Сказка - ложь... (СИ) [Анастасия Руссет Russet] (fb2) читать онлайн

Сказка – ложь…

– Странный он какой-то, с придурью. – Корчмарь выразительно постучал пальцем по собственному виску и глянул в угол, облюбованный песнотворцем.

– Это почему еще? – Тит, местный заводила, лукаво прищурился и с еще большим любопытством уставился на приезжего.

– Песен не поет, не играет, – начал пояснять хозяин. – Да и сказки у него срамные. Марья намедни услышала, так до сих пор лицом чисто свёкла.

Вся честная компания как по команде повернулась к девке, с надеждой рассматривая её на предмет стыда, коего, впрочем, не обнаружила. Да и чему дивиться – сиротка давно, еще со смерти бабки-ведуньи, обиталась в корчме и давно привыкла к речам, совершенно неприличествующим для ушей молодой девки на выданье. Хотя, что уж крыть, не сватались к ней добры молодцы.

Домовита Марья была, но красой не отличалась. Волосы непонятного цвета, всегда скрытые под холщевым платком. Стан прямой, как палка, под балахонистым сарафаном. Маленькие ручки и совершенно обычное лицо. Богатством её были только большие зеленые глаза, ярко блестевшие из-под длинных черных ресниц. Впрочем, ни один из захаживающих в корчму к ней не приглядывался, что сироту вполне устраивало. Она хотела лишь отработать свой долг дядьке Ховелу и жить в бабкиной избе на краю села. Сама по себе.

– А хороши, знать, сказки, – задумчиво молвил Тит, – коль ведьмину внучку проняло. Позови к нам гостя своего, хозяин! Мы, ежели чего, не обидим!

Дородный Демьян почесал макушку и направился к бояну. По правде сказать, не нравился ему странный постоялец, хотя и не портил ничего, и платил исправно. Было в нем что-то жуткое, странное, непонятное корчмарю, будто этот смешливый хлопец скрывал нечто важное. Впрочем, коль согласится гудец посидеть с добрыми людьми, он, Демьян, только выиграет. А что еще жажду разжигает, кроме хорошего сказа?

– Здравы буде, господин хороший, – корчмарь стал возле гостя, уже в который раз разглядывая того. – Наши прослышали, что вы сказки баете. Просют вас с инструментом, денежку обещаются.

Парень поглядел на хозяина, и у того снова похолодело изнутри. И что такого было в госте? Ну да, волосья чернявые, ну и что? Глаза – словно червленое золото. Обычный смазливый хлопец, какие бабам дюже нравятся. Хотя… глядел он слишком насмешливо, пожалуй. Как тот, кто уверен – случись что, сдюжит. Да и на черта с голыми руками не побоится.

– Как не сходить, – голос у него был ясный и чистый, – загляну я к ним, хозяин, не побрезгую. И сказочкой потешу.

Гость встал со своего места, оказавшись ровно на голову выше самого Демьяна. Захватил котомку, бережно завернутые в чистый рушник гусли и направился к пригласившей его компании. Молодцы встретили его кивками да любопытными взглядами – уж очень заинтересовал местный люд заезжий песнотворец.

– Здравы буде, честной народ! – широко улыбнувшись, сказал боян.

В ответ ему раздались нестройные здравствования и приглашения присесть к столу. Выбрав себе место, заезжий примостился и достал инструмент. Деревянный остов гуслей по форме напоминал колчан для стрел, изукрашенный резными завитками. Древние символы мелькали на скобе, чуть прикрываясь тонким веером струн. Погладив инструмент, словно живое существо, гудец тронул его как-то по-особому, извлекая нежный светлый звук.

– Что же рассказать вам, люд честной? Хотите сказ про Кощея и Морану-Смерть?

Мужики снова нестройно закивали.

– И чтоб про любовь, – добавила тихонько подошедшая Марья.

– А как же без любви? – Подмигнул ей гусляр и снова тронул струны.

***

Сказ о Кощее и Моране-Смерти.

Мужчина сидел на полатях, упираясь пяткой правой ноги в стену. Был он лет тридцати, статен, высок, с ярко-синими глазами и светлыми длинными волосами. Впрочем, сейчас глаза были прикрыты, а левое веко чуть подергивалось.

– Коще-е-ей! – по подворью разнесся зычный вопль заезжего принца. От ног крикливого верзилы, кудахтая в испуге, полохливо разбегались куры. – Выходи на честный бой, Коще-е-ей!

– Ага. – Пробормотал мужчина, – прямо сейчас. Разбежался. Много вас тут ходит, задолбали совсем.

– Коще-е-ей! – чудо во дворе продолжало надрывать голосовые связки, запугав теперь не только кур, но и дворовую собаку Жучку, спрятавшуюся от диких звуков вглубь собственной конуры.

– Коще-е-ей! – с печи, кажется, начал осыпаться мел. Кощей зажал уши руками и глухо зарычал.

Пятьсот лет прошло, а эти богатыри никак не успокоятся! С периодичностью примерно в двадцать лет обязательно находился какой-нибудь идиот, желавший наложить загребущие культяпки на злато, над которым злыдень, якобы, «чахнет». Ну и спасти Кощеюшку от очередной «невесты».

Однако на этот раз невесты не было. Надоело Кощею красть принцесс и царевен – аж жуть! Да и девки в последнее время попадались какие-то ушлые. Начиная от Марьи Моревны, которая заставила посвататься, потом заперла в подвале – насилу ушел. Благо очередной её полюбовник воды дал напиться, а у Кощея от неё как раз силушки богатырской прибавлялось. И заканчивая Василисой Прекрасной, которую он приволок в свой терем. Так эта королевишна напилась вина заморского и бегала за похитителем в одной рубашке, требуя «заморской любви». Бррр!

«Может колдануть ему лягушку какую?» – подумал Кощей. – «Притворюсь, что напугался, дам золота, и пущай валит отседова…».

Это, конечно, не выход. Подумают, что Кощей совсем сдал. Скопом грабить придут. Эгей, ради такого дела правого все окрестные деревеньки поднимутся! Не-е… Не этого хотелось Кощею. Разве что отдохнуть бы…

– Коще-е-ей! – принц продолжал свой концерт. Прям как кот по весне, ей Богу! И чего это ему дома не сиделось. Приперся же, на мою голову!

– Коще-е-УП!

Кощей открыл один глаз. (Все ж таки, не зря с Соловьем-разбойником вчера сидели, бражничали?!) Подумал. Подумал еще раз, и начал осторожно слезать с полатей.

***

– Ты чего надрываесся, добрый молодец? – насмешливая девица с черной косой до пят, одетая в белоснежный сарафан, стояла позади Ивана-царевича, опираясь на нехилый дрын, которым только что огрела его по плечам.

– Эм… Уф… Э… – выдавил из себя Иван. Рослый, простоватый лицом, перед девушками он терялся. И дело было совсем не в прозвище, которое дали ему слуги там, дома. Дураком он не был. Вроде… А девица была хороша – не очень высокая, фигуристая, она так и прожигала царевича глазами.

– Так чего орешь-то? – красавица подняла левую бровь, и сердце Ивана ухнуло в пятки. Хороша, чертовка!

– Я с Кощеем биться пришел! – гордо ткнул он пальцем в свою грудь. – А ты дерешься…

– Зачем это биться?! – непритворно удивилась девка, широко открыв серые, как серебро, глаза.

– Царевну спасать… – опешил Иван.

– Это гдей-то тута царевна?! – нахмурилась она. – Ну, Кощей, ну, муженек!!

В тереме что-то звучно грохнуло. Раздались приглушенные ругательства на разных языках и непритворный стон.

– Муж?! – Иван-царевич уставился на девицу, всё ещё держащую дрын. Теперь одной правой рукой. Со злобным выражением лица. И стало ему как-то неуютно… – Я… Может, пойду? Завтра наведаюсь… Хозяина-то, поди, дома нет…

– Иди, иди, добрый молодец! – сквозь зубы пробормотала красавица. – Пущай дорога тебе будет пухом. А с Кощеем я сама поговорю. Если выживет – завтра пообщаетесь.

Царевич вздрогнул и бегом припустил в сторону леса, где остался привязанным его верный Сивка…

***

– Жена?! – Кощей нервно хихикнул и неловко скользнул рукой по беленой поверхности печи. Результатом стало падение и болезненное соприкосновение головы с полом. Мужчина выругался, но облегчение, на которое он надеялся, не пришло. Тогда он застонал и выругался еще раз. И еще. Не помогло. Вставать пришлось, держа гудящую голову левой рукой, правой опираясь на лавку – для равновесия. Что ж они вчера делали-то с Соловьем?!

Усадив себя на уже упомянутую лавку, Кощей обхватил больное место теперь двумя руками. «Какая жена, откуда?!» – пытался подумать он, но… Впечатление, будто голову засунули в здоровенный чугун, по которому теперь усиленно колотили рукояткой меча, не проходило.

В горницу вошла девушка, которую мужчина никогда не видел. Она была достаточно красивой – темноволосая, сероглазая. Её красные уста сердито сжались, а взгляд из-под изогнутых дугой бровей, казалось, сверлил насквозь. О, Боги, неужели он снова украл какую-то королевишну?! – Кощей даже застонал от такой мысли.

– Велс, тебе больно?! – девица мгновенно переменилась в лице (ага, сочувствует…) и метнулась вглубь избы.

Кощей поморгал, пытаясь остановить мир, который мерцал вокруг калейдоскопом. Потом понял, ЧТО услышал, и пораженно уткнулся взглядом в пол. Однако. Велс. Это она его так назвала?! Челюсть сама медленно поползла к полу. Никто не знал его настоящего имени, только прозвище…

Кощей был красивым мужчиной, это признавали все девушки, которых он крал. И те, кого не крал, – тоже признавали. Хоть и называли «рожей басурманской» из-за бритого лица. Не нравилось Кощею носить бороду, и всё тут. Но остальные данные были в порядке: высокий рост, широкие плечи, белозубая улыбка, насмешливые синие глаза. Чуть портили мужчину только шрамы по всему телу, но потенциальное наличие несметных богатств делало недостаток несущественным. А теперь эта странная пигалица… Кощей моргнул. И закрыл рот. Негоже так сидеть воину. Ага.

Девушка вернулась, неся с собой туесок.

– Выпей! Тебе полегчает! – подсунула она жидкость Кощею прямо под нос. Тот принюхался. Вроде вода, только пахнет странно. Ладно, авось не отравит.

Кощею показалось, что он пьет саму весну. Головная боль ушла мгновенно, не оставив даже мерзкого ощущения похмельного синдрома. Мужчина удивленно покачал головой – головокружения не наблюдалось. Встал – опять всё хорошо!

– Ты что мне дала? – полюбопытствовал он у девушки.

– Вода живая. – Пожала она плечами. И сразу нахмурилась. – А что за царевна, и где она у тебя запрятана?

– Не знаю. – Честно ответил Кощей. – А это он не о тебе? Откуда я тебя приволок-то? И откуда живая вода? Она у меня ещё в позапрошлом году закончилась…

– Воду я с собой привезла. – Махнула девушка рукой. – А почему приволок?

– Я ж тебя украл где-то, да? – попытался объяснить мужчина.

Девушка недоверчиво посмотрела на Кощея. Он ответил таким же прямым взглядом, но в душе что-то странно шевельнулось…

– Ты что, совсем ничего не помнишь? – спросила она.

Кощей задумался, и что-то удивительное мелькнуло в его голове.

– Так. – Он почесал макушку. – Мы с Соловьем сидели в этой комнате. Ага. И я жаловался, что не могу найти нормальную ба… э… жену!

Вроде, эту часть Кощей помнил вполне отчетливо. Потом, он вспомнил, как достал из заветного сундучка золотое блюдечко и наливное яблочко. И… попросил показать свою будущую жену…

– О-о-о!! – застонал он.

Потом вспомнил, как, оседлав своего самого быстрого коня, взял Соловья и поехал свататься…

– О-О-О-о-о-о-о!!

Девушкой, что показало ему блюдце, была Морана. Та самая, дочь Лады. И пир был две недели, и свадьба. Кощей опомнился и закрыл рот. Второй раз за сегодня. Ага.

Девушка смотрела на мужчину, внимательно следя за выражением его лица. И, судя по всему, ей не совсем понравилось увиденное.

***

Говорила матушка не ходить за Кощея!

Морана пнула сундук, в котором покоились до поры тонкотканые сорочки, собственноручно сшитые для приданого. Колдовская утварь жалобно скрипнула и отползла подальше от агрессивной девицы.

А так улыбался! Такой подарок привёз!

Кот Черныш в ужасе забился в угол, обхватив лапами хвост – чтоб не оттоптала…

– Коще-е-ей!

На этот раз голос был женским. И, надо отметить, достаточно красивым. Мора вопросительно изогнула бровь. Это кого там нелегкая принесла?! Ну уж нет, раз женился – сам дурак! Никому не отдам!

– Коще-е-ей!

Морана выглянула из окна на втором этаже терема и чуть не упала на цветник внизу. Сказать, что грудь у женщины внизу была большой – это примерно, как назвать Чудь-озеро лужей… Её рыжие кудряшки выбивались из под платка, охватывая огненным ореолом всю фигуру. Кроме того, эта баба была в штанах! И белой рубахе с во-о-от такенным вырезом!!

Мора резко развернулась и, махнув косой, споро побежала вниз.

***

Кощей лежал на полатях в полном бессилии, забравшись назад с огромным трудом. Голова болела просто ужасно, и мужчина который раз лихом помянул жбан, расколотый новоиспеченной женой.

Кстати, о жене… Она была на втором этаже. Судя по всему, пыталась сделать перестановку. Или снести два верхних этажа вручную. Что было очень печально и неприятно отдавалось в висках.

– Коще-е-ей! – звонкий женский голос разнесся по двору. Жучка покосилась на существо, издававшее странные звуки, и обреченно поползла обратно в конуру.

Кощей застонал, узнав голос Яги. Нет, он не был против пообщаться, но что-то говорило ему, что ушлая баба заявилась сюда не просто так. Особенно, если вспомнить, что они рассорились ещё осенью. Когда Кощей нагло пытался стырить у неё жеребенка, которого эта карга отказалась ему продать.

Мужчина честно пытался снова слезть с полатей, когда мимо него со второго этажа, пронеслось НЕЧТО (Смерч? Ураган?). Жалобно хрупнули черепки-останки жбана. Кощей ошалело поглядел вслед.

***

– Кощей! – рыжая весело подмигнула Моране. – Выходи, подлый трус!

Девка недоуменно глядела на гостью. Немного было тех, кто мог сравниться красотой с самой Мораной, но стоящей напротив это вполне удалось. Разные как огонь и вода… каждая из них была прекрасна по-своему. А баба тем временем не терялась.

– Ну чё, не только коня упёр у меня, но и новую царевну уволок?! – со смешком прокричала она. – Женить тебя надо, вот что!

– Э… – растерялась Мора.

– Ты чего, немая? – повернулась к ней рыжая незнакомка. Её ярко-зеленые глаза внимательно осмотрели девушку, мимо прошла волна колдовства. – Вроде нет.

Ведьма пожала плечами и снова повернулась к крыльцу, уставившись на вышедшего наконец Кощея.

– Ты кто такая? – Моране еле удалось собраться мыслями, так удивила её странная незнакомка.

– Баба Яга! – улыбнулась баба, снова поворачиваясь к ней.

– Та самая! – ахнула девка.

– Угу, – тряхнула гривой волос рыжая ведьма. – А ты не боишься?

– Да я… Да вы… – Мора была в восторге. – Вы ж мне тётка! По материнской линии!

– Да ну… – удивилась та. – А ты кто?

– Морана, – поклонилась девушка. – Дочь Ладо.

– Гляди ж ты! – улыбнулась Баба Яга. – А что тут делаешь? Тебя Кощей украл? Так я ща ему… пообдираю кой-чего… больно! И женится пущай!

– Так ведь уже… – застеснялась Мора.

– Что, совсем пообрывала? – испуганно уставилась на неё ведьма. – Так ведь он женихаться не смогёт-то… Какая ж бабе радость с него тогда…

– Э-э-э… – донеслось с крыльца. Девушка повернулась и заметила, наконец, бледного Кощея. – Ты мне чему жену учишь?

– Жену? – Яга подозрительно посмотрела на него, потом перевела взгляд на племянницу. Морана кивнула. Ведьма, пыхтя, прикрыла рот ладонью, но долго не выдержала. Веселый и громкий женский смех дробным жемчугом раскатился по двору…

«Я женился не ведьме», – мрачно отметил Кощей. Впрочем, не вслух, а только про себя. Мысль эта пришла к нему, когда пузатый самовар, смешно кривя металлические ножки, пополз на середину стола. Еще одна мысль – двум хозяйкам на одной кухне не бывать – пришла к нему раньше, вследствие чего и был сделан сей замечательный вывод.

– Давай еще пирожки. – Подсказала Яга.

– Не вкусные-то наколдованные. – Возразила Мора, смешно надув губы.

– Потом баловать его будешь. – Подмигнула ей баба. – Если заслужит.

Кощей нахмурился. Ему совсем не нравились намеки коварной тётки. То, что он сам старше на добрую сотню (или даже две) лет, абсолютно вылетело у него из головы. Однако пирожков хотелось. Поэтому мужчина стал ждать, что будет дальше.

– Ну, если только один раз. – Согласилась Морана, взмахивая рукой в причудливом колдовском жесте. На столе мгновенно появилось большое блюдо с пирожками, вкусно пахнущая каша с грибами, тарелка с творогом, и две поменьше – с мёдом и смородиновым вареньем. Кощей опешил.

Про Морану говорили разное: что она – царица зимы; что она – воплощение смерти и мора; что она хочет убить Солнце и является пагубой людской. Но НИКТО не говорил, что она хорошо готовит!! Внезапно супружество предстало в совсем ином виде. Перестал пугать тот факт, что жена являлась чародейкой. И даже, кажется, стала меньше болеть голова.

– Ты погляди, как зенки засверкали! – Восхитилась Яга. – Мужика надо кормить, не то он дичает. А твой – особенно. И уставившись на Кощея, добавила, – ты зачем коня украл, ирод?

Вот этого-то Кощей и не помнил. Но, судя по тому, что получилось в итоге, самогонка у Соловья была знатная. Интересно, на чём настаивал. Неужто на мухоморах? Хотя не, на мухоморах Кощей пил. Сама же Яга и наливала.

– Коня он батюшке отдал. – Тихо сказала Морана. – Выкуп за невесту…

– Конь у меня, конечно, знатный был. – Ответила рыжая ведьма, – только твой батюшка просчитался. Мало взял.

С чем Кощей, смачно уписывающий пирожок с кислой капустой, был полностью согласен! Ничего вкуснее он не ел лет, наверное, сто. Или даже больше. А если вспомнить, что супружница говорила, будто наколдованное невкусно… То есть, бывает вкуснее?! Нет. Жениться – это он хорошо придумал.

Баба Яга внимательно смотрела на довольного Кощея. Давно она ему говорила – найди себе жену, а этот только отнекивался и таскал к себе принцессок да царевен. И на кой чёрт они ему сдались? Без мамок-нянек жить не могут, пигалицы. А Кощей – мужик хороший, видный, хозяйственный. Опять же, брат его старший, Велес, приглядеть просил.

Вспомнив Кощеева брата, Яга слегка зарделась. Тот тоже был пикантным мужиком, но, в отличие от младшего, мог принимать различные личины, что часто вводило в ступор заезжих королевичей. До сих пор душу женщины грели голые бул… гхм… пятки Елисея, который драпал из баньки от огромного медведя. А зачем было такие намёки делать, спрашивается?!

Кроме того, Велес очень жарко целовал Ягу, давно заслужив положение кого-то большего, чем простой полюбовник или муж. А во время своих (в последнее время долгих) визитов предпочитал днем бродить по окрестностям в виде огромного черного кота. Или, на худой конец, серого волка, распугивая заезжих царевичей и ушлых Алёнушек из соседних деревень, которые постоянно спирали со двора Яги плохо лежащие девайсы.

Морана, кажется, тоже была довольна, что было очень странно. Средняя дочь Ладо с детства не отличалась добротой и покладистым характером, а вот Кощей, похоже, ей приглянулся... Надо бы ей про долг супружеский рассказать... Зная свою сестрицу, Яга была уверена, что племяшка ничего не знает про эту прелюбопытнейшую часть жизни. А судя по состоянию похмелья у её муженька, даже базовых знаний у Мораны не было. Пока что…

– Коще-е-ей! – донеслось со двора.

– Да ёжик в раскорячку! – выругался Кощей, поспешно дожевывая пирожок.

– Сходи, милок, погляди, кого принесла нелегкая. – Улыбнулась Яга. – А мы тут пошушукаемся с твоей женушкой. Между нами, девочками...

– Коще-е-ей! – На этот раз голос был мужским и довольно знакомым.

Кощей был раздосадован. Что за день такой?! Всем он нужен оказался! Прямо сейчас и сразу! А в это время пирожки стынут…

Яга что-то пробубнила, махнув рукой в сторону двери, но мужчина пропустил её слова мимо ушей. Знай он, О ЧЁМ она говорила, Кощей бы схватился за голову в ужасе, а так – в безмятежности пошел во двор, по дороге прихватив несколько пирожков с собой.

– Да, Коще-е-ей же! – Надрывался во дворе Соловей-разбойник. Но свистеть по старой привычке опасался. Он ещё хорошо помнил рухнувший в прошлом году сарай и выбитый по этому поводу Кощеем зуб. Потом пришлось у Яги живую воду покупать, чтобы приживить его обратно.

Мужчина был не очень высок, типично восточной наружности. Годков ему давали между двадцатью и двадцатью тремя. Лукавые карие глаза, темные волосы. Соловей слыл опасным разбойником, держащим в страхе всю округу, а на деле был просто очень удачливым и изворотливым мужиком.

– Чего ты орешь? – Кощей степенно сошел с крыльца, дожевывая… пирожок?!

– Ёпть! – восхитился гость. – Ты где такую закусь взял?!

– Дома, конечно, – удивился хозяин. – Я что, зря женился?

Соловей опешил. Морана-смерть делает пирожки? Это было что-то новенькое. А, учитывая, как она дерётся… Разбойник потер скулу, на которой ещё виднелся лиловый синяк. Да они с Кощеем просто два сапога – пара!

– А в дом не позовешь? – спросил гость.

– А оно тебе нужно? – скривился хозяин. – Яга в гостях, будь она неладна.

– Оп-па! Про коня пришла узнать? – догадался Соловей.

– Про коня, ага. – Кощей протянул разбойнику пирожок, украдкой выбрав самый маленький. Впрочем, обижаться было не на что – выпечку всё равно не удалось обхватить ладонью. – Пошли на лавку, посидим. Да и разговор есть.

Лавочка стояла на заднем дворике, маня мужчин полированным древесным сиденьем. В зарослях малины неподалеку багровели крупные сладкие ягоды, особенно уродившиеся этим летом.

– Хорошо-о-о! – Соловей расселся на половине лавки, с чувством удовлетворения уплетая пирожок.

– Ага. – Кощей сладко жмурился рядом, заняв другую половину. Остатки вкусностей он великодушно решил отдать другу. Тем более что самому уже не лезло…

– Вах, друг! – ухмыльнулся гость, – Твоя ханум – просто пэрсик! Готовит – будто щербэт кушаешь, выглядит – как гурия, бьется – как ифрит… Продай, а?! Стадо баранов дам!

– В глаз дам. – Мигом помрачнел Кощей.

– Вай, мэ! – Соловей мгновенно отпрянул. – Ты чего, шуток не понимаешь?

– Я ничего не понимаю уже, – признался мужчина. – Как меня вообще угораздило жениться?

– Хм, – разбойник посерьёзнел. – Ну, мы пили тот самогон, который мне продал Кот-Баюн. Ты начал рассказывать про Василису Прекрасную. Потом подорвался и пошел искать золотое блюдечко с наливным яблочком.

– Молодильным? – почему-то уточнил Кощей.

– Угу. – Кивнул его собеседник. – И потом мы его катали!

– Кого?! – офигел блондин.

– Яблочко, конечно!

Ага. Эту часть Кощей худо-бедно вспомнил. Особенно четко перед глазами представало смеющееся лицо его суженой, Мораны, которое блюдечко показало с первой просьбы. Правда, образ потускнел, когда Соловей-разбойник в запале после очередного тоста закусил молодильным яблочком.

Воспоминание было хорошим (вот оно, доказательство логики в действиях Кощея! Даже пьяного…), но не радовало. Перспектива по новой доставать яблочко у жадного царя Никодима приводила в отчаяние.

В прошлый раз Кощей сам ходил за нужными фруктами, назвавшись Иваном-царевичем. И мало того, что его пытались уморить домашней работой, так еще и хотели обвинить в совращении Синеглазки! Царской дочки, ага.

А принцесса хороша! Станом обильна, глаза огромные, как у лани… и ума столько же! Сама половину дворовых мужиков и боярских сынков совратила. До самого Кощея почти добралась! Брр! Не приведите боги попасть туда ещё раз! Но видимо, придется… Или…

Кощей покосился на Соловья-разбойника. Тот мирно жевал последний пирожок, не подозревая о коварстве друга. Злыдень довольно ухмыльнулся, но решил осуществить план чуть погодя. Чтоб неповадно было кое-кому закусывать яблоками молодильными!

Соловей сидел, жуя удивительно вкусный пирожок и наблюдая за эмоциями, которые со скоростью ветра проносились на задумчивом лице Кощея. Повезло другу, что скажешь. Жениться на Моране и получить замечательную хозяйку, а не просто красавицу-жену.

Разбойник с содроганием (он не знал, что реакция Кощея была примерно такой же) вспоминал последнюю царевну, которую украл друг. Василиса и правда была прекрасной, но её характер поверг в ужас даже Змея-Горыныча, который не предложил съесть эту принцесску, как делал обычно. (Вроде, боялся отравиться.) Если говорить как на духу, то Соловей попросту сбежал, и не навещал друга, пока эту мартышку не освободил очередной королевич…

Наконец на физиономии Кощея появилось очень довольное выражение, которое – Соловей-Разбойник знал по опыту – никогда не приводило ни к чему хорошему. Впрочем, злыдень быстро опомнился и стер с лица ту самую довольную ухмылку (Соловей был готов зуб дать, что точно такую же!), с которой ходил воровать принцессу в последний раз. Воровал, кстати, Соловей. А Кощей стоял на стрёме…

– Пошли в дом, чтоль? – Предложил хозяин.

– Дык… – удивился Разбойник, – там же Яга.

– Там пирожки, – многозначительно ответил Кощей.

– Хм…

Дилемма была не трудной. Естественно, пирожки победили.

Моржана сидела на лавке, открыв глаза в два раза шире, чем при обычном удивлении.

Нет, она не была дурочкой и прекрасно знала, что бывает между мужем и женой – служанки в её тереме частенько обсуждали интимные моменты своей жизни. Но то, что рассказала Яга… Да, сказать, что Мора впечатлилась – это не сказать ничего!

Оказывается, бывает такое-е-е!! Какое именно, девка не осмеливалась представить даже в мыслях. Если только приблизительно. Но уже решила, что Кощей будет отдавать ей супружний долг как можно чаще!

– А ещё, – продолжала тем временем Баба-Яга, – вот так вот можно. Будет очень приятно.

– Кому приятно? – поинтересовался вошедший Кощей. За ним мелькнула хитрющая физиономия Соловья-разбойника.

– О, Соловей! – улыбнулась Яга. – Так это ты надрывался во дворе!

– И тебе привет, Яга! – сверкнул улыбкой Разбойник.

– Так о чём вы? – переспросил Кощей, потянувшись к пирожкам.

Моржана густо покраснела, вспомнив слова Бабы-Яги, и бросилась прочь из горницы…

Яга наблюдала, как у племяшки по мере рассказа увеличиваются глаза, но остановиться не могла. То ли просто вошла в раж, то ли ей было интересно, могут ли глаза Мораны стать ещё больше? Ведьма так увлеклась, что почти пропустила момент, когда вернулся хозяин терема, ведя за собой гостя.

Увидев Соловья-Разбойника, Баба-Яга не сильно удивилась. Эти дружки-товарищи порядком покуролесили вдвоём. А уж если к ним присоединялись Велес-Серый волк и Финист-Ясный сокол…

Баба-Яга припомнила последний загул, который закончился… неоднозначно. Хотя – совершенно обычно для этой компании! Во-первых, четырьмя хрустальными мостами через речку Смородинку. Во-вторых, матерящимся Чудом-Юдом, которое поставили охранять эти сооружения, наняв за бочку самогона. В-третьих, Лешим, у которого стырили все шишки с любимой ёлки, чтобы этот самогон варить… Да уж. А потом пришлось всех четверых отпаивать живой водой, чтобы они смогли за собой убрать. Хотя, шишек с той самой ёлки так и не нашли…

Ведьма покачала головой, краем глаза заметив убегающую Морану.

Ну и чего девка так всполошилась? Чего такого спросил Кощей? Можно подумать, ему кто-то правду скажет…

Мужики, они такие… чувствительные. Кощей припадочным не был. Но Яга не могла поручиться, что его реакция будет нормальной. Кроме того, зачем мужикам знать, об чём бабские разговоры?

– Кощей, – спросил Соловей-разбойник, – ты не жалеешь, что женился?

Яга мигом навострила уши. Её этот вопрос тоже волновал, правда, по другой причине. Только увидев свою – уже взрослую – племяшку, Яга прикипела к той всей душой. И теперь переживала за её семейное счастье.

– С чего бы? – удивился тот. – Во-первых, мужик сказал – мужик сделал. А во-вторых, всё же пирожки…

Яга хмыкнула. Путь к сердцу мужика… он ведь не только через желудок. И Кощей в этом убедится! Пущай попробует отлынивать!

– А ещё, – добавил блондин, чуть погодя, – она красивая!

***

Домовой Нафаня служил у Кощея уже очень давно. Ещё с тех незапамятных времён, когда этот блондинистый злыдень построил терем и вселился.

Принцессы и королевишны, которых притаскивал хозяин, жутко не нравились домовому тем, что имели обыкновение обращаться с ним, как с обычной прислугой. Так же, как с самого начала пытался и сам Кощей. Впрочем, его «хозяин» быстро понял всю тщетность данной затеи, ограничившись просьбой убирать хотя бы раз в неделю.

Молодая кощеева жена удивила Нафаню. Девка забежала в горницу на втором этаже вся красная, как вареный рак. Она бегала из угла в угол со странным выражением на лице. Потом плюнула в дальний угол (Ух, как зашипело!!) и наколдовала миску с молоком, столь любимым всеми домовыми. Кот, было, сунулся к ней с умильной рожей, но был невозмутимо выдворен за дверь.

– Дедушко Домовушко, приходи ко мне молочко пить, пирог жевать! – стукнула каблучком по полу кощеева жена.

Как не хотелось Нафане не вылезать из-под куфара[1], однако древней формуле и запаху свежего молока он противиться не мог.

Чтобы отвлечь себя от разных мыслей, вызванных рассказами Яги, Морана решила поглядеть на домового. Судя по всему, в тереме жило нечто очень ленивое и неопрятное (нет, это она не о муже…).

Наколдовав миску молока, которое так любил домовой в отцовском доме, Мора вышла на середину комнаты. Подумала. Добавила пирожок. И произнесла старинную формулу вызова домашнего духа.

Под ноги девушки выкатился комок, покрытый бурой слипшейся шерстью. Существо было размером с кошку, недавно изгнанную за дверь. Морана взвизгнула, не разглядев, что за чудо появилось перед ней, и вскочила на высокий табурет. Оно же вразвалочку подошло к миске и, чавкая пирожком, начало хлюпать молоком.

На крик жены прибежал Кощей, сбив по дороге кота, нежно прильнувшего к дверной щели, источавшей дивный молочный аромат.

Соловей уже ушел, пообещав Кощею в ближайшее время поехать за молодильными яблочками. К тому же, этому обстоятельству немало способствовала Яга, пообещавшая жеребенка за мешок фруктов лично для неё. И теперь хозяин с гостьей горячо обсуждали, как все-таки отправив разбойника к Никодиму, исхитриться вернуть Соловушку неженатым.

Кощей как раз доказывал Яге, что давать Соловью шапку-невидимку – плохая идея, ибо тогда он вынесет не только яблоки из царского сада, но и уволочет Синеглазку, а так как выкуп за неё платить никто не будет… И тут раздался визг Мораны. Кощей не совсем понял, в чем дело, но, схватив меч-кладенец, быстро ринулся на второй этаж.

Чуть не убившись об наглую тварь, называемую котом, мужчина вбежал в горницу. Морана стояла на стуле, довольно высоко подняв подол сарафана, что замечательно позволяло увидеть красивые стройные ножки с изящными лодыжками. Кощей, не разглядев никакой явной опасности, застыл, уставившись на жену.

Кажется, ещё один сюрприз. Народная молва говорила, что Морана – богиня смерти, мягко говоря, некрасива… Не то, чтобы Кощей поверил, но ему было жутко интересно, как жена… кхм… сложена. Да, у неё было красивое лицо и тонкий стан, но, мало ли… ноги кривые… или ещё что… Ноги оказались очень красивыми. По крайней мере та часть, которую было видно из-под подола.

Жена, наконец, перестала смотреть на что-то посреди комнаты и обратила внимание на то, куда пялиться Кощей. Покраснела и одернула подол. Утратив стопорящий его фактор, мужчина перевел-таки глаза на то, что привлекало взгляд его жены.

Нафаня, резво чавкая, запивал пирожок молоком. Его пронзительные голубые глаза голодно сверкали на худом лице, а грязные волосенки топорщились, создавая неповторимый ореол. Честно говоря, Кощей впал в ступор. Домового своего мужик не видел никогда – тот предпочитал отсиживаться под печкой и на свет не вылезал.

– Ух, ты! – послышался голос Яги. – Это что у тебя такое, а Кощей?!

– Домовой, – мрачно ответил хозяин, – кажется…

Его жена скептически оглядела существо, все ещё сидящее на середине комнаты. Домовой доел пирожок и теперь облизывал миску, стараясь не оставить ни капли молока.

– Слушай, – Яга приподняла левую бровь. – Дикий он у тебя какой-то. Ты на нем что, опыты ставил алхимические?

– Да лет двести, почитай, не занимался таким, – недоуменно почесал макушку Кощей. – Странный он у меня оказался. Вон как злобно зыркает…

Нафаня так увлекся дарами новой хозяйки, что не заметил, как Кощея ловко выпроводили из комнаты. Очнулся он лишь тогда, когда Яга споро завернула его в рушник[2] и произнесла слово «купать». И закричал благим матом.

Он отбивался рьяно, но что можно сделать супротив двух ведьм, если в тебе росту – как в кошке? Домового вымыли, насухо вытерли, переодели в чистое, колданув что-то на скорую руку. Потом, рассмотрев, дали ещё один пирожок и кружку с молоком.

А внизу тихо матерился Кощей, окончательно уверовав, что женился на самой Моране-смерти…

Домовой кричал так, будто с него живого шкуру сдирали. Резко расхотелось есть, и даже, кажется, снова разболелась голова. Потом вопли прекратились, но менее страшно от этого не стало (хотя Кощей ни за что не признался бы, что это именно страх).

– Слушай, Кощей – ты злыдень! – Баба Яга спускалась вниз. Лицо её раскраснелось, а рыжие кудряшки, выбившись из-под платка, рассыпались по плечам крупными кольцами. – Так ребятёнка уморить!

– Какого? – удивился блондин. – Ты где у меня дитё видишь?

– Домовому твоему годков с сотню будет, – объяснила Яга. – Маленький он, глупый. А ты им командовать вздумал. Откормить сначала надо, научить, как да что.

– Не знал я, вот тебе моё слово, Яга!

– А коли не знал, так исправляй давай! – улыбнулась женщина. – Найми бабку какую, пущай помогает в хозяйстве. И жене твоей подспорье, и домовой вести хозяйство поучится.

– Где ж я найду бабку, чтоб к самому Кощею с Мораной-смертью в домохозяйки пошла?! – скривился мужик.

– А бабка Параська? – лукаво улыбнулась ведьма.

Бабка Параська была одинокой старухой в ближней деревне. В молодость свою была она бойкой дивчиной, поворотившей немало женихов назад. Да и сейчас она сохранила молодецкий пыл, гоняя молодежь вечерами «шоб неповадно было». И Кощей не знал, зависть это у неё или поганый характер.

Но хозяйкой бабка Параська была знатной. От самого столичного воеводы приезжал гонец, чтобы купить пива её самоличного изготовления. А Соловей, однажды чудом украв блин, признался, что ничего вкуснее в жизни не ел. Хотя после сегодняшних пирожков Кощей и сомневался, что бабка обставит в готовке его жену.

– Я подумаю, – буркнул он, решив сначала посоветоваться с женой.

Домовой оказался миленьким, блондинистым и очень молоденьким. Выглядел он как мальчик-подросток, только маленького – с кошку – росточка. Странно уставившись огромными зелеными глазёнками на хозяйку дома, домовой пробасил: – Чой-то, ты, хозяюшка, с домовым решила ссориться?!

Выглядело это настолько забавно, что Мора не смогла удержаться от улыбки.

– Что ты, батюшка! Как же я с тобой ссориться буду! – поспешила его успокоить девушка.

– А зачем ты меня в лохань башкою окунула? – запыхтел тот в ответ. – Вода мокрая, холодная! Я ж простыну, ить!

– Зато ты теперь красивый! – Морана льстиво подставила ему зеркальце на длинной хрустальной ручке.

Домовой заглянул туда одним глазом, а потом обхватил оправу маленькими пальчиками, пристально вглядываясь в отражение.

– Это чой-то… – недоверчиво затянул он, – я, чтоль?

Нафаня был очарован. Из зеркала на него глядел опрятный домовенок с зелеными, как летние травы, глазами. Он ткнул пальцем в свое отражение, но вопреки ожиданиям, оно не рассыпалось маревом морока. Домовой покрутил головой, глядя, как живо движутся чистые волосы. Вспомнил молоко и пирожок. И решил, что с этого дня и в этом доме отказа молодой хозяйке не будет ни в чем.

Вечер наступил так незаметно, что Кощею стало не по себе. Не знал он, как вести себя с молодой женой. Не то, чтоб стеснялся, или немочью страдал… Просто не помнил, было ли у них что-то уже… Да-а-а… Пир в две недели – это вам не заморский курорт на водах Боржоми! Особенно у Даждьбога. Мужик в раздумьях почесал затылок. Не у Мораны же ему уточнять, в самом деле! Девушки – они обидчивые, если забываешь такие вещи… И Кощей решил лечь спать на отдельной кровати, от греха подальше. Не потому, что молодая жена ему не нравилась. Скорее, наоборот…

Мужчина долго крутился, одолеваемый разными думами. Пробовал считать овечек, но в голову лезла только разная муть. В конце концов Кощей приноровился считать домовых, скачущих через тазики, которые затем почему-то превратились в Бабу Ягу, верхом на Соловье-Разбойнике. Вот так незаметно и пришел к нему сон…

Морана честно ждала мужа, принарядившись по совету Яги в тонкую ночную сорочку. Когда совсем стемнело, страх из «сейчас что-то будет!» превратился в «а что-нибудь будет вообще?», а потом и в «так, я не поняла!».

Велс совершенно не торопился осчастливить новобрачную своими объятьями, что бы там не говорила её тётушка. Вот только не учел её разлюбезный муж, что девушка потому и нагоняла столько страху на окружающих, что не ждала покорно того, что должно случиться. Она сама всё делала. Проще говоря, она легко находила приключения на свою… голову. Ага. Девушка выскользнула из-под одеяла и направилась в комнату, где исправно сопел её благоверный.

В изголовье кровати Кощея теплился огонек свечи. Комната была погружена в полумрак. Мужчина спал, подложив правую руку под голову, а его длинные, как у девушки, ресницы отбрасывали тень на щеки. Волосы разметались по подушке, золотистым ореолом очерчивая контуры лица и плеч. Поначалу, Морана даже забыла, зачем пришла, просто залюбовавшись спящим мужем. И ведь поглядеть было на что. Девушка, очарованная увиденным, подошла ближе и, протянув руку, нежно провела пальцами по щеке Кощея.

– Марьюшка, – прошептал её муж, не открывая глаз.

Девушка отпрянула. Злобные слезы сами брызнули из глаз. Или это было сожаление?

***

Немногие знали о настоящем возрасте Мораны. Для всего мира она была юной девушкой с нежным личиком и большими глазами, но только истинные воины знали, как сурова царица-смерть.

Будущего мужа своего Мора увидала именно на поле боя во время жестокой сечи, где он жестко командовал своим войском. Царствовал, похожий на золотого бога войны. Кольчуга сверкала на солнце, слепя врагов, а верный меч крушил, напоминая косу дедушки Смерть. Тогда она впервые ощутила себя не богиней сечи, а женщиной, которая видит перед собой настоящего мужчину.

Его тяжело ранили в одном из таких боев, но Морана не посмела забрать храброго воина. Вместо этого мужчину пленили враги, заточив в мрачном подземелье. Каждый день приходил к нему правитель, предлагая свободу и богатые дары, если станет великий воин на сторону недругов своих. И всё крепче держался богатырь, твердо веруя, что спасут его верные соратники. А Мора видела, и слезы катились из чистых глаз её – соратники решили оставить его в плену, боясь и завидуя тому, каков он есть.

Чего не знали люди, так это того, что покинутый ими воин – сын бога. Мора и сама узнала это случайно, когда после особенно жестоких пыток, не вынеся его страданий, захотела забрать душу воина, но… не смогла. Вот, поди пойми, было ли бессмертие его даром или проклятьем.

Прошло столетие, и о воине забыли. Враги полагали, что кости его сгнили в подвалах правителя, который и сам к тому времени давно помер. Соратники думали, что сгинул он в плену врагов. Морана была рядом – незримо, но была. Приносила еду, когда он спал. Видела горькие слезы, когда он понял, что покинут друзьями. И когда оковы проржавели настолько, что он смог их сорвать, оставив на искореженном металле кожу и мясо с запястий, и освободиться.

Больше он не звал себя тем именем, которое дали ему на славянской земле. Кощей – звали его теперь, «невольник». Он принял это имя, чтобы помнить. Слишком горд был, слишком верил в других когда-то. И Морана была очарована им еще больше, точно зная, что при всей его храбрости, у этого человека есть и слабости. После века во тьме Кощей очень не любил темноты. Не боялся, но переносил плохо.

Моржана вздохнула и вытерла щеки. Не для того она вышла за Кощея, чтобы рыдать. Она ему еще покажет!

Кощею снилось прошлое, когда он украл Марью Моревну. Причем украл не потому, что её батюшка просил – по стандартному договору с царем, нужно было дождаться отправленного за похищенной королевной принца, «помереть» и получить деньги от короля за удачносбытую с рук дочку. Просто Марья-царевна очень понравилась злыдню. Было в ней что-то такое… воинственное. Кощей любил самостоятельных девушек.

Сон как раз дошел до того момента, когда его заперли в подвале, сковав цепями.

– Ничего у тебя не выйдет, Марьюшка… – прошептал Кощей.

И вот уже по ступенькам в его темницу спускается её поклонник, аккуратно неся ковшик с водой, от которой должны возвратиться чародейские силы…

Мир внезапно завертелся.

– Вставай, Кощей! Пришла смерть твоя безвременная!!

Кощей дернулся подняться, но смачно приложился лбом об угол кровати. С трудом разлепив очи и проморгавшись, мужик увидел свою жену в ОЧЕНЬ прозрачной рубахе. Челюсть сама уехала вниз.

– Ты чего делаешь? – зашептал он, схватившись за новую, стремительно растущую шишку.

– Я за долгом твоим, супружеским! – выпалила его жена, сидящая на кровати в позе наездника.

– Э-э-э… – затянул Кощей. Похоже, рядом с ней не так много слов можно подобрать. И открытый рот постепенно становится его привычной позой. Ага. – Какой долг, спать иди, завтра вставать рано!

– Зачем? – нахмурилась Морана.

– На рыбалку! – мгновенно нашелся Кощей.

– И я? – недоверчиво глянула на него девушка.

– А ты хочешь? – вздохнул мужчина. Она серьезно кивнула. Кощей потер шишку. – Тогда ты тоже. А теперь спать, – и полез обратно на кровать.

– Можно, я с тобой останусь? – попросила его жена, не торопясь уступать место.

– Оставайся, – зевнул Кощей.

Только спустя полчаса он понял, какой опрометчивый поступок совершил. Нет, Морана не делала попыток его соблазнить. Девушка спала, трогательно прижавшись к нему. Фактически, обвившись всем телом. В ночной рубашке, которой почти не было. Кощей ворочался и скрипел зубами, не замечая, что свеча давно погасла, и комната погрузилась в темноту. Заснул он только под утро. Да и не сон это был, а легкая дрёма…

Летнее утро, прохладное и свежее, обняло терем, заглянув в резные окна золотыми солнечными лучами. Сквозь дрёму Кощею чудилось что-то теплое, нежное, воздушное и обволакивающее. Мужчина протянул руку, и пальцы утонули в шелке волос.

Кощей лежал, не открывая глаза, и вдыхал запах чистого женского тела. Он вспоминал очень давние события своей жизни, о которых не то что вспоминать – думать не любил. О плене у давно почившего правителя. И о том, что кроме врага, пленить его смогла только женщина.

В Марью Моревну Кощей влюбился, или, по крайней мере, относился к ней чуть серьезнее, чем к другим девам за последние пару столетий. Думал, наверное, что найдет в ней нечто, искомое давно и тщательно в каждой. Жаль, конечно, что она оказалась падка на золото да колдовскую власть, ведь мужчина мог дать ей больше… гораздо больше.

А сейчас Кощей был растерян. Он не знал, как относиться к собственной жене. Не понимал, чего она хочет, почему вышла за него замуж. Те воспоминания, которые он мог собрать и переосмыслить за бессонную ночь и странное утро, не давали ответа на его вопросы. И было что-то еще. Настолько странное, что Кощей попросту не ведал, как озвучить эту мысль даже себе самому.

Кощей был уверен, что знал Морану раньше. И был уверен, что никогда её не видел. Еще он был уверен, что эта девушка ему дико нравится и, возможно, в неё будет очень легко влюбиться. А вот этого мужчине очень не хотелось.

Вот такие примерно мысли гуляли у него в голове, когда он почувствовал, как его молодая жена завозилась во сне, пристраиваясь поудобнее на его теле. Кощей начал стремительно краснеть от содержания своих мыслей. Утро обещало быть... занимательным. Ага.

Моржана почувствовала, как мужские пальцы гладят её по волосам. Автоматически, как она сама гладила кошку, когда глубоко и сильно задумывалась. Сон сразу же отступил, осталось только чувство неги во всем теле. Вспомнился вчерашний рассказ Яги. Мора ухмыльнулась про себя, стараясь не выдать, что больше не спит, и прижалась к мужу покрепче. Кощей засопел, перестав наматывать на палец черный локон. Потом тихо охнул, и в бедро девушки уперлось явное доказательство того, что Кощей считал её очень даже привлекательной.

Мора, хотя сама и не спешила это испытать, знала, что происходит между мужчиной и женщиной. Возможно, всё дело было в словах матери о том, что такое нужно испытывать только с любимым. А возможно, что до появления Велса в её жизни, таких мыслей и желаний не возникало.

Морана вздохнула и запустила нежные пальчики в золотистые завитки на мужской груди. Нет, не открывала глаза – она уже видела всё это вчера, в тусклом свете свечи. Погладила твердые мускулы, ощущая покалывание жестких волосков на его теле. Как ни странно, это было очень приятно. Только девушка собралась с духом, чтобы попробовать Кощея на вкус (Да-да! Лизнуть, а не то что некоторые подумали…), как мужчина, осторожно её отодвинув, кубарем скатился с кровати и, завернувшись в простыню, спешно направился к выходу из комнаты.

– Стоять! – рявкнула Мора. А потом подумала. – Ой!

– Стоять! – послышалось за его спиной. Значит, она не спала? Кощей обомлел и начал заливаться румянцем. Как и у многих светлокожих людей, у него покраснело не только лицо, но и всё тело. Благо, он сам этого заметить не мог – некогда было. Сама собой, нижняя челюсть ушла вниз.

Не краснел он, наверное, с самого детства. С тех пор, как поднабрался наглости и сам начал смущать окружающих. Страдали от злыдня и няньки с мамками, и дядья с тетками, и даже дед-князь. Но усмирить так и не смогли, со временем привыкнув прятаться от сорванца или игнорировать его подначки. Робел он только перед своей матушкой, смешливой жрицей Сварога. Став старше, он перестал подшучивать над людьми, но остался острым на язык скалозубом, с которым боялись связываться доже матёрые гусляры-баяльщики. Не робел Кощей и перед принцессами и королевнами, попадавшими к нему в терем. А вот жене удалось то, что никто не мог уже много веков…

И мужик, не думая, рванул вниз по лестнице.

По воздуху носилась домашняя утварь. Кот Черныш был приставлен глядеть за кашей – чтоб не выкипела. Штаны Кощея сами собой зашивались острой иголкой, заколдованной ретивым домовым. Метелка сновала по темным углам, разрушая давние паучьи домики.

Нафаня деловито сновал возле уже растопленной печи, пытаясь сотворить легкий завтрак из остатков вчерашнего пира. В руке у него, как у истинного полководца, боевито была зажата расписная деревянная ложка на длинной ручке. Уж очень хотелось домовому угодить новой хозяйке.

В горницу влетел Кощей, цветом не хуже, чем цветущие маки. Он с разбегу бухнулся на лавку и заложил ногу за ногу. Потом натянул простыню, в которую был завернут, до ушей и принялся грызть ногти на правой руке.

– Ты чегойто? – брови домового сами взлетели вверх. – Али наделал чегось?

– Ничего я не делал, – пробормотал Кощей, догрызая ноготь на мизинце.

– Дык чего она рыдает-то? – заинтересовался Нафаня. – Поди, тогда не сделал, вот и обиделась?

– Рыдает? – мужик сплюнул и прислушался. – С чего ты взял? Не слышно же ничего.

– Домовой – он сердце дома, – ухмыльнулся хозяйственный и словоохотливый, как никогда, коротышка. – Я всё знаю, что в доме деется.

– Штаны дай, – попросил Кощей. Вздохнул еще раз, оделся и пошел наверх.

Морана лежала на кровати, свернувшись в клубок, и горько плакала. Зачем, спрашивается, она так на Велса закричала?! Он даже покраснел… Не удивительно, если муж теперь и глядеть на неё не захочет. Кому нужна жена, которая норовит вперед мужа главенствовать?

Девушка так расстроилась, что даже не заметила, как заскрипела дверь, и в горницу вошел Кощей. Он неловко замялся на пороге, переступая с ноги на ногу, но наконец, что-то решив, подошел и сел рядом.

– Ну, вот так у нас получается… – тихо начал он. – Плохой я муж, наверное. Хвалить – не хвалю, милов а ть – не мил у ю. Даже прощения не умею просить…

– Велс, – тихо прошептала Морана, – поцелуй меня, а?

Поцелуй в точности соответствовал этому утру. Нежный, теплый, он захватил этих двоих с головой, подарив нечто неосязаемое, ещё не осознанное, но уже возникшее. Морана почувствовала улыбку на своих губах. Потом муж отстранился, напоследок потеревшись о её щеку своим носом.

– Иди, одевайся, – улыбался мужчина. – Поедем, куда я вчера обещал. Да и в деревню надо заехать. Попросим Прасковью Никитишну, пусть хозяйство у нас ведет. Не всё тебе одной делать…

В груди у Кощея что-то пело. Не чувствуя ног, он сбежал вниз, на первый этаж, перехватил что-то со стола и выбежал в конюшню.

– Ну, наконец-то! – раздался язвительный голос из крайнего стойла. – Проспался?

– И тебе здравствуй, Огневица, – ухмыльнулся Кощей. Этим утром ничто и никто не смогло бы испортить ему настроение. Слишком уж удачно всё сложилось.

– Да ты доволен, как я погляжу! – ярко-рыжая лошадь махнула красной гривой. На солнце заплясали сполохи и солнечные зайчики. – Давно тебя женить нужно было.

Кощей улыбнулся и взял щетку, рассказывая лошади, куда они сегодня направляются…

Летит по небу конь-огонь. Гривой сполохи в небе рождает, хвостом облака метет. А на спине два всадника – богатырь улыбчивый, да девица красная, от страха попискивающая…

Мора боялась высоты еще с детства, испытывая безотчетный ужас, когда мать или отец брали её с собой прогуляться над облаками. Как оказалось, присутствие Кощея на этот факт влияло мало. Выяснила это девушка уже на высоте, вцепившись в мужа, закрыв глаза и тоненько поскуливая. Кощей честно пытался сдержаться. Первые десять минут ему это даже удавалось. Потом мужчина начал хохотать, грозя упасть с лошади вместе со своей молодой женой.

Впрочем, долго это не продлилась – Морана все-таки нашла выход, крепко прижавшись к мужу и обхватив его конечностями. Почуствовав мягкость женского тела, Кощей, измученный утрешними обстоятельствами и видами (ох и снились ему ближе к рассвету стройные ножки Мораны-смертушки), прекратил смеяться и натужно засопел. До деревни ехали молча, но довольные друг другом: он-таки догадался приобнять жену, а она неосознанно ласкалась в широком кольце мужских рук.

Деревенька была не маленькой – почти сотня домов, да и Кощея тут знали хорошо, почитая его как защитника и оборонца… да и пакостника зловредного! А кто б еще додумался братьям Ерофеевым, признанным дурням, сказать про клад под Ведьминой Горой? Они тогда половину села перекопали, пытаясь найти заветное золото… Или та байка про цветик-семицветик, растущий только в Иванову Ночь? Молодежь парами ходила искать проклятущий цветок, после чего следовал сезон свадеб и повальное рождение незапланированных детей, что очень поднимало демографию…

Но самым большим грехом, водившимся за патлатым злыднем, было совращение дочери старосты – Маняши, дородной девки с шестым размером… глаз! – и отказ жениться на ней. Впрочем, мужчина и не думал отпираться и даже отвалил золота ей на приданое, поэтому его с удовольствием привечали в Великих Козленках, украдкой подсылая симпатичных девушек на выдание поближе…

Бабка Параська была грозой и обличителем местных… всех! Она умудрялась знать всё про любого, мало-мальски грешного жителя деревеньки, зачастую даже такие подробности, что соседи только диву давались, за глаза называя бабку ведьмой. Муж ее, ныне покойный кузнец Добромил, тоже, поговаривали, знался с нечистой силой, но это было бездоказательно да и попросту глупо – ведь обличить ее пытались в основном те, кому было что скрывать… Дома бабку застать не удалось – она с раннего утра хлопотала по хозяйству, умудряясь следить за соседями через приоткрытую дверь коровника, при этом комментируя гнусное поведение оных.

– Доброго утречка тебе, Прасковья Никитишна! – гаркнул Кощей, пинком открывая сарай.

Бабка недовольно крякнула и поймала едва не опрокинутый подойник.

– От злыдень и есть, чтоб тебя, – недовольно прокомментировала она появление незваного гостя. – Тебе чего?

– Мне б хозяйку в дом, – с обезоруживающей улыбкой признался мужик.

– Так женись, – недовольно буркнула Параська. – Аль хочешь, чтоб я свахой к тебе пошла?

– Да женился я! – отмахнулся Кощей.

– Что, дура бесталанная? – поцокала языком. – Это все твои принцесски. Брал бы девицу справную, да и жил бы себе припеваючи.

– Так я и взял, – блондин махнул рукой, указывая куда-то в сторону.

Бабка с любопытством уставилась на темноволосую красавицу с серыми, будто отливающими серебром, очами. Та оказалась неожиданно хороша, да глядела на бабку без обычного для девиц высокого сословия презрения. Вот только было в ней что-то… странное. Молоденькая вроде совсем, ан глаза старые, знанием наполненные. И любопытно стало Параське, аж жуть!

– Ла-а-а-адно, – затянула она, – так и быть. Коль десять серебрушек за год положишь, пойду к тебе хозяйкой.

Поворчав для приличия, Кощей согласился. Кто ж еще по доброй воле на хозяйство к нему пойдет? Хотя, за десять серебрушек… На том и порешили.

– Да погоди ж ты! Не насаживай так!

Соорудив из длинного прута да бечевки из конского волоса уду, Кощей усиленно учил молодую жену премудростям рыбной ловли. Морана училась плохо, все время норовя покрутиться на месте, присесть поближе или дотронуться до мужика. Злыдень честно терпел, но радости такая рыбалка не доставляла. Хотя…

Мора перегнулась через его руку, задев мужчину полной грудью. Её тонкий стан и гибкие движения, наполненные какой-то особенной негой, увлекали чародея, как кота – сметана. Хотя он и немного побаивался эту странную девушку – было в ней что-то… эдакое. Притягательное. Да и, в конце концов, жена она ему, или не жена?!

– Послушай, Морана, – отложив уду в сторонку, Кощей повернулся к своей супруге, – а давай в загадки поиграем.

– На что играть будем? – бойко улыбнулась девица.

– А на желание! – нашелся блондин.

– Смерти не боишься, Кощей? – сверкнула она серебряными очами.

– Вот и поглядим, – сердце у мужика, конечно, дрогнуло, но что не сделаешь за поцелуй красной девицы?

– Без рук, без ног – на бабу скок?

Морана порозовела. Когда она согласилась на мужнину игру, то совсем не думала о том, что Велс – известный охальник. Чем мужик бессовестно пользовался.

– Коромысло.

– В небе одна, в земле нету, у бабы – целых две?!

Кощей задумался на целую минуту, так, что она даже загодя зарадовалась, но…

– Литера «буки», – наконец выдавил он. – Коль встанет, так до неба достанет?

– Радуга, – с облегчением выдохнула девица. – Зерно, что прошло сквозь огонь, воду да трубы медные?

– Самогон! – расплылся в улыбке Кощей. – Что такое: два брюшка, да четыре ушка?

– Не знаю… – растерялась Морана.

– Тогда мое желание! – оживился мужик.

– И чего ж ты хочешь, муженек? – подбоченилась Мора, с вызовом глядя на удачливого загадывальщика.

– Поцелуй из уст твоих, – он выжидательно глянул на собственную жену.

– Итить тебя через корыто, Кощей, отгадку-то скажи! – расстроено прокричал водяной, до этого прятавшийся в камышах. – Меня ж русалки потом замучают – ответ им вынь, да положь!

Раздосадовано плюнув наземь, злыдень пнул ставшую ненужной уду.

– Кошачья свадьба!

Назад ехали почти молча, только Кощей обиженно костерил хозяина водной заводи, поминая того злым тихим словом. И уже потом, когда Морана снова испугавшись высоты, вцепилась в мужика, крепко прижавшись к нему всем телом, слышался только зубовный скрежет.

– А хозяюшка чужих пускать не велела!

Домовенок, чистый и ясноглазый, высунул ладонь в окошко и ловко скрутил шиш незваным гостям. Кот Боян поперхнулся, а Змей Горыныч ошалело поглядел на ловко переплетенные пальчики.

– Съем окаянного! – Рявкнул он, но ломиться в дом к Кощею не решился.

– Треснешь, разлюбезный, – домовой помахал шишем и скрылся в избе.

Друзья переглянулись и уныло поплелись к лавочке у входа.

Кот – большой, черный, с яркими зелено-желтыми очами на пол-морды, был знатным сказителем и мог заморочить любого. Роду-племени он был неясного, характера балагуристого да хитрого. К несчастью, хозяйка его, Яга, отказывалась варить оборотное зелье, так что чары свои Боюну приходилось испытывать только на окрестных кошках, коих нашлось немало. Змей Горыныч же по-простому звался Горыней и был неприметным парнем довольно высокого роста с темными волосами и медового цвета глазами. Худой и поджарый, он мог оборачиваться змеем – огромной черной рептилией с размахом крыльев в две с половиной сажени[3], а в жизни был неразговорчив и хмур.

Пришли они к Кощею исключительно по делу – Царь Берендей прислал письмо с горлицей, где слезно умолял украсть его дочь-царевну, уже отчаявшись выдать ту замуж. Вправду сказать, принцесса была на редкость некрасива, отличаясь только умом, который не у всякого мужика встретишь. Баяли в народе, что заколдовали царевну во младенчестве, и если полюбит ее прекрасный принц, обернется она раскрасавицей. Время шло, а желающих больше не становилось. Не спасло положение даже пол-царства, обещанное вместе с рукой Василисы Премудрой.

– Что ты, кляча, спотыкаешься? – с досадой пробурчал Кощей, пока Морана пищала от страха и прижималась к нему еще теснее.

Огневица перешла на иноходь и обиженно всхрапнула.

– А ты, хожаин, меньше жлись, дольше проживешь. – Лошадь пожевала удила. – Не гнал бы меня так, глядишь, больше б толку было. Жмея чую.

– Змея? – удивился злыдень. – Какого-такого змея?

– Горыныча.

– Вот, итить, – Кощей расстроился еще больше.

После того, как водяной помешал ему поцеловать Мору на берегу, мужик надеялся на хорошую компенсацию в собственном тереме. И, кажется, зря…

– Не хочу змея, – шепот был очень тихим и жарким, отдаваясь в левое ухо блондина выдохом теплого воздуха. – И в терем не хочу. Хочу поцелуй.

Не думая, Кощей натянул поводья, остановив лошадь. Огневица удивленно заартачилась, но потом все же послушала хозяина и спустилась на землю, мелко перебирая копытами.

– А ты, чего это, хозяин, пешком пойдешь? – недоверчиво прищурилась лошадь. – Тут, почитай, верст[4] пять по лесу волшебному...

– А я прогуляюсь, – засопел Кощей. – Воздух лесной. Полезно.

– Жену на закорки посадишь? – заржала Огневица.

– Хоть и так, все одно по-моему будет!

Плюнув на землю так, что зашипело, Кощей указал в сторону дома. Лошадь насмешливо тряхнула густой гривой и весело застучала копытами в указанном направлении. Мужик проводил ее взглядом и шумно выдохнул. И только потом понял, что натворил.

– Я... – начал он.

– Спасибо...

Ясные глаза Мораны глядели на мужа с таким восхищением, что ему стало немного не по себе. А как иначе, если не доверяли злыдню уже многие века? А она... Пнув мухомор, некстати выросший прямо на его пути, мужчина уставился в землю. Дела...

– Велс, – позвала его девушка.

– М-м-м?

– Я очень рада, что стала твоей женой.

Небольшая зеленая поляна была усыпана цветами и окружена густым малинником. Душистые красные ягоды тяжкими каплями пригибали ветви к земле, привлекая не только лакомок, но и многочисленных комаров да мошек. Впрочем, благодаря волошбе, Морану с Кощеем они не трогали.

Злыдень сидел на своем кафтане, наблюдая за своей женой, живо собиравшей малину и уже от души перемазавшейся яркой ягодой. На душе его было спокойно и благостно, что и отражалось на довольном мужском лице. Хотя было еще кое-что, чего он хотел, но... Кощей был согласен подождать немного. До вечера, не дольше.

Сверкая довольной улыбкой, Морана подбежала к мужу и присела возле него на колени. Её тонкие пальцы были покрыты малиновым соком, щедро разбрызганным по белой коже лица и ярким губам. И пахло от нее по-летнему сладко. Спелыми ягодами и радостью.

– Хочешь? – на её ладошке румянились округлые малинки.

– Угу, – пробормотал Кощей, глядя совсем не на протянутое ему угощение.

Её губы. Лукавая улыбка, таинственная, щедро сдобренная малиновым цветом и запахом манила мужчину гораздо сильнее. Он не хотел пугать свою юную жену, но ладонь его самовольно потянулась к её волосам, утонув в блестящем черном шелке. Кожа на щеке Моржаны оказалась нежной и мягкой, с легким пушком.

– Мора, – выдохнул мужчина.

Это было так неожиданно и приятно.

Руки его были по-мужски крупными с длинными сильными пальцами, но… Касания Велса оказались такими теплыми и легкими, будто Морана была стеклянной. Губы мужчины осторожно собирали малиновую сладость с женских уст и щек, оставляя голую горящую кожу, обласканную его прикосновениями.

Это было волшебно.

Он будто знал, куда надавить и где погладить, чтобы вызвать самый сильный трепет в её теле. Как поцеловать, чтобы дыхание сбилось, и мелкой дрожью отозвались колени. И откуда у него эта выдержка, чтобы так долго с тихим шепотком говорить жене какие-то глупые нежности, которые она совсем не понимала, да и не хотела понимать…

Это было так, как рассказывают в сказках, когда оканчивают их фразой «и жили они долго и счастливо».

Это так и было.

Примерно 9 месяцев спустя…

Мерный стук Кощеева лба о стену отдавался буханьем во всем тереме.

– Ну, шо ж ты так убиваесся, хозяин, – пробасил Нафаня. – Ты ж так не убьесся…

Не слушая домового, злыдень продолжил свое черное дело. Ему было плохо. В основном потому, что помочь Моране сейчас он совершенно не мог. По дому снова разнесся протяжный стон. Кощей в мгновение остановился и, побелев, выдохнул.

– Ну что ты, как дитё – снова начала уговоры коротыш, – отмучается баба немного, зато потом все счастливые будете. Зря, чтоль, Яга да Прасковья Никитишна пособляют?

Если Ягу домовой побаивался, то бабку Параську считал почти даром с небес. Появившись в доме этим летом, старуха не только успела установить железный порядок, но и регулярно потчевала Нафаню молоком и ватрушками, за что тот готов был помогать ей почти во всем. Единственная, кого домовой почитал больше – была его хозяйка, Моржана. Ничего не ответив, мужик снова поворотился к стене и стал методично стучать о нее головой…

– Ну, все, Кощей, – голос Яги громко разнесся по горнице. – Иди, давай. Гляди.

Сорвавшись с места со скоростью, достойной самой Огневицы, блондин едва не снес с дороги бабку Параську, нагруженную испачканными простынями. Семенящий за ним Нафаня только подивился ловкости, с которой старушка увернулась от летящего ей навстречу мужика.

– Тьфу ты, ирод, – пробормотала она, – совсем сбрендил от счастья.

Почему-то весь его запал исчез перед входом в светлицу. Велс просто стоял, не в силах отворить дверь и войти. Минуту спустя он все же собрался духом и заглянул внутрь. Моржана была на огромной кровати, а по обеим сторонам от нее лежали два розовых сопящих комочка, укутанных в цветастые одеяльца. Происходящее было так волшебно. Никакая магия не могла сравниться с таинством рождения новой жизни.

– Мора, – прошептал Кощей и шагнул в комнату к своей семье.

***

– Ох, – мечтательно вздохнула Марья. – Такая любовь, поди, только в сказках и бывает.

– Ну почему же, – Боян залихватски откинул со лба темную прядь, упавшую ему на глаза. – Сказки, они не на пустом месте вырастают. Как знать, любит, поди, Кощей, свою Морану-Смерть до сих пор.

– А Демьян нам сказал, что баешь ты сказки срамные, – перебил его Тит. – А этой побасенкой только детей малых стращать, да девок на сеновал зазывать. Ты нам расскажи, от чего вчера Марья, как свекла была.

– Так это ж сказ о Змее-Горыныче о трех головах и принцессе заморской, – отмахнулся гусляр. – Али сказать?

– Потешь, мил человек, – донеслось из молодецкой толпы.

Марья ойкнула и покраснела. Она точно знала, что будет рассказывать гость…

***

Сказ о Змее-Горыныче о трех головах и принцессе заморской.

Змий был большой, черный и не совсем хорошо пах – сказывались-таки ночные купания на реке Смородинке, давным-давно облагороженной близлежащей деревенькой. Его большие кожистые крылья тяжело рассекали воздух, со свистом пропуская потоки между тонкими перепонками. Серебристо-серое брюхо зверя, почти не видимое на фоне вечерних облаков, мелькало в вышине, выделяясь только ярко-розовым пятном. Однако при наличии хоть какого-то воображения, его вполне можно было принять за причудливое пенное облако, отраженное лучами закатного солнца.

Он тащил её в мощных когтистых лапах, туго сдавливая тонкую талию огромными пальцами, покрытыми плотной пластинчатой сеткой чешуи. Девушка, первые минуты бившаяся в стальных тисках объятий дракона, теперь повисла мертвым грузом, и только упругая грудь, вздымавшаяся в тесном плену платья, говорила о теплящейся в ней жизни…

Лететь, честно говоря, не так уж, чтоб и далеко. Обиталище змия, вопреки всем россказням и предположениям, было не в пещере и не в старом, рассыпающемся от времени, замке. Это оказался добротный светлый терем прямо посередине волшебного, зачарованного самим Кощеем леса. От последнего, сказать правду, змий сам был в особенном восторге. Уж очень надоело ему тратить все свободное время на защиту скромных пожитков от «победителей Змея-Горыныча», периодически заглядывающих на огонек.

***

Принцесса была прекрасна, и это не было просто словами.

Тонкий стан, высокую объемную грудь да светлые кудри волос он заметил еще там, в саду, где она прогуливалась с дворовыми девками. Теперь, доставив девицу к себе домой и рассмотрев поподробнее, змий безумно впечатлился, как, наверное, не удивлялся еще со времен похищения соседом Василисы Прекрасной.

Нежную шейку венчала голова с длинными золотистыми волосами. Ярко-красные, как рубины, губы, чуть приоткрываясь, показывали перлы зубов. Кожа была золотисто-персиковой и нежной на ощупь. Тонкие изящные ручки спокойно лежали на льняных простынях. Высокая грудь вздымалась при вдохе, грозя вырваться из тесного платья, плавно переходя в тонкую – в обхват руки– талию. Пышные струящиеся юбки не давали такого простора воображению, но отчего-то похитителю казалось, что там всё тоже, как нужно.

– Да-а…

Голос у принцессы тоже оказался приятным. Глубокий, по-женски чувственный, с хрипотцой. Горыныч просто прикрыл глаза, мгновенно потерявшие человечность, и мысленно облизнулся. Нет, он не собирался есть пленницу, упаси Род[5]… Его попросту обжег голод иного рода, не испытываемый змием уже несколько столетий точно.

– Кто вы? И где я?

Открыв глаза, он поглядел на принцессу, в очередной раз замерев от удивления. На лице – безумно красивом женском лице с чуть более пухлой нижней губой, румяными щечками, изящным носиком и высокими, будто выточенными из слоновьей кости скулами – сверкали зелено-голубые, как аквамарины, глаза, обрамленные длинными пушистыми ресницами.

– Змей мы. Горыныч, – неловко представился мужчина. – А вы у нас в гостях, кажется.

Принцесса обвела комнату изрядно округлившимися глазами и чувственно приоткрыла ротик, заставив змия сглотнуть.

– И что я делаю… тут? – Наконец осмелилась уточнить она, – в гостях?

– Мы ждем королевича или принца, – дракон честно пытался не заглядывать в вырез платья, но получалось плохо, – который придет спасать принцессу.

– Ну, тогда ждать долго, – задумчиво произнесла девушка, – потому что вы обознались. Я не принцесса.

– Лети в Византию, бла-бла-бла… – издевательский голос Горыныча разлетался по двору мощной звуковой волной, распугивая воробьев и пригибая к земле цветущие розовые кусты. – Украдешь принцессу, получишь золото, и будет тебе счастье, да?

– Ну что ты разорался, Горыня, – Кощей сидел рядом, показывая защищающую от дурного глаза «козу» близнецам, успешно оккупировавшим отцовские колени. – Напугаешь детей, выйдет Морана. Оно тебе надо?

Змий испуганно покосился на терем соседа, быстренько припомнив, что темноволосая миниатюрная жена друга считалась еще и Богиней-Смертушкой… и притих.

– А вообще, это не я, это Яга сказала, – привычно поймав одного из близнецов у самой земли, Кощей снова усадил ребенка на свое колено, – с нее и спрос.

– Ну как же я без золота свататься пойду-то? – совсем погрустнел Горыныч. – Наши бабы знаешь, какие? Подколодные?

– Знаю, – буркнул злыдень, вспоминая собственную женитьбу, грозного тестя и коня, украденного у Яги на выкуп.

– А просто ненашенскую какую в жены не возьмешь, – продолжил жаловаться гость, – размерчик не тот.

Тут, конечно, Кощей другу посочувствовал, хотя сам же в свое время и задразнил змия «трехголовым». Одна, дескать, сверху думу думает, а две снизу – помогают… И знал ведь, злыдень, у всех истинных змиев физиология не то чтоб далека… скорее отлична от человеческой. И Горыня, как бы ни хотел, ничего с этим поделать не сможет.

– Посоветуйся с самой Ягой, а?

Всунув сыновьям в пухлые ротики по сладкой, только наколдованной конфете-петушку, Кощей виновато поглядел на друга. Ведь именно в его, кощеевом, доме вредная баба нагадала Змею Горынычу отправится за принцессой, использовав золотое блюдечко и, слегка погрызенное близнецами, у которых только начали резаться первые зубки, наливное яблочко.

– Да ладно, может, обойдется, – махнул рукой змий. – Она бает, что из знати какой-то. И реакция у меня на нее какая-то странная… Может, придут спасать. А нет, так съем чертову девку, а то уж больно охота…

– Что, красивая? – понимающе встрепенулся злыдень.

– Пуще Василисы Прекрасной, – признался Горыныч.

– Это кто это? – голос Мораны-Смерти раздался совсем рядом, заставив обоих вздрогнуть.

– Так ты же, ягодка моя, – первым опомнился Кощей. – Прекраснее всех Василис вместе взятых!

– Ой, смотри, Велс… – подошедшая темноволосая женщина с серебряными глазами и пухлыми розовыми губами аккуратно обхватывала внушительный живот руками. Она и вправду была очень красива. – Ой, смотри…

– Что ж ты встала, лебедушка моя, – тут же засуетился хозяин дома.

Подхватив близнецов под мышки, он встал с широкой лавки и шагнул к жене, кивнув змию на прощание и прошептав одними губами «потом».

Вероника принцессой не была, поэтому дракона она не совсем, чтоб обманула… девушка происходила из старинного жреческого сословия, издавна славящегося заклинателями змей и самыми красивыми и чувственными женщинами. Когда-то давно именно за свои таланты её предок получил место при дворе и небольшой титул. Впрочем, заклинательницей девушку можно было назвать только при наличии очень большой фантазии – она просто понимала змей. Вероника происходила из рода Горгон, представительницы которого отличались весьма… специфической особенностью. Всякий мужчина, способный вызвать в ней сильные эмоции в ответ получал полный паралич мышц – те буквально становились как камень, на три-четыре дня…

Учитываю необыкновенную красоту девушки, до определенного момента это спасало. Зная о последствиях, её сторонились, и ни один мужчина – даже Император – не осмелился покуситься на девичью честь. С другой стороны, это нервировало. Невозможность испытать подлинную страсть свела с ума пра-пра-прабабку Медузу, а Вероника не желала такой судьбы для себя. Всё было непросто. А еще этот дракон, сгребший в тугие тиски своих когтей и уволокший её в это странное место…

Девушка еще раз огляделась. Заявить, что ей тут полностью не нравится, она точно не смогла бы. Вопреки россказням о русичах, дом не походил на обиталище варвара, и тут вовсе не было мерзко и грязно. Пол сиял чистотой и был покрыт легкими тростниковыми половиками. Крепкий дубовый стол - вышитой скатертью. Стены - полотнами рушников. На окнах покачивались от ветра тонкие кружевные занавеси, а в углу гордо возвышалась беленая печь.

Да и сам хозяин был любопытен. Высокий, худощавый брюнет с золотисто-медовыми глазами и сухим поджарым телом будто смотрел сквозь Веронику, которая привыкла видеть в глазах окружающих страх, восхищение и, очень часто, даже неясное ей раболепие. Он не очаровывал, не искушал, а смотрел настороженно и тяжело, исподлобья, тяжело дыша и думая о чем-то своем. Взгляд дракона был странным, раздевающим, и даже в чем-то нежным. А его руки… сильные мужские руки с крепкими ладонями и тонкими красивыми пальцами будоражили воображение.

– Гор-р-рыныч… – девушка покатала его имя на языке, ощутив в теле непривычную сладкую дрожь.

– Чо, понравился, хозяин-то? – поинтересовался кто-то справа.

Покраснев больше из-за того, что поймали за таким делом, чем из-за несвойственного ей смущения, Вероника оглянулась. Маленький, размером с кошку, человечек в ярком красном одеянии и зеленых полосатых штанишках поклонился в ответ на её взгляд, подметя длинной густой бороденкой несколько досок пола.

– Эм… – только и смогла ответить девушка.

– Домовой мы, Игнат, – пояснил человечек, деловито смахивая несуществующие пылинки, невесть откуда появившейся тряпочкой. – А на хозяина тутошнего заглядываться не стоит. Бирюк он у нас, как есть.

– Это как? – с любопытством спросила пленница.

Она еще не отошла от шока от появления домового, но новое слово уже заставило мозг действовать, побуждая задавать вопросы.

– Так он тот, который о трех головах, – довольно пояснил Игнат, явно ожидавший этого вопроса, – потому и девка ему потребна особая.

– Это как, три? – не поняла Вероника, – у него же только одна, я видела.

– А он чо, перед всеми штаны сымает? – домовой приподнял бровь, выражая крайнюю степень удивления на очень самодовольном лице. – Окстись, девка!

– Три, говоришь… – задумчиво проговорила девушка.

– Ага, – кивнул человечек, – одна сверху думает, две снизу помогают. А вообще, меня Яга прислала. Сказать, что Митрофан завтра вечером воротится.

– Митрофан – это кто? – уста Вероники произнесли вопрос, а мозг еще обдумывал информацию, полученную от Игната. Три… Надо же…

– Так домовой здешний, – пояснил коротышка. – Родственников навещает в соседней деревне. А я, вот, с хозяйством пособляю.

Ощутив тяжесть на своих бедрах, Горыня удивился. Сначала ему показалось, что это лишь остаточное явление сна, навеянного близким женским присутствием и её запахом – дивным легким ароматом непонятных специй, витающим повсюду. Через несколько мгновений мужчина сообразил, что сон – сном, но тяжесть вполне реальная. И, наконец, пока сознание, одурманенное сном, медленно разбирало, что же творится, жаркий девичий голосок прошептал ему на ухо:

– А что, и в самом деле, три?

Змий рванулся в сторону, но поскольку лежал он на самой середине кровати, да еще и пузом книзу, то получилось не очень. Он, кстати, совершенно не мог объяснить природу своего дикого сексуального желания к пленнице. То ли дело, если б хотелось её только сожрать – это было нормальное желание змия к красивой девице, про которое Горыныч не раз слышал от отца или знакомых драконов, однако… может они имели в виду совсем не это? Тогда появлялся скрытый смысл, и… становилось немного страшно. Потому что те же, кто утверждал такое, говорили, что сопротивляться, в конечном счете, бесполезно, и порода все равно возьмет свое.

– Изыди, злыдня, – очень натурально прошипел он, в глубине души сильно порадовавшись, что лежит на животе. Иначе девушка уже убедилась бы в наличии того, о чем спрашивала, заодно потеряв всю ценность собственной невинности.

– Вот еще. Сам крал, вот и выкручивайся, – для подтверждения своих слов она очень ловко попрыгала на его теле, вцепившись в одеяло ноготками, от чего Горыныч едва не застонал.

– Ты чего, дура, да? – растерянно вопросил змий, – говорят тебе, спать иди!

– Вот странный вы народ, русичи, – фыркнула Вероника, – покажи, говорю – значит, показывай. Или думаешь, напугаешь?

– Разорву, – мрачно пообещал он в ответ. Впрочем, не принимая никаких усилий, чтобы воплотить свою угрозу в жизнь.

– Ну, покажи, Горыныч, миленький, – она всхлипнула, – ну что тебе стоит?

Стоило это немалой выдержки и огромного количества нервных клеток, в чем змий, конечно же, сознаваться не собирался. Но женские слезы были выше его сил.

– Ладно, слушай… – мужчина выдохнул. – У меня с этим проблема. Большая. Две. Если испугаешься и побежишь, то я скорее всего обернусь зверем и тебя… съем. Потом. Сначала… пф-ф-ф-ф… Так что твое любопытство выйдет боком нам обоим.

Не в силах говорить дальше, он с силой потер ладонями глаза и уткнулся лицом в подушку, ожидая, когда девица выйдет из комнаты, забрав с собой свечу, тускло освещавшую пространство и, возможно, станет хоть чуточку легче. Но Вероника оставалась на месте.

– Что, не передумала смотреть-то?

В ответ послышался нервный смешок.

– Откровенность за откровенность, – наконец задумчиво произнесла она. – Я не совсем непорочная, я очень много знаю... теоретически.

– И не принцесса, – угрюмо поддакнул Горыня, который уловил только «непорочная».

– Да, – кивнула девушка, – и это тоже. Я из очень древнего рода, которому нужны особенные мужчины.

– Угу, – снова вставил слово змий. – И девичьим духом я пахну, точно. Аки агнец невинный.

– Не перебивай… Это была попытка князя Василия, знаешь ли, – послышался горестный вздох. – Он потом два месяца в тронном зале стоял. В очень неприличной позе. Все ждали – отомрет, или меня можно на плаху уже. А ведь это был всего лишь поцелуй!

Горыныч напряженно молчал. Он знал, что означает, вот только поверить боялся. Неужели Яга права была, когда отправила его так далеко? Вот только золото оказалось не металлом, как он того ожидал…

– Князь ожил, а охотников на мою честь резко поубавилось, – Вероника помолчала и продолжила. – В моей семье есть легенда о «муже о трех головах». И далекий предок – водяной дракон. Надеюсь, легенды не врут.

– А если и правда, не врут? – Горыныч посерьезнел. – Я ведь могу тебе вред причинить, если не сдержусь.

– Ты попробуй, – девушка сползла с его тела, сев рядом. – Может, у нас ничего и не выйдет.

Мужчина повернулся и сел, глядя ей в глаза, полные ожидания.

– Поцелуй, говоришь? – Горыныч посмотрел на язычок, мелькнувший между розовой нежности губ, и нервно сглотнул. – Ежели со мной чего случится, домовому скажи. Он Кощея позовет.

Словно завороженная, Вероника кивнула. Она слышала слова змия лишь мельком, не в силах оторваться от его четко очерченных уст, произносящих фразы. Чувствуя волнение, какого не испытывала уже много лет. Горыныч потянулся вперед, обхватив женское лицо своими ладонями, и мягко прикоснулся к её губам своими в детском невинном поцелуе. Девушка приоткрыла рот, позволив себе втянуть его нижнюю губу, превращая игру в нечто большее. Змий довольно заурчал, переплетая язык с её мягкостью. Потом обхватил Веронику ладонями, властно повалил её на простыни и потерся всем телом. Желание было почти осязаемо в воздухе, и… ничего. Его тело не начало деревенеть, а губы оставались такими же мягкими и теплыми.

– Ай да Яга, – восхищенно пробормотал Горыня, – вот ведьма!

Девушка непонимающе поглядела на дракона. Она отчетливо ощущала, как в бедро ей упирается упругая плоть, что значило – мужчина хотел ее не меньше, чем она сама его желала.

– Еще, – потребовала она, решив разобраться в его словах позже.

Змий довольно заурчал и лизнул Веронику в плечо. На вкус девушка оказалась восхитительна – малиново-сладкая с медовым оттенком, что еще больше раздразнило мужчину. А уж когда она издала долгий стон, полный удовольствия, то он совершенно потерял голову. Втянув тонкую кожу губами, Горыня прикусил её в шею, а потом зализал укушенное место. Девушка не протестовала – её пальцы впились в затылок мужчины, притягивая его как можно ближе.

Тонкая сорочка жалобно треснула под его пальцами, расползаясь на полоски ткани и открывая большую красивую грудь с крупными яркими сосками. Восхищенно выдохнув, змий обвил торчащий сосок удлинившимся языком и пощекотал вершинку раздвоенным кончиком. Коготки Вероники скользнули по его спине, оставляя длинные кровавые полосы. Горыныч выгнулся сильнее в попытке избежать жалящих прикосновений – кожа стала безумно чувствительной, как перед самым превращением, но он знал причину наверняка.

Чуть отодвинувшись, змий высвободился из простыни. Его тело, худощавое и гибкое, не было слишком мускулистым, носкрывало огромные ресурсы силы. Вероника с любопытством провела ладонью по груди, плоскому животу и остановилась прямо над тем самым органом, который интересовал ее с самого утра. Точнее, двумя. Расположенные один над другим, они выглядели симметрично большими и длинными, напомнив девушке букву «V». Ей было очень интересно и немного страшновато – в глазах напротив был жуткий, едва сдерживаемый голод.

Еле уловимым движением мужчина опрокинул ее на простыни, снова целуя в губы. Жадно, повелительно. Его руки гладили кожу, то ускоряя, то замедляя движения. Оба возбужденных органа скользили между девичьих ножек, не делая попыток проникнуть внутрь, хотя она и не представляла, чего это ему стоило. Впрочем, Вероника не смогла бы этого сделать, даже если бы захотела – удовольствие было настолько сильным, что мысли попросту исчезли.

– Еще, – девушка выгнулась навстречу, закинув тонкую руку вверх и захватив простыню в ладонь.

Руки Горыныча дрожали, голод пожирал сознание, но он точно знал что делал. Захватив груди в ладони, мужчина потер соски большими пальцами, глядя, как начинает дрожать тело под ним. Сглотнув, он с урчанием нагнулся и процеловал влажную дорожку на коже вниз к выемке пупка. Девушка снова издала довольный стон и широко раскинула ноги, приглашая Горыню устроиться удобнее. Глухо застонав, тот подхватил ее бедра и потянул на себя, кончиком возбужденной плоти упершись в нежные лепестки тела. Гибко ласкаясь о влажность, мужчина издал хриплый звук возбуждения и, дрожа всем телом, скользнул внутрь нижним органом, оставив верхний снаружи, так что ярко красная головка почти упиралась ей в пупок. Девушка под ним всхлипнула и перестала отвечать на ласки.

– Погоди, – длинный раздвоенный язык ласкающе пробежался по влажной коже, собирая с поверхности пот с привкусом малины и меда. – Сейчас… будет легче…

Она отрицательно помотала головой. В уголках прекрасных глаз скопилась влага, грозя превратится в слезы. Мужчина наклонился и губами собрал её, покрыв поцелуями все лицо. Наконец Вероника снова расслабилась и посмотрела на него с ожиданием.

Нежно проведя по ее щеке, мужчина стал плавно двигаться вперед и назад. Всего через несколько движений женщина издала жалобный стон, заставивший его замереть.

– Больно?

– Немного. Они так скользят, что… – Вероника густо покраснела и снова потребовала, – еще…

Василий видел её лишь несколько раз, хотя и был наслышан о странной девице давным-давно. Он, наверное, и сам не смог бы достоверно сказать, что подвигло человека его положения заниматься спасением сей особы. Возможно – Князь, обещавший за возвращение Горгоны золота, равного её весу. Возможно, престиж, который обязательно бы настиг его, как победителя дракона. Возможно, призрачная возможность сделать нечто немыслимое и взять женщину из рода Медуз в жены. Пусть только как игрушку – но, опять же, известность…

Да и ехал он долго. Через Лес Дремучий. Та еще чащоба – зверье всякое, говорящее. Деревья живые. Один кот на цепи чего стоит! Столько испытаний выдержал, стольких подкупил, стольким услуги оказал – не счесть! Одному возвратиться – засмеют ведь. А тут и дом богатый показался. Как их русичи называют? Терем?

Подъехав поближе, Василий разглядел странную картину. На крыльце, прислонившись к ступенькам, сидели два маленьких человечка и мирно разговаривали. До того самого момента, пока не увидели его. После оба с любопытством уставились на пришельца, явно ожидая вопроса.

– Здравствуйте, – путешествовавший на Руси уже третий месяц, византиец успел усвоить, что желать здоровья при встрече нужно ВСЕГДА.

– И вам не хворать, – поздоровался старший человечек. Впрочем, они оба выглядели немолодыми и больше напоминали гномов.

– А вы не знаете, где дом Змея Горыныча? – максимально вежливо спросил Василий. – Мне сказали, что он живет в этой части леса.

– Отчего ж не знать, да, Нафанюшка? – хитро улыбнулся старшой.

– А конечно, Митрофанушка, – кивнул другой гном. – Они почивать изволиют, так ты говорил?

– Вот ведь, неуч, – удивился первый. – Кто ж днем почивает!

– А-а-а… Так они… того?

– Ото ж… – важно ответил тот, кого называли Митрофаном.

Почти в тот же момент из терема раздался оглушающий рев. От этого звука звонко брякнули горшки, повешенные на колышки для просушки, а с порога поднялось пушистое облачко пыли.

– Ишь ты… не доглядел, – разочарованно выдохнул старший, глядя на кружащиеся в воздухе пылинки.

– Он её, что, съел? – побледнел Василий.

– Ага, – переглянулись гномы, – съел.

Мужчина в ужасе развернул коня и дал тому шпоры. Ему не хотелось драться с драконом за умерщвленную деву. Ему вообще не хотелось драться с тем, кто может его сожрать! Да и эта страна варваров оказалась намного страннее, чем говорили сказители. Он решительно отказывался тут оставаться!

– Он чего? – на всякий случай Нафаня решил переспросить у соседа. В силу своего малого возраста и жизни у отшельника-Кощея, он не совсем понимал некоторых людей.

– Да кто его, дурня, поймет, – Митрофан всплеснул руками и подобрал метлу, чтобы убрать незамеченную пыль. У домовых с этим было строго. – Иваны, они все такие. Недалекие.

Полтора года спустя.

– Представляешь, это же один из многих тысяч шанс, что мы вот так встретились! – Вероника с энтузиазмом жевала яблоко, которое её соседка сохранила в погребе до зимы. – Это мне триста двадцать четыре года, а ему намного больше. Как представлю, что мы могли бы не встретиться, так просто сердце екает!

– Я Велса дольше ждала, – Моржана улыбнулась и перехватила младенца поудобнее. – А уж какая свадьба у нас была…

– Горыня мне рассказывал, будто отец его множество селений спалил, пока мать встретил. Совсем разум потерял, вот и пришлось его богатырям убить. А самого его мать Кощею отдала – не знала, что со змеенышем делать… – женщина нахмурилась. – Вот как так, ребенка своего отдать, Морана?

– А что по дурости бабьей не сделаешь? – Пожала та плечами, – да и не было у нее никого, чтоб помогли, на путь наставили.

– Но это же свое, родное, – Вероника погладила пока еще плоский живот, – ты знаешь, что у нас в роду только тройни рождаются? Если по любви?

Мора кивнула. Почти одновременно с этим дверь в горницу отворилась, и шумно вбежали пятилетние близнецы, сопровождаемые отцом и его другом. Все выглядели раскрасневшимися от мороза и довольными сверх меры. Мальчики завертелись возле матери, рассказывая, как отец только что познакомил их с Генералом Морозом. Сам Кощей довольно склонился над младенцем, успев поцеловать жену.

– Я скучал… – теплые мужские руки обхватили Веронику, а голос рокотом прокатился вглубь её сознания. – Как ты, золото моё?

Она почти замурлыкала от удовольствия, облокотившись на Горыныча всем телом. На время беременности странный эффект её взгляда исчез, а Морана сказала, что так будет и дальше. Учитывая, что жена Кощея являлась богиней, то ей вполне можно было верить.

– Поцелуй меня…еще…

***

– Ну ты и охальник… – только и смог молвить главный заводила.

Остальные стояли и сидели на своих местах молча, едва ли не открыв рты от удивления, и только Марья держалась за свекольного цвета щеки, пытаясь остудить их ладонями.

– Так вы же сами просили, – засмеялся песнетворец.

– Хороша сказочка, ничего не скажешь, – пробормотал кто-то из толпы.

Впрочем, расходиться честной люд не спешил. Видать по сердцу пришлись им сказки Бояна, хоть и срамные, а все же – про чувства.

– А знаешь такую, чтобы про любовь давнюю да крепкую? – наконец решилась ведьмина внучка.

– Отчего ж не знать, – задумчиво ответил постоялец, – вот только без конца моя история и без начала.

– Как же может быть так? – удивленно встрял Тит. – Всякая история и начало, и конец имеет.

– А вот послушайте…

***

Сказ о Бабе Яге и Сером Волке.

Белые пушистые хлопья накрывали землю, будто покрывало, попутно припорошившее зеленые сосны и ели. Снег легонько поскрипывал под мощными волчьими лапами, от быстрого бега брызгами разлетаясь в стороны.

– Что-то долговато ты меня везешь, – недовольно пробурчал Иван Царевич.

Он устал, замерз и проголодался. Кроме того, езда на волках была совершенно не царским делом, и если бы серый пройдоха не загрыз его лошадь… В общем, царевич доволен не был.

Если бы не этот дурацкий указ отца, если бы не слишком резвые братья, если бы не вор, укравший все деньги… Слишком много было этих «если бы». Впрочем, волк взялся помочь, и это было большим плюсом. Особенно, если учесть, что Иван даже не представлял, где искать эти самые молодильные яблоки. А вот его попутчик, кажется, отчетливо это знал.

– Еще несколько верст. – Грубый хрипловатый голос вырывался из волчьей пасти с клубами пара, похожими на облачка.

Царевич недовольно засопел и покрепче вцепился в густую серую шерсть.

Она смотрела на белое великолепие сквозь замысловатые узоры на оконном стекле. Прозрачное пятно, оставленное теплым женским дыханием, постепенно вновь обрастало льдистым чудом, превращая деревья снаружи в причудливых косматых великанов.

Баба Яга задумчиво постучала пальцем по тяжелому подоконнику из темного мореного дуба. Там. Он был там, в этом холоде и подступающей ночной темноте. Голодный, страждущий, возможно даже раненный… Нет, об этом было опасно думать. Сегодня ей снился вещий сон. А значит, он скоро придет и сможет рассеять глупые страхи.

Повернувшись всем корпусом, Яга еще раз оглядела комнату. Не забылось ли чего в спешке?

Огонь мирно потрескивал в печи, бросая яркие отблески пламени в закрытом пространстве. Гладкий бревенчатый пол блестел чистотой, большой стол был накрыт широкой вышитой скатертью, и даже сушеное разнотравье под потолком вносило свою скромную лепту в убранство жилища. И запах. Аромат каши с мясом наполнял дом. Просто и сытно, всё в точности, как и любил гость.

Ведьма тяжело вздохнула, вновь повернувшись к окну. Минуты текли, будто намазанные тягучим медом, а вот темнота за окном наступала с немыслимой скоростью. Снаружи мелькнул высокий мужской силуэт, заставив Ягу встрепенуться, с надеждой всмотревшись в обмороженные оконные стекла. Но нет. Это был всего лишь Генерал Мороз. Внушительный широкоплечий повелитель холода. Он мерным шагом обходил свои владения, присыпая ели густым снежным кружевом.

Повернувшись к светлому пятну окошка, Мороз заметил ведьму. Приветливо кивнул и улыбнулся так, как улыбаются только зимние боги. Точеные черты лица, будто высеченные из снежного мрамора. Глаза, цвета грозовых туч. Плечи, обхватом с вековой дуб… Его белые волосы, достигающие плеч, даже не шелохнулись, когда мужчина продолжил свой путь. Знал, что ждала Яга отнюдь не его.

«Красивый мужик, этот генерал, – подумала женщина. – Но он лучше. Определенно».

Взгляд ее привлекло темное мельтешение между сугробами. Сердце бешено забилось, отсчитывая секунды, а пальцы непроизвольно впились в узорчатую пуховую шаль. Она не обманулась. Просто не могла. Время шло, и постепенно темная фигура оформилась во вполне четкий силуэт волка и… сидящего на его спине человека.

Ахнув, Яга поспешно набросила морок. По гладкой женской коже цвета топленого молока зазмеились глубокие морщины и проступили возрастные пятна. Рыжие кудри побелели, будто покрывшись пеплом, а грудь усохла и обвисла. Нос удлинился, превратившись в уродливый клюв, нависающий над подбородком. Женщина удовлетворенно кивнула, укуталась в теплую нежность шали и принялась ждать.

Темное объемное тело избы нависло над землей на крепких столбах, напоминающих куриные ноги. Иван-Царевич зябко поёжился, вспомнив нянькины рассказы и собственные ночные кошмары в далеком голоштанном детстве. Ух!

– Что, замерз? – волк, наоборот, будто даже повеселел, увидев мрачное строение. – Сейчас хозяйка и погреет, и накормит.

– Это в печи, что ли? – прогудоносил Иван.

Насморк был весьма закономерным окончанием этого замечательного дня. Уцепившись за шерсть своего «коня» одной рукой, царевич вытер нос рукавом, чуть не примерзнув к узорной парче.

– Не в печи, а на ней, – хрипло захохотал серый.

Впрочем, это скорее было похоже на полу-вой, полу-рычание. И производило определенный эффект. Жутко.

Вблизи изба оказалась еще страшнее.

– Избушка, избушка… Стань ко мне передом, а к лесу задом…

Именно так поговаривала старая Иванова нянька, пока отец, Царь Додон, не решил, что она распускает слишком много сплетен, и не сварил старуху в молоке. Заживо.

– Ты чего? – озадаченно рыкнул волк, – это же древесные корни, чтобы в половодье не затопило…

Иван пожал плечами.

– Ты еще скажи, что тут не ведьма живет.

– Ну, ведьма, – кивнул серый. И громко крикнул, – Яга, открывай!

Дверь тотчас же заскрипела, будто внутри ждали именно этого оклика. В свете дверного проема появилась сгорбленная косматая фигура. Её крючковатый нос с большой волосатой бородавкой отбрасывал длинную тень, отчетливо выделявшуюся на белоснежных сугробах. Царевича снова переколотило, однако… Из избы шел настолько великолепный аромат свежей еды, что внешность старухи вполне можно было проигнорировать.

– Фу… Русским духом пахнет! – скривилась ведьма, став еще отвратительнее.

– Ну, пахнет, – согласился волк. – В баню бы его…

Иван скромно промолчал. Не далее, как сегодня утром, он отдал дань щам из кислой капусты, на поверку оказавшимся не совсем свежими. Поэтому русский дух определенно присутствовал.

– Ему надо, пущай и топит, – фыркнула старуха.

– Он гость, – ответил серый, – сын царский. Не приучен. Убьется еще в процессе.

– Ладно, – вздохнула бабка. – Но не пускать же его к столу таким.

– Баня, – напомнил волк, стряхивая Ивана со своей спины.

– Твоя правда, – кивнула старуха. – Пошли, что ль…

Проводив Царевича в баню и оставив в умелых руках банного духа, ведьма вернулась в горницу. Теплое волчье тело расположилось в безопасном удалении от жаркого огненного очага. Умные глаза цепко всматривались в женщину.

Морок совсем её не испортил. Быть может именно потому, что он мог видеть сквозь иллюзии, а может потому, что любил её разной, сколько бы обличий эта женщина не принимала. Всегда разная – умная и глупая, тихая и ворчливая, нежная и яростная, она будто являлась его частью, самой первоосновой сущего. Половиной души. И пусть проклятье жгло их обоих, а люди всё больше отворачивались от старых и забытых богов, но она оставалась именно тем спасением, в котором он всегда нуждался.

– Не скоро твой Царевич еще.

В руках Яги появилась длинная курительная трубка. Пальцы женщины, двигаясь по-молодому проворно и ловко, подхватили лучину из горящего чрева печи. В воздухе потянуло сладким травяным дымком. Волк громко чихнул, потерев нос огромной лапой. Слишком мощным был его нюх.

– Прости, – ведьма тотчас же затушила едва затлевший огонек, – я не подумала.

– Сколько у нас? – Пророкотал густой волчий голос.

– Час есть, – Яга пожала плечами. – Я ему кваса на травах оставила и баннику наказала попарить Царевича хорошенько. Привез гостя сопливого…

– Он может помочь, – ответил волк задумчиво, – снять проклятье.

– Думаешь? – с надеждой прошептала женщина.

Зверь кивнул и прилег на бок. Его большое тело заняло внушительную часть пространства, оставив подошедшей Яге лишь маленький пятачок. Впрочем, её это ничуть не смущало. Оставив шаль лежать на полу пушистым комком золотистого цвета, женщина шагнула еще ближе. Она стряхивала собственное колдовство, будто змея – старую кожу, молодея прямо на глазах. Ссохшееся тело заполнилось плотью, кожа стала розовой и упругой, а косматые кудри превратились в россыпь золотых, как солнце, кудряшек. Присела рядом, опустила ладонь в пышный ворот шерсти. Приподнявшись, волк обхватил её лапами и положил огромную лобастую голову на пышную женскую грудь.

– Семьсот семьдесят шесть лет, – проурчал он, – двести семьдесят четыре дня.

– И только один час в год, – прошептала она, уткнувшись в густую шерсть, – единственный.

Комнату залила яркая вспышка желтого света. Тонкая женская рука погладила серые волоски, которые осыпались под прикосновением Яги, как листья с приходом осени, открывая светлую кожу. Морда зверя втянулась, превращаясь в человеческое лицо, лапы вытянулись, став руками и ногами. Плечи расползлись, став в два раза шире женских бедер. Мужчина с легким вздохом потерся о женскую грудь. Его руки обхватили тонкую талию, а почти черные глаза посмотрели вверх, на ведьму.

Оборотень был красив обычной мужской красотой – достаточно высокий, крепко сбитый. Поражала именно аура силы, волнами расходящаяся от этого человека. Темные волосы мягко обрамляли лицо, колкая щетина заменяла бороду, так часто встречающуюся на лицах деревенских мужиков. Яга вдохнула запах, такой знакомый и привычный, чуть слышно отдающий волчьим мускусом, и поцеловала на удивление мягкие губы.

– Один час, – выдохнул волк.

Сначала Иван орал и вырывался, но мощные руки банника, вооруженные крепким березовым веником, быстро выбили из него это желание. Которое, впрочем, вернулось, когда Царевича безжалостно ошпарили кипятком, а потом облили ледяной водой. Но все было напрасно. Федяй – именно так Яга назвала мелкого волосатого старичка в одной набедренной повязке, который гнусно продолжал начатое, совершенно не прислушиваясь к своей жертве.

– Зря ты так, барин, – бормотал он себе под нос. – Хозяйка плохого не посоветует. У ней глаз наметан все хвори лечить, еще на подступах к организьме. И тебя вылечить тож, будешь как заяц бегать! А то, знамо дело, пришел… лавку соплями заполировал… да и лежишь себе, ругаисси… Нехорошо…

Иван Царевич только поскуливал, отмечая каждый удар веника по своей многострадальной спине. Ему казалось, что медведь прошелся по каждой косточке его тела, основательно потоптавшись на позвоночнике. Дышать было нечем – пар заменил весь воздух вокруг, ароматными клубами заполнив пространство. Мускулы превратились в кисель, судя по ощущениям, действительно покрыв всю лавку, как и говорил здешний хозяин.

Неизвестно, сколько времени прошло, когда его, наконец, вытолкнули в предбанник, закутав в безразмерный кусок тонкой льняной ткани. Одежда Царевича, как ни странно, была аккуратно сложена на лавке, хотя он точно помнил, как снимал с себя все, раскидывая по сторонам, с желанием поскорее оказаться в спасительном тепле. Яга постаралась, что ли?

– Тебе там Хозяйка туес оставила, – Федяй выглянул из-за дверей парилки, выпустив клубы пара, – на бочке стоит. Не выверни гляди, болезный.

Иван автоматически кивнул, поглядев в сторону чудовищно огромной бадьи, укрытой тяжелой крышкой. На ней покоился светлый берестовый туесок, источающий божественный аромат трав и легкого брожения. Царевич подтянул напиток к себе и с наслаждением сделал большой глоток. Отразившееся на его лице блаженство нельзя было сравнить ни с чем. Поспешно допив квас, Иван начал одеваться. Уж если его таким поили, то уж как будут кормить?!

Постучать Иван не удосужился, за что и был награжден одним из самых странных видений в своей жизни. Тугое переплетение двух бьющихся в экстазе тел в отблесках пламени очага. Клубящиеся контуры теней на бревенчатой стене. Густая волчья шкура на полу. Стоны и густой запах возбуждения вокруг.

Царевич выскочил из горницы, как обожженный, вытаращив глаза и потеряв дар речи. Должно быть, это всё квас. Или перепад температур. Или что-то еще… Может, он головой ударился? Иван присел на корточки, стараясь привести в порядок смешавшиеся мысли.

Он не был чужд радостям плотским, и повзрослеть слишком быстро на царском подворье было нормой, но… У Царевича возникло стойкое чувство, будто он сейчас увидел что-то очень глубинное, личное, совершенно не чета тем забавам, которые можно было наблюдать при дворе. Это было так… красиво. Совершенно неожиданно и очень правильно. Будто так и должно было быть изначально, не завися от его, Иванова, присутствия.

Баба Яга открыла дверь, ведущую в теплое чрево избы. Её длинный нос втянул морозный воздух.

– Ты, Царевич, что на пороге сидишь? Сопли на кулак наматываешь? – Скрипучий старческий голос раздался почти над самым его ухом, снова заставив усомниться в здравии собственного рассудка. – В дом иди.

Опасливо заглянув внутрь, Иван вошел. Свернувшись тугим клубком, волк лежал у очага. Его темные пронзительные глаза внимательно следили за происходящим, но общая поза была расслабленной.

– Есть будешь? – Усмехнулась ведьма, – гостюшко…

Морозное утро схватило наружные ступени крепким ледком. Огромный черный кот, Васисуалий, вернулся на рассвете из соседней деревни, куда он бегал к знакомой кошке на огонек, и теперь деловито посыпал весь двор песком. Он, конечно же, пропустил момент, когда донельзя довольный Иван выскользнул во двор по малой нужде, но в изумлении застыл, застав это странное зрелище. Закончивший работу, кот обернулся и показал царскому сыну язык. Тот стряхнул оцепенение и, наконец, поплелся по своим насущным делам.

– Всё же милый мальчик, хоть и царский сын, – заметила Яга, наблюдая за ним в окно. – Дурак немного, так это гены отцовы. Зато таким везет.

– Он поможет нам.

Серый волк положил большую голову на женские колени. Ему очень хотелось верить в собственные слова. Её рука опустилась на шерстистый лоб зверя, ласкающим движением двинувшись по огромной морде.

– Хорошо бы, – ведьма никогда не теряла надежду, но после всех лет относилась к таким заявлениям достаточно скептично.

– Конечно, поможет, – волк потерся о Ягу с тихим рычанием, а она любовно обхватила его голову ладонями, утопив пальцы в пушистой шерсти. – Он тот самый, я чувствую.

– Я буду ждать, – пообещала женщина.

– Знаю, – твердо ответил волк.

Ни он, ни она еще не знали, что Иван – тот самый, и ждать осталось ровно сто дней…

На этот раз тоже было тихо, да только не диво великое связало людям языки, а горе чужое. Народ русский он-то как? Незлоблив да жалостен. Не осталось злыдней, к чужой беде равнодушных. Даже Демьян украдкой вытирал очи грязноватой тряпицей, а уж внучка ведьмина-то и вовсе разрыдалась. Вот и тут, вроде хают все Ягу да ведьмой кличут, ан пожалели горемычную. Да и волка жалко тоже, чай не год да и не два в шкуре мается…

– Что-то приуныли слушатели мои верные, – Боян тронул струны еще раз, и гусли исторгли из своих глубин жалобное «дзинь».

– Жалко волка серого, – всхлипнула Марья, высказав думы общие. – И Ягу жалко.

– А Ивана царевича тебе не жалко? – вздохнул гусляр, снова тронув струны.

Толпа дружно ахнула, предчувствуя новый сказ.

– А что с ним? – встрепенулась девица, – неужто злое что?

– Так ты не знаешь? – притворно удивился чернявый баенник. – Жинку свою, Василису, потерял. К самому Кощею за ней идет!

– Это как? – удивилась девица. – Кощей женатый же.

– А вот как…

***

Сказ о Царевне-Лягушке да Иване, Царском сыне.

Ну, вот она я. Сижу, квакаю.

Батюшка мой, сильно могучий колдун Кощей-царь, воспитывать дочку решил. Молодец, конечно… да не поздновато ли? Мне ужо, почитай, шестнадцать годков. Совсем в девках засиделась.

Матушка моя, Морана Черная Смерть, супруга любит безмерно, а посему – соглашается с ним всегда. Ну, почти… Только в вопросе замужества моего матушка сказала твердо – только за л юбого, как она когда-то! Батюшка повздыхал, но спорить с двумя бабами не решился, благоразумно удалившись в уголок к домовому, за сливовой настойкой. Ох, и наслушалась я в тот вечер фраз заковыристых! (Бу-бу-бу… уперлась рогом… бу-бу-бу… одна останется… бу-бу-бу… вся в меня!)

Пятнадцать мне было, когда я золотое блюдечко с наливным яблочком… гхм… одолжила. Из сундука с вещами отцовскими. И попросила я, красна девица, показать мне суженого. Вариант меня, мягко говоря, удивил. Показало блюдечко троих сынов царских, Берендеевых. Старший пригож довольно, средний тоже ничего. Младший – заморыш, по углам жмется, на челядь зыркает злобно. Странный.

Шестнадцать мне стукнуло, когда я поняла – Василий, старший сын царский, хлопцем пригожим вырос. Очи – как васильки – синющие. Кудри золотым руном по плечам сыплются, на солнышке жаром так и пышут. Весь в матушку удался, Василису Прекрасную. Батюшка как углядел, что я на него как кошка на кринку сметаны облизываюсь, так за голову и схватился. Застонал страшно, очи к небу заворотил, зубами заскрипел…

В тот же вечер Бабу Ягу позвали, семейный совет устроили. Долго глядели в золотое блюдечко, катали наливное яблочко. И порешили превратить меня в лягуху зеленую, чтоб не натворила я, красна девица, дел нехороших. Братцы мои старшие, близняшки-кощеичи, хихикали злорадно. За что и огребли. Вот.

А с батюшкой мы уговорились. Если выдержу в образе лягушки до восемнадцати годков – вольна буду делать всё, что хочу, и благословение он даст. А уговор – дороже денег.

Превращаться в лягушку – это не больно.

Зеленые искорки пробежали по телу, а потом всё резко увеличилось и изменило цвета. Кажется, был туман, но я не уверена. Устала дико, провалилась в сон…

Жила я в болоте два месяца, потом затосковала. Другие лягушки только квакают да мошек малых едят. Из развлечений – одна старая жаба в рассказчицах. Всё бает, как с гусями на юг летала. Скучно. Решила я перебраться ближе к царскому терему, чтоб на Васю-Васелька хоть изредка издали любоваться.

Хорошо на царском дворе, привольно. Пруд чистый, лебеди плавают, кувшинки цветут. Благодать!

Василий-царевич, змий подколодный, в беседку у пруда всех дворовых девок перетаскал. Смотрела я, горемычная, на поцелуи их жаркие из-под своего куста и думала думы горькие. Я тут лягухой зеленой страдаю, а он, паршивец, любовь мою презрев, с девками милуется?! Пришибу засранца! Только… Василисой обратно стану. Вот.

Приходил и средний сын, Андрей. Такой же статный молодец, как и старший его брат. Тоже девок приводил. У-у-у!

Младший, Иван, прибегал к пруду посидеть в одиночестве. Или книжку почитать. Или мечом помахаться. Он всегда занятие по душе мог найти. Старшие братья постоянно задирали его, но Ваня не злился.

– Ты, рыжий, будто и не наших родителей сын! – смеются оба. Иван сидит, улыбается, а в зеленых глазах обида так и плещет! Мои братья тоже охальники редкие, но они-то только шутят по-доброму, а эти… тьфу…

Почти стукнуло мне восемнадцать, два месяца осталось. Узнала я про милого своего столько, что и не надо мне любви этой боле. Старшие царевичи еще краше стали, девок на прогулку к пруду уже почти снопами волокут. А младший в плечах раздался от прыганий своих с мечом, косу отрастил до пояса, как девка, да чаще с книжками таскаться начал – всё мозги сушит, хотя самому уже девятнадцать годков минуло.

Решила я, что переселюсь обратно, на болото. Вот пройдет два месяца – приеду в терем родной, обниму отца с матерью, братьям по ушам надаю для профилактики… А дальше – думать буду. А замуж… что-то расхотелось. Вот.

Ах, хорошо в лесу, хоть и на болоте! Солнышко светит, птички поют, травки-цветочки… Благодать! И всё та же старушка-жаба про полеты на юг с утками бает. Ну, ничего. Немного осталось… А назавтра прилетела голубка на поляну рядом с болотцем нашим. Весть принесла, дескать, царь надумал сыновей женить. Давно пора… Байстрюков, поди, целый двор…

Рано поутру в лапу мне между перепонками вонзилась стрела, распугав всю окрестную живность. Ох, и больно было! Знала б, кто нашкодничал, удавила б! Не будь я Василиса Премудрая! А через пару часов стало страшно, потому что как ни старалась – освободиться я не могла…

– Стой, Дымко! – знакомый голос приближался со стороны поляны. Надо мной выросла высокая мужская фигура. – Ты гляди, какая невеста мне сыскалась!

Иван-царевич горько ухмыльнулся. Стрелу он специально послал в сторону леса, в надежде, что там-то точно девушки не сыщется! И жениться не придется совсем.

А куда ему, бесталанному, жениться? Ни одной девушки за жизнь свою не смог заинтересовать. Вот братья его, то ли дело – красавцы писаные, всем девкам нравятся. Отец, правда, покрикивает на них, Ивана в пример ставит. Но и Ивану на орехи достается. Мол, девками не интересуешься, на меня не похож… Благо, что был Иван копией деда своего покойного, Царя Гороха, поэтому не сомневались в его принадлежности к роду царскому.

Стрела залетела в самое болото. Царевич вздохнул, снял сапоги и полез в воду.

Лягушка сидела на листе кувшинки, а в зеленой перепончатой лапе торчало древко его стрелы. Иван вздохнул еще раз.

– Ну, извини, зеленая… – забормотал он, – не знал я, что так получится. Жену себе искал, а нашел лягушку.

Вдруг в голове у парня мелькнула занимательная мысль. Если в женах у него будет квакуша ходить, батюшка же отстанет? Царевич аккуратно сломал стрелу, высвободил лягушку, завернул её в платок и понес к верному коню.

Путь домой занял совсем немного времени…

Повелел царь-батюшка наследникам взять по луку крепкому да стреле оперенной. Выйти в чисто поле и выстрелить в небо синее. Дескать, куда стрела упадет – там и невеста. Благоразумно продумав всё сразу и собрав в некотором отдалении заезжих царевен, купеческих дочек с богатым приданым и стайку боярышень, похожих на белых лебедушек.

Пустил стрелу Василий-царевич. Пролетела она тринадцать шагов да в лужу и шлепнулась. Знать, надо не только девок лапать по сеновалам… Девичий рой встрепенулся и дернулся за вожделенным трофеем всей толпой. Царевны отстали сразу – слабенькие они, диво заморское. Остальные, добежав, устроили повальный бой. В результате Василию досталась дородная боярышня с подбитым глазом! Он сплюнул, но супротив слова царского пойти побоялся.

Андрей-царевич брата не на много превзошел. Упала его стрела в заросли репейника колючего. Невесты, пока искали, так извазюкались, ой-ой-ой!! Стрелу нашла тоненькая англичанка, но, по угрюмому сопению за спиной, быстро всё поняла и уступила дорогу купеческой дочке с внушительными бицепсами и кокошником наперевес… Знать, сыграло зверское выражение расцарапанного лица…

Увидев вышедшего стрелять Ивана-царевича, девки синхронно ахнули. Во-первых, он был совершенно не похож на братьев внешне. Во-вторых, совсем не улыбался, что пугало. Однако он тоже был царевичем, а это кое-что решало. И все вновь приготовились к забегу.

Иван белозубо ухмыльнулся, заколол косу повыше и натянул тетиву. Тонкая белая рубаха натянулась на плечах, обрисовав рельефные мышцы. Женская половина резко выдохнула, разглядев ямочки на щеках, и мгновенно признала родство царевичей как факт! Стрела свистнула и исчезла в стороне леса. Девки разочарованно скуксились и нестройно заругали Ивана дурнем.

– Иди, ищи себе невесту, теперь, – смеялись оба брата. А Ваня только улыбался, глядя на суженых своих братьев.

Весь терем царский гудел, как улей растревоженный. Царевич младший, Иван, лягушку с болота приволок! И сам царь Берендей не рад уже своему указу, но слово государя нерушимо и крепко. А Ваня твердо стоит на своём – женюсь! Хоть зеленая, но моя… Девки по двору ходят, сплевывают презрительно, царевича иначе как дурнем не называют. Фифы заграничные какое-то слово странное придумали – «зоофил» называется. Но не прижилось оно, сильно иноземное.

Решил царь Берендей невест испытать сначала. Заодно и от лягушки избавиться, конечно. Загадал задачу – испечь хлеб к завтраку царскому. А кто не сможет – царевной быть не достоин. И слово царское крепко!

Жалко мне Ванятку. Добрый он. Лапку, вот, мне перевязал.

Ну, притащил меня пред очи царские, показал. Вся челядь над ним потешается, братья зубоскалят, сам царь-батюшка зубами с трона скрипит так, что аж стрельцам у входа боязно. Иван улыбается, а глаза колючие-колючие! Прямо как в детстве голоштанном, когда он возле пруда с книжкой прятался. Ух, огребете вы все у меня за Ваню, не будь я Василиса!

Вечером новый подарок. Пришел Ваня в горницу, которую ему во дворце выделили, пригорюнившись. Косу расплел, гребнем чешет и рассказывает:

– Батюшка видишь что удумал… Требует, чтоб невесты хлеб ему пекли к завтрашнему чаю. А какой с тебя хлеб, ты же только квакаешь, правда?

– Ты, женишок, – отвечаю, – говори, да не заговаривайся. Квакать все умеют. Будет ему хлеб.

Смотрит Ваня косо. Гребень выронил.

– Не простая лягушка мне досталась… – хрипло ответил он, погодя. – Может, и правда, нужно было в крапиву стрелой целиться?

– Нацелился уже, – смеюсь. – Ложись спать, утро – оно вечера мудренее.

Спать-то царевич лег, да только долго крутился и вздыхал. Пришлось колдануть. А что вы думаете? Я ж не просто так Премудрая. Батюшка у меня чародей великий, матушка в богинях ходила… Много чего я знаю! Вот.

Берендей чего удумал? Хлеб мне печь? Будет тебе хлеб. И булка будет!

Батюшка, как лягухой меня оборачивал, слово чародейское сказал. Смогу я, зеленая, девицей назад обернуться. Но, если поцелует меня добрый молодец – как есть, снова лягушкой стану!

Спрыгнула я на дубовый пол, сказала слово заветное, обратилась душой-девицей! Тот же сарафан зеленый, та же коса – волос льняной, те же глаза серые. Да тело будто и не мое – всё округлое, налитое, странно даже.

Обращаться в девицу – это не больно. Только шкурка лягушечья на полу осталась…

Кликнула я воспитателей невидимых, матушкой в детстве для догляду приставленных.

– Мамки-няньки! Собирайтесь, снаряжайтесь, приготовьте мягкий белый хлеб, каков я ела-кушала в тереме у родимого отца-батюшки!

Налетели силы неведомые, невидимые. Заиграли песню без слов. Домовой царский прибежал поглядеть – заслушался, заулыбался. Соткались из воздуха запасы муки, дрожжей, молока и воды. Масла и сахара. Упала горсть орехов на стол.

Маменька ещё говорила – нет хлеба вкуснее, чем тот, что руками печен. Подогрела я молоко и воду, растворила дрожжи. Ах, какая опара будет! Насыпала сахара сладкого. Не хлеб сладкий – душа царская! Муку вмешала и поставила в уголок – поднимайся, тесто! Взяла другую миску. Вбила два яйца, да еще желток прибавила. Маслица подогрела, налила. Сахарку туда и соли. Вкусно будет, ай вкусно! Достала опару, долила подготовленное, муки досыпала и давай месить! Аж упарилась… Руки обтерла, полотенцем накрыла. Уф!

Я работаю – душа моя поет. Как по простым делам, домашним, соскучилась! Слуги невидимые песенку выводят. Домовой на подхвате – подаёт, до чего самой не дотянуться. Ваня спит под боком… Красота…

Взяла белков яичных да сахарку. Ветер наколдовала, взбила в пену пушистую. Орешков лущеных добавила. Самая любимая начинка для пирогов батюшкиных! Матушка ему завсегда такие делала.

Пеклись мои хлеба на огне магическом, готовились до зари. Золотистые, духмяные. Один хлеб – царю-батюшке. Другой – домовому, за помощь. Третий – помощникам невидимым. Четвертый – Ване…

Как появилась заря красная, краешек солнышка показался, подошла я к кровати Ивана-царевича. Замерла на минутку. Черты лица у Ванятки тонкие, девичьи. Реснички светлые, рыжие. Волосы густой красной волной по подушке разметались. Спит царевич, положив щеку на руку, только длинные пальцы видно. Да плечи богатырские, широкие. Может, и правда, в деда-Гороха? Быстро чмокнула Ваню в губы, оборотилась лягушкой и запрыгнула на стол, в свою корзину. Теперь поглядим, что царь-батюшка скажет. Вот.

Проснулся Иван-царевич на самой заре, с красным солнышком на пару. Странный сон ему снился, про девушку-красавицу. Домовой к ней на поклон приходил, хлеба печь помогал. Пелась песня в том сне, без слов, и смех серебристый бубенцами раскатывался по горнице. А как поцеловала его девица губами алыми, так и очнулся царевич.

Запах свежей выпечки разносился вокруг, дразня. На столе, красуясь румяными боками, стояли два каравая – один большой, другой поменьше.

– Тот, что побольше, царю с поклоном поднеси, – сказала лягушка, внимательно наблюдая за Ваней.

– А маленький? – полюбопытствовал Иван.

– Тебе, – довольно, как показалось царевичу, сказала лягушка. – Оденешься, поешь, а там, гляди, и царь-батюшка проснется.

Ага, как же, проснется. Раньше обедни и носу никогда не казал из почивальни. А Ванятка доволен, аж зарделся. Я ж не лыком шита, понимаю – ему никто и никогда ничего не делал. Даже челядь с младшим царским сыном не особо нянькалась. Чего уж там, старшие наследники имеются…

Надел рубаху белую, штаны узорные, поясом красным подпоясался. Сел, да волосы гребнем чешет. А я гляжу – взор отвести не могу. Ох, хороша грива у Ивана! Так золотом плавленым сквозь зубья и течет! Косу заплел, ремешком из кожи черной перевил. Вот и готов молодец идти к царю-батюшке.

– Ешь, давай, – смеюсь, – почивает еще батюшка твой.

Улыбнулся Иван, сел за стол и преломил хлебушек, мной испеченный. Дух ореховый, перевитый сдобой, по горнице полетел. Попробовал мой наречённый печево, да еще шире заулыбался. Знать, хорош вышел хлебушек. Вот.

– А меня угостишь, а, Ваня? – интересно, что ответит. Лягуха-то я – это да. Но пищу могу разную кушать. Не простая же.

Молча отломил Иван кусочек махонький, да мне подал. Я хлебушек в лапу взяла, а что делать с ним – не ведаю. Зубов-то нет. Тьфу ты!

– Звать тебя как? – неожиданно спросил царевич.

– Василиса…

В зале царской столпотворение творится. Царевичи с невестами пришли, хлеб принесли государю. Всю ночь следили люди, специально приставленные, чтоб невесты самостоятельно трудились, ни к чьей помощи не прибегая.

Пришел Василий-царевич, припёр каравай пудовый. Сам несет, надрывается, с двух боков мужики-кузнецы помогают. Сзади невеста его, боярышня молодая, командует. Принесли к трону царскому и на ногу Берендею уронили…

Вскричал царь голосом страшным! Хотел поднять каравай, да в сына запустить, да не смог. Пришлось для дела правого стрельцов кликать. Еле уволокли в кузницу – вместо наковальни…

Андрей-царевич нёс пирог сам, предусмотрительно заткнув ноздри тряпицами. Да, перестаралась его купчиха молодая… Спалила каравай свой слегка. Царь-батюшка, как дело это учуял, так порешил – енто на помойку унесть, дабы свинки царские не потравились…

Иван-царевич один пришел, квакушку свою не взял. Но каравай принес – всем на загляденье! Большой каравай, пушистый, а на одной руке удержать можно. Изукрашен хлеб разными хитростями, по бокам видны города царские с заставами. Ох, и славный каравай вышел!

Увидал царь-батюшка тот каравай, пальчиком потыкал. Отломил краюшек, в рот положил – тут-то очи государевы на лоб и полезли! Ни с кем не поделился, себе сныкал. Жадина, – шепчут бояре!

Долго выпытывали у Ивана, кто ему такой хлеб испек. Да тот на своем стоит – лягушка моя! Да и всё тут…

Пришел Ванятка в опочивальню довольный. Улыбка на устах играет, ямочки на щеках. Какой молодец, как посмотришь – заглядишься!

– Спасибо тебе, – говорит, – Василиса! Никогда я так не тешился!

Рассказывает мне про то, что в зале царской деялось, а у самого слезы на очах ясных навернулись от смеха. Я тоже сижу, от смеха квакаю. Да, знамо ли дело, супротив пирогов матушкиных устоять! Сам Кощей-царь в свое время не устоял.

– А тебе мой пирог понравился? – спрашиваю у Ивана.

– Понравился, – отвечает. – Кабы ты девицей была, тотчас бы женился!

Ох, Иван, не бередил бы ты сердечко девичье… Порешила же я в терем батюшки отправится. Ан нет, ещё один царевич на голову мою. Что ж… Поглядим, как жизнь сложится... Вот.

Весь день царевич весел. Бает мне, какие книжки читал, какие страны заморские бывают. Да интересно так, заслушаешься! Про зверей элефантов рассказал, о двух хвостах. Про жар-птицу, фениксом называемую. Про змея-полоза с глазами золотыми.

Да и я от него не отстаю. Баю ему про колдовство-чародейство, про волков-оборотней да старых богов. Как к Кощею за царевнами ходили, баю. У Вани глаза горят изумрудами. Интересны ему мои рассказы. Сам уже забылся, что с лягушкой зеленой говорит.

А вечером снова позвал царь сыновей.

Одевается Иван, чтоб в залу церемониальную идти, а я думаю – надо ему на рубашке узор вышить. Ещё красивее Ванятка будет.

Тесно в зале царской. Бояре кругом стали, сопят натужно. Челядь собралась. Даже мальчонка-посудомойщик из кухни прибежал. Всепослушать хотят, какую загадку государь будущим невесткам загадает. Царь на троне резном сидит. Корона на голове камнями самоцветными переливается. Ворот соболиный, пушистый так и норовит в рот влезть…

Сынов дождался. Хлеб похвалил, скрепя сердце. Спросил Ивана еще раз, кто его невесте хлеб печь помогал. Ответа не добился. И приказал невестам к утру ковры узорные соткать. Чтоб душу царскую порадовать.

Пришел Ванятка назад, пригорюнившись. Опустились долу очи зеленые.

– Чего пригорюнился, – спрашиваю, – добрый молодец?

– Подвёл я тебя, Василиса, – отвечает. – Приказал батюшка ковер узорный к утру соткать.

– И чем же это ты подвел меня, Ваня?

– Не зря ты на болоте сидела, – прозорливо отвечает царевич. – Уж не пряталась ли от кого? А я тебя супротив воли на свет вынес. Теперь вот работать заставляю.

– Нет, Иван, – смеюсь. Плохой из него отгадчик. – Не пряталась. Да и заставить меня никто, даже батюшка, не мог. Может и хорошо, что вынес. А про ковер не волнуйся. Утро, оно вечера мудренее.

Подошел Иван к кровати, зарделся. За ширмочку зашел, вещи там снял. Свечи потушил, да под одеяло юркнул. Стеснительный такой… Будто я вчера ничего не разглядела уже…

Лежит Иван-царевич, ворочается, вздыхает. Наслала я на него сон сладкий, а сама помощников зову: «Мамки-няньки! Собирайтесь, снаряжайтесь шелковый ковер ткать – чтоб таков был, на каком я сиживала в тереме у родного моего батюшки!»

Явились помощники мои, невидимые. Заткались в воздухе нити шелковые, блестящие.

Ковры я тку неплохо, что не говори, ведь и учила меня сама Марья-искусница. Да и Баба Яга помогла – показала, как волошбу в картины вплетать, чтобы они живыми казались. Задумала я, красна девица, выткать царю Берендею море-океан. Чтоб плыл по волнам корабль-парусник. И чайки над волнами. Вот!

Запели слуги невидимые песню без слов про синее море. В песне той вода соленая плещется, чайки кричат, волны бьются о борта просмоленные. Матросы гомонят, берег земли слышится. Снова домовой пришел, улыбается: «Здравствуй, Василиса, свет, Кощеевна! Я тут соглядатаев ночных спать положил. Ладно ли?»

– Спасибо тебе, домовой-батюшка! – говорю ему в ответ. – Помощь твоя всегда кстати.

Села я ковер ткать, а сама песню пою про моря и страны дальние. Ту самую, какую дядька, Соловей-разбойник, братьям моим пел. Натянулись струны тонкие, шелковые, прямо в воздухе. Уток[6] так и ходит меж нитей, узор тянет.

Хорошо работа под музыку идет, спорится. Вот уж море пенное появилось, небо синее. В море рыбы-дельфины скачут. Парусник по волнам так и пляшет. Паруса белые и багряные ветер раздувает. На палубе фигура Ивана-царевича – ох, хорош! Звёзды вверху в созвездия складываются, путь кажут. А понизу солнышко рассветное встает, зарей край неба освещает. Вдали берег видится, причал с кораблями, город портовый.

Махнула я ручкой белою – нити на ковре сами натянулись, разгладились. Заиграл ковер в свете свечном красками яркими, зазолотился. Хоть сейчас на стену вешай, гостей диви! А без колдовства-то и в полгода не справилась бы!

Осталось время у меня до рассвета. Дай, думаю, приятное Ванятке сделаю. Взяла его чистую белую рубаху, на утро приготовленную, да узор шелковый выткала. Бегут по вороту травы изумрудные, как глаза Ивана-царевича, цветут цветы красные, как девичьи уста.

Вот и рассвет за окошком теплится. Свернула я ковер – умаялась, такой тяжелый. Домовому молока в блюдце нацедила – за помощь. Помощникам невидимым – яблок спелых с блюда на столе дала. Подошла к Ване и стою, любуюсь. Ах, хорош царевич в час рассветный! Ресницы кружевом веки оплели, уста алые в улыбку сложились. Может, не стоит возвращаться мне в дом отцовский пока?

Поцеловала я Ивана-царевича, в лягушку обратилась. На стол запрыгнула, а сама думаю – ох, и сладкие уста у тебя, Ваня…

Проснулся Иван на рассвете, а с кровати вставать не спешит. Снова сон ему дивный снился про девицу-красавицу. Снова песня во сне разливалась. О синем море, дальних далях, удалых мужах… Снова приходил домовой на подмогу, глазами смешливыми по сторонам глядел. И снова очнулся царевич, когда девица его алыми устами поцеловала.

Верится Ивану и не верится. Чует он – не простой сон, не простая девица. А как докажешь? А Василиса уже лапкой в сторону свертка тыкает, серебристыми глазами смотрит внимательно. Мол, собирайся, поднимайся, на поклон к государю иди.

Дернулся Иван встать, да вспомнил, что ничего, кроме одеяла на нём нету… Обернулся тем, что было и пошел за ширму, одеваться. Не учел царевич – ширма стоит супротив окна, тонким сукном обита, а солнышко встало яркое… Василисе и так всё видать.

Надел Ваня штаны узорные, сапоги, хватился – а рубашки-то, на утро приготовленной, нету!

– Василиса, ты рубаху мою не видела?

– На стуле погляди, – посоветовала лягушка.

Белая, аккуратно сложенная вещица, и впрямь, лежала там. Развернул её царевич, да так и ахнул – изукрашена рубаха листочками изумрудными, а сквозь листву красные цветики пылают. Ну, Василиса, ну, рукодельница!

– Удружила? – довольно спросила лягушка.

– Ещё бы… – радостно пробормотал Иван. – Спасибо на добром слове!

Полночи не спал царь Берендей, думал-представлял, что за ковер ему Иван принесет. Со старшими-то все понятно, ихние тетёхи придумают чего, а вот младшенький со своей лягушкой… Интересно, кто ж ему с хлебом удружил? Если б государь не знал точно, что никто из его челяди не в силах испечь такое чудо, то предположил бы – помогли Ивану. А тут, даже думать незнамо что… Да и соглядатаи царские говорили, что всё спокойно было в опочивальне царевича. Не выходил Ваня никуда, не приходил никто.

Тронная зала снова была полна, как и вчера вечером. Купцы сбились в кучку, тихо перебрасываясь ничего не значащими фразами. Послы заграничных держав, любопытно блестя глазами, тормошили бояр на предмет информации. А остальные просто с возбуждением ждали вестей.

Старшие царевичи, как водится, пришли с женами, волоча на себе свертки. Как видимо – с коврами. Иван пришел один, блестя широкой белозубой ухмылкой, притащив цветастую трубку на плече.

– Ну, что, сыны мои любимые… – обреченно начал государь, махнув рукой. – Показывайте, потешьте меня рукоделием невест-красавиц.

Василий-царевич вылетел вперед с ускорением, приданным могучим пинком своей невесты. Он развязал ленты на узком свертке и встряхнул его, чтобы развернуть. Берендея обдало густой вонючей пылью, вперемешку с пеплом…

– Это что? – ошалело спросил царь.

– Дык… Ковер! – не растерялась боярышня. – Чем старше – тем ценнее, значицца…

– Дурында… – боярин, стоящий за царским престолом и, по совместительству – отец невесты, звучно хлопнул себя по лбу. – Хоть бы почистила…

– Унесите, что ль… – пригорюнившись, поддержал царь.

Андрей-царевич вышел к трону сам, уныло глядя на государя. И развернул то, что когда-то было ковром, а теперь просто рассыпалось на глазах, оставляя на полу бурые клочки ниток…

– Кажись, и твоя невеста про старые ковры слыхала… – пригорюнился Берендей. – Давай и ты, Иван. Пожалуй, удивить меня будет непросто.

Младший царевич с той же улыбкой на лице вышел к царскому трону, развязал ленточки на цветастом рулоне, взял за края и встряхнул. По залу пронесся дружный «Ах!», и Берендей почти услышал, как каплет слюна у заграничных послов. А потом разглядел…

У ног царя переливалось море и летали чайки. Багрово-розовый рассвет озарял край неба, всё еще покрытого звездами. Вдалеке жил своей жизнью портовый город. В середине красовался величественный парусник с белыми и багровыми парусами, а на корме вдаль глядел рыжий капитан…

Да уж… Такой ковер только за пол-царства можно отдать! Пущай женится на лягухе своей, если она ему такие штуки будет таскать! Берендей и слова не скажет поперек! И вообще, завтра же свадьба! У всех троих, а то старших давно женить пора бы…

Снова пришел Иван довольный. Сел за стол рядом со мной и давай рассказывать. И про то, как у братьев челюсть в пол ушла, и как послы на ковер глядели, и как царь-батюшка свернул и уволок шелковый подарок в сокровищницу – чтоб не запылился. А я сижу и думаю, чего они так с этой тряпкой носятся? Был бы ковер от самой Марьи-искусницы, двигался б, как живой. Или летучий бы был. И цены б ему не было! А этот так, баловство одно. Тьфу!

– Скажи, Василиса, – задумчиво прервал мои измышления Иван, – ты ночью сама все делаешь, али помогает кто?

– Ты чего это, Иван-царевич, вопросы такие спрашиваешь?

Ваня покраснел слегка, запустил пальцы в свою косу…

– Снится мне красная девица вторую ночку подряд. Всё смекаю, что за она, какого роду-племени?

– А зачем тебе? – любопытствую я.

Иван замялся…

– Да ладно, – махнул царевич через какое-то время, – сон это всё. Расскажи мне лучше про кота на золотой цепи, что сказки сказывает.

Сидит Иван, про кота слушает в пол уха, а сам думу думает. Ох, недоговаривает Василиса! Заметил он у девицы очи серые, с лица как звездочки глядели. Такие, какими лягушка на него смотрит… Ох, не просто сон снится сыну царскому.

Ходил Ваня к волхву царскому, узнавал истории разные, которые в мире происходили, чтоб Василису рассказами потешить. Рассказал ему мудрец сказку интересную, что была у Кощея дочка – Василиса Премудрая. Да такая умница, что осерчал на нее отец и превратил в зверушку. И жить она будет в таком виде, пока не расколдует её добрый молодец. На вопрос, как это сделать, сказал волхв, что надо шкурку найти, когда она в человека перекинется. Да сжечь на жарком огне. Огонь – он от любого колдовства первое средство.

Вот и смекает царевич, уж не оборотень ли его суженая…

А вечером призвал царь сыновей, да повелел прийти завтра утром с невестами – свадьбу справлять. И на пир после остаться. Вот.

– Что, Иванушка, невесел, буйну голову повесил?

Угу, я уже стихами с ним заговорила. Ещё бы, замучил совсем! И то ему расскажи, и это. Если б с батюшкой моим встретился, так сидеть бы им с утра до ночи, байки баять. Ум у Вани острый, пытливый, всё на лету схватывает. Да и в волошбе не бесталанный совсем – аура силой магической так и пышет.

– Батюшка сказал, что завтра свадьбу справлять… – прямо говорит мой нареченный. А сам глаза прячет.

– И? – Лукаво усмехаюсь я. А самой боязно. Чего сам царевич хочет? Неужто на лягухе зеленой женится?

– А ты что хочешь, а Василиса? – тревожно поглядел на меня Иван. Блестят беспокойством глаза зеленые, кошачьи. Сжимает кулаки мой нареченный, даже пальцы побелели. – Быть ли свадьбе?

– А не пугает тебя, что я не девица красная, а лягушка? – с замиранием спросила я.

Пожал Ваня плечами широкими.

– Я это загодя знал, – спокойно объяснил он. – Была б ты простой лягушкой – спросу б не было, но ты – это ты.

Ох, если не прибьет меня батюшка пыльным веником, то матушка добавит. Да и ладно! Коль я порешила – никакими силами не отговорить! А зеленой лягушкой замуж выходить не буду ни за какие пирожки! Вот! Уж очень покрасоваться охота перед всеми, чтоб знали, кого Иван-царевич в жены берет…

– Ты спать ложись. Утро – вечера мудренее. А про наказ царский я тебе так скажу. Утром встанешь – меня рядом не будет. Но ты не пугайся. Смело иди в храм Лады, да жди там. Коли про невесту спросят – скажи, к свадьбе аккурат поспеет. А как услышишь стук да гром, так и скажи: это моя лягушонка в коробчонке едет.

Изумился Иван, но меня послушал. За ширмочкой разделся, под одеяло юркнул. А я – вот она, уже наготове с чарами сонными. Заворожила суженого своего, поглядела на него. Хорош ты, Ванечка, да каким мужем окажешься? Не разобьешь ли сердце девичье? Не станешь ли на братьев старших похож со временем? Думала я почти до утра, гладила кудри Ванины. Потом плюнула на всё, да перенеслась в лесок ближайший. Решилась.

– Мамки-няньки! Собирайтесь, снаряжайтесь! Сделайте из меня красавицу писаную, чтобы все задивились!

Заиграла в воздухе мелодия сладкая, восточная, бессловесная. Загорелись огоньки, освещая поляну. Повыскакивало зверьё лесное – всем интересно, что твориться будет. Скинула я шкурку лягушечью, да обернулась девицей.

Ах, хорошо в лесу ночью темной. Воздух свежий в лицо хвойным ветерком дышит, травка мягкая под ноги стелется. Соловьи ночные рулады выводят, в песню слуг невидимых трели вплетают. Луна полная – краса неба, глядит на меня желтым оком с небосвода, путь освещает, вторит волшебным огонькам.

Расплела я косы светлые девичьи, узорными лентами перевитые. Сняла сарафан шелком расшитый да сорочку белотканую. Искупалась в озере лесном, зачарованном, том, что красу девицам возвращает, воинам раны лечит. А как зарделась заря красная, надела я сорочку белую, кружевами отороченную, да платье красное, цветами расшитое. Расчесала волосы свои льняные, волной по спине отпустила. Надела венок из руты на голову, да шею лебединую обернула жемчугом в три ряда. Покров сверху красный, бусинами яркими да перлами расшитый – чтобы не увидал никто лица невесты, не сглазил.

Кажется, закончилась жизнь моя девичья…

Встал Иван рано, умылся, а сам всё смекает, что ж такого Василиса придумала? Надел рубаху, невестой вышитую, штаны красные, праздничные. Подпоясался кушаком шелковым. Косу заплел. Вот уж и время пришло в храм идти, а лягушки его всё нет и нет… Вздохнул Иван-царевич, да пошел в храм один, как невеста его сказывала.

Ох, широкое Капище под храм Лады[7]-матушки, Покровительницы Семьи и Брака, да Сворога[8]-батюшки, Сковывателя Свадеб. А какие красивые яркие цветы расцвели ранней осенью, на свадьбу сынков царских. Набился народ на Капище[9] так плотно, как бисер на кокошнике. Все хотят поглядеть, как царевичи жениться будут. Особливо, как Иван-царевич лягушку в жены возьмет.

Хороши женихи в рубахах, шелком расшитых, в сапогах красных, поясах ярких да штанах узорных. И др у жки[10] их хороши – и красивы, и веселы. Хороши невесты в сарафанах пышных, сборчатых, да в покровах красных, золотом расшитых. Хороши девушки-поневестицы[11], подружки невест. Вот только с караваями незадача получилась.

Царь-батюшка наказ дал, чтоб те караваи, что невесты сами пекли, свадебными стали. А поневестицы хлеб боярышни поднять не смогли. Вот и пришлось самого сильного кузнеца в подружку невестину переодевать. Долго отплевывался дюжий мужик, а куда попрешь супротив указа царского? Так и пришел на праздник. С бородой да в кокошнике. Тьфу ты, прости Род[12]… А с купеческим караваем всё легче решилось. У одной из девушек насморк сильный был – ей-то и доверили ношу ценную.

Только Иван-царевич один пришел. Ни др у жек при нём, ни девушек-поневестиц. Хотя это было понятно, вот только отсутствие невесты… Неужто жениться раздумал?

Царь Берендей сидит на почетном месте в одеянии парчовом. По правую руку стоят волхвы, по левую – жрецы богов-покровителей. Вокруг гости толпятся: купцы, бояре, послы заграничные. Да и принцесс приезжих позвать не забыли, чтоб смогли они оценить, какое богатство проворонили…

Венчали первую пару – Василия-царевича да дочку боярскую. Жених честно пытался бежать, но был пойман, и безжалостно пристукнут мощным невестиным кулачком. Связан рушником и с кляпом из куска каравая (и как боярышня его отломила?) отведен под венец. Глядя на приключения брата, царевич Андрей бледнел, но уже и не пытался вырваться из цепких ручек купчихи, молча и со смирением ожидая своей доли. В результате чего у обоих братьев не осталось ни сил, ни желания смеяться над младшим, чему тот втайне был очень рад.

А как закончили венчать брата среднего, раздался стук да гром великий. Гостей попугал, царевен заграничных в обморок всем скопом свёл. У царя – икота началась! А Иван стоит, и знай себе, посмеивается.

– Не пугайся, народ честной, это моя лягушонка в коробчонке едет!

Венчание братьев порадовало царского сына. Главным образом потому, что двое старших царских сынков были заняты своими заботами и не нашли время, чтобы позлорадствовать над младшеньким. Не то, чтобы было так уж обидно, но всё же…

Еще Ване было очень интересно, что же придумала его нареченная, и почему до сих пор не явилась на Капище. Уж не решила ли лягушка бросить царского сына возле венца, не испугалась ли чего? К тому времени, как послышался стук да гром, Иван весь извелся от ожидания. А уж когда гости от страха завопили, да заморские царевны стали падать…

Говоря по чести, Иван-царевич и сам испугался. Но виду не показал – предупреждала же Василиса, а значит, не осрамиться бы. Ваня выдохнул, стряхнул с парчового камзола, расшитого золотой нитью, невидимые глазу соринки, и пошел встречать свою невесту. А уж за ним, боясь отстать и пропустить всё самое интересное, потянулись и все остальные.

В чистом поле перед Капищем остановилась процессия великая. Мужчина статный, в белое одет, на коне черном с золотой гривой впереди скачет, улыбка его сияет как солнце. За ним женщина в черном, с волосами как темная ночь, красивая как королева, на жеребце белом с пегой гривой. Потом невеста его, за красным покровом личико спрятала, на лошади белой как молоко. А вокруг как птички малые девушки-поневестицы вьются. Замыкают процессию два молодца статных на конях вороных, черных как ночь. Мало того, что похожи молодцы как две капли воды, так еще и одеты одинаково, в камзолы черные, серебром расшитые.

Приблизились гости, спешились, подошли к Ивану-царевичу.

– Ну, здрав буде, зятёк! – улыбнулся статный мужчина. Руку пожал, приобнял.

Женщина черноволосая в обе щеки расцеловала, сыном назвала. Близнецы по спине с обеих сторон хлопнули, чуть в пыль не свалили. Посетовали, что поздно узнали про свадьбу, на молодешник[13] Иванов не попали, не покуролесили.

Невесту девушки под руки ведут, цветастый подол пол метёт. Идет она шажками мелкими, будто лебедь плывет белая. Не сводит Иван-царевич глаз с невесты своей, любуется.

А новые родственники тем временем подошли к Царю-батюшке, подарки богатые принесли. Целый сундук пудовый[14] с каменьями драгоценными; ковер шелковый, еще краше, чем сама невеста ткала; саблю из стали звонкой с ножнами, богато изукрашенными – чтоб враги боялись. Берендей глаза выпучил, подарки пригрёб да отослал с нарочным во дворец – в сокровищницу прятать.

Стою я, ни жива, ни мертва, посреди поля, рядом с Капищем. Вокруг девушки-птички вьются, матушкой на время в человечков превращенные: то подол поправят, то одернут покров.

Родичи мои на самом рассвете появились, с первыми лучиками красна солнышка. Пожурила меня матушка, что хотела я без благословения родительского замуж идти, батюшка пыхтел что-то обидчивое, кощеичи по обыкновению изъяснялись хулительно, за что и схлопотали по шеям.

В общем, обрядили меня пуще прежнего. Бус на шею добавили, серьги с камнями самоцветными навесили. Башмачки, золотом расшитые, на ноги обули. К платью прицепили ещё две нижние юбки, благодаря чему я стала похожа на купчиху на сносях. Долго отбивалась. Сняли. Уф! Я аж умаялась…

Сели на коней, да к Капищу поехали. Ну их со всеми сборами, так и невеста опоздает! А матушка смеется, говорит, что жениху ждать полезно. Готовились, готовились, да и поехали, наконец! Вот только из-под покрова мне не видать ничего…

К Капищу подвезли, с коня сгрузили. Подвели к земле священной, да только тогда и сняли с меня покров, дали на жениха полюбоваться. Ай, хорош Ваня! Глаза зеленью блестят, коса по плечам струится. Камзол на нем белый с вышивкой красной, золоченой нитью. Плащ красный, шелковый, по канве золотом вышит. Но даже если б не так богато одет был – всё равно самым пригожим был бы!

Смотрит на меня жених, улыбается. В глазах задорные лучики пляшут.

– Снилась ты мне, Василиса, – говорит.

Тут то и растаяло сердечко девичье. Быстро-быстро забилось. Опустила я очи долу, зарделась как маков цвет, а всё одно – улыбка на устах так и горит.

Пробегал рядом царь Берендей, руку целовал, говорил, что самая красивая невеста у сынка его любимого, младшенького. Обряд начали волхвы, требу[15] от имени молодых принесли, дабы боги довольны остались. А я всё гляжу на Ванятку, не могу глаз отвести.

Одели на нас с Иваном венцы – на мужа золотой, а на невесту серебряный – да начали славления речи. Роду (ибо во Славу Его, Приплод Дающего, деется всё сие), Сварогу (Ковалю Небесному, Сковывателю Свадеб), Ладе (дабы хранила-оберегала молодых в их будущей семейной жизни, даруя им Лад да Любовь), Велесу (дабы жизнь молодых была богатой и изобильной) да Макоше (сплетающей Нити Судеб, водящей Долю и Недолю). А как закончили, улыбнулся мой жених, да начал свою речь:

– Лада моя Василиса, в присутствии Богов и Богинь Сварги и обоих наших родов я беру тебя в жены. Я разделяю с тобой свою жизнь, свою душу и свою судьбу, всё, что я имею – теперь и твое тоже. Я клянусь любить тебя, хранить тебе верность, заботиться о тебе и о детях, которых ты родишь мне, защищать тебя, наших детей и наш дом, делать все для того, чтобы ты гордилась своим мужем. Богатство, бедность, здоровье или болезнь не будут мне в этом помехой. Да будем мы вместе до самой смерти!

Плавно течет голос Ванюшин, чарует меня. Глядят на меня его очи зеленые, воли лишают. Люблю… И само собой вылетает из уст моих в ответ:

– Ладо мой Иван, в присутствии Богов и Богинь Сварги и обоих наших родов я беру тебя в мужья. Я разделяю с тобой свою жизнь, свою душу и свою судьбу, всё, что я имею – теперь и твое тоже. Я клянусь любить тебя, хранить тебе верность, заботиться о тебе и о наших детях, хранить наш домашний очаг и вести хозяйство, делать все для того, чтобы ты гордился своей женой. Богатство, бедность, здоровье или болезнь не будут мне в этом помехой.

Да будем мы вместе до самой смерти!

Расплакалась матушка, а батюшка хоть её и утешает, да и сам украдкой улыбается грустно. Кощеичи смотрят масляно, как коты довольные. А Берендей с дворней платочки достали и сморкаются – рядом послы заграничные, рукавом нос утирать ни-ни! Изворотись как хош, а державу не позорь!

Вот и жена я Ванина…

Как собирался честной народ на царский пир, женитьбу царевичей праздновать! Столы, снедью заваленные, аж всю площадь заполонили. Вино да пиво рекою текло! Пряников да бубликов маковых видимо-невидимо! А в царском тереме свой стол, не для люда простого – для гостей царских!

Родственники царские, новые, в тереме разместились. Вино-пиво пьют, лебедями жареными закусывают. Во главе стола Царь-батюшка восседает, рядом с собою сынков с женами рассадил, на Василису любуется, очей отвести не может. Да и не он один – все гости да новая родня на жену Ивана-царевича глядят – не нарадуются. Вот только царевен заморских да новоиспеченных невесток царских что-то пучит… от злости, видимо!

Ох, хороша Василиса! Кудри белые по спине так и вьются, до земли спускаются. Глаза синие, смешливые, словно звезды на лике самой Лады. Улыбка как белые перлы меж устами красными. Сам Иван на жену глядит, будто на чудо. Ручки белые ей целует, кусок повкуснее на тарелку кладет.

Родители Василисы сразу после венчания уехали, а вот братья-близняшки остались и теперь тихо посмеивались, смущая красных девиц до ярко-бордового цвета. Время от времени от них доносились обрывки фраз: «чего Василиса отмочит…» или «Ваню сейчас спасать, или потом просто закопаем, что останется…?», ставящие в тупик многомудрых бояр. Впрочем, к середине пира девицы перестали особо смущаться и успешно попытались соблазнить красных молодцев, отвлекая их от обсуждений сестры и нового родственника.

Сижу я довольная, но умаялась – мочи нет.

Ванятка рядом улыбкой белозубой сияет, смотрит гордо, волосы мои украдкой гладит. Братья его зыркают злобно, на меня облизываются, а на жен своих поглядывают с опаской. Ух, ироды… Царевны новоиспеченные тоже глаз с меня не сводят, все деяния мои повторяют, даже захотелось мне проучить кривляк, чтоб неповадно было. Царь-батюшка рядом околачивается, бояре тоже, от послов заморских вообще спасу нет. Хорошо, что кощеичи на красных девок отвлеклись, а то б замучили, скалозубы.

– Вань, налей мне в кубок воды колодезной.

Не прекословит муж мой любимый, делает, как прошу. Ох, и понравится мне замужем, чувствую.

Отпила я немного, остаток в рукав вылила. Да не просто так, а с заклинанием, что учила меня русалка-красавица. Сложный он, язык народа подводного, да красивый как песня. В другой рукав перья да косточки лебединые ссыпала, гостями по всему столу раскиданные. И волошбы добавила воздушной, как учили меня птицы перелетные да крылатая Алконост[16]. Свояченицы мои новоиспеченные переглянулись да и повторили, что я делала… Ну и сами виноваты.

Иван смотрит на деяния мои странные, а в очах улыбка. Что делаю – знать не знает, но верит. Как не любить царевича?

Заиграли гусли-самогуды, запела дудочка-краса, вышла я, раскрасавица, на середину горницы – ручками всплеснула, ножкой топнула и пальчиком тонким мужа маню-призываю. Ванятка очами сверкнул да пошел ко мне. Плавно пошел, по-кошачьи, словно дядька мой, Велес, оборотнем прозванный. Повернулся на носках и глянул мне в глаза – тут-то я и пропала окончательно в этих колдовских омутах…

Ох, и краса Василиса – глаз не нарадуется. Долгий волос снежный, глаза серебряные в пол лица, стан как у березки гибкой, груди как яблочки наливные. А уж движется, как пава! Иван-царевич с ней рядом словно зверь заморский, тигром называемый. Горят очи у обоих, нежность так и плещется, даже трудно рядом устоять. А уж как стали танцевать молодые, так гости и ахнули.

Мягкие движения у царевича, плавные. Не танцует он – живет. Мелькает коса огненная и зелень глаз, пальцы тонкие гладят воздух возле молодой супруги… а она и довольна. Вьется вокруг как цвет-огонек, улыбкой сладкой так и манит. Даже гости очарованы дочкой кощеевой, куда уж Ивану от нее глаз отвесть…

Всплеснула жена молодая рукой белой – брызнуло озеро на пол, растеклось гладью. Камыши зашумели, заплескались рыбешки серебристые. Взмахнула другой – полетели белые лебеди, запели песню нежную, закружились рядом. Одна лебедушка даже к трону подлетела… и царя ущипнула за место причинное, охальница. Не портить ему, горемычному, девок молодых недельку-другую…

Родичи новые на пиру бражничают, девок красных соблазняют… Смотрит Иван на жену молодую – не нарадуется. Хороша Василиса, как солнышко весеннее. Улыбка у ней – цвета краше. И умница, и красавица… ан как снова лягухой зеленой обернется? Неужто и впрямь, Кощей суженую заколдовал?

Как отвернулась Василиса – Иван за порог в свою горницу, будто тянет его что туда. Огляделся, наставления волхвовы вспоминая, да и приметил – вот она, кожа лягушачья. Схватил её, постылую, да и в огонь!

Повалил дым густой с очага, заволокло все вокруг, засмердело. Челядь всполошилась, набежала – что горит, чего тушить? Гости царевы панику развели – вдруг добро горит, пропадает? А жена молодая, как чуяла, на пороге горницы тотчас объявилась…

Сижу я на пиру великом, костерю кощеичей, а глазами Ванятку выискиваю. Куда подевался мой ненаглядный? Ростом он высок, в плечах широк, волосы рыжие – заметный. Ан не видеть ладо моего… Уж не случилось бы чего с моим венчанным… Царь рядом прибаутки бает, ладошку к месту причинному, лебедем защипленному, прикладывает. Царевичи наспех жененные с мордами кислыми сидят, на женушек поглядывают. А вот послы заграничные всполошились чего-то… Гарью потянуло – шкурой паленой. Да противно как…

Забилось сердечко мое, заколотилось в груди, как голубка в силки пойманная. Ох, почуяло беду неминучую…

Стрелой метнулась я в горницу Ваняткину, да не поспела к сроку. Догорала в очаге шкурка лягушачья, верными прислужниками из леса захваченная да назад принесенная. И Ванятка рядом улыбчивый… Радуйся, говорит, Василисушка, не ходить тебе боле в рабстве постылом. Ой, дурень мой, дурень… И ведь как лучше хотел…

Почуяла я, как тело мое белое ветер по крупицам уносит, к дому отцовскому ворочает. Только и успела, что крикнуть: ищи меня в Царстве Кощеевом… А дома уж слезами горькими залилась. И не надо мне слов маменькиных, что найдет, коли любит, и о том, что дороже доставшееся пуще ока ценят…

Наставляли Ивана Царевича ночью глубокой близнецы-кощеичи. Баяли про лес непроходимый, про людей-оборотней, про смерть в яйце… Коня дали справного, меч на крепость проверили да и благословили в путь-дорогу замест отца – царь-батюшка уже почивать изволили.

– Ну что, брат, думаешь, доедет? – подмигнул один, глядя вслед удаляющемуся Ивану.

– Он на нее как кот на крынку сливок глядел, – ухмыльнулся другой, – доедет вестимо.

– Спорим?

***

Как оборвался звук последний, да затих боян, началось в народе брожение великое.

– Доедет! – кричали одни.

– Не доедет, в пути пропадет! – отвечали другие.

Слово за слово, да закипела кровушка молодецкая, заплясали кулаки по плечикам да кой-где и по зубам… Гусляр поглядел лукаво, Марью за стан тонкий подхватил, да и на двор украткой вынес.

– И зачем ты, девица красная, ягод сонных мне в пиво надавила? – сверкнул он улыбкой белозубой, ставя ту перед собой.

Зарделась внучка ведьмина, да разве вечером разглядишь? Понравился ей парень приезжий да сказки его.

– Хотела, чтобы остался гость подольше, еще немного побаял, – несмело начала она.

– А коли позову с собою, пойдешь? – внезапно посерьезнев, молвил сказочник.

– Я даже как звать тебя – не знаю, – растерялась Марья.

Вдохнув вечерний воздух, парень пригладил волосы ладонью.

– Кот-Баюн я, Бабы Яги прислужник. Зелья оборотного напился, да вышел к честному люду былины рассказать, чтобы не только злыми сказками земля полнилась.

– А почему в село наше, а не соседнее?

– Есть тут девица одна ладная, умом да красой не обиженная, – снова улыбнулся он.

– Боязно мне с тобой идти, – закусив нижнюю губу, Марья поглядела в очи бояна. В ночной темноте они отливали золотом и лунью, как и у всех котов. – Коли будешь год ко мне ходить да сказки баять, подумаю. Но ежели узнаю, что другую себе нашел…

– Яга столько зелья оборотного не даст, – вздохнул Баюн.

– А я зазря внучка ведьмина чтоль? – Усмехнулась девица, – уж как-нибудь в этой беде пособлю…

[1] Куфар – слово немецкого происхождения. Koffer – сундук. В Куфре хранили приданое и другое ценное имущество.

[2] Рушни́к – расшитое декоративное полотенце из домотканого холста. Предмет народной культуры и народного творчества восточных славян.

[3] Са́жень, или саже́нь (сяжень, саженка, прямая сажень) – старорусская единица измерения расстояния. … 1 сажень = 7 английских футов = 84 дюйма = 2,1336 метра.

[4] Верста́ – русская единица измерения расстояния, равная пятистам саженям или тысяча пятистам аршинам (что соответствует нынешним 1 066,8 метрам, до реформы XVIII века – 1 066,781 метрам).

[5] Род – Сущий, Единый, прародитель богов и творец мира, "Вседержитель, иже единъ бесмертенъ и непогибающихъ творецъ, дуну бо человеку на лице духъ жизни, и бысть человекъ въ душю живу: то ти не Родъ, седя на вздусе, мечеть на землю груды – и въ томъ ражаются дети...", упомянут в поучениях против язычества "О вдохновении святаго духа", "Слове об Идолах", "Слово Исайи пророка", рукописи Четьи Минеи из древнерусского духовника.

[6] Уток называется еще челноком – это нити, которые в ковровом изделии располагаются перпендикулярно нитям основы. Переплетение утка (челнока) с создает узор изделия, а так же и узлы ковра, которые после разрезания образуют сам ворс. Уток в готовом ковровом изделии не виден, скрыт от взгляда ворсом.

[7] Лада – славянская языческая богиня любви.

[8]Сварог – Отец Небесный, создавший землю.

[9] Открытое пространство (обычно в поле), специально отведенное для проведения обрядов.

[10] Аналог свидетеля от жениха.

[11] Аналог подружек невесты.

[12] Род – Сущий, Единый, прародитель богов и творец мира.

[13] Аналог мальчишника на языческой Руси.

[14] Пуд — устаревшая . 1 пуд = 16.3804815.

[15] Жертва богам от имени молодых, состоявшая обычно из каравая и/или пшеницы, сжигаемых на священном огне.

[16] Алконо́ст (алконст, алконос) — в русском искусстве и легендах райская птица с головой девы. Часто упоминается и изображается вместе с другой райской птицей . Сирин также поет песни Печали, тогда как — песни Радости.