Лютер: Первый из падших [Гэв Торп] (fb2) читать онлайн

Гэв Торп ЛЮТЕР. ПЕРВЫЙ ИЗ ПАДШИХ

То было легендарное время…

Великие герои сражаются за господство над Галактикой. Неисчислимые армии Императора Человечества покоряют звезды в Великом Крестовом Походе. Мириады инопланетных рас должны быть уничтожены могучими воинами Империума и вычеркнуты из истории.

Человечество стоит на пороге новой эры господства. В сверкающих цитаделях из мрамора и золота празднуют бессчетные победы Императора. Системы одна за другой возвращаются под Его владычество. На миллионах миров восславляют грандиозные деяния самых могущественных Его чемпионов.

Первые среди них — примархи, сверхчеловеческие создания, ведущие в битвах легионы Космического Десанта. Они неудержимы и великолепны, вершина генетических изысканий Императора. Космодесантники — лучшие воины из тех, что когда-либо знало человечество: каждый способен одолеть в бою сотню или даже больше неулучшенных солдат.

Много легенд рассказывают об этих невероятных существах. От залов Императорского Дворца на Терре и до самых дальних пределов Сегментум Ультима их деяния формируют будущее Галактики. Но возможно ли, чтобы их души никогда не ведали сомнений и не поддавались порче? Или искушение властью окажется слишком сильным даже для самых верных сыновей Императора?

Семена ереси уже посеяны, и до начала величайшей войны в истории человечества осталось всего несколько лет…

ИСТОРИЯ О ДОЛГОЙ НОЧИ

Он помнил, как разрывался мир.

Все происходило одновременно — калейдоскоп образов, пестрых и разрозненных. Небо пылало. Нет… это не огонь. Буря. Шторм из другой реальности, пожирающий Вселенную.

Боги требовали расплаты.

Он не ожидал, что она будет настолько… апокалипсической.

В его мысли ворвалась боль. Сильная. Острая.

Клинок вонзился ему в бок, и он закричал.

Он вскрикнул при воспоминании об этом. Бок больше не обжигало, но он чувствовал кровоточащую рану — такая же рана в небесах поглотила его армию.

Рука, державшая клинок, была нечеловечески сильной. Сильнее, чем он сам. Могущественнее, чем древние технологии, подарившие эту выносливость и долгую жизнь. Сильнее, чем воля богов.

Ею двигала ненависть, горевшая в глазах цвета зеленых лесов Калибана.

Потерянных лесов Калибана…

Все это было так давно…

Глаза полубога, полные ярости…

Стук сердца. Стук, подобный ударам грома; барабанный бой. Это его собственное сердце? Почему он ничего не видит? Он помнил, что раньше был зрячим, но сейчас вокруг царила тьма.

Ему улучшили зрение. Ночью он видел не хуже дикой кошки, а днем — ястреба. Одна из самых простых и в то же время эффективных операций. Можно ли воспринимать мир так, как он? Как выглядит Вселенная для существа, сотканного из науки и мифов?

Нет, барабанный бой шел не изнутри. Сердцебиение отдавалось в груди медленно и размеренно. Он чувствовал, как пульсирует кровь в сосудах шеи, в висках, в запястьях и бедрах. Никогда еще он не ощущал свое тело подобным образом.

Глухой стук издавали быстрые шаги по камню.

Глаза, усовершенствованные тайными знаниями Темной Эры, наконец-то приспособились к полумраку, выискивая малейшие источники света и уже рисуя образ. Слева лежала опрокинутая и перебитая пополам статуя рыцаря с поднятым в знак приветствия мечом. За ней виднелась обрушенная арка.

Менее чем в двухстах метрах, чуть пониже того места у подъема на рухнувшую стену, где он лежал, двигались огни — они приближались, вздрагивая в такт барабанящим шагам.

Слухом, также отточенным до сверхъестественной остроты, он различил еще один звук среди шороха песка и пыли, стука капель из разорванной трубы и скрипа оседающей каменной кладки. Механический хрип. По мере того, как огни разгорались все ярче, он отчетливее слышал гул электросхем.

Фонари доспеха потускнели, их освещение сменилось внезапным лазурным сиянием. Он машинально отпрянул. От резкого движения поврежденные ребра пронзило жгучим толчком боли, а едва затянувшаяся рана на боку вновь открылась.

Синий свет мерцал пару секунд, затем потрескивающее поле приняло в его глазах форму лезвия топора. Но цвет доспехов его обладателя никак не удавалось разглядеть. Темный… но черный или зеленый?

Запах.

Пот. Много крови. Скорее всего, его собственной. Запах выпущенных болтов и озоновый привкус лазерных разрядов и плазмы. Пахло битвой. Запахи, знакомые с детства.

Насыщенная смазка. Чужая. Не масла для технического обслуживания, которые использовал Орден, нет, это что-то другое. Приближался кто-то из другого мира. Он пах Марсом.

Один из воинов полубога.

Космодесантник замер у подножия крутого каменистого склона; остатки кладки хрустнули под ногой в сабатоне. Воин наклонился вперед, и в сиянии топора проявилось покрытое шрамами лицо с трехвильчатой бородой и темной щетиной на лысом черепе. Зрачки расширились от удивления:

— Лютер?

Имя прибавило ясности. Имена обладали силой, и эта сила вернула его в настоящее скорее, чем острые осколки камня, впивавшиеся в позвоночник. Голос был знакомым, но лицо поначалу оставалось загадкой. Он медленно осознавал увиденное, пока к незнакомцу подтягивались товарищи. Ясно, что пришедший — не из Ордена, а один из Темных Ангелов. Он не видел это лицо больше пяти десятилетий. Если мысленно стереть шрамы, исцеляя разрушительные последствия войн, как старых, так и недавних… Наконец он узнал его черты.

— Фарит? — его хриплый голос был чуть громче шепота. — Подожди… Мне нужно…

Воин сделал шаг вперед.

— Паршивый предатель!

Взмах топора. Вспышка голубого сияния…

Лютер пришел в себя оттого, что острые края металла впивались ему в запястья и лодыжки. Его приковали к стулу кандалами. Остатки доспехов с него сняли, оставив только жесткий кожаный килт, который он носил на тренировках без оружия. Бок перестал болеть. Паралич? От этой мысли сердце бешено заколотилось, но боль от кандалов на ногах тут же опровергла страшную догадку.

Значит, его исцелили. Но кто?

Открыв глаза, он увидел то самое лицо — последнее, что он запомнил перед тем, как опустился топор. Раз он все еще жив, должно быть, удар пришелся тыльной стороной. Паладин Фарит. Один из последних, кого Лев посвятил в Орден, еще до прибытия Первого Легиона. Хладнокровный убийца. Лютер не любил Фарита, но восхищался его безжалостностью. Воин был целиком и полностью предан Льву. Трудно было связать образ чистенького юноши из воспоминаний с изможденным солдатом, который стоял перед ним теперь. Прошедшие годы не были милосердны.

Фарит тоже был без доспехов, в плотном темно-зеленом хитоне без рукавов, украшенном только символом Легиона на левой стороне груди — направленным вниз мечом в обрамлении вышитых толстой белой нитью крыльев. Они сидели в небольшой, всего в несколько квадратных метров, комнате, где не было ничего, кроме пары стульев. Что-то шевельнулось в тени за дверью; красные глаза сверкнули под темным капюшоном, где уместилось бы разве что личико младенца, но Лютер знал, что это не ребенок. Смотрящий-во-Тьме. Прошло уже немало времени с тех пор, как он в последний раз видел таинственных хранителей Калибана. Мгновение спустя существо исчезло.

— Где Лев? — спросил Фарит, наклонившись вперед и упираясь мускулистыми руками в колени.

Вопрос удивил Лютера. Его бок дернулся вновь, будто меч все еще был там. Комната то появлялась, то исчезала из поля зрения, перемежаясь вспышками воспоминаний и видениями грядущего. Буря, что поглотила их, поглотила его воинов, теперь кружилась в его мыслях. С усилием он вырвался из хватки туманных видений и, сморгнув, вгляделся в космодесантника перед ним.

Лютер был уверен, что должен что-то сделать или сказать, но не понимал, что именно. Фарит повторил вопрос настойчивее.

— Я не знаю, что со Львом. Альдурук пал. Мы пали. Лев… разве он не с вами?

Фарит покачал головой, не сводя глаз с Лютера. Во взгляде его полыхнула едва сдерживаемая ярость.

— Калибан… — Фарит отвернулся, стиснув зубы. Его затрясло, кулаки сжимались и разжимались от гнева. Глубоко вздохнув, так, что хитон натянулся на груди, Фарит снова взглянул на пленника. — Калибана больше нет. Он разрушен бомбардировкой и варп-штормом. Мы не можем найти примарха. Расскажи мне, что ты помнишь.

— Немногое, — признался Лютер, нахмурившись. — Мысли так и кружат у меня в голове, они запутаннее, чем лесная тропа. Прошлое, настоящее, будущее… Я блуждаю среди них и не могу отличить одно от другого. Мы уже говорили об этом раньше?

— Куда ты отправил своих последователей?

— Отправил? — Лютер вспомнил шторм: сверкающие щупальца варп-энергии, тянущиеся вниз, бьющие молниями. — Я никуда их не отправлял. Их… забрали. Буря! Теперь я припоминаю, что произошло. По крайней мере, смутно. Буря… Мне нужно было добраться до ее сердца. Лев и я… Он помешал мне прежде, чем я успел это сделать. Я должен был… Не помню. Это было так важно, но Лев… Мы сражались, но я не убивал его. Я бы не стал.

Фарит откинулся на спинку стула, обдумывая услышанное, затем подозрительно прищурился.

— Так ты утверждаешь, что невиновен?

— Я не призывал бурю и не убивал Льва, — заверил его Лютер. Слова Фарита пробивались сквозь хаос его сознания, оседая, как мусор, на берегу мыслей. Он растерянно обвел глазами камеру. — Калибана больше нет?

Фарит кивнул.

— Его разрушило ваше колдовство и орудия флота. Энергетические поля Альдурука поддерживают нижние уровни, все остальное — камни и пепел, рассеянные в пустоте.

— Нет, это неправда, — возразил Лютер. — Я спас Калибан от гибели. Я видел это сам. Или нет… Он все еще движется… туман и буря…

Когда эта мысль укоренилась в его сознании, Лютера охватила паника: сердце бешено заколотилось, ладони вспотели. Фарит промолчал, не возражая против обвинения во лжи.

— Я спас Калибан, — повторил Лютер, но уже тише и неуверенней. — Я спас Калибан…

Он собирался спасти Калибан. Так ли это? Или он хотел спасти Льва?

Это воспоминание или что-то другое?

— Ты обрек Калибан на гибель, — горькая усмешка Фарита ранила сильнее, чем меч. — Ты предал Льва и разрушил наш мир.

— Нет, все было не так, — запротестовал Лютер. Он попытался подняться, но оковы впились в тело, не давая встать. — Нет! Это он меня предал! Он бросил нас!

Гремя цепями, Лютер рухнул обратно на стул, разочарованный тем, что Фарит просто молча смотрел на него. Буря. Все рушится. Грехопадение. Внутри него будто бы разверзлась пропасть — подобная бездне, поглотившей его и Льва.

Пустой, опустошенный, как туша свиньи на вертеле. Как и принесенные им клятвы. Клятвы, ради которых он отказался от… от чего? Вспоминать было нелегко.

— Ты убил Льва и уничтожил Калибан, — жестко отрезал Фарит, и каждое слово этого обвинения звучало тягостнее предыдущего.

Лютер не стал спорить, и обвинения окутали его, точно саван. Во рту пересохло, кости ныли, но горше всего было осознавать, что Фарит говорит правду. Не о Льве — о судьбе Калибана. Его родной планеты больше не существовало. Он пытался вернуть все как прежде, но потерпел неудачу.

Он опозорил себя и Орден. Впустую. Ради гордыни и обмана.

— Это что — слезы, предатель? — поморщился Фарит, вставая. — Ты не имеешь права лить слезы. Тебе не дозволено сожалеть о содеянном.

Лютер справился с горем и кивнул, признавая справедливость гнева Фарита.

— Я был слаб… — начал он.

Я был слаб, когда думал, что становлюсь сильнее.

Все ближе тот момент, когда решатся наши судьбы. О чьих судьбах я говорю? Моей и моего совета — группы разобщенных душ, чьей целью стало отделение от Империума. Когда-то мы были единым целым под покровительством Легиона, но теперь нас связывало нечто более прочное — потребность друг в друге.

Мой сенешаль был, пожалуй, самым неподходящим кандидатом на этот пост. Он даже родился не на Калибане. Сар Астелян, терранский ветеран, ненавидел Льва больше, чем кто-либо из нас. Формально он был одним из моих командующих, но на самом деле заведовал шпионажем, наказаниями и другими неблаговидными аспектами правления. Наше соглашение было простым, но эффективным: он был верен мне, а я не задавал вопросов о его делах и о том, какими способами он поддерживал мой авторитет и авторитет Ордена.

С моим главным советником мы были знакомы давным-давно. Она не стала одним из Темных Ангелов, но благодаря связям с командованием Ордена получила те же физические улучшения, которые были дарованы мне и другим старшим рыцарям после прибытия Императора. Мы уже вышли из возраста, когда могли бы пополнить ряды легионеров, но аугметика и биотерапия сделали из нас грозных долгоживущих воинов. Саулюс Мейгон, смертоносная госпожа Ангеликасты, десятилетиями командовала величайшей крепостью Калибана.

Следующим шел сар Гриффейн, Копьеносец, некогда выбранный лейтенантом Огненного Крыла. Этот воин старой закалки вернулся на Калибан на одном из кораблей, посланных за подкреплением. После смерти Белата, своего командира, он вместе с выжившими в короткой, но кровавой междоусобице перешел на нашу сторону. То, что он примкнул к нам, было, пожалуй, самым важным и обнадеживающим знаком, — Гриффейн не был одним из сосланных на Калибан, но все же разглядел благородство нашей цели. Несмотря на соблюдение древних ритуалов Легиона, он был предан Калибану больше, чем Темным Ангелам. Добрый знак. Теперь мы могли принять и других, кто прислушался бы к нашим доводам. То, что наши ценности разделяют воины, подобные Гриффейну, делало их весомее в глазах людей за пределами Ордена.

И наконец, совет Ордена не состоялся бы без участия лорда Сайфера. Хранитель нашей истории и наших обычаев, лорд Сайфер полностью посвятил себя традициям Альдурука и Калибана, и ни один Великий Магистр не мог быть избран без его согласия. Вхождение его в совет давало нам дополнительное преимущество, так как лорд Сайфер прежде был библиарием Захариилом, псайкером. Таким образом, будучи повелителем моих Мистаи, он удвоил свои полномочия.

Вот и весь мой совет. Вожди Калибана, собранные под руководством Великого Магистра Ордена.

Настал решающий момент для нашего великого начинания: дальше нас ждала слава или гибель. Наше стремление к свободе от Империума должно было вот-вот подвергнуться последнему испытанию на прочность.

Лев.

Он возвращался на Калибан после многих десятилетий битв во имя Императора. Огромный военный флот Первых, почтенных Темных Ангелов, находился всего в нескольких днях или даже часах пути от выхода из варпа у границ системы. Лорд Сайфер и наши собственные авгуры подтвердили это — столь большое количество кораблей не могло путешествовать в варпе без колебаний имматериума. У нас были собственные флотилии: одни были завоеваны хитростью и мечом, другие построены на верфях Зарамунда, который мы сделали своей колонией, еще больше поставлялось из других миров, приведенных под руку Калибана.

Звездная система была крепостью, которой предстояло испытание мощью Льва. Но преимущество всегда остается за защитником, и потому мы пребывали в уверенности, что окажемся не слабее, если дело дойдет до столкновения.

По крайней мере, в военном смысле.

Именно Астелян первым поднял этот вопрос, когда был созван совет. Я отчетливо это помню. Мы встретились, как обычно, в Палате Арторуса, в свете первых лучей солнца. Через открытое окно доносился шум утренних тренировок с полей сбора и стрельбищ за Ангеликастой.

— Они готовы, — заверила нас Мейгон. Она и Астелян совместно отвечали за вербовку и обучение, сочетая лучшие ритуалы и обычаи Ордена с дисциплиной Легиона, который мы оставили позади.

— Физически, — возразил терранец. Он потянулся к вазе с фруктами, стоявшей на столе, и взял красное яблоко, доставленное прямиком из садов на западных склонах. Так и не откусив ни кусочка, он продолжил. — В их умах и сердцах мы не можем быть уверены до сих пор.

— Не уверены в чем, сар Астелян? — спросил Гриффейн. Избранный лейтенант был моим пустотным генералом, самым опытным командиром звездолета среди нас, и должен был возглавить оборону за пределами поверхности Калибана. — Они храбры, как храбр любой космодесантник.

— Я не сомневаюсь в их храбрости, — ответил Астелян. Он наконец надкусил яблоко и несколько секунд молча жевал, хмурясь, прежде чем заговорить снова. — Я уверен, что они без страха встретят клинки и болты наших врагов. Но мы не можем знать наверняка, станут ли они сражаться.

— Они верны Ордену, — отрезала Мейгон уверенным тоном. Она взглянула на меня. — Каждая выученная доктрина укрепляет их преданность Альдуруку, Калибану и тебе.

Я наградил ее доверительной улыбкой, потому что понял, о чем говорил Астелян. Упрека в сторону хозяйки Ангеликасты в его словах не было.

— Да, все так, как я и просил, сарл Мейгон, — заверил я ее. — Их более опытные братья уже доказали свое мастерство на полях сражений, и я не сомневаюсь в том, что они верные и умелые воины. Но сар Астелян прав. Быть верным — одно, и совсем другое — обратить клинки против Темных Ангелов, а некоторые из них урожденные калибанцы.

В беспокойстве Астеляна слышался скрытый вопрос, требовавший моего ответа. Наш с ним союз всегда был непростым, а потребность друг в друге — шаткой. Ненависть ко Льву в нем перевешивала верность Императору. Но если пока он не хотел обвинять меня открыто, то я решил ответить ему в той же уклончивой манере.

— Среди нас есть те, кто уже проливал кровь Темных Ангелов, — напомнил я ему. — Ветераны, участники событий в Зале Децемиаля. Ныне они — наши лейтенанты под командованием сара Гриффейна.

— Возможно, две дюжины, — добавил лорд Сайфер. — Я насчитал две дюжины тех, кто казнил несогласных в наших рядах.

— Две дюжины среди десятков тысяч? — усмехнулся Астелян. — Я не сомневаюсь, что они отдадут приказ, но остальные? Сожмут ли они пальцы на спусковых крючках, вынут ли мечи из ножен по их слову?

— Ты набрал рекрутов и обучил их, но не понимаешь, какой армией командуешь, — ответил я Астеляну, устав от его возражений. — Это не легионеры Императора, которые сражаются с другими легионерами. За исключением ядра бывших Первых — таких, как ты, воинов, уже доказавших свою ценность и преданность, остальные — рыцари Ордена. Они присягали на верность только мне и Калибану.

Удивительно, но именно лорд Сайфер открыто высказал вопрос, что скрывался за недомолвками Астеляна.

— Будет ли отдан приказ, Великий Магистр? — спросил он меня прямо. — Вы — сердце нашего плана. Без вашего приказа наша война за независимость обречена.

— Да, сар Лютер, — ответил Гриффейн. — Мы ждем, как заряженное оружие, но палец на спусковом крючке — ваш.

Я приподнял брови, осознав, как быстро мои командиры нашли общий язык, обсуждая это. Далее меня уже не застали врасплох слова Астеляна, в которых ясно слышалось беспокойство по поводу моего командования.

— По крайней мере, дайте нам код активации защиты, — сказал он. Более требовательно, чем следовало бы, но я придержал язык. — Все наши боевые системы подчинены одной фразе, которую знаете только вы, сар Лютер. Задержка связи может дорого нам обойтись во время сражения.

Я медленно обвел их глазами, сдерживая гнев. Сейчас было не время для раскола или проявления авторитаризма. Если хотя бы один из них предпочтет мне Льва, мы все погибнем. В каком-то смысле это радовало. Между ними не было ссор или недоверия. Все, что их сейчас заботило, — это руководство. Конечно, у меня лично это вызывало разочарование. Пришлось тщательно подобрать слова, чтобы не злорадствовать и не огрызаться, а напомнить им о фактах.

Оставался последний вопрос, который следовало задать самому себе: доверяю ли им я?

— Калибан до сих пор пребывал бы у Императора в рабстве, если бы не я, — начал я спокойным тоном и расслабился, откинувшись на спинку стула. — Я ждал этого дня много лет. Все мы ждали, но дольше меня — никто. Мейгон, только мы с тобой помним Калибан до пришествия Императора, и, возможно, твое изгнание было еще тягостнее моего. Обреченная сидеть в этой крепости, когда Легион отправился в Великий Крестовый Поход… Остальные из вас — последователи дела, начатого мной. Никогда не забывайте об этом. У каждого из нас — свои причины сидеть за этим столом, но эта крепость, сохраненная Мейгон, остается домом для Ордена только по моей воле. Никто из вас не сможет командовать Орденом так, как я, ни по способностям, ни в силу традиции.

Тут я сделал паузу, давая им высказаться и возразить, так как хотел, чтобы все споры не растягивались на неопределенное время, а закончились здесь и сейчас.

Гриффейн был первым, кто склонил голову в молчаливом согласии. Всегда послушный, он был свидетелем событий, происходивших во время Великого Крестового Похода и во флоте Корсвейна, и это разрушило его веру в имперское дело — после того, как я открыл ему правду.

Я думал, что Астелян продолжит разглагольствовать: он не был по-настоящему предан Ордену, за вычетом того, что наши общие усилия помогали ему отомстить Льву. Но сейчас я нашел в его лице самого надежного союзника, ведь ему не были нужны ни власть, ни даже независимость Калибана. Орден и наш мир для него стали лишь средством достижения собственной цели, и до тех пор, пока я обещал ее достичь, он был абсолютно предан нашему делу.

Терранец молчал, хотя и был откровенно раздосадован.

Лорд Сайфер сцепил пальцы перед собой и некоторое время смотрел на меня сквозь линзы своего шлема. Не имело никакого значения, что именно я дал ему эту должность и знал человека за этим шлемом. Теперь он — лорд Сайфер и пользовался уважением и властью, которые проистекали из этого положения. Неужели мои слова заронили сомнения в его душу?

— Вы правы, сар Лютер, никто другой не смог бы создать то, что мы имеем сейчас. Я не сомневаюсь в вашей преданности Ордену. За всю его долгую историю не было никого, кто сделал бы больше во имя чести и славы Альдурука, чем вы, и никому другому я не доверил бы его будущее.

Я ожидал, что последуют какие-то оговорки или дополнительные замечания, но лорд Сайфер сложил руки вместе и удовлетворенно кивнул, видимо, сказав именно то, что хотел.

— Я подумаю над тем, что вы сказали, — пообещал я им, вставая. — Через два часа мы соберемся на последнее совещание перед битвой. Тогда я дам ответ.

Я оставил их обсуждать все, что нужно было обсудить, и отправился в свои покои. В последние годы они были расширены, чтобы вместить собранную мной обширную библиотеку. Основу ее по-прежнему составляли трактаты рыцарей Люпуса, которые я взял с собой и которые впервые познакомили меня с тайнами, лежащими за пределами Учения Ордена и Имперской Истины.

И все же со временем я перерос эти книги, впитав сокровенные знания за время долгого их чтения. С помощью Захариила и нескольких избранных я завладел еще большим количеством подобных трудов со всего Калибана, а впоследствии и других миров. Мой лорд Сайфер никогда не говорил об этом, но он должен был знать, какого рода книги я брал у него. Я тоже знал, что его Мистаи были куда менее ограничены в своих возможностях, чем библиарии Космического Десанта.

Такие труды не стоило хранить без присмотра: суровый опыт научил меня, что с некоторыми томами, скрывающими самые глубинные знания, необходимы серьезные меры предосторожности. Таким образом, внутреннее святилище моих покоев больше походило на склеп или арсенал, чем на личную комнату. Оно было усилено балками с наложенными на них могущественными чарами, а тяжелая свинцовая дверь моего кабинета запиралась не только механически, но и защитной магией, которой научили меня Мистаи и знания о которой я почерпнул из текстов, хранящихся внутри.

В предыдущие годы моя спальня интересовала меня лишь мимолетно, потому что я часто занимался по нескольку дней подряд, а когда сон наконец подкрадывался, то падал в мягкое кресло за письменным столом. У меня всегда была уверенность, что я успею покинуть библиотеку вовремя, — в достаточно здравом уме и в силах призвать защиту. Цена беспечности, вызванной усталостью, была бы действительно высока.

Теперь я вижу, что библиотека завладела мной в большей степени, чем я предполагал. Знание могущественно, но оно же таит в себе опасность одержимости. И я стал одержимым. Не ради знания самого по себе, но чтобы сохранить безопасность и чистоту Калибана перед лицом приближающихся врагов. В этих покоях хранились трактаты, которые глубоко врезались в память после их прочтения, а крупицы знаний из них потом преследовали меня во сне по нескольку дней или недель. Сейчас я не смогу назвать ни одной из тех книг, ибо воспоминания были вырваны из моего сознания бурей, бушевавшей в нашем мире.

И в этом, я думаю, заключается главный урок. Знание имеет силу и смысл только в том случае, если оно получено через личный опыт, а не перенесено в сознание любым другим путем. Сначала я задавался вопросами о природе того, что я читал, что изучал. У рыцарей Люпуса была причина оберегать свои труды, и, осознав, чем обладаю, я точно так же скрывал их от всех, кроме Мистаи. Об этих книгах не знали ни достопочтенный Гриффейн, ни тем более Астелян. И я не хотел бы взваливать такое бремя на Мейгон, старейшую из моих союзников.

В то утро, вернувшись после совета, я зашел во внутреннее святилище, подготовив обереги, чтобы пройти внутрь, и защитив внешнюю комнату от нежелательного вторжения подчиненных, как делал сотни и тысячи раз до этого. И каждый раз я старался уделять должное внимание этим действиям, не выполнять их автоматически. Осознанность во всем — вот что я вам советую. Прежде всего познайте себя.

Внутреннее святилище представляло собой небольшую комнату, запечатанную слоями феррокрита, свинца и титана. Стены за полками были покрыты сплавом с примесью колдовства. Мне больно об этом говорить, но ремесленники, создавшие внутреннее святилище, вскоре погибли, унеся знание о его существовании в безымянные могилы. Как я уже говорил, будьте осторожны с источником, откуда черпаете знания, и помните о цене их приобретения.

Обереги создавались не только для того, чтобы сдержать опасность, но и затем, чтобы скрыть происходящее здесь от посторонних глаз. С древнейших времен в летописях Калибана упоминаются существа, которых мы называем Смотрящими-во-Тьме. Для них Альдурук стал домом. В последнее время они перестали открыто ходить по крепости — их можно было увидеть разве что краем глаза в момент сна или пробуждения, в тени последнего и первого света. Они остались с нами, но я ощущал презрение этих созданий. Видя их неодобрение, я старался утаить от них все, что происходило у меня в библиотеке.

Ха! Сейчас-то я рассуждаю мудро, но тогда вел себя как глупец. По ходу рассказа я все больше понимаю, что мне следовало бы усвоить этот урок много лет назад.

Пол внутреннего святилища был расчищен, и на его поверхности вырезали знаки призыва и сдерживания, чтобы направлять и проявлять энергию имматериума. Вокруг пентагона, который, в свою очередь, заключал в себе треугольник, были расставлены ритуальные предметы. Подобно тому, как спираль наших боевых тренировок делает воина лучше и сосредоточеннее, так и концентрические обереги оттачивают силу призыва.

Внутри треугольника ждал один из нефилла. Я выучил много названий, предназначенных для этих существ, но всегда называл их по-калибански — нефилла, духи не из мира смертных. Даже на планете фантастических зверей и полуодушевленных лесов нефилла были темой очень таинственной и туманной, особенно после прихода слуг Империума, жестокого навязывания рациональности и подавления наших традиционных верований.

Эта особь служила мне основным каналом связи с Потусторонним миром, как я имел обыкновение называть эмпиреи и все места обитания сил, не имеющих материального происхождения. Его истинное имя было стерто, но ради удобства в разговоре я называл его искаженным калибанским ругательством — Эскурол. Форма этой твари постоянно менялась, как и у любого обитателя нематериального мира, но обычно он предпочитал вид маленького сварливого существа с телом из голубого пламени. Когда я вошел, он сидел, отвернувшись от меня, на обугленных досках своего пристанища и что-то громко бубнил на непонятном мне языке. В какую бы часть комнаты я ни направлялся, дух, казалось, неизменно был обращен ко мне спиной.

Он выглядел почти смехотворным, его поведение казалось ребяческим, но я знал, что не стоит недооценивать это существо. Такие, как он, всегда стремились выбраться из заточения либо по воле хозяина, либо разорвав свои оковы. Время от времени ему удавалось добиться первого, но во втором он пока не преуспел. Сегодня он пытался отказаться от сотрудничества со мной после того, как передал послание от силы, по моей просьбе вызвавшей его к жизни. Увы, сейчас я не могу вспомнить никаких подробностей о личности его создателя, даже иносказательно, но на память приходит титул — Повелитель Магии. Так вот, этот герольд стал моим постоянным, хотя и не единственным проводником к силам, живущим за пределами смертного царства.

— Ты говорил, что один из них предаст меня, — обратился я к нему, подходя к кафедре из черного лакированного дерева. На ней лежала открытая книга, которой я пользовался перед советом. — Ты солгал.

— Не могу солгать, — выдавило существо между еще более неразборчивыми жалобами. — Связан заклятием и словом.

— Но ты не говоришь, кто из них предатель, — сказал я, просматривая тексты заклинаний на открытых страницах. Наконец я нашел, что искал, — несколько строчек, которые причинили бы боль Эскуролу, проговори их кто-то вслух.

И я произнес их.

— Прекрати! — завопил он. — Я не вру!

— Возможно, лучше просто держать тебя здесь и ничего не предпринимать.

Он изменил внешний облик, перестраивая свое тело, но не перемещая его. Теперь он стоял лицом ко мне, маленькие огненные кулачки были приподняты в гневе. Я снова зачитал слова наказания, и он завизжал, взмолившись:

— Не надо больше! Смилуйся! Пощади!

— Расскажи мне о предателе еще раз, — приказал я, выходя из-за кафедры. При этом я внимательно следил за тем, чтобы не пересечь границу призывающего круга. — Слово в слово повтори то, что сказал раньше.

— Ты спросил, все ли в твоем совете надежны, — хихикнуло существо; точно так же оно веселилось после моего вопроса в прошлый раз. Я действительно расспрашивал его с целью выяснить, знает ли он о каких-либо нежелательных действиях моих командиров. В преддверии грядущего столкновения паранойя пожирала меня.

Он немелодично загудел, но вскоре начал ритмично читать в такт пульсированию своего пламени, которое переливалось темно-синим и ярко-лазурным:

Нефилла стал медленно выводить пируэты, вытягивая руки вперед, и капли огня начали падать с кончиков его пальцев.

Его голос понизился до злорадного шепота, глаза, подобные ярким искрам, уставились на меня, а жестокая улыбка обнажила серебряные зубы- иглы.

Существо из пламени замолчало, вновь сердито уставившись на меня из-под огненных бровей. Наблюдая за мной, оно постукивало кончиками пальцев друг о друга, и каждое касание вызывало яркую вспышку, как будто загоралась спичка.

Стихи такого рода были слишком общими — впрочем, я не ожидал большего от посланца эмпиреев. Но заклятье, которым я связал Эскурола, не оставляло сомнений: слова духа не случайны и имеют определенный смысл. В этих строках заключалось намеренно завуалированное предупреждение.

— Твое послание слишком расплывчато! — раздраженно упрекнул я.

Впервые я услышал предсказание еще до рассвета и безуспешно обдумывал его вплоть до заседания. Тогда я понадеялся, что во время совета что-нибудь прояснится.

Теперь же я не знал, что и думать. Некоторое время я гадал, не относятся ли строки к тайной клике, не связанной с моим советом вообще, хотя Астелян и заверял меня, что никто на Калибане не противится нашему командованию.

Потом я вспомнил о лорде Сайфере, точнее, его Мистаи. Они имели доступ к старинным текстам, в которых рассказывалось о еще более древних тайнах, чем в книгах из библиотеки Люпуса. Конечно, Захариил в силу личных особенностей иногда мог преследовать собственные цели, однако ни мои размышления, ни результаты расследования Астеляна не давали повода подозревать, что ему может быть выгоден наш провал.

Такова суть заговора и сопротивления. Потребности одного практически сразу становятся потребностями всех. Никто не может добиться победы отдельно от других, и потому цели всех участников сливаются в одну общую цель.

Так вот…

Многие восстания терпят неудачу уже после того, как ненавистный враг повергнут и воцарился новый режим. Возможно, в предсказании Эскурола речь шла именно об этом? Думаю, да. Когда Лев будет побежден, наш общий враг исчезнет.

Безусловно, Астелян ничем мне не обязан. Если кто и обернется против меня, то первым это сделает терранец. Но сейчас ему не хватало силовой базы. Те немногие последователи Астеляна, которых я считал верными ему до прибытия на Калибан, уже заключены в тюрьму под башней Ангеликасты, и их осталось слишком мало против Ордена, чтобы всерьез рассчитывать на захват власти одной лишь силой.

Снова и снова я представлял каждого из своих товарищей в роли отступника, пытаясь понять возможный мотив предательства и представить способы, которыми оно могло воплотиться в жизнь. Но ничто не казалось мне достаточно убедительным, и не только потому, что я предложил им нечто большее, чем продолжение службы Льву или Императору. Дело в том, что у каждого из них была своя, глубоко личная причина довести дело до конца и поддержать дальнейшие преобразования.

По мере того как я все больше разубеждался в первоначальных предположениях, Эскурол как будто оживлялся, расхаживая туда-сюда в своей бестелесной тюрьме, сверкая глазами и то и дело отплевываясь.

Если я не могу доверять всем членам моего совета, значит, я не могу доверять никому из них. Реформировать Внутренний Круг слишком поздно.

Я чувствовал нетерпение своего нематериального пленника.

— Это сомнение! — торжествующе воскликнул я, развернувшись к существу.

Вместо ответа он раздраженно зашипел.

— Сомнение, подозрение, неуверенность… Предательство — в темных советах наших мыслей! Раскаянье поздно наступит, испорчено бывшее прежде! Ты думаешь, что моя рука дрогнет, что я не отдам приказ, когда придет время!

— Ты уже доказал свою слабость, — хмуро ответил он. — Ты получил ответ, так оставь же меня в покое!

— Я не слаб, — ответил я и тут же совершил тяжкий проступок, прислушавшись к своему эго. — Так, значит, стихотворение обо мне? И ты назвал предателем собственного дела меня?

— Архитектор лучше других осведомлен о недостатках своих планов, — ответил Эскурол. — В цепи всегда рвется самое слабое звено. Амбиции, которые ты таишь внутри, поглотят тебя, смертный.

— Я делаю это ради Калибана! — разгневался я. В волнении я опрометчиво поднял кулак и, наступив, случайно стер ногой внешнее защитное кольцо связующих заклятий.

Эскурол не нуждался в дальнейших приглашениях и тут же бросился на меня. Стрела голубого пламени, вырвавшись на свободу, взметнулась вверх по моей ноге.

Магическая энергия охватила меня, я упал навзничь. Мой крик был надежно заперт внутри святилища, окруженного толстыми стенами. Теперь Эскурол вновь принял привычную форму. Он приплясывал у меня на груди, прожигая мне одежду и плоть и тои дело прерывая свою победную песню торжествующим хихиканьем.

Я взмахнул рукой, но она прошла сквозь него, лишь поколебав огненное тело.

— Свободен! — проскрипел он мне в лицо, сжимая горло пальцами из лазурного пламени.

Но и я не лишен кое-каких магических способностей. Учение Империума заставило вас поверить, что псайкеры — это жертвы генетического отклонения. Но мои изыскания доказали иное. С помощью практики и специальных ритуалов можно открыть двери в другой мир, укрепить рассудок и получить доступ к силам, которыми некоторые способны пользоваться благодаря мутации.

Я призвал эти силы, облекая кулаки в венки из молний, и ударил снова, на сей раз отшвырнув нефилла через всю библиотеку. Он взорвался, как граната, ударился о книжный шкаф с надписью «Тюремные камеры» и с воплем полетел на пол, однако тут же по-кошачьи ловко вскочил на ноги. На этот раз вместо того, чтобы напасть на меня, он попытался сбежать: бросился к стене, чтобы преодолеть материальный барьер. К его вящему огорчению, пространство было закрыто и на уровне Бессмертных. В отчаянии он прыгнул к потолку и стал ползать надо мной, поскуливая, когда защитные руны обжигали ему руки и ноги.

Наконец Эскурол отшатнулся от чар на двери, а я развернулся и загнал его в угол. Его огненная форма закручивалась черными и красными завитками, которыми он молотил по всей комнате.

Я выпустил поток молний из пальцев, но нефилла быстро рванул вперед, как лазерный луч, подскочив к кафедре, заключавшей связавшее его заклятье. Мне приходилось сдерживать силы: я опасался, что уничтожение книги разрушит остатки защиты и разорвет связь Эскурола с комнатой.

Страницы фолианта трепетали перед ним, сверкающие глаза пожирали текст, пока я бежал к нему через всю комнату. Демон издал торжествующий вопль, но мои пальцы, помазанные черным огнем, уже схватили его пылающую конечность, чтобы оттащить существо прочь. Он ударил меня в лицо огненными пальцами, ослепив на несколько мгновений, но сквозь боль я выкрикнул слова освобождения и швырнул тварь обратно в центр пентагона.

Раздался треск, похожий на раскат грома, и в воздухе запахло свежестью и чистотой, как после грозы.

Прошло некоторое время, пока я восстанавливал зрение. Оно было затуманено, даже когда подошло время заседания следующего совета. Надевая доспех и плащ с капюшоном, чтобы скрыть раны, я размышлял, ради чего это существо и его хозяин пытались подорвать мою уверенность. Неужели они боятся, что после победы над Львом и освобождением Калибана я отвернусь от них? Или, возможно, это была последняя проверка моей решимости?

Я не позволю себя обмануть. Больше не будет никаких колебаний, никаких разногласий.

— Звездный огонь, — объявил я, когда все снова собрались в Зале Арторуса. — «Звездный огонь» — вот слова, которые подожгут небеса Калибана.

— Когда-то я считал тебя величайшим из нас, — прошептал Фарит. — Никто из нас не может быть Львом, так же как курица никогда не станет орлом. Ты вырос таким же смертным, как и я, но был образцом для подражания, мерилом, которому должно соответствовать. И все же ты оказался хуже всех и за один миг тщеславия забыл все, чем был для нас.

— Тщеславие? — Лютер покачал головой. — Разве это тщеславие — заявить о несправедливости? Неужели я напрасно надеялся на лучшее будущее для нашего мира?

— Тщеславие затуманило твой слух, когда нефилла сказал правду, возможно, в единственный раз. Предателем был ты сам, Лютер. Дело было не в Калибане, оно всегда было в тебе. В последние годы я видел силы варпа очень близко, но оставался сильным. Я их отверг. Из их покровительства никогда не выйдет ничего хорошего, но ты его принял. Ты нуждался в них, потому что знал, что слаб, а когда ты их подвел, они отобрали то, что дали тебе взаймы. Твою армию, твои знания. Твою душу.

Лютер уставился на собеседника, его глаза наполнились слезами. Все это было правдой, и стихи Эскурола снова вспомнились ему, но на этот раз слова сверкали в мыслях подобно бриллиантам ясности. Его губы шевелились почти беззвучно, когда он заговорил вновь.

— Раскаянье поздно наступит, — он протянул дрожащую руку Фариту. — Мне очень жаль.

ИСТОРИЯ О ЗВЕРЕ

Реальность содрогнулась, громкий стук в дверь внезапно оборвался, и в комнате появился еще один космодесантник, одетый так же, как и Фарит, но с более темными кожей и волосами. Шрам искривил левую сторону верхней губы, и лицо десантника, казалось, застыло в вечной усмешке. Всю левую часть головы гостя занимала бионика, под короткими волосами блестел металл. От этого человека пахло оружейным маслом и ладаном.

Дверь за спиной десантника была открыта, хотя несколько мгновений назад ее захлопнули.

— Что?.. — пробормотал Лютер. Его мозг захлебнулся в потоке информации от органов чувств, подобно голодному человеку на пиру.

Мало того, что его чувства были на пределе; разум также трепетал от странных образов. Воспоминания? Он определенно переживал вспышки прошлого. Лица из прошлой жизни. Кого-то он узнавал, многих — нет. Образы Альдурука и зеленых лесов закружились в новой буре видений.

Мысли Лютера были заняты не только воспоминаниями. Они полнились событиями, которые, как он был уверен, еще не произошли. Образы ксеносских конструкций и отвратительных монстров впивались в его разрозненные мысли. Каждое из новых видений было ужаснее предыдущего. Брызги крови, вой обезумевших воинов… смрад разложения человеческих тел… грохот рушащихся стен… Ведь это Альдурук, развенет? Видения в сознании кружились снова и снова, подобно священной спирали — символу Калибана и основе всех учений Ордена.

Он заставил себя сосредоточиться на космодесантнике рядом с ним и заговорил, несмотря на то, что тот уже развернулся к двери.

— А где…

Легионер исчез, и дверь снова закрылась.

Дверь со скрипом отворилась, и внутрь шагнул другой человек. У этого волосы были длиннее, а подбородок и щеки — покрыты темной щетиной. Из-за происходящего у Лютера закружилась голова, и он опустил ее на руки, пытаясь прийти в себя. Он ощупал свое лицо — пальцы прошлись по морщинам… Бывший Великий Магистр Ордена прикусил губу и поднял глаза, почти ожидая, что незнакомец исчезнет. Но нет, он стоял, как и прежде, скрестив руки на груди и строго глядя на пленника.

На этот раз Лютер даже не пытался бороться с изменчивым потоком видений. Теперь он оседлал их, позволив захватить разум и нести его к месту назначения. Лютер не мог бы сказать, сколько мгновений или часов прошло до тех пор, пока блуждающие скалы противоречивых образов, наконец, не прекратили сталкиваться.

— Лютер.

Он поднял взгляд при звуке своего имени. Что-то было в этом человеке знакомое, несмотря на изменившуюся внешность. Лютер задумчиво потер подбородок, и тут его осенило. Имя. Юноша из Ордена… Нет-нет. Из Темных Ангелов. Один из последних рекрутов, посланных ко Льву перед Зарамундом и окончательным изгнанием…

— Кастагон?

Космодесантник выпрямился, его глаза резко сузились.

— Теперь меня зовут Пуриил. Кастагона больше нет. Я Верховный Великий Магистр Темных Ангелов.

— Но где Фарит?

— Мертв, — и снова поведение космодесантника выдало его волнение. — Он уже лет тридцать как умер.

— Надеюсь, он погиб достойно. С честью и в бою.

— Убит одним из предателей, — огрызнулся Пуриил. — Твоих предателей.

Лютер потер лоб, сильно обеспокоенный этим утверждением.

— Ордена больше нет. Фарит сказал, что Калибан уничтожен, а моих воинов унесла буря.

— Унесла, но не убила. Они пережили разгром, — Пуриил разжал руки и согнул пальцы. — Их признания были весьма… информативны. И все же основное мы сможем узнать только у тех, кто задумал предательство. Ты был их главарем. Это ты повел их по пути разложения.

В его разуме тотчас же вспыхнули старые аргументы: борьба за свободу, тирания Императора. Калибан, униженный и поглощенный хищным Империумом. Поколения детей, обреченных служить равнодушному к ним господину или увезенных умирать в войнах, начатых не ими.

Всего лишь предлоги. Оправдания для слабости.

— Прошлое мертво. И тебе не под силу его воскресить. — Лютер встал. Пуриил отступил на шаг, слегка приподняв кулаки. Бывший Владыка Ордена замедлил шаг, не приближаясь, и сцепил руки за спиной, дабы Темный Ангел не воспринял это как угрозу. — Если из случившегося и можно вынести какой-то урок, то он заключается в том, что всему приходит конец. И что амбиции смертных ничто по сравнению с играми богов…

— Молчать! — руки Пуриила поднялись еще выше, костяшки пальцев побелели от напряжения. — Не смей богохульствовать при мне!

— Богохульствовать? — Лютер усмехнулся и вернулся на свое место. — С каких это пор истина стала богохульством? Если ты хочешь поучиться у меня, то должен быть готов…

— Я тебе не ученик, а ты не учитель! — взъярился Пуриил. Он сделал два быстрых шага и ударил Лютера кулаком в лицо как раз в момент, когда тот поднял руки в попытке защититься. Хотя его тело усилили, Лютер не являлся полностью измененным легионером, и удар сбил его со стула. Он тяжело приземлился на каменный пол. — Это не урок, а исповедь, предательский ты пес!

Лютер осторожно поднес пальцы к лицу и потрогал щеку. Стрельнуло резкой болью: удар сломал кость. Он не решался встать, видя неприкрытую ненависть во взгляде своего мучителя. Грудь Пуриила вздымалась от глубоких вздохов, массивные плечи пригнулись, как у быка, готового снова броситься в атаку.

— Мою исповедь услышит лишь Лев, — закончил Лютер, присаживаясь обратно. — Я не давал тебе никаких клятв, Пуриил. Ты не имеешь права быть моим судьей.

— Разве? — Верховный Великий Магистр поморщился. — Это ты приказал убить тысячи моих боевых братьев.

Лютер отмалчивался, не собираясь соглашаться с обвинениями Пуриила. Тот некоторое время угрюмо смотрел на него, затем отошел к двери.

— Мы доберемся до истины, Лютер. Мы еще поговорим. — Лютер начал было подниматься, но еще до того, как дверь закрылась, видение исчезло вновь.

Пуриил — он выглядел очень взволнованным — на мгновение появился в дверном проеме, исчез, а затем снова появился в комнате, закрыв за собой дверь. Каждое изменение в пространстве сопровождалось ощущением декомпрессии, резкой болью в щеке и свистом в ушах.

Лютер окончательно утратил чувство реальности и рухнул на пол. В его висках пульсировала кровь.

— Ты убеждал магистра Фарита, что можешь видеть будущее, — сказал Пуриил. Сейчас он казался не таким напряженным. Его волосы снова были коротко острижены, а лицо выбрито начисто. Лютер начал собирать воедино осколки воспоминаний о событиях прошлого. Каждый скачок его сознания был своего рода переходом во времени.

— Будущее? Я с трудом удерживаю свои мысли в настоящем…

— Значит, это ложь.

— Я более не вершитель истины, — сокрушенно произнес Лютер. — Мой разум плывет во времени, и он сломлен течением. Я вижу, как появляются образы, воспоминания, видения…

Лютер замолчал, чувствуя себя несчастным и покинутым. Он ощущал как реальность только боль в сломанной скуле. Боль, такую же острую, как и в момент, когда Пуриил ударил его. Хотя, по-видимому, с тех пор прошло довольно много времени.

Он несколько минут обдумывал это, пока Пуриил молча наблюдал за ним, не отводя взгляда.

— Время идет, но не для меня… — почти шепотом заключил Лютер.

— Стазис, — ответил Пуриил. — Пространство этой камеры остановлено во времени Смотрящими-во-Тьме. Смерть от старости и немощи не освободит тебя от долга перед нами, Лютер. Только когда все твои последователи будут пойманы и раскаются, мы позволим тебе умереть.

— Мы? От чьего имени ты говоришь? Империума? Императора?

Пуриил присел. Его глаза оказались на одном уровне с глазами Лютера.

— Ты мертв для Вселенной, но не для меня и не для Смотрящих. Как и Лев, ты погиб в катастрофе, постигшей Калибан, когда приспешники Хоруса попытались захватить наш родной мир.

— Я никогда не был рабом Хоруса! — Лютер вскочил на ноги, и Пуриил поднялся вместе с ним. — Это ложь!

— Ты знаешь все о лжи, Лютер Проклятый Язык. Твоя ложь прокляла сынов Льва, и нам не найти покоя, пока мы не очистимся от ее последствий. Так постановил Совет Фарита после разрушения Калибана, и так будет продолжаться в течение ста поколений, если потребуется.

Доводы Лютера разбились прежде, чем сорвались с его губ, поглощенные внезапным видением грома и огня.

Битва. Бесчисленная орда зеленокожих существ. Над головой горят два солнца-близнеца. Кровь течет по реке, посреди нее — разрушенный мост. Шум битвы и лихорадочный жар молотом ударили в Лютера, и он с криком отлетел к стене камеры.

Видение застывало и двигалось вместе с окружающим его пространством, накладываясь на изображение настоящего и заменяя его, а затем исчезая вновь. Лютер словно падал в пропасть. Затем видения исчезли, и он снова остался наедине с Пуриилом.

На несколько секунд Верховный Великий Магистр показался трупом в доспехах, уставившимся на Лютера пустыми глазницами черепа.

— Зверь…

— Что «Зверь»? — спросил Пуриил. — Что ты знаешь о войне с орками?

Лютер ничего не ответил; реальность казалась размытой, и он ни в чем не был уверен. Воспоминание о видении отступило, но напомнило ему о чем-то гораздо более древнем, глубоко похороненном в его сознании.

Он взглянул на Пуриила и заметил, что выражение лица космодесантника изменилось.

Неопределенность. Лютер улыбнулся.

— Позволь мне рассказать тебе о Зверях.

Калибан славился густыми лесами, но он был не просто покрыт деревьями. Высокие горные хребты касались облаков, а между ними лежали долины, куда никогда не проникал дневной свет. Реки километровой ширины извивались по Калибану подобно пенящимся змеям. Иногда они сужались до таких стремительных потоков, что человек, бросивший им вызов, попросту ломал кости; а иногда разливались в такие широкие озера, что с одного берега нельзя было разглядеть другой.

Прекрасный мир. Изумрудный Калибан.

Но с опасным характером. Бури бушуют в горах. Они набрасываются на низины ветрами и дождями, настолько свирепыми, что сметают все, кроме самых старых деревьев и самых крепких стен. Весенние паводки поглощают целые города. Подземные толчки в считанные минуты разверзают пропасти и пожирают здания, стоявшие веками. Метели погребают форты и их защитников.

Да, эта земля не давала человеку укротить себя.

Мы, конечно, пытались. Со времен Темной Эры Технологий здесь жили колонисты. Первым «захватчикам», по правде говоря, противостояли настолько же враждебные силы, как и любой армии, ступившей на землю неприятельской страны в былые времена.

Они называли Калибан миром смерти, но на самом деле эта планета была полна жизни. Но не той, которая безмолвно подчинилась бы власти пришельцев из чужого мира. Нельзя было не любить и не почитать Калибан, который на протяжении многих поколений терпел наше присутствие.

Ни одно поселение, насчитывающее более нескольких тысяч душ, не могло выжить, пока не был возведен и высечен из скалы великий Альдурук. Возможно, представляя нашу планету, вы думали о деревнях и городах, но на самом деле на Калибане существовали только укрепленные убежища и крепости. Никто не выживал за их стенами. Точнее, не мог выживать долго. Изгнание являлось наихудшим наказанием, которого боялся наш народ, — изгнание в холодную глушь за пределы кажущейся безопасности, которую давали стены и башни.

Первая опасность, как я уже упоминал, исходила от земли и природных бедствий. Эрозия была врагом более опасным, чем любой другой, а инженеры и каменщики ценились выше, чем военные лидеры. Короли-ремесленники правили частью земель и хранили тайны предков и знания о поперечинах и контрфорсах. Они ревностно оберегали хранилища с секретными формулами и уравнениями, которые когда-то приводили в действие первые машины для строительства стен и крыш в этом мире. То были труды древних народов, археотех. Позже от слуг Императора и посланников Марса я узнал другое название для такой технологии.

Стандартная Шаблонная Конструкция.

Машины больше не работали, а новые отыскать было невозможно, но у нас сохранялись проекты, пережившие Старую Ночь, и несколько были забыты даже Марсом и Террой. Конечно, сейчас все разграблено… все, что существовало до аркологий Императора.

Колючий кустарник, корни и ветви были второй по величине опасностью, с которой следовало считаться. А еще — течения рек, подземные потоки и болота. Новые властители Калибана называли это активной ксенографией.

Конечно, сейчас мы лучше осведомлены, не так ли?

Сумевшие выжить, неестественные, неуправляемые. Это не просто враждебная флора и фауна, повинная в несчастьях Калибана — в сердце ее скрывался чей-то замысел, план умышленного столкновения. Эти силы активно противостояли нашему присутствию и питались им. Они хотели опрокинуть наши башни и разрушить стены, поглотить наше сопротивление. Они питались нашим упрямством. И все же они бы не истребили нас, потому что им самим была нужна непрекращающаяся война между людьми на Калибане и между нами и ими.

Безусловно, мы знали об этом. У нас не было ни доказательств, которые можно было бы представить в суде, ни уверенности, которая помогла бы нам справиться с этой напастью. Но мы знали, что Калибан живет и ненавидит нас. Любой мужчина или женщина, которые сворачивали к воротам или крепостному валу, слышали ненависть в завывании ветра. Скрип сговорившихся деревьев и отталкивающие звуки скал, скрежещущих друг о друга, предвещали чей-то конец.

Что-то присутствовало в дикой природе Калибана: в каждом листке, ветке или ручье, что-то, объединявшее их, но одновременно находившееся и в каждом из них по отдельности, некое сознание.

Но нигде нельзя было разглядеть враждебность Калибана так отчетливо, как в глазах Великого Зверя.

Леса, горы и небеса кишели жизнью крыльев, меха и чешуи. Каким бы опасным ни был Калибан, он был щедр. Не все существа одинаковы. Не все птицы покрыты перьями, как мы привыкли говорить во времена моего детства. Мутация, так определили бы марсиане. Но другие заключили — порча.

Некоторые считали, что эти «странности» благословенны и достойны всеобщего почитания. Некоторые называли их «касанием духа». Они сотворяли оберегающие знаки, чтобы отогнать зло, если видели шестиногую мышь или если кому-то удавалось поймать летающую вокруг башни клыкастую грозовую ворону. Многие вообще не обращали на них внимания, считая этих созданий обыкновенными животными, появление которых не означало ни добра, ни зла.

Великих Зверей обожествляли, но в то же время перед ними испытывали первобытный ужас. Народ поносил их за учиненные разрушения, однако почитал за то, чем они являлись, подобно человеку, который впервые наблюдает собирающиеся грозовые тучи или чувствует дрожь под ногами. Творенья изначальной природы, как я уже сказал, но капризные.

И иногда злобные. Не злобные, как охотники, выслеживающие добычу. Как решительные твари, которые ярились из-за нашего присутствия и желали нас уничтожить. Они обладали одной любопытной особенностью: стоило только заглянуть в их черные, красные или янтарного цвета глаза, и ты сразу понимал, что это существо — не только гигантских размеров и бешеной силы, оно наделено и сознанием, и злобой, чтобы использовать сознание в своих скудных интересах.

Ибо как бы сильно мы ни ненавидели Великих Зверей, они ненавидели нас больше.

Самое мерзкое, что когда-либо бродило по Дордредской Пустоши — землям поселения Сторрок, где я возмужал и стал рыцарем, — мои соплеменники звали Рогом Разрухи. Кличка была своего рода игрой слов, ведь он не только щеголял гигантским закрученным рогом над самым верхним левым глазом; его рев нельзя было отличить от низкого звука охотничьего рога, будто в насмешку над посланными за ним отрядами.

Дордредская Пустошь, возможно, и была пустошью несколько веков назад, но к тому времени, когда меня туда привезли, большая часть склона уже поросла деревьями и кустарниками. К пришествию Рога Разрухи, когда мне шел двадцать первый год по терранским меркам, это открытое пространство превратилось во всего несколько сотен шагов выжженной земли вокруг стен нашего замка. Каждую осень, когда деревья засыпали, мы совершали вылазки и маслом и пламенем уничтожали выросшую за весну и лето растительность. Однако каждую осень казалось, что граница все ближе и ближе подходит к стене.

В конце лета, когда мы готовились к очередному великому сожжению, к воротам под знаменем переговоров подошел отряд потрепанных рыцарей из соседнего Ардфорда. Они явно находились в отчаянном положении, их было всего семеро, и потому правитель Сторрока, Лорд Хранитель Факелов Неверилл Бейст, приказал открыть ворота и впустить ардфордских рыцарей.

Среди них не было ни одного без ран на теле или отметин на доспехе. Двое не пережили следующую ночь, хотя их отправили в залы исцеления так быстро, как только было возможно. Лорд Хранитель Факелов пригласил остальных присоединиться к нему в личных покоях, и там мы услышали зловещую историю.

— Скажите, — спросил Лорд, — что завело рыцарей Ардфорда так далеко на восток от реки?

Они вздрогнули от этого вопроса и обменялись взглядами, прежде чем самый старший из них, седобородый, с затянувшейся раной на лбу и пустым болт-копьем за спиной, не нарушил неловкое молчание.

— Я Форстор, Сенешаль Лорда Водного Дозора, — сказал он нам. — Семь рыцарей, что вы приняли, — единственные выжившие из двадцати, кто отправился охотиться на Великого Зверя; мы — третий посланный за ним отряд, и, возможно, единственные, оставшиеся в живых из всех сорока пяти рыцарей. Мы благодарны вам за убежище, Лорд, и я уверен, что наш магистр возместит все, чем мы воспользуемся, но завтра нам следует вернуться в Ардфорд: наш долг — донести весть о неудачном походе.

— Вам рады здесь, и ваш господин ничего не должен, ибо я уверен: Маратол почтил бы наши рыцарские узы подобным же образом, повернись судьба вспять, — ответил наш господин, будучи и добрым человеком, и умным владыкой. — И я не отправлю семерых в тот лес, где погибло тринадцать, — Лорд указал на моего приемного отца, который стоял рядом с ним — человека, которому доверили обучить меня рыцарскому пути. — Омрод, мой сенешаль, возьмет стражу и доставит вас в целости и сохранности на берег Бриартвиста.

— О вашем великодушии ходит молва и вдоль реки, и за ее пределами, и меня весьма радует, что эти похвалы не преувеличены, а наоборот, даже преуменьшены, — сказал Форстор дрожащим от волнения голосом. Ему, наверное, было тяжело возвращаться домой после стольких испытаний.

— Этот Великий Зверь, — начала моя названая мать, стоя у плеч отца. — Расскажи о нем, чтобы мы знали, с каким существом можем столкнуться.

При ее словах лицо Форстора побледнело, а рука, сжимавшая кружку с элем, задрожала. Он допил и глубоко вздохнул.

— Если позволите, я начну рассказ с самого начала, — начал он, придвигая свою кружку немного вперед. Моя мать, заметив этот жест, поняла просьбу и снова наполнила кружку элем из кувшина. Сделав еще глоток, Форстор начал:

— Десять дней назад по вороньей почте мы получили письмо от Дансени Клейд, хозяйки Фишвика, что в полудне пути к северу от Ардфорда. В нем была предупреждение от Лорда Стража Холмов в Спрингвелле, еще в дне пути вверх по реке. Великий Зверь устроил логово в верховьях реки и начал охотиться на рыбаков Спрингвелла. Вы, может быть, подумаете, что этот зверь не представляет для нас серьезной угрозы, но в письме Дансени Клейд говорилось, что два дня спустя гонец сообщил ей о гибели рыцарей, посланных избавиться от чудовища. Да… такие вещи случаются, это правда, но со временем ситуация только ухудшилась. Великий Зверь, видимо, взбешенный нападениями, в ту же ночь явился в Спрингвелл. Он взобрался на частокол, будто не замечая пули и копья часовых, ворвался в жилой район и убивал всех, кого хотел. Сорок девять человек погибло, а более ста бежали к мысу.

— Спрингвелла больше нет? — спросил наш Лорд, опечаленный этой новостью, ведь в верховьях жили его дальние родственники. — И что сталось с теми, кто бежал?

— Зверь погнался за ними, — ответил другой из ардфордских рыцарей, молодая женщина с окровавленными светлыми волосами. — День, ночь и еще один день он забирал по нескольку человек, каждый раз отступая в лес и нападая снова с другой стороны.

Форстор продолжил этот печальный рассказ; время от времени кто-нибудь из его товарищей помогал ему, упоминая какую-нибудь догадку или деталь. Мы слушали по большей части молча, потрясенные их рассказом.

Лишь два десятка жителей деревни выжило, чтобы добраться до Фишвика, но на следующую ночь они обнаружили, что Великий Зверь последовал за ними. Стены Фишвика еще ниже, чем спрингвелльские, и чудовище невозбранно напало на защитников, а его рев, как я уже говорил, был протяжным, как охотничий рог. Еще тридцать два человека погибли, разорванные клыками и когтями или раздавленные огромным хвостом, прежде чем тварь отогнали. Шкуру Зверя покрывала прочная чешуя, перемежающаяся пучками густого черного меха; костные выступы защищали глаза, а позвоночник был усеян угловатыми выростами. Он прекрасно лазал по любой поверхности, расправляясь с добычей длинными когтями и мощными лапами.

Жители Фишвика не осмеливались покидать свои дома, ибо даже такое скудное убежище предпочтительнее, чем встреча с Рогом Разрухи без прикрытия стен. И в надежде спастись они послали гонцов к соседям за помощью.

— Увы, милорд посчитал, что они преувеличивают, и потому послал лишь десять хорошо экипированных рыцарей в доспехах, — сокрушался Форстор. — Через два дня, когда они так и не вернулись, он послал еще пятнадцать, полагая, что они попали в засаду в Фишвике и не могут покинуть город.

— А когда и о них не было ни слуху, ни духу, тебя послали с двадцатью, — закончил мысль Форстора отец, печально качая головой. — Да, похоже, тактика небольших отрядов себя не оправдала.

— Но мы-то думали, что она оправдана, — высказался один из молодых рыцарей. — Мы опасались задействовать весь гарнизон. Тогда Рог Разрухи мог бы преодолеть и наши стены. Мы отправились на помощь соседу, но большую часть сил бросили для защиты собственного дома, что было нашим правом.

— Оглядываться назад — роскошь для живых, но не утешение мертвым, — предостерег наш господин, поднимаясь со своего места. — Опасность серьезнее, чем я ожидал, и посему мы соберем войско, соразмерное угрозе. Как Лорд Хранитель Факелов, я поклялся оберегать земли к востоку от реки, но как добрый сосед и благочестивый правитель я обязан помогать тем, кто больше всего в этом нуждается. Сотня моих рыцарей отправится в Фишвик, и этот Рог Разрухи больше не побеспокоит жителей Бриартвиста.

Таково было решение нашего господина. В тот вечер мой отец выбрал девяносто девять рыцарей, которые должны были отправиться вместе с ним в Фишвик, включая меня. Походы подобных масштабов снаряжались очень редко, потому что, хотя Сторрок и служил домом для восьми тысяч душ, едва ли триста из них были достойны с честью нести оружие за нашего господина, а наши ремесленники и так работали на пределе, чтобы поддерживать доспехи и копья рыцарей в надлежащем состоянии. Наш господин счел опасность столь великой, что мы открыли оружейные склады, чтобы воспользоваться дополнительным боевым снаряжением. Когда мы смазали последнее орудие и установили последнюю батарею в доспех, уже наступила ночь.

— Хорошенько выспитесь, — напоследок сказал мой отец, но тому не суждено было сбыться.

Как только последние лучи солнца коснулись внешних башен, ночной караул задрожал от ужасного рева со стороны запада. Протяжные ноты, низкие и навязчивые, как звук чудовищного рога. Все, кто провел последние часы в обществе ардфордских рыцарей, хорошо знали, что издает этот звук, и бежавшие рыцари разразились криками ужаса.

— Оно пришло за нами! — простонал Форстор, в отчаянии дергая себя за бороду. — Говорю вам, это мстительная тварь! Она убьет любого, кто хотя бы попытается поднять на нее оружие!

Форстор и остальные рыцари Ардфорда сделали тогда примечательное предложение.

— Он пришел за нами, только за нами, — успокоившись, продолжил ардфордский сенешаль. Четверо его рыцарей согласились с этими словами. — Пусть его гнев падет на нас одних. Откройте ворота, и мы утолим его жажду мести своими жизнями.

— Это наша неосмотрительность привела сюда Зверя, — взяла слово другой рыцарь, по имени Ардинор. Она положила руку на эфес меча и произнесла слова клятвы. — Мы воспользуемся последней возможностью исполнить наш долг перед господином, и отомстим за тех, кто потерпел неудачу в прошлых попытках.

— Да, Лорд, пощадите себя, — произнес Форстор. — Это не ваше несчастье, чтобы разделять его. Злобу Зверя не сдержать ни болтом, ни камнем. Я прошу у вас прощения за то, что допустил ошибку, приведя погибель к вашему порогу. Возможно, наша кровь его удовлетворит.

Наш господин рассердился и встал перед ардфордскими рыцарями. Издалека донесся еще один чудовищный зов.

— Я не стану покупать безопасность своего народа чужими жизнями, — упрекнул он воинов Форстора. — Чего стоит замок, если в нем не найти убежища? Я дал вам слово, что вы будете в безопасности, и я не нарушу этой клятвы, даже если эти стены рухнут сию же секунду! Я запрещаю вам покидать замок, пока эта тварь угрожает вашей безопасности.

— Я не пойду на это, — отрезал Форстор, поддержанный спутниками. — Если четверо могут спасти десятки жизней, это справедливая цена.

Они умоляли освободить их, но Лорд Хранитель Факелов не прислушался.

— Вы гости здесь, но ради безопасности вас отведут в замок и будут охранять внутри, — приказал наш господин.

Итак, прибывших рыцарей отвели обратно в крепость и заперли в комнате неподалеку от Зала Совета. Их крики разносились по всему Сторроку: ардфорцы умоляли выпустить, чтобы их жертва положила конец ярости Зверя.

— Не обращай на них внимания и приготовься к обороне, — сказал мне отец.

Мы зажгли огромные фонари на башнях, и их собранные зеркалами лучи осветили выжженную пустошь до самой линии леса. Когда бледно-желтый свет заплясал на стволах и ветвях, мы заметили и движение меж деревьев. Огромное количество существ волной неслось по лесу, как иногда бывает перед мощным землетрясением или грозой. Не все они были мелкими: мы заметили сверкающие глаза крупных хищных кошек, а ветви дрожали под весом плотоядных обезьян, каждая из которых была размером с человеческого подростка.

Снова прозвучал угрожающий горн, и лес взорвался ответными криками и стрекотаньем. Нас окружили завывания и стоны, и в этой какофонии трудно было сказать, откуда именно раздался рев Рога Разрухи. Чудовище снова взревело, громче и протяжнее, чем прежде, и деревья вздрогнули от его мощи. С северо-запада донесся яростный треск ломающихся стволов, и из разрушенного леса появилось огромное животное, подобного которому еще не видели в Дордредской Пустоши.

Оно шло на четырех лапах, подобно медведю, а когда Зверь встал прямо, мы оценили, насколько он широк в бедрах и плечах. Его когти сверкали, как железо, в свете фонаря. Поначалу казалось, что тени обманывают наше зрение и делают его больше, чем он есть. Но когда Зверь приблизился к стенам, стало ясно, что он и на самом деле невероятно огромен: навскидку, он был раз в пять-шесть выше и шире любого человека. Хвост, о котором говорили ардфордские рыцари, заканчивался наростом, похожим на рифленую булаву размером с бочку. Его венчал гигантский шип. Чешуя твари походила на стену покрывающих друг друга щитов. Настенные пушки уже дали знать о нашем гневе.

Оставляя след из белого огня, снаряды пересекали освещенное небо и разрывались вокруг Великого Зверя, будто раскрывающиеся цветы. Вид врага, поглощенного ярким пламенем, заставил мое сердце воодушевиться, и другие жители закричали от радости. Но их торжествующие возгласы оказались недолгими: огонь утих, и стало ясно, что Рог Разрухи невредим. В гаснущем мерцании взрывов мы отчетливо разглядели его морду, губы, отогнутые назад похожими на мечи острыми клыками, дюжину глаз, беспорядочно раскиданных вокруг трех распахнутых во вдохе ноздрей-щелей. Пятна пламени гасли в его мехе. На Звере не было никаких признаков ран или даже малейшего урона.

Тряхнув массивной головой, Великий Зверь двинулся вперед, упал на четыре лапы и неуклюже пошел по выжженной пустоши. Начальник арсенала отдал приказ перезарядить орудия и выстрелить снова, но наш господин отменил его и приказал артиллеристам беречь снаряды — если огонь не ранил чудовище при первом же залпе, то не сделает этого и со второй или третьей попытки. Они должны открыть огонь в упор. Если бы у нас тогда были какие-нибудь бронебойные боеприпасы, история могла бы закончиться по-другому, но все угрозы Калибана — лес, звери и вражеские рыцари — сошлись так, что воздушные зажигательные снаряды были гораздо смертоноснее для большинства наших врагов. Вот только в этот раз шкура Зверя оказалась крепче, чем броня боевого танка, а огромное тело не боялось жара пламени.

Оруженосцы уже были разбужены нашими приготовлениями и успели вооружить домочадцев прежде, чем Рог Разрухи добрался до стен. Мы, облаченные в силовую броню, стояли рядом с нашим господином и боялись подумать о том, смогут ли сделать клинок и болт то, чего не смогли пушки. Сотня избранных для завтрашнего похода пришла на стены как раз в тот момент, когда Зверь подошел достаточно близко, и башни вновь взревели огнем. Снаряды попали точно в цель, и вой, пронесшийся над крепостным валом вслед за их грохочущими взрывами, был полон и гнева, и боли.

Оружие, подобное появившимся позже болтерам Легиона, у нас уже было, хотя и меньшего калибра. Некоторые ремесленники сохранили тайну изготовления масс-реактивных снарядов, ныне излюбленных в Империуме, но принцип работы наших боеприпасов был основан на технологии синхронизированного пускового заряда с ударной детонацией, что вызывала второй взрыв уже внутри цели. Конечно, лишь в случае, если головка болта успеет войти в цель раньше, чем снаряд разорвется. Мы понимали, что если прекратим обстрел, чешуйчатые бока Зверя станут практически неуязвимы для болтов. Радиус действия нашего оружия был ограничен его точностью и нашей способностью найти уязвимые точки на морде и под бедром и плечом, там, где конечности твари соединялись с туловищем.

Настенные орудия поприветствовали Рог Разрухи в последний раз, пока тот приблизился еще на двести шагов. Несколько снарядов глубоко вошло в его тело, но раны не остановили монстра. Он побежал, и земля загрохотала от его шагов. Великий Зверь мчался к западным башням и стене.

В том возрасте я не был ни легионером, ни даже солдатом Ордена, хотя в Сторроке носил звание рыцаря. Пусть я родился в Альдуруке, ни мужчина, ни женщина не могли присоединиться к Ордену иначе, как по заслугам. Сыновей и дочерей Ордена отправляли в приемные семьи в других поселениях, и они становились оруженосцами господ до наступления совершеннолетия. Итак, я стоял на стенах замка, в котором не родился, окруженный семьей, в которой не был рожден, присягнув лорду, избранному Великим Магистром Ордена моим сеньором. Могу сказать, что бояться было чего. Рог Разрухи не поддавался никакому описанию. Когда он встал на задние лапы, то достал передними конечностями до верха стены. В тот миг я понял, почему менее внушительные оборонительные сооружения Фишвика и других городов не смогли остановить этого Зверя.

Первой заговорила моя приемная мать; в ее голосе не было страха, лишь чувство долга перед своим народом.

— Может, сделаем вылазку, чтобы не дать ему добраться до наших домов? — обратилась она к господину, вспомнив, возможно, как чудовище истребляло жителей речных городов, не делая различий между рыцарями или простолюдинами.

Признаюсь, первой моей мыслью была надежда, что наш господин не согласится. Хотя стены и не были помехой для чудовища, я предпочел бы остаться на них, а не пытаться достать тварь с земли.

— Мы будем держаться здесь! — скомандовал Лорд Хранитель Факелов, поднимая свой клинок и рассекая воздух, словно проводя линию, которую зверь не мог пересечь. — Ни один враг не проникнет в Сторрок, пока мы дышим!

Мы приготовили оружие и заняли позицию на стенах, опершись локтями о зубцы, чтобы не сбивать прицел. «Рот или глаза? — спросил я себя. — Какое из этих мест наиболее уязвимо?» Над этим я размышлял в мгновения, пока громада чешуи и когтей надвигалась прямо на нас. Несколько последних огоньков все еще горели на чешуйчатом теле. «Рот — более крупная мишень, но глаза пробить легче», — рассуждал я.

— Ждите приказа, — напомнил сенешаль. Я расслабил палец на спусковом крючке и вспомнил, что нужно дышать — так учили меня наставники в Альдуруке. Это была не первая моя битва. Даже не третья и не пятая. Я уже сражался с Великими Зверями и рыцарями лордов-соперников. Но, несмотря на это, мне стоило больших усилий сохранять хватку цепкой, а цель — верной, потому что чем ближе был Зверь, тем больше он казался.

На расстоянии ста шагов я снова положил палец на спусковую скобу и прицелился вновь, выбрав глаза. Да, их пробить проще, но стрелять Зверю в глаза означало утонуть в страхе от ярости в этих безумных шарах. Поступь Рога Разрухи гремела все ближе и ближе. Казалось, его злобный взгляд направлен только на меня, и тут я вспомнил, что это чудовище преследовало семерых рыцарей Ардфорда на протяжении многих километров и выследило их до самой крепости. Но по какой причине?

Этот пристальный взгляд впивался в меня так сильно, что мне показалось, я все понял: существо пыталось узнать мое лицо. За безумными глазами скрывался разум, превосходящий ум гончей или какого-нибудь хищника, возможно, даже равный человеческому.

На семидесяти пяти шагах я медленно выдохнул, готовый к приказу стрелять.

Великий Зверь неуклюже остановился, его когти прорыли борозды в невысокой траве, уже успевшей захватить часть выжженной земли. Он запрокинул голову, издал тревожный крик и снова встал на задние лапы. С глухим стуком он опустился на четвереньки и стоял там, переводя взгляд с одной части стены на другую. Этот взгляд безошибочно перемещался от башни к башне, а затем к воротам. Затем Зверь посмотрел на стену и дальше, на дома и мастерские на склоне холма в кольце укреплений, а после — прямо на башню на вершине холма.

— Что оно делает? — помню, спросила какой-то рыцарь рядом со мной. Ее звали Херрикс, и она была одного со мной возраста. Я слышал страх в ее голосе. Я разделял его. Не яростную песнь сердца в ожидании неминуемой битвы, охватившие меня ранее, но более тревожное чувство. Ужас перед большим ужасом, предчувствие наихудших событий, которым предстояло произойти.

— Ардфордские рыцари, — прошептал я, вспомнив, куда их отвели.

И все же время полного разорения крепости еще не пришло: Рог Разрухи внезапно, к нашему изумлению, повернулся к стенам спиной и пошел обратно к линии леса. Теперь мы видели его на границе освещенной нашими зажигательными снарядами земли; он изредка мелькал среди огней на пустоши и крался во тьме тише полумрачной пантеры.

Первая вахта миновала, глубокой ночью прозвенели колокола, а он все еще бродил там, видимый лишь наполовину, и все двигался влево и вправо вдоль линии деревьев.

— Мы не можем ждать всю ночь, утром надо отправиться со свежими силами, — предупредила Лорда моя приемная мать; он согласился.

— Рота, отменить боевую готовность, — приказал он сержантам. — Без лишнего шума, и выставьте постоянный караул.

По двое и по трое мы покинули стену, смененные аркебузирами, оруженосцами с лаз-копьями и крепостными. Мы вернулись в гарнизон рядом с арсеналом, но решили не снимать снаряжение. Так мы и сидели в доспехах на скамьях, но как только мой подбородок коснулся металлического горжета в первых предвестниках сна, над Сторроком раздался приглушенный рев Великого Зверя.

Выбегая из зала, мы ожидали услышать грохот пушек и увидеть вспышки залпового огня, но верх стены оставался таким же тусклым. Ночную тишину нарушали лишь последние отголоски крика Зверя.

— Он не собирается атаковать, — сказал нам сенешаль, обеспечивающий связь оружейной с капитаном стены.

Посыпалась ужасная ругань, и тогда неожиданно для себя я понял причину его поведения.

— Он насмехается над нами, — сказал я, пораженный этой мыслью. — Зверь насмехается над нами!

Так прошла ночь, в ежечасных пробуждениях от рева Зверя в лесу, пока первые лучи с рассветом не коснулись крон деревьев. С приходом солнца Рог Разрухи исчез, оставив после себя сломанные деревья и следы когтей в свежей поросли.

Усталые и встревоженные после бессонной ночи, мы собрались в поход к Ардфорду. Но теперь, когда мы вживую наблюдали за существом, с которым могли столкнуться, наш отряд увеличился до ста двадцати человек. Размеры Зверя действительно были устрашающими, но старики лишь улыбались и утверждали, что в их времена загоняли добычу и покрупнее. Былые Звери всегда были свирепее, или больше, или проворнее, или, на худой конец, яростнее, чем нынешние.

Крупных коней мы оставили в Дорроке — все вокруг густо заросло лесом, и единственной дорогой, по которой они могли пройти, была тропа из примятой листвы, оставленная Рогом Разрухи. По понятным причинам ей мы пользоваться не хотели. Оруженосцы на более резвых лошадях выехали вперед, подтвердив, что чудовище повернуло на юг и сейчас находится на некотором расстоянии в той стороне.

— Прошу вас забыть об этом походе, — обратился Форстор к Лорду Хранителю Факелов. — Нам ясно, что ехать в Ардфорд — безрассудство, и зверь подстережет нас прежде, чем мы доберемся до стен родной крепости.

Затем Лорд отвел нас в сторону: меня, сенешаля, мою приемную мать и еще нескольких человек, считавшихся лидерами среди воинов.

— Всем ходом в Ардфорд, — приказал он нам. — Есть риск, что там вы найдете лишь смерть и опустошение. В этом случае немедленно возвращайтесь. Надо успеть вернуться до захода солнца. День еще не кончился, поэтому вы отправляетесь так рано.

— Нужно ли, чтобы Ардфорд выстоял? — спросила моя приемная мать. — Он под нашей защитой?

— Его стены не так велики, как у Сторрока, и орудия уступают нашим. Мне трудно поверить, что Ардфорд сможет сдержать этого дьявола, — затем он передал моему приемному отцу послание, где говорилось, что Лорд Хранитель Факелов готов предоставить убежище Маратолу, Лорду Водного Дозора, и всем его подданным, без последующих клятв или долговых обязательств. Если я и задавался этим вопросом раньше, то лишь в тот момент понял, почему Орден направил меня в Сторрок, ибо, хотя город не был велик, а феод обширен, именно Лорд Сторрока и его рыцари были воплощением лучших идеалов Ордена.

— Он откажется, — заговорил Танкрет, рыцарь старше даже моего отца и нашего лорда. — Ардфорд — одна из Древних Крепостей, и она принадлежит семье Маратола уже тридцать поколений. Вам придется вырвать меч из рук Верховного Магистра, чтобы заставить его уйти.

— Это всего на несколько дней, — ответил наш господин. — Мы объединим войска и, пока семьи будут за стенами Сторрока, убьем Зверя. Маратол горд, но не глуп.

Казалось, Танкрет и мой отец не согласны с Лордом, но наш господин ясно дал понять, что дальнейших обсуждений не будет.

Мы взяли с собой трубачей и знамена, хотя и не стали трубить марш, чтобы не привлекать внимания Великого Зверя. Армия должна была идти гордо, не как оборванные бродяги. Оруженосцы с пользой провели время, прорубая путь через заросли для следующих за ними рыцарей.

Мы направились на запад и затем чуть на север, насколько позволял ландшафт, к реке Бриартвист. Естественно, на Калибане течение реки никогда не было определенным, и грунт по обе стороны от нее был склонен к смещению так же, как и в любом другом месте. Такие поселения, как Ардфорд и Фишвик, строились на самых высоких и труднопроходимых холмах у берегов. Иногда бурный поток мог бушевать под самыми стенами, а иногда до рыбацких лодок нужно было идти многие километры.

Солнце в небе говорило о том, что наступил полдень. Мы попросили ардфордских рыцарей идти в авангарде, так как они совсем недавно уже проходили через эти земли. В прошлый раз воины Форстора сильно спешили, но все же запомнили маршрут достаточно, чтобы по нескольким ориентирам — особенно большим или по-иному приметным деревьям, недвижимым скалистым склонам и горам — вести нас довольно уверенно, хотя небо скрывал лесной полог.

Иноземец бы подумал, что Великий Зверь должен оставить какой-то след, как прошлой ночью. Иноземцу не понять, что самые грозные из Великих Зверей — это не просто огромные существа или даже самые злохитрые хищники, это звери, полностью приспособленные к природе Калибана. Их присутствие будоражило лес, от чего хищники сходили с ума, а растения пускались в рост. Следы даже самого массивного Зверя обычно исчезали за несколько дней, если не часов.

Однако наши оруженосцы и ардфордские рыцари не были иноземцами в калибанском лесу. Лето уже клонилось к осени, поэтому можно было заметить небольшую разницу между свежей порослью и темнеющими листьями и стеблями растений хотя бы на несколько дней старше.

Так что еще до полудня мы в темпе спустились в долину реки Бриартвист.

Конечно, мы расставили дозорных, чтобы выследить Рог Разрухи. Не только позади. Вперед тоже отправили разведчиков. Мы полагали, что это существо более чем способно разгадать наши намерения и двинуться на перехват, чтобы подстеречь экспедицию в пути до того, как мы достигнем Ардфорда. На самом деле, чем ближе мы подходили к городу, тем больше мне казалось, что вот-вот мы обнаружим Великого Зверя, засевшего в груде трупов и терпеливо ждущего нашего прибытия. Но я ни с кем не делился своими опасениями, ибо не хотел, чтобы товарищи сочли меня трусом или паникером.

Местность вокруг Бриартвиста была болотистой, без единого дерева, кроме нескольких рощиц между древними каменными мостами, которые не стерли с лица земли ни мороз, ни землетрясения. Выехав из леса, мы послали оруженосцев с оптическими устройствами вперед, и в скором времени они вернулись с известием, что Ардфорд стоит, стены целы, и дым по-прежнему поднимается из труб кузниц и домов.

Эта новость нас воодушевила. Теперь мы знали, что возвращаться назад не нужно. Мы сбавили темп и пошли через болота осторожнее, чтобы обойтись без происшествий. Цитадель за линией Бриартвиста мы заметили, когда до наступления сумерек еще было немного времени, и нам оставалось только переправиться через реку.

Хотя земля на западном берегу была достаточно твердой, болота не подходили ни для какого фундамента и тем более моста. Старые дамбы пересекались примерно в полутора километрах вверх по течению, но из-за движения реки место их соединения довольно часто оказывалось на самом берегу или вовсе затапливалось потоком. Тем не менее, это было самое безопасное место для переправы — именно по этой причине Ардфорд так рьяно охранял его. Понтонные мосты возводились в качестве временной меры тогда, когда река становилась широкой, а течение — медленным. Но рыцари Ардфорда рассказали нам, что плавучие мосты разрушили ради укрепления обороноспособности города, чтобы не дать врагу легкого хода.

Все еще опасаясь, что за нашими спинами в любой момент может появиться Рог Разрухи, мы двинулись на север и обнаружили, что переправа вполне надежна, река изгибается в месте, где сходятся дамбы, а они достаточно крепки, чтобы выдержать нас.

Разочарование настигло нас как раз, когда мы подошли к переправе. Мы добрались до Ардфорда целыми и невредимыми, и за все время пути не обнаружили ни единого признака Великого Зверя.

И вот тогда небо огласилось зловещим охотничьим горном.

Я не могу сказать, почему Рог Разрухи решил напасть именно тогда. Был ли то тактический ход — заманить нас в ловушку перед водой, или он случайно наткнулся на нас, когда оруженосцы ступили в реку? Может быть, он ждал,пока мы окажемся в пределах его досягаемости от Ардфорда, заманивая нас в мнимое убежище и оттого все больше возбуждаясь? Возможно даже, он выбрал именно этот момент в надежде, что мы успеем вызвать подкрепление из города, и что защитникам города придется выбирать, оставаться за стенами или идти к нам на помощь.

Это также поставило моего отца перед выбором. Великий Зверь все еще был где-то позади нас, а Ардфорд — чуть более чем в полутора километрах впереди.

— Лорд примет вас за стенами замка, — пообещал Форстор, указывая на серое пятно на соседней горе. — Мы успеем добраться до ворот прежде, чем этот изверг настигнет нас.

— Я бы не стал приводить этого врага к воротам моего соседа, — возразил сенешаль. — Тяжелый выбор мы навязали бы Маратолу.

— Я не стал бы открывать врата, зная, что сюда направляется это чудовище, — вставил Танкрет.

— А если он нападет на нас в походном строю, мы ничего не сумеем ему противопоставить, — добавила моя мать. — Лучший вариант — собрать наши силы и подготовиться к бою.

— Болваны! — заорал предводитель ардфордских рыцарей, уже переходя реку вброд. Его рыцари последовали за ним, и несколько человек из нашего отряда сразу же отправились задержать их.

— Оставьте их в покое, — приказал сенешаль. — Может быть, они призовут помощь. В любом случае, мы не можем рассчитывать на их клинки. Построиться в боевом порядке! Мы удержим дальний берег реки.

— Но почему они струсили? Прошлой ночью они готовы были пожертвовать своими жизнями, чтобы спасти нас всех, — удивился я вслух.

— Я думаю, их предложение отдать себя Зверю было уловкой, — сплюнул на землю Танкрет после того, как ардфордские рыцари ушли. — Предлог, чтобы выбраться за стены и сбежать.

Когда наши рыцари исполняли приказ Омрода, мне на мгновение захотелось вернуться на стены Сторрока. И это чувство становилось все сильнее по мере того, как Великий Зверь приближался, пробираясь через болото. Болото, в котором рыцарь бы увяз по пояс, не было препятствием для его мощных лап. Густая грязь замарала его темную чешую, а водоросли и травы опутывали его конечности, как сети.

— Стреляйте залпом только по моей команде, — приказал нам отец, держа наготове копье.

Мимолетная мысль заставила меня проверить батареи доспеха. Я устал от недосыпа и длительного марша и удивился, насколько истощена моя броня. Но запас энергии все еще был в норме: пятьдесят процентов или даже больше. Кроме того, оруженосцы десятками приносили боеприпасы, чтобы мы могли умирать и удерживать позиции без оглядки на количество выстрелов.

Чем ближе подходил Рог Разрухи, тем больше он казался на фоне темнеющего неба. Однако новая точка обзора принесла и некоторую надежду: я понял, что, расположившись на крутом берегу реки, мы находимся на одном уровне с его головой, а это идеальная высота для атаки. Мы были малы для него, почти как насекомые. Если бы мы смогли перемещаться достаточно ловко, то, возможно, Зверю помешали бы его собственные размеры.

Я цеплялся за эти надежды в течение нескольких минут, за которые Зверь преодолевал болота. Я старался не слушать внутренний голос, который подсказывал, что мертвые рыцари из других поселений думали так же.

— Стрельба с дальней дистанции, приготовиться! Огонь!

Я нажал на спусковой крючок болт-копья, и разрывной снаряд вылетел из моего оружия, пронесся около ста пятидесяти метров и попал в грудь Зверя. Слишком слабо. Топливо, которое мы использовали тогда, было гораздо менее эффективным, чем у Легиона, но зато его было очень легко изготовить. Рог Разрухи находился на расстоянии выстрела, но наш залп его ничуть не замедлил. Зверь не взревел, даже не застонал, когда в него попали снаряды.

На расстоянии сотни шагов мы прицелились точнее, и донеслась команда сделать три выстрела. Я трижды нажал на спусковой крючок, целясь чуть выше, чем раньше. Мгновение спустя острый металл с лязгом ударился о его шкуру без особого эффекта, но еще несколько выстрелов, казалось, пробили чешую или повредили один или несколько глаз. В этом хаосе выстрелов я понятия не имел, какой из снарядов был моим.

Раны взбесили Великого Зверя, и он понесся вперед. Из болот вырывались фонтаны воды, грязи и белой пены, будто из-под носа парома, врезавшегося в воду.

— Свободный огонь, — скомандовал отец, и мы не нуждались более в дальнейших приказах.

Когда брод захлестнула огромная волна, а воздух наполнился каплями, мы открыли огонь так быстро, как только смогли. Это было испытание — не меткости, нет, но дисциплины, подобной той, что существовала в старых войнах, когда огромные корпуса солдат обменивались залпами, пока одну из сторон не подводила решимость.

Сделав десять выстрелов за десять секунд, я поменял магазин своего болт-копья и немедленно опустошил его. Линия огня из ста двадцати рыцарей — это не так уж и мало, даже для существа размером со сторожевую башню. Я понимаю, что большая часть посланных снарядов не попала в цель или даже если и попала, то не нанесла вреда его толстой чешуе, но когда Зверь приближался к берегу, где находились мы, его удары по воде становились все тяжелее.

Вода вспенилась и потемнела от крови.

Достигнув более твердой почвы, он, казалось, обрел второе дыхание. Существо обнажило клыки, несмотря на град болтов, взрывающихся над его губами и языком.

Вода ручьями стекала с его когтей. Великий Зверь выскочил из реки и пересек намокшую землю между ним и первой линией воинов быстрее, чем должно двигаться существо подобных размеров. Три рыцаря погибли мгновенно, пронзенные насмерть когтями или раздавленные его лапами. Ближайшие воины были настолько полны решимости открыть огонь, что удержали позицию, даже когда его массивные челюсти сомкнулись и смели еще четверых.

С потоками крови с его челюстей падали и откушенные части тел наших братьев. Пасть раскрылась вновь, и на землю шлепнулись изувеченные останки воинов. Огромная лапа поднялась снова, но на этот раз ближайшие рыцари успели отскочить, чтобы их не раздавило.

Я стоял во второй линии и стрелял поверх голов. Затем я увидел куски тел своих товарищей, застрявшие между треснувшими зубами Зверя, и меня затошнило. Клянусь, Эрл Ирсак был жив, хоть и переломлен надвое. Он бился в конвульсиях между двумя зубами-монолитами, и на его лице был ужас. Долгие годы после этого я просыпался в холодном поту посреди ночи: воспоминания преследовали меня во сне.

Ворвавшись в центр наших рядов, Зверь нарушил боевой строй и значительно ослабил плотность огня. Некоторые бросились под его туловище, стреляя в брюхо, но ничего не добились. Зверь повернулся, размахивая хвостом с тяжеловесной, но ужасающей грацией, отбросив целую группу мужчин и женщин в лужу крови на берегу.

К сожалению, я был настолько поглощен тем, чтобы выполнить свой долг и продолжать огонь, что почти не обратил внимание на происходившее вокруг. До сих пор я помню только крики и вопли, оглушительный рев врага и громоподобные выстрелы нашего оружия. Возможно, самым прискорбным упущением было то, что я не видел, как погиб мой приемный отец. Позже другие рассказывали мне, что он пытался бросить горсть гранат в пасть Зверя, но его смело ударом головы твари. Взрывчатка взорвалась, причинив Зверю большой вред, но она же и убила отца, если только он не погиб от клыков монстра за несколько мгновений до этого. Я искренне верю, что он знал, на что идет, и добровольно пожертвовал жизнью. Именно по подобным поступкам я и вспоминал его позже.

Сражение часто бывает кратким, но кровавым, или затяжным, но напряженным, а битва с Рогом Разрухи была одной из самых напряженных и затяжных битв из тех, что я помню. Я помню, что мне пришлось поменять свое болт-копье на оружие павшего товарища, потому что казенник перегрелся и угрожал осечкой, из-за которой мне могло оторвать руку — как это случилось с одним из солдат всего несколько мгновений спустя.

Победа досталась нам с большим трудом; вплоть до последних мгновений мы отчаянно боролись за нее. Ябросился в атаку вместе с десятком других рыцарей, когда существо дрогнуло, перехватил клинок двумя руками и рубанул без особого мастерства. Руки нанесли удар скорее благодаря силовой броне, чем усталым мышцам внутри нее. Морда Зверя превратилась в кровавое месиво, и когда чудовище испустило последний вздох, кровь из его ран полилась рекой. Но он похоронил еще двоих рыцарей под своей рухнувшей тушей, а бьющийся в агонии хвост отбросил еще одного.

Сорок один воин Сторрока отдал свою жизнь в тот день, пока рыцари Ардфорда наблюдали за происходящим со стен.

— Среди них нет и пинты крови гуще кошачьей мочи, — промолвил Танкрет, теперь командующий нашим отрядом.

Конечно, у Форстора не было той храбрости, о которой он так громко кричал прошлой ночью. Мы поняли, что Танкрет был прав насчет причины их желания покинуть замок до того, как прибудет Великий Зверь.

Мы собрали убитых и раненых, и, хотя из города быстро прибыли гонцы, никто из нас не захотел провести эту ночь среди чужаков. Я, как и многие другие, был решительно против того, чтобы предстать перед Форстором и его рыцарями в Ардфорде, ибо я, несомненно, нарушил бы законы гостеприимства, едва увидев человека, бросившего моего названого отца в его последней битве. Мысли о том, что они навлекли эту гибель на наши стены, а мы не ответили им тем же, не давала мне покоя еще несколько дней.

Все это испортило отношения между Сторроком и речными крепостями, спровоцировало пограничные стычки, которые так и не разрешились до прихода Льва и Ордена много лет спустя.

С тяжелым сердцем мы вернулись домой. Стены были под надежной охраной, а те, кого они хранили внутри — в безопасности, и мы рассудили, что жертва была необходимой. Мы оплакивали погибших, ухаживали за ранеными и восхваляли подвиги тех, кто этого заслуживал.

Через два дня после нашего возвращения оруженосцы вернулись из патруля на юг. Новый Великий Зверь был замечен в Велвейле, в дне пути от нашего замка; и так же быстро Рог Разрухи, наш злейший враг и самый крупный из Великих Зверей, когда-либо терзавших Дордредскую Пустошь, канул в Лету.

Пуриил некоторое время хмуро смотрел на Лютера.

— Я спросил об орках, а ты рассказываешь о лесных зверях, — сказал он наконец, качая головой. — Я думал, ты можешь мне помочь, но ошибся. Ты ничего не делаешь для того, чтобы искупить свою вину перед Львом и его сыновьями. Ты просто бахвалишься историями о былой славе.

— Если ты почерпнул из моего рассказа только это, то мне больше нечего тебе предложить. Я мог бы говорить и откровеннее, но поможет ли знание своей судьбы избежать ее или приблизить? Я не обладаю талантом провидца. Да, я баловался предвидением, но быстро понял, что эта дорога еще опаснее, чем полученные ответы.

— Не смей так легко говорить о греховном колдовстве! — Пуриил поднял кулак, и Лютер отпрянул, опасаясь удара. Легионер несколько секунд держал сжатую в кулак руку, затем опустил ее и прищурился.

— Ты говоришь о предвидении, и в твоей истории ваш командир погиб, сражаясь с Великим Зверем. Это что, предупреждение? Или наставление… Твой приемный отец преуспел даже в смерти. Неужели мне суждено погибнуть, лишив Зверя последних сил?

— Предупреждение содержится во всей истории, а не в отдельных ее частях. — Лютер вздохнул и отвернулся. — То, что происходит с тобой, не имеет значения. А Зверь всегда найдется.

Пуриил фыркнул; его шаги затихали, пока не хлопнула дверь. Лютер почувствовал мимолетное покалывание, которое, как он теперь знал, предшествовало его погружению в стазис.

ИСТОРИЯ О ЛЬВЕ

Из-за проклятия колдовской бури или действий Смотрящих-во-Тьме восприятие Лютера все больше расходилось с линейным течением времени. Его воспоминания смешивались с тем, что только должно было произойти, и с тем, что происходило сейчас. Видения временами были настолько раздроблены, что он сходил с ума, теряя самого себя среди безумного шквала образов и воспоминаний. Он видел Пуриила еще несколько раз. К нему приходили и другие, то с угрозами, то с увещеваниями. Каждый раз — Великий Верховный Магистр, сопровождаемый лишь Смотрящими, без других космодесантников. Похоже, его существование скрывали даже от остальных Темных Ангелов.

Некоторые выуживали информацию о местонахождении его последователей, и вот так, через мимолетные встречи, Лютер собирал воедино предположения о том, что тогда произошло на Калибане на самом деле. Он узнал, что с тех пор, как планета погибла, а варп-шторм поглотил его воинство, прошло уже две тысячи лет. Его людей, казалось, разбросало по всей Галактике — всех, кроме Лютера.

Две тысячи лет — долгий срок. Он не знал, сколько живут космодесантники, но ему было трудно поверить, что калибанец может прожить так долго. И все же магистры приходили и приходили, требуя рассказать о том или ином человеке, и каждый новый зачитывал все более длинный список имен. Кое-кого он знал, многих — нет, и ему пришлось напомнить тюремщикам, что к возвращению Льва в Ордене насчитывались десятки тысяч рыцарей.

Большинство дознавателей просто уходили в гневе, но немало встреч заканчивались избиениями со стороны посетителя либо психическими страданиями из-за переносов во времени. Нередко вопросы, которые ему задавали, вызывали одновременно и видения, и воспоминания. Периоды стазиса только больше отрывали его от естественного хода событий. Лютер помнил, как сражался в битвах, которые еще не состоялись, и видел лица умирающих воинов, которые еще не появились на свет. Он посещал планеты, названия которых не знал, или поднимал меч против ксеносов, подобных которым никогда не видел в реальной жизни. Ужас, пророчества и воспоминания смешались воедино.

Затем наступил момент, когда его посетил повелитель Темных Ангелов по имени Мордеран. Некоторое время он просто выжидал, освободив Лютера от темпорального паралича. Этот поступок был вызван не состраданием, а желанием лучше сосредоточить мысли Лютера на текущих событиях.

— Можно сказать, я твой ученик, — наконец сказал Мордеран во время своего четвертого визита.

Лютера умыли, рану на щеке перевязал сам Мордеран, который принес и свежую одежду. По прошествии многих дней, возможно, двадцати или тридцати, бред в голове Лютера немного утих, и, хотя он все еще страдал от приступов тошнотворных видений, теперь мог часами не терять рассудка.

— Мои предшественники и я очень тщательно вели записи, даже когда ты был в полном беспамятстве, — объяснил Мордеран, пока Лютер доедал миску безвкусной белковой каши. — Я много раз перечитывал их, пытаясь уловить хоть какую-то суть, хоть какую-нибудь нить твоих разрозненных историй.

— Я не смогу тебе помочь, — признался Лютер. — Связь моего разума с одним временем тонка и быстро рвется. Я не выбираю то, что мне приходится видеть, так же, как и не могу выбрать не видеть это вовсе.

— Боюсь, есть что-то еще, что направляет твои видения, и не к благой цели моего Ордена, — ответил Мордеран. — Иногда нам приходится рисковать и пить из чаши, даже если мы подозреваем, что она отравлена. Иначе все погибнем от жажды.

— Так вот кем ты меня считаешь? Отравленной чашей?!

— Конечно, — Мордеран почесал свой лоб, покрытый шрамами и морщинами. — Той, из которой мне, кажется, снова придется отпить. Расскажи мне о Сайфере.

— Ты имеешь в виду лорда Сайфера?

— Именно.

— Надо бы высказаться более конкретно. Я говорю это не только ради тебя, но и ради собственной безопасности. Если я слишком углублюсь в прошлое, боюсь, что снова заблужусь во времени, а это ни к чему хорошему не приведет.

— Сайфер был одним из твоих ближайших советников.

— Лорд Сайфер был церемониальной должностью на протяжении большей части истории, начиная с самых ранних дней Ордена. Но в последние дни моего командования лорд Сайфер действительно являлся важным членом моей свиты. Планов, которыми я не делился с Сайфером, практически не существовало, к тому же он был главным среди моих советников по вопросам магии. Но ты и так должен это знать, если читал записи своих предшественников.

— Когда ты видел его в последний раз?

— Во время обороны Калибана. Но знай, что даже до того, как я начал сходить с ума, воспоминания о тех событиях были ненадежны — бушевала буря. Когда варп-шторм поглотил часть моего сознания, он перемешал у меня в голове воспоминания о происшедшем. К сожалению, те дни отдыха, что ты мне предоставил, прошли без особой пользы. Я могу перечислить много чего, но без всякой последовательности, а некоторые события и вовсе происходили только в моем воображении.

— Он остался в живых, верно?

— Понятия не имею. Я не помню, чтобы видел его смерть, но это не значит, что ее не случилось. Я смутно припоминаю, как слышал, будто Корсвейн загнал его в угол. Если это правда, то вряд ли Сайфер ушел живым… если Корсвейн выжил сам.

На лице Мордерана промелькнуло странное выражение, которое Лютер не смог понять до конца. Казалось, оно было связано с упоминанием Корсвейна, а не лорда Сайфера, но Лютеру не дали продолжить: Темный Ангел заговорил снова.

— Ты помнишь моего предшественника, Аллокена? Он недавно погиб, сражаясь с орками.

— Я решил для себя, что лучше не спрашивать о людях, которых больше нет. Это вызывает лишь еще больше проблем, а часто и злость на меня.

— Незнакомец в цветах старого Легиона, казалось, вмешался в сражение на нашей стороне и помог нам в битве с орками. Мы уже не в первый раз сталкиваемся с ним и его болт- и плазменным пистолетом. Мои расследования приводят меня к мысли, что этот человек может быть Сайфером, но я не знаю, ради чего он нам помогает.

— Я полагаю, вы не отнеслись к нему как к другу?

— Бывали случаи, когда он помогал нашим врагам, это факт. Я думаю, он знает о Падших и шторме, который их унес, больше, чем ты.

— Падшие?

— Твои последователи. Предатели, спасенные от возмездия силами варпа. Они отреклись от света Императора.

Лютер подавил смешок, зная, что это может подтолкнуть Темного Ангела к насилию. Его поразило, что космодесантник говорит об Императоре так, будто тот был почти… божественным?

— Если вы действительно ищете лорда Сайфера, то действуйте осторожно. Не каждая охота увенчивается успехом.

Мне было двадцать шесть лет, когда я вернулся в Орден. Встреча с Рогом Разрухи и другие приключения сделали меня в глазах Лорда Хранителя Факелов храбрым воином и способным командиром. Вместе с семью другими воинами я был отправлен в Альдурук, чтобы предстать перед Великим Магистром. Примет ли он меня в ряды рыцарей Ангеликасты или снова отправит в Сторрок? Мои друзья также стремились произвести хорошее впечатление, ибо принятие в Орден принесло бы честь их семьям.

Чтобы понять, чем Орден отличался от остальных, важно помнить, что соседи воевали друг с другом с такой же вероятностью, как и заключали союзы на несколько лет — в зависимости от обстоятельств. Калибан был неумолим, и хотя некоторые проповедовали терпимость и сотрудничество, после ужасов Старой Ночи и возрождения биосферы на планете не осталось ничего, что хотя бы отдаленно напоминало централизованную или даже региональную власть. Земли в пределах видимости пика Альдурук считались владениями Ордена и находились под его защитой, но мы не были единым народом, а Великий Магистр не был королем. Некоторые правители, такие как Лорд Хранитель Факелов и лорды речных крепостей, были связаны древними клятвами с Альдуруком и обязались предлагать взаимную помощь при угрозе нашествия зверя или вражеского войска. Сам Орден оставался в стороне от политики поселений, а среди жителей отдаленных городов считался всего лишь легендой.

И все же Орден был оплотом силы, на которую опиралась человеческая жизнь на Калибане, знали люди об этом или нет. В свои ряды он принимал лишь добровольцев; как показала моя юность, никто не мог попасть в Орден по праву наследования. Умение владеть оружием было обязательным, но те, кого приняли, начинали обучение заново, как если бы они вновь служили оруженосцами или сервами, пока не превосходили требования своих наставников. Не менее тщательно проверяли и характер претендента. Служба в Ордене основывалась на заслугах. Он был последним бастионом поглощенных Старой Ночью идеалов. От его рыцарей ожидали верности слову, готовности защищать честь Альдурука, отказа от всех титулов и наследства внешнего мира и посвящение жизни самосовершенствованию, доблести в битвах и защите нуждающихся.

Конечно, нельзя полностью отринуть суть человеческой природы: бывали в Ордене рыцари дерзкие и честолюбивые, надменные и тщеславные. И все же, несмотря на личные слабости, они ставили братство превыше всего и стремились преодолеть свои недостатки. В Ордене не существовало понятия совершенства. Была Спираль, которая может виться бесконечно, независимо от того, как далеко человек уже прошел по ней. Работать над собой, демонстрировать готовность учиться и служить было так же важно, как владеть мечом или стрелять из болт-пистолета.

Я рад сказать, что все восемь из нас прошли испытания. Мы привезли с собой свидетельства пэров и лордов, отметивших наши подвиги, а в учебных боях показали мастерское владение оружием. Лорд Сайфер тщательно, как и всегда, проверил наш дух и заключил, что лучшие рыцари Сторрока подходят для Ордена.

Покидая Сторрок, мы отказались от всех клятв и освободились от служения прежним лордам в знак подготовки к вступлению. Если бы мы потерпели неудачу, то были бы слишком пристыжены, чтобы вернуться, и стали бы вольными скитальцами. Но сейчас мы присягнули на верность Альдуруку и его народу и на обнаженном клинке пролили кровь за братьев и сестер этого места; преклонив колени перед Верховным Магистром, мы подчинились его власти.

Я воссоединился с родными матерью и отцом, теперь уже на равных, а не как ребенок с родителями, ибо вполне вероятно, что однажды я стану их командиром. Орден был семьей иного рода, и любовь в ней превосходила прочностью узы крови.

Вскоре я вновь получил звание сержанта, ибо не забыл уроков своей юности. По существу, я служил заместителем командира патруля, к которому был приписан. Все леса вокруг горы были разделены на районы, к каждому из которых был приставлен эскадрон из десяти рыцарей. Не особенно большая сила, чтобы передвигаться по своему желанию или представлять угрозу для местных лордов, но достаточная, чтобы справиться со всем, кроме самых свирепых Великих Зверей. И даже если угроза подобного возникнет, Орден не замедлит отправить подкрепление или прийти на помощь подданным тех земель, которым обещал защиту. Нас посылали в земли, далекие от тех, где мы возмужали. В моем случае нас назначили в эскадрон, который патрулировал владения севернее Альдурука, вдали от Дордредской Пустоши.

Следующая зима была суровой, со свирепыми снежными бурями, более продолжительными, чем многие из тех, что видел покрытый шрамами старший сержант, и, конечно, худшей в моей молодости. В течение нескольких дней патрули не могли покинуть Альдурук или вынуждены были искать убежища в домах местных правителей. После нескольких недель непрекращающегося снегопада некоторые перевалы и долины оказались полностью закрытыми для нас, и Великий Магистр, в то время почтенный командующий Томсас Каррад, опасался за поселения, лежащие за ними. Он собрал экспедиции для уборки снега, чтобы открыть проход к наиболее пострадавшим районам, посылал сотни рабочих групп с топорами и лопатами, дабы расчистить путь там, где это можно было сделать.

Ко всеобщему сожалению, снега не мешали Великим Зверям так, как нашим рыцарям, и этот короткий ледниковый период согнал с высоких вершин и северных глетчеров множество неизвестных и опасных существ. Великие Звери были не единственной угрозой, поскольку и обычным хищникам, вроде горных волков и лесных львов, не хватало добычи, и они, гонимые голодом, заходили все дальше и дальше в глубь владений лордов.

Расчистка была опасным делом, и в первые дни, пока мы не приспособились и не набрались опыта, стихии и сама земля забрали несколько десятков наших людей. Некоторых поглотили ледяные расщелины, другие попали под лавины, по меньшей мере десять отбилось от товарищей и было съедено изголодавшимися животными. Расчистка шла медленно, пусть и верно, а снежные бури все еще не утихали. На четырнадцатый день после начала расчистки команда достигла дальнего конца каньона, известного как Расколотый Уступ.

Как можно догадаться по названию, какое-то древнее смещение скал или, возможно, технологии наших предков раскололи гору почти надвое, так что по обе стороны долины вздымались каменные гребни. Сотни лет весенних дождей и стока талых вод размягчили дно долины. В тех местах солнце светило лишь до полудня — естественно, когда оно выглядывало, чего не случалось почти всю зиму. Так сложилось, что Расколотый Уступ располагался в районе, выделенном под охрану моему эскадрону. И мы выехали из Альдурука, чтобы защитить рабочих.

Леса было не узнать: ветви отяжелели от белизны, многие деревья сломались под тяжестью снежной ноши. Под кронами деревьев идти было легче: рыцарю снег был по колено, а у наших скакунов и вовсе не возникало затруднений.

Позволь мне теперь рассказать немного подробнее о наших лошадях, потому что обычно никто не понимает, какими великолепными существами они были, и я сожалею, что тайна их разведения была забыта после прихода Империума. Мой биологический отец рассказывал мне, что, как он узнал из рассказов предыдущих поколений, в Темные Века, еще до того, как подобные «ресурсы» были утрачены в Старую Ночь, калибанские скакуны были выведены из пород лошадей с наилучшими генами. Крупные и быстроногие, эти животные также были очень умны, и, если верить легендам, прародителям скакунов, на которых мы ехали сейчас, когда-то имплантировались синтезаторы речи. К сожалению, технология эта давно утеряна, но и тогда наши боевые кони умели сопереживать своим всадникам, и я счастлив поклясться, что они понимали все, что мы им говорили, пускай даже и были не в состоянии ответить.

Не только интеллект, но и другие качества у этих лошадей выходили далеко за пределы естественной эволюции. Например, выносливость и сила, достаточные, чтобы нести на себе рыцаря в полном боевом облачении в течение многих дней при нескольких часах сна каждую ночь. Под боевым облачением я подразумеваю силовой доспех на батареях, а не простые металлические пластины. Самые крупные из них могли согнуть сталь ударом копыта или с легкостью сломать кость. Они были верны, связывая себя с всадником на всю жизнь, и народные истории изобиловали рассказами о лошадях, которые сражались до смерти, защищая тело павшего рыцаря, и о скакунах, не возвращавшихся в свои дома. А если всадник пропадал в пути, конь уходил за ним.

За всю свою жизнь у меня было три лошади, каждая из которых была мне дорога, как член семьи. Даже дороже, ибо, как я уже говорил, семейные узы считались менее крепкими, чем узы совместной службы. Первую, Аккадис, что означает «Черный Огонь», отдали мне перед отъездом в Сторрок, и она же вернулась со мной в Альдурук. Именно она несла меня в ту первую зиму. Храбрая и любознательная душа, она хорошо знала, что ее всадник высокого ранга и особого предназначения, и потому иногда высокомерно относилась к сородичам.

Еще одной замечательной чертой наших коней была способность выслеживать добычу. Нам не нужны были стаи охотничьих собак, чтобы почуять запах Зверя. Наши скакуны могли идти по многодневному следу не хуже любой ищейки.

Поэтому, когда мы были в четырех днях пути от Альдурука, защищая последний сектор расчищаемой дороги, Аккадис навострила уши и многозначительно заржала. Было решено разделить эскадрон, и старший сержант Габрио повел пятерых рыцарей на запад от заданного маршрута, в то время как мы прикрывали подходы к востоку. Мы не видели неба целый день, спустившись в низины и леса, как только наступил рассвет. Снег был густым, он все еще падал с ветвей, так что было темно, как ночью, если не считать мерцания наших огней и их отражений от льда и снега.

— Патруль, стой! — крикнул я всадникам; рука подсознательно потянулась к болт-пистолету в кобуре на седле.

Рыцари среагировали без лишних слов, натянув поводья коней. Тишина принесла отдаленные крики рабочих почти в двух километрах позади нас, но затем мы услышали скрип качающихся на ветру стволов и странный стук, будто ветви трещали под слишком тяжелым для них весом.

Остальные скакуны тоже учуяли запах, резко выдохнули и предупреждающе застучали передними копытами. Ветер дул с юго-востока, сзади и справа от нас.

— По направлению к землекопам, — воскликнул Парикан. Развернувшись в седле, он оглядел тропу, которую мы проложили в снегу.

— Что-то обходит нас? — предположила Ларель, вытаскивая пистолет.

— Или спускается по восточному склону, — ответил я.

Аккадис заартачилась, почувствовав нашу тревогу и беспокойство. Я чувствовал, как она натягивает поводья, пытаясь направить нас на запах.

— Боевая готовность, — приказал я остальным, доставая пистолет. — Корборик, веди нас. Мы пойдем обратно, к востоку от группы рабочих, и встанем между ними и тем, что к ним движется.

Мы построились за рыцарем, которому я дал команду возглавить строй, двигаясь колонной по одному по выбранному маршруту. Это был старый участок леса, где деревья в обхвате могли сравниться с башнями замка. Когда я был верхом на Аккадис, плюмаж моего шлема не касался нижних ветвей, и даже если бы я встал на ее спине, то и тогда не достал бы до нижних сучьев.

Наш отряд ехал прямо, насколько мог между широкими стволами деревьев. Склон вздымался слева от нас, становясь все круче с каждым километром. Сугробы становились все гуще и выше. Корни же, напротив, извивались, как мифические змеи. Даже коням становилось труднее пробираться на некоторых участках.

С наступлением утра их волнение лишь усилилось. У нас не было хронометра — единственные в эскадроне часы имелись у сержанта Габрио, — но по смутному представлению о положении солнца я решил, что время близится к полудню. И тут впереди раздался ужасный птичий гам и чудовищный рев.

Трудно определить расстояние в густом лесу, но хлопанье крыльев по листьям не могло быть дальше, чем в трех или четырех болтфоллах впереди — болтфоллом называлась мера длины, расстояние, которое болт мог лететь по прямой линии, прежде чем начать падать. Так что в общей сложности метров пятьсот-восемьсот. Когда шум улегся, еще не видимая за пологом леса стая птиц полетела почти прямо на север, а наша добыча оказалась южнее нас. Мы осторожно двинулись дальше. То тут, то там старые деревья на склоне терпели неудачу в борьбе с ослепляющим снегом и падали, оставляя прорехи для сумерек. Мы спешно погасили фонари: они скорее выдавали наше местоположение, чем помогали отыскать существо, за которым мы охотились. Обзор у нас был не более чем на половину болтфолла, так что мы полагались больше на слух, чем на зрение, хотя деревья стали тоньше и реже.

Именно в этот момент фырканье наших лошадей предупредило нас о темных пятнах на снегу, и через несколько метров мы наткнулись на большие борозды, где что-то прошло, оставив за собой блестящие капли. Кровь. В темноте было трудно определить направление его пути, но кони продолжали двигаться на юг, и мы позволили им вести нас вперед по следу.

Вскоре мы заметили что-то вдалеке — неподвижный сгусток тьмы под тенью.

Я дал знак рассредоточиться, оставив Эгалада чуть позади наблюдать за тылом. Затем мы вытащили цепные мечи, запитанные от небольших генераторных ранцев в седельных сумках.

Подобравшись поближе, мы отчетливее разглядели существо, что сгорбилось под упавшим стволом. В месте, где рухнуло дерево, в лесном пологе образовалась брешь, и вниз падал неясный бледный свет.

Это был огромный зверь, покрытый белым и темно-серым мехом длиной с конскую гриву. Хотя он не двигался, мы приблизились с предельной осторожностью на случай, если зверь просто прикинулся мертвым. Голову зверя не было видно. Из его плеч и холки торчали шипы, похожие на лезвия мечей. Он был в три-четыре раза больше любого из наших коней, а его откинутая в сторону лапа была размером с мое тело и заканчивалась семью когтями, способными одним ударом пробить доспех и вырвать внутренности рыцаря. Вздох Ларель, приблизившейся к зверю чуть впереди и справа от меня, заставил нас всех вздрогнуть. Причина подобной реакции стала ясна, когда мы обогнули зверя и оказались не далее, чем в двадцати шагах от него.

Бледный мех вокруг шеи и груди был покрыт блестящими красными пятнами. Плоть разорвана в клочья, кожа болталась лоскутами, а одна сторона морды чудовища ввалилась, будто по ней ударили чем-то, по силе удара сопоставимым с кузнечным молотом.

— Сержант! — возглас Парикана был скорее шипением, чем шепотом, когда он с широко раскрытыми глазами указал на землю рядом со своим конем.

Еще одна борозда в снегу уходила от дымящегося трупа на запад. Эту линию сопровождали темно-красные брызги. Кровь зверя. Трудно было сказать, что оставило следы, но оно было меньше мертвого существа. Через дюжину метров следы внезапно оборвались.

— Куда они ведут? — спросила Ларель, но осмотр окрестностей не ничего и никого выявил. Я вернулся к тому месту, где следы обрывались, и посмотрел вверх. На ветвях над моей головой снега не было.

— Оно залезло наверх, — сказал я рыцарям, указывая мечом. — Видимо, его встревожило наше приближение.

— Должно быть, и впрямь злющая обезьяна, — вставила Ларель, и ее шутка разрядила нарастающее напряжение, рассмешив меня и Парикана.

— Все обезьяны откочевали на юг, — разрушил наш оптимизм Корборик, без тени улыбки оглядываясь на изуродованное тело зверя. — Кошка? Может быть, лев?

Прежде чем мы успели продолжить рассуждения, тишину нарушил лай болт-пистолета. Шесть выстрелов. Они донеслись со стороны Эгалада, в трех десятках метров позади. Когда мы повернулись к Эгаладу, его конь заржал и свирепо забил копытом; всадник, чьи руки были заняты мечом и пистолетом, с трудом его сдерживал.

— Я что-то видел! — крикнул нам рыцарь, но из-за того, что конь встал на дыбы, не смог показать, где именно.

Аккадис среагировала раньше меня и повела за собой сородичей. Она пустилась в галоп, сначала побежав к взбесившемуся собрату, но затем снова свернула на юг, раздувая ноздри. Я натянул поводья, немного затормозив ее, но позволив указать путь. Мы снова погрузились в темноту леса, и я зажег седельные фонари. Всмотревшись вперед, я увидел, как что-то быстро движется за пределами лучей света, пробегая между деревьями в болтфолле от нас или дальше.

— Лови его, пока оно снова не скрылось за деревьями! — крикнул Корборик, и его лошадь пронеслась слева от нас. Остальные двинулись чуть правее на двадцать метров. Я оглянулся и увидел, что Эгалад присоединился к погоне. Эскадрон с грохотом пронесся между деревьями, наткнувшись на затертые следы в сугробах. Проходя мимо дерева, я заметил ярко-красное пятно на его стволе. На мой взгляд, оно странно напоминало отпечаток ладони, и я снова подумал о плотоядной горилле, вынужденной охотиться на крупную добычу в суровую зиму. Воспоминание о громадном звере с разорванным горлом заставило меня содрогнуться.

— Оно ранено, — крикнул я и одновременно подал знак Корборику и Ларель отойти в сторону, чтобы мы окружили существо, как сделали это на поляне.

Погоня продолжалась примерно с километр, и я удивился скорости нашей добычи. Но, нагнувшись в седле, увидел, что оно слабеет: его шаги все меньше, значит, ему тяжело идти.

— Оно у нас! — объявила Ларель, находившаяся метрах в десяти впереди.

Дерево, широкое, будто круглый дом, выделялось среди леса, его огромная крона затмевала все вокруг. Так что на ближайшие сто метров ничто не нарушало белизну снега, и он сыпался с деревьев, когда ветви качались над нашими головами. Два ведущих рыцаря сошлись слева и справа к основанию ствола, где я заметил что-то бледное на фоне коры. Первым, что я увидел, была грива длинных желтых волос, и я снова подумал о льве, хотя существо казалось более прямоходящим, чем любая кошка. Я увидел когти, длинные и окровавленные.

Остальные приближались с пистолетами наготове, их цепные мечи рычали. И существо зарычало в ответ.

При этом волосы упали с лица, и оно оказались человеческим. Глаза цвета лесов Калибана смотрели на меня с покрытого грязью лица, настороженные и полные разума.

— Стой! — отдал я команду резче и быстрее, чем любой приказ до того.

Я едва мог поверить своим глазам, и спешился, чтобы лучше его разглядеть. Насколько я мог судить, человек был немного выше меня, но, кроме выдающейся светлой гривы, на его теле больше не было волос. Как у подростка. Я мог это утверждать, ибо видел его тело полностью обнаженным. Оно было таким же грязным, как и его лицо, брызги свежей крови покрывали его грудь и руки от ладоней и до локтей.

С трудом сглотнув, я вспомнил, что этот человек — если он действительно был человеком — убил Великого Зверя, тушу которого мы нашли. Это казалось невозможным.

— Это нефилла! — предупреждающе закричал Корборик.

— Нефилла не истекают кровью, — ответил я, увидев, что плечо юноши превратилось в кровавое месиво, а плоть обнажилась до ярко-белой кости. — Твой панический выстрел попал в цель, сар Эгалад.

— Я не паниковал! Человеку бы оторвало руку болтом, — пристыженно ответил рыцарь, не сводя глаз со светловолосого призрака, прислонившегося спиной к стволу дерева. — Это не человек!

Зеленые глаза скользнули с меня на остальных и сузились, переходя от одного рыцаря к другому. Я видел расчет в этом взгляде, который очень хорошо узнал в последующие годы. Он взвешивал и просчитывал, что должно произойти.

— Ты же видел, что он сделал со зверем, — сказала Ларель. — Отойди подальше и нашпигуй его болтами!

— Ты ведь не собираешься нападать, Лев? — громко сказал я. Не знаю, почему я дал ему это имя; скорее в шутку, чтобы успокоить нервы. Обнаружить человека, когда ищешь зверя, очень тревожно, и, как вы можете себе представить, я понятия не имел, что это за человек и чего от него ждать.

Я положил пистолет и цепной меч на землю и сделал шаг вперед. Юноша напрягся, но я не знал, станет ли он нападать или бежать. Когда он шевельнул рукой, на его лице вспыхнула боль. Я пристально посмотрел ему в глаза и медленно двинулся навстречу, вытянув руки ладонями вниз. Я чувствовал, что мои товарищи целятся в мальчика, но верил, что они не выстрелят без моей команды. Я надеялся, что юноша не шевельнется. В нынешнем состоянии рыцари наверняка восприняли бы это как нападение на меня и открыли огонь. В тот момент у Калибана и Империума появился новый вариант возможного будущего.

Как бы то ни было, я подошел на расстояние вытянутой руки, наклонился вперед и откинул его волосы в сторону, чтобы другие увидели то же, что видел я.

— Смотрите, — сказал я им. — Это человек, а не зверь.

Вот так я и нашел одного из примархов Императора.

Как и множество раз до этого, Мордеран пристально посмотрел на него, будто пытаясь узнать ответ на свои вопросы, просто разглядывая пленника. Лютер хорошо знал, как использовать многозначительную паузу и в обычном разговоре, и при допросе, оставляя собеседнику тягостный разрыв. Он не был уверен, рассчитывал ли Мордеран, что он добровольно предоставит больше информации, или Темному Ангелу просто нужно было время подумать. Так или иначе, Лютер помалкивал, пока Мордеран не заговорил снова.

— Ты сравниваешь Сайфера со Львом, — спокойно сказал он.

— Я сравниваю эти встречи друг с другом, — поправил его Лютер. — Во время нашей встречи я ничего не знал ни о Льве, ни о том, кем он станет.

— И ты считаешь, что мы должны поступить так же с лордом Сайфером? Обращаться с ним, как с союзником?

— Как с человеком. Я ничего не знаю ни о его намерениях, ни о его преданности. И ты тоже не узнаешь, если убьешь его на месте.

Глаза Мордерана расширились сначала от изумления, а затем от снизошедшего откровения. Он вновь посмотрел на Лютера и встал с нетерпением.

— Сайфер был одним из самых влиятельных членов вашей клики. Конечно, твои воины были ему верны. Если и есть кто-то, кто может ими командовать, то это он!

— Или Астелян, или Гриффейн, или Мейгон…

Но Мордеран, казалось, уже не слушал Лютера. Он расхаживал взад-вперед, разговаривая сам с собой.

— Он может оказаться ключом к разгадке всего заговора. Если мы поймаем его, то он приведет нас ко многим другим, возможно, сотням или тысячам!

Верховный Великий Магистр направился к двери, совершенно позабыв об узнике, оставшемся в камере. Лютер встал, чувствуя, что смысл его рассказа был упущен.

— Я мог ошибиться! — крикнул он. — Многие считают, что я должен б…

ИСТОРИЯ О КНИГЕ

— …ыл позволить его застрелить!

Комната изменилась, и Лютер замолчал. В дверях с мрачным выражением лица стоял Мордеран. В руке у него был пистолет. Впервые за время своего заключения Лютер увидел вооруженного космодесантника. Губы Мордерана беззвучно двигались, он раскачивался взад-вперед, будто споря сам с собой.

Лютер снова перевел взгляд на болт-пистолет. Искусная работа. На главном блоке — инкрустированный зеленым и черным камнем символ Темных Ангелов. Он почувствовал запах свежей смазки: от Мордерана пахло очищением.

— Ты хочешь что-то спросить? — тихо спросил Лютер. Бывшему Великому Магистру не очень нравилось выражение лица его пленителя, но безучастно наблюдать за происходящим не хотелось.

Мордеран уставился на него и поднял пистолет.

— Это ты велел мне схватить его, — прорычал космодесантник. Он обвиняюще ткнул пальцем в Лютера. — Ты! Сделай его своим союзником, так ты сказал мне?!

Сожаление, как волна, пробежало по лицу Верховного Великого Магистра, и на мгновение он остановился, опустив руку. Лютер прикинул, что между ним и космодесантником — всего полдюжины метров. Если он будет достаточно быстр…

Ему по-прежнему не хватит сил, чтобы вырвать оружие из рук полностью трансформированного космодесантника. И попытка, несомненно, вызовет мгновенную реакцию, скорее всего, смертельную для него. Первая реакция легионера на физическое воздействие, особенно неожиданное, — убить, а не ранить.

Лютер все равно испытывал искушение. Не от недостатка свободы, но из-за самого желания освободиться. Относительное постоянство, которым Лютер наслаждался в плену у Мордерана, открыло в его сознании новые глубины, куда могло проникнуть прежнее безумие. Эти глубины все еще ждалиего. Последний скачок во времени уже начал разъедать мысли.

Сколько же времени прошло? Наверняка годы, а может быть, даже десятилетия? Скорее всего.

С тех пор, как Калибан погиб, прошло по меньшей мере три тысячи лет, из которых дней сорок Лютер все же помнил — смутно, но хоть сколько-нибудь. Еще много дней он провел в бреду и ярости, когда видения сдавливали его разум, как петлей, тело сковывали цепи, а кричащие лица постоянно требовали покаяния, которого он не мог предложить никому, кроме Льва.

Лютер понял, что его мысли уже тают, будто сон, как вдруг почувствовал, что к его щеке прижато холодное дуло болт-пистолета.

— Ты — яд, — прорычал Мордеран.

— Может быть, ты и прав, — ответил Лютер, закрывая глаза.

Он ждал, медленно дыша. От давления пистолета у него заболело лицо, но он был рад этому ощущению, которое удерживало сознание в настоящем. Если ему суждено умереть, он умрет здесь, а не в бреду каких-то видений и галлюцинаций.

— Твое вранье нас едва не погубило!

Лютер хотел отринуть обвинение, но промолчал, чтобы не спровоцировать Мордерана. В конце концов, Лютеру казалось, что он еще не готов уйти. Он не умрет без встречи с человеком, которого предал. Он не умрет, не объяснив, почему отвернулся от него и насколько сожалеет об этом теперь.

Приоткрыв глаза, он покосился на Верховного Великого Магистра. Блеск в глазах этого человека говорил о страсти, подобную которой Лютер никогда не видел у космодесантника. Предполагалось, что Космический Десант должен быть подготовлен к психическим перегрузкам, набран из самых сильных духом, чтобы противостоять любым напастям.

Мордерана выдавало выражение лица: его страх таился внутри, не снаружи. Врагом Великого Верховного Магистра был он сам, в мыслях или наяву. Что же он натворил? В последний раз они говорили о лорде Сайфере. Мордеран говорил о союзе. Неужели он каким-то образом вступил в переговоры с врагом, которого преследовал? Торговался с ним?

Мордеран всмотрелся в Лютера, и их взгляды встретились. Десантник отступил назад и вытянул руку, дуло болт-пистолета затряслось в воздухе.

— Сегодня твоей лжи придет конец!

Лютер вздрогнул. Рявк болт-пистолета пронесся по комнате, через мгновение тело Мордерана тяжело ударилось об пол. Он ошеломленно уставился на труп. На месте, где несколько секунд назад была голова магистра, теперь темнело кровавое месиво.

Его взгляд скользнул к болт-пистолету, все еще зажатому в правой руке космодесантника. Дым от выстрела струился из ствола и отлетал к теням у двери камеры. Лютер наклонился, чтобы схватить оружие, его покрасневшие глаза сверкнули надеждой.

Но пальцы лишь скользнули по воздуху.

Следующие дни прошли в веренице отрывистых видений и застывших образов, которые разорвали последние связи с настоящим. Лютер плыл по их течению. Он снова погрузился в воспоминания и видения, не в силах разобраться в происходящем. Но он понимал, что мысли вновь перемешались.

Лютер кричал и плевался, осыпал бранью тюремщиков и выкрикивал все, какие знал, ругательства и проклятия Смотрящим-во-Тьме. Он угрожал и уговаривал, умолял и рыдал, требуя, чтобы Лев выслушал его, чтобы Лев освободил его от этого страдания.

В слишком краткие мгновения ясности он смотрел со стороны на свое жалкое существование и плакал.

— Наказание перед преступлением! — завопил он наконец, падая на колени перед мрачной фигурой, стоявшей перед ним.

Этот казался совсем молодым по сравнению с предшественниками. Вряд ли он достиг своего положения без труда и без опыта долгих лет службы, но в его внешности было что-то юношеское, непохожее на тех, кто приходил раньше. Возможно, именно эта особенность позволила Лютеру немного сосредоточиться.

— Ты страдаешь? — спросил космодесантник, опустившись на колено рядом с распростертым на полу Лютером. — Ты осознаешь, какую боль испытываешь?

— Осознаю, — прохрипел в ответ Лютер.

— Хорошо, — космодесантник встал. — Это лишь малая часть тех мучений, которые ты заслужил.

— Лев…

— Не смей произносить это имя своим поганым языком, или я его вырежу.

Сломленный, Лютер замолчал.

— Я Зафераил. Мне нужно знать о Праксасе.

— Что именно? Ничем не примечательный мир.

— Однажды ты посетил его.

— Чтобы вновь принять клятву верности от правящего совета. Праксас снабжал Зарамунд, и после того, как мы взяли эту планету-порт, хозяева Зарамунда были рады восстановить прежние отношения.

— Ты имеешь в виду битву, в ходе которой Падшие получили контроль над Зарамундом?

— Орден, — поправил его Лютер и заставил себя сесть, а затем посмотрел на космодесантника. — Ах, это не имеет отношения к Праксасу или Зарамунду. Речь идет о моих последователях.

Зафераил ответил лишь хмурым взглядом, этого хватило.

— Я в этой камере уже…

Лютер посмотрел на космодесантника, чтобы тот договорил за него.

— Пять с лишним тысячелетий, — ответил Зафераил.

— Пять?.. — Лютер едва не поперхнулся этим словом, встряхнув головой. Он на мгновение прикрыл глаза, сильно потерев ладонями лицо, чтобы почувствовать хоть что-то. — Пять тысяч лет прошло с тех пор, как я в последний раз разговаривал с кем-либо за пределами этих стен. Ты должен знать об Ордене больше, чем я могу рассказать.

— Чтобы отыскать врага, мы должны понять его путь. Если я узнаю его историю, то смогу предсказать его будущее.

Лютер открыл лицо и поднялся на ноги. Он кивнул, поджав губы.

— Похвальная мысль, но будь осторожен: кто знает, как далеко ты пройдешь по этому пути.

Даже самая прямая на первый взгляд дорога может сбить вас с пути, а большинство дорог, по которым стоит идти, далеко не прямые. Даже в конце пути люди, оглянувшись назад, на все извилистые тропы, повороты, холмы и низины, чаще всего видят лишь прямую линию от начальной точки до конечной. Мы перестаем замечать все перекрестки, развилки и возможности сбиться с пути. Вину за то, что заблудились и не пришли к цели, мы снимаем с себя, ибо отправились в путь с добрыми намерениями…

На Калибане даже была поговорка о добрых намерениях: «Нельзя управлять выпущенной стрелой».

Когда Лев призывал народ Калибана к войне с Великими Зверями, это казалось самым славным делом, какое только можно представить. Орден, сама жизнь человека на Калибане — все крутилось вокруг этого извечного противостояния. И, избавившись от нашествий этих тварей, мы обрели бы еще большую славу.

Только вот никто из нас не задумывался о том, что будет после того, как Зверей не станет. Ну, возможно, знал Лев, но он никогда не делился своими размышлениями. Мы полагали, что, избавившись от страшных чудовищ, заживем в мире с соседями.

Мы ошибались.

Как только был объявлен крестовый поход, появились несогласные. Орден был не единственной заметной силой на Калибане, хотя он значительно вырос и стал самой большой и влиятельной из прочих. Кое-кто предполагал, что Лев планировал использовать неразбериху, чтобы взять под контроль их замки и объявить их земли собственностью Ордена с ним во главе. Положа руку на сердце, я не могу поклясться, что они ошибались. Впрочем, мне и в голову не приходило выступить против брата.

Большинство наших противников изменили мнение благодаря дипломатии, а иногда и откровенному подкупу. Я тоже многому научился, пока Лев оттачивал стратегическое мастерство.

Некоторые держались дольше других, но затем все равно уступали. Однако некоторые ни за что не хотели вступать с нами в союз. Самыми ярыми противниками Ордена были рыцари Люпуса: они утверждали, что Лев требует верности, а не союза, и клялись, что никогда не отдадут ее владыке Ордена.

Потому мы их и раздавили.

Я мог бы попотчевать вас рассказами о той войне, но это не то время, которое я вспоминаю с радостью или торжеством. Многие рыцари Ордена отдали свои жизни, сражаясь с такими же калибанцами. А ведь раньше Орден стоял в стороне от междоусобиц. Было ли это необходимо? Может быть. Хотели ли мы этого? Не думаю. Подобно Великому Зверю, мы загнали лорда Сартану в угол и заставили сражаться. Теперь, когда я взглянул на действия Льва с другой стороны, мне кажется, что на месте Сартаны я поступил бы так же.

Но если Сартана и был прав, не подчиняясь Льву, он ошибался в остальном. Как сказали бы пришедшие с Империумом поселенцы, рыцари Люпуса подверглись порче. Теперь я гораздо больше знаю о том, что сделали эти рыцари, чтобы выжить на Калибане, и что за договор с неистовым духом Калибана они заключили. Они лучше нас понимали природу мира и роль Великих Зверей в нем.

Но и в этом понимании они ошибались, полагая, что могут контролировать этот дух, — как многие другие до и после них. Не мне их осуждать: я и сам был так же слеп в этом отношении.

Когда мы столкнулись с ними в их крепости, то обнаружили, что все это время они отлавливали Великих Зверей и превращали их в боевых животных. Как я теперь понимаю, это была превосходная стратегия — обратить врага в союзника или, по крайней мере, в слугу. Однако рыцари Люпуса не учли, что Великие Звери, как и само сердце Калибана, уже были порчеными, и эта порча перекинулась на всех, кто контактировал с ними достаточно долго. В то время все было не так очевидно, но уже то, что они отлавливали и содержали Великих Зверей, казалось достаточным поводом уничтожить рыцарей Люпуса всех до единого. Конечно, это отлично послужило и Льву, предоставив ему благородную причину устранить всякое сопротивление. Тогда я не мог признаться себе в том, что понял позже, но именно в этой битве проявились первые признаки чрезмерного властолюбия Льва.

Мне больно думать об этом. Когда я вспоминаю, как обосновывал попытку добиться независимости Калибана, то вспоминаю и о былых днях, когда мы спорили об уничтожении Великих Зверей. Хотя правда была для меня весьма гибким инструментом в последние годы возрождения Калибана, я бы сказал, что никогда не лгал. По крайней мере, я никогда не лгал от начала до конца.

Но эта история не о Льве, — она о том, как мы идем по дороге и сворачиваем в ту или иную сторону, но до самого конца не знаем, достигнем ли цели, к которой отправились. Безусловно, когда мы уничтожили рыцарей Люпуса, нам и в голову не приходило, что этим мы посеяли семена собственного конца.

Драматично? Думаю, нет. И причины, и следствия происшедшего всегда можно отследить и сказать, что если бы не то или иное событие, все было бы гораздо лучше. Но я заявляю со всей ответственностью, что война против рыцарей Люпуса стала поворотным пунктом в истории Калибана, в истории Ордена и Темных Ангелов. Если бы мы заключили с ними мир, если бы они подчинились или даже если бы я не вошел в их крепость, то, возможно, я пошел совсем по иному пути.

Самонадеянно ли брать на себя вину за гибель целой цивилизации? Хм, и да, и нет. Ибо в доме лорда Сартаны я наткнулся на его библиотеку. Как я уже говорил, знания эпох Темной Эры и Старой Ночи были скудны и рассеяны, и не было никакого злого умысла в моем стремлении исследовать ту сокровищницу знаний. С первого взгляда на ее тома я понял, что все это должно быть сохранено в тайне. И в то же время во мне проснулось желание понять.

Надо было сжечь библиотеку и все тлетворные труды в ней, но я не отдал приказ. Может быть, сами книги почувствовали надвигающуюся гибель и потянулись к моему сознанию. И сейчас, после всего пережитого, я могу сказать, что первый опыт «общения» с ними был не самым странным.

Я сделал то, чего не следовало делать, как следствие — сейчас я здесь, мой мир уничтожен, мои клятвы нарушены, а наследие мое — лишь боль и предательство.

Я забрал книги.

Тогда это решение казалось вполне разумным. Какое значение имело, что я сохраню несколько страниц старых знаний? Каждому, кто в глубине души знает, что делает что-то, чего делать не должен, так просто найти оправдание. Книги могли содержать сведения о Великих Зверях и помочь в охоте на них.

Какие древние замыслы или знания я почерпну из этих страниц? Смогу ли я найти средство, с помощью которого мы могли бы укротить сами леса?

Причины для оправдания моего поступка легко приходят на ум, но вопрос, который давал причину для его осуждения, был скорее риторическим: какую цену придется заплатить?

Какую цену?

И, что самое главное, тогда я впервые солгал Льву. Впервые схитрил. Мы перенесли библиотеку в Альдурук, где и обнаружили, что большая часть книг не имеет никакого значения — они ценны, но ничем не примечательны. Коллекция впечатляющая, бесспорно, но множество подобных трудов хранились и в архивах Ангеликасты — особенно учитывая, что многие рыцарские организации добровольно жертвовали или делились своими знаниями с Орденом, чтобы укрепить заключенные в предыдущие годы союзы. Мы со Львом обсудили приобретение. Я признал, что некоторые книги опасны, и дал слово, что уничтожу их. Лев, конечно, доверился мне и никогда больше не интересовался судьбой запрещенных томов.

На некоторое время я и сам выбросил их из головы. Кампания против Великих Зверей охватила весь Калибан и шла далеко за пределами влияния Альдурука и моей тайной библиотеки. Поначалу обман не давал мне покоя. Я был уверен, что за время моего отсутствия книги обнаружат. Сначала выдумывая причины вернуться в Ангеликасту, а затем отбрасывая их, я боролся с собственной совестью. Книги были надежно сокрыты, а я носил титул Великого Магистра Ордена и, следовательно, находился вне подозрений. Но чем дольше я не видел тех книг, тем меньше о них думал. К окончанию нашей кампании я почти забыл о них.

Все мы знаем, что произошло дальше: прибытие Первого Легиона и Императора. То было время потрясений и открытий, и мое понимание Вселенной расширилось так, как я не мог и представить. С приходом Империума старинные калибанские народные легенды уже казались старомодными по сравнению с новыми знаниями. Калибанская культура превратилась в детские сказки.

И все же за это время у меня не возникло желания ни рассказать кому-то о существовании книг, ни уничтожить их, исполнив обещание. Несмотря на всю суматоху приведения Калибана к Согласию и поглощения Ордена Легионом, я по-прежнему скрывал запретные книги. Я помню, как я оправдывался перед собой, если мне вообще нужно было это делать. Всего лишь напоминание о былом Калибане. Обычный сувенир. Не более.

Мы присоединились к Великому Крестовому Походу, затем привели к Согласию Сарош. И, возможно, именно там маленький осколок предательства проник немного глубже. Раной, разделившей меня и Льва, были не книги, но сама тайна их хранения.

Естественно, в то время я об этом не думал. Сарош просто обострил горечь множества напрасных надежд и разочарований, копившихся с тех пор, как Империум захватил мир, который мы делили с братом. Лев никогда уже не становился прежним после того, как узнал свою истинную природу. Леса воспитали в нем зверя. Мы превратили его во владыку рыцарей. И то, и другое были гранями чего-то совершенно иного, непредставимого для нас.

До сих пор я не знаю, как Лев узнал о моменте моей слабости. Каким-то образом он понял, что мне было известно о покушении на Сароше. Думаю, Захариил — единственный, кто был в курсе происшедшего, хотя никогда нельзя сбрасывать со счетов Смотрящих-во-Тьме. Они видят все, но мало говорят.

Я был изгнан на Калибан за мгновение нерешительности. Я был зол и затаил обиду на брата. Из-за моих колебаний я оказался ненадежным в глазах Льва, хотя он и скрыл изгнание под видом высокого доверия. Неудивительно, что по возвращении в родной мир негодование подтолкнуло меня к тому, в чем я так долго себе отказывал. Я был бесконечно предан Льву, но его краткое, как удар сердца, недоверие сбило меня с пути.

Я не пытаюсь оправдаться, ибо рот мой извергал лишь ложь, чтобы убедить себя в собственной правоте и неправоте Льва. Как он посмел? Как посмел этот сын Императора изгнать меня за то, что я спас его шкуру, когда он был на волосок от смерти?

Упертость? Это еще мягко сказано. Но я обозлился, приумножив обиду, и охотно попался в ловушку книг, как младенец, присосавшийся к груди матери.

Я помню, как вошел в хранилище, где прятал остатки библиотеки Люпуса, ибо большая часть книг действительно не несла никакого вреда и своим открытым существованием обеспечивала хорошее прикрытие для менее безопасных трудов. Потайным ходом я прошел через внешнюю библиотеку в комнатку внутри; я скрывал ее более примитивными способами, чем те, к коим прибегал для хранения более поздней коллекции. Удивительное дело, за все это время ни одна живая душа не прикоснулась к книгам, хотя их влияние было чудовищно сильным. Я предположил, что библиотека долгое время была просто заброшена. Когда Император захватывает ваш мир, кого заботит какая-то коллекция ветхих заплесневелых книг?

Так мне казалось раньше, но теперь я подозреваю, что хранилище обладало особой аурой, если не собственной волей. Приближаясь к нему, я сам испытывал тревогу и какую-то опаску. Я бы сказал, что даже слышал шепот запретного знания, но его я познал много позже. Несмотря на то, что книги, хранившиеся рыцарями Люпуса, послужили склоном, по которому я скатился в пропасть, они были всего лишь введением в тайное искусство и мало что значили по сравнению с теми, которые предоставили мои более поздние союзники.

Простите мне беспорядочность этого повествования — последствие моего расколотого временем бытия. Даже сейчас, когда я рассказываю эту историю, все события в ней происходят единовременно, и так трудно отделить начало от конца, точку отправления от конечной. Я переживаю все заново.

Я едва помню, о чем были эти книги. Я думал о том, что Лев хотел их уничтожить, и потому, читая их, я бросаю вызов его воле. Как-то капризно для Великого Магистра Ордена, но таковы были мои мотивы.

Я и рад был бы сказать, что дрожащими руками я открыл замок и благоговейно вытащил первую книгу, но не могу. Я не имел ни малейшего представления о важности этого момента: небрежно распахнул сундук, порылся в томах и свитках, затем выбрал одну наугад. Учитывая все, что я сказал о природе этих записей, вряд ли подобный выбор может быть случайным.

В твердом пергаментном переплете, сильно потертая, с углами страниц, почерневшими от пальцев предыдущих читателей, с позолоченной надписью, от которой осталось лишь легкое мерцание на темной обложке. Я не открыл книгу на первой странице, но словно дал ей самой раскрыться где-то посередине. И сразу же наткнулся на изображение существа, которое сначала принял за Великого Зверя. Клыки и рога, грубая шерсть и зазубренные когти. И все же это существо, не похожее ни на одного крупного лесного зверя, держало в одной руке топор, а в другой — хлыст.

Заинтригованный, я принялся расшифровывать древний текст.

Мне повезло, что меня никто не обнаружил, потому что, по моим ощущениям, я просидел несколько часов, изучая эту единственную страницу с подписью. Большую часть этого времени я потратил не на чтение, хотя начертанные на ней слова давно вышли из употребления и были малопонятны даже для человека с моим образованием. Именно значение этих слов заворожило меня: я будто отправился в мысленное путешествие по их тайным смыслам, в то время как бился над сутью того, к чему они относились.

Пройдут годы — десятилетия! — прежде чем я начну складывать все это в подлинное знание, но тот первый проблеск целой вселенной, о реальности которой я и подумать не мог, заставил меня содрогнуться. Я не связывал знания о Калибане, Великих Зверях и варпе воедино, пока не погрузился глубже в запретные знания, но я думаю, что первые смутные представления об этом у меня возникли еще тогда.

Вторым подавляющим чувством было чувство вины.

Не следовало мне читать эти книги. Я вспомнил, как мы со Львом впервые пролистали их и увидели ритуалы и символы, вызвавшие у нас неловкость. Вспомнил, почему Лев приказал все уничтожить.

Но это же чувство вины меня и раздражало. Почему это мне нельзя знать того, что написано в книгах? Какое право имел Лев отказать мне в самом полном понимании нашего места во Вселенной? Да… тогда мне было удобно позабыть и собственные опасения, и согласие с запретом Льва, оправдывая то, что я не уничтожил книги. Порочная логика, но мы сами закручиваем вокруг себя подобные петли, если понимаем, что хотим сделать что-то неправильное.

В тот день я не смог прочитать больше, и, честно говоря, меня испугало увиденное. И не столько чудовищный служитель высших сил, сколько образ в моей голове: безграничный мир, сотканный из наших собственных кошмаров и снов. Я был испуган, заинтригован до нервной дрожи и в то же время восхищен открытием.

Я принял решение хранить книги в секрете от всех. Не из собственной жажды знания, но из-за страха, что кто-нибудь другой сможет быстрее понять их содержание и, получив власть, сместить меня. Также я знал, что Лев может вернуться на Калибан, и любые самовольные действия вопреки его приказу выйдут мне боком. Присвоив книги, я пошел против воли Льва как равного себе, хотя тогда я уже был подчиненным примарха Легиона Императора.

Я так беспокоился, что меня раскроют, что вскоре перенес книги к себе из тайной комнаты в главной библиотеке. Хотя там они и были надежно спрятаны, я счел неудобным слишком часто заходить в крыло Ангеликасты, которое мои товарищи почти не посещали. На мои бдения в библиотеке никто до сих пор не обращал внимания, но рано или поздно кто-нибудь спросил бы, что мне там нужно, а я предпочитаю не лгать равным.

В те ранние годы я не углублялся в книги. Было почти приятно отказывать себе в удовольствии прикасаться к запретным знаниям, и порой я не заглядывал в тома у себя в кабинете месяцами. Время от времени я открывал какой-нибудь том и лениво перелистывал страницы, расхаживая взад-вперед и размышляя о другом. В этих занятиях я обманывал себя, уверяя, что на самом деле не нарушаю субординацию. В конце концов, обязанности Великого Магистра оставляли мне кое-какое свободное время; я ожидал, что возвращение экспедиционного флота положит конец скуке.

Возможно, это было хобби. Небольшое увлечение малоизвестными текстами, поднимавшими интересные философские вопросы, не более.

Шли годы, а Лев все не возвращался. Мы превращали сынов Калибана в космодесантников и отправляли в пустоту, словно упакованный товар. Возвращавшиеся корабли приносили новости, что Великий Крестовый Поход проходит успешно. Тысячи миров были приведены к Согласию, как Калибан когда-то.

Мое праздное увлечение отнимало у меня все больше времени, и я уверовал, что Лев никогда не вернется. Свой долг Калибан исправно выполнял и в его отсутствие. Наша кровь продолжала питать Легион Темных Ангелов. Но даже тогда я не испытывал особенного недовольства. Думаю, если бы Лев появлялся, это вызвало бы у меня больше возмущения. Наблюдение и контроль были бы оскорбительны. Я поверил, что, возможно, Лев действительно доверял мне, и его слова о долге не имели скрытого смысла.

Я был дураком.

Но на Зарамунде исчезли последние сомнения.

Некоторые миры вписаны на страницы истории Империума размашистым почерком, в то время как другие едва заслуживают и сноски. Зарамунд был из числа последних. Стратегически он располагался очень удачно как плацдарм для Великого Крестового Похода. Этот мир стоял на страже стабильного варп-канала, через который к галактическому северу проходят корабли. Первые из них покинули Зарамунд много лет назад, еще до того, как обнаружили Калибан.

Не знаю, почему часть населения Зарамунда взбунтовалась. У меня есть кое-какие догадки, и по опыту могу сказать, что они не слишком далеки от истины. Империум сначала ставит цель, а затем — задачи перед мирами, чтобы достичь ее, не задумываясь ни о чем другом. Думаю, что таков образ мысли Императора — видеть во всех остальных инструменты. Калибан тому прямое доказательство! Очищенные от Великих Зверей, леса по большей части были приручены. Прекрасная зеленая планета. Изумрудный Мир… Все было уничтожено, заменено аркологиями для рабочих и сборщиков десятины для правителей Терры. Густые леса Калибана оказались бесполезны для военных целей. Оружие, доспехи, люди — вот ресурсы, в которых нуждался Великий Крестовый Поход. По этой причине изменили облик Калибана.

Зарамунд стал верфью, но корабли по-прежнему нуждались в экипажах, и обязанностью Зарамунда было обеспечить их. Поколение за поколением зарамундцы либо трудились на производстве военных кораблей Императора, либо по контракту уходили на них в бесконечную пустоту. Это презрение к истории и народу Зарамунда и породило восстание. Не вялое предательство элит, а мятежи на всех заводах, на орбитальных и других станциях системы. На Зарамунде вспыхнул дух свободы народа.

Вспыхнул и был погашен Хорусом.

Детали последовавшей за этим военной кампании не заслуживают упоминания в моей истории. Важно то, что нужно было оперативно отреагировать на угрозу потери системы, и Хорус призвал Калибан помочь в подавлении восстания. Я дал согласие и повел силы Темных Ангелов на Зарамунд, и, хотя война была жестокой и унесла жизни многих хороших воинов, нам было приятно снова взять в руки оружие и оказаться на переднем крае славной битвы.

Я никогда не был равен Льву ни во владении клинком, ни в стратегическом мышлении, но все же поднялся до Великого Магистра Ордена. Никто не считал меня каким-то командиром-неофитом!

Затем, когда я получил похвалу от человека, впоследствии ставшего Воителем, Лев забрал у меня все. Он сделал это не в личном разговоре, нет! Он опозорил меня перед Хорусом и всеми командирами! Изгнал меня, как самого ничтожного раба! Как нашкодившего ребенка, который должен отправиться в свою комнату и подумать о своем поведении! Мой флот конфисковали, будто корабли были игрушками, с которыми я заигрался.

После моего унижения, прежде чем я прибыл на корабль, который должен был доставить меня обратно на Калибан, двое разыскали меня, чтобы поддержать и выразить сочувствие по поводу незаслуженного наказания. Они встретили меня в ангаре «Мстительного Духа» — Калас Тифон из Гвардии Смерти и Эреб из Несущих Слово. Оба явились в простых одеждах, однако, несмотря на это, были крупнее меня, даже облаченного в модифицированную броню.

Тифон был в тяжелых поножах и плаще, его мускулистые руки были покрыты шрамами — как от хирургических операций, так и от сражений. Эреб, удивительно стройный для космодесантника, носил темно-красную мантию, не украшенную ничем, кроме символа легиона. Тем не менее, он казался более значительным, а его лицо и голова были покрыты татуировками; таинственные символы тянулись от подбородка до затылка Несущего Слово.

Я познакомился с ними обоими всего несколько часов назад на том самом празднике, на котором Лев осудил меня, но Тифона я знал по сражениям, будучи рядом или, точнее, позади его грозных сил при захвате многих орбитальных станций и первых высадках на самом Зарамунде. Эреб же был скорее загадкой: Темные Ангелы сторонились его легиона, и, насколько я знал, его появление в рядах Лунных Волков тоже осталось без объяснения.

— Я принес небольшое сочувствие в бутылке, — произнес Тифон, доставая большой графин и три бокала. Затем его улыбка погасла. — Мало кто был рад вмешательству Льва, и, надо заметить, мы потеряли бы слишком многое, оставив этот напиток запечатанным на складе.

Комната была небольшой и показалась еще меньше, когда рядом стояли два гигантских воина. Но мы находились на борту боевой баржи, и обстановка здесь вполне подходила как легионерам, так и небольшим людям вроде меня. Эреб сел слева, Калас — справа; каждый занял кресло, которое для обычных людей стало бы троном.

Я не очень любил пить, но посчитал невежливым отказывать офицеру Гвардии Смерти. Он наполнил бокалы темно-красным вином и протянул их нам, прежде чем поднять собственный тост.

— Братья превыше сыновей, — несколько загадочно сказал он, хотя я вспомнил его слова, которые услышал сразу после моего осуждения Львом: «И среди нас есть воины, испытавшие на себе недовольство примарха».

— К сожалению, сейчас я не могу составить вам хорошую компанию, — сказал я им и сделал глоток из бокала, а затем поставил его на стол. — Спасибо за солидарность, но это слабое утешение.

— Утешение? — Эреб поднял бровь, искажая положение рун на лбу. Он посмотрел на Гвардейца Смерти и обратился к нему. — Ты говорил, что Лютер Калибанский — непоколебимый лорд, достойный нашего внимания. А он говорит об утешении, словно мы должны похлопать его по спине и сказать, что все будет хорошо.

— Что ты имеешь в виду? — после обвинения Льва терпение мое истощилось, и я не стал скрывать вспыхнувший гнев. — Мне ничего не нужно ни от Несущих Слово, ни от Гвардии Смерти.

— Полегче, брат, — успокоил меня Калас. Он сделал большой глоток вина, смакуя его, прежде чем проглотить с кивком, полным удовлетворения. — Отменное пойло. У нас есть этот орган, как же его… думаю, ты знаешь, нейроглоттис? Усиливает чувство вкуса. Я мог бы выследить тебя, как гончая, просто-напросто попробовав здешний воздух. Это заставляет меня по-настоящему ценить нюансы очень хорошего вина.

Его слова застигли меня врасплох, и я начал относиться к ним с подозрением.

— Я понимаю, победа уже достигнута, но нет ли у тебя более важных дел? — спросил я.

— У тебя отняли славу, которая принадлежала тебе по праву, — взял слово Эреб. Он осушил бокал одним большим глотком и провел по его ножке своими массивными пальцами. Голос первого капеллана Несущих Слово был мягким, но глубоким, и напомнил мне Лорда Хранителя Факелов и меня самого — человека, которым я был много-много лет назад. — Мы лишь хотим, чтобы ты знал: тебя уважают в других легионах. Неодобрение Льва не лишило ценности твой подвиг, и твои деяния должны быть вознаграждены.

— Такое чувство, будто меня вербуют, — ответил я, снова взяв бокал. Несмотря на то, что я прекрасно распознал лесть, мне было приятно, что они посчитали меня достойным даже такого внимания, хоть я и не принимал его всерьез.

— Я же говорил, у него острый ум, — улыбнулся Калас. — И, я уверен, открытый для новых идей.

Я задумался, что бы это могло значить, но прежде чем успел спросить, Эреб достал из-под своей робы не очень толстую книгу. Я сразу же узнал узор на обложке — восьмиугольная остроконечная звезда, пересеченная окружностью. Такую же я видел в одной из книг, которые вынес из библиотеки рыцарей Люпуса.

— Что это? Где вы его взяли? — спросил я, протягивая руку, чтобы взять предложенную книгу. — Это трактат о варпе?

Эреб был поражен, и Калас рассмеялся, глядя на выражение его лица.

— Ты видел этот символ раньше? — спросил Несущий Слово, переведя взгляд с меня на Каласа.

— На Калибане тоже есть свои знания, — ответил я. Затем открыл книгу и перелистал ее страницы, набранные убористым шрифтом. В ней не было ни символов, ни диаграмм, ни изображений фантастических зверей. Только слова. Слова, пленившие меня так же, как и книги из моей собственной коллекции.

— Она объясняет все? — прошептал я, глядя на Эреба одновременно с удивлением и шоком. Теперь настала очередь Несущего Слово рассмеяться.

— Все? Ничто не объяснит тебе все, — он положил руку на книгу, закрыв ее. — Но это — начало понимания… путеводитель? Букварь. Источник как вопросов, так и ответов.

— Но если задавать правильные вопросы, — начал Калас, наклонившись ко мне так близко, что я чувствовал тепло его тела, — например, «Кто такой Император?» и «Что такое примарх?». Вопросы, которые могут прийти тебе в голову, а могут и не прийти.

Действительно, именно такие вопросы и приходили мне в голову во время чтения книг моей библиотеки. Нельзя находиться в присутствии полубогов и не интересоваться, как подобные существа появились на свет. Если только кто-то не ограничил ваше сознание, чтобы вы не задавались подобными вопросами. Будучи аугментированным, но не легионером, я не подвергался большей части терапии, которая заменяла прошлую личность будущего легионера нерушимой преданностью Легиону.

Хотя, возможно, должен был.

Мои подозрения вернулись с еще большей силой, и я резко захлопнул книгу.

— Если я приму ее, то останусь у тебя в долгу, — ответил я Эребу. — Стану твоим должником, так сказать. Не могу похвалить вас за искусность, с которой вы подошли к этому делу, потому как я не узнал ничего нового. Вы видели, как меня подкосило наказание Льва, и считаете меня слабым, отставшим членом стада, на которого можно напасть. Так вот, вы ошиблись.

И все же, несмотря на свои слова, я не спешил вернуть Несущему Слово книгу. Он задумчиво посмотрел на меня и пожал плечами.

— Ты и прав, и не прав, — ответил он. — Мы, в свою очередь, видим в тебе не слабость, а силу. Никто другой не смог бы, стоя перед примархом, вытерпеть такое унижение. И если ты считаешь наш подход слишком грубым, то это лишь потому, что нам попросту недостает времени. Предположив, что с тобой можно говорить прямо, мы оказываем тебе честь. Но ты верно догадался, что мы хотели бы видеть тебя своим союзником там, где у нас их пока нет.

— Книга — наш дар, — продолжил Калас. — Первая доска моста, что будет построен между нами. Она поможет тебе понять, почему мы хотим видеть тебя в нашем братстве. И вино, кстати сказать, мы предложили с искренним сочувствием.

— В своих вещах ты найдешь еще несколько избранных томов, — добавил Эреб. — Тексты в них более… определенные.

— А кто их написал? — спросил я, повертев тонкую книгу в руках. — Чьи это слова?

— Мои, — гордо ответил Эреб. — Но это лишь сокращенный вариант книги гораздо более длинной и достойной. Книги, написанной не кем иным, как Лоргаром, Словом и Булавой.

— Ты хочешь сказать, ее написал сам примарх? — мне померещилось, будто пол подо мной пришел в движение, прямо как когда я впервые прочел труды из библиотеки Люпуса. Факт, меняющий мир. — Ты имеешь в виду Лоргара Семнадцатого?

— Именно. Он провидец, Лютер. Кому еще суждено видеть Вселенную лучше остальных, если не тому, кто создан ее завоевать?

— Но ведь… — мне было трудно уложить в голове мысли о запретных силах, неизвестной варп-сущности и о поклоняющемся Императору владыке Несущих Слово. Даже на Калибане мы слышали рассказы о том, как XVII Легион воздвигает грандиозные памятники Императору на каждом приведенном им к Согласию мире.

— Все взаимосвязано, — словно отвечая на мой вопрос, промолвил Калас, вставая. Он сцепил мясистые пальцы обеих рук вместе, образовав единый кулак. — Наш мир — царство, которое ты знаешь, и варп. Силы, Император, примархи. Даже Калибан.

— И Фенрис, и Олимпия, и любой другой мир, куда попали примархи, — с лукавой улыбкой на лице добавил Эреб. — Каждый из них бурлит своим собственным типом энергии, и каждый взывает к своему примарху.

— Познать эмпиреи — значит познать себя, — продолжил Калас. — Если мы до сих пор не в силах разобраться, что есть надежда и что — отчаяние, что есть сила и слабость, как в таком случае мы можем претендовать на знание чего-то более материального?

Эти слова были для меня медом, сладкие и соблазнительные. Именно такие, какими они и задумывались, как я теперь могу судить. Иной вид лести, но в то же время нечто гораздо большее. Калас не ошибся, сказав, что знает, как я себя чувствую, как одиночество пожирает мою душу изнутри. Немногие сначала стояли по правую руку от полубога, а затем впали в немилость.

Книга предложила мне надежду, смутную, но желанную. Она предложила мне знание, объяснение, как случилось, что я упал с такой высоты.

И средство исправить это зло. Лестницу, чтобы забраться обратно на вершину. Инструмент. Оружие. И многое другое.

И все это в книге не толще, чем учебники по фехтованию из моей юности!

Я вспомнил о случившемся на Сароше. Решение, радикально повлиявшее на мой взгляд на мир. Если бы вы сейчас предложили мне возможность вернуться и изменить одно решение, на Сароше или на борту «Мстительного Духа», я не смогу ответить, какое из них было неверным. До сих пор не знаю. Возможно, оба. Точно так же, как в тот момент в лесу, когда ход Вселенной зависел от решения одного человека, мне представился шанс увидеть развилку на пути.

Одна вела к примирению со Львом. Я раскрою заговор и использую Каласа и Эреба как разменную монету, чтобы вернуть его расположение. Было ясно, как Высокое Озеро, из которого Альдурук черпал воду — эти двое были лишь верхушкой чего-то более масштабного. Я вспомнил о тайном братстве, куда пытался меня завести Абаддон, и удивился, насколько прогнил дух Легионов. Но Лоргар? Неужели злой умысел прокрался в разум одного из повелителей Легионов?

Книга в моих руках неопровержимо доказывала, что в Великом Крестовом Походе что-то пошло не так.

И все же, если я признаюсь в ее хранении и отдамся на милость Льва, какого суда мне ожидать? Рассказать об этой книге значило рассказать и о многих других, что я держал в руках на Калибане, ибо если ты исповедуешься, то исповедуешься полностью и с чистым сердцем. Я бы мог рассказать ему о своей обиде, но тогда я был должен признать, что Лев оказался прав, изгнав меня. Я ведь поставил его жизнь на одну чашу весов против собственных амбиций на другой. Ужасное преступление, если подумать.

Я взглянул на Эреба и заметил, как Несущий Слово внимательно меня изучает. Затем его взгляд на долю секунды метнулся от меня к Каласу. Выражение лица Тифона было бесстрастным, прямо образцом нейтральности, но в единственном взгляде я прочитал целый сценарий последовательных реакций, ибо я не тупица.

Калас поручился за меня, это было ясно. Он имел какой-то важный чин в их секретной организации, помимо звания старшего офицера Гвардии Смерти. Но Эреб, этот капеллан из другого легиона, был, безусловно, влиятельнее. Возможно, самым влиятельным. Или все-таки он отчитывался перед Лоргаром?

Такой способ вербовки сопряжен с огромным риском. Я ведь уже говорил, что давно страдал паранойей из-за боязни, что мои книги обнаружат, и потому знал, что единственное непродуманное решение или момент слабости сделает меня уязвимым. Если бы Лев не появился на корабле, возможно, их предложение стало бы тоньше, а воздействие — продолжительнее, как и утверждал Эреб. Но вместо этого у заговорщиков появилась возможность нанести смертельный удар, пока горечь унижения еще пылала в моем сердце. Но она бы утихла, как только я оказался бы на Калибане.

Калас поручился за меня, и Эреб также поставил на мое участие.

Если бы у них появились какие-то сомнения на мой счет, любой намек, что я раскрою их заговор, — и моей жизни пришел бы конец. Даже я, Великий Магистр Ордена Калибана, заместитель командующего Первым Легионом Темных Ангелов, не скрылся бы от возмездия. Кроме абсолютной уверенности этих двух заговорщиков в том, что я поддержу их дело, ничто не спасло бы меня от какого-нибудь несчастного случая после нашей встречи.

Я вновь вспомнил обнаруженную на Сароше бомбу… Кроме запретных книг, поджидает ли меня что-нибудь еще на пути к транспорту? Что-то взрывоопасное не столько в духовном смысле, сколько в прямом?

Когда я рассуждаю об этом сейчас, может показаться, что и тогда я спокойно размышлял о своей судьбе, взвешивая факты и делая выводы. Но верно и обратное. Взгляд Эреба вызвал в моем сознании внезапное озарение, и лишь спустя какое-то время я смог разобраться в последовательности собственных мыслей.

Будь я проклят, если соглашусь. Но я погибну, если не сделаю этого.

Учитывая дальнейший ход событий, неудивительно, что я предпочел проклятие смерти, и сделал это добровольно. Хотя даже в этом случае я оценивал свои шансы остаться в живых как сомнительные, я отдавал себе отчет, что уже ступил на эту дорожку задолго до того, как Калас или Эреб впервые обратились ко мне. Я встал на путь предательства в момент, когда забрал книги из Вульфгарда.

— Похоже, вы и есть те союзники, в которых я так нуждался, — наконец, дал я им свой ответ.

Затем я поспешно поделился с ними уже имеющимися у меня знаниями и тем, что я владею книгами, за которые меня осудят. Они даже не усомнились в моей искренности, ибо я говорил лишь правду, и они это понимали. Говорю вам, что нет машины или псайкера, способного распознать ложь так быстро, как космодесантник. Он заметит, как ваши сердца забьются быстрее, он почувствует появившийся в вас страх. Их создавали не только непревзойденными воинами, но и поразительными дознавателями.

Мы расстались как друзья, с туманными обещаниями будущего сотрудничества, но все трое мы знали, что после того, как у меня отобрали флот, я останусь на Калибане в полнейшей изоляции от внешнего мира. Конечно, существовали кое-какие способы избежать этого, но поступи я так, это означало бы открытый вызов воле примарха — воле, которую он объявил перед всеми, от Хоруса до сопровождающих Легионы солдат Имперской Армии.

— Мы услышим, если позовешь, — взял слово Калас. Он протянул руку, и я медленно сжал ее. — Ты больше не одинок.

— С союзом приходит и взаимность, — продолжил Эреб, пристально глядя мне в глаза. — Когда придет время, Калибан тоже ответит на зов.

— Если то будет в моей власти, так тому и быть, — пообещал я в ответ совершенно искренне.

Это был последний раз, когда я видел Эреба из Несущих Слово.

И прошло более сорока лет, прежде чем наши с Каласом пути снова пересеклись. Четыре десятилетия, в течение которых я ждал возвращения Льва, но он так и не появился. Половина жизни обычного смертного прошла в изгнании на собственном мире, и язва моего наказания кровоточила с каждым днем все сильнее.

Много всего произошло… слишком много, чтобы я смог уложиться в одну историю. Каждый день ожидания усугублял разрыв между мной и братом. С каждым днем я продумывал новые детали собственного плана, который так и не осуществился. Мне начало казаться, что, возможно, заговор Эреба и остальных изменников разоблачен, а следы их предательства с корнем выкорчеваны из Легионов.

Через тридцать лет после Зарамунда до меня дошла весть, что Хорус отвернулся от Императора. Тогда-то я понял, что Эреб и силы, которым он служил, бездействовали не так уж и долго.

Кроме того, в свободное время я углублял свои познания и силу, но вместе с тем воздерживался от полного погружения в запретные тексты, ибо никогда не был уверен, что мои грехи останутся в секрете. Признаюсь, в некотором смысле я и сам не желал заходить так далеко за черту: среди книг, подаренных мне капелланом, были две, в которых рассказывалось о сущности варпа и его связи с материальным миром.

Изучив его аннотированный текст к произведению Лоргара и перечитав книги из собственной коллекции, я совместил некоторые магические ритуалы.

И лишь прознав о падении Хоруса и резне наИсстване, я пришел к выводу, что пришло время укрепить мою новую преданность. Я пребывал в полной уверенности, что силы Воителя прибудут на Калибан в течение нескольких недель, возможно, месяцев, и хотел предоставить ему не только войска, но и нечто более… фундаментальное. Своими намерениями я не делился ни с кем, даже с Захариилом или Астеляном, потому как не был уверен, что кто-либо продолжит поддерживать меня, узнав, что я призвал на помощь нематериальные силы.

Я дождался самой длинной ночи Калибана: это было необходимо, чтобы начать ритуал. Я собрал необходимые вещи, одну за другой, чтобы не вызвать подозрений, кое-что даже сделал своими руками. Альдурук значительно расширил границы после возвращения со мной Льва, и еще больше — после Приведения к Согласию, но теперь от нашей крепости осталась лишь полупустая оболочка прежней славы. Некоторые флигели и башни были заброшены полностью, а хлева и конюшни — заколочены досками. Древнейшие залы, высеченные в горной породе в самом сердце Ангеликасты, обветшали первыми. Ремесленные мастерские, где когда-то трудились оружейники, серебряники и свечники, уже два поколения не слышали звона молота. Они-то и предоставили мне идеальное место для работы.

В то время я еще не успел создать собственную библиотеку, но уже перенес свою растущую с каждым днем коллекцию в более просторное и вместительное помещение. Из этой старой башни шел потайной ход к моей кузнице.

Я изложил все в соответствии с диаграммами, которые я старательно вырисовывал на полях и обложках книг, ибо не осмеливался излагать свои мысли на хрупкой и уязвимой бумаге. Я окунул испачканные красными чернилами пальцы в соль и телячий жир и нарисовал восьмиугольник с прочими символами по его периметру, отмечая главные точки каплями собственной жизненной жидкости.

Во время каждого из ритуальных действий я произносил необходимые слова, собранные строка за строкой в пяти разных томах. Здесь-то мне и пригодились книги Люпуса, поскольку одна из них являлась своего рода словарем со схемами напевной речи, где все слова соответствовали многим архаичным терминам с древним калибанским произношением. Будучи учеником, изучавшим традиционные знания Калибана, я знакомился со старым языком родного мира, но не сознавал, как много общего он имеет с языком магии.

Далее я зажег свечи и поместил их в полые свинцовые палочки, предварительно обвязав воск сеткой, которую сам же и сплел из тонких, как волосы, серебряных нитей. Остальные приготовления были более приземленными, но не менее важными — запереть двери и задернуть окна тяжелыми шторами.

Я не знал, чего ожидать. Я вспомнил рассказы о Скитальцах — обездоленных рыцарях и авантюристах, бродягах, ходивших от поселения к поселению, предлагая свои услуги как воина или сказителя, в зависимости от того, за что лучше платил тот или иной хозяин. Большой популярностью пользовались истории о ведьмах и зверях, скрывающихся в пещерах, и том, как храбрые рыцари собирались в поход на них. Но также ценились и рассказы о нефилла и злых колдунах, которые обычно проклинали главных героев.

Величайшие из сказителей бросали искрящийся порошок в очаг, ослепляя вспышками цвета, в то время как колдуны в их историях распевали мерзкие заклинания.

Мне и в голову не приходило, что я на пути к тому, чтобы стать тем самым злым волшебником. Я все еще считал себя лордом, которого оскорбил соперник из чужого замка и который борется за свободу против властного короля. Изгнанные с трона, герои неизменно отправлялись в дикий лес, чтобы умереть либо от лап зверя или стихии, либо от руки приспешников нового короля. Но в обоих случаях герой или героиня истории избегают смерти и возвращаются с новыми союзниками, чтобы свергнуть узурпаторов.

Я чувствовал себя будто зажатым между буйством возбуждения и предчувствием чего-то худшего.

Итак, я начал.

Я был готов к полному провалу. До момента, как я встретил Каласа и Эреба, небольшая часть меня питала подозрение, что книги из библиотеки Люпуса — чистая выдумка. Безусловно, книги содержали практические знания, но изображения рушащихся домов и хищных ящероподобных собак временами казались мне скорее плодом лихорадочного воображения, чем научных изысканий. Иногда, в самые тяжелые минуты сомнения, когда моя уверенность истощалась бесконечностью изгнания, я развлекал себя мыслью бросить эти книги в печь, предав их огню вместе с выдумками и сказками.

Я не поддался искушению, однако вероятность, что я смогу воспользоваться силами нефилла с первой попытки при помощи с трудом собранных инструментов, казалась очень сомнительной. Я не рассчитывал на заметный успех, надеясь получить какой-нибудь знак, просто мерцание или изменение в пространстве, которое показало бы хотя бы малейшее истончение завесы между нашим миром и миром нефилла.

И потому я ходил по кругу и пел, рассыпая костяной пепел в качестве подношения в октограмму, рассматривал написанное мной заклятье и вглядывался в символы, свечи и сам воздух в поисках малейшего признака присутствия потусторонних сущностей.

Вдруг пепел загорелся. С треском, похожим на молнию, рассеянные хлопья вспыхнули, словно возвращаясь к породившему их пламени. Они кружились на ветру, которого я не чувствовал за пределами оберегов октограммы, вращаясь все быстрее и быстрее, пока не обрели определенную форму. Человекообразная фигура, ростом мне примерно до пояса. Два уголька обратились в блеск глаз. Сработало!

Пребывая одновременно и в шоке, и в радости, я прекратил читать слова заклятья, думая, что ритуал окончен. В конце концов, я ведь вызвал нефилла в октограмме. По любым меркам, даже если бы существо тотчас исчезло — чистая победа.

Чего я не понимал, так это того, что последние строки стиха были связующим варп заклинанием. Но, как я уже сказал, вызвав существо, я умолк, не зная этого нюанса, и потому не смог сдержать его своей волей…

Это огненное существо постояло среди символов, глядя на меня нахмуренным пламенем вместо глаз и бровей. Затем оно улыбнулось и протянуло палец, увенчанный огоньком. Нефилла словно тыкал им в воздух. Он сделал шаг вперед, все еще удерживая палец. Я смотрел, завороженный этим зрелищем, пока его кончик его пальца не достиг внешнего предела октограммы.

Я ожидал услышать гул или увидеть искры или какую-то светящуюся стену.

Вместо этого нефилла сделал еще один шаг. Под его поступью задымились доски пола, где в пределах зоны призыва их не было.

Тут я осознал свою катастрофическую оплошность, и меня охватила паника.

Нужные слова моментально слетели с моих губ, ибо я много практиковался и выучил их наизусть, но, несмотря на это, держал на всякий случай под рукой бумагу со словами заклятья.

— Слишком поздно, — произнесло существо голосом, похожим на треск погребального костра. — Тебе не удержать того, что уже свободно. С таким же успехом ты мог бы попытаться сковать цепями лунный свет, глупый смертный.

Признаюсь, после этого я начал нести чепуху, уговаривая нефилла вернуться на темную поляну и призывая духов Калибана, которые смогли бы защитить меня. Все это не возымело никакого эффекта. Пришелец спокойно пересек комнату и встал передо мной.

Он поклонился.

Я уставился на него, готовясь к худшему и взволнованный этим актом подчинения.

— Ты позвал, тебя услышали, — сказало мне существо, брызжа на доски огнем, подобно искрам, треснувшего в камине полена. В тот момент я не мог думать ни о чем, потом поймал себя на мысли, что стоило бы убрать ковер, иначе нас обоих поглотит пламя пожара.

Слова нефилла наконец-то дошли до моего сознания, и я вспомнил тот разговор тридцатилетней давности.

— Ты знаком с Эребом? — спросил я, пораженный тем, что эта фраза практически совпадала со словами Несущего Слово.

— Долго же ты шел к нам, — ответил он. Тогда я не принял слова нефилла как ответ, но был так заворожен тем, что мне удалось сделать, что истинный смысл его слов даже не дошел до меня.

— Я хочу знать, что происходит за пределами этого мира, — сказал я, думая о владениях нефилла и живущих там духах. Существо, однако, восприняло мое желание буквально, как часто бывает с существами подобного рода, если вы даете им шанс своим неточным вопросом.

— Галактика горит, — ответил он мне, ухмыляясь. Его огненный язык облизывал иглообразные зубы из синей стали. — Время Императора подходит к концу. Время Великих Сил приходит вновь. Все будет сожжено и возродится в огне судьбы!

Затем он отошел в сторону, вернулся в круг и встал в его центре, словно послушный скакун на выставке. Я готов был задать тысячу вопросов, как практического, так и философского характера, но прежде чем успел произнести первый слог первого вопроса, образ нефилла расплылся и исчез, превратившись в облако пепла, которое затем упало на слой золы внутри октограммы.

И тогда я громко рассмеялся от облегчения и радости. Я сделал это. Я контролировал силу, равную силе Льва и Императора. Даже большую, если утверждения нефилла были правдой.

Мои мысли вернулись к воспоминаниям о рыцарях Люпуса. О том, как они пытались высвободить тот же потенциал, но им не хватило мудрости. Они сковали Великих Зверей своей волей и позволили духам Калибана рисовать их царство в своих снах, но им так и не удалось пересечь завесу. Если бы они смогли, то они бы стали главной силой на Калибане. Они, а не Орден.

После произошедшего мой взгляд остановился на книге, которую дал мне Эреб, и я обдумал слова призрака вновь. Казалось, что и Несущий Слово, и нефилла ждали моего ритуала, как старик, который слоняется возле двери в ожидании, когда придет жаждущий встречи любимый внук.

Мне тогда и в голову не приходило, что эта сила принадлежит не мне. Я лишь распахнул уже приоткрытую дверь, но считал себя великим. Я вообразил себя величайшим магом, достигшим цели с первой попытки, хотя на самом деле не достиг ничего, кроме самообмана.

Нельзя ожидать ничего другого от общения с нефилла и их хозяевами, а особенно с Архитектором Судьбы. Вам никогда не стать сильнее их. Вас оплетут ложью, так легко замаскированной легким налетом правды. С первой и до последней встречи с варп-сущностью накануне разрушения Калибана я считал, что контролирую ситуацию и прокладываю благой путь для Калибана и нашего Ордена. По правде говоря, меня одурачили как последнего простака, с самого начала выдав фальшивую карту, заведшую меня в глубины предательства, из которых я так и не выбрался до сих пор.

Так случается всегда, если имеешь дело с силами варпа. Всегда кажется, что первые шаги — в правильном направлении, но вы никогда не узнаете, в какой момент начали следовать по их пути, ибо через некоторое время забываете, какой была цель вашего пути, и все, что остается, — это продолжать его.

Казалось, рассказ не убедил Зафераила. Тогда Лютер вздохнул.

— Силы, что стремятся загнать нас в угол и развратить, задают простой вопрос: чего ты хочешь? — пояснил бывший Великий Магистр. — Будь то нечто труднодостижимое или простое, но в каждом из нас есть желание, которое можно использовать. В каждом. Даже в тебе.

— Ты Архи-Растлитель! — взвился Зафераил, брызжа слюной и заламывая пальцы. — Ты плетешь эту паутину лжи, чтобы сбить нас с толку! Ты пытаешься заронить в меня вредоносную мысль, но в твоей лжи заключена правда. Я знаю, ты вложил в мысли Мордерана ложь, которую он был вынужден уничтожить, прежде чем она поглотила его. Силы, с которыми мы сталкиваемся сейчас, давно погрязли в заговорах. Они сеют бедствия везде, и пройдут целые поколения, прежде чем созреют плоды их злобы! Даже когда они отделили от нашего легиона предателей, они оставили тебя сеять раздор от их имени!

— Нет! — закричал Лютер и покачал головой, борясь с желанием двинуться вперед, но он не хотел приближаться на расстояние удара к разгневанному космодесантнику. — Приманка всегда меняется, но суть ловушки — нет! Самая трудная и длинная дорога — вот единственный способ избежать их хватки. К сожалению, возможно, вы уже слишком далеко продвинулись по короткому пути. Проклятие или смерть; ты должен выбрать одно из двух.

— Это ты обрек нас на такую гибель! Лишь искренность в изгнании скверны из наших душ может избавить нас от нее. Лишь покаяние тех, кто запятнал наследие Льва, сможет снять проклятие. — В глазах Зафераила появился безумный блеск, от которого Лютер вздрогнул. — Ты раскаиваешься, Лютер Обманщик? Ты оставляешь свои темные дела и разрываешь все отношения с продажными хозяевами, которым служишь?

Лютер посмотрел на космодесантника и понял, что тот уже сошел с ума. Темные Ангелы всегда думали по-особенному: они ставили вероучение Ордена выше любых других забот. Он замечал, как становятся все более косными его собеседники, в отличие от легионеров прошлого. Их мышление теряло гибкость.

А то, что не в силах согнуться, в конце концов сломается.

— Покайся предо мной, и я отпущу тебя, — гневным шепотом пообещал Зафераил. — Очисти свою душу, и я отправлю ее в пустоту свободной от скверны.

— Не перед тобой, — прорычал Лютер, полный отвращения к Темному Ангелу. Он не стал озвучивать свои мысли, опасаясь, что Зафераил воспримет их как оскорбление и ответит насилием. Этот воин не был сыном Льва; его приемный брат был бы потрясен таким невежеством и такой слепой верой. — Есть только один человек, который достоин услышать мою исповедь. Тот, кого я предал. Ты называешь моих последователей Падшими, но именно ты запятнал наследие Калибана и Льва!

— Предатель! — выходя из камеры, прохрипел Зафераил. В спину ему летели ответные проклятия Лютера, пока не вернулся стазис, а его мысли не отправились блуждать вновь.

ИСТОРИЯ О ЧЕЛЮСТЯХ

Снова и снова Зафераил возвращался и избивал Лютера, требуя покаяния за преступления против Темных Ангелов. С каждым его приходом решимость Лютера укреплялась, и даже в смутные минуты после пробуждения он сопротивлялся. В видениях ему постоянно являлся образ Льва… нет, громадного воина с гривой светлых волос и сверкающим клинком, подобного Льву, — и это убедило Лютера, что примарх жив. Он рассказал о своих видениях Зафераилу, но вместо того, чтобы отнестись к ним как к чудесному откровению, Верховный Великий Магистр лишь разгневался еще сильнее.

— Не вздумай оправдывать свое вероломство очередной ложью! — закричал он, когда Лютер в очередной раз отказался признать право Зафераила принять его покаяние. — Ты убил Льва и уничтожил Калибан в отместку за поражение своего хозяина, Хоруса!

Никакие доводы не могли разубедить Зафераила, и в следующий раз он принес с собой несколько лезвий и пыточных крючьев.

— Ты думаешь, что сможешь вырвать из меня правду вместе с плотью? — усмехнулся Лютер.

— Я буду счищать грязь, пока в мыслях у тебя не останется ничего, кроме правды. Наши капелланы-дознаватели многому научились в общении с твоими последователями. Но остальные Падшие были космодесантниками, ты — нет. И в миг, когда твоя плоть воспламенится в агонии твоих грехов, ты узришь истину и признаешь, что трижды проклят. Отвернулся ото Льва, отвернулся от Императора и якшался с Темными Богами!

Не обращая внимания на мольбы бывшего Великого Магистра о более взвешенном обращении, Зафераил заковал его в цепи. У Лютера не было ни единого шанса против сверхчеловеческой силы космодесантника. Магистр Темных Ангелов рвал и терзал его плоть, но Лютер скрылся от физической боли в свои сны: его разум отделился от тела и поплыл по рекам времени.

Лишь изредка он приходил в сознание и обнаруживал, что старые раны обработаны или нанесены новые, и каждый раз Зафераил требовал покаяться в содеянном. Заблуждение Верховного Великого Магистра оказалось заразительным и передалось следующему, носившему этот титул, а затем — и следующему за ним.

Такой же окровавленный и покрытый шрамами, разум Лютера бесконтрольно метался между психической агонией мира грез и физической болью в реальности. Какие бы тяжелые раны ни наносились его телу, во сне они обращались в ужасающие кошмары смерти и разложения. Видения все больше напоминали болезненные галлюцинации, сливая воедино реальные воспоминания и образы тонущих в крови солнц и миров, охваченных войной. В какой-то момент Лютер услышал звон колоколов на богослужении, сирену, а затем увидел многомиллионные колонны вопящих людей в лохмотьях. Они полосовали свои тела маленькими ножами и били себя по спинам, выкрикивая исповеди безразличным священникам.

Их боль становилась его болью, а его боль обращалась в вопль агонии Империума: раны Лютера, казалось, проявлялись на теле всего человечества. Вокруг изваяний Императора горели костры, пожирая подвергшихся порче. Он стоял перед циклопическими зданиями с зубчатыми шпилями и парящими контрфорсами. Из их огромных залов доносились молитвы десятков тысяч людей, просящих о войне. Корабли дождем сыпали смерть с орбиты и сметали целые города, чтобы на их месте можно было построить грандиозные храмы.

Снова и снова кричащие лица требовали покаяния, но их крики терялись среди предсмертных воплей миллиардов людей. Лихорадка охватила Галактику, а Темные Ангелы погрязли в собственном безумии.

А затем все исчезло. Отсутствие ощущений сбивало Лютера с толку больше, чем хаос расколотых снов. Он проснулся, скрючившись в углу камеры, и обнаружил — по жалящей боли — целебную мазь на ссадинах, покрывавших грудь и руки, и свежие швы в местах ран на лице и на спине.

Его уже не держали в цепях целиком, а приковали кандалами за лодыжку к кольцу в стене.

Лютер уставился на красноватые каменные плиты, поняв, что это цвет его собственной крови. Подняв онемевшие руки, он заметил, что на пальцах больше нет ногтей; язык скользнул по сломанным зубам.

— Твоя воля тверже, чем основание Скалы, — произнес чей-то голос, и Лютер вздрогнул.

В дверях стоял космодесантник в белой броне и черном сюрко поверх нее. Голова гиганта была гладко выбритой, нос — тонким и длинным, а губы — более полными, чем Лютер привык видеть у своих тюремщиков. Он задумался, не из-за собственной ли мании остальные казались ему более похожими на Льва. Сознание Лютера ли приписывало мучителям черты его брата-завоевателя, или геносемя Темных Ангелов окончательно иссохло?

Космодесантник держал в руках большую чашу. Он подошел и поставил ее на пол перед Лютером. Ее содержимое так манило.

— Вода, — наконец произнес космодесантник.

— Скала? Какая еще скала? — прошептал Лютер.

— Хм? — вопрос застал космодесантника врасплох. Широким взмахом руки он обвел вокруг. — Это место. Крепость-монастырь. Мы называем ее Скалой.

— Но это же часть Альдурука, единственный сохранившийся осколок Калибана, как мне сказали…

— Единственный достаточно крупный, чтобы его стоило спасать, — ответил космодесантник. — Он кивнул в сторону чаши. — Пей.

— Империум сгорит, — произнес Лютер, взяв воду. — Сгорит в собственном безумии.

— Это уже началось, — печально проговорил космодесантник. — Великая Церковь Императора стремится к господству над всеми, но культ раздроблен, а его фракции соперничают между собой. Демагоги правят Террой от имени Императора, а власти в их руках все больше. Они подвергли неприятной огласке и некоторые наши деяния за последние столетия. Даже сейчас многие в Ордене считают, что мы должны выбрать то или иное течение культа Императора, чтобы заручиться его поддержкой.

— Церковь Императора? Вы сделали его богом?

— Мы ничего не делали, — возразил он. — Возвышение Адептус Министорум шло тысячелетиями. Космодесантники не уполномочены указывать Высшим Лордам, как править Империумом, но когда Экклезиарх становится Лордом Администратума — это слишком большая власть в руках одного человека.

— Выходит, Темные Ангелы не верят в божественность Императора? Хм, возможно, вам стоило бы…

— Мы пересматриваем нашу веру, чтобы взглянуть на нее с другой точки зрения. Наша связь с Императором крепче какого-то идолопоклонства и силы нескольких проповедей.

Лютер отпил. Затхлая вода прокатилась по его иссушенной глотке.

— Спасибо, — поблагодарил он Верховного Великого Магистра, поставив чашу ровно на то место, откуда он ее взял. — Как тебя зовут?

— Татразиил.

— Почему ты обращаешься со мной не так, как другие? Неужели ты думаешь, что я уже не раскаюсь?

— Я думаю, что Верховные Великие Магистры тратили слишком много времени и сил на сломленного полубезумного старика, — ответил Татразиил, печально качая головой. — Твое покаяние ничего не значит. Оно не спасет ни одного Темного Ангела и не вытащит ни одного Падшего из пучины проклятия.

— Даже меня?

— Но ты жив лишь благодаря своему проклятию, не так ли?

Лютер склонил голову и ничего не ответил, ощущая тяжесть этого заявления всем своим измученным телом.

— Если ты так жаждешь прощения Льва, его нужно заслужить.

Лютер вздрогнул и поднял взгляд. Затем вскочил на ноги, поморщившись от боли в потревоженных ранах.

— Лев жив? Я же говорил! Я говорил им всем! Где он?

— Я не знаю, жив Лев или мертв последние пять тысяч лет. Он пропал и до сих пор не вернулся. Слишком долго мы размышляли о том, что может случиться в будущем, позволив себе сбиться с пути истинного в настоящем. Мы перегнули палку как Орден… и по отношению к тебе тоже.

— Что ты имел в виду, когда сказал, что я должен заслужить прощение Льва? — Желудок Лютера болезненно сжался, его мочевой пузырь опорожнился, едва не заставив бывшего Великого Магистра подогнуть колени. Он выпрямился с лицом, перекошенным от смущения. — Вода не задерживается в пустом желудке.

— Ты слишком долго голодал, даже для твоей физиологии. Я принесу немного еды, когда мы закончим.

— Так почему ты говоришь о прощении Льва?

— А тебе не приходило в голову, что, может быть, нужно доказать Льву, что ты раскаиваешься в содеянном? Принеси в жертву тех, кто ступил с тобой во тьму, и приведешь их и себя обратно к свету.

— Тьма и свет? Ты видишь мир настолько категорично, Татразиил из Темных Ангелов?

— О, я прекрасно знаю и понимаю, насколько этот мир сер. Но именно люди, подобные тебе, загнали меня в рамки нравственности и безнравственности. Теперь-то я понимаю, что должен быть прагматичным, стать оплотом разума, когда суеверие и безумие слепой веры поглощают других. Ты поможешь мне или сгниешь. Смотрящие отключат стазис, и ты, наконец, начнешь медленно умирать. И когда ты окажешься на грани смерти, они остановят течение времени вновь. Итак, я спрашиваю тебя: как ты желаешь нести свое проклятие — таким, как сейчас, или немощным полутрупом?

— Ты такой же мерзавец, как и все остальные! Даже еще гнуснее, с этой твоей утонченностью и вежливостью…

— Жрец-ренегат Бухарис, взявший под свою власть множество миров, стал соперником Экклезиарха Терры. Его проповеди обращают миллиарды людей в ложную веру, а флоты и армии Империума предпочитают служить ему, а не Высшим Лордам. Наши библиарии провели расследование и обнаружили, что в числе его советников — один из твоих последователей. Некто Махий.

— Махий? Это не калибанское имя. Не думаю, что он принадлежал к Ордену.

— На момент возвращения Льва он значился в списках как воин Калибана.

— Их было много тысяч, всех не упомнишь, — Лютер потер пальцы, чувствуя огрубевшую кожу с запекшейся кровью на месте ногтей. — Вы можете сколько угодно убивать проповедников, но проповеди не прекратятся.

— Что? Что это значит? Это угроза? — Татразиил приблизился к узнику.

Лютер спокойно покачал головой.

— На Калибане не было ни богов, ни жрецов. Мы черпали нравственные ценности из старых сказок и перенимали их от наших лордов, воплощая деяния лучших в собственной жизни.

Величайшим испытанием для рыцаря был Поиск. Калибанцы — воинственный народ, и хотя мы ценили знания и превозносили мудрость, но мужчину или женщину, избравших путь воина, оценивали по воинским заслугам. Если кто-то хотел стать плотником, каретником или изготовителем снарядов, он должен был пойти в подмастерья, а затем представить мастеру свою лучшую работу — шедевр. То же можно сказать и о пути рыцаря, только тех, кто едва начал этот путь, мы называли оруженосцами, а мастеров — сар или сарл, в случае, если это женщина. Шедевром служило убийство зверя. Не просто лесного животного, а Зверя, достойного Поиска. Великого Зверя.

Иные Великие Звери вырастали размером с крепость, так что их можно было уничтожить только силами целого эскадрона опытных рыцарей. Но не все. Большинство из них были меньших размеров, хотя представляли не меньшую угрозу. Ни один калибанец не выходил за пределы замка в одиночку. Караваны из поселения в поселение пересекали леса только под охраной рыцарей лорда или наемного отряда Скитальцев. Пастбища для скота обносились высокими стенами, а послания передавали не глашатаи господ, а дрессированные птицы.

Леса Калибана правильнее сравнить с коварным морем, а его замки и крепости людей — с островами цивилизации посреди зеленого океана. Каждый лорд жил по отдельности; о существовании соседей, конечно, все знали, даже общались на расстоянии, но редко помогали друг другу. Споры о границах владений возникали разве что потому, что эти границы сложно было определить из-за постоянного роста леса, так что отряды соседствующих лордов обычно сталкивались друг с другом только по ошибке.

Подобные стычки случались нечасто и чаще всего разрешались состязанием во владении оружием, но никак не битвой насмерть — рыцари обязаны были соблюдать договоренности, и пролитие крови другого рыцаря иначе, чем ради защиты своего сеньора или слуг, очень осуждалось. Конечно, встречались кровожадные воины и правители, но они скорее являлись исключением, подтверждающим правило.

Естественно, на Калибане бывали и лорды, которые претендовали на большие территории. Они стремились установить свою власть над поселениями вокруг городов, но зачастую усилия, затраченные на охрану и защиту обширных владений, превышали пользу от них. И почти все подобные завоеватели были честолюбцами, которых обольстили легенды о мертвых королях эпохи Старой Ночи. Они лелеяли замыслы по объединению нескольких рыцарских королевств под собственным знаменем. Такие монархи обычно вызывали лишь подозрения и почти всегда плохо кончали, то порождая восстания из-за того, что сами же превышали полномочия, то разжигая амбиции более способных соперников.

Но даже лорд, чьи владения простирались от рассвета до заката, не мог с уверенностью заявить, что его власть распространяется больше чем на полтора километра от крепостной стены, на которой он стоит. Лес между поселениями сеньоров не нуждался в правителе, и если бы он был лордом, то Великие Звери были бы его верными рыцарями, охотниками и защитниками, уничтожавшими всякого, кто вторгался в их королевство.

Если и было что-то общее в поселениях Калибана, от самой маленькой деревушки до могучего Альдурука, так это укоренившийся страх и благоговение перед лесом. С младых ногтей калибанцев учили, что лес — это смерть. Детские сказки изобиловали историями про неслухов, которые решились уйти из дома и встретили ужасный конец в лесу. На Калибане не было ни егерей-лесников, ни охотников, которые в случае чего могли бы спасти своенравного ребенка.

Ну, что сказать, занимательная вещь этот Поиск. Рыцари охотно скачут в лес, чтобы выследить зверя. Иногда они находят тропу, по которой идут дальше, но чаще воинам приходится путешествовать от поселения к поселению в поисках добычи. Некоторые Поиски занимали недели, а иные могли тянуться сезон или даже больше. Самые известные Поиски длились годами, а завершившие их рыцари возвращались словно из царства мертвых.

В детстве нам рассказывали и другие сказки, и, как многие другие дети на Калибане, я слушал их куда внимательнее. То были истории о храбрейших рыцарях в нашей истории, о загадочных лесных сказителях, певцах и о лесных драконах и духах, с которыми сталкивались герои. За высокими стенами Альдурука легко забыть истории про детей, заблудившихся в лесу на тропах, ведущих в никуда, зато запомнить сказания о наших рыцарях. Например, о саре Кандреде, который сразил двенадцатиглавого змея, или о Поиске того же Алистара из Нубрука и его встрече с Сорсерархом Лугов. Я знал их все еще до того, как меня послали в Сторрок, позже я своими глазами видел Рог Разрухи и другие не менее впечатляющие ужасы. Наряду с историями о подлинных событиях сказки рисовали картину Калибана, полного опасной магии и сказочной славы — ибо слава для героев всегда была желаннее монет или драгоценных камней.

Мне было четырнадцать, когда я объявил, что уезжаю на Поиск. Для такого испытания я был слишком юн, но родители поддержали мое решение без лишних возражений. И позже, когда я стал Великим Магистром, по инициативе Льва мы изменили порядок набора в Орден, чтобы удовлетворить запросы юношей, желавших вступить в наши ряды, ведь в те времена в Альдуруке воспитывали только детей, которые там же и родились.

Мы заключили, что эффективнее обучать всю молодежь так же, как и меня самого, в Альдуруке, а не полагаться на то, что их будут воспитывать по всему Калибану. Однако теперь меня мучает вопрос, не потеряли ли мы саму нашу суть, заставляя всех детей Калибана следовать одному и тому же пути. Когда я думаю об этом, кажется, что, возможно, Лев распорядился насчет этой реформы, чтобы потом, через годы, Ордену легче было влиться в Легион. Не сознательно, но, пожалуй, какие-то шаблоны мышления легионеров были запечатлены и в примархах, что и побудило Льва обновить систему набора в Орден.

Но все это случилось позже. Мой учитель, сар Элегор, уже считал меня достаточно опытным воином, хотя и говорил, что мне следует обуздывать темперамент. Он начал разговор со мной, когда мы готовили скакунов во внешней пристройке конюшни. Весенний турнир должен был начаться в течение этого месяца, и сар Элегор тщательно следил за моими тренировками с Аккадис.

— Это тебе не увеселительная прогулка. Выйдя за ворота Альдурука, ты откажешься от всего, что имеешь. Все твои претензии на титул, звание и даже семью ты оставишь у ворот нашей крепости. Ты сможешь вернуться или с головой зверя, убитого на Поиске…

— Или в случае, если мои кости найдут где-нибудь в лесу, — засмеялся я. — Я помню наши традиции, сар Элегор. Я готов, клянусь.

— Возможно. В любом случае, не спеши с выводами, — сказал Элегор.

— Зима миновала, и скоро наступит лето, — ответил я, затягивая широкую подпругу Аккадис. Она посмотрела на меня, требуя потуже затянуть ремни, и я сделал так, как она просила. — Если я не выеду в путь в этом году, у меня останется всего два сезона, пока я не отправлюсь в приемную семью.

— И что? Они будут гордиться тобой так же, как и твои родные родители.

— Но я хочу начать Поиск оруженосцем, — ответил я. Раньше мы с ним об этом не говорили, и Элегор в сомнении приподнял бровь. Я пояснил. — Понимаю, право служить в Ордене не дается при рождении, но если я сумею принести голову зверя в другое поселение, не в Альдурук…

По искоса брошенному взгляду стало понятно, что сар Элегор счел это проявлением тщеславия. Я продолжил:

— Не ради собственной славы, но для Ордена. Я положу голову зверя на ступени Ангеликасты и принесу Великому Магистру рыцарскую клятву. Если окажется, что я не достоин вернуться рыцарем, то, по крайней мере, долг за мое воспитание будет уплачен.

Элегор разразился хохотом, глубоким и долгим, а затем хлопнул меня по плечу так сильно, что сбил бы с ног, не будь я облачен в силовую броню.

— Клянусь старыми полянами, ты не перестаешь меня удивлять, Лютер, — воскликнул он. — О более внимательном ученике я и мечтать не мог. Нет ни одного руководства по владению клинком, стрельбе или тактике, которое ты не изучил до мельчайших подробностей. В боевом искусстве, верховой езде и охоте ты один из лучших оруженосцев, когда-либо ходивших по дворам Альдурука.

— Тогда что смешного в моих словах?

— После слов о желании отправиться в лес в столь раннем возрасте я мог бы обвинить любого другого мальчишку или девчонку с твоими способностями в высокомерии. Но ты… Ты просишь разрешения отправиться на верную смерть, потому что боишься вернуться в Орден недостойным! Ты хочешь отправиться в лес, чтобы выказать свою признательность лорду Альдурука!

И тогда я понял, почему он так удивился. Раньше я и сам не задумывался о своих побуждениях. К каждому новому достижению меня вел лишь мой собственный беспокойный характер. Я видел, как воины умоляли лорда принять их в Орден, но повелитель Альдурука оставался глух к их мольбам. И никто из них не был слаб ни телом, ни духом. Я поделился этими мыслями с наставником.

— Ни в чем нельзя быть уверенным, Лютер, это правда, — ответил он уже гораздо мягче, положив руку мне на плечо. — Великий Магистр не разрешает азартные игры, но если бы я хотел заключить пари, то поставил бы свой доспех, коня, свой дом и руку вместе с мечом на то, что ты вернешься, и вернешься не абы кем, а одним из самых опытных рыцарей. Не потому, что ты действительно достоин, и не из-за пустых баек о судьбе, а потому, что я не знаю ни одной другой души, которая делает больше, чтобы заслужить это право.

Я был польщен и благодарно кивнул, показывая, что его слова достигли моего сердца.

— Спасибо, — поблагодарил я. — Но вы знаете, что я все еще намерен отправиться на Поиск на следующий день после окончания турнира?

— Я и не сомневался в твоей решимости, — хмуро ответил сар Элегор.

Да… так все и было. Я одержал победу в четырех из пяти состязаний турнира и даже завоевал титул Чемпиона Лорда в галерее болтов.

Трудно описать атмосферу вокруг молодого рыцаря, отправляющегося на Поиск. Все происходило совсем не так, как я ожидал, хотя в детстве я видел десятки рыцарей, уходящих в лес. Совсем другое дело — отправиться в путь самому. Как ранее объяснил Элегор, рыцарь, уходя на Поиск, полностью исчезает из истории Альдурука, добровольно отказываясь от всех прав и наследства. Для вас, возможно, это звучит несколько романтично или даже пессимистично, я могу лишь добавить, что данная процедура была очень практичной. Около половины рыцарей, отправившихся на Поиск своего зверя, не возвращается. Одни погибают во время охоты, другие терпят неудачу, третьи просто сдаются. Ждать месяцы или годы, чтобы в конце концов узнать судьбу уже покойного искателя славы, а может быть, вообще никогда не узнать, значило бы чрезвычайно усложнить вопросы престолонаследия, финансов и недвижимого имущества. Эти формальности не имели большого значения в Ордене, однако за пределами влияния Альдурука верховенство закона и правление лордов во многом зависели от подобных договоренностей. И хотя калибанцы не слишком сентиментальны в семейных делах, но все-таки не бессердечны, и лучше уж навсегда попрощаться с родственником, пока он еще жив, чем провожать его с надеждой, которая может не сбыться.

Не все Поиски были одинаковы, и разные семьи относились к ним по-разному. Даже в Альдуруке мнение по этому поводу менялось из поколения в поколение и зависело как от пристрастий нынешнего Великого Магистра, так и от благородных традиций, которые старался сохранить лорд Сайфер.

Тогда я ведь был только оруженосцем, которому не полагалось особых почестей. Пусть многие в Альдуруке высоко оценивали мои шансы вернуться во славе, Великому Магистру и остальным важным сановникам не пристало провожать меня в последний путь. Проводить меня через ворота собрались родители, сар Элегор и горстка моих товарищей-оруженосцев.

Аккадис что-то почувствовала и была полна энтузиазма, покидая крепость. Я закрасил эмблему сара Элегора на ее облаченных в броню боках и наплечниках своего доспеха, разорвав эту последнюю связь между мастером и его бывшим оруженосцем. Он передал мне один из своих личных магазинов болт-пистолета в знак благословения, а друзья повесили мне на шею гирлянду ярко-красных цветов, будто медальон с турнира.

— Кровавые лепестки, — шепнула Фиона, спешно поцеловав в щеку. — Они защитят тебя от любых клинков.

По сигналу сара Элегора дверь в больших воротах открылась, и я покинул крепость. Дорога, ведущая вниз по склону горы, открыла передо мной просторы дикого леса.

Я сказал себе не оглядываться назад, но когда мы преодолели первый крутой поворот, из замка донесся звон колокола. Я сразу узнал этот звук — Великий Звон, единственный колокол, чей звон разносился по долине строго четыре раза в день и служил маяком для заблудившихся на многие километры в лес. Но четверть дня еще не наступила, и потому я с удивлением развернулся в седле.

И в тот момент сердце у меня сжалось, словно стянутое множеством канатов. На башне у ворот стояла небольшая группа рыцарей. Я отъехал слишком далеко и уже не мог разглядеть лиц, но отчетливо видел, как развевается над ними длинное знамя Великого Магистра.

У меня чуть не сдали нервы при мысли о том, что владыка Альдурука соизволил подойти к стене и забить в Великий Звон в честь ухода обычного оруженосца. Аккадис почувствовала, что я колеблюсь, и решила все за меня. С громким фырканьем она поднялась на дыбы, а затем перешла на галоп. Она унесла меня за очередной поворот, и стены Альдурука скрылись из виду.

Отец дал мне карту на шелковом полотне, созданную во время последних вылазок патрулей к западу от Альдурука, с отмеченными на ней основными ориентирами. Земли к западу были населены гуще, чем владения остальных лордов: Алаконское море находилось всего в нескольких днях пути, а его воды изобиловали рыбой. Некоторые из самых знаменитых рыцарей искали удачу на его зеленых берегах, и я надеялся, что смогу повторить их успех.

Сверившись с картой, я свернул с дороги и прошел под сенью деревьев, впервые оказавшись в лесу без сопровождения.

Первым пунктом назначения был Рингейт — башня под контролем Ордена, примерно в шестнадцати километрах от дороги. Спускаясь вниз, я заметил утес, на котором она стояла, — серый перст посреди океана зеленого леса, но, оказавшись под лесным покровом, больше доверился чувству направления Аккадис. Естественно, у меня был компас. Но поверхность Калибана была усеяна кратерами от звездного дождя во времена Старой Ночи, когда планета десятилетиями подвергалась метеоритной бомбардировке. Стрелка компаса могла указывать на поглощенный лесом метеорит с той же вероятностью, что и на север, и я пользовался им только в моменты, когда совершенно не было видно ни солнца, ни звезд.

Поначалу на душе было легко, как у любого юнца моего возраста, и я напевал веселую песенку Аккадис, пока она пробиралась через лес. Вспоминая о подвигах храбрых рыцарей прошлого, я лишь утвердился в решимости. Я думал об отважных воинах, которые выехали из врат Альдурука и тысячи других крепостей по всему Калибану, и мне было приятно считать себя одним них.

Лето еще не сменило весну, и я отбыл вскоре после рассвета, так что мне предстояло несколько часов спокойного пути. Рюкзак и фляга были полны, и хотя дороги как таковой не было, я ехал по тропе, протоптанной патрулями. Если где-то в лесу и было безопасно, так это на дороге, по которой я шел. Но в то же время, пока я пел, глаза выискивали угрозу в лесной гуще, а рука оставалась позади возле кобуры на седле.

Я вышел на расчищенную тропинку и, когда солнце еще не достигло зенита, наконец увидел впереди над деревьями вершину Рингейта. У ворот меня поджидала одинокая всадница, которая представилась как Галасс, оруженосец с юга, также недавно ушедшая в Поиск. Староста Рингейта, уже извещенный о моем Поиске, попросил Галасс задержаться, чтобы некоторое время попутешествовать вместе со мной.

Признаться, мне не очень-то этого хотелось. Я помнил с полдюжины историй о парах и отрядах рыцарей, отправившихся на Поиск вместе, поскольку ни закон, ни традиции не запрещали этого, если добыча была достойна сразу нескольких человек, или каждый из рыцарей возвращался с головой зверя. Но из всех историй в детстве меня восхищали те, что рассказывали об избранном герое и его единоличной победе над лесом и зверем.

Конечно, я не стал делиться этими мыслями с Галасс, и потому мы договорились ехать вместе до Алаксайда, самого большого города на восточном берегу внутреннего моря. Он располагался где-то в четырех днях пути, и я надеялся, что, как только мы окажемся на месте, она покинет мою компанию, а я продолжу Поиск в одиночестве в лучших рыцарских традициях.

Но я не пожалел, что мы отправились вместе. Галасс была родом из крепости поменьше, чем мое родовое гнездо, и задавала уйму вопросов о жизни Ангеликасты и Ордена. В свою очередь, она поведала мне множество необычных историй о лесе, подчас настолько диковинных, что я сомневался, правдива ли хоть одна из них. Она часто и охотно смеялась, иногда почти по-детски радуясь мелочам, хотя и была старше меня, как сказали бы терранцы, на три года.

Галасс обращалась с клинком не хуже, чем я. Я всегда считал, что мое обучение и практика у лучших рыцарей Ордена не имеют себе равных. Но она доказала, что ровня мне во владении мечом, хотя я превосходил ее в меткости стрельбы из болт-пистолета. Ее опыт работы в лесу часто показывал, что разница в три с лишним года — это существенно. Она чувствовала настроение леса, хотя мы были далеко от тех земель, где она училась ездить верхом и охотиться.

Весна на Калибане — время миграций животных. Добычи хватало и для охотников, и для зверей — можно было путешествовать, не слишком опасаясь местных хищников, если только не наткнешься на Великого Зверя. Да в лесу и без них хватало опасностей: когда древесные соки начинали выделяться, а почки — распускаться, растения быстро выходили из спячки и готовились встретить незваных гостей. К западу от Рингейта деревья были еще молодыми и дерзкими, и я могу поклясться: они поднимали корни или опускали ветви, чтобы подстеречь нас. Звучит, конечно, странно, но в лесах всегда чувствовалось чье-то присутствие — не птицы или зверя, а будто сам лес следил за тобой и всегда был рядом.

Мы учили друг друга песням, пока ехали верхом. Галасс запомнила некоторые куплеты песен прошлых Великих Магистров Ордена, а я выучил мелодии, которые, как она уверяла, умиротворяли духов лесов: стихи о листьях и ветвях, траве и солнце и о таинственном духе, живущем в каждом из них.

Мы добрались до Алаксайда без происшествий, и я уже передумал расставаться. В Альдуруке меня всегда окружали люди, даже в подземельях Ангеликасты, и мысль о том, что я проведуследующие несколько дней в одиночестве, холодила душу. Поэтому я спросил Галасс, не хочет ли она поехать со мной дальше. Она сказала, что ответит на следующий день, что сильно меня удивило. Стоило мне предположить, что она захочет продолжить путь вместе, Галасс с улыбкой дала мне понять, что участвует в моем Поиске ровно настолько же, насколько я участвую в ее. Для несколько эгоцентричного подростка вроде меня это был важный урок, и с тех пор я старался держать его у себя в сердце. Каждый из нас — лишь гость в чужой жизни.

Утром она вернулась с Кири, местным следопытом. Кири, женщина средних лет, утверждала, что уже много лет сопровождает рыцарей во время их Поиска. Галасс рассказала, что перед отъездом из Рингейта ей посоветовали отыскать разведчика в Доме Гарелла, и именно там ей порекомендовали Кири.

Втроем мы переправились на пароме через устье реки, на берегу которой стоял Алаксайд, и Кири, обменявшись парой слов с несколькими рыбаками и другими местными жителями, объявила, что нам следует продолжать путь на север вдоль берега.

— На побережье? — переспросила Галасс. Мы уже выехали из северных ворот города, и на поверхность земли легли короткие полуденные тени; солнце немного припекало. — Мы что, собираемся ползать от одной рыбацкой хижины к другой, чтобы в конце концов вернуться домой с горшочком крабового мяса?

Галасс не хотела задеть Кири, однако я заметил, что ее слова показались той обидными.

— Деточка, если хочешь, можешь отправляться в дремучий лес хоть сейчас, — резко ответила проводник, указывая на восток от узкой дороги, ведущей от ворот. — Болота и звери в полном распоряжении подобных глупцов.

— Глупцов? — Галасс сердито посмотрела на Кири, и в первый раз я увидел что-то похожее на гнев в ее чертах. — По крайней мере, я не трус и не обделываюсь при мысли о Великом Звере. Ни одна стоящая титула добыча не подходит так близко к берегу, если не считать тех, что обитают в воде, но я не променяю своего благородного скакуна на качающийся ялик.

— Давайте остынем, — предложил я. — Мы встретились буквально пару мгновений назад и все еще не знакомы. Такие важные решения не должны приниматься в спешке.

— Ну, слава богу, хоть у одного из вас двоих есть мозг между ушами, — вставила Кири, услышав меня, но совершенно не обратив внимания на мои слова.

— Да кто ты такая, чтобы так со мной разговаривать? — воскликнула Галасс, и на мгновение мне показалось, что она вот-вот ударит нашу новую спутницу.

— А кто ты такая, почему я не должна? — с хитрой улыбкой ответила Кири. — Оруженосец? Быть может, дочь лорда?

— Мы никто, — машинально вставил я. — Это Поиск. А значит, у нас нет ни титулов, ни званий, ни родного дома.

Мое вмешательство заставило Галасс замолчать, и она несколько секунд сверлила меня взглядом.

— Клянусь огнем в моем сердце, ты действительно раздражающе скромен, Лютер, — сказала она наконец, покачав головой, и снова метнула взгляд на нашего проводника. — Мои извинения, Кири. Есть ли какой-то компромисс? Земли ближе к дремучему лесу, где мы могли бы рискнуть?

— Если ты хочешь, чтобы я отправилась вместе с вами, мы пойдем на север, — отрезала Кири. — Это земли, которые я знаю. Не волнуйся, приключения ты и там найдешь.

— Вот видишь? — изменившись в лице, Галасс снова взглянула на меня своими темными глазами. Она ничего не сказала, лишь пришпорила коня и поскакала вперед, срезая дорогу на восток.

— Ты же сама привела ее к нам! — крикнул я вслед, но она, даже не оглянувшись, исчезла в гуще деревьев. Я посмотрел на Кири, пожав плечами.

— Похоже, ваша служба была недолгой. Надеюсь, вам заплатили достаточно, чтобы покрыть это время.

— Ты что, собрался идти за ней? — спросила Кири. Она вздохнула и подтянула свою лошадь ближе к себе. — Эх… В течение трех дней на восток идти довольно просто, но затем вы окажетесь у Сумеречных Болот. Не переживай, ты сразу их узнаешь, название себя оправдывает. Скачите на юг, обратно к горам: там вы найдете более твердую почву, и если продолжите идти в том же направлении, то через день прибудете в Лордс Фэйр. Там вы наймете другого проводника. Но ни в коем случае не ходи к болотам, что бы тебя ни искушало. Это поистине странное место, пропитанное духом леса. Береги себя, Лютер. И еще одно: помни — твоя спутница опаснее любого зверя.

Я поблагодарил ее за совет и, сев верхом, направил Аккадис вслед за Галасс в зелень леса.

В этих землях было еще необычнее, чем я предполагал, хотя пики Альдурука были все еще видны, когда мы наткнулись на большой прогал между деревьями. Копыта наших скакунов продавливали рыхлую почву; лес высился по сторонам, а между ним тянулись большие участки, заросшие кустарником и папоротником. Солнце время от времени проглядывало сквозь лесной полог; в общем, поездка была приятной, хотя мы оставались настороже.

Теперь мы беседовали о другом, и Галасс больше говорила о семье — особенно о своих предках. Как и намекала Кири, Галасс была дочерью высших дворян, и поскольку у нее не было братьев и сестер, родители оказывали большое давление, чтобы она успешно завершила Поиск и была готова принять свою роль наследницы лорда. Но Галасс, к великому разочарованию матери и отца, была полна решимости стать рыцарем Ордена.

По мере того, как она говорила, мне становилось все яснее, что она считает свое рыцарство не столько долгом, сколько правом. Правом по рождению, принадлежащим Галасс как потомку дюжины поколений благородных предков. И все же в ее семейных историях было что-то неправильное: она много рассказывала о Поиске своих предков и их победах, но практически не говорила ни о том, где они правили, ни о том, кем.

Как только начало смеркаться, мы разбили лагерь, разделив ночную вахту. Лес был полон движения и криков в ту ночь, да и в обе последующие, пока мы продолжали двигаться к злополучному Сумеречному Болоту. Чем дальше мы пробирались, тем сильнее давило ощущение, что мы спускаемся с холма. Будто сам лес стремился в широкую долину внизу. Небо над головой посерело, земля стала вязкой, а лес редел с каждым километром.

Время от времени мы натыкались на фрагменты каменной кладки, большая часть которой заросла мхом и была покрыта листьями в течение многих веков. Некоторые ее части были величиной с телегу. Галасс внезапно умолкла, лицо ее посерьезнело. Мне показалось, она что-то знает о том, что здесь случилось; а когда мы обнаружили что-то, увитое растениями, что когда-то явно было колонной или частью ворот, по ее лицу пробежала печаль.

— Здесь было поселение, и большое, — предположил я, остановив Аккадис рядом с наполовину погруженной в землю плитой. Она выглядела странно: слишком однородная, без текстуры. Сейчас-то я знаю, что такое феррокрит, и могу сказать, что материал был чем-то вроде него, но тогда я подумал, что это просто необычный камень.

— Город, — прошептала она, продолжая идти.

Я поскакал за ней. Сорняки цеплялись за копыта наших коней, пробиравшихся сквозь зелень, и волочились следом. Тучи сгустились еще больше, угрожая дождем, но ветер едва нарушал тишину — он был скорее влажным, чем прохладным.

— Это отсюда родом твои предки? — решился я спросить. — Они жили здесь? Поэтому ты так настаивала на том, чтобы ехать сюда?

— Да, это земли моих предков, — сказала она. — Серый Дом… он был старше даже Альдурука. Вероятно, когда-то он служил одной из пограничных крепостей. Раньше здесь все пересекали дороги, но болото поглотило и их.

— Вряд ли там есть на что смотреть. Я имею в виду путь дальше, — осторожно сказал я, указывая на руины, наполовину погруженные в почву. — Но можем рискнуть, если хочешь.

— Рискнуть в Сумеречные Болота? — Она посмотрела на меня так, словно я объявил, что мы пойдем пешком по Алаконскому морю.

Я рассмеялся.

— Разве ты не этого хотела? Зачем же тогда поругалась с Кири?

— Я… — она, казалось, до сих пор переживала из-за этого. — Я хотела поохотиться на Зверя в бывших владениях своих предков, а не заблудиться в болотах с привидениями. Серый Дом проклят и поглощен лесом, а людям пришлось бежать.

Это звучало причудливо, как и многие ее рассказы.

— На Калибане много затерянных городов, брошенных из-за вторжения леса, — попытался успокоить ее я. — Иногда дух Калибана становится слишком сильным, и сдержать его невозможно.

— Лютер, гибель этого города не тянулась годами, — с печалью произнесла Галасс, не сводя с меня испуганного взгляда. — Это можно было сравнить с полноценной атакой: сам Калибан в один миг пробудился, чтобы сокрушить город нападением зверей и растений… Колдун Эзрекиил как-то потребовал от моих благородных предков присягнуть ему на верность, а они в ответ бросили его в темницу. На следующую ночь городские стены буквально разорвало ветвями деревьев, а нефилла и Великие Звери ворвались внутрь, убивая всех подряд.

Я попытался отнестись к ее рассказу серьезно, но она прочла сомнение в моих глазах.

— Река Эревотер вышла из берегов и затопила большую часть руин, а то, что когда-то было большим холмом, превратилось в болото, — продолжила она, раздосадованная моим недоверием. — Посмотри, даже небеса над нами полнятся грозовыми тучами, как напоминание о гневе Эзрекиила.

Вспоминая сказки о колдовстве и рыцарской доблести, которые любил в детстве, я подчас удивляюсь, почему не поверил Галасс. Мне было трудно увязать небылицы для детей с реальным лесом перед глазами. Что-то во мне стремилось доказать ей, что в этом месте нет ничего мистического: мне хотелось объяснить, что все произошло из-за постоянно меняющегося ландшафта Калибана, и не более.

— Если мы хотим вернуться с великой честью, то должны совершить подвиг, — сказал я ей. — Подумай о том, как будущие оруженосцы рассказывают историю Лютера и Галасс, о том, как они отважились идти через Сумеречное Болото в поиске зверя, устроившего логово в ее родовых землях. Может, ты и не поднимешь Серый Дом из болот, но сможешь вернуть его славу. Да, кстати! Я говорил тебе, что мое красноречие способно поколебать даже самое неприступное сердце?

Галасс поразмыслила над моим предложением, и я увидел, как выражение страха на ее лице превратилось в желание. Она протянула руку в перчатке, сжав кулак, и я стукнул по нему своим в рыцарском согласии.

— Но кое в чем ты ошибся, — сказала она, и ее улыбка вернулась впервые с тех пор, как мы расстались с Кири. — Барды будут петь о великолепной Галасс и Лютере, а не наоборот!

Итак, мы поехали дальше.

Я думал, что руины города и были границей Сумрачного Болота, о которой предупреждала Кири, но к полудню смысл ее слов стал намного яснее. Леса уступили место болотистой низине, за исключением поросших деревьями холмов среди ила и тины примерно в километре впереди. Их вершины были увенчаны развалинами древних зданий.

На протяжении нескольких километров почва становилась все более топкой, пока скакуны не начали вязнуть в ней, тяжело дыша. По возможности мы передвигались обходным путем от одного холма к другому, время от времени останавливаясь на самой сухой земле, которую только могли найти. В довершение всего широкую лощину, в которую мы спустились, заполнял туман, сужая нам обзор всего до пары сотен шагов, а холмы, служившие ориентиром, превратились в далекие тени.

Именно тогда у меня появились первые дурные предчувствия, но Галасс была поглощена новым планом, и я не хотел показывать ей, что боюсь. Сумерки еще не наступили, но тучи уже сгустились, солнце почти не светило, и мы решили разбить лагерь на вершине холма, пока не стемнело окончательно. Мы нашли относительно сухую землю и, привязав наших коней к кривым деревьям, принялись разводить костер и строить укрытие.

Внезапно хлынувший дождь еще больше испортил настроение; туман сменился ровной стеной падающих капель. Между тремя деревьями мы натянули брезент, укрылись вместе с лошадьми под этим навесом и перекусили всухомятку. Забавное дело, в старых сказках никогда не упоминалось ни о том, как неудобно спать в промокшем насквозь снаряжении, ни о том, как унизительно мочиться под проливным дождем. Я начинал понимать, что был чересчур самоуверенным.

Настала очередь Галасс нести вахту, но мне все же потребовалось некоторое время, чтобы уснуть. Дождь тарахтел по навесу, рядом бежали ручейки свежей воды. Я спал урывками; в конце концов, меня разбудило тяжелое фырканье коней, и в тот же миг рука коснулась моего плеча.

Открыв глаза, я посмотрел вверх, в наполненную звездами щель в лесном пологе. Это было прекрасно. Редко увидишь такое зрелище: звездный свет в Альдуруке затмевали печной дым и свет настенных фонарей, в то время как в самом лесу ночное небо скрывалось за кронами деревьев.

Галасс крепче сжала мое плечо, вдавливая наплечник в тело; фырканье коней становилось все более настойчивым.

Присев, я понял, что она смотрит вниз, как и наши кони. Туман поднимался от мутной воды внизу, создавая впечатление, что мы сидим на вершине горы над пропастью. И в этом была своя красота, скорее умиротворенная, чем величественная, но мне было не до того, чтобы ей наслаждаться: я увидел то, что встревожило мою спутницу и лошадей.

В густом тумане двигались тени.

Всадники выстроились гуськом, а за ними шли пешие воины. Силуэты двигались с запада на север примерно в половине болтфолла от нас. Я сразу понял — то была не армия живых, ибо от нее не исходило никакого шума. Ни топота ног, ни копыт, ни звона сбруи, — ничего.

Кожей на щеке я почувствовал дуновение холодного ветра, но он не всколыхнул листья на чахлых деревьях и не взъерошил гривы коней.

— Мертвые из Серого Дома, — затрепетав, прошептала Галасс.

Меня тоже затрясло от страха. Я потянулся за пистолетом в кучу вещей, служившую мне подушкой. Вытащив его из кобуры, я выпрямился.

— Думаешь, призрака можно застрелить, как зверя? — прошептала Галасс, хватая меня за руку.

Мы наблюдали, как полупрозрачные воины скользят сквозь туман и уходят все дальше в болота. Я не видел ничего, кроме смутных очертаний и теней в тумане. Каждый раз, как кто-то из них проходил мимо, я опасался, что какой-нибудь воин обернется в нашу сторону и увидит, как мы, дрожа от страха, стоим на вершине холма, а затем поднимет тревогу ужасающим криком.

Но никто нас не заметил, и мне в голову пришло, что, может быть, призраков там и нет. Или это просто мираж-воспоминание, запечатленное на местности вокруг Серого Дома и видимое каждый раз, когда соединяются свет звезд и туман.

Должно быть, видение длилось всего несколько минут, но нам казалось, что прошли часы, пока последние призраки не растворились в тумане. Мы еще долго стояли, не шевелясь и до последнего пытаясь разглядеть в тумане призрачный строй.

Больше в ту ночь мы не спали. Хотя временами веки тяжелели, как свинец, но стоило их смежить, как мне казалось, что я чувствую ледяное прикосновение мертвецов на своей коже, и я просыпался вновь. Тем не менее, когда первые пятна рассвета заалели в тумане, именно этот миг ощущался как пробуждение ото сна, настолько нереальным казалось увиденное.

Мы молча собрались, даже не подумав о завтраке. Раннее утреннее солнце рассеяло большую часть тумана, открыв на горизонте к северу высокий холм, увенчанный россыпью деревьев и разрушенными стенами.

— Должно быть, это и есть Серый Дом, — предположил я, взяв поводья Аккадис, чтобы повести ее вниз по склону. — Мы будем там уже к полудню.

— Я не буду, — ответила Галасс. Ее глаза словно налились кровью, а смуглая кожа вокруг них стала еще темнее, словно много ночей прошло с тех пор, как она спала последний раз. — Я достаточно насмотрелась на Серый Дом и своих предков. Там обитает тьма, даже после стольких столетий. Давай вернемся в леса и поохотимся, как настоящие рыцари.

— А как же история о Галасс и Лютере? Неужели все будут говорить, что мы бросили вызов Сумеречному Болоту, но остановились на полпути? Призраки ушли, и даже если они не привиделись нам от усталости, то и вреда причинять не собирались. Пойдем, мы вернемся в лагерь еще до заката, обещаю.

— Ты обещаешь? — ее смех был холоден, как прикосновение призрака прошлой ночью, и резал мою душу острее, чем цепной меч. — Кири была права, а я ошибалась. Эти земли — не место для двух оруженосцев. Мои предки едва не погибли в этих болотах, и я не дам им второго шанса покончить со своим родом. Дух Эзрекиила чувствует мою кровь, а я чувствую его присутствие в каждом корне и дуновении ветра. Он ищет меня, ищет тех, кто избежал его гнева.

С этими словами она вскочила на коня и понеслась с холма, возвращаясь по вчерашним следам.

— Иди на юг! — крикнул я ей вслед. — Держись так, чтобы восходящее солнце было слева! — не знаю, не услышала она или не обратила внимания на мои слова, но продолжила путь на запад. Некоторое время я наблюдал за ней, испытывая сильное искушение отправиться следом. Я вспомнил собственные слова. Будут ли барды петь о том, как храбрый сар Лютер бежал от каких-то не то реальных, не то выдуманных призраков, вместо того чтобы бросить вызов костям древнего города? Я поклялся, что вернусь в Альдурук, чтобы почтить Орден, и мой рассказ будут помнить целую вечность.

Да, таким я был бестолковым в молодости.

По крайней мере, Аккадис, как мне представлялось, готова была остаться со мной до конца, и я сел верхом, когда мы достигли заросших тиной вод. Аккадис медленно, но верно брела на север, перед каждым шагом проверяя, тверда ли почва под ее копытами. В первой половине дня тучи сгустились снова. Солнечный свет почти не достигал земли, и я потерял из виду холм Серого Дома. Несмотря на это, мы старались придерживаться маршрута. Аккадис временами приходилось погружаться по брюхо в болото и с громким фырканьем взбираться на илистые берега. Возможно, она фыркала от прилагаемых усилий, но мне начало казаться, что она жалуется на свою тяжелую ношу.

С наступлением дня мой прежний оптимизм угас, как и солнечный свет. Я решил, что сейчас где-то полдень, но земля под копытами Аккадис все не затвердевала, и не было никаких признаков подъема в гору, который отметил бы наше восхождение к разрушенному городу. Я запел было, так же, как и когда только выехал из Альдурука, но голос мой казался выдохшимся и монотонным. Он словно растворялся в окружающей пустоте. С обеих сторон раздавались карканье и тревожные скрипы, в воде плескались невидимые существа.

Я все время оборачивался, проверяя, нет ли кого-нибудь позади. Я надеялся, что это Галасс, набравшаяся храбрости, но в то же время боялся увидеть бесплотного всадника. Но я так и не увидел ни живых, ни мертвых — лишь пустоту густого тумана, клубящегося от термальных источников. Я не выпускал из рук пистолет и искал успокоения в том, что держу оружие наготове, насколько это вообще могло укрепить мои истощенные нервы.

Именно в такие минуты я более всего опирался на уроки моих наставников.

— Храбрость, — произнес я вслух, — это не отсутствие страха, а преодоление его.

Если бы я шел пешком, то, скорее всего, повернул бы назад или в сторону, но Аккадис целенаправленно шла вперед. Я отбросил всякую мысль о том, что мы вернемся к месту, где останавливались на привал, даже если бы верил, что смогу его отыскать. Теперь я планировал разбить лагерь в развалинах города, как только достигнем твердой земли.

Моя решимость была вознаграждена: Аккадис стало легче ступать по земле, а в темноте болот я разглядел что-то еще более темное, оказавшееся склоном высокого холма. Аккадис тоже почувствовала это и напряглась, чтобы двинуться вверх. Я пока не разрешал ей скакать галопом, потому что опасался столкнуться с какой-нибудь напастью впереди, на покрытом грязью склоне.

— Терпение, — успокоил я лошадь, наклоняясь вперед, а затем, вложив пистолет в кобуру, свободной рукой погладил ее по шее.

И вдруг слева от нас болото словно лопнуло, забрызгав нас грязью и водой. Аккадис заржала и встала на дыбы. Я держал поводья лишь одной рукой и не удержался в седле. Отпустив их, я плюхнулся в грязь. Я захлебывался в грязной воде, водоросли и сорняки тянули меня за руки и ноги, сводя на нет все попытки освободиться. Аккадис заржала снова — самым ужасным и неестественным криком.

Грязь и тина ослепили глаза, я неуклюже двинулся вперед, пытаясь нащупать седло или стремя. Я встал; вода доходила мне до бедер. В болоте что-то бултыхалось. Я не мог добраться до Аккадис, к седлу которой были прикреплены кобура с пистолетом и мой цепной меч.

Нога за что-то зацепилась — за корень дерева, как мне показалось, и я снова упал, наткнувшись при падении рукой не на тину, а на что-то более плотное, но податливое. Внезапная боль пронзила ступню, и я резко вынырнул из грязи, хватая ртом воздух пополам с водой. Задыхаясь, я соскреб грязь с лица, а затем колючки так глубоко впились мне в кость, что я взревел. Боль в лодыжке превратилась в агонию…

И тогда я понял, что меня схватило не растение, а какое-то болотное существо. Кровь расходилась по коричневой воде, а мой противник снова потянул меня за ногу обратно в воду. Моя вторая нога соскользнула вновь. Выгибаясь, я пытался сохранить равновесие, но та тварь оказалась сильнее и выбила скользкую землю из-под моих ног. Я упал прямо на это существо.

Я почувствовал, как оно выпустило мою ногу, но передышка была недолгой. Полдюжины острых зубов вонзилось мне в запястье, вгрызаясь в плоть, не прикрытую наручем. И тут мне повезло, потому что, войди клыки чуть глубже, они наверняка перерезали бы артерию или сухожилие. В обоих случаях меня ожидала бы смерть от потери крови или невозможности отбиться.

Я ударил по темной твари свободным кулаком, и вслепую бил шипованной перчаткой, не останавливаясь, даже когда она потащила меня на дно. Вода хлынула мне в открытый рот и перекрыла мне воздух, когда я закричал. Тут же меня вырвало, пока животное снова и снова норовило утопить меня, не выпуская мою руку из челюстей. Оно опрокинуло меня лицом вниз. Ослепленный и задыхающийся, боясь остаться без кисти, вырвавшись из его хватки, — я выискивал уязвимое место на его теле, чтобы ткнуть или раздавить свободной рукой.

Паника только росла. Я чувствовал, что меня тянут все глубже, а надежда выбраться на берег, казалось, ускользает все больше. Я попытался повернуться и пнуть его ногой, но вместо этого лишь запутался в водорослях.

И хорошо, что это случилось. Растения обвили мое тело, не давая монстру утащить меня вниз. Хотя я был всего лишь подростком, меня тренировали с тех пор, как я начал ходить; тело мое, крепкое и мускулистое, было усилено примитивными системами брони. Как оруженосец, я еще не заслужил право носить полный силовой доспех, но моя полуброня все же включала системы, увеличивающие силу.

К несчастью, мои легкие сдались раньше, чем мышцы, и я не мог ни вздохнуть, ни перевернуться на спину.

Неожиданно послышались новые удары, из-за которых я подумал, что приближается второй зверь. Я жутко испугался, что моя жизнь оборвется через несколько мгновений. Что-то прыгнуло в воду; настигнувшая меня волна подняла болотную тварь вместе со мной. Из-за нехватки воздуха в моих глазах заплясали звезды, и я с ужасом ждал момента, когда еще одни челюсти сомкнутся на ноге, горле или животе, перекусывая меня пополам.

Но вместо этого раздался еще один мощный всплеск, и я почувствовал, как запястье освободилось. Согнувшись, я вырвался на поверхность и с облегчением глотнул воздуха, прежде чем закричать от боли.

Я почти ничего не видел, зато почувствовал, как меня тянут за плащ, оттаскивая назад. Моей первой мыслью было, что сухопутная тварь решила отбить добычу у болотного зверя, но когда я развернулся, чтобы хоть как-то атаковать, то с облегчением увидел громаду Аккадис. Зажав плащ зубами, она волокла меня к берегу, который, как я теперь видел, находился всего в нескольких метрах от того места, где меня чуть не утопили. В панике я решил было, что чудовище утянуло меня в самые темные глубины болота.

Фыркая, Аккадис оттащила меня на более сухую землю — по меньшей мере метров на сто от воды. Пока я восстанавливал дыхание и кашлял, стоя на четвереньках, она сторожила меня, расхаживая взад и вперед, словно часовой на стене.

В конце концов я упал на спину, тяжело дыша, и заплакал, обливаясь слезами ужаса и облегчения одновременно. Тогда Аккадис уткнулась в меня носом, и ее теплое дыхание было таким же желанным, как одеяло или жар костра во время дождя.

Хотя небо было окутано тучами, можно было рассмотреть, что дело шло к ночи. Я уже почти мог стоять на больной ноге, и раненая рука немного зажила; я как умел перевязал поврежденные конечности бинтами из рюкзаков. Как и у нашего последнего лагеря, здесь, казалось, не нашлось бы сухой древесины, чтобы развести костер, а у меня не было сил согнуть даже молодое деревце, чтобы сделать крышу. Посмотрев вверх, я увидел разрушенные остатки стен Серого Дома и разбросанные повсюду куски камня, по-видимому, обломки внешних укреплений, но понял, что больше не хочу углубляться в эти руины.

В нескольких метрах поодаль я обнаружил участок стены, с подветренной стороны от которого была сухая земля, но сухого дерева по-прежнему не находил. Аккадис побрела дальше по склону, пощипывая редкие сорняки и траву. После пережитого ужаса я чувствовал, что мое тело опухло, но даже тупая боль в запястье и лодыжке уже не могла помешать уснуть. Я сел, чувствуя себя подавленным и потерянным, и задремал.

Меня разбудило движение в кустах.

К этому времени совсем стемнело, и я услышал сопение, сопровождаемое шелестом листьев и царапаньем сдвинутых веток. Я подумал, что это возвращается Аккадис, но ни тяжелых шагов, ни громкого дыхания не раздавалось.

Я потянулся к пистолету, который благоразумно вынул из седельной кобуры, но из-за тумана едва видел собственную руку перед лицом, не говоря уже о более дальней цели. Прислонившись спиной к своему «укрытию», я перевел дух и медленно встал, все еще слыша приближающееся шарканье, теперь уже не более чем в шести-семи метрах от меня, но по-прежнему никого не видя.

Шарканье прекратилось, и я услышал резкий вздох чуть правее. Я прицелился туда, где, как я предполагал, находилось существо, и, уняв испуг, заставил себя не стрелять, пока не буду уверен, что попаду в цель.

Через несколько секунд я выстрелил, когда какая-то тень вырвалась из ближайшего кустарника.

При вспышке выстрела я разглядел зверя. Широкие челюсти и ряды зубов в палец длиной, сверкнувшие в ярком желтом свете. Темная чешуя — черная или, может быть, зеленоватая, блестящая и скользкая от болотной воды. Черные глаза, в зрачках которых отразился отблеск моего выстрела…

Болт попал зверю куда-то в бок. Послышался грохот разорвавшегося снаряда, зверь взвизгнул и отшатнулся. Но выстрелить еще раз я не успевал: зверь снова оказался почти у моих ног.

Чудовище преодолело разделявшие нас несколько метров в одно мгновение, за которое я развернулся и отпрянул влево. Моя броня словно заскулила, усиливая мышцы ног и отчаянно пытаясь повторить их паническое движение. В спешке я забыл то, чему меня учили на тренировках: для более эффективной работы доспеха следовало передвигаться слегка вприпрыжку. Вместо этого сервоприводы заикались и тряслись, чуть ли не сбивая меня с ног.

Сквозь собственное прерывистое дыхание я услышал треск листвы за спиной, и подумал, что теперь меня преследуют два зверя. Помня, что это существо смертоноснее всего в воде, я резко повернул и побежал вверх и наискось через склон. Здесь от моих доспехов было больше пользы: они ускоряли шаги, так что можно было перепрыгивать через упавшие стволы деревьев и с камня на камень.

На бегу я выхватил нож, скорее для того, чтобы рубануть по любой ветке, в которой можно запутаться, чем против зверя. Пройдя еще несколько десятков шагов, я споткнулся, ударившись коленом о что-то, что я не заметил в темноте. Я упал в сторону и почувствовал под рукой и коленом что-то твердое, покрытое слоем мха и грязи. «Каменные плиты, — подумал я, — или еще какой-нибудь странный камень, вроде тех, что мы приметили на окраине того поселения».

Скорее от отчаяния, чем от храбрости, я повернулся лицом к чудовищу и зажег фонари доспеха. Тусклый свет прорезал ночь, освещая склон и усеявшие его искривленные деревья. Кусты метрах в двадцати от меня затряслись. Я сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться, и поднял пистолет.

Животное, которое выскочило из широких листьев, было размером с собаку — едва ли больше мастиффа. Устыдившись, я подумал, что это другой зверь, и не стал открывать огонь, опасаясь, что вокруг рыщет еще кто-нибудь. Однако в свете фонаря разглядел, что эта напавшая тварь и есть «мой» хищник. Он отличался очень длинными челюстями с зубами, непропорционально крупными по отношению к остальному телу. К тому же я заметил на чешуйчатой морде запекшуюся кровь.

Я чуть не рассмеялся, всадив пулю ему в пасть, когда тот раскрыл ее перед прыжком. Болт вошел в глотку и разорвался, почти снеся животному голову. Существо проскользило по лесной подстилке несколько метров. Задние лапы дергались еще несколько секунд, пока оно окончательно не перестало шевелиться.

Я боялся наступившей тишины, так как ожидал, что вот-вот на меня обрушится волна всевозможных тварей, привлеченных шумом и вспышкой от выстрела. Я все еще сомневался, было ли убитое мной животное тем же, что напало на меня в болоте, но потом заметил, что его хвост походит на китовые лопасти, а ноги перепончатые, идеально подходящие для охоты в воде. Хотя он и на суше двигался впечатляюще быстро!

Громкий стук копыт возвестил о появлении Аккадис, которая, должно быть, находилась на приличном расстоянии, раз так поздно прискакала. Она заржала и отпрыгнула от трупа, мотая головой. Не было никаких сомнений, что существо затронуто духом Калибана, но, к моему сожалению, его нельзя было считать Великим Зверем.

Я погладил Аккадис по шее, успокаивая и ее, и самого себя, а затем почесал ей бока, глядя на животное, которое меня так напугало. Интересно, если бы я был с Галасс, напало бы оно? Конечно, если бы я наткнулся на этого зверя на суше и при солнечном свете, я бы вступил в бой не раздумывая. Да… страх был сильнее, чем я мог себе представить, но и я был слишком молод, чтобы понять все это. Я скорее посмеялся над случившимся, чем действительно усвоил урок. Урок, который я вынес из собственного опыта, столкнувшись лицом к лицу со слабостью своей души.

— Наш Поиск еще не закончен, дружище, — в конце концов сказал я Аккадис, отворачиваясь от чудовища с уродливыми челюстями.

— Прошло еще несколько месяцев, прежде чем я нашел зверя, достойного называться Великим, — завершил Лютер. Его взгляд стал отстраненным. Моргнув, Лютер снова уставился на Татразиила. — В итоге я вернулся в Альдурук с достойной добычей, как и обещал, позже был посвящен в рыцари Великим Магистром в утро своего совершеннолетия, а в полдень отправился к приемным родителям. И лишь намного позже, вновь встретившись с саром Эрегором, я понял истинную цель Поиска.

— Дай угадаю: теперь ты собираешься просветить и меня? — спросил Татразиил. — Полагаю, в этой запутанной истории есть какая-то мораль. Я спросил о Махии, а ты рассказал историю о звере в болоте.

— Но ты так и не спросил о Галасс…

— А, другой рыцарь? Что с ней?

— Не знаю, — печально ответил Лютер. — Она так и не пришла в Ангеликасту. Галасс могла погибнуть, или сдаться, или просто вернуться к себе в поселение, чтобы править, как желал ее отец. Развалины Серого Дома и призраки ее предков, несомненно, напугали ее больше, чем тот зверь со страшной пастью напугал меня.

— Это что, и есть урок? — Татразиил казался разочарованным. — Ты хочешь сказать, что настоящий враг кроется в нашем собственном сознании? Знаешь, я читал множество записей твоих прежних историй и понял, что ты всего лишь дешевый сказочник. Не лорд или колдун из калибанских сказаний, а обычный бард-голодранец!

Лютер рассмеялся.

— А я и не утверждаю обратное. Видимо, я объяснил свою точку зрения недостаточно ясно. Видишь ли, испытание не в том, сможешь ты убить опасного зверя или нет. Мой господин видел, как я владею всеми видами оружия, еще до того, как я ступил за ворота. Дело даже не в том, есть ли у человека мужество, выносливость и мудрость, чтобы продолжить Поиск. Некоторые из Поисков вообще длились несколько дней.

Скептицизм на лице Татразиила сменился настороженностью; глаза повелителя Темных Ангелов сузились.

— Испытание состоит в том, чтобы покинуть замок, — заключил Верховный Великий Магистр. — Отказаться от всего, что имеешь, и начать все сначала, с нуля.

Лютер кивнул и улыбнулся.

— Ты — лучший слушатель, чем большинство твоих предшественников.

Татразиил молчал несколько минут, за время которых Лютер налил себе еще воды из кувшина.

— Узы родного очага ограничивают нас, — вполголоса пробормотал Татразиил. — Семьи только отвлекают. Если мы желаем свершить то, что должны, то не можем влачить за собой то, с чем рождены. Быть Темным Ангелом — это и начало, и конец одновременно.

Лютер нахмурился, прислушавшись к словам собеседника. Его дурные предчувствия росли по мере того, как Татразиил говорил.

— Ты не понял, — возразил Лютер. — Я имею в виду, что вы должны оставить позади все прошлое! Легион не может стать тем, чем должен, если не начнет все заново.

— В самом деле! — воскликнул Татразиил. — Когда последний из Падших раскается, мы навсегда закроем эту главу древней истории. А значит, сейчас мы должны посвятить себя охоте на них как никогда раньше. Наши прошлые жизни, то место, откуда мы пришли, — они ничего не значат. Калибан исчез, и нет другого дома, кроме Скалы.

Лютер застонал и покачал головой, но прежде чем он успел возразить, Татразиил направился к двери.

— Нет! Только не стазис! — взмолился Лютер, бросаясь вслед за космодесантником, но тот остался глух к его мольбам. Дверь захлопнулась.

ИСТОРИЯ ОБ ОХОТЕ

Татразиил больше не появлялся, но один за другим приходили другие. Аматиил, Дуремис, Хазраил, Лирис, Аназиил… Лютер был как можно внимательнее к каждому из Верховных Великих Магистров, изучая их манеры, антипатии и склонности. Он старался вовлекать их в разговор, учиться у них так же, как они учились у него. Это давалось Лютеру не без труда, потому что его разум даже в стазисе не переставал бредить, пусть и несколько заторможенно. Видения возникали от случая к случаю, но Лютер научился распознавать признаки их неминуемого прихода. Высвобождение из стазиса нередко вызывало краткие галлюцинации, из-за этого Лютер часто впадал в прострацию, как ни пытался он оставаться во время допросов в сознании и удержать ясность ума.

И каждый раз тюремщики допытывались насчет его последователей. Тех, кого они называли Падшими. Он старался помочь, как мог, предоставляя разрозненные сведения о них из неконтролируемого потока образов будущего. Некоторых Падших он помнил по именам со времен Калибана, но весьма смутно представлял, где они теперь, а тем более — каковы их нынешние планы.

Десятилетие за десятилетием, век за веком жизнь Лютера продолжалась короткими вспышками; он старался узнавать от своих мучителей о происходящем в Галактике за пределами его камеры. Со временем все слилось в бесконечную историю упадка, краткого возрождения, кризиса и новых войн. Лютер задавался вопросом, не кажется ли ему это из-за того, что к нему обращаются лишь в случае необходимости, но одно он знал точно — какими бы ни были планы Императора относительно будущего Империума, они определенно пошли наперекосяк тысячи лет назад.

То, как космодесантники говорили об Императоре, сбивало с толку еще больше. Они почитали Его как всемогущее существо, но в то же время говорили о какой-то Его жертве, будто Он уже умер. С каждым поколением Темных Ангелов становилось ясно, что хватка слепой традиции крепнет, а разум и просвещение Имперской Истины больше не существуют даже в отдаленных воспоминаниях; в лучшем случае они изредка проявлялись, правда, в очень искаженном виде, в мышлении Верховных Великих Магистров.

Лютеру иногда удавалось предупредить их о надвигающейся угрозе, но в большинстве случаев Темным Ангелам трудно было что-то предпринять, опираясь на мимолетные проблески в сознании полубезумного старика: то демагог, который вот-вот разожжет пламя войны, то надвигающийся откуда-то флот ксеносов. Магистры ни разу не поблагодарили, хотя Лютер изо всех сил старался ответить на их вопросы. Во время допросов они всегда исходили из ложного представления, будто Падшие до сих пор действуют по какому-то великому плану, разработанному Лютером в последние дни существования Ордена. Как ни пытался он разубедить своих мучителей, его всякий раз обвиняли в обмане.

Серая полоса образов, расспросов и боли прервалась с Аназиилом… или, скорее, с Ориасом, потому как это был первый раз, когда Темный Ангел пришел к нему с кем-то, кроме Смотрящих-во-Тьме. Лютер так поразился, что ему показалось, будто его разум окончательно помутился и застрял между настоящим и каким-то вариантом будущего.

— Прошу прощения, магистр Аназиил, но, похоже, сегодня я сам не свой, — опередил Аназиила Лютер, когда тошнота из-за отключения стазиса немного прошла. Он потер глаза и прищурился, вглядываясь в силуэт второго космодесантника. — Кажется, у меня опять временное смещение.

— Это Великий Магистр Ориас, — объяснил Аназиил. — Мой лучший капитан, а в скором будущем — и Магистр Ордена.

— Я… — Лютер не знал, что и думать. — Надо же, меня еще никогда не представляли преемнику. Насколько я помню, с поста Верховного Великого Магистра нельзя уйти просто так. От него, позвольте напомнить, освобождает только смерть.

— Не Верховного Великого Магистра, — спокойно произнес Ориас, подходя ближе. Он выглядел старше Аназиила; седая борода была коротко подстрижена, а волосы — зачесаны назад и убраны лентой. — Просто Великого Магистра. Мне предстоит возглавить новый Орден — Апостолов Калибана. Аназиил считает, что для решения определенных задач мне следует знать о вашем существовании, хоть я и буду первым и последним в своем Ордене, кто о нем узнает.

— Похоже, я должен быть польщен, — рассмеялся Лютер. — Вот уж не подозревал, что я такая важная персона!

— Ты — наша самая мрачная тайна, Лютер, — веско сказал Аназиил. — Только благодаря дневникам Верховных Великих Магистров и указаниям Смотрящих о тебе хоть кто-то знает. И только один мог хранить это знание.

— До этого момента, как я понимаю, — спросил Лютер. — Что же изменилось?

— Ничего, в том-то и дело, — ответил Аназиил. — Мы преследуем Падших. Одних мы ловим, другие ускользают. Некоторые раскаиваются, но многие — нет. Мы раскрываем их планы и извлекаем секреты, однако до сих пор так и не выяснили, что они замышляют.

— Со дня гибели Калибана прошло семь тысяч лет, — печально произнес Ориас. — А Падших все больше и больше.

— В Ордене Калибана состояло более тридцати тысяч космодесантников, — сказал Лютер. — И судя по тому, что я слышал, они рассеялись не только в пространстве, но и во времени, как и мои мысли. Последние из Падших могут вернуться только через семь тысяч лет.

— Вот почему нам жизненно необходима новая, более четкая стратегия, — сказал Аназиил. — Мы не можем просто откликаться на вызовы, нам нужно самим искать врага.

— А, так это твоя задача? — Лютер посмотрел на Ориаса. — Охотничьи псы? И вы собираетесь создать орден ради этого?

— Нет, выслеживанием Падших будут заниматься все Темные Ангелы и все наши наследники, — ответил Аназиил. — Это священная миссия, выходящая за рамки одного ордена. Апостолы Калибана сыграют особую роль в дополнение к своим обязанностям перед Империумом.

— Мы собираемся выследить и захватить Сайфера, — заявил Ориас — на взгляд Лютера, с большей уверенностью, чем следовало бы. — Твои слова больше не останутся без внимания, Лютер. Мы больше не считаем тебя архитектором планов Падших.

— По-вашему, это лорд Сайфер? — с усмешкой спросил Лютер.

— В какой-то степени. Насколько это вообще возможно. Сайфер знает больше, чем любой Падший, — начал Ориас. — Он их разыскивает. Он пересекался с сотнями, тысячами Падших. Иногда он был один, иногда — с союзниками, кого-то вербовал, кому-то помогал советами…

— Допросить Сайфера было бы гораздо полезнее, чем тебя, — сказал Аназиил.

— Так вы собираетесь полностью посвятить себя охоте? — Лютер со вздохом посмотрел на Ориаса. — Я расскажу, чего вам это может стоить.

Небольшие поселения людей были разбросаны по всему Калибану. Они пользовались лишь примитивными средствами связи, но кое-что все же объединяло всех жителей моего родного мира: охота. Она поколениями питала культуру Калибана, влияла на диалекты и изменяла размеры владений лордов. Способность выслеживать и убивать Великих Зверей за пределами Ордена была прерогативой исключительно аристократов, и от нее-то и происходили их власть и права. Одни лорды и леди были добродетельны, другие — нет, но любой правитель, не занимавшийся подготовкой своих рыцарей, мог дорого поплатиться, когда Великий Зверь появлялся в его землях.

Помимо дружин феодала, весть о Великом Звере привлекала и будущих рыцарей, стремящихся завершить Поиск, а также отряды Скитальцев, надеявшихся подзаработать. Следопыты и проводники, охотники и прочие искатели приключений — каждый играл свою роль, однако традиция отказывала этим простолюдинам в праве убить Великого Зверя.

И только Орден не считался ни с родословной, ни с репутацией своих подчиненных. Человека незнатного происхождения также могли принять в Орден в ранге оруженосца после того, как он доказал, что достоин завоевать право посвящения в рыцари Ордена, или пережил опасное путешествие в сам Альдурук — подвиг, отбиравший самых смелых и умных простолюдинов.

Формально я был дворянином, сыном рыцарей, но и мать, и отец пришли сюда как простолюдины. Отец не распространялся о своем происхождении, и мать уважала его желания, а о себе рассказывала, что она дочь бондаря. Они выросли вместе где-то к юго-востоку от Альдурука, так далеко, что самый высокий пик тех мест скрывался за горизонтом.

Великий Зверь, почти такой же опасный, как Рог Разрухи, напал на их крепость. Их правительница, пренебрегая своими обязанностями, бросила тех, кого должна была защищать, и бежала со своими рыцарями. Большинство крестьян укрылись в казармах, хотя из оружия у них были только плужные лемеха и простые охотничьи ружья. Моя бабушка и еще несколько семей решили вместе с детьми отправиться искать защиты у другого лорда.

То, что им пришлось пережить, едва можнопредставить, но кое-кто все же прошел испытание лесом и выстроил новые дома в предгорьях. Мои мать и отец, тогда еще подростки, решили, что никогда больше не доверят свои жизни вероломным дворянам, а когда отряд сара Коралиса прошел через их поселение, они узнали о существовании Ордена. Они бежали из дома, преодолели горы и в конце концов пришли к вратам Альдурука.

Я рассказываю вам об этом потому, что важно знать начало пути их рыцарства, чтобы понять его конец. Они со всей ответственностью относились к клятвам защищать простых людей и отправлялись в каждую экспедицию из Альдурука, независимо от того, как далеко была их цель или как долго им приходилось блуждать по лесу. Больше нескольких месяцев родители провели в Ангеликасте, только когда мать была беременна, и столько же — после моего рождения. Но, отлучив от груди матери, меня отдали в распоряжение Ордена для дальнейшего воспитания, и мои родители отправлялись на охоту с тем же рвением, с каким спешили домой, чтобы растить меня. Как говорит старая пословица, «узы пролитой крови прочнее, чем той, что течет по венам».

Вполне вероятно, мои чувства к приемным родителям были даже глубже, чем к родной семье, поскольку в том возрасте, когда устанавливаются семейные узы, я проводил больше времени с ними.

Тем не менее, когда я вернулся в Альдурук и был принят в рыцари Ордена, я первым делом отыскал родителей, чтобы рассказать о своих достижениях. Они так гордились мной… С такой же гордостью я отправлялся вместе с ними в походы, когда Великий Магистр собирал отряды для экспедиций.

Не стоит путать эти отряды с обычными патрулями Ордена. Патрули были рутиной, они охватывали земли вокруг Альдурука, и их хватало, чтобы обеспечить безопасность Ордена и соседних поселений. В экспедиции же уходили на долгие дни: Орден оберегал весь Калибан, до самых дальних берегов, и, если требовалось, его рыцари пересекали моря. Некоторые экспедиции длились годами, хотя та, к которой меня как-то приписали, оказалась не столь грандиозной — километров на шестьсот к юго-западу, в районе, известном просто как Ущелья.

Великий Магистр Дедрик ушел из жизни, когда я был еще совсем мальчишкой. У меня остались лишь смутные воспоминания о великолепных церемониях его погребения в подземельях Тандора. Сарл Эннериэль была убита Шипастым Железнобоком в те времена, когда я еще жил в Сторроке. И потому теперь я служил магистру Оцедону. В ночь перед нашей отправкой он позвал меня в свои покои.

Оцедон не отличался высоким ростом. Возможно, он был одним из самых низкорослых рыцарей, которых я знал, зато у Оцедона, будто возмещая этот недостаток, были чрезвычайно широкие плечи и бочкообразная грудь. Оцедон, как и его предшественники, был скорее человеком войны и стратегии, чем управленцем. Поговаривали, что в юности он шокировал свою знатную семью тем, что любил заниматься трудом простолюдинов — работал в поле, таскал бочки, раздувал кузнечные меха, — чтобы стать сильнее и крепче, чем люди ростом выше него. Он носил бакенбарды, доходившие до уголков рта, однако волос на его голове осталось мало. Зато брови были настолько густы и заметны, что мы, молодые рыцари, шутили, что их можно увидеть сквозь закрытое забрало шлема. Оцедон был чрезвычайно яростен в бою и наводил ужас на тренировочной площадке, но наедине беседовал очень мягко.

— Вы воины и послы, — произнес Великий Магистр Оцедон накануне нашего отъезда. — Цепным мечом и болт-пистолетом вы настигнете лесных зверей, однако словом распространите волю Ордена.

— Какова воля Ордена, мой господин? — спросил я Оцедона. Живя в Альдуруке и проведя почти всю жизнь в его тени, я очень удивился, что Орден еще не известен во всем мире.

— Равенство и союз, — спокойно ответил Великий Магистр.

Мы сидели у электрического камина, одного из немногих в Альдуруке, и жужжание его синих прутьев сопровождалось звоном тарелок, пока спутница Оцедона сарл Фел с полудюжиной слуг готовила к нашему отъезду большой стол в соседнем зале.

Я не нашел слов для ответа, поэтому просто кивнул. Великий Магистр в ответ нахмурился.

— Ты понимаешь, что я имею в виду? — спросил он.

— Я понял ваши слова так, как понял, сар Оцедон, но не знаю, какой смысл вложили в них вы, — признался я.

Его хмурый взгляд сменился озадаченной улыбкой.

— Я до сих пор не пойму, умен ли ты, сар Лютер, или слишком умен, — усмехнулся Оцедон. На маленьком столике между нами стояли кубки с вином, он взял один и протянул мне. Он словно обращался к публике, хотя в зале не было никого, кроме нас. — Ты самый способный рыцарь, которого приняли в Орден за целую вечность. Твое природное умение обращаться с мечом не уступает дару вести переговоры, а также уму и тактическому гению. Ха, я даже не боюсь говорить тебе об этом, потому что знаю: высокомерия в тебе тоже нет.

Затем он наклонился вперед, заговорщически понизив голос.

— Не Великому Магистру назначать преемника, Лютер, но если я протяну еще несколько лет, пока ты не достигнешь полной зрелости… Признаюсь, я не вижу никого, кроме тебя, кому бы я мог доверить это место.

Это были лучшие слова одобрения и поддержки, которые мне когда-либо довелось слышать. И я много лет спустя доказал-таки его правоту, хотя мое пребывание на посту Великого Магистра было недолгим…до того, как на новую должность Верховного Великого Магистра мы возвели Льва. Но в то время Лев еще жил диким зверем в лесу, и наши пути пересеклись лишь через два года, и у меня не было другого образца для подражания, кроме Великого Магистра Ордена, человека, сделавшего мне такой комплимент.

— Для меня большая честь, что вы так высоко меня цените, сар Оцедон, — сказал я, поднимая бокал с вином. — Я сделаю все, что в моих силах, чтобы заслужить доверие и уважение и других мастеров, и, будь на то их воля, ваше желание обратится в реальность. Но вы не объяснили, что подразумевается под равенством и союзом в послании Ордена.

— По всему Калибану аристократы удерживают власть с помощью военной силы. Без их защиты простой народ уязвим. Рыцари ограничивают и доступ к лучшему оружию и доспехам, и обучение воинскому делу, чтобы укреплять свое господство. Такое положение дел не устраивает Орден: мы считаем, что каждый калибанец имеет право и должен быть готов сразиться с Великими Зверями. Мы принимаем всех мужчин, женщин и детей, которые смогут доказать, что способны и готовы следовать нашим идеалам.

— Это, должно быть, заставит некоторых дворян хорошенько понервничать, — заметил я, и Великий Магистр согласно кивнул.

— Действительно, — с усмешкой продолжил он. — Но Орден не настолько велик, а рекрутов из простого народа не настолько много, чтобы мы действительно представляли угрозу для их власти.

— Но саму мысль, что простолюдины могут стать рыцарями, они ни за что не поддержат, — настаивал я.

— Вот тут-то и вступает в дело двойной принцип союза, — объяснил Оцедон, подняв руку и подчеркнуто сведя два пальца. — Орден и знать поселений сражаются бок о бок по всему Калибану. Мы заходим в их земли лишь с их позволения. Мы платим за еду и уход за конями. И только если кто-то из их крестьян выражает недовольство своим положением, мы даем им шанс. Вместо того, чтобы разжечь мятеж в родном поселении, они могут присоединиться к нам или сами отправиться в Альдурук навстречу новой жизни. По правде говоря, своей жизнью недовольны лишь немногие. Крестьяне относятся к Ордену с не меньшим подозрением, чем их хозяева. Кое-кто даже распускает слухи, будто мы похищаем крестьянских сыновей и дочерей и насильно заставляем их воевать! Лесорубы, углежоги, фермеры, бондари — все простолюдины хотят, чтобы их дети стали наследниками семейного дела или, по крайней мере, были живы и здоровы и не уходили на Поиск или умирали на стенах замка.

Я даже не задумывался о таком. Сам я собирался стать рыцарем с тех самых пор, как вырос достаточно, чтобы понимать, что происходит вокруг. Мысль, что люди могут искать славы в чем-то, кроме военного дела, стала для меня откровением.

— Мы должны стремиться к равенству не только людей, но и культур, — продолжал Оцедон, опустив руку на колено. — Орден не пытается заменить собой рыцарство Калибана, он лишь развивает его. Вот почему мы должны быть смиренными в этом деле. Не нам судить мир и указывать остальным, как они должны жить. Если кто-то захочет перенять систему Ордена, то только по личному вдохновению, но никак не из-за нашего давления. В тот момент, когда дворяне заподозрят, что Орден желает власти, наше дело проиграно.

Я размышлял над этими словами до тех пор, пока не объявили начало пира, а затем меня охватило веселье. Я пировал вместе с девятью другими рыцарями, которые должны были отправиться в путь вместе со мной. Помимо родителей, в экспедицию входили еще трое самых близких мне людей. Фиона… я был влюблен в нее еще с юности. Теперь мы повзрослели, и хотя провели целые годы порознь, наша встреча была радостной, а отношения только начинались. Чуть дальше сидела Мейгон, приехавшая вместе со мной из Сторрока. И последним из этого внутреннего круга моих товарищей был сар Самаил. Он был немного старше, его принимали в Орден без меня, но мы быстро подружились во время первого совместного патрулирования.

На следующий день мы отправились в Ущелья, и некоторые из нас больше никогда не увидят Альдурук…

Я бы мог поведать множество интересных историй о нашем походе, но его завершение — вот о чем я должен успеть рассказать, пока еще могу отличить настоящие воспоминания от ложных видений.

Мы не первые, кто проходил этим путем, и предыдущие патрули возвращались с известиями, что хозяин тех земель правит из Неортуха в Пикгейте. С последней встречи с ним прошли годы, и мы не знали, чего ожидать, когда добрались до этих мест. Ущелья представляли собой изломанный ландшафт: в результате сочетания геологических явлений поверхность вздыбилась рядом высоких гор. В прошлом тектонический сдвиг разрушил их настолько, что горные долины опустились ниже уровня моря планеты. Нестабильность недр никуда не девалась: раз в несколько лет случались землетрясения, на соседние земли сходили оползни, даже сторожевые башни, бывало, обрушивались.

Несмотря на сложный ландшафт, или, точнее, благодаря ему, Ущелья процветали, так как целые пласты руд драгоценных металлов оказались открыты для разведки и разработки. Землетрясения уже не пугали ни растения, ни животных Калибана, а крутые склоны были не опаснее, чем любой другой участок леса. Рыцарей Пикгейта можно было узнать издалека из-за их манеры сражаться пешим строем, а не передвигаться верхом — вполне разумная тактика, учитывая местность, на которой они держали власть. Это означало, что они также хорошо умели добывать пищу и владели другими навыками, нужными в дикой природе; их патрули могли полностью покрывать длинные, коварные пути вверх и вниз.

Мы добрались до маленького замка неподалеку от холма, на котором стоял Пикгейт. Его смотритель сообщил, что нынешнего лорда зовут Альмантис, и он примет нас без колебаний. Он также показал одно из чудес Старой Ночи, доступное только их рыцарям — устройство связи, которое умело передавать сообщения по воздуху!

Вокс-передатчик! Помимо него, конечно, у них был приемник и ретранслятор. Это оборудование находилось в каждом из разбросанных по Ущельям замке Пикгейта, так что его рыцарям не приходилось полагаться на курьеров, отправленных через труднодоступные долины. Изучение таинственной воздушной связи стало бы великим благом для Ордена, и пока смотритель посылал весточку о нас лорду Алмантису, мы договорились между собой, что будем искать союза с Пикгейтом, если это вообще возможно.

Смотритель не солгал: в течение часа он получил разрешение от своего господина пропустить нас вперед. Это казалось просто чудом — запрашивать приказы и получать их так быстро.

Мы поприветствовали лорда радушно, но сдержанно. Встреча прошла спокойно, и мы нашли общий язык — подобно Альдуруку, Пикгейт был высечен из самой горы, и вместе с лордом Алмантисом мы провели некоторое время, сравнивая две крепости. Пещеры Ангеликасты были созданы самой природой, а палаты Пикгейта представляли собой результат колоссального труда смертных. Залы и камеры в нем когда-то были рудничными выработками с низкими потолками и постепенно сужались, ведя к рудным жилам. Электрическое освещение — причуда в Альдуруке — здесь было повсюду, и так я получил ответ на вопрос, откуда пикгейтские рыцари черпали энергию для своих вокс-передатчиков, или, как они их называли, «длинных голосов». Тайна этой энергетической сети была второй вещью, о которой мне хотелось разузнать побольше.

Нас чествовали и угощали в самом большом из залов, высеченном примерно в трех метрах от поверхности, с обычными окнами, через которые солнечный свет проникал в шахты. На грубо вырубленных стенах висели разноцветные знамена, а балки у потолка кое-где поддерживали колонны из укрепленного железом дерева. Это место выглядело скорее практичным, чем благородным и изысканным. Казалось, все подтверждало впечатление, вынесенное из опыта прошлых патрулей, что правители и рыцари Пикгейта были не очень знатного происхождения — простолюдины, несколько поколений назад принявшие мантию лордов.

Хоть я и не был старшим в отряде, из наших предыдущих встреч с чужаками стало ясно, что я налаживаю общение лучше, чем кто бы то ни было. Поэтому я и в этот раз взял на себя инициативу. Немного расспросив об истории Пикгейта и получив от лорда не слишком вразумительные ответы, я заговорил об Ордене и о нашей миссии — выискивать и убивать Зверей, а также защищать любого, кому потребуется помощь в диких лесах Калибана.

— А что насчет врагов… другого рода? — настороженно взглянув на нас, спросила седовласая придворная. — Двуногих?

Алмантис, казалось, был раздосадован этим вопросом, но когда я спросил, что имела в виду его советница, лорд ответил откровенно.

— Нападения преступников, как ни прискорбно, — сказал он, недобро взглянув на женщину. — Леса на западе кишат разбойниками, которые нападают на рудничные караваны. Их невозможно поймать — слишком хорошо знают местность, а их логова надежно защищены. Если мы начнем посылать с повозками больше стражи, то придется сократить патрули в других точках.

— Но вы ведь можете просто оставить их в лесу Великим Зверям? — предположил сар Самаил. — В дебрях, без всякой защиты — это всего лишь вопрос времени.

— Если бы все было так просто, эти мерзавцы давно бы передохли, — проворчала придворная.

— Это правда, — продолжил Алмантис. — Похоже, у них есть какое-то укрепленное логово или свои способы выжить в лесу.

— Возможно, мы могли бы облегчить бремя ваших патрулей, пока вы проведете кампанию против разбойников, — предложил я, но это было встречено хором неодобрения из-за стола.

— Мы не можем доверить нашу защиту чужеземцам! — высказался один возмущенный дворянин, выразив общее мнение.

Алмантис призвал всех к порядку, но это заняло некоторое время, так как в зале вспыхнуло несколько споров. Когда тишина воцарилась вновь, лорд Пикгейта потер подбородок и задумчиво посмотрел на нас.

— Как видите, ничего личного, — заверил он нас. — Вряд ли и Орден доверит чужеземцам свои границы.

— Мы прибегаем к чужой помощи при необходимости, — ответила моя мать. — Наша безопасность зависит от сотрудничества с соседями в такой же мере, как и от собственных сил.

— Но мы вас понимаем, — спешно добавил я, стараясь сохранить добрый тон беседы. Я посмотрел на своих спутников. — Быть может, мы рассредоточимся по отрядам в Ущельях? Один рыцарь в отряде не станет угрозой.

На это не согласились мои товарищи. Отец покачал головой, а остальные недовольно заворчали.

— Я не хочу, чтобы нас разбросали, как солому по полю, — настаивал отец. Его воля, как старшего из нас, имела большой вес, и как магистр он обладал авторитетом в Ангеликасте. — Мы пришли охотиться на Великих Зверей, и, если нам позволят, заключить союз.

Я не хотел, чтобы моя инициатива оборвалась на этом моменте, и снова обратился к Алмантису.

— Возможно, лорд Неортуха, вы могли бы поставить перед нами более четкую задачу, которая позволила бы вам уделить больше внимания разбойникам?

— Когда в следующий раз вы заметите Великого Зверя, мы могли бы избавиться от него, — предложила Мейгон. — Вы ведь доверите нам эту миссию?

— Лишив наших оруженосцев возможности заслужить рыцарское звание? — возразил тот самый дворянин, который выступил против того, чтобы мы патрулировали их территории.

— Даже если бы это не имело значения, вы плохо ориентируетесь в Ущельях, — взяла слово темноволосая женщина средних лет. Раньше я ее почти не замечал, но теперь, когда она привлекла к себе внимание, понял, что она заговорила впервые. От нее исходила уверенность, и дворяне молча слушали ее, не прерывая. — Ваши скакуны не приспособлены к здешней местности, в наших краях у вас меньше шансов выжить. Это прискорбно, но справедливо.

— Это моя дочь Эгривера, маркиза Пиков, — сказал нам лорд. — Она права. И вы также должны понимать: несмотря на трудности, мы в состоянии решить эту проблему своими силами. Наши рыцари, готовые ответить на «длинный голос», занимают крепости по всем моим владениям.

— Нет смысла нестись вперед сломя голову, как видно из примера других королевств, и практически невозможно охотиться на каждого зверя из Пикгейта, — пояснила далее Эгривера, хотя в ее глазах отразилось сожаление. — Наши пешие рыцари откликнулись бы гораздо быстрее, не окажись вы поблизости.

Упоминание о системе связи вновь вызвало желание заключить договор с Ущельями, и я решил высказаться:

— В таком случае, может, мы чем-то поможем против разбойников? — предложил я, хотя знал, что столкнусь с возражениями со стороны своих.

Мое предложение незамедлительно вызвало осуждение со стороны отца, если не высказанное, то читавшееся в его взгляде. Он обратился к лорду Пикгейта:

— Предназначение Ордена — преследовать Великих Зверей, и, похоже, мы мало что можем предложить людям Ущелья. Мы благодарим вас за гостеприимство и будем благодарны, если вы предложите остаться еще на одну ночь. После этого мы больше не будем занимать ваше внимание.

— Конечно, — объявил лорд Алмантис. — Добро пожаловать в стены Пикгейта на сколько пожелаете. В крепости много мест, где будут рады вашей компании. Может, вас будут донимать расспросами насчет новостей из большого мира, но лишь потому, что очень немногие люди пытаются добраться до Ущелий.

Мы распрощались с советом и направились из зала лорда в сопровождении местных рыцарей на постоялый двор, который те сочли для нас подходящим. Хозяин действительно был приветлив и любознателен, но мой отец посоветовал не беседовать в общей комнате, и вместо этого мы пили и ели в комнатах, где нас разместили. После трапезы я больше не мог держать язык за зубами.

— Эти устройства связи — чудо Старой Ночи, — заявил я, отодвигая пустую тарелку. — Если бы мы смогли раскрыть тайну их создания, только подумайте, насколько бы возросло наше влияние. Здесь есть и еще чудеса — для создания электричества, а может, и другие, которых мы и не видели.

— Мы здесь не для того, чтобы увеличивать свое влияние или собирать археотех, а для того, чтобы охотиться на Великих Зверей, — возразил сар Гавриил, угрюмый рыцарь, которого я невзлюбил с нашей первой встречи.

— На разбойников мы не охотимся, — сказал отец.

Признаюсь, не будь он моим отцом, я бы замолчал, однако фамильярность пересилила должное почтение к начальству. Как бы то ни было, в отчаянии я стукнул рукой по столу, опрокинув стакан.

— Нельзя же быть таким недальновидным! — рявкнул я; в тот миг гнев охватил меня, и я уже не мог остановиться. — Ты же слышал, что сказал их господин. Они могут быстро узнавать об угрозе любого Великого Зверя, где бы он ни появлялся. Представь, что власть в руках Ордена. Что, если наши союзники в соседних крепостях смогут подать сигнал о помощи в считанные мгновения, а не дни? Что, если наши мастера могли бы изучить эту технологию и сделать ее переносной? Наши патрули могли бы возить такое устройство с собой на повозке и на ходу докладывать о том, что обнаружат!

— Мы рыцари, а не ополчение, — сказал сар Гавриил. — Это кое-что значит для Ордена. Мы охотимся. Мы не стоим на страже.

— Не совсем так, — возразила мать. — Орден был основан для защиты других.

— Они не дадут нам эту технологию по доброй воле, — веско сказал отец. — Вы же видите — они недоверчивы. Зачем им уступать свое преимущество тем, кого они считают врагами?

— Мы вступим в союз, — настаивал я. — Если докажем наши добрые намерения, у нас есть шанс. Если мы уйдем, ничего и не случится. Что мы теряем?

Действительно, что? Это решение казалось мне легким, и я подумал, что старших рыцарей от него удерживает только гордость, хотя и не упрекнул никого вслух.

— Не вижу, чем мы можем помочь, — сказала Фиона. — Эгривера права. Мы не можем гоняться за нашей добычей туда-сюда по этим долинам. Даже если мы не заблудимся или, что еще хуже, не попадем в засаду, можно ли нам надеяться преуспеть там, где местные рыцари потерпели неудачу?

Верно подмечено. Что такого я мог предложить, чего бы не было у рыцарей Ущелий?

— Мне нечего сказать, — признался я и взглянул на отца, предлагая примирение. — Если я что-нибудь придумаю, ты позволишь мне предложить это лорду Пикгейта? Если мы поможем Алмантису, представь, какое благо это может принести.

Отец не обладал богатым воображением, но был человеком справедливым.

— Мы уедем завтра утром, если только у вас нет ничего особенного, что вы могли бы дать взамен Алмантису.

Я кивнул в знак благодарности и согласия, попрощался с остальными и удалился, но в свою комнату не пошел. Вместо этого я решил немного прогуляться в надежде, что мне в голову придет какая-нибудь полезная мысль. В дверях я чуть не столкнулся с женщиной, которую порядком ошеломило мое появление. Это была Эгривера.

— Сар Лютер! — воскликнула она более взволнованно, чем я ожидал.

— Сарл Эгривера, — сказал я в ответ, отступая назад, чтобы дать ей войти. Она не тронулась с места.

— Маркиза Эгривера, — напомнила она, и я поклонился в знак извинения. — Собственно говоря, я искала вас.

— В самом деле? Что ж, вы легко меня нашли.

— Я поговорила с отцом, и он разрешил мне подойти к вам, — тихо сообщила она. — Знаю, другие члены совета с подозрением относятся к Ордену, но я думаю, что в нашем союзе есть большая взаимная выгода.

Приятно было слышать, что кто-то из советников Алмантиса думает так же, как и я. Интересно, что подтолкнуло ее к мыслям об альянсе?

— Я только что закончил подобные переговоры с собственным отцом, — признался я с улыбкой. — Может, лучше продолжим беседу в более удобном месте, а не на пороге?

Мы удалились в отдельную комнату, послали за водой и вином и принялись обсуждать, чем я и моя компания можем быть полезны жителям Ущелий. Благодаря моей тактической проницательности и ее знанию местности мы наконец разработали план, который, возможно, имел смысл, хотя мы и закончили далеко за полночь. Я ушел к себе в покои, но заснуть так и не смог, взволнованный тем, что сулили нам переговоры.

На следующий день Эгривера вернулась, на этот раз со своим лордом и несколькими слугами. У меня не было времени рассказать моим спутникам о плане до прибытия лорда, и поэтому за завтраком они услышали его впервые.

— Наш замысел прост, — начала Эгривера. — Самое большое преимущество, которое вы можете дать, — это ваша скорость на открытой местности. Боевые кони могут опередить любого из воинов.

— Открытая земля — редкий товар в Ущельях, — сказал Алмантис. — И у нее есть недостаток: враги могут видеть нас на расстоянии, что даст им время ускользнуть в укромное место.

— Вот почему нужно скрываться от их глаз, — возразил я.

Я посмотрел на Эгриверу, и она кивнула, чтобы я продолжал.

— Внезапность необходима. Она приумножает эффект скорости.

— И мы должны действовать быстро, прежде чем о присутствии Ордена станет известно многим, — добавила маркиза.

— У меня есть еще одна мысль на этот счет, — сказал я. — Верно и другое. Надо полагать, что у разбойников в Пикгейте есть глаза и уши. Платные соглядатаи либо сочувствующие. Пока мы сидим здесь, новости о нашем прибытии разлетаются по всему Ущелью.

— Тогда врагам будут легко следить за вашими передвижениями, и наш план не сработает, — мрачно заключила Эгривера.

— Наоборот! — возразил я ей и остальным. — Наша маленькая компания устроит грандиозное представление, покинув Пикгейт и Ущелья. Разнесется слух, будто нам здесь не рады. Я уверен, что у вас есть способы, с помощью которых мы можем тайно вернуться.

— Это можно устроить, — сказал Алмантис.

— Ты ничего не сказал о нашей роли во всем этом, — недовольно сказал отец. — Что за план ты придумал?

Мы с Эгриверой посмотрели друг на друга, чтобы понять, кто из нас ответит. Я кивнул, чтобы она объяснила.

— Фургоны с рудой из рудников достаточно велики, и в каждом наверняка могут спрятаться ваши рыцари по двое, — сказала она, глядя на моих спутников. — Они приезжают в Пикгейт, чтобы разгрузиться, двигаясь по единственной дороге, которую мы контролируем, — высокой дамбе. Плата за руду отправляется на рудники, но мы не говорим, когда. Мы распространим слухи, что в следующем караване будет сундук с деньгами.

— Надеешься, что разбойники клюнут на это? — спросила Фиона.

— От такого приза они не смогут отказаться, — ответил я. — Особо щедрая награда за обнаружение нового пласта руды! Разумеется, для сохранения секретности дополнительных охранников не будет.

— Дорога длинная, лес и овраги местами пересекаются, — сказал Алмантис. — Откуда ты знаешь, когда и где нападут разбойники?

— Одна из повозок сломает колесо возле брода через Крутые Ключи. Если привлечь к этому внимание разбойников, они воспользуются случаем. По обе стороны брода — почти километр ровной местности, но, думаю, приманка получится слишком соблазнительной.

Нас еще расспрашивали, но мы с Эгриверой проявили усердие и смогли ответить или возразить всем. Можно было сказать, что мой отец и старшие рыцари не проявляли заинтересованность, но хранили молчание перед местными рыцарями.

Обсуждение заняло некоторое время, но обе стороны согласились с планом, и было решено ввести его в действие немедленно. Я был доволен, что мне удалось убедить и своих соратников, и наших новых союзников работать вместе; должен признаться, я считал себя достаточно умным, чтобы все это провернуть. Но, оглядываясь назад, я понимал, что упустил из виду вклад Эгриверы.

Лорд и его слуги сделали вид, что покидают гостиницу в дурном расположении духа, и мы вскоре последовали за ними, громко обсуждая между собой плохой прием, оказанный нам в Пикгейте. Мы выехали из городских ворот и целый день ехали по лесам к югу от крепости.

В ту ночь к нам подъехал всадник и проводил к пещерам, которые соединялись со сторожевой башней недалеко от дороги — таким образом, два дня спустя мы смогли расположиться на повозках.

Для нас и наших коней это путешествие было не очень-то приятным. Мы тряслись и толкались по извилистой дороге, отдыхая по мере возможности среди мешков с кормом и наших пожитков. Я ехал рядом с Фионой, и мы проводили время как могли, но близость двух конных смотрителей и необходимость оставаться в доспехах подавляли всякие наши любовные намерения.

На третий день пути небольшой отряд охранников криками предупредил нас, что повозка-приманка сбросила колесо. Мы услышали плеск воды и поняли, что наш кучер проехал еще немного до самого брода.

Мы с нетерпением выжидали, держа оружие наготове и похлопывая наших коней, чтобы они не шумели. Спустя несколько минут мы услышали резкий, отчетливый выстрел. Вокруг нас послышались предупреждающие возгласы и раздались новые выстрелы. Четверым местным рыцарям было приказано найти укрытие, пока они изображали недолгое сопротивление. Мы нажали на рычаги, удерживающие заднюю часть тяжелой крышки, и освободили болты задней двери, чтобы она легко откинулась.

Мы все еще не выдавали своего присутствия. Я пытался представить себе происходящее, сопоставив то, что я знал об окружающей обстановке из разговора с Эгриверой, со звуками вокруг нас. Долина простиралась всего на два километра, а брод находился почти в самом центре, словно на дне неглубокой чаши, почти целиком окруженной опушкой леса. Дно лощины представляло собой заливной луг, топкий, но проходимый, и слишком влажный, чтобы деревья могли пустить корни, что оставляло его открытым только для нескольких разрозненных зарослей. Передвижение было бы непростым и для скакунов, но на расстоянии, подумал я, они будут быстрее, чем пешие люди.

Разбойники должны были выйти из укрытий и подойти к каравану до того, как мы начнем действовать, иначе они снова успеют спрятаться среди деревьев, и мы их не догоним. Чем ближе они подходили, тем больше было шансов на успех нашей контратаки, но мы не смели даже шевельнуть крышкой фургона, опасаясь выдать себя. Мы полностью полагались на тех, кто был снаружи, чтобы выбрать лучший момент.

Извозчики объявили о сдаче после нескольких минут беспорядочной стрельбы. Мы услышали топот ног по доскам, за которым последовал всплеск — это наши покинули свои места позади вереницы крепких пони.

Положив одну руку на луку седла, а в другой держа поводья, я стоял рядом с Аккадис, пока Фиона готовилась сесть на коня позади меня. Прошла минута, потом другая. Заставив себя дышать ровно, я подавил желание проверить, не болтается ли пистолет в кобуре. Я представил, как разбойники приближаются к добыче…

Вдруг прозвучал рог — чистый, протяжный.

Я вскочил в седло, и Аккадис в то же мгновение прыгнула вперед. Мы выскочили из фургона первыми, Фиона чуть позади, и сразу нырнули в реку. Аккадис, вспенивая воду, понеслась к берегу.

Впереди я заметил остальных. Они уже вовсю скакали по дороге. Преследуемые разрывающимися болтами, около двух дюжин мужчин и женщин метрах в шестидесяти или семидесяти от них бежали вверх по травянистому склону к линии деревьев. Некоторые разворачивались, пытаясь открыть ответный огонь из своих примитивных аркебуз, но спешка не давала им хорошо прицелиться. Я вытащил цепной меч, но не стал включать мотор — я собирался бить им плашмя, как дубиной, чтобы взять хотя бы одного из убегающих разбойников живьем. Если бы мы смогли узнать, где их логово, это принесло бы лорду Алмантису больше пользы.

Я вывел Аккадис из реки и поскакал вверх по склону вслед за мужчиной и женщиной в толстых жилетах поверх рваной одежды. Мужчина оглянулся назад и заметил меня. Подтолкнув свою спутницу вперед, он остановился и вытащил из-за пояса длинный пистолет.

Я увидел вспышку пороха и клубы дыма за долю секунды до того, как прозвучал треск выстрела и лязг пули, ударившей в грудь Аккадис. Она не прекращала бег, в то время как мужчина открыл патронник пистолета и вставил в казенник новый снаряд.

Слишком поздно он снова поднял оружие. Аккадис налетела на него, задев плечом, но этого хватило, чтобы он с криком боли рухнул на землю. Подняв меч, я подгонял ее вперед, вслед за женщиной. Еще через три мощных шага конь поравнялся с женщиной; размахнувшись, я ударил ее сзади по плечу, сбив с ног, и она растянулась в высокой траве.

Аккадис кружила, пока я сменял цепной меч на пистолет.

— Стоять! — крикнул я им обоим, переводя прицел с женщины на мужчину. — Оружие на землю!

Мужчина открыл огонь, пуля просвистела мимо моего правого плеча. Я убрал палец со спускового крючка и снова приказал ему опустить оружие, на этот раз целясь в женщину, которая поднялась на ноги в нескольких метрах от меня. Обнаружив, что его спутница в опасности, он подчинился и отбросил пустой пистолет в сторону.

Я рискнул бросить взгляд вдоль склона и увидел, что Фиона преследует еще троих вдоль берега реки; ее пистолет громко лязгал. В противоположном направлении рыцари Ордена гнали к каравану еще пару сдавшихся разбойников, в то время как остальные догоняли тех, кто уже почти скрылся за деревьями. Вместе с жужжанием цепных мечей слышались крики паники и боли.

Метрах в сорока от моего пленника стоял конь без всадника. Я видел блеск доспехов в траве, но не мог сказать, кто упал и жив ли он еще. Я взглянул на других рыцарей; с такого расстояния сложно было разглядеть, кто есть кто.

— Назад, к фургонам, — крикнул я пленникам, и по моей команде они двинулись вниз по склону.

Спустя несколько минут затихло эхо последнего выстрела. Шестеро разбойников сдались, и мы присматривали за ними возле фургонов. Очевидно было, что разбой не принес им успеха — их одежда превратилась в лохмотья, а конфискованное нами оружие никуда не годилось. Сами они, казалось, были на грани голодной смерти.

Гарриг, старший из рыцарей Пикгейта, приблизился со своим небольшим отрядом, держа ружья наготове.

— Зачем вы их пощадили? — спросил он, махнув оружием в сторону пленников. — Лорд приказал казнить любого мужчину или женщину, которые поднимут против него оружие.

— Пусть твой хозяин поцелует мою паршивую задницу! — выкрикнула одна из пленниц. — Он здесь не лорд!

— Стой! — приказал отец, поворачивая коня, чтобы преградить путь Гарригу, когда тот прицелился в пленников. — Успокойся, и, возможно, мы еще узнаем, где они прячутся.

— Они нам ничего не скажут, — настаивал командир стражи, но все равно отступил, опустив оружие.

— Где ваш лагерь? — спросил я человека, стрелявшего в меня.

— Лагерь? — засмеялся он в ответ, и горечь отразилась на его лице. — А что, похоже, что у нас есть лагерь? Или хотя бы палатка?

— Солдаты Алмантиса гоняют нас из долины в долину, — добавил другой. — Но это Призрак Скалы первый изгнал нас.

— Призрак Скалы? — переспросила Мейгон. — Что это?

— Миф, — фыркнул Гарриг. — Отговорки, выдумки бездельников-простолюдинов. Вороватое пещерное племя!

Он снова попытался двинуться вперед, но отец направил своего коня, чтобы преградить ему путь.

— Объяснись, — потребовал он.

— Я не отчитываюсь перед тобой, чужеземец, — с кислой миной ответил Гарриг. — Просто помни, на кого ты работаешь.

— Я ни на кого не работаю, — ответил отец. — Я рыцарь Ордена, и надо мной — только власть Великого Магистра.

— Ну, теперь ты в Ущельях, рыцарь Ордена, а это земли Алмантиса.

Другие стражники не разделяли воинственности своего командира и не горели желанием устраивать стычку.

— Только на словах, — вставил один из пленников, тощий человек не старше меня, с рассеченной при падении бровью. — Мы послали за помощью против Призрака Скалы, а что получили? Требует еще больше руды. Он рабовладелец, а не дворянин!

— Выскочка-рудокоп — ничем не лучше нас, — добавил другой пленник.

— Ты заплатишь за свои слова, — воскликнул Гарриг и поднял свою фузею. Не покидая седло, отец отбросил меч в сторону и вытащил болт-пистолет. Остальные стражники нерешительно подняли оружие, переводя взгляды с моего отца на Гаррига и не зная, что делать.

— Вас четверо против десяти, — спокойно сказала мать, положив руку на рукоять пистолета, висевшего у седла. — Следи за языком и не делай резких движений.

Гарриг кипел от злости, но промолчал и в конце концов опустил оружие.

— Призрак Скалы — Великий Зверь? — спросил я женщину, которую поймал.

— Вранье! — рявкнул Гарриг. — Создание из камня не может существовать и перемещаться между тенями.

— Он бродит в рудниках на севере, — сказала женщина, хмуро глядя на стражника. — Он приходит ночью из глубин и охотится на спящих. Мы пытались сражаться с ним, но нам пришлось бежать. Мы не решаемся вернуться в рудники, а он уходит все дальше и дальше от своего логова.

Я читал мысли отца как открытую книгу. Соглашение с лордом Алмантисом не имело значения — охота была важнее. Я знал, что в этом вопросе у отца точно не будет никаких возражений.

— Покажи, — велел он женщине. — Отведи нас к чудовищу, и мы сразим его.

Гарриг запротестовал, а разбойники смотрели с подозрением, но мы уже собирали свои пожитки.

— Или ведите нас к этому существу, или мы сами его отыщем, а вас оставим с ними, — тихо сказал я, указывая взглядом на рыцарей Пикгейта.

Недолго думая, пленники изъявили желание показать нам, где засел зверь, причинивший им столько несчастий.

— Лорд изгонит вас из Ущелий, если не отрубит вам головы за то, что вы якшаетесь с разбойниками! — Гарриг угрожал, но мы-то знали, что это пустые слова. Не все приветствовали Орден, зато все понимали: поднять оружие против одного из наших рыцарей означает навлечь ужасное возмездие со стороны Альдурука.

И все же мой отец держался на узкой грани между рыцарскими клятвами охоты на Великих Зверей и нуждами дипломатии. Я предпринял последнюю попытку спасти что-то ценное для Ордена.

— Я думал, вы рыцари? — воскликнул я, обращаясь к Гарригу и его воинам. — Защитники Ущелий, храбрые сыновья и дочери Пикгейта! Замечен Великий Зверь. Прозвучал призыв к оружию. Кто из вас откажется от задания?

— Рисковать жизнью ради этих разбойников? — спросил Гарриг.

— Нет, вы рискуете ради славной охоты, — возразил я. — Великие Звери не задумываются о наших законах, когда пируют плотью тех, кого мы поклялись защищать. Разбойник, простолюдин, дворянин — для них нет никакой разницы. Возьмите в руки оружие и покажите своим семьям, почему они должны гордиться вами. Или вы хотите, чтобы в Пикгейте стали поговаривать о том, что шайка чужаков храбрее рыцарей Ущелий?

Не лучшая моя речь, но она все равно сработала. Трое других рыцарей подозвали Гаррига и наскоро посовещались. Гарриг вернулся и, к его чести, казался искренне пристыженным моими словами.

— Это наши земли, — объявил он. — Никто не говорит, что рыцари Пикгейта трусы.

На этом было решено, что мы все отправимся на поиски Призрака Скалы, чтобы убить его или доказать, что он — лишь выдумка. Это был не самый многообещающий этап наших отношений с Ущельями, но, по крайней мере, я помог избежать откровенной вражды. Я надеялся, что, сражаясь вместе, мы сможем доказать Алмантису преимущества будущего сотрудничества.

Однако надежды не всегда сбываются. К тому времени, когда опустилась полночь, союз с Пикгейтом был наименьшей из наших проблем.

Мой брат по оружию сар Омениил умер первым.

Перед входом в шахту беспорядочно громоздились кучи пустой породы, накопленные поколениями, так что даже лес не подходил к выработкам ближе, чем на сотню метров. Дневной свет не достигал дна каньона, поэтому мы продвигались по разбитым кучам с включенными фонарями и оружием наготове.

Мы ждали атаки из темноты шахты. Но Призрак Скалы с визгом, похожим на истошный крик совы, налетел сзади и сорвал Омениила с коня. Кровь хлынула на Мейгон рядом со мной, так забрызгав ее лампу, что круг ее света теперь был замаран кляксой темноты.

Глухой стук тела Омениила увлек нас влево, дула болт-пистолетов и фузей устремились вверх.

— Вы не сказали, что эта сволочь летает! — выкрикнул Гарриг, обращаясь к толпе пленников, обступивших нашу короткую колонну.

— Над нами, — предупредила Фиона, наводя пистолет вперед, когда услышала что-то в темноте. — Он без труда поднял Омениила.

— Такая большая тварь не должна быть настолько быстрой, — сказала моя мать.

— Оно сделано из тьмы — порождение теней, — завопил один из разбойников. Я видел, что он собирается бежать.

— Оставайся с нами, если хочешь жить, — прикрикнул я.

Он не послушал и помчался прочь, мне за спину. Я повернулся в седле и увидел, как он пробежал по лучу фонаря Мейгон, прежде чем исчезнуть. Через несколько секунд мы услышали хлопанье гигантских крыльев и крик в ночи.

У пеших рыцарей был свой собственный источник освещения — ярко-голубой фонарь на шесте, и под ним, точно грозди, выступали фузеи. Воины Ущелий медленно отступали от рудника, шаг в шаг, отточенными движениями.

— Держать позиции! — рявкнул отец, заметив, что этот маневр отдаляет их от нас. — Мы сражаемся вместе.

— Мы не собираемся умирать из-за каких-то грязных разбойников, — отозвался Гарриг. — Мы вернемся днем со всеми силами и спалим дотла эту штуку.

Мы образовали живой щит вокруг бывших рудокопов, используя наших скакунов как баррикаду. Фонари освещали разрушенную после горной выработки породу — в ярком свете сверкали куски руды и брошенные инструменты. Кобыла Омениила стояла на вершине ближайшего холма, закатив глаза и мотая мордой из стороны в сторону в поисках существа, которое забрало ее всадника.

— Расширьте кордон, — скомандовал отец. Его голос звучал спокойно на фоне глухих ударов моего сердца. Его непринужденность успокоила мои нервы, и я подтолкнул коня на несколько шагов вперед, пытаясь разглядеть что-нибудь во тьме за пределами конуса света и держа палец на спусковом крючке пистолета.

Внезапный порыв ветра возвестил о появлении Призрака Скалы. Мне показалось, что я заметил, как темнота ненадолго затмила полоску звезд высоко над долиной. Секундой позже позади меня раздался жуткий треск плоти и хруст костей. Пленники закричали от ужаса, один из них издал протяжный вопль боли. Повернувшись в седле, я увидел только движение на фоне тусклой породы, бушующую тьму, из которой вырвались три бегущих человека. Фиона развернула своего скакуна и лучом фонаря поймала глаз размером с тарелку — я увидел его блеск.

Призрак Скалы взмыл вверх, взмахнув крыльями, оставив лишь тень от огромной черной фигуры. Следом посыпались куски тел. Они покатились по кучам щебня и шлака.

— Он избегает света! — крикнул сар Гавриил, направляя коня влево и направляя фонарь на бегущих пленников. — Оставайтесь на свету!

Двое из них в ужасе замерли, вцепившись друг в друга. Третий исчез в том направлении, откуда мы пришли. На протяжении нескольких десятков метров его освещал фонарь пеших рыцарей. Воины Пикгейта выпустили залп выстрелов в сторону убегающего простолюдина, вынудив его скрыться в ночном мраке. Вскоре последовали вопли беглеца, сопровождаемые громким щелканьем и царапаньем чудовищных когтей по камню.

Пешие рыцари двинулись дальше, создавая пятно света, которое медленно двигалось вдоль долины. Они шли не быстро, но уверенно, и вскоре нас разделяло метров пятьдесят, а то и больше — два отчетливых спасительных круга.

— Что вы делаете?! — требовательно спросила моя мать, обернувшись к образовавшейся между нами пропасти. — Это ваши люди! Вы поклялись защищать их!

— Разбойники! — крикнул в ответ Гарриг. Фузея дрожала в его руке, отблеск силовой ячейки освещал его лицо, преувеличивая испуганное выражение. — Они отказались от защиты, когда отреклись от своего лорда! Они сами виноваты! Зарылись слишком глубоко от жадности!

— Вам отсюда не выбраться, — крикнул я им. — Долго бояться вашего света этот Зверь не будет!

— Нашего тоже, — добавила Мейгон. — Нужно придумать, как убить его.

— Нам нужно больше освещения, — сказал сар Самаил. Он подъехал к двум оставшимся пленникам. Это были те самые мужчина и женщина, которых я взял в плен. — У вас должны быть шахтерские лампы.

— Оно разбило их все, когда напало в первый раз, — сказала женщина. — Тех, у кого были лампы, оно убило раньше остальных.

— Гарриг прав, мы разбудили этот кошмар, — простонал мужчина. — Ворвались в его логово в подземных глубинах…

— Есть сигнальные ракеты и подрывные заряды, — торопливо сказала женщина, тыча пальцем в сторону входа в рудник. — Хранилище вон за той стеной слева.

На самой границе света наших фонарей я увидел стену высотой на уровне груди, а за ней — сооружение из тяжелых балок.

— Подрывные заряды, говоришь? — спросил отец.

И тут нечто призрачное ударило, как гром, в сара Самаила. Конь пронзительно заржал, когда саблевидные когти вонзились ему в бок, рыцарь опрокинулся, а окровавленные челюсти сомкнулись вокруг руки Самаила.

Я открыл огонь; вспышки болтов погнали Призрак Скалы прочь в темноту. Грохота вторичного взрыва не последовало. Либо я промахнулся, либо боеголовка не пробила его шкуру.

— Прикройте друг друга светом фонарей, — крикнула мать, подъезжая к нам. — Не дайте ему взять добычу в темноте.

Нам удалось выстроиться в кольцо, освещая друг друга фонарями, а двое разбойников держались поближе к отцу, избегая тени, отбрасываемой его конем.

Я всегда считал, что некоторые из сложных фигур выездки, которые мы выполняли, скорее эстетичны, чем полезны. Мое мнение изменилось, когда мы всей группой двинулись к стене хранилища: некоторые из нас ехали траверсом или задом, только чтобы остаться в кольце света. Оглянувшись на долину, я увидел тусклый свет пеших рыцарей почти в полукилометре.

От Призрака Скалы не осталось и следа. Ни шума от пожирания добычи, ни взмаха крыльев, ни силуэта на фоне ночного неба.

— Каковы ваши намерения? — спросил отца сар Гавриил.

— Мы выманим его и прикончим с помощью взрывчатки, — ответил он.

— Похоже, это единственный способ.

Прошло, должно быть, с полчаса, прежде чем мы оказались в нескольких метрах от стены склада. Ворота находились в дальнем конце, ближе ко входу в рудник, и видно было тяжелые цепи, намотанные на замок.

— Полагаю, вы не догадались взять с собой ключ? — обратился отец к пленникам. Он не часто проявлял чувство юмора, и я понял, что он боится, как и я, но так хорошо скрывает это, что кажется безразличным.

В этот момент со стороны долины послышались далекие крики. Пятно света, которое было пешими рыцарями, запрыгало по земле, и я представил, как сильно раскачивается фонарный шест. Потом свет погас.

— Трусы мертвы, — выплюнула Мейгон.

— И зверь преодолевает отвращение к свету, — добавил я с некоторым опасением.

Мой отец сообразил, что это значит, быстрее меня.

— Мы должны действовать сейчас, пока он еще там, — отрезал он, пришпоривая коня и разрывая кольцо света. Он подъехал к воротам хранилища и дважды выстрелил из пистолета в замок. Отец поднял коня на дыбы, тот ударом копыт распахнул тяжелые деревянные ворота, и оба исчезли внутри.

— Он возвращается! — крикнул сар Самаил, чья лампа была направлена вниз на долину. — Я видел, как он взлетел.

— Родиил! — окликнула мать отца, подъезжая к воротам. — Родиил, вернись!

Самаил открыл огонь; второй из его выстрелов расцвел где-то в сотне метров. Мейгон, Фиона, Гавриил и я присоединились к перестрелке — стрельба осветила воздух фейерверком. Последовал еще один взрыв на расстоянии семидесяти метров.

Я бросил взгляд через стену и увидел, что отец уже спешился у дверей склада. Я слышал рев цепного меча, когда он приготовился рубить дерево.

— Быстрей! — крикнул я ему. — Поторопись!

Но я видел, что быстрее не будет. Призрак Скалы стремительно приближался, скользя прямо над светом наших ламп, кончики огромных крыльев то появлялись, то исчезали из виду.

— Сюда! — крикнула мать, стреляя из пистолета. — Сюда, мерзкое отродье!

Она пришпорила коня, рванула вперед, словно нырнув в темноту, и все стреляла. По вспышкам зарядов мы проследили ее путь ко входу в шахту. Широкая тень Великого Зверя изменила направление движения прямо надо мной. Тварь развернулась и переключилась на добычу в темноте.

— Стреляйте! — крикнул я, хотя никакой команды не требовалось. Мы разрядили обоймы наших пистолетов в сторону Призрака Скалы, но безрезультатно.

В последний раз я видел мать, стоящую на стременах. Вспышка выстрела осветила ее и раскрытую, похожую на драконью, пасть Призрака. Этот образ врезался в мою память, точно клеймо.

Я услышал лязг брони и скрежет рвущегося металла и беззвучно закричал, нажимая на спусковой крючок пустого пистолета снова и снова.

Голос сара Гавриила вывел меня из шока.

— Он возвращается за твоим отцом, Лютер. Перезаряди пистолет!

Я действовал инстинктивно, вытаскивая свежие боеприпасы из седельной сумки, даже когда крылатая фигура нашего врага устремилась к нам.

— Ему больно! — выкрикнула Мейгон, и я понял, что она права. Взмахи крыльев стали тяжелее, и сам он заваливался на левый бок. К несчастью, зверь также, казалось, полностью преодолел светобоязнь, то ли от отчаяния, то ли от ярости, и пошел прямо на нас, точно на лучи фонарей.

Аккадис спасла мне жизнь, метнувшись в сторону за мгновение до того, когда широкий коготь рассек пространство там, где мы стояли. Сару Самаилу повезло меньше — зверь обхватил его шлем лапой и оторвал голову; обезглавленный труп завалился набок в седле, когда перепуганный конь рванулся вперед.

Чудовище пролетело над стеной хранилища в сторону открытой двери амбара, где стоял отец. Вместо того, чтобы бежать внутрь, он бросился на Великого Зверя, цепной меч метнулся к его морде. Тот уклонился от визжащих зубьев моторизованного лезвия и скользнул к земле, придавив отца своей тушей.

Я все еще сидел в седле и смотрел, как отец рубит горло врагу. Зверь попытался подняться, распутать крылья, но отец отбросил меч, обхватил рукой его нижнюю челюсть и потянул вниз. Я не мог понять его намерений, кроме как использовать вес тела, чтобы не дать монстру снова взлететь. Искусственные мускулы сервоприводов напряглись, Призрак Скалы зарычал, механизмы брони отца заныли.

Другой рукой отец выстрелил внутрь амбара.

Огонь взрывов расцветал в течение, казалось, нескольких минут, хотя, скорее, всего нескольких секунд. Пламя, красное, синее, охватило зверя и моего отца, разорвало крылья, сожгло плоть до костей, расплавило броню. Отброшенные обугленные бревна пролетели над стеной и сбили с ног коней и всадников.

Аназиил и Ориас молча уставились на Лютера в восхищении, подобно двум гигантским статуям.

— В ушах звенело, мы осмотрели место происшествия, — продолжил он. — Призрак Скалы был мертв, а вместе с ним — мои отец и мать. Цена охоты всегда такова — смерть. Часто она — добыча, но иногда — охотник.

— А что случилось с разбойниками? — спросил Ориас. — Они заключили мир с лордом Алмантисом?

— Никакие это были не разбойники на самом деле, — ответил Лютер. — Простые рудокопы, которые восстали против него. Мы спасли только тех двоих, но все равно все закончилось плохо. Алмантис был обесчещен и за то, как обошелся со своим народом, и за то, что отказался выступить против Призрака Скалы. Орден изгнали из Ущелий, и мы вернулись в те места только после возвышения Льва. Услышав о нашей кампании против зверей, Эгривера свергла своего отца и поклялась, что отныне Пикгейт будет служить нашим целям.

— Не худшие результаты, — сказал Ориас. — Для того, кто приговорил миллионы к смерти, вы, кажется, щепетильно относитесь к жертвам.

— Смерть меня не тревожит, — проворчал Лютер. — Все, кроме, может быть, Льва и Императора, рано или поздно умирают. Но охота… охота есть служение Смерти. Когда Лев предложил нам навсегда уничтожить Великих Зверей, он увидел в этом способ покорить Калибан. Я думал об этом как о способе объединения рыцарских домов. Равенство и союз — душа Ордена. Какой цели на самом деле служит ваша охота?

Ориас, не дрогнув, посмотрел Лютеру в глаза.

— Спасение, — ответил он.

— Спасение? — Лютер рассмеялся, выплеснув эмоции. — Спасение? Да вас не спасти! Как можно спасти вас от самих себя? Нет никого, кто мог бы простить вас. Простить меня. Нет ничего — ни спасения, ни надежды, ни покоя.

Отвращение исказило лица космодесантников, пока Лютер продолжал говорить. Он снова увидел в них ненависть Льва, как видел ее в лице своего новообретенного брата, когда стены Альдурука рушились под ними, обрекая на погибель. Воскрешая в памяти падение крепости, он пытался вспомнить, что делал, когда Лев нашел его. Но не мог думать ни о чем, кроме свирепого взгляда брата.

Он сглупил, думая, что найдет там прощение.

— Все мы прокляты! — крикнул он Темным Ангелам. — Никогда ни одному сыну Калибана не избежать тени старых предательств. Галактика горит, и мы должны погибнуть вместе с ней. Смерть не простит нас, грех наш вечен!

Космодесантники отступили, и за мгновение до того, как оракул провалился в объятия стазиса, в его разум охватило видение горящей Ангеликасты. Из прошлого или из будущего — Лютер не мог сказать.

ИСТОРИЯ О ПРЕДАТЕЛЕ

Ориас навещал Лютера еще несколько раз — в течение непродолжительного времени, как ему показалось. По-видимому, он приходил перед тем, как приступить к руководству своим недавно основанным Орденом. Татразиил более не появлялся, и при последнем визите Ориас передал Лютеру, что Темного Оракула, как его теперь называли, вряд ли посетят снова. Польза от бывшего Великого Магистра в их глазах изрядно уменьшилась.

Пребывая в стазисе, Лютер лишь смутно ощущал ход времени, снова погрузившись в реальность галлюцинаций, в ожившие мечты о кровопролитии и смерти. Он пытался поймать видения, запечатлеть в памяти, чтобы рассказать о них своим тюремщикам, но в конце концов каждая сцена ускользала из его мыслей, то вытесненная свежими видениями, то потонувшая в океане далеких воспоминаний.

Вопреки словам Ориаса, Верховный Великий Магистр пришел снова, хотя со времени последнего допроса Лютера минуло больше тысячелетия.

Большую часть времени Лютер проводил, бормоча про обрывки видений, предупреждая пленителей о воинах в зеленом, омрачающих звезды, и о зверях с металлическими клыками, которые скачут на ветрах далекого мира. Лютер смотрел на командующего Темных Ангелов, но едва ли видел: его разум окутывала тень тайны и смерти.

— Смерть саваном льнет к твоему доспеху, фальшивый рыцарь, — прохрипел бывший Великий Магистр. — Ты стал тенью, которую ищешь, твоя судьба заключена в твоем же мече. Вызывающему бурю не укрыться от ее молний. Тебе уже не оседлать гром, он оглушит тебя мольбами твоих жертв.

Темному Ангелу это явно не понравилось, и больше он не приходил, но после нескольких кошмаров в стазисе его сменил другой космодесантник, похожий на Льва более, чем все, кого Лютер видел в последние разы. На плечи воина ниспадали золотистые волосы, его доспехи были окрашены в темно-зеленый с красно-белой геральдикой, а на наплечнике виднелся символ Крыла Смерти. Броню щедро украшало золото, на нагруднике красовалась морда рычащего льва, а лицо отяжелело от возраста. Космодесантника окружала золотистая аура, и прошло некоторое время, прежде чем Лютер понял, что она и правда существует, а не является плодом его больного воображения.

Человек, назвавшийся Нахариилом, спросил, не бывали ли когда-нибудь Лютер или Орден в области под названием Завеса.

— Я вижу поднятую завесу, завесу огня, оставляющую после себя ослепительную чистоту, — ответил Лютер сразу же, как только видение пришло к нему. — Звездные системы, сотни звезд… сотни звезд умирают на ваших глазах. И снова опустилась тьма. Я вижу черного ангела, окутанного туманом… Это его голос! Его слова — туман, скрывающий его от пристального взгляда…

— Колдун? — спросил Нахариил. — Какие-то силы, контролирующие сознание?

Лютер уставился на космодесантника, вдруг осознав его присутствие.

Он сглотнул и глубоко вздохнул. Комната начала затвердевать, стены сгущались на фоне звезд, пол холодел под босыми ногами.

— Он не нуждается в колдовстве. Его слова — это весенний дождь для семян, столетиями знавших лишь засуху. То, что он говорит, не имеет значения, важно, как он это говорит. Он дает надежду отчаявшимся. Он говорит о победе, а не о жертве. Он обещает награду за службу.

— Ложь, — выплюнул Нахариил. — Выдумки, чтобы склонить на свою сторону слабых и невежественных.

— О да, — произнес Лютер с улыбкой. Он ощущал себя ясно, как будто его сознание встало на якоре в реальности, по крайней мере, на какое-то время. В животе урчало от голода, а горло пересохло. — Я уже много раз видел подобное и пытался предупредить об этом дюжину моих собеседников, но чувствую, что у этого проповедника есть дар.

— Проповедник? Значит, этот подстрекатель — из духовенства?

— В нем нет ничего святого, кроме одежды, которую он носит. Его душа облачена в ложь, но угнетенные и покинутые внемлют его речам. Они знают, что он не выполнит обещанное, но верят, слепо верят в решение проблемы, которая вне их власти. — На мгновение ему показалось, что он узнал лицо, но не мог поверить своим глазам. Вопящая толпа заполнила его уши криком и топотом, а взгляд затуманили тысячи искаженных ненавистью лиц. Он пристально посмотрел на Нахариила. — Мало кто хочет знать правду о Вселенной. Каждый из нас просто выбирает ту ложь, что утешает его больше всего. Ты считаешь меня предателем, но я никогда не предавал тебя. Ты ищешь мести за воспоминание… Нет, за что-то даже менее существенное, чем воспоминание. Ты жаждешь мести за легенды о воспоминании, когда-то принадлежавшем другим.

— Скала — все, что осталось от Калибана. Это достаточное доказательство твоего предательства, Лютер.

— Наш мир разрушили не мои орудия, Нахариил. Лев предпочел самолично разбить свою планету вдребезги, чем увидеть, как она погибнет по иной причине. Смелое решение, хоть я и навязал его. Но ты никогда не ступал на Калибан… — последние мгновения жизни Калибана снова промелькнули в голове Лютера. Мир раскалывался, буря варпа разрывала его на части, в то время как его собственные мысли горели в неестественных энергиях. При воспоминании об этом он в волнении принялся расхаживать по камере, нервно перебирая пальцами. — Это был мой дом! Тебя там не было! Даже Лев был рожден не там, хотя именно Калибан стал грудью, вскормившей его, и не получил взамен ничего, кроме откровенного грабежа. Вы обвиняете меня в этом преступлении, но не можете привести ни одной жертвы в качестве свидетеля! Только я знаю, что произошло.

Он скорчился в угрюмом молчании, опустив голову на руки.

— Оллдрик Ниспровергатель, — наконец произнес Нахариил. — Лжепроповедник. Демагог Ста Миров. Когда-то, давным-давно, ты говорил о сотне умирающих звезд.

— Неужели ты ничему не учишься? — простонал Лютер, не поднимая глаз. — Убейте Оллдрика, возьмите в плен или заставьте покаяться, расчлените его, если хотите, и бросьте останки народу — это ничего не изменит. Вам не превратить в созидательную силу слепое поклонение и ненависть к неизвестному. Необходимость выживать не оставляет места вдохновению, порождая лишь отчаяние. И даже Император не может предложить ничего взамен. Такие, как вы, космодесантники и военачальники, лишили человечество последнего шанса.

— Иные продолжают бороться за это будущее, даже если оно кажется слишком далеким, чтобы на него надеяться, — ответил Нахариил. — Только самопожертвование, непоколебимая верность долгу и решительное сопротивление врагу смогут принести хоть какую-то пользу. И мой долг — найти Падшего, сеющего раздор в Завесе, и привести в Скалу, чтобы он мог покаяться.

— И что тогда? — Лютер посмотрел на своего тюремщика сквозь растопыренные пальцы. — Устранение лжи не откроет истины. Когда не станет Оллдрика, к кому обратятся люди?

Нахариил ничего не ответил. Лютер упал на колени и провел рукой по слипшимся от пота волосам. Сидя на корточках, он затравленно смотрел на Нахариила.

Во все времена были те, кто прислушивался к нашим просьбам и признаниям. Задолго до рождения Империума создания, намного более древние, чем сам Император, предлагали смертным средства для исполнения их желаний. Я читал об этих потусторонних силах в книгах из библиотеки Люпуса. А из книг, подаренных Эребом, я почерпнул больше об их природе и о природе варпа.

Самым очевидным уроком стало осознание, что очевидных уроков не существует. Любая сила, любое знание, достойное приобретения, достигается равноценными усилиями и достаточной волей. Те, кто расшифровал тексты запретных книг, что я читал, могли делать это лишь благодаря жертве людей, трудившихся над этим раньше, в то время как я стоял у них на плечах, чтобы вглядеться в новые горизонты. И среди всех историй о богах и нефилла, душах и колдовстве была скрыта гораздо более неуловимая, а вместе с тем и более ценная истина.

Как это ни парадоксально, я узнал, что истины попросту не существует.

Звездам нет дела до истины. Правдивы эти слова или нет, они ни на йоту не сдвинут орбиты планет. Великие лидеры твердят о поиске «подлинного потенциала людей», священники болтают об истине свыше, а философы зачастую ищут ее внутри себя. Но никто из них не найдет того, что ищет, потому что его не существует: ни здесь, ни там, ни даже за пределами варпа.

Ключ к установлению баланса в этой дихотомии покоится в наших мыслях. Варп. Отражение нас самих, которое мы предпочитаем не видеть. Море Душ, Огонь Творения, Конечная Бездна… Он является нами, а мы — им. Наши переживания становятся энергией, обретающей форму и направление. И потому, слыша шепот варпа, мы не принимаем его за голос хищного божества, жаждущего наших душ. Ведь это мы говорим себе то, что хотим услышать: тайны, которые скрываем от собственного сознания, желания, в которых не смеем признаться самим себе…

Истина об искушении силами варпа заключается в том, что никакого искушения нет. Они не влияют извне, не создают в нас желания, так же как огонь не может создать топливо сам для себя. Мы сражаемся, только если сражение касается нас самих. Мы боимся только за свою жизнь и за жизни тех, кто нам близок. Мы надеемся на то, что улучшит нашу жизнь. Когда мы жаждем чего-то, то лишь потому, что сильно в этом нуждаемся.

Эти чувства рождаются в нас, а не вкладываются в нас злыми существами.

Позволь рассказать тебе о порче, ибо я могу поклясться, что ни одна душа во Вселенной не видела ее так, как видели эти глаза. Изнутри. И все же теперь я свободен.

Хм, в самом ли деле?

Может, и нет. Может быть, даже эта история — часть лжи, сотканной моими деяниями. Я не утверждаю, ибо сам нахожусь в этой лжи, и никто мне не возразит, потому что никто не прожил ту жизнь, что я. Всему происходившему был только один свидетель, и это самый ненадежный рассказчик.

Универсальная истина Хаоса. Да, Хаос. Сила варпа, у которой много имен, и все они запретны для человеческих уст. Хаос не развращает, заставляя себе служить. Мы сами себя развращаем, служа ему. Вот почему нельзя говорить об этом.

Знание суть искушение.

Если я вложу вам в руку ружье и скажу, чтобы вы им не пользовались, что единственный выстрел станет для вас вечным проклятием, а затем выпущу в комнату антерионского тигра, кто будет виноват в вашем грехопадении? Я или вы? Возможно, тигр, хотя он тоже не может быть чем-то большим, чем есть.

Другая большая ложь, которой мы утешаемся на этом пути, ведущем вниз, заключается в том, что с нами будто бы все будет по-другому. Мы же не стали сокращать путь, как это делали другие. Мы не прибегали к Хаосу посредством жертвоприношений, потому что усердно учились и многое отдали, чтобы узнать то, что узнали.

Но мы ошибались. До последнего не признавая собственную испорченность, мы дали лжи глубоко укорениться в наших мыслях, потому что всегда хотели избежать смерти, избежать поражения, избежать лишений или отчаяния. Что бы ни заставляло нас поддаться искушению, мы находили в себе силы держаться. Мы терпели неудачи и позволяли жестоким волнам судьбы смывать наши жизни, не оставив и следа от прежнего существования.

И все же мы сдались. Посчитали, что заслуживаем лучшего. Да, был способ приручить судьбу и оседлать ее приливы и отливы…

Величайшая ложь — думать, что кто-то отличается от остальных.

Глупцы сковывали себя цепью во время грозы в надежде, что молния по ним не ударит, но они не контролировали ее разряд. Самообман лишь усиливался. Люди творили добро бескорыстно, даже с неким благочестием. И все же даже самый великий из милосердных получает удовлетворение от своих благородных поступков. Даже мученик прославляется в момент смерти, доказав свою праведность. Истина, которую мы отрицаем, заключается в том, что каждый поступок — эгоистичен, так почему бы не принять это? Зачем брести по грязной дороге несчастной судьбы, которая пятнает других смертных? Зачем вообще быть смертным, обреченным умереть и наблюдать, как наше наследие в конце концов рассыпается в прах?

Я много лет шел по этой дороге. Иногда медленно, иногда необдуманно быстро. Оглядываясь назад, я начинаю это понимать и осознавать связь с теми событиями, которые привели меня к этому дню и этой речи. Как и все успехи и неудачи, через призму эгоизма все кажется неизбежным. И я также оказался в ловушке из-за неудач других.

Нет… это моя слабость привела меня сюда, и сейчас я признаю, что свободен от порчи.

Могут ли настать такие времена, когда мы сойдем с пути? Да. Да, могут. Кто-то посмотрит сквозь иллюзию внешней истины и даст о себе знать. Мы — истина, мы решаем, что реально, а что нет. Немногие ухитряются ухватить этот момент, и, вероятно, они так никогда и не осознают, как близко подошли к проклятию. Лишь ясность мысли — работа нейронов — может спасти почти заблудшую душу, породив смирение. Молчаливое решение сделать шаг влево, а не вправо, убережет вас от смертоносного болта или пули.

Думаю, я единственный, кто прошел этот путь практически до конца. Я насладился силой и все же успел отвергнуть ее. И еще, кажется, мне удалось это сделать только потому, что я, сам того не понимая, постоянно практиковался. Когда мне пришлось принять окончательное решение, мысли мои были ясны, ибо события прошлого предоставили мне шанс на что-то вроде репетиции.

Это случилось на Зарамунде. Да, так оно и было.

Как только я получил в свое распоряжение транспортный флот, мое заключение на Калибане закончилось. Решение само по себе было нелегким: хотя я и боролся за независимость Калибана, захват кораблей и прекращение изгнания прямо нарушало волю Льва. Никакие речи не смогли бы убедить его в ином. Все мои сообщники понимали, что отныне мы — мятежники, выступающие против Льва.

У нас был только один военный корабль, и нужно было принимать немедленное решение: транспортные суда полезны только тогда, когда они могут достичь порта назначения. Тридцать тысяч рыцарей Ордена, все до единого космодесантники, были могучей армией, достойной любого командира, но какой прок от космодесантников, если их уничтожат в пустоте?

Ужасные бури терзали Галактику, возвещая о том, что Магистр Войны пошел по пути проклятия одновременно со мной. Однако навигаторы видели маяки на Зарамунде достаточно четко, и захват верфей казался идеальным первым испытанием для моих «неоперившихся» сил. Поскольку это был важный узел на пути к Терре и с Терры, контроль над Зарамундом сам по себе стал бы предметом торга, и это позволило бы Ордену распространить свое влияние еще дальше.

Но, как оказалось, Зарамунд стал испытанием не военного характера. Он был окружен множеством враждующих группировок, впрочем, как и многие другие системы в Галактике: одни присягнули Хорусу, другие — Императору. Однако прибытие значительных сил Темных Ангелов (поскольку мы прибыли еще в цветах Первого Легиона) быстро подавило все разногласия.

Без руководства в любом обществе образуется пустота, так же, как при недостатке силы воли у человека ему всегда будет грозить искушение. И в обоих случаях едва слышимый шепот Хаоса обретает чудовищное влияние.

Вскоре после того, как мы взяли под контроль систему и забрали несколько фрегатов, два крейсера и боевую баржу для своих нужд, мои Мистаи предупредили меня о возмущениях в варпе.

— Великий Магистр, это не просто корабль или флот, — сообщил мне лорд Сайфер на мостике моего нового флагмана. — Эта флотилия словно разбивает шторм, как молот по камню. Грубой силой.

Мы подготовили флот ко встрече нежданных гостей, и через несколько дней за считанные часы из варпа появился целый флот. Одновременное прибытие и согласованный строй кораблей навели меня на некоторые подозрения, ибо даже при самом благоприятном варпе одному кораблю практически невозможно оставаться на связи с другим. Среди суматохи, охватившей Зарамунд, я подумал, что это просто очередное чудо Вселенной.

Я снова посоветовался с псайкерами Мистаи. Примите во внимание, что я не говорил с ними о силах варпа, хотя, думаю, дар, которым они обладали, должен был раскрыть им мою растущую связь с царством Хаоса.

— Весьма необычно, — согласился лорд Сайфер. — Чтобы получить контроль над штормами варпа, флот должен содержать одного или даже несколько могущественных псайкеров. И они, вероятно, не являются союзниками Императора.

Я думал примерно так же, и мы ожидали сообщений с кораблей на системном мониторе. Всего на Зарамунд прибыли шесть кораблей, и все — со следами боевых повреждений.

— Они пришли сюда ради верфи, — решил я, собрав совет — Гриффейн и Астелян следили за тем, как наши корабли готовятся к так и не состоявшейся битве. — Нельзя позволить им ее захватить.

— Корабли легиона, крейсерского класса и выше, — сообщил мне Гриффейн. — По силе почти равны нашему флоту.

— Они самонадеянны, но не столь велика их мощь, сколь эффектно появление, — возразил Астелян. — Молниеносная контратака, вероятно, сломит их в течение нескольких часов.

— Но не без потерь, — подметил я. — Я знаю, что мы пришли на Зарамунд, будучи готовыми к войне, но не будем начинать ее без необходимости. Неизвестно, следуют ли за ними остальные.

— Все говорит о том, что они на подходе, — подтвердил лорд Сайфер. — Варп полнится большей активностью, чем могут создать всего шесть кораблей. За ними следует столько же, и еще больше, возможно, в пути.

— Это утешает. Приготовьтесь к бою, если понадобится, но не провоцируйте их. Сначала выясним, кто посетил наши новые владения.

Данные позже показали, что корабли принадлежали XIV легиону, Гвардии Смерти Мортариона. Гриффейн и другие говорили, что Гвардия Смерти — в рядах союзников Хоруса, причем из числа самых стойких. Мне хотелось служить Мортариону или Хорусу еще меньше, чем Льву и Императору.

И вот передо мной — моя армия в свежевыкрашенных доспехах Первого Легиона. Битва казалось неизбежной до тех пор, пока мы не сверили опознавательные знаки ведущего корабля с нашей базой данных.

Это был «Терминус Эст», флагман капитана Каласа Тифона, вернувшийся ко мне на Зарамунд, словно по воле самих богов Варпа.

Что, возможно, было правдой.

Убедившись, что флотом все еще командует Калас, я предложил ему привести свои корабли на верфи и подняться на борт «Верного Слуги» — ха, мне не преувеличить иронию нового названия бывшей боевой баржи Имперских Кулаков.

Я поприветствовал капитана и его советника, Виосса, в посадочном отсеке. Они были облачены в тактический доспех дредноута — доспех, превосходящий в прочности броню обычных легионеров. Прошедшие за время нашей разлуки годы были жестоки: оба казались измотанными войной, их снаряжение носило следы спешного обслуживания, а кожа была желтой и безжизненной, почти как у мертвецов.

— Подготовь флот, Лютер, враг прямо у нас за спиной, — быстро начал Калас, даже не поздоровавшись. — Он безжалостно преследовал нас десятки звездных систем.

— Кто вас преследует? — спросил я.

— Корсвейн, — ответил Виосс. Его голос походил на невнятное шипение из-за гноящейся раны на правой стороне челюсти. — Мы думали, что загнали его в Аргее, но он сумел из добычи превратиться в охотника.

Гриффейн и другие рассказывали, что Корсвейна назначили сенешалем Льва после сражений Легиона с Повелителями Ночи в Трамасе, и он несколько раз сталкивался с моим нынешним гостем и его кораблями.

— Так это он вас преследует? — уточнил я, вспомнив о других кораблях в варпе. — И весь ваш флот — здесь?

— У нас есть в лучшем случае несколько дней, — ответил Калас. — Несколько дней, чтобы провести срочный ремонт и подготовиться к противостоянию.

— Я не уверен, — добавил Виосс. — Не уверен, что даже с кораблями Зарамунда у нас хватит сил, чтобы победить.

— Не приписывайте себе чужое имущество, капитан, — тихо произнес я.

Виосс одарил меня хмурым взглядом; выражение лица у него было на редкость неприятным, и с него осыпались хлопья шелушащейся кожи, как чешуя. Он был явно нездоров, и мне стало не по себе. Я не хотел, чтобы зараза, в принципе способная поразить космодесантника, затронула мой флот.

— Ты отказываешь нам в помощи, Лютер? — сурово спросил Гвардеец Смерти. Изо рта у него смердело, и я отступил, стараясь не показать страха.

— Я не отказываю, но и не соглашаюсь, — решительно заявил я. — Если вы не хотите иметь дело с Корсвейном и моими кораблями, будьте повежливее, капитан.

Я повернулся к Каласу и улыбнулся.

— У нас еще есть немного времени, чтобы выработать стратегию, — сказал я ему, махнув рукой в сторону двери посадочного отсека. — Мои покои — самое подходящее место для обсуждения, и у меня есть командиры, которые также должны принять в нем участие. Может, при нынешнем положении я преподнесу тебе ответный дар утешения в бокале?

Виосс беспокойно заерзал, но Калас кивнул в знак согласия, разглядев в моих словах робкое предложение.

Я вызвал Астеляна, Гриффейна и лорда Сайфера к себе в покои и встретил их там вместе с двумя Гвардейцами Смерти. Гриффейн и новый лорд Сайфер были незнакомыми для них лицами, и их следовало представить, а затем Калас по возможности вкратце объяснил ситуацию.

— Мне нужен порт, — отрезал он. — Силы Хоруса собираются для последнего удара по Терре, и долгожданная встреча с моим генетическим отцом неизбежна. И все же я никак не могу освободить свое плечо от хватки этого настырного Темного Ангела.

— Почему бы вам не воссоединиться с остальным флотом легиона? — спросил Гриффейн. — Тогда у вас будет более чем достаточно кораблей.

— Они заняты делами… которых я предпочел бы избежать, — уклончиво ответил Калас. Астеляна его загадочный ответ не устроил.

— Что за дела? Если вам нужна наша помощь, будьте откровенны до конца, — сказал мой Первый Магистр.

Калас выжидающе посмотрел на меня.

— Не могли бы вы оставить меня на минутку поговорить с капитаном Тифоном тет-а-тет, — намекнул я, глядя на присутствующих. — Виосс, пожалуйста, сообщите Астеляну о нуждах вашего флота, и мы посмотрим, что можно сделать.

Гвардеец Смерти посмотрел на командира, дождавшись кивка в знак согласия. Астелян, казалось, хотел возразить, но все же удалился вместе с остальными, оставив меня наедине с Каласом.

— Ты не посмеешь разорвать узы между нами, Лютер, — резко начал Тифон. — Мы поклялись друг другу в братстве.

— И все же, где вы с Эребом пропадали последние десятилетия? — так же резко ответил я, не желая, чтобы меня упрекали в собственных покоях. — Что ты дал Калибану, помимо молчания?

— Ты хоть раз обратился к нам? Может, воспользовался посланным нами герольдом? — спросил он.

Я вспомнил о той первой встрече с нефилла и о том, что он ждал моего призыва.

— Вижу, ты осознаешь свою ошибку, — продолжил Калас. — Мы всегда были готовы прийти по твоему слову. Но все-таки, похоже, ты прекрасно обходился и без нас.

— Корабль! — воскликнул я несколько драматичнее, чем хотелось бы. Сообразив, насколько недальновидно поступал, я едва сдержал разочарование. — Мне так нужен был корабль! Если бы я только попросил…

— Ты не обращался к нам, но теперь я обращаюсь к тебе, Лютер, — ровным голосом произнес Калас. — Мой враг — твой враг, и в знак взаимной верности я прошу тебя сразиться рядом со мной.

О том, что будет, если я нарушу клятву, он умолчал.

— Давай я поговорю с советом, и мы решим, что можно сделать, — ответил я, примирительно протягивая руку.

Он не пожал ее. Лишь стоял, возвышаясь надо мной в своем огромном боевом доспехе.

— Я жду твоего ответа, — сказал он, прежде чем направиться к двери.

Я послал Гриффейна проводить их обратно на корабль, а сам держал совет с лордом Сайфером и Астеляном. Эти двое, что неудивительно, не нашли общего языка.

— Ты должен заключить союз с Гвардией Смерти, — настаивал лорд Сайфер. — Если Корсвейн обнаружит нас здесь, его возмездие последует непременно. То, что мы не на Калибане, — прямое нарушение указа Льва.

— Я думаю, у Корсвейна есть дела поважнее, сар Лютер, — возразил Астелян, наливая себе вина, которое я принес для Каласа и Виосса. — Мы сдерживаем Гвардию Смерти у Зарамунда, который захватили, чтобы он оставался перевалочным пунктом войск Императора.

Ни один из них не знал о моих более глубоких связях с Каласом и о договоре, что мы заключили под присмотром иных сил. И оба говорили то, что думали. Возвращение ко двору Корсвейна означало риск быть втянутым обратно в Легион, и все надежды на независимость Калибана разбились бы вдребезги. Но если мы откроем огонь по кораблям Темных Ангелов, то объявим о наших намерениях на всю Галактику. Лев, несомненно, нас услышит и ответит.

— Похоже, мы оказались в эпицентре войны раньше, чем я предполагал, — сказал я. — Как всегда… союз с одной стороной означает вражду с другой.

— Мы отреклись от Льва, Темные Ангелы — уже наши враги, — сказал лорд Сайфер.

— Наш враг — Лев, — возразил Астелян, — а не весь легион. Лев путешествует без Корсвейна уже много лет. Возможно, он погибнет или окажется в ловушке на востоке в дурной компании Жиллимана. Если подружиться с Корсвейном, наша сила возрастет. С другой стороны, капитан Тифон не просто так упомянул флот своего легиона: он дал нам знать о грядущей мощи. Я не думаю, что Калас очутился у Зарамунда случайно, у них есть определенный маршрут. Рано или поздно Мортарион и его флот тоже окажутся здесь. А твое прошлое как-то связано не с Мортарионом, а с Тифоном. И мне кажется, что примарх Четырнадцатого вряд ли будет заинтересован в переговорах с Темными Ангелами.

— И в том, и в другом случае ты прав, — заключил я, раздосадованный обоими предположениями, но еще больше — самим собой. — Голова Корсвейна станет ценным козырем в переговорах с Мортарионом. Нам нужен голос Каласа, чтобы он поддержал нас перед примархом Гвардии Смерти.

Я поднял руку, призывая их умолкнуть и подумать еще немного. Время прошло с пользой: через несколько минут ко мне пришел, казалось, очевидный ответ.

— Меня не устраивает этот выбор, — сказал я. — Калибан должен уметь защитить себя сам, иначе какой смысл во всем? Это их гражданская война, не наша — мы не позволим себе занять одну из сторон, но и отталкивать их не будем.

— А как же два флота? — спросил Астелян. — На первом месте практичность, а не принципы. Гвардия Смерти уже здесь, Корсвейн вот-вот прибудет. Тот из них, кто одолеет другого, примется за нас, и, судя по рассказам Виосса и Тифона, это будет Корсвейн.

— Боя не будет, — отрезал я, забирая у своего сенешаля бокал и опустошая его одним глотком. — Есть и другой способ решить эту проблему. Лорд Сайфер, как скоро прибудет флот Корсвейна?

Тот ответил не сразу. Едва заметное понижение температуры в комнате свидетельствовало, что он странным образом общался с другими Мистаи.

— Я не могу ответить точно, но даже при попутных течениях имматериума пройдет по меньшей мере двенадцать часов, прежде чем первые корабли выйдут из варпа, — сказал он мне. — Если Тифон и его корабли сейчас же повернут назад, они будут идти до точки Мандевилля еще часов тринадцать.

— Корсвейну нечего и надеяться, что его флот прибудет сразу в боевом построении, — добавил Астелян. Его опыт ведения войны в пустоте был намного больше, чем у меня, поэтому я охотно выслушал его мнение. — Самый большой страх командующего флотом — наткнуться на готового к бою врага, обороняющего точку перехода. Каждый раз, когда Корсвейн совершает прыжок в варп за Тифоном, он рискует попасть в засаду, поэтому ему нужно быть уверенным в своем военном превосходстве. А значит, он должен учитывать неизбежные потери, пока основной флот не выйдет из варпа и не приготовится к бою.

— Но если мы… — начал лорд Сайфер, но я уже сделал выбор и перебил его.

— Боя не будет, — повторил я еще настойчивее. — Я свяжусь с вами позже, а вы пока займетесь приготовлениями, сейчас расскажу, какими. У нас есть двенадцать часов, чтобы спрятать флот Гвардии Смерти.

Капитан XIV легиона поверил в мой план далеко не сразу. Это стоило мне огромных усилий, но я не могу упрекать его за настойчивые расспросы. В конце концов, мне удалось убедить Тифона, что мой план действий — единственный, сулящий хоть какую-то вероятность успеха. Любая попытка вступить в бой с Темными Ангелами стала бы катастрофой для нас обоих, в то время как вывести Гвардию Смерти из системы Зарамунд из-за неминуемого прибытия Корсвейна было невозможно. Я ясно дал понять, что, коль скоро мы не напали на флот Каласа сразу же, значит, я уже погряз в предательстве, а это убедило его, что наши судьбы сплетены, и я действую в наших общих интересах, что бы ни случилось.

Теоретически мой план был довольно прост. Гвардия Смерти сведет активность своего флота к минимуму и будет незаметно дрейфовать в пустоте. Я расскажу Корсвейну, что сюда прибыл Калас, и мы обменялись залпами, после чего он сбежал обратно в варп. Чтобы сделать обман убедительнее, мы уничтожим какой-нибудь из его мелких кораблей, и обломки и заметные остатки энергии станут доказательством перестрелки.

Вряд ли мы бы уложились в двенадцать часов: расстояния в космосе огромны, а корабли размером с «Терминус Эст» не могут снизить свою активность за считанные минуты. Но в итоге прошло девятнадцать часов, прежде чем первый корабль флота Темных Ангелов вошел в систему, и еще семь — пока не появился флагман Корсвейна. Мы поприветствовали первых прибывших и заверили их, что система находится под контролем Темных Ангелов. Они по понятным причинам не доверяли вокс-сигналам, хотя мы воспользовались кодами легиона. Мне нужно было поговорить с Корсвейном наедине, и я смог это сделать вскоре после того, как его корабль прибыл в систему.

Можете представить, как он был поражен при виде моего лица на видеосвязи; он удивился даже больше, чем Калас.

— Лютер! — потрясенно воскликнул он, широко раскрыв глаза.

И тут я не устоял перед искушением: я был готов к этой встрече, а это давало мне преимущество.

— Сенешаль Корсвейн. Может, меня и заставили вернуться на Калибан, но я не припоминаю, чтобы меня лишили титула, — огрызнулся я, и это сразу же изменило тональность разговора.

— Прошу прощения, сар Лютер, — ответил Корсвейн, еще больше сбитый с толку из-за того, что нарушил приличия. — Я был застигнут врасплох, оттого и позабыл про манеры.

Я попытался вспомнить все, что мог, о Корсвейне: кое-что об этом легионере, ставшем фактическим командиром легиона в отсутствие Льва, мне рассказывали Белат, Гриффейн и другие. Дисциплинированный, исполнительный и неукоснительно следующий последнему приказу Льва: атаковать врага везде, где только можно. Важно было сохранить инициативу за собой, чтобы неудобных вопросов больше не возникало.

— Я очень рад видеть вас так скоро после инцидента с Гвардией Смерти, — начал я. Лучше всего было мне первым заговорить о происшедшем, чтобы он не заподозрил лицемерия: если я так стремлюсь поднять эту тему, значит, мне нечего скрывать.

— Вы подтверждаете, что здесь была Гвардия Смерти? — спросил Корсвейн.

Его слова вызвали у меня легкий трепет восторга. «Была» в прошедшем времени; он уже предположил, что Каласа и его кораблей здесь больше нет! Из-за этого моя уверенность переросла в самоуверенность, а язык перестал подчиняться мозгу.

— Я был бы счастлив послать вам наши результаты сканирования их флота — он был в весьма плохом состоянии, сар Корсвейн, — с энтузиазмом предложил я, прокляв себя, как только последние слова слетели с моих губ. Я попытался как можно быстрее сменить тему. — Хотя я не хотел бы задерживать вас здесь дольше, чем это необходимо.

— Задерживать? — ахнул Корсвейн. — Нет, сар Лютер, напротив, мы готовы провести здесь немного времени, если ваши лихтеры готовы доставить нам припасы во внешнюю систему!

На этих словах мои опасения переросли в серьезную тревогу: с каждой минутой флот Корсвейна прибывал в систему, а вероятность того, что Гвардию Смерти обнаружат, росла. Тем не менее, я не мог ничего возразить, не вызывая подозрений.

— Конечно, — ответил я сенешалю. — Корабли уже в пути.

— Отлично, — подтвердил Корсвейн. Я думал, что он собирается прервать связь, но он этого не сделал. Через несколько секунд он продолжил: — Немало воды утекло, сар Лютер. Наверняка вы не откажетесь навестить меня на борту «Нисходящего гнева». Нам нужно многое обсудить!

Я обдумывал, как бы повежливее отказаться от приглашения, но выражение лица Корсвейна стало жестче, и он наклонился ближе к объективу своего видеотранслятора.

— Например, сар Лютер, я очень хочу услышать, почему вы находитесь в Зарамунде, а не на Калибане, как было приказано, — строго сказал он.

Я почувствовал себя так, словно получил пощечину. Он обращался ко мне, не обвиняя, но, безусловно, как к подчиненному. Первой моей мыслью было, что Корсвейн слишком зазнался в ранге паладина, но я ошибался. Тогда я понял, что Корсвейна повысили в звании. Я больше не был вторым в Легионе.

Гвардия Смерти сейчас ничем не могла помочь, дремлющая и беззащитная, поэтому ядолжен был затягивать представление как можно дольше.

— С удовольствием, сар Корсвейн, — ответил я.

Чтобы встретиться с Корсвейном, я отправился на борту «Верного Слуги» к его флоту вместе с кораблями, перевозящими провиант. Астелян и лорд Сайфер постоянно пытались обсудить со мной этот ход, но я не дал им аудиенции. Мне было не до их политических игрищ. Однако от еще одного человека я отмахнуться не смог.

Тифон настоял на том, чтобы присутствовать на борту во время нашего спектакля, отправив Виосса обратно на «Терминус Эст». О его присутствии знал только я: он прятался в моих покоях. Я не сомневался — пойди что-то не так, Калас Тифон сделает все, чтобы я поплатился первым, и он ясно дал понять, что у него есть особые соглашения с высшими силами, которые исполнят волю первого капитана даже после его смерти.

Это было так позорно — снова стать второстепенным игроком, с которым обращались, как с ничтожеством. Воины, которые должны считать меня равным себе, не считали так только потому, что я не был так же хирургически изменен, как они. Их физическое превосходство автоматически порождало у них совершенно незаслуженную уверенность в моральном и интеллектуальном превосходстве. Именно это неравенство отчасти заставило меня восстановить баланс сил с помощью варпа.

— Прислушайся к моему предупреждению, Лютер, — прорычал мне Калас, когда я передал ему, что мне необходимо встретиться с Корсвейном лично. — В этом мире или в другом, я отомщу за себя любому, кто нарушит клятву братства. Я становлюсь чем-то гораздо большим, чем то, что ты видишь, и ты, возможно, тоже сможешь воспользоваться этим могуществом.

Я догадывался, что он имел в виду — на основе собственных исследований и практики, хотя они и были довольно поверхностными. Варп — неисчерпаемый источник силы, если использовать его правильно. Я остановился на колдовстве начального уровня и мелких трюках с разумом, например, чтобы отвлечь кого-то или убедить, и немного практиковался в призыве потусторонних существ. И все же я видел, хотя и лишь мельком, величие силы, которой мог воспользоваться человек, готовый рискнуть всем.

— Твои угрозы излишни, — я старался сохранять спокойствие. — Если Корсвейн что-нибудь заподозрит, меня в тот же момент можно считать мертвецом. Признание в нашем сговоре закончится тем же. Я уже опасаюсь его подозрений по поводу нарушения приказа Льва, надеюсь только, что его прагматизм пересилит желание меня наказать.

— Есть судьбы и похуже смерти, — мрачно произнес Калас. — Особенно после нее…

Я молча переваривал услышанное. Калас больше ничего не сказал; он глубоко задумался или, казалось, прислушивался к чьему-то голосу, который я не мог услышать. Через несколько секунд настроение первого капитана приподнялось.

— Ты думаешь, силы, о которых я говорю, далеки, но это не так, поверь мне, Лютер, — заверил меня Калас. — Они ждут тебя, жаждут, чтобы ты защитил их в этом мире. Один акт посвящения, истинное подтверждение преданности им — и твой зарождающийся потенциал высвободится.

Он протянул мне кинжал, по размеру подходящий для легионера, но не слишком большой и для моей руки. Рукоять была из ржавого металла, лезвие мерцало нефтяным пятном, словно не из нашего времени. Я не брал его, но Гвардеец Смерти шагнул вперед и вложил его мне в ладонь. Мои пальцы в перчатках сомкнулись на рукояти, и мне резко стало холодно.

— Этот кинжал — Губитель жизни — убьет кого угодно, — торжественно произнес Калас. — Даже воина Легионес Астартес. Возможно, даже примарха. Когда ты останешься наедине с Корсвейном, один удар — и ты докажешь силам варпа свою безграничную преданность. Не волнуйся, тебя защитят и вознаградят по заслугам. Есть вещи более важные, чем звездолеты, бороздящие пустоту. Все взгляды уже устремлены на Терру, но пусть они на мгновение остановятся на тебе, и тогда будущее Калибана обеспечено.

Я взял протянутые ножны, которые показались мне довольно-таки простецкими, и пристегнул их к поясу. Посмотрев на клинок с едва сдерживаемым отвращением, я обдумал слова Каласа. Наконец, я вложил клинок в ножны и кивнул в знак согласия.

— Мы стоим на пороге величия, — объявил Калас, прижимая кулак к груди. — Помни, Хорус — лишь ключ, отпирающий врата бессмертия, он тебе не хозяин. Силы, которым мы служим, хотят, чтобы каждый из нас делал то, что желает сам, освобожденный от рабства, а не приковывал себя цепями к новым ложным господам.

Это звучало обнадеживающе, и все время, что оставалось до встречи с Корсвейном, мы говорили о природе этих сил и моих собственных наблюдениях. Иногда Калас был откровенен, иногда странно сдержан, но за те часы, что мы провели на пути к «Нисходящему Гневу», я восстановил атмосферу дружбы и преданности общему делу.

Я оставил Астеляна командовать кораблем, доверяя ему чуть больше, чем лорду Сайферу. Ни один из них не мог предать меня по тем же причинам, по которым я не мог предать Каласа. Все мы были замешаны в заговоре против Льва, Императора или легиона, и все были бы одинаково виновны в глазах сенешаля.

Меня проводили в покои Корсвейна — не столько из-за подозрений, сколько как своенравного двоюродного брата, который может вздумать прогуляться по кораблю. Меч и пистолет находились при мне, Губитель жизни — тоже, но никто не считал меня физической угрозой. Однако прием сенешаля оказался столь жестким, точно это было так.

— Я не знаю подробностей, почему вас сослали на Калибан с Сароша, — начал он, даже не поздоровавшись. — Но я знаю, что когда вы вернулись в наш родной мир после кампании в этой системе, Лев дал понять, что осуждает вас лично.

Он не предложил ни сесть, ни выпить, хотя в его покоях было и то, и другое. Сенешаль Льва в полном боевом облачении представлял впечатляющее зрелище: шкура калибанского зверя покоилась на одном плече, состояние доспеха говорило о недавних боях, а покрытая шрамами кожа больше походила на расколотый камень. В нем бурлила энергия, мощная и очень напоминающая мне Льва, когда он пытался сдерживать разочарование.

На экране позади него я сразу узнал систему Зарамунда — прямая трансляция из стратегиума. Субпанель показывала расположение моей боевой баржи и лихтеров. Я предположил, что все увеличивающиеся детали на главном экране говорят о том, что информация о моем флоте продолжает считываться.

Сколько времени пройдет, прежде чем один из кораблей Темных Ангелов обнаружит что-нибудь неладное: либо корабль Гвардии Смерти, дрейфующий в пустоте, либо один из моих транспортников, скрытый среди множества гражданских судов на главной верфи и вокруг нее?

Я уже собирался дать ответ, который готовил и несколько раз репетировал наедине с собой, но он продолжил уже с ноткой гнева в голосе:

— Что еще важнее, я хотел бы знать, почему вы отказали мне в кораблях и воинах, в которых я нуждался, — прорычал он. Он повернулся и указал на схему системы на стене. — Я вижу среди вашего флота «Копье Истины», но не получал никаких вестей от Белата. Где мое чертово подкрепление, Лютер?

Я чувствовал холод Губителя жизни на бедре, но знал, что пока не могу нанести удар: даже стоя спиной ко мне, Корсвейн заметит атаку прежде, чем я успею ударить, и через несколько мгновений я лишусь жизни. Корсвейн был одним из величайших воинов Легиона, а я давно не тренировался.

Я не ожидал, что Корсвейн будет угрожать мне, но не позволил сомнению проникнуть в мои мысли. Я ответил спокойно, словно этот допрос был вполне естественным и заслуженным, но не вызывал особого беспокойства. Я знал, что это переломный момент: в лучшем случае я могу лишиться командования и моих кораблей, а в худшем — жизни. Чтобы сохранить и жизнь, и ресурсы, мне нужно было придумать такую историю, чтобы комар носа не подточил.

— Варп — жуткое место, и путешествия по нему ненадежны, — начал я, но Корсвейн знал это и без меня; я видел его хмурый взгляд, отражавшийся в экране. — Белат пришел ко мне с кораблями, да, это было после путешествия, чреватого ужасными встречами и неудачами, которые смог бы выдержать только ветеран Калибана. Он словно заново прошел Поиск.

Я оживился, пока говорил, но старался не слишком вдаваться в подробности, чтобы меня не уличили в обмане. Всегда держитесь как можно ближе к истине, добавляя как можно меньше лжи, чтобы ваш рассказ соответствовал настоящим событиям.

— Мы получили известия о продолжающейся войне и приступили к подготовке высадки ваших подкреплений. Наше положение было очень затруднительным. — Я порылся в памяти в поисках подходящих деталей, чтобы сделать эту выдумку более похожей на правду. — Белат покинул Аргей, но не дал нам достоверной информации о ваших передвижениях. Казалось неразумным посылать транспорты, полностью нагруженные воинами, не имея определенного курса. Они с такой же вероятностью наткнутся на врага. Нам нужно было найти какой-то способ выяснить ваше местонахождение. От астропатов толку было мало, и потому мы подумали, что, возможно, целесообразнее проверить все лично. Ведь если вы проходили через систему, то наверняка оставили след.

Я не закончил объяснение, побуждая Корсвейна высказаться. Если он продолжит задавать вопросы, мне придется несладко, но если примет мои слова за чистую монету, дальнейший разговор пойдет как по маслу.

— Вы прибыли в Зарамунд, чтобы найти меня? — спросил он, поверив в мою ложь. Затем он развернулся. Я все еще блуждал в глубине леса, но уже видел несколько тропинок.

— Зарамунд показался мне логичным местом для начала поиска, учитывая его близость как к Аргею, так и к Калибану, — произнес я, встретившись с ним взглядом на несколько секунд. — Когда Гвардия Смерти вошла в систему, я уже пожалел, что мы нарвались на опасность. И все же вести о вашем скором прибытии, без сомнения, избавили нас от их… смертельного внимания.

Корсвейн что-то проворчал и вернулся к изучению систем сканирования. Я задумался, не было ли там чего-то, что компрометировало меня, и он просто ждал моей исповеди.

Я сделал пару шагов ближе, стараясь не выдавать беспокойства, но не настолько близко, чтобы суметь ударить наверняка. Конечно, я надеялся, что доспех астартес не станет преградой для хрупкого на вид Губителя жизни, но мне нужно было точно знать, что Корсвейн не увернется от удара. В тот момент, когда я почти убедился, что сенешаль мне не поверил, я должен был сделать свой ход. Если бы он почувствовал угрозу, другого шанса у меня не было.

— Я не вижу транспортов, — негромко произнес Корсвейн. — Мне что, лететь на Калибан за своими легионерами?

— Здесь их нет, — ответил я, использовав простейшую словесную уловку. Я сделал еще пару шагов вперед, моя рука потянулась к рукояти Губителя жизни. Его присутствие давило на разум, заставляя меня остро ощущать его. Теперь я был уверен, что смогу нанести смертельный удар. За громадой Корсвейна экран продолжал полниться рунами и обозначениями по мере того, как данные заполняли системы «Нисходящего Гнева». Я приблизительно знал, где прячутся Гвардейцы Смерти, рассредоточенные, чтобы их не обнаружили. Линия просканированного пространства подкрадывалась к скрытому флоту все ближе.

Их обнаружат через несколько часов, если не минут. План провалится.

— Вижу, что нет, — раздраженно проговорил сенешаль.

Он начал поворачиваться.

Настал мой момент. Кинжал уже находился у меня в руке, готовый вонзиться в живот у сочленения доспехов. Скрепить договор и принять силы варпа.

Но вместо этого я вложил оружие обратно в ножны и скрестил руки на груди. Я не стал бы ввязываться в подобную сделку, тем более на таких условиях, загнанный в угол и запуганный. Если бы я хотел начать войну с Темными Ангелами, я бы встал на сторону Каласа и атаковал флот Корсвейна, не прибегая к помощи Хаоса.

Мой ум и дар речи, как и всегда, сослужили хорошую службу; на свои таланты я полагался больше, чем на превратности варпа.

— Как видите, наши объекты готовы провести полный ремонт и переоснащение вашего флота, прежде чем вы продолжите путь на Терру, — дружелюбно начал я, проходя мимо гигантского воина. Я сделал несколько корректировок, обратив его внимание на доки вокруг самого Зарамунда, и указал пальцем на свободные погрузочные платформы. — Если бы я знал, что вы прибудете, мы бы освободили больше места.

— Какой еще ремонт? — Корсвейн посмотрел на экран, а затем снова на меня, ожидая ответа.

— Я думал, что вы продолжите преследование, — ответил я, изображая замешательство. — Хорус собрал все силы для последней атаки. Не волнуйтесь, с Калибана прибудут транспорты. Теперь мы уверены, что Зарамунд в безопасности. Это может занять некоторое время, учитывая штормы и снующие повсюду вражеские флотилии.

Корсвейн прищурился, и мне стало интересно, почувствовал ли он мою ложь. Так или иначе, решалась моя судьба, и я сейчас использовал все, что знал о сенешале. Преданный и послушный, больше всего на свете он хотел воссоединиться со своим примархом.

— Я уверен, что Лев сделает все возможное для защиты Тронного Мира, если он уже не там, — продолжил я. — Знаю, долгое время я пребывал в немилости, но я его сводный брат, и никто не знает его лучше, чем я. Он не упустит возможности встретиться с Хорусом лицом к лицу.

Взгляд Корсвейна скользнул обратно к экрану; едва заметные движения его лицевых мышц выражали задумчивость, а губы слегка шевелились, пока он что-то оценивал. Я подавил искушение продолжить разговор. Иногда нужно позволить оппоненту занять желаемую вами позицию, а не усугублять конфликт. Я словно следил за ходом его внутреннего спора с каждым движением его глаз и челюстей — то в одну сторону, то в другую.

— У нас нет времени на ремонт: враг может быть уже на Терре, — заявил он наконец.

Если противник уже находится на желаемой вами позиции, не дайте ему возможности ускользнуть и убедитесь, что он не изменит своего решения.

— Не знаю точно, когда прибудет подкрепление, — я развел руки, извиняясь. — Как только транспорты прибудут, я лично поведу их на Терру.

Я старался не накалять обстановку. Неужели я зашел слишком далеко? Возможно, напоминание о подкреплении убедит его остаться…

Нет. Он скорее потеряет конечность, чем задержится дольше, чем это необходимо. Особенно теперь, когда я поманил его двойной перспективой воссоединения со Львом и противостояния Хорусу. Тем не менее, мне нужна была гарантия, что он не удивит меня еще чем-нибудь. Пока я смотрел на мерцающие руны на дисплее, в голову пришла одна мысль.

— У одного из моих библиариев есть что-то вроде… таланта читать варп, — начал я. — Его зовут Вассаго. Это он предвидел ваше прибытие и предсказал полет Тифона к Терре.

— Тифон? — резко спросил Корсвейн, глядя мне в глаза. Я понял свою оплошность и постарался успокоиться. Как я уже говорил, чтобы солгать космодесантнику, требуется хладнокровное мужество. Биология человека выдает обман. Я снова ощутил ледяное прикосновение Губителя жизни. Мое положение стало более рискованным, чем раньше, но клинок по-прежнему покоился в ножнах. Я старался не выдавать себя, остро сознавая, что не стоит совершать движений, которые могут показаться Корсвейну враждебными.

Корсвейн среагировал бы раньше, чем подумал об этом, как и любой космодесантник.

— Мы засекли судно, в котором я узнал «Терминус Эст», — вяло объяснил я, выдавив улыбку. — Я ведь сражался в этой же звездной системе плечом к плечу с Тифоном в более счастливые времена.

— Да, конечно, — подтвердил Корсвейн. Несколько секунд он пристально смотрел на меня. Холодное прикосновение Губителя жизни, моего спасательного круга, пульсировало на коже. — Вы с Тифоном ведь сражались вместе.

— Вассаго, — повторил я. — Он поможет отследить путь врага к Терре. Я надеюсь, еще один варп-провидец не станет для вас обузой. Ах да, и берите с моих кораблей столько воинов, сколько у меня есть, чтобы укрепить свои силы.

— Отправьте всех, кого можете, — ответил Корсвейн, но его мысли уже были заняты делами поважнее. Я чувствовал, как он жаждет, чтобы я оставил его в покое. Соблазн славы в битве за Терру манил его, а нервы гудели от необходимости действовать.

— Конечно, я пошлю все возможные силы, — заверил я его. Он хмыкнул в знак согласия и повернулся к экрану, в последний раз подставив свою широкую спину под удар.

— Я прикажу сопроводить вас обратно на ваш корабль, — закончил он.

Через несколько секунд двери откроются, и возможность воспользоваться Губителем жизни исчезнет. Я кое-как разрешил конфликт, но обещание Каласа не давало мне покоя. Знак моей преданности. Высвобождение потенциала. Милость Темных Богов. За простым действием меня ждала жизнь, о которой стоило поразмыслить.

Все, чего я желал, могло стать моим с одного удара клинка.

Попрощавшись с Корсвейном, я развернулся и пошел к двери.

— Что стало с Губителем жизни? — спросил Нахариил. — И какое это имеет отношение к Оллдрику?

Во время своего рассказа Лютер немного расслабился и опустился на колени, словно проситель. Он погрузился в свои воспоминания настолько, что поднял глаза, будто впервые увидев Верховного Великого Магистра.

— Губитель жизни? Я сохранил его, держал при себе, потому что знал — он мне понадобится. Знал, что когда я столкнусь с врагом, не смогу победить никаким другим способом.

— Ты говоришь о Льве? — сжав челюсти, выдавил Нахариил. — Ты убил примарха колдовским клинком!

— Я не убивал его, — настаивал Лютер, медленно раскачиваясь взад и вперед. Видение сформировалось, когда он протянул руку, очень темное на фоне ладони. Он услышал треск пушек и хриплые крики. Ярость Льва сверлила разум Лютера, а меч примарха, сражавший королей, пронзил его бок. — Когда Лев ударил меня, кинжал висел у меня на поясе. Но я не мог его вынуть. Я заглянул в лицо брата, полное гнева, и понял, что ошибся.

Лютер разрыдался, вновь переживая свое роковое заблуждение. Он почувствовал дыхание брата, смешанное с запахом крови. Бывший Великий Магистр чуть не задохнулся от собственных слов.

— Боги все еще желали, чтобы я принес последнюю жертву. Но я всегда боролся за Калибан, а не за них! Я не мог убить брата по той же причине, по которой не смог лишить жизни и верного Корсвейна.

— А Оллдрик? Скажи мне, как найти его, как остановить.

— Почему? — Лютер заплакал и упал вперед, прижавшись лбом к холодному полу. — Почему ты меня не слышишь?

— Изъясняйся понятнее, и я выслушаю твою исповедь, — заявил Нахариил.

— Земля меняется, но твоя дорога идет лишь в одном направлении, что бы я ни говорил! — прорычал Лютер, садясь с раскрасневшимся от гнева лицом. — Я предостерегаю тебя снова и снова, но ты меня не слушаешь!

Он поднялся на ноги, умоляюще подняв руки.

— Это пытка!.. Ох… быть символом лжи, узревшим истину — слишком жестокая пытка. Отпусти меня, Лесной Лев! Освободи! Я не могу спасти твоих сыновей! Я не в силах сделать то, чего ты хочешь…

— Это не Темным Ангелам нужно спасение, — прохрипел Нахариил, прежде чем выбежать из комнаты.

— Вернитесь к ним, — прошептал Лютер растущим теням, в которых поблескивали красные глаза. — Или верните его! Освободите его… Он сможет спасти всех нас!

ИСТОРИЯ О СЕРДЦЕ

Следующие Великие Верховные Магистры возобновили жестокие допросы: их будто больше волновала исповедь Лютера, чем сведения, которые они могли почерпнуть из его оборванных пророчеств. Иногда они уговаривали, иногда полагались на лезвия и кулаки. Ни то, ни другое не давало результата, ибо Лютера уже мало что волновало, в том числе и телесная боль. Пытка, которой он подвергался во время стазиса, была гораздо тягостнее: его разум терзало мучительное ощущение лежащего на нем проклятия.

Он так старался убедить их, что не ему надо раскаиваться… Но, казалось, он разучился ясно выражать свои мысли. Может, это и было истинным проклятием, которое боги наложили на него за предательство. Собственный язык словно изменил Лютеру, и тот, кто некогда был сведущ в дипломатии и искусстве управлять государством, теперь невольно искажал каждую свою мысль.

А затем пришел один человек, и он казался совсем другим.

Азраил. В этом Темном Ангеле чувствовалась сила, которая немного умиротворяла Лютера. Азраил сохранял спокойствие в моменты, когда прошлые Магистры взрывались яростью. Он относился к Лютеру настороженно и не сочувствовал ему, но понимал природу его обреченного существования. Говорил Азраил столько же, сколько слушал. Он рассказывал Лютеру о том, сколько прошло времени, и делился обрывками новостей из внешнего мира, чтобы бывший Великий Магистр мог воспринимать настоящее.

Но даже при всем при этом Лютеру было нелегко оставаться убедительным. Чем больше он размышлял, кем стал и во что превратились Темные Ангелы, тем отчаяннее желал освободиться. И так продолжалось раз за разом.

После нескольких встреч Лютер очнулся коленопреклоненным с руками, сложенными перед собой, преисполненный невыразимой потребности в прощении. Он снова и снова просил о нем, но Лев по-прежнему не отвечал. Однако перед ним стоял Азраил, и лицо у него в этот раз было мрачнее, чем у любого Верховного Великого Магистра до него.

Он не успел произнести ни слова: в памяти всплыло воспоминание, и только тогда Лютер заговорил, в глубине души понимая и то, что именно это следует услышать повелителю Темных Ангелов, и то, что тот не станет его слушать.

— Я вырос в этих каменных стенах. Эти башни, Ангеликаста, великий Альдурук… Я слышу, как эти стены шепчутся обо всем жестоком и счастливом, прекрасном и ужасном, что здесь происходило. Их, как и меня, вырвали из дома…

Ребенок в крепости. Дитя Ордена. Меня воспитали надменные рыцари, высокие стены и легенды об убийстве зверей. Я научился ездить верхом и владеть мечом и словом, не покидая внешних стен. Здесь я познал и радость любви, и муки горя по умершим родителям, здесь я лил слезы над потерянными женой и ребенком. Я смеялся и плакал, предавший и познавший предательство, все мои мысли были заняты Альдуруком.

Это место знает меня даже лучше, чем Лев.

И оно до сих пор стоит. Вековечный оплот Ордена. Крепость Темных Ангелов. Их сила придавала ей форму.

Я переживаю это воспоминание впервые за всю жизнь, но теперь вижу его так же ясно, как и в тот день, когда это случилось.

Когда мне было всего семь лет, как посчитали бы летописцы Терры, как-то ночью я проснулся от страшного сна. Я лежал у себя в комнате, через окно струился свет звезд, и мне показалось, что из-за двери доносится какой-то шум.

Я встал с кровати и открыл дверь. В палатах и спальнях царила полная тишина — ни дыхание, ни храп, ни скрип кроватей, казалось, не нарушали безмолвие крепости, и что-то в этой тишине было неестественное. По крайней мере, в той башне, где спали мои родители. Но я не поддавался страху.

Босиком я прошел по каменному коридору к лестнице и начал спускаться.

Я чувствовал, что за мной наблюдают, но сколько я ни оглядывался — никого не видел. Повторюсь, это не было игрой моего испуганного воображения; все происходило на самом деле. Я продолжал спускаться дальше, мимо всех знакомых мне коридоров, кухонь и комнат.

Воздух вокруг меня засветился, хотя я не брал с собой факел.

Затем я наткнулся на огромную окованную металлом деревянную дверь высотой с ворота наших стен. Я думал, будто мне это снится, но нет — все было наяву: и парок, который вился от моего дыхания, и покалывание кожи, и тяжесть двери, когда я ее толкнул.

Я заметил движение и так впервые в жизни увидел Смотрящего-во-Тьме. Сверкая красными глазами, он слился с тенями, но не раньше, чем я поспешил за ним, проскользнув между дверью и аркой.

Я вспомнил, что однажды мне уже снился похожий сон, но на этот раз я не спал. В том сне я отчаянно пытался проснуться от ощущения смутной угрозы, а теперь меня будто приветствовали и манили тихой песней. Холод пропал, стало тепло, и я нетерпеливо поспешил вперед.

Я шел через проходы и необработанные туннели, через сверкающие пещеры и естественные колонны. Казалось, меня вели к самому основанию Альдурука, однако я не встретил ни одной живой души. Я знал, что заблудился, но это уже не имело значения, ибо то, к чему я шел, было впереди, а не за спиной.

Затем явился новый Смотрящий, и мне снова стало не по себе. Испугавшись, я замедлил шаг, но не остановился. Мне хотелось увидеть, что там, за следующей аркой, за порталом, полным темноты. Передо мной возникло еще больше Смотрящих, сверкающих багровыми глазами, из-за чего мне пришлось идти еще медленнее.

Я рос на рассказах великих рыцарей, и вызов этих созданий стал для меня оскорблением. Меня учили, что познать страх — значит обрести мужество. Чем сильнее страх, тем решительнее герой одерживает победу. Я хотел, чтобы вернулось ощущение тепла и гостеприимства, и сердился на Смотрящих за то, что они прогнали его.

Затем раздалось тихое шипение на грани слышимости. В самом воздухе ощущалось недовольство. Смотрящие думали преградить мне путь, но они почему-то не встали передо мной, превратившись в темный туман, как только я приблизился.

Впереди возвышалась арка абсолютной тьмы, и меня сковал холодный ужас.

— Поверни назад, — послышался шепот. — Поверни назад.

Я ощутил вызов, понятный лишь сердцу расстроенного ребенка, и решительно шагнул вперед.

Меня поглотила тьма, но не было ни холода, ни страха.

Я наткнулся на залитый бледно-зеленым светом зал, в котором виднелись другие арки. Свет исходил из этих проходов, и в одном я заметил чью-то тень. Сначала — слабое мерцание света, но с каждым мигом тень становилась все гуще и темнее.

Она превратилась в нить, в усик, в змеевидную ветвь, прощупывающую туннель, и я понял, что она ищет меня. Мне хотелось разглядеть, как выглядит эта конечность, и одновременно — убежать стремглав. Разрываясь между любопытством и ужасом, я застыл на месте и зажмурился.

Подул теплый ветер, и я открыл глаза. Я обнаружил себя в коридоре неподалеку от своей комнаты. Красные глаза на долю секунды блеснули в тени вокруг стен, а затем я снова остался один. Ошеломленный, я вернулся в комнату, упал на кровать и уснул без сновидений.

Калибан погиб, но все же он жив. Он здесь, в этом месте. В ваших сердцах.

Видение исчезло, и Лютер оказался один. Как он и подозревал, его рассказу не придали значения; Азраил ушел. Послышались звуки — потрескивание пламени, удар клинка о клинок, звон оружия и крики воинов, которые, казалось, преследовали кого-то из его апокалипсических видений.

Дожидаясь момента, когда видение окончательно рассеется или когда его вновь поглотит поток мыслей в стазисе, Лютер осматривал камеру. Он видел только тени, которые отбрасывали мерцающие факелы в канделябрах, но больше ничего: ни темных силуэтов, ни пристальных красных глаз во тьме…

Дверь все еще была открыта.

Лютера не погрузили в стазис.

До него донесся запах дыма. Глубоко вдохнув, он убедил себя, что все происходит наяву, что это не плод его больного рассудка. С осознанием этого пришла и уверенность: это действительно звуки сражения. На Скалу напали, и тюремщики Лютера забыли про своего пленника.

Дверь открыта.

Ясность мыслей вернулась к Лютеру; бывший Великий Магистр размял болезненно ослабевшие конечности.

Дверь оставил незапертой Азраил, или ее открыл кто-то еще?

Он сделал осторожный шаг, затем еще и еще.

Благодарности

Данный материал является интеллектуальной собственностью telegram-канала Гильдии Переводчиков https://t.me/guildwh40k

При его дублировании вы обязаны указать источник перевода

Выражаем огромную благодарность тем, кто поддержал перевод этой книги:

— JustSickBastard

— Сasad

— Vova Turkin

— Anton

— РинатДаутов

— Wavilon46

— 3

— PandochkaizAda

— МухитАбакиров

— Anton Vaskiv

— Vladimir Panov

— Дагат

— Tomoharu

— Дима

— НикитаЧеширский

— LAMnOHyXXX

— Susana

— Brother Pedro Kantor

— Garik

— Basilisk

— Adun

— Snyp

— Сурин Владимир

Джервису Джонсону, первому летописцу печальной истории Калибана

Оглавление

ИСТОРИЯ О ДОЛГОЙ НОЧИ

ИСТОРИЯ О ЗВЕРЕ

ИСТОРИЯ О ЛЬВЕ

ИСТОРИЯ О КНИГЕ

ИСТОРИЯ О ЧЕЛЮСТЯХ

ИСТОРИЯ ОБ ОХОТЕ

ИСТОРИЯ О ПРЕДАТЕЛЕ

ИСТОРИЯ О СЕРДЦЕ

Благодарности