Рассказы о Кирове [Коллектив авторов] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]


РАССКАЗЫ О КИРОВЕ
Сборник воспоминаний

*
Составители сборника

и авторы вступительной статьи:

Л. К. Виноградов, Г. И. Гребенников


Оформление Л. Зусмана


Рисунок на переплете Л. Хайлова


© ИЗДАТЕЛЬСТВО «ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА», 1976 г.

ПЛАМЕННЫЙ БОРЕЦ ЗА КОММУНИЗМ

«Прекрасный человек, один из лучших вождей нашей партии», — так сказал о Сергее Мироновиче Кирове великий советский писатель Максим Горький. Именно таким знали Кирова все, кому довелось работать с ним в революционном подполье, бороться за установление Советской власти, защищать завоевания молодой республики на фронтах гражданской войны, участвовать в социалистическом преобразовании нашей Родины. Даже короткие встречи с Сергеем Мироновичем навсегда оставляли след в памяти людей.

Эта книга — коллективный рассказ о Кирове тех, кто знал его, воспоминания соратников, друзей, родных. Каждая строка добавляет свой штрих к облику Сергея Мироновича.

Сборник состоит из четырех разделов, отражающих основные этапы жизни и деятельности С. М. Кирова.

Вы прочтете о детстве и юности Сережи Кострикова, о том, как он учился, стал известным революционером, прошедшим суровую школу подпольной борьбы в Сибири и на Кавказе.

В 1904 году Сергею Кострикову было восемнадцать лет, когда он в далеком сибирском городе Томске был принят в Российскую социал-демократическую рабочую партию, партию, основанную Владимиром Ильичем Лениным. Тридцать лет в рядах этой партии Сергей Миронович Киров неутомимо боролся за дело рабочих и крестьян, за победу пролетарской революции, за социализм.

В годы борьбы с царским самодержавием Киров показал себя опытным конспиратором, умелым организатором подпольных типографий, массовых революционных демонстраций и забастовок.

В историческом 1917 году он — руководитель большевиков Северного Кавказа, участвовал в Октябрьских боях в Петрограде, представлял северокавказскую большевистскую организацию на II Всероссийском съезде Советов.

Социалистическая революция свершилась, но Советскую власть надо было отстоять в огне жестоких боев гражданской войны. Партия поручила Кирову подавить белогвардейский мятеж в Астрахани. Героическая оборона ее стала одной из замечательных страниц в биографии большевика-военачальника. В 1920 году XI армия под водительством Кирова наголову разгромила войска Деникина на Тереке. Сергей Миронович с этого времени много сил отдает сплочению многонациональных народов Кавказа под знаменем Советской власти. Об этом рассказано в разделе «В борьбе за власть Советов».

С 1921 года Сергей Миронович Киров — секретарь ЦК Компартии Азербайджана. Со свойственной ему энергией и талантом он руководит социалистическим строительством в Закавказье, организует в Баку добычу нефти, которая, как воздух, была необходима народному хозяйству молодой Советской Республики. Огромное значение бакинской нефти придавал Владимир Ильич Ленин, и знаменательно, что Киров не раз встречался с Владимиром Ильичем еще в годы гражданской войны.

С. М. Киров принимал активное участие в образовании Союза ССР. 30 декабря 1922 года в Большом театре в Москве открылся съезд Советов четырех объединявшихся республик — Российской, Закавказской, Украинской и Белорусской. От пролетариата Закавказских республик в поддержку создания СССР страстно выступил С. М. Киров. Он сказал:

«Все те рабочие и крестьяне, которые пришли сюда с отдаленных окраин… как нельзя больше торжествуют в сегодняшний день. У нас у всех в памяти старая Россия. Мы знаем основную заповедь царского режима: гнет, унижение, национальная травля… И только теперь… мы получили полную возможность собраться в единое целое, в единую братскую семью».

Более четырех лет проработал С. М. Киров в Азербайджане. Новой вехой в жизни и деятельности Сергея Мироновича был XIV съезд ВКП(б), состоявшийся в декабре 1925 года. После съезда вместе с группой видных деятелей партии Киров был направлен в Ленинград для разоблачения антипартийной «новой оппозиции», выступавшей против ленинского курса партии — построения социализма в нашей стране.

Блестящий оратор, убежденный марксист-ленивец, Сергей Миронович доходчиво и страстно разъяснял ленинградским рабочим правильность генеральной линии партии. Работать ему приходилось целыми сутками, он выступал на многих заводах и фабриках города — колыбели революции. И уже к концу января — началу февраля 1926 года не менее 99 процентов стотысячной ленинградской партийной организации осудили оппозиционеров и одобрили решения съезда.

Сергей Миронович Киров пользовался большим авторитетом у коммунистов и в начале 1926 года был избран первым секретарем Ленинградского губкома ВКП(б). Руководителем ленинградской партийной организации он оставался до последних дней жизни.

Многие воспоминания, помещенные в разделе «На социалистической стройке», посвящены разносторонней партийной и хозяйственной работе Кирова в Ленинграде. «Наш Мироныч» — так с большим уважением и любовью говорили рабочие. Киров сыграл исключительную роль в развитии ленинградской промышленности, в освоении огромных богатств Севера, индустриализации и электрификации страны.

В декабре 1926 года была пущена наша первая гидроэлектростанция — Волховская ГЭС.

«Сегодня Волховстрой, — сказал Сергей Миронович на открытии станции, — даст энергию для ленинградских заводов. Эта энергия с повой силой осветит великий ленинский путь, и пролетариат всего мира, который празднует эту победу, получит возможность еще ярче и отчетливее увидеть тот путь, по которому нас повел основоположник нашей партии Владимир Ильич Ленин».

Верный ученик Ленина, Киров, где бы он ни работал, особое внимание уделял коммунистическому воспитанию молодежи, работе комсомола.

«Изучите Ленина, знайте его жизнь… знайте великие заповеди гениальнейшего во всем человечестве вождя до последней запятой» — с таким горячим призывом обращался Сергей Миронович к делегатам V съезда комсомола Азербайджана, к представителям молодого поколения строителей социализма.

Призывая молодежь учиться, овладевать пауками, быть верными революционным традициям старшего поколения, С. М. Киров говорил, что если молодежь этого добьется, то можно будет сказать: «…идет смена, имеющая не только революционное желание, но и революционные знания… поколение, которое не даст в обиду ни одной революционной заповеди, которое пи при каких условиях не отступит ни перед каким испытанием…» Комсомол, подчеркивал Сергей Миронович в докладе на ленинградской губернской конференции ВЛКСМ в марте 1926 года, «есть ленинский, революционный комсомол, плоть от плоти, кровь от крови рабочего класса… Воспитывает его наша партия. Другого способа воспитания нет».

Член ЦК партии с XII съезда (1923 год), С. М. Киров в 1926 году был избран кандидатом в члены Политбюро, в 1930 году — членом Политбюро ЦК ВКП(б), в 1934 году — секретарем Центрального Комитета партии. Жизнь крупнейшего политического деятеля, пламенного трибуна партии и народа трагически оборвалась 1 декабря 1934 года в Ленинграде.

Образ Кирова навсегда остался в народной памяти. Его именем названы города и области, заводы и колхозы, вузы и школы, дворцы культуры и корабли. С чувством благодарности и уважения произносят его имя советские люди, видя в его жизни и деятельности пример беззаветной преданности делу коммунизма.

ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ

А. М. и Е. М. Костриковы В ДОМЕ НА ПОЛСТОВАЛОВСКОЙ УЛИЦЕ

28(15) марта 1886 года в городе Уржуме родился Сергей Миронович Киров.

Здесь, в Уржуме, протекали первые годы его жизни-детские и юношеские годы. Здесь, в Уржуме, он начал свою первую революционную работу.

Отец наш, Мирон Иванович Костриков, происходил из крестьян Глазовского уезда. Мать, Екатерина Кузьминична, дочь крестьянина Уржумского уезда, еще в детстве переехала с родителями на жительство в Уржум. Отец матери, наш дедушка, Кузьма Николаевич Казанцев, занимался земледелием, но в поисках «счастья» выстроил в Уржуме на Полстоваловской улице дом и пускал за небольшую плату на ночлег приезжающих на базар крестьян. После смерти дедушки земля была сдана, так как обрабатывать ее стало некому.

Наш отец, Мирон Иванович, служил в то время в Уржумском лесничестве переписчиком, а потом лесником. Мать при жизни дедушки выполняла все сельскохозяйственные работы, а в свободное время шила одежду для семьи. Долго и упорно наш отец пытался побороть нужду, по все безуспешно. В поисках заработка, оставив семью, ушел Мирон Иванович на Урал да так и не вернулся, пропал там без вести.

Когда ушел отец из дома, мама, оставшись без всяких средств к существованию, пошла искать заработка у богатых людей города — шила на дому у них белье, стирала, мыла полы и т. д. Нас, ребят, мать на целый день оставляла одних.

С детства навсегда запомнилась такая картина. Во второй половине дома, по соседству с нами, жила семья Самарцевых. У них было четверо детей: два мальчика — Ваня и Саня и две девочки — Нюра и Катя. Мать Самарцевых тоже уходила на работу, запирая в квартире своих ребят. Нам было скучно. Для сообщения с соседними ребятами мы решили в стене над печкой проделать отверстие. Началась работа. Сначала отбили штукатурку, а затем продолбили стенку. Работа удалась на славу. Через отверстие не только можно было вести «переговоры», но даже просунуть руку. К вечеру, к приходу матерей, «сооружение» закладывалось тряпьем, валенками — словом, тем, что находилось под руками. Соседки, придя после работы замерзшие, усталые, ложились обе на свои печи и вели через стенку разговоры. Однажды, начав беседу, они очень удивились, почему звуки стали громче, слышнее. Наша проделка была раскрыта. Конечно, нас побранили. Но в дальнейшем и они остались довольны: в минуты отдыха через отверстие над печкой они вели беседы в зимние вечера.

От непосильной работы и простуды мама заболела туберкулезом и умерла в 1893 году, в тридцативосьмилетнем возрасте.

Сереже было тогда семь лет.

Ярко запомнились нам, ребятам, последние слова матери. Это было И декабря, рано утром. Маме стало плохо. Ухаживавшая за ней соседка Матрена крикнула нам:

— Ребята, мать умирает!

Мы все трое прыгнули с полатей, прибежали в кухню, к постели матери. Поднялся плач. Мать собрала последние силы, сказала нам:

— Живите хорошо, честно, работайте, авось найдутся добрые люди, помогут вам встать на ноги.

К вечеру она умерла.

В последний год перед смертью матери, когда она уже не могла вставать с постели, к нам пришла жить бабушка, мать отца, Меланья Авдеевна Кострикова.

Смолоду и до смерти безрадостной была жизнь бабушки. Оставшись круглой сиротой, она в раннем детстве отдана была на воспитание в бездетную семью. Шестнадцати лет выдали ее замуж в большую крестьянскую семью, в село Залазно бывшей Вятской губернии. Муж ее, Иван Пантелеевич Костриков, служил конторщиком у купца. С мужем Меланья Авдеевна прожила всего шесть лет. Его взяли на двадцать пять лет в солдаты и отправили на Кавказ. Прослужив шесть лет, Иван Пантелеевич не выдержал жестокого николаевского режима и умер на Кавказе в военном госпитале.

Бабушка Меланья Авдеевна пошла работать няней и так смолоду и до глубокой старости нянчила барских детей.

Теперь, после смерти матери, мы, сироты, оказались на попечении восьмидесятилетней бабушки Меланьи.

Бабушка была в отчаянии: что делать, как устроить жизнь, чтобы не послать нас «по миру», собирать куски хлеба.

Бабушка получала за умершего мужа-солдата пенсию — тридцать шесть рублей в год да один рубль семьдесят пять копеек квартирных. В доме сдали внаем две квартиры. Но средств к жизни не хватало.

Жили очень бедно, белый хлеб для нас в детстве был лакомством. Очень много хорошего для нас делали подруга мамы, квартирантка Устинья Степановна Самарцева, и соседка Евдокия Ивановна Домнина. То снабдят нас дровами, то принесут что-либо из пищи.

Была у нас коза Шимка. В летнее время она приносила нам много неприятностей: забегала на соседние крестьянские поля, ее забирали, и нередко Сергею приходилось ее разыскивать, а бабушке — расплачиваться за потраву.

Нередко в нашем доме проливались слезы из-за медного бака, в котором держали воду, и самовара. Бабушка не имела средств на уплату налогов. В дом приходил полицейский и за недоимки уносил и медный бак и самовар. Соседки помогали бабушке выкупать забранные вещи, но через некоторое время эта история слова повторялась.

Бабушка Меланья была добрая, но строгая. Она любила, чтобы мы, дети, приучались к работе. Всех нас она заставляла вязать чулки.

Но, бывало, стоит ей начать рассказывать нам сказки, и мы забывали обо всех ее строгостях. Рассказывать бабушка была мастерица. Больше всего любили мы сказку про сиротку.

Дом свой помним старым. В той половине дома, где мы жили, было три комнаты. Прихожая, в ней — полати, на которых мы в детстве спали, огромная русская печка, выходящая топкой в другую комнату — кухню. В прихожей, за печкой, стояли большая деревянная лохань, три скамьи, стол и висел жестяной умывальник. В кухне стояла кровать, на ней лежала больная мама, а потом спала бабушка. Здесь же был стол, за которым мы обедали, около печки — полка с кухонными принадлежностями, скамеечка для самовара и бак для воды. Третья комната называлась «горницей», в ней стояли два стола, покрытые чистыми скатертями, четыре стула и шкаф для посуды. На окнах — цветы: розовое дерево, фуксия, алой.

ПРИЮТСКИЙ МАЛЬЧИК
Нужда с каждым днем усиливалась. Бабушка плакала, ходила к бывшим своим «господам» просить совета, как ей быть, что предпринять. Сердобольные соседки советовали отдать всех троих в детский приют. Долго пришлось бабушке Меланье обивать пороги чиновников, кланяться членам благотворительного общества, просить их взять сирот в приют. «Благодетели» из благотворительного общества ставили одно препятствие за другим: «дом», бабушка-пенсионерка, коза Шимка и даже неподходящий возраст детей.

Наконец члены благотворительного общества решили принять одного Сергея. Ему шел восьмой год.

Тяжело было и бабушке и нам расставаться с Сергеем. Не хотелось Сергею уходить из дому. Он плакал, просил бабушку оставить его дома, говорил, что он будет работать и зарабатывать деньги. Но нужда брала свое. В канун ухода из дома Сергей с сестрой Анной долго не спали, он просил уговорить бабушку не отдавать его в приют. Нужда же заставляла бабушку выбирать из двух зол меньшее: или посылать нас собирать куски, или отдать хотя бы одного в приют.

На следующий день бабушка уговорила Сергея и отвела его в приют.

Приют находился на краю Воскресенской улицы, на крутом берегу реки Уржумки. Деревянный забор отгораживал приютский дом от остальных домов. Во дворе приюта находился деревянный сарай, который был приспособлен для театральных постановок и назывался «аудиторией». Иногда в «аудитории» местные любители ставили благотворительные спектакли.

Долго Сергей не мог привыкнуть к унылой приютской жизни. Его тянуло домой, на улицу, к товарищам. В приюте младшим ребятам играть можно было только во дворе, где не было тогда ни сада, ни травы. Со двора ребят без воспитателей не выпускали. Им не разрешалось бегать на реку купаться и на рыбалку.

Как в монастыре, утром, перед обедом и вечером всех ребят выстраивали в столовой, которая помещалась в подвале, перед длинным некрашеным столом на молитву. Каждую субботу, воскресенье и вообще в праздничные дни всех воспитанников приюта в обязательном порядке парами водили молиться в тюремную церковь. Здесь, в тюремной церкви, Сергей подолгу смотрел на заключенных и часто спрашивал:

«Почему это в тюремной церкви все заключенные стоят в одном месте и их, кроме обычной стражи, охраняют особые часовые?»

После он понял, почему это так.

По воскресеньям на несколько часов Сережа приходил домой. Рассказывал об унылой жизни в приюте, о приютских товарищах. Рассказывал, как летом они на приютском дворе играют в чиж, в городки, в лапту. Со слезами на глазах уходил Сережа из дому.

К счастью Сергея, воспитательница приюта Юлия Константиновна Глушкова оказалась сердечной женщиной. Она полюбила любознательного мальчика, была ласкова с ним. Сережа тоже полюбил Юлию Константиновну, привязался к ней, после выхода из приюта не терял с пей связи и вел переписку, кажется, до 1903 года.

С детства любил Сережа труд. В приюте, бывало, сидит он на окне, вяжет чулки, а летом копается в огороде или в цветнике. В устройство цветника около приюта он вложил много труда. Замечательный вышел цветник, украсивший унылую жизнь приютских ребятишек.

Когда Сереже исполнилось восемь лет, его отдали вместе с другими приютскими ребятами в приходскую школу, где он все три года учился превосходно. Школьные годы почти не изменили жизнь Сергея. Так же по звонку ребята вставали, умывались, молились, завтракали и шли вместе в школу. В школе он получил кличку «приютский». Приютских ребят «городские» сразу отличали по костюму: рубашки у них были не с пуговицами у ворота, а с тесемочками. Приютские ребята старались держаться в школе вместе, чтобы в случае нападения «городских» коллективно защищаться. Сергей не переносил обид и старался защитить себя и своих товарищей. Никогда Сережа не давал в обиду маленьких детей. Если увидит, что старший обижает младшего, обязательно защитит.

По возвращении из школы, после обеда, все приютские ребята готовили уроки, а остальное время учились переплетному делу, вязали чулки и шили. На час отпускали ребят во двор, где они играли в снежки, в ловушки, в палочку-застукалочку и другие игры.

В 1897 году Сергей окончил начальную школу, и его, как лучшего ученика, отдали учиться в городское училище. С радостью и большой охотой учился Сережа. За второй класс городского училища он принес отметки: закон божий — 4, русский язык — 4, арифметика — 4, история — 4, естествознание — 5, география — 5.

В третий класс его перевели с наградой второй степени.

Когда Сергей начал учиться в городском училище, он чаще стал ходить к нам. Дом наш находился почти напротив городского училища, так что Сергей успевал забегать домой на переменах. Во время учебы в городском училище Сережа начал читать книги. У нас появились серьезные вопросы. К ним нас подводила сама жизнь.

Бывшие «господа» бабушки и мамы постепенно переносили эксплуатацию на нас. Каждое лето, как кончатся занятия в школах, барыня Зубарева, имевшая в Уржуме свой дом и вишневый сад, использовала нас как дешевую рабочую силу в своем доме, где мы производили уборку, мыли полы, бегали в ледник, ходили с ней на рынок за продуктами, собирали вишню в саду, а затем нам нагружали в корзину фунтов пятнадцать ягод и посылали продавать по городу. Бывало, целыми днями ходили мы по улицам, под тяжестью ноши едва передвигая ноги. За труд получали остатки от барского обеда…

От всего пережитого постепенно росла ненависть к классу имущих.

В городском училище у Сергея еще больше развились чувство товарищества и упорство. Он хотел, чтобы все его друзья учились хорошо, и много помогал им в этом.

Сергей рос, росли его интересы. Долго он присматривался к тому, что делается во дворе приютского дома, в «аудитории», но малышей в «аудиторию» на спектакли не пускали. Когда Сергей подрос, стал учеником городского училища, ему разрешили ходить в «аудиторию». Сначала он помогал оборудовать сцену, готовить места для зрителей, а за это разрешалось ему смотреть из-за кулис спектакль. Обучившись «театральному искусству», Сергей начал с приютскими ребятами устраивать спектакли. Сначала спектакли устраивали в сарае, а потом с помощью воспитательницы Юлии Константиновны ребята ставили спектакли в «аудитории».

ВЯТКА ИЛИ КАЗАНЬ
…Приходит однажды Сергей и говорит:

— Был вчера у Юлии Константиновны. Сказал, что хочу в Вятку или в Казань поехать, ремеслу учиться. А она ничего не ответила. Только плечами пожала.

Отправилась Меланья Авдеевна к своим прежним хозяевам за советом. Те посочувствовали, но ничем не утешили:

— Понимаешь ли ты, Меланья, что на учение-то деньги надо иметь? А где тебе их взять?.. То-то вот и оно!

Ходила бабушка и в приют, к Юлии Константиновне. Надзирательница сказала прямо: у Сергея большие способности к учению. Поработать он еще успеет. Учить бы сейчас его надо. Только как и где? Она сама об этом давно думает, но придумать ничего не может.

Однако Юлия Константиновна успокоила бабушку. Она пообещала сделать все, чтобы дать Сергею возможность продолжить образование.

И Юлия Константиновна не только обещала. Она проявила и смелость и настойчивость в устройстве судьбы Сергея.

Еще не было в истории приюта случая, чтобы уржумские благотворители послали воспитанника учиться в другой город на средства общества. А Юлия Константиновна обратилась в совет общества с просьбой выделить деньги на дальнейшее образование Сергея Кострикова.

Аргумент у нее был все тот же: нельзя не учить мальчика с такими хорошими способностями, а средств у Кострикова нет. Вся надежда на общество.

И Юлия Константиновна победила. Совет благотворителей сказал «да».

Это означало, что в порядке исключения общество выделит деньги на образование Кострикова, оно же подыщет подходящее учебное заведение и определит туда воспитанника приюта.

Юлия Константиновна рассказала об этом Сергею. Он, не помня себя от радости, прибежал домой и поведал обо всем нам. Знал он, конечно, очень немного: только то, что совет благотворителей согласился учить его дальше.

Его радость передалась нам. Бабушка крестилась и шептала молитву всевышнему, а мы стали обсуждать, куда поедет Сергей. Все трое почему-то были уверены, что он поедет или в Вятку, или в Казань.

Так оно и получилось. Благотворители искали такое учебное заведение, так хотели «пристроить» Сергея, чтобы было и недалеко, и недорого, и чтобы, проучившись недолго, он получил специальность и начал работать. Ни реальное училище, ни гимназия не годились для этого и потому отпадали.

В Вятке ничего подходящего не нашлось. Зато нашлось в Казани. Это было низшее механико-техническое училище, входившее в Казанское соединенно-промышленное училище.

Совет благотворительного общества отправил туда прошение о приеме Сергея Кострикова.

«Примут ли?» — волновался Сергей. Все в нашем доме с нетерпением ждали ответа из Казани. Беспокоилась и Юлия Константиновна.

Уже само решение совета было для нашей семьи событием исключительным. А что, если это решение осуществится?

Мы радовались за Сергея и завидовали ему.

Радовались и ждали ответа из Казани.

А ответа все не было…

«ПАНСИОН» СУНДСТРЕМ
Ответ все-таки пришел.

Его получили не мы, а председатель совета благотворительного общества. Он вызвал к себе Юлию Константиновну и поручил ей позаботиться, чтобы Уржумское городское училище выслало в Казань документы Сергея.

Оказывается, такое письмо пришло и в училище.

Юлия Константиновна сообщила об этом Сергею. Обнадежила, что учиться он поедет наверняка.

Это было в июле 1901 года. А в августе сбылось то, что предсказывала Юлия Константиновна. Сергей поехал-таки в Казань!

Время его отъезда запомнилось нам хорошо — много было волнений, хлопот, радостей и огорчений.

Сергею тогда шел уже шестнадцатый год.

За последнее время он не только вырос, но и возмужал. Появилось в его внешности что-то юношеское. Он по-прежнему коренаст и крепок, и сила у него прямо недюжинная. По случаю окончания городского училища ему разрешили носить прическу — у Сергея густой ежик темных непокорных волос.

Не стало прежнего, почти постоянного беззаботного его веселья. Шутит, как и прежде, смеется, причем очень заразительно смеется, но иногда вдруг задумается о чем-то и думает сосредоточенно и молчит…

Сергей быстро сходился с людьми, был откровенен с ними, и люди обычно платили ему тем же…

А сейчас он просто счастлив. И ни от кого не скрывает своей радости.

Что его ждет в Казани? Об этом никто из нас толком не знает. Не представляет в деталях своей будущей жизни и он. Но главное ясно всем — Сергей едет учиться.

А ему так хочется именно этого.

Бабушка ходит гордая и счастливая: шутка ли — внук уезжает в Казань.

Она говорит, что у нее «хлопот полон рот» — собирает внука в дальнюю дорогу. Собственно, собирать-то его особенно и нечего, но бабушка очень взволнована: дело такое невиданное.

Чемоданов у нас не водилось. Достала Меланья Авдеевна из чулана небольшую корзинку, совсем как сундучок — с крышкой, даже с петелькой для замка, — вынесла ее во двор, почистила, промыла, высушила на солнышке и начала укладывать Сергеевы пожитки.

Положила пары три поношенного белья, рубашку, брюки, мыла кусок. Полотенце достала свое, старинное, с широкой яркой вышивкой. Мы отдали Сергею все, какие у нас были, неиспользованные ученические тетради.

Места в корзине осталось еще порядочно. Сбоку разместились подорожники — специально в дорогу испеченные бабушкой ржаные пышки и ватрушки.

Со дна своего сундука достала Меланья Авдеевна завязанные в носовой платок медяки, хранившиеся «на черный день», и отдала их Сергею. Сколько-то денег дала ему на дорогу и Юлия Константиновна.

Вот и день отъезда… В дорогу надо трогаться «с места».

— Садитесь-ка все! — командует бабушка.

Посидели. Первой встала бабушка. Встала и перекрестилась, обняла внука, поцеловала крепко, смахнула ладонью слезу. Прощаемся и мы. Все четверо выходим из дома.

Несколько лет назад вот так же мы провожали совсем маленького Сергея в приют. Тогда все были огорчены. Сейчас все сложнее: и жаль расставаться, и радостно за него.

Проходим несколько кварталов и снова прощаемся. Сергею надо зайти в приют — повидаться с Юлией Константиновной, выслушать ее наставления, взять документы.

Оттуда он с попутчиком отправится на пристань Цепочкино, чтобы сесть на пароход.

Сергей уходит от нас быстрой и легкой походкой. В правой руке у него корзиночка, на левой — пальто; фуражка, как всегда, примостилась где-то на затылке.

Оглядывается раз, другой. Машет нам фуражкой и скрывается за углом.

А мы идем домой все-таки очень огорченные…

Теперь нам надо ждать вестей: как-то доедет, как-то устроится.

…Направляя воспитанника Уржумского дома призрения Сергея Кострикова в Казань на учение, председатель совета благотворительного общества, надзиратель акцизных сборов Виктор Федорович Польнер писал начальству механико-технического училища:

«…Означенного С. Кострикова я обязуюсь одевать по установленной форме, снабжать всеми учебными пособиями и своевременно вносить установленную плату за право-учение. Жительство он будет иметь в квартире моей родственницы, дочери чиновника, девицы Людмилы Густавовны Сундстрем.

Даю ручательство в правильном над Сергеем Костриковым домашнем надзоре и в предоставлении ему для учебных занятий удобств…»

Сергей повез с собой адрес Людмилы Густавовны и записку Польнера к ней. Но одно дело — записка, договоренность и все прочее, другое — как все это получится. Это очень волновало бабушку, беспокоились и мы. Беспокоились и ждали весточки от Сергея. Но письма долго не было.

Наконец оно пришло. Читаем его вслух, несколько раз.

Сергей сообщает, что доехал хорошо. В училище принят. Поселился, как и предполагалось, у Людмилы Густавовны. Устроился неплохо. Казань — город очень большой. Он скучает, но это скоро пройдет.

Ему, видно, не придется писать домой часто. Марки, оказывается, не так уж дешевы. Советует справляться о нем у Юлии Константиновны, ей он тоже изредка будет посылать письма.

У бабушки отлегло от сердца: доехал, устроился…

Однако это только казалось, что он устроился неплохо.

Сундстрем приняла Сергея в свой пансион за небольшую плату.

В ту зиму в пансионе — каждый год он размещался в другой квартире — были кухня и три комнаты. В одной жили мальчики, в другой — девочки, сама хозяйка спала в столовой.

Сергея поселили на кухне. Была у него там своя кровать и небольшой стол.

Заниматься он мог, когда заканчивался ужин и кухарка, перемыв посуду, уходила.

Сергею было в этом пансионе не по себе. Во-первых, он был здесь на положении «бедного мальчика», которого из милости приютили на кухне. Во-вторых, Сергей чувствовал и понимал, какая огромная разница между ним, учившимся на медяки, и остальными обитателями пансиона — детьми обеспеченных и очень обеспеченных родителей. Подружился он только с одним соквартирантом — сыном врача гимназистом Владиславом Спасским.

У себя в училище он нашел много друзей, близких ему и по положению и по взглядам на жизнь.

Осенью 1902 года он не вернулся в пансион. Сергей рассудил: пусть станет хуже, труднее, зато он освободится от унизительного чувства.

НА МЕДНЫЕ ДЕНЬГИ
Три года прожил Сергей в Казани — с 1901-го по 1904 год. Три учебных года в механико-техническом училище — это время его непрерывной борьбы с нуждой.

Самым тяжелым, пожалуй, оказался тот учебный год, когда Сергей был во втором классе. Иногда его материальное положение становилось просто отчаянным.

Почему?

Совет общества благотворителей, согласившись учить Кострикова за свой счет, дал училищу обязательство одевать подопечного по установленной форме, снабжать всеми учебными пособиями и своевременно вносить плату за обучение. Кроме того, совет постановил высылать Сергею ежемесячно по пяти рублей.

Так все сначала и было. Решение совета выполнялось, и Сергей жил в условиях, в какой-то мере сносных.

Но финансовые дела общества целиком зависели от щедрости уржумских толстосумов. Пожертвуют купцы на сирот во спасение своих грешных душ — будут в обществе деньги, не пожертвуют — касса совета опустеет. Не спасали в таких случаях ни благотворительные спектакли, ни концерты, ни лотереи в пользу общества.

Именно так получилось и в этот раз. Прошло некоторое время, и совет отказался выплачивать Сергею пятирублевую стипендию. Пошел на попятную и в выполнении других своих обязательств. Наконец обратился в механико-техническое училище с такой просьбой:

«Совет благотворительного общества имеет честь покорнейше просить совет технического училища, не признает ли он возможным освободить от платы за нравоучение за вторую половину учебного года ученика Сергея Мироновича Кострикова, обучающегося в техническом училище на средства Уржумского благотворительного общества, так как денежные средства общества крайне ограничены».

Не раз пришлось обращаться Сергею за материальной помощью в училище. Существовало там Общество вспомоществования нуждающимся ученикам. У него-то и просил он поддержки, когда жить становилось совершенно невмоготу.

В архивах училища сохранилось написанное рукой ученика второго класса Сергея Кострикова прошение в Общество вспомоществования.

Он просил о единовременном или ежемесячном пособии. На документе сделаны красноречивые пометки: «На три месяца по 5 рублей с февраля. Заслуживает пособия», и вторая: «Очень беден, ничего не получает, на что живет — неизвестно».

Пришлось ему просить и педагогический совет об освобождении от платы за учение.

Иногда немного денег присылала ему Юлия Константиновна. Кстати, их отношения после отъезда Сергея в Казань по-прежнему оставались очень хорошими. Сергей писал своей воспитательнице письма, Юлия Константиновна аккуратно отвечала ему, интересовалась, как у него идет учение.

Летом 1903 года старшая из нас закончила восьмой класс Уржумской гимназии. Начались хлопоты с устройством на работу. Хлопоты эти кончились успешно: удалось получить место помощницы учительницы в деревне в сорока верстах от Уржума.

Это событие имело немаловажное значение для нашей семьи и для Сергея. Один человек в семье стал получать жалованье, хотя и очень маленькое. Этот заработок делился на три части: что-то самой, другая часть — бабушке и младшей сестре, выкраивалась небольшая сумма и для Сергея.

Но и во время учения в третьем классе материальное положение его все-таки было незавидным.

Эта полная лишений жизнь осложнилась серьезной неприятностью. Сергей схватил в Казани малярию.

Добавьте сюда еще одно обстоятельство. Уйдя от Л. Г. Сундстрем, Сергей поселился у своих друзей по училищу. Жили они там втроем, совершенно самостоятельно. Два его товарища были столь же бедны. Втроем они делили все, что имели.

Не часто, но регулярно к нам в Уржум приходили письма и открытки Сергея. И ни разу за все три года казанской жизни не пожаловался он на свое житье, не посетовал, не всплакнул. Наоборот, письма были бодрые, даже веселые. Если и писал Сергей о каких-нибудь своих злоключениях, то всегда в шутливом тоне. Жаловаться на судьбу было не в его характере. Да и не хотел он ничем огорчать и печалить бабушку.

Приедет домой — видим, как сильно он похудел, лицо бледное, с желтизной. И одежда потертая, залатанная. Бабушка сокрушается:

— Почему такой худой? Шея как у гуся стала!..

— Уроков, бабуся, много задают. Один закон божий до худобы доведет. А чертежей сколько надо делать! Вот шея и вытягивается… — объясняет он.

Приезжает однажды на каникулы. Взяла бабушка его шинель и ахнула: вся в латках и в штопке.

— И как же ты, Сережа, шинель-то свою доконал? Вся на живой нитке держится! — удивилась Меланья Авдеевна.

А Сергей покачал головой сокрушенно и говорит:

— Это оттого, что мы втроем ее носим, по очереди. Вот и не выдержала, бедная…

Лишения и невзгоды он переносил мужественно. Трудности закаляли его характер и волю.

Будь он изнеженным, эти лишения, возможно, подорвали бы его здоровье, но Сергей выстоял.

Он видел среди своих товарищей по училищу немало других, которым жилось не легче, чем ему, или немногим легче. Большинство учеников механико-технического училось на гроши. Трудная жизнь сплачивала их, учила делить с товарищами все, что можно было делить. Эта жизнь вырабатывала у них чувство солидарности.

Так жил Сергей в Казани. Кажется, уж до ученья ли тут! Можно ли успешно учиться, имея столь неблагоустроенный быт?

Сергей доказал, что хорошо учиться можно и в таких тяжелых условиях. Для этого нужно иметь самое главное — страсть к учению. Она у него была неистребимой. И эту страсть ничто не могло охладить, никакие невзгоды. Учился он с увлечением.

Кроме арифметики, алгебры, геометрии, физики и химии, здесь преподавался вездесущий закон божий. Много времени отводилось изучению специальных предметов — механике, устройству машин, механическому производству. Преподавалось счетоводство. Очень любил Сергей черчение и преуспевал в нем. Практику ученики проходили в механических мастерских училища и на предприятиях Казани.

Техника интересовала Сергея и раньше. Этот интерес проявлялся в чтении изредка попадавшей в его руки технической литературы, в стремлении постичь «механику» часов-ходиков, висевших в нашей квартире, и во многом другом. Благотворители, устраивая Сергея в механико-техническое училище, даже не спросили его, куда бы он хотел пойти учиться. Тем не менее в выборе учебного заведения они имели, так сказать, полное попадание.

Одновременно с Сергеем у Л. Г. Сундстрем жил Владислав Спасский. Он учился в казанской гимназии. Впоследствии стал учителем в Уржуме. Известна рассказанная им история, как они вместе с Сергеем сделали электродвигатель, как потом, чтобы добыть денег, продали его и Сергей отказался от денег в пользу более обеспеченного В. Спасского, потому что тому в тот момент деньги были нужнее: надо было купить новые брюки, а купить было не на что.

Любовь к технике сблизила их, они вместе мастерили модели машин и физические приборы, вместе покупали на барахолке у старьевщиков шурупы, винтики, гайки… Некоторые детали для этих моделей и приборов Сергей делал после уроков в училищных мастерских.

И тем не менее перед окончанием первого класса механического отделения Сергей решил перейти на строительное отделение. Он обратился 26 апреля 1902 года в педагогический совет с прошением. Сергей писал:

«Вследствие моей склонности к строительному искусству, честь имею покорнейше просить педагогический совет перевести меня, ученика Кострикова, во II класс строительного отделения с экзаменом по «строительным материалам» и освободить от практических занятий в механических мастерских на май месяц, чтобы быть мне на практике при постройке».

Но педсовет в просьбе отказал. Отказ огорчил Сергея, но интереса к учению не охладил.

Он переходил из класса в класс с наградами, был всегда одним из лучших учеников.

Училище он закончил хорошо. В аттестате, который ему вручили весной 1904 года, отметки были отличные и хорошие. Этому помогли не только его недюжинные способности, но и отличное прилежание, немалый труд.

У ССЫЛЬНЫХ
Мы не помним из нашего детства такого времени, когда бы в Уржуме не жили люди, приехавшие в наш город не по своей воле. Мы говорим о политических ссыльных.

Удаленный от крупных центров, оторванный от железных дорог, Уржум еще задолго до нашего появления на свет был местом ссылки.

Количество сосланных сюда и состав их менялись. Уезжали по различным причинам одни, приезжали другие. Были среди них и русские, и поляки, и латыши, и чехи… Незавидная была у них жизнь — под надзором полиции, с массой всяких ограничений и запрещений. Большинство ссыльных было плохо обеспечено материально. Многие профессии для них были запрещены законом.

Это заставляло их объединяться, помогать друг другу. Некоторые занимались охотой, рыбной ловлей, огородничеством…

Отношение к сосланным сюда передовым людям у жителей Уржума было очень разное.

Уездное начальство относилось к ним с подозрением и неприязнью, оно боялось их и не доверяло им. Большинство обывателей не понимало этих людей, сторонилось их и считало преступниками.

Далеки были ссыльные и от населявших Уржум многочисленных ремесленников — сапожников, валенщиков, каретников, портных. Общались они лишь с какой-то частью уржумской интеллигенции. Со ссыльными открыто встречались лишь те, кто не боялся, что это общение испортит репутацию, навлечет подозрение.

Но это только внешняя сторона быта ссыльных.

На самом же деле в их колонии ключом била политическая жизнь.

Как теперь известно, уржумские ссыльные вступали в контакты с колониями ссыльных в других городах Вятской губернии в Орлове, Нолинске.

Они получали литературу, читали ее. Часть этих книг и газет (иногда присланных из-за рубежа) попадала и в руки коренных уржумцев, прежде всего в руки молодежи.

Ссыльного П. П. Брюханова подозревали в связях с уржумской молодежью и подвергли в 1899 году, как и других ссыльных, обыску. Это тот самый обыск, который провел приехавший из Вятки князь Гагарин. И тот самый князь, который «увековечил» себя тем, что, встретив в письмах ссыльных фамилии Маркса и Энгельса, отдал уржумскому исправнику приказ: установить местожительство Маркса и Энгельса…

Политический кружок для молодежи организовал, кажется, в 1902 году сосланный из Петербурга студент электротехнического института Спиридон Дмитриевич Мавромати, хорошо знавший нашего Сергея.

Ссыльные устраивали свои вечера, пикники, сходки в одном из пригородных лесов. Туда приглашали кое-кого из уржумцев — тех, кому ссыльные доверяли.

Сергей еще в детстве познакомился с людьми, сосланными в Уржум. Познакомился он с ними через своего друга Александра Самарцева.

Александру нужен был репетитор по математике. Кто-то посоветовал Самарцевым поговорить с ссыльными: живут они бедно, и хотя репетировать учеников им не разрешается, они это делают тайно и за небольшую плату.

Репетитора нашли. Сергей попросил Александра взять его с собой на занятие. Так Сергей впервые побывал у ссыльных и открыл, что это очень простые, приветливые и милые люди. С этих занятий и началось его знакомство с уржумскими «крамольниками».

На протяжении нескольких лет, помнится, с перерывами жили в Уржуме два брата, высланные из Прибалтики, — К. Я. и Ф. Я. Спруде.

Один из братьев (который, мы не помним) занялся огородничеством. Огород у него был большой, овощи росли превосходные. Надо полагать, эти овощи кормили не только братьев Спруде, но и других ссыльных.

На огороде, расположенном на берегу речки Шинерки, стоял шалаш. Здесь братья и их друзья ссыльные отдыхали.

Однако, как мы узнали позднее, шалаш был не только местом отдыха для огородников. В нем велись разговоры на политические темы. Тут ссыльные читали полученную издалека литературу, обменивались книгами, отсюда часть книг уходила в деревни и сёла уезда с надежными людьми.

Здесь кто-то из ссыльных и занимался с Александром по математике. Сначала Сергей побывал тут со своим товарищем, а потом заходил и один.

Знакомство с ссыльными окрепло в последующие годы, в пору летних каникул, когда Сергей уже учился в Казани.

В новом доме у Самарцевых поселился ссыльный врач Петр Петрович Маслоковец с женой Верой Юрьевной. Бывая у Самарцевых, Сергей познакомился и с этой четой «неблагонадежных», бывал у них в квартире.

К Петру Петровичу и Вере Юрьевне ссыльные приходили почти каждый вечер. И Сергей встречался с ними довольно часто…

Напротив Самарцевых, недалеко от нас, в доме Зубаревой, тоже жили ссыльные.

На нашей улице, под горой, в одном доме поселилась целая группа ссыльных, которая жила коммуной. Они жили здесь довольно долго и прозвали свой дом «ноевым ковчегом». И «ковчег» стал местом, куда Сергей ходил очень охотно.

Жили под надзором полиции в Уржуме не крамольники, а передовые, просвещенные люди. Не преступления привели их в ссылку, а горячая любовь к народу, борьба за великое, справедливое дело. И уж если искать в Уржуме настоящих людей, то найти их можно прежде всего среди тех, кто сидит за решетками уржумской тюрьмы или находится в ссылке под надзором властей. Вот к какому выводу пришел Сергей, узнав по-настоящему «крамольников» и подружившись с ними.

Немало времени провел он в среде ссыльных, немало узнал от них о политической жизни в стране. Постепенно они стали для юного Сергея не только знакомыми, но и его друзьями, учителями и единомышленниками.

Сначала он был лишь свидетелем разговоров ссыльных на политические темы. Затем стал участником их споров и рассуждений. Ссыльные пели при нем революционные песни, которые ему нравились. Ссыльные давали Александру и Сергею тексты песен, а через несколько дней друзья уже разучивали в лесу или на Уржумке, отъехав подальше от города, скажем, «Варшавянку».

Из шалаша, из квартир ссыльных приносил Сергей летними вечерами сочинения Белинского, Чернышевского, Добролюбова, политическую литературу. От них выносил он под полой своей тужурки книги, которые считались запретными. Ссыльные дали Сергею в руки ленинскую «Искру», от них он узнал имя великого Ленина.

ГЕКТОГРАФ В ПРЕДБАННИКЕ
В ночь на 19 июля 1906 года в дом Ks 17 на Аполлинариевской улице в городе Томске ворвалась полиция.

Начался обыск. Полицейские тщательно осмотрели дом, обыскали и перекопали подвал, обшарили чердак, даже двор разрыли.

По сведениям полиции, в этом доме размещалась подпольная типография томской организации РСДРП. Но обыск результатов не дал.

Полицейские опростоволосились: типография здесь действительно была, ее только что оборудовали под домом, но Сергей с товарищами очень хорошо и очень хитро замаскировали ее.

И хотя типографию найти не удалось, Сергей был арестован вместе с другими товарищами, находившимися во время обыска в доме.

Через некоторое время его осудили за принадлежность к РСДРП и хранение нелегальной литературы. Это был уже третий арест Сергея.

Два года — до 16 июня 1908 года — он просидел в томской тюрьме. Режим там был очень строгий, но политические заключенные не падали духом и не теряли времени даром. Они учились и даже ухитрились сделать гектограф, на котором печатали свой журнал. Он носил название «Тюрьма».

Сергей был причастен и к изданию тюремного журнала и к изготовлению гектографа.

За несколько лет до этих событий (о которых мы рассказали, забегая вперед), еще в Уржуме, он имел дело с самодельным гектографом и с некоторым подобием подпольной типографии, которая размещалась в… предбаннике.

И Сергей и участвовавший в его затее Александр Самарцев понимали, конечно, на какой риск они идут, поэтому делали гектограф и печатали листовки в глубокой тайне. Для Сергея это был урок конспирации.

Думается, что даже ссыльные, в какой-то мере содействовавшие печатанию листовок, не знали намерений своих юных друзей.

С нами Сергей был всегда откровенен, не боялся высказывать свои взгляды на жизнь, свою убежденность в том, что жизнь эту надо изменить. Не раз он просил которую-нибудь из нас спрятать понадежней то какие-то открытки, привезенные из Казани, то книгу, то сверток с бумагами. Но о подпольной типографии в бане мы услышали только много лет спустя, от Александра Матвеевича Самарцева.

Сделать свой гектограф предложил Сергей. Еще в Казани он узнал, что такое гектограф и как с его помощью можно размножать текст.

Но ни он, ни Александр не знали подробностей. Встречаясь со ссыльными, он, как бы между прочим, расспрашивал их, как делают массу для гектографа, в каких пропорциях берут для нее глицерин, желатин, воду. Кто-то из ссыльных рассказал и о гектографических чернилах.

И начали собирать материал, чтобы изготовить гектограф.

Самое трудное — достать глицерин и желатин. Продают их в аптеке. Но как купить, чтобы никто не обратил особого внимания на то, что двое молодых людей берут их в подозрительно большом количестве? Ведь в Уржуме всего одна аптека и провизор знает в лицо если, не всех, то, по крайней мере, добрую половину уржумцев.

Сперва они сходили в аптеку по очереди и купили четыре флакончика глицерина и немного желатина. А потом познакомились с учениками провизора. Те, ничего не подозревая, охотно достали им в аптеке все, что у них просили. И достали бесплатно.

Для гектографа нужен ящик с низкими стенками. Ящик решили не делать. Уж очень подходил для этой цели небольшой противень. Они взяли его из богатого кухонного арсенала Устиньи Степановны Самарцевой.

Теперь все было запасено. Можно варить массу для гектографа. Где это сделать?

Почти в каждой усадьбе стояли тогда маленькие баньки. Намоются, напарятся уржумцы субботним вечером, а все остальные дни недели бани пустуют, никто туда и не заглядывает.

Можно ли найти более подходящее помещение для типографии, чем баня? Пожалуй, не найдешь.

В глубине усадьбы Самарцевых, в укромном зеленом уголке, тоже стояла маленькая банька. Ее-то и облюбовали Сергей с Александром.

Здесь сварили в ковше массу и вылили ее в противень. Гектограф был готов. Оставалось спрятать его под крышей бани.

Они попросили у ссыльных несколько старых номеров газеты «Искра» и в одном из них нашли небольшую статью для листовки.

Переписали ее разборчиво на лист бумаги и попробовали гектограф. Все получилось как нельзя лучше.

И вот настал день, вернее ночь, когда подпольная типография начала действовать.

…Уржум засыпает. Не слышно шагов на улице. Не стучат калитки, не брякают щеколды. Спят все в нашем доме и в доме Самарцевых. Сергей с Александром тоже в кроватях в своем сарае.

Но они не спят. Они ждут ночи.

И она пришла. Друзья осторожно выбрались из сарая и отправились в свою «типографию».

Печатать решили в предбаннике. Завесили оконце, зажгли лампу, достали гектограф и начали работать.

…Сергей берет чистый лист бумаги и кладет на студенистую массу. Александр прокатывает лист самодельным деревянным валиком.

Потрескивает еле мерцающая семилинейная лампа. По стене и потолку движется огромная тень Александра. Поскрипывает на своей оси валик. Готово! Сергей осторожно отделяет первую листовку и подносит ее к лампе.

Перед ним на листке из ученической тетради — короткий текст. Буквы фиолетовые, слегка расплывшиеся, но прочесть можно все. Он кладет листовку на скамью. Рядом с ней ложится вторая, третья…

Гектограф спрятали на прежнее место. Туда же положили свернутые трубочкой чуть влажные листовки.

Уже засветлело небо на востоке, когда они отправились спать.

…По субботам Уржум жил особенной жизнью не только потому, что это был банный день, — к субботе из многих волостей уезда приезжали крестьяне на базар.

Базар размещался тогда близ внушительного здания собора (сейчас эту территорию занимает городской сад).

В субботу с утра площадь кишела народом, начинался бойкий и шумный торг.

Большинство крестьян приезжало еще в пятницу. В канун базара вечером площадь походила на табор.

В беспорядке там и сям стоят телеги с задранными вверх оглоблями. Возле каждой привязана лошадь. А в телегах или под ними улеглись коротать ночь приехавшие крестьяне.

Вот сюда и пришли поздней ночью Сергей с Александром. У каждого под рубашкой была небольшая пачка листовок.

Площадь спит. Похрустывают, жуя сено, лошади, из некоторых телег раздается громкий храп.

Это самый опасный момент в задуманном Сергеем деле. Проснется кто-нибудь, примет их за воров, поднимет шум, схватят — ив полицию…

Боясь разбудить спящих, они осторожно подходили к возам и рассовывали листовки под сено, между мешками, под армяки спящих крестьян.

Отсюда они пошли на одну из самых оживленных, ведущих в город дорог — на Малмыжский тракт. Отойдя подальше от города, разложили на дороге и по обочинам одну за другой оставшиеся листовки.

Уже к утру вернулись в город и, пробравшись в сарай, улеглись спать.

Утром эти белые листки с маленькой статьей из «Искры» должны были оказаться в руках проезжающих.

Но друзья не видели, как, проснувшись, крестьяне находили листовки в своих телегах, как подбирали их на Малмыжском тракте…

А. М. Самарцев ДЕТСТВО В УРЖУМЕ

…С Костриковым мы жили в одном доме. Одну половину дома занимала наша семья, другую — семья Сережи. Сережа часто ночевал у нас. Вместе мы затевали игры в городки, прятки, лунки.

Сереже было семь лет, когда умерла его мать. Незадолго до этого пропал без вести и Сережин отец. Самой старшей в семье осталась десятилетняя Нюра. Тогда к ним переселилась бабушка, работавшая нянькой у владельца уржумской типографии Гросса. Семья осталась без всяких средств к существованию. Бабушка решила отдать Сережу в приют. Она обивала пороги благотворительного общества, умоляла председателя общества, акцизного надзирателя Польнера, «сделать такое одолжение» — принять Сережу в приют — и с большим трудом этого «одолжения» добилась.

Я часто бывал у Сережи в приюте на Скобе (ныне Советская улица). Сережа водил меня по огромной, похожей на казарму комнате, уставленной койками. «Вот моя кровать», — показал он на одну из них. Деревянный топчан, тощий матрац, серое казенное одеяло, бледные приютские ребята… Не сладко жилось Сереже у «благотворителей»! По праздникам Сережа приходил к нам. Только здесь он ел вволю и отдыхал по-настоящему.

Сережа поступил в приходское училище. После трехлетнего учения он перешел в городское училище, по окончании которого был направлен в Казанскую техническую школу.

На летние каникулы Сережа приезжал в Уржум. Мы дружили по-прежнему, спали на одной кровати, вместе купались в Уржумке. Остался в памяти рассказ Сережи о казанской опере, которой он восхищался. Часто, сидя на берегу Уржумки, Сережа пел приятным тенором отрывки из «Евгения Онегина» и «Пиковой дамы».

Три года проучился Сережа в Казани и каждое лето приезжал на родину. В те годы в Уржуме было много политических ссыльных. Мы с Сережей частенько заходили к ним. Особенно большим авторитетом пользовался у Сережи ссыльный петербургский студент Мавромати. Сережа часто беседовал с Мавромати; мы вместе пели «Варшавянку», «Марсельезу» и другие революционные песни. Мавромати давал Сереже читать «Искру», нелегальные брошюры, рассказывал нам о революционном движении в Питере… В 1904 году Сергей Костриков окончил Казанскую техническую школу и возвратился в Уржум механиком. Работы не было.

— Поедем, Шурка, в Сормово, — уговаривал меня Сережа, — там сильны революционные настроения рабочих.

Я познакомил Сережу со студентом Томского университета Ваней Никоновым, уроженцем Уржума, приезжавшим сюда на каникулы. Никонов посоветовал Сереже ехать в Томск.

— Найдешь какую-нибудь работу, наши студенты помогут сдать на аттестат зрелости…

Сережа согласился и осенью 1904 года уехал в Томск. Через два года я встретил в Уржуме Никонова.

— Ну, как Сережа, где он? — спросил я.

— Вместе сидели в Томске в тюрьме. Меня выпустили, а он все еще сидит за политическое выступление, — ответил Никонов.

После этого я надолго потерял Сережу из виду.

Е. Истомина ЮНОШЕСКИЕ ГОДЫ

С Сережей Костриковым я много раз встречалась в семье моего деда, портного-ремесленника С. А. Морозова. С сыном деда, Володей, Сережа учился в городском училище. В семье деда Сережу и Володю называли в шутку изобретателями, так как они постоянно что-то мастерили и «изобретали».

— Избу мне не сожгите! — ласково ворчал дед.

— Что ты, что ты! Никогда этого не случится, — уверяли мальчики.

Помню, что-то такое они изобрели — ящик какой-то кубический, внутри которого под известным углом были поставлены стекла, а на дне лежал лист бумаги; откуда-то сбоку падал свет (вероятно, это было связано с изучением фотографии). Если накрыться чем-нибудь и смотреть в ящик сверху, видны были очертания предметов, находящихся против бокового отверстия. Я смотрю в этот ящик, а Сережа с нетерпением ждет, что я скажу. И вдруг Сережа громко, негодующе вскрикивает. Мы всё бросаем и смотрим на него. Сережа бледнеет и дрожит.

— Он упал… ушибся… и его же бьют!.. — с трудом произносит мальчик.

Оказывается, на дворе солдатской казармы, которая расположена была наискось от дома деда, проходили гимнастические упражнения солдат. Один из них сорвался с высокой трапеции и упал. Подбежавший фельдфебель ткнул расшибшегося солдата в зубы. Всю эту сцену Сережа увидел из окна.

В этот день он уже не интересовался больше своим «изобретением» и, посидев несколько минут, молчаливый и задумчивый ушел к себе в приют.

Приют помещался совсем близко от дома: стоило по диагонали пересечь плац, где происходило учение солдат, и окажешься в приютском дворе.

Дальше помню такой случай.

Мы стоим на крыльце дома. Начало осени. Улетают птицы на юг. Вдруг в осеннем воздухе слышится журавлиный крик — далеко в небе летят журавли.

— Эх, если бы и нам с ними! — страстно говорит Сережа.

— Не лучше ли с гусями, Сергей? — лукаво спрашивает моя бойкая подруга Маня П.

Сережа добродушно смеется.

Лететь с гусями Маня предложила потому, что тогда учащихся городского училища по двум буквам на гербе фуражки и на пряжке ремня — Г. У. (городское училище) — мы, гимназистки, дразнили «гусями уржумскими»…

Старшая сестра Сергея Мироновича, Анна, училась в одном со мною классе местной гимназии. Наш дом от их дома находился на расстоянии не более квартала. Мне часто по школьным делам приходилось бывать у Костриковых. Жили они очень бедно. Вся обстановка их единственной комнаты состояла из стола, трех табуреток и деревянной кровати. Родителей у них тогда уже не было. Незатейливое хозяйство вела бабушка. Сережа почти каждый день после окончания школьных занятий, прежде чем идти к себе в приют, забегал домой (городское училище находилось за полквартала от их дома).

Придешь к ним, бывало, и бабушка примется хвалить своего внука:

— Вот ведь он у меня какой хороший — и дров мне наколол, и воды принес… Такой-то ласковый, дай бог ему здоровья!

— Будет тебе! — смущенно улыбался Сережа и, поспешно захватив книги, убегал в приют.

Помню привычный его жест: войдет в комнату, проведет рукой по своим волосам — «ежику» — и как-то быстро передвинет ремень справа налево и сейчас же обратно. Глаза у него были хорошие: быстрые, внимательные. Чаще он был серьезен, а когда смеялся, смех был веселый и заразительный.

Учился очень хорошо. За хорошую учебу был направлен в Казанское техническое училище.

С 1900 года в Уржуме появились политические ссыльные. Сережа стал брать у них литературу, и с этих пор определился его дальнейший путь. Были в то время у нас в городе в ссылке доктор Маслаковец, Мавромати, Томаш Михалевич, Андреев Порфирий Демьянович и многие другие. Под их влиянием сложилось и окрепло мировоззрение Сергея Мироновича. В эти годы я помню его особенно сосредоточенным, серьезным. Это было уже в то время, когда он учился в Казани и только на каникулы приезжал домой. Я и мои подруги шептались: «Сережа Костриков — настоящий революционер».

В 1903 году я окончила курс и уехала на работу в деревню. С этих пор я потеряла Сергея Мироновича из виду.

П. Жаков МУЖЕСТВО

В 1901 году по конкурсу аттестатов был принят в Казанское техническое училище воспитанник Уржумского воспитательного дома пятнадцатилетний юноша Сергей Костриков.

Я заведовал тогда в училище учебной частью механического отделения, преподавал черчение и курс «Устройство машин» и был тесно связан со своими учениками.

Как сейчас, встает передо мною фигура Сережи в потрепанном легком пальтишке, служившем ему верную службу и зимой и летом… Казанское техническое училище было по тем временам весьма демократическим учебным заведением. Значительная часть учеников состояла из сыновей рабочих, ремесленников, мелких служащих. Нуждавшихся здесь было много, но и среди них Костриков был бедняком из бедняков. Питомец казенного воспитательного дома, болезненный и голодающий юноша, без родных и близких, без какой бы то ни было моральной и материальной поддержки, он сам пробивал себе дорогу и своим образованием был обязан лишь только себе самому.

Учиться было тогда нелегко. В училище существовал такой распорядок: ученики приходили к половине восьмого утра и обязаны были присутствовать на общей молитве. Занятия начинались с восьми утра и тянулись до полудня. Затем давался двухчасовой перерыв на обед, а потом с двух часов и до шести вечера занятия продолжались. Так ежедневно. Кроме того, каждый день ученикам задавали на дом работы, выполнение которых требовало еще не менее двух-трех часов. Жили ученики на «ученических», разрешенных начальством, квартирах у «благонамеренных» частных лиц.

Квартиры контролировались инспекцией. В частной жизни учеников соблюдался строжайший, почти полицейский режим. В каждой комнате помещалось по нескольку учеников. Плата была высокая — от 3 до 5 рублей в месяц за койку. Обедали ученики в столовой училища, которую содержали на средства Общества вспомоществования нуждающимся учащимся.

Обед в столовой из двух блюд стоил 12 копеек, а попроще — 8 копеек. Сережа был настолько беден, что не мог обедать даже в столовой общества, и ему выдавались единовременные небольшие пособия или бесплатные обеды.

Эту помощь оказывали ему, однако, не систематически. Но с редкой для мальчика его лет твердостью Сережа мужественно преодолевал исключительно тяжелые материально-бытовые условия и по всем академическим показателям шел все время в числе первых. Его интерес к науке был поистине неисчерпаем. Поставив себе целью закончить техническое училище, он не останавливался ни перед какими препятствиями.

Обычной болезнью наших учеников была казанская малярия, которая не пощадила и Сережу.

Мне не раз приходилось наблюдать: сидит он на моем уроке, скорчился в приступе малярии, но внимательно слушает объяснения…

В памяти сохранился один эпизод, характеризующий отношение Сергея Мироновича к своим занятиям.

Мною была предпринята с учебной целью экскурсия на Паратский завод, близ Казани. Насколько помнится, дело происходило зимой 1903 года. Учеников обязали явиться на вокзал.

Когда я пришел на вокзал, то был поражен видом Сережи. Приступ малярии — в самом разгаре. Весь желтый, согнувшийся, он сидел в своем пальтишке на скамейке у вокзала и еле сдерживал озноб. Ехать в таком состоянии было немыслимо. Я попытался отговорить юношу от поездки. Он дрожал в лихорадке, но, мягко улыбаясь, ответил:

— Ничего. Приступ пройдет в дороге, а пропускать экскурсию нет смысла.

Отсутствие близких, тяжкие бытовые условия, постоянное недоедание вызвали бы у других уныние, сломили бы всякое желание учиться. Но не таков был Сергей Костриков. Целеустремленность и бодрость никогда его не покидали. Он интересовался не только работой в училище, по всегда стремился расширять свой кругозор, читал массу книг, любил художественную литературу и в беседах обнаруживал острый ум и критическую мысль. Окончил он училище одним из первых. А насколько трудно давалось учение его сверстникам, показывает тот факт, что из принятых в 1901 году сорока учеников окончили курс вместе с ним лишь шестнадцать.

Все технические знания, которые Сергей Миронович получил в школе, он воспринял основательно, и думаю, что в его последующей революционной работе эти знания весьма пригодились ему, давали возможность успешно разрешать сложные технические проблемы, с которыми он сталкивался и в годы гражданской войны, и в годы мирного социалистического строительства.

В своих отношениях с товарищами Сергей Киров отличался исключительной отзывчивостью, оказывал помощь в учебе всем, кто к нему обращался, и заслужил в училище всеобщие симпатии. Независимый, смелый юноша никак не мирился с крайне стеснительными распорядками, какие существовали в дореволюционной школе и регламентировали жизнь учеников во всех мелочах, совершенно связывая их личную свободу.

Ученики обязаны были являться на утреннюю молитву. Им не дозволялось ходить в театр без особого разрешения, а такие разрешения в учебные дни не выдавались. Не разрешалось даже выходить из дому позднее установленного времени. Нельзя было носить длинные волосы.

По протоколам педагогического совета училища за ноябрь 1903 года видно, что против учеников третьего класса механического отделения возбуждено было серьезное «дело»: они обвинялись в отказе выполнить письменную работу по закону божьему, к тому же они посетили театр без разрешения начальства.

В числе проштрафившихся на первом месте был, конечно, Сергей. Их проступкам была придана окраска крамольного протеста, и Сереже с его товарищами грозило временное исключение из училища. Мне, однако, с группой преподавателей удалось опротестовать эту меру, и «бунтовщики» отделались карцером.

Как раз в это время я очень сблизился с Костриковым. Видя тяжелую нужду одаренного ученика, я предложил ему приходить ко мне обедать. Костриков согласился, и в течение целого года мы ежедневно виделись с ним у меня дома за обедом.

На всю жизнь остались в памяти беседы с юношей — долгие разговоры о жизни, о людях, о человеческих отношениях. Тщательно конспирируя свою связь с социал-демократическими кругами, Сергей все же вел у нас в доме страстные беседы на острые темы тех дней. Тонкость анализа различных явлений, какую обнаруживал Сережа, поражала и запоминалась надолго.

В. Спасский ЧУТКИЙ ТОВАРИЩ

Я познакомился с ним в 1901 году в Казани. Осенью этого года в квартире, где я жил, появился новый мальчик. Невысокого роста, но крепкого телосложения, со стриженными ежиком волосами, с широким смуглым лицом, он производил впечатление довольно угрюмого мальчика.

Нас, живущих в квартире, неприятно поразило прежде всего то, что он помещен был в кухне. Познакомились довольно быстро. Большую часть времени он проводил за уроками, за чертежами, которые выполнял мастерски.

Я по своему характеру тоже сидел почти все время дома, причем очень часто мастерил физические приборы и модели машин. Последнее и сблизило нас. Я носился с мыслью выстроить настоящий электродвигатель. Сергей поддерживал мое намерение и горячо принялся помогать. Будучи учеником технического училища, он имел доступ к механическим станкам и делал на них то, что нельзя было сделать дома. Общая работа сделала свое дело — мы сдружились.

Угрюмость Сергея оказалась только видимостью. На самом деле он был веселым парнем, любившим в своем кругу и посмеяться и побалагурить. Материалом обычно служила школьная жизнь. К сожалению, конкретных примеров об этом в памяти моей не сохранилось. Вместе с тем он чутко отзывался на всякие происшествия со своими товарищами. Я хорошо помню его негодование, когда по вине мастера слесарного цеха товарищу Сергея раздробило ногу упавшим маховиком токарного станка.

Я уже рассказывал, как он выручил меня из большого затруднения в постройке электродвигателя, и когда мы продали его, то полученные деньги он целиком предоставил мне, а он в них нуждался гораздо больше, чем я.

Когда уставали от уроков, часто поднимали возню друг с другом, любили бороться, и особенно, не знаю почему, нам доставляло удовольствие поднимать друг друга с пола, в чем Сергей побеждал меня.

Через год я перешел на другую квартиру. Встречи наши стали редки…

А. Яковлев ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ

Сергея Мироновича Кирова я знаю с 1901 года, когда мы вместе с ним поступили в Казанское механико-техническое училище. В то далекое время мы звали его просто Сергеем.

Сергей был самым молодым среди нас, его товарищей по классу. Но он был очень серьезен; не замечалось за ним мальчишеского озорства, свойственного этим годам. Еще тогда, будучи шестнадцатилетним юношей, он пользовался большим авторитетом среди всех одноклассников. Помимо того, он был лучшим учеником.

Помню один случай, характеризующий Сергея Мироновича в юные годы. Мы, первоклассники, и даже ученики других классов особенно не любили инспектора училища Широкова. Этот человек отличался необыкновенной грубостью и нередко награждал учеников подзатыльниками. Надо было как-то показать нашу ненависть к нему.

Однажды три человека из нашего класса, и я в том числе, нашли дохлую ворону, бросили ее Широкову на письменный стол, за которым он в это время сидел, и убежали. В училище поднялся переполох, начали искать виновных. Конечно, нас не нашли.

Сергей осудил наш поступок.

— Глупая, мальчишеская выходка, дела она не исправит, — сказал он.

Больше он не сказал никому из нас ни слова. Но когда в наш класс однажды вошел инспектор Широков, Сергей поднялся и спокойно заявил:

— На днях произошел неприятный и глупый инцидент, но если вы, господин инспектор, не измените ваше отношение к ученикам, могут получиться более неприятные последствия.

На инспектора это твердое выступление подействовало, как холодный душ. Он стал вежливо обращаться с учениками, придирки прекратились.

Будучи первым учеником нашего класса, Сергей Миронович никогда не отказывал в помощи неуспевающим. Лично я не раз обращался к нему за помощью.

Просишь: «Сережа, дай списать задачку, я не успел сделать». Или скажешь: «У меня не выходит». Обычно Сергей отвечал: «Списать готовую задачу я тебе не дам, это тебя испортит и пользы тебе от этого не будет. А вот чего ты не понимаешь, я тебе объясню…».

Во втором классе Сергей сумел завоевать среди нас такой авторитет, что без него не решался ни один вопрос нашей школьной жизни. Как правило, во всех случаях мы обращались к нему за советами.

Раза два мне пришлось быть с Сергеем Мироновичем на студенческих собраниях. Собирались мы во флигеле, принадлежащем Слободчикову (по Собачьему переулку), в квартире студента Попова. Семнадцатилетний юноша Сергей Миронович уже тогда умел заставлять прислушиваться к себе даже старших студентов. Он уже тогда мог убеждать и зажигать своей прямотой и ораторским талантом. В горячих спорах он почти всегда выходил победителем.

А. М. и Е. М. Костриковы ПРЕДГРОЗОВОЕ ВРЕМЯ

Поздним летом 1901 года из Уржума в Казань уехал пятнадцатилетний подросток Сережа Костриков. В июне 1904 года вернулся из Казани в Уржум юноша Сергей Костриков, специалист-механик.

Получив профессию, Сергей мог устроиться на завод или на фабрику машинистом. Он, как говорила бабушка, «стоял теперь на своих ногах». Он хотел учиться — и выучился, хотя это стоило ему немало трудов и серьезных лишений.

Но не только аттестат об окончании училища привез Сергей из Казани, не только профессию механика приобрел он за это время.

Три учебных года, проведенных там, и трое каникул в Уржуме стали периодом формирования его взглядов на жизнь. В эти годы уже начал складываться в нем характер борца. Учение его в механико-техническом училище совпало с приближением первой русской революции 1905–1907 годов.

И в наш далекий от крупных центров страны городок доносились раскаты надвигающейся революционной бури. Что же говорить о Казани, городе промышленном, университетском…

Сергей стал взрослее. В Казани он встретил немало людей, которые разбирались в жизни лучше, чем он. И главное, по всей России, и в Казани конечно, парод неудержимо поднимался на борьбу с угнетателями. Возмущение и гнев, призывы к борьбе звучали повсюду. И Сергей понимал, что это справедливые призывы. Понимал — и пошел к тем, кто боролся.

Уже в первые месяцы своего учения, прямой, искренний и честный, он был возмущен произволом, который царил в училище. Боясь «дурных влияний», руководители училища стремились оградить учеников от всего живого, не давали им никакой свободы.

Такая жизнь не устраивала ни Сергея, ни его товарищей. Хотя за малейшее непослушание их наказывали, но они не мирились и протестовали.

Вот пример. Это было, когда Сергей учился в третьем классе. В училище заболел законоучитель. Болел он долго. Как же быть с законом божьим? Выход начальство нашло простой. В класс пришел надзиратель и предложил написать письменную работу. Ученики, естественно, отказались: как же писать, если они не изучали предмета. Надзиратель дал им домашнее задание. А ученики на следующем уроке отказались отвечать. Сергей Костриков и двое его товарищей получили в наказание карцер. Классу был объявлен выговор за три «преступления»: уклонение от письменной работы, неприготовление урока и несоблюдение порядка заявления…

Как-то Сергей и другие ученики, не получив предварительного разрешения начальства, пошли в театр на благотворительный спектакль в пользу студентов.

Снова наказание…

Сергей получал выговоры, побывал в карцере. Однажды его чуть не выгнали из училища. Только горячая поддержка товарищей спасла его от этого.

19 ноября 1903 года состоялась ученическая демонстрация. Она была протестом учеников, узнавших, что начальство хочет исключить Сергея и двух его товарищей. Ученики прошли по казанским улицам с пением революционных песен. Была вызвана полиция. Она разогнала демонстрацию.

«…У нас в России, — писал Сергей из Казани А. К. Глушковой, — в училищах велят делать только то, что нужно начальству, и так же думать. Если же ученик начал развиваться как следует и начал думать лишнее, то его обыкновенно гонят, и выгнать им ничего ровно не стоит».

В механико-техническом учились дети из народа — сыновья ремесленников, рабочих, мещан. Это были те самые «кухаркины дети», которым правители Российской империи страшились дать настоящее образование. Здесь не было деления на барчуков-белоручек и «простых» — все были «простыми». Вот почему солидарность среди учеников была такой большой.

Воспитанники училища были не раз замешаны в беспорядках, случавшихся часто в ту пору в Казани. Они участвовали в пении революционных песен на улицах, у них находили прокламации, их изобличали в «подстрекательстве рабочих к беспорядкам», их арестовывала полиция.

Чем больше училищное начальство «закручивало гайки», тем больше волновались и протестовали ученики. От протестов по поводу незаконных требований учителей молодежь шла к борьбе политической.

Были и другие обстоятельства, которые ускорили приход Сергея в лагерь революционных борцов.

Началось это еще в квартире Л. Г. Сундстрем. В ее пансион заходили студенты. Сергей стал свидетелем, а затем и участником их разговоров на самые различные «вольнодумные» темы.

Знакомство его со студентами впоследствии расширилось и укрепилось. Они стали давать ему книги, говорили с ним о прочитанном. Сергей познакомился с так называемой «тенденциозной» литературой.

Если для многих это чтение, эти разговоры были просто увлечением, данью времени, модой, то Сергей относился ко всему очень серьезно. Он хотел все узнать и все понять…

Огромное впечатление на него произвели посещения казанских предприятий, знакомство с рабочими, с их трудом и бытом.

Училищное начальство, посылая учеников на практику, полагало, что те будут изучать там слесарное дело, механику, технологию производства.

Конечно, они на заводах знакомились и с тем, чего требовала учебная программа. Но узнавали они и много такого, что не было предусмотрено никакими планами практики.

Сергея поразили тяжелые условия труда рабочих, их бесправное положение.

Среди тех, кто трудился у станков и машин, он нашел не только недовольных условиями жизни, но и тех, кто понимал необходимость борьбы за лучшую жизнь, кто знал, как эту борьбу вести, и боролся.

Мы не можем не процитировать уже упомянутое письмо Сергея из Казани. В нем с присущей ему прямотой высказано то, что его удивляло и возмущало на предприятии.

Это широко известное письмо Сергея к А. К. Глушковой было написано в канун пасхи, в 1903 году, когда Сергею едва исполнилось семнадцать лет.

Он практиковался на известном тогда заводе Крестовниковых, снабжавшем мылом и свечами чуть по всю Россию.

Вот что писал Сергей, поработав на заводе:

«Да, наступает праздник, но не для всех. Например, здесь есть завод Крестовникова (знаете, есть свечи Крестовникова). Здесь рабочие работают день и ночь и круглый год без всяких праздников, а спросите вы их: зачем вы и в праздники работаете? Они вам ответят: если мы не поработаем хоть один день, то у нас стеарин и сало застынут, и нужно снова будет разогревать, на что понадобится рублей 50, а то и 100. Но скажите, что стоит фабриканту или заводчику лишиться 100 рублей? Ведь ровно ничего не стоит. Да, как это подумаешь, так и скажешь: зачем это один блаженствует, ни черта не делает, а другой никакого отдыха не знает и живет в страшной нужде, — почему это, как вы думаете?»

…Еще в Уржуме он наблюдал неравенство людей, бесправие бедняков, произвол властей. Удивлялся, но не мог понять, почему так устроена жизнь. Ответить на его «почему» было еще некому.

…Откуда у семнадцатилетнего юноши интерес к общественной жизни? Почему именно на эти вопросы он ищет ответа?

Дело не только в его искренности, порядочности, честности. Вышедший из среды простых людей, выросший среди них, деливший с ними бесчисленные невзгоды, Сергей всем сердцем полюбил их.

Мы уже писали об атмосфере труда, царившей всегда в нашем доме, о том, как Сергей еще в детстве учился любить и уважать труд.

Уважение к труду родило уважение и к труженикам. А труженики — это народ: уржумские крестьяне и ремесленники, казанские пролетарии, ученики механико-технического училища, для которых труд на заводах и стройках был обязательным. Ведь все, что на земле создано человеком, — дело рук вечного труженика-народа.

Он видел, как плохо живет парод в России, как несправедливо устроена жизнь. И вот он пишет в письме: «Почему это, как вы думаете?»

Жизнь сама отвечала на этот мучительный вопрос. Отвечали люди, с которыми он встречался в Казани и в Уржуме, книги, которые он читал. В России зрела революция. Она будила умы, и люди начинали правильно отвечать на вопросы, почему так устроена жизнь, они все лучше понимали, что нужно сделать, чтобы изменить ее.

Надвигавшаяся революция привела еще очень юного Сергея в подпольную организацию. Из любви к людям труда, из желания помочь им вырваться из нужды и бесправия выполнил он первое серьезное* рискованное задание — похитил из мастерских механико-технического училища печатный станок.

Сколько было в ту пору либеральных и либеральствующих молодых людей! Были они и среди знакомых Сергея, даже среди друзей его. Но как только революция пошла на спад, как только появились первые признаки реакции, они быстро забыли о своей любви к народу и свои горячие слова о свободе. Забыли и стали искать себе теплого и сытого местечка, спокойной и тихой жизни.

Почему Сергей не сдался, не ушел от революционной борьбы, когда эта борьба стала не только очень трудной, но и очень опасной?

Истоки силы его духа, его мужества и непоколебимой стойкости — в той высокой человечности, в большом гуманизме, которым проникся он еще в юности.

И кем бы ни был он позднее — большевиком-подпольщиком, военачальником, дипломатом, крупным партийным работником, — ни на минуту не забывал он о своем долге перед народом, сыном которого был.

Закончив училище в Казани, Сергей очень хотел учиться дальше.

Но другое назначение готовила ему жизнь. Иной путь он избрал себе.

И на этот путь привела его беспредельная любовь к людям труда.

В ТОМСК
В 1904 году Сергей окончил Казанское техническое училище. Последнее лето он провел с нами в Уржуме. Сергея тянуло к науке, к знаниям. Несмотря на тяжелые материально-бытовые условия, Сергей, как видно из аттестата, и в промышленном училище учился очень хорошо. Он мечтал поступить в технологический институт. Но чтобы попасть в высшее учебное заведение, нужно было иметь законченное общее среднее образование. Казанское техническое училище давало большие технические знания, но не давало права для поступления в институт.

Сергей начал готовиться на аттестат зрелости. От своих товарищей он узнал, что в городе Томске имеются общеобразовательные вечерние курсы, которые подготавливают в университет. Туда, в Томск, потянуло Сергея.

К тому времени Сергей был вполне зрелым в политическом отношении.

Перед отъездом в Томск Сергей был особенно внимателен к нам. Часто бродили мы по городу и вели беседы, мечтали о будущих счастливых днях.

В Уржуме есть площадь, на ней выделяется большое, окруженное высокой каменной стеной здание — тюрьма. Когда мы проходили мимо тюрьмы, Сергей вполголоса говорил нам:

— Недалеко то время, когда рабочие, сидящие в тюрьмах, будут освобождены. Все дворцы перейдут в их руки. Жизнь угнетенных будет радостной.

В этих словах чувствовалась уверенность революционера в близости революционной бури.

Накануне отъезда Сергея в Томск мы решили сфотографироваться. Для нас это был целый праздник. Бабушка нарядилась в свое лучшее платье. Нам было очень весело. Сфотографировались все четверо: Сергей, мы обе и бабушка.

В день отъезда Сергей чувствовал себя очень бодрым, веселым. Провожать на пристань в село Цепочкино Сергея пошли мы и Александр Самарцев, бабушка осталась дома. Лошадь везла корзинку Сергея, а мы шли пешком. Всю дорогу он шутил… Так мы распрощались с ним «до будущего года».

В Томске началась кипучая революционная работа Сергея Мироновича.

РЕВОЛЮЦИОННОЕ ПОДПОЛЬЕ

М. К. Ветошкин В ТОМСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ РСДРП

Сергей Миронович Киров сыграл огромную роль в истории томской организации нашей партии, где он получил первую большевистскую выучку и закалку и где он вел непримиримую борьбу с оппортунизмом. Если Омск дал нашей партии преданнейшего большевика Валериана Владимировича Куйбышева, то подпольный Томск воспитал пламенного борца рабочего класса Сергея Мироновича Кирова. Оба они вышли из сибирского подполья, оба получили здесь первую партийную выучку и закалку и впоследствии, выйдя на всероссийский простор, стали руководящими работниками победоносной партии пролетариата.

Сергей Миронович Киров начал свою партийную работу в сибирском подполье. В августе 1904 года, восемнадцатилетним юношей, приехал он в Томск, чтобы поступить в местный технологический институт. Здесь у Кирова был знакомый студент, Иван Никонов, который обещал ему помочь устроиться в институт.

Томск, однако, весьма неприветливо встретил будущего трибуна великой пролетарской революции. Средств у Сергея Мироновича не было, и надо было прежде всего подумать о куске хлеба, а потом уже об учебе. Пришлось ради заработка поступить чертежником при томской городской управе. Дальше надо было позаботиться о подготовке к экзаменам в технологический институт. С этой целью Киров поступил на общеобразовательные курсы, которые посещались тогда и передовыми рабочими Томска, в том числе печатниками Рябовым и Иосифом Кононовым, состоявшими одновременно в подпольном социал-демократическом кружке Крамольникова. Киров завязал знакомство, а впоследствии и близко сдружился с печатником И. Кононовым, через которого вскоре вошел в кружок Крамольникова. С этого началась партийная работа С. М. Кирова.

Здесь надо сказать, что собой представлял тогда в Томске упомянутый мною кружок Крамольникова. Григорий Крамольников бежал в августе 1904 года из нарымской ссылки, будучи тогда убежденным искровцем и последователем большинства II съезда партии. Обосновавшись в Томске, Крамольников организовал по поручению местного комитета большевиков кружок повышенного типа для подготовки наиболее надежных и ответственных пропагандистов и агитаторов партии. В этот кружок входили рабочие-печатники: Иосиф Кононов, брат его Егор Кононов, Николай и Анатолий Дробышевы, Григорий Левин, Колико и другие. Вскоре в этот кружок был по рекомендации Иосифа Кононова введен и Киров. Кружок занимался изучением «Что делать?» Ленина и был строго выдержан в искровском духе…

Крамольников, будучи уже в то время опытным пропагандистом, давал основательную ленинскую подготовку своим слушателям. Среди членов его кружка самым способным и активным оказался Сергей Костриков (Киров), который вскоре перешел в под комитетскую группу, руководимую также Крамольниковым.

Подкомитетские группы (или просто подкомитеты, как их еще иногда называли) представляли у нас, в Сибири, ответственные пропагандистские коллегии при комитетах партии. В состав Томского подкомитета в конце 1904 года входили: С. М. Киров, М. А. Попов, Н. Дробышев, Маслов (был в 1906 году членом комитета Сибирского союза от большевиков и делегатом на Лондонском съезде партии), Н. Н. Суслов (работал в 1905 году в большевистской организации в Чите) и другие.

Кружок Крамольникова с отъездом последнего в январе 1905 года в Красноярск, а затем в Самару распался, а все члены кружка целиком ушли в активную партийную работу. Сергей Миронович Киров скоро занял руководящее место в подкомитете как наиболее вдумчивый и ортодоксальный марксист-ленинец. Ему принадлежала мысль о сближении устной и письменной агитации путем предварительного обсуждения прокламаций и листовок комитета в кружках, на массовках и летучках. В 1905 году, в разгар массовой партийной работы, этот прием, позаимствованный у томичей, широко применялся уже во всех большевистских сибирских организациях.

Сергей Миронович предъявлял чрезвычайно большие требования к себе как пропагандисту, он тщательно готовился к каждому своему выступлению. С первых же шагов своей партийной жизни Киров со всей серьезностью относился к боевым и организационно-техническим задачам партии. Не случайно он близкосошелся с томским большевиком А. М. Смирновым.

Смирнов придавал чрезвычайно большое значение технической организации подготовки вооруженного восстания. Он был инициатором создания боевой дружины при Томском комитете партии еще в 1903 году. В архиве Института марксизма-ленинизма при ЦК партии сохранился устав этой организации, разработанный Смирновым и датированный июлем 1903 года…

В 1905 году Киров сам был организатором и активным участником боевой дружины Томского комитета.

18 января 1905 года Киров принимает активное участие в знаменитой томской демонстрации, которая была обстреляна полицией. Киров шел в первых рядах демонстрации, рядом с другом своим — печатником Иосифом Кононовым, который нес знамя комитета. Кононов был убит наповал полицейской пулей, а Киров случайно уцелел.

Вот как описывалась эта вооруженная демонстрация, организованная Томским комитетом нашей партии в знак протеста против расстрела рабочих 9 января в Питере, в большевистском заграничном органе «Вперед» № 12 от 29 марта 1905 года:


«Кроме Егора Кононова (ошибочно вместо Иосифа назван брат его Егор. — М. В.), убит был мальчик 13 лет. Раненых и изувеченных около 200 человек, арестовано 120 человек. Кононова хоронили через несколько дней. В гробу он лежал в красной рубашке, в венке была красная лента. Речей не было, полиция вела себя сдержанно, в университете и технологическом институте были сходки. Решено было прекратить занятия до осени. В университете, кроме того, решено было содействовать Сибирскому союзу в устройстве забастовки по линии Сибирской железной дороги, чтобы тем положить конец войне…»


На другой день после этого расстрела в прокламации, посвященной убитому Кононову и изданной Томским комитетом под заглавием «В венок убитому товарищу», С. М. Киров вместе со своими товарищами по подкомитету писал:


«Он умер, как подобает умереть всякому рядовому той великой армии, которая называется всемирным пролетариатом. Он пал, как готов пасть каждый из нас за рабочее дело. Он пал со знаменем в руках, под сенью которого рабочий класс несет обновление всему миру…»


Эти слова чрезвычайно характерны для всего революционного облика Кирова. Он был прирожденным бойцом пролетариата, не знавшим страха и до конца преданным делу своего класса. Уже с первых шагов своей партийной работы Киров обнаруживает темперамент и зоркость будущего трибуна революции.


«Кровь лилась в Петербурге, Москве, Риге, — читаем мы в той же прокламации, принадлежащей перу Кирова, — кровь пролилась в Томске, кровь еще будет литься. Рабочий класс знает это. Он знает, что нигде в мире свобода ему не давалась сама, а везде она была добыта им кровью и жертвами. Тюрьмы и виселицы не запугают рабочий класс, штыки и пули не остановят революционного движения пролетариата…»


Это пишет молодой пролетарский юноша. Какая же для этого нужна была тогда сила убеждения и вера в победу своего класса! Кирову свойствен был величайший пафос революции. Написанная им вместе с другими членами подкомитета прокламация на смерть Кононова заканчивалась словами революционного поэта:

Не плачьте над трупами павших борцов,
Погибших с оружьем в руках;
Не пойте над ними надгробных стихов,
Слезой не скверните их прах;
Не нужно пи песен, ни слез мертвецам,
Отдайте им лучший почет:
Шагайте без страха по мертвым телам,
Несите их знамя вперед!
Томская вооруженная демонстрация 18 января 1905 года явилась в жизни Сергея Мироновича Кирова тем боевым крещением, которое определило его дальнейший жизненный путь. Он бросил мечты о технологическом институте и навсегда, бесповоротно ушел в революцию, став партийным профессионалом.

Приехав в конце апреля 1905 года в Томск в качестве партийного профессионала, я застал там С. М. Кирова уже на ответственнейшей секретной работе: он заведовал подпольной типографией, или, как тогда у нас говорили, «техникой». Надо сказать, что на заведование «техникой» ставились только самые надежные и проверенные товарищи, обычно входившие в состав комитета. «Техника» по условиям того времени была сердцем всей агитационной партийной работы. В условиях постоянных полицейских преследований, будучи лишенными возможности выступать на широких собраниях, мы могли вести устную агитацию и пропаганду только в небольших нелегальных кружках и на узких сравнительно массовках и летучках. Для воздействия же на широкие массы у партии оставалась одна лишь возможность — подпольная печать. Понятно, что это наиболее острое оружие нашей партии в борьбе с царским самодержавием было под постоянным прицелом царских охранников и жандармов. Они выслеживали и вылавливали подпольные типографии всеми путями и способами. Условия работы в нелегальных типографиях были исключительно тяжелыми. Товарищам, которые работали в типографии или держали с ней связь, по соображениям конспирации воспрещалось заводить какие-либо знакомства, ходить в гости, вести переписку и т. п.

Эти товарищи обычно жили, как отшельники, чтобы не привлечь к себе чем-нибудь внимание жандармов и полиции. Отсюда и пошло распространенное в нелегальной среде выражение «сидеть в технике» (то есть работать в подпольной типографии), что означало, в сущности, быть добровольным узником. К этому надо добавить еще крайне изнурительную постоянную нервную настороженность тех, кто «сидел в технике» или держал связь с ней. При всей осторожности и конспирации все же каждую ночь можно было ждать жандармов или полицию. А провал «техники» часто означал временный провал почти всей партийной работы. Понятно, какая ответственность ложилась при этом на товарища, который заведовал подпольной типографией.

Сергей Миронович Киров прекрасно справлялся с порученными ему обязанностями по руководству «техникой» Томского комитета. Он показал себя на этой работе выдержанным конспиратором и великолепным организатором. Наша томская «техника» под руководством С. М. Кирова провела в 1905 году колоссальную работу, выпустив десятки прокламаций на злободневные политические темы. Прокламации о всеобщей политической стачке, о войне с Японией, о вооруженном восстании и т. п. расходились по всей Сибири, проникали в солдатские эшелоны и доходили до фронта, на далекие поля Маньчжурии. Печатная агитация Сибирского союза в 1905 году своими успехами во многом обязана организаторским способностям Сергея Мироновича Кирова.

После летней конференции Сибирского союза в 1905 году, закончившейся победой меньшевиков, перед большевиками на очередь дня встала задача активизировать борьбу с меньшевиками и гнилым примиренчеством среди части большевиков. Большевистское руководство решило тогда перераспределить силы Сибири. Баранский взял на себя Красноярск, Иркутск и общее руководство большевистской работой в Сибири; Киров, как наиболее влиятельный среди томичей, остался в томском районе; автор этих строк был направлен на подкрепление в Читу, а другие товарищи разъехались по периферийным группам.

Осенью 1905 года Киров вошел от большевиков в Томский комитет и повел деятельную агитацию за всеобщую стачку и вооруженное восстание. Для закрепления большевистского влияния на периферии Киров руководил одновременно тайгинской рабочей группой и часто наведывался на Анжерские угольные копи. С лета 1906 года у него начался период тюрем и подпольной работы то в Европейской России, то опять в Сибири, то на севере, то на юге.

Сергей Миронович высоко ценил подпольную революционную выучку. Вспоминая о ней, он говорил на пленуме Ленинградского областного комитета и горкома ВКП (б) 10 октября 1934 года:


«Ведь мы, люди старшего поколения, мы живем, я прямо должен сказать, пускай меня поправят люди моего возраста, — мы живем на 90 % багажом, который мы получили в старые, подпольные времена. И тут правильно говорят: не только книжки, а каждый лишний год тюрьмы давал очень много — там подумаешь, пофилософствуешь, все обсудишь 20 раз, и когда принимаешь какую-нибудь партийную присягу, то знаешь, к чему это обязывает, что это значит…»


Тот, кто прошел подпольную школу, хорошо знает, что это было именно так. Но Кирову чуждо было зазнайство, он не переставал учиться до последнего дня своей жизни и сам был блестящим пропагандистом марксистско-ленинской теории.

БОРЬБА С. М. КИРОВА С МЕНЬШЕВИКАМИ
Сергей Миронович Киров был одним из немногих членов томской организации, который давал решительный отпор меньшевикам и троцкистам во главе с Гутовским. Вернувшись в 1905 году из-за границы уже членом меньшевистского ЦК (организационной комиссии, избранной на женевской меньшевистской конференции), Гутовский засыпал Томск меньшевистской литературой и развил бешеную подрывную работу, собрав вокруг себя в Томске наиболее заядлых меньшевиков со всей Сибири. Большевистская литература из-за Гутовского в Томск почти не доходила.

При этих условиях для борьбы с меньшевистским засильем надо было прежде всего правильно информировать партийных массовиков о разногласиях в партии. С этой целью Киров организовал кружок по изучению разногласий и книги Ленина «Что делать?», теоретические положения которой легли в основу идеологии большевистской партии.

С другой стороны, после того как большевистские руководители Сибирского союза по окончании конференции разъехались из Томска, было очевидно, что при создавшемся соотношении фракционных сил местным большевикам стало целесообразнее перенести центр тяжести своей революционной пропагандистской работы из Томска в рабочие районы (станция Тайга, Анжерские копи). Вокруг молодого Кирова в самом Томске группировались главным образом товарищи, работавшие в боевой дружине при Томском комитете (братья Дробышевы, Ведерников, Иванов по кличке «Канительщик», А. М. Смирнов, М. А. Попов, Иннокентий Писарев и др.).

Соотношение сил двух фракций в объединенной томской организации во второй половине 1905 года может характеризовать тот факт, что на июньских выборах комитета в него прошли от большевиков только двое — С. М. Киров и М. А. Попов (на одиннадцать членов комитета). В то же время в подкомитете из тридцати членов было всего шесть большевиков. Таким образом, в результате подрывной работы В. А. Гутовского меньшевики оказались в большинстве как в комитете, так и в подкомитете.

Большевики под руководством Кирова вели в Томске упорную борьбу с меньшевиками, несмотря на крупный перевес пропагандистских сил на стороне меньшевиков, образовавшийся во второй половине 1905 года в результате отъезда из Томска большевиков-профессионалов Сибирского союза.

В то время как меньшевистское большинство Томского комитета возилось с нелепой затеей выборов «революционного самоуправления», томские большевики под руководством С. М. Кирова, не теряя времени, укрепляли боевую дружину, запасались оружием и вооружали рабочих. Вскоре после захвата меньшевиками томской организации С. М. Киров, ставший уже партийным профессионалом, переносит центр тяжести своей пропагандистской работы из интеллигентского Томска на станцию Тайга, где организует крепкую большевистскую группу среди рабочих местного железнодорожного депо. Таким образом, в противовес томскому засилью меньшевиков под боком у Томского комитета создается большевистский центр местной работы.

На станции Тайга Сергей Миронович начал работу в середине июня 1905 года. На открытии памятника Кононову он познакомился с делегацией тайгинских рабочих. Один из тайгинских делегатов обратился тогда к комитету с просьбой послать людей к ним в Тайгу для организации массовок. За это дело взялся Киров, который привлек для работы еще двух большевиков, Попова и Писарева, и энергично принялся за организацию большевистской группы в Тайге. Эта группа состояла почти исключительно из рабочих депо, руководила в октябре всеобщей забастовкой, проводила конфискацию оружия у железнодорожных жандармов и управляла в октябрьские дни движением пассажирских и товарных поездов.

Надо еще сказать, что влияние томских меньшевиков даже и в тот период, когда они имели большинство в комитете, не выходило за пределы самого Томска. Почти вся периферия Томского комитета находилась в руках большевиков. Кроме тайгинской группы большевистскими были социал-демократические организации Новониколаевска (Новосибирск), Барнаула. Делегаты этих организаций участвовали на Западносибирской конференции большевиков.

Да и в самом Томске положение меньшевиков было настолько непрочным, что стоило оттуда уехать в конце 1905 года таким видным лидерам меньшевизма, как B. А. Гутовский и А. Ф. Сухоруков, и руководство в комитете вновь перешло в руки большевиков. В мае 1906 года томские большевики под руководством и по инициативе C. М. Кирова организовали большую и прекрасно оборудованную подпольную типографию.

План Кирова заключался в том, чтобы под домом вырыть подземелье в двадцать метров длины, шесть метров ширины и пять глубины, оборудовать надлежащим образом это «подполье» и поместить в нем типографию. Намеченные Кировым большие земляные работы были выполнены и «подполье» приготовлено для установки в нем большой типографии Сибирского союза и Томского комитета. Киров должен был уже поехать в Петербург за оборудованием для типографии, но жандармы дознались, что Томский комитет вновь хочет обзавестись типографией, и накануне отъезда Кирова в Петербург арестовали его вместе с другими участниками этого предприятия. 16 февраля 1907 года Киров был приговорен томским окружным судом как член Томского комитета РСДРП к заключению в крепости на три года.

На смену Кирову в апреле 1907 года в Томский комитет вошел другой выдающийся большевик Сибирского союза — В. В. Куйбышев, воспитанник Омского комитета партии.

Первое заключение Кирову пришлось отбыть полностью в томской тюрьме, так как организовать побег не удалось. Киров вышел из тюрьмы только в июне 1908 года, отбыв 1 год 11 месяцев в крепости (как несовершеннолетнему срок заключения Кирову был сокращен). Он не терял даром время в тюрьме, употребив его на учебу. Отбывая заключение в крепости, Киров жадно поглощал книги, готовя себя для будущей большой революционной работы. Он вышел из тюрьмы образованным марксистом-ленинцем.

Едва оказавшись на воле, Киров снова ринулся на работу в подполье. На этот раз он не мог уже оставаться в Томске, где за ним следила полиция. После выхода из тюрьмы Сергей Миронович переезжает в Иркутск, где восстанавливает разбитую арестами местную социал-демократическую организацию и ведет борьбу с меньшевиками.

В мае 1909 года ему пришлось покинуть Сибирь в связи с тем, что томские жандармы, случайно открыв организованную Кировым в 1906 году нелегальную типографию Томского комитета, бросились на поиски организаторов этой типографии — Сергея Кострикова и его товарищей. С. М. Киров поспешил после этого скрыться и перебрался на партийную работу во Владикавказ. На этом не порывается, однако, у Кирова связь с Сибирью. Томские жандармы настойчиво продолжают поиски организатора подпольной типографии. После двух лет розысков им удается напасть на след С. М. Кирова во Владикавказе, и в августе 1911 года он был вновь арестован по делу томской типографии и отправлен этапным порядком в Томск.

Сергею Мироновичу снова пришлось оказаться узником томского исправительного арестантского отделения № 1, но на этот раз он скоро отделался от тюрьмы. Томские жандармы не сумели на суде доказать виновность Кирова, и он был оправдан «за отсутствием улик». С. М. Киров после суда вернулся снова во Владикавказ, где и застала его Февральская революция.

На Северном Кавказе Сергей Миронович широко использовал свой подпольный опыт работы в Сибири. Сибирский период партийной работы С. М. Кирова явился для него хорошей революционной школой, в которой он получил теоретическую и практическую выучку. В необычайно сложных и тяжелых условиях политической работы на Северном Кавказе молодой воспитанник Сибирского союза блестяще выдержал экзамен, и именно там развернулся его большой талант народного трибуна и партийного организатора.

Б. З. Шумяцкий «И ЗДОРОВО ЖЕ У НАС БУДЕТ!»

В 1905–1909 годы, в далекие годы, овеянные дымкой революционной романтики, я имел счастье встречаться с молодым Кировым. В Сереже Кострикове тех лет только выковывался вождь революции.

Он был душою томских большевиков того периода. Он организовал боевую дружину и вел ее в бой как руководитель и рядовой боец. Это он формулировал боевые задачи томских рабочих и руководил многочисленными забастовками и демонстрациями, которые предшествовали бурным октябрьским дням 1905 года в Томске.

Январская забастовка печатников типографии Маку-шипа, демонстрация в день похорон знаменосца томских революционных рабочих Иосифа Кононова, создание революционного лектория на томских общеобразовательных курсах, организация героической самообороны в дни октябрьского погрома, устроенного томскими черносотенцами, — все это неразрывно связано с именем Сергея Кострикова.

Я впервые встретился с Сергеем Мироновичем осенью 1905 года, но еще до этой личной встречи я знал Кострикова по восторженным рассказам о его революционных делах. Товарищи рассказывали об экспроприации печатного станка, о спасении Сергеем знамени томской демонстрации, о его организаторских и редакторских способностях.

Я не знаю, кто был автором знаменитой прокламации большевистского Сибирского социал-демократического союза «Сорок человек — восемь лошадей», но Сережа Костриков, несомненно, принимал участие в ее составлении и редактировании.

Через далекую Сибирь, к полям Маньчжурии, тянулись в те дни эшелоны царского воинства. Прокламация сибирских большевиков имела большой успех не только среди этих солдат, не только среди сибирских рабочих, — она с огромной быстротой разошлась по всей стране:


«Вокзал, свистит паровоз, грохочут вагоны. Жандармы и офицеры с силой отрывают жен от мужей. Женщины плачут, голосят. У бородатых людей и у тех текут слезы. Несчастных людей вталкивают в вагоны, и поезд отходит. Женщины пытаются цепляться за буфера, без памяти падают на платформу. Поезд уходит, а их отрывают. За платья женщин, плача, цепляются дети. Война — так царь захотел.

Сорок человек — восемь лошадей.

Тихо и уныло в деревне, кормильцев угнали, работы стоят. Кто справится с пашней? Из-за заброшенного поля, из-за околицы грозно выглядывает голод. Плачут дети. Печь не топлена. На последний гривен-пик жена нанимает писаря написать письмо. Но красные вагоны далеко угнали хозяина, и, пока идет письмо, тело его, наверное, успеет уже сгнить в чужом, далеком краю. Жди, жена. Ожидайте, дети. Война — так царь захотел…

Сорок человек — восемь лошадей».


Прокламация эта, часть которой мы сейчас привели, была замечательным документом в свое время, была образцом той простоты и вместе с тем глубокой принципиальности, с какой уже в те далекие годы вели революционную борьбу сибирские большевики.

Осенью 1905 года автор этих строк приехал к Сергею Кострикову в Томск и привез так называемую красноярскую программу железнодорожного союза. В те годы существовало несколько союзных уставов. В Иркутске эсерами и меньшевиками был выдвинут цеховой принцип объединения. Мы противопоставили этому принципу создание отраслевых союзов. Устав союза надо было согласовать с сибирским социал-демократическим центром, и над выработкой различных профессиональных уставов и программ много работал в то время Сергей Миронович.

Мы встретились с ним на квартире у доктора Грацианова, и сразу же после первых слов меня охватило ощущение, что мы с ним друзья и близкие люди.

В тот вечер Сергей Костриков должен был отвести меня, не знакомого с городом, на ночлег к одному из революционных товарищей.

Надо было идти на Исток (так называлось предместье города, расположенное за ручьем). Однако в квартире, которая предназначалась для ночлега, на сказанный мною пароль ответили недоумением, и мне пришлось вернуться к Сергею Кострикову, ожидавшему меня на улице.

— Ну что ж, — сказал Костриков, — завтра выясним, в чем тут дело, а сейчас пойдем искать другое место.

Мы пошли через весь город мимо низеньких деревянных домиков, закрытых, как крепости, заборами с огромными воротами. Во многих домах за воротами бегали цепные псы. На улицах было пустынно, и псы лаем провожали одиночных прохожих.

Мы шли и перебрасывались отрывочными фразами. В одном из домов сквозь ставни чей-то голос напевал сибирскую песню: «Эх, темная ноченька, мне не спится, сам не знаю почему».

Сергей Миронович остановился. Мы с удовольствием слушали глубокий грудной голос неизвестного певца. И когда песня окончилась и мы зашагали дальше, Сергей Миронович сам запел ту же песню о темной ноченьке. Голос у него был приятный, но в отличие от незнакомого певца пел он эту песню в очень бодром темпе.

Отвечая каким-то своим мыслям, Сергей Миронович сказал мне:

— Эх, и здорово же у нас будет!

— Когда? — спросил я, думая о другом.

— А после революции, — просто и уверенно ответил Костриков, словно он уже видел своими глазами эту чудесную жизнь, словно слушал собственное свое выступление через двадцать восемь лет на XVII съезде партии о хорошей жизни, о том, как хочется жить.

Г. Д. Потепин НА ДЕМОНСТРАЦИИ

В конце 1904 года, когда я начал свою партийную деятельность в городе Томске, мне было восемнадцать лет, и я работал тогда в Управлении Сибирской железной дороги, а вечерами учился на общеобразовательных курсах при политехническом институте.

На этих курсах училось много передовой рабочей молодежи, стремившейся получить среднее образование. Там я встретился и познакомился с Сережей Костриковым (Сергеем Мироновичем Кировым).

Знакомство с С. М. Кировым и другими большевиками имело для меня решающее значение — и я начал принимать активное участие в подпольной партийной работе.

Я состоял в группе по распространению прокламаций в городе. Мне и другим товарищам поручалось в ночное время расклеивать листовки на витринах и заборах, опускать их в почтовые и газетные ящики, оставлять на уличных скамьях, подсовывать в закрытые ставни.

В то время это было серьезным поручением, так как в случае провала участники распространения листовок, помимо ареста, подвергались избиениям в полицейских участках, а затем предавались суду, высылались в политическую ссылку или подвергались тюремному заключению.

В январе 1905 года Томский комитет РСДРП готовил вооруженную демонстрацию, которая состоялась 18 января.

В вооруженной демонстрации участвовало до трехсот человек — членов партии, революционных рабочих, служащих, студентов. Демонстрантов охраняла боевая дружина Томского комитета РСДРП, руководил которой Сергей Миронович Киров. Все мы, дружинники, были разбиты на десятки во главе с десятником и вооружены револьверами.

Участники демонстрации собрались против здания почтамта, на бывшей Почтамтской улице, развернули красное знамя с лозунгом «Долой самодержавие!» и с пением революционных песен направились к центру города.

Впереди колонны демонстрантов, рядом со знаменосцем Иосифом Кононовым, шел Сергей Миронович Киров.

Вскоре появился усиленный наряд полиции и жандармов, а за ними прибыла до зубов вооруженная сотня казаков, которые врезались в колонну демонстрантов.

Дружинники, охранявшие демонстрацию, дали вверх залп из револьверов. От неожиданности ряды казаков дрогнули, но после минутного замешательства они вместе с полицейскими и жандармами начали избивать нас саблями и нагайками.

Силы оказались слишком неравными. Сопротивление было бесполезным, демонстранты рассеялись по ближайшим улицам. Многие из нас были зверски избиты нагайками, ранены пулями и сабельными ударами и заключены в тюрьму.

Сергею Мироновичу Кирову ареста удалось избежать.

Обливаясь кровью, пал смертельно раненный знаменосец Иосиф Кононов, успевший при первом же столкновении сорвать с древка знамя и спрятать его у себя на груди. Сергей Миронович Киров принял меры к спасению знамени. В ту же ночь он пробрался в покойницкую больницы, отыскал труп Кононова и снял с его груди окровавленное знамя.

Это знамя через несколько дней развевалось на новой демонстрации, организованной Томским комитетом РСДРП на похоронах Иосифа Кононова.

Томская вооруженная демонстрация явилась для нас, молодежи, боевым крещением…

Через две недели после январской демонстрации, 2 февраля, состоялось подпольное партийное собрание, на котором обсуждался вопрос о новой демонстрации.

Собрание уже заканчивалось, и мы по два-три человека начинали расходиться, как вдруг неожиданно для всех нагрянула полиция и жандармы. Дом был оцеплен со всех сторон, и скрыться было уже невозможно. Все мы были арестованы и посажены в тюрьму. Среди нас был и Сергей Миронович Киров, который призвал нас к спокойствию и предупредил, чтобы на допросах у жандармов мы отказывались от каких-либо показаний, так как по неопытности некоторые товарищи могли сказать лишнее, что принесло бы партийной организации непоправимый вред.

На допросах жандармы ничего не могли от нас добиться, все сорок семь арестованных держались стойко и категорически отказались от показаний. Жандармы бесились, угрожали, вызывали нас на ночные допросы, но благодаря единодушному отказу от показаний судебного дела им так и не удалось создать. Продержав нас два с половиной месяца в тюрьме, они вынуждены были освободить всех арестованных.

Выйдя из тюрьмы, многие из нас немедленно же принялись за революционную работу. Революционное движение все нарастало.

Летом проходили забастовки железнодорожников, печатников и других рабочих города. В этот период Томский комитет РСДРП поручил мне хранение и раздачу по районам города напечатанных в подпольной типографии прокламаций и различных листовок. Мне предоставили конспиративную квартиру, куда двумя товарищами доставлялась литература и прокламации непосредственно из подпольной типографии. Одним из них был Сергей Миронович Киров, руководивший тогда томской подпольной типографией. Он проявлял много выдумки и инициативы для налаживания печатной агитации.

С. М. Киров приходил на конспиративную квартиру всегда нагруженный до отказа. Он ухитрялся прикреплять прокламации шпагатом к спине и животу, обертывал ими ноги и руки, а чтобы скрыть образовавшуюся «полноту», надевал внакидку широкий плащ. Иногда С. М. Кирову приходилось подолгу кружить с прокламациями по улицам города, чтобы скрыться от шпиков. Приходя ко мне, он весело рассказывал об этом. С. М. Киров давал указания, как распределить принесенную литературу и прокламации, говорил, кто придет за ними, сообщал пароль и предупреждал об осторожности.

Наши прокламации распространялись не только в Томске, а расходились и по другим городам Сибири, проникали в солдатские эшелоны, попадали на далекие поля Маньчжурии, где царское самодержавие вело войну с Японией.

В течение лета было организовано несколько крупных массовок, происходивших в лесу, в окрестности города. На эти массовки участники собирались, соблюдая большую конспирацию. От окраины города до места массовки были расставлены пикетчики, которым сообщался пароль. Такая предосторожность вызывалась опасностью провала, угрозой избиения и ареста ее участников, так как с нарастанием революционного движения полиция и жандармерия всегда держали наготове вооруженные отряды.

ОКТЯБРЬСКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ СТАЧКА
К осени 1905 года еще выше поднялась волна революционного движения. В октябрьские дни развернулась во всю ширь всеобщая политическая забастовка, охватившая почти всю страну.

Остановилось движение поездов по Сибирской железной дороге, прекратили работу почта и телеграф, закрылись многие предприятия и учреждения, вузы и школы города Томска. Рабочий класс под руководством большевиков возглавил борьбу против самодержавия.

В этот период Сергей Миронович Киров вел деятельную агитацию за всеобщую политическую стачку и вооруженное восстание. Он проявил большие организаторские способности, выступал против меньшевиков, социалистов-революционеров и либералов, настойчиво защищал ленинские позиции. Руководил забастовками в городе Томске и на станции Тайга, призывая рабочих к оружию и готовя их к вооруженному восстанию.

На Тайгинском узле из рабочих депо товарищем Кировым была организована большевистская группа, которая возглавила всеобщую забастовку и конфисковала оружие у железнодорожных жандармов.

В это время реакционные черносотенные элементы города, вдохновляемые полицией и духовенством во главе с архиереем Макарием, открыто выступали на своих «патриотических» манифестациях, призывая к жестокой расправе с революционно настроенными рабочими и интеллигенцией.

Создалось крайне напряженное положение. 20 октября Томским комитетом РСДРП в час дня был назначен митинг в здании городского театра.

Накануне митинга мне и одному товарищу было поручено утром на нелегальной квартире взять как можно больше прокламаций и, тщательно спрятав их у себя под пальто, пронести в театр и распространить среди участников митинга.

Когда мы, нагруженные прокламациями, подходили к театру, там к этому времени произошли уже кровавые события. Черносотенцы нападали на участников митинга, угрожали им и делали попытки избивать. Боевая дружина организовала вооруженный отпор, произошла перестрелка, и хотя черносотенцы отступили, митинг был сорван.

Ободренные покровительством властей, быстро оправившиеся черносотенцы с криками и угрозами стали наступать на дружинников и участников митинга, которые вынуждены были укрыться в здании Управления Сибирской железной дороги, расположенном рядом с театром. Здесь же находилась и часть служащих Управления дороги, пришедших 20-го числа за получкой.

Началось избиение рабочих, интеллигенции и студентов. Встретившийся нам на площади член партийного комитета предложил немедленно унести обратно принесенные для митинга прокламации, предупредив, что если черносотенцы их обнаружат, то нас тут же на место растерзают.

К вечеру черносотенцы подожгли здание Управления дороги. Прибывшие пожарные пытались потушить начавшийся пожар, но по приказу властей казаки их всех разогнали нагайками.

Осажденные пытались выйти из горящего здания, окруженного черносотенными громилами, казаками и солдатами, но многие из них были зверски убиты у самого выхода, трупы их раздеты, а одежда и обувь растасканы мародерами.

В числе осажденных находился и С. М. Киров. Благодаря бесстрашию и предприимчивости ему удалось спасти большую группу товарищей и спастись самому, хотя он вышел из горящего здания последним. Эта группа вооруженных товарищей выскочила из горящего здания и, отстреливаясь, прорвалась через толпу невольно расступившихся погромщиков.

В результате самой дикой кровавой расправы царских палачей несколько сот человек было сожжено, ранено и зверски растерзано.

Пережив кровавые события в октябре, боевая дружина Томского комитета РСДРП стала заниматься усиленной подготовкой к решающим боям с самодержавием.

В. Романов «ТОВАРИЩИ, СПОКОЙСТВИЕ!»

Приехав из Сибири в 1926 году на работу в Ленинград, я пришел к секретарю областного и городского комитета партии Кирову.

Велика была моя радость, когда я в нем узнал Сергея Кострикова.

Двадцать лет не виделись мы с Сергеем Мироновичем. Теплой была наша встреча. Задушевно и просто вспоминали мы первые зарницы пролетарской революции.

1904–1905–1906 годы. Я тогда работал в Сибири, в Томске…

Мы познакомились с Сережей Костриковым в одном из нелегальных кружков. Это был огненно живой, исключительно умный юноша (было ему тогда лет восемнадцать).

Его предложения и выступления были всегда наиболее реальными и действенными и потому обычно принимались почти единогласно.

Помню я такой случай. В конце 1904 или в начале 1905 года в связи с назначением нового председателя совета министров началась волна банкетов. Докатилась эта волна и до Томска. На банкет в здании железнодорожного собрания пропускались только «избранные» отцы города.

Наши нелегальные группы решили во что бы то пи стало попасть на банкет, чтобы выразить протест от имени революционных партий.

Мы долго стояли у парадного крыльца, тщетно пытаясь прорваться внутрь через цепь городовых.

Вдруг Сережа Костриков кивнул нам. По его предложению мы обогнули здание, зашли во двор и, выломав дверь черного хода, гурьбой, человек шестьдесят, появились на банкете непрошеными гостями.

Мы быстро открыли парадные двери, впустили рабочих. Банкет сорван — нами устроена демонстрация против либеральной болтовни.

Впервые на открытом собрании раздалось требование свержения самодержавия. Среди либералов произошла форменная паника.

Быстрая ориентировка в обстановке была характерной чертой Сергея Мироновича.

После январских событий волна протестов прокатилась по всей России. В Томске они выразились в вооруженной демонстрации рабочих и революционного студенчества. Горячее, непосредственное участие в организации этих демонстраций принимал Сергей Миронович. Он не спал ночами, готовя к борьбе рабочих и студентов. А когда встал вопрос — «мирная или вооруженная демонстрация», Киров энергично настаивал на вооруженной демонстрации.

Молодой Сережа Костриков — Киров — очень быстро завоевал авторитет и доверие в областном комитете томской партийной организации. Ему, тогда девятнадцатилетнему юноше, поручили такое ответственное дело, как организация подпольной типографии.

Нужно было не только печатать, но и выносить и раздавать нелегальную литературу. Сергей Миронович блестяще справился с этой задачей. Типография под его руководством не знала провалов.

Я жил неподалеку от типографии и часто встречал по утрам Сережу Кострикова, «растолстевшего» от подложенных под одежду листовок или бойко шагающего, словно пассажир со станции, с чемоданчиком. Это Сережа направлялся в конспиративный пункт для передачи подпольной литературы.

Никто не мог лучше Сережи Кострикова выбрать место, оповестить товарищей, обеспечить сигнализацию при организации массовок в лесу.

Однажды массовка была назначена в Бассандайской роще, на крутой горе у реки. Вдруг кто-то крикнул: «Казаки!» Началась паника. Тогда Сергей закричал:

— Товарищи, спокойствие! Ничего страшного нет. По крутому откосу — сплошные кусты. В случае опасности спрячемся там.

Все сразу успокоились. Оказалось, что, выбирая это место для массовки, Киров предусмотрел возможность нападения казаков.

Когда в сентябре — октябре 1905 года волна революционного движения поднялась настолько высоко, что митинги стали проводиться в закрытых помещениях в городе, Сергею поручалась охрана митингов.

Он заранее расставлял пикеты велосипедистов-сигналистов, и руководители митинга, узнав об опасности, могли своевременно принимать соответствующие меры.

Т. Фофанов НА РАБОЧЕМ МИТИНГЕ

…В летние месяцы, когда типографские рабочие готовились к всеобщей забастовке, в мае — июне 1905 года, Сережа Костриков принимал в этом деле самое активное участие как организатор и представитель Томского подпольного комитета. Сережа уже в то время пользовался заслуженной всеобщей любовью молодежи. Приведу характерный случай.

К всеобщей забастовке не могли примкнуть рабочие спичечной фабрики миллионера Кухтерина, находившейся в нескольких километрах от Томска. По условиям труда и произволу над рабочими эта фабрика была настоящей тюрьмой… Сережа Костриков предложил отправить делегацию на кухтеринскую фабрику — «в гости» к рабочим. От желающих не было отбоя, готовы были пойти с ним все — таково было его влияние и такова была любовь к нему. С большим трудом удалось Сереже уговорить, чтобы не ходили большой группой. Вопреки уговорам желающих набралось не менее ста — ста пятидесяти человек. Решили гурьбой по городу не ходить, а частями и только за городом объединиться. Так и поступили. Когда мы пришли на территорию фабрики, нас к рабочим, как и надо было ожидать, не пустили. Администрация приняла нас далеко не гостеприимно, хотя мы заявили, что пришли в гости к рабочим фабрики. На фабрике рабочие нас ждали, но администрация заранее распустила их по баракам, якобы на обед, и нам было заявлено: «Рабочие пообедали и отдыхают, а вы бездельничаете…» Мы решили не уходить и ждать.

Душой нашей организации был Серж[1]. Он организовал тут же, на поляне около фабрики, хор, появилась гитара, балалайка, начались танцы… Администрация, видя, что ей легко отделаться от нас не удастся, решила нам «пасть заткнуть»: от имени рабочих предложила нам как гостям «отведать их обеда». Делегация охотно приняла предложение, зная заранее, что это маневр администрации, но… «поесть никогда не вредно, — сказал Серж, — потом веселее будет»…

На лужайку близ ворот фабрики принесли в тазах жирные щи с большими кусками мяса и в масле плавающую кашу. Сережа очень много острил насчет щедрот Кухтерина, но не поверил, чтобы рабочие ели такой обед, что потом и подтвердилось. Обед был специально приготовлен, чтобы «пыль пустить в глаза забастовщикам»: мол, зачем нашим рабочим бастовать, они вон как хорошо питаются…

Пока мы уничтожали сытный обед — «угощение рабочих», — администрация снеслась с властями города, и к концу нашей трапезы мы услышали издалека: «Соловей, соловей-пташечка жалобно поет…» Пыль клубилась по дороге, это шла рота солдат к фабрике.

Сережа внес предложение встретить солдат возгласами троекратного «ура», вести себя непринужденно, чувствовать себя гостями и т. д. Когда солдаты приблизились, наша делегация так и поступила, чем очень озадачила приехавших прокурора, жандармского ротмистра и офицера, приведшего роту солдат.

Прокурор, кисло улыбаясь, обратился к нам со словами:

— Здравствуйте, господа! Ну что это за шуточки? Сами ничего не делаете и другим мешаете.

От имени делегации говорил Сережа (а мы его поддерживали). Он заявил, что никакой шутки нет, что мы пришли в гости к рабочим, показаться им и рассказать, что мы не жулики, как нас пытаются аттестовать господа хозяева, рассказать рабочим, почему мы не работаем… И дальше изложил причины забастовки и предъявленные требования хозяевам. Сережа говорил все это прокурору, но с расчетом на то, чтобы слышали все и солдаты.

Прокурор пытался узнать наши фамилии — никто не назвал; пытались нас сфотографировать — не удалось; на предложение разойтись — мы отказались и настаивали на встрече хотя бы с представителями рабочих от фабрики. Тут же Сережа внес предложение администрации фабрики:

— Если нас рабочие накормили обедом, то вам будет стыдно не накормить защитников родины и отечества — солдат. Мы пришли сюда по своей воле, а их вы вызвали защищать от нас, мирных гостей, рабочих, как от разбойников…

Все эти разговоры оказали благоприятное воздействие на солдат, они нам явно сочувствовали, особенно когда им был принесен обод, это было видно по их лицам…

Прокурор либеральничал с нами, солдаты это видели и понимали нашу правоту. Нам удалось передать им несколько штук прокламаций, которые мы принесли для рабочих фабрики: «За что мы боремся». От солдат была получена записка: «Нас не бойтесь». Получив такую записку, мы дружно крикнули «ура». Снова организовали хор, танцы…

Встал вопрос, как быть, что с нами сделать. Власть была озадачена.

Прокурор обратился снова с мирным предложением:

— Господа, повеселились, поели, близок вечер, не пора ли подобру-поздорову и по домам? Вы нас тут задерживаете.

Сергей ответил:

— Мы вас не задерживаем. Вы можете ехать с богом откуда приехали; солдаты же нам не мешают. Если Кухтерин боится, что мы его фабрику ограбим, пусть солдаты останутся и убедятся, что мы ничего плохого не хотим делать, мы только «мирные гости», хотим поблагодарить рабочих за их обед…

Видя наше упорство, прокурор разрешил свидание части рабочих с делегацией… Снова раздалось победное «ура», и даже солдаты улыбались… К нам из ворот под бурные крики «ура» с нашей стороны со двора вышли пятнадцать — двадцать человек улыбающихся рабочих и работниц. Мы окружили их и объявили маленький митинг. Кто-то из нашей группы на сломанный сук водрузил красный платок. Речь держал Сережа Костриков. Будучи от природы трибуном, он очень тепло приветствовал от имени бастующих рабочих города полукрепостных рабочих фабрики Кухтерина…

Отвечала нам пожилая работница:

— Все, что вы нам сказали, есть сущая правда, мы вам верим и с вами согласны, всей бы душой в рай, да грехи не пускают.

Рабочие кухтеринской фабрики изложили нам свое положение: что если они примкнут к забастовке, то останутся под открытым небом, так как живут на фабрике в хозяйских бараках и продукты берут по заборной книжке в фабричной лавке; все рабочие в долгу у хозяина; если выйдут с фабрики, то их могут туда больше не пустить. Это было действительно так. Они разоблачили администрацию и с обедом, говоря, что такого обеда они сами никогда не видели. «Это только вам, чтобы глаза замазать, такой обед приготовили».

Рабочих снова впустили в фабричный двор-тюрьму. Наша делегация, ободренная небольшой победой, организованно, с пением революционных песен двинулась по направлению к городу. Солдаты молча, строем шли сзади нас на почтительном расстоянии…

Мы разошлись, благополучно достигнув центра, не теряя друг друга из виду, чтобы вскоре снова собраться и доложить нашим товарищам о том, что с нами произошло…

Назавтра Сережей была выпущена листовка с обращением к солдатам от бастующих рабочих Томска. Власть нашей вылазкой была не на шутку встревожена и вынуждена была принять соответствующие меры:было созвано совещание предпринимателей и вызвана сотня казаков.

Забастовка закончилась удовлетворением некоторых экономических требований рабочих…

М. А. Попов НЕУЛОВИМАЯ ТИПОГРАФИЯ

В один из майских дней 1906 года к небольшому необитаемому дому на окраине Томска подошла группа рабочих с инструментами. Они приступили к ремонту. Новый домовладелец, который только что купил этот дом, по-видимому, решил заново отделать старое, заброшенное «владение». И только немногие знали, что «новым домовладельцем» был Томский комитет Российской социал-демократической рабочей партии, а «строительными рабочими» — члены этой партии Киров, Решетов, Шпилев и Попов.

Они устраивали здесь подпольную типографию. Быстро вскрыли пол в заброшенном доме и стали рыть глубокий подвал по всей площади здания. Работа была трудная. Предстояло извлечь огромную массу земли и укрепить своды подвала кирпичными столбами.

Целыми днями трудились в доме «строительные рабочие», и у соседей эта работа не вызывала никаких подозрений. Очевидно, новый домовладелец был хороший хозяин и готовил для зимнего хранения овощей подполье — необходимую принадлежность каждого сибирского дома.

На дворе росли кучи земли. По вечерам «землекопы» отдыхали на дворе и пели русские крестьянские песни. У Сергея Мироновича Кирова — Сережи Кострикова — был чудесный тенор.

Но вскоре от такого шумного отдыха пришлось отказаться. В соседнем дворе жили извозчики, большие любители пения. Они слушали нас, рассевшись на заборе, затем вступали в разговор, начинали интересоваться, кто мы и что мы здесь делаем. И «вечерние концерты» были прекращены.

Работа шла — тяжелая, торопливая работа. Через неделю после ее начала Сережа Костриков в кровь сбил себе руки. Раны кровоточили, болели, он целые ночи не мог уснуть. Но никакие уговоры товарищей не могли его заставить отдохнуть. Он обматывал израненные руки тряпками и Снова брался за лопату.

Наконец через полтора-два месяца подпольная (в буквальном смысле этого слова) типография была сооружена на славу: стены были обшиты деревом, над потолком насыпали слой глины толщиной больше метра.

Потайная дверь была нашей гордостью. Когда для осмотра и «приемки» помещения явились наши партийные товарищи — Ольга Кузнецова и Фрейда Суссер, — они в течение двух часов не могли найти потайную дверь в типографию. Не могли, хотя тщательно разыскивали и знали, что под домом имеется выстроенное нами помещение!

Сережа Костриков с огромной изобретательностью устроил здесь тайную электрическую сигнализацию, вентиляционное оборудование, предусмотрел каждую мелочь, для того чтобы обеспечить успешную работу типографии. Установили «внутренний распорядок». В верхней части дома должны поселиться люди, непосредственно не работающие в типографии. Какие-нибудь «благонадежные», какое-нибудь «серьезное» семейство, которое могло бы создать картину тихого мещанского благополучия. В части дома, связанной с типографией, должны были жить сами «типографщики». В случае появления полиции они должны были по сигналу скрыться в типографии и не выходить из нее, пока не минует опасность.

Оборудование было готово. Однажды тихим летним вечером приехал к нам из Питера товарищ, привез газеты, новости столичной жизни. Сделал нам интересный доклад. На рассвете легли спать. Но рано утром нас разбудил Сергей Миронович:

— Полиция! Дом окружен!

Сергей Миронович с яростью глядел на лица полицейских. Через несколько дней типография должна была приступить к работе. Утренний визит опрокидывал все расчеты.

— Что вы тут делаете? — грубо спросил полицейский чин.

— Работаем на ремонте.

— Кто вы такие?

На этот вопрос мы отказались отвечать, причем особенную «дерзость» по отношению к полиции проявил Сергей Миронович.

На обыск пригнали целый взвод солдат. Весь день они рылись в доме. Вскрыли пол над типографией, выкопали яму в аршин и все-таки типографии не нашли!

— Странно, — цедил сквозь зубы жандармский офицер. — Хорошо спрятали концы в воду господа «ремонтные рабочие»!

Киров, Шпилев и я были арестованы. Ни охранка, ни жандармское управление, ни суд не могли предъявить нам обвинения из-за отсутствия улик. После годичного тюремного заключения Шпилев и я были освобождены, а Сергей Миронович остался «досиживать»: по другим делам его революционной работы он был приговорен к трем годам крепости.

Тем временем подпольная типография работала. И только в 1909 году произошел провал — в буквальном смысле этого слова. «Подозрительный дом» был заселен городовыми и семьей письмоводителя полицейского участка. Однажды городовой, проживавший в нижнем этаже, почувствовал «землетрясение». Это обвалился потолок в подпольной типографии; затем рухнула печь, и весь дом получил значительную осадку. Вызвали пожарную команду, разобрали все здание и… нашли то, что безуспешно искали четыре года назад. Полиция наконец получила «вещественные доказательства». И снова вместе с Сергеем Мироновичем мы были арестованы и преданы суду.

Т. М. Резакова ПОД РАЗНЫМИ ПСЕВДОНИМАМИ

С именем Сергея Мироновича Кирова связано революционное движение на Тереке.

Весной 1909 года в Томске была обнаружена нелегальная типография, в оборудовании которой Киров принимал непосредственное участие. Преследуемый царской жандармерией, Киров переехал на партийную работу во Владикавказ.

Во Владикавказе и в Терской области Киров, несмотря на свое нелегальное положение, быстро установил связи с отдельными партийными работниками и рабочими.

Местная социал-демократическая организация была разгромлена царской полицией в 1906–1907 годах. В труднейших условиях Северного Кавказа, где революционное движение имело форму национально-освободительной борьбы с самодержавием, в этой колонии царской России Киров кропотливо налаживал партийную работу. С присущим ему талантом партийного организатора и конспиратора он организовал забастовки и массовки рабочих в Терской области.

Ведя нелегальную партийную работу, Сергей Миронович использовал и легальные возможности, сотрудничая во владикавказской демократической газете «Терек» под псевдонимом «С. Миронов». В редакции «Терека», кроме Кирова, работали еще два сотрудника, находившихся на нелегальном положении. Один из них бежал из петербургской тюрьмы, другой был с броненосца «Потемкин». В редакции работала Мария Львовна, будущая жена Кирова.

Редактор-издатель С. И. Казаров сочувственно относился к революционному движению. В 1905–1906 годы он давал местной социал-демократической организации возможность печатать нелегально в своей типографии прокламации, оказывал ряд услуг.

Сотрудничая в легальной печати, Сергей Миронович сумел использовать ее для разоблачения жестокого угнетения царскими чиновниками народов Северного Кавказа.

В статье «К изучению Кавказа» он подверг острой критике столичную прессу, рассматривавшую Кавказ как «страну абреков». По этому поводу он заявлял: «Между тем, если смотреть на Кавказ открытыми глазами, без всякого предвзятого мнения, то мы найдем в нем много элементов совершенно мирной культурной работы… И вместо того, чтобы по возможности возделать непочатую кавказскую ниву, чтобы по мере сил содействовать произрастанию на пей здоровых зерен культурной жизни, интересующаяся Кавказом столичная пресса преподносит своим наивным читателям обширные повести «В стране абреков» и проч.».

В статье «К заседанию городской думы» Киров едко клеймил членов земельной комиссии, внесших в городскую думу предложение о лишении арендного права всего ингушского народа.

Во время своего путешествия по горам Сергей Миронович близко изучал быт и психологию горцев, загнанных царизмом в дикие горные ущелья. В августе 1910 года он побывал на вершине Казбека. В глубоко содержательной своей статье «Восхождение на Казбек» он пишет: «Царственный Казбек молча провожал нас, как бы сожалея, что он не поведал нам всего, таящегося в холодной глубине льдов и снега и мрачных ущельях, куда едва проникает луч солнца…»

В своих статьях Киров уделял большое внимание детям бедноты. Испытав в детстве все невзгоды приютской жизни и капризы «благотворителей», он внимательно наблюдал за состоянием владикавказского приюта, где ему по обязанности корреспондента приходилось бывать. В своей статье «Наши благотворители» он описывает безотрадную картину антигигиенического состояния приюта, эпидемические заболевания среди детей и отсутствие внимания к приюту со стороны «досужих благотворителей»… Сергей Миронович пишет: «Согласитесь, господа «благотворители», что носить только имя благотворителя мало, нужно хоть сколько-нибудь делать… Можно, конечно, играть в благотворительность, но для этого нужно избрать какой-нибудь другой объект, а не детей-сирот.

Они нисколько не повинны в существовании у вас такой потребности».

…Сергей Миронович все время не прерывал связи с рабочими, подготавливая из них будущие революционные кадры.

Он создает крепкий актив из рабочих Владикавказской железной дороги, типографий, серебро-свинцового завода, а также из рабочих Грозного, станции Минеральные Воды и других районов Терской области.

В августе 1911 года жандармерия после двухлетних поисков вновь арестовала Кирова по делу томской подпольной типографии.

Незадолго до ареста, в июле 1911 года, Киров побывал вторично на вершине Казбека и затем — на вершине Эльбруса.

Как истый журналист, он не мог не описать своих впечатлений в газете…

Во время предварительного заключения во владикавказской тюрьме Киров пишет Марии Львовне Кировой письмо (28 сентября 1911 года), исключительное по своему глубокому содержанию, с характеристикой типов заключенных и тяжелых условий в тюремном застенке. При этом Сергей Миронович скромно замечает о себе: «Когда попробуешь охватить весь этот ужас, твое собственное горе кажется каплей в море, и делается стыдно за себя, что дерзаешь сетовать на судьбу свою…»

4 ноября 1911 года Киров был привезен в Томск и заключен в тюрьму. 16 марта 1912 года он был оправдан судом: главный свидетель обвинения, полицейский пристав, не узнал Кирова. Весной 1912 года Сергей Миронович возвратился во Владикавказ и начал работать в той же редакции, но писал уже под другими псевдонимами: «Киров», «Смирнов», «С. К.», «Сер-Ми» и «Твердый знак».

При сопоставлении статей из центральной большевистской печати, например из газет «Пролетарская правда» и «Путь правды» за 1914 год, со статьями Сергея Мироновича в «Тереке» можно убедиться в том, как умело он проводил линию партии в легальной печати, в условиях царской цензуры, когда преследовалась каждая строка свободной мысли…

Весной 1914 года на резиновых фабриках Петербурга по вине администрации произошло массовое отравление рабочих и работниц. «Путь правды» и «Терек» в одном и том же месяце поместили корреспонденции и разоблачительные статьи о массовом отравлении рабочих и работниц питерских фабрик «Треугольник», «Проводник» и «Лаферм». Громким голосом протеста звучат статьи Кирова «Большой запрос» и «Трагический случай», направленные против членов Государственной думы, не сумевших дать ответ на запрос о причинах массового отравления рабочих.

Сильно доставалось в статьях Кирова партии кадетов и черносотенным октябристам. Едкой иронией проникнута его статья по адресу так называемой народной партии. Приведем несколько характерных строк; «Здесь есть немножко от умеренного прогрессизма, немножко от национализма, есть нечто и покойное мирнообновленческое и, пожалуй, всего меньше демократического, хотя слово «народ» склоняется часто» («Терек» № 4887 от 27 апреля 1914 года).

Замечательная статья Сергея Мироновича «Работные дома» представляет огромный исторический интерес своей резкой критикой Государственной думы, принявшей законопроект о работных домах в России.

Много писал Киров о положении рабочего класса, о необходимости введения закона о страховании рабочих, о борьбе с проституцией, об общественном воспитании детей, о борьбе с пьянством и т. д.


Статьи Сергея Мироновича за 1912 год, несмотря на их резкий тон, направленный против политики царизма, все же печатались, хотя систематически подвергались штрафам. Статьи сознательно пропускались в печать цензором генералом Чернозубовым, так как… он был в плохих отношениях с генерал-губернатором, начальником Терской области Флейшером. В 1915 году Чернозубов уехал из Владикавказа, и цензура, очутившись в цепких руках полицмейстера, сделалась очень строгой.

С июля 1912 года, через два месяца по возвращении Кирова из тюремного заключения в Сибири, в «Тереке» появляется ряд его статей: «По пути интендантства», «Еще Панама», «Простота нравов», «Нельзя верить» и др.

В этих статьях он смело разоблачает взяточничество представителей городских самоуправлений, нравы большинства депутатов черносотенной Государственной думы, процветающие среди них прислужничество, интриганство и т. п.

Несмотря на административные репрессии, которым подвергался за свои статьи в «Тереке» Киров, он продолжал резко критиковать злоупотребления царских чиновников.

В связи с ревизией Одесского университета, обнаружившей хищения денежных сумм и имущества, Киров в статье «Альма-матер» пишет следующее:

«Насаждая черносотенное благонравие, прославленный ректор в самый короткий срок храм науки обратил в вертеп лиходеев и достиг того, что число городовых значительно превосходило количество слушателей. От прежнего когда-то высоко стоявшего университета не осталось и следов».

Киров следил по прессе и за жизнью Сибири. Наиболее яркие события он всегда отмечал в своих статьях. Глубокой грустью проникнуты строки его статей о положении сибирских крестьян и переселенцев. «Безысходная нужда, — пишет он, — хроническое недоедание заставляют крестьянина бросить свой клочок земли и искать счастья где-нибудь на чужбине…»

В статье «Торжество Сибири» он приветствует открытие Томского народного университета в следующих словах:

«И какое совпадение: когда вы едете в Томск со станции железной дороги, первыми вы видите обширные постройки, обнесенные высокими заостренными «палями» (бревнами) и каменными стенами. Это старая томская тюрьма. Миллионы людских страданий скрыты там, за этими деревянными стенами.

Это памятник старой Сибири.

А дальше видно обширное, стройное каменное здание народного университета…»

Сергей Миронович был всесторонне образованным и культурнейшим человеком. В своих литературных критических статьях он воспитывал в читателе любовь к лучшим писателям-свободолюбцам. Особенно восторженно писал он о творчестве М. Горького. Вот одно из его высказываний: «…наш соотечественник, Горький, горячо верит, и этой верой пылают все его произведения последних лет, и особенно «Исповедь», — что «так было», но скоро «так не будет». Замечательны его статьи, посвященные памяти В. Г. Белинского («Великий искатель») и Л. Н. Толстого («Забытая могила»).

В «Тереке» от 25 февраля 1914 года целая полоса была посвящена памяти Т. Г. Шевченко. Здесь были помещены статьи «Жизненная драма Шевченко», «Певец злой доли», «Идеалы Шевченко». Поэзии Пушкина и Лермонтова в газете уделялось много места. Газета писала о творчестве певца осетинской бедноты, борца за свободу горских пародов Коста Хетагурова. В связи с двадцатипятилетием со дня смерти великого сатирика Салтыкова-Щедрина (27 апреля 1914 года) в «Тереке» был помещен ряд статей.

Как умел Киров высоко, ценить и чувствовать красоту природы! Достаточно прочесть выдержку из его- письма из томской тюрьмы к Марии Львовне Кировой (6 ноября 1911 года):

«…Что если бы перед его (Лермонтова) взорами раскинулась подавляющая своим величием, божественно спокойная, необъятная панорама, которую приходилось видеть немногим счастливцам, достигавшим вершины царствующего над горами Кавказа гиганта! Какие звуки услышал бы художник-гений среди этой мертвой тишины? Какие тайны природы открыл бы его проникновенный взор?..»

Киров воспитал замечательные кадры революционного студенчества из горской молодежи, сотрудничавшей в «Тереке». В годы гражданской войны на Тереке они показали себя подлинными народными героями, сражаясь в первых рядах большевиков под руководством незабвенного Серго Орджоникидзе.

Среди них необходимо вспомнить Асланбека Шерипова, Т. Гибизова, юного Георгия Цаголова, Георгия Ильина, погибших смертью храбрых в борьбе с деникинскими бандами, и Гапура Ахриева.

По совету Кирова А. Шерипов поместил в газете «Терек» в 1916 году ряд переводов народных чеченских легенд, отредактированных Сергеем Мироновичем.

Исключительное внимание уделял Киров в своих статьях положению рабочего класса. Его боевые статьи воспитывали рабочую массу в революционном духе. Со всей остротой вскрывал он сущность эксплуатации рабочих при капитализме. Несмотря на административные репрессии, ему все же удавалось проводить в своих статьях мысль о неизбежности революции.

Сергей Миронович чутко следил за всеми политическими событиями в России. В хронике газеты «Терек» частенько встречались сообщения о бунте или голодовке среди политических ссыльных в туруханской ссылке, корреспонденции из Петербурга об аресте членов социал-демократической организации и т. п.


Весть о Февральской революции дошла до редакции «Терека» лишь 4 марта, когда было опубликовано сообщение об образовании в Петрограде Временного комитета Государственной думы. Начальник Терской области, являясь в то же время цензором печати, умышленно задерживал известия из Петрограда.

Тотчас же по получении телеграммы Сергею Мироновичу сообщили о ней телеграфисты, примчавшиеся в редакцию.

…Сколько кипучей энергии и энтузиазма проявлял Сергей Миронович в эти дни! Редакция «Терека» сделалась политическим центром. Киров неутомимо выступал на митингах и собраниях, разоблачая предательскую роль меньшевиков, эсеров и верхушки казачьей и городской буржуазии и помещиков.

Возглавив владикавказских большевиков, Киров создал местную партийную организацию. С огромным энтузиазмом провел он массовую партийную работу по подготовке к организации Советской власти на Тереке…

С. А. Такоев ЧЕЛОВЕК УДИВИТЕЛЬНОЙ ЭНЕРГИИ

Весною 1910 года я вернулся во Владикавказ из вологодской ссылки. Партийной организации в это время во Владикавказе уже не было. Она была разгромлена в 1907–1908 годах. На свободе остались только отдельные товарищи.

Летом 1910 года ко мне пришел знакомый железнодорожный рабочий Серобабов и сказал, что меня хочет видеть один товарищ, подпольщик. Он говорил о Кирове, который жил во Владикавказе нелегально. После некоторых предварительных расспросов было решено встретиться втроем (Киров, Серобабов и я) вечером в Пушкинском сквере. Здесь я впервые познакомился с Кировым. Он спрашивал меня, что я делаю, имею ли какую-либо связь с рабочими, веду ли в Осетии подпольную революционную работу. В результате нашей беседы Киров сказал, что необходимо организовать работу, хотя это и представляет в настоящих условиях огромные трудности. Условлено было, что сноситься мы будем через Серобабова и что Серобабов свяжет меня с рабочими мебельной фабрики братьев Маевских и рабочими пекарен. Киров предупреждал меня, как недавно вернувшегося из ссылки, что я должен быть особенно осторожен, так как при малейшей оплошности я провалю все дело.

И вот Серобабов стал часто заходить ко мне под видом клиента (я был помощником присяжного поверенного и занимался адвокатурой).

Осенью 1910 года в одно из воскресений была назначена массовка в лесу у Сапицкой будки. Явилось человек пятнадцать рабочих. Народу, как обычно в воскресные дни, в лесу было много, так что появление наше никого не удивило. Прошли в лес, поднялись в гору. Киров выступил с речью. Он говорил простым, понятным для рабочих языком, с большим подъемом. Из его речи я особенно запомнил его слова о том, что «к услугам эксплуататоров для собраний и заседаний — клубы, большие залы, а для рабочих, как видите, — медвежьи берлоги». Выступило еще человека четыре рабочих; говорили они о своих нуждах. Рабочие задали Кирову много вопросов и получили на них ясные ответы.

Через некоторое время выяснилось, что за моей квартирой установлена слежка, поэтому мне было рекомендовано ограничиться только приисканием квартир для необходимых встреч. Поручение это я мог выполнить успешно благодаря обширному кругу знакомых среди осетин, живших во Владикавказе.

Одну из встреч для Кирова с двумя приезжими из города Грозного я устроил под видом угощения моих знакомых адвокатов традиционным осетинским пирогом в доме некоего Дзугутова на Тенгинской площади. Разговор шел о забастовке в Грозном.

С осени 1910 года я ушел в работу среди осетин: Осетинское издательское общество, Общество распространения технических знаний среди горцев и т. д. Мы с Кировым в этот период встречались очень редко, тем более что в 1911 году Киров был арестован. До ареста у него на квартире был произведен обыск в его отсутствие. Как мне говорил Костя Гатуев, Киров и он наблюдали за этим обыском из противоположного дома. Затем все-таки Киров был арестован.

После этого я встретился с Кировым в 1917 году, после Февральской революции, когда Киров развернул огромную работу и проявлял удивительную энергию. Не проходило ни одного дня без его выступлений. В начале 1917 года во Владикавказе существовала объединенная социал-демократическая организация. Большевики вели жестокую борьбу с меньшевиками. Не было ни одного заседания, нп одного собрания, ни одного митинга, где бы Киров не выступал с разоблачением меньшевиков и их предательской политики. К осени 1917 года почти вся организация была завоевана большевиками. На общем городском собрании организации меньшевики предложили своим сторонникам покинуть собрание; ушло человек восемь, вся остальная масса осталась.

По инициативе Кирова летом 1917 года был создан партийный орган «Красное знамя». Ожесточенную борьбу большевикам приходилось вести с эсерами: и по городу и в Совете рабочих и солдатских депутатов.

Шла борьба за завоевание большинства в Совете. Роль Кирова в этой борьбе огромна. Уже в декабре 1917 года Совет рабочих и солдатских депутатов стал подлинно большевистским.

В июне 1917 года два стрелковых полка, находившихся в то время во Владикавказе, спровоцированные своим офицерством, расстреливали на улицах города встречавшихся им ингушей. Это вызвало чрезвычайное раздражение среди ингушского населения. Ингуши из окрестных аулов угрожали наступлением на Владикавказ. Чрезвычайно большие усилия употребил Киров, чтобы, во-первых, парализовать работу провокаторов среди солдат стрелковых полков и, во-вторых, успокоить ингушей и убедить их в том, что виновные в расстрелах будут наказаны и что впредь подобные явления не повторятся.

Киров с особым вниманием относился к осетинской революционной организации «Кермен», объединявшей горскую бедноту. Некоторые товарищи указывали ему на то, что программа этой партии не коммунистическая, то есть что эта организация не чисто большевистская. Он зло высмеивал этих товарищей, называя их буквоедами. Он спрашивал у них: «Как действует эта организация? С кем она практически идет: против нас или с нами?» И сам же отвечал этим товарищам: «Она с нами, она возглавляет бедноту, ею руководят коммунисты».

Время показало, что Киров был прав. «Кермен» сыграла революционную роль среди горцев. Она в значительной мере способствовала ликвидации межнациональной розни. В мае 1918 года члены этой революционной организации, за малым исключением, вступили в Коммунистическую партию.

В конце декабря 1917 года контрреволюционные элементы во главе с офицерством разгромили Совет и арестовали Орахелашвили и Буачидзе, которые затем были освобождены по требованию «Кермен», действовавшей среди осетинских воинских частей. Особенно озлоблено было офицерство против Кирова. Его искали, чтобы покончить с ним.

Г. Солдатов ВО ВЛАДИКАВКАЗЕ

В 1910 году, еще подростком, я поступил в типографию Казарова во Владикавказе. Там я познакомился с С. М. Кировым. Он работал в газете «Терек», которую издавал хозяин типографии. Вскоре мне привелось слушать горячую речь Кирова на массовке.

В 1912 году мы объявили забастовку, требуя прибавки жалованья. Киров учил нас, как нужно бороться за повышение заработной платы. Убеждая нас, Сергей Миронович говорил: «Не идите на удочку хозяина, держитесь крепко, а кому нужна денежная помощь, — поможем».

В результате трехдневной забастовки мы добились своего.

После этой забастовки Сергей Миронович узнал меня ближе. Он стал давать мне разные поручения, посылал меня относить свертки с набором на нелегальную квартиру. Над Тереком, в маленькой глухой улочке, жил приезжий товарищ. Знали мы его как Алексея Павловича, фамилии не помню. Он часто бывал в типографии. Однажды Сергей Миронович дал мне набор, завернутый в бумагу, и сказал:

— Этот пакет надо отнести Алексею Павловичу.

Я отнес. После этого, когда нужно было, он говорил мне в типографии: там-то (обычно под реалом[2]) тебе есть пачка, нужно снести. И я уже знал, куда относить. Это обыкновенно был ручной набор — квадратов на шесть — для нелегальных листовок.

Летом 1912 года мне пришлось нести газету «Терек» на разрешение к полицмейстеру Иванову, который был одновременно и цензором. В этом номере была статья С. М. Кирова о самоуправстве владикавказских властей, о полицмейстере, который избивал арестованных рабочих, и о начальнике области, наказном атамане[3]. Полицмейстер вычеркнул «крамольные» места из этой статьи и отдал мне номер.

Когда я вернулся в типографию, там были товарищ Киров и редактор Спичкин. По приказанию Спичкина я стал выбрасывать из набора зачеркнутые цензурой места (я тогда был помощником метранпажа[4]). Сергей Миронович ушел. Затем ушел и Спичкин. Но вскоре Сергей Миронович возвратился и говорит мне:

— Давай поставим обратно этот материал.

Часть выкидок уже пошла было в гарт[5], но мы быстро набрали выкидки снова, заверстали и сейчас же пустили полосу в печать. В те времена распоряжение печатать по исправлении корректуры давал метранпаж или его помощник. Прямо из-под машины часов около четырех-пяти вечера газета шла ожидавшим тут же газетчикам, а к шести часам она уже была на станции, так как в это время отходил поезд, с которым она попадала к иногородним подписчикам. Так было отпечатано 2–3 тысячи экземпляров, и газетчики уже кричали по всему городу: «Терек» на завтра!» (газета выходила завтрашним числом). И только часов в семь-восемь вечера полиция разобралась, в чем дело, и городовые бросились по городу ловить мальчуганов-газетчиков. Машину остановили, и номер опять переделали, но уже без меня. Сергей Миронович предупредил меня:

— Домой не ходи!

На другой день меня вызвали в полицию для объяснения. Просидел я в участке с девяти часов утра до четырех-пяти часов дня. Объяснение началось с того, что я получил пощечину. Но я твердил одно: что просто спутал материал. Так же я объяснил дело и Спичкину: торопился, мол, бежать домой и спутал, поэтому так получилось. Но редактор понял, что это дело Кирова, и напечатал против него статью «Человек без шляпы». Мироныч тогда один только ходил во Владикавказе без головного убора. Статья редактора была просто гнусным доносом. В тот же вечер Кирова арестовали в городском саду. Через месяц Мироныч появился рано утром в типографии. Мы его все обступили, спрашиваем:

— Ну как, Мироныч, что-то будто изменился?

Мироныч ответил нам:

— Нет, друзья, не изменился. Для нас тюрьма — привычное место. Там нас было много, и мы хорошо провели этот месяц.

Однажды владелец типографии и газеты Назаров праздновал двадцатилетие типографии. Сотрудники редакции и конторы гуляли у него на квартире, а нас, рабочих, часов в восемь вечера, после выпуска номера, он послал в дешевый ресторан. Но, смотрим, Мироныч явился к нам. Стад провозглашать тосты.

— Приятно рабочему человеку после работы погулять на свои деньги, — так начал он.

Тут некоторые говорят Миронычу, что мы, мол, гуляем сегодня на хозяйские деньги, но Мироныч убедительно объяснил, что все эти деньги, все богатство Назарова созданы рабочим трудом и все, что мы сегодня здесь пьем и едим, — все это куплено на рабочие деньги, а не на хозяйские. Ночью, часов в одиннадцать-двенадцать, пошли мы все на квартиру к хозяину и там стали качать Кирова с возгласами:

— Ура нашему Миронычу! Ура!

А хозяин бесился, что в день его юбилея рабочие не ему воздают честь, а Кирову. На другой день мы по предложению Сергея Мироновича не явились на работу.

Можно много рассказать про нашего Мироныча. Рабочие его очень любили и уважали. Всюду он вносил оживление и организованность. Любимым его словечком было «братцы» да еще «поскорее, поскорее»: все любил по-боевому. Другие сотрудники редакции тогда с типографскими рабочими ничего общего не имели. Боялись за талер[6]взяться — руки запачкать. А Киров, как приехал во Владикавказ, стал устраивать маевки, вести пропаганду среди рабочих и т. д. Давал он газетным наборщикам и нелегальные книжки, только предупреждал: «Читайте, по так, чтобы какая-нибудь сволочь не заметила».

Был у нас метранпаж Турыгин, человек больной, туберкулезный. Мироныч его жалел, часто помогал ему, за него верстал под предлогом, что хочет подучиться этому делу. Киров умел набирать, хотя не очень быстро, а верстал хорошо. Заголовки сам набирал. С рабочими очень дружил, особенно с Перепелкиным. Перепелкин тоже участвовал в революционном движении. Был после 1905 года сослан в Сибирь. А вот с редактором и его заместителем Мироныч ругался, потому что они часто не помещали его материала. Рабочие звали Кирова просто Мироныч или Сибиряк: говорили, что он бежал из Сибири как политический.

Вскоре меня забрали на войну. Товарищи провожали меня. Сергей Миронович тоже пришел, стал по-большевистски разъяснять причины войны и какие ее последствия. Слушали мы долго его. На прощанье Мироныч сказал мне:

— Делай то, что я тебе говорил.

С. Л. Маркус ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО

Впервые я услышала о Сергее Мироновиче Кирове в 1909 году от своей сестры Марии Львовны в один из моих приездов к ней во Владикавказ. Она характеризовала его мне как интересного, глубокого человека и прекрасного журналиста. В этот приезд мне не пришлось познакомиться с Сергеем Мироновичем.

Вскоре я снова приехала во Владикавказ. Помню, идем мы с Марией Львовной пешком с вокзала, и она вдруг говорит мне:

— Помнишь, я говорила тебе о Сергее Мироновиче, нашем новом сотруднике? Так вот, я сказала ему, что приезжает моя сестра и что она революционерка. Он просил, чтобы я познакомила его с тобой.

— Как же ты это говоришь? — взволновалась я. — А он меня не выдаст?

— Что ты, что ты! — успокоила меня Мария Львовна. — Ведь он тоже революционер.

В тот же вечер состоялось наше первое знакомство, оставившее в моей памяти неизгладимое впечатление. Всю ночь, сидя за столом в квартире Марии Львовны, мы оживленно беседовали втроем до утра. Особенно интересовался Сергей Миронович революционным движением в Петербурге, где я жила в то время, настроениями студенчества, состоянием партийной работы. Я рассказывала, а он внимательно слушал меня, задавал вопросы. Уже тогда мне удалось подметить характерную его черту: он обладал исключительным умением слушать собеседника, направлять беседу в нужное для него русло; при этом сам он много говорить не любил. Как хорошо смеялся Сергей Миронович, как остроумно и весело шутил! Его смех и шутки произвели на меня чарующее впечатление.

Уже светало, когда мы простились. Я отправилась на вокзал, а они — на работу.

В августе 1911 года я проездом из Дербента в Петербург заехала во Владикавказ, чтобы повидать Марию Львовну и Сергея Мироновича. Меня сильно удивило то обстоятельство, что на вокзале меня никто не встретил. Я поняла, что что-то случилось. И действительно, на полпути я встретила сильно расстроенную Марию Львовну. Оказалось, что Сергей Миронович был арестован по делу подпольной типографии в Томске, которую полиции удалось обнаружить только спустя четыре года и то лишь из-за обвала дома, где находилась типография.

После возвращения Сергея Мироновича из Томска я встречалась с ним и в 1912-м и в 1913 годах, приезжая во Владикавказ. В эти годы я имела возможность лично убедиться в том, насколько высок был авторитет Сергея Мироновича как журналиста. Умело обходя препоны царской цензуры, он использовал страницы легальной газеты «Терек», чтобы в острых обличительных статьях вскрывать язвы самодержавия, разоблачать национально-колониальный гнет и варварскую полуфеодальную и капиталистическую эксплуатацию, которая проявлялась на Тереке во всей своей отвратительной наготе. Благодаря статьям Сергея Мироновича газета «Терек» пользовалась большой популярностью по всему Кавказу. В Дербенте ее мигом раскупали, как только она появлялась. Иногда статьи Сергея Мироновича шли без подписи, но он писал так своеобразно, ярко и талантливо, что читатели тотчас же узнавали автора.

Развернув однажды страницы газеты «Терек», я прочла статью без подписи, но по стилю сразу же определила, что она написана Сергеем Мироновичем. Я спросила у Марии Львовны, верно ли мое предположение. Оказалось, что я не ошиблась — это действительно была его статья. Когда Сергея Мироновича арестовали, в Дербенте стали менее охотно покупать газету — она заметно побледнела, потеряла ту остроту, которую придавали ей статьи за подписями «Киров», «С. Миронов», «Сер-Ми».

В БОРЬБЕ ЗА ВЛАСТЬ СОВЕТОВ

М. Д. Орахелатвили ВСЕГДА НА ВАЖНЕЙШИХ УЧАСТКАХ

В первый раз я увидел Кирова на трибуне. Это было в мае 1917 года во владикавказской объединенной организации социал-демократов, куда я приехал с германского фронта. Председатель организации меньшевик Скрынников произнес приветственную речь по поводу вхождения социал-демократов в министерство Временного правительства. От большевиков выступал Киров. Его встретили напряженным молчанием. Большинство организаций в то время шло за меньшевиками.

На трибуну вышел невысокого роста человек в черной рабочей куртке, человек спокойный и уверенный в себе. Он начал говорить грудным, низким голосом, спокойно, без лишних жестов, без аффектации, так, что я сам не заметил, когда именно его речь захватила внимание, приковала к себе, завладела всеми присутствующими.

По мере того, как он говорил, он все больше и больше жестикулировал. И это был не ораторский прием, это было выражение неисчерпаемой энергии и непоколебимой веры в свое дело. Нарастало чувство, которое шло из самого нутра. Он клеймил предательство соглашателей, он не оставлял камня на камне от сладеньких выступлений меньшевиков.

Когда собрание кончилось, я познакомился с Кировым. Передо мной был простой, скромный человек.

— Приехали работать с нами? Хорошо. Завтра большой митинг. Выступим вместе с балкона реального училища.

С первого же дня Киров захватил меня своей энергией, окунул меня в атмосферу напряженной борьбы. Надо вспомнить, что представлял собой в то время Владикавказ. Явные контрреволюционеры выжидали только удобного часа, чтобы вернуться к власти. Националисты и политиканы всех мастей. Меньшевики, пытающиеся завладеть доверием рабочих. Басни о коммунистах как о немецких шпионах…

Киров развивал бешеную энергию. Не было буквально пи одного дня без его выступлений, бесед, выездов к рабочим. Авторитет среди рабочих был у него огромный. Громадный опыт подпольной работы, обширный теоретический багаж, который он не переставал накапливать даже в самые тяжелые годы борьбы, беззаветная преданность партии и политическое чутье — вот что обеспечивало ему этот авторитет. Весь стиль работы Кирова был такой же простой и цельный, как стиль его выступлений. Ни одного лишнего жеста.

Расколоть или завоевать организацию? Это был основной вопрос, который в ту пору, летом 1917 года, надо было решить в нашей борьбе с меньшевиками. Киров стоял на той точке зрения, что организацию надо завоевать. Опираясь на мастерские и завод, развивая бешеную энергию, увлекая за собой остальных большевиков Владикавказского комитета, Киров добился того, что осенью 1917 года на городском собрании организации из пятисот человек только восемь остались на платформе меньшевизма.

* * *
Завоевав большинство в городах и рабочих поселках, мы еще были очень слабы в сельских местностях, в кавказской деревне. В этом вопросе Киров показал свое умение проявлять политическую гибкость. Нужно было найти приводной ремень к крестьянским массам. И этот ремень был найден. В Осетии организовалась крестьянская партия «керменистов», названная так по имени легендарного осетинского героя Кермена. Программа у этой партии была несколько путаной, но это не смущало Кирова[7].

«Все равно они придут к коммунизму», — говорил он. Киров безгранично верил, что рано или поздно все трудящиеся объединятся под знаменем коммунизма. Время показало, как он был прав.

1917 год, проведенный мною вместе с Кировым, навсегда останется в моей памяти. Сколько раз мы собирались у него в небольшой комнате, заставленной книгами! У Кирова была громадная библиотека. Он любовно берег книги, собирая у себя лучшие издания и часами просиживая за чтением.

Он работал в то время в газете «Терек». Газетка была беззубая, беспартийная. Киров первым поднял вопрос о том, что нам, большевикам, нужна своя печать. Средств у нас не было, если не считать скромных членских взносов. Но, воспользовавшись типографией «Терека», Киров добился того, что рядом с беспартийным «Тереком» выросла наша большевистская газета «Красное знамя».


Налет контрреволюционной дикой дивизии на Совет в конце 1917 года и вспыхнувшая гражданская война разлучили меня с Кировым до 1920 года. Восемнадцать месяцев я провел в тюрьмах меньшевистской Грузии. А Киров в это время во главе XI армии участвовал в разгроме деникинских банд.

Весной 1920 года между РСФСР и меньшевистской Грузией было подписано соглашение. Меньшевики обязались легализовать Коммунистическую партию и печать, амнистировать арестованных большевиков, ликвидировать остатки контрреволюционных организаций.

Первым полпредом РСФСР в Грузии был Сергей Миронович Киров.

Меньшевики не сдержали ни одного из своих обязательств. Когда снова начались аресты коммунистов и разгром большевистской печати, мне пришлось скрываться у Кирова в его миссии. Я наблюдал здесь Кирова в новой роли. Он продолжал оставаться другом грузинских рабочих и подлинной грозой меньшевиков. В крайне напряженной обстановке он оставался стойким большевиком и хладнокровным дипломатом…

…Вспоминаю еще об учредительном съезде Горской[8] Советской Социалистической Республики, который собрался в апреле 1921 года.

Выступление Кирова было переломным моментом на съезде. Он сумел разбить все провокационные слухи и объединить представителей различных национальностей. Твердо заявив о победе на военных фронтах, о прочности Советской власти, Киров указал на новый грозный фронт — на фронт экономической разрухи. Он говорил, не скрывая тяжести положения и вместе с тем заражая всех глубокой верой в победу над всеми трудностями, верой в единственно правильный путь — путь Советской власти.

— Не нужно скрывать, нужно прямо сказать, что мы сейчас находимся в состоянии ужаснейшего обнищания, — говорил он. — Голод, нужда дошли до таких пределов, что здесь, на Тереке, когда женщине нужно выйти за водой, мужчинам в ауле объявляется о необходимости сидеть дома, ибо женщины выходят за водой в чем мать родила, им нечем прикрыть наготу… Но если женщинам в Дагестане нечего надеть, то рабочие в России чувствуют себя еще хуже, местами им решительно нечего есть…

Эту огромную нужду государства надо почувствовать, — говорил далее Киров. — Вы видели вчера Красную Армию, которая проходила перед вами стройными рядами, но, если посмотреть в сердце красноармейца, вы в нем прочтете, что вместе с мужественной стойкостью это сердце наполнено огромнейшими страданиями. Наша эмблема — красное знамя не только красного цвета на словах, но это знамя буквально насыщено кровью наших героев, и нужно быть слепым, чтобы не видеть, как с него широкими ручьями льется настоящая человеческая кровь.

Нужно почувствовать себя хозяином земли, хозяином всего государства. Несмотря на всю нашу отсталость, некультурность, неумение работать, мы, несомненно, если захотим, сумеем расшевелить многомиллионные массы рабочих и крестьян и заинтересовать каждого в судьбе своего государства.

Многомиллионный народ, открывший новые горизонты, как бы он ни устал, хочет жить и радоваться, он идет к счастью, и ничто не ввергнет его в анархию!..

Этими незабываемыми словами Киров закончил свою горячую, захватившую всех речь.

В том же 1921 году Киров становится секретарем Азербайджанского комитета партии. Киров — в Баку, в центре разваленной оккупантами нефтяной промышленности. Часто приезжая к нему, я наблюдал Кирова в новой обстановке. Стиль его работы заключался в повседневном руководстве и знании каждой мелочи. День Сергея Мироновича начинался с того, что к нему приходил первый советский директор бакинских промыслов Серебровский. Тут же комната Мироныча превращалась в штаб хозяйственного руководства. Время было тяжелое. Приходилось поднимать нефтяную промышленность на пустом месте, без механизмов, без средств, без людей.

День Кировапродолжался на промыслах, в рабочих районах. Вечер проходил в совещаниях, в переговорах по прямому проводу с центром, с Орджоникидзе, с которым Киров составлял как бы единую волю, единое дыхание.

Оперативное руководство Кирова помогло в самый короткий срок превратить разваленные бакинские промыслы в четко работающие предприятия, механизированные и обеспеченные нашими, советскими специалистами. Многие из них по настоянию Кирова побывали на практике в Америке.

Эта плодотворная хозяйственная работа протекала в такой обстановке, когда ни на минуту нельзя было отвлекаться от десятков других дел. Закавказье еще только вчера было ареной кровавой резни и жестоких боев. Еще сильна была провокация классового врага. Не изжита была еще национальная рознь между тюрками и армянами, между армянами и грузинами. Еще меньшевики Грузии готовили предательский удар в спину Советской власти…

Сам Баку в то время как крепость пролетарской революции возвышался над крестьянским Азербайджаном. Но город еще не имел органической связи со всем населением отсталой страны…

Эта органическая связь с населением начала осуществляться только при Кирове. Пролетарская простота, прямота, искренность, величайшая революционная честность — все это создавало обаяние вокруг имени Кирова.

С. А. Такоев ЗА ВЛАСТЬ СОВЕТОВ НА ТЕРЕКЕ

…К началу 1918 года контрреволюция в Терской области становилась все организованнее и сильнее» Верхи казачества и горских национальностей объединились и образовали Терско-Дагестанское правительство» В начале января 1918 года начались во Владикавказе столкновения между ингушами, с одной стороны, и казаками и осетинами — с другой.

Положение было такое, что население каждой казачьей станицы, каждого чеченского и ингушского аула сидело в окопах. Так было и в пограничных осетинских и ингушских селах.

В начале января 1918 года так называемый Революционный комитет казаков Терской области в Моздоке разослал воззвание к народностям Терской области о командировании своих делегатов на съезд в город Моздок. Воззвание это было разослано по всем селам и станицам, за исключением ингушей и чеченцев, которых воззвание называло «антигосударственным элементом». На съезде были делегаты от Осетии, Кабарды, от иногородних, терских казаков, общественных организаций. Не было чеченцев и ингушей.

На этот съезд приехал и Киров.

В это время вокруг Грозного и на Сунженской линии происходили кровавые схватки между казаками, с одной стороны, и ингушами и чеченцами — с другой. В Моздок прибывали всё новые и новые казачьи сотни и полки, которые отсюда направлялись на Грозненский и Сунженский фронты. Моздок напоминал ставку армии.

Казачьи верхи готовились к серьезному наступлению на Чечню и Ингушетию[9]. Часть казачьих делегатов, решившая использовать съезд в целях создания единого фронта всех народностей Терской области против чеченцев и ингушей, спровоцировала съезд ложными слухами о зверствах чеченцев и ингушей, о сожжении целого ряда станиц и продвижении чеченцев и ингушей к Моздоку для налета на город и нападения на происходящий съезд. Эта часть делегатов требовала обсудить на съезде в первую очередь вопрос о наступлении на Чечню и Ингушетию; делегаты эти говорили, что вся подготовительная работа уже проделана и что казачьи вооруженные силы готовы выступить и ждут только санкции съезда.

Казачий полковник Рымарь заявил, что если съезд не решит этого основного вопроса, то через полтора часа начнется наступление и тогда уже будет поздно.

Нужно было во что бы то ни стало сорвать задуманную казачьими верхами авантюру и дать серьезный отпор сторонникам наступления. Но трудно было предвидеть, за что проголосует большинство.

В решающий момент при невероятно напряженной обстановке взял слово Киров. Сергей Миронович говорил с исключительным подъемом. Он громил затею казачьих контрреволюционных верхов. Он утверждал, что они хотят под видом борьбы за интересы всего казачества отстоять свое привилегированное положение. Он призывал трудовые казачьи массы, в частности бывших фронтовиков-казаков, которых на съезде было значительное количество, совместно с трудовыми массами горских народностей дать по рукам контрреволюционным казачьим верхам, изгнать из своей среды. Речь Кирова произвела колоссальное впечатление на съезд. Предложение о наступлении было отвергнуто. Полковник Рымарь и та часть делегатов, которая настаивала на наступлении, покинули съезд.

В феврале открылся съезд в Пятигорске. Большинство делегатов на этом съезде шло уже за большевиками. Однако представители от ингушей и чеченцев отсутствовали — еще продолжались схватки между чеченцами, ингушами и казаками и проезд из Ингушетии и Чечни в Пятигорск для делегатов этих национальностей был не безопасен. Тем не менее в президиуме съезда были оставлены места для чеченцев и ингушей.

По предложению Кирова в Чечню и Ингушетию были посланы делегаты с наказом обязательно добиться приезда на съезд представителей от этих двух народностей. И действительно, через несколько дней после открытия съезда прибыли делегаты от ингушей в количестве тринадцатичетырнадцати человек. Прибыл и представитель чеченцев Аслам-бек-Шерипов, с немалым трудом пробравшийся в Пятигорск.

При обсуждении на съезде вопроса об организации власти представители всех делегаций заявили о том, что делегациями принято решение признать СНК РСФСР. К зданию, где происходил съезд, подошла большая манифестация, организованная Пятигорским Советом рабочих и солдатских депутатов. Президиум съезда вышел на балкон приветствовать манифестацию. Киров выступил с небольшой, но очень яркой речью о том, что съезд трудящихся пародов Терской области только что признал власть Совета Народных Комиссаров РСФСР. Он подчеркнул, какое огромное значение имеет этот факт для дальнейших судеб трудящихся масс многонациональной Терской области. На эту речь Кирова манифестация ответила громовым «ура». Руководители манифестации выступили с ответной речью и обещали всемерную поддержку съезду народов Терской области, признавшему Советскую власть.

Решение съезда о признании Советской власти привело к распаду так называемого «социалистического блока», созданного на Моздокском съезде. Меньшевики и эсеры вышли из блока, заявив о верности Учредительному собранию.

Обсудив все основные вопросы повестки дня, съезд по предложению Кирова решил перенести свои заседания во Владикавказ, где в это время хозяйничала так называемая «самооборона», руководимая офицерством. Сразу переезжать во Владикавказ было опасно. Поэтому Киров предложил послать туда комиссара, для того чтобы создать подходящую обстановку для съезда.

В качестве комиссара был выдвинут делегат съезда эсер Мамулов, но он от выполнения возложенной на него задачи отказался. Тогда по предложению Кирова съезд вынес постановление о том, чтобы послать телеграмму городской думе Владикавказа относительно разоружения «самообороны» и офицерских сотен. Телеграмма была подписана мною как председателем съезда и отправлена во Владикавказ. Через некоторое время нам передали по прямому проводу, что съезд может спокойно переезжать во Владикавказ.

На станции Котляровской съезд был встречен отрядом красногвардейцев, по всем станциям до Владикавказа были расставлены посты. Вечером 8 марта съезд прибыл во Владикавказ, его встретила манифестация во главе с представителями думы. Во время речи Буачидзе о том, что съезд признал власть Совета Народных Комиссаров РСФСР, остатки офицерских сотен подняли стрельбу по делегатам. Но созданная трудящимися Владикавказа охрана стрельбу эту быстро ликвидировала. Делегаты на грузовиках и в трамвайных вагонах поехали в здание бывшего кадетского корпуса, где должны были проходить заседания съезда. Надо заметить, что ко времени переезда съезда из Пятигорска во Владикавказ в девяти верстах от города открылся осетино-ингушский фронт.

Осетин, убитых ингушами, привозили прямо к зданию съезда. Осетины в свою очередь убивали встречных ингушей.

В то же время офицерская сотня забаррикадировалась в помещении железнодорожного училища и отказалась сдать оружие.

Все это создало невероятно тяжелую обстановку. Нужно было во что бы то ни стало ликвидировать осетино-ингушский фронт. За это дело взялся Киров.

Киров предложил избрать от съезда комиссию для прекращения осетино-ингушской резни и сам во главе этой комиссии отправился на Ольгинско-Бозоркинский осетино-ингушский фронт. Прибыв туда, он и члены комиссии с белым флагом стали между окопами осетин и ингушей. Стоявший рядом с Кировым делегат съезда Колабеков (балкарец) был убит.

Киров стоял между окопами до тех пор, пока не прекратилась стрельба. Когда наступило затишье, он предложил ингушам и осетинам послать к нему как председателю примирительной комиссии уполномоченных для переговоров. Киров разъяснил им, что столкновение затеяно врагами трудящихся ингушей и осетин, что они одурачены своими богачами и что резню нужно прекратить. Он заявил, что сейчас проходит съезд народов Терской области, который требует от них прекращения взаимной резни и посылки делегатов на съезд.

Выступление Кирова подействовало на сидевших в окопах, и они действительно избрали делегатов на съезд. Между ингушами и осетинами был заключен мир.

После ликвидации осетино-ингушского фронта Киров сказал: «С офицерской бандой, засевшей в железнодорожном училище, мы церемониться не будем. Нужно предложить им немедленно сдать оружие».

Офицерская сотня была разоружена.

Съезд избрал новый Народный Совет и этим закончил свою работу.

Народный Совет избрал Совет Народных Комиссаров. Работать ему пришлось в невероятно тяжелых условиях. Меньшевистско-дашнакско-мусаватистское Закавказье строило против Терской республики всякие козни. Контрреволюция из городов перебралась в села и станицы и там вела свою работу, распуская самые невероятные и темные слухи о большевиках. Мы были отрезаны от Советской России. Столкновения между отдельными народностями были ликвидированы, но взаимное недоверие еще не было изжито, чем и пользовались контрреволюционные элементы. Если в распоряжении Совета Народных Комиссаров и были кое-какие красногвардейские части, то вооружены они были совершенно недостаточно и боевых припасов у них было крайне мало. Нужно было во что бы то ни стало раздобыть оружие.

За разрешение этой задачи и взялся Киров, отправившись в начале лета 1918 года в Москву. Но возвратиться во Владикавказ с оружием Кирову не удалось. Пытался он пробраться в Пятигорск через Астрахань, но путь был отрезан белыми казачьими отрядами, и он, оставшись в Астрахани, руководил героической обороной этого города.

Вс. Вишневский БОЛЬШЕВИК-ВОЕНАЧАЛЬНИК

Киров до революции никогда не был на военной службе. Он как «политический преступник» был поставлен вне призывов, вне армии. Он мог лишь в крепости, в тюрьме, в ссылке, в подполье присматриваться к этому замечательнейшему механизму, каким является механизм вооруженной борьбы. В 1905 году Киров вплотную, лицом к лицу, в рукопашной столкнулся с царской конницей. Под шашками, с прорубленной шинелью, он должен был отступить. Вероятно, это было его единственное отступление в жизпи.

Партия создавала свой военный аппарат. Партия из мало кому ведомых тогда людей создавала будущих военачальников. Мировая война познакомила Кирова с целым рядом новых для него военных явлений. На Кавказе, где тогда работал Сергей Миронович, он буквально с первых же дней Февральской революции идет в самую гущу вооруженного парода — к солдатам кавказских гарнизонов. В сложнейших условиях, под выстрелами, рождаются первые отряды Красной гвардии. Лавина в сотни тысяч солдат и казаков прокатывается с Кавказского и Персидского фронтов на север — в Россию! Это была памятная демобилизация зимы 1917–1918 годов. На станциях хаос, не поддающийся описанию. Батареи продавались с аукциона на вес. Горские князья, офицеры горских полков покупали у русских солдат артиллерию и боезапасы. В ту же ночь эта артиллерия превращала в горящие щепки следующие эшелоны этих торгующих русских полков. Вся Владикавказская железная дорога представляла собой тракт, непрерывно, месяцами грохочущий, забитый свороченными под откос паровозами и вагонами. В пределе видимости каждый предмет был мишенью для озлобленных или веселящихся солдат. Они стреляли по людям, по птицам, по чашечкам телеграфных столбов, по маковкам церквей.

Первые начала организации и порядка возникали в немногих точках. Киров, часто никем не сопровождаемый, выходил навстречу обезумевшим и разъяренным эшелонам, требовавшим невозможного. Эшелоны подчинялись и покорялись большевистской правде Кирова. Оружие, которое везли с собой люди с далекого «левого фланга», из Персии, везли, не отдавая никому, везли для личных надобностей— «бить волков и кабанов», — отбирал Киров. Отбирал иногда и людей, и они делались красногвардейцами и красноармейцами.

Кавказ восемнадцатого года — столпотворение армий и наций, племен, родов, семей, враждующих братьев, горцев и казаков, казаков и иногородних, иногородних бедных и богатых — видел невысокую плотную фигуру члена Российской Коммунистической партии (большевиков) Сергея Кирова. Когда Корнилов, Алексеев, Деникин, Лукомский, Романовский и Марков, генерал-майоры и генерал-лейтенанты российской армии, прорвавшись сквозь кольцо наших отрядов, ушли к сытым казачье-кулацким станицам, чтобы формировать Добровольческую армию для удара, который потряс летом и осенью 1919 года всю республику, Киров, предугадывая масштабы борьбы, кинулся в Москву за информацией, за указаниями Ленина, а главное — за оружием. Он получил все. Ему было доверено руководство. Никто не спрашивал у него о его военном, командном стаже. Он уже был военачальником.

Киров доставлял, «гнал» на юг эшелоны из Москвы, «из России». Политический и стратегический характер разгоравшейся борьбы был ясен: медленно вызревала идея кольцевого окружения республики, идея лишить нас производственных и топливных ресурсов. Киров «гнал» эшелоны. У изношенных вагонов горели буксы. Над горящими буксами в ящиках были патроны и снаряды. Киров обнаружил технические знания, рассчитывал, долго ли выдержит та или иная букса. Искал и находил ремонтные бригады. Люди охотно работали, и некоторые из них — тогда это было так просто! — тут же, взяв небольшой узелок, отправлялись в дальнюю и неизвестную дорогу вместе с новым своим знакомцем — Кировым. Вез он взрывчатые свои эшелоны через всю республику на юг, когда в пределах Тамбовской губернии уже ходили банды. Леса и плавни были полны «зелеными», нарушалась связь, проваливались иди взлетали на воздух мосты, — было трудно. Караулы дежурили на тормозных площадках, на крышах вагонов, на тендере, на паровозе. В карауле стоял, конечно, и Киров.

Пройти на юг оказалось невозможным. Добровольческая армия уже отрезала путь. Приходилось выбирать направление. Киров снесся с ЦК и рванулся к своим друзьям, которых он испытал и которые его испытали, — к кавказским бойцам, к XI армии. Она отступала от Святого Креста[10] к Астрахани по пескам, оставляя замерзших и сыпнотифозных. В Астрахань пришли донельзя истощенные люди. Их место было в госпиталях, а их надо было посылать опять на фронт. Часовые у штабов, да что у штабов — у знамен! — шатались, тихо сползали по стенке и падали. По улицам прокрадывались астраханские купцы и мещане. На митингах, потрясая тощей червивой воблой, предлагали посмотреть на «эту революцию» астраханские социалисты-революционеры и социал-демократы меньшевики. На Каспийском море у 12-футового рейда в низовьях Волги появились корабли под андреевским и под британским флагами. Генерал Депстервиль и представители британского морского командования вторглись в Нижнее Поволжье. Еще усилие, еще некоторое усилие — и южный белый фронт будет сомкнут с восточным.

Голод, пустынная степь, высыхающие цистерны, ржавеющие корабли, неизвестность, слухи. В Астрахань приводит свои эшелоны Киров. Его официальная должность — член Реввоенсовета XI армии.

В городе — тысячи казачьих офицеров, урядников, полицейских, рыбопромышленников, массы приехавшего из Персии и с Кавказа офицерства, русских попов, мусульманских мулл, калмыцких воротил. Тут же рядом, наготове, — астраханские и уральские казачьи войска.

В этой обстановке Киров начинает свою работу. Как раз в это время он сформулировал задачи наших астраханских сил. Коротко они выглядят так. Донбасс потерян, ослаблен и в значительной степени разрушен. Республике необходима нефть. Ее нужно доставить по Волге, что можно сделать по Волге быстрее и экономичнее, чем по железной дороге. Второе: не допустить соединения деникинского и колчаковского флангов. Общая задача: держать Астрахань во что бы то пи стало, бороться за очищение Каспия, ликвидировать белые армии, как правофланговую деникинскую, так и левофланговую уральскую (колчаковскую), уничтожить военный англо-белогвардейский флот, вернуть порты Каспийского моря с Баку, вернуть нефтеналивной флот, восстановить добычу нефти и снабдить республику этой нефтью, для того чтобы пустить в ход транспорт, промышленность, коммунальное хозяйство и т. п.

Вот в сжатых чертах задачи, которые были поставлены Кирову.

Борьба была бы «более или менее» сносна, но положение необычайно осложнилось тем, что пал Царицын. Астрахань была отрезана. Киров остался в изолированной Астрахани.

Это была зима девятнадцатого года.

День и ночь, неделю за педелей, месяц за месяцем Киров проводил в полках, на заводах, на кораблях. Когда Астрахань была отрезана, некоторые, даже уважаемые военные и партийные работники говорили о том, что удержаться в кольце белых армий и белого флота немыслимо. Киров ответил: «Астрахань сдана не будет». И вот тут очень многие поняли и увидели, что они имеют дело с человеком, который как большевистский вождь и военачальник взял все в свои руки, а в первую очередь взял на себя всю ответственность.

Весной к 12-футовому рейду, едва растаяли последние льдины, подошел англо-белогвардейский флот. Флот этот насчитывал 17 мощных судов, вооруженных 6-дюймовыми орудиями, несколько плавучих батарей, 5 вспомогательных судов, 13 транспортов и 13 английских торпедных катеров, знаменитых своей «сумасшедшей скоростью», разящим действием и отделкой. В руках англо-белогвардейского командования был и весь торговый флот — тот самый нефтеналивной флот, который нужен был РСФСР. Тут некоторые еще раз заговорили о том, что борьба невозможна. Было предложено взорвать немногие красные корабли. По Волге балтийские матросы сумели в восемнадцатом году, расколотив белочехов, провести 4 миноносца. И вот эти суда, протащенные сквозь шлюзы Мариинской системы буквально на руках, трусливые подлецы предложили взорвать. Киров ответил им яростно и коротко. И с тех пор вслух таких вещей уже никто не говорил.

Удары на Астрахань сыпались со всех сторон. Острейшим был момент мартовского восстания белогвардейцев в самой Астрахани, когда все, казалось, предвещало полную катастрофу. Киров был в Реввоенсовете, в штабе армии, в штабе нашей флотилии, в ЧК, в губкоме, в совнархозе, на пристанях, на артиллерийских позициях. Наконец, он был и на пулеметных позициях и, посмеиваясь, подмигивая, показывал первым номерам огневые точки противника. «Глазастый черт». Мятеж задавили, только мокренько стало.

Летом было невыносимо. Зной, духота. Продовольствие затхлое, вонючее. Утренние газеты на какой-то рыжей бумаге со щепочками, с соломой сообщают тревожно о том, что деникинские войска взяли Харьков, взяли Курск, взяли Орел… В один из таких дней было получено сообщение, что лучший ударный отряд — матросский отряд Кожанова — отрезан в Гурьевском направлении. Где-то в песках, на берегу, гибла драгоценная братва. С севера и с юга Астрахань отрезана. Выйти в море на помощь нельзя. У 12-футового рейда, у низовьев Волги, — англо-белогвардейский флот. Послать помощь по воздуху немыслимо: в воздухе «как хотят» летают англичане. У них — бакинский бензин, а у нас — какая-то смертельная смесь, которую выдерживали только некоторые глотки. Киров обсуждает план спасения матросского отряда. То, что он предложил, было так же просто и цельно, как весь он сам. Он сказал командованию нашей волжско-каспийской флотилии: «Берите, братки, шесть кораблей, берите два парохода, берите десант, двигайте на прорыв и все оборудуйте». Корабли и десант в день были приготовлены. Ночью Елисеев довел приказ до команд. «Чтобы ни огня, ни звука, ни стука. Пройдем прямо насквозь белых и англичан». Темной ночью прошел отряд сквозь блокадную линию. Прорыв был совершен. Наши корабли внезапно появились у села Танюшкина, и долго рассказывать нечего: забрали 3 тысячи пленных, 10 самолетов, 2 баржи с трофеями, английские штанишки и прочее. Англо-белогвардейский флот, рассвирепев, готовился встретить возвращавшихся, повеселевших матросов кожановского отряда. Однако офицерская тактика против матросской не «выдержала». К вечеру, когда англо-белогвардейцы расположились дать бой по всем правилам, красные корабли положили право руля и вошли в ерики (заливчики, рукава Волги). И тут по мелкой водичке, мимо камышей вернулись домой, на базу. Доложили. Киров посмеивается: «Ну вот, я и говорил…»

Дрались астраханцы до зимы. И под Новый год, под новый 1920 год, наши войска взяли Царицын. И астраханцы, ставшие действительно регулярной XI армией, двинулись вперед. Пришло время поговорить насчет Кавказа и Баку. Киров свои директивы знал и выполнял. 30 марта Киров мог вновь навестить Владикавказ, где он два года назад останавливал хаотические и дикие лавипы солдатни. Сейчас он шел во главе организованных и воодушевленных красных бойцов. Киров наступал быстро и энергично. Его действия иногда пугали и ошарашивали штабных работников. Я не могу забыть телеграммы начальника штаба Каспийского флота, посланной в Москву 21 января 1920 года. В телеграмме обиженно и удивленно говорилось о Кирове, что он «настаивает, что действовать надо по методам гражданской войны, ни с чем не считаясь и рискуя всем, во что бы то ни стало». Работник штаба многого тогда не понимал, в частности не понимал, зачем нам была нужна быстрота движения. А быстрота и стремительность были поистине поразительны. Кто, например, знает, как был взят форт Александровский одним из кировских соратников, военным моряком, комиссаром дивизиона эскадренных миноносцев Сергеем Авдонкиным? Приказ был: «Взять!» В форту укрылась армия генерала Толстого. Несколько кораблей подошло к форту. Драться была бы долгая капитель. Авдопкин, боец кировской школы, один, взяв с собой лишь адъютанта и несколько ручных гранат — понезаметнее, в карманы, — отправляется прямо в штаб к белым. Он сутки говорил с генералами, с офицерами, солдатами и казаками. Его спаивали и обкармливали. Он остался трезвым и полусытым. Он говорил одно, свое: «Сдавайтесь, потому что вам пришел конец». Его слова и аргументация раскололи остатки уральской армии, и 6 апреля, на следующий день, на берегу к ногам Авдонкина два генерала, 70 офицеров и 1088 казаков положили винтовки и оружие. Шашки он им оставил, а потом через два дня сказал: «Пусть тоже снимут, а то мешают, наверно…»

Наступали и били врага с огромной радостью, со страстным воодушевлением. Впереди, на зюйдовом курсе, за темно-синим горизонтом лежал Баку!

21 апреля Киров подписывает приказ: «Стремительным наступлением овладеть Бакинской губернией. Операции закончить в пятидневный срок». Как все здорово просто и ясно! Приказ приводится в исполнение, и 28 апреля 1920 года XI армия входит в Баку. Бронепоезд XI армии под командованием Ефремова был восторженно встречен на вокзале восставшими рабочими Баку.

Из основных директив 1918 года много было сделано Кировым, но оставалось еще многое сделать. Ни часа он не потерял, этот большевик, военачальник и хозяйственник Сергей Киров. Он сам в тот же день разыскал годные к плаванию транспорты, сам проследил за их наливом нефтью. Он сам отправляет их в Астрахань и сам проверяет их прибытие. 2 мая Астрахань получила 500000 пудов нефти. Это был первый, выразительный практический подарок и вместе с тем донесение о том, как идут боевые действия. Военачальник пи на минуту не забывает о своих основных функциях — о том, что борьба идет во имя созидания новой, мирной жизни.

Из Баку ускользнули в Энзели[11] многие белогвардейские суда. Почти весь основной белый флот. Ударные кировские бойцы бросаются на Ленкорань[12], а 18 мая 1920 года наносят удар по белому флоту, отрезают все пути отступления войск из Энзели и захватывают весь белый флот. Там было взято до 20 кораблей, 50 орудий, 20000 снарядов, 8 радиостанций, 6 гидросамолетов, 4 истребителя, 160 000 пудов хлопка, 25 000 пудов рельсов и т. д.

Сергей Миронович Киров выполнил целиком и полностью директиву, которая дана была ему партией…

Ю. П. Бутягин НЕСОКРУШИМАЯ ВОЛЯ

Автомобильные шины шуршали на льду. Грузовики с оружием и деньгами переправлялись через Волгу у Астрахани. Экспедиция во главе с Кировым двигалась на Кавказ, чтобы помочь XI и XII армиям, реорганизовать их, наладить снабжение, обеспечить победу.

События на фронте трагически укоротили наш путь. Мы встретили части XI армии в заволжской бездорожной степи. Армия отступала. И, следуя за ней по пятам, сыпной тиф устилал мерзлую землю тысячами трупов.

Путь на Кавказ был закрыт. Экспедиция повернула обратно, в Астрахань. Шел январь грозного и тревожного 1919 года.

* * *
…Три деревянных ящика были скреплены треногой от пулемета. В них было 5 миллионов рублей николаевскими деньгами — «железный фонд» экспедиции, предназначавшийся для нужд кавказских армий. И вот произошло несчастье. При вторичном переезде через Волгу под грузовиком почти у самого берега треснул лед. Мгновение — и машина затонула. Люди, едва успевшие спастись, молча смотрели на темную полынью, в которой еще бурлила вода.

Молчание нарушил голос Сергея Мироновича. Тон его был внешне спокоен. Это было спокойствие несокрушимой воли и мужества.

— Поднимем во что бы то пи стало!

Сергей Миронович берет на себя все хлопоты. Сам идет в Реввоенсовет, в штаб флота, добивается присылки водолазной партии. Начинаются подводные работы. Сменяя друг друга, опускаются водолазы на дно реки. Мы с волнением ожидали, когда вынырнет из проруби круглый водолазный шлем. И каждый раз — разочарование:

— Ящиков с деньгами нет!

Возле проруби разбита брезентовая палатка. Мироныч дежурит здесь долгими часами. Скрывая свое беспокойство и волнение, он подбадривает товарищей. Шутит, улыбается, время от времени начинает иронически напевать своим приятным тенором:

— «Эх ты Волга, мать родная, Волга русская река, не видала ты подарка от терского казака!»

В Астрахани нас считали терскими, потому что в 1918 году мы воевали на Тереке.

Снова подымается наверх водолаз. Находка! Два чемодана — Кирова и Эшбы.

— А ящики?

— Ящиков нет!

Быстро принято решение. Тяжелый скафандр плотно охватывает коренастую фигуру Сергея Мироновича. Его спокойное и решительное лицо скрывается в водолазном шлеме. И вот над головой Кирова сомкнулась темная вода полыньи.

Долгое тревожное ожидание. Не случилось ли с ним чего-нибудь?

Первый раз в жизни, экспромтом взяться за работу водолаза! Наконец сигнал подъема. Медленно, как-то неохотно Сергей Миронович ступает на лед.

— Ну что?

— Ящиков нет.

Что же? Безнадежная неудача? Отступление?

Сергей Миронович не меняет своих решений. Снова и снова, повинуясь его железной воле, шарят водолазы по дну реки. И на одиннадцатый день поисков ящики, отнесенные течением на 35 саженей от места аварии, найдены и подняты наверх. Их увозят в падежное место. Намокшие деньги сушатся, бережно разглаживаются утюгом.

— «Не вида-ала ты подарка от терско-ого казака!»

В голосе Сергея Мироновича — веселый юмор, молодой и жизнерадостный задор…


Враг стоял у ворот. В самом городе готовилось белогвардейское восстание. Киров остался в Астрахани, стал председателем Военно-революционного комитета. Он жил вместе с нами, его ближайшими помощниками, в большой и пустой комнате, где постелями служили бурки, разостланные на полу. Конечно, он мог бы получить любые удобства. Но Сергей Миронович не мог допустить даже мысли о том, чтобы как-то уединиться, отделить себя хоть в бытовых мелочах от своих товарищей.

Утро начиналось рано. Очередной дежурный по «хозяйству» хлопотал о завтраке для нашей маленькой коммуны. И, ревниво соблюдая свою очередь, Сергей Миронович отводил все наши попытки заменить его. Весело громыхая чайником, он бежал в соседнюю чайную и приносил наш несложный завтрак: кипяток, хлеб и твердую, словно чугун, воблу.

А затем начинался день — боевой день большого человека, который перед лицом грозной опасности твердо решил спасти судьбу города и фронта. Киров организует помощь отступающим частям, посылает к ним навстречу транспорт, продовольствие, врачей, обеспечивает измученным бойцам отдых в городе. Выступает на предприятиях и в красноармейских казармах, склоняя на свою сторону колеблющихся, ободряя упавших духом. Готовит отпор надвигающемуся белогвардейскому восстанию.

По его приказу разоружены ненадежные части 45-го п 180-го пехотных полков, состоявших в большинстве своем из сыновей местных кулаков и прасолов. На чердаках домов по линии реки Кутума и по Канаве тайно установлены пулеметы. На военных судах в порту приведена в боевую готовность артиллерия. Весь военно-оперативный план обдумывается до мелочей, и все люди расставляются лично самим Кировым.

Поздним вечером, усталый, но удовлетворенный, он возвращается в нашу большую, неуютную комнату.

— Надо сходить в баню!

Это обязательный ритуал, совершаемый регулярно каждые два-три дня. Баня, по мнению Мироныча, — самое важное средство против сыпняка. Забравшись на верхнюю полку, он парится долго, жарко, со вкусом. Мы с азартом хлещем друг друга вениками и выходим из бани раскрасневшиеся, освеженные, бодрые.

Теперь нужно подремать несколько часов перед новым и трудным «завтра».

В нашей маленькой коммуне невесело. Уже трое товарищей заболели сыпным тифом, их увезли в больницу. И вот четвертый — Оскар Лещинский — лежит в жару и иронизирует над самим собой:

— Карету мне, карету! Для перевозки сыпнотифозных…

Среди ночи я просыпаюсь от шороха. Мироныч возится у постели больного. Он меняет ему рубашку, промокшую от пота, вытирает его влажный лоб. Он ухаживает за больным, как терпеливая сиделка. И сквозь слипающиеся веки я вижу добрую улыбку Мироныча, его ласковые и заботливые руки.

Через несколько дней беспощадно подавлено белогвардейское восстание в Астрахани.

…Когда отгремели орудийные выстрелы и на улицах Астрахани замолкла пулеметная дробь, город услышал железные слова Кирова.

«Белогвардейцы и все враги рабоче-крестьянской власти, дерзнувшие поднять свою подлую руку против пролетарской революции, разбиты, — писал Киров в своем приказе. — …Вдохновленные золотом английских империалистов, они надеялись захватом Астрахани запереть советскую Волгу, но тяжелая рука революции беспощадно разбила все их планы… После решительного урока, преподанного белым бандам, все сознательные рабочие города Астрахани должны властно сказать: прочь, наглые шкурники, с нашей великой дороги! Не мешайте нам творить великое дело рабочей революции! Все сознательные рабочие, все защитники Советской России должны проявить строгую революционную дисциплину. Этого требует момент. Вслед за призывом — «Смерть шкурникам!» — должен раздаться другой, не менее революционный клич: «Все к станкам! Все за работу!» Помните, что каждая минута безделья есть преступление перед революцией, перед Советской Россией…» И та же рука, которая несколько дней назад заботливо поправляла подушку больного товарища, написала суровое указание:


«…наблюдение за внешним революционным порядком в городе Астрахани по-прежнему остается в руках Совета обороны города: тт. Бутягина, Антонова и Чугунова, которым вменяется в обязанность самым беспощадным образом расправляться со всеми противящимися установлению порядка. На продолжающиеся выстрелы из домов нужно отвечать уничтожением домов…

Военревком С. Киров».

«Пока в Астраханском крае есть хоть один коммунист, — устье Волги было, есть и будет советским!»

Так сказал Сергей Миронович. И так было. Спокойная уверенность Кирова не покинула его даже тогда, когда враг взял город в железное кольцо, когда разведка белых появилась в трех-четырех верстах от города.

Сергей Миронович решается на смелый шаг, который старому военному специалисту показался бы безумным риском:

— В строжайшей тайне вывести из Астрахани все части… Соединить эти части с матросским отрядом Кожанова, который направляется из Саратова в Астрахань по железной дороге. Соединенными силами нанести удар по глубокому тылу противника — на Танюшкино, базу белогвардейцев генерала Толстого. Другого выхода нет, — говорит Сергей Миронович, меряя шагами свой рабочий кабинет. — Ну, решаемся!..

Через несколько минут точные, короткие приказы Ки-рова уже летели с нарочными к командирам частей.


…За девяносто верст от Астрахани, в степи, выгрузился отряд Кожанова. За два дня он сделал изумительный переход, зашел в тыл противника и соединился здесь с астраханской частью, которая в тяжелых боях продвинулась в район Танюшкина.

Сокрушительный удар, направленный Кировым, попал в сердце врага. Белые были опрокинуты и сброшены в море. Телеграмма, подписанная Кировым и командармом XI армии Бутягиным, несла в Москву радостную весть:


«…В течение 10-дневных боев нами взято свыше 5 тысяч пленных, около 6 тысяч винтовок, 117 офицеров, 128 пулеметов, 23 орудия, 2 миллиона патронов, несколько тысяч снарядов, радиостанция, 6 гидропланов, громадные обозы и пр. Таким образом, враги рабоче-крестьянской России потеряли еще одно звено — астраханское казачество. Передовые части XI армии стоят уже на рубеже Терской области и скоро подадут свою мощную братскую руку горящему революционным пламенем Северному Кавказу».


«Почетным стариком» назвали Кирова в терских аулах. И вот «почетный старик» снова возвращался на Кавказ — победителем врага, защитником трудового народа.

К. А. Мехоношин В ОСАЖДЕННОЙ АСТРАХАНИ

Боевой опыт дореволюционной борьбы, непосредственное участие в вооруженных схватках на Северном Кавказе в 1918 году — вот тот военный багаж, с которым Сергей Миронович начал свою большую работу по руководству боевыми операциями на Каспийско-Кавказском фронте.

План обороны Астрахани в летне-осенние месяцы 1919 года — первый военный план Кирова.

С точки зрения военного искусства Астрахань в то время могла считаться обреченным городом. И вполне понятно было стремление южной и восточной армий контрреволюции сомкнуться в этом месте.

Капиталистический мир уже трубил о близкой гибели Советской власти. Все силы Красной Армии были сосредоточены на основных фронтах, на подступах к сердцу революции — Москве.

Астрахань не получала подкреплений, мало того — общая обстановка потребовала переброски на другие фронты только что сформированной Кировым 33-й дивизии.

Между тем о сдаче Астрахани противнику не могло быть и речи. Это открыло бы доступ военному флоту белых. Потеряв Астрахань, мы лишились бы важного форпоста для всех операций в этом районе, потеряли бы связь через Каспийское море с Азербайджаном, Дагестаном и повстанческими отрядами Северного Кавказа.

Правда, Троцкий готов был сдать город и дал директивы об эвакуации Астрахани, по указания Ленина были иными — Астрахань во что бы то ни стало удержать.

На смену взятым на другие фронты частям необходимо было создать новые полки. Но где взять людей, где взять командный состав? Все, что было в Астрахани, пошло на формирование 33-й дивизии. Где взять оружие, снаряжение, обмундирование?

В городе не было топлива, не было продовольствия…

И вот начинается изумительная работа Кирова.

Его глубокое знание людей, умение выявить самых надежных и крепких работников сразу дали свои результаты. Из младших командиров стали готовиться старшие, старые бойцы заняли командные посты. На заводах, фабриках и в мастерских Астрахани скоро был налажен ремонт и производство снаряжения.

А белые банды уже гуляли по Заволжью, разрушали полотно железной дороги и телеграфные линии. Все труднее становилось охранять линию самодельными бронепоездами. Противник все теснее окружал город. Враг накапливал свои силы и в самом городе, тайно подготовляя вооруженное выступление с тыла.

Изнуренные борьбой, голодом и эпидемиями, астраханские рабочие и выздоравливающие бойцы северокавказских армий грудью защищали Астрахань. И защитили!

Непобедимой оказалась Астрахань, потому что организатором ее защиты был Киров… И, говоря о военных планах Кирова, нужно прежде всего отметить их глубокое политическое содержание. Классовой правдой — этим могучим оружием гражданской войны — Сергей Миронович Киров владел в совершенстве.

М. И. Василенко БОЕВЫЕ ЭПИЗОДЫ

История героической борьбы за Советский Кавказ, за советскую нефть и особенно героические страницы борьбы за Астрахань неразрывно связаны с именем Кирова. У него огромный масштаб работы. Приходится решать очень большие задачи, преодолевать невиданные трудности.

Наряду с решением крупнейших проблем организации Красной Армии и активной борьбы за Астрахань Киров находил время и вникать в мелочи и заглядывать далеко вперед.

Молодежи, комсомолу хочется рассказать ряд отдельных боевых эпизодов, в которых так ярко рисуется Сергей Миронович — человек, товарищ, боец, руководитель.

В начале марта 1920 года была сильная распутица. Реввоенсовету пришлось срочно перебазироваться из Астрахани в район Пятигорска. Для этого избрали самолеты. Вылетели мы на двух самолетах. Кроме того, взяли один запасный. Но не отлетели и пятидесяти километров от Астрахани, как запасный самолет разбился. Летим на двух самолетах дальше. В районе Маныча самолет, на котором летел командарм, вынужден был сделать посадку. Сидевшие в самолете с тревогой смотрели, что будет с самолетом Кирова, который пошел вперед и скрылся из виду. Он был очень высоко. Но вот Киров, видимо, заметил отсутствие второго самолета. Он возвратился, сделал несколько кругов, заметил самолет, потерпевший аварию, и присоединился к нему.

Надо иметь в виду, что посадка в распутицу является чрезвычайно рискованным предприятием. И все же Киров идет на риск и делает посадку.

Совместными усилиями починили самолет, и полет продолжается. Самолет командарма снова делает вынужденную посадку и терпит аварию. Киров летит к месту назначения и оттуда высылает за нами машину. Не будь ее, мы блуждали бы несколько дней. Таков Сергей Мироныч как товарищ.

…Летом 1919 года создалась обстановка, когда армия в районе Астрахани была окружена. Армия Врангеля заняла Царицын и поставила перед собой задачу отбросить XI армию с правого берега в направлении на Астрахань и совместно с уральскими казаками, наступавшими навстречу Врангелю, отрезать XI армию, окружить, уничтожить ее.

Одновременно с этим с юга и востока наступали казачьи войска.

В этой обстановке решаться на оборону Астрахани можно было только человеку с железными нервами и исключительной верой в наши силы.

Но таким и был Киров. Он решил, что надо Астрахань сохранить как плацдарм для борьбы за Каспий и советскую нефть.

Обстановка такова: три четверти армии находится в госпиталях и по квартирам в сыпном тифу. Вся армия полураздета, нет хлеба, войска питаются одной соленой рыбой. Острейший недостаток боеприпасов. Но Киров тверд, и его решимость передается всем окружающим. Нанося удары во все стороны, армия отбивается от врага.

Влияние Кирова распространялось далеко за пределы армии.

Находясь в Астрахани, мы почти каждый день получали информацию из Баку о мероприятиях мусаватистско-го правительства Азербайджана.

Информации эти давались подпольным работником из Баку Кирову. Этот работник, используя связь с радиостанцией, аккуратно нас информировал. Это был молодой парень. Он работал на радиостанции.

Когда заняли Баку, он явился, отрапортовал и бесследно исчез. Видно, что человек не считал это даже подвигом. Он считал своим долгом информировать Кирова и Красную Армию и не думал о награде.


Гикало, руководивший восстанием в Чечне, южнее Грозного, обратился к Кирову с просьбой: направить к нему командиров для организации регулярных войск, а также выслать помощь в виде денег и патронов.

Киров быстро откликнулся на эту просьбу. Он подобрал десять надежных командиров, проинструктировал их, дал им пулеметы, патроны, погрузил все это на подводу, дал им деньги и отправил всех через фронт, через казачьи войска с проводником, выбранным им.

Отправляя командиров, Киров приказал Гикало беречь патроны, обучать войска и быть готовыми по нашему приказу ударить на Грозный.

Как-то пришлось мне говорить с Гикало. «Командиров, орудия и патроны, — говорит он, — получили мы тогда вовремя, помощь Кирова оказала величайшую услугу Советской стране, и приказ Кирова мы выполнили».

Это характерный пример дальновидности Кирова. Оп вообще был прекрасным организатором партизанской войны в тылу у белых. Интересное тому свидетельство — предписание Кирова Беталу Калмыкову, который уполномочивается на «организацию военных сил Большой и Малой Кабарды для борьбы за установление Советской власти».


Киров никогда не беспокоился об удобствах. После взятия Царицына штабной автомобиль потерпел аварию. Пришлосьбы долго ждать, покуда придет новый. И вот Реввоенсовет при двадцатиградусном морозе в полном составе погрузился на грузовик. Из Сарепты мы направились в Черный Яр. Это была интереснейшая картина. Грузовик устлан соломой, все сидят сжавшись, сверху закутанные одним большим тулупом. Делаем так больше сотни километров в пургу, сквозь снежные заносы.

Членам Реввоенсовета п товарищу Кирову часто приходилось в автомобиле ездить по районам.

Помнится один случай. Проезжали мы в районе Ахту-бы к Волге. Было темно. В это время из перелеска возле дороги была открыта стрельба по автомобилю. К несчастью, автомобиль застопорил, и, пока шофер возился с ним, члены Реввоенсовета заняли позицию и отстреливались от бандитов.

В какой обстановке жил в штабе армии сам Киров? Почти как правило, приходилось жить в штабе. Работа протекала в основном ночью. Очень часто спали в кабинетах.

Столовались все в одной общей столовой. Меню состояло из соленого судака в разных видах и пропорциях. Всегда спокойный, бодрый, уверенный, Киров был образцом для всей армии в перенесении лишений.


Киров организовал прекрасную оборону железнодорожной линии так называемыми бронепоездами. Это были обыкновенные паровозы, ничем не бронированные. Впереди и сзади паровозов были теплушки с прорезанными в них бойницами для пулеметов. Броня заменялась шпалами и мешками с песком. Орудия стояли на открытой платформе, и единственной защитой их были щиты самих орудий.

Этот импровизированный поезд был изобретен Кировым, и он сыграл решающую роль в обороне Астрахани от казачьих банд, производивших налеты на станции железных дорог. Они получали неизменный отпор со стороны кировских бронепоездов. Под прикрытием бронепоездов в вагоне следовали резервы, они высаживались и бросались преследовать казаков.

Несколько таких операций привели к тому, что у казаков не стало больше охоты производить налеты.

М. Г. Ефремов КИРОВСКИЕ «БРОНЕПОЕЗДА»

Тяжелая обстановка сложилась для Каспийско-Кавказского фронта (тогда XI армия) с конца 1918 года до весны 1920 года. Астраханские и Кизлярские степи были наводнены врагами Советской власти. В самой Астрахани буржуазия поднимала против нас восстание. Царицын был отрезан. Со стороны Уральска к железной дороге Астрахань — Саратов нас теснили белые. Кроме белых войск, в волжских селах действовали бандитские кулацкие отряды.

Эпидемия сыпного тифа косила ряды нашей славной XI армии. Астрахань и окружающие ее селения были забиты тифозными больными.

XI армия была связана с центром лишь единственной железнодорожной магистралью Астрахань — Саратов, которую белые стремились перерезать и этим самым полностью нас окружить.

Сергей Миронович Киров в это время был членом Реввоенсовета армии и одновременно предревкома Астраханского края.

Под его руководством я, будучи начальником судоходной охраны и обороны Астраханского края, вел бои с белыми на Волге, обеспечивал армию продовольственным и военным транспортом, отбитым у генерала Деникина. Обстановка была весьма тяжелой, очень часто приходилось вести бои по нескольку раз в день.

В 1919 году Киров выдвинул меня на должность начальника обороны дорог XI армии и поставил задачу сохранить единственную железную дорогу во что бы то ни стало.

Каждый день по телеграфу, иногда даже по нескольку раз в день Киров интересовался боевой работой начобдорарма, всегда подбадривая меня своей чуткостью, вниманием…

Он особенно был доволен, когда мы под Джаныбеком разбили белогвардейский отряд Попова и не дали ему перерезать железную дорогу.

Белые ежедневно в разных местах производили налеты на железную дорогу, но каждый раз их попытки кончались неудачей. Под впечатлением таких постоянных налетов белых родилась мысль о создании подвижных средств боя.

При очередном посещении боеучастка Кировым ему были доложены наши соображения о создании подвижных бронированных летучек. Наши бронепоезда представляли собой обычные вагоны, в которых броня просто заменялась мешками с песком. Киров, выслушав нас внимательно, не только одобрил наш план, но и помог нам соорудить наши доморощенные бронепоезда, прислав немедленно несколько листов брони.

Бронелетучку мы покрасили под цвет настоящего бронепоезда, установили 16 станковых пулеметов, три 76-миллиметровых орудия, 6 ручных пулеметов Льюиса и были весьма горды нашей «техникой».

Вскоре при налете белых на станции Чапчачи и Харабалинскую наш «бронепоезд» отличился — с его помощью разбили и отбросили белых.

Киров, следивший за каждым нашим шагом, тут же поздравил нас с победой. По его инициативе мы построили в короткий срок три новых бронепоезда, приспособив на этот раз большие пульмановские вагоны.

Несмотря на слабость технического оборудования наших бронепоездов, они сослужили нам немалую службу.

Здесь мы также во многом обязаны Сергею Мироновичу, его указаниям и советам. В своих указаниях он всегда подчеркивал исключительную важность подбора личного состава в бронепоезд. Следуя этим указаниям, мы на наших бронепоездах имели действительно отборных людей.

Именно благодаря этому обстоятельству мы одерживали неизменные успехи в боях.

Белым, несмотря на многочисленные попытки, так и не удалось захватить железную дорогу Астрахань — Саратов.

Немало доблестных подвигов совершили бойцы и командиры, защищая под руководством Кирова Астрахань. Он учил нас личным примером, воспитывал нас непосредственно на фронте, знал каждого из нас.

В конце зимы 1919 года и в начале весны 1920 года я видел постоянно Кирова в напряженной работе по формированию и подготовке XI армии к переходу в контрнаступление с задачей разгрома белых.

Работа была весьма тяжелая и напряженная — сыпной тиф, голод, частые контрреволюционные вооруженные вылазки классового врага. Требовалось пополнить армию, поднять перед наступлением силы армии в десятки раз.

И это мог сделать и сделал замечательный большевик и руководитель нашей армии Сергей Миронович Киров.

Он быстро сплотил вокруг себя наиболее сильных, способных, преданных пролетарскому делу товарищей.

Реввоенсовет XI армии работал оперативно благодаря исключительной кировской энергии. Киров создал на наших глазах прекрасно сцементированный, руководящий армией большевистский коллектив. И XI армия была подготовлена для перехода в контрнаступление весной 1920 года.

При этом наступлении армии под руководством С. М. Кирова на меня и моих товарищей была возложена ответственная боевая задача — разгромить белых и овладеть г. Баку.

28 апреля 1920 года части славной XI армии победоносно выполнили эту задачу.

Ив. Рахилло «АСТРАХАНЬ ЗАЩИЩАТЬ ДО КОНЦА!»

«Черт его знает, если по-человечески сказать, так хочется жить и жить!..»

Он хотел жить. Он любил жизнь. Он знал ее.

Быстрота, сообразительность, внимательность к человеку, правдивость, жертвенная преданность революции, светлый ум, отвага и совершенно исключительные природные способности оратора-трибуна — вот качества, определяющие С. М. Кирова как полководца восставшего пролетариата. Он побеждал людей словом. Он усмирял словом вооруженных ингушей и полупьяных матросов. Политические противники боялись его.

Когда он появлялся на трибуне, на сцепе, на юте корабля, на подножке вагона, толпа стихала. Серые его глаза темнели, загорались синеватым огнем непримиримости — и откуда-то, из самой души, он доставал простые, убедительные, начиненные динамитом слова и бил ими, доказывал, негодовал, учил. Он никогда ничего не скрывал и в самые тяжелые времена говорил пароду правду. Это был его метод, метод рабочего вождя…

Полусожженный город Астрахань находился в очень тяжелом положении: оторванность от центра, отсутствие продовольствия (население питалось одной соленой рыбой), вот-вот в городе вспыхнет белогвардейское восстание. Фронт — в пятнадцати километрах. В калмыцких степях — отряды белых; они налетают на селения и даже пригороды Астрахани, вырезая представителей Советской власти.

И вот выступает Киров. Поразительно, с какой прямотой Киров говорил о трудностях, создавшихся на фронте и в тылу. Белые могут захватить железную дорогу, единственный путь подвоза продовольствия. Без железной дороги Астрахань не может продержаться буквально ни одного дня.

Но, сообщая самые тревожные сведения, Киров тут же напоминает о наших успехах в борьбе с Колчаком, его слова, заряженные мужеством, наполняют сердца людей уверенностью и боевым оптимизмом.

«Астрахань защищать до конца!» Он твердо помнил этот телеграфный призыв Владимира Ильича Ленина.

В начале июля было несколько особенно опасных моментов, но Киров, подкрепляя добровольцами отряды, обороняющие подступы к Астрахани, в это же время вел усиленное формирование новых частей.

К концу месяца положение под Астраханью значительно улучшилось.

Влияние Кирова на бойцов было чрезвычайно сильным, он был прост и доступен в обращении. Он не считался с временем: день, ночь — пожалуйста. У многих товарищей сохранились телеграммы и записки, где он просит: «Вызывайте меня по всем вопросам в любое время». Правда, этим иногда злоупотребляли, но он не сердился. Его редко можно было видеть в штабе, в кабинете за бумагами. Он всегда непосредственно присутствовал в войсках, лично разговаривал с людьми.

Он в совершенстве владел подпольной техникой, передавал свой опыт товарищам, выполняющим ответственные поручения при переходе через фронт. Каждого лично он проверял, учил: как вести себя в том или ином случае, как прятать документы, что делать, если их найдут. Он вникал в самые мельчайшие детали. Из его школы выходили преданные революции люди.

Нужно отметить необычайную любовь Сергея Мироновича к военной технике. В сущности, вся техника того времени сводилась к тачанке и пулемету. Но в Астрахани имелись и самолеты. Правда, это были полусгнившие «гробы», «летающие курятники», но сколько Киров тратил на них сил — удивительно!

Бегал по заводам, устраивал ремонт, сам доставал бензин. К летчикам он был неравнодушен. Он верил в воздушный флот. Его перелет на Святой Крест по тому времени не был пустяковиной. Его боевые соратники не пускали его:

— Сергей Миронович, не стоит! Слишком большой риск. Мы не можем рисковать.

— Никаких разговоров…

Он был счастлив, когда самолет оторвался от земли. Предполагал ли он тогда, пролетая над голой степью, над песками, в какую грозную силу вырастет наш крошечный воздушный флот?..

Аэропланы противника почти ежедневно появлялись над Астраханью, сбрасывали бомбы, убивали людей, зажигали пожары.

Наша «авиация», состоявшая из трех-четырех самолетов устаревших конструкций, сильно изношенных, не могла дать должного отпора противнику, безнаказанно выполнявшему свои задания.

Киров не мог мириться с этим. Он вызывает двух летчиков, Щекина и Короткова, убеждая их вступить с противником в бой. Это было почти безумное предприятие — воздушный бой с превосходящим во всех отношениях врагом. Но Киров умел убеждать. Отважные летчики выполняют поручение: подбивают и заставляют снизиться один из самолетов противника. Летчик и наблюдатель — оба английские офицеры — захвачены в плен.

Успех красных летчиков сразу поднял настроение у осажденных астраханцев и показал, что даже при такой отсталой технике борьба с воздушным противником возможна. Все дело заключалось в людях. А этих людей воспитывал Киров.

Он умел с одного взгляда оценивать людей и, как умный и тонкий психолог, мог поручить малознакомому человеку ответственное задание.

Посторонние могли это расценивать как излишний риск, но слишком много перенес Киров страданий, борьбы, опасностей подполья, чтобы не развить в себе качеств проникновения в человеческие души.

Летчик Щекин упал в Волгу. От него остался один шлем, пробитый пулей. А на другой день погиб и Коротков. Сергей Миронович очень близко принял гибель молодых авиаторов. Но самое большое горе ему доставила печальная и нелепая смерть летчика Фишера, последнего из авиаотряда.

Неудачи с разведкой слова потребовали участия авиации. Опять звонят Кирову: нужен аэроплан.

— Аэроплан есть. Один-единственный — «Сопфич», под управлением Фишера. Я его пошлю, по только очень прошу зря не гонять, беречь…

Вот что рассказывает один из очевидцев гибели Фишера.

«Мы ему указали посадку около кладбища. Он летел к нам навстречу со стороны противника. Пролетел над нашей позицией, и то ли не хватило бензина, то ли он не мог по карте разыскать кладбище, он опустился между линией белых и красных.

Белые, видя, что самолет красный, начали его обстреливать, наши тоже стали стрелять, предполагая, что это аэроплан противника.

Мироныч вызвал меня к прямому проводу и расспросил о всех подробностях смерти Фишера. И в этих вопросах, в голосе, в тревоге члена Реввоенсовета ощущалась настоящая, большая человеческая скорбь, скорбь по боевому товарищу, погибшему на фронте такой смертью…»

Сергей Миронович уже тогда изучал и вникал в технику, придавая ей исключительную роль. Расскажем здесь один чрезвычайно интересный эпизод, определяющий ум и смелость Кирова.

На форт Александровский, в Закаспии, занятый белыми, под руководством Кирова был произведен внезапный налет нашей флотилии. Форт захватили врасплох и настолько стремительно, что радист не успел даже передать сообщение о нападении. Целые сутки радиостанция форта, уже находившегося в наших руках, работала с Гурьевом, где располагался штаб генерала Толстого, и с Петровском[13], откуда поступали депеши Деникина для Колчака.

Сергей Миронович лично занимался расшифровкой донесений Деникина Колчаку. В одной из телеграмм он устанавливает маршрут следования по Каспийскому морю деникинского посланца к Колчаку, генерала Гришина-Алмазова. Киров организовал захват судна, на котором следовал генерал. У генерала оказались письма и документы Деникина.

Исключительной предприимчивостью обладал Киров!

В низовьях Волги он руководит сколачиванием разрозненной XI армии, приводит ее в порядок и вместе с нею, во главе ее, участвует в разгроме Деникина и восстановлении Советской власти на Северном Кавказе.

Никогда не забыть!.. Театр. Спектакль. Молодые бойцы смотрят пьесу Леонида Андреева. Во время действия на сцену вбегает секретарь партийной организации с бумагой в руках и взволнованным голосом сообщает:

— Товарищи, победа! Только что получена телеграмма: наши броневики ворвались в Баку!..

А. Новицкий ОН ПЕРВЫМ БРОСАЛСЯ В БОЙ

Был тяжелый 1919 год. На Северном Кавказе шли жестокие, продолжительные бои с Деникиным. Меньшевики и эсеры, проникшие в наши ряды, пытались разложить части 7-й Кавказской дивизии. Спекулируя на отсталых настроениях отдельных бойцов, они пытались сеять национальную рознь, панику. О происках врага стало известно члену Революционного военного совета XI армии Сергею Мироновичу Кирову. Поздно ночью он приехал к нам в дивизию. Я проводил его на квартиру командира бригады Сабельникова.

— Созовите совещание коммунистов да и партийцев из местного населения позовите обязательно! — приказал Сергей Миронович, выслушав подробный доклад о положении на фронте.

Когда партийцы собрались в штабе бригады, товарищ Киров сказал:

— Ставка меньшевистско-эсеровской кампании ясна. Сея национальную рознь, они хотят натравить население против нас, чтобы таким образом сделать невозможным продвижение красных в Дагестан и Грузию.

Он дал каждому коммунисту подробные указания, как бороться с провокационными действиями врага, как вести разъяснительную работу среди населения.

Рано утром товарищ Киров собрал на площади бойцов.

После митинга сами бойцы обнаружили в своей среде меньшевистских агентов — зажиточного казака Суракова и богатого скотовода Мала-Андзе, разжигавших национальную рознь среди бойцов.

Сергей Миронович в это время был на бронепоезде. К нему привели арестованных. Киров тут же вторично собрал митинг.

— Вот, — сказал он, показывая на врагов, — кто мешает нашему наступлению, кому выгодно сеять национальную вражду: кулачье, скотоводы, богачи.

Ночью был получен приказ о наступлении.

— Я буду находиться в авангарде с тридцать седьмым полком, — сказал Сергей Миронович.

Во время боя товарищ Киров находился на наблюдательном посту. Он заметил, что наши части, перешедшие в атаку, оказались отброшенными.

— Не отступать! — приказал Киров.

В сопровождении двух разводчиков поскакал он на левый фланг, где было заметно замешательство.

Личным геройским примером Киров сумел зажечь бойцов. Отступление было остановлено. В это время под ним была убита лошадь. Несмотря на сильный ушиб, полученный при падении, Киров продолжал оставаться на передовой линии, поспевая всюду, откуда грозила опасность. Через три-четыре часа наши части вступали во Владикавказ.

На площади освобожденного от белых города Киров собирает митинг и снова зовет к победе, к окончательному разгрому врага.

Н. Самурский ОТ ОБОРОНЫ К НАСТУПЛЕНИЮ

Киров приехал из Москвы в Астрахань в конце 1918 года, в тот момент, когда туда прибывали остатки XI армии.

Две трети красноармейцев были больны тифом, у большинства остальных, перенесших неимоверные тяготы отступления через безводные песчаные пустыни, господствовали демобилизационные настроения…

Над Астраханью нависали и с востока, и с юга, и с запада вражеские силы.

В самой Астрахани наше положение было очень непрочно. Белогвардейские организации вели подрывную работу. Профсоюзы в значительной мере находились под влиянием социал-предателей меньшевиков и эсеров.

Существовало три центра власти: губисполком, губвоенкомат и Реввоенсовет Кавказского фронта. Военные части не знали, кому подчиняться, а были и такие отряды, вроде анархически настроенных моряков, которые вообще не хотели никому подчиняться.

Киров ехал на Северный Кавказ. Но в Астрахани ему пришлось задержаться. На его долю выпало установить в этом городе твердый большевистский порядок. Киров был выдвинут председателем губревкома. Он уничтожает многовластие и организует Советскую власть. Затем он переходит в Реввоенсовет XI армии. Из разбитых, дезорганизованных отрядов создает он крепкую Красную Армию, которая сумела отразить все наступления белогвардейцев.

Он развертывает огромную агитационную и пропагандистскую работу в городе, в рабочих массах.

Сколько раз бывало, когда голод в Астрахани доводил рабочие массы до отчаяния, — одно выступление нашего Мироныча на рабочих собраниях сразу изменяло настроение, вновь зажигало энтузиазм.

Три восстания в Астрахани ставили под вопрос существование Советской власти, и эти три восстания были подавлены только благодаря ленинской тактике и безграничному умению Кирова влиять на массы. Вряд ли удержалась бы в то время Советская власть в Астрахани, если бы там не было Сергея Мироновича.

Прорыв фронта был предупрежден.

Руководя защитой Астрахани, Киров в то же время руководил всей подпольной революционной работой в Закавказье и на Северном Кавказе.

Киров подбирал и посылал туда работников, давал директивы, разрабатывал планы действий, снабжал средствами, организовывал переброску товарищей и денег через Каспийское море, находившееся тогда во власти белогвардейского флота.

Киров держал связь с Гикало, скрывавшимся в горах Чечни, с Бакинским крайкомом, с грузинскими подпольными организациями. Эту работу Киров связывал с работой политотдела XI армии, в котором он воспитывал политработников для Кавказа.

Отстояв Астрахань, создав в ней крепкую партийную организацию и твердую Советскую власть, Киров, как член Реввоенсовета XI армии, повел отряды этой армии весной 1920 года в наступление на Кавказ.

XI армия освободила Дагестан и Азербайджан от власти белогвардейцев и выбросила последних в Персию.

Кавказ, в частности Дагестан, никогда не забудет Кирова, руководившего всей подготовкой восстания против Деникина и освободившего Дагестан.

Никогда не забудут Кирова и трудящиеся массы Астрахани.

З. Г. Орджоникидзе ВНОВЬ НА КАВКАЗЕ

…В феврале 1920 года решением Центрального Комитета партии было создано Бюро по восстановлению Советской власти на Северном Кавказе. Председателем бюро Центральный Комитет назначил Серго Орджоникидзе, его заместителем — С. М. Кирова.

Сергей Миронович двигался на Северный Кавказ во главе героической XI армии. Он телеграфировал Ленину, что передовые части армии стоят уже на рубеже Терской области и скоро подадут свою братскую руку революционному Северному Кавказу. Наконец Киров прибыл в Ставрополь.

Серго сейчас же вызвал Сергея Мироновича к прямому проводу. Киров сообщил, что продвижение армии идет успешно, а сам он завтра думает выехать к нему.

Серго особенно волновала судьба Грозного: белогвардейцы перед своим уходом могли привести в негодность оборудование, поджечь нефтепромыслы, уничтожить имеющиеся запасы нефти, керосина и бензина. А ведь Советская страна остро нуждалась в нефти. Поэтому по прямому проводу он спрашивал Кирова:

— Взят ли Грозный? Кем взят Грозный? В каком состоянии промыслы и нефтяной запас?

Сергей Миронович своими ответами успокоил Серго:

— Грозный взят вчера частями Второго полка Красной Армии. Промыслы в исправности. Запасы нефти еще не выяснены, так как регулярной телеграфной связи с Грозным нет.

Учитывая острую нужду XI армии буквально во всем, от патронов до медикаментов, Серго сообщил Кирову, что он везет для XI армии пополнение, обмундирование, патроны, 200 миллионов рублей деньгами, медикаменты, литературу. Вместе с Серго в XI армию направляется десять политработников, присланных из Москвы.

В свою очередь Киров информировал:

— Пока я провожу следующую политику: во что бы то ни стало засеять как можно больше, не оставлять ничего пустующего в Ставропольской губернии… Думаю, что сейчас, когда наступила самая горячая пора сева, иной политики держаться нельзя.

Далее Киров сообщил, что после взятия Грозного имеется полная возможность быстро решить судьбу Владикавказа. В конце беседы он передал несколько слов, в которых сквозила дружеская забота о Серго.

— Быть может, — сказал он, — можно будет прихватить по пути машину. Обязательно возьмите, так как здесь на этот счет очень плохо… С нетерпением жду вашего приезда, а то замотался до последней степени.

Вскоре Серго встретился с Сергеем Мироновичем.

Теперь они вместе обсуждали все вопросы как военного, так и политического характера. А вопросов было много. На Северном Кавказе белогвардейцы вконец разрушили хозяйство края. Нужно было быстро и решительно устранить страшные последствия войны. Да и белогвардейцы еще не везде были ликвидированы.

Однажды в штабе фронта обсуждался вопрос об окончательной ликвидации контрреволюционных банд. Было решено, что XI армия двинется на Баку, а 1-я Конная — на Черноморское побережье.

Слово взял Сергей Миронович. Он просил пополнить XI армию, так как ее бойцы сильно истомились, переходя через астраханские степи.

Серго горячо поддержал просьбу Кирова, и XI армия получила нужные подкрепления.

Вместе с Кировым Серго направился на Северный Кавказ. Повсюду их встречали горцы-партизаны. С гор, из отдаленных аулов, спускались революционные ингуши, осетины и чеченцы, которые еще до прихода к ним частей Красной Армии вели героическую борьбу за Грозный и Владикавказ.

Серго и Киров написали письмо владикавказским товарищам:


«Примите наш сердечный привет и передайте владикавказцам, всем горцам, всему населению. Сами будем на днях.

Орджоникидзе. Киров».

31 марта мы приехали во Владикавказ.

Здесь после двухлетней разлуки Сергей Миронович встретился со своей женой, Марией Львовной, которая скрывалась в подполье и пережила все ужасы деникинского режима.

На следующий день мы выехали в Грозный. Там проходил съезд трудового парода Чечни.

Бурными приветствиями встретили чеченцы Орджоникидзе и Кирова.

Их приезд свидетельствовал на этот раз о полном и окончательном разгроме белогвардейщины, об избавлении от страшных лишений, которые принесли в горы контрреволюционные шайки разных генералов, стремившихся вновь поработить свободолюбивые народы Кавказа…

Особенно памятной осталась у меня встреча с ингушами на станции Назрань, откуда еще совсем недавно отступали мы в мрачные и темные горные ущелья.

Ингуши встречали нас на перроне. Почтенные белобородые старики обнимали Серго и Кирова, называя их спасителями, и радостные слезы текли по их смуглым щекам.

Партизанские отряды выехали с гор нам навстречу. Впереди развевались красные знамена. Лица у ингушей были взволнованные и счастливые.

Старики рассказывали о том, как летом 1919 года подняли они в тылу у Деникина знамя борьбы с белогвардейцами, как несколько дней подряд «добровольцы» не могли сломить упорство красных партизан. Но на помощь белым пришли свежие войска; их было много, они стеной шли в атаку на ингушские селения. В воздухе парили деникинские аэропланы, поливая партизан свинцовым дождем.

— Враг громил наши селения, — рассказывали старики, — враг убивал наших детей и женщин, но все же он не покорил нас. По-прежнему в горах Ингушетии жила, как живет и сейчас, великая Советская власть…

Старики просили Серго и Кирова поехать к ним в горы.

Им подали верховых лошадей, и они отправились в сожженные деникинцами аулы Экажево и Сурхохи…

Жизнь в горных селениях, как и на всей территории Северного Кавказа, постепенно входила в нормальную колею.

А. И. Тодорский КИРОВ И БОЙЦЫ

Память о Сергее Мироновиче Кирове особенно глубоко связана у меня с незабываемыми людьми — бойцами XI Красной Армии времен укрепления Советской власти в Закавказье. Это вполне понятно, так как Сергея Мироновича вообще невозможно представить без окружения людей, без масс. Товарищ Киров с особенной теплотой любил людей своей партии, рабочего класса, трудящихся, красноармейцев.

XI Красную Армию того времени составляли бойцы большой революционной закалки. Начав свой победоносный марш от Царицына и Астрахани, они сокрушили наиболее свирепую контрреволюцию Дона и Кубани и по дагестанскому берегу Каспийского моря, через Петровск и Дербент, пришли на помощь героическому бакинскому пролетариату. Сапоги и ботинки бойцов были истоптаны, обмундирование обветшало, от боевых трудов и лишений вытянулись загорелые лица, но глаза их искрились задорным огнем победителей, раскрепостивших угнетенный Восток.

Для характеристики этих бойцов, воспитанных Сергеем Мироновичем Кировым, вспомню один эпизод.

…Несколькими конными партиями мы отправились в разведку на склоны Кавказского хребта — искать остатки белогвардейщины.

Высоко в горах нас застала ночь и настигла гроза. Порывисто метался ветер, ярко сверкала молния, и оглушительно гремело. И когда в горах гроза дошла до исступления, красноармеец — курсант политшколы, обычно тихий и молчаливый, — вскочил на большой камень, поднял руку к небу и звонко крикнул: «Бог! Вот я, красноармеец, попираю ногами облака и, если ты есть, вызываю тебя на бой…»


…Я помню товарища Кирова среди тысячи таких красноармейцев в зале бакинской оперы. Они пришли слушать его очередной доклад о международном и внутреннем положении.

Не на трибуну, а на широкий помост сцены выходит невысокий человек в темной русской рубашке, с открытым грубоватым лицом и с шевелюрой темно-русых волос над широким лбом.

С первых же слов рабочая и красноармейская аудитория уже прикована к этому скромному, простому и как-то широко доступному докладчику. На чистейшем русском языке, отнюдь не употребляя иностранных выражений, он пока спокойно повествует о положении Советской федерации.

Тысяча красноармейцев настораживается, почти вздрагивает и как бы физически ощущает, когда он эту федерацию, усиливая голос, называет «огромной 150-миллионной восточной частью земного шара».

С каждым новым положением он вырастает, становится все заметнее на широком помосте сцепы и в то же время просто и спокойно разъясняет, что «мы теперь имеем во всей Советской федерации четверть всей продукции промышленности довоенного времени, что это безусловно мало, но кто помнит 1918–1919 годы, тот знает, что у нас было не то что 25 процентов, а, пожалуй, минус 125».

Он призывает «собирать каждое зернышко нашего хозяйства, заниматься кропотливой работой для того, чтобы продолжать начатое дело, помнить, что каждый камень, который мы кладем на это величайшее здание социализма, будет служить лучшей агитацией».

Перед глазами напряженно застывшей аудитории Киров, используя все богатство красок своей речи, рисует картину отсталой, полуазиатской, варварской нашей страны, которая сейчас вырастает в оазис на фоне стонущей, угнетенной Европы.

И когда невысокий человек в темной русской рубашке, широким жестом подняв руку, в полный голос говорит: «Пусть еще темно для западноевропейских рабочих сегодня, но они скоро увидят лучи великого солнца социализма, которое озаряет нашу Советскую страну», — тысяча красноармейцев порывисто встает, как один человек, и кончает доклад Кирова могучим победным «Интернационалом».

Р. Рубенов ПОСОЛ СОВЕТСКОЙ РОССИИ

Впервые я встретил Кирова в 1919 году в Астрахани проездом на нелегальную работу в Закавказье. Астрахань была центром обороны большой важности стратегического участка. В Астрахани был также и оперативный центр связи с большевистской организацией в Баку, откуда нелегально доставлялись нефтепродукты для нужд Советской страны.

Киров был организатором обороны на этом ответственном участке. Через его руки проходили и все те, кто ехал нелегально в Закавказье.

Киров производил впечатление сильного, волевого и умного человека. Он был талантлив и прост, энергичен и обаятелен.

Он встретил нас тепло и со знанием мельчайших деталей дела дал нам практические указания, как лучше и с меньшим риском добраться до Баку. Он провожал нас с присущей ему улыбкой.

Второй раз я встретил Кирова в Тифлисе в 1920 году, в период легализации нашей партии при господстве меньшевиков в Грузии. Меньшевистская Грузия, этот плацдарм международного империализма, доживала последние дни своего существования. Между Советской Россией и меньшевистской Грузией был заключен договор, который, в частности, раскрыл двери всех тюрем Грузии. Киров был назначен советским послом в Грузии. Мы, освобожденные из тюрьмы, с нетерпением ждали приезда Кирова. С не меньшим нетерпением ждали его революционные рабочие Тифлиса. Со страхом и трепетом ожидали его приезда все те, кто в продолжение трех лет рисовал Советскую власть как режим нищеты, «социализации женщин» и т. п. И не случайно первое слово, которое услышали трудящиеся Тифлиса от советского посла Кирова, было посвящено правде о Советской России, разоблачению клеветы, которая велась против большевиков и Советов. Перед зданием советского посольства собралась большая толпа. На балконе появился Киров. Этот коренастый, полный энергии и воли, с обаятельной улыбкой человек олицетворял в себе энергию, волю и мощь Советской страны. Киров с балкона произнес блестящую речь. Это была огненная речь страстного большевика, речь, полная сарказма против меньшевистской клеветы.

— Вот перед вами большевики из Советской страны. Похожи ли мы на то чудовище, о котором здесь в продолжение трех лет неустанно писали и рассказывали?

Нарушив все правила дипломатического этикета, наш посол передал пламенный привет пролетариев Советской страны пролетариям и трудящимся Грузии, с которыми русский революционный рабочий был десятилетиями связан братскими узами в борьбе с царизмом. Речь его была первой ласточкой, предвещавшей скорое восстановление братской связи между трудящимися России и Грузии, связи, которую так преступно разорвали агенты империализма — грузинские меньшевики.

Мастер слова, талантливый пролетарский трибун кратко и ясно говорил собравшейся толпе о том, кто такие большевики и за что борется Советская страна. Толпа несколько раз устраивала овации Кирову. Каждое его слово, как острие иглы, пронзало дряблое тело меньшевизма. Попытка меньшевистских охранников рассеять толпу не увенчалась успехом.

Весть о речи Кирова быстро облетела Тифлис. Меньшевистские власти были встревожены. Печать на следующий день писала злобные статьи о после-демагоге. Зато среди трудящихся имя Кирова произносилось с любовью, с надеждой на скорую победу. Речь Кирова предвещала революционную бурю, пламя его речи внушало уверенность в борьбе. Скоро настанет конец меньшевистской реакции! Победа наступила скоро…

В третий раз я встретил Кирова во Владикавказе в 1920 году.

Здесь мне и другим руководящим работникам владикавказской организации пришлось под непосредственным руководством С. М. Кирова работать в трудных условиях многонациональной Терской области. Гражданская война подходила к концу, враги были разгромлены, осталась лишь армия Врангеля в Крыму. Терская область все еще была наводнена контрреволюционерами всех мастей, в горных местах орудовали банды, не разрешены были еще противоречия между горцами (осетины, ингуши, чеченцы, кабардинцы и др.), иногородними и казаками (борьба за землю), нужна была упорная работа по организации Советской власти на местах, работа по снабжению рабочих и армии.

Что характерно было в Кирове в тот период?

Прекрасный организатор, талантливый трибун, вожак, знающий простой трудовой народ таким, каков он есть, Киров хорошо изучил нравы, обычаи, психологию горцев. Он их знал, и они хорошо понимали его. Нельзя было конкретно руководить на Северном Кавказе, не зная горцев, не зная особенностей многих национальностей этого края. Каждый раз, когда в порядке дня стоял тот или иной горский вопрос, Киров решал его с учетом особенностей той или иной национальности. Если нужно было подавлять восстание, он разрешал этот вопрос не механически, — он пускал в ход весь сложный механизм связи, влияний, агитации, проявляя исключительную прозорливость, и все это позволяло без больших издержек нанести меткий и жестокий удар по организаторам контрреволюции. Когда нужно организовать поход боевого отряда через непроходимый снежный перевал, Киров не только блестяще организует тех, кто должен проити этот перевал, по и организует связи с тем горским населением, без помощи которого переход будет трудным или невозможным. Когда нужно организовать в горных местах суд, суд советский, а трудящееся население неспособно еще выбраться из объятий шариата[14],— и здесь Киров решает вопрос не механически. Он проявляет исключительное умение разговаривать с народом, убеждать, говорить понятно и образно.

21 апреля 1921 года на учредительном съезде Горской ССР Киров произносит речь о шариате, тогда наиболее остром вопросе национальной политики. Контрреволюционеры спекулировали на вопросе о шариате, они вели агитацию, что Советская власть наносит удар по религии. На учредительном съезде были большие дебаты о суде и о шариате. Речь Кирова может служить образцом, как можно по наиболее острому вопросу в условиях, когда трудящиеся массы горцев не изжили еще религиозных предрассудков, просто и ясно изложить точку зрения Советской власти. И не просто рассказать, но и убедить. Нельзя по шаблону строить работу советского суда в национальных районах. Хотите судиться по шариату — судитесь по шариату. Но судите по шариату в интересах власти трудящихся, бедноты. Киров разоблачает требование: «Если дадите шариат, то дайте его целиком и полностью».

— Если суд шариата будет судить Деникина и вместо того, чтобы снять с него голову, станет на его защиту, может ли рабоче-крестьянская власть допустить такой шариат целиком и полностью?

Чтобы было более попятно, Киров в своей речи ссылается на постановление ингушей, принятое по вопросу о грабежах и разбоях. Что сказали ингуши, трудовой народ? «Судить их судом шариата, но по закону военно-революционного трибунала».

— Если в помещении шариатского суда будет висеть не портрет Ленина, а Николая II, то такое помещение должно быть опечатано при всем нашем уважении к шариату!

Киров заканчивает речь:

— Приступайте к окончательной постройке рабоче-крестьянской власти, в прочности которой не сомневался бы ни один из делегатов, хотя бы он был сторонником шариата.

С. М. Киров был подлинным вождем трудящихся горцев, он их любил, он знал их.

На учредительном горском съезде С. М. Киров так закончил свою речь:

— Каждая светлая точка, каждая светлая звездочка, которую удастся создать на этих снежных вершинах, будет видна не только в убогих ущельях, но и далеко на Востоке.

Так любил он снежные горы и трудящихся, которые веками жили в убогих ущельях и только при Советской власти вышли на столбовую дорогу новой, счастливой жизни.

Под руководством Сергея Мироновича Кирова мы впервые практически проходили школу национальной политики нашей партии…

НА СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ СТРОЙКЕ

А. П. Серебровский В БОРЬБЕ ЗА НЕФТЬ

Он был изумительным организатором и человеком, чья работоспособность казалась неисчерпаемой. Лишь только красные войска, руководимые Орджоникидзе и Тухачевским, вошли в Баку, Киров немедленно взялся за вывоз нефти в Астрахань. Он не терял ни одного дня, ни одного часа, когда нужно было выполнить приказ правительства, возлагавший ответственность за перевозки нефти на XI армию. В порту наливали суда, и Киров неутомимо контролировал эту важную работу. Эта нефть была первой советской нефтью, которая привела в движение пароходы на Волге и дала жизнь многим нашим фабрикам и заводам.

Вскоре Киров покинул Баку. Партия перебросила его на другие ответственные участки. Он вернулся к нам снова в Баку в 1921 году.

Положение бакинских промыслов в те времена было очень тяжелым. Вывоз нефти наладили мы быстро и неплохо, но добыча? Многие промыслы бездействовали. Вода заливала скважины. Мы еще не умели перекрывать водоносные горизонты, как это умели делать американцы. Работавшие скважины были малопроизводительны. И что, в самом деле, можно было требовать от инженеров и рабочих, когда у нас не было насосов и всюду царствовала азиатская желонка![15] И в других отношениях дела были скверные. Жилища промысловых рабочих окончательно пришли в негодное состояние. Не было средств и материалов даже на элементарный ремонт. Продовольственное снабжение оставляло желать много лучшего.

Вопрос встал ребром: как вытащить Баку в кратчайший срок из разрухи? Бакинцы послали Ленину доклад о положении дел на промыслах. Этот доклад отвез в Москву лично Серго, и обсуждался он в ЦК весной 1921 года.

Я очень хорошо помню день вторичного приезда Кирова в Баку. Сергей Миронович начал с того, что явился к нам в «Азнефть» и сказал, что ему нужно ознакомиться со всеми материалами. Еще не вступая в обязанности секретаря Азербайджанского ЦК, он объехал все промыслы. Он потратил неделю на беседы с инженерами и рабочими, удивляя всех быстротой, с какой он осваивал нефтяную технику.

Должно быть, в этом ему сильно помогло знание механики, которую он изучал в Казанском механико-техническом училище. Вот почему он легко и точно решал вопросы механизации промыслов, вот почему он отлично понял значение вращательного бурения и глубоких насосов для Баку и сделался горячим сторонником всех этих технических новшеств.

Из некоторых моих бесед с Лениным, из писем, которые часто получал Киров из Москвы, я увидел, каким огромным доверием пользовался он у Владимира Ильича… Все предложения и требования Кирова быстро принимались и удовлетворялись в Москве.

Итак, «Азнефти» предоставили большую свободу действий. Мы начали с продажи нефти за границу: в Персию и Турцию. Внешняя торговля нефтью требует большого опыта и осмотрительности. И Киров оказал нам в этом деле своим практическим умом и тонким тактом огромную помощь. Благодаря ему нам удалось свободно торговать в Персии и Константинополе бензином, маслом и керосином в обмен на рис и другие продукты. Потом мы проникли и на европейские рынки.

Киров проверял каждый наш шаг. Он всегда знал, что и когда отправлено за границу. Он тщательно следил за тем, чтобы вовремя доставлялись импортное оборудование, одежда, обувь и продовольствие для рабочих. Нечего греха таить: иногда, толкаемые обстоятельствами, мы «партизанили», захватывали что-нибудь лишнее. Но Киров, зная нужду промыслов, всегда выручал нас.

В сентябре 1922 года был окончательно решен вопрос о заключении договора с филиалом известной американской фирмы «Стандард ойл» (этот договор затем подтвердил Совнарком). Американцы обязались дать нам станки для бурения, насосы и трубы. «Азнефть» же должна была снабжать американцев водой, глиной, цементом и лесом.

Договор этот, по существу, был первым договором о технической помощи, который заключила Страна Советов с иностранной фирмой. Мы включили в бригады, обслуживавшие предоставленные американцам во временную эксплуатацию участки, наших рабочих и мастеров и обучали их, таким образом, лучшим способам работы.

Модернизация промысловой техники оказалась очень тяжелой задачей. Многие инженеры и геологи, настроенные консервативно, возражали против перехода на американские методы. Они говорили, что для Баку вращательное бурение не подходит. Ничего путного изэтой затеи, мол, не получится: в бакинской почве много трещин, и растворы будут в них уходить, а инструменты сломаются. Надо было изменять психологию людей, учить их. И здесь Киров опять показал себя блестящим организатором. Он вместе с Серго помог нам преодолеть эти настроения инженеров.

Шли дни, месяцы, годы. Промыслы Баку начали быстро подниматься на ноги. Нефть обильной струей потекла на Волгу и за границу. Пришла пора искать, бурить и осваивать новые участки. И здесь мы встретились еще с одной трудностью. Геологи, не только бакинские, но и приехавшие из Москвы, сомневались в надежности недр Азербайджана. Люди оперировали цифрами, по которым, если им верить, выходило, что нефть на существующих промыслах на исходе, а в других районах Азербайджана ее нет. Правда, среди геологов были и горячие оптимисты, убежденные сторонники возможного развития нефтяной промышленности в Баку. Но таких геологов было меньшинство. На оптимистических позициях твердо стоял Иван Михайлович Губкин, с мнением которого Киров и Орджоникидзе очень считались.

Я вспоминаю в связи с этим один замечательный эпизод. Мы решили пойти за нефтью в море: засыпать и бурить Биби-Эйбатскую бухту. По тем временам это было смелым предприятием. Для создания промысла на море оказалось необходимым привлечь инженера Потоцкого, человека, откровенно враждебного большевикам.

Потоцкий знал, где надо искать в бухте нефть, но отказывался с нами работать. И вот Киров встретился с Потоцким и так сумел на него повлиять, что этот инженер сделался впоследствии самым преданным Советской власти работником.

Киров, взвесив все шансы «за» и «против», повел нас на штурм моря. Но мы начали бурение в несколько ошибочном направлении и долго не могли найти нефть. Представители контрольных органов в Баку, считая попытку добычи нефти в бухте преступной авантюрой, сообщили об этом в Центральную контрольную комиссию. Нам категорически приказали прекратить работы в бухте.

Как быть? Сергей Миронович велит мне ехать в Москву — добиться отмены запрещения, а пока… бурить.

Баринов день и ночь сидел на Биби-Эйбате. Сергей Миронович заботливо наведывался и ободрял работников. А я в это время сражался в Москве за честь Биби-Эйбата. Все казалось безнадежным. «Нельзя» — и весь тут разговор! Но в самую последнюю минуту я получил радостную телеграмму от Кирова: «На Биби-Эйбате забил фонтан!»

Всем понятно, что запрещение немедленно сняли. Биби-Эйбатский промысел дал с тех пор много нефти. Бухта сыграла большую роль в росте нефтяной промышленности Азербайджана, и этим мы обязаны настойчивости Кирова…

Я хорошо знал Кирова не только на работе. Будучи его соседом — мы жили рядом, — я имел возможность наблюдать Кирова в самых различных условиях. Искренний товарищ и друг, человек неукротимой энергии, он умел ободрить нас в самое тяжелое время.

Всегда в критический момент Киров был на промыслах. В 1924 году на Биби-Эйбатском промысле произошел грандиозный пожар. Стихия разбушевалась, и потребовались героические усилия, чтобы ликвидировать катастрофу. Киров участвовал в борьбе с огнем. Было время, когда меньшевики и эсеры пытались поджигать промыслы. Было поймано с поличным несколько диверсантов, но обстановка продолжала оставаться очень напряженной. На промыслах усилили охрану…

И в одну из таких тревожных ночей на Сураханах арестовали сторожа — его поведение показалось подозрительным. Управляющий промыслом, инженер, рано утром явился к Сергею Мироновичу, который только успел лечь спать. Сергей Миронович, измученный напряженной ноч-пой работой, принял инженера. Оказывается, речь шла о стороже, в невиновности которого инженер твердо убежден. Киров тут же по телефону попросил освободить сторожа из-под ареста. Я присутствовал при этом разговоре и думал, что Мироныч пойдет теперь спать. Но он, посмотрев на часы, оделся и опять поехал на работу.

Баку в те годы представлял собой сложный узел. Нужны были большой такт, тонкое большевистское чутье… И Киров, опираясь на теснейший контакт с Серго, великолепно справлялся с этой задачей. Для многих читающих эти строки будет новостью следующий факт. Промыслы ощущали большую нужду в рабочих, и мы с разрешения Орджоникидзе вывезли в Баку из константинопольских лагерей восемь тысяч врангелевцев, пожелавших вернуться на родину. Это была на редкость трудная политическая операция. Малейший промах был чреват большими неприятностями. Но Киров совместно с Орджоникидзе безукоризненно подготовили почву для «перековки» бывших врангелевцев.


Киров! Это имя вызывало ненависть у врагов. Киров! Это имя с глубочайшим уважением произносили люди, преданные делу революции.

И теперь, когда в далекой суровой Якутии, в сибирской тайге, в горах Урала и Алтая мы ищем золото и платину, ищем и долго не находим, когда в сердца самых смелых разведчиков закрадываются сомнения, тогда встает перед глазами энергичный, неунывающий Мироныч. Тогда память говорит нам: «Вспомни Биби-Эйбат!»

И мы снова ночами проверяем расчеты, карты и планшеты, а утром идем в забой, грызем мерзлоту и камень бурами, взрываем динамит и находим золото, находим платину.

Так было на Алдане. Так нашли после упорных поисков богатую Воронцовскую жилу на Северном Урале. Так мы отыскали золото в степях Джетыгары, и рудник был назван именем нашего незабвенного Мироныча.

З. Г. Орджоникидзе УЧИТЬСЯ ХОЗЯЙСТВОВАТЬ

С июля 1921 года секретарем ЦК Коммунистической партии Азербайджана избирается С. М. Киров. С этого времени контакт между ним и Серго становится еще теснее. То Киров наезжает в Тифлис, чтобы принять участие в заседании Кавбюро или каком-нибудь совещании, то Серго едет в Баку, который он продолжал держать под неослабным наблюдением. Часто Серго и Киров переговаривались по прямому проводу.

Говоря здесь о хозяйственных делах, связанных с нефтью, хочется рассказать еще об одном довольно характерном для того времени случае.

Как-то рано утром Киров вызвал Серго к прямому проводу и сообщил тревожную весть: в Баку на бывшем заводе Манташева в белом городе загорелся бак с керосином вместимостью в 250 тысяч пудов. Пожар стал быстро распространяться. Загорелись соседние баки с нефтью и маслом. Ночью уже горело шесть баков.

Баки были расположены рядом с электрической станцией. Передав Серго еще некоторые подробности пожара, Киров добавил:

— Причина пожара не выяснена. Сейчас еду на пожар, вечером тебя вызову или пошлю записку.

Придя домой, Серго, показывая мне бланк телеграфной ленты своего разговора с Кировым, очень сокрушался:

— Каждый пуд горючего у нас на вес золота, а тут зря гибнет столько добра!

На Мироныча Серго возлагал большие надежды.

— Он наведет порядок, можно не сомневаться, — говорил Серго. — И нефть вытащит в гору, и положит конец всяким пережиткам национальных раздоров, которых еще немало придется преодолеть.

Вечером Серго опять был у прямого провода. Киров сообщил:

— Только что приехал с пожара. Теперь можно определенно сказать, что опасность, угрожавшая электрической станции, миновала. Сейчас горит один бак на триста тысяч пудов нефти, сгорела уже половина. Самый опасный бак — керосина — сгорел до конца. Горел начиная с пяти часов вечера вчера и догорел только теперь. Электрическая станция повреждений не имеет. Лопнули только стекла от жары и прочие мелочи. Оказывается, бак с керосином, который загорелся первым, был перед этим накачан горячим керосином. Какие это идиоты сообразили наполнять баки, стоящие в нескольких саженях от электростанции, пока не выяснилось. Назначено строжайшее следствие. Надо сказать, что нет Серебровского[16], — значит, нет «Нефтекома». Очень много помогли тушению пожара наши курсанты, которые работают без смены со вчерашнего вечера. Сегодня на курсах устроили собрание, разъяснили курсантам, какие могут быть последствия, если сгорит станция. Курсанты двинулись к пожару и заявили, что не уйдут до тех пор, пока пожар не кончится совершенно.

Этот рассказ Кирова воссоздает лишь один эпизод истории борьбы за советскую нефть. Преодолевая все трудности, большевики Закавказья во главе с Серго и Кировым все увереннее развертывали в крае хозяйственное строительство, и мы видим это прежде всего на примере с бакинской нефтью. Бакинский пролетариат творил чудеса. Добыча нефти медленно, но неуклонно возрастала.

Первые уроки хозяйствования показали, что есть только один путь к созданию «Большого Баку» — это коренная реконструкция всей нефтяной промышленности. Серго и Киров были одними из первых, кто поставил этот вопрос перед ЦК партии и Советским правительством.

М. Катушевский «АПЛОДИРОВАТЬ МНЕ НЕЧЕГО…»

Это было в 1920 году. Я тогда был комсомольцем. Работал маляром на механическом заводе имени Монтина. Под напором частей Красной Армии белогвардейцы и мусаватисты эвакуировались из Баку. В город вступили части XI армии. Впереди шел бронепоезд, на котором прибыли члены Реввоенсовета армии — Киров, Орджоникидзе.

На вокзале состоялся огромный митинг, на котором выступил с яркой речью Сергей Миронович Киров. Здесь я его впервые и увидел и услышал.

Во второй раз я увидел Кирова в 1922 году, когда он был секретарем Центрального и Бакинского комитетов Азербайджанской Коммунистической партии (большевиков). Он пришел в нашу заводскую партийную ячейку с прикрепительным талоном, чтобы стать на учет.

Сергей Миронович не случайно выбрал наш завод. На нем в то время было много меньшевиков и эсеров, которые стремились разложить заводской коллектив, играя на отсталых настроениях отдельных рабочих. Партийная организация у нас была тогда еще слабенькой и малочисленной. Она объединяла два крупных завода, а насчитывала только около тридцати коммунистов.

Киров часто бывал и выступал на собраниях ячейки и рабочих собраниях. Обычно они происходили в кузнице. Трибуной Сергею Мироновичу служила наковальня. Отсюда он, подобно тяжелому молоту, громил предателей рабочего класса — меньшевиков. Он учил нас большевистской непримиримости в борьбе с врагами рабочего класса.

Помню, через несколько дней после того, как Киров прикрепился к нашей ячейке, на заводе возникла итальянская забастовка[17], организованная меньшевиками Дорониным, Носковым и другими. Страна тогда только-только начала залечивать раны, нанесенные ей гражданской войной и голодом. Жилось тяжело. Этим и воспользовались меньшевики.

Через несколько минут после начала «итальянки» на заводе появился Киров. На дворе собрались все рабочие. Кирова уже знали и уважали за его прямой характер, за простоту его речей, за глубокое знание рабочего нутра. Когда он поднялся на возвышение, раздались аплодисменты. Сергей Миронович поднял руку и начал говорить:

— Аплодировать мне нечего. Я вам ни спецодежды, ни французских булок не привез. Я обвинять вас приехал за то, что вы послушались меньшевиков, попались на их удочку и пошли за врагами рабочего класса, вонзающими нож в спину революции.

«Итальянка» была ликвидирована в самом зародыше. Десятки рабочих после речи Кирова выступали и каялись в своих ошибках, клеймили предателей дорониных и носковых.

В течение почти трех лет Киров работал в нашей ячейке. За эти годы он превратил ее в боевую организацию, выдвинувшую десятки талантливых работников. В общей массе рабочих завода Сергей Миронович замечательно умел находить эти таланты.

Сотни старых рабочих завода знали Кирова. Со многими из них он запросто беседовал. К нему рабочие часто обращались за советами и с просьбами. Его простота и скромность поражали всех встречавшихся с ним.

С. Л. Маркус ПОКОРЯЯ ЛЮДЕЙ СЛОВОМ

В 1921 году осенью я была командирована на Кавказ — мне было дано задание наладить работу среди женщин в Горской республике, Грузии, Азербайджане. Сергей Миронович был тогда секретарем ЦК КП (б) Азербайджана. В Баку я остановилась на квартире у Кировых, и мы встречались с Сергеем Мироновичем каждый вечер. Оба мы возвращались с работы очень поздно, обедали, а затем начинались беседы, которые тянулись далеко за полночь.

Тут, в Баку, я впервые услышала речь Сергея Мироновича. Это был незабываемый момент. Он выступал на митинге, устроенном в связи с каким-то крупным международным событием. Как сейчас, помню длинный зал, стол на сцене, Сергея Мироновича, стоящего у рампы. Он начал речь как будто обыкновенно, так, как начинают ее многие ораторы. Но уже вскоре весь зал замер, словно зачарованный. Все взоры были прикованы к Кирову. Он покорил людей своей неумолимой логикой, глубокой большевистской убежденностью и принципиальностью, звучавшими в каждом его слове. Для слушавших Кирова ничего кругом больше не существовало, кроме его живой, горячей, напряженной мысли, которая неудержимо звала вперед. Конец его речи был потрясающим. Это был подлинный пафос народного трибуна, тесно, неразрывно связанного с массами. Глядя в этот момент на товарища Кирова, мне казалось, что он становится как-то больше, растет на моих глазах, сливается с нами и будто в зале уже не отдельные люди, а нечто целое, единое. Было несомненно: если бы в тот момент он повел нас в бой против врагов Родины, мы все пошли бы за ним, как один, не колеблясь ни минуты. Такова была сила его воздействия на массы. Сергей Миронович кончил свою речь. Раздался гром аплодисментов. Аплодировала и я. Я ощущала себя неразрывной составной частичкой единого коллектива, с теми, кто вместе со мной слушал Кирова.

На этом митинге я видела одного старика. Мне потом рассказывали о нем. Когда он пришел домой, его спросили, где он был. Он ответил: «Где был? Ведь сегодня выступал Киров!» Этот старик, вероятно, был уже далек от политики, но выступал Киров, и он не мог не пойти. И действительно, слушать Кирова шли все — шли не только друзья, но и люди «нейтральные» и даже те, кто был настроен против Советской власти.

Ярко сохранилась в моей памяти встреча с Сергеем Мироновичем после смерти Владимира Ильича Ленина. Трудно передать словами всю глубину горя, которым был охвачен Сергей Миронович в те скорбные дни.

Несколько раз я встречала Сергея Мироновича на квартире у Серго Орджоникидзе в Москве. Между ними была большая близость, они относились друг к другу с трогательной заботливостью, с какой-то особой теплотой. Помню такой момент, он ярко сохранился в памяти. Побеседовав у Серго с Сергеем Мироновичем, я собиралась уходить. Провожая меня, они, дружески обнявшись, вышли в переднюю. С тех пор эта картина неизменно возникала в моем воображении при мысли о необыкновенной близости двух друзей — Сергея Мироновича и Серго Орджоникидзе. Приезжая в Москву, Сергей Миронович обычно останавливался у Серго. А в дни пребывания Сергея Мироновича в Москве Серго никогда не садился без него есть. Когда Серго заболевал, Сергей Миронович волновался, нервничал и ежедневно звонил ему, справляясь о его здоровье.

М. Маяк КАК КИРОВ МНЕ ПОМОГ

Помню, хорошо помню, это было в Баку во время установления Советской власти в Азербайджане. Я был беспризорным мальчиком, так лет двенадцати-тринадцати. Ноги босые, грязное тело, и едва была прикрыта грудь, в большом лохматом мужском полупальто до ног. Все мое тело было черное, кроме зубов. И так около года я проводил свою жизнь на улицах Баку.

Однажды я пошел в военкомат просить, чтобы меня направили на работу. Вместо работы отправили меня в детский дом. Тут было много беспризорных ребят. Но через три дня я оттуда удрал. Это было рано утром. Никто меня не заметил. Я бежал до самого здания Бакинского Совета, где работал товарищ Киров. Подошел я к часовому.

— Разрешите мне к товарищу Кирову, — сказал я.

— Убирайся вон сейчас же!

Прогнал он меня и не разрешил стоять даже около кабинета. Ясно, решил про себя я, такой у меня вид, что красноармеец думает, что я шучу.

Как бы то ни было, убеждал я себя, но сегодня нужно увидеть товарища Кирова. Голодный и жалкий, сидел на лестнице до самого вечера, пока вышел он с двумя товарищами. Я бросился к нему, схватился за его тужурку, посмотрел ему в лицо и сказал:

— Товарищ Киров, посылай меня на работу.

— Какую тебе работу, мальчик? — сказал он с улыбкой.

— Я хочу на завод Каспийского товарищества, там, где мой товарищ работает.

— Нет, мы тебя пошлем в детский дом, там ты будешь работать, там тебе дадут питание, там ты будешь учиться и станешь хорошим человеком. — Он держал меня за руку.

— Нет, нет, не хочу в детский дом, я оттуда убежал, там ребята меня били! Пошлите на завод, я хочу на завод, товарищ Киров! — сказал я в слезах.

Товарищи его засмеялись и уговаривали Кирова исполнить мою просьбу.

— Ну ладно, — сказал Киров и попросил своего секретаря направить меня на завод.

На следующий день я уже работал на заводе им. Джапаридзе, стал ударником. Работал и жил на этом заводе… С того дня, как поступил на завод, стал учиться…

М. С. Чудов, А. И. Угаров, П. А. Ирклис БЕЗГРАНИЧНАЯ ВЕРА В ИЗБРАННЫЙ ПАРТИЕЙ ПУТЬ

В проведении, в жизнь решений партии, ее Центрального Комитета С. М. Кировым руководила безграничная вера в правильность избранного партией пути, в неиссякаемые творческие силы рабочего класса, вера в непобедимую мощь народных масс, в неизбежность торжества коммунизма во всем мире.

Но это не была слепая вера. Она покоилась на неустанном серьезном изучении теории Маркса — Энгельса — Ленина. Кто из нас не помнит, как много-много раз товарищ Киров требовал от нас глубокого усвоения ленинизма, как бичевал пренебрежение к теории. И своим примером и в своих речах он неустанно говорил нам всем: учитесь марксизму-ленинизму, ибо это «единственная наука, которая учит трудящихся побеждать своих классовых врагов».

Товарищ Киров был близок и дорог трудящимся Ленинграда, ибо его жизнь и деятельность нераздельно сливались с их жизнью и борьбой. Он был чуток к нуждам и запросам рабочего, колхозника и каждого трудящегося человека. Он обладал огромным даром умения слушать людей.

Все члены партии, рабочие, работницы, колхозники, которые хоть раз посетили Кирова или разговаривали с ним у себя на заводах, на фабриках, в колхозах, навсегда сохраняли воспоминание об этих минутах. Они твердо знали, что Кирову можно рассказать все, что их волнует. Для этого нет нужды подыскивать какую-либо особую форму, важно рассказать обо всем правдиво и честно. И они всегда были убеждены в том, что за этим последует настоящее большевистское дело, что Киров лично, через товарищей поможет, в чем только можно.

Товарища Кирова трудящиеся нашего города знали все, от мала до велика. Его знали рабочие, инженеры, работники науки, искусства, врачи, учителя, его знали старики и дети. Они его любили, как своего близкого и дорогого вождя, слово которого звучало для них как справедливое слово большевика, которое никогда не расходится с делом. Обладая крупным государственным умом, товарищ Киров охватывал самые многообразные области социалистического строительства.

Большое и малое в работе никогда не ускользало от его проницательного взора. Он умел в большом находить такие «мелочи», без которых нельзя решить большого дела, и он умел в малом открыть вопросы большого государственного значения.

Ближе всего его знали на ленинградских заводах и фабриках. Руководители таких заводов, как «Красный путиловец», Ижорский завод, и заводов, выполняющих оборонные заказы, чувствовали исключительное внимание товарища Кирова, его заботливое руководство, его неустанную поддержку.

Его инициатива в реконструкции ленинградской промышленности, в постановке новых производств, в создании новых цехов, новых заводов была неисчерпаема. В каждом заводе, в каждом ленинградском предприятии он видел не только его настоящее, но и его будущее.

Киров обладал редкой чуткостью к росткам нового во всех областях жизни. Ни одно новое, сколько-нибудь значительное техническое изобретение, ни одно научное открытие не проходило мимо него. Инженеры, техники, молодые изобретатели, научные работники — все были убеждены в том, что их работа, нужная и важная для страны, всегда, в любую минуту найдет горячую поддержку у товарища Кирова, сумеет опереться на его помощь.

Металлургия, химия, оптика, машиностроение, электропромышленность — всем этим Киров глубоко интересовался. Но, пожалуй, нигде так выпукло и ярко не чувствовалось руководство товарища Кирова, как в подъеме промышленной жизни нашего далекого Севера. Разработка апатитов в Хибиногорске, Волховский и Тихвинский алюминиевые комбинаты, бурный рост Мурманска, строительство электростанций в Ленинградской области, разработка гдовских сланцев и т. д. — все это в громадной степени вызвано к жизни по инициативе Кирова. Он знал, как никто, каждый уголок нашего Севера, был тесно связан с геологами, химиками, инженерами, со всеми, кто хорошо знал богатства Севера и отдавал свои силы и знания промышленному развитию этого богатейшего края.

Киров особое внимание уделял тому, чтобы Ленинградская область стала производящей. Разведение пшеницы в области явилось прямым результатом той настойчивости, с которой товарищ Киров побеждал все трудности на этом пути.

Мы теперь уже свыклись с тем, что у нас может расти пшеница, но прошли многие годы, прежде чем она стала обычной культурой в области.

Борясь за образцовый социалистический город, товарищ Киров ежечасно направлял работу Ленинградского Совета и всех его управлений. Нет другого человека, который бы так хорошо, так детально знал городское хозяйство и его нужды. Строительство новых жилищ, водоснабжение, дороги, переустройство набережных, мостовых, механизация коммунальных работ — во всем этом, вплоть до мелочей, сказывалось повседневное руководство Кирова.

Исключительна и велика была роль Кирова в культурном строительстве города и области. В последнее время Киров особенно много внимания уделял школе, коммунистическому воспитанию детей. По его инициативе в наказ депутатам Ленинградского Совета рабоче-крестьянских и красноармейских депутатов внесено предложение о создании детского Дворца культуры.

Строительство новых Домов культуры, клубов, кинотеатров находилось под постоянным наблюдением Сергея Мироновича. Он неоднократно посещал стройки культурных учреждений. Строительство Центрального парка культуры и отдыха обязано инициативе Кирова. Он горячо любил Ленинград и ленинградских рабочих и работниц, их высокую организованность и революционную стойкость, он отдавал все силы тому, чтобы улучшить жизнь трудящихся нашего города и области.

Всюду и везде товарищ Киров твердо держался государственного подхода к работе. Этому учился у него каждый из нас. Сергею Мироновичу было совершенно чуждо противопоставление местных интересов общему делу строительства социализма. Киров был самым непримиримым врагом местной ограниченности, для него интересы страны, нашего государства были выше и дороже всего.

Для партийной организации Киров был в лучшем и самом глубоком значении этого слова старшим товарищем, в правильность решений которого все мы глубоко и до конца верили. Слово Кирова всегда рассматривалось нами как партийное решение.

Преданность партии, умение драться за ее решения, проводить их в жизнь служили у Кирова единственной оценкой при подборе кадров и выдвижении их.

Киров отличался исключительной требовательностью и строгостью к себе, к своей работе, и это давало ему неоспоримое право требовать от каждого из нас честной большевистской работы.

Присущую ему благородную внутреннюю тревогу за дело партии, за дело строительства социализма в нашей стране он стремился передать каждому из нас. Ибо без этого качества немыслим большевик-руководитель. Без этого качества каждый из нас подвержен опасной для большевика самоуспокоенности и потере классовой бдительности.

Товарищ Киров был беспощаден ко всякому формально-бюрократическому отношению к решениям партии и ЦК ВКП(б). Он был беспощаден к людям, которые прикрывали пустой болтовней и демагогией свое бюрократическое равнодушие к интересам партии. Он сурово разоблачал тех, кто пытался перед ним скрыть действительное положение вещей, требовал от всех правдивого и большевистски честного исполнения директив партии.

Преданный член партии, допустивший ошибку, но сказавший прямо о недостатках своей работы, мог рассчитывать на внимание и помощь Кирова. Наоборот, человек, обманувший его, лишался доверия навсегда.

Стойкий и непоколебимый ленинец, он учил непримиримости к малейшим проявлениям оппортунизма.

Н. Верховский «РАБОТАЮ, НИ МИНУТЫ НЕТ СВОБОДНОЙ…»

Мне довелось неоднократно видеть, слышать, а в 1934 году некоторое время и сопровождать в поездке по Казахстану Сергея Мироновича Кирова.

Впервые я увидел и услышал Сергея Мироновича в Ленинграде, еще в начале 1926 года. Современный молодой человек, завидуя, может подумать, что жизнь ставила меня в какие-то особо благоприятные условия, чтобы видеть и слышать Кирова. Это не совсем так. Киров был очень доступным — всегда на людях, всегда с массами. И уж если завидовать, то всем бакинцам или ленинградцам тех лет.

Один из моих старых знакомых — в прошлом он работал в Баку, — ныне персональный пенсионер Нурулла Зайнурович Юсупов, рассказывал мне:

— Когда в Баку становилось известно, что сегодня будет выступать Киров, то рабочие-нефтяники тянулись даже из Балаханского района. Без всякого оповещения шли. Пешком шли. А это восемнадцать километров…

Ярко запомнился Сергей Миронович и казахстанцам, особенно во время своей поездки по республике. И когда пришла скорбная весть о его злодейском убийстве (а это произошло через два месяца после его отъезда из Казахстана), то горе было всенародное. Плакали люди не только в Баку или Ленинграде, плакали и в далеких аулах Каркаралинского округа, где он тоже сумел побывать.

Из истории партии известно, что после Баку, с 5 января 1926 года, Cepгей Миронович начал работу в Ленинграде. Это было сразу же после XIV съезда партии, на котором зиновьевцы и каменевцы, сблокировавшиеся затем с Троцким, пытались подорвать единство партии. Ленинскую правду о съезде партии, взявшем курс на индустриализацию страны, принесли в гущу ленинградских рабочих Киров и другие деятели партии.

Нелегкое это было время даже для человека такой неисчерпаемой революционной энергии, каким был Киров! Известно, например, письмо Сергея Мироновича к жене, Марии Львовне, датированное 16 января 1926 года:

«Не обижайся, что пишу мало, очень я занят, работаю, пи минуты нет свободной… Занят так, что даже на улице не был ни разу, бываю только в машине… Каждый день на собраниях».

Общеизвестно, что перед XIV съездом немало ленинградцев было запутано, введено в заблуждение главарями так называемой «новой оппозиции». Киров по приезде своем начал действовать убеждением, отвоевывая у оппозиции один партийный коллектив за другим. Очень скоро он оставил «генералов от оппозиции», как он их называл, без армии.

После провала на съезде главари «новой оппозиции» не подчинились решениям съезда, перейдя к небывалым в истории партии формам фракционной борьбы, включая сюда п подпольные собрания и налеты-вылазки в отдельные заводские партийные коллективы. В октябре 1926 года на крупнейших ленинградских заводах — «Красный путиловец», «Красный треугольник», «Электросила» и других — в очередной партийный день появились никем не прошенные, не званные битые «генералы от оппозиции», ставшие подручными иудушки Троцкого. Мне случилось быть на партийном собрании «Красного путиловца», куда, узнав о вылазке оппозиционеров, приехал и Киров…

Шли напряженнейшие идейные бои с оппозицией. Как и другим коммунистам-газетчикам того времени, мне довелось быть на многих бурных партийных собраниях, конференциях, активах, слышать проникновенный голос Мироныча, давать в «живой записи» отчеты о его взволнованных, порой гневных и саркастических, всегда предельно искренних и убедительных выступлениях…

Итак, перед очередным «партийным четвергом» в Ленинграде вновь появился устроитель внутрипартийной «бузы» Зиновьев. Мотив приезда был явно лживый: навещаю-де заболевшего папашу. Помню, Демьян Бедный написал по этому поводу сатирические стихи «Нежный сын».

Под вечер коммунистов редакции вызвали на третий этаж, в кабинет редактора, предупредили: «Сегодня возможны вылазки оппозиционеров. Явились главари. Будьте на местах». Мое место — на «Красном путиловце».

Приехал немного загодя: дело-то ответственное! Сергей Миронович, который сам был в молодости журналистом, как-то пошутил, что «хорошему газетному репортеру полагается прибыть на пожар по крайней мере за пять минут до пожара».

Общие партийные собрания завода проводились тогда в стареньком клубе, что между литейным цехом и бывшими пушечными мастерскими, (И в зале и на сцепе — обычные деревянные некрашеные скамьи и пи одного стула. Так тогда было.) Примостился я в сторонке, слева от входа, около рояля, и наблюдаю, как заполняет зал рабочая большевистская гвардия. Идут после трудового дня закопченные, большинство — в кепках, но многие еще в повидавших виды фронтовых шинелях и даже в буденовках.

Руководил собранием очень скромный человек, Иван Иванович Газа, бывший рабочий, а потом комиссар путиловского бронепоезда № 6, прославившегося в гражданскую войну. В этот период он был секретарем парткома на заводе; потом его избрали секретарем Московско-Нарвского райкома партии, и впоследствии Киров ставил его в пример другим секретарям. Теперь в Ленинграде есть улица имени Газы.

Собрание было назначено на пять часов, а уже в половине пятого на завод явились Зиновьев и его приспешник Куклин. Встреченные небольшой группой заводских оппозиционеров, они ровно в пять часов прошли на сцену. Шум поднялся невероятный. Большинство кричит: «Долой!» Громко раздаются голоса: «Кирова, Кирова сюда! Долой раскольников!» Но нашлись и такие, кто поддерживал Зиновьева. Как потом выяснилось, на собрание просочилось довольно много оппозиционеров. Расселись они в разных концах зала — и ну шуметь, создавая впечатление, что их лидера поддерживает чуть ли не половина собрания.

Каждому — свое: мне, газетчику, — забота, что при таком шуме я многого не услышу. Набрался храбрости — и на сцену, тоже заполненную людьми; пристроился на скамье слева от стола президиума, близ трибуны, и… оказался как раз рядом с Зиновьевым.

С кратким докладом о внутрипартийном положении выступил И. И. Газа. Закончил он его так:

— Оголтелая группа оторвавшихся от партии людей нервирует партию. Так кто же, я спрашиваю собрание, ставит палки в колеса нашего строительства?

Собрание мощным криком ответило:

— Зиновьев! Позор ему!

После Газы стали выступать рабочие-коммунисты. Говорили горячо, образно. Первым взял слово Катанугин:

— Зиновьев повенчался с Троцким, и теперь они, как хорошие молодые, пустились в послесвадебную гастроль по фабрикам и заводам… Не мешайте работать, убирайтесь вон!

Потом выступил один из питерских ветеранов, Павлов:

— Не претендуйте на ленинский кафтан, мы его вам не дадим, слишком вы малы для этого — утонете. Кафтан Троцкого вы себе уже взяли. Если вам нравится, то и щеголяйте в нем, а нас оставьте в покое!

Мастер Подольский поставил вопрос в упор:

— Или руки по швам, или партия так ударит по этим рукам, что больше не захотите поднимать их на партийное единство!..

С высот сегодняшних достижений нашей страны, строящей коммунизм, теперь это кажется просто смехотворным, но ведь тогда-то троцкисты всерьез доказывали, что социализм в Советском Союзе построить-де невозможно. Вот где было главное существо спора.

Помню, Киров иронически вопрошал в своем выступлении:

— А если мировой революции еще нет, если западноевропейский пролетариат еще не может помочь, так, значит, «сматывай удочки», значит, и социализм не построим?..

Зиновьев нервничал. То он вскакивал со скамьи, то вновь садился, тяжело, астматически дыша. Помню его «кхе-кхе», от которого колыхалось все рыхлое тело. Под конец собрания явился еще и краснолицый, весь потный Евдокимов.

По ходу собрания было предоставлено слово и Зиновьеву. По настоянию его свиты, которая буквально неистовствовала (криками заглушали, например, речь И. Ф. Кодацкого, тогдашнего секретаря Московско-Нарвского райкома партии), выступал он даже дважды. Но чем больше он пытался установить контакт с аудиторией, тем меньше оставалось у него сторонников.

В поведении Зиновьева возмущал сам факт неслыханного нарушения дисциплины партии. «Подумать только, — говорили выступающие, — член руководства партии идет в заводские партийные коллективы с жалобами на решения съезда! Неслыханное дело!»

В начале собрания некоторые еще задумывались: может быть, лидеры оппозиции и в самом деле скажут что-нибудь чрезвычайно важное, способное хоть в какой-то степени оправдать их поведение? Однако услышали демагогические запугивания, что-де частник и кулак вот-вот съедят страну. И никакой положительной программы, одно безысходье («социализм не построим»), паника…

У меня осталось впечатление, что Зиновьев «работал» на собрании против самого себя, что происходило саморазоблачение.

Во время собрания я все поглядывал на Сергея Мироновича. Он не сидел, а больше стоял на сцене позади председателя собрания Газы. Спокойный, терпеливый. Хитровато улыбался. Выступать не спешил. Пусть говорят сами рабочие. Он явно любовался ими, краснопутиловскими большевиками: и без меня, дескать, прекрасно справляются.

Выступил он в прениях последним. В зале воцарилась тишина, прерываемая лишь аплодисментами. Притихли и крикуны из «свиты» Зиновьева. Сравнительно новый человек в Ленинграде, Киров уже успел завоевать всеобщее уважение и любовь (вскоре он стал совсем своим человеком на «Красном путиловце», проводил там бессонные ночи, помогая наладить серийный выпуск тракторов).

Полностью его выступление на этом собрании не было записано, не сохранились и мои блокноты. Хорошо помню, однако, что это была блестящая речь: взволнованная, яркая и гневная. Можно сказать, последние гвозди забивал он в гроб провалившихся зиновьевцев и троцкистов: «Не путайтесь в ногах у армии, ведущей наступление!»

С негодованием и сарказмом разоблачил Киров обманные приемы, к которым прибегнул Зиновьев. Как раз в этот день на Политбюро должен был разбираться вопрос о положении внутри партии. Но «…вместо участия в заседании Политбюро, — подчеркнул Сергей Миронович, — почтенные вожди оппозиционного блока едут из одной столицы в другую и расшатывают единство партии». Зиновьев, видите ли, исполнял сыновний долг, на собрании оказался почти случайно, вроде бы на досуге. На самом же деле «…он рассчитывал, что сумеет продемонстрировать мощную себе поддержку снизу. Однако жестоко просчитался!..»

По поводу главного предмета спора — о возможности построения социализма в одной стране — С. М. Киров заявил, что это теперь вопрос не теоретических споров, а практических действий. С присущими ему искренностью и прямотой он сказал, что на этом пути придется преодолеть гигантские трудности, но с помощью миллионов трудящихся масс, отвергая всякое неверие в наши силы, мы будем вести дело построения социализма и доведем его до победы.

Речь Сергея Мироновича была глубоко аргументированной. Камня на камне не оставил он от демагогических домыслов оппозиции о якобы преобладающем росте частного сектора. С помощью неотразимо убедительных цифр и фактов показал, что страна крепнет день ото дня и идет не к капитализму, как стращали оппозиционеры, а к социализму. Словом, это была впечатляющая речь революционного оптимиста, непоколебимо верящего в правильность избранного партией пути, в творческие силы народа.

Состоялось голосование. Произведенный с особой тщательностью подсчет голосов показал, что за резолюцию, предложенную президиумом собрания, высказались 1489 коммунистов. За поправки, выдвинутые зиновьевцами, подняли руки всего 23 человека. Да еще, как это потом установили, в их числе оказались двое беспартийных, один из которых никогда не был путиловцем.

Оглашая итоги голосования, И. И. Газа возмущенно воскликнул:

— И вы, такая ничтожная кучка, осмеливаетесь трепать партию!

Вдохновленный собранием и выступлением Кирова, я спешил быстрее доставить в редакцию информацию большой политической важности. Знал — меня ждут, отчет должен попасть в завтрашний номер. Пристроился, помню, на крыло чьей-то автомашины и так добрался до редакции. Уже ночью надиктовал корреспонденцию «Как их встретили». Ввиду важности темы она, как и написанный на второй день по поручению редакции обзор о событиях дня под заголовком «Исторический четверг», была пере-, печатана потом многими газетами Союза.

Посчастливилось мне слышать и пламенную речь С. М. Кирова на XVII съезде партии в 1934 году. Это была одна из самых ярких речей на «съезде победителей». Искренняя, непосредственная, взволнованная. Именно тогда он сказал:

— Успехи, действительно, у нас громадны. Черт его знает, если по-человечески сказать, так хочется жить и жить!..

М. Освенский ВСЕСТОРОННЕЕ ЗНАНИЕ ДЕЛА

Не только партийного работника, но и хозяйственника, инженера, ученого всегда поражали в Сергее Мироновиче исключительная конкретность, всестороннее, до деталей, знание дела.

Когда ленинградская промышленность получала важнейшие государственные задания, Сергей Миронович умело и быстро переключал всю хозяйственную и партийную организацию на выполнение этих заданий. Он сам вникал в детали и нас учил этому; он требовал от нас, чтобы мы знали не только общее положение на том или ином заводе, но и частности. Мы обязаны были знать, что задерживает выполнение задания, кто задерживает. Вспоминаются десятки ярких примеров. Раздается телефонный звонок:

— Освенский? Киров говорит. Как дела на заводе имени Ворошилова?

Этот завод был его детищем. Он приложил много сил и энергии, пока добился, чтобы продукция этого предприятия достигла высокого уровня.

Я рассказал.

— А как с деталями? (Сергей Миронович тут же называет их номера.) Доставляют ли их заводу? Сколько уже подано деталей?

Обычно он немедленно реагировал на те или другие выявившиеся недочеты, беспредельно верил в неисчерпаемые источники энергии и энтузиазм рабочего класса. Когда, бывало, беседуешь с Миронычем на эту тему, всегда чувствуешь необыкновенное тепло и любовь к замечательным рядовым людям, героям наших заводов, строек.

Однажды Сергей Миронович после посещения одной промышленной стройки рассказывал мне:

— Походил я по площадке и разговорился с одной молодой работницей. Побеседовал о ее жизни и работе, а затем я ее спросил: «Какая у тебя норма и как ты ее выполняешь?» Работница, несмотря на то, что норму не выполняла, все же с гордостью сказала: «Я недавно из чернорабочих. Пройдет немного времени, и я норму обязательно буду перевыполнять». Вот эта гордость, — говорил мне Сергей Миронович, — уверенность в своих силах — не простое бахвальство, а присущая рабочему классу уверенность в своих силах. Замечательные люди у нас растут! А как мы ими интересуемся? Занимаешься ли ты ими, товарищ Освенский, так, как следует? Как поставлена среди строителей партийно-массовая работа?.. Ну конечно, куда вам заниматься, — сыронизировал Сергей Миронович, — этими мелкими организациями. У вас большие предприятия, — И решительно закончил: — Неверно!

А вывод, сделанный Сергеем Мироновичем, был таков:

— Мы, я думаю, и вы неправильно строим партийный аппарат, который главное внимание уделяет «Путиловцу», Балтийскому, «Большевику». Ведь этими заводами занимаются буквально все. Мы эти заводы и их людей знаем как облупленных. А небольшие предприятия?

В такой организации, как ленинградская, где сконцентрировано большое количество предприятий союзного значения, мы нередко упускали из поля своего внимания так называемые мелкие предприятия. Сергей Миронович беспощадно бичевал нас за такое пренебрежение.

В Володарском районе строился громадный по размерам и новейшей конструкции мост через Неву. Руководящие работники района и города да и я не раз побывали на стройке моста. Но Киров умел иными глазами смотреть на строительство. После одного своего посещения он поднял на ноги ряд организаций, в том числе и наш райком ВКП (б), так как обнаружил, что кухня столовой рабочих полутемная.

…Он интересовался не только количеством уложенного строителями кирпича, но и тем, как они, эти люди, живут.

Вот еще яркий пример.

В нашем районе развернулось большое строительство комбината «Хлебострой». Приехав как-то на строительство, Сергей Миронович осмотрел выставку, выслушал руководителей об успешном ходе работ и рекордах отдельных рабочих и вдруг спросил:

— Все это хорошо! А вы покажите мне, как работает ваша столовая. Чем вы кормите рабочих?

Пошли в столовую. Сергей Миронович выяснил здесь, что питательность блюд недостаточная для рабочих-строителей, проводящих весь свой рабочий день на открытом воздухе. Трест общественного питания производил раскладку продуктов на массовые обеды без учета особых условий работы тех или иных категорий рабочих.

В результате этого посещения вопрос о питании строителей стал предметом обсуждения в обкоме ВКП(б). Тресту общественного питания было предложено перестроить всю систему организации питания в соответствии с условиями работы разных групп трудящихся.

Киров как партийный руководитель в своей многогранной практической работе за большими стройками, за гигантами-предприятиями всегда видел людей, творящих дело нашей партии. Бывая на предприятиях по какому-либо важному делу, он быстро узнавал и о десятках мелочей, имеющих принципиальное значение для производства и для рабочих. Умение быстро разобраться в этих фактах,выудить главнейшее, заставить интересоваться этим главным всех работников было замечательной, характерной для С. М. Кирова чертой.

А. С. Милославский ЛЮДИ-ЭТО ГЛАВНОЕ!

…Как-то в двенадцатом часу ночи раздается звонок.

— Милославский?

— Слушаю.

— Киров. Ты знаешь, у тебя в районе притесняют рабочих.

— Не может быть, Сергей Миронович!

Слышу в телефон знакомый мягкий смешок.

— Ладно, ладно, я не обобщаю. Но учти все же, какие у тебя в районе бывают возмутительные вещи.

И тут же рассказал мне следующее. Квалифицированный рабочий (уже не помню, с какого завода) был послан на Свирь, на монтажные работы. Спустя полгода, по окончании командировки, товарищ возвращается в Ленинград. А в это время умники из жакта комнату его передали новому жильцу, а вещи выставили в коридор.

Рабочий написал письмо на имя Мироныча… Звонок ко мне был уже на следующий день. Наутро после разговора с Миронычем я пошел в жакт, выяснил все, поговорил с людьми как следует, иду в райком. Только вошел к себе — звонок. Конечно, Киров…

— Ну, как с этим рабочим?

— Подтвердилось, Сергей Миронович.

— Сам был? Расследовал сам?

— Да.

— Исправь. — Короткое молчание. Затем потише: — Вообще посмотри, что там за народ в этом жакте, что за люди. А? Когда выполнишь, звякни мне…

Эта внимательность к людям не знала абсолютно никаких границ. Рабочий, работница, ученый, школьник, руководитель райкома — все это были люди, о которых заботился Мироныч. И эта заботливость всегда трогала нас невероятно.

Припоминаю разговор в 1931 году.

В Ленинграде было плохо с подвозом хлеба — наличные запасы истекали, хлеб с юга задерживался, и Сергей Миронович немедля мобилизовал ряд работников, и мы, уже в качестве уполномоченных СТО, должны были выехать на Северный Кавказ.

— Организуй и возвращайся. Ленинградскому рабочему нужен хлеб…

Когда эшелоны были направлены к нам в Питер, я возвратился.

Спустя дней пять Киров вызывает меня.

— У нас хлеба на два дня. Эшелоны с зерном застряли на станции Батайск. Надо их сдвинуть с места немедленно. Рабочие не должны оставаться без хлеба.

Я удивился, как это, мол, «немедленно».

— Сергей Миронович, ведь туда двое суток езды…

Киров быстро встал из-за стола, взглянул на меня.

— Как, — говорит, — у тебя с сердцем?

— Неплохо, — отвечаю.

— Так ли? — и внимательно разглядывает меня, словно самое мое сердце он видит перед собой.

— Серьезно, Сергей Миронович, сердце в порядке.

— Ну смотри. Летал когда-нибудь?

— Приходилось.

— Ну, и здорово. Лети! Счастливо…

И тепло-тепло пожал мне руку.

Или еще.

Опять телефонный звонок:

— Киров. У тебя в районе есть такая-то организация. Ты знаешь, кто руководит ею?.. Ну, и хорошо. Партиец он неплохой, как ты думаешь? Я имею сведения, что он стал немного «пошаливать»… Ну, понимаешь, выпивать, попросту говоря…

— Я слушаю, Сергей Миронович…

— Проверь, побеседуй с ним. Может, устал? Тогда дай отдохнуть ему. Парень способный, партии нужен.

Я проверил. Сообщаю ему результаты. Слышу довольный, спокойный голос Мироныча:

— Его нужно сохранить… Нужно!

Забота Мироныча действительно спасла товарища. Он отдохнул, ни о каких «шалостях» уже не было и речи, товарищ стал работать по-прежнему прекрасно, как и подобает большевику.

Прошел год после этого разговора. В Смольном в коридоре встречаю Мироныча. Идем рядом, он со своей обычной манерой — незаметно-незаметно, — доведя меня до дверей своей комнаты, пропускает меня к себе, начинает расспрашивать о разных делах района и потом уже с особо внимательным выражением лица говорит:

— Ну, а как этот?.. Твой человек-то?

И внимательнейшим образом расспросил меня о «прошлогоднем» товарище.

— Ну, рад, что уберегли… Очень рад…

Работая девять лет под непосредственным руководством Кирова, получая повседневно личные его указания, я никогда не слышал какого-либо окрика или приказа… Его простого, насмешливого слова было достаточно, все становилось ясным и быстро исполнялось.

Мироныч действовал неопровержимостью своих доказательств.

«Как ты думаешь сделать то-то?» — спрашивал он.

«Так вот», — отвечаю.

«А почему этого не сделать иначе? Здесь нужно учесть еще вот такие-то обстоятельства».

Становилось очевидным, что делать нужно было именно так, как говорил Мироныч.

Все он видел своими глазами и не раз журил и напоминал, если что-либо делалось медленно.

Звонит:

«Медленно у тебя движется дело с окраской такого-то дома… Три раза проезжаю мимо, а люльки все висят. Не стыдно ли? Когда кончишь?»

Или говорит:

«Ты знаешь, мы озеленили Лиговку. Неплохая получилась улица. Деревья, говорят, подрастут. Только имей в виду, что каждое из них надо уберечь от поломки. Каждое деревце надо сохранить. Ты подумай как, и это не только потому, что ты отвечаешь».

Он знал многих работников лично и часто спрашивал о них.

«У этого работника такие-то особенности, — говорил он. — Ты учти это. Каждый должен принести свою пользу».

С. М. Киров учитывал особенности работы партийной организации нашего района.

«Район насыщен советским аппаратом, различными учреждениями. Роль и значение работы этих учреждений колоссальны, — указывал Сергей Миронович. — У вас есть такие учреждения, работа которых распространяется далеко за пределы Ленинграда, от работы которых зависит не только снабжение ленинградских рабочих, но и важнейшие участки хозяйства, разбросанные по нашему Союзу… Что у нас иной раз бывает в аппарате?.. Сидит коммунист на руководстве каким-либо участком и не хочет вникнуть в суть дела… Когда кончите с этим?»

Очень часто Сергей Миронович обращал внимание на проектные организации и отдельные объекты их работы. Он указывал, что, когда в этих организациях сидят коммунисты с высшим образованием и дело у них не идет, значит, нет у них коммунистической закалки. И он предлагал собрать коммунистов, торопить и определять точно окончание работы.

Целый ряд проектов делался под систематическим наблюдением Сергея Мироновича. Например, проект Тихвинского алюминиевого комбината был в результате его вмешательства сделан на полтора месяца раньше срока и с уменьшением себестоимости на 45 процентов без ущерба для качества. В Ленпроекттрансе коммунисты-инженеры выдвинули встречный план на эскизный проект моста через реку Свирь и дали его с экономией в расходовании средств против основного проекта до 5 миллионов рублей.

И. И. Алексеев ВЕЛИКИЙ МАСТЕР БОЛЬШЕВИСТСКОГО ВОСПИТАНИЯ 

Свою непосредственную партийно-массовую работу я начал под руководством Кирова. На протяжении всех лет общения со всеми нами Сергей Миронович кропотливо учил и воспитывал нас, как надо работать по-большевистски. Большевистски воспитывать и растить людей — великим мастером этого дела был Киров.

Вспоминается время, когда на «Красном путиловце» начали поговаривать об освоении массового выпуска тракторов. Многие путиловцы, и среди них даже большевики, смотрели на трактор как на обычную машину. Эти люди не видели за этими путиловскими «фордзонами» политики нашей партии. И в это время в путиловских цехах появляется Сергей Миронович. Его большевистский призыв гремит по заводу. Киров ясно предвидел огромную роль трактора.

«Товарищи, поймите, что это не просто трактор — это генеральная линия нашей партии, это революция в деревне», — говорил Мироныч.

Он воспитывал большевистскую убежденность не только в каждом партийце, но в каждом рядовом рабочем. Путиловские рабочие поняли, что тракторостроение — это важнейший этап социалистической стройки.

Как сегодня, помню торжественное собрание в Доме культуры. В президиуме Киров, Куйбышев и другие товарищи. В четыре раза увеличивалось задание путиловцам. Они должны были дать в новом наступающем году 12 тысяч тракторов.

На трибуне Киров. Он произносит пламенную речь, закапчивая:

— Я не инженер «Красного путиловца» и не знаю, готовы ли вы технически выполнить программу, но коммунистически вы готовы и должны выполнить.

Так говорил подлинный большевик… Эти слова Кирова были встречены краспопутиловцами с непередаваемым воодушевлением…

Изо дня в день Киров интересовался выпуском тракторов. Он вникал во все детали производственного процесса. Вопросы, которые он ставил нам по телефону, заставляли нас иногда смущаться, ибо это были вопросы не только большевистского организатора.

«Как прошли испытания с отжигом блоков? Как дела на шлифовке поршневых колец?» — спрашивал он как болеющий за дело хозяин, техник, инженер.

И что удивительного в том, что многие рабочие и инженеры интересовались:

«Непонятно нам, не инженер ли Сергей Миронович?» Товарищ Киров требовал, чтобы ежедневно у него на столе находился свежий номер боевой газеты тракторостроителей «На штурм 12 000». Он внимательно прочитывал эту небольшую газету.

«Хорошая газета, — говорил он нам, — не дает спать, а это главное, что требуется от заводской большевистской газеты».

Киров отлично знал тысячи людей и даже многих, с которыми лично не встречался. Как-то зашел разговор о кандидатуре секретаря во вновь организуемый партком тракторного завода. Мы говорили о Коле Остахове, молодом, энергичном, растущем большевике.

— Это тот самый, который у вас отлично построил организацию по звеньям? Хороший паренек, подойдет.

И спустя немного времени Киров звонит ко мне и спрашивает:

— Ну, как Остахов? Справляется? Вы ему помогите.

Никогда не забуду своего последнего разговора с Миронычем. 30 ноября 1934 года в двенадцать часов дня у меня дома звонит телефон:

— Алексеев? Здорово! Киров говорит. Ты где вчера был?

— Был в райкоме, был на «Путиловце» — на собрании актива.

— Вот это меня и интересует. Какие вопросы задавали? Чем больше интересовался народ?

Меня заинтриговало: что ж это он, меня проверяет? Но мои опасения быстро рассеялись.

— Видишь ли, завтра у меня доклад, так вот готовлюсь…

Р. Куск «НАДО РАБОТАТЬ НЕ ПОКЛАДАЯ РУК»

На областную партконференцию я принес первые куски советского алюминия — еще красные от жары слитки, только что вынутые из форм. И здесь я в первый раз лично встретился с Сергеем Мироновичем. Он с восхищением рассматривал первые алюминиевые чушки и ленты, которые мы собственными руками прокатали на вальцах на «Красном выборжце», и с восторгом повторял:

— Добились!

Так закончилась почти двухлетняя неустанная работа по выполнению распоряжения Кирова «добыть советский алюминий из тихвинских бокситов».

В совнархозе, где я тогда работал, начали говорить об апатитах и нефелинах. Тоже был очень большой спор — годятся они или нет. И здесь я опять непосредственно встречался с Кировым.

Все большие вопросы до их общественного признания вызывали в промышленности опаску, консерватизм. И вот для борьбы с ними был создан Карело-Мурманский комитет. В его заседаниях часто участвовал сам Сергей Миронович. Много раз, когда я показывал ему последние образчики окиси алюминия, желтого и красного фосфора, который нам в Государственном институте прикладной химии удавалось получить, Киров говорил:

«Прекрасное дело! Надо работать дальше не покладая рук».

Но эти простые слова он умел начинить такой неописуемой энергией, что, возвращаясь в институт, мы работали как львы! Вдохновенно работали!

Когда окись алюминия и фосфор уже были на ходу, занялись мы шунгитом. Сергей Миронович не только слушал доклады, но вместе с Чудовым и секретарем Петроградского райкома Соболевым сам приезжал в институт смотреть, как идут дела.

Затем наступила очередь синтетического каучука из ацетилена. Мы сначала стучались во многие двери хозяйственников. И нигде ничего…

Вопрос этот действительно громадный, сложный. Но столько в нем заманчивости, что я, как директор института, решил рискнуть внутренними институтскими средствами.

В торжественный день получили мы первые пять граммов (да, только пять граммов!) искусственного каучука. И мы думали: ну, теперь до признания недалеко. Никто из хозяйственников, однако, и копейки дать не хотел.

Вместе с секретарем Петроградского райкома Соболевым мы обратились к Кирову.

Сергей Миронович проявил такой колоссальный интерес, такой «вкус» к деталям дела, что я был поражен.

Целый час Сергей Миронович слушал, вникал во все подробности дела. Выслушав, он заявил:

— Это настолько важная для страны проблема, что в институте нужно все на голову поставить, но довести дело до промышленных масштабов. Деньги будут. Выезжайте сегодня же в Москву к Орджоникидзе.

Как на крыльях полетел я в Москву. Бегу к секретарю, говорю — так и так, нужно к товарищу Серго.

— Да уже все сделано… Получайте деньги…

И затем я поражался: член Политбюро, секретарь ЦК многомиллионной партии среди тысяч дел находил время по крайней мере раз в декаду позвонить в институт, узнать, как идут дела, подбодрить, посоветовать…

Вскоре уже начал работать опытный завод синтетического каучука…

П. С. Смородин «ПОСТАВЬТЕ НА ТУРБИНУ ПЯТАЧОК»

Выборгский пролетариат хорошо знал и сердечно любил Сергея Мироновича. И Мироныч лично знал очень и очень многих рабочих. И когда в великие пролетарские праздники колонна Выборгского района проходила мимо трибуны, улыбающийся Мироныч но имени приветствовал знакомых товарищей, и это приветствие было горячим и крепким, как дружеское рукопожатие.

Рабочие Металлического завода никогда не забудут, какое большое участие принимал Сергей Миронович в ответственном и сложном деле выпуска первых советских турбин. Десятки раз приезжал он на завод, внимательнейшим образом изучал производство, раскапывал причины неполадок, указывал пути их исправления. Не раз приезжал Мироныч на завод для того, чтобы принять участие в испытании готовой турбины.

Приемка турбины — это ответственный и тревожный момент. В напряженном молчании прислушиваются рабочие к первому биению сердца мощной машины, инженеры и мастера следят за тем, как увеличивается число оборотов, — у каждого одна мысль, одна забота. И Сергей Миронович, охваченный общей тревогой, стоит вместе со всеми у испытательного стенда.

Но вот все быстрей работает турбина, работает ровно, без перебоев, у людей проясняются лица, и к Сергею Мироновичу начинают подбегать рабочие:

— Идет хорошо, Сергей Миронович, все будет в порядке!

Мастер турбинного отделения Тимофеев как-то сказал Кирову о том, что существует примитивный способ проверки исправности турбины: надо на самый верх турбины поставить на ребро мелкую монету, гривенник или пятачок. Если монета при полном ходе машины не падает от сотрясения, значит, машина работает хорошо, без перебоев. И с тех пор Сергей Миронович, приезжая на приемку, всегда говорил:

— А ну, перестаньте определять на глазок — поставьте лучше на турбину пятачок.

Так горячо любивший жизнь Мироныч прямо-таки расцветал, когда видел наших здоровых, молодых, крепких ребят. На том же заводе в обеденный перерыв молодежь играла на дворе в баскетбол. Киров остановился, долго смотрел и сказал:

— Думал ли кто-нибудь раньше о том, что можно так веселиться на заводе? Хорошая молодежь, радостная у них жизнь и работа.

Киров любил людей. Он радовался их успехам, поднимал, поддерживал тех, кто своей работой помогал нашему государству. И недаром к Кирову обращались все заводские изобретатели и рационализаторы — он интересовался их работой, расспрашивал, советовал. Не забывал этих людей и, приехав на завод, вторично интересовался, как продвинулась их работа.

Среди больших дел Сергей Миронович находил время, чтобы заботиться о мелочах, улучшающих, украшающих быт рабочих. Бывая на Оптическом заводе, он заметил, что «зеленая зона» завода — лужайка, засеянная травой, — недоступна для отдыха рабочих в обеденный перерыв. Он указал на это и предложил разбить дорожки на «зеленой зоне», озеленить и привести в порядок двор, организовать площадки для физкультуры.

Он бывал в культкомбинате Оптического завода, осматривал фабрику-кухню, библиотеку, комнаты для занятий. Он радовался этому новому культурному учреждению, радовался за рабочих, которые получили условия, способствующие их росту и развитию.

Огромное внимание уделял Сергей Миронович оборонным заказам. Когда завод получал новую программу, он приезжал на завод, обходил все цехи, долго говорил с инженерами и рабочими.

Его замечания никогда не были голословны — он перед этим серьезно знакомился с заводом, производил подсчет загрузки оборудования, выяснял, какие заработки у рабочих, спрашивал, могут ли они выработать больше…

Была у Кирова одна замечательная особенность в подходе к рабочим: он всегда показывал им работу в перспективе ее развития. Говоря о тракторных частях, о турбинах, об оборонных заказах, он умел показать, какое значение имеет эта вещь для всей страны в целом и для каждого в отдельности. Он учил нас через детали и машины, которые производит рабочий, раскрывать перед ним его роль в строительстве социализма, в обороне страны, в укреплении нашей социалистической Родины. Он учил нас, партийных работников, воспитывать рабочую массу.

К. М. Отс «ТОВАРИЩИ! НАДО ВЫПОЛНИТЬ!»

О Сергее Мироновиче как руководителе можно написать целую книгу. Мне здесь хочется рассказать несколько эпизодов, рисующих Кирова как мудрого, прозорливого руководителя и большого, талантливого организатора.

Первый эпизод связан с развитием на «Красном путиловце» тракторостроения. Как известно, Путиловский завод был пионером массового тракторного производства. Сергей Миронович не уставал разъяснять и подчеркивать нам, путиловцам, что, во-первых, тракторостроение имеет исключительное государственное значение, что мы создаем базу для перевода многомиллионных раздробленных крестьянских хозяйств на рельсы коллективизма. Во-вторых, мы в процессе освоения тракторного производства перевооружаем завод, открываем перед ним огромные перспективы производственного роста.

Нужно сказать, что в то время, когда Сергей Миронович приехал в Ленинград, «Красный путиловец» не был приспособлен для массового производства. Он был по преимуществу заводом индивидуального машиностроения.

Под руководством, при самом непосредственном живом участии и помощи Сергея Мироновича (по его инициативе было сменено хозяйственное руководство завода) мы успешно закончили это перевооружение и наладили у себя массовое тракторное производство.

Новая обстановка, новые задачи в сельском хозяйстве поставили иные требования, чем несколько лет назад, перед нашим тракторным производством. «Красный путиловец» начинал переключаться на производство пропашников.

Трудностей здесь было очень много. Нам пришлось самостоятельно разработать проекты, технологические процессы, подготовить инструментарий и т. д., причем все это нужно было сделать в очень короткие сроки. Сергей Миронович отчетливо представлял себе все эти трудности и предупреждал нас о них резко и прямо. Но вместе с тем он говорил, что времени у нас мало, что мы должны закончить эту работу как можно скорее. В апреле мы должны были дать первые сто пропашников. Не вышло. В начале июня товарищ Киров лично приезжает на завод. Зная о нашем отставании, он хотел проверить, насколько оно глубоко и что мы делаем для того, чтобы это отставание преодолеть. Он умел любую мелочь поднять на большую высоту и доказать, что от нее во многом зависит наша общая работа. Он крепко ругал нас за то, что станки используются не полностью, что в цехах много мусора. Был он, например, в мастерских ФЗУ, где велось массовое производство крепежных материалов (болты, шайбы, гайки и т. д.). Этот участок особенно отставал. Сергей Миронович долго говорил с директором ФЗУ Вальнесом, указывал ему на недостаточное использование своих возможностей и в первую очередь — на неполную загрузку станков.

— Мне сдается, — говорил нам товарищ Киров, — что работаете вы серьезно, но все-таки многого еще не сделали. А не сделали потому, что об этом не подумали, не предвидели. Мне кажется, что долгое время вы ходили вокруг да около и покручивали усики…

Хотя товарищ Киров сказал это очень добродушно и мягко, но все мы поняли его слова как серьезный упрек, и это заставило нас с утроенной силой взяться за работу.

Или вот еще один штрих. Идет он по заводу. Подходит к отливке одной детали для пропашника. Внимательно ее осматривает, а потом говорит:

— Хорошая отливка! Аккуратная работа. Только почему такие толстые стенки? Посмотрите на американскую машину — насколько там все отливки тоньше, экономнее. Надо беречь металл. Наша страна нуждается в нем. Нельзя допускать ни малейшего расточительства…

Во всех указаниях, которые он давал и нам, руководителям предприятий, и цеховым работникам, и рядовым рабочим (а с ними он беседовал много и подолгу), Сергей Миронович всегда делал большой упор на культурность в работе, на искоренение кустарщины и дедовских, допотопных приемов производства. Он всегда подчеркивал, что нам нужно догнать и перегнать капиталистические страны в смысле качества продукции и в смысле культуры нашей работы.

Мне отчетливо помнится один разговор, который был с товарищем Кировым у нас на заводе. Начальник 1-го механического цеха Амелюшкин стал рассказывать о достижениях в области точности обработки.

— Вот, Сергей Миронович, мы теперь измеряем микронами…

— Микронами? Это хорошо. Только вот у вас кое-где действуют кувалдами…

И действительно, у нас еще сохранились такие некультурные приемы работы. Глаз Кирова заметил эту ненормальность и заставил нас энергичнее работать над искоренением остатков старых, некультурных методов производства.

После обсуждения в ЦК партии вопроса о выпуске запасных частей, Киров прямо с поезда, не заезжая ни в Смольный, ни домой, приехал к нам на завод. Прямо идет на участок, на линию поршневых колец, — а это, нужно сказать, было у нас самое слабое место. Спрашивает руководителя цеха:

— Выполните?

— Нет, не осилим.

— Не выполните? Нет, товарищи, надо[18] выполнить! Вы это можете сделать. Посмотрите ваши резервы. Может быть, кое-что можно будет переложить на другие цехи, чтобы вам было легче.

Эти слова Сергея Мироновича и та острота, с которой он поставил перед нами задачу дать в срок запасные тракторные части, заставили всех нас крепко призадуматься над полным использованием всех наших производственных возможностей.

А возьмем наше турбинное производство, которое мы начали налаживать на «Красном путиловце». Сколько заботы, сколько внимания вложил Сергей Миронович в это новое для завода и крайне нужное стране дело!

Я помню, как товарищ Киров, только что вернувшись из поездки по Казахстану, с большим подъемом и воодушевлением рассказывал нам, группе ленинградских работников, о своих впечатлениях. Посреди рассказа он повернулся ко мне и сказал:

— Знаешь, Отс, я был на шахтах, в рудниках, на местных заводах, я везде видел недостаток электроэнергии. Не хватает ее. Предприятия задыхаются, не могут развернуть свою производственную мощность как следует. И только потому, что нет энергии. Понимаешь, что это значит? Нужно делать турбин больше, как можно больше. Ты это учти.

Это указание товарища Кирова мы, краснопутиловцы, кладем в основу своей производственной программы.

Товарищ Киров всегда очень радовался нашим техническим успехам. Когда мы ему рассказывали о каком-нибудь вновь освоенном производстве, о какой-нибудь, даже самой мелкой, производственной победе, у него радостно блестели глаза, он улыбался, переспрашивал, будто мы делали ему величайший подарок.

Мне помнится, например, как мы испытывали наш механический пресс, в десять раз превышающий мощность обычных гидравлических прессов. Создание такого пресса означало технический переворот в практике горячей штамповки. Сергей Миронович лично приехал на испытание пресса. Он долго и подробно говорил с конструкторами и монтажниками. Когда пресс пустили в ход, Киров взобрался наверх, на самый пресс, долго наблюдал его работу, расспрашивал о самых мельчайших деталях.

Характерно, что Сергей Миронович лично знал всех наших талантливых молодых специалистов. Он много с ними разговаривал, расспрашивал, относился к ним с исключительной заботой и вниманием.

С. М. Киров учил хозяйственников заботиться о бытовых нуждах рабочих. Можно смело сказать, что многочисленные бытовые учреждения, построенные за последние годы на нашем заводе (столовые, души, ясли, наконец наш гигантский Дом культуры), — все это достигнуто благодаря исключительному вниманию и повседневному руководству товарища Кирова.

Железный большевик, непримиримый и беспощадный к врагам партии, к малейшему отклонению от ее генеральной линии, человек исключительной прямоты, он вместе с тем отличался огромной мягкостью и задушевностью, он учил и воспитывал, практически помогал каждому из нас, работников ленинградской организации.

«Красный путиловец» всегда видел большую заботу Кирова. Благодаря исключительно четкому и конкретному руководству товарища Кирова «Красный путиловец» сумел перестроиться и остаться не только заводом с крупнейшим в Союзе революционным именем, но и заводом, где по-прежнему разрешаются наиболее трудные и сложные производственно-технические задачи, которые партия и правительство ставят перед нашей страной…

А. Иванов «ЗДЕСЬ БУДЕМ СТРОИТЬ ГОРОД»

Возникновение нового промышленного района на Севере и его освоение неразрывно связаны с именем Сергея Мироновича. Не будет преувеличением сказать, что, взявшись за это дело, Сергей Миронович не выпускал его из своих рук.

11 сентября 1929 года было решено создать трест «Апатит», а уже в декабре того же года Киров в сопровождении председателя Ленсовета И. Ф. Кодацкого, управляющего трестом «Апатит» В. И. Кондрикова и других направляется в Хибинскую тундру.

Поезд шел из Ленинграда на разъезд Белый (теперь там станция Апатиты) Мурманской железной дороги. Вагон, в котором ехал Киров, имел вид геологической библиотеки. Окруженный справочниками, атласами, Сергей Миронович изучал материалы по исследованию Хибинской тундры.

По пути в поезд садились геологи. В вагоне они докладывали Сергею Мироновичу о последних результатах разведок, высказывали свои мнения. Киров слушал их, давал заключения. На следующей станции геологи сходили, в вагоне появлялись новые люди. Поезд шел на Север.

У разъезда Белого, на 67° северной широты, стоял грузовик. На нем 29 декабря 1929 года Сергей Миронович и его спутники двинулись в тундру.

В это время года солнце не всходит в Хибинах. Была полярная ночь. Грузовик едва шел по узкой, занесенной снегом дороге. На восьмом километре грузовик вследствие заносов остановился. Остальные 21 километр шли частью пешком, частью ехали на лошадях.

В маленьком домике у подножия горы Кукисвумчорр остановились на ночлег. Сейчас в этом историческом домике — небольшой музей памяти Сергея Мироновича.

Развесили карты. Геологи собрались на совещание. Обсуждали план наступления на апатитовую гору. Наутро поднялись на Кукисвумчорр. Вернулись в барак продолжать совещание. Киров сказал:

— Здесь будем строить город.

Сейчас город построен — это Кировск (прежде Хибиногорск). Советские люди знают этот город — индустриальный форпост за Полярным кругом. А тогда создание этого города многим казалось несбыточной мечтой.

Сейчас, в 1935 году, апатитовое дело настолько прочно, апатит так крепко вошел в нашу промышленность, что мы уже забываем, насколько, в сущности, ново это дело. Апатитовый рудник и обогатительные фабрики, как и другие предприятия страны, борются за свой план, выполняют и перевыполняют его. Отход апатитовой руды — нефелин — оказался прекрасным алюминиевым сырьем. На этой базе строится комбинат в Кандалакше.

В Смольном в кабинете Кирова на стене висела карта Ленинградской области. К ней постоянно обращался взгляд Сергея Мироновича. С каждым годом количество значков на карте прибывало. Обозначались медь и никель Мончетундры, железные руды Карелии и Ены, титано-магнетиты близ Имандры, появились редкие земли в Хибинах, эвидиалит, лопарит с танталом и ниобием Ловозерских тундр.

При личной и постоянной помощи Сергея Мироновича завязываются узлы освоения Севера. Строится Нивская гидростанция, начата постройка еще более северной Туломской гидростанции, строятся дороги — железные и автомобильные.

По инициативе Сергея Мироновича при облисполкоме был организован Карело-Мурманский комитет, специально занимавшийся вопросами изучения недр, технологии добычи полезных ископаемых и форсированного развития производительных сил. На пленумы комитета приглашались геологи, металлурги, строители, и неизменно они видели Сергея Мироновича, скромно сидевшего сбоку за столом. Подчас он выступал. Это были яркие выступления.

Г. С. Ровио ШТУРМ БОГАТСТВ КАРЕЛИИ

Очень много интересовался товарищ Киров постановкой и результатами геологоразведочных работ в Карелии. Очень остро и ярко запечатлелась в моей памяти беседа с Сергеем Мироновичем о рудных богатствах Карелии… Товарищ Киров высказал тогда твердую уверенность в том, что на территории Карелии есть различные руды.

— Ищите энергичнее, ищите, не жалейте на это дело средств и сил. Если мы найдем в Карелии металл, это будет великое дело. Великое и в смысле создания условий для еще более быстрого индустриального развития Карелии, и в смысле создания условий для еще более быстрого роста металлургической базы СССР. И если вы будете работать по-настоящему, по-большевистски, центр безусловно поможет вам своими средствами.

…Я бывал у Сергея Мироновича и рассказывал ему о новых находках молибдена и цветных металлов.

Он попросил меня показать на карте месторасположение найденных цветных металлов, долго смотрел на карту и затем дал целый ряд практических указаний, как двигать дело дальше.

Это знание результатов геологоразведочных работ объясняется не только тем, что товарищ Киров обстоятельно знакомится со сведениями, поступающими от геологоразведочных партий, оно объясняется также и тем, что товарищ Киров для получения самых точных и проверенных сведений посылал знающих людей на места разведочных работ, а иной раз выезжал на место и сам.

Когда возник вопрос о карельском шунгите, о его сгорании, товарищ Киров немедленно этим вопросом заинтересовался. Он справлялся ежедневно о ходе опытов, мобилизовывал на это дело людей и лично ездил знакомиться с производящимися опытами по сжиганию шунгита, наблюдал, как горит шунгит. И когда ряд людей высказали свои сомнения в возможности использования шунгита как топлива, товарищ Киров решительно выступил против сомневающихся, предложил продолжать опыты по сжиганию шунгита и настоял на постановке опытов в заводском масштабе.

И, как известно, товарищ Киров результатов добился. Шунгит горит без примеси каменного угля и дает высокую тепловую калорийность.

Когда началась работа по строительству Балтийско-Беломорского канала, товарищ Киров не только подробно узнал о всех деталях стройки по проектам и чертежам, но выехал лично на стройку, подробно ознакомился на месте с каждым шлюзом, плотиной, осмотрел столовые, общежития, долго беседовал со строителями, начиная от руководителей и кончая рядовыми работниками…

Но товарищ Киров интересовался не только новыми отраслями, не только нераскрытыми богатствами наших недр, не только крупными стройками вроде Балтийско-Беломорского канала, — он интересовался и всеми остальными отраслями работы, он заботился о всестороннем развитии Карельской республики.

Его интересовали состояние работы нашей лесной промышленности, как идут лесозаготовки, как проводится лесосплав, как работают лесопильные заводы, как идет выполнение экспортной программы. И по всем этим вопросам он требовал ясных, точных и кратких ответов. В случае неудовлетворительного хода дел он давал ценнейшие указания, советовал, как ликвидировать тот или иной прорыв, устранить тот или иной недостаток.

Неоднократно он говорил о необходимости лучшей организации рыбной ловли.

Забота об улучшении условий жизни рабочих и трудящихся была всегда главной заботой товарища Кирова.

Огромное внимание уделял товарищ Киров и вопросам партийной работы в Карелии. Он внимательно следил за состоянием партийной организации, за борьбой со всякого рода уклонами в национальном вопросе. По всем вопросам он имел точные сведения, требовал сообщать подробности и, убедившись в наличии недостатков, слабостей п ошибок в работе, поправлял ошибки, критиковал сурово, но совершенно справедливо и объективно. И здесь очень ярко сказывалась замечательная черта в работе Кирова. Оп не только критиковал, но постоянно указывал, как надо исправить ту или иную ошибку, как поставить дело по-большевистски.

Н. Н. Семенов СЕРГЕЙ МИРОНОВИЧ НАС ПОДДЕРЖАЛ

Вряд ли найдется хоть один из крупных ленинградских ученых, кто бы лично не встречался с Сергеем Мироновичем, кто не испытывал бы на себе его внимательной, деловой и искренней помощи и совета.

Я ставил задачу создать цитадель новой науки — химической физики — в виде отдельного института. К моей попытке относились тогда чрезвычайно скептически, и НКТП[19], разрешив нам выделиться в отдельный институт, снабдил нас тогда ничтожными средствами, не обеспечив ни оборудованием, ни помещением. Новый институт завоевывал свое право на существование с крайним напряжением сил.

В один из осенних дней 1932 года перед нашим институтом остановилась машина, из которой вышел Сергей Миронович с несколькими сотрудниками. Он заявил, что пришел посмотреть институт, и мы в течение четырех часов показывали ему наши работы. В таких случаях люди, не являющиеся специалистами, начинают обычно скучать и стараются поскорее покончить с утомительным обходом. Мы и думали поэтому ограничиться парой эффектных опытов, но не тут-то было — перед нами оказался совсем необычный посетитель. Сергей Миронович упорно добивался понять все, что ему показывали, задавая вопросы о деталях установок, и требовал, чтобы ему показывали все новые отделы института. Было прямо поразительно, насколько быстро схватывал этот человек самые сложные теоретические проблемы, и, главное, несмотря на то что до нас он осмотрел еще два института, Сергей Миронович от начала до конца провел осмотр с неослабевающим вниманием.

На прощание он сказал, чтобы я написал ему о всех нуждах. Я написал. Но так как перед этим мы обращались, и довольно безрезультатно, в целый ряд советских учреждений, по совести говоря, у меня не было особой уверенности, что и с этой стороны может прийти серьезная помощь. Каково же было мое удивление, когда буквально через несколько дней Киров вызвал меня в Смольный и заявил, что хочет помочь нам выбраться из наших затруднений. Он заявил при этом, что его совсем не поразили и не убедили наши «эффектные» опыты, но что ему показалось действительно важным наше научное направление, что ему очень понравился наш состав, состоящий из «зеленой» молодежи, полной энтузиазма. Далее он скупо и четко развил передо мной план нашей дальнейшей организационной работы, которую надлежит проделать, чтобы поставить на ноги наш институт.

Так как, по его мнению, до 1 января 1933 года, то есть до новой сметы, на НКТП надеяться не приходится, то в оставшийся период сам обком займется нами, а он тем временем переговорит с Орджоникидзе о нашем институте, чтобы его начали серьезно субсидировать по нормальной смете в следующем году. Сергей Миронович сказал мне далее, чтобы я без стеснения со всеми вопросами, даже мелкохозяйственными, обращался в обком, к культпропу обкома Родионову, которому он отдаст все необходимые на этот счет указания.

Вызвав Родионова, Сергей Миронович сейчас же наметил главнейшие необходимые мероприятия по обеспечению института. Сюда вошли и освобождение нам помещения, и откомандирование необходимых нам специалистов, и вопрос о получении денежной ссуды из банка, и многое другое.

Все это было реально выполнено в течение двух недель при непосредственном участии Сергея Мироновича. Но и после этого Сергей Миронович не ослаблял к нам своего внимания. Каждую неделю мне звонил культпроп Родионов, внимательно интересовался всеми нашими нуждами и неполадками и каждый раз заявлял, что он это делает по поручению Сергея Мироновича, которому он обязан через каждые две недели давать конкретный отчет.

Таким образом, к январю 1933 года институт был поставлен на ноги. А с 1933 года НКТП начал отпускать нам ежегодно 800 тысяч рублей, то есть более чем удваивал наш бюджет. С тех пор и начал существовать Институт химической физики, которого бы, наверное, не было без Сергея Мироновича.

С 1933 года мы уже, конечно, не беспокоили обком нашими хозяйственными делами. Но все же связь не порывалась. Мы писали систематически в обком отчеты о нашей работе, и когда я как-то в 1933 году был у Сергея Мироновича, то с изумлением убедился, что этот человек, занимающийся крупнейшими делами, читал наши отчеты и даже более того — он вообще в курсе всех наших дел.

Еще несколько раз мне приходилось в тяжелых случаях прибегать к помощи Сергея Мироновича, и он всегда, когда считал дело серьезным, оказывал быструю, крайне деловую поддержку.

Невыразимо приятное чувство оставалось после каждой беседы с Сергеем Мироновичем — чувство бодрости, уверенности, воли к работе, стыда за безделье, если оно было. Сама обстановка беседы была на редкость культурна. Если вам назначалось время, то вы беседуете с ним спокойно и долго, никого больше нет в кабинете, никто не тревожит; Сергей Миронович на полчаса-час всецело занят только вами. Он давал вам возможность высказать все свои мысли и в спокойной беседе конкретно показывал ваши ошибки и способы их исправления. Беседа всегда заканчивалась рядом конкретных решений, которые всегда выполнялись.

Такова была роль Сергея Мироновича в моей жизни. Он дал мне возможность осуществить мою заветную научную мечту. Я — один из сотен ленинградских ученых. Мой случай есть лишь пример сотен таких же случаев, когда Сергей Миронович твердой и дружеской рукой направлял ученых к научным и техническим высотам. И я думаю, что не только меня, но и сотни ученых одолевает одна и та же мысль, что все мы находимся в долгу перед этим замечательным человеком.

А. В. Косарев УЧИТЕЛЬ МОЛОДЕЖИ

Годы моей работы в Ленинграде, в Московско-Нарвском райкоме комсомола, — это годы незабываемых встреч с товарищем Кировым. Сколько глубоких и душевных бесед!

Сергей Миронович любил молодежь большой, умной, большевистской любовью. Он умел ценить ее и отыскивать среди комсомола нужные партии силы. Немало бывших комсомольских работников выдвинуто на руководящую партийную работу лично товарищем Кировым.

Он был членом нашего Московско-Нарвского райкома комсомола. И, несмотря на огромную партийно-государственную работу, всегда урывал время, чтобы заехать к нам в район на собрание актива комсомола. А часто все члены бюро нашего райкома вваливались неожиданно к нему в кабинет. Не раз бывало, что при встрече на каком-нибудь собрании Сергей Миронович и сам затащит к себе для простой сердечной беседы. И как много приходилось извлекать из этой беседы!

Бывало, часами расспрашивал он о настроениях молодежи. Не раз советовал глубже изучать эти настроения и чутко подходить к каждому человеку.

Ленинградский комсомол непосредственно от товарища Кирова получал конкретные задания. Он поручал комсомолу организовать молодежь для борьбы за улучшение городского хозяйства. Он давал задания комсомолу следить за чистотой в столовых, больницах, детских садах.

Он учил на каждом шагу практической работе по строительству социализма. И вместе с тем не раз говорил, что вся наша работа, учеба должны проходить под знаком интернационализма. Однажды на заседании комсомольского актива в Ленинграде он говорил, что не ленинец тот комсомолец и та комсомолка, которые дальше своей страны ничего не видят.

Полон был забот Сергей Миронович о культурном росте комсомола, о росте технической грамотности. Еще в годы моей работы в Ленинграде неоднократно он советовал прочитать ту или иную книгу. И как он упорно настаивал, чтобы молодежь читала!..

Как зажигал он молодежь своими речами! Каждое слово его речи электризовало.

Жизнь и кипучая, полная беспредельной преданности партии работа товарища Кирова — это большая, волнующая книга, которую должен изучить каждый молодой большевик, каждый молодой рабочий.

И. Вайшля, П. Мартьянов, В. Швецов КИРОВСКАЯ ЗАКАЛКА

Девять лет работы под руководством Сергея Мироновича Кирова для комсомола города Ленина были годами великолепной большевистской школы.

Его прекрасная жизнь твердокаменного большевика, не знавшего отступлений от генеральной линии партии, его прекрасная жизнь профессионального революционера, пронесшего сквозь мрак подполья и годы гражданской войны незатухающую ясность мысли, великолепную чуткость и яркий темперамент большевика, — это пример, зовущий к борьбе и победе.

Мы хорошо помним, как упорно и терпеливо Сергей Миронович учил нас выполнять заветы Ленина, данные на III Всероссийском съезде.

«Я знаю, товарищи, — говорил С. М. Киров, — что за плечами комсомола громадная героическая история. Но если говорить о недостатках и недоделках в работе комсомола, то я думаю, что самым большимнедостатком в нашей работе является недостаточно полное, недостаточно беззаветное восприятие лозунга — учиться…»

«Для того чтобы всерьез, по-настоящему хоронить капитализм, — говорил Сергей Миронович, — нужно побеждать во всех решительно отраслях знаний».

Эти слова, произнесенные на юбилейном пленуме, посвященном пятнадцатилетию комсомола, не забудут комсомольцы города Ленина.

Пусть лучшим памятником мужественному и стойкому, страстному и непримиримому борцу за социализм будет наша общая работа по овладению высотами знаний.

Наш Мироныч, наш Киров — так называли Сергея Мироновича пролетарии города Ленина.

На октябрьском пленуме обкома и Ленинградского горкома ВКП(б) товарищ Киров говорил:

«Комсомол — это всходы, выросшие уже на советской ниве. Прекрасные всходы, и потому им нужно уделять больше внимания. Им нужна такая школа, чтобы из них сделать настоящих строителей социализма».

Эту заботу, это внимание ленинградский комсомол прежде всего видел у самого Сергея Мироновича.

Мы не забудем, как любовно, тепло и горячо он отзывался о посылке большой группы комсомольцев Ленинграда для работы на сланцы. Сланцы для нас — это большое дело. Они решают проблему тепла для Ленинграда. Для нас это было боевой проверкой. Но вот Сергей Миронович едет сам к комсомольцам Гдовских рудников. Он беседует с ребятами и изучает все мелочи работы комсомольской организации. Его замечательные слова гдовским комсомольцам будут путеводным указанием для всех комсомольских организаций области.

«И вам предстоит, — говорил он комсомолу Гдова, — еще сделать очень многое. И если вы, комсомольцы, проявите в работе побольше напористости, хорошего комсомольского задора, то дело, несомненно, выйдет, и выйдет неплохо. Я со своей стороны пожелаю вам успеха в овладении техникой. Вы должны перенести сюда опыт социалистического Ленинграда, опыт ленинградской комсомолии, воспитавшей вас…»

Не только комсомольцы Гдова, но и вся комсомолия Ленинградской области будет твердо помнить эти задушевные слова…

Страстно, настойчиво и упорно боролся Сергей Миронович за продвижение в массы лозунга — овладеть техникой. Всегда, во всех случаях товарищ Киров указывал нам, что без овладения техникой невозможно руководить, что в нашу эпоху в первую очередь решает настоящее овладение техникой. Он предостерегал от поспешности. Он призывал к настойчивости и серьезной учебе.

«Я знаю, что вы на этот счет большие застрельщики, — говорил Сергей Миронович. — Но, товарищи, хоть я не шибко боюсь буржуазной техники, все-таки, говоря по совести, буржуазная техника довольно солидная, многовековая, овладеть ею в два счета, нахрапом, по постановлению комсомольской ячейки — не выйдет. Надо подзаняться, причем самым терпеливым образом».

Этот трезвый взгляд на все наши дела, требование высококачественной работы сказывается во всем. Как-то мы решили послать из Ленинграда тысячу комсомольцев секретарями колхозных ячеек. Сергей Миронович тогда поправил нас и сказал: «Пошлите меньше, но пошлите лучших. От этого будет больше пользы». Мы послали двести человек, отобрав образцовую группу товарищей из ленинградских комсомольцев. Серьезный отбор позволил нам по-настоящему в этот срок укрепить сотни наших первичных комсомольских организаций. И вместе с тем этот факт оставался прекрасным наглядным показателем того, как Сергей Миронович учил нас конкретному руководству, учил вдумчивее работать, работать так, как этого требует большевистская партия…

С исключительной чуткостью и вниманием Сергей Миронович следил за жизнью наших детей. Он лично бывал в школах, на конкурсах юных дарований, детских праздниках, переписывался и часто беседовал с пионерами и школьниками. В дни революционных празднеств дети на трибуну приносили ему цветы. Это было выражением лучших чувств по отношению к старшему товарищу и большевику. Сергей Миронович благодарил их за внимание и никогда не забывал пожурить за то, что еще не все из ребят хорошо учатся.

…Он учил нас и личным примером и своими указаниями. Он всегда помогал нам в решении будничных и простых вопросов. И когда мы создавали хаты-лаборатории, и когда готовили съезд комсомольцев — председателей колхозов, его советы указывали нам самое главное, самое необходимое.

В нем сочетались исключительные качества прозорливого большевика, пламенного, могучего пролетарского трибуна и близкого, чуткого товарища.

Как-то однажды товарищ Киров сказал такие замечательные слова: «Мы с вами вышли не ради какой-нибудь исторической игры. Мы с вами много лет назад вышли с клятвой победить или умереть».

Это была клятва. И Сергей Миронович до конца своих дней оставался верен ей.

Н. Штейнварг ДРУГ ДЕТЕЙ

С Сергеем Мироновичем Кировым нам, работникам Ленинградского дома художественного воспитания детей, приходилось встречаться не раз. Но особенно много встреч было в 1934 году, в последнем году его жизни. Сергей Миронович задумал тогда большое, замечательное дело, осуществить которое должны были мы сообща.

Однажды в начале 1934 года Сергей Миронович вызвал нас к себе в Смольный. Разговор происходил у него в кабинете, длился он долго — больше двух часов.

Киров говорил, что народ наш способный, талантливый. Значит, пока человек молод, нужно, чтобы он мог развивать и совершенствовать свои способности. Кто, например, из детей рабочих до революции мог мечтать об игре на рояле или скрипке? Единицы. А теперь изучение серьезной музыки должно быть доступным каждому одаренному ребенку.

Это наш долг, наша обязанность.

Мы говорили на эту тему долго. И Сергей Миронович посоветовал, что нужно делать на первых порах: создавать музыкальные кружки в школах и детские коллективы художественной самодеятельности, подыскать для ребят опытных, знающих педагогов, которые по-настоящему любят искусство.

В том же году Киров задумал устроить в Ленинграде конкурс юных дарований, чтобы выявить всех одаренных детей. Знаете, сколько собралось на него ребят? Тридцать шесть тысяч! Музыкантов, певцов, танцоров, чтецов, художников…

После конкурса были созданы районные Дома школьника и пионера, районные Дома художественного воспитания детей и Детский Дом культуры.

К концу 1934 года работало больше ста одних фортепьянных кружков. Года через полтора-два был создан детский симфонический оркестр, — в нем было семьдесят юных оркестрантов. А ведь до этой беседы с Сергеем Мироновичем в Ленинграде существовал всего-навсего один Дом художественного воспитания детей.

Этот почин Кирова подхватили Москва, Харьков, Минск, Ростов и много других городов.

Прошло много лет со времени конкурса — первого смотра детской самодеятельности. Но этот обычай, этот наказ Кирова живет до сих пор. Каждый год происходят у нас в Ленинграде олимпиады детского творчества. Даже во время войны и блокады в Ленинграде в 1942–1943 годах проводились такие олимпиады.


Нам вспоминается другая встреча в июне того же 1934 года. Солнечный жаркий день. Кировские острова разукрашены флагами, гирляндами.

Над парком стоит гул. Но ухо различает в нем то густой бас трубы, то взрыв смеха, то визг свистульки, то гром аплодисментов. Я с несколькими сотрудниками стою у до-рот. Мимо нас спешат школьники, оживленные, нарядные. Еще бы! Вчера закончился учебный год, а сегодня их праздник. Здесь ожидало их множество самых разных развлечений, на любой вкус: театр и цирк, кино и концерты, танцы и игры, карнавальные процессии и смешные аттракционы. К нам подходит Сергей Миронович, здоровается с нами и спрашивает:

— Ну, а меня без билета пропустите?

Вопрос задан в шутку. Мы-то отлично знаем, что не только мысль об устройстве этого первого массового школьного праздника принадлежит Кирову, — он организатор этого веселого праздника. Он просматривал все наши планы, советовал, как и что сделать, вникал во все подробности. Сколько раз он справлялся, достаточно ли оркестров, актеров, фокусников, затейников. Он ездил раза три на Острова, чтобы самому видеть, как идет подготовка. Если возникали у устроителей праздника трудности, он помогал нам их устранять.

Не спеша проходит Сергей Миронович в парк. Около него уже целая стайка детей. Он шутит, разговаривает с ними и радуется их веселью…


Сергею Мироновичу принадлежит и мысль об устройстве военизированных пионерских походов за город. В августе 1934 года три тысячи пионеров отправились на Сиверскую, чтобы участвовать в военно-тактической игре. Все участники похода принадлежали к одной из двух «армий»: к «красным» или «синим». Ребята были одеты в особые военные костюмы, оружие у них было деревянное, у каждого имелось необходимое походное снаряжение — котелок, лопата и прочее. Были среди участников и свои командиры и политработники, были разведчики и связисты, — словом, все как полагается. Даже самая настоящая походная кухня следовала за «армией».

Походы, ночные марши с ночевкой у костров, поиски разведчиков, наступления, бои, даже дымовые завесы — все это было если не совсем так, как на настоящей войне, то почти так, как на настоящих маневрах. Три дня продолжалась эта увлекательная игра. Три дня обе стороны напрягали свои силы, чтобы завладеть знаменем противника. Обе «армии» оказались на высоте: ни «красные», ни «синие» не отдали своего знамени. Игра закончилась вничью. Но участники похода многому научились за эти три дня.

Сергей Миронович Киров никак не мог поехать с нами на Сиверскую. Но он встретил нас на площади Урицкого, куда все мы походным маршем пришли прямо с поезда.

Кирова называют другом детей. Действительно, это был друг, чуткий, внимательный, заботливый. Таким знали его ленинградские дети. Таким знали те, кому выпала честь помогать Сергею Мироновичу проводить в жизнь его замечательные начинания.

ТРИ ВСТРЕЧИ
Вспоминаю, что первый раз октябренок Володя Матусов увидел Кирова в Филармонии на конкурсе юных дарований. Володя стоял на сцене и подражал разным звукам: жужжанию пилы, хрипу испорченного патефона. А Киров сидел в третьем ряду и слушал.

В перерыве Киров подозвал Володю к себе и усадил рядом:

— Ну, расскажи, как ты учишься.

Володя сказал:

— У меня два «отлично» и четыре «хор», а потом все «уды».

Киров заинтересовался, как Володя научился подражать звукам.

Володя научился этому еще тогда, когда вся семья Матусовых жила в Детском Селе. Квартира была недалеко от станции. Каждый день Володя по многу раз слышал, как гудят паровозы, как они шипят, выпуская пар, как стучат колесами на ходу. Володя прислушивался к пению петухов и куриным «разговорам» и стал им подражать.

Обо всем этом он и рассказал Кирову. Сергей Миронович внимательно слушал, улыбался и спросил, как ему живется.

— Мы живем хорошо. И комната у нас большая. Но все-таки тесно. У меня четыре брата и маленькая сестра Рита. Ей пять лет. Потом мама и няня. Вот сколько.

Киров сказал, что он поможет им найти другую квартиру, где не будет так тесно. В это время подошел старший Володин брат Толя и позвал его на сцену. Там фотограф снимал всех конкурсников.

Володя встал.

— До свиданья, дядя Киров!

— Ну, до свиданья, Вова! Ты не забывай меня, приходи в гости! Вот приди с мамой ко мне в Смольный.

Вова протянул руку и пошел сниматься с товарищами.


Второй раз Володя встретился с Кировым через несколько месяцев, во время каникул. Это было так.

Матусовы получили по почте открытку. Мать прочла ее: «Просьба зайти к товарищу Кирову 29 июля с. г. от 11 до 1 часа дня в Смольный, комната 402».

29 июля Володя с мамой поехали в Смольный. У коменданта уже лежал для них пропуск. Они поднялись по лестнице и вошли в кабинет Кирова.

Когда Киров увидел их, он улыбнулся, встал из-за стола и пошел навстречу.

— Здравствуй, Вова! Ну, вот ты у меня в гостях! Здравствуйте! — Он поздоровался с Володиной мамой.

Потом взял Володю за руку, повел к креслу и усадил к себе на колени.

— Как ты теперь учишься?

Володя сказал:

— Я учусь хорошо, дядя Киров.

— А я слышал, что у тебя есть один «неуд».

— Ну да!.. У меня нет «неудов».

— Да как же нет, а мне передавали, что есть! — говорил Киров и смеялся.

А Володя снова:

— Нет у меня «неудов».

— Ну ладно. И хорошо, что нет! А теперь ты мне расскажи о себе. Вова, хочешь ли учиться музыке и звукоподражанию?

— Музыке я хочу учиться, — ответил Вова, — а подражать звукам и сам выучусь.

— Тебе, Вова, обязательно нужно поступить в художественную школу, — сказал Киров.

Тут в кабинет к нему вошел какой-то человек с бородкой. Он поздоровался с Володей и его мамой, сел и тоже стал говорить.

Володя подошел к окну и увидел Неву. Он засмотрелся на пароходик, который тащил баржу с песком. О чем говорили мама и Киров, Володя не слышал.

Вдруг мама окликнула его:

— Вовочка, одевайся, сейчас поедем домой.

Володя пошел одеваться. Его пальтишко лежало на диване.

Киров сказал:

— Ну, Вова, приезжай еще, не забывай меня!

— Хорошо, дядя Киров! Приеду.

Киров пожал Володе руку, похлопал его по плечу и весело сказал:

— Не унывай, Вова, учись!

Вова с мамой спустились по лестнице, толкнули дверь, которая вертится, и вышли на асфальтовую дорожку.


В третий раз Володя видел Кирова через месяц или больше. Это было в конце каникул. Вместе с мамой он снова поехал в Смольный.

Поднимаются по ступенькам, чтобы войти в дверь, которая вертится, и вдруг смотрят — из нее выходит Киров. Он был в летнем расстегнутом плаще и в фуражке защитного цвета. Из-под плаща виднелась гимнастерка.

Киров сразу узнал своих знакомых:

— Здравствуй, Вова! Здравствуй!

Первый вопрос Кирова был:

— Ты уже поступил в художественную школу?

Володя ответил, что еще нет.

— А как ты сейчас в своей школе учишься?

— Дядя Киров, да ведь у нас сейчас каникулы.

Киров рассмеялся, взял Володю за руку, и втроем они медленно пошли к автомобилю.

Пока шли, Киров спрашивал Володю, как он ведет себя, потом спросил маму:

— А другие ваши дети тоже умеют подражать звукам, как Вова?

Володина мама сказала, что нет. Зато они другое умеют: Риточка поет, а Алик рисует.

Киров расспрашивал, как дети питаются, и обещал помочь.

Это обещание Киров выполнил так же, как и первое — помочь найти квартиру. Для Матусовых уже были готовы две большие комнаты в новом доме.

Подошли к автомобилю. Кирову надо было куда-то уезжать, и он не мог долго оставаться.

Попрощались. Машина поехала. Киров обернулся и помахал Володе рукой…

А. А. Платонова, О. Н. Дубровская, О. М. Суомалайнен-Тюнккюнен, Е. М. Ефремова-Дзен В СМОЛЬНОМ

…Нам выпало большое счастье работать многие годы под повседневным руководством Сергея Мироновича. Из месяца в месяц, изо дня в день мы могли наблюдать за стилем работы товарища Кирова, учиться у него четкости, настойчивости и гибкости в работе.

Мы работали в секретариате Смольного и иногда по нескольку раз в день встречались по работе с товарищем Кировым. Вполне естественно поэтому, что мы имели возможность подмечать в Сергее Мироновиче не только основные черты его характера, но и его привычки, жесты, манеры.

Прежде всего хочется отметить необычайное обаяние Кирова. Его широкая, щедрая улыбка, смеющиеся глаза, звонкий голос, выразительные жесты — все это с первой же встречи так располагало к Сергею Мироновичу, что даже нам, видевшим его почти ежедневно, каждая встреча казалась праздником.

Мы не сомневаемся, что когда-нибудь советская художественная литература создаст неповторимый, многогранный образ Кирова, мы же здесь хотим только поделиться своими воспоминаниями о стиле работы Сергея Мироновича.

Товарищ Киров приезжал в Смольный к одиннадцати часам утра. Еще до приезда у него в блокноте был составлен список людей, которых он хотел вызвать к себе. Как только Киров входил в свой кабинет, список этот передавался в секретариат. Обычно вызывалось пять-шесть человек. Это не означало, что, кроме вызванных людей, Сергей Миронович никого в этот день больше не принимал. Специальных приемных дней и часов у Сергея Мироновича не было. Ему звонили по телефону, и он назначал время встречи.

Киров ездил в Смольный различными маршрутами. Нередко он выходил на полпути из машины и шел пешком. Это объясняется тем, что Сергей Миронович, уделяя особое внимание благоустройству Ленинграда, не только во время специальных поездок по городу, но и в эти утренние часы проверял ход коммунального и жилищного строительства.

От его взгляда не ускользала никакая мелочь.

Больше всего на свете не терпел Киров никаких отговорок и ссылок на трудности. В этом отношении очень характерен один его разговор с работником коммунального хозяйства. Киров приехал в Смольный и, не сняв даже плаща, сразу взялся за телефонную трубку. В этот момент в кабинет вошла Платонова и услышала такой разговор (речь шла об асфальтировании дороги вдоль Лебяжьей канавки):

— Что у тебя там делается? Работают, как сонные.

Коммунальщик что-то долго объяснял Кирову.

— Ну нет, — отвечает Сергей Миронович, — ты сначала сделай, а потом уж можешь умирать. Да, имей в виду, что работа должна быть выполнена в срок.

Опять коммунальщик нудно и долго гудит в телефонную трубку.

Киров начинает сердиться:

— То есть как это — плохо работают?! Людей надо учить работать, уметь заставлять их хорошо работать. Что ты мне ерунду такую говоришь! Если сделали плохо — заставь переделать, опять сделали плохо — снова пусть переделывают. Только так и можно научить людей работать!

Это правило Кирова — не признавать плохой работы, заставлять переделывать ее до тех пор, пока она не станет безукоризненной, — распространялось Сергеем Мироновичем не только на крупные, но и на второстепенные дела. Однажды, перепечатывая приветствие Кирова работницам, машинистка напечатала местоимение «вас» с большой буквы, тогда как оно было употреблено в виде обращения во множественном числе. Не заметив этой опечатки, Платонова отослала документ на подпись Кирову. Через несколько минут раздался телефонный звонок:

— Зачем это машинистка напечатала «вас» с большой буквы? Пусть перепечатает снова.

Платонова отнесла текст машинистке, та перепечатала. Однако и на этот раз в тексте опять проскользнуло место-имение «вас» с большой буквы. Киров вновь возвратил приветствие, не подписав его. Тогда Платонова решила сама перепечатать материал и, так как все ее внимание было сосредоточено на местоимении «вас», она не заметила, как написала с большой буквы «вы». Естественно, что, перечитывая бумагу, Сергей Миронович опять заметил это злополучное «вы». И снова раздался телефонный звонок:

— Товарищ Платонова, вам нужно учиться русскому языку. Некогда мне, а то бы я сам вас научил!

Это не было педантичностью или придирчивостью. Нет! Это был педагогический прием, который всегда увенчивался успехом.

Припоминаем такой случай. Однажды, во время дежурства Дубровской, Сергей Миронович попросил ее вызвать одного из директоров. На заводе директора не оказалось. Дубровская так и сказала Кирову:

— Невозможно найти — никто не знает, где он.

— Это не ответ, — сухо заметил Киров. — Раз человек в Ленинграде, значит, его можно найти.

И действительно: в конце концов Дубровская разыскала директора в одном из театров.

С тех пор мы твердо знали: если нужно найти какого-нибудь работника, значит, он должен быть найден во что бы то ни стало. Так учил нас Киров четкости и исполнительности.

Трудно, почти невозможно установить рабочий день Кирова. Чем он только не интересовался! Бесчисленные нити партийной, хозяйственной, культурно-просветительной жизни всего Ленинграда и области сходились в кабинете Кирова. Бывали дни, когда он решал крупнейшие вопросы всесоюзного масштаба и тут же интересовался работой какой-нибудь никому не известной кустарной артели.

В этом отношении интересно познакомиться с протоколами заседаний секретариата и бюро горкома или обкома. Заседания начинались в два часа дня. Товарищ Киров просматривал и утверждал порядок дня. Он же всегда и председательствовал на этих заседаниях, внимательно вслушиваясь в каждое слово докладчика или выступающего в прениях. По распоряжению Сергея Мироновича все материалы к заседанию рассылались накануне, чтобы с ними можно было ознакомиться заблаговременно. Однако следует сказать, что многие работники позволили себе знакомиться со стоящими на повестке дня вопросами тут же, на самом заседании. Киров же всегда являлся на заседание, прекрасно представляя себе существо разбираемых вопросов. Потом Сергей Миронович возвращал свои материалы секретарю. Стоит только бегло взглянуть на эти материалы, чтобы увидеть, что Киров не просто читал их, а очень внимательно и глубоко изучал. Они испещрены его замечаниями, вопросами, пометками, исправлениями. Характерно, что Сергей Миронович не мог равнодушно пройти мимо опечатки: обязательно исправлял ее. Когда кончалось заседание, Сергей Миронович требовал, чтобы в тот же день решения давались ему на подпись.

Людям, встречавшимся с товарищем Кировым, хорошо знакома добрая кировская улыбка, его мягкость, чуткость, простота. Киров был исключительно мягким и отзывчивым, улыбка его была неповторима. Но когда требовало дело, Киров бывал и другим — суровым, взыскательным. Он умел задавать такой «разнос» лодырям и головотяпам, после которого они вылетали из его кабинета как ошпаренные.

Однажды на секретариате стоял вопрос о снабжении Ленинграда овощами. Обычно докладчикам сообщалось за два-три дня об их выступлении. На этот раз по каким-то причинам докладчик был предупрежден только накануне вечером. Воспользовавшись этим, он ответил, что выступать не будет, так как ему осталось чересчур мало времени для подготовки. В заключение докладчик пригрозил, что он пожалуется лично товарищу Кирову на небрежную работу аппарата горкома.

И вот началось заседание.

Оглашается порядок дня. Встает докладчик по «овощному» вопросу и заявляет:

— Аппарат горкома плохо работает, Сергей Миронович. Я только вчера вечером получил извещение. Не было времени продумать этот вопрос.

Сказал и сел. Тогда встал Сергей Миронович. Сразу же воцарилось напряженное молчание. Киров оперся о стол. Те, кто знали Сергея Мироновича, сразу поняли, что разразится гром. И действительно, Сергей Миронович не признавал подобных отговорок:

— Вы знали о докладе вчера вечером и не успели подготовиться?! К чему вы не успели подготовиться? Вы что же думали, что нам нужны от вас какие-то философские изыскания? Мы желаем знать, что вы сделали, чтобы обеспечить трудящихся Ленинграда овощами! Что вы для этого сделали? Каковы результаты работы организации, которой вы руководите? К таким вопросам хорошему и добросовестному работнику готовиться не нужно. Этот материал вы обязаны знать так, чтобы рассказать о нем даже в том случае, если разбудить вас и спросить о нем среди ночи. А вы осмеливаетесь говорить нам здесь, что вам суток не хватило на подготовку. Это безобразие. Вам надо за это записать выговор!

Вспоминается, как однажды, возвратившись из какой-то поездки по городу, Сергей Миронович позвонил одному из руководителей Ленсовета:

— Скажи, пожалуйста, ты знаешь на Петроградской стороне Дункин переулок?

— Нет, не знаю.

— Ах, не знаешь! Ну, так вот, я тебе советую взять машину и проехаться по этому переулку. И если ты не сломаешь себе шеи, тогда позвони мне.

Разумеется, вскоре Дункин переулок был вымощен.

Сергей Миронович органически не мог выносить болтунов. Одного ленинградского работника Киров частенько ругал за плохую работу. Тогда тот начал ходить к Кирову чуть ли не каждую неделю и все рассказывал ему о своих планах. Придя как-то к себе в кабинет, Сергей Миронович вызвал Платонову и спросил, кто его ожидает. Услышав фамилию этого работника, Киров махнул рукой и распорядился:

— Скажите ему, что я не желаю слышать больше никаких его планов. Разговаривать с ним буду только тогда, когда он придет сообщить, что порученная ему работа выполнена.

Вообще надо отметить, что Сергей Миронович очень не любил докладных записок о работе. Бывало, в ответ на какое-нибудь его задание работник отвечал: «Хорошо, я вам напишу отчет». Сергей Миронович в таких случаях заявлял всем одно и то же: «Нет, вы уж зря бумаги и времени не тратьте. А просто, когда выполните работу, тогда приходите и расскажите, что вы сделали. А на бумаге-то писать все можно».

Товарищ Киров не терпел, когда кто-нибудь входил в кабинет во время заседания. Однажды во время очередного пленума понадобилось срочно вызвать секретаря одного из райкомов. В кабинет вошла Дубровская. Не успела она пройти несколько шагов, как кто-то дернул ее за рукав. Оказывается, Сергей Миронович делал ей весьма недвусмысленные знаки, чтобы она немедленно же вышла из кабинета.

Через час, во время перерыва, Сергей Миронович подошел к Дубровской и весело спросил:

— Ну как, товарищ Дубровская, всех успели сегодня зарегистрировать?

Дубровская сразу даже и не поняла, почему Сергей Миронович интересуется регистрацией. И только потом ей сказали, что Киров беспокоился, не обиделась ли она, что он выпроводил ее при всех из кабинета, и поэтому подошел к ней в перерыве поговорить.

Если Сергей Миронович давал нам какое-нибудь задание, он требовал, чтобы оно было немедленно выполнено. Вызовет он работника в кабинет и скажет:

— Найдите мне такую-то бумагу.

Иной раз не так-то скоро находили нужную справку. А Киров через несколько минут вызывает к себе снова:

— Нашли?

— Нет…

— Черт знает что такое! Если вы не можете найти нужной бумаги, значит, вы не умеете работать.

И это нетерпение Сергея Мироновича не только не мешало нам в работе, а, наоборот, приучало нас к аккуратности и быстроте. Всегда хотелось, чтобы всякая справка, любая бумага, которая может понадобиться Сергею Мироновичу, лежала на своем месте.

Сергей Миронович требовал, чтобы на все телефонные звонки сотрудники отвечали немедленно. Как-то во время дежурства Суомалайнен-Тюнккюнен вышла в буфет выпить воды. В это время Киров позвонил в свой кабинет. Никто, конечно, не подошел; тогда он позвонил в секретариат, в особый сектор и, наконец, в комендатуру. Когда Суомалайнен возвращалась из буфета, в коридоре ее нагнал красноармеец и сообщил о звонках Кирова.

— Сергей Миронович недоволен, что дежурной нет на месте, меня послали разыскать вас.

Суомалайнен немедленно позвонила Сергею Мироновичу. Услышав ее голос, Киров сразу же начал с выговора:

— Почему вас нет на месте? Разве вы не знаете обязанностей дежурного? Где вы пропадали?

Суомалайнен объяснила причину своего отсутствия. Киров тем же недовольным тоном попросил, чтобы Суомалайнен сообщила ему о силе ветра и подъеме воды на Неве.

Когда через две минуты Суомалайнен подошла к телефону, Сергей Миронович уже «остыл». Как всегда, он поблагодарил за справку, спросил, не было ли каких-нибудь звонков из Москвы, и, попрощавшись, повесил трубку.

Бывало, Сергей Миронович «разнесет» кого-нибудь в пух и прах, а на другой день улыбнется и спросит:

— Ну что, попало вам вчера от меня?

Вообще надо сказать, что вспыльчивость Сергея Мироновича объяснялась исключительно чувством огромной ответственности и беззаветной любви к делу, которое доверил ему народ нашей великой страны. Требовательный к себе и к другим, если только вопрос касался дела, Киров был исключительно скромен, приветлив и чуток в своих отношениях с окружающими.

Сергей Миронович знал всех работников Смольного; проходя по коридору или входя в комнату, он запросто здоровался с нами. Характерная деталь: встретив товарища, к которому у него не было вопросов, Сергей Миронович здоровался с ним, а потом вступал в разговор. Если же у Кирова было дело к встреченному товарищу, он обычно сначала задавал вопрос, а потом уже здоровался. Так бывало и тогда, когда он звонил в Смольный по телефону. Киров сначала спрашивал о том, что его интересовало (иногда это были три-четыре фразы), а потом говорил «здравствуйте». И мы отвечали ему точно так же: сперва излагали то, о чем он спрашивал, а заканчивали свои слова приветствием «здравствуйте».

Хочется отметить еще одну черту в работе Сергея Мироновича. Оп не терпел, чтобы окружающие его сотрудники делали какую-нибудь работу механически, не понимая ее сути… Кажется, глубокой осенью 1934 года Ленинграду грозила опасность наводнения. У нас в обкоме был специальный аппарат, показывающий силу ветра и уровень подъема воды. Когда Сергей Миронович уехал в один из этих тревожных дней поздно вечером домой, он приказал, чтобы дежурные звонили ему каждые 5—10 минут и сообщали показатели аппарата. Утром Киров вызвал к себе дежурных и потребовал, чтобы они объяснили ему устройство аппарата и значение каждой стрелки. Мы, конечно, ничего толком не знали. Тогда Сергей Миронович сам рассказал нам об этом аппарате и научил разбираться во всех обозначениях.

Как-то Платонова сообщала Сергею Мироновичу по телефону сводку о выпуске «бьюиков». Выслушав сводку, Киров вдруг задает вопрос:

— А вы знаете, что такое «бьюик»?

— Автомобиль, — отвечает Платонова.

— Это всякий знает, а вы скажите, какой вид у этого автомобиля?

И когда Платонова описала этот тип машины, Киров был явно доволен.

Однажды дежурная Дубровская составляла какой-то запрос в Эпрон[20]. Когда запрос был отпечатан, Дубровская подала его на подпись Кирову. Сергей Миронович говорит Дубровской:

— Расшифруйте, что такое «Эпрон».

Дубровская расшифровала.

— Вы уверены, что правильно расшифровали? — спросил Сергей Миронович.

Дубровская была не совсем уверена в этом. Тогда Киров отложил бумажку в сторону и заметил:

— Подожду, пока вы придете ко мне и с полной ответственностью скажете: «Эпрон» расшифровывается так-то и так-то.

Вот такими повседневными уроками Сергей Миронович приучал нас к точности и сознательному отношению к порученному нам делу.

Хочется сказать несколько слов о Кирове-докладчике. Людям, которые слышали Кирова с трибуны, всегда казалось, что для Сергея Мироновича не представляло труда сделать доклад, так легко лилась его речь. В действительности дело обстояло совсем не так. Излишне, конечно, говорить, что к каждому выступлению Сергей Миронович изучал массу материалов, пользовался обильными источниками, перечитывал обзоры и т. д. Интересно отметить, что Киров, который сделал за свою жизнь сотни докладов, волновался перед каждый своим выступлением. Об этом знали все, кто близко работал с Сергеем Мироновичем, да и он сам никогда этого не скрывал.

В ожидании доклада Киров не мог спокойно сидеть или стоять. Заложив руки за спину или спрятав их в карманы, он сосредоточенно расхаживал из угла в угол. Как-то Платонова, увидев Кирова расхаживающим по коридорчику дворца Урицкого, улыбнулась. Сергей Миронович вздохнул и заметил полушутя:

— Вам-то хорошо улыбаться! Вам ведь доклада не делать. А мне вот через несколько минут надо уже стоять на трибуне.

Однако, как только Сергей Миронович появлялся на трибуне, все волнение его исчезало. Он был абсолютно спокоен и чувствовал себя полным хозяином аудитории. На трибуне Киров совершенно перерождался. Невысокого роста, коренастый, он казался необычайно могучим, сделанным из несокрушимого гранита.

Однажды после одного доклада, когда зал неистовствовал от рукоплесканий, мы спросили Сергея Мироновича, учился ли он когда-нибудь делать доклады.

— Да, я учился технике речи, — ответил Киров. — Раз мне по характеру работы приходится часто выступать, я обязан это делать как можно лучше. А для этого нужна настоящая учеба.

Сергей Миронович учился всегда и всюду. Трудно было понять, когда он спит или отдыхает. Очень часто он звонил дежурному в два-три часа ночи и просил прислать ему домой нужный материал…

30 ноября 1934 года в двенадцать часов дня Сергей Миронович позвонил дежурной Ефремовой и спросил, получены ли газеты и напечатано ли постановление об отмене хлебных карточек. В этот день Киров готовился к докладу на партийном активе. В пять часов он вновь позвонил и попросил прислать старое постановление обкома о введении хлебных карточек. Через некоторое время Сергей Миронович справился о подъеме воды на Неве (в этот день дул сильный ветер с моря). Предпоследний звонок в этот день был около одиннадцати часов вечера. У Сергея Мироновича не оказалось дома карандашей, и он просил прислать ему коробку из его письменного стола. Пока дежурная искала карандаши, Сергей Миронович позвонил вновь: он отыскал у себя несколько карандашей и просил не беспокоиться. Больше в этот вечер Киров не звонил.

Первого декабря Сергей Миронович позвонил часов в двенадцать дня. Ему нужен был ряд сведений о работе облторготдела. Так как сразу этих сведений в Смольном найти было нельзя, Сергей Миронович попросил дежурную связаться с заведующим облторготделом:

— Скажите, чтобы он как можно быстрее позвонил мне и сообщил точные данные.

Последний звонок Сергея Мироновича в горком был 1 декабря в четыре часа дня. Он сообщил, что выезжает в Смольный. По всему его тону чувствовалось, что он в прекрасном настроении:

— Сейчас выезжаю. А как вода?

Сергей Миронович дошел из дома пешком до Троицкого моста, посмотрел на подъем воды на Неве и только тогда сел в автомобиль. Как всегда, большевистский хозяин города Ленина хотел лично убедиться, что его детищу, Ленинграду, не грозит никакая опасность…

С. Л. Маркус В ДОМАШНЕЙ ОБСТАНОВКЕ

За годы работы Сергея Мироновича на посту секретаря Ленинградского горкома и обкома ВКП(б) я несколько раз приезжала в Ленинград и, останавливаясь у Кировых, имела счастье близко видеть Сергея Мироновича, слышать его, общаться с ним в домашней обстановке.

Сергей Миронович обычно приходил домой в одиннадцать часов вечера, а бывало, и позднее. Он переодевался, умывался, обедал. Как бы он ни был голоден, он никогда не садился обедать один. Мы с Марией Львовной должны были принести все из кухни, сесть за стол и кушать вместе с Сергеем Мироновичем. После обеда он любил пить чай, но делал это большей частью уже за работой.

Сергей Миронович очень своеобразно отдыхал. Редко случалось, чтобы он прилег на диван. Как правило, он отдыхал, переключая себя на что-нибудь постороннее, не связанное с его повседневной работой…

Сергей Миронович в минуты отдыха любил чистить свои ружья, работать за верстаком, строгать, пилить, чистить свои охотничьи сапоги. Выходит он как-то из кухни, на нем передник, в руках вычищенные сапоги.

— Сергей Миронович, — говорю я, — чем это вы занимались?

— Сапоги чистил, — отвечает он.

— Но почему же вы занимаетесь этим сами? Неужели некому это сделать? — удивленно спрашиваю я.

— Ну, а кто же обязан их чистить? — улыбаясь, говорит Сергей Миронович. — Вот почистил сапожки, сальцем смазал, и все в порядке!

В перерывах между работой Сергей Миронович любил рассказывать иам об охоте, о любимых книгах, читал отрывки из этих книг. Случалось, что он рассказывал нам о себе. Сколько юмора вкладывал он в эти рассказы!

Надо сказать, что последние годы Сергей Миронович страдал бессонницей. В связи с этим завязался как-то разговор.

— Каким я был веселым парнем! — воскликнул Сергей Миронович. — И спать умел замечательно!

И он рассказал эпизод из томского периода его работы. Проводил он в 1905 году забастовку на станции Тайга, не спал несколько ночей. И вот однажды, это было в субботу, приехал он к Поповым, а они собрались в театр. В комнате было уютно, хорошо, мамаша Поповых под воскресенье напекла пирогов, на столе сияла белизной скатерть, шумел самовар. Эта обстановка так подействовала на Сергея Мироновича, утомленного бессонными ночами, что он отказался от театра. Закусили, выпили чаю, все ушли, он остался один в квартире и лег спать. Поповы, возвратясь из театра, стали стучать в дверь. Им не открывают. А стояла зима, был сильный мороз, хотелось скорее попасть домой. А Сергей Миронович спит, ничего не слышит. Поповы сильно забеспокоились, не случилось ли что-нибудь с Сергеем Мироновичем. Стали стучать изо всех сил. А Сергей Миронович спит. Не проснулся он и тогда, когда выломали сначала наружную дверь, а потом — дверь в комнату, где он спал. Проснувшись наутро и увидев выломанную дверь, он никак не мог понять, что случилось. Потом ему рассказали, как все произошло. Сергей Миронович передавал этот эпизод с такими комическими подробностями, так весело и остроумно, что мы буквально покатывались со смеху. Замечательным рассказчиком был Сергей Миронович!

Лучшим отдыхом в эти вечерние часы являлась для него музыка. Нужно было видеть, с каким наслаждением слушал он оперы, передаваемые по радио!

После обеда все убиралось со стола, и Сергей Миронович тут же, за обеденным столом, принимался за работу. Он просматривал громадное количество писем и материалов, которые приносили ему из Смольного, делал записи и пометки красным и синим карандашами, вел разговоры по телефону с секретарями райкомов, хозяйственниками, партийными и советскими работниками…

Припоминаю, как в один из моих приездов, в 1933 году, на одном из заводов был большой прорыв с выполнением производственной программы. Сергей Миронович поздно возвратился с этого завода домой, а затем всю ночь звонил туда и узнавал, в каком положении дела, давал указания, кого-то крепко бранил за отсутствие оперативности, за бездеятельность. Он занимался этим заводом до тех пор, пока тот не вышел из прорыва.

Последний год его жизни был исключительно творческим. Сергей Миронович буквально был захвачен кипучей деятельностью, работал над громадным количеством вопросов. Садясь обедать, он брал в руки книгу (это были книги по технике, по рыбному делу, по другим отраслям знаний) и работал даже за едой. Стол в столовой наполовину был превращен в его рабочий стол — там лежало множество книг по самым различным вопросам. Книги были даже в спальной на столе и на диване. Как-то Сергей Миронович сказал:

— Для невооруженного глаза может показаться, что здесь царит хаос, а для меня это высший порядок, потому что я хорошо знаю, где лежит нужная мне книга.

В октябре 1934 года, когда мы с Марией Львовной приехали из дома отдыха Толмачево, почти весь обеденный стол был завален книгами.

— Ну что ж, видно, в следующий приезд нас совсем кормить не будут? — указывая на стол, шутливо спросила я.

— Ничего, как-нибудь выйдем из этого тяжелого положения, подставим к столу другой столик, вот и найдется место, где вас покормить, — смеясь, ответил Сергей Миронович.

Возвращаясь из Смольного, он обычно после обеда тотчас же включался в работу и просиживал до поздней ночи, а иногда и до утра.

Сергей Миронович тщательно готовился к заседаниям секретариата, к бюро и пленумам обкома и горкома ВКП(б). Он прочитывал все материалы к заседаниям от начала до конца, делая на них свои пометки и записи в блокноте.

Уже за несколько дней можно было узнать по Сергею Мироновичу, что он готовится к большому выступлению. В эти дни он был каким-то особенным. Внешне казалось, что он так же, как обычно, разговаривал с нами, шутил, возился с рыбками, с котом, с собаками, — и все же он был не тот, его мысль где-то витала. Видно было, что чем бы он ни занимался, он напряженно и упорно о чем-то думал.

— Самое тяжелое для меня — найти ось, стержень доклада, — как-то сказал он.

А когда он находил этот стержень, он становился особенно оживленным и веселым, подбирал книги, материалы, давал задания своему личному секретарю — Марии Львовне и аппарату горкома и обкома партии. В эти дни курьер Смольного неоднократно приезжал с материалами, часть из них увозил обратно и снова привозил новые. Много энергии вкладывал Сергей Миронович в подготовку каждого доклада, тщательно обдумывал его план, собирал огромный фактический и цифровой материал.

Перед выступлениями Сергей Миронович всегда волновался. Но это ни в коей мере не было волнением человека, не уверенного в себе, — это было творческое волнение. Он созидал, творил в эти моменты, мысль его была напряжена, как струна.

Мария Львовна была личным секретарем Сергея Мироновича. Долгое время она совмещала эти обязанности со своей основной работой. Когда же она заболела, встал вопрос о возможности заниматься либо одной, либо другой работой. Вмешался Серго Орджоникидзе. Он сказал Марии Львовне:

— Мы ничего не можем поделать с Миронычем, он слышать не хочет о том, чтобы взять секретаря. А допустить, чтобы всю техническую работу он делал сам, мы не можем. Ты должна быть секретарем Сергея Мироновича. Поставь об этом в известность свою партийную организацию.

Мария Львовна так и поступила. Но однажды она сказала Сергею Мироновичу:

— Я теперь что-то вроде домашней хозяйки.

Сергей Миронович сильно рассердился.

— И это говорит член партии! — возмущался он. — Ты знаешь, что значит работа секретаря у члена Политбюро? Это большая и ответственная партийная работа. Ты можешь расти на ней.

Он был исключительно требователен и к самому себе и к тем, с кем он соприкасался в работе. Память у него была исключительная — он всегда запоминал каждую бумагу и требовал от секретарей такого же знания дела. Он неоднократно говорил Марии Львовне:

— Секретарь только тогда оправдывает свое назначение, когда обладает хорошей памятью. Он должен в любой момент быстро разыскать любую бумагу, которая к нему попала.

Вспоминается такой крайне характерный для Сергея Мироновича случай. Однажды в Смольном ему потребовался какой-то документ. Сергей Миронович звонит Марии Львовне, просит найти нужный ему материал, говорит, что он хранится дома. Мария Львовна ищет долго, но документ не находится. Сергей Миронович звонит еще раз, упорно заявляя, что нужный емуматериал находится не в Смольном, а дома. И действительно, это оказалось так.

Как радовался Сергей Миронович, когда ленинградские фабрики и заводы успешно справлялись с производственными заданиями, осваивали новые производства!..

В моей памяти сохранилась такая картина. Сергей Миронович подходит ко мне, держа что-то в руке.

— Что это такое? — спрашивает он, показывая мне кусок сланца. — На что это похоже — на камень, на минерал?

— Не знаю, — отвечаю я в недоумении. Я впервые видела сланец.

— Ну, а как вы думаете, будет это гореть? — говорит Сергей Миронович, подходя к камину в кабинете.

Он зажигает дрова и, когда они разгораются, кладет на них куски сланца. Сланец горит, горит замечательно! Из камина зигзагообразно летят яркие искры и гаснут на лету. Сергей Миронович радостно улыбается, его глаза сияют. Входит Мария Львовна. Она в ужасе всплескивает руками.

— Что ты делаешь! — восклицает она. — Смотри, какие искры! Ты же пожар наделаешь!

А Сергей Миронович продолжает улыбаться, глядя, как горят куски сланца.

— Ты смотри, смотри, как горит! — говорит он. — А они утверждают, что он гореть не будет. У большевиков и камни горят!

Когда Сергей Миронович разговаривал по телефону с руководителями предприятий, им порото крепко доставалось от него, если при посещении заводов он обнаруживал низкое качество продукции. Вспоминаю эпизод, о котором рассказывала мне Мария Львовна.

Как-то в отсутствие Сергея Мироновича к нему на квартиру явились два пионера, мальчик и девочка. Ребята пришли по поручению пионеротряда имени Кирова, чтобы просить Сергея Мироновича рассказать им свою биографию. Дома они застали одну Марию Львовну.

— Передайте товарищу Кирову, — не растерявшись, заявили они, — что отряд имени Кирова просит его прийти к ним и рассказать о себе. Не можем же мы, кировцы, не знать биографию человека, имя которого мы носим! Если он не может почему-либо прийти, пусть напишет биографию и оставит ее вам. А мы за ней придем.

Мальчик пришел в восхищение от высокого качества кожаного переплета на альбоме-рапорте, поднесенном Сергею Мироновичу от большевиков-скороходовцев.

— Смотрите, — говорил мальчик Марии Львовне, — какая замечательная работа, как хорошо и прочно сделано! Почему же сапоги они делают иначе? Поносишь их несколько дней в школу, а они уже рвутся.

Когда Мария Львовна рассказывала Сергею Мироновичу о посещении пионеров, он смеялся от всей души.

— Ай да детишки-пионерчики! Какая решительность и настойчивость! Замечательные вырастут из них большевики. А какое меткое замечание насчет качества работы! Обязательно использую этот факт в одном из выступлений.

Люди, обладающие настойчивостью, решительностью, умением во что бы то ни стало довести дело до конца, всегда вызывали восхищение у Сергея Мироновича. Нужно ли говорить, что эти черты характера были отличительными чертами самого Сергея Мироновича. За что бы он ни взялся, он никогда не останавливался на полпути, неизменно доводя дело до конца. Никакие трудности не могли явиться для него преградой. Это свойство его характера ярко сказывалось даже в мелочах.

Когда Сергей Миронович по упорному настоянию врачей дал согласие на то, чтобы уехать на лечение в дом отдыха в Толмачево, он, никогда не катавшийся на коньках, в короткое время овладел этим видом спорта.

— Начал кататься, — говорил он, — значит, надо научиться этому как следует. Иначе зачем же и приниматься за дело.

В памяти сохранился интересный случай. У Сергея Мироновича было огромное количество книг, каждый день прибывали новые книги, и их уже некуда было складывать. А Сергей Миронович не выносил беспорядка, это его коробило. Он попросил Марию Львовну приобрести несколько новых книжных полок.

Как-то днем привезли два шведских шкафа в разобранном виде — груда ящиков была свалена в кабинете. Мы с Марией Львовной пытались подобрать их, но у нас ничего не вышло. Ящики были самые разнокалиберные, не подогнанные друг к другу, собранные, по-видимому, из различных шкафов. Мы почувствовали, что собрать эти шкафы дело сложное и что без столяра тут не обойтись.

Сергей Миронович пришел поздно, как всегда — часов в одиннадцать вечера. Заходит в кабинет, видит груду ящиков, спрашивает:

— Что это?

— Ты просил шкафы, вот их и привезли, — смеется Мария Львовна.

— Но почему это навалено в таком беспорядке?

Мария Львовна отвечает, что завтра придет столяр и все сделает.

Садимся обедать, а из головы Сергея Мироновича никак не выходят эти сваленные в груду ящики. Кончаем обедать, он выходит в кабинет и решает, не дожидаясь столяра, собрать шкафы. Понадобились помощники, чтобы подавать ящики, — я и Мария Львовна взяли эту обязанность на себя. Сергей Миронович подбирал ящики, смотрел, подходят ли они, подгонял их друг к другу. Ящики были двух цветов — красноватого и желтоватого. Нужно было учесть при работе и эту сторону дела. Работали мы до трех часов ночи. Когда все было закончено, Мария Львовна заметила вдруг, что один шкаф выше другого. Посмотрел Сергей Миронович и говорит:

— Да, действительно, это нехорошо. — И, помолчав немного, неожиданно добавил: — А что, если разозлиться, сейчас же разобрать шкаф и сделать его так, как полагается?

— Почему же разозлиться? — спросила я.

Когда очень разозлишься, навалишься как следует на дело, лучше работа спорится, — пояснил Сергей Миронович.

Шкаф был разобран и собран снова. Было уже половина пятого утра, светало. Не ложась спать, Сергей Миронович сел просматривать почту.

На подобной работе я видела Сергея Мироновича впервые. Он работал с громадным упорством, ловко, без устали, проявляя много изобретательности. Между делом он отпускал столько веселых шуток и острот, что стоял сплошной хохот. Он весело подтрунивал над нами, что мы подаем не так, как надо, подзадоривал нас, пробуждал стремление работать более ловко. Ночь прошла без сна. Но, к нашему удивлению, мы не чувствовали усталости — таково было воздействие этого неутомимого, полного энергии человека. Сергей Миронович был исключительно доволен тем, что цель достигнута, дело доведено до конца.

Однажды Мария Львовна с грустью сказала:

— За последнее время я ничего сделать как следует не могу, как-то не получается. Старею, наверное…

— Ну как же не получается? — живо возразил Сергей Миронович. — Вспомни Дудергоф — довела же ты дело до конца! А ведь это в жизни самое главное.

А был такой случай. Как-то в выходной день Сергей Миронович отправился на охоту в Дудергоф. Поехала с ним и Мария Львовна. В Дудергофе у нее появилось непреодолимое желание проверить свою выносливость — пройти пешком дорогу из Дудергофа до их дома на улице Красных Зорь в Ленинграде. Сергей Миронович, зная слабое здоровье Марии Львовны, начал отговаривать ее, но она упорно стояла на своем. Когда Сергей Миронович вышел из комнаты, она юркнула в калитку и ушла. Чтобы не появилось желания сесть по дороге в поезд или трамвай, Мария Львовна не взяла с собой ни копейки денег. Когда она дошла до Пулковских высот, разразилась сильная гроза, дождь лил как из ведра. Мария Львовна спряталась от дождя, а в это время мимо проехала машина, посланная ей навстречу. Тщетно искал ее по дороге шофер Юдин. В 12 часов ночи Мария Львовна пришла домой, где уже ждал ее встревоженный Сергей Миронович. Она прошла в этот день более тридцати километров. Этот случай и припомнил он, когда услышал жалобу Марии Львовны на то, что она стала будто бы менее решительна и энергична.

Меня поражала исключительная аккуратность Сергея Мироновича, его любовь к порядку. Каждая вещь лежала у него на строго определенном месте, и он очень сердился, если кто-нибудь нарушал установленный им порядок. Однажды ему понадобилась какая-то коробочка, которая стояла обычно на маленьком столике в столовой. Мы все искали эту коробочку, но найти не могли.

— Уже поздно, не отложим ли мы поиски до завтра? — предложила я.

— Ужасный я человек, — возразил мне Сергей Миронович, — пока не найду то, что ищу, никогда не успокоюсь.

Мы продолжали поиски, но все Же нашли коробочку только на другой день. Она стояла на том же столике, за портретом, а мы не догадались туда заглянуть. Нужно было видеть, как раздражен был Сергей Миронович тем, что вещь не была на своем определенном месте, что ее пришлось искать!

Когда Мария Львовна заболела и вынуждена была уехать лечиться в Толмачево, Сергей Миронович отказался от услуг другого секретаря и почту разбирал сам. А надо сказать, что из Смольного приносили ежедневно несколько огромных пакетов. Когда мы с Марией Львовной вернулись домой, я спросила:

— Кто же вам почту разбирал, Сергей Миронович?

— Сами разбираем, — шутливо ответил он, — справляемся! Посмотрите-ка, какой у нас порядочек — ни одной ненужной бумаги на столе, и на полу тоже чисто.

Даже в таком простейшем деле Сергей Миронович сумел проявить изобретательность. Перед тем как разбирать почту, он ставил под стол две корзинки. Вскрывая пакет, он бросал конверт в корзинку, а бумаги складывал на столе. Достигая этим образцового порядка, он значительно сокращал при этом время для разборки почты.

В образцовом порядке находились ружья у Сергея Мироновича. Одно огорчало его — не было на ружьях чехлов.

— Хорошо было бы приобрести чехлы, — говорил Сергей Миронович, — без них ружья пылятся, загрязняются и портятся.

И он просил Марию Львовну организовать пошивку чехлов. Но случилось так, что в то время некому было поручить это дело, и я после некоторого колебания предложила свои услуги. Когда-то, еще в юности, мне приходилось шить белье, чтобы добывать средства к существованию, и теперь я решила испробовать свои силы. Сергей Миронович скептически взглянул на меня, — дескать, что-то когда-то шила, а теперь вряд ли что получится, тем более — с чехлами. Это подзадорило меня. Возьмусь и непременно сошью чехлы, решила я.

Нашли старые драпри. Положив на них ружье, я обвела его контуры карандашом, сделала выкройку и села за машинку. Сергей Миронович стоял у стола напротив меня и устанавливал тиски. Искоса он лукаво поглядывал в мою сторону, следил за моей работой. Скоро был готов первый чехол. Он был немного широковат, пришлось подправить его. Надели чехол на ружье. Сергей Миронович был доволен.

— Подходяще! — заявил он.

Я принялась за второй чехол. Шила я его несколько иначе — старалась сделать так, чтобы не было видно шва. Этот чехол очень понравился Сергею Мироновичу. Уже без всякой иронии он сказал мне:

— Хорошо сделано! Аккуратно и красиво выглядит ружье в чехле, а главное — оно уже не так скоро испортится.

Сергей Миронович всегда возвращался домой поздно, работал до глубокой ночи, и было просто удивительно, что у него находилось еще время для чтения художественной литературы. Читал он по ночам, потому что сон у него был скверный. Бывало, он погасит свет, а через несколько минут снова его зажжет, и так несколько раз. В эти периоды бессонницы он и работал над книгами. Читал он с большой быстротой, но помнил в книгах малейшие детали.

Чтение хороших книг доставляло ему огромное наслаждение. Помню, после поездки в Казахстан Сергей Миронович привез из Москвы книгу Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре». В один из вечеров он читал нам отрывки из этой книги и часто при этом повторял:

— Ведь это — музыка! Слушайте!

Он был в восторге от замечательной поэзии Руставели.

В один из своих приездов из Москвы Сергей Миронович привез книгу В. А. Арсеньева «Дереу Узала», получившую прекрасную оценку Алексея Максимовича Горького. Это яркое, увлекательное повествование о трех экспедициях по Уссурийскому краю Сергей Миронович читал с огромным наслаждением. Он был увлечен и очарован большой изобразительной силой этого произведения, восхищался образом гольда, самобытного «следопыта» Дереу Узала, описаниями природы в тайге, прекрасным показом жизни птиц и животных. Часто раскрывал он эту книгу и читал нам из нее отдельные отрывки.

Сергей Миронович любил классиков русской и иностранной литературы, хорошо знал их. Особое внимание уделял он советской литературе и искренне радовался появлению каждой хорошей книги. С большой похвалой отзывался он, например, о «Петре Первом» А. Толстого и «Поднятой целине» М. Шолохова.

Сергей Миронович получал все книжные новинки и обязательно знакомился с ними. До тех пор, пока он их не просмотрел, он не расставлял их на полки. Помню, как много скопилось книг, когда Сергей Миронович был в Казахстане. Так и лежали они неразобранными до его возвращения в Ленинград.

В 1934 году Сергей Миронович много и упорно занимался всеобщей историей. При мне он звонил как-то в Смольный и поручил одному из работников достать ему у букинистов «Всеобщую историю» Шлоссера. Томики Шлоссера я видела лежащими на столике возле его кровати…

У Сергея Мироновича была громадная библиотека. Нет, кажется, такого вопроса, по которому нельзя было бы найти книг в его библиотеке, — об этом свидетельствует даже самый беглый просмотр тщательно сделанных им картонных щитков, отделяющих один отдел от другого. Два шкафа заполнены марксистско-ленинской литературой. В громадном шкафу, занимающем целую степу в его кабинете, и на нескольких больших полках в библиотеке расставлена русская и иностранная художественная литература. Внушительны разделы книг по философии, мировому хозяйству, народному хозяйству СССР, политэкономии, истории, истории революционного движения, истории партии, технике, естествознанию, национальному вопросу, литературе и искусству. В библиотеке можно найти немало книг по сугубо специальным отраслям знаний: военному делу, финансам, лесному делу, рыбному хозяйству. В отдельном шкафу собрана вся литература о Ленинграде, Ленинградской области и Карелии.

К своим книгам он никого не допускал — сам приводил в порядок свою библиотеку. Как-то я шутя сказала ему:

— В приличных домах приглашают библиотекаря, чтобы он расставил книги в соответствующем порядке…

Много раз я предлагала Сергею Мироновичу свои услуги, но он долгое время не решался на это. Наконец он разрешил мне привести в порядок книги в одном из шкафов в его кабинете. Расставив книги, я попросила Сергея Мироновича ознакомиться с моей расстановкой. Он очень внимательно осмотрел каждую полку и сказал:

— Ничего, как будто подходяще.

Я стала смелее и предложила Сергею Мироновичу выделить в отдельный шкаф 2-е и 3-е издания сочинений В. И. Ленина, его брошюры и ленинские сборники. Он согласился с моим предложением и остался доволен тем, что я, разложив книги, нисколько не нарушила его системы. Это было в 1933 году. Когда я затем приехала в Ленинград в 1934 году, Сергей Миронович, с улыбкой взглянув на меня, сказал:

— Вот если бы нашелся добрый человек, который привел бы мне в порядок библиотеку, хорошее бы дело он сделал.

Я ответила, что такой человек есть, но одному ему работать будет трудно (тогда я очень болела, лечилась на Сестрорецком курорте, и мне трудно было самой перекладывать книги с полки на полку).

— Можно пригласить двух-трех человек, которые будут переносить книги, — ответил Сергей Миронович, — по необходимо будет самой следить за ними и указывать, куда какую книгу следует положить.

Привести в порядок всю библиотеку мне не удалось — летом начался ремонт квартиры, который приостановил эту работу.

В библиотеке имелось много дублетов.

— Сколько людей нуждается в этих книгах, — заметил как-то Сергей Миронович и предложил отобрать вторые экземпляры, чтобы передать их в одну из заводских библиотек.

Я подобрала почти полные комплекты сочинений Ленина, Маркса и много других книг.

— Я предварительно просмотрю их, — сказал Сергей Миронович. — Прежде чем я этого не сделаю, книги не отправляйте.

Просмотрев книги, он решил отправить их в библиотеку «Красного путиловца», но сделать этого не успел. Мария Львовна передала книги на Кировский завод в 1935 году.

Как-то Сергей Миронович подошел ко мне с книгами в руках. Передавая мне книги, он промолвил:

— Кто много поработал над созданием порядка в моей библиотеке, тот может получить в подарок вот эти книги.

Это был ценный подарок — последнее издание «Капитала» Маркса…

Нельзя забыть, с какой радостью ждал Сергей Миронович ноябрьского Пленума ЦК партии, на котором стоял вопрос об отмене хлебных карточек! Он неоднократно говорил:

«Скоро отменим карточки, и рабочий, трудящийся сможет получить в изобилии хороший, вкусный хлеб».

Часто в эти дни ходил он по магазинам, чтобы проследить, как они готовятся к работе в новых условиях. Затем он уехал в Москву и вернулся оттуда 19-го или 20 ноября.

В день своего отъезда в Москву на Пленум ЦК партии Сергей Миронович был очень озабочен. Его беспокоило, сумеют ли магазины достойно встретить важнейшее решение партии и правительства, удовлетворить новые запросы потребителя, дать ему в достаточном количестве высококачественные сорта хлеба.

Подали машину. Стали прощаться. Договорились, что Мария Львовна, которая была тогда очень нездорова, поедет в Толмачево дней на десять. Мария Львовна хотела поехать на вокзал, чтобы проводить Сергея Мироновича, хотя раньше она никогда этого не делала. Сергей Миронович возразил ей:

— Я скоро вернусь, а ты поезжай пока в Толмачево, побудь там десяток дней, полечись, а потом свидимся.

И он уехал. Следом за ним я уехала в Сочи, а Мария Львовна — в Толмачево…

С. М. Буденный НЕЗАБЫВАЕМЫЕ ВСТРЕЧИ

Это было в дни, когда Красная Армия шествовала победоносно, добивая последние остатки Деникина… Северо-кавказский фронт включал в себя несколько армий. XI армия, в Реввоенсовете которой работал Сергей Миронович Киров, была расположена на левом фланге, X армия и 1-я Конная — в центре, а на правом фланге — IX и VIII армии.

Здесь, на Северном Кавказе, я познакомился с Сергеем Мироновичем. Наша первая встреча произошла в начале 1920 года в вагоне Реввоенсовета Северокавказского фронта — у Орджоникидзе и Тухачевского, где обсуждался вопрос об окончательной ликвидации белых.

Было решено, что XI армия двинется в направлении на Баку, а 1-я Конная — в направлении на Туапсе, чтобы занять Черноморское побережье. Это было верное решение, и от его успеха зависел разгром белых армий.

Киров спокойно сидел и внимательно слушал соображения командующего. Затем он взял слово, чтобы внести свое предложение. Он говорил коротко и ясно.

Его предложение сводилось к следующему. XI армия получила весьма серьезное поручение — взять Баку, а сама по себе армия является небольшой. Она истомилась во время походов по астраханским степям. Поэтому он предлагает усилить ее пехотой из X армии и, кроме того, просит дать ему конницу — бригаду Курышки.

Я внимательно слушал Сергея Мироновича, и он произвел на меня впечатление человека очень вдумчивого, который ни одного слова без нужды не уронит. Я тогда же обратил внимание на то, что Киров великолепно понимает оперативное значение конницы в гражданской войне.

Предложение Кирова, как безусловно целесообразное и верное, Реввоенсовет Северокавказского фронта принял, а требуемое подкрепление XI армия получила.

Впоследствии Киров организовал знаменитый переход конной бригады через Момисонский перевал. Конница прошла от Владикавказа через Кавказский хребет. Я знаю этот могучий и тяжелый перевал; перейти его с целой бригадой мне казалось делом почти невозможным. Красные кавалеристы прокладывали себе дорогу во льдах сквозь пятиметровые снега. Киров доказал, что он умеет прекрасно пользоваться конницей. Это был великолепный рейд, когда наши части появились в совершенно неожиданном направлении и отрезали тифлисским меньшевикам путь на Батум. Киров — организатор, Киров — военный стратег, Киров — массовик, — эти блестящие его качества сказались в переходе. И когда я, будучи на Украине, услышал о Момисонском переходе, я сказал себе: «Да, на это способен Киров!»

Летом 1921 года я встретил второй раз Кирова. Наша конница после польского фронта и ликвидации Врангеля возилась с бандами батьки Махно и после уничтожения банд расположилась в бывшей Екатеринославской губернии.

Люди начали скучать без дела. В эту пору приходил боевой командир бригады Иван Петрович Колесов и с тоской говорил:

— Скучно, Семен Михайлович! Затеял бы войнишку какую, а если нет, то распусти по домам, делать ведь нечего.

В это время на нас обрушилась худокормица, у лошадей началась чесотка, кони гибли, конармейцы затосковали. Решено было перевести армию на Северный Кавказ, где были фураж и пастбища.

На Северном Кавказе в это время формально еще сохранялся фронт, хотя никакой войны не было. Правда, по краю бродило еще тысяч двадцать вооруженных бандитов. По предложению Ворошилова и моему Реввоенсовет республики припял решение о превращении Северокавказского фронта в Северокавказский военный округ, в который должны войти армии бывшего фронта и 1-я Конная.

Я прибыл в Ростов.

И вот в эти дни в Ростове произошла встреча с Кировым. Он вместе с Орджоникидзе ехал из Москвы на Кавказ для организации отдельной кавказской армии. Организация этой армии имела громадное политическое значение. Она положила потом основу Особой Краснознаменной кавказской армии, в состав которой входили национальные воинские части — азербайджанские, грузинские, армянские.

В Ростове, в штабе округа, решались различные деловые вопросы, связанные с организацией этой армии, в частности вопросы о дележе имущества и всевозможного воинского снаряжения, принадлежавшего бывшему Северокавказскому фронту. Сергей Миронович очень вдумчиво решал эти вопросы, стараясь распределить это имущество так, чтобы и округ не обидеть, и армии дать все необходимое. Я узнал Кирова ближе, и мне понравились его простота и деловитость.

* * *
Кончилась боевая обстановка. Мы перешли к мирному строительству. Во все эти годы я много раз встречался с Сергеем Мироновичем. В первые годы после гражданской войны я оставался в Ростове, мы были с ним соседями — он работал в Баку. Встречались часто и в Баку, и в Ростове, и в Тифлисе, куда он ездил к Орджоникидзе. Много раз вместе ездили в Москву на съезды и пленумы. Никогда не забуду живых, интересных бесед с ним, которые мы вели в дороге. Он горячо рассказывал о своих делах, об Азербайджане, о нефтяной промышленности.

Также много раз мы встречались в годы работы Сергея Мироновича в Ленинграде, но встречались больше в Москве. В Ленинграде я был в 1932 году, куда приезжал с группой слушателей Военной академии. Мы приехали на практическую учебу. Сергей Миронович как товарищ и член Реввоенсовета Ленинградского округа несколько раз интересовался ходом учебы и заботился о нас.

Сергей Миронович был жизнерадостный, кипящий жизнью человек, любящий веселиться и шутить.

Как-то раз я рассказал Кирову анекдот о растяпе казаке. Ехал этот казак с донесением, как говорят казаки — с «лятучкой», и положил себе эту «лятучку», по обычаю, в шапку. По дороге захотел почесаться, шапку снял и «лятучку» выронил. Подъезжает к командиру:

— Ваше высокородие, с лятучкой прибыл.

Снимает шапку, ищет. Офицер не выдержал:

— Ну, где ж она, лятучка-то твоя?

Пошарил казак, ничего не нашел и руками разводит:

— Вот те на!.. Потерял.

С тех пор, встречаясь со мной на расстоянии, Киров вместо приветствия снимал шапку, шарил в ней и, улыбаясь, разводил руками: «Потерял, мол, лятучку». — «Да, Сергей Миронович, потерял», — разводил я руками. Так и вошло у нас в привычку при встречах искать в шапке «лятучку».

Особенно запомнились мне последние встречи с Сергеем Мироновичем. Помню его блестящую речь на XVII съезде нашей партии…

Как раз перед выступлением Сергея Мироновича на XVII съезде я набрасывал себе в блокнот тезисы своего выступления. Я хотел сказать в ответ выступавшим правым уклонистам о тех людях, которые отсиживаются в тылу, когда армия идет в наступление, о том, что эти тыловики, эти «обозники» никогда не поймут бойцов, им всегда кажется, что на фронте паника, даже тогда, когда армия стремительно идет вперед.

И вдруг я услышал слова Кирова.

«Но вы знаете, товарищи, — сказал Киров, — что во всякой войне, а в том числе, оказывается, и в той войне, которая ведется за строительство социализма, случилось так, что отдельные товарищи по разным причинам начали сомневаться в целесообразности и успешности того великого похода, который мы развернули, и, вместо того чтобы сражаться в рядах основных бойцов, они то поодиночке, то целыми группами, даже из руководящих рядов, иногда либо ныряли в сторону, либо приотставали, либо скрывались в обозе или еще где-нибудь, несмотря на то, что по физическим достаткам им было место в передовой линии огня. А армия идет, потому что это никоим образом колебать боеспособную армию не должно и не может.

…Дело доходит до того, как случается и на войне, что противник, заметив наличие чрезмерного количества таких «обозных» элементов, начинает даже некоторые расчеты держать на эти слои армии. А борьба идет, армия одерживает одну победу за другой. И вот представьте себе картину: после того как армия одержала решающие победы над врагом, основные позиции заняты, война еще не кончилась, далеко не кончилась, но наступило нечто вроде победной передышки, если можно так выразиться, и вот вся великая победоносная рать бойцов поет могучую победную песню. И в это время что остается делать всем тем, которые до сегодняшнего дня были в обозе?

Они, товарищи, выходят, пытаются тоже вклиниться в это общее торжество, пробуют в ногу пойти под одну музыку, поддержать этот наш подъем. Но как они ни стараются, не выходит и не получается».

Я не мог сидеть спокойно во время этой речи: хохотал и подавал свои реплики. Когда Киров сказал слово «обозники», я крикнул: «Второго разряда». Киров говорил то, что я думал. Я подошел в перерыве к Сергею Мироновичу, остановил его и показал ему свой блокнот с записанными тезисами об «обозниках».

— Посмотри, друг, что ты сделал, — весь «хлеб» у меня отбил.

— Значит, мы с тобой одинаково думаем, — улыбаясь, отвечал Киров.

Я любил разговаривать с Сергеем Мироновичем. Когда говорил с ним, мне казалось, что я беседую с самим собой. Киров обладал удивительной способностью находить центральное звено во всяком вопросе, с предельной ясностью выражать свои мысли и подавать их так просто, что все сложное становилось ясным и легко разрешимым.

* * *
Как-то летом я видел Кирова в Сочи на отдыхе. Какой это был веселый, здоровый и жизнерадостный человек! Провели несколько дней, вместе гуляли, беседовали, играли в городки. Он постоянно шутил и приводил всех окружающих в прекрасное, жизнерадостное настроение.

И последняя моя встреча с Кировым — на Пленуме Центрального Комитета партии, за несколько дней до его гибели.

После доклада, до вынесения резолюции об отмене хлебных карточек, мы встретились, крепко пожимая друг другу руки.

— Ну что, брат, дожили! — воскликнул Мироныч. Он был необычайно возбужден и обрадован новым решением партии. — Ты представляешь себе, что это значит?! — возбужденно говорил он. — Наконец-то мы дожили до такого положения, когда наши ресурсы позволяют отменить карточную систему! Понимаешь, как это отразится на всей жизни страны!

Он стал говорить мне о том, какое значение, по его мнению, имеет отмена хлебных карточек. Она закрепит нашу денежную систему, обеспечит устойчивость рубля. Теперь начинается действительный расцвет торговли и товарооборота.

Оздоровится наша торговая сеть. Потребитель с карточкой — это человек, которому продавец может всучить хлеб любого качества, и потребитель не может отказаться. Потребитель без карточки — это человек, который вправе требовать от нашей торговой сети, от наших продавцов, чтобы ему давали хороший хлеб и высококачественные товары.

Мы оживленно обменивались мнениями. Разговаривая с Кировым об отмене хлебных карточек, я снова поражался его способностям с предельной простотой говорить о самых сложных вещах. Киров брал вопрос за самое его существо, показывал его политическое значение.

Никогда я не видел Кирова таким возбужденным и радостным, как на этом последнем Пленуме ЦК.

— Теперь жить будет еще лучше, — говорил он, — вот увидишь.

Он приглашал меня к себе в Ленинград.

— Ты сейчас не узнаешь Ленинграда, — говорил он. — Приезжай, покажу. Вот увидишь, какие там заводы выросли, какие там творятся дела!..

ФОТОИЛЛЮСТРАЦИИ 



Сережа Костриков - ученик Уржумского городского училища.


Уржум. В доме, крайнем справа, родился Сережа Костриков.


Приютская воспитательница Юлия Константиновна Глушкова (слева.) и ее сестра, учительница Анастасия Константиновна. Уржум. 1898.


Казанское промышленное училище, в котором учился Сергей Костриков.


Политические ссыльные. Сергей Костриков — в верхнем углу, второй справа. Уржум. 1904.


Мария Львовна Маркус.
Владикавказ. 10-е годы.



Летчик Д. В. Щекин и его самолет.
Астрахань. 1919.


В освобожденном Тифлисе. 1921


С. М. Киров и Г. К. Орджоникидзе. 20-е годы.



В освобожденном Баку. В первом ряду, второй слева, С. М. Киров. Правее — Г. К. Орджоникидзе. Крайний справа — А. И. Микоян. 1920.


Сергей Миронович Киров. 1920. Кадр кинохроники.


Первая советская буровая скважина в Баку.


С. М. Киров, секретарь ЦК ЛКСМ Азербайджана М. Ф. Сорокин. М. В. Фрунзе, генеральный секретарь ЦК ВЛКСМ Н. П. Чаплин, Г. К. Орджоникидзе. Москва. 1925.



С. М. Киров и Ф. Э. Дзержинский. Февраль, 1926.


Сергей Миронович Киров на Дворцовой площади во время первомайской демонстрации. Ленинград, 1926.


Серийный выпуск советских тракторов первым в стране освоил «Красный Путиловец».


С. М. Киров.
Ленинград, 1927.


Туломская гидроэлектростанция на Кольском полуострове.


С. М. Киров. 1930 г.


Палатки первых покорителей Хибин



Первомайская демонстрация в зарождающемся городе Хибиногорске. 1931.


Современный Кировск, бывший Хибиногорск.


С. М. Киров и М. Н. Тухачевский. Ленинград, 1930.


С. М. Киров и А. М. Горький на Балтийском заводе. Ленинград, 1929.


С. М. Киров. 1933.


За Нарвской заставой, у Путиловского завода до революции.



Нарвская застава в советское время. Площадь Стачек после реконструкции


Новые жилые дома на Лесном проспекте.


Рабочие одного из цехов «Красного путиловца» слушают С. М. Кирова. 1933.


С. М. Киров на трибуне.
Ленинград, 1930. Кадры кинохроники.




На отдыхе. 1932-1934.


С. М. Киров на школьном празднике в Парке культуры и отдыха. Ленинград, 1934.



С. М. Киров выступает на областном съезде колхозников-ударников. Ленинград, 1933.



С. М. Киров. Ленинград, 1934.

INFO



Для старшего школьного возраста

РАССКАЗЫ О КИРОВЕ

Сборник воспоминаний


Составители сборника и авторы вступительной статьи

Л. К. Виноградов, Г. И. Гребенников


Ответственный редактор С. М. Пономарева

Художественный редактор А. Е. Цветков

Технический редактор Я. Г. Мохова

Корректоры З. Л. Лофенфельд и Г. С. Муковозова


Сдано в набор 30/XII 1975 г. Подписано к печати 7/VII 1976 г. Формат 84х108 1/32. Бум. типогр. № 1. Печ. л. 8. Усл. печ. л. 13,44. Уч. изд. л. 11,27+16 вкл.= 12,34. Тираж 100 000 экз. А08594. Заказ № 2272. Цена 61 коп. Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Детская литература». Москва, Центр, М. Черкасский пер., 1. Ордена Трудового Красного Знамени фабрика «Детская книга» № 1 Росглавполиграфпрома Государственного комитета Совета Министров РСФСР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. Москва, Сущевский вал, 49.


Р24 Рассказы о Кирове. Сборник воспоминаний. Оформл. Л. Зусмана. М., «Дет. лит.», 1976.

224 с. с ил. вкл. (Историко-революционная б-ка).


Р 70803-498/М101 (03)76*387-76

ЗКП(092)


.......................
Scan Kreyder — 12.06.2014 STERLITAMAK

FB2 — mefysto, 2022




Примечания

1

Подпольная кличка С. М. Кирова.

(обратно)

2

Реал — типографский стол для ручного набора.

(обратно)

3

Наказной атаман — не избранный казачьим кругом, а назначенный атаман.

(обратно)

4

Метранпаж — верстальщик, то есть типографский рабочий, укладывающий набор в специальные формы.

(обратно)

5

Гарт — сплав, применяемый для отливки типографских шрифтов.

(обратно)

6

Талер — металлическая плита на печатной машине.

(обратно)

7

С осени 1917 года вместе с большевиками Владикавказа серьезную роль в организации осетинской бедноты под лозунгом социалистической революции стала играть революционно-демократическая партия «Кермен». В проекте ее программы имелись некоторые ошибочные пункты, заимствованные из программ мелкобуржуазных партий, однако в основе своей это была революционная программа. Партия «Кермен» шла вместе с большевиками и позднее слилась с РКП (б).

(обратно)

8

Горская Автономная Советская Социалистическая Республика — советская автономия народов бывшей Терской и частично Кубанской областей в 1921–1924 годах.

ГАССР входила в состав РСФСР.

(обратно)

9

Ныне Чечено-Ингушская Автономная Советская Социалистическая Республика.

(обратно)

10

Святой Крест — ныне г. Прикумск Ставропольского края.

(обратно)

11

Энзели — ныне порт Пехлеви на Каспийском море (Иран).

(обратно)

12

Ленкорань — город в Азербайджане.

(обратно)

13

Петровск — ныне г. Махачкала, столица Дагестанской АССР.

(обратно)

14

Шариат — совокупность религиозных и юридических норм мусульманского феодального права, созданного в странах Востока еще в VII–XII веках.

(обратно)

15

Желонка — стальной сосуд, применявшийся при бурении нефтяных скважин и добыче нефти.

(обратно)

16

Председатель Азербайджанского нефтяного комитета А. П. Серебровский был в это время в командировке в г. Стамбуле (Турция).

(обратно)

17

Итальянская забастовка — одна из форм забастовочной борьбы, когда бастующие остаются на производстве, но значительно снижают темп работы.

(обратно)

18

Выделение р а з р я д к о й, то есть выделение за счет увеличенного расстояния между буквами здесь и далее заменено жирным курсивом. (не считая стихотворений). — Примечание оцифровщика.

(обратно)

19

НКТП — Народный комиссариат тяжелой промышленности.

(обратно)

20

Эпрон (Экспедиция подводных работ особого назначения) — организация для подъема затонувших судов и производства аварийно-спасательных работ. Существовала с 1923-го до 1941 года.

(обратно)

Оглавление

  • ПЛАМЕННЫЙ БОРЕЦ ЗА КОММУНИЗМ
  • ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ
  •   А. М. и Е. М. Костриковы В ДОМЕ НА ПОЛСТОВАЛОВСКОЙ УЛИЦЕ
  •   А. М. Самарцев ДЕТСТВО В УРЖУМЕ
  •   Е. Истомина ЮНОШЕСКИЕ ГОДЫ
  •   П. Жаков МУЖЕСТВО
  •   В. Спасский ЧУТКИЙ ТОВАРИЩ
  •   А. Яковлев ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ
  •   А. М. и Е. М. Костриковы ПРЕДГРОЗОВОЕ ВРЕМЯ
  • РЕВОЛЮЦИОННОЕ ПОДПОЛЬЕ
  •   М. К. Ветошкин В ТОМСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ РСДРП
  •   Б. З. Шумяцкий «И ЗДОРОВО ЖЕ У НАС БУДЕТ!»
  •   Г. Д. Потепин НА ДЕМОНСТРАЦИИ
  •   В. Романов «ТОВАРИЩИ, СПОКОЙСТВИЕ!»
  •   Т. Фофанов НА РАБОЧЕМ МИТИНГЕ
  •   М. А. Попов НЕУЛОВИМАЯ ТИПОГРАФИЯ
  •   Т. М. Резакова ПОД РАЗНЫМИ ПСЕВДОНИМАМИ
  •   С. А. Такоев ЧЕЛОВЕК УДИВИТЕЛЬНОЙ ЭНЕРГИИ
  •   Г. Солдатов ВО ВЛАДИКАВКАЗЕ
  •   С. Л. Маркус ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО
  • В БОРЬБЕ ЗА ВЛАСТЬ СОВЕТОВ
  •   М. Д. Орахелатвили ВСЕГДА НА ВАЖНЕЙШИХ УЧАСТКАХ
  •   С. А. Такоев ЗА ВЛАСТЬ СОВЕТОВ НА ТЕРЕКЕ
  •   Вс. Вишневский БОЛЬШЕВИК-ВОЕНАЧАЛЬНИК
  •   Ю. П. Бутягин НЕСОКРУШИМАЯ ВОЛЯ
  •   К. А. Мехоношин В ОСАЖДЕННОЙ АСТРАХАНИ
  •   М. И. Василенко БОЕВЫЕ ЭПИЗОДЫ
  •   М. Г. Ефремов КИРОВСКИЕ «БРОНЕПОЕЗДА»
  •   Ив. Рахилло «АСТРАХАНЬ ЗАЩИЩАТЬ ДО КОНЦА!»
  •   А. Новицкий ОН ПЕРВЫМ БРОСАЛСЯ В БОЙ
  •   Н. Самурский ОТ ОБОРОНЫ К НАСТУПЛЕНИЮ
  •   З. Г. Орджоникидзе ВНОВЬ НА КАВКАЗЕ
  •   А. И. Тодорский КИРОВ И БОЙЦЫ
  •   Р. Рубенов ПОСОЛ СОВЕТСКОЙ РОССИИ
  • НА СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ СТРОЙКЕ
  •   А. П. Серебровский В БОРЬБЕ ЗА НЕФТЬ
  •   З. Г. Орджоникидзе УЧИТЬСЯ ХОЗЯЙСТВОВАТЬ
  •   М. Катушевский «АПЛОДИРОВАТЬ МНЕ НЕЧЕГО…»
  •   С. Л. Маркус ПОКОРЯЯ ЛЮДЕЙ СЛОВОМ
  •   М. Маяк КАК КИРОВ МНЕ ПОМОГ
  •   М. С. Чудов, А. И. Угаров, П. А. Ирклис БЕЗГРАНИЧНАЯ ВЕРА В ИЗБРАННЫЙ ПАРТИЕЙ ПУТЬ
  •   Н. Верховский «РАБОТАЮ, НИ МИНУТЫ НЕТ СВОБОДНОЙ…»
  •   М. Освенский ВСЕСТОРОННЕЕ ЗНАНИЕ ДЕЛА
  •   А. С. Милославский ЛЮДИ-ЭТО ГЛАВНОЕ!
  •   И. И. Алексеев ВЕЛИКИЙ МАСТЕР БОЛЬШЕВИСТСКОГО ВОСПИТАНИЯ 
  •   Р. Куск «НАДО РАБОТАТЬ НЕ ПОКЛАДАЯ РУК»
  •   П. С. Смородин «ПОСТАВЬТЕ НА ТУРБИНУ ПЯТАЧОК»
  •   К. М. Отс «ТОВАРИЩИ! НАДО ВЫПОЛНИТЬ!»
  •   А. Иванов «ЗДЕСЬ БУДЕМ СТРОИТЬ ГОРОД»
  •   Г. С. Ровио ШТУРМ БОГАТСТВ КАРЕЛИИ
  •   Н. Н. Семенов СЕРГЕЙ МИРОНОВИЧ НАС ПОДДЕРЖАЛ
  •   А. В. Косарев УЧИТЕЛЬ МОЛОДЕЖИ
  •   И. Вайшля, П. Мартьянов, В. Швецов КИРОВСКАЯ ЗАКАЛКА
  •   Н. Штейнварг ДРУГ ДЕТЕЙ
  •   А. А. Платонова, О. Н. Дубровская, О. М. Суомалайнен-Тюнккюнен, Е. М. Ефремова-Дзен В СМОЛЬНОМ
  •   С. Л. Маркус В ДОМАШНЕЙ ОБСТАНОВКЕ
  •   С. М. Буденный НЕЗАБЫВАЕМЫЕ ВСТРЕЧИ
  • ФОТОИЛЛЮСТРАЦИИ 
  • INFO
  • *** Примечания ***