жорж.

— О господи! Живы?… А я столько передумала…

— Зачем так рискуешь, Марфа? — с укором спросил отец. — Пойми, помимо своей воли всех нас погубишь! Полицаи могут пойти по твоим следам.

Мать искренне удивилась:

— Разве не вы посылали за мной Тамару? Она приходила ночью! Не почудилось же мне все это?…

Отец с Жоржем недоумевающе переглянулись.

— Нет! Я её не видел. А ты, Жорж?

— И я не видел!

— Ничего не пойму, какая-то здесь загадка…

Все задумались. В это время снова зашуршал ельник. Жорж приподнялся.

Сквозь ветви проглянуло знакомое лицо Тамары.

— Ну, вот она нам и… — мать остановилась на полуслове. За Тамарой следовали я и Ростислав. Мать бросилась нам навстречу. От бега её седые волосы растрепались, по щекам бежали слёзы. Это были слёзы радости…

— Сыночки! Родные мои!…

Когда улеглись впечатления от неожиданной встречи, отец попросил Тамару передать Казимиру и Зигмунду, чтобы вечером они пришли сюда.

Тамара согласилась выполнить просьбу, но не торопилась уходить. Ей хотелось подольше побыть здесь, с нами. Я понимал её: мы любили друг друга.

Интуитивно угадав желание девушки, отец сказал мне, чтобы я немного проводил её.

Когда я прощался с Тамарой, она доверчиво заглянула мне в глаза.

— Хоть бы скорее кончилась эта проклятая война!… Береги себя, Коля. Помни, я тебя жду…

Собралась уходить и мать. Я поцеловал её в лоб. Мама!… Как много выпало на твои плечи. Выстоишь ли?…

Перед уходом мать рассказала сон, который видела прошлой ночью. «Открылась калитка и несколько красноармейцев вошло во двор, — проникновенно говорила она. — Уселись на брёвна вокруг колодца, пили воду. А вода чистая, чистая. В петлице командира — три кубика. Уставшим голосом он произнёс:

— Отступаем мы, родимая! Враг пока сильнее нас. Но мы вернёмся сюда! Непременно вернёмся!

Едва красноармейцы ушли, над селом, откуда ни возьмись, закружились самолёты. На крыльях — чёрные кресты. А вскоре с востока появился краснозвёздный самолёт. И завязался между ними бой. Самолёты с чёрными крестами сгорели в воздухе, а краснозвёздный самолёт приземлился у нашего дома. В лётчике я узнала того командира, который недавно отдыхал с солдатами в нашем дворе. «Узнала, мать?» — спросил лётчик. «Узнала, соколик…» «Так вот, мы снова здесь…»

— Сон-то хороший, а вот наяву получается иначе, — огорчался отец. Помолчал… — Драться нужно за Советскую власть!…

— А почему народ не выступает? Неужели люди смирились с бедой? — пожала плечами мать.

— Подымается народ. Дошёл слух, будто уже целые отряды бьются с врагом. Крепись, Марфа, это только начало. Сами избрали такой путь. Смерть или свобода!

Мать тяжело вздохнула и понимающе кивнула головой.

— Ну, дорогие, оставайтесь счастливы! Малыши дома одни. Да бережёт вас бог!…

Мы все крепко обнялись.

— Счастливого пути, мамочка!

…Как только стемнело, словно из-под земли выросли щупленький Казимир Янковский и коренастый Зигмунд Гальчук. Крепкие рукопожатия безмолвно свидетельствовали, что встретились настоящие друзья.

— Весь день по селу шныряли полицаи, выпытывали новости. Но о вас ничего не спрашивали, — наперебой выкладывали ребята.

— Хитрые, бестии! Надеются на болтунов, а потом и прижмут, откуда, мол, тебе известно?

Перевалило за полночь, а мы все ещё совещались. Казимиру поручили разведать, имеют ли озирецкие лесники оружие. Надо было также узнать, когда они собираются: утром, днём или вечером, изучить подходы к лесничевке, расположение комнат. Зигмунд должен был провести такую же разведку в Пустомытовском лесничестве.

Мы сознавали, что самое трудное — впереди, и готовились к схваткам.

— Мама! Где вы были так долго? — бросился навстречу Володя.

— Хлеб кончился, а в запасе — ни зёрнышка. Вот и ходила к людям советоваться, где хлеба взять.

В нашей семье никогда не говорили неправды — ни родители детям, ни дети родителям. И мать не выдержала испытания совести перед сыном и открылась ему.

— А ты никому не расскажешь?

— Что вы, мама?

Проникновенность и серьёзный тон сына тронули материнское сердце. Она погладила его по головке:

— Володя, сынок, радуйся. Твои братья — Коля и Ростик — бежали из тюрьмы. Отец и Жора с ними в лесу. Они вооружены винтовками и гранатами. Но об этом — никому! Иначе все погибнем.

Володя схватил шершавую руку матери и поцеловал её.

— Отпустите меня к ним! Я тоже хочу воевать с полицаями!

Герой Советского Союза полковник Дмитрий Николаевич Медведев, командир партизанского отряда

Александр Александрович Лукин, заместитель командира партизанского отряда по разведке

Виктор Васильевич Кочетков, один из заместителей командира отряда

Александр Семёнович Лавров, заместитель секретаря партийной организации отряда Д. Н. Медведева

Николай Бондарчук

Иван Николаевич Владимирцев, капитан воздушного лайнера, на котором перебрасывались из Москвы в тыл врага партизаны-медведевцы

Владимир Иванович Ступин, разведчик отряда Д. Н. Медведева

— Нет, Володя, — возразила мать. — Как я обойдусь без тебя? Отец велел тебе дома быть. Ты теперь мой помощник.

— Хорошо! — согласился Володя.

Со дня нашего побега в селе часто появлялись незнакомцы. Многие из них выдавали себя за советских военнопленных.

— Бежали из лагеря, — просили подаяния. — Посмотрите, до чего фашисты нас довели…

И в самом деле, вид у них был ужасный: худые, бледные, обросшие, они ходили в грязном обмундировании, рваных кирзовых сапогах.

За такими пришельцами незаметно для окружающих следили наши люди — Казимир, Зигмунд, мать, Янчук. Нам удалось установить, что «бежавшие из плена» посещали дом Косолапого.

Бывало, пришельцы просились на ночлег в наш дом, но мать не впускала их. Поведение неизвестных выдавало их с головой, и люди вскоре поняли, что это агенты, подосланные гитлеровцами.

В один из тех дней в наш двор зашёл высокий, слегка сутулый мужчина.

Мать силилась вспомнить, где встречала его раньше?

Незнакомец поздоровался.

— Видите, не забыл дорогу к вашему дому, Марфа Ильинична, всегда с благодарностью вспоминаю вас.

— Ваня! — обрадовалась мать, с опаской оглядываясь по сторонам. — Здесь сейчас опасно. Немного уляжется — обязательно приходи. Будем ждать.

— Спасибо, Марфа Ильинична!

Это был Ваня Пихур.

МИНУТЫ ВЕЛИ СВОЙ СЧЁТ

Зачастили дожди. Промокшая насквозь одежда приставала к телу. Ночью коченели ноги, руки…

Скрываясь в кустарниках, мы через каждые два часа меняли дежурных. На одном месте долго не задерживались, чтобы предатели не обнаружили нас.

Погода не улучшалась, и это всех огорчало.

Усевшись на чудом уцелевшую небольшую копну сена, мы совещались, как быть дальше, что следует предпринять в связи с наступлением холодов.

— Без привычки в такую слякоть долго не протянем, — поёживался отец. — Оставаться здесь нет смысла.

Не успели обменяться мыслями, как Жорж вскрикнул:

— Облава!

Все повернулись в сторону леса. Между деревьями мелькали фигуры. Они направлялись к копне. Убегать было бессмысленно. И тут, как никогда, проявилась выдержка и предприимчивость отца. Он безошибочно определил, что каратели прочёсывают местность, но нас ещё не заметили.

— Все на деревья! — скомандовал отец. — За мной!

Пригибаясь к земле, мы побежали к деревьям, вскарабкались на них и замерли, словно слились воедино со стволами. Теперь враги могли обнаружить нас лишь в том случае, если бы близко подошли к этим деревьям. Тревожила мысль: только бы не сорваться. Иначе…

Даже сейчас, когда я вспоминаю об этом, волнение охватывает меня. Легко сказать — подбежали, вскарабкались, замерли… А может ли читатель представить, какие чувства испытывали мы тогда? Руки окоченели, казалось, они стали чужими, росла неуверенность в прочности веток, за которые мы держались. А тревога за отца… Вдруг он сорвётся. Нет, нет, об этом, было страшно даже подумать. Мы, сыновья, готовы были погибнуть в неравной схватке, но уберечь его.

Минуты вели свой счёт. Поиск продолжался. Вот уже слышно шуршание кустов… Проходит один жандарм… второй… шестой… десятый… Часа через полтора всё стихло. Но мы не шелохнулись: авось кто-то из карателей отстал? Вдруг послышались шаги.

— Их здесь нет! Нас обманули, а возможно, они успели скрыться, чёрт побери!

Голос человека, который чертыхался в наш адрес, показался мне знакомым. Кто он?

Охотник за людскими душами продолжал:

— Вот этот участок прочешем, и — на сегодня хватит!

Теперь я вспомнил: Тарнавский!

Гортанная немецкая речь наполнила лес. Цепь карателей развернулась, они направились в сторону смолярни. Опасность миновала. Обессиленные, мы спустились на землю. В глазах у каждого светилась благодарность отцу. Да, это он спас от верной гибели.

С сумерками отец появился на хуторе Флора Матвеевича Ляшецкого. На цепи бесновался лохматый пёс. Из дома вышел хозяин и прикрикнул на неугомонного пса. Увидя непрошеного гостя, уставился глазами на него.

— Не узнаете, Флор Матвеевич? — отозвался отец на его немой взгляд.

— Постой, постой! Не Владимир ли? Вспоминаю, в школу вместе ходили. Прошу в хату, — пригласил Ляшецкий.

— Нет, спасибо, друг, — лучше за огородом потолкуем. Флор согласился.

Они сели на бревно в ольховой поросли. Флор внимательно слушал собеседника и сочувственно поддакивал.

— Что требуется от меня? — спросил он. Тут же спохватился:— Дело делом, а накормить тебя надо! Я сейчас! — поднялся он с бревна и ушёл. Возвратился с большим кувшином молока и буханкой хлеба.

— Наливайте! — извлёк из кармана гранёный стакан. — Чем богат, тем и рад, прошу!

После короткой паузы отец спросил:

— Флор Матвеевич, как родному, говорю, оружия у нас мало.

Искренним голосом Ляшецкий ответил:

— Одну «драгунку» имею, храню её, как зеницу ока, но вам, для борьбы с фашистами, — отдам!

— Спасибо, друг!

— Кто же с тобой в лесу? — поинтересовался Флор.

— Мои сыновья!

— Твои сыновья? — недоверчиво переспросил земляк.

— Да. Со мной три сына!

По сигналу отца мы подошли. Познакомились. Ляшецкий окинул всех внимательным взглядом.

— Старшего узнаю. Кажись, с моим Володей дружил.

— А где же твой сын, Флор Матвеевич?

— В Красной Армии. Призвали на действительную в сорок первом. Да вот никаких вестей от него нет… — Помолчал. — А для кого ещё вы просите оружие? Я вижу, у всех есть!

— «Драгунка» будет четвёртому сыну, Владимиру.

— Обещание своё сдержу! — с этими словами Флор Матвеевич удалился.

Мы молча ожидали возвращения добродушного человека. Прошло немного времени, и он появился с «драгункой» в руках. Уверил — бьёт без промаха! Дал он и двадцать патронов.

— У меня ещё есть. Целый ящик! — признался. — Но они зарыты, в другой раз заберёте.

В порыве благодарности отец обнял Флора Матвеевича и поцеловал в щёку.

— А как у вас с куревом? — не отпускал нас Ляшецкий.

— Есть малость самосада. Вот бумага — на исходе! Ляшецкий достал из кармана свежий номер «Волыни».

— Почитайте, и на курево сгодится.

На другой день отец просмотрел газету и возмутился:

— Смотрите, какой подлый епископ! Призывает юношей и девушек уезжать на работу в Германию. Утверждает, что это необходимо для уничтожения большевиков. Вместо того, чтобы призывать к оружию, бить фашистов, духовный отец толкает их на каторгу! Где его совесть?!

Ночью мы переместились ближе к хуторам. В одном из них проживали братья Брусило — Станислав и Виктор, а в другом — братья Войцеховские — Роман и Александр. Те и другие хорошо знали нас, были дальними родственниками.

И тогда, когда Тарнавский с лесниками и шуцманами бродил по отдалённым участкам в поиске нашей группы, мы жили, что называется, у него под носом. Братья Брусило и Войцеховские снабжали нас продуктами, информировали о положении. Они доставали также боеприпасы, а однажды принесли бельгийский браунинг.

— Пригодится, — сказали друзья.

Почти каждую ночь к нам приходили связные Зигмунд, Казимир и Тамара. Были определены пункты и для бесконтактной связи: на границе Невирковского и Казённого леса, у двухствольной сосны, и на опушке Невирковского леса, у дуба-гиганта.

Все как будто наладилось, но внезапно заболел отец. Мы развели костёр, просушили его одежду и портянки. Нарубили берёзовых веток и расставили их вокруг костра для маскировки. Затем насобирали сухих листьев и вымостили постель. У наших друзей достали бутылку крепкого самогона, настоянного на перце. Лечили отца народным способом.

На третий день он был уже на ногах.

НА ЛЕСНЫХ ТРОПАХ

Земля уже покрылась снежным пушистым ковром.

Мы с Жоржем пробирались из села Буды в Гуту. Вглядывались в каждое дерево. Враг хитёр и коварен, и мы могли столкнуться с ним в любом месте.

В нашем деле осторожность — сестра отваги! Поэтому шли боевым порядком: я — впереди, с наганом наготове, Жорж с винтовкой под плащом — позади. В шутку брат называл себя «всевидящим арьергардом».

Тропинка, на которую мы свернули с дороги, убегала в густые заросли. Внезапно из-за поворота на ней показался мужчина в шапке-ушанке, тёплой куртке с меховым воротником и хромовых, начищенных до блеска сапогах.

Незнакомец, видимо, не думал встретить здесь посторонних и старался нас обойти. Он свернул в кусты и принялся срезать перочинным ножом ветки.

За поворотом мы встретились с другим мужчиной. Правую руку он держал в кармане, пиджака, так же, как и я. «Напарник первого, — подумал я, — прикрывает его. Возможно, это переодетые каратели? Западня? — сверлила мысль. — Пройти мимо или, приблизившись, выстрелить в упор? Я взвесил все. Силы равные. Стрелять нельзя, а вдруг это партизаны?» — Поравнявшись со мной, рослый незнакомец поздоровался.

— Добрый день, — ответил я.

Мы разошлись. Я оглянулся: не вздумал ли он выстрелить мне в спину? Оглянулся и незнакомец.

— Подозрительные типы околачиваются тут, — встревожился Жорж, — давай перейдём на другую сторону Медведовского тракта.

— Согласен.

— Чего они бродят в наших краях? — не успокаивался брат. — Кто они?

— На полицейских вроде не похожи.

В тот раз до Гуты мы не дошли, свернули к Янчукам. Здесь застали Зигмунда Гальчука и Казимира Галинского. Они уже знали о появлении в этих местах неизвестных лиц.

Спустя два дня мы с Жоржем снова пошли к Янчуку. Бушевала снежная метель.

— Постой у дома, Жорж, я долго не задержусь!

Когда я вошёл в дом, Мария Александровна Янчук возилась с керосиновой лампой. Вполутьме я увидел два мужских силуэта. Присмотрелся и узнал незнакомцев, которых видел на лесной тропе. Они сидели на скамейке под стеной. Мой приход смутил их. Разговор у нас не клеился, и я решил уйти, сказав хозяйке, будто заглянул только для того, чтобы осведомиться о её здоровье.

— Спасибо, все здоровы, посиди с нами, — удерживала Мария Александровна.

— Спешу домой, зайду в другой раз.

Жорж удивился моему быстрому возвращению:

— Что-то недоброе случилось?

Я рассказал о неожиданной встрече с неизвестными.

— Идём отсюда, — взял меня за руку брат.

В лесной глуши мы присели на ствол сваленной берёзы. Вокруг стояла мрачная тишина.

— Много таких, как мы, скрывается от фашистов и бродит по лесам и болотам, — рассуждал Жорж.

— Обидно только, что все мы действуем врозь. А представляешь, что получится, если патриоты соединятся?…

— Кто же их соединит?

— Коммунисты!

— Они же все на фронте!

— Не все, Жора. Кое-кто, хотя и молчит, что он коммунист, а дело делает так, как подсказывает партийная совесть.

— Совесть!… А фронт эта совесть не удержала…

— Да…

— Неужели фашисты всю Россию так пройдут?

— Помнишь, мы читали в газете «Волынь», что фронт продвинулся до Харькова.

— И ты думаешь, это правда? Нет! Этому не бывать!

— К сожалению, правда. Связные советское радио слушали.

В тот день в наши руки попала газета «Волынь». В глаза бросился жирный заголовок: «Послание высокопреосвященнейшего администратора святой православной церкви на Украине и в рейхскомиссариате».

В этом послании, адресованном главному фашистскому палачу на Украине Эриху Коху, говорилось:

«Господин рейхскомиссар!

…Понимая историческое значение событий, происходящих ныне в восточной Европе, как и во всём мире, сознавая, что лучшее будущее моего народа неотделимо от победы великого немецкого народа, выражаю вам, господин рейхскомиссар, готовность лояльно сотрудничать в великом деле. При этом случае прошу вас, господии рейхскомиссар, принять пожелания духовного и физического здоровья великому вождю немецкого народа Адольфу Гитлеру. Да пошлёт бог окончательную победу над врагами на востоке и западе. За эту победу буду… молиться…»

Нашу беседу прервал своим приходом Никифор Янчук. Он был в радушном настроении.

— Интересно, угадаете, кто посетил меня? — обнажил он в широкой улыбке ровный ряд белых зубов.

— Полицейские?

— Нет!

— Советские военнопленные?

— Нет!

— Парашютисты!

— Не угадали! Ладно, скажу. Сам «атаман» Тарас Бульба.

— Ого! Важный гусь!

— Он сколачивает войска из украинских националистов, — рассказывал Янчук, — а прикидывается сторонником Советской власти.

— Так поступают многие предатели, — вставил отец.

— Бульба интересовался вашей семьёй. Просил меня свести его с вами. Передайте, говорит, пусть зря не беспокоятся, есть деловой разговор.

— И что вы советуете, Никифор Яковлевич?

Янчук задумался. Действительно, что посоветуешь в таком случае? Знал он лишь одно: Бульба — хитрый и коварный человек. Заманывает к себе пряником, а потом розгами порет.

— Если он готов сражаться с фашистами, надо с ним поговорить. Только бы не обманул!

— Нет, о встрече с атаманом пока не может быть и речи, — возразил отец и обратился не то ко мне, не то ко всем присутствовавшим: — А что, если он в самом деле намерен бить оккупантов?

— Я же сказал — обещает! — повторил Янчук.

— Раз серьёзно обещает, то, конечно, неплохо бить фашистов одним крепким кулаком, но связываться с ним рановато, тем более, что мы ещё не уверены в искренности его намерений. Подобные атаманы предают народ, когда им за это хорошо платят. Отличается ли от них Бульба? Выясним…

С доводами отца все согласились. Решили немного повременить со встречей.

В районах Ровенщины появились и другие вооружённые группы, называвшие себя партизанскими. Эти группы, занимавшиеся грабежом, были созданы гестапо с целью скомпрометировать советских партизан. Наш связной Казимир Янковский рассказал о таком случае. Как-то ночью на отдалённом хуторе к одному из крестьян зашли трое вооружённых. Они назвались советскими партизанами, и хозяин открыл им дверь. Неизвестные ограбили его дочиста, избили, после чего скрылись.

Крестьянин пожаловался в полицию. Но старший полицейский накричал на пострадавшего.

— Ты сам впустил большевиков в дом, вот и пеняй на себя.

Механик Будлянского лесопильного завода Гортат огорчил нас ещё больше. Он предупредил, что под маркой советских партизан орудуют гестаповские агенты, переодетые полицаи. Однажды, возвращаясь из Хмелёвки, он в густом ельнике наткнулся на вооружённых людей, которые делили между собой награбленное добро. Они расспросили Гортата, кто он такой, проверили документы и отпустили. Среди бандитов Гортат узнал одного полицейского из Межирич.

— Здорово же наши люди досаждают фашистам, если они прибегают к таким провокациям, — заметил отец.

Зигмунд информировал нас и о других преступлениях полицейских.

— В Межиричском лесу я увидел почти донага раздетых мужчин. Ну, думаю, сумасшедшие. Когда разговорился, оказалось, то были евреи, бежавшие из лагеря. Беглецов схватили вооружённые бандиты. Под общее гигиканье раздели несчастных, забрали обувь, одежду. Главарь бахвалился: «Мы строим такую власть, какая была в Польше, но с той разницей, что тогда хозяйничали поляки, а теперь хозяйничать будем мы, украинцы».

Один из беглецов осмелился возразить, что те, кто стремится к власти, грабежами не занимаются. «Ах ты, проклятая тварь!» — заорал бандит и ударил его в переносицу так, что бедняга упал и залился кровью. Вот такой «почерк» у бульбашей!

…Тамаре Янчук удалось установить явку атамана. Он дважды заходил на хутор к Сергею.

При встрече с Сергеем я спросил у него:

— Когда ждёшь атамана в гости?

Сергей не ожидал такого вопроса и смутился.

— С такими не вожусь…

Я понял, что Сергей связан с бульбашами. Этот неграмотный человек поддался обману атамана, был им запуган и боялся сказать правду.

Установилась тёплая погода. На полянке мы сушили одежду, обсуждали дальнейший план действий.

— Необходимо создать сильный отряд, — предложил отец. — Иначе погибнем. Гестаповцы прибегают к провокациям. Медлить нельзя. Я пойду в разведку в Рясники и Гораньград, узнаю обстановку, — безапелляционно объявил он, — а вы добывайте оружие и боеприпасы.

Солнце клонилось к закату. Мы проводили отца за предел Пустомытовской зоны и, простившись, долго смотрели ему вслед.

ТАЙНОЕ ПОДЗЕМЕЛЬЕ

Тайное подземелье строили в Свирках. Так назывался небольшой молодой ельник. Свирки избрали потому, что в ближайших хуторах жили наши связные — Янчук, Галинский, Гальчуки. Строительные материалы и необходимый инструмент — топоры, лопаты, молотки, гвозди — хранили в дубовой роще.

Работали по двое. Двое других с оружием в руках выдвигались к самой опушке Свирок на фланги и вели наблюдение за просекой.

Пришлось выкапывать с корнями молодые деревья для будущей маскировки. Мы работали так старательно, что ночью у нас ныли руки и ноги. И вот встала задача: куда девать выбрасываемый из ямы грунт? Относить его подальше было рискованно: нас могли заметить. Выручила смекалка Ростислава. По его совету в ближайшей впадине сняли дёрн, засыпали её грунтом, утрамбовали и сверху уложили дёрн. Замаскировали опавшими листьями и шишками.

Вскоре яма, глубиной в три метра, была готова. Ночью принесли сюда строительный материал. Начался самый ответственный период стройки. Балки и доски надо было подогнать по размерам, а вокруг, как на зло, стояла звенящая тишина, и каждый удар топора отдавался эхом.

Во время работы с поста донёсся условный сигнал. Мы с Володей взяли оружие и побежали к Жоржу, который следил за местностью, укрывшись на опушке ельника. Просекой двигалась вооружённая группа.

Затаив дыхание, мы припали к земле.

К нам подполз Ростислав.

— Сколько их, Жорж?

— Чертова дюжина наберётся.

«Возможно, нас заметили и донесли карателям?» — учащённо билось сердце.

Треск веток всё усиливался. И вот в четырёх-пяти метрах от нас прошмыгнули двое полицейских. Ещё… Ещё… Считаю их молча. Пятнадцать… А нас четверо.

В минуту опасности мы невольно обратились мысленно к отцу. С ним бы чувствовали себя увереннее, смелее.

Полицейские, подобно ищейкам, рыскали по лесу, Но судьба была снисходительна к нам.

Во второй половине дня Жорж пошёл к тайнику. В дупле дуба он нашёл записку, в которой Казимир сообщал, что утром в Буду прибыли полицейские, вооружённые винтовками и пулемётом. Они встретились с Косолапым, затем вместе с ним прошли мимо дома Янчука в направлении Жерновки. Только прочитали записку, как возле Буды разразилась перестрелка. Захлёбывались пулемёты, рвались гранаты.

Для нас всё это было загадкой. Что там происходило, никто не мог предположить.

Когда стемнело, явился Казимир. От него мы узнали истину: гарнизон немцев и полиции преследовал группу советских парашютистов. Возле Буды между ними произошла схватка. Парашютистам удалось скрыться.

Радостную весть принесла Тамара Янчук: советские парашютисты накануне вечером проследовали южной окраиной Медведовки к реке Случь.

Узнав о появлении посланцев Родины в этих местах, мы воспрянули духом. Значит, пламя борьбы против оккупантов только разгорается! Под впечатлением услышанного я пустился в пляс. Если бы мне тогда сказали, что я должен один драться с карателями, я, не задумываясь, ринулся бы в неравный бой.

…Строительство подземелья близилось к концу. На потолок из плотно уложенных балок и досок насыпали метровый слой земли. Утрамбовали её и посадили на свои места ранее вырытые ели, замаскировали дёрном.

Выход из подземелья закрывался деревянным кружком, который для маскировки покрыли дёрном и прогнившими листьями. Густые ветви елей, склоняясь над потайным сооружением, надёжно укрывали его от постороннего глаза.

Наконец мы перестали скитаться в поиске убежища. Все усилия отныне сосредоточивались на главном: лучшей организации разведки и проведении боевых операций. У неблагонадёжных людей изымали оружие, военное имущество.

От бедняков мы узнали, что в Погориловке молодой крестьянин, по имени Степан, часто угрожает своим землякам наганом. Дали ориентир: во дворе Степана растут три сосны.

Интересовавший нас парень, как выяснилось, был связан с Бульбой.

Удивительная случайность! Мы обнаружили две явочные квартиры атамана. Значит, бульбаши расширяют свою сеть, всё больше и больше дурачат людей. Что можно было противопоставить коварному обману? Пока ничего. Оставалось одно: склонить бульбашей к немедленному выступлению против фашистов. Но для того, чтобы добиться этого, рассуждали мы, необходимо быть сильнее. И мы наращивали силу.

Жорж отправился в Погориловку, к Степану. К вечеру он возвратился с наганом.

— Как же ты с ним сладил?

— Уговорил, — улыбнулся Жорж. — Ещё и самогонкой чествовать хотел меня.

— Ну, рассказывай по порядку, — разгорелось у нас любопытство.

— Убедившись, что имею дело с нужным мне парнем, — передавал подробности Жорж, — я вошёл в дом, поздоровался и сказал, мол, есть секретное поручение.

— Какое? От кого? — встрепенулся Степан.

— От батька Бульбы.

— Парень стушевался, а я, словно не замечая этого, продолжал:

— Атаман Бульба поручил взять у тебя наган, сейчас он нужен для других целей.

— Атаман должен был дать записку, — усомнился Степан. — Мы с ним так условились.

Такой поворот меня обескуражил.

— Видишь, Степан, — выкручивался я, — сегодня село кишело немцами и записку атаман не рискнул писать. К тому же, он обещал быть у тебя в конце недели.

Наспех придуманная версия убедила Степана.

— Ладно! — повеселел он и, побежав к сараю, вытащил из-под соломенной крыши наган и мешочек с патронами.

— Вот и все! — закончил Жорж.

— Эх, знал бы атаман, как мы его провели, свирепый предъявил бы ультиматум! — шутили братья.

— Обманули его тонко, пусть свирепеет, это его дело, а наган в наших руках! — торжествовал Жорж.

Из разведки вернулся отец. Он рассказал много новостей. Больше всего нас возмутило предательство кулаков и буржуазных националистов.

Страшнее зверя был Пётр Присяжнюк из села Дмитровки. Он прошёл обучение в специальной разведывательной школе в Германии, хорошо владел немецким языком. С самого начала оккупации служил офицером гестапо в городе Ровно. Начал свою «деятельность» с того, что вместе с другими предателями ворвался в дом Лукьяна Ткачука, связал ему руки и бросил в подвал. Потом жестоко пытал. Лукьян держался мужественно. Стойкость патриота бесила истязателей. Они отвезли его на хутор и, согнав крестьян, требовали, чтобы Ткачук публично клеветал на Советскую власть.

— Это вы грабите людей! — гневно бросил Ткачук палачам. — Это вы убиваете наших детей и насилуете женщин!

— Говори правду! — ударом рукоятки револьвера Присяжнюк рассёк Ткачуку губы.

— Врёте, мерзавцы, побоями не очерните мою душу, — не двинулся с места Ткачук. — Вам отомстят!

Крестьяне пугливо жались друг к другу. Из толпы вырвался женский стон: «За что мужика люто избивают?»

А фашистский выкормыш со своими напарниками все круче заламывал своей жертве руки, бил его по голове. Когда обессиленный Ткачук упал на землю, бандиты топтали его сапогами. В проблеске сознания наш друг выкрикнул:

— Проклятые! Жизнь мою погубите, а правду не убьёте… Предатели поволокли Ткачука и бросили в глубокий колодец.

Фашистские агенты вылавливали преданных Советской власти людей и жестоко расправлялись с ними.

— Ты, Николай, знал Шелемеху? — спросил отец. — Он батрачил в Рясниках.

— Конечно, помню. Мы даже дружили.

— Плохим оказался человеком… — отец сделал ударение на первом слове. — Служит ныне в полиции, людей губит без разбора. Видел я, как вёл он по селу двух пленных красноармейцев. Руки у них были связаны. У берега Горыни Шелемеха скомандовал:

— Спускайся к реке!

Пленники остановились.

— Зачем же к реке?

— Сворачивай, приказываю! Там узнаешь зачем!

Военнопленные спустились по крутому склону мелового косогора. Вскоре прогремели выстрелы… Как ни в чём не бывало, полицай сунул пистолет в кобуру и начал шарить по карманам убитых. Стянул с них сапоги, брюки, гимнастёрки… Связал ремнём окровавленную одежду, бросил убитых в воду и, закинув за плечи узел, ушёл.

С жестоких расправ над людьми начал свою карьеру и кулак Николай Матвейчук. Гитлеровцы назначили этого предателя комендантом горыньградской полиции.

Матвейчук знал: рано или поздно придёт возмездие и для маскировки облачился в ризу псаломщика. Он шёл по стопам своего родителя Леонтия Матвейчука. И у этого была не менее «красочная» биография.

«Святой» полицейский преуспевал. С установлением Советской власти на западноукраинских землях Матвейчука-отца раскулачили и лишили церковного прихода. Но, к его счастью, умер горыньградский священник Селецкий. Леонтий занял его место и переехал с семьёй в Горыньград. Матвейчук-отец влиял на прихожан словом божьим, а сын — и словом и плёткой.

Матвейчуки нажились на чужом добре. В их доме появилась дорогая мебель, ковры, хрустальная посуда. Комендант-псаломщик вместе со своими сподручными грабил еврейское население и свозил домой ценности. А потом распорядился вывести горыньградских евреев с лопатами к берегу реки.

Под Лысой горой их расстреляли. В этой расправе участвовал сам псаломщик.

Только случайно двум счастливчикам удалось убежать. Они и рассказали правду о тех, кто божьим словом «воодушевлял» убийц.

В день расправы слуга господний, как обычно, отправлял в церкви богослужение…

Из уст отца мы узнали и о хороших, честных людях, которые смело шли наперекор злой воле бандитов, помогали тем, кто боролся против захватчиков.

Это -семьи Демьяна Болещука, Андрея Козака, Колюбенко и многие другие. Именно они стали нашими боевыми помощниками. Не один раз патриоты предупреждали о грозившей нам опасности.

ПЕРВАЯ ПОТЕРЯ

Я извлёк из тайника записку. В ней сообщалось: «В субботу и воскресенье двое неизвестных рыскали на велосипедах по селу и хуторам, искали связи с вами. Им сказали, что два брата Струтинские расстреляны немцами, остальные скрылись. Говорят, что неизвестные встречались с Косолапым».

Мы вызвали Казимира Янковского. Он описал внешность велосипедистов. Они были в добротной одежде. Настойчиво расспрашивали о нашей сестре Марии, интересовались, когда она появится.

Отец воскликнул:

— Наверное, это был Шелемеха!

— Один назвался Андреем, а второй — Герасимом, — вспомнил Казимир.

— Так и есть! Полицай Андрей Шелемеха!

Перед уходом Янковский вынул из кармана газету.

— Смотрите, гитлеровцы грозятся всем, кто будет помогать военнопленным и антифашистам.

Отец прочитал вслух:

«Волынь, четверг, 9 июля 1942 года.

Объявление

Смертная казнь ждёт каждого, кто прямо или косвенно будет поддерживать саботажников, преступников или бежавших из плена; каждого, кто предоставит им убежище, накормит их или окажет другую помощь. Все имущество виновных будет конфисковано.

Тот, кто уведомит германские власти о саботажниках, преступниках или бежавших из плена и тем самым поможет поймать или обезвредить их, получит 1000 рублей… или участок земли.

Ровно, июнь, 1942 год.

Военный командарм на Украине Рейхскомиссар Украины».Казимир доверчиво посмотрел отцу в глаза.

— Народ пробуждается и готов вам помочь. А эти «объявления» для нас ничего не значат. Я никогда не изменю нашему делу, и если погибну, то знаю за что: за свой народ, за свободу.

Вот почему бесновались фашистские изверги! Они не мог ли сломить боевой дух народа. Хорошо сказал Янковский: объявления оккупантов никого не запугают!

На другой день после нашей встречи Казимир проходил вдоль лесной опушки. Его чуткое ухо уловило шум, доносившийся из глубины леса. Казимир укрылся в кустах и прислушивался к каждому шороху. Показались двое мужчин. Недалеко от места, где притаился Янковский, остановились. Одного из них Казимир узнал: это был Косолапый. Агент «наводил на цель» своего спутника, очевидно, карателя.

— Вон дом Янчука. Левее, у дороги, живёт его дружок Янковский; на бугре — дом Зигмунда Гальчука.

Когда они ушли, Казимир решил предупредить о готовящейся засаде. Извлёк из муравейника винтовку, зарядил её и поспешил к Медведовке. На полпути его окликнули:

— Стой! Кто идёт?

Защёлкали затворы.

— Свой! Иду с работы домой! — Янковский выстрелил и бросился бежать.

Когда мы встретились, он рассказал о ловушке и предупредил:

— Косолапый — опасный змей… От него надо поскорее избавиться.

На рассвете Янковский возвращался на свой хутор. Убедившись, что его никто не преследует, прилёг у большого пня, чтобы немножко отдохнуть. Усталость одолела связного, и он уснул.

Его разбудил треск сухого валежника: каратели прочёсывали лес.

Янковский бросился в сторону, но вражеская пуля сразила его наповал.

Печальная весть о гибели боевого товарища нас потрясла. Это была наша первая непоправимая потеря. Мы не могли отдать последний долг Казимиру Янковскому — проститься с его прахом. Каратели бродили неподалёку от хутора.

Лишь на второй день наша группа вышла из леса и у самого хутора салютовала тремя залпами. Минутой молчания мы почтили память погибшего друга.

СКВОЗЬ БЛОКАДУ

Промокшие до нитки, мы с Ростиславом зашли к Янчукам просушить одежду. Больше всех хлопотала Тамара. Она согрела воды, дала чистое бельё, накормила нас, а потом с грустным видом сказала:

— Ну и ну, не сладко вам живётся…

— Живём не горюем, — пошутил я.

— Не горюете!… А надолго ли хватит вашего терпения? Девушка широко раскрыла глаза. В них я увидел невыразимую тоску, сочувствие, тревогу за нашу судьбу.

Я не ответил на вопрос Тамары. Она знала и без того, что мы выдержим любые испытания и не успокоимся, пока родную землю топчет фашистский сапог.

Янчуки собрались на сенокос.

— Пойдёшь с нами, Тамара? — обратился отец к дочери.

— Пойду, — неохотно согласилась она.

Перед уходом мать наставляла младшего сына Сашу:

— Захочешь поиграть — закрой дверь на замок. Если кто спросит о нас, отвечай: «На работе у пана, дома никого нет». Мы возвратимся вечером. Понял?

— Понял, мама, — ответил мальчик.

Саша вышел во двор, заперев дверь на замок. Он игрался в песке у самого колодца, находившегося посередине двора.

Ростислав забрался на чердак.

Оставшись в доме один, я распахнул окно. Усевшись на подоконнике, любовался восходом солнца, наслаждался щебетанием птиц в густой сосновой посадке, начинавшейся возле дома.

Саша копался в песке и с детским любопытством поглядывал на дорогу. «Смышлёный малыш!» — подумал я.

Вдруг на дороге показался мужчина в форме красноармейца. Он шагал, озираясь по сторонам. Я закрыл окно и из другой комнаты продолжал наблюдать сквозь марлевую занавеску. Солдат вошёл во двор. Я хотел броситься ему навстречу, но какой-то инстинкт самосохранения удержал меня. Солдат приблизился к Саше.

— Ты здесь живёшь, мальчик?

— Да.

— Кто дома?

— Нет никого. Я один.

— А где же твои родители?

— Работают у пана.

— Принеси мне кружку воды, пить охота, — попросил солдат.

— Вон в колодце ведро висит, пейте.

— Из ведра неудобно.

— Дверь заперта на замок, — хитрил мальчик.

— Подумаешь, замок! Я могу его открыть без ключа.

— Нет, не надо, мне от мамы попадёт.

Я слышал этот разговор. Заподозрил: полицейский! Значит, он тут не один. Что же предпринять? Стрелять? Нет, горячиться не следует.

Солдат с недовольным видом вытянул из колодца ведро и, отпив несколько глотков воды, удалился.

По приставной лестнице я взобрался на чердак к Ростиславу, разбудил его и рассказал о происшедшем.

— Ну и что? — недоумевал брат.

— Пойми, это же не красноармеец, а подосланный. По всему видно. Уж очень ему хотелось проверить, кто скрывается в доме.

— Как же быть? Надо уходить, пока не поздно, — предложил Ростислав.

— На всякий случай приготовимся к обороне.

Я спустился вниз и, посмотрев в окно, увидел во дворе Зигмунда, плюгавенького шуцмана из Невиркова. Ростислав, Жорж и я в 1940 году работали с ним на строительстве железобетонного моста через реку Горынь возле села Горбакова. Мы тогда жили в общежитии, наши койки стояли рядом. Он ремонтировал пианино, рояли, костёльные органы. Знал немецкий язык. Где обитал и чем занимался этот человек в последнее время и с какой целью появился в этой глуши, я не знал.

Зигмунд напился воды и, ничего не добившись от Саши, исчез.

Я поднялся к Ростиславу. Он был взволнован.

— Коля, я говорил тебе, что нужно уходить, а теперь поздно, мы погибли…

— Что случилось?

— Посмотри в щель…

В сосновой посадке копошились полицейские, среди них был и «красноармеец», который заходил во двор. Каратели окружали дом.

— Хотят взять нас живьём! — сорвалось с уст Ростислава.

— Стрелять без промаха! — скомандовал я. — Если меня ранят — пристрели…

Брат недоумевающе уставился на меня. Его лицо со впалыми щеками побледнело. Я понял: он не оставит меня ни живым, ни мёртвым.

Полицейские проникли во двор, потребовали у Саши ключ от замка. Мальчик плакал, но не признавался, где спрятан ключ.

Сильный удар потряс дом. Каратели выбили дверь и ворвались в комнату.

— Где же они спрятались? — со злостью крикнул шуцман. — Сам видел его в окне, о, крест божий, видел! Видел!

— Если видел — под землёй сыщем! Спустились в подвал.

— И здесь нет! — растерялись. :— Давай на чердак!

— Подожди, на чердак — я сам! — вызвался старший группы Кравчук.

Наступил роковой момент. Я стоял возле чердачного отверстия, сжимая в руках трёхлинейку. Напряжение нервов — предельное!

Из люка показалась фуражка, потом голова подымавшегося Кравчука. Наши взгляды встретились. От неожиданности предатель вздрогнул, наставил на меня пистолет.

— Опоздал, получай!

Я спустил курок. Тело Кравчука с грохотом полетело вниз.

Ростислав сквозь щель стрелял по метавшимся во дворе полицейским.

Затрещали оконные рамы, зазвенели стёкла. Увидев труп главаря, каратели бросились кто куда.

Молниеносно перезарядив винтовку, я выстрелил в полицейского, пробегавшего коридорчиком.

— За мной, Ростислав! — увлёк я брата.

Прыгнув вниз, я схватил наган Кравчука и открыл из него огонь. Полицейские залегли.

Я выпрыгнул в окно и тут же припал к земле. Вслед за мной прыгнул брат. Каратели наседали. Отстреливаясь от них, мы отползали к поросли. Вражеские пули свистели над головой.

— Кончаются патроны! — испугался Ростислав.

— Стреляй с расчётом! До кустов уже недалеко! — подбодрил я брата.

Разгадав наш замысел, полицейские стали отсекать нас от кустов. И кто знает, чем бы кончилась эта схватка, если бы Жорж не подоспел с пулемётом. Отец и Владимир били по врагу из винтовок!

По моей щеке сбежала слеза, и я не стыдился её, потому что испытывал священное чувство братства, убедился в великой силе преданности и самопожертвования наших спасителей.

Итак, мы снова вместе!

Каратели отступили и скрылись за кустарниками, оставив убитых.

— Ну что, дети, попались в ловушку? — посмеивался отец после боя. — А я ведь предупреждал: разведайте местность получше.

— Мы все предусмотрели, но они нас перехитрили, — наперебой оправдывались мы. — Вот наши трофеи: винтовка и пистолет.

— Молодцы! — похвалил отец. — Может, добьём подлецов? Устроим засаду на Жерновской дороге?

— Правильно! — согласились все.

— Тогда — бегом! — отец первым устремился к кустам.

На опушке залегли цепью. День угасал, а полицейские не показывались. Но вот по дороге протарахтела пароконная телега, покрытая одеялом. За ней следовал староста села и дочь кулака из Гачана, видимо, любовница убитого полицейского.

— Этих не трогать! — предостерёг отец. — Вслед за ними пойдут шуцманы, вот и ударим.

Но полицейские не появлялись. Позднее мы узнали: после того как пулемёт Жоржа рассеял их, они в панике разбежались и ночью поодиночке пробирались в Межиричи. Вот почему мы не дождались их.

Среди населения быстро распространился слух о стычке партизан с карателями. Называли большое количество убитых полицейских, говорили о «крупном партизанском отряде», даже не подозревая, что он состоял всего лишь из четырёх человек. Один уверял, будто он сам видел партизанские пушки и бронемашины.

— Ох, и силища! — качал головой. Крестьяне ликовали:

— По заслугам получили лакеи, шкуры продажные!…

После боя семья Никифора Янчука покинула родной хутор и переселилась к нам в землянку.

ДОПРОС

Однажды, присев у костра поближе к отцу, Никифор Яковлевич спросил:

— Как нам быть дальше, Владимир Степанович? У Саши здоровье сдаёт, болит нога, ходит он с трудом, да и женщинам не легко. Мы только вас сковываем.

— Куда же вы денетесь? — не сразу уловил отец смысл вопроса.

— Перейдём к родственникам. Вам развяжем руки и ребёнка спасём.

Решение Янчука в той обстановке было разумным. Но меня огорчало то, что должна уйти Тамара. И я просил её остаться с нами.

Девушка посмотрела на отца и мать, увидела на их лицах растерянность и своим ответом успокоила родителей:

— Каково им будет без меня?… Пойду. Вот когда устроимся на новом месте, может, вернусь.

Больше я не настаивал. Весь вечер мы провели с Тамарой наедине, мечтая о будущем… Кончится война, пойдём учиться, будем работать… Какая заманчивая перспектива вставала перед нами!…

Глубокой ночью сердечно прощались две семьи.

— Оружие можно взять с собой? — спросил Никифор Яковлевич.

— Сам об этом подумал, — отозвался отец. — Обе винтовки ваши, а вот ещё револьвер и патроны.

Жорж и я проводили Янчуков до хутора Каменки и там простились.

— Коля! — позвала меня Тамара.

Я подошёл. Мы стояли друг против друга.

— Мне тяжело будет без тебя, — сквозь слёзы вымолвила Тамара. — Кругом враги, а мы одинокие… Но я верю, Коля, разлучаемся ненадолго… Будь счастлив! Уже светает…

Девушка догнала родителей и, оглянувшись, помахала косынкой. Когда её стройная фигурка скрылась за поворотом, я вернулся к ожидавшему меня брату. Шли молча. Жорж без слов понимал моё состояние…

Гортат, с которым мы через день связались, сообщил о сосредоточении войск в Межиричах.

На велосипеде я поехал к возвышенности, с которой можно было рассмотреть местность.

По двум дорогам — на Невирково и Людвиполь — двигались автомашины, пушки, мотоциклисты.

Рассказав об этом отцу, я предположил:

— Наверное, готовятся к облаве.

— Ничего, успеем уйти, — успокоил отец.

На рассвете нам стало известно, что в нескольких километрах от леса гитлеровцы устанавливают артиллерию, налаживают полевую связь. Они окружали Межиричский, Казённый, Невирковский и Липенский лесные массивы.

Сквозь заросли к нам пробрался младший брат Василий. Он сказал, что в Буде обосновался штаб фашистского гарнизона. Гитлеровцы окружили дом и схватили маму, Володю и Катю.

— Их повели в штаб, — дрожащим голосом говорил Вася, — а я убежал.

Побледневший отец заметался по полянке. Настроение у всех испортилось. Как же теперь? Мучали догадки: что сделают с мамой, с детьми? Неужели их, — даже страшно подумать, — расстреляют?

— Рано панику подымать, — упрекнул нас отец, — о жизни думать надо. Вон, видите, среди поля островок? — указал он рукой на молодой кустарник среди вспаханного поля. — Там небольшая впадина, если доберёмся туда незамеченными, считайте — мы вне опасности, и тогда освободим наших.

И вот мы на зелёном островке.

— Видите, — радовался отец, — жить нам суждено!

До поздней ночи каратели прочёсывали лесные кварталы. До нас доносились выстрелы, разрывы гранат. И всё это делалось впустую, для острастки.

Не обнаружив нашу группу, обозлённые гитлеровцы учинили допрос матери.

— Где твой муж? — кричал полковник.

— Ушёл на заработки.

— Когда?

— Месяц назад.

— Когда вернётся домой?

— Скоро, сама жду не дождусь…

— Ты в этом уверена, что скоро вернётся?

— Надеюсь!…

Фашист нервничал, у него заиграли желваки. Но он старался владеть собой: что, если женщина говорит правду?

— А где старшие сыновья?

— Один ушёл вместе с мужем, — тихо ответила мать, — а двое схвачены вашими властями и…

— И что?

— Расстреляны… — всхлипнула мать.

— Сказки плетёшь, старуха!

— Клянусь, их нет в живых!

— Не хитри! Советую тебе передать сыновьям и мужу — пусть немедленно возвращаются домой, их никто не тронет. Слышишь? Если же сами найдём, тогда пусть не ждут пощады!

— Спасибо, господин офицер, за добрые слова.

Полковник поднялся со стула, закурил сигарету.

— Если поступишь, как я советую, всю жизнь будешь благодарна мне. Ясно?

— Как же, ясно…

— Иди домой!

Расчёт фашиста был прост: временно отпустить женщину, а когда к ней явится муж и старшие сыновья, схватить их.

— Благодарю вас, добрый офицер! — притворялась мать. — Вы угадали: муж боится и, как я теперь вижу, напрасно. Не сегодня-завтра приду к вам вместе с ним, он ни в чём не виновен, сами в этом убедитесь.

— Вот так бы давно!

Марфу Ильиничну и Катю отпустили.

В сарае гестаповцы допрашивали Володю. Ему приказали раздеться; били плётками, но он не проронил ни слова. Только изредка его тело вздрагивало от боли.

— Одевайся, мерзавец! — приказал фашист. — Сейчас мы с тобой покончим!

Володю поставили в угол сарая, лицом к стенке.

— В последний раз спрашиваю: где отец и братья? Говори!

Володя молчал. Раздался выстрел. Пуля впилась в стенку над головой мальчика. Володя оцепенел от страха… Снова выстрел. Опять мимо.

— Говори, гадёныш! — шипел гитлеровец. — Где они? Мальчика повернули лицом к истязателям.

В этот момент в сарай заглянул полковник.

— Иди сюда! — позвал он Володю. Володя подошёл к гитлеровцу.

— Марш домой. Ну! Раз-два! Шнель!

Ночью пришёл Зигмунд Гальчук. Он сказал Марфе Ильиничне, что Вася прячется у него. Все остальные тоже в безопасности.

— Зигмунд, — попросила мать, — возьми с собой Володю. Он рослый мальчик, немцы могут его схватить. Я боюсь за него.

— Хорошо, -согласился Гальчук.

Зигмунда и Володю встретили Ростислав и Жорж. Не сразу пожаловался Володя на истязателей. Он подражал нам, старшим.

— Ну, орлёнок, досталось на орехи? — подтрунивали мы над братишкой.

— Подрасту — дам сдачи, — насупился Володя.

— А сейчас не хочешь?

— Хочу, да нечем. И мама очень волнуется.

— Что же они от тебя хотели?

— Все равно по-ихнемуне вышло. Не выдал вас.

— Били?

— Даже стреляли.

— В тебя?

— Конечно. Только не попали, два раза смазали.

Володя храбрился, но в его глазах стоял испуг. А наши сердца клокотали гневом. На малыше хотели отыграться, негодяи!

Отец погладил Володю по русой головке.

— Терпи, сыночек, им за все воздастся! А ты стрелять в фашистов не боишься?

— Не боюсь.

— Ну, тогда дам тебе оружие.

И Володе вручили винтовку. Он стал партизаном.

Зигмунд успел предупредить Марфу Ильиничну, чтобы она немедленно укрылась у его знакомых в селе Городище. Едва рассвело, мать отправила туда Катю и Славика, а затем и сама незаметно покинула село. А в полдень гитлеровцы ворвались в наш опустевший дом.

Взбешённые неудачей, каратели схватили пятерых первых попавшихся жителей села. От них добивались, где скрываются Струтинские. Братья Юхим и Нестор Кирушки, Тадзик Багинский и двое стариков и в самом деле ничего не знали о внезапном исчезновении матери с детьми. Фашисты издевались над своими жертвами и, ничего не добившись, расстреляли их.

От Гортата мы узнали, что в наших краях орудовали головорезы генерала Шене. Фашистский предводитель бросил против партизан целый полк! Но и это не помогло. Наша группа крепла, расширяла зону своих действий.

В КРУГУ ДРУЗЕЙ

Мать и троих младших детей необходимо было укрыть в надёжном месте. Мы понимали: если их схватят, то не пощадят, и решили— Марфу Ильиничну и Катю отправить к родственникам в Луцк, а Васю и Славика временно пристроить у Марии Степановны Мамонец, проживавшей в селе Леоновке. В Леоновку я пошёл с Ростиславом. Узнав о цели нашего прихода, Мария Степановна задумалась. Все сидели молча в ожидании, что она скажет. Честно говоря, если бы я получил отрицательный ответ, то не удивился бы: за укрытие ребёнка партизан гитлеровцы расстреливали всю семью «виновного».

Но, зная отзывчивый характер этой женщины, я не сомневался, что она подаст руку помощи, не считаясь с собственной судьбой.

Мария Степановна вздохнула:

— Брату отказать не могу. Я согласна! А вы, дети, что скажете? — посмотрела на сына и дочку.

— Мы, мама, знали, что ты не откажешь, — отвечали наперебой Николай и Ядзя.

— Сделаем все и сохраним малышей. Привезти их надо так, чтобы никто не видел, -подчеркнула Мария Степановна. — К вечеру Виктор приедет за ними. Передайте отцу — буду беречь их как родных!

Вскоре после того, как мать покинула село, в опустевший дом явился Ваня Пихур. С ним; были ещё трое. Связной Зигмунд Гальчук, заранее предупреждённый о возможном появлении Пихура, помог ему найти нас.

Пихур пришёл без оружия.

— Зато я не один, — как бы оправдывался он. — Людей привёл хороших.

— Где же они?

— Недалеко отсюда, в ельнике. Без вашего согласия не посмел их сюда привести.

— Правильно, Ваня! — одобрили предосторожность Пихура. — А кто они?

— Из военнопленных. Сами пытались связаться с партизанами, но не удалось. Ребята боевые, серьёзные.

— Ну что ж, верим тебе, Ваня. Приведи, потолкуем с ними.

Пихур направился к ельнику. Но отец окликнул его.

— Подожди. Ты выполняешь боевое поручение, а раз так, то должен быть наготове, — отец обвёл нас глазами. — Как, дети, доверим винтовку товарищу Пихуру?

— Доверим! — дружно раздалось в ответ.

— Тогда, Ваня, получай винтовку с боеприпасами, будь достойным защитником Родины!

Пихур по-военному вытянулся и, принимая оружие, взволнованным голосом произнёс:

— Друзья мои, товарищи… Я клянусь, буду с вами смело сражаться против врага. Если потребуется — отдам жизнь, но оружие из рук не выпущу. Спасибо за доверие!

Пихур поцеловал винтовку пересохшими губами, закинул её за плечо и вместе со мной пошёл к новичкам.

Пробираясь сквозь заросли, он восторгался возросшей огневой мощью нашей группы.

— Когда я был у вас первый раз, не видел и намёка на что-то огнестрельное. Скрывали от меня?

— Не обижайся, друг, конспирация — прежде всего. Тебя тогда мало знали и не рискнули довериться.

— А новичков чем вооружим?

— Найдётся.

Мой спутник улыбнулся и спросил:

— Действуете сами по себе?

— Нам народ помогает.

— Я имею в виду другое: удалось ли вам связаться с Большой Землёй?

— Пока не удалось.

— Вот если бы достать рацию…

У ельника Ваня остановил меня и показал рукой в сторону: там паслись две дикие козочки. Я вскинул десятизарядку и выстрелил. Одна козочка упала на передние ноги и забилась о землю, а вторая стремглав понеслась в чащу. Оказалось, пуля прошила передние лопатки животному.

— Вот и свежее мясо добыли! — обрадовался Пихур.

— Сперва пойдём к товарищам, а козочка никуда не денется.

Трое мужчин встретили нас у ельника.

— Командир партизанской группы Николай Струтинский, — представился я.

Первым протянул мне руку Николай Киселев, коренастый парень с правильными чертами лица и приветливыми серыми глазами. Я невольно подумал: «Такой не подведёт».

— Служил в Дунайской флотилии, затем в Днепровской, старшина второй статьи, — доложил он. — Получил ранение под Киевом, там и пленили…

Владимир Леонтьев ростом был выше Киселева, отличался богатырским телосложением. В Красной Армии служил старшим сержантом артиллерии.

— Бежал из ровенского лагеря военнопленных, хочу снова стать в боевые ряды, — отчеканил Леонтьев.

Третьим оказался парень из Приднепровья — Василий Самокиш. Перед войной был призван на действительную, дрался с фашистами под Киевом, там и прихватила, как он выразился, проклятая орда. Когда гнали в лагерь, удрал.

— Вот и познакомились, заключил Пихур.

На обратном пути свернули к месту, где лежала убитая козочка. Василий Самокиш извлёк из кармана складной нож и как заправский мастер разделал тушу. Поочерёдно мы несли добычу к месту стоянки группы. Здесь прибывшим товарищам после беседы с ними вручили винтовки.

Принимая из рук партизан священное оружие, Киселев, Леонтьев и Самокиш поклялись сражаться за Родину до последней капли крови.

В группе стало одиннадцать бойцов.

— Нам нужны ещё хорошие люди?-спросил как-то Самокиш.

— Конечно!

Киселев опередил товарища:

— Ты имеешь в виду шофёра?

— Именно! Надёжный человек.

— Да, парень верный, — поддержал Леонтьев. — Он здешний. Сейчас батрачит у одного хуторянина.

— Как он выглядит?

— Среднего роста, лет двадцати пяти, худощавый, блондин, с вьющимися волосами, — объяснил Самокиш.

— Так это же Николай Бондарчук! — воскликнул я.

— Перед нашим уходом, — продолжал Самокиш, — он просил: если свяжемся с советскими партизанами, просигналить ему.

В тот же вечер Ваню Пихура и Володю Леонтьева послали за Бондарчуком.

Преодолев за ночь тридцатикилометровый путь, Пихур и Леонтьев привели в группу «кудрявого парня» Николая Бондарчука.

С Николаем я познакомился ещё до войны. Родился он в селе Дывень, неподалёку от Межирич, на Ровенщине, в бедной крестьянской семье. После освобождения Красной Армией западноукраинских земель работал шофёром в Межиричском райотделе НКВД. Когда к местечку подходили гитлеровские войска, он вместе с сотрудниками органов госбезопасности отступил на восток. Попал в окружение, но сумел выбраться из него, тайком пробрался в родные края.

И вот теперь мы снова встретились как старые друзья.

Бондарчук вступил в нашу группу.

ЗАСАДА В ИМЕНИИ ПОМЕЩИКА

Каратели не прекратили поисков партизанской группы, наводившей ужас на местных правителей. А мы, маневрируя, внезапно появлялись там, где нас меньше всего ожидали. В зону нашего влияния входили села и хутора Людвипольского, Межиричского и Тучинского районов Ровенской области.

Как-то мне довелось побывать в Людвиполе, где я вёл переговоры о закупке оружия. За золотые монеты можно было приобрести сотню винтовок, но, к сожалению, у нас не было денег.

Во второй половине ночи я возвращался к своим. Рассвет застал меня в пути. Извилистая тропинка привела к западной опушке Медведовского леса — и тут от неожиданности я замер. Метрах в двадцати, спиной ко мне стоял притаившийся полицейский. Недалеко от него замаскировалось ещё несколько предателей. Несомненно это была засада. Появись я на открытом поле — гибель неминуема… Полицейские не заметили меня, и я бесшумно попятился к зарослям. Фортуна и на сей раз не изменила, и мне удалось благополучно добраться до нашей стоянки.

С сумерками группа зашла в село Городище. На молокопункте партизаны вылили молоко, предназначенное для отправки фашистам, разбили центрифуги. В другом помещении хранилось сливочное масло, яйца и фрукты. Часть этих продуктов мы погрузили на подводу, и Василий Самокиш с Ростиславом увезли их. Остальные продукты испортили.

Во время разведки Пихур обнаружил тропы диких кабанов.

— Следы свеженькие! — нагнулся он. — Поохотимся, Николай?

— С удовольствием! — не устоял я перед искушением. Бродили по зарослям почти весь день, но дикие кабаны будто сквозь землю провалились.

Не солоно хлебавши возвратились в лагерь.

— Другое дело фашисты — их вы бьёте без промаха. А кабаны — удел настоящих охотников! — подшучивали товарищи.

Ростислав встретил нас с новостью: задержаны трое неизвестных.

— Документы у них есть?

— Нет.

Ростислав проводил меня, Киселева и Жоржа к задержанным. Рослые парни, примерно моих лет, поочерёдно представились: Алексей Кармолин и Федор Воробьев — лейтенанты, Алексей Глинко — рядовой. Участвовали в обороне Киева и при различных обстоятельствах попали в плен. Бежали из ровенского лагеря.

Вспоминая о побеге, Глинко с благодарностью отозвался о женщине, спасшей его. Он назвал её Марией Титовной Левицкой.

— Сколько нашего брата обязаны ей жизнью! — восторгался Глинко патриоткой.

— Где Левицкая живёт?

— В Ровно. Улица Крутая, дом номер один. У неё есть муж, сынишка.

К собеседникам подошёл отец, только что прибывший из Гуты. По его просьбе задержанные подробно повторили рассказ.

— Что же вы намерены делать дальше? — поинтересовался отец.

— Вы первая вооружённая группа, которую мы встретили, — ответил Глинко. — Будем вместе с вами бить оккупантов.

— Если примете нас в боевую семью, — уточнил Кармолин.

Воробьев же не соглашался с товарищами.

— Мы солдаты, — твердилон, — и должны сражаться с фашистами на фронте. Нас не простят за пассивность.

— Дело хозяйское, никого не уговариваем. Товарищи пусть останутся, а вы идите, куда вам вздумается.

Воробьев энергично доказывал своё:

— Не имею права здесь отсиживаться. Моё место — на передовой!

— Это правильно, — заметил отец, — но не стройте иллюзий! До фронта тысяча километров, и пройти их без документов — дело не шуточное.

Не спеша отец скрутил «козью ножку», затянулся дымом.

— Я скажу так: лучше синица в руках, чем журавль в облаках.

— Обо всём подумал, -не сдавался Воробьев.

Отец терпеливо разъяснял:

— Допустим, удастся перейти линию фронта. Но там спросят: куда дел оружие? Почему сдался в плен?… Эх, Федор, Федор, горячая голова! Или думаешь, что здесь, за тысячу километров от передовой, дела не найдётся? Не кажется ли тебе, что мы здесь толчёмся понапрасну и не приносим пользы Родине?…

Федор задумался. Чувствовалось, что в нём происходит внутренняя борьба.

Кармолин уговаривал товарища:

— Оставайся с нами, Федор! Так лучше будет.

Воробьев молчал.

Наступила тишина. Казалось, все обдумывают: идти Воробьеву или остаться. Но Воробьев уже сделал выбор.

— Ну что ж, — смущённо объявил он, — вы правы, прошу и меня принять в ваши ряды.

— Так бы давно! — повеселел Глинко.

В хорошем настроении мы расселись у костра, у которого хлопотал Василий Самокиш, дежурный повар. Он взял ведро с варёным картофелем, слил воду и приготовил пюре. Расставил котелки и раздал обед.

— Если кто желает масла, яичек, не стесняйтесь! — заботливо предлагал Самокиш.

— Нажимайте, ребята, — поддержал я повара, — вечером уходим на другую базу, все продукты с собой не унесём.

После сытного обеда новобранцы дали присягу, им вручили по винтовке, по сто патронов и по две гранаты.

Подпольщики сообщили нам о предполагаемом приезде в Кудрянку сына помещика Кашенцева, офицера ровенского гестапо, за которым партизаны давно охотились.

По карте мы изучили дороги и подступы к поместью. Выработали план: перекрыть все пути, ведущие к хутору, и захватить Кашенцева живым. Но кто выполнит боевую операцию?

— Я! — вызвался Воробьев.

— И я! — присоединился Кармолин.

— Тогда давайте так, — предложил я, — пусть с новичками пойдут Ростислав и Пихур. Ростислав хорошо знает там каждую тропинку.

— Есть! — отозвались боевые друзья.

— Собирайтесь в путь, время не ждёт!

Партизаны залегли у дороги, ведущей к поместью. Но, учитывая то, что гестаповец мог попасть в село через любой районный центр — Межиричи, Тучин, Костополь и даже через Людвиполь, остальные бойцы группы сосредоточились в самом поместье.

В усадьбе готовились к встрече именитого гостя. Пахло свежеиспечённым хлебом, жареной птицей.

В самую пору праздничной суеты я переступил порог гостиной Кашенцева. Мне навстречу поспешил помещик. Посередине комнаты старик остановился, будто окаменел. Его нижняя губа судорожно затряслась, он кисло улыбнулся.

— Прошу, молодой человек, прошу. Забыл, правда, как вас величать. Но рад видеть в своём доме, — лицемерил помещик.

— Я не один, со мной люди. Загоните собак в будки. Мы зашли к вам попутно. Подкрепимся — и дальше в дорогу. Немедленно распорядитесь насчёт собак!… — настойчиво повторил я.

Уловив в моём голосе нотку раздражения, старик расшаркался.

— Сейчас все сделаю! — и приказал домработнице: — Таня! Немедленно закрой собак в сарай. Без моего разрешения их не выпускать.

— А теперь ознакомьте с расположением ваших комнат, — диктовал я помещику.

— Гм… — удивился Кашенцев. — Хорошо… пожалуйста!

Мы обошли все комнаты. Я облюбовал заросший диким виноградом балкон, куда выходила дверь из большой комнаты на втором этаже. Прикинул: здесь расположится главный пункт наблюдения.

— Соберите всех людей, которые находятся в поместье, и членов вашей семьи, — распоряжался я.

— Зачем они понадобились вам? — испугался хозяин.

— Хочу познакомиться с ними, — съязвил я.

— Прошу, я… не возражаю, просто… спросил из любопытства… сейчас приглашу.

Когда все собрались, я предупредил, что двое суток никому из поместья не разрешается выходить. В противном случае партизаны за жизнь виновных не отвечают.

Я потребовал у помещика ключи от комнаты с балконом. После этих слов старик разгадал мой замысел.

— Умоляю вас, — упал он на колени, — не губите его… Обещаю вам большое вознаграждение…

— Кого не губить? — с удивлённым видом спросил я.

— Сын должен сегодня или завтра приехать, значит, вы знаете об этом! Молю вас, пощадите его!…

— Пока выполняйте указания, потом разберёмся.

Мы с Киселевым выбрали место для засады во дворе, а сами устроились на балконе, откуда следили за подступами к поместью.

Солнце клонилось к закату, а ожидаемые гости не появлялись. Как быть? Приедут ли они ночью? А может, завтра?

Неожиданно со стороны села Матиевки донеслись винтовочные выстрелы. Наш авангард — Пихур с товарищами находились немного ближе, значит, стреляли нe они. Спустя час мы заметили: из Пустомытовского леса по тропе мчались четыре велосипедиста. В бинокль я отчётливо увидел полицейскую форму на них.

— Давайте вниз, едут! — и уже на лестнице предупредил Киселева и Жоржа: — Без моего сигнала не стрелять!

— Ясно!

— Надо взять живьём!

Полицейские подъехали к поместью. Передний поднял над головой винтовку с прикреплённым к стволу белым флагом. Присмотрелись внимательнее и — о чудо! — в полицейских узнали Пихура, Воробьева, Кармолина и Ростислава.

Произошло вот что. Бойцы Пихура из засады увидели бежавшую девушку. Остановили её. Она рассказала, что в Матиевку прибыли полицейские во главе с гитлеровцем.

Варвары угоняют молодёжь на роботу в Германию. «Я убежала, по мне открыли стрельбу…»

— А куда теперь? — посочувствовали девушке.

— На хутор, к тёте.

— Тогда беги, не бойся, мы их тут задержим. Девушка помчалась дальше.

Партизаны решили выручить беззащитную молодёжь. Ворвались в село, разоружили оторопевших полицейских. Гитлеровец ожесточённо отстреливался из автомата и скрылся. Полицейских доставили в партизанский лагерь и передали под охрану Владимира Степановича, а сами надели их форму и на велосипедах, отобранных у предателей, приехали к нам.

— Молодцы! — поблагодарили мы Пихура и его боевых друзей.

— Но о главном я забыл сказать, — ухмыльнулся Пихур. — Преследуя немецкого унтера, мы увидели на Пустомытовской дороге мотоциклиста. Заметив нас, он быстро развернулся и скрылся.

Никого это не огорчило. Вместо одного предателя захватили четырёх, да ещё взяли трофеи: винтовки, велосипеды, полицейскую форму и документы.

Поужинав у помещика, партизаны покинули хутор.

Отец и Алексей Глинко сидели у костра, готовили ужин. Пленных полицаев охранял Ростислав.

— Плачут, окаянные, как малые дети, — сердился отец. — Клянутся, мол, давно поняли свою ошибку, но бросить полицейскую службу боялись, иначе пострадали бы их семьи. А теперь представилась возможность искупить вину. Так что, отпустим? Думаю, можно.

— Ты что, отец? — удивился я. — Надо их уничтожить!

— Не горячись, Николай, — возразил отец. — Не время сводить счёты с такими. Не забывай, партизаны представляют на оккупированной территории Советскую власть. И если этих отпустим, уверен: не только по району, а и по области пройдёт слух, что советские партизаны — люди гуманные. Вот тебе и политика получится.

— Может, и оружие им вернуть? — с иронией спросил я.

— Нет, конечно, — улыбнулся отец. — Отпустим их как мать родила, пусть народ посмеётся.

На другой день мы отвели раздетых шуцманов в Матиевку и там отпустили.

ДИРЕКТОР ОТКРЫВАЕТ СЕЙФ

Перекочевав на новую базу, налаживали связь с доверенными людьми, усилили разведку. В первую очередь интересовались сведениями о намечаемых акциях межиричского и сосновского гестапо.

Я и Николай Бондарчук облачились в форму полицейских и на велосипедах поехали в район Хмелевского лесопильного завода. Спустились по склону, спрятали в кустарнике велосипеды и направились к проходной. От охранника узнали, что завод временно остановлен на ремонт.

— Осмотрим территорию, — позвал я Бондарчука.

На заводском дворе громоздились аккуратно сложенные штабеля лесоматериалов, предназначенных для военных целей вермахта — строительства мостов, железных дорог, складов, бараков и прочих объектов.

— Эй, господа! — вдруг окликнули нас.

Обернувшись, мы увидели высокого мужчину. Он рассматривал неизвестных, видимо, пытался определить, кто мы и откуда. Мы удовлетворили его любопытство и назвались представителями областной шуцполиции… Потом спросили, кто он?

Это был завхоз предприятия. Он охотно отвечал на все вопросы. Рассказал о заводе, дирекции, районных полицейских и их поведении, и даже о межиричских лесниках, которые нас интересовали.

— А где сейчас директор? — задали мы вопрос.

— У него сегодня банкет.

«Почему бы не побывать там? — осенила мысль. — У пьяной компании наверняка развяжутся языки».

Посоветовались. Бондарчук остался у входной двери, а я проник в комнату, откуда неслись хмельные голоса. За обильно накрытым столом сидело человек пятнадцать, мужчин и женщин. Первым заметил меня хозяин дома. Он сорвался с места, распахнул дверь и пригласил к столу. Пришлось принять столь вежливое приглашение. Я сел возле хозяина. Сразу почувствовал на себе сверлящий взгляд: это впился глазами сельский богатей. Он почему-то настолько разволновался, что из его дрожащих рук выпала вилка.

Я выпил «штрафную» и закусил. Кулак вновь наполнил стопку самогоном.

— Две подряд? Это много. Я ведь на службе! — вежливо отказался.

— Пей, раз попал в нашу компанию! — настаивал мой «ухажор».

Он похвастал, что его брат тоже служит в полиции и заискивающе промолвил:

— Хорошие вы хлопцы, только служба ваша горькая… Ну, выпьем за вашу удачу!

В его поведении, назойливом лобызании сквозило что-то недоброе. «Наверное, хочет меня разоружить и разоблачить», — подумал я и решил отделаться от неприятного типа. Левой рукой покрепче сжал винтовку, а правой влепил ему оплеуху. Он замотал головой и рухнул на пол. Вся компания возмутилась моей дерзостью.

Секунда промедления могла обернуться против меня. Я скомандовал:

— Ни с места!

Николай Бондарчук, услышав возглас, вбежал в комнату и ещё внушительнее повторил:

— Ни с места!

Пострадавший молча поднялся и сел на своё место. Его глаз с каждой минутой все больше опухал, под ним засветился синяк, с нижней губы сочилась кровь.

Оставив Бондарчука «на вахте», я предложил директору пройти в соседнюю комнату и приказал открыть сейф.

— Как вы смеете? — воспротивился он. — Я пожалуюсь в гестапо! Это грабёж среди белого дня! Кем? Полицией! Где это видано? Ни одной марки не дам!…

— Пожалеешь! Становись к стенке!

— Ну и стану! Думаешь, испугался? Нет! Посмотрим, как ты заговоришь в гестапо.

— Ключ от сейфа! — потребовал я.

— Ничего не дам! — огрызался хозяин.

Директор упорствовал, зная, что полицейский не рискнёт с ним расправиться: ведь тогда его призовёт к ответу гестапо. Кому-кому, а полицейским хорошо известно, на что оно способно…

Не сломил упорство директора и предупредительный выстрел вверх. А что если сказать упрямцу правду, кто мы? Я так и сделал:

— Слушай, немецкий холуй, мы — советские партизаны и пришли сюда не для того, чтобы играть с тобой в прятки!

Глаза директора вышли из орбит. Он застыл на месте.

— Если правда, что вы советские партизаны, сейчас до копейки отдам… Но ключ у жены. Пригласите её сюда…

Приоткрыв дверь, я позвал жену директора. Она вошла. Руки её заметно дрожали. Директор сказал:

— Найди ключи от сейфа.

Женщина принесла ключи, с опаской посмотрела на меня и вышла.

Директор открыл сейф и отдал мне все наличные деньги — около десяти тысяч немецких марок.

— Ну, а как же я оправдаюсь? — трясся ое.

— Так и скажите: партизаны забрали!

— О боже, мне не поверят!

— Поверят: люди видели. Деньги народу нужнее, чем вам. Не вы же их заработали!

— Ну да… Мои рабочие…

— Ваши рабочие? Кто вам их дарил? А почему вы присвоили то, что должно принадлежать им?

Хозяин молчал. Да и что он мог ответить?… Покидая пьяную компанию, мы «утешили» её:

— Не скучайте за нами, мы ещё к вам наведаемся…

Часть изъятых денег раздали беднякам, остальными расплачивались при заготовке продуктов питания.

Партизаны мечтали об одном — связаться с Большой Землёй, получить совет, а может, и подкрепление… Но нас разделяли многие сотни километров… Трудно выразить словами радость, которую мы испытывали, когда мой пятнадцатилетний братишка Володя нашёл советскую листовку. Каждое слово в ней звучало набатом. Листовка звала на смертный бой с врагом. Она заканчивалась словами: «Не давайте оккупантам покоя ни днём, ни ночью!»

Воодушевлённые призывом Коммунистической партии, мы смелее шли на боевые операции.

Горсточка народных мстителей готовилась к налёту на Хмелевский лесопильный завод. Надо было уничтожить заготовленный там для фашистов лесоматериал, вывести из строя локомотивы. По существу это была наша первая крупная диверсия.

Задание осложнялось тем, что всего в четырёх километрах от предприятия находился гарнизон карателей. Но это нас не остановило.

…Занималось утро. На завод стекались рабочие. Вид у всех был унылый, мрачный, потому что их согнали в Хмелёвку по приказу людвипольского комиссара жандармерии, оторвав от хлебопашества.

К охраннику завода, гитлеровцу с одутловатой физиономией, подошёл неказистый мужичок. Он никак не мог объяснить, чего, собственно, хочет. Стражник смеялся над незадачливым человеком. И вдруг его лицо исказилось. «Мужичок» наставил пистолет и приказал сдать винтовку.

Охрана была обезоружена.

Партизаны осуществляли диверсию по намеченному плану: поджигали пиломатериалы, резали на куски кожаные и холщевые приводные ремни.

Один крестьянин увидел это и стал упрекать:

— Зачем вы уничтожаете народное добро?

— А ты хочешь, чтобы все досталось фашистам? — возмутился Владимир Леонтьев.

— Почему фашистам? — возразил крестьянин. — Если вы продержитесь тут до ночи, люди все до щепки вывезут. В хозяйстве пригодится.

— Шутишь, батя? — недоверчиво посмотрел на крестьянина Леонтьев. — Разве успеют все растащить за день?

— Ручаюсь!

— Подожди, потолкую со старшим.

Совет крестьянина был дельный. Действительно, пусть лучше народу достанется добро — и я скомандовал:

— Поджог прекратить!

Не прошло и получаса, как заводской двор превратился в растревоженный улей. Бесконечным потоком сюда потянулись подводы. Из двора они уезжали нагруженные брусьями, шпалами и досками.

Вдруг кто-то надрывно крикнул:

— Полиция!

Крестьяне заметались в панике и начали разбегаться. К заводу подходил людвипольский гарнизон.

— За мной! — скомандовал я.

Партизаны бросились навстречу карателям. Вперёд выдвинулся заслон: Николай Киселев и Владимир Леонтьев.

Раздался выстрел. Он и послужил началом атаки фашистов.

Ребята дружно открыли ответный огонь. Неумолимо клокотал пулемёт Жоржа, поливая врагов свинцом. Полицейские, умевшие лишь расправляться с мирным населением, впервые попали в такой переплёт и бросились бежать. Каратели отступили в Сосновку.

Оставив заслон, партизаны собрались в конторе. Сюда вбежал мой брат Володя. Лицо его зарумянилось, глаза блестели. Скороговоркой он сообщил, что задержан межиричский лесник.

— Что с ним делать? — допытывался Володя.

— Погоди, решим, — охладил я юношу.

Во дворе стоял пожилой человек. Я подошёл к нему. От проницательного взгляда лесник поёжился.

— Почему не сдал оружие? Мы тебя предупреждали! Перед гитлеровцами выслуживаешься, свой народ предаёшь?

— О нет! Нет! — залепетал лесник. — Оружие хоть сейчас возьмите, и вместо одной винтовки — две, а вдобавок и пистолет дам. — Лесник переминался с ноги на ногу. — Против своих людей не иду — убедитесь сами.

— Где оружие прячешь?

— Дома, в Максимиляновке.

Откровенность лесника подкупала и в то же время настораживала. Дорога в деревню пролегала через лес. Можно ли довериться такому человеку?

— Не подведёшь? — сурово спросил я. — Иначе — пеняй на себя!

— Вы мне не верите? — упрекнул лесник. — Поедем!

Я взял стоявший у заводской конторы велосипед и, оставив Пихура старшим, поехал вслед за лесником. Он мчался, словно преследуемый. Я старался не отставать, нажимал на педали изо всех сил.

На хуторе, расположенном вблизи просёлочной дороги, лесник свернул в один из дворов. Я — за ним. Вошли в дом. Лесник неторопливо открыл шкаф, взял оттуда винтовку и передал её мне.

— А где вторая?

— Сейчас, сейчас…

Лесник пошёл в кладовую. Я неотступно следовал за ним. Ещё одна винтовка попала в мои руки. Вынув затворы и положив их в карманы, я потребовал обещанный пистолет.

— Его у меня нет! — развёл руками лесник.

— У кого же?

— Спрятал так, что и сам не найду.

— Со мной шутки плохи!

— Раз так настаиваете, — на лице лесника появился испуг, — тогда пойдёмте к соседу.

И, пренебрегая опасностью, я поспешил вслед за хозяином к соседнему хутору.

На пороге ветхой хатенки, обмазанной светлой глиной, стоял парень. На его щеке выделялось красное родимое пятно. Парень сухо ответил на приветствие и пробуравил меня взглядом. Неужели ловушка?

— Чужих на хуторе нет? — с напускной серьёзностью обратился я к нему.

— А мы чужих не жалуем! — грубовато ответил парень.

— Я представитель власти и предупреждаю… Если найду оружие…

Искромётный взгляд, сжатые губы и вся поза этого человека говорили о неприязни к полицейским. Поразмыслив несколько секунд, я открылся:

— На мне чужая форма. Я не тот, за кого вы меня принимаете. Пришёл в ней сюда ради безопасности.

Парень преобразился:

— А кто же вы? Лесник ответил за меня:

— Партизан!

Я подтвердил это и признался, что явился за оружием. Лицо парня посветлело.

— Если правда, то я сдам вам оружие.

— Как вас зовут?

— Леонид Ильчук.

— Отойдём в сторону.

Лесник остался на прежнем месте.

— Если вы партизан, заберите меня с собой, — взмолился Ильчук. — Мне житья здесь нет, за мной охотятся черносотенные, единственное спасение — пистолет. Дома бываю редко, случайно застали: к матери наведался.

— А ты представляешь условия партизанской жизни? Взвесь все хорошенько, не торопись. Надумаешь, скройся из села незаметно, иначе прослышат, что в партизаны подался, — замучат старушку.

— Ко всему готов, — обрадовался Леонид. — Только возьмите с собой! Я уже бродил однажды по лесам, но никого так и не встретил.

Я смотрел на Ильчука и радовался.

— Ладно, собирайся…

Леонид пригласил меня в дом. Мать Ильчука увидела на мне полицейскую форму и переполошилась:

— Не слушался меня, — запричитала. — Он ещё молодой, разума не набрался… Единственный он у меня, моя надежда, никому вреда не причинил, не трогайте его…

Лёня обнял мать, успокоил:

— Чего вы, мама, расстроились? Это хороший человек. В широко раскрытых глазах старушки застыли слезы.

Она не сразу поняла, почему я «хороший человек». Но так сказал её сын, и она поверила. Наступила тягостная пауза.

— Как вас зовут, мамаша? — спросил я.

— Надежда, дочь Трофима, — как-то странно ответила женщина. Она стояла как вкопанная и с недоверием поглядывала в мою сторону. Всё же на мне полицейский мундир! Преодолев робость, спросила шёпотом:

— Кто же вы такие?

— Мы — советские партизаны, Надежда Трофимовна. Вот и ваш сын просится к нам. Вы не против, чтобы он стал партизаном?

Надежда Трофимовна ответила не сразу:

— А где же вас искать в случае необходимости?

— Все леса вокруг — наши. Будем живы — Лёня навестит вас.

— Дай бог, дай бог! — перекрестилась старушка.

Я посмотрел на часы, затем на Леонида. Он понял мой взгляд. Сняв фуражку, поцеловал мать в щёку, взял её руки в свои и прижался к ним губами.

— Прощай, родная…

…Я зарядил винтовку и вручил её Ильчуку.

— Получай, Лёня, теперь она твоя до конца войны. Вместе будем бить клятых варваров.

Вторую винтовку я тоже отдал Лене. Лесник подарил ему свой велосипед. Ом, конечно, догадался, куда уходит Ильчук, но спросил с хитрецой:

— Далеко собрался?

— Провожу человека. А там — работу поищу.

— Это ты мне, старику, не доверяешь? — обиделся лесник. — Напрасно, сынок. Иди и не беспокойся: о матери я позабочусь…

Лесник расправил жиденькую бородку, кашлянул.

— Ну, с богом! — перекрестил Ильчука.

С хутора, напрямик по открытому полю, мы с Леонидом проскочили к лесу. По просеке мчались лошади, запряжённые в фурманку. На ней стояли, держась друг за друга, несколько человек.

Я поднёс к глазам бинокль и узнал братьев — Жоржа и Ростислава, а также Николая Киселева. «Ищут меня», — предположил.

— А ну, дружок, пальни вверх, чтобы услышали, — сказал Лене.

Ильчук вскинул винтовку и выстрелил. Выстрел услышали. Фурманка подъехала к нам.

— Где так долго пропадал? — забросали меня вопросами. — Уходил со стариком, а вернулся с молодцом!

— Угадали, — улыбнулся я. — Знакомьтесь: пополнение, Леонид Ильчук.

Парень пришёлся всем по душе.

— А где вторую винтовку взял? — похлопал его по плечу Жорж. — Милая подарила?

— Милая не догадалась, — отшучивался Ильчук. — А вот ваш милый, — повёл в мою сторону глазами, — догадался.

В хорошем настроении мы вернулись на лесопилку. Сгущались сумерки. Подхлёстывая вспотевших лошадей, крестьяне вывозили на телегах лесоматериал. Просто не верилось: там, где ещё в полдень громоздились большие ярусы, был пустырь. Ильчук с удивлением наблюдал за происходившим. На этом заводе ему был знаком каждый уголок. Три года вместе с отцом работал он здесь в поте лица за жалкие гроши. Работал по двенадцати-четырнадцати часов в сутки. Но пришла Советская власть, и мальчик поступил в школу. А потом война… Отца призвали в армию, комсомолец Ильчук остался с матерью. Ему было только 16 лет.

И вот он снова на том же заводе. Возмужалый. Вооружённый.

Едва последняя телега выехала из двора, у конторы раздались три выстрела. Сигнал! Через несколько минут все участники боевой операции собрались в условленном месте.

Растянувшись цепочкой, друг за другом, мы покинули территорию завода. Вместе с нами уходил в лагерь новый боец — Лёня Ильчук. Его не смущал ни густой осенний дождь, ни предстоящая жизнь партизана, полная неожиданностей и риска.

ПЕРЕГОВОРЫ С БУЛЬБОЙ

На первых порах националисты маскировались, называли себя повстанцами, борющимися против фашистов. Это сбивало многих с толку. Тогда никто не подозревал, что бандитские группы создавались по указке гитлеровцев. По их замыслу действия банд должны были стать своего рода противовесом мужественной и справедливой борьбе народных мстителей. В некоторых сёлах секирники сумели втереться в доверие к патриотически настроенным крестьянам и через них влияли на остальных.

Обманутым оказался и крестьянин Сергей. Располагая данными о его связи с предводителем банды Тарасом Боровцом, присвоившим себе славное имя Тараса Бульбы, мы установили беспрерывное наблюдение за хутором Сергея. Однажды на рассвете наш дозорный Владимир увидел: во двор к Сергею зашло несколько человек. Пугливо озираясь по сторонам, хозяин проводил гостей в сарай, затем не спеша обошёл хутор, вглядываясь в подступы.

Сомнений не оставалось — Сергей предоставил убежище бандитским верховодам. Появилась возможность встретиться с атаманом, узнать, «чем он дышит», выяснить, действительно ли секирники воюют против фашистов.

— Ну, кто, братцы, к его светлости пойдёт? — спросил я у друзей. — Кто из вас с дипломатией дружит?

Партизаны рассмеялись. Не приходилось им раньше быть парламентёрами…

— Может, всей группой пожалуем? — шутили товарищи.

— Не примет!

— А мы попросимся…

— Тогда беседа не получится!

— Зря!…

Шутки шутками, а к атаману идти надо. Командировали на «высокую» встречу меня, как командира группы, и Ваню Пихура, человека смышлёного в политике.

Слушая нас, отец тоже смеялся от души, а потом серьёзно сказал:

— Что ж, поговорить с атаманом не мешает. Может, он и вправду намерен бить оккупантов? Ведите себя там достойно. В случае чего, поддержим.

Сопровождаемые добрыми напутствиями товарищей, «парламентёры» отправились выполнять малоприятную миссию.

С северной и западной стороны хутор Сергея был окружён кустарниками. Партизаны подобрались сюда и залегли.

Пихур и я вошли во двор. Сердито залаяла собака. Ваня бросил ей кость, и она успокоилась. В ту же минуту, точно из-под земли, во дворе появился хозяин, который ощупывал нас своими кошачьими глазами. Поздоровавшись, я спросил, где сейчас атаман Бульба. Сергей сделал умилённое лицо и как-то судорожно пожал плечами.

— Я вас не понимаю, какой атаман?

К нам подошла Анна, жена Сергея, молодая и красивая женщина. Она пыталась отвлечь внимание от сарая и заискивающе пригласила на завтрак.

— Ещё успеем, — поблагодарил я Анну, — весь день будем у вас отдыхать.

Анна многообещающе моргнула и удалилась.

— Где же спрятал атамана, Сергей? — продолжал я прерванный разговор.

Сергей опять притворился:

— Клянусь богом, нет здесь никакого атамана!

— Ну, раз ты не знаешь, кто прячется у тебя, то мы сами найдём, — я сделал шаг в сторону сарая.

Разгадав моё намерение, Сергей встал на дверях и широко расставил руки.

— Здесь я хозяин и прошу не открывать!

Пришлось оттолкнуть упрямца. Приставил к сеновалу лестницу и по ней взобрался наверх. На сене спали пятеро мужчин. Я потормошил крайнего. Он схватился, протёр глаза и, увидев перед собой незнакомого вооружённого человека, испуганно спросил:

— Кто ты такой?

— На свидание с атаманом прибыл.

— Подожди внизу, сейчас разбужу.

Я спустился по лестнице. Через несколько минут ко мне спустились и бульбаши.

Тогда я впервые увидал атамана. Высокий ростом, он чуть горбился, на вид ему было не более тридцати. Лицо изъедено оспой, белёсые брови и ресницы придавали ему отталкивающий вид.

Размашистым шагом Бульба подошёл к нам и, крепко пожимая руки, отрекомендовался:

— Атаман Тарас Бульба.

Поочерёдно представились его сподручные. Первый назвался Адамом. Он был правой рукой атамана. Квадратный подбородок и лихой чуб, свисавший над узким лбом, говорили о его жестокости и тупости.

От других мы услышали «оригинальные» клички: сотник Пидмоченый, поручик Зубатый…

Видимо, бандитам не понравился наш визит, к тому же они усомнились в искренности Сергея, не сумевшего вовремя их предупредить.

А Сергей под тяжёлыми взглядами бульбашей виновато опустил голову, косился на оружие, торчавшее у бандитов за кожаными поясами. Оправившись, он побежал за сарай и принёс ведро воды. С плеча свисало полотенце с вышитыми петухами.

— Прошу умыться, — угодничал он.

Наспех умывшись и причесав волосы, бульбаши приводили себя в порядок. Атаман набросил на плечи шинель из серого офицерского сукна. На узеньких погонах с синими кантами блестели трезубы из белого металла.

Атаман небрежным жестом извлёк из кармана пачку купюр и, плюнув на пальцы, ловко отделил одну пятисотку и дал её Сергею.

— Выпивку и всё остальное!

Сергей понимающе кивнул головой и, подпрыгнув от удовольствия, бросился в дом. Через минуту вернулся с бутылью сизого первака.

Мы условились с атаманом, что переговоры проведём в сарае. На глиняный пол положили несколько брёвен, на брёвна — доски. «Стол» накрыли самотканной скатертью. Хозяйка принесла миску квашеной капусты, огурцов, нарезанного ломтиками сала, лука и хлеба.

— А где трофей? — упрекнул Бульба хозяина.

Сергей немедля прикатил бочонок со сливочным маслом. Анна внесла гранёные стаканы, расставила их и вышла. Вслед за женой оставил гостей и Сергей. Он предупредил:

— Не беспокойтесь, буду на часах…

Бульба смерил меня изучающим взглядом:

— Так за что выпьем, красный командир?

— А за что предлагаете?

— За то, чтобы Гитлер — туда! — и пальцем указал на землю.

Мы почокались, выпили. За трапезой завязалась беседа. Атаману не терпелось узнать, связана ли наша группа с подпольщиками, где мы дислоцируемся, какие у нас планы. Такое любопытство не располагало к откровению, и я отвечал уклончиво.

После повторного тоста атаман вновь затронул начатую тему, но проявлял при этом сдержанность. «Тонкий дипломат, — подумал я. — Не зря учился в разведывательной школе в Берлине». А Бульба обходным путём пытался выяснить, сколько в моей группе людей под ружьём. Говорил он размеренно, будто прожёвывал каждое слово. Осторожно намекнул, что нам незачем уединяться, лучше объединить силы. Немного охмелев, Бульба начал хвастаться перспективой развития националистического движения и без всяких оговорок неожиданно предложил:

— Переходи к нам всем отрядом. Обижен не будешь, получишь любой портфель!

— Нет! — возразил я. -У нас свои планы, и дел впереди не мало. Вот немцев бить совместно с вами готов, хоть сейчас!

— Не время ещё, мы недостаточно крепки, — сказал атаман. — Пока что против них выступать не следует. Вот окрепнем, тогда ударим…

Я пытался убедить атамана и его сторонников, что выжидать нельзя.

— Гитлеровцы жгут села и города, людей губят, грабят Украину, а вы отсиживаетесь в кустах. Предлагаю немедленно выступить сообща против злобного врага. Бездействовать сейчас — позор! Как же будете глядеть в глаза землякам?

Но Бульба и его сподручные и слушать не хотели о немедленных действиях. Они категорически отклонили все предложения, ссылаясь на свою малочисленность и слабое вооружение.

Атаман и его заместитель Адам Воловодик склоняли нас к тому, чтобы мы прекратили борьбу, иначе вся группа погибнет.

— Чего же «погибнет»?

Воловодик зло покосился:

— Слон всегда моську давит и даже не чувствует этого.

— Народ — не моська, — отпарировал я.

— Так за вами же народ не идёт.

— Мы и есть народ!

— Ха-ха! Сказал!

— Как есть!

Атаман выпил ещё стакан водки, причмокнул от удовольствия и, растягивая слова, повторил:

— Вот окрепнем, тогда и всыплем немцам. А пока подождём…

— Время не ждёт! — ответил я Бульбе.

Но спорить, убеждать было бесполезно. Мы стояли на разных позициях. Бульбаши прикрывались фальшивыми фразами и только выдавали себя за борцов против оккупантов, а о борьбе и не помышляли. Наши пути расходились.

Итак, не договорившись с атаманом, я и Пихур оставили охмелевших бандитов. Вдогонку Бульба примирительно бросил:

— Напрасно, хлопцы, горячитесь, я вам добра желаю, а вы…

ЕЩЁ ПЯТЬ СТВОЛОВ

Наши верные друзья — подпольщики Флор Ляшецкий, Зигмунд Гальчук, братья Броновицкие, Ремигюш Курята, Пётр Трофимчук сообщили о намерении Тарнавского навести гитлеровцев на след партизанской группы.

— Недолго уже Струтинским по земле ходить, — хвастался он перед односельчанами. — Скоро их так накроем, что и головы не успеют поднять.

Бахвальство Тарнавского подхлестнуло нас, послужило своеобразным сигналом к более активным действиям.

Гитлеровцы создали «зелёную» полицию в надежде на то, что её руками удастся подавить в зародыше партизанское движение. «Зелёные бандиты», как именовали люди лесников, представляли такую же опасность в лесу, как шуцполиция в местечках и сёлах. Не случайно мы начинали борьбу именно с разоружения лесников. Тогда они поклялись, что никогда ничего не предпримут против народных мстителей. Некоторые лесники, действительно, умерили свой верноподданнический пыл, однако ненадолго. Уверовав в мнимые успехи гитлеровцев, подняли голову и старались наверстать упущенное. Особенно усердствовали невирковские лесники во главе со ставленником гестапо Бруно Тарнавским.

Наученные горьким опытом, они вели себя насторожённо и в одиночку по лесным участкам не ходили.

Конечно, легче всего было не связываться с ними, а перебазироваться в другое место. Но партизаны отвергли такую полумеру. Рано или поздно, рассуждали мы, «зелёные» обнаружат группу. Поэтому все настаивали: дать бой лесникам и за их счёт пополнить своё вооружение.

Под покровом ночи группа продвинулась к лесничевке. Жорж с пулемётом залёг у погреба, Николай Киселев притаился у входной двери. Когда рассвело, я с пистолетом в руке проник в контору. Моё появление было для лесников неприятным сюрпризом. Все уставились на меня. Я приказал немедленно сложить оружие.

Лесники переглядывались между собой, но с места никто не двинулся.

— Сопротивление бессмысленно! — предупредил я их. — Вы окружены партизанами. Приказываю сдать оружие и боеприпасы! — и, воспользовавшись замешательством, шагнул к крайнему леснику, взял из его рук винтовку. Второй — сам отдал мне свою двухстволку.

Один из лесников, с маленькими чёрными и злыми глазами, рванулся к оружию. Я направил на него пистолет:

— Руки вверх!

Черноглазый сел на место. В эту минуту подоспел Николай Киселев, быстрым прыжком он подскочил к ретивому и обыскал его. То же самое проделал с остальными.

Изъятые винтовки Киселев передал вошедшему Николаю Бондарчуку, а сам последовал за мной в соседнюю комнату, куда я завёл старшего лесника Руденко.

— Что, по-хорошему не отдаёт винтовку? — нервничал Киселев.

— Говорит, у него нет.

— Пусть тогда пеняет на себя!

— А мы вот проверим! — я распорядился выделить трёх партизан и произвести обыск в хозяйстве Руденко.

Услышав это, он сверкнул глазами:

— Ну, зачем семью тревожить, я сам принесу.

— Надо было раньше, а сейчас мы сами позаботимся.

Лесника, который с женой и двумя малолетними детьми проживал рядом с конторой и первый сдал оружие, мы спросили:

— Знаешь, где дом Руденко? — Конечно, знаю!

— А с женой его знаком?

— По службе, только по службе, — смутился он.

— Распорядитесь, чтобы он принёс винтовку! — предложил я старшему леснику.

Тот промямлил:

— Пусть идёт…

— Распорядитесь! — рассердился Киселев.

Руденко понял, что шутки плохи, и выпалил:

— Скажи жене, что я требую винтовку. О том, что здесь происходит, — молчок!

— Ясно, пан Руденко, — поклонился лесник.

Партизаны предупредили его:

— Если взболтнёшь — не сдобровать! Помни, твоя жена и дети здесь.

— Ну что вы, какой смысл…

Минут через двадцать он возвратился с винтовкой.

Обезоруженных лесников собрали в комнату. Разговор был коротким. Их предостерегли от каких-либо ответных мер, предупредили, чтобы они не вздумали предавать людей, которых встретят в лесу.

«Зелёные» убедились, что им ничего плохого не сделают, успокоились. Руденко попросил расписку для отчёта перед немцами.

— Если скажете, что мы отобрали винтовки, разве вам не поверят?

— В покое не оставят, другое дело — бумажка, с ней легче оправдаться…

— Ну что ж, раз мирно расстаёмся — не откажем, — ответил Киселев.

Он составил текст:

Расписка.

Подтверждаем, что сего числа у лесничего Руденко и его подопечных, в интересах народа, отобрали пять винтовок и сотню патронов. Командир партизанской группы Николай.

21 августа 1942 года. Лесничество Озирцы.

— На, получай!

Повеселевший Руденко пробежал глазами по листку, исписанному размашистым почерком.

— Теперь обойдёмся…

Когда группа в безопасном месте расположилась на отдых, Алексей Глинко подытожил:

— Итак, ещё пять стволов!

— Да, операция удалась! — разделил Пихур восторг товарища.

Отец ухмыльнулся:

— Отныне в этой местности все лесники только с… палками.

Все рассмеялись.

После отдыха группа провела новую боевую операцию. Окружили лесничевку Краля. Он без сопротивления отдал оружие и патроны.

Грабежом и бесконечными поборами завоеватели обрекали людей на голодную смерть. Вот почему в планах группы важное место занимал срыв вражеских экономических мероприятий. Подпольщики заблаговременно ставили партизан в известность об отправке продовольственных транспортов. И мы не упускали благоприятного случая для нападения на эти транспорты. Особенно успешно действовали во «владениях» людвипольского комиссара жандармерии, престиж которого в глазах ровенских властей после событий на Хмелевском заводе сильно пошатнулся.

Фашисты превратили Людвиполь в перевалочный пункт. Изъятые у населения продукты и скот отправляли отсюда в Костополь, а затем в Ровно.

Продовольствие, которое нам удавалось отбить у противника, раздавали крестьянам или уничтожали, предварительно пополнив собственные запасы. Помню, как горячо благодарили нас люди, когда мы возвращали им угнанный захватчиками скот. С не меньшей радостью принимали от нас хлеборобы масло, овощи и другие продукты, которые мы увозили из немецких заготовительных пунктов.

КОНЕЦ „ЛЕСНОГО КОРШУНА"

Боевые операции партизан на Хмелевском лесопильном заводе и в Озирецком лесничестве обеспокоили оккупантов. На специальном совещании гитлеровский полковник неистовствовал. Он осыпал грубой бранью своих подчинённых за то, что они проглядели большевистских агентов, которые разграбили лесоматериал, предназначенный для стратегических целей немецких войск! И когда? Днём!

— Красные бандиты бесчинствуют безнаказанно! — надрывался полковник. — Армия фюрера у стен Москвы и Сталинграда! А вы тут не можете справиться с десятком подлецов! Позор!…

Полковник сделал несколько шагов по просторному кабинету и остановился у висевшей на стене карты.

— Взгляните, господа, сюда, — он ткнул стеком в синий кружочек. — Это и есть та злосчастная Буда, из которой вышла бунтарская семейка Струтинских. Все дерзкие проделки — дело их рук! Не сомневаюсь! И я требую: Струтинских немедленно ликвидировать! Уясните, господа: если вы не уничтожите их, вас отправят на восточный фронт! Вакансий там, поверьте, предостаточно!…

— Гер оберст! — робко поднялся с места районный шеф гестапо. — К поискам банды надо подключить Бруно Тарнавского, тогда разделаемся с партизанами наверняка.

— Чего же вы тянете? Вызовите его сюда, если вы в нём уверены.

— Разрешите это сделать… завтра?

— Опять откладываете!…

Если гестаповцы делали ставку на предателей, то мы рассчитывали на преданность простых людей, патриотов. Благодаря самоотверженности, смелости и риску Гальчука, подслушавшего этот разговор, партизаны уже через два часа после совещания узнали о готовящейся против них акции.

На совете группы мы вынесли смертный приговор «лесному коршуну» — Тарнавскому.

26 августа 1942 года партизаны перекочевали на Невирковский участок. В одном из уголков густого ельника развели небольшой костёр, выставили пост. Я с Киселевым отправился в разведку. Местность была хорошо знакома. Вспомнилось, как всего несколько лет назад вместе с отцом, старшим братом Александром, братьями Гальчуками, Броновицкими, Курятой рубили здесь могучие лиственницы, пилили их, зарабатывая на скудное пропитание. Тогда все земли вокруг принадлежали помещику. Не о людях заботился он… Жестокостью отличался и управляющий лесными угодьями пан Торка. Без «квита» никто не смел набрать в лесу ягод или насобирать грибов. Зато на просеках заботливо расставлялись кормушки с сеном, чтобы животные в зимнее время не голодали.

В самой красивой части Невирковского леса раскинулась большая поляна. В северо-восточном её углу, неподалёку от дороги, стоял дом, увитый диким виноградом. Южную половину этого дома занимал Бруно Тарнавский, вторую часть — объездчик Ортяков. В одноэтажном флигеле жил лесник Трофим.

Осторожно, чтобы не всполошить собак, мы с Киселевым проникли во двор лесничевки. Нам удалось выявить скрытые подходы к домам со стороны леса. Несмотря на раннюю пору во дворе уже хозяйничала жена Трофима. Совсем недавно я встречался с ней на вечеринках в Жерновке и Буде. А теперь, наверное, Евгения… Я окликнул её. От неожиданности Евгения вздрогнула. Когда узнала меня, заволновалась:

— Коля? Как ты сюда попал? Тебя разыскивают каратели! Уходи немедленно! Уходи! Поймают — пропадёшь!

— Кто за мной следит? — схитрил я. — Кому я нужен?

— Разве ты не знаешь? — шептала Евгения. — Сам пан Тарнавский каждую ночь подстерегает.

— Он дома?

— Нет. Уехал ещё с вечера. С ним пятеро других. Скоро появятся. Только прошу, Коля, никому ни слова. Иначе меня прикончат…

— Что ты, Женя!… Скажи, Ортяков с ними?

— Нет. После того, как у Малигранды его напугали, стал шёлковым.

— А где он сейчас?

— Обещай, что не тронешь его, скажу.

— Слово чести! Разве ты мне перестала верить?

— Верю. На чердаке он спит. С ним сын Олег. Оба с оружием. Не трогай их, Коля, они могут тебя убить.

— Не беспокойся. К ним я с добрыми намерениями.

Киселев привёл группу. Я взобрался по лестнице на чердак.

— Ортяков!

Молчание. Позвал громче. Из угла донёсся шорох, знакомый голос испуганно спросил:

— Кто?

— Струтинский. К вам по-доброму. Вылезайте.

Ортяковы зашептались, но из укрытия не выходили. Я предупредил:

— Все вокруг оцеплено партизанами! Выходите, иначе за вашу жизнь не ручаюсь. Скорее!

Два силуэта приблизились ко мне.

— Здравствуйте, — протянул я руку старику, а потом Олегу.

— А дальше что, товарищ Струтинский?-спросил лесник.

— Сойдём вниз. Если пригласите, зайду в гости.

Спустились с чердака. Я взял у них простую и десятизарядную винтовки и передал Ивану Пихуру.

— Без них будете спокойнее спать, — пошутил отец, здороваясь с Ортяковым.

— Я тоже так думаю! — согласился тот.

Раздался лёгкий свист. Алексей Ильчук предупреждал: на подходе — телега, очевидно, едет Тарнавский. Сигнал передали по всем постам. Везде чувствовалась напряжённость, все сознавали — имеют дело с опасным бандитом.

Во двор шумно ворвались разгорячённые кони.

— Тпр-рр-прр-р!

Бруно первым соскочил с телеги.

— Стой! Руки вверх! — отец и Глинко наставили на «коршуна» винтовки.

Тарнавский на какой-то миг застыл. В его глазах блеснули тысячи недобрых огоньков. Судорожно выхватив из кобуры пистолет, он выстрелил, но не попал.

— Бросай оружие, стервятник! — вышел из себя Глинко.

Тарнавский пытался перезарядить пистолет. Но его упредили. Грянуло одновременно два выстрела. Схватившись руками за грудь, предатель свалился наземь.

Воспользовавшись моментом дуэли, остальные пассажиры нырнули в кусты. Партизаны выловили их и тут же, у безжизненного тела палача, построили.

— Что с ними сделать? — обратился я к партизанам.

— Пусть себе сами кару выберут! — отозвался отец.

— Расстрелять собак! — настаивал Николай Киселев. Трофим затрясся как в лихорадке.

— Буду делать всё, что прикажете! Только не расстреливайте…

Жорж смягчился:

— Хорошо, проверим. Но знай: будешь и дальше подлецом — не уйдёшь от народной кары!

Вслед га Трофимом просили прощения остальные. Они поклялись, что больше их никто не заставит служить фашистам. И мыотпустили «заблудившихся».

Мы расправились с «лесным коршуном» в день продажи дров и лесоматериалов Невирковским лесничеством. Из окрестных сёл и хуторов сюда съехались крестьяне. Владимир Леонтьев и Василий Самокиш разрешили им взять из скирды сена для лошадей. Людей предупредили, чтобы они немного задержались

— Кто они и чего хотят от нас? — недоумевали крестьяне.

Кто-то ответил:

— Подождём, узнаем какому богу служат. Нас не должны трогать.

— Не должны? — вмешался другой. — А немцы разве должны? Да так нашего брата хватают, ой, ой!…

— Так то ж немцы!…

К полудню, когда собралась добрая сотня человек, Киселев, отец и я подошли к ним. Мы отвечали на вопросы крестьян, рассказывали им о своей борьбе с гитлеровскими оккупангами и их пособниками.

— За что вы казнили его? — указал рукой на труп Тарнавского молодой крестьянин.

— За собачью преданность врагам Родины. За избиение и грабёж земляков, за убийство простых людей, за службу в гестапо, — горячо разъяснил отец.

— Раз такой, туда ему и дорога!

— А с нами что будете делать? — задали вопрос из толпы.

— Слушайте, люди добрые, -обратился я к крестьянам. — Гитлеровцы вторглись в нашу страну и грабят её, женщин насилуют, детей и стариков убивают… Тюрьмы и концлагеря переполнены. Вот мы и сражаемся с захватчиками и теми, кто помогает им вершить чёрные дела.

— Правильно! — одобрительно загудела толпа. Потом сказал отец:

— Многие из вас смертельно ненавидят фашистов, но боятся выступить против них. Знайте, Красная Армия ведёт жестокие бои, она победит неизбежно! Каждый из вас должен найти своё место в этой борьбе, чтобы потом совесть не мучила и детям в глаза открыто смотреть.

Отец говорил душевно, страстно, и крестьяне слушали, затаив дыхание.

— А что касается вашей сегодняшней заботы, — заключил он, — то мы разрешаем: дрова, находящиеся в складометрах, и спиленные деревья — забирайте подчистую, бесплатно!

Обрадованные крестьяне бросились к телегам.

— Спасибо, товарищи партизаны! — благодарили они. Все имущество Бруно Тарнавского было конфисковано и роздано беднякам.

Во второй половине дня наша группа покинула лесничество.

А по всему Межиричскому району распространилась молва о добрых делах советских партизан и о том, что их в Невирковском и Липенском лесах — несметное количество.

ПЛЕННИКИ ОСВОБОЖДЕНЫ

Пётр Трофимчук возвратился из Людвиполя и сообщил: гестапо намерено переправить из Костополя в Людвиполь группу политзаключённых.

— Кто конвоирует?

— Очевидно, жандармы и шуцманы.

— Известно время выезда машины?

— Узнали только, что завтра.

Товарищи встретили сообщение Трофимчука с воодушевлением.

— Наш арсенал пополнится! — восхищался Воробьев. — К тому же — обмундирование, документы добудем…

— Не это главное, Федор, — поправил его Леонтьев.

— Что же, по-твоему, главное?

— Освободим узников!

…Моросил дождь. Но несмотря на темень и непогоду, к рассвету партизаны были у Людвипольского тракта. Основная часть группы расположилась у самой дороги. Леонтьев и я укрылись в Озирецком лесничестве. По замыслу мы должны были преградить отход конвоиров.

В тот день был какой-то религиозный праздник, из Погориловки доносился колокольный звон. Мимо нашей засады к церкви потянулась вереница верующих из села Озирцы. Некоторые из них, проявив излишнее любопытство, заметили нас, и их пришлось задержать до определённого времени.

К зданию костопольского гестапо подкатила грузовая автомашина. Двое шуцманов вывели четырёх узников со связанными назад руками и втолкнули в открытый кузов. Распухшие лица с кровоподтёками свидетельствовали о характере той «обработки», какой подвергали узников в застенках фашистской тайной полиции.

Спустя несколько минут из здания гестапо вышел офицер, а вслед за ним шуцман — лакей нёс чёрный чемодан с личными вещами обер-лейтенанта.

У офицера — самодовольное холёное лицо с маленькими, рыскающими глазами. От шуцманов не ускользнуло приподнятое настроение обер-лейтенанта Иоганна Шюце — заместителя начальника жандармерии. Сегодня он снизошёл до того, что поделился с ними своей радостью: его представили к награде и повышению в звании. В знак благодарности Шюце отлично проведёт порученную ему акцию.

Шюце осведомился, соблюдены ли все предписанные им меры предосторожности.

— Все, господин офицер, — подобострастно ответил старший шуцман. — В Людвиполе предупреждены. Всё идёт по графику.

— Очень хорошо!

Офицер сел в кабину рядом с водителем. Грузовик поехал по узким улочкам провинциального городка. Выбравшись на широкую центральную улицу, помчался на юго-восток. Гестаповец погрузился в размышления. Он сделал вывод, что настоящие края не так уж плохи! Конечно, Горынь не Майн, но всё же именно здесь он, Шюце, делает головокружительную карьеру!

Машина оказалась в зоне засады. На дорогу выскочил Глинко. Взмахом руки он приказал шофёру остановиться. В ответ гитлеровец приоткрыл дверцу и выстрелил. Алексей успел отскочить. Из кузова машины открыли стрельбу полицейские. Тогда укрывшиеся вдоль дороги Воробьев, Бондарчук и другие бойцы дали дружный залп по машине.

На помощь нашим поспешили Леонтьев и я. Наткнувшись на заслон, шофёр резко затормозил. В тот же миг обер-лейтенант неуклюже выпрыгнул из кабины и пустился наутёк. Партизанская пуля настигла его, и он, упав в придорожный кювет, уткнулся носом в песок.

Один из полицейских прыгнул с машины и, бросив винтовку, поднял вверх руки. Другие шуцманы бешено отстреливались. Тогда Жорж ударил по ним из пулемёта.

— Кто вы? — спросил я у людей, лежавших в кузове.

— Арестованные.

Узники не понимали, что произошло.

— А вы кто будете?

— Советские партизаны.

Мы знали, какая судьба ждала арестованных. Гестаповцы намеревались публично казнить их в Людвиполе для устрашения местных жителей, сочувствовавших партизанам. И мы сердечно радовались за товарищей, спасённых от верной гибели. Отец предложил им влиться в наши ряды.

— Хотите остаться с нами — пожалуйста! Если же имеете другие планы — мы вам не препятствуем. Но мешкать нельзя. Вон, слышите, каратели спешат на выручку своим, — показал он рукой в сторону села Погориловки, откуда доносился рёв моторов.

Освобождённые оказались организаторами подпольных групп на Ровенщине. Преисполненные благодарности, они всё же предпочли возвратиться в подполье.

— Ну что ж, бейте двуногих зверей там, а мы — здесь!

…Машину с трупами полицаев партизаны подожгли.

— А с этим что делать? — спросил Лёня Ильчук, показав на шуцмана, съёжившегося в кювете.

— То же, что и с его хозяином! — раздались гневные голоса.

— Он совсем юнец. Помилуем его! — возразил я. — Говорит, что его насильно заставили надеть воронью шкуру и взять в руки оружие!

Отец поддержал меня:

— Правильно, Николай! Мы не только караем, но и воспитываем!

— Значит, отпустим? — недовольно скривил губы Василий Самокиш.

— Да! Пусть улепётывает, пока не поздно!

Молодой шуцман благодарным взглядом окинул партизан.

— Спасибо!… Больше не буду служить немцам, даже если они меня за это накажут!… — парень поклонился, и его словно ветром сдуло.

На большаке застрочил пулемёт. Партизаны бросились в заросли.

В глухую ночь, на привале у костра, подсчитали трофеи: четыре винтовки, пистолет с обоймами, полицейская форма, две офицерские формы, полевая сумка с документами.

— Давайте проверим её содержимое! — не терпелось отцу.

Из сумки вытряхнули бумаги. В одном документе прочли фамилию: Струтинский. С трудом перевели весь текст. Из Ровно начальнику Людвипольского карательного органа предписывалось принять срочные меры по ликвидации группы Струтинского и других антифашистских групп, действовавших в этих местах.

Обнаружили письмо, которое обер-лейтенант Шюце не успел отправить своей жене. Читали по слогам, но смысл хорошо поняли.

На листке, исписанном мелким почерком, привлекли внимание несколько подчёркнутых строчек:

«…Не буду скрывать от тебя, дорогая Хельга, у нас есть средства заставить человека сказать всё, что нам нужно. Это проверено на людях многих стран Европы. Но вот перед русскими, признаюсь только тебе, мы чаще всего оказываемся бессильными…»

— Не повезло бедняге! — «сожалел» Леонтьев. — Даже до места назначения не добрался.

— Да, не повезло, — продолжил отец, — не пришлось ему наслаждаться в Людвиполе муками ровенских подпольщиков. — Секунду помолчал: — И всё же нам следует уйти из этих мест. Хотя бы на время! На поиск нашей группы бросят карателей.

Довод резонный. Но куда податься? Здесь знакома каждая тропинка, каждый куст, знаем, кто из населения за нас и кто против. А в чужих краях без разведки будет туго. И всё-таки уходить надо.

— Меняем адрес, товарищи! — решительно сказал я. — Переместимся дальше на север.

Но Пихур меня не поддержал и высказался за продвижение к линии фронта.

— Кто со мной, прошу! — наигранно пригласил Иван Пихур.

К нему примкнули Воробьев, Кармолин, Леонтьев, Глинко и Самокиш.

Буду перед тобой, читатель, правдивым и искренним. Приукрашивать события — значит обеднять их, лишать достоверности. Я же задался целью, пусть даже в ущерб занимательности, изобразить их так, как это было на самом деле. Признаюсь, я и раньше замечал, что Пихур проявлял высокомерие. Теперь же я окончательно прозрел: Пихур не мог примириться с тем, что им, бывшим командиром, и его друзьями, в недавнем прошлом кадровиками Красной Армии, командует человек без специального военного образования. Обыкновенный деревенский парень норовит обскакать лётчика, артиллериста и других армейских специалистов.

Пихур не учитывал, что костяк партизанской группы состоял из большой семьи, проверившей свои силы в боях с врагом, что мы, местные жители, лучше разбирались в здешних условиях, что, благодаря знанию обычаев, украинского и польского языков, перед нами широко открывались двери любого дома, что мы, наконец, хорошо знали местность.

Я не считал Пихура недругом. Однако его поступок, за которым скрывалось ущемлённое самолюбие, нельзя было оправдать.

Мне стало известно, что Пихур и Воробьев пытались привлечь на свою сторону всех бывших военнопленных, взять лучшее оружие и уйти.

Николай Киселев и Леонид Ильчук, позже других пришедшие в группу, Николай Бондарчук, Ростислав и Жорж, узнав об этом намерении, обезоружили зачинщиков раскола.

— Вам взбрело в голову отколоться, — не без боли в голосе укорял я Пихура. — Пожалуйста, не задерживаем! Обойдёмся без вас.

Однако обида обжигала сердце. Боевые товарищи, которым по настоянию отца мы возвратили оружие, покидали нас.

У меня даже зародилось сомнение: а может, они правы? Не лучше ли всем вместе отправиться к линии фронта? Но внутренне я был убеждён, что и здесь, в тылу, мы приносим пользу Родине, наносим ощутимые удары по врагу, сеем панику в его рядах, подрываем моральный дух оккупантов, сшибаем их кичливость.

Последовала немая сцена. Видимо, каждый по-своему переживал случившееся. Всех нас объединяла общая цель, и она стала выше личных обид. Прощались с Пихуром и его сторонниками сердечно, тепло. Со мной оставались: Ильчук, Киселев, Бондарчук, отец, братья — Ростислав, Жорж и Владимир.

Когда прощались, Пихур расчувствовался:

— Спасибо, дорогие друзья! Спасибо вам лично, Владимир Степанович, за помощь, за советы, за поддержку в тяжёлые для нас дни. Мы всегда будем вас помнить, как самых близких и дорогих людей…

— Если останетесь живы… — отец разволновался и не закончил фразу.

— Будем живы, отец! Надо жить для того, чтобы бороться! — посмотрел Пихур в повлажневшие глаза отца. — Если погибнем, не поминайте лихом…

— Встретите людей с Большой Земли, — попросил я, — расскажите им о нашей группе. Если же не перейдёте линию фронта, возвращайтесь, примем вас, друзья. Тогда, может, вместе поищем большой партизанский отряд.

Алексей Глинко шагнул к отцу и поцеловал его.

— Спасибо, отец, за все!

После крепких объятий шестеро воинов, вооружённых гранатами и винтовками, отправились в путь. А мы стояли не шелохнувшись, пока они не скрылись за поворотом дороги…

Это было двенадцатого сентября 1942 года.

ПРИГЛАШЕНИЕ НА СВАДЬБУ

Наша одежда насквозь промокла. Донимал голод. Терзала мысль: как поступать дальше? Ведь бойцов осталось почти вдвое меньше…

— Будем бороться! — задорно призвал Киселев.

И сразу люди повеселели, будто только и ждали этого призыва.

— Ну, чего скисли? — бодрил отец. — Временно перейдём на правый берег Случи. Там, в селе Левачах, у меня есть друзья, надеюсь, помогут, поддержат…

Глубокой ночью нас нашёл связной Флор Ляшецкий. Он рассказал о переодетых шпиках, наводнивших район. Крестьяне запуганы, всего боятся…

В ту же ночь мы встретились и с командиром местной подпольной группы Зигмундом Гальчуком. Передали ему четыре винтовки, гранаты, боеприпасы.

— Ваше дело — глубокая разведка, — инструктировал я Зигмунда. — Будьте осторожны. Присматривайтесь ко всему вокруг. На связь люди придут с паролем «от младшего брата Славы». Никому другому не доверяйтесь…

Узнав о предстоящем переходе на другой берег, пришли попрощаться Никифор Янчук и Пётр Трофимчук.

Бледная луна висела над сонной берёзовой рощей.

Тревожно бились дружеские сердца.

Меня пугала неизвестность. Я сел на пень, обхватил руками голову, задумался. Кто я такой? Кем уполномочен на то, чтобы вести за собой людей? Никем! Самозванец! А что если, пока не поздно, забросить оружие ради спасения их жизни? Но из глубины сердца неслось: «Нет! Нет! Ты так не поступишь!» Да, такой поступок равносилен измене! И лучше смерть, чем подлое предательство! Пусть я погибну, но не стану на колени.

В памяти всплыли пламенные слова из книги Николая Островского «Как закалялась сталь»: «Самое дорогое у человека — это жизнь. Она даётся ему один раз, и прожить её надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жёг позор за подленькое и мелочное прошлое и чтобы, умирая, смог сказать: вся жизь и все силы были отданы самому прекрасному в мире — борьбе за освобождение человечества».

Как много они тогда значили для меня!…

— Что ж, товарищи, — оторвался я от гнетущих мыслей, — у нашего народа есть обычай — на прощанье выпить по рюмочке.

— Вот это идея! — одобрил Трофимчук.

— Был бы хорошим другом — прихватил бы бутылочку, — пошутил отец.

— А я и прихватил первачка, — признался Янчук.

— Отзывчивая душа!

— Ну-ка, ребята, выворачивайте сумки, что у кого есть! Все выкладывали свои скудные запасы: кто сухари, кто хлеб, кто кусочки сала. Закуску разложили на разостланную плащ-палатку. Трофимчук наполнил рюмку мутноватой жидкостью и поднёс её Янчуку.

— Тебе первая, за заботу

Янчук обвёл присутствовавших повеселевшими глазами…

— За ваш счастливый путь, дорогие друзья, и до скорой, встречи на освобождённой земле! — пригубил рюмку.

После своеобразного пикника я передал Янчуку две винтовки.

— Вы просили — получайте! Пригодятся на всякий случай…

— Спасибо! В долгу перед народом не останемся! Товарищи в оружии нуждаются.

— Да, чуть не забыл, — спохватился Трофимчук. — Тебе, Николай, письмо от атамана.

Я разорвал самодельный конверт, извлёк записку. Прочитал вслух. После формального обращения следовала прямая угроза:

…Предлагаю всей вашей группе с оружием перейти в моё распоряжение. В противном случае ликвидирую!

Атаман Тарас Бульба 12 сентября 1942 года.

— Вчера передали его секирники. Просили вручить тебе лично. Что сказать им?

— Пусть передадут атаману — нам с ним не по пути! А насчёт ливкидации, то ещё посмотрим, кто кого ликвидирует! Верно, товарищи?

— Верно!

Ультиматум атамана возбудил во мне ещё большее желание укрепить группу и дать бой бульбашам. Охваченный таким порывом, я объявил:

— Пора в дорогу!

Крепкие рукопожатия, напутствия — и группа тронулась в путь. Оглянувшись, я увидел скорбные лица боевых товарищей Петра Трофимчука и Никифора Янчука, оставшихся на своих постах партизанского подполья. Увидимся ли ещё? Где?…

…За Хмелевским лесом показался луг, пересечённый речкой Ставы.

— Задерживаться нельзя, — торопил я товарищей, — скоро начнёт светать. Погоня не исключена.

Жорж возвратился из разведки. Он сообщил, что недалеко есть брод.

— Что ж, пойдём бродом.

Группу повёл Жорж, шагал он быстро. Мы то спускались к речке, то подымались на крутой берег. У брода сняли обувь и одежду и, разгорячённые, вошли в студёную воду; она немилосердно обжигала тело. Но время торопило. В километре от переправы раскинулся Людвиполь, где были расквартированы каратели.

Переправились благополучно. На хуторе Глубочанка весь день сушили одежду, а с сумерками — опять в поход! Целые сутки блуждали по зарослям, натыкались на вооружённых лесников и браконьеров-охотников. Наконец вышли к Случи — в том месте, где лес прижался к реке. К счастью, Ростислав нашёл лодку. По двое переправились на другой берег; завернули в первый попавшийся хутор. Хозяева — пожилые крестьяне — встретили гостеприимно.

— Мы ничего от вас не хотим, — предупредил я их, — но смотрите: о нашем пребывании здесь — никому ни слова. Надеюсь, расстанемся друзьями?

— Что вы? В обиде не будете. Располагайтесь как дома. Картошки сготовим и по рюмочке найдётся, согреетесь… Небось, с дальней дороги, устали?

День прошёл спокойно. По большаку Людвиполь — Городница проносились автомашины с гитлеровцами, но на хутор никто не заезжал.

— Спасибо вам, люди добрые, — поблагодарил отец хуторян. — Вот вам за продукты, -подал он немецкие марки.

Покинув хутор, продолжали путь к селу Левачи, где отец перед войной работал помощником лесничего.

В воскресенье вечером остановились в лесничевке. Хозяйка приготовила ужин. Не успели уставшие люди подкрепиться, как послышался оклик часового. Оказалось, в соседнем хуторе — свадьба, молодожёны приглашают погулять у них.

— Значит, им кто-то сказал о нас?

— Разве от людей скроешь? — оправдывался посыльный. — Своих защитников мы за десять вёрст узнаем. Мы всегда рады хорошим людям, а плохих бьём!

— Если приглашают от чистого сердца, — сказал отец, — не стоит огорчать молодых.

Киселев и я, в сопровождении Жоржа, отправились на свадьбу. Метрах в десяти от дома новобрачных брат замаскировался.

Гости лихо плясали, пели весёлые песни, и от этого повеяло мирными днями. По нашей просьбе хозяйка накрыла столик в саду. Жених и невеста подошли с подносом, на котором стояла бутылка водки и рюмки. Мы сердечно поздравили молодых, почокались. Но выпить не довелось: в кустарнике раздались ружейные выстрелы. Оглушительными очередями Жорж обрушился на кусты, откуда вели обстрел. Скоро подоспели и остальные партизаны. Прочесали местность, но никого не обнаружили.

Впоследствии выяснилось, что, действуя заодно с шуцманами, бульбаши хотели нас разоружить. Они рассчитывали, что мы на свадьбе запьянствуем и это облегчит расправу.

Нападение секирников огорчило хозяина.

— Ребята, у меня есть несколько гранат, если вам нужно!…

— Конечно!

— Тогда идёмте со мной. Чем пропадать им в земле, лучше для пользы отдам.

С хозяином пошли Бондарчук и Ильчук. Они принесли десять гранат и запас капсюлей к ним, а также несколько сот винтовочных патронов.

— Фронт проходил близко, я подобрал тогда их и закопал, -объяснил крестьянин.

Разделив между собой трофеи и поблагодарив гостеприимных людей, мы попрощались.

…Низко над поляной пролетал транспортный самолёт с чёрными крестами.

Молниеносно родилась дерзкая мысль, и я крикнул:

— Огонь!

Дружными залпами ударили по самолёту, но он, невредимый, взмыл вверх.

— Эх, сбить бы стервятника! — досадовал Киселев.

— Ничего, и так доложат пираты, что на захваченной территории летать опасно.

На дороге показалась лесничевка.

— Заглянем?

— Только сначала окружим её, — дал я согласие.

В доме застали трёх мужчин. Они назвались лесниками. На наше требование сдать оружие ответили:

— У нас его нет.

— Тогда обыщем.

Мы вытаскивали из столов разные документы, штампы и бросали в печку. Лесники молча наблюдали за нами.

— Марки тоже в огонь? — Ильчук держал в руках купюры Ровенского эмиссийного банка.

— Нет, Лёня, они пригодятся.

Лесники, наконец, спросили:

— Кто вы такие? Немцы ведь нам не поверят, что днём такое случилось.

— Передадите им, что здесь были советские партизаны. А вы, пока не поздно, опомнитесь! Народ спросит за все!

Во дворе мы увидели истощённого с небритым лицом парня. Укладывая дрова в штабеля, он украдкой поглядывал на партизан.

— Батрак?

— Военнопленный… Говорит, родом из Казахстана. А кто он в действительности, один бог знает.

— Голодом его морите! Да вас!… — пригрозил Ильчук лесникам.

Парень услышал разговор и нерешительно спросил:

— Вы советские партизаны?

— Да.

— Прошу, примите меня в свой отряд. Я — Декамбай Касимов, был в Красной Армии, попал в окружение, а потом бежал…

— В каких лагерях был?

— О, нет, нет, я не был в лагере, — торопливо говорил парень. — Долго скитался, голодал, чуть не замёрз. Подобрали добрые люди, отходили, но лесники поймали и привели сюда. Здесь работаю за кусок чёрствого хлеба. Прошу вас, не оставляйте меня…

Настойчивые просьбы, умоляющий взгляд запавших глаз, на которых появились слёзы, тронули ребят.

— Стрелять умеешь?

— В армии стрелял хорошо… — с надеждой ответил Касимов.

Ему дали винтовку.

— Проверим!

Касимов вложил в обойму патроны. Владимир прикрепил к дереву листок из блокнота, отсчитал тридцать шагов и отошёл в сторону

— Стреляй!

Касимов трижды выстрелил.

Володя подбежал к дереву, снял бумажку, посмотрел и поднял её над головой:

— Все три — в цель!

— Молодец, товарищ Касимов! — похвалили товарищи.

Я пожал руку новому другу:

— Принимаем тебя в отряд, надеемся — не подведёшь! Вместе будем драться с врагами Родины. Поначалу, пока запомним твоё имя, будем звать тебя Федей. Согласен?

— Согласен! — как ребёнок, радовался Декамбай. — Только, прошу вас, подождите, я знаю, где лесники кое-что спрятали…

Касимов побежал в сарай и вскоре принёс две винтовки. Он стал по стойке «смирно» и, как солдат, торжественно произнёс воинскую клятву. Его глаза, повидавшие много горя, сияли счастьем.

Несмотря на восточный акцент, клятва глубоко взволновала нас.

В группе все полюбили Касимова, как родного брата…

«Обмундирование» у бойцов было пёстрое. Одни были в овечьих дублёных полушубках, вывернутых овчиной наружу, и сапогах, другие — в худых шинелях и ботинках. Люди, завидев партизан в таком виде, шарахались в сторону. Лишь после знакомства проявляли сочувствие, делились последним куском хлеба.

— Чем беднее человек, тем прекраснее он душой, — откровенничал Киселев, — а чем богаче, зажиточнее, — тем черствее у него сердце. Почему так, Владимир Степанович?

— Верно подметил! Здешний народ редко был хлебом сыт. Все горе мыкал, потому и других понимает.

Узкая дорога уводила нас на север. Шагавший рядом со мной Киселев, поддавшись настроению, затянул:

Из-за острова на стрежень,

На простор речной волны,

Выплывают расписные

Стеньки Разина челны!

Его дружно поддержали, и мелодия разудалой русской песни поплыла над полями.

Появление партизанской группы в Левачах подняло дух у крестьян. С их помощью мы вывели из строя коммутатор на почте, лишив шуцманов оперативной связи с райцентром, разбили сепаратор на молокопункте, уничтожили документацию полицейского участка.

На одной из улиц вокруг партизан собралась толпа. Встреча с земляками переросла в митинг. Со страстными словами к крестьянам обратились Киселев, Ильчук, отец. Они рассказывали о борьбе советских партизан с ненавистными гитлеровцами, призывали хлеборобов оказывать всестороннюю помощь народным мстителям.

Крестьяне горько жаловались:

— Грабят гитлеровцы безбожно! Забирают хлеб до последнего зёрнышка, угоняют скот, даже кур вылавливают…

— А вы не отдавайте, прячьте все!

— Теперь, только узнаем о приближении к селу швабов, угоним скот в лес и возвратимся после того, как ироды уберутся восвояси.

МЕЧТА СБЫЛАСЬ

Ночевать расположились на окраине села. Выставили секретный пост.

Отец позвал меня:

— Идём со мной, Николай, я должен встретиться с верными людьми. Разузнаем обстановку.

У крайнего дома нас ожидали двое пожилых крестьян. Они передали нам более тысячи винтовочных патронов, капсюлей к гранатам, продукты питания. Сообщили, что жители сел Вороновки и Сивок недавно видели, как над лесом ночью кружились самолёты, которые потом сбросили «зонтики» с людьми…

— Идёт молва, будто это красные воины, да, говорят, ещё со стороны Белоруссии подходит советское войско. Не зря те, кто пакостил Советской власти, разбегаются как мыши.

Давно я не радовался так, как в тот вечер. На душе стало легко, приятно! Наконец то, о чём мечтали, на что надеялись, сбывается!…

Николай Васильевич Киселев, заместитель командира группы Н. Струтинского

Валентин Гаврилович Семёнов, командир кавалерийской разведки партизанского отряда

Борис Иванович Сухенко, был заброшен в глубокий тыл врага вместе с Н. И. Кузнецовым

Рекомендация в члены Коммунистической партии, данная Георгию Струтинскому командиром партизанского отряда Д. Н. Медведевы

На второй день группа взяла курс на села Сивки и Вороновку, надеясь встретить там посланцев Большой Земли. Переночевали на хуторе. Утром хозяйка приготовила завтрак.

— Кроме картошки и огурцов, ничего нет, — извинилась она.

— Не беспокойтесь, и за это спасибо.

Ели с аппетитом. Во время завтрака Жорж увидел, как из леса вышел человек, оглянулся по сторонам и направился к хутору.

Я выскочил во двор. Из-за кустов сирени внимательно разглядывал незнакомца. Он был выше среднего роста, с загоревшим лицом, в военной форме и пилотке с… красной звездой.

Поймёт ли читатель охватившее меня волнение?…

— Свой! — в приливе чувств воскликнул я. Незнакомец, услышав моё восклицание, кинулся в сторону леса.

— Стой! — кричал я ещё громче. — Стой!

Ко мне подбежали боевые друзья. Касимов с колена прицелился из винтовки по убегавшему. Я вздрогнул:

— Не стреляй! Отставить! Свой!

— Свой? А зачем убегает? — недоумевал Касимов.

— А ты бы не убегал? Видишь, на мне гестаповская форма! Плохо только — не поговорили…

Ростислав успокоил:

— Мы ещё обязательно встретимся с ним! Наверное, он не один в полесской глуши.

Предположения брата подтвердились. Примерно через час на опушке появилось трое военных с автоматами. Разглядывая незнакомцев в бинокль, я передавал:

— Одеты в лётные комбинезоны цвета хаки, в шлемах. Из-под расстёгнутых комбинезонов видны знаки различия на петлицах: у одного треугольники, у двоих — кубики. Передав Касимову бинокль, я сказал товарищам:— Пойду им навстречу без оружия.

Меня заметили. Двое остановились, а третий отошёл в сторону и направил на меня автомат. Я приблизился.

— Здравствуйте, товарищи!

— Здорово! — ответили. — Кто ты такой?

От моего взгляда не ускользнула любопытная деталь: незнакомцы держали в руках советские автоматы. «Где они взяли их?» — мелькнуло у меня в голове.

И я сказал правду в надежде, что передо мной советские воины:

— Командир местной партизанской группы Николай Струтинский! Моя группа в укрытии!

— Кто вас сюда забросил? Чьё задание выполняете? — спросил красивый черноглазый лейтенант, то ли грузин, то ли армянин. Его внешность вызывала симпатию.

— Выполняем задание Родины, а забросила нас сюда собственная совесть, — пытливо смотрел я на незнакомцев.

Тот, который стоял в стороне, подошёл ко мне и прикоснулся пальцами к моей одежде:

— Где отхватил такую? Подарил кто-то?

— Да. Обер-лейтенант гестапо перед уходом… на тот свет!

Шутка понравилась незнакомцам, они рассмеялись. Я обратился к ним с просьбой проводить меня к их командиру.

— А остальные? — поинтересовался лейтенант.

— Они останутся здесь!

— Хорошо.

Я побежал к хутору.

— Свои? — переспрашивали товарищи.

— Свои! Кажись, те самые парашютисты, о которых нам говорили подпольщики. Иду на переговоры к командиру. Будьте настороже. Если всё будет благополучно — скоро вернусь. Если же попадусь в руки провокаторов, действуйте самостоятельно!

Вместе с военными я обогнул село. В сосновом бору лейтенант спросил:

— Оружие при тебе есть?

— Есть! — хладнокровно вынул я из кармана пистолет.

— Хорошо! Спрячь его!

Долго блуждали по незнакомым мне местам.

— Надо бы перекусить, проголодался я! — сознался блондин с открытым русским лицом.

Никто ему не возразил, и он первым повалился на коричневый ковёр вереса. Раскрыл походную сумку, выложил на плащ-палатку пачку галет, плитки шоколада, московскую колбасу и буханку чёрного круглого хлеба.

Подкрепившись, продолжили путь. К моему удивлению, снова оказались на хуторе.

Я не удержался от смеха.

— Товарищи! Вы, наверное, заблудились. Позволите — я помогу найти дорогу. Можете мне довериться. Ведь я честно все рассказал о себе. А вот кто вы — не знаю.

Военные отрекомендовались:

— Лейтенант Саргсян!

— Сергей Рощин! Представился и третий:

— Владимир!

В честь памятной встречи я преподнёс лейтенанту скромный подарок — стальной тесак, отобранный у гестаповского офицера.

Лейтенант поблагодарил меня.

Затем я развернул карту местности.

— Вот хутор, где мы встретились. Теперь говорите, куда нам идти?

Саргсян указал пальцем на гряду.

— Дальше — дорогу знаем.

Определили по компасу азимут и собрались идти. Но я спохватился: почему бы сразу не позвать всех друзей? Ведь потом придётся специально за ними возвращаться. Зачем терять время?

Военные согласились со мной. И вот идём всей группой: впереди — лейтенант Саргсян, за ним я с товарищами, позади — Сергей Рощин со вторым автоматчиком.

С небольшой возвышенности спустились к зелёной поляне. Вблизи дорожки из-за кустов вынырнули часовые. «Секретные посты!» — догадался я.

Саргсян сказал:

— Доложу командиру. — С нами оставил своих попутчиков, а сам скрылся.

Из лесной чащи доносился приглушённый топот коней.

— Значит, не маленькая группа, а целый отряд располагается здесь, — шепнул я Киселеву. — Да и лейтенант Саргсян сказал: — «Доложу командиру!»

В ожидании встречи с командиром мы тревожились, правильно ли поступили, придя сюда без предварительной разведки? А вдруг немцы сыграли с нами злую шутку? Я призвал товарищей — до полного выяснения обстановки быть наготове.

К нам подошёл высокий стройный мужчина с автоматом наперевес. В петлицах у него красовались четырёхугольники.

— Кто здесь командир и его заместитель? — строго, по-военному обратился он. — Прошу за мной. Остальным оставаться на месте!

Я и Киселев последовали за лейтенантом. Любуясь его военной выправкой, я думал: «Вот русский богатырь! Неужели здесь все такие?»

Мы свернули на малопротоптанную тропинку и через поросль проникли в старый лес. Здесь пылал костёр, вокруг него, на брёвнах, сидели люди в форме советских военнослужащих.

«Свои!» — уверился я.

— Здравствуйте!

— Здравствуйте! — ответил хор голосов.

От сидевших у костра военных отделился высокий брюнет. На его петлицах алели три шпалы.

— Будем знакомы: Медведев! — отрекомендовался он. — Кто же из вас Струтинский?

— Я, товарищ командир! — меня удивило, откуда он знает мою фамилию?

— Слыхал о вашем семейном отряде! — улыбнулся Медведев.

— Мой заместитель — Николай Киселев! — представил я своего боевого друга.

— Очень приятно. Скажите, — продолжал ровным голосом Медведев, — это ваши ребята недавно уничтожили гестаповца и сожгли автомашину на большаке Людвиполь-Костополь?

— Так точно, товарищ командир! — подтвердил я с особым удовольствием.

— Значит, наши сведения точны!

Медведев окинул нас внимательным взглядом.

— Сколько в вашей группе людей?

— Девять человек.

— Маловато. Большие операции вам не по плечу.

— Конечно!

— Так вот, товарищи, ваша группа может остаться в нашем отряде.

Я ответил без промедления:

— Мы согласны, товарищ командир!

— А что скажут остальные?

— Хотя и не советовались, но, надеюсь, все согласятся, — поддержал Киселев.

Полковник Медведев распорядился, чтобы комендант партизанского лагеря Александр Бурлатенко принял пополнение.

Бурлатенко расстелил парашюты, и мы улеглись на отдых. Я долго всматривался в чистое небо и никак не мог уснуть. Именно сейчас почувствовал, что с моих плеч снята ответственность за судьбу и жизнь боевых товарищей и, прежде всего, — отца и братьев.

Утром я спросил у Бурлатенко:

— Кто привёл нас к командиру?

— Инструктор-подрывник Константин Маликов. Памятного 17 сентября 1942 года мы, наконец, влились в большой отряд.

Постепенно привыкали к воинской дисциплине, беспрекословно выполняли приказы и распоряжения. Моим непосредственным командиром стал Наполеон Ашотович Саргсян, побратим из Армении, которого я полюбил с первого дня.

Мы вместе с ним ходили в разведку, за продуктами и выполняли другие боевые задания. Наполеон Ашотович охотно делился воспоминаниями о памятных рейдах по тылам противника, о жизни в Советской Армении. В свою очередь я рассказывал ему о тяжёлой судьбе трудового народа Западной Украины, о пережитых в 1939 году светлых днях освобождения и о том, как наша семья начала борьбу против гитлеровцев.

Однажды Медведев спросил у отца:

— Ваша жена и дети далеко отсюда?

— Не очень, их приютили добрые люди.

— Предатели могут их обнаружить?

— Всего можно ожидать.

— Надо уберечь родных от беды. Заберём их в отряд. Здесь им будет безопаснее, хотя и не легко. Сами знаете, какая жизнь партизанская.

— Спасибо, Дмитрий Николаевич, за ваше великодушие, — благодарил отец.

— Завтра же пошлём за ними бойцов, — пообещал Медведев.

В РАЗВЕДКЕ

— Седлай коней, Коля, — распорядился Наполеон Ашотович. — Я автомат захвачу, — бросил он уже на ходу и скрылся в своём «особняке».

Заброшенный на самолёте из Москвы в глубокий вражеский тыл, Саргсян командовал подразделением штабной разведки. В отряде он полюбил смелую девушку радистку Шуру Морозову, женился на ней. Молодожёны жили в отдельной палатке, которую товарищи называли в шутку «особняком».

Лихо вскочив в седло, Наполеон Ашотович махнул рукой — следовать за ним. Кони поскакали извилистой дорогой.

При первой же возможности я спросил у Саргсяна:

— Что случилось, товарищ лейтенант?

— Получены данные о появлении больших сил карателей в этих местах. Приказано провести разведку. Будь начеку! — Саргсян подстегнул коня.

Впереди показалось небольшое село. Сзади и по сторонам темнел могучий лес.

Не слезая с коня, Наполеон Ашотович раскрыл планшет с картой — и мы определили своё местонаходжение: село Карпиловка.

— Гонец сообщил, что видел гитлеровцев южнее, в десяти-пятнадцати километрах отсюда, — разъяснял Саргсян. — Может, в Карпиловке узнаем кое-что конкретное.

— В селе есть доверенные люди? — спросил я у лейтенанта.

— Нет.

— К кому же зайдём?

— К попу. Он, во-первых, должен знать, где сейчас находятся немцы, а, во-вторых, в случае какого конфликта, прихожане не выдадут попа фашистам.

Кони помчались галопом, огибая поляну. Мы въехали в село с другой стороны.

— Вот церковь, а вот здесь живёт поп, — безошибочно предположил Саргсян.

Во дворе спешились. Наполеон зашёл в дом священника.

Присев возле коней, я беседовал с деревенскими мальчишками, которые сбежались из соседних дворов.

Вдруг кто-то пронзительно крикнул:

— Немцы!

По околице села двигалась колонна вооружённых фашистов в зелёных шинелях и касках.

— Немцы! — застучал я кулаком в оконную раму.

Наполеон выбежал из дома. Вскочив на коней, мы помчались по песчаной улице к одинокому ветвистому дубу, мимо которого недавно промаршировали гитлеровцы. Слезли с коней.

Наполеон запрокинул голову, затем вопросительно посмотрел на меня.

Я понял его намерение и быстро вскарабкался на дерево.

— Ну, что там видно? — не терпелось Саргсяну.

— Фрицы, как на ладони, около сотни. Вооружены винтовками, автоматами, вижу четыре пулемёта!

Наполеон жадно ловил каждое слово, а потом, кряхтя, и сам взобрался на дерево.

— Вот теперь вижу плюгавых!

Осеннее солнце клонилось к закату. По небу проплывали сизые тучки, в степи разгулялся ветер, поднимая облака пыли.

Колонна гитлеровцев, миновав село, скрылась в лесу.

После горячей скачки по знакомой дороге мы прибыли в отряд. Наполеон доложил командиру отряда результаты разведки.

— Струтинский! К командиру!

— Есть!

Полковник Медведев приветливо встретил меня.

— Как, малыши освоились с лесом? — спросил Дмитрий Николаевич.

— Кажется, освоились. Да и нам спокойнее. Вот бы ещё сюда мать и Катю.

— Скоро вся семья будет в сборе! — Медведев усадил меня на скамейку, рядом с собой. -Есть деловой разговор… — поднял на меня свои уставшие глаза. — Как ты смотришь на то, чтобы отправиться со специальным заданием в Ровно?

Откровенно говоря, я не ожидал такого предложения и даже растерялся. Но, собравшись с мыслями, ответил:

— Я готов!

— Хорошо. Тогда иди в хозяйственный взвод, подбери костюм, у коменданта возьми браунинг. Потом ещё зайдёшь ко мне…

— Вот этот тебе подойдёт, Николай, — Александр Соколов подал мне костюм из чёрного бостона.

В обновке я явился к Медведеву. Командир остался доволен моим внешним видом:

— Выглядишь бравым молодцом! Значит, всё в порядке! А пистолет взял?

— Взял, товарищ командир!

— Теперь слушай внимательно: дорога предстоит не лёгкая. Кстати, ты её знаешь не хуже других. До Ровно, наверное, километров сто…

— Не меньше, — подтвердил я.

— В городе разведай обстановку, разузнай, кто прислуживает гитлеровцам.

…Простившись с отцом, братьями, а также близкими друзьями и товарищами, с лёгкой душой пошёл по лесной дорожке. Возле деревянного колодца совершенно неожиданно увидел полковника Медведева, его заместителей Стехова, Лукина, Кочеткова и заместителя секретаря партийной организации отряда Сашу Лаврова. Поравнявшись с ними, по-военному приветствовал их.

— Как настроение, Николай? — взял меня за руку Дмитрий Николаевич.

— Отличное!

— Другого ответа не ожидал, — похвалил Медведев. — Нам очень важно знать настроение населения, надо бы подыскать в Ровно две-три квартиры для конспиративных встреч. В общем — присматривайся к людям внимательно. Помни, ты один из первых наших разведчиков в тех краях.

Медведев задумался.

— Когда возвратишься и не застанешь нас, то здесь, — носком сапога он коснулся корневища сосны, — будет спрятан коробок из-под спичек. В нём найдёшь записку и узнаешь, где мы находимся.

— Запомнил, товарищ командир!

Медведев обнял меня, как сына. Так же сердечно попрощались остальные.

Я почувствовал прилив сил, появилась уверенность в себе.

…У первого домика незнакомого мне села в темноте замаячил силуэт. Раздался оклик:

— Руки вверх!

Хотя это не было для меня неожиданностью, всё же я вздрогнул. Но сразу нашёлся:

— Ты что, Пётр, не узнал? — с этими словами я подошёл к человеку и хотел выстрелить в упор.

К моему удивлению, передо мной стоял безоружный паренёк. Я направил на него пистолет:

— Руки вверх!…

Проверил карманы, но ничего не обнаружил.

— Опусти руки! Ты полицейский?

— Нет, что вы, дядя! — от испуга голос у парня дрожал. — Я вон там живу, — указал рукой на ближайший дом.

— А зачем угрожал?

— Я принял вас за своего товарища и хотел подшутить.

— Хороши шутки! А ты знаешь, что я чуть не убил тебя…

— Виноват, — оправдывался парень.

— Ладно, покушать найдётся?

— Поищу.

Паренёк шмыгнул во двор. Вскоре вернулся и вытащил из-за пазухи краюху хлеба и кусок сала. Он повёл меня к стогу сена. По лестнице мы взобрались наверх и удобно расположились. Долго разговаривали. Парень шёпотом рассказывал о селе, о зверствах, чинимых гитлеровцами и полицейскими.

Утром, поблагодарив парня за ночлег, я отправился в путь.

У развилки дорог остановился. Вспомнил русскую народную сказку: вправо поедешь — коня потеряешь; влево — сам погибнешь. Был озадачен и я: вправо пойти — там лес, за ним село Быстричи, контролируемое бульбашами, влево пойти — там Людвиполь, в нём крупный гарнизон гитлеровцев и шуцполиции. Впереди — протекала река Случь.

«Что делать?» — огляделся вокруг. Ни души! Стоит задумчивый сосновый бор, шевеля верхушками деревьев, как бы нешептывая: «Решай сам свою судьбу!»

Стало грустно, тяжело…

Не могу объяснить почему, но свернул вправо. В лесу увидел группу вооружённых людей. Кто они? Пока я рассуждал, группа исчезла за поворотом дороги. Но стоило мне подойти к молодой хвойной посадке, как неизвестные направили на меня стволы винтовок. Я успел спрятаться за сосной и крикнул:

— Кто вы, хлопцы? Выходи один на переговоры!

Молчание.

— Ну, чего притаились? Выходи один!

Один из них, в вышитой рубашке, поднялся, оружие он держал наготове.

— Возьми винтовку за ствол! — потребовал я.

Тот повиновался. Мы встретились.

— Что скажешь? — едва он спросил, как из кустов окликнули:

— Струтинский! Давай сюда!

Позвал бульбаш Ментачка. Мы были знакомы с довоенного времени.

Выбора не оставалось.

— Что делаешь в наших краях? — Ментачка смерил меня с головы до ног.

— Здорово, хлопцы! — вместо ответа я подал всем поочерёдно руку.

— Наверное, забрёл сюда по приказу Медведева? — не унимался Ментачка.

— Не спеши — все расскажу, — и на сей раз уклонился я от прямого ответа. А сам лихорадочно соображал. И придумал:

— Подался с ребятами за Случь, ох и хлебнули там горя! Один бог знает! Накрыли нас в лесу городницкие полицаи и немцы. Сам чёрт не знает, как спаслись. Правда, половина людей ранена, страдают, бедняги, раны загноились, а лечить нечем. Вот и послали меня за медикаментами в родные края. Может, у вас немного разживусь? Прошу, ребята, выручайте друзей!

— Ты что? — захохотал Ментачка. — Зачем нам медикаменты? С немцами и полицаями не воюем, а все болезни лечим самогоном.

— Ну что ж, на нет и суда нет! Ничего не поделаешь. Пойду!

— Не спеши, поговорим, — успокаивал Ментачка. — Ты же знаешь, с твоим отцом Владимиром я в согласии жил. Поэтому зла тебе не причиню. Но правду скажи — с Медведевым сейчас в контакте? Не хитри, знаю, ты стреляный воробей.

— С каким Медведевым? Толком скажи, кто он? — прикинулся я.

— Ну, ладно, не будем об этом. А у насс Медведевым сейчас мир.

Я полностью вошёл в роль и продолжал в том же духе:

— С каким Медведевым? О каком мире ты говоришь?

— Да я так, между прочим, — отмахнулся Ментачка. — Наверное, проголодался?

— Если угостите куском хлеба — не откажусь!

Около десятка бульбашей достали из «плецаков» самогонку, хлеб, сало, огурцы, чеснок.

— С тебя начнём, — Ментачка поднёс мне бутылку.

— За ваше здоровье, хлопцы! — отпил я несколько глотков.

Обед длился недолго.

— Спасибо за угощение, -поднялся я. — Будем живы — встретимся!

С дороги оглянулся, помахал рукой. Бульбаши стояли на прежнем месте.

Только удалившись на приличное расстояние, облегчённо вздохнул.

По дороге встретил телегу, на которой сидел крестьянин. Он то и дело подхлёстывал кнутом быков.

— Подвезёшь?

— Садись!

Бродом переправились на противоположный берег Случи. Въехали в село Быстричи. У главного тракта крестьянин буркнул:

— Сворачиваю вправо.

— А мне прямо. Спасибо! — на ходу соскочил с телеги. Полевой дорогой пошёл к видневшемуся вдали лесу, где родилась наша боевая группа. Сколько воспоминаний навеял знакомый пейзаж! Сколько проведено в этих местах напряжённых дней и ночей, как часто наша семья и боевые товарищи подвергались опасностям!

На дороге показалась подвода с шуцманами. «Как избежать встречи с ними?» Неподалёку какой-то крестьянин сгребал сухую картофельную ботву. Я свернул к нему.

— Огонька дадите?

— Конечно. А махорки мне на сигаретку найдётся?

— Найдётся!

Пока мы крутили цигарки, телега с шуцманами проехала. Крестьянин ухмыльнулся:

— Боялся шуцманам на глаза попасть?

— Да, не совсем приятно с ними встречаться, особенно в поле…

— Ты прав, — согласился крестьянин. — А далеко путь держишь?

— Туда, где солнце садится!…

И вот, наконец, хутор Ремигюша Куряты. Но в нём нет никаких признаков жизни. Обошёл вокруг дома. Никого!…

Удручённый, побрёл в соседний хутор Броновицких. Здесь — то же самое. Добрался до дома Гальчуков. Увидел: все опустошено и разгромлено…

Охваченный тяжёлыми мыслями, я опустился на лежавший ствол дерева — и глаза застлал туман…

Зашуршали кусты. Я приподнял голову. Ко мне подбежал лохматый пёс.

— Мурза! Мурза! -ласкал я его.

А Мурза упёрся передними лапами в мою грудь и визжал, виляя пушистым хвостом.

ИСПЫТАНИЕ ВЕРНОСТИ

В самой гуще Липенского леса, у развесистого дуба, собралась группа молодых энтузиастов. Сходились они сюда по одному, насторожённо озираясь по сторонам-нет ли слежки.

Среди прибывших выделялся девятнадцатилетний белокурый парень с серыми проницательными глазами — Зигмунд Гальчук. Собравшиеся знали молодого человека. Всего три зимы ходил он в детстве в школу. Летом помогал родителям в хозяйстве, пас чужих коров. Так и рос в нужде… Несмотря на молодость и малограмотность, честный, правдивый Зигмунд пользовался среди друзей авторитетом.

На нелегальной встрече Зигмунд проявлял присущую ему настойчивость. Он не мог дальше мириться с пассивностью некоторых единомышленников.

— Друзья! Почему мы сложили руки? — В его голосе звучало не только недовольство — Зигмунд глубоко переживал. -Не для того нам вручили оружие, добытое с таким риском! Или передадим его в другие руки?

Товарищи переглянулись: Зигмунд прав.

— Оружие передавать не будем, надо действовать! — решительно заявил Станислав Броновицкий.

Станислава поддержали его братья Ян и Грациян, Ремигюш Курята.

— Что же предлагаете?

— Разгромить Вовкошевский спиртзавод!

— Дельное предложение! — одобрил Зигмунд. — На спирт выменяем в сёлах винтовки, боеприпасы. Но поджигать завод не стоит. Это мы всегда успеем.

На следующий день к спиртзаводу подкатила пароконная подвода. Ехавшие на ней вооружённые люди обстреляли полицейских, ворвались на территорию завода. Зигмунд и Ремигюш преследовали отстреливавшихся предателей, а братья Броновицкие подкатили двухсотлитровую бочку со спиртом и погрузили её на подводу. Перестрелка утихла, но Зигмунд и Ремигюш все не появлялись.

— Ян, езжай, — сказал Станислав брату.

— Подождём Зигмунда и Ремигюша, — возразил Ян.

В сарайчике, возле которого братья разговаривали, притаился полицейский. Он хорошо запомнил имена: Ян, Зигмунд, Ремигюш…

К рассвету бочку спрятали в кустах.

К месту происшествия прибыли каратели из Межирич. Гестаповцы и полицейские кинулись по следу, освещая карманными фонариками тянувшиеся по пыльной дороге две ленточки — следы колёс. Они привели фашистов к лесопильному заводу. Каратели предположили: налёт совершила «банда» Струтинских.

— Нет, господин комендант, — выслуживался полицейский, — на сей раз грабили Ян, Ремигюш и Зигмунд.

— Откуда тебе известно?

— Сам слышал, господин комендант.

— И поляк с партизанами?

— Да. Ремигюш — польское имя.

— Весьма интересно! Но такого не помню. В списках бандитов он не значится.

В Ровно готовилась карательная экспедиция, которая должна была покончить с партизанскими наскоками, беспокоившими хозяев «нового порядка» в этой местности.

Молодой гестаповский офицер вошёл в кабинет шефа.

— Хайль Гитлер! — выбросил он вперёд правую руку.

— Прошу, штурмфюрер Кашенцев, проходите сюда! — с наигранной вежливостью пригласил шеф, указав на кресло возле приставного столика.

— Вы знаете, Кашенцев, — сказал шеф после короткой паузы, — в районе, где проживает ваш отец, орудует банда большевистских преступников.

— Как же, знаю! — Кашенцев скорчил гримасу сожаления. — Я вам докладывал об этом.

— Помню, помню! — подтвердил гитлеровец. — Они ужас но обнаглели и сами, конечно, не успокоятся. Я поручаю вам ликвидацию банды. Оправдаете доверие?

— О, господин шеф, — подскочил Кашенцев, — всегда готов выполнить ваше задание. Это, прежде всего, в наших интересах. Я сделаю все от меня зависящее, можете в этом не сомневаться!

— В таком случае не будем терять дорогого времени. Готовьтесь в дорогу! В помощь выделим группы из Межирич, Людвиполя, Тучина. О ходе операции докладывайте лично мне.

Не подозревая о подлом предательстве, патриоты в селе Озирцы выменивали на спирт винтовки и патроны. Прятали их в лесу.

Ночью в имение Кашенцева прибыл большой отряд карателей во главе с сыном помещика. Сюда стекались также гестаповцы из соседних районов. Главарь местной бандитской боевки, ранее служивший в полиции, Григорий Юсенко вместе со своим братом Николаем, ровенским щуцполицейским, занялся слежкой за «подозрительными». Предатели располагались вблизи тропинок, ведущих к лесу, и наблюдали за каждым прохожим. Таким образом они узнали место хранения бочки со спиртом и оружия.

В донесении на имя шефа Кашенцев сообщал:

«Благодаря упорной работе мы выявили группу, ограбившую спиртзавод. Членами её являются: братья Ян, Станислав и Грациян Броновицкие, Курята Ремигюш и Зигмунд Гальчук. Последний возглавляет преступников. Все они проживают легально. Мы обнаружили место хранения оружия и бочки похищенного спирта. Все члены группы дружили со Струтинскими. Наши сведения точны. Жду с нетерпением дальнейших указаний».

…Зигмунд тайком добрался до места, где спрятал винтовку, и тут его внезапно окружили.

— Ни с места!

Зигмунд оторопел. Со всех сторон на него глядели дула автоматов. Фашистские холуи в ненавистных чёрных шинелях плотно сомкнули кольцо и связали руки патриоту.

Предатели ликовали. Юсенко и Косолапый хвастались «редкой удачей».

— Мне удалось узнать, — лебезил Юсенко перед Кашенцевым, — что друг Струтинских — Никифор Янчук — скрывается с семьёй в соседнем селе Гута, в доме или сарае Петра Трофимчука. Их надо захватить, тогда наверняка узнаем, где находятся Струтинские.

— Идея! — оживился Кашенцев.

— Даже очень интересная, -пресмыкался Юсенко. -Медлить нельзя, иначе они уйдут в лес, а потом ищи ветра в поле.

— Хорошо, я прикажу полицейским собраться.

Над степью повисла тёмная ночь, и под её покровом шуцманы подкрались к селу Гута. Окружив его, они схватили Ольгу и Ульяну Трофимчук, Филюна и его жену Ольгу с малолетним сыном Игорем, Федора Мельничука, его жену Харитину, жену Сергея — Анну и четверых её детей… Всех погрузили в машину и под усиленным конвоем отправили в Ровно.

Через несколько дней схваченных в Буде и в Гуте вывели на улицу Белую. Здесь их поставили у свежевырытой ямы. Два рослых гестаповца извлекли из кобур парабеллумы.

Избитый, еле державшийся на ногах Зигмунд шагнул навстречу палачам.

— За что детей убиваете, сволочи?…

Выстрел заглушил слова патриота.

Безжизненное тело Зигмунда рухнуло наземь. Палачи подходили к голосившим женщинам и малышам и, словно считая их, целились жертвам в голову, равнодушно нажимали спусковой крючок…

… Мать Ольги Конончук разыскивала дочь, зятя и детей целую неделю. Наконец она обратилась в гестапо. Упала на колени перед фашистом:

— Дети мои ни в чём не виновны, отпусти их. Всю жизнь молиться всевышнему за твоё благополучие буду. Спаси моих дорогих…

— Опоздала, вчера их расстреляли, -улыбнулся убийца. — С каждым так будет, кто восстанет против великой Германии. Слышишь?!

Женщина всплеснула руками, и её бесчувственное тело глухо ударилось о пол…

Когда очнулась, простонала:

— Будьте вы прокляты богом и людьми! Звери!… Будьте прокляты!…

Семья Янчуков ютилась в шалаше, сложенном из сосновых веток. Отец — Никифор Яковлевич, сын Коля и дочь Тамара поочерёдно несли боевую вахту под дождём.

Тамара сообщила:

— Папа, со стороны Костополя доносился шум моторов. Они заглохли в селе Озирцы. Наверное, готовится облава.

— А ты, дочка, не ослышалась?

— Нет.

— Плохо… Надо менять место.

— В такую погоду?

— Другого выхода не вижу. Давайте, пока не рассвело, перейдём в порубь, а оттуда — в Пустомытовский лес.

Где-то близко прогремели одиночные выстрелы.

Собравшись наспех, Янчуки пробирались к большаку. Наперерез им двигались автомашины с карателями. Притаившись в зарослях, отец с детьми переждали тревожные минуты.

— Мешкать нельзя. Пошли! — трое быстро зашагали открытым полем к кустарнику.

Тамара шла сзади, прикрывая отход. В стороне замелькали силуэты карателей. Они неумолимо приближались. Тамара решила отвлечь на себя фашистов и с отчаянием стала стрелять из винтовки по вражеской цепи.

Мужественная патриотка сковала действия преследователей, что дало возможность отцу и брату пересечь поле и скрыться в поруби. Тамара также убежала от карателей.

Когда Кашенцев узнал о случившемся, он в бешенстве набросился на шуцманов:

— Разини! Дармоеды! Головой отвечать будете!

В РОДНЫХ МЕСТАХ

Щуплый юноша пристально смотрел на меня голубыми глазами, словно не верил, что я и есть тот Николай Струтинский, который дружил с его старшим братом. Тадзик Галинский заменил Казимира и без колебаний стал разведчиком.

Во время встречи он многое рассказал о происшедшем в этих краях за время моего отсутствия.

От юного разведчика я узнал, что в порубь стекались люди, бежавшие из фашистских лагерей. Они разыскивали нашу партизанскую группу. Однако, не зная, кто они — свои или чужие? — крестьяне отвечали, что партизаны внезапно исчезли.

— Помните высокого брюнета с крупной бородавкой на правой щеке, его звали Никитой?

— Помню. Так что с ним?

— Как-то он возвратился из разведки и привёл ещё шестерых. Хорошие хлопцы были. Позднее к ним пристали какие-то неизвестные и все они действовали в здешних местах.

— Ну, а потом?

— Неизвестные оказались переодетыми полицейскими из Межирич. Они намеревались выведать все о партизанах. Но когда узнали, что вас здесь нет, разоружили группу и всех доставили в район.

Только Никита не дался предателям в руки. Отчаянно сопротивлялся, и его убили. Тело командира несколько дней лежало у сожжённого дома Янчуков… Впоследствии верные люди захоронили патриота. Из Межирич так никто и не вернулся…

Рассказ юного друга опечалил меня.

— Вот что, — обратился я к Тадзику, — постарайся узнать фамилии предателей, где сейчас они проживают. Отомстим за наших товарищей!…

По дороге в Пустомытовский лес я неожиданно встретился с матерью и сестрой Катей. Долго не выпускал я их из своих объятий. Только деревья были немыми свидетелями нашего ликования.

Мы расположились в кустарнике. Я рассказал матери, что моя группа слилась с партизанским отрядом Дмитрия Николаевича Медведева.

— Много в этом отряде людей? — спросила мать.

— Много. У каждого есть оружие.

— Как же мои деточки там? Как отец? Что делает? Все интересовало мать, и я подробно отвечал.

— А вы куда собрались? Почему без друзей?

— О нас ли им теперь заботиться, сами в постоянных хлопотах. Посоветовали уйти из тех мест, вот и ищем вас…

В иных условиях я бы, не задумываясь, проводил родных до отряда. Но сейчас… Боевое задание — превыше всего. И всё же я не мог оставить их на произвол судьбы. Вместе с ними возвратился к Тадзику и попросил его проводить мать и сестру до безопасной зоны, откуда они сами доберутся до отряда Медведева.

Тадзик охотно согласился выполнить нелёгкое поручение.

— Курс держите на села Ленчин, Вороновку, Карпиловку. Там обязательно встретите партизан-медведевцев. Узнать их можно по автоматам — диски круглые. Ну, прощайте, дорогие! Мне пора в дорогу…

— Береги себя, сыночек! — напутствовала мать. — А когда же ты вернёшься, Коля? -спросила она.

— Скоро вернусь, мама.

Ночевал на хуторе Марии Степановны Мамонец. Ещё до петухов Николай разбудил меня. С рассветом я уже спускался по косогору к реке Горынь, западнее местечка Тучина. В камышах взял старую лодку и оттолкнулся от берега. Подплывая к противоположному берегу, оглянулся. На косогор, по которому недавно я шёл, охранная полиция и гестаповцы вывели на расстрел группу мужчин и женщин с детьми. Я отчётливо слышал детский плач… Несчастные!

В тот же день добрался до окраины Ровно — села Басов Кут, где разыскал дом старушки, у которой мы с Ростиславом жили, когда учились на курсах шофёров. Женщина узнала меня. В её выцветших глазах стоял немой вопрос: откуда я взялся?

— Иду к добрым людям, решил у вас передохнуть, бабушка. Не возражаете?

— Что ты, милый мой! Чувствуй себя как дома.

Старушка приготовила ужин.

— Не взыщи, сынок, туго нынче с продуктами. — Задержала на мне свой взгляд: — До каких пор ещё такое горе терпеть будем? Поговаривают, будто побили идолов, оттого и свирепствуют, злость на людях сгоняют.

— Недолго уже им на нашей земле хозяйничать, — утешал я женщину.

Утром пошёл в город. И сразу наткнулся на шуцманов, проверявших у парней и девушек документы. Не имея при себе никаких справок, я незаметно свернул на другую улицу. Прислушивался к разговорам насторожённых людей, по отрывочным фразам определял их настроение. Запоминал месторасположение немецких учреждений, полицейских участков.

Через два дня я покинул Ровно. В дороге стали донимать водяные мозоли на пятках, они лопались, каждый шаг стоил невыносимых усилий. И тут осенила мысль: что, если раздобыть лошадь? Продвигаясь вдоль леса, я заметил дым от костра, у которого сидело несколько подростков-пастухов. Они вытаскивали из углей печёную картошку.

— Здравствуйте, ребята! — приветствовал их. — Угостите меня?

— Присаживайтесь! — пригласили пастухи.

Я подсел к костру, ребята пододвинули ко мне несколько картофелин. Почистил одну, съел. Очень вкусно. Похвалив ребят, спросил:

— Кто из вас знает на хуторе богатого крестьянина, сын его служит вместе со мной в полиции, в Ровно?

— Знаю, Степан Галанюк! — бойко ответил кудрявый подросток. — Четверо коней имеет. Вон на клевере они пасутся.

— А хутор его далеко?

— За бугром, крыша чуть видна. Но Степана дома нет, он всё время в разъездах.

Обстоятельства складывались как нельзя лучше. Но под каким предлогом взять коня?

Когда я появился во дворе, толстая женщина выбежала на порог.

— Что тебе, хлопче?

— Я от Степана, мы вместе служим в ровенской полиции…

Услышав эти слова, хозяйка подобрела, позвала в дом. Начались расспросы. Я выдумывал всевозможные небылицы.

В комнату вошёл хозяин. Он недоуменно смотрел на меня. Жена пояснила:

— От Степана, из Ровно…

Хозяин протянул руку. Перебросились несколькими фразами. Узнав, что я ещё не обедал, он распорядился накрыть стол. После обеда я сказал кулаку:

— Выполняю задание начальника полиции. Ваш Степан просил, чтобы вы дали одного коня на десяток дней, на обратном пути верну.

Отлично понимая кулацкую натуру и зная, что ему легче расстаться с жизнью, чем со своим конём, я предупредил:

— Запомни, отец, коня пожалеешь — сына можешь потерять. Дело очень важное и срочное.

Хозяин взял одеяло, уздечку, и мы вместе пошли на пастбище.

— Вот тот, гнедой, шибко бегает, — указал рукой крестьянин.

— Хорошо.

— Накинув уздечку и смастерив из одеяла «седло», я вскочил на коня.

— Надеюсь, не подведёшь? — вздохнул хозяин.

— Ну, что вы! — с деланной обидой ответил я. — Через десять дней, а возможно, и раньше, буду у вас.

— Тогда— с богом!

Вечерело.

Впереди лежало село. В нём жила моя сестра Мария. Как хотелось повидаться с ней, услышать её голос! Но не мог навестить родного человека. Если бы чей-то недобрый глаз заметил меня, это бы навлекло беду на сестру, на её детей. Сердце сжалось от обиды…

Впереди увидел крестьянина, который вёл на привязи корову.

— Николай?! — воскликнул он. — Это был мой земляк Пётр.

— Значит, партизанишь? — с завистью смотрел на меня. — Слыхал, слыхал! Вначале говорили, будто ты погиб. Затем сообщили по секрету— бежал в партизаны. Я и друзья радовались за тебя.

— Спасибо, Пётр, за тёплые слова. И я рад, что вижу тебя бодрым и здоровым. О многом хотел бы переговорить, да времени у меня в обрез.

— Далеко скачешь?

— Не очень. Скажу тебе правду, что не возрадуюсь, если ещё кто-то меня встретит.

— Понимаю. И я промолчу. Езжай, увидимся в другой раз, расскажешь.

— Добро!

Под чёткий стук копыт вспоминал знакомые места: в переулке, на возвышенности, виднелся дом сестры Марии. В её окне мерцал огонёк, значит, ещё не спит. Знала бы, что проехал мимо, кровно обиделась бы. А вот дом сельского кулака. Во дворе глубокий колодец, в нём — на диво холодная вода.

На пароме переправился на другой берег Горыни. Глухой ночью въехал в районный центр Тучино.

В одном из крайних домов, стоявшем у самой дороги, светились все окна. Я привязал у калитки коня, вошёл в сени и ахнул: из комнаты неслась пьяная брань полицейских. Попросил у безразличной к моему появлению хозяйки воды, отпил несколько глотков — и был таков.

Подпругами из верёвок натёр до крови ноги. Приходилось часто соскакивать с коня и идти пешком. Чтобы сократить путь, поехал полем. Смотрю — наперерез мне бежит крестьянин, что-то кричит, размахивая палкой. Я опросил, за что он меня поносит? Тот ответил, что засеял поле, а я не ценю его труда. Крестьянин был прав, и я извинился. Тут же пожаловался ему на своё седло.

— Эх, парень, да у меня на чердаке два седла есть! Когда Красная Армия отступала, солдаты оставили. Если подойдёт — бери!

Седло мне понравилось. Ещё бы! Оно было с настоящими стременами и кожаными подпругами.

Хозяин оседлал коня и, как бы извиняясь за свою брань, сказал:

— Видишь, нет худа без добра.

Проезжая лесом, увидел оборванных людей. Я догадался, что они бежали из концентрационных лагерей. Мужчины и женщины подозрительно следили за мной.

— Не бойтесь, товарищи, я свой! — успокоил их. — Кто у вас старший?

— Увидев, что я ничего плохого не замышляю, ко мне подошла детвора. Худые, немытые мальчики и девочки вызывали чувство горечи и сожаления. Невольно подумал о своих младших братьях — Васе, Славике, о сестре Кате — живы ли они? Какое тяжёлое время настало даже для самых маленьких!…

Из кустов выскочил парень.

— Николай! — безудержно радовался он. — Неужели ты? Почему один? Помоги спасти детей!

Взрослые обступили нас и наперебой спрашивали, кто я такой?

Парень знал меня и моего отца по Людвиполю. Встречался с нами в лесу и теперь об этом, энергично жестикулируя, рассказывал друзьям по несчастью.

Меня проводили к старшему.

Началась беседа.

— Откуда вы? — спросил я у него.

— Из разных мест, — ответил он. — Здесь и людвипольские, и межиричские, и тучинские…

Женщины, старики, дети с такой доверчивостью смотрели на меня, будто я немедля мог облегчить их судьбу. Больше других жаловались на тяжёлую участь — голод, холод, болезни — женщины-матери.

Долго рассказывал о своих скитаниях мужчина с задумчивым лицом — Давид Драхман.

— Летом 1939 года, — говорил он, — меня призвали в польскую армию. В последних числах августа солдаты нашего батальона задержали гитлеровских лазутчиков. Шпионы вели себя нагло, угрожали: «Скоро будете перед нами на коленях ползать». И вот первого сентября на мирные села и города Польши посыпались бомбы…

Уже на третий день войны неожиданно исчез командир батальона. Солдаты возмущались: струсил! изменник! Затем исчезли младшие командиры. Батальон, брошенный на произвол судьбы, ежечасно «таял». Драхман с небольшой группой воинов, жителей Варшавы, пошёл к столице. Вражеские войска стремительно приближались. Мосты через Вислу уже взорваны. Солдаты метались по берегу и, наткнувшись на баркас, бросились в него. Оттолкнувшись от берега, гребли прикладами винтовок.

С трудом переправились на противоположный берег.

Из рабочих в столице формировались вооружённые батальоны. К ним примкнули отступившие воины.

Крупные части находились в варшавской цитадели. Они рвались защищать столицу, но предатели польского народа готовили сдачу врагу цитадели вместе с войсками, складами оружия, боеприпасами и продовольствием. На главных воротах крепости стояли патрули — офицеры, никого не выпускавшие в город.

А 24 сентября 1939 года Варшава выбросила белый флаг…

Гитлеровцы согнали евреев в гетто. Переодевшись в штатскую одежду, Драхман более трёх месяцев скрывался в городе, а потом решил бежать в Советский Союз.

Приобрёл билет. Забился в тёмный угол вагона и прикрылся воротником пальто. С опаской наблюдал за появлявшимися фашистскими молодчиками, их карманные фонарики медленно скользили по лицам утомлённых пассажиров.

Наконец, станция Малкино. Отсюда до советской границы — шесть километров. Люди высыпали из вагонов. Но перрон оцепили эсесовцы, часть их ворвалась в толпу и начала всех избивать дубинками. Крик, вопли, стоны повисли в воздухе. Женщины с растрёпанными волосами, обезумевшими глазами падали на цементный пол перрона. Драхман бросился бежать.

— Хальт! Хальт! — погнался за ним эсесовец.

— Jude? — вцепился гестаповец в пальто Драхмана.

— Цо пан муви? Я не разумей! — возмущался задержанный.

— Jude?! — ещё злее повторил фашист.

— Не разумей, цо пан хце! — вырывался Драхман. — Естем поляк!

В этот момент подскочила какая-то женщина, схватила Драхмана за руку и истерически завопила:

— То ест муй монж! Он поляк! Не рушайце его! Растолкав оторопевших гестаповцев, женщина вместе с Драхманом скрылась в темноте.

— А тераз спасайце сё сами.

Кто она, спасительница? Осталось загадкой.

Драхман добрался до железнодорожной насыпи у границы. С рассветом он был уже на нейтральной полосе. Здесь ютились тысячи беженцев, они молча лежали на земле пюд открытым небом, согревая своим теплом малых детей.

С советской стороны появился полковник пограничных войск с адъютантом и пропустил толпу через границу. Так Драхман очутился на советской земле. Приехал во Львов. Вместе с частями Красной Армии отступал на восток. Попал в окружение и снова оказался на временно оккупированной гитлеровцами территории.

…Драхман сел на обочине полевой дороги, достал бумажник, раскрыл его — и перед взором несчастного предстала пятилетняя дочурка Лиля. Драхман бережно прикоснулся губами к фотокарточке. Слёзы потекли по заросшим щетиной впалым щекам…

А Горынь, безразличная к большому людскому горю, спокойно струила свои воды. На другом её берегу, в районном центре Гоще, звенели колокола: священнослужители приветствовали фашистов.

Драхман рискнул пойти в Гощу. Там познакомился с таким же, как сам, беглецом — Рихтером. Вместе они отправились в поиск советских партизан. На одном из хуторов встретили мужчину, который приветствовал их на польском языке.

Как позднее узнал Драхман, это был хутор Вацлава Жигадло. Хозяин накормил беглецов и пообещал им достать винтовки и патроны. Своё слово он сдержал.

Судьба свела Драхмана с несчастными и беззащитными людьми.

С тоской смотрел я на обречённых. Задумался: как накормить их?

— Захватите с собой мешки, сумки и идёмте со мной! — предложил им.

Полсотни людей двинулось за мной…

Бывший вахмистр царской армии Кашенцев встретил нас с кислой миной.

— Чем могу быть полезен?

— Люди голодают, надо помочь им! — указал я рукой на толпившихся.

— Всё, что в моих силах!…

Помещик, понимая, с кем имеет дело, распорядился выдать пришедшим продукты: овощи, мясо, хлеб, немного соли… На прощанье я сказал:

— Пробирайтесь на правый берег Случи. Между райцентрами Березно и Людвиполем, в лесу, встретимся!

РАСПЛАТА

Опять я повидал Тадзика. Он сообщил, что установил фамилию полицейского, убившего командира Никиту, и разыскал группу Ивана Пихура.

— Можем связаться с ним в любое время.

Мы пошли знакомыми тропами Невирковского леса и встретили здесь боевых друзей. Решение было единодушным — наказать провокатора.

Ночью оцепили Максимиляновку. Сельского старосту дома не застали. «Уехал в Межиричи», — призналась жена.

Разыскали дом провокатора. Постучали в окно. Вдруг с чердака кто-то спрыгнул и кинулся в темноту.

— Стой! Стой!

Раздался выстрел. Но тень исчезла.

— Ушёл, подлец! — огорчился Вася.

— Поджигайте хозяйство, пусть знает, предатель, что на этой земле нет ему места! — распорядился я.

В этот момент подкатила пароконная подвода. Оказалось — задержан староста.

— Теперь от ответа не уйдёшь! — пригрозили ошеломлённому старосте. — Где мать Ильчука — Надежда Трофимовна?

— Виноват… Господом богом заклинаю, виноват, — взмолился кулак. — Она в гестапо. Не губите мою душу, помогу ей освободиться.

— Как, товарищи, поверим ему? — обратился я к партизанам.

— Если освободит мать Ильчука, оставим в живых, но пусть только попробует обмануть! Тогда пощады не будет! — Глинко поводил пальцем перед носом дрожавшего старосты.

— Спасибо, смилосердствовались, — прошептал несколько раз староста.

К нему шагнул Владимир Леонтьев:

— Запомни, если не освободишь мать Ильчука, мы тебя и под землёй разыщем!

Близился рассвет. Переправившись на лодке на противоположный берег Случи, мы углубились в лес.

— А кто те двое?-спросил я у Вани Пихура, отозвав его в сторону.

— Всего два дня, как попросились в нашу группу, — объяснил Пихур. — Тот, что повыше, представился капитаном Красной Армии, второй — рядовым.

— Как-то ведут они себя странно. Надо к ним присмотреться.

…Прикинувшись простачком, я охотно отвечал на вопросы «капитана» и «рядового». «Капитан» пытался выяснить, сколько людей в нашем отряде, откуда прибыли, кто руководитель, имеется ли радиосвязь и, главное, место стоянки.

— Сегодня ночью, по всей вероятности, они попытаются бежать. Всем быть начеку! — предупредил я товарищей.

На берегу небольшой речушки ещё задолго до темноты мы остановились на ночлег. Во время сбора сухих веток и листьев для костра и постели «капитан», по-видимому, пытался незаметно улизнуть, но «прикреплённый» к нему Леонтьев помешал этому, и «капитан» возвратился.

Разложили костёр, испекли картошку, поужинали. «Капитан» и «рядовой» нервничали, выдавая себя с головой. Мы разоружили подосланных и доставили их в урочище «Три колодца», где недавно дислоцировался отряд. Но партизан здесь уже не застали.

Я разыскал в условленном месте «почту» — под корневищем сосны. В коробке лежала записка: «Вечером придёт разведка».

Когда стемнело, мы услышали: вблизи кто-то трижды свистнул.

— Свои! — успокоил я друзей. — Но всё же будьте начеку!

Свистнул в ответ. Из зарослей вышли Володя Попков, Сергей Рощин и Дарпек Абрагим.

— Сам или ещё кто-то есть?

— Есть, целая группа!

И вот, наконец, я в чуме Д. Н. Медведева. Рассказал о всех приключениях.

Командир внимательно слушал, уточнял кое-какие детали. А потом обрадовал:

— Сразу после твоего ухода к нам пришла Марфа Ильинична и Катя, — в глазах Дмитрия Николаевича заиграли огоньки. — Теперь все вместе!

— А я привёл хороших ребят, — похвалился я в знак благодарности командиру. — Преданных Родине, смелых…

Лазутчиков в отряде разоблачили: они оказались агентами гестапо.

РОКОВАЯ ОШИБКА

В чуме хозяйственного взвода я увидел Ильчука. Вид у него был грустный.

— Что с тобой, Лёня?

— Волнуюсь за родителей. Предчувствую что-то недоброе…

Я проникся сочувствием к этому скромному, честному парню, партизану-комсомольцу.

— Лёня, я расскажу о твоих переживаниях командиру отряда.

…Полковник Медведев снарядил боевую группу и отправил её в разведку на хутор, где жили родители Лени. Старшим назначил коммуниста Франца Игнатовича Нарковича, белоруса. В состав группы вошли Володя Куляга, Ваня Пихур, Николай Киселев, Лёня Ильчук, Коля Бондарчук, я я ещё несколько человек. Задача поставлена конкретная — разыскать родителей Ильчука и забрать в отряд. В случае гибели их — установить виновников и отомстить.

У села Маренин мы перешли по льду реку Случь; миновали село Глыбочек. Идти было трудно: снега намело по колени. Вперёд выдвинулись Владимир Куляга и Иван Пихур. На Максимиляновских хуторах Куляга и Пихур свернули к дому, в окне которого мерцал огонёк. Я с автоматом на изготовку следовал за товарищами. Стоило залаять псу, как по комнате заметалось несколько силуэтов.

Во дворе стоял мужчина, освещённый бледной луной. Правую руку он держал в кармане. Куляга подошёл к нему и молча схватил его за руку. В ней оказался револьвер. Пихур был рядом.

В этот момент из открытой двери одновременно грянули два выстрела. Куляга и Пихур, сражённые, повалились в снег. Вся трагедия свершилась в считанные секунды. Я нажал на спусковой крючок автомата, но последовал лишь один выстрел — автомат отказал. Нервно дёргаю затвор, опять осечка. Тем временем из дома выскочили двое мужчин, схватили автоматы убитых и скрылись.

Косматые облака закрыли луну, стало темно и жутко…

Когда подошла группа и оцепила дом, то в нём, кроме хозяина и его семьи, никого не оказалось. Хозяин рассказал, что неизвестные люди, вооружённые винтовками, потребовали накормить их. Хозяйка сварила картошку, те поели и уже собирались уходить. «Но тут появились у дома вы».

Мы раздобыли несколько пар коней, сани, положили тела товарищей и помчались в обратный путь. В лесу около Рудни-Бобровской похоронили боевых друзей со всеми партизанскими почестями.

Вскоре руководство отряда направило на Максимиляновские хутора вторую группу. В неё включили Колю Бондарчука и Лёню Ильчука. Печальную весть принесли они. Мать Лени— Надежду Трофимовну — после пыток гитлеровцы расстреляли. Отца, который скрылся от преследователей, Лёня не разыскал.

Однажды разведчики доложили командованию отряда, что им стало известно о действиях какой-то партизанской группы, с которой, однако, не удалось установить связь. Местные жители рассказывали о засаде на мосту, около села Топча, на которую нарвались полицейские. В бою было ранено несколько предателей, партизаны забрали их оружие.

В декабре 1942 года группа численностью в пятнадцать человек прошла по селу Невиркову. На территории немецких складов с зерном и другим продовольствием партизаны без шума сняли охрану во главе с её начальником, изъяли девять стволов оружия, боеприпасы, гранаты. Затем народные мстители появились в Клецком лесничестве, Межиричского района. Лесничий оказался агентом гестапо. Накрыв на стол, он послал гонца в район. Под вечер отряд карателей окружил лесничество. Положение партизан казалось безвыходным. Однако они смело вступили в неравный бой и вышли победителями. Около десятка фашистов были убиты и ранены.

…У дороги Балашовка-Козярник, на лесной опушке, разведчики сделали привал, накормили лошадей и подкрепились сами. От крестьянина, приехавшего в лес за дровами, узнали, что прошлой ночью на Антолинском хуторе отдыхали неизвестные вооружённые люди.

— Сколько их? Знаешь?

— Четырнадцать.

В этой разведке с нами был любимец отряда, незабываемый Николай Иванович Кузнецов. Несмотря на то, что Кузнецову было запрещено проводить побочные операции, он всё же выделил несколько человек и послал их в обход, а сам, вместе с Михаилом Шевчуком и мной, направился к хутору. На подступах к нему нас окликнули:

— Стой! Кто идёт? — у сарая стоял человек.

Он трижды свистнул. Из дома выбежали вооружённые люди и залегли. Неожиданная встреча могла трагически кончиться. Но Кузнецов проявил железную выдержку.

— Вы нас не бойтесь. Скажите, кто вы? — спросил он.

— А вы кто такие? — ответил вопросом тот, который стоял у сарая.

— Мы — партизаны! — признался Кузнецов.

После минутного замешательства парень, занявший оборону впереди других, выпалил:

— И мы — партизаны! — Значит, свои?

— Вроде свои!

Оказалось, что бывшие воины Красной Армии бежали из фашистского плена и организовались в боевую группу под руководством Василия Георгиевича Быкова. Они провели ряд операций против гитлеровцев.

Тут же Василий Быков рассказал, что недавно на Максимиляновке их захватили врасплох неизвестные. Приняв их за карателей, быковцы убили двоих, захватили их автоматы и скрылись.

Вот когда открылась тайна трагической гибели Куляги и Пихура…

В ЛУЦКЕ

Вокруг зеленела трава, на деревьях набухали почки. Лёгкий утренний туман синеющими и прозрачными клочьями таял над лесом.

В чум к Марфе Ильиничне зашёл ординарец командира отряда.

— Вас, Марфа Ильинична, просит к себе Дмитрий Николаевич.

— Что могло случиться? — встревожилась женщина… Сыновья — Ростислав и Владимир — позавчера ушли на задание… Учащённо забилось материнское сердце… Накинув на плечи платок, она направилась к Медведеву.

Дмитрий Николаевич, заметив на лице Марфы Ильиничны печать насторожённости, сказал:

— Мне передавали, что вы нездоровы. Простудились?

— Уже прошло, — улыбнулась Марфа Ильинична.

— Как работается вам? Успеваете стряпать?

— Справляюсь.

Дмитрий Николаевич подошёл ближе. В глазах женщины он прочёл нескрываемое любопытство и поспешил успокоить.

— Сыновья ваши вернутся завтра. Всё благополучно, не беспокойтесь за них.

— Спасибо за добрые слова.

— Ну, а вас я пригласил вот по какому вопросу, — продолжал командир. — Наш отряд должен перебазироваться на новое месте, ближе к Луцку. Нам необходимо разведать обстановку в этом городе, узнать, какими силами располагают там фашисты. Например, большой ли у них гарнизон, много ли там обосновалось немецких учреждений? А кто лучше разведает? Конечно, люди, хорошо знающие этот город.

— Так, так, — понимающе кивала головой мать.

— Кажется, у вас там родственники проживают?

— Да, имеются.

Задумалась на секунду и скороговоркой:

— К ним пойти должна только я. С кем хотите увижусь! Бывала в Луцке, там у меня сестра. Чего же, мне в самый раз!…

Дмитрию Николаевичу показалось, что в её словах даже прозвучала требовательность. Медведев пытался найти ответ на вопрос: что заставляет мать семерых детей подвергать себя риску, не задумываясь о последствиях? Да, на такой подвиг способны лишь мужественные люди, пламенно жаждущие свободы.

— А на кого оставите малышей, Марфа Ильинична?

— За ними присмотрят! Бог же уберёг их от худшего! А меня, старуху, кто заподозрит, что я от партизан? Смешно! А пользы я принесу не меньше, чем молодые. В ходьбе не устаю, что к чему, разбираюсь, и на память пока не жалуюсь, если плохо с письмом сложится, так я по памяти все и расскажу.

Медведев задумался.

— Не очень лежит сердце к такому решению, Марфа Ильинична. Тяжёлая нагрузка для ваших лет. Правда? И здесь без вас останется семья…

— Порешили, товарищ командир, пойду я. Останетесь довольны!

— Хорошо, допустим, пошлём вас. Но в таком случае — не одну. С вами пойдёт ещё кто-нибудь. Не возражаете? Так легче будет.

— Полно, Дмитрий Николаевич, зачем так опекать! Не будете на меня в обиде. Но коль считаете, что так лучше, — ваша воля.

— Мы ещё вернёмся к нашему разговору, Марфа Ильинична. Посоветуйтесь с мужем.

В чум Марфа Ильинична возвратилась возбуждённая. Шутка ли! Ей поручили такое дело! Мужу сказала:

— Володя, пойду в Луцк. Отряд просит, сведения нужны. Понимаешь?

Владимир Степанович не сразу всё понял. «В Луцк, отряд просит». Да разве мыслимо сейчас, когда на её руках вся семья! Что, разве помоложе не найдут?

— Как же ты. Марфа! — робко возразил он. — А дети? Сможешь ли ты в такую даль одна!

Марфа Ильинична посмотрела на мужа и почти шёпотом:

— Володя, сыновья наши ведь каждый день рискуют! А задание, которое мне доверяют, совсем не опасное. Бог даст, всё обойдётся.

— Нет, Марфа, ты не оставишь малышей! Я попрошу командира, пусть меня пошлёт.

— Пойми же, Володя, я женщина, понимаешь? Меньше подозрений! Кроме того, у меня, а не у тебя там родня, — возразила с подкупающей ноткой в голосе.

Вспыхнувшее вдохновение, которое теплилось в душе Марфы Ильиничны, как пламя осветило её лицо. Владимир Степанович давно не замечал у неё такого блеска глаз. Он чувствовал, что именно сейчас не находит в себе ни хитрости, ни настойчивости, чтобы расстроить её намерения. Ещё раз посмотрел в близкие, излучающие тепло глаза и, не скрывая тревоги, спросил:

— Так ты всё же решилась?

— Иначе нельзя!

В чуме собрались дети. Мать крепко их обнимала, прижимала к своей груди, ласкала огрубевшими руками.

— Не скучайте, милые, отца слушайтесь.

— А вы надолго, мамочка?

— Нет, милые, скоро вернусь…

В сопровождении Ростислава и группы партизан Марфа Ильинична с партизанкой Ядзей Урбанович вышли к ближнему селу Рудня-Бобровская. От места стоянки отряда Медведева до Луцка было почти двести километров. Путь нелёгкий, он лежал через леса, непроходимые болота, густые кустарники. Шли ночью, отдыхали днём. После того, как переправились через реки Случь и Горынь, отдохнули в Киверецком лесу.

— Ну, теперь и расстанемся, — сказал Ростислав. — Отсюда до города доберётесь сами.

Ростислав заглянул в беспокойные глаза матери.

— Будьте осторожны, мама. Мы ждём вас…

Рассвет застал партизанок в дороге на Киверцы. А вскоре они уже были в Луцке. Вот и улица Кичкаровская. Здесь, в доме № 2, живёт старшая сестра Марфы Ильиничны — Теофилия. С ней — дочь Мария и её муж Григорий Обновлённый. В этом доме и решила остановиться партизанка. Ядзя отправилась к Прасковье Баранчук.

Марфа Ильинична постучала. Дверь открыла племянница. Увидев знакомое лицо, воскликнула:

— Тётя Марфа? Проходите. Каким ветром вас сюда занесло?

— Попутным!

В первый день никто в беседах не касался «нового порядка». Марфа Ильинична поинтересовалась обстоятельствами, заставившими Григория служить в полиции. При этом приговаривала:

— Оно и рискованно, и неприятно, да и не красит Григория…

— Разве по своей воле? — объяснила Мария. — Устроиться на работу нелегко, мы голодали, а тут подвернулось место… Как было не пойти? А нынче ему выдали полицейскую форму. Скажу вам от чистого сердца, тётя Марфа, в душе не терпит Гриша ни фашистов, ни украинских националистов, да уйти от них сейчас не может. Того и гляди шкуру спустят. Спросят, почему не нравится ихняя власть? Противное дело, да вот так и служит. Ну и жить, конечно, надо. Воздухом сыт не будешь.

Такие доводы не убедили Марфу Ильиничну. Она рассуждала иначе. Многих ведь застигла беда! Натерпелись люди, да и сейчас страдают, а в полицию служить не пошли и поклонов фашистам не бьют. А тут тебе: «Воздухом сыт не будешь… подвернулось место…» Да знают ли они, каково было ей, матери семерых детей, когда её преследовали жандармы и полицейские после ухода сыновей и мужа в партизаны? С хутора на хутор скиталась, с малышами на руках. Нет, видимо, Григорий не зря стал полицейским, — пришла к заключению разведчица.

Как же теперь открыться? Хозяева квартиры могут её не понять, откажутся помочь. Придётся переждать. Марфа Ильинична решила действовать осторожно, прежде осмотреться, а там будет видно.

— Жаль, а я сердце своё доверить вам собралась. Да как уж тут, коли полицай в доме…

— Вы не злословьте, Марфа Ильинична, Гриша неплохой человек, — обиделась Мария. — А здесь что собираетесь делать? — спросила она тётку.

— Дело есть.

В комнату вошёл мужчина в чёрной полицейской форме. Женщины умолкли.

— Вот и Гриша, — обрадовалась Мария и обратилась к мужу:-Устал? Посиди немного с нами. Чай попьём с гостьей.

Обновлённый приветливо поздоровался.

— Издалека? — спросил Марфу Ильиничну.

— Не очень.

— В наших краях давно?

— Первый день!…

Марфа Ильинична вспомнила свою встречу с Обновлённым в июне 1942 года. Узнав о том, что старшие сыновья Марфы Ильиничны и муж стали партизанами, Обновлённый тогда призадумался. В его представлении Красная Армия была почти разбита, гитлеровские войска вторглись далеко в нашу страну. Чтс же могла сделать горсточка партизан, если регулярная армия и та не выдержала натиска фашистов?

— Пожалуй, никто уже не поможет, — твердил Григорий. «Что скажет он теперь? Как поведёт себя?» — терзали догадки Марфу Ильиничну.

Перезахоронение останков партизан — Марфы Ильиничны Струтинской, Семена Еленца и Сигизмунда Котиевского, погибших в бою с фашистами 6 марта 1943 года

Памятник Марфе Ильиничне Струтинской, Семёну Еленцу и Сигизмунду Котиевскому в г. Ровно

Братья Струтинские (слева направо) — Василий, Николай, Георгий

Григорий подсел к столу.

— Значит, в гостях первый день, — и, не ожидая ответа: — Слыхал, слыхал о том, как летят под откос поезда… Смело действуют партизаны.

От признания полицейского у Марфы Ильииичны потеплело на сердце. Значит, известно, чьими руками делается!

— И часто такое случается? — прикинулась она.

— Счёт не веду, но досаждают. — Григорий сдвинул брови и понизил голос: — Их постепенно вылавливают, куда же им деваться?…

— Но и жить безмолвно тоже не гоже… — голос у партизанки оборвался. «Надо бы умнехенько спрашивать, стороной да обиняками больше, а я прямо», — упрекала она себя.

Григорий уставился в окно. «Права старуха, безмолвно кориться врагу нельзя». И он бы за дело взялся,да кому об этом скажешь!…

— Ну, я бы таких смельчаков щадил, — неожиданно признался Обновлённый. — Да не все через мои руки проходят.

Марфа Ильинична встала.

— А ты, Гриша, мог бы помочь нашим людям?

Эти слова словно электрический ток ударили Обновлённого. Потом он собрался с мыслями, успокоился…

— Конечно, мог бы…

Между Марфой Ильиничной и Григорием был проложен мостик доверия.

— Спасибо, Григорий. Дай бог тебе здоровья, — запричитала растроганная Марфа Ильинична.

Прошло несколько дней, пока Обновлённый собрал нужные сведения. Он тщательно записал их на листке и передал Марфе Ильиничне, которая распорола воротник своего пальто и зашила туда листок. И всё же сомнения не покидали её. Правдивые ли эти сведения? На словах Григорий вроде совестливый, а как на деле? Но прикинула в уме: зачем бы он стал её обманывать? Ведь добровольно согласился помочь.

Ценные сведения удалось раздобыть и Ядзе. Она разузнала, где расположилось гестапо и военная жандармерия, достала немного перевязочного материала, йодистой настойки.

Оставаться в городе больше не было нужды. Задание командования выполнено. Довольные этим, женщины собрались в обратный путь.

СХВАТКА

Хозяйка дома сообщила партизанам: её муж на рассвете поехал в Луцк за Марфой Ильиничной и Ядзей. Они скоро должны быть здесь.

С дороги донёсся грохот повозки. Стоявший часовым у дома Ростислав увидел приближавшихся на подводе мать и Ядзю. Хозяин правил лошадьми.

Когда подвода поравнялась с Ростиславом, он, счастливый, бросился в объятия матери.

Хозяин распряг вспотевших лошадей, бросил им охапку сена и вошёл в дом. Все вместе сели за стол, подкрепились.

Вечером партизаны попрощались с хлебосольными хозяевами.

Хутора и села обходили непроторёнными дорожками, кустарниками и заросшими болотами.

Над землёй уже вставало мартовское утро.

Облюбовав обнесённый забором домик, Павел Банацкий решил расположить в нём разведчиц на отдых.

— Как, место подходящее? — осведомился он у Еленца.

— Неплохое.

Тонкое лицо Петра Аврамовича Загоруйко выражало скорбное недоумение, смешанное с глубокой тревогой. Он хорошо усвоил истину — не доглядишь оком, заплатишь боком. Поэтому несколько мгновений оставался неподвижным. Исподлобья смотрел на Банацкого и Еленца. Наконец пригласил хриплым голосом:

— Заходите!

Павел Банацкий признался, что с ними партизаны и что им нужно здесь передневать.

— Советским отказа нет, — подобрел Загоруйко и тут же вспомнил, что до войны жена, как многодетная мать, получала помощь от Советской власти, а нынче этого нет…

Еленец остался с хозяином, а Банацкий пошёл в лес за остальными. Кругом было безлюдно, дремлющий покой нарушался только шагами Павла. Неожиданно он заметил человека, притаившегося за деревом.

— Руки вверх! — скомандовал Павел незнакомцу.

Задержанный оказался жителем хутора Островки. В разговоре Иван Грищенко то и дело подчёркивал свою неприязнь к фашистам. Как только отодвинулся фронт, хвастал он, собрал в этих местах бросовое оружие. Об этом узнала жандармерия, и его арестовали. Из тюрьмы удалось бежать, и сейчас он вынужден скрываться. Чтобы убедиться в правдивости этого рассказа, партизаны привели Грищенко в дом Загоруйко.

— Земляком вашим назвался, — показал Банацкий рукой на Грищенко. — Знаете?

— Знаем, — двусмысленно ответил Загоруйко. — Из наших краёв. Так оно…

А про себя подумал: «Разве скажешь правду? Убьют. А дети как же останутся?…»

— Значит, не обманывает?

Загоруйко нерешительно мотнул головой.

В начале партизаны намеревались оставить задержанного под охраной до вечера, но передумали и позволили ему принести упрятаиное оружие.

На пороге показалась девушка с тугой косой. Она куда-то убежала. Вскоре вернулась с охапкой соломы и приветливо зазвала партизан.

В дом зашла вся группа. Позавтракали, расстелили на полу солому и улеглись на отдых. Первым нёс вахту у двери Банацкий. Он через щель вглядывался в лес, прислушивался к каждому шороху. И вдруг отчётливо услышал шёпот хозяев: «Как хочешь, Петро, а я Грищенко не верю. Ты же знаешь, волк каждый год линяет, а все сер бывает… Плут он, окаянный». — «На слезах людских не станет плясать, поскользнётся… И у него есть малые дети! Должен о них подумать!»

В ушах Банацкого отдавалось: «Плут он, окаянный…» Банацкий начал каяться за опрометчивую доверчивость. Но тут же сам себя подбодрил: «Чего панику сеять?»

Однако Грищенко не появлялся. Тревога Банацкого усилилась. Он не захотел волновать остальных. Ничего не сказал о зародившемся подозрении и Ростиславу, когда тот сменил его на вахте.

Уставший и терзаемый грустными мыслями, Павел тяжело повалился на солому…

Резкий визг неожиданно нарушил тишину. Распахнулась калитка, и, словно из-под земли, в ней появилась девушка с тугой косой. Она подбежала к двери:

— Немцы! Опасайтесь!

По тревоге поднялись все. Мужчины с оружием в руках выскочили во двор. Девушка, предупредившая об опасности, исчезла. Партизаны видели: дом окружают каратели.

Семён Еленец и Зигмунд Котиевский залегли и открыли по фашистам огонь. С другой стороны отбивались от наседавших жандармов Павел Банацкий и Ростислав.

— Мама! Ядзя! — крикнул Ростислав показавшимся на пороге женщинам. — Бегите в лес, быстрее…

Марфа Ильинична и Ядзя проворно пролезли через пролом в заборе и, пригибаясь, побежали к скирде соломы, стоявшей у леса. Частыми автоматными очередями партизаны прикрывали их отход. «Ещё минута — и они будут спасены», — надеялись боевые друзья. Отстреливаясь, партизаны нетерпеливо поглядывали на бежавших к скирде женщин. В этот момент случилось непредвиденное… Несколько фашистов подползли к Еленцу и Котиевскому и убили их. Оставшись вдвоём, Павел и Ростислав стали отходить за дом. Тогда часть гитлеровцев перенесла огонь по убегавшим партизанкам.

Марфа Ильинична изнемогла, силы покидали её. Ядзя подбодряла.

— Крепитесь, родная, крепитесь… Скоро… Скоро… Вот…

Задыхаясь от волнения и стремительного бега, Ядзя схватила за руку оступившуюся Марфу Ильиничну и потянула её вперёд. Ещё несколько усилий — и большая скирда соломы укроет их.

В нескольких шагах от заветной скирды Марфа Ильинична сняла на бегу пальто и кинула его Ядзе.

— Легче мнe так, а главное, ты знаешь, воротник… Ядзя быстро перебросила пальто в другую руку. В лицо пахнул со встречным ветром пряный запах соломы. Вот и скирда… Но что это? Разгорячённая ладонь Марфы Ильиничны судорожно вырвалась из Ядзиной руки. На какой-то миг женщина застыла с раскинутыми руками и упала навзничь.

— Марфа Ильинична! — испугалась Ядзя. А когда все поняла, заголосила:

— Изверги! Убили… убили… убили!…

Но тотчас же мужество вернулось к девушке. Мёртвой Марфе Ильиничне уже не поможешь. Пуля пробила голову, с седых волос стекала кровь. Ядзя бросила прощальный взгляд на безмолвно лежавшую седую женщину и устремилась дальше в лес, где можно укрыться, спасти доверенные ей сведения.

Отстреливаясь от преследователей, Ростислав и Банацкий успели укрыться в лесу. Вокруг всё стихло… Не подозревая горя, Ростислав шепнул товарищу:

— Павел, надо разыскать мать и Ядзю и поскорее уйти из этих мест: фашисты устроят облаву.

Банацкий любил Ростислава за его безудержную смелость. Сейчас он с грустью посмотрел на возбуждённого юношу. Отступая к лесу, Банацкий видел, как бедная старушка не успела добежать до скирды и рухнула наземь. В ту минуту Ростислав стрелял по фашистам, пытавшимся подкрасться со стороны.

— Мать не ищи, Ростислав, — сказал Банацкий упавшим голосом. — Мы можем разыскать только Ядзю…

Ростислав испуганно посмотрел на товарища.

— Что ты, Павел! Я же видел, как мать за Ядзей подбежала к скирде. Я же видел…

Не договорив, Ростислав положил у ног неразлучный автомат, руками обхватил голову…

НА БОЛЬШУЮ ЗЕМЛЮ

Большая часть отряда Медведева форсировала реки Случь и Горынь и обосновалась в Цуманских лесах. Новая стоянка находилась в сорока километрах от Ровно и в шестидесяти километрах от Луцка.

Спустя две недели в Цуманские леса перекочевало несколько подразделений партизан во главе с комиссаром отряда Стеховым. На правом берегу Случи, неподалёку от сожжённого карателями села Рудни-Бобровской, осталось лишь незначительное количество бойцов во главе с Виктором Васильевичем Кочетковым и Наполеоном Саргсяном. Им предстояло проводить раненых и детей до партизанского аэродрома и эвакуировать в глубь страны.

Прощаясь с этими бойцами, Медведев сказал:

— Я твёрдо верю, что вы — славные советские воины — с честью выполните поставленную задачу.

Слова командира были обращены к ста пятидесяти партизанам. Одежда и обувь у бойцов истрепались, они испытывали острый недостаток в продуктах питания и боеприпасах. Но это были люди сильные духом, готовые на любой подвиг во имя спасения доверенных им патриотов.

И вот с сумерками обоз из десяти телег, сопровождаемый двумя взводами партизан, тронулся в путь. Легкораненые шли сами, а тяжелораненые лежали на подстилке из листьев и сосновых веток.

Наполеон Ашотович Саргсян носился на горячем вороном скакуне, следил за колонной, за подступами к ней. Впереди постоянно находился дозор, и Саргсян поддерживал с ним непрерывную связь так же, как и с тыловым охранением. Когда разведчики махали шапками над головой, колонна останавливалась, партизаны занимали оборону.

Вблизи от железнодорожной магистрали Сарны-Олевск сделали привал.

Возвратились разведчики.

— Переезд охраняется, — донесли они, — но снять часовых можно, подходы удобные. Разрешите, товарищ старший лейтенант?

Саргсян испытующе посмотрел в загоревшиеся глаза партизан. «Настоящие герои! С такими не страшен любой враг!» Но, поразмыслив, ответил:

— Нет, рисковать нельзя. Не забывайте, что мы в ответе за жизнь раненых и детей.

Развернул планшет, нашёл на карте второй переезд и сказал:

— Двинемся в обход!

Пересекли железную дорогу в другом, безопасном месте.

На незнакомом хуторе разведчиков обстреляли беглым ружейным огнём. Десятка два бандитов, вооружённых немецкими карабинами, пытались отрезать дозор от леса и захватить его. Но подоспевшие на выручку товарищи рассеяли банду дружными залпами.

На ночлег остановились в сосновом бору. Изучили местность, рассредоточили подводы. Вокруг лагеря выставили посты. С севера и востока лежали топкие болота, с запада раскинулся густой, труднопроходимый кустарник. С южной стороны пролегала просека.

— Вот откуда можно ожидать нападение противника, — настораживал Саргсян.

В этом направлении выдвинулись ударные группы.

Лейтенант медицинской службы Мария Шаталова бинтовала кровоточащие раны лежавших на телегах партизан. Бойцы расположились кто как сумел: одни дремали, сидя под деревьями, другие улеглись на ветвях и листьях, собранных тут же. В наступившей тишине слышно было, как лошади жевали сено, позвякивая сбруей. Часовые насторожённо прислушивались к каждому шороху.

Наполеон Ашотович прилёг вместе с остальными, но глаз не сомкнул. Сквозь крону пахнущей молодой сосны он смотрел на таявшие звезды. Точно так же, как и здесь, над многострадальной, политой кровью народа украинской землёй, — раздумывал командир, — они мерцают над его родной Арменией.

Вспомнил город Ленинакан, улицу Пушкина, где жил до войны. Грустно вздохнул — далеко его забросила судьба. Доведётся ли ещё увидеть родные, сказочно красивые края?

Когда все уснули крепким сном, Саргсян осторожно, чтобы никого не потревожить, поднялся и обошёл посты. Часовой на левом фланге доложил, что он слышал ржание лошадей, доносившееся из лесной чащи.

Саргсян опустился на колени и осветил карманным фонариком карту. При помощи компаса определил точку нахождения отряда, установил, что примерно в двух километрах от просеки проходит лесная дорога. Кто в такое позднее время может там бродить? Партизаны или каратели?

Посоветовавшись с товарищами, Саргсян снарядил и направил к просеке дополнительный секрет с ручным пулемётом.

Занималась заря. В лесу внезапно завязался бой.

Враги окружали лагерь с трёх сторон. Грохотали взрывы гранат, стрекотали пулемёты. Эхо предрассветного боя прокатывалось над лесом…

Лес гудел. Трудно было понять, откуда и кто стреляет. Дети в испуге жались к раненым. Все, кто мог, припали к прикладам.

— Умрём, но не сдадимся! — воскликнул Василий Ковалевский. Раненый в грудь, но до этого лежал неподвижно. Теперь же, напрягая все силы, приподнялся, зарядил винтовку…

Кони становились на дыбы, рвали сбрую.

Саргсян перебежал на левый фланг, туда, где усилился натиск противника. Командир сообразил — враг хочет загнать их в болото! Не выйдет!

Приказал:

— Расставляйте миномёты!

Минута — и миномётчики доложили:

— Готово!

— По тылу бандитов — огонь!

Мины не щадили никого — ни всадников, ни лошадей. Застонали раненые. Кто-то из бандитов истерически закричал:

— Нас окружают большевики! Хлопцы, спасайтесь!

Наступил решительный момент. Наполеон повёл партизан в атаку. Громовое «ура!» наполнило лес. Бандиты отступили.

Когда забрезжил рассвет, разгорячённые ночным боем партизаны собрались в лагерь. Саргсян выстроил их, сделал перекличку. Не отозвался один пулемётчик.

Молча вырыли могилу.

Завернули в простыню тело погибшего.

Свежий утренний ветерок шевелил волосы на обнажённых головах партизан…

— Дорогие друзья! — взволнованно сказал Саргсян. -Мы навсегда прощаемся с нашим боевым товарищем, который своим подвигом спас раненых и детей. Мы не забудем его!…

Каждый бросил в могилу горсть земли…

Прогремели залпы прощального салюта.

Обоз потянулся песчаной дорогой.

На пути попадались осёдланные кони без всадников.

Партизаны поймали бандита, заблудившегося в лесу. Он и рассказал о провалившемся замысле карателей.

Точно зная место стоянки партизан, банда украинских националистов решила напасть на отдыхавших одновременно с трёх сторон. Бандиты хотели захватить обоз, а уцелевших прижать к болоту и на рассвете расправиться с ними.

— Но вы разгадали наши планы, — признался пленный, — выдвинули к просеке пулемёт, на который мы и напоролись в темноте, прежде чем успели развернуть свои силы. Исход боя решили ваши миномётчики. Когда начали рваться мины, нам показалось, будто партизаны зашли в тыл и бросают гранаты.

— Развяжите пленному руки и отпустите его, — приказал Саргсян. — Пусть знает — мы не караем заблудившихся людей, хотя он и заслуживает казни.

Пленник повеселел. Он пообещал навсегда порвать связь с предателями.

Тревожные дни, бессонные ночи остались позади. Обоз благополучно добрался до аэродрома, расположенного на лесной поляне. И сколько было радости, когда звёздной ночью послышался рокот самолёта! Сделав круг, он приземлился между сигнальными кострами. Трогательная встреча длилась недолго. Немедленно погрузили раненых. Еле поместились. А как же с детьми?

— До Москвы далеко, и рисковать не следует! — заявил командир корабля. — И так взяли больше нормы! Ждите следующего самолёта.

— Жаль детей оставлять, — обратился к командиру пилот. — Говорят, их мать погибла при выполнении боевого задания, а отец и братья — партизаны. Давай захватим малышей. На счастье!

Командир согласился:

— Ладно, попробуем. Потеснимся!

Пилот торопился: до рассвета надо было пересечь линию фронта.

Взревели моторы. Самолёт, пробежав по расчищенной дорожке, оторвался от земли. В воздухе качнул крыльями, развернулся над потушенными кострами и набрал высоту.

Ещё до рассвета пересекли линию фронта.

На одном из подмосковных аэродромов к приземлившемуся самолёту подъехал санитарный автобус. Раненые партизаны были отправлены в госпиталь.

Катя поступила на работу на Люблинский завод, вблизи Москвы, а Васю и Славика определили в Колычевский детский дом. Затем Вася поступил учеником на Егорьевский меланжевый комбинат, через полгода его назначили помощником мастера по ремонту станков.

Хуже сложилась судьба Славика. Он сильно простудился. Болезнь быстро прогрессировала. Он стал задумчивым, молчаливым. И только при встрече с Васей настойчиво допытывался, когда приедет мама, отец, братья, и, не дожидаясь ответа, вытирал рукавом набегавшие слёзы. Мальчик тосковал по родным.

В октябре 1944 года болезнь свалила его окончательно, и вскоре он умер…

МЫ ИДЁМ НА ЗАПАД…

Даже близкие люди потеряли след Янчуков. Между собой шептались: «Янчуки словно сквозь землю провалились!» Кое-кто утверждал, что их замучили фашистские изверги.

Но семья Никифора Яковлевича жила. Преследуемая гитлеровцами и предателями, она скрывалась. И никогда не теряла надежды на возвращение советской власти. А пока приходилось прятаться.

— Найдётся подлец — и донесёт на нас карателям, — говорил Никифор Яковлевич, — да ещё получит вознаграждение.

Когда в окрестностях появлялись палачи, Янчуки прятались в глухие заросли, забирались на чердак или укрывались в погребе у добрых людей.

— Ничего, — утешал жену и детей Никифор Яковлевич. — Скоро придут наши, за все ответят бандиты…

Близился к концу 1943 год. Красная Армия очищала родную землю от фашистской нечисти. Весь наш народ жил мечтой о полной победе над гитлеровскими захватчиками.

С нетерпением ждала освобождения и семья Янчуков. Как-то Мария Александровна спросила:

— Скажи, Никифор, долго мы будем так страдать? Дети изнемогли, да и ты на себя не похож.

Никифор Яковлевич уныло опустил голову.

— Чего же ты молчишь? — не успокаивалась жена. — Надо возвращаться домой…

— И у меня, Мария, болит душа… Но спешить нельзя. Все надо взвесить…

Однако жена настояла на своём.

Однажды вечером Николай воскликнул:

— Наши наступают!

— Что ты сказал? — удивился Никифор Яковлевич.

— Идёмте во двор, сами убедитесь! — с этими словами Николай выбежал во двор.

Все кинулись за ним, даже больная Тамара заглянула в окно.

С востока доносились глухие взрывы, словно подземные толчки.

— О господи! Скорее бы! — заплакала девушка.

В это время мимо дома проходил Иван Рудый. Он злобно покосился на Янчуков.

Тамара увидела Рудого, и у неё сразу испортилось настроение. Односельчане говорили о нём, как о разведчике банды… Напрягая память, Тамара силилась вспомнить, от кого она это слышала?…

Гул артиллерийской канонады то утихал, то вновь нарастал. В последнюю ночь 1943 года войска Первого Украинского фронта, сломив сопротивление противника, форсировали реку Случь и на рассвете первого дня нового года освободили Новоград-Волынский.

Вот отчего гудела земля, вот к чему прислушивалась с глубоким волнением семья Янчуков…

А Центральный «провод» организации украинских буржуазных националистов во главе с платным агентом гестапо — Степаном Бандерой издавал «наказы» о физическом уничтожении советских патриотов. Оуновцы волчьими стаями бродили в прифронтовой полосе, устраивали «варфоломеевские ночи».

…Мокрый снег с дождём хлестал по стенам и окнам крестьянской хаты.

Тамара проснулась от скрежета железа. Это ветер играл оторванным куском кровли.

Поёживаясь от какого-то внутреннего холода, девушка вспоминала своих подруг и товарищей, которых унесла война.

Только сомкнула веки, как во дворе послышались приглушённые голоса. Тамара сорвалась с постели:

— Мама! Папа! Во дворе чужие люди! — беспокойно тормошила она родителей.

Никифор Яковлевич и Мария Александровна проснулись.

— Что с тобой, доченька? — испугалась мать.

— Люди чужие во дворе!

— Где? Какие люди? Тебе почудилось, доченька, ложись!

И как бы в ответ на вопрос матери, раздался настойчивый стук в дверь. Янчук кинулся к двери. Тамара удерживала его.

— Не открывай, папа! Это же бандиты, душегубы, они пришли за нами!

Янчук остановился посередине комнаты. Как быть? Лихорадочно соображал: не будут же пришельцы глумиться над всей семьёй. Могут убить меня одного, а если сопротивляться — всех погубят.

В дверь били чем-то тяжелым, от ударов содрогался ветхий домик.

Тамара упорно твердила:

— Не открывай, папа!

— Не бойся, доченька, — успокаивал Янчук. — Зайдут и уйдут. Они ведь люди, не фашисты!

Направился к двери.

— Кто там?

— Свои! Это я — Гриць Юсенко, ваш сосед, — ответил знакомый голос.

В распахнувшуюся дверь ввалились вооружённые. Мария Александровна зажгла керосиновую лампу. Бледный свет скользнул по лицам вошедших. Среди них был Юсенко. Женщина почуяла — нависла беда! Пыталась задобрить его, подвинула к нему скамейку.

— Садись, Грицю. Ведь мы когда-то жили в дружбе, не ссорились, как другие. Садись, прошу…

— Не затем пришёл, чтобы рассиживаться! — огрызнулся Гриць. — Одевайтесь, на допрос отведём! — распорядился он.

— Я готов! — спокойно оказал Никифор Яковлевич.

— А чего девка улеглась?! Надеется — оставим?-хихикнул глистообразный гайдук.

— Дочь занемогла, бедняжка, — заступилась мать. — Вы же крещёные, не станете глумиться над больным человеком, в бога же веруете! Мы и так настрадались, дальше нет мочи…

— А где же её ухажор, вожак партизанский? — кольнул Гриць.

Тамара поднялась с постели. Бросила в лицо:

— Он против немцев борется… Не то, что вы!

— Когда в последний раз с ним виделась?

— Что это, допрос?

— Да, это допрос, — буркнул бандит.

— Вы бы фашистов допрашивали, а не тех, кто сражается с ними! — упрекнула Тамара.

Гриць злобно сверкнул чёрными глазами и ударил больную девушку в лицо. Тамара упала на земляной пол.

Душераздирающий вопль матери огласил ветхую хатенку.

— Что вы делаете, продажные шкуры, проклятые богом?! — завопила мать. — За что детей убиваете?

Янчук потянулся к винтовке, стоявшей за печкой. Но верзила сбил его с ног.

«Всё кончилось!» — пронеслось в голове Янчука. С трудом поднялся на ноги.

— А ещё украинцами себя называете!… Сволочи!…

— Давай, давай, собирайтесь все! Живо! — хрипел Юсенко. — Наверное, большевичков поджидаете?! Не увидите их как собственных ушей!

— Если я провинился чем-нибудь, — молил Янчук, — то берите меня одного! Убивайте, а при чём тут они?

Юсенко не унимался:

— Не разговаривай! — повернулся к подчинённым: — Всех берите!

Янчукам связали руки и увели. Угрюмый Никифор Яковлевич. Сгорбленная, плачущая Мария Александровна. За отцом и матерью — больная Тамара. За ней — братья Николай и Саша, прихрамывавший на искалеченную ногу, тот самый Саша, который оберегал нас в запертом доме…

Среди бандитов был оуновец с топором на плече. Дружки называли его Гадюкой.

Янчук в отчаянии крикнул:

— За что же отнимаете жизни у детей?! Убивайте меня, а их — не смейте! У тебя же, Гриць, тоже есть сын. Неужели ты хуже зверя?…

— Становись на колени, не агитируй! — прошипел Юсенко. И здесь случилось неожиданное: худенький юноша со спокойным лицом шагнул к палачу первым:

— Бей меня вместо отца!

Даже палачи вздрогнули от этих слов.

— Ну, чего стоишь, Гадюка? Руби его! — исступлённо крикнул Гриць.

— Клятые детоубийцы! Вам никогда не смыть нашу кровь! — неслись проклятия, раздирая тишину украинской ночи…

А когда рассвело, жители близлежащего хутора похоронили патриотов. На опушке вечнозелёного соснового бора вырос одинокий холмик…

Мы нашли его, когда советские войска стремительным маршем шли на запад. Молча стояли у могилы, обнажив головы. Сколько гнева клокотало в наших сердцах!… А я страдал больше всех… Разве мог я передать словами то, что чувствовал в эти тягостные минуты?…

…Мы шли на запад.

Мокрый снег бил в суровые лица. Ещё долгим был путь к победе. Но мы уверенно вышли на её светлую дорогу, помня о тех, кто, не щадя своей жизни, боролся с фашистской скверной.

Мы шли на запад…

СОДЕРЖАНИЕ

Николай Гнидюк. Слово о боевом друге … 3

Оружие и ещё раз оружие… 7

Незваные гости… 10

Встреча с Пихуром… 16

Полицейские исследуют… обувь… 18

Под конвоем шуцманов… 21

Запоздалый обыск… 25

На уроке «закона божьего»… 27

Похороны в… долг… 31

Стойка на вершине дерева… 32

На границе… 34

Клятва Поспеловского… 37

Письмо вручено… 39

Побег из ночи…… 44

Рассвет… 49

Снова тучи… 50

Тревожный поиск…… 53

Брат не оставляет брата… 56

Неожиданная встреча… 62

Минуты вели свой счёт… 65

На лесных тропах… 68

Тайное подземелье… 73

Первая потеря… 78

Сквозь блокаду… 80

Допрос… 84

В кругу друзей…… 88

Засада в имении помещика… 91

Директор открывает сейф… 97

Переговоры с Бульбой… 104

Ещё пять стволов… 109

Конец «лесного коршуна»… 112

Пленники освобождены… 116

Приглашение на свадьбу… 122

Мечта сбылась… 128

В разведке… 134

Испытание верности… 140

В родных местах… 144

Расплата… 152

Роковая ошибка… 154

В Луцке… 156

Схватка… 162

На большую землю… 165

Мы идём на запад… 169

Редактор И. Сычевский

Обложка художника В. Купчинского

Художественный редактор Л. Морозов

Технический редактор Ц. Буркатовская

Корректор Л. Кузьменко

Струтинский Николай Владимирович

НА БЕРЕГАХ ГОРЫНИ И СЛУЧИ

Сдано в набор 11/1-1966 г. Подписано к печати 4/IV-1966 г. Формат 60X84'/i6

. Бум. л. 5,5. Печ. л. физ. 11. Печ. л. прив. 10.23. Авт. л. 9,74. Изд. л. 10,2. БГ 00240.

Зак. 64. Тираж 65 000. Бумага № 2. Цена 50 коп.

Издательство «Каменяр», Львов, Подвальная, 3.

Типоофсетная фабрика «Атлас» Комитета по печати при

Совете Министров УССР. Львов, Зелёная, 20.

Оглавление

СЛОВО О БОЕВОМ ДРУГЕ

ОРУЖИЕ И ЕЩЁ РАЗ ОРУЖИЕ

НЕЗВАНЫЕ ГОСТИ

ВСТРЕЧА С ПИХУРОМ

ПОЛИЦЕЙСКИЕ ИССЛЕДУЮТ… ОБУВЬ

ПОД КОНВОЕМ ШУЦМАНОВ

ЗАПОЗДАЛЫЙ ОБЫСК

НА УРОКЕ „ЗАКОНА БОЖЬЕГО"

ПОХОРОНЫ В… ДОЛГ

СТОЙКА НА ВЕРШИНЕ ДЕРЕВА

НА ГРАНИЦЕ

КЛЯТВА ПОСПЕЛОВСКОГО

ПИСЬМО ВРУЧЕНО

ПОБЕГ ИЗ НОЧИ

РАССВЕТ

СНОВА ТУЧИ

ТРЕВОЖНЫЙ ПОИСК

БРАТ НЕ ОСТАВЛЯЕТ БРАТА

НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

МИНУТЫ ВЕЛИ СВОЙ СЧЁТ

НА ЛЕСНЫХ ТРОПАХ

ТАЙНОЕ ПОДЗЕМЕЛЬЕ

ПЕРВАЯ ПОТЕРЯ

СКВОЗЬ БЛОКАДУ

ДОПРОС

В КРУГУ ДРУЗЕЙ

ЗАСАДА В ИМЕНИИ ПОМЕЩИКА

ДИРЕКТОР ОТКРЫВАЕТ СЕЙФ

ПЕРЕГОВОРЫ С БУЛЬБОЙ

ЕЩЁ ПЯТЬ СТВОЛОВ

КОНЕЦ „ЛЕСНОГО КОРШУНА"

ПЛЕННИКИ ОСВОБОЖДЕНЫ

ПРИГЛАШЕНИЕ НА СВАДЬБУ

МЕЧТА СБЫЛАСЬ

В РАЗВЕДКЕ

ИСПЫТАНИЕ ВЕРНОСТИ

В РОДНЫХ МЕСТАХ

РАСПЛАТА

РОКОВАЯ ОШИБКА

В ЛУЦКЕ

СХВАТКА

НА БОЛЬШУЮ ЗЕМЛЮ

МЫ ИДЁМ НА ЗАПАД…