Птицы с улицы Азалия [Нова Рен Сума] (fb2) читать онлайн

Нова Рен Сума Птицы с улицы Азалия

Nova Ren Suma — The Birds of Azalea Street   

© 2015 Nova Ren Suma — "The Birds of Azalea Street"

© Константин Хотимченко, перевод с англ., 2022

 https://vk.com/litskit

Перевод выполнен исключительно в ознакомительных целях и без извлечения экономической выгоды. Все права на произведение принадлежат владельцам авторских прав и их представителям. 

* * *

Когда полиция допрашивала меня — так же, как они допрашивали Пейсли и Кэти-Мари, — они не хотели слышать о птицах. Они не обращали внимания на наши слова. Никто из взрослых здесь никогда не обращал внимания на действительно важные вещи. Словно с возрастом начинаешь слышать лишь то, что хочешь слышать. Даже когда вывезли мешок для тела на носилках, и колеса попали в сусликовую нору, на гладком зеленом газоне, и носилки врезались в дерево, и от резкого движения с веток сорвалось множество птиц, взмывших в синеву над нашим участком, и я подняла голову вслед за ними, и врачи скорой помощи, направлявшие носилки, остановились и посмотрели вверх, и все мои соседи, собравшиеся посмотреть, что за суматоха, посмотрели вверх, в небо, даже тогда они решили, что это ничего не значит.

— Так вот где прятались птицы, — сказал один из моих соседей. Ни один взрослый не смог связать это с тем, что Леонард теперь мертв.

Я знала, что птицы больше не голодны — они попировали и наелись досыта, а теперь улетели, все до единой, довольные. Но взрослые жители Азалия-стрит, любопытствующие по поводу убийства, поскольку оно было первым с момента основания нашего района, собрались в группки на наших благоустроенных тротуарах, чтобы поговорить и посудачить. Они жаждали информации и ужасных подробностей. Они должны были раньше выглянуть из своих окон. Они должны были наблюдать и все видеть. Мы наблюдали за них.

По правде говоря, мы присматривали за нашим соседом Леонардом уже много лет. С тех пор, как мы достигли половой зрелости, а для некоторых из нас это было еще раньше. Казалось, что так было всегда и во все времена. Всегда есть странный сосед или мужчина с секретом. До того, как мы увидели, как он привел ту девушку домой в темноте ночи, все, что мы знали, это то, что он пытался добраться до нас.

Мой дом на Азалия-стрит находился по соседству с его домом, так что я бы сказала, что мне доставалось больше всех, так как мои родители всегда жалели его (одинокий, замкнутый, вроде грустный) и приглашали на обед по воскресеньям. Они втроем потягивали алкогольные напитки перед ужином на заднем дворе, возле прибора для уничтожения насекомых, и мои родители как-то не замечали, что, когда он извинялся за то, что у него бурчит в животе, его взгляд был прикован не к тарелке с сыром. А к куда более аппетитному объекту. Это была я.

Иногда он говорил мне что-то в коридоре, направляясь в гостевой туалет. Задавал "взрослые" вопросы. Был ли у меня уже парень? Пробовала ли я когда-нибудь поцелуи с использованием языка? Потом он быстро удалялся, заставляя меня сомневаться в том, что я услышала. Когда позже я ловила его взгляд на себе, поверх грушевого пирога, который он принес из соседней комнаты, или поверх штруделя с сахарной пудрой, я видела, что его круглые очки помутнели от пота и дыхания.

Другие девушки тоже с ним сталкивались. Некоторые из наших отцов и отчимов работали с Леонардом на заводе, пока его не сократили, и они сохранили свои рабочие места, отчасти благодарю уходу ветерана Лео, поэтому они сказали, что мы должны быть вежливыми. Даже добрыми. Наши матери и мачехи ценили то, что он приносил что-то свежеиспеченное на посиделки и сборы средств, например, шоколадный торт "Бундт" или еще теплый лимонный пирог. Никто из наших родителей не видел того, что видели мы, и мы решили, что переход во взрослую жизнь означает слепоту.

Девочки-подростки всегда знают больше, чем нам приписывают. Мы чувствуем опасность, даже когда все говорят нам, что все в порядке, что он очень хороший человек, добропорядочный член нашего общества, вы пробовали его пирог с сахарным кремом? Обязательно! Пальчики оближите.

Когда в поле зрения появился аляповатый фургон Леонарда, мы понимали, что пора переходить улицу. А еще лучше забегать в ближайший магазин.

С тех пор как он потерял работу, ему нравилось кормить птиц, и он развесил много скворечников, рассыпал много семян. Со стороны это выглядело невинно, возможно. Но сзади, из-за белого забора, который отделял дом Леонарда от моего, я могла поклясться, что слышала выстрелы. Маленькие хлопки в воздухе. Я никогда не была уверена в этом, на все 100 процентов, поскольку не стреляла из настоящего оружия, но часто видела и слышала похожее в кино. Однажды раздался крик и извержение перьев — птица упала замертво.

Я не могу доказать, что он стрелял в нее, но я видела, как он горбился над ней, пиная тушку своим огромным ботинком. В других случаях я подозревала, что он использовал яд в кормушках. Он действовал медленнее и делал их жесткими поэтому когда они падали с насестов, то падали на землю, как камни. Однажды я нашла одну из птиц за забором на нашей стороне лужайки — кого-то краснобрюхого и темно-пернатого, его рот был открыт до середины клюва, и я похоронила его в оранжевой коробке из-под обуви, самой веселой, какую только смогла найти, рядом с тем местом, где мы сделали импровизированную кирху для Бастера.

Когда птицы перестали прилетать — не только в дом Леонарда, но и в мой дом, в дом Уиллардов через дорогу, в дом Эгги несколькими домами ниже, в любой дом, мимо которого я проходила по дороге на автобусную остановку и обратно, все наши деревья были без птиц, все наши участки неба были чистыми — я думаю, он обратился к другим увлечениям. Наверное, тогда он и купил фотоаппарат.

Мы, с другими девочками заставали его стоящим на крыльце, с длинным объективом, направленным наружу, словно он ждал зяблика или дятла. Но поскольку все пернатые существа избегали его кормушек, он не мог наблюдать за пернатыми. Его объектив был длиннее руки и казался подозрительно нацеленным на тротуар. Когда Кэти-Мари проходила мимо в своей юбке для хоккея на траве по дороге ко мне домой, чтобы моя мама могла отвезти нас на тренировку, она поклялась, что слышала щелканье его камеры. Она бросилась бежать. Как от Бугимена.

Последний раз, когда кто-то из нас оставался с ним наедине, это была Пейсли. Она сказала, что он загнал ее в угол на своей кухне и заставил печь хлеб. Ее мама послала ее с поручением, чтобы получить один из рецептов пирогов Леонарда, и когда Пейсли постучала в его заднюю дверь, она обнаружила его по локоть в муке, готовящего липкие рулоны бледного как труп теста.

— Ну, здравствуйте, — сказал он своим глубоким баритоном. Его губы были розовыми и плюшевыми, и нам не нравилось смотреть на них, когда он формировал слова. — Кто тут у нас?!

Пейсли сказала нам, что чувствует голод, исходящий от него, как будто она пухлая и поджаристая, а он не ел целую неделю. Он глядел на нее с аппетитом, словно хотел раскрыть и съесть.

Она услышала позади себя слабое чириканье — одинокая птица заблудилась в верхушках деревьев над нашим участком и прилетела не на ту ветку, не на тот дом. А может, она не заблудилась, и это был предупреждающий крик. Может быть, она знала, что сейчас произойдет.

Пейсли вошла в дом.

Я бы попросила рецепт, не входя в дом, я бы сказала маме, чтобы она просто попросила Леонарда прислать его по электронной почте, но Пейсли всем телом вжалась в его кухню и закрыла за собой дверь. Она облокотилась на стойку, позволив своим длинным волосам упасть, а секущимся кончикам заплясать. Она взяла палец и опустила его себе в рот. Он скрылся в пухлых губках, и быстро намок. Затем она провела пальцем по муке, посыпавшей стол, чтобы он увидел слово. Это было слово "привет". Она проверяла его. Она проверяла себя.

Леонард загорелся, как Рождественская елка. Мы предполагали, что нечасто девочка-подросток добровольно заводит с ним разговор. Обычно он был розовым, но в этот момент он был ярко-красным. По словам Пейсли, она видела капли пота на его лбу.

Он начал говорить. Он как бы не мог замолчать. Он объяснял свой метод выпечки плетеного хлеба, и тогда стало очень важно, даже необходимо, научить Пейсли правильно замешивать тесто, чтобы она могла делать это сама. Она должна была прилагать усилия, использовать всю свою силу и не сдерживаться. Просто у нее были такие маленькие, нежные руки.

На подоконнике, пока все это происходило, сидела птица, черноглазая и немигающая. Пэйсли только потом подумала, что это странно. Леонард стоял позади Пейсли, очень близко, так близко, что она не могла отойти и обойти его. Она чувствовала, что птица наблюдает за ней. Она почувствовала запах дрожжевого дыхания Леонарда на своей шеи. Он положил свои огромные руки сверху на ее руки, и направил прямо в тесто, сжимал его и разжимал, похлопывал.

Мы знаем, что наши родители не поверят нам, если мы им расскажем. Леонард только наставлял ее. Он был просто добрым соседом, что в наше время является вымирающей породой. Они бы так и сказали. Они хотели, чтобы у нас были навыки, не ограничивающиеся прокруткой телефона и написанием СМС одним пальцем, например, чтобы мы умели печь съедобную еду в духовке и кормить себя, если они вдруг умрут.

Но мы сразу поверили Пейсли. Мы знали, что он был слишком близко. Мы знали, как он прижимается к ней сзади, чтобы отрегулировать ее технику, и как он дышит тяжелым, лохматым дыханием на ее затылке. Мы знали, как сильно он этим наслаждается.

— Разминай, — сказал он ей низким, осторожным голосом. — Продолжай, да, вот так. Разминай!

Он имел в виду скользкую кашицу в ее руках, но Пейсли было достаточно. Из всех нас она была самой сильной, и это выходило далеко за рамки ее навыков борьбы на руках с братьями и толстых беговых мышц на ногах. Она сказала нам, что хотела лишь доказать, что он извращенец, доказать раз и навсегда, чтобы больше не оставалось никаких сомнений, и с помощью этой маленькой демонстрации в пекарне она победила.

Она ударила его локтем в живот и хлестнула косичкой мокрого теста по его розовому, заросшему щетиной лицу. Она увернулась от него и направилась к двери еще до того, как тесто оказалось на листе для выпечки, еще до того, как лист оказался в пылающей духовке, еще до того, как хлеб поднялся, еще до того, как он подрумянился. Она быстро дышала.

Птица за окном бешено захлопала крыльями и улетела.

Позади Пейсли раздался странный звук. Слабый, высокочастотный хнык. В момент слабости Пэйсли приостановилась и обернулась.

Он говорил, но его голос был другим. Тихий, словно застрявший в горле. Жалкий.

— Вернись, детка! — позвал он ее, — Я просто хотел научить тебя обходится с тестом. Он извинился, сказал, что не хотел ее напугать, просто он вел такую одинокую жизнь и отвык от общения с юными красавицами.

Дверь была открыта. Небо голое и пустое.

Пейсли замерла на парадной дорожке. Она сомневалась в себе, испытывая необычный момент сострадания. Иногда она могла быть очень живой и неживой. Сентиментальной и где-то простоватой.

— Может быть... — начала Пейсли.

Леонард розовел — или же он стоял в прямой видимости света духовки.

— Может, тебе стоит завести собаку, — сказала она наконец. — Чтобы тебе не было так одиноко.

Он посмотрел вниз по длине своих гигантских ног на свои гигантские ступни. Никаких собак, сказал он. Животные почему-то его не любят. Он пожал плечами.

Пейсли ухмыльнулась. У нее родилась дерзкая фразочка.

— Тогда тебе стоит купить в интернете надувную куклу и сделать ее своей женой, — сказала она смеясь. — Я могу прислать тебе ссылку.

На этом, когда его рот открылся, а щеки запылали, она ушла. Она получила то, за чем пришла: рецепт пирога с сахарным кремом Леонарда для ее матери уже был у нее в руках.

Но и мысль о том, чтобы Леонард завел себе девушку, тоже.

Мы договорились, что именно Пейсли подала ему эту идею. Он не мог иметь ее, и он не мог иметь никого из нас, но его голод все еще был там, пожирая его. Мы видели, что он стал смотреть на нас с еще большим желанием. Даже страшно представить, что за мысли крутились в его голове.

Прошло несколько дней, когда мы услышали, как его машина въезжает на подъездную дорожку посреди ночи. Его дом был одним из самых маленьких в нашем районе, у него не было гаража, поэтому мы могли видеть все из окна моей спальни. Ему негде было спрятаться.

Обычно в его машине находился только он сам и иногда штатив или несколько пакетов с продуктами. В тот вечер мы заметили сомнительную тень на его пассажирском сиденье. Она была выше, чем обычно. У нее была голова явно человеческого размера.

Послушал ли он Пейсли и купил себе куклу? Нет. Наша иллюзия разрушилась, когда он обошел машину, чтобы открыть дверь со стороны пассажира, а тень двинулась сама по себе и вышла.

То, с чем он вернулся домой той ночью, нельзя было оживить с помощью шинного насоса. Она уже была живой и дышала. Мы могли бы поклясться, что она была настоящей.

На ней был темный капюшон, а вокруг него — дымка меха, как будто она только что приземлилась в нашем подразделении с Северного полюса и не знала, что здесь, внизу, уже весна.

Проблема с капюшоном заключалась в том, что он скрывал ее лицо. А ее пышное пальто скрывало все остальное, хотя оно и заканчивалось на бедрах, и под ним можно было разглядеть ноги. Даже из окна моей спальни, расположенной по соседству, между нами был забор с пикетами, темнота опустилась, и датчики движения не реагировали на движение, когда она проходила мимо того места, где, как мы клялись, они находились. Даже несмотря на все это, я могла видеть ее ноги. На ногах были черные чулки, такие, со швами. А еще маленькие острые туфельки, больше походившие как обувь для танцев, чем для поездок и прогулок, и они цеплялись за тротуар, как ледорубы. Когда она касалась травы, ее каблуки погружались внутрь, она останавливалась, и свет из двери машины показывал нам одну ногу, согнутую, чтобы достать туфлю. Я хотела такие же длинные ноги. Я хотела вырасти и выглядеть так же.

Пэйсли ночевала у нас. И Кэти-Мари тоже.

— У Леонарда появился новый друг, — объявила Пейсли. — Подруга. Ты знала об этом, Таша? Ты знала и не сказала нам?!

Я покачала головой, не в силах отвести взгляд от ночной дамы. Она достала свою туфлю и надела ее обратно. Теперь она неподвижно стояла на лужайке, пока он закрывал дверь машины. Меховая оторочка на ее пальто колыхалась на ветру, словно слой черных перьев. Ее ноги не суетились, не шагали и не дрожали, не было ни намека на нервозность. Леонард был рядом. Он был рядом, и она не убежала.

— Я никогда не видел ее раньше, — сказала я. Я бы запомнила.

Но что—то было в том, как она двигалась. Ее не удивляло нагромождение уродливых, пустующих кукольных домиков, призванных завлечь несуществующих птиц. Она пробиралась по лужайке, похожей на лабиринт, как будто уже бывала здесь раньше.

— Она путешествовала в багажнике? — Кэти-Мари крикнула с другого конца комнаты. — Она связана и с кляпом во рту?

Кэти-Мари не могла видеть сцену снаружи. Она лежала на моей кровати, прикрыв глаза ладошками. До того, как мы услышали машину Леонарда, мы пытались произвести психическое впечатление на понравившихся нам мальчиков, чтобы они стали нашими парнями, думая о них с конкретным намерением и надеясь, что каким-то образом, через эфир, они услышат. Пэйсли уже давно отказалась от Жоржа, а я лишь наполовину пыталась психологически соблазнить Такеши, потому что была уверена, что уже нравлюсь ему, и решила, что мне не нужно так стараться. Но Кэти-Мари очень хотела Майка, и ее лоб был весь в морщинах от усилий.

Сила разума — это то, с чем мы экспериментировали во время пятничных ночевок. А также с легкими, как перо, досками и спиритическими играми, пока отец Кэти-Мари не сжег их на заднем дворе. Мы также пробовали писать мальчикам заманчивые смайлики и, в одну смелую ночь, разместили фотографии наших безликих сисек на доске объявлений, но потом быстро удалили их, когда комментарии стали пугающими, и пообещали между собой, что никогда никому не покажем эти фотографии, даже Жоржу, Такеши или Майку.

После визита Пейсли в дом Леонарда мы пожелали ему зла и попробовали свои экстрасенсорные способности, чтобы это произошло в реальности. Мы поняли, что проще всего будет, если он просто уедет, и пожелали ему уехать, например, во Флориду. Потом он, как всегда, появился на воскресном обеде, мой отец делился с ним сигарой в гараже, где, как он думал, мы не могли почувствовать вонь, и мне пришлось признать, что наше магическое мышление не произвело никакого волшебства. Леонард все еще был здесь.

Теперь все это казалось таким глупым. У Леонарда была настоящая живая компания, и мы не могли видеть, кто это был. Это раздражало!

— Подруга Леонарда ходит на своих ногах, — рассказывала я для Кэти-Мари. — Ногти подруги Леонарда накрашены — я ждала этого, когда она потянулась, чтобы дотронуться до одного из его вульгарных скворечников, а затем отпрянула, словно ошеломленная, — О-о-оо, черный.

— Нет, — поправила меня Пейсли. — Фиолетовый.

Она была права. У его подруги были темные, накрашенные темно-фиолетовым лаком ногти, длинные и изогнутые, почти как когти. Рука, казалось, поднялась и вытянулась. Она была обращена к нам, как бы указывая нам путь, как будто... махала рукой. Затем рукав опустился и скрыл ее руку из виду.

Я моргнула.

— У нее очень красивые ноги, — сообщила Пейсли.

Кэти-Мари наконец открыла глаза и переползла поближе, чтобы присоединиться к нам у окна.

— Надеюсь, он не запечет ее в своей духовке, как пытался сделать с тобой, Паис, — прошептала она.

Пейсли торжественно кивнул.

Мы потеряли желание шутить или даже разговаривать. Мы смотрели, как Леонард отпирает входную дверь и его подруга входит в дом. Мы знали его планировку, потому что в этом районе было всего пять различных видов домов, одобренных архитекторами, и его дом был тем самым, с крыльцом, утопленной гостиной и двумя спальнями с окнами, похожими на глаза, на втором этаже. Должно быть, она спустилась в гостиную, потому что мы не видели, чтобы там горел свет.

Леонард снова вышел и направился к багажнику. Он выглядел таким нетерпеливым. Мы смотрели, как он что-то поднимает, и сначала решили, что это, должно быть, чемодан, но потом обратили внимание на странную, громоздкую форму и на то, как он обхватил его своими длинными, большими руками. Насколько мы могли судить с такого расстояния, птичья клетка была круглой и пустой, а вход в нее закрывался на защелку, которая хлопала на ветру. Он отнес ее в сторону дома и больше не вернулся за багажом.

Ее ноги говорили нам одно. Отсутствие чемодана — другое. Но именно дрожащая улыбка на лице Леонарда, когда он вошел под крыльцо, сказала нам гораздо больше.

* * *

В первую ночь птиц, как обычно, не было. Первая ночь была темной и тихой. Первая ночь была длинной.

На вторую ночь Пейсли и Кэти-Мари снова остались у меня, хотя в доме Кэти-Мари было спутниковое телевидение и все премиальные каналы, и мы расположились у моих окон, выходящих на Леонарда. Мы пропустили ужин. Мы волновались за его подругу и потеряли аппетит. Она не выходила на улицу весь день, а значит, мы не видели, как она уходила. Мы обсуждали, как передать предупреждение, например, подсунуть в почтовый ящик или оставить на коврике, чтобы сказать ей, что она не должна чувствовать себя такой желанной гостьей, но мы знали, что он увидит это раньше, чем она. Мы попытались найти его номер и не смогли, так что мы не могли позвонить и притвориться, что ошиблись номером, если бы он взял трубку. Мы углубились в обсуждение, когда она появилась в окне напротив.

Зажегся свет, яркое пятно в темноте, и мы побежали к окну, прижавшись к подоконнику. Один за другим мы высунули головы.

Пэйсли сказала, что она красивее, чем она думала, — девять баллов против двух увядших баллов Леонарда, — но для меня ее лицо было именно таким, каким я его себе представлял, как будто я выбрал ее из каталога. Или создала ее на глянцевых страницах Vogue в своем воображении и отправила прямиком сюда. В каком-то смысле мне казалось, что так оно и было. Магия.

Она была сплошной загадкой. У нее были темные, низко посаженные глаза и маленький, тонко очерченный рот, который, казалось, не мог улыбнуться. Ее скулы отражали лучи света. Ее волосы были фиолетово-черными, как и ногти. Они были дикими, неровными, спадающими на глаза. Я хотела подойти поближе, чтобы увидеть ее глаза.

— Как ты думаешь, она ходит в нашу школу? — спросила Кэти-Мари.

Нас беспокоило то, как молодо она выглядела. Она была не столько леди, сколько девушкой, как и мы. Разница в возрасте не могла быть большой. Отрежь пару лет, и она могла бы быть нами.

— Нет, — сказал я. — Не может быть, чтобы она ходила в нашу школу.

Она не выглядела так, как будто жила поблизости — она не была похожа ни на одну девушку, которую мы знали.

— Мы должны пойти туда, — сказала Пейсли. — Таша, твои родители заставили тебя поливать его растения, когда он уехал в отпуск, не так ли? Нам нужен ключ от его дома.

Я знал, где хранится ключ-тайник — он выглядел как камень под пятым кустом. Но стоит ли нам врываться прямо сейчас, посреди ночи? Врываться ли нам с оружием наперевес? Из оружия у нас были только клюшка для хоккея на траве и баллончик с липким, липким кондиционером для волос, чтобы целиться в глаза.

— Мы не можем туда войти! — произнесла Кэти-Мари. — Мы должны поговорить с ней отсюда.

Я кивнула.

Она была в окне ванной, у раковины. Мы поняли это по тому, как она наклонилась, а когда поднялась, ее лицо было мокрым от капель. Очищенная от макияжа, она выглядела еще моложе. Сначала она не заметила нас через занавеску, но потом наши взмахи руками, видимо, привлекли ее внимание. Она раздвинула его уродливые шторы и поднесла свое красивое лицо к окну. Близко.

Она наблюдала за нами, как мы провели выходные, наблюдая за ней.

— Скажи ей бежать, — прошептала Кэти-Мари. — Скажи-скажи ей, чтобы она убиралась из дома прямо сейчас.

— Мы не можем так кричать, — возразила Пейсли. — Он же услышит.

— Тогда скажи ей, что она может прийти сюда, — предложила Кэти-Мари. — У тебя есть запасной спальный мешок, Таша. Скажи ей!

Я колебалась.

— Мы... мы можем просто крикнуть "пожар"? — осенило Кэти-Мари. — Тогда она точно поймет, что это срочно, и выйдет?!

— Тогда они оба выйдут, гений! — сказала Пейсли. — И родители и брат Таши тоже проснутся. И все спросят: "Где огонь?" И нам придется сказать, что его нет.

— А может что-то подожжем?

— Ты совсем рехнулась! — вскрикнула Пейсли.

— Хватит ссорится! Давай лучше, напишем ей записку, — сказала я.

Мы начали с простого послания. Я использовал свой специальный блокнот с лавандовой бумагой и розовыми линиями, чтобы она не испугалась, и написала маркером самыми большими буквами, которые поместились на странице, чтобы она могла видеть с другого конца дороги.

КТО, написала я, ТЫ?

Она открыла окно и высунулась чтобы быть хоть немного поближе. Мы видели что она прочитала текст, ну или хотя бы смогла что-то разглядеть. Но в ответ мы послания не получили.

Я вытянула руки в окно, как только могла, размахивая нашим знаком, но все еще... ничего.

— Как вы думаете, может быть, она не говорит по-английски? — предположила Кэти-Мари. — А что если она из другой страны?

— Ой, все говорят по-английски, — сказала Пейсли. — Напиши ей наши имена. Она, наверное, просто стесняется.

ПЕЙСЛИ, — написала я со стрелкой и провела листком с надписью под лицом Пейсли. KЭТИ-МАРИ, для Кэти-Мари. Потом я высунула свое тело из окна и показала ей себе на грудь: ТАША, Я ЖИВУ ПО СОСЕДСТВУ, ПРИВЕТ.

Никаких изменений в выражении лица. Она еще раз наклонилась и снова поднялась с мокрым лицом. Она вытерла лицо полотенцем. Она едва моргала.

Мы предложили ей номер моего мобильного. Мы спросили, не грозит ли ей опасность. Мы спросили: "Вам нужна помощь? Может, позвонить 911?

Не было ни малейшего намека на то, что она поняла. Мы остановились, расстроенные. Блин, как можно быть такой тупой?

Затем она сделала движение. Внезапное, как будто время проскочило. В окне была ширма, но она, должно быть, высунула ее. Ее голая рука с фиолетовыми пальцами, освещенная лунным светом, высунулась наружу. В ее кулаке было что-то белое и свернутое в клубок, похожее на кусок ткани, но когда она раскрыла руку, это белое превратилось в один длинный светлый каскад, подхваченный ветром и развевающийся все ниже и ниже. На мгновение я подумала, что она показывает фокус — сверхъестественный вздох, как в тот раз, когда наши несколько пальцев подняли тело Пейсли на целый дюйм над ковром, а когда мы убрали пальцы, она осталась в воздухе только благодаря нашей сконцентрированной энергии. По крайней мере, так казалось.

Но нет. Девушка в окне лишь выбросила что-то белое через раму окна, и оно приземлилось в кучу за забором, на моей стороне подстриженного газона.

Простыня? Нет, не простыня с кровати. Вуаль? Такие, какие надевают невесты в свой знаменательный день. Почему она показала это нам? Это была какая-то подсказка?!

Ткань мягко развевалась на слабом ветру, и на меня снизошло понимание.

— Это его жена, — сказал я. От этого слова у меня перехватило желудок. — Он... Он нашел какую-то девушку, чтобы она вышла за него замуж, и привез ее домой.

— НЕТ!!! — в ужасе закричали Пейсли и Кэти-Мари.

Девушка в окне смотрела, как мы смотрим на нее. Она не кричала. Ей и не нужно было.

— О мой чертов бог, — медленно, по слогам произнесла Кэти-Мари, и от ужаса в ее голосе наши сердца сжались, а страх захлестнул нас. — Как вы думаете, он заставил ее выйти за него замуж? Думаешь, он украл ее паспорт? Думаешь, ее родители знают, где она? Думаешь, она в плену?! Много вопросов и очень-очень мало ответов!

Что мы знали? Только то, что у нас были подозрения. Мы должны были предположить, что она была здесь по ложному предлогу, потому что кто бы стал выходить замуж за Леонарда по собственному выбору? Мы подозревали, что были единственными живыми, кто знал, что она здесь, на Азалия-стрит, в этом доме. Он мог достать ее откуда угодно. Может, он нашел ее на парковке. Может, он подобрал ее на обочине дороги и предложил подвезти. Может, он купил ее через Интернет, как невинно предположила Пейсли. Может быть, девушка появилась из ниоткуда, которое мы могли бы назвать, и улетела бы в никуда, которое мы могли бы указать на карте, и, может быть, когда-нибудь потом мы будем вспоминать ее и думать о том, где она могла оказаться.

Она еще немного постояла в окне и потом решительно выключила свет. Мы не могли видеть, куда она пошла в темноте, но мы чувствовали, что она там, совсем рядом. Наше подразделение вибрировало от ощущения ее присутствия, этой незнакомки среди нас, этой девочки в запертой клетке извращенца Леонарда.

Тогда мы еще не подозревали, что она пришла не просто так, а как будто это мы звали ее, как будто наши магические мысли в ту ночь, когда Пейсли все еще пахла дрожжевым мокрым тестом, воплотились в жизнь, поднявшись, как подрумяненная буханка хлеба, прежде чем она превратилась в уголь и сгорела.

— Мы должны помочь ей, — сказала я и посмотрела на девочек. — Это наша миссия.

* * *

Мы пытались не спать всю ночь, строя планы, которые становились все более невозможными, пока Кэти-Мари не развалилась на одной стороне моей кровати, а Пейсли — на другой, и между ними не было места даже для сэндвича, поэтому мне пришлось взять спальный мешок и тупо лечь на полу.

Я свернулась калачиком на ковре у окна. Когда я уже собиралась заснуть, я почувствовала какую-то вибрацию, едва ощутимое желание — еще раз проверить обстановку. Потом мне послышалось шевеление на улице, за забором. Что-то потянуло меня, заставило сесть.

Я протерла сонные глаза. Я была права: Она вышла на улицу. Я увидела девушку через окно. Она была там, его новая невеста, незнакомка, красотка с длинными ногами, стояла на заднем дворе его дома. Его лужайка фактически касалась нашей лужайки — росла та же трава, но между ними стоял белый деревянный забор. И все же, когда я видела ее босые ноги в росисто-зеленых травинках, растопыренные пальцы, словно она хотела разбудить муравьев и собрать всю грязь, мне казалось, что она идет по моему участку зеленой травы, бродит по моему двору.

Где был Леонард? Спит. Свет в его спальне был выключен.

Девушка была там одна, в своем пальто на меховой подкладке. На ее ногах ничего не было, и ничто не сдерживало ее волосы. Без макияжа и чулок она выглядела меньше, чем раньше. Она выглядела обтянутой кожей.

Она повернула лицо вверх, потом еще вверх, и сначала я подумал, что она считает звезды над нашим кварталом, проверяя, те же ли звезды здесь, которые она помнит там, откуда она пришла.

Все это я могла видеть через окно своей спальни.

Потом я заметила, как обвисли ее щеки и изменилась форма рта, и поняла, что она делает не то, что я думала. Она не любовалась звездами. Она искала ветви деревьев. Я не знаю, почему. Каждая ветка, к которой она подходила, была пуста. Птицы покинули этот двор.

Она дошла до самого дальнего дерева. Она положила одну руку ладонью наружу на шершавую кору и прижала ее, словно хотела, чтобы на коже отпечатались следы от извилистого ствола. Затем она прижала другую руку к соседнему месту. Затем она прижалась лицом, всей стороной лица, щекой и подбородком, глазной костью, переносицей и ноздрями, к коре дерева и замерла. Со стороны это выглядело так, что она пытается обнять дерево, прижаться к нему, как дочка прижимается к матери. Нюхать его, гладить и лелеять.

Сквозь окно проникали звуки района. Я слышала их слабо: У миссис Абернати была слишком чувствительная сигнализация, и падающие желуди постоянно ее заставляли срабатывать. Уилларды на другой стороне улицы, допоздна смотрели какую-то спортивную игру, как я поняла по возгласам. Где-то рядом завыл пес — собака Руиса. Следом за ней — залаяла другая собака — та миниатюрная визгливая, которая принадлежала МакКоям. Подъехала машина, тихо, дверь открылась, раздалось хихиканье, а потом стало так тихо, словно ее обшили ватой, дверь закрылась. Это была Агги, вернувшаяся с вечеринки со своим парнем; ее мама убьет ее, если узнает, что она засиделась до трех ночи, да еще и пила спиртное.

Вокруг происходили обычные вещи, а внизу, во дворе Леонарда, девушка, которая, как мы думали, могла бы стать его фальшивой невестой, обнимала шишковатое дерево, вместо того чтобы спать с ним в постели. Это было самое печальное, что я видела за весь год, даже хуже, чем тот случай, когда Миранда из школы показала нам свои предсмертные записки и попросила выбрать самую лучшую и трогательную из них, чтобы она могла произвести впечатление на своего отца.

Девушка стояла неподвижно. В своем темном пальто она смотрела вверх на ветви. Тучи скрыли звезды, и даже сова не ухнула, но вдалеке, на улице, автомобильная сигнализация миссис Абернати снова зазвучала, как внезапная одинокая песня:

— Ви-и-иу! Ви-и-и-у! Ви-и-и-и-у!

Я закрыла глаза. Я сказала себе встать, подняться на ноги, надеть джинсы, не обязательно чистые, и выйти на улицу. Пойти помочь той девушке. Я должна была это сделать. Осознание этого полностью прогнало сон.

Когда я вышла на улицу, и тихонько подкралась к забору... я ахнула и чуть было не вскрикнула! Творилось нечто фантастическое и завораживающее. Это было похоже на сон. Небо было заполнено птицами. И большими, и маленькими воробушками, и другими пернатыми, которых я не знала. И среди них была она. Свирепый туман крылатых существ, покрывал ее пальто и волосы и, казалось, бился вокруг нее, создавал циклон вокруг ее тела, жужжал, щебетал, бил крыльями.

Птицы вернулись! Они преклонялись таинственной незнакомке, обволакивая ее с головы до пят.

Я не могла сказать, как долго это продолжалось. По крайней мере, несколько минут, может быть, больше. Мне очень хотелось в туалет, поэтому казалось, что это длится гораздо дольше.

Потом стая птиц поднялась, и черное небо стало полным мельтешащих помех, словно сон уже давно прошел, а я уснула и не приходила в себя до рассвета.

* * *

Мы решили постучать в дверь Леонарда утром. Мы не могли ждать. Мы подумывали позвонить в полицию и оставить анонимное сообщение, чтобы проверить его дом на предмет пропавшей девочки, но потом Пейсли сказала, что сначала мы должны увидеться с ней лично. Сколько раз мы говорили, что Леонард нас пугает, а родители в ответ говорили, что мы преувеличиваем, издеваемся над беднягой, проявляем жестокость? Если бы мы увидели девочку при дневном свете — а еще лучше, если бы мы смогли поговорить с ней лицом к лицу, представиться и поздороваться — тогда мы бы точно знали, нужно ли ее спасать.

Это была идея Пэйсли принести пустой пакет из-под сахара и спросить, нельзя ли одолжить немного (мы высыпали его в мусор, чтобы казалось, что его нужно наполнить), и это была идея Кэти-Мари придумать проект по выпечке, который мы делали, чтобы собрать деньги на хоккей на траве. Мы заметили, как он обращал на нас повышенное внимание, когда мы приходили в клетчатых юбках с тренировки.

Мы искали ее в траве, ходили вдоль и поперек белого забора, пытаясь найти ее, но ее там не было. Фата невесты. Наверное, ветер унес ее ночью, или птицы утащили.

Когда мы вошли в его двор через перегородку в заборе, тогда-то мы их и заметили. Птицы на ветках над нами. Птицы вдоль кустов и на каждом кусте. Птицы слетались к его кормушкам и выстраивались на покатой дуге его крыши. Птицы на водосточных трубах. Птицы сидели на крыше его машины. Их было так много, что это даже пугало. Безмолвные. Острые клювы были нацелены на нас, следя за нашим путем к задней двери, глаза-бусинки следили за каждым нашим шагом.

Пэйсли постучала.

Когда он подошел к двери, то открыл ее не до конца. Сквозь щель воскресный солнечный свет показал нам его розовое лицо и рот, такой толстый, что он казался распухшим.

Я подняла пустой пакет из-под сахара, но проглотила свои слова слишком быстро. Кэти-Мари вцепилась в мою рубашку сзади, затянула шею и практически задушила меня.

— Привет, Леонард. Добрый день. То есть, доброе утро. Эмм, мы надеялись, что сможем одолжить немного сахара? — сказала Пейсли, взяв себя в руки. Она говорила быстро.

— …

— Продажа выпечки, — говорила она. — Чтобы собрать деньги для команды.

Ему не нужно было знать, что сезон закончился или что не все из нас даже были в команде.

— Что вы готовите? — спросил он, и его слова заставили нас вздрогнуть, потому что мы забыли определить, что именно мы приготавливаем, что делаем, прежде чем подойти.

— Печенье! — сказала Кэти-Мари сзади меня, в то время как я сказала:

— Кексы!

— Кейк-попсы! — выпалила Пейсли.

Мы бросили друг на друга встревоженные взгляды.

— Тогда тебе понадобится много сахара, — сказал Леонард. — Еще рано, поэтому я еще не в приличном состоянии. Подожди здесь.

Он закрыл ширму, а затем дверь за ней. Пейсли прижалась всем телом к стеклянному полотну, и он практически соскреб кончик ее носа. Она приложила к нему ухо, изо всех сил стараясь прислушаться. Может она там связана или кричит?!Но она покачала головой: ничего. Мы напрягли слух на случай, если девочка взывает о помощи, и задались вопросом, откуда она могла звать на помощь — из подвала? Из чулана для метел под лестницей? Окна были закрыты. Стены были толстыми.

— Мы должны пойти туда, — решительно произнесла Кэти-Мари.

Моя рука потянулась к двери, и в моем теле возникла энергия, которая заставила меня повернуть ручку. Дверь-ширма открылась, затем открылась вторая дверь, и через несколько секунд мы были внутри дома.

Леонард был одет в шорты-боксеры и растянутую футболку с V-образным вырезом, которая ужасала нас своим видом волос на груди. В руках он держал большой керамический контейнер с надписью SUGAR на одной стороне. Его очки криво сидели на носу.

— Я же сказал вам оставаться снаружи, — сказал он сердито.

Что-кого-он-прятал? Где его скелет в шкафу? В шкафу, в прямом смысле?

— Холодно, нам было холодно, — начала Кэти-Мари, но Пейсли надоела эта ложь.

— Где она? — спросила она. — Отвечай, живо!

— Кто? — удивился Леонард. Он держал контейнер с сахаром перед своей промежностью, но поверьте нам, мы уже отводили глаза не один раз.

— Девушка. Девушка с фиолетовыми волосами. Девушка в меховом пальто. Девочка, которую мы видели, как ты привел в дом. Где девушка!

Он положил сахар. Снаружи пронзительно закричала птица. За ней последовала другая, и еще одна. В комнате было очень жарко, а его печь даже не была включена.

Кэти-Мари была так потрясена, что начала плакать. Пейсли была начеку, руки сжаты в кулаки. Я подняла пустой пакет, как оружие, и несколько зерен сахара рассыпались внутри. Мы не были готовы. Но случилось неожиданное...

Он просто поставил пакет на ближайший стол и сложил руки.

— Я не понимаю о чем вы говорите.

— О... о девушке!

— Какая девушка? — спросил Леонард. Мы наблюдали за его розовыми губами. Как осторожно он это сказал, как медленно и с ударением, как будто верил, что раз мы сами девочки, то нас можно обмануть.

— Мы видели ее, Леонард, — сказал Пейсли. — Мы видели, как она вошла.

— Тут нет никакой девушки, — произнес Леонард. — Кроме вас троих.

Как только он это сказал, это случилось. Из другой комнаты послышался шорох.

Его шея дернулась в сторону шума, он знал, что его поймали, и пытался это скрыть. Но он не мог спрятать ее.

— А это что! — закричала Пэйсли, дико указывая пальцем, практически с пеной у рта, и мы пинком распахнули дверь и вошли в соседнюю комнату. Мы ожидали найти ее там, трясущейся, связанной. Девушку. Бедняжку! Она должна была быть в пальто, натянутом так, чтобы скрыть лицо.

— Эй! Это мы, — говорили мы ей. — Это мы. Не бойся!

Она не знала, что мы пришли ее спасать. — но мы решились на это! Это наша миссия.

Но когда мы проникли в комнату, это была комната, из которой не было других дверей, а была только та, через которую мы вошли. Это была комната с закрытыми ставнями окнами, скрывающими вид на соседские дома и все следы солнца. Это была комната, которая должна была быть, возможно, столовой, но стол был покрыт бумагами, так что никто не мог на нем есть, а над столом, как центральный элемент, висел на крюке в потолке предмет, который слегка покачивался, как будто кто-то был здесь, чтобы подтолкнуть его. Это была клетка для птицы, та самая, которую он достал из багажника. Клетка была пуста.

Комната тоже была пуста, за исключением девушек. Девушек на фотографиях. Распечатанные изображения были повсюду. Девушки на каждой поверхности. Фотки девочек разлеглись на столе, стопки на стульях. Девочки, прижатые к стенам скотчем, и девочки, приклеенные к задней стенке шкафа. Девушки в огромных рамках подпирали закрытые ставни окон. Девушки лежали на полу, некоторые лицом вниз, а некоторые лицом вверх, уставившись в потолок. Пока мы в шоке стояли в дверях, несколько фотокарточек с изображениями полуголых девочек пронеслись по воздуху, словно упали с неба, как порыв непогоды, и Кэти-Мари испугалась и наступила на одну из них.

Она внимательно пригляделась к девушке на фото и вскрикнула — это была Пэйсли! Мы были девушками. В основном. Это были наши фотографии. Это было хобби Леонарда в последние месяцы — фотографировать нас с крыльца или из окна своей спальни, и он, должно быть, потратил часы, распечатывая их все, чтобы собрать их — собрать нас — вместе в этой комнате.

Там была Кэти-Мари, наклонившаяся на тротуаре, чтобы поднять что-то, что она уронила. Камера сфокусировалась на том, что было под ее юбкой. Там была Пейсли, в гамаке на моем заднем дворе, с вытянутыми и слегка разведенными ногами. Камера смотрела на ее купальник и фокусировалась на ее промежности. Там были девочки, которых я знал с соседней улицы, и девочки, которых я знал с другой стороны дороги, и девочка из дома за моим, Эгги, высунувшая голую ногу из машины в темную ночь.

Там были и мои фотографии, очень много — как будто из всех его целей я была самой желанной, я была звездой этого странного шоу. На некоторых я спала. На других я была на лужайке, или на крыльце, или в спальне, раздевалась. Иногда я смотрела в окно, как он смотрел в мое.

Фотографическое хобби Леонарда оказалось хуже, чем мы предполагали. Что он будет делать теперь, когда мы все находимся в его доме, в реальной жизни?

Мы отступили назад, и чуть не врезались в этого монстра. Он толкнул нас в спины, проталкивая глубже внутрь комнаты. Пэйсли не удержала равновесие и столкнулась со мной, а я с Кэти-Мари. Когда мы все троем повалились на грязный пол с разбросанными по нему интимными фотографиями, я закричала! Это сработало, грязный извращенец схватился за уши, прикрывая их от крика. Мы воспользовались этой слабостью и выбежали. Но как только легкие опустели и крик оборвался, я почувствовала как Леонард схватил меня за волосы и рывком вернул обратно. Я как пушинка, упала и снова оказалась в пределах его досягаемости. Мои подруги, вместо того чтобы убегать, бросились поднимать меня на ноги. К этому моменту Леонард уже стоял возле входной двери, перекрыв ее своей спиной.

— Куда Вы собрались, — сказал он с удивлением. — А сладенькое?!

Нас было трое, а он один. Мы превосходили его числом. У нас были сильные ноги от хоккея на траве и легкой атлетики. У нас были острые ногти, накрашенные в яркие цвета. У нас были колени, локти и зубы.

Но что-то удерживало нас. Все это было слишком реально, внезапно. Мы подозревали что с Леонардом что-то не так. Мы рассказывали сказки, кое-что приукрашивали. И даже несмотря на все это, мы никогда не думали, что нам действительно угрожает опасность.

Коварная улыбка на его лице вывела нас из равновесия. Пока мы не посмотрели мимо него. Пока мы не увидели, что там было. Кто там был!

Она была позади него. Черноглазая красотка с длинными ногами. Она бесшумно нависла за его спиной. Прямо у его уха, и почему-то он не почувствовал ее присутствия.

Затем он, должно быть, уловил что-то на наших лицах, потому что обернулся. И замер. Он что-то хотел сказать, но лишь успел открыть свой рот, как она резко схватила его за горло. Она была сильной. Она не разжимая хватки потащила его на кухню, а мы последовали за ними.

Было трудно сосредоточиться. Она была фиолетово-черной, без твердых граней, как облако помех, масса пернатой ярости и страха. Она ничего не сказала нам на человеческом языке, но мы все равно услышали. Высокочастотный крик. Что-то ужасное. Предостережение.

Пейсли дрожала — с тех пор как она увидела фотографии, она не могла остановиться. Но Кэти-Марисмогла взять себя в руки.

— Держите его! — кричала она, заглушая причитания подруги. — Держите его, держите его!

Мы окружили его готовые прийти на подмогу, но нам оставалось только смотреть.

Девушка состоящая из сотен летающих и галдящих птиц, двигалась легко, таща за собой большого Леонарда. По пути они задели пакет с сахаром. Тот опрокинулся и подхваченный завихрениями воздуха от десятка взмахов крыльев разлетелся по всей комнате белым туманом. Белый порошок был повсюду, он покрывал пол, но также поднимался в воздух, попадая в наши глаза, носы, рты, на языки. Это было сладко и противно.

Он пытался вырваться, дергался и только хрипел. Звуки в комнате были хлюпающими и состояли из влажных шлепков. Она била его ножом, но у нее не было оружия, насколько мы могли видеть. Тем не менее, что—то оставляло кровавые проколы. Что-то проделывало в нем маленькие дырочки.

Затем тишина сквозь белую дымку. Мертвый штиль. Она отпустила Леонарда и тот бездушным кулем опустился на пол.

Кэти-Мари огляделась и отважно подошла поближе, заглянула в его лицо. Пэйсли неконтролируемо икнула, нарушив тишину. Мы придвинулись и смотрели вниз. Он был довольно высоким и толстым, и его ноги занимали много места на полу, поэтому мне пришлось перешагнуть через него, чтобы посмотреть под лучшим углом.

Казалось, что его заклевали до смерти, как от ножевых клювов целой орды птиц. Никто из нас не мог смотреть на то место, где было его лицо. Никто из нас не хотел вспоминать его плюшевые губы, распахнутые в страшном крике, так и застывшие. Окровавленное месиво из его головы на всю жизнь застряло в памяти.

— Я... я, — начала Кэти-Мари и больше ничего не сказала.

Пейсли снова громко икнула.

— Он ..ик, он же мертв?!

— А ты сомневаешься? — спросила я.

— Нет... и-ик!

Однако девушка в черном пальто выглядела нормально. Черный цвет скрывает кровь, поэтому она выглядела чистой, спокойной. Умиротворенной.

— Она... она же, — попыталась сказать Кэти-Мари, но ничего не сказала.

Сквозь икоту Пейсли говорила от имени всех нас. "

— Ты, — сказала она девочке, состоящей из черного облака птиц, — Ты... убила его. То, как она произнесла эти слова, было почти вопросом.

— Ты должна уйти! — сказала я девушке. Она смотрела на меня и не двигалась. — Ты можешь понять, что я говорю? Ты должна выбраться отсюда. Ты это понимаешь?! Она только плотнее накинула на себя пальто. Ее ноги были голыми, без обуви.

Я повернулся к Пейсли, я повернулся к Кэти-Мари.

— Мы должны вытащить ее отсюда. Она должна уйти, пока не поздно.

— Как? — спросила Пейсли, и ее голос был самым низким из всех, что я слышала. — Никто из нас не умеет водить машину.

Кэти-Мари зажала нос и пыталась сделать так, чтобы не срыгнуть в раковину. Потом ее все-таки вырвало, и я повернулась к девушке-птице. Ее глаза были совершенно черными, с поглощающими зрачками. Она не моргала.

— Кто ты? Расскажи мне... нам, — прошептала я.

Это был наш первый вопрос.

Она наклонила голову на одну сторону, словно говоря: разве вы не знаете?

Разве я не знала все это время? Все вдруг стало так просто и очевидно. Она мстит за своих друзей, что убил это подонок. За всех отравленным и застреленных птиц в нашем районе. Она мстит!

Кэти-Мари сгорбилась над раковиной, а Пейсли ошеломленно молчала, как будто откусила собственный язык. Только икота сотрясала ее. Я был единственным связным, кто остался. Я проложила путь через забрызганный красным сахар. Задняя дверь была не заперта.

— Иди, — сказала я.

Девушка-птица уставилась на меня немигающими черными глазами. Ее рот был в крови.

— Беги, — сказала я. — Ну, БЕГИ же!

Она, должно быть, услышала меня. Но она не побежала. Ей не нужно было.

Был момент, когда она все еще была с нами на кухне, воздух был тяжелым и тошнотворно сладким от того, что она с ним сделала, а потом был момент, когда ее ноги поднялись в воздух, и ее ноги, ее прекрасные ноги, сжались и сдвинулись. Ее пальто стало частью ее тела, а может, оно всегда было таким. Ее руки — то, что от них осталось, — широко раскрылись. Темная фигура с размытыми очертаниями взлетела с задних ступенек, и небо поймало ее, и это была девушка-птица, она всегда была птицей, и птица взмыла в облака, быстро удаляясь на крыльях, пока не стала пятнышком, маленьким зернышком, точкой, мигом, воспоминанием.

Я хотела дать ей фору, поэтому подождала некоторое время, прежде чем позвонить маме и сказать, что мы зашли одолжить немного сахара и нашли Леонарда зарезанным на полу в кухне. Я сказала "зарезан", потому что мы не знали, как еще это назвать. Моя мать была единственной, кто позвонил в 911.

* * *

Когда полиция допрашивала меня — так же, как они допрашивали Пейсли и Кэти-Мари, — они хотели знать только определенные вещи. Их вопросы были такими обычными, где-то даже предсказуемыми и скучными. Почему мы постучали в дверь нашего соседа так рано в воскресенье утром? Где именно мы нашли его тело? Что мы делали дальше, после того как Пэйсли замерзла и начала икать, а Кэти-Мари стошнило в раковину?

Они не упомянули о пошлых фотографиях, и мы не были уверены, защищают ли они нас, потому что думают, что мы не справимся с этим, или они ждут, когда мы скажем об этом первыми.

Я не сказала, и Кэти-Мари не сказала. Пэйсли тоже не сказала. Мы все договорились об этом заранее.

Кроме того, они не могли ничего на нас повесить. Ни свидетелей, ни отпечатков пальцев, совпадающих с нашими, на теле. Никакой связи, кроме того, что мой дом был совсем рядом, а мой пакет с сахаром лежал на полу весь в крови. Все, что я могла сделать, это не взмахнуть рукой в сторону голубого неба и не сказать им, чтобы они искали ответы там. Но это бы выдало ее.

Затем полицейский задал последний вопрос, и именно здесь я села прямо и почувствовал, как колотится сердце в груди.

— Могу ли я описать девушку, которая была в его доме накануне вечером?

Я не знала, кто выдал эту информацию, Пейсли или Кэти-Мари, но для меня этот вопрос имел только один ответ.

— Какаю девушку?

Отрицать ее было легко. Даже когда я вспоминала черные глаза и нарисованные точки на кончиках ее пальцев. Это был всего лишь мой разум, превративший ее в то, чем, по моему мнению, она должна быть.

— Так что никакой девочки никогда не было? — прищурив глаза спросил полицейский.

— Возможно, — уклончиво ответила я, — Но я не видела.

— Юная?

— Кто?

— Девушка которую вы не видели.

— Вопрос с подвохом!

— Точно, — полицейский изобразил улыбку. — подпишись в протоколе допроса.

Они заставили меня поставить закорючку на бумаге, и написать свою фамилию, пока мои родители смотрели за мной. Я не знаю, что сказала Пейсли, и я не знаю, что сказала Кэти-Мари. Но я сказал, что мы ошиблись, никакой девушки в тот вечер не было! Это то, что мы ей должны. Нам показалось, что мы увидели девушку, но было темно. На улице было темно, все запуталось, и мы ошиблись.

— Так вы уверены? — спросил он, убирая бумаги.

— Я уверена, — сказала я. — Я никогда не видела никакой девушки.

Потому что, разве может девушка быть такой ужасной? Может ли девушка разорвать лицо мужчины, может ли девушка измазать его тело дырами от острых частей своего красного рта? Может ли девушка сделать что-то настолько ужасное, а потом взять и исчезнуть в облаках?

Может ли девушка прийти именно в тот момент, когда она нам нужна? Может ли она прийти только для того, чтобы защитить других девочек? Или отомстить за своих собратьев?

Я не лгал, когда говорил это полиции. В конце концов, она даже больше не была девушкой. Больше птицей.

На поминках Леонарда, которые проходили в закрытом гробу; иначе никто бы не выдержал, мама заставила меня помочь ей испечь его фирменный пирог с сахарным кремом. Его убийство оставалось нераскрытым несколько недель, а потом, я думаю, оно выпало из поля зрения полиции, потому что наступало лето, приближался турнир по софтболу, мы собирали средства для умирающих дубов, и в какой-то момент наши родители сказали, что можно опросить соседей и постучать в каждую дверь.

Перед продажей его дома я проскользнула под желтой лентой с предупреждающей надписью и вышла на его лужайку. Я стащила одну из его кормушек и поставила ее с нашей стороны забора, и спустя пару дней к ней стали слетаться малиновки и маленькие ласточки.

Я кормила их семечками из своих пачек с трайбл-миксом и иногда кусочками хрустящего завтрака с сахаром. Иногда я выходила на улицу под яркую красивую синеву, и все, что я слышала, было едва уловимое тиканье, как будто птицы пытались сказать мне что-то на языке, который я не могла понять.

А я пыталась сказать им, что знаю, что все хорошо. Я пыталась сказать им спасибо. Я проводила много времени на заднем дворе, разглядывая чистое синее небо.

Оглавление

Нова Рен Сума Птицы с улицы Азалия