Поцелуй Лилит [Макс Котерман] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Макс Котерман Поцелуй Лилит


Глава I

На какое-то мгновение показалось, что пилот потерял управление самолетом, отступив перед неожиданным порывом ветра. Но последовавший за этим плавный виток фигуры развеял сомнения небольшой группы людей, собравшейся на аэродроме.

Менее трех лет понадобилось Роберту Куперу, ветерану Второй мировой, на то, чтобы превратить некогда злачный пустырь в центральной части Род-Айленда в красочное зрелище, в котором сами же начинающие пилоты становились одновременно актёрами и зрителями. Менее трех лет понадобилось на то, чтобы это место превратилось в магнит, притягивающий авиаторов-энтузиастов со всего Восточного побережья: обилие аппаратов — от старых фермерских бипланов до неудачных модификаций британских «харрикейнов», снятых с военного производства и распроданных частным лицам, благодарные зрители — от местных детей, тайком пробравшихся на аэродром, до дельцов с Уолл-стрит и владельцев бостонских компаний, присматривающих себе личных пилотов, не говоря уже о дружелюбии и гостеприимности самого Купера.

Субботним майским утром лишь один самолет рассекал небо, но с каждым новым порывом ветра он снижал высоту, а затем, сделав последний круг, выпустил шасси и пошел на посадку.

— Отлично, — к пилоту, покидающему корпус самолета, с улыбкой обратился мужчина в коричневом костюме, — Мигель, я смотрю, ты летаешь не хуже тех ребят, которые ушли на войну в Азию.

— Сегодня плохая погода — близится шторм. За час полета мне пару раз казалось, что придется делать аварийную посадку, — пожал плечами пилот.

— Я смотрю, с каждым разом ты летаешь всё лучше и лучше, — восхищенно произнес собеседник Мигеля. В своей речи он умело переплетал слащавую лесть и правду, приправляя всё это бостонским акцентом и резкими, но уместными жестами. Бледная кожа, цвета словной кости, светло-каштановые короткие волосы, крупный римский нос, светло-карие глаза — в облике этого человека было что-то общее с образами римской эпохи.

— Скоро можешь об этом забыть — пока в Азии близится новая война, у меня здесь появились заказчики — скоро будут раскопки по всему Восточному побережью. Члены одного старого клуба хотят расширить свои знания о предках — вот и желают составить карту поселений, уничтоженных индейцами, вплоть до начала франко-индейских войн.

— «Отцы-основатели»… ну и всё такое прочее? — с наигранным интересом спросил его собеседник.

— Не томи, Лоренцо… — вздохнув, произнес пилот. — Ты ведь неспроста узнал, когда я буду летать на аэродроме Купера и решил выследить меня? У тебя есть, для меня, какое-то предложение?

— У одного человека… видного и уважаемого, есть к тебе несколько вопросов. Ответить на несколько простых вопросов — это не то же самое, что целый день корпеть над картами и копаться в земле… и это не то же самое, что измерять каждый угол какой-то старой церквушки или искать какие-то особенные масляные краски, которые уже двести лет никто не производит, — на мгновение отвлекшись, Лоренцо продолжил. — Ты согласен побеседовать с этим человеком?

Задумавшись, Мигель кивнул головой.

— Я оставил свою машину в Бостоне — меня подбросил один знакомый водитель, поэтому тебе придется отвезти нас в город… Я покажу тебе дорогу в нужное место, — улыбнувшись, Лоренцо похлопал своего собеседнику по плечу, и они направились в сторону узкой заасфальтированной площадки, едва ли готовой обслужить всю публику, приезжающую на аэродром.

Дорога между Провиденс и Бостоном, возведенная всего лишь семнадцать лет назад, в год окончания войны в Европе, всё еще уступала новым широким автомагистралям, соединяющим мегаполисы Восточного побережья и «одноэтажный» Средний запад, но это уже была не та узкая грунтовая полоса, какой её помнили до Рузвельта.

Тёмно-синий «Бьюик», одно из новых приобретений Мигеля, менее чем за час преодолевал семидесятикилометровый путь в Бостон. Вдоль дороги мелькали заводские здания, в великом множестве, выросшие здесь, всего лишь, за последние сорок лет и всё еще уступавшие место лесам. Здесь же виднелись церкви Колониальной эпохи, помнящие начало Войны за независимость, и заброшенные фермы, уже выкупленные предприимчивыми дельцами для возведения на их месте новых автобаз и складов, но все еще стоящие громадами вдоль обочины, словно мертвые часовые, так и не покинувшие свой пост. Лоренцо молча вглядывался в дорогу, стараясь не рассказать слишком много своему приятелю о человеке, желающем расспросить летчика.

Лоренцо ДиМуччи вырос в семье американского докера сицилийского происхождения и дочери греческого моряка. Его отец был дальним родственником семьи Коломбо, ведущей борьбу за власть в нью-йоркском Бронксе. Но, каждый раз, уличные войны на окраинах Нью-Йорка давали о себе знать и в доме простого бостонского докера — так было до тех пор, пока Нунцио ДиМуччи не вернулся вечером из припортового бара, а через неделю его обезображенное тело нашли в одном из болот к юго-западу от города. Лоренцо никогда не отличался физической силой или безрассудной жестокостью — качествами, столь ценимыми в той среде, в которой он вырос. Но в Лоренцо в единую мозаику смогли сложиться хитрость, учтивость, умение лгать и невероятная жажда маленького человека к власти, дававшая ему сил для борьбы, но в то же время туманящая его взор и испепеляющая всё вокруг.

От приглашений Лоренцо нельзя было оказываться — многие люди о них могли лишь мечтать. Этот невысокий бледный человек никогда не появлялся просто так на пороге дома, или у входа в ресторан, или у дверей машины на автостоянке. ДиМуччи прекрасно знал Бостон и все секреты городских улиц, что позволяло ему великолепно играть роль «сводника»…

— Ужасно, когда родители переживают смерть своих детей, — с отвращением произнес Мигель, наблюдая за похоронной процессией. В город всё прибывали останки воинов, павших в новом конфликте — некоторые пали от пуль и снарядов противника, другие заживо сгорели в подбитых вертолетах, а третьи — подорвались на минах и растяжках, щедро расставленных на узких вьетнамских тропах. Лоренцо лишь кивнул в ответ, стараясь не вступить лишний раз в разговор, не провоцируя на это и собеседника.

Бьюик пересекал южные пригороды Бостона — не лучшее место для времяпровождения даже в былые времена. За окном автомобиля можно было разглядеть лишь автомастерские, заброшенные фабрики, склады и жилые кварталы, построенные ещё до Второй мировой. Но вскоре унылый вид городских окраин сменился небольшими, но уютными одноэтажными домами, окаймленными цветниками и лужайками, кирпичными многоквартирными зданиями и парками. Вместо дешевых забегаловок здесь, вдоль дорог, тянулись придорожные кафе и кинотеатры. С каждым поворотом всё чаще мелькали банки, дорогие рестораны, муниципальные здания и новые громады офисов, устремившиеся к небесам. Теперь Лоренцо указывал водителю дорогу, стараясь самому не ошибиться в сплетениях центральных улиц, уже не способных выдержат безудержный поток автомобилей.

— Мы приехали — ищи, где можно поставить машину, — Лоренцо указал пальцев на трехэтажное здание ресторана, зажато между городской библиотекой и новым сорокаэтажным офисом.

У входа их уже ждали двое мужчин. Голубоглазый человек в темном костюме, среднего роста, широкоплечий, с тёмными, хотя и с небольшой проседью, волосами, с широким квадратным лицом и крупным носом, увидев Лоренцо, подозвал его жестом к себе.

— Ты привел сюда этого парня?

— Его не пришлось долго уговаривать, — с улыбкой произнес Лоренцо, стараясь не смотреть в глаза своему собеседнику.

— Сынок, подойди сюда, — вкрадчиво подозвал Мигеля мужчина в тёмном костюме. Он внимательно изучал своего собеседника: его тёмные волосы, удлиненное прямоугольное лицо, серо-карие глаза, его спокойное выражение лица, за маской которого таился энергичный и темпераментный человек, — Лоренцо привез тебя прямо с аэродрома? — продолжил он, кивнув на летный комбинезон из грубой плотной ткани, надетый на Мигеле, получив в ответ лишь молчаливый кивок.

— Я — Мигель Массиньи, — сказал Мигель, протягивая руку своему собеседнику.

— Если бы я не знал, как тебя зовут, сынок, то и не стал бы звать сюда… Лукас Дженовезе, — рассмеявшись, в ответ, протянул руку его собеседник. В это время второй мужчина, пару минут назад разговаривавший с Дженовезе успел исчезнуть в переулке, отпечатавшись лишь смутным образом в памяти Мигеля.

— Говорить о деле будем прямо здесь? — с немалой долей иронии произнес летчик. После чего, его собеседник, осмотревшись по сторонам, жестом повел Мигеля и его спутника за собой.

Первый этаж ресторана представлял собой зал обыкновенного, для Восточного побережья, заведения — бар, сцена, полтора десятка, рассчитанных на дневных посетителей, столиков, вдоль окон, и восемь бильярдных столов. Ни название — «Утопия», ни обстановка зала на первом этаже ничем не выделяли это заведение среди многих других в Бостоне. Первый и второй этажи были соединены широкой гранитной лестницей, отделанной мрамором и застланной зелёным ковром. Второй этаж заметно отличался от первого: несколько десятков удачно размещенных столиков, сделанных из цитрусовой древесины освобождали посетителей в любой части зала от проблем с соседями; пятиметровый потолок, украшенный лепниной и вместе с высокими широкими окнами создававший иллюзию огромного пространства; медные светильники на стенах и огромные люстры, имитирующие работу венецианских мастеров. Скатерти и шторы были сделаны из европейских тканей, а на стенах можно было лицезреть обилие картин… Это первое, что бросалось в глаза — подлинники малоизвестных европейских авторов, скупленные у коллекционеров антиквариата, чередовались с репродукциями мастеров эпохи Ренессанса.

— Нам туда, — Дженовозе указал рукой на малозаметную дверь в конце зала. По мере продвижения через свободный от посетителей зал бросалась глаза еще одна особенность ресторана — между и первым и вторым этажом было множество несовпадений в планировке, что было заметно лишь опытным наблюдателям. За счет этой разницы в планировке владелец мог с легкостью обустроить в промежутке между этажами несколько комнат: так поступали до Великой войны, когда искали возможность разместить тайные комнаты для курения опиума, так поступали в конце двадцатых, когда искали помещения для хранения виски и рома, так поступали и после войны.

Второй и третий этажи были соединены узкой деревянной лестницей, собранной из композитных элементов. Это превращало третий этаж в своеобразную цитадель — в случае появления незваных гостей лестница могла бы быть разрушена или разобрана в мгновение ока, а у людей на третьем этаже появился бы достаточный промежуток времени для избавления от следов своих нечистых дел.

Во время подъема по лестнице Лоренцо успел рассказать Мигелю о тех людях, которые будут ждать его в комнате. ДиМуччи не просто сводил заказчиков и исполнителей, искателей и искомых, спрашивающих и дающих ответ — он не только помогал им избежать неприятных последствий самостоятельных поисков, но и давал исчерпывающую информацию обеим сторонам о тех, кому был суждено стать их союзниками в самых нечистых помыслах.

Третий этаж представлял собой слабоосвещенное помещение, с низкими, по сравнению с первым и, тем более, вторым этажами, потолками. Всю обстановку составлял лишь прямоугольный стол, вытянутый вдоль окон, и четыре плотно закрытых шкафа. Дженовезе сел во главе стола, усадив своих спутников напротив себя.

— Мигель… — задумавшись, Лукас прервал свою речь, — Слушай, позволь, я буду называть тебя — Микель, раз уж у тебя итальянская фамилия. Да и мне так будет удобнее, — в ответ, летчик лишь кивнул. После чего он с улыбкой продолжил, — Лоренцо, верно, сказал тебе, что я хочу задать лишь несколько вопросов. Так вот, скажи сынок, ты любишь деньги?

— Люблю ли? По крайней мере, моя жизнь будет без них невозможна.

— Ну да, и моя тоже, да и жизнь любого из нас. А ты хочешь заработать много денег? Знаешь…

— Жди, пока на тебя с неба упадет чемодан, набитый долларами, — перебил Лукаса один из мужчин, сидевших в комнате. Этот человек сам же начал хохотать над своей, едва ли удачной шуткой.

Роль шута ныне играл Корнелио Дженовезе — троюродный брат Лукаса. Тёмное прошлое этого человека казалось для многих более чем очевидным. В конце сороковых годов этот человек сумел отличиться среди прочих контрабандистов Восточного побережья своей наглостью, граничащей с безрассудностью. Он умудрился даже приобрести небольшую подводную лодку, построенную еще до Великой войны, на которой осуществлялись перевозки необработанной коки с островов, близ побережья Колумбии, на Лонг-Айленд, откуда, через кварталы населенные итальянцами и поляками, кока распространялись по всему Нью-Йорку и другим городам Северо-востока, где, под тщательным контролем Корнелио, из нее получали кокаин. Позднее, когда былой источник доходов Корнелио рухнул, он неожиданно оказался избранным порядочными гражданами штата Массачусетс на должность окружного прокурора. Люди, имевшие смутное представление о прошлом этого человека, не могли уличить в нём никого иного, кроме как честного и кристально прозрачного государственного обвинителя. Тем не менее, верный пёс Фемиды не был так прост — он медленно, но очень аккуратно и методично избавлялся от былых и настоящих врагов семейства Дженовезе, от людей, перешедших ему дорогу во времена его покрытого мраком прошлого, от людей, чьи осознанные или неосознанные действия могли помешать ему или кому-либо из его родственников. Клан Дженовезе имел ныне свой рычаг власти, способный отправить любого неугодного на многие годы за решетку, пускай этот рычаг и не мог подняться выше уровня окружного обвинителя.

Невысокий полный мужчина с круглым одутловатым лицом, маленьким приплюснутым носом и маленькими чёрными глазами — этот человек едва ли мог воплощать в своем облике сколь-нибудь заметную угрозу. Корнелио сильно потел и каждые несколько минут был вынужден вытирать смуглую кожу своего лица от капелек пота, а постоянно потеющие ладони оставляли следы на мебели и на чужих вещах. У кого-то этот маленький человечек вызывал иронию, у кого-то — раздражение, а иные испытывали к нему слабо прикрытое отвращение, но, тем не менее, с этим человеком нельзя было не считаться, и тем, кто отказывался воспринимать его всерьез, в будущем приходилось об этом жалеть.

— Отличная шутка, — с ухмылкой заметил Мигель, — Слава Спасителю, сегодня у меня много свободного времени и я могу просто посидеть в непринужденной обстановке и посмеяться с приятными людьми, — вздохнув, он продолжил. — Известно ли вам, господа, несмотря на то, что Лоренцо знакомит меня с большинством заказчиков, при наличии нескольких более или менее равноценных предложений, более выгодное для себя я выбираю сам, как и обозначаю для себя «выгодность» предложений? — продолжил Мигель, окинув взглядом полутемную комнату, освещенную лишь лучами солнца, постепенно уходящего за тучи.

— Микель, подожди пару минут, — взглянув на часы, сказал Лукас Дженовезе. После этого он подвинул один из телефонов, стоящих рядом с ним, в противоположный конец стола, — Сейчас тебе должен позвонить один человек, — продолжил он, кивнув на телефон.

Несколько минут в комнате стояла тишина, поддерживаемая взглядами и жестами Лукаса. Через некоторое время тишина была нарушена звонком, вызвавшим лишь улыбку на лице Дженовезе. С явной неуверенностью и сомнениями Мигель снял трубку, подталкиваемый жестами своего собеседника.

— Кто сейчас на связи? Это вы, Массиньи? — из трубки послышался знакомый Мигелю голос его нового заказчика, представителя филадельфийского клуба.

— Тейлор? Вы хотите мне что-то сказать? Но я отлично помню, что через четыре дня должен выехать в Пенсильванию.

— Забудьте об этом. Мы уже осведомлены, что вы будете заняты в ближайшее время.

— Считаете это нормальным поведением? — резко бросил Мигель, но обратной связи уже не было — он услышал лишь монотонный гудок.

— Вот видишь, Микель, мы не оставляем тебе выбора, — с улыбкой произнес Дженовезе.

— Откуда вы знаете о моих последних заказчиках? Не слишком ли много вы вообще обо мне знаете? — окинув взглядом своих собеседников, произнес Массиньи.

После этих слов он взглянул в глаза Натану Кравицу, ставшему ныне правой рукой Лукаса Дженовезе. Натан был бруклинским евреем, чьи родители переселились в Бостон, как раз, ровно за год до начала войны в Европе. Пока Лоренцо нашептывал на ухо Мигелю то, что он знал о каждом из присутствующих в комнате, Кравиц внимательно следил за всем происходящим. Он следил за словами и жестами каждого, он выискивал слабые места в речах и действиях, о чем докладывал Дженовезе.

Натан сидел рядом с Лукасом, справа от него, на всех переговорах, составляя целостную картину того, что происходило вокруг. Его задачи мало отличались от того, чем зарабатывал себе на жизнь ДиМуччи, но он был вынужден действовать гораздо осторожнее и предусмотрительнее, опасаясь любой ошибки. Натан постоянно самосовершенствовался — вечером, в «Утопии», когда ресторан наполнялся людьми, наблюдательные посетители могли лицезреть худощавого мужчину, с тёмно-русыми волосами, тонким, резко изогнутым носом и чёрными глазами, лицо которого было отмечено небольшим, но заметным шрамом. Садясь за крайний правый стол, Натан внимательно изучал посетителей, их поведение и содержание разговоров.

Но более чем о своей, Кравиц переживал о жизни Дженовезе — в случае смерти Лукаса, судьба его верного помощника была бы предрешена. Многих людей настораживали слишком обширные познания этого человека, но еще больше настораживало то, что ими сможет воспользоваться кто-то иной.

— Мы знаем о тебе гораздо больше, чем ты мог бы себе представить: мы знаем и то, почему тебя не приглашают федеральные университеты и музеи, и знаем, почему летаешь на аэродроме Купера именно по субботам, и почему ты, как правило, пропускаешь полеты в третью субботу каждого месяца, — вздохнув, собеседник Мигеля продолжил. — Нам известна та сумма, которую ты каждый месяц выплачиваешь за аренду квартиры, не говоря уже о том, на какой улице в Марселе живут твои родители… да и мы предполагаем, почему они не захотели остаться в Бостоне — твой отец просто побоялся нескольких человек, имевших свой счет на его отца-неаполитанца. Жаль только, что вернулись в Марсель они зря — вскоре эти люди умерли, и теперь твоему отцу ничего здесь больше не угрожает.

— Я не хочу иметь дело с человеком, который знает обо мне столь много, — резко перебил Мигель.

— Мы тебе противны? Ты нас презираешь? — сквозь зубы, то ли злясь, то ли просто играя со своим собеседником, спросил Дженовезе, — Сынок, нам известны все твои сомнительные дела, — вздохнув, он продолжил, — Корнелио, покажи ему.

После этого шутник, вытерев пот со лба, положил на стол папку с бумагами. Открыв папку, он начал поочередно вытаскивать из нее, оставляя на бумаге следы вспотевших ладоней, документы, передавая их Мигелю.

Массиньи читал документы, не скрывая раздражения. Он не видел лишь ничего нового, а лишь море своей глупости. Более полугода назад, с начала возведения стены в Брелине, Мигель работал по одной и той же предельно простой схеме: многие произведения искусства, находившиеся под угрозой участи быть вывезенными советскими войсками, перевозились в Британию, где они, во всеобщей суматохе, не могли находиться под надлежащим надзором. Пока Германию делили, словно праздничный пирог, антиквариат уже успевал начинать пылиться в отдаленных музеях, превращаясь в желанную добычу для охотников за удачей.

— Ну как, нравится? — расплывшись в улыбке, произнес Корнелио. — Четыре картины и с десяток средневековых манускриптов, — вытерев платком лоб, он продолжил. — И все это взято для работ по реконструкции, срок выполнения которых у тебя и у твоих клиентов, сынок, почему-то, по условиям договоров, растянулся на целых восемьдесят лет, — взглянув на потолок, он посмотрел в глаза Мигелю. — Эксперты оценили все это имущество в четыре миллиона американских долларов — как раз, получится по году заключения за каждый миллион.

— Предельная стоимость всего этого… барахла — триста тысяч. Книги — Евангелие и несколько сборников псалмов. Картины — не самые удачные работы не самых талантливых мастеров, — глядя прямо в глаза собеседнику, Массиньи продолжил. — Несомненно, всё это является историческим наследием, но… какая разница, будет оно пылиться в провинциальном музее в Восточной зоне или же в доме богатого коллекционера в Новой Англии?

— Разница? Для меня — никакой, — расхохотался Корнелио, сотрясая своим смехом стены комнаты. — Просто, пойми, я терпеть не могу, когда нарушают закон в моем штате и, тем более, в моем округе, — слова бывшего бутлегера, сломавшего в свое время позвоночник одного из конкурентов, вызвали улыбку на лицах большинства людей, сидящих в комнате.

— К сожалению, мои товарищи забыли о краткости. Я исправлю их ошибки — мы могли бы найти любого другого, но именно в тебе, Мигель, смогли соединиться слишком много качеств: ты привык к не очень прозрачным сделкам, ты разбираешься в живописи и археологии, ты знаешь несколько языков, да и, в конце концов, ты умеешь летать на самолете и, если меня не подводит память, неплохо владеешь оружием, не говоря уже о менее значительных, но не менее важных, для нас, качествах, — перебил предыдушего собеседника человек, сидящий слева от Лукаса Дженовезе.

Это был светловолосый мужчина, около тридцати лет на вид, с тонкими чертами лица и жёсткими серо-русыми усами. Уже более четырех лет Джереми Лартер жил в Бостоне, покинув свою вотчину, Норфолк, после столкновения с кредиторами отца, а ныне готовился к тому, чтобы перевезти жену и дочь из Лондона, где они временно проживали, в Америку.

С периодичностью в несколько минут нижнее веко правого глаза Джереми дергалось, а во время длительных бесед неуловимая и быстротечная судорога сводила всю правую половину его лица, что выдавало в нем неуравновешенного человека, скрывавшегося за маской внешнего спокойствия. Сидя слева от Дженовезе, Лартер курил трубку, наполняя помещение клубами дыма. Джереми, наравне с Корнелио, был среди тех немногочисленных счастливчиков, которым Лукас позволял курить в этом помещении, служившем и его личным кабинетом, и комнатой для совещаний, и капитанским мостиком того хрупкого корабля, которым ныне управлял Дженовезе, лавируя в самых темных потемках полуночной жизни Бостона.

— Раз уж Иеремия желает перейти сразу к сути дела, — Лукас кивнул на Лартера. — Позволь мне продолжить, — в ответ, Мигель лишь продолжал внимательно смотреть в глаза своему собеседнику. — Надеюсь, тебе знакома личность Доменико Гирландайо?

— Вряд ли можно найти еще одного человека с таким же тонким чутьем на таланты. Этот человек находил жемчужины в океане посредственности, и без него мы вряд ли бы были знакомы с талантом Буонаротти и многих других живописцев, скульпторов и архитекторов.

— Да-а, — словно, на мгновение, замечтавшись, произнес Лукас, — тем более, как мы совершенно случайно узнали, ты очень хорошо знаком с работами этого творца… не так ли? Да и к тому же, Микель, мать твоего отца, на которой женился неаполитанец Чезаре Массиньи, происходит из Флоренции — может быть, поэтому ты скупил все номера журналов, посвященных искусству, в которых речь шла о Гирландайо.

— Всё может быть, — стиснув зубы, произнес Массиньи.

— Что тебе известно о римских периодах жизни этого художника?

— Ровным счетом — ничего, — произнес Мигель, наблюдая за выжидающим взглядом собеседника, — Это белые страницы в его жизни.

— Возможно ли, что к началу работы над Сикстинской капеллой Гирландайо, уже состоявшийся зрелый талант, окруженный учениками и вниманием публики, взрастивший новое поколение живописцев, не прибыл в Рим будто бы в новый для него мир, а, собственно, вернулся в хорошо знакомый город после некоторого отсутствия в нем?

— Возможно, — произнес Мигель, словно пытаясь прочитать взгляд Лукаса.

— В общем, у одного уважаемого человека из Неаполя есть… точнее, до недавнего времени была одна замечательная картина под названием «Проклятие Каина». Эта картина была настолько замечательной, что один человек, временно похитив картину, заказал её копию, вернув затем оригинал на место.

— Хотите, чтобы я отправился в Неаполь и…?

— К чёрту Неаполь. Всё гораздо сложнее, чем ты думаешь, иначе бы мы нашли кого-то попроще, а не тебя. Проблема в то, что на Сицилии живет мой племянник — Лукрецио Катани. У этого парня есть несколько проблем: во-первых, у него нечто вроде шизофрении — в общем, иногда случаются помутнения рассудка, а во-вторых, он легко попадает под влияние нехороших людей. К сожалению, его новому дружку, неаполитанцу, была известна и тайна картины, и наличие копии, о который не знал дальше владелец. Вместе с Лукрецио они прибыли в Неаполь, похитили картину и копию, а затем вернулись на Сицилию, откуда отправились во французский Алжир и… вступили добровольцами в Иностранный легион.

— Принесите мне пятьдесят грамм виски, — перебив Лукаса, произнес Мигель, окинув взглядом всю комнату, на этот раз, остановив свой взгляд на сыновьях Дженовезе, сидящих прямо напротив окружного прокурора.

Это были довольно крепкие юноши, около двадцати лет на вид. Несмотря на то, что у них была двухлетняя разница в возрасте, они легко могли бы сойти близнецов. Их можно было бы назвать точными копиями отца, отличавшегося от них лишь внимательным взглядом голубых глаз. Отец всё еще медленно вводил их в курс дел, учил обходить стороной, а не нарушать, закон, и править той хрупкой империей, которую он успел создать за два с половиной десятка лет, словно лев, принося львятам жирные куски мяса.

— Рад находить общий язык с хорошими людьми, — улыбнувшись, произнес Дженовезе, сняв трубку телефона, связывавшего его, напрямую, с первым этажом ресторана.

После короткой беседы и недолгого молчания в комнате появился худой смуглый юноша в робе уборщика. Оторванный от работы по приведению в порядок второго этажа, готового вечером наполниться посетителями, он принес поднос с тремя бокалами виски, два из которых предназначались Дженовезе и Джереми Лартеру.

— От тебя, Микель, требуется несколько вещей, — продолжил Лукас, — Во-первых, сейчас французский Иностранный легион расквартировался близ города Орана, в Алжире — ты должен отправиться туда и найти Лукрецио. Во-вторых, ты должен найти обе картины, а из них уже выбрать ту, которая является оригиналом, — вздохнув, он продолжил, — Оригинал ты заберешь с собой, а нашей заботой уже будет возвращение его владельцу. Копию… ты уничтожишь — она не должна покинуть Алжир, и никто не должен узнать о её существовании — в противном случае, будет подорвана репутация человека, опрометчиво сделавшего эту копию, чего мы не желаем. Мы постараемся, чтобы оригинал тихо вернулся на место, а о существовании копии все должны забыть, — отпив виски, Дженовезе продолжил, — В-третьих, ты должен постараться вытащить из этой африканской помойки моего племянника и вернуть его в лоно семьи. Впрочем, его судьбу я давно уже решил — он отправится в Америку и останется здесь под моим присмотром — так желает его мать.

— Безумие просто какое-то, — рассмеявшись, произнес Мигель, — Давайте так — я спокойно покину этот кабинет, а вы просто забудете о моем существовании, — эти слова были встречены ухмылками на лицах большинства присутствующих в комнате людей.

— Что, сынок, ты, верно, думаешь, что наступил в грязь, а теперь можешь просто почистить ботинки и пойти дальше? — бросил незнакомец, сидевший рядом с Корнелио.

Даже в низком кресле этот человек казался великаном. Очень высокий, сутулый, пепельно-белокурый, с очень длинным лицом — этот человек напоминал героя германских преданий. Фрэнк Мюллер вырос в семье бедных фермеров из Оклахомы. До Второй мировой ему доводилось примерять маски и отгонщика скота, и сезонного батрака, и машиниста на линии городского трамвая в Чикаго. Отправившись добровольцем на Западный фронт в сорок четвертом, он был ранен в голову осколком немецкого снаряда, навсегда изменившим его образ жизни — после этого увечья глаза Мюллера не могли нормально воспринимать любой свет, ярче настольной лампы. Этот человек, в любую погоду и в любом помещении надевавший тёмные солнцезащитные очки, поднялся на том, что на протяжении десятка лет создавал сеть питейных заведений в Северной Мексике, вдоль границы с США, рассчитанных на разного рода искателей приключений и дешевого алкоголя. В середине пятидесятых, Мюллер, оказавшись на краю пропасти, выбрав союз с более сильными хищниками, попал в тень… в тень Лукаса Дженовезе.

— Конечно, Микель, может быть, мне не удастся отправить тебя на четыре года за решетку, но ты, всё равно, проиграешь, — продолжил, с заметной отдышкой, Корнелио. — Допустим, ты успеешь найти хорошего адвоката, а он, конечно же, сможет подготовить удачную линию защиты, но, Массиньи, — на лице окружного прокурора появилась улыбка. — Пока ты будешь этим заниматься, ты потеряешь всех своих клиентов, твой арендодатель разорвет старое соглашение, а возможности выехать из страны, например, в Марсель, к родителям, у тебя не будет. Пока ты будешь воевать с нами, и с законом, твоя репутация не упадет — она просто… исчезнет, — вздохнув, Корнелио продолжил. — Твой мир стоит на трех хрустальных столпах, а ты этого даже не замечаешь.

— Знаешь, Микель, а я не люблю угрозы, — вмешался Лукас Дженовезе. — Я предлагаю тебе тридцать пять тысяч долларов за выполнение этого задания.

— Пятьдесят тысяч, — Мигель пытался прочитать выжидающий взгляд собеседника. — И он сжигает папку с теми занимательными бумагами, — Массиньи кивнул на Корнелио.

— Двадцать тысяч американских долларов и двадцать тысяч английских фунтов… и он сжигает бумаги.

— Жаль, в Европе сейчас в обороте немало фальшивых фунтов, — покачал головой Мигель, — Двадцать тысяч долларов и тридцать тысяч швейцарских франков, — после этих слов, расплывшись в улыбке, его собеседник протянул ему руку.

Двойственные чувства Мигель испытывал к Дженовезе и разномастной компании, окружающей его. С одной стороны, они казались беспринципными и бестактными людьми, открыто заявляющими о своем всевластии, и готовыми с легкостью разрушить чужую жизнь. С другой же стороны, он, словно против своего желания, воспринимал их как обыкновенных заказчиков.

— Надеюсь, ты понимаешь многогранность своего задания, но, впрочем… — Дженовезе улыбнулся, ожидая увидеть реакцию своего собеседника. — Ты получишь за задание, которое займет у тебя не более двух-трех недель, столько же, сколько мой юрист получает за один год. Поэтому, сынок, достойная награда за успех твоих стараний должна уничтожить все сомнения.

Массиньи выжидающе молчал, наблюдая за реакцией людей, сидевших в помещении. Эту партию он проиграл еще до того, как, в начале беседы, понял, что у него нет, не было и не будет возможности удержать хоть какую-то инициативу в общении с оппонентами. Теперь же он боялся новых, непозволительных ошибок.

— Ты, верно, сынок, ждешь дальнейших инструкций, — продолжил Дженовезе, — Мы даем тебе один день — воскресенье. Это поможет тебе собраться с мыслями и подготовиться к делу. В понедельник, в семь утра, ты должен будешь явиться к пассажирскому терминалу аэропорта. Там тебя передадут человеку, ведающему всеми тонкостями задания.

— А задаток? Я не работаю без задатка.

— Кого ты хочешь обмануть? — смахнув со лба капли пота, вмешался окружной прокурор. — Задаток тебе выплатили лишь один раз — до этого, да и после этого, сами клиенты не знали, где ты достаешь интересующие их вещи. И так с тобой будет до конца жизни, — рассмеявшись, продолжил Корнелио.

— Прости, Микель, в семье Дженовезе рождается слишком много дураков, — бросил Лукас, кивнув на своего троюродного брата. — Задаток тебе выплатят в аэропорту, перед твоим отправлением, в понедельник, в Европу, — вздохнув, он обратился к одному из своих сыновей. — Ренато, проведи нашего гостя до автостоянки.

Поднявшись, сын Дженовезе отправился к небольшой двери, в противоположном конце комнаты, после чего жестом позвал за собой Мигеля. Открыв её, Ренато, стараясь не запутаться во множестве замков и соответствующих им ключей, повел своего спутника вниз по узкой кирпичной лестнице, каждый пролет которой был отделен от предыдущего дверью. Теперь, по мере спуска, можно было понять, что на каждом этаже декоративные стены были отделены от внешних стен свободным пространством. В подвале, в который вела лестница, Массиньи рассмотрел еще две лестницы: одна, деревянная, по всей видимости, вела в помещение между вторым и третьи этажами, а другая, кирпичная, вела прямо в переулок, между «Утопией» и многоэтажным офисом судовладельческой компании. Выходя на улицу, Мигель чувствовал, что покидает цитадель, но неприступную не для грубой силы, а для человеческого разума.

Глава II

Воскресные тучи успели отступить далеко на юго-запад, оставив чистым предрассветное майское небо. Сон Мигеля был словно разрублен резкими отрывистыми звуками. Каждый телефонный звонок всё более и более разрушал тишину последних часов спокойствия утреннего Бостона.

— Мигель? Уже не спишь? — с насмешкой произнес собеседник Массиньи. Голос Фрэнка Мюллера был достаточно узнаваем.

— Я вчера посмотрел расписание полетов — рейс Бостон-Шаннон вылетает в одиннадцать часов. Но мне необходимо будет увидеться с тобой или с Дженовезе не позже десяти… я думаю, в кафе у аэропорта.

— Интересно… — в голосе снова чувствовалась насмешка. — Ты хочешь предъявить нам свои условия? — Мюллер, несмотря на свою молчаливость, был опытным игроком и чувствовал, когда его собеседник начинает нервничать. — Мы предлагаем тебе следующие условия: у тебя есть двадцать минут на то, чтобы полностью собраться — через двадцать минут перед выходом из твоего дома будет ждать машина.

— Хорошо, — согласился Мигель, стараясь скрыть недовольство.

Часы показывали половину пятого утра. Каждая минута длилась словно вечность — Дженовезе снова переиграл своего нового знакомого, он снова навязывал свои правила и искал слабое место в его обороне.

Покидая квартиру, Мигель оставил включенной настольную лампу — небольшое напоминание о незамирающей жизни, незаметное днем, но отвлекающее внимание непрошенных гостей в ночное время.

Выйдя из дома, Массиньи увидел знакомый кадиллак «Эльдорадо», покрытый краской цвета индиго.

— Без девяти пять… Ты всё предусмотрел, но забыл оставить одну минуту на то, чтобы спуститься с четвертого этажа, — с улыбкой произнес Лоренцо ДиМуччи, открыв переднюю дверь.

— Хотелось бы мне при спуске преодолевать этажей на сорок больше, — мечтательно произнес Мигель.

— Ага, где-то в Нью-Йорке — близ Центрального парка? — Лоренцо жестом предложил своему собеседнику сесть на переднее сиденье. После того, как Мигель закрыл дверь автомобиля, ДиМуччи продолжил. — Знаешь, я хочу тебя попросить об одной вещи… пока не приедем на место, не задавай мне лишних вопросов.

— К черту. Меня в пять утра вытаскивают из квартиры, а я не могу задавать вопросы, — раздраженно произнес Мигель.

— Сейчас я делаю лишь то, за что мне заплатил Дженовезе. Ты можешь задавать мне вопросы сколько тебе угодно, но я всё равно не отвечу ни на один из них, — задумавшись, Лоренцо, продолжил. — Пойми, если бы Лукас захотел, он мог бы найти других людей и другие способы доставить тебя на место. Это, всего лишь, выбор этих людей, — после этого, прищурившись, он посмотрел в глаза своему собеседнику.

Увидев отблески молчаливого согласия в своем собеседнике, ДиМуччи завел автомобиль и отправился по непривычно пустынным улицам Бостона. Когда машина оказалась в Южном Бостоне, на просыпающихся улицах которого было уже немало рабочих, спешащих на грузовые причалы.

— Может, всё-таки, ответишь, дружище, куда мы едем? — спросил Мигель, всю дорогу внимательно следивший за поведением своего спутника.

— Сейчас я постараюсь подъехать к четвертому пирсу. Судно отходит в шесть часов утра.

— Судно? — рассмеялся Мигель. — А почему бы мне не полететь в Алжир на воздушном шаре или… к дьяволу, ведь можно просто прорыть туннель под землей или полететь на ковре-самолете.

Лоренцо, улыбнувшись, лишь покачал головой. Прищурившись, он пытался высмотреть удобный подъезд к пирсу.

— Знаешь, Лоренцо, ты самый мутный человек, которого я когда-либо знал. Ты похож на трясину — хочется заглянуть в эту мутную воду и узнать, что там находится, но в какой-то момент понимаешь, что выбраться оттуда невозможно и эта бездна затягивает.

ДиМуччи свернул в узкую аллею, не более ста пятидесяти метров длиной, которая вела прямо к причалу. Ворота были закрыты, но у пешеходной калитки, уже открытой, их ждали люди. В светловолосом великане Мигель узнал Фрэнка Мюллера. По правую руку от него, опершись о стену, стоял незнакомец.

— Чудесное утро, не правда ли? — спросил Мюллер, после того, как Массиньи вышел из машины. Глаза Фрэнка были закрыты, от столь губительного для них рассветного солнца, солнцезащитными очками, и его собеседник не мог уловить тот безумный взгляд, которым этот человек прославился еще до ранения на фронте.

— Может у меня, как и у тебя, проблемы со зрением, но я не вижу здесь взлетной полосы.

— Мигель, уж прости, она утонула, — пожав плечами, произнес Мюллер.

— В таком случае, утонула и моя договоренность с уважаемым Лукасом Дженовезе… — рассматривая кирпичную кладку одной из стен, Массиньи пытался сосредоточиться. — Ты, или твои друзья, вы можете шутить сколько угодно, но есть предел, за которым кончается мое терпение.

— Слушай, мой маленький друг, во-первых, я такой же равноправный участник сделки, как и Лукас, и, если ты не будешь меня слушать, мое терпение тоже может закончиться, — вздохнув, он продолжил. — Во-вторых, поменялись обстоятельства, поэтому мы немного изменили твой путь в Алжир, — Мюллер выжидал, наблюдая за своим собеседником. — Раз ты успокоился, я могу продолжить. Отсюда ты отправишься на теплоходе в Ирландию, в Шаннон. Из Шаннона ты вылетишь парижским рейсом. Путь из Парижа в Оран для нас пока не совсем ясен — слишком уж много у нас сомнений.

— Когда я должен прибыть в Оран? Как я выйду с вами на связь?

— Слишком много вопросов, — покачал головой Фрэнк. — Ты, верно, думаешь, что мы тебя самого отправим в столь дальний путь, — удовлетворившись недоумением на лице Мигеля, он продолжил. — С тобой полетит этот замечательный парень, — он кивнул головой на незнакомца, опершегося о стену. — Это — Патрик О’Хара…

— Или, просто — Пат, — перебив своего товарища, вмешался в разговор незнакомец и подошел к своим собеседникам.

Но даже теперь у Мигеля не было столь значительной возможности для того, чтобы рассмотреть этого человека — взгляд его серых глаз, едва заметный из-под края шляпы, слишком низко надвинутой на лоб, был достаточно отталкивающим для того, чтобы внимание Массиньи снова обратилось к Мюллеру.

— Всё это сильно изменит цену, — задумавшись, Мигель продолжил. — Пятьдесят тысяч американских долларов и пятьдесят тысяч швейцарских франков…

— Ты знал, на что идешь. Поздно что-либо менять — мы не на восточном базаре, чтобы начинать торговаться, — раздраженно произнес Фрэнк.

— Подсолнух или кукуруза?

— О чем ты? — собеседник Мюллера подошел к нему настолько близко, что светловолосый великан, достаточно быстро потерял былую уверенность в себе.

— Послушай, красная шея, мы не на кукурузном поле, что бы ты мне грубил. Или ты сейчас найдешь способ связаться с Дженовезе и обговорить новую цену, или же я возвращаюсь домой.

Решительность Мигеля вызывала в его собеседниках, одновременно, насмешку и раздражение, но в них не было и былой уверенности. Фрэнк жестом попросил его подождать, после чего шепнул что-то на ухо своему ирландскому спутнику, быстро направившемуся в сторону будки смотрителя причала.

Когда Патрик вернулся, его узкое прямоугольное лицо, покрытое тонкой сеткой морщин, расплылось в улыбке, отражающей учтивость и насмешку одновременно.

— Дон Дженовезе согласен на твою цену, но задаток будет следующим — двадцать тысяч долларов и двадцать тысяч швейцарских франков.

После этого Мигель подошел к ирландцу и протянул ему небольшой клочок бумаги.

— Что это? — недоуменно спросил О’Хара.

— Ты глупее, чем я сразу думал и таким же глупым считаешь меня, — вздохнув, Массиньи продолжил. — Это счет банка в Коста-Рике, на который должна быть переведена сумма задатка в течение ближайших одиннадцати дней.

— Ты предусмотрителен, — усмехнулся Фрэнк, вмешавшийся в разговор. — Ты даже предусмотрительнее, чем я мог бы подумать.

— Послушайте, раз вы уже всё между собой решили, я поеду… тем более, что наш друг Мигелю больше не хочет вернуться домой, — вступил в беседу утомленный ожиданием Лоренцо.

Мюллер что-то шепнул на ухо своднику, кивнув в сторону кадиллака — ДиМуччи одобрительно кивнул и, жестом позвав своего собеседника, отправился в сторону автомобиля.

— Мигель, старайся нас не огорчать, иначе мы найдем способ огорчить тебя, — сказал Фрэнк, садясь в автомобиль.

Когда О’Хара и его новый знакомый подошли к причалу, машину уже успела скрыться в глубине аллеи. Поднимаясь со своим спутником на борт «Виктории», грузового судна, едва приспособленного для перевозки нескольких пассажиров, Мигель только теперь смог оценить глубину ямы, в которую он шагнул, ведомый расчетливыми поводырями.

Солнце уже было достаточно высоко для того, чтобы осветить утренний Бостон, когда «Виктория» покидала порт, минуя причал Содружества.

Где-то позади остались серые громады бостонских доков и, похожие на узкие каньоны горных рек, улицы центрального Бостона. Где-то позади остались леса Новой Англии и дождливые зимы, но для Мигеля Массиньи это уже был чужой мир, далекий и непостижимый…

Глава III

Близился вечер, и ресторан «Утопия» начал постепенно заполняться людьми. Полутемная комната, столь привычная для Лукаса Дженовезе все более и болееосвещалась отблесками фар, подъезжающих автомобилей — владелец ресторана знал, что у его собеседника, появившегося здесь десять минут назад, очень мало времени.

— Почему он не полетел на самолете? Это ведь простой вопрос… — нервно постукивая костяшками пальцев, произнес Джереми Лартер, пытаясь разглядеть в полутьме лицо своего собеседника.

— Иеремия, друг мой, во-первых, непонятно, зачем обращать на всё это лишнее внимание, — вздохнув, Дженовезе, продолжил. — Во-вторых, пусть парень свыкнется с мыслью о достаточно непростом задании, — чувствуя в поведении Лартера неуверенность, он произнес. — Десять дней… много или мало — вот в чём вопрос.

— Другой вопрос — почему он отправился на судне, приспособленном для перевозки зерна, на котором имеется лишь восемь, непонятно зачем спроектированных, пассажирских мест? — Джереми глубоко вздохнул. — Пойми, Лукас, в твоем нежелании нормально ответить на эти вопросы я вижу лишь желание нарушить условия пари.

Услышав смех с левой стороны стола, теперь уже скрытой во тьме, Лартер резким движением включил настольную лампу.

— Что же это за черт скрылся во тьме, — с насмешкой произнес Джереми, смотря в глаза Корнелио Дженовезе. — И… не вижу смысла сидеть в полутьме, раз здесь нет малыша Фрэнка.

— Если бы не тучи, сейчас было бы совсем светло, — развел руками Лукас. — Да и, давай буду с тобой честным — Иеремия, я просто не хочу, чтобы ты сидел и рассматривал меня, как какого-то преступника на допросе. Иеремия, я думал, мы просто спокойно поговорим.

— Лукас, скажи, ты уже проверил, что это за счет, который тебе дал наш дружок?

— Я не только проверил — я даже перевел туда необходимую сумму. Это какой-то банк в Коста-Рике, но вряд ли он сам создал счет… Сегодня ведь суббота? — посмотрев на потолок, Дженовезе продолжил. — Он уже плывет на судне пять дней и через пять дней будет в Шанноне — он будет рад, когда узнает, что деньги перевели.

— Так вот зачем ты заплатил ему больше — чтобы он не был раздражен из-за столь долгого пути, — его собеседник усмехнулся. — Ты дал своему человек достаточно времени, чтобы изучить парня — теперь-то Мигель у него на крючке, не правда ли? — закурив трубку, он продолжил. — А, может, и нет никакого «Проклятия Каина», а есть лишь люди, которые плохо разбираются в живописи, но очень не любят признавать свою неправоту?

Дженовезе молчал. Он подал сигнал смуглому юноше, стоящему в углу комнаты, и через несколько минут тот вернулся с бутылкой и несколькими бокалами для виски.

— Выпей, мой друг — ты всё равно сегодня не за рулем автомобиля, — выждав несколько мгновений, он произнес. — Мне почему-то кажется, что ты, то и дело, пытаешься выставить меня каким-то проходимцем, нарушающим условия спора, но это ведь не так, — отпив виски, Лукас продолжил. — А я вот знаю историю об одном парне — проходимце, но «проходимце» не по праву рождения, вроде тех, что живут в городских трущобах, а по духу. Этот парень был религиозным проповедником и жил в Англии, в Норфолке. У этого парня была красавица жена и несколько детей, у него была своя лесопилка и люди, приходившие слушать его проповеди, но настоящему проходимцу постоянно чего-то не хватает — на то он и проходимец.

Лукас внимательно наблюдал за своим собеседником: за тем, как дергалось его веко, за тем, как он покусывал свою трубку и нервно осматривал комнату.

— Так вот, — продолжил Дженовезе. — Этот парень очень любил виски, но еще больше он любил карты. Он проиграл все: свои деньги, наследство родителей, свой дом, свою лесопилку, деньги, присланные родителями жены. Пока Британия ожидала, что Гитлер начнет крупномасштабное наступление, этот парень ходил по домам людей, которые раньше слушали его проповеди, и просил у них деньги… «для осиротевших детей погибших героев», — Лукас усмехнулся. — Всё закончилось тем, что этот парень одолжил десять тысяч фунтов у каких-то бандитов из Восточного Лондона, а после того, как не смог вовремя вернуть долго, куда-то бесследно исчез, — теперь владелец ресторана смотрел своему собеседнику прямо в глаза. — Так почему же сын этого парня сидит сейчас прямо передо мной и намекает, что я — такой же проходимец, как и его отец?

— Если таким ублюдком был отец, то какова тогда была мать, — рассмеялся Корнелио Дженовезе, внимательно слушавший беседу.

На какое-то мгновение по лицу Джереми прошла судорога, едва заметная для невнимательного наблюдателя. Он снова нервно осмотрел комнату, пока его взгляд не остановился на бокале с недопитым виски, стоящем возле его левого локтя.

Прошло не более мгновения, но окружающим показалось, что прошла целая вечность. Удар ребром ладони, который Лартер нанес по бокалу, был достаточно метким, чтобы бокал пролетел в нескольких сантиметрах над головой вовремя успевшего пригнуться Корнелио. Ударившись о стену, бокал распался на множество осколков, широким веером разлетевшихся в разные стороны. Джереми вскочил — стоя рядом со стулом, он нервно покусывал трубку, смотря в глаза окружному прокурору.

— Иеремия, тебя можно показывать в зале на втором этаже — будешь развлекать публику, — улыбнувшись, с изумлением произнес владелец «Утопии».

— Если этот клоун ещё раз оскорбит память моей матери — я отрежу ему уши, — Лартер кивнул на довольно крупный осколок бокала, отлетевший к ножке стола.

Разъяренный Корнелио вскочил со стула. Он только теперь осознал, что если бы он промедлил и не пригнулся, то его лицо осталось бы навсегда изувеченным. Он нервничал и, стараясь не сводить глаз с собеседника, вытирал пот, заливавший его глаза.

— Только повтори это еще раз. Только попробуй тронуть меня пальцем — тогда ты сгниешь в тюрьме, — голос окружного прокурора дрожал. — Даже если не я превращу твою жизнь в ад, то это сделают другие люди — они отомстят за меня…

— Остынь, Корнелио, — вмешался Лукас. — Может быть, Иеремия не всегда сдержан, может быть, он пытается забыть то, за что, до сих пор, помнят его отца, но… к дьяволу, он настоящий англо-сакс, и свое слово он всегда сдержит. Если он пообещал тебе отрезать уши, то он это сделает и заставит тебя их съесть, — владелец ресторана вздохнул.

Джереми начал остывать. Посмотрев на часы, он произнес себе что-то под нос.

— Спешишь, — учтиво спросил Дженовезе, выждав удачный момент и, увидев кивок собеседника, жестом попросил юношу, принесшего виски, проводить гостя вниз. Когда Лартер уже был в дверях, у лестницы, которая вела прямо вниз, минуя помещения ресторана. — Кстати, возможно ты до сих пор злишься, но Корнелио тоже присоединился к спору и… он, как и ты, тоже считает, что картины нет — так что вы с ним теперь союзники, — лицо Лукаса расплылось в улыбке.

Безразлично пожав плечами, гость скрылся в глубине лестницы, следуя за своим новым проводником. Теперь у владельца «Утопии» было достаточно времени, чтобы подумать над своим следующим ходом в этой игре.

* * *
Когда судно вошло в горло эстуария, практически вся команда и немногочисленные пассажиры вышли на палубу. Мигель, уставший от нескольких последних дней плохой погоды, нехарактерной для майской Атлантики, опершись об одну из стальных перегородок, внимательно рассматривал берега. Его спутник, напившийся вечером вместе с матросами, всё еще спал в каюте, и теперь Массиньи впервые за последние дни смог приобрести столь ценные минуты спокойствия.

Эстуарий был окаймлен отвесными грядами скал, за вершинами которых зеленели луга, круглый год орошаемые щедрыми ирландскими дождями. Где-то далеко, на вершинах холмов, виднелись деревни, освещаемые солнцем, впервые появившимся на небе за последние дни. Достав фотокамеру из чехла, висевшего на плече, Мигель начал делать снимки берегов Шаннона.

— Клянусь святым Патриком, если ты начнешь фотографировать меня, я разобью эту чертову штуковину, — раздраженно произнес О’Хара. Кутаясь в плащ, он, всё еще пошатываясь, подошел к борту.

— Разобьешь камеру — я разобью твое лицо, — раздраженно произнес Массиньи, осознав, что хрупкий хрустальный купол его спокойствия была снова разрушен, как и во все предыдущие дни.

Пока судно, продвигалось всё глубже и глубже, преодолевая течение, Мигель попытался уединиться в каюте. Он успел пересчитать деньги, которые ему дал Маурицио Антонелли — владелец ломбарда из Северного Бостона. Двадцать тысяч швейцарских франков и двадцать тысяч американских долларов — ровно столько дал наличными Маурицио, при условии, что эквивалентная сумма будет переслана на его коста-риканский счет. Антонелли не брал с Мигеля проценты за операции, взамен за бесплатную оценку предметов искусства, время от времени появляющихся в конторе. Но, несмотря на это Массиньи всё равно пришло заручиться словом нескольких людей, менее навязчивых, чем дон Дженовезе, но не менее окутанных мраком темных дел.

Мигель положил практически всю сумму в небольшой нательный чехол. Одевшись и разложив по карманам одежды мелкие купюры в британских фунтах, швейцарских франках и долларах, популярных в зоне аэропорта, он мог уже не опасаться, что его спутник сможет, по крайней мере, в ближайшее время, обокрасть его.

Собрав все вещи и подготовившись для того, чтобы сойти с борта судна в любой момент, Массиньи снова поднялся на палубу.

— За последние несколько лет я немало раз бывал в Шанноне, но я впервые сюда прибыл на судне, — с иронией произнес Мигель, обращаясь к Патрику.

— Слушай друг, — подойдя вплотную, произнес О’Хара. — За последние несколько дней мы успели друг другу надоесть… по крайней мере, я не ожидал, что мне придется десять дней пробыть в каюте, пропахшей то влажной соломой, то ли прогнившим зерном. Так вот, послушай меня внимательно, мы прибудем в Шаннон в десять часов утра, а самолет в Париж вылетает в семь часов вечера. До шести вечера можешь делать, что хочешь — дон Дженовезе не доплачивает мне за то, чтобы я следовал за каждым твоим шагом, да и у меня есть дела важнее.

После этих слов ирландец попытался выдавить из себя улыбку и, похлопав собеседника по плечу, ушел в другой конец палубы.

За бортом уже можно было рассмотреть сам городок Шаннон, раскинувшийся в том месте, где река превращалась в широкий эстуарий. До постройки здесь аэропорта, это скопление домов, названное в честь самой реки, было не более чем небольшой деревушкой, едва ли тесно связанной с остальной Ирландией. Многое изменилось с тех пор, как здесь появились первые взлетные полосы. На месте старой вересковой пустоши появился международный аэропорт, на месте старого оврага — шоссе. Те, кто еще совсем недавно, прохладными зимними ночами, спали в одной комнате со своим скотом, ныне открыли свои пабы, а те, кто еще совсем недавно потерял надежду на что-либо лучшее, теперь считали прибыль за последние пятнадцать лет регулярных полетов.

Мигелю не раз приходилось бывать в Шанноне, но лишь теперь в этом городке он видел свой последний оплот свободы и последнюю попытку переиграть Дженовезе.

* * *
Каждый шаг болью отзывался в бедре, поврежденном в давней аварии, но, до сих пор, иногда дававшем о себе знать. Лоренцо не пытался окликнуть человека, за которым он следовал последние десять минут — он ждал, пока Джереми Лартер сам повернется для того, чтобы рассмотреть человека, шаги которого он мог слышать за своей спиной.

Лоренцо дождался своего момента. Наступив в лужу, Лартер бросил мимолетный взгляд в сторону человека, шедшего за ним и, увидев знакомого, остановился.

— Давно за мной идешь? — с осторожностью спросил Джереми.

— От «Утопии», — прищурившись, его собеседник продолжил. — У меня есть одно очень интересное предложение… Речь идет об этом парне — Мигеле.

— Какое же? — после этих слов Лартер закурил трубку. — Он, буквально, только что прибыл в Шаннон…

— И об этом тебе сообщил сам Дженовезе, верно? — лицо ДиМуччи расплылось в улыбке. — А известно ли тебе, кто поставляет информацию Лукасу?

— Какой-то человек, которого он послал вместе с Мигелем, — развел руками Лартер. — Да и тебя он наверно прислал вслед за мной.

— Возможно, здесь не самое лучшее место для милой беседы, да и у тебя нет оснований мне доверять, но я скажу лишь одно — информация от того парня поступает не лично к Лукасу, а через нескольких посредников, — близорукий Лоренцо прищурился, пытаясь рассмотреть своего собеседника. — Почему так… я сам не знаю, но зато я знаю, как можно выйти на тех людей и всё время быть на шаг впереди дона Дженовезе.

Сводник знал, какие слова смогут задеть его собеседника, и теперь внимательно наблюдал за его реакцией.

— Что ты хочешь взамен?

Длинный узкий переулок, в котором они стояли, когда-то был одной из центральных улиц Бостона, но, проиграв веку автомобилей, это место постепенно превратилось в аллею, защищенную громадами зданий от солнечного света и лишних глаз. ДиМуччи внимательно осмотрелся и, убедившись в том, что вокруг нет лишних свидетелей, он продолжил.

— Я хочу, чтобы ты помог мне купить дом в Калифорнии. Просто, помоги мне найти хорошего продавца — с остальным я справляюсь сам. Я знаю, что ты занимаешься скупкой долгов и можешь помочь мне найти дом, бывший хозяин которого оказался не очень расторопным в финансовых делах.

— Ты не боишься, когда-то твои способности погубят тебя? — с улыбкой произнес Лартер. — Дженовезе всегда успеет расправиться с тобой, да и я успею, если узнаю, что всё это — еще одна из его ловушек, — теперь его веко подергивалось, выдавая волнение. — Кстати, скажи, зачем тебе сейчас дом в Калифорнии.

— Ты купил дом в Кембридже, чтобы твоя семья смогла сюда приехать. У меня скоро свадьба, и я хочу купить дом в Калифорнии, чтобы моя семья могла переехать туда. Ты не хочешь, чтобы твоя семья не расплачивалась за ошибки твоего прошлого — я тоже не хочу, чтобы кто-то расплачивался за мои ошибки или былые случайности.

— Значит, твоя невеста имеет слишком отдаленное представление о том, чем ты здесь знаменит? — усмехнулся Джереми, пуская кольца табачного дыма.

— Твоей жене детям тоже слишком мало тебе известно, но и… посуди сам, ведь так лучше для них, — собеседник Лоренцо одобрительно кивнул. — Моя Дженнифер думает, что я продаю недвижимость.

— Недвижимость? — Лартер рассмеялся.

— Да-да, недвижимость. И будет честно, если мы вместе с ней в Калифорнии откроем свою собственную фирму по продаже недвижимости.

— Но для начала тебе нужен просто дом? — в ответ, ДиМуччи кивнул. — Знаешь… — продолжил Джереми, — Моя жена тоже сейчас ведет некоторые мои дела в Британии — точнее, те из них, которые пока еще остались достаточно прозрачными. И поверь, я тоже хотел бы избавиться от всей той грязи, которая тянется за мной сплошным шлейфом.

Лоренцо внимательно наблюдал за своим собеседником. Лартер, задумавшись, словно впал в какие-то далекие воспоминания. Когда табак в его трубке закончился, он, протерев её платком, спрятал в карман пиджака.

— Послезавтра, на набережной, на берегу реки Чарльз — возле моста, который связывает Бостон с Кембриджем. Там справа, от моста есть небольшой сквер — я поставлю автомобиль в двух кварталах оттуда. Знаю, ты любишь ходить пешком, поэтому, сперва, тебе стоит пройти через стоянку. Если увидишь там мою машину, то, значит, я уже жду тебя возле моста.

Джереми несколько раз одобрительно кивнул головой. Его веко всё еще дергалось — он не забывал о том, что и в этот раз Дженовезе может оказаться на шаг впереди него. Пока он, остановив свой взгляд на булыжнике, думал о том, что если это еще одна из ловушек Лукаса, его собеседник уже исчез в боковом переулка, двигаясь обратно в сторону «Утопии», где остался стоять его автомобиль.

Когда Лоренцо вернулся и сел в машину, оставленную в квартале от «Утопии», боль в бедре снова утихла, он прекрасно знал, что она снова может вернуться, пусть и нескоро. ДиМуччи был достаточно удовлетворен для того, чтобы не скрывать от самого себя.

Включив радио, он взял журнал, лежавший на заднем сидении. На страницах, которые он просматривал, можно было рассмотреть фотографии калифорнийских домов. Когда Лоренцо дошел до середины журнала, он узнал понравившиеся снимки, обведенные карандашом. Усмехнувшись, он быстро пролистал оставшуюся половину журнала и, бросив его обратно на заднее сиденье, завел автомобиль.

Когда ДиМуччи выехал на улицу, которая вела в сторону его дома, в Сомервилле. Он ждал, пока по радио скажут что-либо о падении цен на недвижимость в западных штатов — о теме, столь популярной в последние дни, но диктор говорил о необходимости усиления американского присутствия во Вьетнаме и о какой-то угрозе для государственных интересов.

Где-то, позади, осталась река Чарльз и центральные кварталы города. Теперь, впервые за последние несколько лет Лоренцо смог почувствовать, что у него есть шанс обыграть Дженовезе — человека, которому он помог избавиться от их былых врагов, но от которого он так и не дождался благодарности.

* * *
Чем более близкими казались дома Шаннона, тем более Мигель ускорял свой шаг. Когда на землю упали первые капли дождя, он успел лишь чуть более чем на милю отдалиться от этого богом забытого городка. За двадцать минут дождя грунтовая дорога, связывающая остатки римских укреплений с городом, превратилась в грязную канаву.

Успевший насквозь промокший Массиньи, чуть было не разбивший камеру, поскользнувшись на груде булыжников, был более чем удовлетворен началом дня — Дженовезе уже перевел деньги, лишив Мигеля лишних сомнений, а нежеланный спутник, Патрик, распивал виски в компании каких-то матросов.

Когда Мигель дошел до паба, расположенного недалеко от аэропорта, на дороге, служившей подъездом к аэропорту для жителей других частей Ирландии и, одновременно, единственной и главной улицей городка, на входе стояло не менее десятка человек. Заходя в паб, Мигель прошел мимо них, стараясь не всматриваться в их лица — ему не хотелось узнать в этих людях кого-то из своих старых знакомых, которые могли бы помнить его первые перелеты через Шаннон.

Паб был переполнен: работники аэропорта, жители Шаннона и окрестных деревень, работники авиалиний и пассажиры, ожидающие свой рейс.

— Когда же тебя заберет какая-то Бездна? — произнес себе под нос Мигель, увидев в углу зала О’Хару и его новых знакомых. — В этом городе три публичных заведения, но, конечно, появиться ты мог только здесь… — разочаровавшись, он направился к выходу из зала.

Многие из людей, ранее стоявших на выходе, уже успели разойтись. Лишь одна девушка, всматриваясь куда-то вдаль, одиноко стояла под широким козырьком паба, едва ли защищающим от капель дождя, щедро орошавших Шаннон. Какое-то время Мигель спокойно её рассматривал, стоя в нескольких шагах от нее.

— Ирландские дожди бесконечны — опрометчиво ожидать и то, что этот когда-то закончится, — услышав это, девушка повернулась.

Массиньи сразу же был поражен красотой черт незнакомки. Немного смутившись, стараясь не отвлекаться на её лицо, он перевел взгляд на её темные волосы, ниспадавшие на промокшую ткань плаща, а затем — на её лазоревые глаза.

— Может помочь этому дождю разрушить стены молчания и одиночества? — улыбнувшись, произнесла незнакомка. Она ответила на английском, хотя и с акцентом, который был незнаком Мигелю.

— В таком случае, этот дождь — враг моего рока… молчания и одиночества, — пожал плечами Мигель, рассматривая глаза незнакомки.

— За многими из нас следуют демоны мрака и одиночества…

— А захочет ли прекрасная незнакомка увидеть моих демонов в лицо, — произнес Массиньи и, дождавшись кивка своей собеседницы, продолжил. — Я предлагаю игру: сейчас я расскажу прекрасной незнакомке многое о себе, не зная даже, как её зовут, а она пообещает когда-то открыть все свои карты и мне.

— Каждый из нас спустится в потемки чужого прошлого, но кто-то получит в награду чужую тайну, а кто-то — демона… верно? — незнакомка с интересом рассматривала своего собеседника.

— Меня зовут Мигель. Я родился в Марселе, а вырос в Бостоне… — начал свой рассказ Массиньи.

Пока дождь продолжал орошать Шаннон, Мигель рассказывал о том, как судьба его навсегда связала с археологией и искусством, историей и реконструкцией. Он рассказывал о своих прошлых путешествиях в Британию. Он рассказывал многое, хотя и избегал самых темных страниц своей жизни, о которых даже последний безумец не рассказал бы первой встречной незнакомке. Теперь у него появилась уверенность в том, что он когда-то сможет быть на один шаг впереди Дженовезе. Лукас смог победить его в первый раз — он узнал все тайны Мигеля и раскрыл все его карты. Лукас успел возгордиться тем, что ему успели стать известными чужие карты, но Массиньи разрушил его превосходство, рассказав столь многое красавице-незнакомке.

— Семнадцатое мая, четверг… — прервав свой рассказ, тихо произнес Массиньи. — Вылет через полтора часа… Прости, я должен спешить, — теперь уже громко он произнес, пожав плечами.

— А что, если мы больше никогда не увидимся, и я не смогла отплатить тебе тем же? — спросила незнакомка, всматриваясь в глаза своему собеседнику.

— Позволь, я тебе напоследок расскажу одну легенду.

Его собеседница уже знала, что отец матери Мигеля происходил из Браги, города в северной Португалии, а мать — из небольшого городка на берегу реки Вилен, на границе Бретани и страны Луары. И там, и там, в памяти людей всё еще были живы кельтские легенды, а духи прошлого не были забыты.

— К северу от Брагансы люди помнят Вириату, — продолжил Мигель. — Он родился на рубеже эпох, когда Римская империя, ставшая отчим домом для лузитанов, рухнула, а орды захватчиков заполнили западные провинции бывшей империи. Его назвали в честь человека, который задолго столетий до этого остановил римское нашествие, но теперь Вириату, на краю земли, пришлось столкнуться с нашествием варваров-свевов. Он объединил людей своей долины и остановил захватчиков, он пресек разбойничьи набеги готов, но он был проклят… — вздохнув, Массиньи продолжил. — Когда к нему прибыли христианские проповедники, он изгнал их из долины, сказав, что там, где ступил копытом иберийский бык, нет более места Богу христиан — за это Вириату был проклят.

На какие-то несколько мгновений Мигель прервал свой рассказ, повернувшись в сторону туч, отступавших с юго-востока.

— Бог даровал Вириату и его братьям по оружию бессмертие, но… в обличии волков. Днём стая волков нападала на мавров, с оружием пришедших на земли Лузитании — волки разрывали на части одиноких магометанских всадников и загоняли в ловушку целые отряды захватчиков. Одинокие путники могли спокойно пересекать долину, зная, что вожак стаи всегда заступится за того, кто в опасности. А каждый месяц, в ночь полнолуния, вожак, превращаясь в статного юношу с густой гривой чёрных волос, выходил на каменный утес. На другом конце долины, в свете луны и звезд, он видел, как развеваются на ветру каштановые локоны его возлюбленной, проклятой за его же грехи. Когда мавры были окончательно изгнаны из этих мест, многие забыли о стае волков, но есть те, кто всё еще видят в яркие лунные ночи высокого человека с чёрными волосами, проклинающего Бога, и слышат плач с другого конца долины… Плач той, которой он не успел открыть свои чувства и тайны своего прошлого тогда, когда был смертным. Бог проклял его возлюбленную тем, что позволил провести вечность — вечность догадок и сомнений…

— Глупые люди страдают оттого, что говорят лишнее, а ты страдаешь от недосказанности, — перебила его незнакомка. — Не так ли? — на её лице сияла очаровательная, но неуверенная улыбка.

Бросив последний взгляд в сторону незнакомки, Мигель направился в сторону аэропорта. Пока О’Хара всё еще проводил время со своими новыми приятелями, у Массиньи было достаточно времени перед вылетом для того, чтобы связаться с несколькими людьми, которые могли теперь оказаться в опасности из-за его игр с Дженовезе, хотя они шли на это и по собственному желанию.

Дойдя до входа в пассажирский терминал, Мигель в последний раз повернулся в сторону паба — незнакомки там уже не было. Возможно, до её рейса оставалось слишком много времени, или же она встретила человека, которого ждала, пока слушала рассказ Мигела, а возможно она просто хотела оградить себя от лишних сомнений и неизвестности…

Глава IV

Когда Лоренцо посмотрел на часы, было уже шесть вечера. В этом время дорога, связывающая Бостон с Кембриджем казалась свободной, по сравнению с теми улицами, которым нескончаемым потоком связывали город с Сомервиллем и южными пригородами. Стоянка, на которой ДиМуччи пообещал Джереми оставить свой «Кадиллак», была совершенно пустой. Лоренцо нервничал, и былая близорукость ещё более его раздражала, чем прежде. Отойдя от машины на несколько метров, он почувствовал, что не сможет без очков нормально дойти до места, где необходимо будет в толпе высмотреть Лартера.

— Привет, щенок, — Лоренцо, с ключами в руке подошедший к двери автомобиля, почувствовал на затылке холодное прикосновение металла. Каждая секунда казалась ему вечностью, но он не мог решиться повернуться к человеку, голос которого ему был незнаком.

У ДиМуччи было лишь одно качество, способное в полной мере заменить силу и ловкость — решительность. Зажав ключ между пальцами, он, резко развернувшись, ударил незнакомца под ребра — от удара этот человек свалился на колени, едва удержав пистолет в руке. Рядом с первым нападавшим стоял еще один.

— Думал, что о тебе забудут? — с этими словами незнакомца разрушилась последняя надежда на то, что это обычные уличные бандиты, забредшие сюда из негритянских кварталов. Несмотря на то, что этот человек стоял всего в нескольких метрах от автомобиля, Лоренцо не мог рассмотреть его лицо. — Семья Коломбо передает тебе привет…

Глубоко, вздохнув, ДиМуччи плевком в лицо прервал слова человека, пришедшего его убить…

* * *
— Сегодня, очень поздно вечером, наш друг прилетает в Париж… верно, это хотел узнать, — спокойно произнес Лукас, глядя прямо в глаза своему собеседнику.

— Лоренцо хотел навсегда завязать со всей этой грязью, а сегодня ему пришлось умереть… — глядя в потолок, освещенный светом настольной лампы, Лартер курил трубку.

— И что ты предлагаешь — устроить его похороны в ресторане. Может быть, соберем всех его друзей, друзей его друзей и устроим выступления каждого из них. Давай, Иеремия, блесни идеей, — с насмешкой, но всё также спокойно говорил Дженовезе.

Лартер старался не смотреть в глаза собеседника, боясь выдать дрожь своего века. Пока он осматривал комнату, его взгляд пересекся с Корнелио.

— Семь кусков свинца — вот то, что этот щенок успел заслужить за последние несколько лет, — прошептал окружной прокурор.

— Ты знаешь, как он умер? — громко спросил у владельца «Утопии» Джереми, делая вид, что не услышал слова, сказанные прокурором.

— Я знаю лишь то, что мне сказал знакомый врач, позвонивший тогда, когда к ним в морг доставили тело Лоренцо. Ему стреляли сначала в лицо, убив первыми выстрелами, а затем шла бессмысленная стрельба в его мертвое тело, но уже с другого пистолета — видимо, одного из нападавших он успел особенно разозлить.

— Сколько пуль нашли? — произнес начавший нервничать Лартер.

— Шутишь? После первых выстрелов он упал на узкую клумбу, рядом с которой стоял его автомобиль. Все пули прошли навылет и застряли в земле — нападавшие забрали и гильзы, и вытащили из земли пули.

— Ладно, у меня много дел, и за двое суток я спал всего несколько часов, — несколько раз кивнув головой и осмотрев комнату, Джереми поднялся. — Я постараюсь сообщить матери Лоренцо и его невесте о том, что произошло — тем более, что небольшая помощь им и так не будет лишней.

— Не волнуйся, Иеремия — я разберусь со всем этим: я оплачу его похороны и его последние счета. Что касается, его близких, то может им действительно понадобится помощь… Ведь этот парень, ДиМуччи, успел нам немало помочь — жаль только, что он слишком много знал.

Выслушав своего собеседника, Лартер покинул комнату, но по той лестнице, по которой он сюда поднялся. Смотря ему вслед, окружной прокурор усмехнулся, видя, как Джереми, не в силах скрыть беспокойство, споткнулся о неровность пола, выходя на деревянную лестницу.

— А ведь жаль Лоренцо — действительно неплохой был парень, — пожав плечами, произнес Лукас, окинув взглядом тех, кто еще оставался в комнате.

* * *
Время близилось к полуночи, и у Корнелио Дженовезе было немало причин спешить домой. Покинув «Утопию», прокурор шел в сторону своего автомобиля, припаркованного на муниципальной стоянке, всего в полутора кварталах от ресторана. Здесь, вдалеке от негритянских гетто и южных кварталов, подвластных ирландским и сицилийским бандам, ночная прогулка могла принести удовольствие любому прохожему.

В это время улица была похожа на тихое горное ущелье, тучи снова отступили, и любой обыватель мог любоваться картиной звездного неба. В окнах некоторых офисов все еще горел свет, а немногочисленные прохожие оставались напоминанием о той жизни, которая кипела здесь днем.

Когда Корнелио оказался на парковке, здесь не было больше автомобилей, кроме его нового форда «Гэлакси». Сев в автомобиль, он, на какие-то несколько мгновений, закрыл глаза, задумавшись о следующем дне, обещавшем столь много.

— В «Гэлакси» такие удобные задние сиденья — не то, что в «Фальконе»… Хотя Дженнифер, когда она приедет в Америку, я подарю «Фалькон» — ей он нравятся больше, — знакомый голос, словно удар молота, разбудил Корнелио.

Повернувшись в сторону заднего сиденья, он увидел ствол револьвера, направленный прямо в его глаз. Оружие покоилось в руке Джереми, видимо, немало времени прождавшего его здесь.

— Ты, сумасшедший, вылезай из моей машины — может быть, завтра, когда я проснусь утром, я посчитаю эту твою шутку каким-то дурацким сном, — прошипел прокурор.

— Я дам тебе несколько советов: во-первых, включи радио — я устал от тишины, во-вторых, заводи автомобиль, в-третьих, езжай туда, куда я тебе покажу.

— Идиот, повторяю — вылезай отсюда и просто тихо беги.

Корнелио нервничал, хотя и пытался это скрыть. Его голос дрожал, а пот заливал его глаза.

— Знаешь, что случается с кораблями, капитаны которых не слушают лоцманов? Они попадают в неприятности… Считай, что я твой лоцман, — Джереми смотрел в глаза собеседнику. Прокурор пытался уйти от этого взгляда, начиная нервничать все более и более. Лартер продолжил. — Здесь, в барабане, шесть пуль. Всего лишь, не более двадцати… может быть, двадцати пяти сантиметров разделяют тебя и ствол «магнума». Хороший ли я стрелок? Хм… трудно сказать, но даже если не все шесть пуль попадут в тебя, то всё равно — любая пуля может разорвать твою легкое, раздробить бедро или снести половину черепной коробки, — вздохнув, собеседник окружного прокурора продолжил. — И даже так, ты окажешься в лучшем положении, чем Лоренцо, который оказался перед двумя стрелками, попавших в него семь раз… Хотя вся эта история известна тебе лучше, чем мне и, как раз, я желаю обсудить с тобой несколько вопросов.

Корнелио молчал — он боялся, что не сможет нормально выговорить ни одного слова. Стараясь не смотреть на непрошенного гостя, он завел автомобиль. Лартер, внимательно следивший за дорогой, указывал путь. Они двигались на юго-запад, вскоре покинув центральные кварталы. Здесь, вдоль реки Чарльз тянулись многочисленные частные дома, старые фабрики и склады. Здесь не было такой крупной промышленности, как в южных кварталах, и водителю понадобилось не так много времени, чтобы оказаться за пределами городских окраин.

— Видишь это железную дорогу? — Лартер указал на путь, связывающий Бостон с Нью-Йорком. — Продолжай двигаться и впредь вдоль железнодорожного полотна.

— Слушай, Джереми, — произнес уже успевший немного успокоиться Корнелио. — Как ты влез в мою машину? Понимаю, твой отец, для того, чтобы играть и играть использовал тебя — он научил тебя взламывать замки, и маленький Иеремия помогал своему отцу-проходимцу грабить… грабить, чтобы играть. Не так ли? — сквозь зубы произнес прокурор.

— Всё может быть, — безразлично произнес его собеседник. — Вот здесь ты должен выехать прямо на железнодорожное полотно и поставить машину посередине, — продолжил он. — Кстати, уже пятница, — произнес он, глядя на часы.

— Безумец, здесь ходят поезда. Неужели ты хочешь погибнуть на этом проклятом пути.

— Верно… Давай, выезжай на путь, — Лартер толкнул своего собеседника дулом пистолета в затылок.

Когда Корнелио остановил автомобиль прямо на железнодорожном пути, Лартер, выйдя из автомобиля, жестом показал своему спутнику тоже выйти. Достав из кармана наручники, он приковал прокурора к ручке двери машины.

— Примерно в пол-первого здесь будет проходить товарный состав, следующий из Нью-Йорка. Если мы с тобой не успеем обсудить несколько вопросов, то ты можешь не дожить до утра, — с этими словами, не спуская своего собеседника с прицела, Лартер сошел с железнодорожного пути и отошел на расстояние, достаточно безопасное для того, чтобы спокойно наблюдать за проходящим мимо составом.

Корнелио всё еще не мог поверить в то, что твердыня его неуязвимости была разрушена. Он следил за тем, как Джереми положил ключи от наручников в карман, а затем, закурив трубку, снова посмотрел на часы.

— У нас есть примерно двадцать семь или двадцать восемь минут, прежде чем здесь появится поезд…. Первый вопрос: кто убил ДиМуччи?

— Это сделали люди семьи Коломбо. Это их почерк — убивать несколькими выстрелами в лицо.

— Второй вопрос: откуда ты столько много знаешь об этом убийстве. Покинув «Утопию» я связался с людьми, которые начали заниматься этим делом, и они пока не уверены в точном количестве выстрелов, но, тем не менее, я слышал именно семь выстрелов, а тебе известно это количество, хотя тебя там не было, — вздохнув, Джереми продолжил. — И как же мы можем разрубить этот Гордиев узел.

Корнелио не отвечал. Он, спустившись на колени, тихо плакал. Скривившись, Лартер, сел на корточки, чтобы иметь возможность смотреть прямо в глаза прокурору — теперь он просто терпеливо ждал, зная, что время играет на его стороне, а не на стороне окружного прокурора.

— Этот Лоренцо был дальним родственником лидеров семьи Коломбо. Когда-то они подставили его отца, а затем отказались помочь семье после того, как Нунцио ДиМуччи был убит, — вытерев пот со лба, Корнелио продолжил. — Так вот, этот парень последние два года продавал Лукасу всю эту информацию, которую он смог накопить о семье Коломбо, и последние два года они об этом даже не подозревали.

— Но ведь Лоренцо они убили не просто так? — резко спросил Лартер, наблюдая за тем, как его спутник снова начал плакать. — Ты же не хочешь сказать, что они вдруг совершенно случайно узнали, впервые за два года, что он их просто продавал? — посмотрев на чистое ночное небо, он продолжил. — Приятель, если семья Коломбо именно от тебя узнала об этом, то я убью тебя, если же нет, то я жду твой ответ.

— Всё это — дело рук Лукаса…

— Насколько я знаю, Коломбо — обычные уличные бандиты: вымогательство, налеты, торговля кокаином — вот их стихия. Я никогда не поверю, что семья Дженовезе позволила бы им безнаказанно убить человека, который так долго им помогал и не представлял прямой угрозы.

— Лукас рассказал Управляющему Совету, что этот парень знает слишком много и может представлять для нас опасность… — промолчав несколько секунд, Корнелио продолжил. — Они приказали ему решить этот вопрос, а он уже связался с людьми, которые смогли убедить семью Коломбо в том, что за несколько лет Дженовезе узнали о них все, что хотели.

— Хорошо, кто стоит во главе Совета?

Какое-то время прокурор молчал, словно и не услышал вопрос своего собеседника. Он тяжело дышал, сидя на коленях.

— Поверь, поезд не стоит на месте. Чем быстрее ты ответишь на мои вопросы, тем быстрее я освобожу тебя, — продолжил Джереми.

— Томми Эболи возглавляет совет, а Филипп Ломбардо прикрывает его спину… — увидев одобрительные кивки Лартера, он добавил. — Семья сильно разрослась — наши люди есть даже в Чикаго и Атланте. Многие из них связаны с Семьей лишь той кровью, которую им передали их матери, а некоторые даже не являются прямыми родственниками Дженовезе.

Окружной прокурор замолчал. Джереми просто спокойно ждал, несколько раз взглянув на часы. Ему показалось, что Корнелио снова начал тихо плакать.

— Примерно через шесть минут здесь будет поезд. Если ты хочешь жить, то ответишь на последний вопрос, — в ответ на это, прокурор закивал головой. — Как вы, к черту… — Лартер, прервавшись, нервно засмеялся. — Как вы узнали, что Лоренцо хочет со мной поговорить и как вы узнали, когда где и как мы должны с ним были пересечься?

— Во вторник Мюллер заметил, как ДиМуччи пошел за тобой по переулкам — когда он сообщил это Лукасу, он решил всё это проверить. Когда-то, более года назад, мы поставили у Лоренца дома подслушивающее устройство на телефон. Тогда он был у своей подруги в Сомервилле, а несколько человек, талантливых во взломе и в подобных устройствах, немного поработали с трубной его телефона.

— Зачем семье Дженовезе работать с людьми, которым они не доверяют? — поднявшись, произнес Джереми.

— Тогда было подозрение, что этот парень кому-то продает то, что он знает о Семье — если бы эти предположения подтвердились, то у него появился бы неплохой шанс сытно накормить рыб. Но ничего не подтвердилось, а устройство в телефоне, конечно же, осталось… — вздохнув, Корнелио продолжил. — Лукас говорил, что парень, наверно, начал что-то подозревать — он меньше стал разговаривать по телефону и совершенно перестал говорить о темных делах, с которыми имел дело. Но сам аппарат он так и не заменил — наверно, подумал, что Лукас проверяет, много ли в этой кошачьей шкуре блох, — после этих слов окружной прокурор разразился нервным смехом, вспомнив о том, как владелец «Утопии» любил проверять людей, с которыми он работал, самыми жестокими способами.

— Три минуты, — Лартер снова посмотрел на часы.

— Во вторник вечером ДиМуччи позвонил своей невесте — сказал, что в четверге вечером он не сможет приехать к ней в Сомервилль, потому как у него важная встреча с каким-то человеком, — когда Корнелио понял, что его собеседнику не хватает последних деталей, он произнес. — Лукас знал, где этот парень встречается с людьми, которым хочет передать какую-то важную информацию, и он знал о том, что во вторник, кроме как с тобой, Лоренцо ни с кем не разговаривал, практически все подозрения подтвердились. У Семьи был лишь один день на решение всех вопросов, а чем это всё закончилось, ты сам знаешь.

Лартер услышал то, что он хотел, но теперь он не знал, как закончить представление, разыгравшееся на окраине Бостона. Окружной прокурор внимательно следил за своим собеседником, начавшим нервничать. Но, когда послышался звук приближающегося поезда, Корнелио сам начал нервничать — это был тот же звук, который он слышал несколько минут назад, но теперь этот звук превратился в шум, становившийся все более и более сильным. Далеко на пути показался свет, который разрушил последнюю надежду прокурора на то, что его собеседник, говоря о поезде, всего лишь блефовал.

— Где же эти ключи, — тихо говорил себе под нос Лартер.

— Освободи меня, прошу тебя. Ведь я никого не убивал…

— Подожди, — ответил его собеседник, нервно обыскивающий свои карманы. — Ты, конечно, клоун и мелкий проходимец, но, поверь, я тоже не убийца и не желаю твоей смерти.

— Идиот, ты потерял ключи? Найди их, — с трудом произнес Корнелио, следивший за приближавшимся поездом. — Пока тебя будут поджаривать на электрическом стуле, твою жену будут насиловать люди Ломбардо.

Джереми начал искать ключи на земле. Не в силах разглядеть что-либо во тьме, он стал жечь спички, одну за другой, но даже так он едва ли мог что-то разглядеть. Отойдя на шаг назад, он начал искать ключи в сорной траве, росшей на краю насыпи, но каждая попытка казалась все более и более бессмысленной.

— Даже если тебя не найдет полиция, тебя найдут люди Эболи и Ломбардо, — Корнелио снова разрыдался. — Найди эти ключи, найди их… пожалуйста, — судорожно повторял окружной прокурор, прикованный к груде металла в сотне метров от приближающегося поезда.

Лартер уже не слушал своего собеседника. Не поворачиваясь, быстрым шагом он двинулся в сторону Бостона, все более и более отдаляясь от насыпи. Где-то позади, были слышны отзвуки безуспешной попытки машиниста затормозить поезда и, последовавшие вскоре за ней, скрежет металла и человеческий крик. Джереми шел через какой-то пустырь, разделявший два промышленных склада — до городских кварталов оставалось совсем недолго. Успокоившись, он остановился и, когда глаза уже привыкли к темноте, осмотревшись, он присел на перевернутую металлическую бочку.

Зажегши спичку, он усмехнулся, еще раз осмотрев место, где ему пришлось остановиться. Здесь, над грудой мусора, на листе жести какой-то то ли бродяга, то ли безумец старательно навел краской надпись — «Утопия»…

Глава V

Выход из здания аэропорта, как и в любое другое пятничное утро, был переполнен людьми: кто-то спешил отправиться домой ближайшим рейсом, кто-то лишь успел вернуться в Париж из дальней командировки; десятки таксистов и людей, сдающих автомобили в аренду делали непроходимыми подъезды к главному выходу. Тем не менее, для Мигеля, летавшего ранее только через Орли, аэропорт Ле Бурже даже субботним утром казался относительно спокойным местом.

— Подожди, приятель, не спеши — расслабься, — О’Хара обратился к своему спутнику, резко остановив его. Увидев недоумение на лице Массиньи, он продолжил. — Ты должен сейчас поехать на такси в условленное место и подождать меня там… недолго.

— Хорошо, назови место.

— Кладбище Пер Лашез, — словно вспоминая, произнес Патрик. — У могилы Шампольона.

— Ничего более умного придумать не мог? — усмехнулся его собеседник, но, через несколько мгновений, он начал понимать, что это еще один безумный приказ Лукаса. — Ты хоть знаешь, кто такой Шампольона и как может выглядеть его могила?

— Ты должен сейчас отправиться туда и ждать меня.

— Как долго мне придется ждать? — с недоверием спросил Мигель.

— Будешь там ждать моего появления — это убедительная просьба. Моя просьба, а не дона Дженовезе.

— Почему я должен выполнять твою странную просьбу? — резкожестикулируя, произнес Массиньи, подойдя вплотную к собеседнику. — Сколько я тебя вообще знаю, чтобы позволить себе довериться такому как ты…

— Послушай, ты можешь и не там ждать меня — можешь просто отправиться вместе со мной. Но учти, приятель, если ты узнаешь о моих делах, отправившись вместе со мной, обратного пути уже не будет, — усмехнувшись, произнес О’Хара.

Массиньи оставалось лишь согласиться с предложением своего собеседника. В каждом его действии чувствовалось присутствие Дженовезе, пускай и находящегося на другом конце земли — Патрик сам выбрал таксиста, которому следовало повести его спутника в место назначения, и сам же с ним расплатился.

Болтливый шумный таксист оказался венгром, который, будучи подростком, вместе с родителями в сорок пятом году переселился из полуразрушенного Будапешта в один из восточных пригородов Парижа. Его разговоры казались Мигелю бесконечными. В одни моменты он рассказывал многое о себе и своей семье, не забывая упомянуть и интимные подробности, в другие — наваливался на своего собеседника грудой личных вопросов, а когда осознавал, что его собеседник, говоривший на непривычном для него провансальском диалекте, занят совершенно иными мыслями — начинал разговаривать сам с собой.

Когда за окном автомобиля показались северо-восточные кварталы, застроенные дешевым жильем, соседствующим со старыми складами и фабриками, Мигель попытался расспросить водителя о кладбище Пер-Лашез. Вскоре построенные сравнительно недавно многоквартирные дома сменились зданиями середины девятнадцатого века — небогатыми, но построенными людьми, любившими свое дело. Эти кварталы, девятнадцатый округ, еще помнили свое прошлое, когда они были лишь небольшими городками, граничившими с восточными окраинами одного из самых прекрасных городов в Европе. То и дело мелькали, доходные дома промышленников, квартиры в которых, позднее, раскупили лавочники и ремесленники, старинные мануфактуры и небольшие гостиницы, также давно потерявшие свое первичное назначение.

Вскоре автомобиль выехал на улицу Бельвиль. Справа, Массиньи мог разглядеть старые центральные кварталы города, а слева — кварталы двадцатого округа, бывшего некогда городком Бельвилем, позднее сросшимся воедино с Парижем. Именно здесь, у подножия холма Менильмонтан, раскинулось кладбище Пер-Лашез.

* * *
Первые несколько часов на кладбище провел в ожидании близ могилы Шампольона, украшенной небольшой копией египетского обелиска. Патрику уже удалось заставить его ждать — несмотря на то, что самолет прибыл в Париж в одиннадцать вечера, О’Харе удалось убедить своего спутника провести ночь в зале ожидания вплоть до самого утра. Теперь Мигелию казалось, что этот человек снова пытается использовать свой предлог мнимой «необходимости».

Устав от бессмысленного пребывания вблизи от могилы великого египтолога, Массиньи отправился на прогулку по кладбищу. В Средние века район Пер-Лашез был предместьем, то подчинявшимся парижской префектуре, то частью городка Менильмонтан. С тех пор, как здесь появились первые дома, это место стало обителью разорившихся крестьян, палачей, мелких проходимцев и самой бедной части горожан, неспособной найти приют внутри городских стен.

Но с течением времени, это место сильно изменилось. У подножия холма, на месте пустыря, раскинулся огромный парк, на месте узких грязных улочек появились тенистые бульвары, а дома низов городского общества, отступив на северо-восток, уступили место домам новой буржуазии. Но лишь когда город окончательно превратился в часть Парижа, на месте старого парка появилось новое кладбище.

Мигель бродил по узким аллеям кладбища, фотографируя гроты и склепы, могилы светил разума и прекрасные, подобные живым людям, статуи, хотя и поставленные в честь умерших. Теперь это место казалось особенно пустым — лишь немногочисленные посетители томились у могил своих близких или других людей, память о которых для них была дорогой. То и дело, на аллеях попадались сомнительные личности — городские сумасшедшие, похожие на бесплотных духов, навсегда поселившихся в этом месте.

Устав от прогулок по кладбищу, растратив значительную часть пленки, он вернулся к могиле Шампольона, но, прождав там еще несколько часов, он снова начал бессмысленно ходить по кладбищу — теперь Массиньи выбрал путь между местом, где он должен был ждать Патрика и могилой Бальзака, синхронно пересекая это расстояние. Выйдя из такси, несколько часов назад, в магазине у центрального входа на кладбище он купил бутылку воды, но теперь её содержимое близилось к концу.

Он и не заметил, как солнце стало близиться к закату, а затем наступили сумерки. С наступлением тьмы Мигель начал нервничать, но, даже сквозь пелену злости, он прекрасно понимал, что не может покинуть это место. Он не знал, где искать О’Хару в Париже, а лишь этот человек был хрупким звеном между Массиньи и Дженовезе.

Просидев здесь до зари, он заснул, опершись спиной о каменную плиту. Когда он проснулся, уже близился полдень. Несмотря на то, что с чувством голода Мигель мог бороться, во рту у него пересохло — свой последний глоток воды он сделал после захода солнца.

— Какой сегодня чудесный день, — обратился он к первому человеку, которого он увидел у монумента «Умершим» — прекрасного и, одновременно, полного душераздирающей грусти творения человеческих рук. — Мне жаль, что в такой день я должен обратиться к незнакомцу с дурацкой просьбой.

В ответ, человек, к которому обратился Массиньи, несколько раз кивнул. Это был мужчина среднего роста, около пятидесяти лет на вид, с небольшими темными усами и треугольной бородкой, с густыми темно-каштановыми, хотя и уже тронутыми сединой, волосами и узким овальным лицом с тонкими чертами.

— Знаете, когда я в первый раз оказался на этом кладбище, в дождливый пасмурный день, у меня родилась одна мечта — встретить здесь прекрасную незнакомку, умирающую от тоски на могиле умершего мужа, которая попросила бы отвести её домой и обогреть. В объятиях со мной она забыла бы о былом горе и обрела бы новую надежду, — мечтательно произнес этот человек.

— У нас, кстати, есть нечто общее, — Мигель кивнул на камеру, висевшую на плече у его собеседника, а затем указал на свой фотоаппарат.

В ответ, незнакомец рассмеялся.

— Пожалуйста, купите мне воды и какую-то пищу, — Массиньи старательно выговаривал каждое слово. За последние годы он редко разговаривал на французском, а наречие, привычное для жителей Марселя, не всегда с легкостью воспринималось парижанами и франко-канадцами. — Возьмите это, — достав из кармана, он протянул собеседнику все мелкие купюры в франках, которые у него были. — Я плохо знаю цены в Париже, да и во Франции в целом, — пояснил он собеседнику, пересчитывающему деньги.

Задумавшись, незнакомец постоял несколько мгновений на месте, а затем быстрым шагом скрылся в конце аллеи. Здесь, у монумента «Умершим», Мигель мог просматривать ту аллею, которая вела к могиле Шампольона, но едва ли стоило ожидать, что там вскоре появиться Патрик.

Пока Массиньи ждал возле памятника, здесь появилось несколько человек, в том числе и один полицейский, не задержавшись здесь надолго, вскоре и они растворились среди тенистых аллей кладбища.

Вскоре на одной из аллей, ведших к центральному входу на кладбище, появился незнакомец, согласившийся выполнить просьбу Мигеля.

— Заберите это, — с улыбкой произнес незнакомец, протянув обратно деньги Массиньи. — Считайте, что это дружеский жест — ведь мне тоже могла бы понадобиться чья-то помощь.

Поставив на землю две небольших стеклянных бутылки с газированной водой, незнакомец, расстелил на каменной плите газету, стараясь не запачкать светлую ткань костюма. Присев, он жестом пригласил своего собеседника присоединиться к нему.

— Благодарю, — произнес Мигель, сев на газету.

— Кстати, кто вы? — спросил незнакомец, протянув своему собеседнику бумажный пакет, в котором, в фольге, лежал цыпленок в сухарях.

— Я — безумец. За последние несколько лет я успел померить маски мошенника, лжеца и труса. За последние несколько недель я успел сам влезть в несколько чужих ловушек, успел поведать одной незнакомке половину всего того, что сам знал о своем прошлом, и, вот, совсем недавно, сам добровольно пошел на поводу у безумца.

— Хорхе Ортега, — протянув руку, представился его собеседник, а затем, рассмеявшись, произнес. — Хотя я, наверно, такой же безумец.

— В таком случае, я — Мигель Массиньи.

— Вы — фотограф? — отпив глоток воды, произнес его собеседник.

— Я, в первую очередь, частный реставратор, искусствовед и археолог, правда, наверно, в самом широком понимании этого слова.

— А я — художник… в самом широком смысле этого слова, — задумавшись, он продолжил. — Кстати, вы из Прованса?

— Я родился в Марселе, но родным местом для меня всё-таки является Бостон, пускай и некоторые считают, что я свободен как ветер. В моих жилах смешались итальянская, бретонская и португальская кровь, хотя большинство людей признают во мне итальянца.

— Интересно, — задумавшись, произнес Хорхе. — Я бы попытался сейчас упомянуть и что-то о своем прошлом, хотя мое прошлое — это слишком долгая история, — улыбнувшись, он продолжил. — Надеюсь, мое настоящее станет не менее долгой и запутанной историей… — остановив взгляд на одном из надгробных памятников, он произнес. — Кстати, милый друг, скажите, а та незнакомка, которой вы рассказали о своем прошлом, была красивой?

— О, да, — мечтательно произнес Мигель. — Она была такой же, какой могла бы быть Лилит, снова появись она в обличии искусительницы.

— Вот видите, вы не пожалели рассказать многое о себе красивой девушке — так бы поступил и я.

Еще около получаса Массиньи проговорил со своим новым знакомым. Несмотря на расположенность Хорхе к своему собеседнику, Мигель старался быть осторожным, когда разговор заходил о его делах в Бостоне, опасаясь новых ловушек Дженовезе.

Уходя, Хорхе предложил своему собеседнику появиться в любой другой выходной день утром в саду Тюильри, возле пруда. Напоследок, он намекнул Мигелю, что собираются и реставраторы, не говоря уже о прочих людях, заинтересованных в архитектуре и живописи, и те, кто заинтересован в их услугах.

Когда новый знакомый Массиньи ушел в сторону выходы с кладбища, Мигель снова остался в ожидании появления Патрика. Только теперь это ожидание казалось еще более трудным. Отсутствие нормального отдыха подорвало его силы — теперь даже дорожная сумка, казавшаяся довольно легкой еще в начале дня, была непросто ношей. Когда еще было светло, он продолжал ходить по ближайшим аллеям, стараясь не очень далеко отдаляться от уговоренного места, рассматривая могилы тех, кто смог оставить свой след в истории человечества.

Лишь когда солнце село, и восточные кварталы Парижа погрузились в сумерки, где-то, в конце аллеи, появился темный силуэт. Резкие движения, легкая, но в то же время, неровная и неуверенная походка — всё это стало знакомым Мигелю за последние дни. Но лишь тогда, когда этот человек, двигавшийся в сторону могилы Шампольона, приблизился на расстояние несколько шагов, в нем можно было разглядеть О’Хару.

— Ты только посмотри, это кладбище сильно отличается от бостонских — его не запирают на ночь, да и любой может здесь спокойно прогуливаться, — Мигель узнавал всю ту же знакомую насмешку, пускай и граничившую с хладнокровием.

— Иисус, — глубоко вздохнув, раздраженно произнес Массиньи. — Патрик, ответь мне на один вопрос. Просто ответь — почему Дженовезе послал со мной проклятого психопата, а не кого-то другого?

— Не злись, приятель. Ведь я тоже могу начать злиться, а от этого станет хуже только тебе. Ты думаешь, это только тебе пришлось ждать? Нет, поверь, я тоже провел всё это время не наилучшим образом.

Те надежды, которые появились у Мигеля в самом начале общения с этим человеком, теперь рухнули — это был не просто агрессивный, спивающийся человек, шедший на поводке за Дженовезе. Здесь стоял расчетливый психопат, играющий в собственные игры, пускай и неопасные для интересов владельца «Утопии». О’Хара проверял своего спутника — он проверял его выдержку, давал почувствовать ему себя в роли идиота, макал его лицом в грязь и заставлял идти за собой, проверяя, короток ли поводок.

— Кстати, приятель, я снял для тебя номер в отеле «Майе». За свой счет, кстати, — с насмешкой произнес Патрик. — А ты стоишь тут и скалишься, — развернувшись, он, жестом позвав за собой Массиньи, отправился по той же аллее, по которой сюда пришел.

Когда они дошли до центрального входа в Пер-Лашез, у края тротуара показалось такси, ждавшее Патрика и его спутника. Теперь Мигеля не покидало странное ощущение того, что он попал в еще более глубокую яму, чем та, которую можно было ожидать от Дженовезе.

* * *
На выходе из отеля было малолюдно. Ранним воскресным утром лишь немногочисленные пешеходы и несколько посетителей кафе, на противоположной стороне улицы, нарушали утреннее спокойствие.

Мигель, едва ли успевший нормально выспаться, все еще обдумывал последний разговор с О’Харой. В четыре часа утра, за два с половиной часа до того, как Массиньи вышел из гостиницы, его спутник постучался в номер и, удивив наигранным спокойствием, сделал ему выгодное предложение.

Патрик передал, что Дженовезе, зажатый в тиски новых обстоятельств, дает Мигелю три недели свободного времени, которое он может потратить по своему усмотрению. Прежде, чем скрыться во тьме предрассветных улиц, О’Хара сообщил своему собеседнику, о том, что будет его ждать в воскресенье, десятого июня, утром, возле губернаторского дворца в Оране.

Устав от поиска нового подвоха, Мигель уступил место здравому смыслу — Лукасу, верно, было невыгодно давать человеку, согласившемуся выполнить его задание, три недели свободного времени, если только сам Дженовезе не столкнулся с новыми проблемами.

Доехав на такси до вокзала Монпарнасс, убедившись, что сможет уехать в Марсель в любое удобное время, Массиньи, оставив свои дорожные сумки в камере хранения, отправился на прогулку по городу.

* * *
После того, как те люди, чье присутствие было лишним, покинули комнату, её пространство погрузилось в тишину. Лишь при свете настольной лампы, Лукас Дженовезе спокойно сидел, рассматривая своего собеседника.

— Час ночи, — посмотрев на часы, спокойным тоном произнес Джереми Лартер, впервые сидевший напротив владельца «Утопии», а не сбоку от него.

— А в Париже, где сейчас находится наш друг, уже семь утра, — развел руками Лукас. — Иеремия, я ведь надеюсь, что ты не злишься на меня из-за столь позднего… или столь раннего, смотря с какой стороны посмотреть, приглашения. Я бы не стал тебя назойливо звать сюда, если бы не знал, что ты находишься в ресторане, всего в нескольких кварталах отсюда.

— Лукас, просто кратко сформулируй свой вопрос, а я постараюсь также кратко ответить, — делая вид, что не понимает того, чего от него действительно хочет владелец ресторана, произнес Джереми. — Я позаботился о том, чтобы через три дня прибыла моя семья, поэтому мне надо еще уладить некоторые вопросы.

— Наличие умения мыслить — вот, что отличает людей от животных, — многозначительно произнес Дженовезе. — Позволь попросить тебя — не делай вид, что ты этого не умеешь, — выждав паузу, он продолжил. — В ночь с четверга на пятницу кто-то приковал наручниками Корнелио к его же собственной машине и оставил на железнодорожном пути. Когда машинист все-таки сумел остановить, нашего окружного прокурора уже не было в живых.

— Жаль, что жизнь так коротка и непредсказуема.

— А знаешь, что беспокоит меня? То, что некоторые люди постоянно пытаются нарушить правила игры, в которую сами же согласились играть. У них есть только одно дешевое оправдание — они тешат себя мыслью, что их соперник тоже нарушает правила, — увидев, что его собеседник не менее хладнокровен, чем был ранее, Дженовезе продолжил. — Ты знаешь, что в Бостоне нет людей, которые просто так нагло убили бы окружного прокурора — это сделали бы лишь последние безумцы, не понимающие, что смерть далеко не самое худшее, что может ждать того, кто совершит подобный плевок в сторону заинтересованных. Конечно, подобное могли совершить и какие-то уличные бандиты из, например, негритянского гетто, но… они просто убили бы его на месте, а не стали бы везти на другой конец города и приковывать на пути движения поездов.

— Почему ты уверен, что я имею ко всему этому какое-то отношение?

— Если бы я был в чем-то уверенным, то легко забыл бы о нашей былой дружбе, — с улыбкой произнес Лукас. — Я даю тебе три недели на то, чтобы найти убийц Корнелио…

— А я тебе даю три недели на то, чтобы найти убийц Лоренцо, — резко перебил его Лартер, веко которого снова начало дергаться.

— Ты хочешь сравнить убийство окружного прокурора, покушение на которого вряд ли совершил бы даже последний идиот, и смерть парня, у которого врагов было больше, чем жителей в этом городе? — посмотрев на потолок, Дженовезе с насмешкой произнес. — Хотя, я согласен — ты получишь убийц ДиМуччи, а я получу убийц Корнелио, — посмотрев в глаза собеседнику, он добавил. — Мне дали три недели на то, чтобы я нашел их, поэтому, если ты не найдешь убийц, то я поделюсь, с некоторыми людьми, своими предположениями, а они уже пойдут по своей тропе… поверь, это не лучшей исход для тебя.

На мгновение скривившись, Лартер посмотрел в глаза своему собеседнику.

— А как же наш спор?

— Микель отдохнет три недели. У него будет время отдохнуть, собраться с мыслями и получше познакомиться с творчеством Гирландайо, — делая вид, что уступает, произнес Лукас.

— Хорошо, я согласен на твои условия, — после этих слов Джереми жестом указал на дверь.

Через несколько минут после того, как владелец «Утопии» позвонил на первый этаж, появился уборщик, уведший гостя по каменной лестнице. Теперь у Лукаса было время оценить нынешнюю победу. Не торопясь звать в комнату людей, ждавших за дверью, у деревянной лестницы, он сидел, рассматривая поверхность стола. Пока Лартер был обременен поисками фантомов, а Массиньи — лишним отдыхом, в распоряжении Дженовезе осталось поле битвы.

Глава VI

Солнце было уже высоко, когда Мигель оказался на площади Согласия. Забыв часы в сумке, он едва ли мог предположить, как долго шел пешком от вокзала Монпарнасс до этого места. Опершись боком о фонарный столб, он достал из чехла камеру, пытаясь выбрать удачный ракурс Луксорского обелиска, наследия египетских зодчих. Сделав несколько снимков и переключившись на фонтаны, украшавшие площадь, Массиньи почувствовал легкий хлопок по спине. Повернувшись, он увидел своего недавнего знакомого.

— Всё-таки ты решил прийти в Тюильри, — с дружеской улыбкой произнес Хорхе.

— Здравствуй, милый друг, — протянув руку, произнес его собеседник. — Сегодня чудесный день — я даже забыл о твоем приглашении.

— Тогда, пойдем — я сейчас сам направляюсь на площадь, — Ортега кивнул на папку, которую держал подмышкой. — Кстати, эти фонтаны, — указав на фонтаны Согласия, произнес он. — Конечно, великолепно смотрятся и утром, но наилучшие их снимки получаются вечером.

Несмотря на внешнюю гармонию, ничто не могло сравниться с атмосферой сада Тюильри. Раскинувшийся между улицей Риволи и спокойными водами Сены, сад словно сливался одно целое с площадью Согласия и ансамблем Лувра. В это место стекались многочисленные художники, архитекторы, странствующие музыканты, писатели, фотографы и люди, просто приходившие на непринужденную прогулку вдоль широких аллей парка и окаймлявшей его набережной. Сад привлекал и многочисленных студентов, приходивших с левого берега Сены.

Когда Хорхе и его спутник дошли до большого пруда, Ортега попросил подождать его, не более десяти минут, на скамейке, возле воды.

— Мигель, я, словом, случайно обмолвился одной знакомой девушке о тебе — вот она и захотела увидеть загадочного незнакомца.

Когда Массиньи поднялся со скамейки и повернулся, он ощутил то же чувство, что и несколько дней назад, в Шанноне — смущение. Если бы у него была розово-белая кожа, как у жителей Скандинавии, то, верно, его лицо покраснело бы от прихлынувшей крови. Перед ним стояла та девушка, которую он встретил у входа в паб, возле аэропорта.

Лишь простояв несколько мгновений молча, он осознал, что теперь у него появилась возможность её рассмотреть.

Высокая, с прекрасно очерченной фигурой, с черными волосами, спускавшимися до середины спины. На определенном расстоянии её глаза могли показаться лазоревыми, но, присмотревшись, Мигель понял, что этот цвет не так просто описать. При другом освещении они могли показаться темно-голубыми, а при ином — зелено-голубыми или, даже, зелеными.

Она была одета в рубашку кремового цвета и темно-коричневую юбку. Рукава были закатаны выше локтей, подчеркивая красоту её рук, достойных статуй Афины и Артемис. У нее была высокая грудь, а сложение незнакомки роднило её со статуями греческих богинь. В металлических деталях её пояса Мигель легко угадал кельтские мотивы.

Безупречной гармонией отличалось и лицо незнакомки. Представляющее собой удлиненный широкий овал, с нежными очертаниями, оно являло собой образец красоты, единой, от поросшего жесткими кустарниками побережья Андалусии до заснеженных вершин Шотландии. Прекрасный изящный профиль роднил её с изображениями критских богинь и смертными женщинами, запечатленными на холсте итальянскими мастерами. Красиво очерченный рот, миндалевидный разрез глаз, густые ресницы и черные, резко изогнутые брови напоминали об итальянках, уроженках Прованса и других дочерях средиземноморских народов. Но особого внимания заслуживал цвет кожи незнакомки — матовый, напоминающий цвет очищенного миндаля. Массиньи видел подобный цвет кожи у многих итальянок и француженок, равно, как и у многих англичанок, и прекрасно понимал, каким безупречным загаром может покрываться кожа незнакомки.

— Когда я встретил его на Пер-Лашез, тогда он умел говорить, — шутливо произнес Хорхе, оборвав тишину.

— О, Лилит, — вслух, на английском, произнес Мигель, обратившись к незнакомке так, как он уже прозвал в своих мыслях. — Ты меня сразила дважды: в первый раз, тогда в Шанноне, а во второй — сейчас. Истинная леди — очаровательная и непринужденаая, властная и нежная…

— Это — Фабьенн Галан. В Сорбонне она изучает окситанскую поэзию, а также галисийскую средневековую литературу, — Ортега решился представить незнакомку. — Она без памяти увлечена и архитектурой, и искусством реставрации… не говоря уже о живописи, — с улыбкой произнес испанец.

— После той встречи в Ирландии, я мог мечтать лишь о двух вещах: о том, чтобы увидеть тебя снова, чтобы никогда не забыть этот образ и о том, чтобы никогда тебя больше не увидеть, не искушаясь тем, чего у меня и так никогда не будет, — пожав плечами, произнес Мигель.

— А мне хотелось увидеть тебя снова, чтобы отдать долг… если ты не забыл, — с улыбкой произнесла Фабьенн.

— Мигель, я вижу, что вы практически знакомы, — снова прервав тишину, произнес Ортега, — Если ты позволишь, я оставлю наедине, — взглянув на девушку, он произнес. — Фабьенн, подожди пару минут — я хочу сказать несколько слов твоему новому знакомому.

Отойдя не менее чем на десять метров в сторону, он начал с ним беседу.

— Она снимает одну из моих квартир — на углу проспекта Менильмонтан и бульвара Шаронн — как раз, рядом с Пер-Лашез. Я вижу, что вы уже где-то встречались и постараюсь предположить, что ваше общение выйдет очень далеко за пределы дружеской беседы. Если ты, если ты захочешь снять жилье — можешь обратиться ко мне, — выждав некоторую паузу, Ортега продолжил. — Нельзя не почувствовать подвох, если один незнакомый человек помогает другому. Всё имеет свою цену… Знаешь, почему я помогаю тебе, как, впрочем, и помог Фабьенн год назад, когда она только появилась в Париже? — посмотрев в глаза собеседнику, Хорхе продолжил. — Когда я только появился в Париже, мне было двадцать один год, но у меня не было ничего: мою мать задолго до этого забрал грипп — она умерла от пневмонии, а мой отец умер от рака, моего брата убили коммунисты, наш дом в Валенсии сожгли бандиты-каталонцы, а мне самому пришлось бежать через Пиренейские горы во Францию. Когда я сошел на перрон на вокзале Монпарнасс, у меня не было денег ни на аренду квартиры, ни на краски, ни на, увы, обратный билет в Тулузу.

— Милый друг, у меня есть и достаточные средства и дорогие моему сердцу занятия — просто, есть люди, которые пытаются сломить и поставить меня на колени. Они, к сожалению, одержимы этой идеей, и у них нет ни чести, ни совести — лишь сомнительные принципы, которые они сами себе навязали для того, чтобы оправдать свои жестокие игры.

— Увы, это, как раз, то, что я и предполагал — просто, у тебя слишком много проблем. Вот поэтому я тебе и хочу помочь — потому, что вижу в тебе самого себя, каковым я был, когда только здесь появился… пожалуй, за исключением того, что я был на года три или, может быть, четыре младше. Не думай, что я стал бы помогать первому встречному бродяге, — с улыбкой произнес Хорхе, а затем продолжил, стараясь не задерживать девушку, стоявшую в десятке метров от них. — Голодный, потратив последние несколько франков на свежий батон хлеба и несколько яиц, ровно тридцать лет назад я ходил по аллеям Тюильри, отчаявшись найти работу в Париже, еще не забывшем Великую депрессию, на что я потратил немало дней. Тогда, поздно вечером, я подошел к одной пожилой супружеской паре и, едва зная французский, попросил у них несколько франков на хлеб… под честное слово, что верну, когда смогу найти работу, — рассмеявшись, произнес Ортега. — Я и не мог представить, что они смогут меня смутить — просто, пригласив на ужин. Они позволили мне прожить несколько дней в их квартире, а потом в редакции одного журнала, увидев мои рисунки, сделанные обычными чернилами, мне предложили место художника-иллюстратора. После этого я не раз навещал этих людей, ища способы отблагодарить — у них же я встретил и девушку, сестру мужа их дочери, которую полюбил, и которая родила мне замечательного сына. Лишь однажды они обмолвились о том, что ужаснулись, увидев меня на вечерней аллее — с их слов, настолько я был похож на их сына, погибшего на фронте Великой войны.

— Добрые дела бесценны, — произнес Мигель.

— Верно! К сожалению, пока эти люди были живы, я не нашел способ отблагодарить их. Но рад помогать таким же, как и я — лишь так, верно, я смогу вернуть тот долг, — вздохнув, Ортега посмотрел на часы. — Дьявол! Прости за этот утомительный рассказ — просто хотелось, чтобы у тебя не было лишних вопросов, — похлопав своего собеседника по плечу и помахав Фабьенн, Хорхе быстрым шагом направился по аллее в сторону площади Согласия. Еще когда они шли сюда, с Массиньи, он обмолвился о том, что у него не так много времени, и он идет к пруду лишь для того, чтобы передать своему знакомому архитектору какие-то бумаги.

Когда Мигель подошел к Фабьенн, она протянула ему свою, словно выточенную из мрамора руку.

— Сир, пойдем — я покажу Париж. Ведь я должна вернуть долг, — она произнесла это на, знакомом её собеседнику, окситанском.

Почувствовав прикосновение грубоватой, как у скульптора, ладони, она, двигаясь мягкой походкой, повела своего спутника за собой.

* * *
Показывая Мигелю все краски Парижа, его новая знакомая не забывала рассказывать и свою историю. Фабьенн Галан происходила из древнего бретонского рода, который вел свое происхождение от пиктов, переселившихся в Бретань после германского нашествия. В ней, как и во многих других французах и бретонцах, ирландцах и англосаксах, текла отважных мореходов пиктов. Эта кровь роднила Фрэнсиса Дрейка и Магеллана, Уолтера Рейли и Франсиско Коронадо, эта кровь роднила португальских корабелов и отважных бретонцев, рассекавших неспокойные просторы Атлантики.

Еще когда римляне пришли на берег Атлантики, они застали здесь многочисленные племена мореходов, пришедших с далеких берегов Иберийского полуострова на судах, сшитых из шкур. Заняв Уэльс и Камбрию, Корнуэлл и Бретань, эти племена, под именем бриттов, единым фронтом выступали против римлян и белгов.

Пикты были последними из завоевателей с юга, пришедшими на острова. Отличившиеся в борьбе с римлянами, оттесненные на западные земли, пикты создали ряд королевств в Камбрии и Каледонии, но и они не смогли дать отпор более сильным германским захватчикам. Основатель рода Галан был правителем одного из небольших королевств в Камбрии. Обескровленный в войнах с нортумбрийцами, Галан, как и некоторые другие мелкие камбрийские царьки, бежал в Бретань, дав начало новому знатному бретонскому роду, присягнув на верность бриттским королям. С тех пор Галаны успели послужить бретонским правителям, отличившись в войнах с франками и в крестовых походах, в плаваниях Кабота и в войнах с гугенотами. Когда эти земли стали частью французского королевства, этот древний, хотя и не очень знатный род успел отличиться во многих начинаниях короны, а затем республики.

К тому времени, когда в семье рантье Жозефа Галана, в Ренне, родилась его дочь Фабьенн, о прошлом семьи Галан остались лишь обрывки воспоминаний. За долгие столетия многие сыновья рода пали на полях сражений, умирая за Бретань, а затем, и за французское королевство, многие девы семейства нашли себе мужей из более богатых французских земель, а старый замок пришел в упадок. Именно вид запущенного замка в Бретани, впервые увиденного в детстве и родил любовь Фабьенн к делу реставрации.

Во время прогулки по Парижу Мигель успел услышать о невысоких, но неприступных скалистых грядах, окружающих замок, о дубовых рощах, окружающих дороги, построенные еще римлянами, о небольших глубоких озерах с зеркально чистой водой и многочисленных водопадах. Фабьенн рассказывала о спусках по быстротечным рекам, о лошадях, пасущихся на вечнозеленых лугах и о том, как прекрасно переждать дождь в прибрежном гроте.

— Это место имеет свою легенду, которую мне довелось услышать от нескольких человек, — произнесла спутница Массиньи, когда они, обойдя по левому берегу Сены, вышли в западную часть Сите.

— Расскажи мне эту легенду, — произнес Мигель, остановившись вместе со своей спутницей на западном краю острова, едва ли отличимом от носа корабля, плывущего по спокойным водам Сены.

— Еще до того, как здесь появились римляне, на южном берегу Сены жило племя паризиев, а северным, правым берегом овладели пришельцы-белги. На Сите тогда жила небольшая, никому неподвластная группа людей. Они занимались тем, что перевозили на лодках людей, желающих пересечь реку, и переводили по безопасным бродам скот. И белги, и паризии знали, что победа будет в руках того, кто сможет завладеть островом посреди реки.

Пока Фабьенн начала свой рассказ, Мигель поглаживал нежную кожи её руки, проводя пальцами от локтя до мизинца. На какое-то мгновение ему показалось, что его собеседница немного смущена, но, улыбнувшись, она продолжила свой рассказ.

— Так случилось, что одна девушка, живущая с отцом, в маленькой рыбацкой хижине прямо здесь, на краю острова, влюбилась в парня из племени паризиев. Но на ней уже лежало тяжкое бремя — любовь воина-белга, одержимого незнакомой ему девушкой. Пока её мысли были заняты юношей паризием, воин-белг сходил с ума от одних только мыслей об этой незнакомке, — посмотрев в сторону реки, Фабьенн продолжила. — Оба племени не хотели терять драгоценное время и, по злой шутке своих богов, в одну ночь, одновременно, решили захватить остров. Пока паризии, начали переходить реку по броду, о котором им, под мучительной пыткой на огне, рассказал один островитянин, белги отправились через реку на лодках. Зная о предстоящей резне, воин-белг первым делом разыскал хижину очаровавшей его незнакомки. Не зная иного способа спасти её от своих соплеменников или от их противников, он, спрятавшись вместе с ней среди деревьев, растущих здесь на берегу, накрыл её своим телом.

На какие-то мгновения Фабьенн прекратила рассказ, но, взяв в руки прохладную ладонь своего спутника, она продолжила.

— Воин и не знал, что его хорошо вооруженные и многочисленные соплеменники проиграли плану горстки паризиев. Забросав горящими поленьями, они потопили лодки, в которых сидели белги, одетые в слишком тяжелые кольчуги, для того, чтобы иметь шанс выплыть. Лишь немногие из воинов смогли выйти на берег острова, чтобы встретить там еще более жесткий отпор. Когда люди, пришедшие с северного берега, потерпели поражение, а паризии были опьянены побоищем в селении островитян, один из юношей, пришедших по броду с южного берег нашел своего противника. Старший воин приказал ему убить белга и девушку, которую тот накрыл своим могучим телом. Узнав в той девушке незнакомку, мечтательно наблюдавшую за ним, каждый день, с берега острова, юный паризий, бросив на землю свой оружие, отказался выполнять безумный приказ. Когда здесь появились другие паризии, жестокий меч не пожалел никого: ни одинокую девушку из слабого беззащитного рода, ни воина из вражеского племени, ни их соплеменника, отказавшегося разделить с ними минуты безумия.

— Грустная история, — тихо произнес Массиньи. — Но ведь и паризиев постиг жестокий рок, когда они дали отпор римлянам.

— С тех пор, как еще помнят некоторые люди, странные вещи происходят в полнолунные ночи, подобно той, в которую, под серебристым светом Луны, два племени сошли на острове. Три призрака появляются на берегах сены: одни видят силуэт высокого крепкого воина, тихо стоящего на левом берегу реки, высматривая полюбившуюся ему девушку, другим являлась невысокая стройная темноволосая девушка — кутаясь в плащ, как и в ту ночь полнолуния, она высматривает юношу паризия, а третьи — какой-то смутный силуэт на правом берегу… силуэт того самого юноши, который проклят за неразделенную любовь и за деяния своих соплеменников.

— Прекрасно — думаю, Бретань знает еще больше подобных легенд.

— Ты прав… Кстати, — теперь глаза Фабьенн светились каким-то серебристым блеском. — Ведь только мой отец происходит из Бретани — моя мать же из Оверни, из тамошнего мелкого рыцарского рода. Овернь не так прекрасна как Бретань, но и там немало чудесных мест — там еще больше водопадов, еще больше стремительных рек и скалистых кряжей, окруженных дубовыми рощами, — Мигель чувствовал то притягивающее нетерпение и жажду поиска, которыми горела Фабьенн. — Поехали в Бретань… нет, не сейчас — немного позже, — произнесла собеседница Массиньи, глядя ему прямо в глаза.

Увидев улыбку на лице Мигеля и блеск в глазах, его спутница снова повела за собой.

Когда они дошли до собора Нотр-Дам, Фабьенн обмолвилась о том, что именно возле острова Сите, на правом берегу, в книжной лавке она впервые столкнулась с Хорхе. Когда, более полутора лет назад, проучившись год в университете Ренна, она перевелась в Сорбонну, ей еще не было и двадцати лет. Около года назад она ходила по парижским книжным лавкам в поисках полного атласа французских замков. Во время одного из своих бесплодных поисков она и столкнулась с Хорхе. Разговорившись с незнакомкой, узнав, что она, как и он сам много лет назад, подрабатывает иллюстратором, в одном из архитектурных журналов, Ортега решился помочь Фабьенн — он познакомил её с людьми, занимающимися составлением подобных атласов и познакомил с теми, кому дорого искусство реставрации.

К тому времени, когда, огромной петлей пройдя через весь Париж, остановившись лишь в нескольких кафе, Мигель и его спутница снова вернулись к набережной у сада Тюильри, солнце уже садилось далеко на западе.

— Скажи, Фабьенн, почему твой выбор остановился на мне? Разве во мне есть что-то особенное? — спросил Массиньи, смотря прямо в глаза. Его собеседница, стоя на высоких каблуках, была ненамного ниже, чем он сам. Теребя правой рукой нежную кожу её локтя, левой он держал её за талию.

— Тогда скажи, почему ты тогда сам со мной разговорился в Шанноне. Там, под козырьком паба, — с улыбкой произнесла его собеседница.

Смотря прямо в глаза своему собеседнику, она, обвив руками его шею, притянула к себе. Чувствуя на шее прикосновение теплой нежной кожи её предплечий, Мигель мог рассмотреть на её губах блеск капелек вина, выпитого в кафе, в двух кварталах от этого места. Не прошло и нескольких мгновений прежде, чем их губы слились в поцелуе…

* * *
Пока дневные сеансы закончились, а до более популярных вечерних оставалось не менее полутора часов, у Элвиса Коннелла появилась возможность занять весь своего кинотеатра для себя и своей подруги.

— До шести часов сеансов не будет, — покачав головой, произнес работник кинотеатра, обращаясь к Лартеру, появившимуся на входе в здание.

— Приятель, передай Элвису, что к нему пришел Джереми. Он знает, что я должен к нему прийти.

Работник кинотеатра кивнул и, с заметным недовольством направился по коридору в сторону входа в зал. Через несколько минут он вышел из зала и резким жестом позвал гостя за собой.

— О, Джереми, а я и не ждал, что сегодня придешь. — Коннелл вместе со своей подругой Кимберли смотрел «Лолиту» — новый фильм Стэнли Кубрика.

— Ты говорил, что у тебя есть какое-то интересное предложение, — приветливо подмигнув Кимберли, Лартер сел рядом с Элвисом.

— В общем, есть один наркоман. Это парень мулат-пуэрториканец. Раньше он жил среди своих, в пуэрториканском квартале, и работал на мясном комбинате. Когда соплеменники узнали, что он употребляет героин и уже давно уволен с комбината, его прогнали. Еще когда он работал, ему удалось взять в долг, чтобы расплатиться со своими соплеменниками и с людьми, торгующими героином, немало денег у одного парня из Южного Бостона. Но даже когда его уволили, он умудрился убедить этого парня, что у него есть работа. Мало того, ему даже удавалось выплачивать проценты… — на какое-то время Коннелл задумался, а затем добавил. — В общем, он должен шестнадцать тысяч долларов.

— Обычный наркоман? — усмехнулся Лартер.

— Ко всему прочему у него нет никакого жилья. А чтобы покупать новые дозы и выплачивать проценты своему кредитору, хотя последнее он уже давно перестал делать, он взламывает и обчищает автомобили, — теперь Элвис занял выжидательную позицию. — Заплатишь двенадцать тысяч Альфонсо — парню из Южного Бостона, у которого наркоман занял деньги, и заплатишь еще три тысячи мне.

Выслушав своего собеседника, Лартер с согласием кивнул. Теперь он испытывал противоречивые чувства. С одной стороны, он был доволен, с какой легкостью удалось выйти на путь осуществления плана, придуманного им за полчаса, но, с другой стороны, уже сейчас Джереми начали мучить сомнения.

* * *
Когда Мигель проснулся, Фабьенн уже была в душе. Всего лишь шесть часов назад, в два часа ночи, они вернулись в квартиру, которую Галан снимала у Хорхе. Быстро одевшись, он направился в квартиру в противоположном конце коридора, в которой жил Ортега. Еще на Пер-Лашез его новый знакомый обмолвился о том, что Вероник, его жена, уехала на несколько дней к своим родителям, в Дижон, и Массиньи мог не бояться, что его появление кого-то побеспокоит.

С приветливой улыбкой, после непродолжительного стука, Ортега, пригласил своего собеседника вовнутрь.

— Ты предупредил леди, что будешь здесь? — спросил Хорхе, когда он, и его гость пили кофе на балконе, выходящем на бульвар.

— Конечно. Я оставил записку на кровати, — кивнул Мигель, а затем, вспомнив, достал из кармана брюк деньги. — Скажи, сколько денег Фабьенн тебе должна за квартиру и сколько будет должна в ближайшее время?

— Считай, что нисколько. Так уж складывается, что две из четырех квартир в этом доме заняты постояльцами все время, а одна — время от времени, а другая, увы, практически все время пустуют. Пока никто не желает её снять, Фабьенн ничего за нее не платит, а когда, что случается очень редко, появляются желающие, да и то сомневающиеся, снять квартиру, она платит такую же сумму, как и те люди, с которыми я имею дело очень долго. Так что, можешь пока жить у нее.

— Благодарю тебя, хотя свободного времени у меня не так много и вряд ли я здесь проживу больше двух недель — скоро мне нужно будет отправиться в Алжир.

— Адское место — особенно, если тебе придется летом там проводить раскопки, — на время Хорхе прервал беседу, пытаясь что-то вспомнить. — Слушай, я помню, ты говорил, что самолеты — твоя страсть. Может быть, ты знаешь неплохих пилотов… хотя бы тех, которые могут летать на не очень большие расстояния на старых грузовых машинах, — не дав собеседнику возможность высказаться, он добавил. — Идеальный вариант, если этому человеку нечего терять, если он находится на дне нормального общества или он является настолько безрассудным, чтобы добровольно влезть в любые неприятности.

— То есть этот человек должен быть безумным искателем проблем? — с интересом заметил Массиньи.

— Вот именно. Ты, видимо, наслышан о войне в Алжире. Вот уже несколько месяцев длится перемирие, но оно имеет лишь декларативный характер. Мне нет смысла сейчас рассказывать о том, что испытывают сейчас люди, живущие там. Я лишь кратко скажу, что человеку, которого ищет одно военное ведомство, предстоит совершить несколько грузовых перелетов.

— Сколько времени всё это займет?

— Две недели. И, конечно же, этому человеку хорошо заплатят, причем, с хорошим авансом.

— Хорхе, ты уже нашел этого человека… Я — тот безумец, который готов выполнить это задание, — глаза Мигеля загорелись блеском.

— Нет, мой друг, ты — дурак, а не безумец, если полагаешь, что я позволю втянуть тебя в эту грязь. Впрочем, подобный рывок с твоей стороны был предсказуемым, — с улыбкой произнес Ортега. — Если я тебя втяну в это болото, если я тебя познакомлю с этим миром, то обратная дорога для тебя уже будет закрыта.

— Если я бы услышал об этом месяц назад, то сам считал бы дураком того, кто согласится на это. Но, Хорхе, так уж случилось… — Мигель прервался нервным смехом. — Меня втянули в болото, гораздо более темное и опасное, — Массиньи видел недоумение в своем собеседнике. — Мне тоже нужно в Алжир и нужно познакомиться тамошним болотом, прежде, чем я в него влезу. У меня достаточно свободного времени, а деньги, сколько бы не заплатили люди, о которых ты говоришь, не окажутся лишними.

— К дьяволу, — Хорхе задумался, глядя в окно. — Ты не маленький мальчик, чтобы я тебя отговаривал,остановившись, хотя бы, на очевидных опасностях. Хотя, — Ортега рассмеялся. — Лет двадцать пять назад я бы тоже согласился на подобное безумие.

Несколько минут они просидели в тишине. Допив кофе, Хорхе резко прервал минуты молчания.

— Всего, нужно будет совершить около шестнадцати полетов: восемь — с Корсики в Оран, восемь — из Орана на Корсику. Примерно, восемь полетов в неделю. Ты сможешь совершать все перелеты туда и обратно в будние дни, а в выходные можешь видеться с Фабьенн, — с дружеской улыбкой произнес Ортега, а затем, посмотрев на часы, добавил. — Кстати, тебя, наверно, уже заждались.

Хлопнув себя ладонью по лбу, его собеседник быстрым шагом направился в сторону входной двери. Когда Мигель, пройдя по коридору, дошел до двери квартиры, в которой жила Фабьенн, он услышал голос Хорхе, все еще смотрящего ему вслед.

— Мне жаль, но я должен еще раз напомнить, что пока у тебя есть шанс передумать. Но… если ты уже войдешь в это болото, то обратной дороги из него не будет.

Глава VII

Услышав шум, хозяин мясной лавки, читавший газету, сидя у входа в свой магазин, посмотрел на автомобиль, остановившийся в нескольких метрах от него. Из машины, нового, хотя и недавно перекрашенного шевроле, вышли двое мужчин.

— Альфонсо, купи же себе наконец-то очки, — произнес один из них. И, не успев к нем присмотреться, Альфонсо Ломбардо узнал в нем Элвис Коннелла, своего давнего товарища.

Владельцу мясной лавки, Ломбардо, было около пятидесяти пяти лет. Высокого роста, очень коренастый, с широким квадратным лицом и крупной челюстью, этот человек все еще обладал достаточно воинственным обликом первобытного воина, несмотря на округлый живот и заметную залысину.

— Нашелся повод навестить старых людей? — произнес Альфонсо, похлопав Элвиса по плечу.

— Этот парень готов заплатить за того наркомана, — тихо произнес Коннелл, кивнув на своего спутника. — Ты его, наверно, помнишь. Это — Джереми Лартер, с которым тебе уже приходилось иметь дело.

Кивнув, владелец магазина пригласил гостей в помещение. Двое парней, в майках, забрызганных свиной кровью, едва успевали обслуживать утренних клиентов. Ломбардо, стараясь никого не тревожить, провел гостей в складские помещения. Когда они дошли до двери холодильной камеры, он еще раз оглянулся вглубь коридора.

— Он здесь, — тихо произнес Альфонсо, открывая дверь холодильной камеры.

— Подожди. Ты же не хочешь, чтобы он запомнил наши лица, — шепнул на ухо Лартеру Элвис. Достав из карманов куртки две вязаные лыжные маски, он, надев одну на себя, передал другую Джереми.

Помещение, в котором хранились свиные и говяжьи туши, представляло собой старую рефрижераторную камеру, снятую с железнодорожного вагона. В углу камеры, подальше от свиных туш, сидел человек. Легкий свитер едва ли защищал его от температур, ненамного превышающих нулевую отметку.

— Тебе повезло, джентльмены хотят тебя выкупить, — многозначительно произнес владелец магазина.

— Ты любишь героин? — произнес Лартер, обратившись к мулату, сидевшему в углу.

Какое-то время человек, сидевший в углу, молчал. Темно-серый оттенок его желто-коричневой кожи, блуждающий взгляд, резкие неуверенные движения, худоба — перед гостями сидел человеку, которому оставалось жить не более пяти лет. Обливаясь холодным потом, он едва ли обращал внимание на холод, стоявший в помещении. Согнувшись в судороге, он рассматривал людей в лыжных масках.

— У тебя есть доза? — с интересом произнес наркоман, поднявшись и опершись спиной и стенку камеры.

— Может быть, и есть, — осторожно произнес Джереми. — Но ты долго обманывал людей, так что, на следующую дозу тебе придется заработать.

— Вы хотите со мной… — в блуждающем взгляде пуэрториканца можно было прочитать нескрываемый интерес. Альфонсо, стоявший у двери в холодильник, рассмеялся.

— Так вот, как у тебя получалось, и находить новые дозы, и платить Альфу проценты, — вздохнув, Лартер, обдумывавший новый поворот своего плана, продолжил. — Ты продавался соплеменникам… за героин. Я так и думал, что, если тебя посадить в воду, пойдут пузыри.

Какое-то время наркоман находился в недоумении, не до конца понимая, что от него хотят. Нервно посматривая на Альфонсо, он пытался не сводить глаз с людей в масках.

— В Кембридже есть один заброшенный дом. Землю уже успели выкупить, но у застройщика какие-то проблемы и он отложил снос здания, — говорил тихим шепотом Лартер, подойдя вплотную к владельцу магазина. — Альф, у тебя ведь есть машины, на которых ты развозишь мясо по ресторанам, — дождавшись кивка собеседника, Джереми продолжил. — Я даю тебе двенадцать тысяч за это, — он кивнул на наркомана, согнувшегося у стенки. — И добавлю еще тысячу за его доставку.

— У меня есть автофургон с холодильной установкой, а есть еще мини-фургон без установки… Так что, может еще подморозить его? — Ломбардо кивнул на пуэрториканца и, усмехнувшись, продолжил. — Совсем свежий будет.

— Он же дух совсем испустит, если еще в холоде побудет. Повезете его на обычном фургоне.

Кивнув, Альфонсо, вышел в коридор и позвал за собой гостей, оставив наркомана наедине с собой. Не прошло и десяти минут, как владелец лавки оказался в коридоре, приведя с собой младшего сына и одного из работников магазина. Одев своему должнику на голову мешок, Альфонсо вместе с помощниками вывели его через задний вход магазина и, посадив в фургон, позвал своих гостей.

* * *
Дом, совершенно случайно, найденный еще несколько месяцев назад Лартером, располагался на северо-восточной окраине Бостона, между Кембриджем и Сомервиллем. Но только лишь теперь Джереми смог в должной мере оценить это здание, забытое своими прежними хозяевами, новым застройщиком и, в конце концов, временем.

По просьбе человека, возомнившего себя новым владельцем этого здания, Альфонсо и его помощники ввели пуэрториканца в помещение, некогда бывшее гостиной комнатой. Это комната казалась просторной темницей: мебель, оставшуюся от людей, живших здесь несколько десятков лет назад, успел вывезти застройщик, а Лартер, еще давно присмотрев это помещение, заколотил все окна досками и остатками мебели с верхних этажей.

— Может привести его в подвал? — спросил Ломбардо, глядя на Элвиса и Джереми, уже успевших снова надеть маски.

— Подвал затопило, а я — плохой водопроводчик и не могу даже сказать, проблемы ли это с трубами или же — грунтовые воды.

Альфонсо пожал плечами, а затем он и люди, ведшие наркомана, вышли из помещения. Рассчитавшись с владельцем мясной лавки, Лартер вернулся в комнату, в которой Коннелл уже успел включить свет.

— Видишь, как тут хорошо? — Джереми обратился к Элвису, снимая с головы пуэрториканца мешок. — Проводку я починил здесь сам — даже не знаю, как так получилось, — усмехнувшись, он кивнул на старую настенную лампу.

Теперь Лартер пытался, на грани возможностей, быть осторожным. Каждый его шаг мог окончиться поражением. Теперь он был зажат между собственными ошибками и семьей Дженовезе.

— Я дам тебе лист бумаги и ручку, чернил в которой хватит ровно настолько, насколько мне нужно — ни больше, ни меньше. Под диктовку, ты напишешь мне небольшой текст, под которым распишешься…

— Я ведь не дурак, — прервав своего собеседника, произнес наркоман. — Зачем вы меня у мясника выкупили? — теперь, при ярком освещении, люди, привезшие в заброшенный дом, могли рассмотреть, что он, скорее — смесь европейца и индейца-таино, хотя и не без африканской примеси, о чем говорил, желто-коричневый цвет его кожи.

— Недавно какие-то ребята убили одного человека на железнодорожных путях, недалеко от пустыря, где строятся новые газохранилища, — с иронией в голосе произнес Джереми. — Убийц так и не нашли, поэтому ты… напишешь небольшое признание, — увидев недоумение в блуждающем взгляде наркомана, он произнес. — Ты ведь давно на героине, поэтому, верно, ищешь разные пути для получения новых доз наркотика.

— Приятель, я не хочу на электрический стул, — наркоман начал нервничать и крутиться на месте, словно, ища что-то на стенах.

— Вижу, героин тебе совсем мозги выжег. У меня есть один вариант: я знаю, что пуэрториканским кварталом владеют ваши «крестные отцы», — следя за реакцией наркомана, он продолжил. — Я знаю, что один из этих «крестных отцов» — гомосексуалист… Я знаю, что ему пригодится новая «подруга» и… за какую цену я могу ему это продать, — вздохнув, Лартер добавил. — Мне это все омерзительно, но ты же сам себе не хочешь помочь.

— А другой вариант? — осторожно произнес пуэрториканец.

— Теперь запомни, как ты провел ночь с семнадцатого на восемнадцатое мая. Человек, у которого ты покупал героин, уже знавший, как тебе приходилось зарабатывать на некоторые дозы, предложил тебя свести с одним незнакомцем. Вы встретились в центре Бостона — там ты подсел к нему в автомобиль. Но, разное в жизни бывает — этот человек сказал, что твои услуги в эту ночь ему не нужны, но-о… он-то и не знал, что такое абстинентный синдром существа, в которое превращается человек, употребляя долгое время наркотики-опиаты. Он и не знал, какие адские щипцы разрывали твое тело на части.

— А… — наркоман попытался перебить Джереми.

— Замолчи и слушай, — прервал его Лартер. — Твое тело разрывалось от абстиненции… ломки, как вы это называете. Ты был уверен, что сможешь в ту ночь заработать на очередную дозу, но тот незнакомец отказался в последний момент. Ты схватил заточку, которую носишь в кармане на случай, если кто-то застанет тебя за взломом машин, и стал угрожать ему. Ты не знал, кто это и даже не понимал, что творишь. Ты полагал, что у него были с собой деньги и начал угрожать заточкой, но ты глубоко заблуждался — у него не было с собой никаких наличных. Конечно же, ты ему не поверил и заставил поехать на окраину города. Он до последнего верил, что ты поверишь, что у него нет денег, но, разрываясь от нестерпимой боли, ты приковал его к ручке двери автомобиля и продолжил осыпать угрозами. Как и положено обезумевшему наркоману, ты и не знал, что по этому пути действительно ночью будет следовать поезд, и, конечно же… ты потерял где-то возле железнодорожного пути ключи от наручников и, отчаявшись, убежал.

— Если меня не зажарят, то, все равно, с таким раскладом, из тюрьмы мне не выйти.

— У тебя есть пятнадцать тысяч долларов? Если заплатишь, то мы тебя отпустим, — резко произнес Лартер. — Но у тебя конечно же нет этой суммы… А ведь Альфонсо хотел тебя, за шесть тысяч, отвезти в ваше гетто. Впрочем, и я так могу поступить, — он приблизился к наркоману. — Хочешь, я тебя отвезу туда?

— Мне нужна свобода… — тихо произнес пуэрториканец.

— Свобода? Посмотри, во что-то превратился — тебе нужен только героин, только он и ничего более. Когда же тебя переведут в окружную тюрьму, мы сможем тебя им обеспечить, — Джереми пытаясь смотреть собеседнику в глаза, произнес. — Ты запомнил, что на самом деле было ночью с семнадцатого на восемнадцатое мая? Запомни это хорошо, — резко замахиваясь, он начал, раскрытой ладонью, стучать наркомана по лбу. — Каждый раз, когда полицейские будут тебя об этом спрашивать, ты будешь повторять лишь то, что я тебе рассказал.

Пуэрториканец несколько раз кивнул головой. Удовлетворившись его согласием, его собеседник направился в сторону помещения, бывшего некогда холлом дома.

— Дружище, я не узнаю тебя… Я не узнаю Джереми Лартера, которого знал недавно. Дьявол высосал все соки из этого человека, — произнес шепотом Элвис, кивнув на наркомана. — Но ты хуже дьявола — ты хочешь устроить ему ад на земле. Я не верю, что ты начал превращаться в людей, подобных Коломбо или Дженовезе.

— Ты не прав. Это не я превращаюсь — это они меня превратили в то, что ты сейчас видишь.

Вскоре Лартер вернулся с листом бумаги и ручкой. Протянув это пуэрториканцу, он начал диктовать текст признания. Более получаса Джереми диктовал текст, изменяя и дополняя его новыми обстоятельствами.

— Неплохо. По-английски ты пишешь лучше, чем говоришь, — произнес он довольным голосом, просматривая текст. — Теперь распишись под ним, — на мгновение задумавшись, он подошел к Элвису и тихо произнес. — Как бы его привести в окружное полицейское управление?

— Можно рано утром подвезти его в какое-то кафе, а днем он сам уже, своим шагом, двинется в полицейское управление.

— Возле того здания есть, как раз, одна закусочная. Сегодня я поговорю с владельцем, а в понедельник на рассвете он окажется там — порядочные люди его накормят и проследят, чтобы до полудня он никуда не сбежал.

— Накормят? Еда ему уже мало интересна, — усмехнувшись, произнес Коннелл, кивнув на наркомана, трясущегося, сидя на полу. — Подкинь, лучше, ему напоследок дозу героина — тогда он даже и не попытается сбежать.

— Может и не попытается, но, черт возьми, его могут остановить полицейские, а если они задержат его с героином, то план будет разрушен. Если он будет под действием наркотика, то они могут замешкаться и допросить его позже, а время для меня сейчас более ценно, чем золото и лучше, если его допросят сразу… Будет ли свежо в памяти то, что я вбивал ему в голову? Может быть, — вздохнув, он всё так же шепотом продолжил. — Но самое худшее, если он умрет от передозировки, где-то в туалете закусочной.

В ответ, Элвис лишь пожал плечами, после чего, он и его спутник, забрав признание, вышли из комнаты, оставив там наркомана и закрыв дверь засовом, сделанным из остатков мебели.

— Спросишь, почему я тебя втянул в это дело? — произнес Лартер, протягивая собеседнику обещанные три тысячи долларов. — Ты один из немногих людей, на которых я мог бы положиться… Может зря я тебя, всё-таки, в это втянул, но я всё сделаю для того, чтобы, разное в жизни бывает, мне пришлось проливать лишь свою кровь.

— Твое право, — пожал плечами Элвис. — Ведь мне тоже приходилось на тебя полагаться.

Глянув на закрытую дверь комнаты, его собеседник жестом попросил своего товарища помолчать несколько минут. Еще раз прочитав признание, Коннелл и его собеседник вышли из заброшенного дома и, не бросаясь лишними словами, разошлись в разные стороны. Теперь у Лартера было достаточно времени оценить свой план.

Глава VIII

С наступлением темноты, сад Тюильри и окружающие его кварталы, проснувшись от забвения вечерних сумерек, ожили той ночной жизнью города, которая привлекала многочисленных искателей. Здесь, вблизи от прохлады пруда, Мигель и Хорхе могли обсудить грядущие планы.

— А вообще, в Париже не так много мастерских, где создают музыкальные инструменты, — произнес Ортега. Уже более часа собеседники вели непринужденный разговор. — По крайней мере, их число несравненно с таковым в городах испанского Леванта. В Эльче, Аликанте и Сагунто есть огромное число мастеров, творящих прекрасные гитары, аккордеоны и мандолины, подобные неаполитанским. Мой отец был потомственным изготовителем аккордеонов. Наш род вел это дело с той поры, как в Испании утвердились Бурбоны… — на какую-то минуту Хорхе прервался. — Когда отец умер от рака, Энрике, мой старший брат, был готов продолжить дело.

— И, его убили? — осторожно спросил Мигель.

— Когда пала монархия, власть в новой республике оказалась в руках левых. Пока социалисты и левые либералы, делили власть, улицы нашего города, как и многие других, оказались во власти анархистов, каталонских повстанцев и прочих банд, прикрывавшихся красивыми лозунгами. Но другой стороной в этой борьбе были фашисты и монархисты со средневековыми взглядами на мир, хотя «Фаланги» тогда еще не было. Когда нашу мастерскую сожгли, нам с братом пришлось выбирать между анархо-социалистами и фашистами. Выбор подобный тому, выбрать пасть льва или крокодила… В чьих зубах ты выбрал бы оказаться? — Ортега обратился к своему собеседнику.

— К дьяволу, крокодил отвратителен — так что, я выбрал бы льва, — с улыбкой произнес Массиньи.

— Вот поэтому Энрике и выбрал сторону фашистов. Но, до появления «Фаланги», они сами были едва ли нормально организованной группой. Его отряд послали куда-то на север в Наварру, против басков, убивавших там мирных кастильцев. А я остался в Валенсии, ожидая его в безопасном месте — в случае успехи монархисты и фашисты обещали нам помощь. Оттуда Энрике уже не вернулся, а когда валенсийские анархисты узнали, за кого сражался мой брат, мне пришлось бежать во Францию, в Тулузу. Ну а что было дальше, ты и так уже знаешь… — с улыбкой произнес Хорхе.

— Кстати, известно ли, когда я отправлюсь на Корсику? — переведя разговор в другое русло, произнес Мигель, оглядевшись по сторонам.

— В пятницу, хотя, если у тебя получится, лучше — в четверг, — тихо произнес Ортега. — Но ты сначала должен будешь встретиться с одним человеком в Марселе — он познакомит тебя с подробностями, после которых ты выберешь, согласиться на задание, или же просто забыть обо всех этих разговорах, — вздохнув, Хорхе произнес. — Пока ты еще не слишком далеко зашел в это болото, но с каждым шагом путь назад становится все более и более призрачным.

Мигель с согласием кивнул, после чего собеседники снова вернулись к изначальной теме беседы. Парк все более заполнялся людьми, но теперь это уже были не, как утром, художники или музыканты, журналисты или студенты Сорбонны, а влюбленные пары и разного рода искатели приключений. Не прошло и получаса, как Тюильри превратился в еще более людное место, чем днем. Мигель и не заметил, как в нескольких шагах от него появилась девочка-подросток.

— Сир, это — вам, — обратившись к Массиньи, она протянула ему конверт.

Не скрывая удивление, Мигель взял конверт, не успев рассмотреть юную незнакомку, буквально, растаявшую на многолюдной аллее парка. Хорхе увидел довольную улыбку на лице своего собеседника после того, как тот открыл конверт и прочитал содержимое записки.

— Небеса сегодня ко мне благосклонны, — с улыбкой произнес спутник Ортеги, а затем, задумавшись, добавил. — Интересно, откуда у Фабьенн появилось свободное время… ведь занятия в Сорбонне длятся до конца июня.

— В последнее время, в Сорбонне не так уж и редко прерывают занятия на несколько дней, а то и на неделю, — произнес Ортега. — Во время войны университет превратился в некую пороховую бочку. С одной стороны, в университете, последние лет пятнадцать, учится немало мусульман. Дело в том, что берберы и, особенно, арабы с презрением относятся к любому физическому труду. Поэтому вожди магрибских племен, да и шейхи Аравии, отправляют своих сыновей в европейские университеты.

— И как же они себя там ведут?

— Мигель, умножь неприкрытую ненависть на религиозность и, малопонятную другим, зависть, — вздохнув, Ортега продолжил. — С другой же стороны, в Сорбонне учится немало горячих французских и испанских юношей и девушек, открыто выступающих за продолжение войны в Алжире и за ужесточение карательных мер. Беспорядки, которые происходят в университете — малозначительны, но часты и цикличны и они закончатся лишь тогда, когда закончится звон в карманах арабских вождей, — разочарованно произнес Хорхе.

— Раз у Фабьенн немало свободного времени, я думаю, мы поедем куда-то за пределы Парижа, — с улыбкой произнес Мигель.

— Да, Франция многогранна… впрочем, и у Парижа есть две сущности, — загадочно произнес Хорхе и, увидев интерес в глазах собеседника, продолжил. — Одна сущность — это та, которую ты видел за несколько дней романтических прогулок по этому городу вместе со своей новой подругой: парки и бульвары, великолепная архитектура, красивые женщины, романтический дух свободы и непринужденности. Вторая сущность — северо-восточные кварталы и всё, что с ними связано: банды анархистов, притоны и многое-многое другое, с чем тебе лучше не сталкиваться. Впрочем, новым явлением там я назвал бы мусульманских фанатиков. Они появились, там, в разгар войны в Алжире, но уже выбрали самые агрессивные позиции, хотя, конечно они немногочисленны… пока.

— Прости, милый друг, но разве Вероник тебя не заждалась, — спросил Массиньи.

— Иисус, — произнес Ортега, взглянув на часы. — Я — тут, а она, верно, уже пришла в ресторан, — покачав головой, Хорхе, попрощавшись, быстрым шагом двинулся по аллее.

Мигель еще раз просмотрел послание от Фабьенн — предложение появиться в понедельник, в десять часов утра, у южного, главного, входа в Люксембургский сад.

* * *
Забрав рано утром сумки, в четверг оставленные в камере хранения, Мигель отправился на поиски проката машин. Найдя подобного дельца в нескольких кварталах к юго-западу от вокзала, Массиньи был удовлетворен возможностью оставить машину в Марселе, у партнера этого человека, а не возвращать её в Париж. Выбор остановился на спортивном «британце», с откидным верхом. Несмотря на то, что автомобилю было около пяти лет, а за все время он был лишь перекрашен, из белого в серебристый цвет, человек, занимавшийся прокатом, был безразличен к машине и предложил не очень большую цену. Лишь он в конце он намекнул Мигелю, что американские права и квитанция, выданная в прокате, едва ли освободят его от проблем, которые могут возникнуть в случае встречи с дорожной полицией.

Когда Массиньи оказался на площади, было уже начало одиннадцатого утра. Здесь было немноголюдно, и, ему не составило труда увидеть Фабьенн. Узнав человека, вышедшего из автомобиля, она, двигаясь плавным шагом, приблизилась к нему. Какое-то время Мигель молча разглядывал девушку, с которой ему предстояло разделить ближайшие несколько дней.

Движения Фабьенн были полны кошачьей грации. Она была одета в голубую рубашку и джинсы. Рукава рубашки были закатаны выше локтей, обнажая прекрасные очертания её рук. В браслетах, украшающих её запястья, можно было узнать кельтские мотивы. Её шаг, в мягких замшевых мокасинах, роднил Фабьенн с дикими лесными кошками.

Сейчас, в лучах утреннего солнца, её волосы казались особенно прекрасными — теперь в них можно было рассмотреть отблески вороненой меди.

— У нас есть два дня, — с улыбкой произнесла Фабьенн. После этого, её руки обвили шею Мигеля.

— Всего лишь три дня? — разочарованно произнес он, обняв свою собеседницу за талию.

— В Бретань? — с блеском в глазах произнесла Галан.

После того, как Массиньи кивнул, их губы слились в поцелуе.

— Значит, у нас есть три дня и полный багажник вина и холодных закусок, — произнес он, глядя в глаза своей спутнице. — В среду до полуночи я завезу тебя в Париж…

— До среды еще много времени, — прервала Фабьенн, прикоснувшись пальцами к губам своего спутника. — Ты знаешь?

— Ведь можно поехать по шоссе, связывающему, Париж и Орлеан и, не доезжая до Луары, свернуть на дорогу, связывающую Орлеан и Ренн.

— В будние эти дороги перегружены, — покачав головой, произнесла Галан. — Лучше поехать, начав путь через юго-западные пригороды, через Шартр и Ле-Ман. Там много старых дорог, которыми мало кто пользуется.

Поцеловав в губы свою собеседницу, Мигель направил автомобиль в Версаль, выехав на старую дорогу, построенную после окончания Великой войны.

Начав путь со своей очаровательной спутницей, Массиньи по достоинству смог оценить спортивный британский автомобиль, производства компании «Гаражи Морриса». Как и любому другому человеку, привыкшему к управлению самолетом, многие американские автомобили казались ему слишком неуклюжими в управлении. Этот же автомобиль едва ли уступал мотоциклам или легкомоторным самолетам.

Взявшись за руки, проезжая мимо прекрасных мест, Мигель и его спутница вели непринужденную беседу. Холмы, украшенные величественными громадами замков, то и дело чередовались с низинами, засаженными садами и виноградниками. Когда они, миновав старинный Шартр, остановились на берегу реки, Фабьенн, вспомнив, нырнула рукой в сумку и достала оттуда небольшую книжку в кожаном переплете, протянув её Массиньи.

— Ты интересовался книгами о неизвестных годах жизни Доменико Гирландайо. Один человек, читающий лекции в Сорбонне, несколько лет назад купил её в Порту… Она написана на португальском, — с очаровательной улыбкой добавила Галан.

— Теперь, мне осталось найти человека, знающего португальский язык, — теребя страницы, сделанные из высококачественной иберийской бумаги, произнес Массиньи.

— Хотя этой книге не более ста лет, язык и стиль, в котором она написана, не очень сильно отличается от такового в средневековых галисийских изданиях, — поцеловав своего собеседника в губы, произнесла Фабьенн. — В общем, эта книга написана на волне ностальгии по эпохе Ренессанса. Здесь написано о неизвестных годах жизни многих итальянских мастеров… хотя, конечно, знаток португальского тебе все равно пригодится.

— Благодарю тебя. Надеюсь, то, что здесь написано, окажет мне помощь в поиске, — погладив нежную кожу запястья своей спутницы, произнес Мигель.

На какие-то мгновения он задумался. Эта книга едва ли могла ему помочь. Она было рассчитана на то, чтобы увлечь читателя, а не ознакомить его с фактами. В задании Дженовезе ему могли помочь лишь результаты исследований, а не домыслы.

— Фабьенн, ты сможешь найти для меня еще какие-то книги на эту тему, в библиотеке Сорбонны? — осторожно произнес Мигель.

— Я помню, ты говорил о Риме… — произнесла Галан.

На какие-то несколько мгновений она задумалась. Повернувшись в сторону собора, шпили которого возвышались над Шартром, она, теребя воротник рубашки, что-то вспоминала, а затем, повернувшись к своему спутнику, продолжила.

— Я знаю одного человека, увлеченного этой темой. В своих исследованиях она пытается подчеркнуть роль папского Рима в эпохе Ренессанса и в жизни многих мастеров. Если этот человек еще в Париже, на выходных я с ним обязательно поговорю… Ну а теперь — в Ренн, — нежно поцеловав в губы, произнесла Фабьенн.

Массиньи снова завел машину, и они смогли продолжить свое путешествие. Не прошло и часа, как они миновали величественный замок, возвышающийся над Ле-Маном. По мере приближения к Бретани местность менялась: многочисленные четко очерченные парки сменились немногочисленными участками древних лесов, виноградники сменились яблоневыми садами, а вдоль дороге все чаще и чаще тянулись вересковые пустоши. Когда они приблизились к Ренну, Фабьенн предложила продолжить путь не по шоссе, а по небольшой грунтовой дороге, проходящей вдоль вершины холма, с которой открывалась панорама города.

— Мы можем заехать в город, а можем, сразу, отправиться в Броселианд. Отсюда, около тридцати километров на юго-запад.

— Ты мне покажешь Броселианд? — с интересом произнес Мигель. Проведя пальцами по его подбородку, Галан кивнула.

Путь в сторону леса лежал по нескольким грунтовым дорогам, проходящим по вершинам пологих холмов. За вершиной очередного холма показался сам лес. Дорога упиралась в небольшую пустошь, от которой, через лес, расходилось не менее десятка троп. После того, как Мигель оставил на пустоши автомобиль, Фабьенн, взяв его за руку, повела по одной из троп.

Мигель уже рассказывал своей очаровательной спутнице о том, что часть его происхождения связана с этими местами и, в семье, ему не раз доводилось слышать предания об этих древних местах.

Казалось, что Фабьенн знает каждую тропу в этом лесу, каждый дуб и источник. Она показала Массиньи места, где друиды приносили вражеских воинов в жертву богам, места, где древние старики, вступив в воду ручья, выходили из него стройными юношами, места, где, по преданию, похоронены могущественные колдуны.

— Знаешь, что это за место? — с загадочной улыбкой произнесла Галан, когда они оказались в густо заросшем овраге, где прямо над тропой возвышались огромные каменные глыбы.

— Долина, из которой нет возврата, — произнес Мигель, обняв свою спутницу за талию. Сквозь ткань рубашки он чувствовал приятное тепло её тела.

— Здесь Моргана губила рыцарей — она уводила их в безвременье. Пока в долине пролетали мгновения, на самом деле проходили года и десятилетия… По некоторым преданиям Моргана, в древности, была богиней Морриган. Её чтили и загадочные Туата де Дананн, и гэлы, и пикты. Воины дарили Морриган свою любовь, они отдавали свои жизни, сражаясь и убивая во славу этой богини, а, в ответ, она были им благосклонна. Величайшей удачей было увидеть во сне, перед битвой, черноволосую зеленоглазую Морриган. Но время шло, и о ней стали забывать. На смену гэльским богам пришла вера христиан. Теперь воины дарили свое внимание не богине, а безликому вселенскому разуму. Властная и прекрасная Морриган осталась лишь в легендах и преданиях. Когда-то удачливые вожди и цари любили её, а она дарила свою любовь им. Оказавшись забытой, она не ушла из мира людей, а превратилась в фею… в фею Моргану. Она не просто так уводила рыцарей в безвременье — она мстила потомкам вождей, забывших её. Лишь Артур, самый славный из бриттских королей, удостоился её любви, пускай и безответной. От Артура она породила Мордреда — жестокого и несчастного, но сильного и могущественного, продолжившего дело мести потомкам тех, кто отвернулся от его матери…

— Дух Морганы еще жив здесь — в шуме ветвей и в этих безмолвных каменных глыбах, в воде чистых прудов и в бесконечных тропах, — произнес Мигель.

Он аккуратно прикоснулся к браслету, украшавшему запястье его собеседницы, а затем провел пальцами по бархатистой коже её предплечья.

— Верно, здесь стоит безумец, который в своей прекрасной спутнице видит нежную и властную Моргану, могущественную колдунью, — произнес он проведя пальцами по её подбородку.

— А я вижу того, в ком жив дух Артура…

— Не Артура, — прервал её Мигель, прижав к себе. — Во мне жив дух Мордреда — раба чужих жестоких игр, безумного искателя любви.

После этого их губы снова слились в поцелуе. Отстранившись, взяв своего спутника за руку, Фабьенн снова повела его за собой. Пока они гуляли, среди древних каменных глыб, выточенных мастерами, пришедшими с Иберийского полуострова, и капищ друидов, по тропам, окутанным листвой дубов и каштанов, казалось, что лес погрузился в безвременье. Где-то, вслед за ними, по узким тропам, устланным камнями, следовала и невидимая Моргана.

Казалось, что в это будничное утро и живые люди, и древние духи уступили им лес. Лишь когда они вышли к пруду, прозванному в преданиях Зеркалом Фей, Мигель увидел здесь группу людей — хранителей древних гэльских традиций. До этого, на тропах, им попадались лишь одинокие путники, нашедшие свободное время для паломничества в эти древние места.

Когда, обойдя еще раз Броселианд, сделав множество фотографий своей спутницы, Мигель вывел Фабьенн к пустоши, где они оставили автомобиль.

— Фаб, куда мы поедем? Сейчас половина четвертого, — произнес Массиньи, поглаживая предплечье своей собеседницы.

— На полуостров Крозон.

— Ведь ты мне покажешь путь? — в ответ, его спутница, очаровательно улыбнувшись, кивнула.

* * *
Солнце было уже далеко на западе. Около часа назад Мигелю удалось выехать на узкий полуостров, похожий на язык дракона. Здесь, в юго-западной его части, меловые скалистые обрывы нависали прямо над бесконечными пляжами с белым песком. Небо над Атлантикой казалось кристально чистым, и океан был обозрим на десятки километров.

— Со скал, окружающих наш замок, Эруан Фау, в такие ясные дни можно разглядеть скалистые очертания… Завтра мы туда поедем, — произнесла Фабьенн.

Лежа на коленях у своего спутника, она разглядывала океан. Разгоряченная поцелуями и ласками, Галан, словно кошка, урчала. Поглаживая нежную поверхность её предплечья, Мигель прикоснулся к браслету, украшавшему её правую руку, обнаженную до середины между локтем и плечом.

— Эруан Фау… — произнес Массиньи, рассматривая очертания дракона, запечатленные мастером-ювелиром. — Логово змея, ведь так?

— Ты знаешь бретонский? — с интересом произнесла Галан, погладив его губы.

— Нет, — покачал головой её собеседник. И, теребя её темные локоны, продолжил. — Всё это — из обрывков преданий, которые я слышал в семье.

— Эруан Фау, в переводе с бретонского — Логово Дракона. По преданию, первый Галан, пришедший из Камбрии отличился тем, что выжег логово дракона и взял в себе же бриттскую деву, когда-то плененную в логове. Но это лишь легенда… — задумавшись, Фабьенн продолжила. — В некоторых частях нашего края драконьими логовами называли обители германцев-разбойников. Такое разбойничье логово было и на месте нашего замка. Там обосновались не то франки, не то саксы. Они уводили скот и похищали жен бриттских царей. Местная знать, разрозненная и обессиленная в междоусобицах, не могла овладеть этим логовом, окруженным скалистой грядой.

— А затем, пришел первый из рода Галан? — с интересом спросил Мигель.

— Когда бретонские царьки узнали, что в одном из заливов, на кораблях, сшитых из бычьих шкур, высадился пиктский царь с горсткой верных людей, они пообещали ему эти земли, если он сможет разбить разбойников… С тех пор, как там был построен замок, наша семья называет его Логовом Дракона, — нежно поцеловав в губы своего собеседника, она добавила. — Завтра я тебе его покажу.

Мигель и его спутница до сумерек просидели в автомобиле. Лишь когда небо стало черно-серым, они выехали с этого небольшого полуострова, огибающего окрестности Бреста.

* * *
Дорога, ведущая из Морле, небольшого города в окрестностях Бреста, постепенно превращалась в неширокую грунтовую тропу. Если бы кто-то ехал навстречу Мигелю, то одному из водителей пришлось бы полностью съехать с дороги. В нескольких километрах от побережья дорога полностью оборвалась, превратившись в узкую тропу, пролегающую через яблоневые сады.

— Эруан Фау в нескольких сотнях шагов отсюда, — произнесла Фабьенн, когда они, захватив сумки с оставшейся провизией и вином, оставили автомобиль в этом тихом месте. — Эта тропа упирается в замок.

Когда они начали свой путь по это узкой тропе, Массиньи осознал, что сами сады были одним из старых средств защиты Фау. Кроны яблонь скрывали от назойливых глаз чередования рвов и невысоких каменных стен. Даже сейчас, несмотря на то, что рвы сильно заросли, а от стен остались руины, незваный гость мог бы здесь легко заблудиться. Тропа окаймляла невысокие, но неприступные скалы, широким полукругом окружавшая замок.

— А вот и он? — произнесла Галан, когда они обошли скалы.

Перед Мигелем предстали стены, широким кругом охватывающие замок. По словам его спутницы, когда-то они достигали высоты в четыре с половиной метра и были украшены деревянным надстройками для немногочисленных защитников замка. Но, когда Бретань стала частью Франции и о былых бриттских вольницах короли вскоре забыли, владельцам замка пришлось уменьшить высоту стен в полтора раза, а пристройки — разобрать. Теперь остатки стен были овиты плющом и виноградом.

По словам Фабьенн, вплоть до шестнадцатого века на этом месте был лишь донжон, подземелье которого стало подвалом замка. Сам замок представлял собой трехэтажное строение, не более восьми метров высотой. Оно было сложено из неотесанных камней, за исключением нескольких деревянных балконов и пристройки для челяди. Первый этаж, в помещение которого Мигеля ввела его спутница, вмещал в себя, ныне пустующий, амбар для зерна, кухню и зал, пол которого был застлан каменными плитами.

— Это место служило и столовой, и залом для гостей, и часовней, — произнесла Фабьенн. — Здесь, — она кивнула на большой, сложенный с высоким мастерством, камин. — Когда-то собиралась вся семья. Ковры и мебель уже давно вынесены, за исключением дубового стола, — разочарованно произнесла она.

— А где выход на второй этаж? — с интересом произнес Массиньи.

— Внутри нет лестниц. Чтобы подняться наверх, необходимо пройти через подвал, — с улыбкой произнесла его собеседница и повела за собой.

На протяжении столетий Галаны занималась производством яблочного вина — сидра. До тех пора, пока семья не перебралась в Ренн, подвал служил хранилищем этого напитка. Когда-то через более широкий внешний вход сюда закатывали бочки с сидром, укладывая их в нишах, вдоль стен. Пройдя через внешний выход, они оказались с обратной стороны здания. Деревянная лестница соединяла балкон второго этажа с землей.

— В случае опасности её всегда можно было разобрать, — произнесла Фабьенн, кивнув на лестницу.

— Интересная планировка — мне уже приходилось видеть такую, — с этими словами Мигель вспомнил здание «Утопии».

Второй этаж, на котором располагались спальни и библиотека, представлял собой гораздо более удручающее зрелище, чем зал. Сама лестница уже успела изрядно прогнить, а комнаты выглядели слишком запущенными.

— Всю мебель и книги из библиотеки мы, за последние несколько десятилетий, успели вывезти в Ренн, — пояснила Галан.

Спутница Мигеля не повела его на чердак, где располагались кладовые, пояснив, что внутренняя лестница, ведущая наверх, из одной из спален, слишком прогнила. Спустившись со второго этажа, они вернулись в зал.

— Это место просто чудесно — своей неповторимой атмосферой, — восторженно произнес Мигель, раскладывал на столе бутылки с вином и, завернутую в плотную бумагу, закуску.

— В прошлом году я наняла мастеров, которые полностью отремонтировали крышу — теперь здание хотя бы не будет заливать во время дождей, — произнесла Фабьенн, обняв за талию своего спутника, раскладывавшего на столе сыр и жареных цыплят.

— Ты знаешь… эта ночь на пляже… я её не забуду никогда, — медленно говорил Массиньи. Завершив свое дело, он повернулся к собеседнице и прижал её к себе.

Их губы слились в долгом поцелую. Отстранившись, Фабьенн посмотрела на своего спутника. Увлекшись огнем, который горел в его темных глазах, она вспоминала прошлую ночь. Остановившись в небольшом отеле на берегу, они провели её на одном из безлюдных пляжей, на берегу Ла-Манша, близ Морле. Там она позволила Мигелю овладеть своим прекрасным телом, достойным богини Артемис.

— Фаб, ответь же мне, почему тогда, в Шанноне, ты вступила в беседу со мной, — говорил Массиньи, покрывая поцелуями её шею и предплечья. — Почему именно со мной?

— Но ты же ведь сам заговорил со мной, — с улыбкой произнесла Галан, погладив его подбородок. — Я тебе кое-что покажу.

Взяв его за руки, она повела в сторону одной из стен зала. Здесь, от потолка до пола, было закреплено множество плотно прижатых друг к другу дощечек. На пергаменте было запечатлено семейное древо Галанов. На протяжении столетий мастера выжигали на деревянных дощечках имена предков членов рода, двигаясь от пола к потолку. В верхней части древа, доделанной недавно, Мигель чувствовал работу Фабьенн.

— Вот оно… бессмертие, — восторженно произнес Массиньи, рассматривая центральный ствол древа. — Трудно поверить, что в твоих братьях живет тот же дух, что и в первом Галане. Трудно поверить, что в их жилах течет его кровь, — взгляд Мигеля переключился на герб, размещенный на табличку, между ветвями дерева.

— В жилах детей моих братьев тоже течет кровь основателя рода, и эта же кровь будет течь в… жилах наших детей, — обвив шею своего собеседника руками, она нежно поцеловала его в губы.

— Но они будут Массиньи, а не Галан, — произнес Мигель, прижав свою спутницу.

— Правильно. Я уверена, у нас родятся прекрасные дети, — говорила Фабьенн, осыпая поцелуями лицо и шею своего спутника. — У нас будет квартира в Париже, на набережной Сены, а по выходным мы будем ездить… в наш замок, на берегу Атлантики, — проведя губами по его подбородку, она продолжила. — г еще, у нас будет свой герб — в нем пересекутся черты старого герба Галанов, — она кивнула на изображение черного ворона, сидящего на рукояти меча, пронзающего дракона. — И черты герба нового рода.

— И это — прекрасно, — произнес Мигель, осыпая поцелуями лицо и руки своей прекрасной спутницы. — Прекрасно, если у нас будет такое будущее…

Глава IX

Даже в своем среднем течении Рона казалась быстрой горной рекой, стремительно несущей свои неспокойные воды на юг. Помимо Мигеля, еще несколько десятков человек спускались на барже вместе со своими автомобилями.

Лишь в Париже Массиньи узнал, что, из-за новых терактов в столице, полицейский контроль за дорогами усилился в десятки раз. Безрассудного водителя, с его американскими правами, попадись он дорожной полиции, ожидало множество неприятностей.

После прибытия, по реке, из Лиона в Арль, Мигеля преодолел короткий путь в Марсель. Покинув этот город десять лет назад, еще в подростковом возрасте, с тех пор он больше не посещал Марсель. Теперь же этот город едва ли изменился: все те же великолепные пейзажи окрестностей, всё те же скромные пригороды с их хитросплетениями узких улочек, все те же центральные кварталы, застроенные гостиницами и банками, соборами и дорогими магазинами.

Вернув взятую в прокат машину, Массиньи, дождавшись полдня, отправился на поиски «Эльсиноры» — кафе на набережной, где он должен был появиться в уговоренное время.

— А вот и наш друг, — услышал Мигель знакомый голос, лишь, на мгновение, заглянув в небольшую кофейню, не имевшую даже вывески.

— Я и не ожидал вас найти, — произнес он, сев рядом с Ортегой, ожидавшим его в компании еще трех человек.

— Мы уже наслышаны о вас, — произнес человек, сидевший рядом с Хорхе. Это был высокий мужчина с черными волосами и удлиненным угловатым лицом, с резкими очертаниями, — Меня зовут — Жозеф Сентонж. Я — «черноногий», — увидев недоумение в глазах своего собеседника, он пояснил. — Мы — франко-алжирцы. «Черноногие» — это наше старое прозвище, данное нам когда-то арабами. Хорхе попросил отговорить вас от поездки в тот ад, который я зову родной землей, но я не буду приукрашать, ни драматизировать то, с чем вам предстоит столкнуться, — вздохнув, он продолжил. — Моя компания занимается геологической разведкой и разработкой меди в горах Атласа. Но, с тех пор, как мы, черноногие, брошены на произвол нашим же правительством, нам приходится совмещать наше былые занятия с борьбой за выживание… В общем, мне нужен летчик. На Корсике у меня остался старый склад, из которого необходимо перевезти взрывчатку в Алжир, в окрестности Орана.

— В общем, вы — из организации САС, а взрывчатка вам нужна для убийств, людей, делавших уступки арабам? — осторожно произнес Мигель.

— Если бы вы не были наивны, то не повторяли бы столь очевидные вещи. Впрочем, и здесь вы немного ошиблись. Я представляю автономную группу, поддерживающую действия Секретной Армейской Организации, болееизвестной под аббревиатурой «САС», хотя и прямо не подчиненную ей, — отпив кофе, он добавил. — Мы не всегда поддерживаем действия САС и даже больше — мы осуждаем любые взрывы на территории Франции, — после этих слов он жестом предложил человеку, сидевшему рядом с ним, продолжить рассказ.

— Позвольте мне сыграть роль краткого рассказчика, — произнес, с заметным немецким акцентом сосед Жозефа. Это был сухопарый мужчина, среднего роста. Он был лет на десять старше предыдущего рассказчика. — Я — Франц Гоулд. Скажите, Мигель, верите ли вы в чудо?

— Вера в чудо — это одна из духовных потребностей человека. Верю ли я… по крайней мере, мне хотелось бы, — пожав плечами, произнес Массиньи.

— Вот и прекрасно, — поправив очки, произнес его собеседник. — Когда я был призван в армию, прямо перед наступлением Гитлера на Советский Союз, меня вскоре направили на остров Сааремаа, близ берегов Эстонии. Наше подразделение занималось патрулированием восточнобалтийских вод в целях охраны и, конечно же, поиска пилотов сбитых самолетов и экипажей, потопленных кораблей. Когда в сорок четвертом советские войска ударили по нам береговой артиллерией, авиацией, а их суда окружили нас с трех сторон, из шести катеров, вооруженных лишь пулеметами, уцелел лишь один. Когда мы, с огромным трудом, вырвались из окружений, из пятнадцати человек экипажа уцелел лишь я и один мой товарищ. Когда через несколько часов мой товарищ умер от полученных ран, мне пришлось самостоятельно попытаться взять курс на финский берег… Черт возьми, а ведь гольштинские ребята считали меня, баварца, сухопутной крысой, но они-то и не знали, что нет ничего сложнее, чем управлять ботом в верховьях Дуная, — усмехнувшись, он продолжил. — Тогда я мог мечтать лишь о быстрой смерти. Пытаясь удержать курс, я истекал кровью от пулеметных ранений и мог двигать лишь левой рукой. Навигационные приборы были повреждены во время еще первой авиационной атаки, а густой туман разрушил любые надежды. Когда я уже терял сознание от потерь крови, а топлива оставалось слишком мало, за правым бортом показался небольшой старый рыбацкий бот. Лишь сумасшедший мог поверить, что это парусное корыто может двигаться в мертвый штиль. После того, как человек, лицо которого было закрыто краями парусиновой шляпы, управлявший ботом, помахал мне рукой я, изменив курс, последовал за ним… Не прошло и часа, как я вышел из тумана, но бот куда-то исчез — словно растворился в воздухе. Следуя тем же курсом, вскоре я оказался в финских территориальных водах.

— Действительно, это — чудо, — произнес Мигель.

— После того, как финские врачи собрали, буквально, по частям мою правую руку и ключицу, после того, как в госпитале я познакомился будущей матерью моих детей, я рассказал эту историю рыбакам с Аландских островов, они даже не удивились. Эти ребята сказали, что это — Котерман, один из морских духов, помогающий морякам и рыбакам, попавшим в беду. Он помогает лишь отважным мореходам, теряющим надежду на спасение. Иные же говорят, что этот дух приносит дурные вести, являясь перед жестокими штормами.

— Интересная история, но…

— Вам, верно, интересно, почему я не был краток, рассказав столь длинную историю? — прервав Массиньи, произнес Гоулд. — Дело в том, что я не верю, что чудо приходит дважды — у САС, как у любой военной нелегальной организации, основанной лишь на чьем-то отчаянии и на желании наемников добраться до легкодоступной добычи, слишком мало шансов выжить. Большинство офицеров, основавших организацию, сейчас уже арестованы, а некоторых ожидает очень долгий срок или даже эшафот… В общем, вся надежда на автономные группы.

— Вы представляете саму Секретную Армейскую Организацию? — поинтересовался Мигель, осмотревшись по сторонам.

— Да, в отличие от моих товарищей, я являюсь членом организации, хотя большинство ребят из моего подразделения уже давно бежали в Испанию и Аргентину, либо же уже арестованы, — сделав небольшую паузу, он добавил. — Кстати, можете не бояться здесь о чем-то говорить вслух: во-первых, это кафе Жозефа, а во-вторых, кроме нас сейчас здесь, все равно, никого нет.

— Может, поговорим насчет суммы гонорара? — Массиньи попытался сдвинуть беседу в другое русло.

— Естественно. Мы готовы выслушать ваши предложения, — Гоулд на протяжении разговора смотрел прямо перед собой, осторожно произнося слова на все еще непривычном для него французском, несмотря на годы, проведенные во Франции и Алжире.

— Меня интересуют сделки с недвижимостью. Одна девушка, — Хорхе, при этих словах Мигеля, улыбнулся. — Хочет купить… точнее, мы хотим купить замок в департаменте Вандея, на берегу Бискайи. Это здание шестнадцатого века, очень похожее на её родовое гнездо, и столь же запущенное. По сути же, это просто старинное здание с некоторыми защитным возможностями, представляющее собой тот же тип строений, что и дома знати в долине Басков, откуда, собственно, и пришел мастер.

— Так вам нужен человек, который специализируется на недвижимости в целом, или же именно на той, которая представляет собой значительную историко-культурную ценность? — переспросил Жозеф.

— Дело в том, что в конце девятнцадцатого, а затем, и через несколько десятилетий в этом замке пытались сделать неудачные перепланировки, чем и значительно понизили его стоимость, — вздохнув, Мигель добавил. — У моей подруги уже собрана определенная сумма, а сейчас я могу добавить сумму в полтора раза большую. Всего же так у нас наберется около восьмидесяти процентов от необходимой суммы. Оставшиеся двадцать процентов и средства на первые несколько месяцев реконструкции я смогу добавить после того, как закончу с одним делом, но я боюсь, что суммы, которые придется затратить на посредников выбьют нас из колеи, — разочарованно произнес Массиньи.

— Послушай, Мигель, — вмешался Ортега. — Еще давно Фабьенн рассказала мне о замке, во многом подобном Эруан Фау. Видишь ли, я давно варюсь в этом котле и могу помочь обойтись без посредников… К тому же, дружище, если ты откажешься от всех этих безумных заданий, то я смогу во много помочь вам…

— Прости, но это будет нечестно с моей стороны, — резко бросил Массиньи. — Я согласен на эту работу… К тому же, у Фаб есть идея приобрести квартиру на авеню Версаль, в чём я хотел бы ей помочь.

— Мигель, можете не переживать — если вы поможете нам, мы тоже поможем вам в ваших начинаниях, — произнес Франц.

— Я согласен. Ознакомьте меня теперь с условиями…

— К дьяволу, ты такой же безумец как и мой сын, — усмехнувшись, произнес Хорхе, кивнув на парня, доселе молчавшего, сидевшего напротив Массиньи.

Перед собой он парня, который был на два, или даже на три года младше него. За исключением цвета глаз и такой же небольшой бороды, этот юноша был полной противоположностью своего отца: даже сидя он казался достаточно высоким, широкоплечим, с крупными резкими чертами лица — типичный бургундец, как и, по словам Хорхе, предки его матери.

— Да, я весь в своего отца. Не будь он безумцем, не сидел бы здесь, — усмехнувшись, произнес сын Ортеги.

— Ведь я тоже говорил Теодору, — кивнув на сына, произнес Хорхе. — Я просил, чтобы он не лез во все эти дела, и каждый раз он появлялся здесь, идя мне навстречу, — рассмеявшись, он добавил. — Впрочем, я очень ценю его умение настоять на своем и не сдавать свою позицию.

— В пять часов вечера отходит теплоход, следующий, по регулярному курсу, в Аяччо. Утром мы будем там, — произнеся это, Жозеф кинул взгляд в сторону моря, обозримого через окна кофейни. — Возле Аяччо расположен мой склад, да и рядом имеются остатки старого военного аэродрома. Как раз, несколько дней назад, я привез туда из Орана самолет.

Сейчас Мигель впервые занервничал, с тех пор, как он начал эту безумную затею. Но теперь он мог заметить, что и Гоулд нервничал, находясь в компании таких легкомысленных людей, как Массиньи или Хорхе. Жозеф же показался ему темнотой — сначала непроглядной, но, с каждым шагом, всё более и более осязаемой глазами.

* * *
За последние несколько десятилетий долина успела сильно зарасти маквисом, плотным покрывалом ниспускавшимся к краю взлетной полосы. На самой полосе невозможно разглядеть какое-либо асфальтное покрытие, а большой сарай служил неким подобием ангара. Единственным новым строением здесь была приземистая бетонная коробка, служившая складом для взрывчатки.

— А вот и он, — кивнув в сторону этого строения, промолвил Жозеф, уже полтора часа, ведший из Аяччо, за собой, своих спутников.

Когда он справился с замками, Мигель и Хорхе смогли попасть во внутрь этого помещения.

— Пока в порту не было жестких проверок со стороны властей, мы успели вывезти большую часть взрывчатки на судах. Теперь остатки можно вывезти на самолете.

Пока Ортега остался у входа, Сентонж подвел Массиньи в крайний правый угол помещения, где, при слабом свете нескольких ламп, включенных владельцем склада, можно было разглядеть металлические контейнеры.

— Здесь, ровно двести контейнеров по пятьдесят килограмм. Вывезти их можно за пять полетов в Оран, — осмотрев стальные многоуровневые стеллажи, на которых лежало множество небольших контейнеров. — А остального барахла здесь хватит на три полета.

— По две тонны за каждый вылет? — с недоумением спросил Мигель.

— У нас нет современных грузовых самолетов. Всё, что есть — старый немецкий самолет поколения тридцатых годов, на котором когда-то возили почту. Я стараюсь не загружать на него более, чем две тонны груза… Не считая, конечно, веса трех или же, максимум, четырех пассажиров.

— В Алжире аэродром такой же? — с интересом бросил Массиньи.

— Там нет аэродрома, — рассмеялся Жозеф. — Там есть лишь пологое дно долины, где можно посадить самолет. Да и, там стоят большие цистерны с топливом — еще во время Второй мировой их установили там немцы.

После этих слов Сентонж жестом предложил своему собеседнику заняться погрузкой. Открыв ворота ангара, он показал своим спутникам способ загрузки контейнеров. Они смогли справиться менее, чем за два часа. Контейнеры были плотно размещены, а из множества тряпок, разложенных в старых ящиках в ангаре, Жозеф сделал прокладки между металлическими краями контейнеров, обезопасив их от искр.

— Отлично, — удовлетворившись проделанной работой, произнес владелец склада. — Видишь, приятель, сама погрузка не так сложна, как могло бы показаться сразу. Вот ключи от склада и о ангара, — с этими словами он протянул своему собседнику связку ключей. — Тебе предстоит всё это повторить еще семь раз, — взглянув куда-то в сторону неба, он добавил. — С завтрашнего дня я снова буду в Оране — так что, возможно, мы еще не раз там пересечемся.

— Жозеф, скажи пожалуйста, — произнес Массиньи, уже садясь в самолет. — Где, близ Орана, расквартирован Иностранный легион.

— Они разбросаны по всему Алжиру, хотя бои давно закончились, — остановившись на краю взлетной полосы, громко произнес его собеседник. — А кто тебе нужен?

— Те, кто вступил в Легион лишь за последние пару лет…

— Много новобранцев расквартировано к юго-востоку от Орана и… — задумавшись, о добавил. — Возле Саиды есть подобный лагерь, хотя я не уверен, — вздохнув, он помахал рукой. — Удачи, друг! Скоро увидимся. И поверь, мы не забудем твою помощь.

Попрощавшись с этим человеком, Мигель завел мотор самолета. Пока Массиньи пытался разобраться в управлении доверенной ему машиной, Хорхе, отправившийся в этот полет вместе с ним, молчал, наблюдая за действиями пилота. Даже вылетев с аэродрома, пилот не перестал нервничать. Несмотря на многочисленные полеты на любительских аэродромах, здесь он столкнулся с чем-то иным — с непривычно для него свободой действий. Ему приходилось летать на старых американских, британских и трофейных японских вариантах, мало оличимых от этой старой машины.

— Я бы тоже на твоем месте нервничал, — деликатно начал Ортега, сидевший на соседнем сиденье.

— Мне еще не приходилось преодолевать такие расстояния. Близ Провиденс я мог из самых дальних точек, допустимых для полета, обозревать аэродром но здесь… — пытаясь сосредоточиться, он прервал беседу.

— Мигель, расскажи что-то об Америке, — пытаясь не отвлекать пилота, осторожно произнес Ортега.

— Америка может быть очень разной — «страна общин», как говорят у нас, в Новой Англии… — отвлекшись на показания приборов, он продолжил. — Если посмотреть на Северо-восточное побережье, то Бостон и Нью-Йорк мало отличаются от европейских мегаполисов: тот же дух, те же лица… те же тучи, приходящие с Атлантики, — рассмеялся Мигель. — У нас, в Новой Англии, большинство населения — ирландцы, евреи, итальянцы и очень-очень много потомков англосаксонской, шотландской и валлийской знати.

— Верно, у тебя было немало девушек, пока ты не познакомился с Фабьенн? — осторожно бросил Ортега.

— Последние несколько лет я прожил с одной прелестной девушкой из Кембриджа. Её отец — из старого англо-ирландского рода, а мать — сицилийка. У неё, как и у Фаб, были черные волосы и голубые глаза, такие же великолепные очертания рук и, ах да, она была неотличима от образов критских жриц.

— Не зря же некоторые археологи называют верховных жриц минойского Крита «парижанками», — с мечтательной улыбкой произнес Хорхе. — А чем же у вас всё закончилось?

— Она с отцом собралась переехать в Чикаго и предложила мне отправиться вместе с ними… В общем, это была проверка на любовь, которую мы не выдержали — вздохнув, он продолжил. — До недавнего времени я занимался выполнением множества заказов: искал антиквариат для коллекционеров, занимался реконструкцией зданий колониальной эпохи и еще, через одного парня, играл с ценными бумагами. Впрочем, я делал тоже самое, что и многие другие люди, закончившие вместе со мной Гарвард… Да и, черт возьми, Чикаго для меня совершенно чужд.

— Почему? Разве это не город, подобный Нью-Йорку? — удивленно спросил Ортега.

— Всё-таки, Америка действительно «страна общин». Северо-восточное побережья — это Европа во всех отношения… даже, лучшее, что есть в Европе, но, чем дальше путешественник будет удаляться от берега Атлантики на запад и юг, тем более странный мир он будет видеть перед собой.

Мигель снова переключился на приборную панель. Не скрывая свою неуверенность, он сравнил показания приборов с намеченным курсом. Немного успокоившись, видя интерес Хорхе, он продолжил свой рассказ.

— Чем дальше на запад и юг, тем больше людей, которые являются потомками немцев и скандинавов — переселенцев-скваттеров, шедших на запад — «людей без стержня», как говорил один человек из университета. По дороге на эти некогда необжитые земли эти люди утратили ту культуру, которая принадлежала им по праву рождения, но привезя с собой рабов-негров, эти люди сами были прожжены насквозь африканской культурой. Победив в войнах с индейцами, эти люди сами восприняли кровь и дух людей, некогда оттесненных ими в резервации, — задумавшись, Массиньи продолжил. — Эти люди ненавидят Европу, называя её «большой руиной», эти люди ненавидят ирландцев и итальянцев, евреев и французов, считая всех их опасными чужаками. На Среднем Западе, на Западе и даже на Юге большинство женщин фригидны, а многие мужчины… хм… безразличны к женщинам. К тому же, эти люди создали нечто вроде системы неписанных норм поведения, призванных разнообразить рутину. Да… у этих людей нет духовного стержня. В Новой Англии их зовут «красными шеями».

Ортега внимательно слушал своего собеседника. На несколько мгновений отвлекшись на показания приборов, Мигель вернулся к рассказу.

— Тем не менее, есть, за что уважать этих людей: за стойкость, за их трудолюбие, за их изобретательность и упорство. Хотя, к черту, настоящая Америка начинается к востоку от Миссисиппи и к северу от Атланты. Хотя природа Америки прекрасна во всех отношениях: ничто не сравниться ни с бескрайними просторами Великих Равнин, ни с золотом осенних лесов на северо-западных склонах Аллеган — для любителей автопутешествий по бесконечным пространствам здесь просто рай… Хотя, если выбирать — Новая Англия или же Франция, то, теперь, я выберу Францию.

— Хороший выбор, — улыбнувшись, бросил Ортега.

— Но, клянусь, квартиру в центральной части Манхэттэна я всё же когда-то куплю, — рассмеявшись, произнес Мигель.

— Кстати, как долго мы должны лететь в Оран? — с любопытством бросил Хорхе.

— С южного берега Корсики в ту долину, которую «я должен буду узнать» лететь, по указанному курсу, тысячу двести километров. Я держу скорость в четыреста километров в час… Полет займет, как раз, три часа.

После этого собеседники продолжили свой разговор. Мигель следуя взял курс до Балеарских островов, а затем резко свернул на юг. Было два часа дня, когда на горизонте показался африканский берег.

— Видишь светлую линию слева? — спросил Ортега. — Это — Оран. Просто следуй курсу, на котором сейчас лежит самолет, и постепенно снижай высоту.

— Как мне ориентироваться?

— Я не видел эту долину с воздуха — только-лишь с земли, но Жозеф еще давно хвастался её неприступность. Эта долина подковообразна — за исключением узкого горла, со всех сторон она окружена известняковыми скалами. Для нормальной посадки влететь в неё нужно только-лишь с севера. Если мы «промахнемся», то придется снова поворачивать и, снижая высоту, влетать через горло — и так, каждый раз, пока не получится, — пожал плечами Хорхе и усмехнувшись добавил. — Если бы у нас был вертолет, то все было бы проще.

Теперь Массиньи мог разглядеть это место. Вход в долину располагался примерно в восьми километрах от моря. Приблизившись, можно было разглядеть, что скалы, подступающие к горлу, были ниже тех скал, которые окаймляли долину с юга, образуя тем самым известняковый театр. В случае ошибки, у пилота действительно не было возможности посадить машину, кроме как снова попробовать влететь в долину с севера.

— Иисус, — сквозь зубы процедил Мигель, пропустив возможность.

Долина была растянута с севера на юг почти на четыре километра, но ширина её горла казалась предельно ничтожной. Огибая долину с обратной стороны скал, пилоту снова пришлось набрать высоту — теперь он летел над плоскогорьем, служившим краем Атласского хребта. Сделав круг, Массиньи снова попытался влететь в долину — теперь после успешной попытки, выпустив шасси, он мог рассмотреть дно долины.

— Здесь нет нормального покрытия, как на любом аэродроме, но зато поверхность дна практически голая, каменистая, — спокойно произнес Хорхе, молчавший во время неудачно попытки его спутника.

Завершив посадку, Мигель смог осмотреться. Его мышцы все еще болели от невероятного напряжения. Примерно в ста метрах от самолета он увидел старый армейский тягач «рено» и человек, стоя рядом с ним, судя по обильным жестам, беседовавшего с виодетелем. Увидев самолет, водитель медленным ходом направил грузовик в его сторону.

— Надеюсь, в следующий раз Вулкан наймет ребенка — для полноты картины, — приблизившись, произнес мужчина, шедший рядом с грузовиком.

— Мы знакомы, сир? — спросил Мигель, вместе со своим спутников покинувший самолет.

— Если бы у Вулкана была привычка представлять новых людей своим товарищам, то мы были бы знакомы.

— Я не разбираюсь в вулканах. Возможно, вам нужен вулканолог? — бросил Массиньи.

— Жозеф-«Вулкан» должен был нанять пилота. Если вы не тот самый пилот, то тогда почему вы посадили здесь этот кусок железа?

Бросив взгляд в сторону своего собеседника, этот человек жестами приказал водителю и людям, вышедшим из грузовика, перенести контейнеры в кузов автомобиля. Мужчина, с которым столкнулся Массиньи, был выше среднего роста, около сорока лет на вид, темноволосый, с матово-бледной кожей и треугольным лицом, с резко очерченными скулами. Внимательно следя за своими людьми, он время от времени бросал резкие взгляды в сторону пилота.

— Садитесь, — глядя в глаза Массиньи, бросил незнакомец, когда его люди завершили свое дело.

Пока Мигель сел вместе с незнакомцем в кузов, Хорхе, по настоянию этого человека, сел в кабину, оставив своего спутника наедине с его новыми знакомыми.

— Меня зовут — Альфредо Альбано, — дружелюбно произнес незнакомец, протянув своему собеседнику руку.

— Мигель Массиньи, — бросив взгляд в сторону долины, которую они уже покидали, он добавил. — Странно, что Жозеф меня не представил.

— Жозеф завтра прибудет на пароме, идущем с Корсики. Кстати, ты случайно не провансалец?

— Я вырос в Марселе, в районе, населенном по преимуществу итальянцами.

— Твой французский очень похож на тот язык, на котором здесь говорит практически все население — с заметным провансальским акцентом и примесью итальянских и испанских слов.

— Но сам провансальский язык в Марселе уже давно забыт. Его помнят лишь жители горных деревень, к северо-востоку от города.

— А мои родители — апулийцы, — вздохнув, он добавил. — Но я родился здесь, поэтому и по праву рождения, и по духу, и по своей романской крови, я — «черноногий».

— Почему вас называют «черноногими»? — с интересом спросил Массиньи.

Альфредо на несколько мгновений отвлекся. Увидев, что грузовик едет уже среди городских окраин, он опустил брезент, закрыв кузов от посторонних глаз, после чего вернулся к вопросу своего собеседника.

— Практически все «черноногие» — потомки французских, итальянских и испанских переселенцев. Естественно, наши предки, как и любые другие европейцы при производстве вина не применяли пресс, а давили виноград ногам. Вот и арабы, доселе не видевшие ни вина, ни способа его применения, закрепили за нами это прозвище, которым здесь, конечно же все гордятся.

Ответив на вопрос Мигеля, Альбано жестом подозвал одного из своих людей, сидевшего среди контейнеров, после чего тот достал какую-то схему, и они, отсев от своего нового знакомого, начали обсуждать свои дела.

Через кварталы Орана автомобиль ехал не более десяти минут. Не доехав несколько кварталов до порта, грузовик въехал в обширный внутренний двор. Когда Мигель вышел из автомобиля, он увидел перед собой здание, построенное в мавританском стиле — видимо, одним из знатных «черноногих» буржуа. За исключением больших деревянных ворот, строение окружало двор с трех сторон.

Не прошло и нескольких минут, прежде чем во дворике появилось несколько человек, которые, вместе с людьми Альбано, начали разгружать грузовик. Пока работа здесь кипела, Альфредо пригласил Хорхе и Мигеля следовать за собой.

Это здание, с его обширным внутренним двором, украшенным небольшим фонтаном, с его широкими высокими коридорами и красноватым светом ламп, несмотря на довольно приятное впечатление, казалось Мигелю каким-то неуловимо чуждым. Оно не было похожим ни на уютные коттеджи Англии и Северной Франции, ни на художественно изящные дома испанцев и окситанцев, ни на просторные обители альпийских горцев.

Комната, в которую своих гостей ввел Альбано, была освещена несколькими лампами. Несмотря на немалое пространство, она, будучи расположенной у внешней стены здания, не имела окон, за исключением нескольких продольных прямоугольный отверстий под потолком. Лишь несколько мягких кресел, из числа расставленных вокруг приземистого круглого стола, были заняты.

— Присаживайтесь, господа, — любезно произнес Франц Гоулд, сидевший в одном из кресел. — Альфредо, вы выполнили мою просьбу? Подайте, пожалуйста, — продолжил немец, пока Мигель искал удобное место для того, чтобы положить свою фотокамеру и дорожную сумку.

Когда Мигель повернулся, то увидел у Гоулда в руках кинопленку, снятую с любительской камеры, которую передал ему Альбано. Франц дал человеку, сидевшему во тьме дальнего угла комнаты, после чего тот закрыл дверь и, выключив лампы, поставил пленку на проигрыватель. Не прошло и нескольких мгновений, как на полотне, закрывавшем одну из стен комнаты, появилось изображение. Удобно расположившись в кресле, немец жестом предложил своим гостям посмотреть запись.

На это записи, снятой со дна долины, Массиньи мог рассмотреть свою посадку: свою первую неудачную попытку, свои незначительные, но заметные ошибки, за которыми последовали более решительные действия, финалом которых стала благополучная посадка.

Просмотрев запись, длившуюся не более двадцати минут, Франц просидел еще несколько минут молча, обдумывая увиденное.

— Мигель, когда вы в первый раз сели за штурвал?

— Семь лет назад — мне тогда не было и восемнадцати лет.

— Если бы этот юноша выбрал карьеру пилота, то у него многое бы получилось, — произнес Франц, словно обращаясь к самому себе, — Во время первого полета у вас была возможность оценить свои силы. Мне интересно, у вас было много сложностей, связанных с полетом? Вам понравился первый полет, — Гоулд начал осыпать пилота вопросами после того, как комната вернулась в исходное состояние.

— Я впервые совершил подобный полет, но его результат меня вполне удовлетворил.

— Значит, вы согласны и далее на нас работать?

— Да, конечно. Я не отказываюсь от решения, принятого вчера.

— Вот и отлично, — удовлетворенно бросил Гоулд. — Как вам будет удобно — оставить сегодня время для отдыха или же совершить сегодня еще один полет, превратив тем самым воскресенье в настоящий выходной?

— Пожалуй, я оставлю воскресенье на знакомство с городом.

— Вот и отлично. Сейчас вас отвезут в долину, а через семь часов после вылета вас будут там ждать, — подумав, Франц добавил. — Двух полетов вам хватит с лихвой, поэтому, когда снова вернетесь сюда вечером, капрал Перейра отвезет вас в отель, — он кивнул в сторону человека, сидевшего в дальнем углу комнаты. — А пока вас не будет, Хорхе даст мне координаты для связи с вашей подругой — у нее будет возможность пообщаться с совершенно отменным и совершенном бесплатным специалистом по интересующим вас делам.

Кивнув, Мигель, за которым сразу же последовал Альбано, отправился в сторону выхода из комнаты. Лишь дойдя до дверей Массиньи, что-то вспомнив, повернулся к Гоулду.

— Напоследок, скажите, пожалуйста, часто ли здесь бывают столь жаркие дни?

— Двадцать восемь градусов по Цельсию, — размышляя вслух, произнес Франц, после чего с улыбкой обратился к своему собеседнику. — Знаете, сегодня самый прохладный майский день в этом году. Сожалею, но все-таки Алжир — не Корсика или Прованс.

Попрощавшись с людьми, сидевшими в комнате. Следуя за Альфредо, он снова направился на аэродром. Теперь, без чьей-либо помощи, у Массиньи была реальная возможность оценить свои силы.

Глава X

Когда Мигель только лишь проснулся, он еще долгое время не мог вернуться в реальность, покинутую вчера вечером. Противоречивые чувства разрывали его на части: с одной стороны, он был удовлетворен своими успехами и новой возможностью заработать, но, с другой стороны, именно в субботу вечером переоценил свои силы, решившись на второй, опрометчивый, полет. Услышав стук в дверь, он, поднявшись, присел на краю кровати. Вчера он с воодушевлением использовал возможность почувствовать себя в роли лепешки, которой, усилиями тестомеса, пытались придать идеальные очертания.

Одевшись и окинув глазами номер, Массиньи подошел к двери. Открыв её, он увидел капрала, накануне вечером приведшего его в этот номер.

— Пойдем, сынок, я покажу тебе город, — произнес капрал.

Кивнув головой, Мигель попросил своего гостя подождать несколько минут. Не прошло и десяти мнут, как он отправился вместе со своим гостем на прогулку. Он мог сколько угодно мечтать о прогулках по этому незнакомому городу вместе с Фабьенн, но сейчас компания капрала была не только вполне терпимой, но и познавательной.

Капрал Фернанду Перейра был невысоким черноглазым мужчиной, с давно поседевшими волосами, желтоватой кожей и кривыми, но все еще крепкими зубами. Несмотря на то, что ему недавно исполнилось шестьдесят пять лет, последние пять лет он провел в качестве добровольца в различных военных организациях, последней из которых была САС.

Фернанду мало рассказывал о себе, обмолвившись лишь о том, что, родившись в Португалии, близ Сетубала, в семье рыбака, он вместе с семьей в подростковом возрасте перебрался во Францию — в Ланды. Стараясь не останавливаться на теме своего прошлого, Перейра легко переходил на другие темы разговора.

За полчаса Оран успел понравиться Мигелю. Центральные кварталы этого города походили на центр Марселя или Неаполя: те же гостиницы и рестораны близ моря, те же офисы крупных компаний, соседствующие с домами буржуа, те же запахи, доносящиеся из лавок, где продавались вина и специи. На улицах, которые показывал ему Нанду, практически не было арабов, по рассказам Хорхе, теснившихся в окрестностях города. Мощенные брусчаткой, привезенной с каменоломен на Сицилии, близ Этны, местные дороги мало подходили для автомобилей, но представляли собой прекрасное место для прогулок.

Большинство людей, живших в этой части города, происходили из числа людей переселившихся сюда в девятнадцатом веке. В жилах этих людей смешались французская, испанская, итальянская, хорватская, мальтийская и еврейская кровь. Число красивых женщин на улицах этого города поражало Мигеля: темноволосые, высокие, с оливковым загаром и чертами, достойными работ мастеров классической Эллады. В этих женщинах природная красота сочеталась с благородством происхождения. Подавляющее большинство колонистов, переселявшихся на эти земли, были фабрикантами и виноделами, земельными магнатами и судовладельцами, потомственными актерами и живописцами, офицерами и книгопечатниками, следом за которыми следовали разного рода искатели приключений.

Здесь, на бесплодных африканских холмах, люди, для которых слишком тесной была Европа, творили чудеса, превращая ад в рай. Там, где еще несколько столетий назад козы доедали остатки растительности, ныне раскинулись виноградники и апельсиновые плантации, там, где еще недавно росли лишь жесткие кустарники, ныне росла пшеница и оливковые деревья. Бесчисленные дороги ныне пересекали предгорья Атласа, а на пепле старинных пиратских баз, практически на пустом месте, выросли города подобные Орану.

Зная, что представлял собой Алжир до французского завоевания, Массиньи теперь прекрасно понимал, на что способна творческая сила человека и воображение, его благородство и трудолюбие.

— То, что ты сейчас видишь, скоро исчезнет, — разочарованно произнес Нанду, пока Массиньи рассматривал местные здания, в которых неоклассицизм тесно переплетался с мавританским стилем. — Создатели сами погубили свое творение.

— Почему ты так говоришь? — с интересом спросил его спутник.

— Те люди, которые создали это, создавали рай не только для себя, но… и для своих врагов, — покачав головой, бросил Перейра. — Мусульмане получили возможность работать на фабриках и плантациях, которыми владели черноногие, мусульманам было предоставлено бесплатное образование, для мусульман были построены больницы и дома призрения. Черноногие сами сделали арабов более сильными.

— Но почему же никто не пресек первые ростки агрессии? — с недоумением бросил Массиньи.

— Это долгая история. Ведь я не черноногий, а ответ на этот вопрос хотел бы найти и сам.

Мигель старался не давить на своего собеседника. Достав из чехла камеру, он начал фотографировать: фасады зданий, людей на улицах и пейзажи, которые открывались в просветах переулков, спускавшихся к морю.

— Нанду, будь добр, подскажи, где я могу найти здесь почту? — спросил Мигель, вспомнив, что из Парижа в Оран ему, после проявки, должны прислать фотографии Фабьенн.

— Городскую почту ты найдешь рядом со зданием муниципалитета, мимо которого мы прошли минут двадцать назад. Но сейчас она не работает, — увидев удивление собеседника, капрал добавил. — У нас есть нечто вроде андалусийской сиесты — долгий перерыв, который удивляет людей, приезжающих из Италии и Франции. Это связано с местной жарой, которая постепенно начинает спадать к вечеру. Если ты придешь туда часов в пять вечера, то все будет нормально… или явись туда сразу после обеда.

— Жара здесь действительно адская, — произнес Мигуль, чувствуя, что рубашка уже промокла насквозь от пота. — Интересно, меня ли одного здесь клонит ко сну…

— Попробуй поспать после обеда. Многим это помогает, пока они не привыкают к жаре. Дети и старики здесь, кстати, спят после обеда. Да и сиеста — удачное время для того, чтобы перевозить грузы по дорогам, когда они почти пусты.

После этого намека, понятного его собеседнику, Перейра направился в сторону здания, расположенного близ порта, где ему, члену САС, необходимо было пересечься с несколькими гражданскими.

Попрощавшись со своим спутником, Мигель направился в сторону ресторана, расположенного близ гостиницы. Даже здесь, в тени узких улочек, он мог спрятаться от жары.

* * *
Странный сон приснился Мигелю, когда он попытался выспаться на диване, в углу комнаты его гостиничного номера. Ему приснился город, освещенный полуденным солнцем, похожий на Нью-Йорк или Бостон, но не на Оран. Здесь, разум перенес его в старый душный офис, переполненный людьми. В полутьме маленького кабинета, едва ли оторванного от общей суеты, он увидел человека, лицо которого не мог разглядеть. Наклонившись над бумагами, он повторял имя — «Лилит». Именно так Мигель прозвал в своих мыслях в своих мыслях Фабьенн, еще не зная её настоящего имени.

Во сне Массиньи казалось, что он стоит рядом с этим странным образом, не обращавшим на него внимания. Накинув на спину плащ, это человек без лица двинулся к выходу из кабинета. Протискиваясь через ряды столов, он спустился на первый этаж и, покинув здание, направился в сторону какого-то темного переулка, повторяя имя «Лилит». Мигель неустанно следовал за ним, проходя через лабиринты улиц и переулков. Чем дальше он следовал за этим образом, тем более запущенным казался этот призрачный город. Затем этот фантом проник в невысокое массивное здание, следуя по его коридорам. Насквозь пройдя это здание, фантом проник в подобное предыдущему, но полуразрушенное здание. Потеряв во тьме коридора, этот странный образ, Мигель очнулся в своем номере.

Проснувшись, Массиньи чувствовал себя еще более усталым, чем утром. Какие-то странные чувства остались после всего этого, и похожего, и, одновременно, не имеющего ничего общего с другими образами, раннее приходившими к нему во время сна.

Подойдя в другой конец комнаты, он взял крупный пакет из плотной бумаги и, аккуратно открыв его, разложил содержимое на кровати. Здесь было более двухсот фотографий Фабьенн, сделанных в Париже, в саду Тюильри, Ренне, в Броселиандском лесу и в Эруан Фау. Не менее часа Мигель рассматривал эти снимки, а затем, приложив к ним несколько сотен карандашных зарисовок, сделанных ним на бумаге, запечатал в более крупный пакет. Оставив его в дорожной сумке, он мог не беспокоиться, что кто-то воспользуется или же просто без спроса возьмет этот пакет.

Теперь, когда жара уже успела спасть, у Мигеля была возможность пойти на чуть более долгую прогулку.

Выйдя из отеля, он направился в обратную от моря сторону. Чем более он удалялся от приморской части города, тем более холмистым становился рельеф. По мере удаления от кварталов, где жили черноногие, кварталы менялись. Все менее и менее часто здесь встречались магазины и офисы, а на смену многоэтажным комфортабельным зданиям и небольшим обособленным коттеджам пришли огороженные глухими рядами стен особняки. Мигель и не заметил, как оказался в месте, абсолютно не похожим на тот, Оран, с которым он успел познакомиться утром.

Теперь у Массиньи была возможность оценить бессмысленность прогулки. Его окружали одноэтажные дома без окон, построенные из необожженных кирпичей. Лишь в немногочисленных двухэтажных зданиях было одно-два окна на втором этаже. Грунтовое покрытие заменяло здесь брусчатку, а на смену улицам пришли узкие проходы между домами. Увидев, что теперь его окружают коричневокожие люди, некоторые из которых были одеты в традиционные длинные туники и фески, он осознал, что находится в арабском пригороде. Несмотря на то, что прохожих на улицах было мало, он чувствовал пристальные взгляды со всех сторон. Здесь Мигель не увидел ни одной женщины — его окружали лишь старики и юноши, едва вышедшие из подросткового возраста.

Блуждая здесь, он только начал понимать, что заблудился. Слишком давно, еще в европейских кварталах, он свернул с прямой дороги и едва мог ориентироваться. В поисках наиболее высокой точки, с которой, можно было бы, над крышами грязных зданий, рассмотреть путь к приморской части, Мигель оказался в кривом переулке, переполненном людьми.

— Сир, возьмите, — услышав эти, слова, произнесенные с сильным, неизвестным для него акцентом, Массиньи почувствовал прикосновение чьей-то руки к своей спине. Повернувшись, он увидел высокого юношу с темно-коричневой кожей. — Это ваше — оно упало, — с этими словами он протягивал бумажник.

— Это не мое, — сквозь зубы процедил Массиньи, не заметив, как за его спиной остановился какой-то мужчина.

— Возьмите — проверьте. Может это все-таки ваше? — с большей настойчивостью незнакомец протянул бумажник.

Осмотревшись, Мигель увидел еще нескольких арабов, направлявшихся в его сторону. Он знал, что его ожидает то, о чем рассказывал Хорхе — арабская уловка. Мошенники ожидали, когда он из любопытства возьмет бумажник в руки, после чего его можно будет обвинить в воровстве, и, избив или даже искалечив, отобрать всё, что у него есть с собой. В конце переулка Мигель заметил немалое пространство — там кривой изгиб переулка упирался в достаточно широкую дорогу, проходящую у подножия холма. Сделав вид, что он не видит окруживших его арабов, Массиньи направился в сторону это дороги. Без камеры за плечом и без крупной суммы наличными он чувствовал себя спокойнее, но возможность удара в спину не переставала его беспокоить.

Когда он почти дошел до дороги, Мигель почувствовал легкий удар в спину. Повернувшись, он понял, что со стороны одной из лавок в него полетел булыжник — травля началась.

— Сделайте четыре шага назад, — бросил он, обращаясь к группе людей, следовавших за ним.

Парень, начавший беседу с ним, лишь молча усмехался. Вскоре рядом с ним и его товарищами появилось несколько взрослых мужчина. Мигель видел, что справа и слева в его сторону, медленным шагом также направлялись прохожие. Где-то в толпе блеснуло лезвие ножа. Медленно отступая, назад он чувствовал, что стоит практически на краю дороги — где-то за его спиной проезжали немногочисленные автомобили. Услышав, что ставни над его головой открылись, он начал нервничать еще больше, зная, что опасность наступает на него со всех сторон.

Стена гнетущего молчания была разрушена, когда кто-то, целясь из-за спины Мигеля, выстрелил короткой очередь в собравшуюся толпу. Двое мусульман, с простреленными голенями, опустились на землю. Обернувшись, он увидел Жозефа и Теодора.

— Ты веришь в случайности? — с улыбкой произнес Сентонж, державший в руках старый итальянский пистолет-пулемет. — Все отошли назад — следующие пули полетят на десять сантиметров выше, — бросив эти слова, он направил «беретту» в сторону мужчины, который был вожаком в этой толпе.

Пока арабы, отступив назад, пытались проверить своего противника на решительность, младший Ортега жестом предложил Мигелю запрыгнуть в джип, на котором они остановились в нескольких шагах от него.

— Тебе повезло, что юго-восточные дороги жандармы сегодня перекрыли, а нам пришлось ехать, в объезд, по юго-западному пути, — с этими слова Сентонж, резким движением запрыгнув на сиденье, завел мотор джипа.

— А что было бы, не появись вы здесь? — с интересом бросил его собеседник.

— Это одному лишь Богу известно, — ответил Жозеф. — Может быть, они хотели убить тебя, а может просто проверяли или же придумали себе новую жестокую игру.

— Злачное место, — произнес Мигель, когда автомобиль объезжал эти кварталы по дороге, отделявшей их от поросших маквисом холмов.

— Так выглядят все арабские пригороды в Оране, — пожав плечами, ответил водитель.

— Я представлял их себе немного иначе, — усмехнувшись, произнес Массиньи. — Например, вспоминая о знаменитом мавританском стиле.

— Мавританский стиль совершенно необоснованно связывают с арабами, — вмешался Теодор. — Этот стиль родился в испанской Гранаде, в воображении знатных юношей из касты мустариб — иберийцев-христиан, использовавших силу своего разума и воображения ради прихотей правивших там тогда мавров.

— Да уж, — добавил, управлявший автомобилем, Жозеф, кивнув в сторону в кварталов пригорода, которые они пересекали. — Это — предел возможностей арабских «мастеров», да и то многое из этого было построено на деньги, пожертвованные черноногими.

Пока Сентонж отвлекся на дорогу, у Мигеля появилось несколько минут молчания для того, чтобы обдумать вопрос, который он уже пытался задать Нанду. Когда арабские кварталы остались позади, они оказались в одном из европейских кварталов, расположенном на западной окраине города, между портом и грядой каменистых холмов.

— Жозеф, скажи, тот, в котором живете последние годы… скажи, как всё это началось, — решившись, произнес Массиньи.

— Ты не хочешь выпить кофе и поужинать? — спросил Сентонж, когда, подъехав к входу в кафе, он остановил автомобиль.

Кивнув, Мигель последовал за своими спутниками в кафе, расположенном в четырехэтажном жилом доме. Это была одна из многочисленных закусочных Сентонжа, разбросанных по Орану и Алжиру, а также в Марселе и на Корсике.

— Совершив вчера два полета, ты очень помог моим товарищам, поэтому сытный ужин, за нас счет, тебе не помешает, — с улыбкой произнес владелец кафе, а затем, добавил. — И я хочу ответить на твой вопрос, потому что мне хотелось бы, чтобы наша история не осталась забытой.

— И я с радостью тебя выслушаю, — ответил Мигель, уже успевший загореться огнем интереса.

— Ведь всё это не было взрывом, испепелившим всё в мгновенье ока. До середины тридцатых все было спокойно — мы находились в нормальных отношениях с арабами. Тысячи арабов работали на наших фабриках и плантациях, разгружали наши суда и ухаживали за нашими полями. Арабы стали есть ту же пищу, что и мы, начали одеваться так же, как и мы. Нам казалось, что они забыли о своей былой фанатичной религиозности, — вздохнув, он продолжил. — В тридцатые годы тучи начали собираться надАтласом: в селениях появились проповедники, призывавшие к джихаду, старейшины племен возжелали больше вольностей, а на стенах домов появились надписи… Да, обычные надписи — до тех пор, пока здесь не появились немцы, каждый день появлялись несмываемые надписи, призывавшие к «объединению арабов». Пока здесь британцы и американцы сражались с итальянцами и немцами, арабы притихли — они искали новых сторонников, тихо собирая военное оружие и технику.

— Хуже ли стало с приходом немцев? — спросил Мигель.

— С одной стороны, немцы поддерживали порядок в арабских селениях, но они же склоняли на свою сторону старейшин, одаривая горные племена бесценными знаниями, связанными с использованием военной техники и оружия, подрывом и воздушной разведкой. В сорок пятом, девятого мая, когда по всем радиоканалам передавали о капитуляции Германии, напряжение здесь превратилось во взрыв — тысячи мусульман вышли на улицы. То, что мы сразу посчитали мирной демонстрацией закончилось резней… Тогда мы впервые столкнулись с неописуемой жестокостью: они убивали наших женщин и детей, пытали жандармов и метили тайными знаками дома тех, кого, щедрыми списками, записывали в число своих врагов. В тот день они показали нам, что воспринимают нашу мягкость и благородство, как проявление слабости. Мы щедро заплатили им — тогда, вместе с жандармами, каждый черноногий, взяв в руки оружие, шел биться насмерть с теми, кто вышел против нас. Их кровь лилась рекой, а нам показалось, что это всё закончилось, но мы тогда заблуждались… В том же году прошли волнения по всему Алжиру — во время одной из стачек, на нашем руднике, был убит мой отец, как и некоторые другие черноногие. Шахтеры и батраки, участвовавшие в этих преступления, убежали в горы. Эти несколько групп преступников и стали основой для формирования ядра их организации — Фронта Народного Освобождения. Тогда их было сорока человек.

— Всего лишь сорок? — удивленно переспросил Массиньи.

— Да, но то, что было раньше, похоже на какой-то безумный кошмар. Снова появились несмываемые надписи, но теперь уже призывавшие к джихаду против нас. Рабочие перестали ходить на работу на фабрики и рудники — они вместе с семьями ушли в горы. Затем батраки объявили войну своим хозяевам: некоторые просто ушли в горы, а другие, убивая ночью плантаторов и их семьи, захватив оружие, превращались в воинов-муджахидов. Оставшиеся в города мусульмане перестали ходить в наши магазины, а их женщины снова стали закрывать лица никабами. На улицах городов появилось множество банд — они были небольшими, но их число было бессчетным… Конечно, в Оране тогда все было не так плохо — мусульманских фанатиков здесь было очень мало, но и они создавали нам неприятности. Нам с братьями пришлось закрыть многие шахты, а на оставшихся шахтах практически не осталось рабочих.

— А как вы отнеслись к началу войны? — спросил Мигель, приступив к острому мясному супу, принесенному официантом.

— Большинство людей так и не смогли понять, когда началась война, потому как мало что изменилось с появлением войск. Ад продолжался: похищали, женщин убивали и насиловали, мужчин пытали, заставляя наблюдать за смертью своих близких, а в кафе и магазинах взрывались бомбы. Но особенно отличились фанатики-муджахиды — они похищали маленьких мальчиков и… насиловали их. Если, в сороковых, во Фронте и в бандах муджахидов состояли лишь сотни бойцов, то в пятидесятых это уже были десятки тысяч.

— Де Голль смог что-то изменить? — с любопытством спросил Массиньи.

— Да, первое время мы его боготворили. Базы муджахидов были выжжены напалмом, арабские окраины городов вновь стали спокойными, а взрывы на улицах прекратились. Но… потом всё снова вернулось на исходную точку, — вздохнув, он добавил. — Нас забыл Бог, забыв о том, как мы превратили ад в рай, нас забыл де Голль, подписав это проклятое соглашение, и нас забыл народ Франции, уставший от этой войны не меньше нас.

— А что будет дальше?

— Многие не видят свет во тьме этой ямы. После подписания мирного соглашения в Эвиане французский Алжир, который мы знали, перестал существовать, а вместе с ним перестал существовать и наш мир — мир черноногих… — с сожалением, дрожащим голосом произнес Сентонж.

— Неужели у вас нет больше надежды?

— У большинства теперь её уже нет. Но я всё еще продолжаю верить в возрождение Алжира. Так или иначе, за закатом солнца следует тьма, а за тьмой — рассвет, — вздохнув, Жозеф добавил. — Мне жаль, что ты узнал нас не в дни нашего расцвета, а в дни упадка. Но спасибо тебе за то, что ты согласился разделить с нами нашу горечь и боль. Спасибо за то, что согласился помочь нам… Кстати, если тебе нужно жилье, то можешь занять квартиру в этом здании, на втором этаже. Она сейчас пустует, как и многие другие помещения. Считай, что эта одна из тех скромных услуг, которые мы можем оказать в благодарность за ту помощь, которую ты нам оказываешь.

— Туалетные принадлежности и одежду перенеси сюда, но сумки оставь лучше в гостиничном номере, — произнес Теодор, внимательно слушавший рассказ Сентонжа. — Арабы следят за всеми, кто прибывает сюда из Европы. За тобой и твоим номером давно могла быть установлена слежка, поэтому лучше будет, если, тайно проникнув в твой номер, они успокоятся, предположив, что ты еще один из числа безумных туристов. Если же они узнают, чем ты занимаешься на самом деле, то все может закончиться очень печально, — младший Ортега старался быть предельно деликатным, но он, как и Жозеф, понимал, что со многим Мигелю еще предстоит познакомиться.

* * *
Проснувшись, накануне рассвета, в квартире, предоставленной Жозефом, он не мог выбросить из памяти обрывки еще одного странного сна. Ему снова приснился какой-то человек, лицо которого он смог разглядеть, но, проснувшись, едва ли мог воспроизвести в своей памяти. Этот фантом, двигаясь по улице города, подобного увиденному в прошлом сне, вошел, повторяя имя «Лилит», во внутрь массивного здания с просторными пустыми коридорами и огромными окнами.

Двигаясь подобно бесплотному духу, Мигель чувствовал, что находится рядом с этим фантомом, закрывшим дверь изнутри. Здесь, в просторном, свободном от людей кабинете он уселся за один из массивных столов. Сначала этот образ приступил к рутинной работе с бумагами, но вскоре отвлекся. На какое-то мгновение помещение погрузилось во тьму, а затем Массиньи увидел, как нечто утащило этот призрачный образ в темный конец кабинета. Оказавшись там, он увидел небольшое существо, человекоподобное, без кожи, замотанное в какое-то серое тряпье. Пройдя сквозь стену, бросив оскал в сторону Мигеля, оно утащило за собой призрачного незнакомца.

— Иисус, — проснувшись, прошептал Массиньи.

В самом сне не было ничего ужасного или странного, но уже во второй раз он проснулся с неприятными ощущениями, которые не хотели покидать его сердце и разум. Оглядевшись, он еще раз удостоверился, что находится в квартире, а не в гостиничном номере. Когда он вышел на балкон, то увидел лишь поросшие маквисом холмы, подножия которых были засажены оливами. Взглянув вверх, он увидел предрассветное небо, столь непохожее на то, которое ему доводилось видеть ранее.

Глава XI

Оказавшись перед дверью кабинета, Джереми Лартер был удивлен отсутствием шума разговора, столь привычного на третьем этаже «Утопии». Не тратя время на бессмысленный стук он вошел в помещение. Еще воскресным вечером Лукас Дженовезе дал ему указание явиться утром в ресторан.

— Где Лукас? — спросил он, увидев Натана Кравица, сидящего, в пустой комнате, на привычном месте Дженовезе. — Он просил меня прибыть сюда, — добавил он, постучав пальцем по часам.

— Присаживайся, — любезно произнес Натан. — Дон Дженовезе не имеет возможности с тобой беседовать, и да, это — лишнее, — развел руками Кравиц. Выдержав несколько минут молчания, наблюдая за реакцией собеседника, он добавил. — Ну так что, Хосе Мендоза теперь в коме? Он уже никому не расскажет о человеке, заставившем его написать признание?

— Хосе Мендоза? — с театральным недоумением переспросил Лартер. — Нет, я никогда не был в Испании, и у меня нет там знакомых.

— Причем здесь Испания? Ты ведь хорошо знаешь, что пуэрториканцы носят испанские фамилии, равно как и эти ваши индейцы носят вполне английские фамилии… Тебе напомнить, кто такой Мендоза?

— Странно, но я никогда не слышал о таком человеке, — пожал плечами, Джереми, набивая трубку табаком.

— Да, дружище, в составлении бессмысленных, но красивых планов ты обойдешь многих умельцев, — рассмеялся Натан. — Ты придумал признание, нашел наркомана-гомосексуалиста, который вполне вписывался в придуманные тобой рамки, и даже заставил его принести признание в полицейское управление… Да и хитро ты придумал с избавлением от этого парня — когда его перевели в окружную тюрьму, ты с разных адресов отсылал ему открытки. Ведь действительно хороший способ — брать две одинаковые открытки, прижимать между ними героин, а затем склеивать всё это по краям. Отсылая слишком большие дозы, ты ждал, что однажды он умрет от передозировки, но… ты, вероятно, не знаешь, что каждый наркоман отлично знает свою необходимую дозу, — протерев очки, он продолжил. — Да и ты не знал, что каждый наркоман знает вкус и цвет порошка — это ты не знал, когда отсылал ему какой-то яд. Впрочем, знаешь, это и стало твоей главной ошибкой.

— Маленький друг, я вижу, ты во многом осведомлен.

— Потеряв к тебе доверие, этот наркоман начал поднимать шум. За пять дней в тюрьме он успел побеспокоить каждого: он требовал у обыкновенных тюремных охранников появление в камере адвоката, он на каждом шагу… хм… предлагал весьма деликатные услуги, — рассмеялся Кравиц, вспомнив о том, что Мендоза, будучи гомосексуалистом, предлагал свои сексуальные услуги многим заключенным. — Его «услуги» оплачивались героином, но, знаешь, чем тебе более всего не повезло? — бросил Натан, глядя в глаза своему собеседнику, сидевшему прямо напротив него, в противоположном конце стола. — Этот мулат нашел более выгодный способ получения героина — он продал всю информацию о себе нашим людям. Конечно же, ты не знал ничего об этом и, не найдя более умного способа избавиться от проблем, заплатив героином, нанял другого заключенного-наркомана… — сделав длинную паузу, Натан, добавил. — Ну что ж, ты практически выиграл — Мендоза теперь лежит в коме — его череп пробит в семи местах, подумать только, обычной стальной ножкой от тюремной койки, его шея сломана, а обломок этой самой ножки, сломавшейся о его ребра, застрял глубоко в левом легком. Конечно, может быть, он выживет — наркоманы просто невероятно живучие, но это слишком маловероятно. Полиция уже давно согласилась с этой версией, ведь ты — умный парень, и придумал довольно реалистичный сценарий.

— Занимательная история, — кивнув головой, произнес Джереми, веко которого начало сильно дергаться.

— Очень занимательная. Скажи только одно — зачем ты опозорил жену и детей Корнелио? Зачем ты оплевал память их мужа и отца, опозорив их? — прищурившись, спросил Кравиц. — Теперь, согласно той версии, которую ты подкинул полиции, Корнелио был гомосексуалистом, пользовавшимся услугами наркоманов из пуэрториканского гетто. Зачем?

— Зачем вы опозорили память Лоренцо? Зачем вы выставили его интриганом, сталкивавшим лбами преступные группировки, после чего, его невесте не раз угрожали по телефону… Зачем? — начавший нервничать Лартер поднялся со стула.

— Присядь, — кивнув на стул, произнес его собеседник. — Истерикой ты себе не поможешь.

— За какие заслуги Дженовезе позволил тебе обо всем этом говорить? — простояв какое-то время, Лартер, немного успокоившись, присел.

— Тебе действительно интересно это знать? — усмехнулся Кравиц. Заметив, что его собеседник мешкает, он продолжил. — Видимо, ты из числа ребят, которые прозвали меня «Ушами Дженовезе». Ну что ж, в чем-то ты прав. Но… — рассмеявшись, он произнес. — Неужели ты думал, что Лукас напрямую получает приказы от Совета Семьи.

— О чем ты? — с недоумением спросил его собеседник.

— Без приказов сверху, Лукас — всего лишь, кукла. Без приказов сверху он не может и чихнуть. Ты ведь не думаешь, что вопрос сопляка Лоренцо был решен самим Дженовезе?

— Ну и на что ты намекаешь, мой маленький друг? — с улыбкой произнес Лартер.

— Пойми, везде необходимо промежуточное звено, которое могло бы обезопасить верхушку от грязной работы, а низы — от глупости собственный решений… Считай, что я и есть подобное «звено», — прочитав во взгляде собеседника искреннее недоумение, он добавил. — Если Лукас хочет связаться с Советом, то он может это сделать только лишь через меня, а если Совету необходимо передать Лукасу приказ, то Семья может это сделать только через меня, — улыбнувшись, он добавил. — Система сдержек и противовесов, как говорят политики.

— Ну а почему же Лукас не может всё это делать сам. Иначе, получается парламент бандерлогов в миниатюре, — рассмеялся Джереми, едва скрывавший свое волнение. — Почему, они, в отличие от Коломбо, отказались от монополии родственных связей в отношениях внутри семьи… Эволюция?

— Возможно. Да и сам Лукас не такой уж и близкий родственник Вито Дженовезе.

— Ты говоришь о «Семье», как о чем-то сказочно могущественном. Считай, что без дурака Корнелио она стала еще более могущественной, — чувствуя что-то неладное в разговоре, Лартер попытался проверить своего собеседника.

— Конечно, Корнелио был не самым достойным членом семьи, но… намного ли хуже он был, чем Лукас? — усмехнулся Натан. — А что касается тебя, то ты еще заплатишь за свой поступок. Совет Семьи не узнает правду. Если до них дойдут эти вести, то смерть будет не самым худшим для тебя исходом, но, поверь, это им никто специально сообщать не будет…

— Мне с тобой больше не о чем разговаривать, — Джереми резко перебил собеседника. — Беседу я продолжу с Лукасом.

— Но ты, все равно, заплатишь за свой поступок, — спокойно произнес Кравиц, когда гость был уже у двери, которая вела на каменную лестницу, а затем добавил. — А может быть и твоим друзьям придется заплатить за этот поступок.

Оскалившись, Лартер в последний раз повернулся в сторону человека, сидевшего за столом, а затем направился вниз по плохо освещенной лестнице, предназначенной для личных гостей Дженовезе.

* * *
Когда Мигель проснулся, комната уже была освещена лучами утреннего солнца. Казалось, что странные сновидения отступили, но этой ночью они снова вернулись. В этом сне Массиньи снова видел странный город, похожий на нечто среднее между Нью-Йорком, Бостоном и Парижем. Здесь эфимерный мир перенес его в какой-то заброшенный цех, где двое мужчин обсуждали некий, важный, для них, вопрос. Одного фантома он видел лишь со спины, а лицо другого едва ли мог разглядеть. Стоявший спиной держал в руках большую сумку. Протянув её своему собеседнику, сообщил о том, что это человеческая кожа, которую так желает купить Лилит. Пока второй призрачный образ, открыв сумку, что-то бормотал себе под нос, фантом, стоявший спиной к Мигелю обмолвился о том, что может продать и свою кожу.

Массиньи снова чувствовал нечто неприятное, остававшееся после этих странных по содержанию, бредовых сновидений.

За последние несколько дней он уже успел привыкнуть к местной жаре, едва ли смягчаемой свежим дыханием моря. Как и несколько месяцев назад, он начал отращивать бороду, избавив себя от лишних раздражений кожы после бритья. Оберегая себя от излишних потерь влаги, он надевал кожаную куртку на голое тело, а каждый раз выходя на улицу, он, под широкополую шляпу, повязывал влажный платок, охлаждавший его тело, а затем и впитывавший пот.

Едва успев одеться и почистить зубы, он услышал звонок в дверь. Открыв её, он увидел Хорхе, видимо, лишь ночью вернувшегося из Парижа.

— Рад тебя видеть, милый друг. Сегодня я здесь, а раз времени у меня много, я полечу с тобой.

— А какой сегодня день недели? — с недоумением спросил Мигель.

— Среда… — осторожно бросил Хорхе.

— Ах да, сегодня же мой пятый полет, — с улыбкой ответил его собеседник.

Когда Массиньи и его спутник вышли из здания, их уже ждал Жозеф на своем стром армейском джипе. По дороге в долину, связанную с эти пригородом старой пастушеской тропой, вполне пригодной для поездки на джипе, Жозеф дал еще несколько указаний относительно контейнеров. Затем, когда его спутники сели в самолет, он попросил их, после возвращения с Корсики, оставить самолет, вместе с грузом в долине. Он лишь обмолвился, что у Альфредо не будет времени вовремя туда прибыть, а благодаря отдаленности от основной дороги на юг, можно было не бояться, что в долине окажутся нежеланные гости.

Беседы с Ортегой были хорошей возможностью для Мигеля забыть о переживаниях.

— Хорхе, скажи пожалуйста, что привело тебя в Алжир?

— Совокупность случайностей, отчасти, изменивших мою жизнь. Сначала я познакомился с Жозефом, когда мы, вместе с Вероник, гостили у её родителей в Дижоне. Сентонж в то время занимался геологической разведкой на пространстве между верховьями Луары и отрогами Юры. Тогда я впервые общался с человек, прошедшим через весь этот ад и проникся глубокой симпатией к нему и другим черноногим, — сделав паузу, Хорхе продолжил. — В пятьдесят первом году был взрыв в Париже — тогда близ Пер-Лашез алжирские сепаратисты взорвали бомбу, спрятав её в урне, напротив кафе… Дьявол. Тогда несколько человек погибло, а еще несколько десятков были ранены — среди них была и Вероник. Бомба была нашпигована крупными гвоздями, и многих раненых, буквально, пришлось собирать по частям. Вероник поправилась, но после этого она уже не смогла иметь детей. Теодору тогда было одиннадцать лет, а мы, как раз, планировали второго ребенка… но провидение легко меняет планы людей.

— После этого ты впервые посетил Алжир?

— Впервые я здесь побывал уже после этого террористического акта, но я тогда был в гостях у одного черноногого, которые вел операции с недвижимостью, как в Оране, так и в Париже. Тогда я проникся этой романтикой: выжженные солнцем холмы, отроги бесплодных скал, рай, построенный людьми на пустом месте, и, конечно же… бесконечная война — отталкивающая и притягательная одновременно.

— А что тянет сюда Теодора?

— У Тео своя безумная страсть к этим местам. Он не раз знакомился с дочерьми черноногих, не раз участвовал в раскопках в Атласе и на побережье, и он не раз возвращался сюда снова и, в конце концов, он с радостью поддерживает черноногих в их неравном бою с мусульманами, — улыбнувшись, Хорхе добавил. — Так что, он настоящий крестоносец.

— Ведь он встал на путь археолога? — с интересом спросил Мигель.

— Нет, это, всего лишь, его хобби. Он, как и я — архитектор. Разница лишь в том, что систематическое образование я получил после того, как проработал несколько иллюстратором в журнале, связанном с архитектурой, — вздохнув, он добавил. — Хотя я надеюсь, что однажды Тео не захочет вернуться в Оран. Меня хотя бы радует, что мой единственный сын никогда всерьез не относился к этому месту, воспринимая его как, всего лишь, другой, параллельный мир, притягательный своей противоположностью нашему миру.

* * *
То, что еще месяц назад Мигель назвал бы жарой, теперь казалось ему раем. Температура была достаточно далеко от тридцати градусов по Цельсию, а с моря дул приятный ветер. Здесь, на Корсике, погода едва ли отличалась от провансальской.

Массиньи уже успел привыкнуть к достаточно сложным погрузкам контейнеров в корпус самолета, несмотря на то, что иногда ему, тратя лишнее время, приходилось совершать их самостоятельно, используя деревянные настилы.

— Хорхе, ты случайно не встречался, в Париже, с Фабьенн? — с интересом спросил Мигель, когда они, на самолете, покидали аэродром.

— Да, и она очень интересовалась, где ты находишься. Я ответил ей, что мы с тобой взялись за одну работу… И я сказал, что ты сможешь прибыть в Париж в субботу вечером. Ведь так? — осторожно спросил его собеседник.

— Но для этого мне придется все завершить до субботнего утра, — бросил Мигель, а затем, с улыбкой, добавил. — Тогда придется постараться.

— Кстати, между Аяччо и Парижем существуют регулярные авиалинии.

— Вот и отлично. Тогда у меня остается еще одна свободная неделя.

— Мигель, — Ортега осторожно обратился к своему спутнику. — Ведь ты потом будешь еще три недели работать в Алжире? — после кивка собеседника он продолжил. — Я могу тебе предложить еще одно задание… более простое, чем это. Но это задание мне не выполнить самостоятельно, — а затем осторожно добавил. — И за это задание с тобой тоже щедро расплатятся.

— Еще один шаг на эшафот, — усмехнулся Массиньи. — Но я сделал слишком много таких шагов, поэтому выслушаю твое предложение.

— Нет, милый друг, поверь, это не будет такая уж грязная работа. Ты, верно, знаешь, что с помощью взрывчатки, которая находится на борту самолета, будут взрывать базы Фронта, но здесь все будет немного иначе.

— Ну что ж — будет возможность снова испытать свои возможности, — улыбнулся Мигель.

— Любому известно, что писатель или живописец в образах свои произведений старается, вольно или невольно, отображать свои идеалы, свои предпочтения, свои вкусы и взгляды. Представь же себе офицеров….полевых командиров, которые тоже в своей кадровой политике волей или неволей отображают близкие к себе образы… — вздохнув, Ортега продолжил. — Еще на заре войны, в пятьдесят третьем году, группа арабских головорезов немного реструктуризировала ФНО. Заставив бывших лидеров этой организации «подвинуться», они привлекли во «Фронт» новых членов, включая бывших офицеров, воевавших за Францию в Индокитае, они очистили организацию от неблагонадежных, провинившихся и просто ставших ненужным кадров. Тогда же они создали свою базу личных данных членов организации — точнее ее копию, немного отличающуюся от оригинала. Конечно, с тех пор, количество членов организации выросло почти в сто раз, но свои первоначальным привычкам они не изменили.

Приближаясь к краю Балеарских островов, Мигель отвлекся на приборную панель, а затем, убедившись в правильности вновь выбранного курса, вернулся к беседе с Ортегой.

— Загвоздка вот в чем, — продолжил Хорхе. — Бойцы САС уже давно нашли саму базу, и уже составлены списки особо отличившихся арабов, судный день для которых настанет очень скоро. Но кроме этой базы существует и кое-что гораздо более интересное — это списки потенциальных и внештатных членов ФНО, то есть, кого с легкостью можно было взять в организацию за их заслуги в убийстве мирных жителей, за их религиозный фанатизм, за их ненависть ко Франции и миру черноногих…

— И ты предлагаешь мне поучаствовать в поисках этого списка? Почему? — удивленно спросил Массиньи.

— Но ведь ты сам говорил, что должен будешь заняться какого-то нашкодившего бойца Иностранного легиона. Я могу тебе предложить следующее: пока ты займешься поисками этого парня близ баз Легиона в горах, заодно начнешь поисками этой базы данных, помогу тебе с его поисками в Оране.

— Хорошо, я постараюсь, — кивнул головой Мигель. — А что представляет из себя то, что я должен искать?

— Существует несколько копий этой базы — все они кочуют по логовам «Фронта». Тебе подходит любая копия. Несколько недель назад Гоулд участвовал в штурме одного селения, где группа муджахидов, под руководством их лидера Аднана Курбана, защищала одну из таких баз данных, но, когда отряд САС вступил в селение, Курбана убили его же подчиненные, а контейнер с записями уничтожили буквально на глазах бойцов САС. Франц говорил, что это кубический контейнер, вроде сейфа весом около тридцати килограмм.

— Эти копии хорошо охраняются?

— Этим вопросом занимаются небольшие, изолированные друг от друга группы муджахидов. Но, если их обнаружить и сразу же сообщить нужным людям, эти группы легко могут быть ликвидированы, а оставшейся проблемой будет лишь сама транспортировка груза.

— Но ведь дело не только в личных записях каких-то безумных фанатиков?

Задав этот вопрос, Мигель снова переключился на приборную панель. Где-то далеко уже виднелся африканский берег, и нужно было начинать готовиться к посадке, уже привычной для Мигеля, но, все еще, непростой.

— Ты должен знать, что одним из условий мирного соглашения. В Эвиане было полное прекращение огня со стороны Фронта национального освобождения. Если «Фронт» нарушит это условие и возобновит свои действия — особенно, против мирного населения, то французское правительство получит право снова ввести войска в Алжир. Конечно же, арабы и не пытаются прекратить террор против черноногих. Они расформировали практически все подразделения самого «Фронта», но, к дьяволу, поощряют деятельность банд муджахидов. Муджахидам помогают и многие специалисты из Советского Союза: инженеры-подрывники, эксперты по радиотехнике, инженеры-специалисты и многие-многие другие. В бандах муджахидов полно добровольцев из Туниса и Египта, — вздохнув, Хорхе добавил. — В этом контейнере с бумагами должна быть информация о тесной связи между «Фронтом» и муджахидами. Если это появится у нужных людей, то возможно, что Эвианское соглашение будет пересмотрено… Хотя, конечно, всё это лишь в далекой перспективе.

— Ну что ж, можешь рассчитывать на мою помощь, — улыбнулся Мигель.

На горизонте уже можно было разглядеть северные отроги Атласа, среди которых притаилась долина, к посадке в которой пилот все еще не привык. Посадив самолет, с первой попытки, в долине, Массиньи был удивлен, разглядев там знакомый грузовик. Ожидавший возле него Франц Гоулд, вместе со своими людьми, разгрузил самолет, а затем, обмолвившись, что серьезно занят лишь сам Альфредо, предложил Мигелю совершить еще один полет.

* * *
Когда Массиньи, уже без Хорхе, снова вернулся в долину, часы показывали, всего лишь, около шести вечера. Солнце было еще достаточно высоко, а люди, дожидавшиеся его на взлетной полосе, довольно быстро успели разгрузить самолет. Гоулд, отправив людей обратно, жестом попросил Мигеля подождать и не задавать лишних вопросов. Отведя своего спутника в сторону цистерн с горючим, Франц, стараясь хранить молчание, внимательно следил за горлом долины. Не прошло и двадцати минут, как в долине появился старый армейский джип, подобный тому, который время от времени использовал Жозеф. За рулем машины сидел капрал Перейра.

— Садитесь, — Франц, запрыгнув в джип, жестом предложил пилоту последовать за ним. — Я хочу, чтобы все было честно. Позвольте мне исправить несколько ошибок.

— О чем вы? — спросил Мигель, когда джип уже был направлен в сторону выхода из долины.

— Вы уже шесть раз перевозили взрывчатку с Корсики в Оран, но и так и не знаете, где и как она используется… Я уверен, что вы нарисовали себе какую-то идиллическую картину благородной борьбы, но все не так, как хотелось бы. Будет нечестно, если мы, словно подлые поводыри, и далее будем пользоваться вашим частичным неведением.

Мигель старался не задавать лишних вопросов и лишь спокойно наблюдал за дорогой. Фернанду тоже молчал, лишь слушая указания Гоулда, несколько раз менявшего направление маршрута. Джип остановился возле входа в полуразрушенное заброшенное здание офиса какой-то компании, судя по всему, торговавшей магрибским арахисом. Франц повел капрала и пилота вверх по все еще крепкой надежной, хотя и заметно потрепанной лестнице. Достигнув седьмого этажа, они подошли к окну, которое выходило на старую треугольную площадь, похожую на те, которые можно найти в старых кастильских городах. Стены самого здания не соприкасались с площадью, но крыши старинных трехэтажных домов, расположенных между зданием и площадью, не создавали каких-либо препятствий для обзора. Это был старый европейский квартал, построенный черноногими еще на заре их появления в Алжире.

Сняв с плеча чехол и достав из него бинокль, Гоулд протянул его своему спутнику, а затем жестом приказал капралу достать из сумки, висевшей у него за плечом, несколько технических устройств.

— Видишь кафе на противоположном, от окна, конце площади кафе? — спросил немец у своего собеседника, рассматривавшего площадь в бинокль. — Видишь, там сидят мужчина и женщина?

— Да, — произнес Мигель, увидев чернобородого коричневокожего мужчину, одетого в дорогой костюм.

— Видишь женщину в синей блузке, сидящую напротив него? Она — черноногая. Сейчас она пытается выиграть, по моей просьбе, время, задержав его до нашего появления здесь. Она ждет, пока ей дадут знак.

После этих слов Франц попросил Нанду достать из сумки прямоугольный кусок черной ткани и повесить его над одним из окон, выходящих на площадь. Не прошло и десяти минут, как женщина, бросив короткий взгляд в сторону окна и, очевидно, заметив кусок ткани, начала что-то объяснять своему собеседнику, начав более активно жестикулировать.

— Знай, что прозвище этого мужчины — «Халиф». Он — сын фанатика, проповедующего джихад в одном из горских берберских племен. Во время войны он занимался тем, что организовывал похищения детей, чаще всего — мальчиков, которых затем насиловали, заставляя тем самым их родителей оставлять в Алжире свое имущество и уезжать во Францию. Всего от его банды пострадало более шестидесяти детей. Мне очень жаль, что это существо, которое трудно назвать человеком, ждет такая легкая участь. Мне очень жаль… — покачал головой Франц.

Сказав что-то водителю, Халиф, попрощавшись со своей спутницей, сел в свой «Роллс ройс», популярный среди местных арабов, после чего, машина направилась в сторону узкой улицы, противоположной окну здания. Поставив тяжелое устройство, передающее радиосигналы, на подоконник, Нанду произвел несколько манипуляций и начал обратный отсчет. После того, как он перешел от десяти до нуля, после активации взрывного устройства, автомобиль взорвался. С громким хлопком заднюю часть машины, с неповрежденным баком, отнесло на несколько метров назад, а переднюю половину разорвало на части, разлетевшиеся по узкой улочке, свободной от случайных прохожих. Сквозь дым невозможно было разглядеть, что именно произошло с водителем и пассажиром, но момент взрыва не оставил им ни одного шанса на выживание.

— Жаль, что далеко не всегда люди получают то, что они действительно заслужили, — тихо произнес Гоулд, всматриваясь в даль городских кварталов.

Глава XII

Комната в доме, уже хорошо знакомом Мигелю, была освещена лишь красноватым светом ламп. Распивающие, как и сам Массиньи, вино люди, были ему знакомы: Перейра, Альбано, Теодор, Сентонж и Гоулд со своей подругой — привлекательной девушкой, около тридцати лет на вид, из числа черноногих. Все они увлеченно слушали Ортегу, ходившего кругами, активно жестикулируя, среди мягких кресел, расставленных по комнате.

— Интересный вопрос ты задал, Альфредо. Совместимо ли христианство с современной наукой… Смотря о каком христианстве говорить — о темной вере темных веков, растерявшей римское наследие, либо же о том христианстве, которое нам подарила эпоха Просвещения. Ведь только идиот будет говорить, что теория Дарвина — небогоугодна. Ведь она и отображает весь смысл создания человека. Зачем Богу одновременно создавать существ, абсолютно неравных по своим способностям? Ведь Библия не говорит, как быстро был создан мир. Судите сами, Бог лишь создал Вселенную, пустую и безжизненную, где в адском пламени разрывающихся звезд и галактик появилась наша прекрасная планет — алмаз, хотя и не бриллиант. Здесь и появилась жизнь — сначала, простые создания, безлики и неразумные. Но Бог им дал одну великую вещь — желание бороться за свое место под солнцем. Это вечная жажда борьбы и есть… жизнь. Прошли миллионы лет эволюции, этой вечной борьбы за свое теплое место, и лишь одно существо смогло превзойти всех остальных — Человек. Да, Человек создан по образу и подобию Бога, но это не значит, — резко отрезал Ортега. — Что Бог похож на человекоподобное существо. Это лишь значит, что Человек подобен Богу своим желанием творить, своим желанием познать непознанное. Пока птица стремится в небо, червь — в глубину земли, а дикий конь — в бескрайние степи, Человек стремится пройти сквозь пространство и время, в бесконечность Вселенной. Лишь Человек, из всего, что было создано Богом, смог понять сущность своего бытия, задуматься над этим, изменять его и вершить судьбы. Лишь Человек, преодолевая пространство и время, стремится к своему Творцу, потому как он благодарен ему за сущность своего бытия.

— Что же такое Бог? Ведь многие люди, далекие от религии, представляют себе какого-нибудь старца на облаке. Как вы объясните массам то, что рассказываете нам? — с любопытством спросил Альфредо.

— Что есть Бог? Бог, как говорили халдейские мудрецы — это бесконечность Вселенной. Он везде: в дыхании рыбы под толщей воды, в лучах утреннего солнца, в детях играющих в прозрачной воде ручья, в далеком мерцании звезд — ибо… Бог и есть Вселенная. Он — всеохватывающий разум, живущий в каждой частичке Вселенной. Конечно, христианство говорит нам о триединстве Бога, а наука и желание познать непознанное лишь молчаливо кивают нам на это. С одной стороны, это вселенский, вездесущий и бесконечный разум — творец всего и вся. Но Человек, все-таки, пока еще несовершенен и не может понять, что нечто может быть творцом и творением одновременно. Если Бог-Творец и есть Бог-Отец из доктрины христианства, то Бог-Вселенная или же Бог-Творение, как вам будет угодно, соответствует христианскому понятию «Святого духа». Многие неразумные псевдоверующие, крещенные в младенчестве и, в силу ряда причин, неспособные ни понять суть христианства, ни отказаться от бездумного выполнения многочисленных громоздких обрядов, просто неспособны понять, что есть «Святой дух». Загляните в историю, и вы увидите, что, на протяжении веков, люди из низших слоев общества просто отказывались от попытки понять суть мироздания, склоняя в пользу бездумного выполнения обрядов, когда-то просто навязанных их предкам, — отпив вино, Хорхе продолжил. — Но что вам скажет любой священник, если спросить, что является целью любого верующего? Он вам ответит — «почувствовать себя единым целым со Святым духом». «Как это?» — спросит у вас дурачок, понимание христианства которым ограничивается лишь рождественской молитвой…

— Так все-таки, как это? — спросил Тео, после чего комната наполнилась добродушным смехом слушателей.

— На самом деле, всё просто. Возможно, пройдут тысячи и десятки тысяч лет, но наивысшим благотворением для Человека-Творца будет ощущение единства с Богом-Творцом и Богом-Вселенной. Что почувствует тогда человек… это и есть загадка Вселенной, которую предстоит разгадать Человеку-Творцу. Разгадка этого — та благодарность, которую предстоит получить от Бога. Пока же Человек-Творец идет к нему навстречу: он до неузнаваемости изменил свой образ жизни, создав великое множество технологий, освоив океан и небо, спустившись в толщу земли и выйдя в космос. Подобно заботливому родителю, Бог дал своему ребенку, Человеку, подарок. Этот подарок, подобный сложному конструктору — мир. Пока Человек был еще маленьким ребенком он, познавая все вокруг, познавал и суть конструктора. Он не менял его и воспринимал этот подарок таковым, какой он есть. Но время шло, и росли способности Человека — она начал присматриваться к этому подарку, а затем начал изучать, словно собирая и разбирая, познавая тем самым суть этого подарка. Именно на это стадии своего развития находится Человек. Ребенок с особым любопытством присматривается к сложным деталям, а Человек-Творец присматривается к свету далеких галактик. Пройдет время и он все еще попробует — он еще не раз соберет и разберет это конструктор и, наловчившись, сольет воедино свою безудержную фантазию и творческую силу, с одной стороны, и неимоверное разнообразие существующих в мире форм. Подобно заботливому родителю, умиляющемуся фантазии и изобретательности ребенка, Бог-Творец позволит Человеку-Творцу почувствовать себя с ним одним целым. Возможно, это будет мгновение, но это мгновение продлится вечность.

— Безусловно, Человек — наилучшее создание Бога, уподобившееся ему в своем желании творить, но, как вы считаете, все ли люди равны? — с интересом спросила подруга Франца Гоулда.

— Нет. Безусловно, нет. И христианская доктрина нигде не указывает нам на какое-либо абсолютное равенство. Во-первых, люди неравны от рождения. Они имеют разное происхождение: кто-то рождается в семье аристократов-интеллектуалов, а кто-то — в семье докера-любителя крепкого питья. Люди неравны по своим способностям: кто-то рождается гением, а кто-то — глупцом. Даже перед лицом смерти люди неравны: кому-то предстоит умереть в утробе матери, а кому-то — прожить долгую плодотворную жизнь и умереть в окружении детей и внуков. Но… люди не только рождаются неравными, но они и неравны перед Богом в час Судного дня, потому как они проживают разную жизнь и творят разные дела. Трудно поверить, что гений и лентяй могут пройти на Небеса сквозь одни врата. Ведь нет, Богу неугодны слабые существа — они, всего лишь, созданы для того, чтобы сильные становили более сильными — таков удел слабых. Ведь и девушка выберет себе умного благородного смельчака, а не ленивого кретина, которого можно лишь жалеть. Все разговоры о равенстве глупы изначально, ведь жизнь — это вечная борьба за власть, вечная борьба за власть — это эволюция. Эволюция — это жизнь. В борьбе есть и победители, и побежденные. Снисхождение к побежденным — законное право победителя. Пример — собаки. Когда волки и шакалы проиграли предкам людей в этой вечной борьбе, они стали побежденными. Но это не значит, что они не радуют наши глаза. Просто, они — проигравшие, и им никогда не стать тем, чем стал человек. У них нет возможности слиться воедино с Богом-Вселенной, поэтому у них и нет души в её христианском понимании.

— Хорхе, с твоим мышлением, стоит писать книги, — произнес Мигель, отпивая алжирское розовое вино.

— Я подумаю… — усмехнулся Ортега.

В этот момент тишина комнаты, заполненной увлеченными рассказом людьми, была словно разрублена громом. Это были выстрелы — резкая очередь выстрелов, за которой последовали крики людей, доносившиеся из помещений, выходящих во внутренний двор.

— Что там творится? — удивленно прошептал Гоулд. Жестом он позвал Нанду, Альфредо и Мигеля за собой, попросив всех остальных остаться в комнате.

Когда они, взяв старый карабин и одну новую американскую штурмовую винтовку, выбежали во двор, стало ясно, что произошло. Люди, поставленные следить за двором, забыли, возможно, и не в первый раз, закрыть ворота, оставив в них широкую щель, достаточную для того, чтобы через нее мог пройти широкоплечий мужчина.

Видимо, открытые ворота оказались для стрелка, выискивающего жертву, неожиданным подарком. Проникнув во двор, он был сбит с толку светом, горевшим в комнате охраны, окнами выходившей во внутренний двор. Короткими очередями он начал расстреливать окна. Он был плохим стрелком, но безрассудно самоуверенным. Когда, приказав охране выключить свет во дворе и внешних комнатах, Гоулд, вооружившись штурмовой винтовкой, и Нанду, вооружившись карабином, начали стрелять в сторону ворот, нападавший начал медленно отступать. Оказавшись в открытых воротах, незнакомец побежал. Оказавшись на улице, Франц уже не мог ошибиться — его противник бежал по не очень широкой, идеально прямой улице. После коротких очередей из автомата, разошедшихся веером, Гоулд и его спутники услышали пронзительный крик.

Преодолев, быстрым шагом, около двадцати метров, они увидели нападавшего. Альфредо, захвативший в комнате охраны фонарь и пистолет, посветив на незнакомца, дал возможность спутникам увидеть, что нападавший, жертвами безумного нападения которого они чуть не стали, был еще совсем ребенком. Перед ними, на тротуаре, лежал мальчик-араб, не старше одиннадцати или, даже, десяти лет на вид.

Его голень, судя по всему, была раздроблена — в мессиве раны можно было разглядеть мелкие осколки кости. Громко ругаясь на арабском и осыпая своих противников проклятиями, он яростно плевал в их сторону.

— Интересные у их детей игрушки, — произнес Франц, подняв с асфальта оружие ребенка. — Это — автомат Калашникова — один из многочисленных подарков, которые Советский Союз посылает мусульманам-муджахидам.

— Кто же его мог прислать? — тихо сказал Альфредо, подсвечивая фонарем пораженного противника, а затем протянул пистолет Мигелю. — Ему хватит одного выстрела в голову…

— Ты с ума сошел? Ведь он же — ребенок, — резко отрезал Массиньи.

— Ребенок — ты. А он — воин, безжалостный и решительный. Скоро, если это еще не произошло, он убьет своего первого черноногого, а через десять лет он уже сформировавшимся головорезом, — вмешался немец.

— Он бы убил тебя, не мешкая, — продолжил Альфредо. — Для него ты, всего лишь, препятствие. Он готов убить тебя, готов убить твою девушку, он убил бы твоих детей и родителей, — он все более и более настойчиво протягивал пистолет.

— Это — безумие. Я не буду стрелять ребенка. Вы, к дьяволу, нанимали меня в качестве пилота, а не детоубийцы.

— Но он — не ребенок! — громко бросил Мигель.

— Ты думаешь, что он сейчас страдает от боли? — спросил итальянец, направляя фонарь на лицо стонущего мальчика. — Но это не так. Перед подобными заданиями детям дают опиумную настойку, чтобы они чувствовали определенную, скажем так, оторванность от реальности. Он понимает, что ранен, но он просто играет, не чувствуя боли — лишь пытается вызвать нашу жалость.

— Он тебя убил бы и гордился своим «первым кафиром», но почему же ты не способен расплатиться с ним? — резко спросил Альбано. — Если ты не выстрелишь, то это сделают другие. Так что, ему, все равно, не выжить.

— Так пусть же это сделают другие, но я не буду брать на себя чужую жизнь, — раздраженно произнес Мигель, развернувшись в другую сторону и направившись, сначала, медленным шагом, в сторону порта.

— Жаль, что этот араб не убил тебя, — Альфредо продолжал говорить вслед уходящему Массиньи. — Мою жену убил такой же сопляк, оставив моих детей без матери. Она шла в сторону банка, а он просто бессмысленно расстрелял её и еще несколько прохожих. Ему было всего двенадцать лет, но, прежде чем выстрелом в голову его остановили жандармы, он забрал жизни у шести человек, навсегда изменив и мою жизнь. Запомни это! — продолжил кричатьвслед апулиец.

Двигаясь в сторону порта, Мигель ускорил шаг. Не успел пройти и полквартала, как позади послышался выстрел. Дойдя до улицы, проходившей вдоль старых военных укреплений, он услышал позади себя шум.

— Постой. Не злись, — произнес догнавший его Нанду. — Они не убили его.

— А выстрел? — удивленно спросил Массиньи.

— Они выстрелил над его ухом, чтобы оглушить его — он начал опасно дергаться. Ему поставили кляп и связали. Теперь его отнесут в другой район — там его смогут найти свои же. За раненого они не будут мстить, а наш дом они, все равно, вычислили — к утру придется его покинуть.

— Это дом Франца?

— Нет, это дом одного владельца табачной фабрики, который уже давно уехал в Испанию, но сдал этот дом нам в аренду. Всё оплачено на несколько лет вперед, поэтому хозяин никак от всего этого не пострадает.

— Такое чувство, что я попал в какой-то безумный мир, — рассмеялся Мигель.

— Я понимаю твои чувства, когда тебе протянули пистолет. Ведь я тоже никогда не смог бы выстрелить в ребенка, — вздохнув, он продолжил. — Сорок один год назад, моя жена и сын, маленький Джайлу, которому едва исполнилось пять лет, умерли от гриппа, — Перейра начал переживать.

После этого Нанду рассказал о том, что еще, когда он был ребенком, его семья переехала во Францию, в Ланды, в небольшое рыбацкое селение. Еще в восемнадцать лет, женившись на девушке из своего селения, он ушел добровольцем на фронт, проведя несколько лет в окопах, вернувшись домой за все время лишь несколько раз. Когда Джайлу уже родился, Перейра был тяжело ранен, подорвавшись на мине. Хирургам удалось спасти его ногу, но, с тех пор, после ранения, он больше уже не смог иметь детей. После того, как жена и сын умерли от гриппа, ему ничего не осталось, кроме как навсегда связать свою жизнь с армией. С тех пор его домом стала казарма, самыми близкими людьми — товарищи по оружие, а легкодоступные женщины заменили ему жизнь с любимой.

— Хочешь, познакомлю тебя с господином Туйоном? — спросил Нанду, когда они направлялись в сторону того квартала, где Жозеф поселил Мигеля.

— Кто такой этот Туйон? — осторожно переспросил Массиньи.

— Скоро узнаешь, — похлопал его по плечу португалец. — Зайдем в одно кафе.

— Слушай, Нанду, — начал Мигель. — Ты не мог бы мне кое-что перевести с португальского?

— Хорошо, давай только сначала пойдем к господину Туйону.

* * *
Когда автомобиль доехал до перекрестка, водитель такси лишь развел руками, ссылаясь на, произошедшую здесь, серьезную аварию. Расплатившись, раздраженный Лартер покинул машину и пешком направился в сторону кинотеатра.

Войдя в здание, он столкнулся с одним из работников. Резко толкнув локтем в грудь, Джереми осадил охранника, попытавшегося его остановить.

— Я знаю, что произошло, — резко произнес Лартер, войдя в зал.

Коннелл, одиноко сидевший в зале, лишь бросил усталый взгляд в сторону гостя. Распивая, наедине с собой, бутылку рома, он смотрел фильм. Какое-то время он пытался не смотреть на Лартера.

— «На берегу» — это был её любимый фильм, — кивнув на экран, произнес Элвис. — Если бы не ты… — он попытался что-то произнести, но затем передумал.

Утром Лартеру стало известно, что погибла Кимберли — невеста Элвиса. Когда они вместе ехали в автомобиле, по направлению из Бостона в Кембридж, кто-то, из ручного пулемета, расстрелял их машину.

— Одна пуля пробила её трахею, а еще две — раздробили шейные позвонки. Её агония длилась десять минут — она умерла на моих глазах… За что её убили?

— Я обещал тебе, что, если и придется расплатиться, то только моей кровью. И я не сдержал это обещание, — с сожалением произнес Лартер.

— Джереми, я не могу понять лишь одно — кто же из нас ничтожество. Ты, потому что втянул меня во всю эту грязь… Или может быть? Ведь я пошел за таким поводырем, как ты.

— Могу обещать лишь одно — те, кто это сделал, щедро расплатятся своей кровью.

После этих слов Лартер вышел из зала. Направившись к входу, он почувствовал озлобленный взгляд охранника. Когда он уже выходил из здания, охранник что-то раздражительно произнес ему вслед, но ему было уже не до этого. Впереди у Джереми было еще слишком много дел. Теперь для каждого вопроса ему предстояло найти свой ответ

* * *
Следующей ночью Мигелю снова приснился странный сон. Он видел все тот же город, но теперь здесь не было тех же странных фантомов, увиденных в прошлых сновидениях — лишь странную фигуру увидел Массиньи, стоящую на площади среди массивных зданий. Этот город уже не был похож на увиденный в прошлых снах — здесь не было руин, но по улицам гулял лишь ветер. Фигура в черном плаще, неимоверно грациозная, позвала его за собой. Это была девушка, но её лицо, под капюшоном плаща, невозможно было разглядеть.

Незнакомка позвала Мигеля за собой и направилась в одно из зданий. Он следовал за ней по переплетениям коридоров и лестниц, пока они не оказались в просторном помещении, с огромными окнами, открывающими обзор этого города-призрака.

Остановившись у открытого окна, она подозвала Массиньи к себе. Сняв капюшон, она позволила ему себя рассмотреть. Черные вьющиеся волосы, смуглая кожа, удлиненное овальное лицо с немного выступающей вперед нижней частью, миндалевидные глаза с густыми черными ресницами, черные глаза, тонкий резко очерченный нос, чувственный рот — это и была Лилит, имя которой он столь часто слышал в своих снах.

Стоя возле окна, она что-то быстро нашептывала себе под нос, но Мигель не мог ничего понять. Когда она скинула плащ, он не мог разглядеть её тело, но чувствовал какой-то могильный холод, исходивший от нее. Притянув его к себе, Лилит, обняв за шею, поцеловала его в губы. За этим глубоким поцелуем последовали прекрасные и, одновременно, неприятные чувства. Остранившись на мгновение, она подхватила с пола плащ и, снова слившись губами с Мигелем, накрыла их своим черным плащом, с алой подкладкой. Теперь и прекрасные, и, до боли, неприятные чувства стали одновременно более сильными. И он, и Лилит были уже вне времени и пространства. Поцелуй с ней казался бесконечным — теперь Мигелю казалось, что жизнь покидает его.

Проснувшись, Массиньи еще некоторое время дышал с трудом. Комната еще была в непроглядной тьме, но небо уже начало сереть, и можно было заметить, что до рассвета осталось не более двух часов. Ему было не заснуть и, включив свет, он стал искать купленную недавно тушь. Свою дорожную сумку он оставил в гостиничном номере, но с собой у него еще остался старый, так и не использованный альбом и тушь.

Стараясь не забыть образ Лилит, увиденной во сне, он начал выводить её на бумаге. Ему уже приходилось делать наброски Фабьенн, но он все еще чувствовал себя не самым лучшим художником. Время шло и, когда небо уже окрасилось в красный цвет, на желтоватом листе бумаги был готов набросок Лилит. Он была, безусловно, невероятно красивой. Мигель едва ли мог понять, откуда в его голове взялся этот образ. Но её красота казалось красотой демона-искусительницы. В её черных глазах можно было разглядеть какой-то первобытный огонь. Это был огонь искусительницы, обманутой и униженной, мстящей всему людскому роду. Её красота была подобна красоте ядовитого олеандра, проросшего на бесплодной каменистой земле пустыни.

Но красота этой искусительницы, демона, пришедшего из глубины веков, не имела ничего общего с красотой прекрасной Фабьенн. Галан была подобна розе, благородному, заботливо взращенному цветку. Мигель уже предвкушал грядущую встречу с ней, но ему снова становилось грустно от того, что, после новой встречи, их будет ждать новая разлука.

Теперь, выбросив из головы приснившийся сон, Мигель пытался вспомнить, чем закончился прошлый вечер. Он вспомнил нападение на них мальчика-араба и вспомнил, как Нанду познакомил его с «господином Туйоном» — местным абсентом, ненамного уступающим французскому. Капрал согласился ему помочь и перевел отрывки из книги, полученной Мигелем от Фабьенн.

Едва Мигель успел одеться, в дверь позвонили. Это был Ортега, тоже собиравшийся отправиться в Париж.

— Хорхе, можно тебя кое-чем спросить? — бросил Мигель, когда они сели в такси, ожидавшее их у входа в здание, водителю которого было необходимо отвези их в порт.

— Конечно, — ответил его собеседник, уже успевший обмолвиться, что Гоулд, вечером после нападения, дал указание всем гостям разойтись, освободив к утру дом от своих людей и их личных вещей.

— Ты веришь в дьявола?

— И да, и нет, одновременно, — с улыбкой ответил Хорхе, дав указание водителю о маршруте движения. — Подобно тому, как не может быть творения живописца без изъяна, и природа человека, прошедшего через бесконечную борьбу эволюции, имеет свои изъяны… Наверно, нет дьявола как такового — того дьявола, образ которого нам прививали с детства. Но в душе каждого из нас живет демон, сбивающий нас с верного пути. Это абсолютное, первобытное зло — это нечто внутри нас, что толкает нас на ошибки. Люди сгорают в вечной борьбе с этим демоном, не зная, что он живет внутри них самих, но эта борьба — наивысшая необходимость.

— Так наши ошибки и есть этот демон? Ведь так? — с интересом спросил Массиньи.

— Верно. Поэтому я и ненавижу каждую свою ошибку, каждый неправильный шаг, потому как знаю, что ненавижу тем самым не самого себя, а лишь демона, притаившегося в глубине моего сознания.

— А искушение? Как ты думаешь, он способен на искушение?

— Способен ли он на искушение? — произнес Хорхе, указав водителю ехать в сторону причала, где уже стоял небольшой теплоход, курсирующий между Ораном и Аяччо. — Нет, он не способен на искушение, потому как он сам… и есть это вечное искушение.

Глава XIII

Тучи еще не успели отступить далеко на северо-запад, но после дождя осталась лишь приятная свежесть. Водитель автомобиля, чудом избежавший столкновения с автобусом, казалось, был неуверен в себе.

— Знаешь, очень нравятся северные пригорода Бостона — эти места очень похожи на Норфолк, — произнес Лартер, обращаясь к своему спутнику.

Сидевший на пассажирском сидении человек был связан, а с одетым на голову мешком он едва мог понять, что происходит. Он был все еще оглушен резким ударом по темени и едва мог перебороть в себе чувство тошноты.

— Натан, ты помнишь, как когда-то я сказал Лукасу, что не люблю поездки на автомобилях? А знаешь, почему? — продолжил Джереми. — Стыдно признаться, но я так и не привык к правостороннему движению, — усмехнулся водитель.

Теперь он выехал на пригородную улицу, свободную от машин и случайных прохожих. Объехав, по узкой дорожке, заброшенный дом с обратной стороны он, вытащив своего попутчика из автомобиля, потащил его в дом. Зайдя в комнату, бывшую некогда гостинной, Лартер снял со своего спутника мешок. Увидев холл с заколоченным окнами, Кравиц ужаснулся, хотя и старался не подавать виду.

— Лезь на стол, — Джереми кивнул на стол, стоявший посередине комнаты.

На крупном крючке, некогда поддерживавшем массивную люстру, теперь было закреплено хитросплетение узлов спускавшихся практически до стола. Затащив пленника на стол, Лартер закрепил его руки на спине узлом, поддерживаемом сверху. Натан догадывался, что это был лишь аналог дыбы. Пытаясь в последний раз доказать свою непокорность, он резко навалился на своего пленителя, попытавшись столкнуть его со стола, но был успокоен резким ударом по ребрам.

Соскочив со стола и связав ноги пленника, Лартер резко ударил ногой по столу. То, что еще мгновение назад выдерживало вес двух мужчин, отъехав на несколько метров в сторону, развалилось на части.

— Вот видишь — нельзя доверять старой мебели, — пожав плечами, бросил Джереми.

От болив в суставах, у Натана брызнули слезы и потемнело в глазах, но он пытался не выдавать свою слабость. Больше всего его пугало безумие в глазах пленителя. Совершенно спокойно поднявшись на первы пролет лестницы, расположенный практически на уровне глаз пленника, Джереми, усевшись на верхнюю ступеньку, закурил трубку.

— Ты, наверно, не знаешь, но та девушка в машине была беременна — так сказал патологоанатом. Ведь об этом не знает даже её жених — иначе он сам захотел бы с тобой расправиться. Поэтому считай, что тебе повезло — я гораздо более гуманный по отношению к таким, как ты.

— Чего ты добиваешься? Ты убил Корнелио, убьешь меня, может быть, убьешь Лукаса и многих-многих других, но… зачем? — спросил Натан, сдерживая боль.

— А зачем вы убили невесту Элвиса? — увидев молчание пленника, он продолжил. — Я мог бы взять чью-то иную жизнь, но ты — наилучший кандидат. Ты же сам говорил, что если Совет семьи не получит информацию от Лукаса, но никто не даст приказ, а если Лукас не получит приказ от Совета, то никто иной этотп приказ не выполнит… Видишь, как все просто, — Лартер внимательно рассматривал потолок, щедро заливаемый дождями, уже давно позеленевший от плесени. — Мне этот дом начал уже нравиться — я бы его выкупил, если бы знал, как связаться с владельцем земли, — Джереми продолжал непосредственно рассматривать потолок холла.

— Ты не просто сумасшедший — ты маньяк. Тебя следует убить, как бешенную собаку.

— Нет уж. Сравнивать меня с бешенными собаками — не совсем верно, — спокойно рассуждал пленитель. — Собаки, играющие по правилам своры и заставляющие других аграть по этим же правилам — это вы.

— А ты, конечно же, «санитар леса»? — с презрительной улыбкой бросил Кравиц.

— По крайней мере, я не играю по вашим правилам, которые вы сами себе навязали.

— А по каким правилам играешь ты? Вот я, например, когда не играю по нашим правилам, соблюдаю законы… Помнишь, как ты впервые оказался в кабинете у Лукаса? — усмехнулся Натан. — Тогда твой партнер, в Британии, расплатился с тобой фальшивыми фунтами. Лишь приехав в Америку, ты узнал, в какую грязь влез. Тогда ты выбрал наши правила и обратился именно к Лукасу, а он тебе помог. Если бы ты не захотел играть и далее по нашим правилам, то мы тебя не держали бы, но ты ведь захотел изменить нас и наш образ жизни. Так кто ты?

— По крайней мере…

— Ты и есть бешенный пес, — Кравиц перебил свего пленителя на полуслове. — Может ты и разбираешься в творчестве Гирландайо, но именно ты влез в этот бессмысленный спор с Лукасом лишь для того, чтобы доказать свою правоту. Из-за тебя убили Лоренцо. Ты убил Корнелио, а теперь убьешь и меня. Обернись — вокруг себя ты создаешь лишь хаос.

— Почему же вы не убили меня, раз я — бешенный пес? Почему вы убили эту девушку — Кимберли? Если бы тогда, вместо Лоренцо, был убит я, то, посуди сам, не было бы всего этого хаоса. Так почему? — с любопытством произнес Лартер.

Стряхнув пыль с ткани брюк, он спустился лестнице и подошел к Натану. Какое-то время пленник молча, не решась продолжать спор с пленителем.

— Если ты меня отпустишь, я отвечу на эти вопросы и… никто не узнает, что ты на меня напал, словно койот, — произнеся это, Кравиц внимательно наблюдал за реакцией Джереми.

— Ответишь на эти вопросы — умрешь быстро, — ответил пленитель, веко которого заметно дергалось.

— Уж лучше я умру в муках, пускай и на радость тебе. Но я умру с осознанием того, как ты будешь метаться среди стен, в поисках ответ на свой вопрос. Я представляю, как ты будешь скрипеть зубами, сомневаясь в собственной правоте, — Натан уже начал терять сознание от боли в суставах. — Но самое главное, что я умру с надеждой на то, что ты тоже когда-то умрешь в муках, прося о пощаде.

Лартер кивнул головой. Поднявшись на лестницу, он начал, перетеягивая канаты в разные стороны, регулировать это подобие дыбы. Опустив пленника почти на полтора метра вниз, он сделал так, что между ногами Кравица и полом осталось не более десяти сантиметров. Вися на такой высоте, у него уже не оставалось возможности раскачать канат для того, чтобы свалиться вместе с ним.

— Я оставлю тебя здесь. Приду через сорок часов. У тебя есть достаточно времени для того, чтобы умереть от обезвоживания. Ближайший жилой дом находится в пятидесяти метрах отсюда, но здесь неплохая изоляция, поэтому крики вряд ли помогут. Хотя, лучше кричи — так у тебя будет больше шансов.

Произнеся это, Джереми направился в сторону выхода из дома, но не успел он дойти до двери, как услышал голос пленника.

— Будь ты проклят Лартер, и пускай будут прокляты такие же, как ты. Будь уверен, я с тобой еще расплачусь.

— Где? В аду? — засмеялся Лартер. — У тебя есть сорок часов. Считай, что это — нечто вроде древнего «суда богов». Если выживешь и сможешь выбраться отсюда, то, значит, удача на твоей стороне, а меня ждет не самый лучший исход. Что ж время пошло — в воскресенье, в четыре часа ночи, я буду здесь.

Покинув здание и сев в автомобиль, Джереми снова окунулся в океан сомнений. Теперь он потерял всякую уверенность в своей правоте, которой обладал еще несколько часов назад. Его голова снова разрывалась от неуверенности в самом себе. Оставив этого человека в доме, теперь, он, оставив за собой шлейф ошибок и неверных шагов, мог пенять лишь на свою удачу.

* * *
Летний Париж казался раем для Мигеля, приехавшего из Алжира.

— Я знаю одного человека, который хорошо знает котел, в котором варятся черноногие, — произнес Хорхе, покидая здание аэропорта.

— Но я ищу именно бойцов Иностранного Легиона, — заметил Массиньи.

— Поверь, все «легионеры» вступают в отношения с черноногими: кто-то обращается к парикмахерам, кто-то — завсегдатай кафе, кого-то иногда можно заметить в борделе, а иные просто любят потрепаться с первым встречным, — отвлекшись, он остановил такси и дал указание водителю двигаться в сторону вокзала Аустерлиц. — Этот человек держит ресторанчик на набережной.

— А Фабьенн? — с недоумением спросил Массиньи, садясь в машину.

— Я ей сообщил, что мы объявимся в городе лишь к вечеру. В шесть часов она будет ждать тебя в саду Тюильри.

Дождавшись молчаливого согласия своего собеседника, Ортега дал еще несколько указаний водителю. Мигель нервничал — у него оставалость чуть больше недели свободного времени, после чего его ожидало возвращение под жесткий контроль Дженовезе. Теперь он мог лишь догадываться о том, где находится О’Хара, но сейчас встреча с ним была бы наихудшим исходом для Мигеля.

— Я мог ошибаться, но правда ли, что за последние дни напряжение в Париже усилилось?

— Мне тоже так кажется, — кивнул головой Хорхе. — Скоро должны официально объявить независимость Алжира. Даже многие парижане ожидают этого — они думают, что на этом закончатся все их неприятности, но… это лишь начало. За последние десять лет, мусульманская община увеличилась более, чем в сто раз и независимость, как таковая, уже ничего не решит.

— Ну а что сейчас наиболее опасно для горожан?

— Не исключено, что арабы захотят «отметить» независимость. Неизвестно, где это будет — в Оране или в Алжире. Но так просто они не успокоятся.

— Почему ты так уверен? — переспросил Мигель, когда они проезжали уже возле вокзала Аустерлиц.

— В октябре прошлого года тридцать тысяч арабов вышли на улицы Парижа. То, что начиналось как мирная демонстрация, затем переросло в систематические нападения на полицейских. Глава полицейского управления, Морис Папон, человек с довольно темным прошлым, принял решение пресечь беспорядки. Полицейским разрешили использовать дубинки по своему усмотрению, и, конечно же, они переборщили. Около полусотни арабов погибло — многие утонили в Сене, а некоторые умерли от полученных травм.

— И они считают, что во всем виновата полиция?

— У них даже есть основания так считать. Во-первых, потому как Папон окружен слухами — слишком многое говорит об его участии в преступлениях, во время Второй мировой, жертвами которых были евреи и противники режима в Виши. Ну а, во-вторых, сам Папон не рассчитывал, что кто-то погибнет в тот октябрьский день.

— И они будут мстить?

— Безусловно. Но кровь прольется уже после получения независимости — когда уже будет поздно говорить о нарушении условий перемирия. Единственное что, пока неизвестно, где произойдет то, что должно произойти.

Ресторан, в который Хорхе привел своего спутника, в полдень, казался практически пустым, за исключением нескольких посетителей. В зале их встретил коренастый бородатый мужчина, среднего роста, с каштаново-рыжими волосами.

— Меня зовут Шарль, — произнес он с приветливой улыбкой. Достав из кармана листок бумаги, он протянул его Мигелю, — Хорхе говорил, что вы ищите двух сицилийцев, ушедших добровольцами в Легион. Ведь так?

— Да, они должны были вступить в Легион примерно в ноябре или декабре прошлого года.

— Последние десять лет я помогаю в поисках людей, пропавших без вести в Алжире, а также тех, кто попал там в неприятности. Это не просто работа — это мой долг. Но есть предел возможностей, который мне не преодолеть.

— В таком, пожалуйста, не тяните… — разочарованно произнес Мигель.

— Уже четыре года в Легион не вступали выходцы с Сицилии, а те, кто вступал до этого, служат в других частях Африки. Тем более, мало кто приходит в Легион с друзьями или товарищами — уже восемь не было такого, чтобы добровольцами, одновременно, приходило несколько земляков или друзей, — предложив гостям сесть за стол, владелец ресторана продолжил. — Но я не могу вас полностью разочаровать. Есть момент, который, безусловно, вас заинтересует… — увидев интерес в глазах гостя, он добавил. — В начале мая в Оране появились двое странных парней. Один, судя по фамилии, действительно был сицилийцем, а другой — неаполитанцем. Но, во-первых, они практически не знали итальянский, а во-вторых, вели себя несколько странно. Скорее всего, это были итало-американцы.

— А как я могу узнать о них несколько более подробную информацию?

— На листе бумаги, который я вам дал, указаны координаты людей, с которыми они вступали в контакт. Да и, кстати, они многим успели растрепаться о каком-то парне, то ли солдате, то ли, как в случае с вами, легионере, которого они ищут. Покидая Алжир, они обмолвились о том, что нашли этого парня, и теперь их там уже ничего не держит.

— Спасибо, отлично. Это, как раз, то, что меня интересует, — улыбнулся Массиньи.

Покинув ресторан, Ортега предложил своему спутнику пройтись за ним в сторону Бастилии. По словам испанца, там, в нескольких кварталах от площади Бастилии, находился один из его проектов. Через двадцать минут Хорхе смог ознакомить собеседника с плодами последних нескольких месяцев своей работы.

Это был трехэтажный дом, втиснутый между несколькими массивными зданиями. Он был построен на фундаменте строения, сгоревшего еще до Второй мировой войны. Начав строить на этом месте новый дом, Ортега, безусловно, было вдохновлен мастерами, творившими в русле классицизма. Здесь, в узком пространстве, архитектору приходилось с наибольшей эффективностью использовать пространство: узкие потолки с высокими потолками, такие же узкие, но высокие окна. В хаотическом порыве Хорхе смешал, в облике этого здания, черты, с одной стороны, итальянских, а с другой — фламандских городов.

— Много ли осталось сделать до завершения работы?

— Осталось только отштукатурить, доделать вход, застеклить окна и, конечно же, элементы лепнины, а также — камин, — произнеся это, архитектор сразу же добавил. — Лепнину я не доверяю никому и делаю её, как правило, сам. Ею-то я и хочу сейчас заняться.

Открыв небольшой кожаный портфель, он достал из него альбом и несколько фотографий. Там были снимки того, что было на этом месте до начала работ. Там же было множество зарисовок: фасад, внутреннее убранство и, отдельно, элементы лепнины и зарисовки камина.

— А с камином, — показывая зарисовки, произнес Хорхе. — Мне помогут Теодор и мой товарищ Эжен. Здесь его мастерство сольется с фантазией Теодора и моей изобретательностью.

— Кто же заказчик этого проекта? — с интересом спросил Мигель.

— Заказчик… я сам, — рассмеялся Хорхе. — Это здание я строю для себя. Может быть, мы переедем сюда с Вероник, а может быть это будет еще один доходный дом. Впрочем, нет, — покачал головой Ортега. — Здесь с Вероник мы будем жить.

* * *
Мигель вовремя появился в саду Тюильри. Дневные завсегдатаи уже успели покинуть парк, но он еще не успел наполниться вечерней публикой. Не прошло и мгновения, как Фабьенн, увидев Массиньи, оказалась прямо перед ним. Она была одета так же, как и тот день, когда они в первый раз, после Шаннона, встретились в Тюильри, а на её лице была все та же очаровательная улыбка.

Несколько секунд она просто рассматривала Мигеля, пытаясь изучить произошедшие в нем за последнее время изменения: темно-рыжую бороду, коричневый загар и нечто, пока еще непонятное для нее, в его взгляде.

— Мне и не верится, что мы так долго не виделись.

После этих слов Фабьенн и её возлюбленный слились в поцелуе. До боли сжимая талию, он проводил губами по её прекрасным рукам и шее, а Галан, до едва слышимого хруста сжимая его плечи, покрывала поцелуями его лицо.

— Куда пойдем? Может, на Морматр? — спросил Массиньи, всматриваясь в, казавшиеся теперь ярко-голубыми, глаза своей собеседницы.

— Нет, в тамошних кафе слишком много курящих посетителей — там повсюду стоит запах табака, — скривившись, ответила Фабьенн. — А может пойдем на площадь Бастилии? — продолжила она, нежно теребя бороду Мигеля.

— Нет, там слишком много анархистов и прочих бандитов, — отрезал её собеседник.

— Значит, на Сите, — её глаза горели огнем какого-то неистового вдохновения.

— А потом — на запад, в сторону Эйфелевой башни.

— Да, ты не видел сумрачный Париж с колеса обозрения.

— А потом — в Булонский лес.

— И затем, снова, как в прошлый раз, две недели назад, через весь Париж, — рассмеявшись, Фабьенн нежно поцеловала своего возлюбленного.

Они двигаясь по своему хаотичному маршруту, спонтанному, как и их эмоции и желания, но, в то же время, невероятно гармоничному. Возлюбленные останавливались лишь в кафе, встречающихся на их пути, для того, чтобы перекусить или выпить вино. Здесь, среди прекрасного убранства улиц, в лучах предзакатного солнца, Фабьенн, расгоряченная поцелуями и ласками, казалась еще более притягательным объектом для фотосъемок.

Париж уже начал погружаться в сумерки, когда они сели в колесо обозрения. Здесь они могли насладиться городом в его столь быстро ускользающем образе. Обняв Фабьенн, Мигель нежно гладил и покрывал поцелуями её великолепно очерченные предплечья и шею.

— У нас впереди еще целый вечер, а затем — и целое воскресенье, — мечтательно произнесла Галан. — Как ты думаешь, что нас может разлучить?

— Лишь демоны, имя которым Искушение, Глупость и Сомнение, — произнес Мигель, проведя губами по её подбородку.

* * *
Когда Массиньи проснулся, небо уже было красным. Фабьенн еще спала, уставшая после вчерашней долгой прогулки и не менее долгой ночи, проведенной с Мигелем. Она была полностью обнажена, и Мигель мог разглядеть каждую линию её тела. Проведя пальцами по её соскам, он почувствовал дрожь, прошедшую по всему её телу, каждое прикосновение к которому сводило с ума Мигеля.

Тихо встав с кровати, он вытащил из своей сумки карандаш и альбом, и вынес один из стульев на балкон. Здесь, выбрав удобное положение, но, в прохладе утренней улицы, начал рисовать свою возлюбленную. Делая множество набросков, он старался запечатлить каждое её движения во время сна. На какое-то мгновение ему показалось, что в нескольких метров от него лежит не Фабьенн, а Лилит, словно он вернулся в бредовый мир своих кошмаров, где царицей была демоническая сущность — искусительница, испепеляющая всё вокруг себя.

Он тихо продолжил рисовать, добавляя все новые и новые штрихи, вселяя в безжизненный рисунок красоту своей возлюбленной. Улицы все более и более заполнялись шумом машин и прохожих. Когда несколько зарисовок уже были готовы, Мигелю показалось, что в его рисунке черты Фабьенн слились с чертами Лилит, но, присмотревшись, он понял, что было лишь наваждение.

Проснувшись, Галан какое-то время рассматривала своего возлюбленного, с увлечением начавшего новый рисунок. Обернувшись полотенцем, висевшим на стуле, она подскочила к Мигелю. Нежно обняв и поцеловав его в губы, она с интересом посмотрела на свои изображения, а затем бросила взгляд на вид бульвара, открывавшийся с балкона.

— А в нашей парижской квартире у нас будет огромный балкон с видом на Сену, — произнесла она. — Как ты думаешь, на кого больше будут похожи наши дети? — продолжила она, теребя бороду своего собеседника.

— Девочки должны быть похожи на тебя, а мальчики — на своего отца, — он нежно провел пальцами по её шее, рассматривая её очаровательную улыбку.

— У нас впереди еще целый день? — спросила Галан.

— Но я надеюсь, впереди у нас будет еще целая вечность.

— А что необходимо для того, чтобы наши надежды оправдались? — с любопытством бросила она, проведя пальцами по губам Мигеля.

— Для этого мне необходимо победить одного демона, строящего козни и заманивающего меня на неверный путь.

Рассмеявшись, они снова слились в поцелую. Теперь Массиньи казалось, что демон снова отступил. Вне пространства и времени, вне реальности мира, демон снова отступил вглубь его сознания. Растворив свою призрачную сущность, этот демон снова превратился в поток бессвязных мыслей и сомнений.

Глава XIV

Какая-то странная уверенность в себе поселилась в разуме Лартера. Это чувство было успокаивающим и пугающим одновременно. У входа в ресторан он столкнулся с Ренато, младшим сыном Лукаса, беседовавшим с поставщиком свежих фруктов. Он лишь кратко обмолвился о том, что его отец уже ждет гостя наверху.

Уже давно стемнело, и ресторан был переполнен посетителями. Особенно переполненным казался бар на первом этаже, но, проходя через второй этаж, Джереми мог наблюдать подобную картину и там.

Шаги по деревянной лестнице, ведущей на верхний этаж, казались ему тяжелыми и легкими одновременно. Ему не пришлось стучать — дверь была открыта, и один из работников ресторана что-то докладывал хозяину. Когда Лартер оказался в помещении, Дженовезе попросил помощника повара покинуть помещение, намекнув, что он может не беспокоить владельца из-за мелочей.

— Присаживайся, Иеремия, — с вежливой улыбкой Лукас кивнул на стул, стоявший на противоположной стороне стола.

Помимо Джереми, в комнате находились лишь сам Дженовезе и Фрэнк Мюллер, сидевший рядом с ним.

— Помнишь, как когда-то ты, сидя рядом со мной, изучал всех, кто садился напротив меня: их слабости, их мелкую ложь, их сомнения и, в конце концов, их страхи. Но ты никогда и не подозревал, что так же, как и мы их, я внимательно изучал тебя.

— Я думал, ты позвал меня по какому-то важному вопросу, — усмехнувшись, Лартер сразу же добавил. — Кстати, когда ты меня пригласил сюда в прошлый раз, мне сказали, что ты — всего лишь, пешка, как и те, кто тебе прислуживают.

— Узнал… — рассмеялся Дженовезе, повторив слова гостя. — Кстати, Фрэнк смог выследить тебя, пока ты искал место, в истоках реки Чарльз, чтобы захоронить тело Натана. И, мы должны заметить — все получилось аккуратно, — затем он продолжил. — Иеремия, ты не мог бы сказать, как умер Натан?

— Ему удалось повредить, резкими движениями, дыбу, на которой я его подвесил, и, свалившись, он сломал шею, — с недоумением ответил Джереми, не понимая воодушевление своего собеседника.

— До сих пор не могу поверить, что найдется человек, который, без лишней грязи, избавит меня от всех врагов, тем более, подобравшихся ко мне слишком близко.

— О чем ты? — с недоумением спросил Лартер.

— Возьмем, например, Корнелио. Этого человека я пригрел и протолкнул на высоту. Несмотря на то, что он мой дальний родственник, он, в первую очередь — сын человека, тесно связанного с уличными бандами, довольно завистливого и безрассудного. А ведь даже ребенок понимает, что, если человеку, подобному Корнелио, дать деньги или власть, то он лишь даст волю бесконечному множеству своих психологических комплексов. Так же получилось и с Корнелио — он заигрался и, в конце концов, стал ставить на кон мою жизнь и жизнь моих сыновей. Он играл осторожно и думал, что я не знаю, что происходит, но я всё равно выиграл… — налив виски в бокал и отпив, Лукас продолжил. — Было достаточно попросить его, бросить несколько слов, в тот раз. И все-таки я выиграл — после этого наигранного намека об всеосведомленности Корнелио, ты с легкостью избавил меня от человека, давно уже превратившегося в одну сплошную проблему… Да и, кстати, теперь, после исчезновения из нашей жизни наглеца Корнелио, больше никто уже не курит в моем кабинете, — усмехнулся Лукас.

— Так кто же убил Лоренцо? — сквозь зубы процедил Лартер.

— Коломбо, — с искренностью ответил Дженовезе. — Он продавал им информацию о моем бизнесе, а мне — об их делах в этом городе. Он делал это очень осторожно, несмотря на множество слухов и подозрений. Мне же было достаточно подкинуть им неопровержимые доказательства его двойной игры, а они, уличные бандиты, не стали тратить время на лишние рассуждения о его виновности или невиновности.

— Значит, вы не участвовали в его убийстве?

— Я могу повторить тебе это еще с десяток раз, но от этого ничего не измениться, — отпив виски, Лукас продолжил. — Ну а с Натаном вообще очень долгая история. Я ему доверял как одному из самых близких людей. Я даже собирался женить Ренато на сестре Кравица, но, из-за своего брата, теперь его сестра, жившая за счет доходов от его темных дел, лишь на коленях теперь просит у меня помощи… И я конечно же ей помогаю, потому как не могу иначе, — вздохнул Дженовезе. — А все началось с того, что он с одним из друзей моих сыновей, в одном баре начал долгий разговор по телефону, общаясь с собеседником на польском языке. Он думал, что его спутник сицилиец, но он и не догадывался, что мать его спутника — полька, а он сам довольно неплохо владеет польским. Ну а с тех пор он вообще слушал каждый разговор Натана по телефону. Иеремия, о чем, ты думаешь, разговаривал Натан? О девушках? Об автомобилях? О фильмах или книгах? — рассмеявшись, владелец ресторана продолжил. — Он разговарил о том, как можно разрушить мой бизнес, о том, как можно столкнуть лбами меня и клан Дженовезе, о том, как можно выдавить из меня и моих сыновей огромные суммы денег и, в конце концов, он непринужденно обсуждал то, как можно убить меня и отобрать бизнес у моих сыновей. Черт возьми, он просто смеялся надо мной, считая человека, давшего ему все, доверчивым идиотом.

Какое-то время владелец «Утопии» молча рассматривал своего гостя, а затем продолжил свой рассказ.

— Я — не убийца и всегда старался обходить дальней стороной подобные дела. Но, благодаря тебе, с Натаном оказалось все просто. Для начала, ему предложили сыграть роль некоего сверхважного «посредника» между мной и кланом Дженовезе. В качестве задания, я попросил его лишь обыграть один момент. Но некоторым людям нельзя давать примерять корону — потом эти люди говорят о том, что корона прилипла к голове, и снять её нельзя.

Лукас, поднявшись со стула, отошел в другой угол помещения, где стояло кресло и его личный, небольшой стол. Взяв со стола аудио-проигрыватель, он вернулся на место и включил одну из записей. Это был разговор между Натаном и Джереми, имевший дело в этом кабинете. Даже здесь Лукас смог обыграть человека, предавшего его — Натан, будучи уверенным, в своей грядущей победе, и не догадывался о том, что практически каждый разговор на третьем этаже «Утопии» записывался на устройства, спрятанные под столом и на стенах.

— Мы смеялись минут двадцать, когда прослушали, что этот парень тебе наговорил, — усмехнулся Дженовезе, когда запись закончилась. — Даже здесь он захотел себя почувствовать королем, пускай и на час… А потом, через несколько часов, у него состоялся разговор по телефону, на польском — он беседовал с кем-то из своих товарищей с Лонг-Айленда. И он снова говорил о «доверчивом простофиле», — с сожалением произнес Лукас. — Ну а знаешь, что самое смешное? То, что ты поверил во всю эту историю с кланом Дженовезе. Причем, поверил в неё ты не в момент беседы с Натаном, а еще давно, когда только познакомился с тобой.

— Разве ты не член семьи Дженовезе? — с любопытством спросил Джереми.

— И да, и нет… — Лукас рассмеялся. — Еще когда мне было лет восемнадцать, Вито Дженовезе пригласил меня к себе, и мы обсудили с ним этот вопрос, после чего разошлись и, более, практически не пересекались. Возможно, это покажется для тебя новым, но мы не являемся родственниками, а если и являемся, то очень дальними. Основатель моего рода была мореплавателем из Генуи, который, во время конфронтации между Неаполитанским королевством турками-османами, переселился на Сицилию. Отличившись в морских стычках, он получил землю вблизи Катании и герб, ну а его внуки перебрались в сам город, с тех пор наш род занимался торговлей тканями… Ну а ты ведь думал, что я, как говорят в Бостоне, «Гвидо»? — рассмеялся Лукас. — Так вот, с кланом Дженовезе меня ничего не связывает — ни кровь, ни какие-либо связи. Но многие почему-то верят в то, что я в Бостоне представляю их семью — я убедил в этом даже Корнелио, потому что так им было легче управлять.

— Все-таки, за что расстреляли машину Элвиса? — раздраженно спросил Лартер.

— А, ты об этом англо-ирландце, который владеет кинотеатром в девяти кварталах от «Утопии»? — улыбнувшись, Дженовезе, осторожно ответил. — А что, если это была его судьба — умереть в тот день? Просто так вышло, что ему повезло, а не повезло его невесте. Ведь Фортуна слепа, как и Фемида, — развел руками Лукас.

Подскочив со стула, Джереми направился в сторону Лукаса. Его движения казались спокойными, но веко сильно дергалось, выдавая многое. Владелец «Утопии», сохранявший спокойствие, жестом попросил Фрэнка не вмешиваться и немного подождать. Резким ударом ногой Лартер выбил, из-под Дженовезе, стул, разбив его на несколько частей. Свалив своего собеседника на пол, Джереми замахнулся для того, чтобы ударить его кулаком в лицо, но в следующее мгновение сам был сбит с ног.

Фрэнк Мюллер, будучи, не менее чем на двадцать лет, старше своего противника, был более привычным к рукопашным потасовкам. Повалив противника на пол, он стал осыпать его ударами по ребрам. То, что продолжалось не более минуты, казалось вечностью для всех присутствовавших в комнате.

— Хватит бить его ногами, — бросил Лукас. — Ты его так искалечишь.

— Ты уже успокоился? — спросил Мюллер у, поваленного им на пол, Джереми, а затем, подхватив его, помог встать с пола.

— За что Вы пытались убить Элвиса? — оскалившись, спросил Лартер.

— Если успокоишься и сядешь на место, то я отвечу тебе на этот вопрос, — спокойно произнес владелец ресторана.

Пока гость занял свое место, Дженовезе отошел в другой конец помещения и вернулся со стулом, поставленным взамен сломанного. Выдержав паузу, достаточную, чтобы убедиться в спокойствии собеседника, пускай и таком же непредсказуемом, как и его ярость, он продолжил.

— Это была действительно их судьба, — совершенно серьезно произнес владелец «Утопии». Их автомобиль, на повороте расстреляли из старого ручного пулемета «Браунинг», поэтому одному моему, скажем так, хорошему другу, а если быть, скажем так, более корректным, то — давнему партнеру, удалось взять след. Этот парень — частный сыщик высочайшего класса, и ему не составляло труда найти нападавшего. Им оказался ветеран Второй мировой, который после войны был уволен из армии за излишнюю жестокость и излишнюю увлеченность алкоголем. К тому же он страдал, от опухоли головного мозга, о чем мы узнали вчера. Когда сыщик нашел нападавшего, добравшись до него раньше полиции, мы попросили попридержать этого парня, прежде чем передать в руки полиции. Это был обыкновенный сумасшедший, страдавший от множества проблем с головой: от алкоголизма до опухоли мозга. Ему было все равно, в кого стрелять, а то, что он обстрелял машину твоего друга, было лишь стечением обстоятельств, — отпив виски, Лукас усмехнулся. — Тем не менее, ничего не зная, ты просто избавил меня от опасности в лице Натана, — Дженовезе и Мюллер рассмеялись. — Иеремия, знаешь, кто ты?

— И кто же? — переспросил Лартер, закурив трубку.

— Психопат. Классический пример, достойный изучения в университетах.

— Ты теперь решил поиграть в психиатра? — задав этот вопрос, Джереми рассмеялся.

— Поиграть? Иеремия, я и есть психиатр, — увидев недоумение в глазах гостя, Дженовезе с улыбкой добавил. — Я даже проработал психатором, после университета, в одной психиатрической больнице, два года… Вот видишь, ты обо мне ничего не знаешь, а я о тебе знал всё уже тогда, когда ты во второй раз появился в ресторане. Движения, взгляд, привычки, одежда, речь, реакция на раздражители — все это выдает в человеке те или иные черты психологического портрета. Порой, не нужно быть психиатром или, даже, психологом, чтобы составить портрет человека. Некоторые вещи настолько очевидны, что многие люди чувствуют их на подсознательном уровне. Ну, или взять, например тебя. Ты куришь — это говорит о твоей склонности экспериментировать над своим телом и разумом, а также, о твоем безразличии к собственном телу. У тебя дергается веко, но порой мне кажется, что ты уверен в том, что это не видят другие. Я даже подсчитал, что твоя реакция на раздражители составляет шесть секунд — после истечения этого времени, ты вспыхиваешь пламенем ярости, которая длится в два раза дольше, после чего ты начинаешь успокаиваться. Вот видишь, а ты всегда был безразличен к разговорам со мной, считая обыкновенным головорезом вроде Вито Дженовезе, — рассмеялся Лукас.

— Я бы мог представить тебя кем угодно, но только не психиатром, — с улыбкой произнес Джереми. Теперь он казался абсолютно спокойным.

— За три года мне надоело общение с психически больными людьми, которым, все равно, уже не помочь. Потом я выбрал путь ресторанного бизнеса, о чем и не жалею, — собеседники Лартера рассмеялись. — Правда, потом я жалел, что, когда-то, выбрал не психологию, которой мог бы посвятить всю жизнь, а именно психопатологию и психиатрию. Ну что ж, возможно, это была моя ошибка… а может и судьба.

Лартер теперь молча слушал собеседника. Теперь он пытался исправить свои былые ошибки, изучая человека, который закончил его изучение еще давно. Лукас же рассматривал комнату, пытаясь расслабить внимание столь непредсказуемого гостя.

— Иеремия, я ценю твою готовность драться, как волк, за тех, кто тебе дорог. Когда неизвестные подонкиубили мою жену, я потратил год на то, чтобы найти тех, кто это совершил. Уже было известно, от каких неимоверных пыток им придется умереть, но затем я понял, что это лишь навязчивая идея. Я мог бы потратить на их поиски еще годы, но даже если бы я их нашел, то её бы это, все равно, не вернуло. Поэтому я отступил. Пускай месть будет уделом варваров вроде Гамбино или Коломбо. А что касается меня… Хорошо это или плохо? Это мой выбор, взвешенный и окончательный.

— Если бы кто-то тронул Дженнифер, то я отправился бы за этим человеком даже в ад, — спокойно произнес Лартер.

— И я в этом не сомневаюсь, Иеремия. Ведь, все-таки, ты — психопат. И это видно даже по тому, как ты помогал своему отцу воровать для того, чтобы проигрывать эти деньги, словно выбрасывая на ветер. Именно тогда уже сформировалась твоя неспокойная и нестабильная личность. Знаешь, психопаты очень интересные люди.

Отвлекшись, Дженовезе позвонил в зал на первом этаже, после чего, в помещение поднялся юноша, принесший виски и легкую закуску. Угостив своего гостя и внимательно проследив за его реакцией, владелец ресторана продолжил свой рассказ.

— Тот, кто не является психопатом, видит всё, что входит в его поле зрения. Если он ставит цель, то он видит весь тот океан мелочей, которые окружают его цель. Он видит мир с его объективными условиями, которые он может не понимать, но против которых его разум, все равно, отказывается выступать. Его цель может потеряться в океане мелочей, а он сам — утонуть в собственных сомнениях. Впрочем, его сомнения будут происходить от постоянных размышлений над своим положением. Сомнения есть и у таких, как ты, но твои сомнения — лишь случайности в том, узком туннеле, по которому ты идешь. Может, ты и нередко их видишь в этом туннеле, но ты воспринимаешь как лишь непонятные для тебя чувства, — вздохнув, Лукас продолжил. — Да-да, именно «туннель». Когда психопат ставит перед собой цель, он не видит ничего вокруг: ни объективные условия этого мира, ни своих друзей и близких, ни врагов, ни то, что находится за целью. Цель, для психопата — лишь свет в конце туннеля. Да, в туннеле могут попадаться препятствия, но, тратя все силы лишь на них, психопат легко продолжает движение к цели.

— Значит, психопаты, скажем так, хорошие бегуны на дальние дистанции? — с интересом бросил Мюллер.

— Да, ты прав. Тому, кто ставит перед собой слишком большие цели, легче идти, сметая всё на своем пути, освободившись от сомнений. Поэтому здесь психопаты и преуспевают. Собственно, у психопата два пути: либо же, подобно Наполеону или Гитлеру, он захватит полмира, сотрет в порошок целые народы, будет боготворен и навечно проклят одновременно, либо же психопата убьют в какой-то очередной пьяной драке, — усмехнувшись, Дженовезе, посмотрел в глаза Лартеру.

— Знаешь, почему дон Дженовезе терпит все твои выходки? — спросил Фрэнк, прервав молчание.

— Если он хочет, то всегда может ответить на этот вопрос, — пожал плечами Джереми.

— Во-первых, в тебе есть та харизма, которая может быть только у безумца, помешанного на правде и собственной правоте, — начал Лукас. — Но, во-вторых, самое главное — наш спор. Ты ведь помнишь, услышав, как я обсуждал со своими партнерами итальянское искусство, ты стал с полнейшей уверенностью утверждать, что не существует картины Гирландайо под названием «Проклятие Каина». Если бы ты не был психопатом, то не вступил бы в этот бессмысленный спор со мной. Ну что ж, ты сам предложил пари, из-за такой мелочи, хотя мне такое никогда и не пришло бы в голову. Это пари — твой выбор. То, что получит победивший в споре, ты прекрасно знаешь… Ведь так?

— Да, я прекрасно помню, на что мы поспорили, — кивнул Лартер.

— Кстати, завтра Микель должен появиться в Оране. Но мой человек будет там во вторник — я решил еще раз «проверить» Микеля. Подобные проверки на наличие блох точно не пойдут ему во вред, — усмехнулся Дженовезе.

— Ну а как же парень, которого мы наняли, проводит свободное время?

— Уж лучше, чем ты, — улыбнулся Мюллер, а затем достал из портфеля снимки и передал их Джереми.

— Кто это? — Лартер обратился к своим собеседникам, указывая на человека на фотографиях.

— Парень в коричневой куртке — наш друг, Массиньи. — Видишь, с какой сексуальной брюнеткой он целуется? Наверно, какая-нибудь актриса или художница. Один наш, скажем так, хороший знакомый совершенно случайно сфотографировал их в центре Парижа, — Лукас взял другой снимок. — А видишь, из какого автомобиля он здесь выходит? Спортивный «британец» — его сфотографировали, когда он направлялся куда-то на юге — возможно в Марсель, — отложив снимки в сторону, Дженовезе продолжил. — Конечно, для меня было невозможным проследить все его времяпровождение в Париже, но даже десятка снимков достаточно для того, чтобы предположить, что время он зря не терял.

— Джереми, не обижайся. Три недели можно провести по-разному. Ведь два трупа — не такой уж и плохой результат, — заметил Мюллер. После этих слов собеседники Лартера рассмеялись.

— Веди себя разумно, Иеремия. Наш друг уже завтра начнет работу над поисками картины, поэтому тебе стоит выспаться — впереди еще три тяжелых недели.

Молча поднявшись, Лартер в последний раз посмотрел в глаза владельцу ресторана. Он казался абсолютно спокойным, но и сейчас собеседники могли прочитать в его глазах спящую ярость и этот безумный, но до неимоверности точный расчет.

На какое-то время помещение погрузилось в тишину. Человек, сам же придумавший план заманить в ловушку Мигеля, человек, которому дали почувствовать себя охотником, теперь оказался в роли жертвы. Он еще не был в том состоянии, в котором находится зверь, навсегда расставшийся со свободой, но его собеседники понимали, что он едва ли отличается от зверя, оказавшегося в ловушке и неспособного понять всю сложность своего положения.

Мюллер видел в Лартере медведя, яростного, но неразумного, идущего на охотника, вооруженного рогатиной, подобно тому, как это происходит в лесах Северо-Запада.

— Какова же цена спора? — с интересом спросил Фрэнк.

— Проигравший исполняет любое желание победителя, — усмехнулся Лукас, отпив виски.

— Черт возьми, но ведь, если этой картины действительно не существует, то у него есть все шансы выиграть пари, — рассмеялся Фрэнк.

— Здесь ты не прав, — лицо Лукаса расплылось в улыбке. — Главное — не шансы на победу, а умение ими воспользоваться.

* * *
Оран уже погрузился в спокойствие послеобеденной фиесты, когда Мигель оказался в портовой части этого знойного города. Он нарушил обещание, данное О’Харе, явившись в город не в понедельник, а во вторник. Как и обещал Хорхе, на причале его встретил Нанду, время от времени, выполняющий его просьбы.

Когда Массиньи вернулся в отель, в холле никого не было, за исключением портье. Это была девушка, около тридцати лет на вид, с оливково-смуглой кожей и резкими чертами лица. Он вспомнил, что видел её еще в тот день, когда только приехал в Оран и поселился в отеле. Сославшись на Гоулда, который был совладельцем отеля, он, взяв у неё ключи, поднялся в свой номер. Оставив там дорожную сумку, он, не теряя времени, спустился в холл.

— Мне хотелось бы задать вам один вопрос… — бросил Мигель, обратившись к портье.

— Вы можете задать любой вопрос, что касается нашей гостиницы, — улыбнувшись, ответила его собеседница.

— Вчера или сегодня никто, случайно, не искал здесь некоего Мигеля Массиньи?

— Нет, — неуверенно ответила портье, а затем добавила. — Нет, точно — за последние несколько дней здесь было лишь несколько человек.

— В общем, если кто-то будет спрашивать о Мигеле Массиньи, попросите его подождать в холле здания. Будьте так любезны, постарайтесь сообщить любому, кто будет спрашивать, чтобы подождали до вечера… если им так нужно.

После того, как его собеседница с улыбкой кивнула, он направился к выходу.

— Нанду, скажи, Франц уже нашел новое место для встреч со своими товарищами?

— Они с Вулканом нашли одного плантатора, который решил переехать на Корсику. Правительство выделило ему апельсиновую плантацию на острове, взамен потерянной здесь, а дом ему уже не продать — вот он и сдал нам этот дом в аренду на несколько лет.

— А самого Франца ты давно видел в последний раз?

— В воскресенье. Тогда они, на дороге, ведущей из Саиды, попали в стычку с муджахидами. Мусульмане думали, что это, просто, какие-то фермеры, — усмехнулся капрал. — Их было около двух десятков, а бойцов САС — раза в три меньше. Они потеряли около половины бойцов и отступили в горные пещеры. Жозеф знал эти места и легко нашел запечатанный вход в одну из заброшенных шахт, прорытую прямо под этими пещерами.

— Они выбили оттуда муджахидов?

— Когда я их видел в последний раз, они закатывали бочки с взрывчаткой вглубь туннеля. Ну а затем Франц послал меня и Альфредо в Оран, — после этого Перейра сразу же добавил. — Вряд ли у арабов были шансы выжить.

Отвлекшись от разговора с капралом, Мигель, нырнув в карман, достал оттуда лист, полученный в Париже. Даже беглого просмотра была достаточно для того, чтобы понять, что на поиски всех людей, отмеченных здесь, и, тем более, на общение с ними, уйдет не менее недели.

— Будь любезен, скажи, где я могу взять, в этом городе, мотоцикл в прокат?

— Если хочешь, можешь взять один из наших джипов, — предложил капрал.

— Для быстрого перемещения по этим улочкам мне нужен именно мотоцикл… — вспомнив, Массиньи добавил. — Ведь Тео сейчас в городе? Если мне не изменяет память, то он увлекается мотоциклами.

— Да, пока еще он здесь — через две недели он покидает Алжир.

— А ведь Хорхе так долго этого добивался — чтобы Теодор навсегда покинул Оран, — с улыбкой произнес Мигель.

— Он уезжает потому, что раскопки на северо-востоке Алжира, которыми он интересовался, уже завершены. Да и черноногие, с которыми поддерживал отношения, уже практически все разъехались: кто-то перебрался на Корсику, кто-то — в Испанию, кто-то — Южную Африку, а иные — в Аргентину, — после этих слов Перейра сразу же добавил. — Французский Алжир, который знали еще пятнадцать лет назад, уже умирает. Его последние силы — это лишь агония, — с грустью произнес Нанду.

— Ты меня сможешь сейчас отвезти к Тео?

После этих слов капрал молча кивнул и позвал своего собеседника за собой, следуя по узким прямым улицам центральных кварталов. Несмотря на то, что, когда утром Мигель сошел с трапа теплохода, здешняя погода ему снова казалась схожей с провансальской, вечерний город теперь казался ему невероятно знойным местом.

— Знаешь, как мы называем это? — спросил Перейра, когда резкий порыв южного ветра наполнил улицы песком.

— Это ведь сирокко, дующий из глубин Сахары? В Марселе мартовский влажный сирокко мы называем «мареном».

— Верно, это — сирокко. Здесь мы его называем «дыханием ада». Весной или летом трудно узнать о его присутствии, находясь в помещении. После резкого шквала, улицы, вечером, просто медленно заполняются пылью, а утром он оседает на землю. Арабы говорят, что, оседлав сирокко, на земли, населенные людьми, по вечерам прилетают демоны. Они крадут наши сны и наше будущее, а утром уходят, растворяясь в предрассветной тьме, — посмотрев на небо, португалец добавил. — Ты никогда не узнаешь о его приближении, прежде, чем не почувствуешь его жаркое и, одновременно, леденящее прикосновение.

Глава XV

Холл гостиницы снова казался пустым. Номера были заняты лишь немногочисленными безрассудными искателями неприятностей, приехавшими из метрополии, либо же теми, кто волей или неволей вынужден был связать свое дело с Алжиром. Казалось, и сами работники гостиницы понимали, что доживают в этих местах последние недели, а, может быть, и дни. Вернувшись сюда вечером, Мигель уже не встретил здесь девушку-портье — в холле лишь управляющий гостиницей проверял какие-то бумаги.

— Сир, я мог поговорить с вашей сотрудницей?

— С кем? Вы имеете в виду Лючию? Портье? — переспросил управляющий, отложив бумаги в сторону. — Но, увы, я её уже отпустил.

— Да, я с ней сегодня разговаривал и кое-чем попросил.

— О, нечто подобное припоминаю, — управляющий пытался что-то вспомнить. — Вы из шестнадцатого номера?

— Меня кто-то искал? — осторожно бросил Мигель и сразу же добавил. — Верно, он должен был быть мужчина, около пятидесяти лет на вид, примерно среднего роста, темноволосый, с достаточно мутным взглядом и со странной, буквально, раскачивающейся походкой. Это был он?

— Судя по вашим словам, да. Он появился здесь примерно полчаса назад…

— Вы его попросили подождать в холле? — резко прервал своего собеседника Мигель. — Где он?

— Я ему дал ключи от вашего номера, — осторожно ответил управляющий.

— Это шутка? — рассмеявшись, спросил Массиньи.

— Но этот человек сказал, что он — ваш друг и давно вас не видел. Он сказал, что вы разозлитесь, если я заставлю его долго ждать.

Нервно рассмеявшись, над доверчивостью этого человека, видимо, лишь случайным образом нанятого Гоулдом или его партнером, Мигель взбежал вверх, на второй этаж, и быстрым шагом направился по коридору в сторону своего номера. Дверь в его номер казалась незапертой и поддалась первому же легкому движению.

— А я думал, ты, приятель, уже здесь не появишься, — произнес казавшийся трезвым Патрик.

Стоя недалеко от двери, он держал в руках какие-то бумаги, которые Мигель сразу не смог рассмотреть. Бросив фразу в сторону своего собеседника, О’Хара направился в комнату. Этот человек, не вспомнивший о своем указании, судя по всему, едва ли мог прибыть на день раньше Мигеля. Его собеседнику оставалось лишь предполагать, что он попытался его снова «испытать», как это уже было на Пер-Лашез.

Массиньи не успел успокоиться прежде, чем бросил взгляд на кровать. Бумажный пакет, оставленный днем на кровати, был распечатан и открыт. Фотографии и зарисовки, на которых была изображена Фабьенн, были раскинуты по всей кровати. Перехватив его взгляд, О'Хара взял пакет и начал читать то, что на нем было написано Мигелем.

«... очаровательная… стильная… сексуальная… истинная леди…», — Патрик спокойно читал всё то, что было написано большими буквами на английском языке, на пакете.

— Ты взял и открыл этот пакет? Ты просто мерзкое ничтожество, — с презрением произнес Мигель.

Положив пакет, О'Хара приблизился к своему собеседнику и неожиданным резким ударом кулака в живот свалил его. Когда Массиньи со вздохом упал на колени, от резкой боли, в его глазах потемнело.

— Вот видишь, приятель, так я научу тебя отвечать за свои слова, — отойдя к кровати, он продолжил. — Ты зря, кстати, сердишься, нехорошо хранить секреты от ближнего своего. Ведь тебя избавили от этого бремени. А снимки хорошие — даже я почувствовал…

На этих словах речь Патрика прервалась. Его разъяренному собеседнику хватило нескольких движений для того, чтобы подскочить к противнику и резким ударом ногой в живот отбросить его в другой конец комнаты, где противник Мигеля ударился поясницей о высокий стол. Застонав от боли в животе, О'Хара лишь через мгновение понял, что он недооценил того человека, которому он нанес смертельную обиду. Следующим движением Массиньи подскочил к ирландцу и еще одним резким ударом в живот свалил его на пол.

— Да, ты — мерзкое ничтожество, недостойное права на жизнь, — с этими словами он продолжал наносить удары ногами, хотя его противник, привыкший к дракам в грязных притонах, умело закрывал лицо и голову. — Ты растоптал мои самые сокровенные чувства, наплевал на них, влез в их сокровенные потемки свои грязным мерзким существом, — теперь он уже не бил наотмашь, а старался наносить противнику болезненные удары по ребрам.

Осознав, что ирландец почти потерял сознание, Мигель отошел в сторону, оставив его лежать на полу, и сел на кровать. Он практически никогда не участвовал в драках, но подлость и непредсказуемость его незваного спутника зажгли в нем огонь воинственного безумия. Патрик был более чем в два раза старше своего противника и имел богатый опыт мелких стычек, но он уступил ему в силе и ярости.

— Гоблин, ты еще жив? — осторожно спросил Массиньи у попытавшегося приподняться собеседника.

Его противник попытался подняться, но тут же снова свалился на пол. Судя по его движениям, противник ирландца успел сломать ему ребра и повредить спину. После очередной попытки встать, Мигель, хотя и не скрывая свое презрение, помог ему подняться и сесть на кровать.

— Крепкий у тебя кулак — прямо как молот, — несмотря на боль, выдавил из себя Патрик.

Ожидая увидеть в глазах своего собеседника злость и ненависть, Массиньи был испуган и удивлен одновременно, увидев в его взгляде лишь страх и уважение. Теперь он окончательно убедился в том, как мерзкое существо сидело перед ним. Оно, подобно гоблинам из древних ирландских преданий, понимало лишь грубую силу противника. Оно было неспособно понимать человеческую речь и видело в любой попытке разойтись на слова лишь слабость.

Мигель, будучи буржуа по крови и духу, в жилах которого слилась кровь итальянских ростовщиков, бретонских каменщиков и потомственных португальских тореадоров, не был привычен к общению с людьми, подобными Патрику. В их присутствии и раньше он испытывал лишь чувство глубокого смущения, но теперь же он чувствовал себя погруженным в грязную реку, выйти из которой таким же, как и раннее, едва ли было возможно.

— Теперь у тебя есть пятнадцать минут на то, чтобы сложить фотографии и рисунки в том же порядке, в котором они лежали и запечатать пакет. Если порядок будет нарушен или хоть что-то оттуда пропадет, то в таком случае ты уползешь отсюда со сломанным позвоночником.

Мигель старался быть убедительным в своих словах. Не прошло и нескольких секунд, как Патрик начал аккуратно собирать все содержимое обратно в пакет. Открыв бар, Массиньи достал оттуда крупную бутыль со смесью апельсинового сока и виноградной водки, приятным напитком, спасающим в этой жаре. Проследив за действиями ирландца, он отправился на балкон. Здесь, на балконе, с которого открывался вид на побережье, в чарующей вечерней темноте, он мог, наслаждаясь напитком, окунуться в то спокойствие, о котором он когда-то забыл.

Где-то далеко, за черно-синими водами вечернего моря, лежали Балеарские острова и побережье Иберии, берега Прованса и Лигурии. Там далеко лежал вечерний Париж, где возвращения Мигеля ждала Фабьенн.

* * *
Кто-то спешил по лестнице, и у человека, сидевшего в кабинете была возможность догадаться о личности спешившего. Лукас не был удивлен, увидев перед собой Фрэнка.

— Задержался на первом этаже — увлекся беседой. Давно не приходилось общаться с интересными людьми, — отшутился Мюллер, усевшись рядом со своим собеседником.

— Я хотел бы тебя и Ренато, — владелец ресторана кивнул на сидевшего рядом сына. — Кое о чем попросить.

— В чем же суть просьбы? — в комнате освещенной дневным светом, Фрэнк не решался снимать солнцезащитные очки, и у собеседников не было возможности проследить за его взглядом.

— Помнишь того придурка, который поехал вместе с Микелем?

— А, Патрик О'Хара… — кивнул головой Мюллер.

— Когда-то я, кстати, заступился за него в одном баре, где он пытался, в карточной игре, обмануть одного бандита. Если бы я его не выкупил, то ему бы, как минимум, переломали бы немало костей. В общем, сейчас он верен мне как пес.

— Пока я отправлюсь в Алжир и попытаюсь связать с Патриком, ты будешь кормить Лартера пустой информацией, — вмешался Ренато.

— Зачем тогда нужно было его столь долгое время кормить правдой? — удивился Фрэнк.

— Пойми, — начало Лукас. — У каждого психопата есть вещи, которые помогают ему впасть в состояние спокойствия, подобного трансу: кому-то достаточно включить любимую железную дорогу, кому-то достаточно открыть фотоальбом с детскими фотографиями, ну а Иеремия впадает в подобное состояние, удостоверившись в том, что ему говорят лишь правду.

— В общем, у тебя появился какой-то новый план, — расплылся в улыбке Фрэнк.

— Этот план родился еще давно, а сейчас он уже созрел, — выдержав паузу, Дженовезе продолжил. — Лартер уже немного расслабился, и пришло время… хм… немного на него надавить. Ренато, выйдя на связь с нашим человеком, уговорит его попытаться выйти на Джереми — он попытается связаться с ним и… предложит то, что Лартер так долго искал — информацию о поисках картины. Пока Микель будет бессмысленно жариться под африканским солнцем, Патрик будет рассказывать нашему «другу» небылицы о «невероятных успехах» нашего искателя. О'Хара будет рассказывать о «приближающемся успешном финале» поисков, да и не исключено, даже, что мы сможем подкинуть Джереми какие-то фотографии, изобличающие «успех» в поисках доказательств моей правоты.

— А моя роль в этом всем?

— Ты, Фрэнк, попытаешься убедить Лартера в том, что устал о того, что ты «устал от тирана Дженовезе, играющего людскими судьбами» и в том, что тоже готов вести двойную игру. В общем, требуется дезинформация Джереми, исходящая и с твоей стороны.

— Но только идиот здесь не увидит подвох.

— Идиот, как раз, и увидит — им нравится изобличать других в обмане и тому подобных вещах. А вот психопат подвох точно не увидит, потому что он видит лишь то, что желает. Лартер любит правду, но он принимает не в объективной изначальной форму, а в той форме, которую она принимает, искажаясь через призму его, как бы сказать, очень специфического мировосприятия.

— Так, всё-таки, в чем же будет заключаться наш успех?

— Если сразу два человека смогут втереться в его доверие и начнут активно его дезинформировать, то он, предчувствуя возможность своего поражения в споре, начнет чувствовать себя в роли зверя, оказавшегося в ловушке. Логическим финалом всего этого будет чувство глубочайшей безысходности, в которое могут впадать люди, подобные Лартеру.

— И, он снова превратится в бессмысленную машину смерти? — осторожно спросил Фрэнк.

— Здесь появится его спаситель — Патрик. Он, зная тяжесть положения Иеремии, предложит ему свои грязные услуги — он предложит ему… избавиться от Микеля физическим путем. Конечно же, для Лартера, если он поверит в успех поисков доказательств моей правоты, будет аксиомой моя непричастность к этому всему. Конечно же, O’Хара предложит свои услуги лишь за немалую сумму — возможно, даже, он попытается, как женщина с восточного базара, основательно поторговаться с Иеремией, убив в нем, тем самым, какие-либо подозрения.

— А что же требуется от меня в ближайшее время?

— Ты должен начать действовать уже сейчас. Все остальное зависит лишь от твоего воображения.

После этих слов Мюллер покинул помещение. Этот план казался безумным самому владельцу ресторана, но игра становилась все более и более увлекательной. Вся эта затея зародилось еще давно, когда Дженовезе увидел в Джереми то, что он хотел бы видеть в своем идеально приближенном. Уже тогда Корнелио казался ему слишком глупым, а Натан — слишком умным, для того, чтобы находиться рядом с Лукасом. Корнелио был рабом своих страхов, а Натан был безрассудно смелым и опрометчивым. В Лартере же безумие сочеталось с болезненной чувствительностью к любой несправедливости, решительностью и готовностью сдержать свое слово. Теперь Лукасу оставалось лишь надеяться на то, что его ловушка не рухнет под напором попавшего в нее зверя.

— Не кажется ли тебе, что этот человек, Джереми, достаточно опасен? — прервав молчаливые размышления отца, спросил Ренато.

— Безусловно, он опасный враг, — с улыбкой произнес Лукас. — Но этот человек, в первую очередь, враг самого себя.

Глава XVI

Рассвело не более двадцати минут назад, и владелец квартиры мог насладиться видом утреннего Нью-Йорка, открывавшимся со смотровой площадки. Где-то далеко, за тесными кварталами южного Бруклина, можно было разглядеть безмятежную морскую гладь. Допив кофе, владелец пентхауса вернулся в помещение.

Этому мужчине было, на вид, около тридцати лет, он был достаточно высокого роста, широкоплечий, с удлиненным лицом с крупными чертами, черными глазами, желтовато-бледной кожей, черными волосами и небольшой бородой. Лицо этого человека было отмечено ровным прямым шрамом, рассекавшим левую половину лица, от линии волос до середины щеки. Его тело и движения выдавали в нем многолетние занятия бартитсу. Этот человек легко сошел бы за уроженца романских стран Европы, но опытный наблюдатель мог бы разглядеть нечто азиатское в его чертах.

Одевшись, он направился в библиотеку. Здесь, на столе, посреди обширного пространства между высоких стеллажей с тысячами книг, лежала достаточно тонкая папка с бумагами. Сев на диване, в комнате, он стал пролистывать эти бумаги. Это были досье торговцев антиквариатом и недвижимостью, которые владелец квартиры еще несколько недель назад купил у Натана, бостонского интригана. В этих досье составитель вписал, помимо адресов и номеров телефонов, многие данные об этих людях, способные сыграть полезную службу их клиентам. Одно досье, оказавшееся здесь по явной случайности, вызвало интерес владельца пентхауса.

— Не правда ли сегодня прекрасное утро, Маркус? — с этими словами в комнату вошла девушка в шелковом халате.

У неё были волнистые темно-каштановые волосы и зелено-карие глаза. Красивая гладкая кожа, овальное лицо с тонкими чертами, украшенное изящно очерченным прямым носом, достойным афинских аристократок, красиво очерченный рот, миндалевидный разрез глаз, прекрасное тело и грациозные движения — эта красота смогла пленить Маркуса. Девушка казалась лет на пять младше своего мужа.

— Сегодня, действительно, чудесное утро, — притянув к себе, он нежно поцеловал её в губы. — Джованна, через двадцать минут у входа в здание нас будет ждать автомобиль компании, — после того, как его собеседница с улыбкой кивнула, он продолжил. — Чуть позже я скажу тебе, куда мы отправимся.

Поцеловав мужа в губы, Джованна отправилась в другую комнату, начав готовиться к выходу. Её красота сводила его с ума. Путешествуя по Италии, четыре года назад, он увидел её на первой полосе одной из газет. Тогда он узнал, что Джованна Монти, девушка из рода потомственных виноделов, после трагической ранней смерти мужа стала, как и её родители, жертвой людей, открыто пользовавшихся недоскональностью законов. Познакомившись с ней, Марк помог — помог найти толковых адвокатов и надавил на людей, считавших, что они находятся над законом. Невероятно красивая, подобно нежному цветку, взращенному на благодатной земле Тосканы, артистичная и непринужденно естественная одновременно, увлеченная журналистикой и поэзией, фотосъемкой и путешествиями, она с легкостью пленила сердце Маркуса.

После того, как его жена вышла из этого просторного зала с огромными окнами, он смог вернуться к изучению заинтересовавшего его досье, подписанного как «Мигель Массиньи». Здесь, меж строк, он видел человека, имевшего с ним немало общего: та же страсть к самолетам и мотоциклам, живописи и путешествиям, археологии и архитектуре, та же неуемная жажда поиска и тот же поиск самого себя.

Когда Маркус уже закончил читать это досье и, отделив его от остальных, положил среди своих бумаг, его возлюбленная уже была готова к выходу. Стоя перед своим мужем, она была одета в черную юбку и серо-голубую рубашку.

— Паола еще спит? — спросил он, кивнув узкий тупиковый коридор, уходящий из зала в сторону детской. Вот уже четыре год он воспитывал свою падчерицу, которой было всего год, когда он познакомился с её матерью, как свою родную дочь, а она воспринимала его как своего родного отца.

— Она еще спит — в полдень Джейн заберет её и повезет в Нью-Джерси, в океанариум.

После этого Джованна закатала рукава рубашки до середины между локтем и плечом, подчеркивая тем самым красоту нежных и соблазнительных очертаний её рук, и, взяв свою сумку, лежащую на стеклянной крышке приземистого стола, она была готова к выходу.

— Ты — прекрасный цветок, — произнес Маркус, прижав к себе свою возлюбленную и поцеловав её в губы. — Ты невероятно сексуальна.

— Ты пока держишь от меня в секрете то место, куда мы направляемся, но я хочу открыть тебе один секрет, — с очаровательной улыбкой произнесла его жена, а затем, выдержав паузу, продолжила. — У нашей Паолы будет младший братик или сестричка.

— Значит, у нас будет маленький Като? — обняв её за талию, с восхищением спросил владелец пентхауса, а затем нежно поцеловал в губы.

Когда они уже направлялись к двери, ведущей к лифту, в дверь позвонили. Это был водитель, присланный компанией. Взяв несколько дорожных сумок, еще с вечера приготовленных Маркусом и оставленных в прихожей, водитель вместе с хозяевами пентхауса спустился в лифте.

— Мы отправимся в Южную Африку. Совет направил меня туда, как владельца наиболее крупного пакета акций. Я должен посетить несколько шахт компании, в которых добывают хромовую руду, и написать отчет, — произнес Маркус, когда они садились в автомобиль. — Сначала мы полетим в Буэнос-Айрес, где у нас будет возможность пообедать, а вечером вылетим оттуда в Йоханнесбург.

Какое-то время они, сидя на заднем сидении автомобиля, пересекавшего улицы Нью-Йорка, лишь молча держались за руки. Рассматривая утренние улицы, Като успевал любоваться красотой своей жены, а она, казалось, была горда от одного лишь присутствия рядом с этим человеком. Прижавшись к Джованне, не произнеся ни слова, он, наклонившись, поцеловал нежную кожу локтевого сгиба её руки. На мгновение ему показалось, что по её телу пробежала приятная дрожь.

— Я люблю Маркуса Като, — произнесла она, очаровательно улыбнувшись.

— Обоих ли? — спросил он, повторив этот невинно нежный поцелуй.

— Обоих, — ответила Джованна, проведя рукой по черной гриве его волос. — Я люблю того нежного и заботливого, загадочного и решительного Маркуса, которого мы с Паолой знаем, и которого узнает её младший братик… Но я люблю и другого Маркуса, которого знают его враги и некоторые союзники, и о котором я скорее могу лишь догадываться, нежели знать о нем что-либо. Я люблю его лишь за то, что он существует и за то, что он — часть тебя.

— А я ненавижу того второго Маркуса Като, — нежно обняв Джованну, произнес её муж. — Потому как он — лишь демон, живущий в темных глубинах моего сознания.

* * *
Прошло уже более недели поисков, но все это казалось Мигелю безрезультатным. Беря, по возможности, мотоцикл Теодора, он бессмысленно разъезжал по узким улочкам Орана, пытаясь узнать что-либо от людей, пересекавшихся с таинственными итальянцами.

Погода становилась все более и более жаркой — днем температура уже редко опускалась ниже тридцати градусов по Цельсию, а западный ветер больше уже не приводил за собой тучи. Теперь Массиньи сам мог чувствовать адское дыхание сирокко, о котором раньше он мог лишь подозревать. По вечерам можно было наблюдать, как узкие улицы медленно наполняются песчаной мглой, к рассвету оседающей на брусчатке и асфальте. Нижнюю часть лица приходилось закрывать, от мелкозернистой пыли, платком, а мотор мотоцикла иногда глох, после чего его удавалось завести лишь с грандиозным трудом.

В его сны снова вернулась Лилит. И каждый к рассвету, он чувствовал, как умирает в её объятиях, как её глубокий поцелуй высасывает его силы, а затем, бросая лишь безразличный взгляд на его бездыханное тело, уходит в неизвестность.

Последней крупной победой Мигеля стало то, что он, убедив Гоулда в опасности такого человека, как О’Хара, и уговорил начать вести за ним слежку. Теперь человек, считавший себя ловцом, превратился в зверя.

— Этот человек, который за мной пытается следить — где он сейчас? — спросил Мигель у Хорхе, когда он и его собеседник сидели в кафе Вулкана, на западной окраине Орана.

— К нему приехал какой-то человек. Люди Гоулда сказали, что он прибыл из Марселя. Ирландец заинтересовался незнакомцем и вот уже два раз отправлялся в Марсель — всего он там пробыл четыре дня.

— Наверно, нашел себе еще одного товарища, готового разделить с ним, в любой момент, бутылку виски, — усмехнулся Мигель. — Кстати, я хотел сказать тебе насчет той базы данных «Фронта» — для продолжения поисков мне необходимо будет отлучиться в горы, юго-востоку от города.

— Сегодня твой «ирландский друг», — улыбнулся Ортега. — Купил билеты на теплоход, отправляющийся в Марсель завтра, в понедельник. Он еще не отправлялся туда меньше, чем на два дня — значит, у тебя есть возможность прокатиться по окрестным горам… Хотя, нет, — резко покачал головой Хорхе. — Лучше сегодня туда отправлюсь я, вместе с Нанду, на закате солнца. А ты лучше продолжай заниматься своими поисками — скоро Оран превратится в совсем уж адскую печь.

— А я надеюсь, что скоро это всё закончится, — отпив вино, произнес Мигель. — Всего каких-то две недели и, в случае удачи в поисках, я смогу сразу же вернуться к Фабьенн. Она, кстати, хотела познакомиться с моими родителями, поэтому мы скоро приедем к ним, в Марсель, — сделав паузу, Массиньи мечтательно продолжил. — После этого мы сможем заняться поисками квартиры в Париже, а затем и работой над замком.

— Жаль только, здесь, в Алжире, ход времени слишком уж странный. Бывает, что мгновения кажутся вечностью, а в иных случаях день пролетает столь быстро, что кажется, будто какой-то языческой бог похитил солнце и увел его в неизведанный мир, — произнес Хорхе, взглянув на небо.

— У меня такое чувство, что этот мир, мир черноногих, увядает прямо на глазах.

— Гибель французского Алжира и рождение, на его руинах, нового арабского Алжира построенного на суевериях, зависти, религиозном фанатизме и ненависти к европейцам — плохое предзнаменование, — затем он сразу же добавил. — Ладно, Мигель, забудь — некоторые мои идеи воспринимаются собеседниками с удивлением или даже с определенной воинственностью…

— О чем ты? — с интересом спросил Массиньи.

— Наша, Западная, цивилизация сейчас, безусловно, переживает свой расцвет. Мы находимся все еще на вершине прогресса и социального благополучия, все еще обширны наши колониальные владения, а многие части Нового Света составляют ядро нашей цивилизации. Китайцы, африканцы, индийцы, мусульмане и многие-многие другие пока что восхищены нами и пытаются нам подражать. Но, знаешь, смерть и любовь — это те вещи, которые приходят в нашу жизнь неожиданно. То же самое, верно, применимо и к жизненному пути целых цивилизаций. Во время расцвета никто и не сможет заметить, как близко сможет подобраться смерть. Одни скажут, что наличие у нас столь могущественного врага, как Советский Союз, лишь являются частью нашего развития, потому как борьба и есть развитие, но никто не знает, чем это все может закончиться.

— Смерть действительно непредсказуема… — согласился со своим собеседником Мигель.

— Хотя, если бы я сам верил, что её приближение можно предугадать, то я сказал бы о том, что сейчас чувствую её приближение, — увидев недоумение в глазах собеседника, Хорхе продолжил. — Пять дней назад был убит Альберт — сын владельца магазина, в котором Жозеф заказывал радиодетали, используемые им для взрывных устройств. Сам же этот парень был очень хорошо осведомлен в делах группы Гоулда. Когда Сентонж, в одно утро, явился в магазин, то он нашел труп Альберта и надпись, написанную на арабском: «Свободу Алжиру! Смерть евреям!». Франц нашел налетчиков и расправился с ними — оказалось, что это обычные бандиты, готовые убить и за кусок хлеба или за понравившуюся безделушку. А свои антисемитские и антифранцузские лозунги они писали для имитации действие своих собратьев-муджахидов. Эти подонки даже и не знали о причастности Альберта к нашей группе… Глупая смерть — не правда ли?

Небо теперь казалось совершенно чистым и столь отличным от того, которое привыкли наблюдать гости этих места. Где-то далеко на юго-западе над отрогами гор поднималась серая дымка, сливавшаяся воедино с серо-голубым небом, словно полупрозрачная накидка, накрывавшим Оран.

— А что, касательно тебя самого? — поинтересовался Мигель.

— В общем, Франц отметил, что за мной следят — причем, достаточно давно. Следят несколько отдельных групп. Знающие люди толкуют о том, что арабы считают, будто бы я как-то связан с командирами САС, пребывающими в Испании. Откуда у них такая информация? Совершенно, неясно… — рассмеявшись, Ортега продолжил. — Жаль, что я не могу просто так к ним подойти и вступить в дискуссию, насчет того, что я, всего лишь то — безумный искатель приключений.

После этого Массиньи и его собеседник рассмеялись, словно забыв о том, что они находятся в столь враждебном месте.

* * *
Не так уже и часто Лукасу Дженовезе удавалось, в непринужденной обстановке, посидеть, спокойно беседуя со своими сыновьями или же с кем-то из людей, которых считал своими приятелями. Пока клиентов было еще мало, владелец ресторана проводил время в беседе со своими сыновьями и их подругами.

— Мы тогда были в Мексике, в Гвадалахаре… — что-то рассказывала, обращаясь к своему жениху, девушка в коротком платье, темноволосая, светлоглазая, с крупными чертами лица. Это была Элис — невеста Антонио, старшего сына Лукаса.

— Здесь какой-то незнакомец, — шепнул на ухо владельцу «Утопии» один из барменов, поднявшийся с первого этажа. — Он говорит, что у него «есть повод пообщаться с Лукасом Дженовезе».

— Пусть подождет — я сейчас к нему спущусь.

Оказавшись в баре, более пустом, сейчас, чем зал на втором этаже, владелец ресторана увидел перед собой незнакомца. Этот человек был похож на одно из числа тех англо-американцев или франко-канадцев, в жилах которых течет кровь индейских племен. Владелец «Утопии» с легкостью предположил, что это еще один клиент, желающий снять, на вечер, целый зал.

— Я — Лукас Дженовезе. Если есть желание пообщаться, то прошу, — он жестом пригласил незнакомца сесть за стол, стоявший в углу зала, подальше от окон и немногочисленных посетителей.

— Меня зовут — Маркус Като, — произнес незнакомец, после того, как они сели. — И у меня есть важный разговор.

После этого, отвлекшись, он стал искать место для того, чтобы поставить коробку с огромной куклой, которую он держал в руках. Подобрав подходящий стул и поставив на него коробку, он имел возможность продолжить беседу.

— Маркус Като? — с интересом переспросил Лукас. Прямо, как римский деятель.

— Можно и так сказать, — с улыбкой ответил незнакомец. — А можно и иначе — с ударением на первом слоге. И именно второй вариант произношения будет правильным, потому как эта фамилия… японская, — с располагающей улыбкой произнес Маркус.

— Вот как. Мне еще не приходилось общаться с настоящими японцами, — произнеся это, Лукас дал знак бармену, после чего на столе появилось виски.

— Меня трудно назвать японцем — и настоящим, и ненастоящим, — пояснил гость. — Я не знаю японский, еще ни один человек не признавал во мне японца, а с Японией меня связывает лишь увлечение её историей и культурой, — благодарно кивнув, он отпил виски, а затем продолжил. — Японцем является лишь мой отец, а мать — англичанка. Мой отец был офицером японской армии и прибыл в Британию в составе дипломатического корпуса, еще за двенадцать лет до того, как Япония нанесла удар по Перл-Харбору. Моя же мать была дочерью фабриканта, происходящего из англо-кельтского рода, не менее знатного, чем тот род, из которого происходили предки моего отца. Они познакомились в тысяча девятьсот тридцатом, а через год плодом их отношений стало мое рождение, — улыбнувшись, произнес Маркус.

— Подарок для дочери? — Дженовезе кивнул на коробку с куклой. — А мои сыновья в детстве очень любили играть с железными дорогами.

— А мое детство несколько отличалось от детства моих детей. Вместо игрушек и времяпровождения со сверстниками, у меня были бесконечные беседы с адвокатами, которые ничего не могли сделать и лишь рассказывали о том, сколь бесконечно количество способов обмануть маленького наследника… — вздохнув, Маркус пояснил. — Мой отец стал жертвой интриг в Лондоне, в сороковом году. Тогда группа людей, координируемая Освальдом Мосли, совершила ряд нападений на представителей стран «Оси» — они пытались выставить эти нападения как дело рук коммунистов. И, в одном из темных лондонских переулков, во время одного из провокационных нападений погиб мой отец.

Като выдержал небольшую паузу. Он не стал рассказывать этому человеку о том, что его мать умерла еще за три года до начала войны в Европе. Он не стал рассказывать о том, как родителей его матери пытались обвинить в шпионаже. Он не стал говорить этому человеку о том, как долго он был объектом агрессии нечистоплотных, в своих темных делах, людей. О том, что это всё закончилось лишь после того, как с единственным родным человеком, отцом его матери, Маркус в подростковом возрасте переехал в США.

— А теперь я предлагаю вернуться к цели моего прибытия в этот ресторан, — с вежливой улыбкой произнес Като.

— Естественно, я готов выслушать любые предложения.

— Недавно я купил у одного парня, Натана, польского еврея из Бостона, довольно интересную информацию. В общем, меня, как заядлого коллекционера, заинтересовал некий Мигель Массиньи. Увы, к сожалению, я не смог с ним связаться — его бостонский телефон не отвечает, а владелец квартиры, которую он снимает, утверждает, что этот парень исчез из города около месяца назад, — произнеся это, Маркус мог заметить смущение во взгляде собеседника. — Натан тоже куда-то пропал — впрочем, учитывая его участие в разного рода интригах, опрометчиво предполагать, что он на спортивном автомобиле уехал в Калифорнию вместе с начинающей актрисой, — улыбнулся Маркус. — В порядке ли с ним всё, или же нет, но в этом досье в качестве последнего заказчика услуг Массиньи записан именно «Лукас Дженовезе»… А виски здесь действительно отменный, — добавил Като.

— У нас есть постоянный поставщик в Ирландии, — с наигранной улыбой, попытался перевести разговор в другое русло владелец ресторана.

— В общем, я готов заплатить за «свободу» этого парня, Мигеля, — сделал свое предложение Като. — Я даже готов немного подождать, пока он выполнит чужое задание и навсегда распрощается, исключительно на волне положительных эмоций, с предыдущим заказчиком.

— Боюсь, это невозможно, — развел руками Лукас. — Этот человек весьма неблагонадежен и, даже если он справится со всем, за что о взялся, то вряд ли будет возможность найти его и склонить, скажемтак, к адекватному выполнению задания. К тому же, в случае со мной, он, нарушив все уговоренные сроки, на три недели куда-то пропал и проводил время в свое удовольствие… Кстати, если есть желание, могут привести множество доказательств его неблагонадежности.

— Разве я прошу нечто невероятное? — спокойно спросил Марку. — Я просто прошу, чтобы мне дали координаты нынешнего места времяпровождения этого человека, — затем, с вежливой улыбкой он добавил. — И я буду весьма благодарен.

— Боюсь, что это невозможно. По крайней мере, пока он не выполнит то, что от него требуется… А он, я повторюсь, личность очень мутная — здесь даже любой психолог шею сломит.

— Ведь я не прошу, чтобы он прервал то, чем сейчас занимается. Просто мне хотелось бы с ним увидеться, пообщаться, прощупать его сознание, — затем Като с улыбкой добавил. — Я, кстати, изучал психологию и социологию в Йельском университете — помню, даже писал работы на тему проблем социализации личности.

— Мне психология тоже всегда нравилась. Я и сейчас иногда жалею о том, что пошел учиться на врача-психиатра, а не выбрал путь изучения психологии, — отпив вино, Дженовезе с вежливой улыбкой добавил. — Вот на этом позитиве мы и закончим наш разговор.

— Нет, не закончим, — покачал головой его собеседник.

— Жаль, что бывают люди, столь же въедливые, как блохи.

Като успел заметить, как владелец ресторана направил руку в сторону небольшого звонка, лежащего на столе. Гость заметил этот звонок еще тогда, когда сел за этот стол. Без сомнения, это место специально предназначалось Лукасом для ведения переговоров с гостями. Звонок избавлял владельца «Утопии» от лишнего крика о помощи в случае неудачных переговоров и обеспечивал быструю реакцию работников, несомненно, готовых к подобного рода инцидентам.

Дженовезе не успел на что-либо нажать — реакция гостя была молниеносной. Схватив со стола вилку, он резким движением пригвоздил кисть Лукаса к столу. Острие вилки, пронзив мягкие ткани между большим и остальными пальцами руки, обездвижило владельца «Утопии». На мгновение в его глазах потемнело от боли, но боль тут же сменилась онемением.

— Значит, все-таки, мы продолжим беседу, — спокойно произнес Като. — Да и, предупреждаю сразу — не дергайся. Если попытаешься вырваться, то лишь потеряешь сознание от болевого шока, который последует за онемением, которое ты сейчас должен испытывать.

Като начал заниматься бартитсу, этой псевдояпонской борьбой, зародившейся в эдвардианской Англии, еще в одиннадцать лет, под чутким руководством отца своей матери. Тогда, пока Британия была погружена в хаос войны, он был похищен и три недели находился под охраной где-то в Уэльсе, пока ему не удалось сбежать. Именно после этого дедушка познакомил его с этим легким в освоении боевым искусством, рассчитанным на развитие точности, гибкости и решительности действий.

Еще садясь за стол, Лукас допустил ошибку — он сел так, что, от взгляда со стороны барной стойки он был закрыт широкой спиной гостя. Из-за болевого шока он не мог действовать и левой рукой, и теперь Дженовезе пришлось смириться с временной победой гостя.

— Я понимаю тяжесть твоего положения, но я не могу поступить иначе, — спокойно произнес Маркус. — Я видел биту, обшитую свинцовыми листами, которая стоит у твоего бармена, под стойкой. А ведь ты, верно, хотел позвонить в звонок, чтобы этот парень выкинул меня как нашкодившего пса. Увы…

— Что ты хочешь? — прошипел сквозь зубы Лукас.

— Скажи, как я могу связаться с Мигелем Массиньи — я отпущу тебя.

— Сначала отпусти меня, а затем я тебе всё скажу.

— Нет. Шутить будешь с кем-то иным. Положение, в котором ты сейчас находишься, способствует распознанию лжи. Сейчас, верно, твоя правая рука полностью онемела, но если же ты начнешь мне врать, то начнешь и нервничать, а если начнешь нервничать, то снова начнешь непроизвольно двигать рукой… В общем, рванные раны, вкупе с порванными мышцами и связками, не говоря уже о нестерпимой боли — вот твой исход.

— Ладно, я скажу, — прохрипел Лукас. — Есть один парень — Фрэнк по прозвищу «Железный дровосек». Он следит за работой Микеля. Хочешь узнать о положении дел — попробуй с ним пересечься в Марселе, через два-три дня.

— Как я на него смогу выйти? — спокойно спросил Маркус.

— Он сам выйдет на тебя — после того, как ты появишься в Марселе, — Лукас снова чувствовал боль, хотя теперь она была не такой острой. — У меня слишком много дел и я не могу все контролировать, а этот человек следит за тем, чтобы Массиньи не натворил бед и добросовестно, если у него получится, выполнял свою работу.

— Я прибуду в Марсель в четверг. Пожалуйста, не подведи меня.

Резким движением Като дернул вилку вверх, освободив своего собеседника. Дженовезе снова испытал вспышку острой боли. Като, поднявшись со стула, взял коробку с куклой и посмотрел на часы.

— Вот видишь, Лукас, если бы тогда выбрал путь изучения психологии, то не оказался бы в такой сложной ситуации, как сейчас, — произнеся это, гость направился к выходу из ресторана — Да, кстати, виски действительно было превосходным, — улыбнувшись, произнес он, а затем покинул здание.

Рана Лукаса практически не кровоточила, но кисть руки сильно опухла, а конечность все так же оставалась онемевшей. Голова Дженовезе пульсировала от боли, но одно грело его душу — чувство неотрывности от игры, которую он начал. Маркус, этот человек, еще более безумный, чем Лартер, казался владельцу ресторана лишь еще одним игроком — охотником и зверем в одном лице.

Глава XVII

Еще прошлым утром у Теодора родилась эта безумная затея — отправиться вместе с Мигелем в Гдиель, небольшой городок, к западу от Орана. По словам одного черноногого, люди, след которых искал Массиньи, отправились куда-то на северо-запад.

Гдиель же был последним пунктом, все еще не посещенным в ходе поисков. Когда-то в этом небольшом городском селении черноногие составляли более половины населения. Через местную гавань многие плантаторы отправляли во Францию сахар и апельсины, ткани и вино, но, после Второй мировой, началось стремительное падение города в бездну. С тех пор, как в горах, вокруг города, появилось несколько баз муджахидов, местные черноногие стали объектами террора со стороны мусульман и берберов-националистов: поджоги, похищения, саботаж предприятий, массовые убийства. К концу войны город практически опустел, а места черноногих были заняты берберами. По словам Франца, в этом селении, среди нескольких тысяч жителей осталась жить лишь одна «черноногая» семья.

Дорога из Орана тянулась сюда не через пологие склоны прибрежных холмов, а извивалась по отрогам Атласских гор. Мигель и его спутник отправились на мотоцикле Теодора — довольно потрепанном механизме баварского производства, но несмотря на это, все еще невероятно жизнеспособном.

Асфальтированная дорога, над которой, практически на склонах скал, свисали окраины берберских селений, появилась здесь, как раз, в начале войны и предназначалась для поддержки войск, дислоцированных на западе Алжира.

— Осталось не более двадцати километров, — предупредил своего приятеля младший Ортега, управлявший мотоциклом.

Мигель лишь молча кивнул. В последние дни он практически не спал и потерял аппетит. Лишь в короткие периоды сна к нему возвращалась Лилита, словно охотившаяся за его жизненными силами.

Когда дорога превратилась в спуск, ведущий к узкой полосе прибрежных равнин, далеко на севере уже можно было рассмотреть побережье и тянущиеся вдоль него цепочки небольших селений. Южный ветер, дувший им в спину, снова превратился в дыхание ада, наполнившее долину, по которой они ехали, песчаной пылью. Это пыль, с каким-то давящим чувством, забивалась в глаза и уши, с каждым вдохом Мигель и его спутник могли почувствовать, как она наполняет их легкие.

Лишь преодолев еще около десяти километров, они почувствовали, что снова свободны от окружавшей их желтоватой пелены. Вскоре показались очертания Гдиеля, становившиеся все более и более четкими.

Когда они въехали в этот городок, Массиньи мог рассмотреть, что это место отлично от того же Орана, имевшего немало сходство с испанской Малагой или же с корсиканским Аяччо. Дом, брошенные черноногими, пришли в запустение, а их новые обитатели — арабы и берберы, не имели ни знаний, ни возможностей, чтобы их восстановить, и поэтому строили лишь одноэтажные глиняные хижины, делая селение все более похожим на муравейник.

— Тебе, как я понимаю, нужно сюда, — младший Ортега.

Остановив мотоцикл, водитель кивнул на вход в аптеку, построенную в двухэтажном здании, построенном в мавританском стиле, типичном для домов черноногих.

— Мне нужен Алехандро Топалоро, — сняв платок, закрывавший нижнюю часть лица и поздоровавшись, произнес Массиньи.

— Наша аптека закрывается… навсегда, — разочарованно произнес владелец аптеки, испытывавший заметное напряжение, и вернулся к своему делу.

Когда двадцать лет назад сицилиец Топалоро и его жена Мария, венецианская армянка, открыли здесь аптеку, они были лишь одной семьей из множества черноногих живущих в городе. Теперь же, после множества угроз со стороны мусульман и общего упадка города, они покидали место. Алехандро, вместе с дочерью и сыном, собирал непроданный товар в коробки, в то время, как их личные вещи были уже давно собраны.

— Я прибыл сюда по другой причине, — продолжил Мигель. — У меня есть один вопрос: не появлялись ли здесь, за последнее время, итальянцы или, может быть, подозрительные люди из Америки.

— Нет, даже самые безрассудные люди обходят дальней стороной эти места.

— Итальянцы, которых я ищу, служат в Иностранном Легионе. Может все-таки здесь кто-то появлялся из числа легионеров?

— Легионеры появлялись в окрестностях — они участвовали в стычках в горах, в селениях берберов. Они ушли отсюда еще до Эвианского соглашения.

— Может быть все-таки кто-то появлялся в городе. Меня интересует легионер Лукрецио Катани, сицилиец.

— Вам нужен Лукрецио Катани? — с интересом произнес Алехандро, отвлекшись от своего занятия.

— Да, и я готов заплатить немалую сумму тому, кто поможет мне его найти.

— А этот Лукрецио случайно не хотел поступить на службу, в морской флот.

— Насколько мне известно, этот человек действительно хотел, а может и хочет сейчас, служить на флоте.

Топалоро рассмеялся. Отвлекшись от сбора коробок, он, опустившись на корточки, хохотал, заливаясь слезами.

— Разве я сказал что-то смешное? — с недоумением спросил Мигель.

— «Лукрецио Катани, который хотел служить на флоте» — шутка, известная уроженцам Катании, — вытерев слезы, ответил Алехандро.

— То есть, такого человека может и не существует? — с удивлением произнес Массиньи.

— Когда я был ребенком, в Катании так называли тех, кто стремился к достижимой мечте, но никак не мог её достигнуть из-за собственной глупости. Так же называли тех, кого окружал просто-таки ореол неприятностей. Понимаете, о каких людях я говорю? «Искать Лукрецио Катани» — искать неприятности, а в некоторых местах этим выражением обозначают выполнение бессмысленной работы, — пояснял Топалоро. — Когда мой дядя служил на флоте, во время войны в Ливии, в тысяча девятьсот тринадцатом, он столкнулся с подобным событием. Он служил на канонерской лодке, прикрывающей итальянские войска со стороны моря. Так вот, однажды, в заливе, они попали в сильный шторм. Судно было у причала, а него грузили провизию. На пристани было около двадцати человек, когда кто-то крикнул: «Лукрецио Катани смыло в море. Спасите его», — Топалоро отпил воды, а затем продолжил. — Семь моряков спрыгнули с причала в воду… только двоих удалось спасти, а остальные сытно накормили рыб, — допив остатки содержимого бутылки, Алехандро продолжил. — Оказалось, что кто-то, этого человека так и не нашли, из катанцев, просто жестко подшутил, а никакого Лукрецио Катани, среди команды судна, конечно же не было.

— Спасибо. Занятная история, — Мигель и его спутник покинули помещение.

Оказавшись на улице, они могли почувствовать все усиливавшуюся жару. Сирокко больше уже не дул, но солнце, казалось, делало это место все более и более похожим на сковородку. Какое-то время, выйдя из аптеки, Теодор и его спутник провели в молчании.

— Знаешь, чего бы я сейчас больше всего хотел бы? — произнес Мигель, уставший от борьбы с адским зноем. — Я бы сейчас выпил смесь пива с сидром, отдохнув где-то в тени.

— Глупое желание, — спокойно произнес Теодор. — Ехать в это проклятое Богом места лишь для того, чтобы мечтать о пиве с сидром…

— Не много ли ты на себя берешь? — раздраженно спросил Мигель. — Да, я хочу сейчас лишь одного — пива с сидром. Или, хотя бы, в тени, распить бутылку прохладной воды.

Теодор уже собрался ответить собеседнику в той же манере, но промолчал — Массиньи, обессиленный многочисленными нагрузками и отсутствием сна, едва ли был в себе. Младший Ортега жестом пригласил спутник сесть на мотоцикл, а затем, заведя мотор, отправился по той же дороге, которая их привела сюда.

Несколько раз сын Хорхе пытался завязать беседу, но осекался на полуслове, видя, что его спутник был физически изнурен и, одновременно, готов к взрыву. Как и по дороге в Гдиель, дорога казалась совершенно пустой, но, несмотря на это, жандармерия перекрыла дорогу в Оран, поэтому младшему Ортеге пришлось выехать на дорогу, связывающую Оран и Саиду. Здесь, свернув в сторону Орана, мотоцикл влился в неспешный поток машин, в основном, состоявший из грузовиков, следующие со стороны побережья.

Мигель снова успел забыться, впав в состояние, которое можно было бы назвать тонкой гранью между сном и сознанием. Но, бросив случайный взгляд назад — в сторону немногочисленных машин, следующих в том же направлении, что и мотоцикл Теодора, он снова вернулся в нормальное состояние. Небольшой фургон двигался гораздо быстрее, чем остальные автомобили, следующие в Оран.

— Я пропущу его, — произнес сын Хорхе, тоже обративший внимание на этот автомобиль, а затем попытался прижаться к обочине.

Теодор и не заметил, что водитель мини-фургона тоже попытался прижаться к обочине. За резким рывком автомобиля последовал толчок, после которого мотоцикл слетел на обочину и, потеряв управление, перелетев через низкий бетонный столбик, перевернулся.

От удара спиной о землю Мигель потерял сознание, на мгновение почувствовав, будто какой-то безумный великан попытался резким рывком вырвать его лопатки и верхние ребра. В бессознательном состоянии Массиньи провел несколько минут, а затем сделал попытку подняться. Боль отступила, уступив место всё той же странной сонливости.

Поднявшись и осмотревшись, он заметил, что Теодор сидел на земле, в нескольких метрах от сильно поврежденного мотоцикла. Подойдя к нему, Мигель жестом предложил помочь подняться, но младший Ортега, отказавшись, поднялся сам.

— У меня, кажется, сломано запястье, — произнес сын Хорхе. — Хорошо, что авария произошла невдалеке от большой дороги. Здесь мы можем надеяться на помощь кого-то из числа черноногих.

— Ты не знаешь, кто нас мог толкнуть?

— Кто-то из арабов. Они знают, что на мотоциклах здесь ездят только черноногие, поэтому и, просто, не уважают водителей двухколесного транспорта. Хотя… может быть, этот водитель толкнул нас специально — он мог видеть меня, до этого, где-то в Оране, — произнеся это, Теодор направился в сторону дороги.

— Не правда ли, действительно, проклятое место? — спросил Мигель.

— Ты прав. Здесь есть нечто темное, манящее к себе и, одновременно, отталкивающее…

* * *
В ночь, после посещения Гдиеля, Мигель снова видел Лилит. В этот раз, снова вернувшись, она уже не звала его за собой и не тянула в свои объятия. В этот раз он чувствовал себя лишь бесплотным духом — еще одним порождением Лилит, как и этот мира упадка, который он видел в своих сновидениях.

Он видел город, с широкими авеню и огромными массивными громадами зданий, через пустынные улицы которого дул ветер. Этот ветер приносил лишь песчанную пыль, плотным слоем оседающую на тротуаре. Он видел как Лилит, легкой быстрой походкой, словно паря над поверхностью, уходила куда-то вглубь пустыни наступающей на улица города и еще более безжизненной и унылой. Она не обращала внимание ни на Мигеля, ни на другие бесплотные души, которых она когда-то лишили жизни и вечного покоя. Накинув на голову капюшон плаща, она спешила мимо руин и мертвых деревьев, занесенных песком. Она спешила в другой мир, который теперь ожидала та же участь. Чем больше он спешил за этой демонической искусительницей, тем более углублялся в пустыню, и тем более он отставал от Лилит.

Проснувшись, Мигель сразу же посмотрел на часы. Он проспал не более двух часов, но теперь шанс заснуть были призрачными. Рассматривая, через окно, ночное небо, обозримое из того положения, в котором он спал, Массиньи пытался вспомнить прошедший день.

Он вспоминал о том, как Теодор согласился поехать с ним в Гдиель, о том, как он в очередной раз убедился в бессмысленности задания Дженовезе, лишь играющего в безумную игру со своими исполнителем. Он вспоминал об аварии, произошедшей в двенадцати километрах к югу от Орана, о том, как фермер-черноногий подвез их в Оран, взявшись перевезти и остатки мотоцикла Теодора. Через несколько часов их осмотрели в городской больнице — Массиньи отделался лишь несколькими ушибами, но у его спутника обнаружили двойной перелом руки. Хорхе, вскоре узнавший о травме сына, нашел в этом повод отправить Теодора во Францию, избавив себя от переживаний, а своего сына — от опасности.

Этот ночной покой Мигеля, имеющий слишком мало общего со здоровым сном или полуденной дремой, был прерван разговором в квартире наверху. Там, на третьем этаже, было организовано еще одно место для сборов группы Гоулда, которая теперь стала объектом постоянной слежки.

Услышав голоса над собой, Массиньи еще раз напомнил себе о том, что квартира, в которой он лежит, как и само здание, была лишь дешевым жильем, построенным еще в начале войны. Оно было рассчитано на то, чтобы в нем селились бедные иммигранты из Европы, на которых так рассчитывали черноногие, столкнувшиеся в начале войны с массовыми забастовками и вооруженными мятежами рабочих-арабов. Но притока иммигрантов из Европы так никто и не дождался, а жилье, во время войны, сдавали немногочисленным рабочим-арабам, отказавшимся восстать против своих хозяев.

В этом доме были, до невозможности, тонкие перегородки, через которые можно было услышать каждый звук из смежного помещения. Среди людей, собравшихся на третьем этаже, Мигель узнал голоса Альбано, Сентонжа, нескольких малознакомых ему людей из группы Гоулда и голос Ортеги. Судя по всему, рядом с ними не было самого Франца, который еще несколько дней назад обмолвился о вынужденной поездке в сам город Алжир.

— То же самое, что и вчера — вот уже три дня нет сигналов. И так во всех городах побережья, — произнес Альфредо, судя по всему, попытавшись включить телевизор. — Могу поспорить, что Советский Союз поставляет им специальные устройства, которые могут глушить и радио, и телевизионные сигналы.

— Но не стоит унывать — скоро у нас будет и вооружение, и техника гораздо лучше, чем у арабов.

— Но не стоит путать желаемое с действительным, ведь скоро нас вообще не будет, — усмехнулся Альбано. — По крайней мере, для Франции, мы уже успели превратиться в одну большую обузу.

— О чем ты говоришь? — резко переспросил Жозеф. — Нас предал де Голль, нас предало правительство, а народ Франции совершил большую ошибку, — он вспомнил о референдуме, в результате которого французы одобрили процесс получения независимости Алжиром. — Но мы ведь любим Францию, и любим её народ. А когда у нас появятся силы, мы простим Франции ту глупую ошибку.

— Ты до сих пор находишься вне реальности, — продолжил Альфредо. — Всё — забудь! У нас больше нет союзников — есть лишь враги, и есть безразличные наблюдатели.

— Глупости. Франц смог выйти на связь с израильскими спецслужбами. У них те же проблемы, что и у нас: мусульмане-фанатики, арабский сепаратизм, террор на улицах и много другое. Советский Союз поставляет арабам лишь шлаки своей военной промышленности, а Израиль снабдит наши группы всем самым лучшим.

— Израиль снабдит нас лишь в том случае, если независимость объявят не раньше осени.

— Значит, подождем до осени, — после этих слов Вулкана люди, присутствующие в комнате, рассмеялись.

— Жозеф, ты сейчас похож на мальчика-мечтателя, которому взрослые ребята пытаются объяснить, что рядом с волшебной страной Оз, всё-таки, существует и реальный мир, — в голосе человека, сказавшего это, Мигель узнал Хорхе.

— Грустно слышать подобное от человека, не раз клявшегося в дружбе, — ответил Сентонж.

— Иисус! Ведь ты, Жозеф, живешь в мире грез… Кстати, ты чувствуешься этот запах? — Вулкан, в ответ, промолчал. — А здесь? Подойди сюда — здесь он чувствуется немного лучше… Хотя, нет, подожди, он везде одинаково отчетлив. Но откуда же он идет? Может отсюда… — судя по звуку, Ортега перевернул какой-то стол. — А может отсюда? — он подвинул какую-то мебель.

— О чем ты говоришь? — раздраженно спросил Сентонж.

— О чем? — с недоумением переспросил Хорхе. — О запахе гнили и разложения. Почувствуй — он везде: в узких улочках Орана, в песчаной пыли, которую приносит сирокко, в водах утреннего прилива и, даже, в нашем дыхании. Но ты стараешься этот запах не замечать, пытаясь перебить его сладким запахом грез и мечтаний.

— Ты с такой легкостью об этом рассуждаешь. Но ведь не твои предки создали здесь рай на пустом месте.

— Верно, всё это было создано с нуля, но, прости, я не могу не упомянуть столь очевидные вещи. Пойми меня правильно, я твой друг и до последнего буду идти по той тропе, по которой идешь ты, сколь бы безумной она ни была. Но мне очень жаль, что ты все еще тешишь себя пустыми надеждами.

— Нет, друг, как раз, я и мыслю здраво. Это вы легко погрузились в уныние, — резко отрезал Вулкан.

— Жозеф, ты знаешь, какой запах исходит от человека, умирающего от рака? От человека, тело которого уже давно поражено метастазами… Не знаешь? Так вот я хочу, чтобы ты сейчас почувствовал этот запах и вернулся в реальный мир.

— И не вижу повода для сравнения, — резко отрезал Сентонж.

— Знаешь, я помню, как мой отец умирал от рака — его тело тогда было разрушено за пять месяцев. После смерти матери мы с братом не могли поверить, что отец может нас оставить, умирая в муках. И мы не верили — мы были в плену у собственных иллюзий. Мы, к дьяволу, верили, что следующим утром мы проснемся и, забыв его вечерние страдания, увидим, как он, выздоровев, снова поднимется на ноги. Даже когда он умер, мы не могли в это поверить. Пойми, если бы мы с братом тогда приняли его последние дни агонии как должное, то нам не пришлось бы столь болезненно пережить эту утрату.

— Мне очень жаль твоего отца, но я не вижу связи между умирающим от рака человеком и цветущей землей.

— А я вижу — когда мой отец умирал, мы тоже думали, что этот, еще совсем недавно, здоровый и крепкий мужчина лишь немного приболел и совсем скоро выздоровеет, — Хорхе выдержал паузу, превратившуюся в хаос более тихих голосов людей, находившихся в комнате, а затем продолжил. — Алжир — не больной. Алжир — одна сплошная раковая опухоль на теле Франции…

— Что ты себе позволяешь, — после слов Жозефа послышался шум, словно он встряхнул своего собеседника.

— Успокойся, Вулкан, — вмешался Альфредо, судя по звуку, оттолкнув Сентонжа в сторону. — Хорхе сейчас, как бы тебе не хотелось, прав.

— Я не откажусь от своих слов: Алжир — сплошная раковая опухоль, — продолжил Ортега. — Больному, по имени Франция, ничего так и не помогло — терапия оказалась здесь бессильной. Последний шанс — хирургическое вмешательство, в ходе которого, раковая опухоль будет удалена. Жаль только, что тело уже поражено метастазами, поэтому будущее для нас — слишком темная вода.

— Все, расходимся, — резко прервал своих собеседников кто-то из людей Гоулда. — Ваш спор сейчас, несомненно, легко расслышать со стороны улицы, — после этих слов он тихо произнес еще несколько фраз, а затем, судя по звуку, покинул помещение.

Какое-то время в квартире наверху можно было расслышать суету, которая закончилась лишь после того, как квартиру на третьем этаже покинули собравшиеся в ней люди. У Мигеля появилась возможность заснуть, но до четырех оставалось не более тридцати минут, и он мог надеяться лишь на короткий сон.

* * *
Окрестности Орана казались совсем безлюдными в это сумрачное время. Небольшая группа людей, пересекавшая то, что некогда было табачной плантацией, а ныне заросло сорняками, быстрым шагом двигалась в юго-восточном направлении, все более и более отдаляясь от городских кварталов.

Четверо вооруженных бойцов вели двух пленников, едва способных идти с повязками на глазах. Стараясь не сбиться с тропы, человек ведший группу, внимательно следил за темпом своих бойцов и пленников. Было уже достаточно темно, но группа еще могла разобрать в темноте знаки предводителя, не желающего включать фонарь или нарушать тишину.

Когда они подошли к входу в подвал старого дома, там их уже встретило несколько человек, сразу же закрывших вход после того, как группа спустилась в подвал. Посадив пленников на стулья у стены, с их глаз сняли повязки. Через какое-то время они привыкали к яркому свету, а затем начали рассматривать пленивших, лица которых были закрыты масками.

Люди, судя по всему, руководившие группой, так же с интересом изучали пленников, пытаясь выиграть время — он ждали, пока те сами начнут разговор.

— Назовите себя, — произнес Франц Гоулд, лицо которого сейчас было закрыто маской.

— Саид Бен Хадж, — ответил широконосый мужчина с темно-коричневой кожей.

— Ферхат Битат, — сквозь зубы прошипел высокий сухопарый бербер.

— Как вы можете догадаться, господа, мы — патриоты Алжира… французского Алжира, — усмехнулся Франц. — Сейчас наш долг — расплатиться с теми, кто убивал женщин и детей, наивно ожидая, что подобные деяния будут забыты.

— Почему бы не убить нас сразу? — пожал плечами Бен Хадж. Египтянин пытался играть роль хладнокровного убийцы, но бойцы Гоулда уже успели обратить внимание на его дрожь.

— Ответите на несколько вопросов — умрете быстро. Во-первых — кто были те иностранцы, погибшие во время перестрелки?

— Это были инструкторы из Советского Союза, — ответил Битат.

— Ты ведь учился в советском союзе? Ты приехал сюда уже вместе с ними?

Ферхат, сын вождя одного из берберских племен, промолчал. Он начал догадываться, что пленившие его люди все уже знают.

— Нам известно, что ты был подготовлен, в Советском Союзе, как инженер-подрывник. Мы знаем, что там ты познакомился и с советскими спецслужбами, и со своим коллегой египтянином. Мы знаем, что офицеры советских спецслужб обучают ваших бойцов.

— Зачем тогда задавать вопросы? — безразлично спросил египтянин.

— Теперь мы поговорим серьезно, — спокойно произнес Гоулд и дал знак своим людям.

Бойцы отряда взяли широкую прямоугольную доску, из которой торчало множество гвоздей разной толщины и разной длины, а затем закрепили её на стене. Битата пересадили на скамью с низкой спинкой и, связав еще крепче, приставили к стене. Теперь он, за исключением головы и верхней части спины, был полностью обездвижен.

— Вот, в чем загадка, — продолжил Гоулд. — Вы не знали самого простого — что мы не являемся какой-либо структурной единицей внутри Секретной Армейской Организации. Но вы откуда-то знаете, что я получаю приказы от полковника Гарде и знаете, даже, что полковник никогда не получал прямых приказов от генерала Жуо… пока того не арестовали. Так вот, — произнес Франц, приблизившись к пленникам. — Мне интересно, почему ваши знания о нас столь обрывочны…

Скамейку, на которой сидел сын вождя, приблизили к стене. Теперь между самыми длинными гвоздями и затылком Битата оставалось около десяти сантиметров.

— Кто вам поставляет информацию? — спросил Сентонж. — Ведь вы находитесь вне «Фронта национального освобождения», потому как «Фронт» подписал перемирие с французским правительством.

— Кафиры, вы, все равно, нас убьете. Пускай же мы умрем как настоящие воины, — Ферхат посмотрел на египтянина, которому предстояло наблюдать за его пыткой.

Крепкий высокий мужчина, один из бойцов группы Франца, встал прямо перед сидящим на скамье Битатом. Выставив ладонь вперед, он резко толкнул голову пленника. За первым толчком последовали и другие.

От этих толчков голова пленника отлетала назад, позволяя гвоздям, многие из которых были изогнуты, впиваться и разрывать кожу. Инстинктивно, чувствуя боль, пленник дергался вперед, нанося себе еще больше рваных ран, но он тут же получал еще один толчок, снова отталкивающий его голову назад. Подобное повторялось десятки раз.

Египтянин безропотно наблюдал за пыткой бербера, словно для него все это было безразлично. Какое-то время Битат терпел боль, но затем от него уже начали доноситься, сначала, едва слышимые стоны, а затем и все более громкие.

— Хватит, — остановил пытку Гоулд. — Ты готов нам что-то сказать? — обратился он к пленнику.

— Я никогда не буду унижаться перед черноногими, — прошипел Битат.

Франц дал знак продолжить пытку. Эти толчки повторялись сотни раз. Сами гвозди не могли нанести серьезных повреждений пленнику, но они превращали его затылок в кровавое месиво, являясь при этом и источником нестерпимой боли.

— Ахмед Бен Белла, — тихо произнес египтянин, наблюдая за пыткой.

— Что ты сказал? Повтори, — обратился к нему Франц.

— Информацию мы получаем от людей, верных Ахмеду. Все это проходит через много людей, и мы не знаем, кто её распространяет. Ахмед готовится к прибытию сюда, поэтому верные люди хотят, чтобы мы знали врага в лицо, — продолжил египтянин, на ломанном французском.

— Когда и куда прибывает Бен Белла? — с интересом спросил Сентонж.

— Поклянись, — тихо произнес египтянин. — Поклянись, что отпустишь меня отсюда живым.

— Хорошо, — резко ответил Гоулд.

— Первого июля он должен приехать в Орана.

— Откуда? — Гоулд подошел к пленнику почти вплотную.

— В конце июня Ахмед прилетит из Туниса в Саиду, а первого июля он вместе с верными людьми приедет в Оран, с юга, из Саиды.

— А это уже интересно… — тихо сказал Гоулд.

Предводитель группы, узнав новую информацию, сразу же приказал казнить Битата, а нескольким людями дали указания посадить египтянина на судно, следующее из Малаги в Александрию, остановившись на несколько дней в порту Орана.

Новая информация, только что полученная Францом, была подхвачена всей группой и воспринята как повод для рождения нового плана. Гоулд, как и многие бойцы отряда, был уже одержим этой идеей.

— Ненавижу пытки, но, к сожалению, порой они являются единственным выходом из сложных ситуаций, — произнес Нанду, когда они, сняв маски, поднялись на первый этаж старого здания, бывшего некогда домом знатного плантатора.

— Верно, я тоже стараюсь избегать от их применения, но когда на кону стоит жизнь моих людей или мирных жителей, то иначе невозможно. Ведь ты помнишь, что было в Алжире в тысяча девятьсот пятьдесят седьмом… — погрузившись в воспоминания, произнес Франц.

Гоулд, как бывшему служащему Вермахта, было трудно расчитывать на карьеру во французской армии. Он мог вступить в Иностранный легион, но этот человек, баварец по крови, и искатель по духу, выбрал путь солдата удачи. Он выбрал путь тех, кто идет, как тень, за военным успехом.

Тысячи раз ему приходилось играть разные роли: коммандира, стрелка, подрывника, полевого хирурга, связиста, палача, переводчика, аэрофотографа и великое множество других ролей, определяющих универсальность солдата удачи. Франц считал себя кондотьером новой эпохи.

— Я помню, как было трудно в те дни, — кивнул головой Перейра, налив ром себе и своему собеседнику.

Он вспоминал те дни, когда французские войска, под предводительством генерада Салана, заняли город Алжир. Тогда там французские войска оказались в аду: взрывы на улицах, постоянные нападения мусульманских фанатиков на войска и на мирных жителей, массовые убийства и похищения. Капралу Перейре, как коммандиру отделения во взводе, не раз приходилось принимать решения о пытке военнопленных — лишь ценой этого ему удавалось спасать жизни своих собратьев по оружию.

Но применение пыток было не самым худшим, с чем приходилось сталкиваться офицерам. Худшим бременем было принятие решений об убийствах женщин или детей — офицерам приходилось убивать женщин и детей, участвовавших, в качестве исполнителей, в террористических актах.

— Ну а что скажешь насчет того, о чем нам рассказал египтянин? — спросил Гоулд, прервав молчание собеседника.

— Может быть, правда, а может — нет, — пожал плечами португалец.

— Кстати, я недавно говорил с полковником Гарде. По его же словам, многие информаторы говорят о том, что, возможно, независимость будет принята первого июля — в таком случае, у нас есть над чем поработать.

— А что еще известно о Салане и других, — спросил Перейра, вспомнив о серьезном положении Секретной Армейской Организации.

— И во Франции, и в Алжире каждый день кого-то арестовывают жандармы, придают соратники или же убивают мусульмане. САС мертва — любые наши действия будут лишь агонией, но… после откровений египтянина ко мне, словно, вернулась надежда, — мечтательно произнес немец.

* * *
Жители Орана были в панике — по городу поползли слухи о том, что в начале июля, возможно, будет официально объявлена независимость Алжира. Черноногих пугала сама мысль проснуться, в одно утро, в совершенно чуждом и, к тому же, враждебном, государстве. Билеты на теплоходы в Аяччо, Марсель, Барселону и Малагу были выкуплены на много дней вперед. Многие люди отправлялись в город Алжир для того, чтобы воспользоваться аэропортом, временно возобновившим, прерванное во время войны, прямое сообщение с Парижем.

Мигель, окончательно убедившийся в том, что задание Дженовезе — лишь фантом, часть какой-то безумной игры, бесцельно гулял по улицам увядающего на глазах Орана. Магазины были навсегда закрыты, встречая пешеходов лишь плотными листами картона, вставленного вместо вынутых и увезенных стеклянных витрин. Многие жилые дома были уже освобождены черноногими, но арабы и берберы еще не решались здесь селиться, лишь выжидая удобный момент. Многие гостиницы превратились в безжизненные громады, из которых теперь вывезли последнюю мебель. Банки и офисы крупных компаний, хотя и готовые сотрудничать с будущими хозяевами этой земли, временно прекратили свою деятельность.

Теперь этот мир напоминал Массиньи тот опустошенный демонами мир, который он видел в своих сновидениях. Здесь не хватало лишь Лилит, снова, временно, ушедшей из его снов.

— Не правда ли сейчас здесь все овеяно ужасом и унынием?

Повернувшись, Мигель, до этого рассматривавший морскую гладь, увидел перед собой Хорхе, с которым он уже не сталкивался несколько дней.

— Всё это мне, друг, напоминает пат в шахматах — нет ни пути впереди, ни пути назад, — пожал плечами собеседник Ортеги.

— Возможно… Поехали в кафе Жозефа, на западной окраине, — после этих слов он кивнул на джип, в котором его ждал Нанду.

Мигель охотно согласился и сел в автомобиль. Капрал старался не ехать по большим улицам, сворачивая на узкие длинные переулки, занесенные тонким слоем песка, принесенного с дыханием сирокко. Город покинуло не более трети живущих здесь черноногих, но Оран казался теперь мертвым городом, словно жестокая Лилит отомстила ему за какие-то былые грехи.

Когда они доехали до кафе, оно было закрыто — там не было ни посетителей, ни работников. Ортега провел своего спутника в пристройку, примыкающую сзади к кафе и дому, в одной из квартир которого прожил некоторое время Массиньи.

Это помещение являлось небольшим складом и химической лабораторией по совместительству: здесь Жозеф, судя по всему, и работал над взрывчаткой, и хранил оружие, и работал над образцами пород, найденных во время разведки в горах.

Пристройка была довольно крупной, но представляла собой одно цельное помещение, в центре которого стоял массивный металлический стол. Здесь было разложено приготовленное заранее оружие: карабины, пистолеты-пулеметы, несколько дробовиков, револьверы и несколько американских штурмовых винтовок. Здесь же лежали ручные гранаты и разнообразные взрывные устройства.

— Ты же ведь владеешь оружием, — кивнул на стол Ортега. — Можешь выбрать то, которое подходит тебе по вкусу.

Некоторое время Мигель мешкал и нерешительно рассматривал разные образцы, пока его взгляд не остановился на пистолетах-пулеметах. Рассматривая их некоторое время, он взял в руке «Томпсон».

— Пожалуй, я взял бы его, — одобрительно кивнул Массиньи.

— Неплохой выбор, — отметил Ортега. — У нас, в Испании, он был популярен среди каталонцев.

— Правда, это обновленная модель — тысяча девятьсот сорокового года, а двадцать восьмого, как может показаться сразу, — произнес Сентонж, вошедший в помещение несколько минут назад, успев понаблюдать за выбором Мигеля.

— Речь идет, как ты, наверно, понимаешь, о базе данных, составленной командирами «Фронта», — осторожно произнес Хорхе. — Двадцать восьмого числа весь боевой состав группы Франца покидает Оран — Гоулд забирает своих людей на новое задание в горы, близ Саиды. Ты же можешь отправиться вместе с ними, потому как предполагаемое место размещения базы муджахидов, где база может находиться, находиться, как раз, недалеко от основного маршрута группы… Но, запомни, ты всегда можешь отказаться от этого задания, и я буду лишь рад, если ты сегодня же отправишься во Францию.

— А что касается тебя самого?

— Пока боевой состав отправиться на задание, я, как и еще несколько человек, буду поддерживать радиосвязь с отрядом. Надеюсь, получится связаться и с тобой.

— Много ли человек направится туда, на юг, в сторону Саиды? — спросил Мигель.

— Двадцать семь, включая самого Гоулда, — разочарованно ответил Ортега.

— А почему сама САС не может оказать помощь Францу и его группе? — с интересом продолжил собеседник Хорхе.

— САС? — вмешался Жозеф. — Секретной Армейской Организации, фактически, уже не существует. Она осталась лишь на бумагах, — разочарованно продолжил черноногий.

— Это шутка? — собеседник смотрел прямо в глаза Вулкану.

— Нет, — вздохнув, ответил Сентонж, от которого Хорхе так долго ожидал должного восприятия действительности. — Остались лишь разрозненные группы вроде той, которой командует Гоулд. Что касается САС, то её члены, которых еще ни убили или арестовали, уже давно успели бежать в Испанию, ЮАР и Аргентину. Теперь же против нас все: муджахиды, «Фронт», Советский Союз… Против нас даже народ Франции, проголосовавший на плебисците за получение Алжиром независимости.

— А что будет после выполнения задания?

— Для нас, пока, это — загадка, — произнес Ортега. — И какие бы картины не рисовал себе Жозеф, но Алжир уже давно сгнил… увы.

— Что касается меня, то сегодня, через несколько часов, я отвезу свою жену и детей в Алжир. Они вылетят рейсом Алжир-Кейптаун, а через неделю к ним присоединюсь и я, — взглянув на Перейру, Вулкан добавил. — Нанду, Франц и еще несколько человек из группы тоже полетят в Южную Африку. Но для начал нужно завершить еще одно дело…

— Если первого июля мы добьемся успеха, то уйдем отсюда, щедро расплатившись, — добавил капрал.

Глава XVlll

Полуночный Марсель, в глаза одинокого путника, гуляющего по сплетениям городских улиц, казался прекрасным местом для прогулок, даже по сравнению с вечерним Манхэттеном. Пересекая городские кварталы, путник с интересом рассматривал городские дома и общественные здания. Свернув на улицу, сужающуюся по мере продвижения по ней, он увидел очень высокого человека, приближающегося к нему.

— Железный Дровосек, он же — Малыш Фрэнки… Не так ли, — обратился он, на английском, к незнакомцу, находящемуся в десятке метров от него.

— Ты догадлив, — произнес незнакомец, на котором можно было рассмотреть солнцезащитные очки.

— А ты не очень расторопен в поисках, — усмехнулся одинокий путник.

— Пойдем, Маркус… ведь тебя так зовут? В трех кварталах отсюда меня ждет такси, — ответил Фрэнк Мюллер, позвав собеседника за собой.

Пока они двигались в сторону улицы, на которой Фрэнка ждала машина, Като внимательно изучал своего спутника, не очень внимательно, достаточно самоуверенного, но все же серьезного противника. Когда Мюллер предложил своему спутнику сесть в автомобиль, Като обратил внимание на то, что одна из задних дверей не совсем исправна. Её невозможно было полностью закрыть и, верно, было достаточно одного резкого удара или толчка для того, чтобы открыть дверь. Как раз, рядом с этой дверью автомобиля сел Мюллер.

Сам автомобиль представлял собой старый лимузин среднего размера, ныне переоборудованный и используемый таксистом. На сиденье, расположенном напротив заднего, сидел юноша, напоминавший Лукаса Дженовезе, каким тот мог быть в юности.

— Прежде, чем приступить к делу, я задам тебе один вопрос, — начал Мюллер, сидевший рядом с Като. — Почему не существует человека по имени Маркус Като? Его нет ни в Новой Англии, ни в Нью-Йорке, его нет нигде, и он даже никогда не жил в Лондоне…

Автомобиль тронулся, и таксист направился куда-то на восток, за пределы Марселя.

— Наивно полагать, что в Нью-Йорке, или в Новой Англии, или где-то еще, можно найти человека с латинским именем и японской фамилией, — с располгающей улыбкой произнес его собеседник. — «Като» — это лишь дань уважения памяти моего отца. Так меня называют близкие и друзья… Ну а мой дедушка никогда не позволил бы сын его родной дочери носить какую-то чужестранную фамилию, а не его собственную. Ведь всё так просто, — пожав плечами, улыбнулся Маркус.

— Лишь дьявол знает, кто ты, но у нас есть к тебе предложение, — вмешался в разговор и старшин сын Дженовезе, Антонио. — Тебе дадут пять тысяч долларов, а ты навсегда забудешь о Мигеле Массиньи.

— Пять тысяч долларов? — рассмеялся его собеседник. — Впрочем, если разменять их монетами по одному доллару, то эту сумму можно положить в ларец и где-то спрятать… По крайней мере, в детстве, пока оно еще былодостаточно беззаботным, мы в нечто подобное играли, правда, прятали разные стеклянные безделушки, — с вежливой улыбкой Като продолжил. — А у меня есть другое предложение. Во-первых, здесь пятьдесят тысяч долларов, — он кивнул на портфель, лежавший у него на коленях. — Эту сумму получит тот, кто приведет меня к Массиньи и позволит мне хотя бы час с ним поговорить… Не правда ли выгодное предложение?

— Я тоже ценю хороший юмор, но, бывает, шутки мне быстро надоедают, — покачал головой Фрэнк.

— Шутки? — с недоумением переспросил Маркус. — Но, господа, здесь у меня действительно лежит соответствующая сумма денег — я могу показать.

— Лучше хорошо подумай над нашим предложением. Так или иначе, с тем парнем пообщаться у тебя не получится, — покачал головой Фрэнк.

— Сейчас мы тебя довезем до большой дороги — ты вернешься в гостиницу и все хорошо обдумаешь. А завтра отправишься на первом же самолете домой, — Антонио выхватил пистолет, направив его в лицо Маркусу.

— Да, именно так, — теперь оружие было и в руках Фрэнка.

— Включите, пожалуйста, освещение в салоне, — произнес на французском Като, обращаясь к водителю.

Теперь можно было рассмотреть, что они едут над глубоким оврагом, на дне которого протекала небольшая река, впадающая в море. Овраг, огибая скалистые кряжи, растянулся на несколько километров. Когда освещение включилось, Като мог предположить, что этого будет достаточно для человека, одевавшего солнцезащитные очки даже ночью. Антонио же, судя по его движениям, в первый раз держал пистолет в руках, следуя опрометчивому совету Фрэнка.

— Я хочу тебе кое-что сказать, — Маркус жестом попросил сына Дженовезе приблизиться. — Никогда не угрожай оружием, если не умеешь им пользоваться.

Произнеся это, он нанес резкий прямой удар, не требующий большого размаха в столь узком пространстве. Сломав, резким ударом, своему противнику нос, он сразу же выхватил из его рук пистолет и рукоятью ударил, успевшего отвлечься на вид за окном автомобиля, Мюллера по очкам. Фрэнк был ослеплен столь ярким для его чувствительных глаз светом, а его противник сразу же начал наступление короткими резкими ударами. Развернувшись на сиденье, Като сразу же начал выталкивать своего противника, еще не успевшего опомниться. Нескольких толчков ногами было достаточно для того, чтобы дверь, рядом с которой сидел Фрэнк, открылась под давлением его тела. Следующим же резким ударом ногами, Маркус вытолкнул своего противника из автомобиля.

Всё это время водитель лишь молча наблюдал за тем, что происходило в салоне, не решаясь что-либо сказать своим пассажирам. Развернувшись к Антонио, Като снял с предохранителя пистолет, затем навел его на своего спутника, все еще не успевшего выйти из шока после резкого удара по лицу.

— Нередко человек оказывается перед сложным выбором, — произнес Маркус, в последний раз, прежде чем закрыть дверь, бросив взгляд в сторону Фрэнка, катящегося по склону оврага. — Будь добр, увеличь скорость, — он, на французском, обратился к водителю.

Приблизившись к сыну Дженовезе, он начал рассматривать его поврежденный нос, затем, не сводя с него ствол пистолета, он резким движением вправил нос Антонио. От резкой боли тот что-то прошипел сквозь зубы, чувствуя, как его заливает кровью, но, судя по всему, боль вскоре отступила.

— Прости, что так получилось. Мне действительно жаль, — затем Като добавил. — Через несколько часов у тебя будет на лице сильный оттек, но через недели полторы оттек спадет, и с носом все будет в порядке, — снова посмотрев в окно автомобля, он продолжил.

После несколько указаний неплохо владевшего французским пассажира водитель выехал на широкую трассу, взяв направление, вдоль скалистых массивов, в сторону Марселя. Тем самым водителю предстояло сделать большую петлю, въехав в город с северо-востока.

— А ведь, действительно, многое зависит от умения человека воспользоваться возможностью выбора, — продолжил Маркус, обращаясь к Антонио, все еще неготовому вступить в беседу со своим отчаянным спутником. — Ведь я предлагал твоему напарнику пятьдесят тысяч долларов, — с этими словами он открыл портфель и показал собеседнику лежащие там пачки с купюрами. — А он сделал совершенно иной выбор и теперь, в том овраге, будет иметь возможность понять суть выражения «оказаться на дне».

— Он, все равно, не получил бы эти деньги, — покачал головой Антонио, пытаясь угадать последующие за этим действия собеседника.

— Почему? Ты не доверяешь его способностям? — улыбнулся Като, выкинув, через окно автомобиля, отнятый у Антонио пистолет.

— Нет, не способностям — его возможностям… — вытерев кровь с подбородка и шеи, он продолжил. — О местонахождении Массиньи известно лишь моему младшему брату и еще нескольким людям.

— То есть ты вообще не представляешь, где можно найти его? Пожалуйста, подумай, ведь и у тебя есть шанс заработать пятьдесят тысяч доларов, которые лежат в этом портфеле. Это не такая уж и малая сумма — мой юрист столько получает за год работы.

— Ни у меня, ни у Фрэнка нет каких-либо возможностей для того, чтобы выйти на связь с тем парнем.

— Хорошо, задам иной вопрос: когда заканчивается уговоренный срок выполнения того задания?

— То ли первого, то ли второго июля. Тогда же будет определен победитель одного спора.

— А что, если Мигель не сможет выполнить данное ему задание?

— Скорее всего, просто не получит остаток гонорара… но, черт возьми, пойми, я не так хорошо осведомлен в делах отца, — стал оправдываться Антонио, опасаясь своего спутника.

Чувствуя, что от сына Дженовезе получена уже исчерпывающая информация, Като дал указание водителю сделать остановку у обочины и высадить там младшего Дженовезе.

* * *
Температура еще не успела подняться выше тридцати градусов по Цельсию, когда группа Гоулда покинула Оран, двигаясь по узким незаселенным долинам, окаймленных крутыми каменистыми склонами и поросшими лишь маквисом и олеандром.

Из тридцати человек, отправившихся в этот поход, двадцать бойцов были черноногими, включая самого Франца, а десять — арабами-франкофилами. Арабы-франкофилы, называемые «арками», не раз участвовали в боях на стороне правительственных войск, а затем и САС, но их судьба, зачастую, была предрешена изначально: их с особой жестокостью убивали в бою, муджахиды сжигали их дома, насиловали жен и детей, а иногда и убивали целыми семьями. Гоулд не доверял аркам, что нередко себя оправдывало, потому как под этой маской нередко прятались муджахиды, проникавшие в подобные группы.

Мигель выступил вместе с группой — ему предстояло отколоться от них в десятке километров от пункта назначения, а затем, по возможности, снова влиться в ряды отряда, возвращающегося с задания.

У Массиньи теперь не было причин для того, чтобы отказаться от задания — Хорхе без вести пропал. Прошлым утром автомобиль, взятый им у одного из членов группы, был найден на обочине, по дороге в Алжир без водителя. Как он и чувствовал, петля на его шее все-таки затянулась. Теперь его друзья могли рассчитывать лишь на то, что Теодор не вернется из Франции и не начнет безумные и, пока что, бессмысленные поиски отца.

Гоулд был подавлен и тем, что сразу же несколько крупных групп, подобных его команде, прекратили свою существование в течение двух дней: одни были ликвидированы муджахидами, другие — жандармерией, а третьи, потеряв надежду, бежали из Алжира вместе со своими семьями.

Теперь члены группы стали изгоями: в глазах французских властей они были смутьянами, в глазах мусульман — неверными-кафирами, в глазах берберов-националистов — наследием колониального режима, а в глазах французов и многих черноногих — безумцами, охотящимися за химерой. Но Франц хорошо знал цену этой химере. В случае, если Ахмед Бен Белла погибнет, новый Алжир ожидала смута.

Гоулд имел прекрасное представление о брожениях среди сепаратистов. Сторонники светского государства, из числа арабов, и мусульманские фанатики уже вступили в конфронтацию. Берберы, как потомки древних обитателей этих земель, видели в арабах, потомках пришельцев с востока, лишь своих противников. Был заметен раскол и между сторонниками Советского Союза, и сторонниками нормализации отношений с Францией. Если в начале войны многие эти группы объединились в силу своей малочисленности, то теперь между ними жла жестокая борьба. Лишь Бен Белла был тем, что объединяло все эти враждующие группировки. В случае же его смерти Алжир ожидала новая смута.

Первое время, передвижение на юг проходило в молчании. Бойцы обменивались лишь короткими фразами. Из всего отряда Мигеля мог вести беседу лишь с Нанду, легко идущим на контакты. Капрал также смог успокоить Массиньи насчет Хорхе, сказав о том, что, скорее всего, его похитили ради выкупа, как это нередко случалось на больших дорогах. Но в памяти Мигеля все еще был жив тот разговор с Ортегой, когда он упомянул о том, что чувствует за собой постоянную слежку.

К обеду первого дня отряд уже двигался на сорокаградусной жаре, делая остановки возле каждого ручья или реки для того, чтобы не позволить запасам воды иссякнуть. Несмотря на то, что большинство бойцов успевали, за первый же день, выпивать более пяти литров, вся влага, полученная организмом, тут же выходила через кожные поры.

Лилит, покинувшая Мигеля в его сновидениях, теперь появлялась наяву. Он видел её здесь в узких скалистых долинах, у стремительных горных ручьев. Лишь с очередным глотком освежающей влаги этот фантомный образ исчезал.

Второй день также пролетел незаметно, в тишине, нарушаемой лишь скрежетом зубов членов группы и короткими приказами. Короткие, но частые периоды недостатка влаги все хуже сказавались на боеспособности группы — все больше и больше бойцов скрывали головные, галлюцинации и чувство тошноты.

Лишь второй ночью Массиньи удалось выспаться — заснув после ужина, он не увидел в своих сновидениях образа демона Лилит. Этой ночью не было дыхания сирокко, и многие бойцы смогли выспаться, но следующее же утро принесло с собой потери. Оказалось, что арка, один из берберов, грузный рыжеволосый мужчина, практически все время молчавший, умер от сердечного приступа.

— Проклятая жара. Никто и никогда не знает, что может подвести в таком сложно механизме, как человеческое тело, — покачал головой Франц. — Кому-то напомнит о себе старый перелом, кому-то — былые проблемы с метеоризмом, а иным, с лихвой, хватит когда-то забытых шумов в сердце… Но и арки особая проблема — практически все арабы и берберы курят, а многие, к тому же, употребляют опиумную настойку. Поэтому они сломаются первыми.

До обеда из строя вышло еще трое: двое ополченцев-арок и один пожилой врач-черноногий. Гоулду пришлось доверить этих членов отряда одному из арок, которого он считал относительно надежным.

— Чтобы добраться до того логова муджахидов, тебе нужно будет пройти через эту расщелину в скалах, — было не более пяти часов вечера, когда Перейра, вместе с Мигелем немного отстав от отряда, кивнул в сторону небольшого прохода в скалах.

— Сколько же муджахидов там может быть? — с интересом спросил Массиньи.

— Не более четырех или пяти… а может быть и вообще это логово не охраняется, — Перейра остановившись на несколько секунд, добавил. — Понимаешь, «Фронт» боится обвинений в тайном продолжении боевых действий, поэтому они ликвидировали немало отрядов.

Мигель кивнул и направился в сторону расщелины. Лишь дойдя до россыпи крупных камней, он услышал голос Нанду.

— Удачи! Надеюсь, еще увидимся, — громко произнес Перейра.

Попрощавшись с капралом, Мигель направился в сторону логова муджахидов. Местность здесь была более унылой, чем та, по которой продолжил путь отряд. Всё вокруг напоминало россыпь огромных глыб, разделенных лишь узкими переходами. По словам Хорхе, логово должно было находиться прямо среди скал.

* * *
Лишь почувствов, как болита от жара камней спина, Мигель проснулся от короткого сна. Блуждая среди скал, он, устав, заснул на одной из больших глыб. Во время этой короткой передышки Массиньи успел увидить Лилит. Оказавшись и вне эфимерной материи сна, и вне реальности, он видел, как она дошла к нему и, сняв капюшон, наклонилась. Он видел её чувственный рот, с короткой верхней губой, и чувствовал нежное, приятное прикосновние её губ, но за ним последовало короткое удушье и ему снова казалось, будто бы он умирает во сне.

Несмотря на все те же ощущения, которые он испытывал после каждого сновидения, в котором приходила Лилит, Мигель чувствовал себя сейчас более бордым, чем утром. Поднявшись по огромным глыбам, словно по лестнице, вырезанной для великанов, он мог рассмотреть вход в пещеру. Передвигаясь осторожными движениями, он добрался, прижимаясь к скале, ко входу в пещеру. Вход располагался на высоте не менее двенадцати метров над поверхностью земли. Оказавшись внутри, он увидел, что этот вход был вырезан в песчанниковых скалах, позволяя с наибольшим удобством проникать в хитросплетение туннелей.

Мигель, достав из рюкзака фонарь, выбрал самый широкий, но, в то же время, относительно низкий туннель. Удалившись примерно на десять метров от входа, Массиньи оказался в просторном помещении, вырезанном прямо в мягкой породе и укрепленном деталями металлического каркаса.

Рассматривая, при свете фонаря, это помещение, он мог одназначно сказать, что находится не в логове муджахидов. На одном из массивных металлических столов были разложены карты, покрытые отметками, тетради со множеством записей на французском, детективные романы в потрепанных переплетах и даже книга, написанная кальвинистким проповедником, завернутая в бумажный переплет. Здесь же стоял кинопроектор, а на некоторых листах бумаги можно было рассмотреть следы пороха. Второй же стол, видимо, использовался для трапез. Из мебели, в углу стоял лишь металлический складной стул из легкого металла, как и, очевидно, вся остальная мебель, вовремя вынесенная отсюда. Судя по всему, это помещение было покинуто не более трех или, даже, двух недель назад.

Источником электричества здесь служил автономный генератор, одиноко стоявший в углу, рядом со стулом. На стенах можно было рассмотреть карту северо-западного Алжира, календарь текущего года и плакаты с изображениями Авы Гарднер, Фрэнсис Джиффорд и некоторых других кинозвезд. Среди полиграфической продукции здесь даже успело затеряться изображение обнаженной девушки, выполненное карандашом на листе ватмана.

Радиоприемник и другие средства связи отсюда благоразумно вывезли. Подойдя к огромной карте, он мог рассмотреть столь знакомые схемы. Теперь у Мигеля не было сомнений в том, что он находится лишь на одной из баз САС, а точнее, в одном из мест, которые Голуд называл «пунктами связи». Теперь Массиньи загорелся интересом проверить это помещение. Сомнений не было, поблизости не могло быть ни баз муджахидов, ни, тем более, подобных пунктов САС.

Положив на стол свой «Томпсон» и рюкзак, Мигель вынул оттуда небольшое кайло, удобное для работы с мягкими породами. Двигаясь, по часовой стрелке, вдоль стен, он аккуратно их проверял. Хорхе говорил ему, что контейнер с базой данных, поиск которового ожидали от Мигеля, может храниться в нишах, внутри стен. Снимая со стен плакаты и рисунки, он продолжал проверять, пока не вернулся к карте, от которой и начал поиска. Сняв карту, Массиньи был приятно удивлен — перед ним предстала искусственная кладка, пускай и не сильно выделявшаяся на фоне естественных стен.

После нескольких сильных ударов кладка поддалась, и кирпичная стена, закрашенная раствором под цвета песчаника, рухнула внутрь глубокой ниши.

— Не слишком ли просто… — вздохнув, произнес себе под нос Мигель.

Перед ним, внутри этой камеры-ниши, лежал крупный металлический контейнер. Потратив немало сил, он вытащил контейнер из ниши и затащил его на поверхность стола. После исчезновения Хорхе и сомнительных шансов на успех группы Гоулд, он уже не видел иного выхода, кроме как самостоятельно справиться с замком.

Первые удары по замку контейнера казались безрезультатными. За первыми ударами последовали следующие, а за ними все более частые и ожесточенные. Когда уже само кайло казалось поврежденным в нескольких местах, после многих сотен ударов, замок поддался. Добив этот простой, но достаточно крепкий механизм, Массиньи смог открыть контейнер и, увидев в нем металлическую коробку, положил её на стол. Сняв крышку, он мог рассмотреть плотную стопку папок и отдельных бумаг.

Доставая папки и бумаги по одной, Мигель внимательно рассматривал каждую. Здесь не было базы данных «Фронта» — здесь была лишь обширная база данных САС и поддерживающих её групп, подобно той, которой командовал Франц. Здесь были краткие досье, но и их было бы достаточно муджахидам для составления «списков смерти» — в этих досье даже были указаны те суммы, которые черноногие тратили на наемных солдат и на развитие самой Секретной Армейской Организации. Практически на всех досье стояла пометка «единственный экземпляр», и лишь на небольшом количестве были пометки «имеются копии».

Теперь Массиньи понял, почему Ортега так надеялся на успех этого небольшого задания — уничтожение этой кучи бумаг должно было спасти множество жизней, которые забрали бы муджахиды или «Фронт», попади к ним эта база данных. У Мигеля оставался лишь один вопрос — почему Хорхе сказал, что это «логово муджахидов», а хранящиеся здесь данные — «досье членов Фронта».

Вынув все эти папки и бумаги из коробки, он, разрывая на части, разложил их внутри тяжелого контейнера с толстыми стенками. Подойдя к автономному генератору, Мигель решил проверить, если в не топливо. Резкими движениями, вырвав каналы, через которые проходило топливо, он смог добраться до небольшого бака, в котором еще были остатки топлива. Стараясь не разлить то, что осталось, он аккуратно поднес бак к контейнеру и, пропустив по каналам воздух, струей вылил содержимое на бумаги. Хватило одной спички, чтобы контейнер превратился в небольщую печь.

Вместе с миром черноногих здесь, в огне, гибли и последние воспоминания о борьбе некоторых из них. Мигель уснул, на старом складном стуле, прямо в этом душном помещении, вырезанном в скале. Сейчас он мечтал лишь об одном — увидеть в своем сновидении Фабьенн, но, вместо этого, сон подарил ему лишь легкое забытье.

* * *
Уже стемнело, когда отряд достиг пунтка назначения. Здесь дорога, связывающая Саиду и Оран, резко огибала группу каменистых холмов. Это было отличное место для засады, и Гоулд выбрал холм, на вершине которого было заметное углубление, окаймленное высокими глыбами. Здесь была отлична огневая позиция, оказавшись на которой, Франц сразу же начал давать указания.

В это время на дороге уже не было автомобилей, и так немногочисленных на этом участке дороги. На самой позиции первое время все шло спокойно и, по приказу Гоулда, шестнадцать человек легли спать, оставив на охране лишь восемь бойцов, включая его самого.

— Старик, проснись. Фефе, проснись, — один из арабов начал трясти Фернанду, который начал засыпать прямо на посту.

— Что ты хочешь? — спросил Франц, подойдя к ополченцу-арке. — Выбирай выражения — для тебя он не «Нанду», не «Фефе» и не, тем более, «старик». Для тебя, он — «капрал Фернанду Перейра». Постарайся это запомнить, арка.

— Командир, — продолжил араб, уже обращаясь к Гоулду. — Там какой-то странный свет, — после этих слов он повел главу отряда за собой.

Вершины соседних холмов были гораздо ниже, чем позиция, которую выбрала группа, но дорога отделяла холм, на котором остановился отряд, от гораздо более высокой вершины, тоже достаточно удобной для ведения огня.

Арка указал Францу на противоположную вершину, с которой кто-то просвечивал их позицию мошным фонарем подобно тем, которые используются для подводных съемок. Какое-то время луч фонаря блуждал по вершине, пока люди, использовавшие фонарь, не остановили свое внимание на арабе-ополченце и главе группы. Несмотря на то, что тела арки и Гоулды были закрыты по грудь каменистой почвой, те, кто находились на противоположной вершине, успели их увидеть. Когда луч фонаря остановился, люди на обоих вершинах замешкались: одни внимательно изучали своих оппонентов, а другие, не имея возможности кого-либо рассмотреть, оказались в каком-то странном оцепенении.

— Ложись, арка, — тихо бросил приказ Гоулд, упав не четвереньки.

Сразу же автоматная очередь прошла по краю углубления, в котором находилась группа. Когда Франц подполз к арабу-ополченцу, то тот уже бился в агонии с перебитой, несколькими пулями, шеей.

— Отряд, занять огневые позиции! — приказал Гоулд.

Некоторых бойцов неожиданный шум автоматного огонь застал врасплох прямо во время охраны позиции, других он разбудил, а треть, так и не осознав, что случилось, проснувшись от приказа командира, начали занимать позиции.

На четвереньках, или же пригнувшись, бойцы, взяв оружие, оказались у края углубления. Отряд Гоулда ответил плотным огнем по той позиции, с которой их обстреляли. В группе было лишь несколько штурмовых винтовок, поэтому командир приказал взять ручные пулеметы и установить их на краю.

Прошло около получаса, когда у нескольких бойцов сразу закончились личные запасы боеприпасов. Противник, обстреливающий позицию отряда Гоулда, вел огонь широкой цепочкой, растянувшейся не менее, чем на пятьдесят метров. Франц смог насчитать около шестнадцати стрелков, которые вели огонь практически одновременно, действуя лишь с небольшими перерывами.

— Так долго не может продолжаться, — покачал головой Фернанду, обратившись к пректившему огонь Франц, теперь уже просто рассматривающему вражескую позицию, привыкнув к темноте и коротким вспышкам света. — Если будем вести такой же плотный огонь, то через сорок минут у нас останутся только саперные лопатки.

Скрипя зубами, Гоулд не стал отрицать сложность положения. Оставив на позиции лишь трех стрелков, он приказал остальным отойти к противоположному краю углубления, окаймленному стеной из мощных глыб, защищая спины бойцов, в случа атаки со стороны соседних холмов.

— Нанду, что у нас с потерями?

— В строю осталось двадцать человек, из которых трое имеют легкие ранения. Но у нас трое получили смертельные ранения, да и, к тому же, Альбано куда-то пропал. Я бы поберег силы до утра…

— Подожди, — прервал его командир. — Что значит «пропал»?

— Альфредо здесь нет. Арки видели его в последний раз несколько часов назад.

— Фортуна сегодня не с нами. В самом начале боя потерять одного из лучших бойцов…

Глава XIX

Небо уже начало сереть, когда Мигель покинул пещеру, в которой провел ночь. От кипы досье на членов САС и сочувствующих ей групп на дне контейнера остался лишь пепел. Спустившись по тому же нелегкому пути, по которому он сюда поднялся, Массиньи взял путь в сторону того места, где он откололся от отряда.

Несмотря на долгий сон, проведя менее часа на жаре, он снова чувствовал себя утомленным. Двигаясь и дальше по сплетению проходов между скал, он остановился, услышав шум. Шум приближался и, спрятавшись, Мигель вскоре смог расслышать голоса, искажаемые эхом. Сидя в нише, он рассмотрел двух вооруженных мужчин, разговаривающих на каком-то берберском языке, похожем на крики птиц. Они прошли практически рядом с ним — для того, чтобы увидеть опасность, им было достаточно смотреть по сторонам, но они были слишком увлечены беседой. Поднявшись на более высокий уровень, Массиньи последовал за ними, идя за их спинами, на высоте нескольких метров.

Выбрав удобное положение, он, сняв «Томпсон» с предохранителя, попытался открыть короткую очередь, достаточно для его противников, но получилась лишь осечка. Не прошло и минуты, как Мигелю пришлось смириться с тем, что механизм пистолета-пулемета поврежден мелкозернистым песком, принесенным ветром сирокко.

Спрятав достаточно тяжелое оружие в одну из узких расщелин в скалах, он снова догнал муджахидов, шедших неспешным шагом. Вскоре удача улыбнулась Мигелю — на очередной развилке муджахиды разошли в разные стороны, двинувшись по разным проходам. Массиньи последовал за наиболее невнимательным и неосторожным бербером, негромко напевавшим себе под нос. Спустившись на дно этой широкой расщелины, Мигеля последовал за противников, оказавшись, с ним, на одном уровне.

Здесь, на дне, он подобрал довольно крупный камень, весивший не менее шести килограмм и, обхвавтив его двумя руками, продолжил свое тихое преследование. Когда он выжидал удачный момент, каждая секунда казалась вечностью, и, в случае неудачи, его мог ожидать лишь автоматный огонь противника. Когда между ним и преследуемым оставалось всего несколько шагов, он, резко размахнувшись, бросил камень в затылок противника. После резкого удара бербер, пролетев несколько шагов, с громким стоном упал на землю.

Пока его противник, судя по всему, потеряв зрение, кривился от боли, Мигель стал тем же камнем разбивать его автомат. Он практически не имел навыков владения этим оружием, поэтому решил, благоразумно, от него избавиться.

— Будь ты проклят, кафир. Умрешь, как и твои друзья, — прошипел, на ломанном французском, бербер.

— О чем ты говоришь? Радуйся тому, что остался жив, — достав из рюкзака веревку, Мигель связал руки и ноги своего противника.

— Ты же ведь из того отряда, который сегодня погибнет… Лучше молись за своих друзей, неверный.

— Какой отряд? — переспросил Мигель, удивленный излишней осведомленностью муджахида.

— Те наивные идиоты, которые вчера вечером попали в ловушку, — тяжело дыша, продолжил мусульманин. — Глава их группы — немец… наемник… наивный, — то ли от полученный травмы, то ли от чего-то другого муджахид начал терять сознание. Вдохнув много воздуха, он продолжил. — Твоих друзей продали…

— Что значит продали? — Мигель начал трясти своего собеседника. — Расскажи теперь всё это, только подробно.

— У вас в группе был один парень… его жену убил один из наших юных воинов веры… — тяжело дыша, муджахид продолжил. — Теперь он сотрудничает с советскими спецслужбами…

Достав из рюкзака тряпку, Массиньи прервал своего собеседника, закрыв его рот кляпом. Теперь путник спешил туда, где Франц должен был еще вечером устроить засаду. Рассвет начался не более пятнадцати минут назад, и у Мигеля было еще достаточно времени для раздумий.

* * *
Ночью муджахидам пришлось прекратить, на некоторое время, огонь, но теперь, с рассветом, их атаки стали еще более яростными. Несколько добровольцев еще до рассвета, успели заминировать пологий склон холма, но теперь у Гоулда были сомнения в успехе этого мероприятия.

— Необходимо поставить взрывные устройства на южном склоне, но возможно ли это, — пожал плечами Франц, рядом с которыми сидел Нанду и еще несколько бойцов.

— Я могу… помочь, — осторожно произнес Хесус, черноногий парень, разбирающийся во взрывчатке.

— Бред. Не получится — южный склон тоже находится под их обстрелом.

В памяти Гоулда все еще живы были воспоминания о том, как Хесус отравился водой в первый же день похода. Тогда он стал обузой для всего отряда, да и теперь был слишком слаб даже для того, чтобы стрелять с огневой позиции.

— Я возьмусь за это дело. Может, это — последний шанс отряда, — пожал плечами Хесус.

Франц сразу хотел возразить, но, тут же, передумал — в такой ситуации ему нечем было возразить безумному смельчаку. Подрывник, взяв с собой сумку с взрывчаткой и катушку с проводом, запрыгнул на край углубления и отправился по склону. Он шел достаточно неуверенной походкой и с трудом скрывал свою слабость.

Когда подрывник поставил первые устройства, Сентонж отправился вслед за ним. Продвигаясь с юго-запада на северо-восток, вдоль склона холма, Хесус, что-то напевая себе под нос, каждые десять метров устанавливал взрывные устройства. Пока он продолжал минирование, Жозеф, вооружившись карабином, прикрывал его.

Первое время муджахиды были удивлены действиями отчаянного минера, рядом с которым некоторые пули пролетали так близко, что на расстоянии могло показаться, что этот смельчак вот-вот упадет замертво. Но Хесус продолжал свой безумный путь. После ранения в ногу его шаг все еще казался не менее уверенным, чем раннее, но после второго ранения его ноги подогнулись. Гоулд не имел возможности следить за всем этим, но некоторые бойцы могли наблюдать, как раненый Хесус продолжил путь.

Даже третье ранение, в грудь, казалось, не могло его сломить. Он поставил еще одну взрывчатку, прежде чем без сил упал на землю. Когда Жозеф, низко пригнувшись, подошел к нему, подрывник уже не дышал. Взяв остатки взрывчатки, он стал подниматься обратно по склону, пока ополченец-арка его прикрывал.

— Иисус… — тихо произнес Нанду, попытавшись осмотреться на краю углубления. — Франц, тебе необходимо это увидеть.

Гоулд, приблизившись к капралу, был потрясен увиденным: теперь с юга, с севера, и со стороны автомобильной дороги на них шли муджахиды, наступая широким цепочками. В эту же минуту противники снова открыли огонь с вершины противоположного огня. Пули, выпущенные из ручных пулеметов, рикошетом, разлетелись широким веером по углублению, в котором расположилась группа. С едва слышным глухим стоном Перейра упал на колени — одна из пуль, отрикошетив, попала в нижнюю часть его спины.

— Какая же глупая смерть — умереть от ранения в спину, — улыбнувшись, с разочарованием произнес капрал, когда Гоулд оттащил его к глыбам, закрывавшим углубления с запада.

Когда склоны были подорваны, муджахиды, на несколько секунд, казалось, прекратили свое наступление. Из-за резкой боли в висках Жозеф опустился на колени — он и не почувствовал, как его организм достиг состояния, достаточно уязвимого для солнечного удара. Поднявшись, видя окражающий мир, словно сквозь мутное стекло, он увидел, как на глыбах, закрывавших их с запада, появились муджахиды. Зная, что эта сторона никем не охранялась из-за заметной подвижности глыб, они, видимо, еще давно туда пробрались, а теперь лишь спокойно спрыгивали на спины обороняющихся.

Схватив штурмовую винтовку, Сентонж смог остановить двух нападавших, но, затем, кто-то, резко толкнув в спину, повалил его на землю. Теперь муджахиды, оказавшись в самом углублении, наступали с ножами — несмотря на потери, они были воодушевлены возможностью еще раз унизить своих противников.

Муджахид, напавший на Жозефа, судя по всему, находился на той грани, которая разделяет подростка и юношу, но его ярость не знала границ. Когда его противник, ослабевший от лучевого удара, упал на землю, он наносил ему все более и более частые удары ножом. Не делая ставку на точность, он попадал лишь по ребрам и по лопаткам, а затем, когда Вулкан потерял сознание, решив, что его противник мертв, муджахид направился в сторону тех, кто еще мог оказать достаточно жесткое сопротивление.

Через несколько минут очнувшись, Жозеф увидел, что арабы добивают последних бойцов группы. С особой жестокостью они расправились с ополченцами-арками, надругаясь при этом и над теми, кто был уже мертв. Попытавшись подняться, Сентонж увидел перед собой муджахида, с безумной улыбкой, вооружившись ножом, направлявшегося в его сторону.

— Стой! Прошу, не убивай его — если нужно, то я сам могу с ним расправиться, — Жозеф услышал знакомый голоса.

Когда он повернулся, все сомнения разрушились — перед ним стоял Альфредо. Сказав муджахиду несколько фраз на ломанном арабском, он подошел к Вулкану. Пока Альбано его рассматривал, муджахиды забрали трупы бойцов группы и направились куда-то на юго-восток, через дорогу.

— Францу, кстати, повезло… Он умер от ранения в сердце — его агония продолжалась лишь несколько секунд, — произнес Альбано, присев на камень. — Кстати, повезло, что на тебя напал какой-то сопляк — он ведь даже ножом не умеет владеть.

Раны Жозефа не были серьезными: несмотря на множество рваных ран и переломанные нижние ребра, лезвие ножа не повредило его легкие. Несмотря на то, что его ребра представляли собой кровавое месиво, он потерял немного крови. Куда большей проблемой для него был тепловой удар.

— Альфредо, почему? — осторожно спросил Вулкан.

— Ты, верно, хочешь узнать, почему я «предал» вас? Это долгая история…

— Нет, — прервал его Сентонж. — Ты предал не нас — ты предал память своей жены, павшей от рук мусульманских фанатиков… Будь ты проклят.

— Я помню, как Хорхе однажды верно заметил, что ты живешь в мире своих иллюзий. Ты никогда не пробовал смотреть на мир сквозь призму здравого рассудка? А ведь ты узнал бы много нового, — Альфредо начал ходить, медленным шагом, вокруг лежащего на земле собеседника. — Когда Элоиз убили на улице, первое время я был на грани безумия — я был готов мстить каждом лишь для того, чтобы возродить память своей жены. Прошел год, два, три… Наши дети росли, и им нужны были уже не воспоминания о матери, а любовь их отца, — начав чистить ствол револьвера, он продолжил. — Однажды, мне трудно сказать, когда именно, я осознал, что так долго продолжаться не может. Все эти постоянные взрывы, похищения, пытки, перестрелки, войска на городских улицах, муджахиды в предместья — все это… ад. Именно таков он. И однажды я понял, что это лишь замкнутый круг, который нужно как-то разорвать.

— Но почему ты предал нас? Почему ты просто тихо не уехал из этого ада?

— Пойми, ведь кто-то должен был вас остановить. Кто-то должен был взять на себя эту ответственность. И действительно ли это — «предательство»? Посмотри на вашу группу: главарь — наемник, кондотьер, безумный романтик, готовый повести за собой в ад, а большая часть группы — арки и черноногие с сомнительным прошлым.

— Но разве нас ты не считал своими друзьями? — скривившись, спросил Вулкан.

— Конечно же, считал. Ведь, вспомни, как, за день до начала похода, я тебя отговаривал от участия в этом — я умолял тебя отправиться вместе с женой и детьми в ЮАР, в Кейптаун. А ты уперся… Да и ведь ты сам виновен в смерти Нанду. Я и его уговаривал отправиться в ЮАР — он бывалый вояка и легко нашел бы себе место начальника охраны рудника или алмазных копей. И капрал даже воодушвлен этой идеей… пока ты не отговорил его, — развел руками Альфредо.

— У нас был план отправиться туда после выполнения этого задания. Впрочем, всё равно, не понимаю тебя, — усмехнулся Жозеф. — Ты не смог уговорить нас сразу и поэтому решил просто подставить?

— Знаешь, что было самым большим препятствием в наших дружеских отношениях? Во-первых, Франц, которому ты безоговорочно доверял и которой возомнил себя нашим спасителем. Во-вторых, Хорхе — Ортега к нам приезжал, словно в зоопарк, ведь для него и его сына вся эта борьба была лишь красочным развлчением. Ну, в-третьих, проблемой был этот Мигель — такой же неисправимый романтик, как и Хорхе, только более отчаянный и безумный. Для меня он был одной сплошной проблемой… Кстати, — в глазах Альбано можно было прочитать удивление. — А где он? Я не видел его среди обороняющихся.

— А может он провалился сквозь землю? — Сентонж выдавил из себя улыбку.

— Для него это будет лучшим вариантом, чем попасть в плен к этим муджахидам.

— Твои новые друзья? — превозмогая боль в раздробленных ребрах, Вулкан рассмеялся.

— А с чего ты взял, что я работаю на них? — удивился Альбано. — Вот уже год у длится интересное общение с советскими спецслужбами. «Генеральное Разведывательное Управление Советского Союза» — вот Бог и Дьявол в одном лице. У них есть все: сила, деньги, связи, умение убеждать. Если бы не они, то тот же «Фронт» так и оставался бы бандой жалких фанатиков. В глазах этой организации и черноногие, и мусульмане, и, даже, многие их сограждане — всего лишь, средства достижения целей.

— Значит, они тебя купили как кусок говядины? — скривившись, то ли от боли, то ли от чувств, испытываемых к собеседнику, произнес Жозеф.

— Купили, но не за деньги, а… за идею, — мечтательно ответил Альбано. — Человеку нередко хочется почувствовать себя частью чего-то значительного — огромная имперая, построенная на крови и вечной жажде к завоеваниям. Знаешь, в этом тоже есть своя романтика.

— А Ахмед Бен Белла? У меня будет сегодня шанс увидеть?

— Нет, конечно. Он сейчас в Египте — решает важные вопросы. А что касается того египтянина, то для меня до сих пор является загадкой, почему вы с такой легкостью поверили в эту сказочную историю. Все дело в пагубном влиянии Гоулда — ведь за ним вы все шли с таким воодушевлением.

— Почему же ты не дал меня убить тому муджахиду? Уж лучше бы я умер тогда, так и не узнав о твоем предательстве.

— Я не знаю, что с тобой делать. Ты был моим другом, но твое упрямство и тяга к иллюзиям… Даже не знаю.

* * *
Несмотря на, ставшую уже столь обыденной, усталость, Мигель продолжал свой путь. Солнце поднялось уже достаточно высоко, и местность вокруг, здесь, вдали от поселений, превратилась в одну гигантскую сковородку. Лишь изредка попадались густые заросли гарриги и рощи дикой оливы. Напившись в ближайшем ручье, Массиньи смог хоть как-то пополнить свои силы. Камни вокруг, отполированные водой и ветром, сейчас напоминали начищенные до блеска куски металла.

У Мигеля практически не осталось сомнения — единственным человеком в группе, жену которого убили мусульмане, был Альфредо. Теперь оставалось надеяться лишь на то, что бербер обманул, и с группой все нормально.

Вскоре можно было разглядеть холм, на котором должен был остановиться отряд Гоулд. Массиньи шел по направлению северного, наиболее пологого склона. На его пути было лишь одно препятствие — россыпь крупных, достаточно подвижных камней. Несмотря на риск, на любом из них сломать нога или же просто вывихнуть лодыжку, Мигель быстро пересек это место.

На вершине холм можно было разглядеть фигуру, нависшую над склоном. Приблизивщись, Массиньи мог разглядеть Альбано.

— А вот и ты, Мигель. Я ведь тебя не та давно вспоминал, — рассмеялся Альфредо.

Человек, к которому он обратился, казалось бы, невооруженный, продолжал свой молчаливый подъем наверх. Их, друг от друга, отделяло не более двадцати метров, когда Альбано направил револьвер, до этого спрятанный за спиной, в сторону путника. Каждый шаг поднимавшегося человека был отмечен выстрелом, сделанным в его сторону. Первые пули, казалось, не брали цель, но чуть лучше прицелившись, Альбано все-таки попал ему в ногу, прострелив насквозь голень.

Массиньи на мгновение скривился от боли и опустился на одно колено, но, сняв саперную лопатку, прикрепленную к рюкзаку, и взяв её в руки, он продолжил свой подъем. Его противник выпустил еще три пули, но каждая из них прошла мимо.

Альфредо начал нервничать. Спустившись в углубление, где Жозеф все еще безуспешно пытался подняться с земли, он достал из кармана короб с боеприпасами и начал заряжать револьвер. Но, по мере безмолвного приближения его противника, похожего на фантома из сказочных преданий, он начал нервничать и рассыпал патроны на землю. Зарядив револьвер лишь двумя зарядами, он выпустил их с расстояния нескольких шагов, но, из-за дрожи в руке, промахнулся.

За этим промахом последовал удар саперной лопатой по голове. Мигель нанес жесткий рубящий удар, раскроивший кожу и оглушивший Альфредо. Выпустив из рук револьвер, его противник, заливаемый кровью, попытался отползти. Следующий рубящий удар по темени заставил его пригнуться еще ниже к земле.

— Остановись, Мигель. Ведь это не твоя война, — закрывая лицо руками, произнес Альбано.

— Нет, в том и дело, что это… моя война, — он нанес противнику последний рубящий удар по голове.

После удара в висок, раскроившего его череп, тело Альфреда обмякло не прошло и мгновения, как он перестал дышать. Тело Мигеля дрожало, а в глазах резко потемнело, — ему никогда не приходилось убивать людей, но теперь у него не было выбора. Подойдя к Вулкану, он помог ему подняться.

— Спасибо тебе, — восхищаясь смелостью своего спасителя, произнес Сентонж.

— Это лишь мой долг — защитить тех, с кем меня связала судьба.

— Ведь ты выполнил то, чего так долго ждал Хорхе?

— База данных бойцов САС? — улыбнулся Массиньи. — Я все уничтожил… Ведь правильно?

— Верно, это напоминание о нашей борьбе, которое недостойно своего существования, — ответил Вулкан, рассматривая свои раны.

— Почему вы меня направили на ложный след? — спокойно спросил его собеседник.

— Еще давно, после нескольких странных случаев, у Франца было подозрение, что кто-то подставляет группу буквально на каждом шагу, но он не имел представления о том, кто это может быть. Он был лишь уверен в том, что это не случайно оказавшиеся в команде бойцы, и не арки, а кто-то из тех, кто неплохо осведомлен во многих вопросах… — пока Жозеф продолжал свой рассказ, его собеседник помог ему отойти и присесть на крупный камень. — О наличии базы данных, в которой была информация на каждого, я узнал от полковника Гарде, но из всей группы я рассказал об этом лишь Нанду и Хорхе. Когда ты взялся за это дело, Ортега боялся, что тот, предает нас, тоже может узнать о базе, поэтому ему и пришлось солгать… во благо.

— Как, можно ли еще найти Хорхе?

— Живым… нет, — с грустью, покачал головой Жозеф. Он, явно, стал жертвой одной из тех банд, которые во время нынешней паники нападают и убивают владельцев машин на шоссе между Ораном и Алжиром. Да, его автомобиль не угнали, но перед началом похода мне удалось узнать, что один араб, в Алжире, пытался продать часы Хорхе родственнику одного из арок.

— Проклятое место… — вздохнув, произнес Мигель.

Глава XX

Фрэнк Мюллер спокойно ждал. Он уже более часа стоял перед входом в здание, где уже около недели снимал квартиру человек, встречу с которой для него была столь необходимой. Вывихнутое плечо, хотя и зафиксированное в неподвижном состоянии, все еще болело, как и недавно полученные, ныне зашитые, рваные раны на ногах.

— Мне кажется, что мы уже давно не виделись, — увидев своего недавнего знакомого, произнес Фрэнк, поправив свои новые очки.

— Верно, я помню, что ты меня тем вечером сильно огорчил, — ответил Като. — Кстати, тебе, случайно, не удалось найти что-то интересное на дне того оврага? — улыбнулся Маркус.

— Нет. Но у тебя будет возможность почувствовать то же, что я почувствовал во время падения.

Со стороны двух пересекающихся здесь переулков, по сигналу Фрэнка, начали выходить люди. Судя по всему, это были парни из соседних кварталов. Многие держали в руках свинцовыетрубы, а иные были вооружены стальными прутьями. Маркус насчитал четырнадцать человек, вышедших широким полукругом, за пределами которого оказался Мюллер. Некоторые из них были итальянцами и французами из бедных районов, но большинство, судя по всему, были лоботрясами из расположенного неподалеку арабского гетто.

— Друзья, если вы хотите меня здесь задержать, то обдумайте свой выбор еще раз, — Като, на французском, обратился к бандитам, нанятым Мюллером. — Я даю вам пять минут на то, что бы одуматься и разойтись по своим делам — я все прощу и забуду.

По рядам его протвников прошла усмешка, после которой полукруг, в котором они стояли, пришел в движение. Сдвигаясь то вправо, то влево, они начали наступать на Маркуса, превращаясь во все более широкий круг. Като не составило труда рассмотреть человека, бывшего, явно, их вожаком. Это был рыжеволосый, сероглазый коренастый мужчина, движения которого синхронно повторялись всеми остальными. В своих действиях он был на несколько секунд впереди остальных, являясь дли них примером.

Противники и не заметил, как в руке Маркуса блеснул небольшой нож, предназначенный для того, чтобы раскрывать раковины, сидя за обеденным столом. Ему не стоило труда выбрать среди этих людей наиболее неповоротливого парня, вооруженного массивной свинцовой трубой. Резким рывком Като оказался напротив этого человека. Пока бандит, размахнувшись, попытался нанести удар трубой, его противник успел нанести несколько резких ударов ножом в правую подмышку, провернув, после последнего удара лезвие. Парень с трубой, после резкой боли и, последовавшего за ней онемения, сразу же обмяк и свалился на колени. Оставив нож в теле противника, Като, схватив его трубу, бросился в сторону предполагаемого вожака. Не повторяя ошибку предыдущего противника, Маркус сначала резко толкнул вожака концому трубы, с рваными краями, в грудь, а затем уже нанес несколько ударов, которые пришлись по темени и позвоночнику их вождя.

Как он и предположил сразу, никто из собравшихся здесь уличных бандитов не рванулся на помощь вожаку. Они лишь безмолвно наблюдали за его поражением, потеряв уважение к тому, кого сейчас покинул успех.

Когда Маркус бросил взгляд в сторону одного из переулков, Мюллер, быстрым шагом, двигался в сторону ожидавшего его такси. Фрэнк уже успел сесть в автомобиль, когда его противник побежал за ним. Таксист лишь успел завести заглушенный до этого мотор, когда преследователь, резко ударив трубой, разбил стекло автомобиля. Прыгнув, он грудью упал на дверцу багажника. Схватив своего противника, севшего на заднее сиденье, он сжал его шею.

— Подождите. Не давите на газ — если автомобиль дернется, то шея вашего пассажира сломается под весом моего тела, — бросил Като, обратившись к водителю.

Таксист испугался и лишь безмолвно наблюдал за действиями незнакомца. Маркус сильно порезал руки, по грудь, через разбитое заднее окно, погрузившись в салон автомобиля. Но и шея и затылок его противника также были изрезаны осколками стекла.

— В прошлый раз ты угрожал мне пистолетом, сегодня ты привел эту стаю… что же будет завтра? — спокойно произнес Маркус. — Какой же урок тебе еще нужен.

— Может, разойдемся с миром, — тяжело дыша, сквозь зубы произнес Мюллер.

— Мне нравится эта идея. Но это уже будет мир на моих условиях, — не разжимая пальцы, спокойно продолжил Като. — Предположим, что тебе действительно неизвестно, где находится этот парень — Мигель. Но, если ты крутился какое-то время здесь, то предположу, что и он, после выполнения вашего задания, рано или поздно здесь появится. Догадываешься, что от тебя требуется? — в ответ, Фрэнк лишь тяжело дышал. — Недостаток воздуха помогает сосредоточиться на объективных условиях данного момента времени. Теперь запомни: если Мигель появится в Марселе, ты и твои друзья ты должны будут делать вид, что его здесь нет. За это отвечаешь ты. Если я узнаю, что Массиньи появлялся здесь, но при этом снова куда-то пропал, то…

— Хорошо. Когда он выполнит задание, он твой… если его больше не увилят в Бостоне, — все также чувствуя недостаток воздуха, продолжил Фрэнк.

— Договорились. Но ты, все равно, сейчас полетишь в Бостон.

Като отпустил своего противника. Достав из бумажника деньги, он подошел к передней двери автомобиля и протянул деньги все еще испуганному таксисту, а затем вынул из бумажника несколько билетов.

— Мне бы очень хотелось, что бы вы довезли моего друга до аэропорта, передали ему билеты на самолет и проверили, как он доберется до зоны таможенного контроля. К сожалению, иногда у него случаются нарушения ориенатации в пространстве, и он, делая огромный круг, возвращается обратно с сомнительными друзьями — поэтому от вас требуется немного внимания, — бросив взгляд в сторону Мюллера, Като продолжил. — Здесь хватит денег и на новое стекло… ну а то, что останется, можете считать «чаевыми», — произнеся это, Като направился по переулку. На мгновение повернувшись, он добавил. — Мне очень жаль, что так получилось, но, надеюсь, у вас не хватит ума сообщить в полицию об этом неприятном, но небольшом происшествии.

Водитель, кивнув головой, еще какое-то время удивленно смотрел на странного отчаянного незнакомца, а затем завел автомобиль.

* * *
Путь, обратно, в Оран показался Мигелю и его спутнику еще более трудным. Массиньи приходилось постоянно промывать рану на ноге, а его спутник старался не запускать состояие поврежденных ребер, промывая открытые раны.

— Сколько еще осталось? — спросил Мигель, когда уже близилась середина третьего дня пути.

— Около двадцати километров. Мы идем среди бесплодных скал, поэтому и кажется, что мы далеко от селений, но, на самом деле, за пределами этой длинной гряды, местность заселена довольно густо.

— Я боюсь, что рана на ноге может загноиться, — вздохнув, произнес Массиньи.

— Есть одна идея — пройдем метров триста, на восток, — Жозеф повел своего спутника через узкую долину, заросшую гарригой.

Когда заросли закончились, они оказались на дороге, связывающей Оран и Саиду. Сентонж дал своему спутнику сигнал молча ждать. В этот день дорога казалась совершенно пустой.

— Есть шанс дождаться машину кого-то из членов Фронта или сучувствующих им.

Они прождали около часа в засаде, прежде чем мимо них проехало несколько фургонов и легковых автомобилей. Раздробленные ребра Сентонжа снова болели, но он призывал своего спутника к терпению.

— Посмотри туда, — Жозеф кивнул в сторону одинокого автомобиля, движущегося по дороге. — Это ведь один из джипов нашей группы. Джипы, по решению Франца, мы оставляли на заброшенной, еще во время военных действий, автобазе, к югу от Орана. Об этом месте могли узнать лишь муджахиды, по наводки Альфредо.

Мигель молча кивнул, наблюдая за действия своего спутника. Сняв с плеча карабин, Вулкан приблизился к краю дороги и, спрятавшись за камнем, занял выжидающую позицию. На большом расстоянии он не мог их рассмотреть — единственные два бинокля в группе были у Нанду и Франца, но муджахиды забрали их с собой.

Когда джип, проехал мимо, как и ожидалось, заметно снизив скорость, Вулкан открыл огонь по водителю. Первые два выстрела прошли мимо, и водитель, испугавшись, увеличил лишь скорость. Когда Жозеф выпустил еще несколько пуль, ему показалось, что он снова промахнулся. Но, и он, и его спутник могли наблюдать как машина, снизив скорость, съехала с обочины. Человек, сидевший рядом с водителем, не стал медлить — не прошло и мгновения, как в его руках оказался старый французский пистолет-пулемет, но двух метких попаданий Сентонжа было достаточно для его противника.

— Действительно, муджахиды… — произнес Жозеф, перетащив тела погибших на обочину.

— Почему они так опрометчиво разъезжают по дорогам на украденном автомобиле? — удивился Мигель.

— А меня теперь здесь ничто не удивляет — Алжир меняется на глазах…

На дороге практически не было машин, за исключением нескольких легковых автомобилей, свернувших, не доезжая до Орана, куда-то на северо-запад. Город их встретил еще более угнетающей тишиной, чем та, в которой они его покинули почти неделю назад. Не теряя времени, Жозеф направился в сторону кафе, где хранилось вооружение.

Само заведение пришлось закрыть еще за день до похода, но вход в жилой дом, в котором Вулкан когда-то сдавал квартиры, был все еще открыт, и Мигель с его спутником старались быть предельно осторожными.

Здесь оставалось все еще немало вооружения — будь рядом с Сентонжем верные люди, он мог бы вооружить небольшой отряд из десяти человек. Но теперь ему оставалось лишь подобрать подходящий комплект для себя. Вулкан отложил в сторону штурмовую винтовку, пистолет и несколько гранат. Проверив на годность этот комплект, он взялся за ручной пулемет и, разобрав его, начал прочищать каждый отдельный элемент.

Сейчас Сентонж был в каком-то странном состоянии — не обращая никакого внимания на своего собеседника, он за что-то ругал сам себя, тихо и невнятно. Убедившись во все еще достаточных боевых качествах подобранного оружия, он бросил взгляд в сторону Массиньи. Какое-то время он, безмолвно, смотрел ему в глаза, а затем, отойдя в угол, сел на металлический контейнер, в котором раньше хранили инструменты.

Мигелю пришлось наблюдать за тем, как человек, которого он считал несгибаемым, рыдал, что-то бормоча себе под нос. Это длилось недолго, но Массиньи казалось, что прошла вечность.

— Трудно представить, что когда-то у меня было все, а теперь — ничего. Хаос, тьма, разруха и невежество пришли на смену прогрессу, просвещению и благополучию. Почему наш, мир черноногих был уничтожен? За какие-то грехи наших предков? Или, может быть, по жребию каких-то безумных богов.

— Жуткое место… — вздохнул Мигель.

— А, все-таки, Хорхе был прав, когда говорил о том, что я не чувствую этот запах гниения, окутывающий здесь все вокруг. Я слишком поздно разрушил свои былые иллюзии — вокруг меня теперь пустота.

— И что ты будешь делать дальше? Выступишь против всего мира?

— Мигель, я могу тебя о кое-чем попросить? Оставь меня здесь одного, — Вулкан попытался сосредоточиться. — Ты не раз мне помогал и готовь помочь сейчас, но сейчас мне уже ничто не поможет. Спаси свою душу — не дай ей расплавиться в этом адском пламени.

— Жозеф, но ведь тебя, в Кейптауне, ждет семья… — попытался возразить Массиньи.

— Ты можешь помочь мне сейчас только одним способом — оставить меня наедине с собой. Я прошу тебя.

Мигель снова попытался возразить, но не произнес ни слова. Посмотрев в глаза собеседнику, в которых сейчас можно было прочитать лишь грусть и уныние, он направился к выходу. Когда он уже покидал это помещение, сзади послышалось рыдание Сентонжа. Услышав это, он лишь ускорил шаг. Безразлично следуя через городские кварталы, Массиньи желал одного — забрать свои вещи из гостиничного номера, и с билетом, который ему дал Хорхе, еще за день своего исчезновения, отплыть на сегодняшнем теплоходе.

Город казался пустым, но, одновременно, здесь можно было почувствовать некую невидимую суету, иллюзия которой создавалась шумом людей и машин, доносившимся из портовой части города. Когда Мигель вошел в холл отеля, здесь был лишь управляющий, который избавлялся от каких-то бумаг. Еще недавно в городе работало несколько десятков гостиниц, но теперь этот отел был одним из последних. Управляющий с абсолютным безразличием отнесся к этому человеку, в одежде, испачканной глиной и солью, с окровавленной повязкой на голени. Мигель прошел через пустой коридор, бросив лишь безразличный взгляд в сторону открытых дверей в давно уже освобожденные номера.

Зайдя в номер, Массиньи, не расходуя драгоценное время, занялся сбором личных вещей. Когда сумки уже были собраны, он услышал какую-то суету, за дверье номера. Резким движением открыв дверь, он увидел перед собой Патрика, о существовании которого он едва ли помнил.

— Какая неожиданность — отошел на час, промочить горло, а тут и ты, приятель появился.

Мигель попытался оттолкнуть О'Хару, но только сейчас заметил, что его собеседник держит в руках пистолет.

— Приятель, пришло время расплатиться с тобой за те шесть недель, которые ты бездельничал.

— Я не знаю о чем ты, — резко отрезал Массиньи. — Ты и твой босс — знатные шутники. Не существует никакого Лукрецио Катани, как и, верно, не существует картины «Проклятие Каина».

— Ты наивно полагаешь, что кому-то еще нужен в этом мире? — усмехнулся ирландец. — Дон Дженовезе очень недоволен твоей работой и просил об этом передать.

Массиньи не мог понять, шутит ли его собеседник или же действительно готов на преступление. Теперь собеседник Патрика не мог себе оставить лишнее время для размышлений. Взяв ключ от номера, он зажал его между пальцами. Нырнув в карман, он достал оттуда небольшой листок с какими-то бессмысленными записями и протянул его Патрику.

— Твоему хозяину было бы интересно это прочитать, — произнес Мигель, интригуя своего собеседника.

О'Хара не мог ничего прочитать, но, приблизившись, начал рассматривать этот листок. Когда он понял, что это лишь квитанция из одного из оранских магазинов, было уже поздно. Резким ударом в скулу, Массиньи свалил своего противника. Пока Патрик, упав на колени, стонал от боли в пробитой щеке и, судя по всему, поврежденной скуле, его противник с легкостью проскочил мимо. Оставив сумке в номере, Мигель побежал по коридору. Спустившись по лестнице в холл, он уже не увидел здесь управляющего, самое присутствие которого могло бы стать препятствием на пути Патрика.

Когда Массиньи оказался у выхода из гостиницы, он услышал за спиной несколько выстрелов — пули раздробили деревянные элементы дверей. Мигель бросился в длинный узкий переулок, прогулки по которому были когда-то столь приятными. Сейчас это место было совершенно пустым, и ему ничего не оставалось, кроме как, пригнувшись, бежать по переулку. О’Хара, следуя быстрым шагом, не целясь, стрелял в свою жертву. Он шел, напевая себе что-то под нос.

Пока Мигель бежал по переулку, его преследователь успел два раза перезарядить пистолет. Пролетавшие мимо пули застревали в стенах и подоконниках. Впереди можно было рассмотреть широкую улицу, которая пересекая город с юга на север, разделяла на две части и этот, мощенный брусчаткой, переулок. Когда Массиньи перебежал через эту, на удивление, пустую улицу, ему показалось, что стрельба прекратилась.

Это удивительное спокойствие продлилось несколько секунд, после которых Мигель, в правом ухе, услушал пронзительный свист, через несколько секунд, превратившийся в, словно дробящий листы металла, звон. За звоном последовала боль, плавящая его разум. Массиньи споктнулся и упал на ступеньки входа в какой-то дом. Его правое ухо уже не воспринимало какие-либо звуки, а острая боль превратилась в сверло, словно пробивающего проход в сознании. Он чувствовал, как теплая липкая кровь стекает по его шее.

Лишь теперь осознав, что это был первый прицельный выстрел Патрика, он повернулся в его сторону. Ирландец, продолжая что-то напевать, спокойным шагом пересекал улицу, разделявшую надвое переулок. Улыбаясь, но спокойно перезаряжал пистолет. О'Хара уже практически достиг брусчатки переулка, но нечто, словно молот исполин, ударило его и понесло, словно тряпичную куклу, вниз, в сторону моря. Это был военный грузовик, водитель которого даже не попытался остановиться. Патрик, вероятно, погибший еще в момент удара, уже исчез из обозрения Мигеля.

По улице двигалась колонна — мощные военные тягачи направлялись куда-то в сторону моря. Очевидно, это были грузовики Фронта, но Мигель едва ли мог догадаться, зачем они приехали в город. Ожидая, пока пройдет вся колонна, поднявшись, он насчитал двадцать один грузовик. Стоя оперевшись на стену дома, он почувствовал чье-то прикосновние к своей спине.

— Не ожидал меня снова здесь увидеть? — с улыбкой произнес Теодор. В здоровой левой руке он держал пистолет, которым, по словам его отца, он неплохо владел.

— Действительно, неожиданная встреча, — его собеседник попытался выдавить из себя улыбку, но тут же скривился от резкой боли, снова пронзившей правое ухо.

— Наклонись, — произнес младший Ортега. Внимательно рассмотрев рану собеседника, он продолжил. — Пуля задела твою голову по касательной — у тебя, немного выше уха, рана, между краями которой поместится указательный палец.

— Хуже всего, что я правым ухом сейчас ничего не слышу.

— Все не так страшно. Видимо, справа от твоей головы прошло несколько пуль: одна задела твою голову, а другая прошла прямо рядом с ухом. Впрочем, — продолжил сын Хорхе. — У тебя просто разорваны барабанные перепонки — за пару недель заживет.

— Эти грузовики… Это ведь муджахиды? Что они здесь делают?

— Нет, — покачал головойт Теодор. — Ты вообще знаешь, какое сегодня число?

— Пятое июля, — удивленно ответил Мигель.

— Вчера, то есть, четвертого июля, в Оране официально объявили о независимости Алжира. Сам документ был, видимо, подписан ранее, но в официальных средствах массовой информации объявили только вчера, в том числе, и по французским телеканалам. А что касается тех грузовиков — возможно, это новые официальные войска Алжира.

— Дьявол… — скрипя зубами, произнес Массиньи. — Я должен тебе сказать, что вся группа Гоулд уничтожена. Выжили только я и Франц, но Вулкан сейчас в отчаянии и помочь ему вряд ли возможно.

— Странно, но меня здесь ничего не удиявляет, — пожал плечами Теодор. — Ладно, удачи тебе, друг. У меня теперь свой путь, — похлопав собеседника по плечу, он направился в противоположную, от отеля, сторону.

— Куда ты сейчас? Твой отец хотел бы видеть тебя сейчас во Франции…

— Сначала, попытаюсь найти Жозефа, а затем отправлюсь на поиски отца.

— Безумие, — бросил Мигель. — Ты не знаешь, жив ли Хорхе. Но я знаю одно — он был бы очень огорчен, если бы узнал, что никто не удержал его сына от этого бессмысленного порыва.

— Меня сейчас бессмысленно отговаривать… Увы, — покачал головой младший Ортега.

— А это? — Массиньи кивнул на загипсованное предплечье собеседника. — С одной рукой ты недалеко уйдешь.

— Одна рука — один пистолет, — рассмеялся Теодор, как и отец, несерьезно восринимая сложные ситуации, — Гипс снимут через девять дней — так что, скоро будет возможность взяться за что-нибудь потяжелее.

— Без сомнения, ты такой же, как и твой отец, — выдавил из себя улыбку Мигель. На его глазах рушилось будущее человека, которому он сейчас не мог помочь.

— Знаешь, друг, — произнес Теодор, в последний раз повернувшись в своего собеседника. — Когда это все закончится, мы обязательно выпьем пиво с сидром, — собеседники рассмеялись.

Едва скрывая огорчение, Мигель мог лишь безмолвно смотреть в путь, уходящему товарищу, пока тот не исчез за поворотом. Массиньи хватило нескольких минут для того, чтобы добраться до здания гостиницы, но здесь он увидел лишь пламя огня, вырывавшееся из окон на втором и третьем этажах, за которым с безразличием наблюдали управляющий и несколько зевак.

— Что происходит? — с недоумением спросил Мигель.

— Кто-то подорвал газовые коммуникации. Взрыв был незначительным, но огонь начал слишком быстро распространяться…

— Почему вы не позвонили в пожарную охрану? — Массиньи был в ярости.

— Пожарной охраны больше нет, ведь вчера мы проснулись в другом государстве.

Оттолкнув управляющего, Мигель вбежал в здание. Убегая от Патрика, он оставил в номере свои сумки, в которых были его рисунки и фотографии Фабьенн. На первом этаже было не так много дыма, но когда поднялся на второй, то увидел лишь стену огня. Газовые трубы были взорваны то ли на втором этаже, то ли на третьем. Какое-то время Массиньи пытался бороться с огнем, но терпеь он мог рассмотреть, что его номер уже находится в эпицентре пожара. Всего лишь, в нескольких метрах от него, огонь безжалостно пожирал фотографии и рисунки — столь дорогие для него, единственные в своем роде, изображения Фабьенн.

Когда в коридоре уже стало невозможно находиться, Мигель выбежал на улицу. Нащупав в кармане билет, он направился в портовую часть города. Возле пассажирского терминала было немало людей: одни безмолвно ожидали свой рейс, другие вслух жалели о том, что не вылетили из Алжира на самолете, третьи — обсуждали загадочную колонну грузовиков, проехав портовый район, направившуюся на северо-восток.

До отплытия теплохода, на котором должен был отправиться Мигель, оставалось тридцать четыре минуты. Посадка была возможной уже на протяжении последнего часа, и Массиньи направился к причалу. У трапа каждого пассажира проверяли двое: французский жандарм и работник новой алжирской полиции.

— Мигель Массиньи, верно? — заглянув в его документы, произнес француз. — Американец? Что же вы здесь забыли? — добавил он с улыбкой.

— Тяга познать непознанное — дар и, одновременное, проклятие человека, — пожал плечами Массиньи.

— Возможно, вам нужна медицинская помощь? — спросил француз, обратив внимание на раны пассажира. — Где вы получили такие раны?

— Я просто шел по улице, как вдруг началась перестрелка между двумя группами людей — наверно, это были какие-то религиозные фанатики. Я вовремя успел упасть на землю, но меня задело, — Массиньи указал на свои раны. — Как только окажусь в Марселе, сразу же постараюсь обратиться за медицинской помощью.

Француз кивнул и жестом пригласил пассажира подняться, по трапу, на палубу судна. Араб молчал, но Мигелю показалось, что он смотрит на него с недоверием. Уже на палубе, повернувшись, он заметил, что араб, что-то шепчет жандарму. Казалось, он в чем-то убеждал своего собеседника. Жандарм отвечал с заметным безраличием, пока алжирский полицейский не отстал отнего. Бросив раздраженный взгляд в сторону Массиньи, мусульманин вернулся к своему делу, проверяя, вместе с французом, документы других пассажиров, подходящих к трапу.

Уже на борту судна Мигель смог успокоиться — казалось, навсегда ушли неизвестность странные сновидения, царицей в которых была Лилит, казалось, теперь у него есть возможноть покинуть это адское место. Сейчас температура была особенно высокой, превысив сорок пять градусов по Цельсию, словно это адское место решило, не упуская возможности, в полной мере расплатиться с незванным гостем. Здесь, на коротких рейсах, не было кают, и Массиньи занял указанное в пассажирское место. Теперь он могу погрузиться в свои мысли о прошлом и грядущем.

Случайно засунув руку в карман, он нащупал там листок. Достав его, Мигель увидел желтоватый лист из альбома, сложенный вчетверо, испачканный порохом и жиром. Развернув, он увидел изображение Лилит, написанное им, однажды, ночью, после очередного сновидения. Теперь Лилит не казалась ему частью материального мира, как это было раньше. Он видел лишь изображение эфимерного существа — плода больного воображения.

Сейчас Массиньи хотел думать лишь об одном — о Фабьенн. Он пытался вспомнить её лицо, взгляд, её прекрасное тело и её голос. Но почему-то её образ казался ему сейчас неуловимо ускользающим из его памяти. Сейчас Мигель даже не мог вспомнить те слова, которые она сказала ему напоследок, прежде чем они расстались в прошлый раз. Да и сама последняя встреча с ней казалась ему сейчас слишком туманной. Он пытался вспомнить каждую деталь той встречи, но осекся на неудачных попытках. Теперь он рисовал в своем сознании грядущую встречу с ней — столь близкую, но и, в то же время, столь отдаленную.

Глава XXI

«Утопия» была переполнена посетителями. Этим июльским вечером гостю Дженовезе пришлось потратить немало времени на пересечение пространства второго этажа. Поднявшись по лестнице, он не стал тратить излишне много времени на стук и вошел в помещение. Увидев в противоположном конце стола Лукаса и его сыновей, Лартер, безмолвно, занял свое место.

— Сегодня великолепный вечер. Не правда ли, Иеремия? — с вежливой улыбкой произнес Лукас. — Надеюсь, ты понимаешь, почему мы захотели с тобой увидиться?

— Все дело в нашем споре? — медленно переспросил Джереми.

— Ты проницателен, — усмехнулся Лукас. — Впрочем, мне сейчас не до шуток. Ты помешал мне узнать истину… Антонио, принеси проигрыватель.

Вскоре после того, как владелец ресторана обратился к своему сыну, на столе появился проигрыватель. Лукас включил записи разговоров Джереми с Патриком. Не менее сорока минут, присутствующие в комнате люди, молча, слушали записи разговоров. Теперь Лартер не мог отрицать, что вел тайные переговоры с человеком Дженовезе.

— Я не просил кого-либо убивать… — резко отрезал Джереми.

— Может быть, и не просил, — развел руками Лукас. — Но, если умножить двусмысленность и неоднозначность твоих фраз, во время последней беседы, на глупость и склонность О'Хары к предательству, то все складывается в единую мозаику.

— И как же мы теперь узнаем истину? — с искренним интересом спросил его собеседник.

— «Мы»? Иеремия, черт тебя возьми, после тебя остается лишь хаос. Лоренцо мертв после тайных переговоров с тобой, ты убил Корнелио, ты заплатил за то, чтобы избили того пуэрториканца, который неделю назад умер в больнице, так и не прийдя в сознание… Ты убил Натана, ты множество раз нарушал правила нашего спора, ты подтолкнул Патрика к убийству Мигеля — в результате, Патрик погиб в Алжире от несчастного случая, а Мигель, все-таки, сбежав оттуда, находится вне зоны моего обозрения.

— Я могу помочь найти Мигеля, — осторожно произнес Джереми.

— Ты шутишь? — владелец «Утопии» поднялся и стал ходить кругами по комнате. — Ты мог уничтожить еще немало разнообразнейших неудачников, но самое главное, то, что ты, перегнув палку, разрушил мою репутацию. Теперь все знают, что работать со мной небезопасно, что я не прикрою спину своего партнера в трудную минуту… а некоторые вообще думают, что я ищу способы подставить людей, которые работают на меня. Как мне быть? — спросил Лукас, подойдя Лартеру.

— Какой же выход ты здесь видишь?

— Я вижу только один выход, — осторожно произнес Лукас, проверяя своего собеседника. — Ты станешь моим партнером… таким же партнером, каким был, например, Кравиц, — владелец «Утопии» посмотрел в глаза собеседнику — он знал, что давно поставил ему мат. — Будешь работать вместе со мной — со временем я постараюсь забыть об этой неприятной истории и постараюсь сделать так, чтобы никто об этом больше не узнал. Если же откажешься, то… я головорез вроде Коломбо, но я постараюсь, чтобы каждый узнал о твоих «подвигах». После этого вряд ли кто-то согласится вести вместе с тобой темные дела…

— Подожди, — перебил его Лартер. — А что, если я навсегда уйду из этого мира сомнительных связей.

— Грязь, в которой ты испачкался, нелегко смыть, — покачал головой Дженовезе.

Владелец ресторана отошел в дальний конец помещения и через несколько минут вернулся с толстой папкой и бумажным пакетом. Положив на стол папку, он положил поверх нее пленки с записями.

— Это лишь то, что мне удалось скопировать несколько десятков раз. Доказательства твоих похождений, которые, по объективным причинам, невозможно скопировать, лежат в ячейках трех разных банков.

— И на что ты намекаешь? — словно недоумевая, спросил Джереми.

— Если ты захочешь играть по законам, то закон тебе уже приготовил теплое место на электрическом стуле. Перед тобой выбор: или же стать моим партнерам и обеспечить сытую и безопасную жизнь для себя и своей семьи, или же предстать перед американским законом, против которого ты так долго враждовал.

Лартер молчал. Сейчас можно было рассмотреть, как дергается его веко и как искажается его мимика. Сейчас му нечем было ответить своему собеседнику, и он знал, что Лукас прав. Молчание продолжало не менее десяти минут.

— Если ты согласен работать на меня, то приходи сюда завтра утром — обсудим несколько вопросов, — сев на свое место, произнес владелец «Утопии». — Кстати, у тебя есть еще один вариант… просто, тихо мен убит, — улыбнулся собеседник Лартера. — Главное — не промахнись, — после этих слов Лукас и его сыновья рассмеялись.

И сейчас Джереми не ответил. В его глазах можно было прочитать лишь молчаливое согласие с происходящим. Не оспаривая правоту собеседника, он направился к выходу из комнаты. Разминувшись, на деревянной лестнице, с Мюллером, он отправился в неизвестность летней ночи, погрузившись в свои переживания.

— Вот, видите, справиться с подобными людьми возможно, хотя и довольно сложно, — Лукас обратился к сыновьям, не обделив вниманием и вошедшего в помещение Фрэнка.

Сейчас владельцу «Утопии» собственная игра казалась особенно безупречной. Он избавил Джереми каких-либо внешних раздражителей, погрузив его в состояние глубокого диссонанса. Теперь Лартеру, проигравшему свою партию еще давно, не было необходимости искать виновных в своих бедах — ему оставалось винить лишь себя самого. Дженовезе достиг своей цели — в его руках оказалась судьба решительного, безумного, расчетливого и верного своему слову человека. Для всех вокруг прошли месяцы, но для Лукаса все последние события представляли собой одно, незаметно пролетевшее мгновение — момент игры, чувства, испытываемые во время которого, являлись столь непонятными для других людей.

* * *
Июльские дни пролетали в Марселе достаточно быстро. Две недели потратил Мигель на выздоровление, живя рядом с родителями. Пока его правое ухо восстанавливалось, а раны на ноге и на голове, обрпботанные хирургами, затянулись довольно быстро, он окружал себя образами из бостонской жизни, воссозданными в его рассказах. Потратив полторы недели на выздоровление, Массиньи решился на возвращение в Бретань, к Фабьенн.

В Париже Мигель успел проверить свой банковский счет — он обнаружил там сто десять тысяч швейцарских франков, вместо шестидесяти тысяч, которые он туда положил. Остальное, как ему удалось проверить, было последним подарком от Хорхе, который, за несколько дней до исчезновения, надеялся на то, что Массиньи удастся выполнить просьбу.

Бретань встретила гостя теплыми июльскими дождями. Любуясь окружающей Эруан Фау местностью, Мигель довольно быстро преодолел расстояние до замка. Сейчас почему-то здание показалось ему гораздо более запущенным, чем раннее.

— Вам нравится? — незнакомый мужчина обратился к Мигелю, когда он рассматривал фасад замка.

— Прекрасное место… А вы знакомы с Фабьенн? — с интересом спросил Массиньи.

— С какой Фабьенн? Я — Гибриен Баррье, владелец этого замка. Я, к сожалению, редко здесь появляюсь и не могу знать всех людей, посещающих эти места.

— Не может быть, — покачал головой его собеседник. — Замок принадлежит семье Галан, из Ренна. Фабьенн Галан — дочь владельца замка.

— Вы что-то путаете. Я могу показать вам документы на землю, которой мой род владеет последние шестьсот лет. Отправьтесь в Ренн — поговорите с этими Галанами.

— Похоже на бредовый сон… — побледнев, произнес Мигель.

Глава XXII. Заключительная

Остановившись в небольшом сквере, Джереми получил возможность передохнуть после тяжелого дня. Сентябрьский Чикаго, с его безоблачным небом и бекрайними равнинами, казался Лартеру слишком прохладным негостеприимным, по сравнению с Бостоном. Присев на скамейке, он закурил трубку.

В Бостоне, через несколько дней, его возвращения ожидали жена и дочь. Дженнифер была довольна финансовыми успехами Джереми, но сейчас он едва ли желал разделить с ней эту радость. Когда он был игроком, занимавшим свою часть поля, а теперь он превратился в тень… в тень Лукаса Дженовезе. Сейчас ему казалось, словно кто-то заставил его играть чужую роль, чуждую и непонятную. Где-то, позади, осталась его свобода и безопасность семьи. Теперь же поводок был слишком коротким. Лишь частые поездки в Чикаго давали Джереми возможность иногда чувствовать себя свободным.

«Город Ветров» сейчас казался безветренным и безоблачным. Невероятно прозрачное, светло-голубое небо напоминало огромный стеклянный купол, подобный тому, под которым ныне оказался Джереми.

Заняв край длинной скамейки, Джереми и не заметил, как рядом с ним села девочка-подросток. На вид ей было не более семнадцати лет. Голубоглазая, со светло-каштановыми волосами, одетая в теплый свитер и клетчатую юбку, она чем-то напомнила Лартеру его младшую сестру, ныне живущую в Лондоне, с которой он так долго не виделся. Девочка не обратила никакого внимания на сидящего рядом мужчину — она была увлечена содержимым большой картонной коробки, лежащей у неё на коленях. Из коробки выглядывали щенки ретривера, рожденные, видимо, не более недели назад. Лартер с интересом разглядывал щенков, пока девочка, обернувшись, не прервала молчание.

— Не правда ли, они милые? — с улыбкой произнесла его соседка по скамейке.

— Когда-то, в детстве, я мечтал о таких же, — усмехнулся Джереми.

— Их, все равно, нужно будет кому-то отдать, — девочка протянула своему собеседнику одного из щенков. — Это — подарок, — улыбнувшись, добавила она.

Благодарно кивнув, Джереми взял щенка. Посидев еще несколько минут, девочка ушла, и теперь он, спрятав щенка под ткань плаща, снова остался наедине со своими мыслями. Погрузившись в мысли о грядущем, теперь он мог задуматься над тем, что ожидает его вместе с Дженнифер и Кэтрин, в случае, если он останется верным Лукасу. Сейчас будущее ему казалось более притягательным, хотя и все еще достаточно темным.

* * *
Еще с детства Маркус привык к тренировкам на свежем воздухе. Последние годы он делал упор на упражнения с оружием. Разложив на полу смотровой площадки покрывало, на котором лежали ножи, кинжалы, несколько коротких мечей и небольшая булава, он, обнажившись по пояс, отрабатывал новые удары и приемы, встречая здесь рассвет. В детстве, под руководством отца его матери, упражнения начинались с занятий с обычной длинной палкой, но со временем эти тренировки становились все более и более интенсивными и плодотворными. Когда Като закончил упражнения с охотничьим ножом, убедившись, что до рассвета еще не менее двадцати минут, он отправился в ванную.

Промыв глаза, от попавшего в них пота, он внимательно посмотрел в зеркало. Как и раннее, он пытался увидеть в этом лице и во взгляде нечто новое, все еще загадочное для него самого. Когда-то дедушка научил его, что для человек нет врага хуже, чем демон, живущий в глубинах собственного сознания. Демон, порождающий сомнения, уныние, подталкивающий на опрометивые поступки и сбивающий с верного пути. Сейчас, в зеркале в ванной, Маркус пытался рассмотреть некогда, казалось бы, умершую душу. Он пытался рассмотреть того романтичного юношу, живущего в своих грезах, которого, когда-то, с жестокостью убили зависть, ненависть и ложь. Сейчас он снова убедился, что этот юноша жив — он лишь разделил свое сущствование с еще одним Маркусом Като: жестоким, смелым, решительным, циничным, безумным, подозрительным и безрассудно благородным. Они не слились воедино, а лишь ужились, пускай и после множества попыток, вместе. Сейчас в одном сердце уживались любовь и ненависть, мягкость и сила духа, жестокость и снисходительность.

Вернувшись на смотровую площадку, Маркус мог рассмотреть, как краснеет предрассветное небо. Здесь, в прохладе сентябрьского утра, чувствуя, как дрожь проходит через тело, он мог очистить свой разум скверны. Далеко на горизонте, за бедными кварталами Северного Бруклина и Брайтон-Бич, поднимался красный шар, знаменуя начало нового дня. С тех пор, как он привык к короткому сну, едва ли длящемуся несколько часов, он полюбил последние часы ночи и момент рассвета. Солнце уже было достаточно высоко, когда он бросил свой взгляд в сторону зала — в дверях стояла Паола, видимо, наблюдавшая за ним всё это время.

— Мама еще спит? — спросила падчерица.

— Да, мама еще спит, — ответил он, вспомнив, что вчера Джованна весь день, вместе с редакторами, работала над содержимым нового номера её журнала.

Подозвав к себе падчерицу, Лукас посадил её к себе на плечи, откуда Паола могла обозревать вид утренней Ист-Ривер и тянувшихся вдоль неё кварталов Манхэттена. Воздух сейчас казался удивительно прозрачным, и со смотровой площадки можно было рассмотреть пригороды, расположенные на Лонг-Айленде и берег океана. Небоскребы Южного Манхэттена прятали, от их глаз, вход в бухту, но уже сейчас к выходу в океан спешили немногочисленные небольшие суда, способные проходить по узкой Ист-Ривер.

Паола еще хотела спать и сонно вытирала глаза. Недавно она очень обрадовалась, узнав, что у нее будет младший брат. Не меньшей была и радость самого Маркуса, знавшего, что скоро на свет появится точная его копия, которой ему так не хватало в этом мире. Он отдавал свой разум мечтам о том, чтобы его сыновья и дочери унаследовали черты того Маркуса Като, которого он знал в минут любви и радости, упеха и прогресса.

Пока что он знал только одного, достаточно похожего на него человека — Мигеля Массиньи, с прошлым которого его столкнула лишь случайность. Зная, что пока этот человек только успел слезть с крючка проходимцев, которым сам же доверил свою судьбу, Като выжидал.

Паола снова отвлекла Маркуса от раздумий, вернув в ту реальность, где его окружали любящие жена и падчерица, в реальность, где он ждал рождения сына. В этой реальности жил тот Маркус Като, которого так любила Джованна. Но, бок о бок с ним, жил иной Маркус Като — жестокий и расчетливый мастер темных дел, знаток самых грязных потемок мира и человеческих душ.

* * *
Два с половиной месяца бесплодных поисков — так тянулись дни и недели Мигеля. Узнав, что Эруан Фау никогда не принадлежал семье Галан, он попытался найти хотя бы одного человека в Бретани с фамилией «Галан», но всё это был тщетно. В Бретани он нашел лишь несколько десятков девушек с именем «Фабьенн», но они едва имели отношений, к той Фабьенн, которую он искал. Бесплодными были и поиски среди студентов Сорбонны — проверив контингент этого университета, он занялся стундетами других университетов Парижа и Бреатани. Время шло, а поиски становились все более и более бесплодными.

Теперь ему было известно, что Хорхе, Теодор и Жозеф попали в официальные списки пропавших без вести. В тот день, пятого июля, когда Мигель увидел колонну грузовиков, въезжающих в Оран, в городе погибли сотни людей, а еще тысячи были признаны пропавшими без вести. Жена Хорхе, Вероник, уехала в Дижон, и Массиньи стоило немалых трудов найти её там. Она вручила ему несколько толстых тетрадей, в которых хранились списки квартирантов, составленные Ортегой, но и здесь не было Фабьенн.

Мигелю удалось узать и о том, что Лоренцо, некогда бывший промежуточным звеном между Массиньи и богатыми заказчиками, был убит какими-то головорезами еще после того, как его приятель покинул Бостон. Дженовезе и его товарищи уже давно успели забыть об исполнителе, в услугах которого они нуждались, и от присутствия которого они столь желали избавиться.

Купив ту квартиру, которую он, в июне, присматривал для себя и Фабьенн, Мигель постепенно начал забывать о девушке, появившейся в его жизни, словно фантом, и столь же неожиданно исчезнувшей, оставив о себе незабываемые, хотя и обозримые, словно в тумане, воспоминания.

Выполнив последний заказ одного из скупщиков антиквариата, плохо рабиравшегося в цепочках посредников, но бывшего достаточно щедрым клиентом, Мигель собирался отправиться в очередную прогулку по Парижу. Он был застигнут телефонным звонком.

— Шарль? — инстинктивно спросил Массиньи, сняв трубку.

— Мигель Массиньи? — добродушно усмехнувшись, переспросил, на английском, с заметным лондонским акцентом, его собеседник.

— С кем имею честь говорить? — он пытался угадать в голосе собеседника кого-то из своих былых партнеров из Лондона.

— Мне жаль, но я тебе вряд ли знаком. Называй меня, просто — Маркус… — после небольшой паузы собеседник Массиньи продолжил. — Я знаю, что последние несколько месяцев оказались достаточно тяжелыми для тебя. Я знаю, с какими людьми тебе пришлось иметь дело, в последний раз, в Бостоне, — собеседник старался вести себя с Мигелем максимально осторожно. — Мне извемтны твои возможности и умения, поэтому у меня всегда найдется для тебя интересно предложение.

— Хорошо, я подумаю, — согласился Мигель. — Но мне на это понадобится время.

— Я прекрасно понимаю. Можешь не волноваться — когда это будет необходимо, я сам тебя найду.

Мигель осекся на полуслове, когда незнакомец уже положил трубку. Так или иначе, новый клиент казался ему глотком свежего воздуха в том душном и тесном мешке, в котором он провел это лето. Выйдя на улицу, Массиньи отправился по тому же маршруту, по которому он некогда гулял с Галан. Дойдя до Сите, на набережной, он был застигнут врасплох ливнем. Остановившись под навесом деревяной галереи, протянувшеся вдоль набережной, он спокойно наблюдал за серыми водами Сены. Засунув руку в карман, он вынул оттуда, сложенный в несколько раз, альбомный лист — последнее напоминание о пребывании Мигеля в Алжире. На бумаге он мог рассмотреть созданное им же самим изображение Лилит. Когда-то, находясь на грани безумия, он был неразрывно связан с этим образом, рядом с которым, он не мог провести грань между реальностью и эфимерным пространством снов и видений, посещающих помутившегося рассудком человека.

Тогда этот образ его пугал, но он, недооценивая сам себя, был уверен, что легко может разграничить реальность и сновидения. Но то, что Мигель считал столь реальным, в одно мгновние превратилось в нечто призрачное и недостижимое, незаметно ускользнув от него.

— Кем же ты была? — он тихо произнес, вспоминая Фабьенн, обратившись к самому себе. — Сон? Призрак? Или нечто, еще более необъяснимое?

Сейчас Массиньи пытался вспомнить их последнюю ночь, чувства и мысли, а затем и последнюю беседу, но он не мог вспомнить самое главное — последние слова, которые она ему сказала, перед прощанием. Ему казалось, словно нечто пытается стереть из его памяти образ Фабьенн. Еще раз глянув на изображение Лилит, он спрятал его в карман — теперь этот рисунок демона-искусительницы из его сновидений остался последнием напоминанием о Фабьенн, которую он считал своим настоящим и будущим.

Ливень стих, превратившись в небольшой дождь, и Мигель, перейда на правый берег, направился в сторону Монмартра — одного из немногих районов в Париже, практически незнакомого ему. Гуляя под дождем, он испытывал теперь жесткое противоречие: и дальше пытаться воссоздатьэтот образ в своей памяти и кормить себя бессмысленными надеждами, или же попытаться навсегда о нем забыть. Дождь уже едва моросил, когда Массиньи поднялся на одну из небольших площадей на вершине Монмартра. Здесь, под широкими навесами, художники выставляли свои работы, от работ, которые можно было назвать шедеврами, до пафосной посредственности.

Внимание Массиньи привлекла одна работа — темноволосая девушка, с матовой кожей и лазоревыми глазами, одетая в темный плащ с алой подкладкой, стоявшая на поле, омрачненном недавней битвой. Мелкие капли дождя падали на землю, орошенную кровью и усеянную телами павших воинов. Она была удивительно прекрасна и столь чужда на этом поле. Её спокойный взгляд был обращен вдаль, где ветер развевал знамена победителей.

— Это — Морриган. Богиня войны, покровительница воинов и странников. Она была самым почитаемым божеством у бриттов, гэлов и пиктов, — пояснил художник, заметив интерес в глазах Мигеля.

— Она — прекрасна…

— На протяжении истории она была одним самых притягательных сверхъестественных образов. Её появление в стане одной из сторон было знамением градущей победы. По преданиям, она являлась к вождям и королям в образе прекрасной девушки, невообразимо земной, но, в то же время, загадочной. По некоторым утверждениям, гэльские и бриттские правители в самые неожиданные моменты сталкивались с этой темноволосой светлоглазой девушкой — по одним свидетельствам, он являлась в ночь перед битвой или началом новой войны, а по иным — неделями жила рядом с правителями, прежде чем загадочно исчезнуть. Некоторые короли сходили с ума, тратя время на бесплодные поиски девушки, принесшей им надежду, давшей им драгоценные минуты удовольствия, знаменовавшей их успех и исчезнувшей в предрассветной тьме, или же в первые минуты сумерек, следовавшей за закатом солнца.

Мигель продолжал с интересом рассматривать картину. Сейчас он, словно почувствовал свет, на мгновние прояснивший потемки его памяти. Прошло несколько мгновений, и теперь он мог отчетливо вспомнить слова Фабьенн, сказанные перед прощанием: «… земной путь человека — река, мутные воды которой, порой, бывают обманчивыми…».


Оглавление

  • Глава I
  • Глава II
  • Глава III
  • Глава IV
  • Глава V
  • Глава VI
  • Глава VII
  • Глава VIII
  • Глава IX
  • Глава X
  • Глава XI
  • Глава XII
  • Глава XIII
  • Глава XIV
  • Глава XV
  • Глава XVI
  • Глава XVII
  • Глава XVlll
  • Глава XIX
  • Глава XX
  • Глава XXI
  • Глава XXII. Заключительная